Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / СТУФХЦЧШЩЭЮЯ / Точинов Виктор : " Метро 2035 Защита Ковача " - читать онлайн

Сохранить .
Метро 2035: Защита Ковача Виктор Павлович Точинов
        Идет война, жестокая и беспощадная, - правых и виноватых в ней нет.
        Военные, прожившие двадцать лет на подземном объекте, бьются за то, чтобы возродить хоть какое-то подобие прежнего мира, рухнувшего в Катастрофе. Их противники, выживавшие на поверхности и изуродованные мутациями, бьются за свое право жить как жили: их уклад и обычаи кажутся дикими и кровавыми, но именно они помогли спастись, уцелеть в постъядерном хаосе. И неизвестно, можно ли было уцелеть иначе.
        Однажды военные захватывают и доставляют на базу молодую девушку, на первый взгляд совершенно обыкновенную. Но в этом мире у всех есть свои секреты, и она не совсем та, кем кажется…
        Книга содержит нецензурную брань.
        Виктор Точинов
        Метро 2035: Защита Ковача
        Пролог
        Этого дня они ждали двадцать два года. На самом деле чуть меньше, не дотянули до годовщины несколько месяцев, но откладывать выход наружу на середину лета лишь ради красивой даты Полковник не стал. Он имел склонность к внешним эффектам, но не в ущерб делу.
        Яркий свет заливал тоннель - в дополнение к штатному освещению ради торжественного момента подтянули еще и пару прожекторов. Обычно на освещении экономили, берегли и электроэнергию, и лампы (запас их был велик, но все же не бесконечен), - но только не сегодня.
        По-хорошему должен бы звучать сейчас оркестр, но оркестра у них не было, - запись гимна доносилась из динамиков.
        Когда-то эта запись служила будильником, каждое утро поднимая обитателей Базы, в рабочие дни в шесть утра, в выходные и по праздникам на два часа позже. Но лет пятнадцать назад случилась эпидемия самоубийств, и по настоянию доктора Рымаря гимн перестали применять для побудки, заменили на бодрые жизнеутверждающие шлягеры. Насколько действенной оказалась та давняя мера, неизвестно. Эпидемия и в самом деле пошла на убыль, затем и вовсе прекратилась, но причины тому могли быть другие: например, произошел естественный отбор и бойцы, склонные к депрессии и суициду, попросту закончились.
        Под звуки гимна Ковач поглядывал на застывший строй не то чтобы с тревогой, но по привычке, - ему, как главному особисту, полагалось приглядывать за всем и за всеми, не оставлять без внимания даже мелкие события, способные обернуться большой бедой.
        Но нет, стоят спокойно, никто не хватается за оружие, чтобы выстрелить в голову себе или соседу. Хреновый все-таки из Рымаря психолог…
        Доктор двадцать лет занимался самообразованием и превратился из гарнизонного костоправа, склонного к выпивке, в специалиста широчайшего профиля, мог хоть зуб запломбировать (и пломбировал), хоть роды принять (и это доводилось делать). Но во всех освоенных медицинских дисциплинах, что греха таить, стал он специалистом хреновеньким, на троечку с минусом. Иначе и не бывает, если изучать предмет самоучкой, по книгам, без наставников-профи, руководящих первыми практическими шагами. Да и склонность к выпивке никуда не подевалась, а она росту профессионализма не способствует.
        Зато Ковач не был особистом-самоучкой. Старая гвардия, старая закалка. Принесла нелегкая из штаба округа с проверкой на объект, проверить сигнал о хищениях казенной тушенки в особо крупных размерах (не подтвердившийся, кстати), - так и застрял здесь, когда грянуло.
        Гимн отзвучал. Полковник шагнул к микрофону - дородный, седой, одышливый. Было ему под семьдесят, но здесь, под землей, юнцов вообще не осталось. Даже сопливым солдатам-срочникам, ушедшим в штольни, сейчас в районе сороковника, офицеры еще старше. Самому Ковачу недавно стукнуло пятьдесят четыре, стариком он себя пока не ощущал, но понимал: обратный отсчет идет, песка в песочных часах остается все меньше.
        Если не считать четверых детей, родившихся здесь (выжили двое), то самый молодой Кирилл Званцев по прозвищу Малой, - сын Полковника. Угодил он на Базу четырехлетним дошкольником Кирюшей, а сейчас первый зам отца, можно сказать, наследный принц, - подземная жизнь давненько идет не по Уставу, и власть у Полковника вполне самодержавная. Ковач даже мысленно не возражал против передачи командования Базой по наследству. При своем регентстве, разумеется, в одиночку мальчишка власть не удержит, тут хватка волчья нужна… Не возражал, но все же надеялся, что хоть на пяток лет Полковника еще хватит. Выход на поверхность и обустройство там - не тот момент, когда уместны все пертурбации, связанные со сменой командира.
        Речь начальника особист слушал вполуха. Известные вещи: об их священном долге в деле возрождения цивилизации… Разумеется, они представляли, что творится снаружи, по крайней мере в ближних окрестностях, какой раздрай и бардак. Сначала были лишь короткие вылазки - недалеко и ненадолго, в костюмах радиационной защиты. Но уровень радиации неуклонно падал, и в последний год Филин, глава разведчиков, провел снаружи времени чуть ли не больше, чем на Базе.
        Закончил Полковник патетически: победа будет за нами!
        Ковач мысленно кивнул: дураками они будут, если просрут победу, - с такими-то ресурсами. За спиной - многокилометровые штольни, где некогда добывался горючий сланец. Они превращены в подземные склады госрезерва, ломятся от запасов всех видов: там и оружие, и боеприпасы, и провиант длительного хранения, и обмундирование, и ГСМ, и даже техника в консервационной смазке… Государства не стало, и охранники сокровища превратились в его владельцев.
        Их осталось восемьдесят шесть человек, хотя под землю ушло свыше трех сотен, считая офицерские семьи. Но были попытки бунта, была эпидемия самоубийств, были болезни, с которыми Рымарь не смог справиться. И был Раскол.
        Вновь заиграл гимн. Огромные металлические створки поползли в стороны по направляющим. Внутрь немедленно устремились солнечные лучи, время церемонии специально подгадали так, чтобы добровольные узники подземелий первым делом увидели солнце, - никто, кроме выходивших наружу разведчиков Филина, двадцать с лишним лет не видел светила… И свежим, не прошедшим многократное рекондиционирование воздухом никто не дышал, а он немедленно ворвался в тоннель вслед за солнечным светом - пьянящий, наполненный смесью самых разных запахов, никакого сравнения со стерильной и мертвенной атмосферой Базы.
        Прожектора погасли. Штатные лампы тоже. В живом свете, залившем тоннель, Ковач заметил, какие мертвенно-бледные у всех лица, а только что выглядели нормальными при галогеновом белесом освещении. Черные очки, надетые на всех без исключения, еще сильнее подчеркивали эту бледность, и Ковачу пришла дурная мысль, что он стоит в толпе мертвецов, отчего-то сохранивших способность ходить и говорить, и сам тоже мертвец, что все они умерли и сами того не заметили.
        Затем произошло ожидаемое (Ковачем ожидаемое, по крайней мере) - резкое и спонтанное падение дисциплины. Все устремились наружу, не дожидаясь команды и не оглядываясь на начальство. Да и само начальство с Полковником во главе не пыталось остановить и привести в разум подчиненных, тоже потопало вперед, к распахнувшимся воротам, ведущим в огромный и настоящий мир… Слишком долго все ждали этого дня.
        Семьдесят девять человек, собравшихся у выхода, на какое-то время превратились в неуправляемую толпу - и могли погибнуть все разом, если бы снаружи поджидали враги, готовые к атаке и жаждущие поживиться громадными подземными запасами. Но снаружи нес вахту Филин с пятеркой своих бойцов при двух пулеметах - Ковач подстраховался от неприятных сюрпризов. Не стоило считать, что о сокровищах Базы никто не знает или все позабыли.
        Раскольники точно помнят… Хоть и забрали очень многое, уходя, но то была лишь малая доля от хранившихся в штольнях богатств. Хотя неизвестно, чем обернулось воплощение их идеи-фикс: не дожидаясь окончательного снижения уровня радиации, быстрым маршем выбраться из зараженного района. Может, все загнулись от лучевки. Но если живы, то способны на любую пакость, Раскол происходил не очень мирно, едва-едва дело до стрельбы не дошло… После ухода отщепенцев главный выход перекрыли, обрушили взрывами своды тоннеля, избегая неприятных сюрпризов. Пробили новый, времени у них хватало, они и без того постоянно долбили скальную породу, расширяя Базу, - от безделья под землей живо съедешь с катушек. Хотя и без того с психикой сейчас у личного состава не очень, в былые времена половину комиссовали бы как непригодных к службе.

…Полковник и снаружи повел себя патетично. Опустился на колени (Ковач отметил, что движение неловкое, старческое), поцеловал землю, вернее, растущую на ней молодую траву. Поднялся таким же стариковским движением, по лицу текли самые натуральные слезы. Особист бросил быстрый взгляд на Малого, на лице у того явственно читалась досада и неловкость за поведение отца, - и Ковач удовлетворенно кивнул своим мыслям.
        Остальные реагировали не столь пафосно, но их тоже зацепило, что уж скрывать…
        Потом был банкет в большом и ярко освещенном зале, тоже выдолбленном уже при подземном житье, на былых складах не имелось помещений такого размера. Вообще-то Полковник относился к распитию строго, понимал, что пьянка еще опаснее, чем безделье. Но сегодня не поскупился. Пили открыто и вволю, и не технический либо медицинский спирт, - коньяк, бывший пятнадцатилетним еще в те далекие времена, когда его закладывали здесь на хранение.
        Рымарь, раскрасневшийся от выпитого, приставал к Филину:
        - Ну теперь-то доставишь мне хоть несколько экземпляров? У меня аж слюни текут от твоих рассказов…
        Доктор не впервые просил командира разведчиков доставить с поверхности образцы новой, невиданной ранее фауны, но каждый раз получал отказ: Полковник, дескать, разрешил лишь наблюдение, крайне осторожное, а любые биологические образцы запретил доставлять на Базу.
        А у Рымаря была теория: наверху вместе с обычным ядерным оружием применили какое-то новое, ранее не известное, воздействующее на генетику, - слишком уж много расплодилось жизнеспособных мутантов, не похоже, что причина лишь в радиации. Целились, разумеется, в людей, но и животный мир зацепили. И растениям досталось, и грибам, и прочим простейшим. Доктор очень хотел найти подтверждение своим идеям.
        Филин лишь пожал плечами. Начальство, мол, прикажет - доставим. Болтливостью он не отличался, слова клещами не вытянешь. Зато его заместитель с позывным Самурай говорил за двоих.
        - Доставим в лучшем виде, пан эскулап, - сказал Самурай. - Не за так, понятно, придется тебе на спирт медицинский расщедриться, не обессудь.
        - Да не вопрос! - бодро откликнулся Рымарь. - Но тогда уж и несколько человек доставьте из местных, кто самим интересным покажется.
        Тут у Филина прорезался голос, и он произнес:
        - Запомни, доктор: людей наверху не осталось. Мутанты. Двуногие животные.
        Глава 1
        Город мертвой любви (е2-е4)
        Рассвело, и утро выдалось погожее, но город от того приятнее выглядеть не стал.
        Все так же громоздились неровные плиты асфальта, взломанного корнями разросшихся за двадцать лет деревьев - разросшихся прямо-таки на удивление, Самураю казалось, что даже быстро растущие тополя не успели бы так подняться за два десятилетия. Но деревья незнакомой ему породы (тоже мутировавшие?) сумели вымахать так, что стали чуть ли не в обхват толщиной, - но не тянулись к небу, как нормальные сосны или дубы прежних времен. Перекрученные, чуть ли не морским узлом завязанные стволы напоминали крючки и петли неведомого алфавита.
        Здания - одни полуразрушенные, другие относительно целые - пялились на мир бельмами окон, лишившихся не только стекол, но зачастую и рам. Впрочем, некоторые окна были наглухо заколочены досками - верный признак того, что кто-то пытался там выживать даже после того, как все пошло вразнос. Изредка в оконном проеме поблескивал на утреннем солнце чудом уцелевший осколок стекла, и у Самурая тотчас же срабатывал рефлекс на опасность. Рефлексу он воли не давал - некому тут целиться в них через оптический прицел или хотя бы наблюдать в бинокль за продвижением группы. Оптика на много верст вокруг есть только у своих, да и то военная, бликов не дающая.
        А местные вооружены старыми дробовиками и карабинами, тоже не новенькими. Скорострельного оружия у них нет, да и нужды в нем нет при тотальном дефиците патронов. И сколько трофейных карабинов ни попадало Самураю в руки, ни на одном ничего сложнее коллиматорного прицела не стояло. Если и была когда-то охотничья оптика, давно все расколотили.
        Но рефлекс штука живучая, ему нипочем четверть века, что миновала с последней настоящей войны, на которой побывал Самурай. И он, рефлекс, настойчиво требовал залечь при каждом блике в высаженных окнах.
        По-простому, без оптики, выстрелить в спину здесь вполне могли. И, случалось, стреляли. Местные мутанты в городе предпочитали не селиться: кирпичные и бетонные коробки многоэтажек мало пригодны для жилья, когда накрывается вся обеспечивающая в них жизнь инфраструктура: водопровод, электричество, канализация… Не жили, но порой заскакивали за добычей. Большие склады давно разграблены, но мародеры и сейчас отыскивают нетронутые квартиры либо подсобки крохотных магазинчиков, без трофеев не уходят. Занимаются этим промыслом самые отмороженные, в чужаков стреляющие без раздумий, без особой причины, просто чтобы те не выстрелили первыми.
        Самурай тоже не любил бывать в мертвом городе. Да и смысла в том не видел: с их запасами искать добычу в уцелевших от грабежа квартирах? - смешно. Хищной мутировавшей фауны здесь не больше, наверное, чем за городскими пределами, но слишком уж много удобных мест для засад хищников: помещения, подвалы, чердаки, подземные коммуникации. И на бронетехнике по городу не проехать, его проспекты и улицы теперь - сплошная полоса препятствий. За броней, если что, не отсидеться, и крупнокалиберный пулемет БТР, способный самого громадного монстра изрешетить, не помощник. На своих двоих сюда ходят и с личным стрелковым.
        В общем, Самурай не любил город, когда-то называвшийся Сланцы, и предпочитал в него лишний раз не соваться. Но сейчас выбора не было, приказ есть приказ. По оперативным данным, в городе якобы все-таки постоянно обитает небольшая группа аборигенов, держащаяся от прочих наособицу. Называют себя Чистыми, и не оттого, что часто моются, с этим у всех мутантов большие проблемы, - в генетическом смысле. Практикуют евгенику в самом жестком ее варианте. Без теоретических познаний, все происходит попросту: если рождается у них младенчик с чем-либо, для нормального человека нехарактерным, - без затей его топят. Неудивительно при таких делах, что Чистых очень мало. И что держатся они поодаль от прочих мутантов, у тех-то полная терпимость ко всевозможным уродствам, всех за людей считают, даже не слишком-то похожих на хомо сапиенсов.
        Тем интереснее было Чистых найти и установить с ними контакт. В приказе сказано жестко: никаких силовых действий. Не захотят общаться, силком не навязываться, собрать как можно больше информации: где обитают, чем занимаются, - и отступить.
        Самурай недоумевал: что за Чистые, почему никогда о таких не слышал? Данные о них поступили не от разведки - от структур Ковача. После выхода наружу особист развернулся. Расправил, так сказать, крылья. Создал обширную агентурную сеть, раскиданную по окрестным деревням. И другую сеть, внутреннюю, на Базе, - старые-то кадры все по десять раз проверены-испытаны, а от мобилизованных и даже добровольцев можно ожидать всего. Если кто-то из них на службу пошел лишь с мыслью автомат заполучить и тут же дезертировать, это еще полбеды. А если для того записался, чтобы шпионить и Базе изнутри вредить?
        Но внутренняя агентурная сеть Ковача худо-бедно работала. И шпионов ловили, и попытки группового дезертирства с оружием пресекали. А вот внешняя… У Самурая имелись касательно нее изрядные сомнения. Сколько, интересно, агентов скармливает кураторам откровенные байки или прямую ложь в обмен на тушенку и одежду с подземных складов? Та же история с Чистыми хороший тому пример… Хоть какой-нибудь слух до разведчиков дополз бы, существуй такие на самом деле. О тех же заболотниках сколько всего болтают.
        Капитан Николай Смуров по прозвищу Самурай подозревал, что его отправили искать в стоге сена иголку, которой там нет. Но приказы не обсуждают… Собрал группу - шестеро мобилей, сержант Гнатюк из старой гвардии, сам восьмой, - и выступил за пару часов до рассвета. До границы города доехали на БТР, как белые люди, а вот дальше пришлось пешочком… И пора бы уже делать привал, ходьба по вздыбленному, торчком вставшему асфальту сильно выматывает.
        Он собрался было выбрать подходящее местечко с относительным обзором во все стороны и скомандовать: «Привал полчаса!» - когда вдруг увидел на облупленной стене дома эмалированную табличку, на удивление белую, словно кто-то ее регулярно протирал-начищал.
        На табличке было написано: «ул. Максима Горького, 17». И надпись эта заставила Самурая вспомнить кое-что, казалось бы, прочно позабытое.
        Привал он скомандовал несколько позже, чем планировал.

* * *
        Когда-то, в прошлой жизни, Самураю доводилось бывать в городе Сланцы (даже в позапрошлой, если прошлой считать двадцать лет, проведенные под землей). Пятнадцать километров от объекта, где он служил, по шоссе, а по прямой гораздо ближе, - куда еще отправиться развеяться, отбарабанив двенадцатичасовое дежурство? На выходные Самурай нередко отправлялся оттянуться в Питер, но вечера после службы проводил в Сланцах.
        Шахтерский городок уже тогда производил впечатление умирающего… Не мертвого, как сейчас, - именно умирающего.
        Дело в том, что хоть и прославился город на весь бывший Союз производством резиновых шлепанцев, незаменимых для походов на пляж или в баню, но то было побочное производство, а главное, ради чего город и возник, - добыча горючего сланца. Основным потребителем добытого были тепловые электростанции соседней Эстонии, когда-то братской советской республики. Их так изначально проектировали - ни уголь, ни что иное в качестве топлива не годилось, только сланец. Потом республика обернулась независимым государством, не слишком братским. Новые власти в конце девяностых объявили, что не желают зависеть от России в энергетике, - и перестроили свои электростанции на другое топливо, взяв на это дело западные кредиты. Отбиваться затратам предстояло пару веков, но независимости от российских поставщиков достигли, что да, то да. И заодно, мимоходом, угробили город Сланцы.
        Шахты закрылись, и город начал медленно умирать. Многие шахтеры уезжали вместе с семьями в те регионы, где их специальность была пока еще востребована. Те, кто трудился в других отраслях, пытались жить как прежде, - но и торговля, и сфера услуг хиреют, когда в городе исчезает главный источник денег. Население Сланцев сократилось вдвое. Да и оставшиеся, наверное, уехали бы с легкой душой, но продать стремительно дешевеющую недвижимость стало практически нереально.
        Самурай был в городе чужаком и не принимал проблемы местных близко к сердцу. Ему, что скрывать, нравилось, что цены здесь невысокие, в ресторанах и барах даже вечером пятницы полно свободных мест, а немногочисленных платежеспособных клиентов чуть ли не облизывают официантки, бармены и прочая челядь…
        К тому же он завел здесь себе подружку. Эльвира была замужем, что роману никак не помешало: муж трудился водителем-дальнобойщиком, зарабатывал неплохо, особенно по меркам депрессивного городка, но дома бывал редко. Скучавшая без мужского общества Эля нередко проводила вечера в баре, где и подцепил ее Самурай. Или она его подцепила, желание было вполне обоюдным. Заурядная история… И закончилась столь же банально, как в дурацком анекдоте из разряда «вернулся муж из командировки».
        Ангельским всепрощением дальнобойщик не отличался и руку имел тяжелую, но Самурай в свои двадцать шесть поддерживал хорошую форму и дал поползновениям рогоносца достойный отпор, стараясь, впрочем, обойтись без лишнего членовредительства.
        Зато Эльвире потом прилетело от благоверного… На последнем свидании - состоялось оно за четыре дня до красной тревоги, отменившей все выходы за пределы объекта, - на том последнем свидании даже солнцезащитные очки не могли скрыть преизрядный бланш под глазом у Эли. Сказала, что с новыми встречами придется повременить. Может быть, потом, когда все поуляжется… Но по тону чувствовалось: никаких «потом» у них не будет.
        Самурай отнесся к завершению романа философски, все равно долгих планов не строил и отбивать Элю у мужа не собирался. Она не первая и не последняя - и Самурай погуляет, похолостует еще пару лет, а потом женится, но уж никак не на такой шалаве, по барам шляющейся… Так он рассудил - и ошибся.
        Она не была первой, но стала на долгие годы последней. На двадцать с лишним гребаных лет последней. И оттого с Эльвирой постепенно произошла странная метаморфоза - лишь в мозгу Самурая произошла, разумеется. Чем дальше, тем больше она вспоминалась самой настоящей красавицей, а отношения с ней - самой настоящей любовью, грубо порушенной обстоятельствами и мужем-рогоносцем.
        Часто перед сном Самурай вспоминал Элю, каждую ее мельчайшую черточку, обсасывал каждую детальку их встреч… Наверное, даже больше не вспоминал, а выдумывал или по меньшей мере приукрашивал на порядки. И горько жалел, что не сгреб ее на последнем свидании в охапку, не притащил на объект, положив с прибором на дисциплину и все служебные инструкции. Пережил бы уж как-нибудь взыскание, зато были бы вместе все эти двадцать лет, детей бы нарожали… А так под землей вместе с тремя сотнями мужчин оказались всего шесть женщин. Или семь, если считать дочь майора Мартыненко, девочку-подростка, - когда та подросла, вокруг закипели нешуточные страсти. Прямо-таки шекспировские, доходило до дуэлей на пистолетах в дальних штольнях между претендентами на руку, сердце и постель Иринки Мартыненко. Закончилось все и вовсе погано - убийством девушки из ревности… Не доставайся, дескать, никому.
        Да что там Иринка… У Галины Валерьевны, предпенсионных уже лет военной фельдшерицы, случилось под землей больше любовных историй, чем за всю предшествующую жизнь. И больше молодых любовников, чем у какой-нибудь стареющей сверхпопулярной певицы прежних лет. До самой смерти (а умерла, когда ей было под семьдесят) купалась в мужском внимании.

…Но адрес Эльвиры - дом, улицу - Самурай не вспоминал, ни к чему, и казалось, что они вообще стерлись из памяти, и лишь сейчас, когда увидел на стене белую эмалированную табличку, все всплыло: Эльвира некогда жила в соседнем доме, в девятнадцатом. Он подумал, что никогда здесь не бывал за последний год, во время нечастых вылазок в город. Вообще ни разу не оказывался на улице Максима Горького. Всегда выбирал другие маршруты. Неужели подсознательно все-таки помнил адрес - и оттого избегал знакомый дом? Не хотел узнать, что случилось с реальной Эльвирой, превратившейся в его воображении в идеал красоты и женственности?
        - Привал полчаса, - скомандовал он. - Во-он в том дворе. Обзор вроде неплохой.
        - Не такой уж неплохой… - с сомнением произнес сержант Гнатюк, когда минуту спустя они вошли в тот самый двор. - Не нравятся мне эти окна…
        Окна нескольких квартир были забиты досками, потемневшими и гнилыми, - за ними мог таиться кто угодно и незаметно прицелиться через щель.
        - А вы тут не расслабляйтесь, держитесь начеку, - ответил Самурай.
        Гнатюк хмыкнул, но ничего не сказал. Спорить с командиром группы, тем более в присутствии мобилей, ему не хотелось.

* * *
        Дверь в квартиру на втором этаже оказалась не заперта. И даже чуть-чуть приотворена.
        Самурай замер рядом с ней, держась за простенком, выждал некоторое время. Если внутри кто-то и был, то обладал железными нервами: наверняка ведь слышал шаги Самурая по лестнице, но не выдавал себя ни звуком, ни движением. Либо, что вероятнее, никого внутри не было.
        Или…
        Самураю послышался какой-то легкий звук. Мелькнула идиотская мысль: «А если Эльвира до сих пор жива и до сих пор здесь?» От этой мысли захотелось тихо спуститься вниз, по возможности бесшумно ступая, и увести отсюда группу, урезав время привала… Видывал он выживших. Мерзко выглядят… Наверное, прав Рымарь и двадцать лет назад действительно шандарахнули каким-то секретным биологическим оружием, превращающим людей черт знает во что.
        Он тихонько потянул дверь, та не шелохнулась, петли приржавели. Звук внутри повторился, и показалось, что издает его кто-то небольшой, никак не человек. Разозлившись на себя, Самурай рванул дверь в полную силу, ввалился внутрь под мерзкий визг петель, прыжком ушел с линии огня, вскинул ствол…
        Под ногами мелькнуло что-то мелкое, толком не разглядеть, но зверюшка метнулась не к нему - от него, в темноту. Крыса? Плевать, одинокая крыса не опасна, а вот их стаям в период сезонной миграции лучше на пути не попадаться, сожрут и костей не оставят. В буквальном смысле не оставят, разгрызают даже мелкие косточки, добираясь до костного мозга.
        Здесь было темно, заколоченные окна света не давали. Самурай включил фонарь, прошелся по квартире, посвечивая во все стороны. Нападения уже не опасался: доски на окнах целы, а в щель приоткрытой двери никто крупнее крысы не просочился бы.
        В квартире действительно пытались какое-то время жить после того, как все рухнуло. По крайней мере в первую зиму. Оконные проемы заколочены в два слоя, и снаружи, и изнутри, - а промежутки между досками набиты истлевшим тряпьем: жильцы сберегали тепло, как умели. Едва ли с особым успехом, печкой здесь служила аляповатая «буржуйка», слаженная из бензиновой бочки, успевшей с тех пор проржаветь до дыр. Дров такие конструкции жрут немерено, но едва перестаешь подкидывать - через час снова холодрыга, зуб на зуб не попадает. Так что гадать, куда подевалась из квартиры почти вся мебель, не приходилось - канула в прожорливой топке, понятное дело.
        Эльвира здесь пыталась выживать со своим мужем-амбалом? Или какие-то пришлые чужаки? Поди знай… Но слишком долго попытка длиться не могла: или сдохли, или с запозданием сообразили, что за городом возможностей для выживания больше.
        Казалось, ничего интересного здесь найти невозможно в принципе, но кое-что все же обнаружилось. Небольшой тайник в стене. Простенький, самый примитивный: под отслаивающуюся штукатурку с клочьями обоев кто-то подпихнул плоский пакет, завернутый в пленку. Позже штукатурка отслоилась еще сильнее, частично осыпалась, и тайник перестал быть тайником, продемонстрировал содержимое… Находку Самурай забрал, но разворачивать не стал - на ощупь в пакете лежала или книжка в мягком переплете, или толстая тетрадь… На следующем привале изучит, а то этот идет к концу, а ему хотелось тут еще на кое-что взглянуть.
        Самурай прошел в спальню, все больше склоняясь к мысли, что зря сюда явился.
        Кровать-траходром частично уцелела, хоть и лишилась ножек и спинок. Расползшийся матрас, помнящий много интересного, мог бы вызвать приступ ностальгии… Однако не вызвал. Кто-то справил прямо на матрас большую нужду, наложив здоровенную кучу дерьма. Случилось это давненько, дерьмо окаменело и уже не воняло - но оказалось замечательным лекарством против ностальгии и прочих мерехлюндий. Вот она, цена всем воспоминаниям двадцатилетней давности… окаменевшее дерьмо. Надо жить дальше, сорок девять еще не старость, и надо найти себе нормальную девку, трудно, но надо, у тех же Чистых, если они…
        С улицы донеслись выстрелы. Два одиночных, из карабинов, затем короткая, на три патрона, очередь. Самурай метнулся наружу, мигом выбросив из головы все посторонние мысли.

* * *
        Предполагаемое место дислокации Чистых находилось неподалеку, за развалинами бассейна, но если верно все, что о них рассказывают, то застреленный Гнатюком мутант принадлежать к этой общине никак не мог, живо бы отправился там в отбраковку. Маленький, с двенадцатилетнего ребенка ростом, весь какой-то скрюченный, сгорбленный, кожа в непонятных наростах, лицо как одна сплошная огромная бородавка, так что и не понять, где у него нос, где щеки.
        Тем не менее эта пародия на человека сумела незаметно и бесшумно подобраться почти вплотную к месту привала группы. Огнестрела человек-бородавка не имел и выстрелил из арбалета. Ночью такое покушение могло сойти с рук, в темноте трудно понять, откуда сделан бесшумный выстрел. При дневном свете ни убежать, ни перезарядить свое оружие существо не сумело и не успело… Получило три пули и затихло.
        Арбалетная стрела угодила в одного из мобилей. Бронежилет на том был старого образца (именно такие выдавали мобилизованным, а вместо автоматов - карабины СКС, которых под землей лежало в достатке), но и он мог бы спасти, попади наконечник в титановую пластину. Но на его пути оказался лишь кевлар и ничему не помог… Стрела глубоко, на половину своей длины, вошла в верхнюю часть груди.

«На несколько сантиметров ниже - и прямиком бы в сердце, и все бы уже закончилось», - подумал Самурай не без сожаления. Да, именно так… Как ни цинично это звучит, но когда выполняешь задание автономно, лучше потерять одного из бойцов убитым наповал, чем тяжело раненным.
        Состав группы и в том, и в другом случае сокращается. Но если рана не смертельная, то сразу встает вопрос: а что с раненым делать?
        Тащить с собой и на себе? - еще минус как минимум два бойца, плюс мобильность группы падает дальше некуда.
        Добить или бросить? - так это удар по психологической устойчивости подчиненных, по их морально-волевым качествам. Даже у самых проверенных и надежных зашевелится мыслишка: а если я следующим подвернусь под стрелу, пулю, осколок? К тому же мобилей никак нельзя назвать проверенными и надежными, за ними и без того глаз да глаз нужен, чтобы не пальнули в затылок командиру и не дезертировали.
        Он помедлил, разглядывая трофейное оружие и одновременно искоса поглядывая на раненого: вдруг тот все-таки сейчас захрипит и умрет?
        Арбалет оказался обычным, не раз такие встречались: грубо выструганная деревянная ложа, к ней приделана рессора от легковушки, концы ее стягивает тонкий стальной тросик. Примитив, но шагах на тридцати бьет не хуже, чем пулей, подстреленный мобиль не даст соврать.
        Подстреленный меж тем подспудных надежд командира не оправдал, кровь сочилась вяло, и умирать боец явно не собирался.
        Самурай вздохнул и с размаху шарахнул арбалетом об асфальт - ложа раскололась, спусковой механизм пришел в негодность - и зашвырнул обломки подальше.
        - Ты и ты, готовьте носилки, - скомандовал он мобилям, и один из них достал из рюкзака и начал раскатывать брезентовое полотнище с петлями-ручками, другой с глуповатым видом топтался рядом, не зная, чем помочь.
        - Вколи ему промедол, - скомандовал Самурай сержанту. - Бери этих двоих и доставьте его к бэтээру. С Пашей я сейчас свяжусь.
        Гнатюк кивнул, потянулся за шприц-тюбиком… Он был флегматиком и фаталистом и, получив приказ раненого добить, точно так же спокойно потянулся бы за ножом. Лишь уточнил:
        - Доставим - и возвращаться сюда?
        - Нет. Везите на Базу, там в медчасть. Затем возвращайтесь вместе с бэтээром, ждите в условленном месте. Дело мы здесь вчетвером закончим.
        - Есть отвезти, вернуться и ждать.
        Гнатюк вскинул руку к шлему-сфере, однако этот уставный жест был скорее предназначен для мобилей. Просидевшие двадцать лет в одном подземелье общались меж собой без лишних формальностей, но незачем подавать мобилизованным дурной пример пренебрежения Уставом.

* * *
        Бассейн был открытый, летний. К нему вплотную примыкало здание релаксационного комплекса «Березка». Некогда там размещались бани трех видов: русская, турецкая, финская, плюс фитнес-зал, плюс спа-салон, плюс что-то еще… Еще неофициально, без вывески на фасаде, имелось заведение с девочками, всеми способами помогавшими релаксироваться. Построили «Березку» в те времена, когда сланцевые шахты функционировали, шахтерам в них неплохо платили и денежных клиентов хватало.
        Но, как и многие здания в девяностых годах прошлого века, возвели комплекс с множеством нарушений строительных норм и правил - подмазали кого надо и сляпали кое-как, на скорую руку. В результате дома советской постройки стояли до сих пор, лишь перекрытия кое-где провалились, «Березка» же превратилась в груду строительного мусора, буквально сложилась, как карточный домик.
        А вот бассейн, как ни удивительно, остался пригоден к использованию. Площадь его уменьшилась вдвое, обломки завалили примыкавшую к комплексу часть. Вышка для прыжков в воду развалилась, кабинки для переодевания исчезли неведомо куда, но то, что уцелело от чаши бассейна, было заполнено отнюдь не затхлой и застоявшейся дождевой водой, как стоило ожидать… Нет, вода оказалась чистая и прозрачная, на дне видны выкрошившиеся из стенок куски плитки и нанесенный песок. Бассейн наполнялся родником, и довольно обильным, - избыток воды вытекал небольшим ручьем, петляющим, огибающим препятствия и стремящимся куда-то к речке Плюссе.
        Здесь бывали люди, и не так уж редко, как убедился Самурай, досконально обследовав местность вокруг. Может, набирали свежую родниковую воду, может, даже купались в теплый сезон, отчего бы и нет… Но были то Чистые или кто-то другой, по следам не понять, отпечатки смазанные, нечеткие. Да и окажись они идеальными, толку мало: даже если у мутанта с ногами все в порядке, между ними может болтаться какой-нибудь чешуйчатый хвост, а то и что похуже.
        По сведениям, полученным от информаторов Ковача, появлялись здесь именно Чистые. Но насколько стоит тем информаторам доверять, большой вопрос.
        В любом случае сидеть здесь до темноты, выжидая, не заглянет ли кто, Самурай не собирался. Установил и хорошенько замаскировал рядом с чашей бассейна видеокамеру, соединенную с датчиком движения. Затем вторую, сканирующую, - на самой высокой точке руин комплекса. Вскарабкаться туда стало довольно рисковым предприятием, но дело того стоило - вторая камера включится одновременно с первой и зафиксирует, в какую сторону уйдут приходившие к бассейну люди, затем слежку продолжит беспилотник, поднятый с мобильного поста в трех километрах отсюда…
        По крайней мере Самурай надеялся, что все произойдет именно так и что к бассейну придут люди, отыскать которых он послан. Мутировавшим тварям без разницы, какую воду лакать, - что двуногим, что четвероногим…
        Ну вот, можно двигать обратно. Но он решил подождать пару-тройку часов, засев в руинах, вдруг повезет… Хорошо бы закончить дело за один рейд: или выйти на контакт, или убедиться, что шляются сюда все же мутанты и ни о каких Чистых не знают, не ведают.

* * *
        Два мобиля остались на вахте, разделив сектора наблюдения. Третий наладился подремать, встали все сегодня рано, задолго до рассвета. Самурай и сам бы покемарил, если бы с ним остался Гнатюк. Но спать в обществе лишь троих мобилизованных… нет уж, не в этой жизни.
        Он занялся пакетом, найденным в квартире.
        Внутри обнаружилась записная книжка, или скорее то, что когда-то называли органайзером. Переплет из дерматина или схожего материала, несколько первых страниц вырваны (титульный лист тоже отсутствовал), оставшиеся исписаны примерно наполовину.
        Почерк четкий, разборчивый… И, пожалуй, женский, однако незнакомый, - но это ничего не значило, они с Эльвирой переписывались исключительно в соцсетях, а там какой уж почерк…
        Самурай перелистал записную книжку до конца, не читая, бумага сохранилась хорошо - слегка пожелтела, но листы не слипались и не крошились. В конце была телефонная записная книжка с алфавитом, но оказались в ней всего два или три номера давно отключенных телефонов. Логично: пока действовала сотовая связь, все вбивали номера в память своих мобилок, а после звонить стало и нечем, и некому…
        Две с половиной страницы в начале покрывал достаточно длинный связный текст, далее обрывочные записи: дата сверху, а под ней иногда пара строк, иногда страница почти полностью исписана, даты шли не подряд, порой с разрывами в две-три недели, и все относились к первому году новой, постъядерной эры.
        После первой же внимательно прочитанной записи сомнений в авторстве не осталось. Внизу страницы был нарисован хештег #яхренеюдарагаяредакция, - именно так, с тремя «а» в слове «дорогая», Эльвира помечала некоторые свои посты в соцсетях.
        Он стянул с головы сферу, снял тактические перчатки - листать в них страницы было неудобно. Присосался к фляге, в глотке как-то резко пересохло. Посидел, не возвращаясь к чтению. Одно дело допускать, что женщина, двадцать лет не покидавшая мысли, жила в эти годы здесь, рядом, на поверхности, но в другом мире, наполненном кошмарами. И совсем иное дело читать ее записки, вполне возможно предсмертные.
        Самурай закурил, но после пары затяжек вдавил едва начатую сигарету в бетонный обломок. Выдохнул и снова взялся за дневник. Описания послевоенных трудностей, вполне ожидаемые, он просматривал невнимательно. Напряженно искал хоть какое-то упоминание о себе и пока не находил… Неужели ни разу не вспомнила, сучка? Неужели остался для нее одним из многих, безликой фигурой в длинном ряду?
        Не стоило заходить в квартиру. И содержимое тайника, даже увидев, не стоило забирать. Вскрыл банку с законсервированной любовью - а продукт внутри тухлый.
        - Командир! - негромко позвал один из бдящих мобилей. - Кажись, человек идет…
        Припал к биноклю и после короткой паузы буквально взвизгнул:
        - Баба! И нормальная, бля буду, совсем нормальная!
        За доставленных на Базу женщин детородного возраста и без внешних признаков мутаций и уродств мобилям были обещаны преизрядные премии. Не деньгами, разумеется, - бонами на товары, пользующиеся повышенным спросом у местных (но только не на патроны, торговля самой ценной здешней валютой была под строжайшим запретом). Пару раз премии даже выплачивали. Но, увы, Рымарь обеих девушек забраковал, генетические отклонения не всегда проявляются внешне…

* * *
        Женщина несколькими быстрыми движениями сбросила одежду - всю, до последней нитки, - и не стала пробовать воду, не воспользовалась уцелевшей металлической лесенкой - решительно сиганула «ласточкой» прямо с бортика. Проплыла несколько метров под водой, вынырнула посреди бассейна.
        Самурай пялился на нее во все глаза - и застыл, оцепенел. Не от зрелища обнаженного женского тела, хотя не видел вживую голых женщин много лет, мутантки не в счет, - оттого, что узнал женщину, отбросившую с лица намокшие длинные волосы.
        Там, в бассейне, была Эльвира.
        Точно такая, какой он ее запомнил, ни на день не постаревшая.
        Он не удивился, за последний год доводилось встречать в мутантских селениях мальчишек, внешне неотличимых от тридцатилетних мужчин. И наоборот, попадались люди, выглядевшие, по рассказам, точно так же, как и десятилетия назад… Когда гены идут вразнос, с механизмами старения происходят самые разные чудеса.
        Самурай не удивился, лишь подумал, что в мире все-таки есть какая-то высшая справедливость. Столько лет хранил верность своей женщине, не соблазнился ни старческими мослами Галины Валерьевны, ни другим чем-либо, - и сейчас получит награду.
        Наверное, его могли бы остановить мобили, и все пошло бы иначе. Могли бы, объясни он им, что именно видит… Остановили бы и растолковали: что-то здесь не так, в бассейне купается вовсе не зрелая женщина под тридцатник, как мерещится командиру, - там совсем юная девица с остренькими торчащими грудками. И никакой роскошной копны волос у нее на голове нет - короткая неровная стрижка.
        Но он ничего не сказал, и мобили удивились лишь тому, что командир поднялся и пошагал из их укрытия к бассейну, не надев перчатки и сферу и даже - небывалое дело! - оставив на камнях автомат.
        Купание не затянулось. Эльвира одеваться не стала, лишь подхватила одежду и быстро пошагала к деревьям, их перекрученные заросли начинались в полусотне метров к северу от территории бывшего комплекса.
        Самурай спешил следом, не отдавая себе отчет, что происходит с ним нечто странное… Хотел окликнуть, остановить - и не сумел, горло словно бы сдавила тугая петля. Он прибавил ходу, объятый страхом: сейчас пропадет из виду, затеряется среди стволов и подлеска - и все, никогда больше не увидятся, теперь уж точно никогда…
        Когда до деревьев остались считаные шаги, Самурай все же понял каким-то дальним уголком сознания, что творится с ним неладное, но мысленно отмахнулся от этого понимания, занятый лишь тем, чтобы не упустить мелькавшую впереди обнаженную фигуру.
        Точно так же он проигнорировал раздавшийся слева шорох - не до того, позже разберется, сейчас главное…
        На голову обрушился страшный удар, и солнечный день померк для Самурая. Крики и выстрелы, раздавшиеся позади, в развалинах комплекса «Березка», он уже не услышал.
        Глава 2
        Суд по понятиям (ход белым конем)
        Марьяша наладилась почитать, благо никто помешать не мог: Лизка где-то моталась со своими приятелями-отморозками, Гунька беспробудно дрых, ему дай волю, он проспит и сутки подряд, и двое, и трое. Серьезно, как-то раз проверили, спецом три дня не будили: спит, и даже похавать либо по нужде не просыпается. Потом дышать стал реже, сердце начало биться медленнее, - испугались и растолкали. Спячка, как у хомуги, только та зимой спит, а Гунька круглый год. Сколько лет из своих пятнадцати братец провел во сне, никто не подсчитывал, а было бы любопытно. Тринадцать? Четырнадцать?
        Отец, вечно норовивший нагрузить какими-то делами, был дома, но занят: опять привел трехглазую Ирку-давалку. Ирку «давалкой» прозвали не зря, готова была всегда и с кем угодно, но мужики Затопья ее сторонились - дескать, ее третий глаз недобрую силу имеет. Поговаривали даже, что хорошо бы за такие дела пристроить Ирку в Слизистый Колодец, но к делу пока не приступали, а ведь могут, еще как могут…
        Но отцу, когда пьяный, все едино: глаз, не глаз, была бы баба. А пил он постоянно после того, как мать убили кровососы. Горе якобы заливал. И до баб стал охоч неимоверно, до любых, пусть самых страхолюдных и потасканных. Раз до того допился, что на Марьяшу полез, не посмотрел, что дочь. И ведь разложил бы, да хорошо, что Лизка неподалеку случилась, прибежала и отоварила родителя по голове сковородкой с длинной ручкой. Утром папаша не то проснулся, не то очнулся - на голове громадная шишка, ничего не помнит. Сестры ему сказали, что сам спьяну ударился, вроде бы поверил, но порой поглядывал на дочерей как-то странно, словно пытался что-то вспомнить, да не получалось…
        В общем, Марьяша ничего против визитов Ирки-давалки не имела, пусть уж так, а то ведь не каждый раз Лизка со сковородкой рядом окажется.
        Она удобно устроилась в уголке, отключилась от звуков из-за перегородки - и с головой погрузилась в жизнь маркизов, графинь и разных прочих шевалье, в далекую и совершенно чужую, но полную захватывающих приключений.
        Читала медленно, многое не понимала, запоминала новые слова, чтобы потом спросить у Савельича, тот посмеивался над ее тягой к ненужным знаниям, но объяснял.

«Кринолин», - взяла на заметку Марьяша, память она имела отличную, ничего не забывала.
        И тут в дверь постучали. Да так, что ее доски, не особо-то тонкие, ходили ходуном и прогибались внутрь. Гадать, кто ломится, долго не пришлось, снаружи донесся трубный рев:
        - Гунька-а-а! Просыпайся!
        Боба заявился… От роду ему лет восемь или девять, но ростом и шириной плеч изрядно превосходит двадцатилетних парней, а силища такая, что всемером не скрутить. Вот только разум за ростом не поспел, так и остался дитячьим.
        Марьяша вздохнула, отложила книгу и отправилась открывать. Потому что Боба, не услышав ответа, снова начал лупить кулачищем в дверь, и для той это могло закончиться плачевно.
        Засов отодвинулся, дверь открылась. Крохотные глазки Бобы уставились на Марьяшу, отражая какую-то работу мысли. Хотя на самом деле глаза были нормального размера, не меньше, чем у других, но на громадной башке Бобы казались маленькими, едва заметными.
        Несколько секунд он молча пялился на Марьяшу, потом выдал:
        - Ты Лиза? Или Марьяна?
        Тупил Боба отчаянно… Нет, разумеется, сестры лицом очень схожи, близняшки. Но во всем остальном - день и ночь. Марьяша носит длинные волосы, а Лизка стрижется коротко, по-мальчишечьи. Марьяша домоседка, любит почитать или просто помечтать о чем-то, а Лизка носится по окрестностям с гоп-компанией приятелей, единственная среди парней девчонка, ищет приключений на свою задницу. Марьяша ходит в платье, а Лизка его не надевала, пожалуй, ни разу, с самых малых лет в штанах. Да и лица у них, если присмотреться, одинаковы не всегда - на Лизкиной физиономии вечно то фингал, то ссадина, сестрица не дура подраться, а Марьяша не умеет, да и не хочет.
        Объяснять все это простоватому Бобе она не стала, сказала коротко:
        - Марьяна.
        - А-а-а… - протянул Боба и вздохнул так, что занавески словно ветром колыхнуло.
        Ему нравилась Лизка, и он очень стремился попасть в ее компанию, но Бобу туда не принимали, - хоть и силач, но тупой, медлительный. Вот и водится с сонным Гунькой, тот разумом недалеко ушел от громадного приятеля. А когда Гунька спит, то Боба отчаянно скучает и бесцельно шляется по улицам или за еду обрабатывает чужие делянки, еды ему надо много, зато и работник на загляденье.
        - Чего ломился-то? Гунька нужен? Сам иди расталкивай.
        Два вопроса в одной реплике - это слишком много для огромной головы Бобы. Он на какое-то время завис, пытаясь уразуметь, что ему сказали. Потом разобрался, начал отвечать:
        - Так это… Кровососов ведь аж троих споймали. Казнить, значит, собрались. В Колодце. Пойдемте смотреть все вместе?
        Он вошел в дом, бочком протиснувшись в дверь (плечи были шире проема), половицы жалобно заскрипели и прогнулись. Марьяша опасливо отступила, на ножищах у Бобы обуты громадные самодельные чуни из кожи, никакая обувь, добываемая в мертвом, заброшенном Городе, на этакую лапу не налезает. И своими чунями Боба оттаптывает чужие ноги только так, если вовремя не посторониться. Слон, натуральный слон.
        Войдя, человек-слон первым делом опрокинул табурет. Пробормотал: «Я нечаянно», - и потянулся поднимать, но зацепил лавку, где стояло ведро с ключевой водой, Марьяша едва успела удержать ведро от падения, не то пришлось бы устраивать досрочную помывку полов.
        - Стой здесь! - приказала она. - Стой, не шевелись! Сама Гуньку подниму.
        - А пожевать чего дашь? - с надеждой спросил Боба.
        - Не готовила еще, - отрезала Марьяша.
        Хватит, разок позволила угоститься вареной картохой, на миг отвернулась, а детинушка опрокинул весь котелок в свою широко распахнутую хлеборезку - и семья осталась без ужина. Жрать хотелось Бобе постоянно, и съесть он мог сколько угодно.
        - А хоть хлебушка?
        - Какой хлеб? Не сезон, сам знаешь, всю муку подъели…
        Боба печально вздохнул, и занавески снова колыхнулись.

* * *
        К Слизистому Колодцу они пошагали вдвоем с Бобой. Гунька, не открывая глаз, сказал, что ни к какому Колодцу он не потащится, а то, дескать, не видел, как туда людей или скотину бросают. Сказал и снова захрапел.
        Марьяша пыталась позвать сестру, но та от мысленного контакта отмахнулась, что-то у них там происходило и было не до того… Марьяша вполне могла взглянуть глазами Лизки, чем именно та с приятелями занимается, но не стала. Считала, что неправильно это как-то, все равно что тайком подглядывать или подслушивать. А вот Лизке все нипочем, без спросу, по-хозяйски забирается сестре в голову.
        На казни Марьяша ходить не любила, но тут случай особый. Те или не те кровососы застрелили мамку, не так уж важно, у всех у них руки по локоть в крови. И непременно надо посмотреть, как им воздастся по заслугам.
        По дороге к их парочке пристал Проня, что жил на отшибе, в Свиных Выселках. Причем пристал и в переносном смысле, и в прямом. Он с весны интересовался Марьяшей, намеки разные строил и приглашал погулять как-нибудь вечерком, звездами полюбоваться. Она отказывалась под разными предлогами, хотя сама понимала: возраст подошел такой, что и с парнями гулять пора, а там и замуж, когда гуляния закончатся тем, чем обычно заканчиваются. Но как-то не хотелось…
        Еще года четыре назад, когда сестры только начали входить в первый девичий возраст и мать запретила им купаться голышом вместе с приятелями, Марьяша призадумалась: а с кем бы из знакомых парней хотелось ей жить как с мужем? Призадумалась и поняла, что ни с кем. Не нравились ей парни Затопья. И те, что с других деревень, не нравились тоже. Наверное, слишком много книжек прочла, а там совсем другие мужчины описаны… И Проня не нравился. Хоть и родился еще до Трындеца, и никаких внешних уродств у него после не вылезло, не в пример многим, и можно было надеяться, что родится от него нормальный ребенок, а не уродец, ни на что не похожий… Но не нравился, и все тут.
        Проня, получая отказ за отказом, только еще больше распалился. И однажды напрямую предложил выходить за него замуж. Он зимой овдовел, причем уже в третий раз, хотя было ему лет тридцать или около того. Не заживались отчего-то жены у Прони, хоть вроде он их и не бил, по крайней мере с синяками не ходили.
        На прямое предложение Марьяша сказала: хочешь жениться, так делай, как положено по понятиям: ступай к отцу с подарками, проси руки… Проня, услышав такое, приуныл. Приходил незадолго до того к папаше один соискатель. Так родитель даже не дослушал, к которой из дочерей сватовство: заехал кулачищем в рожу потенциальному зятю, скулу набок своротил. За такое рукоприкладство смотрящий присудил штраф, а у женишка, когда опухоль спала, морда лица так и осталась перекособоченной. Проня с кулачищем возможного тестя знакомство сводить не хотел, ему свербело на звезды в кустах с Марьяшей полюбоваться, - ну а после, когда у дочери живот расти начинает, любой отец сговорчивым становится.
        В общем, Проня порядком достал своими приставаниями, но сейчас Марьяша даже немного порадовалась его появлению. Кое-что в грядущей казни было ей непонятным, а Бобу расспрашивать бесполезно.
        - Так их, кровососов, без суда в Колодец отправят? - спросила она у Прони.
        - Зачем без суда? - удивился Проня. - Не положено без суда, не по понятиям. Прям сейчас и будут судить, прям у Колодца. Судья утром приехал, все чин по чину.
        Вот даже как… Дело таким срочным показалось, что Судья ночью сюда поскакал, хотя через Серые топи, окружившие деревню, днем куда безопаснее путешествовать. И то сказать, не каждый день кровососы в плен попадают… Честно говоря, вообще в первый раз живыми взять удалось. Иногда удавалось кого-нибудь из них подстрелить из засады, но убитыми они падали или ранеными, никто в точности не знал, кровососы подстреленных не бросали, всегда забирали с собой.
        Но вчера был не их день… Получат теперь свое, и за мамку, и за всех остальных, кого погубили.

* * *
        У Слизистого Колодца собралось большинство жителей Затопья, человек, наверное, под тысячу. Сильно приросла за последний год деревня, многие из других мест сюда переселились, от кровососов спасаясь. Принимали в общину всех, необработанной плодородной земли вокруг пока хватало. Но поговаривали, что скоро наделы пришлым выделять перестанут: хочешь, дескать, отсидеться от войны за непроходимыми для чужаков топями, так ступай в батраки к тем, кто здесь раньше осел.
        Судьи пока не было, пленников тоже. Жители толпились на обширной поляне, собирались в кучки тут и там, но к Колодцу старались не приближаться, словно тот был обведен незримым кругом, запретным для пересечения. Колодец сейчас мирный, подкармливают его регулярно, но рисковать никто не хотел. Поди знай, что Слизи взбредет в голову… вернее, в то, что у нее вместо головы.
        Колодец лишь назывался Колодцем, а на деле был круглым провалом в земле с отвесными стенами, диаметром шагов тридцать. Хотя старожилы рассказывали, что некогда здесь стоял самый настоящий колодец с деревянным срубом, и дома неподалеку, теперь лишь фундаменты от них остались, кустарником обросшие. И вода в том колодце была питьевая, ничего необычного, но однажды внизу заклокотало, забулькало, запахом противным потянуло. Решили, что пакость какая-то в колодце завелась, и лучше бы его засыпать, и новый в отдалении выкопать… Но все оказалось не так просто, как тогда представлялось.
        Между кучками людей хромала Матрена-сухоножка с большой корзиной, предлагала всем свои горячие пироги. Кому-то последний день жизни сегодня выпал, а у кого-то по этому поводу самый разгар торговли… Брали товар у Матрены не особо ходко. Неизвестно отчего, но пучило всех после ее выпечки просто страшно, хотя вроде бы на вкус пироги как пироги. Но все же брали, кто проголодался, - тем более что запасы зерна у многих еще весной закончились, истосковались по мучному. Деньги, чтобы расплатиться, находились далеко не у всех, монеты стали большой редкостью, а бумажные купюры давно вышли из обихода. С неплатежеспособными клиентами Матрена начинала торговаться, сговариваться, какой натурой потом рассчитаются.
        Народ вокруг толковал о разном, в основном о кровососах, на чью казнь явились поглазеть. Свалилась эта напасть на головы недавно, чуть больше года назад, - появились откуда-то люди, лишь внешне похожие на людей, а сами хуже зверей хищных. Раньше даже из самых дальних деревень слухов о них не доходило. Словно с неба свалились - как поначалу поговаривали, прилетели откуда-то на старинных летающих машинах, давненько отлетавших свое. Либо, наоборот (такие слухи обернулись позже правдой), вылезли из-под земли, где отсиживались после Большого Трындеца. Но откуда бы ни появились, взялись за дело круто. Начали деревни под себя подминать, порядки свои устанавливать, а кто противился тому, тех убивали без раздумий - оружие у них было не чета здешнему и патронов без счета, а местные-то охотники над каждым патроном тряслись, как над драгоценностью, выстрел только наверняка делали…
        Несколько деревень уже под кровососов легли - те ведь не только кнутом, но и пряником действовали: кто их власть признавал, тем и еду подгоняли допрежнюю, в железные банки упакованную, и одежду новую, крепкую, и делянки вспахивали за час - там, где лопатой землю рыхлить на неделю работы…
        Вроде бы и можно жить под кровососами, да только, по рассказам, вовсе не такой уж сладкой та жизнь на деле оказывалась. Молодых мужиков они мобилизовывали в свои отряды, у тех хозяйств, что помощь получили, забирали часть урожая. И у тех, что помощи не получали, тоже забирали, но поменьше. А самое главное - забирали людей. Уводили в свое логово, на Базу, как они ее называли, - и больше никто никогда тех людей не видел, и даже весточек от них ни разу не доходило.
        Появились и в Затопье посланцы от кровососов - из мобилизованных (из мобилей, как их стали называть вслед за кровососами), - кто тайные тропы знал, через топи ведущие. Предлагали добровольно новую власть и новые порядки признать. Одноглазый Мартын, тогдашний смотрящий, собрал народ на сходняк. Рассказал все, что послы предложили, а от себя добавил: новые их порядки на самом деле старые, из тех времен, когда куча захребетников у народа на шее сидела - и сосала, сосала, сосала из него кровушку. Хотите снова их своей кровью кормить? Хотите, чтоб стало, как сейчас за Большим Болотом, где новоявленные бароны народ в дугу гнут?
        Народ дружно проголосовал: шиш им, кровососам (тогда это прозвание за чужаками и закрепилось). Но понимали все - раз уж кровососы про Затопье знают, не отстанут теперь, своего будут добиваться не мытьем, так катаньем. Решили первыми по ним ударить, пока те в полную силу не вошли и мужиков из новых деревень под ружье не поставили. Так-то их самих немного было, паразитов, не больше сотни.
        Собрали ополчение из Затопья и из других деревень, что новую-старую власть пока не признали, оружие из тайников достали, что на черный день припрятано было, на отряды разбились, учение провели… Такого войска большого никто в здешних местах и не видывал, даже когда заболотники пять лет назад набегом приходили, деревни жгли и жителей угоняли, - и то меньше людей против них встало, многие отсидеться надеялись, дождаться, когда напасть схлынет… И дождались, ушли супостаты. Но про кровососов все понимали: эти никуда не уйдут, надолго обосновались. Так что, если хотят свободными и дальше жить, всем миром кончать паразитов надо.
        Послов их, разумеется, в Колодец наладили, никакого ответа не дав, а сами ночью, скрытно, к Базе пошли, с трех сторон, тремя колоннами.
        Лучше бы не ходили… Лучше бы здесь, среди топей, оборону держали… Не то предатель среди своих отыскался и выдал план нападения, не то у чужаков приборы следящие были, для которых ночь не помеха, но напали на все три колонны еще на дальних подходах к Базе. Ни многолюдство не помогло, ни темнота, - разгром был страшный, из тех, кто в поход ушел, едва ли треть вернулась, одноглазый Мартын, ополчением командовавший, тоже погиб.
        Не успели раны зализать и убитых оплакать, кровососы ответный удар нанесли. Все дальние выселки Затопья, что снаружи топей были, сожгли и людей поубивали. Никого не пытались в тот раз под свою власть заманить, просто карали и мстили. Тогда и мать Марьяши, у сестры своей гостившая, пулю словила. Уже почти спаслась, уже почти до леса добежала - в считаных шагах от опушки с простреленной головой упала.

* * *
        - Ведут! - выкрикнул Боба, на голову возвышавшийся над толпой и первым заметивший появление пленников.
        Слухи врали. Из троих кровососов настоящим оказался лишь один, а двое других - всего лишь мобили, тех уже, случалось, ловили и в Колодец отправляли. Зато третий - всем кровососам кровосос, самый доподлинный. Все, как рассказывали: лицо бледное, как у мертвеца, глаза прижмурены, смотрит сквозь узенькие-узенькие щелки, между век оставшиеся. Стыдно небось в глаза глянуть тем, у кого братьев и отцов, мужей и сыновей убивал. А может, и не стыдно - поговаривали, что зрение у кровососов, как у кротов: в темноте хорошо видят, а как на солнечный свет попадут, почти что слепнут. Врали, понятное дело, для почти слепых слишком уж метко кровососы днем стреляли…
        Руки у пленников были скручены за спиной, их вели по живому коридору, подталкивая в спину, среди ругательств и плевков, и чувствовалось, что многим хочется наброситься и своими руками разорвать на куски гадов… Не бросались. Понимали: расправившись собственноручно, слишком легкую смерть подарят, Колодец-то пострашнее будет.
        Трое судей уже стояли на возвышении. Вернее, Судья был среди них один, а двое других - Семен, смотрящий за деревней, и Выра, хранитель общака. Но у тех двоих голос на судилище лишь совещательный, а Судья как решит, так и будет. Хотя сегодня возможный приговор ни у кого сомнений не вызывал.
        Был Судья глубоким стариком по здешним меркам, наверняка за полтинник перевалил (но так-то Марьяша из книжек знала, что в нормальные времена люди гораздо дольше жили, и казалось это странным и удивительным, как и многое, о чем читала).
        Лицо Судьи пересекала широкая черная лента, прикрывала глаза. Но голову он повернул к подсудимым, словно вглядываясь в них. На деле, понятно, прислушивался - даже если ленту снять, ничего не увидит. А собравшиеся увидят зарубцевавшиеся раны на месте выжженных глаз.
        Вот так-то… Власть у Судей огромная, почти беспредельная. От общества они имеют все, что душа пожелает. Еда, питье - самые лучшие. Одежда и все, что еще для жизни нужно, - само собой. Молодки по первому слову мужские потребности Судьи удовлетворят, и не какие-нибудь давалки трехглазые, а справные молодки, тоже самые лучшие.
        Но за все в жизни надо платить. Судьи платят глазами. И все равно желающих на эту должность хватает, да не каждого общество берет, с большим разбором…
        Рассмотрение дела не затянулось, и так все ясно. Личные прегрешения ни этого конкретного кровососа, ни его пособников никого не интересовали. Ответят за всех своих, за все дела их темные. Сразу перешли к приговору.
        - Ты! - палец Судьи устремился прямиком на одного из мобилей. - Ссучился ты, как шавка поганая, братьев своих на шмот и жрачку сменял, стрелял в них и убивал. Повинен смерти! В Колодец его!
        Приговоренный, молодой рыжеволосый паренек с несоразмерно развитой кистью левой руки, достойно умереть не сумел. Рыдал, визжал, скулил, рухнул на колени, обнимал ноги своих палачей (путы с пленников сняли, если связанных в Колодец бросать, не так зрелищно подыхают).
        Не помогло. В десяток рук поволокли к Колодцу, не слушая вопли о том, что, мол, он только-только мобилизован, даже пальнуть ни в кого не успел, не то что убить. Раскачали извивавшееся тело, зашвырнули поближе к центру Колодца.
        Слизь пришла в движение, забурлила. Толпа придвинулась поближе, теперь не страшно, теперь у Слизи есть пропитание, наружу не выплеснется. А случалось всякое, до того, как поняли, что для спокойной жизни надо Колодец регулярно подкармливать.
        Сначала распалась одежда. Была и не стало, парень барахтался голым. Затем, очень быстро, не стало кожи, показалось кроваво-красное мясо.
        Мобиль орал не переставая, хотя те, кто со Слизью вплотную столкнулся и каким-то чудом жив остался, рассказывали: боль поначалу совершенно не ощущается, пока Слизь еще до внутренностей не добралась. Таких уцелевших было немного. Однорукий Трофимыч, например. Повезло ему, случился рядом топор и чурбак, на каком дрова кололи, - быстро оттяпали по плечо руку, куда самая малость Слизи угодила, а ниже локтя уже ни кожи, ни мышц не оставалось, только кости сквозь студенистую массу просвечивали.
        Вот такая она, Слизь. Все вокруг очень быстро в себя превращает, кроме камня, металлов и стекла. Зато земли в Затопье самые плодородные во всей округе, и чем ближе к Колодцу, тем плодороднее. И если весной посадишь картошку, то и в урожае осеннем будет она же, а в других местах всяко случается, порой такое вырастает, что глаза бы не глядели… Но за все в жизни надо платить.
        Марьяша слушала, как орет парень, смотрела, как барахтается, быстро теряя наружные покровы, а затем и то, что внутри. Пыталась вспомнить мать, надеялась ощутить удовлетворение от справедливого возмездия… Но не ощущала. Вместо того пришло чувство, что все неправильно… Не так все должно быть. А как, она не знала.
        Скелет, на котором мало что осталось, ушел на дно (если у Колодца вообще имелось дно, многие в том сомневались: дескать, прямиком в адские бездны дыра эта ведет). Кости Слизь тоже оприходует, но они медленнее растворяются.
        Подошла очередь второго пленника, тоже из мобилей, - главного кровососа приберегали на десерт. Приговор звучал тот же самый, слово в слово, но мобиль, мужик лет тридцати, его не дослушал. Засандалил кулаком одному из охранников, оттолкнул другого - и пустился наутек.
        Едва ли задумал и впрямь сбежать, слишком много людей вокруг столпилось. Может, понадеялся, что сгоряча вслед пальнут, легкую смерть подарят. Как бы не так… Подсекли ноги, навалились, скрутили, поволокли к Колодцу.
        Он не вопил, умирал молча, но барахтался тоже отчаянно, словно надеялся выплыть и спастись… Куда там, превратился в слизь, как и первый, - видя и понимая, во что превращается. Это ведь самое страшное в казни колодезной: видеть и понимать, что вот ты есть и прямо на собственных глазах перестаешь быть, исчезаешь, распадаешься… Боль-то что, ее и потерпеть можно, а от слишком сильной все равно люди сознание теряют.
        Если на главного кровососа и произвела впечатление страшная смерть его подручных, то внешне он никак страх не проявил. Стоял как стоял, на мир через узенькие щелки век поглядывая.
        К этому Судья обратился по-другому:
        - Не знаю, откуда ты к нам пришел и за какие грехи наши, но и сам убивал, и парней наших на то подбил, - и, стало быть, их вдвойне виноватее. Повинен смерти!
        Кровосос молчал, да и что тут скажешь, чем оправдаешься… Разные здесь приговоры звучали, порой возмущавшие Марьяшу, но стояла бы она сама сейчас на возвышении с повязкой на глазах - сказала бы то же самое. Первых двух, может быть, и помиловала бы, а главному из троих гаду другой дороги нет, кроме как к Слизи в гости.
        Никто не сомневался, что сейчас прозвучит завершающая фраза приговора «В Колодец его!», но она не звучала и не звучала. Судья о чем-то совещался со смотрящим и хранителем, сошлись почти вплотную, головы сблизили, даже стоявшие поблизости расслышать ничего не могли. Неужели придумывают какую-то новую казнь, небывалую, вовсе уж мучительную, такую, что пострашнее Колодца будет? Это уже лишнее, считала Марьяша, хватило бы и Слизи кровососу.
        Посовещались, и Судья заговорил:
        - Колодец сейчас сытый, не будем зря мясо в него кидать. Он-то, Колодец, сожрет, не подавится, только дай, да прибытка с того обществу никакого. Пусть пока кровосос у вас взаперти посидит. Расспросите его с пристрастием о Базе ихней, ни огня, ни плетей не жалеючи. А через неделю - в Колодец!
        Толпа недовольно заворчала. Судья вроде бы все правильно рассудил, и о пользе общества вроде бы подумал, да и секреты кровососов узнать не вредно, все так. Однако перенос главного зрелища, для которого все собрались, разочаровал. Даже Марьяшу разочаровал. А Боба вздохнул так, что словно бы ветерок пронесся над головами стоявших рядом, зашевелил им волосы (у кого они оставались, конечно, - лысели нынче слишком рано и слишком часто в сравнении с прежними временами, причем как мужчины, так и женщины).
        Кровосос вновь не проявил никаких эмоций при известии об отсрочке казни и об ожидающих его пытках.
        Проня нагнулся к самому уху Марьяши, заговорил негромко и быстро:
        - Слухи ходят, что у Выры, у хранителя, старший сын к кровососам угодил, на Базу. Чую я, что-то мутят они у нас за спиной, как бы не сказали потом: сбежал, дескать, кровосос, не устерегли, а там глядишь, и сынок Выры объявится, чудом спасшийся, тоже как бы сбегший…
        Марьяша чуяла другое: что кроме перегара от вчера выпитого, несет от Прони чем-то еще, непонятный запах, но приятный. Потом сообразила: одеколон же! Отец как-то притащил из Города целую коробку плоских бутыльков, - запах был чуть иной, но похожий. Правда, вылакал папаша все очень быстро, дочерям даже одного флакона попользоваться не дал. А Проня, значит, на себя брызгает… Неужели для нее, Марьяши, старается? Все равно ничего не обломится клоуну, ни сегодня, ни вообще, хоть ты искупайся в одеколоне.

* * *
        От Колодца собравшиеся расходились в разные стороны. Кто-то пошагал к Затопью, кто-то в поля, на свои делянки, - возвращались к работе, прерванной ради казни.
        А Проня нырнул в кусты, на тропку, ведущую к его Свиным Выселкам, - и Марьяша облегченно выдохнула: хотя бы сегодня приставать не стал. И зачем, спрашивается, одеколон изводил? Неужели подыскал себе другую зазнобу? Странное дело: вроде бы радоваться надо такому повороту, а Марьяша ощутила нечто вроде ревности… Или не ревности, она плохо понимала, что это за чувство, о котором так часто читала в книгах.
        Однако Проня, едва сунувшись в кусты, тут же вернулся назад, хлопнул себя по лбу.
        - Слу-ушай, что сказать-то забыл, - обратился он к Марьяше. - Сюда как шел, что видел… К коптильням кто-то интересных дровец притащил, вернее, растопки, да все не извел, еще валяются. Книжки старые. Подумал сразу, вдруг тебе интересными будут, да как-то, значит, с головы вылетело с судом да с казнью.
        Марьяша знала, что где-то тут неподалеку есть ямы, где коптят целиком туши застреленных в лесу зверей, но сама там не бывала, ей ни к чему.
        - Далеко отсюда лежат? И много их? - спросила она, уже прикидывая, в чем и как понесет добычу.
        Заберет все, а после дома разберется, что можно почитать… Оставшийся от деда сундук, стоявший на чердаке, тоже был набит самыми разными книгами. Наверное, когда растаскивали поселковую библиотеку, дедуля брал все, что подвернется под руку, не глядя на названия. Многие книжки, непонятные и скучные, Марьяша читать не смогла. Другие (тоже во многом непонятные, но хотя бы интересные) были признаны годными к употреблению, однако их запас подходил к концу, а она приохотилась к чтению и уже подумывала: а что же дальше, когда прочтет последний томик из отложенных? Очень удачно и очень вовремя случилась Пронина находка.
        - С полсотни, наверное, будет. Даже больше, но некоторые уже пообуглились, обгорели по верхам. А целых с полсотни навскидку, а так-то я не считал.
        Пятьдесят нечитаных книг… Клад, настоящий клад.
        - Далеко до них? - повторила она свой первый вопрос.
        - Да нет… Где новая яма, недавно выкопанная, знаешь?
        Она лишь покачала головой. Откуда ей знать, если даже у старых ям бывать не доводилось.
        - Пойдем, покажу… Недалече это, во-он за теми кусточками. И дотащить помогу, если приглянутся, сама-то не осилишь.
        Марьяша поискала взглядом Бобу… Не хотелось ей принимать помощь Прони, и вдвоем с ним уходить в кусты не хотелось тоже. Боба без труда хоть сотню томов дотащит, хоть полторы, а вместо мешка можно использовать его безразмерную хламиду.
        Но детинушка был сильно занят. Держал в громадной лапе сразу пяток пирогов и торговался с Матреной-сухоножкой об оплате. А если Боба занят тем, что промышляет пищу, ни с чем другим к нему лучше не обращаться, все равно толку не будет.
        Марьяша чуть подождала, но торг отчего-то затягивался. Мука в начале лета дорогая, и, скорее всего, запросы у хромоногой оказались выше, чем стандартное «натаскай воды и расколи дрова», - даже обычно покладистый Боба возмутился непомерными расценками на выпечку.
        Проня поторапливал: дескать, глянь на небо, явно дождь собирается, и ему самому мокнуть не с руки, до Свиных Выселок шагая, да и книжки от сырости в негодность придут.
        Последнее обстоятельство решило дело, пошагали к коптильной яме вдвоем. Марьяша крикнула Бобе, чтобы догонял, как сговорится, - но едва ли была услышана, думал человек-гора сейчас исключительно своим ненасытным желудком и слышал лишь Матрену.

«Станет руки распускать - закричу», - решила Марьяша. Народу вокруг еще много, кое-кто на выселки этой же кустистой пустошью шагает.

«Во-он за теми кусточками» оказалось понятием растяжимым. Миновали вроде бы те кусточки, оказалось: «да вон же полянка за деревьями виднеется, там и лежат», и пришлось еще шагать и шагать.
        Книги на полянке не лежали. И даже коптильной ямы там не было. Зато лежало на траве расстеленное покрывало и на нем две подушки, неровно сшитые и набитые сеном.
        Марьяша обернулась к Проне, уже открыв рот, чтобы высказать все, что думает, - да так и замерла с раскрытым ртом.
        Похотливый кобелина успел спустить портки, одним движением распустив на них завязку. И Марьяша поняла, что уродство после Трындеца у Прони проявилось, да только он скрывает, прячет его. Отчего у Прони не заживаются жены, поняла тоже.
        На Марьяшу нацелился, чуть не упираясь ей в живот, детородный орган чудовищных размеров. С руку до локтя, а то подлиннее, а на конце несоразмерно толстый, покрытый какими-то шишками, наростами, даже на вид шершавыми.
        Не то чтобы она была великим знатоком мужских достоинств, но случалось и купаться с парнями, пока мать не запретила, и другие оказии выпадали увидеть…
        - Нравится? - спросил Проня с неподдельной гордостью. - Твой будет. Поняла, дура, от чего отказывалась?
        Она не стала втягиваться в диспут об увиденном, молча попыталась сбежать. И не догнал бы Проня, со спущенными портками не особо побегаешь, да больно уж близко к ней стоял. Успел схватить за плечо, опрокинуть. Марьяша рухнула на покрывало, угодив головой мимо подушек. Проня, пыхтя, навалился сверху, коленями раздвинул ей ноги. К запахам перегара и одеколона теперь присоединился запах пота и чего-то еще мерзкого…
        Попыталась крикнуть - губы тотчас же притиснула ладонь. Попыталась укусить ее - ладонь на миг отлипла и тут же прилетел кулак, разбил в кровь губы. Ладонь вернулась на место, а Проня прошипел:
        - Еще куснешь, все зубы вышибу.
        Она мычала носом, и ей казалось, что получается громко, но сама понимала: никто не услышит и не поможет. А даже и услышит, все равно не поможет. Эка невидаль, девку дерут не совсем по согласию. Пустяки, дело житейское. К Судье с жалобами на изнасилования давно перестали обращаться, а поначалу-то он прописывал всем жалобщицам пяток плетей с формулировкой: если сучка не захочет, на нее кобель не вскочит…
        Возможно, с кем другим она смирилась бы и потерпела, но понимала: кошмарный Пронин агрегат все раздерет внутри, изуродует. Понимала и продолжала сопротивляться, пыталась выскользнуть из-под насильника, но силы были слишком неравны. Даже ладонь от лица двумя руками отлепить не удалось.
        - Да ты расслабься, сучка, расслабься… - пыхтел в лицо Проня перегаром, одеколоном и потом.
        Дело у него не заладилось… Подол-то он задрал, и ветхое исподнее порвал в клочья, и орудие было в полной боевой, да только никак не удавалось его запихать.
        Она воспользовалась заминкой и попыталась дотянуться до Лизки. Вдруг та рядом, вдруг спасет, как в тот раз? Ворвалась к сестре в голову, плюнув на обычную свою деликатность, - и тут же поняла, что Лизка ей не поможет…
        И завопила что есть мочи. Не голосом завопила, понятное дело, - ладонь оставалась на разбитых губах. Заорала мысленно, ни к кому конкретно не обращаясь с призывом о помощи, вернее, обращаясь ко всем разом.
        И все закончилось.
        Исчезла навалившаяся тяжесть, коктейль из пота, одеколона и перегара не терзал больше обоняние.
        Глаза были полны слез, и Марьяша не сразу разглядела, что Проня никуда не исчез, что повис в воздухе, словно бы подвешенный на колодезном журавле. Но то был не журавль, то был Боба… Ухватил насильника за шкирятник, держал на вытянутой руке без малейшей натуги. Другая рука, сжатая в кулак с приличную тыкву размером, методично била Проню по лицу. Лупцевал его Боба неторопливо, сосредоточенно - и никак не проявлял эмоций, на лице застыло серьезное и задумчивое выражение. Как будто детинушка колол дрова, отрабатывая пироги Матрены.
        Лежал бы Проня на земле, или стоял бы, прислонившись к стене, - тут бы и сказочке конец. Но он болтался в воздухе, и это несколько смягчало силу ударов. Однако и без того кровавое месиво мало чем напоминало человеческое лицо.
        - Хватит с него, убьешь, - сказала Марьяша, мстительно выждав некоторое время.
        Жестоким Боба не был, чужие мучения никакого удовольствия ему не доставляли. Однако абстрактного сострадания к чужим не испытывал и незнакомцев не жалел, за сегодняшней жестокой казнью наблюдал с любопытством, но без особых эмоций. При своей чудовищной силе мог запросто убить или покалечить, рассудив невеликим разумом, что человек заслуживает наказания. Либо вступившись за тех, кого считал своими. Либо по просьбе кого-то, если относился к просившему с любовью или уважением.
        После слов Марьяши Боба ударил еще разок и оглядел дело рук своих. Окровавленная тушка признаков жизни не подавала. Удовлетворенно кивнув, Боба поднатужился - и Проня отправился в свободный полет, вломился в кусты на противоположном краю поляны и исчез из вида.
        Марьяша подскочила к спасителю, обняла, прижалась к необъятной груди и бурчащему брюху.
        - Боба, Боба, Боба… - говорила она, поглаживая его хламиду, и ничто другое на ум не шло.
        - Я молодец?
        - Конечно, молодец! Молодцовее не бывает!
        - Я, пожалуй, Лизу больше любить не буду, - сказал Боба. - Я решил, что тебя хочу любить. Ты согласная?
        Да что же за день такой… Не угодить бы из огня да в полымя… Она аккуратно, осторожно глянула вниз, но ничего подозрительного не обнаружила под широченными портками Бобы. Видать, в этом смысле он тоже еще ребенок…
        - Хорошо, люби, - разрешила Марьяша. - Вот только…
        И тут Боба с оглушительным звуком испортил воздух, прервав ее реплику. Пироги Матрены начали действовать.
        - …беда случилась, Бобочка, - закончила Марьяша, делая вид, что ничего не произошло.
        - Я нечаянно.
        - Я не о том.
        - А-а-а… так это… Так он… тебя… это…
        - Не успел, и я опять не о том… С Лизой беда. Спасать ее надо, Боба.
        - Спасем, - сказал Боба просто и с беспредельной уверенностью, даже не поинтересовавшись, что за беда стряслась.
        И показалось на миг, что действительно спасут, если в союзе с этой чудовищной силой выступит нормально соображающая голова. Но тут Боба вновь издал протяжный и раскатистый звук, безнадежно испортив и воздух, и торжественность момента.
        Марьяша поняла, что проблем с таким спасателем не оберешься…
        Глава 3
        Совещание в узком кругу (ход черной ладьей)
        База сильно приросла за год, что миновал с выхода на поверхность. Прирастала, разумеется, надземной своей частью. Первым делом возвели периметр - с запасом огородив приличный кусок территории, чтобы не тесниться, когда позже возникнет надобность в постройке новых зданий и сооружений. Колючка, спирали Бруно, минные поля, системы слежения… на них надежды было больше, чем на огневые точки, поначалу людей для охраны катастрофически не хватало. Для грамотного и профессионального противника такой периметр не стал бы непреодолимой преградой. По счастью, воевать с профи пока не доводилось: осеннее «наступление» мутантов было спланировано курам на смех…
        Внутри успели возвести здание штаба и казармы для добровольцев и мобилизованных. Ну и еще кое-что по мелочи: забетонировали плац, воздвигли высоченный флагшток с триколором, а под ним, невзирая на всю нехватку людей, постоянный пост и металлическая табличка со словами: «Отсюда, с этого места, началось возрождение России», - в очередной раз проявилась склонность Полковника к патетике, причем ни в малейшей мере не наигранная, он всерьез рассчитывал угодить в будущие учебники истории. Ковач, неисправимый скептик, подозревал, что таких «возрождателей» сейчас немало в разных отдаленных и не очень уголках рухнувшей страны.

…В новеньком здании штаба (запахи краски и свежераспиленного дерева еще не успели выветриться) проходило совещание. Текучки накопилось изрядно - минувшую неделю Полковник пролежал в медчасти и совещания не проводились, - но обыденные вопросы не стали предметом обсуждения: неординарное событие заставило Полковника собрать самых доверенных.
        Обычно в экстренных случаях собирались вшестером, но сегодня за длинным столом сидели пятеро. Отсутствовал Кирилл Званцев, и. о. начальника штаба, он же Малой, сын Полковника.

* * *
        - Что происходит? - спросила мадам Званцева так, словно и впрямь провела последние пару недель где-нибудь на далеком курорте, отрезанная от информации, и ничего о происходившем не знала, не ведала.
        - Что вообще происходит?! - с нажимом повторила она, как будто с первого раза вопрос мог не дойти до присутствовавших на совещании.
        Ковач проигнорировал риторический вопрос. Сидел, вертел в пальцах остро заточенный карандаш и представлял, какая станет у мадам рожа, если этот карандаш воткнуть ей в жирную щеку. Филин тоже молчал, но тот молчал всегда, реагировал лишь на прямые вопросы, да и то не на все.
        - Успокойся, - негромко попросил супругу Полковник.
        - Я не успокоюсь! Где наш сын? Почему эти люди отправили его непонятно куда и непонятно с кем? Что, мать вашу, происходит на Базе?
        Мадам уставилась на Ковача и явно ждала ответа. Он и в самом деле отвечал за обеспечение всех выходов за периметр, но не желал отвечать на вопросы, задаваемые таким тоном. Тем более что мадам исполняла должность зампотыла и формально не являлась начальством для Особого отдела.
        - В самом деле, Валера, объясни, - поддержал Полковник супругу. - С какого хрена выручать попавшего в плен разведчика отправился мой сын?
        - Никто майора Званцева никуда не отправлял, - сухо ответил Ковач. - Он действовал самостоятельно, причем в пределах своих должностных полномочий, установленных приказом сто восемнадцать дробь четырнадцать от седьмого мая прошлого года. Вот копия приказа. Подпункт семь-один перечисляет всех, кому разрешено покидать Базу без моего ведома и согласия. Второй в списке майор Званцев.
        - Подготовился… - буквально-таки прошипела мадам.
        Разумеется, майором Малой был липовым. В старые добрые времена нигде, ни в одной стране мира командир воинской части не мог присваивать такие звания своим единоличным решением. Но те времена прошли и едва ли вернутся. Так что пусть считается майором, - для большего авторитета у мобилизованных, - свои-то весьма скептично относятся к майорским погонам Малого.
        - Но почему он? Почему именно он? - не отставала мадам. - Больше послать некого было?
        Когда мужчина за сорок берет замуж девушку на двадцать лет себя младше, в общем-то можно ожидать, что та приберет к рукам власть в семье. Даже если мужчина - офицер, привыкший командовать. У офицеров тоже есть свои слабости. Но обычно все семьей и ограничивается. Второй же брак Полковника привел к тому… вот к этому самому и привел: годы спустя в штабе части расцвел матриархат… Ковач не сомневался, что Сергей, старший сын Полковника от первого брака, примкнул к раскольникам во многом из-за властного характера мачехи.
        От необходимости отвечать Ковача избавил доктор Рымарь.
        - Все очень просто, - сказал он. - Кирилл весьма заинтересовался девушкой.
        - Какой еще девушкой?
        - Той самой. Приманкой, на которую поймали Самурая. Ты разве не видела запись?
        Мадам покачала головой. Смотрела на Рымаря недоуменно и подозрительно. Словно подозревала, что доктор дурит ей голову. ЕЕ СЫН заинтересовался какой-то мутанткой? Что за ерунда…
        - Тогда давайте еще раз посмотрим это небольшое эротическое кино. Разрешите, господин полковник?

* * *
        - Останови и отмотай немного назад, - попросила мадам. Подробности пленения Самурая ее не интересовали, равно как и судьба пленника.
        Рымарь выполнил просьбу, и мадам долго разглядывала изображение, застывшее на экране.
        - Ты хочешь сказать, что мой сын соблазнился этой вот грязной и подтощалой мартышкой? Даже не встречавшись с нею, словом не перемолвившись, только из-за дурацкого кино?
        Судя по интонации, мадам лишь большим усилием воли удавалось не сорваться на крик.
        Полковник молчал. Никак не комментировал странные, по мнению мадам, на грани зоофилии, опять же по мнению мадам, вкусы сына. В пепельнице перед ним дымилась сигарета, но командир Базы ее не брал, ко рту не подносил, и сигарета медленно превращалась в столбик пепла, а рядом с ней лежали два сигаретных фильтра, чуть обугленных с одного конца. Именно так теперь Полковник курил, после того как Рымарь ультимативно заявил: известная дилемма «курить или жить» для данного конкретного пациента не метафора и не преувеличение. Не сразу после, если честно, - с год обманывал себя урезанной до предела дневной нормой и сигаретами, укороченными ножницами… Но закончилось этим: ароматный дымок над пепельницей и не более того.
        - Почему мартышка? - сказал Рымарь как можно более примирительно. - Для своих лет нормально развита, ни единого внешнего признака мутации… А отмыть и откормить недолго.
        Градус недоумения во взгляде мадам Званцевой увеличился, словно Рымарь излагал мысли на непонятном ей языке. На арабском, например.
        - К тому же разве у него был выбор? - спросил доктор. - Скажи спасибо, что не приглядел тебе невестку с лишней парой конечностей.
        Мадам побагровела, набрала полную грудь воздуха и явно собиралась сказать не «спасибо», а куда более нелицеприятное мнение о гипотетическом пополнении семейства Званцевых невесткой.
        - Довольно! - пресек попытку Полковник, хлопнув ладонью по столу. - Что за дичь вы несете? Какие невестки? У нас угодил в плен офицер, знающий ВСЁ о системах безопасности Базы. У нас третий час нет связи с группой Кирилла, а вы…
        Звук зуммера прервал его речь, Полковник нажал клавишу селектора.
        - Просил не беспокоить! Что еще стряслось?
        - Майор Званцев вышел на связь, - прозвучал из динамика искаженный голос дежурного. - Они возвращаются, ориентировочно через полтора часа будут на Базе.
        - Похитителей нашли? Самурая освободили?
        - Неизвестно, была плохая слышимость, очень высокий уровень помех.
        - Как прибудут, немедленно доложить, - приказал Полковник и дал отбой связи.
        - По моей информации, капитан Смуров уже в Затопье, - сказал Ковач. - Оттуда майор Званцев его вытащить никак не мог.
        - Значит, будете вытаскивать вы, ты и ты, - полковничий палец по очереди указал на Филина и на Ковача. - Три часа вам на предварительную разработку плана. И чтобы без волюнтаризма! Сил для наступления через болота у меня нет.
        Ковач и сам понимал, что сил для войсковой операции против Затопья пока недостаточно… В трех батальонах мобилизованных - в строительном и в двух охранных - личного состава меньше, чем в ротах прежнего времени. Да и вояки из мобилей, как их ни натаскивали, никудышные. Без поддержки бронетехники много не навоюют, а она через трясины не пройдет, завязнет. Отдельная рота добровольцев более боеспособна, и лишь у них имеется что-то посерьезнее карабинов и ручных гранат: автоматы, легкие и станковые пулеметы, гранатометы. Но ротой бойцы числятся лишь по названию, а на деле их чуть больше пяти десятков стволов. О старой гвардии, о недавних подземных сидельцах, и говорить не приходится: все наперечет и каждый на вес золота. Они все на командных должностях либо занимаются тем, что мобилям не доверишь: обеспечивают связь, управляют техникой, причем из-за дикой нехватки кадров совмещают по две-три штатные должности разом.
        В общем, при всем подавляющем огневом и техническом преимуществе речь о штурме Затопья нечего и заводить… Конечно, рано или поздно придется разбираться с этим оплотом бандитов, до сих пор изводящих мелкими диверсиями и нападениями. Но не сейчас.
        Спасти Самурая можно спецоперацией, послав небольшую группу отборных людей. Либо попробовать выкупить или обменять… Оба варианта представлялись Ковачу крайне сомнительными. Гораздо более вероятно, что скоро у командира разведчиков появится новый заместитель. А о Самурае будут говорить с добавлением эпитета «покойный».
        - Совещание закончено, идите и… ох… - Полковник неожиданно скривился, прижал ладонь к солнечному сплетению.
        - Что с тобой? - тревожно спросила мадам.
        Любила она супруга или нет, вопрос более чем спорный. Но хорошо понимала: если овдовеет именно сейчас, до того, как сын успеет прибрать к рукам реальные рычаги власти, - о прежнем влиянии придется навсегда позабыть.
        Полковник не отвечал, тяжело опустился на кресло, массировал грудь через мундир. Ковач знал, что госпитализировали на всю минувшую неделю командира Базы отнюдь не с простудой, как было официально объявлено (хотя и впрямь ОРВИ протекали у всех тяжело, организмы после двадцати лет под землей оказались не готовы к новым штаммам, появившимся на поверхности), - но о точном диагнозе не имел понятия: его информатор, фельдшер из мобилизованных, только начал постигать азы медицинской науки. Но и без того ясно, что Полковника недолечили. Сорвался с больничной койки из-за новостей о Самурае и сыне.
        - Сердце? - не отставала госпожа зампотыл.
        - От манды дверца! - рявкнул Полковник.
        И на мгновение напомнил себя пятнадцатилетней давности - выигравшего жестокую подковерную схватку за власть на подземном объекте, подавившего два бунта. Но тут же сник, сгорбился, еще сильнее скривил лицо в гримасе - и вновь стал выглядеть тем, кем и был: очень немолодым и очень нездоровым человеком.
        - Идите, идите, - сказал Рымарь. - Я тут сам разберусь.
        Полковник лишь рукой махнул, подтверждая слова доктора.
        К дверям пошагали лишь двое из пятерых, Ковач и Филин. Мадам тоже осталась в кабинете мужа - директивно, не спрашивая разрешения.

* * *
        Филин за все совещание не произнес ни слова. И лишь когда они прошли через приемную, забрали у дежурного оставленные на хранение пистолеты и очутились снаружи, он обратился к Ковачу:
        - Потолкуем? - и кивнул на дальний конец коридора, где находился его кабинет.
        - Там лучше не надо. Пойдем на улицу.
        Филин смотрел недоуменно, и особист ответил ему без слов, пантомимой: изобразил пальцем вращательное движение возле уха, затем с виноватой улыбкой развел руками. Не объяснять же вслух, что после начала строительства со склада были изъяты семьдесят комплектов подслушивающей аппаратуры (причем без записей в складских документах) и переданы в распоряжение и. о. начальника штаба, проще говоря - Малого. Места установки примерно половины комплектов Ковач отследить так и не сумел, а детектора для обнаружения «жучков» у него не было - ассортимент хранившихся на базе запасов был огромен, но все же не безграничен. В любом случае кабинет Филина едва ли остался безнадзорным. Владелец бывает там редко, но порядок есть порядок, свои «жучки» Ковач в том кабинете тоже держал.
        Понял командир разведчиков пантомиму или нет, но направился к выходу из штаба. Вышли на улицу, синхронными движениями нацепили темные очки. Кожа почти у всех после двух десятилетий в штольнях постепенно вновь приспособилась к ультрафиолету, перестала краснеть и воспаляться. С адаптацией зрения дело обстояло хуже. Рымарь уверял, что это временное неудобство, что пройдет. Но месяц тянулся за месяцем - не проходило…
        - Вон там давай присядем, - предложил Ковач. - В ногах правды нет.
        Неподалеку громоздился штабель сосновых бревен, привозили их издалека, чуть ли не за сотню километров, стволы местных перекрученных деревьев для строительства не годились. Разведчик и особист уселись на бревно, лежавшее наособицу от остальных, закурили.
        - Совсем плох Дед, - по привычке забросил удочку Ковач. - Надо что-то решать, Слава.
        Разумеется, заброшенная удочка осталась без поклевки. Филин просто промолчал, благо прямого вопроса не прозвучало. Неторопливо затягивался табачным дымом, будто и в самом деле вышел из штаба на обычный перекур и вскоре вернется к служебным обязанностям.
        Филин, кстати, - это не прозвище, а фамилия. Хотя и прозвище одновременно тоже, судя по тому, как его склоняют, например, говорят: встретился с Филином, а не с Филиным. А все потому, что Филин отчасти похож на одноименную птицу: лицо овальное, нос крючковатый, глаза, правда, не желтые, но большие, навыкате. И оттого-то все думают при знакомстве, что представился им командир разведчиков прозвищем, которого у него никогда и не было, фамилии хватало…
        - От нас ждут план через три часа, - напомнил Ковач. - Имеешь какие-то соображения?
        Филин продолжил медитативно курить и лишь после долгой паузы выдал не соображение, а вопрос:
        - У тебя есть агенты в Затопье?
        Вопрос был по меньшей мере бестактным и отчасти оправдывался лишь экстраординарными обстоятельствами. Тайный агент на то и тайный, чтобы знал о его существовании лишь куратор и больше никто.
        - Есть, - коротко ответил Ковач.
        - Смогут или сможет скрытно провести ДРГ через топи? Небольшую, пять-шесть бойцов. Возьму с собой лучших. Справимся.
        - Исключено, - отрезал Ковач и не стал ничего объяснять, не иначе как подцепив вирус лаконизма от Филина.
        Разведчик снова помолчал, поразмыслил… Однако размышляй не размышляй, оба понимали: без проводника рейд диверсионно-разведывательной группы через топи ничем хорошим не обернется.
        - Выкуп? - подвел Филин итог раздумий, не тратя слов на констатацию очевидного: не стоит заниматься обсуждением силовой операции, обреченной на провал.
        - С этим сложно… Я ночью встречался с агентом. Он там среди мутантов в большом авторитете, но вытащить Самурая не взялся, что я ему ни сулил. Лишь пообещал мне: устроит так, что сразу не убьют, несколько дней отсрочки мы получили… Но на том и все. Говорит, что его самого в Колодец пристроят, если выпустит. Ты ведь знаешь, как они казнят?
        - Наслышан. А побег устроить не сможет?
        - Не берется…
        Ковач врал, не моргнув глазом. На самом деле за побег Самурая он расплатился сегодня ночью. Вот только доверия к получившим оплату нет ни малейшего, и рычагов воздействия на них почти нет. Так что лучше пока помолчать… Сложится все удачно - все лавры за успех ему, Ковачу. Не сложится - так ведь и не было ничего, никакой растраты фондов Особого отдела, о чем вы, право…
        Филин переваривал информацию с минуту, не меньше, и выдал вердикт:
        - Вертолет. Иначе никак.
        Особист тяжело вздохнул…

* * *
        Вертолет у них имелся. Единственный.
        И его использование было давней мечтой. Не тыкаться вслепую по земле, установить надежный контроль над обширной территорией… Ни во что реальное мечта пока не воплотилась.
        Вертолет был не военного образца: ни Ка-52, ни Ми-24 в штольни не затащить, даже разобрав на части. Возможно, многоцелевой Ми-8 поместился бы в том подземном ангаре, где стояла колесная и гусеничная техника, размеры у него поскромнее. Но хранился на складе в одном экземпляре вертолет совсем небольшой, гражданский, к тому же импортный, - «Робинсон». Даже расцветка у него была не камуфляжная, а белая с голубым.
        И все равно вертолет - это вертолет. Десант с такой машины не высадишь, но для разведки она куда пригоднее, чем квадрокоптеры с видеокамерами (у тех длительное хранение крайне отрицательно сказалось на надежности, особенно на аккумуляторах, - каждый второй беспилотник вообще не взлетал, остальные слишком часто ломались в полете и падали). А установить крупнокалиберный пулемет - будет отличная огневая поддержка с воздуха, притом что ни у кого из противников нет даже намека на средства ПВО.

«Робинсон» достали из-под земли, расконсервировали. Но на том все и застопорилось.
        Во-первых, не было подходящего горючего. Армейскую солярку можно хранить десятилетиями, ничего плохого с ней не случится, сейчас и грузовики, и бронетранспортеры исправно ездили на древнем дизельном топливе. С качественным бензином все печальнее, длительного хранения он не выдерживает, разлагается. Вернее, разлагаются присадки, обеспечивающие высокое октановое число, что сути дела не меняет: после нескольких лет хранения такое топливо годится лишь для разжигания костров или заправки зажигалок.
        Составные части для приготовления авиационного бензина в штольнях лежали, хранились по отдельности. Не было специалиста-химика, способного составить правильный коктейль из ингредиентов. Набодяженные на глазок смеси двигатель вертолета вроде бы «кушал», но проверяли на земле, на холостом ходу, а как оно пойдет в воздухе, никто понятия не имел.
        Во-вторых и в-главных, не было пилота. А осваивать летное дело самоучкой, без опытного инструктора, чревато… Тем более что никаких учебников по пилотированию в электронной техбиблиотеке не нашлось, была у них лишь бумажная и толстенная, почти на полторы тысячи страниц, эксплуатационная инструкция к «Робинсону», дурно переведенная с английского.
        Вопрос отложили до лучших времен. Понадеялись, что рано или поздно повезет, что отыщется в одной из деревень вертолетчик из прежних времен… Или же человек, имевший некогда «Робинсон» в личной собственности, эта вертушка была в свое время очень популярна у пилотов-любителей… Но пока ни профессионалы, ни любители не встречались.

* * *
        - Вертолет, - сказал Филин. - Иначе никак.
        Ковач вздохнул… Командир разведчиков был главным сторонником того, что надо все-таки рискнуть и поднять единственную вертушку в воздух. Вечерами занимался самообразованием, штудировал толстенный талмуд инструкции, заявив, что никого заставлять не будет, что в пробном полете рискнет своей головой.
        - Дед не разрешит, - сказал особист и без того обоим известное.
        Филин, известный тугодум, опоздал и протупил… А ведь имел сегодня шанс - надо было добиваться согласия Полковника до того, как стало известно: Малой цел и возвращается.
        - Тогда обойдусь без разрешений. Кто мне помешает? Ты?
        В интонации ясно слышалось: даже не пытайся, целее будешь.
        Как же все запущено… Пять лет назад, да что там пять, даже год назад такого разговора даже представить было нельзя. До сих пор, образно говоря, постепенно ослабевали вожжи, управлявшие их повозкой… А теперь разом выпали из рук занедужившего Полковника. Малой самочинно отправляется на захват приглянувшейся девицы, Филин единоличным решением собрался учредить ВВС под своим командованием. Какие еще мысли и намерения зреют у других начальников служб и у комбатов? Поди знай…
        Возможно, Ковачу стоило бы сейчас плюнуть на все внешние проблемы и сосредоточиться на том, что назревало внутри периметра. Однако нельзя… Мутанты оправились после осеннего разгрома, активизировались, используют новую тактику. Захват Самурая и половины его группы - самая настоящая спецоперация. Спланированная, скорее всего, дилетантом, но талантливым. Теперь уже ясно, что слух о Чистых был сфабрикован и вброшен сразу через несколько источников. А это значит, что некоторые агенты Ковача расшифрованы и используются как источники дезинформации (а ведь раньше разоблаченного шпиона без затей зарезали бы или швырнули в Колодец). Либо часть агентуры изначально двойные агенты, что ничем не лучше. В любом случае группу Самурая целенаправленно вывели туда, где все было готово к встрече. Не вмешайся случайность в лице какого-то левого агрессивного мутанта с арбалетом, захватили бы всех.
        И если проигнорировать все новые тенденции в противостоянии с мутантами, то Базу прикончит внешняя атака вместо внутренней смуты, а хрен редьки не слаще. Хоть ты разорвись, хоть сдохни от недосыпа, но надо успевать все, отслеживать все угрозы и оперативно на них реагировать.
        Он играл одновременно несколько партий на нескольких досках. Везде черными, такие уж правила. Ставка везде одинаковая: своя голова, и головы тех, за кого он в ответе, и судьба дела, в которое верил и которому отдал двадцать с лишним лет. Дебют на всех досках тоже один и тот же: защита Ковача, очень жесткий дебют, белые рвутся вкатить быстрый мат…
        Он не жаловался. Ни вслух, ни сам себе в одиночестве. Он привык к таким играм и будет играть, пока жив… А проигрышей у него не было, раз пока жив. Пока не было…
        Он привык выигрывать, надеялся выиграть и сейчас… Только вот спать очень хотелось. Организм ненавязчиво намекал, что пятьдесят пять - это пятьдесят пять.

«Сдохну, - подумал Ковач, так и не ложившийся после ночной поездки на конспиративную встречу. - От недосыпа».
        Филин, не дождавшись от особиста возражений касательно вертолета, добавил жару. Подкинул дровишек в костер. Произнес:
        - А если они все-таки Самурая того… я расконсервирую «Ураганы». И сожгу Затопье. Со всеми, кто там живет. Буду лупить по площадям. На три метра вглубь перепахаю. Лунный пейзаж останется.
        После такого пассажа заводить речь о согласии или несогласии Полковника смысла уже не было… Да и вообще разговор пришлось закруглить: подтянулись с обеда мобили из стройбата, трудившиеся на распилке бревен.
        Пилили, кстати, самым примитивным способом, дедовским: помост, под ним двое, наверху еще двое, - и тягают в четыре руки вверх-вниз здоровенную ручную пилу. А что делать? Доски для строительства нужны, а деревообрабатывающих станков в штольнях не нашлось, ладно хоть эту пилу выменяли у мутантов на консервы…
        Разведчик с особистом отошли в сторонку. Ковач произнес под аккомпанемент визга пилы:
        - Я поддержу твою идею с вертолетом. Других вариантов и вправду нет.
        На том и распрощались. Ковач вернулся в штаб, Филин пошагал в сторону казармы, где квартировали его разведчики.
        Визг пилы смолк, на помост подавали новое бревно. Один из пары мобилей, трудившихся наверху, проводил взглядом уходивших офицеров и негромко произнес словно бы в пустоту, будто обращался вовсе не к стоявшему рядом напарнику:
        - Начинаем сегодня ночью. Передашь своему.
        Напарник тоже не повернул головы и сказал, адресуясь к пиле:
        - Сделаю.

* * *
        Больше всего хотелось поспать, прикорнуть прямо здесь, в кабинете, на диванчике. Но Ковач упрямо возился с документами. И с электронными, и с рукописными, последние были нацарапаны на помятой бумаге, зачастую трудно читаемым почерком, - донесения от внешних агентов, извлеченные из закладок.
        Он просеивал груды информационной руды, пытаясь найти ответ на вопросы: что за новый сильный игрок объявился у мутантов? Кто планировал последние операции?
        Ждать, что еще придумает этот «икс», нельзя. Вычислить - и уничтожить, либо перетянуть на свою сторону. Второе предпочтительнее.
        Ковач продолжал насиловать свои слипавшиеся глаза, вчитывался в буквы на экране и буквы на бумаге. Но ответов пока не видел… Или видел, но уставший мозг не понимал увиденного, не находил имевшуюся связь между вроде бы разрозненными фактами.
        Некоторые сообщения представляли интерес, и немалый. Сразу несколько источников доносили, что у мутантов начали появляться новенькие, в консервационной смазке, патроны калибра 7,62. Разумеется, новенькими они не были, - старенькие, но хранившиеся в правильных условиях, на Базе. Кто-то из своих ударился в крысятничество и наладил нелегальный канал поставок.
        По-хорошему надо было немедленно начинать расследование и вычислять крысу, пока та не вошла во вкус и не переправила мутантам кое-что посерьезнее… Например, минометы с боекомплектами.
        Однако Ковач лишь переложил сообщения в отдельную папку, - в картонную с тесемками-завязками. Займется, но чуть позже.
        Рапорт разведчика с позывным Гном он просмотрел на экране. Разведгруппа Гнома пыталась нащупать и оттрассировать безопасный для техники путь через Большое Болото, образовавшееся на дне бывшего Нарвского водохранилища, - вода оттуда ушла, но во всех локальных понижениях дна сохранились непролазные скопища ила, не позволявшие ни идти, ни плыть, ни ехать на любом виде транспорта… Разведчики нащупывали путь по возвышенностям и преодолели две трети расстояния до западного берега, когда натолкнулись на кое-что интересное… На следы колес. Судя по сделанным снимкам, оставил их БТР-80 или другая машина того же семейства, на такой же колесной базе.
        Событие не самое ординарное… Впервые за год активной разведки на все более расширяющейся территории они натолкнулись на следы людей, не впавших в дикость, не вернувшихся к самым примитивным формам хозяйства (хотелось надеяться, что все же людей, а не мутантов, сумевших каким-то чудом сохранить технику и горючее для нее). Возможно, следы оставили заболотники, о которых у местных ходит множество легенд-страшилок.
        Поразмышляв над рапортом несколько секунд, Ковач отправил его в папку, на сей раз компьютерную, озаглавленную «Позже». И продолжил свой заплыв в информационном море.
        Наконец удалось зацепить кое-что интересное, имевшее отношение к тем проблемам, что заботили сейчас особиста больше всего.
        Небольшой, в половину ладони размером, бумажный листок постоянно норовил свернуться в трубочку, вернуться в ту форму, в какой лежал в тайнике. Обе стороны были густо исписаны, почерк мелкий, но четкий, хорошо читаемый. Большая часть содержания интереса не представляла: выжимки из болтовни, звучащей в местном аналоге трактира, в одной из замиренных деревень.
        Какого только пьяного бреда там не несли. Например, дикая история об организме, бродящем по окрестным деревням и выдающем себя за святую Троицу. Один. За Троицу. И якобы кто-то даже уверовал…
        Тем не менее информатор имел задание все прилежно фиксировать. Ценную информацию по синьке тоже выбалтывают.
        В разговоре, сжато пересказанном в донесении, зашла речь о ценах на базаре, организованном рядом с Базой, с внешней стороны периметра. И мутант по прозвищу Сыч после нескольких кружек свекольной сивухи заявил: ездить на базар без острой нужды незачем, а уж делать накопления в платежных бонах, выпускаемых Базой, так и вовсе глупо. Потому как «кровососам скоро кранты». Появились, дескать, люди, поклявшиеся всех кровососов под корень извести. Их немного, но ребята боевые и под пулеметы дуриком не попрут. А командир их «здорово умеет шарить в чужих мозгах».
        Больше ничего интересного Сыч не сказал, разговор ушел в сторону. Однако его слова «умеет шарить в чужих мозгах» привлекли внимание Ковача. Поведение Самурая перед захватом, зафиксированное объективом камеры, попадало именно под такое определение. Как будто в голове у разведчика пошарили, и не слабо, аннулировав не только все навыки бойца, поднаторевшего в беспощадной партизанской войне, но и банальный инстинкт самосохранения. Одно только выражение лица, на пару секунд угодившее в кадр, чего стоило… Ковач не мог припомнить, чтобы видел такую блаженную физиономию у разведчика за долгие годы знакомства. Точно, в мозгах пошарили.
        Он написал крупными буквами на чистом листе: СЫЧ. Обвел овальной рамкой, затем медленно скомкал лист, кинул в мусорную корзину.
        Взять Сыча и вывернуть наизнанку не проблема. Скорее всего, он по пьяни лишь пересказывал от кого-то слышанное, но ниточка потянется… Надо проверить, нет ли в неводе еще золотых рыбок, среди тины и травы морской. Ковач потянулся к пока еще не разобранным сообщениям, но проверить ничего не успел.
        Ожил селектор: вернулась группа Кирилла Званцева, только что пересекла периметр.

* * *
        БТР подкатил к штабу.
        Левое крыло здания занимала медчасть (Ковач подозревал, что медицинские проблемы Полковника сыграли не последнюю роль в принятии решения о такой не совсем обычной планировке).
        Не сбавляя скорость, бронированная машина миновала главный вход и проехала прямиком к владениям Рымаря. Значит, не все прошло гладко, есть раненые… Мадам Званцева картинно всплеснула руками и посеменила за БТР. Форма вольнонаемной - тот же камуфляж, но без погон и знаков различия - смотрелась на ее дородной фигуре, как седло на корове. Следом за мадам потянулись и остальные немногочисленные встречающие.
        Малой первым выпрыгнул из распахнувшегося бортового люка. Г-жа зампотыл облегченно выдохнула и потеряла интерес к тому, как выгружаются остальные, - сыночек цел, а прочее не так уж важно.
        Ковач, наоборот, напряженно всматривался, гадая: кого зацепило? С Малым отправились семеро, и все из старой гвардии, потеря любого станет незаменимой.
        Нет, все вроде на ногах, перевязанных тоже не видно… Для чего тогда БТР так эффектно подкатил к медчасти? Вскоре особист понял, для чего. Вернее, для кого… Понял, когда из недр бронемашины показались носилки.
        Она, «подтощалая мартышка», узнал Ковач, хотя видел привезенную девушку лишь на кадрах не самого лучшего качества. Молодец пацан, добился-таки своего, - рисковал, конечно, и людьми рисковал, и техникой, но добился. Это лучше, чем осторожность его папаши, к старости усилившаяся сверх всякой меры. Игры пошли такие, что, не рискуя по высоким ставкам, можно в итоге проиграть все…
        Признаков жизни пленница не проявляла, но ее запястья и лодыжки стягивали ремни.
        - Займись ей срочно, дядь Сережа, - сказал Рымарю Малой, в общении со старой гвардией демонстративно игнорировавший уставные обращения. - Кишки мне выпустить пыталась и по голове получила не слабо. Череп вроде цел, но в себя не приходит.
        - Голову сейчас посмотрю, - пообещал Рымарь. - Но потом ее вниз надо, поближе к лаборатории и всему прочему. Нету здесь условий ей всерьез заниматься.
        Он был прав. Та медчасть, что наверху, - по большому счету фельдшерский пункт для мобилей, которых без особой нужды старались под землю не допускать. А мутантам вниз вообще дороги не было. Лишь изредка делались исключения для клиентов Рымаря, и для каждого случая требовалось специальное разрешение Особого отдела.
        - Вы ведь не против, господин майор? - официальным тоном уточнил доктор у Ковача, хотя были они, разумеется, на «ты».
        - Не против, не против… Распоряжусь.
        Позже он не раз пожалел об этом своем решении.
        Глава 4
        Народ и его слуги (короткая рокировка черных)
        Они пришли впятером. Вся Лизкина гоп-компания, лишившаяся Лизки.
        Стояли снаружи, у крыльца, переминались с ноги на ногу и не знали, с чего начать.
        Попробовал начать Чупа. Но с речью его сегодня что-то случилось: легкое заикание, обычно почти незаметное, стало гораздо сильнее.
        - З-з-з-наешь, М-м-м-марьяш… т-т-т-тут эта… в-в-в-в-в-в… - На очередном слове у него окончательно заело, и он отпасовал мяч приятелю: - Д-д-дрын, т-ты с-с-сам…
        Дрын поскреб свою раннюю лысину, покрытую пятнами лишаев, и не стал тянуть резину, бабахнул, как в лоб из обреза:
        - Лизу кровососы схватили. Вот.
        Они не подозревали, что Марьяша все уже знает. Сестры никогда не афишировали связь между их головами, впервые проявившуюся в раннем детстве. К тому же поначалу сами не понимали, что такая связь существует, да и работала она по малолетству слабо. Например, если гулявшую вдали от дома Лизку кто-то обижал или колотил, у Марьяши, предпочитавшей держаться рядом с матерью, резко портилось настроение. Ну так мало ли от чего оно может испортиться…
        Резкий и неожиданный скачок способностей произошел года четыре назад, когда у сестер синхронно случились первые месячные. Они кое-как разобрались в новых своих умениях (не до конца, конечно же, многое еще предстояло освоить), - и Лизка в первом же их состоявшемся мысленном разговоре ультимативно потребовала: «Не смей никому говорить! Застебут наши недоделки, скажут, что один ум у нас на двоих. По половинке, типа, у каждой. Охота тебе полоумной прослыть?»
        Марьяша с ней согласилась. Хотя руководствовалась совершенно иными соображениями. В книжках, что она читала, ничего похожего у нормальных людей не встречалось. Значит, уродство… Никому не видимое, сидящее глубоко внутри, но все же уродство. А она-то, дура, гордилась, что все у нее по-правильному, все как у нормальных: и глаза два, и сисек две, и остальное все на месте и в комплекте… Украдкой поднималась на чердак, раздевалась там догола, сравнивала свое тело с картинками в анатомическом атласе, лежавшем в дедовом сундуке, убеждалась: да, она нормальная, в отличие от почти всех вокруг… И тут вдруг вылезло ТАКОЕ. Лучше помолчать… К тому же общество вполне может обнаружившийся талант себе на службу мобилизовать: разлучат сестер, будут использовать как живые рации… А она, Марьяша, не рация. Она человек.
        В общем, скрывали, не говорили даже родителям. Хотя мать, похоже, в последний год перед гибелью о чем-то таком догадывалась… А Гунька знал точно. Но никому не рассказывал и не расскажет, на все происходящее наяву ему глубоко наплевать.
        В результате Марьяша и сегодня никому не заикнулась о том, что произошло с сестрой пару часов назад, во время судилища. Спросят ведь первым делом: «Откуда знаешь?» - и что ответить? Мол, скрывали мы с сестрой много лет от общества свои умения? За такое, между прочим, могут крысятницей объявить и в Колодец наладить…
        Теперь рассказать можно всем. Не об умениях - о схваченной Лизке. Отцу в первую очередь… Он, конечно, отморозок, но дочерей по-своему любит и порвет за них любого.

* * *
        Ирка-давалка уже ушла, получив свое. А папаша не то при ее помощи прикончил канистру со свекольным первачом, не то добил потом в одиночестве, - и напрочь отрубился.
        Марьяша трясла его, хлопала по щекам, терла уши - все впустую. Открывал на миг глаза, мычал что-то невразумительное - и снова в отключку.
        Парни наперебой начали советовать проверенные способы протрезвления. Отцы у всех пили крепко, да и матери прикладывались. Жизнь вокруг такая, что если протрезветь и над ней призадуматься, то или в петлю лезь, или поскорее самогонкой залейся. Но так жили представители старшего поколения. Молодые другой жизни не знали, не ведали, считали эту нормальной - и квасили не в пример меньше родителей.
        Поднимать папашу на ноги народными способами Марьяша отказалась. Даже если поднимут, какой с него прок, с такого синего… Сказала решительно:
        - Пошли в управу. Расскажем все.
        - А толку-то им рассказывать? - скептически спросил шестипалый Жуга.
        - Они же власть… слуги народа. За людей должны вписываться, а как иначе-то? Для чего их общество назначало?
        И Лизка, и ее сотоварищи власть всегда недолюбливали. Было за что, порой получали плетей за свои художества.
        - Говно нынче у нас, а не власть, - припечатал Дрын. - Вот Мартын-смотрящий правильным человеком был. А нынешний… При нем таимся за болотами, как мандавошки в волосне, высунуться боимся.
        Во многом он был прав: не герой новый смотрящий Семен, совсем не герой.
        Марьяша выдвинула новый довод:
        - Судья еще не уехал, если он прикажет - все мужики пойдут Лизку выручать.
        Сказала - и тут же сама себе не поверила. Ходили как-то раз к Базе, и чем все закончилось?
        - Х-х-х-хе… - начал было Чупа и опять застрял, махнул в расстройстве рукой и смолк.
        - Хер Судья прикажет ему пососать, - вольно перевел Дрын попытку приятеля. - Думаешь, за кровососа пойманного нам хоть спасибо сказали? Ага, щас. Сами плетей едва не получили от судейских щедрот. Дескать, мы кровососов… как же он, хер безглазый, это назвал…
        - Про-во-ци-ру-ем, - по слогам подсказал Хрюнчик, книжек он не читал, не имел такой привычки, но длинные и красивые слова коллекционировал, старательно запоминал и использовал в разговорах, но зачастую не к месту.
        - Во-во… - кивнул Дрын. - Не подвиг, мол, совершили, а только обществу поднасрали.
        - Так это вы?! - изумилась Марьяша. - Вместе с Лизой?
        - А кто еще-то? Мы и броневик бы ихний захватили, уже придумали как… Сегодня должны были захватить, все готово было. Но они первыми успели, место нашей ночевки под утро обложили, ну и вот…
        - И почему же вы все целые и вольные, а Лиза в лапах у кровососов? - напрямик спросила Марьяша. - Как оно так вышло? Бросили ее, а сами ноги унесли?
        Все пятеро возмущенно загалдели, перебивая друг друга. Даже Щюлка, толком говорить не умевший, пытался что-то угукать своим маленьким круглым ртом, напоминавшим присоску пиявки.
        История складывалась примерно такая.
        Нет, никого они не бросали и никуда не бежали, да и некуда оказалось бежать, окружили их со всех сторон. Они дрались, они отстреливались, пока оставались патроны. Кровососов было совсем немногим больше, чем их, но Марьяша сама знает, как стреляют кровососовы тарахтелки и как эти гады боеприпасов не жалеют. У них тоже автомат был, трофейный, но всего один, и патронов к нему не так чтоб много. А тут еще здоровенный пулемет с броневика ударил, и совсем туго стало: от его пуль даже за самым толстенным деревом не спрячешься, насквозь прошивают.
        В общем, перемочить могли их всех, и очень быстро. Но не стали. Не хотели, видать, - огнем заставляли в землю вжаться, а сами все ближе подбирались. Не иначе как затеяли живыми взять. Они не давались, стреляли, не подпускали. Потом патронов почти не осталось, по одному, по два на каждого, кто с ружей да с карабинов палил, а для автомата с половину рожка в лучшем разе… Лиза тогда прорыв затеяла. Все понимали: не уйдут, там и полягут. Но лучше так, чем кровососы на своей Базе проклятой заживо потрошить начнут, в требухе копаться и прочую внутренность изучать.
        Изготовились в разные стороны побежать, вдруг да повезет кому, удастся с пулей разминуться… Но не успели. Кровососы стрелять перестали, в матюгальник начали орать: дескать, если девушка им сама сдастся, без оружия выйдет, то остальных не тронут, дадут уйти. А девушка с ними одна была, Лиза.
        - И вы ее отдали кровососам, - нехорошим голосом произнесла Марьяша, прикидывая: если приказать Бобе, одолеет ли этих пятерых? По всему получалось, что одолеет.
        - Никого мы не отдавали! - возмутился Дрын. - Сама к ним пошла. Но не сдаваться, разве ж она когда сдается?
        Дальше он рассказывал один, остальные согласно кивали.
        Лиза, по его словам, оставила автомат Жуге, а в ботинок ножик спрятала - и почапала к броневику. Там всего двое кровососов было, может трое, а остальные с других сторон стерегли. Уходя, своим сказала, чтобы прорывались, когда она дошагает и гадов резать начнет… Нельзя, мол, кровососам верить: как ее повяжут, так и остальных прикончат, никого не выпустят. Назначила, где встречаться потом, кто уцелеет. И она, если все пучком у нее сложится, тоже туда подтянется. Видать, не сложилось… Дрын и его приятели не видели, что у броневика случилось. Они рванули, как было договорено. А кровососы-то, странное дело, стрелять не стали, всем дали уйти. Одна только Лиза к месту встречи не пришла…
        - Вот так все было, Марьяш, - подвел итог Дрын. - Могли б мы там все полечь, да хер ли в том толку? А так, если сразу кровососы Лизу не зарежут, мы спасти ее сможем.
        - Спасти? С Базы? Не смеши… Туда ополчение с десятка деревень даже подступиться не сумело. А вы, значит, впятером придете и спасете?
        Она совсем недавно говорила Бобе нечто схожее: пойдем и спасем, - но то было по горячке, не пришла в себя от шока. Нет, все же надо сходить к Судье, пока тот не уехал. Новый поход на Базу, понятное дело, никто из-за Лизки не объявит, но вдруг и вправду состоится обмен пленными, на который намекал Проня? Тогда непременно нужно вписать сестру в список тех, кого обменяют на кровососа. Это ж вам не мобиль захваченный, чтобы голову на голову сменять…
        Дрын упрямо наклонил плешивую башку, зыркнул исподлобья. Сказал твердо:
        - Спасем. Но не впятером. Если ты, Марьяша, нам поможешь, так вшестером точно спасем.

* * *
        Смотрящий Семен квартировал при управе. Или, если глянуть по-другому, выделил под управу три комнаты в своем новом и большом, всем обществом построенном доме. В любом случае народному слуге далеко ходить к месту служения не приходилось.
        Она пошла туда одна, Дрын и остальные не захотели больше иметь дело с «говном, а не властью». Вернее, большую часть пути отшагали вместе с ней, спорили, пытались убедить в своей правоте: самим, все самим надо делать, а на Судью понадеешься - Лиза, считай, покойница.
        Марьяша в ответ им пыталась растолковать, что она не Лиза, хоть лицом и схожа: драться не умеет, стрелять не умеет, по лесу ходить не умеет, ну куда ей с кровососами воевать?
        Короче, друг друга они не убедили, и парни к управе не пошли, остались в отдалении поджидать, чем дело закончится.
        Перед тем как зайти, Марьяша попыталась восстановить оборвавшуюся связь с сестрой, разузнать, что с той и как. Не удалось. Или Лизка оставалась без сознания, или… О другом «или» даже думать не хотелось.

…Смотрящий трапезничал в компании Судьи, хранителя Выры и четвертого, Марьяше незнакомого. Здесь же была и Матрена-сухоножка, но ее за стол не звали, она сновала между кухней и горницей, приносила новые блюда, убирала грязные тарелки и опустевшие бутылки. Где Семенова жена и их дочери, отчего не они обслуживают застолье, Марьяша не стала озадачиваться. Есть проблемы поважнее.
        Начало лета - время не самое сытное, старый урожай почти съеден, до нового еще долго. Но смотрящий расстарался, поляну накрыл роскошную. Мясо такое и мясо этакое, рыба, овощи, разносолы всех видов… В бутылках не мутноватое свекольное пойло - самая настоящая водка, прозрачная как слеза. Этикетки, фирменные пробки, все дела… Попадал этот напиток в Затопье в самых малых количествах от кровососов - от кого же еще - не напрямую, через посредников, через жителей замиренных деревень, ездивших к Базе на тамошний рынок. Стоила водка столько, что причащались ею местные любители кирнуть крайне редко, получив бутылку-другую как премию от общества за какие-нибудь выдающиеся заслуги. Видать, эти четверо ни времени, ни сил, ни крови своей для общества не жалеют, вон сколько уже вылакали…
        Еще на столе хватало Матрениных пирогов, разных видов и с разными начинками, причем пирующие ими не пренебрегали. Марьяша поняла, что надо побыстрее решать вопрос и уходить, пока кишечники смотрящего и его гостей не сдетонировали от Матрениной выпечки, а то ведь вскоре не продохнуть в горнице будет.
        Она начала объяснять, с чем пришла, но Семен махнул рукой:
        - Да знаем мы уже, Марьяха, что с сестрицей твоей стряслось, о том и толкуем… Ты пока присаживайся, выпей, закуси… Матренка! Подгони-ка тарелку чистую, да стопку, да поживее! Шевели задницей подтощалой, шевели!
        С Марьяшей тем временем приключился внутренний разлад. Желудок при виде заваленного снедью стола вспомнил, что ничего в нем не было со вчерашнего вечера, и требовал немедленно присоединиться к застолью. Разум же возражал: неправильно тут с ними пировать, пока другие последнюю гнилую картошку доедают да хлеб не пойми из чего пекут, из остатков муки, в амбарах подметенных, с мышиным дерьмом пополам…
        Марьяша, в виде исключения, приняла сторону желудка. Оправдывалась перед собой тем, что в нынешних ее обстоятельствах не с руки смотрящему с порога перечить и от его угощения нос воротить. Она осторожно присела на самый кончик лавки, где уже сидел незнакомый мужчина. Был тот в годах, дородный, грузный, носил длинные волосы и бороду, тоже приличной длины.
        - Молодца, не чинишься, стариковской компании не чураешься, - одобрил смотрящий, сально улыбаясь. И самолично набулькал Марьяше водки.
        Была у смотрящего Семена такая особенность. Когда заговаривал о чем-то с Марьяшей (не часто, но случалось), то слова говорил вроде правильные, какие надлежало в тот момент говорить. Но улыбался при этом так, словно думал совсем о другом, словно представлял, как завалит Марьяшу, задерет ей подол, и… Ну, в общем, как Проня сегодня на пустоши. Может быть, она все навыдумывала, но казалось именно так.
        - Ты ведь понял, отче, - обратился смотрящий к волосато-бородатому незнакомцу, - что это сеструха героини нашей новопреставленной… Даже близняшка, во как. Так что будет с кого икону написать.
        - Правильных понятий девица, - одобрительно пробасил бородач, искоса глянув на Марьяшу. - Себя блюдет, простоволосой и в штанах не шляется.
        Девица правильных понятий не понимала ничего. Ну то есть абсолютно. Что за «отче»? Поп, что ли? Почему тогда без креста, без рясы? Попов она отродясь не видела, повывелись попы как-то, но в книгах о них читала. Но это все ладно, поп не поп, хрен с ним, - но почему смотрящий Лизу назвал «новопредставленной»?! Или «новоприставленной»? На слух поди различи, но это ведь вроде свежепомершая, нет? Уже в мертвые ее записали? Не рановато ли?
        Как бы поп тем временем со смаком залил в себя содержимое большой граненой стопки (из кружек здесь не пили, все по высшему разряду), в два укуса умял Матренин расстегай, потянулся за другим… Марьяша отодвинулась бы подальше, представляя, что с тех расстегаев скоро начнется, - но и без того сидела на самом кончике лавки.
        - Что, девка, голова разом вспухла от услышанного? - обратился к ней Судья. - Большое дело мы затеваем и важное. У многих в мозгах смятение случится, зато потом по-другому станем жить, по-правильному.
        Он тоже ухватил со стола стопку - уверенным движением, как зрячий. Черная повязка, пересекавшая лицо Судьи, сбилась чуть выше обычного, и, наверное, он мог бы видеть из-под нее, что и где стоит на столе, если бы имел глаза. Но глаз-то не было, и Марьяша в очередной раз подивилась координации движений слепца.
        - А ты кушай, девка, кушай, - продолжил Судья, выпив и закусив. - Я ведь слышу, как животом бурчишь. Я все слышу… И все вижу тоже, хоть вот этим (он коснулся повязки) на мир смотрю, а ничего от меня не скроешь…
        Она несмело положила себе кусок какого-то мяса, пару вареных картофелин. Жевала, не чувствуя вкуса, хотя мясо удалось на славу, протушилось так, что буквально таяло во рту.
        - Пей, Марьяха, пей и закусывай, пирогами не брезгуй, - посоветовал смотрящий. - С этих-то пирогов на пердеж не пробьет, в муку для них Матренка толченый горох не добавляет. Верно ведь, задница худосочная?
        Сухоножка профырчала что-то неразборчивое, но явно недовольное. Еще бы, раскрылась ее главная кулинарная тайна…
        Пить Марьяша не стала, лишь макнула губы в стопку, а от пирога откусила, нормальный пирог, вкусный, с грибами и с чем-то еще.
        Судья, черт ушастый, как-то умудрился расслышать, что она не глотнула, прежде чем вернуть стопку обратно на стол, и тут же поставил на вид:
        - Так, девка, за нашим столом только те не пьют, кто нас в грош не ценит… До дна пей, если нас уважаешь.
        Настоящую водку Марьяша никогда не пробовала, но со свекольной сивухой была знакома, не без того, - пару раз отец чуть не силком заставлял составить ему компанию (но сразу после второго раза свел близкое знакомство с Лизкиной сковородкой и больше не пытался). Тех опытов хватило с лихвой, излюбленный отцовский напиток показался Марьяше редкой мерзостью - и когда пьешь, и потом.
        Однако обижать Судью не хотелось… Смотрящий балаболит за столом больше всех, но решать все будет Судья, и никто иной.
        Марьяша несмело пригубила, сделала на пробу небольшой глоток… и подумала: не компот, конечно, из сушеных яблок, но в сравнении с отцовской сивухой ничего, пить кое-как можно, обратно тут же не просится.
        - До дна, Марьяха, до дна… - подбадривал смотрящий.

«До дна» она не осилила. Опростала три четверти объемистой стопки или около того, заела маринованным грибочком, потянулась за пирогом с другой начинкой.
        - Молодца, - одобрил Семен, не придираясь к емкости, опустевшей не до конца.
        Но тотчас же восполнил убыль, набулькал еще, а Судья заставил выпить и это. Вторая стопка проскочила не в пример легче. Этак и втянуться недолго, мелькнуло у Марьяши где-то на краю сознания, но она не стала заморачиваться. Не привыкнет: настоящей водкой угостили ее в первый раз и, наверное, в последний. А с сивухой ей не по пути, проверено.
        С непривычки подействовало выпитое быстро. Пульс в висках стал ощутимее, в голове появилась легкая и звенящая гулкость…
        Слова смотрящего скользили мимо сознания, не цепляли… Он говорил много, но нес какую-то пургу. О том, что живут они по-скотски, в грехе и безверии, и даже хуже, чем просто в безверии, вот-вот Колодцу начнут молиться, все к тому идет, - и оттого-то рождаются уроды в таких количествах, что скоро на нормальных станут смотреть, как на выродков. Но они это исправят, и очень скоро.
        Марьяша перестала вслушиваться, заинтригованная тем, что происходило с ее бородатым соседом. Тот прекратил выпивать и закусывать, откинулся, привалился спиной к стене, сыто отдуваясь. Согласно кивал словам Семена, а на груди у него, под свободной одеждой, происходило какое-то шевеление. Казалось, что у как бы попа обитала там небольшая зверушка, крыса или хомуга. Или росло что-то, что у нормального человека расти не должно. Например, лишняя пара рук, - крохотных, как у младенца.
        Может, после водки мерещится? Едва ли, о «белке» Марьяша знала предостаточно, хоть и понаслышке. Не вштырит так сильно всего-то с пары стопок. Разве что грибы в Матрениных пирогах не те, что для еды, а те, что для дурения головы.
        Она чувствовала, что пьянеет все больше. И решила, что к водке больше не притронется, хоть Семен и накапал третью. Уважила пару раз, хватит.
        Меж тем в речах смотрящего мелькнуло имя Лизы, и Марьяша усилием воли собрала мозги в кучку, начала вслушиваться. Говорил Семен вот что:
        - Сеструху твою святой сделаем, великомученицей Елизаветой Затопской. Гордись! А когда паломники с других краев сюда пойдут, обитель отгрохаем, - может, ты в ней когда-нибудь до настоятельницы дослужишься…
        - Нет, - сказал как бы поп.
        - Чё нет-то сразу? Девка Марьяха толковая, книжек читала…
        - Не Елизавета Затопская… Затопьинская, так оно лучше звучит.
        Губы Судьи кривила усмешка, будто сказал поп нечто крайне смешное и глупое. А хранитель общака Выра так ни слова и не произнес, да и сам других не слушал. Зато жрал и пил за троих. Продолжал накладывать себе на тарелку и подливать в рюмку, когда остальные уже насытились и отвалились от стола. Ел быстро и шумно, как из голодных краев вернулся.
        Слова попа и смотрящего, усмешка Судьи, чавканье хранителя подействовали на Марьяшу странным образом: она машинально протянула руку, машинально взялась за стопку… Поднесла к губам и осушила, не чувствуя ни вкуса, ни запаха.
        И тут с ней произошло нечто непонятное… Все вокруг стало чужим. Люди. Предметы. Горница. Марьяша сидела и не могла взять в толк: где я? что я здесь делаю? кто эти люди?
        Разговор превратился в бессмысленный набор звуков - она не понимала ни слова. Незнакомые люди сидели в незнакомом месте, ели, пили - она зачем-то находилась среди них. Она сжалась на лавке, не зная, что можно и нужно сделать… Хотелось закричать.
        Закончилось все столь же быстро и неожиданно, как и началось. Она облегченно вздохнула, ответила смотрящему Семену, недоуменно вглядывающемуся в Марьяшино лицо, - а секунду назад он казался совершенно неизвестным, чужим мужиком… Примерещится же такое.
        - Не знаю… наверное… - обтекаемо ответила Марьяша, не услышавшая вопроса, и ответила невпопад.
        - Что ты, блять, не знаешь? - возмутился Семен, уже изрядно опьяневший. - Когда сестра твоя покойная родилась?! Так вы ж, блять, в один день родившись!
        Марьяша вскочила. Выкрикнула, наплевав на все приличия:
        - Она не покойная! Она жива!
        Опьянение мгновенно улетучилось - а может, так лишь казалось. Марьяша говорила горячо, страстно, обращаясь только к Судье. О том, что рано записывать Лизу в покойницы, что она нужна была кровососам живой, значит, на Базе сразу не убьют, значит, можно вытащить. Кто захватил кровососа, тоже не забыла упомянуть, - и если Лизу на того кровососа обменять, еще захватит, она такая, она сможет.
        Ей казалось, что слова звучат весомо и убеждают Судью, не могут не убедить. Хотя, может, и это лишь казалось из-за водки.
        Когда ее запас аргументов иссяк, Судья поднялся на ноги. Сказал одобрительно:
        - Молодец, девка, не сдаешь родную кровь… - И тут же добавил непонятное: - Поучился бы ты у нее, Степа…
        Снова повернулся к Марьяше, скомандовал:
        - Подойди-ка, посмотреть на тебя хочу…
        Она сначала не поняла: каким он местом смотреть собрался? - но потом сообразила и приблизилась.
        Судья протянул ладонь, словно хотел коснуться ее лица, - но пока не коснулся, провел в нескольких сантиметрах. Улыбнулся:
        - Ты расслабься, девок я не ем, да и сыт уже…
        Потом все-таки коснулся, и Марьяша зажмурилась и почувствовала серию легких-легких касаний, будто бабочка пролетела, задевая крылышками. Через мгновение рука Судьи опустилась ниже и ухватила Марьяшу за грудь, и уже не таким эфемерным прикосновением, а цепко, по-хозяйски.
        Она рывком распахнула веки, отскочила назад, зацепившись за лавку и чуть не упав.
        - Годная девка, бойкая, - сказал Судья спокойно. - И вот что я тебе, девка, скажу. Мы сейчас передохнем после трапезы часика два-три, а к вечеру в баньку пойдем. И ты, девка, туда приходи. Там и решу все по сестре твоей, а что за решение будет, только от тебя зависит.
        Марьяша набрала полную грудь воздуха, чтобы высказать все, что думает, - но осеклась в последний миг, сообразила, что Лизкина жизнь сейчас у нее на кончике языка подвешена… Шумно выпустила воздух, так ничего и не сказав.
        Судья истолковал ее молчание по-своему. Сдвинул на лоб повязку, спросил:
        - Думаешь, сморчку слепошарому зову тебя спинку потереть?
        Под повязкой оказалось ровно то, что она ожидала увидеть: старые зарубцевавшиеся раны в глазницах. Потом эти рубцы дернулись, сдвинулись, - и оказалось, что изранены только веки, а на Марьяшу уставились два нормальных серых глаза.
        - Ступай, девка, ступай… - напутствовал ее прозревший Судья. - И поменьше болтай, побольше о сестре своей думай.
        Марьяша буквально вывалилась в сени, обалдевшая от всего увиденного и услышанного. Следом тотчас же вышел смотрящий. Пошатывался, язык слегка заплетался.
        - Н-натаху знаешь? Т-ту, что немая и бес… беспалая?
        Она кивнула. Говорить ничего не хотелось.
        - О прежнем Су… Судье много болтала… а теперь… ик… теперь вот молчит, как младенец угукает, нечем болтать стало… С-смекаешь, о чем тут я?
        Марьяша снова кивнула.
        - Ну вот зачем приперлась? - Вопрос был явно риторическим, ответа Семен не ждал. - Я сво… ик… своих подальше отправил, а тут ты… Да что уж… С Судьей не спорят, так что при… ик… приходи через два часа. Приоденься получше и… ну, в общем, вы, девки, сами знаете, что делать, чтоб на вас… ик… чтоб с-стоял крепче. Волоса там расчеши-уложи, п-подмойся… Да, да, подмойся… Т-ты ж не мыться вечером в баньку пойдешь, а свой долг перед обществом отрабатывать.

* * *
        Она шагала от управы, не видя, куда идет, глаза были полны слез.
        - Постой-ка, - окликнул сзади мужской голос.
        Марьяша обернулась, смахнула с глаз мутную пелену и узнала хранителя Выру. Пьяным он совсем не казался, как и не пил только что стопку за стопкой.
        Этому-то что надо? Не может дождаться вечера и баньки?..
        - Вы ведь с сестрой Пахомовы дочки? - спросил Выра так, будто действительно не знал или позабыл.
        А ведь когда-то водил дружбу с отцом, и они вместе ходили в Город за добычей, и не то отец там будущего хранителя спас, не то просто чем-то выручил… в общем, иногда говорил по пьяни, подробностей не раскрывая, что числится за Вырой должок, и пусть пока числится, процентом обрастает.
        - Ты вот что знай, - сказал Выра, понизив голос и опасливо оглянувшись на окна управы, - за кровососа пленного его начальники уже сполна заплатили… Отпустим мы его или нет, дело второе, но они доплачивать больше не будут, и отпускать на обмен никого не будут, так и сказали.
        - Водка? - догадалась Марьяша.
        Никогда не появлялся этот продукт в Затопье в таких количествах и не тратился так легко и беззаботно. Берегли, ценили.
        - И она тоже… Но ты мне вопросов лучше не задавай. Ты просто знай… И Пахому передай, что должок мой закрыт.

* * *
        - Да тебя там никак сивухой напоили? - спросил Дрын, потянув носом воздух. - Чудеса… А нам вот чуть плетюганов не прописали.
        - Сивухой не поили, - сказала Марьяша чистую правду. - Как ты давеча сказал-то? Говно у нас, а не власть? Ошибся маленько.
        - Да ладно…
        - Ошибся, ошибся… От говна даже польза бывает, от него картоха лучше растет. А эти хуже, мне кажется. В общем, собирайтесь. Через час выступаем. Что брать с собой, сами знаете.
        Все пятеро уставились на нее изумленно.
        - К Базе пойдем, - продолжала Марьяша. - Всемером, Бобу тоже возьмем. Главная я. А кто не будет меня слушаться, тому Боба оторвет яйца. Это не шутка, кстати.
        Парни переглянулись, не узнавая привычную им Марьяшу, мирную, милую и домашнюю. Она сама сейчас себя не узнавала. А рецепт преображения прост, проще пирогов с толченым горохом: берем зрелище жестокой казни, добавляем попытку изнасилования (жесткую, с разбитым в кровь лицом, с распухшими от ударов губами и шатающимся зубом), смешиваем, разбалтываем, варим час на медленном огне застолья в управе, вливаем три стопки водки, а соль, перец, специи и хватание за грудь добавляем по вкусу… Ах да, еще один непременный ингредиент - подходящие гены, без них блюдо может не получиться, как ни старайся. Но у дочери Пахома-отморозка и сестры не менее отмороженной Лизки с этим был полный порядок.
        - Братцы… - протянул шестипалый Жуга с явной ноткой восхищения. - Никак наша Лиза вернулась, а?
        - Меня зовут Марьяна, не путай, пожалуйста. Первое тебе предупреждение.
        - А сколько их всего бывает? - уточнил Дрын. - В смысле, предупреждений?
        - Не скажу. Как без яиц останешься, так и поймешь, что предупреждения закончились.
        Несмотря на столь мрачные жизненные перспективы, грозящие ему и приятелям, Жуга прямо-таки расцвел в улыбке.
        Глава 5
        В плену и на воле (ход белым слоном)
        Она очнулась.
        Мозг включился мгновенно, Лиза вспомнила все, происходившее до отключки, - и поняла, где находится. В плену у гадов-кровососов, где же еще.
        Не шевельнулась и не открыла глаза, ничем не выдавала, что пришла в себя. Пыталась лишь на слух и отчасти на запах определить, где конкретно она оклемалась и есть ли рядом кто-нибудь из врагов. Слух у Лизы был очень чуткий, обоняние тоже не подкачало.
        Похоже, она не в броневике, рядом с которым ее вырубили. Слишком тихо, никакое движение не ощущается, - но это ладно, броневик и стоять может с заглушенным двигателем, но нет запахов нагретого металла, и сгоревшего пороха, и выхлопных газов… В общем, ничего она не учуяла из того, чем пахнут кровососовские бронированные колымаги.
        Скорее всего, за время беспамятства ее успели привезти на Базу.
        А никого из гадов рядом нет… Или же притаился особо хитрый кровосос, умеющий по несколько минут не шевелиться и даже не дышать. Решив, что таких не существует, Лиза медленно, избегая светового удара, открыла глаза, - что на нее направлен поток достаточного яркого света, ощущалось даже сквозь сомкнутые веки.
        Она лежала на спине и первым делом увидела громадный осветительный прибор, нависший прямо над ней и похожий на несколько соединенных в единый блок прожекторов. Включить такую бандуру на полную мощность, так небось не только ослепит, но и натурально поджарит лежащую внизу, но эта оказалась выключенной. Свет шел от более умеренного источника, остающегося вне поля зрения. Примерно оттуда же доносилось еле слышное гудение. Возможно, издавал его светильник, возможно, какой-то другой прибор.
        Попытка оглядеться по сторонам принесла неприятное открытие: шевельнуться Лиза не смогла. Повернула голову совсем чуть, - и в шею тотчас же что-то вдавилось, не позволило завершить движение. Похожая история происходила с руками и ногами и даже с талией: пока лежала спокойно, путы вообще не ощущались. Но при малейшей попытке шевельнуть конечностью выяснялось, что та надежно зафиксирована.
        Так что толком осмотреться не удалось. Кроме здоровенного светильника, Лиза видела только участки потолка рядом с ним и кусочек стены, вовсе уж крохотный. Стена была выложена плитками кафеля. Такими же плитками выложены стены больнички в Затопье, только кафель там старый, растрескавшийся, часть плиток повыпадала, - а здесь новенький и сверкающий. Кстати, там, в их больничке, и стол для операций был, очень похожий на этот, - с сыромятными ремнями для привязывания больных. Без них порой никак: если, например, человеку упадет на ногу дерево, раздавит кости, так пострадавшего надо хорошенько закрепить, прежде чем ему ногу отпиливать…
        Но все же Лиза не думала, что она в здешней больничке. Что там делать ей, здоровой? И зачем лечить пленников, которым так и так подыхать?
        Нет, попала она в место куда более страшное, откуда не возвращаются, но зловещие слухи все-таки как-то просачиваются… Здесь кровососы живых людей потрошат да опыты над ними ставят, чтобы потом других губить сподручнее было. А кафель больничный… так с кафеля в любом разе кровь отмывать удобно, лечишь ты людей рядом с ним или калечишь, без разницы.
        И, похоже, ее тут не просто заживо распотрошат… Вернее, не сразу. Очень не понравилась Лизе поза, в какой она лежала. Стол напоминал тот, из их больнички, лишь отчасти. Здешний был короче, а на дальнем от головы конце имел две подпорки, - изогнув шею с риском себя удавить, она сумела их разглядеть. К подпоркам крепились ноги Лизы, каждая в двух местах: лодыжки и колени притягивали не сыромятные ремни, но что-то не менее крепкое, не порвать и не растянуть, как ни напрягай мышцы.
        Ноги подняты и широко-широко раздвинуты. А если стол еще и регулируется по высоте, как в их больничке, так лучшей приспособы для изнасилований не придумать, хоть ты мозг сломай.
        Ее изнасилуют, ясней ясного. Не один и не по разу, для одного не стоило огород городить и этак ее распяливать. И ничем не помешать. Разве что орать, но многих это лишь сильнее распаляет. Можно еще плеваться, пока слюна не кончится или рот чем-нибудь не заклеят.
        В общем, хоть плюйся, хоть вопи, а все равно изнасилуют и лишь потом начнут резать-потрошить. Хотя кровососы могут и совместить эти два занятия, с них станется.
        Конечно, когда ты с мужчиной, ничего особо страшного в том нет. Лиза впервые познакомилась с этой стороной жизни еще три года назад и даже порой получала удовольствие. А вот удовольствие поганым кровососам доставлять она категорически не желала, особенно накануне собственной смерти.
        Надо что-то придумать, найти какой-то выход…
        Однако даже для самого поганого, самого трусливого выхода - наложить на себя руки - нет ни малейшей возможности.

* * *
        Неподалеку, за стеной, двое мужчин разговаривали о судьбе Лизы. Она их, разумеется, слышать не могла, при всем своем изощренном слухе. Роды дело шумное, и звукоизоляция у родильной палаты была идеальная. Именно туда поместили пленницу, благо последние роды (неудачные) состоялись на Базе давненько, почти шесть лет назад, а новые в ближайшие месяцы не ожидались.
        Хотя, как заявил только что доктор Рымарь, эта вот дикарка через сорок недель плюс-минус вполне может порадовать наследником любого, кто рискнет заняться с ней деторождением. Но он, Рымарь, не рискнул бы.
        - Все у нее в порядке по женской части, - говорил доктор. - И снаружи, и внутри. А то видимость порой обманчива… Помнишь ту красотку, что бойцы Филина притащили откуда-то из-за Плюссы?
        - Да уж… - неопределенно ответил Кирилл Званцев по прозвищу Малой.
        Такое не забудешь… девушка и впрямь была красотка, без всякой иронии, - по любым стандартам красавица, и вызвала нешуточный ажиотаж среди мужского населения Базы. Лет восемнадцать на вид, стройненькая, грудастенькая, кожа на удивление чистая, все зубы на месте… И ни единого внешнего признака мутации. Зато внутри…
        Внутри у девушки, там, где полагается быть яичникам и матке, но не только там, - обитало неприятное и непонятное существо, не то паразит, не то симбионт. Рымарь поначалу даже не понял, животное это, растение или гриб. Оказалось, что все же животное… И все же паразит, не симбионт. Забеременеть девица не могла ни при каких условиях, а паразит использовал половые контакты с ней для собственного размножения, промежуточными хозяевами становились мужчины, заражая потом новых женщин.
        Убедиться в том довелось наглядно… Захватили девицу вместе с ее обитателем мобили, а им комбаты тогда только-только начали вбивать элементарные понятия о воинской дисциплине и далеко не сразу достигли успеха… В общем, двое мобилизованных сразу по поимке не удержались, попользовались. Ведь не убудет же у девки, правда? У нее-то не убыло, факт, - а вот к их требухе добавилось кое-что, человеческой анатомией не предусмотренное. Продиагностировали и прооперировали мобилей достаточно быстро, инкубационный период не успел завершиться. А вот разделить хирургическим путем девушку и ее паразита никакой возможности уже не было: отростки существа проникли почти во все органы, включая мозг. Кремировали обоих, из гуманизма прикончив хозяйку смертельной инъекцией. Паразит ее гибель хоть и ненадолго, но все же пережил и отреагировал бурно: мертвое тело девушки, отправляемое в кремационную печь, корчилось в судорогах, словно пытаясь подняться и спрыгнуть с ленты транспортера.
        У Рымаря имелась теория, что именно паразит поддерживал тело носительницы в наиболее привлекательном для мужчин состоянии, в целях собственного более успешного размножения. Проверить теорию не удалось, другие экземпляры не попадались. Либо распространение тварей ограничивали какие-то неизвестные факторы, либо гипотеза была неверна и среди уродливых мутанток, не интересовавших разведчиков и мобилей, хватало зараженных.
        - Девственница? - вернулся Кирилл от воспоминаний к насущному и кивнул на стену, отделявшую их от родильной палаты.
        - Нет… И давненько нет. Но не рожала и даже не беременела.
        - Странно… Я считал, кто контрацепция у них не в заводе.
        - Парень ее бесплоден, только и всего… А сама она способна зачать хоть при следующей овуляции. Через неделю примерно, если тебе интересно. Мне надо еще взять мазки, кровь и биопсию, кое-что проверить… Но в первом приближении все тип-топ.
        - А прочее, кроме женского… Все в норме? Не мутантка скрытая?
        - Все, что человеку полагается иметь, у нее есть. Кроме двух зубов мудрости, но могут еще вырасти. Ничего лишнего нет. А в остальном… Сам знаешь, как у нас обстоят дела с генетическими исследованиями.
        Кирилл знал… Плодами буржуазной лженауки генетики они воспользоваться никак не могли. Не было нужной аппаратуры. Не было нужных знаний у Рымаря. И границу между людьми и мутантами доктор чертил, что называется, на глаз. Конечно, в роли помощников докторского глаза выступали и микроскоп, и УЗИ-сканер, и рентгеновский аппарат… Но все же на глаз. Без привлечения генетики.
        - Но сам-то как считаешь, дядь Сережа, - не отставал Кирилл, - она будет рожать нормальных? Или как карта ляжет?
        - Смотри: ее зачали и родили явно после того, как грохнуло. И она нормальная, обратного не доказано. Можно допустить, что родители ее каким-то сцеплением случайностей сохранили здоровые гены. Или приехали из других мест, затронутых войной не так сильно. Очень велика вероятность, что и она родит нормальных детей. Но стопроцентной гарантии тебе никто не даст, и я не дам. Кстати, неплохо бы отыскать и доставить ко мне ее мамашу. Если рожала рано, то ей сейчас нет сорока, возраст фертильный.
        - Скажу Филину, поищем… Стоп… а ты мамашу не для себя, часом, заказываешь?
        - Кирюша, мне шестьдесят четыре… Тебе сейчас не представить, насколько это до хрена. Лет двадцать назад я и за эту бы принцесску с тобой потягался, будь спокоен. А в последние годы как-то даже и не хочется. Хотя все вроде работает… Так что я пас. Возрождайте генетическую чистоту хомо сапиенсов без меня.
        - Не зарекайся, дядь Сережа. Доставим мамашку, окажется моложавой да смазливой, - тряхнешь еще стариной.
        Рымарь пожал плечами и сменил тему. Кивнул на экран, куда выводился сигнал с камеры наблюдения.
        - Принцесса-то наша очухалась. Ишь, зыркает… Как хорек, в капкан угодивший.
        - Когда ты в крайний раз видел хорька в капкане, а, дядь Сережа?
        - А я его умозрительно представил… Пойдешь знакомиться?
        - Ну-у-у… пойду, пожалуй. Вблизи хоть погляжу. На экране не то, а при первой встрече она пыталась мне нож в печень загнать. Даже не разглядел толком, и на обратной дороге не до того было.
        - Нож в печень - очень даже романтическое начало знакомства. И вообще, тебе-то откуда знать про всю эту любовь-морковь?
        - В книжках читал, - сказал Кирилл в прежнем шутейном тоне их пикировки, помолчал и с неожиданной горечью повторил: - Только в книжках и читал… Ладно, пошли, пообщаемся с ее высочеством.

…Роженицы в массе своей люди мирные. Орут порой от боли, не без того, но к другим асоциальным поступкам обычно не склонны, не говоря уж о преступлениях.
        И оттого родильная палата была оборудована единственной камерой наблюдения и показывала она акушерский стол лишь в одном ракурсе. Все, происходившее с другой стороны стола, по левую руку от лежавшей на нем, на экран не попадало.
        Если бы Рымарь с Малым осознали все эти нюансы и соотнесли бы их с тем, что знали о девушке, угодившей сегодня на пресловутый стол… возможно, тогда они вошли бы в палату с большей осторожностью.
        Но они не осознали. И не соотнесли. И вошли, не ожидая неприятных сюрпризов.

* * *
        Марьяша знала от отца, что Серые топи появились еще до войны, хоть и не носили тогда этого названия.
        Много лет округу отравлял громадный сланцеперерабатывающий комбинат и отравил за десятилетия основательно. Мертвая зона окружила комбинат, поселки и прилегавшие к ним поля широким кольцом, повторяющим своей формой местную розу ветров. В центре жить было можно, вся гадость, выбрасываемая высоченными трубами комбината, опускалась вниз на приличном расстоянии от него. А дальше начинались припорошенные серой пылью мертвые леса. Туда не заглядывали ни грибники, ни охотники, а машины, проезжающие по дорогам, наглухо задраивали окна и старались побыстрее проскочить мерзкое место, пованивало там изрядно. Леса постепенно превращались в болота - откачиваемая из шахт вода не успевала уходить в почву.
        Потом комбинат закрыли и частично демонтировали, оборудование либо вывезли, либо порезали на металл, оставив пустые здания корпусов медленно превращаться в развалины. Но отравленные заболоченные леса в прежнем виде восстанавливаться не спешили, скопившаяся в почве и воде ядовитая химия никуда не подевалась.
        А после грянул Большой Трындец. И Серые топи получили свой нынешний вид и свое название.

…Секретная тропа казалась бесконечной. Умом Марьяша понимала, что такого быть не может, что у всего, имеющего начало, непременно есть конец, - а начало их пути таилось в густом кустарнике невдалеке от Козьих Выселок. Но легче от понимания не становилось - ни натертой левой ступне, ни мышцам ног, грозящим от усталости объявить бессрочную забастовку, причем чувствовалось, что все прочие мышцы тела незамедлительно поддержат коллег и присоединятся к их стачке.
        Чтобы отвлечься от подкатывающей усталости, она считала шаги и через каждую тысячу пыталась связаться с Лизой. Ответа не было.
        Лес вокруг стоял полумертвый: одни деревья быстро погибали и гнили на корню, другие упрямо цеплялись за жизнь. С прочей лесной растительностью происходила та же история: мхам и лишайникам оказалось все нипочем, папоротники быстро хирели, но все же кое-как росли, а заросли брусничника и черничника давно исчезли. Не перекликались в ветвях птицы, не жужжали насекомые. Даже комары, обязанные тучами виться в таком сыром местечке, не вились.
        Лишь ряска в многочисленных попадавшихся на пути бочажинках, прудиках и карьерчиках благоденствовала: росла пышная, яркая, ядовито-зеленая… К берегам этих небольших водоемов старались не приближаться, но они даже издали Марьяше не нравились: серо-зеленая, какая-то на вид липкая вода, ряска, зловонные пузыри, постоянно протискивающиеся к поверхности…
        По словам Дрына, в глубине этих отравленных, но живущих своей неправильной жизнью вод - не во всех, в некоторых - завелось нечто мерзкое и хищное, никто ничего толком не знает, но временами обнаруживают на берегах и в воде мертвые тела, изуродованные явно клыками. Растерзанные, но не сожранные, а почему оно так, пусть кто-нибудь другой проверяет.
        На вопросы: долго ли еще? - Дрын не говорил ничего утешительного, типа «да потерпи, уже совсем чуть осталось». Отвечал коротко: долго.
        Сам-то он шагал бодро, и остальные парни тоже, будто бы и не они уже одолели сегодня тот же путь в другую сторону, к Затопью. И не стоило оправдывать себя тем, что они парни, а она все-таки девушка. Лиза тоже девушка, более того, сестра-близняшка, - а ходила здесь по меньшей мере наравне с остальными.
        А ведь если посмотреть на старую бумажную карту (Марьяша не только посмотрела перед выходом, но и захватила карту с собой), то полоса болот, отделивших Затопье от мира, не такая уж широкая. Где пять километров, где семь… Вроде ерунда, час ходьбы, или час с четвертью, если шагать по ровной дороге. Понятно, что дорог тут не осталось и по прямой никто не ходит, не то давно бы кровососы в гости заявились. Шли они по возвышенным местам, лишь изредка спускались в топкие низины и пересекали их по замаскированным гатям. Прямым пройденный путь не был и не мог быть - и все равно состыковать его с картой никак не получалось, существовали они по отдельности, в разных измерениях.
        Марьяша поделилась сомнениями с Дрыном: больно уж долго идут, нельзя ли как-нибудь срезать? Он растолковал, что есть короткая дорога, и по ней уже дошли бы, да не для всех тот путь проходим. Там, дескать, надо по двум натянутым веревкам переправляться через глубокий провал в земле - по одной ступать, за другую держаться. А этакого бугая те веревки нипочем не выдержат (он кивнул на Бобу, бодро шлепавшего с громадным рюкзаком за плечами). Сама же придумала его с собой взять? Ну так шагай теперь, не жалуйся. И нечего тут картой трясти, он, Дрын, в картах ничего не понимает, другие тоже. Им карты ни к чему, по приметам дорогу запоминают.
        Вот тогда-то у нее мелькнуло подозрение… А еще через полчаса ходьбы (тридцать минут показались натертой ноге и натруженным мышцам тридцатью годами) подозрение переросло в уверенность: Марьяша увидела на вершине невысокого холма очень приметную засохшую сосну, ствол ее раздваивался, потом снова срастался, так что получилось нечто вроде буквы «Р».
        Сосну-букву Марьяша уже видела. На этом самом холме, но с другого ракурса. Час назад они шли с другой его стороны и вполне могли бы срезать изрядный кусок пути, напрямую перевалив через возвышенность. Парни нарочно водили ее кругами.
        Похоже, она пересолила там, невдалеке от управы. Слишком круто за них взялась. Самочинно произвела себя в командиры, пугала Бобой и оторванными яйцами… От Лизы они такое терпеть привыкли, но преображение Марьяши слишком уж ломало стереотипы.
        И вот теперь прилетела ответка. Что Бобу не стоило тащить с собой, ей уже дали понять. Теперь наглядно вдалбливают другую мысль: не лезь в командиры, если не способна делать что-то хотя бы наравне с подчиненными.
        Парни сильно ошиблись, затеяв такую игру. Привыкли считать близняшек совсем разными, не понимают, что характеры у тех схожие, внутри у каждой стальной стержень, не согнешь и не сломаешь… Просто до сих пор сестры к слишком уж разнящимся целям стремились, оттого и казались ничуть друг на дружку не похожими.
        Лизкиным приятелям их ошибку придется разъяснить. Жестко и болезненно, чтобы в другой раз неповадно было. Но при этом так, чтобы осознали и еще большую злобу не затаили.
        - Стойте все! - Марьяша вздернула руку над головой. - Замрите!
        Все остановились, а Боба так вообще исполнил команду буквально: застыл на одной ноге, не закончив шаг, громадная ступня зависла в воздухе. Потом все-таки опустил ее на мох, очень медленно и аккуратно.
        Компания недоуменно уставилась на Марьяшу, так и стоявшую неподвижно с высоко поднятой рукой. Взгляд у нее стал странный, словно глядела не на своих спутников и не на деревья за их спинами, а куда-то сквозь них, в неведомые дали.
        Затем Марьяша шевельнулась, медленно опустила руку. Но продолжала так же отстраненно пялиться в свои дали.
        - Отойдите все. Подальше. - Она командовала очень негромко и отрывисто. - И помолчите. И не думайте ни о чем. Если сумеете.
        Недоумевающие парни чуть ли не на цыпочках потянулись к другому краю поляны. Лишь Дрын задержался, попытался задать вопрос:
        - Скажи, ты…
        - Сгинь, сука!!! Убью!!! - шепотом выкрикнула Марьяша. - Первое предупреждение!
        Трудно кричать шепотом, но она сумела.
        Дрына как ветром сдуло.

* * *
        Смерть, подступившая вплотную, дышавшая в лицо, не смущала и не пугала Лизу, она вообще никогда не смущалась и не пугалась. Все когда-то умрут, а если ее срок подоспел сегодня - значит, судьба такая.
        Бесило другое… Она не привыкла к поражениям. Она умела только побеждать.
        Победить Лизу было невозможно в принципе, она попросту не признавала чужих побед, считая любой проигранный бой лишь отложенным. У таких в жизни бывает одно поражение, последнее, единственное и окончательное, - смерть.
        Но пока жива, надо драться.
        Легко сказать… Впервые она угодила в ситуацию, когда сделать нельзя вообще НИЧЕГО.
        Или все-таки можно?
        Кровососы зафиксировали ей руки, ноги, даже шею… и все-таки недоглядели, упустили кое-что из вида… Один орган абсолютно свободен, да и не стреножить его ни кандалами, ни веревками, для него нужны иные способы.
        Ее мозг.
        Тоже оружие, да еще какое. Захваченный кровосос не даст соврать, если еще не сгинул в Колодце.
        Она снова закрыла глаза, постаралась ни о чем не думать, полностью избавиться от всех мыслей. Отключилась от сигналов, что посылало в череп тело, все его внутренние и внешние органы.
        Получилось.
        Не осталось ничего. Одинокий мозг повис в первозданной пустоте и напряженно ее сканировал, искал родственные источники ментальных сигналов - словно радиотелескоп, пытающийся уловить послания далеких цивилизаций.
        Результат не порадовал… Эксперимент завершился тем же, чем и любые попытки установить контакт с галактическим разумом. Ничем. Черная безмолвная пустота так и осталась пустотой. Ни единого отклика.
        Все как у радиоастрономов, но с одним отличием: существование инопланетян под большим вопросом, в то время как обладатели мозгов наверняка в ближайших окрестностях имелись.
        Возможно, она не до конца оправилась после удара - там, возле броневика, по черепу прилетело не слабо. Кровосос врезал голой рукой, но умеючи.
        Возможно и другое: здешние железобетонные стены, нашпигованные металлом, экранировали ментальные импульсы. Раньше деревянные стены домов Затопья никак и ничем не мешали проявляться ее способностям.
        Ломать голову над причинами неудачи Лиза не стала, восприняла ее как данность. Рано или поздно сюда кто-нибудь войдет (в идеале в одиночку или хотя бы не болтающий с другими, глубоко погруженный в свои мысли) - тогда она попытается еще раз.
        Некоторое время она размышляла над вопросом: прикреплено ли к полу основание стола, на котором она лежит? Или он сохраняет устойчивость лишь за счет своей массы и низко расположенного центра тяжести?
        Во втором случае можно попробовать стол раскачать, используя ту малую степень свободы, что ей оставили, - раскачать и уронить.
        (В своих размышлениях Лиза использовала несколько иные термины, более простые и менее цензурные, но смысл был именно такой.)
        Допустим, раскачает и уронит - и что дальше? Ремни от падения не лопнут, нечего и мечтать. Будет ждать прихода насильников и палачей, лежа в менее удобной позе, - только и всего.
        Вот если бы, раскачав и опрокинув большой стол, зацепить в падении столик с инструментами для потрошения… И ухватить с него (мечтать, так уж мечтать) какой-нибудь врачебный ножичек… Тогда, изогнув до предела кисть, можно перерезать петлю на ней… А дальше будет проще.
        Бред… Она даже не знала, стоит ли вообще рядом инструментальный столик. В их больничке стоял, но что с того… А если стоит, то с какой стороны? На каком расстоянии? Раскачивать большой стол наугад, авось да повезет? Она продала бы себя дьяволу, лишь бы нормально поднять голову хоть на пару секунд и бросить быстрый взгляд вокруг.
        Но дьявол, скорее всего, миф, как и инопланетяне. И такой заклад не примет.
        Так что лежите спокойно, Елизавета Пахомовна, пяльтесь в потолок, и…

«Я дебилка и тупорезка», - подумала Лиза с редкой для себя самокритичностью.
        Все это время у нее над головой висело громадное зеркало. А она только сейчас заметила.
        Корпус здоровенного осветительного прибора, нависшего над ней, был сделан из полированной нержавейки. И в ней отражалось все, что находилось внизу. Мутновато отражалось и искаженно, но тут уж не до жира…
        Она вглядывалась в гладкую металлическую поверхность до рези в глазах, пытаясь опознать смутные пятна отражений. Вот это, большое и светлое, - ее стол. Мелких деталей, вроде привязных ремней, не разглядеть, да и пофиг. Гораздо интереснее два других пятна, поменьше. Судя по их размерам и форме, могут оказаться тем, что она ищет. Двумя инструментальными столиками. Или же на одном стоит прибор или приборы (что-то ведь гудит тут над ухом), а потрошильные железки на другом.
        В любом случае тот столик, что у изголовья, интереса не представляет. Слишком он далеко. Всего-то пара шагов, но для нее это как обратная сторона Луны. А вот второй стоит гораздо интереснее. Слева и почти вплотную. Причем как раз там, где петля прихватила кисть. Падать надо в ту сторону. Опрокинет столик, железки разлетятся, и если фартанет, то какая-нибудь окажется рядом с пальцами.

…Давно, в босоногом детстве, маленькую Лизоньку очень удивляла немудреная деревенская забава - качели. Не могла взять в толк, как так получается: стоит парень или девка на деревянной перекладине, земли не касается, не отталкивается, а качели все равно раскачиваются все сильнее и сильнее. Она слыхом не слыхивала о древнем греке по имени Архимед, о его знаменитых словах про точку опоры и перевернутый мир. Но знала эмпирически: чтобы что-то куда-то столкнуть, надлежит о что-нибудь другое хорошенько опираться и отталкиваться… Подросла и перестала удивляться, привыкла и сама любила раскачиваться высоко-высоко, взлетая над кронами черемух, росших у дома. Выше, выше, еще выше, до полного оборота, - и плевать на старого глупого грека.
        А сейчас она пыталась превратить в подобие качелей акушерский стол. Дергалась несколько минут, но все впустую, стол даже не шелохнулся. Старина Архимед, о котором она не знала, сумел взять реванш (на самом деле основание стола притягивали к полу четыре здоровенных анкерных болта, но об этом Лиза тоже не знала).
        Полежала неподвижно пару минут, переживая разочарование… Затем попыталась дотянуться до столика пальцами левой руки, пропихнув запястье сквозь петлю, насколько уж смогла, - смогла на пару сантиметров, не дальше.
        Ни на что не надеялась, но подушечка среднего пальца, только она, к чему-то прикоснулась. Не металл… и не пластик… ткань, похоже.
        Она смогла дотянуться до столика, до тряпки, прикрывавшей инструменты, - а больше не могла ничего, не хватало считаных сантиметров, и это было обиднее всего.
        Лиза полностью расслабила мышцы левой руки и вдавила ее в петлю, насколько хватило сил. Теперь палец, по-прежнему лишь один, ощущал не только ткань, но и нечто твердое под ней. Она скребла и скребла ногтем по этому твердому, пытаясь подтянуть столик, и понимала: если он не на колесиках, то хоть ускребись, толку не будет…
        Столик был на колесиках. И покатился к ней. Вернее, пополз - неимоверно медленно, приближаясь микрон за микроном. Потом она сумела хорошенько зацепиться за бортик, подкатила одним рывком, - и едва удержалась от ликующего вопля, способного переполошить всю Базу.
        Начала шарить пальцами по инструментам, на ощупь подбирая нужный. Не то… не то… какая-то фигня с кольцами на концах… может, ножницы?.. нет, зажим или щипчики, не то… а вот это… что там на конце… ага, годится…
        Она лежала, крепко стиснув скальпель, и не спешила приступать к делу. Ее попытки изрядно нарушили кровоток в руке, туго сдавленной петлей. Пусть пройдет онемение пальцев, обидно будет уронить инструмент в полушаге от свободы.
        Онемение отступало и почти прошло, когда послышался звук открываемой двери и голоса за ней. Лизе захотелось взвыть, как волчице, потерявшей детенышей.
        Не успела, совсем чуть не успела.
        Глава 6
        На воле и в плену (выжидательный ход)
        - Ну как, хороша? - спросил Рымарь с какой-то не совсем понятной Кириллу гордостью: ни дать ни взять самая первая в человеческой истории презентация: Господь демонстрирует Адаму свежесотворенную Еву.
        Девушка и в самом деле лежала на акушерском столе в костюме Евы - прикрывавшую ее простынку доктор только что сдернул эффектным жестом.
        Кирилл вздохнул. По всем канонам прочитанных книг ему сейчас полагалось оказаться наповал сраженным красотой пленницы и влюбиться в нее без памяти; по тем же канонам ей надлежало ответить столь же пламенной страстью, и эта страсть смела бы все стоящие между ними и перед ними преграды, и после многих приключений и передряг влюбленная парочка превратилась бы в счастливое семейство, мирно и счастливо живущее в стороне от стрельбы, крови, пожаров…
        Увы, жизнь редко следует романным штампам. Кирилл, по крайней мере, с лету не влюбился. Наверное, не влюбился… Он не знал в точности, как это бывает. Вроде полагается терять сон и аппетит? Не потерял. Подкреплялся в последний раз несколько часов назад, да и то концентратом из сухпайка, заваренным в котелке, - и охотно прогулялся бы сейчас до столовой. С подушкой тоже охотно пообщался бы.
        Но все же девушка чем-то зацепила… И показалась симпатичной. Лицо, не знавшее косметики, Кириллу понравилось. Мышцы ног и рук могли бы быть развиты чуть менее, а бюст чуть более, но он сейчас понял, что ему по сердцу такой тип красоты - боевой и спортивный.
        - Красивая… - констатировал он.
        Девушка не ответила, да и не могла ответить, ибо снова отключилась от окружающей действительности.
        Зато ответил Рымарь:
        - Знаешь, я девятнадцатилетним курсантом военмеда влюбился в разведенку на пять лет себя старше. Первой у меня была… такой красавицей казалась, ух… Жениться хотел, даже кольцо купил для предложения.
        - Не женился?
        - Она к прежнему мужу вернулась, но я о другом сейчас… Отец мой покойный, когда о свадебных планах ему рассказал да о том, какая она умница-красавица, отговаривать не стал. Понимал, что слушать не стану… Одну лишь фразу сказал, и на всю жизнь она мне в память впечаталась. Вот какую: кто не видывал гробов, тому в диковинку корыто.
        Кирилл не стал спорить с покойным отцом Рымаря, тем более что гробов и впрямь не видывал - и в переносном смысле, и в прямом, покойников на Базе кремировали. Сменил тему:
        - С ней все в порядке? Вроде опять отрубилась…
        - Притворяется. Глянь на монитор, у отрубившихся пульс совсем…
        Доктор не договорил. Коммуникатор Кирилла разродился резкой трелью срочного вызова.
        Разговор не затянулся. Черная коробочка проквакала нечто невразумительное, Рымарь не разобрал ни слова. Кирилл отрывисто бросил в нее:
        - Действуйте по инструкции. Сейчас прибуду.
        - Что стряслось? - полюбопытствовал доктор.
        - Проблемы во втором батальоне.
        - Серьезные?
        Кирилл подозрительно глянул на притворявшуюся девицу, ответил уклончиво:
        - Изрядные… Ладно, ты заканчивай тут без меня, и в обычную палату ее, я дежурного предупредил, охрану пришлет.
        - И где мне ту охрану размещать?
        - Прямо в палате. Не видел ты эту красотку в деле, за ней глаз да глаз нужен.
        С тем и отчалил.

* * *
        Очень вовремя у кровососов проблемы какие-то приключились…
        Лиза держала скальпель не на виду, прикрывала рукой, как уж могла, но хорошо понимала: едва заметят, что столик сдвинут, тряпка на нем тоже сдвинута, а инструменты разворошены, никакие ухищрения не помогут, тут же обнаружат и отберут острую железку… И все, конец, другого такого шанса не будет.
        Но молодой кровосос отвалил, сказав заканчивать, - и появился простор для вариантов. Можно попытаться зацепить мозги старика. А если тот полезет к ней, то даже лучше, - не заметит возню Лизы со скальпелем, не до того ему будет. И она перережет сначала браслет, потом стариковскую глотку.
        Но нет, похоже, не полезет… Отошел куда-то за пределы видимости, чем-то там позвякивает. Не подходя, обратился к Лизе:
        - Заканчивай прикидываться. Сейчас возьму кровь из вены да пару мазков, - и все, отправишься отдыхать в палату.
        Кровь… Из вены… А если из левой руки? Даже если начнет с мазков, незаметно разобраться с браслетом Лиза не успеет.
        Она вновь постаралась отключить все внешние сигналы, идущие в мозг. Получалось хуже, чем в первый раз, слишком была сейчас взбудоражена, - но все же сумела… Рыться в мыслях старика времени не было. Сочинить причину, по какой бы он решил освободить пленницу, причем считал бы решение исключительно своим, Лиза тоже не успевала. Пустила в ход самое примитивное: внушала, что кровососу необходимо срочно отлить. Просто вот жизненно необходимо, иначе напрудит в штаны. Труда в том большого не было, она и сама охотно сходила бы сейчас по малой нужде, - и без затей транслировала ощущение переполненного мочевого пузыря.
        Кровосос затих, перестал позвякивать… Подействовало? Ну так что же ты в сортир не спешишь? Давай, газуй…
        Что-то шло не так… Старика она зацепила, но полного успеха добиться не могла.
        И тут Лиза почувствовала чье-то еще ментальное присутствие. Сильное, отчетливое… Марьянка? Она, больше некому, никто другой снаружи через эти стены не пробьется.

«Помогай!» - мысленно выкрикнула она, не теряя время на объяснения. Да они и не требовались, сестра смогла мгновенно понять, что с Лизой и чем она занимается.
        Старик ойкнул и, судя по звукам, торопливо посеменил к двери и наконец-таки свалил. Что-то пробормотал на ходу, Лиза не слушала, занятая двумя делами одновременно: воевала с браслетом и обменивалась с сестрой быстрыми мыслепосланиями.
        Материал оков быстро затупил лезвие, предназначенное для мягкой человеческой плоти. Чем дальше, тем скальпель резал хуже, а на последнем браслете, на правой лодыжке, и вовсе перестал, елозил туда-сюда, не углубляя разрез.
        Освободив руки, можно было бы остальные фиксаторы расстегнуть, но застежки там оказались с секретом, и Лиза не стала его разгадывать, решила, что быстрее разрежет. Не вышло, пришлось искать на столике другой скальпель, ладно хоть быстро нашелся… Однако даже небольшая заминка стала лишней. Едва Лиза приладилась закончить дело новым инструментом, дверь начала раскрываться…
        Что за хрень… Марьянка оплошала? Она должна была заняться стариком, внушить тому, что неплохо бы заодно опорожнить и кишечник, раз уж оказался в сортире…
        Не сумела, наверное, у Лизы в этом деле опыта больше, а Марьянка всегда чистоплюйничала, чужими мозгами командовать стеснялась… Сегодня чистоплюйство отбросила - сама, уговаривать не пришлось. Но как без тренировок сумеет воспользоваться способностями, не ясно.
        Вернулся не старый кровосос… Тот не стал бы мяться на пороге и стучать в приоткрытую дверь.
        - Сергей Григорьевич, вы тут? - прозвучал незнакомый голос.
        Лиза полоснула скальпелем так резко, что он соскочил, невзначай зацепив лодыжку. Сразу ремень не рассекла, он лопнул, когда от неожиданной боли Лиза дернула ногой.
        В приотворенную дверь просунулась голова. Мобиль. Не в камуфляже, в белом халате, но нет сомнений, что из мобилизованных. Лиза знала, что кровососы берут на службу парней и мужиков с небольшими уродствами, совсем нормальных не напасешься, - но потом по возможности оперируют новобранцев, убирают то, что считают лишним.
        Этот под нож попасть не успел - справа из головы вместо уха торчало странное нечто: скопление перекрученных, врастающих друг в друга кожистых складок с кулак размером.
        Мобиль разинул рот при виде голой девицы, соскочившей со стола и мчащейся к нему. Оцепенел, не двигался, и даже о том, что можно хотя бы заорать, поднять тревогу, вспомнил слишком поздно: Лиза уже обрушилась на дверь плечом и всем телом. Шейные позвонки захрустели между дверным полотном и косяком, но полностью звукоряд отключить не удалось. Мобиль выдал-таки не то хрип, не то стон, и достаточно громкий. Скальпель тут же полоснул ему по глотке, и Лиза отшатнулась, спасаясь от потока хлынувшей крови, но дверь не отпустила. Несколько крупных горячих капель все же попали на ее голые живот и грудь.
        В глубинах мозга испуганно вскрикнула Марьянка. Было не до нее: Лиза напряженно прислушивалась, не переставая изо всех сил налегать на дверь… Вроде обошлось - нигде не топали шаги, не звучали встревоженные голоса.
        Мобиль умирать не хотел - долго дергался, скреб ногами по полу. Наконец затих.
        Лиза оттащила его в дальний конец палаты, чтобы не бросался в глаза от входа, быстро и небрежно затерла кровавый след той самой простынкой, под которой недавно лежала. Ощупала карманы мертвеца, но оружия не нашла, а ничто другое ее сейчас не интересовало.
        Дождаться возвращения старика и тоже прикончить, пока не поднял тревогу? Можно выиграть время, но можно вместо того проиграть все - если раньше припрется охрана, что обещал прислать молодой…
        Нет уж, накинуть первую попавшуюся шмотку - и рвать отсюда когти, загостилась.

* * *
        Заговор во втором (строительном) батальоне был не первым за минувший год и, наверное, не последним. Ковач о нем знал, но слишком мало, и причиной тому стала простая, но крайне эффективная система конспирации, придуманная заговорщиками. Каждый из них знал двоих: того, кто его завербовал, и того, кого позже завербовал он сам. И хоть его пытай, хоть на куски режь, ничего больше не расскажет. Не выдаст ни общую численность заговорщиков, ни руководителей заговора, ни их конкретные планы… Для вербовки же использовались слишком общие тезисы: дескать, служба у кровососов поганая и постылая и надо бы при оказии с нее свалить, но не пустыми, а прихватив всего побольше за свои труды; а для того надо держаться вместе, быть наготове и ждать условного сигнала, что в свой срок передадут по цепочке сверху вниз.
        Дважды звеньями в этой цепочке (или в двух разных цепочках?) становились информаторы Ковача, но кроме упомянутых своих контактов каждый знал лишь условный знак, по которому надлежало узнавать соратников по заговору. Но знак тот начнет действовать лишь в день «Д», не раньше, - до того и применять его, и отвечать на него заговорщикам запрещено.
        Быстрого выступления Ковач не ожидал. Система конспирации надежная, от провалов страхующая, но имеет очевидный недостаток: без обратной связи главари заговорщиков сами не знают, насколько далеко разрослись их цепочки, сколько людей окажется в их распоряжении в решительный час. Перед переходом от «спящего» режима к активным действиям структура непременно пройдет через этап реорганизации, иначе восстанет неорганизованная толпа людей с опознавательными знаками на рукавах, толпа, не знающая, кому подчиняться и что делать. Реорганизация необходима, и займет она какое-то время, можно будет подготовиться, выйти на главарей, засветившихся перед рядовыми участниками, нанести упреждающий удар…
        Так рассуждал Ковач - и ошибся. Главари руководствовались какой-то другой логикой, ему непонятной. Сегодня по цепочке покатился вниз сигнал: «Выступаем этой ночью». И все, больше никаких подробностей выступления.
        Узнал о том Ковач сразу после возвращения группы Малого, когда небольшая толпа, собравшаяся у медчасти, еще не успела разойтись. К нему подошел Мишаня - фельдшер из мобилей, более-менее натасканный Рымарем делать инъекции, перевязки и проводить не самые сложные процедуры.
        Правое ухо Мишани больше всего напоминало гриб с названием «баранья капуста», в прежние времена изредка встречавшийся в лесах. Отчего-то Рымарь это новообразование не удалял, чем-то оно его интересовало.
        - Разрешите обратиться, господин капитан? - грибоухий уставным жестом вскинул ладонь к своему украшению, но Устав такой растительности на головах военнослужащих предугадать не мог, и выглядел жест смешно.
        - Ваши капли от конъюнктивита снизу доставили, - сказал Мишаня чуть позже. - Мне занести или сами зайдете?
        - Зайду, - сказал Ковач и не стал откладывать визит.
        Слова «капли от конъюнктивита» были условным сигналом, означавшим: появилась важная информация. Выглядел Мишаня безобидно и смешно, во многом из-за уха-гриба, и никто его всерьез не принимал. Однако в системе безопасности, созданной Ковачем, он играл важную роль посредника в общении с завербованными мобилями. Если кто-то из них зачастит в кабинет особиста, сразу поползут слухи: дескать, стукачок, наседка. А к фельдшеру заглядывают постоянно, почти у всех мелких хронических болячек хватает.
        Через десять минут он узнал о назначенном выступлении. Ничего не понял: зачем? в чем смысл? - но начал действовать. Отменил своей властью все запланированные рейды за пределы периметра. Усилил вдвое охрану штаба. Подогнал поближе к казарме два бэтээра, в дополнение к тому, что постоянно нес дежурство у штаба, - и заменил экипажи старой гвардией, цепочки заговорщиков могли протянуться и за пределы стройбата. Чуть позже привел в боевую готовность отдельную роту добровольцев (на этом этапе случилась первая утечка информации на сторону, рота напрямую Ковачу не подчинялась, пришлось посвятить Малого, не раскрывая до конца всех подробностей).
        Параллельно шла оперативная работа: Ковач двинулся вверх по цепочкам, начав с тех, кто вербовал его информаторов. Мобилей по одному и под разными предлогами вызывали в подземную часть базы, подвергали жесткому экспресс-допросу, выбивая для начала лишь одно: имя вербовавшего, - и, выбив, отправляли под арест.
        И вот тут его поджидал нешуточный шок. По двум цепочкам (или по несмежным двум участкам одной, поди пойми при такой системе) двигались два разных сигнала. Один назначал выступление на послезавтра. И предписывал через сутки явиться на некую встречу с опознавательным знаком. В общем, примерно то, что и предполагал Ковач, исходя из нормальности заговорщиков.
        Второй приказ был тем, идиотским, и первым, дошедшим до Ковача через Мишаню: выступаем сегодня! И никаких подробностей.
        На каком-то этапе приказ подменили. Зачем? В чьих интересах?
        Загадка…
        Оставалось одно: двигаться от звена к звену, пока не выйдут на того, кто подменил приказ… если повезет. Или пока ситуация не взорвется.
        В одной цепочке кололи пятое звено, в другой шестое, и Ковач уже надеялся, что ему удастся если и не расколоть загадку, то хотя бы максимально ослабить заговорщиков, так и не подняв шума, - когда все испортил Малой. Не то его после утреннего успеха потянуло на новые подвиги в целях поднятия авторитета, не то действительно не верил, что успеют подавить потенциальный мятеж до начала активной фазы…
        В общем, пока Ковач работал под землей с задержанными, Малой единолично решил взять под контроль оружейку стройбата и блокировать безоружных мобилей-стройбатовцев в их казарме (почти все были там, как раз началось личное время). А потом, дескать, можно продолжить допросы, - спокойно, без риска, что остальные мятежники заподозрят неладное, всполошатся и начнут раньше запланированного.
        Ни Ковач, ни Званцев-младший о своих действиях командира Базы не извещали, не говоря уж о том, чтобы спрашивать его разрешения. Полковник вернулся в свою личную, примыкавшую к жилым апартаментам, палату интенсивной терапии (так ее называл Рымарь, но оборудованием палата скорее напоминала реанимацию, а мадам Званцева настаивала, что это всего лишь спальня), где спал под действием препаратов, и тревожить его не стали. Да и бодрствующего не потревожили бы, если честно…
        План Малого был неплох… В теории. Практическое же воплощение сразу пошло не так.
        Подробностей произошедшего в казарме не знал никто из оставшихся снаружи. Камеры наблюдения расстреляли почти сразу. Причем на последних кадрах было хорошо видно: палят по камерам не стройбатовцы, а двое из семи добровольцев, отправленных взять под контроль оружейку. Нельзя было исключить, что перед тем эти же двое расстреляли в спину своих пятерых сослуживцев.
        Как бы то ни было, приказ добровольцы выполнили. Наполовину. Взяли оружейку под контроль - и немедленно раздали карабины и патроны заговорщикам. И те мгновенно превратились (не патроны превратились, и не СКС, а мобили-стройбатовцы) из заговорщиков в мятежников.
        Ковач помешать самодеятельности Малого не успел бы, даже если бы получил известие о том вовремя, слишком стремительно все развивалось.
        С другой стороны, формально самодеятельность таковой не была: и. о. начальника штаба действовал в пределах своих полномочий и должностных обязанностей, не нарушая ни Устав, ни приказы, ни инструкции…
        Как бы то ни было, новость Ковача в Особом отделе не застала. Получив с вестовым важнейшую информацию, он прервал допросы и отчалил в неизвестном направлении.
        Глава 7
        Как становятся Венерами Милосскими (шах черному королю)
        Вестовой из мобилей ни малейшего понятия о важности сообщения не имел: произнес два невинно звучащих кодовых слова, не более того.
        Значение их понял один лишь Ковач: после долгого перерыва вновь проявила себя Черная Мамба.
        Ему уже приходило сегодня в голову сравнение с сеансом одновременной игры. Но на одной из досок долгое время ничего не происходило, противник словно бы взял тайм-аут. Сегодня партия возобновилась - и сразу шахом черному королю.
        Он шагал к радистам. Дело настолько секретное, что его нельзя доверить проводной связи, только и возможной на нижних уровнях. К проводу может подключится каждый любопытствующий, уж он-то знал. Разумеется, одного любопытства мало, необходимо оборудование, пусть и не особо сложное, но у человека (или у людей), известного под кодовым обозначением Черная Мамба, с техническим оснащением все в порядке.
        Радиоцентр находился на минус девятом. И переносить его наверх, поближе к антеннам, размещенным на крыше штаба, Ковач не спешил. Слишком ценное оборудование и слишком ценные люди здесь собраны. Ни то, ни тех при утрате не восстановить. А наверху… там всякое случается, сегодняшние события в стройбате лучший тому пример. Пусть здесь сидят. Надежнее. Кабелей, чтобы протянуть наверх, к усилителям и антеннам, пока хватает (в отличие, к слову, от водопроводных труб, вот с теми проблема из проблем, и как решать, не ясно).
        - Есть что? - спросил он у дежурного радиста. - От моих?
        - Тишина.
        У троих самых надежных и проверенных агентов Ковача (из тех, что за периметром) имелись рации. Даже не рации, а радиоустройства, так точнее, - не поговорить и морзянкой шифровку не отстучать. Можно лишь послать условный сигнал: есть крайне важная информация или иная причина для срочной встречи. У человека, с которым минувшей ночью встречался Ковач, появилась в результате встречи рация четвертая, и действительно рация, допускающая разговоры. И много еще чего появилось…
        - А в остальном? - спросил он.
        - Как обычно…

«Как обычно» означало: эфир ломится от помех, порой прорываются сквозь них кодированные цифровые передачи, иногда, если с помехами дело обстоит получше, удается послушать обрывки далеких разговоров по УКВ, малопонятные, пестрящие кодовыми обозначениями (их группы общаются в эфире так же). И лишь одна достаточно мощная радиостанция выходит в эфир по десять-двенадцать часов ежедневно. Про нее Ковач и спросил:
        - У баронских все по-старому?
        - Слушаем. Записываем. Обычная лабуда… Вон, гляньте.
        Прозвучали слова радиста не слишком логично, при всем желании Ковач не смог бы глянуть на радиостанцию, находившуюся, по оценкам, километрах в трехстах пятидесяти к западу, а то и в четырехстах. Процесс записи ее передач, происходивший в электронных потрохах аппаратуры, Ковач тоже не разглядел бы. И вообще никакого желания «глянуть» не изъявил, но радист уже крутил ручку настройки
        - …нашей великой цели. Конец цитаты, - сообщил им звучный, поставленный мужской голос.
        А больше ничего сообщить не пожелал, сменился недолгим музыкальным проигрышем, а после слово взяла женщина:
        - Новости культуры. Сегодня в театре соизволением его сиятельства господина…
        Ковач замахал рукой, радист выкрутил ручку в прежнее положение. И они не узнали, что же произошло сегодня в театре соизволением его сиятельства господина барона Гельмана: спектакль, концерт, стриптиз-шоу или же отчетно-выборное партсобрание. А когда-то Ковач часами слушал эти передачи, выжимая из словесной ерунды крохи значимой информации. Потом надоело… Барон не скоро окажется в числе приоритетных проблем. И до театров и таких радиостанций они с их темпами дорастут не скоро… Если вообще дорастут.
        Кивнув радисту: продолжай, мол, - Ковач пошагал в кабинет Савицкого, командовавшего радиоцентром. Тот единственный на Базе (кроме Ковача, разумеется) был целиком и полностью в курсе дела Черной Мамбы, все остальные, посвященные в эту историю, даже Полковник, знали лишь отдельные детали и аспекты проблемы. Потому что Черная Мамба изначально не была (не был?) человеком. Для них не был, хотя без людей не обошлось, - Черная Мамба был передатчиком, несанкционированно выходившим в эфир в ближайших окрестностях Базы. Без Савицкого с такой проблемой не разобраться.
        - Сегодня, - рассказывал Савицкий. - Двадцать семь минут с секундами. Хорошо так поболтали. Основательно.
        Ковач спросил точное время, Савицкий назвал.
        - Записали?
        - Обижаешь, начальник…
        - Расшифровка?
        Савицкий ответил тяжким-тяжким вздохом…
        Общался со своим собеседником (собеседниками?) Черная Мамба через кодер-декодер, и расшифровать разговоры не удавалось, несмотря на все усилия. Аппаратура была чужая, левая, не та, что хранилась на складах базы, и это напрягало больше всего. В закулисных играх своих тоже мало радости, но чужой передатчик в ближайших окрестностях Базы? А то, чем черт не шутит, и внутри периметра?
        Ковач медлил, не спешил задать главный вопрос. Предчувствовал, что ответ не порадует.
        - Что не спрашиваешь, удалось ли запеленговать?
        - Считай, что спросил.
        Постоянно гонять пеленгаторы по окрестным лесам они не могли в ожидании редких сеансов Мамбы. Но на уходящей в рейды технике теперь стояла аппаратура, готовая в автоматическом режиме запеленговать сигнал на одной-единственной частоте. Но не пеленговала. Словно Мамба знал время и продолжительность рейдов и выходил в эфир в другое время. Хотя «словно» здесь излишне. Знал. И о пеленгаторах знал. Не случается столько совпадений подряд.
        Савицкий держал и держал драматическую паузу. Да ладно… неужели…
        - Не томи, Жора. Не нервируй меня.
        Савицкий знал, что лучше Ковача не нервировать, может обернуться дисциплинарными последствиями. Но лучше уж нервировать, чем разочаровать… Значительно лучше.
        Он прекратил томить:
        - Сработал пеленгатор у Малого. Идеально сработал. Плюс постоянный пеленгатор в Печурках.
        Все складывалось одно к одному… Малой о времени своего рейда никого не известил. Даже Ковача, хотя именно тот подсказал ему, куда имеет смысл отправиться… И вот чем все обернулось.
        - Локализация?
        - До тридцати метров.
        - И?
        - У нас. Казарма второго бата. Крыша, я полагаю. Там антенна и усилитель, но сам Мамба туда не лазает, если не совсем идиот. И провод не протянул, если не идиот. Работает узким лучом со стороны. Хоть из твоего окна в штабе. Мамба - это не ты, случайно?
        Ковач молчал, глубоко уйдя в свои мысли, и Савицкий понял, что его шутку особист не услышал.
        После долгой паузы Ковач поднялся и молча пошагал к двери. Савицкий спросил в спину, нужна ли помощь в поисках антенны, наверняка замаскированной?
        - Не надо. Сам. Извещай, если он снова прорежется, - ответил Ковач на ходу.
        Почти ушел, но у самой двери обернулся и сказал:
        - Не я.
        - Что не ты? - не понял Савицкий.
        - Черная Мамба не я. Кто-то другой.

* * *
        Второпях собираясь, топор они не взяли, упустили из виду. Однако Боба успешно обходился без топора в деле заготовки дров: ломал приличной толщины сухие деревца как спички, куча собранного им топлива быстро прирастала.
        Остальные парни возились с устройством лагеря: оборудовали кострище, подвесили над ним закопченный и помятый, видавший разные виды котел, а теперь растягивали палатки - небольшие, двухместные и одноместные.
        Три палатки были старые, выцветшие, заплатанные во многих местах. Еще одна - новенькая, словно вчера сшитая, и другой конструкции, - каркас не нужен, палатку поддерживает воздух, закачанный внутрь. Наверное, трофейная или же кружным путем попала в Затопье с рынка кровососов, Марьяша не стала уточнять. Не то выяснится, чего доброго, что ради трофея (а то прямо в нем) прикончили пару мобилей, - а в этой палатке, между прочим, ночевала Лиза, а теперь ночевать ей, Марьяше. Лучше ничего не знать… Ее до сих пор слегка потряхивало - после того, как увидела глазами сестры убийство парня со странным наростом вместо уха, почувствовала его горячую кровь на обнаженной груди Лизы.
        Тем временем с трофейной палаткой наметилась проблема.
        - Беда, - сообщил Дрын, закончив по второму разу перерывать свой рюкзак. - Насос, понимаешь, не взял, а без него не надуть. Помню вроде, что клал, - а нету. Ну да ладно, мы с Жугой потеснимся, ужмемся, с нами ляжешь… Не мерзнуть же, правда?
        Марьяша посмотрела на него внимательно, Дрын изобразил невинное лицо, но слегка перестарался, сфальшивил. Она подумала, что насос он мог не взять специально. А если даже случайно позабыл, то все равно ночевать в одной палатке с Дрыном и шестипалым Жугой не стоит. Особенно с Жугой…

…Наносить мысленные визиты в голову сестры Марьяша прекратила год назад, после одного случая. Вошла, как входят в комнату к близкому родственнику, - не стучась, а там Лизка с Жугой… вернее, Лизку… Причем Марьяша далеко не сразу сообразила, что происходит: на партнера сестра не смотрела, лежала на спине, уставившись в небо, и чувствовала скуку. А потом опустила глаза, и стали видны ухватившиеся за нее руки - а на них по шесть пальцев, тонких и длинных, с парой лишних суставов каждый, - и оттого напоминали эти руки двух здоровенных мерзких пауков.
        Она выскочила из сознания Лизы как ошпаренная. С тех пор и до сегодняшнего дня Марьяша стороной обходила Жугу, а когда мысленно общалась с сестрой (теперь гораздо реже), не пыталась больше взглянуть на мир ее глазами. Сегодня взглянула и… и лучше бы Лизка снова с кем-нибудь этим делом занималась, честное слово.
        - Без насоса обойдемся как-нибудь, ртом надуем, - решила Марьяша.
        - И не думай даже, там ниппель тугой, - щеки треснут, но не надуешь.
        - Это смотря чьи щеки… Боба! Хватит дрова собирать, мы тут зимовать не будем. Иди сюда!
        Быстро выяснилось, что с Бобой можно обойтись без насоса, как обошлись без топора. Бесценный спутник в любом походе. Тугой ниппель с резким свистом пропускал внутрь воздух, скоро Дрын замахал руками:
        - Хватит, хватит, лопнет же!
        - Я молодец, да? - спросил Боба, похлопав по натянувшейся, упруго пружинящей палатке.
        - Ты самый молодцовый молодец!
        - Ты меня любишь?
        - Конечно, люблю, Бобочка! Сильнее всех на свете!
        Боба расцвел в широченной улыбке. А вот Дрын, судя по его кислой физиономии, и в самом деле нарочно не взял насос.
        Возня с палаткой закончилась, но Дрын не отошел, так и мялся рядом с Марьяшей, словно хотел о чем-то еще поговорить, да не знал, как начать разговор. Или не хотел его затевать при Бобе, выжидал, пока детинушка отвалит.
        Марьяша не стала заморачиваться и выяснять, что Дрыну нужно. У нее давненько наметилась проблема… Она расшнуровала высокий ботинок, стянула с ноги. Так и есть, натоптала мокрую мозоль приличного размера, и та уже лопнула, загадив носок сукровицей. Надо заклеить пластырем из аптечки, тогда сможет идти… Наверное. Опыт хождения на длинные расстояния она имела минимальный, тем более в такой обуви.
        Эти ботинки - новенькие, ненадеванные - принадлежали Лизе. Марьяша их позаимствовала из шкафа сестры вместе с брюками и курткой защитного цвета. Рассудила, что Лиза не обидится, коли уж шмотье и обувь нужны для ее спасения. Да хоть бы и обиделась, все равно босоножки и платье Марьяши для похода решительно не годились.
        Ботинки были хороши: прочные и легкие. Но не размятые, и левый натер ногу. Хотя, если бы не этот вот плешивый паразит, - может, и не натер бы.
        - Полюбуйся. Твоими молитвами, между прочим.
        - Че я-то?! - наигранно удивился плешивый паразит. - Я те че, сапожник?
        - А кто кругами нас по болоту водил? Моя мама дебилок не рожала, так и знай… Второе тебе предупреждение. Третье будет не словами. Ты, кстати, не левша ведь вроде?
        - Че ты гонишь-то?! С какого хера левша? Ты про че ваще?
        - Боба, когда я сделаю так, - она указала пальцем на Дрына, - и скажу: «Третье предупреждение!», сломай ему палец. На левой руке. Ты знаешь, какая рука левая? Или… Боба, прекрати!!!
        Боба прекратил. Но Дрына не выпустил. Тот пытался разомкнуть могучие объятия, но без успеха.
        - Ты же сделала, - удивился Боба. - И сказала…
        Его громадный лоб мыслителя собрался в морщины, Боба искренне недоумевал, что не так.
        Марьяша выдохнула, вдохнула, заговорила медленно и раздельно:
        - Боба, ты ломай, когда я в ДРУГОЙ РАЗ покажу вот так и скажу «Третье предупреждение!», а пока… Боба-а-а!!!
        Хрусть! - мизинец встал под прямым углом к кисти (кстати, к правой). Дрын широко распахнул рот, а лысина побагровела так, что пятна лишаев стали на ней почти не видны. Но заорал не сразу, и Боба успел запоздало уточнить:
        - Это ведь был другой раз? Я молодец, да?

* * *
        Когда Ковач, проклиная медлительность лифта, поднялся наверх, вокруг казармы стройбата кипел бой. Судя по плотности огня, участвовала в мятеже большая часть батальона. Лупили из всех амбразур в сотню стволов, не меньше. Построили казарму так, что при нужде (в случае прорыва периметра) она превращалась в настоящую крепость: мертвых зон нет, все подходы накрываются перекрестным огнем.
        Добровольцы из отдельной роты заняли позиции вокруг, тоже вели стрельбу. Да, проштрафились, но кого еще послать в бой?
        Было их меньше, чем осажденных, однако скорострельное оружие нивелировало разницу в числе, даже давало определенное преимущество.
        Импровизированный командный пункт операции был на крыше штаба, тот возвели в самой высокой точке Базы, вся территория как на ладони. Теоретически, с очень малой вероятностью, туда могла прилететь шальная пуля из карабина. Малой такую возможность игнорировал, кем-кем, а уж трусом он не был ни в малейшей степени. Сидел на крыше в одиночестве - людей крайне мало, каждый надежный штык сейчас на счету, - и распоряжения отдавал через коммуникатор.
        Искоса глянул на Ковача, забравшегося на крышу, губы дернулись, словно что-то хотел сказать, но не сказал ничего. Да и что тут скажешь? Облажался пацан по полной, а сейчас пытается выкрутиться, свести ущерб от своей ошибки к минимуму…
        Ковач тоже ничего не сказал, разглядывая диспозицию и прокачивая варианты.
        Фортификационный бетон, бронелюки и прочие изыски при строительстве взбунтовавшейся казармы не применялись, она хорошо защищала от огня из легкого стрелкового оружия, пули из крупнокалиберных пулеметов тоже не пробивали стены. А вот артиллерия, особенно приличного калибра, превратила бы оплот мятежников в груду обломков и в братскую могилу. Но артиллерии под рукой не было. Никакой. Не встречались до сих пор для нее достойные цели.

«Буксируемых пушек нет и внизу, - думал Ковач. - А расконсервировать хотя бы один «Гиацинт» из хранящихся в подземном ангаре и подготовить для него расчет, с нуля и без инструкторов, - не на один день работы».
        Он с любопытством поглядывал на Малого: что предпримет? Вмешиваться особист не собирался, по крайней мере до поры до времени. Сам нагадил, пусть сам и расхлебывает. Пусть доказывает свое право руководить.
        Нельзя сказать, что Малой впал в панику, но определенная растерянность в его действиях и командах ощущалась.
        Хотя ничего непоправимого пока не произошло. Мятеж начался до срока и развивался явно не по плану: едва ли зачинщики планировали сидеть в блокированной казарме и бессмысленно палить во все стороны.
        Беда в другом. Не ясно, на кого можно положиться в предстоящей операции. Если даже добровольцы подвели, то надежность двух охранных батальонов и вовсе под большим вопросом…
        Малой, очевидно, это понимал. Два БТР, подтянутые к мятежной казарме, сменили по его приказу позиции. Один встал так, что мог наглухо запечатать пулеметным огнем выходы из казарм двух других батальонов. Второй как бы прикрывал добровольцев, блокировавших очаг мятежа, но был готов при нужде ударить им в спину.
        Третий бронетранспортер и разведчики Филина - резерв, готовый пресечь возможную попытку мятежников перейти в наступление, и размещен был тот резерв достаточно грамотно.
        Пока неплохо…
        Дальнейшие распоряжения Малого понравились Ковачу гораздо меньше, и он решил вмешаться. Потому что пацан начал стягивать к штабу кулак отборных людей из старой гвардии. Снимал их отовсюду: с периметра, с других мест, где они должны были находиться при тревоге согласно штатного расписания. Готовил элитную штурмовую группу? Или всего лишь заградотряд, а на штурм собирался погнать охранные батальоны?
        В любом случае риск недопустимо велик. «В бой идут одни старики» - красивое название древнего фильма, и сам фильм годный, но если вновь случится непредвиденная накладка и стариков перестреляют, пусть даже не всех, пусть большую часть, пусть даже половину, - Базе конец. Все здесь держится на старых кадрах, и еще не один год пройдет, пока удастся вырастить достойную им замену из того шлака, из тех человеческих отходов, с которыми приходится работать. А может, вообще не удастся…
        - Мне кажется, именно этого от нас и ждут… - произнес Ковач за спиной Малого, вроде как и не к нему обращаясь, вроде как размышляя вслух.
        Тот сразу сообразил, что якобы безадресная реплика на самом деле критикует его действия. Резко обернулся, обратился сухо и официально:
        - Чего именно ждут, господин майор? И, главное, кто ждет?
        - Чего? Того, что сейчас на периметре останутся мобили без командиров. И что разведчики Филина сейчас превратятся в котов, гуляющих сами по себе. И что в автопарке не будет ни од…
        - Достаточно, я понял, - оборвал Малой буквально на полуслове. - Но кто ждет? Кто, мать его?!
        - Тот, кто все затеял. Я не вижу никакой вменяемой цели у этой авантюры, - Ковач кивнул на мятежную казарму, - кроме одной: добиться того, что ты сейчас делаешь.
        Ему не давала покоя Черная Мамба. Антенна на крыше мятежной казармы. Думать, что мятеж затеяли, чтобы не дать добраться до аппаратуры, - бред… Но что-то многовато бреда сегодня оборачивается реальностью.
        Малой раздумывал, Ковач за ним наблюдал.
        Будет гнуть свое до конца? Или сломает гордость о колено и попросит-таки помощи?
        Хрусть! - треснула ломаемая о колено гордость Званцева-младшего. Фигурально выражаясь. А в реале он взялся за коммуникатор и отменил исполнение недавних своих распоряжений, - уверенным командным голосом, но к Ковачу обратился, отключив коммуникатор, совсем иначе:
        - Делать-то что, дядь Валера?
        - Я делал то, что считал нужным. Ты посчитал иначе, а войсковые операции - не мой профиль.
        - Ошибся. И признаю ошибку. Готов исправить. Делать-то что?

«Ладно, можно считать, что этот экзамен малец сдал, - подумал Ковач. - На троечку с минусом, но сдал. А продолжил бы упорствовать, никогда не стал бы командиром Базы…»
        Сам он на первые роли не рвался. Знал, что справится, но надолго ли его хватит? Шестой десяток - это шестой десяток. И кто на смену? Филин? Так тот всего на полгода младше… Нет, надо натаскивать Малого, делать из щенка матерого волка со стальной хваткой.

«Разрулим эту хрень, брошу все силы на поиски женщин, способных нарожать нормальных детей, - не совсем логично завершил он свои недолгие размышления. - Нашлась одна, найдутся и другие».
        Малой тем временем ждал ответа.
        - Для начала прикажи прекратить стрельбу, - посоветовал Ковач. - Полностью.
        Видно было, что Малому очень хотелось спросить: «Зачем?», - но удержался, снова взялся за коммуникатор. Через несколько минут стрельба с их стороны смолкла. Мятежники какое-то время продолжали палить во все стороны, но постепенно их огонь тоже слабел, затем и вовсе прекратился. Лишь изредка с той стороны отрывисто рявкали одиночные выстрелы карабинов, и снова наступала тишина.
        - Переговоры? - спросил Малой. - Пошлем парламентера с белым флагом?
        - Нет. Никаких белых тряпок. Подождем… Захотят потолковать, поискать компромиссы, - пусть первыми выйдут на связь, это сразу плюс несколько очков в переговорных играх. Сейчас, думаю, в дело вступит психология. Бой дело азартное, когда стреляешь, размышлять некогда… А теперь они призадумаются и поймут, в какой заднице оказались. И начнут искать выход.
        - А если поразмыслят и двинут на прорыв? Оцепление редкое, могут прорваться.
        - Да и пускай прорвутся. Дадим отойти подальше и положим всех крупнокалиберными с бэтээров, у них ни одного гранатомета. Так даже проще, чем выковыривать из бетонной коробки, обойдемся вообще без потерь… Но я от них такого подарка не жду.
        - Что ж нам так не везет со стройбатом-то? - риторически спросил Малой. - Второй состав уже теряем… Третий раз придется батальон заново формировать.
        Нынешний строительный батальон действительно был вторым не только по номеру. Сформировали его полгода назад, после того как первый стройбат почти в полном составе погиб при отражении ноябрьского генерального наступления мутантов. В строй тогда поставили всех, людей не хватало. Мобили-строители были гораздо меньше остальных готовы к боевым действиям и при ночном выдвижении на позиции допустили фатальную ошибку: сбились с предписанного маршрута и угодили под дружественный огонь. Понесли потери, запаниковали, комбат был убит одной из первых очередей, а двое офицеров из старой гвардии потеряли контроль над побросавшей оружие и побежавшей толпой. На свою беду мобили, ударившись в бегство, наскочили на поле, густо усеянное минами… Уцелевшие были добиты мутантами. На общий исход боя этот локальный провал никак не повлиял, но с тех пор тактической подготовке заново набранных строителей уделяли гораздо больше времени. Как сегодня выяснилось, лучше бы не уделяли.

…Время тянулось медленно. Десять минут, двадцать, тридцать… Оба молчали, потом Ковач спросил:
        - Противогазы, что в штабе лежат, в порядке? Давно их проверяли?
        - Газовыми гранатами будем выкуривать, если не сдадутся? - сообразил Малой.
        - Вроде того.
        - Никто не проверял, думаю… Нужды в них нет, валяются мертвым грузом. Сейчас прикажу, чтобы проверили. Если что, доставим новые.
        Ковач кивнул и снова погрузился в свои мысли.
        По истечении часа Малой сказал:
        - Не сработала твоя психология, дядь Валера…
        - Не спеши. У них там наверняка грызня на тему «Кто виноват и что делать?». Быстро к единому решению не придут.
        - Или уже пришли… И ночи дожидаются. Периметр в темноте станут прорывать. Подтяну-ка я прожектора, хорошо?
        - Подтяни, - равнодушно сказал Ковач. - Лишними не будут.
        Но раньше к командному пункту подтянулся Рымарь. Они слышали, как внизу, у лестницы, ведущей на чердак, доктор громко переругивается с не пропускающим его постовым, - судя по голосу, он успел хлебнуть толику медицинского, и немалую. Бороться с его склонностью к выпивке было бесполезно. Служба у него такая, что спирт всегда под рукой, и не прогонишь ведь с нее единственного дипломированного врача…
        Приказывать, чтобы доктора пропустили, оба не стали спешить. Может, пошумит, да и схлынет. Не вовремя заявился, сейчас ну совсем не до медицинских проблем.
        Рымарь упорствовал. Силой на крышу прорываться не стал, заревел снизу иерихонской трубой:
        - Господин майор! Кирюша! Ты меня слышишь?! Невеста твоя сбежала! И сразу начала убивать!
        - Пропустить! - крикнул Малой.
        - Твою ж мать… - негромко произнес Ковач.

* * *
        Рымарь был настроен на редкость кровожадно. Пожалуй, Кириллу не доводилось видеть его в таком настроении за все долгие годы знакомства.
        - Вот же тварь какая! Ее же в наморднике, на цепи держать надо! - говорил доктор горячо, убежденно, и чувствовалось, что не только в принятом алкоголе дело (а разило спиртным от него прилично). - Хотя нет, нет… какая цепь, этой цепью же и удавит… Придумал: я из нее Венеру сделаю. Точно. Именно так. Венеру.
        - Какую еще Венеру? - не понял Кирилл. - Ты о чем, дядь Сережа?
        - Милосскую, бля, Венеру! Ампутирую на хер конечности - и пусть беременеет, пусть рожает. Зато с гарантией не убежит. И никого больше не прикончит.
        - Не горячись, дядь Сережа, ладно? Ты сам же мне сегодня говорил: она как дикий зверек, как хищник, в капкан попавший. А если охотника такой зверь убьет, на нем вины нет, он так устроен… Нечего расслабляться, когда капканы проверять идешь, на хищника поставленные. Но любую хищную тварь, хоть тигрицу, хоть волчицу, - можно приручить. Выдрессировать. И я это сделаю, поверь. Приручу. Кнутом ли, кусочком ли сахара, или тем и другим, - но приручу. А сегодняшний инцидент - всего лишь несчастный случай. Я понимаю, ты на этого мобиля истратил почти год трудов, а теперь придется…
        - Ты идиот, Кирюша! - перебил Рымарь. - И ничего не понимаешь! Там я должен сейчас лежать, я! С глоткой, перерезанной до позвонков, и расплескав вокруг чуть ли не ведро своей крови, - я! И лежал бы, будь спокоен. Если бы Миша пришел на десять минут позже с известием, что твой отец проснулся и зовет меня, - я бы там лег. А рядышком Миша. Кстати: если бы он пришел на десять минут раньше, мы бы с ним оба уцелели. А лежал бы там ты, Кирюша. Зарезанный, как свинья на бойне. Как тебе такая перспективка? Ты сходи, сходи, посмотри на Мишу. Это твое ближайшее будущее. Если не выбросишь из башки идиотскую мысль о дрессировке. Есть твари, дрессировке не поддающиеся вообще и совсем. Хоть ты скорми мешок сахара, хоть кнутом до костей измочаль, - не приручаются, и точка. Вот и она из таких. Сделаем из нее Венеру, и всем будет хорошо. Кроме нее, конечно, ей будет очень хреново… и мне это нравится.
        Он помолчал, вглядываясь в лицо Кирилла, - и понял, что не убедил.
        Неожиданно сменил вектор атаки, обрушился на Ковача:
        - А ты что молчишь?! Растолкуй ему, что не бывает дрессированных акул, не прыгают они через обруч за сардинку! И черную мамбу никто и никогда не приручал! Не молчи! Безопасность - твоя забота! А он собрался запихнуть нам всем под задницы живую бомбу! Себе в первую очередь, но и нам тоже! Если так уж нужны ее гены - то ампутация, ампутация и еще раз ампутация!

«Откуда он знает о Черной Мамбе? - немедленно сделал стойку Ковач. - Не полагается ему о ней знать…»
        Тут же сообразил, что тупит от усталости и недосыпа. Рымарь, хоть и алкоголик, но человек начитанный, - так отчего бы и не знать ему о ядовитой заморской гадине, о мамбе с маленькой буквы?
        - Ты, Григорьич, немного сбился, считая ампутации, - холодно сказал Ковач, - конечностей у человека четыре… Сколько выпил-то сейчас?
        - При чем тут это? Надо решать, что с ней делать!
        - Что делать? Во-первых, найти. Во-вторых, стреножить и отобрать скальпель, или чем она там вооружилась… Остальные решения можно пока отложить.
        - Ну так ищи! Лови! Посылай людей!
        Ковач ничего не ответил. Отвернулся от доктора, долго смотрел на казарму стройбата, освещенную закатным солнцем. Глянул туда и Кирилл: все по-прежнему, никаких изменений. Никто не размахивает белым флагом, призывая к переговорам. Сидят, изредка постреливают, - наверняка ждут темноты для прорыва. А это значит, что никого нельзя послать на поиски беглянки в громадный, многоярусный подземный лабиринт. И еще несколько часов как минимум свободных бойцов у них не будет… Поиски сбежавшей девицы придется отложить до завершения операции.
        - Иди-ка ты к себе, Григорьич, - сказал Ковач. - Отдохни, поспи.
        - Да разве тут уснешь… - Голос доктора зазвучал по-новому, тускло, без недавнего запала.
        Кирилл не удивился резкой смене настроения. Он назубок знал, как протекает у Рымаря опьянение, в какой последовательности одна стадия сменяет другую. Фаза алкогольного возбуждения, желания яростно спорить и доказывать свою правоту миновала, сейчас доктор стал мягок и податлив, но если этим не воспользоваться и его не уложить, то наступит фаза долгих и тоскливых разговоров «за жизнь», оплакивания канувших в никуда перспектив, таланта, молодости… А излив душу до донышка, Рымарь снова захочет выпить.
        - Уснешь, уснешь… - сказал Ковач, знавший доктора не хуже, чем Кирилл. - Хлобыстни еще мензурку, и уснешь как миленький. А нам, уж извини, еще работать… Иди, Григорьич, иди.
        - Я пойду, - покорно сказал Рымарь, - я уже иду… но все-таки… все-таки я эту змею ам… ампутирую…
        Он спускался по железной лесенке, голос становился все тише… Ушел.
        А Ковач говорил с кем-то по коммуникатору.
        - Так… Который раз за сегодня? Уже седьмой?.. Восьмой?.. Мать твою… пора прикрывать этот блядский цирк… Нет, Жора, не надо глушилок… Я сам.
        - Пойдем, - сказал Ковач, завершив разговор.
        - Куда? Зачем? - не понял Кирилл.
        - Займемся в своем роде ампутацией… - особист кивнул на казарму. - По заветам доктора Рымаря. Не хотел, но на терапевтические методы не осталось времени. Твоя подружка спутала все карты. А к ней присоединилась моя подружка, ты с ней не знаком.
        - Не понял…
        - Проехали. Со своей сам разберусь. Что с твоей-то делать?
        - Мне представляется, что охоту на нее можно отложить… Она в ловушке. Запертые двери она своим скальпелем не взломает, лифтом без магнитного ключа не воспользуется… Будет бродить по минус шестому и минус седьмому, искать выход наружу, - и не найдет, никуда оттуда не денется. А потом мы ее возьмем.
        Ковач медленно повернулся, уставился на Кирилла глаза в глаза. Тот не любил мериться с особистом взглядами, а в детстве попросту боялся этих холодных льдистых глаз: маленькому Кирюше казалось, что дядя Валера смотрит на него и видит насквозь, и знает обо всех мелких и не очень мальчишечьих прегрешениях, - и думает, холодно и рассудочно, что с ним за эти грехи сделать. И надумать может все что угодно, в прямом смысле все, даже самое страшное… Сейчас стыдно вспомнить, но как-то раз он даже обмочился от этого взгляда… Не сильно, не опозорившись на всю Базу, лишь несколько капель угодили в труселя, но чувство стыда все равно было нестерпимым. С годами страх, возникавший от взгляда Ковача, исчез, рассеялся, как многие детские страхи. А может, и не исчез. Притаился где-то поблизости.
        - Ты сейчас повторяешь вашу ошибку, твою и Рымаря. Не так давно вы тоже считали, что твоя подружка никуда не денется, что стреножена надежно… Ну и? Между прочим, на минус шестом пультовая энергоблока. И в ней сейчас никого.
        - Да ладно… Она, наверное, увидит кодовый замок впервые в жизни. Даже не поймет, что это, не говоря уж о подборе кода.
        - Танцуешь на граблях… - вздохнув, констатировал Ковач.

…Мнение Кирилла о «подружке» изменилось бы кардинально, если бы он мог видеть ее в тот момент.
        Лиза стояла перед дверью. Закрыв глаза, неторопливо проводила ладонью над клавишами кодового замка. Она действительно не встречалась с такими устройствами до сегодняшнего дня, но их предназначение и принцип действия поняла сразу. Код Лиза не подбирала, она не нуждалась в том, чтобы бессмысленно, наугад пробовать многие тысячи комбинаций. И без того все ясно и понятно: одни клавиши - мертвые и холодные куски металла, другие до сих пор сохраняют тепло многих прикосновений…
        Четыре клавиши утонули в панели, замок клацнул, дверь подалась назад. Правда, открыла она доступ не в пультовую энергоблока, как того опасался Ковач, - к аварийной лестнице, ведущей на минус четвертый уровень. Уже на минус четвертый…

* * *
        Да, она не умела ходить по лесу, сегодняшний марш-бросок выдержала, но кто бы знал, чего это стоило. Не умела стрелять и драться (хотя с таким телохранителем, как Боба, отсутствие второго умения не критично).
        Но когда на биваке дело дошло до приготовления ужина, Марьяша взяла реванш. И завоевала немалый авторитет - сама, своими талантами, не в качестве сестра Лизы или подружки Бобы. Поглядела, как Хрюнчик, взявший на себя готовку, готовится высыпать в котел почти все захваченные припасы разом, - и решительно отстранила его от поварских обязанностей. Тот возражать не стал, видно, и сам понимал, что кулинар никакой.
        В походных условиях фантазию и таланты шеф-повара особо не проявить, и Марьяша сварила самое простое - гуляш. И по ходу его приготовления едва не угробила своих спутников, те всерьез рисковали захлебнуться слюной, когда из-под крышки потянулись первые ароматы. Понятно… Лиза кашеварить не любила и не училась, а какие из парней повара, наглядно показал Хрюнчик, - при этом шлялись они по лесам много, питаясь разными малосъедобными варевами.
        - Ну ведь уже сварилось, - ныл Жуга, сидя с ложкой и котелком наготове, - ну разливай уж, сил нет…
        - Будет готово, разолью, - строго сказала Марьяша и подбросила в котел несколько корешков болотной душицы, парни и не знали, что буквально топчут ногами отличную приправу.
        Хрюнчик не канючил, крепился. Сидел, шумно сглатывал слюну и втягивал воздух своим носом-пуговкой с двумя кругляшками отверстий глубоко-глубоко, словно в долетающих от костра ароматах тоже содержались калории. Затем подвел итог обонятельной дегустации:
        - Ох и транс-цен-дент-но же пахнет…
        - Сама-то небось в управе натрескалась… - предположил Дрын неприязненным тоном.
        Он сидел, баюкая пострадавшую руку (мизинец вернулся в нормальное положение и был теперь прибинтован к двум другим пальцам) и волком глядел на Марьяшу. Впрочем, Бобе тоже доставалась доля злобных взглядов, и немалая.
        Сам детинушка еду не клянчил, но смотрел так жалобно и вздыхал так тяжело, что становилось ясно: если в ближайшее же время не выдать ему тройную порцию, а лучше четверную, последствия будут самые мрачные, - истощение, дистрофия, голодные обмороки, коллапс и смерть… Над ним единственным Марьяша сжалилась и вручила здоровенную брюквину - этот корнеплод мог только испортить гуляш, а сырым его никто другой есть не стал бы. Боба радостно захрумкал брюквой и перестал выдувать своими вздохами из костра искры и облачка золы.
        Один лишь Щюлка (примерно так он, с трудом и неразборчиво, произносил свое имя Шура) остался равнодушен к доносящимся ароматам, у него была особая диета. Ну и ладно, когда в компании едок по имени Боба, лишних порций в котле не останется.
        Ароматы достигли такой концентрации, что даже молчавший Хрюнчик не выдержал, простонал:
        - Разливай уж… А то как бы ам-би-ва-лент-ность не случилась: кровососы ведь пожалуют, небось на Базе твой гуляш учуять можно.
        Марьяша сняла пробу, кивнула, сделала знак Бобе: убирай, дескать, котел с огня.
        Он убрал, и следующие полчаса ситуация балансировала на самом краю, на самой грани голодного бунта: Марьяша никого к гуляшу не подпустила, сказав, что блюдо, в общем-то, готово, но должно еще с полчаса постоять, накрытое крышкой, дабы приобрести наиболее полный и гармоничный вкус. Доспеть и немного остыть.
        Полчаса показались голодной компании вечностью, и парни не стеснялись в выражениях, пересказывая требования своих бунтующих желудков. Зато потом…
        Потом Марьяша купалась в лучах заслуженной славы и в озере восхищенных комплиментов, и получила два предложения руки и сердца (одно прозвучало вроде даже всерьез), и еще одно предложение - помогать ей по хозяйству: с водой, с дровами, с прочим - за позволение иногда угоститься обедом. Даже Дрын прекратил злобно зыркать и выдавил из себя пару похвал.
        Недаром говорят, что путь к мужскому сердцу проходит через желудок. Лишь сердце Щюлки завоевать таким путем Марьяша не могла - ни единая ложка гуляша к нему в желудок не попала. Да и не протиснуть обычную ложку в его рот.
        Там, где у остальных людей губы, щеки, нос и все прочее, - у Щюлки торчал вперед небольшой хобот, сходящийся на конус с крохотным круглым отверстием-присоской на конце. Этим-то отверстием он и ел, и пил, и даже пытался разговаривать, но получалось плохо. Может, даже с девушками целовался, кто его знает, Марьяша со свечкой не стояла, - но едва ли какая-то рискнула, ибо выглядела присоска неприятно и опасно, внутри по кругу располагались два ряда мелких остреньких зубов, причем ядовитых.
        Питался Щюлка своеобразно, в два присеста. Куснет пищу, вспрыснет яд и отложит часа на два, на три, и лишь потом высасывает получившуюся кашицу. Мог, разумеется, и суп всосать, и нормальную кашу, если жидкая, но их желудок Щюлки не принимал. Пищей служили небольшие зверьки, вроде крыс, хомуг и ежиков, и даже подозревали Щюлку в пропаже нескольких кошек, но он открещивался энергичными жестами и невнятным бормотанием. А в остальном человек как человек, руки нормальные, ноги нормальные, и между ног все в порядке, - Марьяша помнила это еще с тех времен, когда общей компанией купались в речке…
        В общем, знаменитым гуляшом Щюлка сегодня не причастился. По дороге словил под камнем хомугу, а позже высосал в сторонке, аппетит остальным не портил. Однако даже он присоединился к хору ценителей Марьяшиных кулинарных талантов, слов было не разобрать, но жесты у Щюлки всегда были очень красноречивые.
        Увы, минута славы долго не продлилась (вернее, десятиминутка славы, точности ради). Лиза снова вышла на связь.
        Марьяша замахала на парней руками: отойдите, мол, и замолкните, слова всегда сопровождаются сильным мысленным эхом, - они не поняли, тогда она вскочила сама, побежала в сторону, скрылась между деревьями.
        - Обиделась… - сказал ничего не понявший Хрюнчик (именно он почти всерьез предлагал руку и сердце). - Ты, Жуга, хвали, да меру знай. Ты чё за об-струк-ци-ю про ее сиськи завел? Опиздоуметь за два дня без бабы успел? Она тебе чё, сиськами гуляш варила?
        Жуга сам понял, что нахамил и проштрафился, - и не стал отругиваться, смущенно поскреб щеку шестипалой рукой.

…Похоже, Лиза отдалилась от непонятной машины, напрочь заглушавшей все мысли, - точно так же, как глушит слова рев двигателей обычных кровососовых машин (о том, что непонятной машиной был главный компьютер Базы, сестры знать не могли).
        Проблемы ментальной связи разрешились, но у Лизы - там, под землей - начались другие. Кровососы, на удивление равнодушно отнесшиеся к ее побегу, наконец спохватились и начали охоту на беглянку.
        И теперь она уже сомневалась, что сумеет пробиться на поверхность… Прежний ее план спасения пошел псу под хвост. Предусматривал он, что Марьяша и парни сейчас покушают и передохнут, а выступят к Базе глубокой ночью. Достанут из тайника припрятанные стволы и устроят пальбу рядом с логовом кровососов - уже под утро, когда у часовых будут слипаться глаза и бдительность ослабеет. Марьяше к самому логову соваться не стоит, она должна ждать в отдалении и держать связь с Лизой. Потому как уносить ноги парням придется резво, возможно, отстреливаясь, - помощи в таком деле от Марьяши никакой, одна помеха.
        А сама Лиза под шумок пальбы отыщет лазейку в проволочных заграждениях с другой стороны, дальней от той, куда стянутся кровососы. Такие лазейки есть, она знала точно - мобили тайком от начальства шастают в ближние к Базе деревни, приобретают сивуху в обмен на консервы, а иногда, если повезет, даже патронами расплачиваются.
        Изменившиеся обстоятельства прикончили этот план, но Лиза уже успела сочинить новый - рискованный, основанный на блефе и обмане, к тому же теперь требующий непосредственного участия Марьяши. Бобу сестрица тоже включила в свою задумку, отведя ему важную роль.
        Инструкции Лиза выдавала отрывисто, с паузами. Похоже, погоня и впрямь висела у нее на хвосте. Потом и вовсе оборвала ментальный контакт, сказав, что свяжется позже, сейчас не до того.
        Марьяша постояла в одиночестве, поразмыслила. И поняла, что затеянные Лизой блеф и обман могут обернуться самой настоящей правдой… Вернее, могли бы… Но не обернутся. Потому что их мать упала с пулей в голове, не добежав несколько шагов до леса. И все же… все же… нет, не сумеет, через некоторые вещи ей не перешагнуть… или все-таки…
        Она услышала, как перекликаются парни, уставшие ждать ее возвращения и отправившиеся на поиски. Поняла, что стоит здесь слишком долго, завершив общение с Лизой, - и пошагала навстречу приближавшимся голосам.
        Глава 8
        Каморка папы Карло (вилка)
        - Зачем сами корячились? - недоуменно спросил Кирилл, разглядывая стену. - Пригнали бы пяток мобилей, да и все.
        Все равно никаких тайн и секретов мобилизованные не узнали бы: стена была как стена. Гипсокартон, на нем слой краски. Ни вмурованного сейфа, ни секретного хода, куда-нибудь ведущего - в казарму взбунтовавшегося стройбата, например.
        Но зачем-то они с Ковачем отодвигали тяжеленный шкаф, набитый папками с документами… Хорошо замаскированный тайник? А что внутри?
        Пикантность ситуации состояла в том, что шкаф прикрывал гипотетический тайник в кабинете начальника штаба части. В собственном кабине Кирилла. А он ни сном, ни духом. Как папа Карло, живший в каморке с секретной дверью и понятия не имевший, что она скрывается за нарисованным на холсте очагом.
        На риторический вопрос Ковач отвечать не стал. Разглядывал открывшуюся стену так и этак, постучал в трех-четырех местах костяшкой согнутого пальца. Звук показался Кириллу везде одинаковым, но особист удовлетворенно кивнул, словно нашел искомое. Произнес:
        - Уж извини, испорчу тебе маленько тут…
        Удар! Ботинок вмазал по стене, гипсокартон вмялся, краска пошла трещинами.
        - …интерьер, - завершил реплику Ковач.
        За первым последовали еще два удара, не менее сильные. Гипсокартон окончательно вдавился, лопнул в паре мест, и стало видно, что лист его не стандартного размера, а шириной с полметра или чуть более. Хотя поврежденное место находилось примерно посередине стены и о подгонке листа под размер помещения речь не шла.
        Кирилл с любопытством наблюдал, что будет дальше. А Ковач подцепил лист за появившуюся в нем трещину, отодрал и небрежно откинул в сторону. В воздухе обильно закружилась известковая пыль, оседала на камуфляже обоих, но особист не обращал на нее внимания, Кирилл тоже не стал отходить в сторону, напротив, шагнул поближе.
        Взгляду теперь открылся не бетон, и не кирпич, и не доски (честно говоря, Кирилл никогда не задумывался, из какого материала сделаны в штабе внутренние перегородки). Под гипсокартоном скрывался металлический лист. Пыль осела, стало видно, что с одной стороны листа есть две петли, а с другой виднеется нечто вроде замка. Дверца, но на сейфовую не похожа. Цвет ее из-за гипсовой пыли казался серым, но в девичестве, кажется, был синим.
        Ковач порылся в одном кармане, в другом, ругнулся себе под нос…

«Что такое, дядь Валера? Позабыл взять золотой ключик у черепахи Тортиллы?» - подумал Кирилл.
        Его детство прошло практически без детских книжек. С Гулливером и Хоттабычем, Томом Сойером и Питером Пэном маленького Кирюшу познакомили пересказы взрослых, сделанные по памяти и достаточно вольные.
        Но сказка о Буратино каким-то чудом на Базе нашлась и была зачитана до дыр - книжка в буквальном смысле развалилась, чему Кирюша не особо огорчился, он знал к тому моменту текст наизусть и мог в мельчайших подробностях рассказать, что нарисовано на каждой картинке.
        - Нож дай, - сказал Ковач, и его слова прозвучали в таком диссонансе с мелькнувшими детскими воспоминаниями, что Кирилл не понял, протупил:
        - Какой?
        - Любой. Кухонный, боевой, тупой, острый… какой есть, тот и давай.
        Замок на дверце явно не заслуживал такого названия - не запирал ее, а страховал от самопроизвольного распахивания - и в ключике не нуждался, ни в золотом, ни в изготовленном из менее благородного металла. Отпереть его можно было отверткой. Или кончиком ножа, что Ковач и сделал. Вернул выкидушку Кириллу, взялся за край дверцы, но открыть не спешил. Спросил:
        - Угадаешь, что за ней? Три попытки.
        - Кукольный театр под названием «Молния»?
        Теперь протупил Ковач… Посмотрел непонимающим взглядом, но спрашивать ничего не стал, молча повертел головой.
        - Кабинет майора Мартыненко?
        - Логичная версия… Но мимо. Последняя попытка.
        - Московский метрополитен имени Кагановича?
        - Господи… Откуда имена-то такие знаешь…
        - Из книжек, дядь Валера, из книжек.
        - Не помогли книжки, ответ неверный, и приз ухо…
        Снаружи, из-за окна, донесся звук длинной очереди. И если это сработал не КПВТ бронетранспортера, то Кирилл ничего не понимал в пулеметах.
        Ковач осекся на полуслове и рывком распахнул дверцу.
        Вместо театра, метрополитена или соседнего кабинета взгляду открылась вертикальная панель управления с тумблерами, клавишами и индикаторными окошечками.
        Чем бы та панель ни управляла, она подверглась нештатной доработке: несколько металлических заплаток - аляповатых, небрежно приклепанных - явно прикрывали гнезда, оставшиеся от демонтированных приборов. Имелось и добавление, сбоку приткнулся самый обычный настенный выключатель, бытовой, из тех, что управляют комнатным освещением. Но первым делом взгляд привлекала большая красная кнопка, прикрытая щитком из прозрачного пластика. Никаких надписей, хоть как-то проясняющих назначение панели, Кирилл не увидел. Подписан был лишь длинный ряд тумблеров - под каждым снизу нулик, а сверху единичка. Очень информативно, правда?
        Для начала Ковач потянулся к бытовому выключателю, щелкнул, - панель ожила, в индикаторных окошечках засветились нули, заработала внутренняя подсветка тумблеров и клавиш.
        Затем особист занялся тумблерами в длинном ряду - пять из восьми перевел в верхнее положение, три оставил в нижнем. Пару секунд созерцал получившуюся комбинацию, достал из внутреннего кармана какую-ту бумажку, развернул… Заглянувший ему через плечо Кирилл увидел, что на листке тоже выстроились в цепочку нули и единицы.
        - Не запоминай, - сказал Ковач. - Эта штука одноразовая. Сработает - и можно демонтировать и выбрасывать.
        От вопроса: как именно сработает? - Кирилл удержался.
        Набранная по памяти последовательность оказалась правильной, ничего в ней менять Ковач не стал. Дернул вверх еще два тумблера, другого вида: были они побольше и сработали туго, с громким щелком.
        Панель ответила коротким писком. Нули на индикаторе сменились на 30:00 и тут же на 29:59.
        Цифры продолжали мелькать. Картина, до одури знакомая по всевозможным боевикам (дисков с ними, в отличие от детских книг, на Базе хватало).
        Кирилл понял, что с самого начала догадался, что скрывается за дверцей, - как только увидел индикатор и большую красную кнопку, так и догадался. Но даже мысленно не озвучил догадку, потому что…
        С улицы донеслись еще две очереди. На этот раз не из крупнокалиберного, а из чего, Кирилл не опознал, да и не старался, мысли были заняты другим.
        - Теряем время… - процедил Ковач и попытался сковырнуть щиток с красной кнопки.
        Не получилось, прозрачный прямоугольник был утоплен в панель заподлицо, ногти особиста скользили по нему, не зацепляя.
        - Дай нож еще раз.
        Кирилл медлил. Рука казалось чужой, повисла плетью и ни в какую не желала тянуться к карману.
        - Ну что еще…
        Ковач оторвался от панели, развернулся, уставился своими глазищами - в упор, так что Кирилл разглядел в них маленькие красные прожилки, от недосыпа, наверное, но подумал другое: что это кровь тех, кто сейчас…

«Это казарма?» - хотел спросить он, вопрос не слишком вразумительный, но даже его произнести не получилось, из непослушных губ выдавилось лишь: э-э-э… Кирилл сглотнул и сумел-таки со второй попытки:
        - Это казарма? Там ведь…
        Там ведь полторы сотни человек, хотел сказать он, и в мятеже, наверное, участвуют не все, а из тех, кто участвует, многие ввязались в это дело сдуру и сейчас готовы соскочить, но не знают как, и сдадутся, если пообещать, что расстрелов не будет, так что же ты делаешь, дядь Валера?! Что творишь, мать твою?!
        Губы онемели, не слушались, словно Рымарь лечил зуб, вкатил анестетик и переборщил с дозировкой, и Кирилл сумел лишь повторить:
        - Там ведь…
        - Нож, - сказал Ковач, протягивая руку ладонью вверх.
        Словно и не слышал слов Кирилла. Словно вообще был не человеком, а роботом, выполняющим программу, и алгоритм той программы не изменится, кто бы что ни сказал…
        - Там… - попробовал он еще раз.
        - Дай нож!!! - проорал Ковач.
        Лицо его стало страшным, с такими лицами убивают, а глаза были страшными всегда, и маленький Кирюша Званцев почувствовал, что внизу - там, где его крохотный пенис пытался испуганно втянуться в глубины живота, - брызнуло в трусы горячее и мокрое, немного, несколько капель.
        Нож Ковачу он не дал. Кажется… Нож как-то сам собой очутился на ладони особиста.
        Потом в событиях случился провал. Разрыв. Обрыв пленки, монтаж, склейка, эпизод все тот же, но сколько-то кадров пропало, и получился небольшой скачок сюжета: Кирилл стоит теперь на том месте, где только что был Ковач, смотрит на панель, но видит только большую красную кнопку, и щитка на ней нет.
        - Жми!
        На улице теперь стреляют постоянно, очереди накладываются, перекрывают друг друга. Рука тянется к панели медленным и тягучим движением, словно воздух на ее пути приобрел консистенцию цементного раствора.
        Это не моя рука, думает Кирилл, это Ковач дотянулся из-за плеча, - думает и сам себе не верит.
        Рука, чья бы ни была, медленно доползает до цели, большой палец давит на красную кнопку, но она неподвижна, она слишком тугая… Застряла, или заела, или же изначально спроектирована такой, чтобы никому не нажать, потому что нельзя так…
        - Не разочаровывай меня, очень прошу… - негромко говорит Ковач не то кнопке, не то пальцу.
        И кнопка, и палец не внемлют.
        - Жми, блядь!!!
        Вопль заставляет палец дернуться. А кнопка от испуга прячется, ныряет в глубину панели.
        Ничего не происходит. Что-то сломалось, понимает Кирилл, или крысы сгрызли проводку, или…
        Взрыв. Здание штаба содрогается так, что кажется: заряд заложен под ним, сейчас рухнут стены и обвалится кровля. Пол уходит из-под ног, Кирилл падает, и что-то валится на него сверху - бетонная плита перекрытия, что же еще, - и попадает по голове, и сминает ее, давит, как яичную скорлупу, и все для Кирилла заканчивается.

* * *
        А ведь поначалу все действительно шло хорошо…
        После первого дикого разочарования - живодерня кровососов оказалась упрятана глубоко под землю, а она-то надеялась дать деру через окно, - все шло просто идеально.
        Охрану эти гниды здесь не держали, понадеявшись на запоры с кнопками, но с ними Лиза научилась разбираться легко и просто.
        На том этаже, где ее собирались распотрошить, она не задержалась. Ткнулась по коридору в одну сторону - увидела небольшой зал, в нем раздвижные металлические двери, а над ними висела какая-то хреновина, подмигивала красным глазком, да еще и вертелась на штыре, зыркала в разные стороны. Камера, понятное дело, хоть и не похожа на те, какими оснащена ограда кровососов. Нет, ей не сюда.
        Пошлепала обратно - босиком, в белом халатике, накинутом на голое тело. Пробежала мимо нескольких деревянных дверей. За одной валялся зарезанный мобиль, а что за другими, выяснять некогда. Надо унести ноги как можно быстрее, здесь ее искать будут в первую очередь.
        Впереди послышались голоса. Загрохотали тяжелые шаги. Трое или четверо, идут сюда. Не та ли охрана, что сулил молодой кровосос старому?
        Коридор был освещен скудно, тусклые лампочки теплились на большом расстоянии друг от друга. Она пока не видела идущих, а они ее.
        Сбоку был разрыв в стене, какой-то закуток, из коридора свет в него почти не попадал. Лиза юркнула туда, прижалась к стене. Рядом стояла лавка, на дальнем конце ее темнело что-то круглое. Судя по табачной вони, тут у них курилка.
        Трое протопали мимо, не разглядев ее. Она тоже не успела рассмотреть, мобили то были или натуральные кровососы, да и не важно.
        Глаза привыкли к полумраку, и Лиза разглядела напротив дверь, и использовалась та явно лишь по большим праздникам, да и то не каждый год: поперек двери, вплотную к ее проему, стояла вторая такая же лавка. Черный ход какой-нибудь. Аварийный выход на поверхность. Ей, пожалуй, туда.
        Дверь оказалась заперта, и с цифровым замком пришлось повозиться (зато, уразумев принцип действия, следующие Лиза щелкала как орешки).
        За дверью было еще темнее, свет теплился высоко над головой. Кое-как удалось понять, что стоит она на дне глубокого колодца, и ничего тут нет, кроме железной винтовой лестницы. Пахло пылью и затхлостью, никто здесь не ходил годами. Но лестница вела наверх, а другого ей и не надо.
        Хотя нет, надо…
        Надо заранее подумать, что будет делать, когда выберется из-под земли. Чтобы не тыкаться вслепую, словно крот, попавший из темной норы под солнышко.
        Для начала она попыталась связаться с Марьянкой. Удалось мгновенно, словно сестра ждала ее сигнала. Наверное, действительно ждала.
        Первым делом Лиза поинтересовалась, день наверху или ночь, сама она чувство времени совершенно утратила.
        Оказалось, что вечер… Удачно. Можно успеть все подготовить и прорываться под утро.
        Словами они битый час обсуждали бы план и шлифовали его детали, не меньше, но обмен мыслями происходит гораздо быстрее. Через пару минут Лиза начала подниматься по лестнице. Разведает дорогу и вернется сюда, в колодец. Никто здесь не бывает, и она спокойно отсидится, пока не придет время действовать.
        Первую пробоину план получил очень быстро. Подземелье оказалось глубже, чем ей представлялось. Лестница не привела в надземную часть базы. Она тянулась на два этажа вверх и там заканчивалась. Дверь была точной копией той, что вела сюда, в колодец, но изнутри никаких клавишей с цифрами на ней не оказалось. Расстроиться по этому поводу Лиза не успела, увидела на косяке небольшую круглую кнопку, вдавила, - замок громко клацнул, разблокировав дверь.
        Она обрадовалась и на радостях чуть не спалилась. Поперлась в дверь, не прислушавшись внимательно, что происходит за ней. Посчитала, что и без того почувствует чужое присутствие… Если только у присутствующих не отчиканы мозги, но такие не опасны, пошутила она мысленно.
        За дверью оказался снова квадратный закуток, и в нем тоже курилка. Но ярко освещена и обустроена иначе: кроме таких же лавок, стояли четыре кадки с землей и с деревцами неизвестной породы. Лизе показалось это чрезвычайно глупым: на улице деревьев будто мало, но у кровососов, видать, свои прибабахи.
        Засмотрелась на деревья - и вдруг услышала голоса. Совсем рядом, буквально за углом. А мыслей подходивших не почувствовала, что было более чем странно.
        Она метнулась обратно за дверь и успела едва-едва. Замок не защелкнула, его громкое металлическое лязганье непременно бы услышали.
        Стояла не дыша и гадала: увидят ли, что дверь притворена не плотно? Специально вглядываться причин нет, но случайно скользнув взглядом, заметить можно…
        В шаге от нее курили двое, сидя напротив друг друга. Скальпель лежал в кармане, лезвие замотано обрывком тряпицы, чтобы не пропорол ненароком халат, не потерялся. А в другом кармане - второй, Лиза не забыла, как быстро тупится этот инструмент. Не стоит ожидать, что каждый раз ей будут подставлять ничем не защищенное горло, а пуговицы, ремни, детали амуниции быстро сделают лезвие нерабочим, попадая под удар.
        Если курильщики заметят неладное с дверью, заинтересуются, тогда она постарается убить обоих. Но не хотелось бы… После такого в колодце до ночи не отсидеться.
        Эти двое кровососов, похоже, родились под счастливой звездой: по сторонам не пялились, занятые разговором. Лиза не вслушивалась в звучавшие слова, ее занимало другое: почему те слова не сопровождает мысленное эхо? Словно и не люди там говорят, а какие-то их подобия, пугала с кровососовскими матюгальниками внутри.
        И вообще в голове стоял какой-то странный гул… Она не обращала внимания, считала, что это у нее от голода и усталости. Теперь усомнилась: может, тот гул лезет в голову снаружи? И глушит чужие мысли? Для проверки она попробовала связаться с сестрой. Не получилось.
        Докурив, кровососы ушли, не подозревая, насколько счастливо избежали знакомства со скальпелем.
        Лиза выждала еще и вернулась в курилку. Теперь внимательно прислушивалась, больше врасплох не застанут. Осторожно выглянула в коридор и разочарованно вздохнула. Такой же, как и внизу, только отделан и освещен получше. Но окон опять нигде не видать. Значит, она все еще под землей. И насколько глубоко, гадать смысла нет. Выберется - узнает.
        За коридором наблюдали. Справа камера вертела туда-сюда железной башкой, туда соваться нельзя. Слева тоже висела, но вдалеке, едва можно разглядеть. Немного в ту сторону пройти можно… Она прошла, не зная толком, что ищет. За широкой металлической дверью разговаривали двое, не иначе как те, из курилки, и негромко гудел какой-то механизм, - и гул в голове в этом месте усилился, стал болезненным… Лиза поспешила дальше.
        До камеры все ближе, надо что-то решать… Другой курилки с новой лестницей она не нашла, нормальные двери тоже больше не попадались, зато обнаружилась дверца, фанерная, без дверной ниши и окрашенная под цвет стены, - и оттого почти незаметная. Низенькая, словно для карликов сделанная, и были на ней намалеваны краской буквы, но складывались в слово нечитаемое, и вообще нелюдское, кровососовское: ОГШ-7.
        Замка на ней не оказалось, лишь пустяковый шпингалет задвинут снаружи. Открыла, заглянула: нора какая-то, низкая, темная, тянутся по ней вдоль коридора кабели и трубы к тому помещению, где гудело, а откуда - в темноте не видать.
        Выбора не было, разве что возвращаться обратно в колодец, - и Лиза чуть ли не на четвереньках пролезла в нору. Прикрыла дверцу и оказалась в полной темноте.

* * *
        Ковач поднялся, бросил взгляд вокруг.
        Малой лежал на полу, придавленный стеклопакетом, - пуленепробиваемый триплекс подернулся густой сеткой трещин, но остался на месте, и взрывная волна выдавила его вместе с рамой из оконного проема, швырнула через весь кабинет. Лучше уж так, острые осколки стекла обычного покрошили бы здесь все и всех в мелкий фарш.
        Тень Ковача моталась по стене туда-сюда, словно ее хозяин был вдугаря пьян и не стоял на ногах. Но это всего лишь продолжавшая светить люстра раскачивалась с постоянно уменьшавшейся амплитудой и наверняка позвякивала хрустальными бирюльками, или как они там называются, - но Ковач не слышал звяканья. Звуки в мир вернулись, но лишь самые громкие, словно в уши ему кто-то запихал комки ваты.
        Малой шевельнулся, застонал… Жив.
        Да уж, с зарядом, заложенным при строительстве казармы, явно переборщили. Но своей ошибкой Ковач это не считал, все сделано правильно. При отсутствии профессиональных взрывников, минируя на глазок, лучше пересолить, чем наоборот. Зато теперь у них осталась лишь одна проблема, бродящая по подземельям с окровавленным скальпелем, - и можно заняться ей. Черная Мамба тоже осталась, но глотку ей на время заткнули, хотя Жора Савицкий эфир сканирует по-прежнему: никто не обещал, что у Мамбы нет запасного комплекта аппаратуры. Пока тишина… Так что в первом приближении можно считать, что проблема у них одна. Та, со скальпелем.
        Малой встать не пытался. И после первого стона признаков жизни не подавал. Ковач убрал с него стеклопакет, присел рядом на корточки…
        Нащупал пульс, вроде нормальный. Обнаружил шишку на голове, но небольшую, даже о сотрясении речи нет… Следов крови нигде не видно. Но в себя Малой отчего-то не приходил.
        Ничего не поделаешь, придется вытаскивать Рымаря из здорового алкогольного сна.

* * *
        Выступать по новому плану все равно предстояло глубокой ночью, в этом смысле он не изменился.
        Стоило выспаться и набраться сил, и Марьяша была уверена, что провалится в сон сразу, едва вытянув ноги в палатке. Денек был еще тот и высосал из нее все силы, как Щюлка высасывает превратившееся в жидкую кашицу мясо хомуг и белок. После такого дня как бы не проспать все на свете, продрав глаза ближе к полудню. Что кто-то из парней сумеет проснуться вовремя и разбудит остальных, надежды было мало. У них день выдался еще более тяжелый и длится гораздо дольше, чем у Марьяши, - начался в рассветный час боем с кровососами.
        Проснуться вовремя мог бы помочь отцовский будильник - старинный, громко тикающий и оглушительно трезвонящий. Антикварная штука, и настоящая китайская, не подделка какая-нибудь. Так-то часы у многих в Затопье имелись, но стояли или на стенке висели для красоты, не тикали.
        Не раз и не два хотели у отца тот будильник купить, но он не продал, а в последние времена не пропил, хоть и тащил из дома и менял на сивуху все, что под руку подвернется. Марьяша не постеснялась бы умыкнуть семейную реликвию, раз нужна для дела, - но кто ж заранее знал, что потребуется?
        В общем, выпадало кому-то бодрствовать и разбудить остальных, когда срок придет. Решили, что парни будут дежурить по очереди, по часу, чтобы всем удалось отдохнуть. Бобу в расчет не брали, проспит, - наевшийся Боба может и с самим Гунькой потягаться, известным чемпионом по спанью.
        Потом призадумались, как время дежурства будут отмерять, и рассудительный Хрюнчик предложил каждому считать вслух до пяти тысяч, - и не заснешь, и как раз примерно час набежит. С Хрюнчиком для порядка немного поспорили, но никто более надежного способа придумать не сумел. Пока это дело обсуждали, Чупа все пытался что-то сказать, но заикался, не мог выговорить даже слово, - после утренней перестрелки с кровососами, для него первой, он так и не заговорил нормально. От его попыток отмахивались: да понятно, мол, что тебя тревожит, ты-то до рассвета и первую сотню вслух не отсчитаешь, так что про себя считай, в уме, там-то небось не заикаешься?
        Кончилось тем, что Чупа махнул рукой, поднялся на ноги, заявил без малейших следов заикания: «Мудаки вы все!», сходил к своему рюкзаку и принес непочатую часовую свечку, и булавок в нее было воткнуто восемь штук, даже больше, чем нужно.
        Все устроилось еще проще. Парни метнули жребий, первым не спать выпало Дрыну, остальные расползлись по палаткам, а Боба давно уже похрапывал у костра, в палатку человек-гора не помещался.
        Марьяша забралась к себе, легла, вытянула ноги, и натруженные мышцы взвыли от счастья. Закрыла глаза, но сон не шел. Не шел, и все тут. Столько сегодня всего произошло, что взбудораженный и перегруженный впечатлениями мозг никак не желал отключаться.
        Она понимала: надо, надо уснуть, не то будет совсем никакая, и попробовала считать прыгающих через ограду овец, но они быстро все разбежались, ограда тоже куда-то делась, вместо нее перед мысленным взором появился Колодец и бурлящая в нем Слизь, и мобиль с несоразмерно развитой кистью, уже лишившийся и одежды, и кожи, орущий, бьющийся, пытающийся плыть, - но отчего-то он и бился, и орал небывало долго, орал и плыл к краю Колодца, и почти доплыл, и казалось, что вылезет и спасется, но не спасся, забулькал кровью из рассеченного горла, его переразвитая кисть неожиданно уменьшилась до нормального размера, зато с ухом случилось неладное, ухо превратилось в вилок капусты брокколи, растущий из головы, Марьяша никогда не пробовала такую капусту, и даже не видела, лишь на картинке в старой кулинарной книге из дедова сундука, по которой училась готовить; ей впало отчего-то в голову, что надо этой капустой непременно завладеть и приготовить из нее что-нибудь сногсшибательно вкусное и небывалое, чтобы окончательно и наповал сразить парней, но она стеснялась попросить напрямик, а рука не поднималась отрезать
вилок без спросу, и Марьяша понадеялась, что разговор как-нибудь сам невзначай повернется так, чтобы узнать, отрастает ли у мобиля новая капуста взамен срезанной, но все никак не поворачивался, хотя болтал мобиль без умолку, но говорил не ртом, а своей перерезанной глоткой, - голова его дергалась назад, чуть не стукая по спине, и распахивался красный провал с торчащим обрубком трахеи, и вылетали оттуда тяжелые красные капли, попадали ей на обнаженную грудь, на живот, их было все больше и больше, вниз по коже потянулись липкие ручейки, сползали на бедра - Марьяша это не видела, но как-то сумела почувствовать, она вообще мало что видела, она лежала, притянутая ремнями к столу, распяленная, с широко раздвинутыми ногами, и знала, что сейчас придут к ней, но отчего-то не боялась; и они пришли, два кровососа, старый и молодой, и старый с порога начал изрыгать гадости про нее, Марьяшу, гадости лезли у него изо рта, извивались мерзкими червями, иные падали на пол, другие ползали по лицу, одна слепо тыкнулась в ноздрю и быстренько туда втянулась, заползла; уйди, сказала старику Марьяша, пойди в сортир и усрись
там, тебе же давно хочется, правда? ты ведь чувствуешь, как бунтуют в кишках Матренины пироги? - но старик не послушал и не ушел, он просто исчез, был и не стало, а молодой кровосос оказался не молодым, и не кровососом, он был маленьким мальчиком со смешно торчащим вихром, и штанишки у него были смешные: коротенькие, на лямках, криво и косо сшитые из зеленой пятнистой ткани; она спросила, как его зовут, и он сказал, что зовут Кирюшей, и у него есть книжка про золотой ключик и он любит ее читать, он уже умеет читать, правда-правда, только книжек у него мало, вернее, много, но скучные и без картинок; она обрадовалась, как мало чему, - впервые встретила родственную душу, кого-то, кто не считал любовь к чтению придурью; и она сказала, что конечно же читала «Золотой ключик», и сказка ей тоже понравилась, и пообещала, что поможет с другими книжками, у нее в сундуке хватает книжек, и детские с картинками тоже есть, и она обязательно даст ему почитать, а потом они говорили долго и обо всем, и как-то так получалось, что понимали друг друга с полуслова, она начинала - он подхватывал и продолжал, а если говорил
он и вдруг замолкал, она всегда знала, чем закончить, и оба понимали, что просто так такого не бывает, им надо быть вместе, и они будут вместе, сейчас как друзья, а когда вырастут, непременно поженятся, ты обещаешь? - спросила она, и он пообещал, а Гунька сказал: ты с этим завязывай, ты это прекращай, - и Марьяша немедленно окрысилась на братца: съебал бы ты из моего сна, она давно сообразила, что спит, что в жизни так не бывает, но Гунька не послушался и начал пререкаться: с какого хера он твой? ты всей округе сейчас навязчиво снишься, нормальным людям нормальные сны видеть не даешь, так что завязывай… завязывай? - переспросила она и быстро сказала: первое предупреждение! второе! третье! - и Боба сгреб Гуньку, и завязал визжащим и брыкающимся узлом, и зашвырнул подальше, в кусты и внешнюю тьму, тьма скрежетнула зубами и сожрала непутевого братца, а Марьяша вернулась к маленькому мальчику Кирюше, но тот был уже не мальчиком, он вырос, стал взрослым и красивым парнем, и пришла пора исполнять обещание, и он стоял и смотрел на нее, голую и распяленную на столе, и ей было стыдно, и в то же время хотелось,
чтоб смотрел еще и еще, и не только смотрел, и он все понял и шагнул к ней, она догадалась, что сейчас будет, а Кирюша шептал, что все будет хорошо и ей будет приятно, и слова были фальшивые, чужие, не Кирюшины, и голос тоже чужой, но все же знакомый.
        Она усилием воли вытолкнула себя из сновидения, рывком подняла веки.
        Ночь снаружи стояла серая, июньская, - прямоугольник противомоскитной сетки светлел над входом в палатку, но и только, внутри было темно, собственную руку не разглядеть.
        Однако не требовалось напрягать зрение, чтобы понять: она в палатке не одна. Дрын дышал в лицо и шептал те самые слова, что на излете сновидения она приписала Кирюше. Кроме слов, долетал от него запах гуляша, но теперь вызывал лишь желание сблевать.
        Прежняя Марьяша, наверное, заорала бы во весь голос, призывая на помощь Бобу, перебудила бы весь лагерь. Хотя, может и постеснялась бы орать, попыталась бы сама, не поднимая шума, как-то уговорить, утихомирить возбудившегося Дрына.
        Новая не стала ни орать, ни уговаривать. Нащупала в темноте его лицо, нежно погладила по щеке, Дрын аж прихрюкнул не то от удовольствия, не то от удивления. Не ожидал, наверное.
        Не ожидал он и другого: что ее пальцы соскользнут со щеки и по плечу, по рукаву доберутся до пострадавшей кисти - Дрын держал ее в стороне, на отлете, в штанах орудовал левой. Почувствовав шершавый бинт, она вцепилась покрепче и тут же рванула, выламывая.
        Вопль, наверное, был слышен даже в Затопье. Не замолкая, Дрын наскипидаренным ужом выскользнул из палатки.
        Но Марьяша именно в этот момент потеряла всякий интерес и к воплю, и к его источнику. К ней обратилась Лиза и попросила о срочной помощи.
        О чем именно ее просят, Марьяша поняла почти мгновенно. А поняв - ужаснулась.
        Глава 9
        Небесный заступник всех особистов (жертва черной пешки)
        По кабинету гулял сквозняк, трепал выпавшие из папок листки документов.
        Ковач не обращал внимания, хотя наверняка некоторые из этих бумажек украшал гриф «секретно», а то и «сов. секретно».
        Он устроился за столом Малого, пользовался его селектором. Сам хозяин кабинета спал здесь же, на кожаном диване. Да, спал, именно такой диагноз поставил Рымарь, и сам безжалостно извлеченный из алкогольного забытья: глубокий сон без каких-либо патологий. Пацан почти сутки на ногах, вот организм и объявил при оказии забастовку. Ковач не удивился: измученный недосыпом человек может отключиться неожиданно и где угодно. Он и сам чувствовал, что держится на грани, вполне может захрапеть рядом с Малым.
        Доктор, перебирая свои медицинские причиндалы, поинтересовался: какой укол пациенту поставить? Такой, что проснется и будет еще сутки скакать молодым козленком? (Но отходняк грозит тяжелый, за все в жизни надо платить.) Или вколоть ему успокоительного и пусть поспит до утра?
        Поколебавшись, Ковач выбрал первый вариант, с молодым козленком. Для себя, у него тоже пошли вторые сутки без сна. Еще один такой же шприц-тюбик забрал про запас, что-то ему подсказывало: пригодится.
        А Малому ничего колоть не надо, пусть молодой организм сам разбирается, сколько ему дрыхнуть.
        По-хорошему надо было отправить Малого отсыпаться под землю, в жилой блок. Однако Ковач не спешил отдать приказ, и. о. начальника штаба так и лежал на своем служебном диване. Потому что проблема номер два им попалась упрямая и никак не желала решаться.
        Беглянку искали на минус шестом, на минус седьмом, - шесть групп, три на одном уровне, три на другом. Искали и не нашли. По два раза все обшарили - нет как нет.
        Теоретически она могла пробиться на другие уровни, например вооружиться подходящим инструментом с пожарного щита, взломать дверь… Но следы взлома нигде не обнаружены, вариант отпадает.
        Вторая возможность еще менее вероятна: находясь в постоянном движении, девица могла ускользать (при изрядной доле везения) и от систем внутреннего наблюдения, и от поисковых групп, перемещаясь в уже осмотренные сектора уровня, при этом оставаясь вне поля зрения камер, значительная их часть в коридорах минус шестого демонтирована, когда аппаратура в приличном количестве потребовалась наверху, а многие из оставшихся сломаны, висят мобилям для острастки. На минус седьмом, техническом, куда лишь изредка при нужде заглядывают ремонтники, - там камеры изначально не стояли. Но никакое везение бесконечным не бывает, и чтобы так филигранно и долго играть в прятки, надо знать игровую площадку как свои пять пальцев - и подробный план двух уровней, и местоположение уцелевших камер. Даже этого может не хватить, неплохо еще иметь понятие о маршруте движения поисковых групп. Могла все это знать беглянка, вчера угодившая на Базу? Не могла.
        И если отбросить махровую фантастику вроде ухода в невидимость, дематериализации, телепортации и прохождения сквозь стены, - то причины неуловимости надо искать в человеческом факторе.
        Группы мобилей, отправленные на поимку девушки, насчитывали по шесть бойцов в каждой и имели строжайший приказ не разделяться, держаться всем вместе. Оружия не имели. Вообще никакого. Ковач хорошо понимал, что даже самый строгий запрет на стрельбу может не сработать. Лучше отправиться в трибунал за неисполнение приказа, чем в морг с перерезанной глоткой, как незадачливый фельдшер.
        А если нет ствола - нет и соблазна выстрелить, а шестеро мужиков одну девчонку со скальпелем скрутят, даже если она одного или двоих порежет.
        Так рассуждал Ковач.
        Не исключено, что мобили рассудили иначе. Категорическое нежелание угодить в число порезанных - по глотке, от уха до уха - могло заставить их воздержаться от осмотра удобных для нападения мест, особенно всевозможных закутков на минус седьмом техническом уровне, куда приходится протискиваться чуть ли не на четвереньках. Согласно докладам от групп, все такие места осмотрены. Дважды. А на деле?
        Есть и другая возможность. Вовсе уж поганая. Они ловят черную кошку в темной комнате, а ее там нет. У девицы нашелся сообщник. Кто-то из своих. И вытащил ее - либо за ручку, либо вручив схему прохода с кодами замков, местами расположения камер и т. д.
        И где тогда вынырнет фурия со своим скальпелем? Если в наземной части Базы, еще полбеды. А если на минус четвертом, в жилом блоке? И начнет резать спящих? Бойцы и офицеры из старой гвардии ночуют именно там и выматываются так, что дрыхнут без задних ног, - вон, живой тому пример посапывает на кожаном диванчике… Это не мобили, потеря каждого станет невосполнимой.
        Едва Ковач принял решение о беспрецедентной мере безопасности, об охране жилого блока и призадумался, откуда выдернуть людей для реализации, - живой пример с глубоким зевком принял сидячее положение, начал протирать глаза… Поспал Малой чуть меньше часа.
        Похоже, он не сразу въехал в происходящее, оставался какой-то частью сознания в недавнем сне. Очумело смотрел на Ковача, на свой разгромленный кабинет, на опустевший оконный проем… Поднялся, сделал несколько шагов, обходя поваленный шкаф, загромоздивший середину кабинета.
        - С пробуждением, - поприветствовал его особист. - Ого… Душевный тебе сон снился, завидую.
        Малой поначалу не понял, затем опустил глаза, проследив за взглядом Ковача. И увидел бугрящийся камуфляж в районе своей ширинки. Подтвердил:
        - Душевный, а до того снился поганый…
        Снова посмотрел вокруг и замер, зацепившись взглядом за панель управления с распахнутой металлической дверцей. Добавил изменившимся тоном:
        - Или не снился…
        Ковач уже не слушал, он говорил в селектор:
        - Гном? Филина позови, дело срочное.
        Не дело, конечно же, использовать разведчиков для охраны жилого блока, но больше надежных людей взять негде.
        Полученный ответ шарахнул, как обухом по темени. Спустя четверть часа после того, как казарма стройбата превратилась в груду обломков, Филин во главе группы разведчиков покинул расположение Базы. Никого не поставив в известность, проигнорировав запрет на рейды. Оседлал БТР и тентованный «Урал» - пока-пока, пишите письма…
        Взбешенный Ковач связался с КПП: почему, мать вашу, выпустили?!!
        Тюк! - обух второй раз врезал по темени, по тому же самому месту. Через КПП Филин проехал чинно и благородно, без каких-либо авантюр вроде тарана ворот. Предъявил приказ Полковника, датированный сегодняшним числом, даже копию оставил - и укатил.
        Ну и откуда у него приказ, если к больному Полковнику его супруга никого не допускает? (После происшествия в конце совещания Полковника не госпитализировали, отлеживается на дому… хотя разница между его спальней и госпитальной палатой сейчас невелика.) Совсем никого не допускает - забирает требующие подписи бумаги, возвращает с визой или резолюцией.
        Не стала бы мадам тащить бумагу мужу на подпись в интересах разведчиков, зачем ей… Неужели Филин сляпал фальшивку?
        Он связался с дежурным по части, тот подтвердил: да, приказ с таким номером зарегистрирован, принесла его зампотыл Званцева, все честь по чести.
        Ковач не понимал ничего… Что-то в лесу сдохло, а он не заметил.

* * *
        Путешествие по норе было долгим, но не длинным. В смысле, Лиза умаялась ползти в кромешной мгле, путаясь в скоплениях кабелей, ударяясь головой о какие-то железные штуки, свисающие сверху, - но далеко не уползла. Да и не хотела, минует камеру, и хватит. Ей вообще-то наверх…
        Место, где висела электронная шпионка, Лиза, по ее расчетам, уже миновала, - с лихвой, с запасом. Только вот новая дверца, ведущая обратно в коридор, не попадалась, как ни пыталась Лиза ее нащупать справа по ходу движения. Могла бы и не щупать, поняла она, когда увидела П-образно расположенные тонкие светлые линии, обозначившие искомый выход. Вопреки ожиданиям, находился он слева, - значит, вел не в коридор, в какое-то иное помещение. Да и пускай, ползание в темноте смертельно надоело.
        Она внимательно прислушалась: снаружи тихо. А больше ничего в целях разведки предпринять не смогла, гул в голове, глушивший чужие мысли, не исчез, хоть и стал потише. Толкнула дверцу, та не поддалась. Небось заперта снаружи на такой же дурацкий шпингалет. Выдавить плечом недолго, но не хотелось ни шуметь, ни оставлять заметных следов.
        Лиза вынула скальпель, кое-как пропихнула в щелку, но та была слишком узенькая и зажала лезвие, не двинуть ни вверх, ни вниз. Она спрятала скальпель в карман, взамен достала второй, у того рабочая часть была короче и тоньше. Со второй попытки получилось, - нащупала язычок шпингалета и вытащила из паза.
        Приоткрыв дверцу, Лиза - стоя на четвереньках и не убирая скальпель - пыталась понять, куда та ведет.
        Небольшая совсем комнатка, с четверть горницы в их доме в Затопье, и меблирована более чем скудно. Из всей обстановки - высокие и плоские металлические шкафы вдоль стен. Не платяные, не бельевые, а с какой-то кровососовской машинерией: сверху и снизу дверцы застекленные, и видны за ними ряды каких-то хреней, установленных вертикально, а в средней части дверец нет, там какие-то кнопочки-пимпочки, на циферблатах стрелки дергаются, лампочки подмигивают. И все это хозяйство прилично так гудит.
        Людей в комнатенке нет, да и не должно быть: нет ни стола, ни стула, чтоб присесть, ни даже табуретки захудалой. Сюда приходят, только если что-то сломается. Но она, Лиза, ничего ломать не будет, тихо и незаметно уйдет.
        Она выбралась из проклятой норы, поднялась на ноги. И в ту же секунду оказалась схвачена. Словно громадный капкан обхватил, сдавил поперек груди, с хрустом притиснул руки к телу. Скальпель выпал.
        - Сюрпри-и-и-из! - Голос, выкрикнувший дурацкое слово ей в самое ухо, был на удивление тонким, даже писклявым.
        Драться Лиза умела и любила. На некоторые вещи реагировала не задумываясь, мгновенно и рефлекторно. И сейчас среагировала - сильно вмазала ногой туда, где должна была находиться голень схватившего. Прием простой, но действенный: когда бьешь каблуком по кости, прикрытой лишь кожей, это очень больно, и если напавший даже не отпустит, то хватку уж точно ослабит.
        Увы, скорее всего, ее любимые ботинки с подкованными каблуками остались там, где кровососы ее раздевали-разували. И она ушибла босую пятку о фанеру - как на грех, дверца оказалась между ней и этим утырком, за ней-то он и таился, когда Лиза из норы осматривала комнатенку.
        Сообразив, что повторять удар смысла нет, она сменила тактику, ударила головой, резко дернув ей назад. Тоже хороший способ, при удаче можно сломать нос, но Лиза лишь отбила себе макушку, - похоже, о подбородок каменной твердости, напавший был значительно выше ростом.
        - Не балуй, - пропищал тот же голос, и хватка усилилась, да так, что дышать стало невозможно, и что-то явственно хрустнуло, не то ее ребра, не то руки.
        Опустив взгляд, она увидела затянутые в камуфляж ручищи, обхватившие ее примерно посередине между грудью и талией, - и каждая грабка оказалась с Лизину ляжку толщиной, размер их ну никак не сочетался с писклявым голосом.
        - Не будешь баловать?

«По яйцам я тебя пинать не буду, так и быть, кастрат ты какой-то», - мысленно ответила она и незамедлительно применила еще один прием: обмякла, полностью расслабила все мышцы, уронила голову набок… Дескать, отрубилась и никакой опасности не представляет, и можно уже так не давить, лучше даже вообще положить на пол.
        Новая тактика сработала лишь частично. Хватка ослабла, - но совсем чуть-чуть, самую малость, Лиза смогла кое-как вдохнуть, а больше не смогла ничего. Положить пленницу, разобраться, что с той происходит, кастрат и не подумал. Либо не поверил, либо ему было наплевать.
        - Глянь-ка, Груздь, она? - сказал пискля, и Лиза поняла, что он здесь не один.
        Персонаж, названный Груздем, появился в поле зрения. Рост и телосложение у него были нормальные, лицо тоже - до бровей. А выше странный лоб, словно бы опухший с одной стороны, и виднелся на опухоли относительно свежий шрам. Как будто росло там что-то, что кровососы посчитали неправильным, да и отчекрыжили на хрен.
        Толком даже не глянув на пленницу, он подтвердил:
        - Она, кому еще…
        Лиза, напротив, всматривалась в него внимательно, хоть и через узенькую щелку век, - изображать обморок она не прекратила, вдруг все-таки сработает.
        Вроде бы она уже видела этот лоб и этот шрам… И погоняло его, Груздь, показалось немного знакомым. Не в Затопье встречались, точно, но где-то и когда-то пересечься довелось.
        - Тады вот че… Жми вниз, на минус шестой, и сразу к дежуру, - распорядился пискля после короткого раздумья. - А по дороге язык в жопу сунь и никому ни слова, не то влет примажутся, на всех делить придется. И дежуру докладай с умом: стань, чтоб камера на тя пялилась и микрофон чтоб рядышком был. Мол, так и так, словили. Мы вдвоем. Усек? Тады газуй!
        Кое-что прояснилось… Ее, Лизу, ловят, но не здесь, а где-то внизу, и даже назначили награду. А два урода решили все хапнуть себе, ни с кем не делясь. С этим все ясно. Но как, каким местом они прочухали, где она появится?! Ведь поджидали, таились, тихонечко стояли, не дыша… Ну ладно, дыша, но и только, - она за гудением аппаратов их дыхание не услышала. И ведь устроили засаду вдали от остальных, на отшибе, где никто ее появления не ждал… Никто, кроме этих двоих утырков.
        Как?!

…Груздь не то был туповат по жизни, не то что-то в предложенном плане действий ему не понравилось. Никуда он не погазовал и даже не подтвердил, что все усек.
        Помялся, поскреб затылок и предложил:
        - Придавил ты ее, сомлела… (Ага, сработало все же!) Давай-ка ее по-быренькому… потом не вспомнит…
        Писклявый не понял. Или прикинулся, что тупит.
        - Че по-быренькому? (Нет, точно кастрат…)
        - Да вот впендюрим ей по разику, че ж еще… Давай ты первым, я не жадный.
        - А если вспомнит? И заложит? Да нам с тобой за пять косарей бонами любая девка даст во всех видах, а опосля споет и спляшет, а опосля снова даст. Хорэ трындеть, хромай уж!
        Груздь опечаленно вздохнул, но опять-таки никуда не похромал. Наоборот, направился в другую от выхода сторону. К той дверце, откуда вылезла Лиза.
        - Ты че, Груздь? Дежур сам себе не доложится…
        - Нычку нашу перепрятать бы… Здесь же все обнюхают-общупают: откуда, дескать, она тут взялась, ежели ее аж на минус шестом ловят… Кабы не пропалили нас, а?
        Он говорил и одновременно присел на корточки у лаза в нору, шарился там, искал что-то, раздвигая руками сплетения кабелей.
        - Есть! Целехонька!
        Лиза увидела в его руках здоровенную, литра на полтора, бутыль из коричневого стекла, так называемую химическую, - и вот тут у нее все встало на свои места в голове. Никто тут ее спецом в засаде не ждал. Утырки искали беглянку там же, где и все прочие и где ее нет, а сюда слиняли втихую по другой надобности: не то забрать свое бухло, не то кирнуть малеха, не важно, - но услышали, как она шебуршится, подползая, и затаились… Ну а дальше понятно.
        Сейчас Груздь уйдет, и у нее будут считаные минуты, чтобы разобраться с этим кастрированным слонярой, а она даже не знает, как подступиться к такому делу.
        - Охереть… - протянул Груздь. - Прикинь, она со стволом была! Могла в обоих дырок насверлить, как нехуй делать!
        - Да гонишь… - изумленно сказал пискля, и Лиза изумилась ничуть не меньше.
        - Сам глянь, вон, «калаш» лежит.
        Груздь поднялся с корточек и отодвинулся от лаза, давая писклявому возможность самому заглянуть и убедиться. Тот пригнулся, но не сильно, - трудно толком согнуться, прижимая к животу обмякшую девушку.
        Ну дела… Неужели действительно в этом удобном местечке обустроили не одну, а сразу две захоронки? (Вторую, понятно, не эти дебилы, кто ж им автомат-то доверит?) А она, третья дебилка, слепошаро проползла мимо оружия и не нащупала его…
        - Да где?
        - Правее, правее гляди! - командовал Груздь. - Вон рожок торчит, видишь?
        Против воли Лиза тоже скосила глаза вправо… И не увидела, даже боковым зрением не засекла, но все же как-то ощутила нечто, стремительно подлетавшее слева.
        Хлобысть! - шумно ударило нечто, но не по Лизе, а рядом, и обернулось бутылью из коричневого химического стекла, и тут же быть бутылью перестало, став роем разлетевшихся осколков и потоком жидкости.
        Один осколок больно цепанул Лизе щеку, а жидкость окатила лицо, обильно пролилась на халатик и была немедленно опознана: родимая свекольная сивуха, что же еще.
        Писклявый валился медленно, словно подрубленное дерево. Лизу он так и не выпустил, но лапищи обмякли, она дернулась, шустрой ящеркой выскользнула из осточертевших объятий, отпрыгнула в сторону, присела, шаря взглядом по полу, - вроде бы утырки выпавший скальпель не подбирали, и хорошо бы побыстрее его вернуть…
        Побыстрее не получилось. Сивуха угодила в глаза, изрядно их щипала, навернувшиеся слезы мешали разглядеть, куда отлетело ее оружие.
        Груздь возникшую паузу - небольшую, в несколько ударов сердца, - никак ей во вред не использовал. Стоял на том же месте, смотрел на нее - и все. Кастрата уже можно было в расчет не принимать: валялся замертво, обсыпанный осколками стекла, облитый сивухой и собственной кровью. Но до чего ж здоровенный… Не Боба, конечно, но тот еще кабан. Или боров, учитывая голос.
        Лиза, проморгавшись, увидела, что скальпель отлетел на редкость неудачно, хуже не придумаешь: лежал в половине шага от ноги Груздя, а от нее - в четырех. Мобиль не пытался преимущество использовать и скальпель схватить, по-прежнему держал в руке бутылочное горлышко, но оно, коротенькое, неровно отбитое, для драки не годилось.
        Неожиданно она сообразила, что именно разглядывает похотливый козлина. Уставился он туда, где ее халатик раздернулся, полы его разошлись, а под ними ничего не было, кроме треугольника темных волос.
        На неуместный взгляд она ответила столь же неуместным сейчас движением: свела колени вместе, взялась за полы халата - одернуть, запахнуть… Взялась, и нащупала через ткань второй скальпель, о котором успела напрочь позабыть, и поняла, что на ее лобок похотливо глазеет покойник, хоть и выглядит пока как живой.
        Но свято место пусто не бывает. Едва она определила Груздя в мертвые, объявился претендент на освободившуюся вакансию в списке живых: пискля, чье имя она так и не узнала. Застонал, заворочался, перевернулся на бок.
        Бутылки, называемые химическими, оттого и ценятся для хранения напитков, что сделаны с очень толстыми стенками и отличаются долговечностью и исключительной прочностью: роняй - не разобьешь. Из чего была слажена черепушка писклявого борова, оставалось только гадать. Из броневой стали, не иначе.
        - Ты, Лиза, не тормози, - сказал Груздь. - Ты, Лиза, зарежь его поскорее, пожалуйста. Потому как если он щас подымется, мне его другой раз не завалить. Нечем.
        Он виновато пожал плечами, демонстрируя ей горлышко из коричневого стекла. Толкнул ногой скальпель, тот серебристой рыбкой скользнул по полу и очутился рядом с Лизой.

* * *
        - Есть! - возбужденно выкрикнул Малой. - Вот она, во всей красе и в белом халате!
        Он развернул экран, чтобы смог в него заглянуть и Ковач (а до того демонстративно просматривал в ускоренном режиме так, что особист ничего не видел). Тот и раньше знал, что у Малого есть личная система слежки: скрытые камеры и микрофоны, незаметные глазу. Но места, оказавшиеся под негласным контролем, вычислил далеко не все. Теперь к их списку добавился еще один пункт: курилка на минус четвертом, она приметная, фикусы в кадках не дадут спутать с другой похожей. Логично, в курилке часто болтают о том, о чем молчат в других местах.
        Но девушка в курилке не задержалась, да и поболтать ей было не с кем, курильщики уже ушли, - высунулась в коридор, повертела головой и тоже удалилась, а микрокамера Малого ее путь отследить не могла.
        Через несколько минут поисковые группы получили новый приказ.
        - А ты заметил, что не такая уж она дикая? - сказал Ковач, прокрутив запись еще раз и внимательно изучив все нюансы. - Соображает, что такое видеонаблюдение, под штатную камеру не сунулась, пошла в другую сторону… - И, не меняя интонации, он спросил: - Ты какие еще точки минус четвертого контролируешь?
        Малой ответил без слов, улыбкой, и понять ее можно было так: «Разочаровываешь ты меня, дядь Валера…»
        - Не хочешь, не говори, - Ковач пожал плечами. - Труднее ловить будет, но справимся.
        - Да скажу, не вопрос… Но сначала ты скажи, дядь Валера, чтобы мне все стены тут не ломать: где другие такие штуки? - Он кивнул на панель управления, поднявшую на воздух казарму стройбата. - Ты ведь не одно здание заминировал, правда?
        - Правда. Но стены в штабе не ломай. Все эти, как ты их назвал, штуки в разных местах, и каждая выглядит по-своему, на другие не похожа. Вот, для примера, твой селектор… Если нажать на комбинацию клавиш, на какую никто и никогда случайно не нажмет… - Слова Ковач иллюстрировал жестами: замысловато растопырил пальцы над клавиатурой. - Да не дергайся, шучу я. Нормальный у тебя селектор, и ничего другого тайного в кабинете этом не осталось. В ту же корзинку я второе яйцо не положу, не мошонка, чай. Хочешь узнать подробности, можешь расспросить отца. Или Савельева… если веришь в спиритизм и вызывание духов.
        Савельевым звали комбата-2, командира строителей, погибшего в ноябре вместе со своим батальоном.
        На лице Малого отразилась работа мысли… Ага, призадумался о том, что никого из строивших казармы в живых не осталось… Ошибочно выбранный маршрут движения привел на минное поле и под пулеметный огонь своих.
        Ковач с любопытством наблюдал: как отреагирует, что скажет?
        Малой ничего не сказал, потому что в разговор вмешался селектор: беглянка обнаружилась на минус четвертом, проявила себя, организовав еще один труп…
        - Взяли? - быстро спросил Ковач.
        - Не совсем, господин майор… - с заминкой ответил дежурный по уровню.
        - Что значит не совсем?! Никончук, не нервируй меня.
        - Обложили, никуда ей не уйти…
        - Ну так пакуйте!
        - Там такие места, что… Зарежет, если без оружия к ней лезть.
        - Объяви мобилям, что премия за поимку вдвое увеличена.
        - Есть объявить, что увеличена, - сказал дежурный без энтузиазма, умудрившись интонацией вложить в уставную формулу иной смысл: мертвецам твоя премия, майор, ни к чему, за нее новую глотку на базаре не купишь. - Вот если бы ее гранатой шугануть, хотя бы светошумовой…
        - Отставить гранату. Ждите. Скоро буду. Ничего никому доверить нельзя… - сказал он уже Малому.
        - А что с СШГ-то не так? - удивился тот. - Для матки вроде она безопасная…
        - И я думал, что она убить или покалечить не сможет… Давно думал, четверть века назад. В результате стал старлеем на два года позже, чем рассчитывал. Потом при случае расскажу, сейчас времени нет. Короче, я вниз, а ты поспал бы еще.
        - Нет. Я тоже вниз.
        - В зеркало поглядись, а? В старые времена тебя в массовку фильма про живых мертвецов взяли бы, причем без грима.
        - Не время спать… Водки нет, дядь Валера? Мне бы один глоток, для тонуса.
        - Хм… Рымарь тоже с полмензурки начинал… Тоже для тонуса.
        Плоскую фляжку тем не менее из кармана Ковач достал, сам отвинтил пробку, протянул.
        - Не водка. Коньяк пополам с крепким кофе. Но даже лучше бодрит.
        Малой сделал свой глоток, помедлил, словно прислушиваясь к ощущениям, - и отхлебнул еще раз. Завинтил пробку, вернул емкость особисту. Спросил:
        - А это кто?
        Латунная накладка на фляжке изображала профиль человека в фуражке и с козлиной бородкой.
        - Это святой Феликс, небесный покровитель всех особистов и контрразведчиков.
        Хотел пошутить - не получилось, Малой шутку не понял.
        - Не наш святой, католический, судя по имени. Ладно, может, и нам пособит сегодня…

* * *
        - Ты, Лиза, меня правда не помнишь? Совсем-совсем?
        Она помотала головой. Врать не хотелось, копаться в воспоминаниях тоже. Лизе хотелось двух вещей: пожрать и выбраться отсюда.
        С первым Груздь помочь не мог. Продуктовых нычек он в подземелье не имел и о чужих не знал… А вот со вторым обещал пособить, правда, Лиза не понимала, в чем причина, и держалась настороже, скальпель не убирала, так и шагала с ним в руке.
        - Ну я же Леха! Леха Груздев!
        Она вздохнула, изобразила виноватое лицо: уж ты прости, дескать, что с такой вот дырявой памятью уродилась.
        - В Печурках же мы… у нас… ну, в общем, любовь же у нас была!
        И тут она вспомнила… Название замиренной деревушки оказалось недостающим кусочком мозаики, все в ее памяти разложилось по своим местам. Печурки… Ну да, точно, именно там она видела этот лоб, словно вспухший с одной стороны, этот шрам, но тогда он был совсем свежий, едва подживший… А имя Лехи запоминать не стала, тут же выбросила из головы, этих Лех на свете, как мандавошек у Ирки-давалки, запоминать всех прикажете? Вот, Хрюнчик тоже вроде Леха, а кто его так зовет? Да никто, потому как не понять, о ком речь… А скажешь: Хрюнчик, - всем все ясно.
        Она вспомнила все. И с трудом удержалась от того, чтобы рассмеяться громко и весело. Смех не сдавался, колобродил где-то внутри, она давила его, не позволяла прорваться наружу. Любовь… Любовь, бля, была, а не хер собачий! У них! В Печурках, не где-нибудь! Любовь, морковь и помидоры! И еще один ма-а-аленький корнеплод, вроде хвостика от редиски.
        Глава 10
        Крохотный корнеплод и его большие последствия (гарде белой королеве)
        На самом деле в Печурках, в тамошнем кабаке, минувшей зимой случилось вот что.
        У Груздя были патроны на продажу. Для «калаша», но подходили к тому карабину, что они как раз раздобыли для Жуги, к переделанному «Вепрю» с самодельным прикладом.
        Не ящик и не цинка, не по чину зачуханному мобилю патроны ящиками воровать. Початая пачка, семнадцать штук, как выяснилось позже при подсчете. Но им и те семнадцать стали бы за счастье. Потому как при покупке в придачу к карабину дали десяток хреновин, на патроны слегка похожих, - ежели один глаз закрыть, а другой прищурить, то спутать с настоящими патронами можно. Издалека. И в сумерках.
        Гильзы потемневшие, исцарапанные, неизвестно по какому разу снаряженные дымным порохом. Самодельные капсюли, наштампованные из жести. Самодельные кривоватые пули, с раковинами и другими дефектами литья.
        Жуге все равно не терпелось проверить обнову, и половину этих как бы патронов он отстрелял. Вернее, два из пяти не выстрелили, дали осечки. Еще один выстрелил, но лучше б он тоже осекся: пуля застряла в стволе, намучились, ее выбивая.
        О том, что автоматика карабина на дымном порохе не срабатывала, и говорить не приходится. Не баре, чай, и не кровососы, затвор и вручную передернуть можно.
        С таким боезапасом не то что воевать, с ним и охотиться-то лучше на зверей мелких и не опасных. А они как раз тогда большие дела стали затевать-обдумывать…
        Понятно, что у Жуги при виде новеньких «маслят» глазки заблестели и слюнки закапали. Лиза и сама понимала: надо брать, не так уж часто мобилям патроны умыкнуть случается, они все больше тушенку да сгущенку на продажу несут.
        Если у одного товар, а у другого желание его купить, - что может помешать удачному завершению сделки? Правильно, помешать может отсутствие у покупателя денег или чем еще он собирается расплачиваться…
        Кровососовских бонов у них было кот наплакал, недавно вложились в покупку карабина. Сивухи не принесли вообще, да и не стал бы мобиль брать только ею, утопиться ему, что ли, в сивухе за семнадцать-то патронов? Сивухой хорошо за тушенку платить.
        Их было четверо, а мобиль заявился в одиночку, и они сумели бы его вообще забесплатно раскулачить… Но не могли. Кабак, как выражается Хрюнчик, ней-траль-на-я тер-ри-то-ри-я. Раскулачишь кого, потом на порог не пустят. Вдали, на дороге, что к Базе тянется, - сколько угодно. Но Груздь был настроен сидеть до победного конца, пока все не распродаст. И без того три патрона загнать успел, прежде чем они подвалили.
        Что тут делать… Вывернули все карманы, соскребли все: и кровососовские боны, и кровососовские жетоны, и старые монеты. Вдобавок назанимали, у кого сколько смогли: Лизе на слово верили, знали - не подведет, но в тот кабак не миллионщики бухать ходят.
        Все равно не хватало. И Лиза доплатила натурой. Собой. Валюта ходовая, все мобили на этом деле повернутые… Ну, почти все. У кровососов и для себя-то баб и девок считай что нет, куда уж там прислужников своих обеспечивать.
        Вот так у них и случилась та самая любовь-морковь-помидоры. И ма-а-асенький хвостик редиски. Ну вот реально крохотный… Сказал бы: я тот самый Леха-между-ног-стручок-гороха, - сразу бы вспомнила. А то Груздев, Груздев… Какой ты, на хер, Груздь, у гриба груздя-то ножка потолще будет, поосновательнее.

* * *
        А вот мобиль, похоже, сохранил о том вечере другие воспоминания, на смех не пробивающие… Возможно, Лиза ему потом, как исстари у девок заведено, соврала: ты, мол, ух! - как те ниндзи, что от длины меча не зависели и врага пальцем убить могли… даже самым маленьким пальцем, мизинчиком… А может, и не сказала, может, воспользовалась другим известным способом, тот попроще, - стонала, словно и впрямь кончает, и получилось убедительно… хотя откуда именно этому знать, как девки кончают, для него по-любому сошло бы. Лиза в точности не помнила подробностей той «любви», - она, перед тем как расплачиваться, кирнула прилично так сивухи для храбрости. Все же не из тех, какие готовы передком за что угодно заплатить, первый раз с ней такое случилось.
        Как бы то ни было, приобрела она в тот вечер больше, чем рассчитывала. Стоило, стоило потерпеть тогда минутку от Лехиного стручка, чтобы сейчас заполучить его помощь.
        Да, до нынешней встречи с Груздем ее никто не обнаружил, но с этим профартило, а вечного фарта не бывает. Да, она была как бы свободна и даже как бы вооружена… Надолго ли?
        После мобиля - уже второго мобиля, - зарезанного ею, как свинья на бойне, игры пойдут совсем другие… Искать ее начнут по-взрослому, всех, кого смогут, загонят под землю.

…Она не стала ломаться и отнекиваться, прикончила писклявого борова сразу после просьбы Лехи. Она и без чужих просьб зарезала бы его, если честно. Вопрос в другом: КАК она это сделала. Мало того, что полоснула по глотке точь-в-точь как того рыжего с непонятной хренью вместо уха, - она еще макнула палец в кровь и намалевала рядом на полу цифру. Двойку, понятное дело, - и пожалела, что сразу не придумала оставить единицу рядом с первым. Но ничего, кровососы все прорюхают, послание несложное.
        Лиза прекрасно понимала, что делает: дразнит гусей и ворошит осиное гнездо, - но не смогла удержаться.
        Пусть знают, что это не она убегает и прячется. Она пришла убивать - а убегать и прятаться надо им.
        Ее разобрал азарт… Внутри все подрагивало от возбуждения. Сейчас она жалела, что не прикончила тех двоих в курилке. Что не дождалась старого кровососа, жалела тоже. Пятерка рядом с тушей борова смотрелась бы гораздо красивее.
        Груздь не разделял ее азартного и агрессивного настроения. Был мрачен, сосредоточен, вел ее узким, низким и тускло освещенным коридорчиком, который постоянно - когда через сотню шагов, когда больше, когда меньше, - круто загибался, поворачивал под прямыми углами то вправо, то влево, но не через раз, а без какой-либо системы. А иногда повышался или понижался, но слегка - встречались лесенки на несколько ступеней, то вниз, то вверх, но в общем и целом они оставались на том же уровне.
        Поначалу Лиза напрягалась перед новым изгибом, стискивала скальпель, готовая к тому, что за углом может поджидать засада… Не боялась, нет, - надеялась пополнить счет. Засады каждый раз не было, и вообще казалось, что никто тут не ходит, что они с Груздем первые за много месяцев. Двери, изредка попадавшиеся, скрывали за собой что угодно, но не жилые помещения. Не живут люди за овальными железными дверьми со штурвалами вместо ручек.
        Поворотов набралось столько, что Лизино чувство направления, в лесу сбоев не дававшее, здесь забастовало. Она уже не знала, идут ли они, невзирая на все изгибы, в прежнем направлении, или же двинули обратно. Она и не морочилась. Как ни ходи по этому уровню и сколько ни пройди, все равно она топчется на месте. Потому что ей надо наверх.
        За очередным поворотом коридорчик неожиданно раздвоился. Левое ответвление было совсем коротеньким, в полтора десятка шагов, и заканчивалось перекрывающей путь дверью, к ней-то Груздь и свернул. А за дверью оказался коридор, где она уже побывала, - тот, где курилка с деревьями, - и откуда убралась норой-дырой прямо в объятия покойного борова. В смысле, тогда еще живого борова. То-то ей казалось, что далеко отсюда не ушли: гул из Лизиной головы никак не хотел исчезать.
        Она нехорошо поглядела на Леху: дурить вздумал, кругами водит? Рвется в здешний список посмертных героев под почетным третьим номером? Он понял значение взгляда и растолковал ей быстрым шепотом: коридор тот самый, но конец другой. Не зря они петляли-кружили, миновали дальним обходом место, где живут самые матерые здешние кровососы, те, исконные, для кого подземелье дом родной. Они, уж извини, без обидок, таких вот Лиз с такими скальпелями кушают на завтрак. По три за раз.
        И вообще, она, Лиза, выбрала очень неудачный путь наверх. Через самые людные места. А на каждом уровне хватает технических секторов, где кровососы годами не бывают, если ничто не ломается. Смешно: мобили знают эти места лучше, чем изначальные хозяева Базы. У них, мобилей, в том нужды больше: сделать нычку или кирнуть сивухи либо шила и там же проспаться, да и просто отсидеться вдали от начальственных глаз, закончив порученную работу, пока не увидели и в новую не впрягли. Вот теми-то местами они с Лизой и пойдут. Если, конечно, вот это проскочат (он повел рукой, показывая на коридор)… Здесь тоже опасно, и никак не обойти.
        Она и сама уже доперла, что тыкалась без проводника слепым кутенком. Теперь шли зряче. И куда быстрее. Ей казалось, что она быстро научилась вскрывать замки с цифрами, но так лишь казалось, все относительно: Груздь ладонями у двери не водил, быстро складывал пальцы в нужную фигуру, тык - и путь свободен. Лишь пару раз чуть замедлился - присев, высматривал крохотные цифры, написанные карандашом на стенке внизу, у пола, - не зная, что они там есть, в жизни не заметишь. Маленькая хитрость мобилей…
        Под камеры Леха шагал бестрепетно, дескать, сломаны давно, для красоты висят, и ссыкулям для острастки. Лиза не поняла: кому, кому? - впервые услышала такое слово. И узнала: ну, это тоже мобили, но недавно забритые. Он-то, Груздь, старослужащий, с осени лямку тянет, и таких, как он, называют иначе…
        Видовое название своего проводника Лиза так и не узнала, он резко застыл, замолк, и она тоже услышала голоса впереди по коридору, вроде базарили двое. Взгляд Лехи метнулся туда-сюда - а в следующий момент Груздь каким-то чудом не пополнил список под третьим номером: неожиданно вцепился в ее левое запястье и чуть не схлопотал скальпелем в брюхо: у Лизы сработал рефлекс, она едва успела остановить дернувшуюся руку. Он буквально волоком подтащил ее к какой-то двери (она переставляла ноги неохотно - небось там, впереди, кандидаты на третий и четвертый номер списка, но затевать споры не стала). Груздь торопливо воткнул пальцы в клавиши, и через секунду они ввалились в крохотное помещение, вообще никак не освещенное, - прежде чем дверь захлопнулась, Лиза успела разглядеть громоздящиеся ведра, швабры и какой-то массивный агрегат на маленьких колесиках, - и оказалась в кромешной мгле.
        Лиза все еще сомневалась: может, зря прячутся, как ссыкули какие-то (новое слово понравилось), может, ей стоит выйти и показать, кто здесь главная? Потом мимо прогрохотали шаги, и стало ясно, что она здесь главная дура, а Леха ее спас. Шли там шестеро, а может, пятеро или семеро, звуки шагов перекрывали друг друга, трудно сосчитать, - но по-любому ее скрутили бы, что со скальпелем, что без.
        Она притянула Лешку к себе, тихонько шепнула на ухо: «Когда выберусь, я тебе дам. Два раза. Или больше, если понравишься». Затем чмокнула в лоб - с той стороны, где нормальный.
        Ни в чем не соврала. Глупо думать, что она западет на его стручок и отправит в отставку Жугу, но два разика заслужил. Той бутылкой заслужил и вот сейчас. И она ему даст: Лиза никогда и ничем не клялась, но всегда исполняла обещанное.

…Опасное место оказалось достаточно протяженным, и дальше они двигались именно таким манером. При тревоге Лешка быстро прикидывал, где им отсидеться, и не тратил времени на слова: быстро хватал ее за руку, то за левую, то за правую, и утаскивал в убежище - иногда рядом, иногда приходилось быстро и бесшумно отбежать назад. Она привыкла к этим хватаниям и уже не дергалась всадить в него скальпель.
        Один раз спрятались в сортире. Он был у кровососов роскошный: просторный, хоть живи тут, светлый, весь в кафеле, словно больничка. И сральники новенькие сверкают-переливаются - в Затопье такие лишь у смотрящего да еще у двух-трех, кто побогаче… нет, даже не такие, а старые, пожелтевшие, с трещинками. Лиза не удержалась и отлила в сияющее белое чудо, когда еще доведется, и водички вволю попила из крана, сожалея, что кровососы хавчик в сортире не держат, а в таком бы к месту пришелся.
        Там же, в сортире, случилось кое-что, даже Лешку удивившее, ко всему здесь привычного.
        Базу тряхнуло. Дернулся пол, так что едва на ногах устояли, погас и вновь загорелся свет, из белых сральников аж вода немного выплеснулась. Лешка предположил, но без уверенности, что рвануло что-то на нижних уровнях, на складах боеприпасов. Лиза слишком мало тут знала, чтобы предполагать, она лишь пожалела, что не рвануло покрепче, всю Базу прикончив и всех кровососов раздавив. Ее бы тоже раздавило, но она была согласна на такой размен.
        В следующий раз они укрылись за дверью с надписью «Уч. класс № 2». Здесь просидели долго: после того как Базу тряхнуло, кровососы засуетились, будто муравьи в загоревшемся муравейнике. По коридору зачастили: прошли в одну сторону и тут же идут в другую, а еще не ушли, кто-то им уже навстречу бежит, топочет…
        В общем, застряли они в уч. классе, и хватило времени ко всему там присмотреться. Столы с двумя стульями каждый Лизу не заинтересовали, а вот картины на стенах висели знатные, хоть целый день разглядывай, не надоест. Особенно одна приглянулась, с автоматом, на части разобранным, да с пояснениями, как его разбирать-чистить-смазывать. Очень бы ей с парнями пригодилась та картина, но не унести, велика.
        А потом суета поутихла, они сделали последний бросок по коридору и дошли… Почти. Чуть в отдалении коридор круто заворачивал, и Лешка сказал, что там, за поворотом, начинаются технические сектора, куда они стремятся и где…
        Он не договорил, замер, опять заслышав какую-то тревогу. А Лиза не услышала, оплошала: не очень своевременно задумалась о том, заслужил ли уже Лешка третьего раза, - и по всему получалось, что заслужил, может, и четвертый заслужит, как пойдет…
        Пошло все не так.
        Он привычно ухватил ее за правое запястье, но не потянул к убежищу - резко и неожиданно выкрутил руку и как-то хитро ее заломил, не так, как иногда в обычной драке один на один случается. Боль прокатилась огненной волной от кулака до плечевого сустава. Скальпель второй раз за сегодня звякнул об пол, но теперь Лиза увидела, как нога в армейском ботинке пнула его, зафутболив далеко-далеко.
        Она не закричала, не застонала - зашипела сквозь зубы, как разъяренная кошка: «Муд-дак поганый!», чувствуя, что сгусток огненной боли, в который превратилась рука, переместился за спину. Попробовала ударить свободной рукой, левой, но получилось вяло, слабо, любые попытки движений усиливали боль, и без того едва выносимую.
        - Будешь дергаться - клешню сломаю, - будничным тоном пообещал поганый мудак. - В трех местах. Открытыми переломами. Ой, больно станет… Не как щас, а в натуре больно. Шагай.
        Весь мир во всем его многообразии ужался до двух чувств: дикой боли и дикого недоумения. Зачем? За что? Ведь вроде все наладилось…
        Лиза обнаружила, что тело ее утеряло большинство степеней свободы. Собственно, оно, тело, относительно безболезненно могло лишь ковылять, согнувшись, куда его толкал проклятый Груздь. Любые попытки воспротивиться, изменить скорость и направление движения либо остановиться тут же рождали дикую боль в заломленной правой руке.
        Боль сводила с ума. Боль заставляла - чтобы хоть как-то уменьшить ее - переставлять ноги все быстрее.
        Недоумение тоже не дремало. Терзало разум вопросами без ответов: какая, ну какая муха укусила придурка?! Куда и зачем поволок ее? Срочно приспичило? Так и без того дала бы она ему, даже еще до выхода наружу, в технических секторах дала бы - уже подумывала об этом…
        Вопрос: куда поволок? - разрешился первым.
        Тащил ее Груздь не обратно и не насиловать в технические сектора… Путь был очень недолог и завершился у железной двери, здоровенной, двустворчатой, - натуральные ворота, а не дверь. Кодового замка на ней не было, торчала всего одна клавиша, и без цифры, а над ней квадратик с прорезями. Матюгальник, догадалась Лиза.
        Груздь, дотянувшись через ее плечо, притиснул клавишу, и матюгальник громко зашипел.
        - Господин дежурный! - возбужденно заорал утырок в ответ на шипение. - Товарищ лейтенант! Я взял ее! Ефрейтор Груздев, третий бат, вторая рота! Один взял, сам! Мы здесь, у входа!
        Он отпустил клавишу, и матюгальник удивительно чистым голосом, без всякого шипения, приказал ждать и сообщил, что сейчас вышлет людей.
        Лиза все поняла… Ей показалось, что все.
        Ушлепок Груздь - он очень жадный. Но в арифметике сечет, не отнимешь. Быстренько сообразил, что при дележе любой суммы больше всего получится, если поделить на одного. Сообразил и тотчас попользовался Лизой, как последней прошмандовкой, за стакан сивухи дающей. Избавился ее руками от второго претендента на пять косарей… И насрать ему, если она про ту бутылку начнет болтать, - все перевесит перерезанная глотка, как у того, что внизу. И в сортирах и классах он не ее от кровососов прятал, сам в первую голову прятался, чтобы не делиться ни с кем.
        Вот же гнида…
        Так она подумала, и не то чтобы ошиблась, но упустила из вида еще одну причину… Ма-а-аленькую. Как хвостик редиски.
        Но Груздь напомнил. Он ничего не позабыл.
        - Живу, говоришь, под землей - и хер, как у крота?
        Она не помнила, чтобы такое говорила, - тогда, в Печурках. Но могла, еще как могла, язык у Лизы всегда был острый, а после сивухи и разочарования от стручка… Могла. Значит, не стонала она блаженно и маленьким да удаленьким не называла… Что думала, то и выложила. Дура.
        - Большие, значит, любишь? - не унимался Груздь. - Устроим. Куда б тебя ни заперли, я ночью в гости приду, жди. Пять косарей - это, знаешь ли, пропуск повсюду. Не один приду, вчетвером. Я да пара ребят тебя подержать… Четвертым черенок от лопаты, а для чего - сама догадайся.
        Ей надоело слушать это дерьмо… Где там люди, посланные матюгальником? Лучше снова лежать, привязанной к столу, чем купаться в словесной блевотине.
        Но люди не шли. Возможно, послали их сюда откуда-то издалека или нашлась иная причина задержки, - но изливался Груздь беспрепятственно. Расписав в красках все, что ожидает ночами Лизу, он перешел к дневной части программы. Ей, дескать, предстоит близкое знакомство с Рымарем, страшным человеком, садистом и живодером. И уж тот покажет ей, дилетантке и неумехе, как по-настоящему орудовать скальпелем. Наука, разумеется, Лизе впрок не пойдет, но перед смертью предстоит узнать много нового.
        Она усилием воли отключилась, прекратила слушать дебильные речи. Задумалась о втором скальпеле, до сих пор лежавшем в кармане халата.
        Разумеется, на этот раз Лиза о нем не позабыла - дала сегодня однажды маху, но дважды одну ошибку она никогда не повторяла.
        Помнила и уже прикидывала, как бы добраться до него и пустить в ход… Увы, с тем же успехом скальпель мог лежать на своем законном месте, на инструментальном столике. Или в Затопье. Или на обратной стороне Луны.
        Хватку Груздь не ослабил, как бы ни исходил на словесный понос. Лежал бы скальпель в левом кармане, шансы были бы, но он в правом, и попытку добраться туда левой рукой уебок пресечет быстро и болезненно. Что он там сулил? Три открытых перелома? Достаточно и одного, чтобы вырубиться от болевого шока.
        Но даже если недоделок неожиданно ослепнет и заодно утратит осязание и не засечет попытку - Лиза сомневалась, что та удастся. Кровососы хорошо обучили Груздя своим поганым приемчикам, даже немного завидно. И этот болевой прием направлен не только на ту конечность, что в захвате. Любые движения левой тоже вызывают боль, и неслабую. А ведь ухватиться за ручку скальпеля - лишь начало…
        Идею Лиза не без сожаления, но забраковала.
        Теперь к ней вернулась… Причиной стал словесный понос Груздя. Вернее, то, как она от него избавилась, отключив в мозгу звукоряд. Стало тихо… Совсем тихо! Исчез привычный в последнее время гул, глушивший чужие мысли.

…К мыслям, бродящим под асимметричным лбом Груздя, она не пыталась прикоснуться и как-то на них воздействовать, не стала терять время на дохлый номер: ее мучитель взбудоражен, кипит злобой, и алчностью, и жаждой мести за давнюю обиду… Не прокатит.
        Она потянулась к Марьяше, и та сразу ответила.

* * *
        Дежурил по минус четвертому уровню лейтенант Никончук.
        В былые времена это звание носили люди молодые, чаще всего энергичные. И обычно холостые (если, конечно же, не успевали жениться еще в училище или в первом же отпуске).
        Былые времена безвозвратно миновали, и лейтенанту Никончуку шел сорок пятый год, энергичности препятствовали два десятка килограммов, лишних при его росте, да и возраст не способствовал.
        Лишь в одном Никончук соответствовал классическому типу прежних лейтенантов: он был холост, но и это собирался исправить в самое ближайшее время. Не далее как завтра сделает избраннице предложение, и оно, без сомнения, будет принято - даром, что ли, встречаются уже пятый месяц? А законное бракосочетание состоится первого июля, не раньше и не позже. Раньше никак, потому что ключевое тут слово «законное», а временный отдел ЗАГС на Базе начнет работу как раз в первый день июля. Необходимость в таком учреждении назрела давненько, но не так-то просто юристам-самоучкам адаптировать «Кодекс о браке и семье» к реалиям новых времен. А без кодекса какая законность?
        Так что раньше жениться не получится, а откладывать и затягивать ни к чему. К июлю как раз стройбат закончит общежитие для семейных, и первые окольцованные будут выбирать лучшие из четырнадцати тамошних квартир, а запоздавшие - делить, что останется. Ну а самым тугодумам придется ждать сдачи второго корпуса, а там еще даже нулевой цикл не завершен.
        Жаль, конечно, холостяцкой своей квартирки под землей - прикипел, сроднился за двадцать лет, но… Но невестам из местных туда хода нет, такое жесткое условие поставил Ковач, когда на расширенном совещании обсуждали, как от анархии и беспорядочных связей за пределами периметра перейти к чему-то более цивильному.
        А перечить Ковачу дураков тоже нет. Перевелись. Закончились. Раньше попадались - и где они сейчас? Кто где, одни в земле, другие в урночках колумбария, третьи свинтили непонятно куда при Расколе.
        Ну и ладно, Томка на самом-то деле не очень рвется под землю.
        Тот факт, что семейную жизнь он начнет строить с мутанткой, Никончука не напрягал совершенно. Да и не мутантка она, по большому счету. Когда одета, никто вообще от нормальной бабы не отличит. А на голую, хотелось бы надеяться, только муж смотреть будет. Причем его, будущего мужа, - лишь возбуждают три пары лишних сосков, и ничего поросячьего он в том не видит. Не сиськи лишние, именно одни соски, а сиськи правильные и на законном месте.
        Нет, перед тем, как все у них с Тамарой закрутилось, Никончук ее к доктору Рымарю сводил. Она отнеслась с понятием и не обиделась, а у него на душе поспокойнее стало - бродили по Базе слухи о хищных тварях, что селятся внутри мутанток, самих не трогают, а вот из мужиков все соки через член высосут… Бред вроде бы, но как-то раз Рымарь по пьяни намекнул: не без огня тот дым, совсем не без него.
        Но у Томки никакого криминала доктор не нашел, а лишние соски предложил удалить, дело недолгое. Отказались, Томка привыкла, а Никончука, как уже сказано, они лишь заводили. Еще Рымарь предупредил: детишек не ждите, бесплодна. Лейтенанта это тоже не парило: зато хоть не родится чудо-юдо какое-нибудь вместо нормального младенца, да и возраст уже не тот, староват он для колясок и памперсов.
        Однако имелась одна закавыка, и связанная как раз с возрастом. Тамара говорила, что идет ей девятнадцатый год, и не врала - родители, знакомые, соседи… в общем, все вокруг ее слова подтверждали. Только выглядела она на тридцатник… А то и чуть старше.
        Озадачил этим вопросом Рымаря, но тот ничего толкового не сказал. Наоборот, ляпнул глупость: хорошо бы, дескать, посмотреть семейный альбом с фотографиями Тамары за разные возраста… Ага, щас, сказал ему Никончук (по ходу разговора они приняли медицинского, потом усугубили, для Рымаря обычное дело). Три альбома тебе, сказал Никончук, и архив семейных видео в придачу. Ты без альбома растолкуй, трубка клистирная: какой она в реальный свой тридцатник окажется? На сколько внешне потянет? Если на полтинник, он переживет, самому под шестьдесят будет. А если бабкой столетней обернется? Хер ее знает, кем она станет, пожала плечами клистирная трубка и налила еще. Доживешь, так увидишь. Если доживешь. На крайняк разведешься, бездетным это просто. Хорошо в тот раз посидели.
        В общем, такие вот были у лейтенанта Никончука жизненные обстоятельства и брачные планы, расписанные буквально по дням.
        Сегодня он последними словами проклинал свою педантичность и привычку скрупулезно следовать собственным планам.
        Ведь предлагали, предлагали ему поменяться дежурством!
        Поменялся бы - и сидел бы сейчас не здесь, а у Тамары, вернее, в доме ее родителей в деревне Поля (раньше называлась та деревня Большие Поля, но после того как Ковач с Филином сожгли и сровняли с землей Малые Поля, название уцелевших Полей сократилось до одного слова). Сидел бы и горя не знал, кушал бы домашний борщец, привычно толковал бы под рюмочку с будущим тестем о прежних временах, сравнивая их с нынешними, - понятно, в пользу каких времен сравнивая. А потом бы он пошел бы наверх, в спальню Тамары, - тесть и теща (будущие) относились к таким визитам с понятием - и в очередной раз возбудился бы от трех лишних пар сосков.
        А дурачок Серега Парасьев, поменявшийся с ним дежурством, сидел бы здесь, за пультом. И хлебал бы дерьмо большой ложкой.
        Но все сложилось с точностью до наоборот.
        Дурачком оказался он, Никончук, отказавшийся от обмена. Чан с дерьмом тоже стоит перед ним. И ложка у него - хлебай! Вот только этот инструмент с расхлебыванием уже не справляется, дерьмо все прибывает и скоро попрет через край.
        И отчего же все так мерзко сложилось?
        А оттого, что он уже запланировал, и уже давненько запланировал, сделать предложение Тамаре именно завтра. И уперся рогом, хотя Серега не просто просил об обмене, но и сулил в придачу две бутылки казенной, у него тоже накрывались какие-то планы.
        Никончук на казенную не купился: у него, бля, дата. Самая первая дата в семейной жизни… даже не так, не первая, а нулевая, самое ее начало, точка отсчета! Понимать надо! И нет никакой возможности сдвинуть ее на сегодня, на послезавтра, на субботу или еще куда: родители невесты предупреждены на ушко и сварганят торжественный ужин в узком кругу… Нет, никак не перенести.
        Серега махнул рукой, высказался нецензурно и ушел. Очень был зол. Теперь, наверное, благословляет отказ Никончука.

…Неприятности не обрушились сразу, потоком или лавиной. Неприятности подбирались к минус четвертому уровню и лично к Никончуку неторопливо, сужающимися кругами, - словно большая белая акула к купальщику.
        Началось все с того, что сбежала пациентка доктора Рымаря. Или не пациентка, а подопытная мутантка. Нет, не мутантка, совершенно нормальная девица, более того, невеста Малого. И не просто мутантка - опаснейшая тварь, сумевшая неведомо как освободиться с хирургического стола, где доктор собрался ее вскрывать. Но шарики у невесты явно заехали за ролики, даром что внешне нормальная, - психанула, ударила ножом санитара - и таинственно дематериализовалась, растаяла в воздухе, и если ее не вывел с оцепленного уровня сам Малой, то дедуктивный метод гроша ломаного не стоит.
        Примерно такая картина, бредовая и противоречивая, складывалась, если свести воедино информацию, поступившую к Никончуку по личным каналам, от офицеров, с которыми он поддерживал приятельские отношения.
        Официальные же каналы информацией не порадовали вообще никакой. Ковач объявил на уровне синюю тревогу, не объясняя причин. У него принцип: подчиненный должен знать лишь то, что нужно знать для выполнения поставленной задачи. А дураки, задававшие Ковачу вопросы… см. выше.
        Синяя тревога по большому счету и не тревога вовсе, так, усиление бдительности: инструкция СНЖР меняется на СНЖГС-НГВО [1 - СНЖР (арм., жарг.) - сиди на жопе ровно. СНЖГС-НГВО (арм., жарг.) - сиди на жопе, где сидел, но гляди в оба.]. Да еще возможны проверки чаще обычного, и если прихватят на чем-то, за что обычно грозит лишь словесная выволочка (к примеру, отлучишься на минутку отлить, не оставив на пульте замену), - впендюрит Ковач по самые гланды. И если под вечер с фляжкой медицинского заглянет Рымарь, ищущий компании, лучше отказаться, как бы душа ни горела. Себе дороже выйдет.
        Но по большому счету синяя тревога Никончука не парила, и не такое видали. Он считал, что кипиш с подопытной невестой-мутанткой до него не докатится, останется тремя уровнями ниже.
        Однако потом на минутку заскочил с новостями Вадик Самоян, не просто приятель, а задушевный кореш с давних-давних времен, были они с Никончуком с одного училища и с одного выпуска. Вадик только что самолично побывал внизу, все видел своими глазами. Он рассказал кое-какие подробности, и оказались они такими неаппетитными - в самом прямом смысле слова, - что Никончук убрал обратно в сверток надкушенный бутерброд, расхотелось. Не то чтобы их пугали перерезанные глотки и лужи крови, насмотрелись всякого, особенно в последний год, да и сами не ангелы с белыми крыльями…
        Вопрос в другом: ГДЕ эти глотки режут.
        Так уж устроен человек: в каком бы кровавом болоте он ни купался на службе, все равно должно быть место, куда он возвращается и может расслабиться, освободиться от напряженного ожидания: откуда прилетит пуля, клинок, осколок? У человека должен быть безопасный дом - условно говоря дом, он может выглядеть всяко, пусть даже как блиндаж, утонувший в грязи, ключевое слово - «безопасный». Иначе от постоянного напряжения крыша скажет «пока!» и уедет, проверено.
        Таким безопасным домом для них была База, подземная ее часть.
        А сейчас внезапно перестала быть…
        Вадик посоветовал не расслабляться и не надеяться на уровни, отделяющие от маньячки со скальпелем. Где она, никто не знает. А еще хуже то, что Вадика и его добровольцев с минус шестого и минус седьмого выдернули наверх, в стройбате какая-то буза. Остались одни мобили, а мобили, сам понимаешь…
        Никончук понимал и, едва Вадик ушел, прошагал к сейфу, отпер, затем отпер внутреннее отделение (а в голове вертелось: сколько дырок проделало бы в нем лезвие скальпеля за время всех этих манипуляций?). В сейфе лежал АПС, после Раскола именно такие дурынды стали выдавать офицерам для дежурства, но здесь, внизу, они казались излишеством, перестраховкой Ковача. Теперь так не казалось.
        Когда полностью готовый к стрельбе, даже с предохранителя снятый «Стечкин» лег на стол рядом с селектором, Никончук слегка успокоился. Двое его помощников (из добровольцев, но надежные), при нужде подменявшие за пультом или выполнявшие поручения на уровне, и без того были экипированы солидно: АКСы, подсумки с тремя запасными рожками, броники, шлемы, - как на войну, разве что без гранат. Не мобили, чай, на внутренние дежурства со штык-ножом заступающие.
        Длилось относительное спокойствие лейтенанта недолго.
        Наверное, Ковач был телепатом. Потому что связался с минус четвертым уровнем почти сразу - не прошло и трех минут после того, как Никончук закончил возню с пистолетом.
        С первых же слов особиста у Никончука побежал холодок по спине, или же струйка холодного пота, - короче, что-то побежало. Ковач коротко довел информацию о сбежавшей девице, подробностей было меньше, чем в рассказе Вадика, но не это главное. Сообщил, что сейчас прибудет группа мобилей, семь бойцов, - левыми поручениями по уровню их не загружать, держать наготове на случай неожиданностей. На случай одной неожиданности - той, что с окровавленным скальпелем. Но и не это было главным, а то, что обращался особист не по званию, не по фамилии - по имени. И напоследок сказал:
        - Если до тебя уже дошли слухи, Саша, и ты сидишь с пистолетом под рукой, то ты лучше вынь из него магазин и патрон из ствола тоже вынь. И у помощников своих патроны забери. Стрелять в девицу я запрещаю. Даже предупредительные в ее сторону запрещаю. У если у тебя, Саша, на минус четвертом начнется стрельба, ты очень меня разочаруешь.
        И дал отбой связи.
        Струйка пота на спине Никончука превратилась в ручеек. Разочаровывать Ковача смертельно опасно. Этот псих с глазами убийцы так и сказал Петрову (не тому Петрову, что с КЭЧ, а тому, что якобы самоубился двумя выстрелами в голову, погорев на продаже гранат за периметр), сказал, тоже назвав по имени: ты меня очень разочаровал, Костик, - медленно так говорил, печально, словно отец, сожалеющий о том, что отпрыск двинул по кривой дорожке… Но выдернул из-под стола пистолет и выстрелил очень быстро, и непутевое чадо рухнуло с простреленной лысиной, загадив мозгами стену и отлетев на пару метров вместе со стулом, и в кабинете остро воняло порохом, а они все сидели бледные, и каждый думал о своем, а Никончук о том, что очень выгодный гешефт, затеянный на пару с будущим тестем, не состоится, и два ящика мосинских винтовок, сто лет тут хранящихся в окаменевшей уже консервационной смазке и на хрен никому на Базе не нужных, так и останутся лежать еще сто лет, никому не нужные. Во избежание лишних разочарований. И лишних мозгов на стене. Некрасивая штука мозги на стенке, очень на психику давит.
        Он не знал, что сейчас Ковач позвонил не только ему, но всем дежурным по уровням, всем запретив стрельбу, и каждого назвал по имени, и разочарование тоже упомянул… Ковач все и всегда использовал в интересах дела, даже свою репутацию опасного психа.
        Мобили прибыли, но ничего не происходило и дела им не находилось, и Никончук понадеялся было, что дотянет без ЧП до утра, до конца суточного дежурства. Сглазил. ЧП посыпались одно за другим.
        Для начала Базу тряхнуло так, что показалось: землетрясение, и всех их тут замурует еще на двадцать лет, а то и навсегда.
        Свет погас, потом снова включился. С потолка посыпалась какая-то мелкая пыль… А чуть позже посыпались ЧП, и мелкие, и крупные. Из двух мест сообщали, что сверху льется вода, натуральные водопады: наверху, на минус третьем, прорвало трубы. Возможно, прорывов было больше, но в безлюдных помещениях их пока не обнаружили. Часть жилого сектора осталась без света, накрылось и основное, и аварийка. С минус пятого просигналили: они сами, с минус четвертого, тоже заливают нижних, ладно хоть в одном месте. Но и там могли пока не все обнаружить.
        Никончук метался за пультом, как белка в колесе. Ругался с ремонтниками-сантехниками и ремонтниками-электриками, те тонули в вызовах и быстро прибыть не обещали. Отругивался от минус пятого и риторически спрашивал, какой частью тела ему заткнуть разрыв трубы. Послал людей проверить трубы в безлюдных помещениях, а заодно и кабели осмотреть: для полного комплекта только пожара не хватает из-за обрыва и замыкания. Людей было мало, помещений много. Искушение привлечь группу, присланную Ковачем, лейтенант преодолел.
        Прорезалась мадам Званцева. Объявила, что у нее пропал свет, потребовала немедленно вернуть. Потом названивала каждые десять минут: где ее законный свет? Потом сменила пластинку: где ее законный муж? Дескать, Полковник поднялся с койки, оделся и вышел, ни о чем ее не предупредив, и она в темноте не сразу это обнаружила… Где муж? Никончук ответил честно, что у него муж не появлялся и с ним не связывался, но вообще-то штатное расписание и инструкции предусматривают при ЧП нахождение командира части в штабе, там и ищите.
        Помаленьку все налаживалось. На минус третьем перекрыли магистральную трубу, водопады иссякли. Прискакали оттуда же, с минус третьего, электрики, чуть ли не на бегу наладили аварийку в жилом и собрались скакать дальше, на минус пятый, там проблемы с электричеством были серьезнее, - сказав, что основным займутся позже. Наивные чукотские юноши… Мадам Званцева никаких «потом» ждать не собиралась и взяла электриков в оборот, да так, что глава ремонтной бригады сержант Медведкин грузно потопал в апартаменты Званцевых, «глянуть», что там, а бригада дальше двинулась без него.
        Лейтенант Никончук не сомневался, что глава ремонтников, «глянув», немедленно начнет чинить, без этого мадам с него не слезет. Починит, разумеется, - Медведкин, на удивление старый для мобиля (было ему в районе полтинника), происходил из электриков прежних, довоенных, оттого и был мобилизован наравне с молодняком, - и чинил все, что хоть теоретически можно починить, а что нельзя, чинил тоже, но тогда гарантию на починенное не давал. Но вот что там наремонтируют на минус пятом молодые без его пригляда - большой вопрос.
        По Никончуку этот поворот сюжета тоже ударил. Разрулив проблему со светом, мадам Званцева без помех занялась поиском мужа, плотно оседлав служебный селектор, установленный в ее апартаментах, - и угадайте с трех раз, кому она чаще всех звонила. Подсказка: первая буква «Н», вторая «и», третья «к»… кто назовет все слово?
        Посреди всей кутерьмы Никончук напрочь позабыл про маньячку со скальпелем. Не до нее было… И тут шандарахнуло: при осмотре пультовой найден свежий труп, кровь еще не свернулась. Глотка вскрыта от уха до уха, совсем как у того, внизу. Что делать?
        Он хотел сказать, что высылает людей, но в разговор вклинилась мадам Званцева (вызов из апартаментов Полковника шел с нулевым приоритетом, убирая других абонентов в режим ожидания). В штабе, дескать, мужа нет, и она обзванивает все уровни, проверяет, не появился ли… Никончуку хотелось завыть, как волку на луну.
        Кое-как отделавшись от мадам, он погнал мобилей в пультовую, хотя не понимал зачем: преступники возвращаются на место преступления лишь в криминальных романах. Но когда придет разбор полетов, а он не задержится, пусть лучше окажется, что дежурный отреагировал на ЧП бестолково, чем не реагировал никак.
        Затем старший группы мобилей докладывал о том, что именно они нашли в пультовой, частично дублируя уже известную информацию. Одновременно с входа-2, отделявшего коридор с ВЦ и учебными классами, связался по громкой другой мобиль, судя по чересчур возбужденному голосу, обкурившийся или хватанувший стакан шила и решивший пошутковать: назвался ефрейтором Груздевым и вопил, что в одиночку повязал маньячку вместе с ее скальпелем. Немедленно объявилась и мадам, отодвинув в сторонку первого мобиля: ей, дескать, сообщили, что видели ее мужа в коридоре минус четвертого, так что…
        Никончук не выдержал и завыл. Издал громкое и протяжное «у-у-у-у-у-у…», прикрыв ладонью трубку селектора, а на входе-2 его услышать не могли, связь с ним такая, что либо слушаешь, либо говоришь… ну, либо воешь.
        Провывшись, он пообещал мадам, что примет меры. Пообещал Груздеву, что подошлет людей. Приказал старшему мобилей двигать к входу-2 и проверить сообщение о поимке беглой мутантки. Сам в него не верил, но мало ли. А по дороге велел поглядывать по сторонам и заглядывать в помещения, а если встретят Полковника, известить: его ищет любимая супруга, соскучилась.
        Он откинулся на спинку вращающегося кресла. Селектор молчал. Десять секунд, двадцать, тридцать… Чудеса. Даже мадам не объявлялась.
        Впервые за последний час у Никончука появилось время подумать о чем-то, и подумал он о том, что фамилия Груздев ему знакома. Порылся в памяти и вспомнил: это же тот организм из третьего бата, что сидел под арестом за попытку умыкнуть патроны, и раньше что-то еще было, вроде как с пьянкой связанное…
        Он попытался связаться со старшим мобилей и приказать: если у входа-2 никакой мутантки нет, а обнаружится лишь пьяный или укуренный в хлам ефрейтор, - задержать и доставить. Но мобили уже ушли.
        Затем он сообразил, что шутник, если там шутник, а не укурок, настоящим именем не назовется, и вполне мог какой-то глупый мобиль из молодняка не просто пошутить, но и попытаться подставить допекшего ефрейтора. В таком случае там уже никого, и проверить этот факт недолго…
        Он вдавил клавишу, позвал:
        - Груздев! Груздев!
        Убрал палец, подождал, ответа не было. Вдавил снова:
        - Ефрейтор мать твою Груздев!!! Ты там жив?
        Тишина… Все-таки дебильная шутка. Он другого не ждал, но все же была крохотная надежда… Была и нет, пискнула и скончалась.
        Глава 11
        К вопросу о субъективном и относительном (ход черным слоном)
        Суть мгновенно пришедшей Лизе идеи Марьяша поняла столь же быстро.
        Нечто похожее они когда-то проделывали - как шутку, как игру, и речь тогда не шла о жизни и смерти…
        Года три назад, когда близняшки еще осваивались с неожиданно свалившимися на них умениями, они придумали любопытную забаву. Вот какую: Марьяша при мысленном слиянии может управлять руками Лизы, и ногами, и… в общем, вообще всем управлять, всеми мышцами тела. И Лиза способна на то же самое - с телом сестры. Разумеется, все получалось лишь при полном согласии истинной хозяйки и при добровольном ее самоустранении от «штурвала». При этом новая «рулевая» сохраняла все свои физические навыки и рефлексы и приносила их в чужое тело…
        Ох уж они и поразвлекались… Ох и поудивляли приятелей (компания тогда была большая и общая, Лиза еще не отдалилась с несколькими парнями от остальных, не занялась опасными затеями).
        Тело Марьяши, управляемое сознанием Лизы, не смогло бы победить в жестокой подростковой драке один на один, все-таки натренированные мышцы Лизы оставались там, где и были… Но все ахали и изумлялись, глядя, как тихоня и книжница идет туда и обратно по узенькой жердочке, положенной между двумя крышами. А метанием ножей в мишень новая Марьяша выиграла несколько крупных споров.
        Новая Лиза удивляла другим: кулинарными умениями, талантом к рукоделию, употреблением слов, каких отродясь не знала… Возможно, здесь они слегка переборщили - мать именно тогда что-то начала подозревать касательно их ментальных возможностей.
        Друзья-приятели тоже подозревали, но иное и далекое от истины: что близняшки их дурят, пользуясь внешним сходством. Однажды чуть не проредили Марьяше шевелюру: дескать, это Лиза, нацепившая парик, так лихо сиганула «ласточкой» с высоченного обрыва в Плюссу.
        Не сразу, постепенно, но забава приелась и сошла на нет. И сестры пресытились новыми небывалыми ощущениями, и их приятели стали осторожнее и прекратили биться об заклад: сумеет ли одна из близняшек совершить то или другое.
        Но память о давних забавах сохранилась, и Марьяша поняла все мгновенно.
        И ужаснулась тому, что поняла.
        Потом состоялся очень долгий и очень тяжелый мысленный разговор. Долгий - лишь по числу сказанного, не словами сказанного, понятно. А если взглянуть на секундомер, все началось и закончилось почти мгновенно. Ефрейтор Алексей Груздев из второй роты третьего (охранного) батальона закончил изрекать очередную гадость про Лизу, вдохнул, набрал воздуха, чтобы выдать новую порцию… За время этого вдоха разговор, решивший его судьбу, и начался, и закончился.

«Лиза, я не смогу».

«Смоги. Или я сдохну».

«Но он же… он живой…»

«Все мертвые были живыми. Все живые станут мертвыми. Он живой, и я живая, но карта выпала одному из нас двоих сегодня сдохнуть. Тебе выбирать кому».

«Лиза… нет, не смогу…»

«Сможешь!!! Выбирай!»

«Да все я выбрала… Я сделать не смогу… и жить потом с этим не смогу».

«Да? А вдруг сможешь? Не проверив, не узнаешь. Я-то живу, а мы с тобой одинаковые».

«А ты… ты уже…»

«Да! И вообще уже, и сегодня уже!»

«Ты? Там, на Базе? Кого?!»

«Что всполошилась? Какая разница, ты никого там не знаешь».

«Кого?!!!»

«Не ори так, голову мне расколешь… Не спрашивала я имен, уж извини».

«Его?!»
        Лиза увидела три мыслеобраза, переданных Марьяшей.
        Маленький мальчик со смешным вихром, прижимающий к груди книжку, а на той нарисован смешной носатый чувак, хобот как у Щюлки, только тоньше.
        Кровосос в пятнистой форме - тот самый, что отоварил Лизу у броневика, а после приходил в живодерню.
        И он же, но уже без формы, вообще без ничего: гладенькая кожа, приличная мышца, накачанная. Но как бы и не совсем он, морда лица посмазливее. И еще одна странность: изначально картинка была в полный рост, но все, что ниже пояса, Марьяша прикрыла от мысленного взора сестры непроницаемой чернотой, словно бумажную картинку чернилами замазала. Ишь, скромница… а то Лиза мужских причиндалов не видела.

«Его?!»

«Нет. Встречала здесь и даже добраться до него могла. Но карта иначе легла».

«Если ты… если ты снова его встретишь… и доберешься… то я…»



«Ну что затихла? Что ты?»



«Ну что, что?! Сожжешь все свои книжки? Выйдешь за Проньку? На Луну улетишь?!»

«Я. Тебя. Убью».

«О как…»

«Нет, не так… Я попытаюсь. Ничего не получится, конечно. Но я постараюсь. Веришь?»
        Лиза поверила… Марьяша ничем и никогда не клялась. Но слово всегда держала.

«Дожили…»

«Ты просто его не трогай. И мы забудем этот разговор, словно не было».

«Влюбилась… И в кого?! Забыла, кто убил нашу мать? Где могилка-то ее, хоть помнишь?»

«Помолчи о матери».

«Не помолчу. Потому что ты ебанулась, ты… Не смей закрывать мысли! Я знаю, как ты не любишь таких слов. Потому и употребила. Ты ебанулась, ты насрала на могилу матери. Ради кровососа. Ты собралась убить сестру. Ради кровососа. Когда убьешь, это жить тебе дальше не помешает? Спать будешь крепко? Кушать с аппетитом? Но не печалься, сестренка. Тебе не надо никого убивать, сон и аппетит не пострадают. Тебе просто ничего не надо делать, - сейчас, когда я прошу. Все сделают за тебя».

«Лиза, прости… Я говорила страшные вещи, я, наверное, больна, я сошла с ума… но я тебя люблю, я не хочу для тебя ничего дурного… Ты только его не трогай. Просто не трогай, ладно?»

«Сошла. С ума. Конкретно спятила… Да не трону я твоего ненаглядного кровососа… Сама не трону. Но если он начнет трогать меня, а он может… Тогда уж как карта ляжет. Извини, большего обещать не могу».
        Повисло долгое мысленное молчание. Не по часам долгое, их секундная стрелка казалась бы застывшей. Нарушила его Марьяша.

«Я сделаю, что ты просишь. Вернее, начну, а когда ты сможешь сама продолжить, я уйду. Не хочу видеть, чем все закончится».

«Дела такие, что начать тут самое главное… Спасибо, Марьяш».

«Нет».

«Э?»

«Не спасибо. Ты тоже сделаешь, о чем я сейчас попрошу. Отдашь долг той же монетой. Точно той же».

«Объясни…»
        Марьяше тоже не пришлось долго объяснять. Эту забаву… или не совсем забаву… или совсем не забаву… сестры не раз обсуждали в задушевных ночных разговорах - когда им было по пятнадцать лет и их дороги не разошлись так круто в разные стороны. Но лишь обсуждали как теоретическую возможность, ни разу не опробовав на практике. Причем Лиза таки склонна была опробовать, Марьяша более чем сомневалась… а теперь предложила сама.

«Заметано, - легко согласилась Лиза. - Обо всем договорились, начинаем?»

«Я готова».

«Раз, два, три, четыре, пять, мы идем вас убивать! Кто не спрятался, мы с Марьяшей не виноваты!»

«Не шути так».

«Больше не буду. Мне будет сейчас так больно, что станет не до шуток».

* * *
        Она думала, что знает, что такое боль.
        Она думала, что представляет, как больно станет сейчас.
        Ни хера она не знала и не представляла.
        Наверное, толк в боли знали те кровососы, что придумывали этот поганый прием - придумывали в своем поганом аду, откуда вынырнули в свое поганое подземелье…
        Движения были просчитаны заранее, ничего лишнего. Чтобы изогнуться за спиной, поддернуть поближе полу халата, запустить пальцы в карман и коснуться рукояти скальпеля - на все это ее руке потребовалось около полутора секунд. Еще примерно половина секунды ушла на то, чтобы ухватить скальпель покрепче, выдернуть его из кармана и привести в удобное для удара положение. Итого две.
        Две секунды - это, казалось бы, очень мало. Но все в жизни относительно и все субъективно…
        Рука принадлежала Лизе лишь относительно, управляла ей Марьяша. А номинальная владелица конечности занималась тем, что забирала себе всю боль, ощущаемую рукой, и старалась не сдохнуть от этой боли.
        И субъективно две секунды растянулись для нее в вечность… Леха по прозвищу Груздь мог вечность сократить, и изрядно, если бы протормозил, среагировал с запозданием на руку, стремительно дернувшуюся к дальнему карману. На беду, реакцию он имел отменную. А на занятиях по рукопашке он был одним из первых в батальоне, и сделал он все быстро и правильно: рванул заломленную руку Лизы дозированным движением, так, чтобы болевой шок мгновенно отбил охоту к любым попыткам двинуться, но не прикончил пленницу (инструкторы предупреждали: если переборщить, этот болевой прием может стать смертельным).
        К дальнейшему преподаватели не смогли подготовить Леху Груздя, поскольку сами с таким не сталкивались, - и он все-таки тормознул.
        Рука, обязанная замереть, продолжила движение, и не пустая, со скальпелем, и Груздь не мог понять, что из наблюдаемого им более удивительно и невозможно. То, что девка не парализована болью, хотя просто обязана подыхать от нее? Или то, что она не пойми каким колдовством, какой черной магией вернула себе скальпель, который он самолично пнул куда-то в дальний конец коридора?
        Тугодумом он не был. Решил свою дилемму быстро, за доли секунды, и решил так: скальпель и его загадочная телепортация - вторично, разберется потом. А прием он, что называется, недотянул, дал маху. Немедленно попытался исправить промашку, и уже не осторожничал, не опасался прикончить Лизу болевым шоком (хотя за нее мертвую никакой премии не полагалось, наоборот, досталось бы от Ковача), - но когда в непосредственной близости от твоего живота остро заточенная железка, лучше позабыть о меркантильных интересах и лучше пересолить.
        И он пересолил. От души.
        Затем Леха вновь увидел невозможное, то, чего никак не могло быть…
        Хотя, если разобраться, зрелище ничем не нарушало ни законов физики, ни законов прочих наук и не противоречило ни логике, ни банальному здравому смыслу.
        Но в жизни все относительно и субъективно: в личной Вселенной мобиля с погонялом Груздь увиденное существовать не могло и с хрустом выламывалось за рамки мироздания.
        Он увидел скальпель. Торчавший из его живота - внизу, где-то между пупком и пахом. Ушедший туда по самую рукоять - то есть неглубоко, сантиметра на три с половиной. Крови не было, боль не ощущалась, и это добавляло сюрреализма в наблюдаемое зрелище.
        Скальпель был неподвижен. Рука, сжимавшая его рукоять, тоже. Груздю не суждено было о том узнать, но с рукой приключился краткий период безначалия: Марьяша, сделав обещанное, прекратила ей управлять, а Лиза еще не успела взять управление на себя, она была не в лучшей своей форме, потому что совсем недавно, две секунды и целую вечность назад:
        Боль пришла не сразу. Сначала мир вокруг мгновенно и неожиданно превратился в огромную яростную вспышку, и первым делом она выжгла Лизе глаза, словно та решилась занять должность Судьи и заплатила, чем полагается.
        Лиза, уже слепая, шагнула куда-то - или ей казалось, что шагнула, - и вот тогда пришла боль, но не в ее правую руку, та рука давно умерла, а мертвым больно не бывает.
        Боль вонзилась в затылок тысячами обжигающих зазубренных игл и тут же раскатилась по телу со скоростью ударной волны взрыва. Лиза пыталась закричать и не могла. Глотка казалась перехваченной тугой петлей раскаленной добела проволоки.
        Она не видела ничего, но чувствовала, как рядом появилось нечто - страшное, огненное, и теперь уже не просто выжигающее глаза, - но испепелившее всю ее до костей, и сами кости тоже сгорели, распались на кучки ничем не связанных атомов и исчезли. Осталась лишь боль - хотя болеть вроде было нечему, но корчащийся сгусток боли, бывший некогда Лизой, выл и метался в море огня…
        Казалось, что она угодила в самый центр шаровой молнии или звездного протуберанца - но Лиза не знала таких слов и понятий, она сейчас не знала ничего, кроме дикой боли, и боль стала для нее всем.
        Потом боль закончилась. Нет, не так… Боль осталась, но то была другая боль, боль с маленькой буквы. Так болит зуб, когда лечащий без анестезии стоматолог-садист прекратит терзать его своим инструментом. Так болит культя после ампутации без наркоза. Любой, кто знает толк в боли, любой, кто подыхал от нее, но все же остался жив, подтвердит: боль терпимая после нестерпимой - это боль-отдохновение, боль-счастье.
        Лиза в такие тонкости не вдавалась… Но поняла: ей не больно… почти… и левой рукой снова управляет она, а в руке зажат скальпель, воткнутый в брюхо мобиля.
        Все относительно, все субъективно… Для Лехи Груздя краткий миг «пересменки» растянулся в вечность. Вечность - немалый срок, и использовал этот срок он для многого.
        Он отпустил правую руку Лизы, прекратил прикладывать к ней даже малейшие усилия. Что толку упрямиться и продолжать прием, эффективность которого нулевая?
        Он понял, что учили его рукопашке люди, не петрящие в своем деле, и будь обучение платным, стоило бы потребовать деньги назад.
        Он сообразил, что рана не опасная и нанесена - вот уж повезло! - инструментом, разрезающим ткани организма самым щадящим способом, с наименьшими повреждениями.
        Он прикинул траекторию своих передвижений в пространстве в ближайшем будущем: пульт дежурного по уровню - лифт - медчасть на минус шестом (настоящая, не для мобилей).
        Наконец, он попытался отбросить чужую руку, апатично и безвольно сжимавшую скальпель, и вытащить проклятую железку из своего живота.
        Последний (но главный!) пункт Груздь выполнить не успел. Опоздал совсем чуть-чуть, «пересменка» завершилась. Вечность - немалый срок, но и ее надо расходовать с умом и начинать с главного. Особенно если вечность субъективная.
        Рука со скальпелем стремительно рванулась вверх, одним движением вскрыв Груздю брюхо - словно рыбак потрошил пойманную рыбу или мясник - зарезанную свинью.

* * *
        На Лизу мобиль не смотрел. Он пятился от нее маленькими шажочками и уставился на свое пузо, где протянулся бритвенно-тонкий разрез, почти вертикальный, лишь в верхней части слегка отклоняющийся вправо. Крови не было видно, и Лизе показалось в первый момент, что она как-то умудрилась облажаться, вскрыть одну лишь пятнистую форму. Но тут же поняла, что ошиблась - сейчас ошиблась, а резала как надо. Вернее, потрошила.
        Края разреза набухли красным, и Груздь тут же вцепился в живот руками, стиснул, сдавил изо всех сил, словно действительно мог удержать в себе и кровь, и жизнь.
        Эффект получился обратный… Наружу выпали розово-серые загогулины, повисли до пола. Лиза умудрилась одним ударом нанести две раны, - скальпель, натолкнувшись на брючный ремешок, подпрыгнул, лезвие выскочило наружу, рассекая над ремнем одну лишь форму, но тотчас же заглубилось вновь и резало дальше без помех до самых ребер. Сдавив со всей дурной силы верхнюю рану, Груздь просто-напросто выдавил часть своей требухи через нижнюю.
        Отступать стало некуда. Груздь уперся спиной в дверь. Лицо было белое-белое, а лоб (особенно припухлая его часть) побагровел и налился кровью. Рот широко распахнулся, но ни звука оттуда не вылетало. Одновременно мобиль сползал по двери - медленно, едва заметно, - а затем, словно количество перешло в качество, резко шлепнулся на задницу.
        Очутившись в сидячем положении, утырок отлепил руку от раны, попытался подхватить свои кишки. Может, надеялся запихнуть их обратно, может, ни на что не надеялся, ополоумел. Попытка оказалась неудачной, Леха слишком миндальничал и деликатничал, боялся ухватиться как следует за родную требуху, пытался подцепить снизу, сложив ладонь лодочкой, кишки с нее соскальзывали, тогда он пустил в ход и другую руку… И тут же наружу выпала вторая порция, из верхней раны, здесь кишки были повреждены, распороты скальпелем (непонятно отчего, но с нижними такого не случилось), их содержимое выдавливалось наружу и мерзко воняло.
        Лиза смотрела и смотрела бы на это зрелище - как в кино, где она никогда не бывала, или в театре, где она не бывала тоже. Но понимала, что ничем хорошим такое любование не обернется, надо заканчивать и уходить.
        - Я обещала тебе два раза, не забыл? - спросила Лиза. - Это был первый. А вот второй!
        Он вскинул на нее дикий взгляд и попытался вскинуть руку, прикрыться от летящей к горлу стали. Даже сумей Груздь это сделать - не помогло бы, лишь отсрочил бы на секунду-другую неизбежное ценой рассеченной ладони. Но он не сумел, движение осталось незавершенным, и скальпель не тронул ладонь, рассек только горло.
        Кровь хлынула совсем не так вяло, как текла из рассеченного брюха, - ударила тугой алой струей, обильно окатив босые ноги Лизы: отпрыгнуть, как в первые два раза, она не успела. Или не сумела, силы были на исходе. Халату - нижней его части - тоже досталась порция красного…
        Она слышала: сюда бегут, - там, в коридоре, скрывавшемся за железной двухстворчатой дверью, грохотали шаги, пока далекие, но быстро приближались.
        Надо уходить, нельзя терять ни секунды, Лиза чувствовала, что сил на игру в догонялки не остается. И все же она потратила пару драгоценных секунд, чтобы нагнуться, обмакнуть в кровь пальцы и нарисовать на двери тройку. Получилось кривовато, и с цифры тотчас поползли вниз алые потеки, но с пятеркой не спутаешь. Все сделала левой рукой - правая висела бесчувственным поленом и, кажется, очень быстро опухала.
        Закончив, она побежала по коридору - медленно, прихрамывая - туда, где, по словам только что убитого человека, начинались технические секторы уровня. Сарказм судьбы: мертвец мог отомстить убившей его легко и просто. Или уже отомстил, авансом, если солгал о секторах, - игра в таком случае не затянется… Но если не солгал, есть варианты.
        - Груздев! Груздев! Ефрейтор мать твою Груздев!!! - надрывался матюгальник. - Ты там жив?
        Ефрейтор Груздев был еще жив. Ноги подергивались, скребли по бетонному полу. Он даже издавал какие-то слабые звуки, вылетавшие из рассеченной трахеи, - не то шипение, не то слабый свист, и накладывались эти звуки на побулькивание попавшей в трахею крови. Ефрейтор словно пытался ответить, но связь с пультом дежурного была полудуплексная, а нажать клавишу, чтобы его услышали, Груздев уже не мог. Когда дверь наконец распахнулась, и звуки, и подергивания ног прекратились. Ефрейтор Алексей Груздев по прозвищу Груздь умер.
        Через пять или шесть минут над его телом состоялся примечательный диалог.
        - Ну что застыли-то? - понукал группу мобилей лейтенант Никончук, оставивший пульт на помощника после известия о новом трупе. - Девка сама себя не поймает! Вот след, а на том его конце уже не пять тонн бонов, уже десять! Вперед!
        Четкие кровавые отпечатки босых ног тянулись по коридору, сворачивали за угол.
        Мобили стояли плотной кучкой, не проявляя интереса к следам, к понуканиям Никончука, и даже (небывалое дело!) к десяти тысячам бонов.
        Потом от кучки отделился старший, именно с ним Никончук общался, но имя успел позабыть. Не молодой для мобиля, между тридцатью и сорока, - к сорока, пожалуй, даже ближе. Спросил неожиданное:
        - А вот не помните ли, господин лейтенант, что там Дисциплинарный устав за неподчинение приказу отгружает?
        Никончук не помнил. Ответил без уверенности:
        - Два года дисбата… вроде…
        - Тогда пакуйте. Всех. За неподчинение. Мы тут обкашляли и решили: без оружия за ней не пойдем. Пусть лучше трибунал двушечку выпишет, чем эта бешеная сучка четверку, пятерку и дальше по списку…
        Мысли Никончука в тот момент метались в голове отрывочные и бессвязные, он не сразу понял, что за цифры ему называют. Потом вспомнил про тройку, намазюканную кровью на двери, и сообразил. Паковать мобилей за неподчинение не стал - торопливо вернулся к пульту и связался с Ковачем. У того побегут в погоню как миленькие, а если не побегут, то наверняка очень разочаруют особиста. Со всеми вытекающими последствиями… И с вылетающими на стенку тоже.

* * *
        Насчет технических секторов покойный Груздь не соврал - и пусть ему достанется за это в аду сковородка поменьше и огонь под ней послабее.

…Пару раз Лиза, услышав шаги, втискивалась в самые дальние тупиковые ответвления лабиринта, где она оказалась. Даже удалось рассмотреть ищущих: мобили, без оружия, с одними фонариками, шарящие лучами света по сторонам, но не забиравшиеся глубоко.
        Понятно… Слухи уже расползлись - и мобили ее боятся, знают про судьбу собратьев. И затея с цифрами только добавила им паники.
        А их хозяевам она сильно нужна целой и невредимой, раз уж гонят на поиски этих ушлепков, не вооружив их даже штык-ножами. Объявили награду и надеются, что жадность пересилит инстинкт самосохранения. Но это у кого как. У покойного Груздя пересилила, а эти больше опасаются, что Лиза их найдет, чем стараются найти ее сами.
        Страх, что она тут нагнала, льстил самолюбию, но сама понимала: сил не осталось ни на драку, ни на что… И любой из этих утырков ее сейчас скрутит, не напрягаясь. Правая рука никуда не годится. Кости вроде целы, но болит и распухла, одеревенела, висит поленом, только пальцами шевелить можно. На ощупь кажется горячей, гораздо горячее остального тела, изрядно озябшего. Холодный компресс бы к ней приложить, потом забинтовать туго…
        Надо найти уголок, куда можно забиться и передохнуть, набраться сил.
        В идеале хорошо бы и поесть, и раздобыть одежду - халат давно превратился в грязную тряпку, неприятно липнущую к телу и ощутимо пованивающую. Обувь тоже бы не помешала, и фонарь, но мечтать, как говорится, не вредно…
        А вот закуток, где можно подремать пару часов без риска проснуться схваченной, - это более реально.
        До сестры дотянуться больше не получалось. Никаких внешних помех, никакого давешнего гула в башке. Общение напрочь заблокировано с той стороны. Все понятно, Марьяна свет Пахомовна в расстроенных чувствах пребывает. Еще бы, первый раз в кого-то живого острое железо воткнула. Теперь страдает и грызет себя. Не страшно. Пройдет. У всех проходит. Наоборот, если человека после самого первого собственноручно сотворенного жмура колбасить не начинает, присмотреться к такому человеку надо. Что-то с ним не то и не так.
        Что сестру отпустит, Лиза не сомневалась. Немного смущало другое: удастся ли Марьяше избавиться от парней, прийти сюда только с Бобой? Если Дрын и Жуга упрутся, переубедить их бывает нелегко даже ей… Но справляется. Она надеялась, что и Марьяша сможет справиться с ними, под ее мягкой бархатной шкуркой прячется такое же железо, как у самой Лизы…
        Затихли шаги последней пары горе-ищеек, так и не унюхавших логово дичи. Хотя нет, конечно же, не логово, лишь временную лежку. Лиза отклеилась от стены - в самом прямом смысле отклеилась, пропитавшийся кровью и содержимым кишечника халат прилипал ко всему.
        Смахнув серо-липкие нити паутины с лица, она отправилась дальше. Искать более надежную лежку.

* * *
        Ковач, хмурый и злой, стоял перед маленьким строем. Тринадцать человек, и надо выбрать одного. Он ненавидел заниматься этим: назначать бойцов из старой гвардии на задания, с которых порой не возвращаются. Мобили для него были все на одно лицо. Конечно, он знал многих мобилей и внешне, и по именам, служба уж такая, - но все равно воспринимал как безликую серую массу и бестрепетно посылал куда угодно. Нет, на убой не слал, напротив, старался сберечь при возможности. Примерно так же шахматист бережет расставленные на доске пешки, но бестрепетно жертвует ими ради выигрыша партии.
        Но то мобили. Эти же… Каждого он знал двадцать с лишним лет. Волею судьбы под землю угодили самые разные люди, и далеко не ко всем Ковач относился с приязнью, - но даже такие стали за долгие годы, проведенные вместе, частью его жизни, кусочком его личной Вселенной. Но приходилось, и не раз, посылать их на смерть. И даже своей рукой доводилось убивать… И получалось, что он сам отстреливает от своей Вселенной кусок за куском и та становится все меньше…
        Он стоял перед строем и ловил себя на том, что выбирает не того, кто лучше справится, - того, кого будет меньше жалеть, если что.
        - Евсеев!
        - Я!
        Когда-то Серега Евсеев выделялся среди солдатов-срочников ростом и массой. И даже умением драться… Но всего этого не хватило, чтобы стать лидером или хотя бы завоевать авторитет. Характер слабоват: инертной, рыхлый… Сейчас самоутверждается среди мобилей, чаще остальных просится на задания и рейды по округе. Для мобилей он, понятно, крутой неимоверно. До поры, пока у волчат не подрастут клыки.
        - Сейчас начнется прочесывание. По второму кругу. Работаем минус четвертый, она там, все выходы вверх и вниз я перекрыл. Все поисковые группы стянуты с других уровней туда. Ты старший, курсируй между секторами, следи, чтобы мобили проверяли все аппендиксы с поворотами, выемками, тупиками. И следи, чтобы они не филонили. Она сумела их запугать. А ты сумей сделать так, чтобы они больше боялись тебя, чем ее скальпеля. Задача ясна?
        - Так точно!
        - Но девка нужна живой, понял? Три часа назад я сказал бы: живой и невредимой, но теперь не скажу. Легкие травмы допустимы, и даже не самые легкие. Но руки-ноги по возможности не ломать, а по голове не бить ни при каких раскладах. Закидай ее мясом, а потом возьми сам, аккуратно. Уяснил, сержант?
        - Я рядовой, то…
        - Это аванс. Справишься - ты сержант и командуешь взводом мобилей. Хочешь?
        Евсеев хотел, и еще как хотел, и всем своим видом демонстрировал желание.
        Сержантство не тот пряник, чтобы ради него очко рвать, Евсеев понимал, что станет сержантом не совсем взаправдашним, а так, для мобилей… Понарошку станет. Как стал майором Малой. Люди серьезные к новым здешним званиям не рвутся, Ковач как был майором, так майор и есть, а мог ведь тут хоть до маршала дослужиться, а Дед - до этого, как его… ну, есть такой, что маршалов главней, - вот до него.
        А вот взвод - это конкретно и серьезно. Одно дело - временно командовать группами мобилей в рейдах, и совсем другое - взводом постоянно… Уж там он развернется.
        Мысли Евсеева по поводу грядущего карьерного роста читались на его лице, как в открытой книге, - и Ковача очень даже устраивали.
        - Как возьмешь, пакуй понадежнее. Не повторяй ошибки Рымаря. И руки ей вяжите, и ноги, на себе донесете, не переломитесь.
        - Может, наручники взять?
        - Нет. Ремни возьми… Наручники не трогай, найдется среди мобилей умник, даст железкой в висок, и пиши пропало. А в КХО получи… В общем, новое оружие, кодовое название ПРС-1, их там штук десять точно уже есть, может, и больше, забирай все, потом раздашь мобилям.
        Лоб Евсеева сморщился, вновь отразив работу мысли… Затем он посмотрел на Ковача, но ничего не сказал, снова наморщил лобешник.
        Не надо быть телепатом, чтобы расшифровать мысли, бродящие в голове будущего сержанта и комвзвода: он наверняка попытался вспомнить, что означает аббревиатура ПРС, но не вспомнил, потом подумал о ПТРС и о том, что мог ослышаться или Ковач как-то сглотнул одну букву, потом сообразил, что в свете поставленной задачи ПТРСы в подземельях нужны, как мандавошке валенки…
        Ковач телепатом не был - и ошибся. Переоценил Евсеева. Тот давно позабыл, что на складах хранится такая древняя штука, как ПТРС (вместе с «дегтярями», ППС и трехлинейками). Кандидат в сержанты и взводные до сих пор тупо пытался сообразить, что значит ПРС.
        - Вот образец, ознакомься, - пожалел Ковач изнемогающие извилины. - Прототип, так сказать. Палка резиновая самопальная, первая модель.
        Полицейских спецсредств у них не было… Вообще. Ни «черемухи», ни шокеров, ни дубинок-демократизаторов, ни оружия с травматическими пулями… Хотя нужда в них была, необходимость в полиции для замиренных деревень давно назрела. А сегодня подумалось: нелетальные штуки пригодились бы при охоте, развернувшейся в подземельях Базы. И он отдал приказ, в результате которого на свет появилась эта вундервафля. Электрошокер за час на коленке не смастерить, боевое оружие на стрельбу резинками тоже быстро не переделать, - и в режиме аврала изготовили дубинки из обрезков армированных резиновых шлангов.
        Евсееву изделие ПРС-1 понравилось. Пошлепал дубинкой по ладони, с каждым разом сильнее, проверил, как гнется (гнулась армированная резина плохо), проверил, как лежит в руке, заглянул внутрь, куда был залит для утяжеления свинец.
        Акт приемки состоял из одного слова:
        - Годится.
        Евсеев не кривил душой, палка ему понравилась. Не АК, конечно, но таким пээрэсом куда сподручнее мудохать мутанток-прошмандовок, чем руками-ногами, подставляя те под заточенную медицинскую сталь. Сам-то он был уверен (не без оснований), что и голыми руками разделает говнючку на порционные куски, хоть та обвешайся скальпелями, - но для мобилей ПРС-1 то, что надо.
        - И вот еще, майор Званцев тебе передал.
        Малой передал гарнитуру… Не ту, что для стандартной УКВ-станции, разъем другой.
        - И куда я ее воткну?
        Строй уже приготовился отреагировать коротким гоготанием на незамысловатую начальственную шутку, буквально-таки напрашивавшуюся. Но она не прозвучала, ответил Ковач с ледяной серьезностью:
        - Ты возьмешь ее с собой и будешь держать наготове. Это приказ майора Званцева, и я его подтверждаю. Ты уж не разочаровывай нас, хорошо?
        Евсеев проникся и приладил гарнитуру к разгрузке, хотя без станции смотрелась она глуповато. Но под землей УКВ не пашет, там вся связь по проводам или с вестовыми из мобилей. Затеяли было делать в свое время что-то вроде самопальной сотовой сети, но не закончили: штук пять коммуникаторов достались только начальству, но и у тех срабатывают через раз: здесь ловит, здесь не ловит, здесь селедку заворачивали…
        - Все, выполняй.
        Ковач посмотрел вслед уходящему ветерану и поморщился. Не самый приятный тип и не самый умный, но даже его терять не хочется.
        Не пешка, совсем не пешка…
        Универсал, с десяток воинских специальностей знает на ять, времени на учебу хватало. Когда они мобилей до такого уровня дотянут? Правильный ответ: никогда.
        Не пешка, слон как минимум. Но иногда для выигрыша партии жертвуют не только слонов, но даже ферзей.
        В легкую победу над девицей, притащенной Малым, не верилось… Настолько не верилось, что он отправил вестового в санчасть с приказом подготовить дополнительные средства экстренной помощи и операционную.
        Глава 12
        О пользе больших фонарей (жертва двух черных пешек)
        Свист Лиза уловила издалека, даже не напрягая слух. Свистело тоненько, но ощутимо. Почти тут же она еще и увидела… Нет, не свист, как его можно увидеть? Из-за поворота, густой, как болотный туман, тек не то пар, не то дым, но странный, необычный, стелющийся по полу. Ощутимо потянуло прохладой.

…Здесь стояли три здоровые хреновины, от пола до потолка… даже, кажется, и дальше тянулись, за потолок, в специально прорезанные для них отверстия, но толком не разглядеть, что сверху, - лампочка осталась за поворотом, сюда долетали лишь отблески.
        Что это за хрени, она не знала и гадать не хотела. Какие-то емкости круглятся, едва видимые за скоплением трубок разной толщины… В голове вертелась мысль об аппаратах для перегонки сивухи - оттого, наверное, что иные трубки были свернуты в спирали, - но зачем кровососам сивуха, если у них и водки, и спирта хоть залейся?
        С одним из аппаратов случилось неладное, он-то и издавал свист, привлекший сюда. Из прохудившейся трубы била узкая тугая струя дыма-пара, становилась шире, в отдалении расползалась клубами, те жались к полу… Холодом тоже тянуло именно отсюда.
        Возможно, труба лопнула, когда Базу недавно тряхануло. Или просто срок ей подошел. Небось, новых труб у кровососов нет, да и откуда им взяться, вот и латают год за годом старье.
        Лиза приблизила ладонь к струе - ух, холодная! - и сообразила, как ей повезло. Она мечтала о холодном компрессе на пострадавшую руку, как в огне горящую? Хотя бы из мокрой тряпки, потому что мечтать про лед глупо? Так этот дым или пар не хуже льда сработает…
        Чтобы приступить к процедуре, ей пришлось поднять руку-полено другой, вот до чего дошло… Струя холодного пара-дыма оказала прямо-таки чудесное действие на распухшую конечность. Боль исчезла, как и не было. Опухоль совсем не спала, но значительно уменьшилась. Локтевой сустав начал гнуться всего лишь с легкими неприятными ощущениями, а только что любое его движение сопровождалось тягучей болью.
        В общем, это была еще не та рука, с какой Лиза сдуру сунулась утром в драку с молодым кровососом. Но и никакого сравнения с той грабкой, что организовал ей Леха-между-ног-стручок-гороха. Повезло бы еще так же с хавчиком… Однако хавчик в этих секторах явно не хранят, они для другого предназначены, разве что случайно повезет отыскать нычку мобилей… Но два таких фарта подряд - перебор, не бывает.
        (Буквально в двух-трех метрах от нее хранилось еды столько, что Лизе и за год не съесть, - прямо над головой, на минус третьем уровне, в громадной рефрижераторной камере. Лиза о том не догадывалась, и не расстроилась, и не стала измышлять способы проникнуть наверх именно здесь.)

…Закруглилась с лечением она, когда сообразила: затянуть его еще, и дело закончится жестокой простудой, и без того замерзла тут как цуцик.
        Пошагала дальше, стараясь согреться быстрой ходьбой и не обращая внимания на голодные рези в желудке.

* * *
        Ирка тащилась по главной улице Затопья, и каждый шаг давался ей все с большим трудом.
        Ей было плохо, очень плохо. Ей нужен был мужик. Любой, пусть самый страшный или самый лядащий. Ей казалось, что до утра она без мужика не дотянет, что дьявол ее прикончит… Или не казалось.
        Она сама дала маху, сама загнала себя в ловушку. Не подсуетилась, не приискала себе на ночь мужика, а лучше - двух. Не прошлась загодя по дворам, разведывая, где квасят без женского общества… Или с женским, но чтоб не всем хватило. Или…
        Короче, она не сделала ничего. Она понадеялась на Пахома. Избаловалась в последнее время с ним. Расслабилась. А этот урод после того, как они днем перепихнулись и дьявол притих, вылакал канистру сивухи. Реально ничего не осталось, даже на донышке. А ведь еще днем там плескались литра два или три, Ирка сама видела. Может, не в одно рыло выжрал, может, помог кто осилить по-соседски, но Пахому в любом разе хватило: лежал теперь бревном, мычал, не вставал ни в какую… Ладно бы она сразу поняла, что ничего не перепадет, и ушла бы. Нет, она битых два часа промучилась с Пахомом, на что-то надеясь… Дождалась того, что найти другого мужика стало поздно, а дьявол разбушевался.
        Пережила бы, может, если бы Пахом сивухи ей оставил… На крайняк выпила бы ее побыстрее и отрубилась, спрятавшись от дьявола в беспамятство, - дьявол такое не прощает, и утром было бы плохо, куда хуже, чем с обычной похмелюги, но будет день, будет и пища: или Пахом проспится, или кто еще подвернется… Однако сивухи нет, и ничего в доме нет, даже искать не стоит, у Пахома пойло не хранится в ожидании подходящего повода - для него появление в доме бухла уже повод кирнуть.
        Дьявол поселился в ней семь лет назад. Тогда еще никто не называл Ирку ни трехглазой, ни давалкой: странный нарост на ее лбу начал расти - потихоньку, исподволь - года через два после появления дьявола и окончательно сформировался спустя несколько месяцев. А давать она давала… но так, как все дают, без фанатизма.
        Третий глаз, кстати, на первые два не был похож совершенно. Ничего, что глазам полагается, не имел. Ни зрачка, ни радужки, ни век с ресницами… ничего. Выглядел как бляшка припухлая, чешуинками покрытая, но не рыбьими, а словно у еловой шишки. Если чешуинку спецом или невзначай сковырнуть, будет немного больно и пару дней глаз саднит, но потом вырастает новая.
        Нарост ничем на глаз не походил, но все же был глазом - им можно было глядеть, а это главное. Им смотрел на мир дьявол, он и вырастил его для себя, ясней ясного. Иногда Ирке тоже позволял взглянуть, но не слишком часто.
        Она никогда не ломала голову над вопросами: на что похож дьявол? Чего хочет? Почему выбрал для проживания именно ее среди множества прочих?
        Первый вопрос был дурной и ответа не имел. Внутрь к себе не заглянешь, и никто не заглянет: резать ее, Ирку, из глупого любопытства дьявол никому не позволит. Когда был маленький, глупый и без глаза, мог, наверное, такое допустить. Соображалку он тогда имел как у младенчика - то есть не имел никакой: хочет жрать, так орет, а получит сиську, так натрескается и задрыхнет. Только вместо сиськи было то, что мужики в Ирку пихают. Так что над вторым вопросом ломать себе мозг не фиг, ответ очевиден: того самого и хочет.
        На третий вопрос: отчего именно к ней между ног решил прописаться дьявол? - Ирка имела ответ предположительный, но казавшийся ей основательным: сама сдуру накликала. Была у нее такая дебильная присказка… Привычка идиотская была… Часто поминала, ну типа: да я манду дьяволу прозакладываю, чтоб то-то и то-то… Ну и вот. Недаром же говорят: черта только помяни, тут и явится. А что черт, что дьявол, все едино.

…Дьявол требовал своего все настойчивее. Понукал свою хозяйку все болезненнее. Хозяйку - не в том смысле, что она дьяволом помыкала и командовала, а типа квартирную хозяйку; кто тут главный, Ирка давно поняла и не рыпалась, слишком больно было рыпаться.
        Сообразив, в какую ловушку себя загнала, понадеявшись на Пахома, Ирка от беды дошла до того, что прикопалась к его сыну, к вечно спящему Гуньке.
        Сколько тому уже? Четырнадцать? Или даже пятнадцать? Ну так хватит спать, за девками пора бегать…
        Она, Ирка, не девка уже давно. Зато и бегать не надо. Даже вставать не надо. Сделай свое дело и дальше дрыхни. Растолкала, Гунька приоткрыл глаза, сказал, куда Ирка может пойти, и снова засопел. Она, собственно, именно туда и именно на то хотела сейчас больше всего, и посчитала за согласие, и торопливо распустила завязку Гунькиных штанов.
        Тот, вроде даже не просыпаясь, махнул кулаком, засветил Ирке в лоб, чуть правее третьего глаза.
        Прилетело не особо сильно и больно, и она все же взгромоздилась сверху, решив, что пару-тройку таких ударов выдержит, а дальше мужская природа возьмет свое, ей ли не знать…
        Однако проклятый Гунька начать не позволил, снова зарядил в лоб, и гораздо сильнее - буквально смахнул Ирку с себя: грохнулась на пол, больно приложившись локтем и боком. Угодил теперь слева от глаза, и она поняла: не обломится, а если невзначай прилетит прямиком в глаз, теперешняя боль от кулака, падения и даже от бушующего внутри дьявола покажется за легкую разминку, за подготовку к боли настоящей…
        Она выползла во двор, негромко подвывая и от боли, и от несправедливости жизни, - скрючившись, вцепившись в низ живота, словно при болезненных месяцах. Но те у нее не случались давненько.
        А ведь когда-то (недолго) казалось, что в жизни с дьяволом ничего дурного нет, даже наоборот. Дьявол тогда был еще невелик, довольствовался малым, а Ирка неожиданно расцвела и похорошела: исчезла угревая сыпь, портившая лицо, быстро редевшие волосы редеть перестали, и наросли новые, густые… И вообще словно лет пять-шесть сбросила на вид, даже сиськи подтянулись и стали торчать, как когда-то в девичестве. Третий глаз тогда еще не прорезался, и стала Ирка молодкой на заглядение, парней у девок отбивала только влет, женатые мужики на кулаках из-за нее бились. Эх, было ж время…
        Но закончилось все тем, чем кончаются любые шашни с дьяволом.

* * *
        Красный огонек засветился в темноте, словно там притаился одноглазый вампир.
        Но будущему сержанту Евсееву такое сравнение в голову не пришло. Фантазия у него была небогатая, ассоциативное мышление отсутствовало как класс. Он бестрепетно шагнул в темноту, ничуть не опасаясь схлопотать вампирский укус и пополнить ряды ночных кровососов.
        И был прав, вампирский глаз оказался всего лишь красным светодиодом, укусить никого не способным по определению. Способен был на другое - человека с более пытливым умом мог озадачить загадкой: а почему светодиод (как ранее его братья-близнецы) загорелся лишь с появлением поблизости Евсеева? А на проходящих мимо мобилей не реагировал?
        Но эта загадка мироздания простой и конкретный разум будущего сержанта не занимала. Он никогда не слышал известнейший тезис: «Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь», - но действовал согласно ему. Скорбь не умножал.
        Загорается - значит, так надо. Так тут оно устроено. И не его дело ломать голову, почему устроено так. Его дело выйти на связь и доложить, что они по-прежнему в дерьме.
        (А человек с пытливым умом предположил бы, что в гарнитуру, полученную Евсеевым от майора Званцева, вмонтировано крохотное устройство, выдающее слабенький сигнал, - и светодиоды реагируют именно на него. И предположение угодило бы в «десятку».)
        Евсеев провел ладонью по стене, нащупал под светодиодом маленький лючок, откинул подпружиненную крышку. Пристыковал гарнитуру к разъему.
        - Здесь Евсеев.
        - Докладывай, Евсеев, - немедленно откликнулся Малой.
        Потенциальный сержант, подсвечивая фонарем план уровня, начал перечислять осмотренные сектора. Он не знал, что параллельно докладу Малой манипулирует «мышкой», и на экране перед ним высвечивается полная картина поисков.
        Безрадостная картина…
        Мобили двигались с двух сторон, словно сходящиеся крылья невода. И должны были спровоцировать беглянку на прорыв либо заставить отступать и вывести в итоге на Евсеева и его группу. Не произошло ни того, ни другого. Крылья невода схлопнулись, но принес он лишь тину и траву морскую. Золотая рыбка нашла в сети прореху и уплыла.
        - Вы ее упустили, она сейчас за вашими спинами, - прозвучал в наушниках другой голос, и Евсеев узнал Ковача. - Теперь, рядовой Евсеев (звание Ковач выделил голосом), постарайся мне убедительно объяснить, отчего так получилось. Ключевое слово «убедительно».
        Евсеев медлил, формулируя причины провала… Кривить душой и что-то выдумывать он не стал, с Ковачем это смертельно опасное занятие.
        - Мобили ссут, - выдал наконец несостоявшийся сержант. - Вот и вся причина.
        - Подробнее.
        - Пока я рядом, еще ничего… Без меня хреново. Ссут. А я не могу быть везде.
        - Предложения? - вновь включился Малой.
        - Наших сюда надо. По одному на каждую группу. И дубинок еще подогнать, если наделали. В смысле, палок, которые ПРС.
        - Палки будут. А люди…
        Евсеев не знал, но во время недолгой паузы Малой взглянул на Ковача. Тот покачал головой.
        Играли бы они на одной доске - этот ход напрашивался бы. Но досок слишком много.
        Двенадцать бойцов старой гвардии - последний резерв. Загнать их под землю недолго, но если вдруг прорежется Черная Мамба? И не радиопередачей, а чем-то более конкретным и опасным? Или выкинет какой фортель Филин, затеявший непонятно что?
        - Людей не будет, - закончил Малой. - Справляйся своими силами. Начните снова. Гоняйте ее, не давайте передохнуть. Она с раннего утра не спавшая, не евшая. Задрыхнет, и возьмете тепленькую.
        - Я вот что еще подумал…
        Ковач, слушавший разговор, сделал страдальческое лицо. Для него «Евсеев» и «подумал» принадлежали к разным понятийным полям. Не пересекающимся.
        Он ошибся. Говорят, что раз в год и палка стреляет, - это преувеличение, но Евсеев, как оказалось, сумел-таки выдать толковую мысль.
        - Фонари у нас хреновые. Луч слабый, ни колодец до дна просветить, ни тупик до конца. А мобили ссут туда под скальпель… Хорошие фонари нужны, как фара.
        И тут Малой протупил. Имел неосторожность вслух признать, что предложение дельное. Евсеев возгордился, поднапрягся и выдал новую идею: отрубить весь свет в техсекторах, всю аварийку и искать с тепловизорами.
        Ковач престал вслушиваться. Понятия «мобиль» и «тепловизор» у него тоже никак не коррелировали. Свершилось, палка выстрелила, в ближайший год новых выстрелов можно не ждать.
        - Мне нравится твоя подружка, - сказал Ковач, когда Евсеев отключился. - Реально нравится. Как думаешь, если бы она во главе мобилей ловила Евсеева, сколько б тот продержался?
        - Женись, дядь Валера, если нравится, - мрачный тон Малого никак не соответствовал словам.
        - Я-то думал, что у нее есть жених…
        - Шприц Рымаря ей жених, - сказал Малой еще более мрачно, и Ковач перестал развивать тему.
        Ход слоном не оправдал надежд… И что теперь? Вводить в дело ферзя? Или пожертвовать пару пешек?
        Ферзем он без лишней скромности считал себя.
        - Никончук? - связался он с дежурным, приняв решение. - Сколько у тебя мобилей свободных?.. Понял… Подгони всех и тех, что я присылал. Сам выберу двоих. И вот еще, сделай копию с плана уровня, только техсектора. Масштаб уменьши.
        Он снова стоял перед строем. Теперь колебаний не было. Точнее, были, но иного плана.
        - Ты! - выбрал он наобум, мобиль шагнул из строя, назвал имя.
        Второго выбирал чуть дольше… Ага, вот этот подойдет, пожалуй.
        - И ты. - Новый шаг вперед, новое имя. - Слушайте задачу. Двинетесь по техсекторам отдельным маршрутом. Независимо от Евсеева и ему не подчиняясь, я его предупрежу. Подчищая за его орлами, осматривая труднодоступные места. Снаряжение получите другое, новое. Через двадцать минут получите, у дежурного. И у него же возьмете план уровня с нанесенным маршрутом. Выполняйте. Отставить! Дай-ка кепи…
        - Чего? - удивился мобиль, страдавший гайморитом, судя по голосу.
        - Фу-у-у-у-х… Дай мне тот матерчатый предмет расцветки «цифра», что ты носишь на другом предмете, круглом, который ты зовешь головой.
        - Предмет чего?
        Ковач шагнул вперед и сам снял кепи с головы мобиля.

…Через двадцать минут двойка с особым заданием отправилась его выполнять.

«Если все выполнят как надо, - думал Ковач, второй раз за сегодня шагая к радистам. - Если… то комбинация получится изящная, и вся суета пешек на минус четвертом потеряет смысл. А ферзь в одиночку нанесет короткий разящий удар. Но тут многое зависит от самой беглянки. Когда шахматист жертвует пешку или фигуру, он тоже попадает в зависимость от соперника: жертву могут принять, а могут и нет».

* * *
        Подземному хозяйству кровососов - прогнившему и ветхому - неслабо досталось от взрыва боеприпасов (она остановилась на версии покойного Груздя за неимением другой). Разрыв трубы, пособивший ей с лечением, оказался далеко не единственным.
        Один раз натолкнулась на струю воды, бившую из разорванной тонкой трубы, вертикально протянувшейся вдоль стены. Трещина там была невелика, но напор хороший, в коридоре собралась приличная лужа. Лиза решила напиться (про запас, так-то не очень хотелось), но не смогла сделать даже глоток - вода оказалась не питьевая, смешанная с какой-то химической гадостью.
        Она вообще заметила, что поговорка «где тонко, там и рвется» применима не только к ниткам. К железным трубам тоже. Она встретила еще три разрыва, пускавшие фонтаны в коридор, а потом еще, и еще, и все трубы были такие же, чуть толще ее большого пальца. Другие, приличной толщины, стояли целые и фонтанов не пускали.
        (Если бы она встретила в своих блужданиях капитана Сидоренко, среди прочего отвечавшего за сантехнику Базы, и не пустила бы сразу в ход скальпель, капитан мог бы Лизе объяснить, отчего так происходит: водопроводных труб на полдюйма у них нет вообще. Изначально их не было на Базе. А нужда в них была, когда подводили воду на уровни, водопроводом не обеспеченные, и пришлось выкручиваться и демонтировать ограждения и обрешетку главной шахты, и ставить вместо нормальных труб это тонкостенное дерьмо, на трубы лишь похожее, и эти псевдотрубы и так-то часто дают течи, а сегодня, когда на минус третьем перекрыли магистраль и давление скакнуло, лжетрубы полопались повсеместно, устроив на всех уровнях сплошной Петергоф. Потому что не трубы. А детали обрешетки и ограждений.)
        Потом она вышла к месту другой аварии, та была гораздо серьезнее, и труба не чета прежним - толстая, как ствол дерева, и воды вылилось столько, что еще на дальнем подходе стало по щиколотку.
        У трубы возились мобили, полдесятка, латали разрыв, уже почти залатали - наложили здоровенную заплату и сейчас притягивали ее хомутами, текло все слабее и слабее…
        Сердце у Лизы екнуло. Неужто опять повезло, фарт к фарту? Одолеть пятерых не по силам, но мобили работали мокрые и почти голые, в одних трусах. Значит, где-то рядом (или в отдалении, на возвышенном месте?) их шмотье и обувь. Она начала подкрадываться, стараясь не плескать водой под ногами и чувствуя, как взбудораженно колотится сердце.
        Угадала… Кучки одежды лежали так, чтобы вода их не подтопила. Там же стояли пять пар берцев. Но и все это хозяйство, и своих работающих сотоварищей сторожили еще два мобиля, обутые-одетые. Оружия им тоже не выдали, но ремонтники не растерялись и сами вооружились, чем смогли: один держал обрезок трубы с метр длиной, другой какой-то инструмент, вроде бы здоровенный разводной ключ. Стояли настороже, зыркали во все стороны, подсвечивая фонарями.
        Одежда. Обувь. Фонари.
        Она прикидывала так и этак… Нет, никак не подобраться незаметно к этим двоим и не прикончить их так, чтобы та пятерка подбежать не успела…
        Уходила Лиза в диком разочаровании. Проклятый халат казался еще более мерзким.

* * *
        Ирка ползла по Затопью, вглядываясь в серую июньскую ночь, в надежде на слепую удачу. Вдруг подвернется уныло бредущий домой парень, только что получивший облом от своей девки?..
        Не подворачивался никто. Затопье казалось вымершим. Почти все дома стояли темные, ложились здесь рано, свечи (или керосин, кто побогаче) зря не жгли.
        Редко-редко где светились окна, и тогда дьявол не чинился, дозволял глянуть своей зыркалкой. Дьяволову глазу стены не помеха, но ничего обнадеживающего Ирка не углядела. Ей бы хотелось присмотреть, к примеру, пару мужиков, сидящих за приличной емкостью сивухи в нужной стадии опьянения, - еще не вдугаря, но уже конкретно тянет на подвиги: или в рожу кому засветить, или бабе засандалить.
        Опоздала… Бухали, не без того, но либо заканчивали, стадию подвигов миновав, либо жены мелькали рядом.
        В управе одно окно было освещено, - и не в жилых комнатах Семена, а в присутствии, куда имелся отдельный вход. Светилось как-то ярко и необычно, словно смотрящий и свечей зажег, не считая, и керосинку к ним в придачу запалил, да не одну, - все равно показалось темновато, и он вдобавок раскочегарил ацетиленку…
        Ирка не сбилась мыслями на необычный свет, не отвлеклась от главного. Ей припомнилось, что слышала краем уха: смотрящий Семен свою жену и обеих дочерей куда-то отправил, не то к родне погостить, не то еще куда…
        Не повод, конечно, чтоб мужик в самом соку в одиночку спал, - небось какую-нибудь прошмандовку уже зазвал, смотрящему ни одна не откажет.
        Она глянула третьим глазом, ни на что особо не надеясь, - и сердце екнуло и пропустило удар.
        Внутри был мужик!
        Один!
        Она пошарила дьявольским оком по темным комнатам, но и там никакой прошмандовки не засекла.
        Не веря своему счастью, Ирка торопливо ковыляла к управе. Заскочила во двор и поняла: не все так просто, как ей спервоначалу показалось. На задах у Семена стояла баня, с улицы не видная, - и оказалась тоже освещена. Ирка подошла поближе, прислушалась: до нее донеслись мужские голоса, явно нетрезвые, женский смех…
        Сплавив семью, в одиночестве Семен не скучал. И одной прошмандовкой не ограничился. Гуляет по-взрослому.
        Но кто и зачем тогда уединился в управе?
        Она снова пустила в ход третий глаз и теперь разглядела: в ярко освещенной комнате сидит сам Семен.
        Ну и как это понимать?
        Ирка поразмыслила и поняла так: смотрящий затеял гулянку, корешей пригласил и девок, и все шло хорошо до поры, а потом случился облом. Девка, что Семен для себя присмотрел, взбрыкнула и не дала, свалила из бани. Случается такое с молодыми и горячими, потом-то их жизнь обломает, но сейчас от того Семену не легче: ушел, чтоб смешки корешей не слышать, сидит злой, как собака, и если в подходящем градусе, может даже на Ирку повестись…
        Поднялась на крыльцо, дверь была заперта изнутри на засов.
        Барабанить не хотелось. Из бани могут услышать, к тому же она понимала: объяснила-истолковала в самом выгодном для себя свете, а на деле, может, все и не так… Надо бы получше разобраться, шума не поднимая.
        Она высоко задрала юбку, исподнее приспустила. Расставила ноги пошире, выпятила низ живота в сторону двери, откинула тело назад, насколько смогла. Словно хотела доказать всем мужикам, что и бабам под силу помочиться на стенку.
        Ну! Давай же! Для тебя стараюсь!
        Дьявол крайне редко показывался наружу даже самой малой частью, при свидетелях вообще никогда. Но сегодня показался…
        Она чувствовала влажное скольжение - из нее наружу. Взгляд не опускала, не всматривалась в темноту, и без того знала: там черный слизистый как бы змеиный хвост, способный на конце утончаться, проникать в малейшие дырочки-щелочки.
        Добротно смазанный засов отодвинулся почти беззвучно. Она дождалась, когда дьявол вползет обратно, подтянула исподнее, одернула юбку - и вошла.
        Сени загромождали какие-то ящики, коробки, что-то еще - так, что едва можно пройти вдоль стены. Ирка мимолетно удивилась: когда случалось здесь бывать, ничего похожего не видела. Но в голову брать не стала, протиснулась мимо ящиков, и вскоре лишь тонкая перегородка отделяла Ирку от ярко освещенной комнаты и смотрящего Семена.
        Оттуда негромко бубнил голос, иногда замолкал, потом начинал бубнить снова. Смотрящий (если она угадала правильно) вслух решает, как наказать взбрыкнувшую девку? Ирка не стала напрягать слух и пытаться разобрать слова. В ее распоряжении был способ получше.
        С такого расстояния дьяволов глаз не только позволял разглядеть в мелких деталях, что внутри. Он и в голову человеку умел заглянуть. Нет, мысли дьявол читать не мог. Ирка, когда пользовалась глазом, тоже не могла. Но могла ощутить настрой, эмоции, желания…
        Она все разглядела и ощутила. И ей захотелось завыть в полный голос.
        На увиденное она почти не обратила внимания, картинка скользнула мимо сознания, хотя в комнате небывалого и удивительного хватало с избытком.
        Смотрящий Семен не стал устраивать иллюминацию, запалив всё, что имел: свечи, керосинки и ацетиленки. Комнату заливали светом пять электрических (!) ламп. И пусть крепились их патроны к самодельному и аляповатому подобию люстры без плафонов, но лампы были самые настоящие, светили ярко и сильно. От люстры тянулся провод по потолку и стене к каким-то ящичкам, стоявшим в углу.
        Автомобильные аккумуляторы Ирка не опознала бы, даже озадачившись: откуда к лампам поступает электричество? (А она не морочилась этим вопросом.) Когда грянул Большой Трындец, она была слишком мала, чтобы интересоваться тем, что находится под капотами у машин. А позже навеки разрядившиеся аккумуляторы в Затопье без дела не валялись: их быстро раскурочили, извлеченный свинец пошел на изготовление пуль, дроби и прочих нужных и полезных вещей…
        Зато предмет, красовавшийся на голове смотрящего, был ей прекрасно знаком. Более того, у нее дома тоже висели на стене наушники, хоть и другие на вид, - как память о тех временах, когда крохотная Иришка сидела в них перед ноутбуком, а на цветном экране разворачивались самые удивительные истории.
        Но она не задумалась, зачем наушники смотрящему Семену, и что за черный ящик стоит перед ним на столе, и с кем Семен разговаривает, и что все это значит.
        Гораздо важнее для Ирки оказалось другое.
        Семен был трезв. Похоже, пил сегодня… но все выветрилось.
        Семен был очень сосредоточен и серьезен. Ни следа игривого настроения, что появляется у нормальных людей в компании девушек, особенно если дело происходит в бане.
        Разочарования у смотрителя Ирка не ощутила ни малейшего, никто Семена не обламывал. Напротив, распирало его радостное предвкушение чего-то, чего именно, Ирка не поняла, но знала точно: Семен возбудился не от предстоящего ему перепихона, такие эмоции глаз дьявола засекал влет.
        К возбуждению примешивалась немалая доля страха. Семен опасался своего собеседника. И еще чего-то, Ирка не стала разбираться, чего именно, - главное было ясно.
        Она могла бы по старой привычке прозакладывать свою манду дьяволу, что смотрящий Семен ее сегодня не трахнет, но дьявол давно выиграл этот заклад.
        Ирка шарахнулась назад, к выходу. Слепо ударились о ящики, и, наверное, больно приложилась, но не почувствовала боли. Дьявол тоже все видел и все понял (они могли пользоваться глазом вдвоем, одновременно) - и немедленно сорвал злобу на Ирке. Ей словно с размаху засадили раскаленный добела лом, и давешний крайне болезненный зуд и спазмы, заставлявшие ковылять, ухватившись за низ живота, казались теперь легкой щекоткой на фоне новых ощущений.
        Матка превратилась в огненный шар и взорвалась, и ее зазубренные раскаленные осколки разлетелись по всему телу, по самым дальним его закоулкам, вспарывая и выжигая все на своем пути.
        (Примерно так представлялось ей творящееся внутри. Что матки у нее давно нет, Ирка не догадывалась.)
        Ног не стало, ноги тоже сгорели. Ирка начала падать ничком, гадая, что с ней случится раньше: долетит до пола или сдохнет от боли?

* * *
        Судьба словно бы решила выдать Лизе компенсацию - после всех холодных душей она угодила в натуральную баню… К месту разрыва трубы с горячей водой. Но постоять тут и отогреться не хотелось. Хотелось побыстрее уйти.
        Воздух, смешавшись с паром, вонял не пойми чем. Не водой или просто сыростью, нет… Пахло сладко и резко: тухлятиной, снадобьями из больнички, смертью и тем, что случается после нее, - гниением, разложением…
        Может быть, взрыв заодно сотворил что-то с вентиляцией, и она гнала сюда воздух из мертвецкой, где кровососы держат своих убитых?
        Казалось, что запах ощущается даже физически… Давит со всех сторон, налегает на плечи, хватает за ноги - и старается заставить остановиться и ждать… Чего?
        Чертова сладковатая вонь болота… марево, стоящее над моховыми кочками… вот что это напоминало больше всего… болото жарким летним днем так же дурманит голову, манит прилечь на мягкий мох… а ее и не надо манить, она сама давно хотела отдохнуть, полежит немного на мягкой зеленой перине, а потом…
        Лиза резко помотала головой, сообразив, что чуть не провалилась в беспамятство, чуть не разлеглась на бетонном полу… Остановилась, упершись рукой в стену. Поднесла скальпель к лицу и втянула его запах. Сталь, пот и немного крови… Пот ее, кровь чужая, а сталь их соединила и повенчала. Именно так пахнет надежда, здесь и сейчас, - надежда выбраться под солнце…
        Заснуть от навалившейся усталости нельзя. Пусть та и ведет себя как радушная хозяйка…
        Сонливость обнимала мягкой медвежьей лапой. Давила на спину, на шею, на плечи, заставляла все медленнее передвигать уставшие ноги. Чуть отступала, если прикусить кожу ладони, - но с каждым укусом возвращалась все быстрее.
        Желтизна работающих светильников успокаивала… и заставляла веки слипаться. Неимоверно захотелось пить, сейчас она жалела, что не зачерпнула из того озерца, где возились полуголые мобили…
        Лиза переставляла ноги механически - убраться побыстрее из этого сонного места в бодрящий холодок, - и добралась до развилки, разделившей коридор на два. Замерла, затаившись и вслушиваясь
        Правый или левый? Двинулась в левый. То ли из-за тишины, царившей в нем, то ли еще по какой-то причине… Голова варила всю хуже - парилка осталась позади, но подцепленную там сонливость Лиза утащила с собой.
        Шла и чувствовала: если не найдет место для привала, сон срубит ее прямо на ходу… Послышался шум, и она вдруг сообразила, что этот шум не первый, что она уже какое-то время слышит шебуршение впереди, но мозг в своем сонном отуплении не желает на это никак реагировать… Плохо дело. Она остановилась и использовала последнее средство, приберегаемое на крайний случай: тыкнула острым кончиком скальпеля себе в бедро… В голове немного прояснилось.
        А впереди были люди… За поворотом, совсем близко. Кто-то, похоже, там споткнулся и ругнулся себе под нос. Если она побежит, ее точно так же услышат…
        Ей осталось одно: спрятаться в тень, прикрываясь металлическим корпусом непонятно чего, тут стоявшего, и замереть. Если вдруг идут без фонарей, могут не заметить…
        Они шли с фонарями, или по меньшей мере с одним. Сначала из-за изгиба тоннеля появился луч света, а затем и фонарь. Вместе со своим владельцем, разумеется. Его спутник, как тут же выяснилось, фонаря не имел либо не включал.
        Лиза поняла: сама загнала себя в ловушку из-за идиотской сонливости, и теперь не спрятаться и не удрать, нужно драться. Сменила позицию, встала за выступ на развилке, вжалась в него, затаив дыхание. Скальпель был уже в руке, в левой.
        Надо заметить, что единственный фонарь парочки разительно отличался от тех небольших металлических цилиндров, с какими шастали по подземелью недавно встреченные мобили. Здоровенный рефлектор плюс емкий аккумулятор - конструкция была габаритная и увесистая, зато светила на загляденье, далеко посылая яркий конус света. Никакого сравнения с давешними чепуховыми фонариками.
        Фонарь был хорош - но как раз этим крайне не понравился Лизе. До сих пор мобили не рисковали сунуться в неосвещенные тупички, светили туда снаружи и шли дальше, ничего толком не разглядев в сплетении теней (и пару раз не разглядев затаившуюся там Лизу). Теперь тот трюк можно забыть: этакий прожектор даже издалека все высветит.
        Тот, кто руководил охотниками, делал это грамотно. Ошибок не повторял, усовершенствовал и оснащение, и тактику, и лишь человеческий материал улучшению не подлежал… Разговор, услышанный Лизой, подтвердил это в полной мере.
        - Сам-то ее видел?
        Ответивший голос был гнусавым, словно его обладатель страдал хроническим насморком:
        - Ага, сама тощая, но сиськи годные, торчат и твердые.
        - Погодь, погодь… так ты их видел или щупал?
        - Ну… как бы… у нее я видал… а у других я щупал… Ну, типа такие же, похожие, щупал…
        - Э-э-х…
        - Я б такую без базара отодрал бы…
        - Не-е… Ковач за такое яйца отрежет и сожрать заставит…
        - Да ладно… Он сказал, что, если с ней что, он в нас типа разочаруется… в наряд загонит, делов-то…
        - Молодой ты еще… и дурак. Если Ковач в тебе разочаруется - то и значит, что свои яйца жрать будешь.
        Услышав такой разговор где угодно, хоть в самом дальнем лесу за три дня пути от Базы, можно не гадать, кто его ведет: мобили, кто же еще. Была бы Лиза главным кровососовским начальником, она этих похотливых козлин кастрировала бы загодя, едва забрив, - может, хоть тогда о службе будут думать, а не о бабах?
        Козлины подошли вплотную, продолжая муссировать все ту же тему. Гнусавый истово доказывал, что Лиза никому ничего не скажет, а даже скажет, так кто ей поверит, а с нее самой не убудет. Второй, шагавший с фонарем, категорически отказывался разочаровывать Ковача и отнекивался вплоть до момента, когда уткнулся в объект их спора и взглядом, и краем светового конуса. И замер, оцепенел на мгновение…
        Он был почти на расстоянии вытянутой руки. Лиза шагнула вперед, одновременно выбросила руку в быстром выпаде, угодив колющим ударом куда-то между подбородком и кадыком, но дернуть лезвие в сторону и как следует резануть не успела - мобиль отшатнулся, уронив фонарь, и скальпель вышел из разреза.
        Чуть позже раненый открыл рот, но вместо слов или крика оттуда надулся красный пузырь. Лиза этого уже не видела, рванувшись ко второму.
        Гнусавый знаток ее сисек (ведь врет, козлина, ни хера он не видел!) был невысоким, щуплого сложения, однако оказался хоть плохонько, но вооружен: вместо фонаря тащил какую-то палку и тут же попытался ею отоварить. Лиза быстро нагнулась, пропустила удар над головой, но разминулась с палкой едва-едва, почувствовала затылком ее полет.
        Для режущих ударов снова не было времени, она быстро повторила свой выпад, пока инерция унесла оружие гнусавого в сторону.
        Попала… Куда воткнулось лезвие, она не разглядела толком, упавший фонарь не разбился и продолжал светить, но в сторону, а до ближайшей тусклой лампочки было слишком далеко. Но во что-то попала, и скальпель в этом чём-то застрял, а гнусавый резко мотнул головой и выдрал рукоять из ее пальцев.
        Она осталась без оружия и тут же отскочила назад. Не знала, насколько опасна нанесенная ею рана, и прикидывала, как справиться голыми руками с длинной и увесистой дубинкой. Получалось, что никак, - можно только отпрыгивать, уворачиваться и дожидаться, когда кровопотеря сделает свое дело.
        Беда пришла, откуда Лиза не ждала… Со стороны того мобиля, что не повелся на ее сиськи, опасаясь мести неведомого Ковача. Его Лиза уже списала со счетов (не Ковача, мобиля), решив, что зацепила хорошо и больше этот мудачок под ее скальпель не полезет.
        Ошиблась: и он полез, и скальпеля она лишилась. Даже не полез, она сама на него наскочила, отпрыгнув подальше от гнусавого и его дубинки, - и почувствовала, что ее схватили за ноги, облапив повыше колен, причем откуда-то снизу, мобиль не то присел на корточки, не то стоял на коленях, Лиза не успела понять, он тут же дернул ее, уронил и сам навалился сверху с хриплым криком.
        Крик был негромким и нечленораздельным, но явно торжествующим.
        Она дралась отчаянно, с остервенением, но этот, в отличие от худосочного приятеля, был парнем крупным и плечистым. Кулачные удары, щедро отпускаемые Лизой, он словно и не чувствовал, к тому же правой бить в полную силу не получалось. Она была в таком состоянии, что руку не берегла, вообще не думала о том, но понимала: не то, удары слабоваты.
        Схватка в партере продолжалась недолго и завершилась тем, что Лиза оказалась лежащей на спине, мобиль на ней, почти лицом к лицу, и поза намекала, что он решился-таки нарушить запрет Ковача… Хрипло дышал, и капли с каждым выдохом летели Лизе на лицо - не изо рта, из разреза над кадыком, но рана явно была пустяковой и ничему не угрожала.
        Она ударила его головой, метясь разбить нос, но угодила лишь по скуле. Мобиль тут же вцепился в ее шею, сдавил. И продолжил давить все сильнее, головой было уже не дернуть, и коленом вмазать между ног не получалось.
        Лиза двинула ему по голове кулаком, левым, он словно и не заметил, и она мимолетно пожалела, что не получила от природы и родителей кулак-арбуз, как у Бобы, или хотя бы обычный мужской кулак средних кондиций…
        Мобиль деловито прилаживался ее задушить. Не изнасиловать и не скрутить-связать ради премии, - именно задушить, прикончить, Лиза в том не сомневалась, глядя глаза в глаза на его бешеную побелевшую рожу.
        Душил мобиль неумело, понятия не имея, куда именно надо давить, чтобы перекрыть ток воздуха, - но старательно, прикладывая всю силу, а был не из слабаков. До настоящего удушья пока не дошло, но воздуха в легкие прорывалось меньше с каждым вдохом.
        Для нового удара Лиза отвела левый кулак как можно дальше - не сдаваться же? будет драться, пока не сдохнет! - и наткнулась на что-то, и поняла, что это упавший фонарь, и поскорее нащупала рукоять… В результате в висок мобилю ударил не исполинский кулак Бобы, как она недавно мечтала, но нечто схожее по весогабаритным характеристикам.
        Стекло, прикрывавшее рефлектор, разбилось после первого удара. Лампа погасла после второго, и тогда же разжались руки, неумело пытавшиеся ее задушить. Но Лиза била, била и била: сначала сбоку в голову, а потом, когда мобиль свалился с нее и она как-то очутилась на нем, - сверху, вдавливая и вминая фонарь в лицо. Неизвестно какой по счету удар оказался странно легковесным, и она поняла: в руке осталась ручка фонаря, а сам он перестал быть единым целым, валяется вокруг осколками стекла и пластмассы, - впрочем, валялись там не все осколки, многие торчали из лица мобиля. Он был жив, подергивался под оседлавшей его Лизой, что-то хрипел темным месивом лица, но сбросить ее или сделать что-то еще уже не пытался. Она отбросила невесомую ручку, зашарила справа, слева, нащупала весьма увесистый кирпичик вылетевшего аккумулятора и била теперь им - до тех пор, пока хрипение не смолкло и подергивания не прекратились.
        Она поднялась на ноги, пошла ко второму - шатаясь пошла, едва волоча ноги, короткая вспышка сожрала остаток сил, безмерная усталость и апатия вернулись с лихвой, с процентами… Аккумулятор стал липким, норовил выскользнуть из пальцев, и Лиза стиснула его покрепче. Надо добить, надо поставить точку.
        Правка не требовалась… Гнусавый лежал на спине, не шевелился. Лиза умудрилась воткнуть ему случайным ударом стальное жало скальпеля в глаз. Да-да, точнехонько в зыркалку, которая никогда не видела ее сиськи и уже не увидит.
        Готов, решила Лиза. Скальпель вошел глубоко, и не только лезвие, но и часть рукоятки скрылась в глазнице. Наверное, дошел до мозга, а с таким не живут.
        Она примерилась выдернуть оружие, бесцеремонно усевшись на грудь мертвому мобилю, ноги вообще не держали. Коснулась рукояти, и тут мертвец широко распахнул уцелевший глаз и сказал на удивление чистым и звонким голосом, вся гнусавость куда-то исчезла:
        - Ма…
        Наверное, бредил, мамку звал. Едва ли он что-то видел и соображал.
        Лиза снова нашарила свой аккумулятор, но почувствовала, что не осталось сил лупить им, как лупила только что. Вообще ничего не осталось, словно кто-то ее выпотрошил, и не так, как она выпотрошила мобиля Груздя, а досконально выскреб все до донышка, а потом набил пустую Лизину шкурку не то ватой, не то опилками…
        - Ма… - настойчиво повторил недомертвец.
        Она стучала по скальпелю, торчащему из глаза, несильными ударами, едва приподнимая аккумулятор, ставший вдруг раз в десять тяжелее. Словно гвоздь заколачивала. После первого удара мобиль трепетнулся под ней, упруго и сильно, как громадная рыбина. И после второго трепетнулся, но слабенько, едва заметно, а потом затих. Но она стучала и стучала по скальпелю, и заколотила почти весь, оставив от него снаружи ровно столько, чтоб ухватить, раскачать и вытащить.
        Гнусавый не шевелился и говорить больше не пытался. На всякий случай она долго мяла липкими пальцами его горло, искала пульс, но не нашла. Теперь уж точно готов.

* * *
        Лиза чувствовала себя королевой.
        Она была в ботинках, и даже почти подходивших ей по размеру, а небольшую разницу исправили тряпицы, запиханные в мыски. Она была в одежде, в нормальной, мать вашу, одежде! А сраная тряпка, когда-то бывшая белой, но пропитавшаяся с тех пор всем дерьмом на свете, - отправилась в свой ад для медицинских халатов. Небольшой рост и худосочное телосложение гнусавого мертвеца - большая для нее удача, а удача номер два в том, что она прикончила его почти без крови, а та, что все же выплеснулась из пробитого глаза, ничего не загадила.
        Штанцы были узковаты в бедрах, но Лиза поправила беду, слегка подпоров сзади скальпелем шов (на все гожий инструмент! по слухам, им, кроме всего прочего, даже больных оперируют!). Китель, наоборот, оказался великоват, и без иголки с ниткой это не исправить… нет, не так, без иголки с ниткой и Марьяши это не исправить, рукодельница из Лизы никакая. Но она подвернула рукава кителя, запихала волосы под камуфляжную кепку и решила, что издалека сойдет за мобиля, а вблизи все равно не прикинуться.
        Одеждой и обувью список обретенного не исчерпывался.
        У нее появился фонарь. Тот, что послужил ей оружием, ремонту и восстановлению не подлежал, но в кармане гнусавого мобиля лежал фонарик другой: металлический цилиндрик в полтора пальца длиной.
        Фонарь, даже такой плохонький, открывал ей множество новых возможностей. До сих пор Лиза двигалась только туда, где имелось хоть какое-то освещение, пусть даже самое скудное. Сунулась разок сдуру в темную нору с кабелями, намучилась там и поняла: в кромешной тьме странствовать не стоит. И, возможно, оттого проскакивала таящиеся в темноте пути наверх. Теперь не проскочит.
        Скудный, из одного скальпеля состоявший арсенал пополнился толстой резиновой палкой, Лизе она понравилась: самопальная, конечно, но сделана по уму, - и она отказалась от мысли смастерить кистень из аккумулятора и из ремня второго мобиля. Залитый в дубинку свинец вмажет не хуже такого кистеня.
        Но самый главный, самый ценный трофей лежал во внутреннем кармане у мертвеца, не пожелавшего опробовать ее тело из страха перед неким Ковачем.
        План этажа!
        Некоторые условные значки она не понимала… Но, по счастью, покойный мобиль тоже не был большим знатоком планов и обозначений на них. И кое-что для себя подписал карандашом. Одна надпись, самая длинная, была сделана на полях, от нее через половину плана протянулась нарисованная стрелка. Надпись сразу притягивала взгляд, и Лиза прочитала ее первым делом.
        Прочитав, она подумала: нет, не может быть, что-то она не так прочла или не так расшифровала.
        Прочитала снова, так и этак повертела в уме сокращения, но иных вариантов расшифровки не придумала.
        Вот что там было написано:
        пож. лесн 04
        (наруж)
        мимо -1, -2, -3
        И если надпись на полях этажного плана не обозначает пожарную лестницу, напрямую связывающую нулевой и минус четвертый этажи, - проще говоря, поверхность и тот этаж, где она сейчас, - то Лиза готова провести остаток этой ночи (да хоть остаток жизни, что уж мелочиться!) в казарме озабоченных мобилей. Не сопротивляясь и не предохраняясь.
        Здраво рассуждая, такие пожарные лестницы должны быть на каждом этаже. Чтобы в случае чего выводить по ним людей мимо этажей других, охваченных пламенем… Но ей все другие лестницы по барабану. Ей нужна эта, единственная и неповторимая.
        Что ни говори, два дохлых мобиля оставили ей королевское наследство, и она чувствовала себя королевой, но оказалась неблагодарной наследницей - перерезала мертвецам глотки и намалевала рядом две цифры, угадайте какие… Да, именно те, четверку и пятерку.
        Последний штрих нанесен, пора уходить…
        Впервые за все время, проведенное на Базе, она знала, куда идти.
        Одна беда: не знала, откуда. Нет, понятно, что отсюда, где стоит, - от развилки, где валяются два трупа и осколки фонаря, - но кто бы ей ту развилку на плане указал, кто бы пальцем в нее, развилку, тыкнул: стоишь, мол, ты здесь, шагать тебе - туда. А так-то этих развилок на плане нарисована хренова туча. Но, что характерно, особую примету - два трупа и осколки фонаря - никто у нужной развилки не нарисовал, еще не было той приметы, когда план рисовали, появилась она трудами…
        Лиза резко оборвала мысль. Резко пошагала вперед. Либо назад. В смысле, она не знала, куда двинулась: к лестнице или от нее.
        В краткий миг просветления она поняла, что мысли движутся все медленнее. Совсем замедлятся - и в следующий (лишь для ее мозга следующий) момент она проснется от фонарей, светящих в лицо. Или от берцев, пинающих по ребрам. Или от того и другого разом.
        Надо шагать, не останавливаться. Так или иначе выйдет к чему-то приметному, обозначенному на плане.
        Да, она шагала и чувствовала себя королевой… Елизаветой Первой, или даже Елизаветой Великой, владычицей подземелий… Подыхающей от голода и усталости королевой, засыпающей на ходу.
        Глава 13
        Лиза и Медведкин (второе гарде белой королеве)
        С Лизой произошло нечто странное.
        Ей больше не хотелось спать. И есть. И усталость она больше не ощущала.
        Надо бы радоваться, но она не радовалась. И не печалилась. Прочих эмоций тоже не испытывала, все ее эмоции тайком купили билет и укатили на поезде, не попрощавшись. Ее желания заскучали без компании и вскоре тоже двинули на вокзал, догонять эмоции скорым, - Лиза теперь не хотела не только есть и спать, но вообще ничего. Даже выбраться отсюда уже не хотела. Умом понимала: надо, и даже что-то делала для того. Шла, механически переставляя ноги. Определила свое место на карте, оказавшись на уникальном перекрестке, где сходились сразу пять коридоров. Прикинула маршрут и двинулась к пожарной лестнице.
        Но все происходило на автопилоте. Согласно программе, заложенной давно, когда у нее еще были желания и эмоции. Если программа даст сбой - например, путь преградит не обозначенная на плане стена, - Лиза тупо остановится и тупо станет на нее смотреть, не зная, что делать дальше. И не желая знать.
        Программа и механически переставляемые ноги привели ее в туннель. Он был прямоугольным в сечении и очень низким, крайне неудобным для ходьбы: Лиза шла, сильно пригнувшись, и все равно порой камуфляжная кепка скребла бетон потолка, - а как тут ходили более рослые кровососы (а они порой ходили, в густой пыли была натоптана тропинка), можно только гадать. Лиза не гадала. Ей было насрать.
        При этом ширина туннеля вдвое превышала высоту, и какой логикой руководствовались его проектировщики и строители, понять было трудно. Лиза понять не пыталась. И на это ей было насрать.
        В нелогичном туннеле царили и властвовали кабели. Неимоверное множество кабелей, самых разных. Толстенные, с руку толщиной. И потоньше, и совсем тоненькие, собранные в пучки, как прутья в рукояти веника. В резиновых оболочках, и в ПХВ-оболочках, и в металлической оплетке. Здесь было царство кабелей. Империя.
        Все кабельное изобилие протянулось вдоль стен, удерживаемое кронштейнами, и вдоль свода, подвешенное на крюки, и под ногами, оставляя для прохода неширокую тропинку.
        Лиза двигались магистральным туннелем. В стороны уходили ответвления поуже, в них кабелей было значительно меньше. Лиза боковыми ходами не интересовалась, ее программа такого не предусматривала.
        Освещения здесь не было. Она не печалилась, шла, подсвечивая фонарем. Потом свет появился - где-то впереди по курсу. Она не обрадовалась, что сэкономит аккумулятор фонаря, едва ли особо емкий, исходя из размера. Шла как шла. Когда стало светло, выключила фонарь.
        Вокруг была бетонная коробка, размером примерно четыре на шесть, - сюда сходились четыре магистральных туннеля. Высота оказалась достаточной, чтобы стоять, не сгибаясь, но до свода можно дотянуться рукой. Лизе, возможно, пришлось бы для этого встать на цыпочки. Или слегка подпрыгнуть. Она не стала проверять. В программе такого не было.
        Вдоль стен выстроились металлические шкафы - запертые и опломбированные. Похожие на те, что громоздились в пультовой, где Лиза зарезала борова, лишь тем, что тоже гудели, - но были без лампочек-пимпочек, без окошечек, демонстрирующих нутро. Она не отметила разницу. И борова не вспомнила.
        Здесь горел свет - с потолка свисал на проводе патрон с тусклой лампочкой.
        Еще здесь жили. Или не жили, но все же проводили не так уж мало времени. Стояли три топчана, самодельные, грубо склоченные из неструганых досок. На них лежали куцые армейские матрасики и подушки, такие же сиротские. Ни постельного белья, ни одеял. Пустые бутылки (одна из них разбитая) и прочий мусор были небрежно сметены в угол и там валялись неаккуратной кучей. Какие-то трубы тянулись вдоль стен, но немного. Здесь даже имелась раковина с краном, и зачем-то она была Лизе нужна, но она не помнила зачем, попыталась вспомнить, но сразу не сумела, а затем отвлеклась на какие-то картинки на стенах, - после темного туннеля со зрением на свету творилось неладное, и содержимое картинок Лиза не разглядела. Потом зрачки сузились, но делу это не помогло, сфокусировать взгляд на картинках не удалось, расплывались.
        Она поняла, что уже прилично времени стоит и пялится на расплывающиеся цветные пятна, будто те действительно нужны и важны. Механически подняла руку, шлепнула себя по щеке, по другой. В программе такое было. Даже на крайняк ткнуть себя скальпелем сквозь камуфляж - было. Правда, она не помнила, где скальпель. Привыкла, что всегда в кармане халата, а теперь, в новой одежде, - не помнила. Шарила по всем карманам, находила его, - и вскоре забывала, где нашла.
        С памятью, как и со зрением, вообще ничего хорошего не происходило… Лиза могла бы вспомнить рассказ Груздя о берлогах и лежках мобилей, таящихся в укромных уголках технических секторов, - и сообразить, что попала в такую берлогу, и надо отсюда валить, пока не повторился сюжет сказки о Маше и трех медведях. Но она не вспомнила и не сообразила. И сказки такой не читала, разве что очень давно могла слушать в пересказе Марьяши.
        Не вспомнила, но взамен память подложила свинью, выдала воспоминание о том, что она, Лиза, ищет уголок, где смогла бы подремать хоть пару часов. Лиза уже не понимала, зачем она здесь, и обрадовалась, что в происходившем появилась какая-то логика.
        Подковыляла к топчану и села, буквально рухнула на него. Сказка о трех медведях начала повторяться в новом изводе. Правда, все топчаны были одинакового размера, и не понять, кто из медвежьего семейства где тут спит, но Лиза не парилась, все равно не помнила сказку, даже если слышала когда-то от Марьяши.
        Ее туловище начало клониться в горизонт, но медленно, со скоростью секундной стрелки, и Лизе казалось, что сидит, как сидела, - лечь очень хотелось, но какая-то часть сознания, какая-то другая Лиза - крохотная и далекая, но не поддавшаяся сонному отуплению, - орала, что делает Лиза-большая не то, неправильное, нельзя тут дремать пару часиков, никак нельзя…

«Ладно, ладно… - нехотя согласилась Лиза-большая. - Тогда десять минут…»

«Хотя бы пять…» - добавила она. Уже лежа.

«Встань, дебилка!!! Поднимись немедленно!!!» - исходило на вопли альтер эго, но оргазматический вопль натруженных мышц, возликовавших от предстоящего отдыха, оказался гораздо громче и все заглушил.

«Ткни себя скальпелем, кретинка!!!» - не унималась Лиза-крохотная.

«Отвянь… Я не помню, где он. Потеряла. Забыла в глазу у мобиля».
        Лиза повернулась на бок, устроила поудобнее голову на куцей подушке (десять минуточек… ну ладно, пятнадцать… срок небольшой, надо использовать с толком) - и уперлась взглядом в те самые картинки.
        И чуть не сблевала. Реально, с трудом удержалась и не метнула наружу ту горькую слизь, какой блюешь не жравши, с пустым желудком.
        Картинки были налеплены густо, сплошняком, даже наползали углами на соседние, - но клеили их с толком, чтоб не закрыть самое интересное… для мобилей интересное, Лизу изобилие голых девок и баб не заинтересовало, и вообще на блевантин пробило не от картинок - от засохших потеков, видневшихся на них в немалом числе.
        Она, как ни тупила сейчас, мгновенно сообразила, чем тут занимаются мобили, во что она чуть не уткнулась носом…
        Закрыла глаза, чтоб не видеть, повернулась на другой бок, подремлет так… Не вышло. Мерзкий запах засохшей мобильской спермы - и как же раньше его не почуяла? - ввинтился в ноздри, как два ржавых шурупа.
        Она вскочила на ноги и бросилась к выходу из берлоги.
        Дикая злость прикончила на время и апатию, и сонливость. До заветной пожарной лестницы домчалась единым духом, гораздо быстрее, чем казалось, глядя на план. Мобили ей больше не попадались, к счастью для них… Поубивала бы. Или кастрировала. Или и то и другое, и все без наркоза.

…Шахта винтовой лестницы была отлично освещена. И сама лестница не похожа на ту, первую, темно-пыльно-ржавую. Ни следа ржавчины, перила и ступени сверкают свежей краской. Наверное, при неполадках с лифтом тут ходят и белые люди, не одни мобили зачуханные. На первой ступеньке обернулась, задумалась: чтобы вернуться куда-то, кидают монетку, а чтобы не возвращаться никогда, - что? Впрочем, ей все равно кинуть нечего, разве что харкнуть со смаком. И харкнула бы, даже слюны собрала, но вдруг доперла: а зачем? Кое-какие входы-выходы тут изучила, и план в кармане лежит, и столько внизу интересного… Отчего бы не навестить как-нибудь по-соседски? Не харкнула, сглотнула слюну.
        А с верхней площадки уже махала Марьянка, звала и голосом (негромко), и мыслями (истошно-радостным воплем), и Боба бубнил что-то глупое, но трогательное…
        И она побежала к ним. И к небу. И к солнцу.

* * *
        Повелителем и властелином того царства кабелей, где довелось пройти Лизе, был пожилой и одышливый сержант Медведкин, зам главного электрика Базы и командир ремонтников. Так ему нравилось считать: что все скользящие по бесчисленным медным жилам вольты, ватты и герцы - его верные рабы и слуги.
        Сейчас властелин электричества пробирался по своим владениям в одиночестве, без свиты. Имелись на то причины. Встречи с беглянкой не опасался: по слухам, у нее нет фонаря, а здесь освещения не имелось. Не сунется.
        Пришел сюда Медведкин после часа, проведенного за ремонтом в апартаментах Званцевых, - и как раз вследствие того, что за время ремонта услышал.
        Слышал он в основном мадам, настойчиво и безуспешно разыскивающую мужа. Похоже, тот действительно пропал. И Медведкин сообразил: скорее всего, он, сержант Медведкин, единственный на Базе человек, знающий, где командир находится. Вот только сказать о том никому нельзя…
        Имелся у Полковника на минус четвертом один секретный уголок, никому не известный и ни на какие планы уровня не нанесенный. Приватное личное убежище. Организовано оно было не для того, чтобы избавиться иногда от общества мадам Званцевой, отдохнуть от нее (хотя и для этого порой использовалось). Главное назначение иное: туда поступали сигналы с ряда камер и микрофонов, о существовании которых не знал никто, даже Ковач, которому полагалось знать все.
        Знал Медведкин, он поддерживал всю аппаратуру в рабочем состоянии, держал язык за зубами - и приватным образом получал за то каждый месяц фиксированную сумму в бонах. Кто исполнял эти обязанности до него, он не знал. Но в живых того человека нет точно. С некоторых должностей не увольняют и не увольняются. Пока жив, тяни лямку. Сдохнешь - найдут другого.
        Слушая, как разоряется мадам, и вспомнив, что болтали в последнее время о здоровье Полковника, сержант Медведкин без труда сложил два и два.
        Полковник там, в его секретной норе. И его там прихватило… Днем он туда заглядывает изредка и ненадолго, чаще зависает ночами. По крайней мере раньше зависал. А нынче заглянул ненадолго, глянуть накопившиеся и забрать записи, заслуживающие детального изучения, - и прихватило.
        Тащить туда кого-то нельзя… Надо идти самому. Если секретное место перестанет быть секретным, аннулируется не только ежемесячный конверт с бонами, еще и другие последствия могут прилететь…
        Но даже конвертом Медведкин не хотел рисковать. Боны ему были нужны, и очень. В его возрасте любовь девушек дорого стоит, а он выбирал лишь молодых партнерш. К тому же его не возбуждали красотки с третьим глазом или лишней конечностью.
        В общем, отсутствие ежемесячного конверта его планы на жизнь никак не предусматривали. Тем более что до получения очередного (и до пары-тройки сеансов товарно-денежной любви) осталось каких-то три дня, Медведкина все сильнее напрягало вынужденное воздержание.
        И он поспешил в секретную норку Полковника. Кружным путем - через свои владения. Быстрее было бы напрямую из апартаментов, но он не знал, где замаскирован ход и как его открыть. Да и мадам висела над душой, а секрет был секретом даже от нее.
        Двинул через свое электрическое царство, как обычно ходил в тайный закуток для профилактики и ремонтов. Путь лежал через логово мобилей - выйти из одного коридора и тут же уйти в другой, где вращается на шарнире одна секретная плита, причем в полутора метрах над полом, лазать не очень удобно, особенно с его пузом, но сделали лаз давно, и почему сделали таким, спросить не у кого.
        На топчане посапывал мобиль. Небось погонял шкурку и отключился. Медведкин в иное время не обратил бы внимания, но сейчас присмотрелся: точно ли спит и крепко ли - ну как проснется и сунется следом к секретному ходу?
        Присмотрелся и обалдело помотал головой. Протянул руку, сдернул с головы мобиля камуфляжное кепи.
        Ни хрена ж себе дела…
        Пожалуй, Полковник немного подождет. Если не двинул кони за два с лишним часа, то и еще подождет. А если двинул, так тем более.

* * *
        Недавно, целую вечность назад, Лиза подумала, что если ее срубит сон, то проснется она от фонарей, светящих в лицо, от тяжелых ботинок, с хрустом пинающих ее ребра. Тогда, недавно и целую вечность назад, она была наивной девушкой, ни разу не засыпавшей на Базе…
        Лиза проснулась.
        Или очнулась.
        И нестерпимо захотела вернуться обратно в свой сон - туда, где она легко, едва касаясь ступеней, взлетала по винтовой лестнице, и на верхней площадке сияющая Марьяша уже распахнула объятия, и Боба тоже распахнул, хотя обниматься с ним дураков нет, раздавит. Она даже торопливо закрыла глаза, не помогло: ни лестницу, ни Марьяшу с Бобой не увидела, лишь фантомные пятна на закрывшихся веках. Пришлось возвращаться в реальность.
        В реальности Лиза оставалась все в той же подземной берлоге мобилей.
        В реальности она раскорячилась в неудобной позе. Ноги нелепо вывернулись, и не сами по себе, что-то их держало, не пускало в нормальное положение. Колени упирались в пол, он и без того был неровный, дурно забетонированный, так еще под левое колено подвернулось что-то маленькое, угловатое, острое, больно врезалось в кожу.
        В реальности ее грудь и живот (голые грудь и живот, новая одежда бесследно пропала) елозили по доскам топчана, потому что топчан лишился матраса вместе с подушкой.
        В реальности ее вытянутые вперед руки были связаны, запястья обвивали несколько витков толстого электропровода в синей изоляции, туго стягивали, вдавившись в кожу, а свободный конец провода был несколько раз обернут вокруг водопроводной трубы, вертикально тянувшейся вдоль стены. С этой стороны Лиза была зафиксирована надежно.
        С обеих сторон от трубы и Лизиных связанных рук стену не то украшали, не то уродовали многочисленные снимки и рисунки, в основном в жанре ню, но нередко граничившие с жанром порно, а изредка даже перешагивавшие границу, - и со стороны могло показаться, что именно Лиза картинки приклеивала (либо, наоборот, пыталась сорвать), но была поймана за этим делом и связана.
        Она сообразила, что фокусируется на отдельных аспектах реальности - тоже неприятных, даже болезненных - неспроста. Мозг пытался хоть как-то защитить свою владелицу от события главного. От наиболее неприятного и болезненного. От события, которое ее разбудило, если она спала, или привело в себя, если имела место потеря сознания, - короче говоря, от того, что ее насиловали…
        Удивительно, но от констатации этого факта Лизе стало легче…
        Лиза не слышала сентенцию: «Признание проблемы - первый шаг к ее решению», излюбленную людьми, чьим куском хлеба были чужие проблемы, иногда реальные, но по большей части выдуманные. Не слышала, но первый шаг совершила. А парочку следующих шагов перескочила лихим прыжком, не заморачиваясь.
        Вопрос: кто? - ее не занимал, ответ уже имелся. Мертвец, вот кто. Человек, пыхтящий у нее за спиной, пока этого не знает, но так же мертв, как выпотрошенный Груздь, как зарезанный боров, как гнусавый мобиль с дыркой в глазу, как его приятель с кровавым месивом вместо лица.
        Вопрос: как это прекратить? - даже не мелькнул. Все, имевшее начало, когда-то закончится.
        И лучше закончить это все первой.
        Первым делом она попыталась разорвать провод, опутавший запястья. На вид толстый, но это ничего не значит. Медная жила внутри может быть тоненькая, а изоляция, даже такая толстая, прочностью не отличается. Если какой-то тупой мобиль повелся на толщину провода, не проверив прочность, и связал им руки за отсутствием веревки, - можно его хорошенько удивить. До самой смерти будет удивляться.
        Не получилось. Провод врезался глубже, сделав еще хуже кровоснабжение кистей, и без того далекое от идеала, - вот и весь результат предельного напряжения мышц.
        (Если бы Лиза имела представление, кто именно ее связал, то не теряла бы время на бесполезную попытку порвать привязь. Медведкин знал об электрических проводах все. На том, что он выбрал для пут, Лизу можно было подвесить, и провод выдержал бы. Рядом, на втором таком же, вполне мог висеть сам Медведкин, хотя был в два с половиной раза тяжелее.)
        Отчего так раскорячены ее ноги, Лиза сообразила: причиной тому веревки, привязанные к ножкам топчана, а другими концами к ее ступням. И тоже не порвать… Наверное, такой же синий провод (она угадала).
        Лиза почувствовала приступ дежавю, хоть и не слышала никогда такого слова. Но уже случалось, случалось с ней такое: путы на руках и ногах, и не порвать, как ни дергайся… Правда, тогда она ожидала, что придут и изнасилуют, была готова. Не изнасиловали. Но, видать, было ей суждено… На роду написано… Как этому утырку суждено стать трупом.
        Однако стоило бы свести знакомство с субъектом происходящего действия… До сего момента она считала это излишним. Как начнет его убивать, заодно и познакомятся. Но коли уж начало ненадолго отложилось…
        Вывернув шею, Лиза искоса посмотрела на пыхтящего сзади человека. Первым делом заценила габариты. Здоровенный, гад… Высокий, плечищи широченные, весу далеко за центнер, и Лизе это совсем не нравилось. А торчащий живот… Он мог бы помешать здоровяку за ней гоняться или бить ее. Но ведь Лиза не собиралась от него бегать… Собиралась нападать. А эволюция недаром породила жировой слой, - он ведь не только и не просто запас калорий, НЗ на случай голодовки, он еще отличная защита от многого: от холода, от ударов… и от порезов скальпелем, кстати: жирняге кровушку пустить сложнее, кровеносных сосудов в сале нет… Опять же лишняя масса помогает гасить энергию ударов. В общем, тот, кто считает, что жирного завалить проще, чем тощего, - тот никого никогда не валил.
        С физическими кондициями ясно, но кто это такой, Лиза не могла взять в толк. Слишком старый для мобиля, забривают либо парней, либо мужиков в полной силе, а не таких вот, с животами… Неужто натуральный кровосос? А что он тут забыл, в вонючем мобильском логове?
        Не придумав ответ, Лиза вернулась к главному. Она понимала: легко с таким обломом ей не справиться. Особенно голыми руками. А со связанными лучше и не начинать. Судьбу толстяка этот факт не изменит. Но тактику надо выбрать более осторожную.
        Вариант с ментальной атакой она отложила… Сама-то сумеет, наверное, мозг отдохнул, - и впервые после приснопамятной «парилки» она чувствовала сейчас рядом чужие мыслительные процессы… Но больно уж он взбудоражен и возбужден, этот чужой мозг, не зацепить.
        - Ожила никак? - радостно удивился толстяк. Даже больше удивился, чем обрадовался. Словно уже смирился с тем, что занимается некрофилией, а тут приятный сюрприз…
        Лиза не ответила. Она еще не определилась с тактикой: предусматривает та разговоры или нет.
        Не услышав ответа, здоровяк не стал настаивать на общении. Зато решил поменять позицию.
        Начал развязывать ноги… Ну все, кабздец козлине.
        Освободив ноги, толстяк перевернул ее на спину, и Лиза тут же бросила быстрый взгляд вокруг. Где ее одежда? Вон же она, в углу брошена, у раковины, и ботинок один там, второго не видно… хрен с ним, потом найдется. Она надеялась, что скальпель на месте, так и лежит в кармане. Толстяк вполне мог не додуматься проверить карманы…
        Ну давай, родной, распутывай руки, не тормози…

«Родной» на мысленные понукания отреагировал с точностью до наоборот. Руки не развязал, мало того, нагнулся и снова стал крепить веревку, тянущуюся от ступни, к ножке топчана. Слухи о подвигах Лизы до него донеслись, не о всех, но о трех мертвецах с перерезанными глотками Медведкин знал. И о цифрах, нарисованных кровью, знал. Предоставлять свою кровь для новой цифры он не желал категорически. Даже малейшего риска не желал допускать.
        Сообразив, что терять нечего, она попыталась зарядить другой ногой толстяку в висок, но было неудобно, попала по ключице. Вскоре и вторая нога оказалась зафиксирована. От рокировки Лиза выиграла лишь то, что пялилась теперь не на стенку, а на голого жирного мужика. Сомнительный выигрыш.
        В отчаянии Лиза снова попыталась разорвать привязь, ту, что притягивала к трубе. Ей казалось, что шанс есть: поза другая, и теперь гораздо больше мышц участвует в попытке, до брюшного пресса включительно.
        Медведкин заметил ее потуги и коротко гыгыкнул. Он хорошо знал, что провод не порвут и две таких Лизы.
        Смешок еще не смолк, когда в его источник ударила струя воды - холодная, тугая.
        Лопнул не провод - труба. Медведкин знал об электричестве все, а о водопроводе - лишь то, что он на Базе есть, и понятия не имел о плачевном состоянии полудюймовых якобы труб. Иначе привязал бы Лизу к чему-нибудь другому.
        Труба разорвалась по сварному стыку. Верхняя ее часть не сильно отклонилась от вертикали - как раз так, чтобы устроить Лизе холодный душ. Нижняя согнулась гораздо сильнее и окатила Медведкина, выдав струю прямо в лицо.
        Он отпрянул в сторону, отфыркался-отплевался-проморгался. Заняло это немного времени, но Лиза использовала его сполна: сдернула провод с обломка трубы, вскочила, освободила ноги (крепили их петли-удавки, не то бы не успела).
        Картина была сюрная: двое стоят напротив друг друга, оба голые, оба мокрые, у девушки вытянуты вперед связанные руки, а мужик до сих пор держится за колом стоящий член, - что-то в мозгу Медведкина переклинило, забыл отпустить. И фонтан из двух скрещенных струй на заднем плане (впрочем, одна из них, нижняя, слабела и быстро иссякла, - вода на Базе подавалась сверху вниз, в отличие от обычных зданий).
        Толстяк сделал ход первым: отпустил своего ненаглядного дружка, бросился к Лизе, вытянув длинные медвежьи грабки, попытался схватить. Она легко отскочила и даже успела пнуть в брюхо, но так, слегонца, босой ногой качественно зарядить трудно. Он повторил попытку, она снова отпрыгнула и попыталась достать связанными руками, сложенными в замок, - не удалось, и сама едва разминулась с кулаком.
        Но она и не питала надежд уделать толстяка ни в клинче, ни на дистанции. С их разницей в весе шансов ноль, бойцов не сдуру ведь по весовым категориям разводят. Лиза имела на уме другое… Отпрыгивала не абы как, с толком, - и оказалась невдалеке от раковины и своих шмоток.
        Впервые атаковала сама: пнула, метясь по висящим мудям. Хотела отвлечь, выиграть время, добраться до скальпеля, - но если бы попала точно, все закончилось бы быстрее и проще.
        Сработало наполовину. Толстяк причиндалы сберег, подставил бедро, - а Лиза подхватила свою шмотку. Хватала вслепую, не отрывая взгляд от противника, но повезло, зацепила не штанцы, а китель.
        Мужик, не иначе, смекнул, чем это ему грозит. С рыком попер на нее, и опять приходилось отскакивать, уворачиваться и глядеть в оба, чтоб не загнал в угол. В общем, скальпель она нащупала сквозь карман почти сразу, но добралась до него не скоро. Связанные руки изрядно мешали, не получалось и удерживать китель, и лезть в карман, - кончилось тем, что Лиза ухватила зубами гладкий кончик скальпеля и вытянула наружу.
        Ну вот, теперь пойдут другие игры.
        Мужик проникся. Не пер больше на нее, лицом изменился, взгляд зашарил по сторонам… Ищешь, что бы подхватить да отоварить? Нет тут ничего, резиновую палку Лиза уже пыталась высмотреть, но та, видать, отлетела под топчан.
        Она приближалась к нему медленно, осторожно, сжав скальпель связанными руками. Толстяк все еще был опасен, скальпель уравнял шансы, не более того.
        Лиза прыгнула, махнула руками, словно пытаясь располосовать ему левый бицепс. Но это был обманный маневр, мужик сейчас опасался скальпеля больше всего, на прочее обращая мало внимания, - и нога Лизы прилетела-таки ему по мошонке. Жаль, босая. Но и так получилось неплохо: толстяк согнулся, вцепился в пах, выпуская воздух с каким-то воющим стоном, и она уже без помех полоснула трижды куда придется, не выбирая: по плечу, по бочине, третьим попыталась все-таки достать до глотки, но рассекла лишь щеку…
        Большего не успела, толстяк оторвал одну руку от пострадавших причиндалов, слепо отмахнулся от нее. Лиза отскочила, не желая рисковать. Теперь время работало на нее. Порезы неглубокие, но кровят обильно. И болезненные, наверное.
        В схватке наступила пауза. Мужик кое-как разогнулся, но напасть не решался. Стоял, шумно дыша, безумный взгляд то метался по сторонам, то останавливался на Лизе. Проняло, да? Допер, к чему дело идет?
        На самом деле у мужика был сейчас единственный шанс. Но немалый. Броситься на нее, не обращая внимания на порезы, полностью их игнорируя. Попытаться загнать в угол, лишить маневра, потом использовать преимущество в массе и силе, никуда не подевавшееся.
        Поэтому она события не форсировала, держалась настороже, готовая отразить такую попытку. Пусть сам напрягается, быстрее кровушкой изойдет, а она поможет, еще полоснет при первой возможности.
        Так рассуждала Лиза - и за себя, и за противника - и оказалась совершенно не готова к тому, что в действительности произошло.
        Толстяк сделал шажок назад, другой, развернулся и рванул в один из четырех коридоров, сюда ведущих. Не в тот, каким пришла Лиза, этот был и пошире, и свод повыше, можно было даже такому здоровяку бежать, не пригибаясь. Сама она так никогда бы не поступила. Бежать, пока есть шанс на победу? - ну уж нет.
        В погоню Лиза бросилась с легким запозданием. Казалось, что и жирное брюхо, и одышка мужика сейчас работают на нее, догонит легко, не напрягаясь. Ага, щас… Страх смерти так пришпорил толстяка, что Лизе пришлось изрядно выложиться, чтобы отыграть фору.
        В коридоре было темно, и чем дальше, тем становилось темнее. Далеко-далеко впереди что-то теплилось, да сзади попадал свет из берлоги, а посередине кромешная тьма, и отпускать толстяка в эту тьму нельзя. Нырнет в боковой коридор и затеряется в лабиринте.
        И она наддала, догнала и пристроилась сзади, и уже собиралась наискось полоснуть скальпелем, но тут споткнулась и едва удержалась на ногах, устояла, но скальпель все же выронила. Кое-какой свет сюда попадал, она заметила, куда звякнул скальпель, и нашарила его быстро, но толстяк опять оторвался и скрылся-таки в темноте, Лиза перестала его видеть.
        Ушел…
        Лиза побежала следом уже без надежды на успех, просто не могла не побежать, ей хотелось заорать на все подземелье от чувства дикой несправедливости: этот гад ушел живым!
        - Я все равно достану тебя, гнида! - крикнула она в темноту. - Полжизни истрачу, Базу взорву, но достану!
        Кричала и сама понимала: это от бессилия, кто может достать, не вопит о том… Пробежала еще немного, уже не зная зачем и понимая, что надо возвращаться.
        Погубила Медведкина посаженная дыхалка… Дышал бы он бесшумно, Лиза пробежала бы мимо, не заметив, и вскоре плюнула бы на погоню. Но он пыхтел простуженным паровозом, и она даже на бегу услышала, сбавила аллюр и шагнула на звук, бесшумно ступая босыми ногами и держа скальпель наготове. На уровне ее головы белело в темноте какое-то большое пятно, на контур человека совершенно не похожее, но звук дыхания шел именно оттуда.
        Лишь подойдя почти вплотную, она все поняла.
        Лиза стояла, чуть не уткнувшись носом в задницу. В здоровенную жирную задницу насильника. Здесь в стене был какой-то лаз, или тайник, и жирный утырок пытался туда забиться, спрятаться, но не успел. Услышал невдалеке ее крики и замер, прекратил шебуршиться и теперь гадает, как далеко она ушла…
        А она рядышком.
        Лиза аккуратно примерилась - впервые довелось резать в таких идеальных условиях - и полоснула поперек обеих ягодиц, - глубоко, насколько смогла. Он заорал во весь голос, впервые за время их знакомства, и условия мигом перестали быть идеальными. Обильно хлынула кровь, казавшаяся здесь черной. Ноги забились, задергались так, что Лиза, собиравшаяся вторым ударом рассечь сухожилие под коленным сгибом (и разом исключить любые новые догонялки), все никак не могла туда угодить, полосовала наобум, куда придется.
        Потом он выпал из своей норы, шлепнувшись на раненую задницу, и завопил еще громче, хотя казалось, что громче уж некуда. Лиза, не давая опомниться и что-то предпринять, полоснула по лицу. Кажется, лезвие попало по глазу, Лизе казалось: что-то лопнуло-брызнуло, но могла ошибиться. Мужик одной рукой вцепился в эту новую рану, второй все-таки стараясь схватить ее… Не вышло, движение оказалось вялым, тормозным, и она полоснула по предплечью, чтоб не тянул блудливые грабки…
        Полосовать пришлось еще долго… Не так-то легко прикончить маленьким скальпелем большого мужика. Она уже могла закончить быстро, применив привычный способ, вскрыв глотку, - но не спешила. Хотела выполнить обещание.
        Ну вот, пожалуй, можно… Не трепыхается, но жив. Она так и этак примерялась отчикать его хозяйство красиво, под самый корешок, но со связанными руками никак не получалось и оттянуть, и отрезать одновременно… Откромсала кое-как, плюнув на эстетику, - и тут же вернула отрезанное, запихала в распахнутый рот владельца.
        Как там говорил один ее знакомый, ныне покойный? Ковач за попытку трахнуть Лизу отрежет яйца и сожрать заставит? Очень верный подход, ей нравится, да и сам Ковач, без сомнения, человек правильный, хотя бы в этом вопросе. Но может не трудиться, все сделано за него.
        Глава 14
        Единственная и неповторимая (цугцванг и первое предложение ничьей)
        Руководство операцией по поимке беглянки Ковач перепоручил Малому - после того, как выяснилось: исчезновение Полковника не пустая блажь мадам Званцевой.
        Командир Базы действительно исчез. Пропал, как в воду канул. Лежал в своей спальне-палате, а потом перестал лежать. Под капельницей, кстати, лежал. Капельница по-прежнему висела на штативе, Полковник исчез.
        Первую свою мысль о том, что причиной послужил взрыв казармы стройбата, Ковач отбросил, узнав больше подробностей исчезновения. Хотя поначалу показалось логичным: произошло ЧП, тряхнувшее всю Базу, и сознающий свою ответственность командир, как ни был плох, поднялся и отправился туда, где должен находиться при ЧП.
        Но Ковач не мог представить, что надо сделать с Полковником, чтобы он заявился перед подчиненными в длинном махровом халате и домашних шлепанцах (лишь они пропали из спальни-палаты вместе с командиром). Разве что мозг ампутировать, но и то без гарантии: на мозжечке и на рефлексах мундир натянет.
        К тому же, даже если допустить невозможное, - отправившись в штаб из дома в халате и шлепанцах, Полковник должен был в них в штаб прийти. Или хоть куда-то прийти, если до штаба не дошел…
        Однако он не пришел никуда. Или же пришел туда, где никто его приход не увидел. В технические сектора. Туда, где сейчас ловят беглянку.
        Поневоле в голову закрадывалась мысль: командир Базы и его несостоявшаяся невестка встретились - там, в техсекторах. И сейчас Полковник лежит где-то в укромном месте с перерезанным горлом. Подвариант: горло пока цело, но скальпель в непосредственной близости, и Полковник, угодив в заложники, выводит беглянку наружу…

«Бред», - поставил он диагноз последней мысли. И даже не потому что явственно отдает Голливудом, - сценаристы давних фильмов воровали друг у друга примитивный сюжетный ход: как вырваться из вражьего логова? - Элементарно, Ватсон: взять в заложники главного плохиша, они все трусливые и жить любят, - нож к горлу, и сам выведет.
        Но не стоит раздумывать, поддастся или нет Полковник на такой шантаж. Все гораздо проще. Он не сможет никого вывести с техсекторов. Он сам там заблудится.
        Кстати… что он все заладил: беглянка, беглянка… Есть же у девушки имя. И отчество имеется, и фамилия…
        Знакомьтесь, господа: Елизавета Пахомовна Седых, любить и жаловать не обязательно, а поворачиваться спиной категорически не рекомендуется.
        Разумеется, он узнал не только ФИО девушки за время разговора по рации, длившегося почти час. Много чего узнал… И внезапно понял, что у него уже лежит досье на Елизавету Пахомовну, правда, там она до сих пор фигурировала как просто Лиза. Ни фамилию, ни отчество девушки, командовавшей одной из самых отмороженных ячеек сопротивления, его информатор не знал. Но если окажется, что это две разные Елизаветы, такое совпадение в клочья разнесет теорию вероятности…
        Оказывается, у нас с вами, Елизавета Пахомовна, заочное знакомство с приличным стажем… Пора, как говорили в старину, развиртуализироваться.

* * *
        Примерно в то же время, когда Ковач забраковал свою догадку о скальпеле возле горла Полковника, скальпель и впрямь оказался там. Возле горла.
        Горло действительно принадлежало Полковнику.
        Скальпель сжимала Елизавета Пахомовна Седых. Но в ход не пустила, сообразив, что собралась зарезать мертвеца.
        Старый кровосос - не пожилой, как все они здесь, реально старый - сидел в кресле, склонив голову набок. Из приоткрытого рта тянулась ниточка слюны, липла к роскошному халату. Глаза уставились на экран - и это не были глаза живого человека.
        На всякий случай Лиза проверила и пульс, и ментальный фон: сердце не билось, мозг превратился в комок мертвой органики.
        Она попала сюда, решив проверить: что за ход, не обозначенный на плане, пытался использовать жирный насильник для спасения? Вскоре оказалась в этой комнатке, на плане тоже отсутствующей. И обнаружила здесь мертвеца, и застонала от несправедливости судьбы.
        Ну почему, почему она не оказалась здесь сразу?
        Повернула бы обратно ту бетонную плиту, вращающуюся на шарнире, - и никто бы здесь ее не нашел. И она спокойно бы отоспалась вон на том диванчике. А мертвый дедушка точно не полез бы к ней.
        Отчего он, кстати, склеил ласты? От старости, наверное. Сидел, смотрел кинишко, захрипел и умер. Случается…
        Можно бы ей поспать и теперь… Да только сна ни в одном глазу. Вернулась она в логово мобилей, сама себе противная: в кровище вся, с головы до пят. И немедленно, едва избавилась от провода на руках, устроила помывку под душем, хлеставшим из лопнувшей трубы (очень кстати пришелся обмылок, валявшийся на раковине, и вафельное полотенце). Теперь она чистая, а холоднющая вода всю сонливость как метлой вымела.
        Так что спать она здесь не будет… Еще немного посмотрит кинцо и уйдет.
        Кинишко на экране крутилось на редкость скучное. Лиза достаточно долго наблюдала за ним по единственной причине: она впервые видела нечто подобное - живые картинки на экране. По рассказам знала, что была такая штука, как кино… а видела впервые.
        У фильма был единственный персонаж: полная баба немолодых лет. Носилась она по экрану неимоверно шустро, прямо стрелой: вжиг! вжиг! вжиг! туда-сюда, туда-сюда! Иногда исчезала, а потом снова появлялась в роскошно убранной горнице. Главное место там занимала громадная кровать, а баба появлялась то с одного ее бока, то с другого.
        Поначалу сновала в обычном кровососовском камуфляже, потом успела переодеться, всего-то на секунду исчезнув из кадра, - вернулась в длинном, как у мертвого дедули, халате, только у него халат махровый, а у нее гладенький.
        Лизе надоело наблюдать за метаниями кровососки по экрану, и она собралась уйти, но тут неожиданно объявился второй персонаж, и стало поинтересней…
        Заявился к тетке кровосос, на вид ее ровесник, может, чуть постарше, - но тоже шустрый до неимоверности. Время зря не терял: вжиу! - и на нем уже ничего нет, кроме татуировок; вжиу! - халат тетки улетел в сторону, обнажив исподнее… хм… интересное какое исподнее; вжиу! - кровосос начал тетку охаживать; вжиу! - закончил. Скорострел из скорострелов.
        Потом они наконец перестали мелькать и полежали недолго спокойно, и Лиза толком рассмотрела лица обоих. Тетку узнать не надеялась, а вот мужик мог оказаться знакомым… Но не оказался, а она такого не забыла бы, лицо приметное: овальное, нос крючковатый, глаза навыкате… натуральный сыч болотный.
        Лиза с любопытством наблюдала: сподобится ли скорострел на второй раз? Или оденется и уйдет?
        Ни то, ни другое. Две застывшие фигуры какое-то время лежали неподвижно, потом Лиза увидела, что мужик исчез, а тетка снова расхаживает в камуфляже… Кино крутилось по кругу.
        Перед уходом ее охватили нешуточные сомнения. Хотелось послать еще весточку кровососам, еще как хотелось. Но резать горло мертвому дедуле казалось неправильным… Мертвецу, конечно, все равно. Он не рассердится и не обидится. Ей самой потом неприятно будет этот момент вспоминать.
        Но как же хочется весточку-то послать… прямо сил нет.
        Кончилось тем, что она остановилась на промежуточном варианте. Нарисовала семерку прямо на экране, а дедулю не тронула.
        Цифра была заметна издалека, но лишь из-за удачного местоположения. А так-то небольшая, аккуратная, не сравнить с прежними, размашисто намазюканными.
        Своей кровью написала, понимать надо.
        И лучше бы на этом закрыть список… Тихо и незаметно добраться до пожарной лестницы и за ограду Базы ускользнуть так, чтоб никто не заметил. И пусть они тут потом целый месяц по своим коридорам ходят и оглядываются, пусть ждут, что за каждым поворотом, за каждым углом Лиза со скальпелем их подстерегает.
        Решено: мобилей она больше не трогает, даже если один будет идти, - пропустит, пусть его идет… Незаметно добраться до лестницы важнее.

* * *
        Ефрейтор Бунин носил фамилию великого русского писателя, но в изящной словесности отметился только затейливыми матерными конструкциями. И сейчас они, конструкции, рвались из души полноводным потоком, но вслух их Бунин не произносил, и ступать старался как можно тише, чтобы не спугнуть до срока ссыкуля с погонялом Хлюст.
        К приличному человеку такое погоняло не прилипнет, и был Хлюст тщедушен, ленив и труслив, но прописать ему инвалидность Бунин собрался не за это. За здоровенный фингал, набухавший у него, Бунина, под левым глазом. Попортил физию ефрейтору не ссыкуль, куда ему, - а громадный кулак Евсея, но ответить за то здоровьем предстояло именно Хлюсту. Судьба редко бывает справедливой.
        В сегодняшней облаве и судьба, и тыкающий в строй палец Евсея свели Бунина в одну пару с Хлюстом. Если учесть, что правый рукав ефрейтора украшали три тоненькие синие полоски, каждая за три месяца службы (а в августе их сменит одна, но широкая), то не надо быть Спинозой, чтобы догадаться, кто в той паре стал бесправным рабом, а кто царем, богом и воинским начальником.
        Бунин гонял ссыкуля в хвост и в гриву, за что и пострадал. Когда достаточно долгий период ничегонеделанья после второй облавы завершился и Евсеев устроил перекличку, Хлюста на месте не оказалось, он резвым кабанчиком мчался по техсекторам, потому что господину ефрейтору захотелось испить водички, а давиться технической из пожарного крана западло заслуженному бойцу с тремя синими полосками, такую воду пусть ссыкули лакают.
        Евсей объяснений даже не слушал: залимонил в глаз и сказал, что если через пять минут двойка не предстанет перед ним в полном составе, он Бунина переломит пополам, засунув голову в задницу.
        По-хорошему ссыкуль уже должен был вернуться, но запропал, а путь его лежал через неосвещенные техсектора, и заподозрить можно было бы всякое… Но Бунин не заподозрил, ему, едва метнулся на поиски, стуканули: трусливый ссыкуль в опасные места не полез, хоть и получил от ефрейтора ПРС-1 для защиты, - а двинулся дальней кружной дорогой. Бунин мог ее срезать, и изрядно, - ссыкулям знать коды на дверях не полагалось, в отличие от него. Он поспешил на перехват, постановив сейчас выдать Хлюсту лишь аванс, а главную дозу прописать после отбоя.

…За углом послышалось какое-то движение. Бунин, и без того не шумевший, подкрался вовсе бесшумно, выглянул и тут же увидел, что искал, - тщедушную фигуру в камуфляже.
        Вот ведь гондон… Да кем он себя возомнил-то?
        Хлюст, присев на корточки, изучал стену внизу у двери в поисках цифр, вовсе не для него нарисованных. Откляченная жопа ссыкуля прямо-таки взывала о добротном пинке, и Бунин устремился вперед уже не таясь - совсем как футболист, готовящийся пробить пенальти…
        Его тяжелый ботинок прорезал воздух впустую - Хлюст с какой-то небывалой для него кошачьей ловкостью подпрыгнул и развернулся одним движением, и оказался вовсе не Хлюстом, и Бунин был так изумлен этим фактом, что не успел отреагировать на подлетающую к голове ПРС, и она вмазала, выбив искры из глаз, - серебристый высверк, метнувшийся к нему с другой стороны, ефрейтор не увидел и даже не сразу сообразил, что красное, обильно хлынувшее на «цифру», - его собственная кровь.
        Весь мир окрасился в сто пятьдесят оттенков красного и розового. Бунин лежал, не понимая, когда успел упасть, и перед ним маячили на розовой стене написанные карандашом красные цифры, но он никак не мог их прочесть, расплывались перед глазами, а это было важно: прочесть, вскочить, скрыться за безопасной дверью…
        Как на стене появилась еще одна цифра - большая и нарисованная значительно выше, - ефрейтор Бунин не увидел.

* * *
        Ирка-давалка рухнула лицом вперед, но об пол не приложилась. Слишком много всякого добра было сложено здесь, в предбаннике управы. Ирка попросту не сумела долететь до пола, впилилась в невысокий штабелек из трех ящиков, разрушив его. Верхний ящик от толчка сполз с конструкции, звякнул об пол. Звяканье было стеклянное и достаточно громкое, но Ирку не заботило, что его может услышать смотрящий. Она подыхала от боли. Каким-то краешком сознания понимала: не сдохнет, дьявол не допустит, еще нужна ему. И все равно подыхала.
        Потом сквозь стену боли пробилось кое-что… Она поначалу игнорировала, как проигнорировала возможность быть обнаруженной Семеном. Но «кое-что» оказалось важным и способным изменить все - и продолбилось-таки к сознанию Ирки.
        Она поняла, что длинное и твердое, в финале падения ударившее ей в лицо и чуть не выбившее пару зубов, - горлышко стеклянной бутылки. И рядом в лоб ей упирается еще одно. А от другого ящика, соскользнувшего со штабелька и приложившегося об пол, поднимается резкий спиртовой дух.
        Колпачок винтовой пробки она скорее содрала, чем свинтила, скрюченные болью пальцы слушались плохо. Пила, стоя на коленях рядом с ящиком, - глотала торопливо, как воду, стараясь влить в себя как можно больше к тому моменту, когда смотрящий Семен вломит ей люлей и вышвырнет. Что в бутылке настоящая водка, Ирка сообразила, но ей в тот момент было фиолетово, сгодилась бы сейчас и сивуха самой дурной очистки, чтобы залиться как можно быстрее и спастись от дьявола. Хоть на одну ночь избавиться от него.
        Высосала бутылку до дна. Хотя не меньше четверти, наверное, пролила на блузку и на пол. Боль отступала, слабела, взорвавшаяся матка (которой у Ирки не было) вновь собралась в нечто компактное, хоть и болезненное. Разумеется, это была психосоматика чистой воды, анестетик-алкоголь никак не мог успеть добраться до нервных окончаний… Но Ирке реально стало легче.
        Она потянулась ко второй бутылке, но уже на автомате… Вытащила из ящика, однако вскрыть не спешила. Отступление боли вернуло возможность мыслить, чем Ирка немедленно воспользовалась. Прикинула: Семен, похоже, ничего не услышал в своих наушниках. Так отчего она тормозит? Отчего старается вылакать все на месте, если никто не мешает? Ведь водка… это, бля, водка. С водкой она вновь станет королевой Затопья, пусть на час, но станет. За мужиками гоняться не придется, сами потянутся. В Затопье водка в цене.
        Здоровенный деревянный ящик оказался ей не по силам. Ирка прикидывала, не снять ли ей блузку, завязав снизу узлом, но все устроилось еще лучше. Лежал там мешок - бумажный, но прочный, многослойный, и уже вскрытый - набитый какими-то небольшими кубическими пачечками, почти невесомыми. Пачки Ирка высыпала, не выясняя, что в них, - и начала перегружать бутылки в мешок, осторожно, стараясь не звякать.
        Прикинула на вес - хватит, а то не допрет, - но не выдержала, добавила еще пару бутылок. И двинула к выходу.
        Дьявол опасливо притих.
        Знал, паскудник, что с пьяной Иркой шутки плохи. Она на кураже всякое сотворить может, и творила, случалось, - как-то раз после попытки выковырять его вилкой дьявол с неделю просидел на голодном пайке, пока все не зарастил, не вылечил.
        На улице оказалось, что прихваченные две лишние бутылки - и в самом деле лишние. Поколебавшись, Ирка зашагала к Пахому, до него было вдвое ближе.

* * *
        Вот и она. Единственная нужная ей лестница, единственная и неповторимая.
        Дошла… Добралась, мать вашу!
        Пожарная лестница совсем не была похожа на ту, из ее сна.
        Хотя саму лестницу Лиза пока не видела, - может, внутри шахты сходства больше…
        Но на лестницу-во-сне она выбежала напрямую из коридора (тоже непохожего, реальный был гораздо просторнее и обшит металлическими листами), а путь к лестнице-в-реальности преграждала металлическая дверь. Не страшно, разберется, цифровой замок - штука знакомая.
        Для экономии времени она поискала написанные карандашом цифры снизу - слева от двери, справа. Не нашла. Ладно, обойдется без них.
        Только-только потянулась ладонью к замку - за спиной раздался спокойный и уверенный голос:
        - Елизавета Пахомовна, я попросил бы вас ненадолго задержаться для важного разговора.
        Лиза замерла, не закончив движение.
        В голове мелькнула мысль: она все-таки уснула там, в комнате с экраном и мертвым дедулькой. Засмотрелась на кинишко и не заметила, как сморило. А во сне снова побежала сюда - куда рвется наяву, туда и побежала, ничего удивительного.
        Услышанная фраза для яви неуместна. Наяву ей бы закричали «Стоять, сука!» или что-то еще в том же духе.
        Мысль была хорошая. Утешительная. Она успокаивала: расслабься, ничего страшного, скоро проснешься и наконец-таки придешь сюда наяву… Но Лиза ей не верила. Стояла, пялилась на дверь перед носом и видела: дверь покрашена небрежно, словно тут махали кисточками мобили, думая о том, о чем они всегда думают. Вот здесь чуть недокрашено, сквозь крохотный разрыв в новой краске видна старая, почти того же колера, но слегка темнее… И вот здесь такой же дефект. А рядом прилип к двери волосок, выпавший из кисти…
        Не сон. Во сне мозг рисует картины размашисто, малюсенькие детали игнорируя. Выпавший из кисточки волосок никогда не приснится.
        - Вы не могли бы развернуться, Елизавета Пахомовна? Я, конечно, могу беседовать и с вашим затылком, но видеть лицо собеседника как-то привычнее.
        Она ждала этих слов. Или любых других, что скажет кровосос. Хотела хотя бы на слух прикинуть расстояние до него… Первый раз было не до того, так охренела.
        Что она стоит под прицелом, Лиза не сомневалась. Так, как к ней, обратиться к противнику можно, только если обладаешь подавляющим преимуществом, делающим невозможным любое сопротивление. И если в придачу есть желание поиздеваться, поиграть, как кошка с пойманной мышью… Так что там не мобиль с глупой палкой. Там настоящий кровосос, матерый. Со стволом.
        Дистанцию определить на слух не удалось. Мешали железные стены - порождали эхо и сбивали с толку. Но счет шел явно на метры.
        Вперед или назад? Попытаться справиться с замком или с кровососом? Замок вскрыть проще, чем кровососову глотку, факт, - но сколько этих гадов окажется за дверью? Не один же он сюда приперся, сообразив, где единственный доступный Лизе путь наверх…
        Пальцы медленно ползли к нагрудному карману, к скальпелю. Так же медленно петля дубинки сползала с кисти левой руки.
        Повернуться, одновременно швырнув в него дубинку, приблизиться стремительным зигзагом… План так себе, но другого не придумать.
        - Не надо этого делать.
        - Чего? - ответила Лиза.
        Она решила, что любой разговор ей на пользу, вдруг удастся заболтать так, что опустит ствол?
        - Ничего не надо. Бросать ПРС в меня не надо. Скальпель тем более. Там ведь скальпель у вас, Елизавета Пахомовна? В нагрудном карманчике? Его тоже бросать не надо, не долетит. Слишком легкий, не метательный нож все-таки.
        - Чего ты хочешь?
        - Я уже сказал: поговорить. Хотел бы убить, сразу бы выстрелил в голову. Хотел бы стреножить, прострелил бы ногу. А у меня даже пистолет в кобуре. Так что развернитесь и поговорим.
        Она решила: хуже не будет. Медленно развернулась.
        Кровосос. Один. Не молоденький, как и все матерые кровососы, ежик волос серебрит седина. Но подтянутый, животом не отягощен. Руки пустые, пистолет, как и обещал, в кобуре. Правда, та расстегнута…
        И тут она поняла, как сможет кровососа уделать. Ну точно… Сработает без осечки.
        Наверное, она не уследила за лицом… Что-то мелькнуло там радостное, и кровосос мгновенно насторожился.
        - Должен предупредить, Елизавета Пахомовна, что пистолет я умею доставать очень быстро. И стреляю неплохо. Если вы проигнорируете это предупреждение, то очень и очень меня разочаруете.
        Вроде и не угрожал, а прозвучало так, словно ломтями резать пообещал… Где-то ведь она уже слышала такое, про разочарование… хоть и по-другому звучало.
        Лиза вспомнила, где и от кого. Ткнула в кровососа обвиняющим жестом и сказала:
        - Ты - Ковач.

* * *
        Дрын дезертировал.
        Абстрактно рассуждая, с ним могло произойти еще много чего.
        Он мог отойти в сторонку отлить… далеко так в сторонку, прилично… и заблудился, и не может найти дорогу к лагерю. Леший кружит.
        Его могли похитить лазутчики кровососов, тишком подползшие к лагерю. Почему только его из всех, вопрос отдельный, но могли.
        Его могла сожрать без остатка неведомая хрень, якобы обитающая в здешних ядовито-зеленых водоемчиках.
        Но Марьяше казалось, что никто Дрына не сжирал и не похищал. Что он своей волей покинул тайком лагерь без приказа или разрешения командира, а это всегда и везде называется дезертирством.
        Потому что никто не ходит отлить с рюкзаком. Потому что кровососы повязали бы всех, а пришлось бы им по какой-то причине выбирать одного, выбрали бы Марьяшу, покрытый лишаями плешивец им детей не нарожает. Потому что неведомая болотная хрень, по слухам, вообще никого не жрет, - растерзает на куски и бросит, а ни единого куска Дрына поблизости не валялось, в отдалении тоже.
        Обнаружил факт дезертирства Хрюнчик. Как и все, он снова улегся после дикого вопля Дрына, переполошившего лагерь, а поднялся ближе к утру - отлить, причем отлить, как все нормальные люди: без рюкзака и в шаге от входа в свою палатку (вернее, в свою и Щюлкину).
        Отлил, прошел к костру - узнать, кто сейчас дежурит и когда его, Хрюнчика, смена. Может, и не стоит ложиться и стараться снова уснуть, если осталось всего чуть.
        Дежурный у костра не сидел, а сам костер погас, никто топливо в него не подкидывал, и спавший рядом Боба мог бы проснуться от холода, если бы не был Бобой. Но он им был и спал как спал.
        Часовая свечка горела, и выпали из нее уже две булавки, да и третья едва-едва держалась в подтаявшем воске. Это означало, что искать или окликать отлучившегося дежурного Хрюнчику не имеет смысла, поскольку дежурить сейчас должен он сам, и его дежурство идет к концу. Но Щюлка, чья вахта выпала на вторую булавку, Хрюнчика не разбудил, Щюлка сейчас мерно посвистывал в палатке своими дырочками-дыхальцами, двумя рядами расположенными по бокам хоботка, - Хрюнчик слышал этот негромкий свист, вылезая.
        Рассудив, что произошло что-то нештатное, а о таких вещах надлежит первым делом извещать командира, он растолкал Марьяшу, общую тревогу не поднимая.
        Та, оценив ситуацию, первым делом решила, что Дрын дезертировал. А вторым - что именно Дрына собиралась убить Лиза, когда вернется.
        Вернее, не так… Лиза сама не знала, кого собиралась убить, а теперь получалось, что это Дрын.

…Когда Марьяша в их мысленном общении удивилась, отчего новый план действий выводит парней за скобки, - ясно же, что на пару лишь с Бобой она сумеет гораздо меньше, - Лиза ответила жестко: «Потому что их пятеро, но один лишний. Одного надо убить, а я пока не знаю которого».
        И растолковала: по горячке она не озадачилась вопросом, как кровососы умудрились так ловко поутру взять их за жабры. Не до того было: бой, плен, побег… Но в долгих блужданиях по закоулкам Базы нашлось время поразмыслить. Поразмыслила и поняла: кто-то предал. Кто-то из их шестерки сдал и план захвата броневика, и временный лагерь, служивший исходной позицией для затеянного… Или только лагерь. Так и сяк прикидывала, пытаясь придумать, как могло дело без предателя обойтись. Не получилось. Кто-то предал, и она, вернувшись, непременно разберется, кто именно. А пока не разобралась, пусть все пятеро побудут в стороне от нынешней операции.
        Получалось, что изменник именно Дрын… Сдал один лагерь, а теперь поспешил к кровососом сдавать второй. И мог бы успеть, до Базы отсюда недалеко, а ночь светлая, шагать можно… Подстроил каким-то жульничеством себе жребий на первую вахту - и пошагал. Без побудки они проспали бы все на свете, а разбудили бы их кровососы. Вовремя Хрюнчику по малой нужде приспичило…
        Или нет? Или Дрын просто дезертир, но не изменник? Разозлился за сломанный палец, за прочее - и сбежал, да только не к кровососам?
        Потому что одна деталь не укладывалась в складную картину измены: затеяв такое, никак не стоило лезть к Марьяше в штаны.
        Мысли рассудительного Хрюнчика двигались в схожем направлении, потому что он сказал:
        - А ведь у них с Лизой любовь была… Ин-фер-наль-на-я. У него была, а как у ней - не знаю.
        - У него - это у Дрына?
        - Ага… До Жуги еще. Сильно он потом бесился… Виду не казал, но бесился, чувствовалось.
        Все складывалось одно к одному. Вот и причина для измены нарисовалась… В книжках, что читала Марьяша, чего только не совершали люди, обезумев от любви и ревности. Если очень ему Лизку хотелось, а она все время тут, перед глазами, но не дает, - крыша в какую сторону может уехать, наверное. Мог Лизу кровососам сдать, а сам на Марьяшу полез, - близняшки же, одно лицо…
        А с другой стороны, звучит все складно, но доказательств нет. Мог-то мог, да не факт, что сделал. Не нравится ей Дрын, что уж скрывать, - и лысиной своей, и лишаями, и блудливой ручонкой… Вот Марьяша и толкует все против него.
        Она поняла, что может ломать голову и до рассвета, и дольше, да так ничего и не надумает… Начала расталкивать Бобу, и новый план Лизы чуть не пошел ко дну: просыпаться детинушка не желал ни в какую… Вроде и слышал Марьяшу, и даже что-то бормотал в ответ, но большая часть сознания дрыхла. Промаявшись минут десять, она сообразила, что может помочь, и шепнула в Бобино ухо: «Есть еще гуляш!». Проснулся мгновенно.
        Часть гуляша она и вправду заначила, зная, что за едок идет с ними. Пока Боба расправлялся с резервом (выхлебал он котелок, не разогревая), Марьяша выдала инструкции Хрюнчику: она с Бобой выдвигается на разведку, а он через полчаса поднимет остальных, они свернут лагерь и двинутся к схрону, где палатки и прочее оставят, взяв взамен оружие, а потом…
        Инструкция для парней, придуманная Лизой, выглядела частью общего плана. Но лишь выглядела. Смысла в ней не было. Вернее, один был: не дать парням сообразить, что их отстранили от затеянного дела. Пусть считают, что они в игре.
        Хрюнчик, дослушав, кивнул: сделаю.
        Боба доел и впрягся в громадный рюкзак, глянул вопрошающе: я молодец?
        Она ответила улыбкой: ты всем молодцам командир и начальник! - и Марьяша с Бобой пошагали в светлую ночь. Впрочем, рассвет уже близился, на востоке зарозовело.

* * *
        Когда беседуют два человека и один почти втрое старше другого, нет ничего удивительного, что обращаются они друг к другу по-разному. Например, один к другому на «вы» и по имени-отчеству. А другой к одному - на «ты» и по фамилии. Именно так общались Ковач и Лиза, и разница в возрасте была почти троекратная, вот только «выкал» старший, и Лизе казалось, что в этом обращении есть тщательно упакованная издевка.
        А Ковача его собеседница удивила, и не в первый раз, назвав по фамилии. Он тоже вычислил ее анкетные данные, да. Но у него была агентурная сеть и громадный опыт работы, и сидел он в теплом и светлом кабинете, за компом, и рядом стояла чашечка кофе… А вот на бегу, в холодном подземелье, с погоней, висящей на хвосте… Сумел бы?
        - Ты Ковач! - припечатала она.
        - Аз есмь…
        - Это ты щас мне «да» сказал?
        - Да, - сказал он, решив выражаться попроще.
        Природного ума у нее с избытком, образование хромает. Но азам-то арифметики обучена? До восьми считать умеет? Ковач ломает голову, где же нарисована кровью семерка и чей труп лежит рядом, - а вдруг у нас Елизавета Пахомовна всего лишь в счете слаба? И между шестым (электрик Медведкин) и восьмым (мобиль Бунин) нет никого? Банальная ошибка необразованной девицы?
        - Ты говори, Ковач, что хотел сказать. Я спешу вообще-то. Загостилась тут. Дома ждут.
        - Я вам, Елизавета Пахомовна, сэкономил достаточно времени, проведя сюда, к этой лестнице.
        - Не смеши, Ковач… За какое место ты вел меня сюда, а? За руку не держал, я бы запомнила.
        - План. План уровня. И моя пометка на полях. Карандашная. Касающаяся этой лестницы.
        Она задумалась на секунду, не дольше.
        - Может, как раз ты пометку и нарисовал. Верю. Да тока не для меня, для псов своих. А когда я их того… сказочку эту сочинил.
        - Так и знал, что не поверите… И заранее озаботился доказательством. Оно лежит у вас в кепи, под кокардой, там шов подпорот с одной стороны, можете проверить. Это маленький золотой крестик на тоненькой цепочке. Он был снят с вас вчера вместе со всем, что на вас было.
        Она не выдержала, потянула руку к голове. Слишком уж дорог был ей этот крестик… Нет, ни в бога, ни в черта она не верила, носила крестик в память о матери. Этот крестик Лизе да тоненькое золотое колечко Марьяше - вот и все наследство, что досталось сестрам, драгоценности у Натальи Седых не изобиловали…
        Пальцы нащупали под тканью что-то маленькое, угловатое. Снимать кепку и проверять дальше Лиза не стала. Пусть так, пусть план ей переслал Ковач, безжалостно отправив на убой двух мобилей. Что с того? Он умный, он сообразил, что прятки-догонялки внизу затянулись и грозят еще большей кровью, - и хитро выманил ее сюда, подготовив встречу. Умный, а все-таки дурак, иначе не стал бы заводить разговоры. Потому что под разговор она незаметно, исподволь, сокращала расстояние между ними…
        - Убедились, Елизавета Пахомовна? Так что уважьте старика, поболтайте с ним немного. А вот подходить ближе не надо, я могу это расценить как… Стоять!!!
        Тишину коридора разорвал выстрел. Лиза почувствовала толчок в ногу, но слабый… Опустила взгляд, увидела: будь берцы ей по размеру, пуля как раз раздробила бы ноготь большого пальца. Вместе с пальцем, понятно. А так только испортила обувку, ладно хоть рикошетом в лоб не засветила, а могла бы…
        - Правила игры меняются, - сказал Ковач, и голос его тоже изменился, стал гораздо жестче. - Больше предупреждений не будет. Вторая пуля в лоб. Скальпель кинь в сторону, палку тоже. Можно недалеко, потом подберешь. И продолжим беседу.
        Лиза без лишних колебаний откинула в сторону свое немудреное оружие.
        Против пистолета все равно не катит. А Ковач не хвастал, со стволом управляется лихо… Вот только того он не знает, что у Лизы осталось последнее оружие, но самое главное. То, что в сторонку не откинешь. То, что под черепом. Пулей, правда, вышибить можно… Но тут уж поглядим, тут как карта ляжет.
        Ковач сам не представляет, насколько он сейчас уязвим. Уязвимее всех мобилей, что встречались на пути сюда, хотя казалось бы… Но они все испытывали сильнейшие эмоции: и ненависть к ней, и страх, и похоть… Эмоции охраняли их взбудораженные мозги лучше любой брони. А этот спокоен, как слон. Даже когда гаркнул: «Стоять!» и пальнул - остался спокоен. Не боится он Лизу. И ненависти к ней не питает. И даже трахнуть не хочет, не приглянулась, видать.
        И от этого спокойствия мозг Ковача беззащитен. Кабы он еще заткнулся, помолчал, совсем в жилу было бы. Но и так сойдет.
        - Слушай и запоминай, - говорил тем временем Ковач. - Когда и если выберешься отсюда, передашь тому, кто курирует и снабжает деньгами вашу ячейку… Стоп! Не делай возмущенное лицо и не втирай, что вы все сами… нет времени на споры. Просто передай: я готов к миру. Готов закончить с этой войной на самых выгодных для Затопья и других непримиримых условиях. И работа для заключения мира уже идет, контакты налажены. Война не нужна ни вам, ни нам - значит, о мире можно договориться. И нужно. Но дело в том…
        Лиза перебила. Не хотела втягиваться в споры, пустое, но не сумела смолчать:
        - А что же ты с Малыми Полями не договорился, Ковач, а? О мире? Что же ты их сжег и по бревнышку раскатал? И ведь…
        Она осеклась, замолчала. Поняла, какую дурость творит… Незачем выводить Ковача из себя справедливыми попреками. Соглашаться с ним надо… Пусть остается спокойным.
        Ага, как же… Вывела одна такая. Остался спокоен, хоть бы что дрогнуло. Словно сжигает деревни каждый день по одной, а в праздники - так и по две.
        - В Малых Полях было другое. Мы с ними не воевали. Они прикинулись друзьями и убили наших подло, предательски. За подлость надо наказывать. Всегда. Зато теперь и в Печурках, и в Полях, и в Загривье не тронут даже одинокого нашего… даже если он без оружия придет, не тронут.
        Лиза знала: не врет. Сумел запугать, что уж…
        - Я продолжу. Дело в том, что я здесь не один. На военном совете звучат и другие голоса. Тех, кто считает, что войну можно закончить не миром, а полным уничтожением одной из сторон. Догадайся какой. И нападения боевых ячеек дают лишние козыри тем, кто настроен все выжечь, перепахать и устроить у вас лунный пейзаж. До поры ваши укусы можно было игнорировать. А теперь… - Он замолчал и закончил явно иначе, чем собирался: - А теперь иди. Я сказал, что хотел.
        - Погодь… Я тебе тоже скажу. Не хотела, но есть перед тобой должок небольшой, потому и скажу. Ты вот, Ковач, старый, и умный, и, может, даже книжек больше прочел, чем Марьяшка, хотя это вряд ли… А до простого допетрить не можешь. Нельзя, например, о мире с хомугой договариваться, что в подполе у тебя поселилась. Можешь не гнать ее, молочка в блюдце поставить, даже погладить сможешь, когда попривыкнет. А она тебе тараканов по углам ловить будет. Только это не мир, Ковач. Потому что ты ее убить можешь, а она тебя нет. И весь ваш как бы мир из милости твоей. И кончится тот мир, когда ты захочешь. И пока у вас броневики и пулеметы, а у нас дробовики ржавые, - мир у нас может быть, как у человека с хомугой. Говно, а не мир.
        - Предлагаешь поделиться автоматами и гранатами?
        - И броневиком с большим пулеметом… Нет, двумя броневиками.

«Ладно хоть РСЗО не затребовала, не знает, что есть у нас и такое», - подумал Ковач.

«А ведь ты, Ковач, столкнулся с кем-то, кто ровня тебе, - подумала Лиза. - А то и посильнее… Вот и запросил вдруг мира… Не с заболотниками схлестнулся, часом?»
        - Я поразмыслю над твоими предложениями, Елизавета, - сказал он очень серьезно. - Кстати, что за должок? Не припоминаю.
        - Упырькам ты своим обещал яйца отрезать и скормить, если меня разложить затеют.
        - Понятно. Ладно, Елизавета, ступай и попробуй отсюда выбраться. Код на двери тринадцать пятьдесят семь, дальше сама.
        - Так ты че, меня не выведешь? Ну, чтоб я нашим все обсказала… А коли мне с вышки у ограды пуля в башку прилетит? Кто тогда все передаст?
        - Прилетит - значит, судьба у тебя такая. Очень ты меня тогда разочаруешь, Елизавета. И я найду другого парламентера.

«Не разочарую, а судьба у меня другая, так что выведешь как миленький… А потом башку сломаешь: с чего, мол, вывести-отпустить решил?»
        Отбросив скальпель и дубинку, она за разговором еще сильнее приблизилась к Ковачу - теперь он не останавливал, за пистолет не хватался. Приблизилась и уставилась в глаза, так гораздо легче зацепить.
        Если бы Лиза не убивала мобилей при первой возможности, если бы присела и потолковала с ними о том о сем, - может, среди прочего услышала бы легенды о страшном гипнотическом взгляде Ковача, от которого взрослым сильным парням доводилось прудить в штаны и каяться во всех грехах.
        Но с мобилями у нее был разговор короткий, и сейчас случилось то, что случилось.
        Она почувствовала, что проваливается, что падает в колодцы этих глаз, попыталась зацепиться, удержаться на краю - не сумела, и полетела в бездонную пропасть, и оказалась та не бездонной - Лиза долетела до дна, и ударилась о него, и взорвалась, разлетелась на куски…
        (Надо отметить, что с мобилями, и не только с мобилями, прудящими в штаны на допросах у Ковача, такого не случалось. Но мобили и прочие не шли в ментальную атаку, открывая свой мозг…)
        Сознание она не потеряла, хотя была близка к тому. Коридор сошел с ума, пол ходил ходуном, стены раскачивались, Лиза попыталась ухватится за гладкий металл и устоять - не сумела ни того, ни другого.
        Потом появилась рука - никому не принадлежавшая, ниоткуда не растущая - и положила что-то небольшое ей на грудь, потом исчезла. Она не удивилась бесхозной руке, вообще ничего о ней не подумала. Ей нечем было думать. Мозг исчез, под черепушкой царил вакуум.

…Уходя, Ковач оглянулся на полулежавшую у стены Лизу. Вроде не отрубилась, но из ноздрей тянулись две струйки крови, а на шприц-тюбик, лежавший на груди (тот самый, с «Приливом», полученный Ковачем от Рымаря), Лиза не обращала внимания. Может, самому вколоть? Не стал. Если он ее не переоценил, то соберется с силами. А если нет, значит, на роду ей написано вернуться к доктору Рымарю…
        Глава 15
        Разочарования и надежды (партия отложена)
        Лиза собралась… Себя собрала в кучку относительно быстро, а вот воспользоваться подаренным шприц-тюбиком решилась не сразу.
        Понимала, что подсовывать ей отраву глупо, после всего, что только что произошло. Но не решалась… Потом кое-как поднялась на ноги, почувствовала, что способна лишь на одно: улечься обратно, - и решительно сорвала с иглы защитный колпачок.

…Ковач посмотрел на часы, решил: пора, и спросил у Малого:
        - Сам пойдешь за подружкой своей? Или пошлешь кого?
        - ???
        - Она на пожарной четыре-ноль. Или рядом с ней.
        Отреагировал Малой правильно. Не стал терять время и выспрашивать, откуда Ковач это знает. Отложил на потом.
        - Евсеев! Дуй к пожарке четыре-ноль, сам, без мобилей: она там, бери ее. И аккуратно, мать твою! И смотри, чтобы снова в техсектора не ушла!
        - Не уйдет, - буркнул Евсеев и выдернул гарнитуру из гнезда, связь оборвалась.

«Смелое решение, - оценил Ковач. - Чтобы не сказать авантюрное… Посылать за Елизаветой Пахомовной без подстраховки этот шкаф из мышц с мозгом устрицы? Смело, но недальновидно».
        Но нет, Малой подстраховаться не позабыл…
        - Никончук? Поднимай всех, кто под рукой, и гони в темпе вальса перекрыть все выходы от пожарки четыре-ноль к техсекторам. Вопросы есть? Выполняй!
        Неплохо… Новый тур игры в прятки и догонялки допускать ни к чему. Неплохо, но не учтен один момент: а вдруг Елизавета свет Пахомовна не даст деру в техсекторы от бойцового шкафа по фамилии Евсеев, а умудрится его завалить? Не бывает, но вдруг? А у шкафа, кстати, есть с собой магнитный ключ, позволяющий пользоваться лифтом и открывать наружные двери. И если ключ сменит владельца…
        - Савин! Ты на месте?
        - А где мне быть?
        - СВД с тобой?
        - А ей где быть?
        - Дуй на крышу штаба. Бери под контроль выход из пожарки четыре-ноль. Держись на связи со мной, без приказа не стреляй. Вопросы?
        - Гостей ждать снаружи или изнутри?
        - Изнутри. Но и снаружи поглядывай… Действуй.
        Бинго, Малой! Вот что значит школа… Ну-с, Елизавета Пахомовна, чем ответите? Жаль, не посмотреть, как все произойдет…
        Малой словно прочитал мысли Ковача, сказал:
        - А ведь там камера была… Наверху… Если не демонтировали…
        И он защелкал тумблерами.

* * *
        Сон повторялся. Лестница была выкрашена не белой краской, а черной, и ступени другого вида, - но бежала по ней Лиза совсем как в давешнем сне, - легко, как на крыльях летела.
        Ковач сделал царский подарок, его шприц-тюбик не просто поставил Лизу на ноги - таких сил она не чувствовала в себе с самого начала эпопеи на Базе. Все мышцы переполняла упругая радостная сила, казалось, попадись сейчас десяток мобилей - пройдет сквозь них и по ним, не заметив. И голова чистая, ясная, что порой даже важнее…
        Царский подарок, да. Непременно надо при оказии отдариться. Например, если попадет Ковач ей в руки, - подарить ему легкую смерть, чтобы в Колодце не мучился.
        Лиза вылетела на верхнюю площадку.
        Добралась, добралась!
        На двери нет кодового замка, нет вообще никакого… Оно и верно, при пожарах замки и засовы смертельно опасны, могли бы, кстати, и внизу убрать… Она медлила толкнуть дверь, она верила и не верила, что за ней небо, солнце (сейчас ночь, но взойдет же), свобода… Еще останется просочиться сквозь ограду, но это дело решаемое. Есть у нее одна придумка - будет шумно и зрелищно.
        Правильно она не верила. За дверью не было ни неба, ни прочего. Еще одно помещение. Не освещенное, в отличие от шахты лестницы, - пришлось доставать фонарик и подсвечивать, чтобы понять, куда она попала.
        Очень быстро она сообразила, что здесь когда-то был КПП - не такой, как главный КПП Базы, предназначенный для пропуска техники, а смахивающий на тот небольшой, через который народ на кровососовский рынок запускают… да, очень похоже.
        Только стал здешний КПП не нужен, наверное, и его демонтировали, но не до конца. Штырь от турникета, например, остался, торчит из пола, а того, что на штыре должно вращаться, не осталось. А от оградки, что к турникету примыкала, уцелела одна секция из двух. Из помещения выгорожено застекленными перегородками другое, поменьше, - закуток для охраны. Туда Лиза глянула мельком, не заходя, ничего там не было, кроме диванчика у стены, - из прорех торчит набивка, оттого и бросили, наверное. В остальной части КПП обстановка такая же скудная: кроме остатков турникета и ограды, приткнулся к стене небольшой колченогий столик-инвалид, тоже не прельстивший тех, кто забирал отсюда имущество.
        На все это невзрачное хозяйство Лиза почти не обратила внимания, выхватив лучом фонаря и взглядом главное: окна. В двух стенах КПП имелись здоровенные окна, и пусть их потом прикрыли снаружи металлическими ставнями, или же попросту обшили металлическим листом, - плевать! Под землей окна не делают, не нужны они там! Она наверху, и вон за той железной дверью - теперь уж точно небо!
        Она метнулась к двери, толкнула, - та не шелохнулась. Осветила дверное полотно, поискала замок…
        И застонала от разочарования.
        Нечто, напоминавшее врезной замок, здесь имелось. Только вот привычных клавиш с цифрами на нем не оказалось. И отпирающую кнопку Лиза не нашла, сколько ни светила вокруг.
        Корпус замка прорезала небольшая горизонтальная щель, - и все, больше никакой скважины.
        Глухой тупик в шаге от завершения пути.
        Дверь выглядела солидно, выбить ее плечом лучше даже не пытаться… если тебя зовут не Боба, конечно. Лизу звали иначе, и пытаться она не стала.
        Ставни на окнах, возможно, послабее двери. Но их тоже без подходящего инструмента не одолеть. Значит, надо инструмент найти.
        Теперь она осмотрела КПП тщательно, досконально, - и безуспешно. Штырь от турникета был намертво вбетонирован в пол, не выдрать. Секция ограды не поддалась попытке ее разломать. Поддался бы столик, над которым торчал из стены обрывок провода. Но тонкие деревянные ножки этого предмета меблировки надежд не внушали, разлетятся после первого удара по двери. Диван, вероятно, скрывал в себе массивные и прочные детали, - но их тоже без инструментов не извлечь. Круг замкнулся.
        И тут она вспомнила, что не так уж далеко вполне может отыскаться отличный инструмент для высаживания дверей и ставней. Боба. Если они с Марьяшей уже тут, у Базы, то…
        Потянулась мыслями к сестре, чего давненько не делала, после истории с ефрейтором Груздем Марьяша плотно захлопнула сознание.
        Получилось! Отошла, оклемалась и снова на связи!
        Оказалось, что Марьяша и Боба уже час как здесь, успели побывать в штольне, все подготовили и ждут ее сигнала.
        Лиза задумалась: как бы половчее подтянуть этих двоих или хотя бы Бобу сюда? И не могла ничего придумать, не представляя, что снаружи, за дверью и ставнями… А сказать, чтоб пробивались, действуя по обстоятельствам, - подставит обоих под пули, только и всего. Похоже, придется выбираться отсюда все-таки самой, и надо срочно придумать как…
        Ничего придумать Лиза не успела. Почти одновременно произошли два события, и оба неприятные.
        Зажегся свет. И не тусклые, пылью покрытые лампочки, как в подземельях, - под потолком затеплился большой прямоугольный плафон, сначала блекло, но через секунду-другую разгорелся и начал светить сильно и ярко.
        А из лестничной шахты донесся грохот. Кто-то бежал по металлическим ступеням, кто-то очень торопился сюда… И если сравнить звуки с теми, что раздавались, когда по лестнице шла Лиза, - какие-то дела на заброшенном КПП нашлись у слона. Или у носорога, по меньшей мере.

* * *
        Лиза не знала, что свет ей дистанционно включил Малой. Освещение на КПП не демонтировали, и камеру, и даже громкую связь. Удачно сложилось…
        Одновременно с плафоном заработала камера, и Малой, едва взглянув на экран, уверенно констатировал:
        - Она там. Сейчас Евсей ее возьмет.
        Он ни секунды не сомневался, что все так и будет… Грохотавшая по лестнице боевая машина походила на мобилей, погибших от скальпеля, как танк на детскую игрушку, его изображающую.
        Возьмет, мысленно согласился Ковач не без доли сожаления. Не просматривается что-то шансов у Елизаветы Пахомовны, разочаровывает…
        Ошибались оба. Они рассуждали правильно, исходя из имевшейся у них информации, но знали не все.
        Если бы Малой сумел как-то установить один из комплектов своей подслушивающе-подглядывающей аппаратуры в голову рядовому Евсееву (не бывает такой аппаратуры, но вдруг) и мог бы сейчас вместе с Ковачем видеть и слышать, что там, в голове, творится, - мнение обоих резко бы изменилось.
        Разумеется, они обнаружили бы под толстым черепом не шансы на победу Лизы, откуда там взяться такому… Они бы обнаружили, что выполнять приказ и брать Лизу живой и относительно невредимой Евсеев не намерен. В его ближайших планах было убить проклятую девку. Не сразу и мучительно.

…Отсутствие нормальной практики при сугубо теоретических познаниях сыграло дурную шутку с доктором Рымарем. Будь Рымарь повнимательнее к мелочам, хорошо заметным наметанному глазу психиатра, да пройди он хоть раз стажировку в психиатрической клинике, - заметил бы, что с Евсеевым дело неладно.
        Но в клинике доктор по понятным причинам не побывал, и вообще двадцать лет прожил под землей, где совсем здоровых головой под конец не осталось, у всех завелись свои тараканы, у кого поменьше, у кого побольше.
        Под землю Евсеев угодил девятнадцатилетним парнем, здоровым и полным сил. Год за годом мужское желание не находило объектов для приложения… Даже к старческим мослам фельдшерицы Галины Васильевны рядовому соваться было не по чину, не говоря уж о разборках, что случились вокруг подросшей Иринки Мартыненко.
        Поэтому Евсеев женщин ненавидел. Возненавидел давно. Хотел ими обладать, но люто ненавидел при этом. За то, что не давали.
        Женщин-мутанток он ненавидел вдвойне. И, в отличие от женщин Базы, мог с ними воплотить ненависть в конкретные дела… И воплощал. Убивал при любой возможности. А в последнее время (крыша уезжала дальше и дальше) в рейдах Евсеев все меньше думал о поставленных задачах, они стали чем-то вторичным, - а если не удавалось подстрелить хоть одну тварь, считал день, проведенный в рейде, пропавшим зря. И рвался за периметр, вызывался добровольцем только за этим, ни за чем иным.
        А нынешняя мутантка - вообще особый случай. Ведь вся, сука, вся по уши в кровище! Его, Евсеева, бойцов кровища-то. Скольких она умудрилась нашинковать своим скальпелем, а?

…Дверь с кодовым замком, ведущая в шахту пожарки, была распахнута, и Евсеев понял, где мутантка. В тупике, вот где, в ловушке. Отбегалась.
        Съехавшая крыша не отключила ему инстинкт самосохранения. Топая по лестнице, он заценил расстояние между перилами и стеной шахты - и тут же придумал план, казавшийся ему очень хитрым: замудохает гадину ногами до смерти, этак неторопливо, ломая кость за костью, - чтоб прониклась и почувствовала. А потом скинет тушку в шахту - четыре уровня пролетит и окончательно в лепеху превратится. Сама, дескать, сиганула, когда в ловушке оказалась… Просто, как все гениальное, правда?
        Гением Евсеев не был, и даже до среднего уровня ай-кью солдат-срочников недотягивал, и двадцать с лишним лет под землей добавили его голове седины, но не извилин, - не подумал, что после запланированного им шоу на полу КПП останутся следы, и Ковач, не вчера родившийся, непременно их заметит.
        О том, что на КПП обнаружилась работающая камера наблюдения, рядовой Евсеев тем более не подозревал.

* * *
        Что к ней наверх бежит натуральный кровосос, Лиза поняла сразу. Мобили ее слишком боятся, чтобы в одиночку так спешить под скальпель… Едва ли это Ковач решил сделать ей еще один подарок и торопится сюда с ключом от наружной двери. Хотя ключ-пластинка у бегущего может оказаться, отчего бы и нет…
        Решение она приняла мгновенно. Никаких зрелищных драк, хватит, намахалась руками-ногами… Она затаится за дверью - и сразу, едва сунется, отоварит по голове дубинкой, со всей дури, не жалея сил. Закончит бой одним ударом, а кровосос даже и не поймет, что поединок начался. Потом Лиза заберет ключ и уйдет. Не будет ключа - тогда и решит, что дальше.
        Так и сделала. Кровосос подвернулся глупый, Ковачу не чета. Не постоял на площадке, прислушиваясь, что происходит внутри КПП. Не приоткрыл осторожненько дверь, заглядывая внутрь (Лизу все равно бы не увидел, она таилась за простенком, готовая к сокрушительному удару). Как бежал по лестнице, так и поперся в дверь, не сбавляя аллюра, тупорез.
        И она врезала по дурной башке от всей души - так, что шишкой не отделаешься, голову если на куски не разобьет, то уж по-любому проломит.
        Голова не разлетелась на куски. И даже не проломилась. Вместо того голова упала под ноги, на пол. И вообще оказалась не головой, а красным баллоном огнетушителя.
        А кровосос был уже внутри.
        Здоровенный, почти квадратный и очень, очень быстрый, хоть и старый, виски густо серебрила седина.
        Он был один опаснее всех, с кем она здесь имела дело, вместе взятых. А она даже скальпель не достала, понадеявшись на свою палку и на один решительный удар…
        Кровосос не спешил напасть. Стоял, ухмылялся. Наслаждался моментом. Доволен, как кот, изловивший наконец мышь после долгой и трудной охоты. И собирающийся с ней поиграть, прежде чем запустить когти по-настоящему.
        Она махнула дубинкой, метясь в эту ухмылку. Кровосос уклонился играючи и едва не оставил ее без оружия, совсем чуть разминулся пальцами с палкой. А вцепился бы, из такой лапищи обратно не выдерешь.
        Лиза отскочила подальше, достала скальпель.
        Это оружие кровососа тоже не напугало. Зенки глядели на Лизу по-прежнему, ни тени страха или тревоги в них не мелькнуло. Ухмылка все так же кривила губы.
        - Ни единой целой косточки не оставлю, - ласково пообещал кровосос и пошел на нее.

* * *
        - Евсеев! Отставить косточки! Охренел?! - прокричал Малой.
        Камера была сопряжена с микрофоном, и звукоряд, сопровождавший экранное действие, они с Ковачем слышали. Звуки доносились весьма искаженные, но различить слова было можно.
        А вот голос майора Званцева, раздающийся по громкой связи, Евсеев, похоже, не слышал. Наверное, сломался динамик. Или что-то сломалось в голове у Евсеева. К какому из двух вариантов склониться, Малой пока не знал.

«Да он… да он ее всерьез работает… Он бы сейчас ее конкретно загасил, да уклонилась…» - понял Малой, недолго понаблюдав за схваткой. Его палец снова втиснул клавишу громкой.
        - Евсеев, бля!!! Отставить!!! Прекратить немедленно!!! Сгною под арестом!!!
        Рядовой Евсеев не слышал. Либо положил с прибором и на арест, и на майора Званцева.
        - Он же… - сказал растерянно Малой уже Ковачу.
        Тот молчал, поглядывая то на экран, то на Малого.
        Рука Малого дернулась к селектору, но движение осталось незавершенным… Он рывком выбрался из кресла, выскочил за дверь.

«Ну что же, Елизавета Пахомовна, шанс у тебя появился… Но чтобы за него уцепиться, надо минуты четыре выстоять против этого бойцового шкафа, слетевшего с резьбы. Ладно, пусть три, рванул Малой, как наскипидаренный, но и это будет непросто… Ты уж постарайся, не разочаровывай меня».

* * *
        Схватка с кровососом стала ошибкой, Лиза поняла это сразу, но сделать уже ничего не могла. Не могла завалить этого шкафа, не могла убежать… Могла только сдаться, поднять вверх лапки в надежде, что словами про все косточки кровосос брал на испуг, - но она не умела.
        После пропущенного удара по руке - хитрого, угодившего в какой-то болезненный нервный узел, - скальпель улетел в сторону, оставалась только резиновая палка, но кровососа она не пугала. Он и скальпеля опасался не особо, но тот все же помогал сохранять дистанцию.
        Оставалось надеяться лишь на чудо. Что у кровососа прихватит сердечко, он же старый, не положено старым так лихо скакать… Или что он хотя бы допустит ошибку, позволит как следует приложить палкой, не снимет, не отведет удар.
        Вместо того ошиблась Лиза. Она отпрыгивала, уворачивалась и помнила, что сзади есть пока пространство для маневра, - но совершенно позабыла о валявшемся под ногами трехногом столике-инвалиде. И влетела в него, и споткнулась, чуть не упав, - устояла, но схлопотала удар в корпус, ребра захрустели, и она отлетела и впечаталась в ту перегородку, что выгораживала закуток для охраны.
        Надо было немедленно вскочить, и она начала вскакивать, но увидела вдруг совсем рядом громадный ботинок, летящий ей в голову, - и больше не видела ничего.
        Раздавшийся вопль:
        - Евсеев, сука, отставить!!! - Лиза уже не услышала.
        Выстрел, последовавший за криком, не услышала тоже.

* * *
        Когда Лиза завела речь о том, что для равноправного и прочного мира Базе неплохо бы поделиться с Затопьем кое-чем из своих запасов, в мозгу у Ковача мелькнула картинка: с тентованных «Уралов» сгружают большие ящики, вскрывают, демонстрируя содержимое - оружие и боеприпасы, - и среди ящиков деловито расхаживает Елизавета Пахомовна Седых, ставит галочки в списке, а неподалеку два «броневика с большими пулеметами» ожидают своей очереди быть заприходованными.
        Мысленная картинка была с изрядной долей иронии, но оказалась провидческой. С Ковачем часто случались прозрения.

…Бартерная сделка завершилась. Ящики были выгружены с «Урала» и загружены на три телеги (после проверки и пересчета содержимого, разумеется). Содержимое не имело ничего общего с тем товаром, что стал объектом похожей сделки, имевшей место сутки назад. Никакой водки, никаких пачек с сигаретами и пачек с махоркой, все по-взрослому. Винтовки системы Мосина, в просторечии «трехлинейки», в количестве, достаточном для вооружения двух взводов. Ручные пулеметы Дегтярева, две штуки. Противотанковые ружья Симонова, три штуки. Пистолеты-пулеметы Судаева, они же автоматы ППС, восемь штук. Патроны ко всему перечисленному. Ручные гранаты Ф-1 - на вид они не отличались от тех, что использовал сейчас гарнизон Базы, но сделаны были давненько, в одно время с «трехлинейками». И одна из сторон сделки знала, что запалы сработают в лучшем случае у одной гранаты из трех, а многие патроны дадут осечку. Для контрагентов же эти факты должны были стать неприятным сюрпризом.
        Командир разведчиков Филин тоже проверил покупку. Выглядела она, покупка, так, словно вернулись старые добрые времена работорговли: потрепанный жизнью мужичонка лет под шестьдесят - жителем Затопья он не был, его привезли издалека.
        Любому работорговцу старых добрых времен показалось бы безумным расточительством отдать столько стреляюще-взрывающегося добра за столь неказистого раба.
        Филин считал иначе. Его разговор с мужичонкой казался беседой двух профессионалов, непринужденно вворачивающих в речь специальные термины. На деле профи здесь был один, и Филин в том убедился (его же подкованность в предмете имела источником толстенный талмуд эксплуатационной инструкции к вертолету «Робинсон»).
        Мужичонка рассказал, что летал и на таких машинах, и на таких, и на этаких, работал и на МЧС, и на коммерсов. Назвал число часов налета, - мог и соврать, поди проверь. Честно признал, что двадцать лет к штурвалу не прикасался, но надеется, что руки все вспомнят. На все вопросы по матчасти ответил без запинки. Филин остался доволен: вспомнят руки или нет, вопрос отдельный, но самозванца ему не всучили.
        Сделка завершилась, участники ее разъехались восвояси. Любопытно, что грядущие последствия бартера они расценивали диаметрально противоположно.
        Хранитель общака Выра сказал, понукая лошадь:
        - Ну, теперь Затопье заживет… Развернется…
        Человек, известный Марьяше как Судья, не ответил. Он размышлял, не слишком ли рисковал, лично присутствуя при сделке. Посчитал, что восемь лет (именно столько они не виделись с Филином и близкое знакомство никогда не водили) достаточный срок, а широкая черная лента на глазах очень меняет лицо… Теперь сомневался, вспоминая пару взглядов, которыми его наградил командир разведчиков.
        Филин же свою оценку перспектив вслух не произнес, он подумал: «Затопью пиздец».

* * *
        Фальшивый майор Званцев спятил. Шизанулся, сбрендил, съехал с катушек и потек крышей.
        Рядовой Евсеев понял это совершенно точно, глядя, как на его правой икре расползается по камуфляжу красное пятно. Фальшивый майор ебанулся и выстрелил в своего. Из-за поганой мутантки. Прямо в отведенную для удара ногу.
        Из непреложного вывода прямо вытекал столь же непреложный план действий.
        Съехавшим с катушек занимать командные должности не полагается. И оружие в руках опасные психи держать не должны. А в руках лжемайора был ПМ, да еще и направленный в сторону Евсеева, что уж вовсе никуда не годилось. Значит, пистолет надлежит отобрать, фальшивого майора привести в состояние, безопасное для окружающих, а потом закончить с мутанткой. Логичный и здравый план, хоть весь мозг сломай, лучше не придумаешь.
        Вообще-то девятимиллиметровые пули ПМ обладают хорошим останавливающим действием. Попав даже в руку или в ногу, сводят к самому минимуму двигательную активность раненого. Если бы пуля попала как надо, Евсеев свой план не то что воплощать бы не стал, - он бы его не придумал, ему было бы не до того.
        Однако пуля вспорола камуфляж и кожу, царапнула по касательной мышечную ткань и полетела дальше, сохранив почти всю свою убийственную энергию.
        Губы майора-самозванца шевелились, и Евсеев прислушался: что скажет в свое оправдание? Хотя что тут можно сказать…
        - …и ты меня очень разочаровал, Евсеев, - услышал он с середины фразы.
        Евсеев понял, что не просто уже слышал эти слова от другого человека, но интонация тоже до боли знакомая, хуже того, знакомым оказалось движение губы, чуть приподнявшейся одним краем после завершения слов…
        Рядовой сделал удивительное открытие: оказывается, Дед уже много лет как рогоносец, его жене давным-давно присунул Ковач и заделал этого вот ублюдка, сейчас поехавшего крышей… Открытие многое объясняло, но изменений в участь лжемайора внести не могло.
        Он прыгнул, и на редкость удачно, предварительно сбив ублюдку прицел обманным движением, но прыжок странно растянулся, Евсеев летел, летел, летел… и все никак не мог дотянуться.
        На самом деле рядовой Евсеев рухнул на пол навзничь и лежал неподвижно, только правая нога тихонько подергивалась…
        На застреленного Малой внимания не обращал, убрал пистолет и поспешил к девушке.

* * *
        Последним, что Лиза увидела перед черным провалом в сознании, был ботинок кровососа, приближающийся к ней. А первым после провала - рука, опять-таки приближающаяся. Лиза сжалась в ожидании удара, понимая, что не успеет ничем помешать. Но рука прекратила свое движение, и Гунька сказал:
        - Очухалась? Вот и славно, а то Марьянка натурально на говно изошла…
        Только это был не Гунька. Похож, но не совсем он. Лицо то же, но плечи шире, и рост повыше, и вся фигура статная и мускулистая.
        В голове у Лизы теснилось вопросов так с тысячу, она порылась в их куче и выбрала главный:
        - Где я?
        - В моем сне, где еще, - сказал самозванец, прикидывающийся ее братом.
        Или не самозванец? Может, Гунька действительно таким себя во сне видит, отчего нет…
        - А то от тебя, что не здесь, - продолжал Гунька-из-сна, - оно где-то там валяется, у кровососов…
        Она поднялась на ноги, осмотрелась.
        Хм… Если Гуньке всегда снятся такие же сны, или этот один сон, - понятно, отчего он ни в какую не желает просыпаться. Очень, очень здесь было неплохо.
        Они стояли на косогоре, покрытом удивительно мягкой зеленой травой и спускавшемся к морю, и оно не походило на то мрачное, серое и унылое море, куда стремила свои воды Плюсса и где Лизе довелось однажды побывать. Здешнее море было голубым и даже на вид ласковым и теплым, и хотелось сбросить опостылевший камуфляж, и пробежаться по мелкому желтому песку, и бултыхнуться в воду, и плескаться там с глупым девчоночьим визгом и смехом…
        Выше по косогору стояли сосны - высоченные, стволы прямые-прямые, наяву таких не бывает. Под соснами росли кусты, названия их Лиза не знала, и на ветвях были одновременно и цветы, и плоды, но во сне такому удивляться глупо, наверное. Цветы пахли одуряюще, плоды вызывали желание немедленно сорвать и попробовать. Росли кусты и здесь, рядом с ними, но уже без сосен, и за ближним послышалось какое-то шевеление. Гунька-из-сна повернулся туда, раздраженно отмахнулся, и Лиза услышала смех, мелодичный и звонкий, и тоже обернулась, но мало что разглядела сквозь ветви и листья - лишь смуглую кожу, копну золотистых волос, и, кажется, на убегавшей девушке не было ничего, кроме какой-то тряпицы на бедрах.
        Ну, братец…
        Оказалось, за спинами у них стоял дом, и это был всем домам дом. Огромный, хоромы смотрящего показались бы собачьей будкой рядом с ним. Весь из красивого белого камня, с широченной каменной лестницей… Окна громадные, крыша плоская с оградой по краю, широкой и тоже каменной, а на столбах ее стояли статуи голых девиц, но затесалась среди них и пара-тройка голых парней, и Лиза глянула на Гуньку с легким подозрением. А труб на крыше Лиза не увидела вообще ни одной, так что зима здесь наверняка не случается, и летние ночи теплые.
        Хорошо, наверное, в таком доме жить - но только если убираться в нем за тебя станет кто-то другой, не то одни лишь сосновые иголки с этакой лестницы замаешься сметать каждый день.
        Невдалеке был другой дом, деревянный, и тоже большой, но с каменным все же не сравнить, и оказался он полуразрушен, причем странным образом: словно не ветшал и не разваливался от времени, а кто-то огромный сдвинул его в сторону великанской ладонью, расчищая место для дома нового, - и раздавил, и разметал на бревна половину дома, а вторая, дальняя, уцелела. Возле тех полуразвалин валялась куча всякой всячины. Лиза не все разглядела, но видела и деревянную лошадку-качалку, и разных ярких пластмассовых зверей, и игрушечное оружие всех видов, и даже велосипеды - в Затопье на ее памяти был один, но сломался, и Вадим-кузнец не сумел починить, а здесь аж пять штук разных размеров. Валялось все барахло в небрежении, открытое всем дождям, если тут бывают дожди, конечно.
        Паразит Гунька в свои хоромы не приглашал. Ни погостить, ни так, чайку попить ненадолго.
        Он переминался с ноги на ногу и говорил:
        - Я рад, конечно, что ты заглянула…
        - Как я сюда попала? - перебила Лиза, сообразив, что братец сейчас начнет выпроваживать.
        - Да это все Марьянка, повадилась, понимаешь, а мне…
        Он осекся, замолчал и стоял с таким лицом, будто прислушивался к чему-то, Лизе не слышному. Заговорил другим тоном:
        - Ты, Лиза, лучше просыпайся, очень тебе советую, а то сейчас…
        Он говорил все тише и бледнел, становился полупрозрачным, и то же самое происходило с косогором, и с соснами и кустами, и с белокаменным доминой, и с грудой позаброшенных детских игрушек. «Сейчас» стало последним словом, что удалось расслышать Лизе.
        А потом она поняла, что вокруг снова КПП, но она не валяется там на полу, как стоило ожидать. Она сидела в закутке, выгороженном для охраны, на диване, из которого сквозь пару прорех торчала набивка. Рядом и лицом к ней сидел кровосос - молодой, единственный здесь молодой кровосос. Тот самый, кто чуть не расколол ей черепушку у броневика. Тот, кто пришел в потрошильню полюбоваться на нее, голую и распяленную.
        Рука Лизы протянулась к кровососу, он не подумал уклониться или закрыться, и легче легкого было вцепиться в глотку или выдавить глаза, - но Лизины пальцы лишь провели по волосам легким касанием.
        А губы начали шептать:
        - Кирю…
        Все было Лизино, но погладила кровососа по волосам не она. И слово из ее губ сейчас вылезало чужое.

* * *

«Что за херня?!!!»

«Ты обещала, Лиза. Я пришла забрать обещанное».

«Ты… я…»

«Ты обещала. Мы договорились».

«Но…»

«Я беру обещанное. Именно в тот момент, о котором мы договаривались: когда ты встретилась с ним».

«У-у-у-у…»

«Это ты сейчас сказала: хорошо, сестренка, забирай свое, а я на время уйду?»

«Я сказала: у-у-у… И куда я уйду из своей головы?»

«Как… на остров к Гуньке… Тебе там не понравилось?»

«Так это был остров… Мне там понравилось. Гуньке не понравилась я там».
        Ну вот что за дела, а? Родной братец гонит со своего острова назад в тело, а в теле хозяйничает родная сестра и гонит обратно на остров… И куда бедной Лизе податься?

«Тогда попробуй просто так поспать, без острова… Ты мало спала, я же чувствую».

«Есть такое… Всю бодрость от химии ты забрала себе…»

«А как иначе?»

«Ладно… Растолкай, уходя».

«Конечно, Лиза. Спасибо».
        - Кирюша… - закончили шептать Лизины губы.

* * *
        - Меня никто так не называет… Давно.
        - Ты сам назвал себя так. В моем сне.
        - Ты тоже мне снилась… Странно.
        - И что мы делали в твоем сне?
        - Мы… Не важно… Не помню.
        - У тебя же хорошая память… Давным-давно в городке…
        - …на берегу Средиземного моря…
        - …жил старый столяр Джузеппе…
        - …по прозванию Сизый Нос.
        - Однажды ему попалось…
        - …под руку полено…
        - …обыкновенное полено…
        - …для топки очага зимой.
        - У тебя отличная память.
        - Нам снился один и тот же сон? Ты обещала мне детские книжки…
        - Но ты вырос… ты стал большой. И ты тоже мне кое-что обещал.
        - Это был сон…
        - Ты обещал.
        - У тебя были длинные волосы… там, во сне. Красивые.
        - Я отращу… Ты изумишься и не поверишь, как быстро я их отращу.
        - Что ты де…
        (пауза)
        - Я забираю обещанное.

«Я идиот… Она убила восемь человек… Только за последние сутки… Так не бывает… Я болен, я сошел с ума…»

«Я сошла с ума… Он убил мою мать… Или мог убить… Или это был кто-то из его друзей… Я видела его один раз, во сне, похожем на бред… Или я брежу сейчас?»
        - Будь осторожен… я… у меня в первый раз…

«Но ведь Рымарь говорил… Да ладно, Рымарь старый алкаш, забывший, как устроены девушки…»
        - У меня тоже в первый… Не смейся, пожалуйста. И не обижайся, если у меня не получится…
        - Я не буду смеяться… И у тебя все получится. У нас все получится.
        И все у них получилось.

* * *
        Он был идиот, дебил, кретин, имбецил… Олигофрен и даун.
        Его распирало от радостного возбуждения: хотелось петь и беспричинно смеяться, шутить и делать глупости…
        Вот он и сделал глупость: пошутил.
        И все изгадил. Разрушил.
        Олигофрен, че. Забыл, что три четверти жизни провел под землей и шутить с девушками не умеет. Не с кем было учиться.
        Она негромко произнесла, перебирая его волосы:
        - Знаешь, тебе предстоит узнать много странного о своей жене…
        И он пошутил, дебил.
        - Я никак не смогу на тебе жениться…
        Она резко повернулась к нему. А мгновение спустя что-то произошло. Что-то сломалось и разрушилось. Ее лицо стало неподвижным и мертвым, а глаза пустыми. Маска, гипсовый слепок с лица. Или восковой.
        Он выдержал запланированную паузу и закончил шутку, - но уже по инерции, уже сообразив, что все не так, что ляпнул глупость:
        - Я не смогу на тебе жениться целых три недели, до первого июля, когда при части откроется ЗАГС.
        Он говорил, а маска ожила.
        - Да ты не парься… Мне, в общем-то, по херу. - Она потянулась за кителем. - Отвернись.
        - Но… мы же…
        - Отвернись, бля!
        Он отвернулся, ничего не понимая.
        - Можно глядеть.
        Он повернулся, так ничего и не поняв. Ее как подменили. Потом она изрекла нечто вовсе уж странное:
        - Ну вот че ты тут сделал? Что наговорил? Ладно, что ты сделал, я как бы чувствую… А че ты наболтал… э-э-э… в общем… ладно, проехали. Проводишь меня до ограды, миленочек?
        - Зачем? Ты останешься здесь.
        - С какого хера?
        - Но ведь мы…
        - Забудь. Не было ничего. Приблазнилось обоим.
        - Постой… Послушай меня… только не перебивай, хорошо?
        - Говори, говори… не перебью. А я пока скальпелек свой поищу, где-то тут валялся.
        - Нет. Сядь и послушай. Потом найдешь.
        Он говорил долго. И убедительно, как ему казалось. Но так лишь казалось…
        - Ты, миленочек, все здорово придумал и расписал… Прям всю нашу жизнь до самых внуков. Но огорчу, уж извиняй: все чутка по-другому сложится. Здесь я останусь, тока если меня мочканут и прикопают. А коли ты меня обрюхатил… и думаешь этим удержать… или не этим, а замками и решетками… я все равно сбегу. Рано ли, поздно ли, но придумаю как - и сбегу. Веришь?
        - Верю. После вчерашнего побега - верю.
        - Сбегу, сбегу… И даже если вы Затопье обнулите, как Ковач сулил… не от себя сулил, за других говорил, но неважно… Обнулите, так я в лес уйду, выживу, сумею. Веришь?
        - И в это верю.
        - Коли поздно будет скинуть, рожу где-нить под кустом… И сначала пуповину перегрызу, а затем глотку твоему выблядку.
        - Это будет и твой ребенок.
        - Насрать. Не надо мне детей от семени поганого.

«Это было наваждение… Солнечный удар темной ночью… У обоих. Теперь она снова стала собой… Хладнокровной убийцей… А я кем стал, когда дурман развеялся? Только он у меня не развеялся… я все равно ее хочу… не эту… ту, что была… бред, бред, бред…»
        - За что ты меня так ненавидишь?
        - Не одного тебя. Всех вас.
        - За что?
        - Тебе в натуре надо знать? А зачем? Я же скажу, а ты заспоришь: мы, дескать, не такие, мы белые да пушистые, и хотим, как лучше, да только вот уродцы всякие мешаются, под ногами путаются… Разведем тухлый базар, а толку ноль. Давай заканчивать. Сговоримся и разойдемся. Ну а вдруг потом встретимся, не обессудь, коли подстрелю. И я на тебя не обижусь, если первым успеешь.
        - Смешно. Тебе нечего мне предложить. После всего, тобою сказанного, - нечего. А все, что предлагаю я, тебе не интересно. Не о чем нам сговариваться. Я умываю руки. Пусть другие решают, что с тобой станет. Повезет - попадешь под обмен пленными. Не повезет - попадешь к Рымарю, и тогда… В общем, тогда и узнаешь. Прощай.
        - Не суетись… Есть у меня кой-что… карта одна козырная в рукаве. Сдам ее тебе, а как уж ей сыграешь, твоя забота.
        - Давай без метафор? Коротко и по делу. Устал я как собака, спать хочется…
        - Пожалеть тебя? Лови, жалею: бе-е-е-е-едненький… Я-то сама тока со спальни, тока вот с перин пуховых слезшая, кофию даже испить не успевши…
        - Или говори, что надумала, или я ухожу.
        - Скажу, скажу… Сперва один вопросец тока спрошу: ты ведь запал на меня? Есть малеха, да? Так?
        - Так, не так… теперь какая разница… Уже расхотелось.
        - Это типа «да»?
        - Да! Ты умная… красивая… но раз не сложилось, что уж теперь.
        - Дам тебе в обмен за себя такую же умную и красивую.
        - В смысле?
        - Сестру свою, близняшку. Один в один, и кожей, и рожей, вот только мысли в черепушке другие, тебе понравятся. Она сызмальства книжек старых много читала и крышей кабы потекла слегонца… Не нравится ей жизнь наша, ей старая по душе, та, какую вы возрождать затеялись… Марьяшка за все, тобой обещанное, обеими руками ухватится. Опять же, прикинь, она еще целочка, от всех парней наших нос воротит… Любовь у вас закружится-завертится с полтычка, зуб даю! Ну как, интересное мое предложение?
        - Интересное… Только вот сестру ты мне предлагаешь, как овцу на базаре, согласия ее не спрашивая.
        - Ха! Да она уже здесь, у забора вашего, - до того вся из себя согласная. Для того и прискакала сюда - сама, своей волей, - чтоб со мной местами поменяться.
        - Позвонить, чтобы пропустили?
        - Нет. Вместе мы туда, на главный КПП, пойдем. Ты и я. С другой стороны она с… с еще одним человеком. Потом вернешься с ней сюда, а мы уйдем. Или боишься из норы на свет высунуться?
        - Ничего я не боюсь. Но обмен состоится не снаружи. Здесь, на территории. И сначала я поговорю с твоей сестрой. Если она не согласна - все отменяется.
        - Все-таки боишься… Ладно, пусть так: и поговорите, и на территории… Пошли, чего мешкать. Сигналь своим, мои сейчас подтянутся.
        Вот тут бы Малому и призадуматься: а как она собирается оповестить своих? Без рации, без ничего? Не задумался, мысли были заняты другим: и странным преображением девушки, и своей беспросветной тупостью и дебильным чувством юмора…

* * *
        Лиза всегда была максималисткой, хоть и не знала такого слова.
        Она хорошо оценивала силы и возможности сопротивления и понимала: все засады, все нападения на патрули и на постоянные посты в мирных деревнях, - всего лишь булавочные уколы.
        Если тыкать булавкой в задницу, это больно, но не смертельно. И рано или поздно не успеешь отскочить после укола, налетишь на ответку. Колоть надо в сердце. Именно потому, что сил крайне мало, нечего распылять их на мобилей, все равно новых навербуют. Бить надо по логову кровососов, по Базе.
        Все остальное, что она придумывала и затевала, служило этой цели. Раздобыть хорошее оружие, научиться справляться с матерыми кровососами, сплотить и натаскать парней…
        Рыская в окрестностях Базы, они случайно натолкнулись на вход в старую штольню, километрах в пяти от ограды. Заросший, мимо сто раз пройдешь и не заметишь, и они бы не заметили, да удачно Чупа в кусты по большой нужде забился. Показалось: вот он, путь к победе. Не бывает штолен самих по себе - значит, примыкает к остальным выработкам. Позабытый отнорок, лазейка, ведущая в подземные владения кровососов. К самому сердцу.
        А булавкой, воткнутой в сердце, должна была стать взрывчатка. Единственное, в чем Затопье и другие не сдавшиеся могли с кровососами потягаться. Взрывчатки здесь всегда хватало с избытком. Не военной, шахтерской, - аммонала.
        Штольня то поднималась почти к поверхности, то заглублялась, следуя за сланцевым пластом, но вела в правильном направлении. Воду никто не откачивал, в двух местах подтопило, но пройти было можно, хоть и по пояс в воде. В одном месте случился обвал, и давненько, завалил путь. Они намаялись и убили месяц, расчищая. Одновременно Лиза начала скупать аммонал, понемногу, подозрений не вызывая. На рыбалку, дескать. Многие на Плюссе так рыбачили.
        Все пропало впустую - и труды, и то, что на взрывчатку потратили. Отнорок оказался непозабытым. Кровососы его на большом протяжении перекрыли взрывами, да еще и бетон залили между обломками. Проще новую штольню продолбить, чем эту расковыривать. Не то что к подземному сердцу не подобраться, даже на территорию не попасть - заглушка начиналась снаружи ограды, хоть и невдалеке.
        Разочарование было велико… Но аммонал они под землю все-таки перенесли, к самой заглушке, и к взрыву все подготовили. Лиза решила задействовать штольню в любом новом плане (что придумает такой, не сомневалась) как обманный удар: когда рванет, и неслабо, у самой ограды, все внимание кровососов будет приковано туда. А они ударят с другой стороны, с какой, она пока не знала…
        Новый план родился, кто б сомневался, и был дерзким до наглости: вторжение поверху на трофейном броневике… Чем завершилась его самая первая стадия, известно.
        И она решила использовать штольню для собственного спасения. Без нее, Лизы, все равно не пригодится. Что ячейка в ее отсутствие рассыплется и перестанет существовать, она не сомневалась: никто там не годился на роль командира.
        А Марьяшу на Базе она не собиралась оставлять, еще чего… Это был блеф, разводка для глупого кровососа. Да и собралась бы, Марьяша туда не пойдет, разве насильно, связанной… Не сложилось что-то у них с кровососом, не заладилось.

* * *
        Рассветало, солнце выкатилось из-за горизонта, и утро намечалось красивое - безоблачное, тихое, мирное, безмятежное… Но этим четверым было не до красот просыпающейся природы.
        - Отойдем в сторонку, - сказала Лиза. - Туда, вдоль ограды. Потолкуем там без помех.
        Пошагали, и в ухе Кирилла зазвучал голос Ковача:
        - Все под контролем. Амбал на прицеле у Савина. Но сдается мне, что наша Елизавета Пахомовна что-то затевает… Может, не ждать затеянного? Прострелить ногу амбалу и упаковать всех троих? Решай сам. Ничего не говори, но если согласен, подними левую руку как бы случайным жестом. Затылок, типа, почесать.
        Малой не то что руку не поднял - демонстративно запихал ее в карман, в бинокль Ковач прекрасно разглядел этот жест. «И думать не смей, дядь Валера», - так, наверное, стоило толковать увиденное.
        Да он и не сомневался, что Малой откажется. Но предложить должен был. А вот что задумала Лиза, действительно не мог понять. Отходи от КПП не отходи, - мало что изменится. На открытой территории Базы не сыграть в ту игру, что удалась Лизе в подземелье. Прорыв периметра? Смешно… Они идут вдоль четырехрядного проволочного заграждения, но это лишь последняя, внутренняя линия обороны. Дальше пустая полоса запретки, потом на землю густо уложены спирали Бруно, а еще дальше минное поле. И проход в нем не расчистить, не разминировать, - если не имеешь аппаратуры, дистанционно отключающей датчики движения.
        Хотя одно преимущество Елизавета Пахомовна своим маневром все же выиграла. Савин, лежавший рядом, негромко сказал:
        - Далековато ушли. И держатся плотно. Как бы мне не зацепить кого не надо.
        - При любой нештатке работай только наверняка и только в амбала, - сказал Ковач. - Не появится такая возможность, не стреляй.
        Между сестрами тоже происходил диалог. Мысленный, разумеется.

«Да что там у вас случилось? Что ты волком на него глядишь?»

«Отстань».

«Не отстану… Слушай, он влюблен, как пятнадцатилетний… Может, ты действительно… Всей Базой ведь будешь вертеть. Через него».

«Отстань! Ничего у нас с ним не будет! Никогда!»

«М-да… Давно ли ради него сестру родную прикончить грозилась?»

«Я возвращаю тебе обещание! Делай с ним что хочешь, убей сама, скажи Бобе, чтоб порвал на куски!»

«Ох… Он все же человек, хоть и кровосос, нельзя…» - Лиза смолкла, поняла, что ее не слышат, Марьяша отключилась, плотно прикрыв мысли.

* * *
        - Забыла, как тебя зовут… Вот такая вот память девичья, мне простительно. Напомни, а?
        - Кирилл… - сказал он, ничего не понимая.
        Что снилась ему другая сестра, Кирилл уже сообразил. Но почему та упорно молчит, почему глядит в сторону? Совсем не похоже, что добровольно собралась остаться на Базе. Хватит уж гулять вдоль периметра, пора поговорить и все выяснить.
        - Ты извини меня, Кирилл.
        - За что?
        - За то, что будет… Иначе никак. Боба, давай!
        Амбал, как обозвал его Ковач, был неимоверно велик. Но выглядел медлительным и неуклюжим увальнем, и никакого оружия на виду не нес. А Лиза свой знаменитый скальпель разыскивать и подбирать не стала, махнула рукой: обойдется, дескать, раз уж обо всем договорились.
        Кирилл считал, что он контролирует ситуацию (даже если забыть о Савине, наблюдающем за ней сквозь прицел СВД). ПМ под рукой, а управлялся он с пистолетом если и хуже Ковача, то ненамного, покойный рядовой Евсеев не даст соврать.
        Амбал бросился на него куда стремительнее, чем можно было ожидать. Кирилл выстрелил почти в упор, - и, кажется, промахнулся, хотя промахнуться на такой дистанции было невозможно… Но он как-то сумел.
        Движение амбала не замедлилось, громадные лапищи метнулись вперед, стиснули Кирилла. Руки оказались прижаты к телу, и пистолет в правой тоже. Потом хватка ослабла, амбал разжал одну клешню, Кирилл понял, что сможет вывернуть руку с пистолетом, выстрелить амбалу в живот…

* * *

«Стреляй!» - хотел выкрикнуть Ковач, не очень понимая, кому будет адресован тот крик, Малому или Савину. Обоим, наверное.
        Сдержался, не крикнул. Савин профи и приказ получил - выстрелит, как только появится возможность, и нечего вякать под руку. А Малой… у того все значительно хуже.
        Но Елизавета Пахомовна разочаровывает… Неужели затеяла-таки Голливуд и собралась выводить свою тройку, прикрываясь заложником? Неужели не понимает, что такой шаблонный ход Ковачем просчитан во всех деталях?

* * *
        Шлеп! - исполинский кулак Бобы приземлился на голову. Вроде не резко, но тело кровососа тут же обмякло.
        - Ты убил его!!! - заорала Марьяша и словами, и мыслями.
        Заорала так, что у Лизы мелькнуло: «Ну-ну, сестренка… Делай, значит, с ним что хочешь… Никогда у тебя, значит, с ним не будет, и ни за что, и ни в какой позе… оно и видно…»
        Никого Боба не должен был убивать. Обезоружить, не дать ничего предпринять, когда раскроется Лизин блеф. Да он и не убил. Лиза чувствовала мозг крово… Кирилла: жив, без сознания. Марьяша тоже наверняка почувствовала - отпрянула от распростертого тела, вскочила с колен. Изобразила каменное лицо, поджала губы. Ничего, дескать, и не было. Показалось вам.
        А Боба уже протягивал трофейный пистолет. И черную коробочку с антенной, извлеченную из кармана безразмерных штанов.
        - Я молодец? - горделиво спросил Боба и добавил другим тоном, жалобным: - Мне больно…
        На левом бицепсе детинушки расползалось по ткани, ширилось кровавое пятно. Кирилл не промахнулся, и у пули, выпущенной из ПМ, хорошее останавливающее действие - попав даже в руку, любого делает смирным и безопасным… Если этого любого зовут не Бобой, разумеется.
        Решение пришло мгновенно.
        - Ты молодец, молодец! Хватай его, неси с собой! Уходим!

…Боба несся впереди как ледокол, прокладывающий путь во льдах. Колючую проволоку игнорировал. Относительно новая, чуть тронутая поверху ржавчиной, она лопалась, словно насквозь проржавевшая. Хламида на груди была располосована в клочья, штаны тоже, обильно кровили глубокие царапины, но Боба не сбавлял темп. Протаранил один ряд заграждения, второй, третий… последний… Кирилл безвольно болтался у него на спине, словно громадный камуфляжный рюкзак, зачем-то сшитый в форме человека.
        Лиза бежала следом. И тащила за руку Марьяшу, та тормозила - не ровён час, отстанет… Мысли сестрица снова плотно блокировала.

«Я не знаю, что у вас там стряслось, - думала Лиза, - и как это разруливать… Да только ничего вы не разрулите, если один будет сидеть на Базе, а другая в Затопье. А пока вы разруливаете, я потолкую с Ковачем… Обо всем с тобой потолкую, Ковач: о мире, о гранатах и автоматах, о том, насколько дорог тебе Кирилл… Дороже броневика с большим пулеметом, а?»
        Она не знала, что находится под прицелом и все ее рождающиеся на бегу планы старший сержант Савин может перечеркнуть одним движением пальца.
        Но тот пока не стрелял, хорошо помня приказ. Пуля могла найти дорожку к амбалу, но с той же или большей вероятностью могла зацепить Малого или одну из девушек.
        Что удобный момент еще представится, Савин не сомневался. Спирали Бруно амбал так просто не протаранит, двинет вдоль, ища проход, - и, уже не прикрытый Малым, тут же подставит бок под выстрел.
        - Боба, ложись! - крикнула Лиза, едва миновав колючую проволоку.
        Рухнула сама и уронила Марьяшу.
        Вдавила кнопку на черной коробочке - на пульте дистанционного подрыва, приобретенном за немалую сумму в бонах Базы.
        Момент был критичный, переломный… Не сработает или сработает не так - все было зря. Должно сработать, консультантов по подземным взрывным работам хватало. Но мало ли…
        Сработало как надо. В воздух взлетели комья земли, куски породы, покореженные спирали Бруно.

…В глубине воронки виднелась черная дыра, - лаз в штольню. Присыпало, но протиснется даже Боба.
        Сестры первыми скатились по крутому рыхлому склону. Боба наклонился над дырой в земле, опустил к ним Кирилла, не приходившего в себя.
        В этот момент Савин решил: пора! - и надавил спуск СВД.

* * *
        Нормального человека пуля швырнула бы вниз, но масса у амбала была чудовищная, он лишь покачнулся - и Савин успел выстрелить еще. Не промахнулся, как и в первый раз. Лишь тогда громадная туша свалилась в воронку, исчезла из вида.

«Ладно хоть так», - подумал Ковач.
        Без амбала сестрам не утащить Малого, не те у них физические кондиции. Даже если вдруг прикончат сейчас, что едва ли, - у Затопья не появится слишком ценный заложник, мощнейший рычаг воздействия на Полковника и мадам Званцеву (Ковач до сих пор не знал, где находится семерка, нарисованная кровью Лизы, тайное убежище было замаскировано надежно).
        А вот сами сестры наверняка ушли и уходят все дальше, высланная к воронке группа их не догонит… Он уже сообразил, что Елизавета свет Пахомовна использовала одну из старых и наглухо перекрытых штолен. Но где из нее выход, не помнил, разумеется. И рыться в архиве нет смысла - раньше, чем отыщется нужная информация, группа пройдет весь путь до выхода.
        Ладно, партия на этой доске отложена… Можно выдохнуть и спокойно, без помех, заняться Черной Мамбой и непонятками с Филином.
        Эта партия была отложена, да. Но насчет «спокойно» и «без помех» Ковач ошибался. Потому что как раз в этот час в полутора сотнях километров на привал остановилась армейская колонна…

* * *
        Колонна выдвигалась в сторону Затопья и Базы, но не напрямую, далеким объездом, и ждать ее следовало, исходя из расстояния и скорости движения, через сутки, не раньше… Да только с той стороны никто ничего похожего не ждал.
        Колонна была внушительная, особенно для этих мест и времен: четыре БТР, «Уралы»-кунги и «Уралы»-бортовки, два «КамАЗа»-бензовоза и еще один нештатный кузов на камазовском шасси, сваренный из стальных листов, - возможно, штабная машина. Общим счетом двадцать две единицы техники.
        Если бы за остановившейся на привал колонной наблюдали разведчики Филина (но они не наблюдали), то решили бы в первый момент: наши. Камуфляж, броники, шлемы, даже наколенники с налокотниками, - все такое свое, родное до боли…
        А потом разведчики присмотрелись бы к опознавательным знакам на машинах, к другим не сразу бросающимся в глаза деталям, и сообразили бы: нет, чужаки.
        В Затопье этих чужаков звали заболотниками. На Базе бытовало другое название: раскольники.

* * *
        Остаток аммонала (вернее, большую часть - у Базы в ход пошло меньше четверти от запаса) подорвали по-простому, обычным детонатором и бикфордовым шнуром, - и перекрыли штольню обвалом в сотне метров от выхода.
        Они устали, они промокли, пробираясь через затопленные участки, - но оторвались, погоня теперь не страшна…
        Марьяша мало-помалу начала подавать признаки жизни: отвечала на обращенные к ней слова, все чаще поглядывала на Кирилла, так и не оклемавшегося. Но не подходила к нему, держала фасон.
        Боба под конец подземного пути вздыхал, не переставая… Все чаще интересовался временем завтрака и просил почесать ему спину. Обе пули, угодившие в детинушку у воронки, недавно вышли, выпали, - но стремительно заживавшие раны неимоверно чесались, и сам он туда дотянуться не мог. Лиза просьбу выполняла, заслужил. А простреленный Кириллом бицепс даже чесаться перестал.
        Едва оказались наверху и продрались сквозь густой кустарник, скрывавший вход в штольню, Лиза поднялась на невысокий холмик, поросший багульником, и громко произнесла, повернувшись в сторону Базы:
        - Я не разочаровала тебя, Ковач? И это только начало! Не разочарую еще не раз!
        - Кажется, он приходит в себя, - сказала Марьяша.
        А Боба сказал:
        - Когда мы будем кушать?
        Кингисепп - Санкт-Петербург
        август - ноябрь 2019
        Послесловие автора
        Считаю своим долгом покаяться перед читателями. Извиниться.
        Простите меня вы, любители «заклепок». Показалось безумно скучным в стопицотый раз расписывать ТТХ карабина Симонова или автомата Калашникова и растолковывать, чем пуля 7,62 в «зеленке» лучше, чем 5,45. Кому это интересно, тот знает, а неинтересующихся зачем понапрасну грузить…
        Тем более что главное оружие в рассказанной истории - холодное, медицинские скальпели. О них, наверное, мог бы рассказать что-то новое и неизвестное читателям: что скальпель, первым ухваченный Лизой с инструментального столика, назывался СБ-4, и его т. н. «брюшистая» заточка стала причиной того, что инструмент быстро затупился, перерезая путы; что второй скальпель назывался СО-4 и гораздо больше подходил на роль оружия, а третий, запасной, до поры лежавший в кармане халата, - так и вовсе был не скальпель, но ампутационный нож (все в принципе то же самое, но больше и рабочая часть, и общий размер).
        Мог. Но не стал. По моему убеждению, ТТХ «заклепок» надо упоминать лишь тогда, когда они играют значимую роль в рассказываемой истории.
        Те, кто ожидал в романе умных рассуждений о столкновении двух культур и о причинах появления на свет своеобразного постъядерного социума, примитивной псевдоблатной демократии, - ожидал и не дождался, тоже простите автора… Хотя был, был запланирован ночной разговор Ковача с пьяноватым доктором Рымарем, где эти вопросы поднимались и получали ответы, - но пришел Его Величество Экшн и директивно сказал: не надо, не тормози сюжет.
        А на самом деле все просто: в окрестностях Сланцев всегда хватало с избытком бывших зэков и «химиков» - условно-досрочно освобожденных с обязательным привлечением к труду на химическом производстве, на сланцеперерабатывающем комбинате. Мне показалось логичным, что в условиях падения государственных институтов именно блатные - пассионарные и сплоченные в свою иерархию - смогли заполнить возникший вакуум власти. Иное дело, что слишком долго их власть продержаться не могла (блатная иерархия, по сути, антисистема, ни на что созидательное не способная), - она и не продержалась, но оставила в наследство некие внешние атрибуты: «понятия», «смотрящих», «хранителей общака», - именно в кавычках, первоначальное наполнение этих терминов уже изменилось к тому моменту, когда обитатели Базы вышли на поверхность.
        Ценителям литературных красот тоже должен принести свои извинения: их, красот, здесь нет, почти все события показаны глазами персонажей, - и описываются привычными для них словами и выражениями, весьма далекими от «высокого штиля». И вы, любители закрученных описаний схваток с чудищами-мутантами, - извините. Монстр выведен лишь один, и внешне он не слишком эффектный.
        Однако, извинившись, исправиться обещаю лишь в одном: все подвисшие сюжетные линии непременно будут продолжены и завершены. Продолжение напрашивается, и я его непременно напишу, и в том или ином виде оно до читателей дойдет.
        А напоследок выражаю свою благодарность Роберту Хайнлайну за роман «Пасынки Вселенной», Джону Гулагеру за фильм «Пираньи 3DD», Аркадию и Борису Стругацким за повесть «Обитаемый Остров», группе «Агата Кристи» за альбомы «Опиум» и «Позорная звезда», Майку Гелприну за рассказ «Ушлепище», каналу ТНТ за сериал «Бункер», русскому народу за сказки «Три медведя» и «Маша и медведь», - эти замечательные произведения служили неиссякаемым источником авторского вдохновения.
        Отдельная благодарность Дмитрию Манасыпову, придумавшему и подарившему автору пару сюжетных ходов этой истории и даже одного персонажа - рядового Евсеева.
        Низкий вам всем поклон!
        notes
        Примечания

1
        СНЖР (арм., жарг.) - сиди на жопе ровно. СНЖГС-НГВО (арм., жарг.) - сиди на жопе, где сидел, но гляди в оба.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к