Чумная экспедиция Далия Мееровна Трускиновская
        Архаровцы #1 Первый роман из цикла «Архаровцы». Начальное десятилетие правления Екатерины Великой завершилось московскими бунтами. Дворцовая роскошь и расцвет наук ничуть не смягчали нравов простого народа. Не только бунтари, но и воровские шайки чувствовали себя в старой столице вольготно - до тех пор, пока императрица не поручила наведение порядка молодому офицеру Николаю Архарову…
        Далия Трускиновская
        Чумная экспедиция
        ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
        Уродится же дитятко… В колыбельке - ангелочек, а как вылезло - ну, хоть плачь…
        У всех - до отрочества ангелочки розовощекие, голосистые, улыбчивые, доверчивые, ласковые, к гостям вывести приятно. Этот - вечно чем-то недоволен, глядит исподлобья, то хмурится, то кривится. И выкормлен порядочно, вон ножки какие толстенькие, брюшко кругленькое, и светло-русые волосы чуть вьются, и принаряжен, а глядеть на него неприятно, а пуще того - неприятно, когда оно само, это дитятко, старшенький, Николашенька, на тебя глядит.
        Потом уже догадались - виной был необъяснимый каприз Натуры, посадившей ему левую бровь чуть ниже, левый глаз - чуть глубже положенного, и веко, несколько толще правого, на него нависало так, что у малого дитяти образовался этакий подозрительный прищур, словно бы говорящий: а я про тебя знаю, дядя, что ты вор и мошенник…
        Неудачная внешность стала причиной многих драк во дворе усадьбы, где за кустами смородины, крапивой и лопухами было самое ребячье царство. И вроде повода не было, а вся ребятня сразу кидалась на одного Николашку. Невзлюбили - и хоть ты их увещевай, хоть секи, толку мало. Разбираться с этой бедой пришлось деду, у которого внучек повадился отсиживаться. Дед сперва был тронут душевно, потом додумался до причины таковой внуковой любви.
        В то время еще достаточно жило дедов, начинавших службу при государе Петре Алексеевиче и возмужавших без всяких нежностей, а этот еще и под Полтавой побывал, и в неудачном Прутском походе, так что был испытан и блистательной победой, и бесславным поражением.
        После очередного сражения за лопухами, поставив расхристанного внучка промеж колен и утерев ему тряпицей кровавые сопли, дед сказал так:
        - Николашка, дураков завсегда бьют. А ты будь умен да поглядывай - всякое намерение прежде всего на роже отражается. Всякое! Вон у меня сука Хватайка ухо чуть подымет, а я уже знаю, что у нее на уме (дед был страстным охотником). У людей точно так же. Ты присматривайся! По взгляду понять можно, по косоротине, поприщуру, по тому, как не сразу говорить начинает, по всему! Врут тебе или не врут, открыто говорят или заманивают! Дурака валяют или точно бить собрались. Не считай ворон, понял, дурень? Гляди в оба!
        И тот же дед однажды выразился этак:
        - Ох, ну не всем же красавчиками-то быть!
        Внук науку принял и прибавил к ней свою - тоже, видать, не без дедовой подначки, но тут уж точно никогда не дознались. Заметив обмен взглядами, сулящий ему дразнилки и первоначальные для драки тычки, Николенька тут же сжимал кулаки и кидался в атаку. Обычно это бывало за кустами смородины и в лопухах, за сараями и амбарами, на задворках раскидистой и безалаберной, но весьма скромной деревянной московской дворянской усадебки, строенной в одно жилье. И с чего бы той усадьбе быть иной, коли хозяин, Петр Архаров, всю жизни был в чинах невеликих, а бригадирский получил лишь при выходе в отставку?
        Конечно, Николеньке доставалось, но очень скоро он уразумел одну простую истину: боль - это всего лишь боль, и кровавые сопли - всего лишь сопли, и синяк - не навеки, и царапина так заживет - через месяц и следа не останется. А вот битый им противник, причем битый щедро, от души, впредь крепко задумается, прежде чем приступать к этим самым заводящим раздор дразнилкам. Не раз и не два опробовал он сию теорию на деле, кончилось же тем, что его, шестилетнего, приметили старшие парнишки.
        Это было, когда он, напоровшись на двух недоброжелателей не в усадебном дворе, а вылезши через дырку в заборе в переулок, впал в бешенство - и случилось с ним озарение, он вдруг понял, что голова - тоже оружие. Мальчишка постарше и повыше ростом обхватил его сзади - и получил такой удар в лицо, что кровь из носа хлынула и всех перемазала.
        - Стой, стой! Сдурел?! - раздался голос.
        Николенька даже не сразу осознал, что от лютости и для увеличения силы удара зажмурился. Он открыл глаза, когда парнишка постарше, схватив его за руку, выдернул из драки.
        Оба противника ревели в три ручья. Так, рыдая, и побежали прочь.
        - Ну их, - сказал парнишка. - Крепко ты его лизнул. Кто тебя выучил?
        - Не знаю…
        Он исподлобья посмотрел на вопрошавшего. Тот был старше, намного старше, и в плечах уже по-юношески широк. Скуластое лицо, русые волосы, большие темные глаза - все было не таково, как в архаровском семействе. В стороне стояли еще двое парнишек, один был несколько на него похож - видимо, брат.
        Николенька не стал выяснять, чего эта троица забыла в переулке.
        - Тебя что, не учили - лизать не по правилам?
        Он не понимал, чего от него хотят старшие. Потому молчал.
        - Лизнуть можно, когда стенка на стенку, - объяснил брат красивого парнишки. - Тогда и в жабру можно, и в зоб. Понял? А когда до мазки - нельзя.
        Они говорили на непонятном, но восхитительном языке взрослых бойцов.
        - Да ну его, - не дождавшись от Николеньки ответа, высокомерно сказал красавчик. - Пошли, господа.
        Это были дворянские дети, о том можно было знать и по одежде - все трое в опрятных кафтанчиках, хотя белые чулки - с дырками и спущенными петлями, башмаки - грязные, где-то парнишки, видать, лазили без спросу.
        Николенька вздохнул - он страшно хотел пойти с ними, что бы ни сказали об этом домашние.
        И он направился следом в какой-то смутной надежде, что обернутся, скажут еще что-то восхитительно взрослое, мужское, боевое.
        Самое занятное - что надежда эта сбылась. Красавчик обернулся.
        - Пошли с нами, научим, - позвал он. - Так будешь биться - надежей-бойцом сделаешься! Я вот, жаль, не успею.
        - Чего не успеешь? - стараясь вести беседу на равных, спросил Николенька.
        - А мне скоро в службу. Я в Семеновской гвардейский полк служить поеду, - похвастался собеседник. - Вот двенадцать лет исполнится - и поеду в Санкт-Петербург!
        На вид он был старше - такой рослый, как будто ему уже стукнуло все четырнадцать, плотного сложения, весьма подходящего для кулачного бойца, и толстоватый для своих лет Николенька вдруг понял, что его полнота, предмет детских дразнилок, в новой жизни будет даже преимуществом.
        Новая жизнь эта началась на низком берегу Яузы, куда привели его новые знакомцы. Там сходились парнишки, любопытные до боевых ухваток, и, как взрослые бойцы делились на «камзолы» и «бороды» - то бишь, на дворянство и простонародье. Кулачный бой на Москве уважали. Не только простой люд - иной купец не гнушался встать в стенку, иной офицер предпочитал кулак своей дворянской шпаге. Шпагой-то насмерть проткнуть можно, а кулаками помахать - любезное дело, и ежели кто зубов недосчитается - впредь ловчее будет. Опять же, кулак всегда при себе.
        Парнишки имели кому подражать - каждую зиму к Масленице составлялись стенки, лучшие бойцы переманивались, а самые опытные и ловкие схватывались на льду Москвы-реки, там, где запруда на Неглинке позволила образовать довольно широкий и хорошо замерзающий пруд, один на один в охотницком бою. Их знали, за ними наблюдали, знакомством с ними похвалялись.
        Явились там, на берегу, и тринадцатилетний знаток некого славного удара вполруки, да впоперек груди, и ровесник ему, мастер, перенявший у взрослого соседа приемы ломания - подступа к противнику на полусогнутых, с кривляньем и на первый взгляд лишними движениями.
        Володька Орлов, годом старше Николеньки, и Феденька Орлов, годом его младше, уже вовсю употребляли бойцовское наречие. Считалось особым щегольством говорить
«нюни», а не «губы», «хребет», а не «спина», «руда», а не «кровь». Удар, наносимый вполсилы, для проверки ловкости противника, звался «пытливым».
        - Запомни наперед, - сказали они Николеньке Архарову. - Лежачего не бьют, мазку не бьют, лежачий в драку не ходит.
        И так гордо при этом глядели, как будто не первую зиму на лед в стенке выходили.
        - Кулак - не сласть, а без него - ни шасть, - такой поговоркой поделился с ним их старший, Алешка, выйдя из очередной схватки с подбитым глазом, однако его противкик остался лежать на прибрежной траве. - Вишь, он меня размашкой достал да тут же туза и проворонил. Учись, чадушко!
        Николенька легко осваивал все эти тычки, тузы, щелки и размашки. Тело неожиданно оказалось послушным - и, хотя сам он так и не понял тогда смысла слова «свиль», употребленного старшими, однако то движение, коим стан, повернувшись, пускает мощный тычок или туз вскользь, усвоилось почти сразу. Малолетние знатоки и мастера, нахватавшиеся у старших парней всевозможных ухваток, стали для него почтеннее учителей, нанимаемых родителями для обучения письму, чтению и арифметике. Тем более, что учителя все попадались какие-то незначительные, из тех, о коих позднее воспитанники говорили: меня учили на медные деньги. Вскоре старшего, Алешку, действительно увезли в Санкт-Петербург, и Николенька тоже принялся мечтать о военной службе.
        Николенька оказал мало склонности к наукам и к искусствам, а более всего хотел служить в гвардии. Иного пути ему, впрочем, и не пророчили, так что в тысяча семьсот пятьдесят четвертом был он, как водится, в возрасте двенадцати лет зачислен в Преображенский полк и тут же отпущен для постижения арифметических наук. Три года спустя сочли, что дальше учить недоросля не имеет смысла, для честной службы и того довольно, и он был принят в полк нижним чином, и это тоже было в порядке вещей - вся дворянская служивая молодежь, попав в гвардию, начинала с солдатского звания.
        Бывши неудачным младенцем, в отрочестве он тоже не слишком похорошел - вытянулся, несколько постройнел, однако нос тоже принялся расти и оказался малость крупнее, чем требуется для гармонии. Общее впечатление несколько скрашивалось тем, что волосы, как у многих в детстве, все еще вились, но это преимущество исчезало, когда их убирали в общепринятую прическу - гладкую, с косицей сзади и с буклями по бокам.
        Николаша прибыл в Санкт-Петербург с сундуком имущества и старым дядькой, приставленным к нему для услуг. Тут вся началось сначала - длинноносый, коротконогий, полноватый юноша с подозрительным взглядом не сразу поладил с шустрыми и более грамотными ровесниками. Способ завоевать их уважение был ему с детства известен - и не зря же кулаки отращивал.
        Всех удивила внезапная стремительность этого драчуна, совсем не соответствующая облику, удивила скорость и меткость ударов вкупе с умением уйти от вражеских, удивила и расчетливая поворотливость, при которой ни один замах не был сотрясением воздуха.
        В шестьдесят первом году Архаров получил свой первый офицерский чин, тут случилась революция, на престол взошла общая любимица великая княгиня Екатерина, сделалась государыней и внесла сумятицу в гвардейские ряды. Когда совершалась революция - вся гвардия была заодно, а потом встал вопрос - выходить ли ей замуж за избранника души и тела Григория Орлова. Братья Орловы столько для нее сделали, - как полагали в гвардии, на трон возвели и корону ей на голову надели, - что сие выглядело достойной и заслуженной наградой - с одной стороны. А с другой - кому охота иметь над собой Гришку Орлова, пусть и ставшего вмиг графом? Начались комплоты, угрозы, и немало горячих голов ввязалось в нелепые заговоры по устранению фаворита. Но фаворит-то остался, а заговорщики получили хотя умеренное, однако наказание. Тут еще и граф Панин припечатал словцом: императрица-де вольна выходить за кого угодно, а вот только госпоже Орловой императрицей не быть… А она, умница, сделала единственно возможный выбор.
        Николаша Архаров был слишком молод, чтобы путаться во все те затеи, да и других забот хватало - красавицы все больше на иных кавалеров поглядывали, было обидно. Попытки заявить о себя в свете кончились провалом - всякий раз, пускаясь в галантности, сей кавалер наиболее всего боялся стать для прелестниц смешным, и великая подозрительность вредила ему более, чем повредили бы лихие загулы и даже дурная хворь, не к ночи будь помянута. Наконец старший сослуживец, Иван Бредихин-второй, научил его ходить к сводням - тем все возвышенные чувства, взятые напрокат из стихотворства господина Сумарокова, и кончились.
        Он служил не лучше и не хуже других, был довольно замкнут, порой вовсе угрюм, и казалось, что, не имея знатных покровителей, век он проведет в малых чинах, уйдет в отставку поручиком и будет доживать на покое в Москве или в подмосковной, наподобие отца и деда…
        Но, видать, где-то на небесах Фортуна, расшалившись, глянула на него благосклонно. Хватит ему ходить в поручиках, решила Фортуна, он мне на что иное превосходно сгодится. И кинула ему с небес то, что именуется случаем. Хошь - лови, хошь - упускай, твоя забота. Случай, правда, был не совсем обычный, однако именно тот, что мог бы быть пойман как раз этим офицером, с его норовом и повадками.
        Немало удивились сослуживцы, когда в одно прекрасное солнечное утро плац Преображенского полка осчастливил визитацией верзила, умница, меченый красавец Алексей Орлов, третий по старшинству из братьев Орловых, по-свойски - Алехан. Был он на ту пору Преображенского полка генерал-майором, но на плацу, где учили молодых солдат, являлся нечасто.
        С ним прибыл брат Федор, четвертый по старшинству, - не более не менее как обер-прокурор Сената.
        Оба братца, имевшие несколько похмельный вид, вышли из кареты, велели сбежавшимся офицерам быть без чинов, и стали оглядывать все собрание.
        - А ну-ка, выйди вперед, - вдруг обратился Алехан к офицеру ростом малость выше среднего, плотно сбитому, причесанному без затей и имеющему на щеке свежую ссадину. - Ты, что ли, у меня Архаров?
        - Я, коли угодно, - не слишком любезно отвечал офицер, уставясь на округлые носы своих башмаков и пряча в обшлаги кулаки со сбитыми и чуть-чуть поджившими костяшками.
        - Врешь, - недоверчиво сказал обер-прокурор.
        - Федя, это точно он, - подтвердил Алехан.
        - Ну, надо же, - отвечал Федор Орлов, глядя на офицера с немалым удивлением. - Ишь ты, каков…
        - Да уж таков уродился, - добавил Алехан, покачал головой и хмыкнул.
        - Да, я таков, - совсем тихо, однако весьма упрямо произнес офицер.
        Алехан смотрел на него, смотрел - да и треснул широченной ладонью по плечу.
        После чего братья, словно бы сделав то, за чем явились, сели в карету и укатили.
        Архаров наконец оторвал взгляд от башмаков и исподлобья посмотрел вслед начальству. Не признают - и ладно… было бы о чем вспоминать…
        Сослуживцы кинулись с расспросами, Архаров отмалчивался. Только и дознались, что вечером ходил куда-то играть в бильярд, и там заполночь приключилась драка. Сообщил об этом Архаров-второй, Ванюша, младшенький, который уж несколько лет служил в том же Преображенском полку. Но подробностей и он не знал. Судя по тому, что старшенький братец отделался лишь ссадинами, пострадал, и немало пострадал его противник, или же противники (от Ванюши уж знали, что Архаров с сопливых лет не боялся выходить один против двоих и даже троих).
        Фортуна у себя на небесах точно рассчитала, какого поединщика подставить Архарову. Поединщик, сам - отчаянный боец, смог оценить его боевые качества не по словам, а по следам на собственном теле, однако широта его безалаберной души не допускала мелочных расчетов. Малоприятный в обычной жизни и яростный в драке преображенец, который крепко припечатал его сперва к стенке, потом к полу, ему запомнился и даже понравился. С того дня карьера Архарова несколько оживилась, и вскоре стало известно, что его неожиданный покровитель - Гришка Орлов. Сам! Собственной персоной!
        А еще немного времени спустя появился Левушка.
        Надо сказать, что друзей в полку Архаров не нажил. Крепнущая с годами подозрительность к людям выстраивала между ним и сослуживцами каменные ограды и бревенчатые частоколы. Сперва среди полковой молодежи, потом среди равных по чину он был - сам по себе, хотя понемногу наладилось что-то вроде весьма сдержанного приятельства. Ближе прочих оказался ему спокойный, уравновешенный и исполненный какой-то ровной веселости поручик Иван Бредихин-второй - возможно, еще и по той причине, что Бредихин в детстве жестоко пострадал от оспы и лицо имел весьма изрытое. Был он на полтора десятка лет старше Архарова и умел обходиться с подозрительным сослуживцем мирно и деловито - как, впрочем, и со всеми. По этой причине Бредихин сделался конфидентом еще одного преображенца, Артамона Медведева, повесы редкостного, и выслушивал все его излияния, особливо же в тех случаях, когда Медведев, запутавшись в юбках трех, не то четырех прелестниц, искал достойного способа совершить правильное отступление. Архаров и Медведева кое-как признал за товарища, до таковой даже степени, что порой выслушивал его амурные откровения и
ссужал деньгами - в разумных, впрочем, пределах.
        Некоторую роль в этом играло имя Медведева - Артамон.
        Архаров, воспитав в себе странную способность определять по лицу намерение собеседника, особливо же - намерение соврать, решил расширить поле деятельности и развить в себе мастерство угадывания характера. Кто-то рассказал ему, что не напрасно человеку дается крестильное имя - каким-то манером оно обязано влиять на нрав. В Архарове (о чем сослуживцы не подозревали) порой просыпалось совершенно детское любопытство. Он разжился святцами и стал задавать вопросы молодому полковому батюшке, который еще не до конца позабыл преподававшийся ему в семинарии греческий язык, снабдивший Россию именами на много столетий вперед, затем сверял ответы со своими наблюдениями.
        Всякий раз при новом знакомстве он первым делом проверял свою теорию.
        Бредихин-второй был Иван - сиречь, «Благодать Божья», и это вполне увязывалось с его миролюбием. А вот имя «Артамон» означало - «парус», легкомыслием от него так и веяло, куда ветер подует - туда и Артамон, особливо же ветерок от Купидоновых крылышек. Так что с ветреным гвардейцем Архаров держался почти дружелюбно, однако расстояние соблюдал отчетливо и был убежден, что на Медведева не слишком-то можно полагаться. Вот был бы он хотя бы Артемий, что означает «здоровый» - иное дело…
        И тут вдруг прибывает в полк недоросль Тучков, по имени Лев (означающем всего лишь здоровенного рыжего гривастого зверя, которого Архаров видал в зверинцах и в каменном исполнении - украшающим дома и ворота богатых особняков) семнадцати лет от роду, - того возраста, в коем следует уже иметь первые чины. Недоросль долговязый, ростом - никак не менее Алехана, однако вдвое тоньше, восторженный и неуклюжий, как щенок, у которого первым делом вырастают длинные и толстые лапы. Вскоре выяснилось, что новое приобретение Преображенского полка не обучено наукам и при слове «фортификация» заметно теряется. Далее сослуживцы обнаружили в Тучкове неистребимую страсть к музыке. Тут кое-что стало ясно - дитятко росло без отцовского строгого присмотра, а при матушкиных юбках, среди сестриц, почему и засиделось дома, как девка-перестарок. Разумеется, было оно принято в полку соответственно…
        Обнаружив таковое к себе отношение, Левушка удивилося, но не растерялся. Очевидно, был он достаточно умен, поскольку довольно скоро высмотрел среди преображенцев такую же белую ворону, Архарова, каков сам, и к ней прилепился. Или же имел удивительное для своих лет чутье - и это вернее…
        Архаров сперва не больно-то шел на сближение с семнадцатилетним оболтусом, но Левушка словно бы не обращал внимания и вел себя со старшим по чину офицером примерно так же, как щенок с крупным старым псом, то наскакивая на него и от баловства хватая за лапы, то вдруг устраиваясь спать под прикрытием его теплого бока.
        Сколько ни вглядывался Архаров в круглую мальчишескую рожицу, неизменно полную доверия и азарта, обмана в ней не углядел. И очень осторожно, понемногу, по вершку в год, двинулся навстречу, стал позволять втягивать себя в длительные разговоры. И некоторое время спустя для преображенцев стало обычным такое зрелище: идут по плацу Архаров и Тучков, и Тучков чуть ли не скачет, размахивая длинными руками, буйно что-то объясняя старшему товарищу, иное даже не произнося, а выкрикивая, Архаров же топает рядом с ним чинно, степенно, и так же степенно поддерживает странную эту беседу.
        Кое-кто подсмеивался - мол, спрятался недоросль под защиту крутых архаровских кулаков. Но Левушка, помимо страсти к музыке, обнаружил вдруг еще одну - к шпажному бою, благо развитая музыкой кисть руки имела довольно силы и подвижности для всевозможных приемов. Он не давал покоя полковым фехтмейстерам, и коли приходилось его вдруг искать, то искатель имел три возможности: либо Тучков при Архарове, либо сбежал в город, где прячется у какой-то тетки, седьмая вода на киселе, и самозабвенно лупит по клавикордам, подпевая впридачу, либо же захвачен учебным поединком. Года полтора спустя он стал одним из лучших фехтовальщиков в Преображенском полку и вполне мог за себя постоять сам, без помощи Архарова.
        Фортуна, поглядев сверху, что Левушка не на шутку прилепился к приятелю, решила и о нем малость позаботиться. Кинула ему незначительный чин подпоручика и сочла свой долг исполненным.
        Архарову же припасла нечто такое, чего и в страшном сне не увидишь, хотя припасла с наилучшими намерениями и вывела его, неожиданно для всех, к славе, почету и даже немалым деньгам. Звался сей подарок Фортуны - московская чума.
        О подробностях заразного поветрия в Санкт-Петербурге знали мало - они выяснились уже потом. Скорее всего, болезнь занесли из Валахии. Почему-то все были уверены, что зараза, дойдя до Брянска, вдруг остановится и повернет обратно. Не было кому напомнить, как более сотни лет назад чума крепко похозяйничала в столице - старики, которые хоть что-то могли с чужих слов рассказать, - и те померли.
        Чума, она же - моровая язва, все не поворачивала и первым делом добралась до московского военного госпиталя - двадцать семь человек внезапно свалились в злой лихорадке, в живых осталось пять. Госпиталь возглавлял опытный врач Афанасий Шафонский, он и распознал чуму. Тут же принял меры - соорудили карантинные бараки, выставили охрану, разожгли большие дымные костры - дыма чума почему-то боялась. Шафонский, как положено, доложил о заразе выше по начальству, но был обозван паникером и иным французским словом - фантазером.
        Далее произошла вещь обычная - когда чума в январе семьдесят первого объявилась на Большом суконном дворе, что у Каменного моста на Софийской набережной, начальство, не желавшее упреков в фантазерстве, понадеялось на русское «авось» - никому не рапортовали, умерших хоронили тайно, по ночам, не ввели карантина и полагали, что обойдется. Но мастеровые с суконного двора стали с перепугу разбегаться по домам и разнесли чуму по всей Москве.
        К сентябрю 1771 года насчитывалось более ста тысяч покойников.

* * *
        Девятнадцатого сентября 1771 года Николай Петрович Архаров собрался наконец к портному - забирать новый мундир. Был он на сей раз достаточно привередлив, но не потому, что знал толк в хорошей одежде, а просто видел: ему хотят всучить, кроме всего прочего, черные полотняные штиблеты, боковые пуговицы на которых приделаны криво, и потому штиблеты морщат, должны же сидеть внатяжку, облегая икры, как собственная кожа. Да и рукава были вшиты как-то неловко. Он задержался у портного довольно долго - пока тот наконец не сказал честно, что все возможное совершил и лучшим этот мундир сделать не может.
        Того же числа юный Левушка Тучков с утра принарядился, заставил себя причесать в три букли, извел коробку пудры, велел денщику пристегнуть новые модные пряжки к башмакам и исчез. Кому-то обмолвился, что прибыла-де в Петербург матушка с сестрицами, надобно делать визиты.
        Того же числа немолодой преображенец Иван Бредихин-второй поехал совещаться со свахой. Он крепко задумывался об отставке и женитьбе, но жениться хотел с умом, взять хорошее приданое, и рассудил, что нужна ему вдова, можно купеческого рода, с хорошим приданым и одним младенцем. Бредихину не хотелось на старости лет связываться с бесплодной дурой - когда еще обнаружится то бесплодие и сколько будет хлопот, чтобы развестись! Он же собирался заводить детей.
        Того же числа тридцатилетний красавец Артамон Медведев с утра даже не показался на плацу - спал блаженным сном. Накануне уехал в Ревель муж проказницы Лизаньки Шептуновой, и Лизанька в собрании дала долгожданный знак - держала сложенный веер стрелкой, нацеленной в избранника, что означало: можете быть смелы и решительны. А дабы Медведев окончательно уверовал в удачу, быстро указала веером на сердце и тут же его раскрыла. Сие вкупе с улыбкой было целой фразой: люблю тебя, ты мой кумир! Опять же, и мушка возле глаза, другая - на подбородке: «влюбленная» вкупе с
«шалуньей». В итоге кумир караулил под окном до полуночи, был впущен и неохотно выпущен уже на рассвете.
        Того же числа немолодой одинокий доктор Матвей Ильич Воробьев спозаранку принялся помирать. Он выходил потихоньку из многодневного запоя, страдал, пытался понять, которое ныне время года, и стучал в стену к соседу, мебельщику Дрягину, чтобы Дрягин прислал мальчишку с ковшом огуречного рассола - не в первый раз, знает уже, что означает подобный стук! Потом Матвей затеял добраться до преображенцев, коих общим приятелем он был, и перехватить несколько в долг - когда он не пил, то был толковым доктором и имел денежных пациентов.
        Такой вот спервоначалу выдался денек не лучше и не хуже иных. Он и завершиться был бы должен примерно так же - Архаров, привезя мундир, пообедал бы щами и кашей, занялся бы служебными делами, и Бредихин-второй, вернувшись от свахи, пошел бы советоваться о женитьбе с сослуживцами, и красавец Артамон Медведев, спросонья все еще счастливый, присоединился бы к беседе, и притащившийся на извозчике Матвей остался бы в полку до вечера, и Левушка рано или поздно примчался бы взбудораженный, докладывая всем и всякому, каких прелестниц повстречал в высшем свете…
        Как бы не так!
        Приехал Алехан и сообщил офицерам новость. В чумной Москве бунт, чернь штурмовала Кремль и добуянилась до того, что в Донском монастыре вытащила из церкви и растерзала митрополита Амвросия. Государыня, получив депешу, не в себе - особенно ее изумило, что в такие дни московский генерал-губернатор Салтыков просто-напросто сбежал из города. Алехан был в сквернейшем состоянии духа, изматерил все окрестности, каждую тварь особо, а потом сообщил подчиненным новость, которую сперва даже толком не поняли:
        - Наш молодец сам вызвался Москву усмирять, так и растак его всей ярмаркой под гудок и волынку! Вот - собирает себе армию, генерал очумелый! Берет с собой от каждого гвардейского полка по бригаде. Братцы, простите - отстоять вас не смог, так и государыня решила.
        Преображенцы покивали молча - чего не сказал Алехан, они и сами сообразили, не маленькие.
        Граф Григорий Григорьевич Орлов при особе государыни держался уж на волоске. Многие дивились - как это умница Екатерина Алексеевна его до сих пор не сблагостила в отставку, потому что похождения фаворита, в том числе и амурные, были известны всему Санкт-Петербургу. Втихомолку поражались долготерпению ее величества и поговаривали, что в государственных делах от графа толку ни на грош, а тем лишь и знаменит, что при царице вроде невенчанного супруга. Братья, Алехан и Федор, оказались куда умнее и, взлетев после шелковой революции так, что выше некуда, нашли, чем на этой высоте заняться. Старший же Орлов так и остался сообразительным, но непутевым Гришкой…
        И уж совсем было собралась государыня отстранять его - не вмиг, понемногу! - но тут случился в Москве чумной бунт. Кто-то должен был этим делом заняться. Орлов вызвался сам, полагая, что чума к нему, здоровенному молодцу, не прицепится, а вернувшись победителем в столицу, он и благосклонность Екатерины Алексеевны себе вернет. Была и подспудная мыслишка - что как государыня испугается, в Москву волонтера не пустит, а вновь припадет к его широкой груди?
        Но она хорошо понимала: негоже мужчину оставлять без дела. До сих пор все занятия, кои она для него изобретала, пользы не приносили, и должен же был настать день, когда любезный Гришенька болезненно осознает свое бездействие!
        Так что тут же был подписан указ об учреждении комиссии по борьбе с чумным поветрием и о том, чтобы ее возглавлять сенатору Волкову. Сенатору было велено разом с Орловым отправляться в Москву и взять с собой поболее докторов. Орлов мужчина горячий, как раз дров наломает, а Волков будет его удерживать… коли получится…
        Высказавшись в полную силу, Алехан показал список офицеров, которые командируются в чумную Москву.
        Архаров увидел свою фамилию и поглядел на командира вопросительно. Вроде и не след отказываться от такого поручения, однако ж казалось ему, что Орловы ему покровительствуют, и на тебе…
        - Вас, Архаровых, в полку два брата, пусть младший остается в Петербурге, - отвечал на взгляд Алехан. - И Григорий сам сказал тебе ехать. Ты у него на примете. Возглавишь бригаду Преображенского полка.
        - Пусть так, - удрученно сказал Архаров и отошел от офицерского кружка.
        Мало кому охота в двадцать девять лет помирать в чумном бараке.
        Однако «Григорий» - «бодрствующий». То есть - бдит на страже, охраняя тех и то, к чему привязан душой. Что-то он имел в виду, особо сказав об этом назначении. А что - выяснится позднее.
        Алехан уехал, и тут же в полку произошло разделение - на тех, кто оставался в столице, и тех, кого посылали воевать с чумой.
        Остающиеся пытались как-то высказать сочувствие, но достаточно неуклюже. Отъезжающие вдруг явили по отношению к ним такое явное недоброжелательство, что вскоре остались одни.
        - Вот те, бабушка, и Юрьев день, - сказал расстроенный Бредихин.
        - Ничего, не трусь, ты себе и в Москве купчиху сыщешь, - ободрил его Медведев. - Там бабы мягкие, сочные, и на гвардейский мундир кидаются, задрав подол!
        - Утешил… - буркнул Архаров. - Все бабы оттуда, поди, разбежались. Пойти собраться…
        Офицеры заспорили - сколько и какого добра с собой везти. Сентябрь был прохладнее, чем обычно, однако до зимы далеко. Насколько затянется экспедиция - никто не ведал. Опять же, провиант и выпивка. Позволят ли гвардейцам снарядить толковый обоз, со всем необходимым, или для скорости марша ограничат их в багаже?
        Они строили планы и пререкались, когда к плацу подкатила щегольская карета, дверца ее отворилась, и оттуда показалась нога в белом чулке, длины неимоверной. Следом же - другая, а за ней - и задние полы красивого серо-голубого кафтана, слева задранные шпагой.
        Левушка выбирался из кареты комичным образом - нижней частью был уже на плацу, верхняя же никак не могла расстаться с уютным шелковым мирком, в котором явно царила незримая прелестница. Наконец, очевидно, комплименты были досказаны и ручки доцелованы, Левушка окончательно покинул карету, и она укатила прочь.
        - Откуда это ты, Тучков? - спросил, подходя, Медведев, но Левушка отвечал не вдруг, как если бы не слышал вопроса. Его круглая мальчишеская мордочка была озарена блаженной улыбкой. И, коли присмотреться, была измазана румянами - очевидно, в карете Тучков не только дамские ручки целовал.
        - Очнись, Тучков, - сказал, подходя, Архаров. - Ты где все утро пропадал?
        - С матушкой в концерт ездили, сестрицу навещали. Ох, Николаша, что я слышал! Им из Вены нотные тетради прислали, там князь Голицын посланником, он музыку обожает! Что за мелодии! Князь юные дарования пригрел, братца с сестрицей, брат сочиняет и на клавикордах импровизирует! Николаша, непременно надобно, чтобы он в Петербург приехал! Коли он в тринадцать лет так сочиняет… Николаша, он ведь уже и оперы пишет, право, сам пишет! Девицы исполняли… особливо на арфе… Николаша, она божественна! Я глаз не мог отвести! Сколько скромности, сколько прирожденной грации, всех покорила!
        Оказавшиеся рядом Бредихин и Медведев переглянулись - подпоручик Тучков, как всегда, размахивая руками, нес явную околесицу.
        Околесица объяснялась просто - Левушка побывал в Воспитательном обществе и на радостях не делал разницы между юными воспитанницами и музыкой, ими исполняемой.
        Это было еще одной прекрасной затеей государыни - воспитать «новую породу матерей», как сама она выразилась. Государыня, будучи сама довольно образованна, желала, чтобы и дворянские дочери читали Платона и Вольтера. Для нее такое чтение было привычно с ранней юности - вот она и полагала, что многие способны пойти ее путем, отдавая предпочтение серьезным материям перед развлечениями.
        Взяв за образец французский Сен-Сир, где еще покойная морганатическая супруга покойного французского короля Людовика Четырнадцатого, мадам де Ментенон, затеяла нечто вроде института для воспитания девушек благородного происхождения, Екатерина озадачила Ивана Ивановича Бецкого написанием устава для новоизобретенного заведения, благо он во Франции побывал и Сен-Сир посещал. Бецкой доложил, что замысел мадам де Ментенон извращен, институт преобразился в монастырь. Государыня здраво полагала, что уже имеющихся инокинь и стариц для российского общества вполне довольно. Однако, присматривая место, остановилась на Новодевичьем монастыре, в ту пору еще недостроенном. Он находился за городской чертой, в приятной местности, на берегу Невы. И для ухода за маленькими девочками, которых следовало брать от родителей шестилетними, еще не успевшими набраться всевозможных пороков, также подыскали монахинь «благородного и опрятного обхождения».
        Немудрено, что девиц, обучавшихся там Закону Божию, русскому и иностранным языкам - арифметике, рисованию, позднее даже географии и истории, танцам, музыке и рукоделиям, в Санкт-Петербурге тут же прозвали монастырками.
        Как раз музыке монастырки обучались с большим успехом, так что со временем стали давать небольшие концерты по воскресеньям после обеда, куда посторонние не допускались, а только родители и самая близкая родня. По этой части у Левушки все было в полном порядке - матушка его, госпожа Тучкова, смекнула, что воспитанницы девичьего института будут пользоваться особой благосклонностью государыни, могут быть взяты даже во фрейлины, и при втором наборе девочек определила туда свою младшенькую, Маврушу. Пусть графья да князья держат своих дочек при себе, решила госпожа Тучкова, там приданое заменит и красу, и грамоту, а небогатая дворяночка должна сама в жизни прокладывать дорожку.
        Конечно, следовало бы строго спросить у подпоручика Тучкова, где он пропадал столько времени. От казарм Преображенского полка до Новодевичьего не так уж далеко - как до Зимнего, если считать по прямой, то они почти посередке между дворцом и Воспитательным обществом. А он чуть ли не весь день отсутствовал.
        Но ни у кого язык не шевельнулся портить Левушке последние безмятежные минуты.
        Слушать про музыку Архаров желания не имел - да и не до нее было. Он несколько углубился в свои мысли, Левушка же тем временем сообщал подробности Медведеву, которого и перед отправкой в чумную Москву волновало описание девичьих прелестей.
        Вывел Архарова из задумчивости внезапно зазвеневший, как струнка, Левушкин голос. Юный приятель и без того рассказывал о концерте взволнованно, а тут случился новый всплеск - и Архаров, не слыша всей восхищенной тирады, уловил лишь ее хвост:
        - … и дивные звуки исторгает!
        - Откуда исторгает? - спросил в хмуром недоумении Архаров.
        - Из арфы же! И у нее божественное имя!
        Тут Архаров посмотрел на приятеля с некоторым любопытством.
        - Как же ее звать?
        - Архаров, ее звать - Глафира! - Левушка уставился на приятеля, как бы ожидая восторга, но восторга не случилось.
        Архаров не сразу вспомнил значение: имен-то много, а голова - одна.
        - Гладкая, что ли? Ну и как? Гладка ли?
        Левушка вытаращил черные глазищи.
        - Какая еще тебе гладкая? Ей тринадцать лет всего!
        - Иная и в тринадцать уже все себе отрастила, - сказал заинтересовавшийся беседой Бредихин. - А что, Архаров, неужто тебе ни одной тощей Глафиры еще не попадалось?
        - Мне, Бредихин, вообще ни одной Глафиры еще не попадалось. Мне все больше Дуньки.
        И это было чистой правдой - с дополнением лишь, что девицы, которых иногда навещал Архаров в скромных домишках петербургских своден, придумывали себе звучные французские имена, от коих за версту разило враньем, но в большинстве своем были именно Дуньками, Парашками да Агашками. Теории сие не противоречило: «Евдокия» означает «благоволение», для любвеобильной девицы имя подходящее, «Параскева», она же «Прасковья», - «приготовление», «Агафья» - «добрая».
        - Иная попадется - так весьма и весьма, - заметил Медведев. - Коли чисто себя держит.
        - Да ну вас, господа, с вашими Дуньками, - сказал раздосадованный Левушка. - Так и помрете, не зная ничего лучше Дунек!
        И страшно удивился, что ему никто не ответил. Более того - старшие несколько смутились.
        - Ты, Тучков, еще новости не знаешь, - начал было Архаров, но Бредихин перебил его:
        - Левушка, у тебя мать сейчас в Петербурге, лети к ней живо, пусть всю родню на ноги подымет! Надобно, чтобы тебя до завтрашнего дня вычеркнули из списков.
        - Верно, - сказал Медведев. - Тебе сколько, девятнадцать? Братцы, нужно его выручать.
        - Да что стряслось-то? - Левушка, растерявшись, переводил взгляд с одного лица на другое, но старшие не находили слов, чтобы объявить: он, девятнадцатилетний, жизни не видевший, завтра отправляется в чумную экспедицию.
        Тут подошел Матвей Воробьев и, не здороваясь, похлопал юношу по плечу.
        - Что, и ты? - спросил хриплым голосом. - Ох, разорюсь я с вами на панихиды. Вы хоть с курьером шлите известия - кто, когда, нет ли меня в завещании.
        - Таких шутников не худо под батоги уложить, - сердито заметил Медведев, еще только начавший осознавать, чем грозит новое назначение.
        - Так сударь! Ты вдумайся - это гораздо лучше, нежели на приступе чтоб ногу ядром оторвало! Поваляешься дней пяток в горячке - и нет раба Божия. А то еще бывает такая прелесть, как пуля в живот - смерть от нее весьма мучительна.
        - Матвей, шел бы ты со своими похоронными прибаутками, - строго сказал ему Архаров. - Нашел себе забаву.
        Матвей несколько обиделся - обычно кладбищенские шуточки доктора пользовались успехом.
        - Ты, Николашка, неучтив и зол, - сказал он. - Сам мне толковал, будто мое имя значит «дар Божий». Стало быть, все, что от меня, - тоже некоторым образом дар Божий. И быстрая безболезненная кончина должна быть причислена к наилучшим дарам!
        - И то верно… - каким-то потерянным голосом заметил Бредихин.
        - Такого проповедника первого надобно в Москву отправлять, пусть бы там зачумленным про безболезненную кончину проповедовал, - сердито сказал Медведев.
        Тут на Архарова накатило.
        - А что, возьмем Матвея с собой? - вдруг спросил он товарищей. - Поедет волонтером, а? Еще и в люди через это выйдет!
        Медведев невольно рассмеялся. Ему еще не было тридцати, и, по его разумению, Матвей навеки упустил время, когда еще мог выйти в люди. В понимании Медведева карьера могла быть лишь одна - гвардейская.
        Усмехнулся и Бредихин.
        - У государыни на виду окажешься! - добавил он. - И прямая тебе дорога в лейб-медики! По Бургавовым стопам! Соглашайся, не кобенься!
        - Матвей, ты же без нас один заскучаешь! Вконец сопьешься! Чего ты тут будешь торчать, аки хрен на насесте? Поехали с нами! - загалдели преображенцы.
        Матвей задумался. Обвел взором (не совсем ясным после вчерашнего) знакомые лица. Вдруг резко развернулся и зашагал прочь.
        Далеко он не ушел - Бредихин, обеспокоившись тем, что гвардейцы могли невольно обидеть доктора, пошел за ним следом и обнаружил его на лавочке.
        Матвей ходил с тростью, которая ему частенько пригождалась - не только в пьяном состоянии, когда ноги плохо держат, но и отбиваться от шалунов, решивших сдуру, что кошелек, лежащий в кармане у пожилого записного пьяницы, легкая добыча. Сейчас он установил трость промеж широко расставленных колен, сложил на ее круглом стальном набалдашнике руки и уперся в переплетение пальцев плохо выбритым подбородком.
        - Ты чего это? - спросил Бредихин.
        - Оставь.
        По лицу Матвея было видно - думает тяжкую думу.
        - Мы же не со зла…
        - Оставь.
        Бредихин, чуя некоторую свою вину, уж собрался было позвать доктора выпить - тем более, повод такой, что лучше не придумаешь. Перед отъездом в чумную Москву прямой резон пить, не просыхая, до положения риз, чтобы не думать о скверном, потом же, на марше, хмель выветрится.
        Вдруг Матвей вздохнул, выдохнул и встал.
        - Еду, - объявил он.
        - Извозчика тебе поймать? Сейчас велю Илюшке…
        - Нет. В Москву с вами еду.
        - Матвей, ты сдурел, - сказал на это Бредихин. - Сие у тебя с недосыпу. Поди проспись основательно.
        - Нет, слушай… - доктор встал против гвардейца, взял его за плечи. - Знак, разумеешь? Божий знак. Еду, и все тут. Иначе - помру.
        - Не помрешь.
        - Нет, помру. Ты слушай… Я сегодня с утра… - Матвей задумался, потому что его утро случилось как раз после полудня, но исправляться не пожелал. -…думал. Кто я есть - червяк бессмысленный или Божья душа. Конечно, я человек пьющий. Весьма пьющий. И потому порой полагал, будто Господь меня покинул, коли столько пить дозволяет. Я даже один весь ваш Преображенский полк перепить могу, особливо когда угощают… И сегодня с утра вздумал я, будто Господь обо мне вспомнил. Будто глядит на меня и говорит безмолвно: Матвей, сделай над собой что-нибудь, а я подсоблю. Последний срок тебе, говорит, ты уж немолод, а коли до чертиков допьешься, то тут тебе и погибель… Я, Бредихин, уже дважды чертей ловил, один от меня в печку ускакал, я лбом в заслонку треснулся, лоб рассадил…
        - Только дважды? - усомнился Бредихин.
        - И вот с утра я живу и жду - протянет мне Господь руку или же нет? А тут - вы в Москву с собой зовете. Решил - еду! Или подхвачу поветрие - так хоть будет кому за мной до смертного часа в бараке присмотреть. Или уцелею… но что-то во мне тогда непременно переменится. Может, от жажды Господь избавит, может, еще что-то произойдет… не ведаю, однако еду! Буду работать в чумных бараках - там не до выпивки. Авось меня чума от нее отучит…
        - Дурак, - сказал на это Бредихин. - Давай-ка я тебя домой отправлю.
        Но усаженный на извозчика Матвей отправился прямиком к графу Орлову. Тот знал его не первый год - так что врач был допущен к занятому сборами графу и включен в состав экспедиции тем же вечером. Любопытно, что Орлов даже не задал вопроса, по какой причине запойный доктор просится ехать волонтером. Полагал, очевидно, что коли он сам вызвался добровольно, то и для прочих такое поведение естественно…
        Преображенцы узнали об этом только накануне отъезда.
        Левушка, который наконец дознался, из какой беды матушка должна его выручать, сперва завопил, что он товарищей ни за что не бросит. Потом, понуждаемый Бредихиным, отправился было к матушке - но с полпути вернулся.
        - Какого черта? - спросил его Архаров, занятый сборами. Его собственное имущество укладывал денщик Фомка, а сам он занимался имуществом полковым. Рядовых отправляли на телегах, так что следовало озаботиться лошадьми, провиантом, фуражем, проверить всех и все, убедиться в полной готовности, а рядом оказался смертельно перепуганный, но уже принявший единственно возможное решение Левушка.
        - Архаров, я со всеми.
        Архаров повернулся к нему и посмотрел исподлобья.
        Перед ним стоял девятнадцатилетний офицер - не мальчик нарядный, в облаке ароматной пудры и с головой, полной божественных аккордов, а офицер в мундире и при шпаге. И что же теперь - ругать его, жалеть его, отговаривать его?
        Архаров решил, что незачем.

* * *
        Чем дальше от Санкт-Петербурга - тем яснее ощущалась кратковременность осени.
        По всем приметам, вскоре следовало ожидать ранних холодов. Кто-то видел чересчур рано пролетевших к югу журавлей - стало быть, на Покров приморозит.
        Офицеры-преображенцы ехали вслед за измайловцами, развлекаясь беседой. Им не часто выпадал такой скорый и долгий марш, так что многие, привычные к верховой езде лишь в таком количестве, какое от них требуется в манеже, чувствовали себя весьма неловко. И Архаров - в том числе.
        Он был равнодушен к лошадям, никогда не считал себя хорошим наездником. Смолоду еще бывал в манеже, но с годами убедил себя, что эта наука вряд ли когда в жизни пригодится. Разве что настанет день, когда, чтобы уйти в отставку в наиболее высоком звании, придется перейти ненадолго из гвардии в армию. Да и там не возбраняется офицеру ездить в карете.
        Так что чувствовал себя Архаров на марше препогано. В первый же вечер насилу сполз с коня. Но жаловаться не стал - и без того сослуживцы видели, что ему тяжко пришлось. Тем более - продвигались очень споро, не имея возможности отдохнуть. Кавалерию и пехоту на телегах с малым обозом выделили в отдельный летучий отряд - корволант, при нем двигалась и легкая артиллерия. Корволант, возглавляемый Орловым, проходил по девяноста верст в сутки. Немало - но и немного, коли вспомнить, что гонец долетал из Петербурга в Москву за неполных двое суток. С другой стороны, даже если ехать в карете без лишней суеты, но так, чтобы на каждой станции были готовы свежие сменные лошади, то путешествие занимает девять дней. И что там, в Москве, за три дня переменилось бы?
        Зато Левушка резвился и наслаждался жизнью. Он-то как раз прекрасно чувствовал себя в седле. И Бредихин тоже перенес злополучный первый день без особых страданий - чем несколько озадачил Архарова. Ему почему-то казалось, что плотный и избегающий уже верховой езды Бредихин должен мучаться не менее его самого.
        На четвертый день Архарову не то чтобы стало намного легче, а просто ноги и задница освоились с непривычным положением. К тому же, он часть дороги проделал в карете с медиками. Там доктора, балуясь, пересказывали всякие мрачные истории, связанные с моровой язвой (так они чаще называли чуму), и вычисляли ее подлинное происхождение. Кое-кто в турецкую войну служил в полках румянцевской армии и сталкивался с этой бедой лично. Заодно Архаров наслушался и про шашни в Медицинской коллегии.
        Со времен государя Петра Алексеевича повелось, что медициной в России заведовали иностранцы. Их приглашали лейб-медиками ко двору, ставили их руководить госпиталями, больницами и аптеками. Русская речь в Медицинской коллегии и вовсе не звучала. Обеспокоенная этим государыня еще 9 июня 1764 года предоставила (а точнее - силком навязала) коллегии право присуждать степень доктора медицины российским подданным. И с первым же подобным докторским дипломом заварилась каша. Подал прошение о нем, приложив все потребные документы, и выдержал экзамен молодой врач Густав Максимович Орреус. Был он родом из Финляндии, пять лет служил лекарем в действующей армии еще в Семилетнюю войну, однако обрусел настолько, что Медицинская коллегия давать ему диплома не пожелала. Пока Орреус не нажаловался лично государыне - толку не добился. И стал первым российским доктором медицины, открыв тем самым дорогу и другим соискателям.
        Сейчас он был уже в Москве и боролся с чумой, которую знал в лицо уже не первый год - у Румянцева он уже служил в должности генерал-штаб-лекаря и истреблял заразу в Валахии.
        Архаров понемногу освоился на марше. Когда ранним утром ему подвели оседланного коня, он уже не вздохнул, а просто с некоторым трудом вставил ногу в стремя (Архаров был коротконог, весил пять с половиной пудов, и именно это необходимое упражнение обычно давалось ему нелегко), утвердился в седле и, пока денщик Фомка держал коня под уздцы, несколько подтянул стремена. Отпуская их и потом подтягивая, он создавал своему телу при езде некоторое разнообразие, облегчавшее долгую дорогу…
        Утро было ясное и располагающее к хорошему настроению души - настоящее хрустально-ясное утро бабьего лета.
        Наскоро поев, как все, из солдатского котла, Архаров позволил себе просто посидеть на пригорке, чтобы потом галопом нагнать своих.
        Мимо проехал широкой рысью на вороной кобыле измайловец Петруша Фомин, вертелся в седле, как сорока на колу, - искал знакомцев, к кому пристроиться и болтовней скоротать время. Глядя на него, Архаров ощутил некоторую зависть - ровесники же, одновременно в полки свои поступали, и Фомин был тогда заморышем золотушным, плохо выкормленным. А ныне, глянь-ка, геройский кавалер, под три аршина ростом, красавец, дамский любимец, отчаянная душа! Не в особых чинах, всего-навсего поручик, да вот Архаров капитан-поручик, а что ему с того радости? Никогда не сидеть ему в седле вот этак, гордясь стройным станом, поглядывая на мир свысока. И любовные билетики от придворных дам и девиц все тоже как-то мимо архаровской квартиры проносят, тащат таким вот бравым кавалерам.
        Впрочем, зависть сия была последним запоздалым всплеском давней болезненной зависти. Архаров поймал себя на этом слабеньком всплеске и хмыкнул, тут же напомнив себе, что давно успокоился, угомонился, озабочен лишь тем, что связано со службой, а прочее - незначительно и достойно разве что молодых вертопрахов, вроде Левушки. Ему же весной, в мае, стукнуло двадцать девять. Скоро на четвертый десяток перевалит. Не старость, конечно, однако и не юность, а самый прекрасный возраст, когда и сила, и разум, и будущего впереди - много исполненных славными делами лет.
        Ровесники… Так красавчик Фомин и помрет в поручиках, на перине, битком набитой любовными билетиками…
        Эта мысль несколько развеселила и действительно успокоила душу.
        Архаров с косогора, так было не в пример легче, забрался в седло и поехал к своим.
        Свои, вслед за измайловцами, возглавляли колонну. Впереди шли полевой рысью всадники-офицеры, за ними, порядком отстав, - пехота на телегах, а уж за пехотой - предводительствуемый каретами графа Орлова и сенатора Волкова обоз.
        Преображенцы ехали, как и положено, в ряд по трое.
        - Кой час било? - спросил Архаров Бредихина, изучающего циферблат карманных часов.
        - Завести забыл, - пожаловался Бредихин. - Медведев, сколько на твоих?
        Артамон Медведев ответил не сразу - царственно, величественно, с большим риском для челюстей зевал, никак не мог толком проснуться. Его сиятельство граф Орлов, не в состоянии сразу угомониться после петербуржских кутежей, и на марше устроил ночью безобразие - сам напился, немало молодых офицеров напоил, благо взял с собой, не надеясь на московское угощение, порядочно венгерского вина и водки.
        Артамону в какой-то мере было легче, чем его сиятельству - его обдувал свежий ветерок. А граф Орлов спал в карете, и спал беспокойно, потому что подскакивал на ухабах. Карета-берлина, в которой он отправился усмирять Москву, была как целая комната - хоть в ней менуэт в четыре пары танцуй, вся в удобствах, включая матерчатые карманы на стенах, всевозможные ларчики и поставцы.
        Орлов несколько раз пытался проснуться, но проваливался обратно в сон, и неспроста - сон был хитрый, предлагал ему то же самое, что ждало наяву, суетливую рожицу казачка Филатки, убранные поля и золотые рощицы за окном кареты, вид растянувшейся версты на две колонны…
        Наконец Господь сжалился и послал особо норовистую колдобину, попав в которую колесом, берлина опасно накренилась, а граф, проехавши лежа по заднему сиденью, треснулся макушкой в стенку кареты.
        Он невольно дернулся, приподнялся на локте, затряс головой, с трудом осознавая реальность. Наконец понял, чего ему угодно. Угодно было облегчиться. Орлов скинул вниз ноги в сползших чулках, богатырски потянулся. Богатый турецкий халат, распоясавшись во сне, распахнулся на мощной груди.
        Казачок, вскочив с переднего сиденья и придерживаясь за стенку, всем видом явил желание услужить.
        Орлов выглянул в окно и увидел, что солнце уже довольно высоко…
        - Эва! Утро! Славно же мы вчера набубенились! - сообщил он казачку.
        - Завтракать изволите? - без лишнего подобострастия осведомился тот.
        - Не-е, другого чего изволю… Чарку и Арапа!
        Казачок постучал в переднюю стенку кареты - в окошко для отдачи приказаний кучеру. Тут же за стеклом явилось бодрое лицо.
        - Арапа подать его сиятельству! - подняв створку, велел Филатка.
        Голова за стеклом кивнула и исчезла, а казачок полез в походный поставец за флягой и чаркой. Орлов взял у него флягу и понюхал.
        - Черносмородинная? Нет, ты мне «ерофеича» налей. После вчерашнего брюхо поправить надо.
        К «ерофеичу» он пристрастился после недавней затяжной хворобы. К застарелой лихорадке и боли в животе прибавилась еще дрянь, сперва его сильно напугавшая, - приступы удушья. Немецкие лекари оказались бессильны. За дело взялись вельможи - всякому хотелось способствовать исцелению фаворита. Всякий рекомендовал своего доморощенного эскулапа - и все без толку.
        Повезло тому, кто и без того не был обделен милостями государыни, - Ивану Ивановичу Бецкому, бывшему тогда президентом Академии художеств. Бецкой подкупил Орлова тем, что заявил честно - приведет коновала. Орлов невольно рассмеялся и сказал - приводи, сударь, хуже уж не будет!
        К нему доставили маленького забавного мужичка, пожилых уже лет, который, будучи приставлен Бецким к Академии наук по медицинской части, числился там лекарским учеником. Плешь свою он не прикрывал париком, а начесывал на нее остатки волос и запудривал их яростно. Бецкой называл его Василием Ерофеичем. Лекарь и точно происходил из полковых коновалов. Потом уже, когда он, потчуя графа травными настоями, добился кое-какого успеха, граф узнал - в молодые годы Ерофеич увязался с караваном в Китай, где двадцать лет прожил при русской миссии и обучился своему искусству. А коли и соврал, коли он в Сибири травознайничать учился, тоже беда невелика.
        Оный Ерофеич изготовлял настойку на многих травах и пользовал ею от всего, начиная с насморка и кончая слабоумием. Орловский живот не устоял против китайского снадобья, с легкой руки графа Ерофеич вошел в моду при дворе, а его панацея (так изволила назвать сию мутную и адской крепости настойку государыня) стала почти ежедневным питьем для графа. И получила прозвание по имени составителя.
        Казачок налил полную чарку из другой фляги.
        - Извольте, «ерофеич»!
        - Твое здравие, Филатка! - Орлов махом выхлестнул чарку и фыркнул по-конски. - А теперь давай натягивай мне сапоги!
        Нужду он справил, стоя у распахнутой дверцы кареты. Затем прямо с подножки, на ходу, сел в седло подведенного берейтором вороного Арапа и поскакал вдоль растянувшейся колонны в одной расхристанной рубахе и узорчатом халате. За ним поспевал берейтор в ливрее.
        Арап с утра был ходок, весел, баловался. Ощущать его конский азарт было одно удовольствие.
        Взлетев на пригорок, граф из-под руки оглядел растянувшуюся колонну. С особым удовольствем отметил, как держатся в седле офицеры-пехотинцы - все в темно-зеленых мундирах, в черных поярковых треуголках, отличающихся лишь галуном на полях: у преображенцев - с крупными зубчиками, у семеновцев - с мелкими, у измайловцев - вообще без зубчиков.
        Не испорченные чтением при свечах глаза графа издали высмотрели эти различия.
        - Эх, молодцы пребраженцы! Щегольски идут! - сказал он берейтору и пустил Арапа вскачь. Он был почти счастлив - утренняя встречняя прохлада веселила тело и душу.
        Догнав преображенцев, Орлов хлопнул по плечу Артамона, прошелся по поводу его помятой внешности, и тут же повернулся к Архарову.
        Этого офицера, хоть он был и выше чином, чем повеса Медведев, Орлов на попойку (последнюю перед Москвой!) не звал. Давным-давно Архаров после драки в бильярдной сделался ему симпатичен - так теперь определяли это чувство, ни к чему не обязывавшее. Но граф, не обременяя своей памяти науками, более доверял ощущеним, чем знанию. По ощущениям выходило: Архаров норовом покрепче всех братьев Орловых, включая Алехана, и иметь такого человека «своим» было полезно. То бишь, для дела полезно, а не для гулянки. На гулянке этакая пасмурная рожа разве что мысли о несварении желудка навеять может. Опять же, красавца Медведева можно по-свойски ударить по плечу, можно с ним фривольно пошутить, этот же - глыба угрюмая, неповоротливая, поди, и шуток не разумеет. И кто его разберет, что у него там в голове шевелится…
        - Что, не оробел, Архаров? - спросил граф. - Чума-то уж близко.
        - Преображенцам робеть не велено, - кратко отвечал Архаров. Он не любил разводить белендрясы со старшими по званию. Да и вообще с ними разговаривать не умел - не получалось.
        - Гляди, я тебя не напрасно взял, - напомнил и ему, и самому себе Орлов. - Хорошо себя окажешь - резво вверх поднимешься.
        Архаров поклонился, молча выражая согласие.
        Не зная, что бы ему еще сказать, Орлов несколько подумал - да и поскакал прочь, сопровождаемый берейтором.
        - Приметило тебя его сиятельство, Николаша, - сказал Левушка.
        - Еще бы он меня не приметил… Да что проку? - задал не имеющий ответа вопрос Архаров. - Не первый год слышу - окажи себя, будь на виду! А все в капитан-поручиках хожу.
        - Французы называют сие «шанс», - блеснул подхваченным в какой-либо гостиной словечком Левушка.
        - Да шел бы ты, Тучков, со своим шансом знаешь куда?
        - Экий ты с утра несговорчивый!
        С тем Левушка и отъехал от насупленного Архарова.
        - Да, я таков, - буркнул вслед Архаров, а затем про себя ругнул графа так и разэтак. И чего подъезжал? Путного сказать-то нечего, а обнадеживать попусту… Надоело.
        И такой вот, недовольный, он ехал и ехал, прислушиваясь к разговорам сослуживцев, однако в них не встревая. И только одно сказал, прищурившись на солнце:
        - Пора бы привал делать.
        - Приказа не было, - огорченно напомнил Левушка. На него временами такое нападало - быка бы съел без соли. Бредихин пошучивал - растет-де дитятко. А тут с раннего утра в седле, да после единственной миски солдатской каши…
        - Скоро вторая чумная застава, - сказал Бредихин. - Славно граф Брюс постарался - как цепью Москву огородил. От самой Твери начал…
        Со стороны обоза широкой рысью подъехал грузный всадник в расстегнутом кафтане - Матвей Воробьев. Он сидел в седле неловко и, судя по всему, был вопреки всем благим намерениям не слишком трезв.
        - Так что же - нас теперь только в Москве кормить будут? - предположил Бредихин.
        - Сие несносно! Без обеда я ни на что не годен, - прогудел Матвей.
        Левушка всплеснул руками, изображая радостное удивление:
        - Матвей Ильич, и вы в седле? Как отважились?
        - Ногу в карете отсидел - вот и отважился. Встряхнусь, думаю. В Москве-то не до верховых прогулок будет. Нас, докторов, тут же к делу приставят, - с определенной гордостью заявил Матвей. - Там сам Самойлович лечит! Вот у кого учиться да учиться…
        - А не боязно, Матвей Ильич? Мы-то, может, и до конца поветрия близко к зачумленным не подойдем, а вам-то с ними чуть ли не спать… - в Левушкином голосе было сплошное чистосердечное сожаление, но Архаров услышал и отчетливую нотку ехидства.
        Матвей поднял вверх указательный перст:
        - Уксус! Первое дело - все через уксус пропускать и уксусом обтираться. Вот зараза и не пристанет.
        - Вам, докторам, виднее, - согласился Артамон, - а все как-то ненадежно кажется: чума - и вдруг уксус.
        - Кабы так просто было, ее бы еще весной извели, а то - до осени в Москве застряла, - добавил Архаров.
        Но Матвей сделал вид, будто не слышит критики.
        - Еще уголь и обгорелое дерево, - такую загадочную рекомендацию дал он. - А также дым от них. Хорошо из навоза костры разводить. Можжевельник жечь. И Боже упаси что-то взять от зачумленного, хоть бы то был мешок золота!
        Архаров задумался. В рассуждениях доктора он уловил противоречие.
        - Мешок золота я бы взял. И в уксусе его промыл…
        Матвей уставился на Архарова и ахнул.
        - Не валяй дурака, Николашка! - прям-таки взревел он. - Подцепишь заразу - в тот же барак велю сволочь, где самая подлая чернь подыхает!
        - Будет вам пугать, Матвей Ильич. И так тошно, - попросил вдруг присмиревший Левушка.
        Перед последней чумной заставой граф Орлов оделся наконец, как подобало ему по чину, и возглавил колонну, призвав ехать с собой рядом сенатора Волкова. Тот без особого желания согласился. До Москвы оставалось - всего ничего. Всем было велено занять свои места - как положено на марше.
        Это было 26 сентября 1771 года.
        Движение колонны замедлилось. Она подошла к Камер-Коллежскому валу, который многие по привычке именовали Кампанейским валом, устроенному не сказать чтоб очень давно - тридцать лет назад. Он служил таможенной границей Москвы и имел шестнадцать застав, на которых проверяли ввозимые в город грузы, особое внимание уделяя табаку и спиртному - торговать ими имело право лишь государство.
        - Москва, что ли? - спросил Артамон Медведев. - Опять застава? Сколько, черт побери, можно?!
        - Это уж Тверская, - заметил Бредихин.
        Левушка, чтобы понять обстановку, выехал на обочину и далее - на косогор. Там он придержал коня, и вид у него был удивленный.
        Архаров порой ощущал в себе достойное малого дитяти любопытство. И касалось оно вещей неожиданных - как-то с четверть часа наблюдал за осой, искавшей выхода из застекленного окна. Он подъехал к Левушке и вместе с ним уставился на странное сооружение - вроде высоко поднятого над землей и бесконечно долгого грубо сколоченного стола шириной чуть ли не в сажень. На нем имелась и посуда - ушаты и лохани, как будто для угощения скота.
        Там, где остановилась голова колонны, стол размыкался, но проезд был загорожен рогатками - тяжелыми бревенчатыми сооружениями на колесах, и стоял пост полицейских драгун. Поблизости горел большой дымный костер.
        - Это что еще за диво? - спросил Левушка.
        Но Архаров и сам не знал.
        Служившие при заставе мужики откатили рогатки, перегородившие проезд. И стали вразнобой низко кланяться вельможам, которых углядели во главе колонны.
        Граф Орлов на Арапе, при полном параде, при орденах, поехал к рогаткам, следом за ним - сенатор Волков. За Орловым, Волковым и орловской свитой ехали измайловцы. Не доезжая, он придержал коня.
        Лишь теперь Орлов в полной мере осознал, что баловство окончилось. Впереди был враждебный город - из-за каждого угла могли полететь в колонну камни, мог и ружейный залп грянуть. Насколько в Санкт-Петербурге бунт был невозможен, настолько же он казался естественным для Москвы - разжалованной из российский столиц в обыкновенные города, полной недовольных, огромной и живущей каким-то странным, еще до конца не истребленным обычаем. Истории Григорий Орлов, понятное дело, не знал, однако уловил в воздухе некое веяние - а то почти столетней давности стрелецкими бунтами повеяло, теми, когда толпа, ворвавшись в Кремль, не смирялась, пока не отведает крови, а потом - будь что будет.
        Примерно то же самое ощутил и Архаров.
        Как если бы город, коего еще тольком не увидели, а только слышали и даже телом ощущали висящимй над ним и пронизывающий его сплошной колокольный звон, явил вдруг лицо - малоприятную рожу взъерошенного, пьяноватого и не скрывающего своих драчливых намерений, хотя и на миг присмиревшего мужика…
        Вдруг Орлов, словно рывком выходя из своего затянувшегося молчания, резко обернулся.
        - Какого черта! - заорал он. - Растянулись соплей, тащимся, как вошь по шубе! Бирюков, марш по бригадам, вели ехать плотнее.
        Ординарец кивнул и с места галопом поскакал выполнять поручение.
        - И то, - одобрительно молвил Волков, - неведомо, чего теперь от Москвы ожидать. Нпдо же - додумались Кремль штурмом брать! Сказывали, уже Еропкин пробовал воинские части вводить, так на них напали…
        Орлов, перехватывавший посылаемые Еропкиным в Санкт-Петербург депеши, кивнул. И вдруг усмехнулся, блеснув ровными зубами:
        - Гляди! Это по нашу душу! Стой, братцы!
        С московской стороны к рогаткам скакала группа полицейских драгун. Саженях в двадцати драгуны придержали коней, но один продолжал движение и натянул поводья, уже когда Орлов мог бы коснуться рукой красных обшлагов его синего мундира.
        - Кто таков? - тут же отрывисто спросил граф.
        - Послан господином генерал-поручиком Еропкиным встречь вашему сиятельству, майор Сидоров, к вашего сиятельства услугам., - несколько волнуясь, отвечал офицер. - Господин Еропкин отвели вам для местопребывания Головинский дворец, так велено ваше сиятельство и свиту туда сопроводить. Сами вас там ожидают.
        По виду Сидоров был исправным служакой, лет около сорока. Орлов усмехнулся - хоть и полицейский драгун, а усвоил кавалерийскую повадку - в деле, кроме двух положенных пистолетов в седельных чушках, иметь еще один, нештатный, висящий на шее. И посадка у Сидорова была хорошая - опытного наездника посадка.
        - Это что за Яузой? Где был Анненхоф?
        Про Анненхоф ему рассказывала не раз государыня - много лет назад она именно тут приняла православие и была обручена с наследником российского престола.
        - Так точно изволили заметить. Господин генерал-поручик рассудили, что там место побезопаснее, вроде не в самой Москве, - объяснил Сидоров и развернул коня так, чтобы, слева и чуть сзади от графа, сопровождать его до дворца.
        - Разумно. А велик ли дворец?
        - Изряден.
        - Ну, сопровождай, - дозволил Орлов. И, слегка коснувшись шпорами боков Арапа, первым въехал в чумную Москву.
        Спросить про многосаженные столы Архарову с Левушкой удалось у драгун, пока колонна втягивалась в проход.
        - Для торговли устроено, - растолковали им. - С нашей стороны скупщики, с той - огородники, купчишки. Надолба широкая, чтоб руками друг до дружки не дотянуться. Деньги из рук в руки передавать запрещено, их в лохань с уксусом кидают, потом оттуда вылавливают. Так и бережемся.
        - А что же пусто, где торговля? - спросил Бредихин.
        - А какая торговля, коли бунт? Уж неделя, как подвоз провианта прекращен.
        - И что, помогает уксус? - осведомился Левушка.
        - Может, и помогает. Мы вон костры из навоза жжем, дым - тот помогает. Когда торг был, так все копченые ходили, - сказал драгун. - Потому и живы.
        - Голодные, стало быть, сидят, - сказал про бунтовщиков Архаров. - Ну-ну…
        Все менее и менее нравилась ему сия экспедиция.
        Миновав Тверскую заставу, колонна двинулась к Земляному валу, который видом своим несколько ошарашил записных петербуржцев, до сей поры в Москве не бывавших. Гвардейская молодежь полагала, что все в мире укрепления должны быть величественны и одеты камнем, наподобие прекрасных бастионов Петропавловской крепости. Тут же явился взорам за рвом земляной вал, а поверху него шла деревянная стена с деревянными же башнями. Земляной вал имел, как и Камер-Коллежский, шестнадцать ворот. Но входить в Тверские не стали. Сидоров посоветовал добираться до Головинского дворца окраинами. И ближе получается, и спокойнее.
        Приняв влево, колонна двинулась вдоль Земляного вала, за Красными воротами же, там, где вал закруглялся, сохранила прямое направление пути.
        На ходу перестроились - офицеры уже ехали при телегах с рядовыми и с высоты седел настороженно оглядывались. Высокие ворота многих дворов, увенчанные двускатными кровлями, были распахнуты, сие означало - живых тут не осталось, а у ворот запертых и на перекрестках горели дымные костры. На иных воротах, а также прямо на домах с заколоченными окнами сверху были намалеваны красные кресты.
        Москва гудела - теперь уже со всех сторон шел колокольный звон.
        - Красиво встречают, - отметил Орлов. - Как царствующую персону.
        - Ты вон туда, Григорий Григорьевич, глянь, - посоветовал Волков.
        - Вижу…
        В створе переулка, почти на перекрестке собралась толпа, главным образом мужчины, иной в кафтане, иной в длинном буром армяке. Замешались в нее и лица духовного сословия, причем многие имели в руках колья и камни.
        - Могут напасть, ваше сиятельство, - предупредил майор Сидоров. - Они с того самого дня, как Кремль брали и винные погреба громили, опомниться не могут, последний умишко пропили. Им теперь сам черт не брат.
        - Не посмеют, - брякнул свысока граф, искренне полагая, что его расшитый золотым галуном кафтан должен внушить бунтовщикам почтение - и не указ же государыни им предъявлять, с них кафтана и начальственного места во главе вооруженной колонны должно быть довольно.
        - Их тут под сотню, - оценил обстановку набравшийся за эти дни печального опыта Сидоров. - Друг перед дружкой хорохорятся, ваше сиятельство.
        Орлов не желал начинать свою московскую карьеру с побоища. Опять же, государыня просила управиться с Москвой человеколюбиво.
        - Мы их не тронем - и они нас не тронут.
        - Как вашему сиятельству будет угодно, - сказал Сидоров. И вынул из петли кожаного ремешка висевший на шее пистолет.
        Архаров не видел этого, но по природной своей подозрительности решил, что боя не миновать. Помешать гвардейской колонне дойти до дворца бунтовщики не могли, однако уложить несколько человек наповал - вполне. Уж больно они нехорошо глядели, тут и читать по харям было незачем.
        Бунт бессмыслен - так понимал умом Архаров, бессмысленно это недельное буйство, что началось со штурма Кремля и убийства митрополита. Коли орловская экспедиция столкнется с трудностями - тут же на Москву двинутся армейские полки. Это - с одной стороны.
        С другой - как же разгуляется чума, коли тут начнется война?…
        Он знал, что, идя на противника, останавливаться в сомнении - смерти подобно. И граф Орлов еще не решил, как быть, ехать ли, притворяясь, что не глядят из переулка возможные убийцы митрополита, призвать ли их к порядку, а Архаров уже негромко приказал своим преображенцам, без команды соскакивавшим с телег:
        - Заряжай! Бить под ноги!
        И сам вытянул наружу пистолет.
        Это стало сигналом - из толпы наконец полетели камни, кони попятились.
        - Огонь! - приказали одновременно и Архаров, и другие командиры.
        Грянул скорый и недружный залп, брызнула мелкими комьями земля, поднялась пыль, вразумленная толпа тут же отступила, унося кое-кого пораненного.
        - Перезаряжайте, - велел Архаров. - Ну, матушка-Москва, вот и поздоровались.
        Сквозь пыль было видно и слышно - бунтовщики разбегаются. Возможно, чтобы собраться в ином месте, более удобном для нападения. Кто их разберет. И сколько в Москве тех, кто способен вдруг, по свисту, по призывному воплю, сбиться в толпу, - тоже неведомо.
        Ведомо же Архарову иное. Поодиночке каждый из тех, кто образует готовую крушить и убивать толпу, - трус. Иначе бы не искал для своих безобразий большой компании. А когда до труса дойдет, что пуля попадет именно в него, - он внезапно и надолго умнеет.
        Такое уже было - в этой самой Москве, в ребячьей драке, когда двое-трое противников отступали перед семилетним мальчишкой, потому что не знали - кого из них он, оглохнув от ярости, кинется убивать. Наука, однако - в полковой солдатской школе таковой не проходили…
        Колонна, ощетинившись ружейными дулами и даже обнаженными офицерскими шпагами, сбилась поплотнее, как и велел граф, ускорила движение. До Головинского дворца оставалось немного, когда Орлов увидел фуру.
        Ее тащили две лошади, шагая мерно и неторопливо. На облучке сидела фигура в длинном жестком плаще тусклого черного цвета, прикрывавшем все тело, и в маске. Фигура лениво помахивала длинным кнутом. Рядом с ней торчал шест, на нем болтался незажженный фонарь.
        Посередке фуры был продолговатый груз, кое-как укрытый старыми рогожами, не подоткнутыми, а набросанными поверх него кое-как.
        - Примите в сторонку, ваше сиятельство, - посоветовал ехавший не вровень, а чуть позади Орлова майор Сидоров. - Не то ветром заразу навеет.
        - А это что еще за диво, господин майор? - спросил озадаченный Орлов.
        - Негодяи, ваше сиятельство. Живые покойники. Осматривают дворы, входят в дома, крючьями цепляют мертвые тела, вывозят из Москвы и хоронят в ямах. Вон, добычу везут…
        - Что ж ты их негодяями кличешь? - удивился Волков. - Правильно их звать - мортусы.
        - Негодяи и есть, ваше сиятельство. Самого последнего разбора людишки, кому все одно помирать. Из тюрем их понабрали. Так бы его за душегубство казнили, а то он в негодяи добровольно пошел, хоть перед смертью по воле погулять. Каторжники, убийцы, больше никто не согласен.
        Орлов со свитой подался к самому забору, постарался скорее миновать фуру, груженую мертвыми телами. Мортусы, сидевшие сзади, казалось вовсе не замечали кавалеристов. Поперек колен у них лежали длинные шесты с крючьями на концах. Тоже, коли вдуматься, оружие…

* * *
        Головинский дворец, как полагали москвичи, был заложен еще государем Петром Алексеевичем. Довод был таков - кому бы еще понадобилось строить его за Яузой, поблизости от Немецкой слободы? Анненхофом его прозвала государыня Анна Иоанновна, которой полюбился разведенный тут сад. Сад был знатный, и про него тоже много чего рассказывали: будто бы до последнего времени была жива рощица, насаженная в одну ночь, чтобы угодить Анне Иоанновне; будто бы роща сия была насажена еще Петром Великим; будто бы место под сад приобретено у Франца Лефорта; будто бы везли туда деревья, купленные в Персии, но не довезли…
        Преображенцы увидели его впервые и поразились его величине.
        Это, собственно, было не одно царственное здание, а целое хозяйство, включая дворцовые мастерские и конюшенные дворы. Был тут и свой манеж, и своя церковь - Петропавловская, и свой Оперный дом за протокой. Здания, как было заведено в Москве издавна, соединялись переходами. Вблизи оказалось, что великолепие основательно обветшало, и стены, издали глядевшие каменными, обтянуты расписным холстом, изрядно обтрепавшимся.
        По осеннему времени клумбы, на которых обычно цвели дорогие тюльпаны, нарциссы и лилии, были пусты, а на дорожках лежала палая листва, еще не убранная - надо полагать, по случаю чумы многие обыкновенные дела здешними жителями откладывались до лучших времен.
        Между деревянным дворцом и рощей был обширный луг, на котором решено было разбить лагерь, а офицерам отвели помещения в самом дворце. И это вызвало отчаянную суматоху - после пожара 1753 года здание хоть и было наскоро отстроено, однако имущества имело очень мало. Прошли те времена, когда тут устраивали коронационные и прочие обеды.
        Генерал-поручик Петр Дмитриевич Еропкин, под чьим началом временно оказалась чумная Москва, ждал Орлова с его экспедицией в Головинском дворце и был найден в парадной столовой, где отдавал распоряжения прислуге. Через помещение то и дело пробегали лакеи с охапками одеял и белья, тащили мебель.
        Архаров увидел высокого и худощавого мужчину, слегка сутулого, но плечистого. И по его повадке понял - смолоду был силен, еще и теперь, поди, кочергу узлом завяжет. И лицо приметное - глаза большие, хотя несколько впалые, нос орлиный. Одет генерал-поручик был в простой кафтан и камзол, почти без позумента, но столько достоинства в себе имел, что Орлов, сияющий золотым галуном, орденами и перстнями, рядом с ним был - как деревенский парень, которого портной использует вроде тряпичного болвана, чтобы примерять одежду, которая шьется для его господина.
        Он пошел навстречу Орлову и офицерам, несколько прихрамывая, с графом и с Волковым обнялся, прочих приветствовал словесно.
        - Что это с тобой, Петр Дмитрич? - спросил Орлов.
        - А под дождик попал, - как бы обращая ответ в шутку, сказал Еропкин. - Под каменный. Коли мои депеши государыне читал - так, поди, все знаешь…
        - У Спасских ворот? - блеснул осведомленностью Волков. И они заговорили потише - так что Архарову уж было ни слова не разобрать. Тем более, что офицеры, как младшие по чину, стояли несколько в сторонке.
        - Встретили нас по-царски, - говорил граф. - Да только многовато было колокольного звона, до сих пор в ушах гудит. Или мне мерещится?
        - Нет, все еще звонят, - утешил Еропкин. - Сие не встреча, граф. Москва так от чумы оберегается. Говорят, звон лечит.
        - И много ли колокола помогли?
        - Да кто их разберет… Сие дело не человеческое, но божеское, нам не понять…
        - Вон митрополита - и то не уберегли ваши колокола! Воля твоя, сударь, а только изловить и наказать убийц митрополита надобно, - сказал граф Орлов. - Слыханное ли дело - бунт в Москве!
        - Не стоит, люди и так напуганы выше меры, - ответил Еропкин. - И коли ищешь виновника, так он перед тобой. По моей вине погиб митрополит. Наказывай!
        - Ну что ты такое плетешь! - воскликнул граф. - Ты, сударь, гляди, при государыне этак не брякни. Ты сделал все, что мог…
        - Митрополит, когда бунтовщики взяли Кремль и громили Чудов монастырь, просил у меня пропускной билет за город. Он ждал билета в Донском монастыре, уже переодетый, а я наместо того отправил ему офицера для охраны. Офицера - одного! Моя вина, ваше сиятельство. Я должен был дать митрополиту надежную охрану. Я не предусмотрел этой слепой ярости толпы…
        - Да разве ж у толпы зрячая ярость бывает? - горестно пошутил граф. - Уймись, Петр Дмитриевич. Нельзя позволять черни думать, будто Москва может безнаказанно убивать митрополитов. Слава Богу, у нас есть власть и закон.
        - Не трать речей, Григорий Григорьевич. Убийц сыскать невозможно, - сказал Волков. - Убила митрополита толпа. И тут же понеслась гулеванить, пить, безобразничать, а потом глядь - и нет толпы. Есть отдельные жалкие людишки, сами не разумеющие, до чего допились и во что ввязались.
        - Судить толпу тоже невозможно. А карать толпу… - Еропкин вздохнул. - Она уже получила от меня залп картечи.
        - Пусть благодарят, что малой кровью обошлись! - выпалил Орлов. - Убийц искать будем и найдем!
        Архаров, слушая это, прекрасно графа понимал. Как усмирять Москву - граф еще не ведал, а вот наказание убийц - дело понятное, и его проще всего провозгласить сейчас главным.
        - Ты бы еще подсказал, граф, как искать убийц в здешних чумных трущобах? - возразил Волков. - Да и не велела государыня строго карать. Чуму истреблять велела. Да и еще - они, убийцы, здешнему обывателю свои, родненькие, кто брат, кто сват, ты же, граф, чужой. И люди твои - чужие. А здешние - запятнаны, все батогов боятся. Потому будут упираться до последнего.
        - Стало быть, и не тронь? Для чего же мне государыня губернаторские полномочия дала? - граф начал закипать.
        - В Москве с начала бунта подвоз провианта был прекращен, народ зол. Мрут - по тысяче в день! Куда везти больных - сами не знаем! - возвысил голос Еропкин. - Несколько больниц разгромлено, врачи убиты! А ты - сыскать убийц, которые, поди, уже на смертном одре вельзевулу душу отдают! Да и кто станет искать?
        - А кто должен?!
        Еропкин невольно усмехнулся.
        - Должна-то полиция. Да только какой с нее ныне спрос? В Москве сегодня полиции, считай, нет. Кто уцелел - те на заставах, охраняют, чтобы чумные по всей России не разбежались. Ну, коли больницы разгромлены - как ты полагаешь?… Полицейских драгун на посылках двадцать человек быть должно - где они? На съезжих дворах хорошо ежели по два, по три человека обретается, и те нос высунуть боятся. А всего-то тех дворов на Москву - дюжина.
        - Нет, стало быть, у нас полиции, - подытожил Волков. - И обер-полицмейстера нет. Господин Юшков изволил к себе в подмосковную укатить, все дела бросив…
        - Нет - так будет, - хмуро сказал Орлов. - Дмитрий Васильевич, ты меня знаешь. Уж коли мне что на ум взбрело…
        - До сей поры с людьми дело имел, а не с чумой, сударь, - ответил Волков.
        - Чума да толпа! - воскликнул граф. - Другого кого стращайте! Против чумы я целый обоз докторов приволок. А с толпой разберусь - знаете, как?
        Он достал из кармана монету, согнул пальцами и бросил на стол.
        Волков и Еропкин переглянулись.
        Архаров ждал, что Еропкин тут же разогнет монету, но генерал-поручик не пожелал на ребячий лад мериться силенкой.
        - Я более против обывателя не ходок. Довольно с меня той картечи, - сказал он. - Я два дня с коня не сходил, где стычка - туда и скакал, просил, уговаривал… Меня государыня за ту картечь по головке не погладит…
        - А мне с поветрием управиться велено. Тебе же, граф, погасить бунт. И вспомни, государыня никогда и ни от кого не требовала невозможного. Ты же за несбыточным погнался, - Волков усмехнулся. - Ничего, утро вечера мудренее.
        Орлов, не ответив, повернулся и пошел в другой конец столовой, к офицерам.
        - Горяч граф не в меру, - сказал тихонько Еропкин.
        - Это он, Петр Дмитрич, не от горячности, а государынину благосклонность вернуть хочет, - так же тихо ответил Волков. - Вы тут, в Москве, поди, не знаете, - охладела к нему матушка Екатерина, а точнее… устала она от него. Утомил. И все более от него отдаляется.
        - Вон оно что… А ведь долго при государыне продержался… Десять лет, кабы не более…
        - И повенчаться с ней желал, да не вышло…
        - Ну, у него свой резон, у нас - свой, - подвел итог Еропкин. - Нам государыню под венец не вести, нам бы кашу эту чумную расхлебать - и за то Господа возблагодарим…
        Орлов, понятное дело, этих речей не слышал.
        Он смотрел на своих офицеров - измайловцев, семеновцев, преображенцев, конногвардейцев. И они на него смотрели. Ждали приказа. А как прикажешь дворянам заниматься сыском?
        - Такое дело, братцы, - сказал наконец граф. - Кто возьмется сыскать убийц митрополита?
        Никто не вызвался.
        Бредихин чуть подтолкнул Архарова, сие означало: к тебе граф примеряется, подай голос. Архаров упрямо молчал.
        - Так, - сказал Орлов. - Чины, стало быть, и мое благоволение побоку, более в них никто не нуждается.
        - Мы офицеры, а тут сыщики нужны, - сказал измайловец Петр Фомин. - Возьмемся, да и загубим дело.
        - Сыщиков у меня тут нет, а убийц изловить надобно. Архаров, что молчишь? Я тебя знаю, ты хитрый. Мне уж ведомо, как ты в полку вора ловил. Давай-ка попробуй, благословясь, - приказал граф.
        К тому и шло, подумал Архаров, к тому и шло…
        - Так то фураж воровали и на сторону продавали, - ответил он. - Овес и сено, там большого ума не надобно…
        - Сам знаю, что с фуражом куда как проще было… А надо. Толпа должна знать, что и на нее управа есть. Чтобы сто раз мужик подумал, прежде чем в толпу замешаться!
        - Так-то так, ваше сиятельство, - вроде бы согласился Архаров. - Да только этому делу не обучен.
        - Вот тебе мое слово - полковником станешь.
        - Или полковник, или покойник, - огрызнулся Архаров, глядя при этом на запыленные округлые носки своих сапог.
        - А коли таков мой приказ?
        - Приказ - иное дело.
        Он невольно выпрямил спину, несколько выпятил живот, придал себе осанку офицера, готового выслушать и ретиво исполнять любую дурь.
        - Силком тебя в полковники тащу, - Орлов как-то нехорошо усмехнулся. - Бери в помощь кого считаешь нужным и ищи душегубов.
        Архаров ждал, что будут еще какие-то обещания, но граф развернулся и пошел к Еропкину с Волковым.
        Сделалось обидно. Не слишком, но все же… С капитан-поручиком следовало бы обходиться не столь кратко.
        - Чего надулся, как мышь на крупу? - спросил Бредихин. - Было бы тебе ведомо, что и при государе Петре Алексеевиче преображенцы сыском занимались.
        - Я древней истории не знаю, - буркнул Архаров.
        - Я тебе почитаю, коли уцелею, - пообещал Матвей. - а граф к тебе неспроста привязался. Его сиятельство полагает, будто ты по глазам о человеке судить выучился.
        - Ну и что глаза?
        - А ты, сударь, на всякого так глядишь, словно бы спросить желаешь: а не обокрал ли ты намедни, добрый человек, церковь Божию? А коли обокрал - верни оклады с образов, не то последних зубов лишишься!
        - Точно, Николаша, - подтвердил Левушка. - Именно так ты и глядишь.
        - Шли бы вы оба… - Архаров вздохнул и завершил мудреным словом: - Фи-зи-ог-но-мисты!

«Физиогномисты» переглянулись - им показалось забавным насупленное архаровское лицо. Но более ничего не сказали.
        Он скинул с плеч молодецкую осанку, вздохнул, побрел к окну. За окном в полной черноте, отражающей смутную суету в столовой, вспыхивали и носились огни: солдаты ладили бивак.
        Архаров вспомнил, как летели из толпы камни, и забеспокоился. Следовало убедиться, что солдаты размещены в хорошем месте и безопасны от возможного нападения. Подлая чернь вряд ли осмелилась бы штурмовать Головинский дворец, как штурмовала Кремль, но чтобы совершить дурацкую вылазку - довольно десятка отчаянных голов и ведра водки.
        - Пойдешь со мной, Тучков, - сказал он и прибавил завидной длительности слово, заученное еще смолоду: - На ре-ког-нос-ци-ровку!
        Вокруг Головинского дворца был огромный и запущенный парк. В сумраке он казался совершенно бесконечным. Виднелись черные остовы больших оранжерей, белели статуи на постаментах. Часть этого сада, что ближе к лугу, уже заняли белые палатки гвардейцев. Горели костры, перекликались люди. Архаров решил обойти бивак и убедиться, что часовые выставлены и способов навредить солдатам нет.
        Они с Левушкой, взяв фонарь, обошли обозные телеги, но прямая дорога привела к каким-то загибающимся аллейкам, и преображенцы не сразу сообразили, что дефилируют вокруг необъятной клумбы, а лишь на третьем круге. Потом они невольно забрели в большой боскет, где стояли почти истлевшие, когда-то крашеные под бронзу деревянные скамейки.
        - Тут бы все расчистить, беседки заново построить, - рассуждал Левушка, - дорожки для верховых прогулок по краю пустить, самое модное московское гулянье тут бы было… Осторожно, Николаша, опять мостик. Вот ведь накопали канав!
        - Тебе бы все про гулянье, - проворчал Архаров, весьма недоверчиво глядя на трухлявый мост с кружевными перильцами. - Другое тебе на ночь глядя в этой сырости на ум нейдет? Сейчас опять пойдешь про монастырок сказки сказывать…
        - Неужели ты, Николаша, вовсе не чувствуешь прекрасного? - горестно спросил Левушка.
        - Я чувствую, что этими буреломами любой подлец ко дворцу незаметно подобраться может, вот что я чувствую! А его сиятельство такой у нас разгильдяй, что, должно быть, и о караулах распорядиться забыл. Нас ведь ни один часовой не окликнул. Как бестолковые приказы отдавать - так он со всей охотой! А как разумный приказ отдать - так ему и в ум нейдет…
        - Его сиятельство тебе добра желает, - осторожно намекнул Левушка.
        - Добра! Еще бы граф мне велел луну с неба достать…
        - А вон она, луна, - заметил Левушка, подняв голову. - Полнолуние ныне…
        И запел на заунывный мотив:
        - Уже со мраком нощи простерлась тишина, выходит из-за рощи печальная луна…
        Но его звонкий молодой голос не заглушил шороха, какой бывает, когда человек идет по толстому слою опавшей листвы.
        - Стой! - заорал Архаров. - Стой, сволочь, не то убью!
        И во всю прыть, а бегал он при нужде довольно быстро, кинулся по дорожке туда, где мелькнула тень.
        - Господи благослови! - Левушка быстро перекрестился, выхватил шпагу и побежал следом.
        Погоня была недолгой - никто и не пытался удрать.
        Архаров подскочил к остолбеневшему человеку с ведерком в руке и схватил его за плечо.
        - Кто таков?! Для чего по ночам у дворца слоняешься?!
        - Да живу я тут, сударь мой, - миролюбиво отвечал беззубым невнятным голоском пойманный старичок. - Смотритель я здешний. А ты, сударь, должно, из петербужских, что сегодня понаехали?
        - Смотритель? А как звать?
        - Афанасием Федоровым звать. Я тут, при дворце, уже тридцать лет состою. Да не тряси ты меня, сударь! Вон уж чулки у меня мокрые…
        - С чего у тебя, дядя, чулки мокрые? - удивился Архаров.
        - Вода из ведра плещется.
        - А в ведре что?
        - Рыбка. Тут большие рыбные пруды остались, я хожу, верши ставлю, а то и с удой посижу…
        В доказательство дядя Афанасий предъявил ведро.
        - Точно, плещется что-то, - подтвердил, заглянув, Левушка.
        - Ну так пойду я? - спросил смотритель.
        - Погоди. Тридцать лет, говоришь? Так ты, дядя, тут все закоулки обшарил.
        - Не без того, - подтвердил смотритель. - А чего надобно?
        - А проведи-ка ты нас по парку, покажи, где он кончается и крепка ли ограда.
        - А на что она? - удивился смотритель. - Чего отсюда воровать? Беседку какую трухлявую разве разобрать на дрова?
        - Веди, веди! - приказал Архаров. - Я тебя знаю, ты сам на ту беседку охотников до дармовых дров навел и с того малость поживился.
        - Батюшки мои! - воскликнул, ужаснувшись, смотритель. - Да кто ж тебе, сударь мой, донести успел?
        - А по роже видно, - недоумевая, чему тут удивляться, отвечал Архаров.
        - А граф-то, выходит, сам догадался, - тихонько сказал Левушка. И усмехнулся. Он понял: то, что в полку сослуживцы уже давно приметили, Орлов открыл для себя самостоятельно по каким-то случайным признакам и обстоятельствам. И, пожалуй, когда решил взять Архарова в Москву, именно эту его особенность неведомо для чего имел в виду.
        Старый смотритель искренне обрадовался слушателям.
        - А велик ли сад - точно не скажу, я его, сударики мои, не мерил. А знаю я вот что - как меня сюда определили, в тот же год были большие посадки. Две тысячи лип из князя Урусова вотчины привезли и рассадили, а шпалерным деревцам и вовсе несть числа. Потом ильмы, ясени везли, клены, орешника - великое множество, деревянных фигур золоченых зверского образа… да вот одно диво уцелело, глядите…
        - Черта с два тут углядишь. Лев, что ли? - спросил привычный к каменным и деревянным львам Архаров.
        - Срамно сказать - а как если бы мужик львицу того… Рожа бабья, титечки бабьи, лапы с когтями, тулово львиное. И вот таких по всему саду понатыкали.
        - Сфинкс! - на весь парк завопил Левушка. - Николаша, вот те крест - сфинкс!
        И кинулся ощупывать срамное животное.
        - Уймись, Тучков, нам еще за теплицами пройти надо, за прудами, - сказал Архаров.
        Но Левушка разыгрался. Когда за поворотом аллейки обозначилась круглая поляна, посреди которой на невысоком постаменте стояла попорченная временем и непогодой белая голая фигура со всеми дамскими признаками, он полез к той фигуре ростом мериться и обниматься. Насилу Архаров согнал его с постамента. Пошли далее.
        - Вон там был у нас Летний Анненгоф, вон старый фундамент, дворец когда еще сгорел, никак не разберут, а вон там - люстгауз.
        - Какой гауз? - спросил сохранивший туманные воспоминания о немецком языке Архаров.
        - Люст, то бишь увеселительный дом.
        - Что ж у вас тут такая путаница? Как если бы без всякого плана парк разбивали, - заметил Левушка.
        - Так разные люди разбивали. Тут ведь несколько парков в один соединили, и каждый - на свой лад, - объяснил смотритель. - Зато нигде более вы таких прудов, как у нас, не сыщете! И Крестовый пруд у нас с каскадами, и Нижний пруд с каскадами, и где Анненгоф, на большой протоке тоже каскады. А какие партеры у Нижнего пруда! Острова с беседками - не хуже чем в столице… да только обветшало все…
        Он вздохнул.
        Архаров вертел головой, пытаясь определить, куда их завел этот провожатый. Ему важно было знать, где тут проложены привычные для обывателей дороги. Когда ехали ко дворцу - колонна шла прямо через парк. А он хотел понять, откуда ждать опасности.
        - А там уж, за прудом, и Яуза, - наконец показал рукой смотритель. - Дорога вдоль нее идет. Там вон - военный гошпиталь, где главным - господин Шафонский, тезка мой. От гошпиталя тоже дорога есть. Там, служители сказывали, еще год назад чумная язва объявилась, да только господин Шафонский тут же ее распознал. Сразу ворота на запор, весь гошпиталь в дыму! Тогда-то удержали… А вон в той стороне - Кремль. Ну, довольно с тебя, сударь?
        - Довольно, да не совсем, - сказал Архаров. - Не нравится мне все это… Сфинксов понаставили, а об охране не подумали.
        - Да от кого тут охранять? Меня все знают, да и я всех знаю, воровать, опять же, из парка нечего, вон голые девки стоят - и никто на них не польстился…
        - А вон там кто пробирается? - вдруг спросил Архаров, услышав шорох листвы.
        - А это истопник Сенька к девкам бегать повадился, его дело молодое, - беззаботно отвечал дядя Афанасий.
        - Окликни его, - приказал Архаров, подобравшись. - Не нравится мне твой Сенька…
        В чем была причина неприязни - он и сам не знал. Возможно, беспутному Сеньке следовало показаться, поклониться, позволить себя опознать… да и какие девки, когда во дворце такая суматоха и каждая пара рук на счету?
        - Так тебе- то что, сударь? Главное, чтобы девкам нравился! - возразил смотритель.
        - Окликай, говорю. Он там не один.
        - Сенька, паскудник! - неожиданно пронзительно завопил дядя Афанасий. - Подь сюды!
        Тот, кого заметил Архаров, кинулся бежать, и тут оказалось, что он действительно не один.
        - Стоять! - заорал Архаров и помчался в погоню, Левушка, норовя поменьше размахивать фонарем, - за ним.
        - Ахти мне!… - пробормотал пораженный смотритель. - Снова нам гореть… Пойти пожитки увязать поскорее…
        И, ни о чем более не беспокоясь, поспешил ко дворцу - стараясь, впрочем, не слишком расплескивать воду из ведерка.
        Архаров и Левушка, пробежав какими-то закоулками и едва с разбега не влетев в пруд, остановились, сопя.
        - Ты заметил, куда мерзавцы делись? - спросил Архаров.
        - Вроде туда поскакали…
        - Эх, надо было деду сказать - тревогу бы поднимал… - и Архаров побежал в указанном направлении.
        Очевидно, те, за кем они гнались, знали такое место, где ограда у сада отсутствовала напрочь. Архаров и Левушка сами не поняли, как оказались на дороге.
        Выскочив из кустов, они чуть не налетели на долгую фуру мортусов. На сей раз фура была пуста, один негодяй в черном балахоне с дырками для глаз сидел на облучке, двое - рядом, свесив ноги. И был у них небольшой тусклый фонарь на шесте - чтобы все их издали видели и дорогу уступали.
        Лошади шли таким неторопливым шагом, что их бы и брюхатая баба обогнала.
        - Эй, братцы, не видели - тут люди не пробегали? - обратился к мортусам Архаров.
        Ответа не было.
        - Тут никто не пробегал? - спросил и Левушка.
        Мортусы словно оглохли.
        - Вот суки! - с тем Архаров схватил под уздцы и остановил лошадь.
        - Не балуйся, барин, - деловито прогудело из-под маски. - Пусти чуму. Не то пристанет зараза - не отмоешься.
        - Ты мне ответь, так и пущу, не то отведаешь кулака, - спокойно сказал Архаров.
        Мортус замахнулся кнутом, Архаров неожиданно ловко увернулся и, перехватив плетеный ремешок, выдернул кнут и тут же сломал о колено.
        - Я тебя научу, как на офицера замахиваться! - крикнул он. - Последний раз добром спрашиваю - не пробегал ли кто?
        - А чуме начхать, кто ты, офицер или парашник, - отвечал другой мортус, соскакивая и повернулся к Левушке. - Баринок, уйми старшего. Рассержусь - не обрадуется.
        У этого голос был звонок, выдавал молодость, норовящую прикинуться зрелостью.
        - Да вы бы ответили и дальше ехали, а с ним не связывались, - сказал на это Левушка. - Кулак у него тяжелый.
        - Не тяжеле моего, - задиристо заметил мортус.
        - Ну, подходи, - позволил Архаров.
        При всей своей рассудительности и подозрительности, сейчас он хотел драться. То ли погоня разгорячила ему кровь, то ли таким образом желало выплеснуться недовольство графом Орловым, он не знал и докапываться не желал.
        Он умел выкидывать из головы лишние мысли, чтобы в бою ими не смущаться, а довериться своему телу, своим рукам, своим чугунным кулакам. Так оно, по наблюдениям многих лет, было всего вернее. Чем меньше размышлений - тем стремительнее и точнее удар.
        - Не лезь, Федька! Талыгай! - одернул товарища сидевший на краю фуры и до того молчавший мортус. - Верши, преображенец…
        - А чуме начхать - талыгай или маз. Ну, кто тут на чуму? Нам, негодяям, терять нечего, мы последние деньки догуливаем! - выкрикнул мортус Федька. - Хоть на прощанье потешу душеньку! Подходи, чего встал!
        - Николаша, не смей! - Левушка попытался удержать Архарова, но отлетел в сторону.
        - А ты балахон сними, биться будет сподручнее, - посоветовал Архаров.
        - Сниму - а ты меня потом по харе узнаешь?
        - Архаров, он же зачумленный! - Левушка, переложив фонарь в левую руку, правой кое-как выхватил шпагу.
        - Ничего, Матвей меня в уксусе искупает!
        Началась драка.
        Это был не тот известный в Европе кулачный бой, который особо чтила Англия - и навязала всему свету. Это было нечто иное - с мощными скрутами, дающими силу удару, с кулаками, бьющими сверху, с широкими замахами, с ударами хлесткими, когда в ход пускается обух кулака. И Архаров, с виду тяжеловатый и неловкий, как всегда, оказал себя быстрым и уверенным бойцом. Мортус, пропустив несколько ударов, очень скоро перешел к обороне.
        - Федька, будет! - крикнули ему. - Чего ты связался?
        - Ну нет! - крикнул Федька. - Меня еще никто не укладывал!
        - Смуряк, - сказал, спрыгивая с телеги, кучер - высокий плечистый мортус, и подхватил длинную палку, на конце которой был железный крюк. - Отойди, баринок, я их разниму.
        Но вежливость была притворной ему хотелось лишь занять выгодную позицию. Резко толкнув Левушку палкой в живот, от чего преображенец попятился и сел, мортус зацепил крюком Архарова за плечо и развернул так, что офицер попал под Федькин удар.
        Он отшатнулся, резко развернув стан, но кулаком его все же задело по скуле. И тут же мортус замахнулся своим дрыном на Федьку:
        - Стрема! Ухляем! Не то тут и останешься!
        - Стой! Стой! - закричал, вскочив, Левушка. Но третий из мортусов, спрыгнув с фуры, пошел на него, растопырив руки и шутовски приплясывая.
        - А вот обнимемся, а вот приголублю! - глумливо выкликал он тонким, истинно бабьим голосом. - Что, сударик, не любишь чумы? А вот она я, раскрасавица чума!
        Левушка попятился.
        Трое мортусов сошлись вместе - одинаковые в своих масках и балахонах, и понять, который Федька, было уже невозможно.
        Архаров стоял перед ними, сжав кулаки.
        - Николаша, против троих - не бой! Они нас палками забьют! - закричал Левушка.
        - Сам вижу! - отвечал Архаров. - Пусть убираются, чума на их дурные головы. Все равно мы подлецов уже проворонили.
        И отступил на несколько шагов.
        Лицо у него было - лучше близко не подходить…
        - Ну хоть отпугнули, сегодня уже не сунутся, - осторожно сказал Левушка.
        - Дуракам закон не писан. Пошли, Тучков… да не жмись ко мне, дурак!…
        Архаров прямым, насколько это было возможно в темном и незнакомом парке, путем отправился искать Матвея.
        Когда оказались во дворце, выслал Левушку вперед - задавать вопросы. Тот от архаровских предосторожностей несколько растерялся и уже сам старался держаться подальше от старшего товарища.
        - Они прекрасно видели, кто там убегал, и не выдали. Стало быть, заодно, - говорил Архаров. - А есть еще и такая вероятность - это они сами и были. Долго ли накинуть балахон? И поди знай, кто там под ним угнездился…
        - Вот тут, кажись, Матвей Ильич квартирует, с докторами, - сказал Левушка. Архаров постучал в дверь. И неоднократно.
        - Кого надобно? - наконец осведомился сварливый голос.
        - Доктора Воробьева к нам кликни, - велел Архаров.
        - Спит Воробьев.
        - Буди. Скажи - по графа Орлова распоряжению.
        - Нехорошо, Николаша, - заметил Левушка.
        - А я не соврал - граф изволил приказать мне брать в помощь, кого считаю нужным.
        Дверь приоткрылась, появилась заспанная рожа Матвея.
        - А-а, это ты, Архаров? Какого черта пожаловать изволил?
        - Осмотри меня, Матвей, как положено. Не подцепил ли я заразы.
        - Где ж ты ее, сударь, сподобился подцепить?
        - Да вот вышли с Левушкой воздухом подышать, разговорец один имели…
        Матвей высунулся побольше и повернулся к Левушке.
        - Ну-ка. вьюнош, докладывай, как было!
        - Да он с негодяями задрался, - честно признался Левушка.
        - С мортусами, что ли?
        - С ними.
        Тут Матвей исчез, а дверь перед самым носом Архарова захлопнулась.
        - Мать честная, Богородица лесная! - воскликнул Архаров. - Матвей, отворяй! Не то дверь вынесу вместе с косяками!
        - Отойди, - раздался голос. - На три шага!
        - Ну, отошел.
        Дверь приоткрылась и появилась насаженная на палку большая мокрая тряпица.
        - Бери, обтирайся! - велел Матвей. - Руки, харю, шею! Погоди! Пусть сперва Левка оботрется.
        Левушка потянул носом и отшатнулся.
        - Уксус! Да еще какой злоедучий!
        - А ты думал, я вас в розовой водице искупаю! Пойдите в уголок, разденьтесь, хоть по пояс оботритесь, идолы. А до того я к вам и близко не подойду.
        - Черт с тобой, - сказал Архаров. - Коли так надо…
        - Могу над костром еще подвесить и в навозном дыму прокоптить, - любезно пообещал Матвей.
        - Экая дрянь! - не унимался Левушка. - Теперь еще надо придумать, где переночевать. Нас с таким благоуханием Бредихин с Медведевым на порог не пустят!
        - Моли Бога, чтобы одним благоуханием обошлось! - велел, чуть высунувшись, Матвей. - С другой стороны, к тебе, Николашка, теперь ни один клоп близко не сунется, не говоря уж о блохах и тараканах. И прекрасный пол недели две за версту обходить будет.
        - Да я сам его первый обойду, - буркнул Архаров. - Ты только его сиятельство графа Орлова не вздумай этой дрянью поливать. Тогда государыня и вовсе его на порог не пустит.

* * *
        Граф Орлов крепко вбил в свою красивую и упрямую голову, что Архаров, выследив воров, продававших на сторону полковой овес, с той же легкостью выловит убийц митрополита. Потому вызвал к себе разом его и майора Сидорова.
        - Расскажи ему все, что про это дело известно, - велел майору. Сам тоже остался послушать. Но у Архарова была иная забота - ночная стычка с наглыми мортусами.
        Они втроем устроились на дворцовой террасе, с видом на бивак. Графу принесли кресло, Архарову и Сидорову - стулья. Не обошлось без угощения, которое для Сидорова было тем более необходимо, что ночью он вовсю знакомился с гвардейцами и на радостях, что его, полицейского драгуна, приняли в такую знатную компанию, несколько перестарался.
        На балюстраде между креслом и стульями стоял зеленый стеклянный штоф, рядом - чарки, тут же едва удерживалась миска с закуской - хлебом, нарезанной ломтями солониной и столь полезными с утра солеными огурцами.
        Орлов только успел пригубить чарку, как тут же его отыскали - для какого-то важного дела звал к себе Еропкин.
        Граф ушел, пустое кресло осталось. Стояло на солнышке, словно грелось. И в какой-то мере заменяло собой графскую особу.
        - Нет, мортусов изловить никак невозможно, - сказал майор. - Да и какой прок? Этих закатаем - кто другой найдется покойников возить? Да и сдается, не мортусы то были, балахон нацепить всякий может, зная, что к мортусу ни одна душа близко не сунется.
        - Чтоб им ни дна, ни покрышки… - проворчал Архаров. - Ну, коли так, приступим к делу.
        - Его сиятельство велели мне ознакомить тебя, сударь, с экстрактом злодеяния, - торжественно произнес майор. - Я не верю, что истинного виновника удастся изловить, потому что дело темное. Свидетели тут же начнут кого попало оговаривать, а проверить невозможно. И у них хватит умишка свалить убийство митрополита на тех, кто уже неделя как помер. Я этот народишко знаю, хлебом не корми - дай соврать полиции.
        - Все сие я неоднократно уж слышал, - сказал на это Архаров. - Ты, сударь, сделай милость, расскажи, как эта каша заварилась. Мы-то на готовенькое приехали.
        - Заварилась она не в Москве, заразу с юга завезли, и первые покойнички появились еще по весне…
        - Ты мне не про заразу, ты мне про митрополита!
        - Ну, ладно. Ты Всехсвятскую церковь на Кулишках знаешь?
        - Где? - Архаров не поверил ушам.
        - На Кулишках. Сами дивимся, откуда название.
        - Вот-вот, у черта на кулишках… Продолжай.
        - Там пришел к батюшке некий мастеровой и рассказал сон. Явилась-де ему Богородица и пожаловалась - ее образу, что над Варварскими воротами, тридцать лет никто свечек не ставил и молебнов не пел. Хотел-де Христос за сей грех послать на Москву каменный дождь, но матушка наша умолила его и послан был лишь чумной мор. Коли вдуматься - то и неведомо, что хуже…
        - Охота была тому батюшке сны слушать… - проворчал Архаров…
        - С перепугу, сударь. С перепугу и не того еще послушаешься. Опять же, к тому образу не так-то просто свечу прилепить - он высоко, над воротами. Но мастеровой в самом начале сентября обосновался у Варварских ворот и стал сон свой рассказывать, собирая при сем деньги на некую всемирную свечу, кою собирался воздвигнуть перед образом. И столько ему обыватели денег понанесли, что пришлось для тех денежек особый сундук заводить!
        - Так и знал, что и тут все на деньгах замешано! - воскликнул Архаров. - Даже коли одни копейки, и то сундук денег на многие сотни рублей потянет.
        - А ты вообрази себе, какова должна быть та свеча, ежели ее честно на собранные деньги отлить! С колокольню ростом, поди, станет! - майор рассмеялся негромко, словно предлагая повеселиться, но Архаров лишь покивал. А для себя сделал в голове пометочку - мошенничеством эта затея пахнет, и преловким, должны же были найтись умные люди и прикинуть размеры неслыханной свечи…
        - Ну, народ у ворот толпится, ни проехать, ни пройти, - продолжал майор. - Лестницу прислонили, к иконе лазают, тут же попы какие-то аналои поставили, молебны служат, друг друга перекрикивают - столпотворение. А чума сборища любит - там заразу проще всего подцепить. Вот покойный митрополит Амвросий и решил навести порядок, поскольку святой образ - по его ведомству. Опять же, доктора его с толку сбили - где толпа, внушили, там самый разгул заразе. Он и крестные ходы отменял, и чуть ли не святое причастие - коли всем к устам одну и ту же лжицу подносить, так от больного к здоровому чума прямо в Божьем храме перекинется…
        - Разумно рассудил покойный владыка, - ничуть в тот миг не задумавшись о святости причастия, заметил Архаров.
        - Многознание его и сгубило. Решил прекратить всю суету на Варварке.
        - То бишь, изъять то, что смущает народ?
        - Пожалуй, что так, - согласился Сидоров, - да только тут господин Еропкин маху дал, недаром теперь так убивается…
        И поглядел на пустое кресло, как бы ожидая от него позволения посплетничать о начальстве.
        - Со всяким может быть, - вступился за Еропкина Архаров. - А что случилось-то?
        - Митрополит поехал с господином генерал-поручиком посовещаться, так тот нашел, что убирать икону с ворот в такое смутное время небезопасно, а сундук, кой можно счесть источником заразы…
        - Сундук, стало быть, можно? - удивился Архаров и тоже поглядел на пустое кресло, как бы призывая его в свидетели.
        - В тот-то и беда. Господин Еропкин дал владыке солдат, дал двух подъячих, и поехали они сундук со свечными деньгами брать…
        - А на что?
        - Да на Воспитательный дом митрополит хотел отдать те деньги. А образ все-таки снять и в какую-либо церковь на время определить. Кабы господин Еропкин ему настрого запретил - остался бы владыка жив. Приехал в карете к Варварским воротам, вышел, стал распоряжаться. Ну, а народ не пустил, шум-гам, Богородицу грабят! Напали на солдат. Тут же кто-то до Спасских ворот добежал, там в набат ударили. Москва и без того взбаламучена, а тут еще набат… Владыка Амвросий видит - бунт, сел в карету, поехал прятаться к сенатору Собакину, тот его с перепугу не пустил. Тогда владыка уехал в Донской монастырь. А пока он разъезжал, бунтовщики в Кремль ворвались… - совсем понурившись, сообщил Сидоров.
        - Говорят, Чудов монастырь разорили?
        - Кто там был - едва попрятаться успели. Народ как с цепи сорвался - знай ревет:
«Караул, грабят Богородицу!» и с таковым ревом - по церквам, по кельям, из ризниц облачения выкидывают, тут же делят, на куски рвут! Чудовские погреба в аренду купцу Птицыну были отданы - так в погреба ввалились, ни капли вина там не оставили. И оттуда - к Донскому монастырю…
        - А как им сделалось ведомо, что владыка - в Донском монастыре?
        - Сбрехнул кто-то из монахов… с перепугу, поди… Вот всей толпой туда побежали - а не ближний свет.
        Владыка Амвросий там, уже переодетый, ждал, чтобы господин Еропкин пропускной билет ему прислал и охрану - из Москвы уехать. Видит - вместо билета и охраны толпа нагрянула, спрятался в храме, так вломились, нашли, выволокли и убили. Потом их на Остоженку понесло - господина Еропкина пугать, у него новый дом на Остоженке. А господин Еропкин отправил в Донской монастырь офицера, чтобы вывезти владыку, и тут же послал за подмогой. Ближе всех великолуцкий полк стоял, в тридцати верстах всего. Он и подоспел - человек полтораста. Господин Еропкин принял начальство и повел солдат в Кремль. Там успел застать бунтовщиков. Пробовало уговаривать - камнями закидали, вон - все еще хромает. Тогда только приказал бить холостыми в народ.
        - Нельзя холостыми, - здраво рассудил Архаров. - Коли решаешься бить - так бей, чтобы уж накрепко.
        - Так и вышло - бунтовщики, увидев, что убитые не падают, как взревут: «Мать крестная Богородица за нас!» - да и на приступ, едва пушек не отбили. Второй залп был уж картечью… Толпу от Спасских ворот на Красную площадь понесло, драгуны - за ней. Два дня была суматоха, господин генерал-поручик с коня не сходил. Теперь вроде народ притих, а тишина какая-то сомнительная, словно затаились… Вот тебе и весь экстракт.
        - Розыск вели?
        - По горячим следам не вышло, а теперь все тамошние, кто на Варварке живет, одно твердят - на солдат-де напали какие-то пришлые людишки, знать не знаем, ведать не ведаем.
        - А сундук? - спросил Архаров.
        - Что - сундук?
        - Куда он подевался?
        - А Бог его ведает. Солдаты, что шли его брать, побиты, подъячие исчезли, куда подевался посланный офицер - одному Богу ведомо, митрополит Амвросий принял мученическую кончину. И спросить про тот сундук некого.
        - А помяни мое слово, сударь, сундук в этом деле главным свидетелем будет, - сказал Архаров. - Свеча эта всемирная - одно мошенничество. Мастеровой бы подождал, пока сундук доверху наполнится, и убрался бы с ним восвояси. Но сдается мне, в одиночку он бы это не затеял. Непременно сообщники должны быть. У кого-то же он там, возле Варварских ворот, жил? Как-то же кормился? Откуда-то же он взялся? Коли от хозяина убежал - так кто хозяин? Где-то же на ночь он тот сундук ставил? Попа того, на Кулишках, расспрашивать надо строго, дьячка, кто там еще при храме кормится? Просвирен! Что же вы?…
        - Шустро ты соображаешь, сударь, - ответил недовольный майор. - Вы, преображенцы, больно высоко себя ставите. Еще бы - столица, славный полк! А вы тут за ворами погоняйтесь, на пожары ночью поездите! Учить-то легко! Не во всяком деле можно сыскать виновника, а тут еще и чума, люди прямо на глазах мрут. А вам кажется - приехали, оглянулись, пальцем ткнули - вон он, аспид, вяжите!
        - Никого я не учу, чего ты разошелся? - спросил Архаров. - Просто соображения изложил.
        Возможно, именно его спокойствие не понравилось майору полицейских драгун.
        - Думаешь, сударь, коли его сиятельство велели тебе розыск произвести, то уж и лавровый венец пора плесть? Дудки! Мы, здешние, это дело насквозь видим, оно безнадежное. Можно наловить горемык, допросить с пристрастием, так они всех соседей в душегубы произведут, лишь бы спустили с дыбы и отпустили с миром. И доказательств - никаких.
        Сидоров встал.
        - Да что ты, сударь, в самом деле? - Архаров был уж и сам не рад, что выказал избыток ума. - Уже и слова тебе не скажи!
        - Слово слову рознь. Ежели кому выслужиться охота - на то война есть. А засим позвольте мне, сударь, откланяться. Честь имею!
        С тем обиженный майор и отбыл, а Архаров, из вежливости вставший, только поклонился ему в спину.
        - Вот тебе и экстракт… - пробормотал он.
        Майор сообщил чистую правду - вернее, ту часть правды, что была ему известна. Можно было, конечно, сразу уловить на его лице зарождение обиды, но Архаров полагал, что сейчас главное - выполнить распоряжение графа Орлова и начать плодотворный розыск, а не сводить извечные счеты между Москвой и Санкт-Петербургом. Потому и не придал значения двум-трем нехорошим взглядам - полагал, что майор обязан со своим раздражением справиться, и непременно справится.
        Не вышло. Впредь - наука.
        И, верно, следовало бы перед беседой узнать, каким именем крестили Сидорова. Коли по нраву судить - так Антиох, что значит «супротивный». Занятно будет, коли так и есть.
        А Амвросий - «бессмертный». И точно - вел себя так, как будто смерть не про него писана. Все совпадает.

* * *
        Матвея Архаров с Левушкой тем же утром отыскали в парке - тот ходил по аллее, уткнув нос в разлохмаченную тетрадку, бубнил непонятные слова. Приятели пристроились справа и слева, но разговора что-то не получалось.
        - И без того вымотался, - пожаловался Матвей, - а тут еще ты с сундуками пристал!
        Вот видишь?
        - Ну, тетрадка, - сказал Архаров. - Тучков, взгляни, что там у него.
        Но доктор тетрадки не отдал.
        - За ночь велено прочесть и заучить, - уныло сообщил он. - Писание доктора Данилы Самойловича, у него не один трактат чуме посвящен. Мы в его распоряжение поступаем.
        - А чего пишет? - осведомился Левушка.
        - Первым делом обнадеживает. Вот, спервоначалу: «Чума есть болезнь прилипчивая, но удобно обуздаемая и пресекаемая, и потому не должна быть для рода человеческого столь опасною, как обычно ее изображают».
        - В своем ли он уме? - спросил Архаров.
        - Боюсь, что башкой все же скорбен - дабы доказать, что окуривание спасает, нарочно надевал одежду, снятую с чумных покойников, после того окуривания. Я бы не сумел…
        Левушка и Архаров переглянулись.
        - Еще чего? - задал вопрос Левушка.
        - Извольте радоваться - сильно рекомендует в качестве лечебного средства растирание льдом.
        - О Господи! - воскликнул Левушка. - Где ж вам теперь льда взять? Да еще столько?
        - Разве что чума до морозов продержится, - предположил Архаров.
        - Не продержится, она от холодов на убыль пойдет. Должна пойти, - поправился Матвей. - Но это все цветочки. Я уж до ягодок докопался. Вот. Чума, он полагает, происходит не от болезнетворных миазмов, а от некого живого существа, видного лишь в очень сильное увеличительное стекло. Всю жизнь была от миазмов! А у него…
        Матвей полез в карман кафтана и извлек еще одну тетрадку.
        - Не трожь! - запретил Левушке. - Я-то с уксусом руки мою, а тебя к рукомойнику дрыном не подгонишь. Называется «Примечания о мик-ро-ско-пи-ческих исследованиях о сущности яда язвенного». То есть, чумных язв. Уж что у него там под увеличительным стеклом шевелилось - одному Господу ведомо.
        - На что тебе эта околесица? - наконец спросил Архаров. - Я к тебе с делом…
        - То-то и оно, что не околесица! Самойлович еще в Бухаресте сию чуму, что к нам пришла, успешно лечил. И тут промеж врак много полезного. Прочитаю, заучу - мне тогда обещали труды Орреуса дать. Его недавно московским штадт-физиком государыня поставила. Тоже еще в Валахии с чумой воевал, многому учит… Вы куда?
        - Недосуг нам, Матвей Ильич, - сказал, уже успев сделать два шага прочь, Левушка. - Архаров с вами посовещаться хотел, а вы все про чуму.
        - Убегаете? - этак неприятно осведомился доктор Воробьев. - Ну, бегите, бегите. Зачумленные вон тоже тем славятся, что, соскочив с постели, несутся куда попало, дороги не разбирая. Главное - такого беглеца с пьяным не перепутать. Тоже качает его бурно, и слова выкликает непонятные…
        - Я тебя, Матвей, за эти твои замогильные шутки однажды так приласкаю - умаешься зубы собирать, - кажется, уже не шутя пригрозил Архаров.
        - Да ну тебя! - крикнул, шарахнувшись, Воробьев. - У нас так заведено, никто не в обиде, а ты тут же с кулаками!
        - Да, я таков. Мало ли что у вас, докторов заведено. А мы, вишь, люди служивые и у нас иные понятия, - почти миролюбиво сказал Архаров. - Спрячь свои тетрадки, пойдем, посидим на лавочке, пока тебя в помощь твоему Орреусу или Самойловичу не упекли. Потом-то - как знать? Может, нас и на твое отпевание не допустят, велят на паперти постоять, издали гроб проводить…
        Матвей выпучил глаза на шутника, произносившего сие пророчество рассудительно, деловито, и воистину похоронным голосом.
        - Ну, потолкуем, - согласился он.
        На лавке уместились лишь двое, Левушка встао перед ними в позе, которую перенял у Архарова, - расставив присогнутые ноги довольно широко, как бы сидя на воздухе и упираясь кулаками в колени. Но коли у Архарова в той позе была этакая добротная основательность, худощавый и длинноногий Левушка смахивал на некое прыгучее насекомое.
        Мысль о важной роли сундука в розыске убийц Матвею показалась любопытной, и он стал задавать вопросы - а Архаров лишь того от него и добивался.
        Отвечая, он словно вдругорядь услышал историю бунта, однако из собственных уст. И определил в своих знаниях уязвимое место. Сидоров не описал ему подробно тех действий митрополита Амвросия у Варварских ворот, кои привели к народному возмущению. Свидетели утверждали, что баламутили народ некие пришлые людишки. Правда же была такова, что всех взбаламутил сам покойник, только непонятно - словом или делом. Говорил-то он, стоя в дверцах кареты, судя по всему, немало…
        - Либо митрополит к сундуку не пробился и отступил, либо он тот сундук с деньгами в своей карете увез, - так определил главную загвоздку Архаров, а потом новорожденная мысль поволокла его за собой, как телка на веревочке: - И тогда, выходит, толпу разозлил тот, кто глаз на сундук положил! И повел ее не по следу митрополита, а по следу сундука. Вот она, веревочка!
        - Хитро, но несуразно. Откуда тот подлец мог знать, куда митрополит с сундуком поскачет? А вдруг на Остоженку, а там - Еропкин с солдатами! А толпа и сама взбаламутиться горазда, - заметил Матвей. - Однако докопаться, кто был тот мастеровой, не мешает. Может, и не мошенник вовсе, а его простотой настоящий мошенник попользовался. Сообразил, какая польза из сонного видения про Богородицу может произойти. И за спиной у блаженненького орудовал.
        - Он человек церковный, - добавил Левушка. - Придумать эту самую всемирную свечу и так правильно сбор денег устроить, что целый сундук набрался, может тот, кто этим привык заниматься.
        - Может, и так… - Архаров задумался. - А может, и нет… бабушка надвое сказала… Охота была митрополиту с тем сундуком связываться! Мало ему было хлопот!
        - Ну, пошуми, пошуми, - дозволил Матвей. - Ты только Левушке сундуками голову не забивай. У него - служба, да и у тебя, кстати, тоже. Граф Орлов, поди, уже забыл, что велел тебе искать душегубов.
        - Забыл - так напомню, - буркнул Архаров.
        Вот именно теперь ему вдруг захотелось исполнить графский приказ.
        Хотя сперва эта затея с розыском показалась нелепой и обременительной.
        Искать в городе, который стал совершенно чужим, не имея знакомств, не имея подручных, людей из толпы, которые, весьма может статься, уже лежат на чумных кладбищах…
        Архаров крепко почесал в затылке.
        Из косицы выскользнула черная лента, и Левушка поймал ее на лету.
        - Твою прическу надобно клеем промазывать, чтобы держалась, - с неудовольствием заметил он. - А то еще слыхал, будто в косу проволоку вставляют, чтобы красиво отгибалась.
        - Более никуда проволоку не вставляют? - буркнул Архаров и потрогал свои букли. Они и по ощущению пальцев вида не имели, а что еще за безобразие покажет зеркало?
        - Пойдем, Николаша, - сказал Левушка.
        Всякий офицер, живя в казарме, умел при нужде оказать товарищу услуги волосочеса.
        Архаров и Тучков вернулись во дворец и пошли в большую комнату - одну из отведенных офицерам-преображенцам. Там, они знали, есть довольно порядочное настенное зеркало, из тех, что не слишком кривят физиономию и не прогоняют по ней зыбкие волны.
        - Ты, Левушка, в Москве бывал? - спросил Архаров, уже стоя перед тем зеркалом и приводя в порядок букли прически. Он накручивал их на палец и укладывал симметрично, хотя и без особого успеха. В это время Левушка плел ему косу.
        - А ты куда собрался? - полюбопытствовал Левушка, прилаживая черный бант.
        - Да к черту на кулишки.
        - Так мы уж прибыли, - заметил случившийся рядом Бредихин.
        - К Варварским воротам съездить хочу, поставить свечку Богородице, - объяснил Архаров.
        - Вот прямо так в мундире? - удивился Бредихин. - Ну, ты, брат, недалеко уедешь. Камнями с коня ссадят, кольями добьют.
        - Сидоров сказывал, вроде сейчас тихо, - возразил Медведев.
        - Тихо-то тихо, а огонек тлеет, не след его раздувать.
        Бредихин был прав - Архаров как раз и ценил в нем рассудительность.
        - Надо простой кафтан поискать, Николаша. Можно у Матвея взять, - посоветовал Левушка.
        - Мне Матвеев кафтан длинноват, а ты в него трижды завернешься. Чего вылупился? Ты разве со мной не поедешь? - удивился Архаров.
        - Побойся Бога, Архаров! - воскликнул Бредихин. - Ну, ты графскую блажь исполняешь, это понятно, а младенца-то чего за собой тащишь? Тебе непременно нужно, чтобы он заразу подцепил?
        - А уксус на что? - спросил Архаров. - Меня Матвей научил, я его в уксусе искупаю!
        - Не ходи, Тучков, - сказал Левушке Бредихин. - Мало того, что в Москве оказался? Ты у матери один сын. Не дури. Коли нужно, я за тебя пойду.
        Левушка посмотрел на него - и выскочил из помещения.
        Архаров невольно усмехнулся - пожалуй, Бредихину и впрямь пора заводить своих младенцев.
        Сам он решил с этим делом погодить лет до сорока, до сорока пяти - словом, до отставки.
        Левушка пронесся вихрем по всему Головинскому дворцу и отыскал Афанасия Федорова. Старый смотритель с гордостью сказал, что в его чуланах и кладовых, поди, и горностаевая мантия сыщется. Пошли смотреть.
        Откопали два кафтана старомодных, уж таких древних, будто их с прочими военными трофеями шведской войны сюда еще в сорок втором году фельдмаршал Ласси привез. Федоров подумал и послал кого-то из служителей в Немецкую слободу к знакомцу.
        Через час два более или менее сносных кафтана, синий и коричневый, у Архарова с Левушкой были. Левушкин закололи булавками, но он был коротковат. Архаровский же не застегивался на пузе, но погода днем позволяла ходить вольготно. Тем не менее дядя Афанасий вздумал перешить пуговицы.
        Архаров тем временем объявил преображенцам, что нуждается в деньгах, да не в обычных, а в редкостных.
        В России на ту пору разнообразие денег было велико, попадались и совсем неожиданные монеты, которые спервоначалу могли быть приняты за фальшивые - коли покупатель и продавец не знали их истории. Архарову требовалась определенная монета - елизаветинский рубль с забавной оплошностью. Они встречались, хотя и нечасто.
        Он объявил о своей нужде по всей орловской экспедиции - и те, кто не сопровождал графа в его первой поездке по Москве, тут же с бодростью отозвались. Все уже прознали о странном поручении Архарову, и всем было любопытно - что этот господин затеял.
        Левушка, занятый кафтанами, за этой архаровской деятельностью не уследил.
        Она обнаружилась, когда семеновец Лестев, уже вставив было ногу в стремя, окликнул его и просил передать Архарову сыскавшуюся монету - рублевик с профилем покойной государыни Елизаветы Петровны. Пожалуй, что из всех имевших хождение серебряных рублей этот был самый крупный.
        Приятель уже ждал Левушку с нетерпением - требовалось записать, кому он должен за сыскавшиеся рубли.
        Насчет одной монеты, принесенной от конногвардейцев, он засомневался - больно оказалась стертой.
        - Возьми, у тебя глаз острее, - Архаров передал монету Левушке.
        - Санкт-петербургского монетного двора, - прочитал Левушка надпись на гурте.
        - Так, а тут? - Архаров показал ногтем.
        - Мыслете-мыслете-добро… Ага, вензель московского денежного двора… Это как же?
        - Молод, зелен, - заметил Медведев. - Тебе и невдомек, что денежка-то крамольная.
        - Никшни. И теперь-то про такие дела лучше не болтать, - одернул его Бредихин.
        - Я же говорил, что такие рублевики еще сыщутся, - сказал Архаров. - Редко, но попадаются.
        - А с чего такая путаница? - спросил Левушка. - Надпись - одна, а вензель - иной?
        - Теперь уже никто не вспомнит, - отвечал Бредихин. - Вроде бы при государыне Елизавете перечеканивали монеты из заготовок, сделанных при государе Иванушке, царствие ему небесное. Возили их с одного монетного двора на другой. И не уследили.
        - Каком государе? - не понял Левушка.
        Старшие офицеры переглянулись.
        Медведев и сам не знал, о ком речь. Архаров не интересовался древней историей. Он начал службу при покойной государыне Елизавете Петровне, а что было до того - как бы и вовсе не было. Он только знал, что промелькнуло некое дитя, не имевшее права на престол, но тем не менее претендовавшее, и по милосердию Елизаветы Петровны было устранено от двора, поселено в тихой местности под надзором. И из-за дитяти случилось много времени спустя происшествие с господином Мировичем, взявшимся с чего-то его освобождать.
        Бредихин же, самый старший, знал, что не все так просто. Знал он, что дитя, Иванушка, было объявлено наследником российского престола самой государыней Анной Иоанновной, и было оно доподлинно романовского семени - через государя Ивана Алексеевича, что был старшим братом великому Петру Алексеевичу, только от другой жены. И замешался в это дело давний спор о законности государевых наследников. Иванушка был рожден в результате череды законных браков - и мать его, и бабка, и прабабка сперва венчались, потом детей заводили. А Елизавета Петровна была лишь признана отцом - родилась она еще до того, как Петр повенчался на «сердечненьком дружке» Катеринушке. Так что ее воцарение многие сочли в свое время противозаконным - кабы не гвардия, помирать бы ей в цесаревнах, может статься - и постриг принимать, но гвардейцы, преображенцы (о чем даже Архаров знал), на своих плечах вознесли ее к престолу. Только два месяца и успело поцарствовать бедное дитя, государь Иванушка.
        - Забылось дело, и слава Богу, - сказал Бредихин. - Вот кабы ты десять лет назад такой вопросец задал, тут же бы нашлась добрая душа, крикнула бы «слово и дело!» Тогда о нем всякую память вытравили, монеты с личиком изымали. Теперь лишь государыня, дай ей Боже здоровья, позволила частично правду сказать.
        - На кой ему та правда? - вступился за Левушку Архаров. - Я вон без этих правд до капитан-поручика дослужился. Есть у нас государыня - и ладно, а что было тридцать лет назад - не все ли равно?
        - Ты не знаешь, что ли? - спросил Бредихин.
        - Не знаю и знать не желаю. Кабы не монета - не вспомнил бы. Раньше их больше попадалось, теперь вот на всю бригаду хорошо коли штуки четыре сыщем… Тучков, дай-ка перочинный нож, - велел Архаров.
        - Эй, Архаров, ты что это затеял? - воскликнул Артамон Медведев.
        Архаров положил монету на подоконник и острием ножа старательно сковыривал хвост двуглавому орлу…
        - Вот и пометил, - сказал он. - Давай вторую, Тучков.
        - Кафтаны вот, как велено, - напомнил о себе Федоров. - Получайте, сударики мои. Да более к негодяям не суйтесь. Залапают ручищами - тогда кафтаны пожечь придется.
        Архаров насторожился - доподлинно знать этого дядя Афанасий не мог. И тут же обозначилась связь между ним и теми людьми, что убегали от Архарова и Левушки.
        Но лицо старого смотрителя не отражало угнездившейся в душе лжи. И Архаров сообразил, что старый смотритель своими глазами видел, как он задрался ночью с мортусом. И ничего удивительного: дядя Афанасий, зная все здешние тропинки, мог выйти на дорогу кратчайшим путем, а поле боя освещалось фонарем на шесте, торчащем у облучка фуры, и другим - в руке у Левушки.
        Поехали на трех лошадях - Архаров, Левушка и архаровский денщик Фомка. На Солянке спешились. Фомка с двумя лошадьми в поводу направился к Яузе, обещавшись встать с ними так, чтоб видеть, когда господа вернутся на условленное место.
        Архаров и Левушка, одетые весьма скромно, пошли к Варварским воротам. По дороге Архаров растолковывал приятелю свой замысел.
        - А ты сам рассуди, Тучков, рублевик - деньги немалые, но ведь тот, кто кашу со всемирной свечой заварил, копеек не считает. У него их полон сундук. Стало быть, на наши рубли он не корочку черного хлебца себе купит, а, скорее всего, понесет их в кабак или к девкам.
        - Какие девки, Николаша, чума ведь? - изумился Левушка.
        - А ты вон у Матвея спроси, он тебе растолкует, есть хвороба чума и есть хвороба нестоячка. Так это доподлинно разные хворобы, Тучков, и ты их впредь не путай, - с совершенно серьезной миной сказал Архаров. - Стыдно в твои годы таких простых вещей не разуметь. Девки были, есть и будут везде и всегда.

* * *
        Мортусы - те самые, с которыми задрался сгоряча Архаров, - меж тем неторопливо ехали на своей фуре пустынной улицей. Разве что собаки лаяли на них из-за заборов. Они высматривали ворота и дома с намалеванными красными крестами, что означало - осторожно, зачумленные.
        Разнявший схватку мортус, по имени Тимофей, на сей раз правил лошадьми. И, задумавшись, едва не проехал распахнутых ворот.
        - Стой, Тимоша, нам сюда. Тут уж точно чума погуляла, - сказал его товарищ, а был это забияка Федька. Он первым соскочил с фуры, прихватив крюк, и вошел во двор. Там он постучал крюком возле высокого окна.
        - Эй, есть кто живой?
        Живые не отозвались.
        - Пошли, братцы, добычу выгребать, - с тем Федька, перекрестясь, шагнул на ведущую к крыльцу лестницу.
        Он поднялся в верхнее жилье, вошел в горницу, перекрестился вдругорядь - на образа. И пошел дальше, в спальню, где и обнаружил на постели искомое мертвое тело. Даже не понять, мужское ли, женское ли - багровая страшная искаженная рожа…
        Зацепив крюком, Федька сволок тело с постели и потащил, пятясь, к лестнице.
        Мортусы, сколько могли, не прикасались к тем, кого промеж собой звали
«голубчиками» и еще всяко, руками, а при помощи крюков, и крюками же наловчились попарно закидывать на фуру. Иной «голубчик» вторую неделю полеживал на смертном одре - пока мортусы, на время бунта отстраненные от своих обязанностей и получившие временную передышку, его находили. Чего ж об него без лишней нужды казенные рукавицы марать?
        На лестнице Федька остановился, прислушиваясь. Дернул крюк, высвободил - и скользнул в полуоткрытую дверь.
        Там тоже была горница, в которой, возможно, жили девки и копили себе приданое. Расписанный красно-синими фигурами дам и кавалеров сундук был раскрыт, а в нем, нагнувшись, копалась женщина и кидала сложенные рубахи, полотенца и простыни в мешок.
        - Вот же старая дура! - воскликнул Федька. - Бросай мешок, смура, пошла вон!
        Женщина повернулась - оказалось, это была высокая и костлявая старуха, одетая в крашенинный синий сарафан и поверх него в дорогую, явно из богатого купеческого дома, парчовую душегрею.
        - Да что ты, батька мой! Мое это добро, я здешняя ключница! - тут же отбрехалась она. - Пошел вон! Здесь все живые, здоровые!
        - Будет врать! Бросай, говорю, не то последние зубы вышибу. Оно ж зачумленное, это добро, его вместе с домом жечь будут. Пошла, пошла! Ключница!
        Он замахнулся крюком - и старуха, отскочив, прижалась к стенке.
        - Проползай, дура. Кыш! Мешок оставь!
        - Да мой же мешок, и пожитки мои! Не трожь, блядин сын, не трожь, говорю!
        - Твои, как же!
        Федька ударил старуху крюком по рукам, и она с криком выронила уже стянутый было веревкой мешок. Тут же Федька ловко подцепил его и отбросил в сторону.
        - Вот такие дуры по всей Москве чуму и разнесли! Пошла, ну?
        И пинком проводил старуху к лестнице.
        Там она оказала неожиданную резвость и сбежала по ступеням, как молоденькая. Федька услышал во дворе бодрое улюлюканье - мортусы гнали старуху прочь, потешаясь и грозя ей всякими безобразиями. Федька вновь зацепил труп и потащил его по ступенькам.
        Внизу, во дворе, его товарищи уже грузили на телегу заведомо мужской труп - в штанах и камзоле.
        - Не поверишь - в курятнике нашли, - сказал Федьке мортус Демка, который крепко перепугал Левушку своим скоморошеством. - Вот эта самая, будь она неладна, последняя чумная дурь куда только не заносит горемык.
        Еще неведомо, куды нас с тобой занесет, Демка. Во! Гляди!
        Во двор вошла лошадь - расседланная, в одном недоуздке.
        - Как будто услышал Господь мои молитвы, - сказал Тимофей. - Наш Воронко уже еле ноги таскает. Федька, лови, привязывай к задку. Не бойсь, хозяин не сыщется.
        Федька пошел к лошади, шаря одновременно на себе под балахоном. И добыл кусок хлеба, и протянул его на ладони.
        Лошадь взяла хлеб и попыталась ухватить край рукава.
        - А вот этого, матушка, не надо. Хотя вас, скотов, Господь от чумы и милует, а все же поберегись, - с тем Федька взял лошадь за недоуздок и повел к телеге.
        - Вот бы уцелеть, - сказал Тимофей. - Бросил бы Москву к чертовой бабушке, поехал бы жить в Тверь. Жену бы отыскал, туда привез, ребятишек, новых бы завели. А ты, Федя?
        - Так тебя и пустили в Тверь. Уцелеем - прямая дорога нам в Сибирь. Да еще рожу клеймами изуродуют.
        Оба они были тверские - потому, когда завербовались в мортусы, и держались вместе.
        - А могли бы и простить, - деловито рассудил Тимофей. - Разве мы своей вины этим вот трудом не искупили?
        - Вспомнить про нас побрезгают, не то что простить, - отрубил Федька. - Как были мы до чумы каторжные, так и после нее останемся. Хоть пока чума, с чистыми рожами походим.
        Всем троим полагалось бы уже носить на лбу и на щеках клеймо, разбитое на буквы слово «ВОР», две буковки на щеках, одна - на лбу, но чума помешала свершиться правосудию.
        - Да-а… - согласился Тимофей. - Одна из дворян добрая душа нашлась - не побрезговала… кулачком к твоей харе приложиться…
        - Кому рассказать, что преображенец мортусу морду начистил - не поверят! Хоть побожись! - воскликнул Демка.
        - Ну, значит, и среди этого вражьего племени совсем бесшабашные попадаются, - без обиды на подначки отвечал Федька. - Вроде того талыгая. Поехали, братцы, солнце уже высоко, а у нас только четыре голубчика на фуре.
        - Вы поглядывайте, нет ли где хлева с сеновалом, - сказал сотоварищам Тимофей. - Уж коли разжились скотинкой, так ее бы покормить не мешало.
        Федька покидал на «голубчиков» рогожи и сел на облучок.
        - Вон тот домишко мне не нравится, - сказал он. - Он мне и третьего дня не нравился.
        - Крестом не помечен, - возразил Демка.
        - Мало ли что не помечен. Есть такие смуряки охловатые, что больных прячут, не выдают.
        - А поди знай, не умнее ли больного спрятать, - задумчиво сказал Тимофей. - Сказывали, в бараках не больно глядят, жив человек или помер. Впал в беспамятство - выходит, не жилец, и тут же его хоронить тащат.
        - Когда в беспамятстве, и точно покойника от живого отличить трудно, - согласился Демка. - А я знаю, кто тебе такое сказал. Это ты, когда бараки отбивали, наслушался. Потому народ и поднялся, что врачам-немцам веры нет - живьем-де в землю зарывают.
        - Вот за бараки нас уж точно должны были бы простить, - заявил Тимофей. - Мы ведь их от фабричных защищали, не дали врачей загубить.
        - Эх… - только и ответил на это Федька. - И фабричных жалко…
        - И докторов жалко… - в тон ему добавил Демка.
        - Докторов государыня кормит-поит, а фабричным уж пришло с голоду помирать, - возразил Федька. - Как заводы закрыли. На кирпичных сколько народу-то!
        - То-то ты их жалеть вздумал…
        - А ты, что ль, не пожалел?
        - Ладно, будет, - пресек ленивый спор Тимофей, как старший на фуре. - Фабричные о себе позаботятся. В выморочных домах много чего остается - и мука, и крупы. В подвалах - соленья всякие, опять же - огороды, морковка, репа… Коли не слоняться по городу с кольями, а тихонько по огородам шарить - и то продержаться можно. Черт ли их гнал бараки крушить…
        Подозрительный домишко оказался просто-напросто заперт - видать, хозяева успели вовремя удрать из Москвы. В соседнем нашли помирающего деда. Дед хрипел - просил воды.
        Для такой надобности у мортусов лежали на фуре обгорелые палки и имелся деревянный ковш. Его привязали к палке, добыли в колодце воды и сунули в окно.
        - Подождать, что ли? - преспокойно спросил Демка.
        - Он еще в себе. Вот как впадет в беспамятство - значит, уже одной ногой в могиле, - возразил Тимофей.
        - А помнишь ту тетку в Сыромятнической? До последней минуты в себе была. Раз на раз не приходится, - сказал Демка.
        Решили обследовать близлежащие дома - и там обрели довольно «голубчиков», чтобы, забыв про обреченного деда, нагрузить их на фуру и везти на кладбище.
        Чумные кладбища были при тех же монастырях, где чумные больницы и бараки - при Донском, Симоновском и Даниловском. Ближе прочих был Симоновский - и то ехать да ехать.
        Мортусы и поехали. Дорога доставляла удовольствие - с утра было прохладно, однако день разгулялся, оказался солнечным, хотя и ветреным. Не все деревья разом принялись желтеть и терять листву, иные так и стояли зелеными. И коли поглядеть на такое дерево и на небо, то можно было даже вообразить, что лето длится, а зимы не будет вовсе.
        Впрочем, для этого мортусам не требовалось большого воображения - они знали, что вряд ли доживут до зимы.
        Избавившись от «голубчиков», они получили приказание ехать к некому дому на Маросейке, про который стало известно: там люди, не намалевав на воротак красного креста, прятались со своими больными до последнего, пока все не перемерли, и только неразумное малое дитя, выбравшись, рассказало про беду.
        Приехали - оказалось, что то же приказание до них получила иная фура, дом стоял пуст, ворота нараспашку.
        Тогда вспомнили, что не грех бы и перекусить.
        Кормежка у них была налажена там же, где жили - а жили в нарочно для того кое-как построенных домах, без печей, одни стены и крыша. Очевидно, строитель полагал, что до зимы чума сама собой сгинет, и немногих уцелевших мортусов можно будет возвращать в тюрьмы.
        Они избегали ездить главными московскими улицами, однако на сей раз предпочли прямую дорогу - через Варварскую площадь. За Варварскими воротами следовало сворачивать направо.
        И площадь, и пространство у ворот были пустынны, коли не считать неизбежных нищих.
        Там-то Демка и увидел занятную парочку - долговязого парня в синем кафтане, который был ему короток - лишь чуть длиннее камзола, и плотного коренастого мужчину в коричневом кафтане, который, наоборот, был длиннее положенного.
        - Федя, глянь-ка! - сказал он, - Сдается мне, я эти два рыла уже где-то встречал. Особливо того, долговязого… Тимоша, ну-ка, стегни лошадок, нагоним…
        Фура нагнала и обогнала двух пешеходов. Сомнений не было - мортусы повстречали ночного драчуна с его юным товарищем.
        - Знакомый вертопрах, - согласился, обернувшись и сквозь прорези колпака вглядевшись в лицо, Тимофей. - Только ночью-то на нем мундирчик был. А вон тот, выходит, твой приятель, Федя… талыгайко…
        - Шли б такие приятели к монаху на хрен, - пожелал Федька. - И чего шатаются? Заразу подцепить норовят?
        - Нам с тобой барских затей не понять, - успокоил его Тимофей.

* * *
        Варварские ворота Архаров и Левушка увидели издали.
        - Так вон там, что ли, образ висел? - спросил, указуя перстом вверх, Левушка.
        - Так он, поди, по сей день там висит. Кабы убрали - Сидоров бы сказал. А народу, гляжу, не густо, - отвечал Архаров.
        Перед ними была широкая и высокая арка ворот, слева от которых торчала приземистая безверхая башня. Над аркой, в нише, и впрямь виднелось что-то вроде образа и даже стояла прислоненная лестница.
        - Ги-ись! - негромкий этот оклик заставил их обернуться и быстренько уступить дорогу фуре мортусов.
        - Где же тут мастеровой с сундуком сидел? - заинтересовался Левушка. - У башни, что ли?
        - Там, где народ не стопчет. Статочно, что и у башни… - Архаров вертел головой, изучал местность - и местность эта была унылая, какая-то заброшенная и запущенная, сплошь деревянные домишки да немощеные улицы. Хотя он знал, что тут, в Зарядье, стояло и немало богатых особняков.
        - Вон там! - сообразил Левушка. - Видишь, Николаша, где нищие? Там он сидел!
        - Надо же, чума, город на осадном положении, людям самим жрать нечего, а кто-то ведь им подает, - удивился Архаров. - Ты прав, пойдем с ними потолкуем. Толковать буду я, ты стой поодаль.
        Они подошли к нищим, сидящим у основания Варварской башни. Но по дороге еще раз услышали «Ги-ись!» и пропустили еще одну фуру.
        - Вот кто нам нужен, - Архаров показал на безногого старика, сидящего в деревянной тележке. На старике был грязный зеленый пехотный мундир - надо думать, времен государыни Анны. И стояли по обе стороны тележки два чурбачка с рукоятками - вроде утюгов. Ими он пользовался, отталкиваясь от земли, когда ехал.
        Архарова эти чурбачки заинтересовали - он подошел поближе, чтобы их разглядеть. Таким образом, и выбор был сделан - к кому обращаться.
        - Помолись за мою душу грешную, - сказал Архаров старику, бросая ему на колени монетку. - Что это тут негодяи разъездились? Вторая уж фура.
        - Спаси Господи. А стоянка у них, сударь, неподалеку, на бастионе, - объяснил старик. - И домишко ихний тут же. Нам и хорошо, они хоть и негодяи, а хлебом делятся.
        - Что за бастион? - удивился Архаров.
        - Земляной бастион, еще при царе Петре строен. Шведов, что ли, в Москве ждали. А может, и турку.
        - То есть, толком не знаешь?
        - Про свои баталии все тебе расскажу, я с фельдмаршалом Минихом в Крым ходил, я Очаков брал. Нас из Очакова точно такая же чума выжила, не чаяли, как и уцелеем.
        - А ног где лишился?
        - А когда со шведами воевали.
        - Так при тебе, выходит, бастион поставили? Или ты, дядя, не приметил?
        - Так я же тебе, сударь, сказываю - задолго до того! При царе Петре, поди! - возмутился калека.
        - Николаша, не кипятись, это древняя история! - вмешался Левушка и тоже бросил старику монетку.
        - А не было ли тебя тут, дядя, когда митрополит за сундуком денег приезжал? - спросил Архаров.
        - Как не быть! Только я не здесь, я вон там сидел.
        - И видел, как на митрополита напали?
        - Да как же я мог видеть, коли толпа собралась - в тыщу человек! Наша братия только ноги и разглядела.
        - А что, правда ли, что сундук был полон медяков? - продолжал Архаров.
        - Какие медяки? Туда и серебро на свечу кидали, и бабы серьги из ушей вынимали, кидали, и перстеньки, сам видал.
        - А велик ли был сундук?
        - Даже и не сундук, это люди врали. Так, укладочка… - старик обвел руками контуры воображаемого сундучка. - Митьке говорили - возьми поменьше, скорее наберется. Он же обет дал - набрать сундук денег на свечу. Богородица ему так во сне велела, чтобы поставить всемирную свечу и мор прекратить. А малый-то сундучишко скорее соберется…
        - Митькой, выходит, звали?
        - А чего ты, сударь, докапываешься? - вдруг сообразил спросить старик. - На что тебе Митька сдался?
        - Да я тоже хотел на свечу пожертвовать, - и Архаров показал меченую монету. - Нарочно для того от Никитской пришел. Знать бы, где тот Митька с сундуком! Мы-то думали - суета кончилась, и опять он тут сидит. Приходим - а его и нет.
        - Так и мы думали - отобьет его народ у солдат, и соберет он свой сундук денег на всемирную свечу.
        - Солдаты его, выходит, забрали? - удивился Архаров. Ничего подобного Сидоров не рассказывал. Опять же - коли бы загадочный мастеровой был схвачен и сидел в надежном месте - полицейские драгуны могли умолчать об этом из одной вредности, чтобы столичным гвардейцам служба медом не казалась…
        - Может, и забрали, а только после того он уж не появлялся. А может, и чума прибрала.
        - Вместе с сундуком? - не унимался Архаров, а Левушка, забеспокоившись, обернулся - не слышит ли кто лишний этих назойливых вопросов.
        Нищий пожал плечами.
        - Вам у Всехсвятской церкви лучше скажут, - пообещал он. - Там батюшка, коли еще жив, про Митьку много чего знал. А то еще дьячок, Петров Устин, он с Митькой дружбу водил.
        - Дай тебе Боже здоровья, дядя, - сказал Архаров. И, отходя, заметил Левушке:
        - Помяни мое слово, дьячок много чего про сундук поведает.
        - Это он Митьку научил, как деньги собирать! - догадался Левушка. - Неспроста же - сперва со здешним дьячком задружился, а потом именно про здешний образ ему Богородица во сне толковала!
        - Не вопи, люди сбегутся.
        Они прошли по Варварке и свернули к храму. Еще одна фура мортусов обогнала их. Три фигуры в балахонах обернулись, перемолвились словцом, глядя на переодетых офицеров.
        - Раскланяйся, Левушка, - велел приметливый Архаров. - Вон, вон - наши знакомцы!
        - А как ты их признал? Все же одинаковы!
        - А чего такого - это они нас первые признали.
        Архаров огляделся и увидел, что к церкви поспешает бабка, а из дверей, напротив, выходит степенный, на старинный манер благообразный мужчина и, обернувшись, трижды крестится на наддверный образ.
        Архаров прищурился - мужчина его заинтересовал. Но, быстро подойдя к церковным дверям, обратился он к старухе.
        - Бог в помощь, бабушка!
        - И тебе, сынок, и тебе, - глядя на него по-птичьи, боком, отвечала старуха. И отошла - чума приучила общительных москвичей к осторожности.
        - Ты, я гляжу, здешняя?
        - А тут, в Зарядье, живу.
        Благообразный мужчина в длинном кафтане на купеческий лад, застегнутом не на пуговицы, а на серебряные лапки, неторопливо подошел к нищим и оделил их полушками. Тоже держался от убогих подальше.
        - И здешнего прихода? - продолжал Архаров.
        - Здешнего.
        - А тогда скажи, сделай милость, как мне дьячка Устина Петрова сыскать.
        - А на что тебе?
        - А по своему делу.
        Старуха задумалась.
        - А сказывали… - начала было она, но тут вмешался мужчина.
        - Помер Петров, царствие ему небесное, - сообщил он.
        Левушку, в силу его музыкальности, позабавило сочетание дородной стати внезапного собеседника с бойким пронзительным тенорком, почему-то обычным для московского торгового люда. Архаров тоже отметил этот голос, переливчатый, выразительный, сейчас в нем прямо-таки звенела скорбь.
        - Как это помер! Не мог помереть! - возмутился Архаров.
        - А как ныне все мрут? Мор - одно слово. Вчера еще бегал, сегодня в беспамятстве лежит, а завтра и хоронить волокут, - растолковал мужчина.
        - Да ты что, сударик? - растерялась старуха. - Не помирал он! Кабы помер, я бы слыхала…
        - Да от кого теперь слыхать? Некому и слухи переносить стало, все на тот свет отправились. А какое тебе, сударь, дело до Устина?
        - Да есть дельце, - уклончиво отвечал Архаров. - Должен я ему остался. Как тетка померла - звали Псалтырь читать у гроба. Все никак не мог должок вернуть…
        - Теперь разве что панихиду по нем на те деньги заказывать…
        - Да не помирал же, - вмешалась старуха. - Он от меня через два дома живет, так там красного креста над воротами еще не намалевали! Стало быть, и язвы в доме нет.
        - Сегодня нет, а завтра есть, - не унимался мужчина. - Ты уж мне, сударь, поверь.
        - Да как не поверить… - Архаров тяжко вздохнул. - Ну, недосуг мне. Ты ведь, сударь, этого прихода? Сделай божеское дело - вот тебе рублевик, отдай в церковь на помин Устиновой души.
        - Это дело, - согласился мужчина и достал из кармана влажную тряпицу - тут же всем в нос шибануло уксусом.
        - Мне бы, батюшка мой, дал! - возмутилась старуха, меж тем как Архаров передавал мужчине в расстеленную на ладони тряпицу меченый рубль. Левушка было кинулся наперерез, но был отодвинут.
        - А тебе зачем? Ты ж твердишь, что жив Устин!
        - Так я бы за здравие помолилась…
        - Ступай, ступай, старая трещотка! - прикрикнул на нее мужчина. - Молодых парней чума не милует, а тебя, вишь, все стороной обходит! А на рубль я и сорокоуст закажу, и панихидку, и на обновление храма останется.
        Он начал костерить старуху на высоких тонах, а к концу своей речи опускал голос все ниже и ниже, слова выпевал все медленнее, сообразно словам, и Левушка вдруг подумал, что неплохо бы когда-нибудь этот купецкий говорок записать нотами.
        - Бог тебе в помощь, - с тем Архаров отошел и увлек за собой Левушку. Они неторопливо пошли к Варварке.
        - Ты спятил, Николаша, ей-Богу, спятил, - зашептал Левушка. - А ну как этот дядька заразный? А ты его трогал!
        - Нет, Левушка, такого жоха и чума не возьмет, такие долго живут, - задумчиво сказал Архаров. - Какого беса он нам врал про дьячка? Он в этом деле с сундуком, стало быть, как-то замешан…
        - Так ты ему меченый рубль дал? - наконец-то догадался Левушка. - Ох, мать честная, и что же теперь из всего из этого выйдет?
        - Понятия не имею.Встанем тут, отсюда увидим, как бабка из храма выходит. Вот бабка - та не врунья…
        - Так ты же не просто так рубль дал! Отродясь ты деньгами не швырялся! Что он такого сказал, чего я не уразумел? - Левушка, поняв, что его умственные способности оказались под сомнением, сильно разволновался.
        - Соврал он. А кабы я знал, что иное бы предпринять, то и не швырялся бы. А тут вижу - врет и не краснеет, стало быть, сие может оказаться зацепочкой… А может оказаться и бесполезным мотовством. Я не сыщик, Тучков, я их ухваткам не обучен, орудую в меру своего разумения. Что-то из этого непременно получится и где-то меченый рублевик, помяни мое слово, вынырнет… Не может быть, чтобы он всего лишь из любви к вранью нам про дьячка врал. Стало быть, для чего-то ему надобно, чтобы дьячка мертвым сочли.
        И тут к Архарову и Левушке подошел парень, весь увешанный разнообразным имуществом. Лет ему было не более двадцати пяти, высок, узкоплеч, сутуловат, как положено разносчику, светлорус, из той особой породы российских губошлепов, у которых главное, что запоминается при знакомстве, - большой приоткрытый сочный рот. На голове у него были нахлобучены две треуголки, через плечо висело на веревочках несколько пар сапог, еще какое-то тряпье переброшено через руку - так что даже не разглядеть, во что одет. Также имелся лоток, словно у торговки пирогами, накрытый тряпицей.
        - Для хороших господ есть товарец первого разбора, - сказал парень и приподнял тряпицу. - Табакерки с патретами, табакерки костяные, лубяные, резные, всякие. Сударушке подарить, самому табачком побаловаться, я и табак держу… Недорого отдам, право! Голод такой настает, что не до прибытку - за свою цену бы продать да поесть…
        Архаров склонился над лотком.
        - А что, перстеньков с сережками нет ли?
        - Ты полагаешь, Николаша?… - начал было Левушка, но Архаров так на него посмотрел - пришлось заткнуться.
        - А как не быть, в карманах и не то найдется…
        - А покажи, - велел Архаров.
        - А вот, полюбуйся, господин хороший… - парень протянул на ладони побрякушки. - Сережки с яхонтами лазоревыми, сережки висячие, сережки жемчужные…
        - Дороги, поди, а мне для девки, обещал, - сказал Архаров, уже доставая из левого кармана кошелек. - Девка простая, ей такое надобно, что здешние мещанки носят.
        - Так и у меня - не графские перстеньки! Эй, эй!
        Но поздно было вопить - на торговца налетел мортус со своим дрыном и так решительно ткнул парня, что поверг наземь, и весь его товар разлетелся.
        - Вот ведь змей! - воскликнул он и сердито обратился к Архарову: - Из ума ты, что ли, выжил? Сейчас на улице с рук покупать - чуму брать!
        - Ах ты сука! - крикнул торговец. - Мало вам, каторжным, плетей-то дают!
        - Поговори мне! - Федька поддел крюком свалившуюся с головы продавца лишнюю треуголку и отшвырнул ее подальше. - Видит, сволочь, что вы нездешние! Свои-то не дураки - товар у него брать! Все это - из выморочных домов, зачумленное. Наденешь такую шапочку - а через три дня в ней на тот свет пойдешь красоваться, дурак дураком!
        - Спаси и сохрани! - Левушка истово перекрестился.
        - Вперед будь умнее, - сказал Федька Архарову и направился было обратно к фуре, но Архаров заступил ему дорогу.
        - Пожалел, выходит, дурака? - прищурившись, спросил Архаров.
        - Выходит, так. Дураков жалеть сам Бог велел, - отвечал Федька. И, судя по голосу, рожа его под черным колпаком была весьма ехидной.
        Левушка фыркнул.
        - Ладно. Судьба нас и в третий раз сведет. А ты для такого случая запомни - я за все вдвое плачу, и за услугу, и за обиду, - сказал Архаров. - Я - Преображенского полка капитан-поручик Архаров.
        - Потише бы про себя объявлял, - заметил Федька. - Народ на вас, на усмирителей, зол. Как раз схлопочешь камушком в темечко.
        - А мы ведь еще никого усмирить не успели, его сиятельство граф Орлов по больницам поехал, - вмешался Левушка. - И ежели кто из крепостных согласится пойти в больницу зачумленных выхаживать - тому вольная.
        - Точно? - удивился Федька.
        - Так сегодня с утра решили! - Левушка, сообщая это, был так счастлив, как будто сам получал некую вселенскую вольную.
        - Как Бог свят! - и Архаров медленно, весомо перекрестился.
        - С нами обоз врачей приехал, Москву поделят на участки, и в каждом будет свой особый врач, - продолжал Левушка. - А выморочные дома пожгут!
        Ему хотелось ну хоть добрым словом побаловать мортуса, который так решительно кинулся спасать Архарова.
        - Это по уму, - согласился Федька, - только ведь голод огнем не остановишь. Фабричные без работы остались, жрать им нечего, они теперь как сухой хворост - только искру урони… злобы в них…
        И помотал головой, всем видом показывая - и сравнить-то не с чем.
        Торговец попытался подняться с земли, но Федька опять замахнулся на него дрыном - и он замер.
        - Так и об этом граф Орлов позаботится! - воскликнул увлеченный графскими затеями Левушка. - Слыхано, будут заставы укреплять, а кто пойдет туда трудиться, тому в день по пятнадцати копеек платить станут.
        Архаров меж тем как бы ненароком сунул кошелек мимо левого кармана и уронил наземь.
        - Государыня не велела понапрасну кровь проливать, - сказал он. - Так и товарищам своим передай.
        - Кто мои товарищи - знаешь? - выкрикнул Федька.
        Архаров пожал плечами.
        - А кто бы ни были…
        Федька помолчал. Вся эта беседа казалась ему беспредельно странной. Двое переодетых офицеров, молодой и постарше, словно бы не замечали на нем дегтярной робы и колпака с дырками для глаз.
        - Кому рассказать - не поверят, что ты с каторжным негодяем по-божески говорить не побрезговал.
        - А, знаешь, не брезглив я…
        Торговец простерся по земле, протянул руку и прибрал кошелек, а затем стал отползать.
        - А коли я сто человек порешил? Коли у меня рожа клейменая? Коли меня лишь чума от виселицы спасла?
        Левушка сделал шаг назад - звучало сие из-под колпака яростно и с надрывом.
        - Не успел ты ста человек порешить, - сказал Архаров. - Годы твои не те. А по пьяному делу из-за бабы задрался. И пришиб какого-то дурака, царствие ему небесное. А поскольку с тем дураком был в приятелях, то и вообразил себя превеликим душегубом. И сам же заорал - вяжите меня, православные! Что, не так?
        Федька ничего не ответил.
        - Ну, еще кому-то от тебя досталось на орехи. Не валяй дурака, не гневи Бога, - посоветовал Архаров.
        Тут торговец поднялся на ноги и стал отступать к закоулку. Архаров резко повернулся к нему и так посмотрел, что парень ударился бежать.
        - Чего это он? - удивился Левушка и полез в карман кафтана.
        - Не стянул ли чего? - забеспокоился Федька.
        - Мой цел, - добыв кошелек, сказал Левушка. - Николаша, а твой? Погоди, ты же его в руке держал!
        - Обронил! - воскликнул Федька. - То-то этот змей к нам все жался!
        Левушка, ни говоря ни слова, выхватил шпагу и кинулся в погоню.
        - Стой, Тучков! Стой! - крикнул Архаров. - Заразу подцепишь! Вот дурень…
        Он сильно огорчился тому, что Левушка, уже зная его затею с мечеными деньгами, не разгадал уловки.
        - Не догонит, сейчас же и вернется, - уверенно сказал Федька. - Тот дворами уйдет, а твой недоросль тех дворов не знает.
        - Ты его раньше тут встречал? - спросил о торговце Архаров. - Вы, мортусы, тут где-то поселились, должны уж местных знать.
        - Эти к нам не суются, мы колечек зазнобам не покупаем, - отвечал Федька. - Нашарил, сволочь, по выморочным домам, ходит, ищет дураков… мало я ему влупил…
        - Мародер, - четко произнес Архаров. - Может, и мародер…

* * *
        Торговец, бросая товар, действительно уходил какими-то немыслимыми закоулками и дырками в заборах.
        Левушка давно сбился со следа, но гнался наугад - музыкальным своим слухом вылавливая в притихших закоулках топот мужских, обутых в грубые башмаки, ног.
        Он заскочил в какой-то двор. По всему видать - то был задний двор большой московской усадьбы, со службами - конюшнями, каретным сараем, всякими мелкими строениями.
        Левушка встал, огляделся - ему стало ясно, что вор, кажется, ушел. Но он, явно копируя Архарова, исподлобья и чуть ли не принюхиваясь, исследовал пустой двор, затем прислушался, что-то показалось ему подозрительным.
        В двухэтажное деревянное здание, раскидистое и просторное, вели довольно широкие распахнутые двустворчатые двери. Левушка с обнаженной шпагой вбежал по ступеням, оказался в сенях и остановился.
        Откуда-то сверху донеслась тихая музыка.
        Музыка!
        Он встал, как вкопанный и сам не ощутил, как губы раздвинулись в рассеянно-радостной улыбке.
        Музыка!
        Далекий, пронизанный светом из высокого окна, образ - белое платье, белые руки, невесомо ласкающие струны арфы, юное сосредоточенное личико…
        Музыка…
        Тут звучала не арфа - кто-то незримый играл на клавикордах… играла! Это несомненно была женщина, красавица! Женщина - потому что только женщина могла выбрать эту хрустальную, грациозную, наивно-пленительную пиесу… только красавица, уродина ввек не выберет того, в чем столько красоты…
        Левушка пошел на голос спрятавшихся в доме клавикордов.
        Музыка, та самая… ноты, привезенные из Вены… дитя, наполовину ангел, потому что человеку такой дивной гармонии не создать, такую гармонию можно лишь подслушать на небесах!…
        Левушка и сам не заметил, как перешел на скорый шаг.
        Дом, где он оказался, был богато убран, огромен и пуст. Музыка, созданная юным ангелом, распахнула перед Левушкой все двери, и он спешил по анфиладе, слыша ее все отчетливей.
        Последняя дверь была закрыта - но именно за ней творилась гармония божественного отрока…
        - Моцарт! - вспомнив, воскликнул Левушка. И протянул было руку…
        Но наваждение было не всесильным, он вспомнил, куда угодил.
        Полоснув по стулу клинком, он выдрал квадрат ткани и сквозь этот квадрат взялся за дверную ручку.
        За дверью была большая гостиная - такая, чтобы полсотни гостей чувствовали себя уютно. И совершенно не тронутая вороватыми руками - и вазы стояли, и канделябры на консолях, и всякие прочие бронзы, пусть запыленные, никто не уволок. И это было странно - дом-то стол открытый, впрочем, Левушка забежал в него с заднего двора и, возможно, по горячим следам продавца, имевшего ключ…
        В глубине гостиной было возвышение - в две небольшие ступеньки, там стояли клавикорды. Видимо, до чумы в этом особняке устраивались домашние концерты.
        Сидевшая за клавикордами женщина повернулась к Левушке.
        Она была для дневного времени одета неожиданно - в белой рубахе, в белом же пудромантеле поверх нее, с распущенными волосами и без чепца.
        Левушка видывал петербуржских красавиц, но видывал он их в полной боевой готовности - набеленных, нарумяненных, напудренных, с насурмленными глазами и бровями. Красавица обязана была иметь округлое личико, пухлый подбородочек… а эта?
        У этой черты лица были заострены, кожа - смугловата, тонкий нос - с горбинкой, а волосы - черны, как смоль, и курчавы. До такой степени курчавы, что не падали на плечи, а торчали, каждый завиток особо.
        Взгляд был пронзительный.
        Отнюдь не та красота, которая пленяла Левушку в монастырках, не ангельская, не кроткая, предстала перед ним. Может быть, при иных обстоятельствах он вообще бы не счел эту женщину красивой. Но музыка… музыка жила в повороте ее головы, в вознесенных над клавишами тонких руках, во всей ее горделивой осанке.
        - Если вы что-то нуждаетесь, забирайте, - сказала женщина с легким акцентом. - Ко мне не подходите.
        И опять заиграла. Опять - Моцарта.
        Левушка смотрел на нее во все глаза.
        - Мне ничего от вас не надобно, сударыня. Позвольте представиться - Преображенского полка подпоручик Тучков! - произнес он. - Если дому сему необходима охрана, я доложу господину Орлову!
        Похвалиться близостью к его сиятельству не получилось. Видимо, Левушка говорил слишком быстро - женщина, вновь подняв руки над клавишами посмотрела на него с неудовольствием - помешал игре! - и с тревогой, как если бы не поняла слов.
        Тут он сообразил - она плохо знает по-русски. На немку не похожа - верно, француженка.
        Он повторил то же самое по-французски - как умел, но вполне связно.
        - Вы приняли меня за госпожу. А я была лишь бедная наемница, которая за деньги обучает богатых девиц музыке и манерам, - сказала женщина. - Я была необходимым в приличном доме предметом, который в минуту опасности, однако, забыли, как забыли бы баул с вещами.
        - Как сие могло случиться?
        - Я ушла навестить мою сестру и переночевала у нее. А когда вернулась - дом был пуст. Господин князь распорядился срочно всем ехать в свое село… прочь из Москвы…
        И она добавила по-русски:
        - В подмосковную.
        - Вы парижанка? - спросил Левушка.
        - Нет, я из Лион, - по непонятной прихоти перейдя на русский язык, отвечала она. - Но я десять лет прожила в Москве. Я приехала с мою старшую сестру. Ее выписал к своих дочерей граф Беклемишев…
        - Вы прекрасно говорите по-русски, - в упор не слыша ошибок, восхитился Левушка.
        Те французы, что поселились в Санкт-Петербурге, не больно-то горели желанием освоить русскую речь, и обстоятельства тому способствовали - щеголи с щеголихами, постоянные собеседники заезжих модисток, гувернеров, портных и куаферов, сами искали случая усовершенствовать свой французский выговор. Надо полагать, старозаветная купеческая Москва, ленивая по части светских наук, и здешних французов стала на свой лад переиначивать.
        Но комплимент почму-то заставил женщину вернуться к родному наречию.
        - Все музыканты переимчивы. Надеюсь, я ответила на все ваши вопросы. Позвольте мне доиграть сонату. Более мне не осталось ничего.
        - Но, сударыня… - Левушка очень не хотел уходить. - Могу я чем-то быть вам полезен?
        - Нет, сударь. Вы не можете быть полезны той, что уже мертва.
        И она ударила всеми пальцами по клавишам, исторгнув отчаянной пронзительности аккорд.
        Лицо ее при этом исказилось, словно и впрямь было оболочкой уже страдающей в чистилище души.
        Левушка попятился, перекрестился и выскочил из гостиной.
        - Господи, спаси и сохрани, Святый Боже, Святый крепкий, Святый бессмертный… - бормотал он, пятясь по анфиладе, но при этом выставив перед собой острие шпаги.
        Музыка звучала, как будто с того света…
        Выскочив со двора, Левушка понесся наугад закоулками, выскочил на совершенно пустую улочку, растерялся - место было вовсе незнакомое. И нос к носу столкнулся с высоким мортусом - в черной робе, в колпаке, как и подагается.
        Мортус, закинув за спину мешок, пробирался с большой осторожностью. И от Левушки он шарахнулся. Левушка от него, впрочем, тоже.
        - Скажи, братец, как бы мне ко Всехсвятской церкви выйти, - попросил Левушка вполне миролюбиво, при том, что у него в руке все еще была обнаженная шпага.
        Мортус махнул рукой и полез сквозь доски забора.
        - Да скажи же, дурак! - рассердился Левушка. - Жалко тебе, что ли?
        Странный мортус обернулся и пробормотал нечто невразумительное. Левушка разложил сказанное на слога и обалдел, а мортус скрылся окончательно.
        Гоняться за ним не было ни времени, ни желания. Да и опасно. Сообразив, с какой стороны он явился, Левушка побежал дальше и выскочил-таки туда, где люди ходят.
        Он вздохнул с облегчением и сунул шпагу в ножны.
        Задав прохожему свой вопрос и получив ответ, Левушка обрадовался - идти было недалеко. И он побежал так, как можно бегать только в девятнадцать лет - радуясь подвижности и ловкости собственного тела, притом не ощущая его вовсе, как если бы его подхватил и нес довольно быстрый ветер.
        Архаров терпеливо торчал в одиночестве неподалеку от Всехсвятской церкви на Кулишках, когда Левушка подбежал и встал перед ним, придерживая шпажный эфес.
        - Я уж чаял, не дождусь, - сказал ему Архаров. - Погнался, как шавка за котом. Ну и много поймал?
        - Николаша… Там привидение!
        - Где привидение? - задумчиво спросил Архаров.
        - Там! - Левушка махнул рукой.
        - Нельзя ли, сударь, поточнее?
        - Да откуда мне знать! Дом большой, дворянский, в нем ни души - и тут оно!
        - Среди бела дня? Это на тебя, Тучков, чума влияние оказывает. Вовсе ты очумел. Стой… Так. Пошли.
        - Куда?
        - А вон глянь-ка…
        Архаров показал - и Левушка увидел, кого товарищ на самом деле тут ожидал. Из Всехсвятской церкви вышла давешняя бабка и засеменила к Варварке.
        - Не сразу, потихоньку, - удержал Архаров Левушку, рванувшегося было следом. - Давай-ка про привидение.
        - Оно на клавикордах играло.
        Архаров покивал.
        - Среди бела дня? - уточнил он. - Привидение? Тебе померещилось.
        - Я музыку слышал, я ее помню! И еще мортус! - воскликнул Левушка.
        - Что - мортус?
        - Николаша, он по-французски ругается!
        - Где ты такого мортуса подцепил? - рассеянно спросил Архаров, устремившись за бабкой.
        - Да все там же, у того дома, я вышел, он мне встречь, с мешком…
        Старуха завернула за угол, и Архарова охватило беспокойство.
        - Вернемся на бивак, спрошу у Матвея, чем такие видения лечат. Поспешай, не то упустим бабку!
        Старуха до последнего не ждала подвоха и на топот не обернулась. Полагала, видно, что давно прошли те времена, когда за ней гонялись бравые гвардейцы с любезным желанием поскорее задрать ей подол.
        - А ты ведь, сударыня, права оказалась, - сказал Архаров. - По всему выходит, жив дьячок Устин Петров.
        - Вольно ж тебе вруну деньги давать, - обиженно огрызнулась бабка.
        - Так у меня и для тебя гривенник сыщется. Ты сказывала, тот Устин от тебя через два дома живет?
        Очевидно, в архаровском голосе прорезалась обычная для него неприятная настырность, да и взгляд сделался нехороший. Бабка остановилась, прищурилась на Архарова - да и перекрестила его.
        - Враг-сатана, отженись от меня, - пробормотала она при этом. - Сгинь, пропади, наше место свято!
        - Да ты что, старая, очумела? - удивился Архаров. Так его до сих пор не титуловали.
        - Поди, поди, не стану с тобой говорить.
        - Да что ты, бабушка! - вступился за друга Левушка. - Сатана от крестного знамения рассыпался бы в прах, а он - стоит!
        - И серным духом от меня не тянет, - добавил Архаров. - Разве что уксусным.
        - А чего в церковь заходить не стал? - язвительно осведомилась старуха. - Не по нутру ему святой крест? У храма Божия околачивается, а внутрь - ни ногой! И глядит нехорошо, добрые люди так не глядят!
        - Ни за что ни про что в вельзевулы меня пожаловала, - Архаров недовольно фыркнул. - Погоди, сейчас тельник откопаю…
        Он вытащил из-под рубахи нательный крест, но старухиных сомнений тем не развеял.
        - Колдуны вон тоже для отвода глаз кресты надевают. И доктора тоже.
        - Эти-то чем провинились?
        - А они в чумных бараках живых людей хоронят. Впадет раб Божий в беспамятство - а они его в могилку.
        - Ты, бабка, часом вместе с фабричными больницы не громила? - полюбопытствовал Архаров. - Или внуков громить посылала?
        Вот тут уж старуха действительно отскочила от него и во всю прыть понеслась прочь.
        - Кажись, угадал, - удивленно заметил Архаров. - Насчет внуков. Ну, Москва-матушка, рассудком тебя не одолеть, а разве догадкой. Поэтому нам должно повезти. Пошли, Тучков, поглядим, куда ее черти несут. Ты с перепугу до двух считать не разучился?
        Они, не приближаясь более к перепуганной старухе, сопроводили ее до калитки. Она раза два обернулась, но быстрее шагать не могла. Идти было недалеко - старуха влетела во двор, калитка захлопнулась.
        - Теперь считаем, - распорядился Архаров.
        - Второй дом? Вон тот, что ли? - Левушка показал на ворота. Ворота были заперты, красного креста на себе не имели, а со двора шел дым.
        - Не солгала. Креста нет - значит, чума сей двор стороной обошла. Пока. Костер жгут - дымом обороняются, - и Архаров, подойдя, постучал кулаком в ворота.
        - Не отзываются, - заметил Левушка.
        - И правильно делают. Кто же в чуму по гостям шастает? Ну, господин подпоручик, что на сей предмет говорит военный устав?
        - А что, в нем разве чума поминается?
        - Устав говорит: доброму молодцу и окно - дверь. Давай-ка я тебя подсажу - и взлетишь, аки купидон с крылышками. Давай, не кобенься!
        Архаров подсадил Левушку, тот оседлал забор и протянул ему руку. Переправились.
        Двор, куда они угодили, был обычным московским двором - на петербуржский взгляд огромным, а по здешним меркам даже маловат. Москвичи привыкли жить просторно, и каждый сапожник имел при своем домишке и сад с огородом, и сарай, и курятник, да еще пространство перед крыльцом, ничем не занятое - для того, чтобы, въехав в ворота на санях или на телеге, не тесниться. У многих тут же, во дворе, и колодец имелся, хотя здешняя водица, как полагали почти все бывающие в Москве петербуржцы, годилась разве на поливку огорода. Заваривать ею хотя бы чай они не решались, а старались для питья купить воду из Андроньевского, Трехгорного или Преображенского колодцев, от нее хоть рот сам не кривился.
        Двор, стало быть, оказался невелик - подстать одноэтажному домишку, выстроенному на старый лад - с высоко прорубленными небольшими окошками. У крыльца, в опасной близости от стены, горел дымный костер.
        - В сей конуре, выходит, дьячок обитает. В храме сейчас службы нет - надо думать, дома сидит, - сказал Архаров и, поднявшись на цыпочки, постучал в окошко.
        Ему не ответили.
        - А коли заболел? - спросил Левушка. - Надо бы заглянуть. Он в храме Божием трудится, туда разные люди приходят - помнишь, за что покойного митрополита невзлюбили? Он проповедовал, будто в чумную пору проще всего заразу как раз в церкви подцепить, при крестном ходе или даже от причастия.
        - Ты прав, заглянуть надобно. Пока не впал в беспамятство, - решил Архаров и толкнул дверь. Но шагнуть в сени ему не удалось.
        Из темноты высунулись рога ухвата, уперлись ему в грудь - и сильным толчком он был усажен у ног Левушки, а дверь захлопнулась. И, судя по звукам, была заложена преогромным засовом.
        - Да там у него баба! - обрадовался Архаров и звонко расхохотался. Всякий, кто впервые слышал этот хохот, принимался оборачиваться в поисках его источника. Не верилось, что этот насупленный господин, глядящий на мир исподлобья, способен на такое внезапное и бурное веселье.
        - Ишь как ловко с ухватом управляется! Выходит, жив-здоров дьячок Петров! Тучков, на приступ!
        Долговязый Левушка без затруднений постучал в высокое окошко.
        - Эй, Петров, выходи! - крикнул он.
        - Как же он выйдет, коли он там с бабой? - спросил, поднимаясь, Архаров. - Дай мужику хоть штаны натянуть.
        - А, может, это его матушка? - предположил Левушка.
        - А чего тогда гостей ухватом встречает? Чистое ты еще дитя, Тучков. Небось, и попу на исповеди доложить нечего. Эй, Петров, мы никому про бабу не скажем! Завернись в одеяло да и вылезь на минутку!
        Левушка постучал основательнее.
        - Пошли прочь! - раздался высокий нервный голос. - Прочь пошли, ироды!
        - Это не баба, - неуверенно сказал Левушка.
        - Вылезай, Петров, дельце есть. Гривенник получишь! - пообещал Архаров.
        - Псалмы, что ли, опять на всю ночь читать? Нет, не пойду.
        - Нет, я тебя не к покойнику зову. Вопросов полдюжины задам - и гривенник твой.
        - Задавай, - позволил из-за двери Петров.
        - Где твой дружок Митька, что на всемирную свечу деньги собирал? Жив? А коли жив - так где схоронился?
        - Уходи, уходи! - послышалось из-за двери. - Уходите, Христа ради! Или мало вам, что вы с ним сотворили? Ангела Господь вам, неразумным, послал! Ангела сапожищами стоптали!
        И опять в сенях что-то загремело.
        - Ты что-либо понимаешь? - спросил у Левушки озадаченный Архаров и крикнул: - Петров, мы ангелов не топтали! Ответь, сделай милость, где твой дружок Митька, не то дверь с петель снимем!
        - Снимайте, нехристи! - донеслось из сеней. - А я вот подожгусь изнутри! Святое дело сгубили! Богородицу ограбили! Ангела в домы свои не пустили! Храм осквернили! Иуду из меня сотворили! Поделом на вас мор напал, поделом! И каменный дождь на ваши головы падет!
        - Не валяй дурака, Петров! - отвечал на это Архаров. - Мы для того и и пришли, чтобы нехристей покарать! Коли ответишь на вопросы - может статься, сыщем убийц митрополита…
        - Уйдите, а то подожгусь! - повторял незримый Устин - а может, и не Устин, а кто-то иной, проверить это сейчас не было возможности.
        Архаров и Левушка отошли на шаг от двери.
        - Не пойму, - сказал Архаров. - Когда чушь несут, не сразу и разберешься, врут тебе, или хоть крупица правды в брехне имеется.
        - Не может быть, чтобы не знал, где тот мастеровой Митька прячется! - воскликнул Левушка.
        - Вот и я полагаю, что знает… А про ангелов выкликать и я могу, коли начальство прикажет. Эй, Петров!
        Ответа не было.
        - Не дури, выгляни!
        В домишке молчали.
        - Слушай, Петров, вот я рубль на крыльцо кладу! Слышишь - рубль! Надумаешь на вопросы отвечать - ищи у Головинского дворца палатки Преображенского полка, спроси капитан-поручика Архарова!
        - Ты ты ему свое прозвание записал бы, что ли, - посоветовал Левушка. - Он же дьячок, значит, грамотный.
        - А на чем прикажешь?
        Левушка пошарил по карманам, отыскал пеструю конфектную бумажку. Но чем писать - не было.
        Архаров завернул в нее рублевик и действительно положил на крыльцо.
        - Пошли, - сказал он Левушке. - Больше ничего придумать не могу. Все три меченых рубля роздал. Себе пока оставил четвертый.
        Он подумал - и носком сапога закинул в костер приготовленное поблизости топливо - то ли сухой навоз, то еще чего похуже. Коли уж обороняться дымом - так пусть дымит без перерыва.
        - Этому ты рубль дал правильно, - убежденно сказал Левушка. - Помяни мое слово - он не умом тронулся, он дурочку ломает. И сей рублевик еще вынырнет! Знать бы еще, где! А… постой!… Где ты его взял, рублевик-то?…
        - В кошельке, - преспокойно отвечал Архаров. И в доказательство извлек из глубин правого кармана кошелек.
        - Но, позволь…
        - Тучков, я не сыщик. Однако малость соображаю. У меня нарочно один из меченых рублей лежал особо, вот и пригодился. Тот разносчик ведь мог свой товар из пропавшего сундука горстью зачерпнуть. Там у него побрякушки недорогие были - как раз те, что на каждый день надевают, такие - что баба, послушав про свечу, тут же их из ушей, с пальца, да в сундук… понял?
        - Как не понять, - обиженно отвечал Левушка, сильно недовольный, что Архаров не предупредил его об уловке. И пошел к забору, и подвинул к нему ногой чурбачок, чтобы ловчее залезать.
        - Ты куда? - задумчиво спросил Архаров.
        - На улицу.
        - А калитка на что?
        - Так заперта же!
        Архаров подошел к калитке и открыл щеколду.
        - Так для тех, кто на улице, заперта. А кто во дворе - ее запросто откроет. Пошли, философ, пока еще чего не намудрил.

* * *
        Дьячок Устин, одетый в старенький подрясник, еще молодой, из тех малоподвижных домоседов и книжников, светловолосых и рыхловатых, чья белизна доходит до неживой прозрачности, громоздил лавку на бочонок, чтобы сделать сени вовсе неприступными. Ему редко приходилось управляться с тяжестями, так что все ползло, рушилось, вещи отказывались выполнять не свойственные им обязанности, и он умаялся подпирать их. Наконец вроде получилось. Можно было вздохнуть с некоторым облегчением.
        - Ах, они ищут убийц митрополита? - сам себя спросил Устин. - Господи, долго ли будет мука сия?… Господи, да покарай же наконец, сил моих больше нет!
        Он прислушался. Нехристи, желавшие задавать вопросы, что-то притихли. Ложь, ложь пропитала все их слова! Может, коли затаиться, - уйдут?…
        Убедившись, что его укрепления недвижимы, он открыл дверь из сеней в горницу, вошел и тяжко вздохнул.
        В горнице на лавке лежал наподобие покойника человек - лицом вверх, ноги ровно вытянуты. Когда дверь открылась, он отвернул голову к стене.
        - Не сердись, Митя. Пусть кто хочет приходит, а я тебя не выдам, - пообещал Устин. - Не сердись, прости меня, Христа ради. Ты молись лучше. Бог услышит. В разум придешь, тогда я тебя развяжу…
        Митя молчал.
        Устин потрогал ему лоб, потрогал свой. Жар был, не такой, от коего мечутся в беспамятстве, но - был…
        - Я тебя не обидел, я тебя спас, - проникновенно сказал Устин. - Я тебя не выдал, я тебя сюда привел, сам тебя вылечу. Ведь ты не зачумленный, Митенька, а они бы тебя в барак свезли, живым в землю закопали. Не отдам, слышишь? Даром ли я тебя от Донской обители сюда чуть ли не на руках нес? Митенька, ты меня слышишь?
        Он очень осторожно присел в ногах у больного. Тот чуть повернул голову, глянул на Устина - и опять уставился в стенку.
        - И свечу другую поставим, хочешь? Наберем денег… Я домишко продам - хочешь? Все сделаю, только не молчи.
        Митя не отвечал. Он и впрямь смахивал на покойника - лежал с полуоткрытым ртом, почти не дыша. Его сухое темное лицо было неподвижно и страшновато, как у человека, который весь, полностью, улетел в те миры, что роятся, пересекаясь и сливаясь, у него в голове.
        - А может, выйти? - спросил сам себя Устин. - Может, это ОН догадался? Может, это ОН их подослал? ОН же нас хорошо запомнил - и меня, и тебя. Выйти - и зажмуриться, стерпеть, недолго же… Пусть рука Божия покарает… Нет. Не могу. Кто же тогда о тебе, Митька, позаботится? Только ты меня на сем свете и держишь…
        Митя повернулся к нему и что-то прошептал.
        - Не пойму, говори внятно… Пить, что ли? Сейчас поднесу.
        Устин побежал в сени, принес ковшик воды, приподнял Митину голову и выпоил ему несколько глотков.
        - Может, опамятуешься? - спросил с надеждой. - А я бы и покормил тебя, у меня хлебец еще есть, луковицы, яблоки…
        От этих слов ему самому есть захотелось.
        Устин отломил от краюхи небольшой кусочек и медленно его сжевал. Потом забрался на лавку и выглянул в окошко.
        - Ушли, ироды. И калитка нараспашку, - пожаловался он Мите. - Пойду затворю да навоза в огонь подкину. Или караулят? Как ты полагаешь, Митенька?
        Тот не ответил. Устин некоторое время смотрел на него с лавки, потом спустился и встал на колени у скамьи, подняв бледное лицо к образам в красном углу. Образов было три - Спас Нерукотворный, Богородица и Житие Алексия, Божия человека - самый большой, но и самый старый образ, клейма на котором сделались совсем невнятны.
        Кроме того, на полочке внизу стояли толстые рукописные книги - Четвероевангелие, коему было не менее сотни лет, с большими отчетливыми буквами, Псалтирь, молитвослов, Четьи-Минеи. Из них торчали соломинки и бумажки - видно было, что хозяин читает вдумчиво и ко многим местам возвращается.
        Иной роскоши в домишке не имелось - большую часть помещения занимала печка, вдоль одной стены тянулась длинная, навеки там закрепленная лавка, поверху, над окнами, шла такая же длинная полка для домашнего скарба, почти пустая. У стола, с одного края покрытого старой скатертью с повыдерганной вышивкой, стоял светец с наполовину сгоревшей лучиной, свеч и подсвечника в этом хозяйстве отродясь не водилось. На вколоченных в стенку толстых гвоздях висели в углу полушубок, меховая шапка, нечто вроде кафтана из грязно-бурого дешевого сукна, чуть ли не в палец толщиной. Устин жил аскетом, позволяя себе копить лишь духовное богатство.
        - А скоро уж Покров, - задумчиво сказал он. - Давай Богородице помолимся, а Митя? Я молиться буду, а ты про себя повторяй. Может, она тебя услышит? Я-то грешник, иуда, а ты-то как дитя… тебя она любит, вон и от смерти спасла…
        - Нет, - тихо сказал Митя. - Ты не иуда…
        - Как же нет, коли я владыку сгубил?! - закричал Устин. - Коли через меня его убили?! Кабы не ты - сам бы им в руки дался! Пусть ОН приходит и делает, что хочет! Тебя оставить не могу, слышишь? ОН же и тебя убьет! Вот через тебя и я, раб нерадивый, жить остаюсь, и живу, и живу, и сам себе хуже лютой казни…
        Он заплакал. И его круглое лицо, по которому вмиг и бурно потекли слезы, сделалось, как у дитяти - у двадцатипятилетнего дитяти с редкой светлой бородкой встрепанным клинышком, с легкими светлыми волосами, выбившимися из тонкой косицы, как у честного, впервые столкнувшегося с неправедным устройством мира дитяти… кто угодно бы пожалел…
        Митя молча смотрел в потолок.
        - Ты не иуда, - повторил он. - Ты не иуда… развяжи…
        - Нет! - сквозь слезы выкрикнул Устин. - Я тебя знаю, ты к церкви пойдешь! Нельзя туда, Митенька, нельзя! Заметят, тут же ЕМУ скажут!…
        - Я должен вдругорядь на всемирную свечу денег собрать, мне Богородица велела, - тихо объяснил Митя, - Не то мор продлится три года…
        - Погоди немножко, Митенька, погоди… Может, ОН про нас забудет? Митька, я вот что вздумал - я на воротах красный крест намалюю! Пусть ОН решит, будто нас моровое поветрие уложило! А мы уйдем ночью, я уведу тебя, слышишь, спрячемся!… Я придумал, где! А потом пойдешь к храму, на новую свечу собирать… и соберешь, и поставим… только сейчас - нельзя, ОН же тебя убьет, Митенька, коли увидит…
        И долго еще убеждал Устин Митю, без всякой уверенностью, что тот слышит и понимает его слова, и плакал, и вновь становился на молитву… и ничего не происходило, а время тянулось и тянулось, и настала пора зажигать лучину, но Устин медлил.
        Устин боялся, что освещенные окна увидит снаружи и пришлет сюда кого-нибудь ОН - самый опасный сейчас для него и для бедного Мити человек, ирод, аспид, подлинный иуда… хотя грех кого-то винить и осуждать, это дело не человеков, но Бога. Устин же имеет право лишь каяться, осознавая, что попал в ловушку, и не видя из нее выхода…

* * *
        Мортус с мешком, который ругнулся по-французски, оказался в том же самом дворе, куда забежал, преследуя воришку, Левушка. Но чувствовал он себя более уверенно. Он явно знал дорогу.
        Первым делом он заглянул в каретный сарай - как если бы рассчитывал там увидеть нечто важное. Хмыкнув и прикрыв поплотнее его широкие ворота, мортус поднял голову к окнам первого жилья и кому-то подал успокоительный знак рукой. Затем взошел на крыльцо. Оглядевшись и прислушавшись - а клавикорды более не звучали, - мортус поднялся по ступенькам и исчез в доме.
        Первым делом он поднялся наверх, прошел той же анфиладой, что Левушка, и явился в ту же роскошную гостиную.
        Видение, так смутившее Левушку, сидело перед инструментом, опустив руки на колени. Когда вошел мортус, оно даже не пошевелилось.
        - Тереза, я принес еду, - сказал мортус на чистом французском языке и стянул с себя дегтярный балахон.
        Он оказался мужчиной самой что ни на есть парижской внешности - высоким изящным черноглазым брюнетом, хотя и несколько потрепанным, смуглое лицо уже покрывали заметные морщины. И одет мортус был под балахоном довольно богато - в рубаху с кружевными манжетами, а поверх нее - в короткий расшитый камзол, а также в узкие шелковые штаны-кюлоты. Все это великолепие было ему несколько широковато - то ли, сидя в оголодавшей Москве, он отощал, то ли всегда был таков, и это лишь подчеркнула одежда с барского плеча и зада. Длинные волосы были схвачены на затылке черным бархатным бантом. И еще - под широким и длинным балахоном пряталась также шпага с дорогим эфесом, тоже явно у богатого человека позаимствованная.
        - Я не просила вас заботиться обо мне, господин Клаварош… Я уже мертва… - даже не глядя на него, скорбно ответило неземное видение.
        - Кто-то же должен о тебе позаботиться, моя курочка.
        Господин Клаварош установил мешок на изящнейшем столике и стал добывать оттуда провиант, бормоча: «нет, не кухня герцога Беррийского, нет, не версальские повара, увы, нет…»
        - Только не вы, обманщик и вор, - сказала музыкантша.
        Бывший мортус выложил на клавикорды, прямо на клавиши, здоровую краюху хлеба и пару яблок. Добавил кривой брусок, тщательно завернутый в холщевую тряпочку.
        - Ешь, моя красавица, - сказал он. - Жизнь еще не кончена. И причешись.
        - Вы украли это? - спосила она.
        - Нет, ЭТО я купил.
        - Где, у кого? Вы опять лжете! - она смахнула еду с клавиш, яблоки покатились, проскакали по ступеням и остановились у ножек огромного кресла.
        - Ничуть, моя курочка. Нужно знать места, где всегда продадут мешочек червивой крупы и гнилую луковицу за золотой империал.
        - Откуда у вас золотой империал? - возмутилась она. - Оставьте меня, господин Клаварош. Довольно того, что я терплю вас в этом доме…
        - В этом пустом доме, где ты без меня была бы беззащитна, как овечка в ночном лесу.
        - В этом благородном доме, который вы превратили в воровской притон!
        - Я бы не стал называть благородным этот дом - дом, где жили обманщики и предатели. Ешь, Тереза. И не думай, что тебе так легко и просто удастся умереть под звуки клавикордов. Как бы ты этого не хотела, моя птичка… Смерть не так приятна, как соната господина Скарлатти.
        - Душа моя умерла.
        - Ну, повтори это еще раз, если так тебе будет легче.
        Клаварош выложил на клавикорды еще какие-то свертки и стал искать место для бутылки. Наконец поставил ее на пол у ножки клавикордов, подхватил мешок с балахоном, повернулся и ушел.
        Тереза подумала и самой себе сказала: «Нет!»
        Более того - вслух она это сказала.
        Клаварош лгал - она не ела уже вторые сутки и чувствовала себя прекрасно. Господь вознамерился послать ей легкую смерть. За это она благодарна… Сперва придет слабость, потом придет сон, и - все…
        Главное - не поддаться искушению.
        Жизнь кончена, сказала себе Тереза, главное - уйти достойно, до последней минуты пребывая в музыке. Конечно, настанет миг, когда слабость не позволит продолжать игру, но тогда останутся молитвы. Молитвам ее учили в детстве, вот только тут, в Москве, не так уж часто выпадало обратиться к Богу с искренней и горячей мольбой. Жизнь была суетлива, старшая сестра, Мариэтта, которая привезла ее сюда, не слишком следила за ее воспитанием, учила лишь музыке - но учила на совесть. И Тереза училась на совесть, и тогда лишь была счастлива, когда привозили из Вены или из Парижа новые ноты, и они с сестрой в четыре руки разбирали их.
        Удачной словесной фразе она всегда предпочитала удачную музыкальную фразу - слова выражали всего лишь движение ума, и то - не полностью, а музыка могла полностью выразить всякое движение души, Мариэтта однажды даже сказала «мысль души», и тут же стало ясно - такими мыслями должны обмениваться на небесах ангелы.
        Скоро Тереза в этом убедится… если так - все хорошо, все замечательно, она просто вернется туда, где все говорят на ее языке… И Мариэтта…
        И там ей наконец удастся все позабыть!
        Все, все - о чем напоминают эти стены, покинуть которые она не хочет и не может…
        Пусть ее найдут здесь, у этих клавикордов, мертвую, и пусть это станет вечным укором, пусть образ покойницы, запечатленный взором, жжет и леденит то слабое и неверное сердце, к которому она посмела прилепиться своим пылким сердцем, пусть!…
        Вдохновленная этим прозрением и совершенно не беспокоясь, как будет выглядеть ее тело, когда его наконец обнаружат у клавикордов, и не придется ли этим несчастным выскочить из гостиной, зажимая нос, Тереза вскочила, собрала складками край пудромантеля, положила туда Клаварошевы припасы. Про яблоки забыла. Выйдя из гостиной, она быстро пошла по анфиладе, в нужном месте свернула, спустилась по лестнице. Она хотела отдать ему все и вернуться в гостиную, которую избрала местом своего последнего упокоения, потому что там стояли клавикорды и даже подходящая кушетка.
        Ей было все равно, что дворник Степан, оставленный хозяевами особняка для охраны, увидит ее неодетой. Она уже который день не надевала платья, не шнуровалась, а сегодня с утра даже не причесалась. Степан - старик, он и не заметит… хотя в одном мошенник Клаварош прав - и в смерти надобно оставаться красивой… ближе к тому часу Господь пошлет сил привести в порядок волосы…
        Но на ней были туфли без задника, на каблучках, и она, занятая возвышенными мыслями, не сообразила, что каблучки довольно громко стучат.
        Опомнилась она, когда ей навстречу выбежал Клаварош, уже без мешка.
        - Ты куда собралась, моя курочка?
        - Хочу вернуть вам ваше имущество, господин Клаварош. Пустите, иначе я все уроню.
        Но он не пускал Терезу, он загородил собой дверь, ведущую на кухню и к помещениям для слуг.
        - Возвращайся к себе, дурочка. Тебе здесь не место.
        - Нет, заберите, я не желаю!…
        - Ты просто глупая девчонка, - сказал Клаварош. - Ты вбила себе в голову, что должна последовать за Мариэттой. А как знать - может, сестра твоя жива? Многие из тех, кого забирают в чумные бараки, остаются живы и более не заражаются чумой. А ты забиваешь себе голову глупостями!
        - Вы не смеете так со мной говорить! Я столь несчастна, что… что…
        - Ты не первая и не последняя, кто спал с господским сыном, - кратко определил ее беду Клаварош. - Благодари Бога, что обошлось без последствий. Будь тут твоя мать - она бы за такие проказы надавала тебе оплеух…
        - Не смейте так со мной говорить, господин Клаварош! Я давно совершеннолетняя и сама собой распоряжаюсь! - крикнула Тереза.
        - Знаю, ты родилась в один год с моей Луизой, тебе тоже двадцать два, - отвечал Клаварош. - Твои родители думали, что все дети уже в доме, а тут ты и появилась. Боялись, что госпожа Виллье не разродится, это в сорок шесть лет, весь квартал перемывал ей косточки. Я до сих пор уверен, что твой отец тут ни при чем. Ему ведь уже было под шестьдесят…
        - Грязная свинья!
        Клаварош только вздохнул и оперся лопатками о косяк, расположив тело вольготно, даже изысканно, и всем видом показывая - на кухню Тереза попадет только через его труп.
        Он своего добился, недаром служил гувернером и имел дело с детьми от семи до семнадцати. Смертельно обиженная Тереза повернулась и пошла прочь, продолжая придерживать край пудромантеля. Лежащие в нем припасы поехали обратно в гостиную.
        Клаварош дожидался, пока стихнет быстрая каблучковая дробь, и лицо у него при этом было совсем невеселое.
        Потом он вернулся в помещение, которое вернее всего было бы назвать людскими сенями - оттуда можно было попасть и в людские, и на кухню, и к кладовым. Там было пусто, и Клаварош вошел в одну из людских.
        - Что, ушла? - спросил стоящий на одном колене худощавый мужик в одной рубахе, и та - расстегнута до пупа, в штанах с галуном по шву, надо полагать - от лакейской ливреи, и босой.
        - Ушла, - сказал Клаварош по-русски.
        - Молодец, Ваня. Отойди, мешаешь.
        Клаварош и сам не больно желал глядеть на занятие босого мужика.
        Перед ним лежал на полу мужчина, без рубахи и с приспущенными портками. Низкий коренастый парень, сидя на пятках, зажал промеж колен его голову и придерживал руки, другой сидел на его ногах, а босой мужик крепко бил плетью по голой спине - и остановился, лишь когда Клаварош, услышав каблучки Терезы, дал знак и выскочил, чтобы удержать ее.
        Во рту у наказуемого был кляп из скомканной холстины.
        Мужик ударил его раз, и другой, и третий…
        Кроме тех, кто держал на полу страдальца, никто на него внимания не обращал. Двое спали на полатях у печи, виднелись из-под одеял одни босые пятки, еще двое занимались делом - тот, кто помоложе, сидел на табурете с гребнем; тот же, кто постарше, устроился у его ног на полу, уложив голову ему на колени, и шла безмолвная охота на вшей.
        Этот немногословный народ и повадками-то не смахивал на барскую дворню, а уж ремеслом - и подавно. Орудия того ремесла были составлены в углу - два карабина дулами вверх, драгунские палаши - возможно, отнятые в схватке у полицейских драгун. Там же висели на стенке кистени и большой кавалерийский пистолет.
        - Разгорячился больно, Яков Григорьевич, - сказал, подходя, крепкий старик в голубом бархатном шлафроке, тоже, как и наряд Клавароша, с барского плеча. - Три десятка, довольно бы…
        - Отстань, дядя Степан, дурака учить надобно, чуть всех не погубил… Кто ему велел сюда бечь?!. Отойди, ожгу!
        Клаварош отвернулся.
        - Хоть ты и клевый маз, а без соображения. Самим же потом лечить придется! - возвысил голос дядя Степан.
        - Молчи, хрен стоптанный! Навел бы этот недоумок на твой хаз трущей, сам бы ты сейчас под плетьми полеживал!
        Клаварош за восемь лет жизни в России достаточно усвоил русскую речь, но многих слов этого сердитого мужика еще не понимал.
        С тем, что дурака учить надобно, он согласился.
        Не далее, как полчаса назад, пока все отдыхали после ночной вылазки, этот недоумок запустил руку в дуван.
        Это слова Клаварош столь часто слыхал от своих новых товарищей, что даже смысл уточнил окончательно. Дуван - та куча добра, которая досталась неправедным путем всей честной компании, но подлежит дележке.
        Так вот, дуван мог заключать в себе предметы крупные, предметы ценные, а также мелочь, которую считали и раскладывали не сразу. Недоумок набрал мелочи и отправился торговать с лотка в расчете, что найдутся дураки, способные в чумное время покупать неведомо что и неведомо у кого. За ним погнались, он еле успел улизнуть, а погнался человек не простой - вооруженный шпагой. То есть, нарвался недоумок на дворянчика.
        Все из дворян, кто мог, убрались из чумного города в подмосковные. Остались служивые. Этот был не в мундире, как полагалось бы, и сие внушало опасения - не лазутчик ли.
        Об орловской экспедиции уже знали. Знали также, что мародеров будут стрелять без суда и следствия.
        И даже ловкая выдумка вожака, Якова Григорьевича, позволявшая до сих пор заниматься мародерским ремеслом безнаказанно, могла теперь быть раскрыта - хотя бы потому, что в Москву вошли не просто армейские части, вошла гвардия, туда же набирают дворян, даже рядовые - и те дворяне, и потому все они будут и заодно, и - неподкупны.
        Недоумок пытался врать, но его успели увидеть в окошко - и как вбегал во двор, еще имея на плече связку сапог, и как потом влетел долговязый недоросль.
        Недоросль не поленился войти в дом, но, видать, напоролся там на полоумную девку - ничем иным, кроме повреждения рассудка, Яков Григорьевич и его молодцы не могли объяснить каждодневной и длительной игры на клавикордах. Клаварош же знал правду, но молчал. Кабы рассказал - самого бы приняли за полоумного.
        Сегодня от Терезы была несомненная польза.
        Устав махать плетью, Яков Григорьевич поднялся с колена.
        - Слушай-ка, дядя Степан, - сказал он старику. - Снимай ты это барское лопотье, облачайся в ливрею, ступай ко входу, садись с ружьем в больших сенях. Ну как ховрячишка сюда трущей приведет? А тут ты их и встренешь во всем благолепии - ховрячье-де мое убралось, меня оставили хаз стеречь. Ваня!
        Клаварош молча подошел.
        Яков Григорьевич похлопал по плечу.
        - Ты у нас орел, Ваня. Ступай в большие сени с дядей Степаном. Коли что - будешь с хрущами по-французски белендрясы разводить. Ховряцких детей-де учитель, случайно в Москве остался, помогаешь дом сторожить. Как сговаривались…
        Клаварош кивнул. Его французская речь в Москве уже не раз выручала - собеседнику сразу делалось ясно, что человек перед ним не простой и уж во всяком случае не из простонародья.
        - Коли пожелают хаз обшарить - ты им свою дуру приведи. Она хотя и башкой скорбная, однако все при ней, клевая карюка. Дурой займутся, дальше шарить не станут. Понял, Ваня?
        - Как не понять, - отвечал Клаварош.
        - От тебя от одного, Ваня, больше проку, чем от всей этой шайки, - сказал Яков Григорьевич. И его слова Клаварошу не понравились. Когда вожак вдруг говорит такие льстивые слова, это значит, что среди подчиненных разлад и плетется некая паутина взаимодействий…
        Рассуждая разумно - а Клаварош любил рассуждать разумно, - следовало убираться отсюда вместе с Терезой. Но, во-первых, Клаварош не имел понятия, какими силами можно отсюда выманить Терезу, твердо решившую умереть за клавикордами в доме, где она была так счастлива и несчастна. Во-вторых - он не видел иного способа прокормиться самому и прокормить непутевую дочку своей крестной матери, кроме как при помощи мародеров.
        Те его знакомцы, которые завелись за годы московской жизни, принадлежали к почтенным семьям и вместе с ними убрались, когда началось повальное бегство от чумы. А Жан-Луи Клаварош как раз накануне лишился места за шашни с горничной. Место, впрочем, не больно ему нравилось - Клаварош нанялся в гувернеры не потому, что чувствовал к воспитанию детей истинное признание, а просто больше податься было некуда.
        Восемь лет назад он прибыл в Россию с намерением пойти в услужение, желательно по конской части - он любил не столько детей, сколько лошадей. Но оказалось, что здесь господа имеют крепостных кучеров и даже берейторов. Соотечественники научили проситься в гувернеры.
        - Российская государыня любит французов, и прежняя их любила, - объяснили ему. - Потому все дворяне желают учить своих отпрысков французскому. Даже не проверяют, умеет ли учитель читать и писать. И как им проверить, коли сами на своем родном языке разбирают только молитвы в молитвенниках?
        Клаварошу нашли место, потом - другое, и он совсем было смирился с гувернерской участью. Но природная склонность к амурным забавам не давала ему покоя. Он был по-своему честен - никому не давал обещания жениться. Но и его подружки были не лыком шиты - умели выбрать время, чтобы броситься в ноги господам…
        Лишившись места, Клаварош не растерялся. Он и дома, в Лионе, и в Париже, где ему тоже довелось послужить, умел сводить знакомство с людьми, которые состояли в сложных отношениях с правосудием. Сильно развитое чувство меры позволяло ему пользоваться преимуществами такой дружбы и вовремя уклоняться от налагаемых ею обязательств. Так он, сойдясь с клевым мазом Яковом Григорьевичем, услужил ему, приведя его в запертый и охраняемый дядей Степаном особняк графов Ховриных. Место было безопасное - коли самим не наводить на него нежелательных гостей.
        Клаварош уже стоял в дверях, когда Яков Григорьевич догнал его и вышел с ним вместе.
        - Что-то ты маловато бряйки принес, Ваня. Мишка говорит, у нас крупы на исходе, сумаря нет, не печь же его самим. Впору скоро щаву на хазу дергать да без соли жевать.
        - Торговцы для себя придерживают, - поняв смысл, отвечал Клаварош. - Говорят, господин Орлов тех, кто на торговле наживается, будет строго наказывать. Они прекращают торговать…
        - Плохо. Да еще по Москве эти охловатые рыщут, фабричные… Купчишки, смураки, не столь графа, сколь фабричных боятся - не явились бы громить. Надо бы нам брайкой запастись, Ваня. Да и затаиться, пока не станет ясно, что к чему. Ты у кого давеча сумарь и крупы брал?
        - У косого Арсеньича, - отвечал Клаварош. - Когда Овчинка помер, все к нему перешли.
        - Он от себя торговлю ведет, или от хозяина?
        - От хозяина, - подумав, сказал Клаварош.
        - Вот его-то и надобно пощипать. У него в погребах, поди, не только гречка, а и окорока сыщутся. И много иного… Вот тебе, брат Ваня, хрустик…
        Яков Григорьевич протянул ему лоснящийся замшевый кошелек с остатками вышивки. Клаварош открыл его и достал большой серебряный рублевик.
        - Смурак-то наш стянул у кого-то, вот за ним и погнались. Кошелек выбрось где-нибудь у Варварских ворот, а с деньгами ступай к тому Арсеньичу, возьми у него хоть сумаря корку, да пусть бы проболтался насчет хозяина…
        - Мне это трудно, - сказал Клаварош. - Я по-русски не так знатно разумею.
        - Разумеешь, разумеешь! - Яков Григорьевич хлопнул его по плечу. - Моих посылать - время тратить, они - шуры, разговорам не обучены. Вот в морду лоху дать - это умеют.

* * *
        Архаров к потусторонним сущностям и гостям с того света относился весьма критически. Левушка же, чем далее - тем более проникался мыслью, что музыкантша уже не принадлежала к бренному миру. И даже порывался забежать в ближайший храм, чтобы поставить свечку за упокой ее пока что безымянной души.
        Разбираться пришлось доктору Воробьеву.
        Матвей, которого еще не определили к постоянному месту в чумных бараках, неохотно выслушал приятелей в парке Головинского дворца, в одной из уцелевших беседок. У него еще торчали из карманов выданные для изучения рукописные тетрадки и печатные инструкции по борьбе с моровым поветрием.
        Зная, что Архаров с Левушкой болтались в городе и наверняка хватались руками за всякую дрянь, он усадил их визави, соблюдая пристойное расстояние, потому что хоть чума, как теперь принято думать, и не распространяется миазмами, насыщающими дыхание больного, а все как-то надежнее…
        Да и сам он тоже, возможно, представлял для них опасность.
        - Стало быть, среди бела дня привидение встретил? - уточнил Матвей.
        - Как есть неземное видение! - отрапортовал Левушка. Даже с восторгом отрапотровал - не всякий такой чести удостоится…
        - Ежели это у него зараза так проявляется, то давай лечи, - сказал Архаров. - Что у зачумленных бред бывает, я уже слыхивал.
        - Бывает, но не сразу. Они к тому часу уже без сил в горячке валяются. Прозрачное, говоришь? - спросил Матвей. - Выходцы с того света бывают плотные и прозрачные. Было ли сквозь него что видно?
        - Было, - подумав, сообщил Левушка. - Мебели и клавикорды.
        Что любопытно - не соврал. Образ Терезы, застрявший в его голове и являвшийся внутреннему взору при расспросах, и впрямь делался все прозрачнее. Опять же, музыка, которую он пытался вспомнить во всех подробностях, мешала сему зрительному образу нарастить хоть чуточку плоти.
        - И неудивительно. Столько народу по Москве мрет, кто-то же должен в бесплотные духи перейти, - здраво рассудил Матвей. - По семьсот, по восемьсот душ в день мрет. Говорят, в августе более тысячи померло.
        - Матвей Ильич, а что, дух непременно должен быть в белом? - спросил Левушка и невольно потянулся к доктору.
        - Сидеть, дурак! - прикрикнул Матвей. - Я из барака, его сиятельство сопровождал. Тоже вроде тебя, Левка, все на рожон прет, ну и нам приходится. Еще не ведомо, не стану ли к утру восемьсот первым.
        - А уксус? - ехидно спросил Архаров.
        - Что уксус! От меня этим уксусом за версту уж разит, да у чумы, сдается мне, нос заложен.
        - Вот чего нам в этой чумовой Москве недоставало, так привидений… - проворчал Архаров. - Все прочее имеется в достатке. А ведь… погодите, погодите, братцы! Привидением-то сделаться куда как удобно! К зачумленному и мортус, не перекрестясь, подойдет, и любая отчаянная душа, которая на добро польстится. А от призрака-то всякий шарахнется! Вон Тучков удирал - до сих пор отдышаться не может.
        - Не удирал я, я… - Левушка пытался описать свой уход из особняка так, чтобы и правдиво, и без ущерба для офицерской чести, но таких слов в русском языке, очевидно, еще не было, и он вспомнил иностранные: - Я рапидно ретировался.
        - Сиречь удрал, - перевел Архаров обратно на русский эти приспособленные к родному наречию французские словеса. - Будет тебе корчить из себя петиметра, тут не Петербург!
        - А я и не корчу!
        Левушка перенимал манеру вставлять французские слова в русскую речь только когда обретался в петербуржских гостиных - так там его иначе бы и за своего не признали.
        - Надо было мне за ним следом бежать, я бы уж разобрался, что к чему. И девку ту за косы бы выволок… - сердито сказал Архаров.
        - Да нет же! - возмутился Левушка. - Она точно была… покойница! Не может живой человек сидеть в неглиже в гостиной, когда кругом моровое поветрие, и играть Моцарта!
        - А покойник может?! Матвей, там дело нечисто.
        - И мне сдается, что нечисто, - согласился Матвей. - Опять же, среди бела дня неприкаянные души не бродят, они все более по ночам. И руки у них бесплотные, не могут на клавиши жать. Конечно, может статься, что музыка тебе примерещилась, равно как и французская ругань в устах мортуса…
        - Ещк и тот мортус! Дурак ты, Тучков! Тебе башку заморочили! - напустился на сослуживца Архаров. - Эта девка у них там нарочно сидит - привидение изображать! Для таких обалдуев, как ты! Притон там, слышишь, Матвей?
        Левушка уставился на приятеля - Архаров редко впадал в такое возбуждение.
        - Так, может, мортус вовсе в иное место лез?! - завопил он. - Мало ли, что он там поблизости околачивался?
        - А чей притон-то? И какая тебе в нем польза? - резонно спросил Матвей.
        Архаров задумался. Насчет пользы он и сам не знал, а прочее выстроилось в голове довольно скоро.
        - Мародеров, - уверенно сказал Архаров. - В пустой дом, где нечистая сила шалит, даже мортусы не сунутся. Девка, стало быть, живая и состоит в шайке… Понял, вертопрах? Живая. Может, еще и набелилась для пущего ужаса.
        - Слава Богу, коли так! - воскликнул Левушка. - Николаша, ты даже вообразить не можешь, какая она красавица!
        Сейчас ему именно так и казалось, хотя при встрече он отнюдь не был очарован француженкой, а лишь музыкой, и сам это понимал.
        - Вот только красавиц нам теперь и недоставало, - с неудовольствием отвечал Архаров. - Все прочее имеем в избытке…

* * *
        Степенный мужчина, которому Архаров отдал первый рублевик, пройдя Варваркой, свернул в Ипатьевский, и там, тут же за храмом Вознесения Господня, вошел в калитку.
        Он оказался во дворе, который и теперь, в разгар чумного поветрия, был прибран и показывал достаток хозяина. Даже костры, что давали густой черный дым у калитки и у крыльца, казались благообразны.
        Дворник, следивший за ними, в пояс поклонился хозяину. Тот кивнул.
        В самом доме, в сенях, навстречу выскочила девка, кинулась разувать, обтирать башмаки уксусной тряпкой.
        Она глядела на него снизу вверх испуганными глазами, не решаясь задать вопрос: как оно там, за воротами? А он не имело ни малейшего желания пускаться в рассуждения с комнатной девкой.
        Отдав ей кафтан, который она тут же потащила на кухню, где вовсю дымилась курильница, и оставшись в подпоясанной рубахе, мужчина поднялся по лестнице в третье жилье и вошел в светлицу.
        Там, сидя за столом (обязательный штоф с миской скромной закуски были, казалось, не тронуты) ждал его, головой в столешницу, придремавший человек в черном кафтане.
        Мужчина хотел было тряхнуть его за плечо, да воздержался - чума отучила лишний раз прикладывать руки к чему бы то ни было. А одежда - та вообще считалась опасной. Рассказывали страшные истории - что село Пушкино вымерло оттого, что дурак мастеровой принес туда купленный для жены кокошник - а тот оказался снят с умершей от чумы бабы. И что таким же образом вымер город Козелец от зачумленного кафтана…
        - Ивашка! Просыпайся, - довольно громко позвал он.
        Мужчина повернул голову.
        На вид ему было под сорок, лицо - круглое, сытое, что по чумному времели было несколько странно - впроголодь питались почти все.
        - Ты, Харитон Павлович?
        - Я. Плохие новости, Ивашка. Дьячок тот, Устин, не нам одним потребен, его и кое-кто иной ищет.
        - Как это? Уже?…
        Человек в черном кафтане чуть не вскочил. На его лице изобразилась готовность бежать куда попало - и тут же осознание безнадежности: бежать-то и некуда…
        - А так - ко Всехсвятской церкви приходили двое, расспрашивали, да на меня их Бог навел, - сказал Харитон Павлович. - Видно, Господь пока за нас, Ваня.
        - А ты?
        - А я не дурак - сказал, что Устина чума прибрала. Старуха мне одна чуть карты не спутала, я ее знаю, чертову перечницу…
        - Век за тебя Бога молить буду! - пылко пообещал сорокалетний Ваня.
        - Погоди, Ивашка, дослушай до конца. Те двое - не простые люди, а, сдается мне, офицеры. Граф Орлов приволок с собой из Петербурга четыре гвардейские бригады - так не из тех ли?
        - А ты почем знаешь?
        Разговор так захватил мужчин, что они не расслышали легкого дверного скрипа. А там, за образовавшейся щелкой, непременно примостилось чье-то незримое ухо.
        - Выговор не московский, хотя без мундиров, а при шпагах… И целый рубль мне отвалили - вроде как на помин Устиновой души. Вот он, рублевик-то, - мужчина выложил завернутую в тряпицу монету на стол. - Коли хочешь, бери. Так что пора нам Устина из его норы выкуривать. Как бы кто иной их к нему прямиком не привел.
        - Рука у меня не поднимется…
        - На митрополита поднялась? Начал - так продолжай. Устин блаженненький, он поголосит-поголосит, да тебя и выдаст. Скажет - Ивана Дмитриева, господа хорошие, вяжите! Его грех!
        - Да будет тебя меня пугать, и так тошно…
        - Уж не рад, что со мной связался? Гляди, Ивашка, я ведь не святой, долготерпения у меня не густо… - пригрозил благообразный мужчина. - Ссориться нам теперь не с руки. Я тебе по гроб дней моих благодарен - да и ты будь благодарен. А Устин нам поперек дороги стоит. Из-за него, дурака, тебе прямая дорога на виселицу, а еще до виселицы плетей получишь досыта. Что, не прав я? Вот то-то… Рублевик прибери. И чтобы на помин души употребил. Понял?
        - Так выйти ж придется…
        - Потом, опосля того…
        Девка, что незримо присутствовала при разговоре, настолько бесшумно, насколько это возможно босиком, отступила на лестницу и спустилась во второе жилье. Там ее ждали - и тут же впустили в спальню.
        Она подошла к постели, где лежала хозяйка и, поклонившись, встала у изголовья на коленки.
        - Что, грозен? - спросила хозяйка.
        - Потише вроде стал, матушка Анна Андреевна.
        - А тот, в светлице?
        - Так в светлице и сидит, и ест там, и пьет, матушка Анна Андреевна.
        - Меня не поминал?
        - Не поминал, матушка Анна Андреевна, даже ни словечком.
        - Ахти мне… За что меня только Бог наказал? Али я неправа? Али я из тех, кто для Богородицы поскупился?…
        Девка промолчала. Не столь Бог, сколь законный супруг наказал Анну Андреевну Кучумову, которая, потеряв соображение от всенародного всплеска веры, отнесла и пожертвовала на всемирную свечу всю свою укладку с драгоценностями, а камушки там были - великой цены, в те камушка состояние вложено, их продать - не одну деревню с крестьянами, поди, купить можно…
        И ладно бы пошло все это и впрямь на всемирную свечу!
        После великого буйства у Варварских ворот, где народ чудом не стоптал Анну Андреевну, ее комнатную девку Дашку и взятого с собой на всякий случай пожилого дворника Архипа, пропало все - и восторженный, с молитвой принимающий пожертвования Митенька, и помогавший ему дьячок, и сам почти уже полный сундучок…
        Еле приволоклась купчиха домой - и сдуру, плача навзрыд, все рассказала своему Харитону Павловичу. Ей бы промолчать, он и ввек бы не собрался спросить, как там поживают перстеньки, жемчужные ожерелья, серьги, запястья и новомодная брошь в виде банта, усеянного мелкими алмазами, в укладке. А она от расстройства всех чувств возьми да и брякни! Харитон Павлович Кучумов, разумеется, человек просвещенных взглядов и даже в театр супругу водить изволил, на трагедию господина Сумарокова «Хорев», однако тут возмутился даже до такого помутнения рассудка, что бедная Анна Андреевна под мужниной плеткой и громко крикнуть боялась…
        Потом начались в доме дела диковинные.
        Откуда-то взялся в доме человек, был помещен в третьем жилье, в неотапливаемой светлице, велено его кормить-поить да ни о чем не расспрашивать. Сам же супруг, невзирая на моровое поветрие, повадился куда-то из дому убегать. И в спальню носу не кажет, как ежели б померла законная сожительница. А слугам настрого наказал: коли у кого язык во рту не помещается, так он сам тот язык поплотнее болтуну в рот уложит или же вовсе от него навеки освободит. А о чем болтать не велено - не все и уразумели с перепугу.
        Поняли только, что звать того детину Ивашкой. А лица не разглядели - лицо свое он очень старательно прятал. Даже когда в сумерках спускался вниз по известной нужде - тоже платком и рукой прикрывался. Мало было чумы - еще и это горе…

* * *
        Денежный вопрос был решен утром.
        Граф Орлов в богатом кафтане, при всех орденах, и сенатор Волков шли к карете, возле которой уже выстроились всадники в мундирах. На сей раз графа сопровождали семеновцы.
        - Ваше сиятельство, дозвольте обратиться, - сказал, подходя и не слишком почтительно кланяясь, Архаров.
        - Чего тебе, Архаров?
        - Денег.
        - На что? - чуть замедлив шаг, спросил Орлов.
        - На розыск. Не из жалования же своего вести. И так потратился.
        - И то верно, - граф, ничуть не смущаясь грубоватым тоном офицера, повернулся к адьютанту. - Вася, выдай ему сколько там у тебя есть.
        Адьютант и Архаров отстали.
        Уже в карете недовольный такой простотой Волков обратился к графу:
        - А не больно ли много сей преображенец себе позволяет?
        Орлов усмехнулся.
        - Он, я тебе страшную тайну открою, еще и поболее себе однажды позволил. В молодые годы я с братцами колобродил по кабакам, по бильярдным, искал себе похождений с мордобоем. Ну вот он меня однажды и успокоил. Водой отливали. А я люблю, когда противник лихой. Кулак у него, господин сенатор, даже не дубовый, а чугунный.
        - Из сего еще не следует, что он способен в одиночку розыск произвести. С полицейскими драгунами у него уже контры получились. В одной упряжке с ним искать душегубов не пожелают.
        - А, это хорошо! Стало быть, никто у него в ногах путаться не станет! - беззаботно отвечал граф.
        Волков хмыкнул - он не считал преображенца, пусть даже в чине капитан-поручика, способным выполнить блажное распоряжение графа Орлова. И предвкушал, как будет в Санкт-Петербурге рассказывать в гостиных эту амузантную историю - то-то дамы повеселятся!
        Истинный повод для веселья же будет - неспособность красавца Орлова справиться с поручением государыни. Волков подозревал, что самого его для того вместе с графом и отрядили в Москву, чтобы запоминать все графские глупости. Многие, да, многие будут благодарны сенатору Волкову, когда он обнародует московские похождения Орлова и тем углубит трещину, образовавшуюся в его с государыней сожительстве. Ведь коли место при государыне освободится - его может занять не повеса, коему и полк-то поручать опасно, а человек дальновидный, старого рода, настоящий вельможа…
        Вот только смущал несколько сенатора генерал-поручик Еропкин. Еропкин оказал себя во время бунта героем - и его мнение могло в глазах государыни и света значить более, чем волковское. А Еропкину Орлов чем-то полюбился, хотя при первой встрече они и схватились спорить. Да и сам Еропкин Орлову…
        Не мог этот вертопрах додуматься до таких мудрых распоряжений своей дурной башкой!
        Вот и сейчас едет на Остоженку к Еропкину - не за советами ли?
        Допустим, разбить Москву на санитарные участки додумались Шафонский с Самойловичем. На то они и доктора. Открыть новые больницы, перевозить больных подальше от Москвы, в Николо-Угрешский монастырь - тоже, очевидно, их затея. Но укреплять заставы единственно для того, чтобы обеспечить фабричных средствами к существованию и тем прекратить бунт окончательно - до этого граф сам бы не додумался. Но Еропкин по складу ума добровольно предпочтет остаться в тени. И как же теперь быть?…
        Офицеры-преображенцы тоже собирались в дорогу - объехать монастыри, при которых были устроены лечебницы и бараки, убедиться, что поставленные там караулы благополучны и нападений не случилось. Ехать следовало большой партией, чтобы Москва видела да на ус мотала. Москва притихла - вот именно, что притихла. И с равным успехом могла понемногу прийти в себя, обраумиться, или же преподнести новый подарочек.
        К Архарову, который вместе с Левушкой считал выданные графом деньги, подошли уже готовые к выезду Бредихин и Медведев.
        - Слушай, Архаров, такое дело, - обратился Бредихин, причем глаза у него были подозрительно веселые. - Нас бляди сыскали.
        - Ого! - тут и у Архарова глаза сделались веселые. - Ну, наконец-то! Я думал, они еще вчера до нас доберутся.
        - Так к семеновцам сводни уж прибегали.
        - Погоди, Бредихин, - Архаров даже рукой остановил сослуживца. - А заразу подцепить не боишься?
        - Так сводня-то знакомая, Марфа Ивановна. Я всякий раз, в Москву наезжая, первым делом - к ней, - отрекомендовал Бредихин. - И она-то, прибежавши, как раз про меня и спрашивала. Я с ней говорил - она объяснила, что с августа как собрала к себе девок, так они со двора - ни ногой, там и кормятся. И сама баба умная - знает, как оберегаться. Гости-то к ней хаживали такие, что было от кого ума нахвататься, да ты сам увидишь, она похвастается.
        Медведев засмеялся - видать, уже наслушался сводниного хвастовства.
        - Я к чем клоню? - продолжал Бредихин. - Мы тут с Артамоном собираемся вечером вылазку сделать, так не окажешь ли честь соучастием?
        - Коли ты за нее ручаешься - как не оказать! - и тут Архаров вспомнил, что рядом стоит и все слушает Левушка. Он повернулся к приятелю и внимательно оглядел его с ног до головы.
        Он вовсе не собирался беречь Левушкину нравственность. Просто положение было не совсем обычное - отправляясь к девкам, пусть даже к сводне, за которую ручался Бредихин, в чумном городе, преображенцы сильно рисковали. Так Медведев - повеса опытный, много чего испытал, и Бредихин - тоже не безмозглый недоросль, за свои решения сам отвечает, а вот подпоручик Лев Тучков даже не понимает, куда рвется его душа - ишь, как вытаращился…
        Опять же, что означает имя «Марфа»? Оно означает… означает, будь оно неладно… Как на грех, смысл имени вылетел из головы!
        - Архаров, не мудри! - прикрикнул Бредихин. - Дитя неопытное, как раз подарочек получит… Мы-то соображаем, как французскую хворь высмотреть, а дитя покамест нет. Пускай дома посидит.
        - Так, стало быть, за французскую хворь она не ответчица? - уточнил Архаров.
        - Да долго ли вы меня в младенцах держать будете! - возопил Левушка. - Как в конном строю против подлой черни - так уже большой! А как к девкам - так дитя!
        Медведев расхохотался.
        - Время, господа, - предупредил он. - Нам выезжать.
        - Так доктора еще не собрались, - возразил Бредихин. - Пьют они ночью, что ли, я уж и не знаю, а нас не зовут…
        - На Матвееву рожу глянуть - так они не то что ночью, но и утром, и днем, и вечером пьют, - заметил Медведев. - Турнет его граф из экспедиции.
        - Матвей в Москве, можно сказать, трезв, как стеклышко, - возразил Архаров. - Это у него рожа все еще петербуржская. А что, Бредихин, далеко ли девки живут?
        - Сводня божится, что рысцой за четверть часа добежим. Обещает ужин, выпить… ну?…
        Бредихин глядел на Архарова с превеликой надеждой.
        Подозрительность капитан-поручика была ему хорошо известна. Архаров чуял опасность, может, кожей, может, чем иным, и если бы он сейчас вдруг отказался идти к девкам, то и Бредихин бы, вздыхая и поминая чуму всякими сложносочиненными словами, лишил себя удовольствия.
        Молчание затянулось.
        - Архаров, ты мне более не друг! - в отчаянии выпалил Левушка.
        - Четверть часика, говоришь? И ужин?
        Изрытое оспой бредихинское лицо просветлело. И то - неделя, как из Санкт-Петербурга выехали, а и там ведь не каждый день сводню навещаешь.
        Архаров задумался, исследуя себя и свое отношение к визиту сводни даже с некоторым недоумением. Он не был чересчур шустрым ходоком по дамской части и, бывало, занятый полковыми делами, попросту забывал, когда доставлял себе удовольствие и баловал плоть в последний раз. Тут же достаточно было осознать, что лучше в чумном городе с этим делом не связываться, как плоть потребовала немедленно наверстать упущенное. Очевидно, не только дураку закон не писан - так определил для себя эту ее причуду Архаров.
        - Не знаю, как тебе, а мне сухари уже поперек горла встали. На завтрак, обед и ужин - одни сухари, что с собой привезли, - пожаловался Бредихин. - Девки-то чем получше гостя попотчуют.
        - Откуда тебе получше - в Москве голод! - встрял Артамон Медведев. - Та же тухлая солонина! Да и зачумленная, поди! Собой попотчуют - и ладно. Нам бы их кормить не пришлось.
        Бредихин только рукой махнул.
        - Ничего, девки - шустрые, спроворят угощение, - решил Архаров, еще не уверенный, что отважится на амурную вылазку. - И где же это они угнездились?
        - Сводня сказывала - в Зарядье.
        Зарядье? Архаров хмыкнул.
        Пожалуй, визит необходим. Сводня много чего сможет порассказать про местных жителей - а лучше всего, чтобы проболталась про те тайные трактиры, где за немалые деньги поят бесстрашных москвичей непоказанным вином и водкой загадочного изготовления. Меченые-то рубли там, скорее всего, вынырнут.
        - А далеко ли от тех ворот, где по лестнице к Богородице лазали? - спросил Архаров.
        - Нет, недалеко, - отвечал несколько удивленный вопросом Бредихин.
        - Собирайся, Левушка, - велел Архаров. - И Матвея перехвати, пока он в чумных бараках не заперся, - пусть он тебя насчет французской хворобы просветит. Сводня-то будет божиться, что девки чистые, да только ей веры особой нет.
        Бредихин усмехнулся - Архаров все же не поверил в непорочность Марфы Ивановны.
        Весь восторг вселенной отразился на Левушкиной рожице. И он тут же выскочил за дверь.
        - Коли что не так - мы весь ее вертеп по бревнышку раскатаем, - весело, предвкушая вечерние радости, пообещал Бредихин.
        - Кабы вертеп! - сердито воскликнул Медведев. - В Европе - вон там вертепы! Я в парижских газетах читал, братец газеты привозил, - девки живут вместе, под присмотром, в чистоте - бордель называется. Врач их наблюдает! А у нас жмутся по углам! Наберет сводня двух-трех девок - и промышляет!
        - Да, до борделей нам еще далеко, - согласился Бредихин, и в голосе была явственная зависть к европейцам. - Что значит - полвека бабы на престоле! Бабе мужской потребности вовеки не понять. Все государыни по очереди указы пишут и девок гоняют, вон матушка Катерина додумалась в Нерчинск высылать. А французской хвори тем не искоренишь!
        - Да и бильярд к блядству приравняли было, - заметил, входя, Матвей. - Он-то чем провинился?
        Он был уже в епанче, шляпу нес под мышкой.
        - А мы уж за тобой Тучкова командировали! - сказал Архаров, и тут же явился Левушка.
        - Да я сам к вам шел. Выезжать пора, что ли?
        - Мы со сводней сговорились. Четыре девки есть, божится, что чистые. Пойдешь с нами, Матвей Ильич? Глядишь, и потехи тебе перепадет, - пообещал Артамон Медведев.
        - Да мне бы штоф, да закуски побольше, и никаких девок не надо, - сказав это, Матвей задумался.
        - Матвей Ильич! Пойдем, право! - взмолился Левушка. - Это аспиды меня брать не хотят. Говорят - дитя! Да я уж который год бреюсь!
        - Вот те и чума… - не обращая внимания на Левушкины вопли, заметил Матвей. - Казалось бы, сидеть по углам да Богу молиться… Так нет ж - и сводни бегают, и кабаки потайные открыты, и торг идет… Да! На торгу чтоб ничего не брать! Мародеры по выморочным домам шастают. Хозяева померли, ворота нараспашку, а они и таскают заразное имущество.
        - Да уж знаем, - буркнул Архаров. - За это - стрелять. А насчет потайных кабаков ты, Воробьев, прав. Вот они-то мне и надобны.

* * *
        Архаров полагал, что ему удастся разведать о кабаках у докторов и служителей при лечебницах и бараках. Матвой уже кое с кем познакомился - и Архарову почему-то казалось, что и у него не будет препятствий к знакомствам. Но его и близко к этим людям не подпустили.
        Он надулся и разворчался - день проходил в суете, и суета была какая-то напрасная. Он даже понял вдруг, что не нужны ему никакие девки. Тело, намаявшись в седле, требовало теперь только тюфяка, желательно помягче, и стопки водки на сон грядущий - чтобы спалось без сновидений.
        Но не только ровесник Медведев был бодр - Бредихин тоже чувствовал себя молоденьким жеребчиком, учуявшим табунок кобыл.
        Архаров, по природной склонности к поискам внутреннего порядка вещей, проявлением которого была взимосвязь имени и нрава человека, был этим неприятно удивлен. Бредихин старше на добрых пятнадцать лет - ему бы кряхтеть и на прострел в пояснице жаловаться! (Эту радость Архаров не так давно впервые изведал). Он же, вопреки порядку, скачет козликом и рассказывает пресмешные непотребные историйки.
        - Как-то одна дама никак забрюхатеть не могла. И молебны служила, и по святым местам ездила - ну, не дается ей это дельце. Наконец додумалась - позвала цыганку-ворожейку. И говорит: мне-де известно сделалось, что вы, цыгане, колдуны и можете дитя наколдовать. Ты, говорит, цыганка знатная, умелица, что хочешь делай, только чтобы мне дитя родить. Как скажешь - так я и поступлю, всякое твое слово исполню! А цыганка ей: поди, голубушка, со своей бедой к цыгану! Он те наколдует!
        Архаров расхохотался. Смех у него был неожиданный и весьма звонкий.
        Бредихин, вертясь в седле, как сорока на колу, вспомнил и другую историйку - как вдова пришла к судье просить на злоязычных соседей. Сказали-де, будто она четверых незаконных детей прижила. Мудрый судья отвечал так: не слушай ты сплетников, всем ведомо, что они никогда правды такой, какова она есть, не скажут, зато всегда прибавят к ней половину.
        Эту историю Архаров уже слыхал. Смеяться не стал, но покивал, одобряя рассказчика.
        Тем более одобряя, что вдруг ему сделалось ясно - таким манером Бредихин борется с подступивим вдруг, как вода к горлу, страхом. Борется и за себя, и за тех, кто рядом, не давая им возможности ощутить это приближение беды, опасное тем, что ввергает во временное бессилие.
        Сам он сопротивляться страху умел с детства. И по очень простой методе - с первым же его приближением бросался в бой, так что страх оставался где-то далеко позади и уже не имел шанса догнать жертву. Тут же - поди разбери, где бой… Ездишь, ездишь, сопровождаешь, по сторонам поглядываешь, пистолеты потрогиваешь, шпажный эфес поглаживаешь…
        Тошно.
        Его благоприобретенная храбрость в бредихинских подпорках не нуждалась - был бы только напротив враг. А вот враг-то как раз прятался. Мелькнула и спряталась за углом его харя. Свист раздался вслед кавалькаде. И не единожды…
        Сила врага была во внезапности. Впрочем, сила самого Архарова - тоже. Те, кто его не знал, и не подозревали, как резко он от насупленного молчания переходит к неожиданной и стремительной атаке.
        Бредихин плел еще что-то про мужей-рогоносцев, Архаров, чуть поворотясь в седле, видел оживленную рожицу Левушки, а за спиной прислушивались и посмеивались солдаты.
        И ничего не случилось.
        Когда стемнело, к девкам они отправились впятером - Архаров, Тучков, Бредихин, Медведев и доктор Воробьев. В Головинский дворец возвращаться не стали - а предупредили о своей вылазке товарищей. И обещались долго у девок не залеживаться.
        В нужном месте их встретила девчонка Глашка, закутанная в большую шаль с хозяйкина плеча. Это была предосторожность, предложенная самой сводней, - день долог, мало ли что стрясется, коли беда - Глашка крикнет издали.
        Однако девчонка просто махнула рукой и побежала, а пятеро всадников, закутанных в длинные плащи, потрусили рысцой за ней.
        Мелкая рысь всегда была для Архарова неприятным испытанием. Вроде и на силу в ногах не жаловался - а не было в нем той кавалерийской ухватки, чтобы ездить, не отрывая зада от седла, как учат берейторы в манеже. Широкая рысь, удобная на марше, ему давалась без особых хлопот, хотя и не в чрезмерном количестве, а эта (Бредихин называл ее принятым у старых лошадников словечком «грунь») чрезмерно утомляла - да еще и грозила отбить нежные части тела.
        Москва и всегда-то рано укладывалась спать. А по случаю морового поветрия улицы были и вовсе пустынны. На всякий случай преображенцы держали наготове пистолеты. Радовало лишь то, что ехали не впотьмах.
        - А чего тут допоздна не спят? - спросил Левушка, глядя на свет в окошках. - Смотри ты, в каждом доме кто-то бесонницей мается! Матвей Ильич, это по твоей части!
        - Очень просто, - объяснил доктор. - Ты в Санкт-Петербурге к уличным фонарям привык, а тут их еще не понаставили. Потому велено обывателям ночью свечи в окошках ставить. Для тебя же стараются!
        - Видать, Юшков дармоедом был. Это ведь его забота - фонари, - буркнул Архаров.
        Беглый московский обер-полицмейстер ни в ком добрых чувств не вызывал. И сам Еропкин, всякому умеющий сыскать оправдание, даже фабричным, сбившимся в шайки, при воспоминании о Юшкове несколько терялся.
        - Вот поставят тебя сюда обер-полицмейстером - и вешай себе фонари хоть на каждом кусту, - пошутил Бредихин.
        И опять за шуткой Архарову почудился страх.
        - Пришли, сударики мои, - по-взрослому сказала девчонка. - Во двор пожалуйте! Там и коновязь у нас, и сенцо.
        Всадники въехали во двор.

* * *
        В тесной горнице низенькая, толстая, грудастая сводня Марфа, утянутая в узкий лиф, в кружевах, в преогромном чепце-дормезе на высоко взбитых волосах, рассаживала четырех девок.
        - Ты, Парашка, сюда, пусть тебя первую увидят. Ты, Дунька, сразу не суйся, ты у окошечка сколько можно побудь, - наставляла она своих питомиц, наподобие генерала, выдвигая вперед одни полки и становя в засаду другие.
        Красавица Парашка, девка дородная, с румянцем во всю щеку, своим, а не из баночки, цену себе знала и вышла - словно корабль на морской простор выплыл. Сходство усиливалось тем, что на ней была хитрая накидочка-адриенна, широкая и тонкая, отделанная рюшем и вроде бы сомкнутая у горла, но, когда Парашка садилась (сесть тоже следовало умеючи), края расходились так лукаво, что низкий, ниже некуда, вырез на груди обнаруживался и словно бы зазывал шаловливую руку.
        Дунька тоже была хороша, но в ином роде. Ей еще не исполнилось восемнадцати, в ремесло она пошла недавно, с легкой Марфиной руки, и Марфа не раз предсказывала девке славное будущее. Круглолицая Дунька имела удивительные глаза - раскосые, вроде заячьих, и при том большие, темные, дерзкие. Ростом она до Парашки не дотягивала, статности в фигуре не имела, но и тощенькой ее бы злейшая врагиня не назвала - все, что требовалось, было и округлым, и упругим.
        Она отошла к окошечку, уже понимая замысел Марфы - после Парашки, которая в Марфином хозяйстве олицетворяла присказку «товар - лицом», ее, Дунькино, появление будет - как если бы после долгих уговоров открыли укладочку с жемчугами.
        - Малашка, куда лезешь? Ты вот так, бочком, и пасть-то не разевай! Очень нужно, чтобы гости первым делом твою беззубую пасть увидели! - Марфа сама за руку отвела Малашку на указанное ей место. - Ты до последнего пасть-то веером прикрывай! Парашка, мушку на морду сажай, вот сюда… ох, дурища…
        Марфа выхватила у девки из руки кругленькую, отделанную перламутром мушечницу, сама выбрала и прилепила ей большую мушку на подбородок. Молниеносно подумала - и нашлепнула еще одну туда, где расходились края адриенны.
        - И жеманничай поделикатнее! - велела она, зная простоту питомицы. - Мушка на тебе - «кокеткой» зовется, вот и соответствуй… Погоди, еще одну на щеку налепим. Та означает - на все согласна! Учитесь, девки, пока я добрая.
        - Опять лучший гость дуре Парашке достанется, - обиженно шепнула Дуньке Малашка.
        Тут ворвалась Глашка.
        - Идут, идут! - воскликнула она страшным шепотом.
        - Свечи зажигай, дура, - тут же велела Марфа.
        Девки, встав, как задуманно, начали жеманно охорашиваться.
        Первым вошел Матвей.
        - Какого славного гостя Бог послал! - обрадовалась, оценив его крупное телосложение, Марфа.
        - Я к столу гость, - кладя на этот самый стол полуполтину, заявил Матвей. - Мне бы провианту домашнего, да наливочки, да пирожка, а то впору уж взвыть на казенной солонине. А нимфы пусть кого другого полюбят.
        Пока Марфа смотрела на него с изумлением, вошли Левушка, Бредихин, Медведев и Архаров.
        - Пятеро, - сказала она. И обвела взглядом мужчин. Последним увидела Архарова - и на него-то уставилась пристальнее, чем на молодежь.
        Всякие лица видела она в своем доме. Но чтобы к девкам приходил такой пасмурный и неприятный на вид кавалер - кажется, впервые.
        Марфа прочитала на этом крупном и тяжелом лице явственное недоверие. А было еще иное - то, что она по-бабьи учуяла. Сильный и довольно причудливый норов, победа над коим могла бы ее несколько развлечь…
        Архаров еще не знал, что многие Марфины эскапады объясняются борьбой со скукой. А смотрел на нее весьма недоверчиво по понятной причине - неизвестно еще, сколько запросит за девку.
        Марфа усмехнулась.
        - А что ж! - объявила она задорно. - Коли гость хорош, так я и сама не хвора принять! Особливо столь ядреного кавалера!
        При этом недвусмысленно взглянула на Архарова. Он даже немного растерялся от такой отваги и такого комплимента - воображение представило ему диковинную картину: как они оба с Марфой, люди весьма в теле, валятся на постель, и тут же слышится треск ломающихся ножек…
        Но он тут же справился с зародившейся было улыбкой. Сводне и полагается подпускать шуточки-прибауточки. Надо же - только в Москве и довелось услышать про себя: ядреный кавалер. Но так ведь оно и есть.
        Архаров хмыкнул, укладывая меткое словечко в память. А Марфа, сделав этот прикидочный выстрел, занялась другими гостями.
        - Милости прошу, сударики мои! - звала она к столу. - Девицы стосковались, пироги в печи перестояли!
        - Пироги - это мне! - потребовал Матвей. - Да и вот что - девки-то чистые?
        - Экий ты грубый, - заметила Марфа. - А как им чистыми не быть? Девицы ко мне прямиком из Франции прибыли, из города Берлина. Живут тихо, уж разве что какой хороший гость пожалует, дворянского звания, так я им позволяю беседой развлечь. Грязи набраться негде! Вот, извольте радоваться, Лизета!
        Парашка встала перед Матвеем и сделала реверанс.
        - Благородных родителей чадо! Графских кровей! Родители померли, родня сироту обобрала, я приютила. Вот Жанета, вот Фаншета, вот Лизета…
        Она показала на Малашку, у которой только глазищи торчали над кружевным краем веера.
        - Ты, тетенька, говори да не заговаривайся, - усмехнулся Архаров.
        Марфа опять взглянула на него - и на миг Архарову показалось, будто перед ним противник со шпагой, взглядом мерящий расстояние.
        Но противник тут же отступил, опуская клинок. И это Архарову понравилось - баба не глупа, видит, на кого можно наскакивать со своими шалостями, а на кого - нет.
        - А они у меня все Лизеты! - Марфа рассмеялась. - Да садись ты, сударь, в ногах правды нет. Девки, тащите пироги!
        - Надо же, кругом мор, а вы веселитесь, - сказал Бредихин. - Нет чтоб о душе подумать…
        - Вот тоже проповедник нашелся! Нам теперь один закон - чума! - с почти настоящей беззаботностью выпалила Марфа. - Да и кормиться как-то надо.
        - Чего ж раньше смерти помирать? - поддержал ее Архаров.
        - Верно, сударь мой, молвить изволил. Недаром ты мне сразу полюбился, - объявила Марфа.
        - Кто, я? - Архаров несколько ошалел от этого признания.
        - Ты, сударик,- подтвердила Марфа. - Я вам что скажу. Девкам и старухам - тем подавай красавчиков. Молодым женкам - тем горячих. А коли баба не молода, да и не стара, то ей подавай норовистого. Красавчик красы лишится, горячий - остынет, а вот норов никуда не денется, с норовистым надолго разбираться хватит!
        Архаров онемел от столь верного определения своей натуры.
        Противник нанес-таки удар. Играючи, балуясь - и все же это было вторжение в архаровские пределы, чего он не любил.
        Матвей расхохотался.
        - Нашлась, Николашка, и на тебя управа! Раскусили, раскусили! - закричал он.
        - Я чаял, до твоего венчания не доживу. А теперь хоть понятно стало, какая невеста на тебя польстится, - добавил Бредихин. - Что, раскрасавицы, я за норовистого не сойду?
        - Ты, сударь, видать, из горячих, - льстиво сказала Парашка. - Садись к столу, вон туда, к Лизете, она у нас горячих любит.
        - Постой, - удержал его Матвей, которому не понравилось, как Лизета-Малашка закрывает лицо.
        Матвей подошел к ней, отвел веер, взял за подбородок, внимательно всмотрелся в лицо. Кожа чистая, гладкая, такой белила ни к чему. Зацепив пальцем, приподнял губу. Малашка от ужаса зажмурилась. Но и изнутри губ все было чисто. Матвей взял ее за руку, ощупал пальцы, локти - ничего не припухло.
        - Садись, - позволил. - Тут вроде ничего, без подарочков…
        - Грешно тебе, сударь, так-то, - сказала Парашка, принимая у Глашки блюдо с горячими и жирными пирогами. - Нас Марфа Ивановна как родных блюдет. Коли что - в тычки бы выставила. Мы только с благородным званием дело имеем.
        - А знаете, как одна умная баба сказала? - спросил Архаров. - С попом - свято, с дворянином - честно, а с чувашином и грех - да лучше всех!
        Он для визитов к девкам завел несколько таких присказок, даже с матерными словечками. Они позволяли начать ту краткую беседу, без которой заваливать девку в постель было вовсе уж неприлично.
        Стали знакомиться, рассаживаться за столом, и Архаров приметил, как Марфа что-то этакое шепнула Глашке.
        Он навострил ухо.
        - В вашей комнате спит, - тихонько отвечала Глашка.
        - Вперемежку, вперемежку! - командовал Бредихин. - Дама - кавалер, дама - кавалер!
        - Я не кавалер, меня к пирогам! - требовал Матвей.
        - Как же не кавалер? Это ты еще не разомлел! - бойко отвечала Марфа. - Пироги у нас простые, с кашей, с капустой, с рыбкой, да вот кувшинец с брусничной водой, да яблоки моченые, да, коли угодно, Глашка квашеной капустки с погреба принесет, да вот вам водка померанцевая, сама настаивала…
        Архаров протянул руку, поймал Левушку, привлек к себе - ухом к губам.
        - Ты, Тучков, вот что… - прошептал Архаров. - Пока я блядям буду зубы заговаривать, ты тут пошарься по закоулкам, авось чего приметишь. Тут у сводни много кто прятаться может. Пошел…
        И Левушка, кивнув, за спиной Архарова тихонько выскользнул в дверь.
        Коли по правде - он чувствовал себя неловко среди этих хватающих его, по локоть обнаженных, рук, которых у четырех девиц и одной сводни, как ему показалось, было поболее двух десятков.
        Ему в Санкт-Петербурге доводилось бывать у своден - только там как-то устраивалось без лишнего шума, скоро и просто. Потом завелась некая вдовушка мещанского звания, охотно его принимавшая. Но вдовушка собралась замуж и временно сделалась недоступна. Потому Левушка и утешался образами неземных Глафир, играющих на арфах. Что его душе, кстати, было и ближе…
        Поэтому поручение Архарова его даже обрадовало.
        Левушка оказался в узких сенях, откуда наверх вела лестница. К счастью, он успел прихватить с собой свечу. Заслоняя ладонью огонек, он поднялся по лестнице. Там, наверху, обнаружил дверь направо и дверь налево.
        Левушка достал уксусный платок, сквозь него нажал ручку правой двери, заглянул - там была совсем крошечная каморка, где лишь кровать и помещалась. Он нагнулся, приподнял покрывало - под кроватью никого не было. На стене громоздилась куча повешенных на гвоздь платьев, укрытая простыней. Левушка пошарил в ней - скрытого злоумышленника не обнаружил.
        Оставалась левая дверь.
        Левушка встал перед ней, прислушался - тихо. Сквозь платок нажал на ручку - отворилась…
        Войдя, он прямо ахнул:
        - Ишь ты! Гнездышко!
        Комнатка оказалась мала, заставлена мебелью, и вся розовая. Даже попугай в клетке соответствовал своей расцветкой. Хотя он был жемчужно-серым, даже без хохолка, однако хвост с изнанки красный, приятного оттенка, и наброшенный сбоку на клетку полосатый платок - тех же тонов.
        Особенно вдохновляла пышная взбитая постель, рядом с которой на стуле висели розовые бабьи одежки. А под одеялом рисовались человеческие формы…
        - И птенчик! - обрадовался Левушка. - Ишь ты! Спит пташечка…
        Он шагнул было к постели, протянул руку - и отступил. Уж больно было неловко.
        Именно эта неопределенность положения вдруг оказалась до крайности соблазнительна. И это даже смутило подпоручика Тучкова.
        Честно исполняя поручение Архарова, Левушка пошарил по комнатке, заглянул за оконные занавески, потрогал зачем-то пальцем землю в цветочных горшках. Показал язык большому задумчивому попугаю и опять подошел к пышной постели.
        - Ду… - и от волнения у него сел голос. Левушка прокашлялся и начал заново.
        - Душенька!…
        Никакого шевеления под одеялом не обнаружилось. Тогда Левушка коснулся рукой места, где предполагал ощутить плечико. Душенька поерзала, не желая просыпаться. Левушка, уже частично теряя голову, решительно потянул за одеяло.
        Душенька с ворчаньем повернулась - и на Левушку уставилась хотя и красивая, с огромными томными глазами, хотя и чернобровая, хотя и в обрамлении густых всклокоченных темных кудрей, однако усатая и небритая рожа.
        - Архаров! - заорал Левушка, выхватывая шпагу.
        - Свят-свят-свят! - заорал, выпрастывая босые ноги из-под одеяла, усатый молодец.
        - Тревога! Аларм! - еще громче завопил Левушка и, к радости своей, услышал внизу топот. Теперь главное было - не дать злоумышленнику скрыться.
        Усатый молодец попыталося было встать, но Левушка сделал шпажный выпад, и молодец, не желая получить в живот три дюйма стали, завалился обратно на постель.
        - Караул, убивают! - взвыл он. Тут же Левушка приставил ему к горлу шпагу.
        - Ты кто таков? - спросил он яростно.
        Тут попугай решил, что без его вмешательства получается как-то скучновато. И с особой попугайской пронзительностью выкрикнул:
        - Давай хрен свежий, хоть медвежий!
        - Живу я здесь! Сожитель! - одновременно с попугаем объявил про себя молодец.
        В дверях гнездышка появился готовый ко всему Архаров.
        - Какой такой сожитель? Какого черта от людей прячешься? А ну, пошли вниз - разбираться!
        Левушка отвел шпагу - и, стоило молодцу сесть прямо, Архаров твердой рукой ухватил его за шиворот.
        - Да что вы, ваши милости?! - взвыл молодец.
        - Уху ели, али так охренели? - добавил язвительный попугай, уже вдогонку.
        В гостиную они не столь вошли, сколь ввалились, едва не застряв в дверях: Архаров сгоряча норовил втиснуться вместе со своей возмущенной добычей, которую к тому же подгонял сзади шпагой Левушка.
        Девки, уже много чего успевшие в деле нехитрого соблазнения, взвизгнули и, вскочив, ухватились друг за дружку.
        Одна Марфа осталась сидеть за столом, преспокойно наливая Матвею из штофа в стопочку.
        Она повернулась, поглядела на Архарова, именно на него, и выпрямилась.
        - Чего ты, батюшка Николай Петрович, к моему дармоеду привязался? - удивленно, но и довольно сердито спросила Марфа. - Это Никодимка, при моей особе состоит. Никаких иных грехов за ним не водится.
        - Ишь ты, при особе! - прямо-таки восхитился Архаров. - Сколько ж тебе лет, чтобы молоденьких ребят к своей юбке пришпиливать?
        Никодимкиного шиворота он тем не менее не отпускал.
        - Да уж не больше, чем нашей государыне, - дерзко отрубила Марфа.
        - Ты постерегись такие слова выговаривать, - предупредил Архаров.
        - А то вся Москва не знает, что она с Гришкой Орловым живет! А он ее на пять лет моложе. Не смеши, сударик. И не грозись - чума вон пострашнее тебя будет, и той не боюсь. Немало погуляно, наливочек попито, молоденьких мальчиков полюблено!
        Тут-то Архаров и ощутил, что нашла коса на камень.
        Он оценивал всякую женщину по мужчине, который ее так или иначе содержал - в законном ли браке, иным ли порядком. Тот, кто научил Марфу независимо и дерзко обращаться с мужчинами, был, видать, человек не простой, а наглый и веселый - в бабьем голосе Архаров уловил перепев мужской молодецкой интонации.
        - Не связывайся, Архаров, - подал голос Бредихин. - Марфа у нас черт, а не баба.
        Это звучало лучше всякого галантного комплимента.
        Решив, что и впрямь не стоит затевать шумихи в домишке сводни, Архаров отпустил Никодимкин шиворот.
        - Вот и Ваня мой так же, бывало, говорил. Бывало, как сцепимся ругаться - только искры летят. И чертом звал, и гадюкой семибатюшной. А замуж меня провожал - шкатулочку подарил, а в шкатулке той такие камушки, что нашей государыне и не снились. На черный день берегу. Никодимка, поди сюда, сядь тут!
        Парень послушно уселся на стул, тут же девки бросились к нему с гребешком, расчесали кудри. Марфа подошла, подхватила юбки и взгромоздилась к нему на колени.
        - Так-то, сударь мой, - сказала она гордо. - Девки, чего струхнули? За стол живо - и жеманничайте пободрее! И кавалеров разбирайте, пока я стариной не тряхнула! Фаншета! Ну-ка, приголубь кавалера!
        И указала ей на Архарова.
        Фаншета-Дунька бойко подошла к нему.
        - За стол пожалуй, сударь, а то и сразу в светелку.
        Архаров невольно ухмыльнулся. И похлопал ее по плечику - там, где соскользнула кружевная косынка.
        - Погоди, прелестница, мне с хозяйкой сперва переговорить надобно.
        - Как изволишь, сударь, - обиженно сказала Дуська и пошла добывать Левушку.
        Архаров же подошел к Марфе и встал перед ней твердо, всем видом показывая: бабьи штучки не про меня, а поговорить о деле надобно.
        - Ты, надо думать, под ручной заклад деньги даешь, - сказал сводне Архаров. - Сережки там, перстеньки…
        - Случается, - осторожно согласилась она.
        - Пойдем-ка ненадолго.
        - А пойдем.
        Она, словно ждала как раз такого приглашения, соскользнула с Никодимкиных колен и, даже не обернувщись на своего дармоеда, пошла из гостиной прочь, Архаров - за ней.
        Сводня привела его в розовое гнездышко, преспокойно убрала со стула свои наряды.
        - Тут ты, сударь, можешь быть безопасен, - сказала. - Лестница со скрипом, девки уже умные - меня не подслушаешь.
        - Так я про заклады.
        Марфа посмотрела на него вопрошающе.
        - Не похож ты, кавалер, на ветропраха, который часишки с табакерочками закладывает, - сообщила она.
        - Нет, я не вертопрах, - согласился Архаров. - Могу весь твой домишко вместе с девками купить.
        Она помолчала.
        - Твое счастье, Николай Петрович, что не сказал - вместе с девками да с тобой самой впридачу. Тут-то бы и опозорился. Спрашивай, отвечу.
        - Часто ли приходят заклады выкупать?
        - Иной раз и приходят. Сам видишь, чума. Иной бы и рад выкупить, да на тот свет отправляется.
        - Заклад, стало быть, за гроши тебе достается?
        - Такое уж ремесло, - отрубила Марфа.
        - А куда потом денешь?
        - Чума не навек. Кончится - буду разбираться. Иное продать можно. Иное - камни выну, продам особо, оправа - ювелирам, на вес. А есть вещицы, что себе оставлю.
        - Ловко ты, Марфа Ивановна, устроилась. Чума тебе и кормилица, и поилица. А что, в последние дни не приносил ли кто заклада?
        - У тебя стянули чего? - оживилась она.
        Архаров усмехнулся - он уже сообразил, что сводня не брезговала и краденым, но брала только у верных, годами проверенных людей.
        - Не у меня. Ищу я человека, который сразу бы много принес - перстеньков с десяточек, сережек пригоршню… понимаешь?
        Марфа задумалась.
        - И рада бы тебе, сударь, помочь. Да только не приносили. Коли у кого золота с каменьями много прикоплено - тот, вроде меня, будет ждать, пока моровое поветрие пройдет. Сейчас-то сбыть с рук разве что за гроши удастся. А и принесут много - не возьму. Золотишка-то с камушками у меня набралось, а живые деньги - на исходе. Вон, для них не поленилась, за Яузу побежала…
        Архаров задумался.
        Его попытки понять по крайней мере, кто был тот человек, или же люди, что завладели сундучком с деньгами, пока оказались безрезультатны. Хотя, очевидно, сундучок попал не к фабричным - те бы уж живо пустили в ход и деньги, и побрякушки, потому что оголодали, и Марфа могла об этом знать. Но мало ли на Москве баб, которые, как Марфа, промышляют ручным закладом?
        Была еще одна зацепка.
        - Ну-ка, взгляни… - Архаров достал из кармана монету. - Такой рублевик тебе в последние дни не попадался? Может, кто заклад выкупал? Или за любовь расплатился?
        Марфа разглядела монету и попробовала на зуб.
        - Погоди, вроде видала… Отвернись, сударь, не подглядывай.
        Архаров честно отвернулся, она достала из-под перин кошелек, высыпала на столик монеты.
        - Поворачивайся, ищи.
        Архаров поворошил пальцем груду монет, поднес одну к самому носу.
        - Таков, да не тот. Вот что, Марфа Ивановна. Я про твои шашни никому докладывать не побегу, а ты сделай милость - как увидишь вдругорядь большой рубль… А ты читать умеешь?
        Он достал из кармана последний, четвертый рубль.
        - Обучена! - гордо сказала Марфа. - Мой Ванюшка взъелся на меня - пришлось грамоте учиться.
        - Гляди - по ободу «Санкт-Петербургского монетного двора», а вензель под государыней - московский, с «мыслете».
        - И точно!
        - Коли попадет к тебе такой здоровенный рубль, да еще с особинкой, - дай мне знать. А я в долгу не останусь.
        - Меченую монету ловишь? - вдруг спросила она. - И кому ж ты ее подсунул? Да ты не кобенься, прямо говори. Я когда с Ванюшкой моим жила, и не на такое нагляделась.
        - Да что за Ванюшка-то?
        - А душегуб Ваня Каин! - гордо и весело произнесла Марфа. - Что сперва главным вором на Москве был, а потом на службу к государыне подался и все воровство враз повывел. Слыхивал про такого?
        Архаров присвистнул. Такое сожительство многое в Марфе объясняло.
        - Слыхивал. Тот вор, что в полицию прошел служить, что ли?
        - Он самый. И знал бы ты, как при нем на Москве тихо жилось!
        - Как же он с ворьем сладил? - полюбопытствовал Архаров. - И как его ворье за такое рвение не пришибло?
        - А давай я тебе сказочку скажу, - вдруг предложила Марфа. - Я ведь, сударь мой, однажды точно тот же вопросец ему задала. Как тебя-де до сих пор терпят? А он мне - сказочку. Слушай. Завелись у одного хозяина в амбаре крысы. Здоровенные, хитрые, злобные, сладу нет. Пошел он, купил кота. Кот - тридцати фунтов весом, гладкий, клыки, когти - все котовье снаряжение, как полагается. Запустил в амбар. Утром приходит - крысы кота сожрали. Идет опять, покупает другого кота, в сорок фунтов, когти в вершок, клыки как у пса. Запускает в амбар. Наутро - одни косточки. Ну, что делать? И говорит ему кум - вон на помойке рыжий котишка есть, облезлый, никакого вида, попробуй-ка его. Хозяин, делать нечего, идет рыжего кота звать. Тот согласился, пошел ночевать в амбар. Утром хозяин глядит - все крысы передушены, кот лапой рыльце намывает. Как так - спрашивает, тут же у меня не коты, львы жизни лишились, как это крысы тебе поддались? А котишка и отвечает: это потому, что они - крысы, а я - кот!
        - Занятная сказка, - оценил Архаров.
        - Мудрая сказка, - поправила Марфа. - Я это уж потом поняла. А теперь ступай, сударик, Фаншета заждалась. Лучшую девку тебе отдаю. Сама бы легла - так ведь Никодимка обидится.
        Архаров усмехнулся - умела Марфа Ивановна валять дурака.
        - Погоди, еще вопрос.
        - Спрашивай.
        - Сказывали, потайные кабаки завелись. Так не присоветуешь ли, где искать?
        - А не присоветую! - отрубила Марфа. - За себя я сама ответчица, а добрых людей подводить под розыск не желаю! Ступай, ступай, батюшка, к Фаншетке!

* * *
        Архаров знал, что с ним ложатся за деньги, и большой беды в этом уже не видел.
        Дунька-Фаншета привела его в свою каморочку на первом этаже. И встала у постели, опустив руки, ожидая от кавалера хотя бы слова.
        Свечка на столе тоже ждала - чтобы погасили.
        В ее неярком свете Дунька-Фаншета казалась совсем юной и невинной - вроде тех монастырок, которые свели с ума влюбчивого Левушку.
        Она подняла свои раскосые глазищи - личико было немного испуганным.
        Архаров же смотрел на Дуньку исподлобья, словно бы собираясь с духом.
        Всякий раз, когда нужно было говорить женщинам необязательные и ненужные слова, он недоумевал - да ведь и без того все ясно. Глаза в глаза, узкая каморка, жалкая свечка - да ведь и понятно, что за все это будут плачены деньги.
        Правда, до сих пор Архаров имел дело с женщинами постарше, поопытнее, и его устраивало их деловитое отношение к его надобности. Они многих слов и не просили. А эта - совсем молоденькая, кто ее разберет… дернул же черт Марфу подвести ему самую свежую из девок!
        Дунька подняла голову - и по этому ее движению Архаров понял, что девка лихая.
        Дунька решилась начать первой.
        Марфа сама велела ей приголубить кавалера, который приятностью и любезностью не отличался, да и взгляд имел тяжелый. Марфа отдала ее, самую молодую, самую свежую, этому офицеру - да как еще при этом взглянула! Словно бы сожалела, что сама не может его ублажить. А он глядит букой… Неужто так всю ночь и проторчит у постельки? Ну, Марфа Ивановна… удружила…
        Так, стало быть - ух! Как на Крещенье - в ледяную прорубь!
        - Что, сударь? Или не хороша? - задиристо спросила Дунька-Фаншета.
        - Хороша, - одобрительно сказал Архаров.
        Девка ему и впрямь нравилась. Он только не знал, как ей это растолковать.
        - Так что ж ты? - удивилась Дунька и распустила узелок на кружевной косынке. Косынка ей очень нравилась - обидно будет, коли этот насупленный кавалер ее сдуру порвет.
        Сунув косынку в изголовье, Дунька сделала шаг - и оказалась совсем рядом. Оставалось только взять ее за плечи.
        Все-таки ей было страшновато. Поди знай, чего от такого ждать. И потому Дунька опять вскинула голову, словно бы кинулась в атаку.
        - Ну что ж, сударь?
        - Больно ты шустра, - отвечал Архаров, несколько удивленный ее натиском.
        - Ремесло такое, - тут же объяснила Дунька. - Марфа учила - кавалер всякий попадается, бывает такой, что семь потов с тебя сойдет, пока его в постель уладишь… да наладишь!
        Архаров расхохотался.
        Его детский смех обычно очень удивлял тех, кто слышал этот заливистый хохот впервые. Дунька невольно улыбнулась и засмеялась сама - так же искренне.
        Под этот хохот он ее и завалил на постель.
        И, пока он разгребал складки и оборки ее юбок, Дунька вдруг вздумала его приласкать. Не так, как ласкают любовника, жарко и пылко, порой вцепляясь ногтями, а почему-то - кончиками пальцев. Может, потому, что была безмерно благодарна ему за его радостный, все преграды разрушивший смех.
        Она расстегнула пуговичку камзола, распустила шнурок, стягивавший ворот его офицерской полотняной рубахи, скользнула рукой под ткань - и замерла.
        Никто и никогда не говорил еще Архарову, что у него изумительно нежная кожа.
        Вот и Дунька промолчала… только трогала и молчала…

* * *
        Архаров, обремененный своим имуществом, застегивая камзол, вошел в горницу и тряхнул за плечо задремавшего в кресле Матвея. Тот, укутанный по уши в епанчу, был похож на огромного красномордого спеленутого младенца, разве что без чепчика.
        - Пора, едем.
        Следовало бы поверх камзола перепоясаться офицерским шарфом, да кто ночью глядеть станет? Архаров вдел руки в рукава мундира.
        - А что? Утро? - осведомился сонный Матвей.
        - А ты до утра решился ждать, авось фриштыком угостят? Вставай, поехали.
        Архаров не любил надолго оставаться там, где имел дело с женщиной.
        - А Бредихин, а Медведев? - Матвей угрелся под епанчой и страсть как не хотел вылезать в прохладную ночь, садиться в седло, трястись целую вечность до Головинского дворца.
        - Сейчас и до них доберусь, - пообещал Архаров.
        Матвей поглядел в окошко.
        - Так ночь же на дворе, Николаша… Нас до утра не хватятся… Остался бы с девкой, вдругорядь приласкала бы… экая ты чучела беспокойная…
        Вдруг Архаров шагнул к окну и отвел занавеску.
        - Гляди, зарево…
        - Ну, пожар где-то, - проворчал Матвей. - Москва без пожаров не живет.
        Он изучил остатки на столе, налил в стопку из бутыли, выпил, закусил недоеденным пирогом.
        - Уж не наш ли бивак? - вдруг спросил Архаров.
        - С чего ты взял? Вечно тебе мерещится…
        Но Матвей уже давно понял - Архарову не просто так мерещится, и его подозрительности надобно доверять. Матвею всего лишь не хотелось подниматься.
        Архаров выскочил из горницы и взбежал по лесенке в Марфину светлицу.
        Марфа и Никодимка в розовом гнездышке, ожидая, пока гости управятся, играли в карты - в модную игру «ламуш», попросту - в мушку. Архаров ворвался без стука и первым делом оказался возле окна.
        - Чего тебе, сударик? - осведомилась Марфа.
        - Вон там, где горит, у нас - что?
        - Почем я знаю? - удивилась вопросу Марфа. - Я тебе не московский полицмейстер.
        Но Никодимка заинтересовался пожаром. Положив пять карт на столик рубашкой вверх, он встал возле Архарова.
        - Где-то за Ивановской обителью горит… и крепко горит… большой домина, видать, был! Вот бы сбегать, поглядеть…
        - Мать честная, Богородица лесная! - воскликнул Архаров. - Головинский дворец не в той ли стороне?
        - Да в той, поди, - подумав, отвечал Никодимка.
        Архаров сунул руку в карман, выдернул кошель, наугад набрал денег - тех, орловских! - швырнул на карты, и его как ветром вынесло из гнездышка.
        - Бредихин, Тучков! - услышали Марфа с Никодимкой его голос. - Бросайте блядей! Наш бивак подожгли!
        Тут же отозвались преображенцы, захлопали двери, застучали сапоги.
        - Шпага моя где?! - заорал Медведев.
        - Да вот же, на сундуке! - отвечала незримая Анютка-Жанета.
        Архаров, подхватив епанчу, выбежал во двор, стал отвязывать лошадей.
        Пес, который впустил гостей молча, как будто его и вовсе не было, вдруг возмутился, залаял, ему отозвались соседские псы.
        Когда выскочил взъерошенный, с развившимися буклями, с совершенно распустившейся косицей, Левушка, Архаров уже был в седле.
        - Матвея за руки, за ноги тащите! - перекрикивая брехливого кобелька, потребовал он.
        В домишке грохнуло - не иначе, Матвея вместе с креслом уронили.
        Но сборы были кратки - через несколько минут ночной московской улице пронеслись пять всадников в длинных и широких плащах.
        Бредихин скакал впереди - он знал дорогу. За ним - Медведев, далее - Архаров с Левушкой, а замыкал кавалькаду сильно недовольный Матвей. Будь его воля - он бы ехал помедленнее. Но полковой конь, которого ему дали, имел свойственную почти всем лошадям привычку - делать все то же, что проделывает лошадь, возглавляющая бег. И коли гнедой под Бредихиным идет машистым галопом - то и карий под Матвеем будет делать то же самое.
        Некоторое время всадники видели только стены домов да ночное небо со светлым заревом. Когда вылетели на берег Яузы, к мосту, - осознали размеры бедствия.
        Дворец горел целиком, полностью, во всю длину и ширину. За деревьями парка, еще не облетевшими, преображенцы не видели всей суеты. Но понимали - каждая пара рук сейчас необходима.
        - С нескольких концов подожгли! - воскликнул Архаров, привстав в стременах. - Ну, я до этих подлецов доберусь!
        Преображенцы поскакали через мост, к воротам парка. И тут же, у моста, отыскалось приключение, которое было куда как кстати после проказ с Лизетами и Фаншетами.
        Навстречу всадникам выскочил человек, гоня перед собой с верхом наполненную тачку - такие Архаров знал по конюшенным делам, на них удобно возить навоз. Однако в тачке было нечто иное.
        - Стой, блядь! - закричал Бредихин, направляя на него коня.
        Тачка, не удержав равновесия, завалилась, человек отскочил. Тут оказалось, что он не один. Его товарищи появились из темноты, из-под к самому мосту подступивших деревьев парка - очевидно, оттуда, где была разломана ограда, оттуда, где давеча гоняли незримых поджигателей Архаров и Левушка.
        Таких людей преображенцам доводилось видеть нечасто.
        Хотя и в Санкт-Петербурге дураков было достаточно, хотя и приезжие провинциалы надолго снабжали гвардейцев смешными историями, однако до сих пор всякий попадавшийся Архарову дурень имел хотя бы крошечный умишко, действоваший коряво и несуразно, тем не менее - по-своему последовательно.
        Лица дуроломов, рискнувших налететь на четверку вооруженных офицеров Преображенского полка (Матвей не в счет), были видны невнятно - пожар дворца, стоявшего в глубине парка, давал недостаточно света. Но и того хватало, чтобы определить полное отсутствие мысли - как у выпивохи на третью неделю вселенского запоя. Они были пьяны тем, что совершили этой ночью, вовсе не заботясь о похмелье. И хмель, похоже, был старый, более чем недельной выдержки - с того вечера, как толпа, кем-то умным науськанная, ломанулась сперва грабить Чудов монастырь, потом - искать митрополита Амвросия в Донском монастыре.
        Преображенцы заступили ночным грабителям, а скорее всего - и поджигателям, дорогу, не пустили на мост, а Бредихин, недолго думая, разрядил в них оба своих седельных пистолета. Упали почему-то трое, и тогда уж Медведев с Левушкой, вооруженные офицерскими шпагами, погнали прочих вверх по Яузе.
        - Хоть одного словите! - кричал им вслед Архаров.
        Словить не удалось - отчаянные головы, которым во хмелю сам черт был не брат, кинулись в холодную реку…
        Архаров и Матвей спешились, подошли к упавшим. Один пытался подняться, но был ранен в грудь, жить ему оставалось недолго. Другой лежал уже мертвый. Третий, как выяснилось, всего лишь оступился с перепугу - и попытался, лежа, ударить Архарова ногами в живот.
        Эти затеи Архаров знал с детства. Самому доводилось полеживать на спинке перед парочкой противников.
        Он увернулся от ног влево, кинулся на колено и разом, вложив в удар весь свой немалый вес, впечатал кулак в щеку противника. Тот взревел и засучил ногами. Но был уже не опасен - настолько, насколько может быть безвреден человек с безнадежно поломанной в нескольких местах челюстью.
        - Не тронь, - сказал он Бредихину. - Он нам живой нужен.
        - Допрашивать бесполезно, - сообщил Матвей. - После твоей руки, Николашка, хорошо коли через месяц скажет «мама». А грамоте он, судя по рылу, не обучен.
        - Вот черт… - Архаров искренне расстроился. - Матвей! Кто там в кустах охает?
        И сам же пошел смотреть, раздвигая ветки обнаженной шпагой.
        Отыскал он там одного из дворцовых истопников - парень преследовал грабителей и напоролся на нож.
        Оставив с ним Матвея, снабженного пистолетом, Архаров и Бредихин сели на коней, поскакали ко дворцу. Там обнаружили Орлова в узорчатом шлафроке, командующего тушением пожара; обнаружили Волкова, также в шлафроке на меху, сильно перепуганного; обнаружили раненых - тех, кого удалось вытащить из огня, и тех, кто схватился с поджигателями, тут же кинувшимися на добычу. Пострадало несколько измайловцев, пострадали обозные мужики, оборонявшие провиант. Там уже суетились доктора, которых, как выяснилось, с немалым трудом удалось вывести из горящего дворца.
        Близко к зданию подходить уже не решались - такой от него шел жар. Коли кто погиб - это обнаружится пару дней спустя, когда уже можно будет разгрести пепелище…

* * *
        Афанасий Федотов с большими узлами сидел в парке, в беседке, и глядел, как орловская экспедиция осваивается в положении погорельцев. Тех из докторов, кто еще не получил назначения в лечебницы и бараки, до утра размещали в солдатских палатках. Удалось спасти кое-что из мебели. И парк, озаренный пожаром, выглядел диковинно - в траве стояли кресла, диваны, тут же лежало офицерское имущество, тут же валялись канделябры.
        Матвей искал преображенцев, чтобы убедиться - со своими все в порядке. В конце концов устал и уселся на ступенях ведущей в беседку лесенки. До зари оставалось недолго…
        Архаров, чей конь был привязан к балясине этой же лесенки, подошел вместе с денщиком Фомкой, успевшим спасти его собственность - постель, баулы, посуду.
        - Посмотри моего дуралея, - сказал он Матвею. - В самое пламя лазил, я думал - он только волосы опалил, так и ушам досталось.
        И повернулся к дяде Афанасию.
        Тот выдержал тяжелый взгляд совершенно безмятежно.
        - Дырок бы в ограде не было - и не подожгли бы, - сказал ему Архаров.
        - Не то диво, что дворец сгорел, - отвечал старенький смотритель, - а то было бы диво, кабы он не сгорел!
        - Что так? - спросил Архаров.
        - Так он на моем веку уж трижды дотла сгорал. Вскоре после того, как государыня Елизавета Петровна на престол взошли - это раз. Потом при ней - после того, как здесь государыня Екатерина Алексеевна с покойным государем обручиться изволили. Потом, чуть только отстроили, опять заполыхало.
        - Полагаешь, дядя, этому дворцу на роду написано гореть? - спросил Матвей. - Фомка, нагни башку. А что? Я в сие охотно поверю. Вот пример явления, именуемого мистикой.
        - Ты верь хоть в турусы на колесах, а я своей рукой поджигателя благословил, - буркнул Архаров. - Велел ребятам его отыскать - да он удрал. Пусть теперь сам, как знает, харю лечит. Это Москва нас выживает. Охота ей жить хоть в чуме, да по-своему! Ты еще скажи - по звездам прочитал… Ладно! Сочтемся…
        ЧАСТЬ ВТОРАЯ
        С рассветом от пепелища Головинского дворца отошли поочередно три колонны. Одна двинулась в сторону Остоженки - в дом Еропкина, совсем еще новый особняк, только этой весной построенный. Петр Дмитриевич, к которому сразу же, как стало ясно, что Головинский дворец от огня не отстоять, послали гонца, отвечал: будет счастлив принять у себя графа Орлова и предоставить свое жилище под его штаб-квартиру.
        Так что Орлов со свитой и с личным своим обозом (не все уцелело, ну да что горевать! Он и не горевал, а только незатейливо ругался) отправился к Еропкину, сопровождаемый вооруженным караулом.
        Вторая колонна ушла к Симонову монастырю - сопровождая докторов, и там же предполагалось стать на временный постой, в ожидании, когда отведут иное место для бивака. Она забрала и часть пострадавших при пожаре.
        Третья колонна, в которой и оказались преображенцы, вышла к Данилову монастырю позже - зная похвальную привычку москвичей не столь помогать погорельцам, сколь их грабить, решили дождаться гарнизонных солдат, посланных для охраны Еропкиным.
        Но и она ушла достаточно рано, ропща на московские нравы и тоскуя о сытном и горячем фрыштике.
        Архаров, как это уже сделалось для него привычным, костерил вполголоса беглого обер-полицмейстера Юшкова. Петербургский житель и вообразить не мог, что москвичи столь безалаберно относятся к тушению пожаров. В столице худо-бедно, а восемь лет уже действовала Петербургская полицмейстерская канцелярия, которой подчинялись пожарные команды. Вроде бы она и московскими пожарными конторами заведовала, но допрошенный на сей предмет старожил дядя Афанасий не мог припомнить, чтобы в Москве был от нее какой-то прок.
        - У нас полиция хоть чем-то путным занимается, - ворчал Архаров, покачиваясь в седле. - Архитектора с помощником при ней держат, чтобы обывателям деревянные дома ставить не выше одного этажа. И ведь следят за этим! А тут - да хоть ты в шесть этажей хоромы руби!…
        Это он некстати вспомнил двухэтажный домишко Марфы Ивановны, показавшийся ему совсем новым.
        Бредихин, знавший эти места, посоветовал не тащиться по главным московским улицам с видом войска, собравшегося на войну, а идти к Яузским воротам и там, перейдя Москву-реку через наплавной мост - сказывали, он цел и невредим, - двигаться к Данилову монастырю.
        Однако протаскивать переулками обоз, включавший себя и телеги, и кареты с врачами, Архаров, оказавшийся в колонне старшим по званию, не решился. Застрять в московских колдобинах - плевое дело. Бредихин стал выбирать улицы, более или менее широкие, чем подал Архарову новый повод к буркотне.
        - Да тут сам черт ногу сломит! Вертимся, вертимся, как будто… - он задумался, подбирая нужное определение для этих причудливо изогнутых улиц и переулков, пересекающихся под диковинными углами и выводящих вовсе не туда, куда охота попасть.
        - Как будто в лабиринт попали, - продолжил Медведев.
        Архаров повернулся к нему с великим неудовольствием, желая высказаться в том смысле, что мало ему чумы, мало пожара, мало скверных дорог, так еще и сослуживец умничать изволит!
        - Николаша, это из древней истории! - тут же нашелся Левушка.
        - А вон то - что за древняя история? - Медведев показал на длинную стенку впереди, с виду земляную и поросшую травой и кустами. Перед ней был небольшой пустырь, а из-за нее поднималось несколько струек дыма.
        - И точно, - согласился Бредихин. - Ну-ка, Тучков, сгоняй, осмотри и доложи!
        Левушка, обрадовавшись возможности промчаться галопом, ускакал, покрутился на коне возле стенки и вернулся обратно.
        - Господа, там целый бастион! Старый, я такие на фортификации чертил! Простой, без кавальера, и торчит на ровном месте, аки хрен на насесте! Ни тебе куртин, ни рва, ничего!
        Фортификацию Левушка учил впопыхах, но что-то, видать, запомнил.
        - Бастион? - переспросил Архаров.
        - Бастион? - удивился Медведев. - Вот не знал! Какого хрена ему торчать посреди Москвы?
        - Срыть, должно, забыли, - объяснил Бредихин.
        Возник спор - бастион глядел в сторону востока, и каких бы оттуда ждали врагов? И был ли он частью единого бастионного фронта, выдаваясь промеж двух куртин? И кто его додумался тут ставить? Архаров вспомнил про ожидаемое нападение со стороны шведов, о коем толковал нищий инвалид, но говорить не стал - он сам не понял, что старик имел в виду, да и какие шведы с востока?. А это было впрямь дело очень давнее - когда государь Петр Алексеевич, не на шутку сцепившись с шведским безумцем Карлом и не уверенный, что в Малороссии удастся того одолеть, на всякий случай приказал окружать Москву укреплениями. И их начали было строить, но тут случилась Полтавская победная баталия, и нужда в них отпала. По обычному московскому разгильдяйству более полувека власти все собирались и никак не могли собраться их полностью снести.
        Безымянный этот бастион, будучи делан впопыхах, оказался не насыпным, а пустотелым и, соответственно, без второго яруса - кавальера. Сейчас он не имел и каменных одежд, не имел и рва перед собой. Очевидно, изначально ров все же был - откуда-то ведь брали землю для возведения земляных стен бастиона, - но со временем оказался засыпан всяким мусором.
        Когда московские власти стали вербовать мортусов из колодников и искать для них в городе удобное место, вспомнили про один из тех петровских бастионов, который изнутри представлял собой пятиугольную площадь - при том, что одна из сторон пятиугольника, горжа, обращенная к Кремлю, была, в сущности, открытой. Там для них поставили временный барак, навесы для лошадей и сараи для фуража. Несколько фур отлично помещалось там на ночь. И охранять было удобно.
        - А что, Бредихин, Варварские ворота далеко? - вдруг спросил Архаров.
        - Во-он там, поди.
        Архаров задумался - он пытался вспомнить, куда же отбывали фуры мортусов, когда он давеча сорил в Зарядье мечеными рублями. И ему это как будто удалось…
        - Колонна, стой, - приказал он негромко, и тут же бывшие при нем ординарцы поскакали к обозу, прекращая движение. Архаров же преспокойно направился к бастиону.
        Пока прочие офицеры переглядывались, Левушка поскакал следом. Архаров, даже не оборачиваясь, знал, кто это. Бастион был довольно близко - и, привлеченные шумом колонны и топотом копыт, над его двухсаженной скругленной временем стеной фаса появились две любознательные головы и исчезли.
        Архаров пересек пустырь и шагом поехал вдоль фаса. Добравшись до его угла с фланком, он остановил коня.
        - Николаша! - начал было взволнованный странным приключением Левушка. - Какого дьявола?…
        Архаров соскочил с коня.
        - Подержи, - сказал он и отдал приятелю поводья. Затем вытащил из портупеи офицерскую шпагу и протянул ее вверх, эфесом вперед.
        Он знал, что сейчас сквозь кусты, покрывающие верх вала, на него глядят люди. Не видел, но знал. Не могли не глядеть. Мортусы - люди бывалые и осторожные, наверняка услышали приближающуюся колонну, один скрип колес чего стоил. А может, и не мортусы, а гарнизонные служаки, которых к ним приставили для порядка. Выглянули - а тут гвардейский офицер к ним в гости собрался. Непременно кто-то там засел на валганге, если только валганг еще не осыпался, и сообщает вниз товарищам, каков из себя гость и что творит.
        - Ты с ума сбрел, - отстраняя рукой эфес, отвечал Левушка. - Какого гнилого хрена ты там забыл?
        Он старался, чтобы это прозвучало, как у взрослого мужчины, угрюмо и неодобрительно. Однако его голос был чересчур звонок. Архаров хмыкнул.
        - Подержи, Тучков, - повторил он. - Я ненадолго.
        И это как раз было речью взрослого, обращенной к мальчику: спокойно и как-то снисходительно прозвучали слова.
        - Ин ладно, - угрожающе заявил Левушка, - но коли хоть что услышу - тут же палю в воздух.
        И достал из правой седельной чушки пистолет.
        Архаров покивал.
        Он знал, что штурмовать бастион силами преображенцев не придется. Он и шел-то туда, чтобы сказать несколько слов, не более.
        Воображаемая линия горжи была пуста, Архаров неторопливо перешел эту линию и оказался словно бы во вражеском лагере.
        Когда он, пройдя мимо фур (старался все же их не касаться), встал посреди бастиона, то лиц не увидел - мортусы, встречая дорогого гостя, накинули свои дегтярные балахоны, колпаки с дырками для глаз, и теперь все были на одно лицо.
        Судя по количеству фур, негодяи еще не успели разъехаться на свой мрачный промысел. Возможно, они-то как раз успели съесть свой фрыштик.
        Посередке хватало места, чтобы развернуться длинной фуре. Архаров нашел для себя такую позицию, чтобы его отовсюду было видно. Сейчас бы еще красиво опереться на эфес, но он с умыслом шел безоружным.
        Мортусы сгрудились у дверей своего барака, стоявшего в притык к валгангу. Почти все держали в руках крючья. Гарнизонный сержант, присматривавший за этой братией вместе с несколькими инвалидами в выгоревших зеленых мундирах, держался в стороне и поодаль - видать, растерялся. И то - в страшном сне не привидится бедняге-сержанту явление сверкающего галунами гвардейского капитан-поручика посреди чумного бастиона. Первая мысль - какую еще пакость припасло для него начальство?
        Еще Архаров увидел щуплого рыжего парнишку, сидевшего наверху, вровень с крышей барака, на валганге бастиона. Парнишка был там без дегтярной робы, без колпака, скорее всего - выставлен для наблюдения за колонной, он повернулся вниз, чтобы поглядеть на нежданного и незванного гостя. И Архаров увидел, что на подбородке у него завелась такая же рыжая бороденка. Не на щеках, а именно внизу - на подбородке, и росла чуть врастопырку, а подравнивали ее не иначе, как топором.
        Мортусы сместились и встали с определенным умыслом - между ними и Архаровым оказался один из дымных костров.
        На колокольне Знаменской обители ударили в колокола. Хотя граф Орлов и возмущался нелепым обычаем лечить зачумленых звоном, однако запретить еще не успел, хотя и следовало бы: сейчас кто попало мог забраться на колокольню да и ударить в набат. А коли по уму - нужно бы те колокольни запереть, ключи же вручить приходским священникам со строжайшим приказом никому их не давать.
        Установилось тяжелое молчание. Архаров ждал, ждали и мортусы - явно не понимая, чего странному гостю надобно. Дым стоял между ними - густой и вонючий.
        Наконец среди мортусов произошло некоторое шевеление. Один вышел вперед - и Архаров услышал громкий голос, уже знакомый:
        - Это по мою душу!
        - Куда, смурячина?!
        - Стычь!
        Мортуса пытались удержать товарищи, но он обошел костер и встал перед Архаровым, без крюка и подбоченясь, как удалой молодец, затевающий чреватую хорошей дракой перебранку.
        - Вас трое было, - сказал Архаров.
        Мортус пожал под дегтярной робой широкими плечами: я-де за всех троих не ответчик.
        - Товарищам передай - те, кого вы той ночью покрывали, вдругорядь приходили, и тут уж им удалось дворец поджечь, - продолжал Архаров. - Теперь одни головешки. Докторов едва вывести успели. Они чуму истреблять приехали, а их чуть живьем не пожгли - из-за вас.
        - Не покрывали мы никого.
        - Врешь.
        И точно - мортус врал. Чересчур скоро была сказана отговорка. А такие вещи архаровское ухо за версту чуяло.
        - Ну, вру - с нас, с негодяев, какой спрос? - дерзко отбрехнулся мортус.
        - Я не с негодяями, я с тобой говорю.
        - А я кто же?
        Архаров задумался, вспоминая. И вспомнил.
        - Федька ты, - сказал он голосом взрослого, который устал от буйного вранья трехлетнего младенца. - Думаешь, дегтярный колпак тебе вместо рожи?
        - Нам, негодяям, другой не положено, - отвечал строптивый мортус.
        - Сами вы себе эту блажь сочинили. Нашли за что прятаться. Так вот, Федька. Поджигатели грабить дворец пытались, были драки. Кто из раненых и обожженных до утра дожил - вон, с собой везем, в лечебницы. Ну…
        Федька молчал, как если бы это его вовсе не касалось.
        - Ну, товарищам кланяйся, Господь с тобой.
        С тем Архаров развернулся и зашагал прочь, несколько недовольный своим поведением.
        Нужно было бы крикнуть, топнуть, пригрозить - трое мортусов знали, кто крутился вокруг Головинского дворца, иначе не стали бы их покрывать. И по крайней мере дело с поджогом хоть как-то бы прояснилось.
        В конце концов, есть и такое орудие дознания, как плети. Крикнуть Левушке, что торчал за земляной стеной, Левушка бы поднял тревогу - тут бы и повязать вруна.
        Но как раз это было невозможно. Лживый негодяй честно пытался спасти Архарова от заразы. И сам вышел на разговор, никто его не гнал.
        Стало быть, не совсем пропащий.
        И коли он знает правду - эта правда однажды откроется.
        Чутье на правду и на ложь у Архарова было отменное.
        Архаров уходил с бастиона, мортусы смотрели ему в спину. Он не слышал, как к Федьке подошел Тимофей и сказал недовольно:
        - Сдурел ты, право слово! Куда ты полез?…
        - Ох, Федя, хрен те в горло, чтоб башка не качалась, - добавил Демка Костемаров.
        И еще не видел Архаров, как к Федьке подошел самый крупный из мортусов.
        - Какого хрена к тебе талыгай прихандыривал? - гнусаво спросил он.
        - Кто его разберет, - отвечал Федька.
        - Ты мне верши! - нехорошо пригрозил собеседник. - Нам тут подлипала не надобны, а коли заведется… мы люди-кривизна…
        - Стрема, - вдруг сказал Демка и мотнул головой.
        Мортусы разом повернулись.
        Гарнизонный сержант с инвалидами, приставленный к ним скорее для наблюдения (об охране речи уже не было, к каждой фуре солдатов с ружьями не приставишь), сбились вместе и, очевидно, ожидали, что сейчас среди мортусов начнется побоище.
        - Затеете дерматься, а он тут же шум подымет, - быстро встав между Федькой и его противником, продолжал Демка. - А за стеной - трущей с трущовками до черта… Вон Скес вершал…
        - Скес! - крикнул здоровенный мортус. - Что трущи?
        Рыжий парнишка, все еще сидевший на валганге - коли встать, земляная стена окажется по пояс, а сидя, превосходно можно видеть окрестности сквозь кусты, оставаясь незамеченным, выглянул. Увидел преображенцев, увидел и Левушку, гарцующего впереди.
        - Не ухляют!
        Колонна, присутствие которой так смущало колодников, действительно стояла, как велено - ждали Архарова. Он же шел вдоль бастионного фаса неторопливо, прислушиваясь - его беседа с Федькой могла привести к склоке среди мортусов, это Архаров прекрасно понимал. А вот Левушка как раз не понимал причины его медлительности и вертелся в седле, поглядывая то на старшего приятеля, то на колонну.
        Наконец Архаров подошел к лошади, взял у Левушки повод и сел в седло. Потом повернулся к бастиону. Он знал, что изнутри за ним сейчас следят, - видел парнишку на валганге. И показал туго сложенный кулак - что вполне заменило длинную речь и даже подписанный графом Орловым указ.
        - Кулаком грозится, паскуда, - сообщил мортусам дозорный парнишка.
        - Не ухряют? - спросил Тимофей.
        - Не-е, ждут…
        - Навел бас хрущей на наш хаз… - проворчал Федькин противник, но более ничего затевать не стал.
        Возможно, еще и потому, что рядом с Федькой был вооруженный крюком Тимофей, свой же крюк здоровенный мортус оставил прислоненным к стене барака. Да и шустрый Демка явно был на стороне Федьки.
        - Иван Данилыч, чего тут лавизиться. Прихляли - да и ухляли, - миролюбиво сказал Тимофей. - Пошли, Федя. Побряли, выезжать пора.
        - Побряить - тут бас севроха, - неодобрительно заметил гнусавый Иван Данилыч, до конца показывая, что на чумном бастионе он за главного и последнее слово лкажется за ним. Тимофей не возражал - склока среди мортусов не была нужна решительно никому.
        Федька под своим дегтярным колпаком тяжко вздохнул.
        - Вот ведь навязался на мою голову… - пробормотал он. - Почем я знаю, кто там в кустах пробирался?
        Тимофей покивал.
        - Кулаками махать он горазд, - сказал, вроде ни к кому не обращаясь. - Что, Демка, новокупка наша сено проела?
        И пошел к фуре, подтолкнув Федьку и следя, чтобы шалый товарищ шел впереди него, никуда не сворачивая.
        Тот брел, понурившись.
        - Не спи - кляп отморозишь, - подбодрил его Демка и, следуя за Тимофеем, обернулся через плечо.
        Вроде бы каждый из мортусов уже занялся своим делом. Опасность миновала.

* * *
        Совесть Архарова была нечиста.
        Что-то он на чумном бастионе сделал не так, не те слова сказал.
        Обычно ему было легче объясняться с низшими по званию, чем с начальством. Низших он видел детьми, которым все нужно объяснять с предельной простотой. И он умел всякую мысль до них донести - иное дело, что и мысли в гвардейской службе тоже сложностью не отличались.
        Ему казалось, что точно так же он заговорит с мортусом Федькой - а Федька, тут же поняв, чего Архарову надобно, ответит, вытянувшись ровненько, как на плацу:
        - Грешен, каюсь! Кабы я не покрывал мерзавцев - и дворец остался бы цел, и люди не бы пострадали. Так что звать их - Ивашка Иванов, Петрушка Петров и Сидорка Сидоров, живут там-то и там-то!
        Конечно, не с солдатской бодростью - но по сути примерно так должен был ответить Федька на упрек. Но он ершился, ерепенился, не хотел показаться слабым перед арестантской братией.
        Но точно ли он знал поджигателей?
        В этом Архаров уже не был совершенно уверен. Хотя, если бы заново переживать это утро, - Архаров точно так же отправился бы безоружный к мортусам (без шпаги он чувствовал себя вольготнее - а кулаки всегда были при нем), вот только сказал бы Федьке иначе… а как - иначе?…
        Запоздало сочиняя речь, обращаемую к незримому мортусу, Архаров ехал во главе колонны, и ветер, налетев, прилепил ему к мундиру влажный и золотой кленовый листок - наподобие ордена. Тот же ветер заставил Левушку, на правах приятеля ехавшего рядом, зашевелить ноздрями.
        Пахло пожаром.
        Не то чтобы Левушка имел изощренный нюх, способный отличать дым навозного костра от дыма горящего здания - а просто общее тревожное состояние передалось и ему, и он уже отовсюду ждал каверзы, и потому приподнялся в стременах, чтобы заглянуть через забор.
        Двор, который он увидел, был пуст, но по другую его сторону, уже за другим забором, горел дом, и пламя уже лезло из окон.
        - Николаша, там пожар, - сказал он Архарову.
        - Возьми солдат, поезжай, взгляни, - велел Архаров.
        Дом мог гореть по двум причинам. Или же стали наконец, в соответствии с приказом графа Орлова, жечь пустые выморочные дома, чтобы огнем истребить засевшую в них заразу, или же его подожгли, чтобы удобнее ограбить - такое случалось частенько. В первом случае Левушка увидел бы на улице у дома гарнизонных солдат с офицером, во втором - шайку грабителей.
        - Слушаюсь! - с тем Левушка, кликнув двух конных преображенцев, Басевича и Шанского, поскакал вдоль забора, завернул за угол и переулком выехал на улочку, фасадом к которой стоял горящий дом. Именно фасадом, что для Москвы, прятавшей жилые дома в глубине двора, за деревянным забором у простого человека или за кованой чугунной решеткой у человека именитого, было пока еще редким явлением.
        Выехав, Левушка увидел такую картину.
        Поодаль стояла толпа соседей - и это само по себе было неожиданно: москвичи, не понимая толком, как передается зараза, вняли гласу рассудка и в кучи старались не сбиваться. Тут же любопытство, видать, оказалось сильнее осторожности. А возле дома суетились несколько мужчин - совершенно не похожих на гарнизонных солдат. Вместо того, чтобы или тушить пожар, или просто наблюдать за ним, они старательно закладывали дверь и окна чем Бог послал - сломанными скамейками, досками, дверь даже приперли тачкой.
        Левушка подъехал поближе. Его вороной мерин Васька, боясь дыма и суеты, пятился, задирая голову, норовил вскинуться на дыбки и, повернувшись на задних ногах, дать деру.
        - Что это вы делаете? - с трудом удерживая коня в повиновении, спросил Левушка того из мужчин, что громоздил у двери перевернутую кадушку.
        - Дома брошенные грабил, - отвечал мужчина. - Попался, падла! Прими, барин, влево…
        Озадаченный Левушка отъехал. Получалось, что народ сам выследил мародера, застал его на месте преступления - и сам же, своей волей, исполняя приказ графа Орлова, казнит.
        Так не должно было быть.
        Левушка развернул коня и поскакал докладывать Архарову.
        - Мать честная, Богородица лесная! - воскликнул извлеченный из умственных рассуждений Архаров. - Нам тут только самосуда недоставало!
        Тут он, в отличие от розыска убийц митрополита и дознания о поджигателях, по крайней мере, знал, как быть.
        Оставив обоз и махнув рукой преображенцам, что означало «За мной, братцы!», Архаров поскакал к пожару.
        Там он обнаружил то же самое, что пару минут назад - Левушка. Вот только дверь уже была завалена полностью, а закопченные мужчины, это сотворившие, спокойно и даже с гордостью взирали на дело рук своих.
        Архаров посмотрел на них внимательно - да и они уставились на офицера, возникшего из-за угла во главе десятка всадников.
        - Ну-ка, разбирайте свои завалы, - велел, подъезжая, Архаров.
        - Баррикады, - уточнил знаток французского Левушка.
        - Там грабитель, его сам Бог казнить велел, - отвечал тот из вершителей правосудия, что побойчее прочих.
        - Тебе, что ли, велел? Для того у нас закон есть и правосудие, - очень просто возразил Архаров.
        Его услышали зеваки, которые нарочно для того и подались поближе, чтобы не упустить подробностей перебранки.
        - Закон, как же! - вмешался неведомо чей глумливый голос. - Закон с Москвы вон подался! Вместе с господином Салтыковым!
        - И правосудие вдогонку! - поддержал другой. - И полицейское начальство туда же!
        Толпа загалдела, поддерживая решительных мужчин (Архаров посчитал - их было пятеро), затеявших сжечь мародера живьем.
        И ведь толпа была права!
        Москву действительно бросили на произвол судьбы.
        Явлению же графа Орлова население пока не придавало особого значения. Выполняя распоряжение государыни, а также сдерживаемый генерал-поручиком Еропкиным (Волков ему был не указ, на Волкова он по петербуржской привычке смотрел свысока), Орлов хотел сладить с народным возмущением без кровопролития, и это было москвичам непонятно. Ожидали грозы - а ее отсутствие тут же списали на слабость новоявленной власти.
        - Закон, правосудие? - переспросил Архаров. - Так вот же я!
        И повернулся к своим преображенцам:
        - Ребята, сюда! Гони эту мразь в три шеи!
        Тут же Левушка послал Шанского за подкреплением, а сам, соскочив с коня, выхватил шпагу. Преображенцы, спешившись, встали за ним, готовые произвести по приказу все эволюции с ружьями, чтобы в нужный миг дать с колена залп.
        - Стой! - крикнул с коня Архаров. - Сейчас сами уберутся!
        - А хрена гнилого не угодно ли?! - вдруг заорал чрезмерно бойкий поджигатель. - Братцы, куда глядите?! Наших бьют! Грабителя спасают, своих стреляют!
        Голос его сделался пронзительным, металлическим - так орут люди, привычные перекрикивать толпу. И заполошным - тем самым, который действует на дураков возбуждающе.
        Нашлась в толпе отзывчивая душа - запустила в преображенцев камнем. Нашлись и последователи.
        Левушка, увернувшись, тут же ловко построил шеренгу лицом к зевакам, преображенцы четко, как на плацу, изготовилась к залпу.
        Архаров выдернул из седельной чушки пистолет, выстрелил вверх. Он знал, что этот звук даже самые буйные головы отрезвляет. И тут же поскакал прямо на толпу, мало беспокоясь о тех, кто по нерасторопности угодит под копыта. Когда обыватель видит, что с его причудами мало считаются, когда вдруг осознает, что власть имущий, наводя порядок, пойдет до конца, - толпа рассыпается на отдельные частные лица, и эти лица, каждое - само по себе, вдруг молниеносно умнеют…
        Конечно же, сопротивление было, да и поджигатели, оставшиеся в тылу, нуждались в присмотре. Завязались две драки, подоспела от обоза подмога - и Архаров сам, увлеченный побоищем, спешился и, славно орудуя кулаками, пробился к заваленной двери.
        - Соловьев, Зеленин! - кричал он. - Сюда, ко мне!
        И хорошим, с разворота, размашистым ударом - обух кулака пришелся прямо в ухо - уложил наземь последнего из охранявших дверь поджигателей.
        Прочие дали деру.
        - Тучков, догнать! - приказал Архаров, взбежал на крыльцо и сам ухватился за край перевернутой кадки. - Ребята, сюда! Разгребай!
        Толпа отступила - а точнее, зеваки, поодиночке отбежав от преображенцев сажен на двадцать, опять сбились вместе. Преследовать их не стали, так что самые среди них смелые и любопытные - это, разумеется, были бабы, - стали осторожненько, вдоль забора, подходить поближе в надежде увидеть что-либо занимательное.
        В восемь рук убрали баррикаду от двери горящего дома. И тут же она распахнулась.
        На крыльцо, едва ли не в объятия к Мишке Зеленину, выпал человек в дымящемся кафтане и парике. Мишка подхватил его и свел со ступеней, тут же подбежали солдаты, стали сбивать с него огонь.
        Отпущенный в надежде, что устоит, человек этот рухнул в пыль на колени - как если бы ноги более не держали. И кашлял, кашлял - как если бы душу из себя желал извергнуть.
        Архаров подошел к нему, готовый задавать вопросы, и одновременно совсем близко оказалась одна из баб.
        Она даже нагнулась, чтобы заглянуть в лицо спасенному, - и ахнула.
        На ее круглом, нелепо раскрашенном лице был настоящий, неподдельный ужас.
        - Душегуб, родненькие! - воскликнула она. - Это ж наш душегуб!
        - Ты его знаешь? - спросил Архаров в надежде, что столь удачная поимка мародера увенчается еще и сведениями о нем.
        - Как не знать! - женщина медленно отступала, глядя на коленопреклоненного душегуба. Тот же, прокашлявшись и сплюнув черную слюну, вдруг стянул с головы легкий нитяной парик. И, поднеся его чуть ли не к носу, оглядел со скорбным видом.
        - Ого! - сказал Зеленин. Его удивила огромная розовая плешь спасенного - того самого цвета, каким живописцы пишут голеньких толстеньких купидонов.
        - Кто ты таков и как в том доме оказался? - жестко спросил Архаров.
        Человек попытался встать, но одна нога его уж точно не держала.
        Женщина, признавшая в нем душегуба, произвела этим сообщением большой разлад в толпе. Обзывая спасенного иродом, аспидом и всякими неудобь сказуемыми словами, обыватели удалялись, кое-кто даже отплевывался, словно от нечисти. По непонятной причине ирода и аспида боялись…
        - Соловьев, помоги ему, - велел Архаров.
        Преображенец поставил спасенного на одну ногу - вторую тот держал на весу. Тут подскакал Левушка.
        - Слушай, Архаров! Опять мортусы!
        - Что - мортусы?
        - Я фуру встретил! Спрашиваю - не видали, куда злодеи побежали? А меня - по матери!
        - Так и не сказали?
        - Нет! Я пистолетом грозил - молчат!
        Архаров пожелал мортусам, всем вместе и каждому по отдельности, такого, что Левушка только охнул. Зато двое мужчин, что задержались, желая увидеть, как дальше сложится судьба спасенного, прониклись к офицеру уважением - не каждому дано изрекать такие энергичные и при том замысловатые пожелания.
        Он повернулся туда, где еще оставался лежать поверженный им поджигатель. Тот кое-как утвердился на четвереньках.
        - Связать и на телегу, - велел солдатам Архаров, досадуя, что из пятерых удалось взять лишь одного, и то - не самого важного.
        Вожака-то он определил сразу - это был тот самый голосистый мужик среднего роста, бородатый, в армяке какого-то навозного цвета. Он и дрался поумнее прочих - видать, прошел ту же московскую выучку, что сам Архаров. Вожак ушел, уведя с собой троих, и Архаров не сомневался, что ему достался в добычу самый дурной из пятерки - такой, от кого толку не добьешься.
        Двое мужчин смотрели, как преображенцы вяжут руки пленному. Один, постарше, по виду - из мастеровых, сделал несколько шагов к Архарову, всем видом показывая, что готов отвечать на вопросы.
        - Поди сюда, - велел ему Архаров. - Знаешь этого человека?
        И показал на поджигателя.
        - Нет, не нашего прихода.
        - А того? - Архаров указал на спасенного.
        - Как не знать… - проворчал спрошенный.
        - И кто он?
        - Он у нас Карл Иванович, черная душа.
        - Что за Карл Иванович? Немец, что ли? - догадался Архаров. Это как-то объясняло молчание спасенного - в конце концов, не все немцы, живущие на Москве, до того обрусели, чтобы по-русски, едва спасшись от смерти, складно разговаривать.
        Опять же, Архаров знал лишь петербургских немцев - хотя бы с теми же докторами был знаком через Матвея. Эти русской речи не жаловали, особливо те, что постарше. Иной, приехав в Россию чуть ли не при государыне Анне Иоанновне сопливым аптекарским подмастерьем, за тридцать лет далее «кой час било» продвинуться не соизволил.
        - Немец, - согласился мастеровой. - Да и такой, что спасу от него нет. То-то его добрые люди на тот свет наконец спровадить решились…
        - Добрые люди? - удивился Архаров. - Славная у вас тут в Москве доброта… Эй, Карл Иванович, за что тебя так любят-то?
        - Свиньи, - отвечал немец. - Не знающие порядка свиньи.
        Речь у него была отчетливая и лишенная душевных всплесков - хотя сейчас им было бы самое место.
        Архаров поглядел на немца с любопытством, а тот повернулся к мастеровому.
        - Ты так на меня не гляди! - вдруг крикнул мастеровой. - Не я тебя туда загонял! Сам ты туда залез, черная душа! Иди себе с Богом! Не я мальчишку подсылал! Вот те крест, не я!
        И отступил.
        - Что бы вам часом позже приехать! - крикнул издали его товарищ. - И Москва бы от аспида избавилась, и вам бы меньше хлопот!
        Архаров поднял голову и посмотрел на крикуна испытанным своим взглядом - взгляд сей без слов говорил: «ну-ка, что-то у меня кулаки зачесались…»
        - Сдается мне, они правы, - хмуро сказал Левушка. - Коли мародер…
        - Нет, - возразил Архаров. - Не мародер.
        - А чего тогда молчит? - спросил кто-то из преображенцев, обступивших командира и его странную добычу.
        - Пущай скажется! Пущай про себя объявит!
        - Сейчас объявит, - пообещал им Архаров. И посмотрел на спасенного пристально.
        Тот, чумазый, словно его в печной трубе коптили, как раз достал из кармана кафтана большой платок и собрался прочищать нос.
        - Рожу вытри, дай на себя взглянуть, - посоветовал Архаров.
        Глядеть, собственно, было не на что - мелкие, какие-то скучные черты небольшого лица, чуть скошенный подбородок, да еще лысина во всю голову - изумительно розовая, спасенная париком от сажи и копоти. Ростом Карл Иванович тоже не вышел, плечи имел узкие. Словом - немец, да и только, не из тех пивных немцев, которые обхватом пуза перещеголяли дородное купечество, а из немцев тощих, унылых, смыслом жизни поставивших ремесло, а в нем - порядок.
        Карл Иванович не послушал, громко высморкался (кто-то из преображенцев даже присвистнул), опять основательно прокашлялся - и тогда наконец заговорил.
        - Честь имею рекомендоваться - Карл Иванович Шварц, к вашей милости услугам.
        - А кто таков?
        - Полицейский служащий.
        - Как так - полицейский? Сказывали, в Москве более полиции не осталось! - возмутился Левушка. - Кто уцелел - те на заставах!
        - Я остался, - преспокойно отвечал Шварц. - Мои подчиненные скончались. Я продолжаю выполнять обязанности. О прочих не известен.

* * *
        До Данилова монастыря, где была одна из чумных лечебниц, Шварца довезли на обозной телеге - у докторов в каретах не осталось свободного места. Матвей перевязал ему пораненную в схватке с поджигателями руку, прощупал ногу и прописал постельный режим. Предполагалось, что этот постельный режим Шварцу предоставят на несколько дней в лечебнице.
        Немец, впрочем, огорчался не столько своими увечьями, сколько обгоревшим дешевым паричком.
        - А ведь только летом куплен. И деньги плочены…
        Архаров, очень удивленный, что нечаянно спас полицейского, часть дороги ехал рядом с той телегой. Немец на вопросы отвечал неохотно - ему было стыдно, что его опытного полицейского служащего, так запросто заманили в ловушку.
        - А кто заманил-то? - пытался докопаться Архаров.
        - Шуры.
        Шурами, как удалось сообразить, Шварц называл воров, хотя на сей раз речь шла, возможно, о мародерах.
        - Нет, сударь, то доподлинно были московские шуры, с коими у меня давние счеты, - сказал он. - А что они в мародеры подались - так иначе и быть не могло. Видят, что имущество остается бесхозно. Они же знают, как то имущество можно безнаказанно сбывать.
        - А сам ты знаешь? - заинтересовался Архаров, тут же увязав в голове сбыт награбленного добра со сбытом сокровищ из пропавшего сундука.
        - Ныне скупщики краденого, на шуровском наречии - мушки, затаились, боясь заразы.
        - Мушки? - переспросил Архаров, ставя ударение на первом слоге.
        - Нет, сударь, мушка - она есть летучее насекомое, скупщик же - мушок, - объяснил Шварц.
        - А коли баба? - тут же вспомнив Марфу, спросил Архаров.
        - Они, сдается мне, разницы не делают, - подумав, отвечал Шварц. - Ибо для них главное - получить деньги.
        - Так знаешь или нет?
        Шварц пожал плечами - явно не понимал, на что гвардейскому офицеру столь сомнительные знакомства. Затем, видать, решил, что Архаров задает вопросы из пустого любопытства, и стал крайне сдержан в ответах.
        Имена тех, кто заманил его в пустой дом, сообщать отказался - люди-де на Москве пришлые, их прозвища - и те пока неизвестны. А почему полицейского служащего истребить решились? А чтобы не совал нос в их шуровские делишки.
        Разговор не ладился, и Архаров в конце концов отъехал от телеги, занял свое место во главе колонны. До Данилова монастыря было уже недалеко. Звон колоколов, от него идущий, делался все гуще и пронзительнее.
        Вдруг Архаров понял, что надолго расстается с Матвеем.
        С этим выпивохой Архарова связывали непонятные узы. Матвей, чего греха таить, бывал порой для преображенцев полковым шутом гороховым - коли бывают шуты придворные, чего ж не быть полковому? Он, исправно пользуя заболевших и в относительно трезвом, и в пьяном виде, обращался с ними запанибрата, и ему одному дозволялось звать их Ивашками, Петрушками или же Николашками - как Архарова.
        Не имевший семьи доктор, очевидно, непостижимым образом усыновил Преображенский полк в полном составе. Он ведь и в Москву, если вдуматься, увязался как раз за полком («Как солдатская девка - на войну», - определил его поступок, находясь в предотъездном расстройстве чувств, Архаров). Но сейчас Матвею предстояло запереться в чумных бараках и, рискуя жизнью, выхаживать больных. Когда он оттуда выберется, да и выберется ли - одному Богу ведомо.
        Архаров, испытав что-то вроде угрызений совести, отправился вдоль колонны искать Матвея - но лучше бы он этого не делал. Доктор решил напоследок выпить все, до чего смог дотянуться.
        Когда прибыли в Данилов монастырь, из кареты Матвея вынесли на руках. Под колокольный звон - что показалось Архарову неким мистическим действом, исполненным мрачного веселья.
        Архаров послал спросить старшего из докторов - и ему сказали, что господин Самойлович, член противочумной комиссии, заведующий тремя чумными лечебницами - в Симоновом, Даниловом и Девичьем монастырях, сейчас поблизости - в Павловской больнице. За ним послали - и довольно скоро у ворот Данилова монастыря явилась карета, из которой с трудом, оберегая поврежденную при штурме бараков руку, прихрамывая, вышел знаменитый врач. На нем, к немалому удивлению петербуржцев, был не обычный для доктора кафтан, а доподлинный армяк из грубого сукна, и при этом - дешевый парик в две букли и туфли с пряжками на ногах.
        Тут же к нему, опередив Архарова, устремились доктора, стали рекомендоваться, раскланиваться - и вдруг все резко отступили, Архаров даже сказал бы - шарахнулись. Тогда он, спешившись, пошел к Даниле Самойловичу - знакомиться.
        Доктор на вид был его ровесником, только вид имел бледный и изможденный, хотя глаза - темные, живые, бодрые. Архаров уже знал, что бунтовщики, напавшие на бараки Данилова монастыря, прежде всего поймали и крепко избили Самойловича. Спасся он чудом - возможно, выручила русская речь, которая у него, бывшего родом из Малороссии, звучала не на московский и не на петербуржский лад, но все же звучала. Докторов-немцев толпа не щадила - более десятка забили насмерть. Когда бунт попритих, Самойлович, даже не подумав отлеживаться, сразу взялся за работу - восстанавливать бараки, спасать свое врачебное хозяйство.
        - Бог в помощь, господин Самойлович, - начал было, подходя к нему, Архаров, но доктора тут же зашипели сзади, кто-то удержал его за плечо. Архаров повернулся и увидел испуганные лица.
        И тут же услышал смех Самойловича.
        - Ничего, сударь, можем говорить и при соблюдении дистанции!
        Архаров удивился, что его не спрашивают про имя и звание. Решил представиться сам.
        - Ее величества Преображенского полка капитан-поручик Архаров, - сказал он. И нагнул крупную голову, что в сем случае означало поклон.
        - Данила Самойлович, заведующий здешними чумными бараками.
        - А для чего дистанция?
        - Для того, что эти господа мне не вполне доверяют, - Самойлович показал на недовольных петербуржских лекарей. - Я, видите ли, не полагаясь на старые методы, самолично составил рецептуры трех курительных порошков. Одежда, что вы на мне видите, снята с зачумленных и окурена по моему способу. Нарочно ее ношу - чтобы вразумить сомневающихся. А вы полагали, я иной не имею?
        Архаров поглядел на врача пристально.
        - Полагаю, сударь, что имеете. Пойдемте туда, где сможем удобно все обсудить. И пошлите служителей - у меня в обозе раненые и обгоревшие.
        Он, сделав рукой знак, запрещавший Левушке следовать за ним, преспокойно подошел к Самойловичу, и тот повел его на монастырский двор, показывая, где что было во время бунта.
        Колокола звонили загадочно - проходя по двору, Архаров попадал в места, где они совершенно не давали говорить, а были и другие места - там звон не проникал в голову, заполняя ее, а оставался снаружи.
        Узнав о поджоге Головинского дворца, Самойлович искренне огорчился.
        - Это фабричные шалят. Нагнали в Москву работных людей, а работы их лишили, кормиться нечем - вот и шалят. У нас тут кирпичные заводы кругом - там там сотни мужиков из-за морового поветрия без работы остались, кормиться нечем, куда податься? Вот и шалят…
        - Чума - не оправдание, - возразил Архаров. - А кара Божья.
        - Чума - испытание Божье, - возразил врач. - Она все вверх дном перевернула. У нас тут кладбища новые, каждый день на фурах покойников привозят, хоронить толком нет возможности, закапываем без отпевания… потом всех скопом отпоют. Так вот, господин Архаров, при том, как бунтовщики ворвались к нам, случилось две фуры с мортусами. И мортусы обороняли вместе с нами чумные бараки.
        - Обер-полицмейстер, выходит, сбежал, а негодяи заместо полиции трудились? - переспросил Архаров.
        - Я этих негодяев знаю лучше вашего, сударь. У них под колпаками - у которого клеймо «вор», у которого ноздрей нет. Но прошу запомнить, что за труд мортуса каждый из них взялся добровольно. Я их видел так, как вас сейчас вижу, и из рук в руки давал им хлеб и курения. Когда они за нас вступились, я не удивлялся…
        Помолчали.
        Внезапная суровость Самойловича, когда речь зашла о мортусах, несколько озадачила Архарова. Тем более, что он уважал норовистых противников - пусть даже в краткой беседе. Очевидно, немало значило имя: Даниил - «суд Божий». Он и сам был скор на проявления норова - особенно сегодня утром, когда разгонял зевак у горящего дома…
        Вспомнив про тот пожар, Архаров тут же вспомнил и немца Шварца.
        - Я полицейского служащего привез, его едва не сожгли заживо. И в спасении поджигателей приняли некое участие столь любимые вами мортусы, - хмуро сказал он. - Сей господин гонялся за мародерами по зачумленным домам - может статься, уже сделался заразен.
        - Хорошо, что сказали. Что вы еще доставили, кроме лекарей и раненых?
        - В обозе есть какие-то мешки и сундуки. Об этом лучше лекарей спрашивать. Вскорости будет большой обоз из Москвы с одеждой и продовольствием. Кроме того, нужно разместить охрану. Укажите, где на безопасном расстоянии ставить палатки.
        Они заговорили о делах хозяйственных, и тогда лишь возникшее из-за мортусов отчуждение несколько рассосалось.
        - Хочу, сударь, сделать вам подарок, - сказал Самойлович. - У нас в Москве и в чумное время книги издаются. Ванюша! - позвал он идущего через двор больничного служителя. Тот подошел, но не слишком близко.
        Самойлович велел принести с дюжину книжиц, и Архаров поморщился - читал он лишь тогда, когда иначе узнать нужные сведения было никак невозможно. И то - норовил спихнуть буквенную повинность на того, кто случится рядом, - чаще всего на Левушку.
        Но подарок был принесен и окурен в дыму горевшего тут же, на дворе, костра, куда Самойлович подсыпал своих чудодейственных курений. Архарова от аромата чуть с души не выворотило.
        - Сей труд Орреусов я бы как учебник арифметики издавал, чтобы в каждом доме имелся! - Самойлович вручил Архарову книжицу, на которой было напечатано «Краткое уведомление, каким образом познавать моровую язву, также врачевать и предохранить от оной».
        - Орреус, что назначен московским штадт-физиком?
        - Он самый. Раздайте господам офицерам. Пусть прочитают вслух солдатам.
        Архаров кивнул - это было неглупо придумано.
        - Дайте еще, - попросил он. - Для измайловцев, семеновцев и конногвардейцев. Я сегодня буду ночевать на Остоженске, у господина Еропкина, передам.
        - Его сиятельство там теперь разместится?
        - Так решено. С вами для охраны останутся господа Бредихин и Медведев. Я их вам сейчас представлю.
        Левушку Архаров решил не отпускать от себя до последнего - ну как юный шалопай тоже вздумает обрядиться в армяк, снятый с чумного покойника? Бахвальство - великая сила, и Левушка не всегда умел ей сопротивляться.
        - Весьма благодарен. Постараюсь обеспечить им все возможные удобства.
        Словно в подтверждение, весомо бухнул колокол.
        - Тишины бы им малость. Ночью не спали, а тут у вас трезвон, - прямо сказал Архаров.
        - Колокола будут бить, - отвечал Самойлович. - Сказывали, его сиятельство приказали, чтоб прекратить трезвон. А я скажу - где звонят, там больные скорее выздоравливают. Не я один - многие врачи сию примету знают.
        - А чем объясняется? - спросил Архаров.
        - До этого я еще не добрался. Воля ваша, сударь, а у нас в Даниловом на колокольнях как звонили, так и будут звонить! - задиристо сказал Самойлович. - Нам людей спасать надобно! Ничего, в Москве не слышно.
        - Так и в Москве звонят, - успокоил его Архаров, которому увлеченный своим трудом врач наконец сделался искренне симпатичен. Вот только показывать свою симпатию он не умел и полагал, что такого утешительного ответа вполне довольно.
        Убедившись, что палатки поставлены, место для двух пушек найдено удачно и караулы назначены, что горят костры и варится каша, он собрался уезжать. И, подходя к коню, уже мыслями был далеко от Данилова монастыря - у Варварских ворот…
        Вспомнив важное, он отдал поводья Левушке и вернулся к монастырским воротам. Там потребовал, чтобы отвели к немцу Шварцу. Шварц был нужен, в сущности, для одного вопроса: где в Зарядье и прилегающих к Зарядью улицах потайные трактиры, кабаки и торговля припасами по немыслимым ценам. Коли Шварц - полицейский, и место его службы - Зарядье, должен знать.
        - На что вам, сударь? - спросил Шварц. - Вас должно снабжать провиантом на казенный счет.
        Архаров помолчал - пускаться в объяснения насчет меченых рублей он не хотел.
        - Ищу одного человека. Полагаю, содержатели сих притонов смогут навести на след.
        Тут он солгал - он искал сразу троих. Он искал три ниточки, кои вели бы к благообразному купчине, бесстыже совравшему возле Всехсвятской церкви, к вороватому торговцу, в чьих карманах могли оказаться побрякушки из пропавшего сундука, и к дьячку Устину Петрову - самому из всех подозрительному.
        - Сии притоны небезопасны, - отвечал Шварц. - Рекомендовать знакомство с оными не могу.
        - Мне не рекомендации, мне местоположение требуется.
        - Никак не могу.
        Проклятый немец, черная душа, уперся - и его сопротивление оказалось сильнее архаровского натиска. А сопротивлялся он так, что любо-дорого посмотреть и послушать: голос сделал тихим и вялым, отвечал одно и то же по десять раз, теми же словами, смотрел в пол и всем видом выражал крайнюю степень усталости от бестолковой беседы. Наконец Архаров не выдержал и высказался в том смысле, что устал слушать, как хрен жуют, и шел бы немец со своим хренословием через два хрена вприсядку, и чтоб ему его запирательство хреном вышло.
        Он не часто предавался таковой изящной словесности, но немец своей унылой речью и не одного Архарова разозлил бы.
        На том и расстались.
        Проститься с Матвеем не получилось - доктор спал.
        На Остоженке в еропкинском доме уже был доподлинный бивак. Архаров велел доложить о себе графу Орлову. Тот принял его в хозяйском кабинете, выслушал доклад. И велел с завтрашнего же дня, отложив все иные попечения, заниматься розыском убийц митрополита Амвросия.
        Архаров попросил себе в помощь подпоручика Тучкова, сказав о нем такие хорошие слова, что сам Левушка, ежели бы услышал - ушам бы не поверил. Граф не возражал - и впрямь, без помощника не обойтись.

* * *
        Приказ выполнить не удалось - тот же граф, к утру позабыв о нем, велел Архарову сопровождать себя в очередной поездке по Москве - искали дом, где бы устроить приют для сирот, чьих родителей забрала чума. Кроме того, граф велел при себе жечь ветхие выморочные домишки, жильцы которых там и скончались от чумы. Архаров в тот день видел шесть таких пожаров. (Позднее он узнал, что всего в ту осень по приказу графа сожгли три тысячи чумных развалюх).
        Была еще одна забота - достойно похоронить покойного митрополита, чье тело все еще лежало без погребения в Донском монастыре. Отпевать и хоронить граф постановил там же, четвертого октября. И о том было объявлено жителям Москвы - хотя Еропкин и не хотел большого скопления народа в обители.
        Архаров с любопытством наблюдал за расстановкой сил - сенатор Волков все более и более сдавал позиции Еропкину, и даже те его советы, которые, несомненно, одобрила бы государыня, находили путь к сердцу графа лишь в том случае, когда их своими словами пересказывал Еропкин.
        Наконец вечером Архаров и Левушка смогли поговорить почти без свидетелей.
        Постелей в доме Еропкина всем не хватило, даже для старших офицеров стелили на полу тюфяки. Архаров с Левушкой уселись на турецкий лад, друг дружки напротив, и взялись составлять диспозицию на завтрашний день. Соседи по биваку, видя, что они заняты беседой, их не трогали.
        - Проклятый немец ни слова про кабаки не сказал, да и про торговцев - тоже. Стало быть, будем допытываться у Марфы, - постановил Архаров.
        - Дьячок! - напомнил Левушка. - Надо все-таки потолковать с тем Устином Петровым!
        - Он у меня тоже из головы нейдет. Нам тогда следовало бы сесть в засаду и дождаться, пока он из дому высунется, - задним умом додумался Архаров, совершенно при этом не представляя, как они бы с Левушкой несколько часов торчали в закоулке, таращась на Устинову калитку, как баран на новые ворота.
        Тут же пылкий Левушка принялся сочинять ночную вылазку с подслушиванием под окнами, а завершил вооруженным штурмом ветхого домишки. Архаров только фыркнул.
        - Бабку найти надобно, - вспомнил он. - Бабка знает того купчину, что про дьячка врал. Ты заметил, куда она подевалась?
        Левушка, которого взамен штурма ждала погоня за ветхой бабкой, попытался было впасть в беспамятство. Но не удалось - Архаров тут же пресек вранье.
        Стукнули в пол каблуки совсем рядом, Архаров повернулся - и увидел две длинные, стройные, крепко поставленные ноги в черных, туго натянутых выше колена, полотняных штиблетах, которые нигде не морщили - не то что его собственные.
        Это подошел измайловец Фомин.
        - Еле отыскал. Сказывали, ты, Архаров, большие рубли для чего-то собираешь.
        - А что, есть?
        - Такие? - Фомин протянул монету.
        - Благодарствую, Фомин, но не та, - изучив рублевик, сказал Архаров.
        - А что за нужда?
        Удивление Фомина было понятным - искомый рубль был велик и увесист, неудобен в обращении.
        Архаров задумался - что бы такое сказать. Правду выкладывать не хотелось.
        - Для дела одного надобно, - вдруг объявил Левушка. - По личному его сиятельства распоряжению.
        - Ишь ты! - Фомин собрался было докапываться, что за диковинное распоряжение, но тут его окликнули, и он поспешил на зов, прихватив с собой монету.
        - Нам посчастливилось тогда, - сказал Архаров, - что вдруг четыре штуки сыскалось. Эти рубли большой редкости.
        - Жаль будет, коли пропадут, - заметил Левушка, чем несколько обеспокоил Архарова:
        - Ты в собиратели редкостей, что ли, решил податься?
        Архаров полагал, что от человека, замеченного в страстной любви к музыке, любой блажи ожидать возможно.
        Наутро они, одевшись попроще, отправились искать следов сундука в Зарядье. Коли ехать по набережной, под Кремлем, выходило совсем близко. Волков, отправлявшийся на Таганку заниматься новым сиротским приютом, подвез их в своей карете до Васильевского спуска и покатил со свитой дальше.
        Не без труда Архаров и Левушка отыскали тот безымянный для них переулок, который вел к дому дьячка Петрова. Они подошли к калитке, стучали, кричали, пока соседка, не выглянув со двора, не сказала им, что коли не отзывается - значит, потащился в церковь. Она и сама кричала ему с утра - а он молчал. Кабы заболел - сказался бы.
        Это мог быть только Всехсвятский храм, где он служил, но там батюшка сообщил, что Петров не появлялся, хотя он уж сам за ним посылал.
        Богомолка, одна из тех неистовых старушек, которых и чума не отвадила от ежедневного посещения храма, влезла в разговор и сообщила, что видела Устина у Ивановской обители - крестная мать у него там в инокинях, и он ее часто навещает. А когда видела - не сказала, спуталась в днях.
        Оставив Левушку дожидаться пропавшего дьячка, Архаров пошел искать эту самую Ивановскую обитель. Дорога была проста - все прямо да вверх.
        Богомолка указала приметы Устина - ростом пониже Архарова, белолиц, светловолос, почти монашеской дородности - последнее она подчеркнула с особым уважением, а батюшка, отец Киприан, добавил, что у дьячка имеется наклонность к монашескому житию, и было бы для него хорошо после всех чумных страхов принять постриг. Так что Архаров, шагая прямо да вверх, высматривал по сторонам именно такую фигуру - в подряснике, а сверх него - в буром домотканом кафтане, который припомнился богомолке.
        Нет худа без добра - ему хотелось хоть немного побыть одному, хотя эта осень, при всей ее опасной суете, и без того была исполнена одиночества.
        Им был пропитан воздух в опустевшей Москве, на этой узкой улице, круто взлетающей на косогор и далее огибающей холм, на холме же олицетворял собой безмолвие белый храм, просвечивающий сквозь пеструю листву. Одиночество острой иголочкой пошевелилось в душе - и зеленая, совсем свежая трава у ограды, и торчащий бурьян, и грозди красных ягод, и вырезные кленовые листья, раскиданные с невыразимой печалью, подпевали одиночеству, будь оно неладно… вот тут оно и подстерегало…
        Архаров шел и шел, ему нравилось идти вверх, в Петербурге таких возносящих улиц не водилось, Петербург - плоский. Тут же его вдруг одолело ощущение, будто он возвращается домой, и точно - в детстве и раннем отрочестве жил он, жил в Москве, знал эту вольготность, непокорную линейке с угольником, да и каким там чертежи - кто ставит дом по правилам на холмах? Знал эти дворы, знал этот неукротимый бурьян, который оставляли в покое по благодушию - пущай растет, на дворе любой Божьей травке места хватит! Знал эти храмы, которые ждали за каждым углом: хочешь - зайди, постой, хоть свечку поставь…
        Вот только теперь, по случаю чумы, было все не так, и ворота меж двух рядком стоящих огромных звонниц на запоре. Архаров подумал - надо бы убедиться, что и к колоколам доступа нет. Так уже успел распорядиться граф Орлов - ему вполне хватило того сплошного звона, коим приветствовала его чумная Москва. Архаров замедлил было шаг - да и прошел мимо. Тихо за оградой - вот и пусть будет тихо, а то еще набегут люди… ни к чему теперь они…
        Годы его были таковы, что одиночества еще не полагалось. Но пустынная улица, но тишина, в которой храм стоял, словно бы в прозрачном пушистом сугробе, но бегство от дел и шумного Левушки завели его в глубь собственной души. А там, если вдуматься, каждый человек - один и сам себе собеседник. Но Архаров не вдумывался, он попросту загрустил, затосковал, осознал себя и свою дорогу какими-то холодными, промозглыми, вне тепла, ради которого заводят семью и удерживают при себе близких. Многие ровесники уже сподобились этого - выйдя в отставку, растили малышей, уживались с женами, ездили к родне, Архаров же вдруг понял, что и по братцу Ивану не больно скучает. Видно, утомил его смолоду Ванюшка самим своим присутствием и чувством долга - старший должен заботиться о младшем, и точка. Против долга Архаров не возражал, положено - значит, надо.
        А теперь вот и вспомнить было некого, чтобы хоть мысленный образ пробил стенку одиночества.
        Вдруг Архаров услышал нечто - еще не шаги, а звук, который был их провозвестником, - и обернулся.
        Он увидел, что его, неторопливого, догоняет человек в синем кафтане, при шпаге, весьма деловитый, имеющий в руке узелок, а из узелка торчит бутылочное горлышко.
        Еще несколько шагов - и Архаров узнал этого прихрамывающего человека. Полицейский служащий Карл Иванович Шварц, черная душа, спешил по каким-то неотложным делам - но тоже, заметив и признав Архарова, удивился. Несколько шагов они невольно сделали рядом, чуть ли не плечом к плечу, и тогда лишь немец сдержанно поздоровался - первый, поскольку был младше по званию.
        Сейчас он был дочиста отмыт, и Архаров уже мог более точно определить его возраст - от сорока пяти до пятидесяти пяти, вряд ли, что старше, хотя ведущий правильную и упорядоченную жизнь немец мог и в восемьдесят лет оставаться таким же, разве лишь чуть сгорбиться.
        Архаров ответил на приветствие почти беззлобно, хотя прекрасно помнил, как Шварц разозлил его в монастыре. Шварц и пошел рядом, чуть позади, словно бы уговаривались о встрече. Правда, молчал. Архаров и не заговорил бы первым - он вовсе не был благодарен Шварцу за то, что тот развеял одиночество. Однако показалось странно - что черная душа тут делает с дурацким своим узелком? Живет он тут, что ли?
        - Домой, Карл Иванович? - спросил Архаров.
        - Навестить некую особу надобно, - сказал немец. - Не померла бы с голоду. Помрет - обидно будет. Несправедливо.
        Архаров даже речи лишился - черная душа, прихрамывая, спешила с гостинцем к бабе! Ему бы отлежаться у Самойловича, а он вон где вынырнул.
        - Не могу задерживать, - чуть ли не заикаясь, произнес он. - Только осторожность соблюдай, сам видишь…
        - Попрятались злодеи, - отвечал Шварц. - И шпага при мне. К тому ж, я ненадолго, покормить да и прочь.
        И сунулся было налево, к приоткрытой калитке.
        - Что там, Карл Иванович?
        - Обитель.
        - Какая?
        - Ивановская.
        Архаров подивился тому, как она оказалась близка. Устин Петров по дороге не попадался - возможно, он и впрямь где-то там, в опустевшем монастырском дворе, у крстной. Однако странность положения озадачила Архарова - немец направлялся в женский монастырь. Вообразить Шварца, который подкармливает монахиню, было выше его сил и способностей. Однако ж - вот узелок.
        - Пойду с тобой, Карл Иванович, мало ли что, - с тем Архаров, положив левую руку на эфес, вдруг ощутил его, как немалую опору. С другой стороны, коли Устин Петров окажет сопротивление, то и Шварцева помощь пригодится.
        - Пойдем, сударь, коли охота… - немец посмотрел на него искоса. - А может, вашей милости и польза от того будет.
        - Для спасения души, что ли?
        - На манер того.
        Они вошли во двор, причем две инокини, мелькнувшие вдалеке, спрятались за угол храма и, быстренько оттуда выглянув, пропали окончательно.
        - Признали, - сказал Шварц. - Сейчас за нами подсматривать будут.
        Архарову делалось все удивительнее. Однако он молчал и шел за черной душой по каким-то закоулкам, даже протиснулся меж сараями - худощавый Шварц и не побеспокоился, каково придется его плотному спутнику.
        Наконец дошли до некой кирпичной беленой стенки, возле коей был вроде как деревянный, плохо присыпанный землей холмик, поросший неизменным бурьяном. И поверх холмика, на склоне, лежала небольшая деревянная дверь, запертая на замок.
        Вот этот замок особо заинтересовал Архарова. Пока Шварц, словно бы совершая ритуал, обнажил шпагу и принялся обходить холм, тыча острием в одному ему ведомые места, потом же и вовсе взял прислоненную к стене палку, стал копаться в бурьяне той палкой, Архаров обследовал дверь. Она не просто лежала так, что можно пошевелить и сбросить, - она была намертво приколочена к незримой тверди, и железная полоса, в прореху которой продевалась петля для замка, - равным образом.
        - Все благополучно, - сказал, вернувшись к нему, Шварц. - Подкопу никакого нет. Дуры монашки боятся подойти, она же имеет неоценимую возможность прокопаться. Будет с ней потом возни…
        Тут Архаров заподозрил было, что речь о животном. До сих пор московские баре, как их деды, держали по дворам цепных медведей, вот только странно, что и в женской обители угнездилась медведица…
        - Гляньте-ка, сударь, - Шварц убрал охапку сена и показалась небольшая дыра, в которой ничего видно не было, однако Архаров склонился, упершись ладонями в коленки. Шварц пошерудил там палкой - и раздался бабий голос, хриплый спросонок:
        - Кого черт принес?
        - Принимай, сударыня, - сказал Шварц, спуская в дыру узелок. Внизу шлепнуло.
        - Погоди, не закрывай! - крикнула баба. - Подышать дай!
        - Обойдешься, - строго отвечал Шварц, наваливая на дырку сено. - Чуете, сударь, какой дух от нее нехороший?
        - Да уж чую, - сказал, выпрямляясь, Архаров. - Гадит она там, что ли?
        - Где спит, там и гадит, - подтвердил Шварц.
        - А кто такова?
        - А Салтыкова-помещица, - объяснил Шварц. - Госпожа Салтыкова, Дарья Николаевна. У вас в Санкт-Петербурге про нее, видать, изволили забыть, а мы тут помним. Нам же ее и оставили, велели вместо смерти навечно в яму поселить. Кормить ее полагалось не монахиням, а солдатам, да только им не до нее. Вот, я ходить стал.
        - Салтыкова? Людоедка, что ли? - вспомнил Архаров дело, которое вызвало много пересудов в столице. Подробности, впрочем, затерялись в памяти, которая не жаловала лишнего и ненужного.
        - Она самая, сударь.
        - И ты, Карл Иванович, ходишь ее кормить?!
        - Ей не с голоду, а своей смертью помирать велено, - строго сказал Шварц. - Монашкам приближаться не указано. Стало быть, мое дело - соблюсти порядок. Но я же должен озаботиться, чтобы она бутылке, в коей приношу воду, не дала преступного употребления.
        - Она что, живет там, в подземелье? - догадался Архаров.
        - Четвертый год в яме сидит. Весьма справедливое воздаяние. И велено было держать под крепким караулом, и держали, только теперь солдаты на заставах и для поддержания порядка употребляются, да многие перемерли.
        - Вон оно что.
        Теперь лишь Архаров вспомнил - рассказывали, будто эту Салтыкову выставляли на эшафоте, обряженную в саван, а на груди табличка: «Мучительница и душегубица». И то - чуть ли не полтораста душ крепостных на тот свет отправила, и секла, и кипятком шпарила, как только не изощрялась.
        - Пойдем, сударь, - сказал Шварц. - Дельце свое я сделал.
        - Полагаешь, на том свете зачтется? - с самого его удивившей насмешкой спросил Архаров.
        - Это не мне разбирать. Я поставлен за порядком смотреть, - чуть ли не снисходительно объяснил немец. - Порядок же таков, что госпожа Салтыкова не имеет права помирать от голода. Ежели более некому ее кормить, сие становится обязанностью полиции.
        Архаров опять вспомнил беглого обер-полицмейстера Юшкова. Знал ли тот, сидя у себя в подмосковной, что его учреждение обогатилось еще одной обязанностью?
        - Подожди меня, Карл Иванович, - попросил он. И пошел туда, где заметил монахинь. Вряд ли они совсем сбежали - скорее всего, скрытно наблюдали.
        Оказалось их не две, а даже три. Архаров пошел к ним медленно, всем видом показывая, что не злодей.
        - Бог в помощь, матушки, - сказал он им. - Я инокиню одну ищу, имени и прозвания не ведаю, а есть у нее крестник, он во Всехсвятской церкви дьячком.
        - Это вам матушка Сергия надобна, - сказала та из монахинь, что постарше. - Она в затворе сидит. К ней пускать и ее звать не велено.
        - А крестник-то ходит?
        - Крестника отец Авраамий благословил ходить.
        - Давно ли вы, матушки, его видели?
        - На Иоанна Богослова, поди, - отвечала, подумав, старшая из матушек. Это был тот самый день, когда экспедиция графа Орлова под колокольный звон въехала в Москву.
        - Нет, он и после того был, - возразили ей.
        Стали перечислять святых, которых Архаров знать не знал и потому день их памяти самостоятельно установить не сумел бы. Сошлись на том, что видеть-то дьячка видели, но не в это утро.
        Архарову очень хотелось расспросить инокиню, но он уже понял - и близко не подпустят.
        Запомнив имя инокини и даже окошко ее кельи - хотя поручиться, что удалось точно его определить по единому взгляду молодой монахини, он не мог бы, - Архаров вернулся к Шварцу.
        - Коли ищете кого из родных, могу способствовать, - сказал немец. - Священник отец Авраамий мне весьма обязан. Коли еще жив, в просьбе не откажет.
        - А чем ты, Карл Иванович, ему услужил?
        - У него в храме оклад с образа унесли. Я отыскал.
        Архаров посмотрел на немца с уважением. Полицейский служащий… должно быть, и сыску обучен?…
        Он совсем было вздумал взять сейчас немца с собой, найти подходящее местечко - да хоть бы и на опустевшей паперти присесть! - и рассказать ему про свою погоню за сундуком. Но природная подозрительность вкупе с благоприобретенной удержали его.
        Он ведь знал о Шварце лишь то, что слышал от взбудораженных зевак, а у тех самое доброжелательное слово, какое для него нашлось, было «аспид».
        И Архаров промолчал.
        Немец осведомился, может ли он чем быть полезен своему любезному спасителю. Архаров соврал: нет, весьма благодарен, но в помощи не нуждается. И Шварц, сказав, что при необходимости может быть отыскан на Никольской, где имеет местожительство в доме вдовы Волошиной, уковылял.
        Архаров посмотрел ему вслед и хмыкнул. Это ведь ковылял прочь источник ценнейших сведений. Шварц, живя в этой части Москвы, наверняка знал всех, кто скупает краденое, кто торгует провиантом, возможно, знал и дьячка Устина Петрова. Но многое стояло между ними, Архаровым и Шварцем. Со стороны Шварца - вполне понятное недоверие к молодому гвардейскому офицеру, сующему нос в его вотчину. Со стороны Архарова - подозрительность, вызванная как раз сдержанностью Шварца. Да еще разумной мыслью: не может быть, чтобы весь народ взъелся на немца совсем без повода…
        Левушка, стоя у храма, уже весь извелся, хотя ждал не так уж долго. Петров не приходил, а попытка расспросить о мастеровом Митьке отца Киприана успехом не увенчалась: священник тут же вспомнил, что покойный митрополит относился к этому сбору денег и суете перед надвратным образом достаточно сурово. Кабы не бунт, не смерть митрополита - он бы, может, и позволил себе теперь некоторое вольнодумие и откровенность - тем более, что на ночь у него же в храме сундучок и запирали. Но рассказывать гвардейскому офицеру, как привечал блаженненького мастерового, отец Киприан не пожелал. Теперь это могло выйти боком.
        Отец Киприан мог бы стать свидетелем изъятия сундука - ему сообщили о приезде митрополита, и он поспешил к воротам, чтобы хоть самолично препоручить сундук рассерженному владыке Амвросию.
        Увидев, что за каша заваривается у ворот, священник благоразумно скрылся. Но слышал, как при нем очевидцы говорили, что сундук был выхвачен из бучи и водворен в митрополичью карету.
        - Точно ли в карету? Ты не ослышался? - и Архаров пошел искать священника.
        Тот подтвердил сведения, но более ничего сообщить не мог - все, кто знал о судьбе сундука, скорее всего, погибли в бунте, во всяком случае, сопровождавший владыку Амвросия келейник и его кучер - наверняка.
        - Выходит, нет того сундука в Зарядье. Даже ежели кто хотел его прибрать к рукам - то лишь на него облизнулся, - сделал вывод Левушка.
        Архаров надулся. Получалось, что его затея с мечеными рублями вовсе напрасна.
        Но отказываться от нее он не желал! Она ему нравилась.
        Как большинство офицеров, несущих службу в столице и ни разу не побывавших на театре военных действий, Архаров не нуждался в том, чтобы развивать и применять воображение. Что нужно - придумает и прикажет начальство. Затея графа Орлова разбудила в нем совершенно детский азарт - и он затеял свою ловушку, не слишком хорошо представляя, как она будет действовать.
        - Нет, шалишь! - вдруг воскликнул он.
        Придуманный им житель Зарядья мог ведь и увязаться за митрополичьей каретой хоть к черту на рога. Не может такого быть, чтобы не нашелся человек, изо дня в день созерцавший, как люди несут на всемирную свечу деньги и драгоценности, складывают их в одно место, и чтобы тот человек не стал думать, как бы ему заполучить сей дорогостоящий сундучок. А скорее всего, что вызволять сундучок побежали сами затейники - тот мастеровой Митька и его дружок Устин Петров.
        Стало быть, следовало все-таки, угрожая именем графа Орлова, трясти и тормошить Марфу. Она знала, где могли промелькнуть и бывшие в сундуке драгоценности, и меченые рубли. А будет упираться… Будет упираться - послать за немцем, черной душой! Коли его все Зарядье ненавидит и боится - вряд ли сводня, у которой грехов - как блох на барбоске, при немце станет кобениться.
        - Ты, Тучков, не запомнил часом, где живет та сводня? - спросил Архаров.
        Левушка задумался.
        - А Бог ее знает… Ты что, опять к девкам собрался? - он заулыбался, предчувствуя встречу с любезной Парашкой.
        - К девкам, к девкам… Пошли, поищем. Вот черт, надо было Шварца спросить! Он непременно должен знать!
        Левушка фыркнул - Шварц меньше всего походил на человека, который шастает по сводням. Архаров понял это фырканье и хотел было возразить: вот ведь наш Бредихин тоже на такого селадона не похож, годы преклонные, рыло оспой изрыто - будто картечью, однако все петербуржские сводни его знают и привечают, он и женившись будет у них лучшим гостем.
        Но не возразил, хотя имел в виду иное - что немец при его преклонении перед порядком (Архаров даже знал немецкое слово «орднунг») обязательно помнит все притоны и их хозяев.
        Долго бы они околачивались в переулках, пытаясь опознать местность, которую оба видели лишь ночью, но им повезло - навстречу от ворот кинулся человек, размахивавший кистью, вымазанной в красной краске.
        - Ваши милости, Николаи Петровичи! - закричал он. - Не извольте к нам жаловать! Хозяйка велела всех гнать в три шеи!
        Ошарашенный таким обращением Архаров так и встал пнем.
        - Ты, что ль, Никодимка? - спросил Левушка. - Да уберись ты с кистью! Всех перемажешь!
        - Ваши милости! - чуть не плача, продолжал Никодимка. - Уходите, Христа ради! Хозяйка сказала - коли кого на двор пущу, пристрелит! А она не врет - у нее пистолет есть!
        - Кого пристрелит? - Архаров хотел было, взяв заполошного Никодимку за плечи, хорошенько его встряхнуть, но Левушка первый заметил опасность и повис на приятеле:
        - Николаша, не тронь его! Гляди!
        Тут лишь Архаров понял, чем занимался Никодимка. Он малевал на воротах огромный красный крест.
        - Ну-ка, докладывай! - велел он расстроенному сожителю. - Когда сие случилось?
        - Кабы я знал! Утром хозяйка меня к дочке спосылала - узнать, как она там, и с мужем, и с детками… И Глашку она куда-то снарядила. Возвращаюсь - ворота на запоре! Зараза пришла! Ахти мне - остался я, сиротинушка, один в чистом поле!…
        - Откуда вдруг зараза, Марфа же бережется! - Архаров, прекрасно зная, что в Москве свирепствует чума, что еще месяц назад мерло по тысяче человек в день, теперь же - лишь по восьми сотен, впервые столкнулся с тем, что поветрие коснулось людей, лично ему знакомых - Марфы, девок, Дуньки-Фаншеты, и его душа никак не могла поверить в беду.
        - А я почем знаю? Прихожу - а ворота на запоре! Я - стучать! Она мне оттуда - краски, кричит, добудь! У соседей есть! И коли кто к нам собрался - не смей на двор пускать! И про дочку не спросит! А я к ее дочке ходил, спросить, как она, и с мужем, и с детками…
        - Да кто заболел-то? - Архаров решил, что еще одна невнятица - и Никодимка будет бит.
        - Малашка! И Дунька с ней вместе! И ведь гостей не было - это они, дуры, куда-то, видать, со двора бегали! А Глашка так и ушла, так и пропала, а что ей велено - того я не знаю…
        - А Пашенька? - вмешался Левушка.
        - И Парашка! Они же все вместе живут! Это только хозяйка наверху, а девки внизу спят…
        Левушка кинулся к воротам и был схвачен Архаровым.
        - Ты с ума сбрел?!
        - Николаша, их же в лечебницу надобно! Она здесь без ухода помрет!
        - Так Марфа ж за ними ходит! - встрял Никодимка.
        - Какая тебе лечебница? - цепным псом прорычал Архаров.
        - Самойловича! - Левушка рвался из архаровских рук, а Никодимка отступил от греха подальше - очень ему не нравилось выражение лица Николая Петровича.
        - Какой тебе Самойлович?! Это ж у черта на рогах! Как ты их туда потащишь, чучела беспокойная?! Это не Петербург - тут извозчиков нет!
        - Николаша! Ну, придумай же что-нибудь!
        Архаров встряхнул его и лишь тогда отпустил.
        - Ну?… - Левушка смотрел на него с отчаянной надеждой.
        - Ваши милости!… - обратился и Никодимка. - Заставьте век за себя Бога молить!… Помрет же хозяйка - куда я денусь?…
        - Кыш, пошел… - отмахнулся от него Архаров. - Ну, как же быть-то? Ох…
        Левушка и Никодимка притихли, боясь сбить архаровские мысли с верного направления. Образовалось длительное молчание, в которое вторгся скрип тележных колес.
        - Посторонитесь, ваши милости, никак негодяи, - сказал Никодимка. - Коли сюда свернут - так им улица тесна… О-хо-хонюшки мне, еще денька два - так ведь и за нашими приедут!…
        - Заткни пасть свою дурацкую, - отвечал ему Архаров. - Ну, была не была! К заразе зараза, глядишь, и не пристанет!
        И он побежал туда, где за углом заунывно скрипели колеса долгой фуры. Левушка, ничего не понимая, кинулся следом, но его удержал Никодимка.
        - Ваша милость, не ходите, негодяи это!
        - Ну так что ж, что негодяи?
        - Они же заразу по домам и развозят!
        Пока перепуганный Никодимка объяснял Левушки на свой лад пути распространения чумы, Архаров догнал фуру и забежал вперед.
        - Стой, молодец! - велел он мортусу, что правил парой лошадей. - Поворачивай! Там для вас груз имеется.
        - Много ли тел? - осведомился мортус.
        - Не тела, а покамест еще живые. Плачу полтину - грузите мне их на фуру и живым духом - в Данилов монастырь, к доктору Самойловичу.
        - Такого не бывало, чтобы мы живых возили, - сказал мортус.
        - Не бывало - стало, будет.
        Архаров знал - когда говоришь с низшими по званию, главное - непререкаемая уверенность, чтобы они, низшие, Боже упаси, не принялись сами соображать, что к чему.
        Те двое, что сидели с крюками на краю, перешепнулись.
        - Ты, барин, что ли, к нам в гости приходил? - спросил Архарова гнусавый голос. Очевидно, там, под дегтярным колпаком, находилось лицо с изуродованными ноздрями.
        - Я приходил.
        Мортус соскочил, и тут стало видно, какого он огромного роста.
        - На кой те Федька сдался? - прямо спросил он.
        - Твой Федька поджигателей видел, что Головинский дворец спалили, - честно отвечал Архаров.
        - Хочешь, чтоб он, маз, их тебе, ховряку, выдал?
        Мортус, вооруженный крюком, надвигался на него весьма грозно. Архаров прикинул - коли позволить ему нанести какой ни на есть удар, то главное - увернуться, тут же - вперед, и бить что есть силы под ложечку, потому что при дегтярном колпаке удар сверху вниз по лицу или в ухо, в иных обстоятельствах весьма действенный, может оказаться лишь скользящим.
        Поэтому Архаров остался стоять, позволяя противнику до поры вести свою игру - и тем заодно вселяя в его забубенную душу тревожное удивление.
        - Да что уж теперь выдавать, дворец-то - одни угольки, - отвечал он мортусу. - А коли бы мы их вовремя поймали - люди остались бы живы. Вот это самое я ему и хотел сказать.
        - И чтобы выдал? - мортус пытался найти в архаровском визите понятный ему смысл.
        - Да что толку? Тогда выдавать надо было - как они в кустах шныряли.
        - Так для чего приходил-то?
        - В глаза поглядеть.
        Так оно и было. Архаров именно таким способом добывал правду - конечно, в тех случаях, когда лицо не пряталось под дегтярным колпаком, и с глазами вместе.
        Очевидно, здоровенный мортус тоже на правду чутье имел.
        - Нет у нас глаз. Хошь - на колпаки гляди.
        То есть, в цель явления Архарова на чумном бастионе он поверил - а это было уже маленькой победой.
        - Какого кляпа ты, Ваня, с талыгаем лавизишся? - спросил возница. - Садись, да и поухряли.
        Мортус на миг замер в раздумии - и Архаров отметил вторую маленькую победу. Этот здоровенный детина и сам не понимал, что хочет остаться для кратковременной беседы - в иное время невообразимой беседы клейменого колодника с гвардейским офицером.
        - Ну и катись к гребеням мохнатым, - отступая, беззлобно сказал ему Архаров. - Там девки молоденькие, только-только заразу подцепили, а через такого дурака помрут.
        - Девки, говоришь? - судя по голосу, Архаров немало удивил и даже несколько развеселил мортуса Ваню.
        - Девки и сводня.
        - Что ж ты о них, талыгайко, так заврюжился? Аль недогреб?
        Мортусы засмеялись. Все трое.
        - А коли и так? - спросил Архаров. - Этого дела много не бывает. А то сам не знаешь.
        - Ну, талыгай, распотешил! - воскликнул гнусавый Ваня. - Что, детинушки, выручим клевых карюк? Что, Яман? Подвинься-ка, Михейка…
        И, прыгнув на борт фуры, загорланил, да так, что Архарова передернуло:
        - Ой, и мас не смурак, а ламон карюк,
        По турлу хандырю, коробей нарю!
        Карючок клевенек, тудонной вербушок,
        Погорби басва маса, закуравлю с басвой!
        Архаров понимал, что диковинное наречие выстроено на русский лад, однако ни единого слова разобрать не мог, разве что «ой».
        - Где девки-то? - буркнул возница, прозванный Яманом.
        - Заворачивай.
        Увидев Архарова, шагающего рядом с фурой, Никодимка отбежал в сторону.
        - Вот на этом дворе, - сказал Архаров. - Бей крюком в ворота, чтоб услыхали.
        - А ты, талыгай, отойди, - велел возница. - Мы тут разворачиваться будем, так чтоб тебя не задеть.
        - Николаша! - воскликнул Левушка. - Берегись!
        - Отойди и не мешайся, - велел ему Архаров, выполняя приказ возницы.
        Мортус Ваня ударил крюком в ворота - рядом с крестом, который начал было вырисовывать Никодимка.
        Девки отозвались не сразу - и Архаров долго кричал им через забор, чтобы скорей собирались.
        Когда они отворили ворота и стали выходить, он все же отошел подальше.
        Малашка еле держалась на ногах - Марфа и Дунька, сами уже слабые и жалкие, вели ее под руки. За ними брела Парашка с наспех собранным узлом.
        - Ой, знобит-то как, ой, знобит, - твердила Малашка. - Ой, шубку мою дайте, люди добрые…
        - Не суйся, сами на фуру залезут, - остерег Архарова гнусавый Ваня. Архаров и не собирался - он внимательно следил за Левушкой.
        Тот сперва, увидев девок и Марфу, окаменел. Желание кинуться на помощь к красавице Парашке могло оказаться сильнее рассудка - и Архаров был даже к тому готов, что придется останавливать приятеля силой, пусть даже добрым ударом.
        Он уследил тот миг, когда Левушку сорвало-таки с места, и успел принять его в охапку.
        - Архаров, пусти! - заорал Левушка.
        - Через мой труп, - невозмутимо отвечал Архаров.
        - Пусти! Пусти, черт! Мы будем драться! - имея в виду поединок на шпагах, восклицал Левушка.
        - Вот фура отойдет - и подеремся. Тебе, Тучков, жить надоело? Девок и без нас к Самойловичу отвезут.
        Тут очень кстати заголосил и запричитал Никодимка.
        - Ох, матушка моя Марфа Ивановна, да на кого ты меня, сирого да болезного, покидаешь?! Ох, да гряньте, ветры буйные, над моею пропащею головушкой!…
        Марфа повернулась к нему, ее явственно покачнуло, она ухватилась за край фуры.
        - Ой, матушка, голубушка моя, да как же я без тебя-то, Марфушка, коли ты помрешь-то, а я-то, горький сиротинушка!… - выкликал Никодимка, оставаясь, впрочем, на немалом расстоянии от фуры.
        Марфа подняла затуманенную голову.
        - Пошел к монаху на хрен! - тихо, но очень внятно приказала она дармоеду.
        Взобравшись на фуру, она тут же повалилась рядом с мертвыми телами, укрытыми дерюгой.
        Убедившись, что девки со сводней лежат и сбежать не пытаются, Архаров подошел к мортусу Ване и протянул обещанную полтину.
        - Клюжай сюда, - мортус показал на борт фуры.
        Архаров ухо имел чуткое - мортус приказал несколько свысока.
        - Руку подставляй, - сказал ему Архаров и вжал монету в протянутую ладонь.
        - Не отмоешься.
        - Отмоюсь.
        С тем Архаров, не разводя дальнейших церемоний, повернулся и пошел к Левушке, оставив Ваню в чересчур сложных для каторжника размышлениях.
        - Ну, шилго ли басву ждать? - спросил возница Яман.
        Мортус полез на фуру и не видел, как Архаров, загородив Левушку собой от него, быстро сунул руку в карман к приятелю - за уксусным платком, и тут же стал протирать влажной тканью пальцы.
        Левушка отвернулся - ему было неловко за свои вопли.
        - Пошли, - сказал Архаров. - Ну что за день! Все - насмарку. Вот помяни мое слово - и старуху не сыщем.
        - Да тут же она, рядом живет… - проворчал Левушка. - Только с другой стороны. Архаров, у тебя что, души вовсе нет?
        - Да, я таков. Ну, веди.
        Поскольку они не первый день шастали по Зарядью, то шли уже довольно уверенно. Левушка, всего дважды сбившись с пути, первым оказался у старухиной калитки - и остолбенел.
        - Николаша, ты знал!
        - Чего я знал, откуда знал?
        На воротах возле калитки был красный крест.
        - Ах, провал тебя забери… - пожелал Архаров бабке. - Нашла время болеть!
        - Чума в календарь не глядит, - вступился за бабку Левушка. - Но как ты угадал?
        - Говорю же - денек не заладился. Пойдем, может, того дьячка хоть поищем.
        Архаров решительно зашагал прочь от калитки. Левушка поплелся за ним, нагнал, пошел вровень.
        Они заговорили о необходимости отыскать дьячка - даже коли придется вломиться к нему в домишко и слушать бред, приправленный божественными рассужениями. Дьячок что-то знал - и теперь Архарову уже казалось, что знал немало.
        - Ваши милости! - раздался за спиной Никодимкин голос.
        - Чего тебе? - вполоборота спросил Архаров.
        - А я как же?
        - Как знаешь. Пришли, Тучков.
        Они встали перед забором, готовые его брать приступом, и Архаров подставил замок из рук Левушке - и тут он снова услышал Никодимкин голос:
        - Ваши милости! Не извольте в грязюке мараться! А вот я сейчас помогу!
        Архаров, присевший, чтобы удобнее закинуть Левушку на забор, выпрямился и повернулся к Никодимке.
        Тот устремился к нему трусцой, размахивая кистью и ведерком с красной краской, которые он в помутнении рассудка прихватил с собой.
        - Ну, какого рожна тебе от меня надобно?
        - Ваши милости, как я остался горьким сиротинкой… а детинка я справный… так и взяли бы к себе, а, ваши милости?
        Левушка так и ахнул.
        - Ни… Николаша… т-тебе сожитель не надобен?… - в изумлении спросил он.
        - А тебе, Тучков?
        Левушка помотал головой.
        - Шел бы ты лесом… - посоветовал Архаров красавчику-сожителю. - Покуда я добрый.
        - Я стряпать горазд! Волоса чесать! И девкам, и господам! Я к порядку приставлен! - затрещал Никодимка. - Чулки штопать, пуговицу пришить! Печку топить!
        Архаров только рукой махнул и снова присел, подставляя Левушке ладони. Тот мигом оседлал забор, соскочил и побежал к калитке. Но, когда Архаров неторопливо подошел к ней, оказалось, что она была отперта и лишь для видимости прикрыта.
        - Стало быть, дьячка и дома нет, - сделал он разумный вывод. - Вот ладно было бы, кабы там у него и стоял сундук с деньгами.
        Вслед за Архаровым на двор вошел и Никодимка.
        - А дело неладно! - заметил он. - Костер-то еле тлеет.
        - И что? - не сразу понял Левушка.
        - Дармоед прав. Некому было за костром следить, - сказал Архаров. - А это первый способ обороняться от чумы. Ну, пойдем, благословясь… Стой! Ты тут останься.
        Архарову сделалось тревожно. Отчего - он и сам еще не знал. Коли по внутреннему ощущению - казалось, будто за домишком следят. Из щелей в заборе, из кроны низкой яблоньки, с соседских крыш… отовсюду!
        Некто незримый ждал, чтобы Архаров с Левушкой вошли и увидели… а что увидели?
        Может, то, что им видеть не след?
        Левушка и Никодимка встали у порога с обеих сторон весьма нелепым караулом: один - в кафтане, с кружевом на груди, с галуном по переду и обшлагам, при шпаге, другой - в рубахе распояской, при ведре и большой мочальной кисти, на которой засыхала красная краска.
        В сенях Архаров споткнулся и едва не грохнулся.
        Он вошел в комнату и тут его словно подменили.
        Сперва он замер, как замирает любовник, крадущийся к своей прелестнице по коридору чужого дома, при стуке неизвестно чьих шагов. Затем обвел комнату медленным взглядом - при этом, сам того не осознавая, собрался в стойку бойца, левый кулак подведя к груди, правый - к подавшемуся назад правому плечу. И тогда лишь оглядел помещение.
        Такую осторожность он проявил впервые в жизни.
        Помещение было нищее. Никаких признаков устроенного житья там не имелось - а на книги Архаров попросту не обратил внимания. Странным было, что тут живет дьячок, особа богобоязненная и состоящая при храме Божием. Архаров прошел чуть вперед и увидел у печи лавку, а на лавке - спящего человека. Спящего с запрокинутой головой и приоткрытым ртом. Он был покрыт от шеи и до ног старым одеялом.
        Света из высокого окошка было довольно, чтобы разглядеть лицо - темное костистое лицо, с темными же волосами надо лбом, свисающими на подушку. Архаров сделал еще шаг к этому человеку и понял, что сон не простой - человек не дышал. На всякий случай Архаров присел, упираясь руками в колени, и долго прислушивался.
        Наконец он окончательно убедился, что перед ним покойник. Тогда он отступил назад - хотя Матвей и толковал, что чума распространяется не через миазмы, а через соприкосновение, но все равно сделалось страшновато.
        Звать Левушку Архаров не стал - ему казалось, что в одиночестве он лучше поймет, что тут произошло. Человек не был Устином Петровым - приметы не совпадали. Человек оказался в доме дьячка Петрова, сам же дьячок сгинул неведомо куда, его безнадежно ждали во Всехсвятском храме, он несколько дней не появлялся и у инокини Сергии.
        Но никто и словом не обмолвился, что Петров подхватил заразу!
        Давешняя соседка наверняка знала бы об этом - соседи в таких случаях старались хотя бы воды болящим принести Христа ради. Знали бы и в храме. Опять же - красного креста на воротах не имелось, а спасительный костер, охватывающий вонючим дымом всякого, кто входил в домишко и выходил из него, тлел, не погас - стало быть, еще несколько часов назад кто-то им охранялся от чумы… хотя поди знай, сколько, жечь навозные костры Архарову еще не доводилось…
        Архаров стал вспоминать, что было, когда они с Левушкой пытались выманить Устина из запертого дома. Устин нес околесицу и наотрез отказывался впустить людей, которые сулили ему целый рубль. Очевидно, уже тогда у него лежал зачумленный… и это мог быть только пропавший мастеровой Митька!
        Архаров быстро вышел из домишка.
        - Ступай сюда, дармоед, - велел он Никодимке. - Ты ведь из здешних, наверняка видал того блаженного, который деньги на всемирную свечу собирал!
        - Издали-то видал, - признался Никодимка, - а близко лезть хозяйка не велела.
        - Что, ни гроша не пожертвовал?
        - Хозяйка сказала, что в надувательствах она никому не потатчица, - тут Никодимкина рожа сделалась лукавой. - Ее так еще покойный Иван Иванович учил…
        - Что за Иван Иванович? - напрочь забыв Марфины байки, спросил Архаров.
        - Сам Иван Иванович Каин, царствие ему небесное!
        Архаров вздохнул - усопший Ванька Каин был на Москве (уж во всяком случае в Зарядье!) превеликим фаворитом.
        - Пошли, глянешь. Не бойся, издали глянешь. Заразу не подхватишь.
        Никодимка ведро оставил у порога, а с кистью расставаться не пожелал.
        Подошли к телу, насколько хватило Никодимкиной храбрости.
        - Он это… - сказал Никодимка. - Точно - он. Да только…
        - Что?
        - Сказывали, коли кто от моровой язвы помер, у тех рожа темная, багровая, страшная.
        - А не мерещится? - видя впечатлительность Никодимкиной натуры, спросил Архаров.
        - А с чего бы чуму черной смертью звать стали?
        Архаров подумал, подошел поближе - и тут ему показалось странноватым положение покойника: словно бы к лавке был привязан.
        Архаров сделал еще шаг и дернул за одеяло.
        Тут оказалось, что одеяло-то к нему приколото ножом, вошедшим прямехонько в сердце. Кабы Архаров сразу подошел поближе - то и увидел бы нож, а так черная роговая рукоятка потерялась в игре теней.
        - Мать честная, Богородица лесная… - прошептал он.
        - Ахти мне! - завопил Никодимка и попятился. - Ахти мне, детинушке! Ахти мне!
        С тем он задом ввалился в сени, там загрохотало и, судя по возмущенным Левушкиным возгласам, сожитель и дармоед, выскочивши во двор, понесся куда глаза глядят.
        Архаров остался наедине с мертвым телом.
        До сих пор ему не доводилось исследовать покойников. Но он наслушался докторских анекдотов от Матвея. Того послушать - так и получалось, что нет в мире ничего забавнее. Архаров приподнял одеяло и обнаружил, что покойник действительно был привязан к лавке. Но не веревками, нет. Серой свитой в жгут холстиной.
        Архаров задумался - для чего бы привязывать труп? Он любил умозрительные задачки. Получалось - разве что для того, чтобы вынести его на этом самой скамье, не потеряв по дороге. Значит, тело хотели отсюда забрать?
        Он попробовал представить себе, что человека, прежде чем заколоть, живым привязывают - и хмыкнул. Такой человек должен сопротивляться, вот разве что мертвецки пьян - но тогда ведь и вязать его незачем.
        Следов сопротивления в домишке не нашлось.
        Архаров медленно вышел на крыльцо.
        - Ни хрена не понять, - пожаловался он Левушке. - Куда это дармоеда нелегкая понесла?
        - Да он тут же, за воротами, - сказал Левушка. - Далеко не побежал. Мы, Николаша, теперь от него не отвяжемся.
        - Эй, сиротинушка, поди сюда! - крикнул Архаров.
        Никодимка заглянул в калитку.
        - Бери кисть, малюй на воротах крест, - велел ему Архаров. - Пусть думают, что тут зачумленный лежит.
        - Что это он вопил? - спросил Левушка.
        - А то и вопил, что там, в комнате, мертвое тело, с ножом в груди, и веревкой к скамье привязано, - объяснил Архаров. - Тучков! Ты мне, гляди, не завопи! Вот как ты полагаешь - что бы сие значило?
        - А чье тело-то? - спросил Левушка, кое-как усмирив волнение. - Устина?
        - Нет, сдается - того Митьки. И получается, что я кругом прав! - с понятным удовлетворением заявил Архаров. - Для чего бы его убивать, как не из-за сундука с деньгами?
        - Неужто Устин? - Левушка сделал глаза круглые и величиной с те самые меченые рубли - вершок в поперечнике.
        - Устин, похоже, все это время его в доме держал. Дух там нехороший - он там и все надобности справлял…
        - Но, Николаша… так это же…
        - Что?
        - Из-за нас! Помнишь, мы стучались, про Митьку спрашивали? Он и понял, что мы пришли до правды докопаться!
        - Ты мне это брось! - прикрикнул на него Архаров. - Коли они двое знали, где сундук, рано или поздно один другого бы порешил. Но вот что странно - коли тот батюшка не врал, то сундук увез митрополит. Стало, они оба знали, куда он тот сундук повез.
        - Или побежали за каретой следом. Тут в Москве такие улицы, что одноногий инвалид карету запросто обгонит, - предположил Левушка. - Помнишь, что тот драгун рассказывал? Толпа на митрополитом в Донской монастырь потащилась. А уехать оттуда владыка не успел. Выходит, ненамного быстрее пеших его везли. Да ты вспомни, как мы сами в Данилов монастырь тащились!
        - Возможно, сундук спрятан где-то в монастыре, а они знают то место. И Устин сейчас как раз туда и побежал… выждав время…
        - Жалко Митьку, - вдруг сказал Левушка.
        - Может, так для него и лучше, - утешил Архаров. - Коли он в смерти митрополита виноват - в мученической смерти, Левка! - а сам получил смерть быструю и милосердную, чего его жалеть? Пока все сходится - митрополита погубил тот, кто считал сундук своим, следил за сундуком и знал, куда митрополит его упрятал. Надо ловить Устина. Пошли! Доберемся до Остоженки, возьмем лошадей, и тут же - в Донскую обитель. Он где-то там поблизости, я чую…
        Когда они вышли с Устинова двора, Никодимка завершал изображение креста.
        - День-другой сюда никто не сунется, а там придумаем, как быть, - сказал Архаров.
        Они быстрым шагом пошли в сторону Варварки.
        Никодимка, не оставляя ведра с краской и мочальной кисти, поспешил следом.
        Его присутствие за спиной у Архарова и Левушки было вскоре обнаружено, дармоеда изругали, но он снова пустился причитать, что остался-де без хозяйки и пропадет, хотя сам по себе - детинка справный.
        Так он и прибыл в особняк Еропкина, а там, проскользнув во двор, тут же свел знакомство с женской прислугой. Красавчика заметили - иначе и быть не могло, и к тому часу, как Архаров, Левушка и еще трое преображенцев выезжали к Пречистенским воротам, Никодимка уже знал, что с голоду не помрет.

* * *
        В Донском монастыре готовились к отпеванию и погребению владыки Амвросия. Там было не до офицеров, которым вынь да положь никому не известного дьячка. Кого из братии ни спроси - ни один и понятия не имел об Устине Петрове, хотя Архаров неоднократно описывал приметы. Однако обнаружился мальчик, который был при том, как митрополита отыскали в церкви на хорах и выволакивали наружу.
        Архаров сел, поставил его перед собой и стал допрашивать. Мальчик расплакался. Он не пошел следом за теми людьми, он забился в угол, но вот что застряло в памяти - так это человек, наглухо закутанный в черное. Он кричал, звал, показывал, за ним бежали, и он был в гуще толпы, когда митрополита волокли из церкви на двор.
        - Инок, что ли? - допытывался Архаров. - Церковный, с бородой?
        Но вот как раз бороды парнишка не заметил.
        - А коли встретишь - признаешь?
        Ответа на этот прямой вопрос Архаров не добился.
        Правда, одно мальчик вспомнил доподлинно - при нем испуганные монахи толковали, что тело митрополичьего келейника было найдено отнюдь не там, где следовало бы ожидать, на на дворе, по которому пронеслись, как буря, бунтовщики, и не поблизости от кельи, в которой митрополит поспешно переоблачался в простую рясу, надеясь, что его не признают. Архаров начал разбираться - и оказалось, что тело лежало на задворках, там, куда буяны не заглядывали. И где-то поблизости вроде тело митрополичьего кучера обнаружилось. А потом позвали мортусов - и они прибрали всех покойников в ту яму, где хоронят скончавшихся от чумы.
        - Сундук, - только и сказал Архаров. - Злодеи знали, что он их выдаст.
        - В храме полумрак, бурый кафтан сошел за черный, - добавил Левушка.
        Ничего более выяснить не удалось.
        - Нужен Шварц, - решил Архаров. - Он умеет розыск вести, где-то его обучали… не в Тайной ли канцлярии?
        Вот это как раз не было древней историей - указ покойного государя Петра Федоровича о роспуске Тайной канцелярии был обнародован в 1762 году, когда Архаров уже получил свой первый чин и понимал смысл этого события. Несколько месяцев спустя указ был подтвержден взошедшей на престол государыней Екатериной Алексеевной, и тогда уже Россия окончтельно избавилась от страшного пароля «слово и дело государево!», по которому любого можно было хватать, тащить и допрашивать с пристрастием.
        Вскоре было решено создать Тайную экспедицию, но до поры до времени в ней большой нужды не было, а бывшие сотрудники Тайной канцелярии получили другие места - иные, поскольку заботы этой конторы по указу передавались в ведение Сената, отныне числились за Сенатом, иные оказались раскиданы по другим ведомствам.
        - Умеет, как же! Кабы умел - не попал бы в мародерскую ловушку! - возразил Левушка.
        Архаров хмыкнул - Левушка был прав, но что-то у них двоих это дело не ладилось. Вместо сундука вон труп с ножом в груди отыскали, а что с него взять?
        Подумав, Архаров решил доложить о ходе розыска графу Орлову. Пусть видит - сделано все, что возможно, однако следствие зашло в тупик. Убийца, скорее всего, втихомолку изъял из Донского монастыря сундук - и теперь затаился в ожидании, когда кончится моровое поветрие и из Москвы можно будет податься прочь, в захолустье. Коли бы сундук был в монастыре - Устин Петров уж был бы замечен там, ведь после нашествия бунтовщиков там опять примечали всех посторонних. Надо полагать, они с Митькой тот сундук сразу исхитрились перетащить к себе - потому Устин более и в церковь не ходил, и в дом никого не впускал. А потом он вместе с сундуком и исчез…
        В дурном настроении преображенцы поскакали обратно.
        По дороге, уже у самой Остоженки, они были перехвачены партией, спешащей в сторону Кремля - там вышла стычка у солдат Великолуцкого полка, вызваных Еропкиным, с какими-то людьми. Преображенцы присоединились, прибыли на место, но там уже было тихо - даже ни единого залпа сделать не пришлось.
        Фабричные за эти несколько дней поняли, что гвардейцы взялись за Москву основательно и будут появляться всякий раз, как кому-то придет охота побузить.
        Вернувшись на Остоженку окончательно, Архаров объявил, что после всей суматохи хочет лишь жрать и спать. Но поспать не удалось - подойдя к своему тюфяку, он обнаружил у изголовья платок - простой полотняный платок, завязанный узелком и благоухающий уже привычным уксусом. Очень удивившись, он развязал тяжеловатый узелок, и на тюфяк упали три большие монеты.
        Архаров долго глядел на них, не решаясь взять в руки, потому что боялся поверить собственным глазам. Наконец он крикнул Левушку.
        Тот подбежал и тоже уставился на загадочный подарок.
        - Поди, узнай, кто сюда приходил, - велел Архаров.
        - Послушай, того же не может быть, такой реприманд… - прошептал Левушка.
        - Ну, реприманд! Не с луны ж они свалились! - вдруг разозлился Архаров.
        - А точно ли те самые?
        - Погляди.
        Левушка взял рубли и убедился - все три были меченые.
        - По… погоди, Николаша… Прежде всего надобно найти того, кто их тебе подбросил!
        - А я тебе о чем толкую?!.
        Левушка побежал по особняку и всех переполошил. Полчаса спустя сделалось ясно: одни прибегали, другие убегали, кого-то присылал граф Орлов, кого-то присылал сенатор Волков, носились также подчиненные Еропкина, все лица для прислуги - новые, и в этой суматохе по особняку мог незамеченным пройти слон - тот самый, которого в теплую пору по улицам напоказ водят.
        - Ахти мне, был чужой, был! - вспомнил один из лакеев. - И как раз про его милость господина капитан-поручика спрашивал - где расположиться изволили!
        - Тащи сюда! - потребовал Архаров.
        Притащили Никодимку. Его уже приставили колоть дрова - ранние холода заставили начать топить печи не в срок, опять же - особняк был новый, хотя и успел за лето просохнуть, но дров требовал немало.
        - Ты, что ли, сожитель? - удивился Архаров. - Гнать его в три шеи!
        И чуть было не брякнул, что Никодимка - из дома, который посетила чума, но вовремя воздержался - в особняке бы началась немалая паника. Когда столько народу живут скученно, друг к дружке жмутся, одно слово о чуме может произвести целый бунт, особливо среди офицеров.
        - Ваши милости, Николаи Петровичи, я же пригожусь! - и Никодимка опять запричитал, что детинка он справный, за всем присмотрит, комар носу не подточит!
        - А коли ты такой толковый, объясни, сделай милость, откуда вот это взялось! - Архаров показал ему платок и монеты. - Кто это мне тут милостыньку подал?!
        - Так это, должно, Марфа! - совершенно не удивившись, отвечал Никодимка.
        - Как - Марфа? Она в Даниловом монастыре помирает! - возмутился Левушка.
        - Так это она сейчас помирать изволит, а вчера была в добром здравии и Глашку посылала… Выходит, к вам посылала! Я-то не докумекал, а она втихомолку девчонку снарядила, про ваши милости ей приказала, девчонка побежала, а тут и несчастье…
        - Молчи, Христа ради! - взревел Архаров.
        - Дармоед прав! - воскликнул Левушка. - Как раз у Марфы и могли сойтись все три рубля! Бог ее ведает, чем она, кроме девок, промышляет!
        - Молчи, - приказал Архаров. - Уведи сожителя, не то я его… ты знаешь!…
        Левушка вытолкал Никодимку из гостиной, которую отдали под офицерский бивак.
        - С чего ты взял, будто Марфа к нам Глашку послала, да еще с деньгами? - спросил он тихонько.
        - А к кому же? - удивился Никодимка. - Она давеча все вас вспоминала. Ядреные, говорит, кавалеры Николаи Петровичи…
        - А деньги откуда взяла?
        - А того не ведаю.
        - К вам кто-то приходил?
        - Нет, ваша милость, не было гостей.
        - Может, Марфа сама выходила? Припасов купить? - подсказал Левушка.
        - Выходила ли Марфа? Так она меня к дочке спосылала, я к дочке бегал, узнать, все ли в добром здравии, а она, может, и выходила, она - отчаянная голова, это ее Иван Иванович так выучил, и пистолет он же подарил, - затараторил Никодимка.
        И тут вышел Архаров.
        - Коли Марфа, то надобно ее расспросить, - сказал он.
        - Побойся Бога, Архаров, как ты ее расспрашивать станешь?! Она же зачумленная лежит, бредит!
        - Может, и не бредит. Больше-то прислать некому, больше про меченые рубли никто не знал. А они где-то все вместе сошлись - про это я ее и спрошу. Где она сразу все три раздобыла. И девка эта, Глашка, будь она неладна! Нет чтоб меня дождаться!
        - Так ты на часы погляди! Не могла ж она по чужому дому весь день околачиваться! Проскользнула, покрутилась, деньги оставила - да и прочь подалась!
        - Быть того не может, чтобы Марфа не велела ей чего на словах передать!
        Опять Архаров затеял розыск, спрашивая уже про девку лет четырнадцати, опять переполошил все население особняка. Прислуга только диву давалась - как девка, никого не спрашивая, сразу отыскала архаровский тюфяк.
        - Может, кто из солдат указал? - предположил денщик Фомка.
        - Надо ехать к Марфе, - вдруг окончательно решил Архаров и тут же, не дожидаясь криков приятеля, решительно повернулся к нему: - Коли ты, Тучков, за мной увяжешься, пеняй на себя, недосчитаешься передних зубов.
        - Николаша, ты сдурел! Сам, добровольно, лезешь в чумной барак! Гляди, там и останешься.
        - Останусь - значит, так Бог велел.
        На Архарова накатило упрямство. Примерно такое же, какое им владело, когда он выходил драться. Только противница была опасная - моровая язва, она же чума.
        Как перед дракой он наскоро сводил все мысли к двум-трем попроще, да и те из головы выкидывал, так и теперь: имущество, коли что, достанется младшему братцу Ивану, больше некому, похоронят иждивением графа Орлова, который эту кашу заварил. Вот и все.
        Ему необходимо было видеть Марфу - и все тут! В бреду ли, не в бреду ли… Бог милостив - авось на краткий миг очухается!
        Архаров велел седлать себе свежую лошадь, зарядил седельные пистолеты. С собой взял охрану в количестве четырех человек и проводника из еропкинской дворни. Левушку послал матерно - если тот окажется в Даниловом монастыре, то и в бараки тоже потащится, хватит на Преображенский полк одного спятившего обалдуя.
        К монастырю он приехал уже ночью.
        Пускать его не хотели, Самойловича звать не желали, тогда Архаров потребовал доктора Матвея Воробьева. Воробьев был в бараках, дежурил - так что и за ним не пошли. Тогда Архаров поднял шум. Прибежали караульные солдаты, он велел позвать кого-либо из офицеров, привели Бредихина. Тогда-то выяснилось, что Самойлович не в монастыре, а ночует в Павловской больнице, неподалеку.
        Бредихин дал человека - показывать дорогу и чтобы не возникло осложнений с охраной больницы. Теперь, после того, как бешеная толпа разгромила бараки и забила насмерть врачей, строгости вокруг медицины граф Орлов развел неимоверные.
        Самойлович спал, не раздеваясь, а только скинул свой обкуренный армяк и завернулся во вполне приличный шлафрок. Он вышел к Архарову, признал его, выслушал просьбу, очень ей удивился - и, разумеется, отказал.
        - Я не для того здесь главным врачом поставлен, чтобы дозволять всякие безобразия!
        - У меня поручение от его сиятельства графа Орлова. На днях в бабий барак привезли женщин. Их должны были запомнить, их мортусы на фуре привезли. Коли хоть одна жива, я должен с ней видеться и говорить, - Архаров не раз и не два повторил эти простые слова.
        - Да русским языком же вам повторяю - никак нельзя, господин Архаров, посторонних в бараки не допускаем.
        - Они хоть живы?
        - Возможно, и живы, но входить в барак не позволяю.
        - Я должен их видеть, - хмуро сказал Архаров.
        - Не могу допустить, они заразны, - отвечал Самойлович.
        - Я должен их видеть. Приказание его сиятельства графа Орлова.
        - Не могу.
        Помолчали.
        - Сам-то ты, сударь, как-то заразы избегаешь, и прочие врачи с тобой вместе, - заявил Архаров.
        - Сам-то я берегусь.
        - Ну и я поберегусь. Мне лишь вопроса два или три задать.
        Архаров с неудовольствием обнаружил в своем голоса этакие просительные нотки.
        Эти вопросы вдруг сделались для него самым важным в свете делом.
        Они еще некоторое время препирались, Архаров грозил неудовольствием графа, Самойлович же - неудовольствием Господа Бога и своей докторской совести, так на так и вышло.
        Пока спорили, Архарову пришла на ум логическая неувязка.
        - Послушай, сударь, ведь коли так - коли зараза настолько сильна, то и выздоравливать никто не должен. А они у тебя лежат среди таких же заразных - и ведь выздоравливают! Как сие получается?
        - Как - одному Богу ведомо, - тут же скоренько отвечал врач. - А мы подметили такую особенность чумы. Валит она - сразу наповал, тут тебе и жар, и бред, и пот прошибает, и кровавая рвота - как у кого. Лежит такой страдалец четыре дня, лежит пять дней, много - шесть, иных к постелям привязываем, чтобы в помутнении рассудке не сбежали. И тут - или помер, или на поправку пошел. Как если бы Господь определил моровой язве для ее злодеяния только сей довольно краткий срок. Возможно, те микроскопические создания, которые больного изнутри разъедают, дольше не живут…
        Но это он добавил с некоторым сомнением.
        - Сами помирают? - уточнил Архаров.
        - Хотелось бы, чтоб помирали. Или же в теле у страдальца за это время образуется сила, способная справиться с язвой. Нам главное - продержать больного этот срок, не дать ему помереть, а потом уже полегче.
        Архаров вновь стал просить и грозить.
        Самойлович, очевидно, устав и от своего ремесла, и от занудливого гвардейца, призадумался.
        - Черт с вами, капитан-поручик. Я дам вам записку к доктору Вережникову. Он в Даниловом монастыре ведает женскими бараками, - сказал Самойлович Архарову. - Пусть сам решает, я не могу… я знаю, что не положено…
        Архаров с запиской поскакал обратно и наконец был впущен в монастырь. Его свита осталась снаружи и была им отправлена к солдатским палаткам, где горели костры, - чтоб хоть не мерзнуть осенней ночью.
        В самом монастыре старенький инок-привратник велел ему обождать - не появится ли кто из насельников или из служителей. Такой человек появился - средних лет, с длинной острой бородой, по виду - монах, но только обряженный, как показалось Архарову, в исподнее - белые штаны, белую рубаху, поверх - большой фартук. Но, скорее всего, это просто была старая одежда, застиранная почти до белизны.
        - Ванюша, сходи за Василием Андреевичем, - велел инок этому человеку.
        Некоторое время спустя пришли двое - служитель с факелом и молодой, худощавый, сердитый доктор, даже при факельном свете - бледный, из той породы, которую Господь, слепив уверенной рукой и по канонам мужской красоты, почему-то позабыл раскрасить, так она и осталась белокожей и светлоглазой до ощущения полной прозрачности. Даже крутые завитки густых и жестких вьющихся волос, не убранных в обычную прическу, были как раз таковы - разве что самую малость желтоваты.
        Взяв записку, доктор Вережников с большим неудовольствием ее прочитал.
        - Приказание его сиятельства графа Орлова, - в который уж раз повторил Архаров. - Не отступлюсь. Ночевать тут, на дворе, останусь.
        - Этак он и впрямь заразу подцепит, - сказал молодой доктор, судя по лицу и повадке - человек весьма независимый. - Ладно, недосуг нам ученые диспуты с гвардией затевать. Пусть ваша милость в безопасное переоденется, а кафтанчик с прочим добром мы пока прокоптим. Иначе вы у нас прорву времени отнимете, а послушаться все равно придется.
        Архаров онемел.
        Он и вообразить не мог, что врач способен так разговаривать с гвардейским офицером.
        Возможно, сказывалось, что Архаров, будучи постоянно здоров и ни разу не побывав на войне, не схлопотав даже пустячной царапины от пули или клинка, мало сталкивался с докторами, разве что с Матвеем - но тому бы просто не дозволил себя лечить.
        Василий Андреевич - тоже из полковых врачей, как Самойлович, из тех врачей, что на турецкой войне с фельдмаршалом Румянцевым побывали, и потому воспитавший в себе решительность и уверенность, на архаровский взгляд даже чрезмерные, растолковал: посетитель с ног до головы переоденется в наряд смотрителя, который потом сдаст, а его собственная одежда, пока он будет в бараке разводить белендрясы (так и выразился!), пройдет обработку целительным дымом, куда более действенным, чем навозный - Самойлович как раз проверял еще один изобретенный им курительный порошок, так что опасность невелика.
        - Хрен с вами, - сказал на это Архаров. - Где тут раздеться можно?
        Он был готов проделать это и на дворе, но служитель отвел его в пустовавшую келью.
        Весь в белом, несуразном, охваченный по пузу огромным фартуком, в чьих-то влажных от уксуса здоровенных башмаках, похожий на неуклюжее и сильно недовольное привидение, Архаров был отконвоирован служителем и Василием Андреевичем через двор и какие-то калитки к женским баркам.
        Внутри было тесно, мрачно, горело всего несколько свеч, постели стояли вплотную. В изножии каждой приколот был листок со сведениями о больной. Женщины лежали по-разному - иные, в твердой памяти, переговаривались между собой, иные метались в бреду. Некоторые и впрямь были привязаны.
        Архаров увидел в углу огонек лампады перед образами Богородицы и целителя Пантелеймона, перекрестился.
        - Ищите свою бабу, - сказал Василий Андреевич и дал ему простенький медный подсвечник с одним огарком.
        - Вновь привезенные в том углу, - подсказал служитель и поспешил на зов.
        Архаров пошел вдоль постелей, честно вглядываясь в лица. Наконец он увидел лежащих рядом Парашку и Марфу. Глаза у обеих были закрыты, лица - в крупных каплях пота.
        - Марфа Ивановна! А, Марфа Ивановна? - позвал он.
        Она чуть приподняла голову.
        - Марфа Ивановна, это я, капитан-поручик Архаров, - отрекомендовался он. - Николай Петрович. Не помнишь, что ли?
        Марфа явно слышала его - но не имела сил прийти в себя, отгнать бредовые видения.
        - Марфа Ивановна, отзовись, - сердечно попросил Архаров. - Для чего ты ко мне Глашку посылала? Что ей велела на словах передать?
        Марфа молчала.
        - Три меченых рубля я получил. Ты где их взяла?
        Упоминание о деньгах заставило ее открыть глаза.
        - Ядреный кавалер… - дрожащим голоском прошептала она. - Глашка… Негасим… Герасим…
        - Какой Герасим? - переспросил Архаров.
        - Не-га-сим… - очень четко и громко начав слово, к концу его Марфа утратила дыхание и рухнула обратно на подушку.
        Архаров остался стоять в недоумении.
        - Герасим?
        Марфа опять собралась с силами.
        - Искомай за рябой оклюгой… почунайся дером от масы…
        - Марфа!
        Но она больше ничего не сказала.
        - Бредит, - заметил, подходя, служитель. - Зря все это.
        - Ан не бредит, - возразил другой, еще совсем молоденький. - Я знаю, это она по-байковски чешет.
        - И сама не разумеет, что чешет.
        - По-каковски? - переспросил Архаров.
        - По-байковски. Так мазурики перекликаются, еще нищие. Простому человеку не понять.
        Архаров еще постоял, позвал Марфу, но она не отвечала. Тогда лишь он пошел прочь - и начал скидывать свои белые одеяния прямо во дворе, невзирая на холод.
        - Искомай за рябой оклюгой… почунайся дером от масы… - твердил он.
        Нужно было запомнить эти слова, донести их до знающего человека. Марфа что-то пыталась сказать - забыв, что Архаров байковскому наречию не учен. Что-то же они значили! О чем-то же она просила его? Или приказывала?
        К нему подошел доктор Вережников.
        - Напрасно вы это, - сказал он укоризненно. - Схватите горячку, лечить некому, все врачи - по баракам.
        - Мне, господин доктор, перо и бумага надобны. И велите, чтобы мой мундир принесли, - отвечал на это Архаров.
        Он догадался, что надо прямо здесь записать странные слова. А растолкует их… да тот же мортус Федька!
        Доктор велел срочно сыскать какого-то Коробова со всем его хозяйством.
        Когда мортусы при Архарове с определенной бравадой изъяснялись по-байковски, он угадывал общий смысл их речей - кроме, разве что, Ваниной песни. Но тут догадок было мало. Какой-то Герасим, какая-то рябая оклюга…
        - Господин Архаров, вам грамотный человек не нужен? - вдруг как-то не совсем уверенно спросил доктор Вережников.
        - А что, имеется?
        Грамотный очень даже пригодился бы! Граф Орлов, мотаясь по всей Москве, желал получать письменные донесения. А Архаров лучше бы с фехтмейстером два часа в зале пропрыгал, обливаясь потом, чем несчастную цидульку в три строки собственноручно изготовил. Его нелюбовь к бумаге была такова, что стоило взять перо в руку - ладонь мокрой делалась.
        - Вылечили студента, ему податься некуда. У нас пока живет, за больными ходит, да не по душе ему это. И не по силенкам.
        - Студента? - Архаров не сразу сообразил, что в Москве имеется свой университет, детище графа Шувалова.
        - Да, толковый малый, только глупостями занимается, - с неудовольствием отметил Вережников.
        - А делопроизводству обучен?
        - Сомнительно. Мы его пробовали приставить записи вести - не заладилось. А вы, сударь, с ним потолкуйте.
        Служитель принес мундир и штаны Архарова, поставил к его ногам сапоги. От всего имущества нестерпимо воняло.
        - Ничего, зато живы останетесь, - утешил доктор.
        Вскоре явился тонкий узкоплечий юноша в кафтанище с чужого плеча, белобрысый, почти безбровый, росточка малого, на вид подросток. Он принес стопку бумаги, чернильницу и перо - за собственным ухом.
        Странно даже было, что здоровенных мужиков чума загоняла в могилу, а это дитя выжило. Смущен юноша был беспредельно, и всякому было понятно - ощущает неловкость за то, что вообще на сей свет явился. Но сказал, что звать его Александром Коробовым, а лет ему двадцать четыре.
        - Давай пиши, - тут же приказал Архаров. - А ты, братец, ему посвети.
        Студент располодил свое хозяйство на лавочке и, скрючившись в три погибели, изготовился писать.
        - Искомай за рябой оклюгой, - внятно продиктовал Архаров. - Есть? Почунайся дером от масы.
        Студент поднял голову.
        - Записывай, не ленись, - одернул его доктор Вережников.
        - Я не ленюсь. «Дером» - через «есть» или через «ять»?
        Архаров (как всегда, неожиданно для зрителей и слушателей) расхохотался.
        Он вообразил себе гнусавого мортуса Ваню, решающего вопрос о правописании в байковском языке.
        - Как напишешь, так и ладно, - успокоил студента доктор. - Возьмите его, господин Архаров, в судах секретари и того хуже пишут, а дело разумеют.
        - И из каких же ты, Коробов? - спросил Архаров.
        - Из разночинцев.
        Архаров поглядел на доктора, словно бы задавая вопрос: это как? Есть дворяне, есть мещане, есть крестьяне. Есть духовное сословие. А разночинец кто такой? Промеж них всех болтается, как дерьмо в проруби?
        Будучи в Петербурге всего-навсего исполнительным офицером, он и не знал, что слово уже введено в документы. А сейчас ему сделалось любопытно.
        - Меткое словечко. Оно одно людей разного звания объединяет, - отвечал Вережников. - И государыне нравится, она его все настойчивее в обиход вводит. Да я и сам - разночинец.
        - Давно ли? - спросил Архаров, имея в виду государыню.
        - Вообще-то, сдается, давно. Есть какой-то указ о тех, кто незаконно пишет себя в дворянстве, еще при царице Елизавете его огласили, так там вроде пытались разобраться, кто такие разночинцы. Наверно, с того времени государыня слово знает. А потом еще университетские бумаги. Там вроде граф Шувалов совсем красиво изволил выразиться: разночинцы есть образованные простолюдины. Но это давно было, в пятьдесят пятом, как университет заводили.
        Вот тут бы Левушка точно помянул всуе древнюю историю. Архаров этой науки не понимал - дай Боже управиться с новыми законами и с новым начальством, куда еще старые помнить…
        Он взял листок бумаги с поддсохшими чернилами. Написано отчетливо, ни единой кляксы. Взять, что ли, бедолагу? Ишь как смотрит, и податься ему некуда…
        Крайне редко Архаров жалел людей. Чаще на них непутем обижался или же сердился. И тут сперва сказал себе было, что таких жалобных разночинцев нужно на годик-другой определять в армейские полки, чтобы сделались мужчинами. А потом возразил - да куды с таким росточком и с девичьим личиком? Карабина не поднимет.
        - По-французски разумеешь?
        - Немного, больше по-немецки. Могу читать на аглицком.
        - И чему ж тебя профессора в университете учили? - спросил Архаров.
        - Астрономии! Геометрической и физической! - первым делом вспомнил студент, и тут его опущенные долу голубые глаза явились наконец, распахнулись, засияли, и в них обозначилась безмолвная, но восторженная похвала сей науке. Сразу можно было уразуметь - ничего важнее для Саши Коробова в свете не было. Архаров вздохнул - на его взгляд, как раз ничего бесполезнее не было.
        - Это все для досуга, - наконец сказал он. - А мне нужно, чтобы было кому письмо продиктовать, бумаги мои соблюдать в порядке и что положено подшивать вместе. И со мной чтоб всюду.
        - Я могу, - пообещал студент.
        - Собирайся, поедешь со мной. Много добра не бери, тебя сзади на круп возьмут.
        - Да какое у него добро, - сказал доктор. - Мы его третьего дня отпустили, он до дома дошел, а дома-то и нет. Граф распорядиться изволил, чтобы опустевшие дома считать выморочными и жечь. Что на нем - то и его добро.
        Архаров с неудовольствием поглядел на свое приобретение - одевай-обувай его теперь… Да и куда селить - пока непонятно, у Еропкина и без того не повернуться. Однако на попятный не пошел. Проще раздобыть для парня шитый золотом кафтан с бриллиантовыми пуговицами, чем самому заниматься отписками.
        Меж тем Вережников велел позвать служителя и предупредил, что Архаров забирает Сашу.
        - Нам люди нужны, а тут человека забирают, - сварливо возразил служитель. - За больными ходить некому.
        - Вот к кому обращайся, - Вережников показал на Архарова.
        Служитель увидел в свете факела золотой галун на гвардейском мундире и на треуголке, поблескивавший эфес шпаги, и обращаться раздумал.
        - Объявлено же, что коли к вам наймется крепостной, то сразу получает свободу, - напомнил Архаров. - Дивизиями, полками должны к вам идти.
        - Может, на Ивановской площади объявлено, до нас еще не донесли.
        - Вот черт… Я велю прислать вам орловский указ, пусть прочитают на людном месте.
        Совсем близко заорал петух. Ему откликнулся другой.
        - Вот так и ночка пробежала, - скаал доктор. - Трофим, сколько за ночь?
        - В первом бараке восемь, во втором - одиннадцать, в третьем… ну, тоже, поди, не меньше. У баб много - четыре десятка.
        - Это славно! - обрадовался молодой доктор. - Господин Архаров, поветрие идет на убыль! На Иоанна Богослова, нарочно запомнил, ровно триста человек по всем баракам померло. Тяжкий был денек. Ну, поезжайте с Богом, а я попытаюсь вздремнуть.
        - Честь имею, - вдруг, как равному, отвечал ему Архаров.
        Он пошел к палаткам - взять свою охрану и своего коня. Почти дошел, когда услыхал сзади топотню.
        - Ваша милость! - кричал, догоняя его, служитель. - Передать велено! Не бойтесь, только что с огня, да я и руки мыл!
        Архаров остановился с достоинством и позволил служителю, нагнав, протянуть довольно большой, фунта на полтора, холщевый мешочек.
        - Что там у тебя, братец?
        - Курения, ваша милость. Господин Самойлович сами составляют. Господин Вережников велели, чтоб вы свое помещение окуривали от заразы. И одежду также!
        Навстречу вышел Бредихин, принюхался, скривил рожу.
        - Это у них что-то новенькое, Архаров. Мы тоже всякую дрянь в костры сыплем, но чтобы столь свирепо…
        В особняке Еропкина Архаров появился уже почти на рассвете. Было зябко, он сдуру умчался без епанчи и теперь желал лишь одного - водки! Сразу! Целую стопку, чтобы обожгло и согрело!
        Во дворе и на улице уже суетились люди, среди них Архаров издали увидел долговязую фигуру Левушки. Рядом находился Артамон Медведев, что несколько удивило Архарова - он полагал, что сослуживец был вместе с Бредихиным. Но распоряжения графа Орлова были непредсказуемы, и Архарову вдруг пришло в голову, что новоприобретенный секретарь пригодится для того, чтобы их записывать, особливо устные, которые вполне могли одно другому противоречить.
        Левушка устремился к приятелю.
        - Архаров! Жив, цел!
        - Кыш, кыш, - ворчал Архаров, слезая с коня. - Чума только на третий день сказывается, а бывает, и на шестой. Коробов, не отставай.
        Ссаженный наземь секретарь чувствовал себя среди рослых и шумных мужчин страх как неловко.
        - Да ладно тебе! - Левушка принюхался. - Это Самойлович, что ли, тебя так обкурил? Клянусь чем хошь - хуже всякого уксуса!
        - Архаров, да ты в пекле, что ли, побывал? - изумленно спросил подошедший Артамон. - Какой это дрянью от тебя разит?
        - В пекле, - согласился Архаров. - Теперь мундир и за три дня не отскрести. Прокоптили на славу. Послушайте, господа, где бы нам раздобыть курильницу? Не костер же в гостиной разводить.
        - На что тебе?
        - Вот, извольте - от заразы… - он предъявил мешочек. - Пойдем, хоть прилягу…
        Он взошел на крыльцо, гвардейцы - следом.
        - Тебе мало? - спросил Медведев.
        Левушка хотел было объяснить причину, но Архаров исподтишка показал ему кулак. Вовсе не обязательно было тут же узнавать всему гарнизону еропкинского особняка, что капитан-поручик Архаров в помутнении рассудка ночью лазил в чумной бабий барак.
        - Береженого Бог бережет, - сказал Архаров.
        Случившийся тут же, в больший сенях особняка, Фомин присоединился к беседе и почесал в затылке.
        - Теперь ведь нигде ничего не купишь…
        - Кадило разве в церкви выпросить, - предложил вольнодумец Медведев. - Коли у какого попа есть запасное.
        - Может, у господина Еропкина в хозяйстве сыщется? - предположил Левушка. И сам даже вызвался пойти депутатом к еропкинскому мажордому.
        Архаров остановил лакея и велел ему пристроить новоявленного секретаря хоть на антресолях, хоть на чердаке. Фомин высказал предположение, что такого ангелочка можно уложить и в девичьей - большого урона хозяйству он не нанесет. Тем более, что разит от него примерно так же, как от Архарова: отпуская Сашу Коробова из Данилова монастыря, его на всякий случай окурили на совесть; если на нем и сидели микроскопические создания, изобретенные Данилой Самойловичем, то все, поди, передохли.
        Очевидно, Левушка сильно перепугал мажордома своим юношеским азартом и натиском. Когда он явился в гостиную, всем лицом излучая радость победы, двое лакеев внесли за ним преогромное бронзовое художество, изображавшее гору - то ли Олимп, то ли Парнас, судя по женским фигуркам, лишенным всяких покровов, и мужским - ниже пояса в волнистой шерсти, при свирелках и козлиных копытах.
        Это была одна из тех настольных курильниц, что достают и водружают посреди хрусталя и фарфора только при званых обедах на сотню и более человек.
        Медведев вытаращился на нее и захохотал.
        Самая была подходящая вещица для офицерского бивака и прелесть как соответствовала валявшимся на полу сапогам, неубранным постелям и, главное, пустым бутылкам, что уже успели выстроиться вдоль стены.
        - Для полноты блаженства нам только сей дуры недоставало, - сказал Фомин. - Ну, Архаров, разводи костер. Поглядим, каковы твои куренья.
        - Отвратительны, - честно отвечал Архаров. - Полагаешь, в чумном бараке пахнет лучше?
        - Господи оборони, - Фомин перекрестился. Левушка опять открыл было рот - и опять натолкнулся взглядом на архаровский кулак.
        Знать про ночную вылазку посторонним было незачем.
        Поспав часа три, Архаров поднялся и пошел отыскивать дармоеда Никодимку.
        Дармоед сидел в пустом каретном сарае с унылой рожей - видать, потерпел какое-то крушение надежд.
        - Поди сюда, - велел ему Архаров. - Ну-ка, что сие значит?
        Он задумался, вспоминая Марфины слова, но они в силу внешней бессмыслицы пропали из памяти. Пришлось искать Сашу Коробова, который записал их на бумажке.
        Когда нашли, выяснилось - бумажек у него много, архаровскую он положил в общую стопочку сверху, но она непостижимым образом пропала.
        Левушка, будучи послан его сиятельством с поручением, вернулся вовремя - Архаров уже собирался убивать растяпу секретаря.
        Узнав про странное Марфино заявление, Левушка тут же кинулся разгребать бумажки (там много чего попадалось, и формулы, и французские вокабулы, и письма), одновременно он успокаивал Архарова тем, что нужный листок где-то поблизости, а Саша стоял рядом, опустив руки, с жалким видом.
        Архаров же грозился пустить все это хозяйство на папильоты - букли закручивать. По условиям походного быта он за волосами не слишком следил, просто собирал сзади и прихватывал лентой. Хотя денщик Фомка и умолял позволить ему закрутить тугими буклями хозяйские волосья по обе стороны лица, как оно полагалось военному человеку.
        Наконец запись отыскалась. Левушка прочитал слова байковского языка вслух и засмеялся. Потом стал строить домыслы. Он полагал, что рябая оклюга - непременно девка, а «дером» - возможно, бегом, рысью, галопом.
        Архаров потребовал разъяснений от Никодимки.
        Тот подтвердил, что хозяйка по-байковски разумеет - от Ивана Ивановича нахваталась, он со своими людьми только так и разговаривал, хотя обычной речью тоже мастерски владел и даже, сказывали, сочинял песни. То, что Марфа в бреду заговорила на языке воров и мазуриков, означало, что ее сведения имели секретный характер. Герасим, очевидно, был человеком, от коего получены три меченых рубля. А вот «негасим» - это, скорее всего, было еще одним байковским словечком.
        - Так ты ни единого словечка не знаешь? - спросил Левушка дармоеда.
        - А откуда бы мне знать, когда хозяйка, царствие ей небесное, меня уж много спустя после Ивана Ивановича в сожители взяла?
        Архаров дал Никодимке хороший подзатыьник, добавив:
        - Не каркай, дурак. На свою голову накаркаешь.
        - А вдруг не «искомай», а «искомый»? - предположил Левушка. - То есть, подлежащий отысканию?
        - Уймись, - велел Архаров.
        Оставив домыслы и отправив Никодимку обратно тосковать в каретный сарай, Левушка заговорил уже серьезнее и подтвердил догадку Архарова, что лишь мортусы с чумного бастиона могут тут что-либо разобрать. Хотя и усомнился в их правдивости: святое ж дело - обмануть барина, да еще офицера, да еще гвардейца.
        Тем не менее решили ехать к этим толмачам и добиваться от них толку.
        Именно ехать - к большому удивлению Левушки, знавшего сомнительную любовь приятеля к лошадям. Но Архаров за две недели, прошедшие с достопамятного орловского решения взять в Москву гвардию, наездил верст больше, чем за всю полковую жизнь в манеже, и смирился с верховой ездой - не карету же было требовать у Еропкина.
        Когда выезжали, догнал Никодимка.
        - Вспомнил, ваши милости, вспомнил! - вопил он.
        - И что ты такое вспомнил? - спросил с высоты седла Архаров.
        - Чунаться - значит Богу молиться!
        Архаров и Левушка переглянулись.
        - Сдается, Марфа либо бредила, либо просила тебя по ней панихиду отслужить, - сказал Левушка.
        - Ага, панихиду за рябой оклюгой.
        - Доподлинно, Стоду чунаться значит Богу молиться! - настаивал Никодимка, рысцой сопровождая всадников. - Хозяйка так шутить изволила, царствие небесное ее непорочной душеньке!
        - Аминь, и убирайся с глаз моих, пока я тебя не зашиб! - прикрикнул на него Архаров. Левушка же фыркнул - Марфина непорочность показалась ему несколько преувеличенной.
        К Зарядью ехали знакомой дорогой - по набережной, под Кремлем. По пути Левушка предавался толмаческим домыслам.
        - Не масы, а мазы, то бишь мазурики, - рассуждал он. - Может, оберегаться от кого-то надобно?
        Архаров же молчал. Он внутренне готовился к беседе с мортусами. Нужно было так повернуть дело, чтобы у них не возникло соблазна соврать. Для оплаты их услуг деньги имелись - но кто поручится, что мортусы, закоренелые злодеи, скажут правду? Один только Федька, по мнению Архарова, злодеем не было - так поди его укарауль!
        На бастионе обнаружились лишь гарнизонные караульные - фуры с раннего утра были отправлены за мрачной добычей.
        Архаров, воспользовавшись случаем, принялся расспрашивать о Федьке. Догадка подтвердилась - парень угодил в застенок, убив в пьяной драке дальнего родственника.
        - На свадьбе, что ли? - догадался Архаров.
        Сержант уж собрался ему ответить, но тут с валганга спустился однорукий инвалид.
        - Иван Андреевич, опять он тут крутится! И чего позабыл?
        - Простите, господин капитан-поручик, - сказал Архарову сержант и принял позу бравого вояки, собравшегося звать противника на поединок. - Вот я его, негодника! Надоел уже - сил нет! Два только дня не видали - заявился! Все высматривает, вынюхивает! Гнали - отходит, да недалеко.
        - А кто таков?
        - А знать бы! Кабы на войне, так ясное дело - лазутчик. Свои себя так не ведут. Может, кому из моих злодеев весточку принес. Пойти, обложить его…
        - Постойте, господин сержант, дозвольте нам, - предложил Архаров, но это скорее было приказанием.
        Левушка удивился, но промолчал.
        - Нет, ваша милость, сейчас же я к нему с бастиона выйду…
        - Выйду к нему я. Будьте, сударь, тут, не оставляйте поста! Где он замечен?
        - А, надо полагать, от Певчих улиц подходит. Антипов, поди, покажи господину капитан-поручику.
        Выехав с бастиона, Архаров получил более точные указания. Тот, кого он собирался как можно строже отогнать, временно спрятался.
        - Вон, вон куда он побежать мог, - солдат Антипов показал на улицу, начинавшуюся от бастионного фаса. - Только там его не поймать, спрячется. Там, судари мои, такое делается - полк кавалерии спрятать можно бесследно! Домишки маленькие, переулки заковыристые, грязь непроходимая, шагу не ступи - под ногами дети вместе с курами, утками и поросятами!
        Архаров подивился тому, что в двух шагах от Кремля творится такое безобразие, и опять помянул любезным словом беглого обер-полицмейстера Юшкова.
        Но тут он был неправ - упадок Зарядья начался задолго до появления Юшкова. Это место имело давнюю (в его понимании - древнюю) историю. Сто лет назад оно, в силу близости к Кремлю, было обжито и боярами, и послами, и видными торговыми людьми, невзирая на болотистую почву. Строили тут и каменные дома, и высокие храмы, был и свой большой монастырь - Знаменский.Но государь Петр Алексеич изволил перенести столицу в Санкт-Петербург. К тому времени в Зарядье, правда, бояр почти не осталось, а жили главным образом церковнослужители и служилые люди - стольники, окольничьи, стряпчие. Молодежь служилых родов была взята в новую столицу, старики доживали свое в деревянных домишках. Правда, по старой памяти, иной московский житель побогаче ставил тут свои хоромы, но на местах возвышенных. А простой зарядский житель хором не ставил - пользуясь близостью к Красной площадим, к торговым рядам, простой житель, даже духовного звания, заводил блинню, харчевню, цирюльню. Имели они дурную репутацию - Архаров верно угадал, что тут должны быть в каких-либо подвалах потайные кабаки, отчаянно нарушающие государственную
монополию на спиртное. Но имелись в Зарядье и особняки вроде того, в который с заднего двора нелегкая затащила Левушку.
        Сейчас, впрочем, предстояло углубиться как раз в трущобы.
        - Он! Он, сукин сын! - вдруг завопил солдат, тыча пальцем в сторону крупа архаровской лошади. - Он! Имайте злодея!
        Левушка по природной шустрости первым развернул коня и увидел вдали человека, на которого показывал солдат. Человек был одет по-простецки, разносчиком, в круглой русской шляпе, в сером фартуке поверх длинного кафтана. И точно - большого доверия не внушал. Выглянул - и исчез.
        - Стой! - закричал Левушка, посылая коня вперед, и поскакал в створ улочки.
        Архаров последовал за ним и догнал его у хилого домишки.
        - Во двор заскочил, - сказал Левушка. - Сдается, он вооружен.
        - С чего бы вдруг?
        - А лоток бросил и рукой за пазухой шарил.
        - Так и мы не с голыми руками, - Архаров достал пистолет. - Погоди, надолго он там не останется, коли ворота были нараспашку - дом выморочный, чумной.
        - Уйдет огородами, - предположил Левушка. - А мы здешних переулков не знаем.
        - Погоди, Тучков, а не наш ли это знакомец? - вдруг догадался Архаров.
        - Какой знакомец, Николаша?
        - А тот, за кем ты гонялся, пока на привидение не налетел. Тоже лоток при себе таскал и сапоги через плечо!
        - Ах, черт бы его побрал! - воскликнул Левушка. - Так он же нам и надобен!
        - Погоди, остынь! - Архаров поймал повод Левушкиного коня и удержал приятеля от немедленного конного штурма чумного дворишки. - Тихо, отъезжем… отъезжаем, говорю…
        - С другой бы стороны заехать, да кабы знать… - шепотом затосковал Левушка.
        - Молчи… авось высунется…
        Они отъехали к бастиону и спрятались под прикрытием угла, образованного схождением двух фасов. Трава и кусты, которыми поросла крутая земляная стена, позволяли им наблюдать за створом улицы.
        - Упустили, Николаша, вот те крест, упустили, - причитал Левушка. - Едем к Варварским воротам!
        - Это для чего?
        - Он где-то там живет.
        - Перестань дурить. Коли и живет - как ты его искать собираешься? Ни имени, ни прозвания не знаешь!
        - У нищих спросим! Они должны были приметить!
        - Не будь дураком, Тучков. Ничего тебе нищие не скажут. Потому что ты для них чужой, да еще офицер из Петербурга, а этот злодей - свой.
        Некоторое время наблюдали молча.
        - Николаша!
        - Что?
        - А ну как в том домишке и спрятан сундук с деньгами?
        - Тогда бы он как раз не туда, а в другую сторону побежал… стой, молчи…
        Зрение у Архарова было хорошее, не попорченное чтением, вот он и увидел, что загадочный разносчик осторожно выглядывает из-за угла.
        - Тучков, огибай бастион сзади, вдоль горжи, делай круг, спроси там у солдат, как в эту улицу с другого конца въехать. Заезжай, прячься в том самом дворе, жди… пошел, да не вскачь, тихо…
        И, когда Левушка отъехал на дюжину шагов, Архаров пробормотал вполне внятно:
«дурак…»
        Левушка, конечно же, едва скрывшись из очей Архарова, тут же пустил своего вороного Ваську в галоп. На бастион он влетел вихрем, едва не сбив с ног сержанта, и так настоятельно требовал указаний пути, что насилу и догадались, чего этот юный подпоручик хочет. Но ему объяснили, где и через сколько шагов поворачивать, указали для приметы часовенку, и он помчался выполнять архаровский приказ.
        Проскакав галопом по улочке, он въехал во двор, сильно замусоренный, в середине которого имелся давно потухший костер, достал пистолет, положил его перед собой на конскую шею и стал нетерпеливо ждать.
        За то время, что он трепетал, жаждая стычки и перестрелки, можно было раз двадцать
«Отче наш» прочитать. Наконец Левушка понял, что дело неладно и что странный разносчик, очевидно, никогда в этот двор больше не забежит, а, всадив кинжал Архарову в живот (тут Левушке живо представился большой кривой бебут темного металла, с тусклым волнообразным узором по лезвию, из тех, что привезли с турецкой войны знакомые офицеры), уходит закоулками, унося с собой тайну трех меченых рублей.
        Придя в ужас от нарисовавшейся картины - лучший друг Архаров, лежащий в пыли и крови у конских ног и зажимающий рукой смертельную рану, - Левушка выехал со двора и поскакал разыскивать тело.
        И он его обнаружил.
        Прежде всего он увидел коня без всадника. Конь стоял спокойно, никуда не убегал. А затем - мужскую фигуру возле коня, почти им скрытую, и размерами - совершенно не архаровскую.
        Левушка, выставив перед собой пистолет, чтобы выстрелить в самую последнюю секунду, мчался мстить за друга, когда услышал отчаянный крик:
        - Тучков, не сметь!
        Отродясь он не слыхивал, чтобы Архаров так вопил. Даже на плацу с солдатами (ах, где он, любезный санкт-петербургский полковой плац?) Архаров управлялся с ними без лишнего шума, хотя глотку имел мощную.
        Судя по силе голоса, он был жив и, коли ранен, не смертельно.
        Левушка левой рукой взял на себя повод и заставил коня сделать вольт. Только на повороте и стало ясно, что Архаров мирно беседует с разносчиком, просто загорожен и конем, и углом дома.
        А еще мгновение спустя Левушка узнал и разносчика.
        Это был переодетый полицейский служащий Карл Иванович Шварц.
        - Вот, изволь радоваться, чуть не пристрелили, - сказал Архаров. - Спешивайся, Тучков, держи коней. Разговор у нас затевается долгий.
        - Я уже вашей милости говорил, что занимаюсь розыском по своей части, - меланхолично молвил Шварц. - Подробности полицейского розыска посторонним людям неудобь сказуемы.
        - Ну а коли бы мы с тобой одно и то же искали? - спросил Архаров. - Тогда как - сказуемы?
        - Нет, ваша милость.
        - Чтоб те…
        Архаров говорил, коли проверять по часам, не менее минуты. И это была весьма насыщенная минута.
        - Погоди, Николаша, - подал голос Левушка. - Давай наоборот.
        - Как - наоборот? - Архаров, не поняв затеи, тем не менее сильно возмутился. - Мы сейчас вот что сделаем - мы этого сыщика хренова доставим на Остоженку и дождемся его сиятельство. А его сиятельство облечен губернаторскими полномочиями - стало быть, его приказание для полиции - закон. Ты, черная душа, ждешь, что ли, что Юшков вернется - тобой командовать? Я за Юшкова!
        Немец молчал.
        - Да не шуми ты, Архаров! Сделаем наоборот - раз он не желает говорить, мы ему все расскажем! - предложил Левушка.
        - Как это - расскажем?! - тут Архаров замер с раскрытым ртом и, помолчав довольно долго, засмеялся. - Ну, Тучков, быть тебе при дворе в случае! Коли мы ему расскажем - он не сможет притвориться, что не слышал, разве что уши себе зажмет. Слушай, черная душа. Я по приказанию его сиятельства графа Орлова ищу убийц митрополита Амвросия. Я на них поставил ловушку, и в нее угодил человек, который, переодевшись разносчиком, в здешних краях околачивается. Но сбежал, сукин сын. И вот я тебе, полицейскому служащему, даю приметы злодея, который причастен к убийству митрополита! Тучков, будь свидетелем - сообщаю в полицию о злодеянии, как законопослушный подданный Российской империи!
        - Сие - ваше дело, а мое дело иное, - отвечал Шварц.
        - Порядок соблюдаешь, черная душа? - нехорошо полюбопытствовал Архаров. - Ну, слушай далее. Тот сукин сын, убегая, скрылся в неком здании, и я полагаю, что в том здании у злодеев логово… ага!
        - Попался! - завопил довольный Левушка.
        Шварц действительно не сумел скрыть интереса к архаровской новости.
        - Да будет тебе порядок соблюдать! Коли ты мародеров выслеживал - так и говори… - тут Архарова осенило.- Слушай, Тучков, а помнишь ли…
        - Что? - Левушка прямо весь подался к Архарову.
        - Помнишь ли, как черную душу из огня спасали?
        - Как не помнить!
        - А ты? - Архаров повернулся к Шварцу.
        - Таковые оказии запоминаются надолго, - молвил Шварц.
        - Я тебя, Тучков, тогда за поджигателями вдогонку спосылал. Ты вернулся ни с чем - и что ты мне доложил?
        Левушка задумался. На мальчишеской рожице отразился испуг - такое бывало частенько в тех случаях, когда подпоручик Тучков не совсем понимал, чего от него хотят.
        - Не майся, сам скажу, - помог ему Архаров. - Ты доложил, что напоролся на фуру с мортусами. Что спрашивал у них про беглецов, а они промолчали.
        Говоря это, он внимательно следил за немцем.
        Тот, имея от природы лицо спокойное, а с годами выработав в нем унылую невозмутимость, тем не менее выдал себя взглядом.
        - Ну так что же? У них, видать, обычай таков - не отвечать. Помнишь, ночью? - сказал Левушка.
        - Обычай-то обычай… Карл Иванович! Какого рожна ты выслеживаешь мародеров возле чумного бастиона? Тебе странным показалось, что они исчезают прямо на глазах, или же появляются неведомо откуда? И в то же время непременно где-то поблизости фура с мортусами скрипит, а мортусы - в дегтярных робах, лиц не видно!
        - Вашей милости угодно увязать шалости мародеров с беспрепятственными передвижениями мортусов? - деловито осведомился Шварц. - Сие более чем логично. Однако я должен убедиться, прежде чем докладывать о своем розыске…
        - Сейчас убедим, - пообещал Архаров.
        - Архаров! - восторженно взвыл Левушка. - Архаров, ты… ты… жениаль!
        Тот покосился на него - но Левушка ничего женского не имел в виду, а просто от избытка чувств высказался на французский лад.
        - Коли верить сведениям вашей милости, - Шварц коротко поклонился Левушке, - то выходит, тогда, при пожаре, мои злодеи прибыли на фуре, в балахонах мортусов, и та фура ждала их где-то в переулке. Нечто подобное я подозревал, но доказательства не имел. Будучи отогнаны вашими милостями, они успели добежать, набросить на себя сии маскарадные капуцины…
        Левушка сделал большие глаза - Шварц употребил петербуржское модное словечко. Длинный черный маскарадный плащ с капюшоном, достаточно широкий, чтобы укрыть дамскую фигуру в пышных юбках, именно так и назывался. Был, правда, не дегтярным, а шелковым или же атласным.
        Немец пошутил!
        - … взять крюки и сесть на фуру. Сие близко к истине, - Шварц склонил голову, показывая, что признал правоту Архарова.
        - Так. О мародерах, притворившихся мортусами, мы договорились.
        - Коли не наоборот, - возразил Шварц. - О мортусах, сделавшихся мародерами. Ведь никто из гарнизона не сопровождает фуры в их странствиях по Москве.
        Архаров задумался.
        - Вот ты как дело повернул…
        - Тогда, получается, этот Федька с другими негодяями и приезжал поджигать Головинский дворец? - спросил Левушка и на хмуро-недоверчивый взгляд Архарова отвечал: - Помнишь, мы выскочили - а они уже на фуре?
        - Дни все короче, ежели вы изволили заметить, и немалую часть своего труда мортусы совершают в темноте, - напомнил Шварц. - Чем они и пользуются. Но, с другой стороны, негодяи сильно рисковали, поджигая дворец. Конечно, они могли увезти на фурах немало добра, прикрыв чумными рогожами. Да только куда бы они с тем добром дальше делись? Везти крупные предметы домашнего обихода к себе на бастион было бы для них крайне неосмотрительно, мелких же и ценных предметов, удобных для сокрытия, они во дворце, скорее всего, не нашли бы.
        - Спрятать в любом доме можно, вон сколько стоит пустых домов… - подсказал Левушка.
        - Таковая экспедиция занимает немало времени, а мортусам следует ночевать и кормиться в бараке, к коему они приписаны. Коли бы они не пришли ночевать - это бы для них плохо кончилось… Однако ваш домысел, сударь, я принимаю к сведению, - любезно сказал Левушке Шварц. - Хотя он и противоречит моему домыслу - попугать его сиятельство решили фабричные с кирпичных заводов, затеявшие бунт.
        - Почему? - спросил Архаров.
        - Потому что их много, и они едва ли не первые остались без работы и средств к существованию.
        - Вам это доподлинно известно?
        - Да, - сказал Шварц, - мне сие доподлинно известно, потому что мне сообщил об этом надежный человек.
        Архаров задумался.
        - Вот почему ты, черная душа, не хотел мне говорить про потайные кабаки и подвалы, где можно провиант по бешеным ценам купить. Не хотел своего надежного человека выдавать.
        Шварц ничего не ответил.
        - А что бы я ему плохого сделал? - спросил Архаров.
        - Вы, сударь, человек полиции посторонний, - подумав, сказал Шварц. - И не знаете, что одно из главнейших условий ее успешности - налаженное осведомление о событиях и людях, нарушающих покой общества. В таких случаях разумный служащий закрывает глаза на некоторые нарушения закона для того, что иным путем он окажется без важных сведений. Проще всего нарушить сие налаженное осведомление… потом же его и за три года не восстановишь… Ломать - не строить.
        Левушка вновь удивился - оказывается, немец умел высказываться и по-простому.
        - Я нечто подобное предполагал, - признался Архаров. - Стало быть, вы полагаете, будто мортусы промышляют мародерством, мне же сдается, будто мародеры рядятся мортусами. Тучков, что скажешь?
        Лицо Архарова при этом дивным образом изменилось - глаза сощурились, уголки губ приподнялись. Красоты от того, понятно, не прибавилось. На дамский взгляд, рожа сделалась хитрая и преотвратная. Однако Левушка не был дамой и понял: Архарову пришел на ум некий решающий в споре довод. Но какой?
        Он задумался, всей своей круглой рожицей являя напряжение мысли.
        - Тучков, привидение помнишь? - подсказал Архаров.
        - Так оно же вовсе не привидение!
        - Сам знаю. Где на него напоролся - помнишь?
        Левушка задумался.
        - Я ж с черного двора туда входил… - жалобно сказал он.
        - Не то!
        Шварц склонил голову набок, и на его невыразительном лице ожили глаза.
        - Как - не то?
        - Не то, да и только. Когда от призрака удирал - на что напоролся?
        - На мортуса! - заорал счастливый Левушка. - Мортус по-французски ругался!
        - Есть у меня основания полагать, милостивый государь, что шайка мародеров прячется в неком особняке в Зарядье, и что среди ее членов имеется некий француз, - сказал тогда Архаров. - Коли поможете сыскать тот особняк, то и убедитесь в моей правоте.
        Немец молчал.
        - А взамен попрошу об услуге, - продолжал Архаров и достал из кармана листок. - Тучков, читай.
        - Искомай за рябой оклюгой, - внятно прочитал Левушка. - Почунайся дером от масы.
        Тут-то у Шварца и приоткрылся рот.
        - Как к вам сия цедула попала?
        - Вы, сударь, имеете в виду, что злодеи, использующие сие наречие, вряд ли станут писать любовные билетики? - уточнил Архаров. - Нет, слова были продиктованы. Это - ключ к поискам некого предмета. Коли знаете их тайный смысл - не извольте скрывать, Карл Иванович.
        - Тайного смысла тут немного.
        - Ничего, сколько есть - за то и будем признательны.
        Левушка усмехнулся - Архаров напоминал сейчас крупного пса, вцепившегося в добычу.
        - Искомать - значит искать. Оклюга на языке мазуриков - церковь Божья. Дер - полуполтина.
        - Стало быть, это - указание найти некоторое лицо за неизвестной церковью и, возможно, дать ему полуполтину?
        - Поди туда, не знаю куда, - прокомментировал Левушка.
        - Коли вы ничего не утаиваете - именно так, - подтвердил Шварц. - От масы - означает от меня. Мас или маса на воровском наречии - я. Почунаться - тут сложнее. Стоду чунаться - так они передают речение «Богу молиться». Но, поскольку всякая молитва предполагает поклоны, я допускаю таковой смысл: поклонись от меня полуполтиной.
        - Гляди ты, не соврал дармоед, - заметил Архаров. - Осталось лишь уразуметь, что за рябая оклюга. А ты - девка, девка!
        Это относилось к Левушке.
        - Я, со своей стороны, оказал просимую услугу. Теперь желательно узнать местоположение особняка, - вялым голосом сказал Шварц.
        - Тучков, вспоминай!
        Оказалось, что Левушка, на манер пресловутой барышни из присказки, способен танцевать лишь от печки. Все трое отправились к Варварским воротам и ко Всехсвятской церкви, чтобы оттуда восстановить его погоню за вороватым разносчиком. Причем Архаров, незримо для Шварца, все время ухмылялся. Левушка понимал: приятель радуется, что немец, сам того не ведая, помогает в розыске сундука и, соответственно, в поисках убийцы митрополита.
        Конечно же, для Левушки тогда все закоулки были на одно лицо и поворотов он не считал. Но определил место, где мортус-француз ушел через дыру в заборе. Архаров в азарте сам перещупал доски и нашел те две, что удобно раздвигались. Правда, сам, пролезая, чуть не застрял.
        Наконец Шварц понял, о чем речь.
        - Коли вашим милостям угодно, мы можем подойти с парадного крыльца, - предложил он. - Полагаю, я верно определил, чей это дом и где он стоит. Пока более не скажу ни слова.
        - Ну и молчи, - смирился Архаров.
        Немец привел их в довольно широкий переулок и сообщил его название - Псковский. Особняк, соответствующий описанию Левушки - огромный, с крыльями, в которых хватило бы места для анфилады сажен в десять, и строенный по меньшей мере в два жилья, - оказался, к счастью, один.
        Парадное крыльцо было вполне в московском духе - ему предшествовал небольшой курдоннер, по обе его стороны имелись белые колонны, поддерживавшие навес - чтобы, вылезая из кареты, в плохую погоду не попадать под дождь.
        Архаров, Левушка и Шварц вошли во двор.
        - Коли хозяева уехали в подмосковную, двери заперты, - сказал Шварц. - Но, может статься, оставлен человек для присмотра за домом. Русские баре иначе не поступают.
        Он взошел на крыльцо и постучал в высокое, а шириной в пол-аршина, окошко, спрятавшееся за колоннами так, что со двора сразу и не разглядеть.
        - Нет там никого, - после продолжительного стука определил Архаров. И тут окно приотворилось.
        - Чего надобно? - в узкую, уже некуда, щель грубовато спросил пожилой мужчина.
        - Ты кто таков? - строго задал вопрос Архаров.
        - Господ графьев Ховриных крепостной человек Степка, - тут же, опознав в Архарове человека, имеющего право задавать подобные вопросы, отвечал мужчина. Шварц же, переряженный разносчиком, как-то неприметно оказался за колонной, не позволяющей разглядеть его маскарад.
        Да и как не опознать - Архаров в своей преображенской треуголке, в офицерской епанче поверх мундира, вид имел весьма представительный.
        - Пускать никого не велено, - тут же добавил Степка. - Господа изволят быть в подмосковной. В доме только я да девка-французенка.
        - А коли по распоряжению его сиятельства графа Орлова? - спросил Архаров.
        - Его сиятельство - иное дело, да только принимать некому. Французенка умом повредилась. Хотя девка видная.
        Архаров глянул на Левушку с некоторой укоризной - из-за бешеной девки подпоручик Преображенского полка в панику впал, как малое дитя, которому пальцами козу показали. Шварц же пригнулся и бесшумно проскользнул под самыми окнами, поспешил, прихрамывая, вдоль желтой стены. Дойдя до флигеля, повернулся, оценил, насколько стенка флигеля просматривается из узкого окна, и сделал повернувшемуся к нему Левушке два знака: палец к губам означал молчание, жест ладонью - просьбу подвинуться и заслонить. Левушка шагнул к Архарову и встал плечом к плечу, давая Шварцу возможность быстро пересечь опасное место и скрыться за углом.
        - Более никого? - уточнил Архаров.
        - Более никого. Господа вернутся, как моровая язва пройдет. Я сижу, не вылезаю, до храма Божия - и то добежать опасно, тут Богу молюсь. И ружье заряженное всегда при мне.
        - А французенка?
        - Тоже не выходит, боится девка. Нам господа оставили муки, круп, масла конопляного и макового, луку, капусты квашеной… - сторож принялся перечислять припасы.
        - На двоих хватает?
        - Благодарение Богу, хватает.
        Архаров, не понимая Шварцева замысла, уже не знал, о чем толковать со Степаном. На помощь пришел Левушка - спросил о барышнях Ховриных, юных графинях, которых, оказывается, вспомнил - был с ними в каком-то непонятном свойстве через цепочку троюродных дядьев, теток и чьих-то жен от второго брака. Сторож обрадовался знакомым фамилиям, и какое-то время они выводили это свойство во всех его запутанных подробностях.
        - Пойдем, Тучков, - сказал наконец недовольный таковой тратой времени Архаров. - Будь здоров, дядя Степан, не скучай. Иным разом заглянем. Поручение у меня было для твоих господ - да какие уж теперь поручения.
        Левушка и Архаров сошли с крыльца и, обогнув круглую клумбу, поросшую бурьяном не хуже чумного бастиона, вышли на улицу.
        - Чертов немец! - с чувством сказал Архаров. - Сбежал, будь он неладен! Получил от нас, чего желал, и мы ему более не надобны.
        - Так ведь и мы получили, - возразил Левушка. - Марфины-то слова он на русскую речь переложил? Переложил.
        - А что толку? Церквей на Москве - сам знаешь сколько. Сорок сороков! И сидит за некой церковью некий Герасим, и ему велено поклониться от Марфы полуполтиной!
        - Может, нищий? - предположил Левушка.
        - Не люблю я это сословие. Да и кто пойдет спрашивать нищих об имени? Они свои имена и сами, поди, давно забыли!
        - За церковью… - произнес задумчиво Левушка. - Нет, это не нищий, нищие перед храмом обычно сидят. А что может быть за храмом? Кладбище разве что?…
        - Мало нам было привидений, теперь ты собрался любезничать с покойником? - спросил Архаров.
        И тут появился Шварц.
        - Вынужден признать вашу правоту, сударь, - заявил он Архарову. - В особняке доподлинно кто-то скрывается. И это не женщина - я слышал шаги и мужские голоса. Полагаю, сторож для того столь длительно и охотно с нами беседовал, чтобы дать злодеям время укрыться. И теперь придется несколько подождать, прежде чем брать их логово, не то при первом знаке опасности сбегут и так спрячутся - с собаками не сыщешь.
        - Так чей это, получается, особняк? - спросил Архаров.
        - Графов Ховриных, - отвечал Шварц. - Я знаю, что это за семейство. Все подтверждается. Граф с графиней и с детьми еще в августе уехали в подмосковную - тогда уезжали все, кто ранее не догадался. У них доподлинно две младшие дочери, к которым приставили француженку учить французскому и на клавикордах. Сдается, сударь, ваш подчиненный видел в особняке именно французскую учительницу. Есть еще старшая дочь, замужем за Полтевым, и наследник, молодой граф, Михайла Иванович.
        - Уехали, а француженку забыли, - задумчиво произнес Архаров. - Скотство это.
        - Скотство, - подтвердил Шварц. - Да только с перепугу. Так-то они ее хорошо содержали и платили изрядно. А, может, и не только с перепугу.Сказывали, будто с молодым графом спуталась. Так что старая графиня тут прямой расчет имела: забыть девицу в пустом доме, авось сгинет, и одной заботой у нее станет меньше.
        - А что за молодой граф? - как бы рассеянно полюбопытствовал Архаров. - И где он обретается?
        - Да там же, в подмосковной, поди, - с таким тонко преподнесенным пренебрежением отвечал немец, что Архаров, глядевший себе под ноги, вдруг поднял глаза и уставился на него исподлобья.
        Они поняли друг друга без слов - молодой граф не служил, он жил при родителях, уж как-то его избавили от военной обязанности, не подумав о том, что не служить для дворянина - бесчестье.
        - Здоровьем хвор, что ли? - стараясь соблюсти беспристрастность, спросил Архаров.
        - Я не имел чести беседовать с его докторами, - преспокойно отвечал Шварц. И тут они тоже поняли друг друга - молодой граф Ховрин, надо полагать, был здоров, как молодой бычок.
        Общая картина Архарову была понятна. Когда в одном доме живут недоросль и девица, занимающая особое помещение, добра не жди. И о чем только думают дуры, попав в богатые дома? Нешто не видно, что на страже сыночка стоит благоразумная маменька, которая если даже и допускает интрижку, то тщательно следит, как бы оная интрижка не получила избыточного развития? Нешто не ясно, что гувернантка, пусть даже божественно играющая на клавикордах, не пара графу Ховрину? Музыка - одно, фамилия - другое.
        Левушка молча шел рядом, тоже глядя себе под ноги. Вдруг он повернулся к Архарову.
        - Сорок сороков - это по всей Москве! А Марфа - толстая!
        - Ну и что с того? - откровенно удивился Архаров.
        - Она далеко бегать не станет! Рябая оклюга где-то поблизости! Тут же, поди, в Зарядье!
        - И тут храмов тоже немало, - возразил Архаров. - Карл Иванович, ты во всяком деле порядок любишь. Сколько в Зарядье и поблизости Божьих храмов?
        Немец задумался, и Архаров увидел, что он потихоньку загибает пальцы. От этого тихого движения сделалось страшно - он ведь и впрямь считал известные ему церкви и церквушки!
        - Да будет тебе! - прекратил он это нелегкое занятие. - Тут без мортусов не обойтись. Только они, может, и знают, который из храмов именуется рябой оклюгой.
        - Благоразумнее всего побывать на бастионе вечером, когда они там собираются для переклички и ночлега, - сказал Шварц.
        Архаров кивнул.
        С тем они и расстались, в общем-то довольные продолжением знакомства. Хотя и Архаров не узнал, где искать сведения о трех меченых рублях, непостижимым обраом встретившихся у него на тюфяке, и Шварц не видел пока способа накрыть мародеров в их гнезде.
        Но вечером выбраться на чумной бастион не удалось.
        Архаров напрочь забыл, что на 4 октября было назначено отпевание покойного митрополита. Граф Орлов принялся готовиться к этому событию, в еропкинском особняке началась суматоха, и мортусы вспомнились уже ночью. Архаров с Левушкой решили, что за ночь рябая оклюга никуда не денется, постановили ехать на бастион сразу после отпевания и заснули.

* * *
        Утром граф велел позвать к себе Архарова.
        - Вот уже и хороним владыку, - сказал он. - А как твой розыск?
        - Есть основания полагать, что не далее, как сегодня после обеда смогу доложить о личности преступника, - сказал Архаров, имея в виду визит к мортусам.
        Правда, после выясения правды о «рябой оклюге» следовало отыскать ее и поклониться полуполтиной от Мрфы некому Герасиму - но Герасим в ответ рассказал бы, как сошлись вместе три рубля, и это уже была бы ниточка, на другом конце - злодей. И смертельно любопытно, как к рублю, оставленному у дверей Устинова домишки, примешались два других, из коих один - отданный за упокой его же, Устиновой, души!
        - Ты след взял, что ли? А что я тебе толковал? - обрадовался граф. - Гляди, справишься - награда будет знатная! А что, кто на примете?
        - Дьячок Всехсвятского храма Устин Петров. Он в этом деле самый подозрительный.
        Граф посмотрел на Архарова с удивлением - он не ждал, что виновник сразу будет назван по имени. Архаров кивнул.
        Колонна, отправлявшаяся к Донскому монастырю, строилась на Остоженке и заняла немало места. Кабы не чума - сильно бы мешала проезду карет и телег. Но по случаю чумы улица была пустынна.
        Оставив сколько надо людей для охраны особняка, Архаров, Волков и Еропкин сели все трое в одну карету и возглавили колонну. За ними в ряд по трое ехали гвардейцы. И, хотя отправились в путь заблаговременно, прибыли как раз к началу отпевания - впрочем, коли бы граф изволил задержаться, то и отпевание бы без него не начинали.
        Замоскворечье тянулось, как долгая зима, и было таким же унылым. Люди попрятались, колонна шла в полной тишине. Даже колокола не звонили.
        Ближайший колокол, подавший гулкий голос, как раз и был в Донском монастыре.
        Карета подкатила к воротам, Орлов с Волковым и Еропкиным вышли, пересекли двор, с непокрытыми головами вошли в тот храм, где был изловлен покойный владыка Амвросий.
        Там уже стоял на возвышении гроб, а в нем можно было, встав на цыпочки, разглядеть правильное лицо старца с ровно расчесанными волосами, уложенными по плечам, с короткой бородой и с двумя ранами на левой щеке - как говорили Архарову монахи, их нанес первый из убийц случившимся в руках колом. Проверить сие было невозможно.
        На голове у владыки Амвросия была шитая жемчугом митра, в бледных руках - небольшой крест.
        Народу в храм набилось немало - и это невзирая на чуму. Приплелись старушки-богомолки, которые уж не один десяток отпеваний видели. Архаров поглядел на них с любопытством - ему сделалось любопытно, о чем они шепчутся, поминают ли покойника, или спорят, сколько должно быть при его церковном ранге певчих на хорах.
        Для графа и его свиты было оставлено место справа от иконостаса и уже охранялось поспешившими вперед измайловцами под командой Фомина. Главное было - избежать соприкосновения с толпой.
        Когда Орлов, Волков и Еропкин встали впереди офицеров, бывший рядом инок подал знак - начинать. Раздался голос, своей торжественностью враз прекращающий тихие разговоры и вселяющий в храм скорбную тишину:
        - Благословен Бог наш ныне, и присно, и во веки веков!…
        И тут же другой голос начал псалом девяностый - «Живый в помощи Вышняго…»
        Архарову доводилось бывать на панихидах, хотя и реже, чем церковным старушкам. Псалом он тоже знал - с детства, когда учился читать по божественным книгом под руководством старого пономаря. И тогда же он задал вопрос, на который до сих пор не получил ответа: «перьями Своими осенит тебя», сказано в псалме, но что за перья?… Пономарь объяснял про крылатых ангелов, херувимов и серафимов, но речь-то шла не о них.
        Архаров невольно отвлекся, вспомнил лицо пономаря; вспомнил ту осень, когда задавал вопросы; комнатку простую со стенами, не оклеенными обоями; молодое лицо матушки, которой не видал целую вечность, вспомнил и ощутил досадливую неловкость; деда с его охотничьими рассказами; еще что-то - а меж тем отпевание совершалось должным чином, иереи кадили, голоса певчих играли и переливались в вышине. Странная расслабленность снизошла на душу - Архаров, пытаясь истребить позникающие перед внутренним взором картинки давнего житья, принялся сам, своими словами, просить у Господа милости для владыки, погибшего мученической смертью за то лишь, что был умен, многознающ и желал прекратить распространение заразы.
        На ум пришел старый инок, рассказавший, что владыка Амвросий был в свое время префектом Александро-Невской семинарии, и Архаров вдруг представил себе: как было бы славно, коли бы все те иереи, которых он обучал служению, встали сейчас на молитву. Эта придуманная им картина очень ему самому понравилась. Он мысленно попросил Господа об этом - и свеча, на которую он глядел, вдруг выкинула вверх длинное и острое пламя, как если бы ответ на прошение был милостивым.
        После канона запели стихиры, после восьми стихир последовали заповеди блаженств - как если бы душа владыки Амвросия, устремившись ввысь, уже предстала перед раскрытыми вратами Божьего рая и первым узрела евангельского благоразумного разбойника…
        - Разбойника, рая, Христе, жителя, на кресте Тебе возопиша, помяни мя, предсодеял еси… - произносил нараспев быстрый, но отчетливый голос, и тут у дверей храма возникла суматоха.
        - …покаянием его, и мене сподоби недостойнаго… - успел еще пропеть голос, и тут был перекрыт криком.
        Так кричит человек, испытывающий сильнейшую боль, подумал Архаров, и что же могло стать источником боли в храме Божием?
        Но одновременно он уже подтолкнул Левушку, стоявшего рядом, да и другие офицеры графской свиты стали пробиваться к месту зарождения суматохи.
        Первым добрался до виновника кто-то из семеновцев.
        - Я выведу его, - услышали Архаров и Левушка голос офицера, и тут же - другой, пронзительный:
        - Нет, не-ет! Пустите меня к гробу!
        - Вот только юродивого тут недоставало, - буркнул Архаров, прокладывая дорогу локтями.
        Семеновец держал в охапке невысокого плотненького монашка в скуфеечке, навзрыд плачущего, рвущегося к телу владыки. Архаров увидел его лицо - белое, восковое, увидел редкую русую бородку, и понял, кто это такой.
        - Пусти его, - сказал он семеновцу. - Пусти, Бахметов. Он уж беды не причинит.
        Монашек рванулся - и тут же люди расступились перед ним, он в несколько шагов оказался у гроба и рухнул на колени.
        - Прости меня, владыко! Прости, Христа ради!… Не ведал есмь, что творил!…
        Архаров подошел сзади и положил ему руку на плечо.
        - Покаялся в грехе - и будет. Вставай, Устин Петров. Сейчас иная беседа начнется.
        Монашек повернулся к нему - и тут лишь Архаров по-настоящему вгляделся в бледное лицо.
        Он обнаружил в глазах - безумие, в дерганье рта - величайшее напряжение души, и только.
        Рядом с Архаровым оказался орловский адьютант Вася Муравьев.
        - К его сиятельству в карету, - быстро шепнул он распоряжение.
        Архаров подхватил стоявшего на коленях Устина, думал поставить на ноги, но тот стоять не желал. Вдвоем с Бахметовым вытащили дьячка из храма и усадили на жухлую траву.
        - Хорошо хоть, успели отпеть, когда его нелегкая принесла, - сказал Бахметов. - Вот ведь выдумал - при гробе каяться!
        - А где же? - жалобно спросил Устин. - Я его сгубил, я - смерти причина… Я кругом виноват!
        - Это ты его сиятельству скажешь, - тут семеновец громко вздохнул. - Как же это тебя, дурака, угораздило?
        Устин не выдержал сочувствия в голосе - разрыдался.
        - Страшно небось? А ты молись, - посоветовал Бахметов. - Ты ведь не иначе как в помутнении рассудка…
        - Нет! - закричал Устин. - Нет! Все понимал! Нечистый попутал!
        - Оставь его, Бахметов, а то так и будет вопить, - сказал Архаров. - А лучше помоги его до кареты довести.
        Тут из храма быстро вышел граф Орлов.
        - Кто таков? - строго спросил он Устина, нависнув над ним, маленьким и съежившимся, словно накренившаяся башня вавилонская.
        - Петров Устин… при Всехсвятском храме… - всхлипывая, отвечал Устин и, неловко дернувшись, встал перед графом на колени.
        - Устин Петров? Тот самый? - Орлов повернулся к Архарову. - Ну, услужил! В чумном городе в одиночку убийцу выследил! Быть тебе полковником!
        В глазах графа было истинное восхищение.
        - И как тебе только удалось? - спросил он, но ответа, видать, не ждал. - Велик Господь! Не оставил убийство нераскрытым! Теперь следует допросить этого…
        Орлов с высоты своего нешуточного роста посмотрел на маленького кругленького Устина. И тот тоже глядел на него, задрав жалкую бородку, - то ли с надеждой, то ли совсем ошалев от своей беды и страстного признания в смертном грехе.
        - Я сам допрошу, - хмуро сказал Архаров. Очень ему не нравился бессмысленный взгляд Устина.
        - И доложишь.
        - Доложу, ваше сиятельство.
        - Придется его пока подержать у Еропкина. Найдем там какой-либо чулан, - деловито распорядился граф. - И, как возвращаться в Петербург, я его с собой заберу. Там пусть судят.
        Он невольно улыбнулся - ему очень хотелось явиться пред государынины очи победителем чумы, да еще с изловленным убийцей митрополита в обозе.
        Архаров же смотрел на лицо Устина - и при слове «судят» увидел испуг.
        Что-то с этим испугом было не так…
        - Полезай, - велел граф Устину, показывая на подкатившую карету. - Натворил бед - держи теперь ответ. Садись с ним, Архаров. И береги мне этого убийцу пуще глаза!
        - Он не убийца, - вдруг произнес Архаров.
        - Как это вдруг - не убийца? Ты с хрена, что ли, сорвался?
        - Не убийца, ваше сиятельство, - повторил Архаров.
        - Ты же сам его выследил! Что ты мне тут вракаешь! - граф наклонился над Устином, глядя глаза в глаза: - Ты! Ты убил владыку Амвросия? Ты?
        - Я убил, - отвечал Устин.
        - Ну так какого тебе еще рожна, Архаров, надобно? Сам признался! Не под кнутом! Потом допросишь - он тебе и сообщников выдаст!
        Не желая более рассуждать о вещах очевидных, граф развернулся и пошел обратно в храм - дослушивать отпевание.
        - Дурак, - сказал Архаров Устину. - Кого выгораживаешь? Некого выгораживать-то…
        - Я во всем виновен.
        Архаров невольно усмехнулся - не ложь, нет, но и не правда.
        - Вот так-то лучше. Во всем виновен - может, и так. А митрополита не убивал. Другие убивали.
        - А ты почем знаешь, Архаров? - спросил очень удивленный поворотом дела Бахметов.
        - По роже вижу.
        И Архаров, глядя мимо коленопреклоненного Устина, тяжко задумался.
        - Тащи его скорей в карету, - посоветовал Бахметов. - Там с ним и разбирайся.
        - Твоя правда. Подымайся, Устин Петров. Пошли.
        В еропкинской карете, предоставленной графу на время его московских дел, было довольно простора, чтобы удобно сесть шестерым. Архаров устроился по-царски, на заднем сидении, Устин же и в карете встал на колени. Сейчас, несколько придя в себя после шумного и всенародного покаяния, он вытер глаза и нос, тихо бормотал молитвы. Архаров прислушался - и узнал то правило, которое богобоязненный человек вычитывает вечером накануне исповеди и причастия.
        - Ну, докладывай, дурак, как ты владыку убивал, - вдруг потребовал он.
        - Убил по злобе души, - отвечал Устин. - И по сатанинскому наущению.
        - Это понятно. А чем ты его убивал? Что у тебя в руках было? Палка?
        - Палка, - тут же согласился Устин.
        Вранье было таково, как если бы поперек Устинова лица нарисовались буквы «врет».
        - Прелестно. Ты подошел к владыке и ударил его палкой так, чтобы сразу насмерть? Как тебе сие удалось?
        Устин задумался.
        - Я ткнул его, попал в лицо.
        - Да, в щеку. Потом что было?
        - Владыка упал.
        - И его затоптали?
        - Затоптали.
        - И ты топтал?
        - И я топтал.
        Устин, очевидно, был готов соглашаться со всем, что было сейчас не в его пользу. А Архаров смотрел в его лицо и видел - сейчас Устин как будто учится спокойно отвечать на неизбежные вопросы. Спроси его, не стрелял ли он в митрополита, - статочно, ответит ровным голосом «стрелял».
        - Врешь, - преспокойно заявил Архаров. - Врешь и не краснеешь. А коли я тебя спрошу - для чего ты его убил? Чем он тебе не угодил? Что ответишь, дурень?
        - Он Богородицу обокрал.
        - Подумай своей дурьей башкой - возможно ли обокрасть Богородицу, которая на небе? Может, он кого иного обокрал?
        - Нет, Богородицу, - тупо повторил Устин.
        - Врешь. Тут дело нечисто.
        В дверцу кареты постучали. Архаров выглянул и увидел Левушку. Тот, невзирая на печальное событие, вовсю улыбался.
        Архаров приоткрыл дверцу.
        - Жениаль! - сказал ему Левушка. - Еропкин за твое здравие свечку ставит, Волков надулся, как индейский петух! Воображает, как граф про это про все государыне расскажет - как по его приказу ловко убийцу схватили! Этак его сиятельство и впрямь себе фавор вернет.
        - Молчи, Тучков, - приказал Архаров. - Не убивал он, а на себя наговаривает.
        Левушка удивился, но спорить не стал. Коли Архаров вдруг так заговорил, видать - неспроста.
        Оставив дверцу полуприкрытой, Архаров так, чтобы слышал Левушка, обратился к Устину:
        - А рубль ты куда девал?
        - Какой рубль? - и лицо, и голос Устина ожили, вот теперь в них показалась настоящая тревога.
        - Тот, что я тебе на пороге оставил. В конфектной бумажке.
        - Не было рубля…
        - Врешь.
        - Не знаю, где тот рубль…
        - А, может, кто-то другой забрался на двор и унес бумажку с рублем? - предположил Левушка.
        Архаров задумался.
        - Все равно мы до правды докопаемся не раньше, чем узнаем, что за рябая оклюга и что там за Герасим… Побудь тут, Левка, не уходи. Не хочу я ехать обратно с его сиятельством.
        При скверном отношении Архарова к верховой езде отказ от места в карете был поступком умопомрачительным.
        Но Левушка кивнул, словно так и надобно. Его лицо сделалось спокойным, деловитым - как у взрослого и опытного офицера. Левушка понял, что теперь розыск по делу об убийстве митрополита только начинается…

* * *
        Сообразив, что среди дня вряд ли на чумном бастионе сыщется благосклонно настроенный мортус, Архаров решил, что следует привлечь к делу Шварца. Заплатить ему - немцы деньги любят. И пусть поможет распутать сей клубочек. Он запомнил местожительство Шварца - на Никольской в доме вдовы Волошиной. Но там его не оказалось - вдова крикнула в окошко, что жилец является затемно, имея свой ключ, а куда поплелся - того ей не докладывал.
        В довершение неприятностей начался дождь. Он застал уже в Зарядье, неподалеку от чумного бастиона.
        Спрятаться можно было лишь в храме - и Архаров с Левушкой, воспользовавшись отсутствием чересчур праведных старушек, не только сами взошли на крытую галерею храма Знамения Богоматери, служившую тут папертью, но и привязали внизу коней.
        - То-то болото будет у бастиона, - сказал Левушка. - И так там топко, у коней копыта чавкают…
        - И у тебя? - спросил погруженный в невеселые мысли Архаров.
        Левушка рассмеялся.
        - А ты думал - до того отъелся, что от твоей туши у лошади ноги на пядень в землю уходят? Уймись, Николаша, со мной то же самое. Как там еще мортусы на фурах проползут?
        Архаров ничего не ответил. Он сидел на ступеньке, сгорбившись, укрытый епанчой, и совершенно не был похож на бравого гвардейца. Левушка даже чуть было не сравнил его с рыночной торговкой, которая, пережидая дождь, прикрывает подолом и краями платка свой выложенный впереди на перевернутом ящике товар - пучки зелени или даже домашнего плетения кружево.
        - Проползут, - буркнул Архаров.
        - Послушай, - сказал тогда Левушка. - Не может же быть, что этот Устин Петров совсем был ни при чем! Он кого-то выгораживает - как ты полагаешь?
        - Он может выгораживать своего дружка Митьку только в одном случае - если не знает, что Митьку ножом прикололи, - подумав, отвечал Архаров. - Только тогда это имеет смысл. Иначе говоря, беря на себя вину в убийстве митрополита, он тем самым сообщает о своей невиновности в смерти того Митьки… знать бы еще, кто его к лавке привязал…
        - Николаша, а что, коли отвести туда Шварца? Он же умеет розыск по убийству производить!
        - Придется…
        - Нет, он определенно в чем-то виновен! Иначе - как бы рубль, ему данный, оказался… оказался…
        Левушка не мог изложить свою мысль словесно, однако Архаров его понял.
        - За рябой оклюгой. Вот и мне бы хотелось знать, в чем он виновен. И какого рожна лезет в убийцы… Кого, кроме Митьки, он может выгораживать?…
        Они толковали, вспоминая подробности, пока совсем не стемнело - а тогда понемногу потянулись к бастиону фуры. Их скрип был слышен издалека.
        - Едем, - решил Архаров. - Не ночевать же тут.
        Мортусы, кажется, даже не слишком удивились, увидев на воображаемой линии горжи бастиона две конные фигуры в огромных епанчах, закрывающих всадника - полностью, а коня - частично.
        У них была морока с кострами - от сырости никак не хотели гореть и давать спасительный дым.
        Архаров въехал на бастион, спешился, отдал поводья Левушке и преспокойно пошел туда, где, стоя на корточках и тихо переругиваясь, пытались уберечь едва разгоревшийся огонек огонь мортусы. Они не снимали своих страшных балахонов и колпаков - хоть такая защита от дождя.
        - Бог в помощь, молодцы, - сказал он.
        - Что-то ты к нам, талыгай, повадился, - ответил кто-то незримый.
        - А то так седмай, бряйкой поделемаемся, - добавил глумливый голос.
        Архаров сообразил - речь идет о каком-то вареве, поспевающем в котле под навесом.
        - Федька где? - спросил он.
        - На кой те?
        - Спросить хочу.
        - Опять про фабричных, что рымище за Яузой поддулили?
        По гнусавому голосу Архаров признал Ваню.
        - Нет, Иван - прости, не знаю прозвания, - а про иное. Где на Москве рябая оклюга?
        Потрясенные мортусы несколько помолчали. Потом грянул хохот.
        - Ну, талыгайко, распотешил! - воскликнул Ваня. - Да ты никак в мазурики податься решил?
        - Клевым мазом будет!
        - Хило тебе, талыгай, в ховряках, решил к шурам прибиться?
        - Какая те Москва? Не Москва - а Ботуса!
        Архаров выслушал все эти речи, понимая, что нужно дать мужикам выкричаться.
        Наконец установилось молчание - шутки иссякли, а давать повод к новым Архаров не собирался.
        - Так на что тебе рябая оклюга? - спросил Ваня. - Девки там, что ли, дают не за пятак, а за так?
        Кто-то тихонько засмеялся, но не менее дюжины мортусов - и те, что с самого начала возились с костром, и те, что подтянулись из темноты, - молча ждали ответа.
        - Я уж всем говорил, вдругорядь повторю - ищу, кто убил владыку Амвросия. Верные люди сказали - тот, кто знает, проживает за рябой оклюгой.
        - Соврали тебе верные люди! - обрадовал его голос, более или менее знакомый, но не Федькин. - За рябой оклюгой иные оклюги скопом, а при них - кладбища. Вот разве ухленник тебе надобен…
        - Откапывать будешь, талыгайко? - скволь общий смех осведомился басовитый голос, опять же знакомый. - Лопаткой одолжить? Мы-то все закапываем, а ты - откапывать?…
        - Ладно тебе, Тимоша, - вот этот звонкий молодой голос уже был точно Федькин. - Демка, растолкуй, что там за рябая оклюга.
        - Верши, Федя… - со смутной угрозой предупредил Ваня.
        - Да и бас верши, - огрызнулся Федька.
        Вышел мортус, встал перед Архаровым и заговорил, не снимая черного колпака.
        - Церковь на Красной площади знаешь? - спросил Демка. - О восьми куполах, и всяк на свой лад, и размалеваны - в глазах от них рябит? Ну так то она и есть. А за ней - уж не знаю, сколько церквушек. И при каждой - кладбище. И все - на спуске к реке.
        - Покровский собор, - сказал кто-то.
        - Благодарствую, - отвечал Архаров. - Простите, что без гостинца, вот вам на приварок.
        Он достал из кармана кошелек, вынул несколько монет - и, не глядя, протянул руку.
        Он полагал, что деньги возьмет Федька или же тот из мортусов, что рассказал про рябую оклюгу. Но вперед выдвинулся Ваня, коего Архаров уже как-то приспособился опознавать, и раскрыл грязную ладонь.
        Что-то было в этом движении, подкупившее Архарова. Словно бы мортус - явно каторжник, колодник с вырванными неведомо за какие подвиги ноздрями, - показывал всем, что у него с диковинным талыгаем свои отношения, и таким образом вроде становился в глазах всего бастионного общества на какую-то иную ступеньку. Может, он тут считался старшим, вожаком артели, к которому сбегались в лапу все доходы. Опять же, никто бы не посмел назвать этого здоровенного и грозного Ваню подлипалой - а вот Федьку, скорее всего, назвали бы, и Ваня это знал.
        - На приварок для всех, - повторил Архаров и опустил деньги на Ванину ладонь. - Хоть сала себе в кашу натолките, что ли.
        - Отродясь такого охловатого талыгая не встречал, - вдруг сказал Ваня. - Грехи, что ль, зачунать вздумал? Колодников денежкой жалуешь? На том свете местечко утаптываешь? Ты верши, с кем дружишься!
        И он вдруг стянул с себя дегтярный колпак с прорезями для глаз и рта.
        Рожа его в неверном свете костерка была страшна, как смертный грех.
        - Эка, удивил, - отвечал на это Архаров. - Вот кабы там у тебя херувимское личико… Ну, Бог в помощь, ребята.
        Он повернулся и, шлепая по грязи, пошел прочь, к горже, где ждал Левушка.
        - Стехняй, талыгай! - раздалось вслед. Архаров остановился и обернулся.
        - Тебе «Негасимка» надобна, - сказал, сделав к нему несколько шагов, Демка. - Там ведь не одни кладбища, там и кабак есть. А в нем, поди, и сидит твой верный человек. На спуске, на самом склоне - получается, что чуть ли не под храмом.
        - Не-га-сим… - вспомнил Архаров, а вслух сказал: - Благодарствую.
        И тогда уж мортусы более не произнесли ни слова, а только провожали его взглядами, пока он не пропал в сырой темноте - там, где ждал Левушка.
        - «Негасимка» - сказал он. - Все сходится. Давай прикидывай, где тут Красная площадь, в которой стороне?
        Время суток, погода и чума, вместе взятые, сделали так, что поблизости от собора не было ни души. Однако Архаров не обольщался. Приют верного человека вряд ли что был кельей инока-затворника, там всякое рыло могло под руку подвернуться. Поэтому он велел Левушке взять с собой седельные пистолеты, лошадей же привязали невдалеке от спуска к кладбищенской оградке. Левушка побожился, что впотьмах сумеет их сыскать.
        - Верши… - сурово сказал Архаров. Левушка покосился на него - раньше он полагал, что от простого народа можно нахвататься разве что блох или вшей, оказалось - словечек тоже.
        Они осторожно спускались по мокрому склону, все яснее понимая, что напрасно они затеяли упражняться в ловкости под дождем, впотьмах, да еще без надежной охраны. Главное же - никак не могли определить вход в кабак. Было время - над дверью еловую ветку вешали, но ее все равно было бы не углядеть.
        Вдруг посреди тьмы кромешной прорезалась светлая щель, расширилась, оттуда появилась человеческая фигура.
        - Туда! - Архаров подтолкнул Левушку, они пропустили фигуру и едва ли не ощупью нашли место, где щель опять сомкнулась.

«Негасимка» за то и получила свое название, что окон не имела, потому там день и ночь жгли свечи, а то и лучину в ставце. То бишь, свет в ней уже которое десятилетие не гас вовсе.
        Архаров и Левушка, пряча пистолеты под епанчами, вошли.
        Дышать в «Негасимке» было нечем. Там и в спокойное время дым стоял коромыслом, а в чумное - нарочно жгли какие-то вонючие курения, наподобие тех, какими снабдили Архарова в Даниловом монастыре.
        Народу почитай что не было - чума все-таки. Сидели в углу два мужика. Третий, хозяин, поднялся гостям навстречу. Он держал в руке тлеющую можжевеловую ветку.
        - Хлеб да соль, - скаал Архаров, поняв, что отвлек его от еды.
        - Ем, да свой, - в лад отвечал мужик, низкий, плечистый, с бородой такой ширины, что на обычном лице расти не может - а надобна ей харя вершков восьми в поперечнике.
        - Ты, что ли, Герасим? - спросил Архаров.
        - Для кого и Герасим…
        Левушка под епанчой изготовил к стрельбе пистолеты.
        - Марфа Ивановна кланяется тебе полуполтиной, - невозмутимо продолжал Архаров.
        - Не полтиной?
        - Нет, полуполтиной.
        - Не гривенником?
        - Полуполтиной.
        Архаров достал из кошелька монету нужного достоинства и выложил на стол.
        - Дивно мне это, - сказал Герасим. - Вы ведь оба нездешние, по выговору слышу. Что ж Марфа вас ко мне шлет?
        И помахал веткой, чтобы дым шел шустрее.
        - Я про три рубля разведать хочу, - объяснил Архаров.
        - Что за три рубля?
        - Большие, елизаветинские. Коли они от тебя к Марфе попали, так будь любезен, расскажи, кто к тебе их притащил.
        - Да я Марфу уж недели две как не видал.
        - И девчонка от нее к тебе не прибегала?
        - Какая девчонка? Они у нее не переводятся.
        - Глашка.
        - Кривозубая, что ли? Нет, и Глашка не прибегала. Да ты, сударь, объясни - какие такие три рубля? - с беспокойством спросил Герасим. - Что они означают?
        - Ничего не означают, просто - три большие рубля, вот такие…
        Архаров предъявил образец.
        - И что - три рубля?
        - Ты их никому для Марфы не передавал?
        - Да какого кляпа ты с талыгаем рассусоливаешь! - вдруг заорал гость, до поры молчавший у стола. - Ты не видишь, что ль? К басвинску сламу подбираются! А ну, хандырь отседа! Видывали таких! Не таким укорот давали!
        Он взялся за бутылку умелой рукой, но Архаров, словно не замечая злости, сделал два шага к крикуну.
        - С чего ты взял, будто нам ваш слам надобен?
        - Понаехали! Всюду морцы суют! Гераська, гони их - не то с тобой то же, что с косым Арсеньичем будет! - опасный мужик полез из-за стола.
        - Тучков, встань в дверях, никого не выпускай, - велел Архаров и скинул епанчу.
        Против него было двое - Герасим еще не решил, хочет ли он бить офицера, к тому же гвардейца. Но эти двое, подбадривая друг друга и навешивая на Архарова таких титулов, что и в страшном сне не услышишь, полезли на него, размахивая кулаками, как люди, которые в драках-то побывали и сколько-то зубов в них потеряли, но всякий удар у них - сам по себе. Архаров же умел увязывать удары между собой так, чтобы ни одно движение не было напрасным, и рука, возвращаясь после сильного тычка или оплеухи, благодаря внезапному развороту тела, не теряя скорости и замешанной на скорости силы, поражала не ждущего лиха второго, а то и третьего противника.
        Они, москвичи, не ожидали увидеть в исполнении петербургского гвардейца настоящий русский бой, основательность опытных стеношников и ухватку мастеров охотницких поединков. Давнее мастерство, которым царей тешили, еще не пропало, еще хранилось, еще передавалось от умельца к умельцу. И кто же мог знать, что этот тяжелый и неуклюжий на вид офицер смолоду прошел основательную и безжалостную школу?
        Они догадались, что не по Сеньке шапка, когда один улетел под стол и там остался, другой же был притиснут к стенке хорошим приемом - при котором, коли не станешь отвечать на вопросы, может быть сильно повреждена гортань.
        Левушка, преспокойно посмотрев пляску драки, повернулся к Герасиму и тут только наставил на него из-под епанчи пистолет - показывая, что лишних и резких телодвижений содержателя «Негасимки» он не допустит.
        Прижатый Архаровым противник хрипел и бормотал. Левушка смог разобрать лишь «чево ты, чево», и не более. Архаров, видать, разобрал и что-то кроме, потому что несколько ослабил давление.
        - Ну, сказывай свою сказку, - позволил он. - Коли наши солдаты нагрешили - сам разбираться буду. А коли врешь - не обессудь.
        - Так лавку Арсеньича кто раздербанил? - первым делом возмутился мужик.
        - Хрен его знает, говори вразумительно.
        - Так видели ж!
        - Кто видел?
        - Люди!
        Архаров тяжко вздохнул.
        - Давай, дурень, сначала. Что люди видели? И когда?
        - Третьего дня… ночи… А то ты не знаешь! Ваши, петербуржские, налетели, бряйку вынесли, Арсеньича прибили!
        Левушка не верил ушам - не могли гвардейцы из орловской экспедиции совершить ночной налет на лавку с провиантом, даже коли бы им там втридорога торговали.
        - Наши налетели, бряйку вынесли, - задумчиво повторил Арзаоов и вдруг усилил давление. - А ну, живо - где тот Арсеньич?!
        - Да помер же! Он старый, его раз двинуть - ухалошится на хрен!
        - Стало быть, его уже не спросишь? Ловко! Все то же самое - по порядку, халдей! И вразумительно! Где та лавка?
        - Да на Маросейке!
        - Стоять! - приказал Левушка Герасиму, который всего лишь хотел присесть. Архаров обернулся.
        - Герасим, ты того Арсеньича знаешь? - более спокойно спросил он.
        - Знал - коли Якушка не врет.
        - Что там в лавке было?
        - Крупы, прочий припас. Мука прошлогодняя. Рыба… К нему многие хаживали. А как фабричные взбутились - хозяин лавку закрыл, немногим стал товар отпускать, со двора, через подвалы.
        - Хозяин?
        - Так он, косой Арсеньич, приказчиком был, не от себя торговал. Уймись, Якушка, это фабричные, должно, налетали и Арсеньича прибили.
        - Нет! Режь ухо - кровь не канет! - заорал Якушка. - Они вон налетели, все видели, вся Москва! Видели, как они за Арсеньичем по Маросейке гнались! Он - бряк, они всем скопом - на него! И придавили!
        - Ночью, вся Москва? - очень недоверчиво переспросил Архаров. - Ну, Герасим, этого крикуна я с собой забираю - будет ему дурацкие слухи распускать. И докопаюсь, откуда такая дурь взялась. Дай-ка веревку.
        - А коли не дам?
        - Кушак с тебя сниму, кушаком его свяжем. Не мудри, Герасим. У тебя - дело, заведение, он - шелупонь. По нем каторга плачет. Тучков, подсоби-ка.
        Якушка очень не хотел, чтобы его связывали, брыкался и был успокоен ударом под ложечку.
        Его приятель осторожности ради так и лежал под столом, на помощь не пришел, хотя Якушка пытался его звать.
        На прощание Архаров еще раз спросил Герасима о трех рублях - и получил тот же ответ.
        До Остоженки добирались долго - Якушка не желал идти и ругался странными словами из байковского наречия. Архаров с Левушкой поняли только суть, но обижаться не стали.
        До еропкинского особняка они добрались уже заполночь. В хозяйстве был, как водится, погреб для припасов и при нем ледник, ныне пустой - весной не успели забить его льдом-багренцом. Архаров велел запереть туда пойманного злодея и пошел спать.
        Их с Левушкой тюфяки были рядом. И они еще долго шептались - почему Герасим, мужик рассудительный, не пожелал говорить о трех рублях? Коли их и впрямь не было - что же имела в виду Марфа? И для чего Архаров, рискуя жизнью, лазил в чумной барак?
        - Он не врал, - шептал Архаров. - И Глашка к нему не прибегала. Не бывала у него Глашка… Куда дура-девка подевалась?…
        Наконец на них прикрикнули, и они угомонились.
        Утро преподнесло сюрприз.
        На дворе, где устроили места для справления естественных надобностей, к Архарову подошел семеновец поручик Мамонов с весьма лукавым видом.
        - Что ж ты, Архаров, не благодаришь? - спросил он. - Что не кланяешься?
        - За что? - резонно полюбопытствовал Архаров.
        - За три большие рубля!
        Тут-то Архаров и открыл рот.
        - Ты, Мамонов, что ли? Ну!…
        Семеновец рассмеялся.
        - Его сиятельству скажи - и я в розыске участие посильное принял! Как рубли, пригодились? Да не лезь за кошелем, это деньги шалые, не из моего кармана. Мы как их вытряхнули, так сразу все и зашумели - Архаров большие рубли у всех выменивает, ему снести надобно! Я и принес, а тебя где-то черти таскали.
        - Пошли, - сказал Архаров. - Сядем где-нибудь, расскажешь доподлинно…
        - Да чего там рассказывать? Старика на улице подобрали. Бежал, кричал, упал - мы туда! Гнался за ним кто-то… кто - не понять, а старичок двумя руками за грудь держался, кошель у него был за пазухой…
        - Не побоялись вытаскивать?
        - Так он сам вывалился, - несколько растерявшись от архаровской строгости, сказал Мамонов. - А у нас уксус завсегда с собой. Думали - поймем, что за дедок такой, а в кошеле - денег рублей на полсотни.
        - Тучков! - на весь еропкинский особняк заорал Архаров. - Сюда, живо!
        - Да что стряслось-то? - забеспокоился Мамонов.
        - Вас много было?
        - Я, да четверо наших, да солдаты…
        - Тучков!!! И что, кошель взяли, старика лежать оставили?
        - Так негодяи же подберут! Что ты, Архаров, как с хрена свалился? На что тебе тот старик? Мы и денег-то не взяли! Кроме трех рублей! - выкатывая светлые глаза до такой степени, что сделались не менее гривенников, закричал Мамонов. - Они вот у Никитина лежат! Старичишка, ему и так помирать пора… а тут бежал, как заяц…
        - Где вы его встретили?
        - Почем я знаю! - уже обидевшись на допрос, огрызнулся семеновец. - К тебе с добром, а ты чуть не с кулаками!
        Подбежал, распихивая дворню, Левушка.
        - Где тебя носит?! - зарычал на него Архаров. - Мамонов, дело поганое. Идем к…
        Он сперва хотел, чтобы ночным нападением озаботился граф Орлов, потом сообразил - графу докладывать про три рубля пока не с руки. Расписываться в собственных оплошностях - радости мало.
        - …к Волкову. Обстоятельно доложишь ему про старичишку и кошель, а я кое-чего иного присовокуплю. Тучков! Возьми солдата, ступай на ледник, тащи к Волкову того крикуна!
        Сенатор Волков как раз сидел, подставив лицо под ловкую бритву своего камердинера. Он любил эти минуты полной расслабленности, когда можно было замечтаться о вещах приятных, пока с лицом происходили метаморфозы. Камердинер был опытный, умел изготовить прическу без дерганья волос и прижигания ушей щипцами для загибания буклей. До того опытный, что даже нарочно затягивал с этим делом, видя, сколь сладко барину деликатное расчесывание поредевших волос.
        А тут, извольте радоватся, вламывается Преображенского полка капитан-поручик Архаров с какой-то околесицей!
        Сенатор прекрасно умел держать в голове хитросплетения придворных интриг: кто за кого да кто почем перекуплен. Он тут же вспомнил о розыске по делу об убийстве митрополита, которое Орлов сгоряча доверил неповоротливому и грубому преображенцу. И то, что Архаров явился докладывать именно ему, Волкову, показалось весьма любопытным.
        - Вашей милости известно, что вся Москва только и ждет, чтобы его сиятельство опозорился и допустил промашку. И коли промашки все нет и нет, статочно, найдутся ловкачи, чтобы ее подстроить. Люди видели ночью офицеров нашей экспедиции преследующими приказчика из разграбленной лавки, из сего вывели, будто наши солдаты - грабители и хуже мародеров, потому что безнаказанны! - взволнованно говорил Архаров. - Это случилось третьего дня, и слухи уже поползли по городу. Тучков, тащи сюда Якушку!
        Якушка и сам был не рад, что вздумал в «Негасимке» показывать, сколь он силен и неукротим. После ночи на леднике, где безо всякого льда зубы сами собой стучали, он был за шиворот протащен через особняк и брошен на колени перед вельможей. Якушка поднял голову - и впал в прострацию, потому что вельможа оказался недобрит, одна щека гладкая, другая в мыльной пене.
        - Говори, кто прибил твоего косого Савельича! - велел Архаров. - Как мне кричал - так и тут говори! И вот господин Мамонов, который может подтвердить - приказчик лавки сам нечаянно набежал на наших.
        - Погоди, погоди, господин капитан-поручик, - принялся успокаивать его Волков. - Тут и писать-то некому и не на чем! Сыщи человека, сними с него показания… чего ты его ко мне приволок, я бы тебе и на слово поверил… Я этим делом займусь непременно и премного тебе благодарен!
        - Надобно разобраться, кто сделал налет на лавку!
        - Я помню, помню, разберемся!…
        В итоге Архаров, Левушка, Мамонов и Якушка оказались на лестнице.
        - Как быть? - спросил Левушка. - Николаша, а я ведь показания снимать не умею!
        - Я тоже! - отрубил Мамонов, страшно недовольный визитом к Волкову. - Не по-товарищески это, Архаров! Мы-то тебе всей душой на помощь пришли!
        Архаров отвернулся. Он уже несколько остыл и собственные крики в волковской комнате вдруг показались ему нелепыми. А признаваться в неловкости совершенного поступка он не желал.
        - Вот что, Тучков, нам надобен Шварц, - решил он. - Пусть разбирается и с лавкой на Маросейке, и с этим недоумком и вытряхает из него истину.
        - Ка-какой Шварц? - встрял вдруг Якушка. - Шварц? Черная душа?!
        И рухнул на колени, и запричитал, умоляя выслушать его без всякого Шварца, потому что тот как прикажет своим кнутобойцам!…
        - Какие еще кнутобойцы? - спросил Архаров.
        И тут выяснилось, что тихий немец славится на Москве суровыми способами добывания сведений.
        - Прелестно! - обрадовался Архаров. - Тучков, бери любую карету, скажи - его сиятельство позволил, живо на Никольскую, тащи сюда черную душу! А то у нас еще один детинка сидит в чулане…
        И вдруг задумался.
        Польза от визитации в чумной барак все же была - из-за Марфиного бреда Архаров побывал в «Негасимке» и первым в голове своей свел воедино старика Арсеньича, которого подобрали семеновцы, и ограбление лавки. А также и три рубля, будь они неладны!
        И Мамонов ушел, клянясь, что никаких с себя показаний снимать не дозволит и что более никто из семеновцев Архарову доброго слова не скажет, а не то что для него приметные рубли собирать. И Левушка убежал - судя по тому, что не вернулся, карету он раздобыл и на ней умчался. И Якушка, не вставая с колен, притих. Только когда он стал потихоньку отползать, Архаров цапнул его за шиворот и самолично доставил обратно на ледник. А потом взял свечу и пошел в чулан, где содержался митрополитов убийца Устин Петров.
        - Тебя кормили? - первым делом спросил он, еще не видя сидящего на полу в темноте Устина, а только услышав его тревожное «Господи Иисусе…»
        - Нет еще…
        - Чем занят?
        - Богу молюсь…
        Голос был тихий и спокойный. Не то что в Донской обители. Очевидно, Устин уже пережил первое потрясение от бешеного покаяния, уже в душе отдал себя на строгий суд, и теперь оставалось лишь в полном смирении дожить до него.
        - Это правильно, - одобрил Архаров. - Помолись, чтобы врать тебе не дозволял.
        И закрыл за собой дверь.
        Маленький огонек освещал чулан слабо, но Архаров освоился - и ему этого хватало. Изменения на лице Устина, направление его взгляда, движения бровей он разглядеть мог. Привалясь спиной к двери, он устроился поудобнее.
        - Стало быть, я хочу узнать от тебя вот что… Да не ежься ты, дурень. Когда ты со своим рублем притащился к косому Арсеньичу за провиантом, кото ты там видел? И чему стал свидетелем?
        Устин молчал.
        - Дуралей ты, - тихо сказал Архаров. - Хочешь быть убийцей митрополита - я тебе мешать не стану, нам же легче… Но ты своим молчанием хорошим людям вредишь. Статочно, ты видел злодеев, которые разгромили лавку и убили приказчика. Коли их не изловить - от них много беды будет.
        Устин вздохнул.
        - Знаешь ты, о ком я толкую, а выдавать не хочешь. Не по-божески это…
        - А Богородицу обокрасть - по-божески?
        - Нет, - отвечал Архаров.
        - А крестных ходов Господа лишить? Восемь крестных ходов в год из Успенского собора, такое для души утешение! А он и этого лишил. К Илье Пророку, что на Воронцовом поле, ходя не было, и потом, в Новодевичью обитель, и в празднование происхождения честных древ, - ничего не было! И к Донской Богородице не ходили, а она ведь Москву спасла, вот откуда у ней обида, вот почему все за нас, грешных, не вступается. Тогда она и Митеньке в видении являлась! И на Сретенье хода не было… Да что уж говорить…
        Устин, взволновавшись было, с некоторым трудом принудил себя к смирению.
        - По мне, коли уж митрополит наказан поделом, и иные люди тоже должны наказание понести - те, что сундук с деньгами на всемирную свечу преступным образом унесли и спрятали, - отвечал Архаров. - Вот они уж точно Богородицу обокрали.
        - Так разве ж?…
        - Что?
        - Разве ж владыка его отцу игумену не отдал?
        - Какому отцу игумену?
        - Донской обители.
        - Нет, не отдал.
        Архаров пристально посмотрел на Устина. Тот несколько смутился. В словах про отца игумена было некое увиливание от подлинной сути событий. Но зачем, для чего - Архаров пока не мог взять в толк.
        - Ты все же расскажи, кого в лавке у косого Арсеньича повстречал. И не запирайся - я знаю, что ты на рубль, что я тебе оставил, купил продовольствия. Ночью ходил за провиантом. И сколько-то его приобрел. Да только домой к себе не понес. Куда ты его девал?
        Устин низко-низко опустил голову - видать, по наитию оберегался от архаровского взгляда.
        Архаров же соображал так - коли Мамонов не путает, а он не путает, кошель возле мертвого приказчика семеновцы подобрали в ночь, последовавшую за тем днем, когда были розданы три меченых рубля, розданы наобум лазаря, лишь потому, что подозрительность архаровская так присоветовала. И, раз они все в ту ночь сошлись у косого Арсеньича, то те, кто их туда притащил, должны были встретиться!
        - Взял ты, стало быть провианту - а на рубль ты мог его взять немало. И куда-то ты его поволок, и спрятал, а потом… потом ты отправился в свой домишко… где у тебя жил приятель твой… Митька…
        Архаров говорил наугад. И следил - не отзовется ли что на Устиновом лице.
        - А Митьки-то и не было, один красный крест на воротах…
        - Не мучайте меня, ваша милость, для чего вы меня мучаете? - спросил Устин. - Как если бы не знали, что с Митенькой…
        Архарову сделалось неловко.
        Хотя он уже умственно отказался от мысли, будто Устин и Митька выследили митрополита, натравили на него толпу (а как все получалось складно!), приложили руку к убийству и, выследив, унесли сундук, или же спрятали где-то в Донском монастыре, сейчас он окончательно понял - Устин меньше всего на свете способен думать о деньгах. Он, скорее всего, мечтал именно о всемирной свече перед образом, о том, как ее будут отливать, украшать узорами, расписывать, окладывать сусальным золотом, как ее крестным ходом понесут к Варварским воротам, как водрузят и зажгут - и как свершится чудо, грянет с небес гром, рухнет море ослепительно белого света, всех затопит, а звонкий и нежный голос Богородицы известит об окончании мора. Для него это было столь же естественным завершением беды, как для Архарова - смена караула в Зимнем.
        - Для чего ты его привязал? - вдруг спросил Архаров.
        - Убежать порывался… а он же - как дитя…
        - И ты все это время держал его у себя связанным?
        - Да… кормил…
        - И что бы с ним стряслось, кабы убежал?
        На этот вопрос Архаров не получил ответа.
        - У зачумленных бы что-то взял, в зачумленный дом забрался?
        - Да…
        - Настолько с ума сбрел?
        Архарову показалось странным, что блаженный, которого приходится привязывать, затеял сбор денег на свечу, да еще столь успешно, что пришлось вмешиваться митрополиту. Но он ощущал желание Устина упорствовать в своем и решил до поры не противоречить.
        - Ну, царствие ему небесное, - сказал Архаров, и тут Устин поднял голову, их глаза встретились. Что-то было в архаровском простом пожелании такое - на что отозвалась Устинова душа.
        - Да, - мечтательно сказал Устин, - воистину так. Пострадал при жизни, а там - царствие небесное.
        - И ты бы того хотел?
        - Да… чего же лучше?…
        Архаров чуть было не брякнул Устину, что он проболтался, но вовремя опомнился. Устин не просто так желал пострадать - а за некий грех, связанный с убийством митрополита. И тут следовало разбираться бережно.
        - Так ты бы рассказал мне, кого ты видел у косого Арсеньича, - попросил Архаров. - Как там все было, как торговля шла, когда те молодцы ввалились…
        Устин задумался.
        - Я там кругом виноват, - вдруг признался он. - Я за владыку хочу ответ держать, а не за то…
        - И будешь держать ответ за владыку, - успокоил Архаров. - Я уж позабочусь. За что вздумал пострадать - за то и пострадаешь. Говори, Устин, видишь - мы тут вдвоем, никто в уголку не пишет…
        - Я нашел рубль, сперва выбросить хотел. Думал - искушение сатанинское. Потом подумал - мне же Митеньку кормить, а пока сидели взаперти, все до крошки подъели. Дай, думаю, куплю у Арсеньича, он старик добрый, богомольный, он меня знает… дай, думаю, хоть пшена куплю. А пока шел к нему, надумал, что надо нам с Митенькой в другое место перебираться. Тут… тут не житье… Дай, думаю, куплю пшена, гречневых круп, да тут же и отнесу к матушке крестной. Я там, в обители, под ее крылышком возрос, все закоулочки знаю. Найду там, где приютиться, меня не погонят. И Митеньку туда приведу, матушки за ним приглядят, молиться за него будут, ему, знаете, больше всего праведная молитва была нужна, а моя-то не праведная…
        - Да, - согласился Архаров. - Теперь вижу, что ты ему истинный товарищ.
        - Какой товарищ, коли я его погубил?
        Архаров испугался, что сейчас снова начнется покаяние.
        - К тебе батюшку пришлют, чтобы ты исповедался в грехах, а я не батюшка. Ты мне про Арсеньича.
        - Лавка у них на Маросейке заперта стоит, окна заложены от фабричных, а я знаю, как со двора в подвал спускаться, а черед подвал выходить наверх. Пришел к Арсеньичу, а у него человек, с виду черен, нерусский, выговор такой, такой… неправославный… может статься, католик, француз… Но Арсеньич его привечает, он у Арсеньича рыбу сушеную берет, снетков, что в щи кладут, лещей, еще чего-то набрал, я не смотрел… а Арсеньич сам впускает и выпускает, дверь на засов закладывает. И он задержался, уходить стал, когда я деньги достал. Арсеньич и не стал провожать через подвал. Тут они и ввалились!
        - Кто?
        - Налетчики! Тут же стали припасы в мешки кидать, Арсеньича - в зубы, он упал, я тоже упал, зажмурился, верно, стал молитву творить… Потом меня за плечо трясти стали. Вставай, говорят. Я встал, мне тут мешок на плечо взвалили, тащить велели… погнали с тем мешком куда-то, а мешок тяжелый, твердый, углы врезаются… я дороги не вижу, плачу, думаю - пропал я, и Митенька мой пропал… Бегом гнали, гнали, в дом привели. Там до чумы, видать, вельможа жил. Сюда, говорят, его сваливай. Я мешок свалил, стою, что делать - не знаю, опять молитвы творить стал. А они кричал, ругаются срамными словами, ничего не понять. Тут меня Господь умудрил - спрятался я. Задом, задом оттуда - в комнату какую-то попал, под кровать заполз, думаю - авось пронесет, милостив Господь.
        - И долго ты там лежал?
        - Долго. Тихо стало. Ну, думаю, с Божьей помощью буду выбираться… А они… Они у окон, с ружьями. Коли кто подойдет - стрелять хотят… затаились с ружьями и ждут…
        - И как же ты выбрался?
        - А на другую ночь. Уже не до припасов было. Я как осиновый листок дрожал.
        - Они тебя не искали?
        - Сперва кричали, да я побоялся вылезать. Потом, видать, решили, что я утек, а я тогда утекать побоялся. А другой ночью уже как пес, на четвереньках через двор пробирался.
        - Что же они не на фуре провиант везли, а тебя заместо вьючной скотины взяли? - полюбопытствовал Архаров.
        - Так фура-то была, за углом стояла! Там солдаты ехали, встали, и до фуры было не дойти.
        - Вот теперь все сходится, - подытожил Архаров. - Арсеньич, хозяйское добро спасая, схватил кошель с выручкой и кинулся бежать. Когда до наших добежал - рухнул. Такое случается, когда сердце изношенное. А было это между лавкой и местом, где фура стояла. Разумно я рассуждаю, а, Устин Петров?
        Архаров, к своему удивлению так по-ребячьи похвастался, что Устин невольно улыбнулся.
        - Я за вашу милость Бога молить стану, - вдруг пообещал он. - Ваша милость меня утешили, а утешители блаженны…
        Тут Архарову пришло на ум, что после такого сумбурного и бестолкового розыска он и точно прослывет в гвардии блаженным.
        - Вот, рассказал, как было, и на душе полегчало! - тихо радовался Устин. - Верно велено исповедаться друг перед другом!
        - И я тебе весьма благодарен, - сказал Архаров. - Теперь ясно, что не ты погубил своего дружка Митьку. А то как-то сомнительно выходило.
        - Так кто ж подтвердит, что я у налетчиков в доме сидел? - задал Устин настолько здравый вопрос, что Архарову сделалось не по себе.
        Тут в дверь постучали. Архаров выглянул и увидел довольного Левушку.
        - Привез! - доложил Левушка. - У него от беготни нога разболелась, иначе бы дома не застал.
        Архаров запер чулан и отправился встречать Шварца.
        - Первым делом, сударь, должно вас самого подвергнуть допросу, - заявил невозмутимый немец. - Какой розыск вы изволили вести и каких дров наломали.
        Архаров еще не знал этой его особенности вставлять в правильную речь простонародные словечки.
        Шварц стоял перед ним очень пряменько, в синем мундире на манер драгунского, чистеньком - без единой пушинки и пылинки. И глядел весьма строго.
        - Розыск мой таков, что вместо своего злодея я, сдается, твоих злодеев, Карл Иванович, выследил. Тех, что напали на лавку с провиантом, что на Маросейке, и вывезли провиант в тот самый ховринский особняк, у которого мы с тобой околачивались.
        - Как вы сие установили?
        - В их шайке есть высокий смуглый француз, он был знакомцем убитого приказчика и впустил в лавку налетчиков. И тут мы можем, изловивши шайку, доказать ее виновность. Ведь коли мы найдем деньги или драгоценности - на них не написано, где взяты, и налетчики отрекутся. А хозяин лавки скажет, что у него там пропало, и коли он свое имущество опознает, да есть у нас еще свидетель, что на тот час был в лавке, - то тут же, как его сиятельство указать изволили, без суда и следствия…
        - Я понял, - сказал немец. - И хозяина знаю, это второй гильдии купец Харитон Кучумов. Я сам к нему поеду, коли позволите.
        - Надо вернуть ему деньги, - вспомнил Архаров. - Те, что нашли у приказчика.
        И невольно подумал, что, исходя из имени, купец Кучумов должен быть детиной статным и приятного нрава. А вот что касается немца - надо бы дойти до ближайшего храма и убедиться, что имени «Карл» в святцах нет. Похожее имелось - Карп, означало «плод», но трудно было вообразить себе дерево, приносящее Шварцев.

* * *
        Военный совет состоялся ночью на колокольне летней церкви Знамения Богоматери, откуда открывался вид едва ль не на все Зарядье. Ключ от колокольни был получен без затруднений, и взобрались туда четверо - Архаров, Левушка, Шварц и прискакавший по делу из Данилова монастыря Бредихин.
        Бредихин был бодр, весел, а на вопросы о чуме отвечал, показывая на свое лицо, так:
        - Коли со мной оспа не сладила, то и чума отступится!
        Этого офицера Архаров взял с собой как человека пожилого, рассудительного и умеющего противоречить таким же пожилым людям. К тому же, с годами у него испортилось зрение - читать книгу он не мог, разве что отнеся ее от глаз на два аршина, зато вдаль видел - мух на церковном кресте мог сосчитать. А это качество при наблюдении за ховринским особняком могло сильно пригодиться.
        В первую ночь сидели до вторых петухов - пока не стало ясно, что в особняке затаились. На вторую ночь, как стемнело, виден был свет, перемещавшийся от окна к окну - кто-то ходил со свечой.
        Некоторое время спустя был подан сигнал - денщик Фомка, засевший на соседней крыше, куда Архаров не рискнул втаскивать свое пузо, а Шварц - свою болящую ногу, зажег свечу в фонаре и стал им качать. Сие означало - выезжают.
        Левушка и Бредихин спустились вниз, где были привязаны кони, а Шварц и Архаров остались рассуждать и строить диспозицию.
        - Фура у них, как я и полагал, стоит в каретном сарае, - сказал Шварц. - Но не все они всякую ночь выезжают за добычей. К тому же после полуночи им ездить нежелательно - всякий обыватель сообразит, что мортусы в такое время уже почивать изволят под присмотром. А как определить, сколько их в особняке сидит, я не ведаю. Полагаю, трое или четверо едут за добычей, но не менее пяти или шести остается, включая атамана.
        - Устин Петров, будучи строго допрошен, утверждал, что, когда они разгромили кучумовскую лавку и ждали нападения на особняк, едва ли не в каждом окне стоял человек с ружьем или пистолетом, а то и по двое. И это - лишь в окнах первого жилья.
        - Сдается, во второе жилье они и не наведываются. Окна второго жилья так расположены, что, коли в них кто мелькнет или свет зажжется, издали видно. А окна первого этажа, выходящие на черный двор, видны лишь тому, кто во дворе или, как мы, наподобие ворон на колокольне.
        - Ты за себя, Карл Иванович, говори. Какая из меня ворона? Я более на голубя похож, - пошутил Архаров, имея в виду голубей, которых откармливали для кухонной надобности. - Что присоветуешь?
        - Можно брать их днем, приступившись с солдатами. Но приступ чреват тем, что отстреливаться до последнего будут простые шуры и налетчики, атаман же найдет способ уйти и унести главные ценности. Или же так их в особняке спрячет, что и за сто лет не найдешь. У нас (где - у нас, Шварц уточнять не стал) рассказывали то ли байку, то ли действительное происшествие, о воре, который, померев без покаяния, принялся стеречь закопанное им в известном месте награбленное добро, и много беспокойства своими дурачествами наделал. Таковых шалунов не всякий священник изгонять умеет.
        - Значит, будем брать врасплох, - спокойно постановил Архаров.
        - Будем брать врасплох, - подтвердил Шварц. - Выждем ночь, когда отъедет фура, тут же малыми силами нападем на нее, свяжем мазуриков, отберем их дегтярные робы и какое-то время спустя въедем во двор, как ежели бы вернулись, и войдем в особняк. На фуре же скрыто поедут солдаты - лежа и под рогожами, чтобы ворваться в особняк вслед за теми, кто исполнит роль мнимых негодяев.
        - Нет, Карл Иванович. Сие чревато, - возразил Архаров. - А ну как впотьмах одного упустим, а он тревогу поднимет? Коли так, лучше уж идти на приступ среди бела дня.
        - Среди бела дня поднимать стрельбу в зачумленном городе - тоже не лучшее решение. Вы, сударь, уже на примере могли убедиться, сколь удачно москвичи истолковывают наизнанку поступки вашей экспедиции. Семеновцы желали оказать помощь умиравшему приказчику - а им тут же приписали ограбление лавки.
        - Но ведь велено же стрелять мародеров без суда и следствия.
        - Захваченных на месте преступления мародеров, сударь. А эти сидят себе тихонько, прячась от морового поветрия. Мы даже не можем доказать, что это они заманили меня в тот дом, оглушили, заперли и подожгли.
        - Можем! Были свидетели! Все их видели!
        - Ах, сударь, - неожиданно томным голосом вертопраха, изъясняющего свою любовь записной вертопрашке и щеголихе, - произнес Шварц. - Кабы ведали вы, сколь охотно идут в свидетели московские обыватели! Да тут же все отрекутся, что были у дома и глазели на пожар.
        - Не потому ли, что со свидетелями дурно обходятся? - проницательно спросил Архаров.
        - С теми, кто охотно содействует розыску, обходятся почтительно. Бывают случаи, когда за помощь при отыскании украденного или за предоставление сведений об опасном злодее свидетели получали вознаграждение. А с иными - по обстоятельствам дела… Иной свидетель сам немногим лучше пособника…
        Архаров промолчал.
        Пока что обойтись без Шварца он не мог. Шварц видел в затее с ловлей мародеров те ухабы и колдобины, которых пока не видел Архаров.
        - Придется еще поразмыслить, - поняв, что архаровское молчание означает бессилие перед положением дел, сказал Шварц.
        - Погоди, черная душа… Есть выход.
        - И где же вы его изволите видеть?
        Архаров завертелся на колокольне, поскольку Зарядье и днем-то знал плохо, а ночью, сверху, даже знакомых мест не узнавал.
        - А вон! Там, кажись!
        - Выход?
        - Он самый. Мы можем взять фуру и дегтярные робы у мортусов.
        - Опасно, сударь.
        - Прокоптим как следует - и выйдет не опасно. Мне Самойлович убийственной силы курения дал - понюхай, Карл Иванович. Микроскопические создания сотнями дохнут.
        Архаров дал Шварцу обнюхать рукав своего мундира.
        - Какие, вы изволили молвить, создания? - деловито спросил Шварц.
        - Микроскопические. Сам не видал, не знаю, а Самойлович божится, что они с человека на человека ползают и тем заразу разносят. А может, сами и есть зараза, черт ли этих докторов поймет.
        - Благодаря моровому поветрию наука движется вперед, - поучительно изрек Шварц. - Не двинуться ли и нам?
        - Вперед?
        - Нет, сударь, вниз, с колокольни.
        Если лезть впотьмах наверх было довольно легко, то спускаться вниз по крутой лестнице с высокими, выше тех, к которым привык Архаров, ступеньками, без света, наощупь, оказалось затруднительно. Наконец сползли и отправились туда, где уже должен был ждать Фомка.
        Архаров размышлял так: с одним рублем все выходит складно, получивший его подозрительный Устин уже сидит под замком. Но судьба двух других пока - великая загадка. Они сошлись вместе в течение нескольких часов - и, может статься, француз-мародер что-то имеет по этому случаю сказать. Он был у покойного Арсеньича, когда туда пришел Устин… Может, и впрямь что-то заметил?
        Совершенно вывалился из поля архаровского зрения третий подозреваемый - благообразный купчина, который столь достоверно врал про Устинову кончину. А для чего врал?
        Знал ли он, что Устин замешался в темное дело с убийством митрополита? Для чего ему было таким образом прятать от любопытствующих человека, объявившего себя впоследствии убийцей?
        - Извольте осторожнее, сударь, тут ступенька сильно выщерблена, - сказал Шварц.
        По сравнению с кромешным мраком на лестнице обычный ночной мрак уже показался Архарову чуть ли не ясным днем.
        - Сейчас проводим тебя, Карл Иванович, на Никольскую, а спозаранку я наведаюсь к мортусам.
        - Они, сударь, чужих не любят. Они - колодники, у них свои понятия.
        - Да, кстати, не скажешь ли, что означает «талыгай»?
        - Сие слово означает «военный человек».
        - Стало быть, не ругательное? - обрадовался Архаров. - Ну, тогда дельце это на мази. С мортусами я сговорюсь.
        Его уверенность подкреплялась и тем, что из денег, выданных графом Орловым на розыск, оставалось более половины.
        - Только не сказывайте им, что в сем деле и я некоторым образом соучаствую, - попросил Шварц. - Среди них непременно есть мои крестники. Иначе говоря, те, кого я упек в каталажку.
        Архаров усмехнулся.
        - Да уж постараюсь.
        Вдали раздался глухой стук копыт.
        - Это Тучков с Бредихиным, - сказал Архаров. - Больше некому.
        - Возможны реприманды, - отвечал Шварц. - Извольте затаиться.
        И сам первый спрятался за угол.
        Первым подьехал Левушка и завертелся, пытаясь впотьмах найти Архарова со Шварцем. Даже задрал голову, стараясь увидеть, не сидят ли они еще на колокольне.
        - Архаров! - негромко позвал он.
        - Для таких случаев нужно придумывать знаки оповещения, - объявил Шварц. - На сей раз, поскольку диспозицию мы составляли в условиях несуразной суеты, их придумано не оказалось. Впредь будем разумны.
        - Далеко ли проводили мазуриков? - спросил Архаров.
        Бредихин доложил - фура поволоклась в сторону Лубянки, по местам безлюдным - вдоль остатков старой городской стены, к которой лепились ныне брошенные хибары и халупы, годные лишь на снос. Там мародеры повернули налево - к кварталам, где стояло немало оставленных владельцами хороших домов. В них можно было чем-то поживиться.
        - Умные, у себя под боком не шарят, - похвалил мазуриков Архаров.
        - Как волки, что не режут скот возле логова, - подтвердил Бредихин.
        - Коли бы попытаться сделать засаду в развалинах у стены, то напасть на фуру удалось бы беспрепятственно, однако, упустив хоть одного из шуров, мы бы в тех руинах вовеки его уже не изловили, - молвил Шварц. - О чем я имел честь предупреждать.
        - Едем на Остоженку, - решил Архаров. - Все. И тебе, Карл Иванович, уголок сыщется. А спозаранку - к мортусам.
        - Занятно… - произнес немец. А объяснять, что ему показалось тут занятным, не стал.
        Фомка разбудил Архарова затемно - поспать удалось совсем немного. В иную пору денщик был бы несправедливо изруган - хотя и выполняет приказание, однако ж спать охота! Но сейчас Архаров, к собственному удивлению, проснулся легко, даже радостно, чего с ним давно не бывало. Позавтракал куском хлеба и кружкой кваса - совсем по-простому. И это тоже как-то празднично на душу легло. Выехав на набережную и ощутив свежесть, идущую от Москвы-реки, Архаров пустил коня шагом. Было в этом ясном октябрьском утре удивительное ощущение предчувствия, утро сулило, а что - не понять.
        Архаров по части предчувствий был не мастер - все, что приходило ему в голову, он старался объяснить. И уж, во всяком случае, красоты природы оставляли его спокойным. Может, он наконец освоился с верховым способом передвижения; может, замысел ворваться в особняк графов Ховриных, перерядившись мортусом, его развлекал; может, скромный фрыштик не обременил собой брюхо и способствовал ощущению легкости; может… Иных причин своего блаженного настроения Архаров не находил. Ему было тепло под офицерской епанчой, тело не ощущалось вовсе, осени не было - он видел совсем еще зеленую траву на склоне; таким образом, оказвшись вне времени и даже несколько вне тела, он растворился весь в радостном предчувствии и вернулся на грешную землю нескоро - а когда добрался до Васильевского спуска. Можно бы проехать по Москве-реке и дальше - до Проломных ворот, но за ними он бы запутался в переулках, проще было предпочесть прямые и надежные линии.
        Увидев Архарова, что прямо на коне едет через бастион к бараку, мортусы даже не слишком удивились.
        Тот, кто подрядил их на уборку мертвых тел, не чаял, что чума затянется до осени. Казенной теплой одежды у них не было, а каждый, ночуя в неотапливаемом бараке, норовил закутаться на свой лад, в тряпье, где-то подобранное по случаю. Зрелище было - как если бы на бастионе поселились городские нищие.
        Но теперь были видны лица.
        Лица были не таковы, чтобы млеть от восторга. Они соответствовали ремеслу этой честной компании и выдавали приверженность многим порокам. Однако увидеть других он и не ждал.
        - Хлеб да соль, - пожелал Архаров, видя, что мортусы расходятся от котла с дымящимися мисками в руках.
        - Ем, да свой! - вразнобой откликнулись мортусы.
        Навстречу вышел сержант в грязной епанче, зевая во весь беззубый рот.
        - Чего вашей милости вдругорядь угодно? - не слишком учтиво осведомился он.
        - Федора ищу. И того молодца, что растолковал про рябую оклюгу. Прими…
        Архаров спешился, отдал поводья сержанту и преспокойно пошел к мортусам.
        - Ты, что ль, Ваня? - спросил безносого верзилу.
        - Запомнил, - хмуро сказал на это верзила. - С чем пожаловать изволил, талыгайко?
        - Мне фура нужна и балахонов ваших штуки четыре. С крюками, как положено.
        Гнусавый Ваня чуть не выронил миску.
        - На что тебе? - почти по-человечески спросил он.
        - Мародеров из ховринского дома выковыривать.
        - Крюками?!
        - Именно так, - подтвердил Архаров. - Молодцы, ступайте сюда, растолкую.
        Первым быстро подошел высокий красивый парень, лет двадцати двух, черноглазый, чернобровый и кудрявый, любой купец хотел бы заполучить такого орла в приказчики - не было бы отбою от покупательниц. По его лицу Архаров прочитал, как если бы написано большими печатными буквами: норов пылкий, упрямый, чувства вскипают бурно, разражаясь мордобоем или слезами, и при этом парню вечно подавай нечто невозможное, для чего пришлось бы идти на край света. Иной рекомендации не понадобилось - перед ним был Федька.
        Далее - за Федькиной спиной встал сорокалетний крупный мужчина, не толстый, но тяжеловесный, пожалуй, поплотнее телом самого Архарова, да и ростом повыше, русоволосый и голубоглазый, с короткой бородой, прямым носом, огромными ручищами. Был он несколько скуласт и раскос - знающий человек сказал бы по разрезу глаз, что в роду у него - какие-то сибирские инородцы.
        И подошел вразвалочку молодец щуплого сложения, остроносый, белобрысый, кудлатый, как нечесаный пес, с плохо растущей рыжеватой бороденкой, но живая его мордочка, малость напоминавшая Левушкину, выражала ум и сообразительность, особенно они светились в прищуре темных глаз.
        Затем подошел мужик лет пятидесяти, клейменый - три буквы в вершок высотой, на щеках и на лбу, составляли слово «ВОР». Подошел рыжий курчавый невысокий парнишка,
        И еще мортусы подтянулись.
        Компания была опасная, что и говорить, много чего повидавшая компания. Если Федька стал преступником по дурацкой случайности, то Ваня - вряд ли! И прочие тоже не выглядели законопослушными гражданами. Хотя как посмотреть - законопослушные граждане сидели по домам, оберегаясь от чумы, или вовсе сбежали, а этот сброд добровольно очищал Москву от заразы. Хотя добровольность была не совсем правильная: не хочешь вывозить зачумленные трупы - сиди под замком. Но ведь на что-то же они рассчитывали, берясь за свой новый промысел!
        И не природная же склонность к воровству и грабежу велела им, когда фабричные громили бараки, идти в драку, защищая врачей-немцев…
        - Так вот, - сказал Архаров. - Поблизости завелись ловкие ребята. Вечером надевают такие, как у вас, робы, садятся на такую, как у вас, фуру и едут грабить пустые дома.
        Кто-то присвистнул.
        - Фуришь, талыгай!
        - Чистая правда, как Бог свят. Коли тут есть крестники Карла Ивановича Шварца…
        Архаров замолчал.
        Молчали и мортусы.
        - Ты сказывай, талыгайко, - вдруг ободрил Ваня. - Шварца знаем. В лицо.
        - Он их выследил. Сперва думал, будто вы таким ремеслом промышляете, следил за бастионом. Потом догадался, что это ловкачи под вас рядятся. Так вот, молодцы, хотим мы их взять прямо в логове. Нужны фура, балахоны, крюки. Коли бы кто из вас приехал поранее, а с сержантом я уговорюсь, мы бы ваше добро над дымом покоптили и, как стемнеет, поехали брать мародеров. Сколько надо заплатить - заплачу.
        - Ты так уж прямо об этом толкуешь, - сказал крупный русоволосый мужик. - Не боишься?
        - Вас - не боюсь. Не вы же выморочные дома грабите.
        - А сколько дашь? - спросил Ваня.
        - Полтины довольно?
        Это были немалые деньги - но и не из своего кармана платил их Архаров.
        - Сряжено, - сказал мужик. - Я - Арсеньев Тимофей, спрашивай Тимофееву фуру.
        - Черт их душу ведает, поедут ли они этой ночью или затаятся, потому - возвращайтесь на бастион, как начнет темнеть, и ждите моего знака, - велел Архаров. - Может статься, его и не будет.
        - Ты, талыгай, с нашим убогим условься, - посоветовал Ваня, показав пальцем на сержанта. - А то будет Тимоша туды-сюды шастать - ему не понравится, не донес бы. Больше гривенника ему не давай - он больше не стоит.
        Мортусы засмеялись.
        - Он с этим доносом дальше господина Еропкина и его сиятельства графа Орлова не доберется, а там я свое слово скажу, - пообещал Архаров.
        Смешочки смолкли.
        Он не сразу понял, что означает это молчание, что означают переменившиеся лица. Да, собственно, и не задумывался. Ему еще нужно было ехать назад, договариваться о солдатах, с которыми брать приступом особняк. И держать совет с хитрым немцем Шварцем, которого вся каторга в лицо знает.
        И доподлинно убедиться в том, точно ли мародеров можно расстреливать там, где они взяты с поличным, без суда и следствия. Он, столько лет отслужив в гвардии, был приучен к порядку и прекрасно осознавал разницу между словом, сорвавшимся сгоряча с командирских уст, и подписанным указом. А рисковать своей карьерой, которая сейчас могла и резво пойти в гору, и сковырнуться в болото, Архаров не желал.

* * *
        Неприятность обнаружилась на следующий вечер.
        Для поимки мародеров Архарову выделили два десятка солдат Великолуцкого полка, да еще он усилил свою партию преображенцами во главе с Бредихиным и взял с собой Левушку - попробовал бы не взять…
        Денщик Фомка, свивший себе гнездо на чердаке заброшенного дома, подал, когда фура мнимых мортусов двинулась со двора, условленный знак фонарем. Знак был уловлен дежурившими на углу Варварки и Зарядского переулка конными преображенцами Басевичем и Соловьевым. Тут же Соловьев поскакал вверх по Москве-реке и очень скоро был на Остоженке.
        Архаровский отряд второй вечер ожидал знака. Послали конного за Шварцем. Бредихин тут же повел солдат к Зарядью, но не всех разом и маршевым шагом - а поделив на четыре небольшие команды, каждая из коих двигалась своим путем. Одна из них, выйдя первой, даже обогнула Кремль с севера. Местом встречи был выбран Ершовский переулок - не слишком далеко от особняка, но и так, чтобы оттуда не услыхали сомнительного шума.
        Сам Архаров с Левушкой поскакали на бастион за фурой и балахонами.
        Они увидели презанятную картину - мортусы устроили себе из окуривания фуры ярмарочное гуляние. Они чуть ли не хоровод водили, маша над ней зажженными можжевеловыми ветками, а на самой фуре приплясывал, распялив на руках дегтярную робу, Демка Костемаров и пел срамную песню.
        Голос у него был лихой, заливистый, истинно соловьиный, передавал все оттенки вопросов и ответов с точностью неимоверной, и Демка вроде бы и держал его в узде, но вдруг дозволял отправиться в полет - и над мрачным обезлюдевшим Зарядьем летел он без всякой натуги, как живая и торжествующая щедрость души.
        - А девушка у девушки спрашивала - а и с кем-де, сестрица, ты начивала? А одна де я ночесь на-а-аи-ва-ла…
        - Ой, лели, лели, на-чи-ва-ла… - негромко поддержали этот полет менее звонкие голоса.
        - В полночь лишь приходил ко мне докука, засыкал белу рубаху до пу-у-упа!… - Тут Демка препотешно нагнулся, показывая, как девка разглядывает опозоренный подол своей сорочки.
        Архаров с Левушкой, придержав коней, дослушали и досмотрели песню до конца, вызвавшего общий хохот весьма ловким подражанием действиям развратной девки, и тогда лишь появились на горже.
        - Принимай имущество, господин офицер, - сказал им Тимофей. - Фура с лошадьми, четыре робы свежекопченые, четыре крюка - довольно, или еще надобно?
        Архаров улыбнулся - ему понравилось, как деловито отнеслись мортусы к его просьбе. Он велел позвать сержанта - который, бедолага, уж был не рад явлению на Москве орловской экспедиции, - и распорядился отпустить с ним Тимофея или Федьку - чтоб было кому править лошадьми.
        - Только фонаря не зажигай, - приказал он, когда Тимофей уселся на передок.
        Фура тронулась, первой выехала с бастиона, Архаров с Левушкой - следом.
        Но, когда они прибыли в Ершовский переулок, обнаружилось самое слабое место диспозиции.
        Архаров и Шварц, сочиняя способ взятия особняка без лишней стрельбы, настолько были увлечены его целесообразностью, что совершенно позабыли о чуме. А чума меж тем продолжала хозяйничать в Москве, и фура мортусов, на которой, часу не прошло, еще лежали мертвые тела, вызвала ужас не только у солдат, но и у Бредихина. Тут-то и выяснилось, что его похвальба оспой, до которой чуме еще далеко, была пустыми словами.
        - Сам на фуру не сяду и молодцов не пущу, - прямо заявил он Архарову. - Ты сдурел?
        Над пропастью по лезвию ходим, а ты еще зачумленную фуру приволок!
        - Да прокоптили же все, у меня на глазах коптили! - уговаривал его Архаров.
        - Мало ли - у тебя на глазах! А как кто из ребяток заразу подцепит да на Остоженку ее занесет?
        Приехавший Шварц тоже оказался бессилен - Бредихин не просто кобенился, а упорно не желал выполнять приказа. И спорить с ним было затруднительно - докладывая Орлову о грядущем штурме особняка, Архаров и словом не обмолвился о чумной фуре и таких же балахонах.
        Положение осложнялось тем, что Бредихин не был его прямым подчиненным. И вообще оказался прикомандирован к новоявленной партии скорее в волонтерском порядке - на Остоженке бумаг со списками по такому случаю не сочиняли, а как раз руководствовались устным словом графа или старших офицеров.
        - Что делать будем, Карл Иванович? - спросил Архаров немца. Спросил строго, не желая показывать своей растерянности.
        - Коли с соблюдением всех правил, то следует слать солдата с донесением его сиятельству, - сказал чертов немец.
        Архаров высказался…
        Он так высказался, что вынужден был тут же обернуться - в темноте за его спиной прозвучал смешок.
        - Кто там есть - вылезай! - приказал он, и тут же Левушка схватился за шпагу, Бредихин выдернул из петли висевший на шее пистолет, солдаты изготовились к штыковому бою.
        - Мы это, талыгайко, - раздался знакомый гнусавый голос, и появилась долговязая личность - это мог быть только Ваня. За ним стояли еще мужчины, иные - в балахонах, но без колпаков, иные - в армяках.
        - Какого черта приперлись? - спросил сильно недовольный Архаров. - Вас что, с бастиона отпустили?
        - Да кто нашего убогого спрашивать будет? - сказал Федька. - А приперлись поглядеть. Как это их из дома выкуривать будут.
        - Удрали, выходит. Бредихин, опусти пистолет, свои, - обернувшись, распорядился Архаров. - Слышали, стало быть, какая у нас неурядица?
        - Был бы ты, талыгайко, не ховряк, вышел бы из тебя клевый маз, - ответил Ваня. Но мало того, что гнусаво - еще и глумливо.
        - С чего ты взял? - спросил Архаров.
        - А как же! Трущей, как лохов, на пельмоху посылаешь, сам в сторонке стоишь да покрикиваешь.
        - Пошел к черту, - вместо Архарова ответил ему Бредихин. - Будешь ваньку валять - как гусей, на бастион погоним.
        - Погоди, - Архаров схватил сослуживца за плечо, потому что Бредихин уже шагнул вперед, одновременно взмахом руки собирая к себе солдат. - Стой! Я сам управлюсь.
        Он подошел к фуре, взял один из балахонов и обнюхал его.
        - Толково закоптили. Как эту дерюгу надевать?
        - Сам, что ли, пойдешь брать тех шуров? - спросил с передка Тимофей.
        - Сам пойду. Тучков, кыш отсюда! Мне главное - в дом попасть…
        - Там кулаками не отмашешься, - сказал Ваня. - Там и трущовки, и жулы.
        - Так и я не с пустыми руками.
        Положив балахон обратно на фуру, Архаров подошел к своей лошади и вынул из седельных чушек пистолеты.
        - Пойдете следом за фурой, - велел он Бредихину.
        - Архаров, я велю молодцам тебя связать, - пригрозил Бредихин. - Ведь подцепишь заразу!
        - Подцеплю - Матвей вылечит, он теперь умный. Микроскопические создания сотнями истребляет. А ну, кыш!
        Отбив руку Бредихина, Архаров положил пистолеты на фуру и, поставив ногу на ступицу, сам туда полез - надо признаться, весьма неуклюже.
        - Ишь ты! - воскликнул Федька. - А что, ребята? А не побузить ли напоследок?!
        - Слышь, талыгай, я с тобой! - крикнул тут Демка. - Где тут моя ряса?
        Архаров, сидя на фуре, глазам не верил - на нее лезли мортусы. Сивый мужик уже уверенно брался за вожжи. Архаров впервые видел вблизи их лица - он уже знал и считал своими Демку, Тимофея, шалого Федьку, но кто рыжий парнишка, и худощавый одноглазый, и кругломордый, невзирая на голодное житье, с носом репкой, - пока понятия не имел.
        Страшный Ваня просто улегся на дно, укрывшись рогожей, так что его лицо оказалось у архаровских колен.
        - Ты, талыгайко, не бойся, - сказал он. - Это пусть трущи боятся и тот ховряк, оспой покарябанный. Федя, помоги ему облачиться!
        - Пошли к черту! Это вам не ярмарка с балаганами! - вдруг осознав, что тут творится, заорал Архаров.
        И тогда к фуре подошел доселе незримый для мортусов Шварц.
        - Не извольте беспокоиться, ваша милость, - церемонно сказал он. - Я их знаю. Коли они вашу милость признали, то гнать их не след.
        - Они с ума сбрели!
        - Полагаю, сии молодцы превосходно ведают, что творят. Не отказывайтесь, Николай Петрович. Они справятся.
        Ваня приподнялся на локте.
        - Ты, черная душа? - спросил он. - То-то голосишко ведомый… Ты-то чего за нас вступаться вздумал, батька крестный?
        - Знаю, что затеяли, вот и вздумал, - отвечал Шварц. - Все должно быть по-божески.
        - Да, - вдруг произнес Тимофей. - Все должно быть по-божески. Все уселись? Талыгай, держи крюк. Ну, с Богом!
        Фура тронулась.
        - Бредихин, далее - по диспозиции! - крикнул Архаров. - Левку придерживай! Шварц, к парадному крыльцу! Тучков, кыш на место!
        - Не изволь сомневаться! - ответил Бредихин.
        - Тихо! - шумнул на Архарова Тимофей. - Едем споро, словно бы за нами трущи косают… тихо, ширшата, держись…
        Бредихин, Шварц, Левушка и солдаты остались в темноте. Фура, скрипя, вписалась в поворот, въехала в переулок, Тимофей ударил по коням, она пошла враскачку.
        - Тут, - шепнул Тимофею Архаров.
        - Ишь, ворота притворили… Демка, отворяй…
        Демка соскочил, подергал створку ворот - изнутри она была заложена каким-то засовом, - нашел подходящую щель, вставил крюк, отжал створку, и во дворе что-то стукнуло.
        - Держись, - сказал Тимофей, заставляя лошадей повернуть и направляя их в плохо видную дыру ворот.
        Правил он хорошо - фура вкатила во двор, не задев вереи.
        - Вон каретный сарай, - показал Архаров.
        Демка тем временем, догадавшись, что на шум кто-то уж наверняка подошел к окнам, кинулся притворять ворота, но не слишком.
        - Молчи, - шепотом велел Ваня Архарову. - По болтуну признают…
        - Главное - в дом попасть, - отвечал Архаров, и уже в последний миг - тут же Тимофей в дегтярной робе, соскочив с передка, подхватил крюк и побежал к крыльцу, Демка - за иим.
        Архаров, подпихнутый Ваней, приземлился на утоптанную землю, ему сунули в руки крюк, и он тоже побежал, бок о бок с Федькой.
        - Дверь держи, - сказал ему Федька и вслед за Тимофеем и Демкой взбежал на крыльцо.
        - Что стряслось-то? Какого хрена вернулись?! - кричал в сенях мужчина. - Илюшка!…
        И крик прекратился, раздался стук падения.
        Архаров ворвался в сени последним.
        Тимофей, Демка и Федька, не слишком стесняясь привычными робами, лупили крюками направо и налево. Один из мародеров кинулся к двери, но Архаров встретил его привычным манером - держа крюк в левой руке, он подпустил к себе малорослого противника и благословил его обухом кулака по темечку. Это был удар из арсенала бойцов-стеношников, не для всякой драки пригодный, но тут как раз хорошо пошел.
        - Дверь держи! - проорал, не оборачиваясь, Федька и исчез в каком-то коридоре. На Архарова, проскочив мимо Тимофея, вылетел расхристанный парень с ножом. Кулак против ножа - сомнительное оружие, особливо когда целят в брюхо, но Архаров, как сумел, левой рукой треснул мародера во всю дурь крюком по плечу - и, судя по крику, сломал тому ключицу.
        А на крыльцо уже взбегали прятавшиеся под рогожами мортусы, без своих страшных балахонов, с крюками, что несколько озадачило Архарова - он понял, что эта шалая братия для того и смылась с бастиона, вооруженная освоенными за несколько месяцев снарядами, чтобы малость повоевать, затем и крюки прихватила, и только смущало его, что каторжники, колодники и клейменые воры вдруг принялись защищать государство и закон.
        - Архаров, держись! - услышал он пронзительный голос, и тут же чуть не сел на пол - Левушка, оттолкнув его, влетел в просторные сени и с тем же воплем «Держись, Архаров!» поскакал куда-то вглубь особняка, размахивая обнаженной шпагой.
        Архаров обвел взглядом поле боя - увидел лежащего мужчину, увидел парня, которого треснул крюком, увидел и того, кого благословил по темечку - тот стоял на коленях и ничего не соображал.
        - Ваня! Тимофей! - позвал он.
        Высокий мортус обернулся к нему и скинул с лица колпак с дырками. Это оказался Тимофей.
        - Связать, что ли? - проследив архаровский взгляд, догадался он.
        - Связать. Поищи, в хозяйстве дожны быть какие ни есть веревки.
        Тимофей приложил руку ко рту и загукал, забулькал, загудел по-лешачьи.
        - Впервой слышишь? Так налетчики перекликаются. Сейчас Демка или Сергейка прибегут. А нам бы пока дверь покрепче припереть, - сказал он. - Эй! Яман, Скес! Михей! Сюда!
        - В окна уйдут, - ответил Архаров и тоже скинул колпак.
        - Не-е, там наши не пустят. Ступайте, ваша милость, - вдруг почти по уставу обратился он к Архарову. - Там еще будет драка. А я дверь хоть бы сундуком задвину.
        И он, поднатужившись, поволок к двери расписной сундучище пуда в четыре весом по меньшей мере.
        Архаров вышел из сеней и направился туда, где шумели и ругались.
        Попал он на кухню, где обнаружил, кроме мортусов, и преображенцев - Бредихина и Соловьева.
        - Все по диспозиции! - доложил Бредихин. - Они к парадному крыльцу побежали, там мы их и встрели. Ты глянь, каково они тут вооружились!
        У окон стояли прислоненные фузеи, были там и два карабина.
        - Коли бы идти на приступ - тут бы они нас всех и положили, - отвечал Архаров. - И дали бы деру. Это - все?
        Он имел в виду связанных и усаженных на пол мародеров, их было четверо.
        - Нет, часть мы прямо на парадном крыльце взяли, те на улице, часть наверх подалась, во второе жилье. Как бы из окон не попрыгали. Архаров, твой дружок тоже наверх понесся. Зря ты его с собой потащил…
        - Поди его удержи… Ладно. Где тут лестница? - спросил Архаров.
        - Пошли, покажу, - сказал пожилой сивый мортус, у которого даже клеймо «ВОР» от времени как-то сгладилось.
        Архаров подивился тому, как быстро освоились эти люди в богатом особняке. И пошел следом.
        Лестница вывела из помещений для хозяйственных надобностей и для дворни в барские апартаменты второго жилья. Архаров, его проводник и последовавший за ними из любопытства Бредихин оказались в длинной темной анфиладе. Вдалеке, видать, горела одинокая свеча и бросала дорожку света по наборному паркету, эта дорожка стремилась из арки в арку и достигла наконец архаровских ног.
        - Вот тут-то приемы устраивать, - сказал Бредихин. - Знатные баре живут. Гляди, что за мебели, какие бронзы.
        - Бронзы, - согласился Архаров. - Слышь, как звенят!
        Они ускорили шаг.
        В большой гостиной, замыкавшей собой анфиладу, они обнаружили Федьку, сидящего на дорогом стуле и созерцающего шпажный поединок, как если бы он в театральной ложе наслаждался прыжками и пируэтами итальянской балерины.
        Дрались Левушка Тучков и высокий черноволосый мужчина, тонкий и проворный, а главное - темнолицый. Это мог быть только француз, которого запомнил Устин Петров.
        Кроме них, там были на полу два тела - надо думать, покойники. И стояла окаменевшая от ужаса девица в белом со свечкой в руке.
        - Тучков, это твое привидение? - крикнул Архаров.
        Левушка нападал отчаянно, мужчина защищался с неожиданным умением.
        Архаров себя фехтовальщиком никогда не считал - в юности, понятное дело, учился, но того, чтобы дневать и ночевать в зале с фехтмейстером, как недавно Левушка, - и в заводе не было. Однако порассуждать о шпажном бое он умел. Сейчас, глядя на поединок, он отметил правильность Левушкиной осанки, идеальное положение корпуса и длинных ног, четкость штосов и парадов, но, переведя взгляд на его противника, нахмурился. Тот дрался отнюдь не так, как учат в полках, а по какой-то диковинной методе - отчаянно сближаясь с противником и при этом совершая выпады не только клинком, но и ногами, норовя попасть ступней Левушке в голень, а то и в бедро. Такую манеру Архаров видел впервые, да и Бредихин тоже. Они переглянулись.
        - Бросай оружие! - крикнул Бредихин и взял мужчину на прицел.
        - Ах, обида какая, не дали досмотреть, - сказал Федька с искренностью ребенка, у которого отнимают чересчур для него сложную и дорогую игрушку. Он встал и нацелился крюком, чтобы ударом снизу развести оба клинка.
        Архарову это не понравилось - он не мог допустить, чтобы скрестились офицерская шпага Левушки и крюк мортуса.
        - Кыш, - сказал он Федьке, вынул из ножен свою шпагу и, шагнув вперед, сделал тот самый символический удар снизу.
        Левушка, тут же отступив на шаг, отсалютовал - но не столько Архарову, сколько противнику. Тот же, опустив клинок, оставался в позитуре фехтовальщика - ноги должным образом согнуты, левая рука - изящно вознесена ввысь. Как если бы не он сейчас дрался в нарушение благородных правил…
        Между бойцами оставалось ровно столько места, чтобы при малейшей возможности продолжить схватку.
        - Верши мне, - сказал Федька, замахиваясь крюком на мужчину.
        - Тучков, назад, - приказал Бредихин. Левушка неохотно послушался. Тогда Бредихин, правой рукой держа пистолет, левую протянул - и мужчина с неожиданной галантностью отдал ему шпагу.
        - Вот ты-то мне и нужен, - сказал мужчине Архаров. - Кто таков?
        - Я гувернер господских детей Жан-Луи Клаварош! - отвечал мужчина по-русски, однако ж сразу было ясно - иностранец.
        - Кто такова? - этот вопрос Архаров обратил к девице.
        Девица, придя в себя, задрала подбородок и отвернулась. За нее ответил мужчина - по-французски. Эта галантность была, на взгляд Архарова, совершенно неуместна - Клаварош больше заботился о том, чтобы его поняла девица, чем об Архарове с Бредихиным, взявших его в плен.
        - Переведи, Тучков.
        - Здешняя гувернантка и учительница музыки, звать - Тереза Виллье, - с некоторым разочаровением произнес Левушка.
        - Врут, - убежденно заявил Бредихин. - Он уж точно мародер, а она - с ними заодно, и никакая не француженка.
        - А вот проверим, - вдруг додумался Архаров. - Вон клавикорды. Скажи ей, Тучков, пусть садится и играет.
        - Играет? - Левушка ушам своим не поверил.
        - Ну да. Это ж и есть твое привидение за клавикордами? Или нет?
        Левушка, что с ним бывало не так уж часто, растерялся.
        - Вроде оно…
        - Не обижайте бедную девицу, - попросил Клаварош по-русски. - У нее замутился рассудок.
        - У меня у самого сейчас рассудок замутится, - пожаловался Архаров. - Коли по уму, так его допросить и - тебе, Бредихин…
        Бредихин кивнул. И без слов было ясно - для чего. Мародеров, да еще оказавших бешеное сопротивление, ждал расстрел. Всех. Как-то так само решилось, без слов, что этой неприятной работой займется Бредихин. Построит на заднем дворе солдат - не преображенцев, великолуцких, - и скомандует дать залп.
        - Пойду пригляжу, чтобы тех, кто в переулке, завели во двор, - сказал он и покинул в гостиную.
        Его уверенные шаги прогремели по анфиладе и угасли.
        - А девку бы надо на Остоженку, чтобы дала показания, - сказал Архаров задумчиво. - На сей предмет у нас Шварц имеется…
        - К Шварцу? Через мой труп! - возмутился Левушка. - Ты что, не слыхал про его методу?
        Архаров нехорошо усмехнулся. Кое-что он про своего нового приятеля уже проведал.
        - А что, неглупая метода. Показывает все свои кнутобойные орудия и любезно просит сказать правду. Дураком нужно быть, чтобы врать и отпираться. Тучков, не дури. Мы взяли шайку мародеров, которых нужно осудить по всей строгости закона. И Клавароша твоего - соответственно. Но с ними-то проще - захвачены при сопротивлении. А девка все это время жила в доме и все видела. Да и не одна, поди, жила - не за так ее тут кормили-поили… Возможно, она даже знает какие-то тайники.
        Клаварош внимательно вслушивался в неторопливую архаровскую речь - и вдруг пылко заговорил по-французски. Опомнившись, начал сам себя нескладно переводить, но Левушка рукой сделал ему знак, чтобы замолчал.
        - Клаварош говорит - он ее прятал. Пить-есть ей приносил и смотрел, чтобы она с шайкой не встречалась.
        - Вранье. Ты же сам рассказывал, как она среди бела дня играла на клавикордах. И двери отперты - кто хошь заходи, слушай, любуйся!
        Левушка несколько смутился.
        - Днем-то они, поди, отсыпались, - предположил он. - Трудились-то по ночам…
        - Тучков, уймись. Не твоя печаль чужих детей качать. Федя, позови мортусов - нужно обыскать особняк. Много любопытного, поди, сыщется. Коли что этакое - как раз на фуре и отправим на Остоженку. И девку твою заодно.
        - И ее - на фуре?
        - Невелика барыня.
        Федька обернулся на француженку, оглядел ее, вздохнул и вышел.
        Левушка отошел к окну. На лице было написано сильнейшее недовольство. Однако Архаров был тут старшим по званию - приходилось подчиняться.
        - Ступай сюда, Тучков, без тебя не обойтись. Спроси его - пусть растолкует хоть по-французски, да вразумительно, как сюда попал.
        - Я знаю по-русски, - сообщил француз.
        - А твоего русского языка для дачи показаний хватит? - осведомился Архаров, подошел поближе и тряхнул пленника за грудки. - Понаехали, спасу от вас нет! Гувернер, говоришь?
        - Воспитатель, - упрямо сказал по-русски Клаварош.
        - Кем был в своем отечестве?
        Француз усмехнулся.
        - Кучером!
        - Как кучером? - спросил ошарашенный Левушка.
        - А так - кнутом махал. Это он правду говорит, - сказал Архаров. - И, сдается мне, не от хорошей жизни в Россию сбежал. С кем-то он дома не поладил, статочно, что с правосудием.
        - Служил в Лионе у господина виконта де Бюсси, у госпожи маркизы де Каюзак, имею рекомендации, - сообщил француз. - Меня оклеветали, будто продаю на сторону фураж.
        - Как, и ты?! - изумился Архаров. - Слышишь, Тучков? Нет, тебя, сударь, не оклеветали. У нас в полку такой вор завелся, ну точь-в-точь так же глядел!
        - Куда глядел? - спросил Клаварош.
        Архаров покачал головой. Левушка произнес несколько слов по-французски, Клаварош кивнул.
        - О чем хотел сообщить? - вопрос свой Архаров задал внезапно и резко.
        - Хотел сказать, где спрятано награбленное имущество.
        - Послабление себе покупаешь?
        Клаварош посмотрел на Левушку.
        - Я же говорил, что твоего русского языка нам не хватит, - сказал ему Архаров. - Тучков, растолкуй ему, что раньше надо было на мародеров доносить и про награбленное имущество толковать. А теперь он сам - мародер.
        Левушка заговорил было, но француз его перебил и разразился бешеной речью.
        - О чем он вопит? Сделай экстракт!
        - О том, что не имел иного выхода, - доложил Левушка. - Ему нужно было кормиться и кормить девицу Виллье.
        - С чего вдруг такая забота о девице? - подозрительно спросил Архаров.
        - Мы из одного города, мы оба из Лиона, - сказал по-русски Клаварош. - Ее матушка - мне… моя…крестовая…
        - Крестная мать, - догадался Левушка.
        - Врет? - сам себя спросил Архаров. Клаварош изъяснялся на русском языке, который знал прямо-таки блистательно для француза, однако сопровождал свои речи бурной мимикой, так что высмотреть, правда или ложь, у Архарова пока не получалось.
        - Мы вместе ехали в Россию, она с сестрой, я с товарищами. Она была еще девочка. Я не мог найти места кучера, у вас эту метье… должность исполняют лез пейзан… крепостные люди, но я нашел место гувернера. Не обижайте девицу, она не с собой… не в себе.
        - Да слышали уж, - буркнул Архаров. - Она часом не зачумленная?
        - Нет, я ее берег, на улицу не выпускал. Я сам все приносил, но…
        - Но связался с мародерами.
        - Я ничего у них не брал, я только предоставил им жилье…
        - Какого ж черта связывался?
        Клаварош опять буйно заговорил по-французски.
        - Тучков!
        - Погоди, Николаша, он слишком частит. Ага… он с ними ходил грабить выморочные дома. Вещей не брал, брал провиант. Клянется, что только провиант.
        - И ты ему веришь?
        Клаварош сверкнул глазами на Архарова.
        - Верю, - сказал Левушка. - Николаша, ты посмотри на него, ты же умеешь… Ну, вот те крест, не врет!
        - Ты, гляжу, тоже выучился? Или Жанетку эту пожалел? Коли его расстрелять вместе со всей шайкой - она ж без кормильца останется.
        - И пожалел… - буркнул Левушка.
        - Совсем сдурел. Сам же кричал, что мародеров - стрелять без суда и следствия.
        Левушка промолчал.
        Очевидно, он видел во французе не грабителя, мародера, преступника, а уже человека, с которым скрестил шпаги, и скрестил едва ли не на равных.
        Клаварош сказал девице нечто успокоительное по-французски, она ответила резко и вместе с тем печально. Потом встала у окна, повернувшись к ним ко всем спиной.
        - Говорит - предупреждала, - перевел Левушка.
        - Она ни в чем не виновата, она ничего не знала, - в который уж раз повторил Клаварош. - Я не видел иного пути спасти ее.
        - Значит, мародерствовал, а на вырученные деньги ее кормил? Да и сам не голодал? - ехидно спросил Архаров.
        - Не было денег, я не продавал, я брал лишь провиант…
        - Поди теперь проверь. А коли бы взял зачумленный провиант?
        Клаварош с траурной выразительностью развел руками.
        Архаров шагнул к нему и уставился в лицо - немолодое, кстати, уже морщинистое, смуглое, в трехдневной, кабы не более, щетине лицо - нездешнее, чужедальней смуглости и странно губастое.
        Тереза повернулась от окна и быстро сказала что-то, чего Архаров опять не разобрал - он не был так силен во французском, как Левушка Тучков.
        - Чего она просит, Тучков?
        - Просит, чтобы мы ушли и оставили ее в покое.
        - Извините девицу, - сказал опять по-русски Клаварош. - Ей трудно, тяжело.
        - Скажи ей - никуда я не уйду, нужно еще решить, как с ней быть.
        Клаварош перевел. Девица ответила, голосом передав всю свою брезгливость и презрение к вломившимся в графский особняк людям. А потом быстро пошла прочь. Клаварош попытался удержать ее, но она увернулась и скрылась за дверью.
        - Скатертью дорога, - пожелал Архаров. - Никуда она не денется. А теперь, Тучков, давай допросим этого благородного мародера как полагается. Слушай, мусью. Ваша шайка сделала налет на лавку, принадлежащую купцу Кучумову, что на Маросейке. Бывал ли ты там ранее?
        - Бывал, - согласился Клаварош. - Коли имел деньг… фэр лез эмплет… для покупки провианта.
        - В тот вечер, когда вы сделали налет, ты пришел первым и открыл своим мерзавцам двери.
        - Открыл…
        - Как это было?
        - Приказчик знал меня и впустил. Я приобрел немного провианта, потом он… другой покупатель… и ему услужал… Я пошел через подвал, открыл двери.
        - Что за покупатель?
        - Молодой человек духовное звание… поп? Нет, прислужник в храме. Дьяк, - с напряжением выговорил Клаварош слово, которое, видать, употреблял очень редко.
        - Каков из себя?
        Клаварош пожал плечами и вдруг изобразил руками нечто - так, балуясь, показывают в разговоре бабью брюхатость, пожалуй, уже на седьмом месяце. Архаров покивал - это было достоверной приметой. Хотя… мало ли честных отцов щеголяют такими беременными пузами?
        - Лет ему сколько?
        - Он был молод…
        Архаров решил, что хватит задавать глупые вопросы - и так ясно, что это был дьячок Устин Петров.
        - Кого еще ты видел в лавке, кроме дьячка и косого Арсеньича? И кроме мародеров, понятно!
        - Был еще мужчина. Не покупатель, знакомец приказчика. Пил и закусывал. Приказчик его гнал прочь, он ушел.
        - Ничего не покупал?
        - Нет. Ушел… при пустых руках.
        В гостиную заглянул Тимофей. И тут же скрылся - понял, что не до него.
        - А покупателей в тот вечер более не встречал?
        - Не встречал.
        Архаров задумался. Расспрашивать француза о трех меченых рублях, было бесполезно.
        Три рубля, что сошлись вместе… Один принес Устин и уже успел им расплатиться. Два других прибыли ранее. Кто их принес, черт бы его побрал?
        - А чем ты расплачивался? - вдруг спросил Архаров. - Откуда у тебя деньги?
        - Предводитель давал деньги.
        Архаров хмыкнул. Яснее от этого не сделалось…
        И выходило, что допрос Жана-Луи Клавароша совершенно бесполезен.
        - Тимофей! - крикнул Архаров. - Возьми его, отведи к Бредихину.
        Тимофей вошел - и тут же ловкий Клаварош кинулся мимо него, выскочил и помчался по анфиладе.
        - Ниче, далеко не удерет, там всюду наши, - сказал Тимофей, посторонившись и пропуская Архарова с Левушкой.
        Нашими он назвал всех разом - и мортусов, и солдат Великолуцкого полка, и преображенцев.
        - Пойдем, Тучков, - позвал Архаров.
        - Ты хочешь все видеть своими глазами? - строптиво спросил Левушка и уселся на стул у стены, всем видом показывая, что посещение такого зрелища не одобряет.
        - Да уймись ты, ей-Богу, - попросил Архаров. - И без тебя тошно. Тимофей, поди, убедись, что его изловили.
        Ему действительно было тошно. Не потому, что сейчас должны были расстрелять во дворе мародеров, а по совсем иной причине. Кабы Архаров более сам в себя вглядывался и сам к себе прислушивался, то и определил бы это двумя словами: «Не сбылось…»
        С того солнечного утра, когда он споразанку ехал на бастион уславливаться с мортусами, прошло почти двое суток, и все это время он был бодр, ясен душой, готовился к чему-то замечательному. Свершилось - не потеряв ни единого человека, он захватил приют мародеров, всех их изловил, за что непременно будет благодарность и графа Орлова, и господина Еропкина. Правда, в розыске убийц митрополита не продвинулся ни на шаг. И все концы оказались обрублены - приказчик косой Арсеньич мертв, Жан-Луи Клаварош, на поимку коего возлагались такие надежды, никого не видел и ничего не знает.
        Да и могли ли те розданные непонятно кому меченые рубли вывести на убийцу? Вот на мародеров они непостижимым путем вывели - и на том спасибо!
        Но не только в убийцах митрополита было дело. Утро обещало ему нечто иное - из иной сферы, как выразился бы грамотный Левушка.
        И тут за дверью зазвучали клавикорды.
        - Сбесилась девка… - пробормотал Архаров.
        Француженка изо всех сил вызванивала хрустальную мелодию.
        - Вот! - воскликнул Левушка. - Архаров, это он! Я вспомнил - это он, дивное дитя!
        - Какое дитя?
        - Моцарт!
        Музыка бежала пританцовывающей белой лошадкой на алмазных копытцах. Архаров видел такую лошадку в Петербурге, в манеже, когда показывал мастерство заезжий берейтор, знаток выездки из Венской школы конной езды.
        Но с чего в такую минуту, когда нужно собраться с силами, выйти, просить, умолять и хотя бы ответить на несложные вопросы - ради спасения человека, который всеми силами сейчас ее саму спасал, - садиться за клавикорды?
        Архаров удержал жестом вскочившего был Левушку и сам вошел в гостиную.
        В большой гостиной было темно, свеча погасла, девица представилась взгляду белесым пятном - на возвышении, за клавикордами. Она вознесла руки над клавишами, игра прервалась,Архаров решил было, что сейчас девица заговорит - но тут словно бы водопад с потолка рухнул на архаровскую голову -так неожиданно опять зазвенела музыка.
        Он остался стоять у дверей, а француженка, словно не замечая его, играла, играла с яростью, с возмущением, словно бы рыдала от бессилия, но понемногу волнение схлынуло. Хрустальная музыка оказалась сильнее и уже сама приказывала, как с собой обходиться.
        Архаров вроде и не видел, однако как-то видел профиль, приоткрывшиеся губы, и стоял тихо-тихо.
        Музыки он не любил. Сказывали, и сама государыня к ней равнодушна, слушает ради приличия, но просит, чтобы ей подавали знак - в каким местах хлопать в ладоши. Музыка ему ничего не говорила, ни душе, ни разуму, - да и практической надобности он в ней не видел, потому что не танцевал. Танцмейстер, которого ему нанимали в детстве, был горазд только деньги получать, а результата не вышло. Даже выступать в чинном менуэте, что всякому под силу, Архаров не выучился. Что же касается песен - так наилучшим, что создало человечество по этой части, он полагал сборник коллежского советника господина Теплова «Между делом безделье», с которым его познакомили приятели в пору ранней юности - году примерно в пятьдесят девятом. Тогда он даже пытался подпевать в застолье. К словам песен прилагались тона на три голоса - для певца и тех, кто ему аккомпанирует. Архаров видел нотные записи, смысла в них нге нашел, никого спрашивать не стал из самолюбия, а Левушки, которому хватило бы терпения ненавязчиво объяснить другу эти закорючки, в полку еще не было.
        Вообще Левушкины музыкальные восторги были Архарову непонятны. За неимением собственного мнения он бездумно доверял младшему товарищу - коли Левушка восклицает «брильянт!» и «адмирабль!», стало, так оно и есть. А для него самого
«адмирабль» - то, что господин Теплов поднялся по служебной лестнице до звания тайного советника и сенатора Российского государства. При таких чинах отчего ж не быть на досуге еще и искусным дилетантом?
        Архаров ни черта не разумел в музыке. Но он видел Терезу за клавикордами. Не слышал, а видел, хотя была в гостиной тьма кромешная.
        Незримое лицо француженки - отрешенное, зачарованное, нарисованное острыми ударами иголочек о стекло, которое память изобразила перед глазами, окрасив странноватым ощущением единства тела и музыки, - в единый миг больше сказало ему о музыке и о самой француженке, чем самый опытный и просвещенный знаток. Он понял, что эти сочетания звуков можно любить до самозабвения. И это понимание его несколько озадачило - он не видел причины, по которой одни аккорды были бы лучше других.
        Лица (как выяснилось, даже незримые) не лгали ему никогда - и он понял, что гувернантка Тереза Виллье ежели и знала про шайку мародеров, свившую под покровительством Жана-Луи Клавароша гнездышко в графском особняке, то не придавала сему соседству решительно никакого значения. Ей просто было не до того…
        Странно ему сделалось тогда - он ощутил жалость к существу, живущему по каким-то непонятным и, скорее всего, неправильным законам… кажется, он так тогда и подумал - какая жалость, вот ведь бедная дурочка… потому ее мужики и не тронули, что дурочка, убогих на Руси не обижают, грех…
        А может, и вовсе ничего не подумал, просто стоял в темноте, не всегда же думать, можно иной раз и отдохнуть.
        Во всяком случае, это было несуразно - жить музыкой. Нелепица, околесица. Музыка - светское искусство для девицы на выданье. Или же баловство, как для Левушки. А ремесло она - для придворных музыкантов, которые служат и жалование получают. Зачем-то надобно, чтобы при дворе была музыка - ну и Бог с ними, пусть кормятся…
        Вдруг Архаров обнаружил, что сжимает шпажный эфес.
        Он так и не сунул клинок обратно в ножны. Это следовало сделать немедленно, стоять с обнаженным оружием, когда нет боя, - дурачество… Да и вообще слушать музыку, когда в особняке еще из всех закоулков выковыривают мародеров - нелепо, несуразно!
        Но он хотел понять - как возможно на краю гибели, знать ничего не желая про опасность, вызванивать острыми пальчиками танец белой лошадки в манеже слоновой кости. И впрямь безумие. Или же - иные законы жизни, которые ему неведомы. Впрочем, сказывают, и у безумия есть свои законы.
        И все же - как возможно отдаваться хрустальным звукам, когда единственного человека, который в чумном городе мог о тебе заботиться, уводят на расстрел? Каким же всеобъемлющим должно быть безумие?…
        Архаров вдруг возмутился всей душой - он-то увидел внутренним взором лицо Клавароша, а девке за клавикордами оно не явилось с немым упреком! И чем француженка со всей своей музыкой лучше зазорной девки, промышляющей по кабацким задворкам? Та хоть честно сама себя зовет кратким и емким словом!
        Он шагнул было к француженке - но она опять вознесла руки над клавишами, опять его ошарашила полная тишина.
        И тут он понял - она просто уже не числит себя среди живых. Поэтому ей безразлично, где сейчас Клаварош и кто стоит у дверей гостиной с обнаженной шпагой. Это не безумие, это добровольное принятие смерти в душу. Что и неудивительно - если несколько месяцев прожить в одиночестве, безвыходно, наедине со своей скорбью, и устать от ожидания визита чумы.
        Такое возможно, когда отчетливо сознаешь, что ты никому в сем мире не нужен.
        Архаров много бы до чего додумался, но привели в чувство выстрелы.
        Он, сбив нечаянно банкетку, кинулся к окну. Это окно выходило в курдоннер - а Бредихин должен был покончить с мародерами на заднем дворе. Да и стрельба была отнюдь не залповая - три выстрела вразнобой. Должно быть, кто-то из мародеров попытался сбежать. Архаров разозлился.
        Все в нем вскипело - как в те мгновения, когда душа расправлялась в азарте и давала волю тяжелым кулакам. Он выбежал из гостиной и сделал стоявшему в анфиладе Левушке знак - за мной!
        В полной тишине они прошли быстрым шагом два помещения анфилады - два уютных гнездышка с диванами, картинами, бронзами, в шелковых обоях. На третьем их догнала музыка. Но близко уже была лестница, они устремились вниз, а музыка осталась наверху, такая нелепая в эту ночь и в этом доме, музыка, пронизанная обреченностью.
        - Что там за чертовщина? - крикнул Архаров, высунувшись в окно.
        - Два сукина сына сбежать хотели! - отвечал со двора Бредихин. - Погоди, не суйся! Сейчас выведем!
        Оказалось, всех, назначенных к расстрелу, собрали как раз там, где они и жили - в огромной кухне. Солдаты при свете факела раскидали дрова, сложенные у стены каретного сарая, и высвободили необходимое место. Левушка из-за спины Архарова поглядел на двор - и тут же отвернулся. Он еще ни разу не видел расстрела мародеров.
        Их повели на заднее крыльцо. Архаров хотел был их счесть и встал почти что на пути, на повороте коридора. Рядом оказались Федька и Демка. Через плечо у них были перекинуты дегтярные робы, в руках - крюки.
        - Вы что тут толчетесь? - спросил он.
        - Нас господин Бредихин прочь погнал, - отвечал Демка.
        Мимо Архарова шли здоровые мужики - пахать на таких можно. И чума их не тронула, и за свою жизнь они, может, только в детстве соплями маялись. Теперь же эта жизнь почти иссякла, и они были в состоянии оглушившего душу тупого смирения.
        Был среди них и сторож Степан, которого не спасли впопыхах напяленная парадная ливрея и поминание всуе хозяйской фамилии. Шварц, присматривавший за соблюдением законности и при свидетелях ткнувший пальцем в тех, кто пытался сжечь его в опустевшем доме, признал своего заоконного собеседника и нравоучительно высказался о вреде пособничества. Ущерб, нанесенный графам Ховриным через расстрел их крепостного, обещался покрыть из своего кармана рассерженный Бредихин - сказал, что полуполтина у него всегда найдется, а более такой преданный раб и не стоит.
        Вдруг на архаровское плечо шлепнулась Левушкина рука, с силой нажала, сместила крупное тело в сторону, Архаров покачнулся, а когда повернул голову, чтобы ругнуть юного приятеля, то увидел такую картину: Левушка пихал локтем кого-то, стоящего у него за спиной, и сам пятился, и смотрел на Архарова круглыми глазами.
        Архаров вдруг понял, что произошло: подпоручик Тучков, воспользовавшись поворотом коридора, выдернул из череды мародеров одного - и это был Клаварош. Сейчас он стоял, прижатый к стенке Левушкиной спиной, а Федька с Демкой, видевшие сей маневр, замерли, разинув рты.
        Иногда Архаров соображал тяжко - докапываясь до смысла приказа, вышедшего из-под пера полкового писаря, скажем, - а иногда очень даже шустро. На то, что казалось ему смешным, он отвечал немедленным и громогласным хохотом. Или же в драке - хотя там не головой соображал, но непосредственно кулаками.
        Осознал поступок Левушки он не сразу, но решение принял молниеносно. И - опять же, как в драке, - оно возникло как-то помимо головы.
        - Живо! - приказал Архаров Демке и Федьке и, удивившись их непонятливости, добавил: - Ну?!
        Демка догадался первым. Он стал напяливать на Клавароша свой дегтярный балахон, Федька тут же помог, и в последний миг они нахлобучили французу колпак и сунули в руку крюк.
        Вышли двое солдат, замыкавших цепочку наскоро осужденных, и тут же со двора зашел Бредихин.
        - Ну, Архаров, - сказал он угрюмо.
        - Служба такая, - отвечал Архаров несколько виновато.
        И впрямь - служба. Одному наутро - похвала от графа Орлова за удачную поимку большой и зловредной шайки мародеров, а другому сейчас - командовать расстрелом, это гвардейцу-то…
        Бредихин вздохнул, помотал головой и вышел…
        - Молите Бога, чтоб он позабыл арифметику, - вдруг сказал мортусам Архаров. На Левушку даже не поглядел.
        Несколько минут все четверо стояли молча, причем Федька действительно молился - его губы шевелились, как у ребенка.
        Грянул залп, тут же грянул и другой.
        - Царствие небесное… - прошептал Демка.

* * *
        Оставалось немногое - в соответствии с диспозицией устроить в особняке засаду на тех мародеров, которые должны были вскоре вернуться на фуре. Бредихин после расстрела был зол, от всего устранился, и Архаров со Шварцем сами расставили людей - кого в каретный сарай, кого - в сени, кого - во второе жилье на случай, коли мародеры догадаются о беде и попытаются удрать, так чтобы стреляли по ним сверху из окон. Но, слава Богу, обошлось - трое фальшивых мортусов вошли в дом с черного крыльца, таща с собой награбленное добро, без всякого сомнения и беспокойства.
        Взять их было несложно - сложнее оказалось кликнуть Бредихина, чтобы он снова собрал и построил на дворе солдат. Наконец и эту заботу избыли.
        Объяснив Бредихину, что самолично отконвоирует мортусов на бастион и сдаст их с рук на руки сержанту - иначе тот может сгоряча объявить наутро об их безвестном отсутствии и заварится каша, - Архаров вместе с солдатами и преображенцами спровадил и Левушку, с которым просто не желал объясняться.
        Мортусы, принимавшие внимание в очистке особняка, собрались внизу, на той самой кухне, которая была штаб-квартирой мародеров. Архаров подивился тому, что их так много.
        - А что ж, - гнусаво сказал Ваня. - Потому так быстро и управились.
        Архаров оглядел неровный строй. Вот теперь он уже знал не только четверых. Маленький рыжий был Яшка-Скес, странноватый детинка с постоянно кривящимся ртом - Харитошка-Яман, круглолицый с носом репкой - Михей, немолодой сивый - Сергейка, совсем белоголовый Чкарь…
        И от того, что многие имена и лица сделались знакомы, он испытывал неожиданное удовлетворение. Такое бывало, когда в полк присылали пополнение - и в некий прекрасный день оно переставало быть безликим и безымянным.
        - Ребята, заберите к себе в барак этого молодца, - попросил Архаров. - Потом уж придумаю, как с ним быть.
        Ваня посмотрел на стоящего при Архарове высокого человека в робе и колпаке мортуса, понял - дело неладно, и стащил у него с головы колпак.
        - Ни хрена себе! - удивился он. - Мазурики, нашего полку, кажись, прибыло…
        - А что нам с него? - задал резонный вопрос Тимофей.
        - А пусть потрудится, - объяснил Архаров. - Как вы все лето и всю осень трудились. Авось его Господь и помилует.
        Додумавшись до такого решения, он даже обрадовался.
        Француз, поняв, что гроза миновала, вдруг раскинул руки, стремительно преклонил колено и заговорил, от волнения вставляя в русскую речь французские слова, так что его сейчас даже и Левушка бы не понял.
        - Да уймись ты, - велел Архаров, - и повтори вразумительно!
        - Я обещал! - пылко сказал француз. - Я спрятанное имущество видеть показать сан манке обещал!
        - Да ну его, - отвечал Архаров. - Тут теперь хрен поймешь, что награбленное, что господское.
        - Нет, сударь, о нет! Я доподлинно! Я знаю!
        - Ох, отвяжись, не до барахла. Что, Ваня, присмотришь, чтобы он в бараке устроился?
        - Как не присмотреть! - Ваня улыбался во весь рот, показывая безупречно крепкие и белые зубы. - Ну, талыгай, распотешил ты нас, мазов. Значит, мыслишь, что мы своими трудами какие ни на есть грехи - да искупили?
        - Так и мыслю.
        - А… а там, наверху - доложишь?…
        Архаров задумался.
        - А что вам обещали, когда вербовали в мортусы?
        - Послабления обещали в наказаниях… что в Сибирь не пошлют… что ноздри драть не будут… - вразнобой заговорили мортусы.
        - Так, значит, и будет, - постарался сказать как можно увереннее Архаров.
        - Держи карман шире, - возразил Ваня. - Как мы нужны - так нам всего посулят, как чума схлынет - пожалуйте на каторгу. Ты, талыгай, сам видел - мы не совсем пропащие… Федька вон - как дурак, в застенок попал, что бы ему промолчать…
        - Охловатенькой он у нас, - жалостливо и ехидно заметил Харитошка-Яман.
        - Ты скажи его сиятельству графу Орлову, - попросил Демка. - Скажи, что и мы тоже пособляли… Ты, барин, в талыгайских чинах, тебя он послушает!
        - Сказать-то скажу, вот вам крест, - Архаров перекрестился. - Да и вы не подведите. Соберитесь сейчас же, доставлю вас на бастион, сдам сержанту - и сидите тихо.
        - Пошли, мусью, - сказал Федька Клаварошу. - Завтра до церкви добежим, свечку Богородице поставишь, да образ молодого барина выменяй… Ваша милость, чей образ-то искать?
        - Господин Тучков у нас февральский, - подумав, отвечал Архаров. - Спроси в церкви хоть у дьячка, какой там святой Лев в феврале…
        И тут он вспомнил Устина, все еще сидевшего в чулане еропкинского дома и в душе, очевидно, сто раз пережившего собственную казнь.
        И подумал - коли мортусы уже довольно наказаны за свои грехи тем, что полгода жили бок о бок с чумой, и сама чума их пощадила, так ведь и этот самый Устин Петров, возможно, получил свою кару - и под виселицей каждую ночь, поди, раз по пятнадцати стоял, и потерял лучшего друга, за которого сам себя казнит, кажется, более, чем за непонятное соучастие в убийстве митрополита.
        Но тут же Архаров сам себе приказал прекратить рассуждения о божественной справедливости - не гвардейское это дело. Потом уже можно будет потолковать со Шварцем, для коего справедливость - подвал без света с Салтычихой-людоедкой внутри. Сейчас же надобно как-то выпроваживать мортусов из особняка. Ишь, встали и глядят… и как ведь глядят!…
        В их лицах - пока эти лица не скрылись под колпаками, - была усталость, но не та, что от тяжкого труда. Их труд можно было назвать опасным, но не тяжким. Усталость от прежней жизни была в них, и еще - тоска. Словно бы эти бывалые, тертые и много что презирающие мужики хотели перейти в иную жизнь - ту, где все попроще, потише, без всплесков внезапного богатства, в жизнь, спокойное течение которой становится заметно лишь по тому, как растут дети…
        - Нет, о нет, - не унимался Клаварош. - Я обязан показать благодарность! Все спрятано, чужой найдет ля трезори с затруднениями, я покажу!
        - Ну, черт с тобой, показывай, - согласился Архаров. - Коли там немного добра. Подождите, ребята, может, он и прав - завтра будем опечатывать, так чтоб и без него понять, что к чему… Федя, возьми факел, пойдешь с нами.
        Клаварош повел через весь дом, одновременно рассказывая про расстрелянного вожака мародерской шайки - Якова Григорьевича, как он всех держал в ежовых рукавицах и не позволял тут же делить награбленное, а велел выжидать спокойного времени.
        Пришли в спальню самой госпожи графини. Клаварош опустился на четвереньки и выгреб из-под кровати два ночных горшка, весьма вонючих.
        - Не извольте сердиться, - сказал он. - Это так разумно придумано.
        Он лег на пол и по пояс исчез под кроватью. Вдруг оттуда вылетел узелок, за ним другой.
        - Не тронь! - удержал Архаров Федьку. - Из зачумленных домов взято, тут без уксуса не обойтись.
        Вылетел третий узелок, покрупнее, за ним четвертый. Они скользили по полу и утыкались в стенку с весомым бряком. Вдруг под кроватью заскрипело, затрещало, и Клаварош принялся поминать по-французски дьяволов в несметных количествах. При этом он еще брыкался длинными ногами.
        - Эй, тебя там черти, что ли, дерут? - спросил Архаров, а Федька засмеялся.
        Ноги переместились, теперь они были расположены наискосок.
        - Да ладно тебе, мусью, - сказал Архаров. - Я понял, где у них главная казна хранится. Завтра пришлю солдат, они кровать сдвинут…
        Хотя при взгляде на это ложе Архаров усомнился, можно ли его вообще поколебать. Похоже, оно строилось одновременно с домом и было явлением не столь мебельным, сколь архитектурным. По крайней мере, колонны, на которых держался тяжелый балдахин, производили впечатление едва ль не гранитных. И размерами графская постель внушала почтение - на ней можно было бы разместиться вчетвером без всякого стеснения.
        Одна Клаварошева нога, согнувшись, полностью пропала под кроватью.
        - Уйдет! - испугался Федька.
        Но Клаварош всего лишь искал точку опоры и нашел ее в толстой кроватной ноге.
        Из-под края покрывала выехал небольшой сундучок и встал, всем видом приглашая: откройте!
        - Не трожь, дурень! - запретил Архаров Федьке. - Сказано же - зачумленное. Что там еще, мусью?
        Клаварош вылез, весь в пыли и паутине.
        - Благоволите открыть, - почти без французского проноса сказал он. Видать, успокоился, подумал Архаров и тут же велел ему открывать самому, но через какую-нибудь тряпицу.
        Графиня Ховрина, уезжая, оставила постель такой, какова та была с утра, в момент пробуждения и начала сборов. Клаварош вытянул простыню, сквозь нее взялся за крышку, достал из кармана нож и, придерживая сундучок, ловко вскрыл ножом несложный замок. Крышка откинулась.
        - Ишь ты! - воскликнул Федька.
        - Убери лапы! - рявкнул Архаров и встал перед сундучком в излюбленной своей позе - расставив ноги пошире, как бы сидя на воздухе, сильно нагнувшись вперед и упершись руками в колени. Федька же навис над ним с факелом.
        Содержимое было какое-то подозрительное - монеты вперемешку с украшениями и даже нательные кресты - золотые и серебряные.
        - Мать честная, Богородица лесная! - воскликнул Архаров. - Никак это наш сундук! Откуда он тут?
        - Не знаю, чей сундук, а взят в лавке, - сказал Клаварош. - Стоял в мешке, взяли вместе с мешком, потом вынули и увидели.
        - В какой лавке?
        Клаварош несколько смутился.
        - В той, что вы раздербанили? - пришел на помощь Федька.
        Клаварош посмотрел на Архарова - не понял вопроса.
        - В лавке, на которую вы сделали налет, - объяснил Архаров.
        - О, да, там. Мы думали, в мешке провиант. Он стоял там, где крупы и бочки… сверху - иные мешки…
        - Спрятали, значит… А кто нес мешок? - для надежности спросил Архаров.
        - Дьяк, - не сразу вспомнив слово, отвечал Клаварош.
        Все сходилось - Устин жаловался, что велели тащить тяжелое и угловатое.
        Осталось лишь понять, как сундук с деньгами на всемирную свечу попал в подвал лавки на Маросейке. В том, что это именно он, Архаров не сомневался, - то, что там, в лавке, сошлись вместе три меченых рубля, было пока необъяснимо и непонятно что означало по человеческому разумению, но есть же еще и приметы, которые подготавливает для умеющего видеть сам Господь Бог. Те же особенности лиц - они ведь для того Господом устроены, чтобы по ним читал тот, кто умеет видеть.
        Архаров, собственно, не очень рассчитывал отыскать сундук целым и невредимым. Сундук был той ниточкой, по которой можно было выйти на убийц митрополита - не более. В том случае, разумеется, если убийство было совершено сознательно. После того, как главный подозреваемый, Митька, погиб, а второй подозреваемый Устин явно взял на себя не свою вину, Архаров уж засомневался в своих расчетах.
        Он сел на стул возле сундука и крепко задумался.
        Тот, кто спрятал сундук среди провианта в лавке на Маросейке был известен, возможно, одному лишь покойному косому Арсеньичу, царствие ему небесное. Знает ли этот человек, что лавка разгромлена, а сундук на Устиновой спине приехал в особняк графов Ховриных? Стоит ли ждать его здесь?
        Коли не знает - то можно тут сидеть хоть до морковкина заговенья, а дождаться разве что возвращения хозяев дома. Не навеки же проклятая чума, авось к Рождеству ее мороз и доканает.
        Коли знает - положение двоякое.
        Он может махнуть рукой на сундук, решив, что он с прочим имуществом мародеров достался солдатам и теперь находится в особняке на Остоженке. Но сие - коли сундук ему дался легко, допустим, был найден… не на улице, разумеется, но как-то случайно у него оказался…
        Но коли этот треклятый сундук требовал от него напряжения всех сил и способностей, он не пожелает так просто расстаться с мечтой о богатстве. Он до последнего будет бороться за добычу.
        Наутро в Зарядье уже будут знать, что во дворе ховринского особняка расстреляли мародеров. Поди утаи такое… Маросейка не настолько далеко от Зарядья, и чума распространению новостей - не помеха. Коли этот злодей уже проведал, что лавка разгромлена и сундук исчез, то он, поди, уж догадался, чьих это рук дело. Хотя слух о том, что якобы к этому делу причастна орловская экспедиция, и не удалось задушить в зародыше, однако злодей, может статься, и не совсем дурак. Хорошо бы он понял, что сундук оказался в ховринском особняке, и попытался его оттуда изъять…
        Архаров принял решение.
        - Утром скажу вашему сержанту - пусть бы вас послал покойников со двора забрать, - сказал он Федьке. -Похороните с зачумленными.
        - Похороним, а как же, - пообещал Федька, - а потом их всех вместе отпоют, так всегда делается.
        - Про это - никому ни слова, - продолжал Архаров, показывая на сундук.
        - Не дурак! - воскликнул Федька.
        - И даже так скажи товарищам - ни черта мы тут не нашли, одно тряпье. И всем так говори. Я знаю, вы нищих подкармливаете. И нищим скажи - знаешь-де, что солдаты особняк приступом взяли, да ни хрена там не нашли.
        - Не дурак, - повторил Федька. - А кто будет в засаде?
        - Какая, к чертям, засада? - возмутился Архаров. Федькина догадливость была совсем некстати.
        - Здесь, при сундуке. Коли ваша милость врать велит, стало быть, кого-то на живца ловит! - весело сказал Федька.
        - Моя милость сейчас тебе зубы-то пересчитает, - пообещал Архаров. - Мусью Клаварош! Вот ты тут и останешься.
        - Останусь, - повторил француз.
        - Сиди, не вылезай, ни по какой нужде… вот тебе вазы, - Архаров показал на вонючие ночные горшки. - Как только мы уйдем, запасись внизу хлебом, водой - и сюда. Залезай под одеяло и жди. Кто явится - задерживай как знаешь. Понял?
        - Понял. Могу ли стрелять?
        Архаров задумался. Стрельба в пустом доме привлечет внимание соседей… а тем лучше!
        - Стреляй, - позволил он. - Коли найдешь из чего.
        - Найду, - пообещал француз. - Я дал мадмуазель Виллье пистолеты на случай, если ее будут домогаться. Они у нее в комнате.
        - Вели ей, чтобы свои музыкальные экзерсисы прекратила, - сердито приказал Архаров, сообразив, что как Левушку музыка привлекла - так неведомого злоумышленника она может отпугнуть. - Завтра я к тебе сюда господина Тучкова пришлю, его-то не пристрели. Ну, с Богом.
        - А я? - взвыл Федька.
        - Что - ты?
        - В засаду…
        - Я те покажу засаду!
        От возмущения Архаров даже замахнулся на него кулаком. Федька отскочил и уставился на него круглыми темными глазищами, как показалось Архарову - с восторгом.
        - Пошли, - сказал он мортусу. - Давай-ка свети, а то свернем шею на здешних паркетах.
        С Клаварошем Архаров не попрощался - все было сказано, а разжевывать да в ротик вкладывать он не желал. Да француз, кажется, и так все понял.
        Мортусы ждали внизу и, кажется, вовсе не удивились, что Архаров и Федька спустились без француза.
        - Пошли, братцы, - сказал Архаров примерно так же, как говорил после учения на полковом плацу солдатам и нижним чинам. И пошел с кухни, не оборачиваясь, зная, что мортусы последуют за ним.
        Черный двор пересекли, не глядя в сторону каретного сарая.
        Тимофей сел на передок фуры, сивый мортус Сергейка взял коней под уздцы и, заставив их развернуться на узком месте, вывел в ворота.
        Там, в переулке, терпеливо ждал Фомка с архаровской лошадью, и Бредихин оставил еще четверку солдат. Архаров повернулся к Фомке спиной, позволяя накинуть себе на плечи тяжелую епанчу, и тяжело взобрался в седло. Как и следовало думать, еще похолодало.
        - Давайте-ка, облачайтесь, - сказал он мортусам. - Авось в ваших балахонах и потеплее будет.
        - Старики сказывали, чума холода не любит, - заметил Тимофей. - Чем раньше зима - тем скорее она, проклятая, уберется.
        Мортусы неохотно накидывали свои дегтярные робы, лезли на фуру, и настал миг, когда последнее лицо скрылось под колпаком.
        До бастиона ехали молча.
        Там уже был переполох.
        - Ваше благородие, да что ж это творится! - закричал, спеша навстречу Архарову, сержант. - Я уж всюду дал знать! Им где быть положено? А они, сукины дети, еще лошадей зря гоняют! Коли колодники уйдут, да еще с лошадьми - с кого спрос? С меня спрос!
        Архаров вздохнул - вот уж тут следовало все брать на себя.
        - По его сиятельства графа Орлова распоряжению! - вдруг гаркнул он так, как случалось гаркать на плацу. - Какое еще дал знать?! Кто тебе велел?! Утром же доложу его сиятельству, что ты из пустого шум поднимаешь! Как звать, какого полка?
        Противоречить гвардейскому офицеру сержант побоялся. Он, офицер, и у себя в гвардии капитан-поручик, а коли вздумает перейти в армейский полк - так не иначе, полковником тут же станет! Коли человек в таких чинах - имеет право орать, никуда не денешься.
        Мортусы, ни слова не говоря, прошли в барак.
        - Они мне еще понадобятся. Я от его сиятельства приказ привезу, - смилостившись, сказал Архаров и развернул коня.
        На Остоженке его ждал неугомонный Левушка.
        Архаровская злость на него уже прошла. Он понимал, почему Левушка спас Клавароша. Дело было не только в шпажном поединке. Левушка в уме своем невольно увязывал француза с француженкой, с той умалишенной девкой за клавикордами… постыдилась бы в одной рубахе расхаживать среди мужчин, зазорные девки - и те к гостям выходят принаряженные.
        Эта же, поди, который месяц нечесанная. Как кикимора запечная, прости Господи.
        Похоже, француз прав и даже мародеры на нее не покусились, подумал Архаров. Для русского человека юродивый обладает особой неприкосновенностью - и персону, которая в одном исподнем лупит по клавикордам, не только простые мужики сочли бы за юродивую.
        И опять Архаров ощутил жалость к горемычной девке, которую угораздило не просто сбрести с ума, а на чужбине и посреди чумы. Он подумал, что надо бы, уезжая, попросить Еропкина за ней присмотреть - может, его супруге нужна компаньонка-француженка, способная развлечь гостей музыкой? В разум-то эта Жанетка понемногу придет, француженки все разумные, и всякая, попав в Россию, умеет нажиться, чтобы вернуться домой с хорошим приданым. Иная - горничной, иная держит модную лавку, иная прямо идет на содержание - тоже ведь бабье ремесло…
        Размышляя о будущей судьбе француженки, Архаров улегся и заснул.
        Наутро проснулся ни свет ни заря, пытаясь удержать в голове прозрение, осенившее во сне.
        Если первый из трех рублей был принесен приказчику Арсеньичу Устином, то второй, скорее всего, - Клаварошем. Тот ведь рассказывал, что бывал командирован за провиантом. Рубль, который Архаров позволил украсть на улице мнимому продавцу, скорее всего, попал в общую казну мародеров, а оттуда был выдан французу. Итак, два рубля. А третий?
        Третий отдан благообразному и прилично одетому господину из купеческого сословия, без зазрения глаз вравшему, будто Устин Петров помер. Если вспомнить, что у Петрова проживал Митька и что Митька-то как раз и отправился на тот свет, то не было ли в словах вруна некого пророчества? Не знал ли он, что смерть уже на подступах к тому домишке? И какими кружными путями данный ему на упокой Устиновой души рубль угодил в кошель с выручкой, спасенный Арсеньичем от мародеров?
        Проще всего было предположить, что этот мужчина дал рубль жене, или экономке, или любому иному лицу женского пола, ведущему его хозяйство, и распорядился отнюдь не об упокое Устиновой души, а о закупке провианта. С него станется. Однако сие как-то чересчур просто…
        Врал-то зачем?
        Архаров размышлял лежа, в блаженном состоянии неспешного пробуждения, когда никто не тормошит, нигде не шумят, а вокруг сплошное сопение во все носовые завертки. И доразмышлялся до Шварца.
        Когда затевалась раздача меченых рублей, Архаров был на Москве совершенно чужим и лишенным всякой поддержки. Даже простой вопрос некому было задать, не рискуя нарваться на вранье. Сейчас же у него был полицейский служитель Шварц! Вот кто сможет по приметам найти того вруна! Тем более, что не только Шварц в тех краях всем известен - но и ему все известны.
        Прямо в исподнем Архаров отправился отыскивать Сашу Коробова.
        Тот был в самом начале секретарской карьеры. Правда, его тут же приспособили к своим письменным делам прочие офицеры, однако свои обязательства перед Архаровым он осознавал весьма четко.
        Архаров продиктовал записку Шварцу и тут же отправил с ней солдата на Никольскую. После чего решил наконец привести себя в человечье обличье. Он уже десять дней был в Москве - и все это время не имел возможности помыться толком. Опять же, бритье. Архаров знал, что не красавчик, однако ходить с порезанной и наспех запудренной рожей не желал, а иначе бы не получилось, коли позволить Фомке брить себя без горячей воды. Денщик и с горячей водой цирюльными талантами не блистал. Ощупывая щетину, Архаров даже позавидовал мортусам - они преспокойно ходили бородатые.
        Сегодня следовало выглядеть пристойно - Архаров собрался лично рапортовать графу Орлову о ночном приступе. Этим уже можно было похвалиться. Опять же - ловушка возле непонятно как вынырнувшего сундука. Архарову почему-то казалось, что слово
«ловушка» непременно должно произвести самое выгодное впечатление.
        Фомка был послан на кухню за горячей водой и пропал. Архаров сидел в гостиной, глядя, как просыпаются, перекликаются, одеваются прочие офицеры, когда дверь приоткрылась и в ней явилась сладкая морда сожителя и дармоеда Никодимки.
        - Вашим милостям бриться угодно? - спросил он. - Так сразу бы за мной спосылали. С душевным наслаждением!
        - Ты мне это брось. Ты так Марфу обхаживай, - огрызнулся Архаров. Но дармоеда прочь не погнал.
        - Так Марфа Ивановна, царствие ей небесное, поди, уж не нуждается.
        Никодимка тут же увидел разложенные цирюльные снаряды, попробовал бритву на ногте и объявил, что ее надобно править, иначе все личики Николаям Петровичам раздерет. Тут же разжился у кого-то ремнем для правки, натянул его, повжикал, отнял воду у явившегося Фомки и столь бурную деятельность развил, что Архаров из любопытства позволил ему себя брить, заранее приготовившись к словесному потоку.
        Но работал Никодимка как раз молча. Рот разинул с самого начала и лишь единожды - послал Фомку за соленым огурцом. Огурец потребовался, чтобы сунуть его Архарову за щеку и натянувшуюся кожу выбрить особенно тщательно и гладко, и по росту, и против роста волосков.
        Фомка только стоял, разинув рот, да ахал - ловко у Никодимки получались все нужные манипуляции. Наконец Архаров освидетельствовал пальцем физиономию и убедился в мастерстве дармоеда.
        - Я и не то еще могу! - похвастался Никодимка и потребовал щипцы, коими букли гнут.
        Вскоре Архаров имел совсем пристойный вид - хоть в Зимний, в личный караул государыни.
        Но граф Орлов этого вида не оценил. Его с утра захватил Волков с бумагами, часть из которых можно было подписывать, не глядя, а часть нуждалась в обсуждении. Он прямо в халате разбирался с ними, и по лицу можно было судить - не всякий документ с первого раза понимает.
        - По следу идешь - это славно, - рассеянно сказал Орлов. - И ловушка знатная. Как кого изловишь - доложи.
        - Ваше сиятельство, я пользуюсь помощью мортусов, - объявил Архаров. - Они немало помогли сей ночью при поимке мародеров. Кабы не они - мы бы много наших положили, и то неведомо, пробились бы в дом, либо нет.
        - Как так? - оживился граф.
        - Они вызвались идти первые, в своих балахонах, и тем ввели мародеров в заблуждение, - коротко растолковал Архаров. - Все сие они сделали как волонтеры. И господин Самойлович рассказывал, что при бунте мортусы вместе со служителями обороняли от толпы бараки.
        - Еще бы им не оборонять. Бунтовщики и их винили в том, что живых людей хоронят, - некстати вставил Волков. - Премного вам, сударь, благодарны, а теперь, не обессудьте, прорва дел у его сиятельства.
        - Что-нибудь дельного еще скажешь, Архаров? - спросил граф. Спросил очень по-доброму, словно в надежде услышать что-то хорошее, задержать в кабинете преображенца и хоть малость отвлечься от бумаг.
        - Ваше сиятельство, мортусам обещаны за службу послабления. Но многие из них свои провинности искупили. Нельзя ли сделать так, чтобы не возвращать их в тюрьмы?
        - Послушай, Архаров! Это не гвардейского ума дело! - возвысил голос Волков. - Как управимся с чумой, найдется кому о твоих любезных мортусах позаботиться. И я не думаю, чтобы их подвиги при захоронении покойников хоть в малой мере уравновесили те злодеяния, за кои их повязали и осудили. Ваше сиятельство, время нас торопит, надобно депеши в столицу отсылать.
        Тем графская аудиенция и кончилась.
        Архаров был сильно собой недоволен. Хотел, как лучше, а, кажется, вовсе навредил мортусам.
        Стоило бриться!…
        Во дворе его ждал Шварц, прибывший, как по приказу, немедленно.
        - Слушай, Карл Иванович, поручение для тебя есть, - сказал Архаров так, как если бы имел полное право гонять полицейских служащих с поручениями. - Ты ведь в Зарядье свой. В приходе Всехсвятского храма, а может, и вовсе по соседству, есть некий человек, лет пятидесяти, образина широкая, гладкая, звания, похоже, купеческого, одевается на русский лад, в длиннополое… кажись, я его в таком темно-зеленом кафтане встречал, знаешь, что застегиваются на лапки? Узнай-ка мне, что это за человек.
        - Таких людей может обнаружиться несколько, - предупредил Шварц.
        - Ничего, я из них своего узнаю! Выясни также, не заказывал ли кто молебна за упокой души раба Божия Устина… сомнительно, чтоб заказывали, да ведь я и ошибиться мог… Да! И что говорят про двух человек - дьячка тамошнего Устина и его дружка, Митьку, что на всемирную свечу деньги собирал.
        - Это все? - спросил Шварц.
        - Да, - не совсем уверенно отвечал Архаров.
        - Честь имею кланяться, - Шварц действительно поклонился и пошел со двора.
        - Постой, Карл Иванович!
        Шварц обернулся.
        - У вашей милости есть еще поручения?
        - Нет, и этих довольно… так ты за них берешься?
        Шварц посмотрел на Архарова с недоумением.
        - Вы ведь изволили приказать, - напомнил он.
        - Я не могу тебе приказывать, вот в чем беда, - буркнул Архаров.
        - А кто может? - полюбопытствовал Шварц. - Мое непосредственное начальство, смею полагать, не скоро в Москву вернется. А коли моя задача - соблюдение в Москве всяческого порядка и благочиния, то я считаю себя вправе выполнять приказания особы, коя также заботится о порядке и благочинии.
        - При чем тут благочиние? - удивился Архаров. - Этим пусть господин Юшков ведает, когда его медвежья хвороба отпустит! А мне надо убийц митрополита изловить - как его сиятельство велели.
        - Вот это и есть истинное благочиние - чтобы убийца не мыкался по городу неприкаянно, а достойно пребывал в застенке, - объяснил Шварц. - Но ведь одного убийцу вы уже поймали. И его сиятельство вас, я знаю, хвалить изволили - что вы-де сперва назвали его имя, исходя из здравого смысла и точного расчета, а потом убийца сам при отпевании покаялся.
        - Назвал, - согласился Архаров. - И ошибся. И хотел бы я знать, чего на самом деле он натворил и для чего берет на себя чужой грех.
        Шварц задумался.
        - Вы задали хороший вопрос, сударь, - сказал он. - Будь у меня поболее людей, я бы довольно скоро раскопал это дело. Но я один.
        - Люди-то у меня есть и трудиться готовы. Да только чем расплачиваться - не ведаю.
        - Мортусы? - догадался Шварц.
        - Они самые.
        - Эти господа весьма сообразительны.
        - Сообразительны, да только что проку? Без них бы мы мародеров коли и взяли - то с большими потерями и с великим шумом. Они полагали выслужиться перед его сиятельством - так не получилось. Все равно им после чумы в тюрьмы возвращаться.
        Архаров и не знал, что способен выразить голосом такую обиду.
        - Почему же мортусы непременно должны вернуться в тюрьму?
        - А куды их еще девать? - со злостью, которой Шварц вовсе не заслужил, отвечал Архаров. - Конечно, будут им там какие-то послабления! Но теперешней службы в зачет всех былых грехов им никто не поставит. Юшкова - простят, а их не простят!
        Немец склонил голову (в новом дешевом нитяном паричке, отметил Архаров) и посмотрел, прищурясь и искоса. Словно бы производил оценку собеседника по всем статьям: руки-ноги, тулово, голова с содержимым…
        - Вот ты, Карл Иванович, умный человек, опытный, много знаешь, - несколько остынув, сказал Архаров. - Скажи - было такое, чтобы каторжников возвращали в общество со всеми правами? Коли они свой грех искупили? Нет, не знатных! А таких, за кого попросить некому?
        - Николай Петрович, вы человек еще молодой и истории не обучены, - сказал Шварц. - А я, поступив на службу в полицию, прежде всего хотел знать, каковы мои права в действительности, дабы впоследствии не ссылаться на незнание. Я служу уже двадцать пять лет, я был среди тех, кого Татищев привез раскрывать и расследовать злодеяния Ваньки Каина…
        Архаров вспомнил было Марфу - но промолчал.
        - И я вам, сударь, скажу, что из ставленников Ваньки Каина, который подбирал людей, поверьте мне, не из числа праведников, какое-то количество бывших воров и каторжников осталось на своих местах в полиции. И они честно служили. Они меня многому научили. Одно понимание мне далось с трудом, ибо противоречит здравому смыслу. Коли угодно, могу поделиться. Полагаю, вам сие будет полезно.
        - Поделись, Карл Иванович.
        - Я понял, что есть люди, не разумеющие слов. Ни на одном языке, сударь. Сии изверги полагают, будто человек, говорящий с ними любезно, уже по одному этому слабее и глупее их.И впоследствии их весьма трудно переубедить. Но мы говорили о возвращении каторжников… То ли при царе Петре, то ли чуть попозже, господа Сенат приняли постановление: поскольку следить за порядком некому, направить в петербургскую полицию для различных полицейских работ чуть ли не сотню рекрутов из каторжных невольщиков. Господа Сенат отчетливо представляли себе, каковы эти рекруты и каких от них ждать дурачеств. Потому связали их круговою порукой. А ежели учесть, что в то время штат петербургской полиции составлял восемьдесят восемь человек, то получается - половина из тех, кто следил за порядком, были каторжники. И они служили, и они делали карьеру. Коли вы предложите господину графу взять ваших любезных мортусов в московскую полицию, это отнюдь не будет нововведением.
        - В полицию?! Ты полагаешь?
        - Попробуйте, сударь.
        - По-твоему, граф тоже знает полицейскую историю? - усомнился Архаров. Он справедливо полагал, что для Григория Орлова, как и для него самого, события, начиная с двадцатилетней давности, уже были древней историей, а значит - необязательны для запоминания.
        - А вы ему расскажите.
        - Как - рассказать?
        - Да примерно так же, как я вам, а вы ее выслушать изволили, - преспокойно отвечал Шварц.
        - Воображаю графскую рожу… - совсем невнятно буркнул Архаров. - Круговая порука… Не так уж глупо. Ну, благодарствую, Карл Иванович, много нового я сегодня узнал…
        - Смею надеяться, что сведения пригодятся, - любезно отвечал Шварц. С тем и отбыл выполнять приказание.
        Архаров представил себе, как излагает предложение Шварца сенатору Волкову, и невольно усмехнулся. На карьере можно будет ставить крест - кому нужен спятивший гвардейский капитан-поручик?
        Но на сердце скребли кошки.
        Доскреблись они до самого нутра - того, в котором зарождаются неожиданные решения.
        Архаров велел оседлять себе коня и поскакал в ховринский особняк.
        Он всегда удивлялся, как люди умеют занимать столько места и находить каждому помещению свое употребление. Здоровенный домище, возможно, даже был мал графскому семейству - графу с графиней, молодому наследнику и двум младшим дочкам, так, кажется, счел их всех Шварц. Ну, разумеется, была дивизия приживалок, но все-таки… два этажа, флигеля и еще всякие антресоли…
        Вошел Архаров с черного хода и, чтобы Клаварош, если только он не сбежал, не рухнул на него откуда-нибудь с обнаженным клинком или, того хуже, не ошарашил пистолетным выстрелом, шел по дому, громко призывая французского мусью.
        Француз встретил его на лестнице и с пистолетом.
        - Никто не наведывался? - спросил Архаров.
        - Нет еще.
        - Провианта себе сыскал?
        - Принес наверх.
        - Прелестно. Пошли.
        Француз, невзирая на годы, легкий и гибкий, взбежал по лестнице, Архаров тяжко протопал следом.
        В спальне графини Клаварош по просьбе Архарова выдвинул сундук из-под кровати и откинул крышку.
        Много там было всякого добра - и медяки, и серебро, и даже золото, и запястья, и сережки, и колечки, и образки, что носят на шее, и низки жемчуга. Даже если набить полный карман - никто не заметит пропажи.
        И очень даже хорошо, что сундук так тут и остался… проверять - некому… Это уже потом, когда его содержимое будет описано и сдано, всякое колечко окажется на счету.
        Архаров в последний раз задал себе вопрос - верно ли он поступает. И окончательно определил - да, верно.
        Воровать он не был приучен, и мысль, пришедшая в голову, не была им самим определена как мысль о краже. Архаров решил, что немного этих денег надо бы взять для доброго дела. А именно - при расставании с мортусами хоть как-то наградить их. Деньги им в тюрьме очень пригодятся. За деньги можно купить всякие послабления. Хорошую еду, к примеру (тут вспомнилось слово «бряйка»). А даже если побег?
        Ну так пусть за этот побег перед Господом Богом сенатор Волков отвечает. От него зависело, вернутся ли эти люди в общество для правильной жизни, или будут возвращены туда, где приходится действовать воровскими способами.
        Архаров знал, что имеет право на такой поступок. Откуда - неизвестно, а только знал.
        К счастью, у него был при себе влажный от уксуса платок. Обернув руку, он стал вытаскивать то, что казалось более ценным, - золотые монеты и безделушки. Нагреб немалую кучку, увязал ее в тот же платок и, держа за хвостик обеими руками, выложил на постель.
        Клаварош молча глядел на эту деятельность.
        - Никому ни слова, - велел Архаров. - Я потом пришлю тебе еще провианта.
        И подумал, что надо же как-то и Клаварошеву судьбу решать. Коли мародер не сбежал, а продолжает стеречь свою Жанетку и караулить того, кто явится ли, нет ли, за сундуком - Бог весть, то ведь и он еще не совсем потерянная душа.
        Но сейчас решительно ничего на ум не шло.
        Сунув узелок в карман, от чего мундир сразу же несколько перекосило, Архаров пошел прочь.
        Когда возвращался на Остоженку, ему попалась по дороге фура мортусов, поди знай - с чумного бастиона, или каких-то иных. Архаров поднял руку - словно бы приветствуя. Мортусы отсалютовали крюками и проехали к наплавному мосту, а он, придержав коня, некоторое время глядел им вслед. Выходит, свои?
        На Остоженке он отыскал Никодимку и велел раздобыть лоханку с уксусом. Поставил ее у своего изголовья, высыпал содержимое узелка, попробовал накрыть сверху тряпицей. Тряпица провисала. Показывать же товарищам, что там у него мокнет, избавляясь от заразы, Архаров не желал. И так на него из-за орловского поручения многие смотрели косо. Он опять кликнул Никодимку, велел ему взять лохань и следовать за собой.
        Пришел Архаров к чулану, где все еще держали Устина Петрова.
        Похоже, ни граф, ни Волков, ни умница Еропкин так до конца и не поверили Архарову в том, что Устин в смерти митрополита невиновен. У двери чулана обнаружился часовой. Архаров рявкнул на него посвирепее и получил доступ к узнику. Приняв у Никодимки лоханку, он вошел.
        Устин стоял на коленях, глядя в темный угол. Очевидно, видел внутренним взором образа, к которым обращался с молитвой. Повернул голову он не сразу.
        - Принес я тебе кое-что, - сказал Архаров. - Глянь-ка. Не узнаешь?
        Дверь чулана он притворил лишь, и в полоске света Устин увидел лоханку и блестящие вещицы на дне, под уксусом.
        - Неужто? - растерянно спросил он.
        - Да, Устин Петров, сундук ваш с Митькой сыскался. Хочешь ли знать, где?
        По лицу Устина Архаров понял - очень хочет, да как-то неловко ради мирского дела отвлекаться от молитвы.
        - Пусть у тебя побудут, погляди, поразмысли, - с тем Архаров поставил лоханку на пол и вышел из чулана.
        - Запри, - велел он часовому.
        И тогда лишь стал искать смысла в своем поступке.
        Несомненно, Устин очень желал знать, был ли сундук арестован сам по себе, или же в доме человека, который охотился за ним. То есть - найден ли подлинный убийца митрополита. А коли найден, и вина его доказана, то выглядит он со своим поканием у гроба и желанием пострадать - дурак дураком…
        Нет, сказал себе Архаров, этот смешной дьячок - дурачок, дурачок восторженный, но не дурак. Пострадать ему захотелось еще и потому, что он полагает себя виновником гибели дружка Митьки. Он не знает, где найден сундук, он не сопоставил его с тем угловатым мешком, который мародеры заставили тащить в ховринский особняк. Так что пусть поглядит, подумает, пораскинет мозгами. Пусть сведет вместе все, что накопилось у него в голове по этому делу, как известное Архарову, так и неизвестное. Он еще не готов к подлинному покаянию - при котором прозвучало бы имя убийцы. Так пусть понемногу дозревает. Да и лоханка в темном чулане целее будет.
        Оказалось, его уже искали. Следовало ехать встречать обоз с продовольствием и одеждой из Санкт-Петербурга, конвоировать его к Данилову монастырю и Павловской больнице, там передать охраняющим бараки офицерам. Это добро предназначалось для выздоравливающих больных, покидающих лечебницы, и выдавалось по приказу Орлова бесплатно.
        В Даниловом монастыре, куда добрались уже близко к полуночи, Архарову сообщили новость: из женщин, которых по его приказу привезли на фуре мортусы, две выжили, но еще очень слабы. Он спросил - кто. Оказалось, Марфа и одна из девок, но которая - служитель, рассказавший об этом, не знал, не запомнил имени. И пускать к ним не велено.
        Переночевал он с солдатами в палатке, спал плохо, потому что мерз, а на Остоженку вернулся лишь наутро. Там узнал - приходил Шварц, домогался, что-то имел сообщить. Архаров, кряхтя, ворча и поминая всякие члены человеческого тела, взял с собой Левушку и поехал на Никольскую. Шварца там не случилось - где-то бродил, выполняя приказание. От бесплодной суеты Архаров впал в ворчливое состояние духа. И оно продолжалось до ночи - когда он, оказавшись в еропкинской гостиной, увидел свой тюфячок и сильно обрадовался тому, что вот сейчас уляжется, вытянет ноги и вздохнет всей грудью с облегчением.
        Не тут-то было.
        Казалось, только глаза прикрыл, а уже принялись какие-то сукины дети трясти за плечо, звать по имено-отчеству с отвратительной почтительностью:
        - Ваши милости Николаи Петровичи, ваши милости, не извольте спать!
        - Убью, - буркнул Архаров и повернулся на бок, лицом к стенке.
        - Ваши милости, они вора изловили, просят сказать, куды его девать.
        - Кто изловил? - спросил заспанный Архаров.
        - Здешние обыватели…
        Архаров резко сел.
        - Гони всех в шею! - приказал он. - И коли ты, дармоед, еще раз меня из-за какой-то дряни разбудишь, зубов недосчитаешься!
        Никодимка отскочил, а Архаров опять завалился спать.
        Утром он попытался вспомнить мерзкое ночное явление. Но никто из соседей Никодимку не заметил, все спали без задних ног, сам же он с перепугу забрался в каретный сарай, решив показаться Архарову на глаза не ранее, как к обеду. Выманил его оттуда Левушка, расспросил, а, расспросив, помчался отыскивать приятеля.
        Архаров решил заявиться к Шварцу как можно ранее, чтобы застать немца дома. И это ему удалось. Правда, экспедицию он совершил на пустой желудок, но оно было и не вредно. Ранних обильных фрыштиков Архаров не любил.
        - Под описание ваше, сударь, четыре человека формально подходят, но как мне узнать, который из них вам нужен? - спросил Шварц.
        - Покажи мне их, - потребовал Архаров.
        - Сие затруднительно, они сидят по домам, а я не имею предлога, чтобы врываться к законопослушным обывателям.
        Слово «обыватели» пробудило в архаровской памяти нечто смутное и неприятное. Однако докапываться он не стал.
        - Придумай что-либо, Карл Иванович. Мне хоть в щелку взглянуть.
        Немец задумался.
        - К церковному старосте Леонтьеву я могу наведаться порасспросить о племяннике, племянник его под моим началом служил, да перед самой чумой в Саратов по семейному делу поехал и не вернулся.
        - Пошли! - распорядился Архаров, и тут понял, что все не так просто. Сам он был к седле, к коему уже притерпелся, немец же - пешком. И Шварц не имел привычки выходить из дому, не позавтракав. Он утверждал, что горячая пища с утра способствует порядку в работе желудка и прочих органов. Пришлось подождать, пока он аккуратно съест миску перловой каши с постным маслом. Потом немец сунул в большой карман своего синего кафтана ломоть хлеба, чинно завернутый в бумажку, объяснив, что иначе теперь по Москве не ходит - пообедать, как раньше, в любом трактире нельзя, они большею частью закрыты.
        Отправились к церковному старосте, причем Архаров вел коня под уздцы, обнаруживая при этом отвычку от долгого пешего хождения. Видели старосту в окошко. Оказался - не тот. Зато он подсказал предлог для посещения другой подозрительной особы - вроде бы там в дом мародеры ломились, решив, что жильцы вымерли. Шварц с Архаровым пошли проверять. И с тем же успехом.
        - Кстати о мародерах, - вспомнил Шварц. - Я вынужден вашу милость оставить. Еще третьего дня собирался навестить купца Кучумова и велеть ему забрать свое имущество из ховринского дома. Там довольно провианта, у него из лавки похищенного, и пусть привезет обратно, ибо провиант стоит денег.
        - Кучумов? - переспросил Архаров.
        - Да, я уж вашей милости докладывал.
        - К нему можно человека с запиской послать, - решил Архаров.
        - Нет, ваша милость, я должен явиться сам.
        - Почему так?
        - Чтобы он и все его соседи знали - я продолжаю выполнять свои обязанности, - объяснил Шварц. - Только таким путем достигается уважение.
        - Много тебе дало их уважение! - съязвил Архаров, вспомнив, как преображенцы вызволяли немца из горящего дома.
        - Следует отличать обывателя добродетельного от преступника, - поняв, к чему клонит офицер, возразил Шварц. - Добродетель должна быть вознаграждаема от полиции. Кучумов ни в чем дурном не замечен, и я сам хочу сообщить ему приятное для него известие.
        Делать нечего - поплелись сообщать приятное известие, потому что Архаров не хотел упускать Шварца. Сгинет в московских переулках - и карауль его опять спозаранку!
        По дороге Шварц осторожненько пытался выяснить, для чего Архарову немолодые благообразные мужчины купеческого звания в количестве четырех штук, но ответа не получил. Архаров положил себе во всем признаться Шварцу, когда можно будет уже диктовать победную реляцию.
        Жил Кучумов в хорошем месте - у храма Успения Богоматери, что на Покровке. Храм был любопытен тем, что имел тринадцать куполов, и Шварц даже предложил Архарову их счесть. Он постучал в калитку дома, ему отозвались, и Архаров из вежливости перешел на другую сторону улицы. Шварц был впущен во двор, но не в дом, и хозяин вышел к нему на крыльцо. Беседа была короткой, но для хозяина, как и предполагал Шварц, приятной, потому что, когда Архаров увидел их прощающимися у калитки, Шварц поправлял что-то, лежащее в кармане. Очевидно, не только добродетель должна была быть вознаграждаема от полиции, но и полиция - от добродетели, и в том был тайный смысл похода к Кучумову.
        Шварц задержался у калитки, чего Архаров не ждал - он уже принялся переходить улицу. Но вдруг резко повернул направо, прошел немного вперед в сторону Мясницкой и тогда, оказавшись загорожен собственным конем, обернулся.
        Зрение его не подвело - Кучумов, хотя и одетый по-домашнему, был удивительно похож на мужчину, получившего тот самый третий меченый рубль.
        Шварц догнал Архарова и сообщил, что есть предлог для похода к третьему благообразному лицу, но Архаров только помотал головой.
        - Давно ли ты Кучумова знаешь? - спросил он.
        - Да лет двадцать, не менее, - отвечал Шварц.
        - Не впервые, поди, ему приятные новости доставляешь?
        - Случается, - поняв, что Архаров все уразумел, сдержанно отвечал Шварц.
        - И сильно он тебе благодарен?
        - Соответственно. Он-то на фабричных грешил. Они могут целым скопищем налететь и хоть целый армейский обоз растащить. Так что он на своем добре уже крест поставил. А тут оказалось - рядышком лежит, и в почти полной целости и сохранности. Обещал тут же отправить людей с подводой.
        - Погоди, погоди, какая подвода?! - забеспокоился Архаров. Ему вовсе незачем было, чтобы кто-то сейчас вламывался в ховринский особняк, производил шум и создавал впечатление, будто вывез вместе с мешками прошлогодней подгнившей муки и сундук с деньгами!
        Тем более - Кучумов!
        Архаров с ловкостью, самого его поразившей, взобрался на коня.
        - Слушай, Карл Иванович, ступай к Ивановской обители и жди меня там! - велел он и без всяких объяснений ускакал.
        Насчет Ивановской обители Архаров сказал неспроста - вспомнил про Людоедку Салтычиху в ее вонючей яме. Коли Шварц так о ней беспокоится - так вот случай закинуть ей туда ломоть хлеба, взятый им на случай, коли проголодается вдали от дома.
        В черном дворе особняка он обнаружил привязанного вороного мерина, в котором опознал Левушкиного Ваську.
        Громко зовя и подпоручика Тучкова, и мусью Клавароша, и всю их родню в разнообразных сочетаниях, Архаров ворвался в особняк, и первым, кого он там увидел, был Федька.
        - Ваша милость! - радостно воскликнул мортус. - А мы уж не знали, где вас искать! Господин Тучков хотел в Данилов монастырь скакать, насилу удержали!
        - Какого черта меня искать? И что тут у вас, любить вас в три хрена, творится?!
        - Так меня же Клаварош к вам посылал, я вашего камердинера отыскал!…
        - Кого ты отыскал?! - Архаров редко приходил в ярость, но тут, кажется, повод был подходящий. - Какого, на хрен, камердинера? Я кто, граф Орлов, что ли, чтобы камердинеров с собой возить? Или гетман Разумовский?!
        - Да вашего же, Никодимку, - пятясь, сказал Федька. - Сказался камердинером! Велел ему вас будить и доложить, что мы злодея изловили!
        - Злодея? - Архаров начал что-то этакое, ночное, невнятное, припоминать. - Какого злодея?
        - Какой за сундуком явился.
        - Так… - Архаров сделал Федьке рукой знак, чтобы помолчал. И точно, тормошил же его дармоед! А потом вовсе сгинул… Почему же он сгинул? Потому что был спросонья изруган. Но он что-то не то плел…
        - Ты в каком виде на Остоженку явился? - сообразив, спросил Архаров. Федька несколько смутился и начал что-то объяснять про крышу барака и земляное гульбище над ней, про веревку и крюк. Одновременно он вел Архарова туда, где должен был караулить сундук Клаварош. Понять было сложно, но Архаров поднапрягся и, скорее по Федькиному смущению, чем по словам, догадался: мортусы нашли способ удирать ночью с чумного бастиона. Разобрав в углу крышу барака, они вылезали на валганг, идущий изнутри вдоль бастионных фасов и фланков действительно на манер гульбища, хотя изначально валганг предназначен для установки артиллерии, затем вбивали в известную им дыру крюк, за него цепляли веревку и оказывались по ту сторону стены без ведома сержанта и охраны. Этим не злоупотребляли - в неприятностях никто не нуждался.
        Не имея ни паспортов, ни денег, мортусы недолго бы продержались на воле в чумном городе, где и приютиться не у кого, особенно клейменные. А уйти из Москвы через заставы графа Брюса вроде и возможно, однако ежели поймают - пожалеешь, что на свет родился.
        Федька и Демка, разумеется, оставив в бараке дегтярные робы, вылезли с бастиона еще в первую ночь, когда Клаварош сторожил сундук, и пошли к нему в гости. В ховринском особняке осталось немало одежды, принадлежавшей графской дворне, так что оба мортуса принарядились. В ту ночь, когда неизвестный злоумышленник забрался в особняк, Федька уже был достаточно прилично одет, чтобы на улице его никто не принял за мортуса. И более того - он взял фонарь и с тем фонарем нагло проследовал от Зарядья к Остоженке, готовый на все вопросы отвечать одно: по личному его сиятельства графа Орлова распоряжению, а отчет в действиях согласен давать единственно его высокоблагородию Преображенского полка капитан-поручику господину Архарову.
        - То-то тебя дармоед спросонья за московского обывателя принял, - буркнул Архаров. - Вот чертов сожитель! Нет чтоб толком объяснить! Так это сколько ж времени тут ваш злоумышленник заседает? И, позволь… какого черта ты тут среди бела дня делаешь?!
        Услышав ответ, Архаров едва не схватился за голову.
        Оказалось, оба голубчика, договорившись с товарищами, так и жили в ховринском особняке, объясняя это тем, что Клаварош-де стар и хил, с грабителем не справится, а коли грабителей придет двое или трое - то не будет ни сундука, ни Клавароша…
        Архаров даже не знал, что возразить. Ему почему-то казалось, что за сундуком явится только один человек. Тут мортусы его обставили. С другой стороны, изловили именно одного человека, так что Архаров невольно оказался прав.
        В конце концов ему этого человека с большой гордостью показали.
        - Господи, наконец-то! - воскликнул пойманный, когда его вынули из угла, где он лежал связанный, и вытащили изо рта скомканную тряпку. - Да что ж это делается! Ваша милость! Полюбуйтесь! Нападают, вяжут! Меня хозяин, поди, обыскался!
        - Кто таков и зачем сюда залез? - перебив причитания, строго спросил Архаров, глядя при этом в лицо пойманному очень внимательно.
        Лицо было небритое, но с правильными чертами и с удивительно светлыми глазами, почти прозрачными. Случалось Архарову видывать серые водянистые глаза, но эти были вовсе воздушные, как бы лишенные цвета, но при том довольно глубоко сидящие, вот такое странноватое на архаровский взгляд сочетание.
        - Иван я, купца Кучумова приказчик! - выпалил пойманный. - Что на Покровке живет у Успенья, а лавки имеет и в Охотном ряду, и на Маросейке, и в Замоскворечье одна есть!
        Лжи в его словах не было, одна лишь правда, хотя высказанная весьма взволнованно.
        - А для чего тут оказался?
        - Так налетчики сюда ж наш товар уволокли! Я выследил, потом объявилось, что их без суда и следствия постреляли, дай Боже здоровья господам офицерам, такую мразь, как гадюк, бить надобно!
        - Далее, - потребовал Архаров, изучая лицо приказчика Ивана. Мужчина благообразен, лицо под щетиной гладкое, сытое… лет около сорока… но этот прозрачный взгляд…
        Как будто смотришь ему в глаза, а видишь голову насквозь и букеты на обоях за его затылком…
        Впервые Архаров столкнулся с таким дивом: человек разглагольствует со слезой в голосе и по-всякому лицом играет, в глазах же - воздух.
        - Где его взяли? - спросил Архаров Клавароша, но ответил Демка:
        - То-то и оно, что взяли во втором жилье, а ихние мешки все в первом.
        - Бес попутал, - признался пойманный. - Домина богатеющий, хозяева в подмосковной, сторожа, думал, нет… что ж не попользоваться?… Дурак я! Сказано ж - не укради! А бес словно под коленки пихал - взойди да взойди по лестнице!
        Вдруг Архаров понял - скорость речи. Он говорит чуть медленее, чем следует сильно перепуганному человеку. Он очень отчетливо всякое слово произносит…
        Такого странного сочетания особенностей речи и поведения Архаров еще не видывал. И потому был несколько озадачен.
        - Стало быть, кучумовский приказчик? - переспросил он.
        - Да вы за хозяином, ваша милость, пошлите!
        - И то верно, - согласился Архаров. - Демка! Беги живо к Ивановской обители. Там в храме или на паперти человек сидит, в синем кафтане… Тьфу, да ты его знаешь! Шварц.
        - Черная душа, что ли?
        - Передай черной душе - Архаров велел не медля привести сюда Кучумова, чтобы сам свое добро под расписку принял. Запомнил?
        - Как не запомнить! - вдруг Демка несколько смутился. - Так он же меня…
        - Ни хрена. Ты ж от меня. Пошел!
        Приказчик проводил Демку взглядом.
        - Клаварош, доложи, как все тут было, - приказал Архаров.
        - Как стемнело, мы заняли места. Я был наверху, ваши служители - внизу.
        - Какие мои служители?
        За неимением Демки, Клаварош изящнейшим жестом указал на Федьку.
        - Точно, - подтвердил Федька. - Мы там затаились. А кабы не мы, Клаварош бы с ним ввек не управился! Знаете, ваша милость, как этот сукин сын брыкался?!
        Архаров только вздохнул.
        За побег с бастиона обоих следовало бы выпороть. Но Федька так истово, так честно, так беззаветно глядел в глаза, и рот его был смешно, по-детски, полуоткрыт, когла он, доложив о пленении приказчика, ждал похвалы.
        - Где господин Тучков? - спросил он.
        - Там, в том конце.
        Федькин лаконизм несколько озадачил Архарова. Неужто с девкой?
        - Чем занимается?
        - Они сказали - будут ноты разбирать.
        - Сейчас будут ему ноты! - Архаров сорвался со стула и понесся туда, где, по его разумению, была большая гостиная графов Ховриных.
        Кругом такое делается, а этот вертопрах сидит с француженкой в обнимку и разбирает, мать его по-всякому, ноты! Махатель чертов!
        Модное словечко Архаров употреблял редко - повода не было. Сам он никогда ни за кем не махал - разве что в ранней юности пытался, а потом все больше по Парашкам да Агашкам промышлял. Словцо же происходило от манеры прелестниц подавать всякие знаки веером. Им можно было подозвать кавалера, назначить час свидания, вызвать на амурную словесную пикировку, сообщить о подозрениях ревнивого мужа, словом - вести безмолвную беседу. «Они машутся» - говорили о парочке любовников, затевающей такие разговоры. Некоторое время спустя словцо стало употребляться иначе - сперва «она за ним машет» говорили о даме, потом «он за ней машет» - о кавалере, у которого, понятно, никаких вееров не водилось, хотя, сказывали, в Италии и мужчины имели привычку томно обмахиваться. Наконец образовалось слово «махатель», которое для Архарова обозначало персону изнеженную, занятую лишь амурными демаршами, избегающую службы и недостойную мужского звания.
        Но Левушка был в гостиной один. Услышав архаровские шаги в анфиладе, он поднялся из-за клавикордов и поспешил навстречу приятелю.
        Архаров молча оттолкнул его и ворвался в гостиную. Там лишь перевел дух.
        Левушка, ничего не понимая, тоже молчал. И во всем доме, казалось, стояла сплошная тишина.
        - Какого черта ты тут торчишь? - спросил Архаров. - Тебя за этим в Москву посылали?
        - Так тебя же не доищешься! - обиженно сказал Левушка. - Как с утра ухлестал неведомо куда, так и сгинул! Я Никодимку расспросил, сюда поскакал, думал, ты тут, стал тебя искать, на Таганку даже поскакал…
        - А туда зачем?
        - Там сиротский приют сегодня открывали, были Волков с Еропкиным, потом Еропкин укатил, Волков остался, к нему там купцы с пожертвованиями притащились… Я - опять сюда, тебя опять же нет! Я - в Данилов монастырь!…
        - И по сей час сидишь в Даниловом монастыре, меня дожидаешься? - сердито спросил Арзаров. - Прямо в чумном бараке на топчане?
        - Так не поскакал же!
        Опять наступило молчание.
        - Мало ли что с тобой… - очень тихо сказал Левушка. - Убежал спозаранку, здесь тебя нет…
        - Ладно, будет. Пошли отсюда. Ты с этим приказчиком Иваном говорил?
        - Без тебя - не стал.
        - Правильно…
        Архаров вышел из гостиной, сильно недовольный собой - бежал, о косяки задевал, в коридоре меж дверей запутался… зачем? Какого гнилого хрена?…
        Обозвав себя старым дураком, что в двадцать девять лет было, поди, еще не заслуженным комплиментом, он поспешил обратно - в графинину спальню, разбираться с пленником. Левушка понуро шел следом - ему хотелось еще побыть наедине с клавикордами.
        - Ну что бы тебе флейту завести, какой-нибудь корнет-а-пистон? - вдруг спросил Архаров. - Свистал бы себе где угодно, хоть на биваке, хоть на марше. Хоть на плацу! Нет же, клавикорды ему подавай. Повесился на этих клавикордах, как черт на сухой вербе…
        Они вернулись к Клаварошу и уселись ждать Демку со Шварцем и Кучумовым. Оказалось, занятие это весьма длительное. Первым примчался Демка, доложил, что Шварц отправлен к купцу. Затем часа полтора ждали Шварца. Оказалось, он берег ногу и решил приехать на кучумовской подводе.
        Купец и немец были введены в графинину спальню одновременно.
        Архаров увидел Кучумова и хмыкнул. Коли у купца такое же внимание к лицам, как у него самого, не вышло бы реприманду…
        Поэтому он не стал вставать навстречу, а остался сидеть на графской постели, в тени огромного балдахина, тем самым невольно используя ухватку престарелых прелестниц, всячески избегающих яркого света.
        - Уж и не знаю, как вашу милость благодарить! - кланяясь на старинный лад, начал купец. - Велю молебен отслужить во здравие его сиятельства!
        Архаров тут же узнал приметный тенорок - такой, надо думать, ласкательный и вкрадчивый, когда купец в лавке обхаживал богатого покупателя, а пуще - покупательницу.
        - Как прибыть изволили - так ровно солнышко над Москвой засияло! - продолжал Кучумов. - И язва тут же на убыль пошла! И товар мой тут же сыскался! Когда их сиятельство родиться изволили?
        Архаров задумался.
        - Опоздал, любезный. Его сиятельства именины пятого октября были. Ну-ка, говори - у тебя в хозяйстве лишь то пропало, что в лавке на Маросейке было? Или какие другие пропажи имеются?
        - Да Господи! - торжественно воскликнул купец. - Неужто на Москве порядок наконец заведут? Слушаю - и ушам не верю, ваша милость. Чтобы покраденное - да через неделю в целости сыскалось? Простите, не ведаю, как вашу милость звать-величать…
        - Николай Петрович, - тихо подсказал Шварц.
        - Батюшка Николай Петрович!… - возгласил Кучумов, и тут же заговорил в какой-то иной тональности, не столь певуче, зато деловито: - А которого Николы память, вешнего или зимнего?
        - Вешнего, - забавляясь купеческой музыкальной патетикой, отвечал Архаров.
        - Молебны каждый год служить велю во здравие.
        - Так были другие пропажи? - повторил вопрос Архаров.
        - Нет вроде…
        - Федя, выкати-ка на свет молодца, да тряпку изо рта ему вынь.
        При этом Архаров очень внимательно глядел на красивое кучумовское лицо, особенно на глаза. Именно игра глаз перед ответом на хитрый вопрос выдавала обычно лгуна.
        - Батюшка Харитон Палыч! - закричал приказчик Иван. - Прости дурака! Ты меня на розыск посылал, воров искать, велел без товара не возвращаться, а я, дурак, согрешил, бес меня попутал, во второе жилье залез, тут меня и взяли!
        Был миг, когда Архаров испытал сильнейшее желание удавить приказчика. Тот, Архаров и рта разинуть не успел, тут же подсказал Кучумову, какого объяснения событий им обоим держаться.
        - И точно, что пропажа! - воскликнул купец. - Мой это детинка! Мой дурень! Велите его, ваша милость, батюшка Николай Петрович, развязать.
        - Нет, - сказал Архаров. - Мне твой приказчик пока что самому надобен. Он поедет со мной.
        - Я ли тебе верой-правдой не служил! - успел вставить приказчик. - Я ли за твое добро!…
        - Да как же! - возвысил голос Кучумов. - Я без него, как без рук! Я уж обыскался, а он - ишь где прохлаждается!
        Вдруг купца осенило.
        - Может, я под залог своего детину возьму? Господин офицер, я залог в нужной пропорции предоставлю!
        - Пошел ты к монаху на хрен! - отправил его Архаров. - Ничего твоему приказчику дурного не сделается, коли его совесть чиста.
        - Мне в деньгах отчет давать, мне в книге записи сверять… - принялся перечислять приказчик свои обязанности, явно подсказывая хозяину, что говорить далее.
        Но Архаров уже увидел и услышал то, что ему требовалось. Он встал с постели и вышел на свет.
        - Сунь ему тряпку в рот, - велел Федьке. - Мусью, встань в дверях. Карл Иванович, ну-ка, повтори, что тебе господин Кучумов сказал, когда ты ему про его товар сообщил.
        - Сказал, что премного благодарен, что и не чаял отыскать, что с фабричных спроса нет…
        - А что посылал своего человека в ховринский дом - не говорил?
        - Нет, ваша милость, никого и никуда он не посылал, - твердо заявил Шварц.
        - Тучков, галопом на Остоженку! Раздобудь там карету и тут же с ней - обратно, - велел Архаров.
        Левушка, хотя и сгорал от любопытства, тут же выбежал из спальни.
        - Посылал! - воскликнул купец. - Неужто я тебе про все докладывать стану?! Понятное дело, разослал приказчиков, кто где чего услышит!
        - И твои приказчики слонялись по чумному городу, слухи ловили? - уточнил Архаров. - То-то они тебе этого добра понанесли! Кто тебе доложил, что Устин Петров от чумы помер? Не этот ли детинушка?
        Тут купец уставился на Архарова с понятным недоумением.
        Человек, которому он врал про смерть Устина, был несколько иной - хотя и тогда уже Кучумов догадывался, что он прибыл в Москву вместе с орловской экспедицией. Лицом покруглее, посвежее, выбрит…
        Если бы Архаров знал, что до такой степени подурнеет и осунется, гоняясь верхом через всю Москву и обратно, недосыпая, шастая по ночам Бог весть где и питаясь всякой дрянью, то и не удивился бы ошалевшему взгляду купца. Но он крайне редко взирал на себя в зеркало. Да и что там хорошего увидишь? Не купидон, чай…
        А вот лицо Кучумова было для него сейчас куда как любопытнее своего собственного. Сперва недоумение, затем - узнавание, и вдруг - настоящий ужас.
        Кучумов сделал два шага назад, резко развернулся и кинулся было бежать, но был остановлен Клаварошем. Тот, не мудрствуя лукаво, выставил длинную ногу, и купец растянулся. Тут же ему на спину ловко, как кот, прыгнул Демка.
        - Ну, кажись, не его, а моя пропажа сыскалась, - сказал Архаров невозмутимому Шварцу. - Демка, разверни его рожей ко мне. Кучумов, говори живо - куда тот рубль девал, что я тебе дал на упокой Устиновой души?
        Купец молчал.
        - Сам у себя в лавке ты за него гнилую селедку покупать бы не стал. С кем и за что ты тем рублем расплатился? Как он в кошель к твоему покойнику косому Арсеньичу попал - знаешь? Молчишь? Ничего, я и до этого докопаюсь…

* * *
        На Остоженку прибыли уже ночью.
        В особняке ни одного пустого местечка не было, чтобы осуществить затеянный Архаровым допрос. Левушка предложил было чердак - но там спали солдаты. Наконец Архаров вспомнил - ледник! Там все еще, уже непонятно зачем, жил крикун и драчун Якушка. Кормили его, когда вспоминали, - получалось примерно раз в день.
        Якушку выпроводили со двора пинком под зад. Пообещав на прощание, что коли еще скажет гнилое слово про орловскую экспедицию - отсидкой в леднике не отделается.
        В леднике то было хорошо, что он находился не в доме, а на дворе и представлял собой довольно глубокий погреб, оснащенный трубами для оттока талой воды. Предполагалось, что в нем будут хранить полугодовые запасы мяса и битой птицы, закупаемые в дешевую пору. Так что место там имелось в достатке - а вот мебели не было никакой.
        Поэтому сундук с деньгами и драгоценностями внесли в дом и поставили, за неимением иного угла, в дальнем конце коридора, под окошком. Купца Кучумова отдали временно под надзор семеновцев, которые в эту ночь охраняли еропкинский особняк (после пожара его сиятельство граф научился-таки расставлять караулы). А приказчика Ивана втащили в ледник и усадили прямо на пол со связанными за спиной руками.
        Оставив с ним Левушку, Демку и Шварца, Архаров взял Федьку и пошел за Сашей Коробовым.
        Студенту велели взять чернильницу, перья, бумагу и табурет. Нагрузив его, отправились за Устином Петровым.
        - Выходи, грешник, - сказал Архаров дьячку. - Вот правда и открылась.
        - Какая правда? - испуганно, но вместе с тем и радостно спросил Устин, быстро вставая на ноги.
        - О митрополите правда. Давай, не мешкай! Пошли!
        Устина вывели на двор, дали ему возможность справить в углу малую нужду, и доставили к большим, косо лежащим дверям ледника. Архаров вошел первым.
        - Ну, Иван, теперь не отопрешься, - весело сказал он приказчику. - Сашка! Входи, располагайся. Федя! Давай его сюда!
        Саша спустился, установил табурет, сел и приспособил на колене бумагу - на манер площадных подьячих, которые еще недавно чуть ли не на перекрестках писали кляузы и прошения под диктовку простого люда.
        Федька втолкнул Устина. Тот, едва не загремев по ступенькам, спустился, и тут уж Шварц взял его за плечо, поставил на середину и поднес к его лицу свечку.
        - Гляди, - кратко сказал немец приказчику Ивану. - А ты пиши.
        И тут приказчик зарычал, заскреб по полу ногами, пытаясь найти опору и, елозя спиной по стенке, встать.
        - Сука, сука! Врет он, врет! Он это, он указал! Он владыку выдал!
        - О Господи… - прошептал, крестясь, Устин.
        - Он кричал - туда побежал, туда! На хоры забрался! Он выдал! Он! Я-то промолчать думал! И все - за ним, с кольями!… И на двор из храмав поволокли, и он тут же!… Все слышали, как он кричал - вон, вон куда владыка забрался!…
        - Заткнись, - велел Архаров. - Не то опять пасть тряпками забьем.
        Но приказчик не унимался, лишь голос малость приглушил, и припоминал какие-то лишь ему и Устину понятные подробности - дверь какую-то, скамейку на церковных хорах, мужика по имени Васька Андреев, старую рясу и много чего иного. Саша, скрючившись, что-то карябал по бумаге, кляксы так и шлепались на слова.
        Устин же молча слушал обвинения и угрозы. Слушал их и Архаров, вдумчиво кивая. Наконец Иван, видя, что никто более не перебивает, замолчал.
        - Саша, что там у нас получается? - спросил Архаров.
        - Что этот человек, Устин Петров, когда владыка Амвросий приехал в Донской монастырь и переоделся там в простую рясу, выдал фабричным, где он спрятался, - заглянув в свои каракули, сказал Саша. - В церкви, на хорах. А когда его вывели оттуда, сам начал его убивать…
        Архаров посмотрел на Устина. Тот стоял, повесив голову.
        - Верно ли? - спросил Архаров Ивана.
        - Верно!
        - А ты что скажешь? - вопрос обращался к Устину.
        - Да, я его выдал… Я ж говорил, вы не верили…
        Архаров повернулся к Ивану.
        - Ты полагал, Устин Петров при розыске на тебя показал? Потому и заорал?
        - Так как же! Непременно показал! Иначе для чего бы нас вместе свели?
        - А почему он это сделал?
        Иван задумался. Вопрос был неожиданный и опасный.
        Он тревожно взглянул на Архарова - и на его лице оказалось возможно прочитать: я-то знаю, почему он это сделал, но как бы так ответить, чтобы тебе, ищейке проклятой, лишнего не сообщить?
        - Почему он непременно должен был на тебя показать? - продолжал Архаров. - Больше не на кого было? Откуда он тебя вообще знает, чтобы на тебя показывать? Устин! Откуда ты этого человека знаешь?
        - Так его многие знают, не я один.
        - И кто же он?
        - Сука-а-а!
        Этот дикий крик вырвался из погреба и всполошил тех, кто в тот час находился на дворе.
        И тут же Демка ловко заткнул Ивану рот нарочно для того приберегаемой скомканной тряпицей.
        - Он кучер, - тихо сказал Устин.
        - Какой кучер? Говори громко и внятно! - сказал Шварц, как говорят детям, читающим книжку по складам.
        - Митрополичий…
        - Кучер владыки Амвросия? - переспросил Архаров.
        - Да…
        - Это он с владыкой за сундуком ездил?
        - Он.
        - Ты сам видел, своими глазами?
        - Да, он на козлах сидел.
        - А кто сундук заносил в карету?
        - Солдаты…
        - Сашка, пиши. Отчетливо! Дальше?
        - Он увез владыку.
        - Куда?
        - В Кремль, в Чудову обитель…
        - Мог владыка там оставить сундук?
        - Нет, - сказал Устин. - Мы с Митенькой следом побежали, вместе со всем народом…
        - Для чего?
        - Мы хотели владыке в ноги броситься, чтобы на те деньги велел поставить всемирную свечу.
        Архаров вздохнул.
        - И потом до Донского монастыря добежали?
        - Так все же туда пошли, мы со всеми.
        - Потом где был?
        - На дворе.
        - Больше никуда не бегал?
        Устин посмотрел на него с недоумением: а что, следовало еще куда-то бечь?
        - И там, прямо во дворе, ты владыку выдал?
        - Да.
        - Ты вместе со всеми, и с Митькой своим, вбежал во двор и закричал: владыка в церкви на хорах спрятался, имайте его, тащите за бороду наружу? Устин, довольно врак. Откуда ты знал, что владыка в простой рясе на хоры забрался?
        Ответа не было.
        - Блестяще, сударь, - сказал Шварц. - А теперь позвольте мне, в силу моего опыта, сделать заключение.
        - С удовольствием, - отвечал Архаров.
        - Прошу заметить, я не вел розыска по делу об убийстве митрополита, а занимался лишь мародерами. И я делаю свое заключение исходя лишь из поведения обоих обвиняемых здесь, в этом погребе, и из их слов, произнесенных добровольно, без применения средств дознания.
        - Давай свое заключение, Карл Иванович.
        - Владыку Амвросия выдал толпе тот, кто знал его местоположение. Сей кучер. И сейчас, обвиняя молодого человека, преступник приписал ему все свои поступки. Потому, что иного ничего для его обвинения выдумать не мог. Такое часто случается.
        Архаров вздохнул.
        - Повадки преступников ты лучше знаешь. Но какого рожна этот дурень все еще упорствует?
        Шварц коснулся рукой Устинова плеча, от чего дьячок содрогнулся.
        - Сказано - не лжесвидетельствуй, - напомнил он. - На себя на самого лжесвидетельствовать - тоже тяжкий грех. Насколько я понимаю, ты искренне изложил часть правды. А желательно услышать всю правду. Всю!
        Архаров уже знал силу репутации Шварца. Теперь он в ней убедился.
        Устин покосился на Ивана и вдруг, шагнув к нему, рухнул перед ним на колени.
        - Прости, Христа ради! - взмолился он.
        Шварц удержал Архарова, желавшего обругать Устина, да покрепче, положив ему руку на обшлаг мундира.
        - С праведниками хлопот поболее, чем с закоренелыми злодеями, - тихо сказал он. - Со временем убедитесь в сем сами.
        Устин, не вставая с колен, заговорил, глядя вниз, как если бы в молитвослов, по которому вычитывал ежедневное правило:
        - Мы с Митенькой сперва вместе держались, потом нас толпа разлучила. Нас же несло, как щепочки весной ручьем… Гляжу - Иван, его тоже толпа тащит, я стал к нему пробиваться, думаю - он меня знает, вместе хоть к сторонке выкарабкаемся, Митеньку поищем… Тут стало попросторнее. И Иван как закричит: он в храм побежал, в храме спрятался, там его ищите! Я сперва думал - блазнится! Не мог Иван владыку выдать! А потом вдруг понял - да это же он иродов по ложному следу пустить хочет, для того и в толпу замешался! Они в церкви будут искать, а владыка тем временем скроется! И так я возрадовался его хитрости! Вознесся душой и тоже кричать стал: точно, во храме он, там его ищите!… И такая благодарность к Ивану во мне родилась - порой в пасхальную заутреню душа так не воспаряет!… Он кричит: на хорах ищите, на хорах! И я кричу: на хорах владыка! И все туда хлынули…
        Устин заплакал.
        - Вот так я его и выдал… - сквозь слезы и всхлипы кое-как проговорил он.
        Архаров отродясь не был жалостлив. Но тут его прошибло. Без единого слова он вышел из подвала на двор и там уставился на ночное небо.
        Он вспомнил себя маленького, вспомнил то, что задвинул в самые дальние закоулки памяти, чтобы вовеки оттуда не вытаскивать, вспомнил весь стыд и боль избитой до кровавых соплей доверчивости… На единый миг - но вспомнил.
        Возвращаться в ледник он не хотел. Ему казалось, что теперь, когда убийца найден, довольно того, что при нем - Шварц, а гвардеец Архаров, выполнивший несуразное приказание графа Орлова, может доложить о нем и заняться своими прямыми обязанностями.
        Но в такое время суток докладывать графу - значит навлекать на свою голову громы и молнии. Пусть выспится, а на фрыштик будет ему приятное известие.
        Из ледника вышел Шварц.
        - Ничего, ваша милость, - спокойно сказал он. - На сей раз правду удалось добыть без вспомогательных средств, и сие отрадно. Знаете ли, как далее складывались события?
        - Этот мерзавец Иван увидел в монастырском дворе Устина с Митькой и понял, что они знают про его предательство, - сказал Архаров. - И они поняли, что он теперь обязан их уничтожить. Потому они и сидели запершись в Устиновом домишке. Больше-то в чумном городе им податься некуда… А потом, когда Устин ушел за провиантом, он забрался туда и заколол Митьку. Так у меня в голове все складывается. Вот только сундук…
        - Что сундук?
        - Я ход злодейской мысли вижу так, как если бы… - Архаров вздохнул и завершил с мрачной иронией: -… сам бы эту мысль породил. Иван понял, что, коли убрать владыку и бывшего при нем келейника, то единственный, кто знает местоположение сундука с деньгами и драгоценностями, - он сам. А коли и сам сгинет в безвестном направлении, никто его долго искать не станет - чума, бунт, сгинул человек, и ничего в том удивительного… Я и сам поверил, когда мне монахи толковали, что будто и кучер убит. Но я бы хотел понять, как далее тот сундук странствовал.
        - Сколько я понял, митрополичий кучер и Кучумов в некотором родстве. Ивану был нужен человек достаточно богатый, чтобы через него пропустить найденные в сундуке деньги, и тогда бы их след совершенно затерялся, - объяснил Шварц. - Кучумов, не желая держать в доме, где полно любознательных женских особ, сундук с зачумленным добром, велел его спрятать в подвале при лавке на Маросейке. Туда наведывался этот Иван, я полагаю. Оттуда сундук уволокли мародеры, а Иван, как вы и предполагали, догадался, куда девалось его сокровище, и в отчаянии залез в ховринский дом… чего же еще?…
        - Рубль. Как туда попал третий рубль?
        - Ваша милость, я ничего о том рубле не ведаю. И по вашим отрывочным высказываниям судить не берусь. Будьте же настолько любезны и растолкуйте мне, что это за сложная комбинация с рублями, - попросил Шварц.
        И тут Архаров покраснел.
        Краснел он, понятное дело, редко. И годы не те, и не за что. Но под спокойным серьезным взглядом Шварца он вдруг осознал чудовищную бесполезность своей затеи с мечеными рублями. Раздавать их в незнакомой местности Бог весть кому на основании одних лишь смутных подозрений! И потом лишь ломать голову, где бы те рубли могли вынырнуть, чтобы образовалась сомнительная ниточка, за кою можно потянуть… Бред, околесица!…
        - Коли не угодно, я не настаиваю, - хорошо скрывая удивление, сказал Шварц.
        Архаров вздохнул.
        - Вы дураком меня сочтете, - буркнул он.
        - Весьма трудно добиться моего уважения, Николай Петрович, - отвечал на это немец. - Я бы даже осмелился сказать, что почти невозможно. Однако и в дурацкую степень я возвожу далеко не всякого. Для того нужны основательные доказательства.
        - Ну так вот тебе доказательства… - и Архаров вкратце изложил затею с редкими рублями.
        Надо отдать Шварцу должное - он честно пытался справиться со своим отношением к архаровскому измышлению.
        - Мой Бог, - сказал он. - Но кто же так ведет розыск?! Это же совершенно формально неправильно!
        - Я так веду розыск, - набычившись, заявил Архаров. - Формально или неформально, а убийца митрополита у нас в руках.
        - Этого не должно было произойти.
        - Мы, стало быть, привидение изловили?
        И Архаров расхохотался.
        - В отличие от многих, я не отрицаю того, чего мне в силу слабых умственных способностей понять не дано, - произнес Шварц. - Но более так, сударь, не поступайте, не искушайте долготерпенье Божье.
        - Вот тут ты, черная душа, прав, - согласился Архаров.

* * *
        Устин стоял во дворе еропкинского особняка, опустив руки, повесив голову. Рядом стоял Демка.
        На них падал свет из окон, но не равномерный - то и дело по лицам проносились тени, потому что в особняке творилась суета.
        - Да не куксись ты, - говорил Демка. - Ну, сунут в каменный мешок, посидишь, поумнеешь. Ты ж владыку не выдавал, ты просто смуряк охловатый… Есть им кого карать.
        - Нет, добрая душа, нет, - отвечал Устин. - Каменный мешок - это для тела, а для души? Я покаяться должен, прощение у Господа вымолить… Из-за меня и владыка, и Митенька погибли… Что толку сидеть в каменном мешке, коли нет прощения?
        - А ты пробовал? - резонно спросил Демка. - Не смури. Господин Архаров сам разберется, как с тобой быть.
        Он так убежденно произнес это, как если бы не стояло над Архаровым никакого начальства, даже государыни, а граф Орлов, затеявший розыск убийц, был чьим-то сонным видением.
        К ним вышел Шварц.
        - Ты хорошо сторожил преступника, сие похвально, - объявил он Демке.
        - Да чего там было сторожить? Я бы даже кабы его пинками за ворота вышиб, он сам бы вернулся, - честно ответил Демка. - Ему пострадать охота.
        - Да я и сам приметил, - молвил Шварц. - Устин Петров, ты сейчас отправишься к себе домой и там будешь ждать решения. Понял ли?
        - Понял…
        - Можешь исполнять свои обязанности при Всехсвятском храме, но чтоб тебя в любой час сыскать можно было. Ступай. Ступай, говорят тебе.
        Демка вытаращился на немца. Устин - тоже.
        - Тебя Демьяном звать? - спросил Шварц. - Удивляться нечему. Коли его сейчас посадить в застенок, он будет жить на государственных кормах и служитель обязан будет стеречь его, а коли не сажать - сам себя прокормит и сам себя усторожит. Мы же при нужде всегда его отыщем. Сопроводи его до ворот и убедись, что ушел, а не околачивается поблизости.
        - Я знаю! - вскрикнул вдруг Устин. - Я к батюшке пойду! Пусть благословит каяться!
        - Каяться полезно для души, - согласился Шварц. - А теперь пошел вон, и без тебя забот довольно.
        Устин оказался посреди Остоженки один-одинешенек, временно свободный, но обремененный грехом. Постояв несколько, он тряхнул головой и зашагал к Пречистенским воротам.
        До утра он обитал на паперти Всехсвятского храма, молясь и составляя в голове речь, обращенную к отцу Киприану. Так что, когда ранним утром подошел батюшка, Устин рухнул в ноги и заговорил весьма связно.
        Он придумал себе покаяние довольно опасное - усесться вместе с нищими у Варварских ворот или даже на Варварском крестце и просить милостыньку у прохожих, среди которых немало зачумленных, еще об этом не подозревающих. Милостыньку же (возможно, заразную, но об этом Устин забыл побеспокоиться) отдавать в храм на помин митрополитовой и Митенькиной душ. И так - до того дня, как призовут на суд.
        Отец Киприан как услышал, что дьячок виновен в смерти митрополита, так и замахал на него руками, и благословил просить милостыню, лишь бы поскорее этот умалишенный от него убрался. Потом уже, в храме, он сообразил, что умнее было бы назначить Устину другое покаяние - отправить его в бараки ухаживать за больными. Но здравый смысл присоветовал батюшке не путаться в это дело и не проявлять излишнего рвения.
        В ту же ночь мортусы, узнав, что убийца митрополита изловлен, устроили праздник и целое народное гуляние. Денег им на эту надобность дал радостный Левушка, а все необходимое сыскалось в «Негасимке». Напоили сержанта, напоили гарнизонных солдат, убежденные, что крепкая водка - наилучшее средство от чумы. Напоили, кстати говоря, и самого Левушку. Такое с ним случалось нечасто.
        Это обнаружилось на следующее утро - когда Архаров наконец выспался, он обнаружил отсутствие приятеля, послал Фомку его искать, потом сменил гнев на милость, потребовал к себе Никодимку, самовольно присвоившего звание камердинера, и тоже отправил на поиски.
        Левушка появился ближе к вечеру и очень виноватый.
        Архаров сказал ему лишь то, что, выполнив причудливое распоряжение графа, они, преображенцы, должны поставить крест на всяких розысках, не подменять собой московскую полицию, а исполнять свои прямые обязанности. Тем более, что полиция в лице Шварца рьяно взялась за дело. И по показаниям Ивана Дмитриева уже взяли известного ему человека - того, кто нанес первый удар владыке. Это оказался Василий Андреев, дворовый человек графов Раевских.
        Левушка согласился - однако в последующие дни стал как-то отдаляться от Архарова. Вскоре выяснилось - он подружился с мортусами и, как Архаров понял, по молодости и восторженности сильно их обнадежил. Более того - Левушка подружился со студентом Сашей Коробовым, и Архаров как-то слышал их беседу: один толковал про музыку, другой - про астрономию, оба друг дружку не разумели и оба были довольны.
        Уверенные, что Преображенского полка капитан-поручик Архаров при любой неурядице за них заступится, мортусы стали все чаще удирать с бастиона. Возможно, к этому их подбивал Клаварош, которого, как в свое время распорядился Архаров, до поры прятали в бараке. Клаварош не совсем четко уяснил себе опасное положение мортусов, и риск, коему они подвергали себя при ночных эскападах, рассматривал как занятную принадлежность увлекательного приключения.
        Архарову и без мортусов забот хватало. Он еле выбрал время, чтобы навестить вернувшуюся из бараков Марфу - ему было страх как любопытно, для чего она посылала его за «рябую оклюгу».
        Марфа оказалась дома одна. Архаров обнаружил ее во дворе - она жгла костер, бросая в него не только сохлый навоз, но и еще вполне пригодные для носки бабьи рубахи.
        - Мне-то уже не страшно, я переболела, а ты, Николай Петрович, держись от тряпья подальше, - предупредила она. - Это Парашкино, царствие ей небесное, добрая была девка, хоть и дура…
        - В дом-то пустишь? - спросил Архаров.
        - Кухню я уж и обкурила, и все плошки с уксусом протерла. Заходи, коли не страшно.
        Марфа была не слишком любезна, и Архаров ее понимал: сводня враз потеряла всех своих девок, а где в такое время взять новых - уму непостижимо. Потому и не стал рассиживаться, спросил только: что означали сказанные в бараке слова.
        Но Марфа решительно ничего не помнила. Бред - он и есть бред, и только одно им обоим за стопками самодельной наливки взошло на ум: поскольку Архаров просил ее указать тайные кабаки и лавки, где торгуют провиантом по завышенным ценам, а она испытывала к нему благодарность за то, что скоро и расторопно отправил ее с девками в барак, то, надо думать, при звуках знакомого голоса она в душе вспомнила, что должна отплатить благодеянием за благодеяние. Вот и отплатила…
        Что же касается байковского наречия - Архаров вопросов не задавал, а сама она тоже не стала объяснять, с чего вдруг на нем заговорила.
        К вечеру, возвращаясь в еропкинский особняк, Архаров вдруг опять вспомнил Марфу - и память представила, как она живо и весело хозяйничала той ночью в своем маленьком уютном мирке, проповедуя то, что и развратом-то не считала - а просто раздачей радости тем, кто в ней нуждается. Поэтому он велел призвать Никодимку, который совсем уж поселился в еропкинском каретном сарае, благо карета денно и нощно была в разъездах, и обзавелся там разнообразными имуществами от щедрот дворовых девок и баб.
        Он сообщил самозванному камердинеру, что Марфа жива и здорова, хозяйничает в домишке одна. Так что коли угодно продолжать карьеру дармоеда и сожителя - скатертью дорога. Никодимка тяжко вздохнул. Архаров решил, что красавчик завел тут новую зазнобу, и советов давать не стал - ну его к монаху на хрен, пускай сам со своими прелестницами разбирается.
        Кроме того, Шварц не постеснялся призвать его самого для дачи показаний о розыске. У Архарова глаза на лоб полезли, когда ему принесли любезную, но строгую записочку. Но он отправился на Лубянку, туда, где она сходится с Мясницкой, на Рязанское подворье, где обосновался Шварц и куда стали свозить людей, причастных к убийству митрополита. Отправился не столько с целью самому дать показания, сколько чтобы узнать о судьбе третьего меченого рубля.
        Шварца при одном упоминании о тех рублях передергивало. Но он вынул из стопки бумаг запись допроса купца Кучумова. Купец, спасая спину от плетей, выдавал правого и виноватого. На жену наклепал - якобы она, пожертвовав сдуру на всемирную свечу очень дорогой скатный жемчуг, потом покоя не давала, хотела свое сокровище вернуть. Что и заставило его якобы дать приют Ивашке Дмитриеву вместе с сундуком. А рубль он, будучи сам убежден в кончине дьячка Петрова, дал якобы Ивашке, чтобы тот заказал сорокоуст и прочее, что требуется на помин души. Дмитриев же показал, что рублем сопровождался приказ пойти ночью и убрать Петрова, чтобы уж не осталось такого чересчур осведомленного свидетеля гибели владыки. И якобы он, не желая никого убивать, рубль тот попросту пропил, взяв в подвале у косого Арсеньича водки, вина и чего-то еще. А какой с пьяного спрос? Так что и за смерть фабричного Митьки он, выходит, не ответчик…
        Архаров прямо взмок, читаючи. Очень он не любил сего занятия, а Левушки рядом не случилось.
        - Весьма просто, - сказал, забирая бумаги, Шварц. - И, сколько я знаю народный русский характер, весьма похоже на истину: коли его посылают сделать нечто обязательное, пойти и напиться на все имеющиеся деньги.
        Архаров вздохнул - он чаял найти более занятные хитросплетения. Почему-то после розыска ему именно хитросплетений в будничных трудах сильно недоставало.
        Едучи с Лубянки, он решил сделать небольшой крюк и убедиться, что отпущенный Шварцем для покаяния Устин не сбежал, а сидит дома. Вдоль стены Китай-города он, сопровождаемый четверкой преображенцев, доехал до Варварских ворот и совсем было собрался углубиться в переулки Зарядья, как обнаружил свою пропажу у стены Варварской башни.
        Устин каялся неожиданно буйно. Хотя всадникам и в епанчах поверх мундиров было не жарко, дьячок сидел в одной лишь рубахе и босой. Но не всякий мимоидущий обыватель понимал, чего от него хочет этот странный человек, навзрыд именующий себя недостойным милости и извергом рода человеческого, однако же протягивающий руку за подаянием.
        Похоже, Устин и голодал нешуточно - его обычная округлость начала сходить с тела.
        Архаров подъехал поближе.
        - Устин, кончай дурью маяться, - сказал он. - Простынешь, подхватишь горячку. Иди лучше в храм грехи замаливать. Все равно тебе тут никто ничего не подаст.
        - Я не достоин быть в храме Божием, - отвечал Устин.
        Архаров только рукой махнул и поехал прочь.
        Наконец в один прекрасный день прошелестела из уст в уста новость: похоже, гвардию собираются отправлять обратно в Санкт-Петербург! Это был подлинный праздник, офицеры ожили, Матвей примчался их поздравлять и напоил Бредихина до того, что оба были обнаружены в леднике спящими. Как не поймали горячку - одному Богу ведомо.
        Вечером Никодимка, которого Архаров уже терпел почти без взлетов срамного красноречия, заглянул в гостиную и сообщил, что их милости Николаи Петровичи ожидаются на улице их милостями подпоручиками Тучковыми, а почему на улице - того он знать не может.
        Велев Фомке взять фонарь, Архаров вышел. За ним поспешил и Никодимка.
        Оказалось, у мортусов хватило наглости под покровом ранней темноты дойти от Зарядья до Остоженки. Они ждали Архарова в том переулке за особняком, который в народе все чаще называли теперь Еропкинским. Встали мортусы подальше от особняка - чуть ли не на углу Пречистенки. С ними почему-то был и Саша Коробов. А впереди стоял Левушка Тучков.
        Архаров посмотрел на них - и ничего не сказал.
        - Послушай, Архаров! - не просто обычным своим звонким, а прямо звенящим голосом объявил Левушка. - Что-то надобно предпринять! Нельзя их возвращать в тюрьму!
        - А что тут предпримешь… Я не суд, отменять судебные решения не могу. Хотел бы, а не могу.
        - Можешь!
        - Ты умом тронулся, Тучков. Поди, сунь башку в холодную воду.
        Левушка собрался было выпалить еще какую-то нелепицу, но удержал Клаварош, стал ему что-то успокоительное толковать по-французски.
        - Я уже говорил о вас с его сиятельством, - сказал Архаров мортусам. - Имеется сильное противодействие в лице его превосходительства господина Волкова. Сейчас толковать об этом бесполезно. Не время.
        - Как мародеров ловить - так время! - возразил буйный Левушка. - И как убийц митрополита брать - так время!… Архаров, ты же можешь! Он же тебя послушает! Ты ему убийцу сыскал!…
        - Говорил уже, - буркнул Архаров. - А то ты не знаешь… И про Устина Петрова говорил.
        - И что сказал?
        - Что сидит у Варварских ворот с прочими нищими, набирается там блох и святости, совсем отощал. Ты его видел?
        - Мы с Коробовым ему поесть носили, так прочей нищей братии роздал, - доложил Левушка. - И что же граф?
        - А ничего. Не до нас ему. Он уж душой в Петербурге, сам знаешь в чьей компании. Пойдем, - сказал Левушке Архаров. - Шастаешь Бог весть где, тебя сюда не для того посылали. А вы, молодцы, тоже ступайте. От того, что вы допоздна тут шататьтся станете и вас, Боже упаси, признают, никому лучше не будет.
        - Сам ступай, - огрызнулся Левушка. - А я - с ними.
        - Не валяй дурака, Тучков. Гони их на бастион и дай им выспаться. Им за работу браться. Не поедешь ведь ты заместо них на фуре с крюком.
        - Поеду!
        Архаров вздохнул - коли Тучков заупрямится, лучше не тратить слов и оставить в покое. Точно то же было, когда часами лупил по клавикордам. И примерно то же - когда поселился в зале у полкового фехтмейстера.
        - Пойдем, Сашка, - позвал он Коробова.
        Но и тихоня Коробов воспротивился - меленько так помотал белобрысой головой и остался с мортусами.
        Все они смотрели на него и ждали.
        Тогда Архаров встал против этой шалой братии, расставив крепкие коротковатые ноги, и внимательно, сколько позволял вечерний полумрак, вгляделся во все лица, кроме разве что изуродованной Ваниной хари - тот уже напялил колпак с дырками для глаз.
        Ничего себе приятное общество…
        Федька - нечаянный убийца.
        Клаварош - мародер.
        Тимофей. Сказывали, грабитель с большой дороги. Похож.
        Никодимка?… Сожитель-то чего вдруг среди колодников замешался?… Хотя Марфин сожитель кем угодно оказаться может, на то она и Марфа.
        Демка. Шварц утверждал, что бывалый вор, по-байковски - клевый шур.
        Тот сивый мортус, что так бешено дрался в ховринском особняке. Сергейка Ушаков?
        Другой, беловолосый, - три клейма на щеках и на лбу, три буквы в вершок высотой, образующие слово «ВОР». Чкарь, или как его?
        Ваня. Каторжник. Совесть, по мнению Шварца, чернее преисподней.
        Рыжий Яшка-Скес. Умелец по карманной части.
        Кругломордый Михей Хохлов - взят за ограбление церкви, не более, не менее…
        Харитошка-Яман, тоже, видать, грешник препорядочный.
        Все они дрались в ховринском особняке, как черти. И себя не щадили.
        Архаров подумал и хмыкнул.
        Сегодня днем прибыли петербуржские депеши, и Волков проговорился, что государыня ласково писать изволила. Может, граф по такому случаю, поверив, что ее благосклонность возвратилась, на радостях выслушает наедине и скажет разумное слово?
        - Тучков, пойдешь со мной к графу, - вдруг решил Архаров. - Башку пригладь, смотреть тошно.
        - Ин ладно, - почуяв в голосе старшего товарища некую перемену, однако все еще показывая упрямство, отвечал Левушка.
        Они пошли рядом, не разговаривая, как обычно, а сердито глядя себе под ноги.
        Вдруг Архаров обернулся.
        Мортусы шли следом. На почтительном расстоянии - но шли. И тоже, кажется, молчали.
        Архаров вдруг разозлился - да ведь они просто вымогают у него помощь! Резко повернулся, готовый заорать и разогнать дурацкую процессию ко всем чертям. И понял, что никуда они не денутся. Растают во мраке, а потом бесшумно соберутся и опять пойдут следом. Больше-то им надеяться не на кого.
        - Мать честная, Богородица лесная… - проворчал он, мучительно осознавая свое бессилие. И, сколько мог, ускорил шаг.
        Ему показалось, что, куда бы он теперь ни устремился, эта свита потащится за ним - хоть пешком в Санкт-Петербург, и деваться от нее уже некуда - в монастырь разве, так и туда проникнут и будут плестись следом, глядя с надеждой в покрытую рясой архаровскую спину…
        Так дошли почти до парадного крыльца, где горели многие фонари, толпились лакеи, курьеры, стояли чьи-то кареты, подъезжали и отъезжали всадники. Мортусы провожали, сколько могли, не выходя на свет. Левушка, не говоря ни слова, отстал и остался с ними. Архаров хмыкнул - вот ведь упрямая чучела…
        - Ну, молитесь, - приказал он, взойдя по ступеням и обернувшись. - Господь велик - может, коли смилуется, я вас, дураков, в люди выведу.
        В коридоре перед апартаментами Орлова Архаров встретил Волкова, идущего от графа. Орлов, возможно, был у себя один. Это обнадеживало.
        Архаров приказал доложить о себе.
        - С чем пожаловал, господин сыщик? - весело спросил граф. - За полковничьим чином? Считай, он у тебя в кармане!
        - С прошением.
        - Ну, говори.
        - Тут у меня люди остаются, которые со мной провели весь розыск, взяли убийцу митрополита и захватили банду мародеров.
        - Опять? - спросил Орлов с явным неудовольствием. - Ты уж за них просил.
        - Они честно служили.
        - Опять за свое?
        - Коли по закону - их вернут в тюрьму, - словно бы не слыша неудовольствия, уходя от графского взгляда, бесцветным голосом продолжал Архаров.
        - Вернут, откуда взяли, - поправил граф.
        - А коли по справедливости, - они свой грех искупили, - упрямо заявил Архаров.
        - Вот тоже негодяйский благодетель сыскался! И куда ты намерен их девать? Может, в гвардию их определить? Под твое начало? - вопрос был поставлен жестко, тут бы и выпалить подсказанный Карлом Иванычем ответ, но Архаров промолчал.
        По чести, он и сам не знал, на что употребить мортусов. Диковинную идею Шварца оглашать - на резкий ответ нарываться: мало ли, что было при императоре Петре, тогда, может, и каторжник попадался иной, более склонный к добродетели… Но, коли не будет иного выхода…
        - Ты полагаешь, будто они станут полезными членами общества - ну так и подскажи мне, убогому, каким манером! - ядовито осведомился Орлов.
        - Они потрудились не за страх, а за совесть. Банду мародеров взяли, убийцу митрополита, как кобеля на сворке, привели, - в этих словах Архаров попытался подпустить намек.
        - Да знаю, докладывал! Дальше что с ними делать - придумал?
        - Нет. Но надо их в люди вывести. Заслужили.
        - Экую ты на меня взгромоздил мороку… В люди! Тут сам себя не знаешь, как в люди вывести! - воскликнул Орлов. - Мало хлопот - еще и Архаров со своими каторжниками! Ну вот скажи - Самойловичу разве их отдать? Ему в больницах крепкие мужики нужны. Совсем их на волю отпускать нельзя - за старое примутся. Ну, скажем, отдам я их Самойловичу - так чума пойдет на убыль, и они без дела останутся, пустятся чудить.
        Архаров молчал, глядя в пол. Возразить было нечего. Оставалось лишь пустить в ход замысел Шварца.
        - Нешто ты сам с ними в Москве останешься следить за их примерным поведением? - сердито спросил граф и вдруг замер. Мысль посетила его - и по красивому лицу было видно, как эта мысль в голове обживается, укореняется, расцветает и приносит изумительный плод.
        - В люди, стало быть, хочешь их вывести? Ну, гляди! Где они у тебя?
        - Снаружи. Ждут у крыльца.
        Орлов решительной походкой вышел на крыльцо. За ним выскочил еропкинский лакей с фонарем.
        - А ну, выходите! Все, все! И ты, Ваня! - велел Архаров.
        Мортусы, наконец-то хоть малость смутившись, предстали пред графские очи.
        - Все, что ли? - спросил Орлов.
        - Мортусы, встать отдельно, - приказал Архаров. Они подчинились.
        Граф счел пальцем по головам - Архаров следил за этим пальцем - и хмыкнул.
        - Девять рыл, - сказал граф. - Только-то? Я думал, за всю тюрьму просишь.
        - Есть и другие, но сейчас делом заняты. Они же мортусы, никто их в отставку не увольнял, - Архаров позволил себе нечто вроде шутки, внимательно следя за графским лицом.
        - Ничего, плечистые. Всего - сколько?
        - Десятка два, пожалуй, будет, - вспомнив штурм особняка, сказал Архаров.
        - И берешься их всех в люди вывести? Так, что ли?
        Архаров видел - люди уставились не на Орлова, люди на него самого уставились с надеждой.
        - Коли будет на то Божья воля, выведу.
        - Ну, сам напросился! Ступай, мне сейчас недосуг, письма надобно диктовать, государыня ждет победных реляций, а решение мое вскоре узнаешь.
        - Так им в тюрьму не возвращаться? - упрямо переспросил Архаров.
        - Пусть службу свою пока не бросают. А ты составь список, дашь мне.
        - Тучков, перепиши их всех, - тут же переадресовал поручение Архаров, ища взглядом в толпе Левушку.
        - Честно, говоришь, служили? - переспросил Орлов. - И драться умеют?
        - Честно служили. И драться умеют.
        - Ох, Архаров, не быть тебе при дворе, - вдруг заявил граф. - Не говорун ты, нет чтобы риторически, с вдохновением рассказать… Ну, знаю я теперь, как с вами быть, братцы. Коли что - не прогневайтесь!
        И, резко повернувшись, исчез в освещенных дверях, а лакей поспешил следом.
        - Сдается, вас на службу возьмут, - сказал тогда Архаров.
        И тогда лишь к нему вышел Левушка.

* * *
        Архаров и Левушка, сидя на тюфяках, обувались, чтобы пойти завтракать, а Матвей Воробьев пугал офицеров докторскими байками про ожившие чумные трупы, когда Левушкин взгляд скользнул под соседний стул - и там остановился, а рожица отобразила недоумение.
        - Что это у тебя, Николаша? - спросил Левушка, тыча пальцем под стул, рядом с которым стоял архаровский баул, так что это пространство, огороженное изголовьем тюфяка, баулом и стенкой, как будто все принадлежало Архарову.
        - А что?
        - Лохань какая-то под тряпицей, - встав и потопав, чтобы ноги удобнее обустроились в башмаках, сказал Левушка.
        - Какая еще лохань?
        Левушка нагнулся и тут же, морща нос, выпрямился.
        - От чумы, что ли, оберегаешься?
        Никодимка, посреди гостиной бривший Артамона Медведева, смахнул с бритвы пену и тоже подошел поглядеть. Даже опустился на четвереньки, держа при этом бритву на отлете.
        - Уксус, - доложил он. - Только весь высох.
        - Вспомнил, - буркнул Архаров. - Кыш отсюда.
        На дне лоханки лежали драгоценности из сундука, прихваченные, чтобы как-то облегчить жизнь мортусам - на случай, если их вернут в тюрьму. Архаров держал их наготове до последнего - до того вечера, когда Орлов определенно пообещал мортусов, участвовавших в поимке мародеров, не возвращать в тюрьму, а пристроить к делу. И составленный Левушкой список уже лежал в еропкинском кабинете.
        Архаров знал одну малоизвестную истину: дважды карать за один и тот же грех плохо, но дважды вознаграждать за одно и то же доброе дело - может, даже и хуже. Если, скажем, Господь сам вознаградит несоразмерно доброму делу - на то его воля, а человеку надобно быть осторожнее, дабы ближние не избаловались и не принялись клянчить награду еще и в третий раз.
        Граф Орлов уже довольно отплатил бы мортусам за труды и отвагу, избавив их от заключения и вернув в общество, определив на места, где они смогут честно прокормиться. Доплачивать к графскому благодеянию, как рассудил Архаров, незачем, и так изрядно. Но не себе же брать сундучные сокровища! И не сдавать же их теперь в казну, когда сундук давно уже принят, описан и оприходован! Вот сраму было бы… И не за окошко же швырять…
        Он крепко задумался - и раздумье продолжалось до самого того мига, как Архаров вдел в рукава мундир и привесил сбоку шпагу.
        Почему-то именно шпажный эфес под левой ладонью пробудил некое воспоминание - словно бы однажды уже приходилось вот так решать, и поступать яростно и безумно, имея опору в шпаге…
        Мысль, посетившая архаровскую голову, была воистину безумна - никаким здравым смыслом ее не оправдать. А тем не менее он обрадовался найденному выходу из положения - точнее, сказал себе, что радуется только удачному выходу из нелепого положения, только способу избавиться от незаконно присвоенного имущества, хотя примешивалось что-то иное, а что - один лишь шпажный эфес, должно быть, знал, но он молчать умеет.
        Медведев тем временем предупредил, что сразу после завтрака - всем внизу собираться, и ушел вслед за прочими офицерами. Убрался и Никодимка с цирюльным прикладом.
        В гостиной остались Архаров, Левушка и Матвей.
        - Тучков, ты у той Жанетки бываешь? - вдруг спросил Архаров.
        - У которой Жанетки? - удивился Левушка. Женщины или девицы с таким именем он в Москве не знал.
        - Ну, у той - из ховринского особняка. Которая на клавикордах учит.
        - Так она не Жанета, она Тереза.
        - Один черт. Дура девка. Кормиться только тем, что учишь на клавикордах изображать и песенки петь, а дельного ремесла не знать, - такое только французишкам на ум взойдет, - сказал Архаров. - Вот, возьми, отдай этой своей Жанетке, или как там ее, на первое обзаведение. Пусть хоть лавчонку модную откроет, что ли, с пудрой, помадой. Все кусок хлеба…
        И показал на лоханку, так и стоящую под стулом.
        Левушка не поленился, нагнулся, вытащил ее, снял тряпицу и ахнул.
        Там лежали золотые кольца, кресты с камушками, цепочки, зарукавья - и все это вперемешку с серебром.
        - Т-ты хочешь, чтоб я все это свез Т-терезе?…
        - Именно так.
        - Николаша, ты влюблен! - воскликнул Левушка.
        - Какое там влюблен. Жаль девку, вот и все. Одна на чужбине. И вернуться-то дуре, поди, некуда. Скажи - пусть не боится, вещицы недели две в уксусе пролежали.
        Если бы самому Архарову кто-либо сказал эти слова так, как он сам их произнес, то Архаров прищурился бы с великим подозрением. Но Левушка не умел понимать намерений по скорости голоса, его оттенкам и сопровождающим речь взглядам.
        - Две недели? А где они раньше были?
        - Где были - там их нет.
        Левушка подозрительно уставился на приятеля - откуда у него этакое сокровище?
        - Николашка, ты что, в митрополитов сундук лапищу запустил? - с комическим ужасом предположил Матвей.
        Архаров не возразил, и тогда на докторской физиономии отобразился настоящий, неподдельный ужас.
        Но Матвей уже уразумел, что в сомнительных случаях капитан-поручик Архаров сам себе законы пишет, и до поры промолчал.
        - Так это свечные? Не твои? - очень недоверчиво спросил Левушка. - Это как же, Николаша?…
        - Ну, ты, брат, того… - наконец неодобрительно заметил Матвей.
        - Стану я своим жалованием с чужой девкой делиться. Ладно бы еще с ней побаловался… Я думал, для твоих разлюбезных мортусов деньги потребуются, тюремное житье им облегчать, ну и взял. Ты вот не догадался, что им помощь понадобится… Отдай ей как от себя, понял? - приказал Архаров. - Меня не поминай. И растолкуй, что это - на дело. Лавку там открыть, мастерскую, как все француженки… или замуж пускай выходит… И уезжает. Понял?
        Матвей присвистнул.
        Много он в жизни повидал, и самые знатные дамы, бывало, под пресловутым покровом ночного мрака к нему за врачебной помощью езжали, и знал он, что когда вот этак начинают спешно возводить стенку между мужчиной и женщиной, ничего путного из такой стенки обычно не выходит…
        - Понял, - и Левушка вздохнул.
        - Нехорошо, Николаша, - неуверенно сказал Матвей. - Не твое же. Вроде бы грех…
        - А ты мне не поп, чтобы грехов не отпускать.
        Спорить с ним ни Матвей, ни Левушка не рискнули.
        Вещицы увязали в чистую тряпицу. Получился опрятный узелок.
        Два дня спустя, когда выдалось свободное время, Левушка принарядился, велел себя побрить и причесать в две букли, извел полфунта душистой пудры на прическу, даже пошлепал по щекам пальцем, вымазанным в румянах, потом приказал, чтобы ему оседлали Ваську, и в превеселом расположении духа отправился в Зарядье.
        По дороге он размышлял весьма возвышенно.
        Коли француженка вдруг полюбилась Архарову, коли он наметил ее себе в любовницы - так подпоручик Тучков не имеет права становиться на дороге у боевого товарища. Даже коли сам бы втюрился по уши. Левушка даже несколько пожалел, что в его сердце не вспыхнула пылкая страсть, от коей он бы с таким мужественным благородством отказался ради Архарова. И он положил себе хоть как-то замолвить за приятеля словечко - понимая, сколько трудно будет Архарову добиться благосклонности своей любезной, Левушка вздумал как можно более облегчить задачу.
        Покидая особняк, солдаты заперли парадный ход, и потому Левушка, похожий на долговязого и благоухающего с бронебойной силой купидона, вздумал заявиться с черного хода. Однако и эта дверь оказалась на запоре.
        С француженки бы сталось и сбежать неизвестно куда в одной рубахе и пудромантеле. Левушка, забеспокоившись, принялся кидать в окна камушки и чурочки. Наконец додумался - подвел коня вплотную к стене и с седла, разбив окно, влез в особняк.
        Он оказался в знакомом помещении - отсюда выковыривали не успевших занять позиции у окон мародеров. Вот только их оружие солдаты увезли, прочее же имущество так и осталось валяться.
        Найдя лестницу, он взбежал наверх - Левушка еще не дожил до тех лет, когда по ступенькам поднимаются медленно.
        Он попал в ту самую анфиладу, где уже бывал неоднократно - и все почему-то с обнаженной шпагой.
        Неся перед собой перехваченный ленточкой узелок за петлю, стараясь при этом двигаться, как природный версальский маркиз, танцующий менуэт, и даже выделывая ногами томные глиссады, Левушка приближался к гостиной. Там, за дверью, было тихо. Он постучал. Никакой голос не отозвался. Левушка совсем не по-версальски приоткрыл дверь и сунул нос в щель.
        В гостиной, похоже, никого не было.
        Левушка обошел ее всю, только что не заглядывая под кушетки. Наконец поднялся по двум маленьким ступенькам на возвышение и посмотрел, что за раскрытые ноты лежат на клавесине.
        Это точно были тетради с трудами гениального дитяти. Левушка просмотрел первую страницу - однако! Впрочем, и дитя ведь росло - сейчас ему, пожалуй, лет пятнадцать?…
        Кроме нот, на клавесине лежало недогрызенное яблоко. Оно не ссохлось, а лишь потемнело. Возможно, мадмуазель Виллье не покидала особняка, но была поблизости. Однако не вопить же благим матом!
        Левушка догадался - сел, красиво откинув полы мундира, к клавесину, положил узелок рядом с яблоком и заиграл, и заиграл! Он целую вечность не прикасался к клавишам, целых три недели! Он блаженствовал, воспарял душой и не сразу услышал стремительный треск каблучков.
        Француженка бежала откуда-то на звуки музыки, неслась, летела!
        Незаметная, назначенная для прислуги дверь отворилась и на пороге явилась Тереза Виллье - с живым румянцем на щеках, с радостной улыбкой, с устами, готовыми встретить пылкий поцелуй. Солнечные лучи, бившие в окна, падали на ее лицо с торжественностью царственных моцартовских аккордов.
        Левушка увидел ее, почти такую, какой встретил впервые, вот только курчавые черные волосы она как-то собрала сзади, вместо пудромантеля на ней была бледно-розовая атласная накидка с широким рюшем понизу, да и белая юбка уже не походила на подол нижней рубахи, а, кажется, была выткана мелкими букетиками, как полагается верхней одежде.
        И она увидела Левушку, воздевшего руки над клавиатурой.
        Она ухватилась за косяк, вглядываясь в его лицо и не разбирая черт, потому что смотрела против света и видела лишь стройный силуэт. Она шагнула раз, и другой, и вышла из-под солнечных лучей, и улыбка стала таять, таять, и вдруг раздался короткий вздох.
        - Мадмуазель! - воскликнул Левушка, вставая, и заговорил по-французски, с ужасом видя, что при всех своих стараниях не в силах сделать, чтобы она его услышала. Она смотрела на опустевший стул перед клавикордами и молчала.
        Наконец она словно очнулась, и Левушке пришлось заново представляться: ее императорского величества гвардии Преображенского полка подпоручик Тучков, и так далее, с поручением от некой высокопоставленной особы.
        Имелся в виду Архаров. Левушка решил преподнести приятеля наилучшим образом.
        - Я не знаю никаких высокопоставленных особ, - тут же ответила Тереза.
        - Сия особа вас знает и в восхищении от ваших достоинств, - деликатно и правдиво, как ему казалось, выразился Левушка. - Велено вам передать, мадмуазель, сей скромный пакет. Сия особа дарит вас некоторыми безделушками…
        - Я не могу принять, - тут же быстро отвечала Тереза. - Я девица низкого звания, но честью своей дорожу не менее знатной госпожи!… Так и передайте господину, что вас послал! Всякое покушение на мою честь я заранее отвергаю бесповоротно!
        Левушка, невзирая на благие намерения, рассмеялся (он вообразил Архарова, покушающегося на честь девицы, картинка получилась презабавная, но Тереза этого не знала) и сказал:
        - Успокойтесь, вам, к сожалению, сие не грозит. Берите подарок спокойно.
        Он развязал узелок и показал Терезе целое сокровище. Архаров набрал в сундуке монет и побрякушек щедрой рукой.
        - Я не могу это принять! - Тереза даже вздернула подбородок, чуть выдвинутый вперед подбородок - свидетельство звучного и красивого голоса, с которым можно даже выходить на подмостки.
        - Мадмуазель, вы это примете! - Левушка при нужде мог быть упрям, как дюжина взбалмошных француженок. - Тем более, что высокопоставленная особа делает вам подарок с определенной важной целью.
        Он придал себе такой вид, как будто речь шла о наиважнейшем дипломатическом поручении.
        - С какой целью? Зачем? Что я должна сделать взамен? - взволновалась Тереза.
        - Есть некое условие. Вы должны будете оставить музыкальные занятия и открыть лавку, - сказал Левушка и добавил то, чего Архаров не говорил: - На Ильинке! Чума идет на убыль, скоро в город начнут возвращаться богатые госпожи, вы имеете шанс составить себе состояние.
        - Я - модную лавку?!. Какое безумие…
        - В этом более разума, чем вы можете предположить, - холодно произнес Левушка. - Коли вы верите в Бога…
        Тереза кивнула.
        - То должны знать, что Господь оказывает нам благодеяния человеческими руками. В ином случае такие безделушки просто сыпались бы с неба. Не станете же вы отвергать милосердие Божье?
        Левушка не сам выдумал сей аргумент, а позаимствовал его в какой-то книге. Но оказалось кстати - Тереза призадумалась.
        Сперва она, размышляя, смотрела в пол. Потом подняла глаза - и Левушка увидел совсем иное лицо. Не радостное, как в первый миг встречи, не возмущенно-гордое, а окаменевшее.
        Такие лица он видел ночью - когда мимо него вели на расстрел мародеров.
        - Нет, я не стану отвергать милосердие Божье, - отвечала Тереза. - Но я бы хотела считать, что это дано мне в долг…
        - Не надо так считать, - попросил Левушка. - Лицо, пославшее вам сии безделицы, сильно огорчится. И Господь ведь тоже не в долг дает.
        В архаровском огорчении он, впрочем, сомневался - старший товарищ умел считать деньги, и возвращенный долг вряд ли бы испортил ему настроение, хотя… хотя и деньги ведь - не его… но, может, и впрямь огорчился бы, как всякий мужчина, чей подарок отвергают из необъяснимого каприза?… Воистину диковина - Архаров, посылающий подарки француженке! В Петербурге рассказать - не поверят! Не влюбился же он, в самом деле…

«Влюбленный Архаров» - это было диво, вообразить которое даже Левушка, натура пылкая и воспаряющая к небесам, был неспособен. Разве что как некий нонсенс, вроде седла для коровы или поросенка, несущего яйца. Да и сам Архаров, когда его шутя обозвали влюбленным, возмутился - такого быть с ним не может, не так он устроен.
        Нет, подумал Левушка, не влюбился, не такая уж красавица эта Тереза Виллье, коли приглядеться, а просто ему охота заполучить девицу в постель. Против такой охоты не попрешь.
        - Я беру подарок, - решила Тереза. - И передайте той особе, что я отплачу полным и точным выполнением ее пожелания. Я оставлю музыкальные занятия. Я не спрашиваю, для чего это надобно. Я сейчас поняла, что это - для моего же блага, и устами высокопоставленной особы действительно мне приказывает Господь. Клянусь, я выполню это условие.
        Она подошла к клавикордам, взяла тетрадь и собралась было разорвать ее.
        - Постойте! Отдайте лучше мне! - взмолился Левушка и отнял у нее тетрадь. - Моя матушка и сестрицы без ума от Моцарта, и коли я привезу им новые ноты…
        - А кто такой Моцарт? - спросила Тереза.
        Левушка так и остался с открытым ртом.
        Тереза сгребла свое новоявенное имущество на холстинку, следя, чтобы ничего не пропало, изготовила сверток, спрятала его под атласную накидку и молча, не прощаясь, вышла из гостиной.
        Левушка вздохнул - получилось как-то не так, и он вместо того, чтобы быть вестником удачи с прелестной амурной подоплекой, вдруг оказался вестником беды.
        Но он так давно не наслаждался музыкой, что чужая беда довольно резво отступила перед его желанием еще хоть немного поиграть, поимпровизировать, вспомнить простые менуэты, которые так легко танцевались в Санкт-Петербурге…
        Ему и в голову не пришло, что, услышав звуки клавикордов, Тереза побежала по пустому особняку, словно за ней гналась нечистая сила.
        - Нет, нет, более никакой музыки… - шептала она. - Кончено, кончено…
        Человек, пославший ей деньги и недвусмысленное распоряжение, нечаянно и очень точно придумал, как ей спастись, как ей отсечь от себя прошлое. Музыка была ее жизнью, музыка была ее юностью и любовью. Пока Тереза принадлежала музыке - прошлое никак не желало умирать, потому что каждая музыкальная фраза снова и снова воскрешала его. Начать новую жизнь можно было только так - без единого неземного аккорда!
        А музыка летела за ней, хрустальная и безмятежная, как в те далекие дни, когда за клавикорды садился и играл для Терезы о своей страсти и нежности совсем другой человек…

* * *
        За делами Архаров совершенно утратил счет дней. Он, не слезая с коня, носился с преображенцами по Москве, сопровождая то Орлова, то Волкова, то Еропкина, мечтая вернуться в Санкт-Петербург и выкинуть из головы всех мортусов на свете. Но однажды в полдень его сыскал графский вестовой.
        - Вашей милости на словах велено передать, чтоб сегодня вечером быть вам непременно в особняке господина Еропкина и с негодяями вместе.
        - Именно так? - переспросил Архаров.
        - Так молвить изволили. И посмеялись.
        Архаров тут же командировал Левушку с приказом для сержанта на чумной бастион.
        - Скажешь своим любезным приятелям - пробил их час, - велел он. - Сержанту приказ вслух прочитай внятно и убедись, что понял.
        Левушка весело отсалютовал и ускакал.
        Собирались к графу - как на бал. Архаров обнаружил, что дня четыре уж не брился. Выросла щетинка - чуть темнее его ненапудренных вьющихся прядок, но отдельные волоски с чего-то вдруг рыжие. То есть, общий вид какой-то пегий.
        Стали искать Никодимку. Никодимку как корова языком слизнула. Вот именно тогда, когда его услуга действительно потребовалась! И даже бабы, которые его первые пригрели (тут, кстати, обнаружилось его вранье - Никодимка утверждал, будто чумой переболел и опасности ни для кого не представляет), не знали, куда красавчик-дармоед подевался. Пришлось доверить образину Фомке.
        Приведя себя в достойный вид - даже штиблеты были натянуты туго и не морщили! - Архаров, стараясь не слишком сгибать ноги в коленях, пошел на крыльцо встречать Левушку. Тот где-то задержался и, подъехав чуть ли не в последнюю минуту, бойко соскочил с коня.
        - Эким хватом стал! - похвалил его Матвей, вышедший вслед за Архаровым - взять на вольном воздухе понюшку табака и всласть прочихаться.
        Отдав коня солдату, Левушка пошел на угол - высматривать мортусов. Тут же раздался заливистый свист. Матвей выронил табакерку.
        - Уймись, это наши знак подают, - сказал Архаров, - чтобы всей ордой перед домом не околачиваться.
        Еропкин даже в чумную пору старался жить, как положено знатному московскому барину. Как мог, держал открытый стол, тем более - когда у него поселились граф Орлов и гвардейцы. Когда ему деликатно советовали не тратить таких денег на прокорм малоизвестного народа, он обычно отвечал в том смысле, что живет вдвоем лишь с супругой, детей не имеет, а брать деньги с собой в могилу не собирается.
        Для таких обширных обедов была предназначена немалая столовая еропкинского дома, куда после пожара в Головинском дворце устроили на жительство десятка два офицеров. Потом их понемногу расселили поблизости. Сейчас там было просторно - столы сдвинуты к стене, стулья - баррикадами, и можно было выстроить полк не полк, но роту - точно.
        - Сюда пожалуйте, - сказал, выйдя на крыльцо к Архарову, его знакомец, орловский казачок Филатка. - Людей своих благоволите завести.
        - Тучков, гони всех сюда! - крикнул Архаров.
        Левушка стал махать руками, показывая, чтобы мортусы явились из переулка. Но вдруг руки его опустились и весь вид явил некое веселое недоумение - как если бы мортусы вышли, наряженные в фишбейные дамские платья, в кружевах и с веерами.
        Архаров спустился с крыльца и увидел причину.
        К Левушке подошел Никодимка. Очевидно, он шел с Пречистенской набережной Коробейниковским переулком. И не столько шел, сколько брел, согнувшись под немалым мешком.
        По красивому лицу текли слезы. Никодимка хлюпал носом, вздыхал и тихонько причитал.
        Одновременно по Остоженке подошел Шварц.
        Архаров пошел ему навстречу, несколько обеспокоившись - он с немцем на этот вечер не договаривался.
        - Его сиятельство изволили назначить мне аудиенцию, - сообщил Шварц, - будучи довольны моими трудами по выявлению убийц митрополита. Дворовый человек господина Раевского, повар Василий Андреев, опознал двух злодеев, которые, будучи в толпе рядом с ним, по крику Дмитриева бросились бить владыку Амвросия. Полагаю, что не врет. Их имена - Алексей Леонтьев и Федор Деянов.
        С тем он чинно, придерживая эфес шпаги, взошел на крыльцо.
        Мортусы, одетые кто во что горазд, иной в кафтане, иной в армяке, подошли к воротам особняка и обступили рыдающего Никодимку.
        На вопросы он не отвечал, а только называл себя бессчастным сиротинушкой, лишенным в жизни приюта, и роптал на жестокую судьбинушку.
        - А в мешке что? - догадался спросить Тимофей.
        - Кафтан, да другой кафтан, да штаны к нему, да чулок шесть пар… - отвечал страдалец, - да рубахи четыре, да исподнее…
        - Братцы, да он с приданым! - воскликнул Левушка. - Жениться, что ли, решился? К новой родне перебираешься? А невеста - чья такова?
        - Не своей волей, видать, Никодимка под венец идет, - заметил Тимофей. - А грех покрывает.
        - Тебе бы такой венец! - огрызнулся дармоед. - Мученический венец, мученический!
        Понемногу выяснили - Никодимка пытался вернуться к Марфе, но принят не был, а выставлен едва ли не пинком под зад. И много чего любопытного о себе услышал.
        - Вон оно что за приданое! - воскликнул Архаров. - Ну, сожитель, небось, здорово ты ее разозлил, коли она столько добра не пожалела - лишь бы от тебя избавиться!
        - Говорили мне добрые люди, да я не слушал! - рыдал Никодимка. - Говорили, что я ей - забава! Говорили, что у нее никто долго не заживается!…
        Филатка выскочил на крыльцо, удивляясь, что графский приказ выполняется не с должной степенью ретивости.
        - Идем, идем, - крикнул ему Архаров. - Все тут?
        - Все, - сказал Федька. - И вот еще кого привели.
        Мортусы расступились, Архаров увидел смущенного Устина. И было отчего смущаться. Лицо у дьячка оказалось поцарапано, под левым глазом зрел синяк, рубаха - порвана, на голом плече тремя полосами запеклась кровь.
        - Этот откуда взялся? - строго спросил Архаров.
        - Еле отбили, - отвечал Тимофей. - Он с нищими задрался, они всем скопом на него набросились. Он им всю мастыру изроптил. Им и подавать лохи боятся - он в таких смертных грехах кается, что сунуться скурлаво.
        - Ваша милость, ведь и ему помочь надобно, - добавил Демка. - Шварц сказывал, что ему за это дело сильно достанется - что знал, да не сказал. Сказал же! Пусть он с нами будет, как Клаварош. Семь бед - один ответ.
        Архаров хотел было высказаться в полную силу - но обернулся на Филатку и промолчал. Сейчас нужно было прежде всего убедиться, что мортусы будут пристроены к какой ни на есть государевой службе. А разбираться с их сегодняшними проказами потом, когда граф уже скажет свое значительное слово, никто, поди, не станет.
        Поэтому он молча сделал рукой знак, чтобы следовали за ним, и взошел на крыльцо. Мортусы попарно поднялись по ступеням и сгрудились в сенях. Замыкал их шествие Левушка, делая вид, будто он вовсе не видит замешавшегося в компанию Никодимки с мешком.
        Еропкин еще не имел настоящей возможности сделать свой дом роскошным, не сильно в роскоши и нуждался, однако супруга, пока не уехала из Москвы подальше от чумы, успела кое-чего купить и поставить в новом доме. И это была новомодная мебель - увы, уже несколько пострадавшая от того, что особняк оказался на военном положении.
        Мортусы, стоя в просторных сенях, несколько освоились и стали заглядывать в открывавшиеся двери.
        - Ишь ты, - прошептал Федька, - вот ведь как знатные живут… Вот бы годик пожить так-то…
        Его удивила светлая мебель, расписанная цветочными гирляндами, розовыми и голубыми.
        И тут же раздался шлепок. Федька обернулся и понял - это Тимофей увесисто сбил шаловливую Демкину руку, что нацелилась на табакерку, опрометчиво кем-то оставленную на консоли.
        - Ты тоже за ним приглядывай, - негромко приказал Тимофей.
        - Да ну, что вы все, право, ни один ховряк бы и не заметил, - комариным голоском заныл Демка.
        В сени вышел лакей.
        - Господ просят жаловать в столовую, - сказал он Архарову и Левушке.
        Оба приосанились, вошли. Причем оба в последнюю секунду обернулись. Левушка ободрительно улыбнулся мортусам, а Архаров показал свой знаменитый кулак.
        Там их ждали граф Орлов, сенатор Волков и сам хозяин - Петр Дмитрич Еропкин. В сторонке скромненько стоял Шварц, вид имея деловитый, но довольный.
        Граф был весел, наряден, сверкал галунами, богато нашитыми и на красный камзол, и на великолепный белый кафтан.Он сильно возвышался над Волковым, и один лишь Еропкин был ему почти вровень -кабы еще не сутулился. В руках граф держал письмо - не иначе, от государыни и ласковое, что преисполняло его гордостью и надеждами. Волков же был этим весельем явно недоволен, из чего Архаров заключил, что аудиенция лично для него будет удачной.
        - Все вроде собрались? - осведомился Еропкин, обратившись с сим вопросом к Орлову.
        - Еще одного гостя с минуты на минуту ждем. По моему соображению, должен скоро быть, прислал мне с дороги курьера. Три часа назад миновал Тушино.
        - Кто таков?
        - А вот увидишь, батюшка Петр Дмитрич, гостенек сюда едет надолго. Ты с ним поладишь! Вы давние знакомцы. Редко, правда, встречались - он в Петербурге и в Москве не часто бывает. Государыня его ценит…
        Архаров и Левушка, видя, что разговор их не касается, кротко молчали, оглядывая обстановку.
        Вдруг Архаров ощутил тревогу, сравнимую с тем, как если бы во время тихой застольной беседы вдруг прямо в комнате грянул выстрел и запахло кислым порохом. Он глянул вправо, влево - нет, ничего опасного. Что-то было не так прямо перед ним. Он вернулся взглядом к тревожному месту и понял, что принял было за клавикорды какой-то столик-маркетри на тонких ногах, наполовину загороженный диковинной банкеткой - из-под бархатного сиденья выглядывали щекастые сатиры. Да и то - что делать клавикордам в столовой генерал-поручика Еропкина? И с чего бы мерещиться клавикордам - как можно спокойнее спросил себя Архаров, пытаясь обнаружить честное удивление, и сам себе ответил - меньше пить надо, вон после вчерашнего возлияния с Матвеем не то что клавикорды, а большие виолончели пригрезятся, те, что смолоду наводили на мысли о сочных бабах.
        Но тут же он вспомнил про опрятный узелок, выданный Левушке, и снова забеспокоился - шалопай обязательно сказал француженке что-то не то, нужных слов не нашел, а произнес какие-то глупые и лишние. Ведь не расспрашивать же его, как он вручал узелок да с каким лицом она принимала! Цепочка мысленных образов разматывалась уже независимо от его желания, а он не мог сопротивляться, и явилась анфилада ховринского особняка, по которой он шел с обнаженной шпагой, и четко увиделось наконец испуганное, но умеющее соблюсти высокомерную независимость лицо…
        На помощь пришел Волков - задал вопрос относительно обоза с продовольствием, который следовало направить к Николо-Угрешскому монастырю, где было больше всего больных, но он чьим-то случайным распоряжением ушел к Девичьему монастырю, при котором в бараках тоже были больные, но в меньшем количестве. Архаров был рад вопросу - пусть даже от Волкова, искавшего, чем бы заняться, пока Орлов развлекает Еропкина, - и принялся давать обстоятельный ответ, загнав туда, где хранились детские страхи перед кулаками чужих мальчишек, еще и этот новый страх, такой постыдный, что облекать его в слова - сгореть со стыда. Страх, что рядом с клавикордами возникнет и черноволосая худощавая женщина, хотя ей тут решительно неоткуда взяться, и задаст вопросы, не имеющие разумного ответа. Дурацкий страх, дурацкая растерянность, достойные разве что Левушки - потому что он придает женщинам слишком великое значение и пускается в разговоры с ними, как если бы это было важным делом. Так ли, сяк ли, Архаров не определил для себя своей тревоги словесно и только, говоря с Волковым, крутил на пальце какой-то ключ, подобранный там
же, в гостиной, на бюро.
        Орлов меж тем подозвал Левушку, спросил о чем-то, Левушка звонко отвечал:
        - Все тут, ваше сиятельство, собраны в сенях, прикажете звать?
        И на другой тихий вопрос едва не рассмеялся:
        - Да не разбегутся! Они за господином Архаровым хвостом ходят, не отцепятся!
        Филатка, уловив движение графского подбородка, скользнул за дверь - за новыми визитерами.
        - Вот и ладно, - сказал граф Орлов. - Приступим, стало быть. Ты жаловался, батюшка Петр Дмитрич, что в Москве ныне полиции нет, и без нее трудно. Иные померли, иные без вести сгинули. Вон господин Шварц подтвердит - и впрямь дело плохо. И когда я гвардию обратно в Петербург заберу, смотреть за порядком будет некому. Вот ты и оказался неправ. Она милостью Божьей сама образовалась. Господин Архаров, тащи сюда свое воинство!
        Трудно было предположить, что граф, как Архаров, бегал советоваться со Шварцем. И вряд ли Шварц сам донес до него свою мысль в устном или письменном виде. Немец соблюдал на лице полнейшее спокойствие, но сделал шаг назад и несколько откинул голову - что для него могло служить признаком сильного недоумения. Очевидно, права была государыня относительно Григория Орлова: сей высоко вознесенный офицер знаний имел мало, но до многого доходил своим живым и причудливым умом.
        Архаров, не показывая удивления, выглянул в дверь, первыми увидел Федьку с Тимофеем и молча сделал знак: ко мне!
        Мортусы, ощущая неловкость, вошли и остались у дверей. Но не все - все бы и не поместились. Никодимка, которому бы остаться в коридоре, тоже втиснулся вместе со своим мешком. Устин же, наоборот, хотел остаться, но Тимофей подтолкнул его. Саша Коробов тоже оказался с мортусами и встал вместе с Демкой, а Клаварош пристроился к высокой консоли и картинно об нее оперся.
        Архаров покрутил носом - никакого порядка…
        - Кто таковы? - спросил удивленный Еропкин.
        Компания выглядела именно так, что, встретив ее на московской улице, всякий, даже будучи при оружии, тут же нырнул бы в ближайший переулочек, уступая дорогу. Один Ваня с его вырванными ноздрями чего стоил…
        - Николай Петрович, рекомендуй! - предчувствуя развлечение, Орлов заулыбался.
        Архаров тоже любил такие развлечения. И графские надежды полностью оправдал.
        - Рекомендую. Федор Савин, почти что каторжник, виновен в убийстве тверского мещанина. Дабы оправдаться перед Богом, служил в мортусах. Тимофей Арсеньев, грабитель, из тех самых муромских, от которых тракт стоном стонет, - также осужден на каторгу, по случаю чумы застрял в Москве. Иван Орехов, беглый каторжник, вдругорядь пойман, также добровольно служил в мортусах. Также и Демьян Костемаров, ремеслом - вор, по призванию - карточный шулер. Жан-Луи Клаварош, французский учитель, в отечестве своем бывший кучером, из московских мародеров, изловил убийцу владыки. Далее! Устин Петров, Всехсвятского храма дьячок, чуть было от горя постриг не принял и под Варварскими воротами милостыню просил, да на удачу к нам прибился. Александр Коробов, студент, астроном, вам, господа, своим почерком известен. Никодим Савраскин, до чумы держал с сожительницей притон, да все девки перемерли, податься ему, сироте, некуда… Продолжать?
        - Мать честная, Архаров, да где ж ты набрал всего этого сброда? - изумился Еропкин.
        - Это не сброд, ваш милость, - встав так, чтобы люди оказались за спиной, отвечал Архаров. - Все они готовы честно служить, а грехи свои искупили… кроме Савраскина.
        - Это не сброд, - внезапно посерьезнев, подтвердил Орлов. - Это тебе - та полиция, которая в твоей Москве наведет порядок. Эти ребята самого черта не испугаются. Господин Шварц, принимай пополнение, ставь на довольствие! Всех - и грабителей, и колодников, и дьячка! Да, да, и его! Я отписал государыне про дела господина Архарова, и она, матушка наша, соизволила к моим советам прислушаться. Вот письмо, коли не веришь. Не сегодня-завтра Архаров будет пожалован чином - сперва полковником, малость погодя…
        В гостиную, растолкав мортусов, ворвался орловский казачок Филатка.
        - Ваше сиятельство, князь прибыли! Выходят из кареты, их сюда ведут! Посторонись, ребята…
        - Сие кстати! - радостно воскликнул Орлов. - Стало, я завтра могу из Москвы убираться. Ну, где он там? Ног никак размять не может?
        Несколько суток в дорожной карете и впрямь на пользу здоровью не шли - требовалось время, чтобы тело опомнилось и ноги расходились.
        Еропкин как хозяин поспешил навстречу - принять гостя в объятия.
        Архаров и Левушка переглянулись: какой такой князь? О князьях уговора не было. Мортусы, и без того притихшие, совсем окаменели.
        В столовой раздались голоса, и тут же Еропкин ввел гостя, закутанного в плотную епанчу и немилосердно зевающего.
        - Зябко тут у вас, - сказал этот немолодой мужчина с помятым жизнью лицом и умными темными глазами.
        - Так чего ж удивительного, ноябрь на дворе, - заметил Еропкин. - Становитесь, князь, к камину задом, прогреетесь…
        - Что - камин? А вот моего «ерофеича» с дорожки! - воскликнул Орлов. - Всякую хворь перешибает и у прелестниц великое преимущество дает. Главное - не перебрать!
        Мужчины невольно рассмеялись, и тут же Филатка добыл флягу и чарку, налил, поднес. Приезжий выпил, крякнул - настойка была сильна.
        - Проснулся, батюшка Михайла Никитич? - спросил Орлов. - Ну, с приездом тебя? Измотали дороги?
        - Из Польши - в Петербург, оттуда, прямо с высочайшей аудиенции - кубарем в карету и сюда, твои проказы расхлебывать, - отвечал Михайла Никитич. - Ну, граф, благодарствую! Нашел мне должность!
        - Так главную-то беду я одолел, ты на готовенькое прискакал… - граф хотел было похвастаться, но Михайла Никитич пошел обниматься с сенатором Волковым.
        - Николаша, это кто еще? - шепотом спросил Левушка.
        - Это князь Волконский, - шепотом же отвечал Архаров.
        К ним подошел Орлов.
        - Приосанься, - велел одному Архарову, поскольку Левушка и без того стоял прямо, ровно коломенская верста. - Михайла Никитич, оборотись! Вот, рекомендую. Преображенского полка капитан-поручик Архаров. Поскольку тебя, князь, государыня не без моего скромнейшего совета изволила назначить московским градоначальником, то самое время представить тебе нового московского обер-полицмейстера господина Архарова! Он в сей должности еще высочайше не утвержден, но вот письменное согласие государыни, и он уже приступил к исполнению своих обязанностей. Он раскрыл убийц митрополита Амвросия, царствие ему небесное, и успешно обезвреживает московских мародеров.
        - А Юшкова куда? - спросил несколько растерявшийся Еропкин.
        - А больше бы Юшков от чумы бегал да в подмосковной отсиживался. Кончилось его обер-полицмейстерство. Теперь будет Архаров. Так что привыкай, князь, к его роже и к достославным рожам новых полицейских, - граф плавно провел рукой на уровне лиц мортусов, уже начинавших осознавать свою новую карьеру. - Вам вместе трудиться.
        Архаров слушал и не понимал. Полковником - это да, на такое награждение он и рассчитывал. Но сейчас кое-что прозвучало, совершенно неожиданное… слух подвел, что ли?…
        Он обернулся, желая увидеть на лицах своего сброда подтверждение своей внезапной глухоты.
        Но увидел нечто иное.
        Беспредельное изумление на круглой рожице Левушки оказалось всего заметнее - в силу Левушкиного роста. Никодимка аж присел. Федька и Тимофей уставили друг на дружку. Клаварош дергал за левый полуоторванный рукав Устина - тоже, видеть, полагал, что недослышал. Устин же, бормоча, крестился.
        Левушка в ответ на архаровский взгляд усиленно закивал.
        Волков изобразил негодование и отвернулся.
        Стало быть, так оно и прозвучало - «обер-полицмейстер».
        Архаров - обер-полицмейстер, а вот эти рожи - полицейские.
        Вон до чего граф Орлов додумался! Сам! И никакой Шварц ему исторических казусов не излагал.
        То-то с самого начала граф этак загадочно ухмылялся.
        Однако это ж ни в какие ворота не лезет: из преображенцев - в полицмейстеры!
        Архаров дернул головой - чтоб подбородок повыше, чтобы стан повнушительнее. Он хотел было напомнить графу, что служит в Преображенском полку, что желает служить там и далее, потому что гвардия - единственное место, где он себя мыслит деятельным и полезным членом общества!
        И осекся.
        Во-первых, отказаться-то можно - а куда в таком случае девать людей, которых он сюда привел? Ловушку устроил ему граф Орлов, простейшую ловушку, - а он в ловушку попался. Во-вторых, государыня. Не имея ее согласия, Орлов вряд ли стал бы раскидываться такими должностями, как обер-полицеймейстерская. А согласие государыни есть приказ… Ох, мать честная, Богородица лесная…
        - Принимай Москву, Архаров, - весело и властно сказал граф Орлов. - Владей, карай и милуй! На то тебе кулаки дадены! Знатные кулаки - вот им и нашлось употребление!
        - Да уж принял, - буркнул Архаров.