Удальцов Николай, Что Создано Под Луной- библиотека РусЛит

Что создано под луной? Николай Удальцов
        История, в которой больше обдуманного, чем выдуманного.
        Герои, собравшиеся вместе, пришли из прошлого, настоящего и будущего и объеденившись, путешествуют во времени и пространстве в поисках ответов на вечные вопросы, стоящие перед людьми.
        И - находят эти ответы…
        Николай Удальцов
        Что создано под луной?
        «Папа, напиши фантастическую историю. Только такую, чтобы в ней было мало выдуманного.»
        «Хорошо. Правда, истории, в которых много выдуманного, называются не фантастикой, а соцреализмом.»
        «А что же такое - фантастика?»
        «Фантастика - это истории о том, что люди решили свои проблемы.
        Или, по крайней мере, научились это делать…»
        Часть первая
        На двадцать восьмом этаже Центра управления космическими полетами, на колченогом табурете сидел худой человек с исполосованным морщинами лицом и усталыми глазами. Он был обут в стоптанные ботинки, очевидно, видевшие на своем веку и брусчатку площадей, и грязь проселочных дорог, и бесконечный асфальт магистралей, соединяющих большие города - приюты профессионалов - и разъединяющих их.
        Когда Риоль выходил из лифта, человек не вставая с табурета, а, только подняв свою голову от узловатых, худых рук, и, дав заоконному солнцу блеснуть в его взгляде и показать, что глаза у него ясно-голубые, проговорил:
        - Все относительно… - эти слова, произнесенные вместо приветствия, заставили Риоля посмотреть на человека внимательнее. И его взгляд отметил и много раз стиранную и штопаную одежду, с заплатами на локтях и коленях, и худобу человека, заговорившего с ним.
        - Что относительно? - переспросил Риоль.
        - Не бывает просто добра или зла.
        - А что бывает?
        - Бывает не много или много больше или меньше добра или зла.
        - Наверное, вы правы, - ответил Риоль и прошел в кабинет, на двери которого висела золотая табличка: «Начальник Центра», - и никаких фамилий, инициалов и, тем более, дат, и потому не услышал последних слов человека, сидевшего на табурете:
        - Скоро тебе придется в этом убедиться, Риоль…
        В том мире, где решались проблемы, Начальник Центра управления полетами Эгриэгерт был по-настоящему уважаемым человеком потому, что, став слугой общества, не начал окружать себя своими собственными слугами. И Риоль уважал его за это, как и за то, что Эгриэгерт ставил дело выше власти. Такое случается только с теми, у кого власть не является самоцелью, а, следовательно, встречается как исключение. Иногда наследственная власть может быть обузой. Любая другая власть - самоцель. И человек всегда идет во власть ради самого себя, чтобы он не декларировал на этом пути.
        На Земле это правило. Хотя, наверное, и за пределами Земли это - правило тоже…
        Именно поэтому во все времена во власти очень много непорядочных людей. Ведь редкий человек, пришедший во власть ради себя, может оставаться порядочным. Тем более, зная, что парядочность ему не принесет меркантильной выгоды.
        - Меркантильная выгода? - спросили однажды Риоля, - Разве она бывает иной? - Конечно, - ответил он, - Выгода бывает политической, юридической, эмоциональной. А главное - выгода бывает обманчивой…
        Но это не проблема власти, а ее свойство. Как мороз - это не проблема зимы, а темнота - не проблема ночи. Проблемы вообще появляются только тогда, когда о том, что к ним привело, много пишут плохие журналисты или мало - хорошие…
        …Риолю легко было разговаривать с Эгриэгертом на любую тему потому, что во время разговора тот смотрел на собеседника, а не на себя самого. - Присаживайся, Риоль, - проговорил Эгриэгерт, поднимаясь со стула.
        - Спасибо. Кто это там, у тебя за дверью?
        - Когда я проходил - никого не было.
        - Взгляни сам.
        Эгриэгерт приоткрыл дверь своего кабинета:
        - Там никого нет.
        Риоль посмотрел в дверной проем и увидел пустующий колченогий табурет: - Наверное, мне показалось…
        «Любая дорога начинается с сомнений, и если она рождает новые сомнения, значит, появляются новые пути…» - это астролетчик Риоль понял давно, и привычно воспринимал вызовы в Центр. На то он и Центр, чтобы слать кому-нибудь вызовы.
        Впрочем, может быть Центр для того, чтобы решать, кому именно эти вызовы слать.
        - Ты догадался, почему я тебя вызвал? - толи это был вопрос Эгриэгерта, толи просто создание системы координат.
        - Почему ты меня вызвал, я знаю.
        Для чего ты меня вызвал - ты скажешь сам, - спокойно ответил Риоль.
        Эгриэгерт вздохнул, и этот вздох обозначил усталость. Не от физического труда, а от бессонных ночей. Так устают люди, работа которых заключается в том, что они определяют то, что должны делать другие. И понимающие то, какую ответственность они несут.
        Вопросы стали формировать дорогу. - Риоль, я знаю, что вы с Эйлой ждете ребенка.
        - Осталось два месяца, Эгри.
        - Он доживет уже до другой жизни, - улыбнувшись, проговорил Эгриэгерт, и Риоль тоже улыбнулся, ответив ему: - Все жизни - другие…
        «…Дело в том, что мы исчерпались, Риоль… - по тому, как медленно, подбирая каждое слово во фразе, произнес эти слова Эгриэгерт, Риоль понял, что разговор будет не просто серьезным, но приведет к ответственности, которую придется разделить обоим, принимающим участие в этом разговоре людям. - Прежде всего, объясни, что случилось?
        - Мы исчерпались. Но это пока не трагедия, потому, что мы сами этого еще не поняли.
        - Проблема в том, что мы можем делать все.
        - Получать любую еду и любую одежду, любое жилье и любое средство передвижения, любое искусство и любую науку.
        - Работаем так, как нам нравится, и как нравится, отдыхаем.
        - Увлекаемся диетами - даже голод мы сделали развлечением. - А наши иллюзии превращаются в реальность еще раньше, чем успевают нам надоесть…»
        - Согласен, - согласиться - это было единственное, что Риолю оставалось сделать. - Что говорить, если даже сексом мы занимаемся через сенсорные датчики. Ты на земле, а жена на кольцах Сатурна.
        И все прекрасно.
        - Я предпочитаю старый способ, - улыбнулся Риоль. - Вот видишь: даже предпочитаем мы, то, что хотим предпочитать…
        - …Может быть, именно в этом счастье, Эгри? - Да.
        До тех пор, пока мы не устанем от всего этого и не задумаемся о том - зачем нам все это?.. - Эгриэгерт встал и неспеша подошел к окну. Он взялся за один из шнурков фрамуги и потянул его, стараясь ее приоткрыть. Потом потянул за другой шнурок. При этом веревочки перепутались, а окно продолжало оставаться закрытым.
        Несколько раз дернув за шнурки, Эгриэгерт махнул рукой и нажал на кнопку на пульте.
        После этого фрамуга отошла от рамы, и окно приоткрылось ровно на столько, на сколько хотел Начальник Центра управления космическими полетами.
        - Вот тебе и прогресс, - проговорил Эгриэгерт, глядя на пульт, при помощи которого он управлял движением фрамуги, - Скоро руки вообще смогут отрафироваться.
        - Прогресс, - улыбнулся Риоль, глядя на безуспешные попытки Эгриэгерта справиться с запором фрамуги, - Каким бы не были прогресс, с запорами, все равно, нужно обращаться сильно, но со знанием дела.
«Впрочем, только ли с запорами, - додумал он мысль, - С женщинами, например, тоже самое.»
        - А потом, прогресс - это увеличение того, что делается без нашего участия. И, Эгри, прогресс не остановить ни тебе, ни мне, ни нам всем вместе. Ни прогресс, ни скорость, с которой он идет, - Риоль произнес ни к чему не обязывающие слова, но они заставили Начальника центра задуматься.
        Правда, ненадолго: - Самая важная характеристика и самая серьезная проблема прогресса - это не скорость, а направление…
        - Эгри, может, наше поколение - просто парадокс в истории цивилизации? - В истории и без нас достаточно парадоксов. Буквы, например, были придуманы безграмотными людьми…
        Риоль не раз рисковал своей жизнью, хотя случалось это значительно реже, чем могло бы случаться, будь он меньшим профессионалом. Дилетанты попадают в непредвиденные ситуации чаще профессионалов. И поэтому, профессионализм - это не только простейшая форма борьбы с дилетантством, но и простейшая форма борьбы с неприятностями.
        - Эгри - мне это небезразлично из-за Эйлы и нашего будущего ребенка - скажи, мы можем в этом полете погибнуть? - Если вы погибните - вам все станет безразлично.
        Так, что стоит привести в порядок земные дела.
        - На случай смерти? - задумчиво спросил Риоль, и Эгриэгерт задумчиво ответил: - Нет. На случай жизни…
        …Выходя из кабинета Начальника Центра, Риоль вновь увидел человека в стоптанных ботинках, сидящим на колченогом табурете, и почему-то совсем не удивился этому: - Что-то случилось? - спросил человек.
        - Что-то случилось со всем человечеством. Во всяком случае, может случиться, если это еще не произошло.
        - Произошло, - сказал человек, сидевший на табурете, и его усталые глаза стали грустными:
        - Риоль, с людьми случилось самое ужасное и трагическое - люди решили, что они приобрели опыт. И уже готовы делиться им с другими…
        - Как вас зовут? - спросил Риоль, и почему-то не удивился тому, что человек в стоптанных ботинках знал, как зовут его самого. - Меня зовут Крайст…
        - Я где-то встречал ваше имя. - Ты встречал его везде. Только не всегда обращал на это внимание…
        …Выходя из лифта в фойе Центра, Риоль столкнулся с человеком в дорогой французской тройке и шляпе коричневого цвета. Его лицо было хорошо выбрито, только подбородок украшала аккуратная испанская бородка. Человек приподнял шляпу в знак приветствия, и в его смоляных глазах промелькнуло толи удивление, толи интерес.
        Такое случается, когда встречается кто-то явно знакомый, но невспоминаемый, при каких обстоятельствах.
        - Есть проблемы? - спросил человек во французской тройке, и Риоль, сам не понимая, почему не ограничивается простым: «Все нормально», - ответил:
        - Есть, но иногда, задача такова, что становится не понятным поиск ее решения. - Это не самый неприятный случай. Иногда, решение таково, что становится не понятным то, зечем была поставлена задача…

* * *
        Небольшой домик, в котором жил один из лучших астролетчиков Земли Риоль с женой Эйлой, стоял под холмом на берегу не маленькой речушки, узорившей своими извивами почти плоскую равнину от горизонта до горизонта. Они перебрались в этот дом из города потому, что, часто покидая Землю, Риоль никогда не скучал по городам.
        И в своих полетах, он много раз представлял себе дом, стоящий на берегу реки так, что от самого дома к реке тянулись не высокие деревья, переходящие в густой кустарник, тень от которого падала прямо на воду.
        Риоль видел все: северное сияние и степь, цветущую тюльпанами, альпийские изумрудные луга и заледенелые, потянутые кобальтовой дымкой, горы, и все это выглядело прекрасно.
        Но все-таки - это была экзотика.
        А деревцо на берегу реки - это то, что оставили ему его предки, это генетическая любовь.
        Так же, как горец любит горы, житель жаркой Азии - степи и пустыни, так Риоль любил среднюю полосу.
        Однажды, когда он вернулся из полета, Эйла показала ему их будущее жилище. Такое, или почти такое, каким он себе представлял свой дом - так его выдуманная мечта стала реальностью. И когда Риоль удивился тому, что Эйла так верно угадала его придуманную мечту, он сказала:
        - Каждая выдумка - это версия правды…
        - Неужели ты сможешь жить в этой глуши? - спрашивали его друзья, а Риоль шутил, а может, только казалось, что он шутит: - С любимой женщиной мне везде хорошо.
        А без любимой женщины - везде плохо. - Тогда ты, в определенном смысле - космополит…
        …Риоль не оттягивал свой разговор о новом задании Центра с женой, да это было и ни к чему - опытные люди предчувствуют разлуку: - Я должен лететь, Эйла.
        - Знаю.
        - Откуда?
        - Мне звонил Эгриэгет и спрашивал о том, как я себя чувствую.
        Просто так Начальник центра не станет спрашивать о самочувствии жену астролетчика.
        Впрочем, просто так, Начальник центра не станет спрашивать ни о чем.
        - Мое отсутствие будет долгим. - Для любящей женщины коротких разлук не бывает…
        - Не пойму, почему посылают именно меня? - Ты отлично это понимаешь.
        - Тогда почему?
        - Потому, что ты лучше всех умеешь использовать шанс, - проговорила Эйла, гладя волосы мужа, - И за это, я люблю тебя. Риоль был благодарен Эйле за эти слова: в конце концов, мужчина - это то, что о нем думает женщина…
        О том, что в одном интервью, на вопрос: что такое шанс? - Риоль ответил: - Шанс - это постоянная готовность использовать удачу, - он даже не вспомнил…
        …Когда Риоль и Эйла прощались на космодроме, она спросила мужа: - Ты понял, зачем тебя посылают?
        - Мне придется это понять уже там, в полете. Что поделаешь, работа, которая мне поручена - это не бенефис, а премьера.
        Как и вся жизнь. - Риоль, помни об одном: людям хочется уничтожить неизвестность, а не надежды…
        Потом Эйла поцеловала Риоля, а никем не замеченный, находившийся в стороне от провожающих, в тени одного из ангаров, человек, в дорогой французской тройке и шляпе коричневого цвета, ухмыльнувшись, прошептал: - Легче забыть десять заповедей, чем один поцелуй любимой женщины…
        Еще раз, ухмыльнувшись, и проведя ладонью по своей аккуратной испанской бородке, он оглянулся и увидел стоявшего на одном из холмов, окружавших предполетный комплекс, человека в стоптанных ботинках. Тот неподвижно, глядел на застывшую, на стартовом столе ракету, опираясь узловатыми руками на сучковатый посох: - До встречи, - очевидно зная неизвестное пока никому, проговорил тот, а потом, вздохнув, добавил: - Жаль, что грубейшей ошибкой человечества является предположение о том, что, в своем поиске, человечество всегда право…
        Человек в стоптанных ботинках произнес эти слова очень тихо, но тот, кто был одет в дорогую французскую тройку, все-таки услышал его слова, и, подойдя поближе, спросил: - У него что-нибудь получится?
        - Естественно.
        - Естественно? Ты употребляешь именно этот термин? Ты, что, смеешься, Крайст. Люди и естественность - несовместимы.
        - Искариот, люди вообще должны быть такими, как есть - естественными.
        Услышав эти слова, человек в шляпе вначале поморщился, а потом собрал грусть в свои глаза: - Не думаю, Крайст, что это лучшее, что можно пожелать людям…
        Их разговор был прерван. Задрожала земля.
        Взлеты космических кораблей давно престали быть событием, и Земля уже не боялась этой дрожи.
        И не восхищалась ей. Потоки огня, перемешанные с ревом сотен тысяч лошадей, запрессованных в двигатели ракеты, вначале оторвали ее корпус от стартового комплекса, заставив на мгновение замереть в воздухе уже не принадлежащий земле космический корабль, а потом, пересиливая природное тяготение к обратному, все быстрее и быстрее устремили его на верную встречу некарточной судьбе.

* * *
        …Приборы не показали никакого отклонения от нормы в работе двигателей, систем управления и обеспечения жизнедеятельности. Не было пожара, разрыва магистралей или потери герметичности.
        Не было взрыва.
        Просто в одно из бесчисленных мгновений космический крейсер, пилотируемый Риолем, перестал существовать…

* * *
        …Риоль очнулся на склоне холма, того, что находился возле его собственного дома.
        Было тепло, тихо и одиноко.
        Как в больничной палате. Он очнулся с пустыней в голове и ломотой во всем теле. Стучало в ушах, а легкие не принимали кислород, словно между воздухом и губами, ловившими его, постоянно образовывался тонкий слой пустоты. Зато аромат травы, смешанный с запахом влажной земли, не искажаясь, проникал в органы обоняния, минуя все преграды.
        И совсем не чувствовалось ударов сердца, будто оно трудилось где-то далеко, и отдавало свои силы не телу, а невидимым магистралям, соединяющим Риоля с окружающим его местом. Но постепенно и тело, и голова стали приходить в порядок. Во всяком случае, хаос сменялся узнаванием.
        Риоль пошевелил одной рукой, потом другой, приподнял голову - движения давались легко, хотя и немного непривычно, словно после сильного наркоза. Но вскоре и это ощущение стало проходить
        Почувствовав уверенность, он сел, и тут же окоем отдвинулся от его глаз, открыв вначале верхушки деревьев, которые без задержки пропускали голубизну неба, делясь с ним своим изумрудом. Потом дорогу, идущую мимо холма, реку, и его дом в летней зелени. Густой и насыщенной.
        Все детали оказались такими знакомыми, что одно это могло вызвать сомнение в их подлинности. И главное, Риоль не мог понять того, как он здесь оказался.
        Память отказывалась придти в помощники, хотя все, что было до и после старта крейсера вспоминалось без всякого напряжения.
        Все посадки и последующие старты с планет, всю мелкую работу, которую приходилось выполнять на корабле, Риоль помнил. Помнил даже последнее погружение в сон, перед очередным перелетом из одной звездной системы в другую, а вот, что произошло потом, он не просто не помнил - как будто вообще не знал.
        И это создавало дискомфорт. Лучше не знать дороги, чем не понимать того, как ты на ней оказался…
        Был и еще один момент, вызывавший у Риоля неосознанную, но от того не менее чувствительную тревогу - спутницу детей и солдат, сталкивающихся с неизвестностью - он ясно ощущал свое одиночество. Знакомым, близким и родным было все, вплоть до теннисных кортов за деревьями и беседки с качающейся лавочкой внутри нее, но, не смотря на это, Риоль чувствовал, что он совсем один. Словно находился не среди окружающей его природы, а в пустом зале, на единственной стене которого висела мастерски прописанная картина, изображающая хорошо восполненные воспоминания.
        Думая об этом, он поднялся с земли, на которой сидел, и по некрутому спуску направился к дороге у подошвы холма. Там, возле остановки рейсового автобуса, находился газетный киоск - место, где тем или иным способом можно было узнать новости. На газетном киоске висела надпись: «В мире нет ничего нового, чего бы мы ни знали, но очень много старого, чего мы не можем понять…»
        - Дайте мне какую-нибудь газету, - сказал Риоль старичку-киоскеру, неглубоко дремавшему в углу. Но старичок продолжал дремать. - Мне нужна любая свежая газета, - повторил Риоль и даже постучал по стеклу ларька, стараясь привлечь к себе внимание продавца.
        Но вновь не последовало никакой реакции.
        Тогда Риоль просунул руку в окошко и взял с прилавка верхнюю газету. И то, что он увидел на первой странице, заставило его вздрогнуть:
        Над его собственным портретом в широкой черной рамке большими буквами было написано: «Надежды больше нет». И дальше хорошие добрые слова о том, что один из лучших представителей Земли, отправившийся в дальний космос, наверняка погиб, став очередной жертвой прогресса.
        Риоль посмотрел на число.
        Газета, попавшая ему в руки, была отпечатана через девять лет, после того, как он улетел с Земли.
        - Какое сегодня число, какой год? - спросил Риоль у проходившего мимо него дорожного рабочего, но тот шел своей дорогой, не обращая ни на Риоля, ни на его вопрос никакого внимания.
        В это время проснулся старичок, торговавший газетами. Он потянулся, потом вышел из киоска и, запирая дверь, пробормотал:
        - Вот, опять одну газету сперли. Хорошо, что не две… - выражая, таким образом, отношение мелкого негоцианта к еще более мелкой неприятности. - Вашу газету взял я, - сказал ему Риоль, но старик, даже не взглянув на Риоля, пошел по своим делам.
        Проезжавшая по дороге машина едва не сбила Риоля с ног, промчавшись мимо не только не просигналив, но и не притормозив перед человеком, стоявшим на обочине проселочной дороги. Возвращавшийся с реки рыбак-дачник не ответил на приветствие астролетчика, а скучающий пешеход не оглянулся в сторону Риоля, когда тот спросил: который сейчас час?
        Потом встречались другие люди, по одиночке и группами, но никто не обратил внимания на человека, заговаривающего с ними.
        В растерянности, не думая куда идти, и не зная, зачем это делает, Риоль медленно брел к опушке, туда, где, любимые им деревья, уступали полю, разделяя тенью места своего существования.
        Тень была не четкой, и густота виридона с натуральной умброй переходила в окись хрома и дополнялась оливком и кадмием там, где отраженный луч света замирал на последнем рубеже своего полета. И все цвета проникали друг в друга на равных правах, не мешая, а усиливаясь, устанавливая недолговечные законы своего сосуществования.
        Законы.
        Потому, что все-таки, это была тень, которая никогда не бывает бесцельной. Тень всегда существует для того, чтобы что-нибудь от кого-нибудь скрывать…
        С какой-то обреченной надеждой, Риоль безответно, обращался к встречающимся ему людям, хотя ему все уже было понятно. Вернее, ему было непонятно ничего, кроме того, что его никто не видит и не слышит.
        Это провоцировало ирреальность, и лишь трава, мягко цеплявшая его ноги при движении, подтверждала то, что все это происходило на самом деле.
        Когда Риоль оказался всего в нескольких шагах от деревьев, из зеленого сумрака ему навстречу вышел худой человек с усталыми голубыми глазами, обутый в стоптанные ботинки.
        По выражению глаз этого человека, Риоль догадался, что человек наблюдал за ним давно, и видел все, что происходило.
        - Я хотел купить газету… - испытывая странную безвинную неловкость, проговорил Риоль. И человек, мягко улыбнувшись, ответил:
        - Ничего удивительного в том, что ты хотел купить газету, нет. Это Библия служит для того, чтобы люди знали, как поступать, а газеты - для того, чтобы люди знали, как они поступают на самом деле…
        Риоль узнал его, и почувствовал, что этот человек имеет какое-то отношение к тому, что с ним происходит. Хотя и не понимал, чем было вызвано это ощущение.
        Но это ощущение было чем-то вызвано.
        Их глаза встретились, и Риоль, не уверенный в том, что получит ответ, спросил:
        - Ты знаешь, что случилось?
        - Да, Риоль.
        - Крайст, а ты не мог предсказать мне это заранее?
        - Мог.
        - Почему же не предсказал? - Потому, что у предсказаний есть, по крайней мере, один существенный недостаток - время от времени они сбываются…
        Риолю не хотелось, чтобы в его голосе звучала обреченность, но она все-таки прозвучала: - Наверное, это уже не играет никакой роли - ведь время не имеет обратной силы. - Это не беда, Риоль. Беда в том, что время и прямой силы не имеет…
        - Что мне теперь делать, Крайст? - Все. Впрочем, что именно - это ты должен решить сам.
        - Но ведь меня никто не видит.
        - Хуже было бы, если бы ты не видел никого. - Хорошо. Я буду стараться, - проговорил Риоль, пока не зная, что он имеет в виду, и, конечно, не заметив того, что, стоявший в тени деревьев, там, где тень была особенно густой, человек в дорогой французской тройке и шляпе коричневого цвета, собрав тонкие губы в подобие улыбки, прошептал: - Если бы люди не старались, они попадали бы прямо в рай, а ад пришлось бы упразднить…
        - Крайст, я хочу задать тебе один вопрос. - Ты получишь на него ответ, конечно только в том случае, если я буду его знать.
        - Скажи, ты - тот, кто я думаю?
        - Да.
        - Тогда я ничего не понимаю. - А разве - понимать все - это все, что нужно человеку?..
        Перемежая разговор с молчанием, Риоль и Крайст шли вдоль края леса до тех пор, пока не остановились пред изгородью, окружавшей участок вокруг дома Риоля и Эйлы. Риоль взялся руками за металлическую решетку, заглянул сквозь ее редкие штакетины во двор и увидел мальчика внимательно смотревшего на него.
        Совсем не всегда в лицах детей легко угадываются черты родителей. Прожитые годы, и, особенно, условия, в которых эти годы прожиты, накладывают свои отпечатки, делая отцов не похожими на своих детей; или, вернее, детей, не похожими на своих отцов.
        Но то, что увидел Риоль - поразило его: перед ним стоял он сам, знакомый по детским фотографиям и семейным видеофильмам. Он сам, только в девятилетнем возрасте.
        Мгновения было достаточно для того, чтобы Риоль понял, кто перед ним. Но это короткое мгновение показалось ему самым длинным в его жизни.
        Реактивный лайнер с оглушающим треском преодолел звуковой барьер, массивное тело ледокола с грохотом раскололо вековой лед, сполох дальней грозы ослепил аборигена, заставив его вздрогнуть, в межзвездной пустоте столкнулись странники-метеориты, превратив в живую пыль свое мертвое естество.
        А потом время перестало существовать, и даже то, как забилось сердце Риоля, не играло никакой роли, потому, что он услышал слова:
        - Папа! Ты прилетел?
        - Как ты узнал меня? - вопрос о том, видит ли мальчик отца, отпал сам собой, даже не возникнув, и это почему-то совсем не удивило Риоля.
        - Я не мог тебя не узнать, папа. Ведь я так долго ждал тебя.
        - Я тоже не мог не узнать тебя. И все это время, я стремился к тебе.
        - А этот дядя - твой друг?
        Риоль оглянулся на Крайста:
        - Ты видишь его?
        - Конечно.
        - Мы не то, чтобы друзья… - Риоль притормозил слова, подыскивая, как определить свои отношения с Крайстом, но тот сам, застенчиво улыбнувшись ребенку, проговорил:
        - Скорее, мы попутчики.
        - Папа, а этот дядя был с тобой в космосе?
        - Он был еще дальше.
        - А разве есть что-нибудь, что больше космоса?
        Риоль не знал ответа на этот вопрос, но Крайст, продолжая так же застенчиво улыбаться, вновь пришел ему на помощь:
        - Конечно, маленький Риоль.
        - Что, например? - Например - надежда на то, что мечта исполнится…
        - Нам в школе рассказывали о том, что космос бесконечный. А я никак не могу представить себе бесконечность. - Не расстраивайся, малыш, - улыбнулся ребенку Крайст, - Большинство взрослых людей не могут себе представить и половины бесконечности…
        - Папа, ты вернулся навсегда? Риоль вновь оглянулся на замолчавшего Крайста, и увидел, что тот удрученно покачал головой.
        - Нет, сынок. Я просто зашел для того, чтобы увидеть тебя.
        - А маме можно сказать о том, что ты приходил?
        - Пока не надо этого делать. Сейчас мы уйдем, но потом мы обязательно вернемся, - Риоль видел, что, слушая эти слова, Крайст, хоть и оставаясь грустным, но кивает головой, - И тогда мы встретимся с мамой.
        - Папа, разве ты мало путешествовал?
        - Я не мало путешествовал, сыночек, просто мое последнее путешествие еще не закончилось.
        - Папа, но ведь то, что ты ищешь, это так далеко. - Может быть - совсем нет, - проговорил Крайст, попеременно глядя то на Риоля, то на его сына…
        - Папа, а ты много видел? - Да.
        - А ты видел людей с двумя головами?
        - Видел.
        - Они самые умные? - Нет, мой дорогой, для того, чтобы быть самым умным, совсем не нужно иметь две головы…
        - Папа, я мог бы попросить тебя взять меня с собой, но я останусь с мамой, потому, что если я тоже уйду, мама станет совсем одна, - глядя в глаза отца, проговорил сын, а стоявший в кустах поодаль человек в дорогой французской тройки и шляпе коричневого цвета, задумавшись на миг, прошептал: - Что ж, мама - это самое конкретное подтверждение того, что Богу, иногда, некогда заниматься нашим воспитанием…
        А потом, тот же человек прибавил: - Детство кончается только тогда, когда ребенок начинает думать, что он повзрослел на столько, что уверен в том, что взрослые знают больше чем дети…

* * *
        - …Риоль, я просто показал тебя человеку, которому ты нужен, - Крайст говорил, извиняясь за то, что принес своему спутнику боль, и в то же время, его слова походили на объяснения правил игры, в которой им предстояло принять участие.
        Любая игра начинается с правил.
        Если правила не определены или не понятны, невозможно не только их соблюдать или нарушать - даже шуллерствовать не имеет смысла.
        - С этого, ты должен начать, Риоль.
        - Начать - что?
        - Искать ответы.
        - Какие ответы?
        - Те, за которыми тебя послали в космос.
        - Крайст, ты думаешь, что ответы на вопросы, которые стояли перед нами, нужно было искать не в космосе, а на Земле?
        - Во всяком случае, на Земле нужно было сформулировать вопросы. Ведь правильная постановка вопроса - это уже половина ответа.
        Хотя, возможно, не самая главная.
        - Но ведь меня послали в дорогу, потому, что мы стали сталкиваться с тем, что нам не доступно в себе самих.
        - Человеку разумному доступно совсем не все, но спасение заключается в том, что разумному человеку ясно, что именно ему не доступно.
        И, главное - почему?..
        - И новые знания, полученные здесь, на Земле, по-твоему, Крайст, это то, что может нам помочь? - Не новые знания, а новое отношение к тому, что вы уже знаете. Вы, люди, и так знаете совсем не мало. Во всяком случае, знания - это умение правильно относиться к тому, чего не знаешь…
        - И еще, Риоль, пред дорогой я должен сказать тебе кое-что, и пусть это добавит тебе оптимизма в отношении человечества: «Иногда мы понимаем куда больше, чем можем понять…»
        Неожиданно Крайст резко обернулся и громко сказал, обращаясь к кому-то в кустах: - Я знаю твое, Искариот, пессимистическое отношение к людям. Но помни - думать о людях плохо - это подло и безнравственно! - при этом, из кустов появился человек в дорогой французской тройке, который, немного помявшись, приподнял в знак приветствия шляпу коричневого цвета, и, пожав плечами, проговорил: - Вот если бы это было еще и ошибочно…
        Видя, что Крайст молчит, Риоль подошел к тому, кого называли Искариотом: - Бог любит людей? - в этом вопросе Риоля был и вопрос, и размышление одновременно. Искариот вновь пожал плечами: - Конечно. Должен же быть и у Него источник проблем…
        - Что на этой дороге должен буду делать я? - спросил Риоль Крайста. - Знаешь, Риоль, в ответ я расскажу тебе одну старинную легенду:
        «Когда-то, когда люди делали открытия, путешествуя по Земле своим ногами, каждое путешествие было связано с огромным риском, потерями и еще очень многими неприятностями.
        И каждый, кто отправлялся в путешествие, привычно относился к тому, что страдал от болезней, получал увечья, терял снаряжение и спутников.
        Но среди всем известных путешественников, был один, кто всегда возвращался из своих скитаний целым и невредимым, сохранив тех, кто, доверившись ему, разделял с ним тяготы пути.
        Остальные путешественники завидовали удачнику, и заметили, что каждый раз отправляясь в очередной дальний вояж, тот доставал из кармана какую-то бумажку и внимательно читал написанное в ней.
        После естественной смерти этого путешественника, остальные бросились осматривать его карманы, и нашли чудодейственную инструкцию. В ней было всего несколько слов: «То, что перед тобой - это дорога. А в остальном - думай сам…»
        - Только помни - это притча. Притчи делают людей мудрее. Отношение к притче, как к догме - глупит человека…
        - Ты пойдешь со мной, Крайст? - Да. Но я не буду твоим поводырем
        - Почему?
        - Потому, что поводыря выбирает раб. Свободный человек выбирает дорогу…
        - Когда же начнется наш путь, Крайст? - Он уже начался.
        - Тогда он начался удачно, - Риоль наклонившись, поднял из придорожной пыли подкову и показал ее Крайсту, - Говорят, подкова приносит счастье.
        При этих словах, погладив свою испанскую бородку, человек в дорогой французской тройке, до этого молча слушавший разговор Крайста и Риоля, заметил: - Хотелось бы знать, что думает по этому поводу лошадь?..
        …Холм, у подножья которого они стояли, был покрыт разнотравьем и редкими низкорослыми кустами. Разнотравье отличалось цветом, и разные оттенки зелени переплетались причудливым узором, тускнеющим по мере приближения к вершине, а на самом верху превращались в единое солнечно-желтое пятно.
        Это холм был совсем не высок, и мог попасть только на самые мелкомасштабные карты, но людям, стоящим у его подножья, то есть очень близко к нему, он закрывал все остальное пространство.
        Такое случается с пригорками.
        И не только топографическими.
        - Это место чем-то знаменито? - спросил Риоль, - Раз для начала пути нам не приходится уходить далеко от дома?
        - Нет. Таких мест очень много, все они похожи друг на друга.
        И мы действительно не пойдем далеко.
        Всего-то, в начало двадцатого века.
        Потом посмотрим, куда это нас приведет, а пока дальше от дома отходить не стоит…
        - Когда-то этот холм назывался высотой А-176 или что-то в этом роде. На его вершине молодые ребята в остроконечных шапках с красными и синими звездами над матерчатыми козырьками, думающие, что они военные, но не знающие слова «фортификация», варили кашу в походных кухнях и распевали песни о Буденном и Ворошилове.
        Они подняли над холмом красный флаг, и решили, что этого достаточно для того, чтобы быть счастливыми.
        Потом на их место пришли уже усталые и, как будто, разочарованные люди в фуражках и двойных портупеях. Они не пели песен, и в их разговорах звучали названия чужих городов: Париж, Варшава, Константинополь.
        Эти люди правильно организовали оборону склонов, врыли в землю орудия, выставили часовых.
        Но это не помогло людям в фуражках, потому, что, воюя, они отказывались понимать эту войну. Даже ордена за такую войну они отменили.
        И вскоре их сменил новые люди, одетые в кожаные куртки, подпоясанные ремнями, на которых болтались деревянные кобуры с огромными «маузерами».
        Звались эти люди комиссарами, и «маузеры» - это было все, что они имели и понимали, а кожаны придавали им уверенность.
        Поэтому, они почти никогда не расставались со своей формой, но, если снимали кожаные куртки, то закатывали рукава своих гимнастерок и обнажали руки, красные по самые локти, толи от загара, толи от крови.
        По началу они не строили инженерных заграждений, а просто стреляли в каждого, кто оказывался рядом.
        Эти люди продержались здесь очень долго, так долго, что к ним почти привыкли. Как привыкли к тому, что они всегда говорили о том, что нужно идти воевать за счастье.
        - Почему они победили остальных? - спросил Риоль.
        - Потому, что обещали самое примитивное - быстрое счастье толпе.
        Только толпе это можно обещать. И только толпа способна в это верить…
        - Почему они были такими беспощадными? - каждый вопрос Риоля был неким забегом на очень короткую дистанцию. Только в конце этого забега находился не финишный створ, а окно, мир за которым, после каждого нового взгляда на него, становился контрастнее, яснее, вернее.
        Истиннее. - Беспощадной становится всякая борьба за свободу, которая сама не уверена в целях, которые она проповедует…
        - Но, Крайст, во все времена были люди, готовые за что-то умереть. - Риоль, человек - это не то, за что он готов умереть. Человек - это то, за что он готов жить…
        - Наверное, у них была идея, которой они верили, Крайст. И ради идеи люди шли на смерть. - Люди иногда идут на смерть ради идей, но убивают их всегда ради идеологий…
        Удивительная вещь: бывает так - сидят за соседними столиками четыре человека. Два и два.
        Разговаривают.
        Говорят, вроде, об одном и том же.
        Вопросы задают друг другу, вроде, похожие.
        И слова произносят одинаковые.
        А вот видно: два - умных, а два - дурака.
        Дело здесь вот в чем, если вникнуть, умные задают вопросы, уточняющие представления об окружающем мире - чем бы этот мир ни был - астрофизикой, микробиологией, футболом или воспитанием детей.
        А глупые, своими вопросами, утверждаются в том, как этот самый мир они сами же понимают. Вернее, думают, что понимают…
        - Крайст, ты ведь сам был великим агитатором. - Я никогда не занимался жульничеством.
        А агитация - это жульничество, причем не для врагов, а для своих…
        - Но, вообще-то, Крайст, идея марксистов-комиссаров: всем поровну - это библейская идея.
        Риоль вдруг почувствовал, что разговор с Крайстом рождает понимание особого качества.
        Понимание с добавлением слова «льзя» в качество этого понимания.
        - Есть не большое отличие между Библией и марксизмом. Библия учит: «Поделись с ближним», - а марксизм: «Отбери у того, у кого больше, чем у тебя…» - сказал Крайст Риолю, а слов Искариота, находившегося в кустах неподалеку, они, занятые своим разговором, не слышали: - Как многое люди должны были не делать, чтобы потом гордиться своей историей…
        - Они звали бедных воевать за свое счастье. Разве это плохо, Крайст? - При чем здесь война и счастье?
        Бедные всегда готовы воевать за право делить то, чем владеют богатые. За право зарабатывать собственное богатство - бедные не воюют…
        Разговаривая, Риоль продолжал смотреть в даль, туда, где линия горизонта, ограничивала видимый ему круг вселенной. И там, у горизонта, где синева неба разбеливалась, неожиданно для совсем ясной погоды, появилась серая линия.
        Неровная, словно проведенная человеком, впервые взявшим в руки кисть.
        Или, держащим кисть мастерски, и умеющим проводить не только прямые линии.
        Постепенно эта линия становилась шире. Не так, чтобы захватить все небо, но все-таки, она превращалась из линии в полосу, все более темную и насыщенную.
        А потом, между этой полосой и тем местом, где должна была находиться земля, проскользнул электрический разряд.
        Потом еще один.
        И еще. Но молнии отдавали свою энергию земле далеко от Риоля и его спутников, и оттого казались безобидными и не опасными.
        - Все-таки, революции - это прогресс, - сказал Риоль. И в его словах вопроса было больше, чем утверждения. - О прогрессе мы поговорим в свое время, но пока помни, Риоль: революции - это прогресс варваров…
        …Они говорили о политике, хотя ни тот, ни другой политиком не был: у Риоля на Земле было свое занятие, исполнение которого, как правило, связывалось с отсутствием на Земле, а Крайст сам был политикой, и потому отлично знал цену тем, кто этой самой политикой занимается. Но для их разговора о политике существовало, по крайней мере, две причины, одну из которых они оба знали. Частослышимая бравада: «Политика меня не интересует!» - выдает не независимость человека, а его элементарную недоразвитость - непонимание того, что вся жизнь человека, так или иначе, зависит от политики.
        Какая она, жизнь, можно понять, только задумавшись о том, почему она такая? - этим не интересуются только земляные черви.
        Как бы они себя не называли.
        И это и есть политика, ведь все жизненные вопросы, в конце концов, сводятся к тому - какова власть, и какими она дает возможность стать людям.
        А вторую причину того, почему они говорили о политике, назвал Крайст:
        - Мы пришли в мир социализма - туда, где политикой являлось все.
        - Почему? - спросил Риоль.
        - Потому, что ничего иного тот мир производить не мог…
        Разговаривая, они без труда поднимались по склону холма на его вершину.
        Люди, которые не удовлетворены тем уровнем, на котором они находятся, вообще, делятся на тех, кому легче подниматься вверх и тех, кто легко опускается. Впрочем, такое бывает не всегда. Иногда, людям не только не позволяют идти вверх, головы поднять не разрешают. А тех, кто хочет смотреть по сторонам, быстренько приструнивают тем или иным способом.

* * *
        Риоль шел чуть впереди Крайста, и потому он первым обратил внимание на то, что выше по склону виднелись какие-то, не понятно, откуда взявшиеся, белые пятна, издали напоминавшие осколки фарфора.
        Подойдя к ближайшему из них, он разбросал ногой землю вокруг чего-то полускрытого грунтом, и обнаружил кость. Не нужно было быть специалистом по анатомии, чтобы понять, что кость человеческая.
        Рядом, из-под земли торчала другая, а в нескольких метрах от того места, где стоял Риоль скалил зубы череп с рассеченным лбом.
        Присмотревшись внимательнее, он заметил еще несколько изуродованных черепов.
        - Да, что же здесь такое происходило? - Риоль смотрел Крайсту в глаза, и Крайст не отвел свои:
        - Война. И не только здесь, но и по всей твоей родине. Гражданская война.
        - То есть, соплеменники воевали с соплеменниками?
        - Да. Война с чужаками иногда может быть жестокой. Война между своими - жестока обязательно.
        - Но почему?
        - Потому, что самая кровавая борьба - это борьба тех, кто не может оставлять свидетелей. Ведь для того, чтобы оставлять свидетелей - нужно быть уверенным в том, что после войны кроме победы, сумеешь предъявить еще и правоту.
        Самая жестокая борьба - это борьба тех, кто не может сформулировать, в чем заключается их правота…
        - Потом все будут лежать в одной земле, - тихо, не монологизируя продолжал Крайст: - И революционеры, и революционеры, убившие первых революционеров за то, что те были недостаточными революционерами, и убитые последующими революционерами, революционеры - убийцы первых революционеров.
        Потом новые революционеры станут убивать революционеров-предшественников для того, чтобы занять их место в креслах правительственных чиновников и в могилах, до тех пор, пока революционеры будут оставаться революционерами.
        Но еще чаще революционеры убивали тех, кто революционерами не был - своих нормальных, не больных революциями современников.
        И лишь тогда, когда революционеры перестанут быть революционерами, а превратятся в обыкновенных прощелыг, просто повторяющих революционные лозунги - массовые убийства закончатся.
        Тогда начнется Большой застой. Потому, что бессмысленность революций станет очевидной всем, и оче6видность эту невозможно будет скрыть. Но революционные догмы останутся, останутся, чтобы заставить людей жить в своих пределах.
        - Люди убивали людей? Какая дикость. - Иногда, Риоль, человек - самый большой нечеловек на свете…
        Постепенно, обложив горизонт тучами со всех сторон, гроза стала вакцинировать почву электричеством. Видимым.
        Ярким, хотя и далеким.
        И от этих уколов громко вздыхали толи небо, толи земля…
        - И кто победил?
        - Победили те, кто был более жестоким.
        Но помни: победа - это не доказательство правоты.
        Но не это главное - главное, что вражда вошла в привычку, - глядя прямо перед собой, тихо подытожил Крайст, но подошедший к ним в этот момент Искариот, скривив лицо презрительной гримасой, прибавил: - И люди легко к этой привычке привыкли…
        Риоль не раз видел планеты, на которых одни воевали с другими, себе подобными. Встречал он и планеты, на которых одни победили, и даже полностью уничтожили своих противников-соплеменников.
        Но почему-то ни на одной из этих планет не было счастья.
        Жители этих земель не раз спрашивали Риоля:
        - Когда же мы будем жить как вы?
        И Риоль тогда не знал, что им ответить.
        Теперь он смог бы ответить на этот вопрос: - Когда признаете, что, уничтожая себе подобных - вы становитесь хуже…
        Но вышло так, что впервые Риоль подумал об этом не на чужой, а на своей земле…
        Незаметно - в их разговоре, основными были вопросы - дорога, по которой они шли, стала прямой и очень ровной, не смотря на то, что продолжала тянуться по пригорку. Опытный взгляд Риоля отметил это сразу, хотя сам Риоль в начале не придал этому значения.
        Иногда, значение придает время. Иногда, значение предают люди…
        - …Ты думаешь, что погибают самые лучшие из людей? - спросил Риоль Крайста. - Я думаю, что если кто-то не является самым лучшим - это не повод для того, чтобы ему просто так погибать от чьих-то пуль в затылок…
        - Что же делать с теми, кто участвует в гражданских войнах? - Риоль в первый раз обратил внимание на то, что постоянно задает вопросы. Это был его первый опыт.
        Он, человек не совсем молодой, побывавший в самых разных местах и видевший многое, вдруг ощутил то, сколько вопросов перед ним встает.
        И вообще, сколько вопросов стоит перед человеком, когда рядом оказывается тот, кто способен их выслушать и помочь найти ответ.
        Крайст промолчал, а Искариот ответил так, словно ответ на этот вопрос у него давно был готов: - Вначале - оплакивать не судя, а потом - судить не оплакивая…
        - Хорошо, что я родился в другую эпоху, - проговорил Риоль, - Хорошо, что страна ушла из этого времени. - Эта эпоха пока не закончилась, - ответил ему Крайст.
        - Когда же она закончится? - Когда будет поставлен памятник всем погибшим в этой Гражданской войне…
        - Когда-то это должно окончиться. - Не скоро. После гражданских войн - гражданского мира не бывает очень долго…

* * *
        Риоль довольно хорошо знал холм, возвышавшийся рядом с его домом, и потому был несколько озадачен тем, что у них под ногами оказалась основательно наезженная грунтовая дорога, ведшая к вершине.
        - Раньше я этой дороги не видел, - проговорил он, пожимая плечами.
        - Ты не видел ее позже, - ответил Крайст, - Пойдем по ней?
        - Пойдем. Похоже, что это - провидение.
        - Пошли. Только помни, что провидение - это автор пьесы, а не актер на сцене…
        Но идти им пришлось совсем не долго. За первым же поворотом, там, где кусты подступали к самой дороге, их остановил окрик: - А, ну, стой! Стой, кому говорю. Кто позволил шляться по секретному объекту? - прямо перед ними стоял человек вооруженный допотопной винтовкой с примкнутым к концу ствола длинным штыком.
        Крикливый винтовконосец был одет в стиранную перестиранную гимнастерку без погон, но с заплатами на локтях, подпоясанную истертым кожаным ремнем. Его ноги, обутые в дырявые ботинки, которым веревки заменяли шнурки, украшались грязными обмотками. Фуражка на голове, хоть и звездила над сломанным козырьком, но была такой помятой и пыльной, что вызывала брезгливость.
        «Крайст тоже одет в поношенную и заплатанную одежду, но его одежда была всегда чистой, а одежда человека, остановившего их, казалась грязной, даже сразу после стирки.
        Прекрасная помесь власти и нищеты», - подумал Риоль, и это было последнее, о чем он успел подумать, перед тем, как получил удар в затылок.
        Откуда-то из травы повыскакивало еще несколько таких же вооруженных людей, и они, скрутив Риолю и Крайсту руки за спиной чем-то вроде колючей проволоки, впивавшейся в кожу своими шипами, потащили их по дороге, норовя при этом то пнуть ногой, то ударить прикладом в спины своих пленников.
        Впрочем, двигаться, таким образом, Риолю и Крайсту выпало не долго. Уже через несколько шагов дорогу перегородил высокий забор, не окрашенный, но с хорошо прошпаклеванными щелями между досок.
        Не то - дверь, не то - калитка с окошечком-смотровиком служила для принятия внутрь зазаборья тех, чья судьба было оказаться внутри.
        Перед тем, как постучаться в калитку, тот, что остановил Риоля и Крайста, и, по-видимому, вызвал подмогу, сплюнул, выругался и сказал:
        - Радуйтесь, гады, что вас сюда привели. А-то ведь я мог бы вас на месте шлепнуть.
        Из-за угла забора появилось лицо человека, одетого в дорогую французскую тройку: - Умных - судят по тому, что они сделали. Остальных - по тому, что они могли бы сделать…
        За забором находился, мощеный бетонными плитами двор, посреди которого стояло красное кирпичное одноэтажное здание, мрачное, человеконелюбивое. А между плитами во дворе кое-где пробивалась травка, веселозеленая на солнце. Она как будто бы говорила, что не имеет ни к плитам двора, ни к кирпичам дома никакого отношения. Словно артистка варьете случайно оказавшаяся на слете передовиков из числа работников похоронных бюро.
        Только во дворе, Риоль обратил внимание на то, что Крайст при ходьбе подволакивает ногу.
        - Ты устал, Обопрись на меня. - Спасибо, - проговорил Крайст, подняв на Риоля свои грустные голубые глаза, - Только теперь ты - обопрись на меня тоже…
        В холе здания было накурено и наплевано. Кроме этого, там находилось много людей, называвших друг друга красноармейцами и очень похожих на того, видимо тоже красноармейца, который задержал Риоля и Крайста на дороге.
        Но главным, судя по тому, как к нему обращались: «товарищ…» - являлся еще совсем молодой человек, сидевший за столом, установленном посреди помещения.
        Заваленным мятыми бумагами, обрывками газет и книжками-брошюрами без обложек.
        - Этих куда? - спросил кто-то из сопровождавших Риоля и Крайста.
        - Куда? - переспросил «товарищ», взглянул вначале на Риоля, затем на Крайста, потом, изобразив на лице смертельную усталость, тяжело вздохнул, выпустив из себя вместе с воздухом изрядную дозу парообразного первача, - Куда? Как будто ты сам не знаешь. Вначале в камеру, а потом - в расход.
        Хотя погоди. Что-то рожа старика мне знакома. Не ты ли был мельником-мироедом в Верхних Леснянках? Где-то я тебя видел.
        - Мельником я не был, - тихо ответил Крайст, - И нигде мы с вами встретиться не могли, потому, что у нас разные дороги.
        Но таких, как вы, я видел не раз. - Опять грамотный попался, - недовольно поморщился «товарищ», - В камеру, а потом - в расход…

* * *
        - Ты, что-нибудь понял? - спокойно спросил Риоля Крайст. И это спокойствие передалось Риолю, как передается эстафетная палочка.
        - Я понял, почему у Фемиды завязанные глаза.
        - Почему?
        - Чтобы не видеть того, какие судьи ей иногда служат…
        Грязное, давно не мытое помещение, пропахшее мочой и людской рвотой, с настолько потемневшими, что было неясно, какого цвета они были изначально, стенами и единственным окошком, таким маленьким, что в него не смог бы пролезть ребенок-ползунок, но для чего-то забранным крестом решетки, называлось камерой. По стенам камеры стояли двухэтажные нары, предполагающие, что в ней должно находиться несколько десятков людей. Но сейчас нары были пустыми. Только в углу одиноко сидела, положив руки на колени, очень красивая девушка. Такая красивая, словно была нарисована акварелью.
        - Вас-то за что? - спросила она.
        - За то, что шли по дороге. А тебя?
        - Сказали - за то, что проститутка.
        - Милое дитя, - Крайст склонился над ней, опершись одной рукой о верхние нары, - Разве тебе пристало заниматься этим делом?
        - Им, - девушка кивнула в сторону закрытой двери, - Просто хочется, чтобы я оказалась проституткой. Это дает им право на поступки.
        В отношении вас - им захочется, чтобы вы были монархистами-сторонниками Учредительного собрания.
        Здесь таких много перебывало.
        - Но ведь это невозможно - быть одновременно сторонником и монархии, и Учредительного собрания. Эти две системы в самом принципе противопостоят друг другу, - проговорил Крайст. - Вы всерьез? - усмехнулась девушка, не поднимая головы, - Вы всерьез ожидаете знания таких тонкостей от борцов за чужую свободу?..
        - И все-таки, это хорошо, что ты не проститутка, потому, что проституция очень мерзкое дело. Девушка подняла глаза на Крайста, улыбнулась, не без части сарказма и ответила: - Если бы проституция была бы только сексуальной - это дело было бы не таким мерзким…
        Находясь за ржавыми железными запорами, Риоль и Крайст не видели, да и не могли видеть того, что Искариот аккуратно снял свой французский пиджак и сложил его на траве. Потом повесил коричневую шляпу на сук дерева, вытащил откуда-то кожаную куртку и фуражку с красной алюминиевой звездой и нацепил все это на себя поверх жилетки. Подойдя к калитке, он достал из внутреннего кармана замусоленный, но весь в сургучных печатях, конверт и громко постучал в дверь.
        Открывшего на стук красноармейца, он оттолкнул, чем заставил бойца опешить, и твердой походкой, осознающего свою власть человека, направился к кирпичному дому.
        Войдя в него, Искариот взмахнул пакетом и громко крикнул:
        - Приказ от товарища Троцкого!
        Фамилия «Троцкий» произвела на всех присутствующих такое большое впечатление, что мгновенно наступила тишина, а красноармейцы и их начальник вытянулись по струнке.
        - Особый отряд номер тридцать два готов выполнить любые приказания борца за свободу пролетариата товарища Троцкого, - подрагивающими губами, явно трепеща, при имени Троцкий, выговорил старший.
        Искариот подошел к старшему, заглянул в его испуганные глаза, и подумал: «Это не верно, что с людьми всегда нужно разговаривать на том языке, который им понятен.
        Иногда, с людьми нужно разговаривать на том языке, который они заслуживают», - а потом, тем пакетом, что держал в руках, наотмашь дал ему несколько пощечин:
        - Кто задержал представителей Коминтерна?!!
        - Красноармеец Севрюгов, - окончательно упав душой, выговорил старший.
        - Немедленно открыть камеру!
        - Есть!
        Но когда Искариот вошел в грязь, в которой находились Риоль и Крайст, он почему-то, прежде всего, посмотрел на девушку, словно нарисованную акварелью: - Н-да, красивая женщина и привлекает, и отвлекает одновременно…
        В этот момент из-за спины Искариота появилось испуганное лицо старшего - хмель из него, как ветром выдуло: - Это, - он указал пальцем, при этом сделал это так, словно подчеркивал, что не имеет отношения к поступку своего подчиненного никакого отношения, и больше того - терпеть не может таких подчиненных, - Красноармеец Севрюгов. Что прикажете с ним сделать?
        Искариот посмотрел на красноармейца, потом на его начальника, изобразил на лице смертельную усталость, тяжело вздохнул, и проговорил:
        - В камеру. А потом - в расход.
        И тебя тоже.
        Стоявшие в коридоре красноармейцы дружно подтянулись, а потом, выполняя привычную работу, сорвали с уже бывшего своего старшего кожаную куртку и ремень с кобурой, и втолкнули того в камеру.
        Севрюгов, поникнув головой и ссутулившись, сам отдал винтовку и, стянув с себя гимнастерку, перешагнул порог грязного помещения.
        Там они оба тихо уселись на нары, готовые расстреливаться.
        «Ничего себе - борцы за свободу, - подумал Риоль, - Бараны на бойню и то не идут так безропотно.
        А этим все безразлично: что других стрелять, что себя под свою пулю ставить…»
        - Может не стоит с ними так? - Крайст вопросительно посмотрел на Искариота.
        - Какая разница? Ты ведь знаешь, что через месяц их все равно свои же в чем-нибудь обвинят.
        Они сами называют это революционной законностью. При такой законности, те, кто находится на свободе, представляют из себя, куда большую опасность, чем те, кто сидит в тюрьме…
        - И все-таки - это убийство, - как-то не очень уверенно сказал Риоль. - Те, кто ведет гражданские войны - сами и убийцы, и самоубийцы одновременно, - сплюнув на немытый пол, сквозь зубы проговорил Искариот.
        - …Интересное у тебя представление о людях, - сказал Риоль, выходя из калитки вслед за Искариотом, и видя, как тот брезгливо сбрасывает с себя кожаную куртку и аккуратно надевает поверх жилетки свой дорогой французский пиджак. Замусоленный конверт с сургучными печатями, Искариот повертел в руках и выбросил в кусты:
        - Да. Об определенной категории людей я имею некоторое представление. И иногда мне очень хочется, чтобы оно было ошибочным…
        - О чем ты думал, когда сунулся сюда? - спросил Крайст, внимательно глядя на Искариота, который подошел к ним вместе с девушкой, нарисованной акварелью. - Это не имеет значения. Куда важнее то, о чем я не думал, - ответил Искариот, так же внимательно глядя на Крайста.
        - О чем же ты не думал? - Я не думал о том, что мне опять придется присутствовать при твоем последнем часе…
        Слушая все это, девушка, нарисованная акварелью, молчала, но по ее лицу было видно, что она ничего не понимает, а просто рада тому, что оказалась на свободе. И еще то, что она сразу поверила людям, освободившим ее. Иногда, для того, чтобы в тебя поверили - дать человеку свободу - это вполне достаточно.
        - А можно я пойду с вами?
        Конечно можно, дитя мое, - ответил ей Крайст, а Искариот усмехнулся: «Раньше ты набирал себе спутников из мужчин», - но сделал он это про себя.
        - Ты, что же, стал женоненавистником, Искариот? - спросил Крайст, и Искариот, казалось, совсем не удивился том, что Крайст прокомментировал не сказанное им.
        - Нет, Крайст. Просто все самое значительное на земле создано мужчинами
        - Да - все.
        Кроме мужчин…
        Искариот отошел на некоторое расстояние, сдвинул свою шляпу на затылок и пробормотал:
        - Если не обращать внимания на мелкие женские недостатки: корысть, интриганство, самовлюбленность, лицемерие, склонность к изменам - то можно обнаружить у них великие достоинства, - видимо расстояние, на которое отошел Искариот, оказалось недостаточно большим. Во всяком случае, Крайст, явно иронизируя, поинтересовался:
        - Какие, Искариот? - Длинные ноги, например…
        - …Только я очень голодная, - смущаясь того, что начинает с просьб, проговорила девушка, нарисованная акварелью. - Нам тоже не мешало бы подкрепиться, - поддержал ее Риоль, - Правда, я предпочел бы оказаться подальше от этого места.
        - Не думаю, что здесь ресторации лучше, чем тюрьмы, - пожал плечами Искариот, - Так, что я вообще предпочел бы оказаться в другой эпохе.
        Крайст тоже пожал плечами, и Риоль впервые увидел, как тот делает то, что остальные люди, делают постоянно:
        - Там внизу, у дороги когда-то была не плохая корчма. Правда, корчмарь - каналья.
        А Искариот, ухмыльнувшись, прибавил: - Как все корчмари…

* * *
        По склону холма они спускались напрямик, да и дорога куда-то делась, видимо затерявшись в высокой, никогданекошенной траве.
        Девушка и Искариот шли быстрее, ориентируясь на черепичные остроконечные крыши, блестевшие на солнце у подножья холма, а Крайст и Риоль чуть приотстали:
        - Крайст, - спросил Риоль, видя, как Искариот, бережно поддерживает под руку девушку, которой не ловко было спускаться на высоких каблуках по крутому склону, - Тебе не кажется, что Искариот довольно странный?
        - Что тебя в нем удивляет?
        - Для дурного человека, он слишком прилично себя ведет…
        - Дурной человек? Ты это об Искариоте, который только что нас спас? - Крайст, я так думал.
        - Ничего. Вспомни, что я сказал тебе о добре и зле при нашей первой встрече.
        - Я помню, но просто… - Риоль не смог сразу подобрать соответствующего выражения, и Крайст сделал это за него: - Просто у человека иногда такая репутация, что лучше бы ее вообще не было…
        - Я слышал о том, что он предал тебя, Крайст. - А ты слышал о том, что меня кто-нибудь не предавал?..
        - Знаешь, Крайст, я думал, что Искариот твой враг. - У него были все свойства друга. Кроме верности…
        - Много воды утекло с тех пор, Крайст. - Да, Риоль, и иногда мне кажется, что с тех пор Искариот сошел сума.
        - Как это? - Он стал все время говорить правду…
        - Крайст, а почему люди, вообще, так много врут? - Потому, что ложь защищать легче, чем правду…
        Они замолчали, думая каждый о своем, хотя на самом деле, они думали ободном и том же. Когда двое, думая каждый о своем, думают об одном и том же, это уже не просто попутчики, это - единомышленники.
        - Кстати, а если бы Искариот не освободил бы нас - что бы мы делали?
        - Ничего, Риоль. Просто ушли и все.
        - Значит, он, можно сказать, ничего для нас и не сделал, если мы могли уйти без его помощи?
        - Он пришел помочь нам.
        А людей нужно оценивать не по поступкам, а по намерениям. Это - куда человечней…
        - А как же: «Благими намерениями… дорога в ад»? - Это оправдание, которое придумали те, кто не понимал, что такое истинные благие намерения…
        - Иногда, цель оправдывает средства. - Нет, Риоль, средства, попросту, выдают настоящий смысл цели…
        Риоль почувствовал, что получил право задавать любые вопросы. И понял, что должен задать какой-то очень важный.
        Только сразу не смог понять - какой?
        Но самый важный вопрос нашелся сам собой:
        - И уж прости меня, Крайст, совсем неожиданный вопрос: «Что такое ад?» - В этом вопросе нет ничего неожиданного: ад - это место, где тебя никто никогда не любит…
        Так, разговаривая, перемежая шаги с остановками, они настолько отстали от Искариота и девушки, нарисованной акварелью, что когда Риоль толкнул сосновую дверь корчмы, те уже сидели за длинным столом, отполированным локтями многих посетителей. На стенах большой комнаты висели очучеленные головы диких зверей и свечные фонари, сейчас не горевшие потому, что мутные слюдяные стекла вдоль одной из стен давали днем достаточно света для того, чтобы разглядеть и стол, и то, что могло оказаться на столе, достойно длинном, чтобы уместить за ним несколько разных компаний.
        И именно из-за длины стола, сама комната казалась узкой и длинной.
        Кроме них, в том, что можно было бы назвать залом, находилось несколько крестьян и два бродячих монаха, сидевшие за отдельным столом в углу у очага.
        По громкому разговору, преходящему в нестройные выкрики, и количеству бутылок и кувшинов, стоявших на том конце стола, где сидели крестьяне, чувствовалось, что сидят они уже давно и выпили прилично.
        - Гуляет народ, - усмехнулся Риоль, - Отсюда наше пьянство?
        - Нет, - ответил Крайст, - Пьянство начнется позднее. Когда после смерти одного тирана, его приемники, имея возможность утопить страну либо в новой крови, либо в старых кризисах, решили утопить страну в водке, увеличив ее выпуск в восемь раз. Потом эти лидеры захотели засадить страну кукурузой, но все это было потом, в том времени, в которое мы еще вернемся.
        А эти крестьяне просто нагуливаются перед постом.
        - Кстати, Крайст, я хотел тебя спросить: посты соблюдать очень нужно?
        - Ты ведь сам знаешь, что периодическое голодание полезно для здоровья.
        - Знаю. - Так зачем спрашиваешь?..
        - Вообще-то, ты пришел для того, чтобы давать людям ответы, - глядя на Краста, слегка прищурено, сказала девушка, нарисованная акварелью. - Я не обещал людям отвечать на все вопросы, - явно подмешивая грусть в свои слова, проговорил Крайст, а Искариот, смахивая полями своей коричневой шляпы крошки со стола, тихо, так, что его не расслышала даже девушка, сидевшая рядом с ним, добавил: - Потому, что заранее предполагал бессмысленность многих из них…

* * *
        В это время к ним подошла очень красивая девушка-разносчица кушаний: «Что подать господам?»
        Черные волосы, карие глаза.
        Таких, одним движением руки, легко рисуют хорошие рисовальщики угольным карандашом.
        Риоль невольно засмотрелся на нее:
        - Посмотри, Крайст, какая она красивая.
        - В моем возрасте меню уже интересней, чем официантки, - застенчиво ответил Крайст, но в этот момент, обратив внимание на непривычную и дорогую одежду новых посетителей, грубо оттолкнув девушку, нарисованную углем, пред ними очутился жирный корчмарь:
        - Что изволят господа чужестранцы?
        - Мяса, - ответил ему за всех Искариот.
        - И не забудьте подать еду тем странникам, что сидят в углу, - добавил Крайст.
        Мясо принесли через несколько минут, но когда из угла, где сидели странствующие монахи, раздалось:
        - Спасибо тебе, Господи, за пищу, посланную нам, - Крайст, без всякого успеха попытавшийся вилкой отделить кусочек мяса, поморщился, и, не выдержав, воскликнул:
        - Ну, уж нет! Этот жесткий бифштекс послал нам не Бог, а мерзкий буфетчик, ленящийся отбить мясо и вымочить его в молоке или вине перед жаркой.
        - Да это безбожник! - возмущенно крикнул один из странствующих монахов.
        - Перестань, святоша, - донеслось с той стороны стола, где сидели крестьяне, - Просто выпил человек лишнего.
        При этих словах Искариот задергался от хохота:
        - Настоящий мудрец тот, кому дураки отказывают даже в праве считаться трезвым…
        Желтые глазки толстого корчмаря бегали по лицам споривших, а физиономия отражала желание понять, грозит ли такой разговор неприятностями ему самому И определить меру этих неприятностей.
        Два княжеских стражника, остановившие своих лошадей у коновязи во дворе, спешившихся и направившихся к дверям корчмы, положили конец сомнениям.
        «Стражники разбираться не станут, - решил корчмарь, - За любой спор о боге - княжеская дыба обеспечена».
        - Тише! - зашипел он, выпучив свои глазки, отчего они стали еще желтее, - Тише! Хватит спорить. Княжеская стража.
        Все сидевшие в зале, включая и странствующих монахов, тут же примолкли - видимо, иметь дело со стражей не хотел никто.
        Богу - богово, князю - князево.
        Но стражники, постояв у дверей и, видимо, передумав входить, ускакали.
        Корчмарь облегченно свободно вздохнул, и ему тут же захотелось найти виновного в его собственном страхе.
        Когда трус вздыхает свободно, ему всегда хочется кого-нибудь наказать за свой прошлый страх.
        Настоящие виноватые за страх могут нагнать новые страхи, поэтому виновного трус всегда ищет не среди тех, кто вызвал страх, а среди беззащитных.
        Самой беззащитной оказалась девушка, нарисованная углем.
        - Убирайся отсюда!
        - Куда же мне идти, хозяин?
        - Подыхать на большой дороге! Я тебя из милости приютил, а ты… - жирный корчмарь замялся, подыскивая вину для служанки, но его, подходя ближе, перебил Крайст:
        - Если кричишь о милости, значит это не милость, а корысть, - а то, что сказал Искариот, оставшийся сидеть за столом, но уже застегнувший пиджак своей дорогой французской тройки, никто не услышал: - Из милости не берут, а дают…
        Когда Крайст, Риоль и девушка, нарисованная акварелью, - Искариот задержался в зале - уже выходили из дверей корчмы, к ним подошла девушка, нарисованная углем: - Можно я пойду с вами?
        - Можно, - ответил Риоль, - Только мы пойдем очень далеко.
        - Чем дальше отсюда - тем лучше.
        - Почему ты хочешь отсюда уйти?
        - Потому, что здесь меня никто не уважает
        Поэтому мне все равно куда идти.
        - На нашем пути может случиться разное.
        - Разное - может случиться и без всякого пути… А потом, вы разве не знаете, куда идете?
        - Мы знаем, куда идем, но куда придем - пока неизвестно.
        - Я хочу пойти с вами.
        - Почему ты выбрала именно нас? Неужели мало путников, способных о тебе позаботиться, проходит здесь?
        - Не мало. Но все они знают куда придут. И поэтому, они все одинаковые.
        - А что особенно в нас?
        - Мне кажется, что вы уважаете себя, может тогда, вы и меня станете уважать.
        - Что значит, по твоему - уважать? - Уважать человека - это, значит, предоставлять ему возможность делать выбор…
        - Кстати, а где Искариот? Девушка, нарисованная акварелью, заглянула в окно корчмы и ответила Риолю:
        - Проповедует жирной свинье-корчмарю библейские истины.
        - Это - как?
        - Получил по одной стороне физиономии - подставь другую.
        Риоль посмотрел на Крайста: «Осуждаешь насилие?» - Крайст вначале промолчал, но, увидев, как появившийся, наконец, в дверях Искариот, достал из бокового кармана платок, вытер им правую руку, а потом с отвращением бросил кусок ткани на землю, тихо сказал, перекрестившись: - Когда как…
        - Чего испугался корчмарь? - спросил Крайста Риоль. Он уже понял, что вопросы - это все.
        Ответы - это все, тоже.
        - Остальные испугались не меньше. Просто некоторые из них были пьяны.
        - А пьяные ничего не боятся?
        - Они боятся. Только потом.
        - Так чего же они все бояться?
        - Князя.
        - Почему?
        - Их так с детства учили - бояться князя.
        - Больше чем Бога?
        - Небояться Бога они учились потом, когда росли.
        - Почему?
        - Потому, что князь - это для них ежедневный и князь и Бог.
        - Не понимаю: как можно быть Богом, не будучи им? - Для забитых, суеверных, неграмотных людей, только небог и может быть Богом…
        Искариот, что-то шептавший двум девушкам, при этом, довольно ехидно улыбаясь, казалось, не слушал их разговора, но после последних слов Крайста, обернулся и тихо проговорил: «Для забитых, суеверных, неграмотных людей, Богом может быть кто угодно…»
        - Скажи, Крайст, суеверия - тоже от дьявола? - спросил Риоль, задумавшись, словно еще не задавая вопроса, а только подходя к нему. - Суеверия от страха и глупости, и это, конечно, зло, - ответил Крайст, но потом, вздохнув, добавил:
        - Только что это была бы за человеческая цивилизация, если б не было суеверий…
        - Почему люди боятся Бога больше, чем Дьявола? - это и был главный вопрос, который в этот момент хотел задать Риоль Крайсту, но Крайст ответил не задумываясь, как будто, отвечать на этот вопрос ему приходилось уже не раз: - Потому, что с Дьяволом людям легче договориться…
        - Но ведь люди рассчитывают на помощь именно Бога, а не Дьявола. - Для того, чтобы рассчитывать на помощь Бога, нужно для начала найти с Ним общий язык…
        - Но ведь Бог помогает людям? - проговорил Риоль, но в его голосе не было уверенности. Крайст заметил это и, покачав головой, улыбнулся: - Только в том случае, если цели Бога и цели людей совпадают…
        - И все-таки, много лет, надежда на Бога - была единственной надеждой людей. - Надежда на бога - это только прикладная часть веры, Риоль.
        Ошибка людей заключается в том, что они просят у Бога невозможное.
        - Но разве для Бога есть что-нибудь невозможное? - Конечно. Бог не может считать, что ему возможно все. Этим он отличается от людей - твоих современников…
        - Что же может ограничить область дел Бога? - Область дел Дьявола.
        - Почему? - Потому, что Бог не может делать то, что хочет делать Дьявол…
        - Но, в конце концов, для защиты людей от дьявольских несправедливостей, Бог создал адвоката. После этого, по крайней мере, в оценке людских поступков, дьявол оказался бессильным? - услышав эти слова Риоля, Крайст откровенно рассмеялся: - Нет. Дьявол просто создал второго адвоката…
        - Скажи, Крайст, в древние времена историю было делать легче и интересней? - Нет. Просто это обходилось дешевле…

* * *
        - Кстати, мы так и не пообедали, - конкретизировала девушка, нарисованная акварелью, поправляя свои белокурые волосы и делая вид, что не замечает того, что мужчины любуются ей.
        - Да, а если учесть, что мы и не позавтракали, то проблема удваивается.
        Голод - не теща, из дома не выгонишь.
        Только теперь уж харчевню выберу я, - сказал Искариот. Крайст посмотрел на него с сомнением, но согласился:
        - Посмотрим, что у тебя получится.
        - Доверьтесь моей интуиции.
        - Доверяя интуиции, не стоит забывать того, что интуиция - это результат эволюции непонимания…
        Искариот осмотрелся и исчез в кустах, сквозь которые несколько тропинок вели к асфальту шоссе, находившегося сразу за не высокими деревьями, над которыми возвышались мачты ЛЭП. По одной из этих тропинок Крайст, Риоль и девушки вышли на дорогу, покрытую свежей разметкой из непрерывных и прерывистых линий.
        Шоссе было таким прямым, что стометровые столбики в белую и красную полоску виднелись на несколько километров вперед, и лишь где-то у горизонта, сведенный в одну тоску асфальт делал поворот у темневшей группы деревьев.
        Вдоль гравийной насыпи, как раз с той стороны, откуда они вышли на дорогу, стояли фонарные столбы, обвешанные шарообразными плафонами гелиевых ламп.
        Было светло, но лампы почему-то горели.
        И от этого, дорожные знаки, прикрепленные к столбам, слегка фосфоресцировали.
        Риоль, почти автоматически, подчиняясь старой привычке опытного астролетчика, одним взглядом оценивать показания приборов на панелях управления и замечать все аномалии от ожидаемого, отметил, что среди знаков: «Только прямо», «Ограничение скорости 90», «Осторожно. Возможен выход животных на дорогу» и даже надписи «Самовольная порубка леса запрещена!», - указателя «Пункт питания» не было.
        Не смотря на то, что шоссе было совершенно пустым, оно выглядело таким ухоженным и эксплуатируемым, что не вызывало сомнения в том, что машины ездят по нему часто. К тому же, в нескольких сотнях метров от того места, где стояли Риоль, Крайст и девушки, виднелась автобусная остановка, украшенная полуметровой красной буквой «А» на белом фоне.
        - Ты когда-нибудь ездила на автобусе? - спросил Риоль девушку нарисованную углем.
        - Нет, но однажды мимо дома, в котором я жила, шестерка лошадей тащила осадную катапульту. Так, что того, что большой телеги я не испугаюсь.
        - Тогда все нормально. Только лошадей в той телеге, на которой мы, наверное, поедем, будет штук пятьдесят. Не меньше.
        - Если лошадей больше трех, это уже не имеет значения - без конюха, знающего, как с ними обращать, все равно не обойтись. Лишь бы конюх был не пьяница…
        В этот момент, у них за спиной раздался звук клаксона, и оглянувшийся Риоль увидел автомобиль, за рулем которого сидел Искариот. - Ты где взял машину?
        - Как, где - в пункте проката.
        - И не было проблем?
        - Нет. Не считая того, что мои права оказались старого образца.
        - А почему же ты не получил новые права? - усмехнулся Риоль.
        - Не успел. Только за сегодняшний день, наши права менялись уже три раза…
        - Ладно, хватит разговаривать. Садитесь, и поедем, - Искариот широким жестом мелкого собственника распахнул двери машины. - Куда?
        - Обедать.
        - Где же ты собираешься нас накормить на пустой дороге?
        - Если есть дорога - значит, есть и «Макдональдс».
        Только у меня зреет ощущение, что наши неприятности еще не закончились.
        Посмотрев на Искариота, Крайст проговорил:
        - В тебе появилось то, чего я не замечал раньше.
        - Что? - Оказывается ты - импрессионист…
        Крайст сел на переднее сидение, с удовольствием вытянув свои худые ноги, обутые в стоптанные ботинки. Риоль - между девушками, на заднем сидении. Машина была большой, и в кабине они разместились довольно свободно, но Риоль все-таки ощущал соприкосновение девушек.
        Это было ему приятно, хотя он и не задумывался - почему?
        Просто, прикосновение женщины - всегда комфортно для мужчины. Иначе - это не мужчина…
        Даже, если женщина незнакомая. - Каждая женщина - не знакомая, - тихо проговорил Крайст, а потом добавил: - Иначе - это не женщина…
        - Что тебя беспокоит? - спросил Крайст, видя, что Искариот сосредоточенно молчит. - Посмотри сам, - Искариот указал на группу деревьев, за которыми дорога делала поворот вправо.
        Там действительно происходило что-то странное, особенно на фоне совершенно пустынного и потому, казавшегося очень спокойным, шоссе.
        Под деревьями находилось несколько автомобилей зеленого цвета с синей полосой по кабине, на которой белыми буквами была выведено одно слово: «Милиция». Вокруг этих машин десятка два людей в мышино-голубоватой форме, в фуражках с красным околышком занимались чем-то, напоминающим одновременно и суету, и слоняние без дела.
        Дальше от дороги, почти в лесу еще около полусотни людей сидели на корточках, но делали это так четко и сосредоточено, что было очевидно, что они не отдыхают, а ожидают приказа.
        Эти люди были одеты в какие-то массивные, напоминающие не слишком удобные скафандры, одежды и закамуфлированные шапки, под которыми угадывались каски военного образца, только снабженные прозрачными масками. За плечами у них были такие же прозрачные щиты, а у пояса - длинные черные дубинки.
        «Под одеждой у них - бронежилеты, - отметил Риоль, - Уж, не на войну ли мы попали?»
        - Это такой мир, - тихо проговорил Крайст, и было не понятно, имел он ввиду - отсутствие боевых действий между странами, или состояние общества.
        Еще дальше находились совсем странные люди, одетые в обычную полевую форму. Странность заключалась в том, что лица этих людей закрывались черными масками с узкими прорезями для глаз. В руках у масочников были короткоствольные автоматы без прикладов. Когда машину, которую вел Искариот, поравнялась с деревьями, тормозя перед поворотом, Риоль, во взглядах тех, кто стоял возле милицейских машин, заметил сомнение: «Задержать или нет?» - но, видимо, приказа задерживать проезжающие машины, у этих людей не было, а было только желание…

* * *
        Вокруг «Макдональдса», находившегося в нескольких сотнях метров за поворотом дороги, собралась довольно разношерстная, но явно агрессивно настоянная толпа. За зданием «Макдональдса» находилась котельная, напротив - дома налогоплательщиков.
        А над дверями «Макдональдса» висело рекламное объявление: «Бесплатных ланчей не бывает!»…
        Люди, понятия не имеющие о том, что такое ценности, и не понимающие идей - думают, что идеи важнее ценностей. И потому их легко собирать на борьбу с ценностями, ради идей. Чтобы разрушить идею, ее, как минимум, нужно понять - для того, чтобы крушить здания, их достаточно просто увидеть…
        При этом, как всякая толпа, она состояла из людей самого разного толка. И, когда Искариот притормозил, у капота произросло сразу несколько человек: совершенно лысая дебильная морда в черной шинели, напоминающей одежду железнодорожника, старушка, размахивающая транспорантиком, величиной в две сигаретные коробки, на котором красовалась, или, вернее - уродливалась, надпись: «Слава КПСС!», длинноволосый мальчик в красной майке, с протрафореченной физиономией бородача в бюретке, и несколько молодых людей в самой разнообразной одежде и многообразием цвета волос. Хотя в этих людях нескрываемо присутствовало что-то клоунское, их объединяло то, что на лице у каждого из них была написана борьба.
        - За что боремся? - спросил Крайст, приоткрывая окно.
        - За свободу! - дружно ответили, обступившие машину. Искариот посмотрел на Крайста, и тихо и грустно, словно человек, не раз видевший подобную борьбу, и уже не раз разочаровывавшийся в борцах, проговорил: - Чаще всего люди борются либо за то, что их не касается, либо за то, о чем не имеют ни малейшего понятия…
        Риоля почему-то больше остальных, окруживших машину, заинтересовал длинноволосый мальчик. Вернее не мальчик, а человек, изображенный на его красной майке: - Кто это?
        - Некий Че Гевара с кофейных островов, - ответил Крайст.
        - Кто он?
        - Идеалист, циник, пацифист, душегуб, трибун, пустомеля, поэт, палач. Такими - легко восхищаться. С такими - в одном автобусе ездить страшновато.
        - Чем он занимался? - Думал, что он прав…
        - А против чего боремся? - не унимался Искариот. Проголодавшийся человек имеет право на неуемность. Для остальных - неуемность это боязнь показать свою никчемность.
        - Мы - антиглобалисты! - выкрикнула какая-то девица из вторых рядов. На голове у нее находилось нечто, возможно называвшееся волосами, выкрашенное в зеленый, красный и синий цвет. Видимо это давало ей моральное право находиться в первых рядах, и она была не довольна местом, которое занимает возле чужой машины.
        - А зачем «Макдональдс» атакуете?
        - Мы против американского глобализма! - девица явно не умела говорить без восклицательных знаков.
        - «Макдональдс» - не американская фирма - канадская.
        - Какая? - по коллективному выражению лица, было ясно, что этот факт привел в замешательство всех.
        - Канадская, - повторил Искариот.
        - Какая? - повторение этого вопроса могло продолжаться бесконечно, и чтобы положить этому конец, Искариот примирительно проговорил:
        - Ну, хорошо, вы - антиглобалисты. Но зачем же громить «Макдональдс»? Ведь это просто место, где обедают.
        - Человек выше сытости, как сказал великий классик.
        Риоль, слушавший все это, удивился такому словосочетанию - как будто, классик мог быть и мелким, а Искариот, задумчиво повторил:
        - Да, человек должен быть выше сытости. Но, думаю, классик забыл сделать одну оговорку.
        - Какую? - Выше сытости, может быть только сытый человек…
        - Все равно - фирма жидовская, - в наступившей тишине твердозаученно выбубнил дебил в железнодорожной шинели, явно не задумываясь о том, что ничто так не глупит человека, как попытка выглядеть умным в собственных глазах. - А, вы, простите, тоже антиглобалист?
        - Я русский националист.
        Риоль, видя, что возникает напряженность, шепнул Искариоту: «Брось. Спорить с националистом - это все равно, что учить кибернетике бешеную собаку», - но Искариот только улыбнулся:
        - Последний вопрос - за что же вы боритесь?
        - За чистоту расы.
        - О какой чистоте расы вы говорите, если Русь триста лет находилась под монголо-татарами?
        - Какими татарами? - круглое лицо с постоянно открытым ртом, вытянулось, - Что-то ты не то говоришь, дядя?
        - То, что я говорю - тебе действительно не понятно, тем более, что этот исторический факт изучают в старших классах общеобразовательной школы. Но я вижу у тебя на шее православный крест.
        - Конечно, я православный.
        - И на кресте - распятие?
        - Ага.
        - На распятие у тебя Иисус?
        - Ага.
        - А ты знаешь, что написано над головой Иисуса на распятие?
        - Что? - «Иисус - Царь иудейский»…
        - Я тебе не верю - ты предаешь русскую национальную идею. И ты просто лжешь! - Может, ты сам лжец? - усмехнулся Искариот.
        - Это почему? - Потому, что не верить людям, как правило, заставляют собственные предательства…
        Едва не покалечивший остатки разума обилием новой информации, железнодорожный националист перед тем, как смешаться с толпой еще успел крикнуть, давая выход давшей трещину, основе нищенского миропонимания: - Национализм - это патриотизм! - на что Искариот ответил, ни к кому не обращаясь: - Национализм - это поиск того, по чьей вине ты дурак…
        - Наша гордость!.. Нам дорого!.. - раздалось уже из толпы. - Гордость… дорого… - скривился Искариот, - Брось. Национализм - это гордость дешевок…
        - Послушай, Искариот, русские составляли подавляющее большинство, - смущенно проговорил Риоль, - И нет ничего удивительного в том, что некоторые считали, что на этом основании они должны иметь привилегии. - А знаешь, для чего нужны привилегии?
        - Для чего?
        - Для того, чтобы совесть не мешала. И помни - если русских больше, чем татар или евреев, это не значит, что один русский - это что-то большее, чем один татарин или один еврей…
        - Я с тобой согласен, Искариот, но отчего же национализм так живуч? - Оттого, что национализм - это снобизм нищих, упорствующих в своей нищете…
        Искариот вышел из машины и стал наблюдать за толпой. Вслед за ним вышли девушки, и Риоль и Крайст остались почти одни.
        Если не считать остальных людей, находившихся около и вокруг.
        - Риоль, ты хочешь о чем-то спросить? Ведь разговор с нацистом заставил тебя задуматься о чем-то?
        - Крайст, это очень деликатный вопрос.
        - Мы для того и рядом, чтобы искать ответы.
        - Ты знаешь ответ на мой вопрос?
        - К сожалению, знаю.
        - В Библии сказано, что евреи - это избранный народ. И в тоже время, антисемитизм существовал веками. И с этим невозможно спорить.
        Может быть, евреи - это, действительно, плохой народ?
        - Риоль, бывают плохие люди в любом народе.
        Не существует плохих народов.
        Искариот оглянулся и посмотрел на Риоля, прищурив глаза, слегка притененные полями шляпы коричневого цвета: - Это не беда. Беда в том, что и хороших народов тоже не существует…
        Во время их разговора, шум вокруг них постоянно менял уровень и тональность: то, напоминая шелест женского платья, то, поднимаясь до грохота возбудившегося паводком водопада. Видимо, это происходило оттого, что активность толпы колебалась в зависимости от успешности ее действий. Успешности, в том смысле, который толпой понимается как успешность.
        - Почему ты молчал, когда Искариот спорил с этими идиотами?
        - Спорил? - переспросил Риоля Крайст.
        - Мне показалось, что - спорил. - Иногда, спор - это глупость, сводящаяся всего лишь к тому, за кем останется последнее слово…
        - Я это понимаю, но в споре рождается истина. - В споре, Риоль, рождается спорная истина…
        - Ты не торопился принимать в нем участие. - Не торопись говорить сегодня то, что можно не спеша сказать завтра, - ответил Крайст, а Искариот, услышав слова Крайста, не удержался и съехидничал. Правда, на всякий случай, он сделал это так тихо, что его никто не услышал: - Проповедовать принципы куда проще, чем доказывать их целесообразность…
        Не бывает действий на столько бессмысленных, чтобы для этих действий не было бы смысла искать врагов. - Нам не нравится наше государство! - прозвучал визгливый голосок за спиной Искариота. Искариот даже не оглянулся: - Как бы плохо человек не отзывался о государстве - сам он может быть еще хуже…
        - Мы, между прочим, выражаем общественное мнение, - совмещая визгливость с шепелявостью, пролепетала бабулька с транспорантиком «Слава КПСС!» в руках, норовя при этом, стукнуть этим транспорантиком Искариота по голове, уверенная в своей возрастной защищенности. Искариот не стал спорить, а просто сплюнул на асфальт: - Общественное мнение - это, кроме всего прочего, мера стадности…
        В этот момент в окна «Макдональдса» полетели первые камни. Гранаты бросают с целью. Булыжники в окна - чтобы изобразить цель.
        Так действие скрывает свою бессмысленность.
        Толпа тут же перестала быть собранием разных людей, превратившись в единую, не обремененную персонализацией, разрушающую угрозу.
        Толпа растворяет человека в безнаказанности.
        В толпе можно все, даже для тех, кто не считает, что все можно.
        Толпа - это трусливая надежда на личную безответственность.
        Толпу всегда можно позвать, потому, что толпа - всегда проститутка. Толпа - теплое место для ублюдков…
        Люди, побывавшие толпой, имеют отличный шанс стать подонками…

* * *
        Людское поле переместилось к окнам «Макдональдса», скоктейлив в себе националистов, антиглобалистов, любителей Че Гевары и обыкновенных посторонних прохвостов, которых всегда бывает большинство.
        Даже если не принимать в расчет того, что любые прохвосты, прежде всего - посторонние.
        Сторонники «Славы КПСС!», как всегда, легко перемешались с остальными бузящими, хотя, в силу своей малочисленности, явно не играя никакой роли.
        Серьезное отношение к «Славе КПСС!» никогда никому не приходит в голову, даже в кругу горлопанов, до тех пор, пока эта самая «Слава…» не оказывается у власти.
        Тогда, как правило, бывает уже поздно…
        Несколько девчонок, работавших в быстроедстве, попытались забаррикадировать двери, но были быстро и героически оттеснены вглубь помещения восставшими против глобализма.
        Победа над десятком девчонок, старшей из которых едва ли исполнилось двадцать три, всегда окрыляет борцов за любую свободу.
        Особенно, если девчонки работают, а борцы - люмпенствуют.
        Теперь толпа была уверена в своих силах.
        Искариот понял это, и, отворачиваясь, прошептал:
        - Непроверенная в серьезном деле, уверенность в своих силах - это оптимизм, доведенный до кретинизма…
        Риоль смотрел на происходящее с неприязнью, перемешанной с презрением. Крайст - с горечью.
        Девушка, нарисованная акварелью, и девушка, нарисованная углем - со страхом.
        Искариот смотрел в противоположенную сторону.
        - Что ты думаешь, Крайст, о той самозабвенности, с которой эти мерзавцы крушат обычную, никому не мешающую забегаловку? - поморщившись, спросил Риоль. - Я думаю, что самозабвенней всего рабы борются за свое право оставаться рабами…
        - Как ты считаешь - они идут сами, или за ними кто-то стоит? - Невежество всегда кем-то организовано. Но не в этом проблема. Проблема в том, что во все времена, подлецы находят для себя глупцов…
        - Крайст, но бывают же просто голодные бунты? - Голодные бунты всегда организовывают сытые люди…
        Риоль посмотрел на Искариота: - Знаешь, я иногда начинаю понимать причины твоей нелюбви к человечеству.
        - Во мне нет нелюбви к человечеству. Ведь любовь к человечеству - это занятие, хоть и пустое, но безвредное. Неприятности начинаются с его идеализацией…
        И, кажется, сейчас мы в этом убедимся. - Да куда ты все время смотришь, Искариот?
        Искариот ничего не ответил, а просто махнул рукой вдоль дороги, в том направлении, откуда они только, что приехали.
        Там, поблескивая на солнце полировкой прозрачных щитов, разворачивались в строй люди в полевой защитной одежде, под которой находились бронежилеты.
        И даже на значительном расстоянии было очевидно, что они разворачивались в боевой строй.
        А рассыпавшиеся вдоль мелкого кустарника у дороги, люди с короткими автоматами без прикладов и черными масками на лицах, уже окружали поверженное здание «Макдональдса».
        И делали они это так четко, спокойно и профессионально, что становилось понятно, что из толпы смогут сбежать только те, кого люди в черных масках сами пожелают выпустить.
        - Садитесь в машину, - проговорил Искариот, - В лучшем случае, обеда мы здесь не получим. - В лучшем случае, мы не получим проблем…
        В тот момент, когда машина Искариота, на крутом повороте скрипнула всеми тормозами, сквозь толпу, на освободившуюся часть площади, пробилась девушка. По мелким потерям в ее гардеробе и испуганному выражению лица, было ясно, что она - одна из тех девчонок, которые работали в «Макдональдсе».
        - Подождите! - крикнула девушка. В ее крике смешались испуг, надежда и уверенность в том, что она обращается к людям, которые непременно ей помогут.
        - Не везет нам на обеды, зато - везет на красавиц, - Искариот изобразил на лице некое подобие ироничной улыбки. Как лимон изображает сладость.
        Девушка была действительно очень красивой. Словно ее только что скачали с интернета.
        Так, как площадь уже находилась почти в окружении, и толпа, обнаружив это, ощетинилась ответной агрессией - вполне нормальная реакция каждой толпы, находящейся под действием инерции безопасной храбрости - еще не готовая броситься наутек, но пока способная натворить массу глупостей, то разговаривать, времени не было. И Риоль, перегнувшись через колени девушки, нарисованной углем, открыл дверь и крикнул:
        - Быстро садись!
        Когда машина отъехала на некоторое расстояние от места встречи антиглобалистов и правоохранителей, расстояние достаточное, чтобы не грозить опасностью ни от первых, ни от вторых, Искариот оглянулся на Риоля, окруженного троими красавицами, потом посмотрел на Крайста и хмыкнул:
        - Крайст, тебе не кажется, что вокруг тебя опять собирается довольно большая и приятная компания?
        - Да. Жаль только, что многих не хватает.
        - Кого, например? - Половины человечества, по крайней мере, …

* * *
        Бензин в машине Искариота закончился как раз в том месте, где шоссе пересекала мощеная булыжником дорога. Автомобиль, произведя несколько чахоточных звуков, остановился, сразу превратившись из мощного помощника в кучу неживого металла, теперь обессмыслено превращенного в плоды технологий.
        - Большой, тяжелый, к сожалению, но никчемный, - Риоль погладил полированное крыло автомобиля, не-то благодаря, не-то - прощаясь с ним.
        «Как том сочинений советского классика, писателя Георгия Маркова», - подумал Искариот, но ничего никому не сказал.
        - Дальше пойдем пешком, - вздохнув, проговорил Крайст, вытягивая из кабины свои худые, длинные ноги, обутые в стоптанные ботинки.
        - И по какой дороге нам лучше пойти? - спросил Риоль.
        Крайст молча показал на дорожный знак, и Риоль, слегка удивленный, отметил, что над дорогой, мощенной булыжником, висел указатель: «Главная дорога».
        А над шоссе, по которому они только что ехали - указатель «Ремонтные работы с 6-00 до 6-00».
        - Что же, пошли этой дорогой, - сказал Риоль, направляясь по булыжнику, - В конце концов, человек - хозяин своей судьбы.
        На это Искариот, усмехнувшись, отреагировал:
        - В том-то и вся проблема…
        Мощеная булыжником дорога была прямой, поэтому идти по ней оказалось легко. Во всяком случае, с пути сбиться было почти невозможно.
        Впереди шли Искариот с тремя девушками, Риоль и Крайст - чуть поодаль. Но не настолько далеко, чтобы, при желании, не услышать, о чем говорят и те, и другие.
        Девушке, нарисованной углем, оказалось очень интересно то, чем занималась девушка, скачанная с интернета:
        - …То есть, ты кушаний даже не касалась?
        - Нет. Мне на компьютер приходили предварительные заказы. Я передавала их на кассу, и люди получали то, что хотели.
        - Понимаю. Когда моя матушка была жива, мы тоже посылали молоко по князьевой грамоте. - Ну вот, - улыбнулся Искариот, - Компьютер - это князьева грамота следующего тысячелетия…
        - Компьютер - не человек. Он просто считает, не понимая ничего, - сказала девушка, скачанная с интернета. А Искариот меланхолично добавил: - С людьми это тоже случается…
        - Скажи, Искариот, почему нам не страшно? - неожиданно спросила девушка, нарисованная акварелью, - Я имею в виду не страх перед событиями, а страх перед неизвестным, хотя мы не имеем никакого опыта. - Опыт учит нас жизни в мире, которого не существует. А мы ходим по существующему миру.
        - Но ведь мы из совсем разных времен.
        Искариот вздохнул, оглянулся на отставших Крайста и Риоля, потом посмотрел вперед и проговорил, толи, отвечая девушке, толи, вспоминая что-то: - Времена всегда - нынешние…
        Риоль разговаривал с Крайстом. Он уже привык к тому, что их разговор состоял из простопостроенных вопросов и коротких ответов. Так разговаривают равные умные люди, не нуждающиеся в приведении примеров и разъяснении деталей.
        Иногда, умножение подробностей только мешает пониманию сути.
        И главное - так разговаривают люди, которые знают, о чем они говорят.
        - Крайст, я хочу задать тебе еще один очень деликатный вопрос.
        - Спрашивай Риоль. Не стесняйся. Все вопросы от души - деликатные.
        - Крайст, я много летал по небу. Отчего я ни разу не видел твоего отца? - А отчего на Земле ты не видел меня?…
        - Скажи, а почему ты не пришел к людям второй раз? - Я приходил много раз. Только люди этого не замечали.
        - Когда?
        - Каждый раз, когда ваши представления о параметрах мира менялись.
        - Эрик Рыжий? Колумб? Коперник? Галилей?
        - Не только. Телеграф, радио, интернет…
        - Когда ты пришел в первый раз, ты принес людям догматы. - Я это сделал очень давно, на рубеже Старой и Новой эры, когда людям нужны были новые основы.
        - А что делать людям теперь? - Превращать догмы в принципы…
        - Но ведь согласись, те же заповеди написаны очень не равнооснованно. Например: «Не укради…» Здесь важно не совершить поступка.
        При этом, человек может пожелать завладеть чужой вещью - нужно только, чтобы он не совершил кражу.
        - Да. Безразличному к жизни человеку, быть честным совсем не сложно.
        Настоящая честность - это честность человека, обуреваемого желаниями.
        - А что же делать с заповедью: «Не пожелай жену ближнего…»?
        Ведь заплененный желаниями человек, может пожелать этого, но, в силу воспитания, культуры, он не позволит себе это показать.
        Перенесет свое желание в своей душе, в мучениях, кстати, но все равно, окажется нарушителем заповеди.
        - Здесь все проще: элементарная самоцензура пишущего не позволила написать - что именно не делай с женой ближнего.
        - Что же, культурным людям самоцензура необходима.
        - Риоль, самоцензкра необходима некультурным людям. Культурным людям самоцензура свойственна…
        - До того, как поверить в твоего отца, люди верили в очень многих Богов - кажется, это называлось язычеством.
        - Они называли разными богами - различные проявления одного Бога.
        Дальше шло элементарное развитие представлений.
        - От деталей - к целому?
        - Пожалуй. Знаешь, что является главным из того, что Отец дал людям?
        - Что?
        - Диалектика…
        - Крайст, но ведь очень многие известные и просвещенные люди выступали против религии и предлагали жить без нее. - Жить без религии - это не самый плохой способ жить без религии.
        - А какой же способ самый плохой? - Самый плохой способ жить без религии - это воевать за нее с пулеметом в руках…
        Риоль еще о многом хотел спросить Крайста, но в это время их нагнала телега, запряженная сытой и, видимо оттого ленивобредущей, лошадью. На телеге, поверх сенной покладки, на брезенте сидела пожилая женщина в белом платке и поношенном шушуне.
        И лошадь, и женщина, казалось, дремали, и если бы Искариот, задравший шляпу на затылок и упиревший кулаки в бока, не крикнул бы: «Тпру-у!» - они бы так и проехали мимо.
        - Подвези, бабка!
        - Садитесь.
        - Бабка, а где здесь трактир? - Трактир? - удивленно переспросила женщина, - Да, как везде - возле церкви…

* * *
        Вскоре, вдоль дороги стали появляться первые дома окраины небольшого городка.
        Эти дома были либо каменные, либо деревянные, на каменном фундаменте. Окруженные высокими заборами с широкими дубовыми воротами - они напоминали маленькие, семейные крепости.
        И каждый из них различался между соседними ровно на столько, на сколько, по-видимому, различались семьи, жившие в них.
        То есть, были очень похожи друг на друга.
        Следом, ближе к центру городка, дома пошли трех и четырехэтажные. Теперь уже сплошь каменные.
        Телега выехала на не большую площадь, посреди которой стояла круглая афишная будка, вокруг которой прогуливался полный человек в темно-синем галифе с красными лампасами и белом сюртуке с металлическими пуговицами.
        На одном боку у этого человека висела сабля, на другом - кобура с наганом.
        Этот человек, безусловно, был местной властью, хотя он, очевидно, не знал - чем бы ему заняться.
        С властью, не только местной, это случается не редко…
        - Вот: кому - церковь, кому - трактир, - проговорила женщина, останавливая лошадь. - А это, что за дом на площади? - спросил Искариот.
        - Синематограф. - Тогда, начнем с трактира, - Искариот, сделал вид, что не заметил осуждающего взгляда Крайста, - Синематограф - потом.
        В полуподвальное помещение трактира, вниз, вела довольно широкая лестница, и Крайст, Риоль, Искариот и их спутницы спустились по ней без толчейных проблем. Зал трактира оказался, на удивление большим, и, не смотря на полуподземное положение, довольно светлым.
        Ближе к входу стояли обыкновенные струганные столы, а дальше, в той стороне, где у стены на некотором возвышении находилось пианино, столы были покрыты почти белыми скатертями.
        За одним из столов собралась группа бородатых людей в длинных сюртуках, от карманов которых тянулись на грудь массивные золотые часовые цепочки.
        Люди во весь голос что-то обсуждали, склонив головы, друг к другу, но из-за того, что говорили они, собрав головы в пучок - разобрать слов, было почти невозможно.
        Еще дальше, за столом возле пианино сидели два офицера в эполетах и аксельбантах. Они держали свои длинные сабли между ног, обутых в начищенные до блеска сапоги. Компанию офицерам составляли две женщины в светлых платьях. Плечи женщин покрывали накидки, у одной - белая, горностаевая, у второй - темно-коричневая с рыжеватыми подпалинами, соболиная.
        Офицеры и дамы явно занимались только сами собой и не обращали ни на кого внимания.
        Веселые, независимые и немешающие - самые лучшие сотрапезники.
        У них была своя форма коллективной самодостаточности.
        Под звон бокалов от их стола донеслось:
        - …До Царя далеко, до Бога - еще дальше! - на что Искариот, подойдя к одному из офицеров, приподняв шляпу коричневого цвета, тихо сказал: - К взаимному удовольствию и людей, и Бога, этого наверняка никто никогда не знает…
        Искариот выбрал стол посреди зала, и к нему тут же подошел, вернее, подлетел, молодой человек в белой косоворотке. Его волосы были расчесаны на такой прямой пробор точно по середине головы, что могло показаться, что ими занимался не парикмахер, а математик-геометр. - Что угодно господам? - на согнутой руке молодого человека откуда-то появилось полотенце, словно баня тоже входила в меню.
        - Мяса, мяса и еще раз мяса! Вина, вина и еще раз вина! - сказал ему Искариот, и уже тише, на ухо Риолю: «Женщины с офицерами, на мой взгляд, черезчур худы».
        Крайст услышал эти слова:
        - Так бывает часто: хотим получить душу женщины, а оцениваем ее в сантиметрах и килограммах…
        Риоль оглянулся на офицерских спутниц, и тут же ощутил три одновременных толчка по ногам под столом.
        Один справа.
        Один слева.
        Один спереди, почти под колено.
        Справа от Риоля сидела девушка, нарисованная углем.
        Слева - девушка, скачанная с интернета. Напротив него - девушка, нарисованная акварелью. И Риоль быстро оценил: «У своих женщин свои знаки внимания, на знаки внимания к несвоим женщинам…»
        Когда перед ними появилось дымящееся мясо в глиняных горшочках, разварной картофель на блюде, соусник и несколько плошек с маринованными грибами, малосольными огурчиками и ломтиками ветчины, до Риоля донеслись слова из-за соседнего стола: - Кабы не подвел бы ты нас, Порфирий Мефодьич?
        - Да уж, дело начинаем большое, и без хлебных барж - все убыток понести можем, Порфирий Мефодьич, - видимо, эти слова услышал и Искариот, потому, что он сразу прислушался, а тот, кого называли Порфирием Мефодьичем, поднялся и, осеняя себя крестным знамением, громко сказал:
        - Даю купеческое слово, что баржи будут в верховьях Камы не позднее, чем на Петра и Павла. В чем - Богом клянусь!
        - Не упоминай Господа всуе, - громко, так, чтобы слышали все, проговорил Искариот.
        - Ничего себе - суя, - ответил ему Порфирий Мефодьич, - семьсот тысяч золотом!
        Искариот задумался на миг, почесал затылок и согласился: - Да, семьсот тысяч золотом - это не суя…
        Никто не обратил внимания на то, что через несколько минут в зале появился и сел за стол без скатерти у самого входа, молодой человек в студенческой тужурке, слегка помятой, как и сам молодой человек, и без половины положенных пуговиц. Вид тужурки выдавал прошлость причастности к студенческому сообществу, а взгляд молодого человека - нынешность причастности к наркотикам или идеям социал-демократизма.
        В этом салате всегда трудно отделить одно от другого, так, как явления это, хотя и разные по сути, но имеют очень много одинаковых проявлений. Впрочем, если задуматься, то и по сути - они не такие уж разные…
        Вновь пришедший судорожно сжимал и разжимал пальцы рук в подобие кулаков - такие руки довольно часто встречаются у людей, не знакомых с физическим трудом не в силу занятости умственным, а по причине неспособности ни к первому, ни ко второму. Глаза молодого человека бегали.
        Не как бегают лошади в табуне, вырвавшиеся из загона, а как тараканы по столу после включения света на кухне.
        А его очевидная ничтожность в обществе заменялась решительностью самоубийцы, уже сделавшего последний шаг в пропасть, но еще не успевшего ужаснуться соделанному, для того, чтобы начать жалеть себя.
        Таким, акт действия, заменяет его смысл.
        Такие думают, что на них смотрит весь мир, не понимая и не желая знать, что мир, может быть не без последствий для себя, не обращает на них никакого внимания.
        Все это Риоль отметил профессиональным взглядом наблюдателя, и первое впечатление не вызвало у него никакого напряжения.
        Но, неожиданно, с криком: «Смерть начальнику контрразведки! Да здравствует свобода!» - бывший студент выхватил из-под одежды завернутый в грязную газету сверток, и запустил им в сторону офицеров.
        - Бомба, - меланхолично отметил Искариот, в тот момент, когда Риоль, с реакцией опытного астролетчика на нештатную ситуацию, перегнулся через столешницу, уставленную тарелками, сгреб девушек в охапку и попытался затолкнуть их под дубовый стол, при этом, прикрывая собой Крайста.
        Взрыв в замкнутом помещении - это всегда взрыв вдвойне.
        Огонь, дым, штукатурка со стен, удушающая взрывная волна.
        Потом крики и стоны людей.
        Еще живых, и уже почти мертвых.
        Риоль схватил Крайста за плечи, всем телом подталкивая девушек, потащил своих спутников к тому месту, где должен был находиться выход, теперь невидимый в дыму.
        У самых дверей на полу лежал бывший студент, слегка оглушенный, но не потерявший сознания и не получивший ни одной царапины. Он размазывал сопли и слезы по своему испуганному лицу.
        Проходивший мимо него Искариот, не удержавшись, изо всех сил пнул бомбиста в ребра, и, сплюнув так, что попал ему прямо в глаз, презрительно выдавил из себя:
        - Недоносок. Начальник контрразведки - полковник, а это были штабс-капитаны. И женщины с купчишками - тем более, не причем.
        - Что это было? - спросил Риоль, когда они оказались за дверями, к которым уже подъезжали, звеня своими колоколами, пожарная конка и санитарная карета, бежали жандармы, - Нельзя же бомбу называть борьбой за свободу? - Это терроризм, - ответил Крайст, и в его голосе вновь прозвучала грусть.
        Отдающая горечью.
        - Где же кончается борьба за свободу и начинается терроризм? - Терроризм начинается там, где предметом нападения являются заведомо невинные люди…
        - Скажи, Крайст, что, Бог простит этого студента, если кто-нибудь за него помолится? - спросил Риоль, и Крайст, тяжело вздохнув, ответил: - У Бога есть более важные дела, чем прощать кого ни попадя…

* * *
        Только оказавшись вдалеке от площади, среди мирных, уютных домов, глядящих на улицы окнами, местами прикрытыми дворовыми деревьями, они смогли, не то, чтобы упокоиться, скорее, установить некоторую дистанцию между собой и тревогой.
        - Крайст, тебе не кажется, что мир сошел сума?
        - Я могу отвечать только за себя и за своих спутников, - ответил Крайст, но, взглянув на зевнувшего Искариота, добавил:
        - Впрочем, иногда я сомневаюсь даже в них…
        - Интересно, - проговорил Искариот, - Нам не везет только с обедами, или это глобальность в моих пределах? - Нас не расстреляли, не вздернули на дыбу, не раздавили в толпе, не подорвали бомбой - слегка призадумавшись, ответил Крайст, - Если, это называется: «Не везет…» - то, что же такое - удача?..
        - Ладно, мы-то как-нибудь, а девчонок все равно кормить надо. Сделаем так: на ближайшем рынке купим мяса и всего остального. И приготовим все это на костре, - сказал Риоль, глядя на девушек.
        Это был один из первых выводов, который он сделал за время их путешествия: красотой мало восхищаться. Ее необходимо хорошо кормить…
        - Идея не плохая, - согласился Искариот, - Про вино нужно не забыть. - Только давайте заберемся куда-нибудь в дикие места, туда, где нет людей.
        - Дикие места там, где люди есть, - вздохнул Искариот, а потом добавил: - Там, где людей нет, просто - нетронутые…
        - Это было бы очень романтично, - улыбнулась девушка, скачанная с интернета. - Романтика - это просто выдумка тех, кто не знает, что такое приступ радикулита.
        Потому, что романтика связана не с отдыхом, а с работой.
        - И, что же такое - романтика? - Это интересная работа, норму выработки в которой определяет не начальство, а собственные человеческие интересы…
        - Ну, а для души? - девушка, скачанная с интернета, не хотела мириться с утилитаризмом романтики. - В любом случае, романтика - это экзотика, объединенная с мечтой. Ее нельзя подменять просто экзотикой или просто мечтой…
        - А мечты часто исполняются? - Бывает. Только нельзя забывать, что мечты - это очень дорогой способ исполнения желаний…
        …Рынок оказался на ближайшей улице, и они не без труда - слишком велик был выбор - набрали все, что им было нужно. Лишь однажды Искариот слегка поторговался из-за стоимости квашеной капусты.
        - Теперь - куда?
        - Прямо по улице, - ответил Крайст без раздумий, - Те дороги, что не ведут в город - ведут из города.
        - А мне кажется, - подискуссировал Искариот, - Это одни и те же дороги. Все зависит только от направления пути…
        Сразу за последними домами города, отступив от него не большим, ухоженным огородами полем, начинался лес. Достаточно густой, чтобы называться лесом без кавычек.
        Но не слишком темный, чтобы скрыть блеск воды озера или пруда, приблизительно в километре впереди. И через четверть часа все шестеро вышли на пологий травинисто-песчанный берег.
        Ровный и сухой.
        Окруженный кустарником, подступавшим к камышам у тихой воды, над которой, дружа и с водой, и с воздухом и устраняя между ними грань, ютился неплотный туман. Как раз такой, что не мешал видеть, но способный сделать дальнюю перспективу расплывчатой, не уничтожая ее…
        Существуют места для тех, кто устал от дороги - например разнозвездочные отели или кладбища. В таких местах все должно быть удобно, тихо, перспективно и, по-своему, уютно, даже если все это лицемерие. А есть места для тех, кто просто хочет сделать привал в пути. Там обязательно, под легким ветерком, листья деревьев шелестом переговариваются между собой о нынешнем, не входя в спор, не требуя к себе внимания и не давая лживых обещаний. Тем самым, делая себя правдивей самой честной газеты…
        Крайст присел на поваленной бревно и вытянул худые ноги, обутые в стоптанные ботинки. Риоль и Искариот принялись подыскивать место для костра. Девушка, нарисованная акварелью и девушка, скачанная с интернета, стали разбирать поклажу, а девушка нарисованная углем, пошла к озеру. Попробовав воду рукой, она крикнула:
        - Какая чистая и теплая! Девчонки, пойдемте купаться!
        - Все правильно, - вздохнул Искариот, - Готовить мясо - это занятие для мужчин.
        - А в чем будем мясо готовить? - спросил Риоль, - Кастрюлю-то мы купить забыли.
        Крайст зачерпнул своей ладонью прибрежную глину, но Искариот остановил его:
        - Тут у меня в кустах кое-какая посуда припрятана, - проговорил он, ухмыляясь и вытаскивая из-под ближайшего куста узел, в котором оказались и кастрюля, и сковородка, и тарелки с вилками, и даже не большой тубус с салфетками.
        - У тебя, что, по всему земному шару что-нибудь припрятано?
        - Это, Крайст, дает мне возможность подтвердить еще одну непреложную истину, о которой люди часто забывают.
        - Какую? - Боги не для того, чтобы горшки обжигать…
        На берегу, девушки стали раздеваться. Купальников у них не было, и они просто обнажались.
        Искариот, глядя на них, проговорил:
        - Если женщина - это зло, то из двух зол, я бы выбрал самое красивое, - Риоль услышал эти слова и, улыбнувшись, спросил:
        - Что же делать сразу с тремя такими красивыми злами? - на что Искариот, пожав плечами, как человек, получивший вопрос, ответ на который был ему очевиден, сказал: - Радоваться их существованию…
        - Что ты так на нас смотришь, Искариот? - спросила девушка, нарисованная акварелью, - Разве твое мировоззрение позволяет тебе смотреть на то, как женщина раздевается? - Милое создание, передо мной раздеваются сразу три красавицы - куда же ты хочешь, чтобы я смотрел? И потом, вы так прекрасны, что на вас можно смотреть и без всякого мировоззрения…
        - Когда культурный человек видит обнаженную женщину, он отворачивается, - не очень уверенно, и, видимо оттого тихо, проговорил Крайст. Искариот ответил ему, тоже, впрочем, негромко, скорее размышляя про себя, чем утверждая: - Это - не культурный. Это просто - дурак…
        Место, где они остановились, было очень красивым, той естественной красотой, которая легко, без усилий и необременительно входит в гармонию с человеком. Если человек не загружен суетой, он ощущает красоту легко и естественно.
        Красота - это гармония явления с человеческим опытом.
        В мире вообще, очень много красоты. Красивые рассветы и красивые дети, красивые жилища и красивая одежда, красивые женщины, в конце концов.
        Или - начале начал.
        Но красота - это единственное, чего не бывает слишком много.
        - Крайст, красота спасет мир? - спросил Риоль, глядя на уходящих к воде девушек. - Нет. Но красота может сделать мир стоящим спасения…
        Крайст видел взгляд Риоля, обращенный на девушек, и улыбался так, как умел улыбаться только он - и грустно, и смущенно, одновременно. А над водой разносились голоса, веселые и такие тонкие, что находили себе путь по грани между водой и туманом. Теперь, когда девушки отошли от берега на достаточно глубокое место, их тела скрылись в серебристой бирюзе озера, а над водой были видны только их головы.
        - Пожалуй, я тоже искупаюсь, - Риоль произнес эти слова, ни на кого не глядя, и потому не заметил ухмылки Искариота. А Крайст повторил первое слово из фразы Риоля, только с иной интонацией: - Пожалуй…
        Пока на огне костра закипала вода в ведре, Крайст прилег на траву, вытянув свои худые ноги и прикрыв глаза. Искариот наблюдал за купающимися, без труда различая над водой головы: длинноволосую, черную как смола - девушки, нарисованной углем, белокурую, с волосами до плеч - девушки, нарисованной акварелью, и короткостриженную шатенку - девушку, скачанную с интернета. Голова Риоля интересовала Искариота поскольку, тот находился рядом с девушками.
        Туман отступал, и постепенно у кромки воды появились отблески лучей высоко стоявшего солнца.
        На такой огонь на воде можно смотреть бесконечно.
        Залюбовавшись отраженными водой солнечными лучами, Искариот не сразу заметил, что над поверхностью остались только две головы - девушки, нарисованной углем, и девушки, скачанной с интернета.
        При этом, хотя может, ему только показалось, Искариот услышал смех девушек, который больше походил ехидные смешки.
        Через некоторое время из камышей появился Риоль. Он осмотрелся по сторонам, потом протянул руку в сторону прибрежной зелени, и оттуда появилась, опираясь на руку Риоля, девушка, нарисованная акварелью.
        И вновь в воде оказалось четыре головы, но не успел Искариот поиронизировать по этому поводу, как две головы вновь исчезли. Теперь остались девушка, нарисованная акварелью и девушка, скачанная с интернета, а Риоль и девушка, нарисованная углем, растворились в камышах. - Жаль, что никто не додумался оставить на берегу стог сена. Впрочем - камыши - это тоже довольно поэтично, - усмехнулся Искариот.
        Когда над водой в третий раз осталось только две головы: девушки, нарисованной углем и девушки, нарисованной акварелью, а Риоль скрылся на берегу, теперь с девушкой, скачанной с интернета, Искариот, посмотрев на дремавшего Крайста, подумал: «Интересно, что ты мог бы сказать по этому поводу?» - Крайст, не открывая глаз, проговорил: - Что у астролетчиков отличная физическая подготовка…
        - Наверное, что-то такое было и у Адама и Евы? - на эти слова Искариота, Крайст вздохнул: - Да, только со временем процесс стал более разнообразным. И люди всему учатся сами - без подсказок Змея…
        - И все-таки, души они взяли от Адама и Евы, - сказал Крайст. Искариот не стал с ним спорить. Но отойдя в сторону. В раздумье, прошептал: - Большой еще большой вопрос - кто сделал больше для формирования человеческой души: Адам и Ева или Авель и Каин?..
        Девушки вернулись на берег, и мелкие капли воды заблестели на их телах, как росинки на траве. Эти капельки преломляли в себе лучи солнца, создавая некое подобие радуги. Только, микроскопических размеров, таких, что глаз почти не видит, а лишь ощущает радужность.
        Риоль появился у костра, когда вода в ведре закипела, и Искариот стал резать мясо большим широколезвенным ножом. Крайст тоже занимался провизией.
        Риоль заметил, что Крайст не смотрит на него и, понимая, что тот мог все видеть, смущенно, перебарывая неловкость, проговорил:
        - Я тебя попрошу… Ну, во общем… ты Эйле ничего не рассказывай.
        - Не беспокойся. Эйла еще не родилась.
        - А, что же, - в некоем замешательстве спросил Риоль, - Что же она сейчас? - Искра надежды в глазах ее предков…
        - Давай, - сказал Риоль, - Я помогу тебе. А-то как-то неловко - все заняты делом. Наверное, только ангелы на небе отдыхают с утра до вечера…
        - …Кем ты была до того, как окончила курсы в «Макдональдсе»? - спросил Крайст девушку, скачанную с интернета. - Работала закройщицей на мебельной фабрике. Только там мало платили.
        - Вот видишь, Риоль, иногда ангелы работают закройщицами.
        - Ангелы? - переспросил Риоль, мгновенно ощутив, что означает слово: «Ошарашенный».
        Его слова запнулись, словно наткнувшись на невидимую преграду, но услышав ответ Крайста:
        - Да, - не пожелали отступить, как будто рассчитывали на то, что преграда окажется непрочной или временной:
        - Так - это ангелы?!
        - Да.
        - Значит, я занимался «этим» с ангелами?!
        - Да.
        - Что же ты меня не предупредил?
        - Зачем? Ведь это - не в первый раз.
        - Как, не в первый раз?! - Знай, что каждый раз, когда ты занимаешься «этим» - ты занимаешься этим с ангелом…
        Разжигавший костер Искариот пробормотал себе под нос, тихо, так, что его никто не услышал: - Ангелы иногда соответствуют своему времени даже больше, чем время соответствует самому себе. Для женщин наши спутницы слишком оптимистично относятся к целомудрию. Для ангелов они слишком скептически относятся к величине мужских недостатков…

* * *
        - Все обсуждаете что-то? - проговорил явно изголодавшийся Искариот.
        - Что же может быть важнее стремления к истине? - ответил ему Крайст вопросом на вопрос.
        - Терпимость к ней…
        - Мы будем обедать или философствовать? - спросил Искариот, заправляя салфетку за воротник над галстуком. - Мы будем обедать, - ответил Крайст, - Иногда, обед - это лучшая философия…
        Нет ничего более бессмысленного для понимания природы, чем наблюдение животных в неволе и людей на свободе. - Как приятно, - проговорил Искариот, собирая хлебом остатки подливы со дна тарелки и отправляя их в рот, - Как приятно на сытый желудок поговорить о чем-нибудь хорошем.
        Почти так же приятно, как поговорить о чем-нибудь плохом - на голодный.
        - И какие слова тебе приходят на ум? - улыбнувшись, спросил Крайст.
        - Поешь хорошо - и, кажется, что денек выдался удачный, - проговорил Искариот, видимо предполагая, что такое утверждение не может быть подвергнуто сомнению.
        - Нас попытались расстрелять, чуть не отправили на дыбу, едва не растерзали в толпе и чудом не подорвали бомбой. Если это удача, то, что же такое - неудача? - грустно улыбнулся Крайст.
        - Крайст, - не удержался Риоль, - Совсем недавно ты называл сегодняшний день - удачным для нас. И это была правда.
        - Для нас - да. Правда - удачный день.
        Но, может, это неудачный день для правды, - вздохнул Крайст.
        Услышав эти слова Крайста, Искариот, отойдя в сторону, тихо сказал: - Как и всякий другой…
        - Эх, - погладив живот, приятно вздохнул Искариот, видимо не желая больше касаться такой скользкой темы, как правда, - Спасибо, Господи, что ты нас создал! - А если серьезно, - Риоль отложил тарелку на траву, - Бог создал людей по своему образу и подобию? - Да. Только не забывай, что в своем творчестве, Всевышний просто вынужден был быть сюрреалистом…
        - Значит, мы созданы по образу и подобию Бога? - словно размышляя над чем-то, повторил Риоль, но Крайст мягко перебил его: - Да. Но не это важно.
        - А что? - То, что свою жизнь люди строят - по своему образу и подобию…
        - Может, для Бога, люди - это что-то иллюзорное? - Любой творец вынужден выбирать: что он считает иллюзией - жизнь, или свое творение…
        - Почему же Творец задал людям вечные вопросы, но не дал вечных ответов? - Потому, что вечные вопросы людям - это предпосылка их поиска своих ответов в каждое конкретное время…
        - Крайст, скажу тебе откровенно: мне иногда кажется, что ты говоришь не с нами, а сам с собой. - Риоль, говорить самому себе - это улыбаться девушке в темной комнате…
        - Скажи, Крайст, а как же - главный вопрос философии? - Тебя интересует - что первично: идея или материя?
        - Этот вопрос интересует мыслителей всех времен. - Ничто не первично, - Крайст увидел удивленный взгляд Риоля и пояснил, - Материя является носителем идеи, и, в тоже время, сама организуется под воздействием той идеи, носителем которой является.
        - Крайст, а мысль - материальна? - Слава Создателю - нет.
        - Почему?
        - Потому, что тогда люди разрушили бы вселенную, насоздавав пороков.
        - Разве пороков мало сейчас?
        - Не мало. Просто пороки сейчас величиной с человека. А были бы величиной с его фантазию…
        - Скажи, Крайст, каяться должны все? - Знаешь, Риоль, исповедь - это, кроме всего прочего, профилактика души.
        - Интересно, в чем должны каяться честные, безгрешные люди? - усмехнулся, до этого молча слушавший разговор Крайста и Риоля, Искариот. Мягко улыбнувшись и, ни на кого не глядя, Крайст ответил: - У безгрешных просто плохая память…
        Риоль давно заметил, что когда Искариот спорил, или делал вид, что спорит с Крайстом, в его лице появлялось что-то кошачье: ехидное, податливое, комнатное и, в то же время - мелкохищническое, способное охотиться и похищать, но не желающее лишаться миски с молоком. Его зубы обнажались, но этот оскал больше походил на своеобразную улыбку.
        При этом, Искариот никогда не спорил с самим Крайстом, а только с элементами того, о чем Крайст говорил. Так спорят люди, связанные на век, и понимающие это…
        - Исповедовавшийся человек уверен, что живет в правильнейшем из миров, - задумчиво и немного грустно, словно догадываясь о том, что скажет в ответ Искариот, продолжил свою мысль Крайст. И Искариот не удержался: - А атеист ужасается тому, что это, может быть, так и есть. И, что другие миры - еще хуже…
        - Мне интересно слушать ваш разговор, и интересно задавать тебе вопросы, Крайст. Но ведь мы все время сталкиваемся с тем, что люди не понимают друг друга, - Риоль на мгновенье умолк, подыскивая слова. - Я знаю, какой вопрос ты хочешь задать, но ты должен сформулировать его сам.
        - Когда люди перестали понимать друг друга? - нашел слова Риоль. Крайст ответил, и тоска выправила его фразу: - Как только изобрели речь…
        - Крайст, а ты хотел бы переделать мир? - Может быть, и захотел бы.
        Если б это было возможно.
        - Разве для тебя есть что-то невозможное?
        - Меня могут ограничивать мои сомнения.
        - А разве могут быть сомнения там, где людей наставляют на путь истинный?
        - Путь истинный?.. А ты всегда понимаешь, что это означает?
        - Не всегда, - честно признался Риоль. - Вот и я - тоже…
        - Риоль, - проговорил Крайст, и его глаза в этот момент были такими, как у близорукого человека только что снявшего очки, - Мне свойственно все, что свойственно людям: и сомнения, и боль, и разочарования. Из всех людских черт, мне недоступна только ненависть.
        - Ну, а как же, например, последний прокуратор Иудеи Понтий Пилат? Ведь он вынес тебе приговор. Даже к нему ты не испытываешь ненависти?
        - Он сам - жертва, - глаза Крайста потускнели. Теперь он явно находился не у костра, а где-то в прошлом, в своих воспоминаниях.
        - Жертва? - Риоль и не пытался скрыть своего удивления, - Жертва чего?
        - Ты помнишь, что перед тем как сказать: «Я умываю руки», - он дважды отказывался утвердить приговор?
        Но народ настаивал.
        - Помню. - Так, вот - Понтий Пилат - это первая жертва демократии…
        - Выходит, демократия не такая уж хорошая вещь? - У демократии есть всего один недостаток, Риоль.
        - Какой?
        - Если дураков больше - остальные вынуждены жить по законам, выбираемым дураками. Даже если эти законы самим дуракам не нравятся…
        Между тем, солнце, пройдя положенный ему путь, отчитавшись перед людьми в своем существовании, сначала просто коснулось горизонта, потом превратилось из круга в эллипс, словно подмигивая на прощанье, и, наконец, спряталось за окоемом, напоследок сверкнув краем и повеселив природу последним лучом. Вслед за этим начало гаснуть небо, демонстрируя свою солидарность с главным светилом, делая каждый предмет ближе и значительней.
        Искры костра возносились и гасли, не успев достигнуть земли.
        Их жизнь была короткой, но завершали ее они в полете.
        Не успевая что-нибудь осветить, но все-таки делая свое таинственное дело.
        - Похоже на метеориты? - сдаваясь этой зачарованности, спросила девушка, скачанная с интернета.
        - Нет, - ответил Риоль, - Метеориты холодные, а искры костра теплые.
        Метеориты - что-то далекое, а искры - близкое, земное.
        Это так, хотя я не знаю, чем именно метеориты отличаются от искр костра на вид.
        В глазах Искариота на мгновенье блеснул отсвет костра, но тут же растворился в темноте: - Тем же, чем отличается глянцевая обложка с портретом кинозвезды от встречи с любимой…
        Видимо, такой уход в лирику привел Искариота в смущение - цинизм всегда обладает большей защищенностью - и он, постояв немного без дела, но, все-таки взглянув на зажигающиеся звезды, отправился к ближайшим кустам, и принес оттуда несколько спальных мешков: - Кто - как, а я - спать.
        Риоль, видя, что у костра они с Крайстом остались одни, спросил:
        - Ты не устал?
        - Нет, мне приходилось заниматься более тяжким трудом, чем ходить по земле.
        - Тогда посидим еще немного.
        - Конечно. Ведь у тебя накопилось много вопросов.
        - Если бы это были только мои вопросы, я не стал бы отрывать тебя от сна. - Поговорим, но помни, что правильные ответы получает только тот, кто умеет ставить правильные вопросы…
        - Крайст, аргументируя свои собственные поступки, люди очень часто кого-то цитируют. - Цитируют обычно те, у кого нет собственных аргументов.
        - Но чаще всех цитируют тебя?
        - Цитируют значительных - великим приписывают чужие мысли.
        - Крайст, о тебе говорят постоянно.
        Говорят и взрослым, и детям, - почувствовав, что Риоль возбуждается, Крайст мягко остановил его: - Если меня ставят в пример детям, значит, думают, что я уже ни на что не годен.
        - Ты легко даешь нам путешествовать во времени. - Риоль, каким бы запутанным не был путь из настоящего в прошлое, помни - путь из прошлого в настоящее, еще запутаннее…
        - Но ведь время и мир крепко связаны между собой, - проговорил Риоль, подбрасывая в начавший угасать костер, высушенные временем сучья - первые, еще доугольные, источники искусственной энергии на земле. - Если мы заговорили о времени, то весь мир попросту состоит из того, чего не хватает…
        - Если это не слишком больно тебе, скажи - почему ты не повел нас в то время, когда тебя распяли? - услышав этот вопрос Риоля, Крайст не надолго задумался, подкинул еще несколько сучьев в костер, отчего пламя стало ярче и осветило его грустное лицо: - Знаешь, Риоль, это было ни к чему. Ведь обычные стрелки часов - это тоже распятие…
        - И все же, история состоит из отдельных этапов, - Риоль торопился вести разговор, потому, что чувствовал, что эта ночь уходит. И не знал - будут ли в его жизни такие ночи еще? - Проблема в том, что эволюция на каждом очередном этапе ставит новые задачи. И потому, надежды любого поколения - это разочарования последующего…
        - Но тогда, человечеству приходится привыкать к себе, так и не узнав, что оно из себя представляет? - сказал Риоль, не уверенный в том, нужно ли ставить знак вопроса в конце этих слов.
        Крайст не успел ответить, потому, что не спавший и внимательно слушавший их разговор Искариот, пробормотал из темноты, оттуда, куда не достигал свет костра:
        - Потому, что, узнав, что оно из себя представляет, человечество не привыкло бы к себе никогда…
        - Эх, Искариот, - вздохнул Крайст, - Ты не меняешь своих принципов. Искариот, немного помолчав, видимо раздумывая, строить из себя спящего или нет, но, решив, что претворяться спящим теперь поздно, ответил:
        - Я их не меняю, потому, что у меня их нет.
        - Почему? - Потому, что самые никчемные и скучные люди - это люди со своими принципами к месту и не к месту…
        - Это твоя судьба, Искариот, - вновь вздохнул Крайст, - Только не ставь пределов Божьему терпению. - Вера в судьбу, - тоже вздохнув, проговорил Искариот, - Вера в судьбу всего лишь примеряет с отсутствием ее понимания…
        - Ты - не оптимист, Искариот. Поэтому будущее кажется тебе печальным. - Оптимизм, это не оценка будущего, а отношение к настоящему…
        Наступившее молчание алчно, как голодный волк, пожирало время. Но Риоль торопился. Он понимал, что такая ночь может не повториться, и заранее сожалел об этом. Что поделаешь, умные люди постоянно испытывают необходимость в том, чтобы стать умнее, и потому - подвергают свой ум испытаниям. - Хорошо хоть, что - только умные люди… - донеслось из темноты.
        - Крайст, религия помогает решать проблемы? - Ни одна религия, Риоль, не решила ни одной проблемы.
        - Для чего же тогда существуют религии? - Для того, чтобы правильно относиться к решению проблем…
        - Но ведь на Земле столько религий. Наверное, какие-то из них лучше, а какие-то хуже? - Риоль, все религии замечательные. Плохи люди, превращающие их в орудия пыток…
        - И все-таки, многие люди продолжают верить, - Риоль тщательно подбирал слова, - Продолжают верить, зачастую не задумываясь над тем, что самое недостоверное в любой вере - это то, на чем она базируется. - Риоль, - улыбнулся Крайст. Может, в первый раз за все время их ночного разговора, - Люди куда охотнее верят в невозможное, чем в необходимость работать, для того, чтобы сделать возможное…
        - Крайст, людям трудно представить Бога, - улыбка Крайста добавила откровенности в их разговор, и Риоль повторил слова, которые все время хотел произнести: - Людям трудно представить Бога.
        - Почему?
        Вспомни, то, что вселенная бесконечна - не означает того, что бесконечно количество законов, управляющих вселенной.
        В том числе - и нравственных законов.
        Следовательно, все эти законы можно собрать вместе.
        - Можно, - согласился Риоль.
        - Вот ты и представил себе Всевышнего. А дальше - дело вкуса - как назвать это собрание: Бог, устав, кодекс существования вселенной…
        - Крайст, твои аргументы такие простые и очевидные, что все становится ясно. Почему же в мире так много непонимания?
        - У аргументов есть один весьма существенный недостаток.
        - Какой? - Они воздействуют только на умных людей…
        Разговаривая, они меряли свою судьбу. Одни меряют ее успехами, другие - провалами, третьи - шагами, четвертые годами. А кто-то - вопросами и ответами, что иногда равно и годам, и шагам, и провалам, и успехам…

* * *
        …Стволы деревьев появлялись из ночной мглы в тишине, как проявляется изображение на фотобумаге в руках опытного фотографа, делаясь все контрастней, объемней и реальней, оставляя все меньше места ирреальному воображению.
        Превращаясь из загадки в произведение.
        - …А сколько времени? - девушка, нарисованная акварелью, проснулась первой и произнесла эти слова, разводя руки в стороны, потягиваясь.
        - Утро, - ответил ей Искариот. А потом прибавил:
        - Более или менее.
        - Тогда я еще сплю, - проговорила девушка, скачанная с интернета, - Кстати, как правильно ответить на вопрос: «Ты не спишь?» - «Да, не сплю» или «Нет, не сплю»?
        - Этого никто не толком знает. Особенно утром, - проговорил Искариот и чихнул, видимо поддавшись росяной прохладе:
        - Что-то я расчихался.
        Наверное, стал говорить слишком много правды.
        А это всегда - либо смешно, либо глупо…
        - Искариот, а правда, что нужно всегда говорить правду? - окончательно проснувшись, спросила девушка, скачанная с интернета. - Неправда, - отрезал Искариот.
        Риоль и Крайст продолжали сидеть у костра, наблюдая за тем, как просыпаются остальные. - Крайст, с тех пор, как мы встретились, я узнал многое из того, что раньше мне было не то, что чуждо или безразлично, скорее просто проходило мимо меня.
        Теперь очень много мне становится понятно. - Если мир становится тебе понятным - значит, до самого главного ты еще не дошел…
        - Крайст, почему ты не придешь к людям открыто, официально, что ли? Со встречами с лидерами государств и представителями прессы? - Как ты думаешь, что сделают люди, если это произойдет?
        - Что? - пожал плечами Риоль, - Обрадуются. - Нет. Снова распнут меня…
        - А для чего ты водишь меня по этому миру? - Знаешь, Риоль, мнение твоего времени о том, что люди становятся лучше или хуже не верно. Все дело в том, что в твое время - они такие же, как и были…
        - Так значит - можно было бы просто походить по моему времени? - Да. Но для того, чтобы понять, что сделают люди, нужно знать - что они делали раньше…
        - Раньше? Но ведь мир начался не с меня, и даже не с тебя.
        Крайст улыбнулся:
        - Пока готовится завтрак, пойдем, пройдемся.
        - Далеко?
        - Далеко, но идти близко.
        Они прошли по тропинке несколько шагов, обошли большой валун и вышли на песчаный берег.
        По голубизне воды, Риоль понял, что это берег морской. И в этом море было что-то, что наводило на мысль о том, что суда ходят по нему не по расписаниям, опубликованным в газетах, а по собственному доисторическому велению.
        Голубизна моря была особенной голубизной, где глубина и отмели состояли из мириад собственных, отдельных голубизнин, каждая из которых играла с солнечными лучиками в свою, мельчайшую искорку света. И эта игра в блеск, соединяла голубизну глубокого моря с голубизной бездонного неба на равных в том месте, который называется горизонтом - связью между настоящим и будущим. Видя, какими глазами смотрит Риоль на родившуюся панораму, Крайст, улыбнувшись, сказал:
        - Хорошо, что у горизонта нет родины.
        - Почему? - Потому, что иначе нашелся бы кто-нибудь, кто его приватизировал бы…
        У самой кромки, там, где пологие волны, теряя силу, лишь мочили песок, сидел на корточках полный человек, одетый в подобие простыни. Услышав шаги, человек поднял свою большую, шишковатую голову, украшенную вьющейся бородой, и внимательно взглянул на подошедших.
        Его, близко посаженные, маленькие глаза из под мохнатых бровей, смотрели оценивающе. Словно человек решал, стоит ли тратить время на разговор с незнакомыми людьми.
        Потом, видимо придя к выводу, что эти люди смогут оценить значение его слов, выпрямился и выкрикнул:
        - Дайте мне точку опоры, и я переверну мир!
        Крайст улыбнулся этому человеку и ответил: - Дайте миру точку опоры, и его не нужно будет переворачивать…
        - А ты - кто? - спросил, глядя на Крайста, человек, сидевший у воды. И Крайст ответил: - Я тот, кого пока еще нет в этом мире. - Понятно… Ты - здравый смысл…
        - …Этот человек, Риоль, попытался охватить весь мир потому, что еще не зал, как мир сложен, многообразен и, кстати, хрупок. Мир постигается постепенно. Давай зайдем еще в одно место, - Крайст взял Риоля под руку и увлек его в сторону какой-то каменной кладки, на которую Риоль раньше не обратил внимания.
        Когда они пару раз завернули за углы этой кладки, оказавшейся совсем не длинной, то очутились на площади, заполненной народом.
        Посреди площади возвышался помост, напоминающий Лобное место.
        На помосте, окруженный монахами, одетыми в черные и белые с черными капюшонами рясы, стоял сгорбленный старик, читавший какую-то бумагу.
        По тому, как подрагивали склоненные стариком плечи, было очевидно, что это - покаянная бумага.
        Риоль и Крайст протолкались сквозь толпу людей в тот момент, когда старик кончил читать.
        А на площадь опустилась тишина.
        И в этой тишине, стоявшему у самого края бревенчатого настила Риолю, послышались слова старика, произнесенные шепотом:
        - И все-таки - она вертится…
        - Но только в одну сторону, - так же тихо ответил кающемуся, стоявший рядом монах. При этом, его капюшон сдвинулся на одну сторону, и под ним, на мгновение, мелькнула шляпа коричневого цвета, надвинутая так низко, что закрывала лицо, оставляя на виду лишь акуратно подбритую испанскую бородку.
        К своему лагерю они вернулись тем же путем, когда на костре уже закипал чай. - Как видишь, Риоль, проблемы устройства мира люди начали решать очень давно.
        Как только осознали, что эти проблемы существуют…
        - Скажи, Крайст, все эти люди живы?
        - Конечно.
        Только живые молчат своими словами.
        Мертвые - словами других.
        - А я думал, что это просто легенды, записанные в летописях.
        - Легенды - это реальные истории про выдуманных людей. Летописи - выдуманные истории про людей реальных…

* * *
        - Куда мы пойдем теперь, Крайст?
        - Мы пойдем в тяжелое время. Такое тяжелое, что по сравнению с ним, остальные времена - просто тяжелые.
        А это - проклятое.
        - Мы пойдем туда все, - весело крикнула девушка, скачанная с интернета, - И оно перестанет быть проклятым.
        Искариот, разливавший чай по кружкам, и думавший, прежде всего о том, как не попасть на руки кипятком, вскользь заметил:
        - Если бы все зависело только от нашего появления - все было бы слишком просто…
        - Даже если это очень страшное время, я пойду с вами, - у девушки, нарисованной акварелью, выражение лица было серьезным, но это не портило ее красоты. Иногда, красота не зависит от обстоятельств.
        Если это - настоящая красота.
        - Почему? - спросил Искариот.
        - Вы спасли меня от расстрела.
        - Я тоже пойду с вами, - сказала девушка, нарисованная углем, - Вы спасли меня от рабства.
        - И я пойду с вами, - рядом с первыми двумя девушками оказалась девушка, скачанная с интернета, - Вы спасли меня от идиотов…
        - С тобой, - Крайст по-родственному положил руку на плечо девушке, скачанной с интернета, - С тобой могут возникнуть проблемы.
        - Какие проблемы? - голос девушки звучал не только удивленно, но и обеспокоено, - Я не хочу оставаться и ждать вас здесь.
        Выражение лица при этом у нее было такое, словно промозглый, слякотный ноябрь предложил ей выйти за него замуж.
        - Дело в том, что мы идем в то время, где бумажный документ имел очень большое значение.
        - Ну и что?
        - А то, что в том времени еще не было твоего портрета для паспорта.
        - А они? - девушка, скачанная с интернета, беспомощно развела руки и посмотрела на двух других девушек.
        - С их портретами мы как-нибудь определимся, - сказал Искариот, доставая из внутреннего кармана своей дорогой французской тройки коробку акварельных красок и угольный карандаш.
        Через несколько минут в его руках оказались листки бумаги, на которых он изобразил два женских портрета.
        Один углем, другой акварелью.
        - Вот вам фотографии на паспорт.
        А что делать с тобой, я пока не знаю.
        Риоль посмотрел на Крайста, но Крайст беспомощно развел руками:
        - Искариот, придумай что-нибудь.
        Тот задумался не надолго и исчез в кустах.
        Когда Искариот вернулся, у него под мышкой была большая пачка глянцевых журналов, которую он положил к ногам Крайста. После этого, Искариот вытащил футляр с фотоаппаратом, заблокировал перемотку кадров и быстро переснял с разворотов журналов портреты фотомоделей.
        Потом, подумав мгновенье, он сфотографировал девушек, нарисованных акварелью и углем.
        Из под задней крышки фотоаппарата появилась фотография.
        На ней была изображена девушка, очень похожая на девушку, скачанную с интернета.
        И все-таки - это была фотография обобщенной красоты.
        Красоты, которой не бывает на свете. Может быть потому, что такая мутированная красота не нужна даже как идеал…
        - Идеалы? - вздохнув, проговорил Искариот, - Это что-то вроде препятствий на скачках. И непонятно - для чего они существуют: для того, чтобы дух захватывало при встрече или для того, чтобы твоя кобыла ноги переломала… Наблюдая за действиями Искариота, остальные не обратили внимания на то, что в то время, пока Искариот фотографировал развороты журналов, между ним и Крайстом произошел разговор:
        - Все не было времени спросить, Искариот, как у тебя дела?
        - Крайст, ты лучше меня знаешь все, что происходит со мной.
        - Я знаю все, что происходит с тобой, но я не знаю, как твои дела?
        - Знаешь, кто больше всего не любит клятвопреступников?
        - Кто, Искариот?
        - Тот, кто сам когда-нибудь в чем-то клялся.
        - То есть - почти каждый человек.
        Ну, а причем здесь твои дела? - Я - напоминание людям о том, что из этого получается…
        - Что здесь поделаешь, - вздохнул Крайст. - Ничего не поделаешь, - ответил Искариот, продолжая фотографировать, - Вот, с твоими людскими делами - в подделке документов я уже соучаствую.
        Так, не долго и фальшивомонетчиком заделаться…
        - Теперь, - разглядывая свой паспорт, весело сказала девушка, скачанная с интернета, - Мы пойдем все вместе. И пусть у всех неприятностей на свете будут проблемы!
        - Возможно, единственная проблема неприятностей, это мы, - совершенно серьезно проговорил Искариот, - Но, что мы будем делать, если это окажется не так?
        - Тогда мы будем принимать жизнь такой, как она есть! - девушка продолжала улыбаться, а лицо Искариота осталось серьезным: - Это самое нелепое из того, что можно делать с жизнью…
        - Ну, так пусть с нами будет удача. - Если удачу так часто призывают в помощники, у нее должно быть хорошее здоровье.
        - Искариот, - девушка, скачанная с интернета передразнивая Искариота, надула губки, - Дай хоть пофантазировать.
        - Фантазии, как, впрочем, и мечты - это тоже почти всегда нелепость, - спор между девушкой и Искариотом грозил затянуться, но Крайст прекратил его: - Утешает, Искариот, то, что ошибаешься ты часто…
        - Учиться нужно на чужих ошибках. Правда, Искариот? - улыбнулась девушка, скачанная с интернета. - Правда. Только этого пока никому не удавалось…
        Девушки мыли посуду и упаковывали вещи, которыми все пользовались со вчерашнего вечера, Искариот, бормоча себе под нос: «В кустах положишь - в кустах и найдешь…» - относил свертки куда-то в лес, а Риоль и Крайст вновь остались одни: - Крайст, можно - последний вопрос?
        - Последний? - в глазах Крайста промелькнула искорка, - Последний вопрос задаст последний человек, а у тебя - это просто очередной.
        Спрашивай.
        - Знаешь, я немного смущен.
        - Спрашивай. Я привык к тому, что многие вопросы вызывают смущение.
        - Понимаешь, Крайст, все те чудеса, которые ты совершил, или, которые приписывают тебе, при определенных условиях могли произойти, как события, сами собой.
        - Возможно. И, кстати, помни, что чудеса - это не доказательства правоты.
        - Но есть же что-нибудь такое, что не встречается в природе само собой? - Конечно, Риоль, например - фортепьянная музыка…
        - А ты не мог бы совершить что-нибудь такое, что не могло бы произойти само собой, - Риоль говорил смущенно, и не поднимая глаз. Крайст задумался на мгновение, потом улыбнулся:
        - Хорошо. Смотри.
        Через несколько секунд на поляне появились мальчишки-разносчики газет - единственные, никогда не проваливающие взаимоотношений со здравым смыслом представители прессы:
        - Сенсация! - кричали они, размахивая разноцветными листами газет, - Сенсация!
        Обанкротились все пивные заводы планеты! Люди перестали пить пиво!..
        - Так, - вздохнул Риоль, - Я все понял. Ты меня убедил. Можно идти дальше…
        Он посмотрел на небо…
        День взрослел на глазах, и постепенно затягивал небо разноцветными облаками. И это небо, как купол цирка, становилось красиворазукрашенным таким образом, что мыслей о том, что может быть, за его пределами не возникало, как не возникало мыслей о том, что все в его пределах - это цирк. И все-таки, Искариот, внимательно наблюдавший за тем, как Риоль смотрит в небо, улыбнул одни глаза и, не подключая к этой улыбке почти не разжимаемые губы, проговорил:
        - Иногда, фокусы, показываемые в цирке, это единственная правда.
        - Это, когда? - спросил Риоль, уже не удивляясь тому, что иногда его мысли читаются то Крайстом, то Искариотом. - Когда неправда - все остальное, показываемое людям…
        - Ну, как? Все собрались? - спросил Крайст. - Кажется все, - ответила девушка, нарисованная углем, оглядывая своих спутником взглядом опытной домохозяйки.
        - Тогда пошли.
        - А далеко мы пойдем в этот раз? - спросила девушка, нарисованная акварелью
        - Все зависит от того, что считать близким, - немного подумав, ответил Крайст, - И от того, как быстро мы будем идти.
        - Мы, - засмеялась девушка, скачанная с интернета, - Мы помчимся со скоростью света хорошо смазанного машинным маслом.
        Только Риоль оставался серьезным.
        - Ты чем-то взволнован? - спросил его Крайст.
        - Нет.
        - Тогда, в чем дело?
        - Мне не по себе потому, что я предчувствую, что сейчас мы пойдем исследовать грехопадение мира.
        - Не сразу, Риоль.
        - Почему? - Потому, чтобы описать грехопадение мира, его нужно, прежде всего, заметить…
        Часть вторая
        Дорога, извилистая, хлещущая путников ветками по лицам, из леса вывела их прямо на окраину огромного города.
        Эта окраина обнимала город, как грязные тряпки тело младенца, не давая ему ни вырваться, ни освободиться от них.
        И как младенец, город не понимал и не обращал внимания на свое одеяние.
        Эта окраина была обманом. Она делала вид, что отделена от города некоей невидимой чертой, которая делает город неответственным за нее, а ее саму непричастной к городу. Окраинность делала это место не честным.
        Это место служило для того, чтобы не пускать в город.
        Потому, что тот, кто увидит и город, и окраину - непременно задумается над тем - где же, все-таки, правда?
        А все дело было в том, что и на город, и на пригород одновременно - всего не хватало.
        Вернее, не хватало ничего. И нормальное, процветающее прошлое этих мест, прошлое, следы которого угадывалось в виде некоей помеси развалин и забвения, делало убогую современность еще более убогой.
        Окраина города была попросту нищей, но нищета эта была особого рода. Это была не безработная бедность, а бедность людей понуждаемых работать без права выбора места работы и места жизни.
        Сразу бросалось в глаза, что за корявыми заборами лепились жилища людей, имеющих маленькую зарплату и еще меньшую возможность тратить ее.
        И еще - было очевидно, что здесь жили люди без мечты.
        Люди, для которых, какой-то непонятный для них, социализм превратился из мечты в повинность.
        А потом - и в приговор. Что поделаешь, без хозяев производства, рабочие даже нормальными рабочими быть не могут.
        …На веревке, натянутой между посеревших от старости столбов сушились застиранные и перештопанные простыни. По улице без тротуаров проходили, опустив головы, женщины в поношенной одежде и тощие кошки, как и женщины, смотревшие в землю. За дырявыми оградами, на коротких грядках, вперемешку с сорняками, росла картошка с огромной ботвой и мелкая капуста с нетвердыми, распушенными листами. Такими бывают огороды, за которыми нет времени ухаживать.
        - Запустение такое, что, похоже, эти люди давно живут без Божьей помощи, - тихо сказала девушка, нарисованная углем, а Искариот, мельком взглянув по сторонам, но, сразу уловив главное, ответил ей: - Запустение такое, что, похоже, здесь давно не было не только Бога, но и обычного сантехника…
        - О чем думаешь, когда видишь такие дома? - Крайст внимательно посмотрел в глаза Риоля. - О Герострате…
        - Как же вы так живете? - спросила девушка, нарисованная акварелью, у женщины, сидевшей на лавочке у калитки. Женщина была одета в поношенное, хотя и чистое платье из дешевого сатина неопределенного цвета. Цвет сатина разнообразился когда-то белым, а теперь сероватым от времени горошком.
        - Мы хорошо живем, - быстро и, как будто заучено, заговорила женщина, оглядывая девушку, - Очень хорошо живем. Мы всем довольны, - по выражению лица этой женщины было очевидно, что первое, что определяло ее жизнь, была нищета.
        Второе - смирение.
        - И, что, многие так живут?
        - Мы так все живем.
        Нам хорошо, и очень, - женщина не смогла сразу подобрать подходящего слова, - …приятно.
        Услышав эти слова, девушка, нарисованная акварелью, склонилась к Риолю и тихо и грустно сказала: - До какой же нищеты нужно довести людей, для того, чтобы нищета стала бы вызывать у них довольство и умиление…
        Озадаченный Риоль уже хотел направиться дальше, но его остановила, взяв под локоть, девушка, нарисованная углем: - Подожди, - она посмотрела на Крайста, и тот, кивнув головой, подошел к женщине и поднял над ее головой свою узловатую руку так, что ладонь оказалась прямо над седеющими волосами женщины.
        - Бабушка, - девушка, нарисованная углем, присела на корточки перед женщиной, - Может, вы чего-нибудь хотите? Может, мы сможем вам чем-нибудь помочь?
        Женщина подняла на разговаривающую с ней девушку, глаза, ставшие наполняться слезами:
        - Кто теперь чего-нибудь хочет? Может Сталин, черт бы его побрал, нечестивца, чего-нибудь хочет? А может, нет.
        А мы? Ничего мы не хотим и не знаем.
        Вот в тринадцатом годе я хотела. По Волге хотела на пароходе проехать. Людей посмотреть хотела. Храмы, церкви посмотреть.
        Жениха хотела радовать.
        Детей хотела ростить.
        - А сейчас у вас есть дети?
        - Есть. На заводе работают.
        - Может, они чего-нибудь хотят?
        - Может, и хотят. Только вряд ли. Мне они об этом ничего не говорили…
        В этот момент Крайст убрал свою руку. - Хотим, - заговорила женщина быстро-быстро, - Хотим коммунизм построить. Хотим, чтобы Сталин долго жил и здоров был. И чтобы все враги народа получили по заслугам смертную свою казнь…
        - Где город? - спросил Риоль проходившего мимо мужика, одетого в телогрейку, под которой имелся незнакомый с таким явлением, как химчистка, пиджак, поверх майки с вырезом немереной величины на груди, не скрывавшим даже пупок мужика. Мужик испуганно замер в неестественной и, в тоже время, глупой позе. Так замирают мастера слова - стукачи и сплетники - неожиданно теряющие дар речи.
        - Где город-то? - переповторил вопрос Риоля опешивший и явно перепуганный и Риолем, и словом «город», мужик. В руках у него была пила, а на плече моток провода, - А там, где станция.
        - А где станция?
        - А там, где дорога.
        - А где дорога? - Риоль не отставал от мужика, но мужик, видимо утомленный и испуганный беседой, пошел дальше.
        И только отойдя от Риоля и его спутников, он боязливо оглянулся и, видя, что их разделяет приличное расстояние, сплюнул на землю.
        - Куда это ты нас привел, Крайст? - притихшие, и даже немного встревожено спросила девушка, скачанная с интернета, - Мы-то думали, что ты приведешь нас в столицу - там ведь всегда происходят главные события - а это какая-то помесь каторги и лепрозория.
        - Это не каторга.
        - А что? - Мытищи…
        Риоль испытывал совершенно незнакомое ему чувство. Этого он не знал даже на совсем незнакомых планетах: к первой растерянности, растерянности, с которой можно было справиться усилием воли и напряжением мысли, прибавилась, неизвестно откуда взявшаяся, стыдность.
        - Что происходит? - спросил он Крайста.
        - Ничего. Тебе придется к этому привыкнуть. Мы попали в мир, в котором не у кого спросить дорогу вперед…
        Больше они никого ни о чем не спрашивали. Почему-то стало неловко это делать. Риоль хотел спросить Крайста, о том, откуда взялась эта неловкость, но вопрос как-то не складывался, не формировался.
        Крайст посмотрел на Риоля и проговорил очень тихо, как всегда отвечал на вопросы, которые ему не задавали: - Просто чувствуешь себя диагностом в сумасшедшем доме. И понимаешь, что ничем не можешь помочь болезни…
        «Тебе, Крайст, удается отвечать даже на не заданные вопросы», - подумал Риоль. - Нет ничего бессмысленнее, чем давать ответы до того, как тебя о них попросят, - проговорил Крайст.
        - Есть, - толи улыбнувшись, толи поморщившись прореагировал на эти слова Искариот.
        - Что? - Давать ответы после…

* * *
        …До столицы, купив твердые картонные прямоугольнички за деньги с напечатанным на них лицом хитроватого татаро-образного дядьки с чингизхановской бородкой и лысиной, занимавшей пол портрета, добирались на поезде, состоявшем из шести грязных вагонов для людей и двух чистых вагонов для почты.
        Во главе этой пассивной механической хвостатости состоял маленький паровозик, сквозивший дымом паром и еще каким-то газом оранжевого цвета.
        В ящике, изображавшем кабину, находилось три грязных машиниста, ругавшихся между собой и, в то же время, испуганно озиравшихся по сторонам.
        И казалось, что эта запуганность отражалась на самом паровозике.
        Тужившемся. Но делавшим это как-то робко.
        Похоже было, что и машинисты и паровозик, дай им волю, разбежались бы кто куда, от греха подальше, в чем бы этот грех не заключался.
        И еще, Риоль обратил внимание на то, что в поезде оказалось очень много людей в стоптанной обуви. Как у Крайста.
        Толькой крайстовы ботинки были стоптаны дальними дорогами, а у пассажиров в вагоне - долгой ноской.
        - Вот ты уже и стал различать отличия разных половин того, что видишь, - прошептал Крайст.
        Искариот, толи презрительно, толи огорченно глядел в окно: - Остается только выяснить, какая из двух, увиденных половин является истиной…
        За час езды до главного вокзала, картонные прямоугольнички у Крайста и его спутников проверяли три раза, каждый раз рассматривая эти картонки на свет, при этом, приглядывая за лицами пассажиров, словно ожидая крупного подвоха, вроде метания бомбы или плевка на пол. В поезде было душно и пахло прогнившими овощами, а на вокзале стояла толпа людей.
        Одновременно со своим стоянием, эта толпа неуловимо и суетливо перемещалась на одном месте. Кто-то кого-то встречал, кто-то кого-то провожал, кто-то уходил, кто-то появлялся, кто-то воровал, кто-то терял, кто-то находил - в общем-то, все были при своем деле.
        И при своей суете.
        Суета - это такая вещь, в которой каждому найдется дело по способностям.
        Но это уже была столичная, а не пригородная толпа, и вливавшиеся в нее новоприбывшие поездами, так искусно растворялись в ней, что от их прибытия, людская масса не переставала быть столичной. И особую, специфическую столичность ей придавали носильщики в черных тужурках с бляхами, издали напоминавшими серебро, и милиционеры в белых тужурках с бляхами, издали напоминавшими золото.
        Лица у большинства людей были румяные, краснощекие и улыбающиеся, глаза блестели почти у всех.
        - Знаешь, Крайст, они такие румянощекие, что кажется - буд-то все эти люди живут на празднике, - немного удивленный Риоль смотрел по сторонам, но потом вспомнил людей в Мытищах и замолчал, услышав тихие слова Искариота: - Или все они больны какой-то специфической чахоткой…
        - Чему они все радуются? - грустно спросила девушка, нарисованная акварелью, - Разве они не знают о той нищете, что всего в нескольких километрах от них? - Может, и не знают, - ответила ей девушка, скачанная с интернета.
        - Наверное, я понимаю, почему они молчат, - едва разжимая губы, проговорила девушка, нарисованная углем, - И не осуждаю тех, кто молчит. Но, я не верю тем, кто говорит, что не знает и не видит…
        Помолчав, и видя, что с ней никто не спорит, девушка, нарисованная углем, сказала: - Мы были князьевыми подневольными, но, по крайней мере, знали, что мы рабы. Этим людям досталось быть рабами, даже не знающими этого…
        - Сталинизм, - проговорил Крайст, поправляя девушку, нарисованную углем, - Рабовладельческий строй завершился много веков назад. И тогда Риоль впервые услышал, как женщина, делает то, что она делает со времен прародительницы до наших дней - возражает создателю: - Рабы-то остались…
        Еще в вагонах все заметили портреты усатого кавказца с добрым лицом. Только, доброту этого лица попорчивала улыбка. Хитроватая.
        Так улыбаются скуповатые и в тоже время вороватые кладовщики, разговаривая с вороватыми членами ревизующих комиссий.
        На вокзальной площади этих портретов было очень много. На плакатах, флагах и еще на чем-то, напоминающем афиши кинотеатров.
        Только кавказец на этих портретах был не только добрым, а иногда - мужественным, волевым и решительным.
        Хорошие портреты. Только, почему-то эти портреты наталкивали на мысль о том, что надежды, мечты и желания остальных людей должны пылиться в самых дальних закоулках душевных подвалов, превращаясь со временем из сокровенного в забытый и никчемный хлам.
        Риоль видел постоянные смены декораций, но не мог понять, кто - он: зритель или актер. - Режиссер, - проговорил Крайст, - Только - своего собственного театра.
        - Тогда, жизнь - это театр одного актера. - Да. Только - каждого…
        - Куда нам теперь? - спросил Риоль Крайста. - Зайдем в один наркомат. А дальше - будет видно.
        - Если в наркомат, то это без меня, - усмехнулся Искариот, растворяясь в толпе. - Куда мы от тебя денемся, - вздохнул Крайст, - И куда ты денешься от нас…
        До наркомата добирались в переполненном трамвае, который не столько ехал, сколько звонил спрятанным в его чреве звонком. Звонил, когда поворачивал, звонил, когда ехал прямо, звонил, когда стоял и звонил, когда начинал движение. - Кстати, что такое - наркомат? - спросил Риоль
        - Министерство, - ответил Крайст.
        - А я подумал, что это место, где лечат съехавших головой наркоманов, - на эти слова Риоля, Крайст вначале не ответил, а потом, подумав немного, тихо проговорил: - Ты бы попал в точку, если бы произнес слово: «Держат». - вместо: «Лечат»…
        Потом Крайст еще немного подумал и добавил: - А может быть ты попал в точку именно этим словом, даже не зная, что имел ввиду…
        - Далеко нам ехать? - явно изнемогая в давке, спросила девушка, нарисованная акварелью. - Думаю, не очень, - ответил ей Крайст, - Если трамвай идет в правильном направлении.
        - Даже ты - не уверен в этом? - подивилась девушка нарисованная углем.
        - Мы там, где очень многое идет не туда.
        - Может нам спросить дорогу? Я зык до Киева доведет. - Здесь, язык скорее доведет до Лубянки…
        …Здание наркомата находилось на площади носившей название Старой. Одно стороной это здание выходило на площадь, не тесня ее, а как бы обрамляя. Другой стороной - на Китайскую стену. Две оставшиеся стороны прятались в каких-то заскорузлых переулках, искривляясь и зигзагируя вдоль них, меняя свою этажность и величину окон. Входов в наркомат было много, но открытым оставался только один из них, на углу, между площадью и Китайской стеной. При этом, у каждого из закрытых входов, охраняя тайны, находившиеся за стенами дежурили милиционеры с пистолетами ТТ и еще какими-то субъектами не в форме, но одетыми одинаково.
        Милиционеры стояли на месте, а субъекты прохаживались вдоль стены, но прохаживались так специфично, словно были прикованы к закрытым дверям невидимой цепью длиной шага в полтора-два. Открытость угловых дверей сама по себе делала этот вход центральным, и как не странно, именно у этого входа ни милиционеров, ни субъектов в штатском не было.
        Впрочем, как только Крайст, Риоль и девушки вошли в вестибюль, обнаружились и милиционеры, и субъекты, но не это удивило Риоля - оказалось, что их ждали.
        - Вы с череповецкого завода? - спросила подошедшая к ним женщина в очках, строгом черном пиджачном костюме, в туфлях на низком толстом каблуке.
        Каблуке, на котором она стояла твердо.
        Вопрос был задан таким тоном, что если бы эта женщина получила бы отрицательный ответ, то видимо была бы поражена не меньше, чем землятресением на соседней улице. Хотя весь ее вид говорил о том, что даже землятресением ее потрясти нельзя.
        Риолю оставалось только кивнуть, хотя он, как и большинство людей на свете, весьма смутно представлял себе, что такое Череповец.
        В этом он был схож со всеми людьми на земном шаре. И до него, и после.
        - Давайте ваши паспорта, - девушки, нарисованные углем и акварелью, взглянули на девушку, скачанную с интернета, - Получите пропуска в бюро.
        - Есть, - ответил Крайст…
        - Вот это женщина. Даже не поймешь - женщина ли она? - шепнула Риолю девушка, скачанная с интернета, при этом, слегка прижавшись грудью к руке Риоля, - Можешь представить себя рядом с ней? - Нет, - тихо ответил ей Риоль, - У тебя даже недостатки лучше, чем у нее…
        Поднявшись по широкой лестнице на второй этаж, они еще раз предъявили пропуска и паспорта и оказались в огромной приемной наркома. Через минуту дверь в кабинет наркома открылась так тихо и легко, словно испускала дух…

* * *
        Из-за непомерного стола, из-под уже знакомого портрета кавказца, оказавшегося теперь военным, смотрело лицо наркома.
        Собственно, оно и лицом-то не было.
        Скорее, это была часть земного ландшафта, на которую низвергся камнепад - сплошные рытвины и ухабы, между которыми примостились глаза, похожие на пулеметные гнезда, замаскированные бровями, так, как это делается неумелым или ленивым сапером. Незакрывающийся рот напоминал воронку от разрыва снаряда шестнадцатидюймового корабельного орудия.
        Люди с такими лицами ходят на свадьбу, как на отбывание тяжелой повинности, а на митинги - как на праздник.
        Такие люди не щадят ни времени, ни жизни без исключения.
        Впрочем, исключения временами случаются - собственную жизнь они иногда щадят.
        «Политики - среднее звено между обезьяной и человеком», - подумал Риоль, и тут же услышал голос, напомнивший ему голос Искариота на столько, что Риоль даже обернулся, но Искариота не увидел:
        - Только уже прошедшие человеческую стадию…
        - Знаешь, что общего у вождей и больших, и маленьких? - шепнула девушка, нарисованная углем, девушке, скачанной с интернета. - Что? - Они все похожи на конокрада из нашей деревни…
        Стены кабинета были отделаны каким-то темным деревом, а через плотно занавешенные тяжелыми, тоже темными шторами свет с улицы не проникал, поэтому все, кроме портрета кавказца и лица самого наркома, освещенных настольной лампой, находилось во мраке и не давало представления о величине этого кабинета. Лишь где-то далеко и почти неразличаемо, видимо в одном из углов, тусклела еще одна маленькая лампа на столе, за которым сидел, толи секретарь, толи охранник, на которого никто вначале не обратил внимания.
        Правда, коричневая шляпа, лежавшая рядом, на маленьком столике показалась Риолю знакомой, но он не предал этому значения.
        Нарком начал без приветствий и предисловий:
        - Индустриализация! Индустриализация!! И еще раз - индустриализация!!! - количество восклицательных знаков в этой фразе шло по нарастающей и грозило, если бы наркому не пришла в голову мысль застенографировать свои слова, перерасти в бесконечность. Но он остановился, посмотрел в сторону человека, сидевшего за маленьким столом, и так же громко приказал:
        - Записывайте!
        - Записываю, - из полумрака ответил голос, показавшийся Риолю знакомым. Но ему некогда было анализировать свои предположения, потому, что нарком вновь закричал на них:
        - Да! Мы строим коммунизм!
        Да! Мы много работаем!
        Да! Мы, бывает, безмерно устаем! - неожиданно нарком вновь повернул голову в сторону своего секретаря:
        - Прочтите, что вы записали.
        Из темноты раздалось какое-то бубненье, которое, кажется, удовлетворила наркома, а Риоль мог бы поклясться, что ему послышалось: - Великие люди - они умудряются уставать даже на том, что вообще делать не надо…
        - Возможно, мы иногда делаем ошибки, но мы честно служим тем идеям, которые дает нам товарищ Сталин! Прочтите, что вы записали.
        Темнота вновь неразборчиво забубнила, а Риолю послышалось: - Самое большое уродство, когда единственным достоинством человека является честность…
        - Неся неимоверные страдания, принося в жертву себя, мы строим коммунизм! И наши дети нас поймут! Прочтите, что вы записали, - казалось, нарком боялся, что хоть одна из его фраз останется незафиксированной на бумаге.
        Полуосвещенный угол отозвался бормотанием, а Риоль, теперь уже напрягая слух, расслышал: - Ваши родители, наверное, тоже на это рассчитывали…
        - Мы, коммунисты, знаем, как сделать счастливыми других людей! Вы записали? Прочтите.
        Теперь уже почти не напрягаясь, Риоль услышал: - Мы занимаемся самой универсальной и бессмысленной демагогией всех времен…
        - Мы делаем самое важное на земле дело! Мы строим коммунизм! Прочтите, как вы записали.
        Риоль, теперь ощущая уже комичность ситуации, услышал: - Пусть мы не многое умеем, но то, что мы умеем, мы умеем делать неправильно…
        - Только мы понимаем, что коммунизм - это всеобщее счастье! Прочтите, - скомандирствовал нарком во мрак. При этом, Риоль обратил внимание на то, что не смотря на уверенный тон хорошопоставленного, привыкшего к лозунгам голоса, тот все время как-то странно озирается, как малоопытный разведчик в чужой стране - вроде бы прямой опасности нет, но все-таки не дома.
        «Подслушку» ищет, - прошептал Крайст.
        Риоль не удивился, услышав подсказку Крайста, как не удивился тому, как переиначил секретарь из полумрака слова наркома о всеобщем счастье: - Коммунизм - это всеобщая скука…
        - И нам это очевидно! - нарком, казалось, хотел поставить точку в своем выступлении, но, немного пораскинув тем, что могло быть, мыслями, решил, что это еще не все, а секретарь прочитал продиктованное, даже без напоминания начальника: - Мера глупости человека - это количество того, что ему очевидно…
        - Пропаганда нужна нам для того, чтобы народ яснее видел наши цели! Прочтите. - Пропаганда нужна там, где народ может понять, что он несчастлив…
        - Словом и штыком мы будем пропагандировать свои идеи! Мы не какие-нибудь жулики.
        Вы записали?
        Риоль разобрал то, что прочитал бубнящий голос: - Жульничество - это метание фальшивого бисера перед фальшивыми свиньями. Пропаганда - это метание фальшивого бисера в расчете на свиней настоящих…
        - Мы идем верным путем! - подытожил нарком, а из темноты донеслось: - Желающий заблудиться - не может найти дорогу…
        - Мы создали государство, служащее счастью людей! Прочтите. - Мы создали государство, творящее людские проблемы…
        Удивленный тем, что посетители молчали, нарком вышел из-за стола. И вдруг, с ним произошел метаморфоз.
        Его лицо изменилось, стало почти человеческим, и по нему забродили темные, как раз под тон к брюкам, желваки.
        Он еще сделал, словно повинуясь привычке, последнюю попытку понаркомствовать:
        - Мы отмели всех богов, кроме идеи Мировой революции!
        Наш единственный учитель и бог - это товарищ Сталин! - Для того чтобы кого-нибудь канонизировать, нужно обладать большим самомнением, - проговорил Крайст.
        - Это не самомнение, а уверенность в своей правоте. Или я совсем не понимаю, что такое самомнение, - еще топтался на своем нарком, но Крайст так же тихо сказал: - Самомнение - это уверенность в том, что все ошибки уже сделаны…
        - Эх, жалко, что учиться нам уже поздно, - едва ли не виновато проговорил нарком. - Если человек говорит, что учиться ему уже поздно, значит - учиться ему еще рано.
        И тогда нарком перестал быть наркомом, а просто подошел к Крайсту и устало заглянул ему в глаза:
        - Скажите, война будет? - спросил он, и в его, переставших быть наркомовскими глазах, появилась обыкновенная человеческая боль.
        - Да, - ответил Крайст, не отводя взгляда.
        - Я погибну на войне?
        - Нет. Ты погибнешь раньше.
        - Катастрофа? Или болезнь?
        - Для тебя - катастрофа, но ее никто не заметит, хотя газеты посвятят ей несколько осуждающих тебя строк.
        И память о тебе сотрут в людской памяти. А ведь политик оставляет о себе память именно тем, что оставляет память о себе…
        - Что случится? - Тебя обвинят в троцкизме и пособничестве японской разведке.
        - Я, - лицо наркома посерело, словно поседела его кожа, - Я - не троцкист!
        - А разве был троцкистом твой предшественник? Разве были троцкистами твои заместители? Ведь именно ты написал на них доносы.
        - Мне подсказали соответствующие органы, и я сделал это совершенно искренне, потому, что был уверен в двурушничестве своих починенных. - Проще всего оправдывать соучастие в гадостях своей искренностью…
        - Я действовал по указанию органов, а потом - это были, по-моему, настоящие троцкисты-перерожденцы! Девушка, скачанная с интернета, шепнула Риолю: - Человека легче всего узнать, когда он говорит о другом человеке…
        - Но, я верно служу товарищу Сталину. Я истинный сталинист! - Сталинистом может быть только тот, кто не понимает, что это такое…
        - Но ведь Марксизм - это закон революции, - как-то не очень уверенно и очень тихо проговорил нарком, - А закону подчиняется все. - Есть вещи не подвластные никакому закону, - ответил ему Крайст.
        - Что, например?
        - Например, - пожал плечами Крайст так, как это делают люди, говорящие об очевидном, - Например, эмоции…
        После этого, Крайст повернулся к наркому спиной и вместе со своими спутниками, вышел из кабинета.
        Вслед за ними, поднялся со своего стенографистского места и, прихватив шляпу, вышел Искариот, и никто не услышал того, какие слова были записаны в стенограмму выступления наркома последними:
        «Рыночная демократия - это равенство в начале. Плановый тоталитаризм - это равенство в конце…»
        - Ты знал, что он в кабинете? - глядя на Искариота, спросил Риоль Крайста. - Конечно. Где же он мог еще быть? - а дверь кабинета скрипнула так, словно ее мучили кошмары…
        - И тебе не показалось, что в такой момент Искариот вел себя слишком фривольно? - то, что Риоль постоянно задавал вопросы Крайсту, совсем не означало, что он сошел со своего ума и стал искать причины, по которым люди совершают те или иные поступки. Крайст понимал это, и, потому, улыбнувшись впервые за все то время, что они находились в наркомате, ответил: - Только мудрый может быть ироничным…
        - Крайст, а если бы нарком услышал то, как записывал его слова Искариот? - Власть, слышащая, что ей говорят люди, это такая редкость, что об этом и говорить не стоит…
        - В конце концов, каждый народ имеет ту власть, которую заслуживает, - пожала плечами девушка, скачанная с интернета. Искариот посмотрел на нее, как старый учитель смотрит на молодого ученика, уличенного в пользовании шпаргалкой: - Каким бы ни был народ - власть всегда хуже своего народа…
        «Чем выше пост, тем больше у человека возможностей для распространения своей ограниченности», - подумал Риоль. - Да, - подтвердил его мысль Крайст.

* * *
        - Ничего не утомляет так сильно, как пустая болтовня дилетантов, - проговорил Риоль.
        - Пустая болтовня специалистов утомляет не меньше, - ответил ему Крайст.
        Выйдя из здания наркомата, Крайст остановился: - Что ты чувствуешь, Риоль?
        - Что вышел на свежий воздух. Кстати, наркомат чего мы только что посетили? - Какая разница. Все наркоматы одинаковые.
        - А ты своди их в наркомат Обороны? - предложил Искариот. - Что такое - наркомат Обороны? - поинтересовалась девушка, нарисованная углем. - Это место, где чиновникам платят в мирное время, для того, чтобы во время войны они посылали людей умирать…
        - Крайст, а война действительно будет? - Да. Их газеты слишком много говорят о борьбе за мир, а их лидер слишком много делает для того, чтобы в Европе началась война.
        - В войне может погибнуть и сам режим.
        - Усатый кавказец так уверен в своем превосходстве, что действительно погибнут миллионы, потому, что за своей самоуверенностью, он прозевает начало войны.
        Но война будет выиграна.
        Потом, историки под копирку напишут о том, что под его мудрым руководством войну выиграли, хотя, на самом деле, именно под его бездарным руководством и под бездарным руководством созданных им структур, несли страшные и часто бессмысленные потери.
        И народ своим героизмом и кровью заплатил именно за такое руководство.
        - А страна действительно так сильна, что кавказец мог быть уверенным в победе?
        - Она сильна так, что ее нельзя победить. И если бы не одно «но»…
        - Какое? - Эту страну нельзя будет победить в войне, но под руководством кавказца, страна войну едва не проиграет…
        Риоль представил себе войну. Куски тротила будут рвать человеческую природу на уродливые части, не деля ее на живую и мертвую.
        И только потом, когда все нетленное обернется тленом, произойдет скрупулезная оценка сделанного.
        А на месте живого, ставшего мертвым, кто-то - по сути, безразлично кто - провозгласит свою победу. И эта победа, как и победа всякая, будет хранить ровно столько тайн, сколько необходимо для того, чтобы победитель выглядел пристойно.
        А люди забудут о том, что не бывает войн, в которых главными врагами народа не были бы диктаторы, ведущие народ на войну. Ведь у диктаторов всегда есть лазейка - не бывает такой антинародной войны, которую диктатору нельзя было бы назвать народной. - Только помни, Риоль, - вздохнул Крайст, - Во времена диктатур самые большие потери страны несут не в войнах, а между ними…
        - Скажи, Крайст, - спросила девушка, скачанная с интернета, - А почему старики с таким энтузиазмом, что ли - не могу слова подыскать - вспоминают войну? Ведь - это же, в конце концов, убийство, смерть? - Они не убийства вспоминают, а свое братство. Свое единение. И еще - Великая война - это единственное время, когда у граждан Советского Союза был настоящий, понятный им враг…
        - Крайст, - спросил Риоль после некоторого молчания, во время которого все медленно поднимались по улице, вначале вдоль сквера, за невысокой чугунной решеткой, а потом - мимо тяжелого, серого многоэтажного здания, похожего на наркомат, но носившего название: «Политехнический музей», - Крайст, что происходит с этими людьми? - Человек не может жить в постоянном ожидании ареста. Он должен доверять своему времени.
        Или, по крайней мере, считать, что он ему доверяет.
        И здесь, самый простой способ - не задумываться о том, что происходит.
        - Не задумываться - это не просто.
        - Просто. Просто, свой голос совести нужно превратить в хор большинства…
        - Люди сами виноваты в этом? - Понимаешь, Риоль, лишив людей частной собственности, а, следовательно, частной инициативы, большевики низвели их ниже обезьян. Куда-то на уровень одноклеточных… Одноклеточные - не сопротивляются…
        - Но почему народ ничего не делает с теми, кто его фактически уничтожает? - Потому, что коммунисты - единственная в истории власть, уничтожающая народ от имени народа…
        - В то же время, в столице люди выглядят такими счастливыми, Крайст. - Чуть позже, я покажу тебе по-настоящему счастливого несчастного человека. А пока запомни - если бы эти не выглядели счастливыми, их очень быстро заменили на тех, кто выглядел бы счастливым.
        - Люди понимают всю эту лицемерность?
        - Знаешь, почему они выглядят такими счастливыми? - Крайст не смотрел на Риоля, но Риоль понимал, что слова Крайста обращены к нему.
        - Почему? - Потому, что им запрещают задумываться над тем, почему их жизнь - такая…
        - Сколько же людей слушает кавказца и не понимает того, что происходит на самом деле? - Количество непонимающих не может быть больше количества слушающих. И еще - советскому человеку негде спрятаться от социализма…
        Риоль посмотрел на Крайста, и вдруг увидел то, чего еще ни разу не видел в его усталых голубых глазах. Увиденное было на столько неожиданным, что, в первый момент, Риоль решил, что ошибся.
        Крайст лишь несколько мгновений смотрел в глаза Риоля, а потом опустил свои.
        И тогда Риоль понял, что оказался прав: Крайсту было стыдно за людей! Создателю было стыдно за свое творение…
        - Ты показываешь нам страшные вещи, Крайст. - Какую бы страшную вещь я не показал вам, знайте, что в этом мире есть вещи еще страшнее.
        - Тюрьмы? - спросил Риоль.
        - Лагеря, - ответил Крайст, - Они так ужасны, что потом, когда эпоха лагерей закончилась, у власти не хватило смелости рассказать о них, а у всего остального мира - не хватило воображения их представить.
        - Крайст, - поморщился Риоль, - Такое впечатление, что власть ввела образ жизни, словно завершающий мироздание.
        Без страха перед судом потомков. - Завершение мироздания - это род смерти, а не образ жизни…

* * *
        Несколько дней и ночей ходили они по миру, ожидающему чуда всеобщего счастья, и, во имя этого чуда, разрушающему все вокруг себя.
        То есть, Крайст и его спутники занимались самым обычным делом, ведь если задуматься, то все люди, чем бы они ни занимались, занимаются одним и тем же - ходят по миру.
        Впрочем, если не задумываться, то - тоже.
        Ходили они, как правило, все вместе. Только Искариот время от времени куда-то пропадал, видимо где-то правил свою запущенную судьбу. Правда, появлялся обычно, он довольно скоро:
        - Удивительная вещь, - сказал Искариот при очередном появлении, - Все церкви разрушены. Хотя некоторые превращены в склады.
        Но это тоже разрушение.
        - Что ты видишь в этом удивительного? - пожал плечами Крайст, - Тебе то уже должно быть понятно, что это за мир.
        - Удивительно не то, что люди, живущие без Бога, разрушили церкви. Или превратили церкви в овощехранилища.
        Самое удивительно то, что они сделали с одной из них.
        - А что они сделали? - спросила девушка, скачанная с интернета.
        - Они превратили ее в музей атеизма, - проговорил Крайст, не дожидаясь ответа Искариота - Такой метаморфоз мог удивить любого нормального человека, в том числе и Искариота.
        - Тебя, что, это не возмущает? - спросил, вдруг ставший серьезным Искариот.
        Вообще-то, Искариот не баловал своих спутников многообразием мимики. Пожалуй, только ирония, замешанная иногда на призрении, иногда на обычном смехе, время от времени скульптурствовала на его лице.
        Но, в этом случае, как показалось Риолю, даже Искариот был поражен.
        - В принципе - нет, - ответил Крайст, не меняя выражения лица:
        - Если можно с уважением относиться к вере, то, почему нельзя с уважением относиться к атеизму?
        Ведь для очень многих людей самым не достоверным в любой вере является то, на чем она базируется…
        Услышав эти слова Крайста, Риоль был и удивлен, и озадачен одновременно, и Крайст заметил это: - Человек имеет право на любую свободу совести, до тех пор, пока его собственное представление о порядочности не ущемляет свободы совести других людей. Боль и несчастья приносит не атеизм, а вандализм…
        - Знаешь, Риоль, во всем мире Храмы разные, а таксофонные будки одинаковые, и развитие страны определяется не обилием открытых Храмов, а качеством работы таксофонов…
        - Меня, - продолжил Крайст, не дожидаясь следующих вопросов. - Меня удивляет другое. Отказавшись от Бога ради социальной идеи, люди оказались атеистами, умудряющимися при этом продавать свою душу.
        - Крайст, я такая глупая. Поясни мне, пожалуйста, что ты сказал, - попросила девушка, нарисованная акварелью, - А-то, может, я тоже по наивности свою душу продаю.
        Правда, я от Бога никогда не отказываюсь.
        Даже, когда не знаю, что это такое…
        - Милое дитя, не зависимо оттого, веришь ты в Бога и дьявола или нет - отказываясь от Бога - остаешься с Дьяволом потому, что от Дьявола отказаться невозможно.
        - А что же делать с Дьяволом?
        - Противостоять ему. Независимо от того, как он называется.
        Противостоять ему можно.
        А вот противостоять Богу нельзя. От него можно только отказаться…
        И тогда, Риоль задал вопрос. Который не мог не задать:
        - Были Сталин, Ежов, Берия и другие. Отчего твой отец, Крайст, не убил их? - и Крайст ответил.
        Потому, что не имел права не ответить, и Риоль увидел, как выглядит боль в глазах друга: - Оттого, что это тоже - его дети…
        Выходя из наркомата, Риоль вновь обратил внимание на людей, находившихся при охране правительства: выражение лиц у них были одновременно и тупые, и сосредоточенные. Такими лица бывают у маршалов во время распада тирании и у депутатов во время становления демократии. В общем, это были лица ответственных людей, не совсем понимающих, за что они отвечают.
        Как и абсолютное большинство ответственных людей. - Когда люди понимают, за что они отвечают, они - просто люди, когда, не понимают - люди ответственные, - сказал Крайст…
        Правда, что-то неуловимое добавляло лицам сексотов какую-то сержантскость. - Это оттого, что они просто сержанты, - проговорил Крайст.
        - Откуда ты знаешь? - Если б это были подполковники, наркома арестовали бы уже сегодня…

* * *
        - Индустриализация, поднятие сельского хозяйства, создание сильной армии - как не крути, а это великие свершения, - Риоль не утверждал, а размышлял вслух, - А великое, возможно, бывает безжалостным.
        - Индустриализация проводилась во всем мире, и приносила людям богатство, а не нищету и порабощение. Коллективизация принесла только голод. Армия была захватнической, - так же вслух размышлял Крайст, - Если великое безжалостно, значит оно ошибочно…
        Тогда Риоль понял, что ощущает дискомфорт. Риолю было знакомо это чувство.
        На тех планетах, где среда оказывалась агрессивной, и ему приходилось пользоваться защитной системой, он не раз ощущал, что до тех пор, пока защита работает нормально, ему ничего не грозит. Но стоит сделать какую-нибудь ошибку во взаимоотношениях «среда - защита», как ситуация может сразу стать критической.
        И еще, Риоль читал об этом ощущении в мемуарах старинных разведчиков - вроде бы прямой опасности нет, но ты все-таки не дома. Не в безопасности.
        Он понимал, что его надежной защитой является Крайст. Искариот, наконец, но от этого напряжение не покидало его. По астролетческой привычке, привычке, выработанной опытом и не раз выручавшей его, он, анализируя свое состояние, ясно понял - все дело в том, что он находился в том мире, в той эпохе, в которой он не хотел бы жить.
        - А мы не можем поскорее уйти из этого мира, Крайст? - спросила девушка, скачанная с интернета, и Риоль понял, что не один он чувствует себя в этом мире плохо. - Мы, дитя мое, можем уйти из этого мира быстро. Они - Крайст посмотрел на людей, идущих по улицам, - Они будут выходить из него очень долго…
        - Знаешь, Крайст, я хотел бы посмотреть еще одну вещь. - Какую, Риоль?
        - Я получил представление о том, как работают люди, которых заставляют это делать. Но мне хотелось бы посмотреть, как отдыхают эти люди.
        - Это легко сделать. Здесь рядом есть два дома. В одном живут те, кто управляет страной, в другом показывают кино.
        Куда ты хотел бы зайти?
        - Не знаю, куда хочет Риоль, а я бы пошла в кино, - смущенно проговорила девушка, нарисованная углем.
        - Что тебя так смущает? - посмотрел на нее Искариот.
        - То, как живут начальники, можно понять, противопоставив им на тех, кто живет в Мытищах.
        А вот в кино я еще никогда не была.
        - И ты думаешь, что в этом мире в кино показывают правду?
        - Нет, не думаю.
        Только ложь обнаружить очень просто.
        - Интересно, - удивленно пожал плечами Искариот. И в этом жесте больше всего было от сомнений, - И как же ты ее обнаруживаешь? - Ищу то, что рассказывают правдивей всего…
        Пока они переходили через мост, между двумя девушками произошел разговор, которого мужчины не услышали: - А ты, правда, не разу не была в кино? - тихо, но очень любопытно спросила девушка, скачанная с интернета, девушку, нарисованную углем.
        - Я и замужем не разу не была.
        - А не замужем?
        - Незамужем - приходилось, - вновь смутившись, ответила девушка, нарисованная углем. Тогда девушка, скачанная с интернета, совершенно серьезно прошептала подруге: - В таком случае в кино тебе сходить обязательно надо…
        Мост, по которому они шли, соединял Кремлевскую набережную с Замоскворечьем. Он был не то, чтобы горбатым, а так, достаточно выпуклым, что с него все вокруг было если не на ладони, то, по крайней мере, на виду.
        - Этот дом, - Крайст показал на высокий, видимо не давно построенный, но какой-то монотонный серый многоэтажник, - Этот дом специально для тех, кто обладает властью.
        Жить в нем - привилегия.
        - А зачем вообще нужны привилегии? - спросил Риоль. - Чтобы устранять упреки совести…
        - Наверное, привилегии должны быть очень значительными. Ведь упреки совести устранить совсем не просто. Крайст не успел ответить Риолю, потому что Искариот, до того, казалось, и не слушавший их разговора, усмехнулся:
        - Идеалист.
        - Почему? - переспросил Искариота Риоль. - Потому, что у многих людей, совесть - не судья, а просто свидетель…
        - Мне бы хотелось посмотреть, как живут люди в этом доме. Хотя, почему-то мне кажется, что такая экскурсия будет немного походить на посещение зоопарка, - проговорил Риоль. - Можем зайти, - сказал Крайст.
        За время разговора они пересели Москва реку, и оказались рядом с привилегилейным домом.
        - Можем зайти, - повторил Крайст, - Хотя, подождите-ка…
        Из ближайшего подъезда вышел человек в почти военном кителе, только без знаков отличия. В руках у этого человека была большая печать, сфиолетченная от частого применения, а под мышкой - здоровенная бухгалтерская книга, прошитая сквозь картон обложки суровой ниткой.
        Такие книги Риоль видел в историческом музее. Обычно они служили для записи секретной информации, и прошивались и скреплялись печатями для того, чтобы нельзя было просто так вырвать из них листок с секретом.
        В книге, которую держал под мышкой полувоенный невоенный, несколько страниц были заложены бумажными лентами, как закладками.
        Вышедший из подъезда человек, сразу направился к следующему подъезду. Шел, а вернее перемещался он деловито, привычно, ответственно, явно занимаясь каким-то очень важным делом не в первый раз.
        - Пожалуй, сейчас мы не пойдем в этот дом, - проговорил Крайст, - Там и без нас сейчас достаточно горя и страха. - Что случилось? - удивился Риоль. Не мог же запугать кого-то тот невзрачный и, наверняка, не вооруженный человек. - Это управдом. Он опечатывает квартиры тех, кого арестовали сегодня ночью.
        - Кстати, уважаемый, кого сегодня забрали? - спросил управдома Искариот. Управдом переменился в лице, и весь как-то скукожился, уменьшился в размере.
        Таких вопросов ему не задавал никто и никогда. Но мысль забродила по его лицу и, забравшись в мозг, превратилась в мельничные жернова с хрустом перемалывающие сомнения: «А вдруг эти странные люди имеют право задавать такие вопросы?»
        - Кировчанина из семнадцатой, Самойлова из двадцать первой, Юдина из двадцать четвертой… - заговорил управдом, озираясь по сторонам.
        Заговорил на всякий случай шепотом.
        - Достаточно, - остановил его Искариот, - Это то, что нам было поручено выяснить.
        Потом, когда походкой, ставшей вдруг нервной, мелкошажечной, убогой, управдом отскочил от Искариота, тот обернулся к Риолю: - Если правду можно говорить только шепотом - значит, страну захватили враги…
        Риоль не понимал происходящего: - Если власть так использует свои права, то где же разум народа?
        Услышав эти слова, Искариот сплюнул на асфальт: - Помни: власть - еще не право, а народ - еще не разум…
        - Можем мы зайти в какой-нибудь другой дом? - спросил Риоль, Вон их сколько, больших домов. - Можем, только это не интересно.
        - Почему?
        - Дальше - дома, принадлежащие Министерству обороны, Генеральному штабу и Главному оперативному управлению.
        - Но ведь там же, тоже живут люди.
        - Эти люди даже покурить на лестничную клетку по двое не выходят.
        - А как - выходят?
        - Или по одному, или по трое.
        - Почему?
        - Усатый кавказец боится, что двое могут сговориться. Третий - всегда доложит. Потому, в каждой квартире по одной комнате занимают семьи офицеров, и одну комнату - обязательно - особист…
        - Кстати, Крайст, ты пообещал показать нам по настоящему счастливого, несчастного человека? - Риоль чувствовал себя как пешеход на перекрестке, на котором стоит испорченный светофор. - Да, вот посмотри, например, на этого, - Крайст указал Риолю на лысоватого, суетливого человечка с большим портфелем, который он нес, прижимая к груди, так, как женщины носят малолетних детей.
        - Кто он? - спросил Риоль.
        - Один из самых известных журналистов, а в портфеле у него статья, в которой он призывает органы госбезопасности обратить внимание на то, что среди рабочих время от времени циркулируют разные вредные разговоры.
        - В чем же его счастье?
        - Скоро он получит орден из рук самого кавказца.
        - А несчастье? - Он закончит у стенки…
        - Здравствуйте, товарищ Кольцов, - сказал Искариот торопящемуся портфеленостцу, приподнимая при этом свою коричневую шляпу в знак приветствия. Портфеленосец не ответил, но, увидев иностранную одежду на поздоровавшемся с ним человеке, шарахнулся в сторону со скоростью непредпологаемой в его мешковатой фигуре. - Прощайте, товарищ Кольцов, - проговорил Искариот вслед припортфельному.
        - Скажи, Крайст, он добровольно делает все эти пакости? - спросила девушка, нарисованная углем. - Когда пакости сделают все - очень трудно определить тех, кто делает их добровольно… - вздохнул Крайст, и Риоль обратил внимание на то, что вздыхать он делает это очень часто, с тех пор, как они оказались в эпохе, подвластной усатому.

* * *
        - Ладно, пойдемте в кино, - сказала девушка, нарисованная акварелью, - Чуть не сказала: «Сам Бог велел», - Но ты, Крайст, тут явно ни при чем.
        Хотя, кто - при чем? Управдом, что ли?
        Крайст промолчал.
        Он только поднял глаза на очередной транспарант, на котором усатый кавказец удобно разместился в компании с человеком с денежной бумажки и еще каким-то мохнорылым дядькой, который своим существованием явно противоречил законам биологии говорящим о том, что человек состоит из воды на восемьдесят пять процентов.
        Этот состоял на восемьдесят пять процентов из бороды.
        - Как дядька-черномор, - уточнила девушка, нарисованная углем. И все отправились в сторону находившегося рядом кинотеатра.
        У кинотеатра была куполообразная крыша, а на фасаде, вместо кавказца с усами были изображены два солдата, у одного из которых тоже были усы, а у другого был пулемет. Тот, что с усами показывал рукой куда-то вперед, видимо не доверяя зрению своего товарища.
        Куполом, кинотеатр был похож на планетарий, а отсутствием портрета кавказца он был не похож ни на что из видимого спутниками Крайста раньше. В кассе кинотеатра стояла очередь, но Искариот направился прямо к окну администратора, предъявил тому красную книжечку с золотой надписью: «Коминтерн» на обложке, и со словами: «Со мной товарищи их караибской компартии», - взял шесть билетов в ложу.
        В фойе кинотеатра Искариот вначале хотел повести всех в буфет, но вдруг, заметив стрелку с надписью «тир», потащил Риоля туда.
        В тире было накурено, и висела табличка: «Оружие выдается только «Ворошиловским стрелкам»».
        Искариот тут же развернул лацкан своего дорого французского пиджака - на обратной стороне лацкана находился значок «Ворошиловский стрелок». Но того, как Искариот стреляет на самом деле, выяснить не удалось, хотя что-то подсказывало Риолю, что стреляет Искариот совсем не плохо, во всяком случае, когда это нужно.
        В это время в фойе и в зале прозвучал звонок.
        Как оказалось уже второй.
        Предпоследний.
        Вообще-то, кинотеатр - это весьма своеобразное место. Его зал собирает множество самых разных людей, каждый из которых пересекает грань, называемую входом, и оставляет за этой гранью все свои проблемы, радости, печали, сомнения для того, чтобы объединиться с остальными в общем переживании.
        Но от театра, кинотеатр отличается тем, что в нем отсутствует прямой контакт с участниками действа, а остаются опосредованные тиражированной пленкой взаимоотношения уже не живыми людьми на сцене, а с актерами, которые это действо давно завершили.
        То есть, кинотеатр - это все-таки и, в конце концов - общение с техникой.
        И в результате этого, человек, все равно, остается один на один самим собой, даже находясь в толпе.
        В театре, человек - соучастник, в кинотеатре - зритель.
        В театре, человек несет ответственность соучастника, в кинотеатре - безответственность наблюдателя.
        Это и делает кино куда более доступным большинству, чем театр.
        Фильм может быть элитарным, спектакль - элитарен всегда.
        Для кино - постоянная элитарность - смерть.
        Для театра - смерть массовая доступность.
        Смерть эта называется - обесцеливанием существования.
        И потому, эти два вида искусства никогда не пересекутся, не смотря на то, что даже актеры в них заняты, как правило, одни и те же.
        Работа у актеров, в театре и кино - разная. Как и разные у них цели.
        Через два часа, в толпе возбужденных, слегка восторженных от появившегося откуда-то изнутри желания скорее повоевать за правое дело, слегка загрустневших от гибели главного героя, людей, испытавших смесь тоски и самогероизма, Крайст и его спутники выходили на вечереющий городской воздух. - Ну, как? - спросил Крайст Риоля.
        - Ничего не понимаю, - пожал плечами Риоль, заметив при этом, что его и не грустное, и не восторженное лицо привлекает внимание окружающих диссанасом с остальными лицами людей, выходящих из зала.
        «Как бы не записали в троцкисты, на всякий случай», - подумал Искариот: «Ну и народец. Лучше остановиться, от греха подальше…»
        «Могут», - подумал Крайст, но все-таки, не остановился:
        - Что же тебе не понятно, Риоль?
        - Чем восхищаются люди?
        - Чапаевцами.
        - Так ведь, чапаевцы драпают от первого до последнего кадра. А в перерыве между драпаньем, бузят, постреливают своих командиров, не выполняют приказы начальников, спят на посту, и грабят местное население.
        Разве этим можно восхищаться?
        После этих слов Риоля, Крайст замолчал, а Искариот, усмехнувшись, проговорил:
        - Глупые видят то, что хотят видеть. Умные - то, что есть на самом деле…
        - А мудрые? - Мудрые, понимают, почему это происходит…
        - Вообще-то, Риоль видит больше, чем все остальные люди, - тихо сказал Крайст Искариоту. Искариот вздохнул: - Не знаю, принесет ли это счастье в будущем, но проблемы в настоящем, это приносит всегда…
        Отделившись от толпы, они все свернули на набережную обводного канала. Туда, где смешные, горбатые мостики соединяли берега сдвоенными лестницами, ведущими сначала вверх, а потом вниз. - Если бы мне кто-нибудь назначил свидание, я хотела бы, чтобы это произошло здесь, на таком вот мостике, - сказала девушка, нарисованная акварелью.
        - Если бы мне кто-нибудь назначил свидание, я хотела бы, чтобы это был человек, который меня любит, - ответила ей девушка, нарисованная углем.
        Девушка, скачанная с интернета, ничего не сказала, но, как делала это уже не раз, на мгновение прижалась к спине Риоля и слегка провела по ней своей грудью. При этом, она посмотрела на округлую башенку - спальнь номера люкс - на крыше гостиницы «Балчуг».
        - Наверное, можно быть счастливым даже при тирании, - проговорил Крайст. Искариот, который постоянно озирался по сторонам, ответил ему: - Да, но только до тех пор, пока с тиранией не сталкиваешься…
        - Нам это пока не грозит, Искариот, - сказал Риоль. - Тем, чьи квартиры сегодня опечатывали, вчера тоже так казалось.
        Хорошо, что у нас больше опыта.
        - Ты что-то заметил? - спросил Крайст.
        - Крайст, мне не нравятся те трое, что постоянно идут за нами, - Искариот указал на группу людей, остановившихся у стенда с газетами и принявшихся нарочито внимательно разглядывать текст, - Это шпики.
        - Почему ты думаешь, что они следят за нами? - спросил Риоль.
        - Потому, что газет не читают, уставившись в одну точку, - ответил ему Крайст.
        - Но разве мы в чем-нибудь виновны? - удивилась девушка, нарисованная акварелью. - Сталин создал страну, в которой для того, чтобы быть виноватым, совсем не нужно быть виновным…

* * *
        Это не было бравадой.
        Скорее, Риоль все-таки не совсем понимал, в какую эпоху его привел Крайст. Поэтому, он просто взял и направился в сторону тех, кто наблюдал за ними.
        Но те люди, увидев приближающегося к ним Риоля, быстренько, не быстро, а именно, как-то быстренько, разошлись в разные стороны.
        И у стенда с газетами, Риоль оказался в одиночестве.
        Крайст, Искариот и девушки наблюдали за ним со стороны. При этом, девушки, видимо инстинктивно, прятались за спины мужчин.
        Не то, чтобы совсем прятались, а так, слегка.
        И это «слегка» выглядело чуть-чуть комично, так, что Риоль даже не почувствовал, что совершил поступок.
        И-то, верно: не стоит делать из поступков - авансов…
        Риоль мельком взглянул на газетный стенд. На четырех страницах были портреты кавказца по кличке «Сталин».
        Фотографии были разными. Но на всех, даже на самой маленькой, кроме самого Сталина присутствовали военные. Только на одной, военных заменяли собаки.
        А под фотографией, набранный шрифтом не очень крупным, стоял заголовок статьи: «Выдающийся успех красного собаководства».
        Причем, этот заголовок был не напечатан, а именно стоял.
        Как солдат на посту.
        «Вчера нам стало известно, что в питомнике «Красная звезда» успешно осуществлен смелый мичуринский эксперимент - выведена новая порода собаки-охранника…» - дальше Риоль ничего не прочел, хотя и подумал: «Неужели, Сталин еще и собаководством занимается?»
        Подошедший в этот момент к Риолю Искариот сказал: - Он занимается только этим…
        «Из человека не так уж сложно сделать собаку. И очень легко это делается с теми, кто не понимает, как это делается.
        Легче - только с теми, кто не понимает, что это делается вообще…»
        - О чем я думаю? - пронеслось в головне Риоля, - Не из людей же, в конце концов, Сталин делает собак… - но это мысль прервал Искариот: - А из кого же еще?..
        Ходить по стране, у которой большевики украли естественный путь развития, становилось все труднее и труднее. Документы проверялись по каждому удобному и неудобному поводу.
        Даже для того, чтобы посмотреть на остатки самого главного большевика, киснувшего под кубами красного мрамора на центральной площади, нужно было проходить специальную комиссию. Искариот каким-то образом достал необходимые бумаги, и в мавзолей им удалось пройти.
        Перед тем, как войти в мавзолей, им предстояло выстоять длинную очередь из таких же, как они сами, допущенных. В этой группе, отделенных не церемонившимися милиционерами от остальной столицы людей, все, как один стояли с понуро-просветленными лицами фанатиков, уверовавших в чудо.
        Тысячелетия назад так, перед глиняными лепнинками с камушками-глазами, пращуры ожидали дождя с громом небесным вперемежку.
        По тому, как бережно относились стояльцы к своей одежде, было очевидно, что все одеты в лучшее, что у них есть. И, может быть, в единственное хорошее.
        Но отчего-то, Риоля не покидало чувство, что все собравшиеся чем-то слегка напуганы.
        «Так ожидают аудиенции, от которой нельзя отказаться, у дверей восточного тирана-самодура могущего и наградить, и лишить головы, в зависимости от настроения.
        Было во всех этих людях что-то приговоренное и единенное, одновременно.
        Что поделаешь - людей, рабство сплачивает так же крепко, как свобода,» - подумал Риоль. - Иногда крепче, - тихо проговорил Искариот.
        - Ленин и теперь живее всех живых! - повторялось то там, то тут, как заклинание, смысл которого не вполне понятен заклинающим. И никто из стоявших в очереди не расслышал того, что прошептал Искариот: «Если все повторяют одно и тоже, значит это какая-то глупость…» - А, по-моему, он сейчас мертвее всех мертвых, - тихо сказала Риолю девушка, нарисованная акварелью, - Он ведь обычной трухой набит.
        - Ага, - подтвердила девушка, нарисованная углем, - В нашем селе чучельник жил, так ему все огородные пугала заказывали. - Сами вы - чучела огородные, - урезонила подруг девушка, скачанная с интернета, - В нем теперь сплошная химия. Это гадость такая, из которой удобрения делать можно. Вроде навоза, только синтетического.
        Наконец, подошла и их очередь. Под пристальными взглядами, взглядами, предполагающими преступные цели именно здесь - там, где, по сути, не лежало ничего - они прошли внутрь полутемного склепа. И почувствовали себя в тюрьме и морге, одновременно.
        - Здоровая у него голова, - тихо проговорил Риоль Крайсту. - Половина его головного мозга оказалась величиной с грецкий орех. Так, что эта голова была пустой в прямом смысле.
        - Убивать невинных начал он? - продолжал спрашивать Риоль.
        - Да.
        - Значит, нынешний просто продолжил начатое?
        - Между ними есть одна большая разница. Этот, - Крайст указал на набальзамированного мертвеца, - Убивал потому, что не понимал, как высоко нормальные люди ценят человеческую жизнь.
        Тот, что у власти сейчас, убивает потому, что хорошо понимает это. И понимает, что запуганный человек - человек послушный…
        - Впрочем, между ними есть еще одно отличие, - Крайст говорил тихо, и Риоль подумал о том, что иногда даже мессии спокойней говорить тихо, а не громко. Но ничего не сказал по этому поводу, хотя, по взгляду Крайста понял, что тот почувствовал его мысли. - …Дело в том, что у Ленина выбора не было.
        Он вынужден был работать с теми, кто пришел с ним.
        А среди ленинских соратников, процент порядочных людей был таким же, как во всяком случайном собрании людей.
        Во всяком случае, среди тех, кто пришел с Лениным, порядочные люди вполне могли быть.
        У Сталина выбор появился. Он смог уничтожить порядочных, а приблизить ничтожества…
        - Скажи, Крайст, Ленин - это великая фигура? - спросил Риоль Крайста, когда они выходили из усыпальницы. Крайст, помолчав немного, ответил: - Дьявол - тоже великая фигура…

* * *
        Когда Риоль вышел на площадь, он обратил внимание на то, что окружающее пространство как-то милитаризировалось.
        Да и сама площадь, как и все окружающие и не окружающие ее улицы, все больше заполнялась не штатскими, а военными людьми.
        А те, кто продолжал носить штатское платье, вели себя так, как военные.
        Все выражало деловитость и пахло гарью предвоенщины.
        При этом люди становились какими-то мелкими, задавленными идеей, которую не понимали, но слепо доверяли ей.
        - Похоже, что нормальный человек все-таки больше социализма, - довольно уныло сказал однажды Искариот.
        - Значит, человека до уровня социализма нужно постоянно преуменьшать. Побыв здесь, я это теперь ясно понял, - ответил ему Риоль, - И мне стало понятно, для чего нужен террор.
        - Для чего? - Искариот задал Риолю этот вопрос очень серьезно. Так задают уточняющие вопросы на экзаменах, для того, чтобы убедиться в том, что обучающийся правильно усваивает материал.
        - Для того, чтобы удержать то, что без террора удержаться не может…
        - Что ты обо всем этом думаешь? - спросил Риоль девушку, скачанную с интернета. - Мне страшно, и хочется куда-нибудь спрятаться.
        - Но посмотри, сколько людей на улице. И многие из них счастливы, - теперь уже Риоль разговаривал со своей спутницей так, словно проверял себя.
        И свои выводы.
        - Какое-то это особенное счастье - строить социализм, - сказала девушка.
        - Чем же оно особенное? - Тем, что оно чудовищное…
        Большевистский террор - это принуждение людей к счастью добровольно жить в тщете…
        Искариот, сдвинув свою шляпу коричневого цвета на затылок, спросил Крайста: - Слушай, не пора ли нам отсюда сматываться?
        - А мы ничего не забыли?
        - В этом мире и забыть нечего.
        А вот, для того, что бы остаться, надо вовремя уйти.
        - Остаться - здесь? - удивился Риоль словам Искариота. - Остаться в живых…
        По дороге на автовокзал, откуда отправлялся рейсовый автобус, Риоль спросил Крайста: - Скажи, хоть когда-нибудь те, кто уничтожал людей, понесут наказание?
        - Будут наказаны некоторые генералы из различных ведомств.
        И-то - не за убийство, а за то, что эти генералы многое знали о соучастие в произошедших преступлениях тех, кто придет во власть на смену тирану.
        А потом, вообще, появится идея всеобщего примирения и прощения.
        - Но, может быть, последней мыслью жертв перед смертью, была надежда на то, что их убийцы тоже когда-нибудь будут наказаны? - А разве когда-нибудь кого-нибудь интересовала последняя мысль невинных жертв? - грустно проговорил Крайст.
        - Но ведь всепрощение - библейская идея. - Библия писалась тогда, когда никто еще не мог предположить того, на какие изуверства окажутся способными люди.
        - Так что же делать? - Помнить, что прощение палачам - это новое преступление перед жертвами…
        Искариот, сдвинув на затылок свою шляпу коричневого цвета, перекинув через плечо свой дорогой французский пиджак и расстегнув жилет тройки, под которым оказалась белоснежная модная сорочка с тесненной планкой, прикрывавшей перламутровые пуговицы, откинув галстук на свободное плечо, и оттого, ставший похожим на преуспевающего профессора на отдыхе, задумчиво проговорил: - Да. Дьявол вволю повеселился в этом мире.
        - ? - Риоль обернулся в сторону Искариота. - Он сделал этот мир предсказуемо несчастным…
        Риолю хотелось покинуть этот мир. Не хотелось в нем быть.
        И он знал - почему.
        Только не мог сформулировать слова.
        - …Не то, чтобы ты не мог бы быть рабом, если бы тебе выпала такая судьба в иных веках - от судьбы уходят немногие. Ты просто не хочешь быть рабом добровольно, - проговорил Искариот.

* * *
        …- Куда мы теперь? - спросила девушка, нарисованная акварелью, после того, как, выйдя на последней станции метро, они несколько раз, пересаживаясь с трамвая на трамвай, добрались до пригорода, - В Мытищах мы уже были.
        - Это не Мытищи, а Переделкино, - ответил ей Крайст.
        - Крайст, ты опять приведешь нас куда-нибудь туда, где быть не захочется, - девушка разговаривала с Крайстом, не подбирая слов и не смущаясь - так, на равных, говорят друг с другом, не обращая внимания на возраст и социальный статус, старые попутчики уже испытавшие и совместный страх, и общую радость от успехов.
        Почему ты так поступаешь, Крайст?
        - Но, милое дитя, я ведь должен показать Риолю все самое важное.
        Иначе я не смогу помочь ему найти ответы.
        Прости, что я заставляю вас мучаться…
        Шедший у них за спиной Искариот прошептал, ни к ому не обращаясь: - Вот я и увидел, как Бог исповедуется перед грешницей…
        - Мы не надолго заглянем в то время, когда показалось, что ради дороги можно отказаться от благополучия. - Почему же мы зайдем туда не надолго? - спросил Риоль, - Может быть, именно в этом времени кроются ответы?
        - Риоль, мы зайдем туда не на долго, потому, что время это длилось очень не долго.
        Долго такое время продолжаться не могло
        - Почему?
        - Потому, что оно очень многое обещало, но ничего не могло дать.
        - Почему? - допытывался Риоль. - Потому, что это время оставалось социализмом…
        - Все-таки, я чувствую, что идти нам придется далеко, - вздохнула девушка, нарисованная углем. - Пусть тебя успокоит то, что дальше всех заходит тот, кто не знает куда идет, - улыбнулся ей Искариот.
        - С чего ты это взял? - Колумб, например, когда шел - не знал куда идет, а когда вернулся обратно - не знал, откуда вернулся…
        …Начинало темнеть. День затихал на глазах.
        Затихал, затихал и затих.
        И эта самая бескровная и привычная смерть не рождала ни сожаления, ни удивления потому, что на смену дня пришел теплый вечер с его тенями, тайнами и откровениями на земле и красками в небе.
        - Небо распоряжается тем, чтобы на земле было красиво… - прошептала девушка, нарисованная акварелью. И с ней никто не стал спорить…

* * *
        Сумерки перераспределяют свет, рассеивая его и делая отраженным от всего того, что еще не успело спрятаться в темноту вечера. И потому, темные предметы становятся более контрастными на фоне любых отражений.
        Более важными и значительными.
        Именно такими стали ветви деревьев, закамуфлированные сумраком под сумрак, затаивающие под собой тропинку, по которой Риоль и его спутники спускались по довольно крутому откосу к реке, рябившейся сквозь темную листву.
        Вода подначивала и провоцировала лунный свет, предлагая себя в сосоздатели блеска.
        И делала это не только самоуверенно, но и красиво.
        А звезды тонули в воде и утешались своей необитаемостью.
        Темнота скрадывала мелочи. Уничтожала нюансы своего существования.
        Впереди шел Искариот. Шел, заложив руки в карманы, сдвинув свою шляпу на затылок, раздвигая плечами ветки кустов. Шел так, словно дорога была ему знакома, как собственная квартира.
        Впрочем, Риоль уже убедился в том, что Искариот часто ходит по дорогам так, словно они ему давно знакомы.
        А то, что собственной квартиры у Искариота, совершенно очевидно, не было, никого, в том числе и его самого, не смущало.
        Девушки спускались к берегу, осторожно ставя свои ножки на не знакомую, местами скользкую, покрытую вытоптанными из-под земли, цепкими корнями деревьев, землю.
        Они поддерживали друг друга под руки, и двигались так, словно шли по земле в первый раз.
        Девушка, скачанная с интернета, глядя на прямую неколебимую спину Искариота, спросила:
        - Ты, Искариот, что, уже бывал здесь?
        - Нет.
        - Значит, ты из тех, кто умеет искать дорогу в темноте.
        - Когда я был маленьким, я благоговел перед теми, кто учился искать дорогу во мраке. Когда вырос - стал с сомнением относиться к тем, кто говорит, что научился это делать…
        - Почему же ты никогда не сбиваешься с пути? - девушка, нарисованная акварелью смотрела на Искариота с иронией, но чувствовалось, что вопрос она задает серьезно, - Может у тебя все-таки есть какие-нибудь вешки на дороге? Искариот в ответ только вяло махнул рукой, так, словно речь шла об очевидном: - Надо только не забывать, что дороги и в ад, и в рай проложены по одной и той же земле…
        Тогда девушка, нарисованная акварелью, повернулась к Риолю: - А ты, как идешь в темноте?
        - Чтобы я двигался, - ответил Риоль, - Хотят мои желания.
        - Может, и мои желания хотят того же, - тихо сказала девушка, скачанная с интернета, словно случайно приолакотившись на Риоля.
        Девушка, нарисованная акварелью, прищурила глаза. А потом прошептала, посмотрев на девушку, скачанную с интернета, соперничающим взглядом: - Может быть, желания у нас одинаковые…
        Крайст, явно уставший от дороги, опирался на плечо Риоля, двигавшегося по уже почти не видимой тропе с опытностью человека, научившегося в своих путешествиях ходить по не знакомой земле. Делая ноги опорными попеременно, и лишь после того, как убеждался в том, что они находили настоящую опору…
        При этом, Риоль внимательно слушал темноту, и первым различил в шелесте ветвей человеческие голоса: - Крайст, - тихо сказал он, наклонив голову к плечу, - Там, впереди люди.
        - Да, - спокойно ответил Крайст, - Скоро мы увидим их костер. Именно туда я вас и веду. Риоль уже давно ничему не удивлялся. Тем более тому, что их, оказывается, ведет человек, устало опирающийся на его плечо, еле передвигающий натруженные ноги. А тот, кто, посвистывая, словно на прогулке, беззастенчиво идет впереди всех, оказывается всего лишь ведомым…
        - А эти люди для нас не опасны? - спросил Риоль. - В теперешнюю эпоху - нет.
        Время уже увело их из того времени, когда они были опасны не только для окружающих людей, но и для самих себя.
        Хотя они сами уверены в том, что новая эпоха - их собственный выбор.
        - Они, что - идеалисты?
        - Конечно.
        - Почему ты уверен в том, что они - идеалисты? - Потому, что материализм - это единственное, во что они верят…
        У костра, разожженного прямо на берегу, так, что его отсвет его огня делил воду и воздух на равнозначные части, находилось человек шесть молодых людей. Их возраст и поведение наводили на мысль о том, что прошлое может меняться прямо на глазах.
        Эти молодые люди разговаривали громко, не только не боясь, а наоборот - стремясь быть услышанными.
        Правда, ничего не выдавало предпосылок того, что они сами кого-нибудь из присутствующих слушают.
        Так ведут себя люди, уверенные в своей силе и правоте на том основании, что их силу и правоту нет возможности проверить.
        Тем, кто не замечает того, что бояться уже перестали заставлять - легко представлять себя ничего не боящимися.
        Это были прозревшие люди.
        Правда, для прозрения, им потребовалась смена курса власти. - Бойся мнения прозревшего, - услышал Риоль слова Крайста, сказанные им шепотом.
        Жаль, что беды людей не заканчиваются когда диктаторы начинают думать, что они не диктаторы.
        - …Нищету в Африке мы уничтожим тем, что пошлем туда наши трактора и комбайны и обучим местное население работать на них! Мы поможем электрифицировать развивающиеся страны! Мы дадим им все, что им будет нужно для их процветания! - утверждал молодец в клетчатой рубашке, называя при этом окружающих «стариками» не зависимо от возраста и пола, - Причем, сделаем это совершенно безвозмездно! Пусть знают нашу, советскую широту души! Молодой человек обратил внимание на подошедших к костру Риоля, Крайста, Искариота и их спутниц, и тут же, словно не видя в своих словах того, в чем можно было бы усомниться, обратился к Крайсту: - Вы согласны со мной, профессор? Мы бескорыстно поможем всем! Поделимся со всеми! - почему он решил, что Крайст - профессор, осталось неясным, но видимо время наступило такое, что пожилой человек с бородой мог быть только профессором.
        - Чем меньше человек имеет, тем больше у него потребность делиться, - усмехнувшись, прошептал Риолю на ухо Искариот, - И можешь быть уверенным в том, что если человек предлагает делиться со всеми подряд - он предлагает делиться тем, что не принадлежит ему лично…
        В это время остальные укостерцы освобождали вновь прибывшим место у огня, протягивали им тарелки с супом из пакетиков и стаканы и кружки с водкой и вином. И делали они это так бесхитростно и радушно, что от их искреннего гостеприимства становилось теплее, чем от огня костра.
        - Подтвердите, профессор, этим фомам неверующим, что я прав! - утвердил парень, не замечая того, что с ним никто не спорил.
        Крайст присел у костра, взял в руки протянутый ему стакан с красноватым вином, сделал несколько глотков, на мгновение опустил глаза, потом вновь поднял их на молодого человека. И Риоль понял, что Крайсту не хочется спорить с этими восторженными, безоружными перед обстоятельствами, веселыми молодыми людьми.
        Крайст молчал совсем не долго, но во время его молчания наступила тишина:
        - Знаете, молодые люди, если вы бесплатно поможете всем подряд, то может случиться такое, что нищих-попрошаек разведется столько, что придется повесить объявление.
        - Какое объявление? - удивились сразу несколько молодых людей.
        - «Стреляю каждого третьего нищего-попрошайку. Первые два - уже приходили…»
        - Вы - веселый профессор. Но ведь мы говорим об обществе в целом. - А разве бывают вещи приличные для отдельных людей, но не приемлемые для широкого применения обществом? - Конечно, - вмешалась в спор между студентом и Богом девушка, скачанная с интернета, - Секс, например…
        Девушка, нарисованная акварелью, склонилась к уху Крайста и тихо спросила: - Где ты вычитал эту очаровательную историю про нищих?
        - Я ее только что сам придумал.
        - Придумал? - Да. Я так поступаю всегда, когда обычные аргументы на людей не действуют…
        - Профессор, у вас прекрасное чувство юмора! - восклицательные знаки в словосочетаниях молодого человека вновь заняли свое привычное место, - Мы создадим мир не попрошаек, а… как бы это сказать, поточней… - Люмпенов, - подсказал ему Искариот.
        Риоль, еще не вполне отошедший от только что покинутого ими сталинского времени, наблюдал за всем этим слегка обескуражено. Главное - он не понимал, откуда взялись эти раскованные, веселые, уверенные в себе и во времени люди?
        - Они получили свободу «от…», - услышал он голос Крайста, - Правда, при этом решили, что имеют свободу «для…» И вся беда людей впервые получающих свободу, заключается в том, что они тут же стремятся присоединить ее к старым догмам…
        - У них уже пошли реформы, - прошептал Крайст на ухо Риолю. - Реформы? - Да. Реформы - время, когда старое уже не важно, а новое пока не видно…
        - Эпоха перемен, - с некоторым сомнением проутверждал Риоль, - Наверное, это хорошо. - Да, - ответил ему Крайст, - Жаль только, что в эту эпоху процент неграмотных не связан с числом людей, умеющих читать и писать.
        - В любую иную эпоху, - Искариот оглянулся толи в сторону Крайста, толи в сторону Риоля, - Тоже самое…
        Молодой человек, совершенно не расстроившийся от того, что не получил поддержки от «профессора», поднял свой стакан, улыбнулся Крайсту и девушке, скачанной с интернета: - Ваше здоровье!
        И, как говориться, сколько людей - столько и мнений… - это была первая фраза, произнесенная им без восклицательного знака, и обращена она была не к Крайсту, а скорее к девушке: «Старик, мы с тобой отлично знаем, что профессор конечно мировой старикан, но разве он может понять нас, молодых?…»
        Выпив вина, молодой человек повторил:
        - Сколько людей - столько и мнений.
        На что Искариот не удержался, хотя и сказал тихо: - Остается выяснить - сколько мнений ошибочных…

* * *
        …Вечер располагал.
        А может, просто умеренности плохо живут в молодых. Наверное, поэтому, правда - для них только падчерица времени.
        Но, зато, самая красивая.
        Разговаривать с такими людьми интересно, хотя, иногда, смешно.
        Как с детьми.
        Выпив вина, молодые люди заговорили еще разнобойней. Хотя, в общем-то - все они говорили об одном и том же - о том, о чем люди меньше всего знают, но больше всего думают - о своем представлении о счастье.
        Причем, разговор они вели как будто с чистого листа, не вспоминая о том, что происходило на этой земле совсем недавно, и, из всех событий своей новейшей истории, признавая и упоминая только победу в войне - и-то, делая это так, словно вся страшная война состояла лишь из одной победы. Не продолжая движения, а стартуя. Но не к финишу, а куда-то в необозримое будущее.
        - Что ж, память - это еще и возможность забывать, - проговорил Крайст, и его слова были лишь на кончик чайной ложки приправлены грустью.
        При всем, этом, молодцы разожгли костер такой величины, что его пламени хватало для того, чтобы никто не мог спрятаться в тень.
        - Вот так начинается создание нового человека, - прошептал Искариот. - Зачем? - спросил его Риоль.
        - Зачем?…
        Не - зачем, а почему?
        - Тогда - почему? - Потому, что старых людей почти всех уничтожили…
        И Риоль сразу понял, чем эти люди отличаются от тех, с кем он недавно расстался. Те - боялись, что их услышат, даже, если они скажут разумные вещи.
        Эти - стремились быть услышанными, не задумываясь о том, разумно ли то, что они говорят
        Они делали невозможное - претворялись свободными. И их счастье заключалось в том, что они этого не замечали. - Быть свободным и хотеть считать себя свободным - это состояния создающие различные по своей сути проблемы, - пробормотал Искариот, проходя мимо Риоля.
        - …Весь мир будет с нами! - Весь? - с некоторым сомнением сказал Крайст.
        - Конечно - весь!
        - А по каким критериям, простите, молодой человек, вы будете устанавливать то, с кем вы сами хотите быть вместе?
        - А ни по каким! - тех, у кого на все готов ответ, смутить вопросом трудно, - Мы не станем разбираться, а будем дружить со всеми!
        Крайст был несколько обескуражен подобным ответом, а Искариот тихо усмехнулся:
        - С дружбы со всеми подряд и начинается объединение с подлецами… Видимо, у него тоже был готов ответ на любой случай.
        Впрочем, Искариот не стал декларировать этой идеи, а просто весело сказал молодому человеку с восклицательными знаками: - Вы обладаете очаровательной привычкой - уверенностью в том, что говорить обо всех людях хорошо - это хорошо…
        - Но вы, профессор, по крайней мере, согласны с тем, что все люди станут равными? - Все зависит от того, что вы понимаете под равенством.
        - Равенство - это равенство, - молодой человек, в свою очередь был несколько озадачен тем, что даже такие очевидные вещи, как равенство, нужно кому-то объяснять.
        Крайст промолчал, но за него ответил Искариот: - Равенство - это когда каждый человек может потерять столько же, сколько и ты…
        На мгновение возникла фаза молчания. Она иногда возникает в самых разных ситуациях: выпивке, сексе, бане, и только девушка, скачанная с интернета, прошептала Искариоту:
        - А как же: «Возлюби ближнего своего…»? - Когда нет того, кого хочется любить, приходится любить кого попало, - ответил ей Искариот, а Крайст, услышав эти слова, покачал головой, но промолчал…
        Крайст поднял свои голубые глаза на смоляные глаза девушки, и они оба улыбнулись. - Суди вас Бог, молодые люди… - сказал Он тоном, не вызывающим сомнения в том, что этот разговор останется между ними и никакому суду подлежать не будет, но не смотря на гам вокруг костра, его слова были услышаны:
        - Что вы, профессор, бога нет!
        - Это научно доказанный факт!
        - Верить в бога - это смешно!
        - Бога нет - потому, что его нет! - Может быть, - ответил молодым людям Крайст, продолжая улыбаться, - Может быть для Бога не так уж важно - есть он или нет…
        - Бог - это ведь что-то вроде легенды. - Неплохо, молодой человек, ведь легенда - это поумневший исторический факт. Хотя вы думаете, что это - состарившаяся сплетня…
        - Ну, по-моему, о Боге уже все сказано, - не унимался молодой человек, и Крайст спокойно улыбнулся на эти слова: - А все - услышано?..
        - А во что же вы верите? - поинтересовалась девушка, нарисованная углем. - В науку! И теория вероятности говорит…
        - Что такое - теория вероятности? - спросила девушка, нарисованная углем у девушки, скачанной с интернета. - Это наука, доказывающая то, что когда к двум прибавить три - в среднем получается около пяти…
        - Раньше, поутру - люди благодарили тебя за наступивший день, - прошептала на ухо Крайсту девушка, нарисованная акварелью, - Но времена изменились.
        - В чем?
        - Теперь, когда наступает утро - люди говорят, что тебя нет…
        Лишь девушка, скачанная с интернета, заметила смущение Крайста. Она подошла к нему, положила теплые руки на ссутулившиеся плечи, и прошептала: - Не расстраивайся тому, что люди не задумываются о последствиях. В конце концов, Бог создал человека в соответствии со своими эмпирическими представлениями, а люди просто отплатили ему тем же…
        …Разговор у костра то затихал, когда тема казалась исчерпанной, то распускался вновь, так, как темы находились легко, как кочки на болоте в том месте, где болота нет, и никогда не было… - …Да вы только посмотрите, какими темпами мы развиваемся!
        - Какими? - переспросил Искариот.
        - Высокими! Таким, каких мир не видел!
        - А кто из вас видел - какими темпами развивается мир?
        - Ну, за границу мы пока ездим не много… - на этом месте Искариот перебил молодого человека, иначе его очередная фраза вновь была бы окончена восклицательным знаком:
        - Да, и то - в основном за хлебом.
        - Это временно! Вот и пяти лет не пройдет, как мы догоним Америку! - А, что - все остальные страны вы уже догнали?..
        - …И деньги мы отменим! - новая тема нашлась очень быстро. Если конечно считать тему денег - новой темой.
        - Деньги - это эквивалент, - вздохнул Крайст.
        - Что, простите, профессор?
        - Я говорю о том, что деньги - это только эквивалент.
        - Эквивалент - чему?
        - Тонне добытого угля и часу охраны государственной границы, пуду выращенного хлеба и написанной повести.
        Вы, что же, хотите отменить эквиваленты?
        - Я не об этом, - молодой человек удивлялся очевидной несмышлености «профессора», - Мы отменим преклонение перед богатством! - Презирать деньги, - усмехнулся в очередной раз Искариот, - легко. Трудно от них отказаться…
        - А мы станем жить без денег, не взирая на таких, как вы, не верящих в прогресс, - активничал молодой человек, как-то забыв о том, что вопрос об эквивалентах так и остался не решенным. - Я уже встречала людей, никогда не имеющих денег, - задумчиво проговорила девушка, нарисованная углем, - Не знаю, правда, верили они в прогресс или нет.
        - И кем же были эти счастливые люди? - спросил молодой человек. - Бродячими клоунами…
        - Ничего вы не понимаете! А мы станем самыми счастливыми! - заявил один из молодцов, и Риоль услышал тихие слова Искариота: - Смешно в человеке не только то, что он есть. Самое смешное - то, чем он хочет быть…
        - Все дело в том, - молодые люди думали, что иронизируют над Крайстом и Искариотом, но иронизируют беззлобно, - Все дело в том, что мы оптимисты, а вы - пессимисты. Искариот ответил на этот приговор, почти не задумываясь:
        - А вы знаете, чем оптимисты отличаются от пессимистов?
        - Чем? - Оптимисты радуются своей уверенности в том, что судный день никогда не наступит, а пессимисты расстраиваются от того, что понимают, что на судный день их вызывают ежедневно.
        - …Жаль, что вы еще не доросли до наших идей, - молодые люди совершенно искренне переживали недоросшесть Крайста и его спутников. Им откровенно было жаль их.
        Как бывает жаль человека, который приболел внезапно, или потерял кошелек со всеми сбережениями.
        Кто-то стал укрывать Крайста откуда-то взявшимся одеялом, Риолю протягивали свитера, Искариоту - папиросы. Девушкам ничего не протягивали, но по глазам молодых людей было видно, что им этого очень хотелось.
        - Ах, как мало вы можете понять в наших исторических преобразованиях, - по тому, как беззлобно говорил это молодой человек, Риолю показалось, что говорит он это совсем не в первый раз. Наверное, ему часто приходилось встречать людей, ничего не понимающих в исторических преобразованиях. И он к этому как-то незаметно привык, - Ах, как мало вы понимаете в нашем диалектическом, материалистическом мире.
        Последние слова относились не ко всем, а только к Искариоту, слушавшему молодого человека с таким выражением на лице, словно его только что накормили селедкой с вареньем. - Да, - ответил Искариот, - Я даже не понимаю: сотворение мира - это продукт деятельности материализма или идеализма?..
        - Держу пари, - сказал Искариоту молодой человек, - Что вы даже не верите в то, что скоро электронно-вычислительные станции, которые мы понастроим в каждом городском квартале, будут все сами считать за нас! - Не держите такого пари, - ответил ему Искариот, - Я проиграю.
        - Отчего же? - Я ведь не верю даже в то, что гильотина за нас умирала…
        - По-моему, вы из тех, кто все еще верит в астрологию, - разочарованно проговорил молодой человек. - В астрологию? - переспросил его Искариот. - Это такая лженаука, - подсказал юноша, и Искариоту ничего не осталось, кроме как вздохнуть: - Зато - самая точная на свете…
        Искариот рассмеялся. При этом пропала вся внешняя драматургия события.
        Драма превращалась в фарс прямо с премьеры, не дожидаясь повторных выходов артистов на сцену.
        - Что ждет этих симпатичных оптимистов? - тихо спросил Крайста Риоль. Как-то так выходило, что оптимисты перекрикивали друг друга, а остальные вынуждены были говорить между собой шепотом.
        Оптимизм, впрочем, на столько не самое неприятное качество человека, что Риоль даже не вспомнил о том, что когда много лет вперед ему задали вопрос:
        - До каких пределов вы готовы использовать прочность конструкции корабля? - он ответил:
        - До разумных пределов. Как и все остальное в жизни…
        - Что ждет этих симпатичных оптимистов? - тихо спросил Крайста Риоль. - Застой…
        - …И еще неизвестно, что будет более интересно потомкам - их разум или их глупость?..
        - Но не смейся над их ошибками, - добавил Крайст после некоторого молчания, - Они всего лишь прикоснулись к свободе. - Какая же это свобода, когда они говорят какие-то глупости. - Свобода начинается там, где появляется право на ошибку…
        - …Как же вы не можете понять, что скоро мы электрифицируем всю страну! - Мы химизируем сельское хозяйство!
        - Построим много жилья для всех!
        - Мы объединим все страны!
        - Посадим яблони на Марсе!
        Тут Риоль не то, чтобы не выдержал, просто у него сорвалось:
        - Зачем?
        - Что, зачем? - Зачем сажать яблони на Марсе?..
        - Слушай, Искариот, это утопия какая-то, - толи спросила, толи просто сказала девушка, скачанная с интернета. - Если бы утопиями были только утопии - это были бы всего лишь утопии, - толи просто сказал, толи ответил ей Искариот.
        На мгновение наступила тишина, а потом ее вновь нарушил бодрый голос: - Мы, наконец, построим коммунизм!
        Разве в таких вещах бог способен помогать людям?
        - Бог, молодой человек, помогает только тем, кто сам себе хочет помочь.
        - А остальным? - молодой человек был, очевидно, смущен такой постановкой вопроса о Боге, - Кто же должен помогать остальным?
        Теперь был смущен Крайст:
        - Не знаю… Наверное, правительство.
        - Вот видите - не знаете.
        Наше правительство - это вам не какой-нибудь Бог - оно всем помогать будет! Библию я, конечно, не читал, но говорят - там написана такая ерунда, что никто толком понять ничего не может, - молодой человек замолчал, потому, что решил, что ввернул в спор окончательный, точкоставетельный аргумент.
        Крайст вздохнул - не бывает людей на столько умных, чтобы не выглядеть смешными в глазах глупцов - Если в книге о людях вы ничего не поняли - может у вас еще есть шанс, - Риоль услышал то, о чем подумал Крайст.
        - Мы способны на все! - выкрикнул молодой человек. - Это-то и печальнее всего… - вздохнул Искариот.
        Потом он, очень спокойно, не споря и не утверждая, задал свой вопрос: - А что вы будете делать потом?
        - Когда - потом? - Когда убедитесь в том, что у вас ничего не получилось?..

* * *
        Спорящие часов не наблюдают.
        Как спящие…
        Появилось солнце. Появились тени.
        Люди делятся на тех, кто не видит теней и тех, кто не замечет лучей. Но это не проблема.
«Проблема может быть только в том, что люди не придают значения тому, что лучи и тени связаны между собой», - подумал, сквозь охватившую его дрему Искариот, и Риоль услышал его мысли.
        А утро настало, не дожидаясь того, что на него обратят внимание и учтут. И не стало мстить людям за невнимание к себе сыростью и ознобом, а растеплилось сразу, с первыми лучами, еще не видимого за покрытой подлеском горизонталью противоположенного берега.
        Над не полностью прогоревшим костром, молодые люди соорудили какое-то подобие треноги из жердей и подвесили под ней котел с пшенной кашей без соли, но зато с сахаром.
        И впервые Риоль ощутил то, какой вкусной может быть обыкновенная каша даже без хлеба, если есть ее прямо с костра, на свежем воздухе. - Особенно если ешь с теми, кто тебе нравится, - добавил Крайст.
        - Эх, - вздохнул один из молодых людей, глядя на несколько пустых бутылок из-под вина и водки, стоявших под кустом. Стоявших не как резерв, готовый вступить в бой, а как группа дембелей уже получивших на руки приказ о демобилизации, - Жаль, что вчера все прикончили… Риоль не любил выпить, но в этот момент ему тоже стало жаль, что все бутылки уже демобилизовались.
        Не потому, что ему хотелось выпить, а потому, что ему хотелось еще немного выпить с этими молодыми людьми.
        Но здесь он был бессилен, и ни каких идей ему в голову не приходило.
        Кроме, конечно того, что в его собственном доме бар всегда был полон - Риоль даже усмехнулся, подумав о том, какие неожиданные формы может принимать ностальгия.
        Девушка, нарисованная акварелью, оказалась находчивей одного из лучших астролетчиков планеты.
        Она подошла к задремавшему у подпиравшей его спину березы Искариоту.
        Искариот дремал или делал вид, что дремлет. Во всяком случае, его коричневая шляпа была надвинута глубоко на глаза.
        Девушка встала над Искариотом, несколько секунд наклонив голову к плечу, молча смотрела на неподвижную фигуру, потом, поняв, что признаков жизни фигура самостоятельно не подаст, проговорила:
        - Спасай человечество.
        - Попроси Крайста, - прозвучало из-под шляпы, - Он это умеет не хуже меня.
        - Ты, что же, хочешь, чтобы я к Нему обращалась по таким мелочам?
        - Мелочи - это то, что всегда не хватает людям. И только за этим, люди обращаются к нему. Когда люди думают, что делают что-то великое, они уверены, что могут обойтись без Него, - пробормотал Искариот, поднимаясь с земли и отряхивая со своей дорогой французской тройки, приставшие к ней травинки и головки репейника:
        - Припоминаю, что когда я был здесь на рыбалке в последний раз, припрятал на будущее флакончик, - громко сказал он, доставая из-под куста бутылку «Московской».
        Хотя никому не пришло в голову сдвигание ладошек, реакцией на эти слова могли считаться бурные и продолжительные аплодисменты, и никто не заметил, что появлению этого сосуда предшествовала некоторая заминка.
        Лишь девушка, нарисованная акварелью спросила Искариота тихо:
        - Что замешкался? - и Искариот так же тихо ответил ей: - По привычке достал виски «Седой лорд» из супермаркета в Челси…
        - Ты вовремя исправился, - сказал Искариоту Крайст, - Вряд ли он знают, что такое - виски. Искариот ответил: - Вряд ли они знают, что такое - супермаркет…
        …Когда солнце встало окончательно, и завтрак закончился, молодые люди, погасив костер, стали собирать свои рюкзаки. Крайст и его попутчики оказались единственными, кому нечего стало делать.
        - Вот ты говоришь, что их ждет застой, - сказал Риоль Крайсту, - Что это такое?
        - Застой - это время, в которое люди какими входят в новый год, такими и выходят из него, когда год превращается в устареший.
        - Неужели ничего нельзя сделать для этих симпатичных, хоть и наивных людей?
        - Застой - это все, что можно сделать для них в этих условиях.
        По крайней мере, в застой не будет массового террора.
        - Но в чем причина?
        Ладно - нарком, у которого мы были перед войной - там безграмотность и некомпетентность.
        Но ведь эти люди могли бы выдвинуть из своих и грамотных, и компетентных?
        - Компетентность здесь не причем.
        Понимаешь, Риоль, когда тебе нужно ехать в Санкт-Петербург, или Ленинград - как кому нравится называть этот город - а тебя насильно заталкивают в поезд, который едет в Уфу, то не играет никакой роли - компетентно этот поезд ведет машинист или нет. В Санкт-Петербург этот поезд все равно тебя не привезет. И здесь уж надо просто радоваться тому, что по дороге не расстреливают…
        - Неужели, они сами ничего не могут сделать? - Пока не изменится система - нет.
        - Почему? - Потому, что социализм, это когда все работают, но никто ничего не делает…
        - Ты говоришь, что к Нему обращаются по мелочам, - в то же время, девушка, нарисованная акварелью, разговаривала с Искариотом, - Ну, а если - болезнь? Скажем - простуда. - Если - простуда, то надо обращаться не к Нему, а к аптекарю…

* * *
        …Когда вся группа выбралась из леса и оказалась возле станции электрички - железная дорога проходила вдоль реки - солнце поднялось совсем высоко, и стало жарко.
        Видя, как тяжко переносит жару Крайст, девушка, нарисованная акварелью надела ему на голову свою, неизвестно откуда взявшуюся панамку:
        - А в городе я куплю тебе шляпу от солнца. Какой у тебя размер головы, Крайст?
        На это Крайст, улыбнувшись улыбкой, называемой благодарной, ответил девушке:
        - Как раз с терновый венец…
        - Кстати, уважаемый профессор, а в какой области науки вы ведете свои исследования, если, конечно, они не связаны с государственной тайной? Ядерной физикой или ракетостроением. - Профессор занят куда более секретной, в настоящее время, областью науки, чем бомбы или ракеты, - ответил за Крайста Искариот, ощутив замешательство своего спутника.
        - Разве может быть что-нибудь более секретное?
        - Конечно.
        - Что же - космические лучи?
        - Нет. Профессор, в настоящий момент, работает в самой секретной области науки.
        - Какой же?
        - Он - историк.
        - А разве история у нас засекречена? - А разве у вас - нет?
        - От американцев или англичан? - Нет. От вас…
        Видя, что молодые люди ничего не понимают - «То есть, относятся к подобной новости почти так же, как относятся ко всему новому почти все остальное человечество», - успел вставить в мысли Искариота свою мысль Крайст - Искариот решил пояснить: - Дело в том, что профессор очень долго и безвыездно работал с материалами оттуда, - он указал пальцем вверх.
        - Понятно. В архивах КГБ, - понизив голос, сказал один из молодых людей.
        - Еще выше, - тоже понизив голос, проговорил Искариот.
        - ГРУ?
        - Выше.
        - Неужели - ЦК КПСС? - голос был понижен до шепота.
        «Еще выше», - хотел сказать Искариот, но, поняв, что для этих людей ничего выше ЦК КПСС быть не может, просто кивнул головой:
        - И теперь профессор хотел бы сравнить некоторые свои выводы с реалиями.
        И ваша помощь в этом процессе была бы очень уместной и ценной.
        Что рекомендуете посмотреть?
        - А вы не из-за границы? - неожиданно насторожился молодой человек с комсомольским значком висевшем на груди, не смотря на то, что грудь покрывала обыкновенная клетчатая рубашка, в которой можно было и по лесу бродить, и выносить мусорное ведро. А вот присутствовать на молодежных партконференциях - вряд ли.
        Он подозрительно смотрел на дорогую французскую тройку и шляту кориче\u1085?евого цвета, ожидая ответа. И получил его:
        - Мы работники специального отдела Академии Наук СССР.
        Слово «специальный» явно произвело впечатление на молодежь. И все-таки, тот, что был с комсомольским значком, на всякий случай спросил:
        - А санкции соответствующие у вас есть?
        - Санкции? Конечно, - не задумываясь, соврал Искариот, и протянул молодому человеку красную книжечку с надписью «Академия Наук», под которой стояло в скобках («КГБ»), а еще ниже - ЦК КПСС, уже без всяких скобок и кавычек.
        - Вляпается? - тихо сказала девушка, скачанная с интернета, девушке, нарисованной акварелью.
        - Не вляпается, - ответила вторая первой.
        - Почему? Скептик вряд ли поверит такой самоуверенности Искариота. - Искариот самоуверен, а недоверие скептиков вызывает только скептицизм…
        Риолю не понравилось то, что Искариот так беззастенчиво водит за нос этих молодых людей, но то, что произошло потом, вызвало его тихий смех. Молодые люди сошлись кружком, разглядывая удостоверение Искариота, а потом стали думать, что бы такое, особенное, предложить носителям таких серьезных санкций.
        И, наконец, они пришли к общему выводу:
        - А не сходить ли вам в кино? А потом мы познакомим вас с нашим деканом кафедры Истории КПСС.
        - Ну, что же, в кино - так в кино, - улыбнулся Крайст. - Тем более, что в кино, мы давно не были, - добавила девушка, нарисованная углем.

* * *
        Молодые люди обрадовались тому, что носителям таких серьезных санкций, им удалось сделать удачное предложение:
        - И фильм вышел недавно классный «Баллада о солдате»…
        Молодые люди привезли Крайста и его спутников к кинотеатру «Ударник» - Мы, кажется, здесь уже были, - отметил про себя Риоль.
        - Мы смотрели здесь фильм про человека, который хотел быть счастливым, но, в конце концов, утонул, - сказала девушка, скачанная с интернета. - Ясно. Вы смотрели здесь «Человека-амфибию», - поддакнул один из молодых людей.
        Как только слегка пошушукавшись: «У тебя деньги есть?» - «А у тебя?», - и немного потолкавшись в очереди, молодые люди увидели Искариота отошедшего от окошечка «Администратор» с пачкой билетов в руках, они тут же предложили пойти в зал. И хотя Искариот хотел вначале заглянуть в буфет, студенты отказались, сославшись на какую-то стипендию, и подхватив девушек под руки, стали рассаживаться по местам.
        Перед тем, как свет погас, Риоль взглянул на Крайста. Лицо того было озабоченным - он явно что-то обдумывал. Спросить, что - у Риоля не оказалось времени…
        Два часа в темном зале пролетели быстро. Во всяком случае, достаточно быстро для того, чтобы обсудить увиденное по горячим следам.
        - Вот это - фильм! - сказал один молодой человек.
        - Вот это - человек! - сказал другой.
        Девушка, скачанная с интернета, молча смотрела себе под ноги.
        Девушка, нарисованная углем - тоже.
        Девушка, нарисованная акварелью, плакала.
        Молодые люди стали утешать плачущую девушку:
        - Не плачте. Он погиб за свою Родину…
        И тогда девушка не выдержала:
        - Да вы с ума сошли! При чем здесь Родина?
        Вы помешались на своем коллективизме!
        Хороший, честный, смелый паренек - он разве не отдал долг обществу тем, что подбил немецкие танки, чудом оставшись в живых?
        А дальше - что?
        Ему так забили мозги вашим долбаным коллективизмом, что он отправился помогать всем - и тем, кто его просил, и тем, кто не просил.
        И только на родную мать ему времени не хватило!
        Да вы глаза этой матери в последних кадрах видели!?
        Таким вы хотите сделать людей, полоумные колхозники? Да ваш социализм людей в баранов без роду и племени превращает, а вы еще и гордитесь этим?!.
        Так они и стояли на широком тротуаре напротив входа в кинотеатр «Ударник». А око вечности моргало, но никто этого не замечал. Смущенные, ничего не понимающие, чего-то ждущие.
        И в этом молчании, молодые люди постепенно покрепчали, некоторые даже оживотились, почему-то - вначале Риоль не понял, почему - оказались одетыми в дешевые серые и синие костюмы одинакового покроя и остроносые, начищенные до блеска полуботинки.
        И еще, Риолю показалось, что и сами молодые люди, и улица вокруг них как-то поблекли, посерели, что ли.
        Так, что начищенные ботинки молодых людей были самым ярким пятном. Самым, если не единственным - и на улице, и в молодых людях.
        Молчание прервал один из них: - Ты чего, Никита, такой грустный? - только тут Риоль вспомнил о том, что имен молодых людей, он не знал.
        Как-то не было повода спросить.
        Не было повода познакомиться поближе.
        - Да начальник по командировкам загонял. То Тула, то Саратов, - ответил тот, которого называли Никитой.
        - Командировочные хоть большие?
        - Какое там - рубль десять. Моя пилит с утра до вечера. Такие дела, Вовик.
        - Да и мне завлаб попался - тоже гад порядочный, - поддержал товарища Вовик, - Ему докторскую завалили, так он и меня на защиту не пускает. А у меня кандидатская уже давно готова. А у тебя как, Сашка?
        - Да как у всех - сижу в КБ, кроссворды гадаю за сто десять. И никакого просвета. Зато Мишке повезло - он теперь референт в министерстве.
        - Так ведь он в партию еще на третьем курсе вступил - вот и доверили промокашку министру подносить, когда министр что-нибудь подписывает, - не смотря на то, что слова о Мишке произносились с презрением, чувствовалось, что неведомому Мишке завидуют - Риолю показалось, что Мишкой называют того, кто даже в лесу не снимал комсомольский значок.
        И каждый думает о том, что ему самому в партию нужно было вступать еще на третьем курсе.
        - Ну, ладно, хватит о работе, то есть о грустном. Мы, кажется, в кино с девушками собрались? Да и фильм классный - «Мертвый сезон».
        - А может перед кино, по портвешку? - спросил тот, что звался Вовиком, - Я здесь, рядом местечко знаю.
        - После, после. Пойдемте в кино, - сказала девушка, нарисованная углем. - Ну, пойдемте, - вздохнул Вовик…
        А Риоль, видя тех же, других молодых людей, начал догадываться о том, что задумал Крайст еще перед первым сеансом. - Что с ними произошло, Крайст?
        - Их иллюзии исчезли. - Интересно, - подумал Риоль, - Когда пропадают иллюзии - это потеря или приобретение?..
        Фильм оказался детективом. На всем его протяжении КГБ, в лице одного профессионала и одного дилетанта боролся с неким профессором Хаасом, который хотел создать газ, делающий людей удовлетворенными жизнью, передающими профессию по наследству, бездумно радующимися каждому прожитому дню и не задумывающимися над не касающимися их проблемами.
        - Вот так мы боремся с теми, кто стремиться низвести людей до уровня животных, - проговорил без всякого энтузиазма Никита, - Вот так наша страна борется со всякими Хаасами. - Причем здесь всякие хаасы, - пожала плечами девушка, скачанная с интернета - Люди-роботв\u1099? создаваемые профессором Хаасом - это же мечта коммунистов. Об этом писали все коммунистические классики от Томазо Кампанеллы до Ленина…
        После сеанса Вовик потащил всех в маленький магазинчик, находившийся в одноэтажном старом доме на противоположенном берегу обводного канала. В этом магазинчике продавали водку в бутылках и вино, «Портвейн 33» в розлив, прямо из конусообразного стеклянного баллона, в каких обычно продается в розлив сок.
        В магазине было несветло, но Риоль увидел новую перемену.
        Во-первых, пропал куда-то Сашка. Но этот вопрос разрешился быстро.
        - Плюнул наш Сашка на все и завербовался на север. Развелся с женой и смылся.
        Говорят, там деньги лопатой гребет. На какой-то стройке стропальщиком.
        Потом Никита и Вовик посмотрели друг на друга и замолчали. Похоже, рассказывать о себе им было нечего…
        - Какое уныние, - подумал Риоль, - А когда-то эти люди хотели построить рай на земле. Теперь они ближе к аду. Хорошо, что об этом они не задумываются…
        А Искариот в это время подумал: - Унылые всегда в аду…
        И выглядели они как-то неуверенно - и неуверенность эта, казалась единственным значительным продуктом их мысли… Во-вторых, Риоль заметил, что Вовик основательно полысел, а Никита поседел, правда, не на столько, чтобы считать его седым, а так, для первоседия.
        Костюмы на обоих сидели мешковато, но так, что все равно было заметно, что мешковатость произведена не одной пошивочной фабрикой. А.скорее временем.
        Тупоносые ботинки Вовика совсем не блестели, а ботинки Никиты вообще требовали некоторого ремонта.
        - Ну, что - перед фильмом по стаканчику, и в кино, - Никита поднял свой стакан, наполненный непрозрачной, коричневатой жидкостью.
        - А что за фильм? - спросил Крайст.
        - Комедия. Говорят классная. «Любовь и голуби». После этого все вернулись к кинотеатру.
        - …Ну, как? По-моему, смешно, - проговорил Вовик, когда они вышли из зала. - Ага. Особенно Гурченко - как она: «Люськ, а Люськ - интеллигенция!» Очень мило показано.
        Риоль посмотрел на девушку, нарисованную акварелью.
        Девушка посмотрела на Риоля:
        - Помнишь их молодыми? У них были мечты. А теперь - этих дегенератов из фильма, попеременно гоняющих жен, детей, голубей, соседей, любовниц - они признают милыми.
        - Они признают их милыми в кино для того, чтобы не признаваться себе в том, что в жизни они такие же.
        Девушка, скачанная с интернета, обернулась к Крайсту:
        - И эти люди так много говорили о свободе?
        - После жизни при социализме, многие вспоминают о свободе, только читая передовицы газет.
        - Почему же их газеты пишут не правду? - Иначе все поймут, что тоталитаризм - это признание неправоты…
        - Зачем ты свернул их жизнь в эти три дурацких фильма? - к девушке, нарисованной акварелью и девушке скачанной с интернета подошла девушка, нарисованная углем. «Это уже почти женский бунт», - успел подумать Риоль еще до того, как Крайст спросил: - Ты думаешь - это сделал я?..
        - …Верни их обратно на платформу пригородной электрички, - девушка, скачанная с интернета, говорила таким тоном, что Риоль понял, что она не отступит. Видимо, это же понял и Крайст:
        - Это не сложно.
        - Чего хочет женщина - того хочет Бог, - тихо сказал Риоль, а Искариот, посмотрев на него, ответил: - Бог приходит в ужас от одной мысли о том, что мы так думаем…
        - Крайст, ты - молодчина. Я тебя люблю! - девушка, скачанная с интернета, поцеловала Крайста в лоб. А стоявший в стороне Искариот, сунул руки в карманы брюк дорогой французской тройки и процедил: - У Бога от людской любви весь лоб в синяках…

* * *
        …Асфальт на платформе был старым, щербленным, местами сошедшим с бетонных плит, из которых платформа собиралась.
        Огородь, когда-то покрашенная зеленой краской пооблезла и кое-где недосчитывала свои прутья - такая платформа не имеет возраста. Ее могли поставить и год, и десятилетие назад.
        Но здесь, почти в лесу, все это выглядело не неряшливо, индустриальной неряшливостью, способной испортить любой пленэр, а, скорее, патриархально.
        Провинциально, не смотря на то, что пригородные платформы бывают только вокруг больших городов.
        Так выглядит в лесу проселочная дорога - не вызывая подозрений в причастности к милитаризму или близости к власти.
        Пригородная платформа ничем не хвастается.
        Когда все поднялись по скособоченной деревянной лесенке без перил на это лесное место встречи людей и электричек, солнце поднялось высоко, и листва верхушек деревьев заблестела в его лучах всеми оттенками светлой зелени, разделяя ежедневный праздник природы с голубизной неба. И даже в тех местах, где на платформу падала тень листва, уверенная в себе, продолжала игру в блеск.
        Ртутно, подвижно, живо.
        - В такую погоду хочется жить, - прошептала девушка, нарисованная акварелью.
        - И жить долго, - тихо добавила девушка, нарисованная углем.
        Что сказала девушка, скачанная с интернета, Риоль не расслышал, но ему показалось, что то-то вроде: - И часто…
        «Вот мы и вернулись на платформу», - подумал Риоль: «Интересно, что будет дальше?» Ему было понятно, что и возвращение, и дальнейшее продолжение событий, хотя бы на не большой период времени, зависят от планов Крайста. Вернее, от того, что Крайст захочет ему, Риолю, показать. И потому, что он становился невольным соучастником, определяющим будущие события, Риоль испытывал непривычный дискомфорт - до сих пор он сам, один, принимал решения, отвечая за поставленные задачи.
        Но никогда не влиял на условия, в которых принимались решения, оставаясь всего лишь свидетелем.
        - Не переживай, - проговорил Крайст, кладя свою тонкую, прозрачную, покрытую сеткой голубовато-красноватых вен, руку на плечо Риоля, - Ты действительно только свидетель. Просто дорог много…
        - …Эх, и время нам досталось хорошее, - проговорил молодой человек с комсомольским значком, - И погода сегодня отличная. А, что, профессор, говорят, что жизнь - это магазин. Только платим мы в нем не деньгами, а своим временем.
        - Нет, - ответил Крайст, - Из магазина можно уйти, не купив ничего, но сохранив деньги.
        В жизни, время «на потом» не прибережешь.
        - Тогда не будем его тратить зря! - молодой человек, - «Мишка», - вспомнил Риоль - говорил громко и радостно, но как-то неуклюже. Как граф Лев Толстой подражал крестьянам.
        И как крестьяне подражали графу.
        - Конечно, - согласился Крайст, - Давайте прямо сейчас и поедем к вашему декану.
        Познакомимся.
        - Верно, - согласился тот, кого, как теперь знал Риоль, звали Вовик, - Вот и электричка подкатила.
        Хотя, по расписанию должна быть только через пол часа.
        Риоль не обратил внимания на эту неточность, но девушка, скачанная с интернета, подошла к Искариоту и, глядя тому прямо в глаза своим смешливым взглядом, спросила
        - Твои шутки?
        Искариот ухмыльнулся:
        - Это, чтобы не раздумали с деканом знакомить…
        - С чего бы это им раздумать?
        - А с чего им знакомить своего декана с людьми «без санкций»?
        - А где же твои «санкции»? - В другой истории…
        Лучи солнца проникали в вагон электрички через большие окна, отражались на сосновой лакировке сидений и играли в пятнашки с тенями мелькавших за стеклами кустарников, сквозь которые двигался состав. Ветви некоторых кустов находились так близко, что едва не касались мчащихся стен вагона, на мгновения желтя и обновляя белый солнечный свет. И создавая впечатление того, что вагоны и сами кусты мчатся навстречу друг другу.
        - Вы знаете, профессор, вам будет очень интересно встретиться с нашим деканом. Ведь он не только историк, но и философ, и экономист.
        Вам, профессор будет очень интересно, - говорили молодые люди, а того, что прошептал Искариот, они не услышали:
        - Где два мыслителя - там три мнения. Где три - уже ни одного…
        - А там!.. - воскликнул один из студентов, но, видимо не зная - каким восторгом закончить фразу, замолчал, так и оставшись с поднятой рукой, а колеса продолжили: - Там-там-там-там…
        …От вокзала до дома декана они добирались вначале на метро до центрального пересадочного узла под площадью Свердлова, а потом на троллейбусе, скрипуче пробиравшемся по асфальту среди негустого потока «Побед», «Москвичей» и маршрутных ЗиЛов.
        Декан кафедры истории КПСС жил в том самом доме, во дворе которого Искариот разговаривал с управдомом. «Много мы походили, а из двадцатого века уйти не удается», - подумал Риоль.
«Чем больше людей, тем легче в них заблудиться», - подумал в ответ Риолю Искариот.
        - Между прочим, наш декан депутат Верховного Совета, - с особенной гордостью сказал Вовик, - Он - народный избранник.
        - Чем народный избранник отличается от Божьего избранника? - спросил Крайста Риоль. - У Божьего избранника нет выбора…
        …Поднявшись на третий этаж, после здорованья и недлинных переговоров с консьержкой, сидевшей за большим письменным столом прямо напротив дверей в парадное - серьезной толстой дамой, внимательно простреливающей взглядом насквозь всех входящих и выходящих - молодые люди остановились у массивной двери, обитой кожей, прикованной к дереву основы медными гвоздями с фигурными шляпками.
        Риоль не удивился бы, если б на шляпках оказались гравировки гербов, но это были обычные шляпки с цветочками.
        Студенты замялись.
        - Знаете, профессор, мы вас познакомим с нашим деканом и пойдем.
        - А почему вы не хотите побыть с нами еще? - улыбаясь доброй застенчивой улыбкой, спросил Крайст.
        - Ну, знаете - как-то неловко…
        - Это наш преподаватель, а мы простые студенты…
        - Ну и что же здесь такого? - толи Крайст действительно не понимал деликатности момента, толи испытывал студентов.
        - Ну-у…
        На помощь молодым людям пришла девушка, скачанная с интернета:
        - Крайст, пусть они идут.
        И не надо больше ходить в кино…

* * *
        Заведующий кафедрой Истории КПСС, профессор Сергей Юдин проживал в квартире номер двадцать четыре, носил такое же имя, как и его отец и дед, то есть являлся Сергеем Сергеевичем.
        Был женат, имел двух дочерей, и ничего не знал о прошлом своей семьи.
        От умершей в пятьдесят четвертом, почти сразу по возвращении в Москву, матери, он слышал о том, что его отец Сергей Сергеевич Юдин геройски погиб во время войны.
        Почему отец с тридцать седьмого не появлялся дома, мать никогда не говорила, как и не объясняла - почему в том же тридцать седьмом им пришлось спешно уехать из столицы.
        Вначале они с матерью перебрались на Север, под Котлас, а потом осели в пригородах Вологды - причины всех этих миграций в доме не обсуждались, а за пределами дома - не обсуждались вдвойне.
        Не то, чтобы это считалось секретом. Просто от этого отъезда веяло какой-то тайной, и тайна эта несла в себе не сформированную в слова, внешне немотивированную, угрозу.
        И унесла в могилу матушка Сергея Сергеевича эту тайну, а потом и сама тайна растворилась в суматохе ежедневности, и не то, чтобы перестала быть тайной, а просто перестала быть.
        …Мама будущего профессора Сергея Сергеевича Юдина, жена репрессированного работника Кремлевского аппарата, большевика с двадцатилетним стажем Сергея Сергеевича Юдина была очень умной женщиной. Настолько умной, что у нее хватило ума через час после ареста мужа, первым же поездом увести сына подальше от Москвы.
        Так, что прибывшие на рассвете чекисты, обнаружили уже пустую квартиру. Поискали немного, и бросили.
        Ерунда, что органы работали как часы. Они работали, как умели.
        В Котласе Юдиным даже фамилию не пришлось менять.
        В свою квартиру они вернулись тогда, когда многие стали возвращаться. Многие из тех не многих, что выжили. Вернулись благодаря связям, оставшимся у матери еще до конца отца…
        …Не то, чтобы его собственное прошлое не играло в жизни историка Сергея Сергеевича Юдина никакой роли, просто роль прошлого в карьере историка КПСС была такой, что его лучше было бы не трогать.
        Что поделаешь - люди только рождаются честными, а умирают разными…
        И Сергей Сергеевич смирился с этим, и верно служил истории. А история верно служила многим…
        Профессор не был исключением. Для того, чтобы не создавать себе проблем, многие люди выбрали самую простую форму отношения к власти - подчиняться власти легче, чем заставить себя уважать ее…
        Воскресный звонок в дверь Сергей Сергеевич воспринял спокойно - к нему часто заходили коллеги, друзья и знакомые, хотя хозяин дома предпочитал, чтобы его заранее предупреждали телефонным звонком. Дверь декан открыл одетым запросто: в халат, из под нижней кромки которого выползали сатиновые спортивные шаровары, плавно переходящие в кеды, исполняющие роль домашних тапочек.
        Майка, надетая на полнеющий торс декана, имела такой глубокий вырез на груди, что за воротником халата была совсем не видна. То, что ожидало Сергея Сергеевича на лестничной клетке, не то, чтобы удивило его, или привело в замешательство - просто воскресным днем он не ожидал увидеть на своем пороге так много людей.
        - Товарищ профессор, Сергей Сергеевич, вы нас извините, - переминаясь с ноги на ногу, заговорил молодой человек, в котором декан признал одного из своих студентов, - Мы на природе отдыхали, и познакомились с профессором… После этих слов студент замолк, явно не зная, что сказать дальше, но ему на помощь пришел человек в явно дорогой и очевидно заграничной тройке и шляпе коричневого цвета:
        - Позвольте представить вам, уважаемый Сергей Сергеевич, профессора Кишиневского университета Назаретова, - человек в тройке приподнял шляпу и указал рукой на пожилого, высокого, неестественно, как показалось Юдину, худощавого человека с типично профессорской бородкой и очень ясными голубыми глазами.
        «Этот, конечно, прошел лагеря», - быстро сделал вывод хозяин квартиры.
        - А также, позвольте представиться - доцент кафедры истории КПСС кишиневского университета, кандидат исторических наук Правдин. А это - доцент направил раскрытую ладонь на высокого, стройного, явно занимающегося спортом человека лет тридцати пяти, - Аспирант нашей кафедры Космитский, а также, наши студентки и помощницы в сборе материалов…
        Доцент Правдин говорил настолько радушно и, очевидно, радостно от знакомства с деканом, что у декана Юдина не возникло никаких сомнений: - Что же, очень рад познакомиться с коллегами, - проговорил Сергей Сергеевич, делая приглашающий в квартиру жест рукой. О том, какое отношение имеет поездка на природу к профессорам, доцентам аспирантам и лаборанткам из Кишинева, хозяин дома так и не узнал, так как студенты, потоптавшись в прихожей, ретировались с явным облегчением.
        …Домашний кабинет профессора Юдина оказался на удивление просторным по сравнению с крошечными комнатками, хотя и с высокими потолками.
        Когда все расселись, кто на стульях с высокими прямыми спинками, кто в огромные, неказистые на первый взгляд, но очень удобные кресла, Риоль огляделся. Все стены кабинета, кроме той, что содержало большой окно, со стеклами в толстых двойных деревянных рамах, почти полностью покрытое тюлевыми занавесками, обрамленными тяжелыми бархатными, комнатными шторами темного бордового цвета, с золотыми кистями по низу, подметавшими паркетный пол, были заставлены книжными шкафами, так плотно, что обоев не было видно.
        Шкафы были разными, словно привезенными из мест, не соприкасающихся друг с другом, но все - темного цвета.
        От спелой черешни через мокко до черноты.
        Шкафы закрывались простекленными дверцами, и Риоль поймал себя на мысли, что эти дверцы никогда не открываются.
        Книги на полках, в золоченных кожаных переплетах, напоминали генералов царских армий, чопорных, заслуженных, устарелых.
        И почему-то казалось, что среди этих макулатурных генералов не мог появиться ни один гардемарин.
        Веселый, безответственный, имеющий перспективу в будущем.
        Самый чиновный генерал, конечно, если его раздеть, имеет вид добродетельного обывателя - отца семейства. Впрочем, если его опять одеть в форму - будет почти тоже самое. Исчезнет только добродетель - не такая уж большая потеря в век массового почитания генералов…
        Видимо книги в шкафах профессора Юдина так вросли в свои генерализированные переплеты, что могли существовать, даже вынесенные из шкафов, только совместно со своей формой. И только с формой составляли предмет.
        Риолю показалось, что недвижностью и основательностью книг, профессор Юдин старался отгородиться от закабинетной суеты, но в этот момент Искариот шепнул Риолю:
        - Впервые вижу, чтобы от суеты отгораживались суетой…
        Присмотревшись внимательней, Риоль удивленно отметил, что в каждом из шкафов находилось, правда, разноизданное, каждый раз иного цвета, собрание сочинений Ленина В.И. и Карла Маркса с Фридрихом Энгельсом.
        - Как ты думаешь, - спросил он сидевшую рядом девушку, нарисованную акварелью, - Зачем нормальному человеку столько Марксов?
        Девушка, нарисованная акварелью, пожала плечами: - А зачем нормальному человеку один Маркс?…
        - …Рад коллегам, - вновь повторил Сергей Сергеевич, - Думаю, нам о многом будет интересно побеседовать. Говорят, что все ученые понимают друг друга.
        Крайст, «профессор Назаретов» согласительно кивнул, а Искариот, «доцент Правдин» тихонько, так, что его услышал только Риоль, хмыкнул: - Говорят. Но, по-моему, это вранье…
        - …Знаете, профессор, я не думаю, что вы приехали из такого далека, да еще совместно со столь представительной бригадой, для того, чтобы говорить о каких-нибудь мелочах. Так, что давайте определим круг проблем, которые мы станем обсуждать.
        О чем, так сказать, будем говорить?
        - О чем могут говорить историки? - улыбнулся Крайст, - О том, о чем они обязаны думать. О настоящем и о будущем…

* * *
        - Но мне казалось, что предмет нашей науки все-таки не настоящее и будущее, а прошлое, - слегка удивленно проговорил Сергей Сергеевич.
        Не очень удивленно, а так, слегка.
        - А мне кажется, - грустно проговорил Крайст, - Что в истории важно понять не то, что произошло - то, что было, то и дурак поймет - а то, что могло и то, что должно произойти.
        Не сделай люди своих ошибок…
        Сергей Сергеевич внимательно посмотрел на своих гостей, но посмотрел как-то странно. Словно рулеткой обмерил.
        Или взвесил на весах каждого.
        Потом он засмеялся.
        Отрывистым смехом.
        Так, что за каждым «Ха» стояла не черточка, а полновесное, похожее на бревно, тире.
        Отсмеявшись, профессор Юдин сделал паузу, очень короткую, но такую, что Риоль услышал, как Крайст подумал:
        - Профессор решает - не собираем ли мы материалы о культе личности. Для него, все ученые, прибывшие с западных окраин страны, потенциально, не то, чтобы провокаторы, просто подозрительные люди. Но об этом он нам не скажет…
        - Мысли лгут языком, - прошептал Искариот.
        Сразу, после почти незаметной паузы, Сергей Сергеевич предложил: - Не станем спорить.
        Решим так: мы будем говорить о прогрессивных идеях.
        - Хорошо, - согласился Крайст, «профессор Назаретов»
        Риоль не долго ждал, реакции Искариота:
        - Самое неприятное в прогрессивных идеях то, что, будучи реализованными - они очень быстро перестают быть прогрессивными. А, не будучи реализованными - они и идеями не являются…
        - …Ну, что же, давайте поговорим о прогрессивных идеях, - мягко улыбаясь, проговорил Крайст, - Но здесь мы не сможем не коснуться вопросов прогресса и физики, и химии - в общем, прогресса вообще. - Конечно, - согласился профессор Юдин, - Правда мне казалось, что предмет научного коммунизма, как части философской науки, несколько не совпадает с предметом прикладных наук. - Конечно, - согласился Искариот, но молча, про себя, - Предмет научного коммунизма нисчем не совпадает…
        - Философия - рассуждение на тему, которая нас не касается, - услышал Риоль то, о чем подумала девушка, нарисованная акварелью. Потом, девушка, нарисованная углем. Потом, девушка, скачанная с интернета. Потом - все остальные девушки, и Крайст этому не препятствовал.
        - На мой взгляд, между физикой и философией куда больше связи, чем кажется на первый взгляд. Законы Ома и Ньютона настолько же философские, насколько физические.
        Профессор Юдин с некоторым сомнением посмотрел на «профессора Назаретова»:
        - Коллега, конечно, мы марксисты и, безусловно, признаем единство естествознания, но не кажется ли вам, что такое прямое соединение физических и философских законов, несколько э-э… - Сергей Сергеевич попытался подобрать слово, наиболее адекватное ситуации, - Несколько волюнтаристское.
        - Ну что вы, профессор, - Крайст говорил спокойно, но, как показалось Риолю, чересчур увлечительно.
        Так художники говорят о картинах мастеров предыдущего века.
        Или о критиках - следующего за предыдущим:
        - Вот послушайте, Сергей Сергеевич: результат прямо пропорционален усилию и обратно пропорционален мере инертности.
        - Ну, что же, - согласно кивнул профессор Юдин, - Это, безусловно, философский постулат.
        - Так ведь это же второй закон Ньютона.
        - А, пожалуй, вы, коллега, правы, - вновь кивнул профессор Юдин. - Точно также прочтите и иные физические законы, - продолжал говорить Крайст, - Например, действие равно противодействию…
        Девушка, нарисованная углем, тихо шепнула девушке, скачанной с интернета: - Откуда он все это знает?
        - У его отца хорошая школа.
        - Начинаю ощущать, что в нас все от Бога, - вздохнула девушка, нарисованная углем. - Если только начинаешь, значит в нас все от всеобщего среднего образования…
        - Вы знаете, коллега, - проговорил Сергей Сергеевич, явно заинтересованный, - Вы могли бы сделать доклад на Ученом Совете МГУ. Я берусь обеспечить вам командировку. Это ведь какая идея - единство естественных и общественных наук.
        Это же поэзия науки! Кстати, взаимоотношения философии и культуры - это тоже очень интересная тема, - Сергей Сергеевич, говорил с сердцем, но в то же время, как-то не уверенно, как не слишком верящие в свое обаяние люди, делают комплименты чужим женам на улице.
        Крайст, задумавшийся о чем-то, ничего не ответил на это предложение профессора Юдина. А довольно долго молчавший Искариот, не удержался, хотя и сделал это очень тихо:
        - Только физики думают, что во вселенной больше всего водорода и гелия, а поэты - что людских проблем и ошибок…
        …В кабине профессора Юдина пришла тишина, но задержалась она там не надолго.
        Как раз на столько, чтобы Риоль услышал то, о чем думает Крайст:
        - Все-таки, не доверяешь ты нам, Сергей Сергеевич, и как только мы уйдем - бросишься к телефону, наводить о нас справки. Правда, несколько секунд поколеблешься - подумаешь о том, стоит это делать или нет…
        После того, как молчание выветрилось, о своем приглашении профессор Юдин больше не заговаривал.
        Хозяин кабинета поднялся со своего кресла и, медленно продвигаясь по территории, как разведчик, перешедший линию фронта, начал говорить словами передовицы «Правды». Даже не центральной, а скорее, «Калужской» или «Калининской» - близкой к центру, но все-таки, провинциальной. Вначале он говорил о перспективах коммунистического строительства, потом плавно перетек к мировому империализму.
        Причем, о мировых империалистах Сергей Сергеевич говорил без какой-либо особой злобы. А так, как о расшалившихся школьниках говорит мудрый учитель, которому совершенно очевидны и собственная состоятельность, и несостоятельность аргументов недовзрослевших аппонентов.
        И завершил он свою незванную речь словами, одинаково и простыми, и возвышенными - в том смысле, что после них вполне можно было поставить честно заработанный восклицательный знак - но, в общем, не скромно и без вкуса:
        - Мы - это и есть прогресс человечества!
        Так сказать - высшая форма эволюции, которую, как известно, нельзя остановить, - уверенно завершил профессор Юдин свою мысль.
        А того, что подумал Крайст, он не услышал: - Эволюцию невозможно остановить, но ее очень просто закончить…
        И меньше всего профессор Юдин ожидал того, что это, много раз, в той или иной форме, повторяющееся утверждение, вызовет вопрос, который может поставить его в тупик: - А что такое - прогресс? - проговорила девушка, скачанная с интернета, и Риоль вспомнил последний разговор в кабинете Начальника центра управления космическими полетами Эгриэгерта.
        - Ну… Прогресс… Прогресс - это движение вперед, - такое бессмысленное, как и всякое определение, определение не устроило самого Сергея Сергеевича, но больше ему нечего было сказать, и он вопросительно посмотрел на Крайста, «профессора Назаретова»: «Кого это вы ко мне привели?»
        Крайст, мельком бросив укоризненный взгляд на девушку, грустно улыбнулся и тихо ответил: - Прогресс - это всего лишь использование законов природы на благо человеку…
        - Вот именно, - кивнул профессор Юдин. Он был одновременно и благодарен «профессору Назаретову», и раздражен тем, что провинциал пришел к нему, столичному декану факультета, на помощь. Но больше всего профессора Юдина раздражило то, что в тупик его поставила незрелая девчонка.
        - …И вот здесь, девушка, мы, историки, и играем ведущую роль, потому, что только мы, используя принцип исторического материализма, вооруженные марксистско-ленинской этикой, социалистической моралью, способны собрать тот исторический материал, который может полностью подтвердить правоту наших, пролетарских ценностей. И нашу историческую нравственность.
        Профессор Юдин замолчал, уверенный в том, что своей проповедью ему удалось поставить девушку на то место, которое отведено девушке в присутствии двух профессоров.
        И одного доцента. И хорошо, что то, что прошептал «доцент», профессор Юдин не услышал: - Нет большей глупости, чем морализирование в поиске исторических фактов…
        - Не люблю проповедников, - прошептала на ухо Крайсту девушка, нарисованная углем, - Хотя и выросла среди них. И Крайст также тихо ответил ей: - Чтобы понять проповедника, подумай о том, как бы ты сама выполнил его работу…

* * *
        То ли смущенный, то ли смущенный оттого, что смутился, Сергей Сергеевич предложил:
        - Давайте о прогрессе поговорим за чаем, - и вышел из своего кабинета, довольный тем, что демонстрирует гостям доверие, оставляя их одних в кабинете. Там, где он занимался самым секретным делом - историей своей страны.
        Искариот, развалившийся в глубоком кресле, ослабил галстук, и, облокотившись на кожаный валик поручня, склонился к Крайсту: - А может действительно, стоило остановиться на уровне лошади и телеги? Зачем нужны были автомобили, пароходы, самолеты?
        Риоль подумал о том, что этот вопрос, не то, чтобы сильно волновал его, но не раз приходил к нему в голову, и был благодарен Искариоту за то, что тот задал этот вопрос.
        И еще, Риоль понял, что этот вопрос был задан не для Крайста, а для него самого.
        Крайст ответил тихо, спокойно, но ни секунды не раздумывая:
        - Книги, по-твоему, лучше печатать или переписывать от руки?
        - Книги несут знания. Значит их нужно много. Следовательно - печатать тиражи нужно.
        - А к печатному станку лучше подсоединить электромотор, или лучше, чтобы осел вращал ворот?
        - Конечно, лучше электромотор. - Вот ты сам и ответил на вопрос о прогрессе…
        Но Искариот сразу не унялся: - Машины чаще ломаются, чем ослы. - Зато - реже болеют…
        Как только Искариот и Крайст закончили свои слова, в кабинет с подносом, на котором стояли фарфоровые чашки и маленький чайничек для заварки, вошла пожилая женщина, очень опрятная, явно зависимая от профессора Юдина, но выражающая лицом неудовольствие от ого, что ей доставили непредвиденные хлопоты с многочашечным чаем. «Служанка», - подумала девушка, нарисованная углем.
        «Домработница», - подумала девушка, нарисованная акварелью.
«Домоправительница», - подумала девушка, скачанная с интернета.
        Вслед за ней в кабинет вошел Сергей Сергеевич с чайником зеленой эмали в руках. - На днях куплю электрический самовар, - профессор Юдин заранее торжествовал по поводу будущей покупки, и уже гордился ею, - А пока - извините, обыкновенный чайник…
        - А вам нравятся электрические самовары? - сам не зная, зачем он это делает, спросил Риоль. - Да. И мне удалось через ректорат получить талон на его покупку.
        - А почему просто не купить его? Без всяких талонов.
        Этот вопрос поставил профессора Юдина в тупик.
        - Ну, знаете… Пока электрических самоваров на всех не хватает…
        - А почему, как вы думаете?
        - Наверное, Госплан плохо работает. - А разве, для того, чтобы всем хватало самоваров, обязательно нужен Госплан?..
        - Не забывайте, что мы живем при самой прогрессивной, плановой экономике. Надеюсь, вы не относитесь к тем, кто не понимает недостатков хаотического рынка?
        Ведь вы согласны, что рынок - это противоестественный бардак?
        Не смотря на то, что слова профессора Юдина были обращены к «профессору Назаретову», в этот научный спор проскользнул, как лучик света сквозь дырочку в занавеске, вопрос девушки, нарисованной акварелью:
        - Разве есть что-нибудь более естественное, чем купить у того, кто хочет продать и продать тому, кто хочет купить?
        - Да ведь рынок - это хаос! - Рынок - это место, куда покупатель и продавец приносят свои желания…
        Профессор Юдин вновь заволновался: «Черт их знает, что за люди? Может, обманули моих студентов, а сами корреспонденты какой-нибудь вражеской газеты. Как бы у них документы проверить? Этот, в явно заграничном костюме, да и второй, аспирант, тоже на иностранца похож…»
        Искариот посмотрел на Риоля, и Риоль услышал: - Какая же это, самая прогрессивная, экономика, если самоваров на всех не хватает…
        После этого, Искариот наклонился вперед, потянувшись за чашкой, и из его внутреннего кармана выпали красная книжечка, служебное удостоверение и сложенный вчетверо лист плотной бумаги - командировочное предписание. Искариот, как будто случайно открыл свое удостоверение. А потом протянул его профессору Юдину:
        - Скажите, профессор, где нам отметить наши командировки? В Академии наук или в Госархивфонде? - Я думаю в Академии, - почти радостно проговорил профессор Юдин, у которого отлегли от сердца подозрения во вступление в контакт с представителями западных разведок…
        …Начавшее плотнеть в кабинете декана напряжение, размазалось не оставив от себя следов. Все заулыбались, и только Риоль подумал: - Ну ладно, нарком, тот жил в страхе за свою жизнь, а этому-то, что грозит?
        Ведь уже не расстреливают.
        Ну, подумаешь, поговорил немного сложнее, чем у себя на кафедре с таким же профессором - чего бояться-то?..
        И тут же услышал, что Крайст подумал ему:
        - Эти люди уже рабы.
        И дело не в профессоре.
        Дело в том, что все, те, кто его окружает, те, кто руководит им, и те, кто его подсиживает - все пришли из одного времени.
        И как бы не разоблачался культ личности, им привычно одно решение, решение партийного собрания.
        Единогласное:
        «За потерю бдительности, связь с иностранцами и искажение генеральной линии партии, Юдина С.С. из рядов Коммунистической партии Советского Союза исключить…»
        Те, кто будет принимать это решение, сами себя не узнают, если решат по-другому.
        И сам профессор Юдин проголосовал бы точно так же…
        - Ну и что? - подумал Риоль.
        - Ничего.
        Ничего тогда уже не будет. Ни кафедры, ни студентов, ни персональной машины - начнется жизнь изгоя.
        - И не будет личного, домашнего самовара, - подхихикнула про себя девушка, нарисованная акварелью. Но Риоль не обратил внимания на этот смешок.
        - Я думаю, что темы, затрагивающие экономические проблемы, в настоящее время находятся за пределами нашей компетенции, - проговорил Крайст убаюкивающим голосом. - Мы можем выбрать любую другую тему. Ведь мы же свободные люди.
        Надеюсь, это ни у кого не вызывает сомнения.
        - Ни у кого, - подтвердил Крайст. Но Риоль услышал не его слова, его мысли: - Свобода существует только там, где ее существование можно подвергать сомнению…
        - Но, коллега, ваши ученики рассказывали нам о том, что вы еще и политик, депутат. - Да, - ответил профессор Юдин, - Мне оказана эта высокая честь.
        Меня избрали депутатом Верховного Совета.
        - Поздравляем вас, - Крайст произнес эти слова, мягко улыбаясь, глядя прямо в глаза Сергею Сергеевичу.
        - Вы не представляете, как много работы, - Сергей Сергеевич был явно настроен на серьезный разговор о своем депутатствовании - о таких вещах, как депутатство никому не пришло в голову говорить иначе - но, совсем некстати, девушка, нарисованная углем спросила его:
        - А что вы там делаете? - Как, что? Голосуем…
        - А за что вы голосуете? - девушку, нарисованную углем остановить было трудно - она не обратила внимания даже на то, что Крайст, опустив голову, тихо сидел в своем кресле, давая понять профессору Юдину, что он к этим вопросам никакого отношения не имеет. Молчание, явно осуждающее подобную фривольность в выборе вопросов к депутату, придало Сергею Сергеевичу уверенности. Он увидел в коллеге, «профессоре Назаретове», коллегу по эпохе:
        - Милая девушка, доченька, вы еще слишком молоды для того, чтобы понять всю глубину ответственности, которая лежит на людях, которым доверено принимать государственные решения.
        - Пожалуй, мне действительно не понять всей глубины, - послушно, как школьница, сказала девушка. А Искариот вновь не удержался: - Если политик не может объяснить то, чем он занимается даже ребенку - это не политик, а брехло…
        Тогда девушка, нарисованная углем, тихо шепнула Искариоту: - Наверное, я могла бы быть политиком потому, что я знаю, что такое «брехло». Правда, я пока не знаю - что такое ребенок…
        - Но, все-таки, - неожиданно на место девушки, нарисованной углем, пришла девушка, скачанная с интернета, - Голосуя, вы можете проголосовать «против»? Сергей Сергеевич удивился совершенно искренне: - А зачем?..
        - Во время голосования мы опираемся на веления сердца и постановления нашей родной коммунистической партии. На общественное мнение, наконец, - в кабинете профессора Юдина вновь наступила тишина. И в этой тишине, Риоль отчетливо услышал, как Крайст подумал: - Общественное мнение - это то, на что опираются люди, когда не хотят, чтобы общество имело свое мнение…

* * *
        Постепенно хозяин кабинета приступал к закипанию, то есть переставал напоминать чайник и начинал напоминать жидкость - агрегатное состояние, принимающее любую форму, но только в пределах своего объема.
        И способную создавать перегретый пар.
        - Да поймите же вы, мы власть, служащая для того, чтобы принимать законы, которые служат людям!
        Услышав это, Искариот в очередной раз склонился к уху Риоля и шепнул так тихо, что только Крайст укоризненно посмотрел на него: - Не существует стольких хороших законов, чтобы предусмотреть все людские глупости…
        - Мы служим обществу, - на этом месте Сергей Сергеевич слегка запутался, - Но обществу не простому, а общественному. - А мне кажется, - ответила ему девушка, нарисованная углем, - Что чем больше люди имеют личного, тем больше они общественно полезны…
        - И какой, например, товарищ профессор, закон вы приняли последним? - спросила девушка, скачанная с интернета. - Мы приняли закон об уголовной ответственности за анекдоты, порочащие партию и правительство, - почти гордо ответил девушке профессор Юдин.
        - А мне казалось, что если народ рассказывает о правительстве анекдоты - правительство не должно их запрещать.
        - А, что же, правительство должно терпеть анекдоты? - Если правительство не может терпеть анекдоты о себе, оно должно уйти в отставку…
        Пауза проскочила не заметно, как вор.
        Дальше декан Юдин говорил не прерываясь, кажется, даже не задумываясь не только о том, согласны с ним его гости или нет, но и о том - слышит его кто-нибудь или не слышит: - Мы создаем страну, которой власть законов станет основным приоритетом!
        И мы подчиним законам все общество.
        Власти Советов нужна власть законов! - декан замолчал. С одной стороны, ему очень понравилась его последняя фраза.
        «Почти афоризм», - подумал он.
        Но с другой стороны, афоризмы о власти Советов - были, очевидно, не его делом.
        «Как еще посмотрят наверху на такую самодеятельность?» - подумал он еще раз.
        «Конечно, надо бы согласовать…» - «Но, ведь мы одни. Если, что - скажу, что я ничего не говорил…»
        И все-таки, фраза так понравилась самому профессору Юдину, что он опять повторил ее.
        И довольно улыбнулся.
        Правда, сделал это уже без всяких восклицательных знаков:
        - Власти Советов нужна власть законов. Риолю показалось, что профессор Юдин улыбается не своей улыбкой, когда улыбается, а когда говорит - говорит не своими словами.
        И тогда, девушка, нарисованная углем, словно вспомнив что-то из своей прошлой жизни, проговорила: - А я думала, что власть законов нужна, прежде всего, для того, чтобы ограничивать власть…
        Профессор Юдин замолчал.
        И пока он молчал, Риолю показалось, что кабинет, в котором они находились, стал изменять свою форму.
        Комната, из слегка прямоугольной, почти квадратной, стала превращаться в вытянутый коридор, который становился все уже и теснее. А вместо окна, в самом дальнем конце коридора появилась кирпичная кладка.
        Риоль несколько раз мотнул головой, сбрасывая с себя наваждение, и кабинет вновь принял свою форму.
        А профессор Юдин, отчего-то понизив голос, подошел к Крайсту и сказал:
        - Коллега, по-моему, нам с вами необходимо выйти.
        У меня есть к вам приватный, так сказать, разговор.
        - Я к вашим услугам, коллега, ответил Крайст, и двинулся вместе с профессором Юдиным в соседнюю комнату. Того, о чем совсем не долго говорили они за дверью, никто из присутствующий в кабинете не слышал.
        Дело в том, что Сергей Сергеевич давно усвоил нехитрую, хотя и неписанную истину: от ума до отрицания социализма, а, значит, до очень больших неприятностей - один шаг. А опыт работы на идеологической ниве позволял ему безошибочно делать стойку на любую разумную мысль.
        - Скажите, профессор Назаретов, вам не кажется, что некоторый высказывания ваших спутников не совместимы с социалистическими позициями? - Скажите, профессор Юдин, вы увидели это, поняв, каковы взгляды моих спутников или поняв, каков социализм?..

* * *
        Тут даже Риоль почувствовал, что дело пахнет очередной утратой спокойствия хозяина:
        - Интересно, к разведке какой страны он припишет меня?
        Но Крайст в очередной раз вернул покой и безмятежность в душу немятежного профессора:
        - Ваши ученики были так любезны, что рассказали о ваших литературных успехах.
        Давайте поговорим о литературе.
        - С удовольствием, - потирая ладошки, вдруг ставшие пухленькими, ответил профессор Юдин.
        Сергей Сергеевич был уверен в том, что разговор о литературе не грозит ничем опасным.
        Как и еще очень многие - он недооценивал литературу.
        - Больше того. Я с радостью подарю вам свою новую книгу. Правда я не бог, но кое-что у меня получается.
        Крайст поднял на декана свои голубые глаза, потом опустил их.
        И поднял вновь:
        - Работа писателя сложней, чем работа Бога. Бог только создал мир, а писателю приходится его объяснять…
        Профессор Юдин протянул Крайсту довольно толстую книгу, страниц этак на шестьсот, в картонном, но, не смотря на это, кажущемся массивном переплете. Книга называлась «Юность беспокойная моя».
        Крайст с благодарственной улыбкой принял этот подарок, едва заметным движением кисти прикинул его приблизительный вес, и после не долгих пререканий с автором:
        - Ну, прошу Вас.
        - Что вы, это не скромно.
        - Поверьте, мне это будет очень приятно, - заполучил автограф Сергея Сергеевича на титульный лист фолианта.
        - Только прошу не считать это автобиографией. Скорее, это несколько обобщенная оценка прошлого, - скромно подвел итог автор. Искариот принял из рук Крайста книгу профессора Юдина, положил ее в откуда-то взявшийся портфель типа «дипломат», и не удержался от шепотных слов: - Если бы своевременно не обобщали прошлое - прошлое нечем было бы оправдать…
        Профессор Юдин не слышал слов Искариота, и это было подарком ему в его звездный час. Не причинно, а просто так, но все-таки невдруг, он почувствовал то, как надоели ему и история КПСС, и история, пишущаяся под контролем КПСС. И улыбки почти незнакомых ему людей, деливших с ним кабинет, показались профессору важнее, чем все похвалы его собственных коллег по работе на кафедре.
        - А, может, правда, выйти на пенсию, да заняться литературой? - подумал он, - И забросить к чертовой матери все эти дурацкие даты, съезды, постановления.
        И долбаный коммунизм, как электрификацию всей страны, который пообещали людям через двадцать лет, а все никак не сядем в поезд к светлому будущему, а только суетимся и толпимся на перроне, и непонятно - почему не садимся.
        Да и вообще, электрификация - разве это идея? Как будто нельзя электрифицироваться без чертовой советской власти?
        Вот, Братскую ГЭС построили, а коммунизма как не было видно, так и не видно. Саяно-Шушенскую и Красноярскую ГЭС построим, и опять, вместо коммунизма получим фиг, даже без масла, а с речами козлов из ЦК.
        И как надоело повторять: «Мы сделали свой социалистический выбор!»
        Да никакого выбора я не делал.
        И не выбор это, а приговор.
        - О чем вы задумались, профессор? - очень мягко, почти ласково, спросил Сергея Сергеевича Крайст. Но профессор истории КПСС уже победил в Сергее Сергеевиче непрофессора:
        - Я подумал о том, какой огромный потенциал заложен в нашем, самом прогрессивном методе - социалистическом реализме, - ответил профессор Юдин. Казалось, что этими словами Сергей Сергеевич старался убедить, прежде всего себя, и оттого, он выглядел очень неубедительно.
        Риоль услышал как девушка, нарисованная углем тихо спросила Крайста: - Что такое соцреализм? - Это такое направление в искусстве, которое показывает жизнь не такой, какая она есть, а такой, какой жизнь должна быть, чтобы замаскировать то, какая она есть на самом деле…
        - В таком случае, - проговорил как-то сразу погрустневший Крайст, - Открою вам одну тайну. Дело в том, что доцент Правдин тоже имеет некоторое отношение к литературе. - Он пишет?
        - Скорее, он является героем многих литературных произведений.
        Хотя, писать ему иногда доводится.
        И думаю, доцент Правдин подарит вам какое-нибудь из тех произведений, к которым он имел самое прямое отношение.
        - Буду очень рад, - немного подозрительно ответил профессор Юдин. И подумал: «как бы не подарили какое-нибудь издание «Посева»».
        Слова Крайста не застали Искариота врасплох.
        Он вновь вытащил из-под кресла свой кейс, и открыл его так, что крышка прикрыла содержимое портфеля от всех остальных.
        Только девушка, скачанная с интернета, сидевшая на стуле, стоявшем позади кресла Искариота, смогла, перегнувшись через плечо «доцента Правдина» увидеть то, что тот делал.
        А Искариот, между тем, достав из «дипломата» одну книгу, с сомнением покачал головой, потом сделал тоже, достав вторую книгу. Наконец, видимо удовлетворившись третьей книгой, извлеченной из кейса, выставил ее на всеобщее обозрение:
        - Это Вам, дорогой профессор Юдин, - сказал Искариот, протягивая книгу Сергею Сергеевичу, и добавляя, после секундной задумчивости, - Издательство газеты «Правда». Книга называлась «Юность беспокойная наша»…
        Поманив пальцем головку девушки, скачанной с интернета, Риоль тихо спросил ее: - Что за книги Искариот вытащил вначале?
        Любопытно узнать - в каких книгах он является персонажем. - Первая книга - «Новый завет», вторая - «Приключения в спальне»…
        Риоль неожиданно ощутил, что ему стало скучно, а профессор Юдин продолжал говорить о чем-то: - …Что же, мы - писатели и поэты должны играть очень важную роль в жизни нашего государства.
        И очень хорошо, что мы постоянно чувствуем заботу нашей дорогой Коммунистической партии, лидера нашего великого государства.
        Крайст смотрел на профессора своими голубыми глазами, но профессор не обращал внимания на этот взгляд.
        - Мы, писатели и поэты должны показать величие нашей страны!
        И тогда Крайст, как обычно, не повышая голоса, сказал:
        - Огромная страна была создана без поэтов.
        Поэты появились потом. Чтобы страна стала не мелкой…
        Профессор Юдин был в своей колее: - Писатель должен показать всему миру величие своей Родины!
        Крайст спокойно посмотрел в глаза Сергея Сергеевича и ответил:
        - Писатель должен говорит правду своему народу.
        Своему. Говорить правду чужому народу - это не трудно…
        После этих слов Риоль, по выражениям лиц своих спутников понял, что скучно стало не только ему одному. Искариот встал, девушка, нарисованная углем, и девушка, скачанная с интернета, стали оправлять свою одежду, как люди, собирающиеся уходить.
        И даже Крайст вздохнул вздохом, подводящим итог.
        Профессор Юдин, видя, что встреча завершается, почувствовал облегчение, и это облегчение он не смог скрыть.
        Правда, как хозяин, сохраняющий лицо, Сергей Сергеевич сказал:
        - Жаль, что мы не успели поговорить об истории. О нашей любимой науке. - Напротив, - ответил ему Крайст, - Мы поговорили об истории очень продуктивно.
        - Ведь мы пишем не просто историю, а историю наших взглядов на мир! - профессор Юдин поднял указательный палец вверх. Выслушав эти слова, Искариот прошептал на ухо Риолю: - История наших взглядов - это история взглядов на наши ошибки…
        - Вопросы, поставленные перед мировым сообществом нашей социалистической системой, самим существованием государств, строящих коммунизм… - профессор Юдин настроился произнести аккордную тираду, но, неожиданно для всех, девушка, нарисованная акварелью, прервала хозяина дома: - Неужели история КПСС ничему не научила даже вас, человека занимающегося историей КПСС?
        И в кабинет профессора Юдина проникла тишина. А, проникнув, захватила весь кабинет.
        Профессор Юдин посмотрел на девушку, нарисованную акварелью. Несколько секунд он молчал.
        И оказался настолько погруженным в свое молчание, что не заметил, как Искариот, уже поднявшийся со своего кресла, подошел к нему и коротким движением провел ладонью над его головой. - А вы, девушка, - Сергей Сергеевич говорил медленно, отвечая за каждое слово, - Вы, кажется, думаете, что историки не сообщают истинных фактов потому, что их не знают…
        Не смотря на то, что профессор Юдин отвечал девушке, нарисованной акварелью, последние слова он произнес, глядя на Крайста. Крайст, встретив этот взгляд Сергея Сергеевича, опустил голову и о чем-то задумался, а Искариот, склонив голову в сторону Риоля, прошептал: - Впервые вижу, чтобы слова человека заставили Бога задуматься над тем, что происходит с его творением…
        А Сергей Сергеевич подошел к Крайсту и тихо сказал ему: - Похоже, что у Бога от тебя секретов нет, - и Крайст ответил правду: - У него ни от кого нет секретов…
        Когда профессор Юдин закрыл за гостями дверь, он не надолго задумался. Но его сомнения очень скоро умерли, не дав потомства, и он направился к телефону.
        Куда звонить Сергей Сергеевич знал, хотя и пользовался этим знанием не часто.
        Уже на лестничной клетке, Риоль подумал о профессоре Юдине без всякого осуждения:
        - Если человека постоянно называть свиньей - он рано или поздно захрюкает. - Да, - построив гримасу на лице, сказал Искариот, - Но только в том случае, если он свинья. Если не свинья - рано или поздно должен зарычать…
        Девушка, нарисованная углем шепнула девушке, скачанной с интернета: - Тоже мне профессор - шут какой-то. - Если король немного не шут, то он шут полностью…

* * *
        Когда Крайст и его спутники вышли во двор, стало уже совсем темно.
        Дома, захваченные темнотой, сопротивлялись этой оккупации только редкими электричествующими окнами, постепенно оставляющими свои позиции.
        К тому же пошел дождь, такой частый, что его можно было косить косой.
        Искариот вытащил из-за спины связку японских зонтиков-автоматов, но раскрыть из никто не успел.
        От темного, даже на фоне темноты междудомья, отделилась худощавая фигура и, в два шага пересекши тротуар, оказалась рядом с Крайстом.
        В человеке, так неожиданно появившемся перед ними, Риоль узнал одного из молодых людей, с которыми они делили малосновье предыдущей ночи.
        - Вот тебе и вернули мальчиков на платформу, - почему-то отметил Риоль, не совсем понимая, зачем этот юноша так долго дожидался их.
        Молодой человек, казалось, очень волновался:
        - Скажите?..
        - Что? - тихо спросил его Крайст.
        - Скажите, профессор, каким будет самое главное изобретение человечества в будущем?
        Крайст внимательно посмотрел на студента, потом ответил без всякого раздумья:
        - Капкан для глупости…
        - А каким станет последнее изобретение? Крайст пожал плечами, посмотрел на Искариота - тот сделал тоже самое - потом на Риоля и, наконец, на девушек:
        - Не знаю… - тогда на помощь Крайсту пришла девушка, скачанная с интернета:
        - Последним изобретением людей будет измеритель силы любви. После этого люди людьми быть перестанут…
        Молодой человек несколько секунд очень внимательно смотрел на Крайста, но больше ни одного вопроса не задал. И растворился в дождевой темени так же неожиданно, как и появился.
        Риоль почувствовал, что с этим молодым человеком ушло что-то: Юноша даже не попрощался…
        - Это предстоит сделать нам, - ответил Риолю Крайст. Искариот сунул руки в карманы брюк дорогой французской тройки, и, сдвинув на затылок шляпу коричневого цвета, бессмысленно водил головой, словно его интересовали трещины на двери дома.
        Все три девушки притихше молчали, опустив глаза и не глядя на Риоля. Только девушка, скачанная с интернета, на мгновение подняла лицо и тут же под ее глазами блеснула влага - толи слезинки, толи капли дождя.
        Не смотря на то, что никакого предварительного договора между ними не было, все эти времена и все эти дни, Риоль каким-то внутренним чувством - впрочем, никаким иным чувство быть и не может; иначе это не чувство, показуха, как речь на собрании - понимал, что рано или поздно им придется расстаться. И только сейчас ощутил, что именно этого момента, он боялся больше всего. - Не переживай, тихо проговорил Крайст, кладя свою тонкую руку на его плечо, - Когда нужно совершать поступки - человек всегда одинок…
        - Как-то неожиданно, - Риоль вяло пожал плечами, хотя и понимал, что слова уже ничего не смогут изменить. - Разлука всегда неожиданна. Иначе это не разлука…
        - Вот, что я хотел тебе сказать напоследок: все то время, что мы были вместе, я показывал тебе историю твоего мира. Я создавал твою память.
        А память отличается от воспоминаний тем, что воспоминания позволяют думать о прошлом, а память дает возможность думать о будущем.
        Конечно, я показал тебе только часть истории.
        - А остальное? - Остальное ты должен понять сам.
        Искариот, стоявший ко всем спиной, на одних каблуках повернулся к Риолю и оказался с ним лицом к лицу: - Умный знает, что нужно верить лишь половине того, что видишь.
        Мудрый - понимает, какой именно половине.
        - К чему ты это, Искариот? - Не к тому, что было, а к тому, что будет…
        - Теперь ты должен пойти по земле сам, - Крайст продолжал говорить тихо, но Риоль отчетливо слышал каждое его слово: Помни, что земля велика. - А глупость больше, - добавил Искариот, вновь поворачиваясь к ним спиной…
        - Ты сам должен будешь сделать выводы. - Выводы? - машинально повторил вслед за Крайстом Риоль.
        - Выводы.
        Они всегда красивы. А иногда - верны. - Как женщины, - не удержался Искариот, но сделал это, уже не оборачиваясь, хотя и вздохнув.
        - Ну, что же, - подумал Риоль, - Значит пришло время ставить точку. - Если книга не заканчивается многоточием, значит, она писалась зря, - подумал ему в ответ Крайст.
        - Почему?
        - Потому, что многоточия развивают мысленную перспективу.
        И пишущего. И читающего…
        Риоль уходил медленно, но, не оглядываясь, и уже отойдя на порядочное расстояние, он словно вспомнив что-то, быстро повернул голову в сторону подъезда, в котором оставил своих друзей. Подъезд был пуст.
        - Мы еще увидимся? - громко спросил Риоль у пустоты. - Конечно, - ответила ему пустота…
        Часть третья
        Андрюша был гад, и его не любил никто.
        А времени для любви у него было очень много.
        Потому, что он не занимался ничем.
        Из него мог получиться балаганный зазывала, прохвост-проповедник, авантюрист с многоточиями, и Родина в него не верила.
        Какое-то время Андрюша заполнял комнату в многокомнатной квартире, и одним из его соседей был поэт. Поэт любил выпить, и Андрюша жил хорошо, потому, что поэту постоянно требовался собутыльник.
        А так, как поэт был не бедный, то выпивка и закуска в доме не переводились. Когда же поэт бросал пьянку и садился писать стихи - у него всегда можно было перехватить пару червонцев на собственную затворническую выпивку и закуску.
        Первый раз поэт обидел Андрюшу когда бросил Москву и уехал на Восток. В отместку Андрюша написал на поэта маляву в ЧК.
        Но в ЧК сказали, что поэта знают хорошо, так, как его знают все, и в настоящий момент поэтом не интересуются.
        Потом поэт вернулся и привез стихи о Персии, в которой, как оказалось, он никогда не был, и о том, что поэт в Персии не был, а стихи привез - Андрюша тоже написал в ЧК.
        После этого Андрюшу пригласили на Лубянку и предложили ему за не большие, если честно сказать деньги, сообщать обо всем, что делает поэт.
        Так Андрюша начал жить довольно сносно то на деньги, полученные от поэта за написанные тем стихи, то на деньги, полученные на Лубянке за написанные Андрюшей на поэта доносы.
        Но все прекратилось в один миг.
        Поэт умер. Вскрыл себе вены в ленинградской гостинице, название которой Андрюша так и не сумел запомнить.
        Правда, какое-то время Андрюша ходил на могилу поэта. Не потому, что любил того, а из-за того, что девушка, такая красивая, словно была нарисована акварелью, каждый раз, встречая Андрюшу у могилы поэта, давала ему по рублику чистого серебра. Но на тридцатый день, когда Андрюша пришел за очередным рублем, рядом с девушкой оказался молодой человек в дорогой французской тройке и шляпе коричневого цвета. Человек стегнул Андрюшу кнутом и увез девушку в открытой коляске, запряженной парой гнедых лошадей, а Андрюша усвоил первую в своей жизни истину: «Все проходит!..»
        Девушка, нарисованная акварелью, спросила своего спутника: - За что ты его?
        - За то, что он гад, - ответил тот довольно равнодушно. Лишь слегка надвинув на лоб поля своей шляпы коричневого цвета.
        - А как же - Бог накажет? - Чтобы побеждала справедливость, Богу иногда нужно помогать…
        От удара Андрюша отлетел на несколько шагов и приземлился в огромную бочку из-под квашеной капусты. Вылезая из бочки и отряхиваясь от капустных обрезков, он увидел еще одну красивую девушку, брюнетку, словно нарисованную углем:
        - Почему она уехала с ним, а не осталась со мной, - Андрюша обладал главным признаком дураков и депутатов - уверенностью в том, что если он сам до чего-то не додумался, то и другие до этого додуматься не могут:
        - Я ведь тоже не старый.
        Вот сколько лет мне можно дать на вид, девушка?
        И девушка, нарисованная углем ответила, почти не разжимая презрительных губ: - На вид тебе можно дать восемь лет строгого режима…
        Какое-то время Андрюша подрабатывал на том же кладбище тем, что указывал посетителям дорогу к могиле поэта. Но платили ему мало и нерегулярно, да к тому же наступило такое время, что на кладбище появилось сразу так много могил поэтов и нет - все больше инженеров, экономистов и работников правления генеральной партии - что Андрюше стало очень трудно определять - к могиле какого именно поэта или не поэта собираются идти посетители. А еще потом хоронить стали почему-то больше по ночам, и под тихими, покойными, тенистыми деревьями стали мелькать какие-то подозрительные личности очень похожие на самого Андрюшу.
        Эти личности стали интересоваться не могилами, а теми, кто их посещает. Чем это могло кончиться, Андрюша представил себе хорошо и с кладбища удрал.
        Именно с удирающим Андрюшей столкнулся Риоль у входа на кладбище. Риолю захотелось зайти туда перед отъездом на поезде «Москва-Мурманск», билеты на который он обнаружил у себя в кармане уже после расставания с Крайстом, Искариотом и девушками.
        И, конечно, Риоль не мог слышать разговора между Искариотом и Крайстом, произошедшим после того, как Риоль растался с ними: - Может мне пойти за ним? - спросил Искариот.
        - Не стоит, - ответил ему Крайст.
        - Не стоит - оставлять человека одного среди людей.
        - Больше несреди кого его оставить, - вздохнул Крайст.
        - Тогда, может мне присмотреть за ним?
        - Нет, Искариот. Тебя он слишком хорошо знает.
        - Ты так думаешь? - Ладно. Тебя слишком хорошо знаю я…
        - Вот, что, - сказал Крайст после небольшого раздумья, - Позвони-ка Петру. Пусть возьмет отпуск у себя на вахте. Искариот повертел головой в поисках телефонного автомата, но его нигде не было.
        - Возьми мой мобильник, - девушка, скачанная с интернета протянула Искариоту «Моторолу».
        - У меня есть свой, - Искариот достал из кармана «Панасоник», - Просто я не уверен, что помню мобильный телефон. - Позвони по любому номеру, - сказала девушка, нарисованная акварелью, - Или попадешь туда, куда надо, или - нет…
        …Столкнувшись с Андрюшей, Риоль хотел спросить его о том, где похоронен известный поэт, но Андрюша только махнул рукой так неопределенно, что направление могло быть любым, кроме неба. И тогда Риоль пошел наугад.
        А Андрюша остановился у ворот кладбища и, не долго пораздумав, проговорил сам себе:
        - Все. Теперь буду полагаться в жизни только на себя самого.
        В этот момент от колонны у ворот кладбища отделился полный, человек с лицом, исполосованным глубокими морщинами, украшенным окладистой кучерявой бородой, одетый в холщовую долгополую рубаху, подпоясанную толстой веревкой с узлами по концам.
        - Буду полагаться в жизни только на себя самого, - повторил Андрюша, а человек, появившийся из-за колонны, сказал, не раздумывая ни секунды:
        - Не советую…
        …Риоль медленно шел по посыпанной битым кирпичом дорожке кладбища, глядя на могилы, сам не зная того, что он ищет.
        В какой-то момент, его внимание привлекла не совсем обычная могила - на невысоком постаменте стоял чугунный баран.
        Риоль подошел ближе, но его опередил полный человек в длиннополой рубашке, подпоясанной толстой веревкой:
        - Это могила барана-у-новых ворот.
        - Баран у Новых ворот? - переспросил Риоль, и подумал: «Возможно, я бываю таким же смешным дураком…»
        - Нет, Риоль, - Риоль в очередной раз не удивился тому, что его называют по имени совершенно незнакомые ему люди, - Он не дурак.
        Этот быран был единственным, кто остановился увидев Новые воротоа, задумался над тем, кто мог их поставить, куда, наконец, ведет дорога?
        Остальные бараны прошли мимо незаметив Новых ворот.
        Потом они устыдились своей глупости и объявили, дураком этого барана.
        Никто не бывает умным настолько, чтобы современники не смогли бы назвать его глупцом.
        Но не эта могила тебе нужна.
        - А - какая?
        - Вон та… - человек, поигрывая кончиками толстой веревки, прошел несколько шагов:
        - Это могила Буриданова осла. Столетиями он был символом логики.
        - Был? - переспросил человека Риоль.
        - Был. До тех пор, пока люди не поняли, что Буриданов осел символ не логики, а того, как логикой пользуются ослы…
        И тогда Риоль понял то, о чем только догадывался Эгриэгерт, посылая его в космос - в даль Риоль улетал за новой логикой. - Вас послал Крайст? - неожиданно для себя самого, спросил полного человека с кучерявой окладистой бородой.
        - Меня посылали другие. К Крайсту я пришел сам…
        - Вы сразу поверили ему? - Я не знал и не был уверен в том, что все, что он говорит правильно. Просто я верил за всех остальных людей…
        …После этого Риоль ушел с кладбища, сел в поезд, занаряженный двумя паровозами, и поехал в Мурманск. Уже под Александровым паровозы сменил двухсекционный тепловоз, а, не доезжая Котласа, тепловоз заменили на электровоз.
        Больше ничего существенного за время пути не произошло, правда, в столице умер последний интеллигент.
        Он умер в своем кабинете, за рабочим столом.
        Напоследок, что он успел написать на белом листке стандартной формы, перед тем, как остановилось его сердце:
«Тоска по прекрасному заставляет нас любить акварель…»
        Газеты довольно скромно отреагировали на это событие. Выразили дежурное соболезнование - не стране, а только «родным и близким» - за подписями замминистра культуры и ниже. И даже не сообщили о времени и месте гражданской панихиды. А секретарь ЦК по идеологии сильно удивился, когда узнал от председателя КГБ о том, что проститься с умершим пришло очень много народу.
        Люди в штатском вначале получили указание «разогнать толпу» которая совсем не была толпой, но среди них появился незнакомый им раньше человек в дорогой французской тройке и шляпе коричневого цвета, носивший на хорошовыбритом лице аккуратную испанскую бородку. И было в этом человеке что-то такое, что даже без красного удостоверения: «Комитет государственной безопасности при Совете министров СССР», - на обложке, и записи: «Генерал-лейтенант Кариафов И.И.», - внутри - было очевидно, что этот человек имеет право распоряжаться: - Всем немедленно вернуться в Управление.
        - Есть, - ответили люди в штатском, хотя и не приложили ладоней к головам для конспирации. А когда они вернулись в свое здание с окнами на «Детский мир», памятник основателю спецслужб и ресторан «Берлин-восточный», то - кто и почему отдал новый приказ, разбираться не стали, а отнесли все к извечному бардаку, творившемуся между «Детским миром» и Восточным «Берлином»…
        Впрочем, большинство народа не обратило никакого внимания на эту смерть, а найденная в неопубликованных черновиках фраза, так и не была опубликована и сгинула в лубянских архивах, не вызвав смятения и споров: «Величайшая подлость художника - низведение искусства до уровня народа…»
        Приблизительно в это же время, девушка, нарисованная углем, спросила Крайста: - Интеллигент - это тот, у кого интеллигенты папа, дедушка и прадедушка?
        - Нет. Интеллигент - тот, у кого дети интеллигенты…

* * *
        …Порт был маленький, каботажный, однокрановый.
        Такие, если уж и не приносят большой экономической пользы, то и вреда экологического не несут почти никакого.
        В порту пахло водорослью эмферимерфой, состарившимся в воде железом и мелкими грехами, вроде бутылки водки на троих в обеденный перерыв и получасовых опозданий на работу.
        Ворота в порт никто не охранял, и спросить дорогу в контору было не у кого.
        Наконец Риолю встретил потасканный мужичонка с кислым мордатым лицом и руками не любящими работу.
        Лицо мужичка показалось Риолю знакомым, но он не мог вспомнить, где и когда встречал его - толи, встреча была не значительной, толи лицо мужичка было слишком типичным для того, чтобы его могла идентифицировать память, не перепутав с еще многими такими же никакими людьми.
        По лицу его было видно, что в своей жизни он не прочел ни одной книги.
        - Ага, - сказал мужичонка, и Риоль не понял - к чему?
        - Где контора порта? - спросил Риоль, на всякий случай, беря собеседника за рукав - в том было что-то такое, что наводило на мысль о возможности побега.
        - А, там, где начальство, - свободной рукой мужичок описал неопределенное направление в виде замкнутого круга.
        - А где начальство?
        - А там, где контора порта…
        Продолжать столь содержательный разговор было бессмысленно, и Риоль применил проверенный способ всех путешественников по неведомым землям, достоверно известным тем, что они населены людьми - отпустив мужичка, пошел в том направлении, куда вело больше всего следов. Конторой оказалось быстромонтируемое двухэтажье, собранное из гофрированного железа, с крыльцом на деревянных сваях и стеклами почти в каждом окне.
        Прямо над конторой нависала стрела арочного портального крана - явное нарушение любого вида техники безопасности. На стреле громадели буквы: «Не стой над душой!»..
        Возле крыльца, пренебрегая заповедью всех подчиненных: «Постоишь рядом с начальством - получишь приказание», - шлялось около десятка неприкаянных тружеников, одетых кто во что горазд, но с непременными якорьками на тужурках, помятых фуражках и рукавах того, что когда-то вполне могло быть пиджаками. На груди, каждый носил, как некий символ посвященности и причастности к месту действия, тельняшку, на которой когда-то синие полосы чередовались с когда-то белыми.
        Теперь тельняшки окрасились временем и серостью, но полосы все-таки проглядывались.
        Видимо процесс бездельничанья у этих людей вошел в тупиковую фазу, когда все что должно быть сказано - сказано, все, что не должно быть сказано - сказано тоже. Во всяком случае, к появившемуся возле конторы порта Риолю, все головы повернулись почти одновременно. Лишь не большое исключение составили те, кто недобездельничал.
        Риоль вновь воспользовался принципом опытного новичка. Перед тем, как задавать вопросы он сказал всем:
        - Здравствуйте.
        Интеллигентность, хотя и не всем по вкусу, но привлекает каждого.
        - Здравствуйте, - ответили Риолю некоторые, а остальные стали смотреть на него с любопытством - очевидно, это были люди, с которыми возле конторы порта здороваются не каждый день.
        - Вы не подскажете, кто из управления порта занимается вербовкой на траулеры?
        - Начальник отдела кадров.
        Только его у нас нет.
        - А кто за него?
        - Начальник порта. - Это упрощает дело…
        Начальник порта сидел в окружении старых больших шкафов, в которых хранились старые толстые ненужные отчеты о старых путинах, за маленьким стареньким столом на маленьком стареньком стуле и читал старый «Советский сорт». Так уж выходило, что во всем кабинете начальник порта был единственным молодым.
        Появление Риоля не то, чтобы застало начальника врасплох, просто он сразу не смог понять - зачем к нему в кабинет вошел крепкий, неиспорченный водкой, хорошотренированный мужчина приблизительно одних с самим начальником лет.
        На моряка Риоль мало был похож.
        «Хотя моряки рыболовного флота вообще похожи на моряков только по праздникам», - подумал начальник порта и протянул Риолю руку.
        Рука у начальника порта была крепкой.
        - То, что на работу к нам пришли устраиваться - это хорошо. Только вот проблема у нас вот какая: опытных штурвальных, палубных, траловых - матросов, одним словом, у нас полно.
        Вот, целый двор без дела болтается - аванс выпрашивает.
        «Раз аванс выпрашивают - значит не без дела», - подумал Риоль.
        - Мне штурмана нужны, тралмастера, механики, боцмана, наконец.
        Вы - кто? И Риоль, впервые за последнее время, задумался над тем - кто же он на самом деле?…
        В кабинет начальника порта без стука вошла женщина в поношенной рабочей куртке и, не слова не говоря, положила на стол перед начальником кипу бумаги, состоящую, в основном, из писем и бандеролей таких легких, что наверняка также содержали бумагу. - Почта, - вздохнул начальник, и по этому вздоху почувствовалось, что с почтой он возиться не любил, - Брошу все и уйду обратно на сейнер…
        Привычно неприязненным движением начальник взял в руки письмо, лежащее поверху остального, повертел в руках, но, прочитав адрес отправления, заинтересовался.
        Вскрыл пакет и стал читать бумагу поверху которой раскрашивалась многоцветная шапка «Министерство рыбного флота. Главное управление по кадрам.»
        Оторвавшись от бумаги, начальник порта посмотрел на Риоля и спросил:
        - Вы - Риоль?
        - Да, - ответил несколько озадаченный Риоль. Того, что его имя могло упоминаться в бумаге из министерства, он никак не ожидал.
        Потом подумал об Искариоте и понял, что ничего иного он и не мог ожидать.
        - Так вы - штурман?
        Риоль ответил после секундной паузы:
        - Вообще-то - да.
        - Ничего себе - «вообще-то». Вас рекомендует министерство.
        - Не стоит переоценивать такие рекомендации.
        - Да нам - хоть без всяких рекомендаций, лишь бы штурман был, - вздохнул начальник.
        - А, что со штурманами проблемы?
        - Никаких проблем. Тех, кто умеет прокладывать курс - просто нет.
        И все.
        Нет нигде. Разумеется - только в нашей системе…
        - А где же все штурмана? - Там - на больших белых пароходах…
        - Ну да ладно, что нам конторе торчать. Пойдем на пирс. Там твой сейнер стоит. Тебя дожидается. Ржавеет понемногу.
        - Хорошее дожидание, - улыбнулся Риоль.
        Он сделал это впервые с того момента, как расстался с Крайстом. - А корабли, как люди - дожидаются чего-нибудь, даже тогда, когда уже дождались…
        Длинный деревянный мол, как одинокий зуб столетней старухи упирался в перспективу, туда, где серое небо сливалось с серым океаном. Чайки, помойщицы всех морей, ломали крылья в полете над водой, крича и дерясь за куски пищи, спутнице всех портов в которые приходят опорожнить свои трюмы те, кто рано или поздно, все равно вернется туда, откуда пришел - за горизонт.
        Окоем, как говорили прошлые пришлые…
        Где-то, посреди пирса одиноко маялся своей покойной суетой маленький сейнер - младший, непризнанный брат всего того, что плавает за счет вытесненного объема воды, от корыта до авианосца - черный, упорный, башковитый выступающей над ютом рубкой.
        Мачтовый набор сейнера с траловой лебедкой на половине длины мачты, покачивался на прибойной волне, словно кивая самому себе. Даже издалека чувствовалось, что сейнер поскрипывает, словно бурчит себе под туповатый нос и, тем самым, выражает свое неудовольствие людским небрежением к его службе.
        В нескольких метрах от того места, где деревянный пирс упирался своим основанием в каменную кладку на берегу, на маленьком песчаном клочке, среди обветренных валунов на надувном матрасе лежал человек, подложивший себе под голову аккуратно сложенный морской китель с несколькими полосами на рукавах. И, видимо, погода способствовала изоляции его чувств.
        - А вот и ваш капитан, - сказал начальник порта, указывая Риолю на лежащего человека. И добавил, обращаясь уже не к Риолю, а к лежащему:
        - Бездельничаешь?
        - Да, - честно ответил начальнику порта капитан.
        - Помни, бездельничанье не рождает великих проектов. - Зато, хоронит идиотские идеи…
        - У вас будет очень опытный капитан, Риоль. По статистике, у сейнеров под его командой, самые большие уловы.
        И не думайте, что сейнер «Архимед» не надежен.
        - Это хорошо, - ответил Риоль, - Не надежно другое.
        - Что?
        - Статистика. Из всех лженаук - она самая популярная…

* * *
        …Капитан был капитаном давно, почти всю жизнь.
        Вначале он был капитаном Красной Армии, но после того, как армия стала совать свои пушки туда, где капитану хотелось побывать без всяких пушек и снарядов, ему стало неловко за себя, и однажды, вернувшись из Варшавы, он, предварительно сдав свой танк на слад, уволился из вооруженных сил и масс.
        - Что, не каждый способен умереть за родину? - сказал капитану толстый генерал, который никогда не о чем не задумывался и не вспоминал о том времени, когда сам был капитаном. А когда генерал сам был капитаном - он тоже ни о чем не задумывался, потому и стал толстым советским генералом.
        - Я способен умереть за Родину, но только в одном случае, - ответил генералу капитан.
        - В каком? - Когда за родину мне не стыдно…
        После этого, капитан стал капитаном милиции, но после того, как по указанию лысого генерального секретаря от милиции стали требовать того, чтобы она ловила молодых людей в узких брюках и цветных носочках, вместо того, чтобы ловить воров, капитан уволился и оттуда.
        - Не каждый способен охранять покой родины? - сказал капитану толстый полковник, который хотел одного - стать толстым комиссаром. - Я способен охранять покой Родины, - ответил будущему комиссару капитан, - Но только в одном случае.
        - В каком? - Когда мне не стыдно за себя…
        Не то, чтобы ему нравились узкие брюки, скорее наоборот, просто ему не казалось, что то, что ему нравится или не нравится должно нравится или не нравиться всем остальным. И он никак не мог объяснить - за что он задерживает задерживаемых. Не задержанным, а себе самому.
        Тогда капитан ушел на флот и потому, что любил море, и потому, что надеялся на то, что море полюбит его. Никакого большого судна ему не досталось, и он стал капитаном маленького рыболовного сейнера.
        - Справишься? - просили капитана, окончившего мореходную школу, в управлении по кадрам. - Как всегда, - ответил капитан.
        Тогда один из старых капитанов-наставников - худой, высокий человек с голубыми глазами, видимо видавшими многое, обутый в стоптанные ботинки - тихо сказал ему на ухо: - Только не забывай: раньше ты служил, а теперь придется работать…
        - Это сейнеры типа «Одиссей», - рассказывал Риолю начальник порта. Служит уже почти сорок лет. Так, что ничего экспериментального. Все консервативно, проверено временем. А Риоль подумал:
«Консерватизм - это восторг по поводу красоты прабабушки, умершей много лет назад…»
        - …В общем - серия «Одиссей», - на этих словах начальник порта отправил свой оптимизм на вакации и попросту махнул рукой: - Ваш - называется «Архимед», - добавил начальник порта, и Риоль ответил, не рассчитывая на понимание: - Однажды, я встречался с ним…
        Начальник порта толи не расслышал слов Риоля, толи не предал им значения: - Капитан, я нашел штурмана на судно. - Это радует безмерно, - человек встал со своего матраца, надел китель и поровнял на лбу фуражку, ориентируя кокарду на переносицу ребром ладони.
        - Скажите, - Риолю захотелось задать начальнику порта деликатный вопрос, но он не знал, как это сделать. - Спрашивайте прямо. Флот - это такое место, где околичности вредят делу.
        - Почему этот опытный капитан, человек, явно, с головой, занимает всего-навсего должность капитана маленького сейнера?
        На вопрос Риоля, начальник порта только непонимающе пожал плечами: - А разве бывает такая маленькая должность, на которой нельзя было бы лишиться головы…
        Через полчаса Риоль и капитан, стоя у борта и, подпирая поручни руками, наблюдали за тем, как по трапу на борт поднимаются люди. По одному и маленькими группками.
        Риоль смотрел на довольно разношерстную толпу, состоявшую из малобритых, сильнопохмеленных, груборуких людей и, почему-то вспомнил слова: «Каждый человек - это целая вселенная», - матросы сейнера на вселенную и все вместе, и каждый по отдельности походили мало.
        А, может, просто вселенная не походила на них.
        - Если хочешь познать вселенную, перестань называть вселенной одного человека, - проговорил капитан, оборачиваясь к Риолю.
        - Но… - Риоль не знал, что ему возразить, но возразить хотелось.
        - Если хочешь понять человека - не льсти ему, и не называй целым миром.
        Если хочешь понять мир - отнесись к человеку как к человеку. И не больше…
        Каждый поднимавшийся на борт предъявлял свою матросскую книжку. Только у одного, толстенького, мордатолицего, мелкоглазого матросской книжки не оказалось.
        По всему было видно, что новичок был человеком близким, в том смысле, что недалеким.
        - Как тебя зовут?
        - Андрюша.
        - Ты, что, впервые в океан собрался? - спросил Андрюшу капитан.
        - Я только теперь определил - чем я хотел бы заняться, - Андрюша лупоглазил капитана еще не решив, ему уже нужно гордиться своим поступком или пока еще нет.
        Следовавший за Андрюшей курчавобородый плотный человек в длинной рубахе, подпоясанной толстой веревкой с крупными узлами на концах, посмотрел на Андрюшу и проговорил: - Теперь осталось найти того, кто будет это оплачивать…
        Глядя на Андрюшу, Риоль спросил капитана: - Возьмешь его?
        - Возьму.
        - А не боишься, что он будет плохо работать?
        Может его сразу уволить?
        - Не боюсь. И, в конце концов, плохо работают не те, кого уволили, а те, кого оставили на работе…
        Когда на борт взошел человек в длиннополой рубахе, капитан спросил: - А рыбу-то тебе ловить приходилось?
        Человек поднял на капитана свои иссини черные глаза, блеснул ими, а потом опустил почти смиренно:
        - Приходилось.
        Я, может быть, самый известный рыбак на весь подлунный мир.
        - Тогда - проходи, - кивнул капитан.
        - Ты даже не спросишь, кто я? - спросил человек, видимо привычный к большему к себе вниманию.
        - Зачем же? Если ты самый известный рыбак на свете, значит, это ты поймал Золотую рыбку на потеху своей глупой старухе…
        Когда человек скрылся в недрах кокпита, и сделал это довольно уверенно, капитан тихо спросил Риоля: - Как ты думаешь - он не из бомжей? - Не думаю, - ответил Риоль, - Во всяком случае, золотые ключи от больших дверей у него, кажется, есть…
        - По местам стоять! - громко, усилив голос слегка помятым рупором, скомандовал капитан, - С якоря сниматься! Трапы на борт! Швартовые отдать!
        Взвизгивая и отзываясь клацающими, отрывистыми, как точки в тексте, металлическими звуками, звено к звену, цепь пошла на борт, обнажив на конце двузубый, лапотный якорь, замерший, в конце концов, в клюзе правого борта.
        У кормы поднялся бурун, сразу столкнувший судно с места так стремительно, что из двух, брошенных швартовых, лишь один долетел до пирса, а второй, упав в воду, закружился в кормовом водовороте, ожидая пока портовые шкипера вернут его на причальную тумбу. Туда, где этот швартовый станет ожидать того, кто захочет воссоединиться с землей, вернувшись из плавания.
        Сейнер подал два гудка.
        Первый ворчливый.
        А второй - уже бодрый, веселый. И берег оказался в будущем…
        Корабли как люди - не возвращаются к родному дому, только если гибнут или не могут найти свой путь в тумане…
        …Риоля поразило то, как быстро, совсем недавно одинокий и какой-то неживой кораблик превратился в слаженный, готовый к действию механизм, на котором и люди, и машины - все работали, и каждый знал свое место так, словно иначе и быть не могло. - Хорошо тебе удается организовать труд, - сказал Риоль капитану. - У нас слишком мало людей, чтобы организовывать труд плохо.
        - И все-таки - у тебя на судне все хорошо делают одно дело. - Если все думают, что работают - значит, все уже заняты одним делом…
        Когда кораблик оказался от берега на расстояние горизонта, а сам берег и пирс на нем превратились в едва различимую черту, Риолю почудилось, что на пирсе мелькнули три женских фигурки. И хотя, даже своим острым зрением он не мог рассмотреть лиц, Риолю показалось, что девушки ему знакомы. Тогда он взял и помахал им, и в ответ над пирсом мелькнули три девичьих платка.
        Как только суденышко покинуло акваторию порта, на борту воцарился тот временный покой, который перемежает работу по отправке и работу по лову. Многие матросы появились на палубе.
        Осматривали ее родную, но в чем-то изменившуюся со времени последнего плаванья - там облупилась краска, показав новый рисунок трещин, там погнулась стойка - кто его знает - от чего это произошло? Может кран задел грузом, а может сам метал, старея, скрючивается как подагрический ветеран, помнящий еще «белое» правительство. Да, что - «белое» - нормальное правительство еще помнящий.
        - Знаешь, какая рыбы тогда была? - Какая? - Одна фотография не меньше полкило весила…
        Вышел на палубу Андрюша, подошел к начищенной рынде, потрогал ее пальцем, потом послюнявил палец и потрогал рынду опять.
        Вышел и полноватый человек с окладистой бородой, одетый в длиннополую рубаху, подпоясанную толстой веревкой. Постояв, поглядев на небо, голубое с единственным, но очень большим облаком прямо по курсу, он подошел к капитану:
        - Ты в Бога веришь? - спросил человек, проводя пухлой рукой по своей бороде.
        Капитан посмотрел на человека, посмотрел на Риоля, потом - вновь, на спрашивающего:
        - Нет.
        - Почему? - это не было допросом. Скорее, вопрос напоминал обыкновенное, хотя и заинтересованное, любопытство.
        - Он ничего не может поделать не только с законами природы, но даже с обычной таблицей умножения.
        Какой же это - всевышний?
        - Он не был бы Всевышним, если бы вносил путаницы в таблицы…
        После этого, человек, назвавший себя самым известным рыбаком, повернулся и хотел отойти в сторону, но капитан остановил его:
        - Хочешь, я назначу тебя боцманом?
        - Нет.
        - Почему? Это ведь возможность покомандовать. Да и поработаешь с живыми людьми.
        - С живыми людьми я уже наработался.
        А командовать дилетанту - это мешать тем, кто умеет работать. Я останусь равным с остальными.
        Капитан, помолчав немного, спросил человека, пожелавшего остаться равным остальным: - По-твоему, люди рождаются равными? - Люди рождаются равными, - вздохнув, ответил человек в длиннополой рубахе, - А умирают теми, кем они стали…
        Риоля заинтересовал разговор капитана с матросом, и, вполне возможно, капитан хотел продолжить этот разговор, но в этот момент на палубу выскочил Андрюша: - Слышали! Появился Христос!
        Человек в длиннополой рубахе посмотрел по сторонам и, вновь вздохнув, ответил:
        - Враки.
        - Ну, я за что купил, за то и продал. - Значит - ты плохой коммерсант…

* * *
        - Каждый, кто хоть раз побывал в море - полюбил его навсегда.
        Каждый, кто не разу в море не был - мечтает побывать.
        - Почему?
        - Море может быть страшным, но мерзким, оно быть не может…
        …Ветер, между тем, поднимался. Как медведь, выбирающийся из берлоги, после долгой спячки, голодный, раздумывающий - с кем бы расправиться.
        Море смотрело в небо.
        Небо хмурилось. - А море - морщится, - проговорил матрос, стоявший на руле.
        «Море зависит от неба», - подумал Риоль. - Как человек, - сказал человек, бывший самым известным рыбаком, проходя мимо Риоля.
        Волны, до сих пор перебиравшиеся по поверхности мелкими катышками с коротко пенной прической, сменялись все более крупными и крутыми валами. И сейнер уходил в жидкие логи между этими валами, по самую мачту. Палуба проваливалась в пучину под ногами матросов, заставляя внутренности людей устремляться вверх, сжиматься у самого горла. А каждая новая волна доставала да самого, почерневшего облака на небе.
        - Кажется, мы начинаем наш путь со шторма? - Риоль посмотрел на капитана. Капитан посмотрел на Риоля: - Не переживай. Легкое начало пути - величайшая неудача любого предприятия…
        - Ты так уверен в своем судне? - Молодые всегда уверены, - пожал плечами капитан. А потом добавил: - Зрелые - уже начинают во всем сомневаться…
        - Ну, что же, посмотрим, где наша дорога закончится? - Риолю нравилось спокойствие капитана. - Дорога и начинается, и кончается там, где мы сами этого хотим…
        …Риоль и капитан отправились в рубку, а кораблик продолжал пробираться к своей цели, северным отравам, прибрежные воды которых, ожидались богатыми селедкой. Волны накатывались на судно, заставляя его скрипеть, трещать, звенеть и вздыхать всеми частями, казавшимися игрушечными по сравнению с громадными, темно серыми, водными горами, оставляющими на палубе бурунившуюся пену, и чувство облегчения, после прохождения каждой очередной волны.
        И каждый раз, когда очередная волна противостояла сейнеру, умудрявшемуся, под рукой капитана, развернуться к ней носом, она замирала, словно в удивлении от того, что кораблик продолжает свой путь, вздрагивала, как скакун, неожиданно наткнувшийся на препятствие. И только пена, как грива коня на ветру, развивалась, угрожала, демонстрировала самоуверенность и самолюбование. А сейнерку оставалось демонстрировать только одно - механическое упорство - героический снобизм эпохи думающей, что она - эпоха НТР.
        За штурвал встал сам капитан, и ему удавалось всякий раз развернуть сейнер носом к волне, а Риоль, от нечего делать, стал считать волны. Но, насчитав штук сорок, бросил это занятие, не потому, что оно было бессмысленным, а просто так.
        - Стоит ли так упираться? - спросил капитана Риоль, - Может попробовать обойти шторм стороной?
        - Такой шторм стороной не обойдешь,
        Если уж он не обошел стороной нас.
        - А ты знал, что этот шторм будет? - Я знал только то, что какой-нибудь шторм на нашем пути встретится обязательно…
        - Может, сменим курс и пойдем в какое-нибудь другое место? Кто знает - есть ли рыба у этих самых островов? - Никто не знает, - капитан говорил спокойно, не отрывая глаз от очередной приближающейся волны.
        - Прорываемся к неточной цели, неуверенные в результате, и с риском получить большие неприятности, - Риоль не критиковал действия, а просто констатировал факт. - Да. Как Тухачевский к Варшаве в двадцать первом…
        - Тухачевский плохо кончил. - С нами этого не произойдет потому, что мы рискуем не ради собственного тщеславия…
        Так, перебрасываясь словами, под стоны крошечного, среди стихии корпуса, Риоль и капитан простояли в рубке всю ночь, а под утро ветер начал стихать и волнение постепенно улеглось. На палубе стали появляться измученные морской болезнью люди. Но эти люди смотрели на успокаивающийся океан и начинали улыбаться, подставляя лица ветру и, хотя и холодному, северному, но все-таки, солнцу.
        В своей судьбе, судьбе астролетчика, Риоль попадал в самые разные бури, но эта штормовая ночь запомнилась ему сильнее всех, не тем, что она была особенно страшной. Просто это была первая буря, с которой он столкнулся у себя. На Земле.
        - Кажется, самое неприятное позади, - сказал капитан, - А ты не испугался шторма. - Ты ведь тоже не испугался, - ответил ему Риоль.
        - А я вообще, боюсь не штормов. Я боюсь туманов…
        - Почему? - Потому, что туманы мешают и кораблям, и людям искать путь к родному дому…
        Последним на палубу, скользкую от соленой воды и неверную на волне вышел Андрюша. Посмотрел по сторонам и, увидев капитана, выходящего из рубки, подошел к нему:
        - Я слышал, что у нас нет боцмана.
        Эту должность мог бы занять я.
        Я ее вполне достоин.
        Капитан посмотрел на подзаплывшее лицо Андрюши, улыбнулся, не морщась, и даже не махнул рукой: - А вы, уважаемый матрос, никогда не задумывались о том - почему это так много людей занимают не ту должность, которой они достойны по их мнению?..
        Постояв на том месте, где только что стоял капитан, поразмыслив и ничего не придумав, Андрюша направился к человеку в длиннополой рубахе, который, вместе с еще несколькими матросами занимался укреплением легостей - вспомогательных веревок - на сетях. Эта работа была хоть и монотонной, но требовала сосредоточенного внимания - любой плохо завязанный узел мог привести к перепутке сети, а то, и к расколу трала.
        Единственное, что мог сделать Андрюша, это помешать тем, кто работает:
        - Я вот, что думаю, - при слове: «думаю», - произнесенном Андрюшей, человек в длиннополой рубахе удивленно поднял глаза, - Я вот, что думаю - не понятно, к чему все это может привести?
        - Ты задумался о будущем?
        - Ага, - честно соврал Андрюша.
        - Это - в смысле путей развития цивилизации? - человек в длиннополой рубахе прищурил глаза, в которых проскользнула смешинка.
        - А, что - нельзя?
        - Можно. Но разве ты разбираешься в диалектике?
        - Подумаешь - диалектика.
        Диалектика - это легко. - Глупому - все легко…
        - А вдруг - я в ней специалист? - не унимался Андрюша. - Достаточно послушать мнения двух тренеров противоборствующих футбольных команд по поводу назначения пенальти, чтобы перестать интересоваться мнением специалистов…
        Андрюша постоял, посмотрел на то, как другие работают, потом упер руки в бока, и ушел. А к человеку в длиннополой рубахе подошел Риоль, слышавший их с Андрюшей разговор:
        - Мне кажется, что ты умеешь предсказывать будущее.
        Человек посмотрел на Риоля глаза в глаза:
        - Умеющих предсказывать будущее, у нас предостаточно. Некому разобраться в настоящем…
        - И что же происходит в настоящем? - Риоль продолжал стоять рядом с человеком. Тогда тот посмотрел за спину Риолю, в сторону юта, где находился камбуз, а потом кивнул головой в ту же сторону. Риоль оглянулся.
        В открытой двери камбуза появился кок: - Завтрак!..
        Уходя с мостика, Риоль как бы ненароком сказал человеку в холщовой длиннополой рубахе: - Интересно, что сказал бы о предсказаниях Он?
        Человек внимательно посмотрел на Риоля и ответил: - Он сказал бы, что исполнение предсказаний зависит от самих людей…
        …Сейнер шел к северным островам три дня. Вахта сменяла вахту, день сменял ночь, и только океан оставался одним и тем же, не меняя ничего в окружающем пространстве. И вокруг кораблика была пустота - такое место, где ветры заменяют горизонт.
        Наконец, розовым утром, похожим на картины Роккуэлла Кента, стоявший на мостике у руля матрос - им оказался в то утро полноватый, в длиннополой рубахе - ударил в рынду в неположенное время, выкрикнув при этом зычным голосом: - Земля! - впервые, привыкшие к тихой речи этого человека, члены команды услышали то, какой громкий у него голос.
        На мостике Риоль и капитан появились почти одновременно:
        - Твой голос удваивает величину этой хорошей новости, - весело сказал Риоль. - Хорошая новость, - подтвердил капитан, - Даже не смотря на то, что она правдива…
        И тут же, на экране подводного эхолота, за наблюдения за которым отвечал Риоль, появился не четкий, но все-таки хорошо различимый сигнал: - Косяк, - сказал капитану Риоль.
        - Значит - хороших новостей две. Это уже начинает вызывать подозрение…
        И вроде не очень давно сейнер покинул порт, но вся команда собралась на носу, поглазеть на еще дальнюю цепочку островов, алеющих в рассветном невысоком солнце. Как бы человек не любил море, он больше всего нуждается в земле. Земля не нуждается в рекламе…
        Дав команде налюбоваться на населенные только птицами да белыми медведями, но, не смотря на это, такими близкими людям, кусочки суши, оторванные геологической эмиграцией от своей родины, капитан через рупор отдал команду: - По местам стоять!
        Приготовиться к отдаче кормового якоря!
        После этих слов, собственно, только и начиналась работа на сейнере.
        Началось то, ради чего сам сейнер и существует, и для чего группа самых разных людей поднялась на его борт.
        Капитан посмотрел на свою команду, на всех вместе и каждому в лицо:
        - Ну, что - за работу! И дай бог, чтобы наш труд пропал не за грош…
        - Начнем работу на благо Родины! - заявил, неизвестно откуда взявшийся Андрюша. Капитан посмотрел на Андрюшу внимательно и с интересом и, как показалось Риолю, поначалу хотел ничего не ответить, но потом все-таки, тихо пробормотал: - Держу пари, что когда люди заняты работой по настоящему, они думают о чем угодно, только не о Родине…
        - Родина - есть Родина. Работа - есть работа. И нечего постоянно мешать эти понятия в одну кучу…
        Капитан произнес эти слова очень тихо, но Риоль услышал их: - Великие мыслитель исписали кучу бумаги на тему того, что труд на благо Родины - это высшее наслаждение. - Утешает одно, - ответил Риолю капитан, - Все эти глупости великие мыслители говорили, как правило, бескорыстно…

* * *
        - Когда мужчина думает о работе, он чувствует себя изобретателем, - добавил капитан чуть позже, но этого уже никто не услышал.
        В наступившей на судне суете, никто кроме Риоля не обратил внимания на то, что к капитану подошел человек, назвавший себя самым известным рыбаком. Он молча постоял рядом с капитаном, потеребил, завязанные крупными узлами, концы толстой веревки, подпоясывавшей его длиннополую рубаху, потом, тихо проговорил:
        - Не хочешь помолиться перед первым тралом?
        - Нет. Я ведь - атеист, - ответил ему капитан.
        И сделал это, как показалось Риолю, стоявшему рядом, как-то грустно.
        - Почему ты не веришь в Бога? - вопрос прозвучал без осуждения или оценки, и в этом вопросе чувствовалось соучастие.
        - Единственное, что вызывает у меня сомнение, так это то, что он, наверное, удовлетворен своим созданием, - капитан отвечал вспоминая что-то свое: может танки на улицах Праги, а может длинноволосых подростков в милицейских «отстойниках», - А потом, я - это, кажется, не совсем то, что нужно богу, прежде всего.
        Риолю показалось, что разговор становится слишком личным, и он сделал попытку отойти в сторону, но человек в длиннополой рубахе остановил его движением руки: - Богу, прежде всего, нужно чтобы ему говорили правду…
        …На тралении работы так много, что даже ругаться некогда. Это на больших рыболовных судах все автоматизировано, на маленьких - только то, что руками сделать невозможно.
        Все остальное приходится делать руками.
        Вязать берберы - поплавки трала, оттягивать грузовые троса, вытаскивать из трюма на лебедку, закрепленную на мачте, сам трал, направлять трал в «балду» - специальный оцинкованный желоб, крепящийся на борту, по которому трал уходит в воду, расправлять сети - крылья трала.
        На тральщике - все - это трал, трала, тралу.
        Потому он и тральщик.
        «Если бы все было для самолетов - был бы авианосец», - подумал Риоль, вместе со всеми тягая трос.
        Это уже работа - волк, только такой, что не в лес убегает, а мчится на людей, оскалив пасть из всех лесов, что на свете существуют. И спрятаться от нее некуда.
        Настоящая мужская работа - это все. Кроме славы…
        Талька, за маточный трос, вытягивала из твиндека сеть, и каждый слой, заранее уложенного сетевого полотна, выходил из трюма с вздохом, словно предчувствуя, что ему предстоит погружаться в холодную северную воду, в которой не то, что предметы - человека - и-то, спасают всего несколько минут, а потом считают погибшим и пропавшим без вести. Сеть поднималась на мачту, где закреплен блок, и своей тяжестью наклоняя не большое судно к Северному Ледовитому океану так, что фальшборт поднимается над водой на метр, не больше, и, взглянув своими поплавками на горизонт, устремляется за добычей - рыбой-селедкой - которая на берегу превратится в хрустящие денежные бумаги для моряков, и в круто просоленную, приправленную луком и пряностями, самую распространенную закуску для всего остального населения страны. И чтобы все это произошло, рыбаки - сильные, крепкие мужчины, напрягают все свои силы до судорог в мышцах, дубят тела морской водой, от которой ржавеет самая нержавеющая сталь, оставляют свое здоровье, упреждают ненастье и судьбу.
        Когда начинается работа - работают все. И кок, и радист, и механик. И вахта, и отдыхающие. И, если вахта заканчивается во время постановки трала, никто не уходит отдыхать.
        Все это делают, и ни один матрос с этим не спорит.
        Правда, Андрюша успел сказать капитану, проходившему мимо него на корму:
        - Мне кажется, что я слишком много работаю, - и капитан успел ему ответить:
        - Интересно. Наверное, остальные считают, что они работают слишком мало…
        - Труд на благо человечества прекрасен, - проговорил капитан толи усмехаясь, толи улыбаясь, - Правда, каждый утверждающий это - лжец…
        …Как бы хорошо не работали люди своими руками - то есть, занимались самым простым на свете трудом, трудом, унаследованным ими от древнейших предков - всегда существует то, что им не хватает. От комплекта сетей - в худшем случае, до рукавиц - в случае еще худшем.
        На сейнерке сразу выяснилось, что не хватает канатов.
        - Ты не мог в порту на складе получить? - спросил капитана Риоль.
        - А ты думаешь - они на складе есть?
        Хорошо еще, что хоть что-то получили.
        Социализм - это тебе не капитализм, где есть все, - ответил Риолю капитан, пожимая плечами и отходя в сторону.
        А Риоль подумал:
«Похоже, что социализм так плох, что из него и капитализм долго не получится…»
        - А мое мнение, - заявил капитану неизвестно откуда взявшийся Андрюша, - Мое мнение - так социализм - это самый лучший на земле строй. - Мнение - это то, что говорят люди о том, чего не знают…
        - Я всегда говорю то, что думаю, - надув щеки от гордости, заявил Андрюша. - А ты помнишь - как называют в России тех, у кого, что на уме, то и на языке…
        Андрюша ушел, но по его выражению лица было ясно, что слова капитана он запомнил, хотя пока и не решил - кому о них сообщить… - Шлюпку на воду!
        Руль - лево на борт! - капитан отдавал команды через погнутый рупор, и его искаженный голос храпел, как чахоточный, но все равно, прорывался сквозь ветер, теребивший снасти, и монотонный шум двигателя, работавшего на малых оборотах.
        На мгновение все замерло, и тут же вновь заскрипели лебедки, поклонились воде шлюпбалки, мерно покачиваясь на тросах, пополз вниз баркас с тремя матросами на борту, а сейнер, словно скакун, приготовившийся к старту, стал выстраиваться вдоль уходящей в глубину сети, слегка поводя кормой.
        Поплавки, белея своими головами на поверхности, создавали полукруг неподвижной воды от начала сети до правого борта судна, где сеть заканчивалась.
        Выходило, что сейнер, с положенным на левый борт рулем, на малой скорости, заарканенный сетью, медленно двигался вправо. Так делают опытные рыбаки для того, чтобы охват сетью оказался большим. Если руль был положен на правый борт, сетевой округ оказался бы скомканным, маленьким, да и саму сеть на винт намотать можно было.
        Риоль и не заметил, как быстро пролетело время, пока ставили трал, но появилось то, что не заметить не мог никто. Голод.
        Страшное чувство голода, подгибающее усталые колени, заставляющее глотать слюну, делающее бессильным самого сильного человека.
        Голод - это свидетель того, что человек отдал все силы. Дальше - только отсутствие голода…
        Сеть на воде - можно передохнуть. Прежде всего, поесть, и тут самый несчастный тот, кому нужно нести вахту.
        Вахту на корабле несут даже тогда, когда никто ничего не делает.
        Капитан подошел к Риолю:
        - Иди в кубрик - поешь. Потом сменишь меня на мостике.
        - Первый замет, капитан. Команде будет приятно, если капитан окажется вместе со всеми.
        Я постою на мостике. Моего отсутствия все равно никто не заметит.
        Капитан посмотрел Риолю в глаза: - Твое отсутствие замечу я…

* * *
        Край земли может быть там, где земли вовсе нет, а есть только край…
        Лов выдался удачным. Постепенно заполнялись рыбой трюма, рыба сдавалась на появлявшиеся неведомо откуда плавбазы, потом трюма заполнялись вновь. Проявлялся загар на лицах моряков, уходила боль в мышцах, лишенные водки и безделья, люди становились крепче, закалялись.
        Чтобы на берегу привычно растратить свою закалку в городских ресторанах, портовых кабаках, окраинных забегаловках и, в конце концов, подъездах Мурманска.
        Отдать свою силу своим и несвоим, любимым и случайным женщинам.
        Но все это будет потом, пройдет по заведенному кругу. А пока - лов выдавался удачным.
        Были и шторма, покруче первого, когда сейнерок демонстрировал волнам свой гонор, были штили на безрыбье, когда свой гонор демонстрировала людям природа, были поломки, когда гонор демонстрировал людям сейнер. Все, что должно или могло произойти - происходило.
        Что не должно было происходить - миновало.
        Все было - как всегда.
        Всегда.
        За одним уточнением - всегда, когда кто-нибудь идет ловить селедку в Северный Ледовитый океан.
        Совсем не слабый, хорошо тренированный Риоль, и тот почувствовал, что его плечи стали крепче, руки тверже, голова светлее.
        Подъем в пол четвертого, в смену, называемую «собакой», после трудного дня перестал быть тяжелым, зато - сон в любую свободную минуту - привычным. А команда: «Аврал!» - почти родной.
        Постепенно Риоль перезнакомился со всей командой, и между ним и остальными возникло что-то вроде временной мужской дружбы, основанной на общем тяжелом деле и общем доверии друг другу.
        Иногда его удивляло то, с какими разными людьми ему пришлось встретиться на сейнере. Худой, жилистый, пронырливый за столом матрос, заступая на вахту, каждый раз говорил что-нибудь вроде:
        - Что-то я сомневаюсь, что на норд рыбы будет, - и Риоль, давно не придававший значения словам худощавого, однажды заметил:
        - Ты просто - Фома Неверующий, - матрос удивленно пожал плечами: - А откуда ты знаешь, как меня зовут?..
        Неожиданно для себя, Риоль, не раз принимавший решения, от которых зависела судьба экипажей космических линкоров, почувствовал гордость за то, что проливал один пот с командой, напрягал одни с матросами мышцы. Их объединяла не просто общая цель - перед Риолем не раз стояли куда более важные цели, чем селедка под шубой из свеклы на столе континентального жителя - а общая работа.
        - Это происходит потому, что в более сложных экспедициях существует жесткое разделение труда, - сказал как-то черноволосый, кудрявый матрос, стоявший на руле, и управлявшийся с рулем особенно классно, - Там люди объединяются только в нештатных ситуациях - очень редких, если все в порядке.
        А на море - аврал постоянно.
        - Как тебя зовут, моряк? - спросил Риоль. - Андрей…
        У земли Бодиско им повстречалась стая касаток. Пятнистых, черно-белых, круглоносых, острозубых китов-дельфинов.
        И Риоль долго наблюдал за этими вечными скитальцами, за тем, как над океаном парусили их черные спинные плавники, рассекающие воду. - Каждому своя охота, - сказал капитан. И Риоль не стал уточнять, какую именно охоту имел ввиду капитан: ту, что - добывание пищи, или ту, что пуще неволи…
        Однажды, невод принес гренландскую акулу, тупорылую, широкоперую, с большим хвостом, формой напоминающим молодую луну, прикрепленную к телу чуть ниже середины серпа. Акула, гладкая блестящая, черная от головы и постепенно светлеющая к хвосту, пятнистобрюхая, лежала на досках палубы, зевая, открывая пасть с шестью рядами острых треугольных зубов, глядя на людей своими маленькими немигающими глазками.
        Встреча двух самых главных хищников на планете закончилась ничем. Люди столкнули акулу за борт, и каждый оказался в своей стихии…
        Не то, чтобы на сейнере некогда было думать, просто думать приходилось в основном о том, когда можно выспаться, как успеть поесть, но однажды Риоль услышал от капитана, сменявшего его на мостике: - Как дела?
        - Нормально.
        - Риоль, правда - сейнер - это лучшее место для тренировки космонавтов?
        - Кого? - удивленно переспросил Риоль.
        - Ну, астролетчиков. И эти слова заставили его задуматься…
        Больше об этом они не заговаривали, хотя о людях говорили часто: - Ты любишь людей? - спросил капитана Риоль однажды во время штиля, когда только чайки над водой, своей суетой и мельтешением напоминали о том, что движение - это жизнь.
        - Как и все.
        - Это трудно?
        - Легко.
        Легко любить тех, кто не сделал тебе ничего плохого.
        - А остальных? - Попробуй-ка полюбить тех, кто пытается испортить тебе жизнь.
        - Но Бог учит любить всех. - Значит мне труднее, чем богу - я не могу быть всеядным…
        Не раз Риоль видел, как быстро меняется море. Из хром-кобальтового, зелено-голубого, вода превращалась в серую всех оттенков - и тут же менялись лица моряков.
«Море - это место, где выражение лица человека зависит от направления ветра», - однажды подумал Риоль.
        - Да, - сказал капитан, - В море человек зависит от погоды.
        Зависеть от себя, может только тот, кто твердо стоит на земле…
        Как-то, во время очередного шторма, они с капитаном заговорили о непогоде: - Шторм, - к тому времени бушевавший уже больше суток и порядком измучивший всех, - Шторм - это просто закон природы, - заметил капитан.
        - А законы природы, по-твоему, допускают исключения?
        - Конечно, как и всякие привычки.
        - Привычки? - переспросил Риоль. - Законы природы - это просто ее привычки…
        - Такие привычки как тайфуны и штормы запросто убивают людей. Неужели ты не боишься смерти?
        - Смерти? - капитан посмотрел на Риоля и отвернулся, - Боюсь. Но не больше, чем смерти…
        - А в вечную жизнь ты веришь? - Нет, - ответил капитан, вновь оборачиваясь к Риолю: - Вечная жизнь - это надежда без цели…
        …Последнюю ходку за косяком они сделали к самому краю моря, туда, где умирал океанский лед, вначале делясь на льдины, уносимые к югу, начиная очередной виток круговорота воды в природе. Риоль впервые видел полярный лед так близко, и его поразила не слепящая глаза белизна, а его полное безмолвие.
        И безжизненная пустота, на всю ширину, от горизонта до горизонта.
        То, что до нее, казалось, можно было дотронуться рукой, так она была близка, делало эту пустоту отличной от космической пустоты - она манила сама собой, а не тем, что можно встретить, преодолев ее.
        - Здесь, на краю можно стать философом, - проговорил Риоль. Капитан, сдвинув фуражку с крабом на затылок, провел ладонью по лбу и ответил:
        - Философом нужно быть среди людей. А на краю можно стать только маргиналом…
        Договорить им не удалось. На мостике появился кок: - Кончились хлеб и мясо.
        - Ничего, - вздохнул капитан, - До дома доберемся на одной рыбе.
        - Может, сразу отправимся домой? - спросил Риоль, - Не станем метать сеть и терзать команду голодом.
        - Голод плохой советчик, - ответил капитан. Потом помолчал и добавил: - Зато - хороший учитель…

* * *
        …Истинную меру усталости человек понимает только в самом конце пути.
        Тот, кто начнет - обязательно узнает очарование финала.
        Тот, кто не начнет никогда - всего лишь избавил себя от разочарований…
        Легкий толчок в корпус, во много раз слабее, чем во время удара средней волны в океане, но прочувствованный каждым членом команды, последний голос рынды, и на причал полетели канаты. С уже береговым, наземным скрипом с палубы сейнера пополз трап, и судно воссоединилось с материком, создав с ним единое целое.
        Каждый, кто уходил, знает, что делал он это ради того, чтобы вернуться…
        Риоль и капитан спустились на берег последними, при этом Риоль шел впереди, безмолвно соблюдая морской принцип - капитан последним покидает свой корабль. Отойдя на несколько шагов от своего сейнера, они оба оглянулись - уходя не оглядываются только те, кто считает себя виноватым.
        Риоль махнул кораблику, и налетевший порыв ветра, расправив кормовой флаг, дал возможность кораблю ответить Риолю тем же.
        - Тебе есть, где остановиться? - спросил капитан Риоля, когда они оба вошли в контору порта.
        Риоль не успел ответить.
        В дверях своего кабинета появился начальник порта, пожал обеим руки, обернувшись, посмотрел на Риоля, вздохнул и протянул ему пакет:
        - Жаль, что наше общение оказалось не долгим, - кажется, начальнику порта этого действительно было жаль, - На ваше имя получено предписание.
        Риоль сам не понял - почему, но почему-то этому не удивился:
        - Куда?
        - Куда-то в Среднюю Азию.
        - Когда?
        - Сейчас. Билеты на экспресс в пакете.
        При этих словах начальника порта, вздохнул не начальник и не Риоль. Вздохнул капитан:
        - Могло быть и хуже.
        А так - хоть успеем посидеть в привокзальном ресторане.
        - Но поезд отправляется через час, а еще нужно добраться до вокзала, - сказал начальник порта.
        Капитан посмотрел на начальника и сказал тоже:
        - Ты ведь можешь потерять этот пакет сегодня. А завтра найти.
        Начальник порта сдвинул фуражку на затылок и стал удивительно похож на капитана, того, лежащего на песке в тот момент, когда Риоль увидел капитана впервые.
        А, значит, и на капитана, способного потом не дрогнуть перед штормом: - Я все могу…
        Большие, забранные в толстые рамы, квадратные внизу и полукруглые под потолком, окна вокзального ресторана «Мурманск» мылись не регулярно и давали так мало света, что электрические люстры жгли свои лампы с открытия ресторана до его закрытия. Впрочем, люстры тоже были не мытые, и их искусственный хрусталь не искрился, а лишь испускал матовый свет.
        В зале всегда было много народу, среди которого люди в морских кителях составляли едва не половину. Как эти люди составляли едва не половину населения Мурманска и его окрестностей, занимавших площадь приблизительно с половину Германии, треть Франции или полную Испанию.
        Так, что на те пол квадратных метра, что занимали в ресторане «Мурманск» Риоль и капитан никто не обращал внимания, тем более, что пропорции в их паре были соблюдены полностью - капитан был в морском кителе, а Риоль в обыкновенном пиджаке.
        И заказ они сделали без претензий, самый обычный: салат из морских гребешков, крабьи ноги, ассорти с мясом кита, суп из зубатки, отварная оленина и литровая бутылка спирта «Северное сияние». В Мурманске так делали все, кто не хотел поставить себя выше остальных и не заказывал заливного судака и говяжьи котлеты.
        Капитан и Риоль понимали, что больше никогда не увидятся. - Ты хочешь меня о чем-то спросить? - прощание уже началось, и капитан говорил, не глядя на Риоля, не выдавая своих чувств.
        - Я хочу тебя спросить об одном.
        - О чем?
        - Ты не выходил в плаванье, как будто дожидался меня.
        - Дожидался.
        - Зачем? Ведь в плаванье я был тебе почти не нужен. - Это нужно было тебе…
        - О тебе говорят, что ты отказался рисковать жизнью за Родину, - Риоль видел мужество капитана и не понимал, откуда взялись эти слухи. Но эти слухи были.
        - Понимаешь, Риоль, нормальный человек понимает Родину как свою мать, сестру, детей, свой дом и дома своих друзей - и именно это идет разрушать враг.
        Любой порядочный человек без страха пойдет воевать с этим врагом.
        Но социализм понимает под родиной социальную систему и берет на себя право требовать воевать не за Родину, а за систему.
        Так было и в Венгрии, и в Чехословакии, и в Польше.
        Тогда я и ушел из армии.
        Стыдно было перед их народами. Астрашно не за себя, а за СССР…
        - А это трудно умереть за Родину? - Не трудно умереть за Родину, за которую не стыдно умереть…
        - Ты ждал меня для того, чтобы рассказать об этом. - Не только.
        Еще я должен был показать тебе, как работают люди. Ведь - это, тоже история твоей страны.
        - Все верно, капитан. Не зная истории, люди будут вновь и вновь делать одни и те же ошибки.
        - Это вопрос спорный. Может, одни и те же ошибки делают те, кто знает одну и ту же историю…
        - Скажи, а если бы тебе пришлось прожить жизнь снова, у тебя хватило бы мудрости прожить ее по-другому? - Мудрость? Мудрость - это доктор, который приходит уже после болезни…
        - Интересно, какой я должен сделать вывод из той истории, которую увидел за последнее время, и, наверное, еще увижу? - Не знаю. Но, по-моему - главный вывод - это вот что: потомки должны становиться непохожими на своих предков…
        - Ты, капитан, не веришь в Бога, но у меня такое чувство, что ты работаешь на него. - Может, на Него работают даже те, кто в Него не верит…
        …На утро, громыхнув для начала колесными парами, электровоз увез Риоля в Москву, на Ярославский вокзал столицы, где Риоль пересел на поезд «Москва-Андижан». Для этого ему пришлось перейти площадь по длинному, темному, грязному подземному переходу и выйти под надписью «Вокзал Казанский»…

* * *
        Для того, кто никогда не был в пустыне, пустыня - это самое мертвое место на земле.
        Это происходит оттого, что песок не оставляет следов.
        Ни маленькая ящерица, ни огромный верблюжий караван не увидят своего пройденного пути, если вернутся на него через день или два.
        Песчаные барханы проходят по земле своей непрерывной чередой, сменяя друг друга, похожие и непохожие как однокровные братья.
        Как братья-разбойники или разрушители.
        И лишь вечная бродяга - растение перекати-поле, не имеющее корней, не держащееся ни за что, подгоняемое ветром, круглый год ищет свою долю среди песчаных холмов.
        Воздух пустыни прокален и нечист. Он заполнен мельчайшими останками перемолотого песка, и эта мыть создает в лучах солнца свой собственный, рассеянный, немигающий свет, в котором рождаются миражи - обманчивые призраки надежды.
        Не зависимо от того, как называется пустыня - красными, белыми или черными песками - единственный цвет в ней - охрянно-желтый, правда, самых разных оттенков. И эти оттенки, наплывая и перемежаясь друг с другом, завораживают и лишают последних сил одиноких путников.
        Песок, песок, песок. Он проникает всюду, и с ним невозможно бороться.
        С ним нужно привыкнуть жить. Как нужно привыкнуть к мгновенно высыхающему на коже поту, превращающемуся в налет соли.
        Ночь над пустыней совершенно черная, с миллионами звезд на небе, почти не знающем, что такое облака. Звезд так много, что их невозможно пересчитать даже в том месте, которое легко закрыть двумя пальцами, а темнота наступает почти мгновенно, без всякого вечернего перехода, как только заходит солнце. И вместе с темнотой появляется мошка.
        Конечно, в пустыне есть своя жизнь, но только та жизнь, которая может жить в пустыне. Пятнистый варанчик.
        Суслик, тушканчик - любопытные, пугливые, ленивые работяги.
        Змеи, от смертельных гюрзы и кобры, до, безвредных для людей, ужей.
        Верблюжьи колючки, отправляющие свои корни на много метров в глубь, туда, где песок становится мокрым.
        Стелящееся по земле безлистное дерево карагач, ломающееся в руках, но выдерживающее удар самого острого топора - лучшая порода древесины для шашлычного угля, быстро прогорающая, но долго держащая жар.
        Черепахи.
        Да мало ли еще что можно встретить в пустыне, если хватит сил дотянуть до встречи.
        Все выживают, как могут, и только ослы и верблюды выживают вместе с людьми.
        Люди думают, что ослы - их помощники. Ослы, наверное, думают, что их помощники - люди…
        - …И, все-таки, пустыня - это не ад, и люди живут там. Рождают детей, делают карьеру, строят судьбу, - сказал Риолю случайный попутчик по купе, - И, расставаясь с ней, люди, случается, поливают соленые, скупые слезы.
        - Откуда ты знаешь?
        - Так было со мной.
        - Как тебя зовут? - Заведеев, самый младший. Возвращаюсь к среднему брату.
        - Может, ты возвращаешься не в пустыню, а просто соскучился по родственнику? - Да, нет. Мы расставались с братом много раз.
        В гражданскую, например, он служил у Блюхера, а я у Врангеля.
        В принципе, мы даже могли бы воевать друг против друга и встретиться в бою.
        - И как бы вы поступили?
        - Скорее всего, не узнали бы друг друга.
        - Что же должно произойти, чтобы братья не узнали друг друга?
        - Гражданская война.
        - Гражданская война? - Гражданская война - это когда никто никого узнать не может…
        - Когда-нибудь, люди забудут о Гражданской войне? - Вся проблема в том, что люди о ней уже забыли…
        …Партийные планы превратить в цветущий сад какой-нибудь более или менее пригодный для этого район, вроде Украины или Кубани, проваливались еще на уровне посадки саженцев, а потому, для того чтобы планам не умирать безвременно, было решено превращать в цветущий сад пустыню. Абсурдность этой идеи не пришла в голову не одному портрету с первомайской или седьмооктябрьской демонстрации убожества. И, кроме того с процессом садорождения образовались промашки - никто из вождей, имевших от двух до семи классов образования, толком не знал, как именно растут яблоки - преобразование пустыни было решено начать с куриной фермы под малокомуизвестным городом Казалинском.
        По ходу процесса выяснилось, что кроме кормов курицам-несушкам понадобится вода.
        Тогда и решено было сделать отводной канал от великой нерусской реки Сырдарьи.
        На строительство канала понадобился всего на всего год, но за этот год вся вода из разрушенного, создававшегося веками русла Сырдарьи, ушла в песок пустынь Кызыл-кум и Кара-кум.
        Не стало воды в реке - обмелело, прогрелось и испарилось под среднеазиатским раскаленным солнцем Аральское море.
        Эта короткая и грустная история произошла совсем не задолго до того, как Риоль оказался в этих местах. Впрочем, история эта - еще не вся…
        Риоль приехал в пустыню в самое спокойное и безмятежное время конца лета. Когда ветер Афганец уже закончился, а ветер Самум еще не начался.
        …На станции Сары-Шаган, на берегу наполовину соленого, наполовину пресного озера Балхаш, в старом здании со стенами из побеленного кирпича и таким же кирпичным полом, Риоля встретил человек с красивым, тронутым временем и солнцем лицом: - Анатолий Романов, - представился он и крепко пожал руку Риоля, - Долго знакомиться нам некогда, так, что поговорим в машине.
        Если проголодались, по дороге есть караван-сарай.
        Там и позавтракаем.
        - Где? - В караван-сарае. Мотеле, по-вашему…
        Риолю лицо Анатолия показалось знакомым, хотя он твердо знал, что не мог встречаться с ним раньше. Просто Романов кого-то напоминал Риолю: кого?
        И Риоль очень быстро вспомнил - Эгриэгерта.
        Только у Эгриэгерта волосы были чуть темнее, а у Романова больше было седины.
«Все хорошие люди должны быть похожи друг на друга», - подумал Риоль, но, вспомнив капитана, подумал дальше: «Даже если они и не похожи внешне…»
        Каждый имеет то лицо, которое он заслуживает…
        Почему-то Риоль не вспомнил ни о Крайсте, ни об Искариоте - наверное, потому, что в этот момент, ему нужно было принимать решение самому. И вместе с Анатолием Романовым.
        - Что произошло? - спросил Риоль, когда они затряслись по дороге, наезженной в обожженном, затвердевшем солончаке, белесом, безжизненном. - Без воды гибнут люди.
        Риоль умел реагировать быстро:
        - Что уже сделано?
        - На поиски воды отправилась экспедиция.
        - Они нашли воду?
        - Нет. Но они сами пропали.
        - Теперь воду должны будем искать мы?
        - Нет. Вы должны будете найти пропавшую экспедицию.
        - Почему не полетели вы сами?
        На этот вопрос Риоля Анатолий Романов не ответил.
        Он просто больно посмотрел на Риоля, а потом опустил глаза.
        Потом, когда Риоль узнал о том, что произошло в семье его нового знакомого, он не осудил никого.
        Еще в те времена, когда Риоль командовал космическими экспедициями, связанными с риском, он никогда не брал в полет тех, у кого только что случилась беда: - Люди должны лишать беды шанса ходить к человеку парами…
        Если есть такая возможность.
        - Ну, что же, найдем, - проговорил Риоль, пока плохо представляя то, что ему предстоит. А потом, не зная сам - почему, добавил: - Найдем, помолясь.
        - Тогда заедем к военным, - совершенно серьезно ответил Риолю Анатолий Романов.
        - Зачем? - Легче молиться Богу, когда четыре министерства заняты твоим снабжением, и у тебя есть спутниковая связь…
        - С кем я полечу? - спросил Риоль после недолгого молчания.

* * *
        То, как мы радуемся, возможно - это всего лишь случайная удача.
        То, каковы мы в беде - это то, что мы есть на самом деле…
        …Анатолий Романов оказался в поселке у пресно-соленого озера посреди пустыни по распределению после окончания Геологоразведочного института в Москве. И так вышло, что квартира в двухэтажном кирпичном доме, построенном военными строителями для полигона ПВО, со временем перешедшем из ведения Министерства обороны в пользование геологического управления, оказалась его первой, собственной квартирой.
        Его первым собственным домом.
        До этого, Анатолий жил в большой семье в городе Калинине, находившемся почти посредине, на дороге между Белокаменной и Городом-на-Болоте.
        Старая и древняя столицы еще кое-как строились, а Калинину ничего из квадратных метров как-то не доставалось, и жили Романовы хотя и в центре, на улице Советской, но в многокомнатной коммуналке, где каждому члену семьи не доставалось не то, что комнаты, собственного угла.
        В комнатушках величиной в четыре кровати, а когда-то в четыре гроба, жили в то время очень многие из тех, кому при Хрущеве хрущоб не хватило, а кооператив построить оказывалось не на что.
        Даже уроки школьнику Анатолию приходилось делать на лестничной клетке, деревянной, с почерневшими перилами.
        И хотя в Калинине был свой политех, учиться Романов поехал в Москву, в единственный ВУЗ в который с удовольствием принимали иногородних - Геологоразведочный. Надо же было хоть кому-нибудь заниматься геологией за пределами Московской области, там, куда москвичи не только не стремились, но и отбрыкивались всеми честными и нечестными способами от возможности прославиться в провинции.
        В институте было общежитие, перенаселенное, довольно чистое, фарцовое, со строгими правилами поведения, писаными и неписаными, которые можно было выполнять или не выполнять, правда, невыполнение правил проживания в общежитии грозило отчислением или лишением стипендии. А иногда и лишением зубов - это про законы неписаные.
        С курса, на котором учился Анатолий Романов, в пустыню распределилось девятнадцать человек. Но пустыня оказалась такой большой, что легко растворила группу однокурсников, разбросав их по разным местам, которые хоть были все на одно, пустынное, лицо, но отстояли друг от друга зачастую на расстояния, которые даже телефон объединял только через Москву. Кто-то оказался подальше от железной дороги, а кто-то поближе, но постепенно, это перестало играть роль, потому, что выпускники московского Геологоразведочного института перестали встречаться.
        В пустыне пути пересекаются часто. Просто люди оказываются в точках пересечения в разное время.
        Должность, которую в начале занимал Анатолий, была не большой, не требующей привычек и особенный знаний, но он всегда доводил начатое дело до конца. А это было настолько непривычно не только в пустыне-у-озера, но и во всех иных районах огромного Советского Союза, что бросилось в глаза даже подслеповатому от старости начальству в Москве.
        Анатолия Романова пригласили в министерство, но там он долго не задержался по той же причине, по которой был приглашен.
        Причина эта называлась человеческой порядочностью.
        Так уж устроен человек, что, сколько бы он не работал, скажем, в торговом отделе какой-нибудь районной администрации или в Совете Министров, сколько бы он ни брал взяток, и души всякой давно лишился, ан душа-то, откуда-то из-под тишка, его все равно исколет укорами, если рядом с ним появится человек, взяток не берущий.
        И станет такой, не берущий взяток, бельмом в глазу для всех остальных.
        Даже для тех, у кого давно уже все глаза в бельмах. Вот и убрали Анатолия Романова из министерства не потому, что он плохо работал, а потому, что или работал хорошо, или не валил ни на кого свои неудачи.
        Министерство в СССР - это такое место, где виноватых не ищут, а назначают из числа имеющих минимальные связи в вершках.
        Вернулся из столицы Анатолий в свою же квартиру, но на новую должность - министерство держит марку, и хоть за плохую, хоть за хорошую работу, своих сотрудников повышает. Анатолий Романов стал начальником геологоразведочной партии. Одной из многих в территориальном геологоразведочном управлении в городке Приозерске, в пятнадцати километрах от железнодорожной станции Сары-Шаган.
        Через год после возвращения Романова из Москвы, по такому же, как и сам Анатолий распределения в Сары-Шаган приехала Анна. Они познакомились быстро и случайно, но не познакомиться они не могли потому, что геологический Приозерск был так мал, что все рано или поздно знакомятся.
        Познакомились. А потом поженились.
        Анатолий Романов любил свой дом потому, что его всегда в нем ждали. Анна Романова любила дом потому, что в нем она могла ждать любимого человека. В центре пустыни - это очень много. Впрочем - это много и в любом другом центре…
        В общем, для Романова все складывалось хорошо - у него был дом, хорошая работа и любимый человек рядом…
        …Разумеется, в геологии, как и везде на свете, существует иерархия. Только иерархия в геологии строится довольно своеобразно - как правило, начальник отряда умеет делать то, что делает шофер, а вот шофер, делать то, что умеет делать начальник отряда не умеет. Вот и вся разница.
        А рюкзаки все члены отряда таскают одинаковые. И приборы таскают все члены отряда на своих плечах, а не на плечах подчиненных.
        Даже нашивок на рукава или погончиков со звездочками для геологии не изобрели, и когда какой-нибудь партийный или советский начальник случайно или комиссионно оказывается у костра, где сидят геологи, он вынужден спрашивать: - Кто начальник отряда? - а-то, ведь можно пожать руку простому технику или разнорабочему.
        Взаимоотношения людей в геологических партиях по всему Союзу таковы, что в любое время, любой работник геологической партии может запросто зайти в гости к любому. Это не только прилично - это принято.
        И постепенно дом Романовых стал таким домом, где редко обедали одни хозяева. И часто им приходилось обедать не дома, не потому, что кто-то считал себя обязанным пригласить их ответно, а просто оттого, что им все были рады.
        Вот так бывало - зайдут Анатолий с Анной в магазин за продуктами к обеду, и встретят в кого-нибудь из знакомых, и тут же решалось, что еще подкупить, чтобы пообедать вместе у тех или других.
        И аргументом в выборе места обеда чаще всего служило то, что один из хозяев с рыбалки привез большого судака, или то, что одна из хозяек получила посылку от родственников. Вообще, поводов всегда много в небольших городках: день рождения тещи или книга писателя Трифонова, шахматная партия или коробка новых патронов двенадцатого калибра с синтетическими гильзами.
        Для того, чтобы изменить эти отношения между геологами, нужно стать очень большим геологом-начальником. Замминистра геологии, например. Но это уже почти не геолог.
        …Постепенно прошел год, потом второй, и уже нельзя было представить Романовых без Приозерска и Приозерска без Романовых. …В городке ракетчиков - все дети хотят стать ракетчиками, в городке летчиков - летчиками, в городке моряков - моряками, в городке геологов - геологами.
        До тех пор, пока не вырастут.
        Однажды Анатолий Романов выступал перед школьниками местной школы, и, конечно, не обошлось без вопроса:
        - Легко стать геологом? - Анатолий хотел рассказать о геологоразведочном институте, о техникумах в Старом Осколе и Инте, но почему-то сказал: - Геологами становятся только те, кто ими рождается…
        - Как поэтами? - Как поэтами…
        …Все, на первый взгляд в семье Романовых оставалось хорошо, и никто из друзей ничего не замечал, потому, что грусть в глазах Анна прятала не только от друзей, но и от себя самой. И причина этой грусти была одна - у Романовых не было детей. Проходил год за годом, а их, по-прежнему оставалось двое.
        Но однажды, посреди рабочего дня, на столе Романова зазвонил телефон: - Я была у врача. Скоро нас станет трое…
        В кабине у Анатолия всегда находилось много народа, и каждый из присутствующих понял, что начальник партии получил какую-то важную весть. А Анатолий Романов опустился на стул и тихо проговорил:
        - Значит, Бог все-таки есть.
        - А ты в этом сомневался? - спросил молодой человек с аккуратно подстриженной бородкой, одетый в дорогую французскую тройку и шляпу коричневого цвета - ненадолго появившийся в Приозерске, корреспондент центральной газеты.
        Поговаривали о том, что этот журналист славился оптимистичными передовицами, посвященными любви к человечеству, но, однажды, выходя из местного ресторана и будучи в подпитии, репортер проговорился:
        - Любовь ко всему человечеству? Кроме прохвостов ее могут декларировать только алкоголики…
        Как журналиста его сразу как-то не полюбили потому, что каждое интервью он начинал словами: «Вы имеете право сохранять молчание, потому, что все сказанное вами, может быть использовано против вас…» Кроме того, он вызывал подозрение тем, что никогда ничего не записывал.
        - У тебя, что, такая хорошая память? - спрашивали его.
        - У меня самая лучшая память на свете. Она не держит ничего больше получаса…
        - А ты в этом сомневался? - спросил столичный журналист, поглаживая свою аккуратно подстриженную «под испанку» бородку. - Нет. Просто как-то не было случая задуматься об этом…
        По весне Анатолий отвез Анну в Целиноград - ближайший большой город с настоящей больницей, а не местной санчастью. Целиноград был городом со своей судьбой.
        Когда времена Степлага прошли, кое-кто из репрессированных вернулся на Большую землю, а кто-то остался, и так, как в Степлаг отправляли в основном интеллигенцию, то выжившие со временем создали на вначале пустынных, а потом целинных землях совсем не плохую систему образования и здравоохранения. Школы и больницы Целинограда оказались лучшими, потому там работали хорошие учителя и врачи.
        …Вечером приемный покой роддома наполнился молодыми будущими отцами - почему женщины рожают чаще всего ночью, не задумывался никто - каждый ждал своего маленького чуда. Самого естественного чуда на свете.
        …Часов с одиннадцати стала выходить старенькая медсестра, называть фамилию и делать очередного мужчину счастливым. Иногда выходил врач, и от этого радости было еще больше. Наконец пришел черед Анатолия - к нему вышел врач, они поговорили совсем не долго, а уже ночью компания молодых отцов, веселая, нетрезвая гуляла по городу, радуясь и восхищаясь сама собой. И самым веселым из всех был Анатолий, и никто не заметил того, что на его голове появились первые седые волосы, как никто не узнал, что его ребенок родился мертвым…
        …Ночью Анна проснулась, не проснулась, а пришла в себя, измученная самой страшной женской болью она, сама не зная, почему это делает, подошла к окну. Вечером прошел дождь, и асфальт на дворе казался черным, даже в свете лампочки, освещавшей двор.
        И в этом свете, Анна увидела лицо своего мужа над огромными буквами, выложенными из цветов:
«Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ!»

* * *
        Риоль узнал эту историю уже потом, а пока он просто спросил:
        - С кем я полечу?
        - С летчиком…
        - Где летчик? - В диспетчерской.
        - Тогда поехали в диспетчерскую. Караван-сарай отменяется…
        …В диспетчерской авиаотряда находился только один человек. Он был одет в длиннополую холщовую рубашку, перетянутую толстой веревкой с большими узлами на концах.
        Лицо этого человека, покрытое глубокими морщинами, прикрывала большая окладистая борода, и только летная фуражка выдавала в нем принадлежность к авиаотряду.
        Риоль узнал в нем матроса, отказавшего стать боцманом и рыбака, самого известного в мировой истории, подошел к этому человеку и пожал ему руку:
        - Раньше ты открывал дорогу в Рай, - тихо сказал человеку Риоль, - Теперь работаешь авиадиспетчером.
        Это, что? Понижение в должности?
        - Нет. Просто командировка по обмену опытом…
        - Что-нибудь слышно нового о пропавшей экспедиции? - Нет.
        - Они не выходили на связь?
        - Нет, - ответил человек в длиннополой холщовой рубашке, а потом тихо прибавил: - И уже не выйдут…
        «Факты - упрямая вещь», - подумал Риоль. «Иногда, факты работают слишком уж упрямой вещью», - в ответ на это подумал диспетчер.
        - Ты знаешь, что с ними случилось? - Знаю.
        И ты тоже скоро узнаешь это, - человек в холщовой рубахе хотел добавить еще что-то, но в этот момент в помещение диспетчерской вошел молодой высокий парень, одетый в кожаную летную куртку на молнии:
        - Я - летчик, - просто сказал он. - Я - Риоль, - так же просто ответил Риоль.
        Они познакомились, чтобы стать друзьями. Хотя и ненадолго. В этом не было ничего необычного, ведь в определенном смысле, всю жизнь, мы заняты только одним - выбираем себе друзей.
        Дальнейший процесс знакомства прервал диспетчер, спросивший летчика: - Ты рад, что получил это задание?
        - Нет, - ответил летчик.
        - Почему? Нормальная работа.
        - Потому, что работать всегда плохо.
        Хорошо отдыхать. И не верь тому, кто говорит обратное…
        - Куда нам лететь? - спросил летчик. - Вот сюда, - человек положил на карту свою ладонь, оказавшуюся неожиданно большой, - Так, как можете залететь на чужую территорию, то пройдите таможню. Это соседняя дверь.
        На запертой, заплеванной двери таможни висела бумажка. Риоль пригляделся и прочитал написанное на ней:
        «Мы такие же, как вы…»
        После этого они с летчиком вернулись в диспетчерскую:
        - Таможня пуста.
        - Жаль, - почему-то сказал человек в холщовой рубахе:
        - Тогда летите сразу вот сюда, - он указал пальцем на островок в глубине Арала.
        - Там ведь давно уже суша, - задумчиво проговорил летчик. - В этом и вся проблема…
        Почему, проблема заключалась именно в этом, Риоль пока не знал. Он знал только то, что человек в длиннополой рубахе ничего зря говорить не станет.
        - Помолитесь перед полетом, - сказал диспетчер, и Риоль машинально перекрестился, а летчик, усмехнувшись, сказал: - В полете над пустыней больше святости, чем в любой молитве…
        …Если самолеты одной серии считать родственниками, то среди них непременно есть старшие и младшие братья. Тот самолет, на котором предстояло лететь летчику с Риолем, был одним из самых старших братьев в семье АН-2.
        Таким старшим, что вполне мог иметь не только детей и внуков, но и правнуков.
        - Летать-то приходилось? - спросил летчик.
        - Приходилось, - ответил Риоль.
        - Давно?
        Риоль промолчал, не зная, как ответить.
        - Ну, в общем - в далеком прошлом, - выражая сомнения в опытности Риоля, пожал плечами летчик.
        - Нет, - проговорил Риоль, а потом, не зная - зачем, сказал правду:
        - В далеком будущем, - и теперь промолчал уже летчик. Хотя посмотрел на своего пассажира очень внимательно…
        …Уверенность в том, что за горизонтом все может измениться к лучшему - разновидность человеческого оптимизма. В пустыне это проявляется ярче всего.
        «Вот - там - за очередным барханом, пустыня закончится и появится зеленый оазис», - не то, чтобы человек думает так - это ощущение на уровне подсознания.
        И каждый следующий бархан на пути - только очередная ступень этого подсознания.
        Аэроплан уничтожает иллюзии.
        С высоты полета, барханов видно так много, что они не поддаются счету, а, значит, и нет грани, за которой может появиться надежда на крайность песков.
        Наоборот. Из кабины самолета, пустыня кажется бескрайней - и это другая крайность иллюзии.
        …Самолет почихал, покивал рулями высоты, помахал вертикальным пером хвоста, раскрутил до невидимости винт, протрясся по полосе и оторвался от земли. Задружился с горячим, неплотным воздухом.
        - Отсюда пустыня кажется иной? - перекрикивая шум моторов, проникавший в негерметичную кабину, спросил летчик Риоля.
        - Плоской.
        Пустыня, все-таки.
        - Пустыня не там, где ничего не растет.
        - А где же тогда пустыня? - Пустыня там, где не растет никто…
        - Летая над пустыней, легко поверить… - летчик не договорил, а Риоль не совсем поняв смысл услышанного вопроса, почему-то ответил летчику:
        - В Бога?
        - В то, что плоская земля стоит на большой черепахе…
        «…Когда-то люди придумали историю о том, что Мир покоится на черепахе. Потом, когда мир становился все больше и больше, у них стало захватывать дух при мысли о том, какой огромной должна быть эта черепаха. Еще позже - люди стали придумывать совсем другие истории, хотя их отношение к миру оставалось прежним.
        Просто черепаха каждый раз придумывалась новая…» - летчик сказал это тихо, почти про себя, но Риоль услышал каждое слово:
        - И ты знаешь, как называется нынешняя фаза черепахопридумывания? - Нет. Но я, кажется, знаю - почему пропала экспедиция…
        - Что?! - удивился Риоль, - Ты знаешь, почему пропала экспедиция? - Если не знаю - то догадываюсь.
        - И ты ничего не сказал на базе?
        - Не сказал.
        - Почему? - Потому, что догадываются все…
        - Рассказывай! - Потом.
        - Когда?
        - Когда вернемся. Если вернемся…
        - Они искали воду? - Они искали смерть.
        - Они умерли?
        - Наверное.
        - Почему же мы летим их искать? - Потому, что надежда не умирает…
        - Мы достигнем успеха? - спросил Риоль. - Чтобы достичь успеха, необходимо узнать людей такими, какие они есть. А мир - таким, каким он должен быть…
        Риоль понял, что пока большего летчик ему не скажет, и переменил тему: - Что это за овраг под нами?
        - Русло бывшей Сыр-дарьи.
        - А домики?
        - Кишлак. Здесь присядем и попробуем что-нибудь узнать.
        Самолет пошел на посадку.
        …Из десятка домов, когда-то побеленных мазанок, не занесенными песком оказались только два, и вблизи они выглядели еще более убого, нище, безысходнее, чем с высоты полета самолета.
        Навстречу Риолю и летчику вышел старый, иссохший, потрескавшийся казах, одетый в ватный, стеганный, как телогрейка, халат, потерявший все цвета, кроме грязно-серого.
        Обут старик был в кирзовые сапоги армейского образца периода корейской войны.
        От старика пахло нечистым, давно не мытым телом.
        Кроме старика никого не было видно. Только пара дохлых, хотя и еще живых ишаков вяло слонялась между занесенными мазанками.
        - Что вы здесь делаете? - просил по-русски удивленный видом аборигена Риоль.
        Казах помолчал, словно обдумывая то, как ответить на такой сложный вопрос, потом, словно вспомнив что-то, сказал, шепелявя беззубым цинготным ртом:
        - Живем.
        - Разве здесь можно жить?
        Старик-казах не отвечал, хотя и продолжал смотреть на Риоля.
        И взгляд его был каким-то мертвым, незаинтересованным, неудивленным, бессмысленным.
        Молчание прервал летчик:
        - У этих людей ничего не осталось после того, как река пересохла.
        Риоль не мог этого понять:
        - У этих людей украли даже реку.
        Неужели нельзя было позаботиться о людях? - Правительство занималось не людьми, а рекой.
        - Этот казах очень старый? - спросил летчика Риоль. - Он прожил так долго, что сверстники ему уже не завидуют…
        - Да, что же это такое?!
        - Социализм.
        - Что же это за социализм, если люди помыться не могут?
        Летчик помолчал, глядя Риолю прямо в глаза, а, потом, не понижая голоса до шепота, сказал: - Социализм - это приручение человека довольствоваться малым.
        - Ты называешь это - малым? Летчик помолчал еще не много: - Социализм - это приручение человека довольствоваться ничем…
        - Ладно, - летчик отвернулся от Риоля, - Всего этого ты здесь еще насмотришься. Летчик повернулся к старику-казаху:
        - Скажи, ата, геологи на вездеходах неделю назад здесь не проходили?
        Взгляд старика на мгновение стал испуганным и вновь вернулся в безразличие:
        - Проходили.
        - Куда они пошли?
        - Туда, - ответил старик, оставаясь неподвижным.
        Он не кивнул и не махнул рукой ни в какую сторону, а просто сказал: «Туда…»
        - Куда?
        Старик молчал.
        - Куда? - повторил свой вопрос летчик. Старик продолжал молча смотреть на Риоля и летчика.
        - Почему он молчит? - Не знаю, - ответил летчик, - Может, думает о том, как обменять любовь к родине на повод это делать…
        Риоль взял старика за отвороты халата и тряхнул: - Куда пошла экспедиция?
        - Туда.
        - Куда - туда? - Туда, где смерть…
        - Здесь можно верить первому встречному? - Риоль оглянулся на летчика. - Наверное. Здесь, как везде, для каждого - первый встречный, это он сам…
        Риоль и летчик вернулись в самолет. Кабина АН-2 рассчитана на двух летчиков, но для того, чтобы посадить в нее двоих пилотов, их нужно, прежде всего, найти.
        Поэтому кресло правого летчика досталось Риолю:
        - Не взлетай! - Риоль не знал, имеет ли он право приказывать.
        У него просто не оставалось выхода.
        - Почему? - летчик смотрел на Риоля выжидательно. - Мы не полетим, до тех пор, пока ты не расскажешь мне все…

* * *
        Чем меньше люди знают о том, что происходит в стране, тем легче жестко управлять государством.
        Чем больше люди знают о том, что происходит в государстве, тем меньше страна нуждается в жестком управлении…
        - …Когда-то Аральское море было морем. Хотя морем и не было.
        В этом море водилась рыба, случались настоящие шторма, а по берегам жили люди.
        Но, главное, в этом море, как и во всяком, были острова.
        На некоторых островах люди не жили.
        Местных не пускали на многие острова. Местных не пускали потому, что военные охраняли эти острова.
        И делали военные это так серьезно, что многие из военных сами не знали, что они охраняют.
        Просто видели, что время от времени с большой земли прилетал зеленый вертолет с красной звездой на борту, и какие-то люди в прозрачных комбинезонах и шлемах, похожих на шлемы космонавтов, выгружали с борта какие-то цинки, а потом зарывали эти цинки в землю.
        Слава богу, земля была мягкой, податливой, и одного единственного экскаватора хватало для того, чтобы закопать весь груз.
        Потом вода стала отступать, и между островами и берегом, подходившим к островам, стали образовываться сухие перемычки.
        Эти перемычки тоже охраняли, отгоняя сайгачьи стада и случайных пришлых.
        А потом воды совсем не стало, но стало не понятно, что нужно охранять - не охранять же было всю пустыню.
        Суслики борзо осваивали новые места, брошенные военными, рыли норы, строили свои жилки, плодились.
        За сусликами пришли лисы.
        А однажды в тех местах случилась катастрофа.
        МИГ-23 разбился вдребезги, врезавшись на полной скорости в один из бывших островов, разметав и себя, и землю вокруг на много сотен метров.
        С тех пор в этих местах стали умирать люди.
        Они умирали как-то странно, вначале чихали и сморкались, словно подхватив простуду, а потом исходили кровавой пеной изо рта. А суслики оказались не подвержены этой болезни…
        Летчик замолчал, но Риоль, слушавший его очень внимательно, спросил: - Погибло много людей?
        - Там вообще жило людей не много, потом, некоторые уехали.
        Так, что погибло всего несколько человек.
        Так мало, что для статистики - почти и ничего.
        - Что это за болезнь? - Говорят - сибирская язва.
        - Так, почему же вы посылаете людей туда?! - Мы?
        - Ну, кто-то еще, но посылает же.
        - Потому, что, во-первых - воду для оставшихся в живых нужно искать, прежде всего, там, где она когда-то была.
        А во-вторых - официальные документы утверждают, что Советский Союз никогда не производил и не проводил экспериментов с бактериологическим оружием вообще, и на основе сибирской язвы - в частности.
        Так, что сибирской язвы здесь нет и быть не может.
        - А что же говорит этот старик-казах? - Ты хочешь, чтобы серьезные люди из ЦК КПСС и Совета Министров не верили документам, которые сами издают, а слушали слова какого-то безграмотного старика, которого, может, даже перепись населения не учла?..
        - Но ведь существует равенство всех людей? - Риоль сказал это не то, чтобы не уверенно, просто понимая, что говорит не к месту и не к эпохе. Летчик посмотрел на Риоля и грустно улыбнулся:
        - Можно сколько угодно говорить о равенстве людей, но только идиот может всерьез считать всех людей равными.
        Ты, например, - летчик перестал улыбаться и просто смотрел прямо в глаза Риолю, - Можешь считать старого казаха равным себе?
        - Нет, - честно ответил Риоль. Потом вспомнил Андрюшу и добавил: - И не только его одного…
        - Но я уважаю старика за его любовь к малой Родине. - Любовь к месту рождения, - ответил летчик, - Настолько естественная вещь, что не может быть достоинством…
        - За равенство нужно бороться, - на эти слова Риоля, летчик ответил довольно вяло: - Борьба за равенство - это снобизм…
        - Хорошо, - тихо сказал Риоль после небольшого молчания. - Что - хорошо? - переспросил его летчик.
        - Хорошо, что ты не приукрашиваешь правду. - Правда всегда голая…
        - Хорошо, - тихо сказал летчик после небольшого молчания. - Что - хорошо? - переспросил его Риоль.
        - Хорошо, что ты мне веришь. - Правда, иногда, настолько очевидна, что в нее нет смысла верить…
        - Что же вы за безмолвный народ? Ведь газеты пишут, что вы самый свободный народ в мире, - после этих слов Риоля, летчик посмотрел на него непонимающе. Потом проговорил: - Или ты провокатор, или такой дурак, что не понимаешь, что если бы народ был таким, каким называет его правительство - ни одно правительство не удержалось бы у власти и недели…
        - Ну, а насчет того, что пишут газеты, - летчик говорил о газетах, как о чем-то само собой разумеющемся, - Газеты - это, прежде всего, цензура. - Какой стране нужна такая цензура?
        - Цензура нужна не стране, а государству. Если государству нужна цензура, значит стране не нужно такое государство…
        - Значит, вы посылали людей, зная, чем они рискуют? - Ничего мы толком не знали, - ответил летчик, а потом прибавил, как отметил Риоль, без всякого знака вопроса: - Разве в этой стране можно толком что-нибудь знать…
        - А власти не раскаиваются в том, что они делают? - Кающихся я встречал только среди тех, кому каяться не в чем…
        - Ты веришь в Бога? - сам не зная почему, неожиданно для себя самого, спросил Риоль. - Верю? Нет, наверное.
        Во всяком случае, сейчас я доверяю тебе больше, чем Ему.
        - Почему? - У тебя есть возможность написать на меня донос в КГБ. А у Него - нет…
        - Ты считаешь себя свободным? - спросил Риоль, помолчав немного. - А - ты? - ответил летчик вопросом на вопрос.
        Риоль пожал плечами:
        - Да, вроде - да.
        После чего летчик толи усмехнулся, толи очень просто сказал: - Если при социализме думаешь, что ты свободен - разбуди себя…
        А еще чуть позже, добавил: - Свобода существует только там, где не приходится говорить о свободе.
        Несвободный человек должен ощущать несвободу. Иначе, он раб…
        Риоль и летчик помолчали еще не много, а потом летчик сказал: - Ладно, хватит торчать на месте.
        Будем жить, и заниматься делом.
        - Жить? - переспросил Риоль. - Жить - значит перестать рождаться заново…
        Когда четырехлапый винт АН-2 раскрутился и самолет нехотя сдвинулся с песчаного места, а потом уже привычно стал разгоняться, Риоль спросил летчика: - Мы летим туда, где можно погибнуть, а ты, словно спешишь?
        - Я спешу потому, что еще кто-то может нас ждать, а погибнуть можно в любом месте.
        И не спеша.
        - Скажи, а тебе не жаль того, что если мы погибнем, то ты, например, не будешь жить в двадцать первом веке?
        - Нет, - ответил летчик, - Мне же не жаль того, что я не жил в девятнадцатом.
        - Ты вообще не думаешь о смерти? - Когда человек занят настоящим делом, все остальное становится неважным…
        Самолет набирал высоту. Небольшую.
        Метров двести над землей.
        Когда АН-2 перешел в горизонтальный полет, летчик левой рукой стал медленно вращать синюю рукоятку, напоминающую колпачок от зубной пасты, только большего размера.
        Мотор самолета фыркнул.
        Тогда летчик вернул положение колпачка на пару миллиметров назад.
        - Что это было? - Риоль не знал устройств управления таких допотопных для него самолетов, но понимал, что любой перебой в работе мотора ненормален.
        - Высотный корректор, - ответил летчик, - Он позволяет экономить горючее.
        Кто знает, сколько нам придется кружить над местом? Так, что горючее пригодится.
        О том, что включать высотный корректор на такой малой высоте запрещено, летчик не сказал ничего. Не потому, что боялся, что Риоль не одобрит этого - в любом случае, они рисковали вместе, что с высотным корректором, что без него, и заранее было неизвестно, что опасней - оказаться без горючего или заглушить мотор - просто летчик не хотел отвлекать Риоля от наблюдения за землей.
        - Нам еще долго лететь? - спросил Риоль. - Нет.
        Или мы очень скоро что-нибудь найдем, или не найдем ничего, и тогда мы вернемся.
        - А где мы сейчас? - Риоль держал на коленях карту на коленях.
        Летчик перегнулся в его сторону и ткнул пальцем в точку:
        - Вот здесь.
        А вообще, мы в области души, - Риолю показалось, что последние слова летчик произнес с иронией, и он вздохнул:
        - Где она, душа?
        - От пола до макушки - тело. От макушки до неба - душа…

* * *
        Скорость АН-2, даже летящего по ветру, не превышает ста шестидесяти километров.
        Так, что оставшиеся до бывшего берега бывшего моря небывшего морем, и уже никогда морем и не станущего, самолет преодолел за пол часа.
        Еще пол часа ушли на то, чтобы обнаружить полу занесенный песком остов трехосного «Урала» и какое-то подобие лагеря - две поваленные ветром палатки, ящики с оборудованием и недособранную буровую, лежащую на песке.
        То, что людей рядом со всеми этими вещами, как-то очень быстро превращенными песком и ветром в хлам, не было давно, Риолю и летчику стало очевидно сразу.
        Не было и не каких следов.
        Летчик показал ладонью пикирование в низ.
        - Зачем? - ответил на это Риоль.
        - «Урала» было два. Посмотрим, что случилось со вторым.
        - Тогда, лучше посмотрим, что случилось с первым…
        Ни Риоль, ни летчик не знали, что второй «Урал», занесенный песком по самую кабину, станет для них ловушкой…
        …Песок в пустыне только на первый взгляд одинаково сыпуч и плотен. На самом деле, каждый участок пустыни состоит из разного песка, и в чем здесь причина сразу и не скажешь, но только в одном месте можно совсем спокойно стоять на песке, а в двух шагах уже проваливаешься по пояс. Вот на таком, зыбком песке, и остановился один из грузовиков.
        И оттого, первый «Урал» возвышался над поверхностью и был легко заметен, а второй - погрузился в песок и постепенно занесся силикатовой крошкой.
        Летчик пошел на посадку почти вслепую, не зная местности и возможностей полосы.
        АН-2, выпустив подкрылки на тридцать градусов, на малой скорости, едва не сваливался в пике, но иначе было нельзя - рискуя, пилот уменьшал риск.
        Риоль чувствовал профессионализм летчика. Профессионализм - это умение пройти между двумя рисками, не перейдя грани ни одного из них.
        Садившийся на песок самолет оставлял своими колесами колею. Колея от шасси самолета - это та же дорога, только начинающаяся в небе. Там, где многие дороги заканчиваются…
        Самолет зарывался в песок по самые колесные оси, и одной из осей въехал в погрузившуюся в пустыню кабину «Урала». И сразу «скозлил».
        Это была плохая неожиданность. Хорошая неожиданность та, к которой человек оказывается готов. Жаль только, что таких неожиданностей не бывает…
        Хвост АН-2 приподнялся над землей, словно предлагая обоим находившимся в кабине посмотреть себе под ноги. Толечек был очень сильным, но Риоля оглушило не им, а треком крушащегося о песок винта - во всяком случае, он на несколько мгновений потерял сознание, и не почувствовал, как фюзеляж, ломая хвостовой дутик, ударился о землю, возвращая летательный аппарат планете. То, что весь хвост разбит вдребезги по пятнадцатый шпангоут, тот самый, за которым находилась рация и остальное радиооборудование, он узнал только потом, и только потом понял - к чему это может привести…
        Когда Риоль пришел в себя, он оказался в тишине, не нарушаемой даже гудением ветра в оснастке самолета. Риоль осмотрелся кругом, обнаружил, что вся стеклянная оснастка кабины исчезла, и то, что летчика рядом не было.
        Отлетели и боковые пилотские форточки-лазы, обычно закрытые потому, что экипаж, как правило, проходил в кабину через бортовую дверь, сквозь внутренний салон.
        «Значит, удар был все-таки сильным», - подумал Риоль, ощущая боль в грудной клетке и суставах.
        Через ближнюю для себя кабинную дверцу-форточку Риоль выбрался на песок.
        Прямо перед капотом лежал летчик, видимо выброшенный из кабины через лобовое стекло.
        Вокруг головы летчика песок был совсем черным. Правда, не на много, а так, пальца на два. Риоль наклонился над другом и увидел, что тот дышит.
        Тогда Риоль вернулся в кабину. Взял оттуда зеленую сумку с белым кругом на боку и красным крестом посреди этого белого круга.
        И вновь спустился к летчику.
        - Ты - жив? - услышал он шепот.
        - Да. Контужен только.
        - А - я?
        - Ты тоже жив. Голова разбита, а остальное, вроде, цело.
        - Это хорошо, - прошептал летчик.
        - Что - хорошо?
        - Что только голова разбита.
        - Почему? - Риоль разговаривал машинально, словно через какую-то плотную пелену, мешающую и говорить, и думать.
        - Если от раны в голову животное не умирает сразу - рана заживает быстро.
        - Откуда ты знаешь? - Риоль слушал полубред летчика и свои полубредовые ответы, но при этом очень плотно перевязывал голову летчика, не забыв прыснуть на рану перекисью водорода, от чего летчик лишь слегка поморщился, - Откуда ты знаешь?
        - Додумался.
        - До чего? - До того, что животные без нормальной головы долго существовать не могут…
        О том, что у летчика сломан позвоночник, ни Риоль, ни летчик не знали. Риолю это не пришло в голову, а летчик находился в шоке. Но после укола пенициллина, летчик понял все.
        - Сейчас я перетащу тебя в тень, - проговорил Риоль. - Не надо.
        - Почему? - Хочу посмотреть на солнце подольше.
        Риоль оставил летчика и обошел то, что когда-то могло быть лагерем. Чуть дальше, шагах в сорока от занесенных песком остатков палатки, он обнаружил пять крестов из стальной арматуры, перевязанной проволокой.
        Тогда Риоль вернулся к летчику:
        - Сколько людей было в экспедиции?
        - Шестеро.
        - Пятерых я нашел, - Риоль не сказал о том, что он нашел не людей, а их останки - это было понятно без слов.
        - Шестой в кабине «Урала».
        - В кабине никого нет.
        - Значит - в той, что занесена песком.
        - Попробую откопать.
        - Не надо. Не рискуй.
        Они все заражены.
        Риоль посмотрел в лицо летчика и поразился его бледноте:
        - Как ты себя чувствуешь?
        - Уже никак, - ответил летчик, и Риолю тоже все стало ясно:
        - Не волнуйся. Скоро за нами пришлют спасателей.
        Летчик повернул голову - шея пока слушалась его - в сторону самолета. Внимательно осмотрел то, что осталось от АН-2, а потом прошептал:
        - Мы не можем передать сигнал СОС. Рация разбита. За нами никого не пришлют…
        - И еще - канистра с водой разбилась. Значит - ждать помощи тебе придется совсем не долго…
        - Что ты хочешь этим сказать? - спросил Риоль. - Что мне повезло больше, чем тебе…
        - Это плохо, но сейчас проблема не в этом. - Да, - вздохнул летчик, - Худшее в том, что к худшему мы никогда не готовы…

* * *
        …Летчик умирал медленно…
        И вместе с ним умирали его желания, которые рождаются первыми и последними умирают. - Я могу что-нибудь для тебя сделать? - спросил Риоль.
        - Можешь, - тихо проговорил летчик.
        - Что?
        - Ответь мне на один вопрос.
        - Спрашивай.
        - Это правда, что Христос ходил по нашей земле?
        - Нет. Он ходил по своей земле. - Значит, он поступал так же, как я…
        После этих слов наступила смерть. Смерть - это точка, у которой не видно конца…
        Риоль не стал хоронить летчика. Потому, что на что-то еще надеялся, хотя и понимал, что теперь приходила его очередь.
        Он присел у стойки каким-то образом сохранившегося шасси, в тени плоскостей, где не таким страшным было солнце, опустил голову на скрещенные руки и стал ждать.
        А тишина сушила его мозги.
        При сорока пяти в тени, человек без воды умирает за шесть часов потому, что температура превращает жидкость, находящуюся в нем в пар, делая из человека нечеловека.
        Вначале, еще живого, потом - никакого, и, наконец - мертвого.
        Постепенно Риоль превращался в никакого человека, и последней его мыслью, которую он смог разобрать была мысль: - В жизни очень много придуманной правды и непридуманной лжи…
        …После этого начались галлюцинации. Какой-то шум, отдаленно напоминавший звук работающего мотора.
        Какие-то тени перед почти закрытыми, ничего не видящими глазами Риоля.
        Вкус льющейся в рот воды.
        Воды, мгновенно исчезавшей из иссушенного тела, выходившей, тут же испаряющимся потом, оставлявшим на коже белесый соляной налет. Голоса людей.
        Возвращение с того света - это путь со многими пересадками, и Риоль проходил его так же безмолвно, как и предыдущую дорогу в противоположенном направлении. Наконец, он смог различить лицо Анатолия Романова.
        И рядом - лицо диспетчера, широкое, густобородое.
        Кроме диспетчера и Анатолия вокруг находились еще какие-то люди, лиц которых Риоль рассмотреть не мог.
        - Вы - настоящие? - тихо спросил Риоль, с трудом шевеля губами. - Если сомневаешься - значит, все по настоящему, - ответил ему диспетчер, - В своих иллюзиях не сомневается никто…
        - Как вы меня нашли? - Кто ищет, тот всегда найдет, - не очень уверенно проговорил диспетчер. Потом, видимо вспомнив о том, что когда-то являлся, может, самым известным рыбаком в мировой истории, добавил: - Если повезет, конечно…
        - Мы искали, - сказал Анатолий Романов Риолю, - Вот нам и повезло. - Так, оказывается, повезло вам. А я думал, что повезло мне…
        …Вода постепенно возвращала Риолю разум. Он видел, как люди, прилетевшие с Романовым, завернули тело летчика в брезент и понесли его к самолету. Не к тому, что стоял без винтов и хвоста, но к такому же точно, только с хвостом и винтами.
        Два, еще совсем недавно одинаковых, самолета. Два представителя редчайшего в человеческой истории случая, когда мечта превратилась в мысль, и потом в метал, а так и не умерла просто мечтой, затерявшись в старой памяти и в новых проблемах.
        Два искусственных носителя крыльев, позволяющих оторваться от земли, не смотря на земное тяготение и очевидность невозможности сделать это.
        Но, ставшая возможностью мечта, сразу разделилась на множество желаний, получив отдельный, собственный путь для каждого из образцов своей реализации. И этот путь, как и еще очень многие пути, был известен в своей общей закономерности и непредсказуем в своей частной случайности…
        …Возле трапа, люди положили забрезентованное тело на песок, ожидая, что кто-нибудь откроет дверь фюзеляжа. К двери подошел диспетчер и своим ключом открыл ее.
        Риоль стоял рядом, и когда тело летчика было внесено в самолет, спросил диспетчера:
        - Ты открыл ту дверь, что надо?
        Диспетчер внимательно посмотрел на Риоля, а потом, уже оглядывая пустыню поверх его головы, ответил: - В этом вопросе мне не дано ошибаться…
        - Мы тоже войдем в эту дверь? - Когда-нибудь - вполне возможно. А пока вы просто подниметесь на борт самолета…
        Уже в полете назад, в Приозерск, Риоль вновь почувствовал себя плохо в тряском АН-2. Диспетчер, сидевший рядом, увидел бледность Риоля и протянул ему таблетку. - Это какое-то чудодейственное зелье? - спросил Риоль, улыбнувшись сквозь гримасу.
        - Это обычный феназепам, - ответил диспетчер, проводя широкой рукой по окладистой бороде, - Тебе теперь нужно поспать. А потом - возвращайся в Москву. Ты сделал все, что мог.
        - Знаешь… - Риоль чуть замялся, не зная, как назвать диспетчера, - Знаешь, Симон… Знаешь, Петр, я ведь так и не поблагодарил вас с Анатолием.
        - За что?
        - За то, что успели меня спасти. - Успеть можно только туда, где тебя ждут…
        Уже в аэропорту - так скромно называлась взлетно-посадочная полоса в Приозерске - Риоль вновь, предчувствуя окончательное расставание, подошел к диспетчеру: - Петр, ты уверен в том, что я могу возвращаться?
        - Ты просто больше не выдержишь.
        - Значит, я сделал все, что мог? - Всегда желай большего, чем ты можешь, и тогда, может быть - достигнешь возможного…
        - А ты уверен, что я сделал все, что нужно Ему? - Риоль, вы все нужны Ему на столько, на сколько Он нужен вам…

* * *
        Счастье, когда расставание - это будущая встреча.
        Когда расставание - это просто расставание - это тоска…
        …В свободное от ничего не деланья время, Андрюша толпился у винного магазина. Остальное время он терзал уши прохожих в единственном подземном переходе Приозерска дуя в трубу и думая, что то, что он извлекает из трубы, является музыкой.
        Вообще-то, он прибарахлялся опытом, как старьевщик на свалке, беря все подряд и не задумываясь о том, понадобятся ему когда-нибудь его находки, или нет.
        Таким и встретил Андрюшу Риоль у магазина за два часа до отхода поезда «Алма-Ата - Москва», делавшего минутную остановку в Сары-Шагане.
        За последнее время, Риоль встретил очень много разных интересных, умных людей, и теперь, когда, как он чувствовал, наступал момент завершения его скитаний, он ощутил легкое разочарование от того, что последним, встретившимся ему человеком оказался Андрюша.
        Но выбора не было: диспетчер куда-то делся, и где бы Риоль не спрашивал о нем, никто не мог сказать - видел ли кто-нибудь диспетчера в длиннополой холщовой рубахе, подпоясанной толстой веревкой с большими узлами на концах, или не видел никогда.
        А Анатолий Романов был занят на работе - готовил новую экспедицию на поиски воды - и Риолю показалось неловким отрывать человека от важного дела из-за такой ерунды, как прощание.
        Правда, поговорить они все-таки успели:
        - Прощай, - проговорил Анатолий, пожимая руку Риоля.
        - Прощай. И прости, за то, что я ничем не смог помочь.
        - Это уже зависело не от нас и не от тебя.
        - А от кого?
        - Не знаю. Может от Бога, а Бог не доступен разуму.
        - Не доступен? - Риоль смотрел в глаза Романову.
        - Если Бог не доступен разуму, это не значит, что он существует для неразумных…
        Уже уходя, Риоль спросил:
        - Ты не видел диспетчера?
        - Того, что похож на апостола? Нет, не видел.
        - А жаль, - сказал Анатолий Романов с некоторой тоской в голосе.
        - Почему? - Апостолы - последняя отдушина в эпоху застоя научно-технической революции…
        - Ну, что же, - вздохнул Риоль, - Раз больше никого нет, давай Андрюша напоследок выпьем с тобой вдвоем. - Давай. Только у меня денег нет.
        - У меня есть деньги, - успокоил Андрюшу Риоль, - Кстати, если у тебя нет денег, так, что ты делаешь возле магазина?
        - Да, я, собственно, и не в магазин шел, а оказался здесь случайно, - оправдался Андрюша бессмысленно и лживо одновременно.
        - Я не удивляюсь, - сказал Риоль, - Вся эта страна - постоянно оказывается не там, куда идет. И уверена, что это получается случайно…
        Взяв Андрюшу за плечи, Риоль увлек его в дверь магазина, застекленную, но давно не крашенную, и, разумеется, не слышал слов человека, стоявшего между побеленных, глиняных одноэтажных домов, на том месте, что могло бы называться привокзальной площадью. Если бы в Сары-Шагане был бы вокзал, и была бы площадь.
        Не смотря на жару, человек был одет в дорогую французскую тройку и шляпу коричневого цвета: - Тот, кто правильно понимает прошлое, может прокладывать дорогу в будущее…
        Потом человек в коричневой шляпе ушел с песчаной площади. И, пройдя сквозь сарай, в котором продавались билеты, и было что-то, что можно было считать залом ожидания для тех, кто хотел ожидать поезд, сидя на своих собственных вещах, присел на единственную лавочку на заасфальтированной полосе вдоль железнодорожных путей, называемой местными жителями перроном. Асфальтовая полоса была короткой и не перекрывала всей длины пассажирских составов. Так, что те, у кого билеты оказывались в первые или последние вагоны, вынуждены были забираться в них прямо с песка.
        Может оттого, что асфальт был коротким, и лавочка на нем помещалась всего одна.
        И на ней сидела очень красивая девушка, такая, словно была нарисована акварелью.
        Человек в дорогой французской тройке присел рядом с ней, и тут же услышал вопрос:
        - Почему возвращаясь, Риоль должен был встретить этого никчемного Андрюшу? Неужели для прощанья нельзя было подобрать кого-нибудь поумнее? - Можно, но Риолю нельзя забывать, что дураков всегда больше…
        …Всю дорогу до Москвы Риоль спал, вставая только для того, чтобы сходить в вагон-ресторан. И каждый раз к еде брал бутылку водки, хотя и не всегда допивал ее до конца.
        А когда поезд прибыл на Казанский вокзал в то время, когда солнце уже прощалось с покрытым тучами небом, пошел дождь.
        Выйдя на мокрый перрон, под крупные капли, одетый в одну легкую рубашку Риоль сразу почувствовал неуют:
        - Скажите, как пройти в метро? - спросил он носильщика, потому, что метро сулило тепло, а не потому, что знал - куда ему ехать?
        Но носильщик не обратил внимания на его вопрос.
        - Как пройти в метро? - спросил Риоль милиционера, одетого в мокрый блестящий плащ, с капюшоном, натянутым на фуражку и оттого, делающим голову милиционера похожей на перевернутый треугольник, но милиционер посмотрел сквозь него и продолжил неспешно прохаживаться по перрону.
        То же самое получилось и с другими людьми, к которым обращался Риоль. Тогда он ощутил тоску, и еще то, как сильно он устал…
        Через несколько минут, Риоль стоял у справочного автомата и, тупо нажимая кнопку, спрашивал решетчатое окошко: - Когда придет счастье?
        А автомат исправно отвечал после каждого нажатия:
        «Для того, чтобы получить ответ на интересующий вас вопрос, опустите в приемник жетон, который можно приобрести в билетной кассе за две копейки.»
        На Риоля не обращал внимания никто, кроме двух людей, стоявших поодаль.
        Один из них был одет в дорогую французскую тройку и шляпу коричневого цвета, а второй, старший, худощавый, голубоглазый носил стоптанные ботинки.
        - Что с Риолем? - спросил первый второго.
        - Он устал. Но пока это не страшно.
        До тех пор, пока он сам об этом не догадывается.
        - А можно прекратить его мучения?
        - Если жизнь - это мучения, то можно. Если жизнь - это дорога, то - нельзя…
        В этот момент Риоль оглянулся и увидел человека в стоптанных ботинках: - Крайст, меня никто не видит! - и человек в стоптанных ботинках тихо ответил ему: - Меня тоже…
        Они оба помолчали немного, потом Риоль посмотрел на Крайста и почувствовал, что должен сказать тому что-то очень важное, что потом, он может забыть и не сказать вообще: - Крайст, знай, что я понял для чего ты водил меня. И наше путешествие было не напрасным.
        Строить планы на будущее, можно только тогда, когда понимаешь - куда идешь.
        И только знания дают возможность испавлять ошибки в пути.
        А, для того, чтобы понять - куда мы идем, нужно знать - откуда мы пришли, - и, помолчав немного, Риоль прибавил:
        - В своих поездках я заработал немного денег.
        Возьми. Купи себе новые ботинки, а то твои совсем износились…

* * *
        Ночной дождь смыл не только пыль и усталость.
        Он смыл сомнения.
        …На залитой солнцем, утренней площади Риоля встречала толпа людей. И впереди всех стояла Эйла. Риоль не удивился, а обрадовался этому:
        - Я ждала тебя.
        Я знала, что ты вернешься.
        И не верила никакой информации. Даже той, что люди называют объективной…
        - Объективность информации - прошептал, находившийся в толпе человек в дорогой французской тройке и шляпе коричневого цвета, - Это последняя надежда на то, что она ошибочна, и что все еще может быть хорошо…
        Не смотря на то, что площадь, на которую вышел Риоль, была полна, из прилегающих улиц подходили все новые и новые люди. И каждый, кто шел на площадь, шел туда сам.
        Риоль поцеловал Эйлу: - Прости, но вышло так, что о том, что я жив, могли знать только несколько человек. - Они всего лишь знали, а я - надеялась…
        Риоль обнял жену, но в это время какой-то человек схватил его за штанину и, плюхнувшись на колени, закричал: - Ты видел Бога! Ты сказал ему, что мы его рабы верные?! - Встань, - ответил ему Риоль, - И помни, что мы дети Бога, а не его рабы…
        - Милый, прошептала Эйла, - Люди ждут от тебя многих ответов, но сейчас ты должен сказать только то, что считаешь сокровенным. А с площади неслось:
        - Что ты принес нам Риоль?!
        - Что ты понял в своих путешествиях?!
        - Что ты видел?!
        - Ты видел Бога?! - Что Бог велел передать нам?!
        Риоль мог бы говорить долго, но в этот момент, он понял, что важно сказать главное: - Люди, помните!
        У Бога для вас нет других рук, кроме ваших рук… У Бога для вас нет других мозгов, кроме ваших мозгов… У Бога для вас нет другой души, кроме вашей души…
        - Ну, папа, ты и написал. - Извини, что фантастика получилась слишком правдивой. Но ведь, чистая правда - это тоже - фантастика…