Сохранить .
Возраст дождя Елена Владимировна Хаецкая
        Путешествия Филиппа Модезиппа #4
        Елена Хаецкая
        ВОЗРАСТ ДОЖДЯ
        Из «Путешествий Филиппа Модезиппа вНегропонт, Модон, Торон, Будерино, Воницу, Ашаюоли, а также в страны ботентроцев, мейсинов, животоглавцев иЯпонию»
        Гонимая лютым голодом, Агген бежала домой.
        Ей тринадцать лет, она совершенно не задумывается над тем, что этот голод приходится ей ровесником: никто старше четырнадцати (ну в крайнем случае - пятнадцати) не способен его испытывать.
        Взрослые голодают уныло, с надсадой: кто-то - от нехватки средств, с которой «надо что-то делать», кто-то - от необходимости победить ожирение, которое «вредно для здоровья». Голод стариков эфемерен: просто еще одна болезнь, неразличимая среди множества прочих, одолевающих человека в старости.
        Лишь юное создание способно голодать так жадно, с таким упоительно-нестерпимым желанием восполнить утраты, понесенные мышцами и сухожилиями в процессе беганья, прыганья, пинанья и пиханья, а также чтенья, болтанья, свистенья, плеванья и корченья гримас. И только в эти лета возможно убегать от голода так стремительно, что он, кажется, отстает от тебя на несколько шагов, и пыхтит следом, и гремит костями, и даже ноет: «Погоди ты, погоди - не так быстро - дай же себя укусить…»
        Ты влетаешь в дом и прямо с порога кричишь:
        - Мама, давайте поскорее обедать!
        - Хорошо, милая, но сначала умойся.
        Торопливо ты умываешь лицо и руки… И вот тут-то, возле рукомойника, голод наконец настигает тебя и стискивает крепкими пальцами весь твой живот. «Ну так что же, - произносит негромко голод, - стоило ли тебе убегать от меня?»
        Но гремят уже тарелки, возникает запах жареных колбасок, и голод исчезает прежде, чем ты успеваешь впиться зубами в мамочкин обед. Однако, уходя, он напоследок пинает тебя под дых, да так сильно, что ты даже синеешь от удушья.
        - Что с тобой, Агген? - спрашивает озабоченно мама. - Почему ты такая синяя?
        Мама не помнит, как это бывает - когда дико хочется есть.
        - Ничего, - давишься ты. - Очень вкусно пахнет, мама.
        - Ты слишком быстро бегаешь, Агген. Так не годится. Ты уже почти взрослая.
        Ты больше не слушаешь маму, потому что в этот самый миг для тебя наступает блаженство.
        У всего на свете есть собственный возраст, но самые лучшие вещи всегда молоды.

* * *
        Что же могло остановить Агген во время ее бегства от кусачего голода? Уж всяко не станет она глазеть на красивый дом с узорной решеткой - для любования этим домом существуют утренние часы, когда она ползет из дома на занятия в училище для подрощенных детей.
        Не задержит ее и старуха соседка с расспросами о здоровье (Агген просто не понимает, что такое здоровье, потому что в тринадцать лет этого понятия еще не существует); пробегая мимо, услышит Агген обвинения в дерзости и пропустит их мимо ушей. А разве не дерзко ловить ее на улице с разговорами, когда она так спешит?
        Без внимания останутся и кошка с котятами, и расцветшее дерево, и драка подростков ремнями и палками, и даже лучшая подруга Кахеран, которая воображает себя влюбленной и каждый день делится новостями на сей счет.
        И все-таки нашлось нечто, обо что споткнулась Агген, как ни торопилась она скорей обедать.
        Говоря о ежедневных пробежках Агген в училище и обратно, следует учитывать еще одно обстоятельство: училище располагалось на два витка спиральной дороги ниже по склону Альциаты, чем дом матери Агген. Это весьма мудро устроено Королевским Правительством. Ведь покуда дети малы, родители их молоды, и для них не составляет большого труда спускаться под гору, а затем подниматься назад в гору, сопровождая отпрысков в училище и обратно. Но затем, когда дети подрастают, родители их набирают возраст и вес, и подобные прогулки делаются для них нежелательными. Поэтому начиная с двенадцати лет все дети Золотой Альциаты посещают познавательное училище самостоятельно.
        На полпути между жилым кварталом десятого витка и училищем (восьмой виток) разбит городской парк. Там много красиво подстриженных деревьев и клумб, и дорожек для прогуливанья маленьких детей, и лужаек для игранья в мяч, а также для драк палками и ремнями, и кустов для целованья и обмениванья максималистическими клятвами, и беседок для ничегонеделанья с книжкой или вышиваньем на коленях.
        Обычно Агген пролетала парк стрелой, а в тот день она не рассчитала поворот (с ней такое случалось, только редко) и врезалась в густой, колючий куст.
        - Проклятье! - вскричала Агген, а голод пощекотал ее животик и ущипнул за бок.
        Агген принялась поспешно освобождаться от колючек. У нее плохо получалось, и она раскровянила себе пальцы. Она лихорадочно дышала, ненавидя каждое мгновенье задержки, но сопенье лишь мешало ей, и потому она перестала дышать вообще.
        И только благодаря этому расслышала в кустах еще чье-то дыхание. Это насторожило ее. Забыв и о голоде (который от подобного небреженья прямо-таки растерялся и сам отошел на пару шагов), и об опасности для своей одежды, она села на корточки. Колючки тотчас охотно исцарапали ее кожу и изорвали на ней рукава, но Агген этого даже не заметила, такое сильное любопытство ее охватило.
        Она раздвинула ветки руками, нагнулась и близко-близко от себя увидела существо, опасно напоминавшее человека, но тем не менее человеком не бывшее. Оно было гораздо более худым, чем полагалось бы человеку, и куда более темным - с полупрозрачной смуглой кожей. Полуоткрыв рот, полный квадратных зубов, оно шумно дышало и при каждом выдохе надувало в ноздре красноватый пузырь.
        Агген уставилась на него, а оно уставилось на Агген. Выждав несколько секунд, оно пошевелило губами и приподнялось. Агген поняла - сейчас оно заговорит. Ей подумалось, что допустить этого никак нельзя, поскольку такое было бы противоестественно. Поэтому она выскочила из кустов и в спешке оставила на ветке кусок своего рукава.
        Голод, кажется, был напуган не меньше, чем сама девочка, - он куда-то подевался, и она тихонько добралась до дома.
        Мама сказала:
        - Агген! Ты просто на себя не похожа!
        - Это потому, что я порвала платье, - ответила Агген.
        - Так вот в чем дело! - воскликнула мама, всплеснув руками. - А я-то гляжу и не понимаю, что в тебе сегодня не так!
        - Угу, - пробурчала Агген.
        - В таком случае ты должна как следует умыться и идти обедать, - решила мама.
        Агген послушно направилась к рукомойнику и плеснула себе в лицо холодную воду. Не слишком-то ей это помогло. Обычно водой удавалось смывать разные неприятные чувства, которые остаются, например, после ссоры с Кахеран или плохой отметки за контрольную работу, но увы: воспоминание о темном взгляде нелюди по-прежнему тревожило девочку и заставляло ее огорчаться.
        Она сунула голову прямо в рукомойник и фыркала там, пока не заболело в носу, но это помогло лишь на короткое время. За обедом она только и думала что о том существе, которое пряталось в колючем кусте посреди парка. Сострадание по сути своей старше, чем тринадцатилетняя девочка, потому-то Агген плохо понимала происходящее и смущалась так сильно.
        Она поела и отправилась читать книгу, однако слова на страницах казались ей плоскими, как будто их раздавили и размазали по дороге подошвой, а это - верный признак того, что мысли ее находились где-то в другом месте.
        Она закрыла глаза и сразу увидела обрывок своего рукава, висящий на ветке. Это обрадовало ее. У нее прямо гора с сердца свалилась. Агген неожиданно сообразила, что по такой явной примете сразу же найдет тот самый куст, стоит ей только пожелать. Тогда она начала раздумывать над другим: желает ли она.
        Сначала Агген казалось - нет, совсем не желает, а потом сразу, без всякого перехода, сделалось ясно: ничего не свете она так не хочет, как снова увидеть то странное существо с темной кожей. Теперь она понимала, отчего смотренье глаза в глаза считается таким опасным; а прежде она этого совсем не понимала.
        У того существа глаза были плоские, сдвинутые к переносице. Они глядели настойчиво, как будто стремились забраться к Агген под кожу и посмотреть, как там дела у нее в легких, в желудке и в кровеносной системе. Нет ли изъяна в почках? Хорошо ли снабжается сердце?
        Бух! - стукнуло сердце так близко к подбородку, что у Агген даже лязгнули зубы.
        Она отложила книгу, встала.
        - Мама, я зайду ненадолго к Кахеран, - сказала она очень спокойным, естественным тоном.
        Агген обычно не лгала матери - просто не возникало надобности; но когда такая надобность возникла - солгала на удивление легко, а это свидетельство полной душевной гармонии.
        Она выбралась из дома и зашагала по дороге, торопясь спуститься на виток вниз и очутиться в парке.
        Час пришел не вечерний, но сумеречный; это было то самое время суток, когда начинают движение два не смешивающихся людских потока на спиральных дорогах Альциаты: достопочтенные граждане возвращаются домой, в то время как подозрительные личности, напротив, выбираются из своих нор. На нижних ярусах горы хватает и тех, и других. Днем ни один оборванец не рискнет показаться на чисто выметенных дорожках парка; ночью туда стараются не заглядывать приличные люди. Но едва лишь серая дымка начнет окутывать Альциату, все они встречаются на спиральной дороге. Люди текут вверх и вниз двумя потоками, не задевая и как бы не замечая друг друга. Короткие минуты - нет, не перемирия, но взаимного равнодушия; фигуры заново расставляются на доске, и незримые игроки, уже отложившие тетрадь с белыми правилами, еще не взяли с полки тетрадь с правилами черными.
        Вот в такой час бежала Агген по дороге вниз, пробираясь против течения: ей надлежало бы возвращаться домой с дневным людом, а она уходила из дома вместе с людом ночным.
        Серость торопливо делалась фиолетовой; фасады домов проваливались в темноту; пятнами лихорадки, как в болезни, заляпывались стены - красными, желтыми, зеленоватыми, - в зависимости от цвета занавесок.
        Агген вошла в парк. Здесь стало холодно и сыро. Дневные цветы закрылись. Пахло падалью, как на задах мясной лавки.
        Агген пробежала по дорожке и вдруг остановилась: с дерева свисала на тонкой шее чья-то белая голова, искаженная мерзкой гримасой. Девочке потребовалось несколько секунд, чтобы понять: распустился с наступлением тьмы цветок на лиане. От него и разило тухлятиной. Мясистые белые лепестки были неряшливо осыпаны пыльцой, точно прыщами.

«Хорошо, что я быстро найду мой оторванный рукав и смогу поскорее убраться отсюда», - подумала Агген.
        Однако ей пришлось изрядно побегать по дорожкам, прежде чем она увидела наконец лоскут, болтавшийся на ветке.
        Девочка поднялась на цыпочки и приблизилась к кусту. Она прислушалась, но теперь, когда кругом пыхтела и вздыхала ночь, не смогла различить дыхания незнакомца. Поэтому она села прямо на сырую траву, вытянула шею, заглядывая под ветки, и позвала:
        - Эй.
        Сейчас внятная речь из уст незнакомца не показалась бы ей таким уж противоестественным явлением.
        Сначала ничего не происходило, только оторвался и со шлепком упал вдруг на землю тот самый перезревший цветок лианы. К утру он, наверное, засохнет, и его уберут дворники.
        А потом донесся тихий голос:
        - Эй.
        Агген вытянулась на траве и еще глубже заглянула под куст. Теперь она различала что-то белое, может быть ногу.
        - Ты кто? - спросила она.
        - Филипп, - прошептал незнакомец.
        Агген задумалась. Слово было незнакомое, но неприязни не вызывало. Из книг она знала, что все, кто желает тебе зла, обладают отвратительным наименованием. Например, один такой убийца на прямой вопрос девушки: «Кто ты?» - ответил: «Твоя смерть!» Встречаются и другие варианты: «А ты как думаешь?» Или: «А чего ты ожидаешь?» Или даже: «Ха-ха-ха, несчастная!»
        - А что значит «Филипп»? - решилась наконец Агген.
        - Самое полное обозначение того, что я такое, - сказал чужак. - И вместе с тем наименее определенное.
        - Я тебя не понимаю.
        - Это имя, - объяснил Филипп.
        Агген почесала бровь. Ей подумалось тут, что Филипп - кем бы он ни был - старше нее.
        - Я тоже могу назвать тебе мое имя, - заявила наконец Агген. - Это объяснит тебе что-нибудь?
        - Послушаем, - согласился из куста Филипп.
        - Агген, - представилась девочка.
        - Должно быть, ты из хорошей семьи, - высказался Филипп.
        Агген сразу насторожилась:
        - Почему ты так решил?
        - По тому, как ты произнесла свое имя.
        - Ну, - почему-то ревниво осведомилась Агген, - и как я его произнесла?
        - Оно тебе нравится, - объяснил Филипп. - Ты охотно показываешь его. Твоя семья давала тебе имя с любовью, а у тебя никогда не было повода усомниться в семье. Но ты не аристократка, - прибавил он задумчиво. - Аристократы окружают свои имена незримыми виньетками и росчерками, чтобы тот, кто слышит их впервые, сразу же мысленно пал на колени и воскликнул: «О, великая честь!»
        - А как выглядят незримые виньетки?
        - Так же, как мысленное падение на колени, - тотчас ответил Филипп. - Их нельзя увидеть, но можно ощутить.
        - Я никогда не знакомилась с аристократами, - призналась Агген. - А ты аристократ?
        - Нет, - сказал Филипп.
        - Тогда ты - чудовище?
        - Нет, - повторил Филипп.
        - Ты из-под земли?
        - А почему ты лежишь в кустах?
        - У меня, кажется, повреждена нога, - сказал Филипп. - Может быть, обе. Я упал.
        - Упал? - недоверчиво переспросила Агген. - Но здесь неоткуда упасть.
        - Может быть, я с кем-нибудь подрался, - предположил Филипп. - Или меня сбили с ног.
        - О! - сказала Агген. - Значит, ты с самых нижних витков. Я и не слыхала, что там живут плоскоглазые.
        Это простое с виду признание заставило Филиппа надолго замолчать, как будто он оказался в логическом тупике.
        Потом он сказал:
        - Помоги мне выбраться отсюда.
        - Твоя одежда совсем разорвется, - предупредила Агген. - А кожа поцарапается. Кусты очень колючие.
        - Другого пути нет, - возразил Филипп. - Я уже думал об этом. Ты ведь вернулась для того, чтобы помочь? Если сейчас ты не сделаешь этого, то уйдешь разочарованная. К тому же одной по ночам ходить опасно.
        Агген посмотрела по сторонам и увидела, что сумерки закончились. Наступила настоящая ночь.
        - А как ты защитишь меня, если повредил ногу и не можешь ходить?
        - Сначала помоги выбраться, а там - поглядим. У меня есть кинжал. И я выгляжу высоким, по крайней мере в здешних краях.
        Агген поразмыслила и поняла, что он прав. К тому же ей хотелось рассмотреть его получше и расспросить о тысяче разных вещей. Например, о том, каково это - являться Филиппом. Иметь плоские глаза, быть старше, чем Агген, быть чудовищем, быть выдуманным, быть из-под земли.
        Она протянула ему руку:
        - Хватайся, будем тащить.
        Девочка зажмурилась, собирая в себе мужество для чужого прикосновения. Оно действительно оказалось неприятным, но только в первое мгновение и только потому, что Агген вообще с трудом переносила, когда до нее дотрагивались, даже близкие. У Филиппа была сухая, жесткая ладонь - крупнее, чем ожидала Агген. Эта ладонь как будто довершила то, что начал голос: теперь Агген почти совершенно понимала - каково это «быть Филиппом». Не имело значения, можно ли счесть его чудовищем, был ли он из-под земли и не выдумал ли его кто-нибудь: где-то очень далеко у Филиппа оставались друзья и семья.
        - Крепко держишься? - шепнула Агген. Она боялась говорить громко.
        Филипп ответил:
        - Кажется.
        Агген изо всех сил потянула его на себя. Он сначала как будто упирался, а потом одним рывком вывалился на траву и скорчился, поджав одно колено к животу. Вторая нога у него была прямая, как палка.
        Агген обтерла руку о платье и села рядом с головой Филиппа. Голова чуть повернулась, плоские глаза уставились на Агген.
        Луна ползала между ветками большого дерева, то поглядывая вниз мутным оком, то опуская полупрозрачное веко и жмурясь. В этом неверном свете Агген и Филипп рассматривали друг друга.
        Потом девочка сказала:
        - Ты будешь лежать всю ночь?
        Такое развитие событий представлялось ей весьма скучным.
        - Надо выбираться из парка, - согласился Филипп.
        - А с кем ты подрался? - спросила Агген, не предприняв ни малейшей попытки помочь ему встать.
        Филипп осторожно перевернулся на спину, вытянул и вторую ногу. Сунул ладони под голову.
        - Сначала я повздорил с какими-то типами, сам того не желая, а потом меня сшибли на землю и проехались по мне колесами - и опять-таки без малейшего желания с моей стороны, - ответил он. - Вот как это вышло. Я приближался к подножию горы…
        - Это Золотая Альциата, - перебила Агген.
        - Гора? - уточнил Филипп.
        - Гора и город на ней. И все королевство. Это все - Альциата.
        - Королевство - гора?
        - И город на ней. А на самой вершине - королевский дворец. И во дворце, в самой высокой башне дворца, - король. Разве ты этого не знал?
        - Я многого не знал и до сих пор не знаю, - отозвался Филипп задумчиво. - В любом случае, поначалу Альциата не показалась мне такой уж Золотой…

* * *
        Огромная скала высилась на самом берегу моря. Филипп шел медленно, увязая в песке, он падал и поднимался. От усталости ноги его горели. Притяжение скалы было, однако, неодолимым - у обычного смертного человека не нашлось бы никаких сил противиться ему.
        Море у этого берега было теплым, но каким-то неприятным. Волны, задушенные погибшими водорослями, скучая, кидались на берег и пятнали его все новыми и новыми разводами грязи. Песок казался таким же мертвым, как и волны. Камни, дома, ракушки
        - все обратилось в прах, и теперь одинокий человек обреченно попирал этот прах ногами.
        Только та скала, что росла впереди и делалась все выше и выше, оставалась неколебимой. Ни соленые морские бури, ни роковой процесс выветривания, ни жестокие войны между людьми и животными - ничто не оставило на темной скальной породе ни царапины.
        Филипп ясно различал бесконечную спиральную дорогу, которая обвивала скалу десятками колец, поднимаясь к самой вершине. Видел он и строения, ближе к вершине
        - немногочисленные и роскошные, а у подножия - целую россыпь убожества и бедноты.
        Любопытство - напудренный моложавый старичок - так и заплясало рядом с Филиппом, подталкивая его под локоть и нашептывая ему в ухо: «Идем, узнаем, что это за гора! Пошли скорее, выведаем, что это за город!»
        А чувство долга - красивый строгий юноша немного старше самого Филиппа - прибавило: «Возможно, это как раз один из тех географических объектов, что подлежат непременному нанесению на глобус».
        Сперва Филипп глянул на любопытство - оно подмигнуло ему, опустив и снова подняв морщинистое веко. Глаза у любопытства бездумно-ясные, помаргивает в них слепенькое старческое бескорыстие.
        Затем Филипп повернулся к своему чувству долга, а то сохраняло бесстрастие и никак не ответило на безмолвные вопрошания Филиппа, потому что никогда не переменяло своих мнений.
        Филипп уставился на гору и задумчиво проговорил:
        - Я странствую исключительно ради полноты глобуса - такого глобуса, на котором разрисована странами и морями не только видимая половина, обращенная к гостиной, но и отвернутая к стене ее отверженная товарка. Там, без сомнения, уже приготовлено место для Негропонта, и Модона, и Торона, и Будерино, и Воницы, и Ашаюоли, и таинственных стран мейсинов, ботентротцев и животоглавцев, а также, если того захочет Бог, - Японии… Сдается мне, - продолжал Филипп, надеясь речами вселить в себя мужество, - что только такой глобус и будет истинным, что бы там ни утверждали профессор фон Шмутце и мой отец - а они утверждают обратное.
        Теперь оба незримых его спутника молчали. Они всегда вот так замолкали, когда Филипп начинал разглагольствовать.
        - Ныне, когда я лично побывал в Негропонте и у животоглавцев, никто в мире не посмеет объявить эти земли несуществующими, разве что объявив войну мне и здравому смыслу, - добавил мужественно Филипп, взбалтывая ногой песок и неотрывно сверля взглядом гору, словно в попытке подчинить ее своей воле.
        Поскольку возражений ему, как и всегда в подобных случаях, не последовало, Филипп тряхнул головой и зашагал прямо к горе.
        Вот миновал он скорым шагом городскую черту и ступил на спиральную дорогу, на самое ее основание, как бы выходящее из-под корня горы. Филиппу не терпелось узнать, как называется страна, до которой он добрался, чтобы дополнить ее изображением пустую и безгласную сторону глобуса.
        В предгорьях и у подножия горы не имелось никаких строений, что само по себе могло расцениваться как некая странность: предместья имеют склонность к расползанию. Ничего подобного здесь не наблюдалось.
        Однако сама высеченная в скале дорога оказалась густо заселенной, причем с первого же шага: вдоль нее выстроились конусообразные домики с неряшливыми черепичными крышами и кривыми водостоками. При взгляде на них у Филиппа закружилась голова, как будто он долго всматривался в спираль.
        Он постоял с закрытыми глазами, обвыкаясь в новых для себя условиях, а затем зашагал по дороге в надежде скоро встретить местных жителей.
        Очевидно, весь город представлял собой единую бесконечно длинную улицу, которая постепенно поднималась все выше и выше по склону.
        Но дорога как будто вымерла. Если в домах и находились какие-то люди, они не давали о себе знать. Филипп поднялся уже немного над равниной и теперь глядел на море сверху. Оттуда, где он остановился, видна была колыхающаяся граница между чистой водой и мутной, зараженной трупами водорослей.
        Филипп сделал еще сотню шагов и очутился наконец на круглой площади, прорубленной в скалу глубже, нежели дорога. Площадь находилась за поворотом и вынырнула неожиданно.
        Будто мановением волшебства Филипп очутился в совершенно ином мире. Здесь было полно народу, раздавался праздничный шум, люди толкались, болтали, ссорились, смеялись, размахивали какими-то длинными тонкими дощечками. Некоторые даже били этими дощечками друг друга по головам.
        В первое мгновение Филипп застыл, глубоко пораженный зрелищем, которое открылось его взору. Никогда прежде не встречал он подобных людей. Они были невысоки ростом, плотные, чтобы не сказать толстые, с круглыми мясистыми лицами. Но удивительнее всего показались Филиппу их глаза - выпуклые, как у некоторых видов рыб, раздвинутые к вискам. При этом жители спирального города меньше всего походили на рыб. По правде говоря, они ни на что не были похожи из всего, увиденного Филиппом за его жизнь.
        Филипп всмотрелся в них повнимательнее - как они жестикулируют, ругаются, хохочут, проводят по длинным тонким зубам дрожащим от смеха языком, как они вращают глазами и взмахивают розоватыми ресницами, очень длинными и пушистыми, - и нашел их красивыми. По крайней мере, он испытал к ним симпатию.
        Ему непонятно было, что происходит на площади, но он догадывался: это нечто вроде праздника. Может быть, день урожая, а может - казнь главного злодея, который грабил простых людей и покушался на жизнь прекрасной королевы.
        Он понял это по тому, как возбужденно гудела толпа.
        Присмотревшись внимательнее, Филипп увидел в самом центре площади возвышение, а на нем - человека в ярко-красных с золотом одеждах. На голове у этого человека красовался убор в виде гигантского черного банта с перьями и самоцветами; вдоль висков у него свисали ленты, а ресницы были выкрашены золотой краской. У ног этого разодетого человека сидело несколько других с пачками дощечек в руках.
        Филипп начал проталкиваться к помосту, чтобы получше рассмотреть разодетого вельможу - владыку урожая, а может быть, осужденного.
        Сначала местные жители, слишком занятые праздником, не обращали внимания на Филиппа, но затем он, очевидно, начал им досаждать своей настойчивостью. Сперва один, потом другой толкнул Филиппа. В ответ Филипп весело улыбался и кивал в знак извинения.
        Толчки и тычки становились все злее, все больнее. Никто ничего не говорил, мелькали локти, а потом и кулаки. Наконец кто-то огрел Филиппа дощечкой по голове. Другой ударил его по плечу. Острый край дощечки рассадил Филиппу кожу на виске, так что он сразу перестал улыбаться и вскрикнул от боли.
        Еще несколько человек окружили его в толпе. Филипп ощутил их враждебность, и вдруг ему стало страшно.
        Он не понимал, почему они ополчились на него, а они молча били его по ребрам - втихую, так, чтобы человек на помосте не разглядел возникшей в толпе драки.
        Филипп с силой оттолкнул ближайшего к нему человека и бросился прочь, нырнув прямо в кипящее многолюдье. Толпа смыкалась вокруг него, пинала его, сжимала и сдавливала, а он отчаянно бил локтями и без устали наступал на чужие ноги.
        Ему казалось, что он уже вырвался на край площади, туда, где дорога безлюдна, но тут его настигли трое местных. Эти были одеты хуже остальных - в рубахи из грубого полотна и широкие, подвернутые до колен штаны. В руках у них имелись уже не дощечки, а самые настоящие дубины.
        Филипп отступил на несколько шагов.
        Он думал, что эти трое сейчас набросятся на него и попытаются убить, но один из них выступил вперед и заговорил:
        - Значит, плоскоглазые действительно существуют.
        Он произнес это до крайности задумчиво, что странно противоречило его воинственному виду и простой одежде. Готовые сорваться в драку люди не бывают такими задумчивыми, а простая одежда вовсе не располагает к беседам на отвлеченные темы, напротив - склоняет к темам элементарным и практическим.
        Филипп коснулся ладонью своего разбитого лица и ответил ему:
        - Да. Я существую.
        - Но тебя не должно быть, - настаивал человек с дубинкой.
        Двое его товарищей закивали головами.
        - Я есть, - повторил Филипп. - Вы поэтому напали на меня?
        - Мы на тебя еще не напали, - указал человек с дубинкой. - Когда это произойдет, тебя больше здесь не будет.
        Филипп молчал.
        - Ты нарушил, - добавил второй человек с дубинкой, подходя ближе.
        - Что я нарушил? - спросил Филипп, недоумевая. Он даже огляделся по сторонам, но ничего предосудительного в своем поведении так и не обнаружил.
        - Правильный порядок, - ответил этот человек и начертил в воздухе пальцем спираль.
        - Раз в месяц Великий Лагоник спускается к нам, на нижние ярусы, и каждый имеет право подать ему жалобу или просьбу. Они записаны на священных дощечках. Но следует соблюдать правильный порядок, иначе все будет лишено смысла.
        И он повторил движением руки спиральный узор.
        Филипп молча обдумывал услышанное. Очевидно, выпученные, расходящиеся к вискам глаза местных жителей обусловили окружность как единственно возможную для них форму существования. Они не в состоянии двигаться иначе, как по кругу. Спираль, размыкающая круг и позволяющая подниматься, опускаться или продвигаться вперед, для них священна. Пробираясь сквозь толпу поперек спирали, Филипп, сам того не желая, попирал основополагающий принцип здешнего бытия.
        - От всей души я прошу у вас прощения, - сказал Филипп. - Я не желал ничего дурного. Я даже не подозревал, что нарушаю какие-то важные правила.
        Те трое молчали, и Филипп ощущал себя и свои оправдания жалкими.
        - Ты можешь разрушить гору, - вступил в разговор третий человек с дубиной. Он повернулся к своим товарищам: - Почему вы не подумали об этом? Плоскоглазые, которые ходят сквозь спираль, тревожат дремлющую ось. Если ось начнет колебаться, она развалит всю гору, и мир завершится. Нас ведь предупреждали об этом.
        Он хлопнул дубиной по ладони и приблизился к Филиппу на несколько шагов.
        - Что скажешь, плоскоглазый? Ты согласен быть немедленно убитым ради всеобщего блага?
        - Нет, - ответил Филипп. - Ни за что!
        - Но это единственный выход из положения, - настаивал человек с дубинкой.
        - Я так не считаю, - возразил Филипп.
        - Твои предложения! - потребовал он.
        - Вы скажете мне, как называется эта страна, а я…
        Они переглянулись между собой с таким удивленным и даже испуганным видом, что у Филиппа просто упало сердце.
        - Я обязан нанести ее на карту, - попытался объяснить он. - Иначе мое путешествие сюда окажется бессмысленным.
        - Но это запрещено! - выпалил первый из вооруженных людей. - Только не нам! И только не тебе!
        - Хватит разговоров, - угрюмо промолвил второй человек с дубинкой. - Плоскоглазому надлежит умереть, а нам не следует слушать его разговоры.
        - Согласен, - кивнул первый.
        Филипп понял, что разговоры окончены. Он повернулся к тем троим спиной и побежал что было мочи. Они быстро настигали его. Следовало незамедлительно что-то предпринять - спрятаться или, на худой конец, спрыгнуть с горы.
        Едва очутившись за поворотом, Филипп схватился за куст, росший из расщелины между витками дороги, и начал карабкаться наверх. Он забрался на высоту в половину человеческого роста и скорчился на небольшом скальном выступе, держась за ветки одной рукой. Сверху он видел, как преследователи остановились в растерянности. Один из них пробежал вперед, но вскоре вернулся, а другие двое просто стояли и ждали. Тот, который вернулся, отрицательно покачал головой. Несколько минут они втроем обсуждали странное происшествие с исчезновением чужака, а затем зашагали обратно к площади.
        Филипп не верил собственной отчаянной удаче: ни один из пучеглазых даже не догадался посмотреть, что творится прямо у него над головой. Очевидно, как движение сквозь спираль, так и взгляд в этом направлении были здесь немыслимы.
        Филипп подождал еще немного - чтобы преследователи скрылись наконец за поворотом - и полез выше. Он перебирался с выступа на выступ, цепляясь за камни, за пучки травы, засовывая пальцы в трещины, рассекавшие скальную породу. Некоторые из этих трещин были влажными - оттуда, из таинственных глубин земли, сочилась вода.
        Кое-какие слова нападавших, впрочем, сильно смутили Филиппа. Если движение поперек спирали может поколебать ось и заставить скалу содрогаться, то поступок беглеца является верхом безответственности. С другой стороны, Филипп не мог допустить, чтобы его просто так забили дубинками. Кажется, законы здешней страны позволяют преступнику соглашаться или не соглашаться с предложенным наказанием. Так что хотя бы в отказе Филиппа умереть не заключалось ничего противоправного.
        Филипп немного передохнул, собрался с силами, оттолкнулся ногой от выступа, на котором стоял, и ухватился за край невысокого каменного ограждения. Еще немного усилий - и вот он уже снова стоит на дороге.
        Каждый виток спирали обладал собственным обличием, или, поэтически говоря, особой физиономией.
        Тот, на котором очутился сейчас Филипп, очевидно, считался более респектабельным по сравнению с тем, откуда Филипп только что сбежал. Небольшие пестрые домики выстроились вдоль обочины, точно бусины на нити. Не зная, как не привлекать к себе ненужного внимания, Филипп опустил голову и быстро зашагал вперед, поднимаясь выше и выше.
        То и дело, впрочем, он приостанавливался и прислушивался: не началось ли колебание оси и содрогание горы, о котором предупреждали его громилы с дубинками. Но пока что все вокруг оставалось тихим и безмятежным.
        Несколько раз навстречу Филиппу попадались местные жители. Двое или трое из них, несомненно, заметили, что он плоскоглазый. Один даже остановился и разинул от удивления рот, а другой скорчил жалостливую гримасу, полагая, что путник просто-напросто болен какой-то печальной, быть может врожденной, болезнью, от которой глаза втягиваются внутрь черепа и расплющиваются.
        Филипп постарался убраться как можно дальше от удивленных обывателей. Не хватало еще, чтобы они сообразили, что он явился издалека, и вызвали стражу. Неизвестно ведь, как относится местный закон к пришельцам извне. Может быть, таковых предписано сбрасывать со скалы в море!
        Несмотря на все эти очевидные неудобства для путешественника, гора все больше и больше нравилась Филиппу. Он с удовольствием миновал еще два витка, потом третий и остановился.
        Море блестело теперь далеко внизу, нарядное, сплошь залитое белым светом. Отсюда оно выглядело так, словно не принадлежало к обитаемому миру, а представляло собой своего рода «тот свет», край, где нет никакой жизни и откуда не бывает возврата. Да и сам Филипп неожиданно для себя начал воспринимать его так, а ведь еще недавно он плавал по этому самому морю на корабле и на шлюпке, и притом не на одной шлюпке, а на разных, и видел высокие волны и полный штиль, и пережил гигантское одиночество, на которое обречен человек посреди бешеной стихии, и испытал восторг объединения со стихией, обманчиво покоренной.

«Странно это, - подумал Филипп. - Я как будто постоянно изменяюсь и в то же время остаюсь все тем же Филиппом. Каждое новое впечатление превращает меня в незнакомца, но там, внутри себя, я все еще прежний, так что старые друзья без труда узнают меня, когда я вернусь домой».
        Приблизительно на середине очередного витка начинались дебри обширного парка. Местные садоводы не поленились доставить сюда грунт, чтобы высадить деревья. За годы зеленые кроны разрослись, от парка веяло отрешенностью и прохладой. Дорога входила туда, точно туннель: деревья наглухо смыкались над ней.
        Филипп залюбовался яркими, полными солнца листьями. За месяцы, проведенные на корабле, а потом и среди песков, на скудном берегу, у которого не было даже названия, он стосковался по зеленому цвету.
        Ему нестерпимо хотелось войти в заманчивый туннель и очутиться среди тихой листвы, вдохнуть запах травы, услышать, как трется сломанная ветка о сухую кору.
        А между тем с верхнего витка к ничего не подозревающему Филиппу приближалась беда.

* * *
        Беда - если говорить о материальном ее воплощении - представляла собой шестерых молодых людей, ехавших на безупряжной тележке. Утверждая, что тележка была безупряжная, мы имеем в виду именно отсутствие у нее каких-либо приспособлений для запряжения тягловых животных. Единственный механизм, которым обладала эта телега, были колеса; впрочем, некоторые утверждают, будто колеса никак нельзя назвать механизмом. Например, профессор Дерптского университета Генрих Леопольд Кухензухен писал в своей монографии «О механизмах»: «Что до колес, то мне затруднительно отнести оные к означенной славной когорте или дать им какое-либо внятное определение, кроме того, которое им уже дала природа: колеса - они колеса и есть, как изъясняется наш кучер Митрофан».
        С адским грохотом катилась по спирали вниз телега, на которой удерживались стоймя шестеро молодых людей. Стоявший впереди управлял колесами при помощи двух палок. Телега была с виду самая ужасная, сколоченная из грубых, необработанных досок, с широченными колесами, которые никак не смягчали для ездоков столкновения с шероховатостями дороги, а напротив, превращали любую ямку как бы в глубокую рытвину, а каждый камушек - в изрядное всхолмие. Телега скакала и грохотала, производя ужасные шумы и смятение.
        Люди, избравшие для себя этот странный вид транспорта, принадлежали к числу так называемых парольдоннеров, причем название свое производили они от слова «доннер», то есть «гром», и не признавали никакого иного истолкования. Все они обитали на верхних ярусах горы и видели в стремительном спуске вниз своего рода спорт или испытание удальства.
        Набившись в телегу без бортиков, без тормозов и, как уже говорилось, без вьючного животного, которое могло бы хоть как-то направлять действия молодых удальцов, эти господа - в развевающихся одеждах, блистая украшениями и длинными распущенными волосами - болтались и подпрыгивали на телеге, хватались друг за друга, размахивали руками в попытке удержать равновесие, громко кричали и смеялись, тревожа покой мирных обывателей.
        К тому моменту когда они явились из-за поворота, они успели проделать уже довольно долгий путь. Телега их разогналась до немыслимых скоростей, она гремела и скакала, раскачиваясь притом во всех направлениях - слева направо и справа налево, - словом, телега была практически неуправляема. Это еще больше веселило парольдоннеров, которые вторили грохоту колес оглушительными воплями и смехом, лишенным осмысленности.
        Филипп попытался уклониться с пути этого одушевленно-неодушевленного чудовища, однако в этот самый момент одно из колес телеги коснулось лежащего на дороге камушка, отчего траектория ее движения внезапно поменялась. Несущаяся во весь опор телега вместе с шестью развеселыми удальцами в пестрых одеждах с маху налетела на Филиппа, сбила его с ног, подмяла под себя, проехалась по нему, завалилась набок, скидывая с себя ездоков, и наконец остановилась, лишь два ее колеса продолжали крутиться в бессильной попытке продолжать движение.
        - Вот это прокатились! - вопили парольдоннеры, вытряхивая пыль из своих волос и одежды. - Вот это мы упали! А сколько шуму наделали, сколько переполоху! Спорим, та красотка, что корчила нам рожи из окна, теперь оглохла и ей придется по нескольку раз переспрашивать своего парня - чего он добивается да что он имеет в виду!
        Тут Филипп наконец очнулся - а в первые мгновения он погрузился было в беспросветный мрак и даже не осознал произошедшего.
        Прислушавшись к разговорам, он сообразил, что беспечные молодые люди нимало не интересуются человеком, которого они сшибли с ног, помяли своей телегой, придавили и покалечили. Поэтому он подал голос:
        - Эй!..
        Молодые люди не расслышали. Один из них увлеченно спорил с другим, доказывая, что на двенадцатом витке у проходящей мимо молочницы скисло в кувшине молоко - так сильно они шумели.
        - Я уловил кислый запах, клянусь! - настаивал он. - Спорим на два пальца моей стряпухи? Я сам отрежу ей эти пальцы, клянусь, если ошибся! - горячился он. - Давай вернемся на двенадцатый виток, сыщем молочницу и спросим у нее!
        - Эй! - повторил Филипп настойчивее и зашевелился под телегой.
        Молодые люди наконец замолкли. Они переглянулись, и один спросил другого:
        - Ты что-то слышал?
        - Ничего, - отвечал тот с твердостью.
        - Ну так вот, - заговорил третий, - придется нам признать, что побить достижения Альфена опять не удалось.
        - У Альфена телега тяжелее, - возразил ему еще один голос. - Ему мастер Фульгозий делал.
        - Закажем и мы Фульгозию.
        - Пробовали уже - он отказывается.
        - Отказывается?
        - Наотрез! Говорит, Альфен ему приплачивает, чтобы он нам отказывал.
        - Проклятье на голову Альфена! - закричали разом пять или шесть молодых людей. - Чтоб он провалился! Он, и Флодар, и Озорио, и вся их шайка!
        - Эй, вы! - в третий раз позвал Филипп. На сей раз он повысил голос и говорил с легкой ноткой властности, как человек, имеющий право громко требовать участия к себе, хотя бы даже и из-под телеги.
        - По-моему, здесь есть кто-то еще, - неуверенно произнес молодой человек, поминавший мастера Фульгозия.
        - Если и так, то какое нам до этого дело? - резонно возразил ему другой. - В мире полным-полно людей, мы не можем останавливаться и беседовать с каждым из них. Пойдемте лучше домой: путь неблизкий.
        С этими словами они затянули песню на несуществующем языке, который понятен был лишь этим шестерым, и, весело распевая, обнявшись и раскачиваясь на ходу, начали восхождение по дороге. Филипп смотрел на них, лежа под телегой, и гадал - что теперь с ним будет.
        Странно, однако, что беспокоила его не только собственная участь, но также и участь брошенной телеги. Ему казалось удивительным, что эти молодые люди, явно дорожившие своим транспортным средством, оставили его теперь лежать на дороге, завалившимся набок, с тихо поскрипывающим колесом, которое никак не могло угомониться и понять, что ехать больше никуда не нужно.
        Недоумение Филиппа длилось, впрочем, недолго: вскоре на дороге появились шестеро других молодых людей, одетых гораздо проще и обладающих более грубой внешностью. Руки у них были длиннее и крепче, плечи - шире, ноги - коряжистее и кривее. Это были слуги беспечных юных господ. Кряхтя и бранясь через слово, они подняли телегу и утвердили ее на колесах.
        - Эй! - закричал Филипп, когда телега наконец перестала быть преградой между ним и видимым миром. - Эй, я здесь, нерадивые олухи!
        Он больше не стеснялся в выражениях, поскольку уже понял, что повредил при падении ногу и нуждается в неотлагательной помощи.
        Слуги переглянулись между собой.
        - Я здесь! - заорал Филипп. - Не притворяйтесь, будто не видите меня!
        - Мы-то тебя видим, - сказал наконец один из слуг, - но нам до тебя нет никакого дела. Мы должны прикатить наверх вот эту тяжелую телегу. За это мы получаем жалованье от наших господ. А за то, чтобы вести разговоры с плоскоглазым, мы никакого жалованья не получаем.
        - Ваши безмозглые господа сбили меня на дороге! - рявкнул Филипп.
        - Такое порой случается, когда они выезжают кататься, - согласились слуги. - Нет ничего удивительного в том, что кто-то опять подвернулся им под колеса. Такова уж участь обывателя, и ты должен с нею смириться.
        - Да помогите же мне! - Филипп готов был заплакать. - Неужто у вас совершенно нет сердца?
        - У нас имеются сердца, глаза, руки и ноги, - ответили шестеро слуг, - и животы, и контрживоты, и печень, и все положенные человеку органы пищеварения, включая желудок. Но это никак не меняет дела. Ты должен был осторожнее вести себя на дороге. А теперь - прощай.
        И слуги повернулись к нему спиной. Они уперлись руками в борт телеги и начали толкать ее. Телега неохотно покатилась в гору, но стоило слугам замедлить шаги, как она останавливалась и начинала обратное движение, норовя раздавить их. «И впрямь, работа у этих молодчиков не из легких», - подумал Филипп.
        Он оперся ладонью о пыльный камень, чтобы попробовать встать на ноги, но у него никак не получалось обрести достаточно надежную для этого точку опоры, так что он перемещал ладони то туда, то сюда, ближе и дальше от себя, и вдруг нащупал что-то совсем странное, похожее на блюдце.
        Сначала Филипп решил, что это какая-то деталь, выпавшая из телеги. Но телега была смастрячена таким образом, чтобы обладать возможно меньшим числом деталей, особенно мелких; в этом заключался основной принцип парольдоннеров. Они, можно сказать, презирали детали и делали это с большим размахом.
        Филипп временно оставил потуги принять вертикальное, достойное человека положение и смирился с положением горизонтальным, свойственным скорее пресмыкающимся.

«В конце концов, нет ничего зазорного в том, чтобы быть пресмыкающимся, - подумал он. - Или, к примеру, можно вспомнить о черепахе и ее умении питаться воздухом… Для человечества всегда сыщутся у природы все новые и новые уроки».
        С такими мыслями он выкопал пальцами из пыли свою находку и обнаружил, что она представляет собой золотой диск окружностью приблизительно в ладонь и толщиной приблизительно в фалангу указательного пальца.
        Диск этот был покрыт тончайшими узорами, невероятно мелкими и выгравированными с превеликой тщательностью.
        Филипп нимало не сомневался в том, что этот ценный предмет выпал из-за пазухи одного из парольдоннеров и что произошло это во время крушения телеги. Он хотел было позвать слуг, чтобы они забрали вещь и возвратили хозяину, но те уже исчезали за поворотом. Поэтому Филипп оставил диск у себя.
        Затем он вновь предпринял попытку встать. Требовалось также оценить степень нанесенного здоровью ущерба. В конце концов Филипп установил, что одна нога худо-бедно слушается своего повелителя, но другая все время подворачивается, являя тем самым гнусное неповиновение. Став жертвой этого мятежа и разлада, Филипп чрезвычайно жалким, скачущим образом добрался до парка, а там нашел подходящий густой куст, заполз под него и забылся тяжелым сном.

* * *
        - Значит, у тебя болит только одна нога? - обрадовалась Агген. - А вторая цела? Это очень хорошо, потому что ты можешь прыгать на одной, поджав вторую.
        - Может быть, пока я лежал под кустом, разболелась и другая, - предположил Филипп.
        - С этими ногами всегда так: никогда не знаешь, которая подведет.
        - Что, правда? - Агген, казалось, была озадачена его заявлением.
        - Правда.
        - Ну не знаю, - протянула девочка.
        - У тебя что, и мозолей никогда не было? - не поверил Филипп.
        - Мозоли не считаются, - заявила Агген.
        - А царапины?
        - Они тоже не считаются, потому что они всегда.
        - И растяжений не случалось?
        - Нет.
        - А у меня, кажется, случилось, - произнес Филипп с укоризной, как будто Агген была в том виновата.
        Она сразу возмутилась:
        - Это твое дело - что с тобой случилось! Нужно лучше глядеть по сторонам. Парольдоннеры могут выскочить в любое мгновение. Они опасные, потому что быстрые. Хотя по характеру совсем не злые. Мы с Кахеран хотели бы как-нибудь с ними покататься, но они женщин не берут. Но ничего, мы уже все решили. Мы переоденемся мужчинами, тогда они не увидят разницы.
        - Это вряд ли, - усомнился Филипп.
        - Точно тебе говорю, - кивнула Агтен. - Они ведь тоже носят длинные волосы, и руки у них нежные, как у девочек, потому что они не работают. А помимо всего прочего, они невнимательно смотрят, потому что им нет дела до других. Мы с Кахеран запросто бы их обманули!
        - Возможно, - сказал Филипп, не желая больше спорить.
        Агген надула губы. Потом она спросила:
        - Ты много путешествуешь?
        - Да.
        - Я просто так спросила, - сообщила девочка. - На самом деле мне неинтересно. Я и сама уже обо всем догадалась. Ты ищешь дорогу домой?
        - Нет, - ответил Филипп. - Я знаю дорогу домой. Она сама откроется мне, когда я пройду всю противоположную сторону глобуса, ту, что отвернута к стене и не закрашена никаким цветом, и окажусь там, откуда видно всю гостиную, и кресло, в котором любит сидеть мой отец, и столик с портвейновым графином, и окно, выходящее в сад…
        - Ясно, - кивнула Агген.
        Филипп проговорил:
        - Где-то есть такие страны, где у людей только одна нога для хождения, а вторая у них мягкая и гнется по всем направлениям и к тому же снабжена гигантской ступней, наподобие зонтика. Этой второй ногой они обмахиваются, как веером, во время жары или укрываются ею от дождя, а в иных случаях секут ею дворовых, потому что она гибкая, как кнут.
        - Чтобы у тебя была такая вторая нога, нужно переломить колено, - сказала Агген задумчиво. - Иначе она не будет гнуться по всем направлениям.
        - Природа моя такова, что обе ноги должны быть у меня одинаковы, поскольку я использую их в равной мере, - сказал Филипп. - В этом мы с тобой сходны, Агген.
        - Вообще-то ты мог бы опираться на палку, как делают старики, или на меня, как делают красивые раненые калеки, - великодушно предложила Агген. - Тогда мы доберемся до моего дома.
        - Я ничего на свете так не хочу, как только оказаться в чьем-нибудь доме, под крышей, - признался Филипп и улыбнулся девочке.
        Она деловито добавила:
        - Надеюсь, мы не разбудим маму. Но если это и произойдет, ничего страшного. Ты просто поздоровайся и назови свое имя. Мама сразу все поймет.

* * *
        Доковыливанье до жилища Агген превратилось в нечто долгое и скучное. Точнее, скучно было Агген, которой приходилось идти очень медленно, то и дело останавливаться и слушать извинения Филиппа. Филипп же, напротив, измучился от разнообразия ощущений, на которые щедра оказалась поврежденная нога (да и стукнутая голова, как оказалось, тоже). Дерганье, колотье, нытье, а то вдруг пронзанье - все это досаждало ему без передышки, одно за другим, сменяясь и не ведая устали.
        Самым изматывающим было в этом то, что каждый вид боли обладал собственным возрастом. Так, дерганье - самый легкий и ничтожный, скоропреходящий вид боли - свойствен возрасту полного здоровья, то есть годам семи по человечьему счету, а колотье - оно постарше, ему лет пятнадцать, и случается оно, если, положим, много всего съесть за обедом, а потом очень быстро бежать вверх на гору, к подруге Кахеран. Нытье - боль, присущая старикам; от них она почти не отстает и превращается в нечто привычное, сродни сматыванью шерсти в клубок. Ну а пронзанье
        - боль зрелых людей; она впивается в них, точно меч или кинжал, а потом медленно отпускает и наблюдает со стороны, усмехаясь, - хватит ли человеку мужества и выдержки не перемениться при этом в лице.
        Таким образом, Филиппа не только терзали разные виды боли - его также перебрасывало из юности в старость, из зрелости в детство, и все это без малейшей передышки, так что в конце концов он начал казаться сам себе чем-то вроде целого ходячего госпиталя, где мучается по меньшей мере десяток разных больных.
        Агген приплясывала рядом и жужжала, как муха:
        - Ты смотри, уже ведь скоро начнет светать. Скоро люди выйдут из домов, а мы тут с тобой посреди дорога. Ты труслив, Филипп, потому что боишься боли. А ты сделай небольшой рывок. Наберись дерзости и сделай! Доберемся до дома - там и будешь корячиться. Филипп, мне на тебя глядеть тошно. Я сейчас уйду, догоняй меня.
        - Не надо! - взмолился он. - Да что ты за жестокое созданье, Агген!
        Она пожала плечами и ничего не ответила, потому что в силу своего возраста, естественно, была жестокой.
        О каждом встреченном доме, мимо которого они проходили, Филипп безмолвно молился, чтобы он оказался тем самым, и в конце концов молитвы его оказались услышаны.
        - Вот здесь живем мы с мамой, - объявила Агген.
        Она указала на небольшое конусовидное строение. Стены этого здания, как и многих других, были обвиты спиралевидным выступом вроде пандуса, по которому можно было подняться до самой крыши.
        Филипп похолодел, когда до него дошел смысл увиденного. Мгновеньем спустя Агген подтвердила мелькнувшую у него догадку.
        - Поднимаемся! - объявила девочка.
        Филипп сдался.
        - Иди вперед, - попросил он, - и не оборачивайся. Я пойду следом.
        - Не оборачиваться? - удивилась она. - Почему?
        - Если я скажу почему, исчезнет весь смысл необорачиванья.
        - Понятно.
        Она выпустила его руку и быстро начала карабкаться по пандусу к самой крыше. Филипп отбросил костыль, встал на четвереньки и пополз за ней следом. Поврежденная нога волочилась неохотно, она ныла и как бы завывала, сделавшись открытым агентом старости в молодом, истыканном колотьем и пронзаньем теле.
        Агген, коварное созданье, все-таки потихоньку обернулась через плечо и увидела, конечно, каким ничтожеством являет себя Филипп. Но она смотрела на него совсем-совсем недолго и даже не фыркнула и не засмеялась, чему сама была немало удивлена.
        Вход в дом располагался на макушке конусовидной крыши, а первым помещением дома была, разумеется, кухня. Это устроено для того, чтобы весь чад и дым сразу же выходили наружу, не пятная комнат и не вредя домашней атмосфере. Как и все дети горы, Агген страшно гордилась тем, как мудро сконструированы жилища Золотой Алыщаты.
        Филипп ввалился в кухню мешком и некоторое время просто лежал неподвижно на полу, так что Агген даже тронула его веточкой для растопки, а когда он не пошевелился, то пощекотала этой веточкой ему нос.
        Филипп чихнул.
        - А! - сказала она. - Я уж думала, ты умер. До мертвяков дотрагиваться противно. Я однажды выносила из дома мертвую крысу. Она что-то не то съела и издохла. Мы с Кахеран для этого сделали особые щипцы. Да, кстати, вот они!
        И она живо вытащила откуда-то и предъявила Филиппу деревянные щипцы, обмотанные веревкой.
        Филипп поглядел на них обреченным взглядом. Он представил себе, сколько хлопот доставит девочке, если умрет сейчас на полу ее кухни. Ей придется брать его щипцами и выволакивать на крышу. Она сбросит его на дорогу, спустится по стене дома и, толкая труп в бок щипцами к краю, наконец выпихнет его с горы, и он упадет в море. Потусторонний мир примет его, и Филипп, качаясь на волнах, постепенно уплывет в страну, откуда не бывает возврата.
        Мечтая об этом, он заснул.
        - Ты скучный, - сказала Агген, глядя на него сверху вниз.
        После этого она тоже отправилась спать.

* * *
        Филиппа разбудил пронзительный женский вопль.
        Он открыл глаза.
        Над ним стояла маленькая кругленькая женщина с выпученными глазами. Филипп не успел еще привыкнуть к виду местных жителей и потому мгновенно удивился, когда ее увидел. Он только потом вспомнил о том, что такие глаза здесь у всех и что их выпученность не означает ни болезни, ни даже очень сильного испуга.
        Женщина, испустив один вопль, сразу как-то утомилась. Она замолчала и села на скамеечку возле очага.
        Филипп приподнялся, опираясь на локоть.
        - Здравствуйте, я - Филипп, - сказал он, как научила его Агген.
        Тут в полу кухни показалась голова Агген, затем - ее руки; опираясь о пол, девочка быстро забралась из нижней комнаты в кухню и сказала:
        - Мама, это Филипп! У него болит нога, поэтому я сегодня не пойду в училище, а буду его лечить и утешать. Дай нам поскорее поесть, потому что иначе мы сейчас умрем, а потом уходи, мы будем сплетничать про все на свете.
        Мать Агген медленно приходила в себя. У взрослых людей ни одно чувство не уступает другому свое место без некоторого сопротивления. Чувства как бы говорят: «Ну что это за спешка! Где же присущая нам солидность? Мы не можем удирать во все лопатки, как делали это, когда тебе было тринадцать! Мы шествуем размеренным шагом, не торопясь. Дай нам насладиться бытием».
        Вот почему испуг не так-то быстро отпустил ее.
        - Ну мама! - тормошила ее между тем Агген. - Ну давай же, готовь нам завтрак!
        Она принялась бросать поленья в печь.
        - Смотри, я уже развела огонь! - объявила Агген.
        Мать наконец вздохнула, встала и взяла с крюка сковородку.
        Агген торжествующе обернулась к Филиппу и показала ему язык.
        Мать бросила на сковородку очищенные тушки каких-то зверьков, замоченных в уксусе еще с вечера, залила их маслом и поставила на огонь. Печка радостно ревела, масло шипело, зверьки подскакивали, как живые, и жарились, жарились.
        Агген в нетерпении ходила по кухне, потом выбралась на крышу и принялась разгуливать по стене. Филипп слышал дробь ее шагов, а время от времени она заглядывала снаружи в окно кухни.
        Наконец завтрак был готов. Скорченные темные тушки, пропитанные маслом, были поданы на большом блюде.
        - Плоскоглазые тоже едят нашу еду? - спросила мама, глядя в сторону.
        - Разумеется! - быстро ответила Агген. - Плоскоглазые похожи на нас во всем, кроме глаз.
        - Тебе лучше поскорее избавиться от него, Агген, - предупредила мать. - Никогда не знаешь, чего можно ожидать от плоскоглазого.
        - А тебе-то это откуда известно? - удивилась Агген.
        Мать пожала плечами и не ответила.
        Агген заметила:
        - Вот я весь вечер разговаривала с плоскоглазым и изучила его с ног до головы. Я помогала ему идти и тыкала в него палкой, а еще вытащила его из куста - поэтому на нем такая ужасная, вся разорванная одежда. А ты где встречала плоскоглазых?
        - Нигде, - ответила мама, - поэтому у меня до сих пор и не было неприятностей.
        - Мама, ты будешь завтракать? - спохватилась Агген.
        - Я потом поем, - ответила мама и, к облегчению девочки, вышла наконец из кухни.
        Филипп набросился на еду, и в мгновение ока они с Агген опустошили блюдо, хотя жареные зверьки были очень горячими. Филипп сгрыз их вместе с костями и позвоночником, чем завоевал уважение своей новой подруги.
        - Некоторые возятся, возятся, каждую косточку будут обсасывать и потом выложат целый скелет на тарелке, - пробурчала она неодобрительно. - А которые как мы - те по-настоящему едят!
        Филипп не мог с ней не согласиться. Зверьки удобно устроились у него в животе, принялись там урчать и греть его, они обласкали все его изголодавшиеся внутренности и наполнили его покоем.
        - Хорошо быть сытым, - заметил он.
        Агген кивнула:
        - Вот ты меня понимаешь.
        Некоторое время они ни о чем не разговаривали и ничего не делали - просто лежали на полу кухни и переживали свою сытость.
        Потом Филипп сказал:
        - Я должен во что-то переодеться.
        Агген пожевала губу, зевнула и наконец нехотя встала.
        - Я тебе что-нибудь найду. Никуда не уходи.
        Она потянулась, изогнувшись, потом ловко спрыгнула в люк, открытый в полу кухни, и пропала из виду. Филипп подобрался к этому люку и с любопытством заглянул вниз. Ему открылась круглая комната с множеством полок по стенам. Между полками были развешаны всякие вещи, например одежда, обувь в особых длинных сеточках, а также очень странные предметы, в которых Филипп угадал игрушки и школьные принадлежности Агген. На полках стояла посуда и разная взрослая утварь. А еще там имелись гирлянды, на которые были нанизаны диски вроде того, что подобрал вчера Филипп. Только Филипп подобрал золотой, а эти были из более простого и тусклого материала, может быть олова.
        Филипп отодвинулся от люка и снова растянулся на спине. Пошевелил больной ногой. Она болела значительно меньше.
        И тут из люка на пол кухни хлынули ткани. Они лезли и лезли снизу, неустанно драпируясь и формируя все новые и новые складки, и в конце концов образовалась целая гора всякой мануфактуры. Она неистово шевелилась и вдруг взорвалась, словно случилось извержение вулкана, ткани рассыпались, и из люка явилась голова Агген. Девочка забралась в кухню, уселась на корточки и стала раскладывать ткани.
        - Гляди, - приговаривала она при этом, - вот отличные штаны. И рубашка в тон. Но тебе будет маловата. А может, и не будет. Ты должен померить. Или нет, смотри - вот эта еще лучше. И в плечах будет в самый раз. А я надену вон ту.
        Она выхватила из кучи красную шелковую рубаху и приложила к себе.
        - Ты тоже будешь переодеваться? - спросил Филипп, чувствуя странную неловкость.
        - Конечно! - ответила Агген бойко. - Ты закроешь глаза, а я переоденусь. Только ты не так закрой, как я обычно делаю, с подглядываньем, - а по-настоящему.
        - Зачем тебе переодеваться? - настаивал Филипп.
        - Я ведь тебе вчера рассказывала, что хочу покататься с парольдоннерами, а для этого надо нарядиться парнем, иначе они не возьмут в компанию. Забыл? - Она сморщила нос. - У тебя короткая память, совсем как у моей подруги Кахеран, которая сегодня в одного влюблена, а завтра в другого.
        - А ты? - поинтересовался Филипп. - Ты тоже в кого-нибудь влюблена?
        - Я? - Она расхохоталась. - Я вообще это все презираю, потому что - глупости. В нашем возрасте!.. Смешно. Да это и всегда смешно, но просто так положено. Я выше таких дел.
        Филипп поразмыслил над услышанным и понял, что стремительно забредает в тупик. Любовь оказалась чем-то, что было напрочь лишено какого-либо возраста. Она могла начаться в любой момент и росла вместе с человеком. По этой причине Филипп считал любовь самым опасным чувством, с которым лучше не связываться.
        Так он и сказал.
        - Ты меня понимаешь, - произнесла Агген, уже не в первый раз.
        Сначала Агген закрывала глаза по-честному, а Филипп переодевался, потом Филипп тоже зажмурился, и тоже по-честному, а Агген натянула на себя мужскую рубаху и штаны.
        - Мы можем стать как братья, - предложила она.
        Филипп охотно согласился считать ее своим братом.
        Уладив эти дела, они уселись на гору не пригодившейся одежды, и Филипп показал девочке золотой диск.
        - Что это такое? Я вчера нашел.
        - Ого! - воскликнула она, положив диск себе на ладонь. - Это ведь письма! Целая пачка, гляди-ка!
        Она осторожно вынула маленькую заклепку, видневшуюся в середине диска, и тот рассыпался на десятки тончайших золотых пластин.
        Агген подобрала один из дисков и поднесла к глазам.
        Филипп с любопытством наблюдал за ней.
        - Ты можешь это прочитать?
        - Конечно, - пробормотала она, медленно вращая диск перед глазами. - Ой, это любовное письмо! От женщины! Интересно!.. Ее зовут Вицерия…
        Текст располагался по спирали, так что читать письмо нужно было постоянно поворачивая его. Там, где начинался переход спирали на новый виток, согласно правилам письмосложения находилась «посылка» - главная мысль письма.

«Нет мне жизни без тебя, - писала женщина по имени Вицерия лихому парольдоннеру. - Вчера искали ткань на доброе платье и обошли семь лавок, спустившись даже до двенадцатого уровня. Но я молчу - пусть ищут, пусть ищут и даже пусть найдут, ведь нет мне жизни без тебя. Не отступлюсь от своего. Озорио, мой брат, не знает, и другие не подозревают, что нет мне жизни без тебя. Я сшила покрывало, и маленькие цветочки рассыпаны на нем, как любишь ты, и нет мне жизни без тебя. Люблю тебя, и нет мне жизни без тебя».
        - Жениться они собираются, что ли? - пробормотала, хмурясь, Агген и отложила первое письмо.
        - С чего ты взяла?
        - С того, что она шьет доброе платье.
        - Скажи, Агген, а бывают платья злые?
        - Сплошь да рядом! - отрезала девочка и не пожелала ничего прибавить.
        Другое письмо начиналось так:

«Рассвет сожрал ночные страхи. Когда не спится, думаю о противниках, об Альфене и Флодаре, и о том, что говорит мой отец. Они способны ведь на все! Но вот пришел рассвет, рассвет сожрал ночные страхи. Лаоника мне намекнула во время праздника души на некие „обстоятельства“, как она сказала. Терзаюсь ужасом, и лишь рассвет сожрет ночные страхи. Вдруг что-нибудь с тобой случится? Но вот рассвет сожрал ночные страхи».
        - Ясно, - промолвил Филипп.
        Его, как и Агген, мало беспокоило то обстоятельство, что они сейчас вникают в чужую любовную переписку. Филипп оправдывал себя глубочайшей симпатией, которую испытывал к неизвестным ему влюбленным, а Агген попросту была бессовестной.
        Незримый старичок с ароматной пудрой на щеках и в увядших волосах - любопытство, дорогой друг Филиппа, - изящно отставив мизинец, смотрел на золотые диски.
        Наконец старичок неслышно спросил:
        - А вот на этом диске что написано?
        - «От слез вино становится пряным, - охотно принялась читать Агген. - Я проверяла эту истину на деле, для чего взяла у папеньки вина, налила в бокал и призвала служанку. Та явилась, глупая-преглупая, и я стала щекотать ее, покуда слезы не потекли из ее розовых глаз. Она все повторяла: „Ах, за что, за что, сударыня, за что?“ А я ее - перышком под носом. „От слез вино становится пряным, вот за что“, - так я сказала. Бульк! Бульк! Слезы падали в бокал. Потом я выгнала служанку, глупую-преглупую, и выпила вино. От слез вино стало пряным. Любовь моя! Если с тобой случится беда - от слез моих вино станет ГОРЬКИМ».
        - Ого! - заметил Филипп. - Тут замечается сбой «посылки».
        - Это означает очень большую силу чувства, - отозвалась Агген. - Но об этом можно было судить с самого начала - по качеству дисков… В начале переписки уместно брать диски деревянные, потом появляются бумажные, потом - из олова… Золото свидетельствует о серьезности намерений, поскольку такие письма остаются в семье и составляют часть общего фамильного достояния.
        - Думаешь, они поженятся?
        - К этому у них все идет. Если, конечно, не имеется внешних препятствий. Что-то много она рассуждает о страхах, противниках, слезах, имена разные называет…
«Обстоятельства» там какие-то…
        - Ладно, читай дальше! - попросил Филипп, отчасти понукаемый к тому напудренным старичком, отчасти по собственной воле.
        Агген прочитала еще одно послание:
        - «Отрада - волосы твои. Когда ты едешь с горы вместе с остальными, я вижу пряди твоих волос издалека, я отличаю их от прядей ветра и от пыли, и от всего, что развевается вокруг. Отрада - волосы твои. На шествии в честь Королевского Величества хотела б я идти за тобой как супруга, намотав на каждый свой палец по твоей пряди. Отрада - волосы твои. Когда я думаю о них, у меня стучит в голове и глаза готовы лопнуть. Отрада - волосы твои».
        - Да, они помолвлены, - сказал Филипп. - В этом нет сомнений. Их любовь выглядит очень красивой. Я начинаю по-другому думать об этом парне, а ведь он сбил меня с ног своей сумасшедшей телегой и отказался помочь, хотя я и просил его об этом!
        - Знатные люди все красивые, - проворчала Агген, ревнуя. - Потому что у них длинные волосы и хорошая одежда и они не работают. Моя мама говорит, что от работы портится выражение лица.
        - А что это за шествие, о котором пишет Вицерия? - поинтересовался Филипп.
        - Ну, это такое большое шествие, - объяснила Агген. - Допускаются только супружеские пары и только знатного рода. Муж идет впереди и несет факел, а жена, намотав себе на пальцы его волосы, ступает следом. Они проходят перед королем, а его величество любуется. Это обозначает процветание Золотой Альциаты. «Отрада - волосы твои!» - Девочка фыркнула. - Может быть, она вообще все врет.
        - Не исключено, - согласился Филипп. - Однако нам следовало бы отыскать его и вернуть ему письма.
        - Теперь? Когда мы их прочитали? - усомнилась Агген. - Да он порвет нас на кусочки!
        - Ты сама говорила, что золотая переписка становится частью семейного достояния, - напомнил Филипп. - Если бы это были деревянные письма или бумажные - тогда мы могли бы их утаить, но золотые…
        Агген насупилась.
        - Будут неприятности, - предупредила она. - И притом у нас.
        - Я должен поговорить с людьми с верхних витков дороги, - сказал Филипп. - А возвращенные письма - хороший повод завязать знакомство.
        - Для чего тебе с ними знакомиться?
        - Для того, что мне необходимо узнать одну вещь.
        - Ладно уж, - махнула рукой девочка, - выкладывай. Я теперь твой брат, так что ты можешь рассказать мне все без утайки и страха.
        - Я должен знать, как называется эта страна.
        - Я тебе уже сказала как. Это - Золотая Альциата. Гора, и королевство, и все, что на горе и в королевстве.
        - Такого названия нет, Агген, - вздохнул Филипп.
        Агген присвистнула, прямо как настоящий мальчишка.
        - Ну ничего себе нет! Как же нет, когда вот она, гора, и ее название, и король наверху во дворце, и королевство вокруг нас и повсюду?
        - Альциата - имя для своих, - объяснил Филипп. - Но должно существовать еще второе имя, для чужих. Для посторонних. Имя, которым Альциата обозначена на карте. На той карте, которую может увидеть любой человек. Видишь ли, Агген, у многих вещей по два имени. У людей и у стран, у городов и у озер. Одно имя употребляют внутри семьи или внутри страны, а другое имя знают те, кто смотрит на географическую карту. Во всем мире тайным является внутреннее имя, а явным - внешнее.
        И только в Золотой Альциате дело обстоит ровно наоборот. Никто из жителей не может сказать, как называют Альциату чужие для нее люди… Меня даже пытались избить за то, что я задал этот вопрос.
        - Ну надо же! - воскликнула Агген. - А может быть, не существует никакого особого внешнего имени для карты? Может быть, Альциата вообще не обозначена на этих ваших картах?
        - Если и так, то я обязан исправить положение, потому что без Альциаты глобус будет неполон, - серьезно ответил Филипп.
        - Это так важно?
        - Да.
        Агген ехидно прищурилась:
        - Ты что же, вознамерился улучшить все ваше мироздание, создавая новые географические карты?
        - Приходится, - сказал Филипп. - Потому что без них мир будет неполным и ущербным. Это как яблоко, от которого уже кто-то отгрыз кусок: все еще съедобно, но уже совсем не радует.
        Агген немного поразмыслила над услышанным.
        - Возможно, король знает второе имя Альциаты. - И шепотом продолжила: - На самой вершине горы, в самой высокой башне дворца он сидит на троне, все видит, всем управляет - и все-все знает… У него есть туфли с помпонами, и если выклянчить у короля один помпон, то исполнятся все желания.
        - Ты думаешь, такое возможно - выклянчить помпон у короля? - усомнился Филипп.
        - Знаешь историю про Мабонн? - отозвалась девочка. - Мабонн была дурнушкой или считала себя таковой (что на языке девочек и женщин одно и то же). Она добралась до короля разными правдами и неправдами, ну там лгала и переодевалась, ездила в бочке с пивом и притворялась гусыней - в общем, совершила много проступков. Наконец она предстала перед королем - вся облепленная перьями, одежда липкая от пива, лицо вымазано землей, рот кривой от вранья и дергается. Король спросил, что ей нужно, а она, не будь дура, попросила помпон. Ну король ей и дал помпон. Принес туфлю и собственноручно отрезал! Она бросилась бежать что было духу и бежала до самого нижнего яруса, а там стала пудриться, макая помпон в мешок с мукой, и сделалась первейшей красавицей!
        - А что потом?
        - Потом она вышла замуж за угольщика и нарожала кучу плаксивых и уродливых детей,
        - сказала Агген. - Но история, между прочим, заканчивается на слове «красавица».
        - Понятно, - протянул Филипп. - А у тебя какие заветные желания?
        - У меня их много, - отрезала Агген. - Для начала я хочу покататься с парольдоннерами и тем самым смертельно утереть нос Кахеран. Понятно тебе?

* * *
        Знатный человек гневается совершенно не так, как простолюдин. Простолюдин в своих бедах всегда винит судьбу, а знатный человек - какого-нибудь другого, менее знатного человека.
        А хуже всего, конечно, когда знатный человек молод да еще вынужден гневаться втайне; тут в ход идут самые разнообразные предлоги вплоть до раздачи пощечин без всяких предлогов, лишь вследствие дурного настроения.
        Вот почему слуги Айтьера боялись приносить ему завтрак: они слышали уже, как шваркнулся о стену серебряный таз для умывания, и видели умывательного слугу в слезах и мыльной пене, покрытого зуботычинами с ног до головы. Он выскочил из опочивальни господского сына и побежал, описывая круги по огромному дому, все выше и выше, к выходу, чтобы на крыше остудить очень красное лицо и прийти в себя от незаслуженной обиды.
        Между тем Айтьер даже и помышлять не мог о завтраке. Он кружил по своей опочивальне, заученными движениями снимая со стен одежду и возлагая ее на себя. Полный костюм знатного человека развешивался по вечерам таким образом, чтобы одевание было плавным, круговым и непрерывным - своего рода танцем, который исполнялся дворянином лично для себя или для избранных свидетелей.
        Затянув пояс с широкой пряжкой, Айтьер в последний раз сделал круг в опочивальне и ступил на винтовую лестницу, которая выводила на крышу.
        Умывательного слуги наверху уже не было: его ожидали обязанности, так что он не мог долго предаваться своей праведной скорби. Айтьер, впрочем, о нем и думать забыл. Он подставил лицо утреннему ветерку, вздохнул глубоко и начал спускаться по внешней стене дома.
        Потерять золотые письма Вицерии! Он и представить себе не мог, что такое когда-нибудь случится. Чтобы никто не увидел этих писем, не прочитал их хотя бы случайно, Айтьер постоянно носил всю пачку при себе. Тонкий диск лежал на его груди, и иногда Айтьер отчетливо слышал, как тихо гудит, как вибрирует вся пачка, отзываясь на стук его сердца.
        Наверное, письма выпали вчера, во время крушения телеги. Нужно вернуться на то место и поискать.
        Айтьер напустил на себя беспечный вид, подобающий юноше знатному и красивому, и быстро зашагал вниз по дороге.
        Вот остался позади шестнадцатый виток и начался пятнадцатый - владения семьи Флодара, весьма знатной и богатой и к тому же издавна соперничающей с семейством Айтьера. Находиться здесь было небезопасно - в любой момент могли выскочить на своей телеге местные парольдоннеры с Флодаром или Альфеном во главе. Они во всем пытались превзойти Айтьера, и это им то удавалось, то не удавалось.
        Айтьер, однако же, ни на чуточку не прибавил шагу, поскольку бежать сквозь владения соперников считалось неприличным. Наоборот, он даже замедлился немного, откинул голову назад и принялся сквозь зубы напевать.
        Четырнадцатый виток считался чуть менее достойным, нежели шестнадцатый и пятнадцатый; тринадцатый по статусу равнялся четырнадцатому; а далее начинались витки, населенные уже сплошь простолюдинами, то есть людьми, не имеющими никаких былых заслуг перед его величеством.
        На десятом витке Айтьер остановился перед домиком, чья лестница была выкрашена красной краской, и постучал в дверь.
        Открыла женщина со складчатым лицом: тяжелые складки свисали с подбородка, стекали со щек, наползали на брови. Она была очень стара, ее глаза обмякли и сделались совершенно розовыми.
        - Хольта! - окликнул ее Айтьер. И назвался сам: - Это я, Айтьер.
        - Я еще в состоянии разглядеть тебя, Айтьер, - оборвала его Хольта. - Можешь не трепать зазря свое аристократическое имя. Зачем ты пришел?
        - Милая Хольта, сделай для меня обруч! - попросил Айтьер.
        Она выпятила живот, как бы выталкивая гостя из своего дома.
        - На что тебе обруч, Айтьер, ведь ты давно уже не маленький!
        - Не обычный обруч, Хольта, не для игры; сделай мне обруч, чтобы отыскать потерянное!
        Хольта испустила длинный заливистый свист, которым заменяла смех в присутствии знатных людей. (Вообще-то простолюдины в присутствии дворян не смеются, но тем, которые пользуются их расположением, дозволяется свистеть в знак сугубой веселости.)
        - Что же ты потерял, Айтьер? В твоем возрасте только находят. Ты еще не дожил до тех лет, когда начинаются утраты, Айтьер. Тебе осталось совсем немного, да, совсем немного, но все-таки ты еще не дожил до этих лет. - Она прикрыла глаза огромными веками. Эти веки, сморщенные, почти прозрачные, были чересчур велики для глазных яблок Хольты. За долгие годы использования она здорово их растянула! - Утрата, Айтьер, - произнесла Хольта, - она как горькое вино. Каким оглушительным бывает первый глоток! Это всегда неожиданно и похоже на предательство. С какой яростью отзывается юное тело на чувство потери! Твоя молодость - как река, она мощно течет по равнине. Утрата похожа на плотину: вот выросла впереди запруда, преградила путь. Огромная волна собирается у запруды, жизнь хлещет из глаз, из ушей, из кончиков пальцев; вся твоя сила вздымается, чтобы утрату преодолеть, и никогда ты не будешь ощущать себя более живым, чем в эти часы! - Она покачала головой. - Как вяло растекается эта река потом, когда утраты сделаются привычными, в какое болото постепенно превращается жизнь… Все не то, все не так… А что ты
потерял, Айтьер? Какую вещь ты рассчитываешь отыскать при помощи обруча?
        - Письма от женщины, - сказал Айтьер и густо покраснел.
        Хольта широко распахнула глаза.
        - Ты потерял письма женщины? - переспросила она. - Маленький Айтьер получил от женщины письма?
        - Я больше не маленький, няня, - не выдержал Айтьер. - Хватит! Ты больше не должна вытирать мои слюни и вытаскивать насекомых из моих глаз!
        - А для чего же ты пришел ко мне, дитя? - удивилась Хольта. - Разве не принес ты ко мне свои глаза, полные мусора и мертвых насекомых, чтобы я очистила их, промыла и поцеловала?
        - Нет, няня, мне просто нужен обруч, - сердито сказал Айтьер. - Сделаешь?
        - У меня хранится твой старый, - отозвалась она со вздохом. - Подожди, я тебе вынесу. И не вздумай входить или заглядывать ко мне в окно! У меня не прибрано.
        - Хорошо, - обещал Айтьер.
        Он повернулся спиной к домику и принялся смотреть на облака и на море внизу.
        Хольта скоро возвратилась, держа в руках палку и небольшой обруч, исписанный стихами.
        - Помнишь, как мы с тобой находили потерянные вещи? - Она вдруг заплакала. - Ты верил мне, Айтьер, а я тебя научила гонять обруч по кругу и повторять стишок:
        Солнце светит в выси мне,
        Свет блестит на лысине.
        Лысый дедка Чеволдай,
        Что потеряно - отдай!
        И ты верил в лысого деда Чеволдая, который прячет оброненные вещи в своих карманах…
        - Я и сейчас в него верю, няня, - сказал Айтьер. Он обнял старушку и прижал к себе, а она обтерла о его одежду заплаканный нос. - Иначе не пришел бы к тебе за обручем. Видишь ли, добрая Хольта, я в полном отчаянии. Если письма той женщины попадут в чужие руки, нас всех ожидает очень большая беда.
        - Сказала бы я тебе, мой мальчик: «Не связывайся с девчонками», да время упущено,
        - проворчала Хольта. - Таков уж твой возраст, что надо с ними связываться. У тебя будет еще время ни с кем не связываться, а только сидеть на креслах и брюзжать.

* * *
        Дальше по склону Айтьер уже шел с обручем и внимательно следил за его поведением: куда он покатится, где остановится и начнет крутиться. Однако обруч ничего толком не показывал, просто бежал себе радостно, довольный тем, что его извлекли из горы старого хлама. Дед Чеволдай тоже никак не объявлял своего присутствия. Наконец обруч скатился туда, где вчера разбилась телега (следы от нее еще оставались в пыли на дороге), закружился, закружился на месте и упал, подняв звон.
        Айтьер вскрикнул, выронил палочку-погонялочку и начал шарить ладонями в пыли. Несколько раз ему казалось, что он нащупал золотой диск, но под рукой обнаруживалась только пыль, и все надежды мгновенно рассыпались. Письма здесь были, сомнений никаких… Но теперь их нет.
        Кто-то нашел их и забрал себе.
        Айтьер с силой ударил кулаком о землю, сел, не боясь испачкать свой красивый наряд, и заскрежетал зубами.
        Вообще-то он плакал. Слезы утраты были такими большими и кусачими, что прожгли некрасивые полоски на щеках. Поэтому он и скрежетал зубами - чтобы не заплакать еще и другими слезами, от боли.
        Лишь на одно оставалось надеяться - что письма забрал какой-нибудь простолюдин, польстившись на золото.
        Поплакав и потосковав еще немного, Айтьер припудрил распухшее лицо пылью, встал и зашагал обратно к себе, в богатый дом на шестнадцатом витке спирали.

* * *
        Филипп поглядывал на Агген сбоку. Девочка, одетая мальчиком, поначалу казалась Филиппу легким недоразумением, но чем дольше он к ней присматривался, тем более естественной он ее находил и в конце концов - это произошло, когда они переходили на одиннадцатый виток, - приучился думать об Агген как о своем временном брате.
        Существует глубоко содержательная разница между понятиями «побратима» и
«временного брата». Во-первых, с побратимом нельзя распобратимиться, даже если вдруг поссорился навеки; а временный брат на то и временный, чтобы расстаться, когда придет черед, и всегда вспоминать потом с любовью и радостью. Во-вторых,
«побратимом» особа женского пола может быть названа с очень большой натяжкой, а
«временным братом» - запросто.
        Агген о таких вещах не задумывалась. Ее другое занимало.
        - Ты любишь жевать по дороге? - спросила она Филиппа.
        - Конечно, - ответил он. - Только нечасто мне это удается.
        - В Альциате ты только и будешь, что жевать, но всяком случае, пока мы братья, - обещала Агген. Она уложила в котомку огромное количество съестных припасов, после чего повесила на плечо Филиппа.
        - Мы за сто лет все это не съедим, - запротестовал он, но Агген только рассмеялась и оказалась права: половину взятого с собой они умяли, пока поднимались на три следующих витка.
        В последнее время Филипп нечасто ел просто так, чтобы занять время, а не ради утоления голода, и его даже озадачило это ощущение. Он как будто позабыл о том, как много может съесть в принципе сытый человек.
        Альциата была одним из немногих мест на свете, где не возникало вопроса о том, куда идти, поскольку там имелась лишь одна дорога. Сколько раз, бывало, Филипп останавливался на какой-нибудь развилке и в мыслях оплакивал жизнь, которую никогда не проживет! Мириады жизней проплыли у Филиппа между пальцами, потому что мириады дорог он отверг, избрав другие. Но Альциата не мучила его требованиями выбора, и он беспечно шел и беспечно жевал, а Агген болтала то об одном, то о другом, и так они продвигались вперед и вверх, по кругу, по медленной спирали.
        - Ты уверена, что тот человек захочет с нами разговаривать? - спросил вдруг Филипп.
        Агген удивилась:
        - Какой человек?
        Казалось, она напрочь забыла о цели их путешествия наверх.
        - Разве мы не ищем человека, обронившего золотые письма?
        - Ну да, - протянула Агген. - А когда мы найдем его, ты молчи. Говорить буду я. Я знаю, что сказать ему такого, чтобы он захотел с нами разговаривать!
        - И что это будет? - поинтересовался Филипп.
        - Увидишь. Ты только молчи и делай все, как я покажу. Я буду общаться с тобой жестами, чтобы ты случайно не брякнул ничего лишнего! Я должна втереться к нему в доверие, чтобы он согласился нам помочь. Понимаешь? Если ты своим невежеством его отпугнешь - все, плакали мои помпончики для исполнения желаний.
        - Может быть, мы сумеем обойтись без чужой помощи? - предположил Филипп.
        - Мы уже обсуждали этот вопрос! - отрезала Агген, хотя Филипп не припоминал подобной беседы. - Король не станет ни с того ни с сего беседовать с простолюдином. Если бы такое было возможно, то все простолюдины начали бы без конца таскаться к королю, каждый со своей нуждой, и отбою бы от них не стало: с утра до ночи - нытье, просьбы, дерганье за рукава и теребленье помпонов на туфлях!
«Ах, ваше величество, прохудились кастрюли! Ах, ваше величество, жена меня бьет сковородкой! Ах, ваше величество, ребенок покрылся коростой неизвестного происхождения! Дайте то, плюньте сюда, прибавьте здесь, отнимите оттуда…» Если бы я была королем - знаешь, что бы я сделала?
        - Что?
        - Я бы назначила особого придворного человека, например под названием Великий Лагоник, чтобы он раз в месяц разбирал все простолюдинские просьбы, а сама отгородилась бы хорошенько от народа и жила бы поживала в свое удовольствие. Наверху стены поставила бы железные шипы, в воротах были бы стражники, а в окнах - ведра с кипящими помоями. Ни одна муха бы меня не потревожила!
        - Надеюсь, ваш король до такого не додумался! - засмеялся Филипп.
        Агген надулась.
        - Тебе хорошо смеяться, ты не простолюдин. Ты плоскоглазый чужак, а чужаки - они все почти как аристократы.
        - Почему? - заинтересовался Филипп.
        - Потому что, во-первых, никогда не знаешь, кто этот чужак у себя на родине. Может, он первейший вельможа там считается? Обольешь его помоями из окна, а потом начнется из-за этого война! Нет уж, нам всяких неприятностей не нужно. А во-вторых, раз чужак добрался до далеких земель - ну, для чужака, понятно, далеких, - значит, он что-нибудь собой да представляет. Обычному и скучному тупице, который не знает, где раздобыть для путешествия денег, подобное дело не под силу. И вообще, любопытно же поглядеть на плоскоглазого! Наш король небось вас таких только в книгах видел! Поэтому я и говорю, что чужак может сойти за аристократа…
        - В таком случае о чем же нам беспокоиться? - спросил Филипп. - Король, несомненно, согласится поговорить со мной.
        Агген быстро подняла палец:
        - Я не закончила! Но с другой стороны, чужак также считается иногда врагом, а иногда - никем. Потому что Альциата всегда процветала без всяких плоскоглазых, и илоскоглазые абсолютно ей не нужны, и нам безразлично, существуют ли где-то еще в мире плоскоглазые. Следовательно, ты - никто, ведь раньше тебя здесь не было.
        - Но теперь-то я здесь! - засмеялся Филипп. - Стало быть, я - кто-то!
        - А завтра? - спросила в упор Агген. - Завтра ты тоже будешь здесь или покинешь нас навсегда? И кто ты будешь, когда уйдешь, - кто-то или никто?
        Филипп кивнул:
        - Ты права, Агген, милый мой временный брат. Когда я уйду, то буду уже для тебя никем… Или кем-то, если ты меня не забудешь. А пока что нам и впрямь позарез нужно подружиться с местным аристократом. Он, и только он, может ввести нас к королю.

* * *
        Вицерия приходилась родней Флодару, только очень отдаленной. Она жила с родителями, двоюродной сестрой Лаоникой (которая осталась сиротой и воспитывалась у дяди и тети) и родным братом Озорио в красивом трехъярусном доме на пятнадцатом витке.
        Когда мы говорим, что дом родителей Вицерии был красивым, мы имеем в виду высокую завернутую штопором крышу, округлые стены и множество окон, окруженных резными украшениями из настоящей древесины. Вьющиеся растения выбегали из специально привезенной и уложенной в ящики почвы; длинные лозы ползли вверх по стенам, а от крыши вниз навстречу им стремились, извиваясь, точно такие же растения, но только нарисованные.
        Ничего удивительного поэтому нет в том, что Вицерия выросла такой красавицей.
        В нее были влюблены сразу двое: Флодар, наследник самой могущественной семьи пятнадцатого витка, и Альфен, самый лихой парольдоннер поколения и лучший друг Флодара. Что до самой Вицерии, то ее сердца не знал никто: она тщательно скрывала все свои чувства. Поэтому и Флодар, и Альфен питали на ее счет кое-какие необоснованные надежды, а отец прямо говорил, что хочет видеть ее замужем за одним из них.
        - Ты свободна выбрать любого, - говаривал он, поглаживая дочь по длинным золотисто-красным волосам. - Кого бы ты ни предпочла, я благословлю тебя. Если это окажется Флодар - хорошо! Если это окажется Альфен - тоже хорошо, милое мое дитя. Не спеши, однако, с выбором, подумай хорошенечко, ведь это самое важное решение в твоей жизни.
        Вицерия ластилась к отцу, но не произносила ни слова, поскольку знала: ее истинный выбор не порадует никого (кроме Айтьера, разумеется). Поэтому она лишь опускала глаза, вздыхала и напускала вокруг себя таинственности.
        Когда Вицерия куда-нибудь шла, ее волосы плыли за ней следом, точно шлейф. В пыльные дни она покрывала их тонким шарфом, сплошь затканным золотыми цветами, а в дождливые - забирала в сетку, и служанка шествовала шаг в шаг за госпожой, поддерживая эту сетку особыми палочками.
        Нетрудно поэтому понять, что Флодар, пролетая на своей телеге мимо дома Вицерии, мог думать лишь о том, чтобы выглядеть в глазах милой кузины лихим, и отважным, и прекрасным, и гибким, и сильным, и веселым, и могущественным, и таким, у кого дармовое угощение так и сыплется из рукавов!
        Перед тем как встать на телегу, Флодар насыпал себе в волосы целую гору цветной пудры. Когда он понесется вниз, под гору, пудра начнет слетать с волос, и длинная сине-красная полоса потянется по воздуху вслед за Флодаром. И Вицерия, понятное дело, увидит это и восхитится.
        На телеге рядом с Флодаром стояли еще брат Вицерии Озорио, и Эрифандер, и еще Анхарно, и Хименеро. Все они тоже были густо напудрены и производили головами огромные облака. Этим парольдоннеры с пятнадцатого витка отличались от своих соперников с шестнадцатого: ведь Айтьер и его друзья обычно привязывали к одежде и волосам разноцветные ленты, трещотки и пляшущие бубенцы на длинных тесемках.
        По этим приметам всегда можно было различить, кто из парольдоннеров мчится с горы, и даже когда телеги набирают большую скорость, все-таки всякий обыватель сразу определит если не лица молодых людей, то их принадлежность к той или иной соперничающей группе и скажет, например: «Как великолепно выглядит сегодня Флодар! Летит, точно сияющая комета!» Или: «Что же это Айтьер со своими трещотками тащится, точно оса с перешибленной задницей? Право слово, очень жалкое зрелище!»
        Из всего вышесказанного легко заключить, что Флодар намеревался не далее как через несколько секунд произвести на Вицерию неизгладимое впечатление и, быть может, тотчас же получить от нее согласие на брак.
        С диким грохотом мчалась телега, и Флодар стоял впереди всех. Он раскачивался из стороны в сторону, ловко удерживая равновесие, и управлял колесами, чтобы они вовремя поворачивали, держа управительные шесты чрезвычайно умело, один зажав под мышкой, а другой положив себе на ладонь и простерев его вдоль руки вплоть до локтя.
        Телега, впрочем, не набрала еще своей истинной скорости, так что Вицерия могла бы рассмотреть лица стоящих на ней и увидела бы, при желании, что у ее брата Озорио покраснели щеки, а Эрифандер широко улыбается, выставляя зубы; она рассмотрела бы и зеленые, очень выпуклые глаза Анхарно, наполовину скрытые разрисованными веками, и взбитые в женскую прическу кудри Хименеро, в которые он сыпал не только пудру, но также и мелкие засушенные листья и цветочные лепестки.
        Все это она, разумеется, увидит, коли придет ей такая охота.
        При мысли о Вицерии и о том, какое чудесное зрелище ее ожидает - уже вот-вот, - Флодар громко расхохотался от радости… и тут, словно в ответ, послышался оглушительный треск, телега вдруг зарылась носом в пыль, вздыбилась, задралась, лягнула задней частью своих ездоков, и те с нелепыми криками посыпались на дорогу.
        Пудра взметнулась в воздух, некрасиво смешиваясь с пылью, а из разбитых носов и из рассеченных скул и лбов потекла липкая кровь. Вообще-то парольдоннерам не впервой такие падения - даже и на большей скорости опрокидывались телеги, так что ни один из юношей шестнадцатого и пятнадцатого витков не достигает зрелости, предварительно не переломав себе руки и ноги, и притом по нескольку раз. А еще имелся дядюшка Иларус, тот во время первого же выезда на телеге повредил себе спину. После этого Иларус не смог больше ходить. Характер у него испортился, потому что по всему выходило - спину он попортил зазря. Добро бы еще удовольствие какое-нибудь получил от беспутной молодости, так даже такой малой радости тотчас лишился! Недаром же говорится, у каждого своя судьба.
        Флодар только один раз ломал ногу, и то не до конца; она быстро зажила.
        Сейчас же он так стукнулся, что из него, казалось, и дух вон; в глазах утвердилась чернота, а в голове поплыли странные искры. Но что Флодар видел совершенно отчетливо, так это Вицерию: девушка поднялась на крышу своего дома, чтобы полюбоваться проезжающими парольдоннерами. Не оставалось ни малейших сомнений - шлепнулись они столь бесславно прямехонько у нее на виду!
        Никакого утешения Флодар не видел в том, что Вицерия всплеснула руками и заторопилась спуститься; подумаешь - принялась она криками подзывать служанок и посылать их за тазами с водой, за тряпками, бинтами и лубками! Не сочувствия от Вицерии хотелось Флодару. Показать ей молодцеватость, бессловесно дать понять - лучшего отца для своих детей она не сыщет, пусть хоть сто лет будет искать по всей горе!
        Но какой же из него отец для детей Вицерии, если он барахтается в пыли, и чихает, и кашляет, и плачет, и трясет рукой, пытаясь понять, не сломано ли запястье? Встречаются, конечно, плачущие отцы, и отцы, барахтающиеся в пыли, и даже отцы со сломанными запястьями - но чтобы все сразу?
        - Ты цел, Флодар? - спросила, подходя, Вицерия.
        - Разумеется, - сквозь зубы мужественно отвечал Флодар.
        - А я уж испугалась.
        - Женщинам свойственно пугаться, - заметил Флодар. - Это в их природе. Так что не стыдись.
        - Я не стыжусь, - сказала Вицерия.
        - И не стыдись.
        - И не стыжусь!
        - Это правильно, - кивнул Флодар. - Хотя замужняя женщина должна стыдиться. Но ты еще не замужем.
        - Верно.
        - А если ты будешь замужем, то я не хотел бы, чтобы тебя считали бесстыжей.
        - Но я еще не замужем, - напомнила Вицерия.
        - Верно, - вздохнул Флодар и начал выкарабкиваться из-под телеги.
        И тут он застыл.
        Вицерия немного успокоилась:
        - Значит, ты не пострадал? А как другие? Озорио?
        - Перестань кудахтать, - огрызнулся ее брат. - Правду говорят, все женщины хлопотуньи и трусихи.
        - Эрифандер, с тобой все хорошо? - продолжала расспрашивать Вицерия, пропустив злобные выпады Озорио мимо ушей. (Братьям положено быть время от времени злобными.
        - Терпимо, - проворчал разочарованный Эрифандер. Ему хотелось проехаться до пятого, а если повезет, то и до третьего витка.
        - Хименеро!
        - Кажется, ногу сломал… Еще не понял.
        - Я направлю к тебе служанок.
        - Спасибо… Таких выбери, чтобы точно уж бесстыжие! Слышишь, Вицерия?
        - Слышу.
        Девушка отошла.
        А Флодар все глотал ртом воздух, не в силах вымолвить ни слова. Потому что только теперь он разглядел…
        Он разглядел то, что стало причиной их крушения.
        Вовсе не ошибка в управлении телегой, о нет! Телегой Флодар управлял виртуозно, как всегда.
        Все дело заключалось в самой телеге. Передняя ось оказалась подпиленной. Она выдержала совсем недолго и при первом же столкновении с камушком на дороге надломилась, а при втором - переломилась.
        - Айтьер! - зашипел Флодар. - Это все он… Он хотел, чтобы мы убились или перекалечились и сделались ни на что не пригодны.
        Все парольдоннеры высвободились из-под телеги и уселись (а также улеглись) на дороге, рассматривая роковую ось. Сомнений никаких не оставалось - здесь поработал тайный недоброжелатель.
        Впрочем, считать этого недоброжелателя «тайным» можно было лишь с очень большой натяжкой: его имя всякому известно.
        Айтьер, всегда Айтьер! Самый надменный из аристократов шестнадцатого витка.
        И хоть пятнадцатый виток исстари считался во всем равнозначным шестнадцатому, а все же те, шестнадцатые, именовали себя «верхними», а пятнадцатых - «нижними». Как такое пережить, как снести подобную обиду?
        И Вицерия своими глазами видела постыдное крушение телеги…
        Нельзя ведь догнать Вицерию, взять ее за руку и объяснить ей, что катастрофа была подстроена! Флодару даже в воображении жутко было представить, как отнесется Вицерия к подобному объяснению. Вот она опускает свои чудесные полупрозрачные розовые веки, вот ее губы медленно раскрываются и складываются в бантик улыбки, вот волосы на ее спине начинают шевелиться, раскачиваясь из стороны в сторону, - Вицерия насмешливо качает головой в знак сомнения… Нет, лучше уж умереть!
        Однако Флодар не был бы собой, если бы на помощь ему не пришло его собственное жизнелюбие. Умереть? О да! Умереть! Умереть должен кое-кто другой, кое-кто злокозненный, злонамеренный, кое-кто желающий унизить Флодара!..
        Флодар уже начал обдумывать планы мести, как вдруг - он не смел поверить увиденному! - из-за поворота выступил Айтьер собственной персоной.
        Шагал себе как ни в чем не бывало, с детским обручем через плечо и палочкой в руке. По сторонам не глядел, никуда не спешил и всем своим видом показывал полное безразличие. Он даже не заинтересовался картиной крушения телеги, не приостановился, чтобы полюбоваться делом рук своих. И на Вицерию ни единого взгляда не бросил он, совершенно не стал он на нее смотреть, головы в сторону ее дома не повернул. Шел и шел себе, и обруч нес через плечо, а палочку в руке.
        Флодар заступил ему путь.
        - Погоди-ка, Айтьер. Ты куда направляешься?
        - Куда выведет спираль, а точнее - домой, на верхний виток, - ответил Айтьер. - Странно мне, что ты спрашиваешь, ведь ответ тебе известен.
        - Интересно, впрочем, что ты очутился здесь именно в это время, Айтьер, - продолжал Флодар, надвигаясь на Айтьера все ближе и ближе. - Как такое вышло?
        - Как шло, так и вышло, - сказал Айтьер. - Пропусти меня, я спешу.
        - Неужели ты не хочешь посмотреть, что стало с нашей телегой? - настаивал Флодар.
        - Не хочу.
        - Ты разве не для того сюда явился?
        - Нет.
        - Напрасно… Больно уж хорошо у тебя получилось.
        - Что у меня хорошо получилось? - недоумевая переспросил Айтьер.
        - Давно уже я не встречал такой подлости! - теряя самообладание, закричал Флодар.
        - Разве ты не подпилил ось у нашей телеги?
        - Я подпилил ось у вашей телеги? - повторил Айтьер и вдруг рассмеялся. - Ты можешь себе представить меня с пилой в руке? - Он покачал головой. - Плохо же ты знаешь жизнь настоящих аристократов, Флодар, если предполагаешь такое!
        Флодар затрясся от ярости:
        - Разумеется, ты не стал марать нежных ручек! Нет, ты растряс мошну своего отца и нанял кого-нибудь из подлых смердов, чтобы они это сделали для тебя!
        - Оставляю тебя наедине с твоими фантазиями, - оборвал его Айтьер.
        И тут Флодар ударил Айтьера в лицо кулаком.
        - Озорио! Эрифандер! Анхарно! - закричал Флодар. - Бейте его! Бейте завистника! Будет знать, как портить наши телеги!
        Они навалились всем скопом, сбили Айтьера с ног, и плохо тут ему пришлось!

* * *
        - Погоди-ка. - Агген остановила Филиппа и остановилась сама. - Никогда не выскакивай вот так сразу из-за поворота. Из-за поворота следует выходить плавно, постепенно, чтобы тебя все видели и чтобы ты всех видел.
        - Да здесь вся дорога - сплошной поворот, - оправдываясь, произнес Филипп.
        - Вот ты и иди все время плавно, - молвила Агген. - Неужто это так трудно для тебя?
        - Плоскоглазые иначе смотрят на мир, - признался Филипп.
        - Например? - жадно спросила Агген. Попутно она запустила руку в сумку, висевшую у Филиппа на боку, вытащила оттуда копченую беличью лапку и сунула за щеку.
        - Например, не все на свете для нас - спираль или окружность. Мы можем смотреть и ходить насквозь, по диаметру.
        - Сквозь круг? - Агген энергично задвигала языком и переложила копченую лапку за другую щеку. - Вот так прямо насквозь?
        Она сделала протыкающий жест.
        Филипп кивнул. Почему-то он чувствовал себя виноватым.
        - Должно быть, это здорово осложняет тебе жизнь, - произнесла Агген сочувственным тоном. - Ну ничего, ты постарайся, а я буду тебе помогать. Делай как я - не ошибешься.
        С этими словами она быстро двинулась вперед.
        Филипп схватил ее за руку и остановил:
        - Тише!
        - Что?.. - Она вырвала у него свою руку. - Ты не понял, Филипп. Это ты должен меня слушаться, а не я тебя.
        - Там, впереди, за поворотом, что-то случилось… Разве ты не слышишь?
        - Что? - не поняла девочка.
        - Грохот, крики… Прислушайся.
        Оба осторожно выглянули из-за скалы, выступающей в этом месте дороги, и увидели сломанную телегу и следы полного разорения в пыли. Один человек лежал, трое или четверо пинали его ногами, выкрикивая при том проклятия, а красивая молодая девушка стояла на лестнице, посреди стены своего дома, и бесстрастно наблюдала за происходящим. Точнее, это она считала, что сохраняет бесстрастие, а на самом деле ее длинные распущенные волосы мелко тряслись: каждый волосок как будто бы был охвачен своей собственной дрожью. Такой была сила этих необыкновенных красноватых волос, что они казались живыми, и всякое душевное движение девушки тотчас передавалось им и делалось с их помощью явным. Одно только и служило Вицерии спасением: почти никто не обращал внимания на ее душевные движения и на тайную жизнь ее волос.
        - Ну вот, - сказала Агген без малейшего признака сочувствия к избиваемому человеку, - мы и добрались до витков, где обитают аристократы. Выбирай любого и завязывай с ними знакомство. Который из них тебе больше по сердцу?
        - Тот, которого лупят, - ответил Филипп.
        Агген наморщила нос:
        - Думаешь, он в состоянии будет нам помочь?
        - Не знаю, - сказал Филипп. - Но у меня имеются целых две причины для того, чтобы выбрать себе в покровители именно его. Во-первых, я могу оказать ему услугу, а это, несомненно, обратит на меня его внимание. А во-вторых, сдается мне, я с ним уже встречался: он из тех, кто сбил меня неподалеку от парка.
        - Но как ты окажешь ему услугу? - Агген заинтересованно, хозяйским оком, оглядела лежащего и, кажется, потерявшего уже сознание Айтьера. - Он тебя даже не видит. Кругом столько пыли! А этих-то, которые его волтузят, - их целых четверо…
        Филипп многозначительно подмигнул девочке и… исчез.

* * *
        Сквозь пыль, забившуюся в нос и под веки, Айтьер видел только тяжелые сгустки материи, которые наносили ему удары, поначалу болезненные, а потом лишь утомительные. Он знал, что где-то в непостижимой дали скрывается Вицерия, но ее застилали толстенные облака, так что возлюбленная представлялась ему парящей в поднебесье, на вершине горы; вокруг же самого Айтьера не было ничего, кроме праха, и сам он тоже был прахом.
        Флодар также не считал поверженного противника ничем иным и потому бил его без всякого сожаления, ни разу не умерив силу удара; все остальные поступали точно так же.
        И вдруг неизвестно откуда - из пустоты - на них обрушился незнакомец. Все стоящие на земле, и Вицерия в поднебесье, и Айтьер во прахе, - все они не могли взять в толк, откуда взялся чужак. Он действительно как будто соткался из воздуха и вырос прямо перед ними. Пользуясь изумлением врагов, он ловко засветил Флодару в нос, Озорио - в глаз, Эрифандеру - в переносье, Анхарно - в живот, а Хименеро он пнул по голени. Затем он подобрал палку-погонялку, которую выронил Айтьер, и огрел Флодара по голове, Озорио - по скуле, Эрифандера - по лбу, Анхарно опять ткнул в живот, а Хименеро получил второй удар по голени.
        Все это он проделал в считаные секунды, а потом закричал и затопал ногами, и тут только все разглядели, какое страшное, какое нечеловеческое у него лицо, со сдвинутыми к переносице совершенно плоскими глазами.
        Ужас охватил молодых людей, и они, хромая, стеная и хватаясь друг за друга, бросились бежать. Их не смущало даже присутствие Вицерии, чьи волосы больше не дрожали, а прямо-таки плясали на плечах и спине.
        Агген выскочила на поле боя, где стоял, тяжело переводя дыхание, победитель Филипп, схватила в горсть пыль и швырнула вслед убегающим.
        - Вот вам!
        Айтьер зашевелился на земле и заскрежетал зубами.
        Агген опять забралась в сумку, извлекла оттуда флягу и вылила ее содержимое Айтьеру в лицо.
        - Тьфу! - выговорил тот.
        - Ага, видишь! - обрадовалась Агген, поворачиваясь к Филиппу. - Я говорила тебе, что он будет нам благодарен. - Хотя на самом деле это утверждал Филипп; Агген же сомневалась. - Теперь можно завязывать с ним знакомство и просить о чем угодно. Начинай.
        - Я Филипп, - произнес Филипп, помня наставления Агген, которые девочка давала ему накануне.
        - Тьфу ты, - повторил Айтьер.
        Он сел и зажмурился.
        - Спроси, это его обруч? - зашептала Агген, повисая у Филиппа на руке. - Можно я заберу? Мне очень-очень надо!
        - Ты можешь встать? - спросил у Айтьера Филипп.
        - Дай руку, - приказал Айтьер.
        Филипп протянул ему руку. Айтьер впился в нее пальцами, причиняя неудобство и даже боль, бесцеремонно навалился, встал.
        - Отведи меня к моему дому, - велел Айтьер. - Кто с тобой? Мальчишка? Пусть поможет тоже.
        - Агген, подойди и подставь плечо, - позвал Филипп.
        Агген мрачно сказала:
        - Ну вот, стоит стать мальчишкой, как все сразу помыкают… Так я возьму обруч?
        Не дождавшись ответа, она повесила обруч себе на шею.
        Айтьер взялся за ее плечо.
        - Идем, - сказал он. - Да живей, не то эти недоноски вернутся с подмогой.
        Он заковылял между временными братьями и ни разу не оглянулся назад, чтобы увидеть Вицерию.

* * *
        Столь плачевное появление Айтьера вызвало настоящий переполох у него в доме. С крыши снизошел самолично мажордом и внимательно посмотрел на молодого господина. Затем он удалился, степенно поднимаясь вверх по стене. Вслед за тем из окна верхнего этажа спустили на лентах широкое кресло. Филипп помог Айтьеру сесть.
        Айтьер мельком глянул в лицо Филиппу и - вот истинный аристократ! - ни на миг не удивился увиденному. Только снял с шеи тонкий шелковый шарф и бросил прямо Филиппу в глаза.
        - Прикрой этот срам.
        Филипп не стал возражать и обмотал шарф вокруг лица.
        Скоро со стен дома так и посыпались служанки с кувшинчиками и кувшинами, с бинтами и перевязками, с примочками и целебными травами, одни из которых надо было жевать и прикладывать к больным местам, а другие - царапать ноготками и лепить на виски.
        Айтьер откинул голову на спинку кресла, прикрыл глаза.
        Уж служанки-то над ним захлопотали! Некоторые даже ссорились:
        - Я первая успела к этой ссадине на скуле.
        - Нет, это моя ссадина, моя! Я раньше ее приметила!
        - Отойди, не смей тянуть к ней руки, уродина! Молодой господин хотел, чтобы я намазала здесь благоуханной мазью.
        - С чего это ты взяла, кривоносая, будто молодому господину приятны твои косорукие заботы? Да он в твою сторону даже глазным яблоком не поведет! А вот мне он четыре раза улыбнулся.
        Оттесненная служанка, глотая слезы, отошла в сторону, а ее напористая товарка взялась обихаживать заветную ссадинку. Айтьер даже не пошевелился, никак не показывая, что слышит спор.
        Наконец явился кругленький толстяк - уф! уф! Он очень спешил, он почти бежал и прижимал к животу большой кожаный мешок, в котором звякали инструменты.
        - Кыш, кыш, негодные! - закричал он на служанок, и те так и брызнули в разные стороны, визжа и роняя скляночки и кувшинчики. - Кыш, кыш! Всю картину бедствия мне попортили!
        Айтьер сказал, впервые за это время проявляя признаки жизни:
        - Наконец-то, доктор. Посмотрите, что у меня с рукой.
        - Я не только с рукой, я и с ногой посмотрю, - заверил доктор. Он оглянулся, увидел Филиппа с замотанным лицом и бесцеремонно сунул тому в руки свой мешок. - Подержи, несчастный. У тебя нет проказы?
        - Нет, - ответил Филипп.
        - Это хорошо, а то я подумал было, что у тебя проказа… Ну держи, держи.
        Мешок оказался очень тяжелым, а доктор требовал, чтобы Филипп держал его раскрытым и на вытянутых руках.
        - Мне должно быть удобно, - объяснил толстячок. - Я должен сразу вынимать нужный предмет, не копаясь, а для этого…
        - Ясно, - кивнул Филипп. - Я постараюсь.
        Доктор начал с того, что обтер лицо Айтьера лоскутами, уничтожая всякие следы служанкиных забот.
        - С красотой, конечно, придется повременить, - объявил он пациенту, - но необратимого урона вашей внешности, мой милый, вам не нанесли.
        - Болит, - проворчал Айтьер.
        Доктор всплеснул руками:
        - Конечно, болит, дружочек, как же оно может не болеть, если вам разворотили нос, заехали под веко, вломили в подбородок и самое малое шесть раз попали по скуле! А что у вас с губой - глядеть ужасно! Придется вам надолго забыть об острых соусах и пряных подливах, иначе, боюсь, воспаление перерастет в постоянно действующую язву, а постоянно действующая язва расползется по всей коже, что приведет к пожизненной пятнистости. Последнее - крайне нежелательно, учитывая ваше вполне естественное стремление жениться.
        Выпалив все это единым махом, доктор приступил к исследованию конечностей пациента. Сначала он дергал того за кисти рук. Айтьер морщился и сопел. Доктор заметил:
        - Ну и для чего так кривляться? Немного растянули вот здесь. Надо потуже забинтовать.
        После чего он пал перед сидящим Айтьером ниц и принялся ощупывать его ноги.
        - И здесь тоже все в относительном порядке, - донесся его голос. - Пожизненная хромота, во всяком случае, категорически исключена. Рекомендую передохнуть, а также закусить и выпить. Кстати, я не успел пообедать. Когда у вашей матушки принято подавать на стол?
        - Хорошо, - сказал Айтьер. - Вы однозначно приглашены к обеду.
        Доктор просиял. Он поднялся, отряхнулся и начал карабкаться в дом по наружной лестнице.
        Филипп сложил в мешок все, что разбросал доктор, затянул завязки и взвалил себе на плечо.
        - Отнесу в дом, - предложил он.
        И стал ждать - что-то скажет на это Айтьер?
        Айтьер повернул голову в его сторону и долго молча смотрел на Филиппа. Потом распорядился:
        - Брось ты этот мешок. Слуги подберут. Ты ведь не слуга?
        - Нет, - ответил Филипп.
        - А с тобой кто? - Айтьер указал пальцем на Агген.
        Девочка подошла поближе.
        - Это мой временный брат, - объяснил Филипп. - На самом деле это девочка, и ее зовут Агген.
        - Я так и подумал, - кивнул Айтьер. - Вы оба тоже приглашены к обеду… Что это у тебя, Агген?
        Он указал пальцем на обруч, который по-прежнему висел у девочки на шее.
        - Обруч, - сказала Агген. - Разве не видно?
        - Это моя вещь, - объявил Айтьер.
        - Мы нашли ее в пыли, так что она ничья, - возразила Агген. - То есть была ничья, а теперь - моя. Мне нужно.
        - Отдашь мой обруч слугам, - приказал Айтьер, не вникая в объяснения Агген. Он щелкнул пальцами, и тотчас возник слуга, который забрал у девочки обруч и унес его куда-то в глубины дома.
        Айтьер знаком показал Агген и Филиппу, что разговор с ними пока окончен, и вдруг утомленно задремал. Филипп остался стоять рядом с креслом.
        Молодой человек чувствовал себя глупо. Чего ждать? И надо ли чего-то ждать? Или подняться наверх и ожидать там? А может быть, войти в комнаты? Или все-таки следует отыскать мажордома? А если мажордом отыщется - что ему сказать? И каким тоном разговаривать?
        И тут, по счастью, явился мажордом собственной персоной. Он приблизился к креслу и деликатно кашлянул. Айтьер открыл глаза и уставился на мажордома. Тот кашлянул вторично, потише.
        - Поднимите меня в дом на кресле, - распорядился Айтьер. - Этих двоих братьев тоже впустить, и пусть умоются.
        - Считать их по какому разряду? - осведомился мажордом.
        - По разряду моих личных гостей, - ответил Айтьер. И, подумав, прибавил: - Личных гостей запросто, а не личных гостей с глубоким смыслом. Да, и разумеется, отнюдь не личных гостей общего значения. Это - личные личные гости.
        - Понятно, - сказал мажордом и поклонился Айтьеру, после чего медленно удалился.
        - Нам подадут обед отдельно, прямо на крыше, - сообщил, адресуясь преимущественно к Филиппу, Айтьер. - Не хочу обедать с матушкой и доктором.
        - Почему? - спросил Филипп.
        - Желание избыточных знаний есть признак свободной натуры, - заметил Айтьер. - Впрочем, я отвечу тебе… Точнее, у тебя появилась возможность ответить на этот вопрос самостоятельно: сюда спускают матушку.
        Филипп поднял голову. Шарф мешал ему смотреть, поэтому он чуть сдвинул кисейную ткань и высвободил один глаз. Филипп сознавал всю деликатность ситуации. Он готов был в любой момент снова закутать лицо, чтобы не смутить и тем более - не испугать достопочтенную матушку Айтьера. Настолько достопочтенную, что сын избегал обедать в ее обществе.
        На крыше образовалась суета, перемежаемая вскриками, рукоплесканьями и обильным шуршаньем материи. Затем по стене дома медленно поползла кровать под балдахином. Она держалась на толстых цепях, увитых лентами и цветами. Установленный на крыше специальный механизм повизгивал и поскрипывал, однако исправно опускал роскошное ложе.
        Большое колесо, обмотанное цепью, ходило кругом по краю крыши. Цепь разматывалась, а кровать скользила все ниже и ниже по специальным дорожкам, проложенным справа и слева от ступенек внешней лестницы.
        Таким образом, кровать, влекомая механизмом, проделывала тот же спиральный спуск, что и всякий пешеход.
        Выглядывая в щелку своего покрывала, Филипп сумел разглядеть бархат и шелковые кисти, витые колонки из темной породы дерева, обильно расшитое бисером и цветными нитями одеяло…
        На кровати, держась обеими руками за колонки, восседала хрупкая немолодая дама с изможденным лицом. Веки у нее были прозрачные, присыпанные золотой пудрой, глаза - блекло-голубые, губы - очень тонкие, сложенные в бантик.
        Когда мы говорим «бантик», то имеем в виду самый настоящий бантик, с резкими изгибами и множеством извивов, какие образуются, если вывязать упомянутую фигуру из вышивальных ниток. Речь не идет о ленте, сложенной в махровый бант, и уж тем более - о чем-то, похожем на цветок или бабочку. Нет, это был именно бантик, поникший, но не утративший природной причудливости.
        Едва лишь кровать коснулась ножками земли, как Филипп быстро набросил шарф себе на глаза и наклонил голову пониже, чтобы дама случайно не увидела плоскоглазого. Впрочем, эти предосторожности оказались излишними: она смотрела только на своего сына.
        - Айтьер! - тихо вскричала она и схватилась за сердце обеими руками. - Дитя мое! Знали бы вы, мой безответственный малютка, как изболелась душа у вашей матери! Да, да, и не перебивайте!.. Это признак непочтительности. Как вы можете вот так, запросто, разбивать весь мой ум и все мои органы для испытывания ощущений - и всё, чем я дышу и получаю удовольствие!.. Ах вы, неблагодарный карапузик!
        Айтьер ничего не говорил, только бесстрастно смотрел на госпожу свою мать.
        А та прибавила:
        - Катанье на телегах - развлеченье для тех, чьи мысли не выше колеса, жизненные устремленья слабы, а дух плетется с самым подлым видом, точно высеченный разливальщик супа!
        Видно было также, что вся эта безжалостность - лишь из любви к Айтьеру и что говорится так только ради пользы молодого господина.
        Айтьер напомнил:
        - Мой отец и дядя - оба были парольдоннерами.
        - Так неужели следует повторять их ошибки? - воззвала мать.
        Айтьер пожал плечами:
        - Вам не стоило так утруждать себя, матушка.
        - Кто она? - прошипела вдруг мать. - Кто та женщина, ради которой мой первенец, кусочек моего живота, мясное мое сокровище так отчаянно рискует собой?
        Айтьер, помолчав, ответил:
        - Она прекрасна.
        После этого Филипп понял, что бесконечно уважает Айтьера.
        - Ни одна не стоит вас, моя мозговая косточка, - объявила матушка. - Ни одна вас не достойна.
        - Возможно, - согласился он и отвел глаза.
        - Я ведь предлагала вам в супружество милую Дехану, - напомнила матушка. - Ее родители согласны. Она во всем ровня вам, мой любезный крохотулечка, и живет на шестнадцатом витке, как и мы… Умоляю, отпрыск, не слушайте, никогда не слушайте, когда при вас говорят, что пятнадцатый, мол, в знатности равен шестнадцатому. Вы ведь и сами отлично понимаете, что мы - выше, а те - ниже… Вы ведь не станете совершать глупости, мой дорогой комочек плоти?
        - Мужчина идет вслед за своей душой, - сказал Айтьер. - Иногда это выглядит как глупость, иногда - как разумность. Вы будете судить обо мне, когда я прилюдно найду мою душу в теле женщины, матушка.
        - Душа мужчины, неразумное мое и сладкое сокровище, - подхватила мать, - столь хрупка и драгоценна, что не следует доверять ее мужскому туловищу. Ибо мужское туловище хоть и выглядит прочным, но постоянно подвергается опасности быть сломанным. Поэтому все разумные мужчины хранят свои души в телах женщин. И самое мудрое тело для хранения мужской души - это тело матери.
        - Никогда я не жалел о том, что доверил мою душу вам, - сказал Айтьер. - Однако возраст моей души постепенно изменялся, и вот она покинула ваше тело, дорогая матушка, и вышла на свободу. Нет ничего более страшного и смятенного, чем мужская душа, обреченная быть свободной! - Айтьер оживился, заговорил громче, в его голосе явственно заплясали огоньки пламени. - Юная свобода, матушка, хороша, как девочка с бубном в тонкой руке; но как же быстро взрослеет свобода, как стремительно делается она зрелой! Упустишь время - и вот уже она дряхлая старуха, которую никто не возьмет к себе в дом за ненадобностью… Нет, матушка, не нужна мне горькая свобода! Я сказал моей душе: «Иди - отыщи тело молодой женщины, и в назначенный час я приду за тобой».
        - Это ведь не Вицерия с пятнадцатого витка? - прошептала мать.
        Айтьер побледнел и ничего не ответил.
        А мать не заметила и продолжала:
        - И не Лаоника с пятнадцатого? И не…
        - Нет, - сказал Айтьер с облегчением. Он потер щеки и поморщился. - Все эти разговоры утомляют меня, матушка. Позвольте мне взойти на крышу вместе с моими новыми прихвостнями и отобедать с ними наедине.
        Матушка махнула рукой:
        - Что мне с вами делать, несмышленыш! Поступайте, как вам захочется, только постарайтесь не сломать себе шею, потому что это сделает меня поистине безутешной.
        И она дала знак служанкам запускать подъемный механизм.

* * *
        Филиппу очень понравилось обедать на крыше. Под полотняным навесом, разрисованным желтыми и красными спиралями, установили стол и три табурета. Подали блюдо с озером из густой подливы, в которой плавали запеченные целиком упитанные зверьки, и еще одно блюдо с нарезанными тонкими кусочками сыра, и еще связку тонких палочек, и несколько хлебных лепешек. Ко всему присовокупили три кувшина с золотистым хмельным напитком из зерен.
        Так выглядит в богатых домах трапеза для молодых людей, объяснила Филиппу Агген. Девочка вкушала ее впервые, а Айтьеру, разумеется, такое было не в новинку, поэтому он показывал пример.
        Для начала юный господин взял из связки деревянную палочку, нацепил на нее сыр и воткнул в зажаренного зверька. Агген и Филипп тотчас проделали то же самое, после чего все трое учинили настоящий морской бой в подливе!
        Обитатели Золотой Альциаты не раз видели похожие сражения, наблюдая за морем со склонов своей горы, причем аристократы имели гораздо лучшую возможность для созерцания, поскольку жили ближе к вершине и имели лучший обзор.
        Зверьки под сырными парусами носились взад и вперед по блюду, разбрызгивая подливу, они сталкивались, шли ко дну, переворачивались или погибали еще как-нибудь, после чего немедленно отправлялись на съедение. Согласно правилам игры, кто потопил корабль, тот его и съедал.
        Когда все корабли затонули и были как следует разжеваны и проглочены, настала очередь подливы, которую подобрали хлебными лепешками. А под конец каждый запил съеденное огромным количеством хмеля прямо из кувшина.
        Вот так обедают в Золотой Альциате молодые аристократы.
        Насытившись и слегка захмелев, Айтьер заговорил:
        - Почему вы пришли ко мне на помощь, когда Флодар с друзьями напали на меня?
        - Это вопрос-ключ, - отозвался Филипп тотчас же, - а ответ на него будет означать разгадку всего. Если же мы сразу сообщим вам разгадку, то сами останемся без ответов. Поэтому…
        Тут Агген сделала Филиппу жест, означающий крайнюю степень угрозы, и заявила:
        - Отныне говорить буду я, потому что я лучше умею манипулировать другими людьми и потому что у меня хитрый ум! И ответьте сперва вы на наши вопросы, господин, иначе не получится никакой интриги.
        - А что, существует какая-то интрига? - Айтьер усмехнулся.
        - Разумеется! Иначе вы не пригласили бы нас к трапезе.
        - Ты чрезвычайно разумна - для девочки, переодетой мальчиком, - отметил Айтьер.
        Агген расплылась в победоносной улыбке. Она полезла за пазуху и вытащила оттуда один золотой диск. Показала его Айтьеру и тотчас же убрала.
        Айтьер застыл, лицо его окаменело. Потом его губы чуть-чуть шевельнулись, и Айтьер сказал просто:
        - Отдай.
        - Нет, - Агген покачала головой. - Ни за что!
        - Отдай, не то отберу силой!
        - Вы ведь не полезете за пазуху к девочке? - осведомилась Агген.
        - Ты переодета мальчиком. Я всегда могу притвориться, будто принял твой внешний вид за чистую монету. А полезть за пазуху к мальчику ниже меня по происхождению дозволено и воспитанием моим, и всеми принципами.
        - Но я - девочка! - настаивала Агген.
        Айтьер скрипнул зубами.
        - Ладно. Говори дальше!
        - Вицерия, - сказала Агген. - Мы знаем имя. Вицерия с пятнадцатого витка.
        Айтьер промолчал.
        - Ведь это - ваша тайна? - напирала Агген. - Вицерия.
        - Вы читали ее письма? - спросил Айтьер.
        - Разумеется… Иначе мы не принесли бы их вам, - заявила Агген. - Она вас любит так возвышенно. Будь иначе, мы бы просто взяли себе золото. Но буквы на золоте - они дороже золота. Видите, мой господин, мы ничего от вас не скрываем… Почему те господа напали на вас? Из-за Вицерии?
        - Нет, - сказал Айтьер. - Они ничего не знают обо мне и Вицерии… Они вбили себе в головы, будто это я подпилил ось у их телеги, из-за чего у них произошло крушение.
        - Он помолчал. - Я уверен в том, что это сделал Альфен. Они с Флодаром оба соперничают из-за Вицерии… Альфен хотел выставить Флодара глупцом в ее глазах, только и всего. А Флодар - он действительно глупец. Будь иначе, он бил бы меня не за воображаемое, а за истинное!
        - Проще говоря, Флодар-глупец чуть не убил вас из-за телеги, а Флодар-умник убил бы вас из-за девушки? - уточнила Агген.
        - У тебя почти мужской ум, - похвалил Айтьер. - Пожалуй, не будет большого преступления запустить руку тебе за пазуху, Агген. Ты - практически мужчина.
        - Только не за пазухой! - запротестовала Агген. - За пазухой я полная и окончательная девушка, как телесно, так и духовно, не говоря уж о краденых письмах, которые тоже написаны женщиной…
        - В таком случае растолкуй - почему вы оба вступились за меня? - потребовал Айтьер. - Я ответил на твои вопросы - отвечай на мои.
        - Нам нужна от вас помощь. - Агген наморщила нос. Как-то скучно это прозвучало… Ни убийств, ни роковой любви, ни опасностей.
        - Какая помощь?
        - Мы должны попасть к королю, - вступил Филипп.
        Агген ткнула его в бок и прошипела:
        - Молчи! Ты не умеешь!
        - К королю? - Айтьер поднял брови. - Для чего?
        - Узнать второе имя Золотой Альциаты. - Филипп опять пренебрег запретом Агген.
        - Это запрещено. Даже аристократы не знают этого имени… хотя многие подозревают, что оно существует.
        - Я должен его узнать, - настаивал Филипп.
        - Зачем оно тебе? - недоумевал Айтьер. - Разве ты враг, который ищет подходы к нашей стране ради завоевания?
        - Зная одно только имя, страну не завоюешь. Я улучшаю карту мира, которая, несомненно, до сих пор остается полупустой, - объяснил Филипп. - Мне необходимо узнавать имена.
        - Для чего?
        - Земля должна знать, на какие имена откликаться.
        - И ради этого ты можешь отдать свою жизнь? - Казалось, Айтьер не верит собственным ушам.
        - Могу, - ответил Филипп.
        - Ты - знатного рода! - сказал Айтьер. - Я сомневался в тебе - впрочем, совсем недолго… А теперь верните мне письма Вицерии!
        - Для начала - только одно, - заявила Агген и положила золотой диск перед Айтьером.
        Он накрыл диск ладонью, как будто хотел согреться об это крохотное солнце.
        Агген, внимательно за ним наблюдавшая, вдруг расплакалась и вынула все остальные письма, завязанные в платок.
        - Заберите… - выговорила она сквозь слезы. - Я не могу больше смотреть, как вы все это чувствуете…
        Айтьер развязал платок, положил первое письмо к остальным, снова завязал и спрятал в карман.
        Долго, долго все за столом молчали. Потом Айтьер потянулся к Агген, взял ее лицо в ладони и поцеловал.
        - Спасибо, милая, - сказал он.

* * *
        Мастер Фульгозий к своим телегам относился как к детям. Точнее, как к любимым детям, потому что встречаются ведь всякие дети, в том числе и ненавистные, и дурно воспитанные, и не воспитанные вовсе, и недокормленные, и незаконнорожденные, и помыкаемые, и даже такие дети, которым вообще бы лучше не рождаться. Нам доводилось также встречать детей, покрытых болячками и коростой, и детей практически лысых, и детей с одним выбитым глазом, и детей с кривыми зубами, и детей, измученных игрой на музыкальных инструментах, и детей с отвисшей губой, и таких, кто вырос из своей одежды. Словом, понятие «ребенок» весьма неоднозначно.
        Так вот, телеги Фульгозия - пока они оставались в его мастерской - могли быть уподоблены хорошо воспитанным, законнорожденным, прилежным, почтительным детям из очень, очень хорошей семьи.
        Тем сильнее было огорчение мастера, когда он увидел, в каком состоянии прикатили к нему очередное его детище, порожденье рук его.
        Флодар появился в дверях мастерской вслед за своими слугами, которые тащили сломанную телегу, точно больного на носилках (за той только разницей, что носилки одновременно являлись и больным).
        Фульгозий схватился за уши и закричал:
        - Что вы натворили, молодой господин? Во что вы превратили лучшую из моих телег?
        Флодар ответил сумрачно:
        - Моей вины в этом нет, любезный Фульгозий! Взгляните сами - надругался над телегой мой враг, человек, желающий моего посрамления!
        - Ужас, ужас! - продолжал, не слушая, причитать Фульгозий. - Ужас, ужас! Как такое могло произойти? Кто поднял руку на эдакое совершенство?
        - Я запросто мог убиться, - сказал Флодар. - По правде говоря, даже удивительно, что я не убился.
        - Сколько уродства должно быть в душе, чтобы сломать такую прекрасную телегу? - вопросил Фульгозий, не рассчитывая, впрочем, получить внятный ответ. - Я глубоко потрясен.
        - Мастер! - воскликнул Флодар. - Это сделали мои враги!
        Фульгозий сощурился:
        - О ком вы говорите?
        - Об этом чванливом Айтьере, разумеется. Об Айтьере с шестнадцатого витка. Он воображает, будто он выше меня!
        - Поистине, низко доказывать свою высоту, ломая чужие телеги! - сказал Фульгозий.
        Тем временем слуги перевернули телегу колесами вверх, так что она теперь лежала посреди мастерской, точно убитый зверек с задранными лапками.
        Фульгозий подошел, посмотрел, затряс волосами.
        - Ужас! Ужас! - повторил он много раз. А потом добавил: - Я заменю ось. Но гармония погибла безвозвратно.
        Оставив телегу у мастера (и слуг, чтобы потом прикатили ее обратно), Флодар вышел на дорогу и стал наслаждаться свежим ветерком, видом на море и разными мыслями, в первую очередь - о Вицерии.
        Недавно Вицерия улыбнулась ему и с намеком повела бровью. Флодар истолковал эту короткую, очаровательную пантомиму вполне однозначно. Возможно, Вицерия остановила свой выбор на нем.
        В таких мыслях Флодар брел по дороге и без устали любовался на цветники, разбитые у домов четырнадцатого и пятнадцатого витков.
        И тут навстречу ему вышел Альфен. С Альфеном был еще Озорио.
        Друзья остановились и начали беседовать, а море сияло внизу нестерпимым блеском, заливавшим верхнюю часть горы и край облаков.
        Альфен сказал:
        - Говорят, ты упал, любезный Флодар.
        - Это правда, - не стал отрицать Флодар, поскольку падение его совершилось на глазах у большого числа свидетелей, в том числе и у Озорио.
        - Я сожалею о твоей неловкости, - сказал Альфен.
        Флодар сделал небрежный жест рукой, хотя, небо свидетель, многих моральных усилий стоила ему эта небрежность!
        - Не стоит сожалений, милый Альфен.
        - Однако Вицерия, говорят, все видела.
        - Вицерия добра, - ответил Флодар. - К тому же падение мое не было следствием неловкости.
        - Разве? - Альфен выразительно двинул глазами.
        - Точно! Все это - дело рук моих врагов. Они подпилили ось у моей телеги. Фульгозий как раз занят ее ремонтом.
        - Враги? Разве могут быть у тебя враги, любезный Флодар? - сладким тоном удивился Альфен.
        - Враги есть у любого, на кого обратила свои взоры прекрасная женщина, - ответствовал Флодар многозначительно.
        - О! - воскликнул Альфен. - Так на тебя обратила внимание женщина?
        - Возможно.
        - Возможно?
        - Нет ничего невозможного; стало быть, и такое возможно.
        - Ты говоришь загадками.
        - Отнюдь!
        - В таком случае открой нам, дорогой Флодар, какую женщину ты имеешь в виду? - вмешался Озорио, который вдруг почувствовал себя лишним среди этого стремительного обмена репликами.
        Выдержав короткую паузу, Флодар произнес:
        - Секрета нет, это Вицерия.
        - Вицерия! - воскликнул Альфен и засмеялся.
        Флодар насторожился:
        - Почему ты смеешься? Разве я сказал что-то такое, над чем стоило бы посмеяться?
        - Нет, разумеется нет… - Альфен еще раз усмехнулся, напоследок, и сделался серьезным. - Однако, брал мой Флодар, ты глубоко заблуждаешься насчет Вицерии. Не далее как вчера глядела она на меня многозначительно, и поводила бровью, и улыбалась уголком рта, а у женщин брачного возраста это служит намеком на возможность дальнейших отношений с мужчиной.
        - Такого не может быть! - запротестовал Флодар.
        - Почему же? - И Альфен приосанился. - Клянусь тебе, она ясно давала мне понять, что я ей по сердцу.
        - Невозможно, - обрубил Флодар. - Не может она быть столь коварна! Это мне посылала она намеки, и притом такие ясные, что я уже начал призадумываться над покупкой доброго платья для сватовства.
        Альфен погрузился в молчание. И с каждым мгновением делался он все более мрачным, пока наконец все его лицо не затуманилось. Несколько раз поглядывал он на Флодара, то отводил глаза, то сильно моргал, то вдруг совсем отворачивался. Наконец он обратился к Озорио:
        - А ты что скажешь?
        Озорио замахал руками:
        - Меня не спрашивайте! Со мной она еще более коварна, чем с вами обоими.
        - Сдается мне, - сказал Альфен, - Вицерия всем нам заморочила голову. Флодару она раздает точно такие же безмолвные обещания, что и мне.
        - Но для чего? - удивленно спросил Флодар. - Не для того же, чтобы рассорить нас?
        - Для того, - ответствовал Альфен, который был гораздо более искушен в различных коварствах, - чтобы отвести наше внимание от истинной ее цели.
        - Что ты имеешь в виду? - нахмурился Флодар.
        - Она влюблена в кого-то третьего, - объяснил Альфен. - Вот и вся причина. Пока мы подпиливаем друг другу тележные оси, Вицерия пишет любовные письма, и притом не мне и не тебе.
        Тут Альфен сообразил, что проговорился насчет оси. Но Флодар был слишком занят мыслями о Вицерии, чтобы обращать внимание на эту многозначительную оговорку. А может быть, в силу своего простодушия принял ее за фигуру речи.
        - Вицерия пишет кому-то любовные письма? - повторил он. - Но ведь это означает…
        Он замолчал, подавившись окончанием фразы.
        Альфен завершил мысль:
        - Это означает, что оба мы оставлены в дураках женщиной.
        Точно две грозовые тучи, полные дождя и затаенных молний, медленно поднялись оба приятеля (и с ними Озорио) к дому на пятнадцатом витке и начали выкликать Вицерию.
        Та появилась в нижних дверях, а это означало, что она желает скорейшего их ухода. Будь иначе, она возникла бы на крыше - в верхних дверях - и медленно сошла бы по лестнице. Но нет, Вицерия, стараясь выдворить гостей побыстрее, сразу выскочила в нижние двери, точно простолюдинка, точно дурно воспитанная служанка, ровно хозяйка захудалого трактира, которая боится упустить редкого посетителя.
        - Что вам нужно? - спросила она.
        Волосы, спрятанные в сетку, лежали между ее лопаток тяжелым свертком, и сейчас казалось, будто это - мешок на спине угольщика, будто это - корзина хвороста на спине простолюдинки, будто это - труп бедолаги на спине убийцы.
        - Зачем вы пришли ко мне? - спросила Вицерия. - Что вам от меня потребовалось?
        - Сестра! - воскликнул Озорио. - Мы пришли задать тебе вопросы!
        - Я не стану отвечать, - ответила Вицерия. - О чем бы вы ни спросили.
        - В таком случае мы отсюда не уйдем, - пригрозил Альфен.
        Вицерия помолчала, потом кивнула:
        - Ладно. Спрашивайте.
        - Прекрасная Вицерия, - заговорил Флодар, - молви, правда ли то, что ты глядела на меня благосклонно?
        - Я глядела на тебя, но вовсе не благосклонно, - тотчас заявила Вицерия. - Не знаю уж, что тебе почудилось, Флодар.
        - Разве ты не давала мне обещания своими взорами?
        - Нет! - отрезала Вицерия.
        - Я говорил! - обрадовался Альфен. - Я говорил тебе, что она улыбается мне!
        - Я не улыбалась тебе, Альфен, - возмутилась Вицерия.
        - Не лги, Вицерия. У меня имеются свидетели, готовые подтвердить, что ты улыбалась.
        - Быть может, я и улыбалась, но только не тебе! Помимо мужских домогательств немало есть причин для улыбки.
        - Значит, ты не любишь ни Флодара, ни Альфена? - в упор спросил Озорио.
        - Разве я не ясно дала это понять?
        - Так для чего ты расточала им мельчайшие знаки своей благосклонности?
        - Для того, чтобы они не догадались о моих истинных чувствах! - воскликнула Вицерия. И скрылась в доме.
        Альфен отошел в сторону, прикусил губу почти до крови. Не столько презрение Вицерии глодало его, сколько досадливое чувство напрасности. Зря он интриговал, подпиливал ось у телега, рисковал дружбой и чужой жизнью, зря на что-то доброе надеялся! Он считал себя самым хитрым человеком на пятнадцатом витке - и вдруг прилюдно выясняется, что женщина гораздо хитрее!
        А Флодар - тот просто был безутешен, потому что ужасно влюбился в Вицерию, а когда она отказала ему так безжалостно, так бесповоротно, чувство его лишь возросло. По правде говоря, каждое жгучее слово из уст Вицерии умножало его страсть многократно. Весь он был изъязвлен, у него чесалось за ушами, и зудели сгибы локтей, и горело под коленями, а все это - верные признаки сильнейшего волнения.
        И поскольку Флодар весь был во власти чувств, то внезапно вспомнил он в мельчайших подробностях, как напали они с друзьями на Айтьера и как избили его за то, чего он не делал, и как Вицерия стояла на лестнице своего дома и глядела… На кого угодно глядела она и только на Айтьера избегала смотреть. Ни разу не повернулась к нему, ни одного, даже самого маленького, взгляда на него не бросила, никаким вниманием не удостоила…
        - Это Айтьер, - сказал Флодар.
        Альфен как будто очнулся от неприятного, тяжелого сна.
        - Что?
        - Айтьер, - повторил Флодар.
        Медленно просветлел Альфен - так же, бывало, начинали сиять матушкины служанки, когда одной из них удавалось отыскать в перепутанном комке ниток нужный хвостик, чтобы начать сматывать клубок.
        - Айтьер, - прошептал Альфен.
        В тот же миг забылось Альфену все его коварство по отношению к Флодару, забылись и досада, и ревность, и все обиды, оставшиеся втайне.
        - Мы должны найти Айтьера, - произнес Флодар, - и высказать все ему в лицо.

* * *
        Семнадцатый и восемнадцатый витки были заселены особами, приближенными ко двору. Потянулись дома, где обитали разные дворцовые прислужники (жить в самом дворце дозволялось лишь королю). Здесь Айтьер и с ним Филипп и Агген шли ровным шагом, без всяких церемоний. Двое слуг Айтьера шествовали следом и несли разные необходимые в подобном путешествии предметы: корзины с едой и выпивкой, запасные диадемы - на тот случай, если молодому господину взбредет фантазия изменить свой облик; коробку с благовониями во флакончиках и большой сверток, назначение которого оставалось для Филиппа неизвестным.
        Для визита к королю Филипп переоделся в лучший наряд Айтьера, то есть в ярко-красную длинную тунику с синим шитьем и синим же поясом. Агген выбрала для себя одно из платьев, принадлежащих матери Айтьера: согласно правилам приличия, незамужние девушки - если только они не ищут брака прямо сейчас - могут одеваться так же, как и вдовы.
        Поэтому-то Агген и взгромоздила себе на голову гигантский убор из кисеи, натянутой на причудливый каркас; девочку обхватил в жестоких объятиях узкий лиф из тяжелой золотой ткани. Агген шла так, словно каждым движением своим пыталась освободиться от этой удавки. Она вытягивала шею, судорожно шевелила выставленными вперед плечами, растопыривала тощие локти; а платье волоклось за нею, подбиралось к самому горлу, виляло шлейфом, мешало дышать и не позволяло есть и пить.
        Айтьер похвалил Агген:
        - Ты отлично справляешься.
        Она посмотрела на него искоса и зарделась от удовольствия.
        А Филиппу Айтьер объяснил:
        - Платье помогает женщине сохранять страдальческое выражение лица.
        - Зачем? - спросил Филипп.
        - Затем, что это аристократично. Бездумны и радостны одни простолюдинки.
        - Ясно, - кивнул Филипп.
        Из-за Агген они передвигались гораздо медленнее, чем могли бы, но никто не жаловался. У Айтьера побаливала нога, ушибленная во время последней стычки с Флодаром и его друзьями, а Филипп никуда не торопился. Ему хотелось рассмотреть Альциату как можно лучше.
        Неожиданно Айтьер спросил его:
        - Как тебе удалось сделаться невидимкой?
        - На самом деле я оставался видимым, - отозвался Филипп. - Все дело в восприятии. Полагаю, об истинной невидимости можно говорить лишь в том случае, когда человек обладает способность уходить за грань бытия, а потом возвращаться оттуда. Все остальное - лишь иллюзия.
        - Да, но как ты это сделал? - настаивал Айтьер.
        - Смотрите.
        И Филипп, отыскав просвет между домами, сделал шаг в сторону, присмотрел удобный выступ в скальной породе, после чего забрался на гору - всего на пару локтей поднявшись над дорогой.
        Айтьер так и застыл, разинув рот. Он оглядывался по сторонам, растерянный и несчастный. Потом он начал злиться. Тогда Филипп спрыгнул на дорогу и появился перед ним словно бы из пустоты.
        - Видите? - сказал Филипп, обтирая пыльные ладони об одежду. - Я все время был здесь.
        - Ты исчезал, Филипп! - воскликнула Агген.
        - Я забрался на скалу, - объяснил Филипп. - Это просто.
        - Это невозможно, - возразил Айтьер. - Либо же мы вынуждены признать, что ты умеешь уходить за грань бытия и потом возвращаться оттуда. То есть обладаешь истинной невидимостью.
        - В мире плоскоглазых так могут делать все, - сообщил Филипп.
        - У вас действительно очень трудная жизнь, - сказал Айтьер сухо. - Неудивительно, что вы интересуетесь Альциатой.
        Дорога приподнялась еще немного, и тут Айтьер остановился, а вместе с ним замерли и его спутники. Айтьер щелкнул пальцами, подавая слугам знак. Те подбежали и разложили тяжелый сверток.
        Там оказалась чрезвычайно красивая, затканная золотыми нитями ткань. Слуги расстелили ткань на дороге. Айтьер ступил на нее.
        Филипп замешкался. Айтьер обернулся к нему:
        - Ну что же ты? Иди!
        - Слишком красивая, чтобы ходить по ней в обуви, - пробормотал Филипп.
        - Иди! - жестко приказал Айтьер. - Мы уже на двадцатом витке. Здесь живут знатнейшие люди королевства. Простым дворянам запрещено ступать по этой дороге, поэтому мы подстилаем под ноги специальную ткань. Так мы уберегаем королевскую дорогу от осквернения.
        - Но ткань… - начал было Филипп.
        - Естественно! - оборвал Айтьер. - Естественно, все дворяне, даже очень небогатые, стремятся постилать на королевскую дорогу самую роскошную ткань из возможных. Это признак уважения.
        Филипп прошел вслед за Айтьером по парче; за ним прошла, мучительно страдая внутри платья, и Агген. Ткань закончилась.
        Слуги вытащил из свертка другую и расстелили перед Айтьером. Пока тот шел, они быстро сматывали за его спиной в рулон первую и, когда Айтьер со спутниками миновал очередной участок дороги, опять разложили парчу из первого свертка, а вторую скатали.
        Теперь шествие продвигалось с томительной медлительностью. Как ни спешили слуги, все же приходилось ждать.
        Филипп спросил во время одной из таких вынужденных остановок:
        - А как же слуги?
        Айтьер поднял бровь, требуя уточнения.
        - Слуги ведь наступают на королевскую дорогу, - пояснил Филипп.
        - Слуги не считаются, - ответил Айтьер. - Их как будто нет. Это как с невидимостью: они за гранью бытия.
        - Ясно, - сказал Филипп.
        - Что это?! - пронзительно закричала вдруг Агген. Она стояла, обернувшись назад, платье перекрутилось на ней, сдавило ей талию обручем, впилось в обнаженные плечи.
        - Что там такое?

* * *
        - Ты с ума сошел! - кричал на бегу Флодар. - Здесь начинается королевская дорога! Нас казнят!
        Вместо ответа Альфен вынул нож и отрезал кусок от своего плаща. Он бросил лоскут на дорогу и вскочил на него. Затем отхватил еще кусок, швырнул, прыгнул, - и так, по лоскутам, как по болотным кочкам, он скакал по дороге, которую запрещалось топтать обычным дворянам; а за ним точно так же прыгал Флодар. Когда плащ Альфена оказался весь изрезан, Флодар отдал на растерзание свой.
        Еще несколько гигантских, растянутых прыжков - и вот уже они на парче и бегут прямо к Айтьеру.
        Айтьер повернулся к ним, красиво откинул голову, извлек короткий тонкий меч. Такие мечи берут с собой, если хотят просить аудиенции у короля, - исключительно для того, чтобы вежливо отдать их при входе во дворец в руки особого слуги. В самом деле, хорош же будет дворянин, который на обращение: «Извольте сдать оружие» - отвечает: «А я нынче вовсе пришел без оружия!»
        А у Филиппа имелся при себе самый обыкновенный дорожный нож, который вовсе оружием не считался. Никакой дворецкий не потребовал бы оставить его в передней. Одно только позорище от подобного ножа выйдет, если положить его рядом с благородными шпагами и кинжалами! Нет уж, пусть лучше прячется в ножнах, а в урочный час кромсает хлеб где-нибудь на постоялом дворе.
        Сейчас о своем ноже Филипп даже и не вспомнил. Встал поближе к Айтьеру, сдернул с плеча короткий плащ, намотал себе на локоть.
        Айтьер ничего не сказал. И Филипп тоже молчал. Только поднял руку, защищая лицо, когда Альфен нанес ему первый удар мечом.
        Лезвие рассекло плащ, добралось до кожи, сразу стало противно, а потом и сыро в рукаве.
        Флодар, очертив кончиком меча сверкающий круг в знак приветствия, напал на Айтьера, а тот изящным движением уклонился. Парча под их ногами скомкалась, потом опять расправилась, когда Айтьер в свою очередь сделал выпад. И двинулись они по кругу.
        Мечи стучали громко, совсем не мелодично, но молчали каблуки сапог, заглушаемые тканью, когда по кругу двигались противники, то атакуя, то уклоняясь или отбивая меч.
        Фехтование Альциаты сильно отличалось от того, которому обучали Филиппа: все атаки проводились сбоку; молодые дворяне, ловкие и искусные фехтовальщики, перемещались внутри крохотного парчового лоскута и непрерывно двигались по кругу, избегая диаметра; и круги описывали их клинки.
        Филиппу потребовалось не слишком много времени, чтобы все это понять. Он уже знал, какое впечатление производит его умение ходить по прямой. Выдернув из ножен свой дорожный нож, Филипп неожиданно сделал резкий прямой выпад и всадил клинок Альфену в грудь, а затем вытолкнул его за пределы заветной парчи, прямо на руки слугам:
        - Позаботьтесь о нем!
        Слуги пришли в шумный, демонстративный ужас, когда из пустоты на них упал раненый молодой господин, а Филипп вдруг почувствовал слабость. Морщась, он размотал плащ с раненой руки. Порез оказался глубоким, хотя опасности, очевидно, не представлял.
        Тем временем Флодар неустанно атаковал Айтьера, и так они ходили по кругу. Айтьер поначалу лишь отбивался или уклонялся; затем разозлился и начал отвечать ударом на удар. Флодар, очень бледный, с силой тянул воздух сквозь оскаленные зубы - шипел по-змеиному. Айтьер двигался легко, как будто танцевал; это впечатление, понял Филипп, усиливалось необходимостью оставаться в пределах клочка расстеленной ткани.
        Оба фехтовальщика сохраняли фронтальное положение относительно друг друга. Иногда они просто переступали с места на место, перекрещивая ноги, а иногда - прыгали, как это делают дети, приставляя одну ногу к другой. И так они двигались по кругу.
        А с самого края, по внешней окружности, непрестанно бродила Агген; ее острые плечи были мучительно согнуты, сама она сутулилась, так что на обнаженной спине проступили все позвонки. Платье волоклось за ней тяжким бременем. Ежесекундно подвергаясь опасности, Агген ходила так упорно, словно потеряла что-то и тщилась отыскать.
        И так ходили они все по кругу.
        Филипп оторвал зубами лоскут от своего плаща и перетянул наконец порез на руке. Мельком глянул туда, где слуги хлопотали над Альфеном: раненый был жив, зол, но, к счастью, слаб. Вытащенный из раны нож валялся в пыли. Слуги намеревались унести Альфена на руках, дабы он не касался ногами королевской дороги.
        А когда Филипп перевел взгляд обратно на дуэлянтов и Агген, то увидел, что Флодар, сам того не заметив, наступил на бесконечное платье девочки. Агген дергалась и билась, как зверек в петле, но освободиться ей не удавалось. Флодар не видел произошедшего, поскольку сама Агген находилась у него за спиной. Он поднял меч… Филипп понял, что сейчас произойдет: Флодар намахнется, сильно отведя назад руку, и ударит Агген.
        Филипп бросился прямо к Флодару, чтобы отбросить его от Агген. Но Айтьер опередил его: сделав неожиданный прыжок, он вытянул руку с мечом. Вот-вот сойдутся клинки, образуя почти идеальный крест. И в этот самый миг Филипп, не удержав равновесия, подтолкнул Флодара под руку. Нелепо и некрасиво дернувшись вверх, меч Флодара вошел Айтьеру между нижних ребер и вышел с другой стороны, под лопаткой.
        Флодар выпустил рукоять меча, и Айтьер рухнул на смятую парчу. Флодар качнулся, странно развел руки в стороны, словно собираясь взлететь, а затем, чтобы не упасть, схватился за голые холодные плечи Агген. Девочка задрожала и вдруг притихла, прижалась к его груди. Он накрыл ее спину ладонью. Филипп видел, что у Флодара сильно трясутся пальцы. И даже теперь, когда всякое движение по кругу прекратилось, Филипп продолжал видеть две незримые окружности.
        Из-за поворота вдруг, словно бы сама собой, выкатилась длинная тяжелая ковровая дорожка. Она быстро разворачивалась, дотягиваясь до окровавленной парчи. Почти сразу же на дорожку ступили вооруженные люди в черных с золотом одеждах. Их высокие шлемы напоминали женские головные уборы вроде того, что нацепила Агген.
        Королевские стражники, понял Филипп и весь сжался. Он опустился на ткань рядом с неподвижным Айтьером, как будто тот мог теперь его защитить.
        Айтьер не шевелился и не дышал. Крови из его тела почти не вытекло. Глаза застыли, стали твердыми, зрачок сузился, и от этого казалось, что Айтьер видит не только весь мир, но и скрытую суть вещей.
        Стражники остановились на краю своей ковровой дорожки. До парчи им нужно было преодолеть расстояние в шесть или семь локтей.
        Один из стражников, - на взгляд Филиппа, ничем не отличавшийся от остальных, - громко произнес:
        - Назовитесь!
        Флодар отстранил от себя Агген и отвечал глухим голосом:
        - Я - Флодар; наш дом - на пятнадцатом витке.
        - Я Агген, - сказала девочка, но о том, где находится ее дом, умолчала.
        Филипп закрыл себе лицо окровавленным обрывком плаща и крикнул:
        - Я Филипп Модезипп!
        Альфена, как уже известно, унесли на руках слуги.
        А Айтьер молчал.
        Старший среди стражников кивнул на безмолвного Айтьера:
        - А ты кто? Отвечай же!
        Филипп сказал:
        - Я - Айтьер с шестнадцатого витка, и меня убили, вонзив меч мне между нижних ребер, так что острие вышло из тела под лопаткой.
        - Как ты погиб? - спросил стражник, пристально глядя на тело. - Отвечай! Было ли это подлое убийство на королевской дороге?
        - Нет, - ответил Филипп. - Это был честный поединок. И я победил бы и оставил бы соперника в живых, если бы не вмешалась случайность.
        - Это я во всем виновата! - крикнула Агген. Она наклонилась, подняла обеими руками свой шлейф и посеменила к краю парчового покрывала. - Я путалась у них под ногами, я толкала их под руки, вот и случилась беда!
        - Говори, Айтьер! - приказал старший из стражников Филиппу. - Так ли все произошло, как говорит эта девица?
        - Точно так, - подтвердил Филипп. - За тем лишь исключением, что девица не виновата: она боялась нарушить запрет и сойти с покрывала…
        - Кого обвиняешь ты в своей смерти?
        - Стечение обстоятельств.
        - Кто держал оружие, от которого ты умер?
        - Я, - вмешался Флодар.
        - Вы четверо будете доставлены к его величеству, - решил стражник. - Пусть мертвец расскажет обо всех обстоятельствах, которые привели его к такому исходу.

* * *
        Завернутый в истоптанную, с порванными золотыми нитями, запятнанную кровью ткань, Айтьер лежал на плечах у рослого стражника. Двое других держали Агген под локти, чтобы ей не нужно было идти; она свисала с их рук, как будто качалась на качелях. Шлейф тащился за ней, словно рой надоевших подруг-подхалимок. Филипп намотал свой порванный плащ себе на лицо, оставив лишь крохотную щелку для поглядыванья. Рука у него болела и дергала, как будто там образовался большой нарыв. Флодар шел за Филиппом, след в след, а замыкали шествие еще пятеро стражников.
        Дорога резко повернула - витки были здесь, у самой вершины, совсем маленькими, - и перед отрядом вырос королевский дворец.
        Он представлял собой конус, обвитый лесенкой с причудливыми перилами. Стражники, а вместе с ними и арестованные начали подъем.

* * *
        Сгоревшие на солнце луга и трясущаяся ртуть моря сменяли друг друга перед глазами, пока Филипп шел по дворцовой лестнице - не столько шел, сколько нес свою раненую руку, - и каждый новый поворот представлял мир, раскинувшийся у подножия Альциаты, все более просторным и прекрасным. И неожиданно Филипп всем сердцем возмечтал очутиться там, внизу, где у всех плоские глаза и где люди ходят не по кругу, а по прямой. Он отчаянно затосковал по всем тем развилкам, где он дробил свою жизнь и терял различные ее варианты.
        Но ни слова он об этом не проронил и все поднимался и поднимался, пока не очутился на самой вершине. Это была верхняя точка Альциаты, предел всего - острие и край мира.
        Там, на крохотном, немногим больше монеты, пятачке находился трон, а на троне сидел старик с увядшими глазами.
        Стражники и их пленники - все, кроме Филиппа, - остались стоять на лестнице.
        Филиппа вытолкнули вперед и довольно бесцеремонно стукнули по ногам, чтобы он преклонился перед королем. Филипп ощутил жесткие камни под коленями. Украдкой он рассматривал короля.
        Владыка Альциаты был облачен в ярко-синюю мантию с золотым шитьем. Мантия была поистине огромной, часть ее даже свешивалась со стены, выползая в свободные пространства между башенными зубцами.
        На голове у его величества была корона - тонкий золотой обруч, к которому крепился золотой же каркас, обтянутый тончайшей белой тканью, усыпанной крохотными звездами. Звезды эти сверкали так ослепительно, что Филипп принял их за бриллиантовые.
        Король негромко спросил:
        - Как же тебя зовут?
        - Филипп, ваше величество.
        - Я не о тебе - о мертвеце.
        - Айтьер, - поправился Филипп.
        - Ты умер честно?
        - Да.
        - Каким ты был, Айтьер?
        - Я был влюблен в женщину, - сказал Филипп, чувствуя, что вот-вот заплачет.
        - Из-за нее тебя убили?
        - Да.
        - Кто твой убийца?
        - Флодар, ваше величество.
        - Ты простил его?
        - Он не хотел меня убивать… Это вышло случайно.
        - А чего хотел Флодар?
        - Честного поединка.
        Отвечая так, Филипп чувствовал, как сильны и правдивы его слова. Он как будто знал сейчас всю истину, до последней капельки. Все лучшее и сокровенное, что некогда принадлежало Айтьеру и составляло его неповторимую личность, сейчас открылось перед Филиппом, и он как никто был вправе говорить от лица погибшего.
        Король протянул руку и тихо дотронулся до волос Филиппа.
        - Ты не должен плакать об утраченном, Айтьер, - проговорил король. - Не сожалей же так горько о случившемся! Ты слыхал, наверное, об особых людях, о тех, кого называют избранниками. О таких, кто остается в живых вопреки всему, когда все прочие мертвы. Тяжела их участь! Иная судьба - у похожих на тебя, Айтьер. Ты принадлежишь к числу избранников другого рода - людей с коротким жизненным сроком. Такие как ты погибают в первой же битве. Не плачь, не спрашивай - почему, зачем, за что. Может показаться, что ты и тебе подобные - лишь фон, лишь декорация для них, для избранников, для счастливцев… О, никогда не завидуй им! Я знаю, о чем говорю, - я ведь и сам из их числа. Я прожил долгую жизнь… Но у вас - особенные отношения с создателем всех людей и судеб. Короткие и прямые, без узлов и завихрений, без сложностей, без ошибок, недоразумений, прегрешений и падений; и нам, живущим долго, никогда не постичь, какими путями вы попадаете в рай… Сними покрывало с лица.
        Филипп не сразу понял, что последняя фраза обращена к нему - к Филиппу, а не Айтьеру.
        - Сними, - повторил король.
        Филипп повиновался. Он чувствовал, что начинает стыдиться своих плоских глаз.
        - Подними голову, - продолжал король.
        Он долго всматривался в лицо Филиппа, а затем проговорил - совершенно как Агген:
        - Значит, плоскоглазые - не сказка.
        - Да, - сказал Филипп.
        - Вас много - таких?
        - Нами наполнена вся земля, кроме Альциаты. И кроме страны животоглавцев, разумеется. Хотя и у животоглавцев глаза плоские, - прибавил Филипп, желая быть точным.
        - Удивительно… - Король поглядел с башни вниз, вздохнул. - Как ты очутился у нас? Чужеземцы здесь такая редкость, что их исстари было принято считать несуществующими.
        - Я много путешествовал, ваше величество.
        - У твоих путешествий есть какая-либо цель, помимо любопытства? - продолжал расспрашивать король.
        - Я записываю разные имена земли.
        Помолчав, король сказал:
        - Никому не называй имя Золотой Альциаты, потому что его не должны знать плоскоглазые. А когда тебя спросят о твоих странствиях другие - такие же как ты, - отвечай им, что побывал, мол, в стране мейсинов. Но не говори моим подданным, что во внешнем мире их называют мейсинами, потому что это тоже тайна. Два имени не должны встречаться между собой, они - как давние враги, от свидания которых не выйдет ничего, кроме смерти…
        Он замолчал, надолго, тяжело. Филиппу надоело стоять на коленях, он начал ерзать, но король, погруженный в свои мысли, не замечал этого. Неожиданно он проговорил:
        - Неразумный Айтьер! У меня хватит мудрых слов объяснить, что твоя гибель послужила ко благу, - но эта мудрость всегда похожа на ложь. Зачем же ты умер так рано?
        Филипп растерялся и выговорил, сам не зная как:
        - Я не знаю…
        - Молчи, - велел ему король, - молчи. Мертвец не смеет разговаривать со мной. И ты больше не Айтьер, ты - Филипп, плоскоглазый, пришедший снизу, чтобы узнать имя Золотой Альциаты. Забирай с собой имя и уходи.
        Филипп встал, однако не тронулся с места.
        - Что еще? - спросил король.
        - Что будет с Флодаром?
        - С убийцей? - Король нахмурился. - А ты, Филипп, что бы сделал с ним?
        Филипп глубоко вздохнул, и тело его, вспомнив о раненой руке, внезапно наполнилось противной слабостью.

«Я король, - подумал Филипп. - Быть королем - хорошее занятие для стариков, которые вершат суд, если в стране мир, и отличное - для юнцов, которые не боятся умереть, если в стране война… Я - старик, - подумал он еще, - я болезненно ощущаю ценность жизни».
        А вслух он произнес:
        - Королевской моей властью повелеваю предать Флодара на растерзание его собственной совести.
        - Вы уверены в таком приговоре, ваше величество? - осведомился у Филиппа король мейсинов, владыка Золотой Альциаты.
        - Абсолютно! - ответил Филипп. - Я храню в моем сердце каждую жизнь на этой горе, и всякая утрата выгрызает из моей души большой кусок. Я весь изъязвлен потерями… Если бы ко мне приносили младенцев, чтобы я мог видеть, как восполняется род мейсинов! Но нет, каждая семья переживает свое счастье втайне от меня, в то время как убитые проходят передо мной открыто, и каждому я гляжу в лицо. Я не хочу еще одной утраты. Пусть Флодар живет и мучается совестью - от этого человек становится милосердным и мудрым.
        - Таким же лживо мудрым, как и я? - спросил король.
        - Таким же милосердно лживым, как вы, мой государь, - ответил Филипп.
        И в тот же миг он перестал думать и чувствовать, как король, чужая, старая, наполненная долгим опытом душа оставила его, и слабость сделалась почти невыносимой. Ноги у него дрожали, и Филипп подумал, что он, кажется, встал с колен преждевременно.
        - Маленькая женщина, - сказал король, усмехаясь, - а тебе что нужно от меня? Говори, пока я слушаю.
        Он поднял голову и посмотрел Филиппу в глаза. Король без малейшей неприязни глядел в плоские глаза чужака. И Филиппу вдруг сделалось легко.
        После того, как он побывал Айтьером, после того, как он побывал королем, - так просто было превратиться в Агген!
        Филипп сказал:
        - Мне нужен помпон с вашей туфли, ваше величество.
        - Помпон? - удивился король, но Филипп, конечно же, понимал, что удивление это напускное. Невозможно прожить столько лет и не знать детской легенды о выполнении желаний.
        - Ну да, помпон с вашей туфли!
        - Такова цель твоего путешествия, Агген?
        - Именно.
        - Смотри не пожалей! Я ведь могу дать тебе золота…
        - Золото я потрачу, а помпон останется со мной навсегда.
        - Умный ответ, - сказал король. - Хорошая девочка. - И, наклонившись, снял с левой ноги туфлю. На ней действительно имелся большой красный помпон. - Возьми.
        - Всю туфлю?
        - Что ж, бери всю туфлю, - разрешил король.
        - А как же вторая? - удивился Филипп.
        - Какая ты жадная, - сказал король. - Вторую я оставлю себе.
        - Вообще-то мне был нужен только помпон, - заметил Филипп. - Можно я его отрежу?
        - Нет! - закричала Агген, которая вытягивала шею, стоя на лестнице позади стражников. - Лучше всю туфлю! Не трогай помпон, ты его испортишь!
        Король встал и жестом приказал ей молчать.
        - Вы слышали мой приговор! - произнес он. - Каждый из вас получил то, за чем приходил: девочка - помпон, юноша - имя нашей страны, убийца - осуждение, убитый - сострадание, стражники - свое жалованье, а оно, между прочим, немаленькое. Теперь ступайте, я утомлен.

* * *

«Голосом молчания говорю тебе: прощай. Тот, кто убил меня, этого не желал. Я оставался верен тебе, но ты не храни мне верности, ведь она бесполезна. Голосом молчания говорю тебе: прощай. Расцвети, и вспыхни пышно, и отцвети, и угасни в свой срок. Голосом молчания говорю тебе: прощай. Помни меня и забудь. Голосом молчания говорю тебе: прощай…»
        Вицерия прочитала золотое письмо прямо при тех, кто вручил его, - при Филиппе, Флодаре и Агген; затем взглянула и на телегу, где лежал Айтьер. Меч уже вынули из тела, клинком накрыли рану под ребром; парчу в кровавых пятнах свернули в подушку для изголовья. Флодар - с пылью в волосах - стоял над мертвецом и смотрел на Вицерию, читающую письмо. У него было такое лицо, словно под ногтями он ощущал острые иглы и боялся извлечь их.
        Вицерия закричала.
        Она зажала диск между ладонями, так что он больно впился ей в кожу острыми краями, и кричала, кричала, не сводя с Флодара глаз. Она кричала бесформенно, без слов, ни о чем не спрашивая - только утверждая, и Флодар непроизвольно кивал в ответ:
        - Да, я убил его.
        - Да, не хотел этого, но убил его.
        - Да, я любил тебя.
        - Да, я убил его.
        А потом Вицерия вдруг перестала кричать и совершенно ровным голосом спросила:
        - Кто написал это письмо?
        - Я, - выступил вперед Филипп.
        Вицерия повернулась к нему:
        - Кто ты, плоскоглазый?
        - Я Филипп, - сказал Филипп.
        - Кто дал тебе право говорить от его имени?
        - Король, - ответил Филипп и показал Вицерии туфлю с красным помпоном.
        Губы Вицерии утратили четкую форму, задрожали от плача.
        - Это совсем детское предание, - прошептала она. - О красном помпоне с королевской туфли… Будто бы он может выполнять желания.
        - Не всякие, - вмешалась Агген ревниво. - Только некоторые.
        - Не всякие, - со вздохом подтвердила Вицерия. - Это твой помпон?
        - Да.
        - Так храни же его.
        - Хорошо, - послушно кивнула Агген.
        Вицерия еще раз оглядела всех троих и попросила:
        - Уйдите.
        И они ушли.

* * *
        Возле горы собирались тучи. Ярким золотом был залит только королевский дворец на вершине Альциаты. Солнечные пятна ползали по девятнадцатому и двадцатому виткам. Тьма захватила уже десятый виток, потом перебралась на одиннадцатый, на двенадцатый… В самом низу шел дождь, а на восемнадцатом, где стояли Филипп и Агген, было холодно и стально-серо. Ветер тряс и трепал людей, рвал на них одежду и волосы. Море внизу почернело.
        - Здесь красиво, - признался Филипп девочке.
        Агген уже переоделась обратно в одежду мальчишки и снова была временным братом Филиппа. Филипп обнял ее одной рукой, прижал к своему боку.
        - Ты уйдешь? - спросила Агген.
        - Да.
        - Ты мог бы на мне жениться, - предложила она деловито. - Тогда тебе не нужно было бы уходить.
        - Ты об этом просила красный помпон?
        - Нет. - Она покачала головой. - Если бы ты хотел, ты женился бы на мне без всякого помпона. Помнишь про Мабонн и угольщика? Такие желания ничем хорошим не заканчиваются, и золотушные дети - еще, можно сказать, не худший случай.
        - Так о чем ты попросишь помпон?
        - Про будущие желания никому нельзя рассказывать. Никому, кроме помпона. Всему-то тебя приходится учить, Филипп! Это потому, что ты - бывший мальчик. Мальчики многого не знают из того, что знают девочки.
        - Наверное, - согласился Филипп. И обнял ее покрепче.
        Дождь постепенно добирался и до восемнадцатого витка. Филипп вытер каплю, попавшую ему на щеку. От щеки она быстро нагрелась и стала теплой, а на вкус - сладкой.
        - Мне и хочется уйти отсюда, и не хочется, - задумчиво проговорил Филипп. - Но плоскоглазому на Альциате не место.
        Агген вздохнула:
        - Мне тоже и охота избавиться от тебя, Филипп, и совершенно неохота. Ты мог бы оставаться моим братом сколько влезет.
        - Твоя мама не разрешит, - ответил ей Филипп.
        Агген хотела было что-то сказать, но услышала грохот и, оборвав себя на полуслове, повернулась на шум.
        - Ой!
        Филипп поначалу счел, что это гремит гром. Однако это был вовсе не гром, а телега. Та самая, у которой Альфен подпилил ось. Мастер Фульгозий починил ее и перепродал Вицерии со словами: «Гармония безнадежно нарушена, и для приличных парольдоннеров она все равно теперь не годится. Если можно так выразиться, теперь это дамская тележка, так что забирайте ее за полцены, да глядите же, не рассказывайте маменьке, что Фульгозий-де продал вам телегу, потому что маменька ваша у меня уже побывала, и притом лично, и при сем неоднократно, и строго-настрого запрещала продавать вам телегу. Вы, говорит, то есть малютка Вицерия, страшная сорвиголова и запросто переломаете себе ручки-ножки, а это очень нехорошо для вашего будущего брака. Так что вы уж не выдавайте старика».
        На Вицерии было платье парольдоннера. Свои чудные волосы она распустила, обвязав каждую прядку шнуром и прикрепив к ней бубенчик, как это делал Айтьер. Только волосы у Вицерии куда длиннее, чем были у Айтьера. Слуги тащили за ней телегу, но на слуг можно не обращать внимания - они «не считались».
        Вицерия подошла к временным братьям и долго смотрела на них. Потом взяла за правую руку Филиппа и за левую - Агген.
        - Филипп, - проговорила Вицерия, - хоть ты и плоскоглазый, но король научил тебя говорить за любого из нас. И я могу не скрывать от тебя ничего, потому что ты чужой и уйдешь от нас навсегда, а там, где ты окажешься завтра, никто не будет знать ни меня, ни Айтьера, ни короля, и никому не будет до нас никакого дела, и ты не сможешь воспользоваться тем, что узнал.
        - Точно, - кивнул Филипп.
        Тогда Вицерия сказала (а ветер дернул ее за волосы и встряхнул бубенцы):
        - Как вышло, что ты умер, Айтьер?
        - Мы все слишком сильно любили тебя, Вицерия, - ответил Филипп. - И я, и Флодар, мой убийца, и даже Альфен, коварный Альфен, который подпилил ось вот у этой телеги…
        - И не было другой причины? - настаивала Вицерия.
        - Нет. - Филипп покачал головой. Он опустил веки, чтобы образ Вицерии не отвлекал его, прислушался к себе и снова отыскал в своей душе тихий голос Айтьера: - Голосом молчания говорю тебе: прощай. Прощай, Вицерия, - повторил Филипп и взглянул прямо ей в глаза.
        - Ты уходишь? - спросила она. - Прямо сейчас?
        - Да, - ответил Филипп. И он не знал, кого она спрашивала - его самого или же Айтьера, но это не имело значения, потому что уходили они оба.
        Вицерия встала на телегу и знаком показала, чтобы Филипп с Агген сделали то же самое.
        - Мы спустимся с горы, - произнесла Вицерия. - Ни Альфену, ни Флодару, ни даже Айтьеру никогда не удавалось спуститься на телеге с восемнадцатого витка на первый… Но я уже проделывала это раньше. Никто не знал. Девушка не может быть парольдоннером, поэтому никто не видел, как я управляюсь с телегой.
        Агген в волнении сжала в кулачке помпон и прошептала что-то совсем неслышное, а Филипп вдруг понял, какое желание она загадала.
        - Готовы? - спросила Вицерия.
        Она оттолкнулась ногой от дороги, и телега покатилась, постепенно набирая ход. Вицерия ловко, почти незаметно управляла колесами. Гремящая повозка неслась вниз, минуя изгибы дороги, и с каждым мгновением все стремительнее мелькали на обочине дома… Вот пронесся дом Айтьера, еще миг - и мелькнул и остался в невозвратном прошлом и дом самой Вицерии (ее брат Озорио стоял на крыше и следил за тем, как слуги расставляют бочки для дождевой воды), а дальше - дома Флодара, Альфена, Эрифандера, Анхарно, Хименеро…
        Пряди волос Вицерии распрямились под ветром, бубенцы тряслись в воздухе, а дождь хлестал по плечам и лицу. Намокшая одежда сделалась тяжелой, облепила тело. Из-под колес телеги вылетала вода. Все тело содрогалось от бешеной скачки, в животе плясали желудок, печень и прочие важные органы, и плясали они так отчаянно, словно вовсе не осознавали своей важности для человека и не считали нужным беречь себя.
        Вот уже проскочили парольдоннеры дом Агген, и темный парк, где Агген впервые встретилась с Филиппом, и училище для подрощенных детей, и главную площадь нижних витков, и обиталища простолюдинов…
        Филипп кричал; кричала и Вицерия; и громко верещала Агген - а гроза буянила, набрасываясь на гору со всех сторон, тележные колеса громыхали по дороге, и люди все попрятались в домах. Вода хлестала с неба, вода взмывала снизу, из луж. Мокрые насквозь, вопили и смеялись трое на телеге - им было весело, потому что они были молоды и живы.
        Стоя на крыше дворца, на самой макушке Золотой Альциаты, король смотрел на тучи, нависшие чуть выше его головы, на дождевые струи, что изливались прямо ему в глаза, и думал о дожде.
        Сильный и быстрый, теплый и безжалостный, дождь до сих пор оставался юношей. «Ведь это так несправедливо! - думал король. - А некогда мы были с ним ровесниками… И с тех пор он не состарился ни на единый день - в отличие от меня. О, на много, много дней я состарился!»
        Так думал всемогущий король на вершине Золотой Альциаты, а у подножия горы совсем другой человек, молодой и ничтожный, стоял, поливаемый тем же самым дождем, и в голове его царила счастливая пустота. Они были однолетками, юноша и дождь, и это порождало бездумную гармонию их отношений.

«Голосом молчания говорю тебе, Филипп: прощай», - прошептала Золотая Альциата, но Филипп, пьяный от дождя, который был ему и собутыльник, и бутылка, конечно же, не расслышал ни слова.

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к