Иван Сергеевич Тургенев Ася
        Мне было тогда лет двадцать пять, - начал Н.Н., дела давно минувших дней, как видите. Я только что вырвался на волю и уехал за границу, не для того, чтобы "окончить мое воспитание", как говаривалось тогда, а просто мне захотелось посмотреть на мир божий. Я был здоров, молод, ве- сел, деньги у меня не переводились, заботы еще не успели завестись - я жил без оглядки, делал, что хотел, процветал, одним словом. Мне тогда и в голову не приходило, что человек не растение и процветать ему долго нельзя. Молодость ест пряники золоченые, да и думает, что это-то и есть хлеб насущный; а придет время - и хлебца напросишься. Но толковать об этом не для чего.
        Я путешествовал без всякой цели, без плана; останавливался везде, где мне нравилось, и отправлялся тотчас далее, как только чувствовал желание видеть новые лица - именно лица. Меня занимали исключительно одни люди; я ненавидел любопытные памятники, замечательные собрания, один вид лон-лакея возбуждал во мне ощущение тоски и злобы; я чуть с ума не сошел в дрезденском "Грюне Гевелбе". Природа действовала на меня чрезвычайно, но я не любил так называемых ее красот, необыкновенных гор, утесов, во- допадов; я не любил, чтобы она навязывалась мне, чтобы она мне мешала. Зато лица, живые человеческие лица - речи людей, их движения, смех - вот без чего я обойтись не мог. В толпе мне было всегда особенно легко и от- радно; мне было весело идти туда, куда шли другие, кричать, когда другие кричали, и в то же время я любил смотреть, как эти другие кричат. Меня забавляло наблюдать людей... да я даже не наблюдал их - я их рассматри- вал с каким-то радостным и ненасытным любопытством. Но я опять сбиваюсь в сторону.
        Итак, лет двадцать тому назад я жил в немецком небольшом городке З., на левом берегу Рейна. Я искал уединения: я только что был поражен в сердце одной молодой вдовой, с которой познакомился на водах. Она была очень хороша собой и умна, кокетничала со всеми - и со мною, грешным, - сперва даже поощряла меня, а потом жестоко меня уязвила, пожертвовав мною одному краснощекому баварскому лейтенанту. Признаться сказать, рана моего сердца не очень была глубока; но я почел долгом предаться на неко- торое время печали и одиночеству - чем молодость не тешится! - и посе- лился в З.
        Городок этот мне понравился своим местоположением у подошвы двух вы- соких холмов, своими дряхлыми стенами и башнями, вековыми липами, крутым мостом над светлой речкой, впадавшей в Рейн, - а главное, своим хорошим вином. По его узким улицам гуляли вечером, тотчас после захождения солн- ца (дело было в июне), прехорошенькие белокурые немочки и, встретясь с иностранцем, произносили приятным голоском: "Guten Abend!" - а некоторые из них не уходили даже и тогда, когда луна поднималась из-за острых крыш стареньких домов и мелкие каменья мостовой четко рисовались в ее непод- вижных лучах Я любил бродить тогда по городу; луна казалось, пристально глядела на него с чистого неба; и город чувствовал этот взгляд и стоял чутко и мирно, весь облитый ее светом, этим безмятежным и в то же время тихо душу волнующим светом. Петух на высокой готической колокольне блес- тел бледным золотом; таким же золотом переливались струйки по черному глянцу речки; тоненькие свечки (немец бережлив!) скромно теплились в уз- ких окнах под грифельными кровлями; виноградные лозы таинственно высовы- вали свои завитые усики из-за
каменных оград; что-то пробегало в тени около старинного колодца на трехугольной площади, внезапно раздавался сонливый свисток ночного сторожа, добродушная собака ворчала вполголоса, а воздух так и ластился к лицу, и липы пахли так сладко, что грудь поне- воле все глубже и глубже дышала, и слово "Гретхен" - не то восклицание, не то вопрос - так и просилось на уста.
        Городок З. лежит в двух верстах от Рейна. Я часто ходил смотреть на величавую реку и, не без некоторого напряжения мечтая о коварной вдове, просиживал долгие часы на каменной скамье под одиноким огромным ясенем. Маленькая статуя мадонны с почти детским лицом и красным сердцем на гру- ди, пронзенным мечами, печально выглядывала из его ветвей. На противопо- ложном берегу находился городок Л., немного побольше того, в котором я поселился. Однажды вечером я сидел на своей любимой скамье и глядел то на реку, то на небо, то на виноградники. Передо мной белоголовые маль- чишки карабкались по бокам лодки, вытащенной на берег и опрокинутой нас- моленным брюхом кверху. Кораблики тихо бежали на слабо надувшихся пару- сах; зеленоватые волны скользили мимо, чуть-чуть вспухая и урча. Вдруг донеслись до меня звуки музыки; я прислушался. В городе Л. играли вальс; контрабас гудел отрывисто, скрипка неясно заливалась, флейта свистала бойко.
        - Что это? - спросил я у подошедшего ко мне старика в плисовом жиле- те, синих чулках и башмаках с пряжками.
        - Это, - отвечал он мне, предварительно передвинув мундштук своей трубки из одного угла губ в другой, - студенты приехали из Б. на ком- мерш.
        "А посмотрю-ка я на этот коммерш, - подумал я, - кстати же, я в Л. не бывал". Я отыскал перевозчика и отправился на другую сторону.
        II
        Может быть, не всякий знает, что такое коммерш. Это особенного рода торжественный пир, на который сходятся студенты одной земли или братства (Landsmannschaft). Почти все участники в коммерше носят издавна установ- ленный костюм немецких студентов: венгерки, большие сапоги и маленькие шапочки с околышами известных цветов. Собираются студенты обыкновенно к обеду под председательством сениора, то есть старшины, - и пируют до ут- ра, пьют, поют песни, Landesvater, Gaudeamus, курят, бранят филистеров; иногда они нанимают оркестр.
        Такой точно коммерш происходил в г.Л. перед небольшой гостиницей под вывескою Солнца, в саду, выходившем на улицу. Над самой гостиницей и над садом веяли флаги; студенты сидели за столами под обстриженными липками; огромный бульдог лежал под одним из столов; в стороне, в беседке из плю- ща, помещались музыканты и усердно играли, то и дело подкрепляя себя пи- вом. На улице, перед низкой оградой сада, собралось довольно много наро- да: добрые граждане Л. не хотели пропустить случая поглазеть на заезжих гостей. Я тоже вмешался в толпу зрителей. Мне было весело смотреть на лица студентов; их объятия, восклицания, невинное кокетничанье молодос- ти, горящие взгляды, смех без причины - лучший смех на свете - все это радостное кипение жизни юной, свежей, этот порыв вперед - куда бы то ни было, лишь бы вперед, - это добродушное раздолье меня трогало и поджига- ло. "Уж не пойти ли к ним?" - спрашивал я себя...
        - Ася, довольно тебе? - вдруг произнес за мной мужской голос по-русс- ки
        - Подождем еще, - ответил другой, женский голос на том же языке.
        Я быстро обернулся... Взор мой упал на красивого молодого человека в фуражке и широкой куртке; он держал под руку девушку невысокого роста, в соломенной шляпе, закрывавшей всю верхнюю часть ее лица.
        - Вы русские? - сорвалось у меня невольно с языка.
        Молодой человек улыбнулся и промолвил:
        - Да, русские.
        - Я никак не ожидал... в таком захолустье, - начал было я.
        - И мы не ожидали, - перебил он меня, - что ж? тем лучше. Позвольте рекомендоваться: меня зовут Гагиным, а вот это моя... - он запнулся на мгновение, - моя сестра. А ваше имя позвольте узнать?
        Я назвал себя, и мы разговорились. Я узнал, что Гагин, путешествуя, так же как и я, для своего удовольствия, неделю тому назад заехал в го- родок Л., да и застрял в нем. Правду сказать, я неохотно знакомился с русскими за границей. Я их узнавал даже издали по их походке, покрою платья, а главное, по выраженью их лица. Самодовольное и презрительное, часто повелительное, оно вдруг сменялось выражением осторожности и ро- бости... Человек внезапно настораживался весь, глаз беспокойно бегал... "Батюшки мои! не соврал ли я, не смеются ли надо мною", - казалось, го- ворил этот уторопленный взгляд... Проходило мгновенье -- и снова восста- новлялось величие физиономии, изредка чередуясь с тупым недоуменьем. Да, я избегал русских, но Гагин мне понравился тотчас. Есть на свете такие счастливые лица: глядеть на них всякому любо, точно они греют вас или гладят. У Гагина было именно такое лицо, милое, ласковое, с большими мягкими глазами и мягкими курчавыми волосами. Говорил он так, что даже не видя его лица, вы по одному звуку его голоса чувствовали, что он улы- бается.
        Девушка, которую он назвал своей сестрой, с первого взгляда показа- лась мне очень миловидной. Было что-то свое, особенное, в складе ее смугловатого, круглого лица, с небольшим тонким носом, почти детскими щечками и черными, светлыми глазами. Она была грациозно сложена, но как будто не вполне еще развита. Она нисколько не походила на своего брата.
        - Хотите вы зайти к нам? - сказал мне Гагин, - кажется, довольно мы насмотрелись на немцев. Ася, пойдем домой?
        Девушка утвердительно кивнула головой.
        - Мы живем за городом, - продолжал Гагин, - в винограднике, в одино- ком домишке, высоко. У нас славно, посмотрите. Хозяйка обещала пригото- вить нам кислого молока. Теперь же скоро стемнеет, и вам лучше будет пе- реезжать Рейн при луне.
        Мы отправились. Через низкие ворота города (старинная стена из булыж- ника окружала его со всех сторон, даже бойницы не все еще обрушились) мы вышли в поле и, пройдя шагов сто вдоль каменной ограды, остановились пе- ред узенькой калиткой. Гагин отворил ее и повел нас в гору по крутой тропинке. С обеих сторон, на уступах, рос виноград; солнце только что село, и алый тонкий свет лежал на зеленых лозах, на высоких тычинках, на сухой земле, усыпанной сплошь крупным и мелким плитняком, и на белой стене небольшого домика, с косыми черными перекладинами и четырьмя свет- лыми окошками, стоявшего на самом верху горы, по которой мы взбирались.
        - Вот и наше жилище! - воскликнул Гагин, как только мы стали прибли- жаться к домику, - а вот и хозяйка несет молоко. Guten Abend, Madame!.. Мы сейчас примемся за еду; но прежде, - прибавил он, - оглянитесь... ка- ков вид?
        Вид был, точно, чудесный. Рейн лежал перед нами весь серебряный, меж- ду зелеными берегами; в одном месте он горел багряным золотом заката. Приютившийся к берегу городок показывал все свои дома и улицы; широко разбегались холмы и поля. Внизу было хорошо, но наверху еще лучше: меня особенно поразил чистота и глубина неба, сияющая прозрачность воздуха. Свежий и легкий, он тихо колыхался и перекатывался волнами, словно и ему было раздольнее на высоте.
        - Отличную вы выбрали квартиру, - промолвил я.
        - Это Ася ее нашла, - отвечал Гагин. - Ну-ка, Ася, - продолжал он, - распоряжайся. Вели все сюда подать. Мы станем ужинать на воздухе. Тут музыка слышнее. Заметили ли вы, - прибавил он, обратясь ко мне, - вблизи иной вальс никуда не годится - пошлые, грубые звуки, - а в отдаленье, - чудо! так и шевелит в вас все романтические струны.
        Ася (собственное имя ее было Анна, но Гагин называл ее Асей, и уж вы позвольте мне ее так называть) - Ася отправилась в дом и скоро вернулась вместе с хозяйкой. Они вдвоем несли большой поднос с горшком молока, та- релками, ложками, сахаром, ягодами, хлебом. Мы уселись и принялись за ужин. Ася сняла шляпу; ее черные волосы, остриженные и причесанные, как у мальчика, падали крупными завитками на шею и уши. Сначала она дичилась меня; но Гагин сказал ей:
        - Ася, полно ежиться! он не кусается.
        Она улыбнулась и немного спустя уже сама заговаривала со мной. Я не видел существа более подвижного. Ни одно мгновение она не сидела смирно; вставала, убегала в дом и прибегала снова, напевала вполголоса, часто смеялась, и престранным образом: казалось, она смеялась не тому, что слышала, а разным мыслям, приходившим ей в голову. Ее большие глаза гля- дели прямо, светло, смело, но иногда веки ее слегка щурились, и тогда взор ее внезапно становился глубок и нежен.
        Мы проболтали часа два. День давно погас, и вечер, сперва весь огнис- тый, потом ясный и алый, потом бледный и смутный, тихо таял и переливал- ся в ночь, а беседа наша все продолжалась, мирная и кроткая, как воздух, окружавший нас. Гагин велел принести бутылку рейнвейна; мы ее роспили не спеша. Музыка по-прежнему долетала до нас, звуки ее казались слаще и нежнее; огни зажглись в городе и над рекою. Ася вдруг опустила голову, так что кудри ей на глаза упали, замолкла и вздохнула, а потом сказала нам, что хочет спать, и ушла в дом; однако я видел, как она, не зажигая свечи, долго стояла за нераскрытым окном. Наконец, луна встала и заигра- ла по Рейну; все осветилось, потемнело, изменилось, даже вино в наших граненых стаканах заблестело таинственным блеском. Ветер упал, точно крылья сложил, и замер; ночным, душистым теплом повеяло от земли.
        - Пора! - воскликнул я, - а то, пожалуй, перевозчика не сыщешь.
        - Пора, - повторил Гагин.
        Мы пошли вниз по тропинке. Камни вдруг посыпались за нами: это Ася нас догоняла.
        - Ты разве не спишь? - спросил ее брат, но она, не ответив ему ни слова, пробежала мимо.
        Последние умирающие плошки, зажженные студентами в саду гостиницы, освещали снизу листья деревьев, что придавало им праздничный и фантасти- ческий вид. Мы нашли Асю у берега: она разговаривала с перевозчиком. Я прыгнул в лодку и простился с новыми моими друзьями. Гагин обещал навес- тить меня следующий день; я пожал его руку и протянул свою Асе; но она только посмотрела на меня и покачала головой. Лодка отчалила и понеслась по быстрой реке. Перевозчик, бодрый старик, с напряжением погружал весла в темную воду.
        - Вы в лунный столб въехали, вы его разбили, - закричала мне Ася.
        Я опустил глаза; вокруг лодки, чернея, колыхались волны.
        - Прощайте! - раздался опять ее голос.
        - До завтра, - проговорил за нею Гагин.
        Лодка причалила. Я вышел и оглянулся. Никого уж не было видно на про- тивоположном берегу. Лунный столб опять тянулся золотым мостом через всю реку. Словно на прощание примчались звуки старинного лансеровского валь- са. Гагин был прав: я почувствовал, что все струны моего сердца задрожа- ли в ответ на те заискивающие напевы. Я отправился домой через потемнев- шие поля, медлено вдыхая пахучий воздух, и пришел в свою комнату весь разнеженный сладостным томлением беспредметных и бесконечных ожиданий.
        Я чувствовал себя счастливым... Но отчего я был счастлив? Я ничего не желал, я ни о чем не думал... Я был счастлив.
        Чуть не смеясь от избытка приятных и игривых чувств, я нырнул в пос- тель и уже закрыл было глаза, как вдруг мне пришло на ум, что в течение вечера я ни разу не вспомнил о моей жестокой красавице... "Что же это значит? - спросил я самого себя. - Разве я не влюблен?" Но, задав себе этот вопрос, я, кажется, немедленно заснул, как дитя в колыбели.
        III
        На другое утро (я уже проснулся, но еще не вставал) стук палки раз- дался у меня под окном, и голос, который я тотчас признал за голос Гаги- на, запел:
        Ты спишь ли? Гитарой Тебя разбужу...
        Я поспешил отворить ему дверь.
        - Здравствуйте, - сказал Гагин, входя, - я вас раненько потревожил, на посмотрите, какое утро. Свежесть, роса, жаворонки поют...
        Со своими курчавыми блестящими волосами, открытой шеей и розовыми ще- ками он сам был свеж, как утро.
        Я оделся; мы вышли в садик, сели на лавочку, велели подать себе кофе и принялись беседовать. Гагин рассказал мне свои планы на будущее: вла- дея порядочным состоянием и ни от кого не завися, он хотел посвятить се- бя живописи и только сожалел о том, что поздно хватился за ум и много времени потратил по-пустому; я также упомянул о моих предположениях, да, кстати, поведал ему тайну моей несчастной любви. Он выслушал меня со снисхождением, но, сколько я мог заметить, сильного сочувствия к моей страсти я в нем не возбудил. Вздохнувши вслед за мной два раза из вежли- вости, Гагин предложил мне пойти к нему посмотреть его этюды. Я тотчас согласился.
        Мы не застали Асю. Она, по словам хозяйки, отправилась на "развали- ну". Верстах в двух от города Л. находились остатки феодального замка. Гагин раскрыл мне все свои картоны. В них было много жизни и правды, что-то свободное и широкое; но ни один из них не был окончен, и рисунок показался мне небрежен и неверен. Я откровенно высказал ему мое мнение.
        - Да, да, - подхватил он со вздохом, - вы правы; все это очень плохо и незрело, что делать! Не учился я как следует, да и проклятая славянс- кая распущенность берет свое. Пока мечтаешь о работе, так и паришь ор- лом; землю, кажется, сдвинул бы с места - а в исполнении тотчас слабеешь и устаешь.
        Я начал было ободрять его, но он махнул рукой и, собравши картоны в охапку, бросил их на диван.
        - Коли хватит терпенья, из меня выйдет что-нибудь, - промолвил он сквозь зубы, - не хватит, останусь недорослем из дворян.Пойдемте-ка луч- ше Асю отыскивать, - сказал он.
        Мы пошли.
        IV
        Дорога к развалине вилась по скату узкой лесистой долины; на дне ее бежал ручей и шумно прядал через камни, как бы торопясь слиться с вели- кой рекой, спокойно сиявшей за темной гранью круто рассеченных горных гребней. Гагин обратил мое внимание на некоторые счастливо освещенные места; в словах его слышался если не живописец, то уже наверное худож- ник. Скоро показалась развалина. На самой вершине голой скалы возвыша- лась четырехугольная башня, вся черная, еще крепкая, но словно разруб- ленная продольной трещиной. Мшистые стены примыкали к башне; кое-где ле- пился плющ; искривленные деревца свешивались с седых бойниц и рухнувших сводов. Каменистая тропинка вела к уцелевшим воротам. Мы уже подходили к ним, как вдруг впереди нас мелькнула женская фигура, быстро перебежала по груде обломков и уселась на уступе стены, прямо над пропастью.
        - А ведь это Ася! - воскликнул Гагин, - экая сумасшедшая!
        Мы вошли в ворота и очутились на небольшом дворике, до половины за- росшем дикими яблонями и крапивой. На уступе сидела, точно, Ася. Она по- вернулась к нам лицом и засмеялась, но не тронулась с места. Гагин пог- розил ей пальцем, а я громко упрекнул ее в неосторожности.
        - Полноте, - сказал мне шепотом Гагин, - не дразните ее; вы ее не знаете: она, пожалуй, еще на башню взберется. А вот вы лучше подивитесь смышлености местных жителей.
        Я оглянулся. В уголке, приютившись в крошечном деревянном балаганчи- ке, старушка вязала чулок и косилась на нас через очки. Она продавала туристам пиво, пряники и зельтерскую воду. Мы уместились на лавочке и принялись пить из тяжелых оловянных кружек довольно холодное пиво. Ася продолжала сидеть неподвижно, подобрав под себя ноги и закутавшись ки- сейным шарфом; стройный облик ее отчетливо и красиво рисовался на ясном небе; но я с неприязненным чувством посматривал на нее. Уже накануне за- метил я в ней что-то напряженное, не совсем естественное... "Она хочет удивить нас, - думал я, - к чему это? Что за детская выходка?" Словно угадавши мои мысли, она вдруг бросила на меня быстрый и пронзительный взгляд, засмеялась опять, в два прыжка соскочила со стены и, подойдя к старушке, попросила у ней стакан воды.
        - Ты думаешь, я хочу пить? - промолвила она, обращаясь к брату, - нет; тут есть цветы на стенах, которые непременно полить надо.
        Гагин ничего не ответил ей; а она, с стаканом в руке, пустилась ка- рабкаться о развалинам, изредка останавливаясь, наклоняясь и с забавной важностью роняя несколько капель воды, ярко блестевших на солнце. Ее движения были очень милы, но мне по-прежнему было досадно на нее, хотя я невольно любовался ее легкостью и ловкостью. На одном опасном месте она нарочно вскрикнула и потом захохотала... Мне стало еще досаднее.
        - Да она как коза лазит, - пробормотала себе под нос старушка, отор- вавшись на мгновенье от своего чулка.
        Наконец, Ася опорожнила весь свой стакан и, шаловливо покачиваясь, возвратилась к нам. Странная усмешка слегка подергивала ее брови, ноздри и губы; полудерзко, полувесело щурились темные глаза.
        "Вы находите мое поведение неприличным, - казалось, говорило ее лицо - все равно: я знаю, вы мной любуетесь".
        - Искусно, Ася, искусно, - промолвил Гагин вполголоса.
        Она вдруг как будто застыдилась, опустила свои длинные ресницы и скромно подсела к нам, как виноватая. Я тут в первый раз хорошенько рассмотрел ее лицо, самое изменчивое лицо, какое я только видел. Нес- колько мгновений спустя оно уже все побледнело и приняло сосредоточен- ное, почти печальное выражение; самые черты ее мне показались больше, строже, проще. Она вся затихла. Мы обошли развалину кругом (Ася шла за нами следом) и полюбовались видами. Между тем час обеда приближался. Расплачиваясь со старушкой, Гагин спросил еще кружку пива и, обернувшись ко мне, воскликнул с лукавой ужимкой:
        - За здоровье дамы вашего сердца!
        - А разве у него, - разве у вас есть такая дама? - спросила вдруг Ася.
        - Да у кого же ее нет? - возразил Гагин.
        Ася задумалась на мгновение; ее лицо опять изменилось, опять появи- лась на нем вызывающая, почти дерзкая усмешка.
        На возвратном пути она пуще хохотала и шалила. Она сломала длинную ветку, положила ее к себе на плечо, как ружье, повязала себе голову шар- фом. Помнится, нам встретилась многочисленная семья белокурых и чопорных англичанах; все они, словно по команде, с холодным изумлением проводили Асю своими стеклянными глазами, а она, как бы им назло, громко запела. Воротясь домой, она тотчас ушла к себе в комнату и появилась только к самому обеду, одетая в лучшее свое платье, тщательно причесанная, пере- тянутая и в перчатках. За столом она держалась очень чинно, почти чопор- но, едва отведывала кушанья и пила воду из рюмки. Ей явно хотелось ра- зыграть передо мною новую роль - роль приличной и благовоспитанной ба- рышни. Гагин не мешал ей: заметно было, что он привык потакать ей во всем. Он только по временам добродушно взглядывал на меня и слегка пожи- мал плечом, как бы желая сказать: "Она ребенок; будьте снисходительны". Как только кончился обед, Ася встала и, надевая шляпу, спросила Гагина: можно ли ей пойти к фрау Луизе?
        - Давно ли ты стала спрашиваться? - отвечал он со своей неизменной, на этот раз несколько смущенной улыбкой, - разве тебе скучно с нами?
        - Нет, но я вчера еще обещала фрау Луизе побывать у нее; притом же я думала, что вам будет лучше вдвоем: господин Н. (она указала на меня) что-нибудь еще тебе расскажет.
        Она ушла.
        - Фрау Луизе, - сказал Гагин, стараясь избегать моего взора, - вдова бывшего здешнего бургомистра, добрая, впрочем пустая старушка. Она очень полюбила Асю. У Аси страсть знакомиться с людьми круга низшего: я заме- тил: причиною этому всегда бывает гордость. Она у меня очень избалована, как видите, - прибавил он, помолчав немного, - да что прикажете делать? Взыскивать я ни с кого не умею, а с нее и подавно. Я обязан быть снисхо- дительным с нею.
        Я промолчал. Гагин переменил разговор. Чем больше я узнавал его, тем сильнее я к нему привязывался. Я скоро его понял. Это была прямо русская душа, правдивая, честная, простая, но, к сожалению, немного вялая, без цепкости и внутреннего жара. Молодость не кипела в нем ключом; она све- тилась тихим светом. Он был очень мил и умен, но я не мог себе предста- вить, что с ним станется, как только он возмужает. Быть художником... Без горького, постоянного труда не бывает художников... а трудиться, ду- мал я, глядя на его мягкие черты, слушая его неспешную речь - нет! тру- диться ты не будешь, сдаться ты не сумеешь. Но не полюбить его не было возможности: сердце так и влеклось к нему. Часа четыре провели мы вдво- ем, то сидя на диване, то медленно расхаживая перед домом; и в эти четы- ре часа сошлись окончательно.
        Солнце село, и мне уже пора было идти домой. Ася все еще не возвраща- лась.
        - Экая она у меня вольница! - промолвил Гагин. - Хотите, я пойду про- вожать вас? Мы по пути завернем к фрау Луизе; я спрошу, там ли она? Крюк не велик.
        Мы спустились в город и, свернувши в узкий, кривой переулочек, оста- новились перед домом в два окна шириною и вышиною в четыре этажа. Второй этаж выступал на улицу больше первого, третий и четвертый еще больше второго; весь дом с своей ветхой резьбой, двумя толстыми внизу, острой черепичной кровлей и протянутым в виде клюва воротом на чердаке казался огромной, сгорбленной птицей.
        - Ася! - крикнул Гагин, - ты здесь?
        Освещенное окно в третьем этаже стукнуло и открылось, и мы увидали темную головку Аси. Из-за нее выглядывало беззубое и подслеповатое лицо старой немки.
        - Я здесь, - проговорила Ася, кокетливо опершись локтями на оконницу, - мне здесь хорошо. На тебе, возьми, - прибавила она, бросая Гагину вет- ку гераниума, - вообрази, что я дама твоего сердца.
        Фрау Луизе засмеялась.
        - Н. уходит, - ответил Гагин, - он хочет с тобой проститься.
        - Будто? - промолвила Ася, - в таком случае дай ему мою ветку, а я сейчас вернусь.
        Она захлопнула окно и, кажется, поцеловала фрау Луизе. Гагин протянул мне молча ветку. Я молча положил ее в карман, дошел до перевоза и переб- рался на другую сторону.
        Помнится, я шел домой, ни о чем не размышляя, но с странной тяжестью на сердце, как вдруг меня поразил сильный, знакомый, но в Германии ред- кий запах. Я остановился и увидал возле дороги небольшую грядку конопли. Ее степной запах мгновенно напомнил мне родину и возбудил в душе страст- ную тоску по ней. Мне захотелось дышать русским воздухом, ходить по русской земле. "Что я здесь делаю, зачем таскаюсь в чужой стороне, между чужими?" - воскликнул я, и мертвенная тяжесть, которую я ощущал на серд- це, разрешилась внезапно в горькое и жгучее волнение. Я пришел домой совсем в другом настроении духа, чем накануне. Я чувствовал себя почти рассерженным и долго не мог успокоиться. Непонятная мне самому досада меня разбирала. Наконец, я сел, и, вспомнив о своей коварной вдове, (официальным воспоминанием обо этой даме заключался каждый мой день), достал одну из ее записок. Но я даже не раскрыл ее; мысли мои тотчас приняли иное направление. Я начал думать... думать об Асе. Мне пришло в голову, что Гагин в течение разговора намекнул мне на какие-то затрудне- ния, препятствующие его возвращению в Россию...
"Полно, сестра ли она его?" - произнес я громко.
        Я разделся, лег и старался заснуть; но час спустя я опять сидел в постели, облокотившись локтем на подушку, и снова думал об этой "каприз- ной девочке с натянутым смехом...". "Она сложена, как маленькая рафаэ- левская Галатея в Фарнезине, - шептал я, - да; и она ему не сестра..."
        А записка вдовы преспокойно лежала на полу, белея в лучах луны.
        V
        На следующее утро опять я пошел в Л. Я уверял себя, что мне хочется повидаться с Гагиным, но втайне я хотел посмотреть, что станет делать Ася, так ли она будет "чудить", как накануне. Я застал обоих в гостиной, и странное дело! - оттого ли, что я ночью и утром много размышлял о Рос- сии, - Ася показалась мне совершенно русской девушкой, простою девушкой, чуть не горничной. На ней было старенькое платьице, волосы она зачесала за уши и сидела, не шевелясь, у окна да шила в пяльцах, скромно, тихо, точно она век свой ничем другим не занималась. Она почти ничего не гово- рила, спокойно посматривала на свою работу, и черты ее приняли такое незначительное, будничное выражение, что мне невольно вспомнились наши доморощенные Кати и Маши. Для довершения сходства она принялась напевать вполголоса "Матушку, голубушку". Я глядел на ее желтоватое, угасшее ли- чико, вспоминал о вчерашних мечтаниях, и жаль мне было чего-то. Погода была чудесная. Гагин объявил нам, что пойдет сегодня рисовать этюд с на- туры: я спросил его, позволит ли он мне провожать его, не помешаю ли я ему?
        - Напротив, - возразил он, - вы мне можете хороший совет дать.
        Он надел круглую шляпу a la Van Dyck, блузу, взял картон под мышку и отправился; я поплелся вслед за ним. Ася осталась дома. Гагин, уходя, попросил ее позаботиться о том, чтобы суп был не слишком жидок: Ася обе- щалась побывать на кухне. Гагин добрался до знакомой уже мне долины, присел на камень и начал срисовывать старый дуплистый дуб с раскидистыми сучьями. Я лег на траву и достал книжку; но я двух страниц не прочел, а он только бумагу измарал; мы все больше рассуждали, и, сколько я могу судить, довольно умно и тонко рассуждали о том, как именно должно рабо- тать, чего следует избегать, чего придерживаться и какое собственно зна- чение художника в наш век. Гагин, наконец, решил, что он "сегодня не в ударе", лег рядом со мной, и уж тут свободно потекли молодые наши речи, то горячие, то задумчивые, то восторженные, но почти всегда неясные ре- чи, в которых так охотно разливается русский человек. Наболтавшись досы- та и наполнившись чувством удовлетворения, словно мы что-то сделали, ус- пели в чем-то, вернулись мы домой. Я нашел Асю точно такою же, какою я ее оставил; как я ни старался наблюдать
за нею - ни тени кокетства, ни признака намеренно принятой роли я в ней не заметил; на этот раз не было возможности упрекнуть ее в неестественности.
        - А-га! - говорил Гагин, - пост и покаяние на себя наложила.
        К вечеру она несколько раз непритворно зевнула и рано ушла к себе. Я сам скоро простился с Гагиным, и, возвратившись домой, не мечтал уже ни о чем: этот день прошел в трезвых ощущениях. Помнится, однако, ложась спать, я невольно промолвил вслух:
        - Что за хамелеон эта девушка! - и, подумав немного, прибавил: - А все-таки она ему не сестра.
        VI
        Прошли целые две недели. Я каждый день посещал Гагиных. Ася словно избегала меня, но уже не позволяла себе ни одной из тех шалостей, кото- рые так удивили меня в первые два дня нашего знакомства. Она казалась втайне огорченной или смущенной; она и смеялась меньше. Я с любопытством наблюдал за ней.
        Она довольно хорошо говорила по-французски и по-немецки; но по всему было заметно, что она с детства не была в женских руках и получила вос- питание странное, необычное, не имевшее ничего общего с воспитанием са- мого Гагина. От него, несмотря на его шляпу a la Van Dyck и блузу, так и веяло мягким, полуизнеженным, великорусским дворянином, а она не походи- ла на барышню; во всех ее движениях было что-то неспокойное: этот дичок недавно был привит, это вино еще бродило. По природе стыдливая и робкая, она досадовала на свою застенчивость и с досады насильственно старалась быть развязной и смелой, что ей не всегда удавалось. Я несколько раз за- говаривал с ней об ее жизни в России, о ее прошедшем: она неохотно отве- чала на мои расспросы; я узнал, однако, что до отъезда за границу она долго жила в деревне. Я застал ее раз за книгой, одну. Опершись головой на обе руки и запустив пальцы глубоко в волосы, она пожирала глазами строки.
        - Браво! - сказал я, подойдя к ней, - как вы прилежны!
        Она подняла голову, важно и строго посмотрела на меня.
        - Вы думаете, что я только смеяться умею, - промолвила она и хотела удалиться...
        Я взглянул на заглавие книги: это был какой-то французский роман.
        - Однако я ваш выбор похвалить не могу, - заметил я.
        - Что же читать! - воскликнула она, и, бросив книгу на стол, прибави- ла: - Так лучше пойду дурачиться, - и побежала в сад.
        В тот же день, вечером, я читал Гагину "Германа и Доротею". Ася спер- ва все только шныряла мимо нас, потом вдруг остановилась, приникла ухом, тихонько подсела ко мне и прослушала чтение до конца. На следующий день я опять не узнал ее, пока не догадался, что ей вдруг вошло в голову: быть домовитой и степенной, как Доротея. Словом, она являлась мне полу- загадочным существом. Самолюбивая до крайности, она привлекала меня, да- же когда я сердился на нее. В одном только я более и более убеждался, а именно в том, что она не сестра Гагина. Он общался с нею не по-братски: слишком ласково, слишком снисходительно и в то же время несколько при- нужденно.
        Странный случай, по-видимому, подтвердил мои подозрения.
        Однажды вечером, подходя к винограднику, где жили Гагины, я нашел ка- литку запертою. Не долго думавши добрался я до одного обрушенного места в ограде, уже прежде замеченного мною, и перескочил через нее. Недалеко от этого места, в стороне от дорожки, находилась небольшая беседка из акаций; я поравнялся с нею и уже прошел было мимом... Вдруг меня поразил голос Аси, с жаром и сквозь слезы произносившей следующие слова:
        - Нет, я никого не хочу любить, кроме тебя, нет, нет, одного тебя я хочу любить - и навсегда.
        - Полно, Ася, успокойся, - говорил Гагин, - ты знаешь, я тебе верю.
        Голоса их раздавались в беседке. Я увидал их обоих сквозь негустой переплет ветвей. Они меня не заметили.
        - Тебя, тебя одного, - повторила она, бросилась ему на шею и с судо- рожными рыданиями начала целовать его и прижиматься к его груди.
        - Полно, полно, - твердил он, слегка проводя рукой по ее волосам.
        Несколько мгновений остался я неподвижным... Вдруг я встрепенулся. "Подойти к ним?.. Ни за что!" - сверкнуло у меня в голове. Быстрыми ша- гами вернулся я к ограде, перескочил через нее на дорогу и чуть не бегом пустился домой. Я улыбался, потирал руки, удивлялся случаю, внезапно подтвердившему мои догадки (я ни на одно мгновение не усомнился в их справедливости), а между тем на сердце у меня было очень горько. "Одна- ко, - думал я, - умеют же они притворяться! Но к чему? Что за охота меня морочить? Не ожидал я этого от него... И что за чувствительное объясне- ние?"
        VII
        Я спал дурно и на другое утро встал рано, привязал походную котомочку за спину и, объявив своей хозяйке, чтобы она не ждала меня к ночи, отп- равился пешком в горы, вверх по течению реки, на которой лежит городок З. Эти горы, отрасли хребта, называемого Собачьей спиной (Hundsruck), очень любопытные в геологическом отношении; в особенности замечательные они правильностью и чистотой базальтовых слоев; но мне было не до геоло- гических наблюдений. Я не отдавал себе отчета в том, что во мне происхо- дило; одно чувство было мне ясно: нежелание видеться с Гагиным. Я уверял себя, что единственной причиной моего внезапного нерасположения к ним была досада на их лукавство. Кто принуждал их выдавать себя за родствен- ников? Впрочем, я старался о них не думать; бродил не спеша по горам и долинам, засиживался в деревенских харчевнях, мирно беседуя с хозяевами и гостями, или ложился на плоский согретый камень и смотрел, как плыли облака, благо погода стояла удивительная. В таких занятиях я провел три дня и не без удовольствия, - хотя на сердце у меня щемило по временам. Настроение моих мыслей приходилось как
раз под стать спокойной природе того края.
        Я отдал себя всего тихой игре случайности, набегавшим впечатлениям; неторопливо смеясь, протекали они по душе и оставили в ней, наконец, од- но общее чувство, в котором слилось все, что я видел, ощутил, слышал в эти три дня, - все: тонкий запах смолы по лесам, крик и стук дятлов, не- молчная болтовня светлых ручейков с пестрыми форелями на песчаном дне, не слишком смелые очертания гор, хмурые скалы, чистенькие деревеньки с почтенными старыми церквами и деревьями, аисты в лугах, уютные мельницы с проворно вертящимися колесами, радушные лица поселян, их синие камзолы и серые чулки, скрипучие, медлительные возы, запряженные жирными лошадь- ми, а иногда коровами, молодые длинноволосые странники по чистым доро- гам, обсаженным яблонями и грушами...
        Даже теперь мне приятно вспоминать мои тогдашние впечатления. Привет тебе, скромный уголок германской земли, с твоим незатейливым довольст- вом, с повсеместными следами прилежных рук, терпеливой, хотя неспешной работы... Привет тебе и мир!
        Я пришел домой к самому концу третьего дня. Я забыл сказать, что с досады на Гагиных я попытался воскресить образ жестокосердной вдовы; но мои усилия остались тщетны. Помнится, когда я принялся мечтать о ней, я увидел крестьянскую девочку лет пяти, с круглым любопытным личиком, с невинно выпученными глазенками. Она так детски-простодушно смотрела на меня... Мне стало стыдно ее чистого взора, я не хотел лгать в ее при- сутствии и тотчас же окончательно и навсегда раскланялся с моим прежним предметом.
        Дома я нашел записку от Гагина. Он удивлялся неожиданности моего ре- шения, пенял мне, зачем я не взял его с собою, и просил прийти к ним, как только я вернусь. Я с неудовольствием прочел эту записку, но на дру- гой же день отправился в Л.
        VIII
        Гагин встретил меня по-приятельски, осыпал меня ласковыми упреками; но Ася, точно нарочно, как только увидела меня, расхохоталась без всяко- го повода и, по своей привычке, тотчас убежала. Гагин смутился, пробор- мотал ей вслед, что она сумасшедшая, попросил меня извинить ее. Призна- юсь, мне стало очень досадно на Асю; уж и без того мне было не по себе, а тут опять этот неестественный смех, эти странные ужимки. Я, однако, показал вид, будто ничего не заметил, и сообщил Гагину подробности моего небольшого путешествия. Он рассказал мне, что делал, когда я отсутство- вал. Но речи наши не клеились; Ася входила в комнату и убегала снова; я объявил наконец, что у меня есть спешная работа и что мне пора вернуться домой. Гагин сперва удерживал меня, потом, посмотрев на меня пристально, вызвался провожать меня. В передней Ася вдруг подошла ко мне и протянула мне руку; я слегка пожал ее пальцы и едва поклонился ей. Мы вместе с Га- гиным переправились через Рейн, и, проходя мимо любимого моего ясеня с статуйкой мадонны, присели на скамью, чтобы полюбоваться видом. Замеча- тельный разговор произошел тут
между нами.
        Сперва мы перекинулись несколькими словами, потом замолкли, глядя на светлую реку.
        - Скажите, - заговорил вдруг Гагин, со своей обычной улыбкой, - како- го вы мнения об Асе? Не правда ли, она должна казаться вам немного странной?
        - Да, - ответил я не без некоторого недоумения. Я не ожидал, что он заговорит о ней.
        - Ее надо хорошенько узнать, чтобы о ней судить, - промолвил он, - у ней сердце очень доброе, но голова бедовая. Трудно с ней ладить. Впро- чем, ее нельзя винить, и если б вы знали ее историю...
        - Ее историю? - перебил я, - разве она не ваша ...
        Гагин взглянул на меня.
        - Уж не думаете ли вы, что она не сестра мне?.. Нет, - продолжал он, не обращая внимания на мое замешательство, - она точно мне сестра, она дочь моего отца. Выслушайте меня. Я чувствую к вам доверие и расскажу вам все.
        Отец мой был человек весьма добрый, умный, образованный - и несчаст- ливый. Он женился рано, по любви; жена его, моя мать, умерла очень ско- ро; я остался после нее шести месяцев. Отец увез меня в деревню и целые двенадцать лет не выезжал никуда. Он сам занимался моим воспитанием и никогда бы со мной не расстался, если б брат его, мой родной дядя, не заехал к нам в деревню. Дядя этот жил постоянно в Петербурге и занимал довольно важное место. Он уговорил отца отдать меня к нему на руки, так как отец ни за что не соглашался покинуть деревню. Дядя представил ему, что мальчику моих лет вредно жить в совершенном уединении, что с таким вечно унылым и молчаливым наставником, каков был мой отец, я непременно отстану от моих сверстников, да и самый нрав мой легко может испортить- ся. Отец долго противился увещаниям своего брата, однако уступил, нако- нец. Я плакал, расставаясь с отцом; я любил его, хотя никогда не видел улыбки на лице его... но попавши в Петербург, скоро позабыл наше темное и невеселое гнездо. Я поступил в юнкерскую школу, а из школы перешел в гвардейский полк. Каждый год приезжал я в
деревню на несколько недель и с каждым годом находил моего отца все более и более грустным, в себя уг- лубленным, задумчивым до робости. Он каждый день ходил в церковь и почти разучился говорить. В одно из моих посещений (мне уже было лет двадцать с лишком) я в первый раз увидал у нас в доме худенькую черноглазую де- вочку лет десяти - Асю. Отец сказал, что она сирота и взята им на про- кормление - он именно так выразился. Я не обратил особенного внимания на нее; она была дика, проворна и молчалива, как зверек, и как только я входил в любимую комнату моего отца, огромную и мрачную комнату, где скончалась моя мать и где даже днем зажигались свечи, она тотчас прята- лась за вольтеровское кресло его или за шкаф с книгами. Случилось так, что в последовавшие за тем три, четыре года обязанности службы помешали мне побывать в деревне. Я получал от отца ежемесячно по короткому пись- му; об Асе он упоминал редко, и то вскользь. Ему было уже за пятьдесят лет, но он казался еще молодым человеком. Представьте же мой ужас: вдруг я, ничего не подозревавший, получаю от приказчика письмо, в котором он меня извещает о
смертельной болезни моего отца и умоляет приехать как можно скорее, если хочу проститься с ним. Я поскакал сломя голову и зас- тал отца в живых, но уже при последнем издыхании. Он обрадовался мне чрезвычайно, обнял меня своими исхудалыми руками, долго поглядел мне в глаза каким-то не то испытующим, не то умоляющим взором, и, взяв с меня слово, что я исполню его последнюю просьбу, велел своему старому камер- динеру привести Асю. Старик привел ее: она едва держалась на ногах и дрожала всем телом.
        - Вот, - сказал мне с усилием отец, - завещаю тебе мою дочь - твою сестру. Ты все узнаешь от Якова, - прибавил он, указав на камердинера.
        Ася зарыдала и упала лицом на кровать... Полчаса спустя мой отец скончался.
        Вот что я узнал. Ася была дочь моего отца и бывшей горничной моей ма- тери, Татьяны. Живо я помню эту Татьяну, помню ее высокую стройную фигу- ру, ее благообразное, строгое, умное лицо с большими темными глазами. Она слыла девушкой гордой и неприступной. Сколько я мог понять из почти- тельных недомолвок Якова, отец мой сошелся с нею несколько лет спустя после смерти матушки. Татьяна уже не жила тогда в господском доме, а в избе у замужней сестры своей, скотницы. Отец мой сильно к ней привязался и после моего отъезда из деревни хотел даже жениться на ней, но она сама не согласилась быть его женой, несмотря на его просьбы.
        - Покойница Татьяна Васильевна, - так докладывал мне Яков, стоя у двери с закинутыми назад руками, - во всем были рассудительны и не захо- тели батюшку вашего обидеть. Что, мол, я вам за жена? какая я барыня? Так они говорить изволили, при мне говорили-с.
        Татьяна даже не хотела переселится к нам в дом и продолжала жить у своей сестры, вместе с Асей. В детстве я видывал Татьяну только по праздникам, в церкви. Повязанная темным платком, с желтой шалью на пле- чах, она становилась в толпе, возле окна, - ее строгий профиль четко вы- резался на прозрачном стекле, - и смиренно и важно молилась, кланяясь низко, по-старинному. Когда дядя увез меня, Асе было всего два года, а на девятом году она лишилась матери.
        Как только Татьяна умерла, отец взял Асю к себе в дом. Он и прежде изъявлял желание иметь ее при себе, но Татьяна ему и в этом отказала. Представьте же себе, что должно было произойти в Асе, когда ее взяли к барину. Она до сих пор не может забыть ту минуту, когда ей в первый раз надели шелковое платье и поцеловали у ней ручку. Мать, пока была жива, держала ее очень строго; у отца она пользовалась совершенной свободой. Он был ее учителем; кроме него, она никого не видала. Он не баловал ее, то есть не нянчился с нею; но он любил ее страстно и никогда ничего ей не запрещал: он в душе считал себя перед ней виноватым. Ася скоро поня- ла, что она главное лицо в доме, она знала, что барин ее отец; но она так же скоро поняла свое ложное положение; самолюбие развилось в ней сильно, недоверчивость тоже; дурные привычки укоренялись, простота ис- чезла. Она хотела (она сама мне раз призналась в этом) заставить целый мир забыть ее происхождение; она и стыдилась своей матери, и стыдилась своего стыда, и гордилась ею. Вы видите, что она многое знала и знает, чего не должно бы знать в ее годы ... Но разве она
виновата? Молодые си- лы разыгрывались в ней, кровь кипела, а вблизи ни одной руки, которая бы ее направила. Полная независимость во всем! да разве легко ее вынести? Она хотела быть не хуже других барышень; она бросилась на книги. Что тут могло выйти путного? Неправильно начатая жизнь слагалась неправильно, но сердце в ней не испортилось, ум уцелел.
        И вот я, двадцатилетний малый, очутился с тринадцатилетней девочкой на руках! В первые дни после смерти отца, при одном звуке моего голоса, ее била лихорадка, ласки мои повергали ее в тоску, только понемногу, ис- подволь, привыкла она ко мне. Правда, потом, когда она убедилась, что я точно признаю ее за сестру и полюбил ее, как сестру, она страстно ко мне привязалась: у ней ни одно чувство не бывает вполовину.
        Я привез ее в Петербург. Как мне ни больно было с ней расстаться, - жить с ней вместе я никак не мог; я поместил ее в один из лучших пансио- нов. Ася поняла необходимость нашей разлуки, но начала с того, что забо- лела и чуть не умерла. Потом она обтерпелась и выжила в пансионе четыре года; но, против моих ожиданий, осталась почти такою же, какою была прежде. Начальница пансиона часто жаловалась мне на нее. "И наказать ее нельзя, - говаривала она мне, - и на ласку она не подается". Ася была чрезвычайно понятлива, училась прекрасно, лучше всех; но никак не хотела подойти под общий уровень, упрямилась, глядела букой... Я не мог слишком винить ее: в ее положении ей надо было либо прислуживаться, либо дичить- ся. Изо всех подруг она сошлась только с одной, некрасивой, загнанной и бедной девушкой. Остальные барышни, с которыми она воспитывалась, боль- шей частью из хороших фамилий, не любили ее, язвили ее и кололи, как только могли; Ася им на волос не уступала. Однажды на уроке из закона божия преподаватель заговорил о пороках. "Лесть и трусость - самые дур- ные пороки", - громко промолвила Ася.
Словом, она продолжала идти своей дорогой; только манеры ее стали лучше, хотя и в этом отношении она, ка- жется, не много успела.
        Наконец ей минуло семнадцать лет; оставаться ей долее в пансионе было невозможно. Я находился в довольно большом затруднении. Вдруг мне пришла благая мысль: выйти в отставку, поехать за границу на год или на два и взять Асю с собой. Задумано - сделано; и вот мы с ней на берегах Рейна, где я стараюсь заниматься живописью, а она ... шалит и чудит по-прежне- му. Но теперь я надеюсь, что вы не станете судить ее слишком строго; а она хоть и притворяется, что ей все нипочем, - мнением каждого дорожит, вашим же мнением в особенности.
        И Гагин опять улыбнулся своей тихой улыбкой. Я крепко стиснул ему ру- ку.
        - Все так, - заговорил опять Гагин, - но с нею мне беда. Порох она настоящий. До сих пор ей никто не нравился, но беда, если она кого полю- бит! Я иногда не знаю, как с ней быть. На днях она что вздумала: начала вдруг уверять меня, что я к ней стал холоднее прежнего и что она одного меня любит и век будет меня одного любить ... И при этом так расплака- лась ...
        - Так вот что ... - промолвил было я и прикусил язык.
        - А скажите-ка мне, - спросил я Гагина: дело между нами пошло на отк- ровенность, - неужели в самом деле ей до сих пор никто не нравился? В Петербурге видела же она молодых людей?
        - Они-то ей и не нравились вовсе. Нет, Асе нужен герой, необыкновен- ный человек - или живописный пастух в горном ущелье. А впрочем, я забол- тался с вами, задержал вас, - прибавил он, вставая.
        - Послушайте, - начал я, - пойдемте к вам, мне домой не хочется.
        - А работа ваша?
        Я ничего не ответил; Гагин добродушно усмехнулся, и мы вернулись в Л. Увидев знакомый виноградник и белый домик на верху горы, я почувствовал какую-то сладость - именно сладость на сердце. Мне стало легко после га- гинского рассказа.
        IX
        Ася встретила нас на самом пороге дома; я снова ожидал смеха; но она вышла к нам вся бледная, молчаливая, с потупленными глазами.
        - Вот он опять, - заговорил Гагин, - и, заметь, сам захотел вернуть- ся.
        Ася вопросительно посмотрела на меня. Я в свою очередь протянул ей руку и на этот раз крепко пожал ее холодные пальчики. Мне стало очень жаль ее; теперь я многое понимал в ней, что прежде сбивало меня с толку: ее внутреннее беспокойство, неуменье держать себя, желание порисоваться - все мне стало ясно. Я понял, почему эта странная девочка меня привле- кала; не одной только полудикой прелестью, разлитой по всему ее тонкому телу, привлекала она меня: ее душа мне нравилась.
        Гагин начал копаться в своих рисунках; я предложил Асе погулять со мной по винограднику. Она тотчас согласилась, с веселой и почти покорной готовностью. Мы спустились до половины горы и присели на широкую плиту.
        - И вам не скучно было без нас? - начала Ася.
        - А вам без меня было скучно? - спросил я.
        Ася взглянула на меня сбоку.
        - Да, - ответила она. - Хорошо в горах? - продолжала она тотчас, - они высоки? Выше облаков? Расскажите мне, что вы видели. Вы рассказывали брату, но я ничего не слыхала.
        - Вольно ж было вам уходить, - заметил я.
        - Я уходила ... потому что ... Я теперь вот не уйду, - прибавила она с доверчивой лаской в голосе, - вы сегодня были сердиты.
        - Я?
        - Вы.
        - Отчего же, помилуйте...
        - Не знаю, но вы были сердиты и ушли сердитыми. Мне было очень досад- но, что вы так ушли, и я рада, что вы вернулись.
        - И я рад, что вернулся, - промолвил я.
        Ася повел плечами, как это часто делают дети, когда им хорошо.
        - О, я умею отгадывать! - продолжала она, - бывало, я по одному папа- шиному кашлю из другой комнаты узнавала, доволен ли он мной или нет.
        До этого дня Ася ни разу не говорила мне о своем отце. Меня это пора- зило.
        - Вы любили вашего батюшку? - проговорил я и вдруг, к великой моей досаде, почувствовал, что краснею.
        Она ничего не отвечала и покраснела тоже. Мы оба замолкли. Вдали по Рейну бежал и дымился пароход. Мы принялись глядеть на него.
        - Что же вы не рассказываете? - прошептала Ася.
        - Отчего вы сегодня рассмеялись, как только увидели меня? - - спросил я.
        - Сама не знаю. Иногда мне хочется плакать, а я смеюсь. Вы не должны судить меня... по тому, что я делаю. Ах, кстати, что это за сказка о Ло- релее? Ведь это ЕЕ скала виднеется? Говорят, она прежде всех топила, а как полюбила, сама бросилась в воду. Мне правится эта сказка. Фрау Луизе мне всякие сказки сказывает. У фрау Луизе есть черный кот с желтыми гла- зами...
        Ася подняла голову и встряхнула кудрями.
        - Ах, мне хорошо, - проговорила она.
        В это мгновенье до нас долетели отрывочные, однообразные звуки. Сотни голосов разом и с мерными остановками повторяли молитвенный напев: толпа богомольцев тянулась внизу по дороге с крестами и хоругвями...
        - Вот бы пойти с ними, - сказала Ася, прислушиваясь к постепенно ос- лабевавшим взрывам голосов.
        - Разве вы такая набожны?
        - Пойти куда-нибудь далеко, на молитву, на трудный подвиг, - - про- должала она. - А то дни уходят, жизнь уйдет, а что мы сделали?
        - Вы честолюбивы, - заметил я, - вы хотите прожить не даром, след за собой оставить...
        - А разве это невозможно?
        "Невозможно", - чуть было не повторил я... Но я взглянул в ее светлые глаза и только промолвил:
        - Попытайтесь.
        - Скажите, - заговорила Ася после небольшого молчания, в течение ко- торого какие-то тени пробежали у ней по лицу, уже успевшему побледнеть, - вам очень нравилась та дама ... Вы помните, брат пил за ее здоровье в развалине, на второй день нашего знакомства?
        Я засмеялся.
        - Ваш брат шутил; мне ни одна дама не нравилась; по крайней мере те- перь ни одна не нравится.
        - А что вам нравится в женщинах? - спросила Ася, закинув голову с не- винным любопытством.
        - Какой странный вопрос! - воскликнул я.
        Ася слегка смутилась.
        - Я не должна была сделать вам такой вопрос, не правда ли? Извините меня, я привыкла болтать все, что мне в голову входит. Оттого-то я и бо- юсь говорить.
        - Говорите, ради бога, не бойтесь, - подхватил я, - я так рад, что вы, наконец, перестаете дичиться.
        Ася опустила глаза и засмеялась тихим и легким смехом; я не знал за ней такого смеха.
        - Ну, рассказывайте же, - продолжала она, разглаживая полы своего платья и укладывая их себе на ноги, точно она усаживалась надолго, - рассказывайте или прочитайте что-нибудь, как, помните, вы нам читали из "Онегина" ...
        Она вдруг задумалась ...
        Где нынче крест и тень ветвей Над бедной матерью моей! -
        проговорила она вполголоса.
        - У Пушкина не так, - заметил я.
        - А я хотела бы быть Татьяной, - продолжала она все так же задумчиво. - Рассказывайте, - подхватила она с живостью.
        Но мне было не до рассказов. Я глядел на нее, всю облитую ясным сол- нечным лучом, всю успокоенную и кроткую. Все радостно сияло вокруг нас, внизу, над нами - небо, земля и воды; самый воздух, казалось, был насы- щен блеском.
        - Посмотрите, как хорошо! - сказал я, невольно понизив голос.
        - Да, хорошо! так же тихо отвечала она, не смотря на меня. - Если бы мы с вами были птицы, - как бы мы взвились, как бы полетели ... Так бы и утонули в этой синеве ... Но мы не птицы.
        - А крылья могут у нас вырасти, - возразил я.
        - Как?
        - Поживите - узнаете. Есть чувства, которые поднимают нас от земли. Не беспокойтесь, у вас будут крылья.
        - А у вас были?
        - Как вам сказать... Кажется, до сих пор я еще не летал.
        Ася опять задумалась. Я слегка наклонился к ней.
        - Умеете вы вальсировать? - спросила она вдруг.
        - Умею, - ответил я, несколько озадаченный.
        - Так пойдемте, пойдемте ... Я попрошу брата сыграть нам вальс ... Мы вообразим, что мы летаем, что у нас выросли крылья.
        Она побежала к дому. Я побежал вслед за нею - и несколько мгновений спустя мы кружились в тесной комнате, под сладкие звуки Ланнера. Ася вальсировала прекрасно, с увлечением. Что-то мягкое, женское проступило вдруг сквозь ее девически строгий облик. Долго потом рука моя чувствова- ла прикосновение ее нежного стана, долго слышалось мне ее ускоренное, близкое дыхание, долго мерещились темные, неподвижные, почти закрытые глаза на бледном, но оживленном лице, резво обвеянном кудрями.
        X
        Весь этот день прошел как нельзя лучше. Мы веселились, как дети. Ася была очень мила и проста. Гагин радовался, глядя на нее. Я ушел поздно. Въехавши на середину Рейна, я попросил перевозчика пустить лодку вниз по течению. Старик поднял весла - и царственная река понесла нас. Глядя кругом, слушая, вспоминая, я вдруг почувствовал тайное беспокойство на сердце... поднял глаза к небу - но и в небе не было покоя: испещренное звездами, оно все шевелилось, двигалось, содрогалось; я склонился к ре- ке... но и там, и в этой темной, холодной глубине, тоже колыхались, дро- жали звезды; тревожное оживление мне чудилось повсюду - и тревога росла во мне самом. Я облокотился на край лодки... Шепот ветра в моих ушах, тихое журчанье воды за кормою меня раздражали, и свежее дыханье волны не охлаждало меня; соловей запел на берегу и заразил меня сладким ядом сво- их звуков. Слезы закипали у меня на глазах, но то не были слезы беспред- метного восторга. Что я чувствовал, было не то смутное, еще недавно ис- пытанное ощущение всеобъемлющих желаний, когда душа ширится, звучит, когда ей кажется, что она все понимает и
любит.. Нет! во мне зажглась жажда счастья. Я еще не смел называть его по имени, - но счастья, счастья до пресыщения - вот чего хотел я, вот о чем томился... А лодка все неслась, и старик перевозчик сидел и дремал, наклонясь над веслами.
        XI
        Отправляясь на следующий день к Гагиным, я не спрашивал себя, влюблен ли я в Асю, но я много размышлял о ней; ее судьба меня занимала, я радо- вался неожиданному нашему сближению. Я чувствовал, что только со вчераш- него дня я узнал ее; до тех пор она отворачивалась от меня. И вот, когда она раскрылась, наконец, передо мною, каким пленительным светом озарился ее образ, как он был нов для меня, какие тайный обаяния стыдливо в нем сквозили...
        Бодро шел я по знакомой дороге, беспрестанно посматривая на издали белевший домик, я не только о будущем - я о завтрашнем дне не думал; мне было очень хорошо.
        Ася покраснела, когда я вошел в комнату; я заметил, что она опять принарядилась, но выражение ее лица не шло к ее наряду: оно было печаль- но. А я пришел таким веселым! Мне показалось даже, что она, по обыкнове- нию своему, собралась было бежать, но сделала усилие над собой - и оста- лась. Гагин находился в том особенном состоянии художнического жара и ярости, которое, в виде припадка, внезапно овладевает дилетантами, когда они вообразят, что им удалось, как они выражаются, "поймать природу за хвост". Он стоял, весь взъерошенный и выпачканный красками, перед натя- нутым холстом и, широко размахивая по нем кистью, почти свирепо кивнул мне головой, отодвинулся, прищурил глаза и снова накинулся на свою кар- тину. Я не стал мешать ему и подсел к Асе. Медленно обратились ко мне ее темные глаза.
        - Вы сегодня не такая, как вчера, - заметил я после тщетных усилий вызвать улыбку на ее губы.
        - Нет, не такая, - ответила она неторопливым и глухим голосом. - Но это ничего... Я нехорошо спала, всю ночь думала.
        - О чем?
        - Ах, я о многом думала. Это у меня привычка с детства: еще с того времени, когда я жила с матушкой...
        Она с усилием выговорила это слово и потом еще раз повторила:
        - Когда я жила с матушкой... я думала, отчего это никто не может знать, что с ним будет; а иногда и видишь беду - да спастись нельзя; и отчего никогда нельзя сказать всей правды?... Потом я думала, что я ни- чего не знаю, что мне надобно учиться. Меня перевоспитать надо, я очень дурно воспитана. Я не умею играть на фортепьяно, не умею рисовать, я да- же шью плохо. У меня нет никаких способностей, со мной должно быть очень скучно.
        - Вы несправедливы к себе, - возразил я. - Вы много читали, вы обра- зованны, и с вашим умом...
        - А я умна? - спросила она с такой наивной любознательностью, что я невольно засмеялся; но она даже не улыбнулась. - Брат, я умна? - спроси- ла она Гагина.
        Он ничего не отвечал ей и продолжал трудиться, беспрестанно меняя кисти и высоко поднимая руку.
        - Я сама не знаю иногда, что у меня в голове, - продолжала Ася с тем же задумчивым видом. - Я иногда самой себя боюсь, ей-богу. Ах, я хотела бы... Правда ли, что женщинам не следует читать много?
        - Много не нужно, но...
        - Скажите мне, что я должна читать? скажите, что я должна делать? Я все буду делать, что вы мне скажете, - прибавила она, с невинной довер- чивостью обратясь ко мне.
        Я не тотчас нашелся, что сказать ей.
        - Ведь вам не будет скучно со мной?
        - Помилуйте, - начал я.
        - Ну, спасибо! - возразила Ася, - а я думала, что вам скучно будет.
        И ее маленькая горячая ручка крепко стиснула мою.
        - Н.! - вскрикнул в это мгновение Гагин, - не темен ли этот фон?
        Я подошел к нему. Ася встала и удалилась.
        XII
        Она вернулась через час, остановилась в дверях и подозвала меня ру- кою.
        - Послушайте, - сказала она, - если б я умерла, вам было бы жаль ме- ня?
        - Что у вас за мысли сегодня! - воскликнул я.
        - Я воображаю, что я скоро умру; мне иногда кажется, что все вокруг меня со мной прощается. Умереть лучше, чем жить так... Ах! не глядите так на меня; я, право, не притворяюсь. А то я вас опять бояться буду.
        - Разве вы меня боялись?
        - Если я такая странная, я, право, не виновата, - возразила она. - Видите, я уж и смеяться не могу...
        Она осталась печальной и озабоченной до самого вечера. Что-то проис- ходило в ней, чего я не понимал. Ее взор часто останавливался на мне; сердце мое тихо сжималось под этим загадочным взором. Она казалась спо- койною, а мне, глядя на нее, все хотелось сказать ей, чтобы она не вол- новалась. Я любовался ею, я находил трогательную прелесть в ее поблед- невших чертах, в ее нерешительных, замедленных движениях - а ей поче- му-то воображалось, что я не в духе.
        - Послушайте, - сказала она мне незадолго до прощанья, - меня мучит мысль, что вы меня считаете легкомысленной... Вы вперед всегда верьте тому, что я вам говорить буду, только и вы будьте со мной откровенны; а я вам всегда буду говорить правду, даю вам честное слово...
        Это "честное слово" опять заставило меня засмеяться.
        - Ах, не смейтесь, - проговорила она с живостью, - а то я вам скажу сегодня то, что вы мне сказали вчера: "Зачем вы смеетесь?" - и, помолчав немного, она прибавила: - Помните, вы вчера говорили о крыльях?... Крылья у меня выросли - да лететь некуда.
        - Помилуйте, - промолвил я, - перед вами все пути открыты.
        Ася посмотрела мне прямо и пристально в глаза.
        - Вы сегодня дурного мнения обо мне, - сказала она, нахмурив брови.
        - Я? дурного мнения? о вас!...
        - Что вы точно в воду опущенные, - перебил меня Гагин, - хотите, я, по-вчерашнему, сыграю вам вальс?
        - Нет, нет, - возразила Ася и стиснула руки, - сегодня ни за что!
        - Я тебя не принуждаю, успокойся...
        - Ни за что, - повторила она, бледнея.
        "Неужели она меня любит?" - думал я, подходя к Рейну, быстро кативше- му темные волны.
        XIII
        "Неужели она меня любит?" - спрашивал я себя на другой день, только что проснувшись. Я не хотел заглядывать в самого себя. Я чувствовал, что ее образ, образ "девушки с натянутым смехом", втеснился мне в душу и что мне от него не скоро отделаться. Я пошел в Л. и остался там целый день, но Асю видел только мельком. Ей нездоровилось, у ней голова болела. Она сошла вниз, на минутку, с повязанным лбом, бледная, худенькая, с почти закрытыми глазами; слабо улыбнулась, сказала: "Это пройдет, это ничего, все пройдет, не правда ли?" - и ушла. Мне стало скучно и как-то груст- но-пусто; я, однако, долго не хотел уходить и вернулся поздно, не увидав ее более.
        Следующее утро прошло в каком-то полусне сознания. Я хотел приняться за работу - не мог; хотел ничего не делать и не думать... и это не уда- лось. Я бродил по городу; возвращался домой, выходил снова.
        - Вы ли господин Н.? - раздался вдруг за мной детский голос. Я огля- нулся; передо мною стоял мальчик. - Это вам от фрейлейн Annette, - при- бавил он, подавая мне записку.
        Я развернул ее - и узнал неправильный и быстрый почерк Аси. "Я непре- менно должна вас видеть, - писала мне она, - приходите сегодня в четыре часа к каменной часовне на дороге возле развалины. Я сделала сегодня большую неосторожность... Приходите, ради бога, вы все узнаете... Скажи- те посланному: да".
        - Будет ответ? - спросил меня мальчик.
        - Скажи, что да, - отвечал я.
        Мальчик убежал.
        XIV
        Я пришел к себе в комнату, сел и задумался. Сердце во мне сильно би- лось. Несколько раз перечел я записку Аси. Я посмотрел на часы: и две- надцати еще не было.
        Дверь отворилась - вошел Гагин.
        Лицо его было пасмурным. Он схватил меня за руку и крепко пожал ее. Он казался очень взволнованным.
        - Что с вами? - спросил я.
        Гагин взял стул и сел против меня.
        - Четвертого дня, - начал он с принужденной улыбкой и запинаясь, - я удивил вас своим рассказом; сегодня удивлю еще более. С другим я, веро- ятно, не решился бы... так прямо... Но вы благородный человек, вы мне друг, не так ли? Послушайте: моя сестра, Ася, в вас влюблена.
        Я вздрогнул и приподнялся...
        - Ваша сестра, говорите вы...
        - Да, да, - перебил меня Гагин. - Я вам говорю, она сумасшедшая и ме- ня с ума сведет. Но, к счастью, она не умеет лгать - и доверяет мне. Ах, что за душа у этой девочки... но она себя погубит, непременно.
        - Да вы ошибаетесь, - начал я.
        - Нет, не ошибаюсь. Вчера, вы знаете, она почти целый день пролежала, ничего не ела, впрочем не жаловалась... Она никогда не жалуется. Я не беспокоился, хотя к вечеру у нее сделался небольшой жар. Сегодня, в два часа ночи, меня разбудила наша хозяйка: "Ступайте, говорит, к вашей сестре: с ней что-то худо". Я побежал к Асе и нашел ее нераздетою, в ли- хорадке, в слезах; голова у нее горела, зубы стучали. "Что с тобой? - спросил я, - ты больна?" Она бросилась мне на шею и начала умолять меня увезти ее как можно скорее, если я хочу, чтобы она осталась в живых... Я ничего не понимаю, стараюсь ее успокоить... Рыдания ее усиливаются... и вдруг сквозь эти рыдания услышал я... Ну, словом, я услышал, что она вас любит. Уверяю вас, мы с вами, благоразумные люди, и представить себе не можем, как она глубоко чувствует и с какой невероятной силой высказыва- ются в ней эти чувства; это находит на нее так же неожиданно и так же неотразимо, как гроза. Вы очень милый человек, - продолжал Гагин, - но почему она вас так полюбила, этого я, признаюсь, не понимаю. Она гово- рит, что привязалась к вам с первого взгляда.
Оттого она и плакала на днях, когда уверяла меня, что, кроме меня, никого любить не хочет. Она воображает, что вы ее презираете, что вы, вероятно, знаете, кто она; она спрашивала меня, не рассказал ли я вам ее историю, - я, разумеется, ска- зал, что нет; но чуткость ее - просто страшна. Она желает одного: уе- хать, уехать тотчас. Я просидел с ней до утра; она взяла с меня слово, что нас завтра же здесь не будет, - и тогда только она заснула. Я поду- мал, подумал и решился - поговорить с вами. По-моему, Ася права: самое лучшее - уехать нам обоим отсюда. И я сегодня же бы увез ее, если б не пришла мне в голову мысль, которая меня остановила. Может быть... как знать? - вам сестра моя нравится? Если так, с какой стати я увезу ее? Я вот и решился, отбросив в сторону всякий стыд... Притом же я сам кое-что заметил... Я решился... узнать от вас... - Бедный Гагин смутился. - Из- вините меня, пожалуйста, - прибавил он, - я не привык к таким передря- гам.
        Я взял его за руку.
        - Вы хотите знать, - произнес я твердым голосом, - нравится ли мне ваша сестра? Да, она мне нравится...
        Гагин взглянул на меня.
        - Но, - проговорил он, запинаясь, - ведь вы не женитесь на ней?
        - Как вы хотите, чтобы я отвечал на такой вопрос? Посудите сами, могу ли я теперь...
        - Знаю, знаю, - перебил меня Гагин. - Я не имею никакого права требо- вать от вас ответа, и вопрос мой - верх неприличия... Но что прикажете делать? С огнем шутить нельзя. Вы не знаете Асю; она в состоянии зане- мочь, убежать, свиданье вам назначить... Другая умела бы все скрыть и выждать - но не она. С нею это в первый раз - вот что беда! Если бы вы видели, как она сегодня рыдала у ног моих, вы бы поняли мои опасения.
        Я задумался. Слова Гагина "свиданье вам назначить" кольнули меня в сердце. Мне показалось постыдным не отвечать откровенностью на его чест- ную откровенность.
        - Да, - сказал я наконец, - вы правы. Час тому назад я получил от ва- шей сестры записку. Вот она.
        Гагин взял записку, быстро пробежал ее и уронил руки на колени. Выра- жение изумления на его лице было очень забавным, но мне было не до сме- ху.
        - Вы, повторяю, благородный человек, - проговорил он, - но что же те- перь делать? Как? она сама хочет уехать, и пишет к вам, и упрекает себя в неосторожности... и когда это она успела написать? Чего ж она хочет от вас?
        Я успокоил его, и мы принялись толковать хладнокровно по мере возмож- ности о том, что нам следовало предпринять.
        Вот что мы остановились, наконец: во избежание беды я должен был идти на свидание и честно объясниться с Асей; Гагин обязался сидеть дома и не подать вида, что ему известна ее записка; а вечером мы положили сойтись опять.
        - Я твердо надеюсь на вас, - сказал Гагин и стиснул мне руку, - поща- дите и ее и меня. А уезжаем мы все-таки завтра, - - прибавил он, вста- вая, - потому что ведь вы на Асе не женитесь.
        - Дайте мне сроку до вечера, - возразил я.
        - Пожалуй, но вы не женитесь.
        Он ушел, а я бросился на диван и закрыл глаза. Голова у меня ходила кругом: слишком много впечатлений в нее нахлынуло разом. Я досадовал на откровенность Гагина, я досадовал на Асю, ее любовь меня и радовала и смущала. Я не мог понять, что заставило ее все высказать брату; неизбеж- ность скорого, почти мгновенного решения терзала меня...
        "Жениться на семнадцатилетней девочке, с ее нравом, как это можно!" - сказал я, вставая.
        XV
        В условленный час я переправился через Рейн, и первое лицо, встретив- шее меня на противоположном берегу, был тот самый мальчик, который при- ходил ко мне поутру. Он, по-видимому, ждал меня.
        - От фрейлейн Annette, - сказал он шепотом и подал мне другую запис- ку.
        Ася извещала меня о перемене места нашего свидания. Я должен был прийти через полтора часа не к часовне, а в дом к фрау Луизе, постучать- ся внизу и войти в третий этаж.
        - Опять: да? - спросил меня мальчик.
        - Да, - повторил я и пошел по берегу Рейна.
        Вернуться домой было некогда, я не хотел бродить по улицам. За го- родской стеною находился маленький сад с навесом для кеглей и столами для любителей пива. Я вошел туда. Несколько уже пожилых немцев играли в кегли; со стуком катились деревянные шары, изредка раздавались одобри- тельные восклицания. Хорошенькая служанка с заплаканными глазами принес- ла мне кружку пива; я взглянул в ее лицо. Она быстро отворотилась и отошла прочь.
        - Да, - промолвил тут же сидевший толстый и краснощекий гражданин, - Ганхен наша сегодня очень огорчена: жених ее пошел в солдаты.
        Я посмотрел на нее; она прижалась в уголок и подперла рукой щеку; слезы капали одна за другой по ее пальцам. Кто-то спросил пива; она при- несла ему кружку и опять вернулась на свое место. Ее горе подействовало на меня; я начал думать об ожидавшем меня свидании, но мои думы были за- ботливые, невеселые думы. Не с легким сердцем шел я на это свидание, не предаваться радостям взаимной любви предстояло мне; мне предстояло сдер- жать данное слово, исполнить трудную обязанность. "С ней шутить нельзя" - эти слова Гагина, как стрелы, впились в мою душу. А еще четвертого дня в этой лодке, не томился ли я жаждой счастья? Оно стало возможным - и я колебался, я отталкивал, я должен был оттолкнуть его прочь... Его вне- запность меня смущала. Сама Ася, с ее огненной головой, с ее прошедшим, с ее воспитанием, это привлекательное, но странное существо - признаюсь, она меня пугала. Долго боролись во мне чувства. Назначенный срок прибли- жался. "Я не могу на ней жениться, - решил я, наконец, - она не узнает, что и я полюбил ее".
        Я встал - и, положив талер в руку бедной Ганхен (она даже не поблаго- дарила меня), направился к дому фрау Луизе. Вечерние тени уже разлива- лись в воздухе, и узкая полоса неба, над темной улицей, алела отблеском зари. Я слабо стукнул в дверь; она тотчас отворилась. Я переступил порог и очутился в совершенной темноте.
        - Сюда! - послышался я старушечий голос. - Вас ждут.
        Я шагнул раза два ощупью, чья-то костлявая рука взяла мою руку.
        - Вы это, фрау Луизе? - спросил я.
        - Я, - отвечал мне тот же голос, - я, мой прекрасный молодой человек.
        Старуха повела меня опять вверх, по крутой лестнице, и остановилась на площадке третьего этажа. При слабом свете, падавшем из крошечного окошка, я увидал морщинистое лицо вдовы бургомистра. Приторно-лукавая улыбка растягивала ее ввалившиеся губы, ежила тусклые глазки. Она указа- ла мне на маленькую дверь. Судорожным движением руки отворил я ее и зах- лопнул за собой.
        XVI
        В небольшой комнате, куда я вошел, было довольно темно, и я не тотчас увидел Асю. Закутанная в длинную шаль, она сидела на стуле возле окна, отвернув и почти спрятав голову, как испуганная птичка. Она дышала быст- ро и вся дрожала. Мне стало несказанно жалко ее. Я подошел к ней. Она еще больше отвернула голову...
        - Анна Николаевна, - сказал я.
        Она вдруг вся выпрямилась, хотела взглянуть на меня - и не могла. Я схватил ее руку, она была холодна и лежала, как мертвая, на моей ладони.
        - Я желала... - начала Ася, стараясь улыбнуться, но ее бледные губы не слушались ее, - я хотела... Нет, не могу, - проговорила она и умолк- ла. Действительно, голос ее прерывался на каждом слове.
        Я сел подле нее.
        - Анна Николаевна, - повторил я и тоже не мог ничего прибавить.
        Настало молчание. Я продолжал держать ее руку и глядел на нее. Она по-прежнему вся сжималась, дышала с трудом и тихонько покусывала нижнюю губу, чтобы не заплакать, чтобы удержать накипавшие слезы... Я глядел на нее; было что-то трогательно-беспомощное в ее робкой неподвижности: точ- но она от усталости едва добралась до стула и так и упала на него. Серд- це во мне растаяло...
        - Ася, - сказал я чуть слышно...
        Она медленно подняла на меня свои глаза... О, взгляд женщины, которая полюбила, - кто тебя опишет? Они молили, эти глаза, они доверялись, воп- рошали, отдавались... Я не мог противиться их обаянию. Тонкий огонь про- бежал по мне жгучими иглами, я нагнулся и приник к ее руке...
        Послышался трепетный звук, похожий на прерывистый вздох, и я почувс- твовал на моих волосах прикосновение слабой, как лист дрожавшей руки. Я поднял голову и увидел ее лицо. Как оно вдруг преобразилось! Выражение страха исчезло с него, взор ушел куда-то далеко и увлекал меня за собою, губы слегка раскрылись, лоб побледнел как мрамор, и кудри отодвинулись назад, как будто ветер их откинул. Я забыл все, я потянул ее к себе - покорно повиновалась ее рука, все тело ее повлеклось вслед за рукою, шаль покатилась с плеч, и голова ее тихо легла на мою грудь, легла под мои загоревшиеся губы...
        - Ваша... - прошептала она чуть слышно.
        Уже руки мои скользили вокруг ее стана... Но вдруг воспоминание о Га- гине, как молния, меня озарило.
        - Что мы делаем!.. - воскликнул я и судорожно отодвинулся назад. - Ваш брат... ведь он все знает... Он знает, что я вижусь с вами.
        Ася опустилась на стул.
        - Да, - продолжал я, вставая и отходя в другой угол комнаты. - Ваш брат все знает... Я должен был ему все сказать.
        - Должны? - проговорила она невнятно. Она, видимо, не могла еще прий- ти в себя и плохо меня понимала.
        - Да, да, - повторил я с каким-то ожесточением, - и в этом вы одни виноваты, вы одни. Зачем вы сами выдали вашу тайну? Кто заставлял вас все высказать вашему брату? Он сегодня был сам у меня и передал мне ваш разговор с ним. - Я старался не глядеть на Асю и ходил большими шагами по комнате. - Теперь все пропало, все, все.
        Ася поднялась было со стула.
        - Останьтесь, - воскликнул я, - останьтесь, прошу вас. Вы имеете дело с честным человеком, - да, с честным человеком. Но, ради бога, что взволновало вас? Разве вы заметили во мне какую перемену? А я не мог скрываться перед вашим братом, когда он пришел сегодня ко мне.
        "Что я такое говорю?" - думал я про себя, и мысль, что я безнравс- твенный обманщик, что Гагин знает о нашем свидании, что все искажено, обнаружено, - так и звенела у меня в голове.
        - Я не звала брата, - послышался испуганный шепот Аси, - он пришел сам.
        - Посмотрите же, что вы наделали, - продолжал я. - Теперь вы хотите уехать...
        - Да, я должна уехать, - так же тихо проговорила она, - я и попросила вас сюда для того только, чтобы проститься с вами.
        - И вы думаете, - возразил я, - мне будет легко с вами расстаться?
        - Но зачем же вы сказали брату? - с недоумением повторила Ася.
        - Я вам говорю - я не мог поступить иначе. Если бы вы сами не выдали себя...
        - Я заперлась в моей комнате, - возразила она простодушно, - - я не знала, что у моей хозяйки был другой ключ...
        Это невинное извинение, в ее устах, в такую минуту - меня тогда чуть не рассердило... а теперь я без умиления не могу его вспомнить. Бедное, честное, искреннее дитя!
        - И вот теперь все кончено! - начал я снова. - Все. Теперь нам должно расстаться. - Я украдкой взглянул на Асю... лицо ее быстро краснело. Ей, я это чувствовал, и стыдно становилось и страшно. Я сам ходил и говорил как в лихорадке. - Вы не дали развиться чувству, которое начинало созре- вать, вы сами разорвали нашу связь, вы не имели ко мне доверия, вы усом- нились во мне...
        Пока я говорил, Ася все больше и больше наклонялась вперед - и вдруг упала на колени, уронила голову на руки и зарыдала. Я подбежал к ней, пытался поднять ее, но она мне не давалась. Я не выношу женских слез: при виде их я тотчас теряюсь.
        - Анна Николаевна, Ася, - твердил я, - пожалуйста, умоляю вас, ради бога, перестаньте... - Я снова взял ее за руку...
        Но, к величайшему моему изумлению, она вдруг вскочила - с быстротою молнии бросилась к двери и исчезла...
        Когда несколько минут спустя фрау Луизе вошла в комнату - я все еще стоял по самой середине ее, уж точно как громом пораженный. Я не пони- мал, как могло это свидание так быстро, так глупо кончиться - кончиться, когда я и сотой доли не сказал того, что хотел, что должен был сказать, когда я еще сам не знал, чем оно разрешиться...
        - Фрейлейн ушла? - спросила меня фрау Луизе, приподняв свои желтые брови до самой накладки.
        Я посмотрел на нее как дурак - и вышел вон.
        XVII
        Я выбрался из города и пустился прямо в поле. Досада, досада бешеная, меня грызла. Я осыпал себя укоризнами. Как я мог не понять причину, ко- торая заставила Асю переменить место нашего свидания, как не оценить, чего ей стоило прийти к этой старухе, как я не удержал ее! Наедине с ней в той глухой, едва освещенной комнате у меня достало силы, достало духа - оттолкнуть ее от себя, даже упрекать ее. А теперь ее образ меня прес- ледовал, я просил у нее прощения; воспоминания об этом бледном лице, об этих влажных и робких глазах, о развитых волосах, о легком прикосновении ее головы к моей груди - жгли меня. "Ваша..." - слышался мне ее шепот. "Я поступил по совести", - уверял я себя... Неправда! Разве я точно хо- тел такой развязки? Разве я в состоянии с ней расстаться? Разве я могу лишиться ее? "Безумец! Безумец!" - повторял я с озлоблением...
        Между тем ночь наступала. Большими шагами направился я к дому, где жила Ася.
        XVIII
        Гагин вышел мне навстречу.
        - Видели вы сестру? - закричал он мне еще издали.
        - Разве ее нет дома? - спросил я.
        - Нет.
        - Она не возвращалась?
        - Нет. Я виноват, - продолжал Гагин, - не мог утерпеть: против нашего уговора, ходил к часовне; там ее не было; стало быть, она не приходила?
        - Она не была у часовни.
        - И вы ее не видели?
        Я должен был сознаться, что я ее видел.
        - Где?
        - У фрау Луизе. Я расстался с ней час тому назад, - прибавил я, - я был уверен, что она домой вернулась.
        - Подождем, - сказал Гагин.
        Мы вошли в дом и сели друг подле друга. Мы молчали. Нам очень неловко было обоим. Мы беспрестанно оглядывались, посматривали на дверь, прислу- шивались. Наконец, Гагин встал.
        - Это ни на что не похоже! - воскликнул он, - у меня сердце не на месте. Она меня уморит, ей-богу... Пойдемте искать ее.
        Мы вышли. На дворе уже совсем стемнело.
        - О чем же вы с ней говорили? - спросил меня Гагин, надвигая шляпу на глаза.
        - Я видел ее всего минут пять, - отвечал я, - я говорил с ней, как было условлено.
        - Знаете ли что? - возразил он, - лучше нам разойтись, этак мы скорее на нее наткнуться можем. Во всяком случае приходите сюда через час.
        XIX
        Я проворно спустился с виноградника и бросился в город. Быстро обошел я все улицы, заглянул всюду, даже в окна фрау Луизе, вернулся к Рейну и побежал по берегу... Изредка попадались мне женские фигуры, но Аси нигде не было видно. Уже не досада меня грызла, - тайный страх терзал меня, и не один страх я чувствовал... нет, я чувствовал раскаяние, сожаление са- мое жгучее, любовь - да! - самую нежную любовь. Я ломал руки, я звал Асю посреди надвигавшейся ночной тьмы, сперва вполголоса, потом все громче и громче; я повторял сто раз, что я ее люблю, я клялся никогда с ней не расставаться; я дал бы все на свете, чтобы опять держать ее холодную ру- ку, опять слышать ее тихий голос, опять видеть ее перед собою... Она бы- ла так близка, она пришла ко мне с полной решимостью, в полной невиннос- ти сердца и чувств, она принесла мне свою нетронутую молодость... и я не прижал ее к своей груди, я лишил себя блаженства увидеть, как ее милое лицо расцвело бы радостью и тишиной восторга... Эта мысль меня с ума сводила.
        "Куда она могла пойти, что она с собою сделала?" - восклицал я в тос- ке бессильного отчаяния... Что-то белое мелькнуло вдруг на самом берегу реки. Я знал это место; там, над могилой человека, утонувшего лет семь- десят тому назад, стоял до половины вросший в землю каменный крест со старинной надписью. Сердце во мне замерло... Я подбежал к кресту: белая фигура исчезла. Я крикнул: "Ася!" Дикий голос испугал меня самого - но никто не отозвался...
        Я решил пойти узнать, не нашел ли ее Гагин.
        XX
        Быстро взбираясь по тропинке виноградника, я увидел свет в комнате Аси... Это меня несколько успокоило.
        Я подошел к дому; дверь внизу была заперта, я постучался. Неосвещен- ное окошко в нижнем этаже осторожно отворилось, и показалась голова Га- гина.
        - Нашли? - спросил я его.
        - Она вернулась, - ответил он мне шепотом, - она в своей комнате и раздевается. Все в порядке.
        - Слава богу! - воскликнул я с несказанным порывом радости, - слава богу! Теперь все прекрасно. Но вы знаете, мы должны еще переговорить.
        - В другое время, - возразил он, тихо потянув к себе раму, - в другое время, а теперь прощайте.
        - До завтра, - сказал я, - завтра все будет решено.
        - Прощайте, - повторил Гагин. Окно затворилось.
        Я чуть было не постучал в окно. Я хотел тогда же сказать Гагину, что я прошу руки его сестры. Но такой сватанье в такую пору... "До завтра, - подумал я, - завтра я буду счастлив..."
        Завтра я буду счастлив! У счастья нет завтрашнего дня; у него нет и вчерашнего; оно не помнит прошедшего, не думает о будущем; у него есть настоящее - и то не день, а мгновенье.
        Я не помню, как я дошел до З. Не ноги меня несли, не лодка меня вез- ла: меня поднимали какие-то широкие, сильные крылья. Я прошел мимо кус- та, где пел соловей, я остановился и долго слушал: мне казалось, он пел мою любовь и мое счастье.
        XXI
        Когда, на другой день утром, я стал подходить к знакомому домику, ме- ня поразило одно обстоятельство: все окна в нем были раскрыты и дверь тоже была раскрыта; какие-то бумажки валялись перед порогом; служанка с метлой показалась за дверью.
        Я приблизился к ней...
        - Уехали! - брякнула она, прежде чем я успел спросить ее: дома ли Га- гин?
        - Уехали?... - повторил я. - Как уехали? Куда?
        - Уехали сегодня утром, в шесть часов, и не сказали куда. Постойте, ведь вы, кажется, господин Н.?
        - Я господин Н.
        - К вам есть письмо у хозяйки. - Служанка пошла наверх и вернулась с письмом. - Вот-с, извольте.
        - Да не может быть... Как же это так?.. - начал было я.
        Служанка тупо посмотрела на меня и принялась мести.
        Я развернул письмо. Ко мне писал Гагин; от Аси не было ни строчки. Он начал с того, что просил не сердиться на него за внезапный отъезд; он был уверен, что, по зрелом соображении, я одобрю его решение. Он не на- ходил другого выхода из положения, которое могло сделаться затруднитель- ным и опасным. "Вчера вечером, - писал он, - пока мы оба молча ждали Асю, я убедился окончательно в необходимости разлуки. Есть предрассудки, которые я уважаю; я понимаю, что вам нельзя жениться на Асе. Она мне все сказала; для ее спокойствия я должен был уступить ее повторенным, уси- ленные просьбам". В конце письма он изъявлял сожаление о том, что наше знакомство так скоро прекратилось, желал мне счастья, дружески жал мне руку и умолял меня не стараться их отыскивать.
        "Какие предрассудки? - вскричал я, как будто он мог меня слышать, - что за вздор! Кто дал право похитить ее у меня..." Я схватил себя за го- лову...
        Служанка начал громко кликать хозяйку: ее испуг заставил меня прийти в себя. Одна мысль во мне загорелась: сыскать их, сыскать во что бы то ни стало. Принять этот удар, примириться с такой развязкой было невоз- можно. Я узнал от хозяйки, что они в шесть часов утра сели на пароход и поплыли вниз по Рейну. Я отправился в контору: там мне сказали, что они взяли билеты до Кельна. Я пошел домой с тем, чтобы тотчас уложиться и поплыть вслед за ними. Мне пришлось идти мимо дома фрау Луизе... Вдруг я слышу: меня кличет кто-то. Я поднял голову и увидал в окне той самой комнаты, где я накануне виделся с Асей, вдову бургомистра. Она улыбалась своей противной улыбкой и звала меня. Я отвернулся и прошел было мимо; но она мне крикнула мне вслед, что у нее есть что-то для меня. Эти слова меня остановили, и я вошел в ее дом. Как передать мои чувства, когда я увидал опять эту комнатку...
        - По-настоящему, - начала старуха, показывая мне маленькую записку, - я бы должна была дать вам это только в случае, если бы вы зашли ко мне сами, но вы такой прекрасный молодой человек. Возьмите.
        Я взял записку.
        На крошечном клочке бумаги стояли следующие слова, торопливо начер- ченные карандашом:
        "Прощайте, мы не увидимся более. Не из гордости я уезжаю - нет, мне нельзя иначе. Вчера, когда я плакала перед вами, если б вы мне сказали одно слово, одно только слово - я бы осталась. Вы его не сказали. Видно, так лучше... Прощайте навсегда!"
        Одно слово... О, я безумец! Это слово... я со слезами повторял его накануне, я расточал его на ветер, я твердил его среди пустых полей... но я не сказал его ей, я не сказал ей, что я люблю ее... Когда я встре- тился с ней в той роковой комнате, во мне еще не было ясного сознания моей любви: оно не проснулось даже тогда, когда я сидел с ее братом в бессмысленном и тягостном молчании... оно вспыхнуло с неудержимой силой лишь несколько мгновений спустя, когда, испуганный возможностью нес- частья, я стал искать и звать ее... но тогда уже было поздно. "Да это невозможно!" - скажут мне; не знаю, возможно ли это, - знаю, что это правда. Ася бы не уехала, если б в ней была хоть тень кокетства и если б ее положение не было ложно. Она не могла вынести того, что всякая другая снесла бы; я этого не понял. Недобрый мой гений остановил признание на устах моих при последнем свидании с Гагиным перед потемневшим окном, и последняя нить, за которую я еще мог ухватиться, - выскользнула из рук моих.
        В тот же день я вернулся с уложенным чемоданом в город Л. и поплыл в Кельн. Помню, пароход уже отчаливал, и я мысленно прощался с этими ули- цами, со всеми этими местами, которые я уже никогда не должен был поза- быть, - я увидел Ганхен. Она сидела возле берега на скамье. Лицо ее было бледно, но не грустно; молодой красивый парень стоял рядом с нею и, сме- ясь, рассказывал ей что-то, а на другой стороне Рейна маленькая моя ма- донна все так же печально выглядывала из темной зелени старого ясеня.
        XXII
        В Кельне я напал на след Гагиных; я узнал, что они поехали в Лондон; я пустился вслед за ними; но в Лондоне все мои розыски остались тщетны- ми. Я долго не хотел смириться, я долго упорствовал, но я должен был от- казаться, наконец, от надежды настигнуть их.
        И я не увидел их более - я не увидел Аси. Темные слухи доходили до меня о нем, но она навсегда для меня исчезла. Я даже не знаю, жива ли она. Однажды, несколько лет спустя, я мельком увидал за границей, в ва- гоне железной дороги, женщину, лицо которой живо напомнило мне незабвен- ные черты... но я, вероятно, был обманут случайным сходством. Ася оста- лась в моей памяти той самой девочкой, какою я знавал ее в лучшую пору своей жизни, какою я ее видел в последний раз, наклоненной на спинку низкого деревянного стула.
        Впрочем, я должен сознаться, что я не слишком долго грустил по ней; я даже нашел, что судьба хорошо распорядилась, не соединив меня с Асей; я утешался мыслию, что я, вероятно, не был бы счастлив с такой женой. Я был тогда молод - и будущее, это короткое, быстрое будущее, казалось мне беспредельным. Разве не может повториться то, что было, думал я, и еще лучше, еще прекраснее?.. Я знавал других женщин - но чувство, возбужден- ное во мне Асей, то жгучее, нежное, глубокое чувство, уже не повтори- лось. Нет! ни одни глаза не заменили мне тех, когда-то с любовию устрем- ленных на меня глаз, ни на чье сердце, припавшее к моей груди, не отве- чало мое сердце таким радостным и сладким замиранием! Осужденный на оди- ночество бессемейного бобыля, доживаю я скучные годы, но я храню, как святыню, ее записочки и высохший цветок гераниума, тот самый цветок, ко- торый она некогда бросила мне из окна. Он до сих пор издает слабый за- пах, а рука, мне давшая его, та рука, которую мне только раз пришлось прижать к губам моим, быть может, давно уже тлеет в могиле... И я сам - что сталось со мною? Что осталось от
меня, от тех блаженных и тревожных дней, от тех крылатых надежд и стремлений? Так легкое испарение ничтож- ной травки переживает все радости и все горести человека - переживает самого человека.