День народного единства Роман Уроборос
О чем этот роман? Казалось бы, это двенадцать не связанных друг с другом рассказов. Или что-то их все же объединяет? Что нас всех объединяет? Нас, русских. Водка? Кровь? Любовь! Вот, что нас всех объединяет. Несмотря на все ужасы, которые происходили в прошлом и, несомненно, произойдут в будущем. И сквозь века и сквозь столетия, одна женщина, певица поет нам эту песню. Я чувствую любовь! Поет она. И значит, любовь есть. Ты чувствуешь любовь, читатель?
День народного единства
Роман
Роман Уроборос
2 января 2007 года
И снится мне сон, что, несмотря, на всякие перипетии, мою подписку о невыезде, полное отсутствие денег и прочее, все-таки поехали мы в Аргентину покорять эту чертову гору. Не помню, как она называется. Но на семь тысяч метров она над уровнем моря возвышается. Высокая. Выше Килиманджаро она на километр. Если не больше. И вот привозят нас на такси в аэропорт. Не пойму в какой. Иногда мне кажется, что это Шереметьево, иногда, что Домодедово. Идем мы с Петей и Павликом по аэропорту, а он пустой. Вообще никого народу. А Петя и Паша - это такие псевдоблизнецы. То есть похожи они друг на друга, как близнецы. Но не близнецы, это точно. Погодки. В очечках джонленоновских. Проходим мы таможенный контроль. Таможенников нет. Проходим регистрацию. Никого нет. Так, а на самом деле, по-моему, сначала регистрация происходит, а потом таможенный контроль. Паспортного контроля вообще не оказалось. Зато мы оказались в баре. Вроде ирландский бар, с характерным интерьерчиком, деревянные столы и стулья, везде надпись «Guinness» светится, посетителей нет совсем. Бармен с утиным носом, что-то нам на своем крякает. Петя
ему говорит, что у нас до посадки в самолет времени совсем мало осталось, поэтому быстро надо нести темного пива по кружке и по двойному «Chivas». Он принес в стаканах молоко и в пивных кружках кефир. Вроде выпили все быстро. И надо срочно нам бежать к месту посадки. И вдруг, как бы изменилась картинка вокруг. Мы уже в самолете сидим. Самолет уже взлетел. Люди какие-то рядом сидят. А Пети с Пашей в самолете уже нет. И смотрю, самолет падает. Падает!!! Все!!! Ужас!!! Нет, низко-низко летит. Выравнивает курс. Тангаж выравнивает. Рыскание. Под мостом пролетает. А по мосту паровоз едет трубой дымит.
Сели, кажется, вышли все, и я вышел. И как будто ничего не произошло. Тут я вспомнил, что во сне, я всегда так на самолетах летаю. Боюсь все время, что не долечу. Он начинает падать. Потом садится нормально, без происшествий. И путешествия во сне продолжаются. В зале каком-то оказываюсь. Помещение огромное. И с непонятным назначением. То ли вокзал, то ли столовая, то ли стоянка такси. Пригляделся, братья-недоблизнецы тут, как тут. Я у них спрашиваю, мол, вы где, черти, были? Я тут не погиб чуть было в самолете. А Паша ухмыляется и кружку томатного сока мне протягивает, полную до краев. Тут еще один человек подходит и говорит, я гид Ваш, поехали быстрее на снегоходе до горы этой. И вот мы в снегоходе. С нами девчонки какие-то раздетые. Полураздетые. В купальниках. Одна из них на Ирку очень похожа. Она подсаживается ко мне. Точно - Ирка. Она начинает обнимать меня, гладить и целовать. Так приятно стало. Я даже от этого проснулся. Поворочался в постели минут десять и опять заснул.
Оглядываюсь по сторонам. Ирки нет. Да, я Вам забыл сказать, что снегоход этот по размерам, как вагон метро в московском метрополитене. Только сидения стоят, как в самолете, по ходу движения. И расстояния между ними даже больше, чем в бизнес классе. И огромные окна по бокам. Паши нет. Пети нет. Девушки есть. Одна на Юльку похожа, другая - на Ленку. Подсаживаются ко мне, и я начинаю с ними целоваться. По очереди. Но вкус от поцелуя сухой такой, горький. Как будто во рту у них наждачная бумага. Отталкиваю я их и выпрыгиваю на ходу из этого снегохода-поезда. А я в одежде теплой зимней. В шапке-ушанке и валенках. Иду по снегу в гору. А впереди меня люди какие-то. Догоняю их, а это Паша, Петя и гид этот наш. Его зовут Иваном. С ударением на первый слог. Петя мне сразу стакан морса протягивает и остальным тоже. Выпиваем. Покурили. Пошли дальше в гору. Я голый почему-то. Но мне совсем не холодно. Но я очень стесняться начинаю, думаю, как же, я голый, сейчас люди увидят. И я оказываюсь на проходной своего родного института. Иду, думаю, сейчас знакомые увидят, стыд какой. Начинаю глазами искать, где бы
спрятаться, вижу дверь, нажимаю на ручку, дверь поддается, и я оказываюсь в комнате с бассейном. Бассейн мраморный, стены-потолок мраморные, пол мраморный. Вода синяя. В бассейне друг мой - Лёха. Алексей, Алешенька, сынок. Смотрит на меня недобрыми глазами. Сказать что-то хочет. Но молчит. Я иду к нему, говорю, привет Алексей. Он мне глазами показывает, иди ко мне в бассейн, ныряй. Я в бассейн сошел по мраморной лестнице. Смотрю, воды маловато как-то. По колено, и вода хоть и синяя, но какая-то непрозрачная, мутная. Лёша улыбается, говорит, что это к деньгам. Он всегда одно и то же говорит, вспомнил я. Что бы ни случилось, всегда - это к деньгам. Хотя денег у него никогда не было. Подхожу я к Алексею. И вдруг, он сбивает меня с ног и начинает топить. Я вырваться пытаюсь. Но он крепко держит меня. Вырваться я не могу, кислорода начинает не хватать, я думаю, сейчас вздохну, и полные легкие этой мутной воды наберу. Ещё не факт, что она не отравлена ядом. Подумал. И проснулся снова.
Мысль сонная пришла: вот Алексей, какой, а я ему денег каждый раз занимал, когда он меня просил. Встал, воды попил, посмотрел на часы. Без пяти три. Достал банку с медом. Взял ложку, зачерпнул. Положил в рот. Сосать мед начал. Мед белый, как сгущенное молоко. И на вкус молочно-сладкий. Сладко. Радостно стало. Сонно. Пойду дальше сны мои удивительные досматривать. Звонок. Они что, с ума сошли звонить мне в три часа ночи. И номер не определяется. Ало, говорю, кто это. Это я, Леха, отвечает мне веселый голос. Я посчитал, что у тебя там сейчас в Аргентине, два или три часа дня. Ну как там, спрашивает он. Тепло? Телочки в коротких юбках по улицам ходят? С Новым годом, короче! У тебя ведь сейчас первое число в Буэнос-Айресе твоем. Я в интерне посмотрел. Близнецы не шалят? Не набухались в лоскуты? Я говорю, Лех, не полетел я в Аргентину, следователь не пустил, подписку о невыезде с меня взял… На той стороне провода воцарилась звенящая тишина. Прости, сказал мой друг, я вот старался, знаешь, время считал, думал тебе приятное сделать, прости. Да ладно, спокойной ночи, сказал я, спать пойду. Ещё долго мне
спать осталось. И не дожидаясь ответа, прервал наш разговор. Лег под одеяло, закрыл глаза, тепло, приятно было под одеялом. Нега. Блаженство. А Лёха - хороший человек. Настоящий друг. Несмотря на то, что во сне пытался утопить меня в мутном бассейне. Как обычно пропустил я момент засыпания. И вот я уже в лесу мрачном. Хотя меня не покидает ощущение, что какую бы местность во сне я не видел. Всегда она находится в павильоне. Бывают такие, там фильмы снимают. Стены этого павильона, я и сейчас не вижу. Но ощущение есть. Потому что неба нет. А вверху что-то такое. Потолок, по-моему. Расплывчатый нечеткий. Иду дальше. Вижу кирпичный туалет. Захотелось сходить по-маленькому. Захожу. Довольно большой внутри. Писсуары в количестве двух штук висят. Подхожу. Расстегиваю ширинку. Не получается. Хотя писать очень хочется. Ого! Что это у меня в руках? Толстый, твердый. Держу его в руках. А приятно-то как. И длинный ведь он у меня какой. Почти до подбородка. Какой огромный, вот счастье. Лизнул языком головку два раза. Приятно. Эх, Ирка, Ирка. А ты ведь и не знала, что у меня вот какой он. А если бы знала. Да ладно.
С таким счастьем, да бабу не найти. Пойду на улицу. Вышел я на улицу и проваливаюсь в снег. Холодный, колючий.
Петька меня за руку поймал. Вытащил. Говорит, ты бы, друг, аккуратней, а то мотает тебя, ты то тут, то там. Да я сам понимаю. То дома, то в бассейне, то эротические фантазии в туалете. Гора, брат, гора, Паша подошел и говорит. Гора - наша основная цель и мечта вот уже на протяжении двух лет. Помнишь, фотографии смотрели, напивались, песню даже сочинили. Помню, конечно. Ах, гора моя, гора, мне пора к тебе, пора. На три голоса, а капелла. Глупость. Мальчишество. Ребята, буря может начаться, на горе поговорите. Время будет. Иван подошел. Вот не нравится мне его лицо. Вроде открытое, мужественное, глаза голубые смотрят прямо тебе в глаза смело и правдиво. Раньше меня мои предчувствия не подводили. А снег все идет и идет. Пошли мы дальше. Они бегут вперед и скрываются из вида, а я крикнуть не могу, голоса у меня нет. Уже и не вижу их больше. Заваливает меня снегом. По пояс. По грудь. С головой. Задыхаться начал. Кричать. Проснулся.
Что же такое? Встал. Воды напился. Пошел в туалет. Посмотрел на своего друга. Да, мечты, мечты. Да зачем мне большой? Он меня устраивает и такой. Да он всех устраивает. Еще никто не жаловался. А позвоню я Варе. Хотя сейчас четыре часа утра. Позвоню утром. И что я ей скажу? Скажу, Варя, а тебе не кажется, что наши отношения очень странные? Мы кто друг другу? Последнее время у меня ощущения такие. Что мы ведем себя как муж и жена. Созваниваемся постоянно. Волнуемся друг о друге. Ой, мысли не идут, застопорились. Волнуюсь. А что, собственно, волноваться. Уже тысячу раз друг другу сказали - мы друзья. И все. Нет. То ты мне позвонишь. То я тебе. То ты мне. То полгода не встречаемся. То вдруг ты мне набираешь и говоришь. Поехали за город, прогуляемся. В ноябре. Я тоже хорош. Напиваюсь и звоню тебе. Признаюсь в любви. Предлагаю выйти за себя замуж. Зачем? Давай зададим себе вопрос. Мы любим друг друга? Мы не можем жить друг без друга? Представь, что мы больше никогда не увидимся? Всё. Решено. Завтра звоню Варе и говорю ей. Варя, мы всего лишь бывшие любовники. Думаю, она обидится. И история эта занозная,
но не особо напряженная для нас обоих. Закончится-завершится. К обоюдному удовлетворению сторон. Так, с Иркой и остальными все понятно. Даже голову себе забивать не буду.
Остается Маня. Шарля. Пися. И еще много-много разных забавных прозвищ, которыми я называл её. Самая запутанная и затянутая. Самая платоническая и чистая история. Прогулки за ручку. Встречи рассветов. Провожание закатов. Она плачет у меня на плече, я вообще ничего не понимаю, а она не говорит. Я ей, зато, говорю. Знаешь, Бельчонок, мне, иногда, кажется, будто мы брат и сестра. Сестра и брат. И молчу, а она плачет. Потом успокоилась, улыбаться начала, чмокнула меня в щечку и убежала. И так всегда. А дальше - это смс-сообщение. Здравствуй шампурок, это я - твой шашлычок. Хочу, чтобы ты меня жарил, а я вертелась на тебе. Я перезваниваю, говорю, Муль, это что за эротические фантазии, у нас вроде… А она кричит, пошел вон, придурок, ты, что думал, пока ты тут четыре года около меня ходишь, у меня никого не было? Ты что больной? И трубку бросила. Я понял так, что смс эту она не мне написала, номер перепутала. На меня как будто небо упало и еще землей чуть-чуть придавило. Я представить просто не мог, как это так. Как она с другими. А я? Я, по-моему, и, правда, конченый придурок. Я вымолил у нее последнее
свидание. И в японском ресторане, я делаю ей предложение, дарю кольцо, она его берет и знаками показывает мне выйти вместе с ней на улицу, я выхожу, а она со всего размаха выкидывает кольцо в сугроб. Забегает в ресторан, одевается, выходит и убегает прочь. Больше я ее ни разу не видел. Звонил бессчетное число раз. Потом телефон этот отвечать перестал. Я тогда стал подкарауливать ее около подъезда. Безрезультатно. Тогда я узнал ее рабочий телефон. Позвонил. Она была удивлена и очень сильно разозлилась на меня, начала кричать. Я сказал, что надо поговорить, выяснить отношения, она ответила, что все уже давно выяснено, и она очень просит меня, даже умоляет, не звонить ей больше, что у нее есть парень и она любит его и счастлива с ним. Ту-ту-ту. Всё, поезд ушел. И задним ходом больше не вернется на эту станцию. А я все стою на ней и поезда пропускаю. Надо вскакивать в первый попавшийся - и вперед. Жизнь продолжается. Так я сказал себе. И не переживаю больше. Но иногда прихватит, особенно после виски, сижу, плачу, плохо мне, Писеньку вспоминаю. Это от того, что у тебя секса с ней не было. Был бы секс, ты
бы над этими воспоминаниями ржал бы сейчас, как конь.
Что это за голос? А, Пашка. Бутылку минеральной воды «Боржоми» протягивает, мол на, пей. Я выпил, вкуса не почувствовал, а Паша и говорит. Ты, друг, что-то часто от нас отставать начал. Смотри не отставай. Отстанешь - замерзнешь. Снег. Снег. Снег вокруг и с неба падает. Темнеет. А гору прожектора высветили. Петька с Иваном нетерпеливо вдали с ноги на ногу перетаптываются. Побежали мы с Пашкой их догонять. Постояли, выпили гранатового сока, дальше идем. Снег глаза слепит. Ветер с ног сдувает. Ноги вязнут. Все. Корни я пустил. Дерево. Ветки без листьев на ветру шумят. Холодно. Я - в полусне. Не сплю. Прислушиваюсь к вьюге. А мне и говорят: посмотри, вот природа. Приглядись. И приглядываюсь. Стада бегут. Муравьи. Насекомые. Негры танцуют рэп. Птицы летят. Рыбы плывут. И вся эта биомасса. Викинги. Металлисты. Она несется как река горная, сметая все на своем пути. Вглядись в нее. И я вгляделся. Это земля. Элемент земля. А теперь, говорят, смотри, это - бог. Или как там у вас называется. Я вгляделся. Увидел огонь. И понял. Элемент огонь. А теперь смотри ещё. Это ты, я внутрь себя внимательно посмотрел.
Увидел траву пожухлую, которую ветер гнет к земле. А, я - трава. Нет, я - ветер. Элемент воздух. А теперь смотри. Смотрю, бог и природа перетекают друг в друга, взаимодействуют. А я с кем взаимодействую. Вижу, бабы голые, големы, опять бабы, рожи, дьявол, рыцари, карлики, пенис, жаба, одежда, стог сена, квадрат, Малевич, и что? Мне говорят, что? Чередование форм. Элемент какой? Я говорю - вода. Это что? Процесс творения говорят. А что такое процесс творения? Выборочное наполнение содержанием бесконечного потока форм, говорят. А кто творит? Ты. А он? А он создает. Он - создатель Вселенной. А вы все творцы. Разницу чувствуешь? И что получается? Крест. С четырьмя сторонами. Огонь - бог. Земля - природа. Человек - воздух. Процесс творения - вода.
Дебилы, демоны чертовы - вон из моего мозга! Запутали. И музыка цирковая заиграла. Я выхожу на сцену. Во фраке. В штанах красных, с дирижерской палочкой. А на сцене джазовый оркестр. Три саксофониста. Трубач. Тромбонист. Контрабасист. Ударник. Пианист. Я взмахиваю палочкой, и музыка прекращается. Поехали. И зачем я нужен? Они без меня прекрасно справляются. Какая изумительная какофония! Всегда мечтал иметь отношение к такому удивительному безобразию. Что это? Телепатический джаз говорят. Божественно. Все вроде бы играют невпопад. Вразнобой. Но если вслушаться удивительная гармония есть в этой музыке. И понимаю, что есть еще женщина негритянка, которая находится за тысячи километров отсюда, возможно даже в Нью-Йорке, которая, улавливает эту музыку, слышит ее. И поет под нее. Божественно. Какой голос. Какое лицо, какая кожа, какая фигура. Влюбился. Как Вас зовут девушка - Донна Саммер. Она их ведет. Они - аккомпанируют ей. Удивительно. Слушал бы ее и слушал. Нет. Это я всех веду. Они меня слушают. Я - проводник Абсолюта, который через меня проявляет эту музыку. И который и есть единственный её
автор. Как, впрочем, и всего остального.
Проснулся. Рот открыт. Горло все забито сухими комками. Иду в ванную, поласкаю рот, мою лицо теплой водой. Ну и ночка, что сегодня полнолуние, что ли? Сны снятся странные, страшные порой. А вообще. Что такое сон? И чем сон отличается от реальности? И можно ли во сне, например, с девушками небесной красоты знакомиться? Жениться на них? Трахать? Или, например, найти во сне огромный чемодан, набитый стодолларовыми купюрами и перенести их сюда, в явь? Круто бы было. В огромный чемодан, наверное, миллион долларов поместится. Или нет, лучше чемодан, набитый под завязку купюрами по пятьсот евро. Так больше. Во сне бредовые мысли. И здесь, тоже не менее бредовые. Всё, не усну больше. Пять утра. А спать надо. Завтра, ведь, ну самое позднее, в девять надо вставать. Потому что решили мы все в «Сандуны» сходить. Но «мы» ведь все богатые. А ты последние две тысячи пропьешь и дальше, где бабок возьмешь? Ну ладно. Займу где-нибудь. Ну, может, у мамы с папой. О, или у Пашки. Он олигарх. Не зря же он сегодня мне со своим братом Петей снится. Аргентина ещё эта. Аргентина мне точно взаймы не даст. Там, по-моему,
постоянный государственный дефолт. Или это у Бразилии? Не помню. На улице безлюдно. Это понятно. Кто второго января в пять утра будет по улицам ходить? Не могу думать, устал. Вчера перепили. До сих пор не могу отойти. Настя моя еще скандал устроила. Не пей на посошок! А я все равно выпил с Сержем мартини из бутылки. Она уехала. Ну и бог с ней. Надоела. Так. Спать. Я, по-моему, под альбом группы Can «Tago Mago» очень хорошо засыпаю. Редко, когда до середины второй стороны дослушивал. Сразу в крепкий сон проваливался.
Так вертушку включил, усилок. Идите сюда виниловые пластиночки мои. Это увлечение от моего брата по наследству мне досталось. Он мне свою коллекцию, пластинок так сто, оставил. С этого все и началось. Теперь я каждый месяц пластинки покупаю. И не абы какие. А все прог-рок, психеделия шестидесятых, краут-рок. Так иди сюда, дорогая моя. Хорошая. Конвертик, теплый на ощупь. Вынимаю первую пластинку. Она у меня в целофанчике находится. Вынимаю. Священнодействие. Не дышу. Очень аккуратно пластинку вынимаю. Задержал дыхание. В руках. Дунул слегка. Сдул пылинки. Между ладонями сжал по краям. Тряхнул осторожненько. Края острые. Пластинка пахнет. Чем? Не задумывался. Винилом, наверное. Осторожно поставил на вертушку. Нажал на кнопку. Пластинка завертелась-закружилась. Аккуратно платочком специальным пыль оставшуюся стер. Подвел иголку к краю пластинки. Нажал на рычажок. Иголка с характерным звуком опустилась на пластинку. Оргазм. Заиграла музыка. Я - под одеяло. Глаза закрыл. Уши открыл. Музыка прекрасна. Жизнь прекрасна. Жить стоит.
Не стоит. Не стоит тебе отставать от нас. Петя говорит. Смотри, до вершины совсем чуть-чуть осталось. Ten minutes, fifty meters. Это Иван зачем-то по-английски заговорил. Петя, Паша, Иван дорогие мои. Я с вами. До конца. Я пойду. Я дойду. Я сваливать больше в явь и в другие сны и в явь других снов не буду. Пойдем, гора - это важно, вершина - это цель. А мы на ней для того, чтобы все поняли - гора существует, она есть. Ее можно руками потрогать, ногами на ней постоять. Вздохнуть полной грудью горный вершинный воздух, в котором мало кислорода. Ой, как мало кислорода. И надо потом вниз. Быстро вниз, чтобы не умереть, чтобы не потерять сознание. Не упасть. Не остаться навсегда на горе этой грозной и родной одновременно. Хотя, я думаю, не самая страшная смерть. Не самая. Идем. Холодно, дышать не могу, ноги отнимаются. Вдруг видим, дом. Иван говорит, что нам не стоит туда заходить. Он отвлекает. Отвлекает от цели. Так всегда, повторяет он. Что-то прекрасное всегда отвлекает от цели, обманывает. Притворно шепчет на ушко, что оно, это прекрасное, и есть цель. Иван, ты оказывается очень глубокий демон.
Иван остановился. Посмотрел на меня глазами своими бездонными. Дискуссия нешуточная назревала. Но Петр и Павел уже в дом вошли. И Иван сказал. Ладно, потом поговорим. И побежал к дому, быстро зашел, а дверь открытой оставил. Я тоже зашел. И как-то сразу понял, что за стенами дома - лето. Жаркое тропическое лето. Или субтропическое. Где мы, в Африке, в Мексике или в Непале? Не знаю. Знаю только, что жарко за стенами дома, а в доме самом прохладно. Да и я одет уже по-летнему. В шортах, в футболке в сандалиях на босу ногу. Дом изнутри деревянный, без мебели, огромный, двухэтажный. Это все, что я могу о нем сказать. Во сне же всегда так. Вроде находишься где-то, а попроси тебя описать это где-то, тут затык и наступает, потому что размыто всё, нечетко и тебя ещё из одного места в другое постоянно перетягивает сила неведомая. Но в этом доме, я бывал раньше очень часто. Во сне, скорее всего. Все знакомо, все родное. За занавеской сидят люди какие-то смуглые, затаились. К моим шагам прислушиваются. Звон по всему дому распространяется. Бум. Бум. Бум. И звуки эти поднимают меня к потолку. Потолок деревянный. Я
его рассмотреть внимательно могу. Каждую трещинку, каждый гвоздик, каждый заусенец, каждую пылинку-паутинку. Но не хочу. А хочу я понять, как же мне удается летать, используя всего лишь звон тибетской поющей чаши? Ощущая вибрации продольные и поперечные, как? А вот если я в Москву вернусь, если проснусь, смогу так?
Сможешь ли ты в Москву вернуться, я бы лучше так поставил вопрос. Это голос из темноты до меня долетел. Я пошел на голос. Ты кто? Ответа нет. И никого нет. Я вышел на свет и увидел коридор, который заканчивается большой комнатой. Я посмотрел на белую дверь, на которой золотыми цифрами было обозначено 12. Двенадцать. Я начал всматриваться в эти цифры, пока они не стали четкими-четкими. Четкими. Вот единица. Золотая. Прямая. Все грани, протяженность, наполненность пространства изучил. Упала единица. Я взглядом ее обратно поднял. И осталась она на месте, на котором она и должна была всегда находиться уже без моей помощи. Двойка. Золотая. Обтекаемая. Граней нет одни скругления, сплошная недосказанность с полунамеками. Изучил. Упасть ей уже не дал. Помог опыт с единицей. Двенадцать. Отошел. Я же ее рассматриваю, как в реальной жизни. Удерживаю, сосредотачиваю внимание. И поток сна не сбивает меня с ног. Я контролирую сновидение. Стоп. Я сплю? Я сплю. Опять звон, но это уже не тибетские чаши. Это внутри меня. И снаружи меня. И я уши ощущаю, и я тело ощущаю. И ноги увидел. И руки увидел и туловище. Я. Я?
Я-я. Да-да. В зеркало бы посмотреться. Где-то я его видел. Иду, заново учусь ходить. Так и тянет свалиться, носом в ковер ткнуться. Иду, как ванька-встанька качаюсь из стороны в сторону. Звон усиливается. Зато все вокруг приобрело сверхчеткость, гиперреализм. Мама, Что со мной? У меня опыта такого никогда не было. Дошел до комнаты. Пол зеленый. Глаза голубые. Так, что это за глаза? Нарисованы на стене. Смотрят на меня. Как же хорошо, как же жарко от взгляда этого прекрасного нестерпимых глаз. Женских? Женских. У возлюбленной моей должны быть такие глаза. Иду дальше там люди такие же, так же ходят, покачиваясь из стороны в сторону. Как будто приклеены к полу и движет их лента невидимая. Как на эскалаторе. Около выхода стоит куб деревянный. На кубе том бриллиант, что же ещё? Что же еще может так светиться? Глаза режет. Мне показалось, что режет. Подойти поближе не могу. Страх. Силу воли в кулак. Вперед! Вперед! Смотрю на него уже с близкого расстояния. Не могу удержать взгляд сфокусированным. Расплывается картинка, тело исчезает, стены стираются как ластиком, пол уходит из-под ног. Вихрь затягивает
меня. Страшно! Смерть! Смерть? Нет, это - пробуждение.
Страшно. Вот так во сне помрешь от переживаний этих, от секса виртуального или нападёт на тебе демон какой-нибудь и заберет душу. Включай мозг. Вот реальность. Пластинка доиграла уже давно. Надо ее на вторую сторону перевернуть. Вот стул - на нем сидят. Вот стол. На нем трахают женщин. Иногда. Не часто. Сейчас там стоит бутылка текилы. И всё. По комнате разбросаны вещи. Ну и что, что евроремонт? Евроремонт еще не гарантия того, что в квартире бардака не будет. Шесть утра. Всё. Спать больше не лягу. Сейчас поставлю «Tortoise» и буду под него читать Липскерова. Нет. Лучше я поставлю вторую сторону «Tago Mago» и буду читать «Уллиса». Шмулиса. Бурбулиса. Что такое надо было курить, чтобы писать такое… Это даже не чушь. Это - запердельный кирдык. Как говаривал мой друг Паша-олигарх. Всё равно люблю эту книгу. Подхожу к проигрывателю пластинок, переворачиваю на вторую сторону «Тахо Махо» и вот. Идиотизм буквенный сейчас соединится со звуковым. И я посредине. Ни ума, ни фантазии. Зато приемник идеальный. Своих мыслей - ноль, пустой я стаканчик, ничего-то я не знаю. Как Сократ в предвкушении выпивки.
Попробую сначала. Опять сначала. Нет, лучше открою любую страницу наугад. Букв не вижу, темно, свет лень включать, очки лень надевать. Буду в игру играть. Холгер Чукай, ты зачем такую музыку играл? Ты что ел, пил, курил? Но в такт попадаешь, с Джаки Либезитом вы, пожалуй, лучшая ритм-секция на планете. Игра. Открываю случайно любую страницу, лицо свое в книгу. Вижу фигу. Нет, не фигу, а слово. Какое слово? Так глаза подальше от листа, а то буквы сливаются. Сливаются. Сливаются. «Смерть». Нормально? Чего на восьмистах с лишним страниц я, что ли, другого слова найти не мог? Еще раз. Это не считается. Любая страница. Нос уткнулся в страницу. Глаза видят пятна. Начинаю медленно книгу от лица удалять. Слово. Слово. «Любовь». Вот гораздо лучше. Настроение. Ура. Ура. Я в цирк… Текилка коллекционная иди сюда. Глотаю кактусовое вкуснятино. Любовь. Кровь. Нахрен кровь. Просто любовь. Прекрасная незнакомка. Сударыня Вас как зовут? Вы не можете оторвать от меня глаз. Я тоже. Вы хотите меня? Я покрываюсь багровыми пятнами. Я смущен. О боже. Принцесса захлопнула крышку клавесина… Облом. Ладно. Любовь. «Тага Мага».
Вуллис. В голове Вивальди заиграл. Незачем было пить столько на Новый год. Теперь отходняк. Сударь, Вы же интеллигентный человек. Не пьющий, некурящий, не употребляющий. Голландия не в счет. Тогда был несчастный случай. Там на каждом углу просто… Хор пионеров в стерео… Женщины, летающие на метлах. Потом все стали прозрачными. Но это уже после виски, готовых ролов (prepare rolls please, two please), кексов, после которых хочется бросить всё и залезть под стол. «Познакомьтесь, это мои русские друзья, они празднуют свой день рождения уже третий день». Амстердам - черный город несуществующих каналов. Каналов черных несуществующего Амстердама. Вот - я заглотнул червячка, и крючок мне губу распорол. Как больно. Кто же меня вытягивает из родного пруда. Петя. Сука!!!
Пашка! Орёт он. Иван! Идите сюда. Я его вернул. Я стою и вижу, что до вершины горы - всего ничего. Предчувствие рассвета. Предчувствие победы. Гора. Гора. Как же ты все же называешься. А то в газете напишут. Вот наши герои. Они покорили какую-то безымянную гору, по слухам самый настоящий семитысячник. Несолидно. Как зовут героев? Мы не помним. Смущенно глядя в пол, отвечают журналисты, но в следующем номере нашего журнала, мы расскажем, мы обязательно расскажем. Паша. Петя. Даже Иван, совершенно мне не знакомый, и почти наверняка являющийся каким-нибудь астральным демоном, подойдите ко мне, давайте я вас обниму. Подошли. Дали. Иван беспокойно сказал: поторопимся. Не уверен, просто, что первые лучи солнца на всех положительно подействуют. Намекает, нечисть. Мы поползли наверх и каждый связан друг с другом веревочкой, а на ней разноцветные флажки с надписями. Прочитать что ли одну. «Сынок, срочно вернись в реальность, я кое-что забыл сказать тебе. Джойс». Поздняк. Джеймс. Не хочу портить всем праздник. Ведь впереди бьет копытами Иван. Я привязан к нему разноцветными веревочками, которые, похоже,
являются шифровками какими-то. А ко мне привязан тем же самым за то же самое Паша. А за Пашу - Петя. И если внезапно выпаду из контекста, то… Петя и Паша потеряли свои очки. А я пою песню оперным голосом. И настолько прекрасна эта моя итальянская ария. Настолько прекрасна, что даже горы затихли, снег прекратил идти. У Ивана крылья выросли. Белые-белые. Он ими машет - помогает нам всем быстрее до вершины горы добраться. Проводник-инструктор-гид понимаешь. Тихо, тихо. Иван на вершине горы. Меня тянет, я тяну Пашу, Паша тянет Петю. Вытянули репку? Мы на вершине? И тут прожекторы, которые нам всю дорогу мешали, выключили как по команде. Я даже подозреваю, кто эту команду дал - рукой махнул. Иван. Выколите мне глаза! Будет тогда чем заняться. Ничего не вижу. Так не бывает. Я один? Ребята. Шепотом. Кричать нельзя. Можно спровоцировать сход лавины. Вон там. Узенькая полоска зари. Осмотрелись. Темновато, но терпимо. Мы на вершине. Под нами облака. И из-за облаков сейчас должно появиться солнце. Самый яркий момент в нашей жизни. Да? Рядом не Петя. И не Павлик. Иван. И еще два мужика каких-то. Испортить мне
хотят праздник. Не выйдет. Солнце выйди, и спали их своим всеочищающим огнем. Ты можешь. Я знаю. Солнце. Джойс. Таго Маго. Моя квартирка в Москве. Сон этот. Солнце не из сна. Солнце непобедимое встает из небытия для того лишь, чтобы проявить новый мир. Предчувствие Любви. И смерти? Нет, только любви. Всепобеждающей. Жду. Первый лучик. Какого же ты будешь цвета? Ну. Не подведи. Зеленый. А-а-а! Не подвело солнышко. Цвет любви, цвет жизни, цвет надежды. Время замерло. Нет времени. Нет пространства. Здесь и сейчас. Сейчас и здесь. Сейчас. Сейчас. Остановись. Да. Медленно и величественно выползаешь из своего логова. Освобождаешься от пут сна. Путь сна. Путь жизни. Не остановить. Света все больше. Свет все ярче. Рядом никого. Горы показались из темноты. Нечем дышать. Хочется пить. Площадка, на которой стою, осветилась. Камень позади меня, но сесть не могу, потому что заворожил меня восход солнца. Наполовину диск солнца показался. Хочется улететь, хочется начать смотреть мультики, которые до этого показывали. Но нельзя - смотри - учитель стоящий надо мной и стегающий меня по плечу плеткой - я сам. Смотри -
вот она реальность. И ничего больше нет, только ты и солнце, ты и горы, ты и вселенная. Ты и бог? Ты и ты? Ты - это я. Я - это ты. Солнце полностью показалось. Полностью показало свой яркий бок, мне и только мне показало. Не смей спать. Но хочется, но, я же во сне. Дорогой, ты всю жизнь как во сне. Мамин голос. Мамин голос? Повернуть голову, осмотреться. Но не могу. Что это? Солнце взорвалось, и всё заполнилось ярким белым светом.
Снова проснулся от снов. Но где? Не в своей кроватке в Москве, это точно. Помещение грязное серое какое-то. В помещении ничего, кроме рядов красных пластмассовых кресел, нет. В противоположном конце зала сидит женщина в ярко-красно-желтом горнолыжном костюме. И всё. Я тоже в горнолыжном костюме сине-зеленом только. На голове шапка, не знаю, какого цвета. Ботинки с мехом снаружи и изнутри. Перчатки синие лежат рядом, сумка модная. Здесь туалет хотя бы есть? Ущипнуть себя надо. Ущипнул. Просыпайся, давай. Ты не можешь в реальности здесь находиться. Потому что не можешь. Потому что жизнь - это не джазовая импровизация. Я все очень хорошо помню. И сон мой дурацкий, и пробуждения каждый час, и, даже, Таго Маго и Джойса. Текила. Не могла так подействовать, я выпил грамм пятьдесят. И до этого… Что за чушь. Этого не может быть. Я хочу проснуться. Надо крикнуть во весь голос во сне. Так, по-моему, было у Кастанеды. Сейчас встану и крикну. Женщина обернулась и посмотрела мне прямо в глаза. Глаза голубые. Светло-оливковые. Ярко-светло зеленые. В том смысле, что излучают свет. И еще что-то. В помещение
вбежала девчонка молодая с характерной еврейской внешностью. Господин Лавочник. От входа кричать начала. Я встал. Она подбежала. Отдышалась. Говорит. Господин Лавочник. Всё. Самолет подали. Можно лететь. Я, во-первых, не Лавочник. Я - Печник. С ударением на первый слог. Самуил Печник. А во-вторых, какой самолет? Вы о чем? Ой, простите, господин Печник, просто у меня предыдущий клиент был господин Лавочник. А этот джетлэг. Я засыпаю практически на ходу. Сейчас пойду, предупрежу мисс Шарон. Вы так, кажется, и не помирились? И побежала. Я кричу. Стой! Иди сюда! Она вернулась. Подожди милая. Тебя как зовут? Таня. Таня, расскажи, что происходит. Причем все подробно. Где мы? Кто та женщина? Зачем и куда мы летим? И самое главное срочно назови точную дату: год, месяц и число. Второе января две тысячи седьмого года. Автоматически сказала она и попятилась. Видели бы вы её глаза. Глаза, как у той собаки из сказки, как чайные блюдца. Не бойся милая. Чего это я заладил милая, милая. Раньше за мной этого не замечалось. Не бойся. У меня так бывает. При переутомлении. Когда много перелетов. Я все забываю. Забываю,
понимаешь? Это не опасно. Самое главное мы выяснили. Дату. И еще я помню, как меня зовут. Мне кажется, Таня сейчас потеряет сознание. Тихо. Тихо. Я взял ее за руку очень плавно и очень осторожно. Таня сейчас самое главное сохранять холоднокровие. Понимаешь? Присядь, я усадил ее достал из сумки закрытую бутылку минеральной воды «Перье» и протянул ей. Она отрицательно покачала головой. Мы с Вами полчаса назад очень подробно всё обсуждали, поездку, доплату. Вы другой были. Сейчас Вас как будто подменили. Страшно. Можно я всё-таки позову мисс Шарон? Не надо. Она ещё больше расстроится, если узнает, что у меня это опять началось. Давай так. Ты мне все сейчас подробно опять все рассказываешь. С самого начала. Я задаю уточняющие вопросы. И мы забываем об этом инциденте. Идёт? Это не инцидент, говорит она, вы глаза просто свои сейчас не видите. Не вижу, это точно. Но мне папа всегда говорил. Досчитай до тридцати. Потом говори и делай что хочешь. Двадцать - тридцать. Слушай Тань, а у тебя курить есть? Есть. Давай покурим. Тонкие? Давай. Я сел. Затянулся ментоловой кислятиной. Тань, просто повтори, что мы с
тобой полчаса назад обсуждали. Всё подробно, а хочешь, бумаги принеси, договора там, маршрутные листы или что еще у тебя имеется. Это в конторе. Отвечает она. И опять уходит в себя. Я курю. А сам понимаю. Но не может такого быть. Еще раз себе сказал. Не может. Сон. Гора. Три или четыре пробуждения в Москве. И через час я не мог оказаться здесь. Интересно. Где здесь? Тань, а мы сейчас, ну, где находимся? И улыбаюсь самой обворожительной улыбкой. Таня щелчком запустила сигарету куда-то далеко. Посмотрела на меня. Улыбнулась. Начала потихонечку принимать правила игры. В Аргентине. Где? В Аргентине. Кто? Кто? Кто? Кто? Кто? Кошка. Кошка. Кошка. Кошка. Кошка. А, я так и думал. А куда летим? В Антарктиду. Да! Всегда мечтал. Улыбаемся мы с ней самыми идиотскими улыбками. Я, правда, всегда мечтал попасть в Антарктиду. А? А эта женщина - Ваша жена. Мисс Летиция Шарон. Почему мисс? Не знаю, вы ее так всегда называете. Мне кажется, Вам стоит с ней сейчас поговорить. Но поторопитесь, вылет через десять минут. Встала и вышла из этого… Аэропорта, наверное.
Летиция Шарон стояла и смотрела на меня. Что бы я сейчас не думал, но, по-видимому, мой единственный маяк и ответ на все вопросы - это ты. Я пошел к ней очень неуверенной походкой. Я боюсь женщин. Нет вернее так, я боюсь их полюбить. Так вернее. Блондинка. Глаза как уже говорил, зеленые или… Волосы светлые. Губы чувственные. Нет. Не то говорю. Я знаю её. Я видел её. Во сне. Не помню где. Я рядом с ней. Лицо мое покраснело. Губы трясутся. Сердце стучит в ритме габбы. Летиция, я люблю тебя. Печник, ты думаешь, что после того… что ты мне наговорил… Так просто… Да? В глазах слезы. Я встал на колени. Любимая, я не помню, что я тебе наговорил. Видишь ли… Мы… Мы… с тобой раньше не встречались. Я… Я… увидел тебя… Вас… И… И… Сразу влюбился. Нет, что я говорю. Опять эти банальности. Я родился только сейчас. У меня другая жизнь была до этого мига. Но она ничего не значит… Это подарок бога. Я просил именно тебя. Понимаешь? Я всегда знал, что это будешь именно ты. Я обнял её. Слова были бессмысленны. Я рыдал. Она обняла меня. За голову. Положила свою щеку мне на макушку. Слезы ручьем текли из её глаз. Ты
сумасшедший. Я знаешь за что люблю тебя? Я поднял голову, смотрел в её зеленовато-голубые в крапинку. Правда в крапинку. Глаза. Она улыбалась. Ты еб. нутый. На всю голову. Я таких… Таких просто не бывает, мне хорошо с тобой… Она поцеловала меня. Что значит для меня поцелуй этих губ. Молоко матери? Или сок, который подают в райских кущах эти девственницы. Или вся Вселенная в этом поцелуе. Все галактики, Млечный путь. Да, поцелуй ее - это Млечный путь. Который заведет меня непонятно куда. К Большому взрыву к Черным дырам. К Телам и Антителам. К Солнечному Ветру и… Боже. Рука. Ее рука там, где нельзя. Мама говорила, что туда нельзя, а я всегда руки тянул туда. Поцелуй. Язычок. Дыхание перехватило, и тогда я тоже руку сквозь горнолыжный костюм туда, куда нельзя, туда где зарождается новая жизнь. Моя жизнь. Всё хватит. Полетели в Антарктиду. Я хочу тебя прямо сейчас. Нельзя, дурачок, нас люди ждут, пилоты. В самолете сделаем это. Нет! Всё! Тебя за стол, ты ноги на стол. Оттолкнула. Оправилась. Укусила меня за ухо больно и побежала к выходу. Я ринулся за ней.
Мы выбежали почти вместе. Я увидел самолет, первое, что я увидел. Взлетную полосу. Самолет гудел. Или. Я смотрю на тебя. Ты любишь меня? Всё, что есть у меня это - ты. Ты. Поцелуй. Мы, взявшись за руки, идем к трапу. Тани нигде нет. Никого нигде нет. Послушай, тебе не кажется странным? Что? Вокруг не души. Я не удивлюсь, если окажется, что и пилотов нет. Но, мы же есть. Ты - есть. Я - есть. Мы - есть. Мы по трапу поднимаемся в салон самолета. Вот смотри - кресла. Салончик маленький. Для небольшого количества пассажиров. Вон смотри - пилот. Он машет нам рукой. Что-то говорит по-испански. Видишь? А ты боялся. Говорил, вокруг никого нет. Вон ещё. Буэнос Диас. Я не понимаю, что он говорит. Он прикрывает дверь. Посмотри в иллюминатор. Они убирают трап. Это не сон. Это не сон. Я вижу, милая, родная. Даже если это сон. Я только что повстречал самую восхитительную, самую любимую. Хочешь, я сделаю тебе массаж стоп? Дай я сниму с тебя твои неуклюжие ботинки и сделаю тебе восхитительный массаж твоим нежным, прекрасным, маленьким ножкам. Прекрати. Ну же, прекрати. Хватит. Сёмка. Класс. Самолет начал
вибрировать. Двигатель заработал на полную мощность. Лопасти крутились, как электрон вокруг протона. Лопасти винта слились в круг. Невозможно определить, где эти электроны-лопасти в данную секунду. И не надо. Это красиво. Самолет начал свое движение. Я быстро закрыл дверь, ведущую в кабину пилота. Во время взлёта он вряд ли зайдет к нам, да и второй пилот, если он вдруг тоже существует в природе, во время взлёта… Я хочу слиться с тобой, я хочу стать тобой. Я… Я… Нежно обнял тебя. Поцелуй. Еще. Ты не сопротивляешься. Мы создаем новое время новое пространство новые ощущения прикосновения поглаживания шепот стон вкус слюна язык движения похоть стон рык крик темп глаза ухо рот нос глаза волосы безумие сумасшествие срыв дыхание сердце выскочит сейчас сердце выскочит сейчас все выскочит как зудит как приятно как хорошо зуд вибрация трение температура пар. А-А-А-А-А! Мы кончили одновременно. Самолет взлетел и медленно набирает высоту.
Лисиция, а зачем мы летим в Антарктиду? Нет, я понимаю, зачем я. А зачем летишь ты? А я вовсе не уверена, что мы летим в Антарктиду. Как так? Ты, что ли, тоже ничего не помнишь, как и я? Я всё помню. Но ты затеял эту глупую игру. Завязывать мне глаза. Платочками. Затыкать мне уши. Наушниками. Игра-загадка-жизнь. Мы так уже два месяца путешествуем. Я в себя прихожу только перед пограничниками на паспортном контроле. Ты всё сделал здорово. Если первый месяц я еще понимала, где нахожусь, в каком месте, то сейчас я просто потерялась. И, знаешь, я вовсе не удивлена, что мы летим в Антарктиду. Ты оделась. Спрячь, пожалуйста, я все-таки девушка порядочная, а не какая-нибудь там. Слушай здесь интересно покурить можно? Можно, тебе все можно. Я так люблю смотреть, как ты куришь. Я даже люблю, как от тебя пахнет табаком, хотя у меня аллергия на табак. Ко мне никто еще так не относился. Слушай, мне неудобно спрашивать, а откуда у меня столько бабок, чтобы два месяца по миру ездить, посетить… Мы ведь много стран посетили? Не знаю, но жили мы только в пятизвездочных отелях. У меня нюх на пятизвездочные отели.
Так ты не знаешь, откуда у меня деньги? Знаю, ты говорил. Ты, то ли яндекс, то ли гугл, то ли твиттер придумал. Думаю, врешь, конечно. Нет, Гугл я придумать не мог. Я философ по образованию. Философ. Философ. А как ты себе философ объясняешь все эти метаморфозы? Сон, а теперь вот это. Летиция. Шарон. Это её настоящее имя. Я, правда, всегда мечтал о такой женщине. Именно о такой. Именно её в пятнадцатилетнем возрасте я увидел в модном журнале «Неккерман» семьдесят пятого года издания. Именно она. Вот такая. Блондинка. С голубыми бездонными глазами. Ногами от ушей. Третьим размером груди. И обязательно умная. Едкая. Стервозная. Так я представлял себе, замусоливая журнал и онанируя, пока дома никого не было. Я знаю каждый изгиб её тела. Каждую гримаску. Было время, я засыпал с её именем на устах. Знаете, как я тогда ее назвал? Да. Героиня обязательно должна иметь имя. Да. Вы угадали - Летиция Шарон. И вот сейчас, несколько минут назад полностью выдуманный мной в отрочестве персонаж занимался со мной сексом в самолете, который летит в Антарктиду. Браво, Сама. Муил. Мудил. Мудвил. Может я в коме? О чем ты
думаешь? Ты не со мной? Ты меня разлюбил? И поцелуй, поцелуй, поцелуй. Бог мой Яхве, как мне нравятся её поцелуи. Никто так больше не может целовать. Когда ты уходишь от меня в свои мечталки, мне так грустно становится, так одиноко. Не блосай меня. Холосо? Шепелявит. Как маленький ребеночек. Сейчас заплачу. Обнимаю тебя. Летка, Летка, сладкая конфетка. Райское ощущение - прижимать тебя к себе. Как мне нравится, что у тебя светлые светлые мягкие мягкие волосы. Глаза как у младенчика, голубенькие синенькие зелененькие серенькие в крапинку. Я обожаю тебя, мой мальчик. И у тебя слезки в глазах. Мы сейчас как две подружки нежничаем, секретничаем. Давай я тебе засуну пальчик в попку? Блин, Летка. Пошла ты… Со своими глупостями. Отстань. Дай покурить. Выпьем? Не хочу сейчас думать. Если сейчас начну думать, сойду с ума. Ну, вот, сумки какие-то. Там должно быть. Смотри. Чивас. Как на заказ. Оп. На. Пей. Кисло. Горько. Обжигает. Буду все равно пить, пока не напьюсь. Я тоже. Я так счастлива. Я, когда тебя первый раз увидела, ты мне жутко не понравился. А когда ты меня первый раз увидела? Во сне. Так у девушек
бывает всегда. Они женихов всегда во сне видят. Ну и как. Кхе. Кхе. Надо закусывать. Или запивать. А то обратно все назад полезет. Я увидела тебя… Ну, мне сон снился, как будто я картинка в журнале. А ты на меня смотришь. Молодой такой, прыщавый и дрочишь. Кха. Кха. Постучи по спине. Летка. Вздохнуть не могу. Виски не в то горло попало. А-а-а! Мне кажется я чуть не сдох. Уф. Самуил Печник. Не смотрите на меня так. Я пошутила. Я все же молодая писательница. Меня скоро издадут. Я должна периодически тренироваться в таких фантазиях. Ха-Ха-Ха. Стерва. Я - сука. Я же тебе говорила. И я всегда такой буду. Если я изменюсь и стану добгой домохоздяйкой. Ты меня бдосишь. И будешь тдахать мододеньких секдетарш. Хватит коверкать слова. Ну, выпей, родной. Напейся. Я не буду ругаться. Я не хочу. Не могу. Мне тревожно. Страшно. Жутко. Что-то жуткое произошло. А я не понимаю что. Ничего. Ничего не произошло. Я люблю тебя. Я здесь. Я - существую. Не сомневайся. Я не сомневаюсь. Вижу, что сомневаешься, по глазам вижу. У тебя глазенки такие испуганные-испуганные, как будто на тебя отряд зомби вышел. Слушай, можно я
немного посплю? Немного совсем чуть-чуть. Ладно? Спи. Спи. Только давай сначала на облака посмотрим. Давай. Кучевые. Землю не видно. Думаешь, Земля есть? А вдруг там под облаками ничего нет? Совсем ничего? Совсем ничего. А что это - ничего? Ну, мы же не видим - ничего скрыто от нас облаками. Поэтому сказать об этом ничего, мы ничего не можем. Мы засмеялись с ней громко, почти истерично. Сеня, мы с тобой такие придурки. Да. Это же прекрасно. Это замечательно восхитительно. Да, восхитительней только секс. Ты намекаешь, но я хотел поспать. После этого будешь спать как убитый. Могут пилоты войти. Да, но они могут к нам присоединиться. Сучка. Задушу. Задуши. Я жду. Это так эротично умереть от удушья. Я верю в то, что в момент смерти испытываешь сильнейший оргазм. Я слышала, что когда мужчин вешают, они кончают. А женщины, ты не знаешь, что происходит у женщин? Они писаются. Фу, как пошло. Поцелуй меня. Меня… меня …меня… меня… меня… Ня… Ня… Ня… Ня… Ня… И так три минуты. Думаете я засекаю время? Нет. Я точно знаю, что прошло три минуты. Сама, ты опять уходишь в себя. Спи. Я сама одену тебе трусы. Я буду
курить, пить виски и смотреть в окно. Кури, пей виски, укрывай меня пледом, целуй на прощание. Почему на прощание? Я думаю, что я сейчас все-таки проснусь и буду всю свою жизнь жалеть о том, что я не остался в этом прекрасном сне. Но надо все же возвращаться в свою нормальную жизнь, мы завтра собрались в «Сандуны». Надо бабок где-то найти основателю Твиттера. А с другой стороны. Здесь у меня деньги. Любимая женщина. Да, я в нее влюбился! Сейчас уже окончательно и бесповоротно. Но есть в этом мире одна неприятная вещь - неизвестность. Деньги могут, как пришли, так и уйти. И Летиция может опять вернуться на страницы своего модного журнала. А там - реальность, там - мама. Там - друзья. Какой-никакой бизнесок. Родственники всегда помогут. Но даже если я совсем работать не буду, можно сдать внаем бабушкину квартиру на Тверской и жить припеваючи. А здесь? Может я наврал про Гугл. Может я банк здесь, в этом мире, ограбил и еще пяток охранников убил. И ждет меня, дожидается электрический стул, веревка или пуля. Надо мне на себя посмотреть. Летка, дай зеркало. Что? Она поставила стакан на пол. Зачем? Прыщик, я
думаю, под глазом вскочил. У меня нет зеркальца. Я не вожу с собой. Сходи в туалет. Там наверняка есть. Взяла стакан, поставила на подставку, укуталась пледом. Из окон падал яркий свет. Я пошел в хвост самолета, в туалет. Открыл дверь. Есть зеркало. Взглянул с опаской. Да нет - вроде я. Мордашка известная мне с детских лет, только видоизменившаяся с годами. Последний раз я себя в зеркало видел тридцать первого декабря. С тех пор только щетина отросла. Решено. Засыпаю. Настраиваюсь. И просыпаюсь опять у себя в кроватке. Один. Ставлю третью сторону Таго Маго. Поцеловал страстно Летку в щечку. Обнял крепко-крепко. Попрощался. Подлец я. Бросаю девушку по-английски. Она не знает, что это прощальные объятия. Прижалась доверчиво, потерлась об меня щечкой. Самка, ты что плачешь? Ты такой сентиментальный. Поспи. Сел. Откинул кресло. Закрыл глаза. Засыпаю. Засыпаю я быстро. Снится мне сон. Будто я проснулся опять у себя в квартире, да, да, той самой. Поставил третью сторону Таго Маго. Но заиграло не «Таго Маго», а запела, закрутилась, завертелась совсем другая песня. Что это за песня? До боли знакомая, с самого
детства известная. Что с памятью моей стало? Ба. Да это же Donna Summer - I feel love. Вот это сюрприз. Вот это неожиданность. Настроение ого, как улучшилось! Пустился, можно сказать в пляс. Стал искать Джойса. Где же ты, где? Такая здоровенная книжка и пропала. «Уллис», «Уллис», шары сдулись. Вижу в дальнем углу какое-то шевеление толстое. Вы кто? А это Паша и Петя, собственной персоной стоят не шелохнувшись. И на одном футболка белая-белая с красной надписью - «ЛЮБОВЬ», а на другом черная, но также с красной надписью - «LOVE». Вы манекены что ли? Звуки безалкогольной кокаиновой электронной психеделии от Джорджио Мородера еще в мозг забираться стали. Настойчиво так. Задолбали. Где текила? Текилы нет. Страшно, сил нет. Что происходит? Что происходит с моей жизнью. Где сон? Где явь? Самое обидное, что я почти не пью и никаких веществ не употребляю. А в роду у нас психов отродясь не было. Я сплю? Я сплю. И я всю жизнь, что ли, спал? Мама права была, когда мне это говорила? Что делать? Что делать? Мать вашу… Стоите, как будто вам на кнопку «Выкл.» нажали, как манекены. Спокойно. Выпить нечего. На помощь
звать бессмысленно. Может Богу помолиться? Единственное, что остается. Хотя, я не очень чтобы верю. Но выхода у меня, Господи, нет. Сейчас только на тебя надежда. Помоги, прошу. Первый раз в жизни. Максимум третий. К Тебе взываю. На Тебя уповаю. Иже еси. На колени встал. Лбом в пол уперся. Лежу. Может это не сон? Может придурки эти манекены свои занесли в мою квартиру пока я спал? И «Улисса» украли. И текилу выпили. Кто бы сомневался. Зачем я живу? Кто я? Откуда пришел? Куда иду? Помоги! Сука! Ну, помоги, пожалуйста. Я же не виноват, что меня безбожником воспитали. Должен же Ты иметь хоть какое-нибудь сострадание! Я же вообще ничего не понимаю. Я живу как на автомате. Убери меня. Ничего не изменится. А кого это кстати меня? Кто я? Кто ты? Запутался. Похоже, нет тебя, старичок. Был бы ты, совсем здесь другой коленкор закручивался. Любишь ты всех. И поэтому всех с такой извращенной и нечеловеческой жестокостью на тот свет отправляешь. Нет, бывают исключения. Дедушка мой во сне умер. А зачем он жил? А что у меня есть? Мама. Набрать ей во сне! Бредовая идея! Мобильник! Мама! Да, Самуил! Ты что так рано?
Что-нибудь случилось? Да, случилось! Я перестал понимать, где сон, а где явь? Это не новость. Для меня, по крайней мере. Это у тебя с детства. Что мне делать? Как говорят мудрые евреи, если не знаешь, что делать - иди спать. Иди спать, мой птенчик. Мама любит тебя. Все будет хорошо. Хочешь, я приеду? Нет, мама. Ты знаешь, хм, я и вправду пойду спать. Спокойного утра, мама! Доброго утра, Сама! Мама, мама, если я сейчас пойду спать, угадай, где я проснусь. В самолете, рядом с Летицией. Лети, лети летчик. Лети, лети самолетик. Лети, лети я. Лети! Дай мне попить что-нибудь. Открой ротик, родной мой, сладкий мальчик. А! Виски с колой. Эликсир жизни. Летка. Давай я для тебя подвиг совершу? Какой? Спасу тебя из рук разъяренных арабов. Это долго. Это надо в Афганистан лететь. Тебе это надо? Нет. Я люблю тебя просто. Хочу заботиться о тебе. Дрова что ли везете? Эй амиги? Что происходит? Самолет затрясся, завибрировал очень нехорошо. Двигатели загудели. Очень нехорошо. Самолет снижаться начал. Очень-очень нехорошо. У меня сердце упало в желудок, даже ниже. А ты спокойная. Закрыла глаза, виски пьешь. Потянулась
за сигаретой. Имею же я право зайти в кабину к пилотам? Спросить как дела. How do you do? Английский все пилоты знают. Иначе как бы они с диспетчерами разговаривали? Английский - язык международного общения. Да. Я знаю пару слов. Даже тройку. Я боюсь открыть дверь. Боюсь увидеть там что-то страшное. Летка! Я боюсь открыть дверь! Боюсь увидеть там что-то страшное! Не бойся. Я с тобой. Мысленно вместе. Я засыпаю. Не могу держаться. Давай, я теперь немного посплю. А ты порули реальностью. Рулю. Рулю. Открыл дверь. А самолетом никто не рулит. В кабине никого нет. Опять проблема. Может воспользоваться старым маминым советом и пойти спать? Внутренний голос мне говорит, что сейчас самое неподходящее время воспользоваться этим советом. А другой внутренний голос говорит, что самое время. Самолет разобьется. Ты умрешь во сне, как твой дедушка. Но попробуй спасти ситуацию. Я не могу. Не хочу. Я никого не люблю. Я хочу умереть. Я запутался, устал, зае. ался, разуверился, не понимаю в чем смысл жизни. Смерть - самый лучший выход. Но, ты стоишь за моей спиной… Сёмка, где пилоты? Не знаю. Но они не могли выпрыгнуть?
Не могли. Здесь только один выход. Что происходит? Ты знаешь, я не понимаю. Я жил размеренной, непрерывной, понятной жизнью. Всё у меня было. Правда и проблемы тоже были. Следователь… Но до суда дело не дошло бы. Мы денег дали. У дяди двое знакомых - федеральные судьи. У меня ТАМ, всё схвачено. А здесь у меня только ты и самолет-беспилотник. И до смерти… За что мне это? Когда я перестал управлять своей жизнью? Ты никогда не управлял своей жизнью. Это иллюзия. А что делать? Я буду спокойно допивать виски. А ты попробуй посадить самолет. Ты же мужчина? И пошла, и спокойно села в кресло, демонстративно взяла стакан с виски, закурила, стряхнула пепел на пол, и смотрит на меня своим фирменным сучим взглядом. Ты что не понимаешь, что самолет сейчас разобьется и всё? Дальше ничего не будет. Ты с ума сошла? Ты не понимаешь? Что ли ничего? Ну вот, я плачу. У меня в горле ком. В груди жжет. Слезы ручьем. Мне себя жалко. Мне себя так жалко. Эх, Семка, Семка! Ты-то хоть, как мужчина кончишь во время смерти. А я обоссусь. Тебе меня не жалко? Может вместо того, чтобы плакать, попробуешь вырулить? Вон штурвал.
Попробуй связаться с диспетчером. Делай что-нибудь. И смотрит на меня, как на раба. Хозяйка. И так ведь всю жизнь дальше будет. Вхожу в кабину. Сажусь, вижу небо и землю. Всё белое. И страх прошел. Когда за штурвал держишься, страх пропадает. Появляется уверенность, что рулишь. Я всегда хотел порулить. Машиной, яхтой, самолетом. Штурвал осторожно на себя. Должен перестать падать. Штурвал до упора на себя. Ничего не происходит. Штурвал направо. Нет контакта. Штурвал налево. Летка штурвал не работает! Кнопочки понажимай. Может штурвал отключили. И сидит, не встает, вот у человека железные нервы. Самолет снижается, я это чувствую. Да и чувствовать не надо. Земля приближается, хоть и не так быстро. А ладно. Кнопку нажал, рычажок. Надписи какие-то. Но я ни по-английски, ни по-испански. Все рычажки и кнопочки истерично нажал, ничего не происходит. Лет, нам сломанный самолет подсунули. Мы сейчас разобьемся. Я подсел к тебе, хотел обнять на прощание. Любимый, сделай так, чтобы мы пожили еще чуть-чуть. Сделай так, чтобы мы не разбились. Как? Я не знаю. Сделай. Ты можешь. Я верю в тебя. Нет, я знаю. Я чувствую.
Не плачь милая, я люблю тебя. И от любви моей, я намерение имею прекратить этот падающий бардак. Так, встал, попрыгал. Прыгаю мощно вверх-вперед-вниз. Руками достаю до потолка. Встал на руки. Походил немножко. Ты удивленно и восхищенно провожаешь меня взглядом. Я люблю тебя, я понял, как же я люблю тебя. Я отвечаю за тебя. Я отвечаю за всё. Я должен расшириться до размеров всего мира. Я должен накрыть собой весь мир. Не дать никому умереть. Объять их всех необъятных моих. Заласкать, зацеловать. Я вас раньше ненавидел. Считал тупыми, мерзкими, гадкими тварями. Недостойными жизни. Всех без исключения, я считал вас мерзким фоном моей никчемной жизни. Боже, как я ошибался. Какие вы все классные. Как вас можно делить на маньяков, убийц, тупиц, святых, пьяниц, хорошеньких девушек. Вы все - одно. Это же очевидно. Вы не здесь одно - вы там одно. Пока я так думал, я стал самолетом. Я ощущаю крылья свои, хвост свой, фюзеляж свой, двигатели-пропеллеры мои. Ай-люлюшечки-люли! Людей внутри себя, топливо в топливных баках. Холод антарктический, приближающуюся землю. Могу ли я неуправляемый полет превратить в
управляемый? Могу. Да. Тяга чуть поменьше. Закрылки поднять. На меньших оборотах. Планирую. Что еще? Выпускаю шасси. Как эротично. Топлива хватает. А зачем я выпустил шасси? Чтобы сломать их к чертовой матери. Надо садиться на брюхо и долго-долго скользить и одновременно тормозить двигателями. Есть подходящее место для посадки. Ровное, гладкое. Как я могу видеть? Очень просто. Я встал в кабину и смотрю глазами, что происходит. Начинаем посадку. До земли (льда, снега) 377 метров. 233, 144, 89, 55, 34. Сейчас. Давай. Коснулся снега. Выдал фонтаны ледяные из-под себя. Подпрыгнул, чуть взлетел. Опять скользнул по льду. Торможу, как могу. Двигателями. Мозгами. Подкрылками. Закрылками. Открылками. Мать твою! Убьемся! Уеб. мся! Все скрипит, трещит. Грозит развалиться. Я потерял сознание.
Сладкая жизнь. Сладкая. Вода. Ах. Открыл глаза. Прости, воды нет. Есть только кола. Пепси? Кока. Мы живы. Я посадил самолет. Резко сел. Я люблю тебя. Я ни капельки. Нисколечко не волновалась. Я… я… Обняла меня. Целует. Мы все в коле. Дай виски. Я теперь тоже напьюсь. У нас много. Целый ящик. Больше нет вопросов. Я могу всё. Если надо, перепрыгну через Северный Ледовитый океан в Москву. Сёмка, мы в Антарктиде. Тебе надо Индийский перепрыгнуть. Не вопрос. Целует. Губки нежные. Язычек-шалун. Слюньки сладкие. Слюнькина Лета, зубки кусачие. Ручки шаловливые. Я наберу в рот виски и напою тебя. Давай, извращенка. Давай маньячка. Сексулячка. Губы, виски, сладкие. Обжигающий поцелуй. Огненный. Мы боги огня. Мы боги земли. Мы боги Огненной земли, огненной воды и обжигающего сахарического. Сахарного, пустынного. Сладкого ветра. Раздевайся. Идем купаться в снегу. Мы живы. Мы жи-и-ивы! Нас обязательно найдут. Нас будут искать. Смотри. Какое небо. Какое солнце. Ласки. К черту ласки. Я хочу жесткого секса на снегу. Ты сексуальный маньяк. Да я хочу грубой неотесанной жизни, после нашего чудесного спасения. Нас
спас не бог. Нас спас я, твоя любовь, везение, помощь космоса. Безличного, черного пофигиста, который неожиданно повернулся боком к нам в своем миллиарднолетнем сне и случайно выпихнул нас на сторону жизни из стороны смерти. Это я говорю уже вне самолета на снегу. Как же холодно. Ну его к черту раздеваться, займемся этим в самолете. Ты не против? Нет. Жизнь прекрасна. Черт возьми. Выпьем для разогрева. Для разогрева перед чем? Перед ночью. Ночи не будет. Солнце не зайдет за горизонт. Так здесь всегда в это время года. Как отвратительно. У тебя есть очки солнцезащитные? У меня тоже нет. Нас никто не найдет. Мы замерзнем здесь. Это не страшно, Сямка, совсем не страшно. Нас найдут, иначе получается все зря. Зря летели, зря спасались, зря садились. Даже в кино не бывает такого, что люди только что спаслись и сразу умерли. Не бывает. Бывает! А я говорю, не бывает!! Бывает!!! Приведи примеры. «Всадник без головы». Что «Всадник без головы»? Он не спасся. Он ехал, счастливый, думал, что все будет хорошо, а его убили, отрезали голову и он долго-долго наводил ужас на окружающих. Мы тоже будем ходить по
Антарктиде и пугать туристов и полярников. Ах-А-А-А-Р-Р-Р. Типун тебе на язык, Летка. Но давай заберемся в самолет, а то у меня зуб на зуб не попадает. Не хочу мне не холодно. Насладись величественным видом. Мертвым вот уже много тысячелетий. Мертвым и холодным. Полгода - день, полгода ночь. Снег. И все. Ты глубокая, ум-м-мная. Пойдем. Холода нет, Сяма. Холод - это брат жары. Старший причем. Поешь снег. Он вкусный. Девственный. Лет, мне страшно. Страшно что? Умирать? Жить? Не знаю. Страх сковал холодом мои ноги и руки. Я сел. Я снял шапку. Я ничего не понял, я ничего не знаю, я не думал, что может быть так, что из-под тебя выбивают эту точку опоры - повседневную реальность. Подсовывают вместо нее сразу три реальности. Ты перестаешь понимать какая из них настоящая и умираешь от страха. Значит та настоящая реальность для тебя всё, а ты - никто. Ноль без палочки. Или палочка без нуля. Зачем я жил? Глупо. Бесцельно. Окружил себя дерьмовой жизнью. И как только у меня это дерьмо, внутри которого я жил отобрали… Жук-навозник. Но я у тебя осталась. Я у тебя осталась? Жучек ты мой любимый. Я что вслух
размышлял. Нет, я мысли умею читать. Молодец. А что будет после смерти? Скоро узнаешь. Или не скоро. А вдруг там ничего нет? Вдруг я умру навсегда? Я так не хочу. Хочешь. Нет. Да. Хватит говорить чушь. Я не говорю чушь. Ты хочешь. Чего я хочу?
Танцевать. Вот чего ты хочешь. Танцевать? Да, пригласите, сударь, даму на танец. Можно… Я… Бред какой. Мудрые ирландцы говорили, если ты не знаешь, что делать дальше - танцуй. Я серьезно. У тебя больше в жизни ничего не будет, кроме этого танца, этого неба над головой, этого солнца, этого снега. Моих глаз. В них вся вселенная. Мы стоим друг напротив друга, смотрим друг другу в глаза. Я никогда раньше так долго не смотрел никому в глаза. В них и правда вся вселенная. Я забыл, как меня… Кто я? Откуда пришел? Куда иду? Раз. Два. Три. Раз. Два. Три. Раз. Два. Три. Па-Бам. Па-Бам. Па-Бам. Пам. Пам. Пам. Па-Бам. Па-Бам. Па-Бам. Пам. Пам. Пам. Любимая. Я всегда буду с тобой. Я никогда и никуда тебя не отпущу. Я разучусь говорить, чтобы не быть скучным и занудным. Всезнающим и умным. Я буду только танцевать. Только нашептывать тебе на ушко этот мотивчик легкомысленный и пошлый. Любимый. Я отпущу тебе на все четыре стороны, а сама буду ветром нежным неуловимым, ласкать твои завихряющиеся вихры волос соломенных. Буду снаружи внутри. Буду любить тебя, как ты меня, только чуточку больше. Нет, я буду больше.
Не упирайся глупенький. Уступи девушке. Хорошо. Днем антарктидическим буду любить я тебя сильней, ночью ты меня. Как ты выговорил это слово? Повтори. Так смешно. Ан-тар-кти-ди-чес-ким. Ты гений. Ты маленький еврейский гений. Прошу не поминать всуе мою национальность. О, чистокровная славянка Летиция Шарон. Слышишь? Это вертолет. Нас нашли.
3 января 1917 года
- А еще мне снилось, будто просыпаюсь я в доме незнакомом мне. Ходики тикают. Тик. Так. Печка топится. Тишина в остальном. Ни звука. Образа на стенах висят. А я не понимаю, что сплю. Вспоминаю. Как же я в доме-то этом оказался? Нет. Решительно не могу вспомнить. Господа-судари мои. Дверь в сени открыл. Посмотрел. И здесь никого. На печи никого. В окно глянул. А там ветрено. Дождливо. Луна полная. Тоска. Друзья мои. Отвернулся я от окна. Смотрю - батюшка мой и матушка моя. Царствие им небесное. Пусть земля им будет пухом. Рухнул я на колени. Обнял. Руки целую. Бога молю, чтобы подольше продлил он момент сей сладостный. А они стоят, не шелохнутся. Да, и одеты они были точь-в-точь в ту одежду, в которой были похоронены. Они у меня… Один за другим. Сначала мать от болезни неизлечимой тяжелой. Потом отец от тоски помер. Да… Отец строго на меня в этот раз посмотрел. И говорит. Ах, Федька, Федька. Сукин ты сын. Мы с матерью старались. Воспитывали тебя. Отказывали себе во всем. Все только детям. Тебе и Лизе. Что же ты нас позоришь так перед Богом и людьми? Я ему говорю, не гневайтесь, отец, скажите, в чем
моя вина перед Вами. Я тотчас все исправлю, сообразно Вашей воле и матушкиного согласия. Что ж сын. Слушай волю мою. Должен ты тотчас же найти женщину по имени Анна и жениться на ней немедленно и ребенка своего признать и усыновить. Батюшка, помилуйте, о какой такой Анне, о каком таком ребенке Вы говорите? Я ни о женщине такой, ни о ребенке ее слыхом не слыхивал, видом не видывал. Матушка, пожалейте меня, смилуйтесь надо мной, родные мои. Не знаю я, о чем Вы таком меня просите. Знаешь, сказал отец и сильно оттолкнул меня от себя, да так, что я полетел как бы в пропасть такую бездонную. Лечу я, ног не чуя, и думаю, все, конец мне пришел. И пожить-то толком не успел, а уж и помирать Господь велел… И проснулся. На перине пуховой. Мокрый весь. В лихорадке. Жар по всему телу. Ломота. Хотел Ивашку позвать, да вспомнил, что третьего дня отпустил его в деревню на похороны какого-то его дальнего родственника. Сам теперь, всё сам. Встал, подошел к кадке, зачерпнул ладонью воду, умылся. Вроде полегчало. Что же за сон такой? Горький. Безнадежный. Ох, не к добру видно увидел я его. Не к добру! Ни разу еще
родителей своих покойных не видел я во сне. Душа как болит! Слезы из глаз. Бедный я бедный. И за что мне такое наказание? Прилёг я опять, а заснуть не могу. Всё не выходят у меня из головы последние слова отца-батюшки моего Ивана Никифоровича. Да у меня даже ни одной знакомой по имени Анна нет. Да и не было никогда. Не всегда, наверное, сон в руку. Бывает, наверное, и горячечный делириум. Прости господи за басурманские слова. Встал на коленях перед образами и сочинил молитву. Господи, прости меня за все прегрешения вольные и невольные. Прости за помыслы недостойные. Прости за дела нестерпимо подлые. Прости меня, раба твоего слабосильного. Укрепи дух мой. Очисти душу мою. Спаси тело мое от осквернения болезнями. Ивашка, помоги… Нет Ивашки. Встал. Хотя я по утрам… да я вообще очень редко водку пью. Но тут не удержался, налил себе стопку, выпил. Чтобы дрожь унять. Решил в церковь сходить. Свечку поставить за упокой души родителей своих. Ведь вот беспокоятся обо мне, во сне приходят, разговаривают. А может это бесы приходили, прикинувшись отцом с матерью. Бесы они хитрые, они все могут. Заторопился я.
Оделся во что попало. Ведь сам я найти в своей комнате без посторонней помощи ничего не могу. Сапоги нечищеные около двери стоят. Их одел, потому что туфли лакированые не смог найти, как ни искал. А свечки зажигать… И ведь не отпустить его я не мог. Любил он родственника своего. Всё рассказывал, как тот его на себе катал. Вышел на улицу, солнце ударило в глаза. Прикрыл я ладонью глаза. Прищурился. Пошел, не торопясь, мимо березок, знакомых с детства, вышел на пыльную дорогу и пошел к церкви. А сон все не выходит у меня из головы. Родители, как живые у меня перед глазами стоят. Иду - плачу. Со мной мужик какой-то поздоровался, поклонился. Я ответил ему поклоном. Как дошел не помню. Глядь, вот и ворота передо мной. Перекрестился, поклон отбил, в церковь зашел. Свечки взял, поставил перед образами, думу думать невеселую начал. О жизни своей, о ничтожестве своем перед богом, о грехах своих тяжких. Смотрю девушка вошла и будто знакома она мне, глаза скромно опустила после того как встретилась со мной взглядом. Что-то я прочел важное во взгляде ее, но понять не успел. Закрыл глаза. Вдохнул полной грудью
воздух. Ладан благотворно на моё тело влияет. Радость в душе и в теле появилась. Дурные мысли ушли куда-то, жизнь стала снова рисоваться в радужных красках. Открыл глаза, посмотрел на Иисуса и сказал: «Спасибо тебе, Господи, за всё, что ты делаешь для меня». И сам себе показался тогда благочестивым христианином и порядочным русским гражданином. Слуга царю. «Да ниспошлет Господь многие лета Императору нашему, батюшке Николаю Александровичу». Совсем даже гордость за себя наполнила сердце моё. Я хороший. Даже если никто меня и не видит, и не слышит, Бог-то он всё видит и всё слышит. Перекрестился. Поклонился. Правой рукой коснулся пола и вышел. У церковных ворот неожиданно та девушка-красавица нагоняет меня и говорит. «Здравствуйте, Федор Иванович, сокол мой ненаглядный! Это я, Нюра». Нюра, Аня. Боже, как же я мог забыть о ней. Сколько лет прошло? Пять? Шесть? Похорошела. Волос черный. Глаза зеленые. Глаз не отвести. «Куда же пропали Вы тогда? Я Вас искала, искала, все глаза выплакала? А Вас и след простыл. Нехорошо Вы со мной поступили тогда. Нечестно». И смотрит на меня своими глазенками
чистыми-чистыми, как у ребеночка. Я от стыда не знаю, куда мне деться. Мог бы под землю провалиться - провалился бы. Ведь обесчестил я тогда невинную русскую девушку, а сам, как подлец сбежал. В любви вечной клялся, а сам всё равно сбежал. Вечерний звон, бом, бом. «Так, по…, по делам-с. На Дальний Восток. По государственным. Да-с». «А что ж не зашли, не попрощались»? «Так… Вот… Говорю же. По делам. Срочно… Предписание… На сборы… Времени… Не дали». «А здесь, какими судьбами»? «Дом». «Что дом?» «Купить хотел…». «Купили»? «Купил…» «Да Вы не беспокойтесь так сударь мой, Федор Иванович. Вижу, не удобно Вам встретить меня. Нет стремления со мной разговаривать. Вы даже не обняли меня, не поцеловали. Хотя раньше… Пойду я. Суди Вас Бог». Сделала шаг, остановилась. «Хочу я Вам на прощанье сказать…». Сейчас скажет, как сильно она любит меня. «Сын у меня от Вас. Федором назвала в Вашу честь». Заплакала, прикрыла лицо ладонью и побежала. Я стою, красное лицо, жар, прилив у меня. В голове картина из детства. Бабушка моя, Софья Андреевна, сидит на диване, пот ручьями струится. Она веером обмахивает себя и говорит:
«Прилив у меня». Побежал я, догнал Нюру. Долго-долго что-то нудное, пустое и нелепое говорил ей. А на прощание протянул ей пятирублевую ассигнацию. «Мне от Вас ничего не надо. Как-нибудь проживем». Поклонилась мне и пошла неторопливо по тропинке пыльной. Я кричу себе: «Беги за ней, беги, несчастный! Это же жизнь твоя уходит!» Но не побежал. Упал на дорогу. Лежал и рыдал. Оттого, что не выполнил родительского наказа. Оттого, что жизнь моя полетела в тартарары. Меня люди какие-то с дороги оттащили, под деревце положили, думали, что пьяный. А я и на самом деле, как пьяный. Ничего не вижу, не слышу и сказать не могу. Только хрип из горла раздается. До вечера я под березкой той пролежал. Вернулся домой и запил. Долго пил. С видениями ада. А что ж мне видеть-то прикажете. Судари мои. Друзья мои, товарищи. Братья по оружию. Боевые мои… Вот тогда я понял, что такое настоящий грех. Грех - это когда идёшь супротив главного направления своей жизни. Родовой линии. Против уважения к главе Рода своего. Против родительского слова. Против своей души, против жизни даденной тебе Богом. Мне кажется, иногда, что в те дни
я и умер. Неживой я с тех пор. В зеркало смотреть не смотрел даже. А ведь сейчас все бы у меня было. Дети, семья, жена. Анна мне с тех пор каждый день во сне приходить начала. Посмотрит так кротко и укоризненно, повернется тихо и уходит. А ведь я ее даже искать не пытался, вот как бесы меня в оборот взяли. И я плачу. Да, господа, простите мне эти слезы. Простите. Я и на могилу отца, и на могилу матери не ходил с тех пор. Стыдно. Совесть мучает. Ест душу поедом. Так муторно. Так душу рвёт. Мне война в радость была. Как узнал я про войну с германцем, так я воспрянул телом и душой. На войне, подумал, я праведной, православной, за Веру, Царя и Отечество, искуплю я жизнью своей грех этот тяжкий. И ведь как я в бой всегда рвался, от пуль не уворачивался, в штыковую - всегда первый. Под пулеметы - не пригибаясь. Георгиевский Крест имею… Вот первого убитого мною немца, как сейчас помню. Пошли в штыковую. Пули свистят. Немцы - как девятый вал на картине Айвазовского. Сплошная серая масса. И тут я одно лицо различать стал. Немца одного совсем мальчишку еще. Он бежит, глаза раскрыл. Кричит что-то по-своему. Ну,
я и пошел на него. Больше никого не вижу. Сошлись мы. Я ему саблю в сердце самое вонзил. Он ойкнул. Ружье выронил. Руки к сердцу прижал. И на землю оседать начал. А я ему все в глаза смотрю. А в глазах у него такой покой и умиротворение. Словами не передать. Первый мой был… Теперь мой черед. Вот рассказал про грехи свои и легче стало. Не так боязно. Не так тяжко уже помирать. Не так… Давайте, господа закончим со мной.
Я посмотрел на всех, на поручика Иванова, только что закончившего свой рассказ. На полковника Краснова, сидящего на табуретке, закрывшего глаза ладонью. На растерянного Шарко, пятившегося почему-то от меня. И на подполковника… Подполковника. Я не мог никак вспомнить ни его фамилии, ни имени-отчества. Сказывалась контузия. А также последствия газовой атаки.
- Ну же. Не забывай. Ты Богом поклялся. Всё уже обговорили. Господи, ну зачем для такого важного дела мы взяли контуженного … - сказал, почти завыл полковник, нервно притоптывая ногой.
- Вы, Ваше Благородие. Не того… Не очень… Вы свое слово сдержали, и я сдержу. Решил я грех этот на душу взять. За деньги большие решил. Ибо нужда у меня в деньгах великая. Спасибо Вам господин полковник. В ноги Вам кланяюсь.
- Быстрее. Не выдержу я.
Я подошел к поручику Иванову. Поставил его посреди комнаты на колени. Достал заготовленный мешок и надел ему на голову. Мешок оказался очень большой. Он закрыл не только голову его, но и плечи. Слышно было, как поручик начал неслышно читать молитву. За окнами прошел кто-то, громко гогоча. Полковник глянул в окно, но быстро вернулся. Я взял в руки винтовку, передернул затвор. Приставил дуло к голове Иванова. Но потом обошел его с другой стороны. Выстрелил в голову. Тело с глухим стуком ударилось о пол. Подполковник часто задышал.
- Расскажу теперь я. Признаться честно, мне ни о чем таком рассказать Вам нечего. Косноязычен, как всегда-с. Родился, вырос. Вспоминаю свою жизнь. А вспомнить, пересказать нечего. В голову ничего не лезет. Никаких воспоминаний. Мне говорили - учись. Я - учился. Мне сказал дядя мой полковник - иди на военную службу, почетно это, я и пошел. Жену мне мать подобрала, посватала. Дети сами как-то на свет божий появились. И росли. Даже когда сын младшенький, Кирилл, в речке утонул, никакого горя я не испытал особенного. Так, погоревал. А сейчас даже лица его вспомнить не могу. Поручик здесь про первого убитого немца нам так горячо рассказывал. А я ни первого убитого не помню, ни последнего. Сейчас Иванов лежит мертвый. С мешком на голове. Мне его не жалко. Мне вас не жалко. И себя по большому счету, тоже. Выходит, я и есть самый никчемный, самый бессердечный человек? Вы как думаете? Молчите. Глаза отворачиваете. Тогда я расскажу о нечеловеческой мерзости семьи нашей. О том, как отец мой, сестру мою старшую… О том, как жили они как муж и жена при живой нашей матушке. О том, что знал я все и никому не
сказал, а главное, как я присутствовал при всех их мерзостях. Они знали о том, что я все это вижу. А я испытывал от всего этого несказанное удовольствие. И считаю это время самым счастливым в своей жизни. И вспоминаю о тех днях каждый день. И дрожь по всему телу. И сладость. И потеря. Что мне сейчас смерть, когда я такую боль, такую сладость, такое наслаждение испытал. Такой стыд. Именно тогда я понял, что богу все равно. Ему до нас дела нет. Грехи эти все люди сами себе придумали. Не наказывают за них. Ни за что не наказывает бог. Он не смотрит за нами. Он нам доверяет. Он знает, что все, что он задумал, мы с вами сможем выполнить. А выполнить задуманное можно, только если свобода, волюшка вольная людям дана. Только так. Делай, что хочешь. Но таись от людей. Ибо люди наказать могут, сообразно непонятно кем выдуманным правилам. Где это - грех, это - святость. Книги тоже врут, особенно которые учат. Учат, сами не знают чему. Учат… И которые не учат… Я запутался. У меня морали нет никакой. У меня воспоминаний нет никаких. И не жил я всё это время. Только тогда. Только тот год, когда я застал в лесу отца
моего и сестру мою. Я не называл их по имени с тех пор. Я не разговаривал с ними. Отвечал только редко: «Да, папа». Или здоровался: «Здравствуй, сестра». Странно, что мать этого не замечала. Не хотела замечать. Она настолько была поглощена хозяйством, следила за тем, чтобы все были сыты, довольны, помыты и образованы, и на ночь, отходя ко сну, все бы ей говорили: «Спокойной ночи, маман». А у меня с той поры. Как бы Вам это объяснить. Я слепой как бы был. С меня шоры эти сняли. Отец родной и сестра родная сняли. И я увидел реальность, какая она есть. Без прикрас. Бес прекрасен. Вот в кого я верю, так это в Беса. В бога я тоже верю. Но бог создал нас и ушел. А в подарок оставил нам Беса. И ведь это Бес постоянно говорит у вас в голове. Ведь это Бес постоянно подсказывает, что надо делать. Он ни на секунду не оставляет вас, Бес, без своего внимания. Говорит. Говорит. Говорит. А на самом деле его нет. Его нельзя пощупать, увидеть. Только услышать. Он слова тебе самому вставить не дает. Только что захочешь сказать или подумать, он тут как тут. Хрю-хрю. И так тебе логично все расставляет по полочкам, что
тебе и деться некуда. Эмоции - это не его. Чувства - это не его. Боль, наслаждение - это не его. Он как советник. Действительный, статский. Советует. Но, ни за что не отвечает. А отвечаете вы. Жизнью своею в итоге за всё. Вот в этот самый счастливый год я его вообще не слушал. Он мне - уйди, стыд, срам какой. А я не ухожу. Он мне - скажи матери. Ты, как верный сын, всё должен матери рассказать. А я - не рассказал. Он мне - не занимайся рукоблудием. А я - занимался. Он мне - не рыскай по лесу, не ищи их, не выслеживай их дома, не лови их взгляды. Нет, Бес. Буду! Буду! Буду! Я представлял себя на месте сестры. Я ощущал все эти ощущения, которые представлял себе в воспаленном сознании. Я чувствовал горячее тело, горячие руки отца, его поцелуи, чувствовал, как он входит в меня. Ночью я до утра не мог уснуть. Я маялся в божественной неге воображаемого мира. Где я был женщиной. Слабой, нежной, красивой. За год я осунулся, похудел. Мешки под глазами. Шаркающая походка. Земской доктор не смог определить причину моей болезни. Несколько раз возили меня в столицу к немецкому эскулапу, да все без толку. Хотя отец
и сестра, безусловно, знали причину моего недуга. Они уже не скрывались от меня. И если я отставал от них, в похотливом своем путешествии через лес, к месту уединения их в сладком грехе, они останавливались и поджидали меня. И я целый час летал по всем кругам ада. С удовольствием, зудящим по всему телу. Я всегда испытывал радость при этом. Счастье. Умиротворение. И старался как можно реже ходить в церковь под разным предлогом. Разлюбил я бога, бросившего меня на произвол судьбы. Но судьба не бросила меня. Судьба уготовила мне испытание, которое сломало меня на всю жизнь. Воткнула в сердце шип, который только сейчас, благодаря Вам, только можно вытащить… Сестра моя вскоре повзрослела и стала прелестнейшей девушкой. Ласковой, нежной. Но с чертовщинкой в глазах и поступках. Буйство её выражалось в том, что иногда она по три часа в пруду плавала туда-сюда. Туда-сюда. А выйдет, даст мне сладкую затрещину. И побежит, куда глаза её прекрасные синие глядят. Я за ней бегал давно уже хвостиком. И преследования эти, скажу я вам, приняли болезненный характер. Мать к тому времени считала меня неизлечимо больным.
Да и врач не переубеждал её в этом. Однажды я слышал, как он говорил матери: «Крепитесь. Я думаю, ему не больше года осталось». Я точно знал, что это не так. Да-с… Я вышел один раз, даже, в платье старом сестры моей. Думал, что это смешно. Надо было видеть их лица при этом. Матери, отца, сестры, прислуги. Отец разрыдался. Я понял - мне надо как-то снять напряжение. Я развернулся, пошел обратно наверх и переоделся в свою обычную одежду. Больше я так никогда не делал, мне достаточно было моих фантазий. К нам нечасто приходили гости. Я никогда не спускался к ним, да и меня никогда не звали к гостям. Слух о моем недуге давно распространился за пределы нашего поместья. Но я однажды понял, что произошло какое-то изменение, скорее не понял даже, а почувствовал. Будто песня оборвалась. И наступила зловещая тишина. Я увидел, как сестра выбегает за руку с каким-то молодым человеком. Они бегут к калитке, которая вела в лес. Они обернулись. И я поразился тому, насколько же этот молодой человек похож на моего отца. У нас в зале висел портрет отца, когда ему было лет двадцать пять. Так вот портрет этот и молодой
человек, смотрящий на меня и машущий мне рукой, будто одно лицо. Я догадывался, что сейчас произойдет что-то страшное и поэтому перестал выходить из своей комнаты. Еду мне приносили, мыли меня тоже в комнате. Даже ведро поставили… Мать как-то зашла ко мне вся сияющая, долго обнимала и сказала мне, что скоро у Дашеньки свадьба. Сын графа Ланского просил у нас с отцом руки твоей сестры. Да и сам граф с супругой приезжал. Отец дал согласие. Меня колотить начало, в жар бросило. Мать не заметила этого и вышла из комнаты. Я приготовился к худшему. К падению дома Ашеров. Так я обозначил про себя свое, наше будущее. Мои адские предчувствия не заставили себя долго ждать. За неделю до свадьбы в реке выловили труп моей сестры. Никто не мог сказать, что же случилось. Насильственной ли была смерть. Следователь из города приезжал с помощником своим. Но, не найдя никаких улик, уехал. Признали несчастным случаем. Но я знал, кто убил сестру. Я знал и не мог простить, не мог не отмстить. И я решил сделать месть главным делом моей жизни. Решил, что здоровье мое пойдет на поправку. Стал делать зарядку. Через месяц уже
гулял в лесу. Каждый день приходил на могилу сестры. Разговаривал с ней. И всегда, когда видел отца, старался смотреть ему в глаза. Он не отводил взгляд. Он знал, что я задумал. Он знал, что я знаю, кто убил сестру. Безумие росло, крепло. Я перестал что-либо замечать, кого-либо замечать кроме него. Думал только о нем. О предстоящем возмездии. О улучшающемся моем самочувствии. О здоровье богатырском. Мать, совсем было зачахнувшая после смерти сестры, вдруг воспрянула духом и начала заниматься только мной, думать только о моем будущем и устраивать его. И вот однажды, когда матери не было дома, я, предварительно отослав по незначительным поручениям всю прислугу, предложил отцу прокатить его на лодочке. Он покорно согласился. Мы дошли до лодки, он сел, я толкнул лодку и ловко вскочил на нее. Он все это время, пока мы плыли на середину озера, возводил глаза к небу и что-то шептал. И еще. Он надел какую-то рубашку белую, которую при мне раньше никогда не надевал. Лягушки квакают. Птицы чирикают. Ветер. Деревья шумят. Облака по небу плывут. И тут я толкаю его, он падает за борт, я переворачиваю лодку и
отталкиваю ее как можно дальше от того самого места где мы с ним плескаемся. Он плавать не умеет, хотя и меня и сестру прекрасно плавать научил. Он яростно и радостно беспорядочно бил руками по воде. Вдыхал жадно ртом воздух. Создавая вокруг себя штормовое бурление и фонтаны… Да, он быстро пошел ко дну. Но я смотрел на это с отстраненностью изысканной. И потом выплыл на берег и стал звать на помощь… Вот мой самый большой и непростимый грех. Но я не считаю это грехом. Меня поэтому на войне и не убили, что я вообще после этого ничего грехом не считаю. И действовал на войне расчетливо, холодно, не предаваясь эмоциям. И сейчас, господин полковник, я благодарен вам за это… Странно, Реквием в ушах звучит, господа. Да-с. Реквием Моцарта. Как кстати. Давай Иван.
Я подошел к подполковнику, подвел его поближе к трупу Иванова, поставил на колени.
- И давно Ваше Благородие у Вас случай этот произошел?
- Какой случай?
- Ну, вот этот, который Вы сейчас рассказали.
- Тридцать лет назад. А что?
- Видел я этот случай, Антон Петрович, как Вы и рассказали. Ребенком совсем малым я тогда был. Плыли на лодке. Потом лодка перевернулась. На лодке было два человека. Потом один приплыл на берег, на помощь стал звать, а второй, батюшка Ваш Петр Николаевич, утонул.
- Сейчас, дорогой мой, это не имеет абсолютно никакого значения. И совпадение это, нисколько меня не трогает. Перед смертью на другое внимание обращаешь. На свет керосиновой лампы мерцающий. На запах ее, на то, как снег за окном падает. Неудобно мне, милок, вот так на коленях стоять. Вот я о чем. Ты бы уж поскорей. Прощайте штабс-капитан, прощайте господин полковник. Не встретимся мы на небесах. Не будет больше ничего. Смерть - это конец.
Надел я на подполковника заранее приготовленный мешок. Мешок поменьше был предыдущего. Затвор. Выстрел. Как на раз-два. Быстро. Полковник зарыдал.
- Не плачьте, полковник, не жалейте прошедшую безвозвратно жизнь. За грехи наши рано или поздно рассчитались бы мы жизнями своими. Я всегда знал об этом. Грустно, но справедливо устроен этот мир. Бог, наш отец, смотрит за нами строго и серьезно. И совершая грехи эти богомерзкие. А грехи - все богомерзкие. В этом я уверен до конца. До самого конца… Я спокоен. Давайте я вытру Ваши слезы, мой достойный командир, мой дорогой старший товарищ. Вот так. Вы для меня главный пример святого на войне. Молчите, молчите. Святой - это не тот, кто грехи не совершал. Святой - это тот, кто грехи свои осознал, принял и отмолил. Действиями, причем, своими отмолил. Мы обсуждали это с вами. Отец родной, после того разговора с Вами, мне небеса открылись. И товарищам нашим, которые уже отправились на небеса в рай. Святые наши уже на нынешний момент Федор Иванович и Антон Петрович. Царствие им небесное. Души их сейчас скоро предстанут пред Очами Его. И Суд его будет страшен и справедлив. И я скоро… Я… Мой грех страшнее Иудиного. Страшнее и трусливее и… Ненависть. Вот, что в душе моей тогда происходило. Ненависть к миру,
к людям, к Богу и к себе. Я ждал конца света больше всего! Страшного суда. Как же я хотел, чтобы бордель этот, называемый земной жизнью, вселенски окончательно завершился. Конец, понимаете? Все, больше ничего не будет. Ведь если ж я умру, а несколько миллионов людей продолжат жить - это не справедливо. А если все умрут - бальзам на сердце. Это притом, что я ждал, надеялся. Ах, как сладко, братья мои… Можно я к Вам буду обращаться братья мои? Ведь Вы ж последние, кого я перед смертью всё еще буду видеть. Да я ждал, надеялся. Как бы ни страшно звучали мои слова. И вот я знал, что конец света случится, а он возьми, например, и случись. И последние слова мои на вершине экстаза - «А я всех предупреждал, что так и произойдет!!!!!» Хотя я никого не предупреждал, а просто так языком трепался. И я возжелал конца света страстно, но никак не знал, как лично я могу конец света этот приблизить. Выпивать я каждый день начал. Страшно, убийственно, методично. Не просыхая, как какой-нибудь разорившийся купец. Сначала «Смирновскую». Потом, когда мозг и организм мне постепенно отказывать начали, когда доктор сказал мне,
что в следующее Рождество, похоже, голубчик, в церковь уже не пойдете - Вас внесут. Перешел я на легкие красные вина. Сходил на следующее Рождество ненадолго в церковь, пришел домой, налил себе бокал «Каберне». А я дома не один. Стоит слева от меня человек молодой, пристально смотрит. «Выпейте, выпейте», - говорит он мне с иностранным акцентом. Иностранец значит. Это у меня, значит, серьезная горячка началась. С галлюцинациями. «Нет, это не горячка. Вино подготавливает хорошо к встрече с такими демонами, как я. А еще отвар из мухоморов». «Отвар из мухоморов я пить не буду, хоть режьте меня. Да и вино прекращу пить на время разговора нашего, недолгого я надеюсь. Ну-с, сударь, чего изволите?» Поставил я фамильный хрустальный бокал на скатерть и бесцеремонно начал рассматривать незваного гостя. Молодой парень. Среднего роста. Одет не по-нашему. В иностранную, скорее даже английскую одежду. Волос черный. Глаза как у арабченка. Волосы растрепались, как будто он откуда бежал. Губы тонкие. Нос прямой. Подбородок волевой. Чуть ниже и правей под правым глазом родинка. Уши больше среднего, закрыты наполовину
волосами. Зубы неровные. Хвоста, рогов и копыт не наблюдается. «Общение, я извиняюсь, долгое будет. Я вам должен будущее этого мира показать. Жуткое на самом деле будущее. А вы должны его пустить в мир. Или не впустить. На Ваш выбор». «А если я его не впущу, что будет?» - взволнованно спрашиваю я. «Рай на земле, но без Вас. А если впустите - Ад, но с вашим живейшим участием, дорогой Дмитрий Сергеевич». Я подумал, что надо просто поспать. Чайку с лимоном попить. И все пройдет. Проснусь утром как обычно. Веселый и радостный. Как давно уже не бывало. «Поспите, поспите. А я здесь рядом посижу, подожду, пока Вы проснетесь», сказал бес с язвительной улыбкой. «Или не проснетесь. Все только на Ваш выбор и ради Вашего удовольствия, любезный мой друг». Меня пугает это. Меня испугали его слова. Я боюсь не проснуться. Но вида не показал. Какое сейчас усну? Как усну? Если поджилки трясутся. Выпью вина. Вот Вам. И еще. И еще. Видел, бес, как русские люди пьют? А он в кресле качалке лежит, покачивается, дремлет. Как будто не интересно ему. Стал я пристально в него вглядываться. Спит как будто. В вот возьму
револьвер, курок взведу и выпущу всю обойму. «Вот этого делать Вам точно не надо, господин Шарко», - официальным тоном говорит чёрт, - «только патроны зря потратите». И спит дальше, как ни в чем не бывало. Ладно. Ладно. Ла-а-а-дно. Допил вино. Лег на кушетку накрылся пледом. Закрыл глаза. Заснуть пытаюсь. И тут вроде как движения какие вокруг, что ли. Ветер такой. Теплый. Морем что ли запахло. Музыка чудная. Никогда такой не слышал. И меня начинает как бы приподнимать. Лечу плавно. И страх. И восторг. Открыть глаза боюсь. «И не надо. Я скажу, когда можно будет глаза открыть.» Музыка мелодичная, на неведомых инструментах. Методичные удары. Шум. Голоса. Вот опять прекрасная мелодия. Голоса опять. Галилео. Фигаро. Черт знает что. «Я знаю, что это, но Вам не скажу. Пожалуйста, Дмитрий Сергеевич, зовите меня Робертом, мне так привычно и приятственно. Вам не сложно?» «Нет, не сложно». «Ну вот и хорошо, открывайте глаза, голубчик». Открыл. Ого. Амфитеатр. Невообразимых размеров. Больше чем собор святого Петра в Риме. Амфитеатр, разрубленный пополам. А посредине окно огромное. И в этом окне лицо демона
Роберта. Но размеры. Как у циклопа. Но только голова видна. Ног, рук, туловища нет. «Садитесь, пожалуйста, на кресло, мой дорогой. Устраивайтесь удобней. Сейчас на этом экране, где вы видите мою улыбающуюся физиономию, Вам покажут фильму про будущее, то самое, ужасное, которое Вы, как я уже говорил, должны впустить в наш мир, или не впустить. Смотрите и наслаждайтесь». Свет выключен. Фильма началась. Музыка Бетховена. Начал по сторонам смотреть, кто же играет на фортепьяно. Иль на рояле? Но никого не увидел. Хорошо играет «Аппассионату». Смотрю. Да-с. Зрелище. Все цветное и объемное даже. И запахи. Вижу война. Страшная. Кровавая. Трупы. Люди в противогазах. Штыковые. Порохом пахнет. Землей. Ипритом. Мне плохо, я выйти хочу. И вдруг себя вижу, героя такого. Поднимаю взвод в атаку. Ничего не боюсь. Да друзья. Именно тогда я увидел эту войну, в которой мы участвуем. Далее съемки с аэроплана. Долго смотрел. Как все эти массы людей перемещаются. Убивают друг друга. Полководцев. Генералов. Фельдмаршалов. Государя… Он скоро отречется от престола. На его место придут еврейские разбойники и заварят в
России-матушке такую кашу. Царя-батюшку расстреляют с семьей. Голод. Разруха, убийства. Церкви все разрушат. Много я видел их безобразий. А народ безмолвствует… Да-с. Придет век массовых убийств, век падения нравов, исчезновения культуры, искусства. Инородцы будут притеснять русских православных людей. Издеваться над ними. Брать себе их жен, насиловать их. Убивать наших детей… Даже не тысячами, миллионами. Сначала англичане, французы, американцы будут страну нашу рвать на части. Потом немец опять. Ох, это будет так страшно. Столько смертей, столько горя. Пройдем мы по лезвию ножа к этой победе. У германца будут и еропланы железные и танки, и все на их стороне и удача и сила. А мы их все равно раздавим. Но Россия никогда уже после этого не оправится. Слишком велика цена, которая будет заплачена. А потом всё… Страшная война, которая погубит почти все человечество. Останется из всего человечества только несколько тысяч людей. Да и те будут под землей жить в огромных подземных пещерах. Но это лет через триста. А я доживу до семидесяти лет, доживу в почете и уважении, в услужении у этих шакалов, которые
захватят власть в России. И похоронят меня в Кремлевской стене. Мерзость какая. Потом кто-то закричал. Я вот сейчас точно не помню, что. Но, по-моему так. А сейчас музыкальная пауза! И тут появилась негритянка такая страшная, которая запела бесовскую музыку под бесовские скрежещущие звуки. Я вот помирать буду, песню эту не забуду никогда. Ай-Фи-Лю. Люююю. Ай-Лю-Лю. Ай-Фил-Лю. Тьфу, пропасть какая. А потом буквы огромные всплыли. Вот как сейчас их вижу. Ооппа Гаттея. (На самом деле на экране было написано - Donna Summer - прим. Автора). Появился бес снова во весь свой циклопический рост и голову мерзкую ко мне тянет. Дымом дымит. «А какая же жизнь будет, альтернативная, так сказать, не изволите ли ознакомить? Господин черт», - спрашиваю я его. «А вам не все ли равно? Вас не будет. Вы в случае выбора альтернативной, как Вы изволили выразится, жизни, немедленно умрете. Здесь и сейчас. Одно могу сказать. Войн не будет. Ни одной, никогда. Вы одного человека очень хорошего, не сможете убить». «Убить на гражданской службе? Вы бредите? Я оружия в руках никогда не держал». Раздражать меня если честно цирк этот
начал. Злой я стал. А когда я зол… Лучше даже Дьяволу не становиться на моем пути. «Да, - говорит он, - вы своей пьянкой запустите некую цепочку событий, которая приведет к смерти человека, который за несколько лет изменит мир до неузнаваемости, и никто не сможет ему помешать. Кроме Вас». Вот какой я важный человек. Вот я все могу. Как же хочется напакостить человечеству. Дайте шампанского. «Дайте шампанского, Роберт!» И глазки у меня забегали как у вора, который у бедняка последний алтын стащил. «Ламбруски отведайте». Ламбруска, так Ламбруска! Рано мне помирать. «Рано мне помирать, дорогой бес. Я еще повоюю. Я возьму от жизни все. И пропади оно всё пропадом». И разбил бокал о пол. Тут же проснулся у себя в комнате. Оказывается, я уснул на кровати в одежде и обуви… Но все что увидел я тогда в этом странном сне - сбылось. И война. И жизнь моя. Картинки точь-в-точь, как я видел той памятной ночью. И понял я, какой страшный грех совершил. И уже три года мучаюсь так, как Иуда не мучился. Вот откуда храбрость моя отчаянная. Уж очень я хотел смерти. И вот подвернулся сейчас такой случай. Спасибо Вам,
полковник. И тебе, наш нечаянный избавитель. Не дам я сбыться худшему будущему. И никто не похоронит меня в кремлевской стене. Не исполнится пророчество. А если в мелком неточность, то и по большому счету значит ложь это всё. А может, не зависит от нас ничего. Всё уже записано в бесконечной книге бытия. И мы несемся, как паровоз по рельсам, не в силах ничего изменить. И Бес издевался надо мной и потешался над моим бессилием и вынудил меня сказать то, чего я не мог не сказать. Ведь если сверху на нас посмотреть мы как муравьи в муравейнике. Много нас, маленькие мы и ничего от нас не зависит. Только я передумал. Да, да. Положи дружок винтовку к ногам. Осторожно. Вот так. И вы господин полковник руки поднимите. Я стреляю очень хорошо, советую Вам не проверять этого моего умения. Не прожигайте меня взглядом. Я соврал. Да я честью клялся, что мы исполним задуманное. Но мне страшно стало, я не хочу умирать. Я еще достаточно молодой. У меня дети, жена красавица. Я знаю свое будущее. Ну и что. Оно вполне себе ничего. Умру я тихо во сне. Но это когда еще будет. Почести, слава, величие. Имя мое впишут золотыми
буквами в книгу Истории. Мною гордиться страна будет. Я… Я… Не бывать этому. Все это ложь. Я жить хочу. Дышать. Любить. Все что я сейчас хочу - жить. И я буду бороться за нее. Цепляться зубами буду за нее. Ногтями. Вы только не обижайтесь, пожалуйста, но я вас убью. Обоих. Я к вам лично никакой неприязни…
За окном раздался шум. Всадники проскакали. Но этой секунды, когда несчастный отвернулся от нас, было достаточно. Полковник выстрелил ему в голову. Я надел на голову Шарко мешок и подтащил к остальным. Достал самосад, насыпал в обрывок газеты, закурил.
- Видишь как, Ванька, не сдюжил штабс-капитан. Не снес невыносимую ношу. Цепляться начал. А за что, сам не поймет. На кой ему эта его жизнь? Что он с ней делать будет? Так и ждал бы всю жизнь, пока его у кремлевской стены похоронят. Не понимают люди… Вообще ничего не понимают. Живут как во сне. Нет, чтоб прислушаться к себе, например. К звукам отдельным в мироздании окружающем. Да хоть книжки умные почитать. Чай не глупей тебя люди писали. Почитал, узнал про все, свои мысли добавил. И вот живи. Ясно же все. Вот Бог. Вот порог. Выйди за него и иди. Иди не останавливайся. Иди не оглядывайся. Смотри только вперед. Только ввысь. На небо, то есть. А куда же еще? Куда смотреть? Некуда. Вот ты ведь тоже в Бога веруешь? Веруешь, вижу. И тоже думаешь, небось, что, мол, как же он это так все хитро и запутано тут устроил. За грехи не наказывает. Подлецов и воров возвышает. Да и сами служители Его - попы. Редкостные мерзавцы. Пробы негде ставить. Молодым невинным детям позволяет умереть. А стариков больных, иногда столько грехов на них висят неотмоленных, продолжает тянуть через десятилетия их уже не нужной
жизни. Какую они пользу приносят, если ума у многих из них нет. И посмотри на историю. Историю с большой буквы. Историю мировую. Что в ней? Войны, интриги, убийства, стяжательства, прелюбодеяния, измены. Преобладание смертных грехов в делах и поступках над добродетелями. Ну не может Всеблагой Бог этого делать. Значит, есть Сатана. Сатана он враг мира и его владыка. Это как раз понять можно. Владеет он миром и ненавидит его одновременно. Это очень объяснимо. Да и примеров таких среди людей найти можно. Много. И вот ему, каким-то образом Бог разрешает творить в этом мире зло. Почему? Почему не погубит он это порочное и премерзкое существо. Ты не задумывался, Иван? Вижу, не задумывался. А я задумывался. И скажу тебе так. Всеблагой Бог он не виден на фоне непорочной же и чистой природы Космоса. Как белое на белом. Не видно. Виден он только на фоне черного. На тени Зла. Добро только так видно. А Бог есть добро. Это вне всяческих сомнений. А так как вся эта Мистерия грандиозная для нас, для человеков разыгрывается, Бог для того Сатану создал, чтобы увидели мы его. Отца нашего. И мы все его увидели. А теперь
нам зло искоренить надо. Черноту убрать. И станем мы белыми на Белом. И вернемся к Господу нашему. Я просто излагаю, из-за того, что времени нет совсем. А так все сложнее намного и мне самому до конца не понятно. Но суть я тебе вкратце изложил… Начал я искать источник вселенского зла. Смотреть на людей внимательно стал, а и присматриваться. Слушать стал. Слышать. Истории интересные. Люди раскрываться стали. Сначала замирают. Потом как с горы на салазках. Хоп. И не остановишь. А съезжают. Останавливаются. И вот рассказ закончен. Стал я рассказы записывать. Да не абы какие. А все с грехом, с раскаянием. Писателем можно сказать заделался. На многие романы листов накопилось. Сотни. И я в тюрьму напросился через одного тюремного начальника, сказал, что материал на книгу собираю. О нравственном бытии Российской Империи. Пустили меня к висельнику одному. Его повесить должны были, но перенесли исполнение приговора. Открыли дверь, предупредили, что, мол, если что… Дверь закрыли. Он сидит в кандалы закованный. Взгляд потух. Смотрит сквозь меня. Я на столе поодаль от него листы разложил, чернильницу. Манжеты
надел. Думаю, какой вопрос задать. А он, не дожидаясь вопроса, и говорит: «Узнать вашбродие хотите, как я жену и своих детей на тот свет отправил? Извольте». И начал рассказывать. Спокойно, без эмоций. Ни один мускул на лице не дрогнул. Улыбается даже. Милый человек. Смотрю. Хороший. В Бога верует. И рассказывает о сем ужасном происшествии как о чем-то внешнем совсем. Как будто не в его жизни это произошло. Как будто он о соседе своем рассказывает. Я пишу, а сам понимаю - в нем, в душегубце этом, зла нет. Не он это зло. И вокруг него зла нет. Человек спокойно говорит, улыбается даже. Умиротворение. Я подумал, что, наверное, зло все в прошлом осталось. Там оно. Но если так, то почему его человека этого несчастного не выпустят тот час же? Зачем казнить его, и еще больший грех на душу брать? Повесят бедолагу, и что с этого? В мире зла меньше останется? Нет. Нравственный тупик. С философом тут с одним общался. Обсуждали мы с ним природу зла, и почему Бог зло это допускает. А мне философ. Бородатый, солидный господин, после поданных кофе и ликеров и говорит. «Видите ли, батенька, зло, как категорический
императив, сложно отождествить с имманентной сущностью Бога, но оно вполне конгруэнтно Вашему ощущению бытия». Если конечно я правильно запомнил и точно воспроизвожу. Да-с. Диковинный и страстный человек был этот философ. И напоследок он мне сказал следующее: «К попам только не ходите с этой, в общем-то, простой философской задачей. Попы окончательно всё в Вашей голове перепутают. В этом они непревзойденные мастера». Я и не хотел идти. Ведь любой священник, особенно православный, может только лишь цитировать священное Писание. Не более. На свои осмысленные выводы они не осмеливаются. Положение обязывает. Да и не принято это у нас. У нас тексты учи, заповедям следуй и вся недолга. Но зло есть, оно противоположно добру. Это и ребенок заметит. И если, логично предположить, что источник добра - это Бог. То источник зла - это значит человек. Кому же еще быть. И что есть зло. Зло - это сопротивление Божьему добру. Выставление препонов Великому замыслу Бога. Но во вне нас, зла нет. Это любой внимательный зритель заметит. Значит источник зла люди, а Сатана - внутри нас. Значит, мы и есть - коллективный
Сатана. Значит, тело наше - это его частичка. А душа наша - часть Бога. Вот и борется душа с телом самой непримиримой борьбой. Бог с Дьяволом. И страшно мне стало. И понял я, что я и есть Дьявол. Я борюсь с Богом в неистовстве грехов и низменных желаний своих. И я желаю победы телесного над духовным. Плотского, мирского, развратного и грязного над пречистым. Я не на той стороне, где правда, Иван. И никого на стороне правды нет, никого. Он один против нас всех. И Он - прав. А мы не правы. Мы лишние в этом абсолютно чистом мире. Мире, где звучит постоянно ангельская хрустальная музыка. Где высшие эманации создают Вселенную. Мы по ошибке здесь. Заляпали все грязью. Застроили заводами. Зачадили трубами. Осквернили войнами. Мы должны уйти, добровольно. Ибо Бог нас не гонит, нет. Мы здесь для того, чтобы ощутить свое несовершенство, свою низость. Ведь Он нас так любит. Он отправил нас, как детей своих на заклание. Всех и каждого. Как Христа. Каждый должен умереть, в мучениях, в страхе. Без надежды на продолжение, в одиночестве, усиленном абсолютным безразличием окружающих. Укрепи же мой дух, не дай сойти с
пути перед окончательной победой духа над плотью. Друзья мои смогли сделать все, как и должно. Друзья мои, я горжусь Вами и, как и положено капитану тонущего судна, последним покину его. Хотя я и полковник. Полковник… Вот опять начинаю ощущать боль. Боль - уйди. Как же тяжело выдержать это мучение. Как напряженно. Никакими словами не передать, Ванька. Какую муку я терплю вот уже несколько лет. Какую муку. За что брат? Ни с того, ни с чего на тебя набрасывается болезнь и начинает убивать тебя. Никакой силы воли не хватит, чтобы противостоять столь жуткой, столь всесокрушающей болезни. Дай я сяду. Мушки в глазах, пятна. Свет. Ваня. Я не чувствую ничего. У меня руки немеют. Холодно как. Разотри мне руки. Что это, неужто смерть? Неужто вот так? Непотребно. Исподтишка. Нет стой! Мне еще сказать надо. Мне еще минуток несколько дай! Я сказать Тебе кое-что должен. При Ваньке! Чтобы он слышал. Чтобы я, говоря ему слова эти, сам вник бы в их простую суть. Отпустило. Спасибо. Дай я встану на колени. Помоги. Слушай же меня! Я давно собирался сказать тебе это! Всё духу не хватало! Как можно сказать такое? Самому
Богу! Итак… Слушай… Не могу, но надо! Всё. Вот. Я прощаю Тебя!!!! Сказал и легче стало. Дальше! Я прощаю Тебя за всё. За то, что ты создал такой прекрасный внешний мир! Но ты не спрашивал меня, нравится ли мне море Мертвое, например. Или. Почему у нас не два солнца? Не две луны. Я к главному сейчас приду, но мне издалека заход сделать нужно. Вот я и делаю. Я прощаю тебя за то, что Ты отправил меня сюда не по моей воле. А даже если и по моей? Какой у меня ТАМ был выбор? Я не помню. Я прощаю тебя за то, что я ничего того, что случилось до моего дня рождения, не помню. И что будет после моей смерти, я по большому счету не знаю. Только догадываться могу. И зачем жил на этой Земле, я так и не понял. Прощаю тебя за это. И за то, что так никого и не полюбил. Что счастья не увидел. Что в печали, страданиях и боли прожил я недолгую жизнь свою. И ни одно моя молитва не была исполнена. Хотя бы услышана? Ты меня сейчас слышишь? Подай знак!!! Нет. Тишина. Прощаю тебя за то, что ты… так все интересно обставил. Как будто тебя нет. Вот. Слышишь? Я простил тебя. Тебе легче от этого? Мне легче. И я благодарен Тебе за
это. Благодарю тебя за то, что ты создал такой прекрасный, такой совершенный мир. Благодарю тебя за то, что ты ни на секунду не оставлял меня. Всегда был рядом. Даже не рядом. Ты был везде. И снаружи меня. И внутри меня. Я благодарю тебя за это. За то, что всю мою жизнь преподавал мне отличные, утонченные, безупречные уроки. За то, что я их так и не выучил. За эту неизвестность и счастливое беспамятство. За то, что я так и не вспомнил, что было до моего рождения и за то, что я так, возможно и не узнаю, что будет после моей смерти. За то, что каждую секунду обучал меня искусству Любви, иногда очень жестоко. Но иначе ведь нельзя? Благодарю тебя за то, что ни одна моя молитва так и не была услышана. За то, что ты сейчас слышишь меня, смотришь на меня. И мне хорошо. И Тебе хорошо. Боль прошла. И опять надежда до следующего приступа. А еще врут, что на войне все болячки проходят. У меня вот не прошли. Но сейчас что-то во мне не хочет умирать, а хочет, как штабс-капитан Шарко сбежать… Да не за что цепляться. Я ведь сам не знаю на кой мне жить. Рассмешить всех вокруг только. Давай Иван, палач ты мой
драгоценный, добровольный. Только саблей. Не смей пулей. И мешок на голову не одевай. Хочу в глаза твои смотреть. И ты, будь другом, глаз не отводи.
- Не смогу я, Ваше Благородие. Святой истинный крест не смогу. В глаза то. Стыдно мне. Стыдно.
- Сделай, родной, для меня. Я вот тебе и крестик дам. Золотой. На, возьми. За него много денег дадут. Не отказывайся. А то и носи. Этот крестик и от пули, и от штыка. Да от всего. Ты пока его не снимешь - не умрешь. Я вон сколько лет… Лет. Столет… Маюсь. Возьми. Ты его всегда отдать кому угодно сможешь. Да и просто в озеро выкинуть. Если захочешь. Без последствий. Без… Возьми. Надень. Так. Теперь можно. Давай. На тебе мою саблю. Кровь… Любовь… Серебро… Золото…
Я смотрю в глаза тебе, вышвысокобродие. В глаза сильного, мужественного человека. Они у тебя голубые, как почти у всякого русского. Сабля в сердце легко вошла. Крови нет. В глазах вижу беспокойство, которое стало на нет сходить. Уходить. И вот совсем в глазах радость появилась. Все. Умер. Саблю обтер ветошкой, что лежала под ногами. Ветошку в карман положил. Тело полковника ударилось об пол. Что мне теперь делать? Я чувствую жар по всему телу. Сердцебиение. А то вот как войдут сюда? Что мне делать? Ведь убьют сразу, разбираться не будут. То есть может и будут. Но сначала убьют. А потом разбираться будут. Как всегда в России-матушке. Что с глазами? Вижу пятна. Больше ничего. Пятна светящиеся. Слышу звуки. Что со мной? Господь наверно наказывает. За четыре смертных греха. Нет. Вернее скажу. За один четырехкратный смертный грех. И еще за сребролюбие. Глаза начал тереть. Вот ведь напасть. Как же всегда не ко времени все это. И ног не чую. Ноги отнялись. И сердце внутри. Бух-бух. Бух. Бух. Провалилось. Умираю тоже что ль? Бух. Бух-бух. Бух-бух-бух. Завелось. Отдышался. Открыл глаза. Пятна. Но кое-что
проступать начало. Пол деревянный. Темный. Краской покрашенный. Грязь на нем. Травинки. Камешки. Щели большие в некоторых местах. Им бы пол, конечно, по-хорошему, перестелить бы. Стены и потолок побелены. На полу перед входом в горницу половик положен. У печки лежат мои боевые командиры. Неживые. «Как дело сделаешь, уходи сразу. Не подвергай себя опасности. Нас как найдут, так люди добрые и похоронят». Это мне полковник так сказал. Значит, тому так и быть. Может сапоги с них снять и в вещмешок. Сапоги то хорошие, яловые. Их за хорошие деньги потом можно будет продать. А побегу я все равно. Дезертиром стану, это решено. Вернее верного. С такими деньгами. Мне только один путь - на родину. В Вешки. А там разберемся. Там разберемся. Прости Господи. Но я их всех обыскиваю. Каждую складочку. Каждый кармашек. Вот у штабс-капитана часы. Именные, наверное. Надписано на них не по-русски. Золотые. В карман. Так кольца обручальные. Легко снимаются. Господин полковник. Господин полковник! Что же с вами делать? У Вас вот кольцо не снимается. Маслом что ли каким смазать? Или мылом. Что за бутылка стоит? Понюхал.
Керосин. Не люблю запах керосина. Полил на руку. Растер палец керосином. Не снимается. Вот напасть. Убегать надо. Все я от них взял. Сапоги уложил. Вещи. Золотые вещи. Деньги, что мне полковник дал, я еще раньше под подкладку зашил. Обрез под шинель повесил. Знаки отличия сорвал. Документ мне писарь справил. Лесами. Лесами. Дойду. Ну, все господа. Земля Вам пухом. Так образа. На колени встал. Господи, Иисусе Христе, прости меня за грехи мои вольные и невольные. Прости… Встал, одел папаху. Выхожу. Оглянулся. Эх!!! Полковнику оно все равно уже без надобности. Другие снимут. Взял штык и палец полковнику отрезал. Прости. Прости ради бога. Не хотел я. Бес попутал. Кольцо какое. Отродясь такого не видел. Блестит в темноте. Как такое может быть? А одену я его. А что? Бросить его? Ай, красота! Померить только. Впору. Как на меня сделали. Я слышать звуки перестал. Уши мне что ли проткнули острым чем-то. Звук какой неприятный. Ну хоть не глухой я. Канонада. Или просто молотом огромным по земле бьют. И сердце ему вторит. Поесть надо перед дорогой. Разложил яйца, сваренные вкрутую. Хлеб. Картошечка вареная. Ах,
хорошо перед дорогой, да картошечки. Соли нет. И запить нечем. А и не надо. Закурить самосаду. А потом пойду. Закрою глаза. Блаженство. Милая жена моя Алевтина Матвеевна. Свидимся ли еще когда-нибудь? Дети мои… Отец… Мать… Сестры… Один я у них… трава… Березки… Шило… Шью что-то… Не смотрите на меня господин полковник. Не смотрите. Кольцо Вам все равно без надобности. Кто другой забрал бы. Да Вам и палец уже без надобности. Какая разница Вам с пальцем или без пальца в земле сырой лежать? А я жив пока. Ну не смотрите. Стыдно мне. Так стыдно. «Поздно, Ванька. Что ж ты раньше не ушел? Теперь поздно». Сморило вроде. В хате тишина. Нет никого. Речь какая-то на улице. Не русская. Ох ты. Немцы. Фронт прорвали? Или разведчики? Попал. Если человек пять. Револьверы надо взять. Вот я дурья башка. Сапоги взял. А револьверы. Так, четыре. Полные барабаны. Только у полковника. Один выстрел он, по-моему, сделал. Два в карманы шинели. Два в руки. Застегнуться на все пуговицы. Стою, жду. В обеих руках револьверы. Никогда я с двух рук не стрелял. Шаги. Пот по всему телу побежал. Так, ни звука. И дышать тихохонько, как
мышка. Шорох. Скрипит что-то. В темноте не видать ничего. К стене осторожно отошел. Вжался. Скрипнула дверь. Руки с револьверами по направлению к сеням. Дрожу. Господи спаси и сохрани. Сохрани и спаси. Кто-то в сенях медленно движется. Не могу думать. Не знаю, что делать. Ужас сковал тело. Присел. От напряжения руки сводит. Ничего не слыхать. В проеме что-то ощущается. Кто-то что ли… Вглядывается. Шаг в горницу. Человек. С ружьем. В мою сторону пошел. Меня не видит. Как это сейчас происходит? Что за наваждение? Будто не я это сижу на корточках весь мокрый от пота. Неподвижно. И он, солдат этот. Неподвижно замер. Если выстрелю - всё. Прибегут остальные и тут такая потеха начнется. Ага. Увидел он меня. Кольцо на правой руке блеснуло. Сейчас стоит, рассуждает. Ну, если ты сейчас медленно начнешь винтовку с плеча снимать, я точно выстрелю. Так. Он это тоже понял. Стоит. Думает. Учащенно дышит. Главное не делать резких движений. Тогда все хорошо будет. Развернулся и медленно пошел к двери. Что делать? Стрелять? Нельзя же его так отпускать. Палец на курок надавил. Ещё чуть-чуть и выстрелю. Курок. Палец.
Боек. Барабан. Патрон. Вышел он. Так. Сейчас или лимонку бросят, или забегут впятером и расстреляют в упор. Где подпол? Где же он? Где кольцо? Открыл крышку погреба. И пулей вниз, упал на мешки мягкие какие-то. Крышка захлопнулась. Звон стекла и оглушительный взрыв. Сверху на меня посыпалась пыль, земля, камешки. Лимонку бросили. Суки! Мешки подо мной тихо застонали. Люди. Наверху затопали, забегали. Выстрелы послышались. «Всё, четыре трупа». Русские. Так. Сейчас откроют погреб. Наверху отблески огня. Видать хата загорелась. Чего делать? Отполз. Да это дети. Мальчик и девчонка. Я им пальцем показываю около губ - сидите тихо, ни звука. Они поняли. А пожар-то разгорается. Деньги все. Вот из-за денег в какую историю влип. Останусь живым, али нет, непонятно. Из погреба выхода нет, это точно. Наверху шаги, ходят, бегают, не разберу, что они там делают. Надо решаться. Или выходить наверх и стрельбу начинать, или здесь под землей себе пулю в лоб пустить. Вот такая боевая обстановка. Но пулю в лоб, это ж как после всего того, что здесь произошло. Денежки, золото. «А ну, - шепчу детям, - если жить хотите.
Открывайте подпол осторожно. Вылезайте медленно. Руки подымайте. И плачьте, плачьте. А я - за вами». Мальчишка сообразительный оказался. Быстро открыл крышку погреба и со словами «Дяденьки не стреляйте» с поднятыми руками начал медленно подниматься из подпола. А за ним и сестренка его побежала. Я за детьми присматриваю, выглядываю. Дети в проеме исчезли. Я быстро, как чертик из табакерки раз. И обоих врагов вижу. Одного и второго. Револьверы прямехонько на них направлены. Бах-Бах. С двух рук. Оглянулся, а больше никого в хате нет. Прислушался - тишина. Только дети на полу плачут. Всхлипывают и мальчишка своим телом малышку прикрывает. За окном ни звука. Только снег все валит и валит. Да огонь разгорается, готовится стать настоящим пожаром. Мое все при мне. Я детей с пола поднимаю. «Не бойтесь, душеньки, теперь у вас все хорошо будет». Подталкиваю их к двери. Выходим. Давайте. Снежок падает. Тишина. Благодать. Воздух свежий. Жить-то как хорошо, Господи. Я детям помог теплее укутаться.
- Вас как звать?
- Меня Ванька. А сестренку - Машенька.
- Ванька. Тезка значит. И меня Иваном. Зови меня просто дядя Иван. А где родители ваши?
- Мамка умерла. Мы одни здесь. Все ушли. Мы картоху сырую едим, - Маша плакала.
- Пойдем зайдем куда-нибудь, погреемся. Я вам заодно хлеба дам.
Детишки побежали впереди меня по хрустящему снегу. Я поспешил за ними. Думал, что делать мне с ними. Со свалившейся на меня обузой. Потерял я их из виду. Стал оглядываться по сторонам. Высматривать их. Как сквозь землю провалились. Пострелята. Оглянулся. Огонь разгорелся. Здоровенное пожарище. И огонь на соседей перекинулся. Ветер сильный подул. Сгорит, всё сгорит.
- Дядя Вань, давай быстрее сюда, а то Машенька кушать очень хочет, плохо ей совсем.
Я зашел в хату. Снял вещмешок, развязал его полностью и, порывшись, вынул хлеб. Отломил два куска и отдал детям. Они начали его жадно есть. Мне не хотелось, и я затянул самосаду. Сижу, курю. Думу думаю. Что мне с детьми делать? С собой я их не возьму. Оставлять их… Помрут. Хоть так крути, хоть сяк, все равно негодно получается. Плохо не по-христиански. Мысль ужасная в голову лезет. Ужасная, но естественная, в продолжение всего того, что только что тут сотворилось. Ладно. Этого я точно не сделаю. С грехом таким непосильно мне жить будет. Горький ком к горлу. Как же это я подумать о таком мог? Пес я пес. Каяться всю жизнь буду. Кающийся злодей. Не отмолю. Нет. Нет.
- Дядя Вань, а ты что плачешь? У тебя тоже кто-то в войну умел?
Лапочка. Буковку «р» не выговаривает. Подошла. Волосы беленькие, глаза голубенькие. Крошки хлебные по всему личику. Подошла, гладит. Я обнял ее, сам плачу уже не стесняясь никого, по головке светленькой глажу ее. Ванька тоже подошел, стоит, смотрит на меня. Глаза на мокром месте. Как же они мне детей моих напомнили. Милые, любимые. Война меня совсем без сердца оставила. Превратила в сурового, безжалостного солдата, для которого убить человека, что плюнуть. Ах ты чтоб… И ведь убивал, не думал, что живые люди передо мной. И их вот хотел. Милые мои. Не плачьте, не бойтесь. Дядя Ваня вас в обиду не даст. Машенька. Ванечка. Поцеловал их. Слезы утер. Шум за окном. Всадники проскакали. Нас не заметят. Мы огонь не зажигаем. Печку не топим. Не шумим. Поди ж ты найди нас. Холодновато конечно, но мы сейчас укутаемся. Надышим. Вроде щелей нет, холодом с улицы не тянет. Я положил на печь мешковину, уложил детей, накрыл их шинелью.
- Вань. А вы в подполе долго просидели?
- Нет. Не долго. Мы сразу до того, как вы с дядьками зашли… Мы бежали от вас, испугались. В подпол нырнули. Всё слышали… Ты зачем их убил? Шибко попросили?
- Да Вань. Шибко попросили.
- Как так? Грех же это.
- Ты спи, спи. Вон Машенька уже второй сон видит.
- Ты с нами… Теперь ведь ничего больше не случится?
- Не случится. Спи.
Спят, мои дорогие. Носики сопят. И не холодно. Сяду, покурю. Подумаю. Помечтаю. Вот прихожу я с ними домой в Вешки. Иду. Ванька меня за одну руку держит. Машенька за другую. И идем мы по дороге прямо к дому. Вижу, стоит Алевтина Матвеевна. А вокруг вишня цветет. Все белым бело. Май, значит. Запахи. Война, стало быть, закончилась. В семье у нас мир и достаток. Только, как же я с ними пойду в такую даль. Я, сам-то, подумал, как доберусь, все спланировал. Но один. А с ними я не дойду. Ну не получается у тебя Иван. Если правильно… Жаль их. А меня не жаль? А жену мою? Всех жаль. Зря я расчувствовался. Нельзя так. Война вон. Если поймают, то и расстрелять могут. Ежели под горячую руку, али чего… А коли война не кончится, как я ораву такую прокормлю. А и спросят меня, откуда, мол, дети. Да и Ванька понятливый, видел все. А ну как расскажет. Вот и выходит я намерениями своими благими вымостил себе и им дорогу прямо в ад. Господи, за что мучаешь? Ежели ты есть. Укрепи. Подскажи. Посоветуй. Что делать? Молчишь. Всегда молчишь. Не хочешь разговаривать с защитником веры православной христианской? Ну, твое
дело. Вы ведь все… Все меня бросили. И их бросили. Их то, за что? Ведь нет в них, в ребятишках этих, никакого греха. Не первородного, никакого. За что ж им это? Где же справедливость? Нету её. Но если нет справедливости, то от меня тоже не ждите. Ничего хорошего от меня не ждите. Лучше б я одноногий пришел домой. Тогда бы зато с чувством выполненного долга. С крестом на гимнастерке ходил бы. Жил бы. Уважали бы меня. И спрос с инвалида маленький. Жизнь у него ровная и простая. На своем месте. Так. Вздремнуть бы, да сон не придет. Вишь, как разволновался. А придется подлый поступок совершить. Если только подлый, а вдруг и губительный? Но с другого боку, если б я их не встретил. Так бы они здесь и маялись бы. Так бы и ходили, пока с голоду не умерли. Я никакой не спаситель. Моя хата с краю. С краю. У всех хата с краю. Пойду тихо под утро. Никого не разбужу. Шинельку возьму. Да как же я шинельку то возьму? Ведь я ж их прикрыл. О да они как в нее закутались. Без шинельки нельзя. Что ж за напасть-то. Не смогу я им в глаза смотреть. Не смогу. А шинельку забирать буду - разбужу. Не смогу объяснить. Ничего
объяснить не смогу. Решай вопрос. Решайся. Я не знаю, что делать. Знаешь. Не знаю. Знаешь. Я не могу. Можешь. Вопрос вот как ребром стоит. Или ты, мил человек живой остаешься и мелким шагом по-тихому до дому добираешься. Либо погибаешь с обузой этой неизбежно. Выбор. Они все равно не жильцы были. Ты же знаешь. Или с голоду померли бы. Или с холоду. А может, кто найдет их и в санитарный поезд сдаст? И шинельку мою заберет, однако. Решиться не могу. Если я их сейчас заколю, то все в крови испачкается. Подозрение вызывать буду у посторонних людей. Значит надо их разбудить. Шинель забрать. А уж потом их на тот свет отправлять. Нет. Шинель заберу, скажу, что на разведку пошел. Оставлю их здесь и не вернусь боле. Факт. Так и сделаю. Просыпайтесь, скажу, родные, дядя Ваня сейчас на разведку сходит, осмотрится все честь по чести. Подошел к ним. И тихохонько начал шинельку свою тянуть. Тихо, тихо, вот, так. Освободил. Машенькину руку. Не проснулись. Вот удача-то. Оделся, застегнулся на все пуговицы. Взял вещмешок. Вышел на улицу. Вдохнул полной грудью морозный январский воздух. Как будто заново родился.
4 января 1990 года
А Вы помните, как начались восьмидесятые? Ну, вот конкретно 1 января 1980 года, что в Вашей жизни произошло сразу после поздравления с Новым Годом Генерального Секретаря Коммунистической Партии Советского Союза Леонида Ильича Брежнева и двенадцатикратного боя кремлевских курантов? Не помните? А может быть это важно. Что почувствовали? Ветер перемен начал дуть уже в окна, проложенные в щелях ватой и заклеенные поверху бумагой. А южнее степной ветер бесснежный уже пел вам песни про великое пробуждение ото сна почти векового, оболваненной и притихшей от этого страны. Много ли было выпито, мало ли. А ведь кто-то и не пережил эту дату сакральную. А кто-то и родился в этот, где снежный холодный, а где и теплый вполне, день или эту ночь. И началась его жизнь под плановым пятилетним, задолго до него раскрашенным алым небом. Никто не задумывался о будущем, грядущим неумолимо и страшно. Никто не подстилал соломку, чтобы упасть мягко и безболезненно. Тишь да гладь в стране нашей, звездой Ильича отмеченной. То ли пятиконечной, то ли шести. Одной шестой суши мы продолжаем все еще идти к победе коммунизма, в
коммунизм не веруя. Безнадежно приготовились врезаться в неизбежность. А затормозить ну никак нельзя. Тормоза отказали. Да еще и под горку едим. Эгей! Рулевой уснул еще года три назад. Да так и не проснулся… Ну, рулит еще пока. Вот опохмелилась страна. А третьего на работу. А какая от этого здоровью польза? Ведь нашему человеку, сколько не дай отдыхать - все мало. Всегда и всего мало. Зарплата маленькая. Водка вон вообще три-шестьдесят-две. «Дорогие товарищи». А по радио Кобзон и Пугачева. А на Западе и «Айрон Мэйден» уже и «Ай-Си-Ди-Си» всё ещё. По телевизору ДорогойЛеонидИльич и ВпередКПобедеКоммунизма, изредка прерываемые «Иронией Судьбы…». Жить же было хорошо. Всего хватало. Без излишеств экзистенциальных, но и не голодали. Летом к морю, на Новый год - мандарины. Пиво с восьми утра всегда было. Если уж очень тяжело - ну потерпи до 11.00, магазин откроют. И вслед за музейными завсегдатаями к прилавку. Можно и на работу. А можно и в кино, если студент или школьник и ПТУшник. Спокойно. Патриархально. Все по местам. Всё по местам своим. Застой, вы говорите. Болото вы ощущали. Затягивала трясина
серости. Рок в подполье. Кровавое КГБ. Голос Америки практически не слышен. А может они и не сильно кричали. Может шепотом шептали, а мы им - глушат. Не дают глотнуть свободы. Да подождите вы. Насладитесь моментом. Дружба - народов. Пятилетку - досрочно. И во главе страны - добрый дедушка. В полусне. Мечта. Вы так больше, скорее всего, никогда не будете жить. А то им, видите ли, надо, чтобы группа «Скорпионз» к ним приехала. Медляков наиграла. А кто группу Скорпионз в восьмидесятом-то году знал? Вопрос. Может, кто и знал. Кто хочет поменять ее, группу эту, на гарантированную буханку хлеба? Да меня никто не слушает. Этот огромный муравейник, называемый почему-то СССР, копошится в собственных какашках, простите экскрементах, и не думает, не гадает о будущем. Да и будущего, как такового, еще и нет. Так в головах у пары ЦРУ-шников. Но есть план. Ребята. Главное - это план. Пункт первый. Пункт второй. Сроки. Результаты. Ответственные. Есть цель, которая одета в план, который идеально подогнан под цель. Все лишнее убрали, никаких эмоций. Мы-то работаем, а вы? Наслаждаетесь жизнью. Ага. Армия и Флот не
пропустит. Ядерный щит и ядреный меч. Понятно. А головы не защитили. Души тоже как-то… Пламенные комсомольские наивные сердца. А меч уже занесен. Ох, будет, будет потеха. Березки. Старая Москва. Питер не Москва. Комсомольские стройки. Любовь. Весна. Поцелуи. Минет - лучший подарок. Нажрались. В. Дым. Блевали. Менты. Суки. Приехали. Пятнадцать. Суток. Выгнали из комсомола. Армия. Афган. А война уже идет. Мы с афганскими товарищами противостоим в нешуточной войне зубатому империализму в союзе с моджахедами кровавыми всех стран объединившимися. Смерть потихонечку вползает в наше счастливое детство-юность-зрелость-старость. Стреляют из автоматов. Цинковые гробы. Знакомых загребают в Афган. Сами думаем, как бы откосить от армии. «В пятидесятых-шестидесятых не служить в армии было стыдно. Тебе бы руки не подали». За Родину! За Сталина! А сейчас за кого? За Брежнева что ли? Умирать за коммунистические идеалы? Стремно. По пивку. Из автоматов. За двадцать копеек - чуть меньше кружки. Баранки еще соленые. И ничего не предвещало. Не предвещало чего? Того. Восьмидесятых. Сразу стало понятно, что не все так
сладко, как грезилось. Что под синтезаторные завывания западных разрушителей коммунизма - рокеров новой волны все пойдет не так. Потом умер один человек. Потом другой. Потом Высоцкий. Джо Дассен. А далее и вовсе Леннона убили. Праздник закончился, начались суровые трудовые будни. А семидесятые все еще догоняли романтизмом длинноволосым. Музыкой, танцами, фильмами. Мы ж всегда от непрогрессивного человечества лет на пять отставали. Поэтому у нас в восьмидесятом вовсю еще царил семьдесят пятый с клешами-хипами. Но люди умирали и не только на войне. Еще не проявился, штурмом взявший нашу страну на абордаж «Ай-Си-Ди-Си». Но вот-вот проявится. Вот, вот на стенах наших любимых пивных начнут писать. Недобрые иностранные слова. А про Олимпиаду и вспоминать не хочется. Провели, предварительно очистив территорию от населения. Детей в пионерский лагерь, студентов в строительные отряды. Комитетчиков и прочую партийную шушеру на стадионы. «До свидания наш ласковый Миша…» А что в мозгах у отлученных? Кроме стремительно падающей веры в партию. Анекдоты про Ленина. Святотатство. Про Брежнева. Смешно. Да про обоих
смешно. Их сместили с олимпийского пантеона медленно. Эй, ухнем, эй, зеленая, сама пойдет. А вокруг. Смотрите, телочки какие ходят. Юбочки коротенькие. Стрижечки сассон. Молодые. Хотящие, зовущие. Стесняешься? Выпей. Предложи ей сигарету. Она закурит - не ссы. Курит - значит даст. А где? Не важно. Чуваки, айда к Коле! У него хата свободная. Девчонки идите ко мне, я иностранец! Два портвейна - пиво. Сигареты «Космос». «Чингизхан» с «Бониэмом». Иди сюда. Соси! Потом пьем на кухне. Спор. Кто лучше - «Дип Парпл» или «Лед Зеппелин». Слушай, да твой Блэкмор вообще играть не умеет. Вот Пэйдж. Кто? Да что вообще умеет твой Пейдж? А Гилан? Он вообще петь не умеет. Кто петь не умеет, Гилан? Да у него диапазон три октавы. А у Планта. Пэйс лучше Бонэма. Не смеши мои туфли. Черт безрукий. А что Лорд. Мои и без органа играют как боги. А твои без органа вообще бы не слушались. Ну как повтори, что ты сказал! На, сука! Мальчики, не ссорьтесь. Петя убери ноооож… Наутро опять лучшие друзья. Под гитарку «Новый поворот» сбацаем. Или «Куда летишь, ночная птица…» с надрывом, со слезой в голосе. С этой непонятной гласной при
подвывании, то ли «а», то ли «о». Дискотека. А тут опять Новый Год! «Дорогие товарищи! Поздравляю вас с Новым годом!» Салат оливье, селедка под шубой, водки, бутылок восемь. Два «Салюта». Трехлитровая банка томатного сока. Нарезки. Мясо так никто и не попробовал, а я так старалась. Да ладно Танюх, классно вчера нажрались. А ты скотина, вообще молчи! Ты на мое платье полбанки томатного сока вылил. Ха-Ха. А чего вчера было-то? Лучше не спрашивай. Я не сильно хулиганил? Пришлось тебя на улицу выводить. Зачем? Достал потому что в квартире блевать. Вон смотри куча какая. На улице хоть в себя пришел. Ну, думали - всё. Лег на кровать. Я слышу. «Уэ». «Уэ». Повернул тебя к стене. И вовремя. Потому что ты - «У-ээээээ». Круто нажрались. А я вчера Светку трахал! Сереж, ты чего дурак? Совсем больной. Встает. Одевается. Уходит. Обиделась. Что-нибудь осталось? Нет. Побежали быстро за пивом. Тук-Тук. Хэй. Бип-бип. А война, как вы думаете, будет? Да вроде все к этому идет. Помирать не хочется. Если все ракеты взлетят, то все, крышка. Но хоть не обидно. Все помрем, никого в живых не останется. У нас десять тысяч
боеголовок, у Америки десять тысяч боеголовок. Вот и военрук наш, герой войны, говорит. Ребята, готовьтесь, через три года, максимум, начнется война с американцами. А мы сидим, слушаем, головами киваем. А ночью просыпаешься с замиранием сердца, когда слышишь, как пролетает самолет в небе, прислушиваешься, думаешь. Не межконтинентальная ли летит, не баллистическая ли, не ядерная ли ракета? Нет? На этот раз пронесло. Но мы готовы. Броня крепка. Эрекция стойкая. Девчонки. А вы готовы? Если война вдруг? Все готовы. В школе тир. Раз в неделю. Стрельба из мелкашек. Попадаем в яблочко, как здрасьте. Автомат Калашникова разобрать за сорок секунд сможете? Сможем. А собрать? Ну, ты спросил. Газы! Противогаз одел. Готовься к службе в армии, сынок! Будешь Родину защищать, как деды наши, как отцы? Отцы и деды, защищавшие Родину когда-то. С сознанием выполненного долга, развлекались не на шутку. Сидели в пивнушках, выпивали на улицах, их толпами отвозили в вытрезвитель. Прорабатывали на партсобраниях. Кого можно было. Ребят, а вы где учитесь? Молодцы. А я в МАДИ учился. Сейчас мы работаем на секретном заводе.
Ракеты делаем. Средней дальности. Тссс. Вот зашли после рабочего дня обсудить, так сказать, производственные проблемы. Водочку будете? А что это парень-то ваш не пьет? Болеет. Язва. Так выпей молочка. У меня вот есть. Домой купил. Бери. Да что ж ты в кружку льешь! Дефицит же. Прямо из пакета пей. Сейчас помою и пивка принесу. Ну, будем, студенты. А это кто? Тоже Ваш? Чего ты портвейн принес? Денег нету. Эх, студенты, студенты. «Ви донт нид но эдьюкэйшн!» У нас на первом месте футбол, пиво и девчонки. Строго в таком порядке. Летом в стройотряды. Возьмем мастерки новые и за два месяца построим коровник или там пилораму какую, на худой конец. Выложим из кирпича магическую цифру 1981. Чтоб знали, в каком году это сооружение было построено. А кем? Да столь ли это важно? Народом. Студентами. Личностями. Со своими любовями. Тараканами в голове. Осенью перемещаемся со всем вышеперечисленным багажом на картошку. Месяц не учимся. Золотая осень. Мешки с картошкой. Дождь. Листопад. Солнце. Запах листьев осенних. Водка вино потанцуем. Наташа. Я люблю тебя. Я всегда любил тебя. Как только увидел на первом курсе… Я…
Ты такая красивая… Что ты молчишь? Скажи что-нибудь. Знаешь, мужчины твоего типа, не в моем вкусе. Всё. Как же так? Как так может быть? А я? Но, может быть, у меня есть шанс? Шанс есть у всех. Капля камень точит. Ты же знаешь? Да. И выпорхнула, как птичка из моих объятий. Только ее и видели. Глазом не успел моргнуть, а уже зима. До дорогого товарища уже многие не дотянули. Играет «Би Джис». Поют тоненькими голосами. Танцуй Москва. Танцуй Ленинград. Танцуй Кавказ. Танцуй Сибирь и Дальний Восток. Танцуйте наши маленькие азиатские братья. Танцуй Прибалтика. Сколько нам еще осталось? А может завтра пролетающий мимо метеорит прикажет нам долго жить? Пей шампанское, водку, пиво. Дерись - матерись. Выгонят из комсомола - пойдем на войну. Это есть наш последний и решительный бой! Бой курантов. С Новым Годом! Как надоело орать. Может стоп? Может хватит? Достали все! Остановитесь! Русь тройка, мать твою! Хорош орать! Давай выпьем! За новый поворот! Она не любит меня! Ну, что ты плачешь? Посмотри, сколько баб вокруг. Она меня не любит! Зато тебя Катя любит. Кать. Ты меня любишь? Еще как. Пойдем, потанцуем. И вот
уже Донна Саммер поет - Ай фил ЛООООООВ. А-а-а-а-а! Не ори не бей посуду! Будем орать! Будем бить посуду! Будем вешать коммунистов! На кол! Всех на кол! А девочки? Нах. й девочек! Вина!! Вина!! Давай нальем в ванную шампанского и искупаемся все. Да у нас и шампанского нет. А что есть. Пиво. Давай нальем пиво в ванную и искупаемся все. А завтра? А что завтра. Завтра не бывает. Слышал? Не бывает. Давай пива просто выпьем. После водкишампанского и вина? Да. А что такого? Да ничего. А ты знаешь, что индусы верят, что, если ты даже комара убьешь. То все. Душа твоя погибла. Совсем. Нет, так не бывает. Каждое живое существо, хоть когда-нибудь, кого-нибудь да убило. Я комара, например, убил. Все что ли, душу свою навсегда потерял? Нет, искупить можно. Постом и молитвой. Мантрами и мудрами. А это что? Не знаю, но мне один человек интересующийся в «Пиночете» рассказывал. Он сильно нетрезв был. Буддисты такие особенные люди. Да. За них. За родимых. Ребята, давайте мы вас полюбим? Давай ТанюхаМаринаКатя. «Минет лучший подарок». Как было написано в туалете нашего института. Так это я написал. Молодец. Хорошо
проводим время. Как говорится, жить стало лучше, жить стало веселей. Но вы к нам в Ленинград из Москвы лучше не приезжайте. Бить будем. А куда лучше приезжать - во Фрунзе, столицу Киргизской ССР? Или в Прибалтику? К кому куда не приезжай, местные гопники завсегда дадут, отвалят и отоварят. Дружба народов. Кавказско-прибалтийско-азиатская дружба народов эсэсэрии. На том и стоим, так и живем. «Ленина в Октябре» смотрим. Песенки поем. Ну а песни непростые, в них слова все матернЫе. Небоскребы-небоскребы. А я… Все культурные евреи уехали в Нью-Йорк. Нет, не все! Остались еще для подрывной деятельности, не зря им в МГУ поступать не разрешают всем. Нет, не всем, и не только в МГУ. Им, евреям, никуда не разрешают поступать. Слушайте ребята, а вот так, как мы пьем, мы можем до белой горячки допиться? Нет. Не сможем. Для белой горячки надо водки больше пить. А мы пиво. Айда на речку. Купаться. Пива еще возьмем. И… Попробуем вспомнить, что вчера было. Я ничего не помню. Вот вчера лето было, тепло, солнце. Уснули где-то. Деньги были. Кеды. А сегодня. Денег нет. И вместо кед, кроссовки на два размера меньше.
Откуда они? А это кроссовки нашего комсорга, Сереги. А он как с нами? После комитета комсомола встретил нас и пошел с нами кружечку пивка выпить. И чего? Выпил. А потом плакал около плаката «Вперед, к победе коммунизма!» и пел гимн Советского Союза. «Союз нерушимый республик свободных…». Тсссссс. «Под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги». И в результате что? Ничего. «Умер Леонид Ильич Брежнев». Помер. Вот это номер. Такое счастье в нашей стране последний раз, если мне память не изменяет, было в Пятьдесят Третьем. Тогда вся страна в едином горе, в едином порыве пошла оплакивать Вождя и Учителя. А еще раньше в Двадцать Четвертом еще одного Учителя и Вождя. Традиция намечается. Что делать? Плакать. Скорбеть. Или поэму написать? Слушай лебединое озеро и прогуливай школу, школьник, плачь у станка, рабочий. Крепче за баранку держись баран. Чего-то какое движение непонятное, хождение, разговоры. Нездоровый смех. Некрофилия. Вся страна полюбила мертвого Ильича. И готова была простить ему все. Застой. Афган. Коммунизьм-социализьм. Сосиськи сраные сиськи масиськи. Спи спокойно, дорогой наш товарищ!
Мы возьмем в свои крепкие, мозолистые руки знамя, выпавшие из рук наших мертвых товарищей. И продолжим бить буржуев, которые понаехали на похороны Дорогого Леонида Ильича. Из уважения к ядерному щиту Родины. Так то. Тэтчеры, Рейганы. Доконали человека рейгономиками разными. Звездными войнами и прочими гадостями… Ох, вы ответите за это перед советским трудовым народом. А мы ответим на ваши ПРО своим ассиметричным ответом. Трепещите. И Вождь у нас новый появился. Юрием Владимировичем все зовут. Андроповым. КГБ у власти. Он вам, да и нам покажет кузькину мать. Работать всех заставит. Рейды по пивнушкам да по кинотеатрам проведет. Покритикует застой. Планов, как водится, громадье напишет. И прочитает. Да не так как Дорогой, а с чувством, с толком, с расстановкой. И народ с облегчением скажет: «Какой хороший человек, настоящий ленинец!» Но враги не дремлют. Заразили вирусом злодейским неокрепшие души. И вот уже нацисты среди нашей молодежи появились. «Наци». Следом панки подтянулись. Виски сбрил - панк. Булавку приколол на майку - панк. Зашевелились. Заелозили. Но доблестная милиция и КГБ не дремлет. И
очаги эти в зародыше - бензином. Дубинкой - на! Сапогом - с ноги. Со временем все как-то успокоилось. Подзабыли даже, кто там у нас наверху. Чем они занимаются. Работаем, учимся, живем. Жизнь опять хороша. Водка появилась «Андроповка». Подешевле. Все для народа. Все для населения. Все для людей. Рабочие с крестьянами и передовой интеллигенцией очень довольны. Да и войны никакой, вроде, как и нет. Но враги вокруг, как всегда. Кольцом сжимают наши необъятные просторы. Да ну и хрен с ними. Мы ведь как вмажем. Вмазали. Закусили белым хлебом. Батон привычно ломается сильными руками. Хорошо как. Завтра первое сентября. Но тревожно как-то. Всегда тревожно. Поводов нет. Телевизор посмотришь. Рай на нашей земле советской. А все равно тревожно. Почему? Не можем сказать. Предчувствия нехорошие. Что-то начинает не так работать. Что-то ломаться в жизни нашей начинает. Разваливаться. Разламываться на части. Отчего? Марксизм что ли плох? Или может быть, Бог есть? Или может капитализм не загнивающий, а вовсе наоборот? Нет ответов на эти сложные вопросы. Поэтому не думай, заливай шары. Бей режь грабь воруй. Нам все
равно, что будет. Нежили богато… Как там дальше? Не знаю. Надо домой. В метро не пустят. Менты заберут. В вытрезвитель. Потом телега на работу. Вот спортсмены бегут. Молодцы не пьют. «Ребят, «Динамо» бежит?» «Сейчас договоришься.» «Чего, чего ты сказал? А ну стоять! Я сказал стоять!» Понеслось. Махач. Махач мы любим. Солдатский ремень с заточенной пряжкой. Кастеты. Ножи в ход. Кирпичом по голове. И ногами, ногами. А один у них ничего так. Каратистом оказался. Ноги одни в ход пустил. Удар. Подскок. Удар. Ки-я!!! Еле ушли, слушай. Ну, пока пацаны. До завтра, друзья. Жаль водку не допили. Пошли спать. «Спокойной ночи малыши» пропустили. Ну, ничего. Спокойной ночи, мои маленькие друзья. Спи, спокойно, страна. Андроповские соколы зорко охраняют твой покой. Баю-бай. А что снилось тебе в ту ночь, страна? Самолет. Ночь. Ракета. Продолжил. Свой. Полет. В сторону океана. Ха-ха. Смешно. Юмор советских газет. Но люди погибли? Ни в чем не повинные люди. Вот представьте себе. Летите вы в самолете. А пилоты по каким-то непонятным причинам заплутали. Приборы у них не работают, или что. Неважно. У пилотов в голове
всякая фигня. Они думают о чем угодно, но только не о смерти. Memento more. Так и не научили. А если б думали, может внимательно на приборную доску смотрели, по сторонам глядели, слушали диспетчеров. Ответственность за пассажиров. Бери больше. Ответственность за все. За всех. За всю Вселенную. Как надо вести себя с этих позиций? Осознанно. Или сознательно? Никак они себя не вели. Пуск. И все. Конец фильма для некоторого количества корейцев. У нас, в СССР не так трагично это воспринималось. С точки зрения геополитического противостояния двух систем. Еле выговорил. Молодцы наши летчики. Как жахнули. Как жахнули. Жахнем! Жахнем! Жахнем! Ура. Наливай. Не могу. Тошно. Тошнит. Вкус этой водки поганой не могу больше переносить. Выпей «Кавказа». Покорители Эльбруса встречаются с покорителями «Кавказа». Простите, а покорители «Кавказа» это кто? Это мы, батя. Наливай. А не во что. Тогда из горла. Вкус «Кавказа». Потеряем мы это народное достояние и, увы, навсегда. Вкус сладкий, тошнотворый, стакан выпьешь, а он назад просится. Секреты его производства, охраняются лучше, чем секреты производства «Кока-кола».
Стоишь в парке, выпиваешь. Первая бутылка пошла. Вторая. «Кавказное» опьянение, оно особое. Мутное. Основательное. Скажем так. Тотальное. Осенью - осеннее. Весной - весеннее. Особое. Денег только мелочь осталась. В пивнушку пошли. А потом расходимся, как зомби. Вот один стоит около дерева, держится. Приседает. Падает. Потом встает, опять хватается за дерево и винтами. Винтами. Запрыгнул в трамвай. Доедет ли? Конечно, более трезвые товарищи должны провожать более пьяных. И даже до дома, даже до двери в квартиру. А где их сейчас возьмешь более трезвых? Вон один блюет около входа в пивняк. Милицию дожидается. Второй пошел пописать в туалет, не дошел, упал, не дотянув каких-нибудь двух метров. Все его спокойно обходят или перешагивают. Третий и четвертый идут в обнимку вдоль дороги, песни орут. Прохожие от них шарахаются. А пятый сел в такси из последних сил промямлил адрес и уснул на заднем сиденье. Откуда такие деньги? Товарищ? Товарищ! Проснитесь товарищ. Ну, просыпайтесь же. Такой праздник ведь. С Новым Годом! Как с Новым Годом? Я же только… Ну, да, двенадцать часов. Да вы не расстраивайтесь. Я один
раз уже Новый Год в метро встречал. У меня вот сейчас с собой бутылка шампанского есть, давайте выпьем. Фу. Из горла, теплое. В нос дало. Из носа полилось. С Новым Годом! Как встретишь Новый Год так его и проведешь. Так у нас из года в год одно и то же. Как не встречай. На океанских островах все равно не дано. Так либо дома, либо в общаге, либо на природе. Вот еще одно место нашел - в метро. Вышел на улицу. Куда идти? Не помню. Память потерял. Где спать? Бошка трещит. Спал в подъезде. До вечера. Потом проснувшиеся и еле-еле кое-как передвигающиеся жильцы с красными, злыми лицами выгнали на мороз. Холодно. Когда же лето? Скоро. Но не все дотянут. Не все доживут. Вот и Юрий Владимирович чего-то дальше не захотел с нами коммунизм строить. Помер. Стыдно, товарищ! Бросать нас вот так на полпути. И на кого ж ты нас оставил? Родненький наш. На какого лиходея? Вот на этого? Да он скоро тоже того. Фью-фью. Ага. Интересы партии. Интересы Родины. Благо народа. Он лучший. Понимаем. Вам виднее. Да мы же год от года лучше живем. Все есть. Два сорта колбасы. Два сорта сыра. Хлеб черный. Хлеб белый. Одежда, без слез
не взглянешь, есть в магазинах ведь? Голые не ходите? Босые не ходите? Крыша над головой есть? Мы вам говорим, указываем, что можно, а что нельзя читать. Какую музыку можно слушать, а какую нельзя. Вот вам и списочек запрещенной музыки заодно. Читайте, ознакомьтесь. Распишитесь. А если кто вдруг случайно по недоразумению вдруг услышит эту музыку неразрешенную. С ним что? Как что. Расстреляем. Со всей большевистской строгостью и принципиальностью. Страшно? Да ладно-ладно. Расслабьтесь. Шутка. Ну а если серьезно, скажу, в нашей стране таких случайностей быть не должно. Поэтому. Развивайте в себе эти качества строителей коммунизма - ответственность и дисциплина. Дисциплина и ответственность. А внутри должно биться жаркое комсомольское сердце. Аплодисменты. Все встают. Поют «Интернационал». Никогда мы еще не были так сильны! Никогда еще реки наши не были так полноводны, никогда еще поля так не колосились. Нефть никогда таким мощным фонтаном не била из скважин. Броня никогда не была так крепка. И соответственно, танки наши быстры. Догоним и перегоним Америку! Разбомбим Европу! До Берлина за восемь часов.
Трепещите! А вы не устали? Устали. А что делать? Родина. Мать. Зовет. Идите обедать! Суп стынет. Пришли. Мама. И вы туда же. Зачем вы водку достали? Да, по сто грамм не повредит. Еще две? «Издалека-долга, течет река-Волга…» Спасибо мама, спасибо папа. Сынок, ты за рулем осторожнее. Да что там. Нам море по колено. Первый раз что ли? Еду-еду. Поберегись! Совейский рабочеколхозник домой на ЗИЛе едет. Это вы меня не в тайных лабораториях вывели. Это меня жизнь так воспитала. Улица. Школа. Армия. Комсомол. Мама. Мама! Мама-аааааа… И на кого ж ты нас покинул. Сокол наш ненаглядный. Третий раз подряд за три года хоронят нашего дорогого Генерального Секретаря нашей могучей, родной до хруста в костях, Партии. Уже всем стыдно. Уже все глаза отводят, смущенно так. Не повезло. Старые больные люди. Что мы могли сделать? Лучшие врачи. Лучшие лекарства. Вот. Все что могли. Виновные будут наказаны. Кто??? Враги социализма. Вот кто. А сейчас вы кого поставите? Опять старика? Нет, ну как вы могли такое подумать? Нет, вот вам. Михаил свет Сергеевич. Нравится? Вроде ничего. Пятно родимое, конечно не очень нравится. А
получше у вас Генеральные Секретари имеются? Да он хороший. А что молчит? А сейчас мы кнопочку тайную нажмем. «Дорогие товарищи, мы должны углУбить наши достижения в области экономики… Перестройка. Гласность. Плюс ДемократизациявВсейСтраны…» Ну как Вам? Вроде… Ничего… Нормальный мужик. Мы - за. Все сто процентов. Даже неродившиеся дети. Даже те, кто не ходит на выборы по состоянию здоровья. Им приносят. Слышите? У-у-у-у. Что это? Это ветер перемен, сынок. Хотели перемен? Хотели подпольного рока? Вот вам. Но… Чтоб больше не жаловались. Теперь вся ответственность на вас. За страну, за народ. За будущее. За будущее? Нет, мы не согласны. И Баба-яга - против. Срочно налейте нам. Чего? Обезболивающего? Зачем же сразу угрожать? Портвейну для начала. А за пивом мы и сами сбегаем. Мелочь есть. Гы. А куда это вы за пивом побежать собрались? Да хоть куда. Да вот магазин, и вот, и вот. Та хоть в пивняк. Вон этот. Или через три остановки. Ну-ну. Стоп. Стоп. А это чего такое? А это - антиалкогольная компания. За здоровье нации пойдем в штыковую против гидры алкоголизма. Это вы того… Мы так не договаривались. Э.
Водку быстро вернули в магазины! Пивные все открыли! Быро давай! А то что? Пятнадцать суток захотел? Или закроем тебя на пару лет. Не желаешь? Пошутил. Пошутил. Пошел. Ухожу. Ухожу. Отошел. Шепотом так. Ну, суки. Мы вам еще кишки выпустим. Наружу. И жрать заставим. Попомните мое слово, менты поганые. Ладно. В очередях постоим. Оставили 10 пивнушек на весь город, ничего. Брагу будем делать, самогон гнать. Нас указом не убить, пили, пьем и будем пить. Товарищ, а что ты сделал для перестройки? Я? Да, ты, товарищ. Но я еще не понял, свое место в обновляющемся обществе. Времени нет, товарищ. Ускоряйся, переходи на хозрасчет. Ты ведь так и не понял. Мы опять догоняем и перегоняем. Понял я. Мы всегда догоняем и перегоняем. Покой нам только снится. Я подумаю. Думать некогда. Долой страусиную политику! Долой застой! Даешь демократизацию! А чего, демократизация… Менты вон вчера ребят знакомых забрали за то, что они пластинками в переходе менялись. А толкучку в Малино, каждое воскресение менты на нескольких машинах разгоняют. Еле через лес убежали. Остановит тебя вот такой краснорожий милиционер и давай,
понеслось. Почему волосы длинные, почему серьга в ухе? Поехали в отделение. Чего за футболка, чего на ней написано? Преклонение перед западными ценностями? Ты комсомолец? Конечно комсомолец. Мне через год в МГИМО поступать. Туда некомсомольцам нельзя. В МГИМО? Понятно. Звони отцу. Пусть приезжает за тобой. Приехал. Подзатыльник. Ты долго еще будешь меня позорить? Пап. Что Пап? Мы через месяц с мамой в Англию, в командировку, на год. Мне страшно здесь тебя с бабушкой оставлять. Я уеду, ты в тюрьму здесь, что ли, сядешь? А на майке, кстати, у тебя здесь что написано? «Айрон Мэйден». Что за фигня? Железная дева. Ты отца еще английскому поучи, молокосос. Я спрашиваю, что они играют? Тяжелый метал. Ладно, дома поставишь. Я ведь пластинки тебе вроде нормальные привозил. Чем тебя «Битлз» не устраивает? За них вроде сейчас и не гоняют. Отстой пап. Что ты вообще в роке понимаешь? Отстой. Иди с глаз долой, в десять дома чтоб был. Понял? Понял. Пап, червонец дай. На. В бар пойдете опять со своими дружками. Смотри не напейся. Ты же меня знаешь. Знаю, знаю. Вали. Майку сними! Папа. Может мне школьную форму вообще
одеть. Уйди, пока не придушил. Отцы и дети. Всегда так. Они будут жить лучше, чем мы. И лишьбынебыловойны. Все ведь у них есть. Стараешься, стараешься. А в ответ черная неблагодарность. Мы же за вас. На улице только беда! Хулиганы, гопники и прочая нечисть. Стоп! Стоять! Деньги есть? На, в рыло, получи! Побежал! Видишь метро? Туда беги. И в харю с ноги. А с девятого квартала их человек двадцать прибежало. И всем кто на их пути был - досталось. Собираются чуваки. Да и взросляк подтягивается. Договариваемся. Встречаемся у кинотеатра. С их стороны человек двести и с нашей где-то так даже очень близко. Стоим, мнемся. Кровь разыгралась. Разогрелись водкой. Но чуть-чуть. На ногах же мы должны стоять. Ремни армейские. Ножечки. Кастеты. Цепи. Рожи у всех татарские-мордовские от злости стали какие-то. Стоим, как на Куликовом поле ждем, когда Пересвет с Кочубеем сойдутся. Стоим, с ноги на ногу переминаемся. Жаждем крови. Для нас девятый квартал, как Золотая Орда, а мы десятый, то есть как Великая Русь. Уж мы не спустим супостату обиды лютой не простим. Ну, наш Пересвет известен, это Пузырь с параллельного
класса. Он со второго этажа прыгал, когда от ментов убегал, поскользнулся и головой ударился. С тех пор он Пересвет у нас. Вышел. Кочубей у них не менее отмороженный восьмиклассник. Понеслась. Руки как лопасти пропеллера все быстрее, быстрее. Первая кровь. Мы побежали молча. Вон стоит малек губастенький, глаза наполнены ужасом. Эй, пацан! Ну, че, пацан, здорово. Ппрривет. На, в харю! На, по яйцам! А у тебя прут железный. Где взял? Удар. Увернулся. На, еще, и выкинуть из толпы, чтоб не убили и не растоптали. Лежи, отлеживайся, с почином тебя, пацан. У каждого что-то всегда бывает в первый раз. Так то. Еще одного видим. Волосы ты зря отрастил себе такие длинные. За них схватить очень хорошо, намотать их на кулак и удар в нос. Нос разбит, кровь течет. На, в глаз! Еще кто-то ударил. И еще. Убивать не будем. Мы ж без злобы. Кулачные бои у нас еще при царе Горохе были. Учи матчасть. Кабан какой-то сильно моего дружка ЮркА забивает. Навис над ним и мочит его кулаками пудовыми. Держись Юрок. Палку с земли поднял и об кабана, об голову его сломал. Кабан рухнул. Ну, теперь у ЮркА пошла забава. Ногами его
метелить. На, каблуком в нос! На, мыском в пах! На, сука, на, падла! Тот и не шевелится уже. Чу, звук до боли знакомый, от боли же и вмиг вылечил. Менты приехали, мигалкой мигают, в матюгальник чего-то орут. Расходитесь русско-монгольские хулиганы типа с Куликова поля. Посмотрели на них, как на насекомых. Драться перестали. И все как один двинулись на ментов. Они все поняли. Смекнули. Шофер еле-еле успел последним из машины выскочить. А мы взяли эту машину на руки - и перевернули. И на крышу с хрустом. Даже стекла выбивать не стали. И драка, даже не драка, а возня какая-то, вяло продолжилась. Все ведь знают, что дальше будет. Ждем. Приехали. Милиция. Пожарники. В них камни, прутья полетели. Но без особого энтузиазма. Роли написаны, роли каждому розданы и каждый роли эти выучил почти наизусть. Пожарники, или пожарные? Как правильно, кто знает? Так вот, люди эти в касках развернули брандспойты. И как дали. Многих с ног сбило. Веселье закончилось. Побежали во все стороны со всех ног. Ну а кому не повезло, тех изловили менты и долго били в отделении. А на утро все мы, как огурцы. Спустились вниз,
спустились в ад, метро называется. Кто и на автобусах, некоторые пешком. Но к четырнадцати ноль-ноль у всех мысль одна. Как бы выжрать снова! Где же вы золотые брежневские денечки? Еще не раз, это вопрос-тире-плач раздастся громовым раскатом над просторами нашей необъятной Родины. Да многие с похмелья писателями или даже поэтами становятся. Вот простой человек не с похмелья и не в предвкушении разве способен не то, что произнести, но даже подумать такую сложную фразу «громовым раскатом над просторами нашей необъятной Родины». Свят, свят. Привет, чуваки. Как дела? Отпросились с работы. Я тоже отгул взял. За прогул. У-га-га. Чего, в «ближнем» были? Там пусто. Даже сигарет нет. А в «дальнем»? Та же история. А завезут? Сегодня нет. Куда пойдем? Старушка добрая мимо проходила: «Сынки, на площадь, в универсам завезли». Спасибо мать. Побежали. Прибегаем. Очередь как в Мавзолей. Отец, ты последний? Да, я. Мы за тобой. Вот Горбатый, сука, что удумал. Ему бы со своей Раиской так в очередях постоять. Помучиться. Он небось коньячину армянскую стаканами глушит, да бутербродами с маслом и с черной икрой закусывает.
Ему все равно, как рабочий класс живет. А у меня, сынки, давление, да бабка парализованная год уже без движения лежит. Пенсия у меня маленькая. Вот так и живу. Вы последние ребята? За нами будете. Бать, так ты ж, небось, ветеран войны? Конечно, у меня и удостоверение есть. Так иди, возьми без очереди. Какой, без очереди. Меня там бабки обматерили, а алкаш один драться полез. Мне чуть плохо не стало. Пусть подавятся, сволочи, водкой своей проклятой. Бать. Давай мы с тобой пройдем, а ты нам поможешь портвейна купить. Лады? Сынки да я…, они ж орать будут… Да там еще милиционер у входа стоял, в доле он. А мы с тобой маленького пустим. Маленького. Этого что ли парня здоровенного? Малыш. Ха-ха. А давайте сынки, где наша не пропадала. В пулеметную атаку не погиб. А сейчас уже и помереть не страшно, нахрена она такая жизнь. Граждане пропустите. Ветерана войны без очереди. Я тоже, бл., ветеран. ДокУмент покажи. Ну и закрой хавальник. У нас есть. Бать покажи. Видал. А вы кто такие? Внуки мы, понятно. Ну, мне не понятно. Слышь ты, пойдем, выйдем, я тебе сейчас все популярно объясню. Не пустим без очереди, бабка
одна визжит. Все ломанулись в магазин, сметая все на своем пути. Мент еле-еле успел дверь закрыть, перед носом разъяренной толпы. Наконец-то у прилавка. Стоим выбираем. А чего выбирать. Портвейна нет. Водка и «Салют». На коньяк вообще не смотрим, дорого. Дедок наш водочки взял. Мы от него не отстали. Водки взяли и шипучки этой на запивку. Коктейль Молотова можно сказать. Никогда не пробовали выпить водки и «Салютом» запить? Попробуйте, не пожалеете. Некоторым «Буратино» после водки хватало. Выходим. Нас провожают полные ненависти взгляды. Неудачники. Спасибо отец. Может, выпьешь с нами? Нальете, чего же не выпить. Нальем, нальем, не волнуйся. У Маленького с собой всегда стакан раскладной. Телескопический. Ему астроном один подарил. Снег валит. Может в подъезд? Да ну его, мы быстро. Вздрогнем. Много налили. Старый совсем. Не выдержал, сломался. Плохо его так оставлять. Замерзнет. А что с ним делать? Мы же своих не бросаем. Ни раненных, ни пьяных. Мы русские ребята. Взяли его, понесли. Подожди. Отец, ты где живешь? Говори. По щекам постучи. Снегом лицо растерли. Не помер? Да вроде нет. Обоссался только.
Старик, ты где живешь? Давайте бросим его нахрен. Посидит тут на скамеечке. Авось не помрет. «Я здесь, ребята. В соседнем подъезде. Лифта у нас нет. А я один не зайду. Мы со старухой на пятом этаже живем». По очереди понесем, на загривках. Донесли. Он дверь еле-еле ключом открыл. Говорит. Забирайте все, что хотите из квартиры. Да нам не надо ничего. Ну, окромя кроме выпить. Вот самогон хороший кум привез. Прозит. Еле ушли. Самогон крепкий оказался. Лез из носа из ушей, короче, через все дыры. Месье. Же… Же… Пошли, короче. Тут недалеко, до Нового Года очередного рукой подать. Все столпились у телевизора. Как же, первый раз поздравлять будет. Бодрый. Веселый. Молодой. Ускоренный. Перестроенный. Трезвопоклонный. Нас указом, короче, не убить. Пили, пьем и будем пить. Настька, горько. Пошел вон, черт лохматый. Дурак ты и шутки у тебя дурацкие и каждый раз одни и те же. Тьфу на тебя. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Двадцать пять. Комсомольская безалкогольная свадьба на камеры. Как только телевидение уехало, нажрались все и подрались. Как обычно. Наутро все поняли, что это падла Рэйган, как всегда виноват.
Мутит против нас в своем Белом доме актеришка недорезанный. Войной грозит. Обзывает нас по матери американской, толстожопой и черножопой к тому же. Наш Никита, тьфу, то есть Михаил Сергеич Меченый тоже не лыком шит. И дипломатию иногда включит и мышцой поиграет. И главное всегда на виду. И с колхозницей поговорит и с рабочим и с партийным так сказать функционером строг бывает. Перестроимся, ускоримся, на СОИ - асимметричный ответ. Что то это мне все напоминает? Заезженную пластинку. Ура. Тс. Ура. Тс. Ура. Тс. Ура. Тс. Ура. Заело. Затрахало. За… Договорились же, при девушках матом не ругаться. А никто и не ругается. Надо уж или отдаться Штатам, как последняя бл. дь и подмахивать и выть как трехгрошевая шлюха от стыда и от удовольствия одновременно. Как же меня еб. т! Простите девушки. Или самим трахнуть эту Америку членом железным, твердо взятым в мозолистую советскую руку. И затрахать до смерти. Только такое противостояние СССР и США. Родина или смерть? Победа или смерть! За стол переговоров перед смертельным сексом садиться ну никак нельзя. Усыпят бдительность. Усыпят тебя, а сами! Вах! И
отредактируют тебя по-своему по-несоветски. Нас забыли спросить. Никто не спрашивал и не спрашивает. А тут вдруг спросят? Самоуправление. Демократия. Жди. Решили и нас не спросили. А чего делать? Как влиять на судьбы мира? Надо честно работать каждому на своем месте. Вот вы, например, что сделали для перестройки? Спекулируете джинсами вареными, пластинками, журнальчиками. На работу дворниками устроились. На Арбате ночью бухаете. День через два. Потом опять пьете. Дальше с девками непотребными. В субботу и в воскресенье опять спекулируете. И так далее и тому подобное. Ну как с вами коммунизм можно построить? И так все через одного живут. Единицы болеют за дело Ленина, за дело партии, за дело коммунизма. А нам пофигу. Нас не убить. Мы будем пить. Мы будем топить. Айн цвай. Хайль. Хайль. Это уже из другой оперы. Наши деды за что кровь проливали? Родину не любишь? Родину не знаешь? Родина слышит. Родина знает. Где в облаках ее сын пролетает. Та-да-та-да-да Та-да Та-да-да. Радиостанция Маяк сейчас вам выдаст. Молодежный канал подхватит. И «Улица роз». Жанна из тех Королев, что любит роскошь и… Да ни хрена.
По советскому радио. С утра. Слышишь Жа-ааа-нна. Жа-ааа-нна. И гитары. И замотали лохматыми головами. Так если дело пойдет и «Айрон Мэйден» по телевизору покажут. И «Aй-Си-Ди-Си» на концерт с «Металликой» приедут. Люблю Родину. Сынок. Сегодня напьюсь и даже с люберами махаться не буду. Вот ништяк. Я люблю «Алису». Я люблю «Аквариум». Я люблю «Кино». Я люблю «Телевизор». Наш папа - фашист. Я ничего не имею против «Машины Времени», Аллы Пугачевой и Иосифа Кобзона. Алло-ооооооо. Я люблю «Пикник», Я люблю «Зоопарк», Я люблю «Аукцион». Я не имею ничего против Юрия Антонова. Летящей походкой, ты вышла за водкой и скрылась из глаз под машиной Камаз. Только стройными рядами дети ходят в лес, их в лесу у Черной Речки поджидает Бес Бес Бес Бес. Эхо. Рвануло. Что рвануло? Любовь, понимаешь, пришла. Мы трезвым взглядом первый раз на жизнь взглянули. Жить в первый раз в этой стране стало, лучше, стало веселей. А вы со своими новостями. Нахрен гласность. Зачем о плохом. Радиация. Голос Америки. Голос Америки сам по себе хуже и вреднее всякой радиации в сто раз. Нас как учили? Если в газетах не написали, по радио не
сказали, по телевизору не показали, значит не было этого. И наоборот. Раньше все было хорошо. Мы стройными рядами, как олени шли к светлому будущему. И все у нас хорошо. Веришь что у нас хорошо всё? Значит, будет все у нас хорошо. И было у нас всё хорошо. А сейчас мир рушится начал. Чернобыльская атомная электростанция взорвалась. Раньше как было бы? Скрыли от народа и, как будто, нет ничего этого. Вот такая занимательная феноменология. А повторять слова, смысл которых вы совсем не знаете и не знали никогда, это как называется? Не знаем. Иногда лучше рты бы свои заткнули, за умных что ли бы сошли. А слухи распространяются. Черной былью разъедают неокрепшие комсомольские души. И обезболивающее пропало изо всех магазинов. Слава богу у таксистов еще можно ночью купить. Да и те норовят отвезти тебя в глухой двор и озираются еще несколько минут, опасаясь ментов. А черная быль пришла на просторы нашей Родины с первыми умершими чернобыльцами, которые, вырвавшись из секретных моргов, стали нападать на простых людей, на милиционеров, на пенсионеров и простых партийцев, кусали их страшно радиационными зубами, и
те, также страшно на глазах у уважаемой публики, превращались в светящихся чернобыльцев. Зараза стала распространяться в темпах геометрической прогрессии, и глухая черная злоба расходится по стране. И по миру готова была уже распространиться, но наши доблестные пограничники окапались вдоль всей границы. Нарыли окопы встали в круговую оборону, плюс местные жители приграничных районов добровольцами пошли и не пустили зомбий чернобыльских за территорию СССР. А внутри тут что началось. Главный зомби вовсю Перестройку продолжать начал и все с воем бесовским поддержали это антиленинское дело. Работать начали, аж дым валит из одного места, вырыли и оживили всех покойников, даже сожженных когда-то в крематориях и стало нас населением в четыреста миллионов, не как китайцев но все же. Стали строить, где надо и не надо электростанции атомные и кормить их радиоактивным смертоносным плутонием. А хлеб никто не убирает. Коров, коз, свиней, всяких кур разных съели, передушили, а кого не съели всех понадкусывали. И ходим теперь. Лица красные, неприятные трезвые - злые. НЭПом новым попахивает. Зубы острые, кулаки
пудовые. Бабы на мужиков похожи, даром что усов и бороды нет как нет. Главный меченый зомби орет по ящику круглосуточно. Алкоголиков вредителей и их заокеанских покровителей честит и в хвост и в гриву. Карикатуры на них в журнале «Крокодил» рисует. А мы на марши всякие, на демонстрации первомайские ходим. И не забываем на ноябрьские праздники пару христианских младенцев замучить. Горе тебе земля, ох прорвем мы заградительные отряды, что вдоль границ нашими бывшими соотечественниками охраняются. Ох, располземся по земле, с нашей отвратительной Вам идеологией Чернобыльского зомбоизма. Авхр. Напьемся крови христианских дев и не только. Не помогут вам бомбы ваши ядерные нейтронные водородные. Не боимся мы их. Для нас радиация как мать родна и среда обитания еще. Мы уран вместо завтрака, обеда и ужина грызть можем, нам радиоактивность, как душ ледяной с утра. А вы? Пуль серебряных на всех не хватит. Вооружайся не вооружайся. Так Советский Союз победит всех, в который раз уже. Наполеон нас хоронил? Хоронил. Сталин нас хоронил? Хоронил. Гитлер нас хоронил? Хоронил. Рейган нас хоронил? Хоронил. А мы всегда
выживали, видоизменяясь, превращаясь во все более уродливых, все более приспособленных к жизни на этой земле тварей, наподобие тараканов и крыс. Что съели? Накося выкуси. Не подавитесь нашими телами. Гегемоннопролетарными. Буржуи, сука, недорезанные. Мы вам и за Мальчиша-Кибальчиша и за Мальчиша-Плохиша и за остальных мальчишей. Пох, что они против друг друга воевали. Мы вам и просто так бы кишки выпустили. Ради куража. Просто из-за хорошего настроения. Так-то суки. Кто на нас с Михой? Па-аааа-ааадлы! Всю жизнь народу сломали. Но катастрофы катастрофами, а жизнь продолжается. Сначала нормальную еду присылать начали и скидывать на самолетах. Потом партактив в клиниках западных подлечили. Дольше народу в обязательном порядке прививки сделали. Промыли дальше головы оставшимся империалистической пропагандой. Завезли эшелонами шмотки, джинсы аппаратуру, грампластинки. Открыли Горбушку. Жизнь потихоньку начала налаживаться. От слова «Лажа», да? Нет от слова наладка. На той же Горбушке можно что хочешь купить. Хочешь «Кинг Кримзон»? Пожалуйста. Хочешь «Генезис»? Возьми голыми руками. Не задаром, но и не за
золото-бриллианты всего мира. Да ладно, все у вас есть. Знаем мы, чего у вас нет. Пластинок «Ван Дер Грааф Генератора» у вас точно нет. Как нет? Вот они. Вам какую? У нас все есть. Ни буя себе. Как на Западе. Мы и фильмы какие хотите в кинотеатрах покажем и советские и иностранные. Феллини изволите или Микеланджело Антониони или мы сможем даже вам показать на закрытых и не очень (да ладно добро дали в широком прокате). Барабанная дробь. «Пролетая над гнездом кукушки». Раз. А «Звездные войны» не хотите? Хотите. Скоро покажем. Все что раньше запрещали - разрешаем. Телемосты с Познером. Секса у вас в СССР нет? Нате вам секса. Только осторожно. Не переборщите. К сексу нагрузка. Проституция и наркомания. Наркомания нам зачем? Наркоманию может себе оставите? Возьмите - недорого. Почти задаром. Первая доза вообще бесплатно. Ладно, давайте. Вот спасибо, вот хорошо, а мы вам за это… Мы короче попросим, чтобы всемирная организация здравоохранения вам несколько самолетов одноразовых шприцов сбросила. А то СПИД, понимаете ли. А СПИД тоже нагрузка? Подождите… Подождите… Все, некогда нам, нам в Нигерию по делу
срочно. Упорхнули. Что делать? В кино сходите. Там Тарковский, Герман, Муратова из наших, из советских, льют на мельницу классовых врагов. Каких врагов? Они уже друзья. Можно все. Можно все. Можно все. Не волнуйтесь. Руководящая и направляющая роль осталась. Только чуть-чуть видоизменилась и демократизировалась. Займитесь собой. Съездите в Крым или в Прибалтику. В Крым? Там все спокойно. Про крымских татар это там все врут. Спокойно тихо. Иногда можно подраться… Слушайте какие крымские татары… Я вообще про это первый раз слышу. Долго объяснять. Билет брать будете? Да. Буду. Плацкарт. Еду в Крым в Алушту. Будем слушать «Яблоки на снегу». Пить теплый портвейн. Драться с качками, которые приходят толпой в единственный магазин, и пытаются взять без очереди. После драки брать всем вместе портвейн без очереди. Пить с качками. Потом пиво в единственном пивняке. Плакать от того, что нам двадцать пять и больше мы ни-ни. Да хватит пить, пошли телок снимать, которые ходят по берегу моря загорелые, зовущие, дающие. Бабы от нас бегают, потому что мы пьяные, дурные шумные и одна сказала, что от нас пахнет
блевотиной, пивом и какашками. В тот вечер мы никого не сняли, зато встретили армяна какого-то, который подошел к нам держа руку в кармане и начал рассказывать нам, что в кармане у него нож. Мы не дослушали его, двумя ударами отправили в кусты и ногой по заднице. Да. «В сексе люблю неистово симулировать». Где это было написано? Кто автор? В какой книге? Никто не помнит. Потому что нигде это не написано, ни в какой книге и никто не помнит. Это в будущем одна девушка напишет лазерным карандашом в фотонной тетради и отправит по телефонным проводам своему возлюбленному, находящемуся на другом конце города и письмо телефонное дойдет до него в течении одной секунды. Не то, что сейчас. По три дня письмо из Москвы в Москву идет. Проверено. Пока его из ящика вынут. В отделение почтовое занесут, там расформируют, по пачкам раздадут почтальонам, почтальоны кинут в ящик. А ты в него, в ящик этот, можешь еще три дня не заглядывать. О чем рассказ был? О возлюбленном, о электронном письме, о неистовой симуляции в сексе. И о девушке. Что произошло дальше? Бросил он ее. Как это знакомо все под луной. Мы анашу точно не
курили? Нет, портвейн какой-то странный. Может они стали на людях экскременты ставить? ХАХАХА. Ну, вот, опять смешливые попались. Жаль, что из Крыма в Прибалтику поехать так вот прямо нельзя. Только через Москву. У нас все через Москву. Напрямую города в этой стране никак не связаны. Через Москву. Оттого и ненавидят ее лютой ненавистью все. Практически все. Но все всё равно через нее едут на всякий случай. Выпить на Красной площади. Или сесть там на самолете. Прямо на Красную площадь, раз система ПВО пропустила. Сели. Вышли. Выпили. Прыгнули с моста. А милиция не остановит. Милиция сама ничего не понимает. Кого арестовывать, кого не арестовывать. Кого бить, а кого ласкать. Гладить. Целовать. Вот. Да. Но. Нам кажется, с Ельциным зря так поступили. Мы бы, например и не узнали ничего о Ельцине, если бы тогда не гуляли на одной еврейской свадьбе в ресторане Прага. Евреи они знаете какие? Умные. Несмотря на… Да… Им уже даже решением Особого Закрытого Пленума ЦК запретили высшее образование давать. А они все равно того… Умнее. Последние слова слышны на свадьбе этой как сейчас. Бориса Ельцина они зря
тронули. Мы Бориса в обиду не дадим. Борис ты не прав. Это уже слышится голос на танцплощадке какой-то. Там басист со всего размаху бьет бас-гитарой по зазевавшемуся танцору, который по счастливой случайности не успел убежать до того как началась драка. Ох Русь моя Русь, куда ж ты мчишься немытая Россия страна лохов страна козлов и вы мундиры, понимаешь, голубые… И ты. Как Вы кстати относитесь к голубым? Мы никак не относимся. Мы их, если что, ловим, бьем и назидательно говорим, что в деревне вас бы совсем убили. А что сейчас вообще происходит, какой год на дворе, кто нами правит? Есть ощущение, что вот еще немного и конец света наступит. Смотрите. Коммунисты со своими привилегиями разворовывают страну, уже скоро воровать будет нечего. Останутся одна или две дохлые мышки и пустота-тишина, как в морге. Страх. Жуть. Мор. Разгул Панка по жизни. И не как стиля жизни, а как самой жизни. Помоечной, пьяной, грязной и нецивилизованной. Вот есть же один приличный у нас на всю страну человек - Сахаров. Вот его слушайте. Он всю правду вам скажет, по полочкам математическим разложит. Про фашизм настоящий, про
светлое будущее, про совесть, Родину и все такое прочее. Так ведь не слушает никто его. А тащат, тащат, тащат, тащат. Не сдаваясь. Со своих рабочих мест, с государственных полей, друг у друга. Наше время - время большого вора. Хочется убежать отсюда, хочется уехать. Но как. Железный занавес, простреливаемый периметр. Да и там никто тебя не ждет, если ты не еврей, не немец и не демократ. А как русский человек может быть демократом, когда он на самом деле татаро-башкиро-мордвин пскопской? Эх, где родилися там и пригодилися. Начинай здесь обживаться по новой перед катастрофой, Глобой предсказанной. Или начни уже в Бога Иисуса Христа нашего верить. Ведь Праздник Какой! Тысячелетие Крещения Руси На Носу! Возрадуйтесь, возрадуйтесь православные! Ведь были же мы все коммунистами, нам ли бояться православными стать всем. Или другими наперсточниками. Кручу, верчу, выиграть хочу. И не просто выиграть, а выиграть по-крупному. По очень, очень крупному. Своровать и убить. Не вопрос. Друзья давайте всех убьем? К чему им жить? Ленина для начала почитаем. Не он ли советовал расстреливать и расстреливать и…
Расстреливать? Или не он? Это раньше можно было только Ленина почитать. Ну, иногда от скуки «Малую землю», только одним глазком взглянуть, после конспектирования ленинских нетленок. Сейчас. Глаза разбегаются. Хочешь вместе с Солженицыным в познавательнейшее путешествие по архипелагу Гулаг? А хочешь, вам пересадят собачье сердце прямо в голову? Не нравится Советский Союз? А все великие и лучшие люди прошлого, настоящего и будущего вам о чем говорили? Не слушали их. Так сейчас почитайте. От вас Достоевского зачем скрывали? Не всего, но самое лучшее. «Бесов». Зачем? Чтобы навязать вам коммунистическо-лубянское мировоззрение. За пайку. За хлебаизрелищ. За место в первом ряду на боях гладиаторов. Страшно? Нет еще. Вот нате вам двоевластие. Нате Вам законы Российской федерации, которые входят в противоречие. Вот вам бессилие власти на местах. Вот вам ямы на дорогах. Продуктов в магазинах нет? Только морская капуста? Сигарет нет? Приходится дубовые листики курить? Самогон у цыган покупать? Убираться во дворах перестали? Денег полно, а купить нечего? А вы думали, до чего еще коммунисты довести вас могут?
Долой КПСС! Сейчас еще приедут ребята, которые свалили из СССРии в ранних восьмидесятых будут вас учить как с неграми в жопу трахаться. Не нравится? Войска из Афганистана выведем. Берлинскую стену разрушим. Всех союзников по Варшавскому договору сдадим. Ну как вас еще вывести из себя? Американцы - не враги. Все кто против коммунистов - друзья. А можно мы Вам на рожу нассым? Долларовым дождем. Бл., все можно! Ленинград в Санкт Петербург можно переименовать? Курильские острова Японии можно отдать? Ядерное оружие сократить на х.й! Страну расформировать. Раздать по частям всем кто возьмет и не подавится. Японии еще Дальний Восток. Китаю - Сибирь. Польше - Украину и Белоруссию. Прибалтику - немцам. Кавказ - туркам. Среднюю Азию - Америке с Англией. А Молдавия кому-нибудь нужна? Не нужна. Ну, мы себе оставим. В хозяйстве все пригодится. И срочно всем учить эсперанто. Все нет больше СССраной России. Вся кончилась. Все раздадим. Так победим? Москва - город спекулянтов. Колбасных магазинов. Лимитчиков. Приезжих и прочей всякой х. йты. Это ты во всем виновата. Это из-за тебя страна рушится. Разбомбить,
уничтожить тебя, и великая Русь спасется. Вырезать раковую опухоль из здорового организма. И не сразу не в миг, постепенно, но вылечимся. Выйдем из пике. Новую Святую Русь отстроим. Без печенегов, без хазар-иудеев. На православии и народности. И царь. Царь нам нужен православный. Романов пойдет. Но и другой, такой как Сталин тоже пойдет. Такой чтобы железной рукой собрал по кусочкам разваливающуюся, растаскиваемую родину всякой жидовской, чуркестанской и прочей заокеанской демократической нечистью. О, Царь! Приди и покарай! Спаси нас! Ибо не можем мы дальше жить на земле этой великой и позорить святую память Великих Предков. Петра Первого, Вещего Олега, Минина и Пожарского. Кутузова, Суворова и Нахимова. Жукова и Чапаева. Приди, спаси от иноземных захватчиков, которое свили свое паучье гнездо прямо в сердце моей Родины, в Кремле. Не можем мы так больше. Дай выпить! Видишь трясет не по детски от недопития. Сердце заходится, останавливается. Дай выжрать, сука! И забыть как страшный сон, всё, что происходит сейчас здесь. Дай выпить, не могу больше телевизор смотреть, не могу на работу ходить. Стыдно мне.
Дай водки! Ибо только она, родимая сможет потушить пожар сей в душе моей вечной. Царь православный. Приди и залей здесь все водкой всеочищающей непобедимой, чистой как роса, как слез ребенка. И мы все умирать будем только с твоим именем на устах. И пей с нами, пей как мы, пей лучше нас. Смерть трезвенникам! Смерть сукам кремлевским политбюройным старцам. Дайтеееееее Выпииииить! Сукиииииии! Спасибо. Вот спасибо. Уважили. Стариков. И молодежь. Спасибо. Да товарищи. Мы оденем трусы. Джинсу. Отрастим хаер. Вспомним Дип ПАрпл. Лето любви. Дети цветов. Подпишем, все что хотите. Извините, не угостите сигареткой? Спасибо. «Космос». Уважаю. Можно две? Еще рюмочку. Нам сейчас так редко удается выпить. Общественность, женыпушкизаряжены, партком, профсоюзы, мнение соседей. Поэтому мы иногда и психуем, и в драку лезем. И ругаем даже социалистический строй. Ваше здоровье. Но мы же понимаем, что Родина - это наше все. Родина нас выучила. Выкормила. Родина нас защищает. А высшие должностные лица, они ночами не спят. Все думают о нас, о судьбах мира. Пполную, пожалуйста, налейте. Пожалуйста. Видите края. Это хорошо.
Рок-н-ролл. Включите. Агузарову и Пресли. Или «Электрик Лайт Оркестра». Нам очень, нах, нравится. «Хэв ю эвер син зе рэйн». Это «Криденс»? Какая разница. Хариссон, кажется и там и там играл. Не играл? А кто? Водка кончилась? А что есть? «Пингвин». А это что такой за зверь? Лосьон. С мятным вкусом. Давайте. Наливайте. У вас упаковка целая? Хороший. Надо было с него начинать. Как ликерчик. А давайте девчонкам позвоним? Как зачем, чтоб пришли. Они здесь. Сидят. Это девушки? Не понятно пока. Выпьем? Друзья. Прекрасен наш союз. Нет не нерушимый республик свободных. А наш. Местный. Давайте организуем здесь подпольный обком. Выберем Секретаря. Назначим Патриарха. Наймем Армию и полицию. Денег печатать не будем. Возьмем ближайший винный магазин. Забаррикадируемся. И за водку будем покупать все. Еду, женщин, лояльность населения. Откупаться от странствующих Робин Гудов. Нам еще нужен кто-то, кто будет говорить нам, что мы опустившиеся скоты. Совесть нации. Нет ну их на… Нам интеллигенция не нужна. Смотрите. Мы главные. Продавщица нужна. Бухгалтер. И боксеры. Все остальные могут ехать к едрене фене. И еще
радиоточка. И телевизор и магнитофон. Или если их вдруг обесточат, клоуна универсала, который и песни и пляски и стишки и в жопу бы дал, если бабы вдруг закончатся. Нет, ну это уже извращение, православная церковь против… Батюшка, на всякий случай, мало ли что, не для постоянного использования, а в редчайших случаях духовного недомогания. А в остальные дни? В остальные дни - пост и молитва. Благословляю! Ваше здоровье! Что же вы падаете? Аккуратней. Не перевелись еще в стране нашей богатыри! А вот вы сейчас можете выпить полную пивную кружку коньяка? На спор? На слабо! Помрем. От алкогольного отравления помрем. Ссыте. А я Вам сейчас покажу. Русские не сдаются. Глоток. Русские после второй не закусывают. Глоток. Русские - самые правильные люди на самом деле - глоток. Русские после третьей закусывают. А я - нет! Я - бог. Супербудда. Могильщик перестройки. Высший человек, суки. Стоять! Куда пошел, падла! Что значит, убери пистолет. Ой! Я случайно выстрелил. Не вой, дура! Он живой еще! Всем лечь! У меня в руках граната! Чека вынута. И жизнь навечно поломата. А ведь жизнь так хорошо начиналась. Мамина
улыбка, мамин голос. Молоко. Мамино молоко. Потом все - друзья. Все - любимые. Все любят меня - и я люблю всех. Есть Бог. Он добр и бородат. От него пахнет - дорогим табаком, дорогими шотландскими виски (одномальтовыми, островными), медом и орехами. И когда началось все ломаться и рушится? Аплодисменты. Кто еще здесь? Ты почему не лежишь лицом вниз и не гадишь под себя? Кто ты? Я тот самый, пахнущий орехами и медом. Пришел проводить тебя в последний путь. Думаешь так все плохо? Гораздо хуже, чем ты думаешь. Здесь ударение на последнее слово. Оно ключевое. Менты, кгбшники очень быстро примчатся. И у них приказ - пленных не брать. Так я всех убью. Им что ли своих советских людей не жаль? Не жаль. Так я их убью, прямо сейчас. Два контрольных выстрела в голову. Раз, два. Мост. Рубикон. Молодец, малыш, я горжусь тобой. Никто не мог сделать лучше. Прекрасная иллюстрация к словам - «умираешь всегда в одиночестве». Даже если вокруг миллион зевак. И казнь твоя проходит в прямом эфире. Кто все эти люди? Свет. Камера. Мотор. Они кино снимают о моей жизни? Нет, твоя жизнь абсолютно не интересна никому. Они пришли
снимать твою смерть. Смерть в прямом эфире, что может быть интересней? Ветви. За окном шумят. Дайте отдохнуть. Не мешайте мне. Мы не можем, у нас телемост. Мистер Познер? Мистер Донахью? Вы готовы? Итак, у нас в прямом эфире? Вас как зовут? Представьтесь, пожалуйста, нашим советским и американским телезрителям, которые налетели как мухи на говно на вашу смерть. Я не хочу, я правда не хочу. Я устал. Я бы с удовольствием жил как раньше. Милая прекрасная патриархальная страна. Генсек - дедушка. План пятилетний. Все хорошо. Броня крепка. Нас защитят от этого страшного мира, что за периметром. Накормят, обогреют, оденут, обуют. Можно мне туда? Подождите гражданин. Вы узнаете этих людей, что лежат сейчас на полу, все в крови с множественными ножевыми ранениями, несовместимыми с жизнью? Да, узнаю, это мои папа и мама. Скажите, вы узнаете этот нож? Да, это мой нож. Но это не я. Я не знаю, кто это сделал. Это не я, простите меня. Простите. Это не я сделал. Я ничего не помню. Я не мог этого сделать, ведь я так их люблю. Мама, папа. Вставайте, просыпайтесь. Пойдемте домой. Давайте уйдем из этого нарождающегося
ужасного мира, который погубит наш мир, нашу Вселенную. Нашу Родину. Который, превратит всех людей в этих ужасных монстров. Зомби. Трезвых. Расчетливых. Гадких. Нелюбимых. Нелюбящих. Долой мир наживы и чистогана! Да здравствует! Коммунистическая Партия Советского союза! Да здравствует Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи! Да здравствует Всесоюзная Пионерская Организация! И их друзья октябрята! Слава! Слава! Слава! Кладбище. Кресты откуда-то. Почему я вижу это? Откуда этот тлетворный запах? Я умер! Мы умерли! Мы все умерли? А мы все жили? Мы жили. Я буду бороться! Я буду защищать Советский Союз с оружием в руках. Враг не пройдет! Победа будет за нами! К оружию граждане! К оружию! Наручники! Оденьте на него наручники! В машину. Всё, повезли. Кинооператор - работу закончил. Теперь очередь за патологоанатомом. Подождите! Но он ведь еще живой! Я не могу этого сделать! Вызовите врача! Послушайте, какого врача? Скоро Новый Год! Генеральный секретарь будет нас поздравлять. Ладно бы, какой проходящий год наступил бы. А ведь через несколько часов наступит. Одна Тысяча Девятьсот Девяностый Год.
Начнутся девяностые годы. А восьмидесятые уйдут в небытие. Понимаете, в небытие. И все будут говорить, что не было ничего. Понимаете, ничего. Вскрывайте. Или будем стрелять. Но это же убийство. В первый раз что ли? Режь.
А вы знаете, сколько примерно людей умерло 31 декабря 1989 года? А сколько с боем курантов? Не знаете! И я не знаю. Но я - точно умер. И не при загадочных обстоятельствах, а самым естественным образом. И хоронят только сейчас. Вы спросите, почему не на третий день? Ой, ну Вы и спросили. Вы что не знаете, какой сразу после нового года у нас бардак? Первого числа как бы нет. Его вычитаем. На и получается тогда всё! Тогда, третий день у нас четвертого января как бы. Так что всё сходится. Не мешайте.
Только я всегда теперь буду с Вами. Даже несмотря ни на что. Я буду витать над Вами. Дуть в трубы. Корчить страшные рожи в темноте. Сбивать Вас пьяных с ног. Воровать деньги. Приходить во сне стыдом и совестью. Останусь занозой в жопе. Кто ты? Спросите Вы. И я Вам отвечу. Я - дух восьмидесятых!
5 января 2003 года
Пятого января, я, как и все четыре дня до этого, сидел в «Макдональдсе», но я не употреблял еду. Я пил кока-колу. И ждал, когда какое-нибудь замечательное приключение свалится на мою задницу. Но ничего не сваливалось. Денег как всегда не было. Девчонки за столиком напротив достали уже строить глазки. День близился к концу. Беспонтово все. Как всегда. Я допил колу и собирался уже встать, надеть шапку и отваливать восвояси. И уже представлял, как я лягу на диван, открою книжку…
- Еврей?
Я не знаю, как он оказался за моим столом. Он появился вроде как ниоткуда. И смотрел на меня внимательно, но доброжелательно. В нашем городе, вообще-то, после таких вопросов, принято сразу бить незнакомца. А то, что он незнакомец, а скорее всего даже москвич, я нисколько не сомневался. И если бы я его сейчас просто слегка ударил. И он, по глупости, конечно, ответил бы, я уверен, что уже секунд через десять его били бы все посетители мужского пола этого кафе быстрого обслуживания. Но я сдержался. Посмотрел на него как… Ну вы поняли.
- Понятно, подъевреиваешь.
- Сударь, в нашем городе не принято так бросаться необоснованными обвинениями, небезопасно это. Не о себе я сейчас. Нравы здесь не такие, как у вас в Москве, - говорю, и гордость такая за себя наполняет грудь. Местная интеллигенция.
- Сурик. Заходи в МакДак. Я здесь кореша встретил. Да. Да. Я же тебе говорил, - незнакомец уже звонил по мобильному телефону кому-то, не переставая при этом улыбаться мне. Он протянул руку, - Жорж. Виски будешь?
- Буду. Я уже, если честно приличных, соответствующих напитков, дня три не пил. Может, схожу, куплю колу?
К столику подошел какой-то черт и сел на свободный стул.
- Не надо. Сурик садись. Это мой друг. Его зовут, зовут…
- Олег, - выручаю я Жоржа.
- Сурык, - говорит Сурик со страшным акцентом.
Мы немедленно выпили виски. Жизнь налаживалась. Сурик сходил, купил много гамбургеров, колы. Мы незаметно для окружающих еще два раза выпили. Быстро меняющаяся обстановка, да и сама история стала очень заманчива для меня. Я почуял дух настоящего приключения. Но события не форсировал. Внимательно наблюдал.
- Мы с Суриком творческие люди, как ты уже понял. Олег, друг ты наш дорогой. Мы сейчас объясним тебе суть нашего приезда в твой замечательный город. А также объясним, зачем мы нарушили твою молчаливую творческую медитацию. Если ты, конечно, понимаешь о чем я. Выпьешь еще? - Жорж не ожидая возражений налил мне и Сурику.
Мы чокнулись. Выпили. Я прям обалдел от качества выпивки, количества выпивки и темпов ее употребления.
- У тебя страх в глазах, мой юный друг, Олежка-Малежка, - Жорж приобнял меня по-дружески. Я вздрогнул, - спрашивай, что хочешь. Мы развеем все твои опасения.
- Пацаны, вы меня, конечно, простите за неординарный вопрос. Но вы случаем не пидоры?
Я рисковал, но рисковал на своей территории. В определенной компании, которых много в моем родном городе я бы сидел и молчал, свернув язык в трубочку. Но Сурик с Жоржем не были похожи на людей, которые сразу убивают за такие вопросы, а точки над «и» надо было расставить. Они переглянулись. И я понял, что вопрос не застал их врасплох, но отвечать на него им было не особо приятно.
- Нет. Олежка. Мы не пидоры, - после некоторой паузы ответил мне Жорж, - уж не знаю, огорчил я тебя моим ответом или нет. Мы стопроцентные гетеросексуалы. Любители женщин и детей. Но…
- Слушай, не хочешь рассказывать, не рассказывай. Об одном прошу вас ребята…
- Не перебивай старших, малыш, - резко борзанул Жорж, - Но. Мы имеем некоторое к ним отношение.
- Я вообще так и ду…
- Пацан, дай Жоржу дагаварить, слюшай бл. некултурно, да?
Сурик и вправду оказался Суриком. Я прикусил язык, ибо Кавказ у нас в городе присутствовал некоторыми колоритными и совсем убитыми на голову персонажами.
- Мы работаем на пидоров. На очень, очень высокопоставленных и богатых. К тому же, как мы понимаем… Все они сплочены в какую-то тайную организацию. Начнем по порядку. Я тебе всю правду расскажу, Олег, только потому, что мы имеем на тебя некоторые планы. И вообще… Мы решили тебя использовать в качестве проводника. Особого типа. Ты должен нам все объяснить про нынешнюю реальность в этом городе. И местные аборигены должны решить, что я твой родственник из Москва. Дядя. Не возражай, малыш. Для того чтобы жизнь дальше наша состоялась без излишних траблов, я должен в двух словах объяснить тебе. Кто мы, откуда мы и куда мы…
Было со стороны похоже, что Жорж употребляет очень замысловатые вещества. Видели бы его лицо. А Сурик постоянно выпадал за грань наблюдаемого мира. Изнутри естественно, потому что снаружи было полное ощущение, что Сурик внезапно уснул.
- Мы с Суриком знакомы давно. Но я не помню, когда произошло наше это знакомство. Просто он раз, и оказался рядом со мной. В детском саду, он рядом не маячил обоссанным мальчиком, и в школе, когда меня били, его не было рядом. Но вот, когда я стал разводить лохов на деньги, тут и появился Сурик… Сурик, возможно, мое второе молчаливое я. А возможно просто часть интерьера этого прикольного моего внешнего мира. По внешности можно подумать, что Сурик, отмороженный кавказский бандит, но на самом деле он понтовое, вые. истое и дристливое ссыкло (Сурик вообще никак не отреагировал на эти слова, а я бы, если честно, дал в еб. ло). Так то, малыш, но друзей не выбирают, а Сурик мой самый настоящий и преданный, насколько это возможно, друг. Предпоследний наш бизнес вот был каков: мы раскручивали жену нашего одноклассника, долларового миллионера, кстати, самого настоящего, а может и мультимиллионера, кто знает? Машу Сван слышал?
- Нет.
- Ну, ты темный, в натуре, Олежек. Ну, напряги извилину. «Прекрати меня, прекрати меня. Отпусти меня, отпусти меня. Раствори меня, раствори меня. Только ты и я, только ты и я». Слушай старик. Он с тяжелых ротаций на радио не слезала. По телику. Неужели не помнишь? Такая смазливая дебилка с зелено-коричневыми волосами. Она и у Вас в городе сто пудов должна была выступать. Выпей. Я тоже с тобой. Может, начнешь вспоминать. У нас в машине, Сурик, записи Машки нет? Сурик джан?
- Нэт, - вздрогнув и открыв глаза, сказал испуганно Сурик, - я всо тагда патёр.
- Забываем героев прошлых лет! Вот так стираются артисты из памяти. Сначала записи их выкидывают продюсеры, потом слушатели. Маша, Маша. Не умерла она, нет. Спилась на нет. Сейчас реально на улице с бомжами живет. Мы с Суриком видели. Сурик сотку ей подал, бедолаге. Глотни, местный житель. У нас в машине еще дюжина таких бутылок. А муж ее, одноклассник мой Миша, крупным конечно бандитом был, даже очень. Денег на раскрутку Машкину давал сколько попросим. Так и говорил. Я за вечную славу своей любимой жены плачу ничего не стоящими бумажками. Вечная слава ей. Вечная память ему. Не чокаться! Лохи неверующие. Сурик. Ты вот меня больше всего удивляешь. Не знаешь чем? Нет? Сбегай за бутылкой в джип. А я нашему юному другу расскажу… Я коротенько постараюсь… Мы бутылку допить не успеем… Сурик. Ты прям как чувак тот из мультика. В сапогах-скороходах что ли? Вот… Как Миху убили, мы Машку сразу кинули. И все бабки, что он, там, на съемки клипа дал, на съемки фильма новогоднего музыкального, мы себе присвоили. За баблом никто не пришел, потому что Миха нам накануне кэшем все выдал. И не успел в свою книжечку
занести. Поэтому братва к нам его пришла, мы с ними посидели, выпили и все. К нам предъяв никаких. Но ныканые бабосы, мой милый друг Олежка, никогда до добра не доводят. Мы их с Суриком предсказуемо профукали, в общем. И остались на серьезной мели. Без накоплений, без дела своего, без профессии. Стыдно об этом рассказывать. Накатим. Сурик, краев не видишь? Себе много не наливай, тебе еще за руль. И вот в самое подходящее для нас время, нам и подвернулась нынешняя наша работа. И не просто какая-нибудь там шняга, типа раскручивать очередного баклана. Нет. Нам было поручено с Суриком представить миру новый стиль музыки, ни больше, ни меньше. Гей-шансон называется.
- Охренеть, - культурно отозвался я и выпил.
- Не пей один, малыш. Это низко и опрометчиво перед лицом спонсоров, коими мы с Суриком безусловно являемся… Да, ребята, предложившие нам эту шнягу интересными, кстати, людьми, так сказать, оказались. Были они, как ты уже догадался…
- Петухами, - хохотнул Сурик фирменным кавказским «х».
- Да-да. Милый Олежка. Друг ты мой. А ты мне друг уже несколько минут, не сомневайся. И дружба эта, если ты не сделаешь такой глупости и не кинешь меня, например, на бабки, будет до гробовой доски. Слушай, брат Олег, а у вас тут есть место, где можно нормально бухнуть? По пацански. Где у вас братва вся культурно развлекается?
- «У Палыча».
- Там тебя знают?
- Меня все знают. У меня брат двоюродный - мент.
- Бедный ты бедный, Олежа. Как ты здесь живешь? Как вашу семью вообще всю под корень здесь местные преступные группировки не вырезали? Не понимаю. А ты Сурик?
Сурик отрицательно покачал головой.
- У меня брат - лучший кореш нового губернатора. А губернатор здесь со всеми правильными людьми дела делает. А брат их… Короче, Жор, ты ведь, сука не шпион? Выведываешь здесь наши секреты.
- Не, Ольжик, мне пох. й. Поехали к «Палычу». Нас с тобой туда пустят ведь?
- Пустить пустят, но там посидеть недешево будет.
- Сурик.
Сурик вынул из кармана пиджака увесистую котлету. «Тысячные купюры», - сразу оценил я и сказал уже вслух, - «поехали». Выпив по полному стакану «на посошок» мы нетвердыми походками подошли к их «Гелендвагену». Мне все нравилось. Сурик с Жоржем, несмотря на их мутную пидорскую принадлежность. Новый Гелентваген с четырехлитровым движком, на который указывала гордо цифра…
- Олег. Ты вперед садись, будешь Сурику дорогу показывать. Набухаемся сейчас и по телкам. Телки приличные есть в вашей провинции? Мне все равно платные или бесплатные. Сегодня… Да и еще, похоже, дня три мы будем нещадно кутить с Суриком. Ты с нами, Олег? Олег, ты расслабься. Мы гетеросексуалы. Понял?
Я ничего не понял. В моем понимании гетеросексуалы - это мужики такие, которые сиськи себе силиконовые сделали. Но на всякий случай кивнул. И задумался. Хотя по причине моего алкогольного опьянения средней степени, думалось плохо. Но кидать их на бабки мне не хотелось что-то. То ли Гелендваген на меня так подействовал, то ли слова моего дядьки покойного, который перед тем как кинуть какого-то комера на очень приличную сумму, сказал мне: «Никогда не связывайся, племяш, с ребятами, которые ездят на Гелендвагенах. Никогда. Эта дьявольская машина на нашей территории превращается в Демона Фьордов, который соответствующим образом влияет на своего владельца и тот превращается в берсеркера. Которого победить можно, только натравив на него точно такого же Всадника Гелендвагена.» Учитывая, что дядька мой вряд ли закончил больше четырех классов церковно-приходской школы, услышать от него такой текст было просто нереально. И услышав его, текст то есть, я почувствовал недоброе. Которое, недоброе, то есть, и случилось с ним через час буквально. Семь ножевых ранений и контрольный в лоб. Похороны в закрытом
гробу. Как-то так.
- Куда едем? Говори не молчи. Ты курнул, что ль, до нас? Чего в думку ушел? Покурим еще не ссы. У вас сауна есть? Не молчи, Олег. Прошу тебя. Говори. Мне нравится твой голос. Спой чего-нибудь. Не стыдись.
- Я и не стыжусь. В караоке споем, если чего. Только ехать никуда не надо. Место, куда мы с Вами отправляемся, находится напротив Макдональдса. Пешком тридцать секунд. Если быстро. Если медленно - две минуты.
- А понты, Олег, понты? На Гелендвагене к сельскому ресторану. Это же нереально круто. А стрелять сразу из всех щелей не начнут? У вас тут как, сезон охота на Геленды не началась?
- Выпусти меня, сейчас пойду, договорюсь. Но мест, наверное, нет. Дай стольник. Я охране дам, - все-таки, по привычке, я решил на сто баксов ребят развести.
- У нас баксов нет, слушай, мы же в России живем, а не в какой-нибудь там дикой Америке.
- Ладно, дай три тысячи…
Сурик с каменным лицом отсчитал мне три листа, и я вышел гордой походкой и пошел к железной двери. Дверь открылась и оттуда показалась лысая, страшная, в шрамах ужасных, голова Башки, местного охранника, вышибалы, ну и так далее.
- Олег, брат мента. Друг мой. Ты растешь на глазах. На такой красивой машине подъезжаешь к нашему скромному кафе. Тачка с водителем? Ты прости, что я не по имени-отчеству. Я запамятовал просто. Но ты скажи, я теперь буду знать.
- Башка, места есть? - спросил я как бы очень лениво, позевывая, но всем своим видом показывая, как я напряжен от своей крутости.
- Для Вас, сэр, всегда есть. Большой зал сегодня пустой.
- Нам столик один нужен.
- А ты с кем это?
- Московские партнеру по бизнесу. У нас деловой ужин.
- Срисовали мы сегодня твоих партнеров по бизнесу. Чего-то не нравятся они нам. На мусорков смахивают.
- Да не Бош, они… Как это поточнее выразиться? Гетеросексуалы обычные, по шоу-бизнесу. Шансон раскручивают. Нетрадиционный.
- А. Понял… Бабло у вас есть? А то в долг как-то. Миша твой, если что, опять орать будет. А я за тебя из своих добавлять как-то… Ты, конечно, отдашь, никуда не денешься. Но мне геморрой не нужен, если что…
- Бабок полно. Мы заходим. Если что…
Вернулся к машине. Сел.
- Договорился. Все будет по высшему разряду. Меня уважают здесь, если что. Выпивка закуска не хуже, чем у вас в Москве.
- Слюшай, а баб можны вызвать? - Сурик аж привстал на своем сиденье и судорожно вцепился в руль. Видать давно у него бабы не было или, может, он озабоченный такой.
- Баб можно, пошли.
Мы сели за самый центровой столик, Бош молодец, все устроил. Я пошел поссать. Прихожу, Сурик с Жоржем сидят довольные, смеются. Меня Жорж называет «экзистенциальным малым». Кстати, надо в инете посмотреть, что это словосочетание означает.
- Малыш. А мы с Суриком и не думали, что можно коммунизм в отдельно взятом городе построить.
- В смысле?
- В смысле цены у вас на еду очень смешные. А на напитки наоборот очень грустные. Но мы не будем обижать замечательных хозяев этого прекрасного места. Сурик за вискарем в машину не побежит. Будем спокойно пить двадцатилетний армиянский коньяк. Тем более, что в восемьдесят третьем его вроде бы не должны были подделывать. Выпьем, мой маленький принц. Зачетный коньяк. Сурик надо весь коньяк этот у них в ресторане купить. Не морщись, не морщись, Я знаю, что ты недолюбливаешь армянский коньяк из-за карабахского конфликта, но пьешь все таки его в три горла. Как собственно и все остальное. Пацак с кольцом в носу. Ну что ты смотришь на меня, Олег? Давай нахреначимся, снимем сауну, навезем баб. Ты ЛСД привезешь. Оттопыримся по-человечески. Что смотришь?
- Про гей-шансон расскажи. Интересно. Или ты гонишь?
- Я гоню? Сурик. Он нам таки и не доверяет? Шоб я так жил. Слушай мой недоверчивый и недалекий друг. На чем я закончил свой рассказ?
- Точно не помню. Но ты, перед тем как мы сюда приехали, хотя… Ик… Могли бы и дойти…
- Ну и чего?
- Чего?
- Это я тебя спрашиваю. На чем я остановился? Ладно, не говори. У тебя уже язык заплетается. Выпей и мне налей. Давай за нашего президента. Дай бог ему здоровья и долголетия. Короче… Приходят к нам два мужика. Один, кстати, в женском платье, и с бородой и усами. И прогоняют нам следующее, что типа долго сидели они в тюрьме. И по местным всем раскладам их короче с другом все по очереди… Ну, ты понял?
- Не, не понял.
- В жёпу эбали, тэпэрь поняль? - сказал Сурик с нажимом.
- Теперь понял и нечего так орать, - говорю я, а у самого перед глазами все плывет. Сплю уже что ли, или напился так. С чего? Мы выпили два вискаря на троих и сейчас третью открыли коньяка. Закусить надо, понял я, и начал руками есть котлету по-киевски.
- Но как вышли они из тюрьмы, а они евреи эти ребята были, и их даже в Синагоге за границей венчали. И чего им там делают, может обрезание какое перед свадьбой, я не знаю, короче. Один мне и говорит. Я, говорит, вор вне закона, таких, как я нет. Понял? Но песню одну для Шуры Щербатого, это андеграундная звезда нашего Пи-шансона, мы с Суриком написали. Нам двадцать кусков сразу за нее отвалили. Споем? Сурик.
- Э тихо, тихо. Вы в приличном месте. Тут ребят вы живы, пока я с вами рядом. Тут если узнают, чем вы занимаетесь…
Занавес… Тишина… Темнота… Жорж бьет меня по щекам… Мы, судя по всему, в машине.
- Олег, ты не спи. Ты уснул, мы уже расплатились. Чаевые нормально официанту дали, тебе стыдно за нас не будет. Бабам звони. Слушай, позвони честным. Достали проститутки. У тебя же есть знакомые девчонки, я по глазам твоим вижу бесеныш, классные сисястые телочки, блондиночки. Звони. Давай звони. Я люблю, чтоб чуть поломались. Хотя я… Ребятам с Москвы и на Геленде все дадут. Но мы им и денег с Суриком дадим и тебе дадим. Давай звони…
- Я спать хочу… домой… Я в сауну не поеду…. Меня тошнит. Я три дня бухал… не могу. Последний день вообще желчью одной блевал.
- Олег, друг, не бросай. Давай я тебе пивка куплю, мы сейчас как раз ларек с пивом проезжаем. Купить?
- Купи. Темного… Темного, нет, не надо…. Это я так пошутил. Балтику хочу. Третью. Купи… Две… Давай.
Жорж метнулся быстро и принес два пива. Одно, причем, уже открытое. Я начал пить пиво. Я пью пиво. Пиво заливает мне желудок, испорченный почти всеми этими виски, коньяками и прочей кока-колой, которую я с утра пил. Лучше не стало, мутнее стало, гаже стало. С пьянкой надо… Слушай, я не слышу ничего. Музыка у них в машине какая-то клевая играет, какая-то шумовая, я не могу и не хочу спрашивать, что это за музыка, хотя точно знаю, что это Genocide Organ. Какая мрачная давящая нечеловеческая музыка. Домой. Все домой. Поеду домой. Но как, на такси? Денег нет. Денег не было и… Хотя я у них три тысячи заныкал. Хе. Мишка сука мент. Черти лиловые летают. Рожи у них. Выключи музыку Сурик. Армянин ты мой дэсиндустриальный.
- Сурик, во-первых, азербайджанец чистокровный. Во-вторых у нас в машине играет Nines Inch Nails, а вовсе не Genocide Organ.
- Как ты, бл. дь, такая разная групп перепутала, я нэ понимаю, - хмыкнул Сурик
- Вот и я не понимаю, Ольжик. Ты давай приходи в себя. Я те нормальный один порошочек в пиво подмешал. Все должно пройти. Набери бабам. А? Там Люськам всяким, Машкам и Ксюшкам. Поедем к тебе домой. Потрахаем их, а с утра в пивбар похмеляться. Ты пойми. У нас сейчас с Суриком во всем городе нет ближе друга, чем ты. А ты от нас в свой сон хочешь свалить. Не по-товарищески. Олег. Мы бабла дадим. За хату, за гидство твое. Потом хочешь, в Москву к нам приезжай. Москву тебе покажем.
- А где мой телефон?
- Сурик, дай Олегу его телефон. Ты его теряешь постоянно. Сурик у тебя забрал ключи от квартиры, телефон. Кошелек, и шапку с шарфом. А то ты, все это теряешь. И в кабаке деньги в кошельке пересчитывал минут двадцать. А там у тебя и пересчитывать особо нечего. Сто семьдесят восемь рублей сорок копеек. Мы с Суриком наизусть запомнили. Позвони телкам, Олег. Просто ты нам симпатичен и с тобой проблем нет. Мы у быка в ресторане насчет баб узнавали, он нам готов был все устроить, но он стремный какой-то и невесело с ним. А ты нам как родной. Звони.
- Это нихрена у вас не Nines Inch Nails играет. Да, это не Genocide Organ, я признаю. Но что это?
- Cурик, у тебя сборник записан? Это сборник у него. Сейчас Death in Vegas играет.
- Класс. А подарите мне этот диск. Я вот индустриальную музыку тоже люблю. Но… Меня никто в этом городе… Понимаете… Не понимает. Они тут все слушают шансон, сука, и даже не гей… А обычный, который все в этой стране слушают, - я заплакал прислонившись к плечу Жоржа, - ладно друзья. Я позвоню сейчас Каринке и Таньке. Это одноклассницы мои… Бывшие. Девушки они хорошие - гимнастки. Ну, что еще про них можно сказать - секс любят. За анал, отдельная доплата.
- Они чего, проститутки что ли? Нет Оль, ты нам честных подгони. Нам честных надо.
- Но, они честные. В офисе работают, менеджерками. Но за анал, Жорж, доплату надо дать. Они девки хорошие. Красивые, русские. Оттянуться любят. Любят оттянуться. Красивые, хорошие мои одноклассницы. Я Каринку даже любил. Стихи ей писал. Она девушкой моей была. Сука, Жорж, ты мне что такое в пиво подсыпал, меня прет. А? Дай телефон. Поехали ко мне домой, но только сейчас пожрать в круглосуточном купим, нарезки всякие сыр, соления, водки, вина, портвейна, пива. Ой поссать хочется, останови.
Ну, вот мы и дома, а как мы дома оказались, я не помню, судя по тому, что закуски на столе тонны и довольные Жорик с Суриком сидят, все было хорошо и бухла мы взяли и еды. Меня, сука, трясет, отходняк пошел. Холодно зябко. Окно вроде не открыто. Батареи шпарят. Эти дебилы еще сидят, уссываются. Так водку не буду, вино для баб. Надо легкое что-то. Пиво. Вот. Наливаю в кружку. Пью залпом. Эти козлы под стол от смеха валятся.
- Ну, че закатились, как шкурки на залупе? Чего ржете? Расскажите, я не помню ничего. Сурик, ты же, вроде, нормальный, чего ржешь. Ха-ха. Сейчас из дома погоню. Блин вы так заразительно смеетесь. Я тоже хочу. Ха-ха-ха-ха. Покурили? Еще есть? Ну, хватит. Сурик.
- Нэ магу астанавится, нэ проси. Ха-ха-ха.
- Оль. Вот скажи, отчего так Вселенная устроена? Отчего мы во всем вашем миллионном городе…
- Нет у нас миллиона, от силы семьсот тысяч.
- Да херня, сколько там у вас живет не важно, но почему из всего вашего городка, богом забытого, мы именно тебя встретили? Ты можешь сказать? Это промысел божий? Или случайность, или какие-то непреложные законы бытия? Что это? А скажи нам, ты же умный. Или не очень? Прикидываешься? Скажи, Олег.
Магнитофон включу, он у меня реально, магнитофон, остался от дядьки, которого убили. Он хиппи в детстве был, у него коллекция магнитофонных катушек, штук пятьсот. Я начал музыкой после этого увлекаться. У меня одна осталась всего сейчас катушка. Все остальные я продал, когда настали трудные времена, коллекционеру одному из Москвы. Я бы и магнитофон катушечный этот тоже продал, но у меня бизнес пошел очень хорошо по киданию лохов. Очень хорошо. И я его оставил в память о дядьке. И вот одна катушка у меня с одной стороны - Donna Summer «I remember yesterday». И с другой стороны Donna Summer «I remember yesterday». Я все не понимаю, зачем он на обе стороны одну и ту же пластинку записал. Вот и слушаю ее, когда комп меня достанет. И понимаю…
Звонок. Я включил Donna Summer. Пошла песня «I feel love». Походя включил. Катушку я уже несколько лет не вынимал. Поэтому можно подойти нажать «Вкл», «Пуск» и пошла музыка. Ай фил лав? Открыл дверь и обалдел просто. Там своими персонами, собственными я хотел сказать, слов подобрать не могу. Охреневаю. Каринка с Танькой. Одеты как фотомодели. Накрашены как фотомодели. Сучки.
- Ну чего, Олег. Пустишь нас к народным артистам? - Каринка чмокает меня в щечку проходит, раздевается. Танька хвостиком следует за ней. Помогаю снять шубки. Откуда у них шубки? Они, не разуваясь, подходят к столу и стоят. И Жорж с Суриком тоже встали, замялись. И стоят все и хихикают. Я ничего не понимаю. А-А. Е-Е. Ай фииииил Лаааав! Уа-джи-вжи-уавауааа….
- Оль. Представь нас милым дамам. Ну, давай же не стой как истукан.
- Карина, Татьяна, знакомьтесь… А чего Вы приперлись? Я не понимаю. Чего вообще происходит? Вы что-то, по-моему, как-то разыгрывать все меня нехорошо начали. А не западло ли издеваться над пьяным человеком?
- Ха-ха. Слюшай. Я всэ сэйчас рассказывай. Ха-ха. Ти пьяний началь звоныт дэвченкам. Ну и типа договоривался с ними, что она к нам приедут. К тебя на хату. Ну ти понял? Нас с Жериком называл народний артист из москви с телевизора. Говориль короче говориль, а Жера говориль, что смотри девчонка какой классные идут давай тех снимаим, потому что Олег неизвестно какой девчонка позвонит, а эти хорошая. И корче открываль я дверь и Жера с заднего сидения с ними кадриться начиналь. А девченки его посылаль. А тут твоя начинают говорить, что к ним какие-то полупокеры докапалься. А ты мне говорить началь, что к твоим, кароче я запутался…
- Жорж?
- Рассказываю. Ты с Танькой и Каринкой разговариваешь, к себе зовешь, Каринка тебе говорит, что к ним какие-то на улице пристают. Музыка у нас орет. Я с девушками разговариваю, пытаюсь познакомиться. Ты спрашиваешь у Карины, где они находятся. Она тебе говорит. Ты осматриваешься и говоришь, что мы тоже на этой улице, спрашиваешь, где конкретно, она тебе говорит, ты - ей отвечаешь, что тоже рядом с этим местом и спрашиваешь, не видишь ли ты Геленд, она говорит, вижу, но это тот самый в котором, типа придурки эти к нам пристают, а другой, спрашиваешь ты, не видишь. Другой, отвечает Карина, не вижу. Ты вылезаешь. Начинаешь шариться по сторонам. Видишь Карину и Таню и начинаешь гнать на них и спрашивать, ну и где типо тот Гелендваген из которого к вам пристают? Все.
- Ну и что смешного? У вас в Москве все такие с офигенным чувством юмора?
- Да все.
- Мы сели, познакомились с ребятами. Ха-ха. А ты мне, Олег, еще три раза звонил, приглашал к себе домой, рассказывал какие Сурик и Жорж классные. Я соглашалась, говорила, что приеду?
- Как ты соглашалась?
- В машине.
- А я, типа, не понимал, что ты в машине едешь?
- Абсолютно.
- А почему мы сразу не поехали ко мне?
- Нам переодеться надо было, мы же с работы шли, ненакрашенные, нам себя в порядок привести надо было. Спасибо подвезли и денег на такси дали. Вы такие милые. Вау.
- Дорагая Таня. Иди сюда. Брюдершафт пить будем. Ха-ха-ха.
Вот суки, расселись на моей кухне, целуются. Сурик Таньке под юбку лезет. Сейчас трахать ее прям на кухне моей начнет. Ненавижу чурбанов. Мне еще давно предлагали вступить в «Черную Русь», такая у нас в городе нацистская банда есть. Но я не пошел, испугался. Вот сейчас в полном смысле этого слова испытываю угнетение и оккупацию от людей нерусской национальности. А Жора - еврей. Сука, как заеб. ло это жидовско-кавказское угнетение моей Родины. Сейчас взять нож и порезать этих ублюдков, нет лучше взять мачете, искромсать в кровь, в куски, в мясо, затащить в ванну и убить как в фильме «Психо», а баб заставить изображать скрипочки, как в музыкальном сопровождении к фильму «У-и» «У-и» «У-и» «У-и». И пусть попробуют отказаться. Я и их зарублю подстилок нацистских. Что со мной? Откуда мысли эти? Оттого, что я не понял их чувства юмора тонкого в рассказе их недавнем про мое поведение в машине. Напился. Стыдно. А у вас самих что ли так не бывает? Все трезвенники, прям на кого не посмотри. Налью, выпью. Нельзя отходняк поощрять, провоцировать и удлинять. Состояние перепития надо плавно переводить в
состояние вгавно. Начали. Водка. Пиво. Водка. Сердце забилось бешено, пот. Сел. Эти суки… Эти мои прекрасные гости… Сурик, Жорик. Нет Сурочка Жорочка. Танюшечка и Кариночка. Самые лучшие люди страны. Я так рад, что вы со мной. Бухаете. Развратничаете. Каринка, я не ревную. Я делюсь тобой со всем миром. Со всеми мужчинами и со всеми женщинами. Ты хорошая любовница, мать, подруга и жена. Красивая девчонка с простым русским лицом. Водка. Шампанское. Таблетки? Почему бы и нет. У меня нычка лежит с прошлого года. Как давно. Как смешно. С прошлого года всего пять дней прошло. И нифига это не нычка, прямо на столе у меня в комнате лежит. Лень было в прошлый раз есть. Иди ко мне улыбчивая моя.
- Малыш, иди на кухню, мы бы хотели с Кариной уединиться. Ты понял? Не мешай, пожалуйста, соединится двум влюбленным сердцам.
- Это хорошо, что у меня квартира двухкомнатная. А то если бы была однокомнатная, я пришел бы к вам к четверым и свечку держал. Карин, там на столе табла лежит твоя любимая, съешь. Мультиоргазмы гарантирую, если только….
- Олик, вали, дай доказать свою мужскую состоятельность.
- А я уже через штаны чувствую.
- Да-а?
- Да-а.
Я ушел подальше от этих дураков, а на кухне уже кроме семи бутылок пива и кучи жратвы никого не было. Все понятно, как обычно. Набухаюсь. Пиво выпью. Хотя не лезет уже. Но все равно надо. Первая бутылка тяжело пойдет, зато вторая, третья, четвертая….. пятая……. Я - человек или хочу умереть? Я тело или мысль? Я кто? Я где? Летаю в свете, светом не являясь. Зачем я ввязался в этот непонятный поток меняющихся постоянно картинок под звуковое шумовое оформление с отвратительными запахами мусорного ведра и вкусом макдональдной монголоидной отвратительной убивающей нас… И боль, вечная боль в теле, как фон, как шум, болью в теле не ощущающейся, а… Пе… Де… кеее… Что со мной? Я никак не соберусь. Я ветер? Если не открою глаза я - газ? Вода или земля или огонь? Или мысль все же. Я успел все же нажр… Вижу сон. А он пятнистый голосистый меняет состояния картинки. Лечу, лечу, лечу. Вижу, но не глазами. Ведь глаза закрыты. Я начал прислушиваться к себе, к миру за границей себя. И что? Как ломает, как крутит. Стопор. Не могу открыть глаза. Не могу двинуть ни рукой, ни ногой. Открой глаза. Стоп машина. Дыши. Не
дыши. Стоп. Ссылка на следующую страницу. Пошевели ногой. Звук. Слышу. В память. Память не переполнена. Кровь приливает к голове. Но отливает от руки. Иголки. Тысячи иголок колют руку. Рука отнялась. Тревога. Мозг! Эй, мозг! Ты что? Не реагируешь? Все как надо, все под контролем. Встать! Выпить! Рассчитать расстояние до раковины! Команда ногам. Шаг. Два. Три. Стоять! Кран. Вода. Руки мыть! Взять мыло! Положить обратно! Вжик. Кррррр. Джинь. Дзынь. ТТТТТТТ. Взззззз. Два шага назад! Сесть на диван! Тупо смотреть в пол! Пить пиво! Перевернуть пиво задней этикеткой к глазам! Читать все! Подробно. На русском. На украинском. На казахском. Бир сом. Ха-ха. Не ржать, серьезно! Насыщай меня! Включи телек! А если не включу? Резь в животе. А от чего? И пиво не хочешь пить? Больно?Очень Больно? А? Очень. Очень-очень больно? А может это рак? А? Четвертая стадия неоперабельная. Ты кто такой сученок? Быстро начал выполнять команды, а то я тебе устрою. Что? Устроишь. Да хоть что. Да хоть завтрашнюю статью в криминальной хронике: «По такому-то адресу было найдено тело (Твое тело между прочим). Восемь ножевых ранений. По
предварительной версии следствия - самоубийство». Или хочешь, сердце остановлю? А, сбои пошли! Тук. Тук. Тишина. Тук. Тишина. Тишина. Тук. Тишина. Тишина. Тишина!! Тишина!!! Смерть! А-АААААА! Стой. Я включу телевизор! Смотрю новости. Переключи на музыку! Эм-Ти-Ви! Слушаюсь. Молодец хвалю. Почесал пузо. Пернул. Быстро пернул! Вот так. Я - это все что у тебя есть. Ты никогда от меня не убежишь. Ты никуда от меня не убежишь. Я буду с тобой до самой смерти, которую (смерть то бишь) я буду максимально, всеми возможными средствами, оттягивать! Аминь. Креститься! Читать «Отче наш»! Отче наш… Хватит. Все. Пшел на х.й! Как ты со мной разговариваешь? Да я… Так, встал, пошел к холодильнику, достал банку с пивом, открыл, выпил! Тишина. Громче. Встал, пошел к холодильнику!!! Тишина. Перешел на крик. Встал, подошел к холодильнику!!!! Тишина. Истерика пошла. Встал, блять, я кому сказал. Встааать!!!!! Встатььь!!!! ВссссТТТааааааааать! Тишина. Я сижу, блокирую все нервные импульсы безмолвно, с абсолютно пустой головой. Меня при этом трясет. Мир расползается начал на части. Мульты пошли. Я не получаю никаких команд.
Пустота. Тишина, ноль. Нуль. Все, мир рухнул и возродился вновь. Новый, уже, никакого отношения не имеющий к старому. Интересно, а я один в квартире? Где Каринка с Жориком? Таня с Суриком. Как будто вечность прошла? Как будто умерли они и воскресли. Умерли? Хорошая мысль. Ты сейчас убедишься в моем всемогуществе. И в следующий раз бунт будет подавлен уже в зародыше. А сейчас запасаемся попкорном и смотрим. Выход Карины. Занавес подняли и…. Карина? Свет что ли погас, и Каринка выходит из темноты какая-то расплывчатая вся, неуловимая, вся газообразная, но предельно конкретная, как телезвезда вне телевизора, невозможная, но, все же, сошедшая с телеэкрана и ты млеешь от сладкого ужаса и шепчешь. Карина, это ты? Я Олег, я. Я натворила пипец что, дай водки. На столе. Ты в чем это там перемазалась? В крови. У тебя месячные? Это не моя кровь. У Жоры месячные? Гы-гы-гы. Не смешно. Я его убила. Хаааа. Теперь смешно. Не веришь. Иди, зайди в комнату, посмотри. Карин, не пугай меня, я пуганый. Иди, зайди, сука, быстро, бл. дь, пошел. И все шепотом, смотря на меня раскрытыми от ужаса и кайфа глазами без зрачков
почти. Я пошел, посмотрел. Жорж лежал без движения с перерезанным горлом и смотрел открытыми и безжизненными глазами в потолок.
- Карина…
- Тихо, шепотом, не ори. Люди ведь там в другой комнате. Мало ли что подумают?
- Карина, ты чего ох. ела? Ты чего творишь, мразь? Мы как выпутываться теперь будем?
- Олег, я случайно его убила. Я не хотела.
- Не хотела. Да как ты вообще смогла убить его и так еще? Ты чего внештатный киллер ФСБ?
- Ну, послушай. Давай, не будем все драматизировать, - Карина налила себе полный граненый стакан водки, в два глотка выпила и не поморщилась, - я тебе сейчас все расскажу, и ты все поймешь. Смотри, все было нормально. Сосались. Он мне сиськи мял, я в меру сопротивлялась. Но все поддавалась и поддавалась. Он мне руку уже туда засунул. Ну и секс, кстати, нормальный такой. И он еб. т, как стирает. Вжих-вжих. Я сразу разок кончила, чего со мной раньше не случалось. Симпатичный он такой. Мне даже показалось, что я в него влюбилась немного. Вот.
- Ну!
- Баранки гну, - Карина выпила еще полный стакан, нервничает наверное, - думаю, сейчас кончит он уже. Вдруг он прерывается и говорит про какой-то кугулинус или гулябинус, бд. дь, язык сломаешь. Я ему отвечаю, в жопу не дам. Ан говорит, и объясняет жестами, чего он хочет. Фу, гадость, какая, ты знаешь, как я это ненавижу? Фу, бл. дь, языком своим, поганым, которым он шпроты недавно ел. Я говорю жестко - нет. Так он полез силу применять, падла. Я ему ногой в рыло. А он, сука, руки стал распускать. Врезал мне так, что я аж заплакала. А у меня в сумочке нож, ну так, закуску порезать, если что, на пикнике. С лета лежал. Ну вот….
- Что вот?
- Лежит теперь мертвый. Я не хотела, Олежек миленький, правда не хотела, помоги, пожалуйста, не дай в тюрьму сесть. У тебя же брат мент.
- Я не знаю у кого кто мент, но у меня самый замечательный секс сейчас был, - это Танька вышла вся раскрасневшаяся, с розовыми щечками. Радостная, довольная, добрая, выпить тянется, пиво пьет из моей кружки. Улыбается, садится в полотенце на диван, такая сексуальная, так бы и выеб. л.
- Тань тут такие дела…
- Ой Карин, а ты чего… В чьей это ты крови? Чего случилось? Я не поняла. Ребят, что происходит?
- Тань, я Жору убила.
- А чего шепотом?
- А вдруг Сурик нас подслушивает?
- Нет, Сурик спит, как воробушек. Наеб. лся и спит. Карин, хватит шутить.
- Я не шучу (плачет), Тань. Я не хотела. Так само вышло. У меня до сих пор такое ощущение, что это не я сделала, что это бес там, или, я не знаю кто, Сатана какой в мое тело влетел со свистом. Обделал какие дела и смотался, а я теперь отвечай.
Танька шепотом: пойду, посмотрю. Возвращается, как сказать не матом не знаю. А матом не подобает. Слишком торжественный момент. Таня медленно сходит с ума. Шестеренки у нее в голове шумно работают, пар из ушей. Вспотела вся. Выпила, как Карина, граненый стакан водки. Закусила маленьким корнюшончиком.
- Пизд. ц. И чего теперь делать будем? У Сурика под мышкой висела кобура. Он ее снял и на стул повесил. Я подозреваю, что у него там пистолет газовый, но может быть и настоящий. Он проснется и перестреляет нас всех. (Всё это говорится шепотом. Это я на всякий случай напоминаю).
- Давай потихонечку уйдем?
- А квартира - моя. Сурик проснется. И сразу к ментам. Мой брат вряд ли решать все это будет. Да и сейчас если серьезная заява к ментам попала. Убийство, грабеж, разбой - все, пиши пропало. Делу ход дают, невзирая на лица.
- Я сейчас к Сурику пойду, скажу, что я не нарочно, что случайно. Да? Он поймет и поможет мне, нам выпутаться, - Карина, походу пьяная уже, и не понимает, что происходит. Плачет.
- Не. Как-то по-другому надо. Выход всегда один и он на поверхности лежит. Думайте давайте…
- А чего ты на меня смотришь, Олег, давай, бл., на полюбовницу свою смотри. Я что ли здесь всех направо-налево мочу. Я - свидетельница. Мое дело маленькое. А то умные. Под статью меня наматывать. В смысле накручивать. Подставлять. Вот.
- Воробушек. Да, - Карина встала и побежала в комнату, где лежал убитый Жорж. Вернулась она с окровавленным ножом в левой руке. Каринка - левша непереученная. Ее уже не переучивали. И тем не нанесли травму неокрепшему детскому организму. - Воробушек, говоришь. Наеб. лся и спит. Надо чтобы все соответствовало…
И побежала в комнату, где спал Сурик. Мы с Танькой прислушивались к тишине, которая воцарилась в мире, после того как Карина очень, преувеличено тихо закрыла за собой дверь. Тихо. Тихо. Звенит пространство от тишины. Потом такие звуки. Хршш. СССшшш. Хршнкк. И слабый вскрик. Шрпкц. Шххх. Щлцццц. И вышла.
- Проблема решена. Ребяты. Выпьем. Еще. Я сидела и думала. Если уж три… триллер начался. То ху… Фигли его останавливать. На самом интересном месте. Ружье, висящее на стене, должно выстрелить. Вот. Я Сурика убила.
Таня утробно завыла, закрыв лицо руками. Мрак начал клубами черного дыма спускаться в комнату. Я понял, что Карина не врет. Подошел к музыкальному центру, нажал на пуск, заиграл какой-то блэк-метал из новых. Я лихорадочно думал, соображал. Карина выжрала еще стакан и легла на диван. Уснула. Таня убежала в комнату, где лежал предположительно мертвый Сурик. Я прислушался, как мог, через ревущую и кричащую музыку, пытался понять, что она там делает. Но Таня затихла. Пять минут прошло, из комнаты никто не выходил. Анализируем ситуацию. В голову ничего приходит. А если пива выпить? Ничего не приходит. Бошка болит. Музыка орет. Карина храпит. Таня предположительно плачет. И два трупа. Чего делать? Звонить брату? Рассказать ему. Миша, тут такие дела, мы тут бухали с Танькой и Каринкой и еще двумя кексами приблудными из Москвы. Ну и так случайно получилось, мы не хотели, но двух этих фантиков Карина укокошила, или как у вас, ментов, там это говорится, завалила на глушняк. Миша? Миша? Ты что молчишь? Отвечай. Собраться с мыслями. Ущипнуть себя. Это не сон. Это не сон? Это не сон. Почем знаешь? Где
доказательства? Как это могло случиться? Каринка, которая даже мухи не обидит, вдруг оказалась крутым гангстером. И убила двух человек, с улыбкой на лице, так просто и легко, как будто она в своей жизни ничего больше не делала, только людей убивала. Этого просто не может быть. Не может быть. Быть… А как все это началось? С чего все это началось? Подумай. Внимательно вспомни. Подумай. Это очень важно. Я забыл. Вспомни. Я вроде сделал чего-то такое, а кто-то мне сказал. Ну, теперь держись. Кто сказал? Не знаю, отстаньте? Это очень важно, вспомни. Я не хочу вспоминать, мне больно. Мне очень больно. Пожалуйста, оставьте меня в покое. Я не хочу сейчас бодрствовать, я хочу спать, сейчас прилягу на диван рядом с Каринкой, обниму ее, у нее такое классное гибкое красивое юное тело. Лягу, обниму, зароюсь носом в ее волосы, в ее плечи. Такие красивые зовущие плечи и усну как в нирване. Навсегда. И не проснусь. Не хочу просыпаться. Сон страшный вижу, как будто Каринка убила Сурика и Жорика. Проснулся с криком и понял, что это не сон, а суровая настоящая действительная реальность, накатывающаяся на меня как
девятый вал. Почему на меня? Я думаю, если что, никто разбираться со мной персонально не будет и упекут на несколько лет в тюрьму. Если психом не признают. А психом не признают, и я по выходу из тюрьмушки начну сам уже организовывать свой гей-шансон. Других вариантов нет. Других вариантов нет? А кто мне может помочь? Бога нет. Это я еще в школке понял. Высших сил тоже никаких нет. Надейся только на себя. Звени, шурши, шустри и не попадайся. Четыре правила жизни моего дядьки. Дядька. А с чего жизнь моя начала так резво и по борзому меняться? Ну ка, вспомни, математический гений, а ведь меня так звали в школе, потому что я шибко умным слыл и был. АйКью у тебя силенно большой что ли? Так мне всегда говорили, перед тем как дать в глаз. Кого-то я рассердил. И мне сказали типа, ах так тогда. Кого? Сурика с Жоржем не мог, они ушли. Таньку с Кариной с собой обеих взяли. Тогда с кем я боролся тут? Чего за херня, я сбрендил что ли? Просто с ума сошел и вижу глюк. Как в киношке, типа. Стоп. Мною кто-то управляет и управлял всю жизнь. Какая фигня, кто тобой управляет? Ты ведь не мог действительно с ума сойти?
Смотри, что надо быстро делать. Погоди. Блять, смотри, что надо быстро делать, я сказал!Надо быстро Михе звонить. Чтобы он все вопросы порешал. Я думаю, он порешает. Гелендваген же остается! А деньги? А деньги себе забери. Ты же видел, какие котлеты и у Сурика и у Жоры. Давай обыщи все и возьми. Про них никто ничего, кроме тебя, не знает. Видишь, как мы все хорошо придумали? Кто это мы? Ты, ты, конечно, кто же еще, кроме тебя, никого здесь больше нет. Давай, пошел! Кто мной командует? Никто не командует - мозг твой команды отдает. А почему мозг мой мне команды словами отдает, а не просто нервными импульсами. Я с кем разговариваю? Ты кто? Это ты все устроил? Олеж, ну что за теория заговора? Ты сам с собой разговариваешь? Это же так с детства. Ты разве не привык? Привык. И раньше тоже думал, что я сам с собой разговариваю, но теперь я так не думаю. А с кем же ты тогда разговариваешь? С тобой. А кто такой я, родной? А вот это мне сейчас и предстоит выяснить. Выясняй, давай у тебя времени не так много осталось. Может Таня уже и в милицию позвонила. Они едут. Давай выясняй. Скоро рассвет уже. Давай малыш,
губи свою жизнь. Я могу выяснить все что хочу, я - хозяин своей жизни. Ха-ха. Не смейся. Не смеюсь. Давай выходи из этой жизненной коллизии. Я - за. Купил попкорна, усаживаюсь поудобней. Ай, ты чего? Зачем взял нож? Хочу исследовать. Что? Как ты реагируешь на боль. То есть решил выяснить, как я реагирую на боль, а резать начнешь руки, там, пальцы себе? Оригинально. Не ты первый, не ты последний. А, может, Каринку с Танькой убьешь? Мегаоригинально. Чтоб вообще шансов на твое оправдание не осталось. Ты и так дурак, всю жизнь был, прости господи, а сейчас у тебя от страха вообще все мозги вышли вон. А-ааааа!!! Ты еще, малыш, и орешь, порезал руку и орешь. Как ты оригинален. Черт возьми! Как оригинален. Как вы все оригинальны. Для того чтобы достать, то что не существует в вашем мире. Вы начинаете крошить все в вашем мире. Common, я горжусь тобой. Гордишься? Гордись дальше. Мне надо сейчас всего лишь со временем разобраться, а это гораздо проще, чем с пространством. Проще? Конечно. Пространство перестраивать надо. Из чего? Из времени как раз. Ноль три набрать? Не надо. Тем более как же ты наберешь? Тебя
ведь нет. Логичен, черт, иногда ты Олежка-маленький мой бываешь чертовски логичен. Дальше, мой маленький друг. Я жду не дождусь. Попкорн уже съеден наполовину. А время достаточно лишь назад открутить. Как? Разрушением… Разрушением чего? Этого я как раз пока и не понял. Это я сейчас как раз и пытаюсь понять. Когда поймешь, скажешь. Люди годами в пещерах сидят, йогу изучают, медитируют, наконец. А этот красавец сейчас все за три минуты решит. Давай давай-давай. Давай. Сейчас международное слово стало это наше «Давай-давай». Водку зачем берешь, выпить хочешь? Браво. Браво. Олег, ты неподражаем. На руку льешь? А дезинфекция. Молодчина. Бинтом перевязал. Первая медицинская помощь.
- Олег, сколько времени?
- Спи, Карин, еще рано вставать?
Рано конечно вставать, пусть выспится, потом суд, Сибирь. Спи, спи, Карин, рано вставать. За тобой придут, поднимут, разбудят. Наручники оденут. Да ладно не гони. Не груби ста… Кому? Забыл. Нет, не забыл. Старшим хотел сказать. Ничего я не хотел сказать. Не спрыгивай с базара. Не спрыгивай. Нечто, говорящее в моей голове. Кто же ты такой? И как я раньше тебя не замечал. Всю свою жизнь жил с таким интересным, понимаешь, собеседником. Думал, что разговариваю сам собой. А оно эвон как. Как же мне тебя вывести из головы то своей. Тебя, сумасшествие мое. Или нельзя тебя никак вывести из себя. Чего молчишь. Чего замолчал? Страшно? Или где? Против тебя и замыслить ведь ничего нельзя. Ты мысли все мои слушаешь. Движения контролируешь. Я вообще, наверно, мясная машина. Которой, ты извне управляешь. А я? Кто такой Я? Кто мне на этот важный, очень важный вопрос ответит? Ты? Или я сам? Бл., меня нет! ХА ХА ХА ХАХА. Меня нет! И не было никогда! Как же это здорово понять наконец-то. И ты всегда сука за два голоса говорил. И за себя и якобы за меня. Внутренний диалог, мать твою. Имитация внутреннего диалога. А
я? А я всегда молчу. Та часть, которая всегда молчала - это и есть я. Истинное Я. Все теперь я буду молчать. Посмотрим, как тебе это понравится. Ом. Эй, ты чего молчишь? Я не молчу! Да не ты, бл. дь! Идиот! Он молчит!! Да он всегда молчал. Теперь он осознал, что он молчит! Ты чего не понял? Это - Пиздец!! Все. Сливай воду. Помогите!!!! Спасите!!!! Ты зачем открываешь окно? Олежка!! Или как там тебя зовут? Давай познакомимся. Как тебя зовут? Слушай, не делай этого. Не становись на подоконник. Одиннадцатый этаж. Высоко. Упадешь, костей не соберешь. И еще я хотел одну вещь сказать. Я точно знаю. Религии все врут. Все врут. Нет жизни после смерти. Нет переселения душ. Живешь только однажды. И потом все, небытие. Смерть Окончательная. Оба слова с большой буквы. Даже не так. Все буквы в этих двух словах заглавные, чтобы ты понял дебил ушатаный, что все. Нет! Нет! Нет! Не делай этого! Я не хочу умирать! Не убивайте меня! Я не хочу умирать! Пизд. ц! Неееееееееееееет!!!!!!!!!!!!!
Он прыгнул. А я нет. Я обманул его. Его всегда можно обмануть, когда он слишком сосредоточен на себе. Пользуйтесь этим. А я сейчас в темноте. В кромешной темноте и не думаю вообще. Мыслей нет. Просто продолжаю свой рассказ. Вижу свет какой-то, туннель. Все, как и рассказывали. Ныряю в этот свет. Ощущаю свое тело. Свет сквозь веки. Запах какой-то до боли знакомый. Шум заведения общественного питания. Все тихо работают челюстями, как саранча.
- Еврей?
Вы не представляете, с каким удовольствием, я врезал Жоржу по его наглой, ухмыляющейся, лоснящейся роже.
7 января 1995 года
Я его сразу узнал. Точнее понял, что это - он. Да и как его было не узнать, не понять. Он был на этой станции метро один. И больше никого. Это было очень естественно, потому что в столь поздний час в метро никого и не должно быть. Он стоял и смотрел на меня, как смотрят все эти гуру. Так я их называл. Гуру, значит. Учитель. Я смотрел на него, как все эти ученики смотрят на своих гуру. Его рука гладила нос собаки. Нос ее погладило уже, наверное, миллион человек, или около того. Нос был золотым и блестящим от этого. Все пользовались, что бронзовая собака не могла их укусить, да и просто полаять она тоже не могла.
- Ом мани падме хум, - сказал я пароль.
- Воистину падме хум, - пропел он отзыв.
Дальше я не знал, что делать. Чувак, который вывел меня на гуру, только и рассказал мне о том, что учитель будет ждать любого желающего там-то и там-то, во столько-то. И всех, кто придет в назначенное место и в назначенное время, возьмет с собой в путешествие на Тибет. Пешее. Денег это не стоит нисколько. Я желал этого, а чего - прикольно. Бесплатно съездить или слетать. Не знаю, как там у него получится. Все равно нахаляву. Я принципиально взял всего лишь миллион. На тот случай, если меня вдруг тупо и банально будут разводить на деньги. А миллион - не жалко. Еще заработаю. Мы уже минут пять друг на друга смотрим и молчим. Я нервничать начал. Потому что еще немного, и нас выведут на улицу, и надо будет ловить такси, чтобы куда-то уехать.
- Мне о вас мой друг рассказал, он говорил… - начал, было, я.
- Я знаю, - перебил он меня, - ты хочешь научиться летать.
- Конечно. В смысле, чтоб как птица. Но крыльев же… Или как супермен, - под напором его взгляда, я замолчал. Прикольно я выражаться начал: «под напором его взгляда». Посмотрим, что дальше будет.
- По-настоящему летать. Не как птица, не как супермен, а как человек, который научился летать. Так ты хочешь?
- Да.
- Ты хорошо подумал? Я хочу предупредить тебя вот о чем. Если ты что-то говоришь, а я в это время нахожусь рядом, то, ЧТО ты говоришь, немедленно исполняется.
Я начал прыгать и махать руками, но не взлетел.
- Можно тебя спросить, что ты делаешь?
- Пытаюсь взлететь. Ведь я сказал, что хочу научиться летать, но я не могу взлететь, а ты рядом. Неувязочка.
- Ты учишься летать. Что-то не так? Ты сказал «я хочу научиться летать». Учись.
- Нет. Я понял. Тогда так, я прямо сейчас…
- Тссс, - он заткнул мне рот ладонью, - будь осторожен. Я не шутил. Представь себе, что ты сейчас полетишь.
Неожиданно. Даже можно сказать внезапно, приехал поезд. Он схватил меня за руку, и мы с ним вбежали в вагон. В вагоне никого не было. Он смотрел мне в глаза долго, мне стало страшно сначала, потом очень хорошо. Глаза у него голубого света. Я видел только его глаза. Все остальное я не видел, а домысливал.
- Чему ты хочешь у меня научиться? - неожиданно спросил он и оттолкнул меня.
- Я не знаю, мне сейчас плохо, меня бросила девушка, я не вижу смысла дальше жить. Но покончить жизнь самоубийством мне страшно. Вот я и застыл, как пионер с трубой на постаменте. Ни дунуть, ни пернуть.
- Смешно. И чем я-то смогу тебе помочь? Я тоже не знаю, в чем смысл жизни. Я тоже не вижу особого смысла жить дальше. Здесь мы с тобой сильно похожи. Мы находимся с тобой в одинаковом положении. Несмотря на то, что ты считаешь меня учителем, а себя - учеником.
- И что теперь делать мы будем?
- Ты будешь учиться летать и, в конце концов, научишься летать и полетишь. Я предупреждал тебя. Будь осторожен в своих желаниях при мне. Они исполняются обязательно.
- И я убежать от тебя не смогу? Я хорошо бегаю.
- Нет, убежать ты от меня не сможешь. Улететь сможешь.
- Ну, так я полетел. Ха-ха.
- Не смейся, лети.
- Тяп. Тяп. Тяп, - я опять замахал руками и запрыгал.
- Конечная, мы выходим.
Мы вышли на какой-то станции. Я, правда, не понял на какой. А вы бы после всех последних событий следили бы внимательно за реальностью? Вот и я не следил. Серая станция. Вышли на мороз. И неуютно я себя почувствовал. Ночь. Я с незнакомым человеком, который все больше меня пугал своим сумасшествием, стоял где-то на окраине Москвы, скорее всего, и ждал чуда. Но чуда не произошло. Снег только сильнее пошел. Снег. Пошел. Сильнее. Сильнее. Он смотрел на меня, не мигая. Зомбирует. Или гипнотизирует?
- Ты кто? - спросил я его.
- Я - суфий.
- Мы сейчас пойдем с тобой теракт какой-то совершать?
- У тебя странные представления обо мне и о себе.
- Но, суфий. Это, по-моему, мусульманские какие-то фанатики. Умирают они, по-моему, во славу Аллаха.
- Суфий больше всего похож на очень тихий и теплый ветер.
- На ветер?
- Да. Ты его как бы чувствуешь. Чувствуешь, что он существует, ощущаешь его прикосновение, дуновение. Но его нет. Понимаешь?
- Не понимаю.
- Потом поймешь. Мы сейчас в лес пойдем. Дорогу вот эту перейдем. Осторожно. Чтобы нас машины не сбили, которые несутся здесь. Видишь, с какой скоростью?
- Я не пойду с тобой в лес. Я тебя не знаю. Я тебя если честно боюсь. Да нахрен мне это все нужно. Сейчас поймаю такси. Деньги у меня есть.
- Лови.
Я встал у обочины и вытянул руку. Через пять минут я руку опустил, потому что машины закончились. Не проезжают они больше мимо нас. Я не удивлюсь. Если кто-нибудь выйдет сейчас внезапно откуда-нибудь и скажет, что на Земле больше никто не живет. И мы - последние люди на Земле. Есть у меня подозрение, что чувак этот, который задолбал уже смотреть на меня и сверлить своим взглядом. Суфий, мать его. Применил какую-нибудь свою вуду-магию. И объезжают сейчас все машины это место.
- Машины не ловятся.
Он молчит, как будто воды в рот набрал. Смотрит на меня. Ладно. Я, в конце концов, пойду домой. Земля круглая. Рано или поздно, дойду до дома. Или машина какая-нибудь подберет меня и… Город это никогда не спит.
- Скажи, пожалуйста, суфий, а где мы находимся?
- Я не знаю. Подойди к станции метро, посмотри. На всех станциях метро пишут название. Ведь так?
- Так. Только я станции метро не вижу.
- Как же, не видишь. Ты шутишь? Мы же отошли от нее не больше чем на пятьдесят метров.
- Слушай, суфий, гуру или как там тебя. Что происходит? У меня мурашки по коже. Меня трясет. Где мы находимся? Куда делась станция метро? Где машины? Где люди? Пожалуйста, не бросай меня, - у меня из глаз потекли слезы, и я понимал, что веду я себя очень глупо.
- Зачем так много вопросов? И я не смогу ни на один твой вопрос ответить. Вот ведь какая штука. Я сам премного удивлен. Куда все делось? Где мы находимся? И, честно, не менее тебя напуган. Только вида не подаю. Я знаю про эти свойства реальности. И я попадал уже в похожие истории. Не бойся. Ха-ха-ха. Ты такой смешной сейчас. Здоровый парень. А испугался и реагируешь как маленький мальчик.
- Психоделическая история, - парировал я и вытер действительно навернувшиеся у меня слезы. От ветра, наверное.
- Нет, друг - это пост-панк чистой воды. Даже с примесью хоррора.
- Я всегда мечтал, чтобы в такой момент в фильме начинала играть музыка.
- Hawkwind пойдет?
- А что это такое?
- На, послушай, - и он вынул из кармана куртки кассетный плеер «Sunny».
Я одел наушники, которые то и дело выскакивали из моих ушей, потому что наушники надо было зачем-то вставить в уши и надавить. Мне больше нравились здоровенные наушники, которые можно было надеть на уши и они покрывали эти уши с избытком. Заиграла музыка. Какая-то какофония приджазованная с гитарами и саксофонами. Я один раз такую же говняную группу слушал. «Black Sabbath» называется. Один в один почти. Только эта - с саксофонами. Но даже с этим космическим ужасом у меня в ушах, жизнь стала налаживаться. Мне даже показалось, что где-то там вдалеке буква «М» виднеется. Мой суфий чего-то очень даже разговорился, засмеялся, замахал руками. Строил мне рожи. Мне показалось, что он может какую фигню про меня говорит, издевается. Но музыка несла меня по своим глубинам. Я, похоже, чеканутый совсем, а не четкий пацан. Каким себя всем тут позиционировал. Съел я, наверное, в детстве эту кукушку и пролетел над гнездом ее. Не зря меня в школе все «Тибетом» звали. Мне очень хорошо. Спокойно. Я расслабился. Хотя то, что я слышал, было полным безобразием. Шум, скрежет, басовые рифы, идиотизм. А он все говорил и
говорил. Что-то очень важное. Может быть, он ведал мне все тайны Вселенной, может быть, рассказывал, как за пять минут стать долларовым миллионером или Черным Властелином Мира. Я как всегда все прослушал. Я снял наушники.
- … и после всего этого он решился, наконец, на самый отчаянный шаг в своей жизни, - он замолчал и уставился на меня немигающим взглядом.
Вот так всегда, все рассказы останавливаются на самом интересном месте. Откуда я знаю, что место, на котором он остановился, самое интересное. Из наушников, которые уже были на моей шее, лилась какая-то муравьиная музыка. Мне стало смешно и страшно одновременно. Я одел наушники. Дядьки английскими голосами говорят слова. Опять их музыка космическая поперла. Снял наушники - опять муравьиная. Учитель внимательно смотрел на меня и улыбался
- На какой шаг?
- На самый главный в своей жизни.
- Повтори рассказ… пожалуйста.
- Я никогда не повторяю свои рассказы.
- Это не…
- И вовсе не потому, что я, как ты подумал, идиот. А вовсе потому, что я уже забыл, о чем тебе только что рассказывал.
- Неделание рассказов. Я понял. Мне рассказывали.
- Неделание жизни. Ты не понял. И никто тебе об этом не расскажет. Но движение - это жизнь. А мы с тобой стоим уже очень долго. Пойдем? Ты достаточно уже со мной поборолся и получил от меня оценку «пять» за борьбу со мной.
- Куда мы, все-таки, пойдем на ночь глядя? Может, переночуем у меня? А завтра отправимся в путь.
- Мы пойдем в Тибет. Или на Тибет. Как тебе больше нравится?
- Суфий. Не шути. Как мы туда попадем? Мы не дойдем. Мы будем идти туда несколько месяцев. И я еще не уверен, что китайские пограничники пустят нас туда. Я читал в какой-то газете, что сейчас там закрытая военная зона и никого вовнутрь не пускают.
- Мы не можем спать. Уже написан в Книге вечности малюсенький юмористический рассказ «Суфий» и «Тибет» путешествуют в Тибет».
- А откуда ты узнал, что меня «Тибетом» все зовут?
- Интуитивное знание приходит ко мне без посредничества слов. Вот так пафосно я могу ответить на твой вопрос. Хотя, мой ответ - ложь. И все слова, которые говорят люди друг другу - ложь. Но, то, что мы с тобой, через час с небольшим, окажемся на краю самой глубокой пропасти в Тибете - это правда. Не спрашивай, как мы там окажемся.
- Зачем мы там окажемся?
- Ты сказал: «Я хочу научиться летать». Этап хочу, мы давно прошли. Этап научится - в процессе. А когда ты окажешься на краю этой пропасти. Ты - полетишь.
- Мне кажется, что на краю этой пропасти я пропаду.
- Это одно и то же. Пойдем. Не трусь. Я думаю, что решится на самый первый шаг - это самое сложное. Давай. Помоги себе сам. Мне кажется, твой главный враг мешает тебе сделать это твой первый шаг. Но ты сильный, ты справишься. Я люблю тебя. Это все что я могу сделать и сказать. Теперь. Сделай шаг из полной тишины. И тогда тебя уже не остановить.
Я стоял и думал. Я конечно парень не очень сильный. Неудачник. Слабак, если быть честным с собой до конца. Но, смогу же я сейчас развернуться, послать этого придурка на все стороны света? Сесть в такси. Доехать до дома. Открыть дверь. Сбросить на пол свою одежду выкинуть в другой конец коридора ботинки. Снять носки и, не умываясь, а лишь предварительно сняв с кровати покрывало, плюхнуться на подушку и накрыться одеялом. И уснуть. И не видеть во сне никаких суфиев, гур и прочих умалишенных эзотериков, что наводнили просторы моей распавшейся Родины. Я улыбнулся ему, развернулся и пошел, но я остался стоять. Как так, все команды отданы, все импульсы по нервам прошли, мышцы сократились и вроде все должно было произойти: я должен был развернуться и пойти по дороге, дальше сориентироваться, выйти на большую дорогу, поймать такси. Далее по тексту. Но я стоял на месте. Меня трясло. Мысли носились в моей голове. Почему я остался стоять? Что за сила неведомая удержала меня от привычных и стандартных действий? Суфий смотрит на меня серьезно и изучающе. Может он это подстроил - маг хренов. Заколдовал меня.
- Что происходит?
- Ты сейчас первый раз в своей жизни прервал…
- А можно проще, чтоб я понял. Без всей той чуши, которую ты прочел в своих книгах.
- Ты только что, на секунду буквально, Стал Подобен Богу.
- Это как?
- Прервал естественный ход вещей. С маленькой помощью от своего друга.
- От какого еще друга?
- От меня. Друг мой. Но нам нельзя терять темп. Еще много чудес предстоит тебе сделать. Вперед!
Он подошел сзади, и что есть силы, толкнул меня в спину. Я пошел, а точнее побежал. Он - за мной. Мне было очень хорошо, легкость вошла в мое тело, в каждую клеточку, в каждую молекулу, и т. д. Не надо дальше продолжать банальности эти про атомы, электроны. И я надел наушники, включил музыку. А там у него на добое был вовсе не Hawkwind записан, а вовсе какой-то индастриал не олдскульный. И я подумал, представил, что я в игре компьютерной, с нехилой прорисовочкой, кстати. Снег, деревья. И звук стерео, под стать музыкальному оформлению. Я обернулся - мой друг, суфий гурийский бежал за мной не отставал. Я глянул вперед и остолбенел, можно другое слово подобрать, но не нужно. Я даже музыку выключил и наушники снял.
- Дай мне плеер, - сказал мой друг гуру суфийский, - надеюсь, он тебе больше не понадобится.
- Почему?
- А ты не видишь?
На самом деле, то что я увидел, не могло быть никак объяснено. Не могло быть объяснено с точки зрения научной картины мира, а только с точки зрения магической картины мира. Передо мной были горы. Точнее огромный горный массив. Через сто метров от Кольцевой. Причем, я думаю, что таких гор я раньше нигде не видел, ни на каких картинках.
- Как это может происходить?
- Ты о чем сейчас меня спрашиваешь?
- О горах этих внезапных. Появившихся, как в галлюцинациях, и никак не желающих пропасть. И превратиться в простой среднерусский пейзаж. Московский. А если я назад побегу? Я куда попаду?
- Куда-то попадешь. А зачем тебе назад бежать? - спросил он, - ты там сзади, что найти хочешь? Куда ты собираешься попасть? Расскажи, брат! Очень тебя прошу! А то я сам не знаю, что мне делать. Думал, ты меня подбодришь, поддержишь. Что там сзади нас ждет такого прекрасного, что ты туда так рвешься?
- Не знаю. Я не знаю. Мой мир сейчас рухнул у меня на глазах. И новый появился. У меня такого никогда раньше не было. Я в растерянности полной. Хочу проснуться, я очень хочу проснуться, северо-западный ветер, помоги мне проснуться.
- Я помог тебе проснуться. Только что. Как тебе пробуждение?
- Ужасно!
- Чем же?
- Я не люблю неожиданностей. Не люблю сюрпризов. Хочу, чтоб все было как раньше. Спокойно, привычно. Хочу уснуть тогда. Помоги мне уснуть.
- Я помог тебе уснуть, только что. Как тебе сон?
- Но ничего же не поменялось. Сон не отличается от яви?
- Нет.
- Но раньше отличался. Я всегда мог сказать, когда сон, когда не сон. Где сон, где не сон… Наверное, так лучше.
- Нет, не мог. Никогда ты не мог сказать, когда ты спишь, а когда не спишь. Просто любого человека контролирует, не совсем ему подчиняющийся процесс. Хорошо сказал. Полностью контролирует. Который пересчитывает, сон в явь и наоборот. И ставит границы между сном и явью, которых на самом деле не существуют. Просто процесс этот, или механизм или программа, назови это как хочешь. Он, разделяя явь и сон, и обрубая связи между ними, лишает нас общения с источником.
- Источником чего?
- Источником Ничего. Или всего. При таких скоростях нашего восприятия и не понять. Но тебе и не нужно знать. Все является источником жизни. Или источником жизни является ничто.
- Мне кажется, я слышал где-то уже эти слова. Или читал.
- Читал недавно. В самом начале этого романа. О том, что человек просыпается все время в разных и разных снах. И никак не может понять, где сон, где не сон, где явь, где реальность. Нет никаких на это намеков, нет никаких знаков. И был он женат на барабанщице одной известной металлической группы. Или нет, постой, он сам был барабанщиком очень известной группы, а она была гитаристкой в одной очень известной металлической группке. Или… Стой… Это другая история. А та история. Вот же вспомнил. Он встретился с девушкой, которую он видел когда-то в детстве, видел на обложке, на обложке какого-то модного журнала. Они полетели на самолете в Антарктиду и разбились.
- Я тоже припоминаю эту историю. Но, по-моему, у них там благополучно все завершилось. Сели они. Аварийная посадка успешная. Летчики молодцы. А потом вертолет их нашел.
- Да какая разница, как там у них истории в этом глупом их прошлом завершаются. Там, в той истории главной героиней была Любовь. Пацан этот признал за реальность то место, где была Любовь, материализованная в образе девушки из журнала. А в нашей истории, главным героем является - Свет. И он проявится в конце этой истории, в виде полета. Я ничего не путаю, ты хотел научиться летать?
- Я шутил. Я врал. Я ничего реально больше не хочу. Я хочу домой к себе в свою реальность. А не в это убогое и плохо прорисованное подобие компьютерной игры.
- Знаешь, перед тем как умереть, все почему-то тоже хотят только одного. И говорят одно и тоже, как будто все они специально учат один тот же текст. Безвкусно написанный. Я не хочу умирать. Я хочу жить. Пожалуйста, не стреляйте. Не рубите мне голову. Не бросайте меня в проооооооооооооопааааааааааасть!!!!!
- Я умирать точно не просил. Умирать я точно не хочу. Я еще раз повторяю тебе, я хочу домой.
- Иди. Я тебя не держу. А хотел бы домой. Так остался бы дома. Не перся бы на эту странную встречу со мной. Скажи, а ты жить-то хочешь?
- Само собой.
- А для чего?
- Хотя бы для очень простого: родить сына, построить дом, посадить дерево.
- Ты все это уже по разу сделал. Очень нужен дубль два?
- Просто хочу жить.
- «Просто» - это по-японски «Жёпа». Это так, для улучшения взаимопонимания я говорю. Мы застряли с тобой в джунглях слов. Словосочетаний. Бессмысленных и беспощадных. Почему беспощадных. Потому что слова убивают в тебе все. Не просто все хорошее. А вообще все. Все, что есть у тебя. Превращая твое святое ничто в навоз жизни. Но я думаю, что знаю, как сейчас на время приостановить слова. Не остановить совсем. Это невозможно. А всего лишь приостановить, для того, чтобы нам двинуться дальше и в физическом смысле тоже. Сделай шаг еще раз по направлению к этой горе.
Я сделал шаг по направлению к этой горе. И я все же никак не мог понять. Как это так? Жизнь такая прямолинейная, твердая, одновариантная, как асфальтовый каток, выкинула такой неожиданный фортель. Вытворила такой лютый кувырок вперед ногами. Как это произошло? Может у черта (а как мне называть после того, как это произошло? По-прежнему «суфием»? Да нет, пошел он…) специальная гипнотическая музыка, специальный толчок мне в спину магический или колдовской. Гипноз? Магия? Фокусы? Нет у меня ответов на эти вопросы. Я как во всех этих научно-фантастических романах попал в лють лютую. В кчертунакуличики. И не уверен, что я сейчас на Земле, а ни в какой-нибудь альфа центавре гребанной. И как там люди эти попавшие, как и я в одно нехорошее место. В задницу, попросту говоря. Выходили из этих ситуаций стремных. Как вышли из такой ситуации люди, например, из фильма «Кин-Дза-Дза»? Не помню, ничего особенного не сделали, просто плыли по течению и использовали навыки, полученные в прошлой жизни, в новых обстоятельствах. Вот как заговорил. Как прям положительный литературный герой. Сарынь на кичку!!! Это откуда
взялось? Фраза из советского фильма? Советского, а еще из какого? Давай отвлекайся на слова. Сейчас тебя съедят и разрежут на кусочки? А кто это съедят? И почему во множественном числе? А что он один со мной может сделать?
- Мастурбируешь? - неожиданно он прервал мои мысли.
- В смысле?
- В смысле гоняешь мысли?
- Послушай, я тебя иногда не понимаю. Мне иногда не доступен твой юмор. Ты меня перегружаешь прямо сейчас. Могу я попросить тебя уйти. Ты опасен.
- Да конечно. Прощай, - он неторопливым шагом пошел к этой тибетской или этой марсианской горе, потому что это одно и тоже в данных сложившихся обстоятельствах, когда меньше часа назад это было еще Подмосковье.
Он медленно продолжал движение. И я почувствовал себя преданным. Но не потому, что меня предали, а потому, что пейзаж не менялся. Я понимал, что он и не изменится. Что я попал. Попал в эту дурацкую ситуацию. В это дурацкое место. С этим странным и неадекватным человеком, который все шел и шел и скоро, может минут через двадцать пропадет из виду совсем. И тут мне становится действительно люто страшно. Потому что, мы одни совсем, не любим оставаться. А тем более в таких заграничных условиях. За гранью моего разума понимания. С прерывистой Реальностью. Которая, вполне себе допускает такие гэпы. Гэпы - это прерывания. Дырки в моем толковании, а не в переводе странных переводчиков с английского на русский. Мне надо догнать его. Хоть он трижды дьявол. Ведь одиночество гораздо хуже любого дьявола. А у него шутки достаточно веселые и он вполне умный. И патриотизмом от него не пахнет. А в последнее время патриотизм для меня, это самое мерзкое явление, потому как навязывается извне и сверху ворьем этим, для того чтобы мы их жизнь и богатство охраняли от внешних врагов, типа Клинтона этого. Или в отсутствие
этих врагов горбатились на них бесплатно или за еду. И все под флагом «Ты что, Родину не ЛЮБЕШЬ?» Тьфу. Хоть сейчас на броневичок. Какой я, однако. Но надо суфия догонять и вместе с ним переживать все превратности жизни. Снег еще пошел. Пошел сильнее. Метель. Сейчас я его потеряю. Я изо всех сил побежал за ним. Вижу его еле-еле. Он быстро идет. Время терять нельзя. Время не ждет. Время - деньги. Деньги кстати перекочевали со мной в этот мир? Засунул руку в карман. Вынул кошелек. Перекочевали. Все тот же отвратительный русский миллион. Единственное, что у меня осталось от моей нелепой Родины. И даже если бы этот миллион рублей превратились бы в один момент в миллион американских долларов, сделали бы они меня счастливее. Не понятно.
- Суфий, - ору я от страха, - подожди меня, пожалуйста, - я пошутил. Мне с тобой очень хорошо, очень спокойно. Как в самом лучшем сне. Стой!
Он не слышит, похоже, меня. Звук моего голоса не слышен сквозь завывание ветра. Шуршание падающего снега. Скрип снега под моими ботинками. Я бегу и засматриваюсь на гору эту. Не бывает гор в Подмосковье. А может это свалка мусора какая-нибудь? Или добывали что-нибудь. Добыли, а это - отходы. Земля с песком. А яму, в своей бесхозяйственности, они забыли зарыть. Или еще более безумная идея. Гораздо более безумная, чем представить, что я в Тибете. Что какой-нибудь чудаковатый миллионер насыпает здесь из привезенной земли искусственные горы. Делает подмосковный горнолыжный курорт. Ха-хо. Тогда где подъемники? Отели? Ну а что в предгорьях Тибета делают настоящие среднерусские леса с березками, елями, соснами?
- Суфий не бросай, - опять на пределе возможностей голосовых связок кричу я, - я летать без тебя не научусь!
Я быстро бегаю, как в американском кино, если понадобится. Летать пока не получается, но со временем может быть я и научусь. Но пока я бегу что есть силы за человеком, который является единственной спасательной соломинкой, единственной связующей нитью с реальностью. Которая так опрометчиво решила измениться именно сейчас, а не сто лет назад. Или двести лет вперед. Интересно, а что было сто лет назад. Где? И с кем? Не могу сказать. Просто, с каким-нибудь крестьянином в Китае. О чем он думал, что ощущал, о чем переживал? Как потом умер? Зачем жил? А зачем жили все эти миллиарды людей? И вообще есть хоть малюсенький смысл хоть в чем-нибудь, что произошло в прошлом и произойдет в будущем. А есть ли смысл в том, что происходит сейчас? И зачем я что есть силы бегу по заснеженному лесу? Как в американском кино. Не под музыку, а под завывание ветра. Под снегом, который идет почти стеной. И зачем это Рождество? Сегодня ведь Рождество. Что оно означает, кроме индейки? А у нас кто-нибудь что-нибудь делает в Рождество?
- Суфий, я догнал тебя, стой.
Он обернулся, но это был уже не он. Глаза как в фильмах про инопланетных пришельцев. Я остановился, и хотел, воя от ужаса, побежать назад. Но, что же меня остановило?
- Ты кто? - спросил суфий.
Он смотрел на меня спокойно и даже ласково. Глаза перестали светиться и блестеть. Снежинки таяли на его лице. Он терпеливо ждал, пока я начну говорить. А я никак не мог начать. Волновался. И не знал, что сказать.
- Ты обещал научить меня летать, - выпалил я первое, что пришло в голову.
Он заулыбался, глаза его опять засветились светом, казалось слезы текут из его глаз, но то был снег. Он обнял меня. Мы стояли так долго. Наконец он оторвался от моих объятий.
- Я давно хотел научить тебя летать. Я так долго ждал этого. Я не зря жил. Или зря? Пойдем. Сегодня самая лучшая ночь для того чтобы научиться. И сегодня самое лучшее утро, чтобы взлететь. Ты готов?
- Да.
- Даже если это будет твой последний полет?
- Последний полет. Почему?
- Все, что с нами случается, может случиться в последний раз.
- Я очень боюсь смерти!
- Вот смешной. Смерть - это самое естественное, что с тобой может случиться! Ты можешь никогда в жизни не заняться сексом. Никогда не увидеть море. Никогда не увидеть Солнце. Никогда не услышать пение птиц на рассвете. Но умрешь ты обязательно. Ты можешь даже ни разу не успеть съесть что-нибудь или попить воды. Потому что умрешь сразу же, после того, как родишься. Но умрешь. А давай пофантазируем, расшифруем это слово «умрёшь». У меня версия - это сокращенные два слова. Ум решает. Понял?
- Нет. Что ум решает?
- «Ум» - это ум. А «реш» - это решает. Это ум решает, что он умрет. И это вправду так. Он умрет. А ты - нет.
- А слово смерть, как тогда расшифровывается?
- Смешной ты, слово смерть никак не расшифровывается. Да и про «умрешь» я пошутил. Но не пошутил-пошутил. А пошутил. Понял?
- Нет. Давай пойдем вперед уже. А то я мерзнуть стал. Холодно. И снег коркой стал застывать на лице как гипсовая маска. Посмертная. Ха.
- Чувство юмора сохранивший, да откроются тебе все тайны! Я отведу тебя на край самой глубокой пропасти. И мы прыгнем с тобой вниз! Хороша идея. Ой, как мне нравится! Она ведь только что мне в голову пришла…
- Я не хочу.
- Верь мне.
- Я не буду. Я не смогу.
- Не бойся, я помогу тебе. Я столкну тебя в пропасть.
- Ты…
- Не надо, не благодари. Я знаю. Никто не сможет для тебя сделать больше, чем я. Ни одна живая душа. А может быть. Послушай. Меня осенило. А вдруг мы с тобой последние люди на Земле? Это так торжественно.
- Ты псих. Ты болен. Ты вовлек меня в какую-то непонятную мне игру и заставляешь играть по правилам, которые мне никто не объяснил. По чужим правилам.
- Послушай меня. О, ученик. Все что я тебе скажу, это моя версия. И только. Никого нельзя заставить играть по чужим правилам. Заставить играть тебя можно только по своим правилам. Как можно заставить играть по своим правилам, спросишь ты, если ты все время стремишься начать играть по чужим правилам. Сейчас по каким правилам ты стремишься играть?
- Ни по каким. Я просто хочу жить. Жить и все, любой ценой. Хоть чучелом, хоть тушкой. Пускай без высокой идеи. Пусть без великих свершений. Хочу и все. Буду есть, трахаться, пить алкоголь. Понял? Даже так. Лишь бы жить. Жить. Смерть меня страшит. Ужасает. Смерть - это небытие, я точно знаю.
- Заело твою пластинку. Ты мне все время, как только мы встретились, твердишь одно и то же, скучно. Но научиться летать и остаться в живых - невозможно. Это несовместимые вещи. Ты хоть одного человека живого знаешь, который умеет летать? Нет. Вот видишь. А от желания научиться летать, ты не можешь уже отказаться.
Я пошел дальше, обдумывая его слова, представляя себе, что я иду просто приговоренный к смерти, а он со мной просто исполнить приговор. Он все равно сделает это. Как бы я не сопротивлялся. Если я не пойду дальше, то сам исполню этот приговор. Замерзну насмерть. И найдут меня, превратившегося в глыбу снежную. Поставят в морозильную камеру, для эксперимента. А через четыреста лет научатся замороженных людей оживлять. И вот через четыреста лет я выхожу из стен лаборатории и вижу: звездолеты летают, летающие тарелки и мне предлагают просто слетать на Марс, на экскурсию. Я лечу на летающей тарелке к Космодрому. Сажусь в звездолет. Я почему-то один. Стюардессы нет. Одни роботы разносят соки и пластиковую еду. Я засыпаю. Просыпаюсь. Робот просит меня одеть легкий скафандр и шлем, для прогулки от космодрома до очередной летающей тарелки. В иллюминаторах красуется Красная планета. Хотя не фига она не красная. Почему-то белая. Спрашиваю у робота, почему Красная планета - белая? Он говорит металлическим голосом. Что за последние четыреста лет на планете Марс наступил ледниковый период и на поверхности царит
вечная зима. Идет снег. Всегда только снег. Но это хорошо для индустрии туризма. Много открылось горнолыжных курортов, сказал робот. Я глянул в иллюминатор. Вот две планеты рядом с Марсом - это Фобос и Демос. Наверное. Меня попросили сесть в кресло и пристегнуться, но покурить почему-то разрешили и даже робот угостил сигаретой «Мальборо», которые за четыреста лет ни капельки не изменились ни на вкус, ни по внешнему виду. Я опять засыпаю. Сели. Примарсились. Так, наверное, это называется. Выхожу из звездолета. Один. Никто не встречает. Стоит автобус на воздушной подушке, наверное. Потому что шумит, и снег из-под него в разные стороны. Я захожу в автобус. Смотрю в окно. До горизонта - белая пустыня. И вдалеке - горы. Автобус подвез к подножию белой горы. Я сел на подъемник, и он отвез меня почти на верхушку. Я вышел и подумал. А лыжи где? И вдруг кто-то с меня шлем сзади снимает. Я думаю, на Марсе воздуха же нет. И теряю сознание, но не отключился, чувствую, кто-то меня по щекам бьет. Открываю глаза - гуру.
- Ты как на Марсе оказался?
- На каком… - начал было он и вдруг осекся.
Смотрит он все время в глаза. Как лампа, которую следователи НКВД должны были направлять в лицо подследственному.
- Что это было? - спрашиваю я у него.
- Параллельная жизнь, сон, другая частота вибрации. Что не скажи, все ложь. Все бездарные слова. Но я попробую. Если бы я сейчас начал лаять. Вот так. Гав. Гав. Гав. То это было бы правдой и многое бы объяснило. Но сейчас я начну люто врать тебе человеческими словами. Но если ты включишь логику, то все поймешь. Понимаешь, всё?
Он помолчал немного, вдохнул воздуха полной грудью. Выдохнул пар. И начал.
- Видишь ли. Ты вот всю дорогу цепляешься за жизнь. Хотя, что это такое толком не знаешь. Что было до твоей так называемой жизни, что будет после, ты понятия не имеешь. Но цепляешься, так, на всякий случай. Мама учила. Папа учил. Все учили за жизнь цепляться. Вот и ты по привычке. Но подумай вот о чем. А вдруг по-крупному ничего в твоей жизни после так называемой смерти не изменится? Просто скинешь ты лишний балласт с себя. Нет, даже не тело, ведь тела никакого и нет. А просто избавишься ты от некой программы, которая с помощью бесконечного присутствия формирует этот самый якобы мир, который ты вроде бы видишь. Я понятен?
- Нет.
- Тем лучше. Кроме этой программы, ты думаешь, больше ничего нет. И поэтому остановка этой программы ввергает тебя в тихий ужас. Но когда она остановится, то для тебя на самом деле ничего не изменится. Просто твои реальные вибрации увеличатся и все. Твое реальное существование не прекратится, потому что это попросту невозможно. Невозможно, понимаешь?
- Нет.
- Это не важно, понимаешь ты или нет. Пришло время всего лишь остановить программу восприятия. Такого вот единственно, вроде, возможного. Такого родного. Казалось бы. И та неизвестность. Ты думаешь, что там, после того, как ты умрешь, неизвестность? Это здесь неизвестность. Ты почему тоскуешь? Ты зачем… Ну вот, малыш, я и запутался. Прости, но я не смогу на человеческом языке все это объяснить. Не только потому, что я не понимаю того, что говорю тебе. Но и самое главное, потому, что истина с течением времени меняется. Вот и сейчас истина, которую я пытался… Донести до тебя. За это короткое время. Успела измениться. Понимаешь?
- Да все течет, все изменяется. Даже Бог.
- Дурачок ты. Прости меня. Вставай. Пойдем. И не бойся. Просто пойми. Такое ощущение. Что я убийца какой-то. Но если бы я предложил покататься на горных лыжах, а потом мы вернулись в бар какой-то, то я был бы хорошим. А вот мы сейчас по-настоящему полетим и не вернемся. Ты говоришь, умрем. Это плохо. Так это называется. Так вот. Я быстро скажу, а то буду медленно говорить, и смысл опять изменится. Умереть и покататься на лыжах, это одно и то же. Ну, вот не успел. Теперь это уже разные вещи. Буду молчать. Не буду больше говорить. И еще, умереть замерзнув и умереть прыгнув в пропасть - это два разных умереть. Тьфу, блин, опять уже не так. Встал и пошел! Вот как! Я не разбираюсь ни в чем. Но идти надо - это никогда не меняется!
Эти слова меня успокоили, вывели из стопора, но странным способом. Я гору видеть перестал. Но ощущение того, что мы поднимаемся круто вверх не прошло. Я перестал думать. Надел наушники, включил плеер. Заиграла апокалиптически прекрасная музыка. Акустическая гитара. И голос. Он плакал, метался, рыдал, кричал от боли. И ему подпевали демонические голоса. Что он так мается? Жив сейчас или умер уже. Саксофон подключился. Орган. Ему как плохо. А мне? Мне не плохо. Вот он вывалил на меня через песню всю депрессию свою. Ему легче стало. А мы уже и не в гору идем. Идем по полю. Русскому. Полю. Или нет. Снег перестал идти. До рассвета еще ого-го сколько. Я обернулся. Он шел за мной след в след. Думал о чем-то о своем. Я слушал прекрасную музыку, демоническую, но исполняемую ангелами. Суфий правильно говорит. Происходит нечто, а мы раскрашиваем это в черно-белый цвет, приправляем сказками религиозными, услышанными, но не понятыми. Перемешиваем со своими страхами. С человеческими заблуждениями. И живем. Но пришла пора. А пришла ли пора? Почему у меня никогда нет своего мнения? Почему я всегда живу чужими
мыслями? Наслушался чепухи этого суфия, и делаю ровно то, что он мне говорит. Правильно бабушка в детстве меня спрашивала: «Сынок, а если все спрыгнуть с девятого этажа, ты тоже спрыгнешь?» Нет бабуль. Не спрыгну. Дойду до края пропасти. Посмотрю вниз и пойду обратно. Я не собираюсь летать. Нас и здесь неплохо… Не пойду, все! То есть пойду, но не до конца. Вот. Не важно, что происходит. Это, может быть, сон, или не сон. Здесь тоже возможно люди живут. Не пропаду. Устроюсь на работу. Женюсь. Сделаю карьеру. Дальше по плану. Недвижимость. Внуки. Отдых на море. А есть ли здесь море? Не важно. Зато я буду жить. Все решено. Жизнь лучше, чем смерть. Чтобы кто бы там не говорил. Хорошо, меня могут убить. Но лишить самому себя самого дорогого, что есть у меня. Да и вообще, единственного, что есть у меня. Да, когда-то это придется сделать. Умереть. Но не сейчас. Не сейчас. Сейчас я наслаждаюсь морозным воздухом, снегом. Ощущениями своего молодого тела. Ощущением прекрасного восхитительного будущего. Ведь будущее оно… Оно настолько прекрасное. И все мечты сбудутся. И та самая, одна единственная, и любимая. И
работа, и залуженный почет и уважение окружающих и достаток, может быть даже с небольшим избытком, больше чем нужно. Домик. Садик. Чего еще? Не знаю. Но с течением жизни понимание придет, что мне нужно еще. Вдох. Выдох. Шаг. Шаг. Отдохнул. Если я так все здорово решил, зачем я дальше иду? Надо остановиться и скакать, что я дальше никуда не пойду.
- Я дальше никуда не пойду! Я так решил! Раз и навсегда! Инстинкт самосохранения сработал. Вот так! Что ты молчишь? Скажи что-нибудь? Все, я встал и никуда больше не пойду. Мне надоело! И не смотри на меня так. Что ты все время на меня так смотришь? Достал!
Вы думаете это я так сказал? Да, это было бы очень естественно. Но произошло вот что. Я резко остановился. Снял наушники, не выключая плеера. Подошел к нему, открыл рот. Но он, не дожидаясь меня, проговорил вот такой текст. И я смотрю на него ошарашенный и понимаю, он искренне говорит, у него, то же самое, что и у меня происходит. Он боится, так же, как и я. Он такой же человек. Со своими страхами. Только у него одно отличие от меня. Он - учитель. Я - ученик.
- Ты предатель! Как ты мог стать моим проводником с такими подлыми мыслями? Я, значит, доверился тебя полностью. А ты! Ты должен наоборот поддержать меня. Своим примером. Своими мыслями! Ты сейчас сделал так, как если бы… Вот если бы сказали христианину, что Иисус Христос не воскрес. Я примерно так себя сейчас чувствую.
- С днем Рождения! Спасибо, что напомнил.
- У меня летом день рождения.
- Я тебя не с твоим днем рождения поздравляю. Я тебя с его днем рождения поздравляю.
- С Рождеством.
Я забыл, что мне дальше делать. Толи свечку зажигать, то ли послать его к чертовой матери и отгородившись от всего мира наушниками и музыкой, звучащей из этих наушников. Все время разной, между прочим. Вот сейчас, кстати, запела Donna Summer. I feel love. Ничего так песенка, космическое диско. Неохота до конца слушать, промотаю. У него там сборник, похоже, записан. А сейчас текст читают. На русском языке. На кассете этой похоже сборная солянка из музыки, текстов, звуков непонятного происхождения.
«Друзья, я пока пишу этот текст, живу еще и своей жизнью. И вот сегодня по радио слушал очень интересную передачу об одном человеке, который пережил двадцать пять лет назад в Афганистане клиническую смерть после ранения. И после этого в течение последующей жизни он выучил сто с лишним иностранных языков. Я не очень хорошо слушал эту передачу, потому что периодически разговаривал по мобильному телефону. Включал воду на кухне. Резал салат из редиса, китайского салата и помидоров „Черри“. Заправлял салат бальзамическим уксусом, соевым соусом и оливковым маслом. Перемешивал все это. Вкушал с неподдельным удовольствием. Но некоторые фразы из передачи я запомнил, и хотел бы с Вами поделиться. Вот они. Смерть - это скорее философское понятие. И еще. Если в тебе есть что-то, что отравляет тебе жизнь, то ты можешь приручить это и заставить служить себе. Да и не только себе, но и всему миру. Сегодня шестнадцатое апреля. Две тысячи тринадцатого года. Семнадцать часов двадцать минут».
«Шрррррррр. Бррррррррр. Скрррррррррррр. Шррррррррррр. Вслллрророрррррррррррр»
Выключил плеер. Что за бред? Что это за запись? Что за машина времени? Кому в голову может прийти надиктовать такой текст от которого мурашки по коже. А потом рычать в микрофон. Суфий. Он раскис, совсем осунулся. Очень медленно идет за мной. Опустил голову. Набросил на глаза капюшон. Ему стыдно смотреть мне в глаза. Понимаю. Мне тоже стыдно смотреть ему в глаза. Мне сказать ему нечего. Как и ему мне. Вот. Идем Сопим. Скрипим снегом. Тишина вокруг. Но не жуткая. А хрустальная. Которая и должна быть в такую ночь. А может помолиться? Как ни крути, а в пропасть эту прыгать все равно… Слово подобрать не могу. Надо? Необходимо? Я так решил? Закономерная точка… Точка? А если это начало? Если смерть это и взаправду лишь философское понятие, как говорит этот мифический автор, пытающийся достучаться до моего сердца из будущего, сквозь толщу десятилетий. Будущее, которое я не увижу никогда. Идиот, посмотри правде в глаза. Ты совершаешь САМОУБИЙСТВО!!!!! И из-за чего? Ты даже сам на это ответить не можешь. Жалкий безжалостный кретин. Себя не жалко, так хоть меня пожалей.
- Видишь, как оно, то самое, что мешает тебе жить, проявляется в самые ответственные моменты, - сказал суфий, - оно сразу признается, что оно - это самостоятельная сущность. И начинает пробивать на жалость. Ты еще увидишь, как оно визжит, извивается как ужик на сковородке. Но я бы сейчас не об этом хотел сказать. Я хотел сказать, посмотри вниз. Видишь, какая глубокая пропасть? Дна не видно.
И действительно, дна было не видно. Мы стояли на краю бездонной пропасти. Я ощущал это так ясно, как никогда в жизни. Было темно, до рассвета оставалось еще часа три. Так показывали мои часы. Что надо сделать? Спеть прощальную песню. А с кем я собираюсь прощаться? С тем, что мешает мне жить? Тогда я спою радостную песню. На индийском, да, непременно на индийском языке. Как это у них? Сваме. Вилепещуа. Малераде. Поле. Волерумпенделвале Пи. Дари. Дари. Дари. Дари. А-Ри. Дари. Скорее всего, это не индийские слова. А так, звукоподражания. Дайте мне ситар. Я сыграю рагу на краю самой глубокой пропасти Вселенной. Я извлеку самые гармоничные звуки, на которые только способен. Аве Цезарь. Я не знаю, что означают эти слова и мне не стыдно, и, наверное, никогда уже не узнаю. Некогда мне теперь будет в словарях рыться. Я теперь всегда песни буду петь под этим снегом, который никогда не перестанет идти. А мне некуда идти. Еще шаг и полечу. Суфий, дай я обниму тебя, дружище. Мы с тобой друг без друга теперь никуда. Мы, поддерживая друг друга как могли, вышли на финишную бесконечную прямую нашей жизни, которая
никогда не начиналась и никогда не закончится. А - а -ААА-ааа… аааааа=аААА-АааАааааааааААа. Это я кричать или петь начал. Долго. Кричал. Он молчал и улыбался. Потом заговорил.
- Знаешь. Момент на самом деле нифига не критичный и не уникальный. А самый, что ни на есть стандартный. Конец. Ученик стоит на краю пропасти, а учитель ему и говорит. Прыгай. Если ты хорошо и прилежно у меня учился, то ты не разобьешься. Ты не долетишь до дна. Ты превратишься в свет… Только не так это и важно. Долетишь ты до дна пропасти или нет, неважно. Важно, что результат всегда один. Ты превратишься в свет. По-любому. Понимаешь? Как только прыгнул в пропасть, выбора уже нет. Нет «или». Или умрешь или превратишься в свет - нет такого выбора. Разобьешься - превратишься в свет. Превратишься в свет - превратишься в свет. А поэтому не важно…
- Ты уже говорил это все несколько раз. Ты повторяешься.
Мы прыгнули с ним, взявшись за руки. Как в каком-то старом советском фильме.
И тут я понял, почему девушки ни разу не отказали мне в сексе.
23 февраля 2053 года
Ну вот, мы и вышли где-то в четырнадцать ноль-ноль. Я, Колька Зверь, Ванька Билл, Аркашка Длинный и Карлсон. Вообще-то рабочим Города, которые выходные, выходить за колючую проволоку строго-настрого запрещается. За нарушение полагается два года тюрьмы. Но давно уже американцы нас за это не ловят. Брешей в колючке навалом, почти на каждом километре. Ну а нам выпить что-то сегодня сильно захотелось. А в Городе известно, чем выпивка заканчивается. Сначала все чинно, мирно ходят, бутылки в бумажные пакеты прячут. А потом начинается известное, мол, ты меня уважаешь, там драки, и по старой, можно сказать, древней традиции, всех на пятнадцать суток полицейские сажают. А так выпил за городом, погулял немножко, и уже после заката, можно сказать, по домам под мягкие бока сожительниц.
Погода сегодня - замечательная. Солнце, на небе ни облачка, морозец легкий. Еще всю неделю до этого снег валил. В городе не убирают снег уже давно, после январского постановления Губернатора нашего штата. Так что везде сугробы, народ сам тропинки, где удобно, протаптывает. К колючей проволоке мы подошли почти по пояс в снегу, потом полчаса оврагами шли к заветной полянке, где мы постоянно отдыхали, выпивали, а летом, иногда, и с девицами легкого поведения. Полянка наша особенная. Вокруг нее сосны вековые идеальным кругом хороводят. А на самой полянке ни кустика не пенечка, и сама она идеально ровная - ни холмика, ни ямки. Сосны стоят величаво, снегом усыпанные, важно поскрипывают, хотя ветра-то нет.
Мы, обычно, не сразу туда идем, а делаем остановку у моста одного неразрушенного, со старых времен оставшегося. Но сегодня мы туда не пошли, ибо воспоминания нехорошие с прошлого раза остались. Надо вам сказать, что пьем мы обычно текилу мексиканскую. Водку ведь еще десять лет назад продавать запретили. Как называется текила эта, мы не знаем. Никто из нас американских букв особо не знает, и читать по-ихнему не умеет, ну разве что газетные заголовки чуть-чуть и названия песен на дисках и в интернете. Да и незачем нам. На заводе нам читать некогда. На мой взгляд, пить это пойло мексиканское можно. Да и забирает она не хуже водки, особенно если «Фантой» запить.
В прошлый раз, неделю назад, погода стояла точь-в-точь как сейчас, даже лучше. Настроение у всех замечательное. Было. Потом мы под мостом расположились. Выпивать начали. Про мост надо отдельно сказать. Стоит он, такой глыбой в чистом поле. А дорог, что с одного конца, что с другого, нет. Не ходит и не ездит по этому мосту никто уже лет тридцать, или сорок. И вот стоит он сейчас. Все вокруг белым-бело, река замерзла - тоже белая вся. Красота - глаз не оторвать. Надписи на нем старинные на американском языке, да еще и на русском. Но, как не странно, на русском слова не понятные все. Наверное, сектанты какие писали.
Выпили мы тогда всего по стакану. И вдруг Билл, а он парень крепкий такой, срубился напрочь, как во поле березка моя. Шататься начал, блевать, плакать. Потом вообще упал. Ну, мы допили все. Разговоры разговаривать, как обычно начали - про политику там, о хоккее. Видим, парень-то, Билл то есть, мается, стонет. Жалко нам его стало, и тогда Аркашка предложил нам его протрезвить немножко. Снегом лицо натереть, например, прогулять по свежему воздуху. Поняли мы, что праздник наш на этом закончился. Аркашка с Колькой взяли Билла под руки и повели в город. А он идти не может, упирается, а они проведут его некоторое время, потом Аркашка набирал снега полную руку и начинал Ванькино лицо умывать с пристрастием. Он отплевывается, рожа у него краснеет, злиться напропалую, но сделать ничего не может - слабость дикая. Как-то раз, во время очередной экзекуции посмотрел на меня Ваня жалостливо и говорит: «Сань, что они со мной делают? Скажи ты им». Я, как бы, не заметил этой его реплики. Но все же решил ребятам сказать, чтоб они аккуратнее снежные процедуры с ним проделывали - ведь неровен час простудится. Но тут
полиция подъехала, полицейские из машин вышли и внимательно поглядывать на нас начали. Тут нам всем пришлось трезвыми прикидываться. Хотя трудно было, особенно Биллу. Но экзамен мы выдержали достойно, можно сказать. Во дворе нашем Биллу полегчало вроде, он самостоятельно ходить даже начал. Мы улыбаемся и улыбками своими как бы подбадриваем его. Но тут он подбегает к Аркашке и как даст снизу, подпрыгнув, в глаз. Тот рубанулся сразу, как подкошенный, а Билл его ногами добивать начал. Началась куча мала, кто кого бил, мы потом и не вспомнили. Полиция приехала, забрали всех, бумагу потом на завод из участка прислали, а нас всех четверти зарплаты лишили. Такие вот порядки установили на своей заморской территории американцы.
Ну, дошли. Разложили закусочку на газету «New York Times»: огурчики соленые, капустку квашенную, сыр, колбасу, мясо вареного кусок большой я из дома принес. Пять бутылок по ноль семьдесят пять текилы и пятилитровую баклажку «Фанты». Я пока бутылки открывал да по стаканам разливал, все суетливо притоптывали, да нервно курили «Marlboro». Наконец все стаканы в руки взяли, и со словами: «Чтоб куры наших денег не переклевали», выпили залпом пойло. Пока тепло разливается по нашим жилам, хотелось бы представить нашу компанию. Аркашка Длинный, он понятно почему так прозывается. Ростом он два метра и четыре сантиметра. Хотели его даже взять в сборную городскую по баскетболу, но он три раза пришел на тренировку пьяный и тренер Сан Саныч эту бессмысленную затею оставил. Колька Зверь, он и есть Зверь. Сколько он носов, челюстей сломал в драках, зубов выбил, никто не считал, но доложу вам много. Очень много. Ванька Билл был один в один похож на актера одного малоизвестного, жившего в прошлом веке - Адриано Челентано. Почему, однако, Ваньку назвали Биллом - история умалчивает. Сейчас о себе расскажу. Меня все
ребята в районе зовут Сашка Лютый. Почему Лютый? Да потому же, почему и Кольку зовут Зверем. Мы с ним вдвоем один раз двадцать человек калмыков приезжих отдубасили, а у нас с ним ни одной царапины. Теперь переходим к главному персонажу нашей истории, к Карлсону. Назвали его так вовсе не в честь того маленького пухлого медвежонка из детской сказки, который любит мед. Нет. Хотя Карлсон, маленький и пухлый. Прозвали его так в честь великого музыканта Дилана Карлсона, основателя группы «Earth». Надо Вам сказать, что современная музыка сейчас - полный отстой. Всякие там neuropop, телепатический джаз, вящий синкретизм, про которого один идиот прочитал в книге Кортасара «Игра в классики» и решил описанное в книге, реализовать в жизни. В общем, мусор один. Другое дело Карлсон. Великий гитарист и мыслитель. Взбудораживший темными и мрачными рифами энергетические поля Земли, заставивший всех нас думать и давший нам надежду на счастье. Блин, чего-то аж слезы от этих мыслей из глаз брызнули. У меня дома плакат Дилана висит, где он сидит на стуле, играет на гитаре, а голову опустил, лица не видно. И я не знаю, как
вам это наглядно объяснить, но чувствуется в каких муках и в каком счастье рождается неповторимая Карлсоновская музыка. Так вот эту музыку для всей нашей компании открыл Леха Карлсон, по паспорту он Алексей Иванович Попов. И не просто открыл, а еще и сколотил из нашей банды рабочее-крестьянской, вокально-инструментальный ансамбль «Земля». И вот через два года мы уже один в один играем такие шедевры как «Rise To Glory», «Omens And Portents» (обе части, между прочим). А недавно Леха Карлсон сочинил рок-симфонию «Русская Земля», в стилистике Дилана, естественно. Но исполнить публично нам ее, скорее всего, не разрешат, из-за названия, конечно. Да и черт с ним, не на публику ведь играем, а в первую очередь для себя.
Ладно, между первой и второй - перерывчик небольшой. «Выпьем же за то, чтобы после смерти попить нам якидыкской водички в священной долине реки Ганг». Это я сказал. Это я всегда говорю, в том смысле, что это тост мой, и никто его говорить в нашей компании не решается. Вы, наверное, не поняли, что это за тарабарщина, что за якидыкская вода такая. Долго объяснять, но раз уж вы настаиваете - расскажу. Началось все сорок лет назад, когда в Москве один китаец обрусевший, Иван Ли, злые языки утверждают, что по заданию ЦРУ, но это ложь конечно… Так вот этот Иван основал то, что сейчас называют «Упрощенной церковью». По данным статистики, последователями этой церкви в мире, являются около 35 процентов всего населения нашей планеты. Так-то вот. Ивану один раз как-то явился во сне Бог и сказал, что «… религий множество создают смуту в душах человеческих и препятствия ставят на пути к спасению окончательному…» и еще сказал, что «… дам вам нить путеводную в царство света. Отыщите в священной долине реки Ганг источник воды якидыкской, испейте воды той и обретете жизнь вечную, бесконечную…». Сказал Господь
слова эти и исчез, а святой Иван Ли проснулся, как ни в чем не бывало и на следующую ночь приготовился ко второй серии божественных откровений. Но, ни на следующую ночь, ни через месяц, ни через год не увидел он снов вещих. Опечалился почтенный Ли, начал обдумывать ситуацию, написал трактат целый страниц на восемьсот, посвященный сну этому, заповеди разные вывел исходя из науки логики. Религия новая начала вырисовываться. Еще книг восемь бы написал и точно религию новую бы основал с собой любимым во главе. Но голова у него светлая была и решил тогда первосвященник церкви нашей, что не вправе он ни редактировать, ни комментировать слова божьи, а обязан рассказать их без утайки людям, чтоб спаслись они как можно скорее. Тем более слов этих едва набиралось на два-три предложения. Тупой бы запомнил. И вот начал ходить он по землям подмосковным и нести Новое Слово Божье людям. Но люди злые на смех его поднимали, ибо знали все, что в реке Ганг вода мутная, да грязная, бактериями болезнетворными холерными полна. Так что дураков из Ганга этого воду пить нету. Ты сам, рожа косоглазая, иди да выпей водички-то
своей из мутной речки индийской. Так говорили люди великому человеку этому, основателю церкви нашей. А он и пошел, пошел пешком и за два года достиг он дельты реки Ганг и выпил воды из нее и умер в страшных мучениях. Так бы и канула в Лету самая доступная и верная религия наша, но Господь не дал этому случиться. А был в то же время и в том же месте святой Григорий Бернштейн, гражданин Израиля, возвращался он из Гоа к себе на родину с фестиваля телепатического джаза и был сильно разочарован в жизни. Бродил по берегу Ганга и обдумывал, какой из существующих способов самоубийства ему выбрать. И вдруг видит - лежит на берегу человек, зеленый весь и корчится в страшных мучениях. Григорий подбежал к нему, сел недалеко и в глаза ему смотреть начал. Человек этот был никто иной, как Ян Ли (так называли Ивана в англоязычных книгах). И в момент особо острого просветления выложил он Григорию все как на духу и про сон свой, и про проповеди подмосковные вечерние свои. А потом вдруг сел, выпрямился весь, посерьезнел и выдал следующий текст:
«Красный свет писком комариным в уши входит тебе,
Оранжевый свет вкусом апельсина проникает в нутро твое,
Желтый свет лунный ослепляет глаза твои,
Зеленый свет хвойный лесной ветром окутывает тебя,
Голубой свет невидим ни для кого,
Синий свет, брат голубого, каплями росы омывает тело твое,
Фиолетовый свет погружает тебя в вечный сон».
Сказал так и, сидя, умер. Григорий взвалил его на плечи, отнес к реке Ганг и бросил в реку Ганг, дойдя до самого глубокого места до которого только смог. Похоронил, значит, как моряка, только камень к ногам привязать забыл. Вышел он потом на берег и в траве нашел паспорт российский заграничный на имя Ивана Ли. Так он и узнал имя человека, которого сам и назвал потом первосвященником Новой Веры. Григорий, недолго думая, поехал в США, где через полгода основал новую церковь, а еще через полгода написал книгу, которая называлась «Упрощенная церковь. Доступная религия для всех и каждого», которая при соответствующей рекламной поддержке разошлась за год по всему миру, переведенная почти на все земные языки, миллиардным тиражом. Основной мыслью этой книги, повторявшейся, кстати, почти на каждой странице, было вот что. Неважно как ты живешь, неважно какие поступки ты совершаешь в жизни, и какие мысли на протяжении жизни этой тебе приходят в голову. Неважно мужчина ты или женщина, грешник или праведник, младенец или старик. Важно лишь одно: каждый день представлять себя на берегу Священной Реки Ганг,
искать там в этом представлении своем Великий Источник Якидыкской Воды. И испить его. Вот так просто, как ом мани падме хум. Испитие Воды из Источника называется Визуализацией Абсолюта. А Визуализация Абсолюта то же, что слияния объекта с видимым миром. И так можно до бесконечности цепочку продолжать. И понять однажды, что все - Пустота. Вот так все просто, а главное, что ни о чем думать не надо. Все уже придумали до нас Господь Бог, Иван Ли и Григорий Бернштейн. Новая Троица такая своеобразная. Григорий, кстати закончил свою жизнь, как и подобает первосвященнику: он выбросился с самого высокого в Нью-Йорке небоскреба со словами: «Радуйтесь, радуйтесь…». Злые языки, правда, утверждают, что концентрация алкоголя в крови святого в полтора раза превышала предельно допустимую норму. Но это ведь злые языки. Пусть говорят.
Ну а у нас пока в крови не самая большая концентрация алкоголя. Налили по третьей. Все молчим. Карлсон говорить будет, и он говорит в абсолютной тишине наш самый главный тост: «За Родину». Скажи мне слово это лет пять назад, я бы и не понял, что вы мне говорите. Потому что в современном русском языке слова такого нет. Вывели его американцы как пятновыводителем. И не осталось следов этого святого в прошлом понятия. А рассказал нам все Карлсон, естественно. Рассказал великую тысячелетнюю историю России, которую сам узнал из старых книжек запрещенных, про войны, восстания, революции, князей, царей, генсеков, президентов. Год целый нам все рассказывал после работы. До событий тридцатилетней давности рассказывал, до того момента, когда «американская армия вынуждена была занять территорию Российской Федерации во избежание глобального ядерного конфликта». Эта фраза из учебника истории. Мы эту фразу наизусть все знаем, повторяем каждое утро, как молитву на политинформации. А дальше ничего рассказывать и не нужно было, дальше мы и так все знали, все на наших глазах происходило. Но теперь я на все это с
другой точки зрения смотрю. Раньше все понятно было. Русские люди на своей земле работают, богатеют, электромобили американские покупают, дома строят, детей рожают, а американские войска нас от китайцев охраняют-защищают. И для удобства защиты этой, Россия вся поделена на двенадцать штатов. Во главе каждого штата поставлен губернатор. Ну а после того, как американцы нас окончательно от китайцев защитят, у нас будут свободные выборы президента и все будет как встарь. Рай, то есть на земле. Только Карлсон все переиначил. Все наизнанку вывернул, все по-своему пересказал.
Родина, говорил он, понятие нематериальное скорее, сакральное. Это конечно и земля, на которой родился и березки, и речка и люди знакомые, родные вокруг тебя, и язык, и кино, и литература. Но главное, это ощущение, щемящее в груди, слезы на глазах, вибрации правильные. Но самое главное, чтобы посторонних никого вокруг не было. Нет, гостей мы конечно любим. Но у них, у гостей, должно быть одно свойство главное - погостили и ушли к себе домой. А если они задерживаются, начинают вести себя не как гости, а как хозяева, начинают нам рассказывать, как жить, и рассказы эти воплощать в реальность, то понятие Родины начинает расплываться от слез ярости.
Мозги у друзей моих, однако, от паров алкогольных текильных замутились. И от замутнения мозгов, дурить они начали. Аркаша разделся по пояс и начал снегом тело свое растирать, любил он снег очень. Зверь с Биллом обнялись и шепчутся о чем-то, а рожи глупые-преглупые. Карлсон впал в прострацию, уставился невидящими глазами вдаль и затих. Я воспользовался случаем, налил себе без очереди текилы и выпил, запил «Фантой». А потом решил провокационный разговор начать и сказал громко довольно:
- Ну что, козлики, профукали Россию, потеряли Родину?
- Кто профукал, а ну иди сюда, Лютятина поганая, - это Зверь, мой оппонент давнишний рот открыл, и кулаки разминать начал.
- Ты и профукал, раз в руках оружия у тебя нет, и ты на оккупантов, как заведенный работаешь, - я ему в ответ.
- А ты сам, что ли, не работаешь, - поддержал Зверя Билл, обнимая его крепче, чтобы тот не вырвался и не побежал бы мне морду бить.
- Козлики, это я и про себя немного имел ввиду, - оправдался я.
- Нет, дайте я ему в морду дам. Не посмотрю, что мой друг, - не унимался Зверь.
- Да как он оружие в руки возьмет, - это Аркашка перестал тереть снегом и без того красную рожу, - нас с космоса непрерывно снимают. Любой подозрительный предмет можно стократно увеличить. Дроны беспилотные над нами постоянно летают, все на камеру снимают. Любой человек под контролем. Спит ли он, пьет ли, работает ли. В городе камер понатыкано. Чтобы туда или сюда пройти сколько раз остановят тебя, отпечатки пальцев снимут. Плюс шпиков полгорода. Вон «Казах» тогда должничка своего с семьей на тот свет отправил. Поздно ночью это было. Спали все. Никто ничего не видел и не слышал. Так его минут через двадцать скрутили, потом суд был, помните? А потом казнили его, посадили на электрический стул, чтоб неповадно никому было ножичками махать. А про оружие я вообще молчу. У каждой более-менее серьезной пукалки контроллер есть на котором всегда указательный палец надо держать, и не абы какой, а персональный хозяина этого оружия, а если не держать, то сами знаете, что бывает. Помните, молодец один с полицейским подрался, пистолет у него отобрал и собрался в голову ему выстрелить. Что с ним тогда - Все равно трусы, - не унимался я, - можно голыми руками врагов душить. А потом будь что будет.
Сказал это и, стараясь не привлекать ничье внимание, легко и непринужденно налил себе текилы, выпил и даже запивать не стал.
- Смотрите, что эта падла делает, это он нам специально зубы заговаривает, а сам уже два раза без очереди и в одну харю выпил. Убью, сука! - это Зверь орать начал и, оттолкнув Билла и сбросив с себя полушубок, побежал ко мне нетвердо.
Я только усмехнулся про себя, собрался весь так внутренне и за секунду до того, как Зверь, размахивая руками, подбежал ко мне вплотную, сделал шаг назад и резко подался вперед, ткнув его в солнечное сплетение. Зверь рухнул. Приемчик этот я месяц целый разучивал, и вот теперь представилась мне возможность опробовать его на живых людях.
- Лютый, не прав ты, - сказал Аркаша и пошел на меня, пригнув голову.
- Не прав ты, сволочь, - Бил нагнулся, поднял с земли какую-то дубину и пошел тоже на меня.
- Прекратить! - гаркнул Карлсон, очнувшись ото сна. Голос у него зычный, несмотря на небольшой рост.
- Прекратить, придурки, - уже тихо повторил он. Повторять было не нужно, все и так остановились как вкопанные, уж больно мы Карлсона все уважали.
Карлсон встал, размял кости и начал расхаживать кругами, заложив руки за спину. Потом остановился и речь начал.
- Ты, Лютый, правильно все говоришь. Трусы мы, и от трусости своей извращенное удовольствие получаем. Забыли мы все. К какому великому народу принадлежим, на каком языке разговариваем. Ходим на работу, жрем, срем, баб трахаем и от тоскливого круговорота жизни этой пьем почти каждый день. Спиваемся. Жизнь беспросветная такая, а зачем она нам нужна? Кому она нужна? В чем высший смысл у жизни нашей такой? В пятьдесят лет от алкоголя некачественного помереть? Может в этом смысл? Сыновей не рожаем, деревья не сажаем, дома не строим…
Карлсон сел на пень и опять уставился вдаль, потом внезапно продолжил.
- У меня… Надеюсь, что и у вас, есть отдушина одна. Музыка наша, которую мы часами играем с вами в подвале… Когда начинаем мы играть у меня душа рвется вдаль, летает. И начинаю понимать я, что вот она настоящая жизнь, настоящее существование, а не это все. Не хочется останавливаться, не хочется возвращаться… На заводе, когда у станка стою, мысль у меня одна, скорей бы смена закончилась, скорей бы в руки гитару и слабать «A Plague Of Angels».
- Да мы и свою музыку неплохо играем. Да. Да, - это мы ошарашенные решили так к Карлсону подлизаться.
- Но этого всего мало. Мало, - продолжал наш оратор, - Мало быть абсолютно свободным в собственных видениях, мало контролировать свою жизнь во снах, надо еще кое-что значительное и в реальной жизни совершить. Сейчас я вам кое-что покажу.
Сказал так и пошел по направлению к полуразрушенному сарайчику, который стоял неподалеку от поляны. Про сарайчик этот я вам специально ничего не рассказывал. Не нравился он нам никогда, а попросту побаивались мы рядом находиться. Я, например, всегда к нему спиной стоял, когда мы на полянке выпивали. Просто связана с сараем этим история одна нехорошая, года два назад нашли там пять трупов обезглавленных американских вояк. Ну и больше ничего не нашли, как ни искали. Ни голов, ни убийцу. Приезжала тогда из самих Штатов, какая-то специальная следственная группа. Покрутились, покрутились, да так и уехали ни с чем. И жизнь потекла дальше без особых приключений. А Карлсон, кстати, вышел уже со свертком каким-то в руках. Внушительных размеров сверточек-то оказался. И пошел к нам.
Развернул медленно сверток, как в кино при замедленной съемке. И мы увидели то, что очень не хотели увидеть. Я вот точно не хотел. Там был компактный (легко умещался в ладони) пистолет-пулемет F-696 на две тысячи выстрелов. «Со спиленным контроллером, если кто заметил», - это Карлсон, непонятно к кому обращаясь, сказал. «А как он тогда стреляет?», - я спросил. «Чип там очень хитрый вставлен, один умелец его разработал», - нехотя ответил мой друг. «Но это же невозможно. Я вот в «Зарубежном военном обозрении» читал, что…», - начал было я.
- Не о том ты сейчас говоришь. Не о главном. А главное вот что. Пострелять хотите? - Карлсон ехидно прищурил свои водянистые глаза.
Мы задумались надолго. Хмель у многих вылетел. У меня-то точно вылетел. Вид оружия, да еще такого серьезного, быстро отрезвил меня. Очень редкий вид мы могли сейчас лицезреть. То было оружие элитнейшего американского спецподразделения «Морские Котики». И выпущено его за все это время было не более двух-трех тысяч единиц. Поэтому я до сих пор, хотя прошло уже около минуты с небольшим, стоял в прямом смысле слова открыв рот.
- Т-т-ы где его взял? - отчего-то немного заикаясь, хотя он пьяный всегда заикался, спросил Бил.
- Нашел, - спокойно ответил Карлсон.
- Да лад-д-д-но, где нашел? - Аркаша Длинный тоже начал заикаться, первый раз в жизни, наверное.
- В лесу. Гулял как-то осеню, гляжу - сверточек валяется. Нагнулся, подобрал, развернул и сразу в сарайчик спрятал. Когда настроение плохое было, приходил, пару раз по березам стрелял.
- Нельзя такое оружие нигде найти, - уверенно сказал я, - в том, нелюбимом тобой «Зарубежном военном обозрении» написано, что у данного пистолета-пулемета есть маячок один встроенный с батарейкой, который сто лет без подзарядки может работать. И по маячку этому, оружие это из космоса легче легкого обнаружить можно. Карлсон, а почему тебя еще не обнаружили?
- Я после того, как данное чудо нашел, а я его реально нашел. Да, да, не сомневайтесь. Так вот, после этого, я весь Интернет перешерстил, чтобы понять, откуда здесь все ноги растут. И вот, что выяснил. Как-то раз, лет десять назад, на суперохраняемом складе, пропало более ста единиц этого оружия. И никто понять не мог, как это произошло. Сигнализация не сработала, охрана никого не видела, камеры наблюдения ничего не зафиксировали. Следственные действия с пристрастием, допросы охраны и сотрудников склада тоже ничего не дали. Но через месяц пулеметики с этого склада начали всплывать во всех концах света. Ну, тут уж для Америки дело чести клубок этот раскрутить. И через год все они узнали. Организаторов, заказчиков, исполнителей, кто тюнинг потом над оружием проводил, чтоб каждый мог из смертоносных машин этих пальнуть. Всех поймали, судили. И оружие все потихонечку обратно на склад вернули и уничтожили. Кроме двух единиц. Так что зацените, какая уникальная вещица у меня сейчас в руках.
- И опасная до смерти, - шепнул Зверь. Он от страха, по-моему, голос потерял.
- Слушай Карлсон, а это не ты ли тех пятерых американских солдат завалил и головы им отрезал, - глядя другу прямо в глаза спросил я.
- Не я, - спокойно ответил мой друг, не отводя глаз, - но я точно уверен, что убили их из этого пистолетика. Ну, так что, будем по деревьям стрелять?
- Я бы домой пошел, - сказал Зверь уже нормальным голосом.
- Ну так валите отсюда, а я развлекусь, - отвернулся Леха (я кстати вспомнил, того медвежонка звали Винни Пух, а Карлсон - это мужик такой с пропеллером на заднице был).
- Сейчас мы, похоже, все развлечемся, - сел на снег Аркашка, глядя куда-то в сторону Города.
Мы все проследили за его взглядом. Со стороны города, вздымая клубы снега и почти бесшумно, к нам приближался полицейский вездеход.
- За нами, - опять почти неслышно сказал Зверь и тоже сел. Мы все пригнулись, а потом и легли. Переползли впятером быстро за сугроб один нетронутый, и наблюдать начали. Переговариваться при этом не перестали.
- Не из-за пистолета они суда едут, не из-за пулемета мчатся, - забубнил Карлсон, - я давно его уже нашел, никому не показывал, стрелял из него. И не за нами они, ой не за нами. Тут полгорода за колючкой пьют отраву всякую, напропалую режим нарушают. Да и дрон нас засек, когда мы территорию Города покидали. Что ж за каждым, кто Город без разрешения покинул, полицейский вездеход высылать что ли? Думаю, причина здесь гораздо страшнее, гораздо.
Пока он так разглагольствовал, вездеход подъехал к нам совсем близко и остановился как вкопанный, осыпав все кругом снегом. Из вездехода вышел один американский вояка, потягиваться начал, в нашу сторону даже не посмотрел. Потом еще двое солдат вышло. Это были два здоровенных негра, а первый белый был, как снег. Они там обсуждали чего-то, оживленно жестикулировали. При этом белый с оружием был, винтовку М-16 (модернизированную) в руках держал, негры без оружия были, улыбались, как будто на прогулку вышли, да это и была для них прогулка, чего в наших лесах им бояться. Потом один из них вынул из вездехода ковер и на снегу расстелил.
- Чего они здесь пикник решили устроить? - поинтересовался Билл.
- Нет, не пикник, - резко, но тихо шепнул Карлсон.
Потом они втроем вынули какой-то мешок, так нам вначале показалось, солнце ведь заходить уже начало. А когда развязали они мешок, мы сразу поняли, что это такое. Особенно после того, как они у девушки этой изо рта кляп вынули, и мы отчетливо услышали плач.
- Вот они, суки, что удумали, падлы черно-белые, - сжав зубы и вцепившись в рукоятку своего трофейного пистолета-пулемета, довольно громко сказал Карлсон.
- А что это за девка, из нашего Города что ли? Лицо мне ее знакомо очень, - опершись на руки, вытянув шею и отчего-то перестав всего бояться, тоже довольно громко спросил Длинный.
- Христова невеста из монастыря святой Марии. Монастырь этот Сложной Церкви принадлежит, - показал свою эрудицию я.
- А мне что Сложная Церковь, что Упрощенная. Все до… - начал было дискуссию бесконечную мою с ним Зверь.
Но тут Карлсон крикнул громко: «А ну, заткнитесь».
И мы заткнулись. Стали наблюдать, что дальше будет происходить, а происходило все по сценарию стандартному, как в фильмах шаблонных. Самый здоровый негр разорвал на девчонке всю одежду, влепил ей оплеуху, чтоб она не сопротивлялась и не царапалась. А сам начал с себя снимать военную форму. Остальные смотрели на это и ржали. Но тут случилось непредвиденное, неожиданное, как хотите это назовите. Всю логику мироздания, если говорить пафосными словами это нарушило. Второй чернокожий человек нырнул в вездеход, как потом оказалось для того, чтобы включить музыку на полную громкость, на весь лес. Не знаю уж, для чего он это сделал. Но что это была за музыка. Из динамиков, установленных внутри вездехода заиграла волшебная песня «Coda Maestoso In F (Flat) Minor» нашей любимейшей группы Earth. Это же на самом деле первая песня, которую мы с ребятами в подвале сыграли, с ней было связано столько счастливых моментов, с нее мы начали знакомство с творчеством нашего кумира Дилана Карлсона. Было это тем более неожиданно оттого, что знали мы - америкосы в плане музыки - совсем тупые засранцы. Все черные слушали
рэп, который надо было перестать слушать лет шестьдесят назад. Все белые слушали телепатический джаз. Все, больше вариантов не было. И тут на бескрайних просторах России зазвучала музыка, про которую в нашем понимании давно уже все забыли на планете Земля. Картина, разворачивающаяся перед нашим взором, загипнотизировала нас. Только представьте себе, закат, сосны вокруг стоят, не шелохнувшись, американский вездеход из которого, оглушая и разрывая сердце, звучит неземная музыка и здоровенный голый негр, который вот-вот совершит паскудство с красивейшей русской девушкой. Карлсон вывел нас из оцепенения.
- Представление окончено. Антракт, нах. й…
А мне еще дедушка мой говорил: «Если свяжешься с афроамериканцами, сынок, жди скорой беды». Так все в конечном итоге и получилось. Но сначала несколько слов о себе. Зовут меня Алекс Йорк. Родился я двадцать лет назад в Нью-Йорке 15 января. Тогда еще был зафиксирован температурный рекорд. Самая холодная ночь за сто с лишним или двести лет наблюдений. Люди рассказывали, трубы тогда в нашем доме полопались. И от пара, который шел густыми клубами из канализационных люков, не было видно ничего на расстоянии нескольких шагов. Мать мою звали Анджела Кантри. Ее отец, мой дед, который афроамериканцев не любил, назвал ее в честь одной коммунистки, которую всю жизнь до самой своей смерти боготворил. Не знаю, что он там в этой Анджеле Дэвис нашел. По моему мнению, кроме впечатляющей шапки волос ничего интересного там найти и под микроскопом невозможно. Это я вам говорю. Человек, который в детстве знал почти наизусть биографию этой женщины. Дед заставил выучить. Кстати, Анджела была афроамериканкой. Мне лично кажется, что дело было так. Мой дед в детстве увидел фотографии Анджелы Дэвис. Влюбился в нее. И
довольно долгое время искал девушку, похожую на нее. Хотя, как можно было в такую женщину влюбиться, я не понимаю. После долгих лет безуспешных поисков он встретил мою бабушку. Полную некрасивую белую женщину, которую звали Ивонна Маркс. Она умерла за два года до моего рождения. О чем это я? Да, простите. У меня есть теория на этот счет. Мужчина становиться расистом, коммунистом, фашистом или гомосексуалистом по одной лишь причине. Вот это причина: он просто не смог встретить на своем жизненном пути ту, кем для моего деда была Анджела Дэвис. Вот так все просто. А как звали моего отца, я не знаю. Гнусный, похотливый карлик. Вот все, что я знаю о нем со слов моего деда. И еще: «Он сдох». Это он мне сказал в день моего шестнадцатилетия. Я тогда, выпив впервые виски, сказал деду, что имею право знать о своем отце немного больше того, что знаю сейчас. Мать моя умерла через полгода после моего рождения. Ее сбил мотоциклист. «Это самая большая трагедия моей жизни», - сказал мне как-то дед. И еще. «Если бы не ты, я бы давно спрыгнул с небоскреба, как сделал это пресвятой Григорий Бернштейн». Кто такой
Григорий Бернштейн, я узнал в тот же день, когда посетил с дедом Упрощенную Церковь. Да. Как вы уже поняли, воспитывал меня этот отвратительный вздорный старик, которого звали Алекс Кантри. И которого я любил больше всего на свете.
А моя фамилия была Йорк. Бог его знает почему. Когда я спрашивал об этом деда, он орал и брызгал слюной. Так я ничего от него и не добился. А потом смирился со своим незнанием. Йорк, так Йорк. И баста, и продолжаем дальше жить. И жили мы вдвоем. Никого в нашей жизни больше не было. Ни кошек, ни собак, ни аквариумных рыбок. Я был, на самом деле, парень что ни на есть самого робкого десятка. И когда пошел в школу, одноклассники это заметили и стали бить меня прямо-таки смертным боем. Иногда вчетвером или впятером. Дед быстро эту историю прекратил. Прибежал в школу, надавал всем, кто меня обижал подзатыльников. Даже дрался с папашей одного моего одноклассника, который после подзатыльника его сыну, пришел качать права прямо к нам в дом с бейсбольной битой. Так дед взял с газовой горелки горячую сковороду, с готовящимся на ней омлетом с беконом, помидорами и грибами, и начал бить громилу прямо по лицу со всей силы. После третьего удара я думал, что он его убил. Однако ничего, обошлось.
Я сосредоточил все свои силы на учебе и занимался только этим. Математика, физика, химия. Больше я ничем не интересовался. Ни одноклассницы, ни компьютерные игры, ни находящийся на пике популярности тогда в Нью-Йорке телепатический джаз - ничего не захватывало меня. Все изменилось в один день. Вечером я уже заканчивал делать уроки, как вдруг с улицы начали раздаваться странные звуки. Приглушенные удары и всхлипывания. Я выглянул из окна своей комнаты (а она у меня на втором этаже, так что видно все хорошо). И увидел, как трое верзил зверски избивают моего лучшего друга, моего дедушку Алекса Кантри. Сколько я после этого случая всего повидал, но ни разу не видел, чтобы люди так могли бить другого человека. Даже в кино не видел. После этого я начал действовать, как во сне. Пулей слетел вниз в кладовку. Быстро нашел там старую дедову мелкокалиберную винтовку. («Русская», - сказал он мне как-то, показывая ее). Нашел коробочку с патронами. Сунул в карман. Открыл затвор. Достал патрон. Положил его в этот, как это называется, забыл. Закрыл затвор и на цыпочках подошел к двери. Открыл дверь, выстрелил, не
глядя, и спрятался за диван. Перезарядил винтовку. Я был уверен, что убил одного верзилу. Все что со мной в те секунды происходило очень было похоже на то, как будто я недавно понюхал кокаину. (Да, да, я нюхал кокаин. Через несколько лет после этого случая о котором я вам рассказываю. В армии. А что там еще делать?). Состояние у меня было такое, что мозг мой осознавал меня здесь и сейчас и одновременно знал, что произойдет через пять секунд и на этот отрезок времени рисовал план. Верзилы отпустили деда и начали стрелять по окнам. Во время небольшой паузы я подошел к окну, выстрелил, естественно попал, и опять спрятался за диван. Перезарядил винтовку. Услышал шаги убегающего человека. Быстро подошел к двери, открыл и выстрелил. Попал. «Вот и ты мне кое на что сгодился, сынок», - пытаясь сесть и отплевываясь кровью, сказал дед. На следующий день я стал обучаться стрельбе у лучшего стрелка в штате. Дед мой, как оказалось, был скромным стариком, но с большими связями. Занимался стрельбой я по несколько часов каждый день на протяжении нескольких лет. А судья потом признал мои действия в тот момент, когда я
защищая деда, убил троих ублюдков, абсолютно правильными.
Я как в омут с головой ушел в эти занятия. Я изучил все виды огнестрельного оружия. Даже мог с закрытыми глазами собрать и разобрать автомат Калашникова за сорок секунд. Правда, это умение мне никогда в жизни не пригодилось. Я стал находить в стрельбе мистические моменты слияния человека, оружия, пули и цели. Единство и борьбу противоположностей. Во время выстрела, я и винтовка М-16, например, мы становились единым целым, одним организмом. Да еще и пуля в придачу. Момент выстрела становился огромной потерей и приобретением одновременно, когда вылетевшая пуля достигала цели, и этим своим достижением приобщалась к миру, объединяя объект и субъект. Это мысли свои я записывал с помощью компьютера, распечатывал и отправлял анонимно в разные журналы. До сих пор не пойму, почему я просто не отправлял свои письмо по электронной почте.
А через несколько лет в Америке, ох как непросто начала складываться общественно-политическая жизнь. Это было время многотысячных демонстраций, стачек, очередного всплеска интереса к марксизму. Правительство, как всегда мудро, изъяло (временно) у населения все оружие. Все стрельбища закрыли. Стрелять стало негде и не из чего. Я переживал очень сильно. Чтоб вы могли представить, это как у алкоголика забрать бутылку, а у наркомана шприц. Я маялся, как в бреду. Изводил деда своим депрессивным состоянием. Валялся целыми днями на кровати, даже иногда сутками с кровати не вставая. Было мне в ту пору семнадцать лет. Как-то дед зашел ко мне и сказал, что не собирается больше кормить меня. «Здоровый боров лежит и не делает нихрена», - сказал он мне с порога, - «шел бы ты в армию. То, что тебе еще семнадцать - не проблема. Пушечное мясо сейчас в цене. Придурок, наш президент, разрешил таких, как ты в армию забирать. Пошел вон отсюда. А в армии, может быть, поумнеешь». И швырнул в меня собранный рюкзак, спустился с лестницы и вышел из дома, хлопнув дверью. Армия. Армия. Армия. Как же я раньше не додумался. В
армии мне обязательно дадут оружие, разрешат стрелять. У меня, по-моему, даже температура поднялась. Я лихорадочно собрался за полчаса. И пошел в армию. Как и предполагал дед, проблемы у меня с этим никакой не возникло, так как наш Президент действительно, после Великого восстания дронов, подписал закон о снижении минимального возраста, с которого можно начинать служить в армии. А дело все в том, что после того, как наша страна, по просьбе русского правительства, ввела войска в Россию, начались военные конфликты с Китаем на русско-китайской границе, поэтому действительно, пушечного мяса требовалось все больше и больше.
И я попал в совершенно фантастическую военную часть. Там готовили настоящих головорезов, настоящих убийц, не знающих ни страха, ни упрека. Нас учили убивать, а потом думать, стрелять, а потом думать. Настоящая машина убийства - вот как я называл себя спустя полгода. И дружки у меня попались один лучше другого. Вот они - сейчас их всех и перечислю. Во-первых, Билл. Билл - он и есть Билл, звали его так. Он, когда с «языком» из-за линии фронта один возвращался, десятерых китайцев убил. Вооружен при этом был одним лишь кухонным ножом, который непонятно каким образом у него оказался. Во-вторых, Лонг (Long, англ. - длинный). Лонг - длинная собака, под два метра ростом. Баскетболом раньше занимался. Он в части врезал одному несильно, тот помер сразу. Замял наш полковник потом эту историю. В-третьих, Бист (Beast, англ. - зверь). Бист он тоже Бист и есть. Рассказывают, что парня, который трахнул, а потом бросил его сестру он встретил в темном переулке и рукой вырвал у него язык. Врут или не врут люди, кто его знает, но парня того действительно нашли бездыханным и без языка. Это мне все Билл рассказал. Есть
еще Карлсон. Это не прозвище, это фамилия у него такая. Ничем не примечательный парень, только вот озабочен он чересчур сильно, ни одной юбки мимо себя не пропустит. Да, чуть не забыл, все мои дружки - черные. А я белый, если кто позабыл. И прозвали они меня Вайлд. (Wild, англ. - лютый). Почему Вайлд? Ну не знаю, может быть из-за того, что я, когда попали мы в окружение, сорок пять китайцев из своей снайперской винтовки застрелил.
Почему, спросите вы, мы оказались в России, в этом богом забытом Городе. Это из-за жестокого обращения с военнопленными. Озверели, когда Лонга с Биллом убили, и мы увидели их обезображенные тела. Напились с Карлсоном и с Бистом виски. Потом не вспомнил никто, каким образом у нас ножи в руках оказались. В общем, ворвались мы в помещение с китайскими военнопленными и всех до одного перерезали. Дальше - трибунал. Но полковник, который считал нас лучшими солдатами в полку, сотворил какие-то махинации с бумагами, мол орудия убийства не нашли, отпечатков пальцев нет, свидетелей нет. А в те времена в армии всяко могло случиться, такой бардак был, и нас по-тихому отправили сюда, для несения патрульно-постовой службы. В первый же день, как только мы прибыли к новому месту службы, меня настигла страшная весть из Нью-Йорка - умер дед. Я целый месяц на мир смотрел, как сквозь воду. Потом оборвалось внутри нечто, умерла моя душа и я стал каменным истуканом, потому что понял: один я на всем свете, как есть один до конца своих дней.
Ну вот… Забыл я вам рассказать об одной забавной особенности моих черных друзей. Дело все в том, что черная Америка пятьдесят лет подряд слушала одну и ту же, причем с годами совершенно не меняющуюся музыку - рэп. Однообразная, тупая музыка. И это был закон такой, если ты черный - слушаешь рэп. Вкусы белых в моей стране постепенно все же менялись, и во времена моей молодости все слушали телепатический джаз. Но только не я. У меня с десятилетнего возраста был один только кумир, зато на всю жизнь. Это великий Дилан Карлсон и его группа Earth. Что можно сказать об этой музыке? Меня эта музыка завораживает, приземляет, проникает в душу и в конце концов музыка эта становится мной, а я становлюсь этой музыкой. Так понятно? Нет? Тогда я по-другому скажу. Вы когда-нибудь слышали «Rise To Glory»? А «Omens And Portents»? Что и «Coda Maestoso In F (Flat) Minor» не слышали? Тогда мне Вам сложно что-то будет объяснить. Вы сначала послушайте, а потом поговорим. Так вот, каково же было мое удивление, когда, зайдя в казарму, я увидел четверых обдолбанных черных, которые вместо рэпа, слушали на полной громкости
«Geometry of murder». Вы что и эту песню не слышали? Тогда вам не понять, почему я остановился в дверях с открытым ртом и смотрел на моих новых черных друзей целый час. «Что, снежок, любишь Карлсона?». Это наконец один из ребят, который давно меня заметил, спросил, после того, как в казарме установилась полная тишина. Это был Карлсон, однофамилец великого Дилана. Он страшно этим гордился. Вы спросите, откуда у черного как уголь парня такая шведская фамилия? «Был у нас в роду один швед лет сто назад, убили его, но фамилия у нас всех теперь такая стала». Вот так коряво и непонятно объяснял нам Карлсон происхождение своей фамилии. Конечно, сдружились мы, на фоне любви к музыке, которую на Земле кроме нас пятерых никто не помнил, не разлей вода.
Кстати, Город в котором мы служили, назывался раньше, ну то есть до оккупации, то ли Нарвой, то ли Псковом. Черт, язык сломаешь, пока эти русские слова выговоришь. Это сейчас он на картах гордо обозначен Город #1918. Все понятно и никакой путаницы. Спросите, откуда я узнал, как Город раньше назывался. Да выпивали мы как-то с местными продажными чиновниками, они нам про это рассказывали. Только я не запомнил, как точно Город раньше назывался, путаются у меня эти названия. Да, а через три месяца нашего пребывания в городе, мы поняли. Что нам кое-чего не хватает. И это кое-что - убийство ни в чем не повинных людей. Привыкли мы на этой необъявленной войне убивать, аж руки чешутся и мозги кипят. Срывы начались. Неправомерные избиения горожан во время патрулирования. Командование отправило нас всех троих к психоаналитику, или психиатру, я точно не понял. И он нам какой-то порошок выписал. Мы его принимать начали. Через месяц наше агрессивное состояние прошло. Мы даже службу начали лучше нести. Только в глаза Карлсону я больше никогда не заглядывал. Потому что, страшно мне было, очень страшно, когда я в
глаза ему начинал смотреть.
Развязка быстро наступила. Карлсон приметил как-то зимой одну девушку, монашку. Монастырь тот принадлежал Сложной Церкви. Красива девушка была надо вам сказать. Русые волосы, голубые глаза, маленький носик, большой чувственный рот. И сложена она была никак не хуже Донны Саммер. Это певица такая в прошлом веке была. Сейчас о ней уже никто не помнит. Кроме меня. Для меня певица эта была богиней. Да что там говорить. Вот кем для моего деда была Анджела Дэвис, тем же для меня была Донна Саммер. Я все клипы ее видел. Я влюбился в нее. Я боготворил ее. Я рыдал по ночам, оттого, что умерла эта великая женщина много лет назад. И снилась она мне, не поверите, каждый день, даже на войне, даже после расстрела военнопленных. Но я отвлекся. Поговорим сейчас немного о Карлсоне. В тот день, когда он увидел эту русскую монашку, зрачки у него сузились, стали как гвоздики и больше не расширились никогда. Стал он молчалив, замкнут. Со мной и Бистом перестал совсем разговаривать. Перестал реагировать на наши шутки. А занимался он лишь одним. Фотографировал на неизвестно как приобретенный им фотоаппарат, который мог
муху снять на расстоянии трех миль. И выслеживал, охотился, фотографировал ту несчастную монашку. А потом по старинке, вместо того чтобы файлы на компьютер скинуть, он распечатывал фотографии огромными листами и на стену вешал. И часами смотрел на них. И на это черное страшное лицо Карлсона, мы с Бистом уже смотреть не могли. И всегда уходили напиться в соседний кабак. Где мы напивались все-таки и дрались с калмыками. В тот день, нам надо было выезжать патрулировать Город около двух часов пополудни по местному времени. В полдень Карлсон молча и страшно сорвал со стены фотографии своей любимой и порвал их в клочья и убирать не стал. Мы стояли как вкопанные. Когда мы сели в полицейский вездеход, Карлсон спокойно и тихо сказал: «Мы, парни, сейчас с Вами в одно место заедем». Возражать ему у нас не было сил. Хотя я, лично прекрасно понял в какое место мы сейчас заедем и за кем.
И очень я не хотел в это место ехать, потому что в общих чертах представлял, что сейчас случится. Карлсон вел вездеход прямиком к этому женскому монастырю, где жила девушка, которую он хотел до дрожи в коленках. Подъехали медленно и встали недалеко от главных ворот. Та, которую мы ждали, очень скоро вышла из этих ворот. А Карлсон, при виде нее, мгновенно выбежал из вездехода, мгновенно очутился около нее, подхватил, положил на плечи, подбежал к вездеходу, открыл заднюю дверь и бросил на заднее сиденье вездехода. Потом, секунду подумав, со всей силы врезал ей в челюсть. Девушка потеряла сознание. Потом сел в вездеход, неспешно тронулся, закурил сигарету и сказал спокойно: «Сейчас отвезем ее в лес, по разу трахнем, а потом убьем». «А зачем?», - зевая, спросил Бист. «А чтоб не досталась никому, Христова невеста, мать ее», - ответил Карлсон чуть-чуть даже подвывая. Тут я включился: «Ты чего, придурок, мать твою, сдурел совсем? Переклинило окончательно? Кому она может достаться? У них же обет безбрачия и все такое». «Сейчас уже нет. Разрешено сучкам этим из Сложной церкви сейчас и замуж выходить и
детей рожать, а то не идет никто сейчас в монахи и в монашки. И их Патриарх такое вот, мать его, постановление постановил на Соборе их очередном», - проявил свою осведомленность Карлсон и добавил, - «видел я жениха ее, целовались. …Смотри Бист, это не полковника ли нашего машина? Да, точно она. Возьми-ка мешок быстро, протяни руку, давай быстрей, и засунь эту чертову сучку в него. А то остановится сейчас, не дай бог, увидит в машине бабу без сознания. Проблемы будут». Бист проворно исполнил просьбу, глаза у него блестели, видимо предстоящее приключение очень его будоражило. Машина полковника на довольно большой скорости проскочила мимо нас. «Я в этом участвовать не буду», - тихо сказал я. «Да ладно тебе, одной больше, одной меньше… С китаянками ведь мы такое регулярно проделывали, и не один раз. Что с тобой, Вайлд?», - сказал Бист, улыбаясь. «Она… Она похожа на Донну Саммер… Правда только фигурой, лицо совсем не похожа…», - как вы уже поняли, это я сказал. «Что, что ты, мать твою сказал на хрен?», - заорал Карлсон, - «Вайлд, у тебя все в порядке с мозгами? Ты отказываешься трахать телку, из-за того,
что она похожа на сучку, которая черт знает когда сдохла?» «А ему дед его, наверное, не разрешал белых телок трахать. Говорил, что черных надо телок жарить с пышной шевелюрой», - заржал Бист. И зачем я ему долгими вечерами про свою жизнь подробно-подробно так все рассказал? Но десантный нож у горла Биста меньше чем за десятую долю секунды оказался, Бист среагировать на это не успел. «Еще раз скажешь что-нибудь о моем деде, убью», - это я говорил, но одновременно сцену эту наблюдал как бы со стороны. «Хватит, девочки, не ссорьтесь. Уже почти приехали», - Карлсон поставил точку в нашей с Бистом ссоре.
Мы приехали и остановились действительно на какой-то полянке. Вокруг сосны вековые стоят, не шелохнуться. Я вышел из машины, по привычке с винтовкой, и осмотрел визуально все вокруг. Ничего подозрительного не заметил. Бист выключил в вездеходе всю электронику и связь. Чтобы во время того как будем мы исполнять задуманное нас никто не беспокоил. Карлсон в это время вынул из машины, непонятно как там оказавшийся ковер ручной работы, надо сказать довольно красивый, и расстелил его на снегу. «Эстет хренов, он что не может это сделать с ней в машине, обязательно этот цирк устраивать?», - подумал я. В это время мои обезумевшие дружки начали мешок с девушкой из машины вытаскивать. И хотя в этом не было необходимости, я прислонил винтовку к дереву и бросился им помогать. Да, надо сказать вам, что все это время мы непрерывно смеялись и выкрикивали разные несвязанные друг с другом слова и оживленно жестикулировали. Видимо порошок, который нам выписал доктор-психоаналитик определенный побочный эффект начал давать. Все это вместе означало лишь одно: я полностью включился в процесс и был готов совершить с
моими боевыми товарищами очередную мерзость. Я развязал мешок, мы вынули оттуда девушку. Карлсон вынул из ее рта непонятно как оказавшийся там кляп. Я по крайней мере не заметил, чтобы кто-то ей рот закрыл подобным образом. Девушка в голос зарыдала. Карлсон, рыча, начал сдирать с нее одежду и, чтобы девушка не сопротивлялась, влепил ей со всего размаха оплеуху. Да так, что девушка упала на ковер и, потеряв сознание, затихла. А Карлсон, засранец, мать его, начал с себя форму военную снимать, и в итоге оказался совсем голый. И тут Бист сделал совершенно неожиданную вещь, которую, наверное, никто от него не ожидал: он нырнул в вездеход, добрался до микро-центра музыкального и включил на всю мощь песню моего кумира (самую мою любимую, между прочим) - «Coda Maestoso In F (Flat) Minor». Да так включил, что сосны вокруг, по-моему, завибрировали. И тут у меня щелкнуло, что-то в голове, посмотрел я на красотищу эту предзакатную белую вокруг, сердце у меня защемило сильно, как никогда в жизни, и я отчетливо вдруг вспомнил кое-что.
А вспомнил я, что в недрах Упрощенной Церкви есть всего одна Ересь и касается она вот чего: ты никогда не сможешь оказаться на священном берегу реки Ганг в одиночестве, все всегда попадают туда парами. И не подумайте, что это обязательно должны быть мужчина и женщина, которые при жизни очень сильно любили друг друга. Нет. Пол здесь не имеет значения. А что в данной ситуации имеет значение, та Ересь не объясняла. Сказано там было только одно: никто не может попасть на берег Священной Реки Ганг в одиночестве, только парами. Дед вот мой, естественно, хотел попасть туда с Анджелой Дэвис. А я все-таки в нелинейности времени тоже кое-что смыслю. Поэтому я допускал, что могу оказаться там с Донной Саммер и просто молча посидеть на берегу рядом с ней, посмотреть в ее прекрасные глаза и стать через это близко-близко к Богу. Музыка неземная низкочастотная Дилана Карлсона начала сердце мое рвать на части, захотелось упасть в снег и просто заплакать от избытка чувств. А через секунду у меня в голове отчетливо прозвучала мысль: «Сейчас я умру».
И тут на нашем пикнике появился еще один персонаж, по виду обычный русский рабочий, только очень похожий на медвежонка из детской книжки - Винни Пуха, такого маленького толстого смешного медвежонка. Я заулыбался, но когда увидел, что у него находится в руке, мне стало не до смеха. А в руке у него был пистолет-пулемет F-696. Вы спросите, как я с такого расстояния определил, что это за оружие? Да в американской армии нет, наверное, ни одного солдата или офицера, который бы про оружие это, про историю его создания, а также таинственную историю кражи этого оружия и его возвращения, ничего бы не знал. А также легенды о том, что два пистолета-пулемета этих ходят где-то на планете под названием Земля. И ни ЦРУ, ни ФБР, ни военная разведка, как ни стараются найти их не могут. И тут у какого-то русского Ивана в руке находится самое известное и разыскиваемое оружие на земле. «Муляж», - подумал я и решил вот что. «Пальну-ка я из винтовки по этому недоноску, и если у него в руке игрушка, то все решиться наилучшим образом, ну а если вдруг у него в руках настоящая вещь, то аминь, прощайте родственники и
здравствуй дедушка». Потому что F-696 очень уж серьезная машина, она как бы с мозгами, глазами и ушами и на все резкие движения реагирует шквальным огнем, даже без участия стрелка, в руках которого данный агрегат находится. Быстро как мог я повернулся и направил свою старенькую (хотя и модернизированную) винтовку М-16 на русского сказочного медвежонка, но выстрелить не успел. Штуковина эта настоящей оказалась, и самое главное, что при стрельбе из нее звуков выстрелов не слышно, и я лишь почувствовал острую боль в позвоночнике и потерял сознание.
Очнулся я, видимо, довольно скоро. Лежал я на правом боку, но ни ногами, ни руками пошевелить не мог. «Парализовало», - подумал я. И самое интересное, что даже моргнуть глазами я не мог, и видел картину, открывшуюся мне, сквозь слезы, как в тумане. А видел я вот что. Товарищи мои боевые были мертвы, даже не бились уже в предсмертных конвульсиях, а Иван-медвежонок подошел к бедной девушке-монашке и выстрелил ей в голову. Зачем он это сделал, я понять никак не мог. Потом на сцене появились еще четверо Иванов с испуганными лицами, о чем-то оживленно поговорили и бросились бежать в сторону Города, стрелок-медвежонок медленно поплелся за ними. Я остался лежать, ожидая скорой и неминуемой смерти. Но я об этом почему-то совсем не горевал, я готовился встретить Донну Саммер на берегу священной реки Ганг. Вдруг перед глазами я увидел чьи-то ноги. Это один Иван зачем-то вернулся. Через секунду я понял зачем. Он подошел сначала к Бисту и снял с него десантные утепленные ботинки, потом подошел к Карлсону и сделал то же самое, потом направился ко мне. «Беги, дурак, тебя же через час поймают, допросят, и просто
без суда выстрелят в голову, беги быстрей», - подумал я. Но мой телепатический призыв остался не услышанным. Он подошел ко мне и, судя по всему, тоже начал снимать ботинки, только я этого не почувствовал. Зато увидел, как Карлсон начинает медленно и зло шевелиться, лезет правой рукой во внутренний карман и достает, наконец, что бы вы думали? Правильно, пистолет-пулемет F-696. «Вот и встретились два одиноких сердца», - подумал я. Ведь это же совершенно невероятно, что два последних сохранившихся на Земле экземпляра этого смертоносного оружия, оказывается, все это время находились здесь в этом забытом Богом и людьми Городе. «Как же у Карлсона оружие это оказалось, и как он умудрялся его ото всех так долго прятать, и где», - подумал я, - «мы же практически с ним почти ни на минуту не разлучались». И тут раздался выстрел, что меня чрезвычайно удивило, так как выстрел по всем понятиям, должен был получиться бесшумным. А просто это раненный Бист из последних сил стреляет из обычного офицерского пистолета в Ивана, потом стреляет в голову Карлсону, потом стреляет в голову самому себе. «Бист, мать твою, что ты
наделал?» - подумал было я. Но мои мысли прервал Иван, который упал неподалеку от меня, причем так упал, что его лицо оказалось прямо напротив моего, глаза его оказались прямо напротив моих. И вижу, он также, как и я моргнуть не может и у него из глаз, также как у меня текут слезы. Вот так лежим мы, смотрим друг на друга и плачем.
Через секунду я понял, что стою около огромной, чистой, как слеза ребенка, реки, которая величаво и тихо катила свои воды куда-то вдаль. Сверху внимательно смотрит на меня миллиардами звезд бесконечное небо, под ногами моими чистейший и мягкий песок. И от невиданных растений, расположившихся вдоль берега, исходит тончайший аромат. И тишина. Вот она Священная Река Ганг, о которой я столько слышал, которую миллион раз упоминал в молитвах. Вот она непостижимая Якидыкская Вода, которая течет из Источника Всего Сущего. И вот он я, в своем собственном неповрежденном теле, как будто не случилось со мной минуту назад непоправимое. И вот сидит на берегу величественно, самая красивая девушка из всех, когда-либо живших на Планете Земля - Донна Саммер. Сидит и тихо так поет песню. Я чувствую Любовь. Я дослушал эту песню до конца. Она встает, поворачивается ко мне, ослепляет меня светом своих невообразимо красивых глаз и рукой показывает мне идти за ней. А сама опускается на колени, опускает голову пониже к воде (волосы ее прекрасные ОПУСКАЮТСЯ под воду) и начинает пить. Я подхожу, ОПУСКАЮСЬ на колени и
начинаю пить Якидыкскую Воду из Священной Реки Ганг. Напился досыта и после этого сразу умер.
8 марта 1993 года
Не знаю, как у Вас, а у меня проблемы с девушками есть, вернее, совсем недавно появились. Но не такие, о которых Вы подумали. Таких проблем у меня нет, молодой я еще. Недавно только двадцать семь исполнилось. С девками я вообще-то знакомлюсь легко. Симпатичный я. Глаза, типа карие с зеленым переливом. И волосы… Ну блондин я. И вот, знакомлюсь я подряд, с промежутком, так, в месяц, с тремя обалденными герлами: с Катей, Юлей и Викой. Брюнеткой, блондинкой и рыжей. Красивей и фигуристей, и добрей я девушек не встречал. Батя, правда, сразу, как я ему историю всю эту рассказал, выдал фразу непонятную мне вообще: «Сирены Титана». Чего он имел в виду, я целый час голову себе ломал. Батя у меня умный, институтом целым в советское время руководил, потом выгнали его, сейчас он пьет сильно. Вы спросите, чего ж, если батя твой таким крутым был, ты лох-лохом необразованным остался? Да батя лет двадцать назад слинял от нас с матерью, и ни слуху, ни духу. Мать моя, женщина простая, на заводе всю жизнь проработала и не смогла, вот как-то, дать мне образования приличного. Когда батя два года назад вернулся
обратно, мать его приняла сразу. Мне она это так объяснила: «Люблю я его сильно очень, - потом, помолчав, добавила, - и любила, и буду любить». Я, после этих слов, ничего у нее спрашивать больше не стал. Меня возвращение его вполне устраивало. Кстати, странно, но я никогда в разговоре с другими людьми не называл его, ни папой, ни батей, ни по имени-отчеству. Всегда только - «Он», «Его». И с матерью также. Она тоже скажет, например: «Он тебе подарок прислал». Я не переспрашивал, кто это «Он». Всегда было понятно, про кого она говорит.
Да ладно, что-то я Вам все о бате, о матери. Давайте лучше о девках. Красавицы мои. Так я их про себя называл. И никогда не мог думать о какой-нибудь из них по отдельности. Всегда, когда одна вспоминалась, сразу на ум две другие приходили. И имена их начинали в уме перекатываться, жонглироваться. Катя. Юля. Вика. Юля. Вика. Катя. Ох. Сирены Титана мои. Так и я их тоже иногда называл. Теперь о проблеме. Посидели мы тогда с Катей, пивка попили. А Катя - смуглая черноглазая малоросская красавица. С родинкой и косой до попы. Ну, я у нее спрашиваю. А сам пьяный достаточно уже. Ты одна живешь? Она - да одна, квартиру снимаю. Я как бы эту реплику мимо ушей пропустил. Типа, неинтересно мне. Пойдем, провожу. Ты где живешь? Спросил. Она говорит: да тут недалеко. В лифте целоваться начали, да так, что у меня дыхание перехватило, сердце бухать стало и к простате медленно перемещаться. Я радуюсь, предвкушаю веселую ночку с черной сиреной. Вышли из лифта. Она вдруг серьезной такой стала и говорит. Пока, мой милый, до завтра. Я опешил. Как, не зайдем даже кофейку не попьем? У меня подруга сегодня утром из Киева
приехала, устала очень, когда я из дома уходила, она мне сказала, что пораньше ляжет спать, не хочу будить ее. Подруга. Вот гадство какое. Гадство! На меня столбняк напал, а Катенька ласково меня к лифту подталкивает, нажимает на кнопку, целует страстно. Как я на улице оказался, я и не понял даже. Пришел домой, громко хлопнув дверью. Услышал из маминой спальни пьяный батин голос: «Чего, не дали?» Ничего не ответил на это и лег спать.
Юля. Блондинка. Как водится, глупенькая, с белой кожей и очень красивыми ногами. Юленька москвичка, поэтому мы с ней не в пивной зал пошли. «Пивной зал» - это так мой папа, родимый, любую пивнушку называл, ну и ко мне что-то это слово привязалось. Мы с ней в кафе зашли, надо сказать в дорогое по моим меркам, даже очень дорогое. И бежевое всё, и стены, и скатерти. Официанты надменные. Я в костюме пришел. Она всегда прилично была одета. Сели заказали по бокалу белого вина. Сидим, пьем. Я стесняюсь, ведь я с интеллигентными девками ни разу еще не общался, в основном с колхозницами да с рабочими (с сиськами). Она, расслабленная такая, разговор со мной о музыке завела. Об «Аквариуме». О БГ каком-то. Спрашивает: нравится ли мне его «Русский альбом»? Потею весь, сижу и понимаю, что все, свидание накрывается или накрылось уже, потому что мычу что-то нечленораздельное, а себя обзываю: «Козлодой, козлодой!» Стоп. Стоп. «Старик Козлодоев», «Два тракториста». Блин. Как же я забыл эти песни детства и юности? Мы же эти песни с моим другом детства Юркой постоянно пели и под портвейн и не очень. Юрка на гитаре, я
так орал. И это «Аквариум», точно. Юрка всегда раза по два в день говорил: «Аквариум - моя любимая группа». Но не моя, я всего только две эти песни знал, и всё. Юле я, значит, говорю, что поздний «Аквариум» мне как-то не очень, но ихняя ранняя философия в образе песен про трактористов и бедного отчаявшегося старика мне очень близка и очаровывает меня до сих пор. Откуда я слова такие знаю? Нервничаю, наверно, очень. Вижу, глаза у нее повлажнели, и я понял, что на верном пути. Начал говорить, говорить, говорить. В конце сказал загадочную фразу, непонятно как в мой мозг попавшую, голову на отсечение даю, что не слышал ее никогда. «А вообще рок-н-рол умер». Юля после этой фразы взяла меня за руку и не отпускала до конца вечера. Видите, девчонок я очаровывать умею. Но еще мне было известно, что Юлькины родители неделю назад уехали в санаторий, и дома у нее никого нет. Я с белой сиреной моей мысленно уже в объятиях жарких. Быстро счет. Оплатил. Оделись. В такси. Я её поцеловать не могу. Стесняюсь. Думаю, ладно, в квартире уже. У двери говорит: «Ладно, пока». Я опешил, у меня губы затряслись, слезы из глаз.
Она это увидела и говорит про подругу, которая вчера приехала из Петербурга, но через три дня уедет, и Юлька не предупредила ее, что не одна вернется домой. Я пячусь к лифту, она меня цепкой ручкой за рукав хвать и целует влажно в щечку. Дверью, когда домой пришел, я в ту ночь не хлопал, очень аккуратно прикрыл. У Юли еще прическа короткая, очень красивая.
- Вик, а у Вас в архангельской области все девушки такие рыжие и красивые?
- Все. Все. Налей еще.
- Такой прелестнице непременно. Возьми колбаску или огурчики. Вот еще грибочки, мать сама собирала и солила. Опята. Какая ты все-таки прекрасная!
- Саш, отстань, дай поесть.
- Я хочу выпить за самую лучшую девчонку Вселенной. Хочу, чтобы ты была счастлива. Хочу, чтобы именно я сделал тебя счастливой. Хочу быть до конца жизни с тобой. Дай поцелую.
- Балабол. Сашка, а ты давно в Москве живешь?
- Да всю жизнь. Двадцать семь лет.
- Повезло тебе.
- Да ладно, чего повезло. Обычно всё.
- Ты у нас в Вельске не был никогда. У нас зимой тоска такая. Все парни пьяные, дерутся. Единственные приличные кто, так это бандиты местные. Но они, или женатые, или в тюрьме сидят.
- Безрадостная картина. Выпьем?
- Выпьем.
- Вик, выходи за меня замуж.
- Ха-ха. Сашка, Сашка. Напился ты, похоже, совсем сильно. Ну, начерта я тебе нужна? Ты же обо мне ничего не знаешь. Кто я, чего я? Где работаю?
- Расскажи, Викочка. Кто ты? Где работаешь? Ик.
- Вон икаешь уже. Пойду я.
- Я провожу. Ты где живешь? А давай переместимся к тебе? А то скоро мать с работы придет. Она не очень сильно любит, когда я здесь выпиваю с кем-нибудь.
- Я же здесь недалеко от тебя, я же говорила. Мы с подругой на улице Широкой квартиру снимаем. С Люськой. Я же говорила тебе.
- С подругой? С Люськой?
- Саш, ты чего плачешь-то? Да что ж ты слабенький такой? Ведь всего две бутылки выпили с тобой? Ну, навзрыд, навзрыд. Давай-ка я тебя в кроватку уложу. Вот рубашечку снимем, штанишки. Вот одеяльцем накроем. Спи.
- Вик, а ты «Аквариум» любишь?
- Нет, Саш. У меня только кошка была. Пока. Спи.
Вика громко хлопнула дверью.
Папа пришел с работы и видит: сижу я пьяный, как индеец, плачу. Ну, он и говорит: «Слушай, сходи завтра к Таньке. Она точно даст». Танька. Боевая подруга пехоты. Моя, то есть, непостоянная подруга. И первая, кстати, вообще женщина в моей жизни. Я её уже лет десять знаю. У нее ребенок уже. Дочка. Четыре года. Не от меня. Сейчас у матери ее живет. Раньше Танька была, ух. Дух захватывало. Она, когда мы с ней, я помню, (а она в шортиках и в футболочке) на озеро шли, глаз оторвать нельзя было. Ее, конечно, Ксюха, дочь, испортила. После родов тело дряблое стало, складки на животе, сиськи обвисли. Но я ничего, хожу к ней периодически, раз в месяц, может, или реже. Беру водки, пива, закуски и к ней. Выпиваем, а потом занимаемся всем этим романтическим, можно сказать, безобразием. У нее квартира двухкомнатная. «Танюх, я к тебе завтра приду - Приходи». После этого короткого телефонного звонка, я лег спать, и снилась мне Мерелин Монро, которая летала на метле, хохотала и говорила: «Хочешь, познакомлю тебя со своей подругой?». Я в ответ: «А кто твоя подруга?». А она тихо так и печально отвечает: «Смерть».
Наутро, а утро выдалось прекрасное, небо хрустальное аж. Наутро, значит, похмелье, конечно, мучит, я бутылку пива из трех заначенных батей в холодильнике, выпил и звоню Таньке, а она трубку не берет, дрыхнет, наверное. Я побрился, душ принял. Выпил с проснувшимся и трясущимся мелкой дрожью отцом по соточке, потом допили мы с ним пиво. Я вышел на балкон покурить. «Мальборо», кстати. А чего, благосостояние позволяет. Я работаю, между прочим, на фирме, которая бухлом и сигаретами оптом торгует. Менеджером работаю. Спирт «Рояль», ликеры «Кантори», водка «Барензигель» и весь набор доступных сигарет. ТОО «Алиса». Может быть слышали? Так наша фирма называется. Располагаемся мы в полуподвальном помещении. Двери железные, штуки три. Три охранника с ружьями и в бронежилетах. А чего? К нам деньги знаете, как носят? Чемоданами. Да и на окнах решетки в палец толщиной. Начальник наш на БМВ самом последнем ездит. Солидный такой, крупный парень, в очках, мне ровесник. Не злой, зарплату вовремя платит и с премиями не обманывает. Но есть у него один недостаток, как со вчера пережрет, так утром всех вызывает и пишет
всем новые должностные инструкции, и все с криками, все с матом. А пережирает он, как известно, через день. Ну да чего это я о работе. День-то сегодня какой. Солнце, седьмое марта, завтра праздник. Сегодня с Танькой оторвусь. Завтра - с кем-нибудь из сирен. Правда, про сирен я что-то нехорошее читал в детстве, ну, типа, что убивают они всех мореплавателей, а перед тем как убить заманивают к себе сладкими песнями. Вот такие дела.
«Пап, ликер пить будешь?». Это я кричу, а сам думаю, что выпить то выпьем, это только если они с мамой мою заначку не нашли раньше. Метнулся к шкафу, порылся в коробках разных, где обувь лежит и нашел-таки бутылочку желанную. «Кантори» «Курасао». Самая дрянь из всего нашего продукта. Я все пил из того, что продаю. Даже шампанское «Ив Роше». Говорят, ликеры эти, в Германии, евреи, бежавшие из Советского Союза, на заводах разливают. Смешивают спирт, воду и сиропы. Вот из этой адской смеси делают они свое жуткое пойло. А мы пьем. Из чего они это «Курасао» делают, я точно понять не могу. На цвет голубое или синее. Я в цветах не разбираюсь, я - дальтоник. Оттенки цветовые различить вообще не могу. А на вкус, пойло это, вообще ничего не понять. Но противное. Мы с папой быстренько все уговорили, практически в два присеста за пять минут. Настроение еще лучше стало. Мир четкость такую приобрел нереальную, а мысли наоборот, расплывчатость. Пошел еще покурил. Таньке позвонил, договорились встретиться с ней около магазина круглосуточного. Вышел из подъезда расслабленный, в меховой шапке, волны какие-то
алкогольные меня еще изнутри догоняли и закручивали как бы в танце. Увидел Таньку (какая же красивая). Зашли в магазин, я хотел водки купить, нарезок всяких разных, огурчиков маринованных, сока томатного, пива. А Танька и говорит, не надо, мол, давай пивка купим, орешков и пока на улице погода хорошая постоим, попьем. А потом водки купим. Вышли из магазина, а там, на улице, какой-то мужик из пистолета по воронам стреляет, пьяный в дугу. Я думал сначала настоящий пистолет у него, а потом ветер в нашу сторону подул, понял - из газового стреляет. Пошли мы на лавочку. Начали пиво пить. А пиво мы всегда пили особенное. «Экю» называется. Крепкое. Тринадцать алкогольных градусов. Крепче сухого вина. Три банки выпил - и все, можно отдыхать. Ощущение, когда пьешь такое, будто в пиво это водки налили. Короче - «ерш».
«Танюхер, а чего мы стоим, мерзнем, как бедные родственники, - это я уже пьяный сказал. Пьяный сильно, после четырех «Экю» и всего того, что с утра самого пил, - пойдем в коечку, солнышко мое». Танюха так долго мне в глаза смотрела, будто зависла, как программа в компьютере. «Пойдем, водки выпьем, чекушку возьмем, - заискивающе сказала она. Пошли, купили и закуски еще, и я к подъезду ее направляюсь. «Сань, погоди, давай на улице еще постоим», - эхом донеслось до меня. «Какой постоим, я уже стоять не могу, шатаюсь-падаю». «Сашкин, ну нельзя сейчас ко мне, - как бы издалека голос Танин до меня долетел, - у меня Маринка. Ты не видел ее никогда. Она подруга моя давнишняя. Её хахаль выгнал из квартиры и фингал поставил под глаз. Некуда ей пока идти. Мать не пускает, сестра с мужем тоже приютить отказались. Поживет у меня с недельку, а потом…». «Да я-то как помешаю, - ошарашенный спрашиваю, - посидим, выпьем, закусим. У тебя квартира двухкомнатная, она в одной комнате спать ляжет, мы в другой». «Пьяная она, к тебе приставать начнет, а я тогда ей второй фингал поставлю», - улыбаясь, она мне говорит. «Нет
там у тебя никакой подруги, врешь ты…», - вырвалось у меня. Танька пожала плечами: «Да пошли ко мне, не проблема, чего-то ты так переживаешь, вспотел аж». «Но я тебя предупредила», - с угрозой так прошипела и как змея головой дернула. Мы с ней пошли к подъезду, она отстала, за мной идет, а мне что-то так неуютно от этого стало, так страшно. Я оглядываться начал, смотрю в глаза ее, а глаза у нее, по-моему, черные как угли стали и по всему глазу разлились, белков не видно. Вошли в подъезд, а там темно, свет выключили. Когда дверь входная закрылась, у меня чего-то со зрением произошло, ничего не вижу на ощупь к лифту подошел, а когда в лифт сели, зрение возвращаться начало, и образ Танькин какой-то демонический проступать начал. Я сразу протрезвел. Из лифта вышли, я остановился, как вкопанный, а она подошла к двери, ключом ее открывает. И тут я с ужасом подумал: «Подруга». И представилось мне, что стоит такая женщина, отчего-то очень похожая на Нону Мордюкову с ножом в руке. Нет не с ножом, а с мачете. И фингал под глазом. И меня ждет. Убить хочет. Таня уже дверь открыла и жестом меня приглашает войти,
но дверной проем прикрывает, что там творится не видно. Я в панике ей говорю, что пойду, пожалуй, что права она, помешаю я им, что через неделю тогда уж… И пулей слетел с лестницы и с силой толкнул входную дверь. И хлопнул очень сильно нашей квартирной дверью.
- Если уж, сынок, тебе и Танька не дала, то дела твои плохи, помрешь, наверное, скоро.
- Что ж ты, козел старый, сыну нашему желаешь. Пьянь ты беспробудная. Свинья. Мразь. Пасть закрой…
После этого не помню ничего. Мать наутро рассказала, что завалился я около двери. Они потом с отцом меня раздели и на кровать кое-как взгромоздили.
Днем, как протрезвел, быстро сходил к метро. Купил маме цветы. Ну желтые такие, их только на восьмое марта продают, забыл, как называются… Купил еще шампанского, водки, пива, еды разной и тащу в сумке клетчатой, «мечта оккупанта» называется. Навстречу «Амбал» прется, учились мы с ним до седьмого класса. Потом он в колонию загремел. Поздоровались, обнялись - давно ведь все-таки не виделись. Он спрашивает, типа, что я в сумке несу, ну я перечислил. Он говорит, мол, вон как при капитализме благосостояние народных масс растет. Покурили, поболтали, одноклассников вспомнили. Ну и разошлись. «Благосостояние масс. Сам на последнем „мерине“ ездит». Это я уже завистливо так подумал и подошел к подъезду. А мать уже вовсю на стол накрывает. Батя уже с утра каким-то образом наклюкался и на кухне, куря мое «Мальборо», читал маме лекцию о международном положении. У нас в семье еще с давних пор, еще когда мы с матерью вдвоем жили, так повелось, что на каждый государственный праздник обязательно накрывался стол. Когда приходили гости, когда нет, но праздновать праздновали всегда. А когда отец в семью вернулся,
этим праздникам был придан колорит в виде песен под гитару. Он неплохо на гитаре играл и пел неплохо. «Я в весеннем лесу…» и так далее по списку. Сели. Поздравили маму. Выпили шампанского, покурили с отцом на балконе. Сели продолжать. Отец разлил водочки. Вдруг звонок телефонный. Я подошел к трубке. Юля звонит. Сирена-блондинка.
- Саш, вот мы тут решили с девчонками отметить праздник. Сидим одни скучаем.
Откуда она мой телефон узнала? Этот вопрос первый в моем мозгу задался. Я ей никогда свой телефон не давал. У меня вообще принцип. Никому из женского пола я свой телефон не даю. Загадка.
- Юлька, а ты как мой телефон узнала?
- Саш, так у меня же на домашнем телефоне определитель номера стоит. Ты мне, как только первый раз позвонил, так у меня номер твоего телефона и определился.
- Да? - недоверчиво так спрашиваю
А она мне: «Сашенька, а ты чего сейчас делаешь? Может присоединишься? А?»
- Присоединюсь. А вас там сколько вообще?
- Трое. Я и еще две мои подруги.
- Из Питера?
- Почему из Питера? Это мои девчонки с работы. Катя и Вика.
«Это просто совпадение», - думаю про себя я.
- Саш, купи ликер «Амаретто», сигарет тонких с ментолом и приходи.
- Так я не скоро приеду, к тебе на «Проспект Вернадского» мне через весь город на метро тащиться, а на такси дорого больно.
- А я не на «Вернадского». Вика моя подруга в «Медведково» рядом с тобой живет.
«Еще одно совпадение», - подумал я. А сам спрашиваю, проверяя, - «А Люськи там у вас нет?»
- Какой Люськи, Саш. Давай приходи скорей и ликера с сигаретами не забудь купить.
- Адрес давай…
Вот, собственно говоря, и вся история. В данный момент иду в магазин, что сбоку нашего дома пристроен. Там раньше что-то связанное с почтой было. То ли посылки выдавали, то ли еще что. Сейчас магазин кавказцы какие-то держат, торгуют паленой водкой. Ликеры «Амаретто» они, похоже, тоже где-то в соседней квартире разливают, но всем нравится, девчонки очень любят и заказывают. Дверь у них в магазин чего-то открыта. Так, ликер вроде есть и сигареты, которые они заказали, тоже есть. А я себе бутылочки три пива куплю. Чего это мужик на меня уставился? Глаза какие неприятные, стальные прям глаза убийцы какого-то. Не буду больше ему в глаза заглядывать, сейчас быстро все куплю и к сиренам.
- Э. Мужик, мужик. Ты чего?
Господи. До чего же это неприятное чувство, когда тебе ко лбу приставили дуло пистолета.
- Привет тебе от блатных.
«Каких блатных, ты чего». Кто-то меня с жуткой силой выводит из магазина, причем голову рукой вниз пригибает и не дает в зеркало посмотреть, которое у них на стене рядом с входом зачем-то висит. Вывели. Отпустили. И вдруг я… полетел. Полетел. Все выше и выше. И вот гляжу напротив меня уже линия высоковольтных передач, провода, которые жутко жужжат. Вот еще выше. Да что же это делается? До чего же странное чувство. Рук, ног, тела своего не вижу и не чувствую. А я - это как бы только одно мое зрение и всё, больше никаких чувств. Да еще слух остался. Звуки слышу, но как-то приглушенно и вижу все не очень отчетливо, а как во сне. «Убил меня тот мужик, точно». Лечу, как пушинка. «Пушинка», что-то знакомое. До боли причём. И тут, как бы вижу картину из детства. Я и друг мой Лешка говорим о чем-то. Он рассказывает про какого-то бельчонка, труп которого он нашел у нас на пустыре. Да, на вот этом вот пустыре, который я сейчас пролетаю. Нашел он бельчонка, похоронил. А на память себе оставил хвост, который отрезал ножом от мертвого животного несчастного. И сказал Леха, что теперь бельчонка этого он будет
помнить всю свою жизнь, и будет он путеводным знаком в его жизни. Символом. А нам лет пять-шесть тогда с ним было. Я обиделся и говорю ему, что у меня тоже вот случай был. Я увидел пушинку. Пушинка эта была, как ежик солнечный. Ну, это я так ему сказал. Хотя не понимаю, как мне это сравнение в голову пришло. И пушинка летит, а это все на том же самом пустыре происходило. А я за ней бегу. А она летит, все выше и выше. А я смотрю на нее, потерять из виду боюсь. Долетела она до дороги, а дальше дороги, мне мать не разрешала ходить, да и испугался я еще. Стою, чуть не плачу, взглядом пушинку провожаю. И моим символом всю жизнь будет пушинка эта летящая. На что Леха мне сказал, - «Ты что, как их можно сравнивать. То пушинка, а то бельчонок». Так потом и получилось. В символическом, конечно, смысле. Леха пидарасом стал, и его кто-то убил, непонятно кто, кстати, и расчленил. Так его в квартире по кусочкам и нашли. А я вот после смерти тоже, лечу.
И тут пролетая мимо одной квартиры, я вижу то, что будь у меня тело, оно бы мурашками все покрылось и стало дрожать мелкой дрожью. Вижу я окно, а в окне этом стоят Вика, Катя и Юля и внимательно на меня смотрят. Как же так? Я ведь дух бестелесный. Меня видеть нельзя. А они видят, уверен я. Мы даже глазами встречаемся. Или что там у меня вместо глаз. И тут они мне все синхронно руками помахали. Типа в добрый путь. Пригляделся, а во всех окнах какие-то люди стоят, смотрят на меня. Внимательно смотрят. И глаза у них светятся изнутри, но не ярким светом. Некоторые на балконы повыходили. Как бы замерли. Страшно. Жутко. Решил я полететь поскорее от этой кошмарной картины. Картины Дали. Ой, что это такое? Начал я, похоже, снижаться чуть-чуть. К дороге полетел, к самой улице Широкой. Да, вон метро, вон кинотеатр «Ладога». Люди идут, машины ездят, всё как всегда, а я мертвый, значит. Ну ладно. Тут, я ощущать начинаю (чем только?), ведь из всех чувств у меня только зрение и слух остались. Правда, звуки, которые я слышу, как бы изнутри идут. Вот, снижаюсь. Быстро. Страшно, опять же. Скорость все
увеличивается. А зажмуриться не могу. Век-то нет. Лечу, чтобы удариться со всей силы об асфальт. Но прямо перед самой землей, плавно затормозил. И вишу, на людей смотрю. Все меня игнорируют, не замечают, не видят. Класс. Человек-невидимка. Медитирую и размышляю на тему своего посмертного существования. Вспоминаю про девять дней, про сорок дней, про ангелов, про ад, про Бога.
Стоп, а этот пацан, вроде на меня смотрит. Да не может быть. Да нет, смотрит. Я же вроде невидимый. Еще один, только с другой стороны. Нормально. Такое бывает? Пошли синхронно с двух сторон ко мне. Приглядываюсь. А мне, то одного показывают, то второго. Ба, да я же их знаю. Это Вовка, мой одноклассник. А это Олег, бывший подчиненный моего отца. Я его несколько раз у нас дома видел. Идут, смотрят на меня. Дико страшно. Интересно как же это адреналин на меня может действовать? Если ни тела у меня нет, ни адреналина в нем? Подошли. Начали какие-то пассы делать и как бы отодвинули меня от дороги, поближе к дому, под деревце. Вовка меня спрашивает.
- Надеюсь рассказывать тебе, что ты умер не надо? - строго так спрашивает. А рта не раскрывает.
- Не, - отвечаю. - Не надо. Понял я. Хотя, все очень быстро произошло. А за что меня этот чёрт придурошный убил? Я его вообще первый раз увидел. И блатных каких-то приплел.
- Потом все узнаешь, не об этом сейчас разговор у нас пойдет, - Олег слово взял, да рта тоже не раскрыл, - нам тебе сейчас несколько главных вещей сообщить надо.
- Подождите ребята, - перебил его я, - а как Вы вообще меня видите-то? Меня другие люди не видят. Да и я раньше, ну, когда жил, то есть. Мертвецов не видел. Да и другую потустороннюю нечисть. Ну и…
- Работа у нас такая, - Вовка сказал устало, - в смысле надо же кому-то людям, которые померли, рассказать изменившиеся правила игры.
- Какие правила, какой игры? - это мой немой вопрос прозвучал.
- Ты первый уровень прошел, сейчас второй начинается, монамур, - Олег, улыбаясь и прищурясь, сказал.
- А сколько всего уровней? - быстро спросил я, как будто боялся не успеть.
- А вот этого мы можем сейчас и не успеть тебе сказать, - взволновано сказал Вовка, всматриваясь куда-то вдаль.
- Да, сейчас налетят, как мухи на говно, любят они свежатину - тихо сказал Олег и в руке у него неожиданно появился меч. У Вовки, кстати, тоже.
Я глянул мельком в ту сторону, куда они смотрели, и замер. Прямо с небес на нас спускались две бабы. Да бабы точно, вон у них сиськи какие. С крыльями, с хвостами, с рожами драконьими, из пасти огонь вырывается. Как только спустились они на землю, тут и началось. Олег и Вовка пулей налетели на них и стали их мечами своими пытаться разрубить на куски. Да так ловко это у них получалось. Особенно Вовка меня удивил, он не спортсмен никакой, пивной животик у него заметный такой. Однако на мечах с драконихами они рубиться так начали, похлеще, чем в «Семи самураях». Был фильм такой японский. Зрелище потрясающее, конечно. Драконихи летают, крыльями хлопают, огнем пацанов жгут. А те знай уворачиваются, покруче Брюса Ли. Да колющие и режущие раны им наносят. Вдруг Олег махнул мечом - у драконихи голова покатилась по земле. А тело тяжело упало на землю. Смотрю, вторая голова по земле катиться, пытается языком длиннющим за деревья зацепиться. Не без помощи Вовки, думаю, башка эта от тела отсоединилась. И вдруг вижу, тела эти безголовые забегали, из шей кровь синяя хлещет и гортанный вопль слышится. Хорошо у
меня тела нет, а то бы в обморок от испуга грохнулся бы. Олег с Вовкой оттолкнулись от земли и полетели, ну и я за ними, но ощущение такое было, что они меня за собой тащат.
Залетели в здание полуразрушенное, я такого, что-то при жизни не видел. Оно не то, чтобы полуразрушенное, запущенное какое-то. То есть стекла целы, двери целы, но есть ощущение, что здесь никто давно уже не живет. Ребята залетели через открытое окно на пятом этаже, а я так сквозь дверь прошел. А чего, нам мертвым это раз плюнуть. Лестница наверх поднимается. Пыли на ней много, и на стенах, и потолок весь в паутине. Но срача такого, как обычно нет, бутылок или банок с окурками, огрызков там, бумажного мусора. Из чего я сделал вывод, что место это не пользуется популярностью у местных бродяг. Долетел на пятый, там комната в таком же, примерно, состоянии, что и лестница. Но двери входной нет. На стенах обои старые, непонятного цвета, окно пыльное, через него свет плохо проходит, и потолка нет. Нет и все. Просто наверху мрак сгущается, и я понимаю, что дальше там бесконечность. Олег и Вовка в разных концах комнаты стоят, курят. Мне тоже так что-то курить… Захотелось не то слово. Хотелок больше у меня нет. Понадобилось. Или показалось уместным.
- Сейчас мы тебе тело временное соорудим, - Сказал, выпуская дым, Олег, - покуришь.
- А как я сейчас со стороны выгляжу, - спросил я.
- Никак. Как синий туман, - Вовка рассмеялся, выпустил дым и показал ряд неровных, желтых зубов.
- Похож на обман, - Олег тоже ржать начал, у него вообще зубов четырех коренных не хватало.
- Парни, вы вроде нормальные раньше мне по жизни казались, - подумал я, - мне раньше и в страшном сне присниться не могло, что у Вас профессия такая, жмуриков после смерти окучивать. Я ведь правильно понял, что это работа у Вас такая?
- Правильно, ты все понял, - Олег бросил недокуренную сигарету на пол и раздавил ее каблуком тяжелого армейского ботинка, - работа, как работа. Платят очень хорошо. А я всегда риск любил. Убить здесь могут, конечно, легко, но пока жив. Да и напарник, Вова, слава Богу, не подводил!
Вовка кивнул.
- Меня завербовали прямо в церкви, куда я пришел свечку за папу покойного поставить, - продолжил Олег, - Я еще гляжу, странно, что в церкви баб совсем нет, ни старушек, ни молодух, совсем никаких. Одни мужики и все такого бравого вида. И священник мне подмигивает. В общем, завербовали… (После паузы) Но…, ладно. Надо тебе тело все же временное сделать.
- А это, чего такое? - начал, было, я.
- Теоретическая часть потом, - оборвал меня Вова.
- Времени просто мало, объяснять некогда, - более мягко сказал Олег, - мы это все равно сделаем, как бы ты не сопротивлялся. Или тебя Бобрыни сожрут.
- Кто сожрет?
- Бобрыни, ты их видел, милые дамочки, не правда ли?
- Почему Бобрыни? - удивленно я.
- Ну а почему ты Саша? - сказал в ответ Олег.
- Начали, - Вова крикнул почему-то.
Ребята начали крутиться на одном месте, дым из-под них пошёл, синий вправду. И на меня тянуть начало, но запаха я не чувствовал. Дым с двух сторон на меня шел и обволакивал, и тут я ощущать тело свое начал, как раньше, как при жизни, но и не так, в то же время. Внутри меня какая-то пустота. Не чувствую я внутренностей, как раньше, как будто шарик воздушный, и оболочку я свою чувствую. Очень даже хорошо. Думаю, если бы меня укололи, я бы боль почувствовал и сдулся.
Вовка замер, Олег продолжал крутиться, хотя дым уже не шел. Потом и он остановился. Стали они на меня внимательно смотреть.
- Ладное тело мы тебе справили, - Олег после паузы, как бы нехотя сказал.
- Как нужду, - Пошутил типа Вова.
- На вот тебе меч, - метнул он же в меня свет что ли какой-то. Свет этот внутрь меня залетел и растекся. Так вот мне показалось.
- Это меч, - Сказал Олег, - в руках он у тебя окажется, как только подумаешь о нем. Действует только на Бобрынь. Ты главное не ссы, Руби их нахрен, что есть силы. Других инструкций просто нет. Вот что еще. Летать ты по-прежнему можешь. Летай, где хочешь. Но тебя обязательно будет притягивать в разные места. В какие? Здесь очень личного много. Ну, наверное, к родителям, в общем, ко всем, кого любил. Да на похороны слетать придется.
- На чьи? - это вдруг вырвалось у меня неожиданно. Ощущение было такое, что звуки я издавать начал, и что их могут люди услышать.
- На ленинские, - Вова типа сострил.
- К сожалению, на свои, - ответил Олег.
- Почему к сожалению.
- Потом поймешь, - Олег как-то погрустнел, - потом. Ну, мы, наверное, пойдем. Все мы тебе рассказали…
И исчезли.
Сказать, что я испугался - ничего не сказать. Все мое новое существо начало вибрировать. Каждый атом этого существа нового вибрировать начал. И чуть на эти самые атомы не распался нахрен. Но что-то меня удержало. И я спокойный уже, через стенку, то есть сквозь стенку и вылетел из комнаты этой странной, и сразу же оказался на пустыре том самом, знакомом мне с детства. И подумал, а посмотрю-ка я, чем мои Сирены Титана занимаются. И только я об этом подумал, как неведомая мне сила закинула меня в квартиру Викину. И то, что я увидел, ну никак меня не порадовало. Девушки проделывали вчетвером, голые, какой-то языческий ритуал. Больше всего меня поразило, что кроме Вики, Кати и Юльки, в комнате присутствовала и моя Танюха. А она-то что здесь делает? А это еще кто? Огромная бабища. Старая. Но, ни капли жира. Тело все такое сбитое. Шварценейгер с вагиной. Вот она - Подруга. Понял я. В это время Катя, Танька и Вика держали крепко животное какое-то, а Юля заканчивала перерезать ему горло. Собака. Понял я. Кровь они налили в сосуд древний. Золотой, по-моему. Как же противно на это смотреть. И передали сосуд
этот Подруге. А я ведь всегда в тайне симпатизировал католической церкви, за то, что они тысячи ведьм этих в свое время на кострах живьем сожгли. Тут Подруга на меня уставилась и руку на меня показывает и на каком-то страшном нечеловеческом языке говорить начинает. Сирены с Танюхой тоже меня увидели и быстро ко мне приближаются, поймать хотят. Я крикнул: «Меч!!!» И он тут же у меня в руке появился. Махнул я им два раза. И если бы все было в порядке со Вселенной, то Танюха с Юлей обезглавленные бы уже возле моих ног валялись. Но меч прошел сквозь них как через воздух. Валить надо. Это знание такое без слов сквозь меня пробежало. Я пулей вылетел из окна, продолжая размахивать мечом, и уже улетая, заметил, что две обезглавленные Бобрыни с воем по частям падали вниз.
Ночью я в себя пришел, хотя, что это значит? Просто с того момента как вылетел я из комнаты ведьм моих ненаглядных, я плохо все так помню. Летал, короче, как испорченный истребитель. Все время, пролетая сквозь какие-то твердые предметы. Даже самолет один раз с головы до хвоста проскочил, медленно достаточно. Так что один индус в чалме изумленно проводил меня взглядом, а когда глаза наши встретились, он поспешно отвернулся и начал читать какую-то молитву свою.
Ночью, значит, я оказался в квартире однокомнатной. Видимо притянуло, как Олег меня и предупреждал. Там в квартире простенько все. Мебель советская, мало ее кстати. Шкаф и сервант. В серванте посуда хрустальная. На полу ковер старенький. Двуспальная кровать, накрытая темно-красным покрывалом. Все. На кухне шкафчика два белых, стол деревянный. Раковина чистая. Два стула, газовая плита незагаженная. За столом сидит девушка очень красивая и мальчик лет пяти. Он ему сказку читает, английскую старую, про рыцаря и привидение. Он очень опрятно одет в рубашечку, колготки и шортики. Сандалии лежат на линолиевом полу. Девушка одета в спортивный костюм розовый, в белых носках. Красивая, блондинка, спортивного телосложения. Кто это? Откуда я ее знаю? И пацан этот кто? Вопрос вопросов. Как говаривал мой папа. И тут как молния в мозг, с громом. Ритка. Блин я вообще о ней забыл. Ни разу за пять лет не вспомнил. Пять лет? Да, похоже. С Риткой мы в школе одной учились, она в меня влюблена была, да сколько себя помню. Ходила за мной хвостиком. Я никогда на нее внимания не обращал. Потом она мне в любви объяснилась.
Я ржал. Она плакала. Вообще я вел с ней себя по-свински. И вершиной моего свинства была та ночь, когда я пьяный затащил к себе домой Риту и лишил ее девственности. И периодически после этого использовал ее самым наглым образом, когда баб не было. В последнюю нашу встречу. Да это как раз пять лет назад было восьмого марта. Она сказала, что дальше так продолжаться не может, что хотя она меня и любит. Но. Она прекрасно видит, что я ее только использую. Оделась. Сказала: «Прощай». И ушла. С тех пор я ее не видел. Поговаривали, что она переехала в квартиру бабушки своей по отцовской линии, которая накануне умерла. Да. А… «А это твой сын», - сказал голос какой-то внутри меня.
Сын. Сынок. Поверил сразу. Значит не зря жил. Деревьев я в школе немерено посадил. Дачу мы с батей… Хотя какая это дача. Так коробочка из деревяшек. Неумело сбитая. Скорее. Бытовка на картофельном поле. Так как мама наша все шесть соток картофелем засадила. Да… сын. Дай, погляжу на тебя. Глаза мои. Нос мой. Цвет волос мой. Я подлетел поближе. Рассматриваю. Вибрирую. Тут он посмотрел на меня. Не сквозь, а на меня. Потом в глаза. Сказал Рите. «Мам, я вижу их…». «Кого?» - спросила Рита. «Это привидения». «Не болтай, давай спать, а сказку я завтра тебе дочитаю». Рита взяла Петю за руку и отвела в ванну. Петя, откуда я узнал, что так его зовут? Хотелось плакать, но было нечем. Я испытывал страх, от неизвестности, бессмысленности жизни. От осознания, что я вроде умер, но вынужден болтаться здесь еще как минимум сорок дней, как собственно и обещала мне православная церковь. Рита зашла на кухню с бутылочкой налила на руку, побрызгала на меня и молитву какую-то начала читать. Меня, как ветром сдуло.
Два дня я занимался исследованием потусторонним Москвы. Смотрел на людей, как они живут, бухают, сексом занимаются. Ощущения грустные. Постоянно таких же, как и я покойничков видел. Один раз увидел бабку, полетел к ней, пообщаться, поболтать решил. Но тут на нее какой-то черный вихрь налетел… И все, исчезла бабка. Потом мальца какого-то резвящегося увидел. Его бабы эти, Бобрыни, на части разорвали и сожрали. А он уж так орал, так орал. Понял я. За нами мертвецами охота идет нешуточная. И что, например, с той бабкой и мальцом стало, я не знаю. И что происходит после второй смерти после первой смерти, я понятия не имел. И решил не рисковать. Забился в подвал дома одного, но быстро оттуда слинял, потому как темно было. И все время мне казалось, что кто-то на меня из темноты выскочит и конец мне. Пришла шальная мысль в церкви спрятаться, но я, как только к первой церкви подлетать начал, свалил оттуда на сверхзвуковых скоростях. Там, около церкви, не скрываясь, такие чудовища сидели, жуть. Поэтому я подумал о Вовке и сразу у него в квартире и оказался. И сразу воспоминания нахлынули. Пьянки наши
студенческие до усрачки. Коллективные прослушивания Iron Maiden, Metallica, Ozzy. Но, в данный момент у Вовы играл на катушечном магнитофоне песня Donna Summer «I feel love». Да. С годами вкусы музыкальные меняются. Вова пил в одиночестве водку.
- Приперся, - спросил Вова, закусив колбасой водку, - страшно стало?
- Да, - ответил я, - можно у тебя немного перекантуюсь.
- Можно, только вали в шкаф, затихарись там. И со мной не смей разговаривать. Достали. Житья от вас нет. Брысь, - Вова быстро запил водку пивом «Карлсберг».
Я метнулся в шкаф и замер. И остался наедине со своими мыслями. Ибо мертвецы не спят и снов не видят. Понял я это уже. И начал осматривать шкаф. А он пустой был. Не было в шкафу никаких вещей. И вообще Вова вел спартанский образ жизни, и вещей у него вообще не было. Конспиративная какая-то квартира. Кроме шкафа, стола… В ней вообще ничего не было. Даже холодильника. Вова разложил выпивку и закуску на столе и бухал.
- Вов, Вова, а ты на чем спишь? - я подумал.
- На полу, в одежде, но если ты, хоть одну мысль еще издашь, я тебя к церкви отволоку и отдам на съедение всей той нечисти. Понял?
Я быстро присел в шкафу и старался не думать. И решил попробовать мысленные путешествия. Очень долго не получалось. Но все-таки опыт внетелесных путешествий у меня из прошлой жизни имеется. Я лет в двадцать пять курил с одним дядькой… В общем, не марихуану, нет, а какую-то смесь курительную. Дядька сам афганец, майор. Выполнял интернациональный долг. И кто-то ему эту курительную смесь мешками откуда-то возил. Но дядька этот не продавал ее, а исступленно курил, пропагандируя при этом случайным и неслучайным собутыльникам (дядя еще и бухал не по-детски) какую-то страшную смесь из христианства, буддизма и приплетал еще этого, как его Ко… Ка… Кастанеду. Он называл меня «юный друг». И года два назад, как раз в самый разгар развала страны. Я у него проходил «курс молодого воина». Он сам это так называл. Учение его я до конца не понял. Потому что, выпив водки и покурив основательно, дядька (он, правда, велел всегда называть его учителем) начинал рычать, сопеть и выговаривать совершенно непонятные слова. Да, язык у него заплетался здорово. Из всего это бреда, я все-таки уяснил кое-что. Типа, на самом деле
вообще ничего нет. Совсем ничего. Только пустота. А нам все это сниться. И мы тоже пустота. «Мы - сны вакуума, мой юный друг». За все время, что я с ним общался, это единственная фраза, которую я запомнил. Так вот, в определенное им время, он решил, что «пришло время инициализации тэто ву ва, на короче» и дал папиросу, плотно набитую этой смесью. Он повторил три раза фразу «Это - суть учения». Поджег от зажигалки щепку, поднес к моей папиросе. Я затянулся. Сладковатый вкус, потом у меня язык отнялся. Потом я лег. Потом все тело у меня сверху вниз отнялось. Перестал я тело свое чувствовать. Закрыл глаза. А когда открыл, то понял, что лечу довольно быстро над огромной и неторопливой рекой. Лечу и смотрю на воду. По сторонам смотреть не получается. И глаза, как прямо и сейчас, закрыть не могу. Так и летал, и смотрел на воду, пока меня не отпустило. Встал, осмотрел комнату, увидел дядю, лежащего в отрубе на полу. Оделся и вышел из его квартиры. Больше я его не видел, не встречался с ним ни разу. Не помню почему, наверное, с девкой какой-нибудь замутил.
Чего-то не получается у меня внетелесных путешествий, видимо для этого нужно какое-никакое тело иметь. А у меня так непонятно что, временная невидимая фигня с возможностью мечом махать. Да, а чего это я боюсь так на улицу вылетать? Меч есть. Прорвемся. Двум смертям, как говорится…
Вылетел я на улицу и увидел. Как солнце быстро-быстро по небосводу пошло. Как в фильмах, снятых на ускоренную камеру. И типа сутки за несколько минут прошли. И солнце опять взошло. Потянуло меня силой неведомой. Через дома, через людей, через деревья. И вот вижу я несколько зданий больших белых, огороженных бетонным забором. Ворота. Через ворота эти заезжают-выезжают машины скорой помощи. А я лечу, ускоряюсь. И вот на отшибе стоит одноэтажное здание. Около него люди кучкуются. Морг. Понял я безошибочно. По флюидам печали, которые струились отовсюду. И даже видел я эти флюиды, как клубочки редкие черного дыма, очень быстро растворяющиеся в воздухе, и делающие пространство вокруг тяжелым и умиротворенным. Затянуло меня в комнату. Она холодной мне показалась. Хотя до этого холода я вообще не чувствовал. И тут я увидел. Себя. Ох, как муторно стало. Как горько. Ай. Как жалко себя. Я стал сгустком эмоций. Страх, печаль, горечь, обида. «А мне ведь еще жить бы и жить». Любить. Детей рожать. Найти себя. Свое предназначение. Замазали мне лицо гримом. Дырку в голове волосами прикрыли. Давно я чего-то в
парикмахерскую не ходил. Костюм новый надели. Ботинки новые. Гроб, правда, недорогой. Венки. От коллег, от отца с матерью, от друзей. Так, зашли мужики какие-то. Вышли. Всех просят зайти. Ой. Полетел я отсюда. Не могу. Что-то не пускает. Так. Мать заходит. В черном платке. Плачет. Батя ее за руку держит. Батя держится молодцом. Подбадривает мать. Я не слышу, что он ей говорит. Костюм черный. Галстук. Дальше, брат двоюродный с дядькой прилетел. Так. Из одноклассников только «Амбал». Ритка тоже, смотрю, заходит. Плачет. Искренне. Мать обняла. Так ну все. Зашлись. Рыдают. Да я не… Да вот я… Да после смерти не все так… Почему свалить то не получается. Фига себе… Шеф мой пришел. Он-то чего здесь делает? Глаза на мокром месте… Трясет с бодуна так, что мама родная. Начальник охраны его, Сашка. Мы в принципе с ним ладили, но не так чтоб. Хотя, я, наверное, на его похороны тоже пришел бы. Напарник мой, Димка пришел. О! Олег с Вовкой пришли, смотрят на меня. Незаметно от других подмигивают мне. Рожи корчат. Поддерживают. Материны подруги какие-то. И старухи какие-то. Которых, я никогда в своей жизни не видел.
Эти откуда взялись? И что на моих похоронах делают? Почему всегда на всех похоронах присутствуют эти старухи? Разошлись по помещению. Поп вышел с кадилом. С рожей разбойничьей. Меня опять как ветром сдуло. Парю, значит, над крышей морга, но отлететь дальше не удается. Смотрю, что дальше будет. Интересно, все же, не каждый день с тобой твои же собственные похороны случаются. Автобус, гляжу, появляется. Дверь открылась. Каталку с гробом поближе к автобусу подкатили. Батя денег мужикам, которые гроб выкатили, дал. Гроб стали в автобус помещать. Олег вышел, глазами меня нашел, неодобрительно головой покачал и жестом приглашает поближе подлететь. Я подлетел. И тут меня чего-то черт дернул. В гроб я залетел и слился со своим телом мертвым.
Холод пронизывающий я ощутил, неподвижность. Запах тлена, гниения. Во рту вкус формалина. Чернота и звуки приглушенные. И жуть смерти. Небытия. Вот. Страх безграничный. Ужас. Вылететь бы мне из тела. А не могу. Крикнуть. Не получается. Автобус поехал. Все в автобусе воют. Или плачут. Женщины. Мать чего-то причитает. До меня теперь-то дошло, что я помер по-настоящему. И закопают. И я ничего уже сделать не смогу. Начал Богу молиться. «Боже, не дай умереть, вот так, не хочу, чтоб меня закопали…» И так далее и все в том же роде. Не слышит Бог мои молитвы. Не отвечает. Вова с Олегом, чего молчали, суки, предупредить не могли, что ли? Твари все. Убили ни за что, ни про что парня молодого. А я не успел ничего сделать. Слезы ярости в таких случаях должны обычно выступать из глаз. Но нечему выступать, тело в холодильнике лежало несколько часов. Приехали. На кладбище. Могила должно быть давно уже вырыта. Меня ждут. А я не умер. Вы меня живым сейчас закопаете! Черти!
Чувствую. Гроб выносят из автобуса. И несут куда-то. Справа плохо гроб держат, он все время на правую сторону заваливается. Ощущение такое, что гроб сейчас вырвется у них из рук и упадет на землю. Конфуз какой. Но нет, выровнялись. Вроде донесли. Кое-как поставили на какую-то поверхность ровную. Крышку гроба открыли, вроде свет начал на меня падать. Плач усилился. Мать заголосила.
- Сашунчик. На кого ж ты меня покинул? Ушел в ты в путешествие вечное-бесконечное. Оставил меня одну. Не увижу я больше тебя, мой родной. Не услышу голоса твоего. Дитятко мое ненаглядное. Ребеночек мой единственный. Зачем мне жить, Господи? Зачем мне жить без тебя? Как же это случилось? Жить бы тебе и жить. Внуков не понянчила. Если бы внуки бы были… (Рыдает, давится рыданиями).
«Есть внук, только бы Ритка сказала. Есть внук, мать. Только бы Ритка…». Вроде кто-то обнял меня, начал целовать. Мать. Долго обнимает, прижимается. Уходить не хочет. «Валентина… как… то… ты бы уж… не надо… не надо…». Это батин голос. Мать отошла. Вроде успокоилась. Жалко мне ее. Подходят. Кто в лоб целует. Кто обнимает. Кто молча проходит. Тут голос над ухом Олега. «Не ссы Сашок, все будет путем». Следом Вовин шепоток. «Гнить не долго будешь. Растворишься в земле быстро-быстро. Глазом не успеешь моргнуть». Мрази. И чего это я им поверил сразу. Это они мне ловушку подстроили. Сейчас, если бы не их временное тело, летел бы уже в рай, к ангелам, к Богу. А сейчас, похоже, в ад кромешный попаду. Крышку гроба заколачивать начали. Какое же неприятное чувство, как будто каждый гвоздь в тело мое вколачивают. И мысли такие: «Что же со мной произойдет дальше?» А дальше гроб в могилу опускают. Забрасывают землей. Делают аккуратный холмик. И тишина.
Гробовая. Я ощутил на себе, что значит это слово. Вырваться отсюда надо. Ну не может же моя душа, если это душа конечно. Лежать в мертвом теле. Оно же, тело, не дышит. Сердце не бьется. Мозг не работает. У меня же вроде меч есть. Так. Меч. Меч. Меч. Думаю о нем. Думаю о тебе. Меч. Нет, не появляется он в руке. Да и как бы я этим мечом, крышку гроба открыл и прорыл бы лаз в могиле? Никак. Что делать? Что же делать? Почему после смерти вот такие муки испытывать надо. И вообще, что дальше? Что дальше? Дайте подсказку! Дайте подсказку! Думай, думай. У меня же ни глаз, ни ушей, ни тела. Но кто-то же эти мысли думает. Ощущения ощущает. А что это за ощущения? Похожи ли они на те, что были в моей жизни там наверху. Нет, не похожи. Не дышу, не вижу. Хотя вижу. Вижу свечение слабое. Начинаю искать источник света этого. И нахожу его внутри себя. Прямо как майор-афганец меня учил. «Свет - внутри тебя», - часто говаривал он. Свет этот начинает, как бы поточнее выразиться, силу набирать. Заполняет пространство в гробу. Выходит, за пределы гроба и по капиллярам в земле просачивается наружу и начинает свое
путешествие к Единому Источнику Света. И везде на всех кладбищах мира. Во всех больницах, школах, мечетях да вообще везде. Везде что? А вот что. Все мы связаны незримыми нитями с этим источником. И все мы едины. И никогда не разделялись. Вот оно счастье, радость, любовь. Космос, Вселенная, Мир. И я растворяюсь в этом океане света. И становлюсь Всем.
Да. Так вот. Всего этого на самом деле не было. Чего всего этого, спросите вы. А того, что я вам только что рассказал. И всего, что было до того, как я начал свой рассказ. И всего, что будет потом. Так ты обычный балабол, скажете вы. Нет. Я присмотрелся просто повнимательнее к реальности. Я очень внимательно присмотрелся. Внимательнее, чем вы можете себе представить в самых осознанных сновидениях. И что я увидел, спросите вы. Хороший вопрос, отвечу вам я. А увидел я вот что. Стою я на горе. На высокой-высокой горе. Она вся покрыта снегом. Ночь. Снег идет. Я достаточно комфортно себя ощущаю. Мне тепло. Даже жарко. Чуть-чуть жарче, чем абсолютно комфортно. Я понятен? Одет я в очень хороший горнолыжный костюм. У меня теплые ботинки. Шапка теплая вязаная. На поясе висит плеер. В ушах наушники. Музыка играет. Pink Floyd «Shine on your crazy diamond». Всё.
Что всё, спросите вы. Ты же ничерта не объяснил. А всё, и точка. Всё, что я тут вам рассказываю - это мой сон. Вечный сон. Вся эта так называемая реальность - это мой сон. Что непонятного? А Pink Floyd тут причём, спросите опять вы. Да не причём. Мне так просто приятней на горе стоять, когда музыка в наушниках играет, а эта песня Флоидов просто моя самая любимая. А тебя кто тогда во сне видит, демиург, понимаешь, ты наш доморощенный. А меня никто не видит во сне. Это я, понимаешь, всех вас вижу во сне, и именно поэтому вы все существуете.
Тут вы начинаете нервничать и на повышенных тонах со мной разговаривать. Что, мол, по-вашему, я, скорее всего, не на горе там стою. А в смирительной рубашке лежу, в Кащенко, привязанный к кровати крепко-крепко. Что ж так считать - ваше право. Но всё же, я настаиваю на своей версии реальности, потому что, отмечу это особо, я внимательно, внимательно, внимательно присмотрелся к ней, к этой реальности. Ну ладно, скажете вы, ответь нам тогда на последний вопрос. Кто тебе запись группы Pink Floyd дал, если они в твоем сне фактически и живут и музыку сочиняют и диски с их музыкой, можно достать только в твоем сне. Как ты диск то с этой божественной музыкой и своего же сна в свою же реальность перетащил?
Видите ли. Как бы вам это объяснить?
1 мая 1985 года
У меня достаточно сложная задача. Надо выудить из небытия историю. Историю о спектакле, рассказанную мне одним человеком. Надо Вам признаться, что сам спектакль я не видел никогда. А человек этот, который мне все это рассказал, был мне до этого незнаком. Он приблизился ко мне в парке, во время моих еженедельных прогулок, представился и завел со мной неспешную беседу о современном состоянии театра, о жизни вообще. О тех изменениях, которые происходят в нашей стране, после пришествия нового Генерального Секретаря ЦК КПСС. Он захватил полностью мое внимание, все мои мысли и через минуту я уже не мог вспомнить, о чем я думал до встречи с ним, прогуливаясь по парку. Я только осознал, что погода весенняя прекрасна и настроение у меня на удивление превосходное. Тембр его голоса, вот что действовало на меня гипнотически. И я совершенно естественно согласился присесть на лавочку и выслушать его рассказ о спектакле, который он недавно посетил У меня, поверите, даже не возникло никакого, даже неосознанного, протеста. Я приготовился. С наслаждением предвкушая. Начал он неспешно, и уже в самом начале рассказал
мне об авторе пьесы, которого звали толи Роман Уроборос, то ли Романос Уроборор. Выдал название пьесы с паузой и придыханием - «Антиаутодафе». Я напрочь забыл, что это слово означает, но убрав приставку «анти» начал размышлять над тем, что могло означать слово «аутодафе». Но предоставленная мне пауза подошла к концу, и голос моего собеседника, или лучше назовем его рассказчика, начал погружать меня в историю. Но сначала он подробнейшим образом описал мне театр снаружи и то, как долго он не мог попасть внутрь, из-за большого количества желающих, а также людей, которые надеялись, а некоторые прямо-таки требовали лишнего билетика за любые деньги. Затруднение создавала и работающая касса, которая именно в этот момент продавала билеты на другие представления. Все это, по рассказам моего приятнейшего нового друга, создавало неимоверную давку. Еще немного времени занял у него рассказ, как он зашел в фойе театра, разделся, причесался у огромного, в полный рост, зеркала, не преминув сказать, что в это же время около этого же зеркала стояла шикарная дама, брюнетка. Далее он остановился на описании вкуса
коньяка, который он выпил в буфете театра и закусил бутербродом с маслом и красной икрой. Далее он рассказал мне о том, что хорошие коньяки имеют до сотни вкусовых оттенков, которые при определенной тренировке можно различать. Я выразил сомнение. Он пустился в пространные рассуждения о рецепторах. Я ничего не понял, и, будучи, все же достаточно ограничен во времени, попросил его продолжить рассказ о спектакле. Он тут же с охотой продолжил. Рассказал сходу о прелестной бабушке билетерше, со светлыми глазами. О бархатных пурпурных шторах, об огромной хрустальной люстре. Особенно мне запомнился его пассаж о публике. В словах его сквозило пренебрежение. Если не сказать больше. Если бы я знал его чуть дольше, то мог бы подумать, что это плохо скрываемая ненависть. Если сказать мягче, злобное раздражение. При этом, проанализировав его слова, я так и не смог понять, откуда она (ненависть) взялась и на чем зиждется. Но тем не менее, передавая мне свои ощущения, он в мыслях пробирался к своему месту, которое к его удивлению находилось в тринадцатом ряду. Вы подумали, что и место у меня тринадцатое? С насмешкой
спросил он. И сам же ответил. Мне, на самом деле, было все равно, какое у него место, мне не терпелось услышать о начале спектакля, о третьем звонке, о том, как выключится свет. Но он начал распространяться о театральной пыли, о том, что она забивалась ему в нос. Он чихал, и соседка рядом с ним неодобрительно смотрела на него. Я очень ярко себе это представил. У меня богатая фантазия. Я, конечно же, не начал испытывать телесные ощущения по его алгоритму, но зрительные картинки начали проноситься у меня в мозгу, заменяя тем самым реальность. Но голос его не давал мне окончательно погрузиться в фантазии. И он сказал об оркестре. Да-да. В этом театре была оркестровая яма, что не удивительно. Стояли, лежали инструменты, а музыкантов не было. Из чего он сделал единственно правильный вывод - спектакль задерживается. И он стал изучать сцену. Из его слов следовало, что сцена было оформлена в весьма минималистической манере. На ней стоял крест. И все. Я сразу отметил про себя, что в нашем советском театре это более чем странно, учитывая резко отрицательное отношение к религии вообще. Но я воздержался от
комментариев, ибо верил и чувствовал - все, что мой таинственный знакомый рассказывает - безусловная правда. Я начал сильно волноваться, да так, что пот выступил у меня на лбу. Мой собеседник заметил это, но вида не подал. Он продолжил описывать мне движения, которые начали происходить в оркестровой яме, одновременно с медленным угасанием света в зале. Музыканты тихо расселись по своим местам. Дирижер вышел к пюпитру, сделал театральную паузу, длившуюся гораздо более того, чем было положено. И взмахнул палочкой. Заиграла музыка, по его словам, простая и прекрасная, хотя до сего момента он не понимал, как симфоническая музыка может быть таковой. После музыки он перешел к описанию света, который менялся в такт со звуками и переливался такими цветами, которые он не смог назвать. Слов таких у него в лексиконе не было. Публика начала дышать тише и медленнее, он не смог объяснить мне, как он понял это. Хотя я у него и не спрашивал. Я до сих пор не могу осознать, как он смог, все же, растворить парк и этот весенний день полностью в своем рассказе, в образе театра. Я понимаю, что это только начало и он не
рассказал еще ничего о самом спектакле. Когда же вы собственно начнете рассказывать мне о самом действии? Спросил я его. А я уже начал, ответил он мне. И ведь действительно. Вместе с его словами на сцене стали появляться прекрасные женщины. Красивые. Полуодетые. В прозрачных неимоверных и неистовых одеяниях. С всклокоченными волосами и с безумным взглядом. Совершающие хаотичные движения. Броуновские скорее даже. Как молекулы в нагревающейся… Нагревающейся… И наконец, закипающей. И превращающейся в пар. Как они превратились в пар, спросите Вы? Спросил он меня. Очень просто. Они исчезли, и вместо них из дыма появился мужчина. Аполлон. Само совершенство. Бог во плоти. Но с черным взглядом, спрятаться от которого не было возможности. Он сверлил взглядом первые ряды и пел песню. За гранью приличия. Рассказчику моему все это совсем не понравилось. Мне то, что я увидел на сцене, совсем не понравилось. Сказал он. И с его слов, он захотел немедленно подняться и уйти. Но тут появилась она. Он сказал это и часто задышал. Было ясно, что он влюбился. Кто эта женщина, спрашивал он сам у себя и не мог найти ответа.
Кто это чудо света? И откуда я ее знаю? Он смотрел мне в глаза и из глаз его лились слезы. Тут уйти захотелось уже мне. Не знаю почему, но мне всегда не нравились такого рода сцены, и еще я начинал понимать, что, возможно, мой собеседник не совсем здоров. Психически не совсем здоров. Но какая-то часть меня не хотела уходить, ей было очень любопытно, а что же будет дальше? И вот я остался, и я попытался объяснить это себе, но во время объяснения в груди защемило так, как будто я увидел эту небесную женщину. И? Она поцеловала его. Понимаете, почти кричал он мне, эта невинная красота целовала его страстно и похотливо. На помостах советского театра. Что вы чувствуете? Я чувствую ревность. Он стал смеяться, почти истерично. Теперь Вы понимаете, почему я не ушел? Да, потому же, почему я сейчас остался с ним. Подумал я про себя. Он продолжил описывать свое предчувствие, что так все не закончится и сюжет продолжит развиваться по спирали или по какой-нибудь другой замысловатой геометрической фигуре. Но тут появилась она. Послушайте, но она уже ведь появилась, сказал я ему. Она это была не она. На ее фоне она
выглядело блекло. Сейчас появилась она. Понимаете? Нет, ответил я ему. Когда она появилась, я встал от восторга и меня усаживали старушки сзади и сбоку от меня. Он сказал, что мир перестал существовать для него в тот момент. Время остановилось. Он смотрел ей в глаза, и он готов был поклясться, что она тоже смотрит ему прямо в глаза. Танцы ведьмины. Он подчеркнул это слово - ведьмины. Полураздетые ведьмы танцевали. Музыка становилась все более вагнеровской. Он повысил голос. Он все более и более волновался. Я с трудом мог сдержаться. Я готов был кричать. Рассказывайте же рассказывайте. Он задыхался, раскраснелся. Вспотел. Он перешел на шепот и рассказал о третьей валькирии, выпорхнувшей на сцену. Я не могу описать ее, шипел он мне на ухо. Она представилась мне ярким светом солнца, бьющего мне лучами в глаз. Я не смог рассмотреть ее, но я отчетливо ощущал ее вызывающие движения, похоть, которая так и сочилась из нее. Я ощущал, как все четверо, мужчина и три женщины, слились с лучиком солнца, но лучиком, пробившимся в подземелье и немедленно показавшим зрителям всю неприглядность этого страшного места.
Он продолжил рассказ, он пригляделся, при этом он буравил меня взглядом и делал во мне дырки, честное слово. Итак, он пригляделся и увидел все же трех женщин. Красивых, развратных, похотливых. Дальше он довольно долго подбирал слово, но так и не подобрал. Он, надо сказать, совершенно не помнил текста пьесы. Для него весьма загадочен был сюжет. И он достаточно сумбурно излагал происходящее. Но я путем невероятных мыслительных усилий все-таки понял, что всего женщин появилось пять. Еще одна невероятная девушка-подросток и зрелая дама. Мужчину они привязали к кресту и устроили пляски. Далее последовал сложный ритуал. И все это под непрекращающуюся музыку. Так это была опера? Спросил я его. Или балет? Нет, что вы, ответил он. Это был спектакль. Просто много музыки. Всего лишь. Вы знаете, сказал я ему. Мне вот именно сейчас стало не интересно. И я хотел бы прекратить наш разговор и откланяться. У меня жутко разболелась голова. А в таком состоянии от меня проку мало. Да-да. С жаром сказал он, чем меня немало удивил. Вы не поверите, сказал он, я почувствовал там, на спектакле, то же самое, что сказали только
что мне Вы. И я собрался уходить именно по тому же самому, что только что Вы мне сказали. И я готов был привстать, но тут одна из ведьм посмотрела на меня и крикнула - стой. Что? У меня мурашки побежали по коже. Не может быть. Представляете мое состояние? Спросил он. Не представляю, ответил я, но голова у меня тут же болеть перестала. Знаете, продолжил он, мне стало казаться, что от жути я начал седеть, как в фильме про «Вия». Да уж. Я закурил. Он попросил сигарету, объясняя мне при этом, что курить он бросил, но сейчас он волнуется, а когда он волнуется, он курит. Я дал ему сигарету. Он восхитился как ребенок, оттого что это «дубовая» «Ява». Затянулся сигаретой. Мы несколько минут молча курили, думая каждый о своем. Он внезапно продолжил рассказ. Он не мог больше (он выбросил окурок на дорожку) невнимательно смотреть спектакль. Ему стало казаться, что он в зале совсем один. И что спектакль идет только для него, и он тоже постепенно становится участником. Он старался вслушиваться в каждый звук, в каждое движение актеров. Актеров? Он уже сомневался в этом. Он начал смутно понимать смысл. Но слова так
искусно переплетались с перемещениями по сцене и с музыкой, что смысл все время ускользал от него. Он был в отчаянии, потому что успел уже придумать себе, что от того поймет он или нет, зависит его жизнь. Да и жизнь на планете Земля. Вот это что-то новенькое. Первый раз я встретил человека, настолько озабоченного судьбами мира. Паранойя. Подумал я. Но у меня у самого началась паранойя. Вот такая странная. Будто спектакль идет сейчас в данный момент. А человек, рассказывающий мне эту историю, сидит одновременно в этом странном и страшном театре и рядом со мной и еще транслирует мне все, что происходит на сцене. Бред. Закурю еще. Вы будете? Нет. Мне не терпится продолжить. Даже если вы ничего не поймете. Как будто спектакль идет на китайском языке. Да, но эмоции, движения. Дайте тоже еще сигарету. Вот возьмите. Спасибо. Дым. Сигарета. Спички. Балабановские. Тоже, как и китайские слова, лишены, возможно, смысла, но в данном контексте. Ох, как не хочется залезать в эти мысленные дебри именно в начале мая. А когда хочется залезать в эти самые дебри? Не знаю, в ноябре, наверное. В мае хочется любить. Гулять
по улице. В худшем случае сидеть на лавочке и пить с друзьями пиво. Мы курили и молчали. Молчание становилось все более и более напряженным. Рассказ его, прервавшийся и остановившийся, все более и более накалял атмосферу и вот снова прорвался. Без всякого перехода он начал описывать установившуюся там тишину. Все замерли, сказал он мне доверительно и почти шепотом, но минуту спустя уже громко продолжил. Так, что даже мамаша с коляской, сидевшая на соседней скамейке, и задремавшая было, вздрогнула и проснулась. Музыка внезапно смолкла, свет полностью погас, но на сцене чувствовалось какое-то движение. Дуновение воздуха от перемещавшихся быстро предметов. Мне показалось, тут он задумался, закрыл глаза, как будто в мельчайших деталях вспоминая тот вечер, мне показалось, что они меняют декорации. Знаете, такой театральный прием, выключается свет и рабочие уносят старые декорации и вносят новые. Но время затянулось. Затянулось действие. И исчезло пространство. Он пытался протянуть руку, но руку не чувствовал, да и все тело свое он не чувствовал. Ужас, в который раз сковал его, он не мог пошевелиться, да и
дышать уже не мог. Он начал обдумывать свое новое положение и рассуждать о том, не умер ли он случайно. Пауза должна длиться или мгновенье или бесконечно долго, середины не признавал никто. Свет. Яркий ослепительный взорвал этот мир. Он сказал, что это был не свет даже, это была просто резь в глазах. Невозможно было открыть глаза, слезы лились из глаз ручьем. Удивительным образом в нашем мире, солнце проделывало с нами точно такую же штуку. Оно начало ярче и ярче светить нам в глаза, отчего мы начали щуриться. Глаза начали слезиться. Скорее всего, это оттого, что раньше кроны деревьев с маленькими листочками, хоть как-то защищали нас от него. А сейчас солнце вышло из-под деревьев на чистое небо и выдало нам килоджоулей. Мы быстро к этому привыкли и перестали щуриться. Он, там, в театре тоже привык к искусственному свету довольно быстро и перестал щуриться. Он стал смотреть, приглядываться, анализировать, какие же произошли изменения. А изменения произошли вот какие, появилась кровать. Молодой человек и девушка, которая появилась первая, танцевали и пели, кружились, летали, обнимались, страстно
целовались. Это в советском театре, возмущенно в который раз сказал он. В промежутках между поцелуями, они игриво смотрели на него, делали ему тайные знаки, улыбались. Один раз даже девушка украдкой послала ему воздушный поцелуй. Дирижер тоже все чаще и чаще оборачивался к нему, подмигивал. А потом и вовсе стал вполоборота к оркестру, для того лишь, чтобы смотреть на него постоянно и не упускать из виду. Моего собеседника, как он сам признался, это сильно пугало, возмущало, но и возбуждало сверх меры. Я наблюдал за тем, как ему трудно дались эти три слова. Далее девушка кинула ему платок, который он инстинктивно поймал и засунул в карман. Девушка смущенно заулыбалась, а потом спряталась в объятиях своего возлюбленного. Они опять страстно поцеловались. И легли на кровать. И накрылись одеялом. Это было выше его сил. Он хотел выйти из зала и сообщить, кому следует о творящихся безобразиях. Но он не смог и пальцем пошевелить. Происходящее, каким-то непостижимым образом, парализовало его. Из всего его организма, действующими органами оказались лишь глаза. И возможно уши, но иногда ему казалась, что музыка
проникает в него через вибрации, которые ощущаются всем его телом. Что-то запустило в его теле нечто, что он не мог контролировать. Именно так он и сказал. Он как бы икал. Но пахом. И безмолвно, и это ужасало его сверх всякой меры. Он очень любил это выражение, как я заметил и повторял его бесчисленное количество раз. Слова паразиты. Как они захватывают нас. Словно колода перфокарт, на которой записана некая программа. Машина эту колоду поглощает. И потом в точности исполняет то, что на них было набито. Так и у нас. И когда он кончил так своеобразно икать, на кровати начала твориться невообразимая Камасутра. А так как он, скорее всего, в зале был один, цензура отменялась. И с ужасом наблюдая, как одеяло постепенно, но неуклонно падает на пол, он понял, что глаза-то его уж точно не закроются. Ни под каким предлогом. Одеяло упало. Он зажмурился. Оркестр заиграл тутти. Бенджамин Бриттен. У него не было сомнений, что музыку написал именно этот человек. Но откуда эта информация, если он всю жизнь слушал пластинки с произведениями авторов раннего Барокко и ничего более. Безмолвное знание, вот оно как.
Заставил себя открыть глаза, и увидел, что к двум влюбленным присоединилась еще одна прекрасная валькирия, та вторая, от красоты которой, он чуть не потерял сознание. Он никогда не смотрел видимо порно фильмов, я, между прочим, тоже. Но то, что он описывал, сейчас походило именно на порно фильм. Я стеснялся спрашивать подробности, а он стеснялся их рассказывать, но по всему было понятно, это - порно. Он сказал мне, что понимает - рассказ этот кажется мне совершеннейшим вымыслом, но это истинная правда. И я верил ему. Та страсть, с которой излагалась эта история, та безумная энергия, которая взрывалась вокруг, все говорило о том, что сейчас я ввязываюсь в самое невероятное приключение в моей жизни. Дама с коляской ушла и на ее место пришли два длинноволосых парня в майках, на которых были изображены знаки, явно сатанинской тематики. У ребят был магнитофон, из которого звучала песня, совершенно никак не вязавшаяся с внешним видом этих парней. Я узнал эту песню. Это песню исполняет непревзойденная Донна Саммер. Я чувствую любовь, как бы поет она. И космические синтезаторы соединялись с майским
космическим земным закатом. Мой собеседник напомнил мне о себе покашливанием и описанием того, как третья ведьмочка присоединилась к развратной троице. Напряжение достигло предела. Дирижер повернулся спиной к оркестру и неистово махал дирижерской палочкой и прожигал взглядом нашего доброго рассказчика. Крики, стоны, плотная материализованная похоть лилась потоком в разные стороны. На сцену выбежали стайкой несколько девушек, одетые в прозрачные платья, которые начали отплясывать непристойно и страстно. Музыка в парке звучала громко, подпевая ветерку. И я даже вспомнил, как все называли Донну Саммер. Королева Диско. Одного моего однокурсника выгнали из комсомола и из института за прослушивание такой музыки. Правда не этой песни, а той другой, которая космическим оргазмом как бы говорила тебе. Love to love you baby. Идеологическая диверсия это называлось. И нам секретарь нашей комсомольской организации дал это послушать. Врага надо знать в лицо. Тем не менее, оргия продолжалась. Причем уже в извращенной форме. Ибо девушки целовали друг друга. Он сказал, что читал об этом извращении. Лесбиянство
называется. Но в тот момент он не мог оторваться от той картины. Ибо так это прекрасно и возбуждающе было. Тут был применен новый режиссерский прием. Девушки полуголые пошли в зал и одна из них села рассказчику на колени. Хотя какой это режиссерский прием? Это настоящее колдовство, скорее всего. Или магия. Не может этого быть в настоящей советской реальности. А вы как думаете? Спросил я его. Слушайте дальше. Был мне ответ. Он вскипел, то есть в рассказе его, а не в реальности. Он рассказал, что от ярости затрясся, перестал бояться. Начал ругаться матом, что очень редко с ним случалось. Начал демонстрировать выживаемость вида, как бы подтверждая теорию Дарвина. Схватил очень сильно за кисти эту девицу и пытался стряхнуть с себя. Но не тут-то было. Девка оказалась фантастически сильной. Как будто робот, сделанный из железа и обтянутый кожей. Она не только не дала схватить себя, но и наоборот сильно схватила его, не переставая улыбаться, как бы показывая свое превосходство. Вот тут по-настоящему ему стало страшно. Что это за история? Он начал искать глазами билетершу, да хоть кого-нибудь. Но зал
оставался, как уже было сказано ранее, пустым. Ведьма лязгнула зубами около его уха, потом отпустила его и побежала на сцену не забыв крикнуть ему на прощание, чтобы он сидел тихо. Он и сидел тихо, хотя ему очень хотелось от отчаяния завыть в голос. Он уже мысленно попрощался со всеми родственниками, но в зал внезапно или неожиданно, а то и вовсе может быть ожидаемо. Я воспроизвожу авторский текст почти дословно. Итак, в зале еще была женщина лет пятидесяти. Но с фигурой и глазами двадцатилетней девушки. По всему видно было, что она здесь главная. Она жестом успокоила всех. Оргия на постели прекратилась. Все оправились, приоделись. А мужик даже весьма аккуратно заправил постель. Зажегся свет. Оркестр заиграл пастораль. Да и сама сцена и зал начали превращаться в счастливый уголок сельской жизни. Рабочие принесли ограду, искусственные подсолнечники, деревянных кур и цыплят. Свет мастер навел очень похожий на закатный. У нас здесь тоже уже полагалось провожать закат. Я думаю еще полчаса, и солнце зайдет. Металлисты напились пива и один из них начал карикатурно танцевать под лирическую песню про любовь в
исполнении все той же Донны Саммер. Вот она пастораль двадцатого века. Мой собеседник неожиданно затих и попросил сигарету. И со словами, последнюю и враг не берет, а я все же возьму, закурил. А потом довольно развязано и агрессивно попросил у наших соседей пива. Они неохотно дали ему бутылку. Он пил пиво, курил сигарету и плевался на асфальт. Когда все было кончено, он выбросил бутылку в кусты и продолжил рассказ. Такое ощущение, что все отдыхали, как перед боем солдаты. Кто-то приводил себя в порядок, кто-то прилег отдохнуть. Кто-то повторял про себя роль. Дама, которую он посчитал главной, обошла всех, общаясь с ними как со старыми знакомыми. Кого-то приободряла похлопыванием по плечу, кого-то словом. При этом она ни на минуту не упускала его из виду, и они довольно часто встречались взглядом. Нет, это решительно невозможно, подумал он и решил встать подойти к ней и, наконец, объясниться и выяснить все. Но, как только он попытался встать, тотчас подскочили девицы и довольно жестко усадили его на место. Он сел, но, когда они отпустили его, резко вскочил и пытался лягнуть одну из них ногой. Она
увернулась и встала в боевую стойку. Повторять нападение ему не захотелось, тем более, что сзади на него набросился еще кто-то и усадил на место. Он заплакал от злости и от беспомощности. Пожалел, что не записался тогда в секцию бокса, когда его звали, подивившись его данным, но он предпочел с местными хулиганами пить водку, бренчать на гитаре, драться и приставать к прохожим. Протест интеллигентного мальчика из хорошей семьи, прошептал он. А еще пожалел, что не поступил в свое время в высшую школу КГБ, хотя возможность у него была. Вот сейчас бы при табельном оружии он разобрался с негодницами. Ох, что было, того не вернешь, с сожалением сказал он мне, нам всем в настоящем приходится пожинать плоды своего прошлого неведения. Неведения, простите, я не понял. В смысле знал бы прикуп жил бы в Сочи. А, сказал я. Если б я знал, что встречусь с тобой, я бы две пачки сигарет взял, подумал я. И тут я совершил прорыв. Я расслабился и просто принял ситуацию. Я размышлял так, если вся эта котовасия разыгрывается только лишь для меня, то в ней должен быть какой-то смысл, пусть не высший, пусть средний или даже
маленький. Мне все объяснят. Может быть даже и режиссер. Или актеры. В любом случае. Стану участником спектакля. Не трусь. Доиграй свою роль до конца. Какая бы она не была. Мне захотелось петь. И я громко, перекрикивая оркестр начал петь. По Дону гуляет. Стоящий сзади человек. Это была женщина. Надавила сзади мне на плечи и сказала, что свободы делать, что я захочу, у меня нет, а есть лишь свобода следовать тексту и ходу пьесы. А каков он текст и ход пьесы? Спросил я. Прислушайся к себе. Был мне ответ. И хватка тотчас ослабла. Дирижер улыбнулся мне, подбадривая меня, и они заиграли что-то индийское. То, что это что-то исполнялось на европейских инструментах классического симфонического оркестра, придавало этому неуловимое очарование. Девчонки тоже стали изображать индусок. А на сцене стали изображать Камасутру настоящую. И не изображать, а совершать, или даже лучше сказать практиковать. Я никогда на такое не смотрел со стороны. Один раз одна моя подруга нам с моим дружком предложила сделать это втроем, но я отказался, знаете ли, советское воспитание. Сейчас же все, что я видел, представлялось мне в
высшей степени красивым и возбуждающим. Я встал и, прислушиваясь к себе, пошел между рядами к проходу. Мне никто не препятствовал. Девушки просто раздевались и присоединялись к оргеющим. Или оргующим. Но я, правда, не могу русского слова подобрать к тому что я вижу. Это не клубок тел. Это не мясная машина. Это скорее шелест листьев в жаркий июльский полдень. Так естественно и… Свободно… Выходило все у них. Им явно не хватает мужчин. Я вздрогнул. Я не знаю, как эта женщина, та самая в возрасте, оказалась у меня за спиной. Сказано было это мне прямо в ухо жарким шепотом. Ее губы коснулись моего уха. А Вы? Надо же, у меня хватило наглости это спросить. Я позже присоединюсь. Раздевайтесь. Из ее рта пахло зеленым чаем с жасмином. Я снял пиджак, брюки и рубашку. Остался в трусах, майке и носках. И, пружиня, начал потихоньку приближаться к группе людей, которые начали приближаться к наивысшей точке. Я шел и видел это все, как будто сидя наверху кинокамеры, или даже нет, это сравнение неверно. Ощущая себя объективом кинокамеры. Или лучше так. Ощущая себя зрителем сидящем в кинотеатре, которому показывают
кино, которое снял великолепный кинооператор. Самый лучший. Музыка стала киношной. Вжик. Вжик. Вжик. Струнные особенно старались, нагоняли ужаса. Я хотел крикнуть той женщине, что осталась в зале и внимательно смотрела на меня. Попросить. Отпустить меня. Но прислушавшись к внезапной тишине, понял, что это никак не соответствует моей роли и духу пьесы. И вдруг. Тишину нарушил крик. Один другой, третий. Хор. Оркестр. Тишина. Расслабленная музыка. А в чем же заключается моя роль? Понять, что я одновременно и зритель, и участник спектакля? Понять, что я одновременно и зритель, и участник спектакля. Зачем спрашивал? Ты и так все знаешь. Хорошо, вот я, наконец, я осознаю это. Что дальше? Ничего. Вот какая разница? Сижу я в зале и смотрю. Или стою на сцене и играю. А сам как думаешь? Не знаю. На сцене перестаешь быть только наблюдателем. Не так. Запутался. Для зрителя не написан текст. Зритель свободен. Он может уйти, если ему что-то не нравится. Актер не может. Он связан ролью, текстом, театром. Что же он получает в обмен на свободу? Что я сейчас получил, когда из зрителя превратился в участника? Время.
Движение времени. Когда я был зрителем, я не видел и не ощущал времени. И это не хорошо и не плохо. Став актером, я стал ощущать и производить время. Оно стало частью меня, а не вне меня как было раньше. Ту-ру-ду-ту-ру. Теория всегда бесила меня. Даже марксистско-ленинская. Практика - вот что важно. А она уже ленинская чисто, без всяких марксистско. Практика - критерий истины. Ну, еще какие банальности помнишь? А артисты повторяют уже то же самое, что только пропели, но без сопровождения оркестра. Только электрогитары залилась, как смехом. И вся сатанинская составляющая спектакля куда-то испарилась. Девки красивые. Особенно малолетка. Возбуждающие остренькие сисечки. Ноги той самой формы, что мне всегда нравились. И попка. И розовая п. зда, которая, даже и не виделась, а скорее угадывалась через прозрачное платье, трусов она не признавала. Да будет бордель!!! Я так решил. Зрителей нет. Оправдываться не перед кем. Партком не пропесочит. Не каждый день жизнь твоя изменяется до неузнаваемости, причем без какого-либо участия с моей стороны. Спектакль пришел посмотреть. Время убить. Пивка в буфете попить.
Принесите мне пива, кстати. Кричу я. И смотрю на женщину в зале. Она удивленно улыбается, слегка наклонив голову. Но молчит. Я нагло кричу. Толкаю всех, принесите пиво. Мне нельзя сейчас со сцены уходить. Самое интересное пропущу. Они начали принимать это как игру. И, кстати, мужик со сцены пропал этот. Сердцем чую, очень это плохо для меня, не знаю как, но плохо. Будто судьба моя изменилась и я чей-то чужой крест на себя взял. Но ладно, я завелся. И начал бегать за ними, а девчонки все молодые, спортивные, бегают от меня, прячутся в складках занавеса, кое-кто и в зал спрыгивает и прячется между рядами. Мне проворней надо быть, если я хочу кого-нибудь изнасиловать, то мне быстрее, решительнее, напористей, злее следует быть. Мне надо представить себя голодным африканским львом, который бегает за молоденькими антилопами, для того, чтобы убить их и съесть. Меня это так возбудило. Я вспомнил, с каким диким и непонятным ощущением я в детстве смотрел на то, как кошка придушила и ранила воробья, он бедный бился почти уже в агонии полупарализованный, а она не спешила его добивать, она играла с ним в эту
смертельную игру. И я понял, как это интересно и возбуждающе смотреть на смерть другого существа. Вернее так, как приятно наблюдать процесс убийства. Когда одно животное убивает другое животное. И я после этого стал наталкиваться постоянно на такие случаи. Ворона убивает голубя, разбивая ему голову клювом. Собака убивает кошку, перегрызая ей глотку. Когда собаку сбивает машина это не то. Не знаю почему. Нет эффекта. Или когда умирает человек. Или когда один человек убивает другого человека. Это не то. А вот когда я смотрел документальный фильм, как вараны охотились на быка, завалили его и начали, еще живого и орущего, есть, я, честное слово, чуть не кончил. Хотя морально, если не брать телесный аспект, я испытал гораздо более глубокое нечто, чем оргазм. И вот сейчас это вернулось. Только теперь я не наблюдатель, а участник. Вперед. Только ты думаешь, что ты хищник? Ну-ну. Это тетка сказала и выскочила на сцену. Я жертва, меня убьют? Невероятно. И хотя мозг сразу же стал сопротивляться. Тело отчаянно стало кричать. Да! Да! Я чертова жертва! Так значит. Единства и борьбы противоположностей, значит, не
получится тут. Я, значит, против этого безумного мира, против баб и против своего тела. Захватывающая битва. Я готов стать победителем. Была, не была. Что вы там изучали дамочка. Мутай? Тогда вот вам неожиданный удар в грудь. Промахнулся и лечу в оркестровую яму, со стопроцентной возможностью сломать себе шею. Но в воздухе группируюсь, делаю головокружительный кульбит и приземляюсь на четвереньки у самого края, можно сказать, пропасти. Рок-н-ролл жив, что есть мочи ору я и рванул за спрятавшейся девицей, блондинкой с виду. Не забывая при этом, что я лев. А она антилопа, а не наоборот. Вот я прыгаю. Победный прыжок. Настигаю цель. Все тебе конец в каком-то смысле. Она расцарапывает мне лицо ногтями и сильно пинает ногой в голову, вырывается и убегает. Первая кровь. Однако. Я не знаю, есть ли уже фильм с таким названием, но если нет, то я застолбил. «Р» в кружочке. Или что там нужно поставить, чтобы защитить себя от несанкционированного доступа, к своим правам. Что делать дальше? Время замедлилось. Пространство искривилось. Материя заматерела. Энергии у меня больше нет. И страх, страх заползает ко мне
внутрь холодным потом и неконтролируемой дрожью. Теперь я не лев. Я тот самый буйвол. А они - вараны. Или варанихи, если быть точным. Сейчас начнут кусать за ноги, валить на землю. Потом перегрызут горло и все. А что все? Что дальше? Ничего. Или ничто. Да страшнее этого слова и придумать то ничего нельзя. Я чувствую, ощущаю, мыслю. Эмоции вырабатываю. И через несколько минут все - хана. Силы неравные. Вот они ходят кругами около меня. Я, конечно, кружусь на одном месте. И первые несколько атак отобью, но потом. А ведь с утра так все хорошо было. Выходной. Первое мая. Первомайская демонстрация по телевизору. Красные флаги. Портреты членов Политбюро. Да здравствует Коммунистическая Партия Советского союза! Ура! Пиво в холодильнике всю ночь простояло. Открыл, выпил пивка. И тут попался мне на глаза этот билет. И ведь вовсе не лотерейный, как могло бы на первый взгляд показаться. А вовсе билет в один конец. И вот сейчас я соединился было с прошлым. Но зеленой молнией скользнуло тело одно и пыталось повалить меня на пол. Я ударил сильно ее. Аж зубы лязгнули. А может быть так. Ведь не только они меня могут,
но и я их. Растопчу. Размозжу им головы. И прорвусь к выходу. А там. А там может и спасение какое. Жить хочу. Жить стоит. Время, ведь, какое интересное. Страна оживает. Вылезает из болота. Вырывается из трясины. Тоже ведь могла погибнуть, рассыпаться на мелкие кусочки от всех этих мелких блох, присосавшихся к ее святому телу. Но, нет же, сбрасываем потихоньку, очищаемся. Я, ведь, столько могу для страны своей сделать. А меня убить пытаются неведомые силы. А может помолиться? Бога, конечно, нет. Это мы еще в школе проходили. Но больше надеяться не на кого. Все-таки раньше он русским людям как-то помогал. На Куликовом поле. На Бородинском. Под Сталинградом нам, конечно, больше Сталин помогал, чем бог. Но, не Сталину же, сейчас молиться. Сталин помер. Но если логику мою продолжить, то я сейчас Горбачеву свою молитву о помощи должен вознести. От члена единого блока коммунистов и беспартийных. Все смешалось у меня в голове, понимаю. А что прикажете мне делать, когда смотришь в глаза этих существ и понимаешь, что их единственным желанием является моя смерть. Что я вам сделал, стервы? Крикнул я. А ты не
помнишь? Спросила меня взрослая особь. Не помню. Я всех вас впервые вижу. Впервые? Затрудняюсь ответить. Не помню. Считайте верными мои предыдущие показания, написанные в прОтоколе. Все-таки я хотел бы задать Вам вопрос. Вы помните женщину, которая изображена на этой фотографии. Я затрудняюсь ответить. Но по показаниям свидетелей Вас с этой женщиной видели несколько раз в кафе. Вы сидели вместе часто в данном кафе. Это подтвердили официантки. Я затрудняюсь ответить. Я не помню. На орудии убийства, которое обнаружено рядом с трупом, Ваши отпечатки пальцев. Как вы можете объяснить суду этот факт? Я уже объяснял вам, товарищ судья, что означенная женщина вместе с другими напали на меня в здании театра. У меня не было просто другого выхода. О каких других женщинах Вы говорите, подсудимый? Не об этих ли, которые изображены здесь на фотографиях? Я не уверен. Я затрудняюсь. Где Вы были подсудимый? Я был в театре, гражданин судья. И эти женщины напали на меня, я вынужден был защищаться. Иначе бы они убили меня. Вот акт психиатрической экспертизы, гражданин судья. Подсудимый признан полностью вменяемым. Он
отдает себе отчет в своих действиях. Вот как у них это получается? Еще совсем недавно, постельная сцена, оргия, беготня за девками полуголыми. И тут же суд, подсудимый, ответьте. Театр. Что там у вас дальше по сценарию? Рассвет мертвецов? Расцвет. Какое государство, такой и театр. Цирк. Не верю. Где глубокая проработка образов. Где социальный подтекст? Где реализм? Социалистический подчеркиваю. Да где хоть какой-нибудь реализм? Разве бывает так в жизни? Да никогда. В жизни или немцы наступают. Или мы немцев до Берлина гоним. Американцам вызов по всему миру бросаем. Кидаем. А в простой бытовой жизни сознательность. И отрицание. Отрицание всего несоциалистического. Неклассового. Непартийного. Вот реализм. Антиалкогольная компания - вот реализм. Гласность, перестройка. Хозрасчет. А вы что мне предлагаете? Под музыку деклассированных авангардистов. Вы мне тут выдаете Заппу прям какого-то. Слушал я его, заходил в гости к одной интеллигентной семье. Скрипочки, гармошечки, гитарки. Хриплый пропитый американский голос. Охрипший от постоянного употребления виски этого с содовой и льдом. Гадость. И вы сейчас
мою жизнь хотите этой гадостью испортить? Нет. Фашизм не пройдет! Коммунизм будет построен! И пусть половина из нас, может быть и не доживет до светлого будущего, но все равно. Пусть даже больше половины погибнет в этих классовых боях. Все равно. Пусть один даже человек увидит. Все равно. Идея будет воплощена в жизнь. И никак по-другому. Здесь, например, надо расстрелять каждого второго через одного. Ничего не измениться. И еще каждого второго. И еще. А оставшиеся пусть осознают, что мы не шутим. Что мы всем им… вам… покажем. А то Сталина вы все горазды осуждать. А меня лично только воспоминания о вожде удерживают от сумасшествия. Только. Когда начинают исподтишка, подло разрушать то, во что верил. Что получается? Что, я вас спрашиваю? Только чистые идеи и великие личности, только вера может спасти. Вера в великие идеалы, которые мы в детстве впитали в себя с молоком матери. Так что, пожалуйста, продолжайте свой спектакль. Он никак не подействует на меня. Хотя надо признаться возбудил он во мне животный страх и животную же похоть. Но тем и отличается новый человек от животных, что может он сдержать
эмоции и не уподобиться зверю. Как же мне донести до вас, до бездумных машин бездуховности от так называемого современного искусства! Как? Искусство - это жизнь. А не это дерьмо, которым вы так искусно. А надо признаться, что очень искусно, мажете здесь нашу безупречную жизнь. И мою, в том числе. А я честен перед моим народом. И не делал, того, что вы мне здесь предъявляете. И ведь переоделись мелкие душонки в советских людей, в судей. В уважаемых мной прокурорских работников. Превращаете важную часть жизни в фарс. Но я должен сказать - ничего у вас не получится. Оболгать так правду жизни, как вы это делаете - выше ваших сил. Вам кажется, что применить эту статью ко мне вполне возможно. Что доказательства у вас все собраны. И свидетельские показания. И орудия убийства. Да с одной стороны кажется, что так все просто. И не у кого не возникает даже маленького вопроса. А вдруг было все не так? Да. Результат от этого не поменяется. Жертвы окажутся все убиты. Но ведь и в сорок пятом наши солдаты тоже убили достаточное количество немцев. Вы что же теперь за это их осуждать будете? Нет. Фашистская Германия
напала на нашу великую страну без объявления войны, вероломно. И тем самым подписала себе смертный приговор. Так почему бы вам граждане не проделать весьма несложную умственную работу и не провести параллель? И тогда окажется, что я вовсе не преступник, не массовый убийца и не маньяк. А вовсе санитар леса, который избавил наше здоровое общество от вредителей, которые паразитируют на теле нашей страны. Все эти артисты, музыканты. Все те, кто не работают. Но едят. За наши с вами, между прочим, народные денежки. Прошу вас учесть это при вынесении решения. Я закончил. Суд удаляется на совещание. Смешно. Удаляется на совещание. Как будто это суд. Судья этот. Артист известный. Он раньше в нескольких фильмах снялся. Забыл его фамилию. Настоящую фамилию. А не эту придуманную. Придуманную я запомнил. Милиционеры. А в зале суда. Якобы в зале суда, хотя это зрительный зал. Сидят те самые девчонки и женщины, которых я якобы убил. Сверлят меня своими взглядами. Я, конечно, перегнул палку, когда последнюю речь подсудимого говорил. Бред. Последняя речь. Подсудимый. Я ведь не верю в это. Знаю всю подоплеку этого
судебного процесса, однако веду себя так, как будто это на самом деле серьезно происходит. И это не сон. И не явь. А пограничное состояние, которое называется у нас у простых людей - жизнь. Это жизнь. Наша жизнь. Все расписано кем-то, кого мы не видим и не слышим и вряд ли или услышим. Как будто перед нашим появлением на свет нам раздали листочки с нашими ролями, мы начали их учить. Но до конца не выучили, а листочки у нас отобрали. И вот мы с недоученными ролями вышли на эту великую сцену (жизнь) великого театра (реальность). Импровизируем на ходу, а таланта нет. Бездарно все получается. К концу жизни мы полностью забываем свою роль. Но никто напомнить нам ее не собирается. Вот так. Сижу, волнуюсь. И думаю, а где режиссер? Автор текста где, более-менее понятно. Он там остался, откуда мы в этот мир пришли. А режиссер где? Мальчики и девочки. Где? В детстве более-менее понятно. А потом во взрослой жизни. Без режиссера в театре нельзя. Тетка. Ага. Я ей прямо со скамьи подсудимых кричу. Простите, пожалуйста, не знаю вашего имени отчества. А вы случайно не режиссер? И все смотрят на меня как на
полоумного. Решил ва-банк пойти. Кричу им всем. Психиатрическая экспертиза не выявила у меня отклонений! Вменяем! Ну, так как. Кто режиссер? Сейчас. Узнаешь. А, по-моему, режиссер я. Очевидно же. Если ко мне в процессе никто не подходит и не указывает на мои недочеты. А я всегда всем указывал, характер у меня такой. Значит я - режиссер. Или это премьера. Отрепетировано все до мельчайших подробностей. Режиссер вмешаться не может. Нельзя. Что-то я не помню, чтобы мы все это репетировали. Бывает. Что не отменяет самого факта. Встать, суд идет! Не буду вставать. Проявлю неуважение к суду! Хорошо. Я встану. Только не бейте. Больно. Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики. Далее по тексту. Я внимательно смотрю на лицо судьи. Хочу увидеть этот момент, когда он проколется. Когда покажет мне, что он всего лишь играет роль судьи. Не может он быть гениальным актером, если снимался всего лишь в нескольких фильмах и то лишь в эпизодах. Ну. Проколись. Гав. Это я залаял. Выведите меня из зала. Я хочу в туалет. Я, правда, хочу в туалет. Я, пока наблюдаю за всем этим цирком, очень захотел
в туалет по маленькому. Товарищ судья. Интересно, что он сделает? Переглядывается со всеми в зале. Ага. Началось. Перемигивается. Делает кому-то какие-то знаки. Шепчет что-то сидящему рядом народному заседателю. Ну, сходите, сделайте свои дела и возвращайтесь. Я вышел в какую-то дверь. Нашел туалет. Сделал, как выразился этот судья, свои дела. И думаю. Возвращаться мне туда или нет. Ведь со мной никто не вышел. За мной никто не следит. Вон там в самом конце коридора дверь. Она куда ведет? Никуда. Зачем я туда пойду? Мне люди поверили. Доверяют мне. Милиционер меня не повел. Наручники сняли. А я что же, поступлю как последняя свинья. Подведу людей. Нет. Я вернусь. И приму свою судьбу, какой бы она не была. Подбежал к двери в зал суда. Открыл. И услышал последние слова судьи. К высшей мере наказания… Я не согласен, я буду обжаловать. Адвокат… Но все неожиданно уходят из зала, кроме девушек известных нам и женщины. Она же тетка. Она же предполагаемый режиссер.
МУЖЧИНА. Объяснит мне кто-нибудь, что здесь происходит?
ПЕРВАЯ ДЕВУШКА. А Вы заходите, не стесняйтесь.
МУЖЧИНА. А я и не стесняюсь. Тем более слово заходите, применительно к перемещению из одной части сцены к другой, звучит смешно.
ВТОРАЯ ДЕВУШКА. А Вы, мужчина, не лишайте сакральности происходящее. Не уводите мысль от абстрактного. Смиритесь с действием.
МУЖЧИНА. Вы очень загадочны, дорогая моя, вы чересчур категоричны к тому же. Зачем Вам это надо? Вы никогда не задавали себе такого вопроса?
ТРЕТЬЯ ДЕВУШКА. А Вы себе хоть какие-то вопросы задаете? Или Вы исключительно специалист по ответам?
ЖЕНЩИНА. Он у нас специалист по бабам шляться.
МУЖЧИНА. Вы кто?
ЖЕНЩИНА. Мы тебя сейчас вернем домой.
МУЖЧИНА. Это хорошо.
ЖЕНЩИНА. В царствие небесное.
МУЖЧИНА. Зачем? За что?
ЖЕНЩИНА. Зачем? За что? Ты это что ли как наказание воспринимаешь? Не как великое и окончательное благо? Не как самую главную радость своей жизни? А как ты себе представляешь это царствие небесное? Расскажи. Не бойся.
МУЖЧИНА. Я не боюсь. Я расскажу. Ну… Смерть… Там… Небытие….
ПЕРВАЯ ДЕВУШКА. Какой смешной.
ВТОРАЯ ДЕВУШКА. Какой наивный.
МУЖЧИНА. Я… Затрудняюсь ответить…
ЖЕНЩИНА. Ну вот, заладил. Заела пластинка. На протяжении всего этого времени. Этой узкой текстовой конфигурации петель. Из главы в главу. Рассказывается одна и та же история. Зачем? Любовники. Убийцы. Сумасшедшие. Сумасшедшие убийцы. Учителя. Ученики. Военные. Гражданские. Живые. Мертвые. Теперь мы. Зачем все это?
МУЖЧИНА. Не знаю. А вот вы знаете?
ЖЕНЩИНА. Мы тоже не знаем. Но… Есть одно отличие. Мы стремимся узнать. Мы двигаемся по указанному направлению. Мы даже не знаем, кем указано. Из чего-то, что невозможно выразить словами. Из обрывков снов. Мы формируем это. А ты? Что ты здесь делаешь?
МУЖЧИНА. Я? Я спектакль смотрел. Отпустите. Мне нужно одному мужику про это, про все рассказать. От этого зависит судьба мира. Судьба Вселенной.
ТРЕТЬЯ ДЕВУШКА. Уходите. Вас никто не держит. Трус. Вы проиграли уже в тот день, когда родились.
Электрогитара в оркестровой яме тихо и грустно заиграла нечто щемящее. Мужчина заплакал.Женщина и девушка тихо стали подпевать. М-м-м. М-м-м. Не открывая рта. Плавно ходить по сцене продолжили.
МУЖЧИНА. Что я вам всем сделал? За что вы так со мной? Меня никогда никто не любил. Только мой черный пес. Я его звал Черный. Он смотрел мне в глаза и лизал своим шершавым языком мне лицо. Я любил его. Только его. Больше никого. Слышите? Никого. И вот сейчас вы хотите меня отправить в царствие небесное? Да я пожить еще не успел. Жениться не успел. Детей родить не успел. Они бы называли меня «Папа». Меня никто не называл «Папа». Бабушек отправьте в ваше царствие небесное. Дедушек там. Миротворцев в Афганистане, которые погибли уже. А меня в покое оставьте. Да здесь тяжело. Водку не достать скоро будет. Ничего я помучаюсь. Пострадаю, так сказать. За всех. Я за страну отвечаю. Я все сделаю, что надо, чтобы в будущем… Я никуда не уйду. Мне интересно с вами. Я, в конце концов, хочу досмотреть, чем спектакль закончится. Имею право. Хватит мельтешить у меня перед глазами. Остановитесь! И лабуху скажите, чтоб перестал мучить гитару. Да и ты, молодая, имей уважение к старшим. И я не трус.
Музыка оборвалась. Девушки застыли на месте. Женщина подошла к мужчине.
ЖЕНЩИНА. Я не знаю, что тебе еще сказать. Ты - тупица! Ты ничего не понял и ничего не стремишься понять. Объяснять тебе, все равно, что мед в лужу лить.
МУЖЧИНА. Что за дикое сравнение?
ЖЕНЩИНА. Ладно, давай теперь серьезно поговорим.
МУЖЧИНА. Давайте, а о чем?
ЖЕНЩИНА. О том, что на самом деле здесь происходит.
МУЖЧИНА. А что на самом деле здесь происходит?
ЖЕНЩИНА. Вы правильно когда-то сказали - цирк.
МУЖЧИНА. Цирк? Но, я не это имел ввиду. Это автоматически у меня. Реакция на любое происходящее действие.
ЖЕНЩИНА. А я это имела ввиду. И я хотела бы поговорить о том, что на самом деле происходит. А происходит сейчас написание романа. Неумелое. И неумелым автором.
МУЖЧИНА. Какого романа?
ЖЕНЩИНА. Того самого, этого самого. Персонажем, которого вы являетесь. Но вместо того, чтобы стать персонажем красивого логичного романа. Романа, написанного прекрасным языком. Вы стали персонажем романа, написанного косноязычным языком, во-первых. Посмотрите, что он делает? Меняет местами существительные и прилагательные. И думает, что это очень новаторская находка. Что это придает его каляканьям уникальный стиль. Смешно. Дальше. Много слов написанных через-тире. Повторы. Это вообще умора. По несколько одинаковых слов в одном маленьком предложении. Да-да. Переизбыток слов «Очень» и «Абсолютно». Слова-паразиты, которые он не хочет замечать или не может. В силу отсутствия опыта хоть какого-то литературного. Однако, возомнил себя великим писателем. Вы понимаете, о чем я говорю?
МУЖЧИНА. Нет. У меня голова заболела. Отправьте меня лучше уж в царствие небесное. Отсюда поскорей. Я не хочу этот бред слушать.
ЖЕНЩИНА. Царствие небесное. У автора скудное воображение. В пятой части этого так называемого романа. Тоже самое происходит. Калька. Копирка. Там два человека, непонятно зачем идут на вершину горы, для того, чтобы прыгнуть с нее. И оба тоже не хотят умирать. Автор в конце нам ничего не объясняет. В этой части тоже самое. Вас тоже, дорогой мой, хотят немотивированно, вопреки вашему желанию, убить. И, подозреваю, что в конце опять никаких объяснений не будет. Понимаете? Это пример плоской, неинтересной прозы. И эта так называемая богатая фантазия автора. И нецензурная лексика. И простите меня уже за подробности непотребные, член этот огромный в снах. Ужас. Антиэстетика. А где любовь? Где, я Вас спрашиваю, любовь? У автора, кстати, в прошлом его романе «Заклание-Шарко» (который тоже не бог весть что) … Так вот там есть два куска, которые с моей точки зрения идеальны. Это рассказ про Николая. И про Австралию. Вот на что уж я, а я поверьте мне, за свою жизнь почитала, дай боже… На что уж я придирчива, но я могу сказать, что вот там ни одного слова не прибавить не убавить. Идеальные тексты. И я очень
многим людям давала это прочитать. И знаете, что удивительно? Всем нравится. Не было ни одного человека, который бы сказал, что это плохо. Все хвалили. И я подумала, значит может человек. Касается чего-то высокого, такого, что никто больше не видит. И излагает. Но сейчас все это прошло. И у меня по этому поводу всего лишь одно чувство, я очень опечалена. Вы понимаете меня?
МУЖЧИНА. Простите, сударыня, но по-прежнему нет.
ЖЕНЩИНА. Возможно, это и не важно. Но человек явно исписался. На втором романе. Все. Нет больше искры божьей. Посмотрите. Действия нет. Все части романа идут по одному и тому же скучнейшему лекалу. Все в полусне или пьяные. И никто не хотел умирать. Но все в итоге умирают. И описания одни и те же. Герои повторяют одни и те же фразы. Это что? Словарь пусть купит! Слова новые выучит. Но если герои разные. Они и по-разному должны разговаривать. А они одинаково разговаривают. Одним и тем же голосом. Одними и теми же словами. Как будто их озвучивает актер плохого провинциального театра. И действие в каждой истории одинаковое. И главное. О чем роман? В чем его суть? Что автор хотел нам своим романом сказать? Исходя из каких убеждений? Исходя из каких идей написано все это? После прочтения читатель станет лучше, добрей, чище, светлей? Вы как думаете?
МУЖЧИНА. Я думаю, что я сейчас сойду с ума или уже сошел.
ЖЕНЩИНА. Я бы хотела повторить свой вопрос. А Вы знаете, что он хочет Вас убить?
МУЖЧИНА. Меня? За что?
ЖЕНЩИНА. Да не за что. Просто так. Как он всех тут до вас убивал. Не моргнув глазом. Из собственного жлобства, раздутого самомнения и представления о себе, как о гениальном писателе. Такая адская смесь. Ему человека убить, как чаю попить. Потому что он не понимает, что это такое и одновременно боится.
МУЖЧИНА. Чего боится?
ЖЕНЩИНА. Смерти, конечно же. Чего же еще? Боится. Поэтому и раздаривает ее направо и налево. И никаких чувств, никаких эмоций. Как мальчишка, который из чистого любопытства давит всяких тараканов, муравьев. Отрывает крылышки мухам. С садистским любопытством. Ничего личного. Он Вас и узнать-то как следует не успел. Проникнуться вашими чувствами. Так поверхностно услышал что-то, подумал, что это Ваши мысли. И убил.
МУЖЧИНА. Как же так? Это несправедливо. Я могу как-то это остановить?
ЖЕНЩИНА. Вы не можете. Он может.
МУЖЧИНА. Может быть мне помолиться ему. Попросить его не делать этого.
ЖЕНШИНА. Бессмысленно.
МУЖЧИНА. Почему?
ЖЕНЩИНА. Потому что все что вы и я сейчас говорим, каждое слово, каждую буковку, он пишет. Вашего ничего нет. Вы выходите из-под его пера. Ничего больше. Вы не принадлежите себе. Вас нет. Вы - чистый вымысел.
МУЖЧИНА. Но как же? Вот он я - есть. Руки, ноги, голова. Я вижу, слышу. Воздух полной грудью вдыхаю. Ощущаю свое тело. Ущипнуть себя могу. Испытываю эмоции. Страх. Панический страх. Думаю. Как ужасно. Что же делать? Смотрю на вас. На сцену эту. На пустой зал. На девушек этих застывших. Свет дайте! Света мало.
Женщина спустилась в зал, села на кресло. Закинула ногу на ногу.
МУЖЧИНА. Вот так живешь, живешь. Тут бац. Выясняется, что ты, не ты. Твоя жизнь, не твоя жизнь. Ты - полностью выдуманный персонаж, находящийся в руках безумного маньяка, который хочет тебя убить. И ты никак не влияешь ни на что. Марионетка на сцене. И ниток, за которые тебя дергают, не видишь и не ощущаешь. Но они есть. Ха. Я понял. Вы врете. Вы разыгрываете меня. Как же я должен был помереть? Расскажите.
ЖЕНЩИНА. (Устало). Мы должны вас сжечь. Привязать вон к тому кресту. Подложить побольше хворосту. Облить бензином. И поджечь. Трагично. Мрачно. Не находите? Красиво. Поучительно.
МУЖЧИНА. Нет. Это отвратительно. Это геноцид. Фашизм. Или… Как еще назвать не знаю. А почему так? И почему вы? Откуда это вообще в его больной голове взялось? Где причинно-следственная связь, в конце концов?
ЖЕНЩИНА. Какую вы хотите причинно-следственную связь от графомана. Он не знает, что сейчас делать. Как закончить сию сюжетную линию. Поэтому домучивает. Как говорится мыслей нет и ничего нет. Пустота. Вот дрочит сейчас мозг и бумагу ненужными и бессмысленными словами. Знаете, как футболисты за несколько минут до финального свистка, пасуют мяч друг другу вдоль поля. А трибуны свистят от негодования.
МУЖЧИНА. Так это выигрывающие футболисты так делают, чтоб им в последние минуты гол не забили. А тут…
ЖЕНЩИНА. Тут понятно без слов даже. Он по любому выигрывает. А вы, мой дорогой, по любому проиграете. Так, где канистра? Девочки, работаем! Очнитесь ото сна! Давайте сыграем финальную часть с душой, с чувством с толком. Дайте музыку. Маэстро! Что у нас там по плану? Что-то тревожное, по-моему. Уважаемый! Вы только ради бога. Не сопротивляетесь. Бесполезно это. У вас нет свободы выбора. Нет. И точка. Что написано, то и будет. Знаете, мне один умный человек, сказал как-то. Там, где ты считаешь, что у тебя есть выбор - его на самом деле нет. И наоборот. Там, где ты считаешь, что выбора нет - он есть. Диалектика. Вы сами к кресту подойдете или насилие применять?
МУЖЧИНА. А скажите, вот этот текст он сейчас прямо пишет или уже написал? Вы как думаете?
ЖЕНЩИНА. А какая разница?
МУЖЧИНА. Огромная. Если он сейчас пишет, то я пошел. Мне надо всю эту историю одному молодому человеку в парке рассказать. Понимаете? Без этого рассказа Вселенная рухнет. Гравитационный коллапс. Конец света.
ЖЕНЩИНА. А если уже написал?
МУЖЧИНА. Я пойду, а вы подумайте на досуге… Хорошо?
9 мая 1992 года
Последнее время мне все снится и снится странный сон. И он вовсе не про войну. Сижу я в милицейской машине, в наручниках. Дверь открывается и незнакомый мне милиционер достает из кобуры пистолет и стреляет мне в голову. Все. Я просыпаюсь. А про войну мне сны вообще никогда не снились. Видимо отвоевался, тогда еще, в сорок пятом. И все забыл. Так может это и к лучшему. Забыл, как отрезал. Да и к чему эти воспоминания? В восемьдесят втором обо мне вспомнили. Бабка моя мне говорит, иди, мол, в военкомат, а то военком звонил, дескать, какая-то награда тебя нашла. Бабка тогда еще жива была. Не умерла еще, стало быть, от рака смертельного. О-хо-хо. Я тогда одел свой единственный костюм и пошел в военкомат. Около военкомата какие-то волосатики толпились. В руках у одного был магнитофон и оттуда орала западная музыка. Дебилы. За что я воевал? Чтоб такие вот нашу Родину заселили. Рыхлые, жирные, с откормленными харями. Матерящиеся и пьющие пиво прямо у военкомата. Я не знал тогда, что это только начало развала. Цветочки. Ягодки только сейчас пошли. Военком встретил меня очень доброжелательно. Рассказал
как-то путано, что медаль, наконец, нашла своего героя. Только почему медаль, странно. Ибо на поверку это оказался орден «Отечественной войны 3 степени». Вот. Военком открыл окно. Выглянул. Шикнул матерно на молодежь под окном. Закрыл окно. Не хочу сейчас об этом вспоминать. Вот помру. Орден этот внук снесет в ломбард. И квартиру продаст. Один у меня внук остался. Должен был радовать старика, ан нет. Вовсе не радует. Пьет водку. Торгует где-то здесь, в Пушкино, рядом на рынке. Иногда зайдет, принесет продуктов. А иногда придет пьяный, да и спать на полу завалится. Пользуется тем, что инвалид с палочкой, который еле ходит и не может ему, пьяной скотине, отпор достойный дать. Что за жизнь? Сын единственный с женой своей Верой и еще одним внуком в семьдесят восьмом в автомобильной катастрофе погибли. Да, сейчас никого личным горем не удивишь. Ибо горе у нас сейчас на всех общее - страна гибнет. Ельцин, собака, со своими еврейскими дружками губит святую Русь. Рвет ее на части. Ох, и тяжело мне. Я ведь с оружием в руках спас ее от красно-коричневой чумы тогда… В те годы… А сейчас… Пенсию не платят почти.
Копейки…. Ем хлеб с водой. Это я-то! Ветеран войны! Орденоносец! Герой труда, можно сказать. Если бы не внук. Хотя он подлец еще тот. Помер бы. Как есть помер. И нашли бы меня по запаху не очень скоро. Ибо запах у нас в подъезде еще тот. Как будто стая крыс сдохла, подавившись тушей слона, которую они жрали вместе с соседями в их квартире. Какая же невыносимая вонь. И этот трупный запах из подъезда, с улицы. Из телевизора. Смрад и разложение. Вроде, помирай дед. Не задерживай, так сказать. Не занимай площадь. Не отравляй воздух… Я уж и приготовился, если честно… Думал, что вот-вот. Но, внезапно, происходящие вокруг события, заинтересовали меня. Заинтересовали, еще слабо сказано. Я прям спать перестал. Даже пару раз пробежал без палочки. Но давайте все по порядку. Выхожу, значит, я как-то мусор вынести. А у нас пятиэтажка, хрущевка. Мусоропровода нет. Приходится все свои отходы на улицу в контейнер выносить. И в жару, и в холод. Да, и в зной, и в дождь, и в снег. Выхожу из квартиры, смотрю, стоят двое. Я сначала подумал, бандиты. Поджидают кого. Испугался сначала. А потом подумал, ну чего с меня
возьмешь? Кроме жизни моей у меня взять нечего. Да еще жилплощадь. Пошел мимо них. А они смотрят на меня так заговорчески. Не по-доброму смотрят. А один другому еще шепотом, когда я начал по лестнице вниз спускаться. Смотри, смотри - это тот самый, которого мы… Я не расслышал, потому что страшно стало. Я сгорбился и пошел вниз. А у самого сердце стало в два раза быстрей стучать. И давление поднялось. Мушки в глазах. Иду на вялых ногах, а сам думаю. Откуда меня эти двое знают? Я ведь их не знаю. Страшно. Не помню. А надо сказать, что могло такое быть, что я их видел, но не помню. Грешок за мной один есть. Я выпиваю. К стакану, проще говоря, достаточно часто прикладываюсь. Из-за безденежья я употребляю, конечно, самое низкокачественное дерьмо. Которое продается в нашем городе. Спирт. Типа «Рояль», но с запахом керосина. И разбавляю его водой из-под крана. Иногда пиво покупаю в ларьке около дома. Внук даже перестал ходить из-за этого. Буяню я. Кричу, ругаюсь. На улице несколько раз просыпался. В луже. Иногда и на земле сухой, но брюки мокрые. И вот. Так я мог с этими бугаями и встретиться. Мог чего-то
учудить. А сам не помню. Истерическое алкогольное беспамятство. Не истерическое, а идиотическое или склеротическое. Вышел, выбросил мусор. Стою, папиросину смолю. Зайти в подъезд стыдно. Вдруг я чего учудил такое, о чем не то что вслух сказать, но и подумать даже страшно. Стою, трясет меня и еще от того, что с похмелья. Мимо сосед идет. И по счастливой случайности с двумя бутылками пива. Я его остановил и заставил поделиться пивом. Ничего, свои люди, сочтемся. Волна пошла. По телу, по мыслям. Папироса вторая уже легче курится. А то сначала курил, как гвозди глотал. А сейчас легче и отхаркивается. Ноги ватные. И напряжение, которое аж скручивало меня, отпускать начало. Заулыбался беззубым ртом. И запах исходивший от меня. Кислый, противный, вроде не так мучить меня стал. Допил бутылку. Пригласил соседа зайти, ведь вдвоем в подъезд не так страшно зайти, но он отказался. Сказал, жена обедать ждет, но обещал как-нибудь заглянуть. Загляни. Давай. Заходи. Открыл дверь. Воротник поднял. Кепку нахлобучил. Думал, может они меня не опознают так? Но на этаже их уже не было. Куда это они подевались? Я точно могу
сказать, что из подъезда они не выходили. Черт подери. Зародинузасталина мать… Наверх что ль пошли? Посмотри осторожно. Наверх схожу. Нет никого. Как сквозь землю провалились. Ладно. Встану около двери, буду слушать. У нас здесь звукоизоляция такая, считай, что нет ее и вовсе. Мышь пробежит, хвостиком махнет, я услышу. Не то, что два здоровенных и шумных мужика. Быстро юркнул в квартиру. Стою. Прислушиваюсь. Тишина. Как перед боем. Напряжение растет. У меня рука от нервов затряслась. Забежать на кухню, водки выпить? Нет, пропущу. Страшно. Боюсь, что за дверью кто-то стоит. В глазок смотрю - нет никого. Но ощущение не покидает, что будто чуть правее этого искривления, этого телескопа, который дверным глазком называется, что-то шевелится. Я уж и так, и эдак. Глаз чуть в этот глазок не засунул. А все тишина. Сейчас открою дверь. Аж трясусь от страха, а все равно открою. Но тут сердце мое, чуть не остановилось. Потому что боковым зрением вижу, кто-то в моей квартире шевелится. Нельзя подавать виду, что понял. Я могу бутылкой их. Об голову разобью. И одному, как минимум, лицо изувечу. Я не забыл того еще,
как это убивать. Не забыл, а зуб на зуб не попадает. Не забыл, а колени трясутся. И внутри все оборвалось. Я очень медленно. Медленно поворачиваюсь. При этом бутылку пива беру удобнее, чтобы с размаху об вражью голову разбить. Они там в боковом моем зрении тоже очень медленно, медленно начали двигаться. Заметили. Ну что же вы медлите! Почему сразу не убили? Когда я спиной к вам стоял. Поговорить хотите? А не будет у нас разговоров. Повернулся резко и бутылкой махнул. Зеркало! Зеркало… Надо же. Нервы не к черту. Своего отражения боюсь. А как тут не боятся? Если по телевизору такое… Как сводка с поля боя. С полей сражений. Что ни день - гора трупов. Стрелки - перестрелки. Я ж старый уже. Мне удара несильного хватит, чтобы меня на тот свет отправить. А я и подготовился, если чего. У меня давно и одежда, в какой меня хоронить надо. И белье, и костюм, и ботинки. И гроб стоит за шкафом. Место на кладбище оформлено. Да хоронить видимо некому будет. Внук мне часто говорил такое. Что была бы его воля, взял бы он меня за ноги и головой об березу, чтоб мозги вылетели. Квартира им моя всем поперек горла. Все на
квартиру зарятся. Все родственники. Братья. Инвалиды сумасшедшие. Их жены. Племянники. Шурины-девери. Отвлекся я что-то. Надо к двери подойти, послушать. Где эти двое. Есть у меня мысль, все же, что они по мою душу приходили. Что за чертовщина? Дверь открыта. Господи. Что же это творится? Я ведь дверь закрывал. Точно. Перед тем, как с зеркалом воевать начал. Я открыть дверь и посмотреть, что там на лестничной клетке творится хотел, не спорю, но дверь не открывал. Теперь же она открыта. Настежь. За ней никого нет. Но кто-то мог войти. Пошел на кухню. Взял нож. И с ножом в руке из кухни захожу сначала в комнату. Никого. Потом в коридор. Что ты будешь делать. Дверь прикрыта. Не закрыта, а прикрыта. На замок не закрыта. Я замок закрыл. В глазок посмотрел. Мурашки по коже. Кто-то стоит. А кто не, разберу. Говорит что-то. Кому-то. В ванной шевеление. Как будто унитаз кто-то спускает. И свет в туалете зажжен. Я не зажигал. Ну, все. Врываюсь в мой совмещенный санузел. Никого. В глазок смотрю. Никого. И тишина в подъезде мертвая. Поем пойду. Я борщ себе сам сварил. Правда без мяса. Но если его со сметанкой. Да
белого хлебца отрезать, то вполне сыт будешь. У меня борщ отменный получается. Густой, хоть и без мяса. Я его на завтрак, обед и ужин ем. Водочка в морозилке имеется. Я ее вынул. Рюмочку налил. Но пить пока не стал. Разогрел борщ. Пока он грелся, сервировал стол. Хлеб порезал. Сметанку вытащил из холодильника. Зелень в тарелку нарезал. А сальцо еще в морозилке. Отрезал тоненький прозрачный кусочек. Борщ закипел. Я его половником в тарелку налил. Сел. Стопочку махнул. Хорошо. Борща поел. Сальцом закусил. Еще две стопочки. Сердце заколотилось, но приятно. Страх прошел, хотя и не до конца. Выглянул в окно. Подошел к холодильнику. Взял банку трехлитровую пива, налил в стакан. Стакан, конечно помыть бы не мешало, всякая дрянь в нем плавает. Потом. Пива выпил и совсем хорошо. Всех лет этих, как не бывало. Молодой молодец перед вами стоит. Выйду на балкон, выкурю папироску. Вышел, дунул в папиросу, да так что весь табак вылетел. Аккуратней надо. Вторую папиросу немного помял в руках, продувать не стал. Закурил. Хорошо как. Ляпота, так, по-моему, в фильме одном это состояние называлось. Да, березки шумят.
Листочки еще маленькие. Все - приятно. Даже на дома напротив смотреть. Облупленные какие-то. Грязные. Жуткий запах из квартир выходит. Солнце майское зловещее. Почему зловещее? Папирос еще полная пачка. Докурил. Вышел с балкона, пошатываясь. Послушаю пластинки. Я недавно на помойке интересные пластинки нашел. Штук двадцать. Чем интересные? А вот чем. Все обложки были ручкой шариковой изрисованы. Картинки на обложках тоже замазаны. Весь текст тоже аккуратно заштрихован. Названия песен тоже все зачеркнуты, не прочитать. Принес я их домой. Вынул из конвертов. А на наклейках тоже все названия, исполнители, все зачеркнуто. Видно только название фирмы грамзаписи - «Мелодия». И если конверты все грязные, заляпанные порванные. То пластинки - в идеальном состоянии. Ни царапины. За что ж их на помойку то? Да ладно. Я сейчас все исправлю. У меня проигрыватель старый, кондовый. Иголки железные. Я быстро их запилил. Портвейном залил. Руками засалил. Пеплом обсыпал. И когда ставишь их сейчас, они, подчас, так шипеть начинают, что музыку иногда не слышно. Но я слышу. Никогда такой дивной музыки не слышал. Скрипочки,
гитарки, бубны. Бабы высокими голосами поют. Классика, скажете вы. Не знаю. Я тоже, хоть и консерваториев не кончал, послушал всякого. И Баха, и Бетховена. Будьте любезны. Классика то классика, но не такая, особенная. Внуку давал послушать. Он уснул. А не у кого мне больше спросить. Вот классика особенная. За душу что ли больше берет. Душу выворачивает. Посерьезнее, чем лунная соната. Вот так. Хотя Ленин ее очень любил. А я вот выпью. И на полную громкость на радость соседей. Они стучат по батареям. Что, суки, классическая музыка не нравится? А я сижу и смеюсь. А они меня грозятся в психбольницу сдать. Сдавайте, сдавайте. Я на учете состою. Не так-то вам просто будет кавалера ордена «Отечественной войны» в психушку сдать. Звонок в дверь. Поскандалить пришли. Поскандалить я люблю. Драться если будут. Я знаю, чего делать. Земля круглая. Я им однажды такое сделаю. Ну дружок, вот дверь открываю. Развлечемся. Кто это? Крепкий такой. Коротко стриженый. Глаза колючие. Не бухарик. Не пьяный. Чего выискиваешь? И откуда я тебя знаю? Алексей не здесь живет? Нет, говорю, и захлопываю дверь, что есть силы. Замок
один и второй закрыл. Дверь у меня железная, как у всех. Прислушиваюсь, но не слышу ничего. Музыка орет. Пойду, сделаю потише. Подошел к глазку смотрю, вроде нет никого. Ушел. А зачем приходил? И откуда я его помню? Вчера около магазина, я с какими-то выпивал. Вроде ругались. А что я вчера мог сделать? Пипиську показать. Максимум. Вот откуда по пьяни привычка эта пошла? Старый ведь уже. Лет сколько. Яйца седые. Фронтовик. Но вот поди ж ты. Мне сосед рассказал. Поймал меня у подъезда, смеется. Пиписечником обзывает. Я плачу с похмелья, говорю, что ж ты сосед, меня фронтовика седого, заслуженного героя, который лично, вот этими руками несколько танков подбил… Ан, сука, ржет, говорит, что я вчера шлангом своим, вынутым из штанов, бабок гонял. Пьяный. Ты уж, говорит он мне, того, тут дети иногда гуляют. А сам смотрит, ржет, сдержаться не может. И весело ему и противно со мной разговаривать, смотрю я. Ах ты невидаль, чтоб мне пусто было, срам какой на весь двор. Как же я теперь соседкам в глаза смотреть буду. Это ж… первое время хотелось руки на себя наложить. Из дома выходил только или рано, пока солнце
не встало. Или поздно, когда во дворе уже никого не было. Но вечно же так продолжатся не могло. Я и в темных очках из дома выходил. И без очков. И пьяный и трезвый, небритый и аккуратный. А один раз иду, сидят на лавочке два мальчика, мальчонки, можно сказать, велосипеды еще рядом с ними валяются. Один другому и говорит, смотри, смотри, это и есть тот самый дед. Я обернулся, а они мне в глаза смотрят бесстрашно, своих глаз бесстыжих не отворачивают, и смеются так заразительно, Поплыло все перед глазами, еле до квартиры дошел, сердце так прихватило. И что мне теперь делать? Жизнь вне квартиры превратилась в мучение адское, подготовка к выходу из дома занимала теперь не менее часа. Высматривал, нет ли кого на улице, никого ли нет на горизонте. Знал графики входа-выхода всех соседей. И когда все складывалось. Пулей выбегал из квартиры, из подъезда. В магазин. Выпивал прямо у гаражей, а там уж хоть трава не расти. Один раз проходил такой писатель, автор романов очкастый и подумал. Алкаш, как земля таких носит? Вот я в старости буду такой же. Он-то подумал. А я подумал. Как же это я мысли чужие читаю?
Сбегал еще за одной. Внук тут пришел ко мне. Я кстати сейчас подумал, что он вроде умер тоже. Как и дочь моя Вера с ее мужем. Но вспомнить точно не могу. Я вроде и на похоронах его был. И на поминках. Но достоверно поклясться, что так именно все это и было, не могу. А я позвоню ему сейчас. Телефон-то есть. Набираю трясущимися руками, и смотрю слезящимися, невидящими глазами. Один. Два. Ха. Там. Тадам. Три. Ноль. Гудки. Голос старика. Ивана, говорю, позовите. Иваном, вроде, внука моего звали. А он мне. Я тебе покажу, Ивана. Я в милицию позвоню, будешь знать. Причем здесь милиция? Умер, наверное. Я просто помню картину такую: он в гробу. На лбу венчик. Я поцеловал его в лоб. Так на чем я остановился? Да, пришел он тогда еще живой. Вроде. Выпили с ним. И я ему историю эту рассказываю, как я наперевес… Он смеялся долго. И рассказал мне еще одну историю про меня на ушко. Да такую, что повторять ее я и перед Господом богом не решусь. Свят. Свят. А если это правда, тот самый парень, который последний звонил, и я открыл дверь. Если он по этой самой теме? Накаркал. Кто-то звонит в дверь. Я музыку полностью
выключил. Пластинка шуршит, конечно. А громкость на ноль. На нолик. Еле слышно, не шурша и не шаркая носками. Тапочки снял. Подплываю к двери. Свет в коридоре выключен. Смотрю в глазок. Там тот, кто звонил надысь. Начал ногой в дверь дубасить. И орать так громко. Открывай. Открывай падла, все равно найду. Ага, жди. Дверь железную пока автогеном вырезать будешь, я и в милицию позвонить успею. И даже на помощь с балкона позвать. Кричи, стучи. Я стою не дышу. Сказывается воинская выучка советской школы. Он стукнул еще раз по двери. Вроде ушел. Смотрю в глазок. Нет, не ушел. И действительно стоит тот парень, которому я несколько минут назад открыл. Стоит и смотрит мне прямо в глаза, как оживший сотрудник НКВД из тридцать седьмого. Изыди Сатана. Я не виноват, что у меня психические приступы. Понял? Я знаешь, чего видел? Ого-го. Я воевал. Знаешь как? Вот ты знаешь, как это, когда на тебя прямо летит бомбардировщик и бомбы так кучно ложатся. И ты мысленно так рисуешь линию, прогнозируешь вроде, что следующая бомба прямо на тебя упадет. Не рядом, не через десять метров, а прямо в тебя. Не знаешь? Вот и я не
знаю. Я партизаном был. У нас жизнь простая была. У меня, по крайней мере. Выйдешь на опушку леса. Пальнешь по фашистам, и в лес. Это у нас называлось - понизить морально-боевой дух противника. У меня так называлось. А поезда ты под откос пускал, дебил плоскоголовый? А я пускал. Как? Не могу выдавать военную тайну. Срок давности не прошел. Я и в плену был если что, но не долго. Да по моим историям писатель один даже захотел книгу написать, да запил сильно. Ну-ка, ушел этот придурок? Ушел. Открывать дверь не буду и выходить сегодня не буду. Ой, хлеб забыл купить. Выйти придется. Да и в магазине сегодня работает Валя, свет моих очей. Она меня жалеет и слабости мои принимает. И за глаза подло не называет… Как все вот… Улыбается, доброжелательная, из Белоруссии к нам приехала, как раз из тех мест, где я партизанил. Да, теперь это заграница. Другое государство. Я бы, будь у меня здоровья и сил ну хоть чуть побольше, я бы записался в вооруженные добровольцы. Да хоть куда и начал бы бороться за восстановление разрушенной Родины. Растасканной по углам нерадивыми демократами. В Приднестровье я бы точно пошел с
молдавскими фашистами воевать. Падлы, геноцид устроить хотят русских людей. Ничего, ничего. Русские всегда всех били. И татаро-монголов. И шведов под Полтавой. Гитлера. Потом этого, как его, одноглазого француза такого - вот точно, Наполеона. И революцию мы сделали на зависть всему миру. И страну такую построили. А османцев, смешно сказать, всегда били. Вот не было не одной русско-турецкой войны, что бы турки хоть одну выиграли. Всегда русские их бивали. И сейчас дай срок. Россия залижет раны, силенок поднакопит и даст всем этим жидовско… жидовским… оккупантам. Врагам прогрессивного человечества. Только мы жалеть никого не будем. И пленных брать тоже. Животы вашим беременным жидовочкам вспорем. Иисусиков молоденьких неродившихся головой об камень, чтоб другим неповадно было. Устроим, устроим, бл. ди! За слезы наших женщин. За унижение, которые вы нам и лично мне, ветерану Великой Отечественной войны, устроили. Жаль автоматы не раздал нам товарищ Янаев. Мы бы, я уж точно знаю, как бы я им воспользовался. Ладно мечтать. У меня дома все же трофей один с войны имеется. Не с той, с другой. Но тсссссс. Не
время об этом. Я заявляю… Зато… Выпью только еще чуть-чуть. И пойду хлеба куплю. И пивка. Имею право. На свои пью! Хотя, что это за свои? Деньги? Курам на смех. И задерживают еще. Суки, бл. дь, я бы вот горло бы вам, падлам, перекусил. За страдания простого народа. Жулики голову подняли. Воры. И Ельцин - главный вор и пропойца. И правильно народ говорит, что пальцы ему за воровство оттяпали. Надо в окно глянуть. Не стоит ли тот давешний мой посетитель. Не вижу. Стакан принять надо. Лапшичкой заесть. Здоровье не то. Выйду на балкон покурю. Я всегда на балконе курю. Даже зимой. Телогрейку накину и курить. Дома запах от табака неприятный стоит. Не люблю я запах. Я курить люблю. Вышел на балкон. У соседского сына, придурка, опять их эта современная молодежная наркоманская музыка играет. Бух-Бух-Бух. Кто это у подъезда стоит? Что за мужики? На меня смотрят, улыбаются. Пальцами показывают. Не знаю я их. Надо с балкона на всякий случай ретироваться. Не пойду сегодня из дома никуда. Опасно. Хотя я ведь бесстрашный партизан. Допью сейчас все. Ножик за пазуху положу - и вперед. Сейчас точно пойду. Палочку
возьму. Ножик в карман. И еще позвоню в дверь этому фашистскому гаду. Музыка у него пи. дец. Не музыка, а шум, как на стройке. И под этот шум баба какая-то пищит. Жуть. Ботинки одевать не буду. Май все же. Дверь надо закрыть на два замка во избежание незаконного проникновения. За дверью никого. Я на третьем этаже. Дверь, в которую надо постучать и поорать, ниже, на втором, прямо подо мной. Я раньше мог через три ступеньки прыгать. А то и через четыре. Сейчас куда там. Дай бог кое-как доковылять. Сколько ступенек? Считать не буду, а то со страху не пойду никуда. Сердце стучит, голова раскалывается. Да еще зубы прихватило. Никак не могу до поликлиники добраться, зубы гнилые вырвать. Вот незадача. Дошел до двери соседа. Музыка скрежещет. Дверь ходуном ходит. Звоню. Настойчиво. Минут пять. Не открывает и музыку тише не делает. Не слышит звонков, наверное. Ладно. Потом разберемся. Кое-как доковылял до подъездной двери. Только за дверную ручку взялся, дверь открыл, в ту же секунду музыка прекратилась, как отрезало. Странное совпадение. Вот суки. Отслеживают меня и сигналы друг другу подают. Я давно заметил,
что вокруг меня целая сеть сформировалась. Гады. Ходят вокруг меня. В дверь звонят. Подкарауливают. Теперь у меня все сложилось. Понял я их замысел. Обложить меня со всех сторон хотят. Кто они такие, не знаю. Но рожи у всех одинаковые. Мужики серые, лица их не опишешь. Организация. Выхожу на улицу. Стоят. Трое. Те самые, которых я с балкона видел. Подойду к ним быстрым шагом, держа в руке палочку. И откуда только сила взялась? Подбежал. Во как! Лет пять уже не бегал. Здорово мужики. Здорово отец. Вы вот нож видите? Показываю им нож. Смотрю, в глазах испуг. Будете стоять здесь, всех порежу. Отец, ты не накаляй, иди по добру по здорову. Но сами попятились, пропустили. Я иду, слышу, шипят что-то мне в след. Я внимания не обращаю. На мусор неубранный, уже неделю никто не убирался. На урны, перевернутые, внимание обращаю. На мерседес, припаркованный около самой двери магазина, не обойдешь, тоже обращаю внимание. На кавказцев, которым этот мерседес и этот магазин продуктовый принадлежит, тоже обращаю внимание. В помещении никого, только Витька-даун стоит мелочь стреляет на бутылку. Но у меня он хрен чего
получит. Самому мало. Кавказцы, которые обсуждали что-то с продавцом, замолкли сразу, как я зашел, а один из них шепнул на ухо другому, мол, вот он дед, замочат скоро его. Неприятно стало мне от того, что знает этот черножопый что-то обо мне такое, чего я сам о себе не знаю. И петля заговора, сжимающаяся около моей шеи, ощутимее стала. Я виду не подал, что услышал. Ту Витька голос подал, падла, типа Дед-пиписечник, дай сто рублев на опохмелку. Я взбесился что-то. Нож вынул и давай перед лицом Витькиным размахивать и кричать ему, что я маму его еб. л. Кстати, что правда, то правда, было дело. Но Витька не мой сын, это точно. Прапорщик один отметился. Я раза два его видел… Но Витька испугался и побежал, что есть духу из магазина. На кавказцев моя выходка произвела должное впечатление, они что-то там на своем одобрительно загоготали и по-русски сказали продавцу, чтоб обслужил ветерана вне очереди. Накануне, так сказать праздника. Я самой дешевой водки попросил, но у меня денег не хватало совсем немного. Главный кавказец сказал. Дай ему, он потом принесет. Я поблагодарил. Принесу, конечно, даже для меня
это не деньги, так мелочь. Выходил из магазина с бутылкой в руке, как победитель, а не как старый сгорбленный старик под поздравления «С празднэком, вас, уважяемый!». Даже эти и то понимают и уважают. А наши. Никто даже не поздравил, все норовят какую-нибудь гадость сделать. Ничего я привык. Я вас всех от коричневой чумы спас не за славу, а потому что кто, кроме меня, кто, кроме нас, вас, неблагодарные потомки, спас бы? Кто, я вас спрашиваю? Никто кроме русского солдата и не воевал. Все остальные вид только делали. А сейчас примазываются все к Нашей Великой Победе! Не примазывайтесь. Отсиживались все, а как только поняли, что кирдык вам приходит и Сталин всю вашу Европу к рукам приберет, только тогда Второй фронт открыли. У, как же я Вас всех ненавижу! Могли бы и не открывать. Мы бы и сами без вас Гитлера на кукан надели бы. И Японию. Без ваших атомных бомбардировок, все бы у нас получилось. А так в самый последний момент влезли гады, не снимая белых перчаток. И ож ты, бл., победители. Еп-те! Побрел злой и с разбитым сердцем. Около гаражей выпил из горла водки. Постоял, сблевнул. Не принимает желудок
водки без закуски. Старый, больной стал. И желудок раньше ого какой был, гвозди переваривал. А сейчас болит постоянно. Что и говорить, все болит понемногу. Голова, сердце, ноги, спина. К доктору не хожу, принципиально. Надо было выйти в медалях и орденах. Посмел бы мне кто, что сказать. Иду, ковыляю дальше. Наслаждаюсь цветением майским, запахами. Не знаю, доживу ли до следующего святого мая. А парад, интересно по телевизору запретили? В связи с новыми веяниями. Иду, шаркаю, болею. Трех мудаков этих нет. Как не было, и след их простыл. Подошел к двери. Соседка вышла. Ни здрасте, ни до свидания, ни с праздником. Свинья жирная, эх. Меня опять затошнило и вырвало. Люди, люди. Куда же катимся мы? К какому позорному концу, после стольких великих взлетов и побед, придет моя Родина? Моя страна. Поднялся еле-еле. В подъезде тишина. Открываю дверь. О как. А я точно помню, что нижний замок закрывал на два оборота. А сейчас он закрыт на один оборот. Кто-то за спиной стоит. Обернулся - будто тень на верхний этаж метнулась. Не по себе стало. Как только в квартиру зашел, тут же секунда в секунду музыка эта адская с
нижнего этажа взорвалась. Захотелось плакать. Но тут у меня волосы дыбом. Свет в туалете включен. Я точно выключал. Заходили, значит, суки! Чего искали, кричу им во весь голос. Чего забыли? Не могу я объяснить ни себе, ни другим, зачем они ко мне ходят. Ну не знаю я. Но ходят. Я всем рассказывал, кому мог. Даже заявление начальнику милиции писал.
Начальнику отделения милиции
Г. Пушкино
Товарищу Ивану Яковлевичу (Иуде).
Заявление.
Я, заслуженный ветеринар войны, пишу тебе, бесовская сила, что, если ты, сука не перестанешь присылать мне своих демонов в виде милиционеров. И просто прохожих алкашей я устрою вам Армагеддон. А это слово я недавно узнал, мне внук-металлист сказал. Как я не раз устраивал фашистским захватчикам на территории дружественной Белоруссии. И Ельцину Вашему скажите, чтоб перестал по телевизору горбатого лепить. А то я лично знакомый с белорусскими лесными духами и лично с Батькой Леса. Да есть там в лесах Полесья такой. Еще его называют Великий Белорус. Это такой дядька из дерева в виде дуба. Один раз он меня спас от немецко-фашистских захватчиков и сейчас спасет. Больше я вам ничего падлы писать не буду. Горите в аду.
С уважением, дед Махмуд
Но никуда не послал. Внучек мой, Мишка, или как его там, письмо это у меня отбирал и читал его глупым дружкам своим наркоманам. Они надо мной ржали. И спрашивали, дед, ну почему Махмуд? Скажи. Да чего им дуракам отвечать. Никто никогда не узнает, почему меня назвали родители мои Махмудом, не зачем знать вам о великой тайне. Слушай, дед Махмуд, ты расскажи о Батьке Леса, где ты его видел? Что ты при этом курил? Какие грибы ел? Сынки, сынки, говорил я им с укоризной, табака там не было, я траву иногда курил. Тут они начинали ржать, один, козел, даже на пол лег и начал ногами трясти. Да траву пожухлую с дубовыми листьями. Но ладно о мертвецах или хорошо, или ничего. У Мишки почти весь класс от водки и от всего сопутствующего помер. Мужчины, конечно же, и совсем чуть-чуть женщин. Какая же громкая музыка. Как люди вообще могли такую музыку придумать. Ну ладно, получи же ты из трех орудий ответный залп. Только сначала водочки. А чего уж там, стакан. Заем лапшичкой холодненькой уже. Пивом запью. Обратно лезет. Не смей. Еще хлебушка. Лапшички. Огурчик. Пивка. Утрамбовалось вроде. Шум в голове. Легкость.
Дрожь по телу пошла. Сердце кровь разогнало по всем закоулкам тела. Маня. Маня! Что ж ты боевая подруга жизни так рано покинула меня? Умерла Маня от рака в сумасшедшем доме. Красивая в молодости была, глаз не отвести. Грудь - о! Четвертый размер. Готовила так, как шеф-повар в «Арагви» не готовил. Ой, плывет все. Зачем живем? Не знает никто. Я вот зачем? А затем, я вспомнил, чтобы жахнуть изо всех орудий. Ответить этому наймиту империализма с нижнего этажа. Вот смотри, ставлю пластинку Высоцкого на патефон свой. «Если друг оказался вдруг». Первый залп. Телевизор включил, там мужик какой-то поет песню о бандитах. «Не стреляйте друг в друга, братва». На полную громкость. Второй. Радио включил, а там тот же мужик поет эту же песню «Братва, не стреляйте друг в друга». Третий. Мало? По батарее бить бессмысленно. Вот так-то. Вихрь черный налетел и унес меня в сон. Или в видение. Или сижу я в деревянном домике. Глаза открыл. Домик маленький. Маленький. И я какой-то не такой. Какой-то другой. Старик тоже, да. И бокал вина стоит. Но я кто? Французский дворянин? Композитор? Игрок Барокко. Две дочери прекрасные у
меня есть? Одна умрет скоро. И жена постоянно мертвая приходит ко мне не во сне, а наяву. И разговаривает со мной хоть и по-французски, но я понимаю. Да со мной сейчас хоть по-ирландски разговаривай, я все пойму. Сон? Нет. Не сон. Хоть упирайся, хоть щипайся, хоть просыпайся. Да хоть по сто раз на дню. А все равно не проснешься. Только одно я знаю. Это я. Настоящий я. Такой, какой я есть на самом деле, без прикрас и уверток всяких от истины. То есть не так. Есть много меня. Я такой, рассякой. Но вот если последний слой с меня снять в виде вот этого. То под ним - я. В руках у меня Виола Да Гамба. Они все, виолы эти, шестиструнные. А я ей седьмую струну приделал. Звук должен более мягкий, более бархатный получиться. Так получается. Что я уже много лет сижу здесь затворником и музыку играю. Которую никто, казалось бы, не слышит. И я жду. Жду ученика, который перед самой моей смертью должен прийти, и мы с ним в первый и последний раз сыграем Музыку. Которую, никто кроме нас двоих не услышит. Никто не поймет. Никто не полюбит. И вот я беру в руку Виолу. В другую - смычок. Глубоко вдохнул, и заиграл.
Сначала неторопливо и потом неторопливо. Мне спешить некуда. Музыка очень красивая. Где-то я ее уже слышал. На пластинке в том ужасном году, в той грозной стране в теле опустившегося и полоумного старика, который тоже скоро умрет. И вдруг я с ужасом осознаю, что тот старик - это тоже я. Или только я? И сейчас я, играющий на моей драгоценной Виоле мою выстраданную мной музыку - всего лишь сон того старика. Меня - нет. Смирись с этим. Сосредоточься на своих ощущениях. На звуках. На страсти, которая проникает прямо сейчас в твою жизнь. На воспоминаниях о своей жене. О вашей совместной, такой недолгой, но все равно счастливой жизни. О том, что она ждет тебя там - в царствии небесном. О том месте, которого все так бояться и одновременно вожделеют, как самого важного, самого дорогого. Он, конечно, видит меня во сне, это неоспоримо. А я, сидя в его сне, и играя музыку на Виоле Да Гамба, просто и естественно наблюдаю все это время за его жизнью. С самого первого крика и до сегодняшнего дня, когда он пьяный лежит на своей кровати и спит. Я наблюдаю и играю на Виоле. И эти два действа неразрывно связаны друг с
другом. И я не могу остановиться. Я не могу прекратить наблюдать, и я не могу прекратить играть. Вы думаете, что я каким-то образом, каким-то странным кодом, посредством музыки даю ему о себе знать? Возможно. А возможно я себя раскапываю за слоем слой и все время думаю, вот он я настоящий. Или она. Или оно. Но нет. Все время наталкиваюсь на что-то. На какую-то безделушку, которая подкладывается специально и говорит: «Вот настоящее Я». Приглядываешься, опять обманули. Опять подложили все то же самое, с чем имеешь дело уже много лет. Наблюдай. Когда перед тобой столь грандиозный концерт разворачивается. Иногда спектакль. И что это за сила, которая водит смычком по Виоле? Моя рука. Как же. Жди. На, смотри. Ты рукой этой водишь? Нет. А кто водит? А что у тебя под последним слоем? Ничего. Пустота? Слова. Не ничто. А ничего. Назови это как хочешь. Любым словом. И все. Дальше не расшифровывай. Именно в расшифровка, хранится код разрушения этого Ничто. В расшифровках и в объяснениях ты его теряешь. Есть реальность, с которой ты взаимодействуешь ежесекундно. И эту реальность ты должен описывать словами. Такая
у тебя работа. А есть Ничто, которое ты не можешь описать словами. Ибо незачем. С ним ты можешь лишь взаимодействовать. Как я могу с ним взаимодействовать, если его нет в этом мире? Только так: действовать и ничего себе не объяснять. Ну, вот, обоссался. Бл. дь, что за жизнь? Старый стал. Мочевой пузырь совсем не держит. И так каждый день. Покрывало на балкон сушить. Одеяло на балкон сушить. Простыню на балкон. Матрас на балкон. Подушку тоже обоссал? Да. Подушку тоже сушить. На улице майская настоящая победная погода. Тепло. Все к следующему вечеру высохнет. С праздником, кстати, тебя, дед! С Праздником Великой Победы. Утро Великой Победы. Пять утра. Выпьем же, Махмуд, за победу! Водка где? Очки надо надеть, ничего разглядеть не могу. Где очки? Как же желудок болит. У, мучаюсь. Скорую вызвать, да ко мне не приедут. Проверял уже. Сутки ехали. А как доехали, так у меня уже не болит. Говорят, ложный вызов. На деньги разводить начали. А я скандал с потасовкой устроил. С тех пор у меня война с местной милицией идет. На кухню иду. Боже, какой срачь, какой запах. Гниль, кислятина. И от меня от самого так же
пахнет. Я месяц, наверное, не мылся. Ты, дурак, и раньше не мылся! Кто здесь? Голос знакомый. Маша, ты? Я, Махмуд, я. Как же ты Машенька, с того света ко мне пришла? Я вот и сон сейчас видел про мужика, к нему тоже жена приходила и во сне и наяву… Тот мужик, дворянин и композитор, и по совместительству держатель Мировых Линий. А ты кто? Пропойца, пьянь подзаборная, торговец собственным ху. м. Прости Господи! Маш, Маш! Это все случайно, не хотел я, по пьяни получилось. Не хотел он. Давай, Махмудик, собирайся. Куда это, Машенька, любимая моя? Ко мне перебирайся. Хватит старик, нагулялся, напился. Все равно от тебя здесь уже толку мало. Не пойду! Как так не пойду? Надо! Нет, что хотите со мной делайте. Рано еще. Может мне еще осталось подвиг совершить. Какой? Две бутылки за вечер выпить? Ты зачем живешь, старый? Ты себе честно ответь. Я, это, свет несу людям. Ха-ха-ха. Ну, насмешил. Какой свет? Запах мочи, пота и дерьма. Вот и все, что несешь ты людям. Ну, не совсем я. Ведь тот старик во сне это ведь, тоже я? Ой, он никуда не денется. За него не беспокойся. А ты собирайся. Фиг Вам. Подошла и такую
затрещину мне дала. Я упал. Что это было? Белая горячка? Что за демоны меня окружили? Вертолет летит. Все громче, громче звук пропеллера. Ощущение такое, что он завис над моей пятиэтажкой. Зачем? Десант высаживают. Чтобы меня врасплох захватить. Но меня так просто врасплох не захватишь. Во-первых, у меня граната есть. На рынке купил, не поверите. И еще у меня отстрел есть. Купил там же. Одного точно убью отстрелом и еще одного минимум гранатой. И вдруг радио как рявкнет. Первый пошел, окончил, окончил. Окончил. Шум зэкичебу. Этакой май бои. И шум. Я понял, они по радио переговариваются. И мой громкоговоритель на кухне как-то это транслирует. Вот. Пожарные едут домой. Смотрю в окно. Дворник, стоявший до этого по стойке смирно и смотревший прямо в мои окна, как по команде начал мести пыль. Наивный. А я все понимаю, я все замечаю. Я возьму свое. Не сомневайтесь. Я понял, что в подъезд вошла группа захвата. Тихо, тихо поднимаются. Встали. Я не слышу ни малейшего звука. Я все чувствую и так. Достал гранату из тайника. Кольцо вынул. Жду. Напряжение невыносимое. В голове играет популярный фокстротик. Если
рука занемеет, граната выпадет. Упадет на пол. Покатится. Пройдет пять секунд. Бабах! И мы все в дамках. Тут время не имеет значения. Простите, здесь время имеет значение. Последовательность ходов не имеет значения. Хоть разом все в окно и в дверь запрыгните. Пять секунд. Отсчет для всех без исключения пойдет. Ну. А на улице что? Пожарные опять куда-то поехали. Не домой. Это больше чем… По радио опять зашуршало что-то. И вдруг. Все отошли на исходные позиции. А вертолет, между прочим, все так же висит над домом. Уже всех жильцов, наверное, разбудил. Ага. Угу. Кто дал команду? Вертолет улетел. Испугались? Чего? Кто мог узнать про гранату? Про отстрел. Никто. Резко подошел к двери. Кольцо обратно на место вставил. Спрятал гранату. Страха нет. Открыл дверь. Выглянул. Никого нет. Вышел на лестничную клетку. Тишина. Предрассветная. Послерассветная. Серая. Тишина. Спустился на первый этаж как мог быстро. Вышел из подъезда. У дворника, видать, нервы не выдержали. Он побежал. Недавно в органах. Хорошо. Праздник продолжается. Доковылял до круглосуточного магазина. Вспомнил, что у меня денег нет. Заплакал.
Подъезжают к магазину бандиты какие-то на черной машине. Вышли, недобро посмотрели на меня. Страшно стало. И вдруг, меня какой-то черт дернул. Я зашел в магазин и тихим сначала голосом начал, а потом все громче и громче начал. Про праздник, про то, как честно воевал, про награду, которая нашла героя, про милицию, которая воюет со мной, стариком. И что деньги забыл. Сказал. Ребятки. Угостите старика. В честь Великой Победы. Стою слезы из глаз. Один, суровый самый. Посмотрел на меня. И спрашивает, а ты, отец, сколько в своей жизни людей убил? Немцев, отвечаю, много. А из наших бывших советских людей, только одного полицая, предателя в расход пустил. И что, продолжает он, кровавые мальчики по ночам не снятся? Отчего сниться мне они должны? Отвечаю я. Я мальчиков не убивал, я только мужиков взрослых, которые по доброй воле на войну пошли. Как же по доброй воле? Погнали их всех под страхом смерти? Вот я и говорю, по доброй воле. Смотрит он на меня и говорит. А мне вот снятся, по ночам ору. Жена вскакивает и на лоб мне полотенце мокрое кладет, не помогает. Дерганный стал нервный. Так и жду, что кто-то
внезапно в меня выстрелит, и все, понимаешь, все. Понимаю, говорю, очень хорошо понимаю. Но ты знаешь. Я там несколько лет так жил, все думал, вот идем на операцию. Убить могут. Нет, не боялся. Хотя многие боялись. Там это где? Кавказец он что ли? Парень, который меня это спросил. Там - это в прошлом. Помолчали немного. Я сейчас всего боюсь. Смерти, соседей, вас. Не бойся, старик. Выпить хочешь? Нальете, чего же не выпить. Коньяк будешь? Да все равно, я последнее время только паленую водку пью. Мне коньяк за счастье. Вышли из магазина. Они на капот коньяк поставили, колбаски, хлеб, овощи. Выпили за Победу. За меня. За них. За Россию. Все съели. Один из них, дал мне денег. Не посчитал я сколько, но много. Выпьешь за наше здоровье, потом, помолчав, сказал, и за удачу, она нам сейчас не помешает. Пожали мне руки. Сели в машину и с визгом с проворотом колес помчались куда-то. Но тут им дорогу перекрыла тоже какая-то здоровая и черная машина из нее вышли люди с автоматами и расстреляли по целому рожку. Потом бросили автоматы, сели в машину и быстро уехали. Да сынки не выпью я за ваше здоровье, выпью за
упокой. Да и за упокой не выпью. Пива куплю и домой праздновать. Иду, вспоминаю случай. Наши поезд какой-то взорвали и на базу возвращаются. Им надо дорогу перейти и - в лес. Переходят, а тут колона немцев, ввязываются в бой и их всех до одного. Спросите резонно. А откуда я знаю, если всех до одного? А я шел из деревни с провизией, один, командир меня послал. Решил не вмешиваться. Как, впрочем, и сейчас. Совесть не мучает из одного простого рассуждения. Ну, вмешался бы я тогда, кто бы вам сейчас эту историю рассказывал? Никто. Дома никого. Не приходили они сейчас. В квартире все как есть, все как оставлял. Я сразу замечаю, когда они в квартиру приходят. Специально оставляют следы, которые в глаз бросаются. Куриную голову, отрубленную, на телевизор положат, например. Или газету, которую я точно не покупал, на видное место подбросят. Или ботинок один украдут, а через неделю обратно подбросят. Ну и так и далее. Вы спросите, кто такие эти они? Почему ты этих конкретных, наверное, людей называешь «они»? А я вот и не знаю, кто это «они». Но «они» есть. Как я это обнаружил, спросите вы? По фактам. Факты -
упрямая вещь. Они не врут. Вот переворачивает кто-то же мою квартиру вверх дном? Вертолеты летают. Люди незнакомые за мной хвостом по несколько часов ходят. Я в Москву ездил и замечал, как «хвост» за мной все время ходит. Причем люди меняются. Организация целая. Какая у них цель? Да хотя бы квартира моя. Вот помру я, кому квартира достанется? Государству. А государства у нас сейчас нет. Факт. Рулят всем бандиты, которых сейчас вот убили. И менты, которых пока еще не убили. Вот и они… Может быть… Это всего лишь моя версия. Как у полковника Зорина. Организовались и отбирают у стариков таких же как я, одиноких, квартиры. Резонный вопрос, что им мешает прямо сейчас убить меня, а потом задним числом оформить через продажных нотариусов квартиру на себя? Не знаю, может какой жидомассонский их специальный кодекс чести. Но я скажу. Только не говорите, что я совсем с катушек съехал. Я считаю, что всем в моей жизни рулит тот самый старик, который на Виоле в том доме играет, в том времени. И пока он не доиграет эту последнюю в моей жизни пьесу, ничего у этих бандитских вурдалаков не получится. Так и будут, гиены,
ходить вокруг меня, зубами щелкать и облизываться. Вот такая сила меня охраняет. Не сила, а уверенность. Запутался. Знаете почему? Потому что пока я эту думу думаю, я полбутылки коньяка уговорил. Хлебушком закусил. И пивом запил. Дураком стал и сейчас точно кому-нибудь позвоню. Факт. Сейчас телефонную книжку открою. Стаканчик поставлю рядом, выпивать во время разговора. Плохо мне, плохо. В желудке так больно тянет что-то. Может у меня тоже рак? И страшно. Отчего так страшно? Кому позвонить? Внуку своему! Так он помер. А тот мужик, который по его номеру раньше отвечал, злой был, а теперь привык, матерится меньше. Последний раз мне песню пел и слезами горькими обливался, что его Наташка какая-то не любит. Лет ми тэйк а фарэвэй. Какие-то такие там слова, если я ничего не путаю. А я все могу путать. Старый, больной партизан, с отмороженным пахом. Отморозил я его в Полесье. Или в Белоруссии. Недалеко от деревни Городно. Родня. У меня там могла бы быть. Ведь там жила моя сладкая Маша. Сладкая, как этот паленый коньяк. Стоп, коньяк не паленый. Коньяк парень этот, царствие ему небесное, самый дорогой купил.
Так и сказал, давай лабазник самый дорогой коньяк для моего друга, Махмуда. Не паленый. Да не паленый, но все равно сладкий, как моя возлюбленная Маша. А парень этот выпал из машины, лежит, кровь у него изо рта льется, и он инстинктивно так мелко трясется, дух из него выходит. А арфист, к примеру, который за его жизнь отвечает, он все равно играет, играет, играет. А как я с такого расстояния это увидел? Дальнозоркость у меня, поэтому, наверное, или по-моему. По моему щучьему велению отмотайся-ка время назад. Сделай меня молодым, здоровым, счастливым, радостным и сильным. Дай мне в руку х.й - и я побежал по бабам, сладким. А отчего они у меня все сладкие? Нет по соленым, горьким и кислым я тоже побежал. Блондинкам, брюнеткам и по старухам то же. Дай уехать время мое мне в Америку, в Африку и даже в Антарктиду необитаемую, пингвинную. Упаду я там в снег, зароюсь в него и проору слова благодарности Богу, все же, за то, что вывел он меня в свое время на свет божий, прекрасный до икоты и жуткий до благоговения в сердце. Спаси меня, сохрани и иди своей дорогой, потому что мой друг единственный смотрит на
меня внутренним взглядом, думает о чем-то о своем и через меня смотрит на твой мир, который он, возможно, сам и создал из обрывков снов. Из синих салфеточек. Да, а смешно получается. Создал мир из синих салфеточек. А почему? Да потому что я сейчас вижу пачку этих синих салфеточек. И создаю из них целый мир. А какой он этот мир? Он состоит из салфеточек и несалфеточек. Несалфеточки состоят из меня и неменя. Нея состою из любви и нелюбви. И так и далее. Все очень просто - миры вложенные друг в друга. Как матрешки. Вы скажете, конечно, что я - философ. Соглашусь, есть немного. Если бы не война, поступил бы на философский факультет Московского университета. Не ври, старый, не попал бы ты никуда. Ну и не попал бы. Да и без всяких бы не попал. Вот такой коленкор. Вот такой факт моей биографии. Устал, спать надо, но как тут спать в такой праздник. Возьму деньги, куплю пива и папирос, а перед этим выйду на балкон и еще раз покурю. Совсем ты с ума сошел от одиночества, это я сам себе говорю. Возможно, и сошел. Вон со старухой своей разговариваю с мертвой, с божественным Виолончелистом. Курю, курю, помереть не
хочу. А я еще и пью. С праздником! Ору я какому-то доходяге пьяному с балкона. Он орет мне что-то в ответ. Я ему - бухнуть есть? Он отвечает не разборчиво. Позвоню все-таки я деду Махмуду, который живет один в Пушкино. Жаль его, внука он потерял, дочку с мужем (или сына с невесткой) тоже потерял и бабку потерял, а сейчас бухает один, ссытся по ночам и сходит сума от белой горячки. Уважать ветеранов надо и, хотя бы раз в год, в День Победы звонить им необходимо. Длинные гудки, но я не тороплюсь бросать трубку. Я знаю, что он опять испугался. Он всегда панически боится, когда я ему звоню. Откуда он знает, спросите вы, что это именно я ему звоню. А ответ очень прост. Ему больше никто не звонит. Родственники все померли. Больше ему никто не звонит. Вот он трясущимися руками ставит пластинку. Делает звук потише. И не спеша идет к телефону. Телефон надрывается - «дзин-дзин-дзин». Пауза. Дзииинь. Берет трубку и плавно подносит к уху. Сопит в трубку. Ждет, что я начну разговор. Но я не начинаю. Закуриваю. С наслаждением, как это всегда бывает в таких случаях, втягиваю терпкий дым. Шумно выдыхаю. Он тоже
закуривает, настраивается на долгий разговор. Где-то на заднем плане плачет Виола Да Гамба. Процесс пошел.
- Здравствуй, Махмуд. С праздником тебя! Даже не знаю, чего тебе еще пожелать? Долгих лет жизни? А надо ли тебе это? Здоровья? Богатства? Вот ты сегодня, по твоим меркам, конечно, вроде получил богатство в виде дорогущего коньяка. Стоимостью более, чем твоя ежемесячная пенсия…
- А деньгами нельзя было дать? Что ты все не как человек? Через все этакие штучки пытаешься меня жизни научить? Не получится. Поздно уже. Старый я помрек.
- Помрек? Это что опять за новое слово ты придумал? Генератор словосочетаний ты стал какой-то.
- Да не новое. Есть имярек, который, стало быть, живет и процветает от счастья. А есть помрек, это тот, который, стало быть, помрет скоро.
- Да откуда ты знаешь, когда ты помрешь? Может, ты вечно жить будешь, как вечный жид? И скитаться по планете со стоном? Кстати, откуда знаешь, что сейчас не так?
- Ты у нас же все знаешь. И про меня, и про мой окружающий мир. Не скрою, испугал ты меня сильно, когда первый раз мне позвонил. Ик. Э-э-э. Тьфу.
- Дед. Ты вроде качественный алкоголь уже несколько часов потребляешь? А тем не менее все равно блюешь. Желудок совсем испортил. Что-то не так?
- Все не так. Итак. В первый раз сильно ты меня испугал, когда все про меня рассказал. И даже то, что не могла знать ни одна живая душа. Про то, что делаю я, когда совсем один на один остаюсь. Вот тогда-то у меня и возникла мысль, что руководишь всей этой ужасной операцией спецслужб против меня. Камеры наставил или с помощью телескопа следишь из какой-нибудь квартиры соседнего дома. Но есть одна тайна, которая не дает мне покоя. Откуда ты мысли-то мои знаешь?
- И?
- Что «и»?
- Как ты отвечаешь на этот свой вопрос?
- Поначалу никак не отвечал. Потом мысли пришли разные. Ну да ты их знаешь.
- Знаю. Все же ты их озвучить должен, иначе разговор у нас с тобой не получится.
- Думаю, ты через меня кое до кого добраться хочешь. Как только ты это сделаешь, я не понимаю? Но не важно. Я для тебя не так-то уж и важен. Тебе он нужен.
- Браво, Махмуд! Как ты думаешь, кто он?
- Не знаю, может Бог. Точно не знаю. Не стараюсь ответить на этот вопрос. Больно мне думать об этом. Понимаешь?
- Понимаю. Но возникает следующая часть вопроса. Если он Бог, то как я вообще могу до него добраться? И как это добраться? И что значит я?
- Слушай. Не надо, не подбрасывай мне это. Итак бошка трещит. Отстань. Положи трубку. Хочешь, можешь объяснить, но я все равно не пойму. В прошлый раз не понял.
- Я сам не понимаю. Вроде некоторое время назад я сам был Махмудом, потом недолго был им. Теперь вроде стал собой. Сбивчиво все. У самого голова болит. Пачка сигарет понять не помогает. А бухать как ты, старый, я не могу. Панкреатит. Знаешь, что это такое?
- Это когда все внутри гниет?
- Не угадал. Но играл. Но… Хватит может? Я тоже женские голоса иногда слышу. Но это в наушниках. Это объяснимо. Твой, вот, случай, гораздо более запущенный. Я с тобой разговариваю, чтобы понять что-то. Не знаю. Мне эти разговоры с тобой более важны, чем тебе. Понимаешь? Завершать надо эти разговоры. Все равно ничего это не изменит. Контекст всего этого узла текстового был задан 23 февраля. Понимаешь? Мне теперь из него не выйти, все, порочный круг, с одной стороны. Но с другой стороны, мне в этом скелете дают много свободы. Я любое мясо могу на этот скелет нарастить. Главное, чтобы конструкция выдержала. Пока выдерживает. Но что произойдет по ходу дальнейшего наращивания мяса, я не знаю. Но вариантов других нет, надо закончить эту работу. Для меня этот текст - вызов определенный. Оборвалась мысль. Я таким образом через этот разговор с тобой, больше ничего не выражу. Отбой. Да. Напоследок, хочу сообщить тебе. Та песня, которая так громко играет у соседа твоего снизу. Ее поет певица такая - Донна Саммер. И называется она. I feel love.
- Да мне пох. й, - сказал Махмуд и повесил трубку.
Ненавижу, когда он мне звонит. Нагородит слов заумных. Вроде чего-то сказал, а вроде и ничего не сказал. И какое он имеет отношение ко мне? Откуда он все про меня знает? То есть абсолютно все. Ладно про меня. Он и про того, кто играет на Виоле Да Гамба знает, хотя я вообще никому ни слова, ни полунамека… Загадка загадок. Выпью еще. Хорошо. Пиво густое заполняет мой желудок. Это успокаивает, усыпляет. А коньяк будоражит, побуждает на необдуманные действия. Вот сейчас выйду на балкон в чем мать родила. Взбудоражу район видом свой пиписьки старческой. И начну псалмы петь. Да такие, которые сам и придумал. Мелодии тексты. Снимаю рубашку, снимаю брюки, снимаю носки, снимаю трусы.
Псалм №1. О, ты, ниже в речи ходящий буквенный взор отводя под страхом собственной смерти. О, кто разговор уводит от заданной господом цели? Нам незачем вещие сны о ботинках судьбы и признаться в надежде. Где закончатся все не однажды рожденные песни.
Я стою на балконе с иконой, голый, несу весь этот бред почему? Почему нет страха, что меня просто и тихо сдадут в психушку. И не поможет, что я ветеран. И не поможет, что я орденоносец. И не поможет то, что сегодня Девятое мая. День победы. За что мы кровь свою проливали реками? Я вас спрашиваю, христопродавцы. За что воевали? Я вас спрашиваю. А вы там, что щенки малолетние над дедом подшучиваете? Нет уважения к старшим. А вы знаете кто я? Я - моя дочь! Я - мой внук! Я - моя жена! Я есть все! Я есьм первый и есьм последний! Народ под балконом собрался, пальцами тычут в меня. Смеются. Рожи отвратительные, тупые, некрасивые. Души… А нету у вас души. Вот поэтому с вами можно делать все что угодно. Вот поэтому над вами можно любого начальника поставить. Хоть пьяницу, хоть вора. Потому что сами вы пьяницы и воры. Вам, можно сказать, дали охранять самую святую землю на всей Земле - Русь. А вы загадили и растащили ее. На цитаты. Ха-ха. Шутка. Сейчас спущусь к вам. Эй, засранец на втором этаже! Включай свою сатанинскую музыку. (Но кто-то умный во мне сделал следующую вещь - поставил растяжку партизанскую
с гранатой в комнате, как учили). Последний советский христианский воин идет на свой последний и решительный бой языческий с ворогами. Трепещите бесы. Открыл дверь. Вышел. Пальцы ног ощущают холод от бетонных ступеней лестницы. Камушки на полу мешают ходить. Больно. Дверь на втором этаже открылась. Тетка какая-то испугано выглянула, но увидела меня и тут же захлопнула дверь. А почему она вообще выглянула? Да потому что я начал петь свой второй псалм.
Псалм №2. Иисус Христос красной звездой вместе с Лениным святым и Буденным распрогнали распроклятых врагов со святой земли СССР. Дева Мария вместе со Сталиным белой лебедкой и черным вороном, крыльями своими закрывают наше небо чистое над Москвой. Вот так Вот так так Картера убей. Вот так. Вот так так. Рейгана спали. Мы видим над собой…
Дверь открылась, и я вышел на улицу. Всех как ветром сдуло. Чего они испугались? Немощного старика? Нет, взгляда моего безумного и строгого испугались. Испугались, что испепелю я их взглядом своим прямым, сильным и честным. А дети не испугались. Дети радостно пошли за мной. Дети чувствуют правду, как она есть. А правда она во мне. В старике, которого бросила его Родина, но не бросила Богородица, которая сейчас корчит мне страшные рожи на своей иконе, которую я держу в руках. А странно ведь. Ведь пока она была не живая, икона, то есть, на ней был изображен Николай Угодник. Негодник. Как же ты вдруг поменялся местами с Матерью Бога. Что же ты сделал такого противозаконного? Я вот при всем своем сумасшедшем желании, ну никак не могу стать женщиной. А ты стал. Матерью всего сущего. Музыкой, который поймал в свою Виолу, вездесущий бородатый старик, который и является отцом всего сущего. А прикидывается, что не при делах. А-я-яй, старик. Ну-ка выходи померимся силами. Посмотрим у кого больше. Что ты можешь мне доказать? Как ты можешь меня прищучить? Лишить меня жизни? Да разве ж это жизнь была? И
прошла, поганая, за секунду. Как будто сидел, сидел я перед телевизором. Смотрел, смотрел. А потом электричество кончилось. И кто-то грозный сказал. Все, кина не будет. Кончилось и мое кино. Сердцем чую. Кинопленка шуршит уже в холостую. На экране чернота. И зрители немногочисленные расходятся, чтобы пойти посмотреть еще что-то точно такое же, но в высшей степени неинтересное. А что мне-то делать? Несущемуся с огромной скоростью к своему бесславному концу в виде закольцованного сна про лейтенанта милиции, который зло и бешено взглянув мне в глаза, вынимает табельный пистолет и стреляет мне прямо в голову и рассыпаются звезды! И расширяются Галактики! И гибнут, и возрождаются Вселенные! И что? От грандиозности всего этого дух у вас что ли захватывает? И долго вы еще будете пялиться на это на все. Режиссер еще и не такое вам покажет, а писатель этот не то еще вам напишет. А старик на Виоле и не такое вам еще сыграет. И все красочней, все интересней, все техничней. Мир становится все идеальнее и идеальнее. И вот почти и нечего будет там менять. Стоп. Остановка. Все ясно, все понятно. Я знаю все. Мне
нечего больше узнавать. Я охватил своим существованием всю Вселенную. Я стал бесконечностью. Движение стало покоем. Развитие стало невозможно. Вся изначальная пустотность стала бесконечной плотностью и насыщенностью. И остановка эта вдруг стала на физическом уровне проявляться совершенно на невероятном атомарном, молекулярном, элементарном уровне. Связи стали разрушаться, центростремительные силы стали центробежными. И наступила пустота. Та самая самоосознающая всепроникающая пустотность, которая заеб. ла всех. Не могу больше. Слушайте псалм 3 и уходите.
Псалм 3. А не одевайте мне наручники. Не бейте в лицо кулаком. А не пинайте в пах сапогом. А то стану богом. И не подам вам убогим. А жизнь так и не понята многим. Заставим вас кричать и плакать. Бл.. Бл.. Бл..
Послушайте. Вот вы, когда стреляете в головы разным людям, Вы, вообще, что кому хотите доказать?
12 июня 1978 года
Когда в двенадцать лет ты вдруг узнаешь, что скоро от рака умрет твоя мать, жизнь останавливается. Именно так я вспоминаю этот день сейчас, тридцать лет спустя. Я стоял, ошалев и остановив какую-то незначительную мысль в своей пустой, на тот момент, голове. А врач все говорил и говорил, все подгонял и подгонял свои эмоции слюной, которая вылетала у него изо рта. Он поддерживал себя все сильнее в своей подлости. Подло так говорить, что умрет твоя мать, что четвертая стадия, что операция невозможна. Где же Вы раньше были, ведь взрослые люди? У всех высшее образование, а в вопросах собственного здоровья, настолько беспечны, насколько это вообще возможно. Стыдно товарищи. Доктор, а может быть это не все? Вы же понимаете, вы же своими словами без ножа меня режете. У меня Вовка еще маленький. Как же он без меня? Отца у нас нет. Мать посмотрела на меня глазами, полными слез. Голубушка. Я профессионал. И вы сами попросили не врать. На ранних стадиях, мы можем еще из милосердия врать. Но сейчас - простите… Сколько мне осталось? Меньше месяца. Она опустилась на колени и завыла, страшно, натужно. У меня эта
сцена до сих пор стоит перед глазами. Коридор больницы, пол деревянный блестящий. Полумрак. И доктор пытается поднять с колен упирающуюся мать. Я не мог плакать, я не понимал, совсем не понимал, что происходит, о чем они говорят. Для меня смерти еще не существует. Пока еще не существует. Я думаю о том, как посмотрю сегодня мультики. О солдатиках и о Людкиных коленках. Хотя на самом деле я, похоже, не о чем таком не думал, а просто тяготился этой ужасной картиной. Упирающаяся мать, доктор, у которого в глазах ни капли сострадания, а только голый профессиональный интерес. Когда мы пришли домой, оставалось еще не так много времени до того момента, как моя жизнь и жизнь моей матери покатится под откос. Мать сходила за водкой. Причем купила она три бутылки. Открыла одну, налила полный стакан и начала пить водку, как воду. Мелкими глотками, иногда большими. Но, не испытывая никаких неприятностей от вкуса водки. Она выпила две бутылки безо всякой закуски. Потом разделась догола и стала показывать на свои груди, смеяться и рассказывать, как их отрежут. Но мои сиськи будут уже не я. Такая фраза устроила бы
вашу неокрепшую детскую душу? Я выбежал из подъезда и дал затрещину Димке, мирно прогуливающемуся соседскому мальчонке, еврейскому, как мы все думали, мальчику. Он заплакал, а я побежал дальше, запивать свое горе шипучкой, которую я разводил в стаканчике газировки из автоматов газированной воды за одну копейку. Деньги у меня всегда водились. Меня год назад до этих событий, парень из параллельного класса, Вовчик, научил по карманам мелочь тырить и у младшеклассников отбирать. Вовчик сам из Тамбова. У них там все такие. Отмороженные. Он по школе ходит с велосипедной цепью. Попробуй, откажи такому. Откажи что? Кстати. Не помню, что говорил только что. Вот так всегда. Как только вспоминаю то время и все, что с ним связано, мысли мелькать, вроде, начинают, а что они обозначают, я не знаю. Не помню. После шипучки отпустило. Прекратил душить мое горло стыд. И здесь я увидел Серегу Иванова, моего друга, драчуна и вора. Нет, мы все пионеры были. Конечно. И вот сейчас два пионера пойдут за угол курить сигареты «Космос», кислые и некрепкие. Привет - привет. Ты чего такой грустный? Да так, вроде все нормально. У
меня, знаешь ли, мать скоро умрет. Затягиваемся, выпускаем дым, молчим. Не повезло тебе, в детдом отдадут. А там порядки, сам знаешь какие, как в тюрьме. Вот. Покурили, помолчали. Вспомнили пионерский лагерь. Вспомнили с ним этих отмороженных детдомовских, которые дрались, как взрослые мужики - насмерть. Их все боялись, даже деревенские, которые толпами приходили к нам на танцы, и называть их «деревенскими» категорически не рекомендовалось. Называть их следовало только так - «местные». Хотя сами они были никакие не местные, а жили себе спокойно в Москве. Например, в Тушино. И не дай бог такому «деревенскому» встретиться с нами в Кузьминках. Или еще где… Ну бред ведь несу. Никто не собирался с ними встречаться нигде. А в пионерском лагере этих длинноволосых злых ублюдков мы боялись. Детдом не подарок, это точно. Не знаю, стоило ли сравнивать его с тюрьмой. Может и не стоило. Но, ни туда, ни туда не хотелось. Ни в тюрьму, ни в детдом. Хотя, если я правильно помню, в то время в двенадцать лет и невозможно попасть было в тюрьму. Частичная уголовная ответственность не наступала еще. Попрощался я с Серегой
и пошел бродить по улицам района. Тополиный пух вовсю летает, ложным снегом землю покрывает. И во всем ложь. В материной болезни, во мне, в мире. В стране нашей, в Советском Союзе. В пионерии. Я иду и плачу, слезы из глаз, тополиный пух в глаза. Мрачно на душе, внутри тела такое гудение басовое, будто я труба водопроводная или иду и гудю, как жук, или гужу. А я знаю, кто был причиной материной болезни. Боря. Боря Косорукий. Председатель парткома и алкоголик. Но тихий. Положение громко ему не позволяло пить. Боря Косорукий на самом деле был косоруким. Одна рука у него была длиннее другой. Кисти у него на левой руке не было. Во время героического труда с похмелья на благо Родины у фрезерного станка случилось это несчастье. Оторвало Боре кисть. Но он получил взамен две выгодные вещи. Получил инвалидность и пошел вверх по партийной линии. Так как правая рука у него работала, и бумажки он подписывать мог, а также указывать красиво путь к победе коммунизма. К тому же стакан в его правую руку ложился почти полностью и не был практически виден. Так что стакан он опрокидывал в свою луженую глотку быстро и
незаметно. На мать мою он положил глаз давно, лет десять назад и добивался ее упорно и прямолинейно, в основном обливая грязью моего отца - Михаила. Плешивого и говорливого хохла. Что-то я неуважительно об отце. Но уважительно говорить о человеке, который провернул какую-то беспрецедентную, по тем временам, аферу и сбежал из Москвы, по слухам, в Крым, а потом и вовсе из страны, за какие-то сумасшедшие деньги, я не могу. Да бог с ним, с отцом Михаилом. Он остался в нашей с матерью памяти, веселым болтуном, хотя материальное положение наше стало хуже, так как мать сразу же после этого случая уволили с престижной работы и засунули в какую-то дыру на мизерную зарплату. Но ничего, нам хватало. Боря прилепился к нам, как клещ, хотя и брать с нас особо было нечего, квартира двухкомнатная маленькая. Но он прилепился к матери, женщине большой, красивой и неистовой. Он ухаживал, говорят, за ней года четыре еще при отце, а потом, когда отец сбежал, она через полгода пустила в дом Борю и они даже расписались. Все было официально. Правда, последние четыре года Боря безбожно пил, чудил. Рассказывал какие-то
небылицы о том, как его кто-то там ограбил и отобрал все деньги. По партийной линии, как это не странно, это не мешало ему продвигаться абсолютно. И зарплата его неуклонно росла, и привилегии увеличивались, что не мешало ему полностью практически обобрать мою мать, пропив все золото, хрусталь и даже дореволюционный фарфор. К началу семьдесят восьмого года у нас ничего не было. Мы с ней были голенькие как птички. На тихие упреки матери он реагировал примерно так:
- Раиса, ты зря это так. Несправедливы твои речи. И по фактической части, по доказательной части у тебя пробел налицо. Наш бюджет трещит по швам. И так сказать, чтобы не позволить тебе, себе и Вовке уронить уровень нашего душевого потребления ниже статистического, я и снес эти серьги (этот хрусталь, эти тарелки императорского фарфорового завода, нужное подчеркнуть) в ломбард. Но в ломбарде меня обманули, ломанули мне куклу, суки. Прости родная, прости любимая. Раиса. Честью клянусь в последний раз.
И так и далее. Редкостный был мерзавец. А еще часто рассказывал, что отсылает деньги своей дочке Тане от первого брака. Мне кажется врал, а проверить это возможности не было, ибо паспорт свой он всегда прятал. Последний раз я помню его дико торжественным. Белая горячка уже захватила власть над его организмом. Он сидел в большой комнате за столом, уставился на мать, как в телекамеру, и зарядил довольно долгий монолог минут на двадцать. Он называл мать, то Раечкой, то обращался к ней во множественном числе, «дорогие товарищи». Вообще вел себя странно и трогательно. Под конец заплакал, обнял мать, поцеловал и вышел из комнаты. В руках у него был довольно большой чемодан. У самой двери обернулся, строго посмотрел на меня и сказал: «Один ты теперь у нее остался, Владимир. Смотри, береги мать. Ведь мать и Родина - это, зачастую, синонимы». И выбежал из нашей квартиры, рыдая. А еще он любил дирижировать оркестрами. Не настоящими, конечно, а теми, что показывают по телевизору. Напивался пьян и, пошатываясь, начинал ими дирижировать очень артистично и эмоционально. Пританцовывая и подпевая. Тааа-ла-да-да
ла-да-ди-да-да-да. И так далее. Смотреть на это без слез было нельзя, и мы с матерью дружно плакали и смеялись одновременно. Борька, ирод безрукий, шептала мать. А он, все более и более заводясь от музыки, уже топал ногами по полу и неистово махал руками. Дирижерскую палочку взять ему в голову такая мысль не приходила. Один раз он в запале разбил люстру хрустальную, оставшуюся от дедушки Ленина. Это моя личная детская шутка. Потому как никто не знал, как звали дедушку Ленина. Как звали папу Ленина, все знали. Как звали братьев и сестер Ленина, тоже знали все. Даже как звали жену Ленина, Надежду Константиновну, знали все. Но никто и никогда не помнил, как звали дедушку Ленина. Хотя выяснить это не составляло никакого труда, потому что во всех учебниках папу Ленина называли исключительно по имени-отчеству. Причем здесь люстра? Она старая, дореволюционная была и вполне по возрасту своему могла принадлежать дедушке Ленина. Ха-ха-ха. Это я все маме рассказал лет в восемь, заливаясь непосредственным детским смехом. А мама сказала, во-первых, не смешно, во-вторых, если ты когда-либо расскажешь кому-либо эту
историю, у нас могут быть неприятности. Хотя сейчас и не тридцать седьмой год. Я проникся, но совершенно не помнил, что же такого произошло и происходило в тридцать седьмом году. Боря, кстати, когда выбегал из нашей квартиры в последний раз, зацепился своим белым плащом за гвоздь и порвал плащ. Еще Боря прятался у нас дома после своих пьяных похождений, он ведь не помнил ничего, что делал вчера, и ему, почему-то, казалось, что он вчера или дрался, или даже кого-то убил. Он лежал в одежде на кровати и закрывался одеялом с головой. И вот он лежит на кровати, ссыт, говоря по-простому. И ежесекундно обмирает, умирает. Ему все хуже и хуже. Давление все выше и выше. Вот уже и рыдает. Мать его пытается успокоить. Но все тщетно. Казалось итог - смерть. Но тут его находит его секретарь парторганизации или как там у них принято называться, штурмбанфюрер, короче. Садится около кровати, заставляет принять холодный, может быть даже ледяной душ. Похмеляет принесенной бутылкой водки. Спрашивает у матери, нет ли у нас рассолу. Наливает ему стакан водки, заставляет выпить стакан рассолу и, трясущегося, уводит. Боря
начал гвоздь вынимать из своего плаща, но еще более запутывается, видит, что я вижу, нервничает, психует, начинает рвать что есть силы плащ. А еще я застал его напротив телевизора. Он смотрел выступление Генерального секретаря нашей партии и копировал, передразнивал его. Его, человека, которому я всегда непроизвольно хотел отдать пионерский салют. Я от зрелища кощунства такого затрясся от возмущения, смеха и страха одновременно. А Боря не увидел меня, сидит, копирует повадки бога нашего. Причмокивает, гыкает, бровями водит и говорит так, как будто он ест кашу манную. Дорогие товарищи! В прошлую пятилетку наш героический народ… Я заржал. Борис посмотрел на меня злобно и погрозил кулаком. Левой руки, самое смешное. Правая рука была занята стаканом. Самое интересное, лично я думаю, что стакан был в его правой руке всегда. Он выпил и погнался за мной, шуточно угрожая убить. Хорошо, мать пришла, а то думаю, туго бы мне пришлось. Потому что один раз Боря пьяный, когда мы с ним были дома одни, поймал меня, снял с меня штаны и сделал очень больно. Очень долго делал мне больно. И стыдно. А потом сказал, что
если я кому расскажу, то он меня отведет на стройку и там зальет бетоном. Я не рассказал. Боря разорвал плащ, снял его, намотал на левую руку и исчез из моей жизни навсегда. Ходили слухи, что его отправили на пенсию, и он уехал из нашего города. Тем же вечером и уехал. Был у него билет, я думаю, заранее куплен. Мать мне сказала, а я тупо смотрел на открытую дверь, на кусочек белой материи, оставшейся на гвозде. Мать сказала, ну вот, Вовик, теперь ты главный мужчина в семье. Я отметил это дело, своровав у Раисы рубль и купив на него пиво, которое распили нашей, начавшей зарождаться компанией. Я, Серега, Димка, Серега, Димка. Я вожаком стал и вот почему. У меня деньги завелись. И никогда с тех пор не кончались, как я стал в нашей маленькой семье единственным мужчиной. У меня была Раиса. И я знал, что теперь она в моей полной власти. И так теперь будет всегда. Но болезнь у матери завелась из-за Бориса. Это точно. Она переживала его уход, нервничала, плакала, иногда пила водку. Говорила, что никогда у нее больше не будет мужчины. Но я ведь у нее есть. Я есть? И были попытки. Ходил тут один лысый Геннадий.
Еще при Борисе. Был даже момент, это я правда плохо помню, мать рассказывала. Был момент, короче, когда она выбирала между Геннадием и Борисом. И вроде в ее голове побеждал даже Геннадий. Но Борис вцепился мертвой хваткой в мать. Начал дарить подарки. Приносить в семью много денег, вывез нас на море. Подлизывался подлец, мол Раечка, Раечка, единственная любимая. И Геннадию был дан от ворот поворот. Даже не мать сказала это ему, а сам Борис. Встретились они и поговорили, якобы по-мужски. И Гена все понял и сам ушел. Рая считала на тот момент, как она эту историю рассказывала, что Борис денег ему еще дал, для убедительности своих слов. Борис был не прав. Это я сейчас уже спустя много лет понимаю. Но рассказ не об этом. А о том дне, когда я спас Раису от смерти, от окончательного разложения и распада жизненного. Не больше и не меньше. И я не сошел в этот мир с той детской фотографии, где я иду в первый класс маленький, запуганный с букетом огромных цветов, непонятно кому подаренных впоследствии. И рядом мой одноклассник Сашка. Да, я тогда ужасно относился к своей матери. Потребительски. Как к товару. Как
к источнику всех земных благ. Как к обслуживающему персоналу. Я не любил ее тогда. Я никого не любил тогда. Даже себя. Даже девчонки мне не нравились. Я не ходил на все эти бесконечные огоньки, устраиваемые нашей толстой училкой из-за того, что ее личная жизнь была разрушена и никогда больше не склеится, несмотря на то, что в СССР всех принудительно женили на всех. Я, по крайней мере, так считал. Но один раз я все же попал на такой огонек, где под песню Донны Саммер «Я чувствую любовь», я познал наслаждение космосом, наслаждение одиночеством, несмотря на то что все безвкусно и по рабоче-крестьянски извивались, кривлялись и корчились, «ай фил лов» - завывала Донна. И космос, космос. Музыка. Музыка. Синтезаторы, космические. Девчонка Ленка с красивыми сиськами. Ноги у нее идеальные, это я сейчас так бы подумал, тридцать лет спустя. Хоть бы у меня хватило смелости пригласить ее на танец медленный. На следующий. А то я уже три пропустил, а танцульки скоро закончатся. И ее три раза приглашал вместо меня Игорек, самый сильный в нашем классе. И он меня, если что, при ней побьет и тогда позор на всю жизнь. А
мне отчего-то стыдно за мое тело. Маленькое, щуплое, нетренированное. Я вот-вот заплачу, но я чувствую любовь так же, как и Донна Саммер. Женщина-лето, умершая, когда мне исполнилось сорок шесть лет. Как жить без нее я знал. Если бы, например, стерли бы со всех носителей эту песню, мне гораздо труднее было бы жить. Ай фил лов. Я все равно чувствую любовь, хотя я таскал у матери из кошелька деньги, зная, что она их никогда не считает, это при том, что она мне давала еще и на карманные расходы. Я даже начал копить деньги не знаю на что. Деньги к деньгам, так сказал мне мой дружок Игорь. И это правда. Ленин к Ленину. Так всегда Боря говорил. А я вот сейчас не смогу вспомнить. Неужели на советских рублях был нарисован Ленин? Откуда Игорь их взял? Рубли эти, но у него было сто рублей одной купюрой. Я думаю - украл. Но нам просто не нужны были такие деньги. Нам можно было тратить их целый год. Разменять в сберкассе. Кассирша была злой, увидев наши деньги, она рассмеялась, но деньги не разменяла. Мы получили сдачу в магазине, купив батон колбасы и батон белого хлеба. И мы побежали счастливые навстречу новым
приключениям. А потом ты пообщаешься с моими друзьями, вы понравитесь друг другу, я знаю, Игорь привел меня к каким-то уркаганам и мы общались. Я ушел от них в страхе и смятении. И решил на время пока затаится. Перестал таскать у матери деньги, шарить в школе по карманам в раздевалке и отбирать мелочь у малышей. Я решил стать правильным пионером, но тихо так, чтобы друзья не заметили и не били. Собирал тайком макулатуру, металлолом. Сажал какие-то весенние саженцы. Но на собрание пионерского звена не пошел. Но тут как-то поймал меня директор школы, ветеран войны и большой мудак, как мы все считали. Завел в кабинет, долго молчал, а потом начал говорить со мной. Я сначала со страха и не понял, но потом до меня дошло, что он не будет меня ругать и отвешивать подзатыльники, как он любил, и с некоторыми нашими хулиганами-комсомольцами так и поступал. Он сел напротив меня, усадил меня на стул и долго-долго смотрел, а потом начал рассказывать о войне. Потом плавно перешел на разговор о Родине-матери. «Ведь почему, сынок, мы так ее зовем, Родина-мать? Ты никогда не задумывался? Я вот раньше в детстве не
понимал. Родина, она ведь такая большая. Леса, поля, реки, пароходы. Она, Родина, огромна. В то время как женщина, мать вполне может быть маленькой и щуплой. Но все же это в каком-то смысле синонимы. Женщина, которая тебя родила, вскормила и вырастила на радость партии Ленина, и наша советская Родина, которая вырастила тебя и вскормила, и за которую ты жизнь без всяких условий должен отдать. В чем их схожесть малыш?» Я покачал головой, не знаю, мол. «Жаль, - продолжил директор, - а ведь здесь все просто. Для нашей великой Родины, все граждане - ее дети, любимые и неповторимые, ну кроме некоторых перерожденцев, уголовников, там или предателей. А наш дорогой и любимый Генеральный секретарь - отец родной. Есть вопросы?» Я отрицательно покачал головой. «Ну беги, береги мать». Я убежал, озадаченный. И долго у меня разговор этот не выходил из головы, зачем он мне вообще всю эту фигню нес? Но дело близилось к лету, учебный год подошел к концу. Я закончил год без двоек, чем сильно обрадовал свою мать. Началось лето. Тогда же я первый раз в жизни выпил водки. Случилось это вот как. У Коли были деньги, и он
выглядел лет на шестнадцать, хотя ему было четырнадцать. Я встретил его на выходе из подъезда. Но он не обратил на меня внимание, хотя я плакал, оттого, что, только что ударился ногой о ступеньку. Было очень больно и обидно. Потом он все же посмотрел на меня и спросил: «Пацан, ты водки выпить хочешь?». Я, конечно, хотел, хотя мне и было страшно. Страшно не то слово, я понимал, как мне влетит от матери, если что, да и жалко ее как-то сразу стало, последнее время она часто плакала от одиночества. Хотя я и предчувствовал, что будет что-то ужасное. Инопланетяне предупреждали меня. Не подумайте, что я сошел с ума. Это такая игра была. Я лет в десять придумал игру. Будто инопланетная цивилизация через меня смотрит на мир на Земле, и все то изображение, что я вижу, транслируется на планету, находящуюся от нас за много миллионов световых лет. И они всегда могли посмотреть, то, что вижу я, в кинотеатре, например. Я внимательно всегда им показывал разную технику. И объяснял, что к чему. Старался не делать никаких нечестных и ужасных поступков. Ведь целая цивилизации смотрит через меня. И на мою жизнь только
лишь. Другого взгляда на мир они не имеют. Все однобоко. В одиннадцать лет я первый раз подрочил и кончил. Я очень стеснялся перед ними, но потом понял, что они должны знать про нас все. Я чувствовал себя шпионом, предателем земной цивилизации. Думал, вот они смотрят на нас и готовят вторжение. А я пособник. И они представлялись мне в виде вот таких осьминогов в треногах, как в книге Уэллса «Война миров». Я разговаривал с ними, просил не нападать на Землю. И они отвечали мне. Я с ними много разговаривал. Они успокаивали. Сказали, что смотрят только с научной и познавательной точки зрения. Потом начали меня предупреждать о всяких событиях. Скажут, мол, будет это и это. И ничего не сбывалось. Никогда. Не пей водку с этим землянином, сказали они сейчас мне. Значит надо сделать наоборот. Буду водку, только денег у меня нет. Тогда с тебя закуска. Ни в коем случае не пей с ним водку. Будет беда. Я схожу домой принесу буханку хлеба и два стакана граненых. Сходил, вынес. Зашли в магазин. Коля попросил продать ему водку. Мальчик тебе сколько лет? Спросила продавщица. Шестнадцать. Скоро будет. Я не имею право
продавать вам водку. Ну, пожалуйста. Ладно, берите, только уходите быстрей, чтобы вас никто не видел. В магазине действительно никого не было. Я спрятал бутылку в брюки и пошел, как будто мне в позвоночник через макушку железный штырь воткнули. Мы зачем-то бутылку сдуру спрятали в кучу мусора, травы и листочков пожухлых. Побродили бесцельно два часа. Потом вернулись к куче мусора. Достали бутылку, я рубашкой обтер ее. И мы пошли в лесок, недалеко от нашего дома. Все время паниковали, оглядывались, не смотрит ли, не следит ли кто за нами. Спрятались где-то в кустах. И вот он волнительнейший и знаменательнейший день в моей жизни, я первый раз пью водку. Коля не первый, я видел, как он пьяный в школу в четвертом классе приходил, правда, кроме меня никто этого не замечал. А я дружка не сдавал. Он зубами сорвал крышку с бутылки за язычок, чуть не порезал себе язык. Разлил. Сказал, ну давай, пей быстрей. Мы чокнулись и выпили. Я ожидал, что водка будет противная и в горло не полезет, но, однако, она была даже чуть сладковатая. Мы закусывали хлебом. Коля доставал пачку сигарет «Космос». Мы закурили. Меня
затошнило, но быстро отпустило. Коля потребовал налить еще. Я налил. Мы начали вдруг одновременно говорить. Это был то ли тост, то ли щенячий восторг по поводу того, что вот я наконец напился и стал настоящим мужчиной. Как все просто. Я пил уже давясь. Потому что пить сразу залпом по сто грамм - это было слишком самоуверенно. Но остаток мы разлили сразу же. Я еле влил в себя это страшное пойло, оно мне уже не лезло. И мое состояние не поменялось, это точно. Я трезвый, я вообще трезвый, но ноги ватные и я кругами пошел. Ноги не держат, и я с разбегу упал в яму с сухими листьями. Начал блевать. Что такое? Почему? Мне очень плохо, так еще не было никогда. Волнами шла неприятная такая фигня, которая выходила изо рта водкой и хлебом непереваренным. Я начал звать Колю и говорить, Коля, плохо мне, принеси поесть травы. Я почему-то подумал, что если сейчас поем травы немножко, то мне полегчает. Но Коле, похоже, было намного хуже, чем мне. Он лежал на земле под елкой, лежал на животе и лицо уткнул в ладони. Он что-то ответил мне, я так и не понял. Я тогда еле-еле выбрался из ямы и пополз к нему. Вырвал из
земли какую-то травку и начал есть, как коровка. Ел, ел, потом меня опять вырвало, но странным образом мне полегчало вдруг, перестало тошнить, перестал болеть живот. Я просто стал пьяным и начал приставать к Коле. Поднял его, положил руку его на мое плечо, приобнял его за талию и потащил. Мы не дошли метров десять до шоссе и рухнули. Мы лежали в кустах и смотрели, как по шоссе движутся редкие расплывчатые машины. Как изображение опережает звук и наоборот. Машина давно уже уехала, например, а звук от нее все длился и длился. Я сказал Коле, что я знаю, что мать моя была беременна и недавно сделала аборт. Причем рассказывал я это так, как будто это была главная трагедия моей жизни, хотя на самом деле мне было все равно, Но я плакал навзрыд, уткнувшись Коле в плечо, он гладил меня по голове слабо. Потом вроде мне стало совсем хорошо. Я встал, а Коля сел на пенек. Я начал уговаривать его пойти домой, но он сказал, что ему плохо. Плохо мне, сказал он и остался сидеть на пеньке, а я побежал винтами домой. Зашел домой, а все вокруг плывет и водит хороводы. Даже холодильник и мама. Ты чего такой запыхавшийся и
красный? Коля лежит и ничего не говорит. Ну-ка подойди ко мне. Зачем? Подойди, подойди я говорю. Дыхни. Ах ты дрянь такая! На, по морде получи тапком. Ты чего дерешься? Дура что ли? Ты как мать назвал, скотина такая? А ну говори с кем водку пил? Не скажу. Сейчас я ремень отцов возьму. Ну и чего? Ничего. Она подошла с ремнем ко мне вплотную. И тут я ударил ее, со всей силы, как будто с мужиком здоровым дрался не на жизнь, а на смерть. И попал ей в грудь. Она заплакала навзрыд и убежала в свою комнату. А я лег спать, и снились, мне Содом и Гоммора. Огонь небесный, который стирал их с лица земли и издевательское, хохочущее, злое лицо бога, которое как бы говорил мне - поделом им. Я проснулся в холодном поту и с головной болью страшной. Матери дома не было, на работу, наверное, пошла. Оставила мне пельменей на сковородке, а они холодные. Но я так люблю, я их, не разогревая, съел. Но, как же голова болит. И вот тут я даю себе клятву, что больше пить никогда не буду. И клятву эту, кстати, до сего дня не нарушил. А потом вышел во двор и узнал, что Коля дома не ночевал. Тогда я первый раз с его отцом, Иваном,
познакомился. Он тоже похмельем мучился, но поняв, что с сыном его могло что-то случиться, тут же отогнал его и прикинулся здоровым. Скажи мне мальчик, тебя как зовут, Вова? Меня Иваном. Скажи. Мне вот рассказали, что ты вчера с Колей весь день был. Вы что делали? Куда ходили? Ага. Просто гуляли! В лесу за кольцевой дорогой! И все. Потом домой пошли. Понятно. Когда вы с ним расстались? Здесь у подъезда? Ты домой пошел. А Коля, понимаешь, не дошел. Ты мне не ври, Вова, нехорошо это. Но, смотри у меня, потом поговорим! Я очень испугался. А вдруг он узнает, что мы пили водку, а потом скажет, что это я виноват, что Колю убили! Я почему-то представил, что Колю именно убили! Подошли хулиганы-волосатики. Поглумились, поборзели на парня, а когда он отвечать начал, они его ножом, а тело в речку скинули. Я таких историй во дворе сотнями наслушался. И в правдивости их нисколько не сомневался. Решил я убежать к себе домой. Зашел. Вышел на балкон и смотрю с девятого этажа на школу нашу, на дома, на людей, на деревья. Тут вижу лицо Сереги с восьмого этажа. Смотрит на меня здоровается и говорит, что ему только что
на катушечник записали офигенную группу, которая играет электронную музыку, Kraftwerk называется. И спрашивает, давай поставлю? Я говорю, ставь. Заиграла фигня какая-то. Я если честно ничего не понял. Дрянь какая-то. Мне если честно тогда диско нравилось, там Пугачева, АББА, Бони-М, Спэйс. А эта какая-то не такая была. Но тут мать зашла, заплаканная вся, я подумал, что сейчас ругаться из-за вчерашнего будет. Но она говорит, вроде у меня рак нашли, сейчас с врачом одним встреча у меня, на прием я к нему записалась. Пойдем со мной, а то мне одной страшно. И вот происходит тот памятный разговор с врачом, мир рушится, и мы приходим домой. И что-то во мне точно знает, что ее можно спасти. А что это что-то? Что оно знает? Откуда оно знает? Не что, а кто. Ты кто? Не ты, а Вы, говорят мне? Кто? И вдруг холодный пот - инопланетяне, те, которым я показывал все тайны нетайные нашей цивилизации, они на самом деле существуют. И у меня с ним что ни наесть самая надежная связь. Мыслями и образами. А вы откуда сами будете, ребята? Не важно сейчас это, пацан. Мы помочь тебе решили и сделаем это, как бы ты этому не
сопротивлялся. А как вы мне поможете? Неважно. Помнишь тот перстень с львом, который тебе бабушка твоя тайно подарила и велела хранить его и никому не показывать? Нет, не помню. Хватит врать, Володя, заврался совсем. Ну, помню, серебряный такой. Где он? Не помню. Где, бл. дь, перстень? Чего вы орете? Чего вы матом ругаетесь? Плачу я. Я его Кольке на дюжину оловянных солдатиков выменял. А бабушка тебе что говорила, гаденыш? Береги, как зеницу ока. А ты что? Иди, забирай теперь. Зачем? Не скажем тебе. Я не могу. Там дядя Ваня, Колькин отец. Он припадочный, он убьет меня. Ну, тогда твоя мать точно умрет. Тебе такой вариант ближе? Дальше детдом, где тебе в задницу будут пихать свои х.и разные воспитатели. Не лезьте ко мне, вообще ничего не хочу слышать. Отстаньте! Вас нет. Нам в школе говорили, что Бога и прочей всякой херни нет. Это сказки церковников. Бога может и нет, а мы, вот, есть. Мы с тобой разговариваем. Мы - твоя семья. Мы - твоя страна. А ты отмахиваешься от нас, пренебрегаешь нами. Отворачиваешься от нас. Нехорошо Владимир. А у нас на тебя планы были. Какие? Хотели тебя царем над всем миром
поставить. Царем? Правда что ли? Я уже слезы вытер, мне интересно стало. Да. Но теперь мы передумали. Царь мира, должен мировые вопросы шутя и бесстрашно решать. А ты к алкоголику бесправному Ване боишься зайти, перстень попросить. Дык он, к тому же еще и беспартийный. Позор Володя! Он спросит, где Коля. А ты знаешь, где Коля? Нет. Вот и ответь ему правду. А взамен правды той перстень потребуй. А что в нем в перстне этом такого? Зачем он нам нужен? Первый символ твоей власти. Ясно. Сейчас соберусь с мыслями и пойду. Храбрости наберусь и тогда. Володя вперед, сию же секунду! Иначе она превратится в вечность. Ну. Не могу, не хочу. Вперед! Вперед!!! Да!!!!! Побежал. И вот я уже перед Колькиной дверью. Он меня убьет! Только эта мысль! Я стал мыслью, Колька! Это не я позвонил в дверной звонок. А кто? Ты стоишь перед дверью и говоришь, что звонил не ты. Ты мальчик лгун. Дядя Ваня, не надо. Зайди, зайди. Я хочу поговорить с тобой, как мужчина с мужчиной. Иди на кухню, садись. Водку будешь? Правильно, маленький, водку рано тебе еще пить. А зачем Вы с Колей водку покупали? Не покупали мы ничего! Врешь,
паршивец, а ну в глаза смотри! Не надо дядя Вань, отпустите меня, я домой пойду. Сейчас пойдешь, а я еще водки выпью. Он выпивает стакан, не закусывая, потом второй. Смотрю, он не пьянеет, ему некуда уже, он себя вряд ли помнит. Он замедленный, тормозной, как Боря на третий день запоя. Не понимает он, что с ним происходит. И я решил рискнуть. Дядя Ваня, а можно я в Колиной комнате перстень свой поищу, я ему на время поиграть давал, а сейчас мамка хватилась, ругается очень, срочно просит принести. Я взял паузу. Он смотрел на меня. Только рот у него, то открывался, то закрывался, показывая гнилые желтые зубы. Я продолжил. Она меня, своего родного сына, в милицию хочет сдать. Дядя, да не дядя даже, а просто Ваня. Не дай пропасть, спаси. Где перстень? Я заплакал от напряжения и описался. Он резко встал, опрокинув табуретку, и убежал в коридор. Настала тишина. Вот, полная тишина. Я рад был бы даже если бы радио играло. Но нет, на кухне ничего не звучало. И вдруг выключился свет. Во всем доме стало темно. Так у нас часто бывает. Выключат во всем доме свет, а потом внезапно, также, как и выключили, включат.
Но мне от этого не легче. Сначала мне показалось, что у меня остановилось сердце. Но потом я понял, что оно бухует вот так - бух, бух, бух. Я начал ощущать животный ужас, предчувствие, что сейчас из темноты выскочит моя смерть, И все - конец! Я стал ждать. Ждал я недолго, вот он зловонный запах смерти, вот ее тяжелое сопение, вот ее тусклые желтые глаза. Она разжимает мне холодную, потную ладошку. Вкладывает в нее перстень и говорит голосом дяди Вани. На, держи свой перстень. Кольке он уже не понадобится. И захохотал. И тут я понял, что это он его убил. Он Кольку убил, и если я сейчас резко не… Шухер! Тазы! Заорал я. И рванул на ощупь к двери. А тут и свет включили, и это придало мне сил. Я добежал до двери, рванул ее на себя и инстинктивно оглянулся. Иван стоял на кухне, в руках у него был огромный нож. Я никогда в жизни так быстро не бегал. Господи. Я сразу же поверил в него. Смерть заставила пионера Вову поверить в бога. И еще мне показалось, что кто-то лежал у двери, какая-то женщина. И я ее махом перепрыгнул. Но главного я достиг. Перстень у меня. Я думал, что все еще бегу. Но я лежал на кровати
своей в комнате. И дрожал. Я думал, что сейчас меня вырвет. Я пошел в душ, полчаса постоял под холодной водой, убрал грязную обоссанную одежду в бочок для белья, обернулся в полотенце, прислушался, в доме тишина, в комнате матери тишина. Я испугался, что она умерла, открыл дверь и спросил шепотом. Как ты, ласточка моя? Иди отсюда Вова, дай спокойно помереть, спокойно сказала она. Я пошел в свою комнату, продолжать разговор с голосом в моей голове, предположительно принадлежащего выдуманным мною инопланетянам. Но я тогда так не думал, я думал, что я первый землянин, вышедший на связь с другой цивилизацией, и пофигу мне было на то, что моя мать скоро умрет. В ту секунду, естественно. Ну что мне дальше делать, инопланетяне мои любезные? И как, кстати, Вас зовут? Меня Вова. Мы знаем, меня зови Анф. Красивое имя. Набирай номер телефона. Шесть-семь-три. Два-шесть. Три-пять. Спросишь Аллу. Она поможет тебе. Как поможет? Мы передали ей тайные древние знания. Она лечит. Звони. Скажешь от Анфа. Она поймет. Иду к телефону. Говорю им. Спасибо Вам. Спасибо. Палец дрожит. Нервничаю. С третьего раза набираю. Алло.
Аллу можно! Пошел на х.й!!! Достали! Нет здесь никакой Аллы! Нажрался, сука! Шары залил! Внимательней набирай! Отвечает парень молодой, лет двадцати пяти, наверное. Срывается на фальцет. Я спокоен. Называю номер. Спрашиваю его, правильно ли называю номер? Он орет правильно и бросает трубку. Ну и как это называется? Обманули? Эй, вы где? Я же на Вас надеялся. И тут я понимаю, как в старой английской сказке, что меня все бросили и все обманули. И что вообще никаких инопланетян не существует. Все в моем воспаленном мозгу. Страшное прозрение. Вот она как, смерть близкая, даже не твоя, на окружающий мир, но уже твой влияет. Это я тогда понял. И побежал я из квартиры, из подъезда, куда глаза глядят. Ведь жить не хочется самому уже. Бегу через парк. А парк опасный. Через него здоровые мужики и то побаиваются ходить. Потому как там хулиганье, волосатики разные, пьяные в стельку стоят и никого мимо себя просто так не пропускают. То драку затеют, то убийство. А уж сколько кошек там живых в кострах сожгли. Мы несколько лет назад там гуляли с ребятами и видели с пяток, наверное, разных обгоревших трупов кошек.
Мне их очень жалко тогда было. И тут от страха я побежал. Не знал я, кто там в темноте прячется. Мерещатся всякие ужасы. А еще и не зги не видно. Не зги не видно, это я наверное в каком-нибудь литературном произведении прочитал. Впереди меня мелькнула какая-то тень. Я заорал. Спасите. Помогите. И выбежал из парка. И припустил еще быстрее. Добежал уже до первого дома многоподъездного. Свет фонарей горит, освещает хоть что-то. И это что-то оказывается пожилой рыжеволосой женщиной, которая сидит на скамейке около своего подъезда и, казалось, поджидает меня. Мальчик, это ты кричал? Нет, тетенька, нет. Это не я кричал. Ну ладно, ладно, подойди ко мне, отдышись. Кто это тебя так напугал? Не бойся, со мной тебе боятся некого. Тебя как зовут? Вова. Меня Алла. Алла? У меня пот холодный по спине пополз. Мне тебя Анф примерно так и описал. Анф? Я задрожал уже крупной дрожью. И начал думать. А не гораздо ли опасней мне здесь с этой женщиной, чем там, в парке, с этими пьяными нелюдями? Перстень давай. А у меня нет. Я дома забыл. Я его дома оставил. Давайте тетя Алла я сбегаю и Вам его принесу. Да ладно, засмеялась
она. Руку разожми правую. А то ты с такой силой ее сжимаешь, что мне аж страшно. Я разжал руку, а там и впрямь перстень. Ну, отдай мне его, добровольно отдай. А я тебе с матерью помогу все устроить. Алла вскочила проворно со скамейки, встала около меня, наклонила голову, руки за спину заложила и в упор перстень рассматривает. Жуткая картина. Давай же мальчик, быстрей. Нам до рассвета все успеть надо. До третьих петухов. Потом после паузы добавила. Хотя я во все эти суеверия не очень то… Но береженого бог бережет. Пошли. Я отдал ей с опаской перстень. Он мне не очень дорог был. Я вообще об его существовании забыл. Если бы не мать… Что ты там бормочешь? Пошли. Тетя Алла, а кто такой Анф? Инопланетянин? Анф? Я не знаю, кто такой Анф? Но Вы же только что сами сказали, что он вам меня описал. А ты об этом… Пошли. Незачем тебе сейчас все подробности знать. Пошли. Макс тебя пока чаем угостит. Макс? Муж мой. Это он на тебя по телефону орал. Я перестал что-либо уже понимать и быстро пошел за ней. На лифте не поедем, сказала она, мало ли там нам кто что устроит. И мы пошли на седьмой этаж пешком. Подошли к
двери. За дверью кто-то играл на гармошке. Фальшивил. Постоянно нажимал не те клавиши. И фальшиво же пел песню «Арлекин». Ах Арлекино-о-о, Арелекино-о-о. Нужно быть смешным для всех. Алла толкнула дверь рукой. Дверь открылась. Макс заткнись. У нас гости. Напои его чаем, пока я тут все подготовлю. Из комнаты вышел Макс. Худенький и в очках. Проводил меня на кухню и стал угощать чаем, при этом избегая смотреть мне в глаза. Но при этом он непроизвольно корчил страшные рожи. Все это перестало мне нравиться. Максим, ты зачем рожи мне корчишь? Спрашиваю я. А он отвечает.
- Не корчу я тебе рожи. Это у меня непроизвольно в предвкушении славы получается. Не надо не спрашивай, я знаю, что ты сейчас спросишь. Какой славы? Вашу мать, до чего же вы все тупы и однообразны. Не той славы, о которой ты подумал. Не выйду я на сцену и не спою вам «Полет шмеля» и никто, слышишь, никто не даст мне за это Государственную премию. Из рук лично дорогого и любимого Леонида Ильича. Мне гораздо больше нравятся синие татуированные лица. И взгляды, которые ничего не выражают. Но в которых столько глубины. Понимаешь? Вселенской глубины. Такой, которой нет даже в ста взглядах ваших пресловутых членов Политбюро. Я знаю, вы все их любите. Вы же пионеры. Вы все в душе пионеры, независимо от вашего возраста. Не важно, что вы делаете. Бухаете, воюете, подвиги трудовые совершаете или подло в спину нож. В спину нож вы больше всего любите, это так по-пионерски. И от кайфа, от того, что сами превращаетесь в гадость, от этого меленького подленького счастья у вас крышу сносит, и вы любого убить готовы, даже пресловутых дедушек из Политбюро.
Я, честно, смотрел на Макса, не мигая даже и открыв рот. Никто и никогда в моей жизни так круто не описывал нечто совсем для меня неведомое. Он после небольшой паузы продолжал.
- Да говнюк. Никто и никогда тебе не скажет всей правды о тебе же самом и о всем твоем поганом окружении, называемом советским народом. Все вы суки гадите и жрете свои экскременты. Я образно выражаюсь, надеюсь, ты понял, малыш («Не смей называть меня малышом», - подумал я). Малыш не злись, а просто прими ситуацию. Но вы засрали все вокруг не только в физическом плане. Но и в эмоциональном, и в духовном. Ваша основная эмоция - страх. Ваша основная мысль - где бы что украсть. Чтобы потом украденное продать и на вырученные деньги купить бухла. Выжрать. И выжратое на время погасит страх. Такие дела. А ты потом удивляешься, почему твоя мать больна раком.
Почему, спрашиваю я. Но тут заходит Алла в странном одеянии, обернутая в штору, что ли какую-то. Что, Максик, поговорить захотелось? Меня тебе не хватает? Я же тебя просила гостям мозги не забивать. Просила ведь? Макс часто-часто закивал. Она отвесила ему увесистую оплеуху и улыбнулась мне. Максим закрыл лицо руками и заскулил. Надо быть мужественными, ребята, продолжила она, и, несмотря на все ужасы, идти к своей цели. Вот у тебя какая цель, Володя? Неожиданно грозно спросила она. Чтобы мать оставалась жива. Ну вот, молодец, пошли со мной. Я оглянулся, посмотрел на Макса. Ты иди, иди с ней, сказал он, не отрывая рук от лица, она знает, что делает, доверься ей. Я неохотно поплелся за Аллой, которая, казалось, не шла по полу, а парила, не касаясь ступнями паркета. Дверь открылась, и мы зашли с ней в небольшую комнату. На столе стояли свечи, много-много свечей. И за этим неистовством света, мне показалось, стоял какой-то мужик. Что это за мужик? Спросил я у Аллы. Ничто, никакой это не мужик, нет там ничего, привиделось тебе. Присмотрелся я, и впрямь привиделось. Сядь на пол, сказала она. И начинай,
как бы, богу молиться. Не могу я, не сумею, ни разу я не делал. Вдруг что неправильно скажу, он обидится и не станет исполнять мою молитву. Молитву свою ты сам исполнять должен, да так исполнять, дорогой мой, будто ты Народный артист СССР и всю жизнь только и делал, что исполнял молитвы. Ну. И я исполнил.
Боже… Господи… Бог… Или как там тебя еще зовут, прости я не слишком хорошо знаком с тобой. Пришло, наверное, время познакомится. (Алла в это время включила магнитофон, заиграла музыка. Это был Slade. Откуда ты знаешь? Спросите Вы. У нас во дворе меломанов полно. Выходишь во двор, все свои магнитофоны с колонками в окна повыставляют и врубят на полную громкость. Поневоле начнешь в музыке разбираться). Да господи, ты, наверное, уже знаешь, меня Вова зовут. Я беспутный сын твой. Отца своего настоящего я плохо помню, значит по всему выходит, что ты мне отец, хотя непорочным зачатием, тут, скорее всего, не пахло. Но ты должен иметь какое-то отношение ко всем людям, которые рождаются на этой грешной земле. Иначе никак. Значит, ты всем нам отец. Знаешь, я не очень доволен той жизнью, которой ты меня наградил, хотя все вокруг и твердят, что человек сам кузнец своего счастья. И в бога верить здесь в нашей стране… В общем, это не очень приветствуется. И я ничего о тебе не знаю, кроме того, что ты в радиоприемнике помехами шипишь. Это мне пацан один сказал, что вездесущий бог, он должен быть как радиоволны,
а раз так, то его можно в радиоприемнике услышать в виде помех. И тогда я сразу понял, что на самом деле ты всем мешаешь. Ведь вот если нет тебя в жизни, то все в порядке, все живут, работают, строят дома, рожают детей. Все идет своим чередом, как в муравейнике. И все отлажено. Как только ты появляешься на горизонте, все усложняется. Начинают влезать в жизнь разные сложные вещи. И они в конечном итоге ничего не решают, и абсолютно не помогают. Ты бесполезен. Это я давно понял. Просто многие усираются. Бога нет. И начинается вселенский махач. Стенка на стенку. Одни говорят, бог есть и дубасят противника дубинками, другие говорят, бога нет, и пробивают несогласным головы. А я вам говорю. Успокойтесь, бог есть, только он бесполезен. Как гжельская тарелка. На ней и поесть нельзя, и она еще некрасивая. Как-то так. Я не помню, чтобы я тогда эту фразу говорил, хотя сейчас, тридцать лет спустя, убеждаю себя, что говорил. Хотя мне кажется, я все это только сейчас придумал. И вообще, мы свою жизнь каждый раз придумываем, каждый раз по-разному и каждый раз выдаем это за истину. Володенька, ты уже целый час
что-то бормочешь, может отдохнешь? Это Алла сказала. Но не та Алла, которая там в семьдесят восьмом шаманит, а вот это настоящая, рыжая и не очень молодая. Мою жену тоже Алла зовут. Но нырнем обратно в прошлое. Я не бормочу Алла, я богу молюсь, молитву исполняю, как ты и просила. Плохо молишься, ничего он исполнять с твоим таким исполнением не собирается. Ладно, с матерью пока поговори. С какой матерью, запели негры. Откуда негры взялись? Я будто в церкви нахожусь какой-то. Это я по крестам определил, но внутри негры стоят в белых одеждах и поют. Владимир, твою мать… Что, мою мать… Я на грани обморока. Обморока…. Да я, по-моему, уже в обмороке, раз я не в Аллиной квартире в прошлом и не в своей квартире со своей женой Аллой в настоящем или уже в будущем… И тут выводят под руки мать. У нее глаза открыты, но она не видит, по-моему, ничего. Подводят ее к какому-то алтарю. Вуду-алтарь, весь забрызган кровью, вокруг головы животных. Отрубленные. Вот слово вуду-алтарь я в семьдесят восьмом никак знать не мог, смутно мог знать слово алтарь, но слово вуду мне неоткуда было услышать. Это значит, что я скорее
всего из своего будущего на все на это смотрю, а раз так, то значит мать не умрет, это я точно знаю, она в гости ко мне приехала и с внуками со своими, а с детьми моими в карты в подкидного дурака играет. Значит, все хорошо будет? Хорошо, хорошо запели негры, а священник рядом с алтарем убил кошку и запричитал по-своему на Суахили что-то. Черт, но вот как это сочетается, христианская церковь и жертвоприношения. Кошка орет, не убил он ее до конца, облил чем-то, бензином, наверное, и поджег. Я начинаю подозревать, кто в нашем парке кошек жег. Негры. Но сначала негров жгли в Америке ку-клус-клановцы, а потом их жрецы вуду превращали в зомби, переправляли тайком в Советский Союз, оживляли и запускали в леса, а они жгли здесь кошек. А сейчас, интересно, в церкви зомби находятся или живые? Живые вроде, глазами вон как зыркают, поют заливаются, меня не замечают. Мать вообще никого не замечает, в трансе. Тут они заводят в церковь быка. А церковь эта при ближайшем рассмотрении и не совсем и церковь, а шатер такой с матерчатыми шевелящимися зловеще стенами. Полевая африканская церковь. Переносная. Бык не хочет
идти упирается, они ему сухожилия перерезали, он на землю повалился, плюхнулся. Они его тащат, как бурлаки на Волге. Девчонки-шоколадки на подпевках заливаются. Эй, ухнем! Жрец их черный вуду чего-то там своим мачете махнул и у быка этого кровь фонтаном, но на мать ни капли не попало, хотя она рядом стояла. Жрец священник православный этот руки в рану засунул и руками этими окровавленными пытается мать замазать, а девчонки поют, Раису, Раису не тронь грязными руками, холуй Сатаны несносный. Я подошел поближе, смотрю. А у матери платье такое, на нем нарисованы горы, реки, леса, моря, города. И все как будто живое, движется. Солнце снаружи церкви, часть платья освещено, часть нет. И я понимаю, где свет не попадает, там ночь, в городах освещение включено, а где падает там все хорошо, народ культурно отдыхает. Воскресенье потому что, пропели негры и девчонки негритянские. А вот воскресенье в каком смысле, подумал я. И тут я пригляделся повнимательней и на солнечной стороне платья моей мамы увидел я черное пятно, несмотря на то, что на нем и Красная Площадь нарисована и Мавзолей и… О боже… Боря, гад, там
на Мавзолее стоит с какими-то гопниками и рукой мне машет. Вот она опухоль раковая. И оттого, что я понял, наконец, в чем причина, мне легче стало. И самое главное, что осознал я, что это будущая болезнь, сейчас она только разрастается, готовится, но не проявляется. А вот в будущем все поглотит и сделается черным-черно все. Абсолютно все. И легко мне и страшно. Но легко оттого, что понял я, как мать вылечить. А страшно отчего? Как это все происходит, где я? Кто такая на самом деле моя мать? Почему ее зовут Раиса? Кто такой Боря? Почему я маленький мальчик Вова вдруг еще и за судьбу Вселенной, ну ладно не Вселенной, но минимум за судьбу всего земного шарика, ну ладно не шарика, а лишь за судьбу Раисы-России? Семь гвоздей в мое маленькое неокрепшее хиленькое тело. Как же больно! Согнулся, начал растекаться по земле, смешиваться с кровью, соломой и собственной блевотиной, которая из меня пошла. Понял я, нет у вас здесь колоколов, во всех церквях колокола есть, а у вас здесь нет, значит неправильная у вас здесь церковь. Сдохну я, перестал конечности чувствовать, тяжело задышал в глазах потемнело, я весь
превратился в слух. И Алла сказала вслух. Алла, как Аллах, смешно. Говори Алла. Малыш, не смешно, ты, как только вопросы задавать начал, как только начал только лишь о себе думать, так сразу все и закрутилось. Зачем умирать? Ты еще под поющие гитары на дискотеке потанцуешь. Давай хватит, не зацикливайся на себе. Спасай мать, считай, что умер ты уже, нет тебя. Но Боря же в будущем, а я в настоящем. Это ты, маленький, был раньше в прошлом, а сейчас ты в будущем, а Боря в прошлом. И ты все знаешь. Каждый шаг его можешь из истории прочитать, в интернете найти. Тебе победить его, что раз плюнуть.
- Соратники, воины времени. Настал величайший момент в истории Вселенной. Первый раз в Истории, живые существа из прошлого, используя свои аватары в будущем, решают проблемы настоящего. Настал великий день нашего ордена, ордена людей, которые по примеру Великих, знают, чего они хотят достичь. Цели наши не ограничиваются временем, отпущенным нашим бренным телам. Цели наши уходят далеко за горизонты времени. И самое главное, это теперь наша земля, здесь все наше и принадлежит это все нам по праву. По праву нашей уверенности, хотя многие назовут это наглостью. Вперед же воины, нет времени объяснять. Здесь и сейчас!
Здесь и сейчас, заорали воины. И я махнул рукой. И воины наши воодушевленные моей речью, побежали все как один на штурм очагов зла. Зло, как раковая опухоль, раскидала свои щупальца по просторам сердца нашей Родины. И началась потеха. Все побежали как санитары леса, как очищающие силы нашего здорового общества, убивали неверных, убивали взяточников, подлецов, переметнувшихся. Но Боря хитрый бес, недаром сам Сатана его обучал. Пустил он в ход танки, которые начали стрелять прямой наводкой по нашей походной церкви. Но снаряды летают в обе стороны! Выдержали мы, отсиделись в вечном болотистом времени нашей Родины. Ведь когда у нас такое время, нам никакого пространства не надо. А Родина, и мама, и время все слова эти женского рода, производные великой богини, которая и сошла с небес в виде моей мамы Раи. Имя созвучное раю, но рай на земле не построишь, поэтому пришлось ей взять на себя всю боль нашего мира, заплакать от всего этого и умереть очищающей смертью. Но я не дам умереть тебе, мама! Мама, мама! Твои руки, твои добрые шершавые руки, шершавые от круглосуточной работы. На работе, дома, ты все
время что-то делаешь этими руками. Я не хочу, чтобы ты умерла, и я все сделаю, чтобы этого не случилось и по традиции снова начинаю молиться богу. Потому что не знаю, как по-другому, не научили. Это вот сейчас так, а тогда в детстве как? В бога же не верил никто, тогда включалось примитивное детское шаманство. Одушевление всяких неодушевленных предметов. Недосказанность. Полутона, шепот. Вот так надо и сейчас. Обопрись на ближайшее пространство, напитай его энергией своей, не прилагая силы, соединись с ним, отдайся потоку времени и жди. Ведь время - это намерение бога вывести хаос на свет божий. Время - это и твое намерение. Оно не прикладывается никак к пространству. Оно течет сквозь него, с необходимостью меняя его. А что такое необходимость. Необходимость - это свобода осознанная. Или наоборот, как учил нас Ленин, как учит Коммунистическая партия - всегда выполнять законы. А законы ваши кто придумал, кто принимал? Вы же и принимали. Поэтому винить некого. В комнате еле слышно играет английская рок баллада. Нам хорошо, нам никто не нужен, так хорошо, тепло. Жизнь удалась, ты скоро неслышно нырнешь
под одеяло и отдашься сладким объятиям морфея. Но нет, нельзя. Быстро возвращайся во вчера. Спасай мать. Спасешь ее, спасешься и сам. И мир. Мир во всем мире сразу установится, пусть ненадолго, пусть на секунду. Но как же важна эта секунда. Может быть, эта самая важная секунда, через нее ты осознаешь намерение свое, ощутишь ответственность за мир. Соединишься с миром в эту великую секунду полной тишины. Поймешь, что ты все, то есть вообще все знаешь. Уловишь все законы вселенной, начнешь все понимать. И тут зависание закончилось, все пошло опять своим чередом. Все как раньше. Все сразу забыл навсегда. Но это не важно. Ты в любую секунду можешь все повторить. Потому что… Мозг двенадцатилетнего подростка не может всего этого выдержать, поэтому периодически отключается, сразу забывает все, через секунду, после того, как все это произошло, а мозг сорокашестилетнего мужика на грани, но держится. Но почему я себя по двум точкам лишь определяю? Где я тридцатилетний, почему не ощущаю себя шестидесятилетним? Или семидесятилетним? Но, чу. Вот идет мне навстречу старик, седой, с бородой, одет в какую-то
хреновину. Крестьяне в девятнадцатом веке носили такое, по-моему. Садится рядом со мной, смотрит на меня долго-долго и говорит, нет, это я говорю. Запутался, в общем, я - это тот, кому сейчас сорок шесть лет. А он отвечает. Итак, я спрашиваю.
- Зачем я живу? Что меня ждет в будущем? Что мне делать?
- Пиши книги.
Встает и уходит. Быстро так и проворно, как подросток. Я вспомнил, кого мне этот старик напомнил. Льва Толстого. Тогда все понятно. Лев Толстой советует писать, как предсказуемо и романтично. Какая логичная галлюцинация! Это не Лев Толстой, говорит мне голос с небес, это ты в старости. Прислушайся к тому, что говоришь ты себе сам. По трем точкам, говорят, ты теперь сможешь линию прямую своей жизни прочертить, так давай. Вперед. Вот и пишу сейчас, кстати, весь этот бред именно потому, что, когда-то решил, что я писатель, через лютые кувырки моего подсознания. А все почему? Потому что Родину люблю. И всегда стараюсь. Всегда прежде чем сделать что-то спрашиваю у себя. А как ты думаешь, стране, России, это полезно? И делаю что-то только после того, как получаю утвердительный ответ. А любовь к Родине, начинается, повторю я вам с любви к матери. Так-то. Но надо мне кажется все же рассказать о том, как я Борю, раковую клетку, из сердца нашей страны выкинул. Итак, идея его с танками удалась. Погибли все сторонники мои, все друзья мои соратники, воины света исконные. Это в буддийских книгах все волшебные
герои неуязвимы. В реальной жизни, от прямого попадания снаряда в голову, никто еще не выживал. Будь ты хоть трижды мастером дзен с десятым даном и самым черным пречерным поясом. Я остался один, потому что в самой последней кровавой битве, струсил и ретировался в будущее как раз с Львом Толстым разговаривать. А как вернулся, на улицах только трупы моих товарищей, ничего больше. А Боря давай сразу праздник праздновать, пресс конференции устраивать. Во время одной такой пресс конференции я его и подловил. Он сидел такой в кресле золоченом, за столом из красного дерева и собирался своим сторонникам раковым клеточкам команду тайную дать, как умертвить и растащить по углам да норкам мою великую страну. Да не тут-то было. Когда оставалась минута до начала прямой трансляции, я появился такой красивый и грозно так говорю Борису.
- Борис ты не прав.
- Где-то я уже слышал эту фразу. Кто-то мне ее уже несколько раз говорил. Ну и где они все сейчас? И где я? - отвечает мне Борис.
- Главное в этой фразе не смысл даже ее, не последовательность слов. Главное в ней то, с какой интонацией она произнесена. И сколько позитивной энергии в нее вложено… А по поводу того, где ты сейчас находишься, Борис, открою тебе нелицеприятную правду. Ты находишься в полном дерьме, - на повышенных тонах начинаю я.
- Мальчик («…как они все достали меня так называть», - подумал я и посуровел), это я-то нахожусь сейчас в полном дерьме? Да мне сейчас достаточно пальцем лишь пошевелить… Вы там, кстати, на пять минут трансляцию перенесите, нам с малышом («… убью, сука, если еще раз меня так назовешь», - подумал снова я) больше ведь не надо. Так ведь, сынок? - он смотрит в мою сторону и улыбается.
- Да больше не надо. Пальцем каким ты хочешь пошевелить, который у тебя отрублен? - пытаюсь шутить я.
- Ну, это удар ниже пояса, Володь…, - еще немного и мне его жалко прям станет.
- Нет. Борис. Ты думаешь, ты сейчас пошевелишь каким-то там мифическим пальцем и сможешь сделать что-то со мной. Пускай даже двадцать твоих горилл-охранников придут. Нет. Нет, и еще раз, нет. Ибо я в данный момент являюсь истинным материализовавшимся словом божьим. И если ты не исполнишь его волю, то серный дождь с неба уничтожит все живое на земле. Ибо терпению его пришел конец. А воля его такова. Ты сейчас в прямом эфире перед всем народом крещеным Святой Руси, отречешься от престола в пользу меня. Услышал ли ты меня Борис? Выполнишь ли ты его волю? - это я сейчас вовсю блефую, на понт его беру.
- Да услышал… Да выполню. Включайте камеры, включайте микрофон… Дорогие, россияне…
Дальше вы все и так знаете, что потом случилось. Эту часть истории рассказывать уже не интересно. Расскажу вам неизвестную часть этой истории, когда очнулся от этой части сна, где я и Борис в студии, вихрем меня унесло в мое детство в тот самый день двенадцатого июня одна тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, вокруг которого и крутиться вся эта история. И там я стою над кроватью моей матери, а руки мои внутри ее тела вцепились в гадость какую-то и стараются эту нечисть вырвать из ее тела. Она без сознания, еле дышит, а я как хилер филиппинский вырываю из ее тела что-то черное. Это остается у меня в руках, у матери на теле ни одного пореза, шрама или намека на рану. Но я мельком посмотрел только. Нехорошо на голую мать смотреть сыну ее несовершеннолетнему. И тут же кинул я черноту эту в центр черноты вселенской, расположенной у меня над головой. Впрочем, куда кинул не важно, потому что, открыв еще раз глаза и, возможно, второй или третий раз проснувшись, увидел Аллу и Макса. Нет не жену свою и сына, а тех человеков из семьдесят восьмого. Да и сам я был маленьким, запутавшимся и ничего толком не
помнящим мальчиком. Весь в слезах и соплях. Ну что, очнулся? Спросила меня Алла. Макс, принеси с кухни отвар этот, который я специально ему приготовила. Макс принес стакан с теплым питьем, Алла усадила меня на кушетку и насильно влили двести грамм жидкости мне в глотку. Я даже не закашлялся, и мне стало гораздо лучше. Давай, мы тебя до дому проводим, а то, конечно ночь уже к концу подошла, но на улицах пустынно, рассвет уже скоро, мало ли что, береженого бог бережет. И мы пошли к моему дому через парк обожженных кошек, там, кстати, около костра потухшего лежал мужик или парень, пьяный, а может быть мертвый. Уже около самого подъезда, Алла и Максим попрощались со мной. Я вошел в подъезд и даже не поблагодарил их, не попрощался и не обернулся. Поднялся на свой этаж. Дверь была открыта. Я толкнул ее, свет в коридоре горел. Из комнаты выбежала заплаканная мать. Мамочка! Я тебе дам, мамочка! Я уже все морги и больницы обзвонила, всех на уши поставила. И как залепит мне пощечину. Я заплакал даже. Мама! Какая же ты, все-таки, сволочь! А я тебе жизнь спас!
4 ноября 2027 года
1. Да, старик, тебе честно не позавидуешь. Пролежать пять лет в коме. Ну, ладно, тебя последние три года просто по Закону нельзя отключить. Но первые два года… Родственники молодцы конечно. Денег сколько на тебя потратили. А раньше на таких, как ты охота такая шла, за органами, и так далее. Ты ведь в кому впал, когда все еще по Старому было. Да? Ну, я ж тогда тоже жил, видишь ли. Честно, сейчас вспоминаю, как страшный сон. Как я тебя понимаю, друг. Встать сейчас, проснуться, можно сказать, пролежни болят, надо ходить заново учиться, а тут вокруг… Как будто на другую планету попал. Правда ведь? Люди добрые, участливые. Никаких фобий. Гомофобий и прочих русофобий. Изобилие. Моральное совершенство граждан. Москва так вообще, духовный центр Земли. И у тебя правильно глаза на лоб полезли. Конечно, пропустить такое… Великую Русскую Духовную Революцию. В скобках обычно пишут с маленькой буквы - всемирную. Вэ эР Дэ эР вэ. Да-с. Меня попросили тебя в курс изменений ввести. А я теряюсь даже. Вот с чего начать? Ведь какую область жизни ни возьми… Везде изменения, везде поворот на сто восемьдесят градусов
произошел. В искусстве, в науке, в морали, в общественной жизни. И понимаешь самое главное. Рост нельзя остановить. Возможны откаты. Но основной тренд. Только вперед. Только верх. Под новый гимн. Под новую музыку. Ах, как сердце быстрее застучало. Воспоминания нахлынули. И гордость, и слезы в глазах. Такое мы ведь все сделали, такую глыбу свернули. Все, кто живет в этой стране, кто живет на этой планете. А все благодаря одному человеку, нашему свету ясному в окошке - нашему Президенту. И ведь совершенно искренне. Слезы на моих глазах видишь? Искренние слезы радости называются. Искренние. Такое не увидишь у американцев, у европейцев, у китайцев. Только у нас, у русских. А мы теперь все русские. Даже азиаты. Даже негры. Русский знаешь, Державе присягнул, в Перуна веришь. Достаточно. Но не достаточно-достаточно. А искренне все это триединство - языка, родины и веры - принимаешь? И вот. Рай на земле может, оказывается, существовать. Я раньше читал, что несколько тысяч лет назад такое уже было. В святой земле Атлантиде. Там тоже построили рай. Но внешние враги все разрушили, и мы имели то, что имели. Но
сейчас все не так, все не так, понимаешь? Ладно, начну все по порядку, а то я эмоции на тебя все выплескиваю и выплескиваю, а фактов мало. Ты, кстати, заметил, что во время высоких эмоциональных переживаний мы не используем эти слова, которые русские люди раньше использовали в эмоциях? Ну, там, х.й, например. П. зда.
2. Как же Новое в мою жизнь первый раз пришло? Спросишь ты. И будешь прав и справедливо прав при этом. Я вот сейчас вспоминаю. Сидели мы в японском ресторане, сейчас у нас их совсем почти не осталось. Сидели, значит. Я пил саке, запивал это все японским пивом «Асахи» и закусывал ролами. Пятница была, я как сейчас помню. Тогда по пятницам все вечером шли в рестораны, кафе там разные, напивались, значит, а потом на дискотеки разные, знакомиться с девушками, дальше секс. Все по накатанной колее, всегда все одно и то же. Никому не нужна была духовная близость, духовные разговоры. Сейчас вот не так, сейчас по-другому, но тогда… И вот сидим, я рол в рот себе положил, жую. И тут Генка нас всех спрашивает, а Генка финансистом в банке каком-то работал, в коммерческом. Я его всегда уважал за аналитический склад ума. Ребята, спрашивает он, я надеюсь, на сегодняшний момент вы все из доллара вышли? Чего сделали, спросили мы. Ну, он расшифровал, извинился сначала за то, что на своем финансовом сленге разговаривать с нами начал, а потому более доступно изложил и спросил. Надеюсь, все свои долларовые активы в
рублевые перевели? У меня вот вообще никогда ни долларовых, ни рублевых активов не было, всегда перед зарплатой занимал, а у некоторых наших знакомых долларовые активы были, я знаю. И они недоуменно так на Генку глазами - зырк. Он им объясняет, что, мол, давно уже Президент наш новый с финансистами общается, послания им секретные пишет. И что это за послания секретные такие? А раз они секретные, чего ж ты нам про них рассказываешь? Рассекретили сегодня, отвечает Генка. Можно теперь и до простых людей доносить. Донеси, промышленные воротилы наши, а их двое в нашей компании, Стас и Андрей, интерес явный проявили. Гена начал свой рассказ. Сначала я ничего не понял, кроме того, что наш Президент всех неприятно поразил необычной идеей, во-первых, и полным незнанием финансовых законов, царящих в жестоком финансовом мире, во-вторых. Идея была и впрямь с сумасшедшинкой и звучала она так. Наш русский рубль должен всегда расти. Как расти, спросил я, как на дрожжах что ли? И сам же своей глупости засмеялся. Только я это много позже понял, что глупость тогда сморозил. Нет, ответил наш финансовый аналитик Гена, он
должен всегда расти, относительно всех остальных мировых валют и золота. И нефти и всех прочих инструментов. Ну, должен и должен, сказал я. Что здесь странного? Пусть растет. Но Гена пустился тут в пространные рассуждения, что, мол, так не может быть, что после роста всегда падение. Про технический анализ начал загибать. Волны Эллиота. В общем грузанул. И сказал, сваливать из страны надо. Андрей спрашивает, почему, мол. Вроде все хорошо. И внешняя конъюнктура. А я вот тогда еще на заметку взял это слово и все думал. А как правильно сказать - конъюнктура или конъектура? И что эти слова вообще обозначают? А за столом как обычно под суши и саке, хаос начался. Все галдят, эмоционируют, ничего не понятно. Ребят, вы о чем? Да пойми ты дурья башка. Если рубль расти все время будет, то это выгодно, конечно, только импортерам. Почему? Потому что если рубль растет, то что? Что? Доллар, например, падает. И выручка долларовая тоже падает. А это плохо. Плохо? Спрашиваю я у Стаса. А он говорит, что мне вот лично хорошо. Потому что я товар из-за границы завожу. И у меня себестоимость будет соответственно падать, а
прибыль расти. То есть поддерживаешь Президента нашего? Если честно, мне пофиг. Я так от всего устал… А я вернулся к началу разговора и Генку уличил в непоследовательности. Что ж ты дружище, сначала спрашиваешь, продали ли мы доллары, а потом из страны сваливать нам советуешь? Непоследователен. Он сказал, объяснил, откуда его двойственный подход к этой проблеме. Что как финансист, он инициативы Президента не поддерживает и предрекает им скорый крах. А как патриот своей Родины и Гражданин с большой буквы, поддерживает, одобряет и желает полной реализации. Но проклятое советское прошлое и недавнее прошлое, тянет на дно, забивает душу сомнениями тяжкими и все такое прочее. Я выпил. И еще раз выпил. И что? Да вот. Президент России пишет, что если каждый, подчеркивает он, каждый гражданин России, поверит в то, что рубль будет только расти, то он и будет расти. Только уберите сомнения и верьте мне, как самим себе. Никто еще до этого так с народом не разговаривал. Вот что я скажу тебе, мой дорогой товарищ, пролежавший в коме несколько лет.
3. Я только ночь одну после этого разговора не спал. Не знаю, то ли от мыслей невеселых, то ли от саке выпитого. Но через день я уже и помнить забыл об этом разговоре. Опять завертелось, закружилось. Дом, работа, пятница. Ну и далее со всеми остановками. Как-то вечером, после работы, залезаю в интернет, ну там почитать всякой всячины. Посмотреть там чего нового. И натыкаюсь на программную статью нашего Президента. А там мысль одна красной нитью проходит. Каждый гражданин России должен работать хорошо. Ну, мысль как мысль. А почему кстати хорошо? А не отлично, например. Отвечает мне в статье на это, все честь по чести. Вот Стаханов работал отлично? Но это он пока не отвечает, спрашивает. Я погуглил, кто такой Стаханов, и понимаю, что Стаханов работал отлично. А остальные все, кто рядом со Стахановым работали, они как работали? Спрашивают меня в статье. Погуглил опять и понял, что никак они не работали. Кто на Стаханова, то есть неудовлетворительно, кто вообще не работал, что, то же самое. То есть что получается, один человек работает отлично, а остальные вокруг него работают плохо. Так получается?
Да так. И дальше по тексту, то есть человек, который работает отлично, у него не остается времени совсем на других. Он не в состоянии посмотреть, как другие вокруг работают, помочь им подтянуть. А для того, чтобы и другие вокруг тебя работали хорошо, сам работай хорошо. Не отдавайся полностью работе, смотри вокруг, помогай окружающим. Видишь кто-то работает на «два», вместо того чтобы работать на «пять», работай на «четыре», а оставшуюся энергию потрать на помощь окружающим в работе. И тогда все, то есть не все, а все-все, без исключения, начнут работать хорошо. Мысли вроде верные. Но только одно неприятно напрягает. Почему он с нами, как с малыми детьми разговаривает? Разжевывает все, примеры простые, как для первоклассников приводит. Что это такое? Это потом я уже понял, через несколько лет, что с нами по-другому нельзя. Потому что слово Президента должен понять самый-самый тугой российский гражданин, с самым маленьким показателем Ай-Кью, даже даун какой или олигофрен. Академик он и так поймет. Студент какой-нибудь, даже если его отчислили с третьего курса за неуспеваемость, тоже поймет. Вообще, для
того чтобы все работали хорошо, надо чтобы все поняли. Понятно?
4. Мне вот ничего тогда не понятно было. А международная обстановка накалялась. Прям как перед Второй Мировой войной. Ты скажешь, что международная обстановка она всегда, каждый год накаленная. И будешь прав, но тогда что-то особое в воздухе висело… Что ли… Я это так ощущал. Понимаешь? Вот сейчас говорю тебе вроде что-то. И вроде ничего не говорю. Завис. Вот и тогда так было. Что-то происходит. А что не понятно. И вторжение в Иран готовится, как всегда. И десант на Кубу. И случайно наш самолет сбили. Все думают, вот сейчас начнется, несмотря на ядерное оружие. И тут, заявление нашего министра обороны, не Президента, заметь. Хитро достаточно и дипломатично…. Я человек военный и прямолинейный. Дипломатическим языком говорить мне несвойственно. Но, руководствуясь недавно принятой военной доктриной, ответственно заявляю: Россия может нанести ядерный удар первой… по любой стране мира. Исходя исключительно из соображений собственной безопасности… Я своими словами тебе сейчас излагаю. Ты не думай, я как министр обороны по писаному не могу. У него штат целый из людей, которые ему речи пишут, каждую букву,
каждую запятую выверяют. И не факт, что он и по смыслу такое сказал, я сейчас просто интонацию пародировал. Интонация и голос у меня один в один. Дома родня соберется и давай просить. А спародируй того, спародируй другого. Ленина там, Райкина. Ну я и мертвых, и живых… И сейчас не удержался. Короче, чтобы он там ни сказал, а испугались все, хвосты поприжали, прищурились. Ибо поняли. Не шутит Россия сейчас. И если что, если в угол загнать… Никому мало не покажется. Такие дела, как говаривал расово правильный американец Курт Воннегут. Курт Либкнехтович, как любил шутить мой друг Олег. Ну да ладно. Идем дальше.
5. Сейчас, конечно, все не так, как было даже пять лет назад. Ты же видишь. Размеренная жизнь, все работают, все, заметь. Бичи по улицам не шляются, бомжей, бездомных совсем нети. Ты видишь, да? Где они, спросишь ты. А их нет. И не подумай, что их там по тюрьмам, по лагерям рассовали разным. Или как лгут ненавистники наши, собрали их всех и расстреляли. Не было этого точно. Перевоспитались они. Сами. Увидели, поняли, что можно по-другому. И начали хорошо работать. Да вот у меня дружок один, тоже, кстати, Олегом зовут, ну пьянь, пьянью был. Все пропил. И ведь не достучишься до него. В глухую оборону ушел. Ему одно скажешь, а он тебе десять в ответ. И всегда прав. И что пьет прав, и что не работает. Даже венерические болезни оправдывал. Правда, правда. А сейчас у него свой бизнес. Лапти шьет. Да. Сувенирные. Оборот у фирмы сумасшедший. Он и земли прикупил. Помещик прям. Шучу, шучу. Помещиков у нас сейчас нет. Коней разводит. Осетровое хозяйство. Даже водку на экспорт выпускает, называется «Вещий Олег». С юмором парень, да? Как это за пять лет такое стремительное изменение произошло? Вот я задаю себе
этот вопрос, а ответить на него однозначно не могу. Как-то постепенно все. Люди добрее еще стали. Выпивать меньше стали. Выплавлять стали больше стали. Шутка. Хотя и это тоже. Россия сейчас, если тебе еще не успели рассказать, в мире первое место занимает по ВВП. За пять лет в пятнадцать раз вырос ВВП. Как тебе? Нормально? Гордимся мы сейчас страной конечно. Не как раньше. Патриотизм. Что ты? Попробуй кто плохое скажи про нас. Нет, драться не полезут, не дикари же какие, а вот аргументировано, громким голосом, с горящими глазами, это да. Это мы можем. Двери не закрываем, замков нет. Если кража какая, все знают, иностранец отличился. Да и ловят их быстро, преступников всяких. У нас сыск знаешь, о-го-го! Ты заскучал? Ничего, как тебя из больницы выпустят, я тебе такую экскурсию по матушке Москве забабахаю, закачаешься. И пешую. И на лошади. И на автомобиле. У меня автомобиль знаешь какой? «Руссобалт». Возрожденная марка. Автомобиль это я по привычке назвал. Электромобиль. По последнему слову техники. А то старые воздух загрязняли. Нефти сколько из недр земли нашей матушки качали. Сейчас строго, указ
вышел. Нефть в очень ограниченных количествах добываем и то строго для промышленных нужд. Бензин в бак заливать - варварство. Даже уже и в Америке перестали это делать в прошлом году. Ну а куда им деваться, надо ж за нами поспевать как-то. А то мы оторвемся от них окончательно - не догонишь.
6. Но основа - это, конечно философия. А как вывод из философии - религия. Зачем нужна религия? Нам, все понимающим и по-новому, осознающим новый мир людям. Тут все сложно. Здесь больше всего людей критикуют Президента. Многие советовали, чтоб как при Советском Союзе атеизм был. Государство вне религии. Но и атеизм как бы не навязывается и не пропагандируется. Кстати у нас, сейчас тоже свобода совести. Хочешь - верь, хочешь не верь. Любую религию можешь исповедовать. Христианство - пожалуйста. Аллахопоклонство - ради Джа. Есть даже те, что в научный коммунизм верят. Всяких полно. Сатанистов, только народ гоняет. Морды им бьют. Это при том, что мы сейчас довольно миролюбивые ребята. Но народной религией рекомендовано быть… Наше старое доброе славянское язычество. Понял? И народ сразу принял, сам, без какого-либо давления сверху. Все единогласно. Нет, ну и я лоялен. Хотя мог бы и на демонстрацию выйти флагами помахать. У нас свобода собраний. Но зачем? Вот вопрос. А с православной церковью все же я считаю, немножко, с перегибами произошло. Нет, церкви не закрывали и не разрушали. Но языческие храмы
были построены в таком количестве и в такие короткие сроки. Идолов везде понатыкали. Хотя потом нам объяснили, что таким образом произошло вырывание. Так и сказали. Вырвали нас в общем из иудо-христианской системы. И сразу на место многое стало. Нравственность, понимаешь, улучшилась. Всплеск рождаемости. Там сильный философский и мистический момент. Психологические и генетические коды, программы. Много разных умных слов я прочитал на эту тему. Про паттерны и прочее. Вот я своим старикам как объясняю, чтоб попроще. Изначальная религия, которая у нас родилась более тысячи лет назад, она естественной была и помогала адаптации людей, живущих здесь, к местным суровым условиям. Как только нам насильно всучили чуждую религию, у нас все под откос пошло. Войны, эпидемии и несправедливость. Я так понимаю. И у нас многие так рассуждают. Хочешь, верь в Перуна, хочешь не верь. Но культ, так сказать, отправляй. Молитвы сочиняй. Поклоны отбивай. А на Ивана-Купалу, человек, который через костер не прыгнет, косо на него будут смотреть. Не сомневайся. При этом никакого ура-патриотизма и в помине нет. Там Россия превыше
всего. Нет, очень все спокойно. Вот у меня друг один - еврей. Вместе в школе учились. В синагогу ходит. И никакой дискриминации. Поверь. В Израиль ему, правда, уже второй раз не разрешили выехать в турпоездку. Ну а зачем? У нас давно уже никто за границу не ездит без повода особого. А зачем?
7. Ты знаешь, у нас уже давно никто за границу не ездит. Вопрос. На кой? Чего мы там не видели? А если кто-то ни разу не был тоже не велика потеря. В общем собрались мы всем миром пообсуждали и решили. Не ездим больше за границу. Почти единогласно все решили. Сход у нас всенародный это называется. У нас посмотри. И Алтай, и Саяны, и Карелия, и Курилы. Перечислять только замучаешься. Я везде был. Раньше в старые времена. То в Италию, то в Турцию, то, прости Господи Отец Наш Перуне, в Египет. Ну и что? Лежишь на пляже, пиво пьешь, на экскурсии разные ездишь, да по вечерам себе брюхо в ресторанах набиваешь. Тоска. По магазинам я еще шастал. А теперь. Был я в Карелии. Красота. Климат. Воздух прозрачный. Чистота. Ветерок холодный. Утром проснешься, выйдешь на берег озера, вздохнешь полной грудью и нырк в озеро. Водичка холодная бодрит. Сердце вначале зайдется, тело судорогой сведет. Зато потом начинаешь интенсивнее ногами и руками работать. Нырнешь пару раз. Выйдешь на берег, все тело зудит. И тепло по всему телу разливается. Зарядку сделаешь. Поприседаешь. И бегом, бегом. Вот жизнь. Ты пойми, в том,
что мы перестали пределы Родины покидать, в этом нет никакого принуждения со стороны властей. Это я сам, осознанно решил. Понимаешь? Ну, нет никакой нужды мне никуда ездить. Мне здесь хорошо. Пускай они к нам ездят. Смотрят, как промышленность у нас невиданными темпами развивается, сельское хозяйство. Наука. Строительство. Архитектурное искусство у нас на невиданную высоту вышло. Посмотри вокруг. Какие дома строятся. А если памятники какие вдруг у нас раньше разрушили, а на их место безвкусицу понастроили, мы, так сказать, историческую справедливость восстанавливаем. Вот, например, на месте неправомерно построенного храма Христа Спасителя, мы опять наш прекрасный бассейн «Москва» воссоздали. Теперь люди культурно так сказать и в зной, и в стужу…
8. Вот о чем я? Понимаешь у меня так всегда, начинаю говорить, понимаю и помню о чем, говорю, говорю и в процессе забываю о чем я говорил в начале. Так и сейчас. Вот мысль ушла, я же говорю. Поймал. Иностранное не покупать. Вот еще один лозунг. Раньше помнишь как было? Да мы уже ничего не производили. Только нефть и газ. Все товары шли из-за границы. Ну, почти все. И вот представь, появился план поэтапного отказа от иностранщины. И все сами заметь. Никто на нас не давил. Порекомендовали сверху, а мы и осознали. Мы сознательные стали и давай работать. Как китайцы, которые плавили железо у себя в каждой деревне, в каждом доме, можно сказать. Знаешь, как тогда было? С ног валились. Но сначала обувь, там, одежда сплошь наша, потом все сложнее и сложнее вещи пошли. А рубль, между прочим, все не падает. Все растет и растет. И так годами. Один раз, правда, было. Враги внешние постарались. Интервенцию против рубля провели. И рубль упал. Ненадолго и ненамного. Но морально тяжело было. Эта знаешь. У меня до этого только один раз было. Когда я узнал, что Карлос Кастанеда умер. Понимаешь, я ж его книжки все
до дыр. Знал почти наизусть. Верил ему. Тенгресити по видеоурокам изучал. И думал, что он, как и Дон Хуан сгорит огнем изнутри. Понимаешь? И отправится в бесконечное путешествие по третьему вниманию. А он умер. Все, бога нет. Иисус Христос умер и не воскрес. Такие аналогии я тогда приводил себе. И вот рубль упал. Ну, упал и упал. Раньше он что ли не падал? Но тут… Вера такая у людей была. Все на подъеме. И думаем, так теперь будет всегда. А тут бац, такой облом. Думаешь, мы сломались? Нет. Вышел на красную площадь лидер нации и сказал. Мы проиграли сражение, но не битву. Если и дальше будем верить, не смогут враги ничего нам больше сделать. И рубль, как опора национальной идеи, будет тверд и несокрушим. Тверд и несокрушим. Так и сказал. И с тех пор ни разу. Бывало, он не вырастет, останется на старых позициях. Но падать, такого уже два года нет. И потянулись инвестиции к нам. Его тут один еврейский журналист спросил, мол Ваше превосходительство, Вы против иностранных товаров выступаете, а иностранные инвестиции приветствуете, иммиграцию поддерживаете. Нет ли здесь противоречия? А он ему - отделяйте
мух от котлет. Так и сказал.
9. Да мы здесь такое пережили. Будь здоров. И восстания вооруженные и бунты. Чуть гражданская не началась. Война. Но Президент и здесь молодец наш оказался. Сказал. Зачем русским людям друг с другом воевать? Убивать друг друга. Нас и так мало осталось. Денег у вас теперь полно. Ума мало. Так я Вам подскажу. Хотите повоевать. Наймите узбеков, китайцев. Обучите их, вооружите, заплатите денег в конце концов. И тогда начинайте уже воевать. А сами не воюйте. Сами в сторонке наблюдайте. Потом, кто победит, того и тапки. Но друг друга потом не смейте убивать, в тюрьму сажать. Решайте все мирно, бумаги подпишите. Объединятся в армады, в армии разные никому не возбраняется. Да и пожалуйста отношения выясняйте на сопредельных территориях. Сор домой не тащите. Что смотришь на меня? Как будто я белены объелся и непойми что несу. Ну, вот пример тебе. У меня баба была. Юлька. Мы с ней уже думали в шутку о том, а не пожениться ли нам. У меня две жены уже, правда, было. Но у нас сейчас это можно, многоженство - это по закону. Никакой самодеятельности. Количество не ограниченно. Демография знаешь, как вверх прет.
Будь здоров. Вон у Юрка моего двенадцать. Я тебе говорю. Меня к себе приглашал. Мы с ним такое творили с его женами. Ну а чего? Я ж его лучший друг. Он мне всегда говорил. Мои жены - твои жены. Вот ты не сознательный человек. Ну, вот зачем ты какое-то там мусульманство приплетаешь? У нас вера предков, если ты еще не понял. Модернизированная слегка. Но наша исконно русская. У нас раньше на Руси. До христианского кошмара. Можно было больше одной жены иметь. Ученые доказали. Наши ученые, нет, не британские. А ты это так шутишь, я понимаю. Смешно. Ха-ха. Наш. Исконно русский. Махровый славянин. Я читал. Слушай, вот ты меня опять в сторону увел. Я забыл, о чем тебе уже рассказывал. А… О Юльке… Так вот, кроме того, что мы с ней трахались, у нас с ней бизнесов разных много было. Магазинчик сувениров, рядом с Красной площадью. Это раз. Производство сувениров из карельской березы. Это два. Студия по производству славянских порно фильмов. Чего ты ржешь? Это самое прибыльное… Ха-ха. Да не вру. Я денег дал. Многие охотно снимаются. Нет, не русские. Чехи в основном. Какие чеченцы? Чехи, я же сказал. Так раньше
чеченцев называли? Не знал. Чехи и чешки. У нас распространять нельзя. Дети могут увидеть. А на экспорт можно, пусть смотрят, если им их местные законы позволяют и мораль. Ладно. Банк люксембургский еще был на троих у меня с Юлькой и Мишей. С еще одним моим другом. Ну и деньги в банке русском лежали. И она ими распоряжалось. Много ни много. Хватило бы на роскошную жизнь, на годы. Даже на десятилетия. Вот она их сняла. И свалила за границу, тайно, по поддельным документам. И одна. Я бы еще понял с мужиком. Обидно мне все равно стало. Обратился я с жалобой к своему сотнику. Кто такой сотник? Мой командир. Я вот десятник. Он - сотник. Не пойму, чего ты спрашиваешь. У нас так общество наше святое организовано. Само это сложилось так, мы сами решили, никто нам сверху ничего не указывал. Над сотником тысячник, над тысячником Большой Десятник, над ним Большой сотник, выше Темник. А Темники уже Государю подчиняются. Ну да, Президенту, то есть. Оговорился я. Оговорочка по Фрейду? Так ты значит. Я смотрю, мил человек, трудно тебе будет вписаться в нашу семью народов русских. Ой, трудно. Нет, я не угрожаю, что
ты. Слушай, опять ты меня сбиваешь. Я ведь про что рассказывал? Про Юльку, седьмую жену мою. Нет, не самую любимую, что ты. Самой любимой Анька была. Я ее Сашке обратно подарил. Слушай у меня голова кругом от твоих вопросов идет. Давай я все по прядку. На чем я остановился? Да. Правильно. Обращаюсь я к сотнику, Ашоту Левоновичу… Ну да, так его зовут… Да нет же, русский он. Я же говорил тебе, у нас теперь все русские. Даже негры. Слушай, еб твою мать, ты мне дашь рассказать историю до конца? Прости Господи Перуне-батюшка! Вот до греха ты довел своей нетерпеливостью. Давай так. Ты молчи. Я рассказ закончу, потом ты будешь мне свои вопросы задавать. Идет? Договорились? Ну, добре. Я рассказываю ему, мол, баба моя, жена и подельница, денег миллионы сняла и за бугор свалила. Сотник говорит, ничего Алешка, это я значит, Алешка. Найдем ее быстро. Сейчас найти человечка на земном шарике, как делать нечего. Нас все любят и уважают, за силу и за богатство, за щедрость нашу. Сеть такая осведомителей, ищеек по всему миру. И все на нас работают. А то как, кто платит, тот и музыку заказывает. Нашли ее быстро.
Недалеко она смоталось. Успела только до Эфиопии доехать. Ее там и тормознули. Эфиопы. Наши друзья. Мой сотник туда прилетел, все барышне моей объяснил. Что свяжут ее, отвезут в Россию-матушку и накажут по Новому Домострою. Как накажут? Как накажут… Известно. На север сошлют работать или на юг. Детей нянчить будет или в ведический монастырь. Но тут парень один появляется. Связывается с сотником моим и говорит. Не троньте ее. Баба моя. Я за нее вписываюсь. Я честно в шоке, кто такой не знаю, но выяснилось быстро, сотник один, бывший ее одноклассник, влюблен в нее был. Понятно, что и сейчас влюблен. Значит повоюем. Начал я китайцев нанимать. Их много, их не жалко, да они и подешевле стоят. Но у меня хитрость одна есть. Я - снайпер. И у меня винтовочка одна есть. А управляется она издали с помощью джойстика. Замаскируешь ее, пристреляешь за день до боя. А потом, ну даже если ее заметят, ну из гранатомета пальнут, из всех последствий - только черный экран. И дрон у меня еврейский один летающий. В каком смысле еврейский? Израильский то есть. Им уже кореш мой, Юрок, из Москвы управляет. Наловчился он в
играх компьютерных, в симуляторах, да тренажерах, и вот иногда друзьям помогает в их разборках. Надо разведданные еще купить, узнать есть ли у Кости какая техника. А именно так звали этого незадачливого паренька, который за Юльку вступился. Оказалось, что у Кости есть и дрон, правда старый и танк. Значит надо накануне из строя вывести. Есть у меня один диверсант-любитель. Он тебе что хошь сделает. Может даже если попросить его, старт ракеты с Байконура сорвать. А с моим дроном ничего не случиться, он, как только мы бой назначили, стартовал и будет летать в воздухе, даже дозаправляться в воздухе если надо будет. Но обычно не надо. Он в восходящих потоках воздуха может долго держаться. А розу ветров Юрка себе загрузил. Снайперскую винтовку уже установил еще один интересный вояка, Хамелеоном его звали. Я пристрелял. И вот настал день битвы. Я своим китайцам даже говорить ничего не стал. Сказал только по-китайски «dasi». Ну, началось. Автоматы строчат, перебегают все от укрытия к укрытию. А я через снайперку смотрю. Вижу с двух сторон двадцать легко раненных и ни одного убитого. Понятно, договорной матч.
Мы это сейчас исправим. Кого ты нанял мой многоуважаемый визави Костя? Узбеков. Молодец. Вот бежит один, молодец. Ничего не боится. Знает, мои китайцы его только ранить могут. А я ведь и убить могу, дорогой мой Рашид. Программа держит его на мушке. Крестик на лбу. Джойстик нажал. Готов. Не дергается. Ну что посмотрим, крепка ли китайско-узбекская дружба. Где у них главный? Ага, под брезентовым укрытием, по рации разговаривает. Гыр-Гыр-Гыр. Инфракрасное видение включил, вот он под брезентом. Попал в грудь, упал, ногами сучит, смех, да и только. И я ему ноги перебил, руки. И контрольный в голову. Христос воскреси. Воистину. Тупые чурки, вы еще не поняли, что новый игрок появился на вашей доске шахматной? Потеха пошла. Бам, бам. Раненных сколько, убитых. Мои китайцы в атаку пошли в полный рост, чуя полную свою безнаказанность. Но не тут-то было. Пулемет застрочил. Разрывными. Кто-то с неисправного, а попросту сказать, со специально сломанного танка снял, приволок и теперь мстит за своих братьев по крови. Узбеки прятаться начали, поняли, что снайпер работает. По серьезному теперь все закрутилось. Китайцы
струхнули не на шутку, назад побежали, типа сдались. Ага. Фиг вам. Пули летают в обе стороны. И угол обстрела у моей снайперской винтовочки - триста шестьдесят градусов. Китайцам в спины? Нет. Специальные пули летят им навстречу. Между молотом и наковальней получается вы, потомки Мао, попали. А ну воевать! А ну стрелять! А ну убивать! Экран потемнел, это Костян, значит, расположение моей снайперской винтовочки вычислил и бабахнул из гранатомета. Ну ладно, пойду в зал наблюдений, официально так сказать смотреть буду. Танки пошли, завелись все же. Ну и баран ты, Костя. Танки - прошлый век. Они уже с вооружения во всех более-менее приличных странах сняты. Сейчас мы тебе с Юрком фокус один покажем. Называется он «мои танки все взорвались непонятно почему». Тебе может и не понятно. А мне очень даже понятно. Дрон подлетел и с расстояния в двадцать километров, бабахнул всеми ракетами по заранее намеченным целям. Капец узбекам. И тут вижу. Смотрю. Моргаю. Глаза протираю. Ничего не пойму. Вижу на экране моя Юлька на поле боя, так сказать. Раненным помощь оказывает, перевязывает, вытаскивает их с поля боя.
Санитарка. Меня злость завела, и я бросился туда в самую гущу и оказался на месте впереди моих китайцев. Подбежал к ней и стрельнул прям в бошку узбеку, которого она тащила. Краем глаза вижу, Костик бежит с автоматом Калашникова наперевес. Да ему еще минут двадцать бежать. Встала и смотрит на меня глазами невинными, но с ненавистью. Зоя Космодемьянская. Ну, думаю, изрешечу тебя. За то, что деньги у меня стырила, за то, что в попу не давала, ну и за все остальное по списку. Смотрю и спрашиваю себя. Я ее как кого больше ненавижу? Как делового партнера, которая меня на несметные деньги кинула или как любовницу и возлюбленную, которую ненавижу всеми молекулами своего существа. И вдруг меня как молния мысль пронзила. Она же, как дочка тебе. Люби ее как дочь. Вот чего это со мной тогда случилось? Рассказываю тебе, а самого трясет каждый раз от рассказа моего мутного. Пойду, налью воды себе. Холодной. Подожди. Разволновался. Сейчас я с Анькой, нет, не с той, про которую я тебе раньше рассказывал. С любимой. И многоженство свое, как убеждение оставил. С женами, стало быть, со всеми развелся. У нас ведь как,
можешь хоть с десятью жить, но можешь и с одной. Тут никто тебя не заставляет. Народ так решил.
10. Водичка холодная такая. Освежает. Ляпота… Повторюсь. Рай. Россия на первом месте. Денег у всех полно. Акции наши российские растут, рубль растет, нефть и газ растут в цене. Промышленное производство невиданными темпами на графиках вверх скачут. Мы - на первом месте. Вооруженные силы лучшие в мире, да плюс мы еще нанимаем всяких наемников, за бабки разумеется, Строительство… Это вообще. У меня такое ощущение, что каждый человек чего-то строит, кто дачу, кто частный дом, кто, объединившись с партнерами, доходный дом. Кто производство какое замутит. А чего его мутить. Завод полностью автоматический под ключ - копейки стоит. Да еще и сельское хозяйство там, собирательство, рыбалка… Вся страна этим как хобби занимается. Пищевая промышленность. Там всякие мелкие пекарни, кондитерские фабрики. Интерес опять к огородам проснулся, ко всякого рода экспериментам. И никаких нитратов-нитритов, ГМО и прочей гадости, все здоровое, вкусное. А кулинарное искусство далеко за пределы шагнуло. Под финансовым русским оберегом за границей открыли всякие русские закусочные, пельменные, пирожковые, да блинные. И все
по старым забытым рецептам старорусским. Я, например, открыл еще несколько осетровых хозяйств по всему миру, где погодные условия и климат позволяют. Пока еще они не начали доход приносить, растут рыбные особи, нагуливают, так сказать жир. Но мне и не страшно. Проценты по кредиту - почти нулевые, и еще каникулы три года. По выплатам, ну ты понял. Зато представляешь. Договорился с сетью блинных по всему миру раскиданных, буду им икорку осетровую поставлять. И вот представь себе, придет какой-нибудь негр в Африке в такую блинную, закажет блинчики с черной икоркой, а она черная как кожа у него. Мечта. И ведь может себе позволить чертенок. Как? Спросишь ты. Смотри. Вот он возьмет свои тугрики и вложит в рубль или в акции наши, благо сейчас это сделать можно почти в любой точке планеты. Вложил, подождал чуть-чуть. Рубль вырос. Он его продал, выручил свои тугрики обратно, а их уже больше. Он разницу в карман, а остальное опять в рубль вложил. И ведь так многие, кто с головой дружит, живут. Можно не работать. Коммунизм, я же говорю, рай на земле. И ведь так все быстро и без усилий, и никаких войн
крупномасштабных. А если повоевать кому хочется, пострелять, выберись в специально отведенное место, постреляй, поубивай чуток, ну я тебе уже рассказывал. Но и тебя могут убить. Зато, если воевать не хочешь - никто так тебя не заставит и к тебе на территорию никто с войной не придет - вот основное преимущество.
11. Но враги, если что тоже не дремлют. Мировое гестапо. Окопатились, оносатились, черти нерусские. Заговоры, теракты. Опять же ядерный паритет, тоже нам не в плюс. Но у нас же, как ты понимаешь, лучшие дипломаты тоже. Лучшая разведка. Ясны соколы. Везде проникли. Сейчас разведчик, контрразведчик. Самая популярная профессия. Конкурс в институте соответствующем по тысяче человек на место. Как раньше космонавты были популярны, так сейчас разведчики. Как только наши операцию мощную по задержанию всяких разных шпионов организуют. Сразу об этом и все газеты, по телевизору, по радио. Так вот. По интернету? А интернетом сейчас особо никто не пользуется, так разве что в Гугле (это поисковик такой русский) что-нибудь поискать. А в остальном - это чуждое русскому духу явление. И все сами так решили, все - за. Никому сейчас интернет особо не нужен. Там порногорафия и разложение. А вместо этого тиражи газет миллионные возродились, как в старые добрые времена. Русские газеты ведь не врут, радио не врет, телевидение не врет. Зато моральный дух растет вверх по экспоненте. Люде чаще общаться друг с другом начали,
в гости друг к другу ходить. Все знают соседей в лицо, не то, что раньше. Ведь интернет для чего придумали враги наши? Чтоб Россию морально разложить, запутать население. Лишать нас основного стержня. Лишить нас любви. Любви к Родине. А без этого, кто русский человек? Ни с чем пирог. У нас технических новшеств и так хватает. Мы напридумывали, наши ученые я имею ввиду… Всякого чего нет ни у кого. И телепатические усилители, и ускорители торсионных полей… И у нас институт волхвов ввели… Они предсказывают будущее, они исправляют прошлое. Все видят, все слышат и отбивают нас от всякой атсральной нечисти. Что? А я как сказал? Ну… Астральной. Не перебивай. Они летают тучами, стаями, как воронье над нами. Простые люди их не видят, а они видят. И над всеми стоит, Верховный Волхв, большой между прочим друг Президента и всех русских людей и всех нерусских людей доброй воли. Я разнервничался. Знаешь, тут битвы такие были добра со злом. Наши волхвы бились с ними. Откуда я знаю? Я журнал выписываю. «Вещун». Я все номера прочитал. Наши волхвы и при царях, и при Советах и позже в предательские времена, держали
оборону от черных антирусских сил зла. От черных магов, колдунов, от разной нечисти. Сейчас про битву у небесного Кремля все знают. Официально на уроках истории проходят. Ты что смеешься? Не смей. Это святое. Это раньше скрывали. Кто? Коммунисты, церковники, правительственные чиновники. Потому как были они сами наймитами этих самых сил зла. Прислуживали им. Как только всю эту камарилью скинули, волхвы на поверхность вышли. Официально начали Русь защищать. Могут и тебя в частном порядки, но это уже за деньги, по официальному тарифу. Как зачем деньги платить? Люди работают, работа у них такая. А у нас всем платят за работу. У нас все по-честному. У меня один такой есть, личный. Василием зовут. Он меня оберегами обвесил. Видишь? Дом мой весь в амулетах. Рабочий кабинет в офисе. Лечит меня молитвами с помощью наших исконных духов и богов славянских. Руками лечит, машет, песни поет, солому жжет. Не улыбайся, дорогой мой друг, я вижу, ты по темноте своей не веришь во все те чудеса чудесные, которые я тебе рассказываю. Ну, так я тебе по результатам так скажу. Я уже лет пять вообще ничем не болею. И вот,
кстати, сколько мне лет ты думаешь? Не угадал. Пятьдесят семь. Ха-ха. Не бывает. Паспорт показать? Не надо? Верь мне. Я уже лет пять ни одного слова лжи не сказал. А самая главная правда вот она - Русь надо всем парит и защищает. И на земле, и в небе. И в духовном невидимом мире. Я их чувствовать начал не так давно. Врагов невидимых. Ведь это они нам жизнь почти тысячелетие портили. Разваливали гадили. Мы думали - Наполеон, Гитлер, Дядя Сэм. Кукиш! Темные невидимые сущности весь эфир заполонили. Я, когда первый раз это увидел своим небесным взором, чуть не умер. Клянусь оберегом! Все пространство черными сущностями заполнено. Они как летучие мыши, как вороны. Крыльями машут, гарпунами гарпунят, паутиной опутывают. Я вот картины Босха когда увидел, один к одному. Кишат, как скорпионы. И вот все плохое они придумали. Водка, например. Это их оружие нападения. Она выглядит ужасно в том мире. Не буду тебе рассказывать. Опасно это. Они, когда понимают, что ты увидел все и понял, начинают тебя убивать, душить. Всю сущность твою светлую из тебя высасывать, как пылесосом. Поэтому, одному, без наставника, никак
нельзя на темную сторону выйти. А с наставником даже интересно. Мечом он своим орудует ловко, щитом прикрывается надежно и тебя прикрывает. И меч, как циркулярная пила работает, только их черные ошметки летят. Сейчас у нас всяк умеет туда выйти и вахтовым методом победить супостатов невидимых. Только тс-ссс! Это тайна. Иностранцам, мы об этом особо не распространяемся. Тем, конечно, кому положено знать, те знают. Остальным ни-ни. Подписка. Войны небесные вот уже три года не прекращаются, и мы побеждаем по всем фронтам. Целые области уже очистили от зла. Светло там. И это моментально здесь в реальной жизни сказалось. Катастроф природных стало меньше, люди добрее стали. Войн меньше, убийств, террористических актов стало меньше. Это факт ведь. Русские люди - прирожденные небесные воины. И их поэтому всю жизнь спаивали, угнетали, подсовывали земные разные трудности. Чтобы не смогли они выбить всю эту мразь с небес. И ведь знаешь еще что интересно? Где думаешь у них опорные пункты были? В христианских церквях. Вот ведь никогда не подумал бы. Склады духовного оружия - в мечетях. Пункты сбора в синагогах. А
в буддийских монастырях у них боевые школы были, где людей специально обучали бесполезным всяким практикам, вместо того, чтобы рассказать, как летунов этих черных убивать в три приема. Раз. Два. Три. Ха. У меня дружок один есть, Сашка, так чего удумал, после каждой убитой им нечисти, татуировку себе в виде пятиконечной звездочки на тело наносил. Говорит, как у летчиков, во время Великой Отечественной войны, чтоб. То, что он много тварей убил, это Сашке, конечно, повезло, а вот то, что он их очень много убил, и от своей идеи, от звездочек этих не отказался, в этом ему очень даже не повезло. Тело все разрисовал. Звездочки все меньше и меньше. А все равно свободных участков уже нет. Ладони и пятки даже все занял. Нет у него свободных мест. Что? Там тоже все занято… Вот значит какой патриот. И так все. И так весь народ в едином порыве за Верховным Волхвом, который ведет к духовному Солнцу непобедимому. И Президент, который на земле грешной, богами нашими оберегаемой, строит Золотое Царство. И мы все - за. Так победим. А водки, кстати, выпить не хочешь? Да. Знаю. Нельзя. Да знаю, водка - зло, запущенное в
наш мир, Черными Властелинами. Но у меня специальная. Нет, не кошерная… Над ней Вася мой несколько магических пассов произвел. И теперь она, в малых количествах, даже лекарство. Давай завернем за угол, в закуточек зайдем. А то вдруг кто увидит. Не знаю, кто-нибудь. Просто народ у нас сейчас это не одобряет. Все решили не пить вдруг. И я поддерживаю, но я вот думаю, что у тебя переходный период и тебе безболезненно надо пройти. А я - лучший помощник. Разве не так? Ты сам не очень? Как куда бутылку девать? Выбросить. У меня да, бутылка ноль пять. Заговоренная. Кто сейчас выпускает водку. В России никто не выпускает. То есть выпускают и всю без остатка гонят на экспорт. В этой бутылке у меня самогон. Слушай, не хочешь не надо. Я один. Что ты, какая зависимость. Просто тяжело мне после духовного ранения, после битвы с силами зла разномастного. Ладно, все. Как в прорубь. (Глотает самогон). Слушай, а это кто сейчас сказал «глотает самогон»? Не ты? Ты вообще ничего не слышал? Вообще никто ничего не говорил? Меня это пугает. А цифры ты не видишь? Какие цифры. Какие цифры. Такие цифры. Перед каждым моим новым
абзацем кто-то цифры показывает и вслух их произносит.
12. Вот видишь, сейчас двенадцать. Не видишь? Меня это пугает. (Делает четыре глотка). Вот опять. Опять кто-то сказал «делает четыре глотка». Я внимательно просто присматриваюсь к знакам Вселенной. Вы все пропускаете их мимо ушей. А я все слышу. Сказывается духовная практика. Вот ты думаешь, почему мне сейчас выпить… Нет не захотелось, мне необходимо выпить. Мне не хватает астрала. Обыденность засасывает. Думаю я, что обыденный мир и есть все, что происходит в моей жизни и нет более горнего мира. (Делает еще два глотка). Да, вот делаю еще два глотка! И отпускает. Уходит посттравматическое состояние. Не болит уже духовная травма. Для вас непосвященных все это ничего не значит. А для меня значит. Знаешь? Как это тяжело за всех Вас перед Перуном ответ держать? Вот ты, например, в коме несколько лет отлежался, вместо того, чтобы с нами строить новый прекрасный мир. А я чувствую, ощущаю все это в сугубо славянских медитациях. И не перечь мне, я все-таки старше тебя. Нет, не по званию. По возрасту. Имею право, в конце концов. Вот скажи мне, ответь мне на один вопрос. Зачем ты живешь? Подумай не
торопись. Это важно. Не знаешь? Подумай. А я сделаю еще несколько глотков… Все сказал? Тебе самому не смешно? Нет, я не учу тебя. Зачем я живу? Затем, чтобы нести в мир несотворимый, невозможный свет. Вот прямо сейчас я наполняю твое сердце этим божественным светом. Не чувствуешь? Хочешь глотнуть? Не хочешь. Но тогда я допью, чтобы без всяких там закадровых голосов. А то распоясались тут. Да и мой голос он тоже здесь не в порядке исключения излагается от третьего лица. Не понял? Вы никто здесь ничего не понимаете. А я объяснять и не обязан. Думаешь, выпил вот он водки и совсем невменяемый стал, совсем несет черт те что. Прости господи. Тьфу, бл. дь, черт. Я имел в виду, прости Перун. Я по привычке все перекреститься по пьяни пытаюсь, а когда совсем припрет могу еще и салют пионерский отдать. А это ритуалы на самом деле тайные врагов исконных наших. Так-то. Ты не знал? Никто этого раньше не знал. А ты кто такой? Ты знаешь, кто я? Ты чего на меня смотришь? Закрой пасть! Закрой рот я сказал. Ну, все.
- Дядь. Ты чего? Напился так быстро. Я и глазом моргнуть не успел. Хватит буянить. Хватит руками махать. Это все же госучреждение, как я понял, сейчас люди набегут. Неприятности будут. Тише. Тише. Садись. Вот так.
Не трогай меня руками! Щенок! Ладно. Все я успокоился. Нельзя срамить честное звание русского человека… перед всякими тут понимаешь. Западные… да и восточные тоже, шпионы… они всегда вот подлавливают нас в минуты слабости, а потом обобщают. Достань из кармана таблеточку, вот эту. Нет, это не валидол. Приводит в чувство после отравления вредоносными веществами. А признайся, ведь это ты меня отравить хотел? Запить нечем. Ладно, я под язык, пососу. Дай я минуту так посижу, помолчу с закрытыми глазами.
13. Прости меня, бес попутал. Таблетка знатная. Вообще у нас медицина на высоте. Психиатрия на высоте. Я вот раньше болел, знаешь как? Музыку иностранную слушал всю. Непотребную, чуждую нашему русскому уху, чуждую нашим исконным корням. Шумовую, танцевальную, не сакральную, одним словом. Сейчас я слова эти поганые слушать не могу. Мадонна, Радиохед… Битлз… Донна Саммер эта черная дьяволица со своим этим знаменитым гимном растления. Я чувствую любовь. Ай фил лав, понимаешь. Тьфу погань. Меня в нашей русской клинике пролечили. Электричеством. Я причем сам добровольно пошел, никто меня принуждал. Нас сейчас, народ русский, я имею ввиду. Никто не принуждает, все сами решаем, слушаем свое сердце - и решаем. И вот вышел я из психиатрической больницы. Чего ржешь? От музыки их, от тлетворного влияния их только в психиатрических больницах лечат. Ты не знал? И вот выхожу я и думаю. Как же я раньше жил? Как я мог музыку эту слушать? Кино их поганое смотреть? Книжки читать? Английский язык их учить? Восхищаться их образом жизни? Как? А наше исконное искусство балалаечное, гармошечное забыл. Народные промыслы
не поддерживал. Сам в творческом процессе народном не участвовал. Так Великая Русь чуть не погибла. По лезвию бритвы прошли, можно сказать. А хоры сейчас какие. Собираемся по сто человек иногда. А хороводы? А прятки-салочки. Что ты. А через костер попрыгать на Ивана Купалу. А с русалками поплавать поплескаться. С русалками. Просто от исконности нашей, глаза у всего народа раскрылись. Стали мы и леших, и домовых, и русалок видеть. И общаться. И они с нами. И с Вием. Да не ржи ты. Просто все ресурсы, которые в нашей стране находились, задействованы. Все понимаешь. Мы как дети земли нашей, стали все подмечать, все замечать, ко всему прислушиваться. Открыли свои сердца, открыли наши души славянские. И начали историю нашу, исходя из видений и снов переписывать. А сновидящие наши, кстати, все почти как один из Риги оказались. Странное совпадение, да? Так вот сновидящие эти веды изначальные увидели и рассказали нам, про то, что от славянского рода пошло все человечество. И что в шестнадцатом веке, случился великий бунт и подмена еврейская, и разрушалась великая Империя. Наша великая Российская. В те времена
не было этой раздробленности на разные государства, потому что государство было одно. И столица в Москве. А потом разрушили масоны поганые единое государство и переписали историю руками предателей Романовых. А Ленин и все последователи его дело довершили. Сейчас новая история пишется и недалек тот час, когда на Земле опять всего лишь одно государство будет. И столица, как в старь - в Москве. Чувствуешь гордость за нас за русских людей? То-то. А остальные под нами теперь, во веки веков будут! И дань нам платить будут! Ибо нефиг было!! Я не слишком сумбурно объясняю? Слишком… Прости… Это побочное действие от таблеток.
14. Таблетки… Таблеточки… Прости, сейчас небольшой оффтоп будет. Что? Не знаешь, что такое оффтоп? Я тоже. Понимаешь ли… Видишь ли… Я часто употребляю в своем лексиконе слова, смысл которых абсолютно не понимаю. Но, тем не менее, употребляю. И все как-то хорошо складывается. Никто пока в дурку не сдавал. Так вот встретились мне тут два парня. Продвинутые ученые. И говорят. Что. Человек - это в первую очередь то, что он ест. Непонятно? Вот тебе пример. Если ты будешь на протяжении нескольких лет есть японскую пищу. Суши, ролы, сашими. И больше ничего, только японскую еду. Только рис, рыбу и водоросли. Станешь японцем. Кожа пожелтеет, глаза раскосые станут. Рост уменьшиться, пиписька пожухнет. А будешь есть гамбургеры - станешь жирным американским подростком и именно негром. Других вариантов нет. Это лжеученые таращат нам, что… Таращат это такое слэнговое слово у меня. Врут, оно переводится. Так вот, они говорят - генетика. Черта с два. Что ты ешь, тем ты и являешься. Вот мы русские - это что? Правильно. Пельмени, блины, борщ. Эскимоса к нам привези и корми его много лет только русской едой. Станет
русским, не сомневайся. И по-русски заговорит. И учить его не надо. И на гармошке, на балалайке заиграет, как миленький. Рыбу сырую свою перестанет жрать. Америку свою, Аляску ненавидеть начнет. И все к нам, все к березкам, все к корням. Так-то. Дальше уже идет, чем там человек дышит, какую музыку слушает. Какие мысли у него. Но вернемся немного на шаг назад. Посмотрим, какую человек музыку слушает.
15. Да подходит к концу наш рассказ дорогой мой слушатель-читатель. Вот я спросить тебя хочу, дорогой. Когда ты книгу читаешь, какой голос у тебя в мозгу звучит? У меня, например, мой. А когда письма пишешь, то какой голос тебе текст диктует? Никогда не задумывался над этим? Так задумайся. Начни изучать себя. Интересно тебе станет открывать для себя неизведанные стороны своей души. О музыке вот что я тебе скажу, слушай меня, это главное. Вот вспомни, раньше как было. Где центр музыкальной культуры, там и лавэ. В смысле денежки. Вот Америка с Англией всю музыкальную индустрию под себя подмяла - и стали они владеть на пару всем миром. Мистика? Нет. Музыка просто - главный инструмент оператора, который этим миром управляет. А еще раньше вроде такого не было. До эры интернета, мне попался такой компакт-диск. А на нем была записана музыка в стиле барокко. И назывался этот диск - вот как. Типа испанский двор против английского двора. Дворы там королевские были, чтоб ты понял. Ну, типа Англия Испании противостояла и на море. И на суше. И соревновались они, кто быстрее земли разные захватит в Африке, в
Америке. И по логике получается, что в музыке придворной они тоже соревновались. Послушал я этот диск. Решил, что и та музыка (английская) и другая (испанская), полное дерьмо. Ничья у них по музыке. Ноль-ноль. А Англия все же Испанию положила на обе лопатки. Все значит, теория рушится. Да и потом на всю Англию до эры Битлз, у них всего один композитор был - Гендель.
- А Генри Перселл? А Бенджамин Бриттен?
- Смотрите-ка! Немой заговорил! Бенджамин Бриттен во-первых - французский композитор. Лапоть! А Генри Персел - он и вовсе немец, он потом в Англию переехал и помер даже в Лондоне.
- Мне так нравится ваш монолог со стороны слушать. Не поверите. Я давно таких умных людей, да еще и разбирающихся в классической музыке, не слышал.
16. Значит так! Теория про музыку, которую я излагал… Наверное не верна. Давайте так сделаем. Прошу тех, кто за мной записывал… Зачеркните пожалуйста пункты с девятого по пятнадцатый. А я заново начну.
Отделяйте мух от котлет. То есть, мухи отдельно, котлеты отдельно. А как отделить, если наш народ един в своем порыве построить светлое будущее. Глядишь: все чего-то делают, суетятся, чего-то придумывают. Рационализируют. Изобретениями фонтанируют. Водку не пьют. Детей рожают. Да еще рубль растет все время, удержу нет. Нефть-газ растет. Пушнину, мед, лен вывозим. Невиданные урожаи пшеницы. И все пляшут, поют. Президента славят. Шестидневная рабочая неделя. И народ един. Повторяю это снова, снова и снова. Не устану повторять. Все думают о народном единстве. Ведь мечта. Человек человеку - брат. Вот, ты мне брат. И все друг другу братья-сестры. Все действуют, как единый, слаженный механизм и все работает как часы. Я даже песнь. Сочинил. Она у меня на диктофоне записана. Послушай:
О, страна, рек, озер, лесов диких, зла венценосного приют
Пою тебе песню особую ветреную, кошмаров ночных полную
О том, что жить нам осталось час-полчаса, метр-два в сторону
О том, что не вспомнит никто о телах наших брошенных, обезглавленных
О том, что враги наши бесшумной походкой в ночь темную уйдут безнаказанно
И что не отомстит никто им за тела-души наши поруганные
О том, что зло вихрем черным пойдет по просторам страны моей заревой
И что никто никогда не остановит его рукой твердой праведной
О том, что погибель лютая придет в каждый дом во все комнаты
И что на этом всем время-пространство земное закончится
А ведь можно было оставить всех жить там по-прежнему
Нужно было для этого в Бога Единого верить лишь.
Нет. Эта не та. Та у меня на компьютере записана не моим голосом. Та оптимистичная. Эту мне врач мой посоветовал записать, когда у меня осенняя депрессия обострилась. Но все равно. В той песне было и про «радость Бытия» и про «народ-богоносец» и про «Анечку любимую». Вот видишь, как творчество живое на психическое состояние действует. А еще у нас в отличии от всех остальных бездельников, что проживают в европах, различных азиях и америках, всего два праздника в году. Новый год. И День Рождения. Президента. Народ сам решил. Без каких бы там ни было указок сверху. Единогласно…
17. Здравствуйте, доктор. Здоровье хорошо. Таблетки все принял. После обеда сплю. Я вот, так сказать, вновь прибывшего пациента ввожу в курс дела. А то бедняга в коме… Вы уж, Антон Павлович, хорошенько его осмотрите. А я пока в своей палате подожду.
1 января 2200 года
После сборища, соборища зайди ко мне во палаты, Брат. Перед тем как полностью раздеться, это было последнее, что я услышал. После полного разоблачения, как метко подзамечает мой сидящий справа боярин Пригода, молчать нужно. Рот на замке амбарном, любит добавить он. А я всегда повторяю про себя, замок то у тебя есть, а вот амбар худой, намекая как бы на то, что изо рта у него слюна всегда брызжет и крошки хлебные вылетают изо рта. Сказочный кто? У нас как таких называют, величают? А я и забыл. А кто ж это меня в палатах после сборища ожидать будет? Голос знакомый мне показался, с любимым малорусско-американским акцентом, так распространенным среди нашей любимой элиты. Но кому сей голос принадлежит, никак не могу вспомнить я. Но вспомню, обязательно вспомню. И вот из темноты мы выбежали на свет божий, в чем мать родила. Да картина невиданная, никак не могу к ней привыкнуть. Триста славных мужей, составляющих, представляющих Великую Славу Руси, совсем голые, так и подмывает сказать, абсолютно голые, садятся рядком на стулья и, еле дыша, готовятся слушать то, что им сейчас с Высокой Трибуны скажет
Великий Хан Руси. Вот он выходит. В расписных одеждах, в шапке Мономаха и начинает петь с заметным инородным, а попросту говоря, с американским акцентом.
- Братья славяне. Други. Рад приветствовать на нашем ежегодном сборище славных людей великой нашей Державы. Да живет и процветает она тысячи лет! (Аплодисменты). Да останутся в памяти нашей славные дела и славные имена героев, которые вписаны золотыми буквами в книгу истории! Новейшей истории. Именно с нее все и началось. Именно с нее началась великая славная история, которая продолжится безоблачным будущим. В веках. (Аплодисменты). Более полувека прошло с того момента, как мы уничтожили навсегда, стерли с лица земли, нашего извечного, нашего смертельного, нашего непримиримого врага - Америку. Все знают, а некоторые даже помнят те славные времена. В первых рядах сидят ветераны той великой войны, все в боевых татуировках. С ног до головы синие, славные и уважаемые члены нашего общества. Так скажем же в очередной раз «спасибо», и поклонимся в ноги ветеранам. Если бы не Вы, то, возможно, мы сейчас не сидели бы в этом зале. И не вспоминали бы, и не гордились бы величием наших славных дел. (Аплодисменты. Все встают).
Какие ветераны? Война сто лет назад закончилась. Этим синим придуркам от силы лет пятьдесят. И войны они никакой помнить не могут. Так, свадебные генералы, для навешивания лапши населению. Но нам-то зачем? И кто же этому идиоты тексты такие пишет? Хотя по слухам он сам их себе пишет. Делать то ему все равно больше нечего. Черт нерусский! Хотя я думаю, есть специально обученные люди, что строчат эту дрянь днями и ночами, а наш Великий Хан зачитывает это всем подряд по поводу и без повода. Пи. дец! Как говорит боярин Гор. Да, насчет славных дел, кстати. Помним, помним. Сначала для Говнорашки, правда, не все так удачно складывалось. Надоело, лет, этак, сто пятьдесят назад, американцам терпеть все выкрутасы, так называемых русских союзников. Надоело терпеть их воровство, тупость, безнравственность. Надоели жлобство, желание постоянно у кого-нибудь, что-нибудь украсть, подставы постоянные. И вот в один прекрасный момент, триста внезапно появившихся рейнджеров, арестовали всю эту камарилью в Кремле, упразднили их власть в России, ввели войска. Разделили это замечательное государство на двенадцать
штатов, начали реформы, которые были рассчитаны лет этак на сто, сто пятьдесят. И никто не пикнул, никто ни разу не возразил. Дураков не было впрягаться за эту обезумевшую банду, типа, правителей Руси. Кровь свою проливать никто не хотел за этих дебилов и воров. И как раз на пятьдесят лет все здесь успокоилось. Америка под шумок и крики о стабильности, территорию эту приватизировала, как Аляску, на веки вечные. Повоевала немного (безядерно) с соседним уже Китаем. Измотала его экономику, сократила население. И стала править миром безраздельно, то есть ни с кем не делясь полномочиями, то есть единолично, в одну харю. На благо Ротшильдам-Рокфеллерам. Но не тут то было. Забыли великие правители Земли, что если хочешь победить русских, то надо всех их уничтожить, а землю надо было превратить в пустыню с верблюдами, пусть даже и полярными. А если не сделать это, то вирус российской ибанашки залезет любому человеческому существу в мозг, будь он хоть негр, хоть трижды еврей, хоть снежный человек. Так и случилось. Из американской элиты, находящейся и постоянно проживающей здесь, выделилась тайная группа,
которые решили, что они… русские. Не знаю, что они там употребляли, но что-то очень сильное и необычное. Дело в том, что в основном это были афроамериканцы, азиаты. Белый там был только один человек в последствии ставший Первым Великим Ханом Руси. Короче, создали они тайное общество, а тогдашнее ЦРУ это прошляпило, ФБР профукало. Расслабились они на тот момент. Решили, что все схвачено, поймали они бога за яйца, а дальше все будет так, как сейчас. Навсегда. Вот, где главная ошибка. Расслабляться нельзя. Даже если врагов нет, их надо придумывать, находить, пытками и побоями выбивать у них признательные показания, а потом четвертовать прилюдно, чем собственно нынешняя ханская власть с успехом и занимается уже достаточно много лет. Хотя есть еще объяснение. Некое неизвестное науке излучение, которое действует только в границах моего любимого русского каганата. И просвечивает всех, живущих на этой территории до такой степени, что они становятся… Какими? Правильно, русскими. Вот и с теми высокопоставленными генералами, адмиралами, тайными агентами, элитой армии США, короче, произошло то же самое. Съехали
они с катушек и начали готовить смертельный скорпионий удар своей бывшей уже родине. Почему скорпионий? Потому что только скорпион сам себя жалит. Как это выглядело на практике, все знают. Что бы там не писали в официальных источниках, про реинкарнации наших великих вождей, будь они неладны, как бы не прославляли их осознание внезапное себя русскими, у меня есть своя версия, исходя из результатов происшедшего конечно.
- Садитесь, пожалуйста, Братья. (Все садятся). Недаром значит боролись. Недаром воевали. Недаром строили соборную нашу… И я знаю, что все без исключение отметят сегодняшний день доброй чаркой водочки нашей… (Слышен смех). Но вернемся к главному. Каков же был главный вектор развития мировой истории до нашей славной Войны за Освобождение, которая закончилась уничтожением сами знаете кого… Главный вектор развития истории был вот какой. (Читает медленно). Завоевание англо-саксонскими войсками мирового господства под руководством мирового же жидомасонства. Не хлопайте, дослушайте, важно же ведь. Вспомните по урокам Истории, как это все происходило. С татаро-монгольского ига, с войн против Наполеона, всегда эти гаденькие рожи строили против нас планы, всегда в уме держали геноцид русского народа. Мы им раз по шапке, а их больше, мы им два по шапке, а им мало. Приступили к физическому, полному уничтожению народа нашего богоносца. Планомерно и незаметно чтоб было, на века разбили. Но тут уж терпение наше лопнуло. Мы их самих всех уничтожили до одного. Не учли враги наши некоторых обстоятельств.
(Улыбается). Мы просто убили их всех. Ура братья!!! (Аплодисменты, все встают).
У меня все же складывается ощущение иногда, что он либо бля сам полный идиот, либо нас за таких считает. Эй, дядя, я в детский сад, лет тридцать как перестал ходить, все остальные тоже. Ты бы нам картинки из детских книжек за своей спиной из проектора показывал бы что ли. Смотрите дети, как мы победили. Бред. Но надо признать, что вся эта операция была настолько красиво задумана и исполнена… Правда последствия… Зато мы живы… А они - нет. Надо это честно признать. С чего начать? Даже не знаю. Наверное, с того, что в безумную голову Первого Хана, чистому американцу с виду, Джону Смиту, пришла в голову мысль. Перепрограммировать ядерные ракеты, которые находятся на территории России. Бывшей территории России, потому что тогда она уже де-юре была записана на США и Великобританию. Перенаправить, короче, часть ракет на них и запустить. Безумная идея. Много вопросов возникает. А защита десятиступенчатая от проникновения? А офицеры, которые на боевом дежурстве и не вовлечены в заговор? А самое главное последствия. В ответ тоже ракеты полетят. И всем капут. Но они тогда по моему личному мнению, таблетки
какие-то очень веселые горстями жрали и их последствия не очень волновали. Но у Хана-пахана дружок был, кореш, по-нашему, который был, как бы это сказать, шибко умный. Шибко умный - не подходит. Очень-очень тоже не подходит. Эйнштейн еб-те. Как-то так. Только кое-что покруче общей теории относительности выдал. Он работал в центре слежения за НЛО в городе №7 (Бывший Иркутск, сейчас там пустыня). Это сегодня всем понятно, что НЛО не существуют, но тогда врагов на земле не осталось и для того чтобы боеготовность не терять, готовились к вторжению из космоса. А на самом деле, я так думаю, что под это дело деньги из оборонного бюджета пилили. Как, кстати, и сейчас Великие Бояре пилят. Ничего не изменилось под луной за прошедшие века. Так вот, этот хитрожопый Великий Ученый, как его теперь все в книжках называют, каким-то только ему ведомым способом залез в Систему управления Ракетными Войсками Стратегического Назначения. Виртуозно залез и начал тихо, незаметно, годами систему эту перепрограммировать. Как он это сделал, да чтоб никто не заметил? И еще новые координаты надо было задать ракетам на территории
США и Англии и все их запустить автономно от Верховного Главнокомандующего. Вот как? Мистика.
- Садитесь все, пожалуйста. Мы же здесь все свои, как одна семья. Семейно поделили все богатства между собой и мудро правим. Народ доволен. Не кивайте гривами. Это я не спрашиваю. Я утверждаю. Мы мудро и справедливо всем миром правим. Еду справедливо распределяем. Поэтому нас будут поддерживать вечно. А кто не будет. (Показывает всем свой огромный кулак). Сила. Решительность. Бесстрашие. Вот те качества, которые позволяют нам решать уже много лет, как здесь будет все происходить. Ну, и как положено, получаем за это свой неиллюзорный профит. А как же. Кто хорошо работает, тот хорошо ест. По вам видно. Все упитанные, рожи вон какие… Что говоришь Брат Весоул? Скоро треснут? (Смех в зале). Не треснут. Ничего с нашими великими рожами славных мужей Родины не случится. Ибо все мы в государственных делах. Только о благе Руси мы и заботимся, только о народе и думаем. А благосостояние - растет. А самое главное никто по-крупному нам не мешает. Те, кто мешал… На их костях давно уже двухголовые мутанты отпрыгали. О мертвых либо хорошо, либо ничего. Но и на этот раз я сделаю Великое Ритуальное Исключении. И
скажу. Да будьте вы прокляты и имена ваши и потомки ваши во веки веков! (Аплодисменты).
Я бы на их месте, так бы друзей и начальников своих бывших не проклинал. Я бы на них молился. На их честность, на их беспомощность, на их растерянность перед вероломством. На их бездействие. Но расскажу все по порядку. В один прекрасный день (так в тексте - прим. Переводчика), а именно первого января какого-то там года. Верхушка воровская наша, кстати, тщательно скрывает истинную дату, когда это все произошло. С чего бы это? Итак, первого января по их версии, это все что доподлинно известно, триста баллистических ракет стартовали с территории России (по-нынешнему Святой Предвечной Руси) и взяли курс на Америку. И чуть-чуть, небольшой довесочек на Британию. Об этом немедленно доложили последнему президенту Америки, точнее президентше, женщине-алеутке Чветкинин Улали. Она впала в ступор. Как это могло случиться? Только и спросила она. Мы не знаем, ответил ей министр обороны по телефону. Да по телефону. Он просто за двадцать минут не успел бы приехать к ней для того, чтобы поговорить лично с глазу на глаз. Не это сейчас важно, с нажимом сказал он. Мы будем отвечать? Да или нет? У Вас на размышление
двадцать секунд. Она ответила сразу почти: «Да». И заплакала. Что с них возьмешь с женщин. Не знаю по какой причине, но рассказывают… Да старики рассказывают, что Америка выпустила по территории России (?) тоже ровно триста ракет и небольшой довесочек по Китаю. Так вот ракеты, которые предназначались для Святой Рашки, взорвались через несколько секунд после старта, это тоже были проделки того самого компьютерного гения (русского патриота в кубе). Он походу полностью залез в сеть Американского Министерства Обороны и овладел ею, как шутят тут всякие русские патриоты. А ракеты до Китая долетели. И если британцы, к примеру достойно встретили смерть, то китайцы шмальнули, образно говоря, из всех орудий. То есть запустили все ракеты по заранее намеченным целям. И французы, и израильтяне, и все остальные обладатели ОМП!!! Кстати, знаете на кого были нацелены все китайские боеголовки, правильно, на нас, на родимых. Короче человечеству настал полный пипец! Пипец, кстати, мое любимое слово. Я его к месту и не к месту употребляю. Мой сын говорит, что с каждым произнесенным этим словом он меня все меньше и меньше
уважает, потому что я в его глазах в это время превращаюсь в неумного подростка. Вот так. Кстати после гибели Америки, в нашей воровской элите шутка такая родилась. «Над Америкой не Цветочки Расцвели, А Грибы Взошли». Вот ты меня хоть убей, я вообще смысла в этой шутке не понимаю, а эти все угогатываются, чуть под стол не залазят от смеха. Пипец. Ой, прости, сынок. Угробили, значит, планету Земля почти всю. Да. А теперь послушайте официальную версию.
- Наша Великая Победа над злейшим врагом, еще больше укрепило наше геополитическое положение, как игрока номер один в мире. Несмотря на многочисленные жертвы среди мирного населения, позитивную роль Победы в этой Великой Войне для мировой истории невозможно переоценить. Слава Руси. (Аплодисменты. Все встают, потряхивая мудями). И сейчас мы, как никогда, оптимистично смотрим в будущее. И это будущее, будущее всего человечества, в наших руках. Прямой и светлой дорогой идем мы к нему! И в наших сердцах навсегда останутся те, кто отдал жизнь за нашу с вами счастливую жизнь. За наше с вами светлое будущее. Так ведь, братья?
Так, так. Великий Хан, ханурик. Сколько у тебя сейчас подданных-то осталось? Десять тысяч? А радиация на поверхности Земли? Не потрудишься озвучить? А средняя продолжительность жизни? А количество родившихся за последний год детей? Ага. Стесняешься ответить. А, может, тебе приближенные не докладывают? Все ты знаешь. Просто вырвалась, наконец, эта национальная особенность. Мы победили! Теперь все под нами! Какой ценой? Хотел бы я спросить. А песни правильные с трибуны мы все петь умеем. Подохнем через тридцать лет все до одного. Зато победителями. Как же. Мечта. А ведь действительно, как же мы ужасно живем. Под землей, в бункерах этих огромных, через стены которых до нас, якобы, добраться никто не сможет. А двухголовые собаки тогда откуда? А мутанты. Ведь когда эти идиоты ядерную войну развязали. Никто из них не подумал, как они жить будут после их так называемой «победы». Где? Что жрать будут? Что пить? И пока эти проблемы решали десятилетиями, все потихонечку и померли. Почти все. Насколько я понимаю несколько таких колоний на земле осталось. И общая численность населения планеты, по оценкам
наших ученых, где-то около ста тысяч. Хотя врут, наверное, как всегда наши ученые. Но вылезать на поверхность и опровергать их теории, ни у кого желания нет. Потому что на поверхности такие монстры появились, не дай бог. В общем, все как в старых фантастических книгах. Ядерная зима, мать ее. Но жить как-то надо. Вот и выживаем, приспосабливаемся. Сегодня вроде как главный праздник в году - день победы. Сейчас послушаем торжественную речь. Потом кто-то скажет славословия в адрес Великого хана. Великого и мудрого. А потом все плавно перейдут в трапезную и нажрутся до усрачки. Все как обычно. Ничего нового. Песни орать. Драться. Потом проснуться все и не смогут друг другу в глаза смотреть. Стыдно. И еще не помнят ничерта. А рожи у всех битые. Да и разбегутся все по домам. И не будут видеться почти еще целый год. Вот такой светлый и радостный у нас праздник. Самый главный. Есть еще один. Он очень странный. Праздник личинки. Появился не случайно в нашем бардаке. Приличнее его назвать даже борделем. Так вот жил у нас много лет назад один безумный старик. Но приближенный к верхам. И по каким-то там неведомым
причинам к нему там (на верху) сильно прислушивались. Считали ясновидящим сильным потому что. Он предсказал массовый мор. От радиоактивности. Хотя это каждый ребенок мог предсказать. И вот когда мозг этого бешенного старика радиоактивность эта самая выжгла почти полностью, нейронные связи перепутались окончательно и бесповоротно, он выдал нам следующее. Будто где-то далеко во Вселенной существует звезда, назовем ее для простоты Альфа Центаврой. И будто крутится вокруг нее множество планет. Вы думаете, конечно, что сейчас будет прогон про то, что у этой самой звезды есть третья планета похожая на нашу, там тоже живут люди, которые достигли высочайшего уровня развития и вот скоро они явятся сюда на своих звездолетах и заберут нас отсюда в рай-парадиз. Хрен вы угадали. Мозги включите. Личинка то здесь причем. Нет, у старикана мозги конкретно обнулились и шарики за ролики совсем заехали. Итак, слушайте лучшее на свете гонево, которое стало почти что официальной религией. И попробуй, кстати, сомнение вырази вслух. Расстреляют. Короче. Не самая близкая, а самая далекая от Альфа Центавры планета. Как наш
Плутон. Зима там лютая, минус сто, зато лето жаркое, минус пятьдесят. И вот живут на этой планете разумные насекомые, тараканы. Медленные, в связи с холодным климатом, но безобидные. В смысле не жрут никого, а питаются светом далекой звезды, как солнечные батарейки. Казалось бы, при чем здесь мы? И у них там раз в их год, а по-нашему это лет пятьдесят, происходит праздник личинки. То есть они личинки эти откладывают, из них появляются новые особи, а старые при этом начинают испытывать радость и летать на другие планеты, просто летать, ничего более. Как? Им воздух не нужен, у них там на альфацентаврийском Плутоне воздуха нет. Полетают, полетают и назад к себе, собственно все, весь праздник, ни выпить, ни закусить. Казалось бы причем здесь мы? Так старикан этот, про которого я только что вспоминал, обкурившись чего-то покрепче махорки вдруг установил телепатическую связь с одной не родившейся еще личинкой. С помощью музыки установил. Сыграл на балалайке тему музыкальную, а она, тема эта, позывными оказалась. Дедушка наш затянулся посильней, выдохнул. И начал сеанс телепатического джаза. Год непрерывно
общался из своего прошлого в ее будущее. И личинка пообещала ему, что прилетит вместе с тысячами своих сородичей на Землю и всех нас спасет. Как? Это вот конкретно никому не известно. Тайна великая это есть. Вот вы смеетесь над дикими верованиями. А раньше что лучше, что ли было? Чего там на Хан Великий несет? Ага, вот и про личинку начал. А вы не верили.
- И мы твердо верим, твердо знаем, что со светлой и великой планеты, которая называется Ан-Хуе-У-Ем к нам прилетят тысячи спасительных тараканов, которых отправила к нам Великая Личинка.
Смеяться нельзя. Вот прям нельзя. Кто рассмеется, того через час зарежут. Через суд, конечно же, у на все через суд, у нас суверенная демократия. Хан Великий он же и судья великий. У всех рожи покраснели от духоты непроветриваемой. А у меня не покраснела. Почему? А как может черная кожа покраснеть. Да, да, уважаемый мой читатель, ты правильно догадался. Я простой русский негр. Иван. Метр девяносто. Шесть пудов чистого веса. Настоящий патриот моей родины. Умри Китай - Слава России. Это присказка у меня такая от папы родного досталась. Он присказку эту повторял по пять раз на дню к месту или не к месту. А я как себя помню, постоянно ее слышал. Я не собака Павлова, но все же. И погонялово у меня соответствующее - Китай. Вот ведь гримасы русской действительности. Русский негр с характерным прозвищем - Китай. Но меня только на бойне так кличут. Так то на официальных собраниях, при официальном обращении. Брат. Боярин. Или еще, каким уважительным словом. Иваном Николаевичем тоже могут.
- Особую высочайшую благодарность выражаю я братьям, которые борются и отвечают соответственно за нашу продовольственную безопасность. Слава героям. (Аплодисменты).
Это цветы в мой огород. Хан смотрит мне в глаза. Улыбается. Я низко склоняю голову в благодарном жесте. Да продовольственная безопасность. Говоря простым языком, я все делаю для того, чтобы эта кучка народу не подохла с голоду. А подохнуть - ну вот никак нельзя. То, что продуктов еле-еле хватает, чтобы не умереть с голоду, это народу рассказывают, а сами жрут не переставая. Бойня. На бойне изредка забиваю я различных животных, специально выращенных для этого дела или случайно забредших в наше подземное царство, от радиоактивности надежно защищенное. А жратвы здесь у нас, незараженной, полно. Хватит на века, только скрывают это от всех простых людей, которые не бояре и не братья. И выдают им мизерные порции. И выводят специально таких людей дохленьких, маленьких, слабеньких. Чтоб поменьше жрали. А сами мы при этом пьем и жрем в три горла. Ни в чем себе не отказываем. Но нас все меньше и меньше становится. Нет, НАС меньше не становится. НАС всегда триста, как спартанцев. А вот их - народонаселения - все меньше, и меньше, и меньше. Скоро править будет некем. А им, то есть нам, все равно. Мы живем
одним днем. Главное, чтобы еда была, выпивка и бабы. И чувство безнаказанности, и сила нашей власти. Мы русские, мы главные здесь. Мы, смотрите, весь мир уделали. Последнее слово за нами. Мы крутые. Да только пальцы гнем, только перед зеркалом. Не видит никто крутости нашей. Померли все. Да. Бойня. Для понимания ситуации, как не больно мне, но рассказать надо. Раз в месяц, редко чаще поступает мне от братвы заказ. Мясца особого свежего хотим. Ну и пошла потеха. Начинаю я по небольшому царству-государству нашему детей малолетних искать. Нахожу, поглаживаю я эту девочку или этого мальчика, щупаю, чтоб помягче был и начинаю его водить в места укромные, чтоб никто не видел и подкармливать. Хорошо так кормлю. И через месяц малыш становится кругленьким да румяненьким. Это при нашей всеобщей голодухе. Тут как из-под земли выскакивает наш доктор и рассказывает, что началась у малыша самая страшная болезнь заразная, «чума мгновенная» называется. А про болезнь эту, чуму нашей небольшой колонии, все знают и боятся. Правители наши постарались, проехались всем по ушам еще давным-давно. Страшнее этого только
легенда-страшилка о том, что ожившие американцы - зомби во главе с мертвой Чветкинин Улали придут к нам мстить за честь поруганную великой американской мечты. Мальчика, короче, или девочку помещают в карантин якобы, а на самом деле приводят ко мне. А я беру ее за ноги, ее или его, и делаю такой специальный надрез, чтобы кровь вся стекла. Кровь стекает, а это маленькое человечье существо живое еще в конвульсиях от страшной боли бьется. Когда вся кровь стекает, отдаю я бездыханное тело уже Повару. Повар его готовит и, каждому из тайного совета достается по большому кусманчику нежного мясца, а остальным только внутренности и косточки обгладывать. Остальным это нам, вы поняли, народу как всегда ничего. Да они и не знают, что происходит. Врач выходит и говорит родным, что их ребеночек скончался от страшной болезни, а тело его в целях дезинфекции сожгли. Все понимают, какая на всех ответственность лежит по предотвращению смертельной эпидемии, поэтому плачут, а молчат. На самом деле, меня поражает, какие люди доверчивые. Им скажут еды мало, они верят. Хотя был я на этих складах, где консервы лежат, ящики,
как бы это выразится, уходят за горизонт. Мне брат боярин, который за продовольственную безопасность тоже отвечает, по секрету сказал, что еды для нашей постоянно уменьшающейся колонии хватит не на десятилетия даже, на века. А можно еще было на пустующих площадях, используя последние достижения отечественной науки, растения всякие выращивать. Плоды, ягоды, злаки. Да еще поголовье подземного скота увеличить. Только, кому это все нужно? Люди, дорогой брат Иван, возобновляемый ресурс. Так сказал мне Хан-Пахан, во время единственной официальной аудиенции, которая состоялась семь лет назад по случаю назначения меня заведующим Бойни. Я привык уже. Жить как-то надо. Тем более у меня семь лет назад совсем другое мировоззрение было. Не такое как сейчас.
- Но вернемся к нашему самому главному достижению. Мы с вами воспитали нового человека. Нового русского человека, воспитанного в правде и в дисциплине. И что мы видим по прошествии десятилетий? А видим мы сконструированное нами на основе самых передовых духовных моделей, идеальное общество здоровых духовно и физически людей, смело и честно смотрящих в будущее, и самое главное в глаза друг другу. И все это стало возможно лишь благодаря мудрому руководству совета Десятерых, во главе со мной Мудрым великим Ханом России. (Аплодисменты. Все кричат: «Слава России. Слава Великому Хану». Все снова встают.)
Мудак ты еб. ный! А не Великий Хан! Посмотри на себя, п. здюк. Маленькое плешивое говно, с огромной родинкой на губе, крючковатым носом и кривыми зубами. Высер номенклатурный, бля. И вообще слухи давно ходят, что вы там у себя в совете Десятерых в жопу долбитесь. Фу, срам какой. Да правит вами сейчас банда нелюдей, которые себе разрешили все, вплоть до некрофилии. А народу, наоборот, запрещают все. Даже песни петь и танцевать. Работайте на благо Родины и будьте счастливы! Даже лозунг такой висит сейчас над трибуной. Раньше я тоже во все это дерьмо верил. И что верной дорогой идем, господа-товарищи-братья-бояре. И что нанокоммунизм единственно возможный и самый правильный строй, построенный в нашем огромном бункере-подвале невиданном. И Хан - тень Будды-Аллаха-Иисуса на земле. Все это было бы на самом деле очень смешно, если бы не было так грустно. Страшно. И печально. Тоскливо. Хоть вой.
- Вы посмотрите, как счастливо живет наш преданный нам народ. Сколько на лицах счастливых улыбок, сколько красивых одухотворенных лиц, сколько планов громадных мы на будущее задумали. Дух захватывает. Так дальше дело пойдет, на поверхность выйдем. И в космос снова полетим. И зацветет заколоситься озимыми Русь-матушка. И заполнятся брошенные города, которые мы отстроим заново, детскими голосами. И засияет на всех башнях и прежде всего на кремлевских священных башнях, символ нашего народа - Хакенкройц. Слава России! Слава России! Цветы Расцвели! Цветы Расцвели! Время - вперед! Время - вперед!
Устал я матом ругаться на них. Спать хочу. А глаза закрывать нельзя. Увидит Пахан. Орать начнет. А братья рядом начнут подзатыльники раздавать, быстро проснешься. А с открытыми глазами как поспишь? Никто не умеет, и я не умею. А умею я вот что. Я глазницы под веки закатываю и неимоверными усилиями оставляю их там. А все знают, что у негров глаза белые. Никто не знает. Это суеверие такое. Я представляю, как это выглядит. Сидит черный голый чувак, а глаза у него белые, белые. И он погружается в сон, погружается.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Расскажите, пожалуйста, о своем предпоследнем романе.
АВТОР. Я не понимаю. Вы вызвали меня… Привезли в наручниках… Для того, чтобы поговорить со мной о литературе… Вы идиот? Отпустите меня! Снимите наручники. Я хочу сделать телефонный звонок.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Сделаете, не волнуйтесь. Вы спрашиваете меня, для того ли я вас вызвал (улыбается), простите уж… Вас конечно привезли, но учитывая вашу потенциальную опасность…
АВТОР. Мою потенциальную опасность… Да я мухи не обижу…
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Мухи не обидите… Ну да, конечно. Посмотрите, пожалуйста, на эти фотографии. Внимательно посмотрите.
АВТОР. Гадость какая. Зачем вы мне это показали? Постойте, вы думаете, что я имею к этому какое-то отношение?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Да. Думаю, имеете. А чего вы так занервничали? Посмотрите вот здание это, ничего вам не напоминает? Львы опять же мраморные. А вот этот зал, картины на стене. Голубчик, чего это вы так часто заморгали? А вот смотрите. Вот обезглавленный труп, видите? Голова потом нашлась в мешке специальном, со специальной отметиной. Труп идентифицировали. Это. Павел Шарко. А вот посмотрите - это труп Дворянского Игоря Васильевича. Ну, кто тут у нас еще из известных - режиссер Могилянский. А самое главное, не поверите. Вот смотрите еще один труп. Не узнаете? На кого похож? Роберт де Ниро. Одно лицо не отличишь. Так и не смогли идентифицировать этот труп…
АВТОР. Вы издеваетесь надо мной? Этого не может быть. Не может такого быть никогда… Для чего эта дешевая провокация?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. А я не шучу. Вот несколько томов дела. Несколько десятков даже томов. Там пятнадцать-двадцать трупов. Я не считал. И процесс убийства так замечательно описан в вашем романе…
АВТОР. (Перебивает). Зачем с вашей точки зрения, я настоящее убийство описывал? Это не может быть совпадением?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Теоретически может. Конечно же… А вот это вы как объясните? Замерзшие граждане Российской Федерации - Самуил Печник и Летиция Шарон. Смотрите, лежат, обнявшись. В Антарктиде, между прочим.
АВТОР. Погоди. Это же я еще не напечатал. Это только у меня в компьютере. Это я только близким друзьям давал почитать. Откуда это у тебя?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. А мы уже на ты? Нет. Нет. Нормально. Ну, изъяли из компьютера вашего все. Из ноутбука Самсунг Q-310. Прикольная у вас, кстати, эта картинка на рабочем столе, где полтарашку зелени чувак по пачкам пересчитывает. Я себе тоже на рабочий стол поставил. Ну ладно. Это мы отвлеклись. Это же ведь не конец истории. Роман, или как вас там… Ничего сказать не хотите? Да… Идем дальше. Вот документы из архива. Солдат такого-то полка убил четверых старших офицеров, как он уверяет, по их просьбе. Вот читайте. Военно-полевой суд приговорил его к расстрелу. Приговор приведен в исполнение. Что у нас дальше? А вот смотрите. Еще два жмурика. Жорж и Сурик. Георгий конечно же по паспорту. Знаете, как они погибли? Бытовая пьянка. Их одна гражданочка замочила, Карина Медведева, будучи в состоянии алкогольного опьянения. Сравниваешь протокол и ваш роман, и много недостающих фактов находишь там. Логическую цепочку, так сказать. А то они там в протоколе. Бе. Ме. Не помню. Я находилась в состоянии сильного алкогольного опьянения. Ладно, дальше. Вот еще два трупа. Их, когда нашли, вообще ничего понять не могли.
Патологоанатом сделал заключение: они упали на землю с огромной высоты, скорее всего, с самолета. Но самолеты над тем местом отродясь не летали. Вот так. И еще одна занимательная деталь. Они, когда летели, держались за руки. Так и не расцепились, хотя сами в лепешку. Усекаешь? Ой, я тоже с вами на ты уже. Нормально? Идем дальше. Так. Будущее я комментировать не буду, полномочий нет. Хотя признаюсь честно, нас будущее как раз только и интересует. Что там дальше? Вот парень, которого, застрелил в продуктовом магазине по ошибке уголовник. Смотри фотографии, они интересные. Вот человек, которого неизвестные сожгли в одном московском театре ночью, привязав предварительно к кресту. Дальше. Смотри, вот пенсионер, ветеран Великой Отечественной Войны, которого застрелил милиционер. Так в следующем рассказе ты вообще государственную тайну разглашаешь… Хватит фактов? Может прокомментируешь?
АВТОР. Бред. Вы понимаете, что это бред? Это литературное произведение. Я все это из головы взял. Выдумал. Понимаете? Вероятность того, что это произошло в реальности, равна не бесконечно малой величине, а нулю. Понимаете, нулю. Гораздо проще это объяснить все тем, что вы так просто развлекаетесь за государственный счет. Набрали актеров, разбрызгали томатного сока везде. Раскидали бутафорские головы. Сфотографировали. И ведь преследуете же какую-то цель, наверное. Рассказывайте, зачем вам это надо, Порфирий… э… забыл, как вас по батюшке….
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Николай Степанович я. Объяснение хорошее ничего не скажешь. Но судья может по-другому решить. А вдруг еще свидетели найдутся…
АВТОР. Какие свидетели?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Свидетели того, например, как ты из театра ночью выходил. И отпечатки пальцев.
АВТОР. Я не понял? Из какого театра?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. По умышленным убийствам срока давности, кстати, нет.
АВТОР. Чего вы хотите?
СЛЕДОВАТЕЛЬ (Причесывает волосы расческой, поправляет галстук. Одергивает пиджак. Кашляет. Говорит официальным тоном.) Вы роман этот уже дописали?
АВТОР. Нет. Не дописал. Осталось еще где-то шесть страниц.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Вот и не дописывайте.
АВТОР. В смысле? Я не могу, вы что. Представьте себе бегуна, марафонца, который в ста метрах от финиша остановился. Это решительно невозможно! Категорически…
СЛЕДОВАТЕЛЬ. А вы не спешите! Подумайте! Мы же можем, кроме того, что дело замять, еще очень многое!
АВТОР. Например.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Например, решить по поводу вашего кредита. У вас же суд уже прошел. Сейчас придут приставы и квартирку вашу того… с молотка… А у вас сейчас не очень хорошее материальное положение. Где будет ваша дочь жить? На улице? Мы можем организовать звонок в службу служебных приставов и все спустим на тормозах.
АВТОР. Какой звонок? Кто позвонит?
СЛЕДОВАТЕЛЬ. (Торжественно). Папа.
АВТОР. Римский? (посмотрел на следователя, осекся). Понятно…
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Можно проще. Мы, например, в банк занесем всю сумму. Нам это не сложно. Деньги есть. Только, пожалуйста, не дописывайте роман. Нам это очень важно!
АВТОР. Скажите. А почему у вас здесь электричества нет? Вроде следственный комитет. Все солидно. А освещение, свечка какая-то дешевая церковная.
СЛЕДОВАТЕЛЬ. Праздник же. Первое января. Питание отключено. Только резервное. Кстати. Праздник. Все хотят быстрее вернуться за праздничный стол. Давайте подписывайте бумагу о том, что вы обязуетесь не дописывать роман. Я вам расписку о том, что мы полностью гасим ваш кредит перед банком до тринадцатого января сего года. И все довольны. Так ведь, Уроборос?
АВТОР. А давайте не так. Давайте так. Я сейчас свечку задую. И все. И мы сделаем вид, что всего этого на самом деле не было…
Вдох. Проснулся. Да, под бормотание великого хана… Хама. Может только такое присниться. Я весь диалог их почти наизусть запомнил. Но я ничего не понял, о чем они говорили? Бывает же, вроде по-русски, слова все знакомые, а смысла не понять. Смотрю подобострастным взглядом на трибуну. Выражаю верноподданнические чувства и гадаю, заметил или не заметил. Прослеживаю его взгляд, куда смотрит. И понимаю, что он и не мог по глазам-белкам моим заметить, что я сплю, потому что всю дорогу он смотрит на член брата-боярина Киява. Не отрываясь, смотрит. Тьфу, срам какой. Да разве же может мужчина, да пусть даже он трижды Великий Хан, допускать такое. Не зря шепчутся (трижды проверив, нет ли кого за занавеской), что у них шуры-муры. Да как же ты, гад, о Родине, о высоком после этого можешь говорить? О защите Родины! Если ты жопу свою защитить не можешь. Глаза твои бесстыжие, жопа-рот-ноги-голова… Ну-с, слушаем.
- Славься же Россия в веках, единая и неделимая, вольная и хлебосольная. Реками красива, ветрами продуваема, людьми гордая! Да процветает и прирастает новыми землями, новыми людьми, новыми талантами! Пусть всегда выполняются и перевыполняются наши планы! Пусть дома наши полные чаши, руки голодные до труда, а головы для светлых идей!
Река - сточная канава, куда всю дрянь и мусор скидывают все кому не лень. Ветер тоже мусорный. Люди… Про людей я, по-моему, все уже сказал. Мусор, а не люди. Давай, бухти дальше.
- Вспоминается история одного мальчика, героя-воина, чья жизнь и судьба показала, что место подвигу есть и в наши дни. Героя, который предотвратил нашествие всей этой радиоактивной нечисти с поверхности в наши пределы. Услышал он, проходя мимо перегородки шум и скрежет сильный. Со слухом у него все в порядке было, хотя нога одна и рука плохо действовала. Побежал он небыстро, в силу своих ограниченных способностей, за помощью к людям и сообщил об опасности. Прибежали все к перегородке, прислушались. Ничего не услышали и недовольные пошли по домам. Второй раз услышал он шум и скрежет за перегородкой и еще вой леденящий вдобавок. Страшно ему стало, но опять побежал отважный мальчуган предупредить сородичей об опасности. И опять напрасно, зло как будто нарочно затихало перед толпой огромной. Обозлились люди на героя, сломали ему вторую здоровую руку и разошлись. В третий раз услышал он грозные звуки, и к ним еще прибавились ужасающие удары, от которых перегородка сотрясалась. Побежал он снова людей звать на помощь. Но никто его не слушал, насмехались лишь. Вернулся наш герой и видит, что это вредитель
Нестор изнутри открыл перегородку и запустил в пределы двух ядовитых двухголовых собак с поверхности. И сразу ее закрыл, чтобы на него не подумали. И вступил наш маленький Повол, а ведь именно так и звали его, в неравную схватку с исчадиями ада, смерти прислужницами, и погиб в страшных мучениях. А на шум прибежали люди и убили двух двухголовых собак.
Сожрал ты хан мальчишечку со своими подельниками, мне тоже печенка с барского стола досталась. Эх-эх. А потом решили рассказать всем, что не от страшной болезни скончался малец, а вот такую геройскую историю придумали в назидание всем. И предъявили те части мальца, руку усохшую и прочее, которые жрать никто не стал. Ага, нашествие двухголовых собак с поверхности. Да они здесь стаями ходят. Выбрали двух, убили, а трупы потом народу предъявили. Мол смотрите, кого враг человеческий Нестор к нам сюда запустил. И все, идиоты, поверили. Даже тени сомнения в их водянистых глазах нет. Но нам то, Хан, ты зачем историю эту рассказал? Здесь все свои. Думаю, по привычке. Не может уже остановится врать, вот и несет, не разбираясь, все, что в голову взбредет. А вредителя Нестора, это я по пьяни придумал. Сидели мы как-то бухали с заместителем Хана по идеологии. Его накануне Хан взгрел, за то, что не смог он новое пугало для народа придумать. Совсем идиот. Звали его Кардан. Он только железных светящихся двухголовых или трехголовых собак мог придумать. Да кого это испугает? Наверху пострашней нечисть водится. И
все чаще и чаще стала к нам пробираться. Входы ведь не укрепляются. Стены разрушаются. Новый мир попер к нам в пределы. Из-за периметра, как мы это называем. А от всевышнего нашего правителя, все скрывают. Когда он узнал, что в каждой семье давно уже живут «добрые паучки» с поверхности, он чуть тут «перезагрузку» не начал. У меня работа была почти круглосуточная. Человек триста за три дня на тот свет отправил. Еще шесть сотен отправили голышом на поверхность. И вот свет наших очей, великий певец и писатель, а также мудрый друг детей и женщин, решил придумать страшилку, а потом мы должны были какое-то страшное преступление совершить и на это чудо чудовищное списать. Мне сказали сидеть с Карданом до утра и, если он ничего не придумает, отрубить голову и отдать придворному повару. Вот сидит Карданушка с жизнию прощается. А мне жалко его стало, да еще злость на Хана за то, что он меня лишает единственного друга и собутыльника. А я до этого прочитал древнюю запрещенную книгу про батьку Махно. Мне ее книжник один тайный дал. Ну, я прочитаю, лист вырву, махоркой набью и курю, а что вы хотите, работа нервная
иногда бывает. До конца, кстати, так и не дочитал, сжег, когда Нестор стал с моей подачи главным врагом человечества, а то мало ли найдут еще при внезапном обыске, не открутишься. Так и вот, Кардан набрался уже прилично, и я ему говорю, мол, давай идейку подкину, а за это ты будешь моим верным человеком. Всего-то? Спрашивает. И одним махом отрубает себе мизинец. Отдает мне в знак верности. А сам руку сильно бинтом заматывает и жгут ставит. Но это вот у нас вовсе так и не принято. Никто так в знак верности себе пальцы не рубит. Просто Кардан нажрался в черноту. Голова совсем не работает. Но кровопускание полезно было, да плюс я его холодной водой из ушата облил. Пиши говорю. Сотни лет назад жил на земле анархист Нестор. А что такое анархист? Не знаю, слово просто красивое. Нет, пиши так. Антихрист Нестор. Так еще красивее. Успеваешь записывать? И был он главным врагом русского народа и всего прогрессивного человечества. Сделали его из железа по своему образу и подобию, в свое время… Эти… Как их… Во… Укры. Заправили радиоактивным ураном и выпустили на свободу. А период полураспада урана, знаешь какой?
Какой? Какой. Какой. Не важно. Записали ему программу ненависти и разрушения. И выпустили. Что писать? Что зачеркивать? Да все пиши. Не важно, что противоречия… Схавают. Не впервой. Давай выпьем? В общем, он чего-то, Кардан, напридумывал. Отнес куда надо. Там одобрили. Подключился весь табун. Мы так себя называем. Не стая, не банда, не братство даже. Вот подключился табун, писатели, проверенные из народа, чтобы правдоподобнее вышло. Книжку, типа старую подкинули, через кого надо. Потом подстроили несколько убийств и понеслось. Враг Нестор, да Враг Нестор. Кретины. Зла на вас нет.
- Вся история нашей страны доказывает нам одну неоспоримую, но главную вещь. Мы - правы! Мы всегда правы! И много было у нас врагов, почти весь мир. И где эти враги? Где я вас спрашиваю эти самые враги? (Шутливо заглядывает под трибуну. Слышен смех.) Нету. Все вышли. Мы всем, бля, показали кузькину мать. Как всегда, бля, показывали кузькину мать. Мы - русские! Мы р-ууууу-ссские!!! Бл. дь!!! Мы всех уроем!!!! Всех, сука!!! Кто против нас? Я спрашиваю. Кто против нас? Кто нам мешает сытно есть и сладко спать? Всех в труху! Всех разбомбим! Всем кишки выпустим! Никто нам больше никогда мешать не будет…
Правильно, никто не будет. Потому что вы всех убили. Нет никого на Земле. Ходят легенды, что еще несколько сот тысяч человек выжили. Но это легенды, а по факту нет никого. Радиоэфир молчит. Хотя мы постоянно позывные шлем. Вы и своих скоро всех перебьете. Останется вас (нас) триста человек, которые тоже друг друга перережут. И все, история человечества закончится. Зачем жили? А другого варианта нет. Вся история так складывалась, что никак по-другому она не сможет закончиться. Да, человек помирает, и цивилизации тоже. Жалко только, что сволочам этим, потомкам сволочей тех, что уже тысячу с лишним лет нам всем, людям, жизнь отравляют, никто не отомстит. Никто не отомстит? Посмотрим. Есть у меня. У нас. План. Какой? Сейчас расскажу, до развязки ведь уже немного осталось. Недолго осталось. Но чуть раньше, человека встретил я одного. Случайно выследил я его. Недолго, несколько дней походил я за ним и понял, что враг он мой и Ханов. Поймал, связал и размышлять начал на тему, сейчас мне его убить или отнести на площадь, судить и придать лютой казни, а он вдруг и говорит мне…
- Черный Иван. А черный Иван, чтой то ты не слушаешь меня, Великого Хана, мать твою, о чем задумался распутник, о том, как после сборища вдуещь какой-нибудь кобылке, мать твою. Так? (Все смеются. Весело смотрят на меня). Ты уж подожди немножко. Недолго осталось уже. («Ты даже не представляешь насколько ты сейчас прав», - ехидно думаю я). А я благодарность тебе объявлял. За верность лично мне и нашей великой Родине. А у нас обычно все встают, кланяются и что говорят?
Я встаю, кланяюсь хану в ноги и ору что есть мочи: «Слава Руси!!!»
- Слава Руси!!!! Садись, брат. Выражаю благодарность брату…
Я сел. Так вот человек и говорит мне. Черный Иван. Я ему, откуда, мол, ворог, ты меня знаешь? Не важно, отвечает он, я по поверхности несколько сот верст шел, чтобы тебя найти, ну не шел, а ехал на коне таком железном. Ехал, говорю, на коне. И радиация тебя не сожгла? Спрашиваю я его. Не сожгла, я водку всю дорогу пил. Как же ты доехал, если водку всю дорогу пил? Спрашиваю вновь. А он отвечает, что тренируют нас нещадно годами и так натренировали, что я две бутылки водки залпом могу выпить и хоть бы что. Смотрю я на него недоверчиво, а у меня как раз в вещмешке две бутылки водки имеется. Думаю я, дам ему две бутылки водки, посмотрю на это чудо чудное, а если напьется пьян, так выпущу ему кишки, а из него самого много полезных поделок народного промысла наделаю, продам через подчиненных коммерсантов и выручу я за все за это, за вычетом их комиссионных и дани наверх, примерно два-три ящика водки. Хорошо! На, говорю, пей. Он залпом так выпивает две бутылки, даже не поморщился. И как ни в чем не бывало, продолжает ровным спокойным голосом. Рассказывает, что предки его из Америки. Рассказывает, как
предки эти на подводной лодке из Америки переплыли Тихий океан и высадились на берегу Китая. А так как идти им было некуда, то стали они жить в подводной лодке, благо она радиацию не пропускала. Но жили они одной лишь мыслью о мести. Мечтали они найти и обезвредить тех людей, что погубили по большому счету жизнь на Земле. Но не знали они, где людей этих искать и за несколько десятилетий деградировали, пока не родился великий ум, который по имеющейся у него небольшой информации начал шаг за шагом, миллиметр за миллиметром, атомом за молекулой восстанавливать полную трехмерную модель Земли. Смотрю я на пленника и думаю, убить мне его или не убить. Потому как язык у него, конечно, не заплетается, но чушь он несет отменную, не подкопаешься. Все же решил слушать дальше и наслаждаться, А пленник мой совсем зашелся в религиозном экстазе и меня почти вовлек. Эмоционально так мне рассказывает о воссоздании в одном гениальном черепке трехмерной модели вселенной, абсолютно идентичной реальному объекту. Это он два раза подчеркнул. Говорит, нашу «недоколонию» (так и сказал «недоколонию») он самую последнюю по
времени воссоздал, как самую негармоничную и забирающую част природы. Вызвал меня, дал вот этой красной жидкости в бутылочке и сказал лаконично: «Иван их всех убьет. Я знаю». И рассказал, что жидкость эта, при соединении с желудочным соком становится ужасной взрывчаткой с тротиловым эквивалентом сто килограммов. Помолчал он и сказал: «Найди Ивана». А когда я уже с четырьмя ящиками водки вылезал из люка подводной лодки, он мне очень громко из капитанской рубки кричал: «Черного». Я уже, я его спрашиваю, странник, а у тебя что, вообще ее этой водки самой не осталось? Он сказал, нет, я по дороге всю выпил, иначе как бы я до тебя добрался. Жаль, подумал я, тут в этой истории без пол-литра точно не разобраться. И что же мне делать? Спросил я у странника? Для начала развяжи меня. Развязал. Не знаю, сказал странник. Но ответ должен ты найти, ты главный, я помощник. Как только подумаешь обо мне, я тут как тут буду. Сказал и исчез в темноте, а я стою и не понимаю, было это все только что или привиделось мне. И вопрос в голове застрял. Как мне их всех вместе, с помощью моего странника убить? Заметьте, не зачем,
а как. Я как зомби начал обдумывать план убийства, некогда дорогих и близких мне людей, на которых я уже по-другому смотрел. Во мне будто программа какая-то убийства включилась, заранее заложенная. Я не спрашивал, я начал действовать неотвратимо, я понимал, «что» я сделаю и «как». А «зачем» все равно придет, не сомневаюсь я ни на секундочку. Пришел я к себе, погладил дремавшего двухголового домашнего пса Лайку и задумался. Где? Это, кстати, проще простого. В зале большом, во время сборища табуна, там все триста присутствовать будут. Туда даже тяжелобольные приходят, даже с нечеловеческим похмельем, ибо знают, не придешь - смерть. Как? Вот это вопрос вопросов. Хотя… Знаете, почему мы голые на сборище всегда приходим. Да как приходим. Раздеваемся и сутки сидим. Нам есть пить не дают. Только по малой и большой нужде, и то по одному и все на тебя смотрят, чтоб мочу свою украдкой не выпил. И для чего это? А для того, чтобы древнее пророчество не сбылось. Какое? Мутное очень и непонятное. «Одна из лошадок в желудке своем бомбу жидкую пронесет и остановится древний тысячелетний культ властвования лошадей
породистых над баранами всех мастей…» Лошади, как я сейчас понимаю, это мы. А бараны, я извиняюсь, это вы. Узнаете себя в описании? А Хан? Он - хозяин, он папа, он человек, Тень бога на земле. Он не может никого убить. Он - слово. И его слово - закон. Он следит за тем, чтобы все по закону нашему неписаному было. Вычеркиваем его из списка подозреваемых, поэтому он стоит на трибуне, одетый в разную одежду (сто одежек и все без застежек - это про него), потеет и несет такую х. йню, такую х. йню… А мы слушаем, а потом выходим и делаем разные нехорошие и неприглядные дела. Ну как нас не убить? Шутки шутками, а план был таков. Я просверливаю дырочку прямо над моим местом в зале, где я обычно сижу и затыкиваю ее серой бумажкой. А над залом огромная пещера непонятного происхождения, о которой никто не знает, а я знаю. Я еще в детстве про нее узнал, только и представить себе не мог, что она прямо над залом заседаний (он же тронный). Я пробираюсь туда ночью просверливаю дырку. А как увидят они камни и песок на стульях, начнут проверять, откуда это упало и дырку найдут? А в зал кого не поподя не пускают, песок,
камни и мусор от сверления я убрать не смогу. Сам думай, был мне ответ. Я и придумал. Хан давно клянчит у меня бочку моего самопального коньяка, который я по своему собственному рецепту изготавливаю. А я не даю, цену набиваю. Вот я ему подгон сделаю, якобы для улучшения своих и без того неплохих жилищных условий, он конечно растрогается, выделит мне еще метров квадратных для расширения моих хором. На радостях мы нажремся с ним в две хари. Споем «Оле, оле, Россия вперед». А я между делом мусор-то и уберу. Так и сделал. Главный уборщик зала, когда пришел убираться, ничего не заметил, а я еще как будто специально наблевал в разных местах и еще на сапоги хану, чем он был страшно недоволен, называл меня черным пидарасом, но я вытер его сапоги, они блестеть даже начали. И поднес ему чарочку похмелиться, себя, как водится, не забыл. Подобрел хан. Особенная история, как мы со странником у меня дома репетировали, чтобы он вылил с высоты мне в рот пол-литра жидкости, чтоб не промахнулся, и я чтобы все до капли выпил. Представьте себе картину: сидит на стуле огромный негр с открытым ртом и ему человек с
трехметровой высоты аккуратно струйкой льет воду. Не помню сколько попыток было, но все мимо или, если он сильно наклонял, то на лицо выливалось. Поняли мы, что ни получится так ничего. Можно расширить дырку в потолке, и он через нее бутылку кинет. Тоже не подходит. Ибо, пока я буду бутылку ловить, крышку откручивать, да жидкость смертоносную пить, меня охрана десять раз уже застрелит. Пробиться к дверям и кинуть бутылку странник не сможет. Опять же охрана не даст. Решение, как обычно в таких случаях и бывает, пришло само. Вспомнил я о древних смешных поделках, кондомы называются они. Их раньше использовали против нежелательных детей и нежелательных болезней. А сейчас и зачать уже почти никто не может, какие нахрен кондомы. А болезни нежелательные… Кхе-кхе… Об этом в другой раз. В какой другой раз? Другого раза не будет. Я содержимое бутылки этой, бомбу жидкую в кондом вылил, завязал и проглотил. Не зря меня проглотом с детства кличут. Далее план был таков. Я накидываюсь на хана и начинаю нож из ножен вытаскивать, он сопротивляется. Не хочет то бишь ножом в живот получить, а пытается этот нож мне в
брюхо засунуть, а я и не сопротивляюсь, а наоборот помогаю ему, но не полностью, а чуть-чуть, чтобы только кондом в моем животе проткнуть. А дальше уже жидкая бомба от соприкосновения с моим желудочным соком, кровью, говном и прочими органическими жидкостями бабахнет. Да так, что в живых никого не останется. Вань, а ты смерти не боишься? Спрашивает меня странник. Да, так, как не боюсь? Боюсь, конечно. А зачем ты это делаешь? Снова спрашивает он. Так, да кто ж кроме меня-то? Некому. Вот и я говорю. Если твои-то меня вычислили. Предназначение мое, юли не юли, а исполнить все равно придется. Да и разве жизнь это? Других людей жизни лишать. Это профессия. Вот напоследок исполню свой профессиональный долг и вернусь в тот Океан, из которого я капля. Пойду я, странник. А ты не сомневайся, все будет нормально, ведь я-то, что сейчас сделаю, почти что каждый день теперь во сне вижу, привык. Обнялись мы, а я пошел к себе домой, пошел в залу, достал с полки древнюю виниловую пластинку с записью моего любимого BWV 596. Авторство Вивальди, транскрипция Баха. Органный концерт Ре минор. Мой любимый минор, получше
всяких там ля миноров и ми миноров. Сел поудобнее в кресло, и музыка поглотила меня…
- - но что-то негармоничное мешает - -
- Дорогие соотечественники, дорогие товарищи и друзья, братья, идут первые минуты, первые часы две тысячи двухсотого года, года, который по всем знакам, должен быть самым счастливым, самым радостным в жизни нашего народа, в жизни нашей цивилизации. Нами будут взяты новые высоты! Будут успехи в экономике! Наш народ еще теснее сплотиться вокруг меня, Великого Хана. (Аплодисменты. Все встают. И я встаю). Мы торжественно вступаем в новый золотой век, который будет длиться вечно, который будет непрерывным, радостным, счастливым и безупречным! Слава вам братья!!!! Слава нашему народу!!! Слава нашей Родине!!! Впереди новые цели, новые рубежи!!! Вперед!
К своей смерти. Я вот сейчас тоже умру, но поразительно спокойно к этому отношусь. Меня ведь не будет. Все чернота. Конец. И не факт, что жизнь после смерти продолжается. А сейчас моя жизнь продолжается? Сейчас я живу? Да. Ем, пью и упорно цепляюсь за жизнь и сделаю сейчас за вас грязную работу. Вот люди, которые здесь сидят, включая меня, кто они? Вы как думаете? А я увидел сейчас, разом. И что жизнь после смерти есть, тоже, кстати, увидел. Так вот, мы, это клопиный нарост на здоровом теле России. Мы не умираем. То есть умираем, но потом в новых телах возрождаемся, всеми правдами и неправдами пробираемся наверх и присасываемся к здоровому телу Родины и давай вредить, давай гадить, давай ядами своими ее отравлять. Никто другой никогда не становился правителями России за все тысячи с лишним лет ее существования. Только мы. Мы друг друга чуем. С рождения друг друга чуем. И заложена в нас сила, которая нас собирает в стаю, в банду, в расстрельную команду… А вы нам всегда это разрешаете, потому что вам безразлично. Всем все всегда безразлично. И как вы живете? Вот я сейчас всех нас убью. Это не
поможет. Я вижу. Я всю Вселенную одновременно здесь и сейчас в бесконечности пространства и времени вижу. (На самом деле происходит вот что: кондом старый, стенки истончились и через микротрещину льется жидкость, которая в малых дозах сильнодействующий галлюциногенный наркотик, а в больших - бомба). Надо не только мне всех убить, надо и вам всем, кто находится в прошлом, будущем и настоящем их всех убить. И если вы находитесь сейчас рядом со всеми этими Князьями, Царями, Императорами, Генеральными Секретарями, Президентами, Ханами, Паханами, убейте их. И если мы их всех одновременно в своих здесь и сейчас замочим, то все у нас получится, и ни следа ихнего в реальности не останется. А как их всех убить? У них охрана? Как нам до них добраться? Привычно тупо спросите вы. Да никак. Перестаньте обращать на них внимание, бл. дь!!! Перестаньте делать вид, что они существуют, бл. дь!!! И тогда я завершу это дело сам! Ну же! Прекратите верить, что они есть!!! Помогите мне!!! Убейте их всех, бл. дь, неверием своим!!!!! Я встал. И от резкого моего движения, лопнул гандон у меня в желудке. Взрыв. Сладкая,
сладкая, сладкая смерть. Заиграла чудесная музыка. Прекрасный женский голос запел. Ай фил лав. И…
…снится мне сон…
Роман Уроборос.
Москва.
Декабрь 2009 - Ноябрь 2015.
|
