Всё путём!.. Сергей Федорович Чевгун
Сергей Чевгун
Всё путём!..
- Стало быть, успокоилась наша бабушка, - сказал Анатолий, сторож автостоянки.
- Ну, а как ты хотел? Девяносто четыре! Нам бы столько, - хмыкнул слесарь Николай.
- Нынче что у нас? Вторник?
- Среда. Без подвоха! - Слесарь взялся за «Приму». - Когда старушка померла? В понедельник. А вчера мы весь день по сельсоветам бегали да могильщиков искали. Забыл?
- Елки-свечки! Мне завтра вечером на дежурство заступать, - спохватился сторож. - Слышь, Колян, ты мне полсотни дашь? До работы добраться?
- Откуда деньги? От сырости? - вскинулся тот. - Пара десяток да мелочь… Все ж на поминки ушло! Сам не знаю, как домой добираться буду.
Сторож расстроился. А слесарь вытянул из пачки скрюченную сигарету, спичкой чиркнул. Затянулся до самой глубины души.
С час назад, выпроводив из дома последнего скорбящего, внуки сели за стол и принялись по-родственному поминать Акулькину Веру Карловну, урожденную Гельмих. «Ну, за бабушку нашу, царство ей небесное!» - в меру торжественно сказал старший внук, Анатолий (перед первой). «Ничего была старушка, толковая», - согласился младший, Николай (после второй). «А на книжке всего-то на гроб лежало, без музыки. Это как понимать?» - дрогнул голосом старший (между второй и третьей). «Я так мыслю, подлянку нам бабка подкинула!» - тотчас вскинулся младший (третьей стопке вдогон). Здесь-то и подсела незваной гостьей к столу эта долгая мучительная пауза.
Внуки думали порознь и каждый о своем, вместе же выходило примерно следующее. Не каждый день в селе умирают немцы, пусть даже и обрусевшие, одна тыща десятого года рождения. Стало быть, в революцию сколько лет было бабушке? Правильно, семь. Через год ее папа, бывший царский полковник Гельмих, под городом Киевом переметнулся от красного Щорса к белому Деникину и дальше - к бесцветному (в смысле, нейтральному) генералу фон Эйхгорну. А от того уже и до Берлина недалеко.
В Берлине же полковника Гельмиха и подстрелили, даже раньше, чем Набокова. Тот, понятно, юрист, публицист… к Милюкову на лекции похаживал. А милейшего Карла Фридриховича за что?
Как - за что? А зимой восемнадцатого года разве не военспец Гельмих прикатил в село на штабном автомобиле? И не он ли внес в дом шкатулку банкира Шмуля, не без помощи нагана сгинувшего в революционной кутерьме? Как же, слышала, засыпая, девочка Вера сдавленный шепот про банк, а поутру, открыв глаза, разом все забыла. Даже когда с английским шпионом жила, семейную тайну не выдала. Вот и в ОГПУ ничего о шкатулке не пронюхали, хотя шпиона-бухгалтера Акулькина в тридцать седьмом все равно с собой увезли. Лишь однажды, в конце столетия, крепко схваченная недугом, проговорилась Вера Карловна… или даже проболталась. Бывает. Зато когда снова на ноги встала, опять все забыла. И как потом не пытались внуки подъехать к любимой бабушке, молчала, старая. Так и померла, рта не раскрыв, словно бы и не жила на этом свете.
Во вторник нагрянувшие из города внуки мотались от морга в собес и от соседей - в морг и ни о чем таком приятном не думали. Ночью, знаете, тоже не до наследства, да и гроб в коридоре мешал. Лишь сегодня, вернувшись с кладбища и помянув старушку, внуки наконец-то смогли взяться за дело основательно. Как водится, начали с сундука. Рылись долго, но безуспешно: все какие-то старые кофты да юбки, еще пальто с каракулевым воротником, крепко побитым молью, потом вязанка ножей и вилок, пачка писем, коробочки с лекарствами… и прочий шурум-бурум. И хотя бы один бриллиант на глаза попался!
- Вот я и говорю: если бы соседей не поили, завтра бы на работу в такси покатил. - усмехнулся Николай. - А бабуля, конечно, могла бы и расщедриться… по такому-то случаю. Мы ведь ей не чужие.
Худо-бедно, а внуки за бабушкой, точно, приглядывали. По весне приезжали вскапывать огород, а по осени - увозили в город мешки с картошкой. Старой много ли надо? А в городе цены - блохи! Иной раз так куснут, что за месяц не расчешешься: то на свет в очередной раз накинут, а то менты в вытрезвитель загребут. Старший внук, тот спокойный, а младший как жук, шебутной. Вот и нынче все с него началось: мол, не может такого быть, чтобы что-то от бабушки не осталось!
- Ты в спальне, в шкафу, смотрел? Ничего? А под шкафом пошарить не догадался? - принялся за свое Николай. - Помню, бабка однажды при мне что-то за этажерку прятала… Туда не заглядывал?
Анатолий вяло отбивался:
- Да шарил я под шкафом! И за этажеркой глядел. Нет там ничего!
- Я так и думал, - Николай собрал лоб в солидную морщину. - Вот что, Толя: в погребе надо искать. Или на чердаке. Я там, правда, сто раз бывал, да как-то сильно не приглядывался…
Тотчас встал и подался в коридор, Анатолий, понятно, следом.
Дом был старый, но крепкий, купеческой еще выделки, с кирпичным цоколем. Из коридора вела на чердак винтовая лестница - в душный мир паутины и пыли, старой мебели и божьих тварей, залетавших сюда через слуховое окно. А спускаться в погреб даже местный участковый побаивался - говорил, жалко форму пачкать. Зато картошка здесь до самой весны не прорастала, а морковка и в середине июля лучше свежей была.
Лет десять назад в доме хотели открыть что-то вроде кооператива. Приходил сапожник Семенов с кем-то из сельсовета, обещал старушку не обидеть и даже обувь ей чинить бесплатно, да все без толку: так ничего и не открыли. Не иначе как недуг помог Акулькиной жилплощадь сохранить. Опять же, Николай подсуетился - срочно приехал из города и с неделю здесь жил, ухаживая за старушкой. Заодно уж и дом переписал с колхозного на свое имя. И не прогадал, между прочим. А что, теперь тысяч сто за такие хоромы запросто дадут.
«Стало быть, по пятьдесят тысяч на каждого? - размышлял Николай, поглядывая то на чердак, то на погреб. - Да Тольке и сорока хватит… один черт, не пропьет, так потеряет. А можно даже и тридцать дать, ничего, не обидится…»
- Что, начнем? - деловито спросил он, отгоняя праздные мысли в сторону. - В общем, так. Я сейчас на чердак полезу, а ты… - но договорить не успел. Хлопнула во дворе калитка, стукнула дверь, и появились соседи. Четверо. С сапожником Семеновым во главе.
- А мы проведать зашли, - сказал Семенов таким тоном, словно бы это не он в обед за поминальным столом три стопки кряду махнул, да еще на четвертую зарился. - Шли вот мимо, с ребятами, да и того… Не возражаете?
- Водки нет, мужики! Нет водки! - замахал руками Николай. - Завтра днем приходите.
- Водку мы свою принесли, можем и вам налить, - вывернулся из-за сапожниковой спины один, худосочный да белобрысый, с холщовой сумкой в руке. - Мы по делу пришли.
- Что? По делу? Не понял…
Здесь внуки переглянулись между собой, а Семенов усмехнулся:
- Сесть бы надо, ребята, да выпить… Поговорить! - и двинулся в комнату. Вслед гуськом потянулись и остальные. Не важно, кто во что был одет и какие лица были у них. Просто мужики - и все. У тех, кто идет вслед за вожаком, лиц не бывает.
Делать нечего, пришлось Николаю смотаться на кухню, вытряхнуть из кастрюли все что было. Где-то с миску винегрета набралось. Неплохой, в общем, стол получился. Тотчас звякнуло, булькнуло, и разошлась по стаканам свежая водка. А уж выпить и лишний раз старушку помянуть - сам бог велел. Да, собственно, внуки от дармовщинки и не отказывались.
Потом, как водится, покурили, поругали местную власть. Поговорили про будущий урожай, прикинули, сколько зерна и соломы дадут осенью на земельный пай. Получалось - хрен да маленько. Все одно, за это выпили.
- С домом-то - что думаете делать? - как бы между прочим, спросил Семенов. - А то мог бы и купить. Если цену не заломите.
- Да уж решим как-нибудь, - пожал плечами Николай. - Может, и продадим. Или в городе кого найдем. Нынче дом в деревне купить - охотников много.
- Вот и ладушки, - одобрительно сказал Семенов. - Дом бы тоже полагалось, того… чтобы крепче стоял. - И щедро плеснул Николаю в стакан, да и Анатолия не обидел.
Видно, водка паленая была, а может, просто на старые дрожжи легла, но после стакана даже Николай повеселел, у Анатолия же на душе и вовсе радужно стало. Он даже принялся было рассказывать мужикам о проблемах городского ЖКХ (вычитал недавно в газете), но запутался в слове «бюджет», засмущался и решил отложить ЖКХ до следующего раза. Тотчас Белобрысый отвел сторожа в спальню и вернулся к столу. Понятно, снова выпили. А там уже дело и до главного дошло.
- Мы тут с ребятами подумали… Крепко подумали! И вот какие мысли имеем, - неспешно начал Семенов, покатывая в пальцах шарик из хлебного мякиша. Мужики подобрались и посуровели лицами, а Белобрысый даже щеку ладонью подпер, не иначе чтоб умнее всех показаться. - Я ведь, Коля, ты знаешь, всю жизнь здесь живу… твою бабушку еще с до войны помню. Сколько раз ей обувь чинил! Да и вообще…
Тут Семенов подмигнул Белобрысому, а тот и рад стараться - снова разлил (Николаю - больше всех). Пришлось и за обувь выпить.
- Ну, чинил ты… и что? - Николай помотал головой, собираясь с мыслями, потянулся к сигаретной пачке. - Ты, Петрович, дело говори.
- А дело наше простое: твоей бабушки клад найти, - этаким саморезом ввинтился в чужой разговор Белобрысый. И так это неожиданно прозвучало, что у Николая чуть окурок изо рта не выпал.
- Вы что, мужики? Мало выпили? - и рассмеялся, но как-то неубедительно. - Вы же знаете, бабка всю жизнь уборщицей проработала… У нее же пенсия… да и болела… Ну какой вам тут, на хрен, клад?
- А такой, довоенный, - продолжал буровить Белобрысый. - Вся деревня о шкатулке знает! Вот теперь сообща и поищем… Вдруг и самом деле найдем?
- Деньги нынче каждому нужны, - солидно из рек Петрович. - Я вот, к слову сказать, какой год не могу себе хорошей кожи купить…
- Ему бы только про кожу! Тут крышу крыть нечем, да и то не жалуемся, - послышались голоса. - Опять же, соломы дадут с гулькин нос, а сена и не укупишь…
- Ладно, хватит. Кончайте орать, не на сельском сходе, - Семенов хлопнул ладонью по столешнице. - Короче, Коля, мы тут немного посмотрим… пошарим слегка, да и уйдем. Ты чего?
- Как - чего? - заорал Николай. - Дом-то - наш! Наш это дом, Петрович!
Вспомнилось: так же орал он когда-то, давным давно… Было дело, по пьянке задержали его на танцах в городском саду. А у Николая хорошие были часы - карманные, серебряные (бабка на восемнадцать лет подарила, вроде как от деда остались). «Сразу видно, что краденые, - сказал сержантик. - Ладно, разберемся.» И положил часы себе в китель. «Мои это часы!.. Мои!..» - кричал тогда Николай, да что толку? Один черт, не отдали. А пятнадцать суток что с часами, что без часов…
- Может, и ваш это дом, не спорю, - не стал отказываться Семенов. - Только я, Коля, вот о чем думаю: все, что в доме запрятано - селу должно принадлежать. То есть - тем, кто здесь живет. Ну, и вам… может быть. Это уж как народ решит. По справедливости надо, Коля, понял?
Семенов говорил и улыбался при этом. Вроде бы как шутит человек. Вот он, Николай, тоже любит шутить, особенно когда выпьет. Но появилась тревога, заныло под ложечкой - и не отпустило. Вот как тогда, в горсаду… А ведь времени сколько прошло!
«А водки много у мужиков… видать, паленая, вот и много, - размышлял Николай, примериваясь, как бы половчей из-за стола выбраться, да пойти, что ли, Толяна разбудить, хотя ведь один черт, не проснется. - Наливают по многу, а пьют по чуть-чуть. Почему? До ночи, что ли, сидеть здесь собираются?»
Подумал так - и ошибся: Семенов бросил хлебный шарик в тарелку и поднялся из-за стола. Неспешно подошел к печи, оглядел ее до последнего изразца цепким взглядом сапожника.
- Печь что надо… «голландка»! Не иначе как при царе еще клали, - процедил он сквозь зубы, словно бы сапожный гвоздь во рту держал. - Сюда, ежели с умом, не то что шкатулку - чемодан спрятать можно! А что, мужики, посмотрим?
- Это можно… С умом если да аккуратно, - послышались сдержанные голоса.
Нет, водка, точно, была паленой, иначе бы Николай не рассмеялся, на Семенова глядя:
- Неужели печку будешь ломать?
- А ты как думал? - снова встрял Белобрысый. И метнулся из комнаты. Минуты не прошло, как уже появился, с коротким ломиком в руке. Видать, на крыльце его, зараза, прятал.
- Ну, Петрович, командуй, откуда начнем?
- Ну-ка, дай сюда лом. Дай, кому говорю!.. - заорал Николай, но Белобрысый и бровью не повел. А Семенов лишь поморщился, и только.
Шутки кончились. А быть может, они и вовсе не начинались. Николай не успел об этом подумать, правда, и сделать тоже ничего не смог. Сидевшие рядом мужики вырваться из-за стола не дали.
- Ты - сиди! И не дергайся, - посоветовал Николаю тот, что слева. А тот, что справа, вообще советов не давал. Так вот, молча, пару раз Николаю в печень и двинул. Боль рванула из подреберья, достала до головы. Качнулась в глазах стена с фотографией Акулькиной Веры Карловны, урожденной Гельмих, и успокоился Николай. Тихо стало за пьяным столом. Да спокойно так, что даже Семенову понравилось.
- Вот это - другое дело! - похвалил он Николая. Вынул из кармана складной нож и принялся неторопливо простукивать «голландку», вслушиваясь в чистые звуки и отмахиваясь от обертонов, напрягал то одно ухо, то другое, сначала на корточки опустился, потом поставил табурет и вознесся под потолок. Мужики за столом молчали.
- Кажись, здесь, - наконец, сказал Семенов, открыл нож и пометил нужное место косым крестом. Спрыгнул на пол и отошел чуть в сторону. - Пробуй!
Белобрысый сглотнул слюну и оглянулся на Николая.
- Ты - не бойся, я - аккуратно, - пробормотал он, взбираясь на табурет. - Да тут всего и делов-то… Х-ха!
И жахнул ломиком в указанное место.
Брызнули на пол изразцы, посыпалась цементная крошка, запахло сажей. Грохнул на пол кирпич, за ним - другой. А потом подряд еще три штуки. Здесь Николай, все еще не отдышавшийся, ненадолго закрыл глаза, как бы соображая, мало это или много - целых пять кирпичей. А когда снова вынырнул из паленой мути, насчитал кирпичей уже штук шесть. Или восемь.
- Что, нашли? - зло усмехнулся Николай. - Вы ищите, ищите… козлы! - и снова попытался вырваться из-за стола. Но мужики ему свободы и на этот раз не дали. А тут уже и Белобрысый спрыгнул на пол. Подвинул табурет к столу. Сел, смущенно пряча ломик в ногах:
- Да нет там ни хрена! Налейте, что ли…
Тотчас же и налили, Николаю опять больше всех. Тому и в горло уже не лезло, а выпил, чтобы только ни о чем больше не думать. Жалко печь, а себя все одно жаль сильней. А дом, один черт, продавать… Что им с Толькой, скажите, здесь делать?
Пили все. Один Семенов к стакану не притронулся. Прошелся вдоль стола, смущенно почесывая за лохматым ухом.
- Ошибся я, мужики! Маху дал, - наконец, сказал он. - Разве кто умный в печку стал бы золото прятать? Вот лично я его под половицу бы положил… для примера, вот здесь, - топнул он ногой, останавливаясь у стены. - Да тут всего-то одних пустяков - доску ломиком подцепить…
И подцепили. Чуть позже. Когда за «голландку» выпили.
Все пьянели, лишь один Семенов трезвость с лица не прогонял. Елозил глазами по стенам, цеплял взглядом старые фотографии. Прошелся по дому, ненадолго задержался в кухне (слышно было, как хлопнул дверцами шкаф). Не поленился и в спальню заглянуть. Покосился на спящего Анатолия, пошарил рукой за иконой, пробормотал что-то вроде: «Чего таращишься? Лучше бы помогла!» И вскользь на Богородицу перекрестился.
Скрипели доски и визжали гвозди, быть может, даже рушились потолки, как знать? Николай давно уже спал за столом, Анатолий же и к вечеру не проснулся. Семенов долго топтался на чердаке, нашел за стропилами газету за пятьдесят второй год, положил в карман, чтоб почитать на досуге. Не побоялся и в погреб заглянуть. Вылез оттуда, ругаясь: «Ну, немчура! Вот как запрячет чего, русский ни в жизнь не отыщет!»
Постоял напоследок в коридоре, прикидывая, все ли осмотрел. Вышел на крыльцо. Белобрысый сидел на ступеньке, курил прихваченную со стола «Приму».
- Брешут бабки. Нет здесь ничего! - грустно сказал он. - Только лом зря погнул.
- Ладно, хоть не сломал, - усмехнулся Семенов. И двинулся прочь со двора. А что ему здесь еще, извините, делать?
«А не надо было отказываться, когда я насчет мастерской приходил, - думал Семенов, аккуратно вышагивая по дороге. - А то ведь же не пустила тогда, старая… память, мол, о родителях… то да се… А вот теперь эту память и выкуси!»
…Поздней ночью, очнувшись от поминок и включив свет, Николай долго разглядывал кирпичи, пытаясь понять, снятся они ему, или только кажутся. Потом долго считал, сколько раз приходил днем Семенов - один или два, но всякий раз получалась другая цифра. Повёл глазами по сторонам, заметил сорванные половицы - и начал что-то припоминать. А уж когда появился из спальни вполне проспавшийся Анатолий, все встало на свои места. За исключением половиц и выломанных кирпичей, конечно.
- Ну, я ему утром скажу, Семенову… я ему, гаду, скажу! - скрипел зубами Николай, разливая из спрятанной с похорон бутылки. А захмелев, пообмяк душой и жаждой мести уже не мучался. - Мне бабушку жалко, - пьяно вздыхал он. - И знаешь, почему?
- Почему?
- Я же ей тогда про часы ничего не сказал! И про деньги, тоже…
Анатолий оторвался от остатков винегрета, повел глазами по столешнице, похлопал себя по карманам. Спросил, так и не закурив:
- Это какие же деньги?
- А помнишь, в детстве мы их под крыльцом нашли? На них еще царские орлы были?
- Вроде были… не помню. Ах, да! Я еще хотел деньги в школу отнести, учительнице показать, а ты их вроде бы перепрятал, а где - забыл, - Анатолий даже засмеялся от давнего воспоминания. - Ну и что?
- Да вот то! Не прятал я их, - всхлипнул слесарь. - Я те деньги в печку бросил, а зачем, и сам не пойму, - И потянулся привычной рукой за стаканом. - Теперь уже поздно об этом говорить. Нет больше нашей бабушки!
- Да уж так, - согласился Анатолий, доливая остатки. - А за печку ты не переживай. Вот приеду на днях… в тот четверг… ну, в субботу. Приеду - и сделаю. Печь исправлю, половицы на место прибью… не волнуйся. Все будет путём!
Говорил - и сам в это не верил.
|
