Ведьмино колечко Евгения Черноусова
        "Наташка беду носом чует" - это наша семейная легенда. Есть у меня такое свойство - предсказывать. Иногда попадаю пальцем в небо. У людей ошибки забываются, а попадания запоминаются. Как легко все верят в мои невероятные способности! Родная тетка, которая восемь лет старалась быть мне матерью, считает, что я всерьез предсказала ей выкидыш и роды, и оттого боится увидеться. А эти бандиты, которые мочат друг друга не за понюх табаку, думают, что я читаю в их примитивных башках, как в букваре!
        Евгения Черноусова
        Ведьмино колечко
        - Наоборотчица, - сказала с отвращением бабушка. - Вся в бабку Катю. Знаешь, какое слово ты первым сказала? «Сама»! Нормальные дети говорят «мама»! В твоем случае это должно быть «баба»!
        В моем случае - это при отсутствии мамы в первые годы жизни. Но я бы не сказала, что это было для меня несчастьем. Я появилась в семье, где мамой больше, мамой меньше, значения не имело. У бабушки было пять дочерей и сын. Меня родила ее старшая дочь Александра. Было это в семидесятом, когда родительнице было девятнадцать, а бабушке стукнуло тридцать восемь. Мама меня стыдилась, а бабушка мною гордилась. Бабушкиной младшей дочери, Алле, тетке моей, было в то время пять. Мама уехала из родительского дома через две недели после родов и не появлялась в родном Утятине потом лет восемь, мотаясь по гарнизонам с мужем и появившимися позже детьми. А меня воспитывали бабушка, дедушка, младшие тетки и единственный дядя. Для всех младших я была досадной помехой в их вольной жизни. До трех лет в садик меня не водили, там не было ясельной группы. Бабушка с дедушкой работали, поэтому со мной сидела дедушкина сестра и дети по очереди. Кроме Аллы, естественно, за ней самой требовался присмотр, но она счастливо обходилась без него.
        Когда мне было около года, такой присмотр чуть не стал роковым. Одиннадцатилетнему Валерке очень хотелось усвистать на соседний двор к друзьям, и он придумал вольер: перевернул табуретку и засунул меня туда. И его друг с соседнего двора, Сережка Митрохин, сказал, что ребенка негуманно держать в помещении, лучшее место для меня - крыльцо: и свежий воздух, и козырек прикроет от дождя. Сколько мальчишки это проделывали, доподлинно неизвестно, но в конце концов я все-таки перевернулась и расшибла лоб. Вернувшийся с работы дедушка застал меня спящей на грядке у крыльца. Была я зареванной, лицо мое было измазано в крови и грязи, табурет при падении с крыльца развалился. По возвращении Валерки дед отходил его ножкой от табурета, но бабушке не заложил. И Валерка по-прежнему должен был меня нянчить. Новое изобретение моего дяди чуть не прекратило мое земное существование. Валерка вытащил меня на крыльцо и привязал к дверной ручке. За шею, естественно. Спасло меня бабушкино вещее сердце. В летнее время в нашем маленьком городке служащих часто посылали на сельхозработы. И в тот день они трудились на полях
пригородного совхоза «Октябрьский». Закончив прополку на одном поле, они на грузовике переезжали в другое отделение совхоза, к которому надо было ехать через город. И бабушка попросила подождать ее на площади. Коллеги пошли в гастроном, а бабушка побежала домой. И застала меня уже в агонии. «Скорая» меня откачала. А жизнь Валерки была сломана. Бабушка ему напоминала об этом до самой смерти, которая произошла спустя четверть века.
        В нашей семейке не принято было говорить тихо. Все переговоры велись форсированным голосом, независимо от темы беседы. Только двое в нашем шумном семействе тяготились этим: Валерка и я. Я вообще не умела говорить громко, а Валерка не хотел. В результате нас никто не слышал. И мы с ним привыкли молчать. Я так и не научилась возражать кому бы то ни было, а у Валерки протест вылился со временем в пьянку.
        От водки он и умер в тридцать пять неполных лет. Меня даже не позвали на похороны. Но так случилось, что в день его смерти я позвонила Алле. Заскочив к подруге Инке, я взяла у нее в долг и рванула на вокзал. Назавтра я входила в родной дом впервые за восемь лет.
        - Что тебя принесло сюда? - спросила моя несгибаемая бабушка.
        - Похороны, ба. Единственного дяди.
        - Этот твой дядя - алкоголик.
        - А мне он все равно дядя.
        - Посмотрела? И давай отсюда!
        - Ладно, ба. Алла, можно я у вас переночую?
        Алла кивнула. Бабушка сказала: «Даже не думай!», Алла безнадежно развела руками. А я заявила:
        - Ладно, у соседей переночую.
        Вот тогда бабушка и назвала меня наоборотчицей. Но из соображений «стыдно перед людьми» разместила в родном доме.
        Ночью я проснулась от какого-то звона. Прислушалась: нет, не звон. Кто-то скулит. Щенок? Я накинула халат и вышла из спальни. У гроба, согнувшись, скулила моя несгибаемая бабушка. Я села рядам с ней, обняла ее, она уткнулась мне в плечо. Долго мы так сидели.
        Наутро она об этом не вспоминала. Непререкаемым тоном объявила о диспозиции: за гробом следуют вместе с ней Сима с дочерью и Алла с мужем.
        - А Наташа? - вырвалось у Симы.
        - Прочие следуют в произвольном порядке.
        Значит, от клана Боевых я по-прежнему отлучена. Господи, да какое это имеет значение!
        Когда гроб вынесли во двор, я вдруг поняла, что Валерки уже никогда не будет. Вот крыльцо, на котором он «выгуливал» меня в табурете и в петле, вот стол под яблоней, за которым он мастерил, вот береза, на нижней ветке которой он подтягивался… Там, дальше, между грядками, он стелил одеяло и валялся, глядя на облака. А я плюхалась рядом, переворачивалась на спину и говорила: «Валела, это голы, да?», он вскакивал, подбрасывал меня к этим облакам, похожим на горы. А теперь он в пиджаке, которых отродясь не носил. Он больше никогда не скажет мне: «Чучелка, не трепись!».
        Процессия двинулась. Народу на удивление пришло много. Дядя мой, столяр тарного цеха крахмалопаточного завода, оказался личностью популярной. Хлюпающие носами растолстевшие тетки - это, наверное, одноклассницы и дамы сердца. Запьянцовского вида мужики в возрасте от двадцати и до бесконечности - посетители пивной, в которой он бывал чаще, чем дома. Солидного вида дамы - наверное, от завкома. А венки! От родных, от соседей, от коллег, от друзей. Вот этим я и займусь, не буду толкаться среди незнакомых и малознакомых. Когда процессия двинулась, я схватила один из венков и пристроилась в шеренгу женщин, несущих венки. Пары мне не нашлось, да и не мне одной. Венок не тяжелый, но нести его было неудобно: кололась проволока, рвало ветром траурную ленту, болтались бумажные цветы. А нести приходилось одной рукой, в другой я держала платок, которым утиралась. Сквозь слезы я увидела, что навстречу процессии несется длинная черная машина. «Еще и новым русским помешал Валерка напоследок», - подумала. Но машина подала к обочине и остановилась. Вышли четверо качков, один другого шире, все в кожанках. Вытащили из
багажника роскошный не местного производства венок. Переговорили коротко между собой и двинулись к похоронной процессии. Один качок встал со мной и ухватился за мой венок, двое других втиснулись со своим венком за нами. Четвертый вернулся к машине. Странные у Валерки друзья! А надпись на их венке - «Лучшему другу». Кто был его лучшим другом в последние годы - не знаю. Но в детстве… Сосед сунул мне в руки свой белоснежный носовой платок.
        - Спасибо, Троха.
        - Узнала! А я думал… идешь, как неродная.
        - Да я и не узнала… на венке написано… а кто Валеркин лучший друг… - процессия уже повернулась к кинотеатру. Во времена моего младенчества здесь стояли «гигантские шаги». - Помнишь, как вы кошку на гиганты подняли? - И снова заревела.
        Подлетела Симина дочь Кристина:
        - Бабушка сказала, прекрати реветь!
        - Иди на хрен и больше не возвращайся, - веско сказал ей Митрохин.
        Кристинка испуганно отшатнулась и бросилась назад.
        - Ты что, Троха, сбесился? Разве можно так на ребенка?
        - А ты не заметила, что ребенок поручение выполняет с удовольствием?
        На кладбище, когда все бросили на гроб по горсточке землицы, мужики заработали лопатами, которых всего-то было четыре, а прочие сбились в кучки, обсуждая свои, незнакомые мне проблемы. Я вползла по склону наверх и, привалившись к оградке могилы неизвестной мне Софии Пурит, держала куртку Митрохина, который истово кидал землю. Старая могила, почему я ее не помню? Господи, его же не рядом с дедом хоронят, а на другом склоне! И тут от семьи отлучили!
        - Алла, почему его здесь хоронят?
        - Мама сказала, рядом с папой ее место.
        - Когда она это место займет, она научит деда жить!
        Кто-то из мужиков отобрал у Митрохина лопату, и он устроился рядом со мной.
        - Поуспокоилась, Тусенька?
        - Ох, Троха, не о них мы плачем, а о себе. Вот шла я и думала: на этой березе он подтягивался, на эти качели меня подсаживал, в этот клуб в шахматы играть ходил… И больше ничего этого не будет! И теперь это все не мое! Не нужна мне береза, озеро, качели! Утятин мне чужой! Он родным был мне, покуда жил в нем родной человек. Все это вижу я в последний раз.
        - Что, и на мои похороны не приедешь?
        Это бабушка незаметно подошла.
        - Ба, да ведь ты наверняка уже собственные похороны по ролям расписала. И моей роли там нет.
        - Да. Тебя в моей жизни нет. И в смерти не будет.
        Повернулась и стала спускаться к Валеркиной могиле, на которую уже укладывали венки.
        - Круто, - удивился Митрохин. - И давно тебя игнорируют?
        - Семь лет уже.
        - Тогда, может, поехали? Я в Москву, а ты куда? Машина у ворот, подбросим, куда скажешь.
        - Нет, Сережа, на поминки надо зайти. Это у нас строго: «Что люди скажут!» Быстренько сядем в первую смену с дальними родственниками и уйдем, как только можно будет.
        - Правильно, Туська. А Валерке мы с тобой все равно самые близкие люди. Потому что мы его больше всех любили. И он нас…
        Мне нужно было еще попросить у Аллы в долг. Малость я не рассчитала, не было плацкартных билетов, и пришлось брать купейный. Так что на обратную дорогу теперь не хватало даже в общий вагон.
        Какие-то тетки поливали из ковшика на руки прибывающим на поминки. Я вертела головой, но Аллы нигде не было. Черт, как же быть? Никто из старшеньких не приехал: ни мать моя биологическая, ни официальная, ни Тонька. А Сима не даст, да и нет у нее денег, скорее всего. Одна Кристинку растит. Знакомых у меня тут нет, по крайней мере, таких, у кого можно попросить. Не у Трохи же просить… он-то даст, конечно, но как отдавать?
        - Тусь, как твой нос?
        - А?
        - Ну, помнишь, ты всегда опасность носом чуяла?
        - А, это, - улыбнулась я. - Знаешь, действует по-прежнему.
        «Наташка беду носом чует» - это наша семейная легенда. В первый раз это было замечено, когда мне был год. Пришла патронажная сестра делать прививку, а я начала орать и тереть нос. Делала я это столь яростно, что медсестра решила укол отложить, заподозрив аллергию. После ее ухода я моментально успокоилась. А по соседству аллергические реакции последовали вслед за прививкой, был даже один смертельный случай. Второй раз я показала свой нос зимой, когда бабушка с дедушкой вели меня на елку в клуб. Вдруг я стала вырываться у них из рук, орать и яростно тереть лицо ладонями. Продолжалось это пару минут. Пока они меня успокаивали, с крыши на тротуар перед входом свалилась большущая глыба льда. Я тут же успокоилась и взяла деда с бабкой за руки. Вот тогда дед и вспомнил о первом случае.
        С тех пор, если я начинала тереть лицо и орать, от меня отступались.
        Когда мне было года три или четыре, Валерка с Сережкой эти мои способности решили проверить. В то время их компания обнаружила на территории кирпичного завода подземный ход. Завод охраняли бабки-вахтерши со стороны проходной, а через ветхий забор можно было без опаски перелезть в любом месте. Ребята наметили свой поход на воскресенье, когда завод был пуст. Лезть в эту дырку за каким-то сараем было страшновато, поэтому Сережка и предложил: «Давай проверим Туськин нос!» Я, будто почувствовав неладное, с мальчишками пойти не захотела, хотя обычно, наоборот, ходила за Валеркой хвостом.
        - Что она любит? - спросил Сережка. - Ну, есть что любит?
        - Эта прорва ест все, - ответил Валерка.
        - Конфеты любит?
        - А то!
        - Вот, у меня 14 копеек. Добавишь, сколько есть, и купишь каких-нибудь карамелек.
        Валерка усвистал в гастроном, а Сережка остался караулить меня. Вернувшийся с огорода дед удивился, что меня охраняет чужой мальчишка, но Сережка заверил, что Тоня, которой родители доверили меня нянчить, отошла буквально на минуточку. На самом деле, она, обрадованная, что брат берется вне очереди следить за малявкой, ушла к подружке. Дед, строго наказав не оставлять ребенка одного, взял то, за чем вернулся, и ушел. А Валерка принес кулек «Клубники со сливками» и показал мне:
        - Пойдем, всю дорогу будем конфеты есть!
        Я засунула конфету в рот и взяла мальчишек за руки. Глядя, как я поедаю конфеты, Митрохин сказал:
        - И вправду, прорва. Пойдем быстрее, а то на всю дорогу не хватит!
        За сарай я пошла без опаски. Но когда Сережка подвел меня к дыре на склоне, я закрыла лицо руками и начала орать.
        - Поверим носу Туськи, - сказал Сережка. - Ребята, я туда не полезу и вам не советую.
        Кто-то с облегчением вздохнул, кто-то начал возражать и подначивать. Ребята вдрызг разругались. Валерка был склонен все-таки лезть, но в паре Боев-Митрохин он был ведомым. Мы ушли втроем. По дороге, встретив мать одного из мальчишек, Сережка заложил своих дружков, чего от него никто не ждал. «Я поверил Туське», - говорил он потом о своем предательстве.
        Это предательство спасло мальчишкам жизнь. Когда мать с сопровождавшими ее родственниками и соседями вломилась на территорию завода через проходную, за сараем она никакой дыры не нашла. Торчали из земли только неподвижные ноги, на которых она с ужасом признала кеды сына. Мальчишку откопали, вытащили и остальных. Серьезно пострадал только тот, что шел последним. Пока он без сознания лежал в больнице, с прочими проводили следственные мероприятия. Эти паршивцы дружно указали на Митрохина как на виновника их экспедиции. Дескать, он их заставил туда лезть. Сережка с Валеркой с возмущением все отрицали. Но их было меньше, да и репутация подгуляла. Про Митрохина давно говорили, что колония по нему плачет. Он, возмущенный предательством, замолчал. Из солидарности перестал говорить и Валерка, хотя колонии боялся.
        Как бы сложилось все, если бы внезапно не вышел из комы лежавший в больнице мальчишка? Он вдруг открыл глаза и стал вырываться из опутывавших его трубок. Мать, вторые сутки сидящая над ним, стала причитать и упрекать его, что послушался этого хулигана Митрохина. Не знавший о заговоре друзей, мальчишка рассказал матери и медсестре, как было дело. А медсестра была подругой бабушки. Поэтому тут же вызвала милиционера и заставила его запротоколировать все сказанное.
        Заговорщики сразу повинились. Оказалось, что их попросил так сказать старший из них, Гришка Семенов. Он в школе был почти отличник и староста класса и готовился к вступлению в комсомол. А Митрохину, мол, все равно дорога в колонию.
        Семья Гришки пыталась это дело замять, да не тут-то было. Моя бабушка подняла шум. Она заставила следователя даже меня допросить. Я этого, конечно, не помню, но подслушивавшая Тоня подробности разговора вспоминала неоднократно. Следователь умаялся, пока я делилась сладкими воспоминаниями о конфетах. Я о конфетах, он о мальчишках. Но ключевую фразу я все-таки произнесла: «Там дылка стлашная. Тлоха сказал, я вам не советываю!» - и погрозила кулаком. Мои показания никакого значения не имели, но произвели неизгладимое впечатление на молодого следователя. Он рассказывал о конфетах и «я вам не советываю» всем подряд. И все мне поверили. А Троха с тех пор воспылал ко мне благодарностью, считая, что мои показания были решающими.
        Когда первая смена поминающих расселась, наступила неловкая пауза. Потом командовавшая застольем соседка тетя Клава, оглядев поле своей деятельности, никого из родных покойного не увидела. И обратилась ко мне:
        - Наташенька, ты тут одна из родни. Да и любила ты его. Маленькой вечно за ним хвостиком… - всхлипнула. - Скажи о дяде родном.
        Троха подтолкнул меня, я встала и сказала:
        - Спасибо вам, что помните Валеру. Он был хороший… и добрый. А если был он кому-то врагом, то только самому себе.
        Когда сидевшие рядом с нами женщины поднялись из-за стола, вслед за ними выбрались на улицу и мы.
        - Тусь, тут такое дело, - начал нерешительно Митрохин. - У меня очень серьезные переговоры. И опасные. Не могла бы ты со мной на них, а? С твоим-то носом… А я заплачу, очень хорошо заплачу! В долларах!
        - Сережа, я уже думала об этом, - сдерживая нервный смех, ответила я. - К примеру, предложить услуги новым русским от своего безденежья. Только ведь нос мой на меня работает. Он мои неприятности предсказывает. К примеру, решили тебя подстрелить. Для меня же это безопасно, даже если я рядом иду. Целятся-то в тебя!
        - Все равно, Туся, - подумав немного и заметно скиснув, сказал Митрохин. - Мне с тобой спокойнее будет. Стыдно, конечно, за девчонку прятаться. Но у меня такое положение сейчас, либо пан, либо пропал. Честно говорю, со мной тебе опасно будет. И все-таки я прошу!
        - Да ладно, Троха, я на неделю отпросилась, а в Утятине ловить мне нечего. Поехали в Москву!
        Я решила, что от Москвы даже без Трохиных денег доеду до Питера на электричках. И мы поехали.
        Дорогой он все поглядывал на меня, а потом сказал:
        - А ты не толстая совсем.
        - С чего это я должна быть толстой?
        - А тогда в психиатричке… ты ж была как хрюшка.
        - Ты что, ты когда там был?
        - Я когда после колонии… ну, Валерка в армии был. Я на завод устроился, и мы за лесом ездили. Загрузились, я и махнул к нему в учебку. А он говорит: что-то у Туськи не в порядке. Людмила приезжала без нее. Как так? Что-то там случилось. Ну, я и обещал. Приезжаю - твои меня чуть ли не взашей. Но я не таковский! У соседей узнал. Пришел в больничку, меня не пускают. Я кипеж поднял: ведите к главному! А он со мной поговорил и тебя показал. А ты как шарик, а глаза как оловянные пуговицы. Я тебя трясу, а ты глядишь без понятия. Но врач хороший оказался. Он спросил, кого ты больше всех любишь. Я говорю: Валерку! Он взял его адрес и телефон, и обещал его вызвать. И ведь вызвал! Тусь, что эти гады с тобой сделали?
        - Да не гады они. Они меня любили. Только не понимали. Значит, я тебе выздоровлением обязана тоже. Когда Валерка приехал, я выздоровела.
        Закрыв глаза, я вспоминала об этих горьких для меня годах. Родившая меня старшая в семье сестра Александра к тому времени полгода была замужем за старшим лейтенантом Алексеем Васильевым и уже два месяца гостила у родителей. Уехать из Германии с места службы мужа ей пришлось, когда он понял, что беременность жены не соответствует сроку их знакомства. А супруг он был завидный: в советское время служба в ЗГВ - это вам не комар начхал! И бабушка сказала: родишь - с мужем помиришься. А ребенка мы на меня запишем. Ну, на нее не удалось, записали на вторую дочь, Людмилу. Все Боевы были стройными, тонкокостными, светловолосыми, голубоглазыми, горбоносыми. Особенно хороша была Александра. А Людмила, которая была моложе Александры всего на одиннадцать месяцев, в семье считалась почему-то дурнушкой, хотя была она очень даже ничего. И бабушка решила, что не будет большим грехом кандидатку на звание старой девы записать матерью-одиночкой. А ее наверняка даже не спросила, хочет ли она таковой считаться. В городе, конечно, все знали, чья я дочь, зато у Алексея в части об этих родах никто не узнал. Он приехал по
вызову бабушки, помирился с женой и увез ее в Германию. Она родила мою единоутробную сестру Ларису через десять с половиной месяцев после меня, побив бабушкин рекорд. Сразу уехала из Утятина и Людмила. Поступила на какой-то московский завод и неожиданно быстро вышла замуж за тамошнего главного инженера. Был он, правда, на двадцать лет старше невесты, но зато человек положительный и обеспеченный. Ни та, ни другая в родной город долгое время не приезжали, и я счастливо провела в нем свое дошкольное детство. Но в мое седьмое лето Людмила с мужем неожиданно заявилась в родной дом и сказала, что забирает меня. Сначала бабушка сказала: «Только через мой труп!», но после тайного разговора с дочерью и зятем вдруг изменила свое решение.
        Семья была в шоке. Тоня, приехавшая домой перед отъездом по месту распределения после окончания института, ляпнула при мне: «Ну да, свои дети не получаются, возьмем эту, готовенькую!». Валерка, только что устроившийся после школы на крахмалопаточный завод, спросил: «Мам, неужели ей хуже с нами, чем с ними?». Даже младшие Сима и Алла, которым я, конечно, была помехой, ходили растерянными. Ведь я была своей! Но бабушка решила - и я в Москве. В первый класс я пошла не в Утятинскую вторую школу, где были знакомые ребята, и с уроков возвращалась я не в родной дом, а в чужую квартиру. И если бы новые родители были суровы со мной! Наоборот, они буквально задаривали меня. Но… в Утятине я без ограничения гоняла по городу, а в Москве меня водили за ручку. Друзей я не завела. Вот и сидела дома, «заедая» свою тоску. Внешностью я была не в Боевых; как говорила соседка тетя Клава, «они хлесткие, а ты кубастенькая». Ну, на мою широкую кость да непомерный рацион - и за год я удвоилась в весе. Когда Людмила привезла меня на каникулы в Утятин, все рухнули.
        Она бы и не привезла, но Георгия Павловича, ее мужа, назначили генеральным директором крупного завода в одном большом сибирском городе. Нужно было переезжать и обживаться, поэтому Георгий Павлович уехал первым, А Людмила, дождавшись завершения учебного года и отвезя меня к матери, уезжала туда обустраивать наше будущее жилье.
        Такси подъехало к дому. Это было такое счастье, когда оно, повернув от Уремовского шоссе и промчав нас по свежему асфальту, вдруг вывезло к кладбищу. Я кладбищу обрадовалась, можете себе представить! Ведь это на нем Тоня назначала свидания, а потом с девчонками хихикала над кавалерами, прячась за памятниками. И я с ними была, куда же от меня денешься! Через кладбище мальчишки ходили на кирпичный завод и, конечно, я с ними! А за кладбищем - мост через протоку, а по обе стороны моста - озеро! Справа - Чирок, слева - Нырок. Такси летит вверх по дороге, разворачивается у сквера, объезжая по краешку площадь, и сворачивает на Банную. Вот он, дом! Я вылезаю, не обращая внимания на окрик Людмилы, призывающей меня прихватить свои вещи, открываю калитку, и вдруг вижу, что здесь все чужие. Во дворе на скамеечке у дома сидит незнакомая толстая тетя, а в куче песка играют незнакомые девчонка и мальчишка. Увы, так совпало, что за неделю до нашего приезда в родной дом приехала Александра с детьми, чтобы родить своего последнего ребенка, Юрку. В песке копались единоутробные мои сестра и брат, Лариска и Сережка.
Все трое с брезгливостью разглядывают слоноподобное существо, остановившееся у калитки. А Людмиле некогда разбираться в наших эмоциях. Она подталкивает меня: «Ну, проходи, не загораживай проход!» - и перетаскивает чемоданы и сумки за калитку. Расплачивается с водителем и возвращается во двор: «Здравствуй, Саша, это твои?», целует сестру, целует племянников: «А это ваша э-э-э… сестра Наташа», кивает в сторону дома: «А где все? Никого, что ли? Придется самой вещи таскать. Ни-ни, Саша, в твоем положении…»
        Сестры уходят в дом, я остаюсь во дворе. Во дворе, где теперь другие хозяева! А они шепчутся и хихикают. Они называют меня жирной! Я еще не плачу, но уже хочу есть. К счастью, во двор входят вернувшиеся с завода дедушка и Валерка. Они видят меня. Они меня не сразу узнают. Они пугаются. Я это вижу, я уже жутко хочу есть! Во двор влетают Сима с Аллой. Лучше всех повела себя Алла. Она обняла меня и заревела. Вслед за ней заревела уже почти взрослая Сима: «Почему они не сказали, что Наташенька заболела!» Валерка сказал: «Я их убью, до чего они ребенка довели!» Выходит Людмила, она даже не может оправдаться перед негодующими родственниками. Валера говорит: «Ничего, Туська, будем с тобой два раза в день в озере купаться и на велике кататься. Ладно, сегодня мы в Нырок окунемся, но уж завтра…» И взял меня за руку. «Ты на озеро? Возьми моих», - говорит Александра. «Возьмем?» - спрашивает Валерка. «Не надо! Они дразнятся!» - шепотом говорю ему я. «Нет, мы вдвоем, Саша, - отвечает сестре Валерка. - Туська плавает хорошо, а твои еще не умеют. Я за ними не услежу».
        Мы спускаемся по Банной к озеру. Здесь у берега растут камыши, дно плохое, илистое. И все же местные ребятишки тут купаются. В камышах протоптаны тропинки, у некоторых брошена детская одежонка, над водой слышны плеск и голоса. Мы выбираем одну из тропинок и лезем в воду. «А давай вперед на скорость». Мы уплываем далеко, потом переворачиваемся на спину, отдыхаем, потом возвращаемся. «На первый раз хватит», - говорит Валерка.
        Дома нас встречает бабушка. Подготовленная домашними, она все-таки пугается моей внешности. И глядит на дочь отнюдь не ласково. «Ладно, завтра к педиатру сходим».
        С сестрой и братом контакт так и не установился. Они привыкли действовать совместно, и вообще довольно агрессивны. А у меня отталкивающая внешность, и в то же время на меня изливается большая часть внимания окружающих. Младшие тетки любят меня, знают мои привычки и слабости. Сначала меня селят к ним в комнату, но потом я переселяюсь в беседку, и это еще один повод мне завидовать. Выселили меня из дома, потому что Валерка устраивает мне побудку в полшестого. Мы садимся на велики и мчимся на пляж. Там мы ныряем, плаваем, делаем растяжки, ходим на руках, отжимаемся. Потом быстренько возвращаемся, и Валерка после завтрака убегает на завод. Вечером он вновь тащит меня на пляж.
        Я тогда не понимала, какая это была жертва с его стороны. Восемнадцатилетний парень перед армией вместо того, чтобы крутить с девчонками, возится с больной племянницей! Уже через пару дней я небрежно отпихиваю дразнящую меня Лариску, и она улетает далеко в малинник. Прибежавшей выручать дочь Александре я бесстрашно говорю: «А пусть не дразнится!» И никто меня не осуждает, Алла даже добавляет к моим словам: «Твои уж очень противные».
        Дедушка привозит дрова, и теперь мы с ним их пилим. Обычно мужики управляются с этой работой за несколько дней, а теперь она растягивается на все лето. Бабушка, заходя всякий раз во двор, морщится на это безобразие, но молчит. Алле с Симой дано задание: пилить со мной каждой по бревну ежедневно. А еще дедушка учит меня колоть дрова! Да, он доверил мне топор. Самые ровные, сухие и тонкие чурбачки он отбрасывает в сторону, а затем я азартно терзаю их топором. А еще, когда поливают огород, я кручу ворот колодца. Тут уже негодованию младших нет предела. Когда их допускают к этой работе, выясняется: вес ведра с водой им не одолеть. И я с удовольствием показываю им язык: не всё же им дразниться!
        В общем, жизнь прекрасна! Как-то незаметно для меня прошли роды Александры и ее с детьми отъезд под Читу, где служил теперь муж Александры. Я, конечно, не стала стройной, но всё же малость подтянулась, окрепла и повеселела.
        В начале августа все заканчивается. Однажды после обеда я вдруг прижимаю ладони, сложенные «лодочкой», к лицу, оставляя открытыми глаза, и начинаю орать. Это действует помимо меня, я себя контролировать не могу. Мурашки по носу и ужас в сердце! Все бестолково топчутся вокруг меня, а в это время у калитки останавливается такси. Когда в дом входят Людмила с Георгием Павловичем, дедушка первым понимает причину моего крика и говорит бабушке: «Не позволю! Только через мой труп!»
        Конечно, позволил. Уже на следующий день мои вещи спешно укладывали Людмила с бабушкой, а я сидела за столом и ела картошку. Как я ее ела! Вся семья с ужасом наблюдала это пожирание. «Вы видите?» - с горечью сказала Людмила. «А без вас тут такого с ней ни разу не было», - сказала Алла и отобрала у меня ложку. Я взяла очередную картофелину рукой и запихнула ее в рот. Чувствительная Сима заплакала. «Не забирайте меня, - сказала я невнятно сквозь непрожеванную картошку. - У вас будет своя девочка. А если заберете, то у вас будет чужая девочка».
        Вернись я в свою московскую школу, одноклассники бы оценили изменения в моей внешности. Но во второй класс я пошла в Сибири. Меня не дразнили: это был микрорайон большого комбината, где директорствовал мой приемный отец. Но и не дружили со мной. Зато молоденькая учительница оказалась более внимательной: она посоветовала Людмиле отвести меня к эндокринологу. После обследования врач деликатно намекнул, что здесь нужен другой специалист, но Людмила с негодованием отвергла это предложение.
        Валеру призвали в армию, и он оказался в соседней области. Это расстояние в Сибири считается малостью. Людмила собралась навестить брата. Когда я узнала, что меня она с собой брать не собирается, я только молча два раза кивнула и ушла на кухню. В то время я уже знала, что с Людмилой спорить бесполезно. Позже родители застали меня доедающей обед, приготовленный на троих. Потом меня рвало. Меня уложили на кровать, а я приняла позу эмбриона и закатила глаза. Отец поводил рукой перед моими расширенными зрачками и убедился, что я не реагирую. И вызвал «Скорую помощь». Врач только взглянул на меня и сказал: «Не наша». Так я оказалась в психоневрологической клинике. Визита Митрохина я не помню, но врач сумел вызвать из части Валеру.
        Его сопровождал прапорщик. Не специально сопровождал, он по каким-то делам ехал, а Валеру вез попутно. Видимо, командир, отпустивший Валеру, врачу отказать не мог, но заподозрил простое желание выбить солдатику незаслуженный отпуск. Вот этого прапорщика я помню. Валерка тряс меня, а я не реагировала. Тогда он заплакал. И я спросила: «Ты мне не снишься?» Я держалась за него, а медсестра просила Валеру зайти к врачу. И этот громадный усатый прапорщик сказал: «Наташа, Валера к врачу пойдет, а ты пока его фуражку подержи, ладно?» И надел мне на голову Валеркину фуражку. Я отпустила Валерку. «Не бойся, вернется, - сказал прапорщик. - Солдату в армии без фуражки нельзя». Потом он оглянулся и сказал: «Как это ребенка не покормить?» - и достал из вещмешка консервную банку, нож и хлеб. Мы ели с ним гречневую кашу с тушенкой, черпая ее из банки, я - ложкой из складного ножа, а он - не помню чем. Причем я ела не так, как всегда в последнее время. Нет, я брала понемногу, и жевала тщательно и подолгу, наслаждаясь каждой ложкой. Ничего вкуснее не ела ни до, ни после. За едой мы с ним говорили об армии. Я
узнала, что Валера, оказывается, не стреляет из пистолета, а стреляет он из винтовки и из автомата. Что он еще не солдат, потому что не было присяги. А прапорщик - это, конечно, не офицер, но в иных делах будет поглавнее генерала. И что, если я буду вести себя хорошо, он, прапорщик, «решит вопрос» и Валера несколько дней погостит у моих родителей, а ко мне будет приходить в часы для посещений ежедневно. Как вести хорошо, он объяснить не успел, потому что стал возить меня по скользким плитам приемной на вещмешке, привязав к его лямкам ремень, и учить петь военную песню. Когда врач с Валерой вышли к нам, они застали меня разъезжающей на вещмешке и распевающей: «Пускай дожди и грязь, пускай палящий зной, должна работать связь - закон такой!» Так я выздоровела. После больницы меня определили в спортивную секцию, загрузили домашней работой, показали завод, где работают родители, сводили в цирк, театр, музей. Только через несколько лет я узнала, что пока я лежала в больнице, у Людмилы случился выкидыш. Это могла быть девочка…
        К лету я была нормальной комплекции. Мы съездили с родителями в Крым, а потом еще месяц я провела в Утятине. И уезжала из него со слезами, но без отчаяния.
        Уже в Московской области мотор Митрохинской шикарной тачки заглох. Часа три они бестолково копались в моторе, переругиваясь и толкаясь, пока какой-то дальнобойщик не дотащил нас до заправки. Там тоже все желающие давали советы, копались в моторе и неизобретательно матерились. Когда ночь уже была на исходе, наконец, нашелся специалист, который все вынутое поставил на место и на что-то нажал. И машина завелась.
        - Скорее, скорее! - орал Троха, глядя на часы.
        - Сергей Батькович, жить охота, - сказала я. - Давай на электричке, а?
        Троха поперхнулся.
        - А девушка дело говорит, - сказал, полистав атлас, самый большой качок, которого все звали Муля. - Если мы отсюда доедем до Киевского вокзала, и там нас ребята встретят, сэкономим часа полтора. Даже раньше приедем. Вова, давай к станции.
        - Зачем раньше? Перекусим где-нибудь, - ответил Троха.
        На станции Муля побежал за билетами, а Троха звонить. К счастью, ранним утром электрички ходили одна за другой. Мы втроем влезли в переполненный вагон, а ребята в машине, дождавшись нашего отъезда, рванули к Москве.
        Когда я села в одну из двух встретивших нас на вокзале машин, включился мой знаменитый нос. Я еще не говорила, как он себя проявляет? Немеет, и из него словно иголочки выскакивают. Точно так бывает, когда отлежишь руку или ногу. Я шарила по дверце рукой, но вместо того, чтобы открыть дверцу, стала опускать стекло.
        - Тебе что, душно? - обернулся ко мне Троха.
        - Да останови ты, черт побери, - истерически заорала я. - Я не знаю, как дверь открыть!
        Машина прижалась к тротуару. Сидящий рядом Муля открыл дверь, и я вывалилась наружу. Доплелась до остановки и села.
        - Что, Туся? - сел передо мной на корточки Троха.
        - Что-то в машине…
        Матерясь, подлетел водитель.
        - Что у тебя в машине?
        - Ты что, босс?
        Мне не понравилось, как он глазами заюлил. Не надо обладать моим носом, чтобы понять, что у него рыльце в пушку. Этого же мнения, судя по всему, был и Муля. Он мотнул головой на него парням, вылезшим из второй машины, и обратился ко мне:
        - Зеркальце есть?
        Я покопалась в сумке и подала ему пудреницу. Он подошел к машине и сел на корточки. Очень быстро вернулся и шепнул что-то Трохе.
        Троха вскочил и отошел к пыльному газону. Туда же подтянулись все. Опять шипели друг на друга и бестолково метались. Потом Троха сказал:
        - Ладно, потом разберемся! Давай на «девятку».
        - А на такси нельзя? - с опаской спросила я.
        Троха ошарашено оглянулся на меня и махнул рукой:
        - Муля, лови такси!
        Бросив обе машины, доехали до какого-то бывшего кинотеатра, где сейчас торговали подержанными иномарками, и взяли напрокат две. Снова пересели, долго кружили окраинами и, наконец, остановились у заросшего бурьяном пустыря. Вылезли. Троха, Муля и еще один двинулись по тропинке в сторону каких-то полуразрушенных цехов, остальные сбились в кучу и закурили.
        - А мне куда? - спросила я.
        Митрохин обернулся, подумал и сказал:
        - Серый, остаешься, со мной пойдет Наташа.
        - Ты что, с дуба рухнул? - выкатил на него глаза Серый.
        - Не обсуждается.
        Он шел впереди, сзади я с Мулей. Тропинка шла с подъемом, вскоре стали видны идущие навстречу. Тоже трое, тоже в кожанах. Братья-близнецы. Только я выбивалась из общей группы. А, вот еще один! В бурьяне сидел котенок. Чистенький такой, домашний. Сбежал? Откуда, тут жилья не видать. А вот его миска. Значит, специально завезли. Ишь, гуманные какие! Я на ходу подхватила его и побежала догонять Мулю.
        - С ума сошла? - зашипел он, не поворачивая ко мне головы. - Шаг вправо, шаг влево - открывается стрельба.
        Троха взмахнул рукой, мы остановились. Дальше он пошел один, и навстречу ему двинулся один из тройки. Сошлись, заговорили.
        Стояли мы долго, у меня даже ноги затекли, потому что стоило мне переступить с ноги на ногу, Муля шипел. Сам же он стоял как каменный Ильич. Наконец Троха повернулся. Но не тут-то было! Он махнул рукой и крикнул:
        - Наташа, подойди… пожалуйста.
        Да-а, пропоносило героя моего детства. Я подошла, но встала в некотором отдалении.
        - Это ты, что ли, экстрасенс? - с ухмылкой спросил меня Трохин собеседник. Старше его, такой же коренастый, но бледный, с мешками под глазами. И лицо как-то мелко дергается: то верхняя губа, то нижнее веко… Напоминает моего бывшего соседа по коммуналке. - Ну, и что я думаю?
        - Отгадывание мыслей - это вам в цирк. А я больше по болезням.
        - И чем я болею?
        Ага, все-таки болеет. На дядю Вову похож, ну, и подарим ему дяди Вовину болезнь.
        - Сейчас определю. Ну-ка, киса, - я опустила котенка на землю. Он некоторое время стоял, я глядела на него, потому что на этого бледного смотреть было страшно. Наконец котенок не спеша двинулся в сторону переговорщиков. На Митрохина не обратил внимания; у бледного понюхал ботинки, а потом стал карабкаться на ногу. - Ага, так я и думала.
        - Что? - испуганно спросил бледный.
        - Да не бойтесь вы, возьмите его на руки. - Он наклонился и поднял котенка. - Вы ведь не завтракали?
        - Что? - повторил он с той же интонацией, потом обозлился. - Ты о чем толкуешь, при чем тут болезнь?
        - Я к тому, что если вы сегодня до обеда к врачу попадете, то сможете кое-какие анализы сдать. И тогда я могу гарантировать, что все обойдется. На завтрашний день гарантий дать не могу. Кота не тискайте, но, если он сам на вас будет лезть, не гоните: он болезнь вытягивает. Так что спешите! А переговоры ваши бухгалтера закончат. Вы ведь пришли к консенсусу?
        - К какому врачу?
        - К урологу. А вы что подумали?
        - Ты!
        - Вам ведь больно. Зачем терпеть? А впрочем, как хотите…
        - А если я тебя сейчас…
        - А если у меня энергия разбалансируется? Я ведь лечить не умею, а вот неосознанно угнетать могу… когда не в духе. Вон Сергей знает. Скажи, много я тебе крови попортила с детства?
        - Да уж…
        Бледный ошарашено поглядел на Митрохина, на меня и сказал:
        - Да ну вас к черту!
        - Да, насчет котика, - продолжила я, вконец обнаглев. - Он гарантия. Убегает - теряет надежду, лежит на вас - лечит, заболел - не справляется с лечением. Берегите его как себя! Пока!
        - Эй, подожди!
        Я через плечо ему сказала:
        - Поспешите. Если что не так, через Митрохина меня найдете. Я простая как веник: живу в коммунальной квартире, работаю в библиотеке, загранпаспорта не имею. Обладаю даром предсказания, но управлять им не могу. Всё.
        И пошла. Зашуршала под ногами Трохи и Мули трава, значит, расходимся миром. Когда тропинка повернула к машинам, я увидела, что бледный и еще один стоят, а остальные бегут куда-то в сторону.
        - Что это они?
        - Котенок сбежал, - нервно хихикнул Троха. - Ничего, парни крепкие, догонят. Тусь, ты правду, что ль, говорила?
        - А ты как думаешь?
        - Шеф, вы о чем? - спросил Муля.
        - Все путем, Муля. Поехали обедать!
        - Нет, давайте на Ленинградский вокзал!
        - Ты что, Туся?
        - Сергей, я к тебе на переговоры подрядилась. Причем присутствовать, а не участвовать.
        - Значит, обиделась…
        - Да нет, разочаровалась.
        - Тусь, у меня и денег с собой мало…
        - У меня на билет хватит.
        - На билет-то и у меня есть…
        Муля сбегал за билетом и сказал, что состав подадут через полчаса. Мы зашли в ресторан. На удивление есть не хотелось, хотя кроме подозрительных пирожков и мерзкого кофе с молоком в бумажном стаканчике, которые я употребила ночью на заправке, во рту за весь день ничего не побывало. Всю ломало и хотелось спать. «Заболеваю, что ли? - подумалось. - Да нет, сегодня же мой знаменитый нос давал о себе знать». После этого всегда подступала сонливость. Тем временем Митрохин выгреб из портмоне все деньги и стал их мне в сумку совать.
        - Нет, Сергей, - сказала я. - Билет купил - и в расчете. Не возьму!
        Тем временем официант принес счет и пакет.
        - Это тебе харчи, в дороге больше восьми часов качаться, - сказал Муля.
        Когда я влезала в вагон, время уже поджимало. Мужики смущенно топтались на перроне.
        - Идите, без вас не вывалюсь, - сонно пробормотала я.
        - Туська, адрес, - заорал Митрохин.
        - Не надо, Сережа. Мне так спокойнее.
        Поезд тронулся, когда я еще пробиралась по коридору. Увидев в окно сутулую боксерскую спину Митрохина и его перебитый нос, я неожиданно поняла, почему так отчаянно влюбилась в Димку: у него такая же боксерская внешность. «А слабаки оба!»
        В купе было трое мужиков. Поменять место на другое не удалось. А попутчики сразу стали пить. Они приезжали на один день, чтобы попасть на похороны какого-то великого хоккейного тренера. Куда-то их пустили, куда-то пролезть не удалось. Все разговоры вертелись вокруг одного: «Почему Ваганьковское? Почему не Новодевичье? Суки!» Выпили - и опять по кругу: «Почему…» Я залезла на вторую полку и уснула под их гвалт. Раза три они меня толкали: «Девушка, выпейте с нами!» Я отказывалась и снова засыпала. Последний раз я сказала:
        - Я тоже с похорон. Вашему Тарасову сколько было? Семьдесят пять? А моему Валерке тридцать пять. Еще раз толкнете - убью!
        От порога я услышала голос Димки. Он что-то втолковывал Любови Михайловне, а она умильно тянула: «Ну, надо же!». Я на цыпочках прошла к своей комнате, почти бесшумно открыла ее и осторожно прикрыла за собой.
        Замок все же щелкнул. Послышались приближающиеся голоса:
        - Наташенька! - это Любовь Михайловна.
        Один удар в дверь и голос Димки:
        - Наташка, открывай, твой любимый пришел!
        Пауза. Потом дверь затряслась. Что-то хрустнуло:
        - А, блин, ручка отломилась! Всё у нее на соплях!
        - Нет ее, Димочка, показалось нам. Может, просто стены трещат. Дом-то старый.
        Еще некоторое время Димка пинал дверь ногами и уговаривал меня открыть дверь. Потом сказал:
        - Наверное, показалось. Будь она здесь, давно бы открыла. Наташка мне никогда не могла отказать.
        Это правда. И я тихо заскулила от отвращения к себе.
        Хотелось пить, но я не могла пройти на кухню, там по-прежнему бубнили Димка и соседка. Да и в туалет хотелось. «Буду терпеть», - подумала я, вытирая слезы. Так, а пакет? Муля говорил, там харчи. Может, и воду положили?
        В пакете, действительно, была банка сока. Но еще там лежала пачка денег, та самая, которую Митрохин пихал мне в сумку. Я невольно обрадовалась: вроде бы, гордо отказалась, и в то же время получила. «Без греха и досыта», - вспомнила я старинный анекдот. Так, Инке долг отдам. А на остальные… железную дверь вставлю! Инка давно мне об этом толковала. Вся притолока в дырках от сломанных замков. Я меняла замки, а Димка их ломал, когда ему нужно было зайти в мое отсутствие. В последний раз очередной Инкин хахаль укрепил дверь железной пластиной, и она Димке, похоже, не поддалась. Когда же он уйдет? Так и не дождавшись этого, я уснула одетой на не разобранной постели.
        На рассвете зов природы разбудил меня. Дверь обо что-то стукнулась. Господи, да это Димка устроился в коридоре на соседкиной раскладушке! Слава богу, сон у него крепкий. Я пробежалась в конец коридора и вернулась, никого больше не задев.
        Утром я сквозь сон услышала, как Димка гремит раскладушкой, но перевернулась на другой бок и снова заснула.
        Встала я поздно, благо отпуск за свой счет взяла на неделю. Позевывая, вышла на кухню и поставила чайник. Вслед за мной влетела соседка.
        - Доброе утро, Любовь Михайловна!
        - Наташа? Ты когда приехала?
        - Вчера.
        - Так ты дома была, когда мы стучали? Почему не открыла?
        - Не хотела.
        - Как ты разговариваешь? Я с твоим мужем возилась…
        - Я в разводе, Любовь Михайловна.
        - Не придирайся к словам! Я что, должна его спать укладывать?
        - Не знаю, почему вы укладываете мне под дверь постороннего мужика…
        - Разбирайтесь сами! Он к тебе пришел!
        - Вы впустили - значит, к вам.
        Загремели ключи во входной двери. Коридор наполнился шумом: гудел третий наш сосед дядя Паша, визгливо смеялась Инка. Они прошли на кухню.
        - Ну как ты, бедная моя? - Инка посерьезнела. - Усталая, расстроенная? Любовь Михайловна, что это вы такая сердитая?
        - Вот, извольте видеть, подружка твоя приехала вечером и заперлась.
        - А что, она песни вам петь должна?
        - Дима пришел.
        - А зачем вы этого козла впустили?
        - Инка, золотые твои слова, - загудел дядя Паша. - Точно козел! Я ему дверь никогда не открываю!
        - А Любовь Михайловна его на раскладушке у моей двери устроила.
        - Так это он ручку отломал? - возмутилась Инка.
        - Иннуля, прибью я ручку, не сердись, - сказал дядя Паша.
        - Спасибо, не надо. Инна, мне деньги дали… родственники. Пойдем, я тебе долг отдам. А на оставшиеся дверь железную закажу.
        - Господи, наконец! Я с долгом потерплю, лишь бы ты от этого козла отгородилась!
        - Дима у меня тридцать одолжил, - вставила соседка.
        - Это вы зря, - сказала я злорадно. - Очень он на отдачу тяжелый.
        - Он сказал, ты отдашь.
        - Вот глупости! С чего это?
        - А с того, что всегда отдавала.
        - Вот дура я была! Но теперь поумнела.
        - Ну, знаешь!
        - Знаю. И вы мое материальное положение знаете. Однако помогаете этому… меня обирать.
        - Он что, не возвращает тебе?
        - Более того, вы его запустите в мое жилье - и он мой холодильник очистит. А я потом голодаю.
        - Наташа, я не знала!
        - Вы не видели, что он жрет?
        - Я думала, он приносит…
        - Михална, ты совсем дура? - включился в разговор дядя Паша. - Он же здесь лет пять жил, паразит, и никогда Наташке даже платка носового не купил.
        - А пошли вы все!
        У меня появилась шикарная тамбурная дверь, за которой открывался вид на обшарпанную комнату со старой мебелью бабушки Кати. Но Димка иногда все-таки рвался в мой дом, наверное, чтобы оттянуться на моей безответности после истерик своей юной беременной кошечки. Спасибо Инке: она позвонила в Димкин офис и вызнала ее домашний телефон. Кошечка прилетела моментально и имела счастье услышать Димкины призывы под моей дверью. Об эту дверь она приложила его своей совсем не мягкой лапкой и без лишних разговоров увела.
        - Что-то беременности не видать… - запоздало спохватилась я.
        - Рассосалась, - равнодушно сказала Инка. - Ты что, не знаешь, на что молодки мужиков ловят?
        В общем, эта страница жизни была закрыта. Димка исчез. А вот московская моя эскапада имела продолжение. Поздней осенью я проводила в своем читальном зале игру «Интеллектуальные стулья». В дверь то и дело совали нос всякие любопытствующие. Что-то там промелькнуло знакомое… и опасное. Проводив ребят, я начала наводить порядок, и тут в дверь протиснулся Муля.
        - Господи!
        - Наташ, не сердись. Сейчас скажешь, что я тебя продаю как Митрохин. Но Шмелев обещал, что ничего с тобой не случится. Он просто хочет посоветоваться.
        - Кто такой Шмелев?
        - Ну, помнишь, к кому на стрелку ездили?
        - А, бледный! Он что, жив?
        - Я слышал, он болел, операцию ему делали. Но сейчас, вроде, в порядке.
        - А как ты меня нашел? Через Митрохина?
        - Он давно за границей. Тогда же, летом уехал. Шмелеву все продал. А Шмелев меня на той неделе разыскал и попросил тебя найти. Он клялся, что ничего плохого тебе не сделает!
        - Да верю, верю…
        - Ну, я съездил в Утятин…
        - Не поверю, что бабушка сказала, что знает меня.
        - Я к ней не ходил. Зашел к соседке, тетя Клава ее зовут, она твой адрес дала. А сосед здешний сказал, где ты работаешь. Поедешь, Наташа?
        - Придется.
        Заведующая отпускать меня категорически отказалась.
        - Ну и ладно, - сказала я. - Значит, судьба мне рассчитаться.
        Муля изумленно смотрел, как я очищаю свой стол от накопившегося за столько лет барахла: что в корзину, что в пакет.
        - Может, не надо, Наташа?
        - Давно надо. Ты знаешь, какая у меня здесь зарплата? Вернусь - подружка меня в турагентство пристроит, давно звала.
        Повернув с 8-й Советской на Кирилловскую, мы столкнулись с Инкой. Поглядев на Мулю, тащившего четыре пакета, она спросила:
        - Это что?
        - Это я рассчиталась в библиотеке. Мое барахло.
        - А это тоже твое барахло? - Инка ткнула пальцем в Мулю.
        - Совсем нет. Просто знакомый.
        - Ладно, о работе потом. Ты знаешь, что мамаша твоя приехала?
        - Какая?
        - Родительница.
        - Блин горелый!
        - Это еще не все. Она приехала с Сережей и собирается его тебе оставить.
        - Инка, что делать?
        - Ты ей зачем о разводе сказала?
        - Я не говорила, мы и не виделись с ее последнего приезда, это, наверное, бабушка…
        - Ну, а она решила, что за твоей комнатой нужен присмотр. Будет у тебя взрослый братишка жить.
        Муля удивленно глядел на нас:
        - Девочки, не объясните, в чем юмор?
        - Обычная история для столичных жителей. Провинциальная родня по нас скучает и не хочет расставаться. Слушай, знакомый, может, ты изобразишь ейного хахаля? Вроде ты уже здесь живешь?
        - Боюсь, родительницу этим не остановишь… Ладно, отдам ей ключи покуда. Вернусь из Москвы, тогда будем биться…
        - Ты в Москву?
        - По чужим делам.
        - Идея! Хахаль отменяется. Как тебя зовут, знакомый?
        - Вячеслав Мулявин.
        - Так вот, Вячеслав Мулявин, ты с Наташей меняешься квартирами. Да не гляди так, понарошку меняешься, для матери. Вы сейчас придете, ты посмотришь ее комнату и скажешь, что согласен и что надо ехать в Москву оформлять обмен.
        - Инна, - нерешительно сказала я. - А что будет, когда она узнает, что я никуда не уехала?
        - А ничего не будет. Пошумит вдалеке, ты и не услышишь.
        - Ох, правда!
        Когда я открыла входную дверь, из кухни выглянула моя родительница.
        - Ты что это? Я звоню к тебе на работу, а мне говорят, что ты рассчиталась!
        - Так я в Москву переезжаю… вот Вячеслав, мы с ним меняемся комнатами.
        После секундного замешательства маман оживилась. Кажется, Москва ее устраивала. На удивление догадливым оказался качок Муля:
        - Конечно, моя комната меньше, но ведь Москва! И я все расходы по переезду беру на себя.
        - Сколько метров? - спросила маман.
        - Э-э-э… семь. Зато в квартире еще только одна семья. А у вас четыре!
        - Нормально, Вячеслав, - включилась Инка. - Диван, маленький столик и шкаф. Что еще нужно для одинокой девушки? А если я в гости приеду, мы с Наташей на диване вдвоем поместимся!
        - А вот за Наташу давай не будем решать! - сказала строго маман. - Наташа, это же не жильё, а собачья будка.
        - Нормально! Зато Москва! И рядом любимый человек!
        - Что, и Димка с тобой уезжает?
        - Нет, у меня теперь новая любовь. Ладно, Муля, давай за билетами, а я вещички соберу. Родственники, вы пока располагайтесь. Я вернусь, как управлюсь с обменом, и буду упаковываться. А вы надолго?
        - Вообще-то я хотела, чтобы Сережа у тебя пожил.
        - Ясно. Пусть располагается. Любовь Михайловна, это Сергей, мой сводный брат. Он поживет дня три, покуда мы с вашим новым соседом в Москву смотаемся. А ты что, сразу назад? Может, вместе поедем?
        Маман растерялась.
        - Ты меня не поняла… я хотела, чтобы Сережа у тебя пожил. Ну, устроился здесь на работу…
        - Ерунда какая. Чужой мужик в одной комнате со мной?
        - Он брат тебе родной!
        - Какая разница? Сережа, а ты что молчишь? Ты взрослый мужик. Тебя устраивает наше совместное проживание?
        - А что?
        - Ясно. Такой же козел, как и мой бывший. Согласен бесплатно питаться моими продовольственными запасами и наблюдать за моей сексуальной жизнью.
        - Бессовестная!
        - Да нет, мне бы в голову не пришло подселяться к малознакомому мужику.
        Так, непринужденно обмениваясь любезностями с родительницей и сама себе удивляясь, я побросала предметы первой необходимости и кое-что из одежды, выложила для гостей постельное белье и присела передохнуть. Муля вернулся на удивление быстро:
        - В одиннадцать выезжаем.
        - Ладно. Сейчас что-нибудь на ужин соображу.
        - Да не надо ничего соображать! Сейчас по дороге куда-нибудь заскочим и поедим. Ты же весь день в погонючках, да еще дорога впереди. Побереги силы.
        - И правда!
        Мы быстро оделись, сделали гостям ручкой и пошли на вокзал.
        В купе мы оказались вдвоем (это был СВ!). Муля спросил:
        - Слушай, что за странные у тебя взаимоотношения с родными? Бабка говорит, что тебя у нее нет, мать ты в глаза никак не называешь, а за глаза - родительницей, брата зовешь чужим мужиком. Ты же хорошая девчонка! Почему у вас в семье такие контры?
        - Ох, Муля, в двух словах это не расскажешь, - плюхаясь на диван и с удовольствием вытягивая ноги, ответила я. - Чтобы ты это понял, придется, как говорят романисты, поведать тебе печальную тайну моего рождения и горестную историю моей жизни.
        - А была тайна?
        - А то! И я в этой тайне так до конца и не разобралась…
        И я ему поведала о двух моих матерях: родившей и растившей от семи до пятнадцати лет.
        А когда я училась в восьмом классе, на комбинате случилась авария. Приехала комиссия. Все вокруг шептались, будут ли судить отца. Но он до решения комиссии не дожил. Однажды утром он не проснулся. А виноваты в аварии оказались какие-то комплектующие, которые делали на другом заводе…
        Вскоре после похорон на горизонте появился Павел Алексеевич. Это был инженер из Людмилиного отдела. Даже если бы меня не просветили насчет него, я бы и сама догадалась. Людмила вся светилась при нем. К счастью, у моих приемных родителей были хорошие друзья. Соседка зазвала как-то меня к себе и завела разговор о том, как я вижу свое будущее и будущее мамы. «Не волнуйтесь, тетя Света, - выслушав ее, ответила я. - Я понимаю, что моя мама молодая и может еще не только выйти замуж, но и родить ребенка. Не считайте меня дурой бессердечной». Получив свидетельство об окончании 8 классов, я стала укладывать вещи. Людмила, застав меня за этим занятием, схватилась за сердце: «Ты что, насовсем?» - «Я решила поступить в педучилище». - «Но ведь оно и здесь есть!» - «Мама, ты же выйдешь замуж за Павла Алексеевича». - «Нет! Если он тебе не нравится…» - «Мама, если не сейчас, то через два года я все равно уеду поступать в институт. И ты все равно останешься одна. Не будь дурой, выходи замуж!» - «Но он тебе не нравится!» - «Он тебе нравится. А мне с ним не жить». В общем, повторила аргументы тети Светы. Людмила
была растрогана: «Какая ты у меня умная!» Хорошо мы с ней поговорили, откровенно. Тут она и про выкидыш проговорилась. Я была потрясена: «Неужели ты думаешь, что я, тогда совсем маленькая, на тебя порчу напустила? Давай я тебе теперь напророчу, что ты в новогоднюю ночь мальчика родишь!» Людмила засмеялась: она еще не знала, что беременна. Через несколько дней я улетала. В аэропорту Людмила схватила меня за руку и сказала: «Наташенька, не заблуждайся насчет мамы… твоей бабушки. Она всегда делает так, как считает нужным, не задумываясь, каково это нам. Ты уступчивая, но попробуй не поддаваться!» - «Мам, ну ты что? Бабушка нам жизнь посвятила!» - «А вот после смерти папы… она бы хоть копейкой нам помогла…» - «Мама, нас же у нее много!» Людмила вздохнула и замолчала.
        В Москве меня встретил Алексей Иванович, муж Александры, чему я совсем не обрадовалась. «Что вещей так много?» - удивился шофер. - «Бабы…» - пробормотал мой… не знаю как назвать: дядя? отчим? Впрочем, в поезде Алексей Иванович пытался меня разговорить; я отвечала вежливо, но односложно, и он замолчал.
        На 88-м километре нас встретил Валера. Я взвизгнула и повисла у него на шее. Он смеялся и отбивался от меня: «Туська, дай вещи принять!» Вещи погрузили в багажник машины, за рулем которой оказался приятель Валеры Толик. Я и у него на шее повисела, на что Алексей Иванович глядел с явным возмущением, и поспешно усадил меня на заднее сидение, сев рядом. Но я обняла сидящего впереди Валерку за шею, прижавшись щека к щеке, и всю дорогу ехала стоя и непрерывно тараторя, рассказывая и расспрашивая.
        И дома меня встречали с восторгом. Первой вырвалась за ворота и закружила меня прямо на дороге Алла. Степенно вышли из дома бабушка и беременная Сима, живущая теперь в доме мужа, но пришедшая повидаться; обнимая меня, обе прослезились. Вышла гостящая в родном доме Тоня с сыном на руках. Тоню я не видела лет пять, а братца увидела впервые: «Ну-ка, мама Тоня, покажи своего Кузнечика!» - «Моя мама!» - отпихивая меня, сказал братец. - «Да ладно, не жадничай, пусть будет немного и моя!» Только семейство Александры стояло в стороне. Не складывались у нас отношения. Виделись мы раз в год-два, но как-то не сближались. Потом, пересилив себя, Александра подошла ко мне и сказала: «Ну, как вы там? Что на похороны дедушки не приезжала?» Все резко замолчали: Георгий Павлович умер за два дня до дедушки. Потом Тоня сказала: «Ты, Сашка, скажешь, как в лужу… Наташенька, давай в дом!»
        Вечером, уложив своего Кузнечика, Тоня зашла к нам с Аллой в комнату и сказала: «Нечего тут трещать, айда в беседку к Валерке!» И мы до полночи болтали вчетвером, как в детстве. Всё я им рассказала: и про Людмилину любовь, и про мое решение не возвращаться. А назавтра я сказала о своем решении бабушке. Она поцеловала меня в голову и сказала: «Как я тебя люблю! Но все-таки давай во вторую школу, а?»
        К концу лета в доме внезапно появилась бабушка Катя. Возвращаюсь от подружки, а дома новое лицо. И бабушка говорит: «Это наша родственница…». А она: «Зови меня бабушка Катя». Новая бабушка небольшого росточка, очень толстая, глаза какие-то выцветшие, голова при ходьбе слегка покачивается. И в шляпе с цветочками. Норовом не сахар: говорит безапелляционно, словно с небес послание получила. Со всеми разговаривает приветливо, а ко мне все время придирается: и посуду я не так мою, и одеваюсь безвкусно, и разговариваю неправильно. А через две недели вдруг приглашает меня в Ленинград: чего, мол, тебе жить в деревне, все равно через два года в институт поступать. Я ей старалась не противоречить, а тут взвилась: я нигде не хочу жить, кроме Утятина! Бабушка ей: я же говорила, не захочет она. Вернемся к этому разговору через год.
        А через год я сама вызвалась уехать: мой парень переметнулся к приехавшей на каникулы Лариске, я тайком поплакала и сказала бабушке: хочу в Ленинград! Бабушка пожала плечами: твоё решение. За прошедший год много всего случилось, но главное - Людмила в новогоднюю ночь сына родила, не доносив почти два месяца! Что уж она обо всем этом подумала, не знаю, мы с ней с тех пор ни разу не виделись. Сдается мне, что она этого и не хочет.
        А я оказалась в Ленинграде. У бабушки Кати в коммуналке неподалеку от Московского вокзала была комната, в которой я уже девять лет живу. Закончила школу, поступила в пединститут, познакомилась с Димкой, выскочила за него замуж, едва отпраздновав восемнадцатилетие. Забеременела. Димка возражал: рано! Бабушка Катя уговаривала: роди! Решила рожать. Но тут бабушка Катя, давно болевшая, умерла. На похороны прилетела бабушка с Симой и ее мужем Колей и поговорила со мной: «Я против абортов, сама шестерых родила. Но наследственность… забыла про психушку?» В общем, нет у меня детей и не будет! А потом бабушка говорит: расходись с Димкой, переходи на заочное и айда в Утятин. А здесь пусть Сима с Колей живут, я давно запланировала, что им эта комната достанется. Я с Димкой расстаться не захотела, соответственно, и он с моей комнатой тоже. Вот тогда бабушка меня подвергла остракизму: «Я на тебя жизнь положила, а ты за комнатенку паршивую готова порвать с самыми близкими людьми!». А Александра каждый год наезжает. И дочерью даже стала звать. Вот и вся песня.
        - Как-то все это… неадекватно, - сказал Муля. - Она же тебя любит, бабушка то есть, про мамашу я не говорю.
        - В первый свой приезд Лариска повинилась: это, мол, бабушка попросила ее на спор Вовку у меня отбить, чтобы я захотела в Ленинград уехать. Вредная она, Лариска, но я ей поверила. А Коля закатил скандал тут же: вы обещали, что мы будем в Ленинграде жить! И от Симы ушел. А бабушка любит, чтобы все выходило так, как она запланировала.
        - Можно подумать, в Ленинграде бы не ушел! Еще бы и жилплощадь отжал! Знаю я таких альфонсов!
        - Ну да, мой бывший тоже такой…
        - Слушай, а как ты его выселила?
        - Он сам выписался. Через год у его родителей стала очередь на расширение подходить. Он к ним переписался, ну, чтоб им побольше получить. А Инка, подружка моя, тогда в четвертой, маленькой комнате жила. «Давай, - говорит, - все вместе свои комнаты приватизируем». Он об этом не знал, Инка все быстро сделала. Не сразу, но через два года родители на проспекте Металлистов трехкомнатную квартиру получили. Тогда все и выяснилось. Бедный, он хотел перед уходом к своей кошечке еще и мою комнату поделить!
        - Удивительно, комната в коммуналке, а сколько вокруг нее битв!
        - В моей среде люди всё небогатые…
        Рано утром поезд прибыл на Ленинградский вокзал.
        Шмелев выглядел совсем неплохо. У него даже лицо стало меньше дергаться.
        - Ну, какие проблемы? - спросила я развязно. - Котик-то жив?
        - Сдох на днях.
        - Так бывает. У меня одна коллега… тридцать восемь ей было. Грудь оттяпали. Вышла на работу. Вроде не мешки в библиотеке ворочают, а приходила вечером без сил. Откинется в кресле и сидит. А кот заползал на нее и орденской лентой на грудь ложился. И так они минут сорок. Потом, говорит, вставала и за дела принималась. А до этого - ни-ни, дочь с мужем к ней даже не приближались, боялись, что убьет. И так полгода. Потом кот сдох. А она живет. Говорят, всю болезнь на себя оттянул. Кота вы себе другого заведите, вам без него нежелательно. Только не породистого, а помоечного. Они благодарные. А теперь о проблемах.
        - Тут такое дело… Митрохин ведь тогда тебя взял, чтобы опасность увидеть. Вот и мне теперь это нужно…
        Ну, влипла!
        - Что, на стрелку поедем?
        - Нет, это несерьезно. Я что, совсем бессовестный, девчонку подставлять? Мне просто надо определить, на что мой будущий компаньон способен. Ты на него погляди издалека и скажи мне, сразу он меня убьет или еще поживу?
        Как легко все верят в мои невероятные способности! Родная тетка, которая восемь лет старалась быть мне матерью, считает, что я всерьез предсказала ей выкидыш и роды, и оттого боится увидеться. А эти бандиты, которые мочат друг друга не за понюх табаку, думают, что я читаю в их примитивных башках, как в букваре!
        - Ну ладно… а если ошибусь?
        - Я не в претензии. Я очень тебе обязан! Мне доктор сказал, что с операцией мы в последний вагон вскочили. Еще бы чуток - и конец. А ты ведь так и сказала!
        - Ладно, давайте своего бандита.
        - Вечером мы с тобой пойдем в ресторан, и ты на него посмотришь. И еще… лучше, если никто не будет знать, кто ты. Скажем, племянница.
        - Лучше дочь друга. Да, Муля-то ведь знает!
        - Он предупрежден.
        Меня поселили в комнате для гостей и дали в сопровождение девицу по имени Лена. Она была холеная, красивая, но выглядела не вызывающе, а деловито, значит, сотрудница, а не любовница. Мы с ней прошвырнулись по магазинам. Собственно, магазин был один. Вкусы у нас не совпадали, но к консенсусу мы пришли. Она была настроена на прикид для ресторана, я же предпочла приобрести что-то универсальное (в чем потом можно ходить в Инкино турбюро): «Александр Александрович поведет в ресторан не путану, а родственницу из провинции». Лена согласилась.
        Вечером мы вошли в ресторан. Насколько он был крут - не знаю, опыта нет. Сели под каким-то балконом, на стене бра, освещение приглушенное. Народа не очень много, половина столиков свободна. Официант с поклоном подал меню. Тут только Шмелев меня рассмотрел и остался недоволен:
        - Вы что, подороже ничего не нашли?
        - В очень дорогом я, сама простая как веник из сорго, выглядела бы смешно. А этот прикид соответствует девушке не первой свежести из провинции. Вы же не любовницу погулять привели.
        Вернулся официант.
        - Наташа, ты даже в карточку не заглянула. Что будешь?
        Я, не чинясь, заказала:
        - Салат мясной, еще что-нибудь мясное (рыбу не выношу!) Напитки на усмотрение кавалера, но лучше безалкогольные - я во хмелю дурная.
        Шмелев заржал и стал делать заказ. Я тем временем огляделась, прикидывая, кто объект моего наблюдения. Публика вокруг была пестрая. Были и красные пиджаки, и кожаные куртки, и смокинги. Физиономии были тоже разные: надменные, простецкие, интеллигентные, бандитские. А вот дамы все в вечернем прикиде. Так что на этом балу я Золушка, прав Шмелев. Пока вертела головой, передо мной поставили вожделенный салат. Взяв вилку в руку, сказала:
        - Могу показать, кто тут самый опасный.
        - Ну? - напрягся Шмелев.
        - Не знаю вашего… приятеля, но самый опасный в этом зале - через два столика от нас мужик в костюме-тройке в полосочку, с простецким таким круглым лицом. У него хобби - людей давить, он от этого тащится.
        Тут я могла фантазировать вволю. Даже если Шмелев этого кадра знает как кроткого и доброго, всегда можно сказать, что зверь в нем пока дремлет. Но помрачневший Шмелев сказал:
        - Это он и есть.
        Я уткнулась в салат. Ну что тут будешь делать! Что ни ляпну - все впопад!
        - Разрешите пригласить вашу даму?
        Вот тебе на! Наш кадр тоже нами интересуется. Ладно, нос пока сигнала не давал.
        - Вы не обидитесь, если я откажусь? Я с поезда, есть хочу как из пушки!
        - О, это у нас в Перегудах так говорят!
        - Так я из Заводского! Ох, извините! Вы знакомы?
        - Да! - это они почти в один голос.
        - Может, присядете?
        - Ну, разве что на минутку. Я вижу, вы действительно проголодались. Так где вы там живете?
        Оказалось, соседи. Не совсем, конечно, но в двух троллейбусных остановках.
        - О! Это же дом заводоуправления! Видно, у вас родители из заводского начальства?
        - Папа умер 11 лет назад.
        - Может быть, мы были знакомы?
        - Он был директором.
        - Значит, вы дочь Георгия Павловича? А я слышал…
        Надо же, этот бандит умеет смущаться! А вот меня такие намеки не смущают!
        - Вы слышали, что его дочь сумасшедшая? Есть немножко.
        - Ну что вы, Наталья Георгиевна. Я слышал, что у вас что-то эндокринное. А вы нормальной комплекции.
        - Значит, больше пятнадцати лет назад вы оттуда уехали.
        - Да, шестнадцать. А наш Александр Александрович, как я слышал, из соседней области.
        - Для Сибири 500 километров - не расстояние. А если отцы охотой увлекались…
        - Вот оно что! А я-то думаю, что общего у сына егеря и дочери генерального директора? Конечно, охота!
        Господин в полосочку ретировался.
        - Наташа, - начал Сан Саныч.
        - А не выпить ли нам чайку?
        - Да, конечно. Чаю принесите!
        - С пирожными! - в спину официанту. И тише. - Как вы думаете, у кого он мое имя узнал?
        - Понял, молчу.
        Я ковыряла пирожное и зевала.
        - Я идиот, - покаянно вздохнул Шмелев. - Ты же весь день на ногах. Поехали домой!
        - Так мы не потанцуем? - голос из-за спины.
        Однако!
        - Пойдем, а то подумаете, что я вас избегаю. Сан Саныч, потом сразу домой!
        Двигаясь в медленном танце, мой партнер спросил:
        - Услышал я, что вас в компании с Митрохиным видели.
        - Еще бы! Если вы имеете в виду Сергея Митрохина, так мы с ним с рождения знакомы… с моего то есть рождения, он старше.
        - Так это вы свели Митрохина со Шмелевым?
        - Нет, они по делам пересеклись.
        - Но вы летом на стрелке были?
        - Так ведь оба люди не чужие…
        Выходя из ресторана, я видела, как мой партнер по танцам что-то шипел своему холую. Поэтому в машине я сказала:
        - Если я правильно поняла, этот господин хочет приватизировать ваши дела, как вы в свое время приватизировали митрохинские. Я бы посоветовала вам не спешить. Потяните время, съездите за границу, проверьте у буржуазных медиков ваш организм. Сдается мне, что этого хама свои же грохнут. И еще. Он знает, что я на той стрелке была. Если вы это скрываете, значит… а?
        - Подумаю.
        Наутро я проснулась поздно, натянула дорожный спортивный костюм (чай, не у графьёв заночевала!) и вышла в поисках удобств и завтрака. На кухне сидела Лена, что-то строча в блокнот и бормоча в телефонную трубку. Кивком поздоровавшись, показала рукой на помповый термос, хлебницу на столе и холодильник, мол, чем богаты… Я, не чинясь, наделала тарелку бутербродов и заварила большую кружку кофе. Положив наконец трубку, она с одобрением сказала:
        - Ну и рацион! А я себя мучаю…
        - Это на халяву, - с полным ртом ответила я. - В моем холодильнике нет такого разнообразия.
        Лена прыснула:
        - Пожалуй, и я кофейку выпью, - и подсела к столу.
        Тут же зазвонил телефон. Лена, извернувшись, дотянулась до трубки и ответила:
        - Слушаю! - услышав голос, нахмурилась и поставила чашку на стол. - Александр Александрович в больнице. Да, так. Нет, поехал на текущее обследование, но его попросили пройти всё в стационаре… Насколько серьезно, сказать не могу, надеюсь, просто перестраховка со стороны больницы. Во всяком случае, звонил он оттуда лично… Да, конечно, передам… А… она до сих пор спит… Да, с дороги… Нет, я пару раз заглядывала… Да, конечно. До свидания.
        - Что, мой партнер по танцам?
        - Да, Барракуда, - потом до нее дошло, и она поперхнулась кофе. - Ты с ним танцевала? Я даже когда по телефону его слышу, у меня озноб по коже. Я и подумала, что ты с ним говорить не захочешь.
        - Конечно, не хочу. Я так поняла, Сан Саныч в больницу загремел? Может быть, за границу лечиться поедет?
        - Он об этом упомянул…
        - Тогда, наверное, я могу уехать?
        - Наверное… А не будет это подозрительным? Вчера приехала - сегодня уезжаешь?
        - А я проездом из Сибири в Калининград.
        - Тогда ладно. Слава тебя проводит. А… Александру Александровичу ничего передать не надо?
        - Да нет, я его просьбу выполнила. Передавай привет! На всякий случай пригляди подходящие рейсы, если этот тип будет спрашивать. И еще. Не трепись здешним обо мне, а?
        - Я предупреждена. Слушай, ты очень домой спешишь?
        - Я спешу отсюда куда угодно.
        - А может, ты в Воронеж поедешь?
        - А зачем?
        - Я тут путевку одному нашему сотруднику в соцстрахе взяла. А он передумал ехать. Путевка бесплатная, билет туда и обратно куплен. Может, поедешь?
        - А поеду!
        Я никогда в жизни не ездила в отпуск. Как перешла после бабушки Катиных похорон на заочное, седьмой год работаю в этой долбанной библиотеке, получаю копейки и весь отпуск сплю. А Димка: у меня отпуск, я в Сочи, меня родители с собой берут. А потом оказалось, кошечку возил!
        - Я тебе карту сейчас в соседней поликлинике сделаю, а то поезд завтра, - заспешила Лена. - Посидишь на телефоне? А, Барракуда, чтоб его!
        - Ничего, поговорю и с Барракудой, - ответила я. - Прочим-то что отвечать?
        - Спрашивать будут или босса, или меня. Сан Саныч отсутствует, позвоните в офис. Лена с ним.
        - Ой, мне же самой позвонить надо!
        - Так звони!
        Я позвонила Инке. Она одобрила мое решение отдохнуть и спросила, что делать с моей родней.
        - Господи, я про них забыла!
        Лена спросила, что случилось. Я объяснила.
        - А если их пугануть?
        В трубке заверещала Инка.
        - Что, Инна?
        - Да позвони ты им, скажи, что твой Муля оказался бандит, и ты на некоторое время скроешься. Если кто будет ломиться, мол, дверь не открывайте. Мамаша сама свое чадо от греха увезет.
        - Молодец твоя Инна, - сказала Лена. - А ты чудная: с Барракудой танцевать не боишься, а родственников на место поставить не можешь!
        Я перекрестилась и набрала свою квартиру. Ответила, конечно, Любовь Михайловна:
        - Что там у тебя, гулёна?
        - У меня неприятности. Бандитом оказался этот Вячеслав. Решил обменять мою жилплощадь на собачью будку в деревне. Теперь я некоторое время буду прятаться, пока ему не надоест меня искать. Вас он не тронет, а вот родне моей скажите, чтобы никому не открывали.
        - Наташка, ты что творишь?
        - Любовь Михайловна, вас никто не тронет. Не бойтесь!
        - Дурочка, я за тебя боюсь, - заплакала вдруг соседка.
        - Не бойтесь, я у родственников поживу. А вам буду позванивать!
        - Не пропадай, Наташенька, не рви мое сердце!
        Я отключилась, удрученная этим внезапным сочувствием. Я-то злилась на нее в последнее время. А она вон что…
        Никто не звонил. Я прошлась по квартире. Ничего особенного, две объединены в одну. Свежий ремонт, но не с душой, видно, хозяину начхать, а исполнители не заморачивались. Живет явно один, но есть домработница (не Лена же с ее маникюром такую махину убирает), наверное, и охранники здесь ночуют, одна из комнат явно ночлежка. Фактически та же коммуналка, что и у меня, только попросторнее, да окружение… какое, кстати, окружение? Наверняка ведь никто из них не скажет ему «не рви мое сердце» и не заметит, как дядя Паша, что ему любимые дарят. И не прибьет криво, зато прочно, дверную ручку по собственному почину. Правда, Северские из четвертой комнаты… но не все же должны меня по шерсти гладить! В общем, не стоит конкурентов мочить, чтобы сменить одну коммуналку на другую. И смогу ли я кого-нибудь замочить? Я даже засмеялась. Даже со зла… а часто ли я злюсь? Ну, на родных. А они меня достают не от желания обидеть, а от непонимания. На заведующую? Так она от глупости, ее пожалеть надо. А убивать без эмоций? Разве это люди? Друг детства Митрохин наверняка кого-нибудь… ой! Меня передернуло. Пищевая пирамида,
как в учебнике биологии: Троха съел кого-то, Шмелев съел Троху (по крайней мере, обобрал, а собирался убить), теперь этот Барракуда собирается схарчить Шмелева. И все они думают, что я поворожу и будущее предскажу! Нет, бежать надо, пока Барракуда меня на стрелку не пригласил!
        Зазвонил телефон. Вздрогнув, я кинулась в кухню. Но звонок звучал где-то в другой стороне. У него, наверное, не один аппарат! Нанималась я, что ли, от аппарата к аппарату бегать. Пошла на кухню. Аппарат упорно звонил. Полезла в холодильник, стала вытаскивать продукты. Надо же что-то на обед сварганить. Телефон все звонил. Я показала ему язык. Он как будто обиделся и замолчал. Я перевела дух и взяла в руки нож. А приготовлю я солянку!
        Воронеж оказался городом хмурым и обшарпанным. Я ехала на автобусе, разглядывала ветхие дома и грязные улицы. Была оттепель. Выйдя на конечной остановке, я промочила ноги в снежной каше. Уже совсем заведенная, заселилась в номер. Но после обеда вышла в обширный лесопарк и постепенно настроение поднялось. «Что я как ведьма бешусь?» - подумала я и вдруг наткнулась взглядом на указатель «Лысая гора». Захохотав, полезла на гору, оказавшуюся просто небольшим холмиком.
        Через пару дней втянулась в санаторскую жизнь. Процедуры, танцы, поездки в город. Барахолка на стадионе и магазины в центре, оперный театр и музеи… Конечно, все это для старух, но я, не избалованная светской жизнью, и тому была рада. Купила карточку, позвонила домой. Нарвалась на родительницу. Она спросила, долго ли я буду отдыхать, у Сережи сложности с поисками работы, нужна прописка. Мой писк о преследовании бандитами был пресечен строгим окриком: «Не выдумывай!». Я попыталась отстоять свою собственность, но она возмущенно завопила: «Я большее право на эту комнату имею. Да ты знаешь, кто мне бабка Катя?» Тут железный женский голос заявил, что на карточке средств недостаточно, и связь прервалась. За карточкой ехать нужно на почту, так что подробностей о родственных связях я не услышала. Надо бы Инке позвонить, пусть она ряженых на моих родичей натравит, может, испугаются? Два дня звонила, Инкин телефон не отвечал. Эх, ей бы сотовый телефон, как у моего соседа по столу! Впрочем, он не везде «ловит сигнал», как этот дядька сказал. А сколько стоит, я и спрашивать не стала! Даже у Шмелева я такого не
видела. У него пейджер, тоже не для нас, лапотных.
        Пришлось звонить домой. К счастью, ответила Любовь Михайловна:
        - Наташенька, если можешь, задержись, не приезжай! Приходили какие-то мордовороты. Я их пускать не хотела, но они меня оттолкнули, зашли, в комнату твою вломились, даже в шкаф заглянули. Мать твою напугали, брата двинули об стенку.
        Неужели Инка догадалась? Искать-то меня некому.
        - Любовь Михайловна, передайте родне, если их в заложники возьмут и будут с меня выкуп требовать, я скажу, чтобы к Васильеву обращались. Они богаче меня, я ради них жилища лишаться не желаю!
        - И правильно, Наташа, кто они тебе? Ой, идут, позвони в другой раз!
        Еще через пару дней позвонила. Ответил дядя Паша:
        - Наташка, мужик какой-то тебя спрашивал. Такой… на иностранца похож. Богатенький, видно.
        - Так меня и спросил?
        - Нет, сначала он тетю Катю спросил. Я говорю, так, мол, и так, лет пять, как померла…
        - Да уж почти семь.
        - Какая разница! Все равно давно. Он спросил, как она умирала, я сказал, что ты за ней ходила, он очень хотел с тобой поговорить. Вот, оставил записку, когда где будет и телефоны для связи. А ты далеко?
        - В Москве я, дядя Паша.
        - Ладно, пиши. В Питере до девятнадцатого, так, это уже поздно… в Москве… вот! Нет, с сегодняшнего дня он в Воронеже. Телефон запишешь?
        - Давай, дядя Паша!
        Это судьба! Может, друг бабушки Кати или родственник какой? У меня там ее фотографии, документы.
        - Дядя Паша, а больше никто меня не спрашивал?
        - Какие-то хулиганы приходили пару раз, но я их не видел. Мамашка твоя визжала! А Михална говорит: «Похитят вашего Сережку, как ждать Наташку замаются! А она не приедет, пока им не надоест ее ждать! У родственников поживет покуда. Так что вы адресок вашего мужа сообщите, чтобы он сыночка выкупил в случае чего». Но этот мужик точно не бандит! Сейчас гляну, вот тут он фамилию записал… Крамер Эдуард Петрович.
        Послышался крик Любови Михайловны:
        - Наташа! - видно, она отбирала у него трубку, потому что послышался стук. - Ты что, Пашка? Не Крамер, а Кремер - это сын Екатерины Семеновны! Что же ты мне, паразит, о нем не сказал!
        Снова в кульминационный момент кончилась карточка.
        После обеда я снова бреду по проспекту Революции. Теперь Воронеж уже не кажется мне неопрятным. Легкий морозец, снежок прикрыл изъяны на дороге, а здания здесь великолепные. Правда, давно не ремонтированные. Жую шоколадку, радуюсь жизни. Стоящая на остановке женщина глядит на меня злобным взглядом. Что это она? Поворачивается, отходит. А, вон оно что! Покупает «Сникерс», разворачивает и впивается зубами. Соблазнила я ее! Фигура типа моей.
        Захожу за карточкой. Некоторое время колеблюсь, потом подхожу к телефонной будке и звоню. Отвечает женский голос. Приглашает Кремера к телефону. Мужчина спрашивает, далеко ли я, и куда мне перезвонить. Я теряюсь, потом сообщаю, что я где-то на проспекте Революции. Он говорит, что не может выйти ко мне, болеет, может, я к нему зайду, коли уж проделала такой долгий путь? Я смеюсь:
        - Ну что вы, Эдуард Петрович, я в Воронеже уже почти две недели. А сегодня домой позвонила, и сосед мне сказал, что вы заходили. Никакой спешки, у меня билет на первое. Выздоравливайте, я перед отъездом позвоню!
        - Наташа! - орет он. - Не клади трубку! Пожалуйста, зайди!
        - Ну ладно, - уступаю я, хотя идти в незнакомый дом побаиваюсь. - Давайте адрес.
        Добираюсь пешком. Открывает эффектная дама с хорошей фигурой (явно шоколадки на улице не ест!). Раздевшись и разувшись, прохожу в комнату. Эдуард Петрович оказывается невысоким лысоватым мужиком с крючковатым носом и черными глазами. Какой-то у него вид недобрый, поэтому я спешу сократить время общения:
        - Здравствуйте, Эдуард Петрович. У меня хранятся все вещи бабушки Кати, фотографии и документы. Наверное, вы хотели бы что-то забрать на память?
        Он некоторое время меня разглядывает с недоумением, потом говорит:
        - А ты на нее здорово похожа. И что как неродная по отчеству зовешь? Ты что, не знаешь, кто я?
        - Любовь Михайловна сказала, что вы сын бабушки Кати.
        - Ничего себе! - слышится сзади.
        Я оборачиваюсь. Несомненно, хозяйка дома - дочь Эдуарда Петровича. Те же черные глаза и крючковатый нос, тот же овал лица. Странная внешность, привлекательная и отталкивающая одновременно. Отталкивающая еще и потому что вид, как и у отца, недобрый. Надо отсюда побыстрее линять:
        - Так какие у вас вопросы?
        - Слушай, а кем тебе бабушка Катя приходилась, ты хоть знаешь?
        - Родственницей…
        - Значит, и я тебе родственник?
        - Да? - теряюсь я.
        - Бабушка Катя тебе родная бабушка.
        Я в ступоре. Не помню, с закрытым ли ртом я сидела.
        - Да отец я твой родной, догадливая ты моя!
        - Бабушка мне ничего не сказала… - растерянно бормочу я.
        Мы трое молчим: Кремер - полулежа на диване, я на краешке кресла, дочь Кремера - привалившись к притолоке и насмешливо меня разглядывая. Через некоторое время, поняв, что от меня слов не дождешься, он говорит:
        - Ну, и где слезы радости по поводу воссоединения семьи?
        Я немножко прихожу в себя и выпаливаю, прежде чем подумать:
        - Знаете, когда у меня на горизонте появляются родственники, это всегда приводит к большим неприятностям.
        - И ты не рада обретенному отцу?
        - У меня отцов… много.
        - То есть отчимов?
        - Ну, это как сказать… - я встала и сказала. - Это все?
        Теперь растерялся папаша, а его дочь (это моя сестра, что ли?) захохотала:
        - Папочка, от дочерей ты слов любви не дождешься!
        - Ладно, можно хоть не хамить за восемнадцать лет выплаты алиментов, очень немалых причем.
        - Вы платили алименты? - снова присев, спросила я. - И кому?
        - Бабушке твоей, теще моей несостоявшейся. Она сказала, что будет тебя растить, на нее исполнительный лист и выписали.
        А теперь у меня точно челюсть отпала. Господи, так вот что имела в виду Людмила, сказав, что после смерти папы бабушка ни копейкой нам не помогла. Если она все годы получала алименты от этого… наверное, и уговорили родители отдать меня ей, пообещав не забирать эти несчастные деньги. И дедушка… помню, в то последнее лето я разревелась, когда Надюшка не дала мне покататься на ее новом самокате. А он ночью, когда думал, что я уже сплю, уговаривал бабушку купить ребенку «этот чертов самокат». Она сказала, что есть заботы и поважнее. Вот тогда и было им сказано: «на нее денег приходит больше, чем мы вдвоем зарабатываем». Кстати, в год моего поступления в институт приезжала в Ленинград Тоня со своим Кузнечиком, и зашли мы с ним в «Детский мир». Там я увидела свою голубую мечту. Она стоила восемь рублей! Я ухватилась за руль и сказала с восторгом: «Смотри, Кузнечик, самокат!». - «Ага, самокат, - равнодушно ответил он. - Наташа, давай прыгалки купим». Ну, купили мы скакалку. А я поняла, что такое неисполнимая мечта: та, которую в нужном возрасте не исполнили. Теперь мне ее не исполнить и другому не
передать.
        Пока я все это переваривала, Кремер что-то говорил об Александре и Людмиле, о возрасте. Когда я пришла в себя настолько, что смогла вникать в смысл его речей, меня как обухом по голове ударило от новой порции неожиданностей. Тут уж я без церемоний повалилась на кресло и просто заржала:
        - Ну, бабушка! Ну, всех вокруг пальца обвела!
        - Как? - вскинулся родитель. - В своем отцовстве я не сомневаюсь. Ты на мать мою так похожа, что и захотел бы, не отказался. Да и Саша… то есть Люда…
        - Да не мучайтесь, - вытирая слезы, выступившие от смеха, сказала я. - В семье Боевых старшая дочь, Александра, рождена 8 января, а следующая за ней Людмила - 12 декабря того же года. И родила Александра, но записали меня на Людмилу, чтобы не было урона офицерской чести ее мужа. Так что забеременела Александра от вас, будучи совершеннолетней. Бабушка, наверное, еще и этим вас припугнула?
        - Боже, как все запутано… а Людмила?
        - А Людмилу вы никогда не видели. В Воронеже училась Александра, а Людмила в это время в Утятине школу заканчивала.
        - Она мне сказала: «Людочке не нравится ее имя, поэтому она представляется Сашей».
        - Если бы она честно рассказала, что ребенка записали на другую женщину, вы были вправе ничего не платить этой чужой для вас матери-одиночке.
        Теперь в ступор впал родитель. Воспользовавшись паузой в разговоре, я огляделась. Эта квартира кричала о достатке. Да и ее хозяйка была в полном порядке. А порядок, как я сформулировала себе, знакомясь с квартирой Шмелева, есть следствие бессердечия. Впрочем, мои-то родичи тоже не в белых одеждах. Никого не убивали, но кое-кем жертвовали… И все равно, хорошо, что эта родственница не пересекалась со мной в пору моего детства. Судя по тому, как она меня разглядывает, я раздражаю ее даже больше, чем Александру.
        Наконец он прервал молчание:
        - Ладно, раз уж мы не слились в экстазе, давай хоть о матери мне расскажешь. Как она умудрилась забрать тебя и при этом не сказать тебе, кто вы друг другу?
        - Бабушке-то она представилась. Может, это было условием их соглашения. Наверное, она нормально существовала без меня, но, когда начала умирать, почувствовала желание, как вы говорите, слиться в экстазе. Десять лет назад она появилась в Утятине. Было это в начале августа…
        - Ну точно, в июле она приезжала ко мне! - перебила меня дочь Кремера. - Я почему помню, в мой день рождения это было. Значит, объезжала потомство, чтобы выбрать, кому передать свои несметные сокровища. Но я оказалась недостойна.
        - Наверное, она повернулась к вам не самыми лучшими своими сторонами?
        - Да уж, вела она себя мерзко, только что на помеле не летала…
        - Вот и меня она третировала ужасно. Но было мне тогда пятнадцать, я еще не научилась стоять за себя перед старшими, да и настроение у меня тогда было приподнятое.
        - Небось, лябоффь? - ухмыльнулась дочь Кремера.
        - Нет, я была счастлива, что вернулась в родные пенаты, и меня трудно было завести. Возмутилась я только тогда, когда она пригласила меня переехать к ней. А переехала я к ней спустя год, когда, действительно эта, как вы говорите, лябоффь возникла. Зимой она перенесла очередную операцию…
        - Что у нее было? - спросил Кремер.
        - Да чего там у нее только не было! А в тот раз - грыжа. У нее живот весь в шрамах был… как контурная карта. Год она скрипела как-то. Она вообще гордая была, ваша мама, старалась никого не обременять.
        - Ну да, то-то она тебя в сиделки позвала, - потягиваясь на диване, сказал Кремер.
        - Нет, я верю, что она просто хотела оставить мне единственную свою ценность - жилплощадь. И еще предков. Она мне целыми днями рассказывала о родителях, дедах, бабках, кузинах и так далее. Только о вас она ничего не сказала. Я даже не знала…
        - Да, она меня вышвырнула из своей жизни раз и навсегда. Даже переводы не получала, и они возвращались ко мне.
        - Потом уже после всего я у нее нашла таблетки… снотворные, много. Она, наверное, хотела… а тут резкое ухудшение… она ходить не могла… Слава богу!
        - Что с ней было-то?
        - Там много всего. Последняя операция уже при мне была… когда я на первом курсе училась. Метастазы в кишечнике, непроходимость. Ей свищ вывели. К чему вам эти неаппетитные подробности?
        - И кто за ней ухаживал?
        - Ну, кто…
        - А сиделку нанять?
        - Смеетесь? У нас на двоих - ее пенсия да моя стипендия. Да еще Димка придет и холодильник обчистит… Ничего, я справлялась! Не тошнило даже, хоть и беременность…
        - У тебя и ребенок есть?
        - Нет.
        - Долго она лежала?
        - Первый раз три месяца, потом она нитки выдернула, и свищ зарос. Потом через полгода снова непроходимость, но свищ прорвался сам.
        - Я же ей открыл счет!
        - Накрылся медным тазом ваш счет. Она уже семь лет как умерла.
        - Ну, не хотела моими деньгами воспользоваться, для тебя бы могла взять, пожалеть!
        - Значит, она сочла это неприемлемым, - сказала я, вставая.
        - А ты почему в свою деревню не уехала? Уж там-то тебе хоть в дерьме возиться не пришлось бы! - пропуская меня в прихожую, спросила дочь Кремера.
        - А бабушке Кате что делать?
        - Да кто она тебе?
        - За эти два с небольшим года мы сроднились.
        Я застегнулась, затем, заглянув в комнату, кивнула Кремеру и сказала:
        - Выздоравливайте, Эдуард Петрович! Счастливо вам!
        И поспешно удалилась.
        Шла я сначала дворами, потом по проспекту. Очнулась у той почты, с которой звонила этому… Эдуарду. Кстати, как получилось, что я ни разу не видела свое свидетельство о рождении? Даже документы на паспорт, помнится, бабушка сдавала и получала потом за меня, я только расписалась. Там точно он записан, раз алименты платил. Ну его к черту, надо Инке позвонить! Она ответила сразу: с новым кавалером была в Парголово, и никаких артистов к моим родичам не направляла.
        Я присела там же за стол, на котором пишут всякие телеграммы, и вздохнула. Кто мог меня разыскивать? Ну, не заведующая же библиотекой. Я фыркнула. Тут меня стала срамить бабка с какими-то бумажками в руках. Пришлось освободить ей место. Так, придется посоветоваться с Леной, она у меня единственная знакомая в бандитской среде.
        Лена ответила сразу, но назвала меня Ирочкой. «Это я, Наташа!», - орала я и получила в ответ: «Да, Ирочка, я до сих пор вспоминаю твою бесподобную солянку!» Тут я вспомнила, что варила солянку тогда, в квартире Шмелева, и заткнулась. Она поспешно продиктовала свой домашний телефон, пискнула «Звони после семи» и быстренько отключилась.
        Значит, Лена под колпаком у Мюллера. Наверное, Барракуда обобрал Шмелева. Пищевая пирамида в действии. А кто же тогда меня разыскивает? Шмелев же обещал, что в случае чего без претензий!
        Вечером уже в санатории я вышла на лестничную площадку, где было два аппарата, дождалась, когда один из них освободился, и позвонила Лене домой. Она сообщила, что дела у них хуже некуда, босс за границей, в конторе отираются какие-то нехорошие мальчики, а ищут почему-то меня. Что-то я такое знаю, что Барракуде знать необходимо. Лена «а глухой несознанке»: ничего не знает, кроме моего имени, купила билет до Калининграда, да и все. Но они уже знают и отчество, и фамилию, и адрес питерский, хотя Муля божится, что к нему никто не приходил!
        - Муля не врет, скорее всего, они у мамы моей узнали, у Барракуды наверняка в Сибири связи… Ладно, приеду второго, как запланировали…
        - Наташа, не приезжай!
        - Да ладно, не убьют же они меня… Скажу я ему все, чего он пожелает, и даже более того.
        Когда я вышла на перрон Павелецкого вокзала, то сразу попала в объятия Лены:
        - Ты извини, я без машины. У тебя вещей немного, доедем на метро, так даже быстрее. Сегодня босс прилетает, ребята поехали его встречать.
        - А как же…
        - Убили три дня назад Барракуду, представляешь себе? Никогда не думала, что так буду смерти рада!
        - Кто его?
        - А черт его знает! Но к нам милиция уже приходила, Сан Саныча спрашивали. Я ему прямо при них позвонила. А он: «Дела мои тут заканчиваются, если органы требуют, то я хоть завтра прилечу». А чего ему бояться? Он далеко был!
        - Ну, коли так, я сейчас же домой. Соскучилась!
        ***
        Монотонно барабанит дождь по наружному подоконнику. Я зеваю. Наши дамы обсуждают предсвадебные хлопоты Маринки. За месяц эта тема изрядно поднадоела, но невеста так и светится. И было бы бессердечием не поддержать ее, тем более, что Маринка на приличном сроке.
        - Наташа, а ты что свекрови и свекру дарила?
        - Да я не помню… наверное, ничего.
        - Ой! Ты что? Не может быть!
        - Ну, может, и дарила. Разве вспомнишь, столько лет прошло!
        - Столько лет, - смеется Александра Ивановна, бухгалтер. - Тебе-то самой сколько?
        - А то не знаете, - вздыхаю я, раскачиваясь на стуле. - Двадцать восемь стукнуло девчушке. Значит, десять лет назад свадьба моя была. Полжизни назад…
        - А с Витькой вы свадьбу не планируете?
        - Вот не надо! Не уживемся - разбежимся без формальностей.
        - А как же… а дети? - это наша сильно беременная новобрачная.
        - Есть у него дети. А мне не нужны!
        Хор возмущенных голосов. Ура, клиент! Дискуссия отменяется. Я чинно складываю руки на столе, зная, что клиент мне не достанется. Мое место у окна имеет и преимущества, и недостатки: с одной стороны, я могу глазеть на ноги прохожих и ловить лучи заходящего солнца, с другой - клиент обычно обращается к той, что сидит ближе к двери, и я включаюсь в производственный процесс только тогда, когда и Настя, и Марина заняты. Соответственно и получают они раза в полтора больше. Но уйдет Марина в декрет - и стоит ли мне пересаживаться? Не люблю потемок и сквозняков!
        Клиент, однако, поздоровавшись и потоптавшись у порога, устремился ко мне:
        - Наташа! Вы-то мне и нужны!
        - Здравствуйте, - приветливо ответила я. - Любые капризы за ваши деньги.
        Александра Ивановна хрюкнула, погрозила мне кулаком и скрылась в своем закутке.
        - Вы меня, конечно, не помните, но два года назад я вас, действительно, изводил своими капризами. И вы с редким терпением подобрали мне экзотический индивидуальный тур. В прошлый год я ездил с компанией, они покупали путевки не у вас. И тогда я оценил вашу работу. По вашему туру я даже в аэропортах не задерживался. А в прошлом году была масса накладок.
        - Ну, от накладок застраховаться невозможно. Но мы постараемся их минимизировать. Итак, ваши пожелания? Еще более экзотический тур?
        - Нет, у моих родителей юбилей. Я хочу им какую-нибудь поездку организовать.
        - Отлично! Расскажите, что им может понравиться.
        Мы стали обсуждать, что родителям может понравиться, и клиент растерялся. Он перебирал буклеты и бурчал:
        - Не знаю… это еще труднее, чем себе какую-нибудь экзотику подобрать.
        - Ну, вот смотрите. Они на огороде убиваются, значит, сейчас категорически не поедут. Вторая половина сентября, не раньше. Дальше. Интересы у них разные. Отец бы не против попутешествовать, а мама поездок не любит. Оба люди контактные, поэтому за границей им будет некомфортно из-за языка. Опять же где-нибудь в Египте… а вы уверены, что на жаре у них давление не подскочит? Я бы посоветовала вам купить им не тур, а санаторий. Куда-нибудь в Краснодарский или Ставропольский край. А может, Алтай? Что лечить, всегда найдется, и добавим воскресные поездки. Экскурсии вам лучше включить в стоимость путевки, иначе старики решат сэкономить…
        - Это точно!
        - В общем, давайте не спешить. Аккуратно расспросите о болезнях, можно с кем-то из родни или знакомых посоветоваться. Где бывали, что бы хотелось повидать…
        - Спасибо, Наташа! Я приду на следующей неделе.
        - Ждем вас!
        Копавшаяся за столом Марины полная дама косилась на нас, пока мы обсуждали его путевки. А когда клиент ушел, она спросила:
        - А мне можно санатории посмотреть?
        Так ничего и не заказав, дама ушла. Марина сказала зло:
        - Это ты у меня клиентку с пути сбила!
        - Марина, а что ты сидела, как Клеопатра перед ванной? Ты должна трещать без умолку, чтобы твой клиент не успевал на чужие разговоры отвлекаться.
        - Правильно, - вынырнула из своего закутка Александра Ивановна. - Наташа с этим мужиком очень хорошо разговаривала: заинтересованно, но ненавязчиво. Он обязательно вернется и путевки закажет. А твоя тетка маялась, ее подтолкнуть надо было разговорами, а не буклеты в нос. Она Наташины слова на ус намотала, теперь пойдет в другое агентство и санаторную путевку возьмет. А могла бы у нас.
        Марина готова была ответить нам обеим, но зазвонил телефон. Я поспешно схватила трубку. Вот это да!
        - Да, здравствуй, мама… вы где? Конечно! Приезжайте, я сейчас позвоню соседке, я до пяти работаю, она вам ключ… да? Ну ладно, я тогда ужин успею приготовить. Вы втроем? А… ну, до вечера!
        Что-то мои коллеги говорили, я слышала, но не слушала. Из ступора меня вывел Витя:
        - Эй, ты что, спишь?
        - А… ты что?
        - Я спрашиваю, обедать когда пойдешь?
        - Не, я по магазинам пробегусь. Да, ко мне родственники приехали, так что поживи, пожалуйста, несколько дней у своих.
        - А нельзя их в гостиницу?
        - Ну, сними номер, если деньги есть лишние.
        - Они что, ко мне приехали?
        - Ко мне. У меня и жить будут. Я же их к твоим не селю!
        Витя хлопнул дверью.
        Александра Ивановна завела песню о взаимоотношениях к семье. Но я не стала эту тему развивать, отмолчавшись.
        Весь день в скандалах! Вечером на кухне оказались занятыми все четыре конфорки. Я сказала Клавке:
        - Одну освободи!
        Та орать!
        - Ты орать ори, но конфорку освобождай!
        Поставила сковороду. Любовь Михайловна заглянула на кухню:
        - Наташенька, если у меня картошка сварилась, ты ее слей, а конфорку можешь занять. У меня сериал!
        Крутилась почти до семи. Когда несла кастрюлю в комнату, в дверь дважды позвонили. Мои!
        Мы встретились впервые за 13 лет. Людмила не постарела, но странным образом потускнела. И Павел Алексеевич изменился. Он был таким щеголеватым, самоуверенным. А сейчас это был ссутулившийся мужик с поредевшими волосами и потухшим взглядом. Или я просто по-другому на них гляжу теперь?
        Приехали они втроем, только мальчик в каком-то институте. До этого были в Москве, там сказали, что у нас в стране такую операцию не делают. Потом посоветовали какого-то питерского кудесника. Мальчика здесь приняли, но ничего не обещали.
        Назавтра я с утра собиралась на работу, а они - в институт. И так каждый день. На четвертый день я сказала:
        - Видеть вас такими не могу. А каково Жорке? Вы должны излучать уверенность, поддерживать его. У них же там есть тихий час? Приезжайте домой, обедайте, отдыхайте. И с новыми силами - к сыну.
        - Да чего уж там, - тихо ответила Людмила. - Сегодня все будет ясно.
        Вечером они вернулись позже обычного, и по их виду всё было ясно.
        - Так, сколько стоит операция в Германии?
        - Восемьдесят тысяч…
        - Я завтра постараюсь сколько-нибудь достать.
        - Мы продадим квартиру, но за нее столько не выручишь. После дефолта, сама понимаешь… и Заводской район не котируется…
        - Вы завтра уточните сумму.
        Назавтра я с утра пошла в банк, предъявила паспорт и спросила, какую сумму я могу снять с доступного мне счета и могу ли перечислить деньги в Германию. Получила распечатку и заверение, что деньги могут быть перечислены уже сегодня. После этого заскочила на работу, отпросилась на пол дня и отправилась в институт.
        Я увидела Людмилу с мужем в холле. Они беседовали с врачом. Подойдя к ним, я сказала:
        - Я нашла почти всю сумму. Разве что тысяч пять надо добавить. Давайте номер счета.
        В кабинете врача, пока он вел разговор по-немецки, я держала за руки Людмилу. Ее трясло.
        - Сейчас факсом счет высылают. Получите у секретаря.
        В приемной я взяла у секретарши счет, и у меня глаза на лоб полезли.
        - Что? - помертвела Людмила.
        Я вынула из сумки распечатку и протянула ей:
        - Смотри, это же знак! Мама, все будет хорошо!
        Она своими дрожащими руками никак не могла развернуть бумаги. Павел Алексеевич выхватил их из ее рук и сказал:
        - Нет, счета не одинаковые. Различаются на 100 долларов. Это что?
        - Это сколько у меня есть. А это - сколько надо перечислить. У меня еще сотня остается. А думала, не хватит. Вы же говорили про 80. А немцы насчитали 76 с копейками. Ладно, ищите деньги на дорогу, я побежала в банк перечислять!
        Вечером, когда я вернулась с работы, на кухне журчал голос Любови Михайловны и подавала реплики Людмила. Я от порога спросила:
        - Что, Северских не будет? Тогда давайте все вместе поужинаем на кухне. Я торт принесла!
        Из приоткрытой двери высунул нос дядя Паша:
        - Во! Я как знал! Я сегодня такую копченую рыбину приволок! Только ты ее почисть и порежь, а то Любовь Михайловна скажет, что я продукт испортил.
        - Давай сюда, Пашка, мы с Людочкой займемся. А сам иди столы двигать! - бодро сказала Любовь Михайловна. - У нас уже все сварено и накрошено. Как Клавка с утра сказала, что к матери поедет, я сразу решила, что надо собраться.
        Редко мы так на кухне сидели. Это надо, чтобы несколько условий совпали: и чтоб Северские уехали, и чтобы у всех настроение соответствовало. Чаще всего наши посиделки организовывала Инка. А с тех пор, как ко мне переселился Витя, наверное, ни разу не собирались. Витя, впрочем, сегодня тоже появился, когда уже собирались садиться. За эту неделю мы виделись лишь однажды, хотя работаем в одном здании. Он кивнул при встрече, а я сказала «здрасьте». И вот…
        Я и тут «здрасьте» сказала, но стоит ли родным нашими проблемами грузиться? Поэтому представила их друг другу:
        - Мама, это Витя, Витя, это моя мама Людмила Петровна и ее муж Павел Алексеевич.
        Сели. Разлили. Поели.
        - Наташа, - начала Любовь Михайловна. - Ты действительно нашла такие деньжищи?
        - Всё, уже даже перечислила. Завтра в середине дня забегу в банк и принесу вам платежку. Но пятница, сами понимаете, немцы могут не раскачаться. А в понедельник, я думаю, придет вызов. Может, стоит Жорика на выходные забрать, если лечение не очень напряженное? По крайней мере, днем его куда-нибудь сводите.
        - А… откуда они? - это Людмила.
        Я поглядела сначала на одну, потом на другую. В глазах обеих - опаска.
        - Дорогие дамы, что вы такое обо мне подумали? Что я торганула своим телом? Так дорого оно не стоит! Или, может, вы решили, что я банк ограбила?
        - Наташа, но откуда?
        А Любовь Михайловна:
        - Слушай, года два-три назад какие-то бандюги тебя искали. Может, это их деньги?
        - Любовь Михайловна, ну не настолько я крутая, чтобы с мафией бороться! Но деньги эти и вправду нехорошие. Это деньги Кремера, которые он бабушке Кате много лет посылал. А она их не принимала.
        - А как же они у тебя…
        - Он ведь приезжал три года назад. Мы встретились, поговорили. Через полгода он вдруг сообщил, что переоформил невостребованный счет бабушки Кати на меня… как на ее наследницу. Я его об этом не просила, и никогда бы его деньгами не воспользовалась, но когда речь идет о жизни…
        - Наташа, кто такой Кремер? - спросила Людмила.
        - Отец мой биологический.
        Пауза. Первой опомнилась Любовь Михайловна:
        - Так Екатерина Семеновна тебе родной бабушкой была? Вы же никогда об этом не говорили!
        - Да я и сама об этом три года назад узнала.
        - Ну, семейка! Бабка твоя - кремень, а Эдька смолоду был себе на уме. Подожди! А как же Людочка… ты что же, отца своей дочери не знаешь?
        - Любовь Михайловна, мама меня воспитывала, а родила меня Александра!
        - А-а… Знаешь, а они друг другу подходят… ну, Эдька и Александра. Оба с гонором и, извини меня, противные.
        - Согласна…
        Когда мы уже готовились ко сну, Людмила спросила:
        - Наташа, а какой он, твой отец?
        - Ой, да не зови ты его отцом! Виделись мы полчаса. Впечатление от него… правильно Любовь Михайловна говорит: противный! И не понять, что ему от меня нужно. Четверть века не интересовался, а тут заявляет: хочу посмотреть, кому восемнадцать лет выплачивал алименты, очень немалые причем.
        - И о чем вы говорили?
        - Да, в общем, ни о чем. Немного я узнала о той давней истории. Ты знаешь, что бабушка представила Александру Людмилой и сожительством с несовершеннолетней его пугала?
        - Как же мне не знать… я же до вступительных экзаменов была не допущена из-за того, что она мой паспорт прихватила. Да чего уж, дело давнее, расскажу. Приехала Саша в тот год вся светящаяся и загадочная. А у меня ухажер по тем временам просто принц - Лешка Васильев, военное училище закончил, год в Москве отслужил, а теперь в отпуске. Явно невесту высматривает. Мама меня предупредила строго-настрого: чтобы ни-ни! Он взрослый, ему жениться надо, а тебе 17. А я, конечно, польщена, что у меня самый завидный кавалер в городе. А Саша этак на нас сверху вниз. Как же, у нее такая любовь! Нам с Тоней намеками, дескать, у нее жених чуть ли не академик. Мне, дуре, невдомек, а Лешку она, конечно, сразу зацепила. Вскоре мама по ей одной ведомым признакам определила Сашину беременность. Расспросила, как она это умеет, и повела на почту: звони! Он ей мямлить не стал, сразу сказал: от слов своих не отказываюсь, в московский институт перевестись помогу, и квартиру сниму. Но ни женитьба, ни тем более ребенок в мои планы не входят. Саша трубку шваркнула, домой пришла, легла и молчит. Мама никому ничего не сказавши
паспорт мой взяла и в Москву поехала. Мне на экзамен, а паспорта нет! Я все обыскала! Я от слез опухла! Представляешь себе, каково папе: одна дочь который день как неживая лежит, другая рыдает, что в институт не попала. Тут мама возвращается и говорит: «Людка, прекращай реветь, на следующий год поступишь. Сашка, вставай, наводи красоту, нужно тебя срочно замуж отдавать». Та вскакивает: «Эдик!» А мама: «Про Эдика забудь! Про аборт тоже думать не моги! Замуж пойдешь за Лешку». Мы обе были ошарашены. А мама говорит: «Вы что думаете, он откажется?» Поглядели мы друг на друга и поняли: так и будет. Через день он уже в мою сторону не глядел, а через неделю его отзывают в Москву. Прощание как в старинной мелодраме! Теперь Сашка рыдает, а я уже давно молчу… Он возвращается через три дня и делает Сашке официальное предложение. Она соглашается. На следующий день их расписывают по бумаге из военкомата, и он объявляет: его теперь как женатого человека переведут в ЗГВ. В общем, уехали. А через четыре месяца Сашка возвращается. Дальнейшая история тебе известна.
        - Как все мерзко… бабушка просто кукловод. Кому стало хорошо от ее интриг?
        - Мне, конечно, было плохо. Хоть и знали все, что ребенок не мой, а все же слава нехорошая. Оттого и уехала. А Сашка, пожалуй, получила что хотела. Они ведь неплохо жизнь прожили. И женой она Лешке хорошей стала.
        - Ага, два сердца забились в унисон. А твое и мое в расчет не принимаются.
        - Наташа, скажи, я очень виновата перед тобой?
        - Господи, да в чем?
        - Что сначала бросила, а потом забрала?
        - Ты меня не бросала, тебе восемнадцатилетней меня навязали. А вот зачем вы меня взяли, до сих пор не пойму. Ты же меня всегда боялась!
        - Я тебя любила, я искренне хотела тебе мамой стать. И Георгий Павлович тебя любил очень. И я не хотела, чтобы бабушка жизнь твою сломала. Она ведь считала, что все за нас должна решать ради нашего блага! Но твои пророчества любого напугают.
        - Какие пророчества, мама? Ну, сказал восьмилетний ребенок, что у тебя не будет своей дочери, а будет чужая! Я себя имела в виду, а не твое не рожденное дитя!
        - Ты просто не помнишь! Ты столько раз предсказывала, и всегда только плохое! Ты еще в Москве Вовке соседскому… помнишь Вовку?
        - Не-а.
        - Ты ему сказала: а у тебя дедушка умрет! И он умер через неделю!
        - Мама, это участь такая дедушек и бабушек - умирать. Наверное, он был старый и больной.
        - А когда девчонки во дворе тебя не приняли через скакалку прыгать, ты им сказала: переломаете ноги! И они на следующий день под машину попали.
        - Помню. Мы их навещали всем классом в больнице. У Тани, действительно, нога была сломана, а у Вали - рука. И они на меня ничего такого не подумали. Мама, прекрати! Рождение Жорки тоже я тебе предсказала? Я специально подумала, что Новый год через полгода и к тому времени ты никак не управишься. Откуда мне знать, что ты уже беременна была. И неужели рождение сына - плохое предсказание? Ей-богу, никогда я не желала тебе зла, даже когда рвалась от вас всей душой!
        - Девочки, не надо, - вмешался Павел Алексеевич, читающий лежа на диване под ночником газету. - Люда, оставь свои суеверия. И поразмысли-ка вот о чем: ты ведь тоже тогда решила все за Наташу, искренне желая ей добра. А она страдала. Никогда не видел свою ужасную тещу, но сдается мне, чем-то ты на нее похожа.
        Утром как всегда: я на работу, они в институт. Лето заканчивается, клиентов много. Только после одиннадцати случилось «окно», и я пошла налить чайник. В коридоре столкнулась с Витей:
        - Привет! А я вчера не заметила, когда ты ушел…
        - Как же я тебя ненавижу! - прошипел он и пошел дальше.
        У меня даже сердце заколотилось. Откуда такая злоба? Чем я его обидела? Не могла я ничего такого сказануть. В любом случае, выяснять не стану. Мало я перед Димкой унижалась, еще с этим…
        Когда вернулась в наш офис, клиентов не было. Марина засела за список гостей:
        - …Настя одна, Наташа вдвоем…
        - Почему это? Настя замужем, а я девушка одинокая.
        - Да ладно тебе! Настин бирюк с ней никуда не ходит, а Витя - малый компанейский.
        - Да, но с Витей мы расстались, а другого я к твоей свадьбе подцепить не успею.
        - Поссорились - помиритесь.
        - Нет уж, я мирилась с мужем, и ни к чему хорошему это не привело…
        - Наташ, из-за родственников?
        - Да при чем тут родственники… а может, он из-за них так взбесился? Тогда история повторяется.
        - Уедут они, и вы помиритесь.
        - Нет, я поняла. Это из-за денег. Ну и козел!
        Дамы мои на меня навалились с расспросами. А я, обхватив голову руками, прикидывала.
        В последнее время к нам зачастил риелтор. Такие квартиры, как наша, в доходных домах рубежа веков в центре, активно скупались богатеями. Когда он озвучил свою цену, у Витьки вырвалось: «Можно классную тачку купить». Я резонно заметила, что в тачке не проживешь. «У мамы будем жить». Я отмахнулась. Благо, грянул дефолт, и сделки с недвижимостью накрылись медным тазом. А теперь он услышал, что у меня были деньги. И возненавидел!
        - В общем, так. Были у меня деньги. Я их отдала на лечение брату. А Витя сказал, что меня ненавидит.
        - А ты с ним не посоветовалась? - спросила Александра Ивановна.
        - Это были мои деньги. У нас с ним ничего совместного нет… кроме постели. Я ему что, за нее платить должна?
        - Знаешь, женская мудрость…
        - Женская мудрость подсказывает мне, что мужик, живущий в моей комнате, да еще желающий истратить мои денежки, мне не нужен!
        Ближе к обеду позвонила Тоня. Я ей описала ситуацию: в Германию с Жоркой поедет Павел Алексеевич, в чем мы с трудом убедили Людмилу. Он и язык знает, да и держится куда лучше, и в доноры годится - проверен. Так что они возвращаются в Москву, а оттуда разбегаются: мужики - за границу, Людмила - домой.
        - А я покупателя на квартиру нашла.
        - Да не нужно продавать квартиру, мы уже заплатили за лечение!
        - Но расходы еще будут. Я свою квартиру продаю, ну, Павлика…
        В тот год, когда я вернулась в Утятин, Тоня разошлась с мужем и уехала к Людмиле, потому что бабушка была против развода. Она жила с Кузнечиком в квартире Павла Алексеевича, которую он получил от завода до женитьбы. Ее она и собралась продавать.
        - Тоня, не пори горячку. Встретишь Людмилу, поговорите с ней, получите вести из Германии - тогда и решайте. Пока я бы оформила заем.
        Положила трубку. В дверях бледный Витя:
        - Наташа, нам надо поговорить.
        Ну, вышла.
        - Наташа, я прошу прощения. Я обиделся и позволил себе грубость.
        - Ну что ты, милый. Это не грубость, это искренность. Свои вещи можешь забрать в любое удобное для тебя время, ключи, если придешь в мое отсутствие, оставь Любови Михайловне.
        - Может, возьмем тайм-аут?
        - Я готовлю комнату к продаже. Ходят посторонние люди. Не дай бог, что-нибудь пропадет…
        - Что, подходящий вариант?
        - Да нет, деньги нужны…
        - Это тоже им… родственникам то есть?
        Я кивнула и вернулась в офис. Все глаза были устремлены на меня, но следом за мной вошли сразу двое посетителей, поэтому вопросы не последовали.
        К счастью, позвонила Инка:
        - Наташ, сто лет не виделись!
        - А когда? У тебя же очередной роман. Или повесть?
        - Так, два рассказика, - засмеялась моя неунывающая подруга. - Я девушка одинокая, нахожусь в поиске. Слушай, есть предложение. Помнишь Томку из Лисьего Носа? Приглашает к себе на выходные. Шашлыки пожарим, вечером на дискотеке оторвемся. Только, извини, твоему Вите там места нет. Задуман девичник.
        - А ему и в моей жизни уже места нет. Так что я, как и ты, в поиске! У меня родня гостит, мама с мужем. Вечером заходи, познакомитесь.
        - О, интересно! От родительницы и ее клана отличаются?
        - Конечно! Так вот, они на выходные сына из больницы заберут, и мой отъезд кстати будет. Всё, за ужином детали обговорим!
        После девичника я в понедельник была никакая. Цедила воду из кулера и каждые полчаса выходила освежиться. Уже перед обедом Александра Ивановна не выдержала: вышла из своего закуточка с папками, шваркнула их об мой стол и сказала:
        - Иди, пьянчужка, ляг на пол и поспи!
        У меня не было сил возразить. Я зашла в ее кабинет и увидела, что она даже бросила на пол свое старое осеннее пальто, которое висело у нее в шкафу круглый год, и которое она набрасывала на плечи, если в кабинете было холодно. Я плюхнулась на него, свернулась калачиком и закрыла глаза. Потом переползла по полу так, чтобы голова оказалась под столом. В сумерках голове вроде бы стало легче, и я все-таки заснула.
        Дневной сон долгим не бывает, но сегодня я придавила изрядно: когда вышла, трясясь в ознобе, оказалось, что все уже по очереди сходили на обед. Александра Ивановна сердито стучала по калькулятору за моим столом, Марина разглядывала журнал мод, а Настя разворачивала буклеты перед одиноким клиентом. Умывшись, я вернулась в офис с кружкой воды. Клиент Насти, оторвавшись от бумаг, сказал:
        - Как человек опытный, скажу тебе, подруга: воду нужно пить, только если ты чем-то несвежим закусывала. Пей очень крепкий горячий сладкий чай. Даже если не хочется.
        Маринка взяла чайник и, держась за поясницу, вышла в коридор.
        После второй чашки я с удивлением почувствовала себя более-менее сносно.
        - Спасибо вам, добрый человек, - сказала я Настиному клиенту. - Мне и вправду легче.
        Вечером я уже могла появиться перед родными. А они собирали вещи. Клиника согласна была принять их в ближайшие дни, и уже были куплены билеты на завтра.
        Утром, проводив гостей, я побежала на работу. Едва уселась, коллеги набросились:
        - Ну, рассказывай, как ты дошла до жизни такой!
        - Ой, девочки, сначала все было отлично. Жарили шашлыки, запивали легким белым вином, пели песни. А потом понесла нас нелегкая на дискотеку. Там с ребятами познакомились и понеслось! Не скажу, что много пила, но, наверное, дело в том, что мешала. Домой вроде на своих ногах дошла, а потом… ой! К утру малость очухались, дохромали до электрички, а уж там… кажется, в тамбуре я нарушила экологию… пару раз.
        - Парни-то хоть хорошие были?
        - Боюсь, что в том состоянии я их правильно оценить не смогла бы…
        Телефонный звонок. Спрашивают Наташу.
        - Я слушаю вас.
        - Наташа, это Вадим.
        Я в затруднении. Какой Вадим? Клиент? А почему фамилии не называет?
        - Мы вчера договаривались созвониться, но я оказался не на высоте. Весь день воду пил.
        - Ох, я тоже… не извиняйся, я бы отвергла любое твое предложение…
        Договорились встретиться в перерыв.
        - Вот, девочки, есть возможность оценить одного из них. Он будет в нашем кафе в начале первого.
        - А я хотела в час на обед пойти, - недовольно бурчит Александра Ивановна.
        - Ну и идите, когда хотите. Это нам с Мариной жребий бросать, - говорит Настя.
        - Ага, разбежалась, самое интересное пропустить.
        В десять минут первого мы подходим к нашему кафе и уже через дорогу видим, что на дверях болтается какое-то объявление. Санитарный день. На ступеньках топчется невысокий парень. Наверное, это и есть Вадим? Надо же, совсем ничего не помню! Кажется, и с ним такая же ерунда. Я ему улыбаюсь, и он устремляется ко мне: «Наташа!». Встретились два одиночества. А по тротуару идет третье - Витя. Я спрашиваю:
        - Что делать будем?
        - А пошли в греческий ресторан!
        - Вадим, там дорого.
        - Нормально, мое портмоне выдержит.
        Разворачиваемся и уходим.
        По дороге мы непринужденно болтаем, будто век знакомы. Интересно, он алкоголик или просто случайно тогда перебрал? Вероятно, он то же самое думает обо мне. Я смеюсь и спрашиваю, не промелькнула ли у него такая мысль.
        - У меня мысль, что в том баре в коктейли «Дихлофос» брызгают, - отвечает Вадим.
        Мы подходим к ресторану, и тут подает сигнал опасности мой нос. Господи, как давно он меня не пугал! Три года, последний раз сигналил в Трохиной машине.
        - Вадим, давай в другой пойдем, мне здесь не нравится, - бормочу я.
        Но он отмахивается, дергает меня за руку так, что я спотыкаюсь на ступеньках, и вталкивает в холл.
        В ожидании официанта я верчу головой в поисках опасности и совсем не слышу, что говорит мой спутник. И сталкиваюсь взглядом с каким-то круглолицым парнем. Лицо незнакомое, но он меня явно знает. Он говорит что-то соседу, тот поворачивается и без стеснения разглядывает меня. Опасность!
        - Еще не поздно уйти, - говорю я Вадиму.
        - Ты что? - он обижен.
        - Сейчас на нас наедут бандиты, - говорю ему.
        Он хихикает. Но в это время круглолицый парень подходит к соседнему столу и что-то говорит на ухо одному из сидящих за ним. Потом поворачивается и подходит к нам:
        - Пересядь за тот столик. А ты проваливай!
        Вадим видно, не робкого десятка. Он говорит: «Отвали!» Но к столу подходят еще двое. Я говорю:
        - Тебе, действительно, лучше уйти! И не обижайся, я же просила не заходить сюда, - и уже повернувшись к этим. - А ну, руки убери!
        Тем не менее, круглолицый хватает меня за локоть. Я злюсь: день так хорошо начинался, а теперь неизвестно чем кончится. И отмахнулась, да так удачно, что попала ему по носу, и брызжет кровь. Пока он держится за свой нос, я прячусь за спину другого и говорю:
        - Тебя, холуй, послали меня пригласить, а не притащить!
        - Правда, сам виноват, - говорит третий и дает мне направление взмахом руки. Я подхожу к столу и говорю:
        - Ну?
        - Не хамите, девушка, вас попросили подойти, так идите и не выпендривайтесь.
        - У вас это называется «пригласить»? Тогда пинок для вас - то, что для нормальных людей дружеское рукопожатие?
        - Дождешься и пинка, если не заткнешься. Садись и быстро говори: какие дела у тебя были с Барракудой?
        - Барракуда - это покойный… как его там? Какая-то простая хохлацкая фамилия… не то Борисенко, не то Бондаренко?
        - Бардаченко. Ну?
        - Баранки гну. Один раз он пригласил меня на танец. В ресторане. Больше не виделись. На кой он вам, его же убили почти три года как.
        - Он тебя искал.
        - Но не нашел.
        - Зачем искал?
        - А если это любовь?
        - Вот что, мне сегодня некогда. Ребята, отвезите ее за город и поговорите. Все расскажешь.
        - Да я ведь и сейчас могу рассказать. Только ты не поверишь.
        - Давай выкладывай.
        - А хотел он узнать, как «Спартак» с ЦСКА сыграет.
        - Взяли!
        Меня зажали с двух сторон и повели к выходу. «Теперь я из тебя кровушку пущу», - бормотал круглолицый.
        - Не успеешь, - сказала я громко. - Ты только свою кровушку увидеть успеешь.
        Я понимала, что даже среди белого дня никто за меня не заступится. Но только клещи ослабнут - и им не поздоровится. Я могу спастись, только если драка будет очень шумной. На крыльце мы остановились. Двое держали меня, а круглолицый побежал через дорогу. Вдруг визг тормозов, удар - и круглолицый отлетел на тротуар.
        - Ну что, успел он кровь увидеть? - тихонько спросила я.
        - Ведьма! - взвизгнул второй, тот, что сидел за столом с круглолицым. - Сань, держи ее, я к Борисычу.
        Меня затащили в холл ресторана.
        - Живой? - спросил вышедший к нам Борисыч.
        - Куда там! Чуть глазами поводил и отошел. Только и успел сказать: «Ведьма».
        - Босс, я точно говорю, Барракуда ее ведьмой звал.
        - Неправда, - сказала я. - Барракуда был воспитанный человек, и в глаза гадостей даме не говорил. Это я могу какую-нибудь гадость сказать. И она исполнится. Хотите, про вас что-нибудь скажу? Например, у одного из вас покойник в доме… - тут я не блефовала, просто услышала их разговор. - У двоих в доме измена…
        А попробуйте опровергнуть! Измена - дело такое: даже если ее нет, сомнения остаются.
        - Ладно, хватит! - сказал босс. - У кого покойник?
        Ждете пророчеств? Будут вам пророчества!
        - Я руками направление определяю, а за руки меня твои холуи держат.
        - Отпустите, никуда она не денется…
        Отпустили. Который помельче еще и дернул чувствительно. Ну, гад, я тебе нервы попорчу! Встряхнув расслабленными руками как бы от воды, я подняла правую кисть и стала медленно поворачивать ее в воздухе. Когда она оказалась ладонью к тому, у которого вчера отец умер, а тыльной стороной - к мелкому, я остановилась и сказала:
        - Странно… а покойников-то, кажется, больше… или нет, один только при смерти…
        - Ну! - гаркнул главный.
        - Вот этот - у него точно кто-то умер… а напротив - не пойму, не то покойник, не то в большой опасности. Это проверить легко. Позвони тем, кто тебе дорог.
        - Ну! - опять гаркнул он, теперь на них.
        - Борисыч, у меня отец вчера…
        - Так чего ты здесь?
        - Да тошно там…
        - А здесь сладко? Ребята, вы у меня и вправду отморозки… ну, а ты какого?..
        - Я соседа просил подскочить, не отвечает Люська что-то…
        Звонок. Мат, вскрики и всхлипывания.
        - Я погнал в больницу, их всех на скорой увезли! Ты, падла, хоть ребенка малого не трогала бы!
        - А ты на днях ребенка не обидел? - Он глядел обалдело. - Ну, девочка, с которой ты… а?
        Тут промаха быть не должно. Такие маленькие и коротконогие склонны к сексуальной агрессии, недавно читала в статье одного известного психолога.
        - Она взрослая!
        - Ты уверен, что она совершеннолетняя? Тогда твой ребенок выживет. А та девочка все равно кому-то ребенок… И учти: еще раз ребенка обидишь - сам кровью изойдешь.
        Сеанс магии и столоверчения можно считать законченным. Напуганы все, и я в том числе.
        - Ну, что вы еще узнать хотели? Давайте по-быстрому, я на работу опаздываю…
        - Иди с богом, - говорит тихо Борисыч. - И не держи зла… пожалуйста…
        - Ага, значит, ты понял, зачем меня Барракуда искал?
        - Как не понять… не хочу я это знать!
        - Умнеешь! Не буди лиха, пока тихо! Бывает, что я хорошее предсказываю, но редко. В основном почему-то всё гадости сбываются. И имейте в виду: следующая со мной встреча может стать для вас роковой… исключение - если вы по делу со мной пересекаетесь, тогда обойдется. Ну, мальчики, кто меня на работу отвезет? Да не бойтесь, пророчествовать не буду. А как «Спартак» с ЦСКА сыграет, расскажу.
        - Давай я? - спрашивает один из них у Борисыча, получает милостивый кивок и поворачивает к двери. Дорога перегорожена, на ней работают гаишники. Тело уже увезли. Мы переходим через дорогу, и я говорю адрес. Когда под моросящим дождем бегу от машины к офису, слышу:
        - Эй, а счет?
        - 4:1!
        - В чью?
        - Вояки победят!
        - У-у, - недоверчиво тянет парень, но я уже открываю дверь.
        В парадном я сталкиваюсь с Игорем Наумовичем из адвокатской конторы, и спрашиваю, интересуется ли он футболом. Получив положительный ответ, прошу спрогнозировать интересующую меня игру.
        - В первом круге «Спартак» победил 2:1. Где-то так же и сыграют… в ту или иную сторону. Ну, может, 1:1.
        И какого черта я так много голов напророчила?
        С Вадимом мы больше, конечно, не виделись. А вот Инка зацепилась за нового знакомого из Лисьего Носа неожиданно крепко. «Он такой, такой!», - задыхалась она от избытка чувств. И это Инка! Впрочем, мы почти не виделись. Инка вся в новой любви, я в наставшем одиночестве. Да еще с доходами проблема. Урезали основную зарплату, сократилась реализация путевок, начальство заговорило о сокращении штата и возможном закрытии нашего пункта. Кризис!
        Мы с утра ввиду отсутствия клиентов в производственный процесс еще не включились: я поставила чайник и стала делать бутерброды, Настя села на мой стол и, облокотившись на подоконник, уставилась в окно, которое было на уровне тротуара; Александра Ивановна ушла в свой кабинет, но дверь не закрыла, а Маринка разнылась: «Как мы будем с ребенком, если без работы останемся!»
        - Не волнуйся, тебя закон защищает. Если из нас одного сократят, то это буду я, как пришедшая последней. Если двоих…
        - То еще и меня, - выглянула Александра Ивановна из своего закутка.
        - Одну в пункте не оставят. Если же филиал закроют, то тебя или в головной офис переведут, или в другой филиал, но до декрета доработаешь. А там что-нибудь изменится!
        - А ты, Наташа?
        - Назад в библиотеку. Зарплата маленькая, но с голода не помру.
        Настя, уныло гудевшая под нос «На улице дождик с ведра поливает», вдруг оживилась:
        - Ой, девочки, мужик с обалденным букетом в наше парадное пошел!
        - Где? - мы повернулись к окну, но букет уже ушел из зоны видимости.
        - Да, из нашего полуподвала не букеты, а ширинки разглядывать, - резанула Александра Ивановна.
        Мы грохнули. Наташа сказала:
        - Это, наверное, к Марку, фотохудожнику с третьего этажа.
        - Он что, голубой? - спросила Александра Ивановна.
        - Не лично ему, а для работы. Моделек с цветами будет фотографировать.
        - Говорят, он порнушку снимает, - сказала Настя.
        - Это не порно, а ню, - сказала Марина.
        - Ну да, будет снимать Нюшек с розами на причинных местах, - опять резанула Александра Ивановна.
        Нам бы только посмеяться. В дверь кто-то постучал. «Открыто!», - заорали мы хором. А я, поскольку стояла рядом, приоткрыла дверь и почти получила по носу этим обалденным букетом.
        - Это вам, Наташа, - сказал букетоноситель.
        Что-то знакомое. А, это бандит, который меня от ресторана подвозил.
        - По какому поводу цветы?
        - Это в благодарность за счет.
        - Ка-а-кой счет?
        - Футбольный.
        - А, 4:1! А что, это так важно?
        - Знаете, сколько я в тотализатор выиграл? Неделю гуляю! Ну, и подумал, что цветами я вас не обижу.
        - Спасибо.
        Явно боясь ведьмы, бандит потел и заикался. И с большим облегчением откланялся.
        - Лучше бы это был букет из колбасных батонов, - сказала я, погружая розы в кувшин.
        - Что за кадр? - спросила Настя.
        - Да видишь, в тотализатор выиграл.
        - А какой счет ты ему сказала?
        - Футбольный.
        - А ты откуда узнала?
        - Игорь Наумович подсказал.
        - А сама что ж не поставила?
        - Мне в таких делах не везет. Я лотерейные билеты сколько раз покупала, спортлото и прочее - хоть бы копейку!
        - Да, на это фарт нужен…
        Фарт нужен. Потому что меня сократили. Пришла тетка из головного офиса и буднично сообщила, что ввиду того, что место здесь бойкое, пункт не закроют, но одну единицу сократят. Может, кто-нибудь сам пожелает уйти?
        - Желай - не желай, а уходить придется, - сказала я.
        - Мы о вас хорошего мнения, Наташа. Вы можете перейти в головной офис, место вам найдется.
        - Спасибо, конечно, но это же через весь город ездить…
        Вечером я без сил брела домой. Лечь бы на диван, включить телевизор и ни о чем не думать. Но… дома Света. Вчера вечером приехала. Света - дочь бабы Жени, сестры дедушки, которая нянчила меня в младенчестве. Я не видела ее лет 15-20, но узнала сразу. Такую не забудешь! Бабушка ее недолюбливала, как я сейчас думаю, завидуя ее красоте, и звала Снежной Королевой. Она как Александра восемнадцатилетней выскочила замуж за военного. Только в отличие от нее детей не рожала, а умудрилась все-таки институт закончить. И красоту свою неземную сохранила. Ей лет за сорок уже, а я, пожалуй, старше выгляжу. А все-таки бабушка правильно ее окрестила. От Светы не холодом веет, а прямо морозом.
        Ну, приехала и приехала. Но как некстати! Я бы поревела сейчас, а перед ней неудобно. Работу искать надо. В другое время я бы к Инке обратилась, но разругались мы с ней. Ее последняя любовь риелтором оказался и «окучивал» нашу квартиру, но кроме Северских никто его предложением не заинтересовался. А Инка на меня обиделась.
        Только открывая дверь, я вспомнила, что ничего не купила на ужин. Но Света выглянула из кухни и сказала:
        - Я спагетти с сыром готовлю. Не против?
        - Ни-ког-да! - я прошла на кухню.
        - А я сегодня никуда не выходила. Пошарила в твоих закромах, в холодильнике нашла окаменелый кусочек сыра. Вот…
        Я заглянула в кастрюлю:
        - Что значит, мужняя жена! Наготовила на мужской желудок. Ты думаешь, мы такую страсть за раз стрескаем?
        - Да, малость не рассчитала…
        - Дядя Паша, макароны будешь?
        - Буду! А у меня колбаса.
        - А Любовь Михайловна где?
        - Она не в духе, - и мне на ухо. - Всегда, когда у тебя гости. А эта… королева!
        Дядя Паша глядел на Свету изумленно-восторженно. Я, признаться, даже позавидовала не совсем белой завистью. На меня никто никогда так не глядел. Даже дядя Паша.
        Я рано легла спать, сказав только, что свет мне не мешает. Но Света легла тоже. Спала я из-за мыслей о поиске работы плохо, поэтому ночью проснулась, когда под окнами зарычала машина. В колодце двора звук усиливался, поэтому обычно там не ездят. Свет полоснул по дивану и я увидела, что глаза Светы открыты. Я заснула и забыла бы об этом, но утром, взглянув на синяки под глазами на ее бледном лице, почувствовала: у родственницы моей несчастье. Я некоторое время мялась, но потом все-таки сказала:
        - Слушай, если тебе мое сочувствие не нужно, пошли меня по конкретному адресу. Но если тебе нужен совет, помощь какая-то… или просто выговориться надо - вот тебе моя жилетка.
        Свету прорвало. Говорила она сдержанным тоном и тихо, но чувствовалось: это у нее вечная привычка держать себя в узде, она и сидела на диване, выпрямив спину и красиво поставив ноги. История самая обыкновенная. Муж ее, военный летчик в больших чинах, год назад был переведен в Питер. Света оставалась пока в военном городке километрах в ста от Мурманска. Работала в части секретарем. Но недавно ее должность сократили. Как сократили? Ставку переименовали и приняли на это место другого человека. Обычная история.
        Света решила развеяться и отправилась к мужу, который всего два месяца назад приезжал в кратковременный отпуск. А застала его в ситуации, которая толкований не требует, и услышала: «Я тебе говорил, чтобы ты не приезжала!» Весь день ходила по городу, а к вечеру вспомнила, что у нее есть мой адрес.
        - Света, ты как считаешь, это у него серьезно или просто поход налево?
        - Какая разница?
        - Ну, ты простишь его, если он попросит прощения?
        - Он никогда не просит прощения…
        - А если он вернется как ни в чем ни бывало, ты можешь сделать вид, что ничего не было?
        - Нет!
        - Света, я была в ситуации, когда муж изменял направо и налево. Он оправдывался даже тогда, когда я бабу из собственной постели вытаскивала. А я прощала.
        - Нет, Наташа, все кончено…
        - Не пугай меня. Ты это говоришь так, словно жизнь кончена.
        - Так оно и есть…
        Я позвонила на работу и сказала, что до обеда схожу на собеседование. А потом занялась психотерапией, потому что не носом, но душой почувствовала, что Света на краю.
        Искать работу! - В военном городке это невозможно.
        Переехать! - А на какие деньги?
        Что, их нет вообще? - Есть некоторая сумма, которую муж не снял с книжки.
        Да, на эту сумму в Питере ничего не купишь. Но Северских за комнату она устроила, и они приглядели квартиру в поселке Дружная Горка, это в направлении Луги. Света оживилась.
        - Ну вот, сходи в риелторскую контору и приценись к подобным местам, желательно поближе к железной дороге, чтобы на работу в Питер ездить. Новое жилье, новая работа - и жизнь продолжится!
        На этой жизнеутверждающей ноте мы вышли из дома и разбежались: я - на работу, почти уже бывшую, она - к риелторам. Права Инка: как бы ни было хреново, всегда найдется, кому хуже. А послушаешь такого бедолагу - и свои неприятности кажутся мелкими.
        К концу рабочего дня Света зашла за мной. Она даже съездила в поселок и осмотрела несколько квартир. Правда, до станции там пять километров…
        Я договорилась на работе, что несколько дней меня не будет, и мы поехали в Мурманск. Как мы ходили по городу и понемногу меняли на доллары полученные в банке рубли - это отдельная песня. Удивительно, но все обошлось, и с широкими поясами на теле, у меня - потолще, у Светы ввиду ее стройности - потоньше, мы поздним вечером вернулись в Питер. Страх напал на нас на вокзале. Взять такси побоялись и решили идти пешком. Оставив вещи Светы, которые мы собрали в четыре здоровущие сумки, в камере хранения, пошли. Обошлось, никто на нас не напал. Дома я показала бабушки Катин тайник. Когда меняли батареи, работяги умудрились развалить полстены. Они замазали это безобразие раствором, состоящим, в основном, из песка, и через некоторое время кирпичи вывалились. Бабушка Катя эти кирпичи стала использовать для хозяйственных нужд, а дыру закрывать куском штукатурки. За этажеркой трещина в стене была не видна. С тех времен в тайнике лежал узелок с бабушкиными сокровищами: золотой нательный крестик с гравировкой «1862», старинная позолоченная серебряная десертная ложка, порванная трехзвенная золотая цепочка, кулон
с утерянной подвеской, серебряная конфетница и золотое траурное кольцо. Все это было сложено в полотняный мешочек. Реликвии я вытащила и положила на этажерку, а пояса с деньгами запихнула в тайник. И мы завалились спать.
        Утром Света разглядывала бабушкины сокровища.
        - Что за крышечка на колечке? - спросила она. - Для яда?
        - Это траурное кольцо. На нем реликварий - место для хранения волос покойного.
        - Ф-фу, - отбросила она кольцо.
        - Напрасно ты брезгуешь, это очень распространенный обычай в XIX веке. А кольцо это по легенде не может быть ни продано, ни отдано, оно все равно вернется в семью.
        Я кинула ложку в ящик со столовыми приборами, конфетницу выставила на этажерку и положила туда коробку с кольцом, прочую мелочь ссыпала в шкатулку с пуговицами.
        На обед я прибежала домой. Света собиралась посетить еще несколько перспективных мест, а мне нужно было съездить в наш головной офис. Зашла Инка со своим ухажером, я пригласила их пообедать, Света махнула рукой и убежала. После обеда мы вышли на тротуар, и тут включился мой нос. Ну что ты будешь делать?
        - Ой, - сказала я. - Придется вернуться!
        Инка хихикнула:
        - Иди, моя болезная, мы подождем.
        Я влетела в комнату, вытащила пояса, сунула их в пакет и побежала догонять Инку. Они проводили меня до метро, и мы разъехались.
        Вернулась я позже обычного. Открыла входную дверь и остолбенела: в коридоре, вечно погруженном во мрак, горел свет, пол был затоптан, дверь в мою комнату распахнута. Я дошла до двери на полусогнутых и чуть не упала: все в комнате было перевернуто, мебель порушена, вещи валялись на полу. Стена с тайником разворочена. На диване сидел милиционер.
        - Вы хозяйка? - спросил он.
        - Да, - прошептала я, привалившись к двери.
        - Ну, не расстраивайтесь вы так, все живы, - сказал он. - Навскидку можете сказать, что у вас пропало?
        - Разберу, так скажу, - ответила я, приходя в себя.
        - Ну ладно, я завтра зайду, - и удалился.
        И тогда меня как обухом по голове! Я развернулась бежать и врезалась в соседку.
        - Любовь Михайловна, где Света?
        - У меня, - ответила она.
        Я влетела в ее комнату и увидела, что Света лежит на кровати, отвернувшись лицом к стене, а рядом на стуле сидит дядя Паша.
        - Наташа, не пугайся, - сказала вошедшая следом за мной Любовь Михайловна. - Она жива.
        - Что с ней?
        - Вешалась, дурочка.
        Я схватила родственницу за плечи и рывком повернула к себе. На шее Светы багровела полоса. Она беззвучно шевелила губами.
        - Света, зачем? - крикнула я. - Неужели ты могла подумать, что я выставлю тебя вон, если ты останешься без денег? Ведь это у меня тебя ограбили! Я завтра же пропишу тебя! Я уеду в Сибирь к маме, там мне место найдется! Но ты не думай, деньги твои целы! Я просто побоялась оставить их в комнате! Они у меня в сейфе на работе.
        - Так, перестаньте все! - скомандовала Любовь Михайловна. - Запомните: про деньги молчок! Пашка, понял?
        - Есть, мэм! - козырнул ей дядя Паша. - Деньги сперли!
        - Ты просто ничего не знаешь про них, дурак! Пока жилье не купите, никаких разговоров! Вы что, не поняли, что был наводчик?
        - Но ведь про деньги знали только я и Света. А про тайник и вовсе…
        Тут я заткнулась: про тайник знала Инка. Но не могла же она… нет, нельзя, чтобы про нее кто-то подумал.
        - Догадаться можно было. Что к риелторам она ходила, знала даже я, - сказала Любовь Михайловна.
        - И я, - подтвердил дядя Паша.
        - И Северские знали, вы же у них про Дружную Горку спрашивали!
        - Как всё было? - спросила я после паузы.
        - Я первая домой вернулась, - присев на кровать рядом со мной, начала Любовь Михайловна. - Когда увидела этот разгром, ополоумела. Стою, воздухом давлюсь. Следом Северские вошли. Клавка завопила, побежала свою комнату проверять. Тут я из столбняка вышла, в милицию позвонила. Они сразу приехали. Стали все смотреть. Потом Света зашла. Увидела, спокойно повернулась к вешалке, разделась и ушла на кухню. Я ничего даже подумать не могла! А она взяла в ванной веревку, вышла на черную лестницу, привязала ее на этот чертов крюк…
        - Сто раз я говорила, выбить его!
        - Уже, - сказал дядя Паша.
        - Пашка пришел вслед за Светой, видел, что она на кухню пошла. Он же глаз от королевы этой оторвать не может. Ну, и вышел вслед. А она уже хрипит. Подхватил, заорал…
        - Михална - молоток, - сказал дядя Паша. - Мильтоны растерялись, а она сбегала за ножиком своим тупым…
        - Вот бы и наточил…
        - Уже, - сказал дядя Паша. - Срезала она веревку, затащили мы ее на кухню. Участковый по всем правилам делал ей искусственное дыхание, менты вызвали «скорую», врачи сделали ей укол и хотели забрать в психушку. Но Михална встала грудью! И я с ней.
        - Не отстояли бы мы ее, - покачала головой соседка. - Но сообразила я сказать, что Света приезжая. И отступили они. На кой им пациент без прописки.
        - Господи, как я вам благодарна!
        - Да чего там! Как бы мы жить здесь стали, если бы она не выжила!
        Света заплакала.
        - Вот, девочка, прежде чем взбрыкивать, о других бы подумала! А теперь спи. А мы прибираться пойдем.
        - Честное слово, я больше не буду! Меня как затянуло!
        - Это тебе черт ворожил. Пашка, Наташка, поднимайтесь! До ночи не управимся!
        Но управились мы за час. Дядя Паша навесил дверцу на шкаф, собрал этажерку («Завтра на клей посажу»), принес с четвертого этажа от гастарбайтеров, делающих евроремонт в расселенной квартире, два кирпича и раствор и ликвидировал мой тайник. Ни дверь, ни замок оказались не сломанными, видно, отмычкой открывали; замка, впрочем, и не было («Менты унесли», - пояснил дядя Паша). Чтобы не ходить в магазин, замок он тоже купил в евроквартире. Когда все вещи мы с соседкой разложили, она спросила:
        - Чего не хватает?
        - Кольца, - вздохнула я.
        - Того, заговоренного? Найдется!
        - Да черт с ним! Можно бы, конечно, продать…
        - У тебя что, денег нет?
        - Скоро не будет. Сократили меня, Любовь Михайловна…
        - Не бойся, не пропадешь, пока работу ищешь, буду понемногу взаймы давать. И Пашка не откажет.
        - Спасибо, Любовь Михайловна. Может, и придется.
        - Тебя не из-за нее сократили? Ну, что отпрашивалась с ней ездить?
        - Да нет, меня в тот день сократили, когда она приехала.
        - И столько дней молчала? Свинья ты! - с сердцем сказала соседка.
        - Ты что ругаешься, Михална? - спросил дядя Паша.
        - Ее уж полмесяца как сократили, а она никому ничего не сказала.
        - Наташ, может, к нам в гастроном продавщицей пойдешь?
        - Да какая, к черту, из меня продавщица?
        - Ну, все-таки…
        Когда мы с Любовью Михайловной пришли переправлять Свету на мой гостевой диван, я с острой жалостью поглядела на ее бледное лицо и всклоченные волосы, представила себе полосу на ее тонкой шее, сейчас прикрытой покрывалом, и снова испугалась. Господи, а соседи-то какой ужас пережили! И дрогнувшим голосом спросила:
        - Любовь Михайловна, выпить не найдется?
        Она возмущенно вскинулась, но тут же размякла и сказала:
        - И правда, надо. Пашку зови, выпьем по стопочке.
        И полезла в буфет. Налила из графина настойки собственного изготовления: нам - по пузатой рюмке, дяде Паше - граненый стакан.
        Когда я поднесла рюмку Свете, та запротестовала:
        - Мне нельзя, наверное, укол же делали…
        - Столько времени прошло, вся дурь уже выветрилась. Так что добавить не мешает, - со знанием дела сказал дядя Паша.
        Не люблю я сладкие вина. Выпила с отвращением, но почти сразу ужас меня отпустил. И мы повели Свету в мою комнату.
        - Ты спи, Света, я с тобой посижу. А хочешь, песню спою? Петь я, правда не умею, зато все песни твоей мамы помню. Вот, например:
        Я на святки гадала, судьбу я пытала,
        Я колечко снимала, его вопрошала:
        Ты катися, катися по блюду, колечко,
        Расскажи, кто мое успокоит сердечко.
        Катилось колечко, да с блюда упало,
        Знать, счастье мое по дороге пропало.
        Нет, не то я пою!
        Света фыркнула. Потом смех перешел в плач:
        - Наташа, нет у меня счастья! Семьи нет, жилья нет…
        - Раз-два, расчет окончен. Чего у тебя еще нет? Здоровья, красоты? Достаточно! Образование хорошее, знание языков, умение себя вести! Да будь у меня такой багаж, я бы… да я бы… - я задохнулась от возмущения. - Да тебе бы мой багаж!
        - А что у тебя? Ну, не получилось с первым мужем. Можно подумать, нельзя завести второго.
        - Был и второй. К счастью, не расписывались. Да ну их, кобелей! У меня даже подруг нет! (Инку я уже сбросила со счетов, хотя еще ничего не доказано). А ты заметила, что при большом количестве родни меня все избегают?
        - Да? - удивилась Света. - А мне казалось, тебя все достали своими визитами.
        - Не так уж часто ко мне приезжают. И приезжают они в Питер, а не ко мне. А меня они, наверное, боятся… - Света засмеялась. - А ты послушай, ты еще меня не знаешь…
        Долго я рассказывала ей про мой дар, в который я не верила, зато окружающие верили безоговорочно.
        - А знаешь, я тоже поверила, - сказала Света серьезно. - Мне мама про таких рассказывала.
        - Про каких «таких»?
        - Ты слышала про нашего утятинского демона?
        - Ну да, если хочешь кого-нибудь убить, надо пройтись босиком по Крипте, и демон убьет твоего врага. Это сказки для младшего школьного возраста.
        - Сказки - не сказки, да у некоторых исполнялось. Но вот что интересно. Есть утятинцы, которые, как ты, обладают какими-нибудь сверхъестественными способностями: болезни у людей видят, могут руками боль снимать, будущее предсказывать, пропавшее находить, глаза отводить… да много всего разного! Мама говорила, что такие способности получают те, кто был в утробе матери, когда она босиком по кладбищу прошла.
        - Но родительница никого не убивала тогда! Это точно! Кому она могла смерти пожелать? Только Кремеру. А он жив по сию пору.
        - Ты же знаешь, что не все желания демон исполняет. Но кто знает, как меняется человек, пошедший за помощью к нечистой силе, помогла она ему или нет?
        - Ох, Света, теперь еще и ты будешь меня демонизировать!
        - Наташа, послушай меня! То, что тебе дано, это не дар и не проклятие. Это испытание. Теперь я поняла: мама знала о тебе… но мне не рассказывала, ты не думай! Она тебя любила и боялась за тебя, поэтому при мне так, размышляла вслух. Ты знаешь, что ни у кого из этих особенных детей не было своих детей? Наверное, в следующее поколение передается что-нибудь такое, что лучше не надо! Ты бабушку свою не спеши осуждать! Она, конечно, жесткая особа, и все за всех своих пыталась решить сама: за мужа, за детей, за внуков. Но тебя она любила. Может, поэтому Людмиле отдала, что там, далеко, наши утятинские легенды неизвестны. Потому и бабке другой передала, чтобы тебя из Утятина выдворить. Кажется… я не уверена, но вроде бы остается у тех, кто с демоном общался, какая-то с ним связь. Сама говоришь, что со своей первой любовью очень ты эмоциональна была. Случись чего - а демон рядом. И таких бы дров наломала! Головка-то у шестнадцатилетней неразумная. И аборт… ты поняла, что бабушка боялась увидеть в правнуке что-то страшное? Так лучше никакого! И это она опять же не о себе, а о тебе пеклась. Как тебе с
ребенком, которого понять не можешь? Вспомни себя маленькую. Им же приходилось как-то твои особенности скрывать, перед чужими забалтывать.
        - Ладно, согласна, - сонно сказала я. - Теперь что скажу, то и сбудется. Нажелаю себе мужа богатого, любовников страстных, чего там еще?
        - Не путай, лапочка, что первично. Не сбывается то, что ты наболтаешь, а болтаешь ты то, что сбудется. Так что… себе ты уже все предсказала, теперь давай мне! Как там говорится? Успехов в работе и счастья в личной жизни? Личная жизнь моя кончена, давай сосредоточимся на карьере и материальном благополучии. Куплю квартиру, устроюсь на работу… ну?
        - Не вижу я тебя, Света, бизнесменшей… бизнесвумен, фу, какие слова противные! Ты такая красивая, женственная! Я тебя только женой вижу. Усадьба с фонтаном, муж с капиталом, такой влюбленный, но сдержанный… и дети, непременно дети! Двое: мальчик и девочка!
        - Наташка, ты что несешь! Мне 44 года! Я лет двадцать от бесплодия лечилась, пока не бросила… а теперь уже менопауза наступила.
        - Ну, бывают еще вдовцы с детьми… или усыновить… - засыпая, пробормотала я.
        Ночью проснулась оттого, что двинула ногой стул. Села в ознобе на диване: и как мы на таком узком уснули? Набросила на Свету одеяло, которое во сне с нее стянула, и перебралась на кровать.
        Утром на кухне, сооружая бутерброд, сказала озабоченно соседке:
        - Любовь Михайловна, как я вас обременяю, но умоляю: поглядывайте за Светой!
        - Обещаю, глаз не спущу. Она до полудня спать будет, вы ведь полночи болтали, я слышала. А днем я ее к риелторам потащу. Пусть отвлечется, да и деньги эти проклятые надо истратить побыстрей!
        - Там я водолазку положила на стул. Скажите ей, пусть наденет. Чтоб носила и под халатом, и под пиджаком. Окружающим страшно и самой неприятно на эту страсть глядеть.
        Вечером на кухне столы были сдвинуты, накрыты и ломились от угощения. К моему удивлению, угощения на стол метала и Клавка Северская. А ее Коля, принаряженный, скромно сидел на табурете у окна.
        - Наташа, ты только сразу не бросайся на нас, - кинулась ко мне Любовь Михайловна. - Мы решили купить комнату у Северских.
        Я без сил опустилась на стул у дверей:
        - Да не стоит она того!
        - Как же, - вскинулась Клавка. - Ведь риелтор…
        - Забудь про риелтора! - сказала я. - Такую цену тебе дадут, только если мы все свои комнаты будем продавать.
        Пошумев минут десять, я вырвала из пасти Клавы две с половиной тысячи. Ее комнатенка не стоила и того, но эти уже все решили.
        - Ладно, поесть дайте!
        Оказалось, за день они обошли уже все присутствия и даже дали в лапу, кому требовалось. И завтра можно было регистрировать сделку, были бы деньги.
        - Клава, а ты не врешь?
        - Ты что!
        Однако постепенно мы размотали, в чем причина такой оперативности. Оказывается, за нашей спиной Северские уже сговорились продать свою комнату какому-то подставному лицу с вредными привычками, и все их бумаги были подготовлены. Инкин хахаль должен был заселить к нам алкаша и бузотера, чтобы вынудить нас продать свои метры. Так что Света переплачивала за наш покой.
        - М-да, Клава, гадина ты…
        - Не обижайся, Наташа, рыба ищет где глубже.
        - А ты ему какие-нибудь бумаги подписывала?
        - Все равно ты имеешь преимущество.
        Выяснилось, что этот тип, увидев нетерпение Северских, стал цену сбивать. И Клава сама обратилась к Свете с предложением о покупке комнаты. А чтобы это самое преимущество закрепить, оформить покупку на меня.
        Так мы и сделали.
        Следующим вечером меня встретила распахнутая дверь комнаты Северских и фальшивое пение дяди Паши оттуда. А следом - крик Любови Михайловны:
        - Пашка, идол, закрой дверь! От твоей краски Светочка отравилась!
        Надо же, уже Светочка. Из всех моих родственников таких нежностей удостоилась еще только мама.
        Четыре звонка в дверь. Значит, в четвертую комнату. Дядя Паша открыл дверь:
        - Ку-у-да?
        - Я к Северским, - сказал Инкин хахаль, отодвигая дядю Пашу с дороги.
        - Съехали, - торжественно провозгласил дядя Паша.
        Но риелтор уже стоял у двери опустевшей комнаты.
        - Купили мы комнатку-то, - елейным тоном пропела Любовь Михайловна. - Скинулись своей трудовой копейкой и откупили.
        - Они не имели права! Они подписали…
        - Юрист сказал, в первую голову надо соседям предлагать. Вот они и предложили… а мы не отказали. Оставь визиточку, милок, если надумаем продавать, тебе позвоним. Но это уже будут другие деньги. На телефон положи, а то у меня руки мокрые.
        Он машинально сунул руку в карман, бросил визитку на телефонную полочку, и соседка подтолкнула его к выходу. Закрыв двери, подцепила визитку целлофановым пакетиком и сунула в карман.
        - Вот что, Наташа, - скомандовала она мне. - Купи газет всяких, где работу предлагают, отметь, что тебе нравится. И посади Свету на телефон. Всё польза от нее.
        На работе меня настиг звонок. Спрашивали, почему гражданка Боева который день не является к следователю? И я явилась. Что у гражданки Боевой из квартиры похищено? Кольцо. Ка-а-кое кольцо? А вот нарисую: ободок узорный в иммортелях, реликварий как печатка с буквой «А», открывается туго. С внутренней стороны кольца - проба 56, клеймо мастера в виде ромба с точкой внутри и надпись «Anno MDCCCXXXII». Было в коробочке темно-зеленого бархата. Тишина. Подняла голову. У всех на лице удивление. Что не так? А ваша родственница из-за этого кольца в петлю полезла? Нет, она думала, что деньги пропали, а они не пропали. А где же они были? У меня на работе, не могла же я их дома без охраны оставить. Так деньги целы? Да, и уже все потрачены. На что потрачены? Жилплощадь приобрели. Значит, была большая сумма? Была большая. Кто о ней знал? Никто, но догадываться кто-то мог. Родственница посещала риелторов, смотрела квартиры.
        Пауза. Заходит еще один. Смотрит на стол:
        - Откуда у вас это?
        Все смотрят непонимающе.
        - Рисунок откуда?
        - Это мой.
        - Толь, ты чо? Это у потерпевшей из квартиры украли.
        - Такое кольцо у меня на трупе…
        - Во! Я же говорила, что найдется!
        - Э, стоп! Вы не говорили, что найдется.
        - Это я не вам говорила. А вообще это кольцо с историей. Оно всегда возвращалось в семью. Его дарили, закладывали, выбрасывали, но оно всегда возвращалось. Но перед этим случалось несчастье. Ладно, это все лирика. Когда вы его вернете?
        - Надо еще доказать, что оно ваше.
        - А рисунок - не доказательство?
        - Одно из. А свидетели есть?
        - Свидетели того, как кольцо унесли?
        - Свидетели того, что оно у вас было.
        - Так. Со Светой мы накануне его разглядывали… когда из тайника вынимали.
        - Это родственница?
        - Что, не считается? Тогда Инна, подруга, потом соседка, ей его еще в давние времена бабушка покойная показывала.
        - Ладно, проверим. Пойдемте кольцо опознавать.
        Пошли. Кольцо опознала, посмотрела фотографию убитого. Не признала.
        - А как его убили?
        - Чем-то тяжелым по голове.
        - За кольцо?!
        - Ну, вряд ли. Сколько оно стоит?
        - Не знаю. Если как лом, то немного. Но вещь старинная…
        - А для чего у него емкость с крышечкой? Для яда? Вы что смеетесь?
        - Моя родственница, когда это кольцо разглядывала, то же самое сказала.
        Вечером Света показала адреса, по которым есть смысл сходить и познакомиться с местом работы лично. Пошла я в первую очередь туда, где ей показалось особенно привлекательно. Через две минуты разговора почувствовала смущение работодателя, очень приятного интеллигентного мужчины. Поскольку это был первый визит, я от него многого и не ждала:
        - Вижу, я вас разочаровала. Так скажите об этом, что вы мучаетесь.
        - Видите ли… по телефону у вас совсем другой стиль общения…
        - Вот оно что! Открою секрет: с вами разговаривала моя родственница. У нее большой опыт секретарской работы.
        - А где она работает?
        - Работала секретарем большого военачальника. Сейчас ищет работу.
        - Так может…
        - Не знаю. У нее должен быть другой уровень притязаний. Владеет компьютером, быстро печатает, знает два иностранных языка…
        - О-о! У меня для нее есть достойное место.
        - Если мы договоримся, то она придет к вам попозже. Пока болеет, из дома не выходит.
        Так Света с первого визита получила работу. А я пока ничего не нашла.
        С ее работодателем мы столкнулись спустя неделю на концерте в «Октябрьском». Он представил нам свою жену, молодую, яркую и надменную, и делового партнера, невидного такого мужика более чем среднего возраста. Как он глядел на Свету! Как дядя Паша. Опять я позавидовала…
        В следующий после визита в милицию вечер ко мне пришла Инка. Была она вся зареванная:
        - Зачем, Наташа? Зачем ты заложила Мишу?
        - К-какого? - я даже не сразу сообразила, о ком речь. - Риелтора твоего? Да сдался он мне…
        - Имей хоть смелость сознаться! Мне в милиции все сказали!
        - Да что сказали, господи?
        - Что ты приходила и сказала, что Миша был у вас…
        - Не помню, но, кажется, я о нем не говорила… но даже если и говорила, что такого? Он у нас был, и не раз. Комнату Северских тишком сторговывал, паскудник.
        - Это его работа!
        - Да не мучайтесь, девки, это я в милицию его визитку отнесла с отпечатками пальцев.
        На пороге стояла Любовь Михайловна.
        - Любовь Михайловна, зачем?
        - Но ведь ясно же, что он убийца, - убежденно сказала она.
        - «Улицы разбитых фонарей» - ее любимый сериал, - сказала я.
        - Его арестова-а-ли! - завыла Инка.
        - Значит, я была права! - с торжеством сказала соседка. - Значит, его отпечатки нашли в квартире убитого!
        - Его арестовали, меня таскают, - продолжала выть Инка.
        - Ин, но ведь это ты ему тайник показала?
        Инка замолчала. Потом сказала:
        - И что такого? Это же были не твои деньги!
        - А Светины можно украсть?
        - У Миши были сложные обстоятельства. Что ему, в петлю лезть?
        - Да, за него в петлю полезла Света. А Миша твой еще и подельника своего убил.
        - Он… ну, Виталька… он подлый! Он деньги забрал, а сам сказал, что их там не было. А я потом в гастрономе у дяди Паши спросила. Он сказал, что не знает, что пропало. Но ведь Света твоя вешалась!
        - Инна, не было там денег. Мы уже купили на них жильё для Светы. Уходи, и никогда больше не приходи!
        Последствия отравления краской сказывались до сих пор. Света говорила, что на работе чувствует себя гораздо лучше, но дома её тошнило, болела голова. В конце концов, я повела ее к врачу. В кабинете гинеколога после осмотра она грохнулась в обморок. Помогая ее поднять на кушетку, я бормотала:
        - Я же говорила, будет мальчик и девочка…
        - Вы что, рожать собираетесь? - удивилась врачиха.
        - Она двадцать лет лечилась от бесплодия. Это знак судьбы!
        - Наташа…
        - Ты же говорила, что веришь! Ставьте на учет!
        Благодаря Светиной беременности работу нашла и я. Она стала сокрушаться, что на работе долгосрочные проекты, и своим скорым уходом она босса подведет. А говорить мужику об ее интересном положении как-то неудобно.
        - А давай я поговорю!
        Утром, провожая ее на работу, я увидела вылезающую из машины жену Светиного босса:
        - Слушай, вот кто всё расскажет!
        Вывернулась из рук пытающейся остановить меня родственницы, шепчущей, что жена босса очень недоброжелательна, я подошла к надменной красотке.
        - Здравствуйте, Нина Евгеньевна. Вы меня помните? Как-то нас представляли на концерте. У меня к вам короткий, но щекотливый разговор.
        Под моим напором она не устояла. Предложила присесть в ближайшем кафе. М-да, цены здесь…
        - Кофе!
        Надеялась управиться до того, как заказ принесут. Но чашки плюхнули перед нами моментально. Обозлившись на непредусмотренные траты, я без сантиментов изложила проблему.
        - Видите ли, там какие-то долгосрочные проекты, и на Светлану возлагаются серьезные обязанности. Так что придется сказать вашему мужу, что нужно готовить смену. Если этого требуют интересы дела, пусть переводит на какое-то другое, не столь ответственное место. Возможно, и с потерей зарплаты. Мне ваш муж не показался монстром, способным оставить совсем без куска хлеба беременную женщину…
        - Ладно, давай на «ты», чего там! - простецки сказала она. И засыпала вопросами: есть ли у Светы муж и все такое. А потом подытожила. - Знаешь, я своему плешь проела, что у него с ней что-то есть. И очень хотела, чтобы он ее уволил. Представляешь, какой бы я гадиной выглядела, если бы он меня послушал? Не волнуйся, проведу я с ним беседу как надо! А давай еще по кофейку!
        - Нет, - отказалась я. - Это заведение не для безработных.
        - Я угощаю, и не спорь! Ты же меня от подлости уберегла. И работу я тебе поблизости найду. Вот, - поискала в телефоне. - Андрюша, хороший мужик, подружки моей муж, можешь его даже закадрить, мне не жалко. Давай данные: где работала, что делать можешь.
        ***
        Голова болела невыносимо, все тело ломило. Не чаяла, как добраться до дома. Сдала копии накладных в бухгалтерию и направилась к выходу.
        - Наташа, зайди, разговор у меня к тебе!
        - Если ничего срочного, давай в другой раз. Плохо я себя чувствую. Кажется, грипп…
        - Грипп? В сентябре? Что-то рано. Ладно, не буду тебя грузить. Конечно, лечись. Если надолго, предупреди.
        Дома померила температуру. 38,9. То-то меня колбасит. Вызвала врача на дом. Из кухни выглянула Маруся, новая жена дяди Паши:
        - Наташа, ты заболела? Может, лекарства нужны или за продуктами сбегать?
        - Ничего не надо, Маруся. Чайник только налей, пожалуйста. И когда врач придет, дверь открой, ладно?
        Я укрылась двумя одеялами и задремала. Проснулась от шума в коридоре и вскрика Маруси: «Наташа!» С трудом добралась до двери, которая распахнулась, лишь я протянула к ней руку. Ну и дела! Димка. Лет шесть не виделись.
        - Ну, и какого..?
        - Наташа, я им говорю, что ты болеешь, не слушают! Говорю, что у тебя H1N1 - не понимают! Ой, не подходи, я без маски!
        Артистка Маруся демонстративно выдернула шарф из моего плаща и картинно закрыла лицо. У меня защекотало в носу, я машинально прикрыла лицо, но потом отдернула руку и от души чихнула прямо в лицо обнимающего меня Димки:
        - Ой, прости, не хотела!
        - Ты что! - заорал он, отскакивая от меня.
        - Ох, милок, царствие тебе небесное, если не привит, - заголосила сквозь шарф Маруся. - Женщины от этого штамма, в основном, выживают. А вот среди мужиков очень высокий уровень смертности. Это я тебе как дипломированный фельдшер говорю! Беги на прививку, пока ноги не похолодели!
        Маруся с фельдшером и рядом не стояла. То есть стояла, конечно, она санитаркой в поликлинике работает. Терминов медицинских набралась, и, если надо кому мозги запудрить, делает это виртуозно. И как она поняла, что Димка мне неприятен? Да понятно как, его наглость кого угодно из себя выведет.
        - Наташа, - обратился он ко мне из коридора, больше не пытаясь приблизиться. - Мы можем поговорить?
        - Да пошел ты… на прививку!
        Маруся, приговаривая: «Линяй, милок, пока жив» выпихнула гостя за порог. Но оказалось, что в темном коридоре стоит еще один мужчина.
        - А ты что следом за дружком не летишь? - схватила она его за рукав.
        - Я не с ним. Мне нужен адрес Светланы Анатольевны.
        - Какая Светлана Анатольевна?
        - Боева.
        - О господи! Я ее как-то по отчеству… Оставьте ваши координаты, я при случае сообщу, что вы ее разыскиваете.
        - А не легче ли просто дать мне ее адрес?
        - Вовсе не легче. Мало ли кто ее разыскивает…
        Пришел дядя Паша:
        - Девки, телевизор включайте!
        Какие-то ужастики: самолеты врезаются в небоскребы, люди бегут.
        - Да ну вас, дядя Паша, с вашими американскими фильмами ужасов!
        - Ты что, не поняла? Это на самом деле сейчас в Америке творится! Это исламские террористы!
        - А! - и отвернулась к стене.
        - Ты что, Наташ, тебе людей не жалко?
        - Жалко, конечно. Но они сербов так же бомбили. Может, до них дойдет, что людей убивать нехорошо.
        Звонок. Маруся впустила доктора.
        Через неделю я оказалась в больнице. Еще через две - с большим трудом выписалась. Дали еще два дня на восстановление - и больничный закрыли. Пришла я в себя не вполне. Но на работу выходить сегодня.
        Ткнулась в кабинет к Андрею. Заперто.
        - Тебе чего, Наташа? - спросила секретарша Надя.
        - Да чего-то он мне хотел сказать тогда, - говорю. - Ну, перед больничным.
        - Завтра спросишь, как уходить будешь. Он сегодня рано что-то. И в последнее время вообще на работе не задерживается… как-то увял. Может, тоже грипп начинается?
        Пошла к себе. Просмотрела поручения: за товаром никто не приедет. Ну и хорошо, а то на улицу выходить…
        В первый день, вернее, ночь работы клиенты как-то не беспокоили. Было всего два звонка уже под утро - и все. Так что я продремала почти всю ночь и чувствовала себя даже лучше, чем когда на смену заступала. В восемь зашла в приемную к Наде:
        - Пришел? Один?
        Андрей мне с усилием улыбнулся:
        - Выздоровела? Выглядишь нормально. Какие проблемы?
        - Никаких. Ты-то сам, часом, не заболел? Не могу вернуть тебе твои комплименты.
        - А я тебе не говорил? Да, ты же болела. Дверь прикрой.
        И выяснила я следующее. Андрей фирмочку свою продал. То есть по бумаге еще нет, но решение принято. Будущие владельцы уже все негласно обшарили, и документы на продажу подготовлены. И досиживает он здесь последние дни.
        - Андрей, стоит ли расстраиваться? У нас последний год все под гору катилось. Продажи падали, ты уже двоих менеджеров сократил. Если бы не игрушки наших головастиков, мы бы в трубу вылетели.
        - Перепрофилировались бы. К тому шло. Ладно, что об этом толковать! Взял я кредит, а меня взяли за горло. В общем, Наташа, никто еще у нас об этом не знает. Может, предполагают или догадываются. Но тебе я говорю заранее. И советую: ищи работу. Даже если они приладятся к рынку, сама понимаешь, придет другая команда. А публика это специфическая.
        - Спасибо за доверие, Андрюша. Сам-то куда?
        - Есть интересное предложение от представительства одной западной фирмы. Буду работать в сфере защиты авторских прав. Ну, там лицензионные программы и все такое… Конечно, не собственник, а наемный работник. Но с приличным окладом.
        - Твоя-то как все это переживет?
        - А я ей еще не говорил. Ты извини, но там специфика работы другая. А ты гуманитарий. Иначе я бы тебя с собой взял.
        - Да ладно, не парься. Ты мне ничего не должен. Была бы шея - хомут найдется.
        Да, задача. Трех лет не проработала - и на вышвыр. Зашла в гастроном и решила: будет у меня пир во время чумы. Продуктов набрала, не скупясь, даже бутылку вина взяла. А на кухне оживленная Любовь Михайловна вдруг обратилась ко мне:
        - Наташа, Людочка звонила. Они завтра приезжают.
        М-да. Как-то у меня всегда в комплекте встреча с родственниками и личные неприятности. Но есть один плюс: соседка месяца четыре со мной не разговаривала, а по такому поводу сменила гнев на милость.
        - Вдвоем или втроем?
        - Все трое. Но Жорик, наверное, в больнице будет, - видимо, я изменилась в лице, потому что она поспешно добавила. - Там все, кажется, в порядке, просто вызвали обследоваться. Три года ведь прошло.
        - Ну, ладно. В Светиной комнате размещу.
        - Зачем в Светиной? В твоей места больше. А ты в Светину.
        Да-а, командиров нам не надо, командиром буду я! Пошла переселяться. Там и пыль пора протереть, и вещи туда кое-какие перетащить, чтобы гостей не беспокоить.
        Дядя Паша крикнул из коридора:
        - Наташа! Тебя!
        Звонил Стас.
        - Нет, мой дорогой. Сегодня - пожалуйста, только сваливать придется на рассвете. Утром родственники приезжают. Не знаю, но не меньше чем на 10 дней.
        - Зачем тебе этот задохлый женатик? - спросила Маруся.
        - А кто в моем возрасте не женат? Только алкоголики и импотенты.
        Проводя уборку, наткнулась на записку: «Боев П.А.» и далее телефоны.
        - Слушайте, а когда это ко мне Боев заходил?
        - Какой Боев?
        - Ну, Светин муж.
        - Аллигатор, что ли? - удивился дядя Паша. - Не видел!
        - Да нет, первый муж, который законный. Они же не разведены.
        - Не видел. Я и не знаю его. Марусь, ты видела?
        - Я и Свету вашу не видела, - поджала губы ревнивая Маруся. Но ко мне у нее ревности не было, поэтому решила помочь разобраться. - А почему ты спрашиваешь?
        - Да вот, у меня на столе записка лежит с его телефонами.
        - А! Не мудрено, что ты забыла. Вспомни, в тот день, когда ты заболела…
        - Ну?
        - Когда мы ждали врача, вломились два мужика. Один - твой бывший, второй спрашивал Светин адрес. Ты сказала, чтобы он свой адрес оставил…
        - А, так это не Петя был, а его порученец! Теперь вспомнила. Ну, ладно! Будет Света звонить, я вот тут эту записку повешу. Если меня не будет, передайте ей, ладно?
        Рано утром приехали гости. Павел Алексеевич сразу стал названивать в клинику, Людмила закрылась в ванной, а Жорик стал лазить по полкам:
        - Вы психолог, да?
        - Нет, продавец. И не зови меня на «вы», я сестра тебе, хоть и старше на шестнадцать лет.
        - А почему у вас… у тебя все книги по психологии?
        - Просто интересуюсь.
        Я стала кормить мужиков. Потом к нам присоединилась Людмила и спросила:
        - Наташа, а правда, что Света родила на старости лет, или она все-таки усыновила?
        - Нет, действительно родила.
        - В 44 года?
        - Да уж почти в 45.
        - И ребенок нормальный?
        - Двойня. Очень хорошие дети. Да вот, я их летом снимала.
        У меня их фотография стояла: Иван Григорьевич держит малышей на руках, Света рядом.
        - Слушай, а дети-то Петькины!
        - Ну да. Не в мать. Такая красота - и не передалась. Жалко.
        - А это ее новый муж?
        - Да. Только с Петром она не разведена.
        - Как же он детей отпустил?
        - А он и не знает о них… наверное.
        Людмила поглядела на меня с укоризной:
        - Наташа, разве это правильно?
        - Видишь ли, мама… над этой этической задачей я раздумывала, когда он ее выгнал. И позже, когда она эту беременность вынашивала. Ты представляешь, каково ей было? Они всего полгода до серебряной свадьбы не дожили. А потом как-то я ее выгуливала после рабочего дня в Александровском саду, и мы с ним столкнулись. Вообще-то я её в Эрмитаж в тот вечер водила, чтобы дети в утробе эстетически развивались. А её там почти сразу затошнило от голландских натюрмортов с битой птицей и мясными тушами. Считай, пропали деньги за билеты. До сих пор жалко! Ну, и пришлось по аллее прогуляться. И тут Петя нарисовался. Поздоровались как малознакомые. Потом у него вырвалось: «Как ты растолстела!» Она, конечно, не только растолстела, у нее лицо отекло. Отошли мы, а я думаю, как бы ей плохо не стало. Гляжу, а она смеется: «И я себя несчастной считала! Да это он несчастный» И всё. Освободилась она от него.
        - А ее нынешний, он кто?
        - Нас познакомили как-то на концерте, это Света еще только приехала. Он влюбился с первого взгляда. Как в Питер приезжает, так в Светину фирму, надо и не надо. Даже когда узнал, что она беременна, не слинял и первый раз сделал предложение. А когда она родила, он прилетел и всё приданное детям купил. Мы, конечно, на это деньги отложили, но все равно… я обрадовалась и говорю Свете: «Надо брать!» Она держалась три месяца, но потом все-таки с ним уехала.
        - Где они?
        - Сейчас в Англии. А сначала жили в самой восточной части нашей необъятной страны.
        - А кто он? Видно, человек небедный?
        - Рядом с нами - просто Ротшильд. Я как-то назвала его олигархом, так дядя Паша стал звать аллигатором. За глаза, конечно. У них была компания по продаже родины в особо крупных размерах. А когда родина наконец-то стала на них наезжать, Иван Григорьевич спешно вывез семью за границу. И капиталы, какие успел. И здесь кое-что сыну от первого брака перебросил. Но всё-таки родина пощипала его изрядно. А компаньоны, которые пожадничали, вообще присели в тех же местах, и надолго.
        - Как ты цинично об этом говоришь!
        - А что? Можно подумать, родина от этого что-то выиграла! Компания сменила акционеров, да и все. Я эти движения капиталов наблюдала неоднократно. Вот и сейчас владельца фирмочки, в которой я тружусь, какие-то крутые сожрали.
        - А на тебе это как-то отразится?
        - Наверняка. Владельцы придут со своей командой. Может, и производство перепрофилируют. Я себе новое место подыскиваю.
        - Может, обойдется?
        Я не стала мать расстраивать:
        - Может, и обойдется. Но запасной аэродром не помешает.
        Через несколько часов общения я с ужасом обнаружила, что у Людмилы обострение. Конечно, ведь осень! Прошлый раз они тоже осенью приезжали, но тогда нас всех отвлекала болезнь Жорки. Теперь же при относительно спокойной обстановке она имела возможность показать себя в полном блеске.
        Улучив момент, я с укором сказала Павлу Алексеевичу:
        - Что же вы ее дома не оставили!
        - А как бы я ее не взял? Да и на глазах у меня все-таки!
        Мысленно я с ним не согласилась. И со страхом ждала бури, наблюдая лихорадочный блеск глаз, экзальтированные жесты и бурную речь. Муж и сын испуганно кидались исполнять любое её распоряжение и при первом удобном случае норовили смыться. Так и мы с папой когда-то…
        Назавтра в фирму пришла новая команда. Еще неделю они за нами наблюдали. Один в моё дежурство приперся часов около двух ночи, когда мне позвонил Верхоянск. А мог бы спящей застать. То-то была бы ему пожива! А тут деловая колбаса кивнула ему по-свойски и продолжила деловые переговоры. Сверстав заявку и пообещав, что бухгалтерия сегодня вышлет счет, я положили трубку и уже хотела подколоть инспектирующего, но тут телефон опять разразился трелью. Мирный. Там дядечка с таким приятным голосом. Кажется, у него кто-то в Питере, вот он и стремится покупать компьютеры здесь, хотя удобнее (и дешевле!) было бы во Владике. Я его окучивала долго, но в результате заявка получилась внушительной. Надеялась, что этот с бритой головой ушел, но не тут-то было. Завелась, хотела сказать какую-нибудь гадость, но тут опять телефон. Новгородский Петрович на загрузку просится. Я посмотрела накладную: да тут всего ничего, два компа и всякая мелочевка:
        - Давайте с парадного!
        Рысью долетела до кладовки, сложила все на тележку и покатила к выходу. Стас закрыл двери, ведущие в офис, и помог перетащить тележку через порог. По законам гостеприимства не могла не предложить клиентам чая. Клиенты не отказались. Шофера еще и консервным супчиком из термоса угостила.
        - А почему вы ночью грузитесь? - спросил бритый, которому тоже чай был предложен, но он отказался.
        - А удобно, - ответил Петрович. - Вечером попозже выезжаем, грузимся - и ранним утром дома. Ни пробок, ни подстав.
        На девять утра был назначен всеобщий сходняк, поэтому я никуда не спешила. Забрела к головастикам и тихонько спросила Сашу:
        - Ты мне бяку послал?
        - А конечно. Как сообщение откроешь, так он тебя и съест.
        - А источник не найдут?
        - Обижаешь!
        Я сдала накладные и заявки и поплелась в дежурку. Но за компьютером уже сидел какой-то юноша из новых и проверял почту. Ну, флаг тебе в руки! Открой приложение, умник! Он открыл. Я развернулась и пошла в сборочную, куда заносили стулья.
        А объявлено нам было следующее: немедленному сокращению подлежат сотрудники, называемые ночными директорами. До конца месяца нам предлагается подать заявление по собственному желанию. В случае непротивления нам выплачивается пособие в размере двухмесячного оклада. Хотите по закону - будет вам по закону. Прочих увольняют через месяц на тех же условиях. С охранной фирмой договор расторгается тоже со следующего месяца. Главбух назначается немедленно, прочие бухгалтера работают впредь до особого распоряжения.
        - А сборщики? - спросил кто-то.
        - Технические работники продолжают трудиться, - сказал тот самый бритый, что за мной шпионил.
        - Я технический работник? - шепнул мне на ухо Саша. - Меня знаешь, в какой банк приглашают?
        - А чего не идешь? - шепнула ему я.
        - А кто сказал, что не иду?
        Я написала записку, могут ли меня рассчитать сегодняшним днем, и перекинула бухгалтерам. Бледная как смерть Люся кивнула мне.
        Все отправились на выход. Большая толпа сразу вломилась в приемную с вопросами. Я остановилась в коридоре. Подошла расстроенная Зоя. Я ей симпатизировала: она никогда не ссорилась и работать умела.
        - Ты что, Зоя? С твоим опытом тебя в любой фирме примут с радостью. Это не то, что я с филологическим образованием и стажем в три года!
        - А кредит? Мы квартиру два года назад купили.
        Вокруг толпился народ, поэтому я сказала:
        - Выйдем покурим.
        За нами увязалась злюка Капочка:
        - Наташа, у тебя есть место на примете? Так нечестно, скажи мне! Нас со следующей недели рассчитывают, а ее только через месяц! Прояви корпоративную солидарность!
        - Ты бы лучше шла к начальнику застолбить место того, кто раньше уйдет. Объяви о своем бедственном положении, пока еще никто не догадался вперед тебя поплакаться!
        Когда я вернулась в дежурку собирать свои вещи, там у монитора сидел наш главный головастик Александр Иванович и возмущался:
        - Что за детский сад! Какой идиот открыл приложение? Вас же предупреждали!
        - Это вот она работала здесь последней, - кивнул на меня бритый.
        - Александр Иванович, в восемь всё было нормально, - возмутилась я.
        Он пощелкал по клавишам и сказал:
        - Почта открыта в 8:22.
        - Дитё я малое, в нерабочее время на компе играться? Вот этот юноша после меня за него сел.
        - Это мой сотрудник? Здорово! Я вас что-то не спросил, мне доплачивать за таких не будут?
        - Вы мало получаете? - вспыхнул бритый.
        - До сих пор меня все устраивало. Но если за такими подчищать, то мало.
        - Я никого не держу!
        Александр Иванович встал и сказал:
        - Давай дальше, работничек. А я пошел заявление писать.
        Я было испугалась, что подвела Александра Ивановича. Но потом увидела, какими взглядами они обменялись с Сашей, и поняла, что они нарочно спровоцировали конфликт, чтобы уволиться сразу. Действительно, когда я пробралась к Наде с заявлением, у нее на столе их было уже немало.
        - Наташа, тогда в пятницу за расчетом…
        - Нет, меня бухгалтерия уже рассчитала, только приказ нужен. У меня последнее дежурство уже отработано.
        - Тогда жди. Кофе налить? Ой, у меня же кончился!
        - Я тебе занесу свою банку, когда уходить буду.
        - Спасибо. Да, ты мне не напомнишь телефоны газеты? Надо рекламу дать.
        - Вот визитка. Там работает Юля, помнишь её? А со следующего месяца она в декрет уходит, и я ее заменю.
        - Ой, как здорово! А зарплата?
        - Не прогадала.
        Вошел бритый. Надя сунула ему приказ, он подмахнул его, потом любезно сказал:
        - Вы толковый работник, Наташа, и я не сомневаюсь, что вы найдете работу.
        - Конечно-конечно, - ответила я и отряхнула прах со своих не очень стройных ног.
        Еще при выходе меня и обшмонали, как в тюряге. И чего найти хотели? Свою клиентскую базу я неделю назад на диск записала и домой унесла. А из компьютера не только все удалила, но еще Саша на него какого-то вируса наслал. А у Зои все её связи в блокноте были записаны. Я свою клиентуру конкурентам продала. А что, имею право! Они нас не по закону вышвыривают, так должна и я чем-то поживиться. Конкуренты меня даже на работу пригласили. А я им предложила Зою с её клиентурой, потому что договорилась с одной газеткой, в которой некоторое время внештатно сотрудничала, пописывая статейки на различные темы: то как учреждения культуры компьютерную технику закупают, то о работе риелторов (наболело!), то о приезжих на улицах северной столицы. Работа временная, конечно, но три года - это как раз столько числят две последних записи в трудовой книжке.
        Дома на меня накинулась Людмила:
        - Почему так поздно? Я же волнуюсь!
        Я даже опешила. Говорю, собрание у нас было в девять. - Ну, и как новое руководство, ведь ничего страшного? - Уволили. - Как уволили? - Обычно, с первого числа. - Нельзя же быть такой неграмотной, надо, чтобы всё было по закону! - А смысл? - Послушай меня! Об увольнении должны уведомить не позднее, чем за два месяца… - Мам, это все знают. Но стоит ли трепать свою тонкую нервную систему? Дали две зарплаты к расчётным - и ладно! - Это вопрос принципа! - А для меня вопрос принципа - собственная жизнь…
        Ушла к себе, плюхнулась на диван. Но надо же обед готовить, сейчас мужики из больницы вернутся. А тут ещё телефон зазвонил. Стас тоже огорчился, хотя его-то просто перекинут на другой объект. Потрепались немножко. Людмила и тут влезла: приглашай, мол, своего друга к обеду. Чуть ли не трубку из рук выхватывает. Пришлось дать отбой. Я чистила картошку, а она меня отчитывала: почему она не хочет друга с родной матерью познакомить? Я лениво отбрыкивалась, что не друг он, а так… коллега по работе, тоже под сокращение попал. Тем более, надо было пригласить и обсудить совместные действия по восстановлению справедливости. Чтобы это прекратить, сказала, что приглашать надо с женой и двумя детьми, а это будет столько народа, что за столом не поместятся. Дитё у него, конечно, одно, но надо же как-то отбиваться. И что тут поднялось! Боже, моя дочь встречается с женатым мужчиной! Какая низость! Я встречаюсь с ним именно по работе! Куда там, не слышит!
        Это все продолжалось и за обедом. Папа с сыном уткнулись в тарелки, а Людмила декламировала: у тебя ни семьи, ни друзей! Мы больше недели тут, а Инна ни разу не зашла! Я отвечаю: мы не дружим больше, Инну осудили условно. И ты вместо того, чтобы поддержать подругу, от нее отвернулась! Дай мне её телефон! Слышать о ней плохого не желаю! Ты нелюдимая, к тебе в детстве никогда подруги не ходили!
        Вот поэтому и не ходили. Отвыкла я от этих бенефисов. Поэтому не выдержала:
        - Жор, а к тебе друзья ходят домой?
        Не отрывая глаз от тарелки, Жорка помотал головой. Но Людмилу это не остановило:
        - И что за дети у меня! Таким ли было наше поколение!
        Думаю, а что я всё это терплю? Позвала Жорку на выставку «Интерком».
        Когда мы вышли, он спросил:
        - Наташа, она всегда так? Ты из-за нее психологией интересуешься?
        - Из-за неё мне бы психиатрией заниматься, - вырвалось у меня.
        - Ты считаешь, что это не плохой характер, а болезнь?
        - Жора, она же обычно адекватна. Обострения бывают осенью и не столь ярко выраженные - весной. Цепляется ко всем, пока не доведет себя до истерики. Слезы, скандалы, пока не поймет, что что-то не так. Тогда хватается за спину, желудок, сердце, чего там еще?..
        - Весной варикоз лечила…
        - Ну вот, устремляется извне вовнутрь. Таблетки, уколы, процедуры, визиты к врачам. А к окружающим перестает цепляться, ведь так? Но перед этим обязательно на метле полетает. Это мы так с папой говорили… Имей в виду: у тебя по женской линии наследственность неважная. Ты знаешь, что я в детстве в психушке лежала?
        - Ты шутишь, Наташа?
        - Это серьезно. Двадцать три года назад у меня был срыв. Поэтому держи себя в узде, не позволяй себе расслабляться.
        Когда мы вернулись, в коридоре ощутимо пахло валерьянкой. Неужели Людмила начала лечиться? Но нет: из своей комнаты выглянула заплаканная Любовь Михайловна:
        - Наташа, я не хотела! Я пыталась объяснить твоей матери, что Инна подлая!
        - Вы рассказали о Свете? Любовь Михайловна, я же вас просила!
        - Как я могла подумать, что сестра сестре может навредить!
        - А я вас предупреждала.
        Махнула рукой и ушла к себе. Юркнул вслед за мной и Жорка. Но не отсиделись. Распахнулась дверь и влетела Людмила:
        - Наташа, ну можно ли быть такой безответственной! Ты знала о суициде и не отобрала у Светы детей! Надо немедленно сообщить Петру, чтобы он их забрал!
        - Ты же путем не знаешь ни ее, ни его, однако, уверена, что с ним будет лучше?
        - Нечего со мной разговаривать таким тоном! Немедленно дай мне телефон Петра!
        - Да бери, он там к обоям над телефоном прикноплен.
        - Эта… твоя соседка… она его забрала!
        - Видишь ли, она, в отличие от тебя, любит Свету и ее детей и желает им добра.
        - Ах, я им зла желаю? Я ответственный человек, и не могу позволить своим племянникам находиться рядом с психически ненормальным человеком!
        Жорка, сбежавший к дяде Паше и Марусе, видно, уже получил от них информацию о событиях трехлетней давности, потому что встал в дверях и мотал головой, мол, не давай ей этот номер.
        - Ты что, Жорик, не знаешь? Если мама чего решила, не успокоится, пока не добьется. Решила довести Свету до петли - доведет!
        - Вот, сама говоришь, что она повесится.
        - Если мать детей лишить… а если ты детей лишишься, а? Полезешь в петлю?
        - Не говори ерунды! Я христианка!
        - Значит, ты будешь жить. Но кто-то должен умереть. Или Света умрет, оттого что у нее детей отобрали, или дети, оставшиеся без матери. Но кто-то умрет непременно. Зато Людмила успокоится. Иди звони.
        Телефон зазвонил, когда она протянула руку к нему.
        - Тебя! Не занимай аппарат надолго!
        Звонил тот самый порученец Боева. Передала ли я Светлане Анатольевне телефоны ее мужа?
        - У нас связь односторонняя. Она еще не звонила.
        - Я вынужден сказать вам то, что он сообщать меня не уполномочивал. Он умирает. Вы можете поехать сейчас к нему со мной?
        - Ну, могу я съездить. А смысл?
        - Выслушайте его.
        - В этом я умирающему отказать не могу.
        Оказалось, что он звонил из машины, стоящей у подъезда. Я обещала собраться за пять минут и отключилась.
        - Людмила, не кидайся к телефону! Ты хотела, чтобы кто-то умер? Он умирает. Никогда не думала, что смерть родственника может принести радость, но извини, я рада.
        - Кто? - схватившись за горло, прохрипела она.
        - Петр Боев. Вот, зовет проститься.
        - Я поеду!
        - Извини, он тебя не зовет. Ты лучше дома посиди и подумай вот о чем. Я о смерти только что сказала. И она случилась. Зато Света с детьми спасена. Может быть, не стоило смерть призывать, а?
        - Наташа, ты что?
        - Всё, Людмила, всё!
        - Как ты меня называешь?
        - Это я от тебя отреклась. Тебя ведь не страшит такая потеря?
        Петр лежал под капельницей. Умирающим он не выглядел. Вошли мы довольно шумно, но глаз он не открыл. Я некоторое время потопталась, но потом очень громко сказала:
        - Здравствуйте!
        Он открыл глаза и бодрым голосом сказал:
        - А, Наташа! Ты сказала Свете, что я прошу ее приехать?
        Когда я встряхнула пальто и повесила его у входа, соседи разом высунулись из своих дверей: и Любовь Михайловна, и дядя Паша, и Маруся.
        - Наташ, что ему было нужно? - это дядя Паша.
        - Все мужики - козлы… извини, дядя Паша. Он смертельно болен, и хочет, чтобы Света за ним ухаживала.
        - А с чего это она должна? - возмутился дядя Паша.
        - Потому что козел! - ответила за меня Маруся. - Ушел, оставил без всего, а теперь ему горшки подставлять изволь!
        - Вы не правы, - выскочила в коридор Людмила. - Они двадцать пять лет были вместе. Он муж ей. Она должна поддерживать его перед лицом смерти!
        - Да, именно так он считает…
        - Наташа, а о ребятишках… - это Любовь Михайловна.
        Я ее обняла и сказала:
        - Не волнуйтесь, Любовь Михайловна, они ему на фиг не нужны. Сказал, пусть оставит с Иваном Григорьевичем и нянькой.
        - Ага, жену отдай дяде, а сам катись к… - ляпнул дядя Паша и получил от Маруси кулаком по спине:
        - Дурак, при ребенке!
        - Надо было показать ему фотографии… - начала назидательно Людмила.
        - Вот эту я показала, он не заинтересовался, - вынула я из сумки ту, в рамочке, что обычно стояла у меня на этажерке.
        - Надеюсь, ты дала ему Светин телефон? - это опять Людмила.
        - Я дала ему номер юриста. Пусть договариваются без меня.
        - А как же Петр? Пока Света придет, кто будет с ним? Я поеду к нему!
        - Там сиделок - маленький черт на печку не втащит. Не для того ему Света нужна.
        - А для чего? - спросила Любовь Михайловна.
        - Чтобы ей нервы мотать, - сказала знающая жизнь Маруся. - На сиделок можно орать, если деньги заплачены, но они на это не ведутся, работа такая. А жену можно упрекать, оскорблять, до слез доводить. Ее достать легко и приятно, она же за бесплатно страдает!
        - Марусь, если ты такая умная, зачем Димке сказала, что я в больнице лежала?
        - Ты что, Наташа? Я его видела один раз, когда ты дома болела!
        - Это я сказала, - повинилась Любовь Михайловна. - Думала, он тебе дух поднимет. Или растрогаешься, или поругаешься - всё развлечение.
        Я захохотала и снова обняла старуху:
        - А вы знаете, и правда, помогло. Я лежала в ознобе, температура поднималась. А как он со своей наглостью нарисовался - враз меня жаром обдало!
        - А что он тебя домогался? Вроде, давно все разбито?
        - Я почему о нем вспомнила? Тот же фасончик: как ты не вовремя в больницу легла, у меня мама болеет, Танька (это сестра его) замучилась за ней ходить. Выпишись и помоги: Танька в ночь, ты - днем.
        - Да, наглость людская беспредельна! - подвел черту дядя Паша.
        Когда я разогревала ужин, в кухню просочился Павел Алексеевич и возмущенно сказал:
        - Наташа, зачем ты так с матерью, она ведь больной человек!
        - Если она больная, почему вы ее не лечите?
        - Но ведь это пройдет само…
        - А с таблетками она была бы безопасна для окружающих. Почему болеет она, а страдать от нее должны другие?
        - Что ж вы ее с твоим отцом не лечили?
        - Хороший вопрос! Я жила с ней от семи до пятнадцати лет. Это не тот возраст, когда тебе позволено принимать решения. А вот папа, безусловно, виноват. И прежде всего передо мной. А вы прежде всего виноваты перед своим сыном. Вы его неокрепшую психику подвергаете такому стрессу. Не боитесь, что это может быть фатальным?
        - Не выдумывай! Он справляется!
        - Откуда в вас эта уверенность? И здоровый не выдержит, а тут и органическое заболевание, и плохая наследственность. Вы знаете, что в восемь лет я попадала в психиатрическую лечебницу?
        - Нет… ты что…
        - Да, Павел Алексеевич. Может, время года угадаете?
        - Осень…
        - Да, осень. У нее обострение, у меня реактивное состояние. Жора, да не стой ты за дверью, зайди! Хоть в твоем возрасте решения не принимают, но мнение ты высказать можешь. Ответь, маму нужно лечить или лучше по-прежнему делать вид, что она здорова, просто человек плохой?
        - Я не знаю, Наташа, - заплакал он.
        - Значит, вам решать, Павел Алексеевич. Я бы вам предложила Жорку у меня оставить. Тут и клиника рядом, и мать далеко. Только ведь и она не согласится, и вы у нее на поводу пойдёте.
        Людмила несколько раз начинала выяснять отношения, но я всякий раз это решительно пресекала. Конечно, Павел Алексеевич ни на что не решился. Если я затею разговор о психиатре, он струсит и открыто выступит на её стороне. Жорку жалко, но что я могу?
        Перед отъездом у неё наступило просветление, но к лучшему ли это? Она вдруг заплакала и сказала:
        - Наташа, ты опять смерть предсказала…
        - Но ведь не я жертвы требовала.
        - А кто? Я?
        - Ты хотела Свету до петли довести. Разве не так?
        - Нет! Я хочу, чтобы её дети росли в здоровой атмосфере! А Петру я дурного не желала!
        - Я в свое время тоже хотела жить в здоровой атмосфере. А ты меня забрала в нездоровую.
        И пошло-поехало! А Жорка плакал.
        - Людмила, прекрати скандалить, сына пожалей! Павел Алексеевич, бегите за ним!
        Он стоял упрямо. Ну, парочка, она маньячка, он осёл! Но все это не шуточки:
        - Дядя Паша, бегите за Жоркой!
        С силой оттолкнула Павла Алексеевича, пытавшегося меня остановить, и побежала за Жоркой. Но дядя Паша, молодец, успел первым и уже вырывал из рук мальчишки веревку, которую тот привязывал к перилам черной лестницы.
        Откуда силы взялись? Я скрутила брата и поволокла его в кухню. Опять на пороге этот осел! Пнула его в живот и затащила мальчишку в комнату, пока соседи не повыскакивали.
        Жорка плакал навзрыд.
        - Жор, чего ты хочешь? Ну, прости, сорвалась я, отвыкла от этого ада. Ради тебя нужно было терпеть, но извини, не смогла. А ты мне отомстить хотел, да?
        - Ты ни при чем, Наташа, но я тоже не железный! Я не хочу с ними жить! Я вообще жить не хочу!
        - Сынок, это она тебя довела! Мы уезжаем немедленно из этого дурдома!
        - Нет, отведите меня к психиатру! Я за себя не отвечаю!
        - Жорик, не надо! Это же клеймо на всю жизнь!
        - Пусть клеймо! Зато я жив останусь…
        - Сынок, я от тебя ни на шаг не отойду.
        - Мне это не нужно! Мне нужен специалист! Наташа, пожалуйста, запиши меня к психиатру.
        Пока мы с Людмилой трясли Жорку, Павел Алексеевич сидел на табурете, прижав к груди левую руку. Я не глядя накапала каких-то капель и воткнула стакан ему в рот. Он закашлялся и выдохнул:
        - Никогда тебе этого не прощу!
        - Да я и не просила, - ответила я равнодушно.
        Пришлось побегать по знакомым, прежде чем выйти на хорошего специалиста. Он сначала побеседовал с мальчиком, потом с Людмилой, потом с Павлом Алексеевичем, потом пригласил меня. Спросил, как все было, и я отвечала откровенно, не пытаясь скрыть свою вину. На вопрос, насколько серьезно желание брата покончить с собой, я после некоторого колебания предположила, что с большой долей вероятности это все-таки инсценировка, вызванная тем, что он хотел показать психиатру мать. И опять же тут моя вина, потому что я при нем предлагала его отцу оставить Жорку у меня, чтобы изолировать его от больной матери. Для него это было большим соблазном. Уж я-то знаю, как хочется вырваться из дома в таком возрасте! Нет, после этого у меня не было возможности поговорить с ним наедине, родители его от меня изолировали. На вопрос, почему муж не считает Людмилу ненормальной, я ответила, что он привык и боится что-то менять настолько, что даже опасность для ребенка не переломит его. Спросил он и мое мнение о собственном психическом здоровье. Что скрывать от специалиста? Я рассказала и о том, как болела в детстве, и о том,
что мы с бабушкой не решились оставить ребенка из-за этого. Что контролирую свое поведение, но при Людмиле срываюсь, что предпочитаю любить её на расстоянии. Что не считаю себя ответственной за старших, но очень боюсь за мальчика. И я согласна оплатить лечение.
        - А кого лечить? - усмехнулся врач.
        - Обоих. Людмилу - по-настоящему, Жорку - как затурканного подростка. Но ей сказать какую-нибудь глупость. Типа таблетки и уколы - чтобы кровь изменить и Жорке ее влить.
        - А вас лечить?
        - Если вы считаете, что нужно, то и меня.
        - А отчима?
        - Он упрямый как осёл, но слабый человек. А в голове у него все нормально.
        Специалист подвел итог как надо. Он сказал, что Людмила на пределе её нервных сил, и ей требуется длительное лечение. Поскольку лечить надо Жорика, то есть смысл им задержаться в Питере обоим. Жорик сиял.
        В общем, я проводила гостей только через месяц. Людмила уезжала присмиревшая, Жорик успокоенный. Еще с соседями были сложности. Спасибо дяде Паше, он ничего не сказал Марусе и Любови Михайловне:
        - Наташка, не психуй, я что, не понял, что малец родителей пугал!
        Повезло мне, Юля ушла в декрет раньше, чем предполагала, и я реже стала видеться со своими гостями, пропадая на работе.
        ***
        Ближе к весне я увиделась с теми, кого уж точно не ожидала ещё раз увидеть. Созвонившись с Андреем, я попросила его набросать статейку об использовании нелицензионных программ. Когда вошла в кафе, где он мне встречу назначил, с удивлением обнаружила, что Андрей не один: рядом сидит тот самый бритый, что меня уволил, и еще один смутно знакомый. Раздражёнными выглядели все трое.
        - Что случилось?
        - Да вот… претензии ко мне. Дескать, я развалил фирму и ему впарил.
        - Ты что, им делал предложение о продаже? А мне говорил, что тебя кредитом к стене приперли.
        - Наташенька, так и было.
        - Тогда понятно.
        - Что вам понятно? - надменно спросил бритый.
        - Вы покупали фирму, имея бизнес-план? Или купили у владельца его бизнес-план? Третьего, вроде бы, не дано.
        - Какая разница?
        - Действительно, ответ очевиден. Судя по кадровой политике, план у вас был свой. Тогда какие претензии к предыдущему владельцу?
        - Иван, а какая у тебя кадровая политика? - вмешался третий, которого я где-то когда-то видела, но пока не вспомнила, где и когда.
        - Какая политика? - возмутился бритый.
        - Он не знает. А вы, Наташа, как бы обозначили его кадровую политику?
        - Если бы он купил у Андрея его план, то прежде всего окучил бы наших головастиков. А он в первый же день подписал заявления двоим, в том числе Александру Ивановичу. Значит, настроен был на собственные идеи.
        - Я знал, что Александр Иванович ушел. Но чтобы в первый же день… - покачал головой Андрей.
        - И что ваш Александр Иванович?
        - В последние месяцы мы техники продавали меньше, чем игрушек. Значит, с его уходом оборот уполовинился.
        - Иван, так, может, его вернуть?
        - Не уговорите. Он теперь вольный стрелок и очень доволен. Давно хотел уйти, да меня обижать не хотел. У меня в фирме все держалось на личных связях.
        - Вот-вот! Присутствующая здесь Наташа получала в полтора раза больше своих коллег, выполняющих ту же работу! Тоже личные связи?
        Я захлебнулась минералкой. Андрей захохотал:
        - Наташа, он имел в виду другую связь!
        - Это какую? А то твоя Стелла некоторые виды связи не приемлет! Видели бы вы её, господа, не заподозрили бы Андрея в переходе с гербовой на простую!
        - Ладно тебе прибедняться! А что касается зарплат, то продавцы всегда получают процент с продаж. У вас что, они на окладе?
        Бритый промолчал. Я хихикнула и опять подавилась. И вдруг иголочками закололо по носу. Опасность! Я оглядела зал. Народ жевал и разговаривал, на нас никто не глядел. В чем же дело? Бритый? А может, другой? Где же я его видела? Теперь неважно, надо удирать! Демонстративно поглядела на часы и ойкнула:
        - Андрюша, за приятным разговором я даже перекусить не успела! Всё, я побежала! Ты статейку набросал?
        - Да, вот…
        - Давай так. Проводи меня до выхода, несколькими словами перебросимся, - бритый привстал. - Да не волнуйтесь, я всего на пару минут заберу вашего собеседника. Пошепчемся по дороге.
        Мы пошли через зал, на ходу переговариваясь:
        - Ты что, всем встречи тут назначаешь?
        - Я обедаю здесь обычно, поэтому тебя сюда подъехать попросил. А эти меня увидели и подсели.
        - Что они могут тебе сделать?
        - Да черт их знает! Я, хоть и улыбаюсь им, признаться, струсил. Публика они специфическая. Поэтому тебе тогда посоветовал сваливать.
        - Ты им должен что-нибудь?
        - Нет, по нулям. И взять-то с меня нечего: квартира да участок с едва начатым строительством. Даже машину жена при уходе забрала.
        - А могут взять?
        - Эти всё могут, - печально сказал Андрей, помогая мне надеть пальто.
        - Тогда так, - сказала я. - давай к выходу отойдем, и ты мне перескажешь свою статью. Надеюсь, аббревиатур тут нет? Я ведь в вашей японской грамоте не разбираюсь, хоть торговала компьютерами три года.
        - Да, вот здесь, - взяв у меня из рук бумаги, начал он.
        И тут грохнуло! Из двери зала, который мы только что покинули, вырвалось пламя, посыпались стёкла. Я схватила Андрея за руку и потащила на улицу. На ступеньках лежал человек. Наверное, его выбросило взрывом через стеклянную витрину. Я остановилась, чтобы взглянуть, что с ним, и тут из дверей повалила толпа. Нас столкнули на лежащего. Только когда это стадо пролетело, мы смогли подняться и помочь раненому. Крови было много, но что повреждено, я не могла понять то ли от задним умом осознанного страха, то ли оттого, что все вокруг было усеяно стеклами. Мы с Андреем тоже были в крови и тоже непонятно, в своей ли от осколков, на которые повалились, или в чужой.
        Откуда-то сбоку подбежал мужик; как потом оказалось, водитель из припаркованной неподалёку машины. Мы стали поднимать раненого; тут еще милиционер появился. Он оказался опытным: заставил нас положить его назад и перетянул его ногу поясом от моего пальто. Появились спецмашины, прибежали медики с носилками, нас от пострадавшего оттеснили, и мы с облегчением разогнулись.
        Когда санитары рывком подняли носилки, раненый внезапно открыл глаза, посмотрел на меня и внятно произнес: «Ведьма!»
        - Ни фига себе! - удивилась я. - И это в благодарность за мое безнадёжно испорченное пальто!
        Один из санитаров тут же сунул мне мой пояс; оказывается, ногу уже перетянули чем-то более подходящим.
        Подошел милиционер, накинул на раздетого Андрея одеяло и предложил нам пройти в автобус. Пока Андрей неуверенно поднимался по ступенькам, я обошла автобус и позвонила на работу. Константин Петрович завопил: «Где ты ходишь!», я тут же перебила его и сказала, что попала в кафе под взрыв. Он завопил: «Молоток!» и потребовал подробностей. Что я услышала, тут же ему и пересказала: девять погибших, двое сильно пострадавших, одного лично поднимать помогала, а царапины и ушибы, почитай, у всех. Пожар продолжается. Причина взрыва - или газ на кухне, или теракт, или бандитские разборки. Первое маловероятно: из зала пламенем махануло, а кухня в другой стороне. Он сказал:
        - Я сейчас Маню с фотиком подошлю!
        - Да протухнет эта свежая новость к следующей среде!
        - Ну, все-таки… а ты когда придёшь?
        - Да еще чуть-чуть, и вы бы сейчас в следующий номер мою фотографию вставляли в траурной рамке!
        - Молоток! - опять завопил он.
        Тут ко мне подошел милиционер, заставил выключить телефон и запихнул в автобус. Там женщина в белом халате заклеивала царапину на шее Андрея; руки его уже были обработаны. Потом она перешла ко мне, но несколько царапинок на моих руках уже засохли сами.
        Нас быстренько опросили на месте, затем доставили в ближайшее отделение и стали вызывать по второму кругу.
        - Ой, как есть хочется! - вздохнула я.
        - Да, я-то пообедать успел, - начал Андрей и засмеялся. - Зато не успел расплатиться! Хоть какая-то компенсация за сгоревшее пальто, потерю крови и стресс. Но, между прочим, от переживаний снова есть захотел.
        - Интересно, у них тут есть буфет?
        Звонок от Маруси. Я вздохнула: в последнее время у них с дядей Пашей дело шло к ожидаемому финалу. Надо отвечать. Объяснила, где нахожусь и по какому поводу. Сказала, что зверски хочу есть, что жалко пальто, но оно, хоть и окровавленное, на мне, а вот Андрей в одном костюме. «Лечу!» - заорала Маруся. Действительно, она появилась минут через двадцать. Привезла жареные куриные ножки, старую куртку дяди Паши и какое-то моющее средство. На Андрея куртку набросила, с меня пальто стащила и понесла его с криком: «Где тут туалет?» Когда мы доедали, Марусин голос звенел в конце коридора. Она возмущалась, что в милиции нет утюга! В конце концов, дежурный лично распялил мое пальто на решетке, поставив рядом обогреватель, и клятвенно заверил, что глаз с него не спустит.
        Тогда она села рядом с нами и пригорюнилась:
        - Наташа, что я делаю не так?
        - Всё так, Маруся, это дядя Паша не такой. Мы с ним шестнадцатый год соседи. За это время у него жен было… пять или шесть. Все красивые, умные и добрые. Бабушка Катя удивлялась: и где он таких хороших находит! Но хватает его на полгода, максимум на год. Потом он этой семейной жизнью начинает тяготиться. Бедная женщина и так, и этак, а он никак. В результате все равно разбегаются. А он после этого первое время даже на кухню выходит, когда нас нет.
        - Стыдится?
        - Да нет, балдеет. Наслаждается одиночеством. Приносит из своего магазина колбасу, копченую рыбу и прочие продукты, не требующие готовки, хотя готовить умеет. Просто отдыхает. Года два, а то и больше, о жене не заикается. Потом начинает тяготиться одиночеством и тосковать о домашнем уюте. И находит очередную красотку. Бабушка Катя его насквозь видела. А Любовь Михайловна покупалась не один раз. Но теперь знает точно, что ничего не выйдет. Поэтому тебя в штыки встретила, помнишь? Это она не хотела к тебе привязываться, чтобы при расставании душу не рвать.
        - Наташа, что же ты мне об этот раньше не рассказала?
        - А ты бы мне поверила? Я твоей, извини, предшественнице пыталась это втолковать. Так она все полгода, что в квартире жила, на меня не глядела. И ушла от дяди Паши с уверенностью, что это злыдни-соседки их развели.
        - Что делать?
        - Извечный русский вопрос. К мужу ты не вернёшься. Квартиру снимать никаких денег не хватит. Можешь жить в Светиной комнате, на ключ. Я все равно ее только как гостевую использую. Но легко ли вам будет в одной квартире? Попробуй еще одну ставку взять, чтобы реже видеться.
        - Маруся, - вмешался Андрей. - А вы не возьметесь у меня убираться? Я квартиру изрядно запустил после ухода жены.
        - Почему нет! - сразу согласилась Маруся. - Как вас отпустят, так и пойдем.
        Тут выкрикнули Андрея.
        - Вы меня не ждите, - сказала я Марусе. - Как Андрея отпустят, так и поезжайте. Он промерз, устал.
        Через пять-десять минут позвали меня. Теперь допрашивали дотошно и агрессивно. Но я к этому была готова, наверняка они уже знали, что раненый назвал меня ведьмой. А я его тоже вспомнила: это тот, кому я предсказала покойника в доме и чью семью тогда же увезли на «скорой». Он был из свиты Борисыча, который сидел за столом с нами. Представляю, что обо мне напоёт этот холуй, наверняка посланный за нами! Я рассказала откровенно все, кроме, разумеется, измышлений по поводу моего умения предсказывать судьбу.
        Когда разговор пошел по третьему кругу, я психанула:
        - Ну, вот что, господа. Я пошла домой, а вы к следующей нашей встрече придумайте свежие вопросы.
        - Я вас не отпускал!
        - А вы меня и не задерживали. Я - пострадавшая при взрыве. Мне в больницу надо. Но я добровольно осталась, чтобы ответить на ваши вопросы. А вы сопли жуете, не знаете, о чем спросить.
        - Вы - подозреваемая.
        - Меня бы там не было, если бы я была виновата. Какой смысл саму себя подрывать?
        Меня завели в соседний кабинет и оставили там одну. Нестерпимо хотелось спать, хотя еще даже вечер не наступил. Заболеваю, что ли? Ах, да, нос включался…
        Я пошла из кабинета и тут же была остановлена окриком дежурного.
        ¬ - Мне что, в туалет нельзя?
        На обратном пути полезла на решетку:
        - Подайте пальто!
        Вернулась в узилище, составила три стула вместе, завернулась в пальто и тут же заснула.
        Выдержав в ожидании около часа, за мной пришли, но не смогли добудиться. Брызгали водой, подносили к носу нашатырь. Наконец, кто-то догадался заглянуть в глаза. Они были приоткрыты. Тогда уже вызвали врача.
        Когда я пришла в себя, было утро. Я лежала на неудобной кровати с жесткими пружинами. На сгибе локтя противно стягивал кожу пластырь. Прямо в глаза через большое окно светило солнце. В большой палате стояли какие-то аппараты, было еще несколько кроватей, но все были не заняты. Я пыталась вспомнить, как очутилась здесь, но последнее, что вспомнила - это как меня заточили в каком-то служебном кабинете. «Пытали, что ли?» - подумалось. Встала и хотела пойти поискать туалет. Но на мне была только ситцевая ночная сорочка, украшенная надписями «Минздрав СССР». Надо же, уж десять лет как нет, а имя его живет. Да, а на ноги-то что обуть?
        Я все-таки двинулась к двери, чтобы хоть позвать кого-то, но в белой тряпке, наброшенной на аппарат у входа, вдруг признала медицинский халат. Надела, застегнула и вышла в коридор.
        Больничное утро было в разгаре. По коридору сновали медики и больные, кого-то везли, что-то несли. Никто на меня не обращал внимания, и я брела по коридору, пока не наткнулась на нужное мне заведение. Умываясь, я напилась прямо из-под крана противной хлорированной воды. В голове немного прояснило, но, когда я наткнулась взглядом на свое отражение в мутном зеркале, висящем над умывальником, мне вновь поплохело: лохматые волосы, размазанная вокруг глаз тушь, опухшие веки.
        - А душ тут есть? - хрипло спросила я вошедшую в умывальник пациентку. Она вздрогнула, но ответила, что ванная напротив. Пригляделась ко мне, вздрогнула еще раз и удалилась, забыв, зачем шла.
        Плевать! Вышла в коридор, увидела напротив дверь без номера, зашла и заперлась. Я стояла в очень большом помещении на два таких же здоровенных, как в моей палате окна и с кафельным полом. У стены одиноко притулилась ванна. Подошла к ней, оперлась и почувствовала дурноту. Нет, через борт перелезать не стоит. А, тут решетка под ногами, значит, смыв есть, можно поливать себя, стоя на полу.
        В дверь несколько раз ломились, но я не обращала на это внимание. Полотенца-то у меня не было. Пока обсыхала, обследовала помещение и обнаружила упаковку таких синих целлофановых мешочков, которые в поликлиниках на обувь одевают. Обула их. На босу ногу эта гадость очень скользила. Зато хоть ноги грязными не будут!
        Теперь, когда я шла с мокрой головой, я уже не была столь незаметной. Но хуже было то, что совсем незаметной стала моя палата. Я, выходя, даже не посмотрела ее номер! И даже не помню, в какую сторону идти. Думая об этом, я меж тем продолжала двигаться и дошла до лестничной площадки. Здесь я точно не была. Обратилась к первому попавшемуся пациенту. Он шарахнулся от меня, как от прокаженной. И правда, эпизод из фильма ужасов: в белом халате, с пакетиками на ногах и с всклоченной мокрой головой. Но другая пациентка, в годах и с сотовым телефоном в руках, оказалась покрепче. Я продиктовала на память телефон редакции и попросила сообщить им, в какой я больнице, и просьбу передать это моим соседям, чтобы выручали. Заодно узнала сама, куда меня забросила судьба. Подумав, что искать палату бесполезно, решила дожидаться коллег у входа. Спустилась по лестнице и очутилась в просторном холле, где висели телефоны, была раздевалка и справочная, а вдоль стен стояли кресла, на которых общались больные и посетители.
        Спустя два часа я все так же сидела за кадкой с фикусом, только с высохшей головой. Никто ко мне не ехал. Обратилась к сидящей в ожидании старушке и узнала, что один из аппаратов на город работает бесплатно. Заняла очередь и через двадцать минут получила к нему доступ. Кому звонить? Набрала домашний номер. К счастью, Любовь Михайловна ответила сразу. Она набросилась на меня с упреками, почему мы с Марусей с вечера пропали, что надо же предупреждать и всё такое. С трудом прорвавшись через её стенания, я объяснила, что попала под взрыв и нахожусь в больнице. Снова сто слов в минуту! Я заорала:
        - Любовь Михайловна, ради бога, дайте слово сказать, а то я сейчас упаду!
        Она наконец-то замолчала. Я объяснила, что не прошу её меня навещать, это довольно далеко. Я только прошу найти на задней обложке справочника имя «Сева» и позвонить ему на сотовый. И спросить, интересует ли его интервью с жертвой взрыва в известном ему кафе. Может даже стребовать с него плату за информацию. И проинформировать его, что я ожидаю в холле названной больницы, прячась за кадкой с фикусом, потому что вид у меня ужасный, так как я являюсь жертвой произвола милиции и врачей. Любительница милицейских сериалов взвизгнула от ужаса и восторга и обещала всё сделать в лучшем виде.
        Я вернулась за фикус. Сева примчался через полчаса. С ним приехала Любовь Михайловна, потребовавшая от него подвоз её и моего барахла как плату за информацию.
        Сева был в восторге. Он заснял меня в этом диком виде и за кадкой. Потом разрешил взять тайм-аут и одеться. Любовь Михайловна загораживала меня собой, распахнув пальто, а я быстренько натянула на голое тело принесенный ею спортивный костюм, носки и шлепанцы.
        - И все? - спросила я ее. - Мне же надо отсюда драпать!
        - Ничего, сегодня тепло и тихо, - сказал Сева. Пробежишь до дорожки, а я сейчас охрану подогрею, и они мою машину пропустят. Ждите!
        Вернулся он не так уж быстро, и повел нас не к выходу, а через переход, а потом по боковому коридору. Мы оказались на пандусе, на который «Скорая помощь» пациентов доставляет. Там за углом и приткнулась его машина. Мы выехали за шлагбаум, и он встал на стоянке.
        - Теперь ждите.
        Любовь Михайловна возмутилась. Но он сказал ей:
        - Я же должен взять интервью у лечащего врача, а затем вместе с ним навестить жертву взрыва!
        - Здесь? - испугалась она.
        - Зачем, она же у них в больнице лежит. В палату пойдем.
        - Сева, какой вы молодец!
        - Вон телевизионщики подъехали. Пошел!
        - Сева, ты что, им меня сдашь?
        - Нет, Наташа, ты - моё тайное оружие!
        В машине мы сидели недолго. Минут через пятнадцать из проходной вышли, посмеиваясь, два парня с аппаратурой, длинноногая девица и Сева. Коротко переговорили и разошлись по машинам.
        - Ну вот, - захлопывая дверцу, сказал он. - Сейчас они в отделение смотаются, ментов снимут, а я вас куда-нибудь отвезу.
        - Куда?
        - В гостиницу, наверное. Дома-то тебя сразу повяжут.
        - Я что, дочь миллионера?
        - Не робей, старуха, фирма платит.
        - Тогда, может, лучше в другую больницу отвезти? - спросила Любовь Михайловна. - Наташа неважно выглядит.
        - Ах! - восхищенно выдохнул Сева. - У меня еще не было такого толкового агента. Вот вам моя визитка. Если еще встретите что-нибудь любопытное, Любовь Михайловна, звоните. Момент, свяжусь с руководством.
        Соседка моя от удовольствия запылала, можно сказать, девичьим румянцем. А Сева тем временем получил благословение от своего главного и повез нас в платную клинику. Места оказались знакомые, в этой больнице работал тот самый психиатр, у которого обследовалась вся наша семейка.
        Вечером я любовалась в «Криминальных вестях» на умное лицо незнакомого мне врача, который рассказывал, какое лечение мне прописывал, а потом его же глупую рожу, когда выяснилось, что палата пуста. В трехминутный сюжет вместились и отмашки «No comments» знакомых мне милиционеров, и демонстрация документов «Скорой», которая доставила меня в больницу в бессознательном состоянии из отделения милиции, и упоминание об Андрее, которого держали в отделении замерзшего и промокшего, в результате чего он сейчас лежит с высокой температурой, что также подтверждается записью диспетчера «Скорой помощи». Завершила сюжет длинноногая девица тем, что уже есть заключение о причине трагедии: взрыв газового баллона, внесенного в теплое помещение. А ведущий программы подытожил:
        - Еще двое пострадавших. Но не от взрыва, а от бездушия тех, кто призван нас защищать: от милиции и медицины.
        Вечером Сева привез мне вырученные из той больницы выписку из истории болезни и одежду. А еще мою газету и свой опус, занявший полный разворот его желтой газеты.
        Сначала я ухватилась за родное издание. Ишь, как Константин Петрович подсуетился! Успел-таки горячую новость в уже готовый номер вставить. На первой полосе моя фотография. Гад, выбрал самую страшную. Это осенью Манька щелкнула, когда у меня зуб болел. Вроде я с таким выражением лица раненых выношу с поля боя. «Наш специальный корреспондент волей случая…» Скотина!
        В Севиной газете кроме того, что уже прошло по телевидению, было интервью с Андреем и со мной.
        - Без обиды? - спросил он, когда я прочитала.
        - Нормально. Правильно, что не давишь на милицию. Я действительно ничего не помню. А когда очнулась в больнице, вспомнила их обвинения, поэтому мне в голову стукнуло, что меня какой-то вакциной правдивости травили, чтобы я в терроризме призналась. Поэтому и решила удрать. И правильно сделала. Я ведь три часа в палате отсутствовала, а они даже не заметили.
        С утра пришел следователь.
        - А чего вы? - удивилась я. - Вроде, установлена бытовая причина взрыва. Нет терроризму!
        Он сказал, что расследует правомерность действий милиции. Я отговорилась провалами в памяти. Единственное, мол, что ставлю им в вину, это то, что долго держали. Следователь, чувствую, обрадовался: кому охота своих топить. Но решил еще подстраховаться:
        - А почему вы попросили консультацию психиатра?
        - По этому по самому. Я же понимаю: чтобы себя обелить, вы будете на меня всех собак вешать. Так что лучше самой установить степень своей вменяемости. А Стригоцкий - это авторитет. Его заключение ни один из ваших экспертов не решится опровергнуть.
        Потом мы еще немного пообщались, но уже без взаимных претензий. Среди погибших, людей никак с криминалом не связанных, оказались двое с очень темным прошлым: наши с Андреем соседи по столу. Это и навело подозрение на нас. Да еще тот, который в витрину улетел, подбавил жару. Он, пока его везли в больницу, сказал, что был послан следить, чтобы Андрей не смылся. Поэтому нас и мариновали. Но потом по опросам выживших посетителей и официантов реконструировали события и установили, что встреча Андрея с ними получилась случайно, а я в том кафе оказалась впервые, и знать об этой «приятной» встрече не могла. Шофер соседей по столу четко сказал, что свернул сюда из-за образовавшейся пробки, а хозяин с приятелем увидели кафе и решили в нем перекусить.
        Тот, кого мы спасти пытались, умер. Не сразу. Операция прошла успешно, сшили ему порванный сосуд. И кровь вливали. Когда он пришел в себя после операции, врачи не сомневались, что он будет жить. И он был в эйфории, что жив. Но почему-то после того, как услышал слова «острая кровопотеря», заистерил. Метался, обвинял ведьму в проклятии, а себя в том, что «связался с этой девкой». Почему-то хватался за всех и клялся: «Она совершеннолетняя!»
        - Вы можете это объяснить? - спросил меня следователь.
        - Увы, могу, - ответила ему я. - Я этого… не знаю, как его зовут, да и знать не хочу, второй раз в жизни видела. А в первый раз речь шла о том, как он с малолетней проституткой обошелся. И сказала я ему, что если он еще раз ребенка обидит, то кровью изойдет. Видно, накануне он свои садистские наклонности в полной мере удовлетворил. Вот и запсиховал при слове «кровопотеря». Он меня ведьмой считал и был уверен, что я будущее предсказываю.
        - А откуда у него эта уверенность? - засмеялся следователь.
        - Понимаете, есть у меня такое свойство. Иногда попадаю пальцем в небо. У людей ошибки забываются, а попадания запоминаются. Один раз я его приятелю предсказала итог футбольной игры. Он в тотализатор тогда кучу денег выиграл и всех поил. Вот они и поверили.
        - А как вы предсказали?
        - Да так… трепанула.
        - А трепаните-ка мне, как завтра вечером наши с америкосами сыграют.
        - 2:3, - не задумываясь, ответила я.
        - Что, проиграют?!
        - Я так сказала? Значит, проиграют.
        - А во что играют хоть?
        - Да мне без разницы, хоть в салочки, хоть в «пьяницу». Я спортом не интересуюсь.
        Посетитель мой хохотнул, но ушел с испорченным настроением. Хоть плачь, в последующие дни только и разговоров было, что о поражении наших хоккеистов на олимпиаде.
        В понедельник я вышла на работу. Константин Петрович встретил меня упреками:
        - Нехорошо получилось, Наталья!
        - Да ладно, Константин Петрович, я не в претензии. Ну, некогда было вам мне помочь. Дело житейское.
        Он выпучил глаза:
        - Да при чем тут это? Ты зачем Севе позвонила?
        - Чтобы он мне помог. Но сначала я позвонила вам и два с половиной часа ждала, чтобы вы нашли время и послали моих соседей мне на выручку.
        Ему краска в лицо бросилась:
        - Неправда!
        Я подошла к телефону и ткнула пальцем в автоответчик:
        - Отмотать?
        У нас для страховки все разговоры записывались. Главная наша, хоть и недолюбливала меня, сказала:
        - Не надо. Я уже слышала. Г… ты, Костя! Но хуже то, что нет у тебя журналистского чутья. Такой материал упустил!
        Легче мне в редакции от этого не стало. Если раньше меня недолюбливала только главша, то теперь и хрыч старался при каждом удобном случае навредить. А Манька всегда существовала автономно. И мне, во всех своих коллективах поддерживающей приятельские отношения, стало очень непросто.
        Посылали меня теперь на самые неперспективные мероприятия. Так я оказалась на встрече с Деменовым, областным королем проводов и кабелей. Называлась его фирма Лен-строй-тех-электро-монташ-шабаш… как там дальше? Словом, по Ленобласти провода тянули. Среди журналистской братии имел он кликуху Демосфенов за редкое косноязычие. В общем, брат Черномырдина по несчастью.
        Я вытерпела все два часа этой головной боли. Тема была чисто производственная, а подоплека политическая. Через полгода выборы в заксобрание, и Деменов явно настроился туда идти. Бедняга, он совсем не умел расположить к себе публику. Если бы его помощники сократили производственную часть и выпятили социальную! Для своих сотрудников он делал много, да и благотворительность поддерживал. Проникнувшись жалостью, я подошла к нему и расспросила об этом. Вернувшись, изложила услышанное вполне сочувственно, здраво рассудив, что пинать его и без меня кому найдется. Главша удивилась:
        - Неужели он все так толково сказал?
        - Да нет, конечно. Но смеяться над ним как-то банально. Ну, не умеет человек говорить! Зато делать умеет. По-моему, это будет даже оригинально - не цепляться к форме, а оценить содержание.
        Главша хмыкнула и не возразила. Подсократила чуть и вставила в номер.
        Через неделю на очередном брифинге очередного политикана я, позевывая, рисовала чертиков в блокноте. Повернулся ко мне Малоземов из гей-газеты и спросил:
        - И почем была джинса про шараш-монтаж?
        - Даже не смешно…
        - Зачем отрицать очевидное? - сказал Малоземов. - Кто же за так будет Демосфенову ахинею на русский переводить?
        - Ты наш тираж знаешь? Им дешевле нанять бомжа, чтобы он на заборах это писал.
        - Тогда зачем, Наташа?
        - А я что, душой покривила?
        - Да ладно тебе! В чем фишка-то?
        - Ну ладно, давай объясню, - обозлилась я. - Ты помнишь, что о Деменове написал Генка?
        - Не читал.
        - А Марина?
        - Не помню.
        - А меня ты почему прочитал и запомнил?
        - Так все говорят…
        - Вот!
        После секундной заминки Малоземов заржал.
        Когда после завершения мероприятия народ повалил на выход, он подошел ко мне и сказал:
        - Наташа, как ты относишься к кухне ресторана «Уточка луговая»?
        - Даже не слышала про такой.
        - Пользуйся возможностью, я приглашаю.
        - Ты приглашаешь, а я плач?… и плaчу. Знаю я твою щедрость.
        - Ладно, старуха, не срами гусара. Еще никто не видел, чтобы Малоземова женщина содержала. Наоборот, Малоземов женщинам помогает. Вот тебе визитка. Этот господин тебя приглашает. А я даже не пойду, чтобы ты не волновалась.
        Сдается мне, что его и не приглашали, более того, настоятельно просили не приходить, а то разве бы он пропустил халяву?
        Идти или не идти? На карточке только фамилия и телефоны. Любопытно, кого я заинтересовала? Пойду, конечно! Надо удовлетворить свое любопытство. Не думаю, что мне что-то угрожает. Я не фотомодель, не наивная юная простушка, и на органы меня красть поздно - поизносилась. Как говорит Маруся, разве что на собачьи консервы пустить. А сырье для консервов в ресторане не откармливают.
        «Уточка» располагалась как раз напротив. Но пришлось обходить площадь, поэтому добралась я туда минут через пятнадцать. Господина Перовского, чью визитку дал мне Малоземов, я уже видела сегодня, он на брифинге сидел рядом с ним. Представился: у Деменова связью с общественностью занимается. Хоть стой, хоть падай, подумывает пригласить меня в свой отдел заниматься мониторингом прессы.
        За обедами мы вели какой-то необязательный пустой разговор, просто заполняя паузы между блюдами. Потом он спросил:
        - Как-то вы невеселы. Вас мое приглашение не заинтересовало?
        - Просто удивлена. Я в журналистике всего несколько месяцев. Коли уж образовалась у вас такая вакансия, было бы естественно пригласить на неё какого-нибудь разбойника пера с разветвленными связями в этой среде. Ищу второе дно.
        На самом деле второго дна я не искала: оно, конечно, есть, но надо обладать информацией об этом «Электрошараше», чтобы о чем-то догадаться. А думала я о том, что последние полгода занимаюсь интересным делом. Мне только в библиотеке было интересно. А в дальнейшем я просто зарабатывала деньги на жизнь. Ну, не вдохновляла меня продажа путевок в страны, где я не была, и компьютеров, в которых я очень мало понимаю! Если бы не сложности с коллегами, я бы никогда не соблазнилась на очень хорошую зарплату от Деменова. Да и не факт, что я там приживусь… В общем, есть отчего загрустить.
        - Конечно, не только и не столько сыграла в этом роль ваша статья. Важнее то, что вы сумели в этом сложном материале вычленить главное. Этим я и зову вас заняться. А необходимые связи у нас имеются.
        Да, неубедительно это все. Но, как говорит бабушка, «дают - бери, а бьют - беги». Беру! А со временем разберусь.
        - Почему так поздно? - встретила меня главша. - Брифинг три часа как кончился. Что-то ты рано волю почуяла.
        - Да, опоздала, - вздохнула я. - Но больше никогда не буду.
        - Зарекалась коза в огород не ходить, - пробормотал Константин Петрович.
        - Нет, правда не буду, - сказала я. - Потому что увольняюсь.
        - Что так? - спросила главша.
        - Екатерина Сергеевна, а разве вы против? - удивилась я.
        - Держать не буду. Но… из тебя со временем вышел бы толк. Жалко, если ты уйдешь в другую сферу.
        - В другую, но родственную.
        - Если не секрет, куда?
        - К Деменову.
        - Вот стерва! - вскочил Константин Петрович. - Использовала нашу газету, чтобы к нему пролезть!
        - Ну, не думаю, что его можно так дешево купить, - спокойно сказала главша. - Тут наверняка другая подоплёка. Но ты ведь не расскажешь?
        - Да нет особого секрета. Протекция.
        - Сильная, должно быть, - сказала Манька. - Эта вакансия с осени не занята.
        - Я так понимаю, верные мои соратники, вы оба туда наведывались? - спросила главша. Крыть было нечем, они отмолчались. - Вот почему я всегда была на стороне Наташи, как бы вы ни давили на меня.
        Если это назвать «на моей стороне», что же было бы, перейди она на противоположную? Но она удивила меня еще раз: достала из сейфа бутылку коньяка.
        - Давай расстанемся по-людски!
        Спасибо, я по дороге из «Уточки» затоваривалась продуктами, предполагая обмыть новое место с соседями. А посидела с этими неважно настроенными по отношению ко мне людьми.
        ***
        Режет глаз фраза «Отче Сергий помолился о здравии». Ладно, автор неграмотный, но почему его никто не редактирует? Ох, до чего же нудная эта работа - прессу просматривать. Лучше дрова пилить.
        В дверь заглянул Перовский:
        - Наташа, ты помнишь, что «Очаг» сегодня?
        - Конечно. В восемь.
        - Будем смотреть вместе.
        - Что так?
        - Поедем к Деменовым. Приглашают.
        Я кивнула, а когда он вышел, поежилась: «Минуй нас пуще всех печалей…»
        На канале «Семейный» уже не первый год идет программа «У очага». Всякие встречи с интересными семейными традициями: кто кактусы разводит и для детей из них компот варит, кто семейный хор организовал, кто на люстру качели повесил. А я сидела на газетах и чувствовала себя неловко: такие деньги за такой никчемный труд. И подсуетилась, зная, что редакторша этой программы с Марусей приятельствует на почве рукоделия, и попросила показать ей вышитую женой Деменова икону. Когда они вышли на мадам, она позвонила мне. Мы встретились.
        - Она сказала, что не надо готовиться, чтобы это не выглядело отрепетированным.
        - Сами знаете, самые блестящие экспромты - заранее подготовленные. А это «не надо готовиться» звучит вообще подозрительно.
        - Люба, может, тогда вообще не надо? - спросил Деменов.
        - Да нет, Лёша, в кои-то веки дали возможность бесплатно попиариться!
        - А может, их пробашлять? - спросил Перовский.
        - Не попросили - не лезь! - отрезал Деменов.
        - Давайте так. Решаем сниматься? Значит, будем обкатывать, - устало сказала я. - Потому что если Любовь Алексеевна запнется на остром вопросе, виноват будет кто?
        - Я! - почти синхронно выкрикнули все, кроме хозяина.
        - Кто признаётся, тот и остаётся!
        Деменов покачал недовольно головой, но ушел.
        А мы обсудили возможные провокационные вопросы: о косноязычии мужа, о бездетности, о происхождении и т.д. Поскольку большинство таких щипков так или иначе должны касаться самого Деменова, я посоветовала ей продумать, что сказать в случае вопросов невинных: что муж любит читать, какое кино смотреть, какую музыку слушать, любимые блюда.
        - А если она спеть попросит?
        - А вы умеете?
        - Так все умеют… более или менее…
        - Ну, давайте!
        Она пожала плечами, оперлась на комод, у которого в это время стояла, и запела:
        - Покатилось колечко по полю, по полю,
        Отдают нелюбимому деву в неволю,
        Я кольцо подниму, я обет свой нарушу,
        Я милoму отдам и колечко, и душу.
        Кольцо не ценил он, сронил на тропинку,
        Разбил мое сердце на две половинки.
        - Отлично! Вам есть что продемонстрировать, поэтому не ждите вопроса, а найдите предлог спеть сами. Только имейте в виду: на вас микрофон навесят. Поэтому не форсируйте голос. Подготовьте что-нибудь лирическое, но без страсти, не как «Колечко». И сами оборвите после одного куплета, чтобы показать, что это для вас безделица.
        И вот мы сидим у телевизора. На удивление все выглядит очень по-доброму. Деменова демонстрирует свои иконы и картины, а заодно свою выдержку и зрелую красоту. Говорит спокойно и откровенно. А вот скрытый наезд. Ведущая спрашивает, нет ли у Любови Алексеевны ощущения превосходства: она питерская, а ее муж - из провинции. Деменова улыбается и выдает нашу домашнюю заготовку:
        - Провинция - понятие не географическое, а этическое. Можно жить напротив Лувра и ни разу туда не зайти. А выходцы из провинции жадны к познанию. И многому могут научить столичных жителей.
        Дальше она говорит, что в разных местностях разные песни поют. И сама напрашивается на исполнение.
        - Вот песня, которую вы, уроженка Северной столицы, наверняка не слышали:
        Как месяц восходит над ветхой оградой!
        Как звезды высокие ярко сияют!
        Но небо светлей над заброшенным садом
        И отблески тают.
        Знакомы вам эти строки? Их автор в XIX веке был довольно популярным, но ныне забыт.
        - У нас традиция, - не растерялась ведущая. - Наши герои задают зрителям вопросы. Вот и сейчас Любовь Алексеевна задает вам вопрос: кто автор этих строк?
        Хозяйка тоже не растерялась и вручила вышитый пейзаж для того, кто первым ответит правильно.
        На неизбежный намек на косноязычие мужа она откликнулась рассказом о своей однокласснице, которая блистала по физике и математике, но двух слов связать не могла, что не помешало ей в тридцать два года защитить докторскую диссертацию. А блистать красноречием так и не научилась. Есть, конечно, в школе медалисты, которые все предметы знают. Но, как правило, не глубоко. В общем, читайте Козьму Пруткова: «Специалист подобен флюсу, полнота его одностороння».
        - Туше! - прищелкнул языком Перовский.
        Оно конечно, только ведь это моя одноклассница! Правда, еще не защитилась, осенью собирается. Ладно, использовала мою байку Деменова удачно.
        После телепросмотра, естественно, застолье. Перовский почему-то на всех гулянках накачивал меня алкоголем. То ли видел во мне шпионку и пытался что-то выведать (тогда за каким чертом звал!), то ли просто издевался. А я на этот раз не отказывалась и пила рюмку за рюмкой. Поэтому, когда Деменова заговорила со мной о съемке, я ей сказала, что она телегенична настолько, что вполне могла бы побороться за место в заксобрании. У нее даже шея покраснела:
        - Ну что вы, Наташа!
        - А что, - поняв, что даму снедает честолюбие, сказала я. - Вы красивы, умеете говорить. Что еще пиплу нужно?
        - Домохозяйку - во власть?
        - Скажу вам как обывательница: мы в массе не понимаем, почему здесь нужны профессионалы. Мы выбираем своих представителей. Кто меня, такую простую, лучше поймет, рассуждаю я: олигарх, адвокат, слесарь или домашняя хозяйка? Чаще в этом мясном наборе доминирует юрист-говорун. Но если я достаточно озлоблена, буду голосовать за слесаря: он свой. А если на моем участке работяга не выставился, что часто бывает, то выберу домохозяйку, особенно если она не выпендривается.
        Подошла домработница и подала мне сумку:
        - У вас телефон звонит.
        Я извинилась и вышла в прихожую. Звонил Альгис, тот самый, что по поручению Боева ко мне заходил. Последние полгода мы не раз пересекались. Я почти каждый выходной навещала Петра, с которым не то что подружилась, но как-то примирилась. Разговаривали больше на отвлеченные темы, но как-то в раздражении от спора я рассказала, чего стоили нам со Светой деньги, оставшиеся после покупки им квартиры. Всё рассказала. Реакция Боева была предсказуемой: «Психопатка!» Я плюнула и ушла.
        Через две недели Альгис приехал за мной и снова позвал к Петру. Что мне оставалось делать? Плюнула теперь на себя и поехала. А Боев, искренне не понимая, что меня так возмутило, спросил, неужели такой реакции Светы я нахожу разумное объяснение? «Я не умею объяснять очевидные вещи, - ответила я. - Но попытаюсь». И сказала о том, что Света четверть века жила только его интересами, своих не имея: трудилась там, где придется, а не там, где хочется, не имела друзей и развлечений. «Заметьте, я не спрашивала ее о том, как она жила с вами, но уверена, что в гости вы ходили к тем, кто лично вам был нужен, театр или на концерт она не могла посещать одна, а вы ходили только на официальные мероприятия». И в сорок четыре года оказалась у разбитого корыта.
        - Я ее не гнал! Она сама психанула!
        - Петр Иванович, вы за два месяца до ее приезда ездили к ней в отпуск. Если бы вы застали у себя в квартире мужика в семейных трусах, ей нужно было вас гнать, или вы бы ушли сами?
        - Ты сама сказала: это моя квартира!
        - В том-то и дело. И в Питере, и в городке были ваши квартиры, из которых вы могли ее прогнать, но великодушно не прогнали. А у нее ничего не было. Ей в жизни держаться было не за что. Я попыталась удержать ее началом новой жизни. Мы сняли эти чертовы деньги, чтобы купить ей жилье в большом городе, где она могла бы хоть работу интересную найти. А когда она этой надежды лишилась, у нее ничего не осталось. У меня же потом месяц душа была не на месте!
        - А почему только месяц?
        - Потом мы узнали о ее беременности.
        - Наташа, это действительно мои дети?
        - А то не видно?
        - Но почему столько лет не было, а тут?..
        - Я спрашивала, мы ведь по разным специалистам ходили. Гинеколог-эндокринолог сказал, что организм перестраивался, возраст у нее уже такой был. В общем, совпало несколько факторов, в результате чего получился гормональный всплеск.
        - А почему она мне ничего не сказала? Ладно, гордость не позволяла специально прийти, но ведь мы встретились как-то.
        - Знаете, что она сказала тогда? «Я себя несчастной считала, а ведь это он несчастный».
        - Жестоко с твоей стороны это передать.
        - Кушайте на здоровье.
        Вот так мы общались. С его стороны просто мазохизм какой-то, но он меня звал, если я пропускала день визита. А теперь он умер. В ответ на вопрос, что от меня требуется, Альгис сказал, что все хлопоты берут на себя коллеги-летчики, от меня требуется только присутствие и известить семью. Я тут же позвонила Свете, но у нее телефон оказался отключенным. К лучшему, решила я, и набрала Ивана Григорьевича. Он спросил, как я считаю, нужно ли Свете приезжать.
        - Вы уверены, что через нее кто-нибудь не захочет воздействовать на вас? Я бы не рисковала. Передайте мое мнение Свете. А вот копии документов, может быть, доверенность…
        - Дети и без наследства проживут!
        - Не в этом дело. Пусть все будет по закону.
        С телефоном в руке я пригорюнилась. Каким бы ни был покойник, но получится, что кроме коллег да меня, чужой по крови и духу, его и проводить некому? Набрала Аллу:
        - Скажи, у Петра Ивановича родни не осталось?
        - Наверное, в Боевке кто-то есть…
        - Спроси у бабушки. Если есть, свяжись с ними и дай мои телефоны. Решат на похороны приехать, у меня могут остановиться.
        - А… как мне ей про тебя…
        - Алла, хватит уже этой глупой вражды! Так и скажи: приеду - повинюсь.
        - Ты собираешься приехать?
        - Конечно! Я в Утятине семь лет не была.
        Когда я вернулась домой, позвонила тетка Петра Ивановича. Она сказала, что приедет ее сын с женой. Я объяснила им, как до меня добраться.
        Ну и фрукт этот боевский кузен! Вылитый Петр Иванович. В первый день приезда: «Где Светка?» На второй: «А почему нас в Петиной квартире не поселили?» Жена шикала на него, а он ей: «Оставь эти утятинские глупости!» Только много позже до меня дошло, что она меня боится.
        На второй вопрос я ему ответила:
        - Я его адреса не знаю. Была несколько раз зимой, но меня подвозили. Вот телефон человека, который похоронами занимается, спросите у него.
        - Что же, квартиру никто не охраняет? - хватая мой телефон, спросил он.
        - Саша, ты сдурел? - вспыхнула жена. - Человек занимается похоронами, а ты у него про квартиру!
        - Ничего, - пробубнил он. - Порядок должен быть.
        И начал представляться по телефону. «Ничего себе!», - возмутился; на том конце трубку повесили, и он сказал нам:
        - В его квартире живут какие-то посторонние люди! Наташа, ты почему не проконтролировала?
        - Завтра спросим, - ответила я и ушла спать.
        Назавтра мы сидели у гроба в каком-то гарнизонном клубе. Подходили какие-то сослуживцы и штатские, приносили соболезнования, мы благодарили. Хоть и противный кузен, но большое облегчение разделить эту ношу на троих. Если бы все пожимали руку только мне, она бы у меня отвалилась.
        Когда двинулись, Альгис подошел ко мне и доложил, что, когда Петр последний раз ложился в госпиталь, он отдал ключи одному своему подчиненному, у которого только что родила жена, а жили они в аварийном общежитии. Сказал, пусть живут, пока им квартиру не дадут.
        - Как хозяин решил, так и будет, - ответила я. - По крайней мере, полгода, пока наследников не утвердят.
        - Спасибо, - сказал стоящий рядом военный.
        - Да мне-то за что, - махнула рукой.
        - Правда, что это ты раскомандовалась, - возмутился кузен. - Вообще, кто ты такая? Ты даже не родня. Просто однофамилица.
        - Душеприказчица, - ответил Альгис и отошел.
        Я села в машину, к которой меня подтолкнул кто-то из распорядителей, и оказалась рядом с Дмитрием Ивановичем, главным охранником нашего «Электрошараша». То-то мне показалось, что у гроба мелькнуло знакомое лицо! Ну, хоть одна загадка разъяснилась! Никто больше к нам не подсел. Машина пристроилась за катафалком, а я сказала:
        - Спасибо, Дмитрий Иванович, за рекомендацию.
        - Да чего там, - смущенно пробасил он. - Альгис сказал, мол, Петра Ивановича племянница без постоянной работы, ну я и… А чего, у них полгода вакансия!
        Говорить было нечего, и дальше мы молчали. Прикрыв глаза, я думала о том, что надо после похорон забежать в магазин и купить что-нибудь, из чего можно соорудить ужин попригляднее, вечером Маруся обещала заскочить. Да еще гости, чтоб их! Да ладно, тоже и у них свои тараканы в семействе. Вчера Света звонила. Я ей о родне, и она мне о них же. О болезни Саши, о мудрости его матери, сумевшей оградить сына от разочарований. И о Марусе я думала. Бабе под полтинник, а она неприкаянная. С мужем-пьяницей маялась, синяки сводить не успевала. Потом дядя Паша поманил. Года не прожила в покое и довольстве - разрыв. А теперь вообще…
        Тогда, зимой, после больницы, она сказала мне, что поселилась на даче у Андрея. «Там же не достроено!» - удивилась я. Съездила к ней в гости. Оказалось, что сначала Андрей построил гараж с надстройкой, в которой она и поселилась. Помещение предназначалось для прислуги, каковой она и была. Но у дома был завершен только цокольный этаж и частично возведен первый. Соответственно, не были подведен газ, только электричество. За водой она ходила в подвал недостроенного дома, отопление было печное. Пол невероятно холодный. Но Маруся не унывала. Она рассчиталась из нашей поликлиники и устроилась санитаркой в поселковую амбулаторию. Два раза в неделю наезжала наводить порядок в квартире Андрея. В ее гараже я с удивлением обнаружила следы частого пребывания хозяина. А интерьер не оставлял сомнений, что ночевали они на одном диване. «Маруся!» - ахнула я. «А что такого?» - с вызовом спросила она. «Сколько ему годочков-то?» «И всего ничего. Пашка был на двенадцать старше, а Андрюша на восемь лет моложе. Такая вот связь поколений… на мне». Мы посмеялись, но осадок на душе остался. Ну, не смотрелись они парой!
Андрей, современный, моложавый, из питерской интеллигентной семьи, выглядел моложе своих лет. Я никогда бы не подумала, что ему сорок! А Маруся, разумная, добрая, симпатичная, приехавшая когда-то учиться в строительном ПТУ из какого-то Мухосранска, будь даже на двадцать лет моложе, все равно была из другого мира. Долго такой союз продлиться не может. Как она перенесет еще одну потерю?
        После непременного прощального залпа нас отвезли в гарнизонную столовую на поминки. Хорошо о Боеве говорили сослуживцы. Значит, он был неплохим летчиком и командиром, но почему он был плохим мужем?
        Возвращались мы домой в разное время. Кузены прилипли к Альгису, а я махнула им рукой и пошла к троллейбусу.
        Вечером я еще не закончила приготовления к ужину, когда пришла Маруся.
        - Осуждаешь меня? - спросила она, перехватив ножик и начав ловко резать зелень.
        - Да бог с тобой, - ответила я. - Просто беспокоюсь, что дальше будет.
        - Что ты заранее нервничаешь? - беспечно ответила она. - Как расстанемся, так поплачем.
        - Все бабы, наверное, такие. Бабушка Катя рассказывала, как моя прабабушка первый раз замуж выходила. Она много лет жениха ждала, пока он действительную отслужит. А тут Первая мировая началась, он в плен попал. А в 16-м году его из плена домой отпустили умирать - чахотка. Она сказала: «Хоть день, да мой!» и пошла с ним под венец.
        - И сколько дней она с ним жила?
        - Два месяца.
        - Вот видишь! А я с Андрюшей уже почти четыре!
        Мы поглядели друг на друга и захохотали. На кухню заглянула моя гостья с поджатыми губами и сказала:
        - Можно бы и не смеяться сразу после похорон.
        - Да нам-то с вами какая скорбь? - окрысилась я. - Это Александру покойный двоюродным братом приходился, ему и скорбеть.
        - Конечно, захапала денежки чужого человека, чего не посмеяться!
        - Слушайте, вы что, наследницей себя считаете? Так оформляйтесь!
        - Конечно, записали на покойника байстрючат, все Светкиным выродкам достанется!
        - Как у людей совести хватает про детей дурное слово сказать? - поразилась Маруся. - И не боится!
        Видно, разговор с Альгисом вывел кузенов из себя, лишив надежды каким-то образом поживиться добром покойного, иначе моя гостья не показала бы своего раздражения. Ведь она, будучи утятинской уроженкой, верила в мой дар предсказания:
        - А чего мне бояться?
        - Та-ак, - отставив в сторону сковородку, протянула я. - Это кто у нас выродок? Сказать?
        - Ты что? - испугалась она.
        - Я-то? Да вот думаю, - поставив перед собой ладони, сказала я. - У тебя дочь. А у Александра - никого. Ради кого же он племянников хочет обездолить?
        С грохотом разбилась выскользнувшая из ее рук чашка.
        - Вот так-то, Зина, - сказала я. - Твой муж чужого ребенка вырастил, но не все мужики такие благородные. Некоторые и от родных отказываются. А от неродных и подавно.
        - Неправда!
        - Что правда, ты лучше меня знаешь, но уверена, что твой муж мне не поверит. А если я спрошу, болел ли он после армии орхитом? Ехала бы ты домой, Зина.
        И Зина уехала. Быстренько за билетами сбегала и к приходу мужа уже вещи собрала. Он, хоть и упирался, но последовал за ней.
        - Чем ты ее так напугала? - спросила Маруся.
        - Я на родине слыву демонским отродьем. Ну, будущее предсказываю, погоду порчу.
        - А ей ты что предсказала?
        - Что дочь у нее от соседа.
        - Правда, что ль?
        - Мне Света рассказала.
        - Вот так рождаются нездоровые сенсации, - глубокомысленно изрекла Маруся, и мы снова захохотали.
        - Вообще-то эта баба противная права, не надо в день похорон ржать, - заглянула на кухню Любовь Михайловна. - А вот помянуть не мешает. Все ж не чужой человек, мы его детей на руках носили. Маруся, вон на моем столе сковорода, поставь на газ. Па-аш, ты с Марусей общаешься?
        - Почему нет? - прогудел дядя Паша из коридора.
        - Тогда неси - что там у тебя?
        На работе меня встретила недовольная физиономия Перовского и приглашение на совещание в кабинет Деменова. Узким кругом в несколько лиц мы обсуждали идею о выдвижении супруги генерального в депутаты.
        - Вот до чего пьянство доводит! - назидательно сказала я Перовскому, когда мы возвращались к себе.
        - А какого … ты пила! - ответил мне злой как черт Перовский.
        - А какого … наливал? - ответила ему я. - Вы ведь каждый раз меня напоить стараетесь. А я вам уже не раз говорила, что во хмелю дурная.
        После того, как я узнала, что на работу сюда меня воткнул Альгис, я перестала эту работу ценить. Одно дело, если тебя приглашают в восторге от твоего печатного шедевра, и совсем другое - если ты «позвоночник». Значит, никакая журналистская работа мне тут не светит, а я за несколько месяцев ею отравилась. Буду «сидеть на прессе» и читать чужие шедевры. И организовывать публикации о родной конторе. Да, зарплата хорошая. Даже очень хорошая. Но не в деньгах счастье. В чем - не знаю, но точно не в них. Вот… получаю, а счастья не ощущаю. И уже внутренне настроилась на скандал и увольнение.
        - Ишь, как заговорила, - сказал Перовский. - Главной себя почувствовала?
        - Вы что, на свое кресло намекаете? Да в гробу я видела вашу мебель и весь ваш «Электрошараш»! - рявкнула я, распахивая дверь отдела, где сидела восемь часов в день с такими же ворошителями бумаг, как сама.
        - Ты что, никак заявление писать решила? - залетая в кабинет вслед за мной, спросил Перовский.
        - А то! - ответила я уже спокойно. - Надоела мне эта мышиная возня.
        Через час с пакетом своего барахла, трудовой книжкой и расчетом я стояла на остановке. Несмотря на предварительное решение об уходе, на душе кошки скребли. Поэтому стала думать о том, что пора сделать ремонт на кухне. Об этом я и заявила соседям, лишь переступив порог. Отреагировали они по-разному.
        - Можно, - это дядя Паша.
        - Тебя что, уволили? - это Любовь Михайловна.
        - Какие вы оба чуткие, - сказала я.
        - Давай, Наташа, посчитаем, что купить нужно, - принимая у меня пакеты из рук, предложил дядя Паша. - Я в «Стройматериалах» плитку приглядел, некондицию. Дешевая! Считай, сколько брать.
        И до глубокой ночи мы мерили кухню и считали, сколько чего нужно.
        Утром я хотела подольше поспать, но не тут-то было! Дядя Паша гаркнул:
        - Наташа, вставай, чай вскипел!
        - А попозже нельзя?
        - Давай-давай, нечего раскисать.
        И мы с ним до обеда возили стройматериалы в моей дорожной сумке на колесах.
        К вечеру, отмывая пол от побелки, я была готова свалиться тут же и уснуть крепким сном. А дядя Паша мне сказал:
        - Завтра встаем пораньше. Надо первый ряд плитки вывести, чтобы ты знала, как дальше двигаться.
        - Пораньше - это во сколько?
        - Ну, чтоб в пять начать.
        - О-о-о!
        И он таки поднял меня без двадцати пять. Показал, как затирать мастику и половину ряда сделал:
        - До обеда чтоб доделала! А к вечеру второй ряд сделаешь! Приду - обои клеить будем.
        После обеда, когда я сидела на табурете и с ожесточением скоблила напильником плитку, выпиливая выемку для трубы, в двери позвонили. «Наташа!» - окликнула меня открывшая двери Любовь Михайловна. Я оторвалась от этой муторной работы и вышла в коридор. У входа стояли Деменова и Перовский. Ну и дела!
        - Наташа, мы пришли просить вас вернуться, - сказала Деменова. - Наверное, вы оба погорячились…
        - Нисколько, - приглашая их в комнату, сказала я. - Мне действительно не нравится эта работа.
        - А это не связано с выборами?
        - И с выборами связано. Этим должны заниматься специально обученные люди.
        - Наташа, я обещаю вам, что вы будете заниматься только тем, что вам будет по силам.
        - Извините, Любовь Алексеевна, но я боюсь публичности. Вроде за мной больших грехов нет, но кто знает, как мои мелкие грешки прозвучат, когда я рядом с вами высвечусь. У меня, например, есть друг детства, который в девяностые рэкетиром был, потом кое-какие производственные мощности под себя подмял, а потом сам под рейдеров попал. Кстати, и тот, кто у него добро, неправедным способом приобретенное, отнял, тоже мой знакомый. Под прицелы СМИ попадете - и это вмиг станут ваши знакомые. Знаете, «не то он ложки украл, не то у него…»
        - Да бросьте!
        - О, я вас уверяю, вы о себе много такого услышите! Потом будете семь лет отскребаться от этого г… Найдут бомжа, который скажет, что имел доступ к вашему телу, семерых детей, которых вы в разное время бросили, врача, который делал вам криминальный аборт, сироту, у которого вы кусок хлеба украли. Готовы вы в помоях искупаться - флаг вам в руки! Но я не готова рядом с вами в такой момент стоять.
        Деменова ушла не только разочарованная, но и раздраженная. Любовь Михайловна спросила:
        - У этих ты, что ль, работала? Про какие выборы вы говорили?
        - Она в заксобрание собирается… А вы что, считаете, мне нужно вернуться?
        - Знаешь, я ничего не имею против, если ты в бассейн с продажными мужиками полезешь… дело молодое. Но мне будет неприятно, если это покажут по телевизору. Так что ищи работу поспокойнее. Ну, в библиотеке, например. Но вообще я просила Севу, чтобы он тебе что-нибудь подыскал. Вот, я записала. Это недалеко от Московского. Газета «Скандальный Питер». Сева сказал, гаденькая газетенка, но если хочешь… Главного зовут Петр Алексеевич, он ждет тебя завтра в два.
        С утра я клеила плитку, пока не пришло время двигаться в редакцию. Надела футболку, погляделась в зеркало - что там голубеет? Локоть в краске! Снова разделась, а крем кончился. «Маслом оттирай», - посоветовала Любовь Михайловна.
        Оттерла, отмыла, побежала. Опаздывая, даже не разглядела толком здание, в которое вбежала. Охранник спросил:
        - Вам куда?
        - «Скандальный Питер».
        - Вам назначено?
        - Нет, я сама по себе, - почему-то ответила я.
        - Позвоните.
        Тут на меня «накатило». Мурашки в носу сигналили: опасность! Как жаль терять надежду получить работу…
        - Нет, если газета у вас засекреченная, я лучше в другую пойду.
        Я развернулась и поспешила к выходу.
        - Девушка!
        Он что, заигрывал? Да теперь уж все равно. Остановилась на высоком крыльце в раздумье. Так, напротив маленькое кафе на два окна. В это время в нем ни души.
        - Кофе!
        Под настроение еще поскандалила о качестве напитка. Села лицом к окну, достала из сумки «Олимпус», положила на стол. Сейчас я засниму, от кого исходит опасность.
        15 минут. Никто не входит и не выходит. Там же на четырех этажах полтора десятка фирмочек! Вышел охранник, повертел головой. Сняла его на всякий случай. Может, зайти? Нет, машина подъехала. Какой-то лось с футляром. Тромбонист, что ли? Щелкнула и его. Ушли вместе, сняла обоих, но уже со спины. Наверное, в одном оркестре подрабатывают. Что же он так машину бросил, весь вид перекрыл… Надо еще кофе заказать.
        Вдруг из офиса повалил народ. Отсюда не слышно, но, по-моему, они орут. Я схватила фотик и начала щелкать. Что они там, эти тромбонисты, классику играют? Ой, да ведь это винтовка была! Телефон! Подъехала патрульная машина. Ладно, хоть этих не вызывать!
        - Сева, ты где?
        - Наташа, ты где?
        - Я первая спросила!
        - Ты что, у Петра Невеликого не была?
        - Сижу в кафе напротив, наблюдаю, как народ разбегается.
        - Слава богу! Я на милицейской волне услышал, что там нападение. Думаю, ну все, меня Любовь Михайловна убьет!
        - Нет, чтобы девушку пожалеть, а ему перед бабушкой неудобно…
        - Наташа, мне тебя не жалко, я тебе завидую! Я ведь не успеваю, тут все перекрыли! Ты хоть на телефон что-нибудь сними!
        - Какой, к черту, телефон! Ты что, думаешь, у меня такой крутой аппарат?
        - У-у!
        - Ладно уж, у меня фотик с собой.
        - Лапа моя!
        В кафе народу уже битком. Ладно, этим надо. Да и мне бы поближе к месту происшествия протиснуться, заснять органы правопорядка в работе. Вышла на крыльцо, прицелилась. Мент повернулся, вытянул руку. Ах, чтоб тебя! А вот и Сева, рукой мне машет. Так, пожалуй, флешку лучше вынуть.
        - Девушка, вы тут давно?
        - Да уж полчаса. Еще до нападения зашла.
        - Задержитесь, пожалуйста. И документы приготовьте.
        - Понимаю. Только можно, я другу своему ключи передам? Чувствую, это надолго.
        - Ладно. Давайте, фотоаппарат подержу.
        Я бросилась к Севе в объятия и прошептала:
        - Скинь фотки, а флешку верни, а то они меня убьют!
        - Замётано!
        Нога за ногу я поплелась к милицейским машинам. Предъявила паспорт, ответила на вопросы: оказалась здесь в поисках работы, охранник не пустил, решила дождаться Петра Алексеевича в кафе. Почему снимала? Подумала, что, если охранник не пускает, значит, кого-то ждут. И охранник, действительно, дожидался на крыльце приезда вот этой машины. Вышел с футляром мужик, и они вместе зашли в здание.
        В это время народ зашумел. Я оглянулась. Повели стрелка. Репортеры кинулись его снимать. Среди них Сева. Что он делает, гад!
        - Он что, много человек застрелил?
        - Двоих.
        - И охранника?
        - Нет, ему просто по голове заехал.
        Подошел еще один:
        - А где флешка?
        - Вы что, вынули ее?
        - Девушка, хорош придуриваться. Флешку давайте!
        Ну, гад Сева! Я, чтобы потянуть время, схватила фотоаппарат и повертела его в руках. Потом вернула, полезла в сумку, вынула футляр, заглянула в него.
        - Эй, кто флешку потерял?
        На крыльце кафе стоял незнакомый мужик и держал в пальцах что-то синенькое. Я двинулась к нему, но милиционер меня опередил. Вставил в фотоаппарат, стал просматривать. Дернулся, показал соседу. Это он, наверное, второй кадр, где они уходят, а охранник держит руку на плече стрелка.
        - Давайте до отделения с нами, заполним протокол, вернем аппарат.
        Ясно. Будет как в прошлый раз.
        Да, так и было. Не по третьему, а по тридцать третьему заходу: почему я фотографировала? Да работа у меня такая! А когда вечером Севина газета выйдет, тут меня и повяжут со зла. Пока они еще не знают, что фотографии, изъятые у меня, переписаны.
        В очередной раз попросили подождать за дверью. Господи, как я устала! Глаза закрываются и голова тяжелая. Мимо меня какой-то мужик вел старуху. А может, не старуху. Глаза выплаканные, руки трясутся. Видно, несчастье у нее. Мужик вроде знакомый? Да за пол дня, что я здесь ошиваюсь, уже всех сотрудников не по разу видела. Он поднял глаза, увидел меня и вздрогнул. Потом сказал:
        - Рая, присядь.
        Бережно усадил спутницу рядом со мной и сказал мне:
        - Помоги нам, пожалуйста! Я заплачу, сколько скажешь.
        - Ты что? - испугалась я.
        - Ты же ведьма, ты все знаешь…
        Сказал «ведьма», и я его узнала. Это тот, которому я счет предсказала.
        - Да брось ты, это шутка.
        - Какая шутка, если Ромка от кровопотери умер! Помоги!
        Милиционер, вышедший из кабинета, где меня допрашивали, остановился и стал слушать. Ожила и старуха, сидевшая рядом:
        - Это та ведьма, э? Как тебя звать?
        - Наташа…
        - Наташа, скажи, жив мой сыночек? Где он?
        Горячая сухая рука впилась ногтями в мою руку. Такие же горячие сухие глаза впились в меня взглядом:
        - Ну? Скажи, Наташа!
        Это такая безнадега. Я ей сказала:
        - Руку отпусти. Ты не хуже меня знаешь, что его нет давно.
        - Знаю, нет. Мне бы тело его найти. Скажи, Наташа, где?
        - Скажи людям, тебе что, трудно? - вмешался стоящий рядом милиционер. Профессиональное бездушие. Мать все глаза выплакала, а он мне: соври, чтобы от нас отвязалась. Ну, ладно, будешь в моем кукольном театре Петрушкой!
        - А принеси-ка, мил человек, блюдце.
        - Что?!
        - Блюдце и стакан воды. Ты ведь ритуал заказывал? Значит, за твой счет представление.
        Еще двое в форме подошли:
        - Ну что ты, Костя? Вперед!
        - Я заплачу, - снова сказал спутник старухи.
        - А от тебя ничего не требуется, - сказала я.
        - Ну! - гаркнул снова один из подошедших.
        Костя принес выщербленное блюдце, судя по запаху, используемое как пепельница, и стакан, налитый водой до краев.
        - Поставь на стол. Блюдце вытри насухо. Стул придвинь к столу, - командовала я. - Садись. Парня искал или только документы оформлял?
        - Искал…
        - Честно?
        - Да мы вместе с Рифатом там все кусты облазили.
        Спутник женщины кивнул.
        - Тогда отпей, - я кивнула на стакан. - Так, снимай кольцо. Кинь на блюдце. Плесни в него воды, - положила руку Косте на затылок и мягко пригнула голову. - Гляди в кольцо. Говори, что видишь.
        Вот сейчас скажет: «Ничего!» А я скажу, что, значит, не искал. И над ним будут смеяться, что всерьез в гадание поверил. А он вдруг глухим голосом:
        - Мешок. Большой мешок.
        - Где он? В земле? На земле?
        - Нет, в небе.
        Вот те на! Мешок в небе. На парашюте, что ли, летел? Прежде чем народ пугать, надо было расспросить, где парень пропал.
        - Рядом что-нибудь видишь?
        - Вода плещется, - Костя обмяк.
        - Как тебя, Рифат? Усади милиционера к стене. Платок в стакане смочи, утри его. Понял, где искать? Не на земле, не в земле, а рядом с водой. Есть там вода?
        Оживший Костя кивнул:
        - Речка-вонючка.
        - Вдоль нее пройди. И вверх поглядывай. Давай-давай на выход. Если хочешь дело раскрыть, - вперед.
        - Давай, Костя, - подтолкнул один из зрителей.
        - Я на машине, - сказал Рифат. - Сейчас Раю на такси отправлю - и поехали. Наташа…
        - А вот мне ничего говорить не надо, - сказала я.
        Все ушли. Я привалилась к стене и заснула, к чему давно стремилась всей душой.
        Потом приехал Сева. Он безуспешно пытался меня разбудить. Потом вызвал «Скорую». Когда медики с применением всяких сильных средств пытались вывести меня из этого сна, перепугались и милиционеры.
        - Вы что, не понимаете, что человеку нельзя столько времени не давать отдыха? - гремел Сева. - Этот стрелок редакционный, он же расстрелял своих коллег из-за того, что его с работы уволили. При чем тут Наташа?
        - Но она сидела в засаде и снимала его приезд…
        - Да потому сидела, что охранник ее не впустил. Вы бы охранника кололи!
        Проспав часов четырнадцать, я, открыв глаза, обнаружила себя на собственной постели. На придвинутом к кровати кресле, положив голову на край подушки, спала Маруся. Резко сев, я схватилась за голову. В глазах все плыло. Вскинулась Маруся:
        - Ну, ты как?
        - Бывает хуже, но реже. Как я домой попала?
        - Мы с Севой и Пашей тебя привезли. Еле у медицины отбили.
        - Ой, Маруся, спасибо. Как я уколов боюсь! Ты что, всю ночь со мной сидела?
        - Да нет, после четырех я спала. Я каждые полчаса давление мерила. Когда выше ста поднялось, уснула. Давай-ка померим еще раз.
        Распахнулась дверь. Любовь Михайловна:
        - Девчонки, завтракать! Я блинов нажарила.
        - Ой, как есть охота! Маруся, ну его на фиг, твой тонометр!
        Ай да Любовь Михайловна! Нажарила целую гору блинов, выставила варенье клубничное и сметану. Крикнула: «Пашка!», придвинула еще одну табуретку.
        - Дядя Паша, а ты чего не на работе?
        - В отгуле, - промычал дядя Паша, жуя.
        - Ой, простите меня, люди добрые! Опять я шороху навела, хлопот вам доставила…
        - Да брось, Наташа, - сказала Любовь Михайловна. - Это ведь я тебя под пули послала.
        - Любовь Михайловна, никто в меня не стрелял. Я в кафе напротив сидела, когда стрелок туда пошел. Просто потом меня менты достали, я устала и заснула. Это от переутомления. А как же вы меня по лестнице волокли?
        - Наверное, мне повиниться надо? - спросила соседей Маруся. - Наташа, мужики тебя вдвоем волокли, а по ступенькам Сева один понес…
        - Ужас! Во мне почти 70! А Сева такой мелкий…
        - Нет, нес он тебя уверенно. А тут сверху от нас Альгис спускается. Увидел, что Сева тебя как новобрачную несет, и в лице переменился. Мне бы сказать, что ты болеешь, а я промолчала. Не люблю я его.
        - Ладно, Маруся, это, наверное, к лучшему. Да и нет между нами ничего. Так… ходит да душу травит. И дети у него.
        - Наташа, а что в милиции было-то? Про стрелка нам Сева рассказал.
        - Меня в редакцию охранник не пустил. Я села в кафе напротив и засняла приезд стрелка. Вот менты ко мне и привязались, откуда я знала, что будет. А еще в милиции, - тут я вспомнила вчерашний ритуал и застонала. - Господи, что я натворила! Разве можно так…
        - Что, Наташа?
        - Там знакомый был… так, пару раз пересекались. Он с родственницей… наверное, сестра. У нее сын пропал. И я, дура, им нагадала, что он мертвый в мешке.
        - Так прямо и сказала?
        - Да нет, заставила милиционера в воду глядеть. Он там это увидел.
        - Есть такое гадание, - сказала Любовь Михайловна. - В «Князе Серебряном» упоминается. Не вини себя, не ты же это сказала.
        - Но спровоцировала. Вот дура!
        - Кончай самобичевание. Погляди лучше вокруг.
        - Ой! Это кто ремонт закончил?
        - Пашка с Маруськой. Я с вечера с тобой сидела, а они до полуночи все доклеили. Теперь осталось только линолеум закрепить и плинтусы прибить.
        Запищал дверной звонок. Дядя Паша пошел открывать. Вернулся с каким-то импозантным мужчиной:
        - Вот… еще один аллигатор, - и сел доедать блины.
        Мужчина смотрел ошарашено:
        - Я ваш сосед. Пришел поговорить.
        Любовь Михайловна пояснила для меня и Маруси:
        - Это который весь первый этаж откупил, - а потом гостю. - Да не волнуйтесь, Паша олигархов аллигаторами зовет. Блинков не хотите?
        Кажется, любезность Любови Михайловны напугала гостя даже больше, чем дяди Пашин аллигатор:
        - Спасибо, не надо. Я только поговорить…
        Маруся сказала:
        - Садитесь, я вам чаю налью. За трапезой беседовать удобнее. И от блинов зря отказываетесь. Любовь Михайловна часа два, наверное, пекла. Видите, какая стопа? Вчетвером едим, а все не убывает. Ты, Паша, что так странно ешь - то в варенье блин макнешь, то в сметану?
        - Никак не пойму, что вкуснее.
        - А ты перемешай.
        Дядя Паша положил ложку сметаны на свою тарелку, потом плюхнул ложку варенья, перемешал, помазал блин, откусил и зажмурился от удовольствия:
        - Правда, вкусно! Наташа, попробуй!
        Я по-свойски ткнула блином в его тарелку, откусила и одобрила:
        - Самое оно! И не приторно, и не кисло.
        Маруся поставила перед гостем бокал с чаем, а он машинально потянулся к стопке блинов. Через некоторое время он метал их с не меньшим аппетитом, чем все мы. Потом я встала к мойке, и, несмотря на сопротивление дам, принялась мыть посуду. А Маруся вытерла стол и сказала:
        - Ну, доставайте ваши бумаги. Вы ведь пришли уговаривать нас что-то подписать?
        Гость объяснил, что собирается сделать на первом этаже офисное помещение, и просит согласия жильцов уступить ему парадное, с тем, чтобы сделать вход в квартиры через черный вход со двора. А он, в свою очередь, пристроит со двора для нас лифтовую шахту.
        - Я так понимаю, вы обход квартир с нас начали? - догадалась я.
        - Да. А почему вы так решили?
        - Нормально выглядите. Не обруганный и не побитый.
        Дядя Паша с Марусей синхронно хихикнули. Я задумалась: что это они больно дружно действуют? Может, у них второй заход? А как же Андрей? Потом продолжила:
        - Почему с нас начали, понятно. Во-первых, наша квартира первая по нумерации. Во-вторых - одна из трех не расселенных коммуналок, причем самая сплоченная. Небось, риелторы сказали вам, что тут самые вредные жильцы? Да не мотайте головой. Лучше скажите, вы собираетесь это здание со временем все выкупить или на этом остановитесь? Если наверху останутся квартиры, то можно все решить миром и без членовредительства.
        - А как?
        - У нас тут остается 12 квартир, причем довольно малонаселенных. Чем вам жильцы мешают, пусть ходят через парадное. А чтобы клиенты офисов нам не мешали, ставьте здесь стеклянную перегородку с кодовой дверью. В лестничный створ - лифтовую шахту, нам же лучше, на этих сетках межэтажных такая грязь скапливается. Входную дверь расширяете, днем она открыта, вечером - на кодовый замок. Перегородку можно на металлической основе, а стекла - по вашему усмотрению. Но лучше витраж. Представляете, как это будет стильно? Мраморный камин и витражи?
        Гость задумался.
        - В общем, так. Подумайте, посоветуйтесь. И учтите: черная лестница узкая. Кто купит квартиру, в которую не только рояль, а даже холодильник не внести, тем более, гроб. И вечером во дворе страшновато.
        - А остальных жильцов вашей квартиры такой вариант устроит?
        - Тут все. Вы как?
        Любовь Михайловна и дядя Паша кивнули.
        - Как вы тут дружно живете!
        Конечно, сглазил. Через два дня мы с Любовью Михайловной поссорились. Она вдруг заговорила об Инне.
        - И к чему вы? Уж больше трех лет прошло.
        - Она мучается. Не держи обиды.
        - Я не держу.
        - Ей можно прийти?
        - Почему нет? Мы здороваемся при встрече.
        - Так я ей скажу?
        - Любовь Михайловна, к чему эти реверансы? У нас тут равные права. Кого хотите, того и приглашайте!
        - Ты не поняла. К тебе прийти!
        - А вот ко мне не надо. Я на нее зла не держу, но общаться не желаю.
        - Из-за одного проступка ты забыла всё то хорошее, что она тебе сделала!
        - Да больно уж проступок страшный.
        - Не сам проступок, а его последствия. Это ведь просто деньги!
        - Любовь Михайловна, миленькая! Всегда буду на нее глядеть и думать, что по ее вине я могла похоронить троих. Нет во мне ничего к ней! Она мне не нужна!
        В общем, поругались. Вышли мы из дома: дядя Паша на работу, я - работу искать. По дороге он мне сказал:
        - Да повинись ты перед Михалной, шея не переломится!
        - Не могу, дядя Паша. Я прощения не умею просить, даже когда виновата. А тут…
        - А зараза эта Инка не просто так вокруг нас вьется. Она ведь и ко мне подходила. Тоже говорила, что помириться с тобой хочет.
        - Дядя Паша, ты что, всерьез думаешь, что тут второго дна нет?
        - Как не быть, Наташенька… во, легка на помине!
        Инка стояла у какой-то машины и, склонившись, беседовала с водителем.
        - Подойдем? - спросил дядя Паша.
        - Нет, лучше я послежу. А ты иди, дядя Паша, я вечером расскажу, что и как.
        А что следить? Машина отъехала, а Инка подалась явно в сторону дома. И я пошла туда, куда и собиралась с утра - в свою бывшую библиотеку.
        Дня через три в выходной вдруг дядя Паша приводит какого-то мужика в дом. Мы еще удивились: к нему, как и к Любови Михайловне, почти никто не ходил. Родни у них обоих нет, друзей, с которыми домами дружат, тоже. А он говорит:
        - Наташа, поговори с человеком. Зовут его Ефрем Владимирович.
        - ?!
        - Я его по машине нашел. Это Инкин знакомый. Она по его заказу нас окучивала.
        Любовь Михайловна выронила крышку от сковородки, и она с грохотом ударилась сначала о плиту, а затем об пол и закрутилась у ее ног.
        - Ну, вот что, - сказала я. - Пойдемте все ко мне чай пить. Разговаривать будем или вместе, или никак. Любовь Михайловна, идете?
        И поведал нам этот господин с редким именем, что является прямым потомком знаменитого российского медальера, который в своих работах использовал подпись «А» или «В.А.» (О! - вырвалось у Любови Михайловны). Будучи уже в почтенных годах, завел он любовницу, девицу из мещанской среды, отнюдь не красавицу и совсем необразованную, но обаявшую старца своей юной свежестью. Страдала супруга, взывали к нему взрослые уже дети, но тщетно! Перед смертью, последовавшей на 56-м году, он изготовил траурное кольцо, вложил свой волос в реликварий, и поручил единственной своей дочери после смерти передать его метрессе в знак памяти.
        После смерти главы на семейство обрушились несчастья: бедность, болезни, неприятности по службе. Тогда и проговорилась девица, что отдала она золотое кольцо, так как поклялась папеньке исполнить его волю. А лучше бы продать золотую вещицу. Маменька, от многих несчастий будучи не вполне в здравом рассудке, рыдала и рвала на себе волосы, уверяя, что вместе с кольцом неразумная дочь передала в семью разлучницы удачу. И умоляла сыновей вернуть реликвию в семью. С тех пор в семействе от отца к сыну передается завет разыскать кольцо.
        И вот Ефрем Владимирович, владелец небольшой антикварной лавки, познакомился с Инной. Она принесла к нему на продажу старинные часы, и в разговоре упомянула, что видела траурное кольцо.
        - Слушай, мил человек, так какого черта ты с уголовщиной связался? - возмутился дядя Паша. - Да пришел бы к хозяйке, предложил бы приличную сумму. Или ты считаешь, что имеешь право его бесплатно забрать? Твой предок это кольцо не для потомков, а для любимой девушки изготовил!
        - Именно что для потомка, дядя Паша. Любимая девушка в то время ребеночка ждала.
        - Вот как… а по семейной легенде, когда старший сын медальера пришел в дом сей девицы, ему было сказано, что она поступила в услужение в купеческую семью.
        - Прежде чем мы продолжим разговор, хотелось все-таки уточнить: вы действительно собирались меня ограбить?
        - Да бог с вами! Инна обещала сторговать это кольцо по знакомству.
        - Вот прохиндейка! Как была прохиндейка, так и осталась! - возмутилась Любовь Михайловна. - Прости меня, Наташа, это, выходит, я в твой дом старалась змею ввести…
        - Да ладно, Любовь Михайловна! Мы догадывались, что у нее какие-то нехорошие мотивы, но чтобы второй раз на нас вора наслать - это уже ни в какие ворота!
        Ефрем Владимирович недоуменно моргал глазами. Разъяренная Любовь Михайловна поведала ему об ограблении, что случилось три с половиной года назад. Гость даже побледнел:
        - Господи, да с кем я связался!
        - Ладно, выяснили. Теперь я вам расскажу свою семейную версию об этом кольце. Итак, девица, которую звали Аннушкой, осталась после смерти вашего предка беременной и без средств к существованию. Кстати, по моей семейной легенде он был ювелиром. А оказывается, на Монетном дворе работал, вот как… Старику бы денег ей дать, а не колечко на память. Цена-то ему в те времена невелика была. И семейству срам великий, что дочь в девках родила. Когда беременность стала заметной, ее отправили рожать в деревню. Дочку там оставили дальним родственникам на воспитание, а Аннушка, действительно, поступила горничной к вдовой купчихе. Через несколько лет хозяйка умерла, а Аннушка оказалась на улице. Пока места искала, поиздержалась и решила кольцо продать. Но удалось его только заложить у ростовщика за какую-то незначительную сумму. В ту же ночь дом ростовщика сгорел. Жалко было бедной женщине, считай, за так кольцо отдала, да делать нечего. Только через три дня, проходя мимо сгоревшего дома, она решила поглазеть на пожарище. Зашла во двор, где в траве валялось полусгоревшие вещи, разбросанные пожарными, и увидела,
что в траве что-то блестит. Нагнулась - а это ее кольцо! Так оно вернулась к хозяйке в первый раз.
        Вскоре она устроилась в семейство частнопрактикующего врача «прислугой на все». Когда врач разбогател и переехал в большую квартиру, она стала у него кухаркой, сняла угол в том же доме, но в полуподвале, и смогла забрать наконец-то дочь. Через несколько лет, когда Аннушка выдавала дочь замуж, она решилась продать кольцо. И на этот раз продала его по цене лома, о чем плакала немало. Хотите - верьте, хотите - нет, но кольцо через три дня принесла ей в клюве сорока и кинула в окно. А прислуга во дворе толковала, что лавочника, которому Аннушка колечко продала, ограбили и убили. Вот тогда она поняла, что колечко это лучше из рук не выпускать, потому что другим оно несчастье приносит. Так и дочери своей сказала.
        Наследовала от бабки колечко её внучка, тоже Аннушка. Замужем она была за купцом, торговавшим фуражом. Муженек был в делах удачлив, а в жизни мот и гуляка. Посещал заведения под красным фонарем, водил непотребных девок по кабакам, а жена с детишками ждала его у входа, чтобы на хлеб денег попросить. Потом связался он с цыганкой Стешей, на всю столицу известнейшей певицей. От нее он настолько голову потерял, что почти разорился. Нечего уже было ему ей дать, вот он кольцо это у жены стянул и цыганке подарил. Очень по этому поводу Аннушка плакала. Только через три дня, когда она с тремя ребятишками - сыновьями-подростками и грудной дочерью на руках - блудного отца семейства у ресторана ждала, чтобы денег на хлеб попросить, вышли, ругаясь, муж с цыганкой. Да как крикнула цыганка да бросила что-то, и покатилось брошенное по булыжной мостовой! А сынок Боренька из-под колес пролетки это подобрал. Как вы понимаете, то самое кольцо. Назавтра пришли в дом Аннушки жандармы и сказали, что муж ее арестован по подозрению в убийстве цыганки Стеши.
        Муж вскоре умер под следствием. После ликвидации его торговли досталась бедной вдове небольшая сумма, на которую она поднимала детей. Сыновья пошли по нехорошей дорожке и сгинули. А дочь ее Катерина во втором браке, уже после революции, родила двух дочерей, старшая из которых была моей бабушкой. Сестра бабушки Кати Аннушка перед войной поругалась с матерью и решила из дома бежать. И отнесла реликвию в Торгсин. На этот раз ни через три, ни через тридцать три дня кольцо в дом не вернулось. А поздней осенью 1942 года возвращалась бабушка Катя с завода и увидела лежащего в снегу мужчину. Дело это было обычное, тогда в блокадном Ленинграде трупы месяцами с улиц не убирали. Только прошептал он ей: «Возьми!» и протянул то самое кольцо. Она кольцо взяла и пошла домой за саночками. Привезла его в дом и выходила. Больше мне о нем ничего неизвестно, но, наверное, это был мой дед Кремер. Поэтому, когда при взломе нашей квартиры кольцо пропало, я подумала, что оно принесет похитителю несчастье и вернется ко мне. И ведь так и вышло! Так что вы хорошенько подумайте, прежде чем у меня его покупать.
        - Да будет вам! Стоит ли верить легендам.
        - И я так думала, когда меня обокрали. Только ведь на третий день в милиции мне сказали, что колечко на трупе обнаружено. Вы тоже ссылаетесь на семейную легенду, что с кольцом в ваш дом удача вернется. Но подумайте, была ли удача у владелиц кольца? Передается оно у нас по женской линии. Ни у кого из них не было ни достатка, ни простого женского счастья. Да откуда ему взяться, если родоначальница наша божьи и человеческие установления нарушила? Скажу о себе. Я несчастной себя не считаю, мне жить интересно. Но соседи мои подтвердят: не было у меня ничего такого, чему позавидовать можно. И еще. Кажется, на мне потомство Аннушки пресечется. Есть у Кремера еще одна дочь, но она старше меня и тоже бездетная. Давайте, я вам это кольцо завещаю, а? Ну, не вам, так вашим детям? Вернется кольцо к вам по законам естественным. А то его и продавали, и дарили, и воровали, а оно возвращалось. Вы подумайте обо всем об этом, с близкими посоветуйтесь, а потом приходите.
        - Хоть посмотреть на кольцо дайте!
        - Это пожалуйста.
        Гость вынул лупу из кармана и стал изучать кольцо. Соседи, видевшие его раньше, тоже вытянули шею: после всех этих историй вновь пробудился интерес.
        - Тут клеймо ювелира, - сказал он. - Похоже, предок или его не сам делал, или дал знакомому ювелиру поставить именник для представления государственному пробиреру. Это Либих. Странный размер. Для женских пальцев великоват, а на мужские… разве что на мизинец.
        - Мы с бабушкой Катей тоже об этом думали. Может, эта Аннушка крупной женщиной была. А может, кольцо ребенку еще не рожденному предназначалось. Отец ведь не знал, кто будет. А может, оно вообще на память, а не носить… так ведь и было, никто его не носил.
        - Наташа, давайте договоримся о цене.
        - Вижу, настроены вы решительно. Я не суеверна, но есть в этой истории какая-то чертовщина. Поэтому давайте сделаем так. Вы на месяц возьмете это кольцо у меня на проверку или как это называется? Атрибуцию, вот! Составьте документ и приходите, забирайте. Но если вдруг что-то случится с вами, не вините меня. И родных предупредите.
        - Они, как и я, не суеверны.
        - Я тоже не суеверная, однако, не исключаю, что вещь может копить в себе негатив. Главное, расскажите своим все как есть.
        - А нет у вас знакомого ювелира, чтобы не жалко его было в случае чего? Какого-нибудь мошенника? Давай ему отдадим на проверку, - предложил дядя Паша.
        Почему-то это предложение очень рассмешило всех. Отсмеявшись, Любовь Михайловна сказала:
        - В одном Пашка прав. Цену должен установить кто-то третий.
        А когда гость ушел, она стала просить у меня прощения за Инку.
        - Да бросьте вы, - ответила я. - Вы не хуже нас с дядей Пашей, а лучше. Мы ждем от людей пакостей, а вы надеетесь, что они лучше, чем кажутся.
        Через пару дней мы сдали кольцо на оценку. Причем меня по настоянию Любови Михайловны сопровождал дядя Паша:
        - Возьми на завтра отгул и пойдешь с Наташей. Я теперь как вы плохая. Жду от людей пакостей. Не бестолковься, не кольцо ты охраняешь, а Наташу, понял?
        Дядя Паша, озабоченный возложенной на него ответственностью, был хмур и молчалив. Я тоже была не в настроении. Все-таки собиралась распорядиться реликвией семьи, которую считала не вполне своей. Ефрем пришел с сыном. Это был хлыщ на вид в возрасте чуть за тридцать, высокий, худой, на папашу непохожий. Он с любопытством и с некоторым разочарованием повертел в руках мое колечко.
        - Что, недорогая вещица? - подколол его дядя Паша.
        - Ну, какая есть. Все-таки семейная реликвия.
        - Не семейная, а антисемейная, - ляпнул дядя Паша.
        - Почему это?
        - Твой предок для любовницы кольцо сделал.
        - А будут законные наследники носить! - срезал его Ефремыч.
        Ох, и пожалела я о решении продать кольцо! Ефрем это почувствовал и осадил сына:
        - Вспомнила старушка свадьбу и горько заплакала! Будем через 170 лет на законных и незаконных делиться!
        - Да чего там, - вмешалась я. - Я сама у мамы своей вне брака появилась. И папа мой незаконный тоже вне брака родился. Такая это ветвь вашего рода. Может, вместе с кольцом в вашу линию перейдет обычай не сочетаться браком с матерью своих детей.
        Оба покупателя дернулись. Ого, кажется, я попала пальцем в их больное место! А давай-ка я еще поковыряюсь в нем, заслужили!
        - Очень это в молодости облегчает жизнь…
        - В каком смысле?
        - Нормальный сын должен учитывать интересы родителей. А интересами незаконного родителя можно пренебречь без урона для чести.
        Туше! Оба снова дергаются. Потом Ефрем поджимает губы и говорит:
        - Надо полагать, вы в курсе наших проблем?
        - Я что, попала по больному? Ей богу, ничего не знаю о вас. Говорила о своем, о девичьем.
        Мы сдаем кольцо и расходимся.
        Через день Любовь Михайловна стучит ко мне и говорит:
        - К тебе из милиции. Я открыла, поднимаются.
        Вваливаются трое. Двое смутно знакомы. Вспоминаю: один - тот, что почти четыре года назад вернул мне кольцо. Второй - тот, которого я заставила на блюдце гадать… Костя, кажется? Третьего не припомню.
        Оказывается, ограбили ту самую фирму, в которую мы сдали кольцо на оценку.
        - Лучше бы ты отдала его этим Ефремам! - с досадой сказал дядя Паша. - Хоть не убили там никого?
        - Нет, охраннику только по тыквочке настучали и связали.
        - Охранник такой с разными глазами?
        - Да, у него одно веко длиннее. А вы откуда знаете?
        - Когда Наташа колечко сдавала, он на него пялился очень. И говорил, что туда надо яду насыпать, - сказал дядя Паша. - Если он в сговоре с похитителями, то кольцо ему достанется.
        - Ты что, дядя Паша! Про яд в свое время и Света, и этот вот следователь говорили. Зачем наговаривать на человека!
        - Наталья Эдуардовна, я почему к вам пришел? Помнится, говорили вы, что это колечко непременно к вам возвращается. Если вернется, сообщите нам, пожалуйста.
        - Если верить легенде, то вернется. Только тогда вы мне его возвращали. Может, и на этот раз вернете?
        - А может, вы нам поворожите, где похитители? - вступил в разговор Костя.
        - Дать блюдце? - спросила я. - Вы своего покойника уже нашли?
        - Слушайте, как вы это делаете? Ведь нашли мы этот мешок!
        - Что?
        - Мешок с телом, говорю, нашли! Весной вода выше стояла. Он плыл по реке, за ветку зацепился. Потом вода ушла, а мешок на дереве висеть остался.
        - А что ж вы сразу-то не увидели?
        - Так за листвой не видать. Мы ведь не сразу после вашей подсказки его нашли. Все по новой обошли - нету! Только через неделю решили еще раз поискать, и когда с противоположного берега начали, всего-то метров сто прошли и увидели.
        - Ну, а от меня-то вам что требуется?
        - Как вы это делаете?
        - Научить, что ли?
        - А можно?
        - Вы видели, как я потом спала? Это у меня полный упадок сил. А если я каждый день буду покойников искать, то через неделю вы меня найдете… в мешке.
        Значит, один из них, который незнакомый, дело ведет. А эти двое, увидев один - знакомое кольцо, другой - знакомую фамилию, пришли полюбопытствовать. А колечко-то жалко.
        Ефрему тоже жалко. Пришел на следующий день. Спросил, не подумала ли я о том, что он специально для оценки этот магазин предложил. Успокоила его. Сидел, мялся. Потом заговорил о наболевшем. Оказывается, Ефремычу 36 лет. А сыночку его внебрачному скоро будет 18. Вместе с легкомысленной подружкой выстрогали этого Буратинку на первом курсе. Естественно, не поженились.
        - Почему естественно?
        - Ну, какой он муж и отец в неполных восемнадцать!
        - То есть он не муж и не отец, а ты, девчонка с ребенком, живи как хочешь.
        - Мы с женой предлагали ей помощь.
        - Даже боюсь предположить, в чем она заключалась…
        - Ну да, мы предлагали ей прервать беременность.
        - А она отказалась. Наверное, срок был большой?
        - Да…
        - И больше вы не общались и внуку не помогали?
        - Она исчезла.
        Ну, понятно. С глаз долой - из сердца вон. Исчезла она не в диких степях Забайкалья, а в Ленобласти. И с чего же возник у них интерес к бастарду? Законной дочери потребовался донор для пересадки печени. Ребенка мне, конечно, жалко.
        - А сами?
        - Мы всей семьей двадцать пять лет назад желтухой переболели. Ирина, невестка, тоже в качестве донора не подошла.
        - И тогда вы вспомнили о невостребованном внуке.
        - Ну да. Подло это выглядит, да? Врач посоветовал поискать среди родственников. А у меня не то что родных, но и двоюродных братьев и сестер не было. Тут и подумали: а вдруг Ольга все же родила?
        Оказалось, что их несостоявшаяся невестка давным-давно вышла замуж за финика и убыла в процветающую Европу. А мальчик рос у деда с бабкой, и теперь уже учится в Питере. Бабка встретила несостоявшегося зятя в штыки, плюнула ему вслед, но институт, в котором учится внук, назвала. А вот ее внук встретил отца вежливо, но холодно. На предложение материальной помощи дал такой же вежливый, но решительный отказ. Мол, были сложности в детстве, но детство кончилось. Он подрабатывает, ему хватает. Пришлось рассказать о своем горе. И вот тогда парнишка засмеялся. Он так хохотал! Потом открыл дверь и сказал, чтобы незаконный папаша больше не показывался ему на глаза. Еще и подтолкнул!
        - М-да, примерно это я и имела в виду, когда говорила, что интересами незаконного родителя можно пренебречь без урона для чести. Трансплантация печени очень опасна для донора. Это не костный мозг, там чуть поболит, как от ушиба - и на второй день можно на работу выходить. Не удивляйтесь, я много об этом читала, у меня сводный брат очень тяжело болел.
        Ефрем горячо заинтересовался. Но я сказала, что заболевание у него было другое, была операция в Германии, а пересадка костного мозга была ей предшествующей. Нет, не я была донором, а его родной отец. Конечно, если бы предложили стать донором мне, я бы согласилась. В моем случае на мне висел дочерний долг, и отказ выглядел бы свинством.
        - Что вы имеете в виду под дочерним долгом?
        - Мама меня растила. Еще важнее то, что она меня любила. А ваш непризнанный внук наверняка рос и мечтал, что когда-нибудь отомстит родителям. Приползут они с просьбой: «Помоги!», а он засмеется.
        - Вы серьезно? Наташа, вы тоже об этом мечтали?
        - Нет, у меня было счастливое детство и много любящих и любимых родственников. Даже когда мы злимся друг на друга, мы все равно любим. Но я много читала о таких детях.
        - А ваш отец, ему бы вы помогли?
        - Я впервые увидела его в 25 лет. Но он до совершеннолетия платил алименты. Да, я помогла бы ему.
        - За деньги, которые он вам платил?
        - Платил - значит признавал.
        - Наташа, что мне делать?
        - Ждать и надеяться.
        Ефрем ушел. А кольцо-то вернулось! Эти придурки грабители принесли его не куда-нибудь, а в его магазин. Это был с их стороны пробная попытка, и использовали они самое невидное колечко. У Ефрема хватило выдержки принять кольцо на комиссию, выписать квитанцию и подсунуть сдающему лупу, на которой он оставил свои отпечатки. Дальше - дело техники. Естественно, грабитель был с судимостью, поэтому его быстро нашли. Вернули почти все награбленное. А кольцо мы сдали на оценку в другой магазин.
        После оценки мне пришлось уступить им кольцо. Делать этого не хотелось, но раз уж обещала… Первый раз оно принесло в семью приличные деньги, но это меня не радовало. Более того, я даже боялась тратить их. Положила на счет. А зарабатывала я на поприще подсадной утки. Сева пристроил меня в ту телевизионную компанию, что вместе с ним делала репортаж из упустившей меня больницы. Сейчас мы собирали материал о магах, колдунах и экстрасенсах, предлагавших свои услуги доверчивым гражданам. Руководитель нашей группы Кирилл, сначала с моей помощью снявший репортаж о том, как переклеивают ценники в большом универсаме, и уверовавший в мой талант перевоплощения, сказал:
        - Наташа, выбирай легенду сама. Итак, кто ты: больная, несчастная влюбленная, может, клад хочешь найти?
        - Наверное, органичней всего будет мне захотеть выйти замуж.
        Парни заржали. Надо сказать, в группе Кирилла девушек не было. Меня на первое задание он и взял только лишь потому, что в продовольственных магазинах фасовщиц-мужчин не бывает.
        - Что вы ржете, мальчики? Очень много девушек мечтает выйти замуж, родить детей. А мне уж тридцать второй годик. Паспорт вот он - в графе «Семейное положение» никаких отметок. Такая я несчастная, никто замуж не берет.
        - Правда, что ли? - заглянув в паспорт, спросил оператор Вася. - Ты что, с Димкой не расписана была?
        - Так разведены мы давно. А ты его откуда знаешь?
        - Я его Маринки сосед.
        Да, тесен мир!
        - Надеюсь, магов у тебя среди соседей нет? Тогда остановимся на этой легенде.
        И вот две недели я ходила на приемы ко всяким колдунам и жаловалась на свое одиночество. Я от природы не бойкая, голос тихий, да и стеснялась произнесенных мною глупостей. Именно поэтому меня нельзя было заподозрить в инсценировке. Говорить одно и то же не хотелось, поэтому я расцвечивала историю своей жизни разными красками. Одному магу я говорила, что подозреваю порчу со стороны второй жены моего первого мужа; другому - что я неоднократно вступала в гражданский брак, но стоило завести разговор об узаконивании отношений, как избранник делал ноги; третьему - что какие бы знаки я ни подавала мужчинам, на меня никто внимания не обращал. Апофеозом этого безобразия стал поход к экстрасенсу, которому я сказала, что на меня мужчины настолько не клюют, что я вообще ни разу ни с кем в интимные отношения не вступала. Это стало для него непреодолимым соблазном, и он пожелал вступить со мной в интимные отношения немедленно. Мужик оказался довольно сильным, и мне пришлось вытащить газовый баллончик. У мага пострадали глаза, а у меня носоглотка. Когда я, чихая и кашляя, вылетела в приемную, черным вороном
набросилась секретарша. Она вцепилась в меня своими длинными ногтями и изрядно попортила мое бедное личико. Только когда я проорала ей, что платила не за сексуальные услуги, секретарша, оказавшаяся женой, переключилась на мага. Когда я влезла в наш микроавтобус, вся команда ржала.
        - Гады, вы ответите мне за невосполнимый урон, нанесенный моей неземной красоте! А ну-ка, гони в больницу!
        Отсмеявшись, парни завезли меня в салон красоты, где косметолог под действием чар Кирилла согласилась приступить к поправке моей физиономии немедленно, невзирая на ожидаемую в ближайшие минуты по записи клиентку. Поскольку сияние не сходило с его лица (ясное дело, не его оцарапали!), я решила это настроение попортить. И сказала милой девушке, что пострадала от когтей жены Кирилла, которая застала нас в момент подготовки к интиму. Дважды повторив: «Спасибо, раздеться не успела, не то, что этот торопыга!» я добилась желаемого результата. У девушки заблестели глаза в предвкушении того, как она будет рассказывать коллегам и клиентам о ситуации, в которой оказался известный телеведущий, а Кирилл перестал скалиться и начал грозить мне кулаком. В автобусе, когда он набросился на меня, команда заржала еще пуще. Отсмеявшись, Вася сказал:
        - Спасибо, Кирюха в разводе!
        - Стала бы я женщине нервы трепать! - ответила я и переключилась на производственные проблемы. - Шеф, что делать с завтрашней записью?
        Тут уже все стали серьезными. Явиться с такой физиономией на прием к очередному кудеснику? Почему нет, но с какой легендой? Кирилл приказал думать и распустил нас по домам.
        Назавтра я предложила свою версию. Продолжая тему безбрачия, я - неудачница как в личной жизни, так и в карьере. Теперь устроилась на телевидение на незначительную должность: кофе подать, публику собрать, реквизит раздобыть, автобус заказать. И обратил на меня внимание известный телеведущий, к тому же разведенный! Вне себя от счастья я уединяюсь с ним в кабинете, но тут врывается еще более известная телеведущая, да к тому же дочь большого начальника и начинает меня метелить! Вопрос: получится у меня что-нибудь в дальнейшем с этим телеведущим? Вот такая я дура…
        Отсмеявшись, мальчики перешли к обсуждению. Начало годится, но вопрос о дальнейшем неуместен («Не настолько ты глупой выглядишь»).
        - Ты ведь записывалась заранее, - сказал Кирилл. - Может быть, тогда ты собиралась приворот на меня попросить. А теперь-то уж чего?
        - Тогда, может, я, раз визит оплачен, решила просто совета попросить, как жить дальше? Как судьбу переменить?
        - С этим вряд ли что-нибудь интересное прозвучит. Ну да ладно, эти кони ничего более плодотворного не придумали.
        Очередной кудесник оказался на вид никаким. Ни тебе мантии, ни свеч, ни черепа. Обычная комната, обычный мужик. Я присела на предложенный стул и без вдохновения начала:
        - Понимаете…
        - Не надо ничего говорить. Сосредоточьтесь на своей проблеме, и я постараюсь вам помочь.
        На чем сосредоточиться? Какие у меня проблемы? Не о мужиках же думать. Вообще-то хотела я журналистикой заниматься, а занимаюсь ерундой. К чему мне телевидение? Ни длинных ног, ни выразительного голоса. Я писать люблю! И умею…
        Никак не могла сосредоточиться на чем-нибудь одном. Думала о Ефреме и его внучке, о кольце, о котором не думала многие годы, а теперь почему-то было жалко. О бабушке, с которой нужно поговорить и помириться. О Людмиле, у которой наверняка обострение… нет, пожалуй, уже прошло. О Жорке, которому нелегко с его родителями.
        А экстрасенс просто сидит и глядит на меня. Ни пассов, ни зажженных свеч, ни заклинаний. Потом говорит:
        - Вас много чего волнует. Самое слабое ваше место - вы совсем не разбираетесь в людях. Да что там, вы себя не понимаете! Но кто-то еще до рождения поставил на вас такую защиту, что с вами ничего не должно случиться. Вас волнует отданная вами вещь. Вещь это сакральная, отдавать ее вы были не вправе. Имейте это в виду на будущее, когда она к вам вернется! Своё движение к вам она уже начала. Еще вы думаете о больных детях. Одному из них вы поможете, если уговорите родственников принять его в свою семью. Другому вы сейчас помочь не в силах. Но это не значит, что не найдется того, кто ему поможет. И вы пригодитесь. Еще вы думаете о работе. Вы занимаетесь не своим делом. И дело, о котором вы мечтаете, тоже не ваше. А дело всей вашей жизни скоро вас само найдет.
        Когда я влезла в автобус, то первым делом спросила:
        - Я что-нибудь ему рассказывала?
        - Что?
        - Я ему что-нибудь рассказывала?
        - Ты что, сама не помнишь?
        - Конечно, нет!
        - Ну, давай запись послушаем.
        Сняли с меня камеру, прокрутили запись. Всё то же самое.
        - Кирилл, если смысл твоего репортажа - все экстрасенсы шарлатаны, эту запись лучше не включать, потому что он не шарлатан.
        - Да что он особенного сказал?
        - Прочитал мои мысли. Да, у меня еще одна мысль возникла!
        И набрала Ефрема.
        - Ефрем Владимирович, кольцо не пропало?
        Пауза. Потом:
        - Почему вы спрашиваете?
        Тон враждебный.
        - Значит, пропало. Я сейчас приеду.
        Кирилл (сообразительный!) спросил:
        - Кольцо - это сакральная вещь?
        - Да. Мне нужно к этим… даже не знаю, как назвать…
        - Мы с тобой!
        - А поехали!
        По дороге я рассказала ребятам легенду о кольце. Встретили нас хозяева агрессивно, поэтому я с порога сказала:
        - Давайте посмотрим одну запись. Давай, Вася!
        После просмотра Ефрем спросил:
        - Это когда было?
        - Минут сорок назад.
        - И вы сразу ему поверили?
        - Да.
        - Ну да, кольцо пропало. Я нанял человека, он его разыскивает. Уже есть некоторые подвижки.
        - Вы слышали, что сказал экстрасенс? Кольцо уже начало движение ко мне. Я его вам больше не отдам. Но когда получу его, верну ваши деньги.
        - Вы не имеете права!
        - Я не имела права продавать кольцо. А вот не возвратить то, что ко мне само придет, могу. А вы вспомните другие слова экстрасенса, и подумайте лучше о своих внуках.
        - Что?
        - Повторить?
        - Давайте еще раз прокрутим запись…
        Вася прокрутил.
        - Как понимать «уговорите родственников принять его в свою семью»? Это он о нем… о внуке? Он же сказал, что не хочет нас видеть!
        - Не знаю. А вы подумайте! Пошли, ребята!
        - Подождите, пожалуйста! Скажите мне, кто он, этот экстрасенс! Я обращусь к нему за разъяснениями!
        - Я скажу. Только не говорите, что я вела запись. Просто скажите, что порекомендовала его как специалиста.
        - Чертовщина какая-то, - сказал Кирилл. - Получается, есть экстрасенсы, которые действительно экстрасенсы?
        - Кроме того, что он мог узнать о моих проблемах заранее.
        - Да, записывалась ты неделю назад. А легко было раскопать твои проблемы?
        - Секретов у меня нет, но время надо…
        - Ладно, не будем углубляться. Наташа, ты согласишься рассказать на камеру истории кольца, если оно найдется?
        - А ты представляешь, что станет с моей жизнью, если я таким образом засвечусь на весь Питер?
        - Ты же собираешься работать на телевидении?
        - Уже нет.
        - Я вовсе не стращаю тебя…
        - Не в этом дело. Я сегодня твердо уяснила, что телевидение - это не мое. Этот дядя утверждает, что и журналистика. С этим я еще поспорю.
        Вечером Тоня позвонила из Москвы, где учился в университете Кузя. Они ехали в Утятин, прихватив с собой Жорку, и решили на несколько дней завернуть в Питер. И как это Людмила его отпустила?
        По приезде все выяснилось. Жорка просто поставил родителей перед фактом: уезжает отдыхать к бабушке, которую ни разу не видел, на все лето. А про меня они ничего не сказали, иначе была бы война. Родители думают, что они на несколько дней задержались в Москве.
        Когда я готовила ужин для ушедших на экскурсию гостей, Любовь Михайловна, откликнувшись на звонок домофона, заглянула на кухню и сказала:
        - Ну, держись, Наташка! Александра с внучкой поднимается.
        - Дайте мне яду!
        И началось! Она хочет в Светиной комнате остановиться, а там мальчики поселились. Им придется спать на надувном матрасе и раскладушке, а почему не на кровати и диване?
        - У нас морской закон: кто первый встал, того и тапки.
        Тут потребовала внимания Сашенька, и Александра отвлеклась на внучку. Потом, когда Сашенька занялась игрушками, ее бабка вновь взялась за меня:
        - Что у тебя за вид? Бледная, не накрашенная! Ты не настолько стара, чтобы окончательно махнуть на себя рукой! А отеки какие!
        - Разве можно упрекать за болезнь? - попыталась отвязаться от нее я.
        - Чем это ты вдруг заболела? Будет прикидываться!
        А дай-ка я ее проверю по методу Ефрема!
        - Ты что, не знаешь? Лейкемия.
        Пауза. Потом:
        - Ты это серьезно?
        - Кто же такими вещами шутит? А почему, ты думаешь, родственники ко мне понаехали? Они сдают кровь на совместимость.
        - А мне ты почему ничего не сообщила?
        - А ты что, согласна на трансплантацию? Мне нужна пересадка костного мозга и печени. Я тебе дам адрес клиники потом.
        Длительная пауза.
        - Я слишком стара. Пусть сдают те, кто помоложе.
        - Пусть.
        - Тетя Наташа, - вдруг Сашенька обхватила меня за талию. - Давай я кровь тебе сдам.
        - Спасибо, солнышко, - растроганно сказала я. - Но несовершеннолетние не могут быть донорами.
        Когда Тоня с мальчиками вернулась после прогулки, я рассказала ей о своей шутке.
        - Наташка, ты совсем дура? - возмутилась она.
        - А что она меня все пилит? Хоть отвяжется!
        После ужина старшие устроились у телевизора, а мальчишки перетащили к себе компьютер и записывали фотографии на CD. Сериалы я не люблю, поэтому устроилась рядом с ними и рассказала о том, что наплела Александре. Мальчики посмеялись, а потом Жорка нахмурился и сказал:
        - Ты, Наташа, если заболеешь, не скрывай. Я тебе хоть кровь, хоть печень. Ты же мне сестра.
        - Ладно, братик, я теперь в надежде.
        В дверь поскреблась Сашенька.
        - Заходи, солнышко, - сказала я. - Вот, племянница наша общая тоже мне свою кровь обещала.
        - Знаешь, тетя Наташа, давай лучше я печенку тебе отдам. А то мозги у меня глупые, дедушка сказал. Я учусь плохо.
        У нее даже слезы на глазах выступили, когда мальчишки захохотали. Кузя, молодец, выскочил из-за стола и подкинул ее к потолку:
        - Не обижайся, племяшечка! Это мы смеемся от радости, что ты у нас добрая такая!
        В дверь просунулась Тоня: «Что ржете?» Мальчики наперебой стали рассказывать о предложении Сашеньки. Она умилилась и села рядом со мной:
        - Давайте-ка я с вами посижу.
        Как-то незаметно мы перешли к воспоминаниям, послали Сашеньку за альбомами и стали разглядывать фотографии.
        - А это кто? - спросила Тоня.
        - Не узнаешь? Это же я!
        - Господи! Мне говорили, что ты растолстела, когда Людка забрала тебя в Москву, но я не знала, что до такой степени! Теперь я понимаю, как мы виноваты все перед тобой! То есть я, конечно, раньше поняла. Когда после продажи квартиры у нее жила.
        - И сколько выдержала?
        - Два месяца…
        У Жорки даже уши покраснели. Он поспешно перебил нас:
        - Наташа, а почему у тебя на групповых фотографиях везде вид сердитый?
        - Потому что там присутствуют младшие тетушки Сима и Алла, - засмеялась Тоня. - А они, чуть чего, шлепали. Вот, посмотри, какая она довольная, когда с Валеркой.
        Это нас Толик фотографировал. Я обхватила Валеркину ногу как дерево, прислонив голову к брючине. Действительно, вид довольный. Тоня стала вспоминать всякие истории, когда мальчишки таскали меня с собой: как Валерка играл в футбол, а мне постелил на траву свою куртку и строго-настрого запретил вставать, а я Валерку всегда слушалась, поэтому он вернулся домой, неся в руках отдельно меня, мокрые трусы и мокрую куртку. Как Митрохин проверял мой нос и чуть не попал в колонию. Как мальчишки решили переплыть озеро, а я, не задумываясь, поплыла за ними. Как один раз я разревелась, когда Валерка отводил меня в садик, он взял меня с собой в школу, и я просидела под партой Валерки два урока, и только на третьем, когда была контрольная, меня математичка Елена Игнатьевна обнаружила.
        У Сашеньки глаза блестели:
        - Влетело ему?
        - Нет, она очень хорошая была. Она Наташку посадила за свой стол, только справочники подложила, чтобы ей удобнее было. Дала ручку и тетрадку, и она вместе со всеми делала контрольную.
        - Взаправду?
        - Да нет, конечно. Каляки-маляки рисовала. Такая довольная была! Мы маме ничего не сказали, но она потом все равно узнала от соседок. Вот тогда Валерке влетело.
        Мы с Тоней вспоминали легенды Утятина, друзей и соседей, проделки и игры.
        - А мне можно в Утятин поехать?
        - Это ты у бабушки просись.
        - Сейчас! - Сашенька убежала.
        Вернулась очень быстро:
        - Сказала, если вы меня возьмете с собой, то можно.
        Мальчишки засмеялись. Я сказала:
        - Зря ржете. Если Александра разрешила, значит, будет у вас попутчица.
        - Надо быстрей операцию делать, - сказала Сашенька. - Давайте посчитаемся. Я печенку отрезаю, а кто мозги? Ты, Кузя?
        - Я! - засмеялся Кузя. - А ты знаешь, что будет больно?
        - Ладно, поплачу немножко. Я буду не громко.
        - Давайте чай пить, - решив, что шутка затянулась, сказала я. - Жора, ставь чайник, Кузя и Саша, несите посуду и торт.
        Ребята побежали на кухню, а Тоня растроганно сказала:
        - Какая лапочка!
        Зашла Александра:
        - А где все?
        - Чай готовят.
        - Сейчас Сашка или чайник опрокинет, или посуду перебьет.
        - Да ладно, мальчишки присмотрят.
        С грохотом распахнулась дверь. Кузя с Сашей на закорках нес в руках торт.
        - Саша, прекрати!
        - Еще прокачусь на лошадке - и всё!
        Мой глупый розыгрыш имел неожиданное продолжение. Назавтра, вернувшись домой после очередного неудачного собеседования, я обнаружила на кухне зареванную Инку и растерянную Любовь Михайловну:
        - Ну, что еще случилось?
        Оказалось, Инка встретилась с Александрой и ее внучкой, и общительная Сашенька поделилась с ней своими планами отрезать для тети Наташи свою печенку. И Инка прибежала ко мне с предложением своего донорства, дескать, группа крови у нас одинаковая - вторая, и Инка абсолютно здорова, только что комиссию проходила. Я рухнула на табурет. Потом поглядела на соседку и кинулась капать ее любимый корвалол:
        - Любовь Михайловна, это шутка!
        - Наташа, ты ничего от меня не скрываешь?
        Я села рядом с ней и честно призналась, что мне надоели поучения и критика Александры. Что вспомнила Ефрема и решила проверить родительницу на вшивость.
        - А говорила, что я наивная и от плохих людей хорошее ожидаю! Что ты ожидала от Александры?
        - Что она заткнется.
        Инка, не вытирая глаз, истерически расхохоталась.
        - Зато от Инки только вы ожидали хорошего. И дождались. Иди, Инна, умойся, да будем обедать.
        Александра, которая собиралась в Тамбов, чтобы отвезти туда Сашеньку к бабушке по отцу, с удовольствием отдала ее Тоне и вернулась домой. Перед отъездом в Утятин девочка приуныла и призналась мне, что немного боится новой бабушки, про которую слышала, что она очень сердитая. Я сказала, что бабушка, которая ей прабабушка, - самая главная бабушка в нашей родне. Она строгая, и Саша еще увидит, как она заставит Кузю и Жору по струнке ходить, и как тетя Тоня будет слушаться. Но за себя Сашенька может не опасаться. Она первая правнучка и пока единственная, поэтому, если не очень шкодить, то бабушка ее сразу полюбит и будет любить больше всех.
        - А тебя она любит?
        - Я у нее первая внучка, и она меня любила больше всех. А теперь у нее будет первая правнучка. Так что не волнуйся, у тебя будут самые счастливые в жизни каникулы. Там еще живет много родственников и ребятишек по соседству. Скучно не будет!
        - А почему ты с нами не едешь?
        - Я сейчас деньги зарабатываю. Но на день рождения бабушки приеду обязательно.
        По приезде мне позвонила Тоня. Она рассказала, что бабушка встретила их грозно, ведь Тоня много лет не появлялась в родительском доме. Но Сашенька, не обращая внимания на всеобщую скованность, повисла у нее на шее, и сказала: «Здравствуй, главная бабушка, я твоя первая правнучка Саша. Тебя мне как звать - бабушка или прабабушка?» Усмехнувшись, бабушка спросила: «А ты как думаешь?» «Я вообще никак не думаю, у меня мозги глупые, дедушка сказал. А тетя Наташа сказала, что к генерал-майору неприлично обращаться майор». Тут бабушка рассмеялась и сказала: «Правильно тетя Наташа сказала. А вот дедушка твой неправ, мозги у тебя нормальные». И по отношению к Тоне сменила гнев на милость. «Ой, Наташа, как хорошо, что мы ее с собой взяли! Алла говорит, что мама твоего имени ни разу не произносила, а тут даже слова твои одобрила».
        Иногда позванивал Ефрем и спрашивал, не объявилось ли кольцо. Меня он уже изрядно раздражал. У него внучка в опасности и внук его ненавидит, а он в грошовую цацку вцепился. Но однажды явился лично. Простые правила вежливости заставили меня пригласить его в комнату. Тяжело опустившись на диван, он сказал:
        - Вчера прооперировали.
        - А кто донор?
        - Умерший. С аварии.
        - Вы же говорили, что в ее состоянии врачи не рекомендовали.
        - Жизненные показания.
        - И как?
        - Пока неизвестно. Как приживется… Вы извините, Наташа, я к вам прямо из клиники. Ночь мы там сидели… просто так, к ней не пускают. И чувствую, что заснуть все равно не смогу. Мне выговориться надо.
        Человек был явно в неадеквате. Умница Любовь Михайловна притащила большой бокал горячего чая и булочку. Он, обжигаясь, прихлебывал чай так, что на глазах слезы выступали. Чтобы отвлечь его, я спросила:
        - Вы мне не рассказали, как ваша встреча с экстрасенсом.
        - А я к нему только вчера попал. И разочарован. Он очень не хотел со мной разговаривать, а когда согласился, ничего внятного не сказал.
        - А все-таки?
        - Ну, тоже говорил, что вещь для меня опасная и должна законному хозяину вернуться. И что надо не завещания предков исполнять, а о потомках заботиться. И потомков спросить.
        - Золотые слова!
        - А вот фигушки…
        Видя, что он засыпает, я все-таки попросила:
        - А нельзя ли поточнее? Что дословно он сказал?
        Уже с закрытыми глазами Ефрем вытащил из брючного кармана диктофон:
        - Все предусмотрено. Я, как вы, записывал…
        И отключился. Я бросила ему подушку и опустила его голову на нее, накрыла пледом и вышла из комнаты.
        На кухне оказались и дядя Паша, и Любовь Михайловна, и даже Маруся.
        - Давайте послушаем и обменяемся мнениями.
        После прослушивания мнения разделились.
        - Намекает, что сын кольцо спер, - вздохнула Маруся.
        - Не, Марусь, не должно, - сказал дядя Паша. - Видел я его. Мужик противный, но отца уважает.
        - Не сын, а потомство, - возразила Любовь Михайловна. - Там же еще внук обиженный есть.
        - Не, Михална, он к ним не вхож.
        - Нанял кого-нибудь.
        - Он об этой цацке не знал.
        А я, кажется, поняла, как кольцо исчезло из дома. Но говорить соседям об этом не стала. Вдруг ошибаюсь?
        - Наташа, а ты к девочке пойдешь?
        - Зачем?
        - А вот он говорит… прокрути, Пашка, до середины.
        - Сейчас… тоже аллигатор, не мог технику получше купить! Вот… нет, раньше. Ага!
        «…вы бы лучше попросили хозяйку кольца к ребенку прийти. Вдруг поможет?»
        - Ладно, схожу.
        Все получилось случайно. Кирилл послал меня проконсультироваться в клинике по поводу одной очень скандальной врачебной ошибки. Такие интервью, даже не интервью, а реплики по поводу, без участия в кадре и за кадром интервьюера, мне частенько приходилось записывать. Обговорив с доктором все моменты, я попросила высказать свое мнение на фоне операционной или какого-нибудь умного диагностического оборудования, а то для публики высказывания за письменным столом будут восприниматься как мнения кабинетных ученых, а не практиков. Мэтр ухмыльнулся, но повел нас в операционный блок и в коридоре на фоне приоткрытой в операционную двери отбарабанил на камеру свои аргументы. Когда мы возвращались, то столкнулись с Ефремом и его женой.
        - Как вы тут? - растерянно спросил он.
        - По работе. А что, ваша внучка тут? Можно ее навестить?
        - Э…
        - Знаете, я вспомнила слова экстрасенса, что хозяйке кольца нужно к девочке прийти. Раз уж я здесь, почему бы не зайти? Ну, что?
        - Ну, не знаю…
        - Что за экстрасенс? - заинтересовался доктор.
        Ефрем назвал. Доктор сказал:
        - Знаю его. Один раз на моих глазах мужика с того света вытащил. Силища! Если приведете, возражать не буду.
        - Да нет, он мне сказал, чтобы Наташа пришла.
        - Пойдемте.
        Мы пошли к палате. Вася спросил:
        - А мне куда?
        - Пускают, так иди. Приглядывайся, может, что снимешь, - сказала я.
        Девочка лежала в большой послеоперационной палате одна. Бледненькая, вся в датчиках и проводах.
        - Нас только на несколько минут впускают, - сказала жена Ефрема, присаживаясь на кровать внучки.
        Вдруг аппаратура запищала. Врач крикнул: «Отойти всем!» и кинулся к ребенку. Вбежало еще несколько человек. Видно, дело было серьезное.
        - Кажется, всё, - сказал молодой человек с бородкой.
        Мэтр ругнулся на коллегу, выпрямился, посмотрел на нас и сказал:
        - Наташа, подойдите, быстро! Возьмите девочку за плечи, вот так, пальцы в подключичные впадины. Думайте, что у вас одно сердце на двоих. И слушайте!
        - Григорий Семенович… - возмутился бородатый.
        - Цыц! - гаркнул мэтр.
        Я держала девочку. Все молчали. Было страшно. Вдруг аппаратура запищала.
        - Умница! Не отпускай…
        И начал командовать коллегами. Кто-то надевал ей маску, кто-то колол что-то в трубки капельницы, а он периодически орал мне: «Не отпускай!».
        Мне казалось, что у меня сердце работает с трудом, дышать тяжело. Как будто у нас с девочкой одна на двоих сердечно-сосудистая система. Но я не очень задумывалась об этом, я просто очень хотела, чтобы она жила. Вдруг стало легко.
        - Кажется, она выправилась, - сказала я.
        - Да, отпускай, но далеко не отходи.
        Я отпустила. Аппаратура замигала и запищала.
        - Держи, милая!
        Я снова схватила девочку за плечики.
        - Придется потерпеть полчасика, - сказал мне доктор. И коллегам. - Датчики оттуда.
        Ко мне подкатили большой железный ящик и наклеили датчики.
        - Видите? Абсолютная синхронность! Ее сердце гоняет за двоих!
        - Так не бывает! - возразил борода.
        - Ну, считай, что все тебе приснилось. Эх, заснять бы это! Эй, ты что это делаешь?!
        Я не могла повернуться, но догадалась, что это относится к Васе, потому что он ответил:
        - А что такого? Вы меня сами впустили.
        - Нахал! Возьми в кадр оба аппарата.
        - Делаю.
        Девочка открыла глаза и спросила:
        - Ты что меня так сильно держишь?
        - Чтобы не убежала.
        - Я не убегу. А дядя что делает?
        - Он тебя в кино снимает.
        - А можно посмотреть?
        - Конечно, можно. Вася, дай ребенку камеру.
        - Ты что, она тяжелая.
        - Не жмотничай, дай в глазок посмотреть.
        - Ой, тетя, там муха на потолке!
        - Безобразие, развели, понимаешь, антисанитарию! Теперь давай я буду тебя одной рукой держать, а ты скажешь, что будет.
        - Вот здесь… воздух… не выходит…
        - Да, придется пока двумя руками держать.
        - Вы меня лечите, да?
        - Да. Доктор, ей говорить можно?
        - Ничего, пусть говорит.
        - Как тебя зовут?
        - Ирочка.
        - А скажи-ка мне, Ирочка, куда ты колечко дедушкино унесла?
        - Оно волшебное.
        - И что?
        - У нас баба Галя злая очень. Я ей отнесла. Вовка сказал, она наденет и станет принцессой.
        - Стала?
        - Не знаю…
        - А ты ей в руки отдала?
        - На коврик положила.
        - Понятно. А теперь глазки закрой и спи. Во сне все болезни проходят.
        Невыносимо болели плечи, затекли ноги. Но сердце, кажется, справлялось. Как действует кровообращение, по часовой или против? Я почему-то решила, что руки надо отпускать не одновременно. Так, попробую слева оставить… подняла голову и, глядя на аппаратуру, в которой ничего не понимала, разжала правую руку. Одна кривая дернулась, но потом все восстановилось. А теперь левую. Опять кривая дернулась, но потом восстановилась. И рисунок сместился. Кривая изменилась, как гармонь, свернувшая меха.
        - У вас вообще обычно нормальный ритм сердца? - спросил доктор.
        - Брадикардия. А нельзя мне где-нибудь поспать?
        - Вот сюда ложитесь.
        - Имейте в виду, меня невозможно разбудить, - пробормотала я, засыпая. - Давление будет очень низкое. Не надо меня колоть, я сама проснусь, только очень нескоро.
        Когда я проснулась, в палате горел свет. Ого, уже ночь! Я села на кровати. Зашевелилась Ирочка:
        - Тетя, ты зачем так долго спала? Тут все ходят, слушают тебя, слушают…
        - А ты чего не спишь? Ночь же!
        - И день спи, и ночь спи… надоело!
        - Ну ладно, не спи, только не двигайся. Мало ли, вдруг швы разойдутся.
        Открылась дверь, заглянула медсестра:
        - Обе проснулись? Пять часов утра, спите!
        - Нет уж, - сказала я. - Мне непременно прогуляться нужно.
        Оказалось, это была не та ночь. Это была уже следующая ночь. Я проспала больше полутора суток!
        Вернувшись домой на рассвете, я, к удивлению, не обнаружила дома Любови Михайловны. Дядя Паша сказал, что она пошла… в церковь!
        - Это надо обдумать… чудно… но мозги не работают, есть хочу!
        - Колбасу будешь? А еще Маруська мне щей наварила.
        - Ставь щи! И колбасу тащи.
        Отвалившись от тарелки, я сказала:
        - Самое главное для меня все-таки не ее внезапно проявившаяся религиозность, а твое семейное положение. Дядя Паша, мы с тобой 16 лет соседи. Но Марусю я люблю не меньше. У вас что, по второму кругу семейная жизнь начинается? Ты понимаешь, чем это ей грозит?
        - Понимаю, Наташенька. Бабка твоя меня всё на непостоянство ругала. Я не знаю, что у нас. Когда она ушла, я рад был, а теперь я без нее скучаю. У нас нет ничего, ты не думай. У нее же есть кто-то?
        Глядел он тревожно. Ага, а вот не скажу!
        - Если вы никто друг другу, значит, ни к чему нам это обсуждать. Если что-то есть, наверное, это стабильнее, чем с тобой.
        У дяди Паши губы дрогнули обиженно:
        - Спасибо, Наташенька. Я думал, мы с тобой не чужие…
        - Дядя Паша, - я обняла его. - У тебя душевные терзания, а у нее ни кола, ни двора. Знаешь, где она живет? На дачном участке в гараже. Мужик, у которого она в доме убирается, пустил. И это большая удача! Сойдетесь вы еще на полгода, а потом ей куда?
        - Старый я уже, Наташенька. Ты знаешь, что я пенсию оформляю?
        - Господи, это же десятого. И ты молчишь? А как же юбилейное застолье?
        За разговором мы не услышали, как зашли Любовь Михайловна с Марусей.
        - Мы ей молебен во здравие, а она с Пашкой обнимается и выпить собирается! - зашумела с порога соседка.
        - Любовь Михайловна, ему десятого шестьдесят будет! А он молчал!
        - Я вас в ресторан приглашу… коллегам в подсобке поляну накрою, там женщины все оформят, а вас, самых близких, в ресторан. Коля-электрик, Степанида из девятой квартиры и нас четверо.
        - Ерунду ты, Пашка, говоришь. Кому удобно будет в твоем ресторане? Нам со Стешкой, старухам, или Коле-электрику? Да из нас в рестораны только Наташа ходит, и не скажу, что часто.
        - А что делать? Дома будет не торжественно.
        - Давайте пикник устроим, - сказала Маруся. - Устроимся на природе, будем шашлыки жарить.
        - А вдруг дождь?
        - Тогда в лес не пойдем, а сядем во дворе, где я квартирую, под навесом.
        - Принято!
        Когда я шла на студию, меня провожали такими взглядами, что я поняла: Вася запись не таил.
        - Все, Кирилл, я рассчитываюсь. Подписывай заявление.
        - Не кипятись, Наташа. Что произошло?
        - На меня глядят как на слониху в бассейне. Вася свое кино, наверное, уже не по разу всем показал. Давай-давай, подписывай!
        Я огорчилась, что стала мишенью для взглядов, а вот потеря работы не огорчила меня совсем. Это было даже более не мое, чем работа пиарщиком. И все равно через неделю будет юбилей, к которому нужно готовиться, а потом уезжать на другой юбилей - бабушкин.
        Пришел Ефрем, долго благодарил за внучку.
        - Да бросьте, - сказала я. - мы с вами оба не понимаем, что там было.
        - Я ведь ходил к экстрасенсу еще раз. Он сказал мне, что у нас родственная связь, поэтому вы смогли Ирочке помочь. Теперь я верю, что кольцо надо вам вернуть. Я уже расспросил соседку. Представляете, она решила, что это подклад!
        - Что?
        - Подклад - это когда, оставляя свои вещи на улице, ведьмы переносят свои болезни на других людей. Считается, что, взяв вещь, человек берет с собой и болезни, оставленные с нею. Она поступила по ритуалу: взяла кольцо платком, отнесла к контейнерам и бросила в костер.
        - Боже!
        - У нас таджик дворником, я с ним поговорил и узнал, что кольцо нашел один местный алкаш и продал за две бутылки соседке. Соседка с досадой сказала, что потеряла кольцо.
        - Может, врет?
        - Да нет, я ей обещал большие деньги. Она помнит, что надела его. Отчистила от копоти помадой и надела. А через некоторое время спохватилась - нет кольца! Где потеряла, не знает. Могла и дома, и на работе, и по дороге.
        - На работе не могли украсть?
        - Кто знает… но искать там бессмысленно. Она на мясном производстве работает, небольшом, за городом. У фермера. Там и откорм, и забой, и линия полуфабрикатов.
        Я прыснула, представив, как хрюшка съедает колечко… или надевает его на хвостик. Если кольцо ко мне само не придет, я его никогда не найду. Ладно, бог с ним.
        Наступило десятое. С утра мы поздравили дядю Пашу. С коллегами он отметил это дело еще позавчера, а сегодня микроавтобус ЖЭКа, пригнанный электриком Колей, должен был доставить нас в дачный поселок, где жила Маруся.
        Как здесь было здорово! Несмотря на заброшенное строительство, участок был ухожен Марусиными руками. В палисаднике цветы, перед домом травяной газон, за домом огородик. По газону вела к крытой беседке выложенная плиткой дорожка.
        - Вот что, Маруся, ни в какой лес я не пойду, - сказала тетя Стеша, приятельница Любови Михайловны и вдова дяди Пашиного друга. - Такая тут благодать! Накрываем в беседке.
        Пока мы готовили стол, подъехали еще Андрей с владельцем нашего первого этажа, Инна с Севой и Альгисом, потом Ефрем с женой. В общем за столом оказалась чертова дюжина. И каждый привозил продукты.
        - Куда такую страсть? - возмущалась Любовь Михайловна.
        - Ничего, на свежем воздухе много едят, - утешала ее Степанида. - Да и выпивки много, без закуски придется драку заказывать.
        Ефрем привез колбаски для жарки: «Ох, не знал я, что будет шашлык!»
        - Вот с них и начнем, - решила Степанида и послала Колю к мангалу.
        Я бы предпочла шашлык из курятины, но с массами не поспоришь. Все ели, кусая колбаски, наколотые на вилку, а я решила прежде отрезать кусочек. Резанула по колбаске кухонным ножом, и у него отломилась рукоятка.
        - Что за черт? - вскочил обрызганный жиром Сева. - Там какая-то железка.
        Взял у меня из рук вилку и, действуя своей и моей, разобрал колбаску на кусочки. На тарелке лежало траурное кольцо.
        - Небось, колбаски с того самого комбината? - спросила я Ефрема.
        - Да почем я знаю! - отмахнулся он. - Главное, теперь я уверен, что это судьба! И не вздумайте возвращать мне деньги, обижусь! Не хотите их принимать - пусть лежат. Случится что - поможете кому-нибудь.
        Через пару дней, когда я собиралась в Утятин, Любовь Михайловна мне сказала:
        - Кольцо возьмешь с собой. На цепочку Екатерины Семеновны длинную, которую починила, наденешь, и будешь на шее носить.
        - Потеряю.
        - Не такая это вещь, чтобы теряться. А вот помочь оно в чем-то может, недаром в тебе хозяйку признало.
        Я махнула рукой. Действительно, старухе может быть неуютно рядом с этой сакральной вещью, да еще в отсутствие хозяйки.
        Поезд в Уремовск пришел с небольшим опозданием, и я поняла, что попадаю в «окно» между автобусными рейсами. И махнула на «перекресток», площадь на окраине областного центра, где проезжали все автомобили в сторону Утятина. Сойдя с городского автобуса, я остановилась, чтобы купить мороженое, Рядом притормозил микроавтобус. Водитель спросил, как доехать до Утятина.
        - А вы возьмите меня с собой, и я не дам вам заблудиться, - весело сказала я.
        - Садитесь. Только у нас тут надгробие. Не напрягает?
        - Нет.
        Я устроилась на заднем сидении, и мы за час доехали до поворота на Утятин.
        - А в Утятине вам куда?
        Трое мужчин оказались иногородними, которые выполняли поручение матери одного из них установить памятник на могиле ее сестры. Поэтому они собирались сразу выполнить работу и, не заезжая в город, вернуться домой.
        - А место знаете?
        - Вот, мама план нарисовала.
        Я посмотрела на бумажку и сказала:
        - Это рядом с мемориальным. Сейчас будет поворот направо, надо ехать через новое кладбище, а то ворота старого открывают только для похоронных процессий.
        - Как же вы?
        - Нормально. Зайду на дедушкину могилу и выйду в калитку.
        Я пересела вперед и указывала водителю дорогу. Когда мы выехали к мемориальному и остановились у искомого захоронения, водитель сказал:
        - Какое вам спасибо! Сами никогда бы не нашли.
        - Ребята, я в автобусе сумку на время оставлю, ладно? У меня тут дедушка похоронен метрах в двадцати.
        Вышла и побрела в сторону дедушкиной могилы. После душного, нагретого солнцем автобуса в тени кладбищенских деревьев казалось прохладно, хотя день был жарким. Я села на скамейку и скинула туфли, вытянув ноги на густой сочной траве.
        Какая неудачная фотография на памятнике! Я помню дедушку сердитым, помню его веселым, но таким надутым я его не видела. Это фото с какого-то документа, не то паспорта, не то партбилета. А лет-то ему было… до шестидесяти не дожил! Скоро старшие дочки его догонят.
        - Тусь, что это у тебя на шее болтается? - услышала я.
        Повернулась - Митрохин.
        - Да так, фамильная реликвия.
        - Ты носи эту реликвию, чтобы не видно было. Нечего слабых соблазнять.
        - Ладно, не буду. Сам-то как?
        - Да видишь…
        Скрипнула скамейка под мощным телом севшего на нее Митрохина.
        - Тусь, ты жизнью своей довольна?
        - А чего? Живу…
        - Не слышу энтузиазма в голосе.
        - Да понимаешь… без работы я.
        - Это ерунда. А вот семья…
        - Да не нужна она мне!
        - Не свисти! Всем нужна, а тебе не нужна! Хоть бы ребенка завела, что ли…
        - Ты же меня навещал в психушке?
        - Это была истерия. Ничего страшного. Перегрузили детскую психику, вот и возникла реакция. Я тебя уверяю, будешь заботиться о ребенке, сразу и к работе отношение изменится. Я вот и то сына имею, хоть и незаконного. Правда, кровь дурная.
        Еще Троха будет меня семейным ценностям учить! Сам-то!
        - Пойду Валеру навещу…
        - Я тебя немного провожу.
        Да? А я рассчитывала, что он меня до дома довезет. Наверное, без машины, иначе бы предложил.
        - Как с бабушкой будешь общаться?
        - Да обычно. Обниму и поцелую.
        - Вот это правильно. Твоим близким еще понадобится твоя помощь. И сыну моему. Не растеряйся в трудную минуту!
        Не попрощавшись, на развилке он свернул на тропинку, ведущую наверх. Я некоторое время растерянно смотрела ему вслед, потом встряхнулась и пошла к Валериной могиле. Странный у нас получился разговор. При последней нашей встрече он был какой-то пришибленный и виноватый, а сейчас вроде бы получил право меня поучать.
        Когда я выходила из кладбищенских ворот, подошел Васильевский автобус. Так что через десять минут я уже сворачивала на Банную. Как все улицы, расходившиеся от площади, бывшей самой высокой частью города, она шла вниз, поэтому идти к дому было легко. Открывая калитку, я увидела, что на скамейке у дома сидят Людмила и Павел Алексеевич, но даже не успела удивиться, что мне не сообщили об их приезде, как на меня набросилось что-то грязное, мокрое и визжащее.
        - Здравствуйте все! Сашка-племяшка! Ты что, домой уезжать собралась?
        - Почему?
        - Набрала на память родной землицы. Домой приедешь - отскребешь и на память в платочек завяжешь.
        - В платочек не завяжешь. На ней её столько, что можно все цветы в доме пересадить, - сказала выходящая из-за угла бабушка.
        - Я знаю, вы шутите! Да помоюсь я сейчас, ладно! - засмеялась Саша.
        - Вот только домой не заходи, - одной рукой удерживая девочку, а другой обнимая бабушку, сказала я. - Ба, мы в душ. Кинь нам что-нибудь Сашке после бани одеть.
        Вытащила из сумки пакет с халатом и прочие мелочи и кинула ее на крыльцо. Вышла Тоня, на ходу вытирая руки о фартук, подхватила сумку и сказала:
        - Ты с нами в вашей бывшей комнате, не возражаешь?
        - У нас отличная компания, - подхватила Сашенька.
        - Только невыносимо грязная, - сказала я, и, взяв ее под мышку, потащила в летний душ.
        Когда мы сели обедать, я спросила:
        - А мальчишки где?
        - На работе, - ответила Саша.
        Оказывается, отдохнув недельку, Кузя с Жорой устроились на комбинат разнорабочими.
        - Круто! - восхитилась я. - И не разочаровались?
        - Нет, ходят исправно, - сказала Тоня. - Мне, конечно, хотелось, чтобы они отдыхали, но раз уж решили… в конце концов, мужики же они!
        - Твой, может, и мужик, а Жорику всего 16! - возмутилась Людмила.
        - У нас сплошь и рядом шестнадцатилетние детьми обзаводятся, - сказала бабушка. - Чем девок портить, пусть лучше картошку на конвейере сортируют.
        - Ты, тетя Наташа, правду говорила, у прабабушки все по струнке ходят, - сказала Саша.
        - И ты?
        - А я немножко шалю.
        - А бабушка тебя прутом стегает?
        - И стегает, и шлепает.
        - А ты что же не исправляешься?
        - Я потом немножко исправляюсь, а потом опять немножко шалю. А тебя она шлепала?
        - А как же! С внучками иначе нельзя.
        Хлопнула дверь, зашла соседка тетя Клава. Увидев меня, даже всплакнула:
        - Наташенька, думала, не увижу тебя больше. Теперь и помирать можно.
        - Что ты, тетя Клава, какие твои годы!
        - Да ладно, пожила! Своих детишек не нажила, зато соседских любила, особенно таких шкодливых, как эта егоза. Тихенькие не помнятся, а вашу компанию всё-то вспоминаю. Валерка, Сережка, Толик… он один из них жив, и даже начальником стал.
        - Как же, а Митрохин?
        - Ты что, аль не знаешь? На год он только друга своего пережил. В 96-м привезли его из Чехии. Свои же бандиты, говорят, убили.
        - Тетя Клава, это точно?
        - Куда уж точнее. Они и лежат недалеко. К Валере вниз от развилки, а к Сереже - наверх. Рядом с Милочкой Пурит он похоронен и в один день.
        Я будто оглохла. Как же так? И ведь что-то меня цепляло в этом разговоре с ним. Что? Он же простой как веник был, а сегодня разговаривал культурно: истерия, расстройство детской психики…
        Очнулась я, когда бабушка с силой сжала мое плечо:
        - Сейчас Тоня с Сашей на комбинат на экскурсию с Толиком поедут, а ты поспи.
        Когда Тоня с Сашей пошли к воротам, где их ожидала машина Толика, бабушка крестила их вслед. Что за притча, все в религию ударились!
        Я думала, не засну после всего этого. Однако отключилась почти сразу. Вроде бы, что-то говорила надо мной Людмила, потом бабушка на нее шикнула. Ничего не снилось. Проснулась только к ужину.
        За столом, накрытым во дворе, сидело двенадцать человек. Пришли с работы мальчики, пришли в гости Сима с Кристиной и Алла с мужем. Возбужденная Сашенька трещала без умолку, и мне приходилось то и дело ее одергивать. И все равно волнение Тони бросилось в глаза. Это вскоре объяснилось: она объявила, что возвращается в Утятин. Я наблюдала за реакцией родных. Сестры были рады (кроме Людмилы, которая поджала губы), мальчики тоже отнеслись к этому с одобрением. Вот почему бабушка крестила их вслед! Тоня ходила договариваться о работе на комбинате.
        Вечером, с трудом угомонив Сашеньку, мы долго разговаривали с Тоней. Но сначала отношения с сестрой пыталась выяснить Людмила. Тоня ей сказала: главное, что нужно помогать деньгами Кузе; с наемной квартирой ничего не отложишь, а тут родительский дом пустует. Людмила возмущалась: зачем ты ушла на квартиру, у нас места на всех хватит! В старости хочется иметь свой угол, отвечала ей младшая сестра. Мать будет тобой командовать, нападала Людмила. Как и ты, не выдержала наконец-то Тоня, и Людмила хлопнула дверью. Да, с матерью ей будет жизнь не сахар, сказала мне Тоня, но от нее команды воспринимаются все же легче, чем от сестры. Да и старенькая она, хоть и хорохорится, присмотр за ней нужен. И Кузя после университета будет устраиваться либо в столице, либо в каком-нибудь наукограде, так что нет смысла держаться за их хоть и большой, но промышленный город, где академической науке места нет. А что Тоня испытала за два месяца, живя с Людмилой и Павлом, пока не сняла квартиру! Бедный Жорка! И как ей больно за то, что они не уберегли меня от этой долбёжки!
        - Ладно, Тоня, что вспоминать об ошибках 25-летней давности! Спи, поздно уже.
        Мне не спалось, и я пошла в зал, где бормотал телевизор. Бабушка на экран не смотрела, считая петли на своем вязании. Когда я вошла, она отложила вязание и сказала:
        - Ну что, все с тобой поговорили? Садись, теперь я спрошу. Правда, что ль, Людмила больная?
        - Жорка сказал? Ба, неужели ты не знала?
        - Значит, правда… Наташа, я же с ней 17 лет, считай, не виделась!
        - А мне кажется, она всегда была больная. Во всяком случае, с тех пор, как я ее знаю.
        - Господи, грех-то какой! Нет, ну была она истеричная, особенно в переходном возрасте. Но сумасшествия я в ней не замечала. Что врачи-то говорят?
        - Мне не докладывали. Один раз Жорик в Питере затащил ее к психиатру. Больше, мне кажется, никто ее не лечил. Могу поставить диагноз по аналогии. У меня были знакомые дамы с диагнозом маниакально-депрессивный психоз. Что-то очень похожее у нее. Болезнь циклична, обострение два раза в год, осенью и весной. Начинается с маниакальной фазы. Мы с папой называли это «на метле полетать». Цепляется ко всем, поучает, ищет что-то обидное в чужих словах, кричит, оскорбляет. Ей становится немного легче, когда кого-нибудь доведет. Я первое время плакала, когда она ругалась. Потом поняла, что ей это приятно, и перестала. Еще один урок усвоила чуть позже: не просить у нее ничего. Если попросишь, она обязательно поступит наоборот, даже если просьба разумна. Я мечтала о коньках и самокате, поэтому их у меня никогда не было. Зато в моей комнате был угол, в котором пылилось с десятка полтора кукол, в которые я и маленькой не играла, а уж школьницей и подавно, ты же знаешь! Уже подростком я научилась ее болезнью пользоваться. Например, в последний год перед отъездом, помню, в моде были черные джинсы. Ну, умирала я,
как мне хотелось появиться в них на вечере в школе! Если папу попросить купить, надо потом эти джинсы от мамы прятать, иначе она их порвет или порежет и папе скандал закатит. Было уже такое… Вот я и говорю как-то ей… по улице мы шли и встретили мою одноклассницу… а я Людмиле говорю: ужас какой эти черные джинсы, как спецовка. То ли дело традиционные. Нипочем такие не надену. На следующий день она мне их купила: ты толстая, а черное стройнит. Я померила - велики. Говорю, как мне их не хотелось, так и не подошли. Она не поленилась, бегала обменивать.
        - И так два раза в год? А долго?
        - Ну, по-разному. Месяц, наверное. Заканчивается большой истерикой. Тогда она уже понимает: что-то не то. Ищет болезнь, но не в душе, а в теле. Хватается за сердце, за печень, за что-нибудь, короче, что лечить можно. Прощается со всеми, всех прощает, на процедуры ходит. И наступает благословенная ремиссия… до следующего обострения.
        - А муж-то как… что один, что другой?
        - Любили они ее. Папа меня любил, но ее любил больше. Иначе бы не оставил на ее попечении. То же и Павел Алексеевич. Я его просила: или лечи ее, или Жорика отправь ко мне. Где там! Мальчишка у него на глазах в петлю полез, а он меня в этом обвинил. Боюсь я за брата…
        - Ладно, иди спать, а я подумаю…
        - Ба, не переживай! В жизни не всегда бывает так, как мы хотим. Как-нибудь приспособимся.
        - Да, забыла спросить: что там с Митрохиным? Ты вся позеленела, когда Клавка о его смерти сказала. Наталья, только не врать!
        - Моя правда неправдоподобнее вранья будет. Разговаривала я с ним сегодня… впрочем, уже вчера, время-то за полночь.
        - Ты что, на кладбище заходила?
        - Как ты догадалась?
        - Зачем ты туда одна пошла?
        - Я от перекрестка на попутной ехала, они памятник везли.
        - Значит, судьба была тебе с ним встретиться…
        - С Трохой?
        - С демоном. И не делай больших глаз, демон является под личиной давно умершего знакомого.
        - Ну, баб!
        - Наташа, я всю жизнь пыталась оградить тебя от него. Ну, скажи, неужели ты считаешь, что я тебя не любила?
        - Никогда так не считала. Ты мне позволяла то, за что родных детей наказывала.
        - Я Людке тебя отдала, чтобы от демона удалить. Не могла отказать тебе, когда ты уже подростком вернулась, но за тот год извелась вся. Екатерина Семеновна просто избавлением для меня стала. Хотя, между нами, и она не без чертовщинки была, прости господи! Может, поэтому ты такая получилась, что и с той, и с другой стороны при зачатии бес стоял.
        - Какая такая, ба? Что ты мне приписываешь?
        - Я хотела рассказать тебе об этом, когда другая твоя бабка умерла. Уж больно ты несчастная была со своим Димкой. И если бы силой своей распорядилась…
        - Какой силой?
        - Ладно, будет, спать пора. Вспомни только поточнее, о чем вы с демоном разговаривали?
        - Да почти не разговаривали. Про кольцо сказал, чтобы не показывала его никому, нет, не так… носила так, чтобы другие не видели.
        - Какое кольцо?
        Я показала.
        - О господи! Траурное! Золото для них из поруганных святынь выплавляли, если покойный с нечистым знался. Убери, если демон так сказал.
        - Бабушка, пока я здесь, спрячь у себя подальше. На пляже его на себе не укроешь.
        - Ладно.
        Бабушка встала и унесла кольцо в спальню. Возвращаясь, продолжила допрос:
        - Еще что говорил?
        - Что ребенка мне надо завести, тогда о работе думать не буду.
        - А какой ребенок будет, он не сказал?
        - Я и не спрашивала. Мне об этом Света рассказывала.
        - Кто ее за язык тянул?
        - Бабушка, она тебя оправдывала передо мной за тот аборт.
        - А ты меня осуждала?
        - Нет! Какого бы я паразита от Димки выродила…
        - Так, что еще говорил?
        - Ничего… нет, сказал, что моим близким скоро помощь потребуется.
        - Значит, потребуется. Всё, спать!
        Начался отдых. Бабушка меня от домашних работ решительно отстранила. Только к юбилею пришлось постоять у плиты да с ножом у разделочной доски, а потом наступило блаженное ничегонеделанье. Я шлялась по рынку, ходила на пляж, часто бродила по лесу. Почти всегда со мной была Сашенька, «девочка-суматоха», как звала ее тетя Клава. Надо было хоть от нее бабушке отдыхать. Бабушка смеялась, что, когда правнучки нет дома, у нее в ушах звенит от тишины.
        Я пыталась с Сашей заниматься. Она была поразительно бесталанна. Плохо считала. Приходилось ей рассказывать сказки, чтобы она хоть сказочных героев пересчитывала. С удовольствием слушала, когда я читала книжки, но читать сама отказывалась категорически - каникулы же! В общем, где-то я понимала ее деда, говорившего, что мозги у нее глупые. Это было тем более удивительно, что все Боевы учились легко и с удовольствием. И Алексей Иванович, муж Александры, был не дураком, если в шестидесятых, когда в военные училища ломились абитуриенты, легко поступил и отлично закончил, а потом так же легко делал карьеру. Отца девочки я не знала, но Лариска бы тупого не выбрала.
        И в то же время Саша всегда включалась в общую работу, утешала обиженных, сочувствовала чужой боли. Может, это тоже своего рода способность, только другая? Не хотелось думать, что она просто глупенькая, но пока мы вместе с моим педагогическим образованием терпели поражение.
        Как-то мы с Сашенькой раньше обычного вернулись с озера. На пляже нас разморило, вода у берега сильно прогрелась, а далеко заплывать я боялась, потому что девочка плавала еще не очень. Я шла, стараясь выбирать затененную сторону улицы, Саша прыгала по плиткам тротуара, напевая:
        - Я по берегу шла за кольцом по дорожке,
        Натрудила в пути свои белые ножки,
        Вот под склон покатилось златое колечко
        И упало в глубокую быструю речку…
        - Откуда ты эту песню знаешь? - удивилась я. - Она же местная.
        - Мы ее с бабой Клавой поём! Это про твое колечко, которое бабушка спрятала. Оно волшебное!
        - Это взрослая песня. А вот такую вы не пели:
        Жук жужжит у жаркой печки,
        Дождик брызжет на крылечко,
        По дорожке еж бежит,
        В луже жаба ворожит,
        Под листвой светлячок
        Лампу желтую зажег.
        - Ж-ж-ж, - засмеялась Саша.
        - Это называется аллитерация, когда в стихотворении одни и те же буквы часто повторяются (кому я это говорю!). А попробуй сказать про ветер, он как шумит?
        - Ш-ш-ш!
        - Вот расскажи про ветер, чтобы больше слов было с буквой ша.
        Сашенька запрыгала по плиткам ко мне, ухватила за руку и сказала:
        - Ветер… шумит… ш-ш… шепчет в камышах! Шалит и шуршит! Щекочет… нет, это ща… шутит над кошкой, вот! Кошмар и шелест!
        - Теперь слово «лес». Какие в нем буквы?
        - Эль… с-с-с. Какое главное?
        - А ты подумай. Эль - что-то ласковое. Эс - это звук леса. Получается, всё главное! Значит, рассказываем про лес с буквой эль и эс.
        - Лес летом… зеленый! Ласковый! Лисички растут… маслята… на склоне синие подснежники… на светлой полянке спит лиса!
        Ну, слава богу, ребенок нашел что-то интересное в родном языке!
        По возвращении застали на нашей улице машину с вышкой: опиливали тополя. Саша оживилась и намылилась принять в этом участие, но я решительно затащила ее во двор, где бабушка посадила ее с собой перебирать сливы.
        В доме я застала Людмилу в состоянии величайшего раздражения:
        - Не устала отдыхать?
        - Разве это возможно? За все свои 14 лет трудового стажа трижды отдыхала: в девяносто пятом в санатории, в прошлом году в Англии и вот нынче у бабушки. Век бы отсюда не уезжала!
        - И кто тебе мешал ездить сюда хоть каждый год?
        - Маленькая зарплата.
        Людмила некоторое время шумно дышала и беззвучно шевелила губами, потом хлопнула дверью.
        - Что с ней? - спросила я у испуганного Павла Алексеевича.
        - Она купила на завтра билеты на поезд. Жора сказал, что не поедет с нами, будет все лето у бабушки жить. Она весь день заводилась, а сейчас позвонила и сказала, что если он через двадцать минут не появится, то найдет ее труп.
        - Во семейка! Нашли развлечение - театр суицида!
        Я закрыла дверь и принялась лихорадочно переодеваться. Надо перехватить мальчишку по дороге, ведь он будет всю дорогу бежать.
        Выскочила на крыльцо и услышала крик. Сразу почему-то твердо знала: это что-то страшное с Жоркой случилось.
        Он лежал на газоне, раскинув руки. Я встала на колени и пыталась нащупать пульс, но ничего не слышала. Стоявший рядом мужик сбивчиво объяснял, что все было по правилам техники безопасности, место работы обнесено полосатой лентой, но пацан бежал, будто кто-то за ним гнался, перескочил через ленту, и тут как раз дерево свалилось, а провод упал прямо на пацана. А они быстро все сделали: провод с пацана сдернули, Юрка электричество отключил.
        - Мужик, заткнись, я сердца не слышу!
        Но он как заведенный продолжал бубнить, что они сердце послушали, «скорую» вызвали, а Юрку к Бобровским послали, там Васильич квасит. Вот он, Васильич, ты не думай, он очень хороший терапевт.
        Рядом присел на корточки очень пьяный мужик, прислонил пальцы к шее Жорика и сказал:
        - Нет пульса. А «скорой» придется от площади пешком идти. Сколько прошло, Саныч, только точно?
        - Ну, мало, может две минуты!
        - Ничего себе мало… придется тычком, - и поднял руку.
        Я перехватила ее и сказала:
        - Сломаете ребра. Три года после химиотерапии и глюкокортикостероидных гормонов.
        - Да, кости могут быть хрупкими. Уступи-ка место, попробую массаж.
        - Лучше я, а вы пульс контролируйте, - и воткнула пальцы в подключичные впадины. Он что-то начал говорить, но я гаркнула. - Ну!
        Закрыв глаза, я молила свое сердце, чтобы оно стучало, как молот. В груди образовался ком, который мешал дышать. Я кашлянула, и в ответ услышала кашель Жорика. Он дернулся у меня под руками. С воем подлетела Людмила, оттолкнула меня и вцепилась в сына.
        - Нет пульса! - завопил пьяный терапевт, вскочил и попытался оторвать Людмилу от Жорика. Где там! Тогда он с силой ударил ее и заорал. - Уберите эту бабу, а то я ее убью! Давай, милая, включай его, а то помрет!
        Я снова ухватилась за брата. И сразу почувствовала, как появился пульс в кончиках пальцев. Рядом уже присела женщина в белом халате и открывала свой чемоданчик, а врач перечислял, что ей колоть, слушал в фонендоскоп и приговаривал:
        - А брадикардия-то почему такая?
        - Это моя. Когда его сердце начнет работать, это будет как перебои.
        - Черт! Первый раз такое наблюдаю! Вот! Включилось!
        Если в случае с Ирочкой я ничего не понимала, то сейчас было по-другому. Я почувствовала тошноту и почему-то сразу поняла, что она не моя, и скомандовала:
        - Переверните на бок! Его сейчас вырвет!
        - Только рук не отрывай, - сказал Васильич и легко повернул не хилого, в общем-то, мальчика.
        В правом виске возникла острая боль, словно в него что-то острое вонзилось. Не понимая, откуда эта боль, я дергала головой. Вдруг что-то гладкое и прохладное заскользило по щеке, и боль прекратилась. Я увидела, что Сашенька приподняла голову Жорика и подпихнула под нее свою любимую подушечку в шелковой наволочке с дивана. Значит, когда врач перевернул его на бок, под голову попал острый камень.
        - Спасибо, солнышко, - сказала я. - Погладь Жорика по щеке, - почувствовать ее пальцы на своей щеке, в то же время наблюдая, что гладит она Жорика, было странно и страшно. Поэтому я поспешно скомандовала. - А теперь пулей принеси кружку холодной водички!
        Сердце брата по-прежнему билось неровно. Когда к моей спине прислонилась Сашенька и спросила, кому дать воду, я сказала:
        - Дай мне попить… а теперь платочек намочи и оботри лицо Жорику и мне… а теперь положи мне руки на плечи… ниже!
        Как же застрекотало наше общее сердце! Брат открыл глаза.
        - Жор, ты говорить можешь?
        - Да, - хрипло ответил он.
        - Тогда молчи, - скомандовала я, и все засмеялись. - Сашенька, быстро отошла к прабабушке!
        Я не видела, но почувствовала, что бабушка схватила Сашу и оттащила от меня.
        - Не плачь, солнышко, - сказала я. - Я тебе разрешаю мое колечко поносить.
        - Прямо сейчас? - плачущим голосом спросила девочка.
        - Ага, - ответила я и услышала шлепанье сандалий по тротуару.
        - Заметь, она не спросила, где оно лежит, - веселым голосом сказала бабушка. - Ну, проныра!
        - Жора, я сейчас буду поднимать руки. Не молчи, говори, что чувствуешь. Вот, снимаю справа.
        - Дышать… тяжело…
        - Ничего, дыши. Как?
        - Если сесть, наверное, будет легче.
        - Нет, милый, лежи. Так, отпускаю!
        С хрипом, но он продолжал дышать. Женщина в белом халате спросила:
        - Ну что, понесем в машину? Боря носилки приволок.
        - А зачем? - сказала я. - Несите в дом.
        - Ну, как же. После удара током надо хотя бы электролиты…
        - Надо, так прокапаем. Но сердце пока не очень.
        - Тем более в реанимацию надо.
        - Лучше в дом. Бабушка, позвони тете Шуре, сможет она с Жориком посидеть?
        - Дело говоришь! - сказал пьяный терапевт. - Александра Анисимовна - это вам стопроцентная гарантия. Вот, забей мой телефон, я тут напротив отдыхаю. А через час сам подойду, посмотрю, что и как.
        Мужики занесли носилки в дом. Жорика положили в маленькую спальню. Фельдшер «скорой» сказала, что посидит с ним до прихода тети Шуры. Рвалась к сыну Людмила, но бабушка решительно сказала:
        - Сюда не зайдет никто, кроме медиков. Хватит ребенку нервы мотать!
        - Я - мать! - возмутилась она.
        - Ясен пень, мать. По звонку чужой тетки он бы под провода не бросился, - не выдержала я.
        - Она ему звонила? - тихо спросила бабушка.
        - Сказала, что, если через двадцать минут не явится, она покончит с собой.
        - И я еще сомневалась… - простонала бабушка. - Людмила, уйди с глаз моих долой!
        - Бабушка, послушай, - сказала я. - С нами все будет нормально. Как сердце у Жорика восстановится, ему физраствор вольют, и все будет в порядке. А я сейчас лягу спать и просплю, наверное, двое суток. Разбудить меня невозможно. У меня давление будет очень низкое. Проснусь сама. И умоляю: не подпускай Сашу ни ко мне, ни к Жорке. Это для нее опасно.
        - Она… тоже?
        - И еще как!
        - Господи…
        - Ты поняла меня, бабушка? Если что, врача зови. Пусть меня каким-нибудь уколом оживляют. Сашеньку к нему подпустишь только в случае остановки сердца. Но это для нее опасно.
        Я зашла в свою комнату и, не раздеваясь, рухнула на кровать.
        Проснулась я ранним утром. За распахнутым окном ворковал голубь. В комнате я была одна: Тоня еще неделю назад уехала за расчетом и вещами, а Сашеньку, наверное, бабушка положила у себя. На большом пальце левой руки я обнаружила свое траурное кольцо. Кто одел? Я же просила не подпускать ко мне ребенка! Сунула кольцо в карман халата и побрела на кухню.
        Вслед за мной на кухню зашла бабушка.
        - Есть хочешь? Саша вчера вечером четыре котлеты съела.
        - Вчера? То есть я всего ничего спала?
        - А ты заметила кольцо? Это я его на тебя одела.
        - Ты думаешь, кольцо в чем-то помогает?
        - Наташа, ты собралась двое суток спать. А Сашенька с кольцом на шее побегала и вовсе спать не захотела. Только ела много. Мы с Шурой тебе давление мерили. В десять одела, а в двенадцать уже до ста поднялось.
        - Ну-ну. А с Жориком кто?
        - До четырех Шура сидела, а как стало светать, домой ушла. Я поглядываю. Николай Васильевич заходил, ну, врач этот, я его к Кузе в беседку определила на ночевку.
        - Ба, ты вообще не спала?
        - Какой сон, Наташенька? Днем тогда часик прикорну - и будет. Ты не думай, старые люди мало спят. Я, наоборот, очень хорошо себя чувствую. Можно сказать, на подъеме - внук выжил! Это ужас такой был… это противоестественно - детей терять…
        У бабушки слезы потекли. Мы вошли в зал, я заглянула в открытую дверь спальни, увидела сопящего Жорку и успокоилась. Присели на диван, на котором бабушка просидела всю ночь, и обнялись.
        - Людмила заходила?
        - Пока мы с Шурой вдвоем сидели, несколько раз заглядывала, но зайти не осмелилась. Это какой же грех на ней…
        - Ба, она не со зла. Да пятидесяти лет сохранила психологию подростка: будет или по-моему, или никак! Это не был чистый шантаж, она в определенных условиях могла бы и руки на себя наложить. Мол, буду лежать в гробу и злорадствовать, как вы каетесь! А то, что сыну жизнь при этом губит, ей в голову не придет. Любви в ней много, а сострадания - ни на грош.
        - Мы все перед тобой виноваты…
        - Нет! То, что меня на Людмилу записали, для меня не имело никакого значения. Для них - да. Александре не следовало потакать в ее эгоцентризме, Людмилу не следовало загружать чужим материнством. Я понимаю, семьища-то восемь человек. Всё это от бедности нашей, все эти хитрости. Но в результате ты четверым из шести дала высшее образование, все материально благополучны и люди, в общем-то, неплохие.
        - Но ты в обиде на нас?
        - Ни на кого, даже на Александру, которая вдруг стала лезть ко мне со своим ненужным родством…
        Я рассказала про свое вранье о донорстве.
        - Значит, пусть молодые… бережет себя старшенькая моя…
        - Ба, я вот что подумала. А пусть Жорик у тебя год поживет… выпускной класс закончит. Ему здесь так нравится. Он хороший мальчик, ты не думай.
        - Я думаю, это будет правильно.
        - Ура! - завопил Жорка, вскакивая с кровати.
        Обитатели дома зашевелились. Начался новый день.
        Скрипели колеса сумки, битком набитой овощами. Руку оттягивал пакет с курами и крупой. С тех пор, как Кузя с Жорой перестали ходить на работу, приходилось столько готовить, что мое пребывание на родине уже нельзя было назвать отдыхом. Людмила, естественно, никуда не уехала, но в трудовой процесс включаться не желала, продолжая дуться на всех. Слава богу, сегодня Тоня приезжает. Хотя ее нагружать грех, она ведь на работу выходит. Пора уже мне уезжать. Надо будет что-то решать с работой. А завтра пусть пацаны идут со мной за покупками, а то я как ишак…
        Свернув на Банную, услышала детский рев. Кажется, это Сашенька? Побежала. Сашенька рыдала у нашей калитки, не отвечая на расспросы подошедшей к ней тети Клавы. Я кинула сумки и подхватила племянницу:
        - Что случилось?
        - Тетя Наташа, они у меня колечко отобрали… твое колечко!
        - А зачем ты его взяла?
        - Они сказали показать, а сами…
        - Да черт с ним, с колечком. Не плачь, Саша, это такое колечко, что оно всегда ко мне возвращается.
        - Так, кого-то пора хворостиной бить, - сказала подошедшая к калитке бабушка.
        - Побей меня, прабабушка, только не сердись! Тетя Наташа, не сердись!
        - Давай по порядку, Саша. Кто попросил колечко показать?
        - Сережка. Я вышла, а у меня его дядька отобрал, Вот, ухо порвал.
        Действительно, ухо было надорвано.
        - Лелька, это не твой архаровец у ребенка колечко отобрал? - спросила тетя Клава у стоящей невдалеке женщины.
        Женщина сразу визгливо заорала о том, что обвиняют ни в чем неповинного ребенка, и все такое. Сразу было ясно, что она и сама уверена в том, что ее сын виноват.
        А ведь я знаю эту бабу. Она живет в доме напротив. Я ее помню старшеклассницей. Рискового поведения была девочка, кажется, в нее был влюблен Валера. А Троха пользовался ее благосклонностью на полную катушку. И не мудрено, она и сейчас, в возрасте за сорок и с вредными привычками, была яркой, а уж в молодости! Может, это у нее сын от него?
        - Наташа, а беды не будет с этой пропажей? - спросила бабушка.
        - Не нам. Умрет похититель, да еще, пожалуй, и не один… ведь в первый раз кольцо таким образом забирают… ребенка обидели…
        Кто-то охнул. Я повернулась и увидела, что вышли из домов многие соседи, привлеченные криками Саши. Черт, и кто меня за язык дергал!
        - Ты, Ольга, нашла бы своего сынка и предупредила, что это кольцо обычно на покойнике находят. Я на тебя зла не держу, за тебя Сережка Митрохин просил. Может, успеешь сына от смерти отвести, - сказала я. - Пойдем, Саша, ранку обработаем.
        Через пятнадцать минут зашла тетя Клава:
        - Ты, Наташа, как хочешь, а я участкового вызвала.
        - Ну, правильно, заявить надо, а то менты потом кольца не отдадут.
        Милиционер вошел во двор только через два часа. Как выяснилось, это было очень оперативно и связано с другим заявлением, поступившим из нашего дома. Людмила подала жалобу на доктора Николая Васильевича, что он ее ударил. Даже побои сняла, фингал у нее на скуле был заметный. Я уже открыла рот, чтобы возмутиться, но бабушка придержала меня за рукав и спокойно сказала:
        - Ты, Максим, со свидетелями поговори. Были же свидетели этого рукоприкладства?
        - Я с вас начал.
        - А я-то что? Я такого не видела.
        Людмила даже охнула.
        - А вы, Наталья Эдуардовна? - оживился потный участковый.
        - Не было при мне ничего такого.
        - Кто еще на происшествии был? Ну, когда мальчика вашего откачивали?
        - Николай Васильевич откачивал. Когда ему драться было? А народу было много. Вот, тетя Клава. Вы видели драку?
        - Да господь с тобой, Наташенька, мы все так переживали за мальчика, кто бы хулиганить стал…
        - Можете еще коммунальщиков спросить.
        Участковый хихикнул:
        - Спрошу! - потом состряпал серьезное лицо и начал следственные действия по моему заявлению. - Скажите, кто видел это кольцо, кроме членов семьи?
        - Никто не видел. Я давала его поносить племяннице, но за ворота она его не выносила.
        - Нет, выносила, - поправила меня тетя Клава. - Она ко мне прибегала и колечком хвалилась.
        - И больше никто не видел?
        - Нет. Ой, погоди, ведь Терентьева у меня была тогда!
        - И чего тут думать? Она и наняла Лелькиных архаровцев, чтобы они ей колечко принесли. Красивое хоть? - спросил участковый.
        - Да не очень. Но старинное.
        - Значит, так. Тетя Клава, будете понятой.
        - Буду! Я этой Таньке такой понятой буду, чтоб ей подавиться!
        Мы вышли и пошли вниз по улице к дому Терентьевой. Милиционер постучал в дверь, подергал ее: «Закрыта изнутри на крючок!», снова постучал и пошел в обход дома. Сашенька побежала за ним, но грозный окрик бабушки заставил ее вернуться. Буквально через две минуты дверь открылась, из нее вывалился милиционер и стал громко и часто дышать. Сунувшейся было в дверь тете Клаве он сказал:
        - Не заходите, вырвет!
        Она все-таки заглянула и спросила испуганно:
        - Они живы?
        - Танька жива вроде еще, а Володька уже того…
        - Что с ними, Максим? - спросила бабушка.
        - Что-что… отравление метанолом. Она давненько технический спирт разводила и продавала, да никто на нее не заявлял. Сколько раз облаву устраивал! Теперь заведем дело, всю усадьбу обыщем. Вот падла, сама свое пойло выпила, да еще парнишку опоила. Хоть и паршивец, но ведь мальчишка совсем!
        - Бабушка, уводи Сашу, нечего вам тут, - скомандовала я. - Это Лелькин? Ведь говорила я, спасай сына!
        - Теперь уж чего…
        Подъехала «скорая» и милицейская, потом вызвали труповозку. Санитары вынесли еще живую Таньку, участковый сказал:
        - Ребята, снимите кольцо, а то пропадет!
        Один из санитаров снял кольцо с руки Терентьевой и сунул милиционеру, а тот передал мне.
        Прибежала Лелька, бросилась на носилки с сыном, завопила: «Ведьма!». Кто-то из соседей сказал:
        - Да, Лелька, ведьма ты! Тебе Наташа сказала, чтобы сына спасала, а ты на золото польстилась.
        Что-то было не то, что-то Троха говорил о помощи сыну.
        - Тетя Клава, этот парень у нее от Митрохина?
        - Нет, он от Костика Кузнецова. У нее младший от Сережки.
        - Боже! Они младшего спиртом угостили! Лелька, прекрати истерику, ищи младшего, он же ослепнет!
        Лелька продолжала голосить. Максим подошел, сгреб ее с носилок, поставил на землю и от души врезал ладонью по щеке:
        - Ты слышишь, шалава? Младшего Танька с Вовкой этим спиртом напоили! Не найдешь - ослепнет или помрет! Соседи, имейте сострадание, помогите мальчишку найти!
        Соседи задвигались. Послышались голоса: «мужики, давайте вдоль берега и по огородам», «мальчишек пошлите, они лучше знают, где он обычно отирается», «женщины, обзвоните знакомых, пусть на других улицах знают». До Лельки наконец-то дошло, и она побежала вдоль улицы, голося: «Сереженька, сыночек!»
        - Наталья Эдуардовна, цепочки там нет. Она бы ее тоже на себя надела. Значит, Вовка или матери, или девчонке подарил. Буду искать, но ничего не обещаю.
        - А! - я отмахнулась от него и пошла домой.
        - Наташа, а мы с тобой не пойдем Сережку искать? - спросила тетя Клава.
        - Если он меня увидит, то спрячется, подумает, что я его ищу, чтобы наказать. А из вас следопыт, как из меня балерина.
        Я довела тетю Клаву до её калитки и пошла домой.
        - Что, мальчики еще не пришли?
        - Берег прочесывают с соседями, - ответила бабушка, которая на крыльце чистила картошку.
        - Наверное, и мне надо пойти? - спросил Павел Алексеевич.
        - Сиди уж, сам в камышах заблудишься! - махнула бабушка ножом.
        - А как же мальчики?
        - Да они тут всё не по разу обшарили!
        - Ба, давай я почищу.
        - Отдохни, Наташенька, ты с утра крутишься.
        - Спасибо, бабушка, - я плюхнулась в гамак. - А где Саша?
        - В углу стоит.
        - Может, не надо?
        - А она себя сама поставила, - бабушка улыбнулась. - Как пришла, так и встала.
        - Вконец избаловали девчонку, - раздраженно сказала Людмила. - До чего дошло, ценности из дома таскает!
        - Напомнить тебе, что ты 45 лет назад из дома таскала? - засмеялась бабушка.
        - Саш!
        Зареванная Саша вышла на крыльцо. Я шлепнула ладонью по гамаку. Она, всхлипывая, подошла ко мне и присела рядом.
        - Как ты думаешь, что я больше люблю, драгоценности или тебя?
        - Думаю… что меня, - все еще всхлипывая, ответила Саша.
        - Колечко мне вернули, цепочку, конечно, жалко, но это не смертельно. Что взрослых надо слушать и что вещи без спроса брать нельзя, это ты и сама знаешь. А вообще, конечно, бабушка внучек плохо воспитывала. Свинство какое, бабушка работает, а мы прохлаждаемся!
        - Что делать? - вскочила она.
        - Обед будем готовить, - сказала я, выбираясь из гамака. - А завтра пора мне домой отправляться.
        Пришла тетя Клава, сообщила, что Лёлька сына нашла, он уже в интенсивной терапии.
        - Тетя Наташа, ты можешь его вылечить? - спросила Саша.
        - Нет, Саша, меня научили только сердце заводить, и только родным по крови.
        - А я знаю, как сердце заводится. У тебя бух… бух… бух. У Жоры тук-тук-тук. А у меня тик-тик-тик.
        Девочка очень точно воспроизвела ритм наших сердец. Мне стало не по себе:
        - Чужое сердце так же неприлично подслушивать, как и чужие разговоры.
        - А я чужие не подслушивала. Мы же родные!
        Перед отъездом стоило поспать подольше, ведь в поезде не выспишься. Наверняка и Тоне, приехавшей только вчера, хотелось еще поспать. Но Саша вскочила ни свет ни заря, и, очень стараясь не шуметь, так пыхтела, что Тоня хихикнула:
        - Придется вставать!
        Мы все еще потягивались, а голос племянницы уже звенел на кухне, ей что-то втолковывала бабушка, потом хлопнула входная дверь, и раздался Сашин визг. Не одевшись, мы понеслись к выходу и увидели, что она машет чем-то.
        - Тетя Наташа! Твоя цепочка!
        - Где она была? - спросила бабушка.
        - На дверной ручке висела!
        - Лёлька, - сказала уверенно бабушка и скомандовала нам. - Ну-ка, живо одеваться и за стол!
        Когда я открыла входную дверь, то сразу поняла, что дома никого нет. Бросила вещи в комнате и зашла на кухню. Что за черт? Плита залита, на столах грудится посуда. Обычно Любовь Михайловна такого не допускает, она и дяде Паше пистон бы вставила. Что случилось?
        Я уже порог домывала, когда увидела поднимающегося по лестнице дядю Пашу:
        - Наташа приехала! А у нас несчастье…
        - Что?!
        - У Михалны инфаркт. Вот… ходил…
        - Кто с ней?
        - Ночью была Маруся. Меня надолго не пускают, что там, мужик же. Посидел пару часов, а сейчас Инка пришла.
        - Я побегу!
        - Нет, лучше, если ты попозже.
        - Тогда я в ночь сегодня пойду.
        Перед дежурством пообщалась с палатным врачом. Инфаркт был обширным, состояние тяжелое. Да и возраст…
        Зашла в палату, поздоровалась с Инкой, проводила ее, присела рядом с соседкой. Какая-то она стала маленькая и на себя непохожая. Взяла ее руки. Холодные и расслабленные какие-то.
        - Только не говорите ничего! Теперь я с вами.
        Любовь Михайловна слабо улыбнулась, чуть заметно пожала мне руку и закрыла глаза.
        - Ты кто ей? Племянница? - спросила шустрая соседка по палате, кругленькая и краснощекая, на сердечницу не похожая.
        - Соседка.
        - Чтой-то ходят и ходят соседи к ней. Квартиру, что ли, подписать обещалась, или богатая очень?
        - Очень богатая.
        - А на вид не скажешь… сколько же у нее добра, а?
        - Грамм 250.
        - Чего?
        - Золота.
        - Прямо дома?
        - Зачем? С собой.
        - Где?!
        Я положила руку ей на сердце, и почувствовала, как будто мне в грудь залили кипяток. Неужели я чувствую ее состояние? Но тогда я и помочь ей смогу. С трудом я заставила себя не показать своего смятения и сдавленным голосом сказала:
        - А сердце у нее золотое.
        - Да тьфу на вас!
        Краснощекая выкатилась из палаты. А Любовь Михайловна тихо прошелестела мне:
        - Не надо… ночью…
        - Всё-всё!
        Значит, она поняла, что я начала лечить? Ничего себе!
        Когда все уснули, я попробовала положить руки ей на плечи. Нет, не то! И я положила руку на область сердца. Сразу почувствовала боль. Господи, как она это терпит! Мысленно представляю, как выглядит сердце, как гонит оно кровь по телу. Не очень я это знаю, надо было хоть школьный учебник почитать. Ладно, все равно это колдовство, а не наука, не стоит заморачиваться!
        Уйдя целиком в состояние борьбы с болью, я не замечала, как текло время. Когда щелкнула дверь палаты, я с удивлением обнаружила, что уже светает, Любовь Михайловна спит, а в палату входит Маруся:
        - Ну, как?
        - Кажется, неплохо…
        Маруся наклонилась над соседкой и сказала:
        - Слава богу, спит. Ты иди, Наташа, там гости у тебя. Родительница приехала с мужем. С обеда меня Инна сменит.
        - Ладно. Мне удобнее в ночь. А ты у меня в комнате ночуй. Ключ от Светиной, наверное, уже Александре отдала?
        Дома на меня налетела родительница с претензиями по поводу того, что я всем на свете ключ от комнаты даю.
        - Как же вам не дать, вы же родственники, - пробормотала я и двинулась к своей комнате, но дядя Паша взял меня за плечи и повел на кухню: «Пойдем, Наташенька, позавтракаем».
        Помню еще, что слышала, засыпая, чей-то знакомый голос за дверью, но вырубилась, так и не поняв, чей он. Проснулась уже во второй половине дня. Лень было вставать. Сейчас Александра налетит с претензиями и поучениями. Стала вспоминать, как добралась до дома. На завтрак ела дежурное дяди Пашино блюдо: жареную колбасу с яичницей. А потом он довел меня до комнаты и велел запереться: «Я выходить буду, а все будут к тебе ломиться». И точно, только я стала засыпать, кто-то разговаривал под дверью. Кто? Не узнала.
        Встала и, зевая, вышла в коридор. Дядя Паша оказался дома. Он объяснил, что взял отпуск: «Все равно делать ничего не могу». А кто приходил утром? «Аллигатор». Кто? «Ну, Яков этот, который первый этаж перекупил, а теперь еще и половину четвертого».
        - Да не половину, одну квартиру.
        - А ты не знаешь? Он еще одну рядом прикупил, теперь еврейский ремонт делает. Он все время про тебя спрашивал, пока ты в отпуске была. Говорит, посоветоваться хочет.
        - Ой, не до него теперь!
        - Я ему так и сказал. Он предложил сиделку нанять, а я ему сказал: вдруг Михална помрет да на чужих руках! Нет, девчонки мои не согласятся.
        - Правильно, дядя Паша!
        На удивление вечером Александра и Алексей Иванович вполне мирно поужинали со мной, и Александра очень разумно попросила моего совета, может ли она оставить внучку в Утятине еще на две недели:
        ¬ - Нам надо к Юре съездить, а жена его очень раздражительна, да еще в положении. Боюсь, Сашеньку она не выдержит. Из Утятина все разъедутся, а маме с Сашкой вдвоем будет тяжело!
        - Не волнуйтесь, Тоня вернулась в Утятин, и Жорик на год у нее остается!
        Васильевы переглянулись. Интересно, этим, кажется, тоже не понравился Тонин переезд.
        - Неужели она с мамой уживется?
        - Почему нет? Она из вас самая разумная.
        Как у меня это вырвалось? Наверное, дневной сон отупляет.
        - Спасибо, дочь!
        - Сделай милость, не зови меня дочерью!
        - А как мне тебя звать?
        - Наташа, к телефону!
        Дядя Паша передал мне трубку: «Ефрем!»
        Мой собеседник извинялся за то, что отвлекает меня в момент, когда я так занята, но переживал за Любовь Михайловну и спрашивал, чем может помочь. Он заговорил об аортокоронарном шунтировании и предлагал оплатить операцию. Я была тронута, и сказала, что, если ей станет лучше, мы об этом еще подумаем. И тогда, с его разрешения, истратим те деньги, что он в свое время за кольцо заплатил.
        - Но этого не хватит, я цены знаю.
        - Сколько-то есть у нее, если не хватит, мы как соседи тоже должны поучаствовать.
        Зазвенел голосок Ирочки, и Ефрем сказал, что она очень хочет поговорить «с тетей, которая лечила». Я откликнулась, и Ирочка спросила меня, куда я ездила и что делала. Я весело стала рассказывать о своей родине, и девочка потребовала, чтобы ее туда отвезли.
        - Ирочка, мы с тобой в Утятин на следующее лето поедем, а в воскресенье лучше давай к дяде Андрею на дачу. Там и озеро есть, и лес, и родник. Купаться уже холодно, но ручки-ножки смочить можно. По рукам?
        - Ура! - завопила девочка и голос ее зазвенел уже в отдалении.
        - Наташа, мы ее пока боимся куда-то вывозить.
        - Много ли здоровья от каменных джунглей? А в дачном поселке славно, согласитесь.
        - Тогда до воскресенья. Созвонимся.
        - Что, знакомый? - заблестели глаза у Александры. - Вдовец?
        - Слава богу, жена жива и здорова. Это родственник.
        - С какой стороны?
        - Со стороны бабушки Кати.
        - Какая бабушка Катя? - вдруг вмешался Алексей Иванович.
        - Бабушка по отцу.
        Ого! Васильев глазами молнии мечет!
        - Вы общаетесь?!
        - Почему нет?
        - Ты мать просишь себя дочерью не называть, а отца отцом признаешь?
        - Он от меня не отказывался. В свидетельство о рождении вписан и 18 лет алименты платил. Но отцом я его не называла. Обращалась «Эдуард Петрович».
        - Он здесь бывает?
        - При мне не был ни разу.
        - Так вы не виделись?
        - Мы встречались в Воронеже у его дочери.
        - Ты их специально разыскивала?!
        - Нет, я там в санатории отдыхала, а Эдуард Петрович в это время в Россию приезжал. Он сам меня разыскал.
        - И зачем?
        - Познакомиться.
        - Понравился?
        - Пожалуй, нет. Но деньги от него я приняла.
        Снова звонок, на этот раз на сотовый. Яков.
        - Наташа, я у двери вашей стою.
        - Спускайтесь, я выйду через десять минут.
        Одеваясь, я думала, что мне с ним делать? Ну, случилось у нас! Один раз, перед дяди Пашиным юбилеем. С Альгисом не первый год знакомы, а вот не случилось. Хотя он мне по возрасту соответствует, а Яков, пожалуй, отчиму моему ровесник. Вспомнились бабушкины слова о моей невыносимой влюбленности в Вовку, которая ее извела. А болезненная любовь к Димке, когда я прощала то, что прощать нельзя? С Витей всё было иначе: я планировала построить семью, но разум уже не выключала. А насчет Стаса уже и планов никаких не строила. Потом долгое время у меня вообще никого не было. И желаний никаких не возникало. Решила, что наступил возраст холодного рассудка. И вдруг такой всплеск! Голова полностью отключилась… Продолжения не хотелось, тем более, тут ещё кое-что случилось. Я уехала в Утятин сразу после юбилея, думала, за время отсутствия (а это больше месяца) все рассосется. Но нет. В вечер накануне отъезда бабушка, каким-то непостижимым чутьём угадав во мне то, что даже я ещё не почувствовала, сказала: «Сдаётся мне, что ты беременна». Я: «Не должно быть!» Бабушка замолчала. А когда прощались, шепнула мне:
«Наташенька, это судьба. Прими дитя, каким бы не появилось. Вон Сашенька от обычных родителей…» Мне обдумать это некогда, да, наверное, и не надо. Я уже решила!
        Нет, ничего не решила. Не спустился он, у дверей ждал. Я взяла его за руку, и мы побежали на четвертый этаж.
        - Господи, в каком возрасте люди умнеют? Я в шестнадцать лет от любви с ума сходила, да так, что моя несгибаемая бабушка испугалась! А теперь мне тридцать два, а я всё такая же ненормальная! Яша, а тебе сколько?
        - На двадцать лет больше. Мог бы быть твоим отцом.
        - Отцом… у нас отцов не бывает.
        - У кого это у вас?
        - У меня, у моей бабушки, у пра-пра, в общем, через поколение. По идее, у моей дочери должен быть отец. Но не будет.
        - Наташа, если у тебя будет дочь, у тебя всегда буду я!
        - Звучит неправдоподобно, но заманчиво. Представляешь, я бабушка Наташа, отмечаю 75-летие. А рядом…
        - 95-летний дедушка Яша, и все еще способен свести тебя с ума!
        - Своим Альцгеймером!
        После бурного дня бессонная ночь. Любовь Михайловна чувствует себя очень неплохо. Когда я кладу свою руку ей на сердце, она даже говорит:
        - Может, не стоит, Наташа? Побереги себя!
        - Вот сначала вас подлечим, а потом вы меня беречь будете. Всё, заснули!
        На рассвете меня снова сменяет Маруся, а я бреду домой. Мимо проносится милицейская машина, потом резко тормозит и подает задним ходом. А почему мой нос не сигнализировал об опасности? Два мента ведут себя хуже бандосов. Один видит цепочку, срывает ее с меня, снимает с цепочки кольцо: «О, мой размерчик, где сперла?» и надевает на мизинец: «Туговато!», снова нанизывает на цепочку и сует в карман.
        - Ничего, когда его с твоего трупа снимать будут, тебе уже будет все равно!
        Слово за слово, и они забрасывают меня в клетку.
        Я оказываюсь не в нашем отделении милиции, в нашем-то меня многие знают. Дежурный принимает мои вещи (кроме кольца, естественно) и запирает в комнату с решеткой на двери. Я устраиваюсь на скамейке рядом с двумя молоденькими цыганками и проваливаюсь в сон.
        Часа через два сменившийся дежурный пытается меня выпроводить, но не тут-то было! Я требую, чтобы у меня приняли заявление на милиционеров, которые отобрали у меня драгоценности. Он по-хорошему уговаривает меня, ведь доказать я ничего не могу.
        - Да вы не сомневайтесь, мое кольцо в этом году по вашим сводкам проходило. А четыре года назад его с трупа похитителя снимали. Так что если не у вас, то в моем отделении заявление примут.
        Немытая, не выспавшаяся, я чувствовала себя мерзко, поэтому пошла сначала домой. Александра сразу начала верещать, что я веду себя безответственно.
        - А спросить, что со мной?
        На шум выглянул из своей комнаты дядя Паша:
        - Наташенька, я с ума схожу! Там Маруська всего наготовила, пошли завтракать.
        - Дядя Паша, разогревай все, а я сначала помоюсь. Я вся тюрьмой пропахла.
        - Тюрьмой?
        - Да, представляешь, прямо у больницы меня менты ограбили. Кольцо сняли с шеи, вот, видишь, цепочкой оцарапали? - я неожиданно для себя заплакала, уткнувшись ему в грудь.
        - В нашем отделении?
        - Не-ет, - прорыдала я.
        - Вот, даже в больницу украшения одеваешь, а потом плачешь! - с прежним напором включилась Александра.
        - Отстань, а, - как ни странно, ее нападки меня успокоили. - Ты человек посторонний, не тебе меня учить. Давно тебе сказать хотела, да всё воспитание не позволяло. Я принимаю тебя как родственницу, но отнюдь не близкую. Из всех Боевых ты мне меньше всех знакома и дорога…
        - Наталья, что ты себе позволяешь? - прогремел Алексей Иванович.
        - А что это она себе позволяет со своими претензиями на материнство? - ответила я ему уже совсем спокойно. - Тетя она мне, посмотрите в документы. У меня есть еще тети, но они меня растили. Спросите их, они вам перечислят, какими болезнями я в детстве болела, какие травмы получала, на что у меня аллергия, чем увлекалась. Я знаю, что они будут любящими бабушками для моей дочери. Вот дядя Паша, он ей дедушкой будет. Будешь, дядя Паша?
        - Наташка, ты серьезно? А кто отец?
        - Да какая разница?
        - Действительно… иди, Наташа, под душем успокоишься, потом завтракать будем. Счастье-то какое… а Михална знает?
        - Нет еще.
        - Ты скажи, она сразу на ноги встанет. А после обеда мы с тобой в наше отделение сходим и заявление подадим о кольце.
        Даже в ванной я учуяла запах разогреваемой пищи и поспешила на кухню. Хлебала фирменный Марусин суп уже с закрытыми глазами. Одновременно хотелось есть, спать и плакать.
        - Дядя Паша, я спать. А к полночи тогда в больницу. Если не проснусь, будите!
        - Без тебя обойдутся!
        - Нет, мне непременно ночью надо с ней посидеть. Тогда с завтрашнего дня можно дежурства отменить.
        Это очень странно, но я проспала всего несколько часов, хоть и без кольца.
        Когда вышла в коридор, увидела там сидящего у дверей на табурете дядю Пашу:
        - Я, Наташенька, тебя охраняю, чтобы никто в комнату не вломился.
        - Ну, ты что, дядя Паша?
        - Знаешь, я все обдумал, ты как родишь, я на пенсию уйду. Я ведь с ума сходил, когда Света двойняшек увезла. Такая тоска была! А ты от нас никуда не уедешь. Мы с Михалной вдвоем няньками будем…
        После обеда мы отправились в милицию подавать заявление. Обратились к Косте как к знакомому. Он заявление зарегистрировал, меня опросил и сказал озабоченно:
        - Дело-то кляузное, сами понимаете… оборотни в погонах, надо же! Там банк, кажется, и не один. Надо проверить записи. И возможных свидетелей найти. Больничных опросить. Что, интересно, они на нашей земле делали?
        - А ты спроси.
        - Вы подождите несколько минут, я сводки прогляжу.
        Действительно, он влетел в кабинет уже через несколько минут:
        - Оказывается, патрульная машина пропала! Они должны были в восемь смениться, но не объявились до сих пор! Как положено, объявили всякие «перехваты», «тайфуны» и прочие планы, но никаких следов от исчезнувшей машины с экипажем не обнаружено.
        - Говорила я, что убьют их.
        - Я думаю, к вам из того отделения сегодня же придут. Лучше быть дома.
        - Наоборот, мне лучше у Инки отсидеться. У вашего брата ведь так: чуть чего - и в кутузку!
        - Твоя правда, Наташенька! - поддержал меня дядя Паша.
        Мы вышли в коридор и пошли к выходу. Навстречу двигались двое мужчин. Что-то в них привлекло мое внимание. Я остановилась. Один из них, тот, что поплотнее, проходя, подмигнул мне. Блеснула не его шее цепочка… я не схожу с ума, но с расстояния в несколько метров узнала ее!
        - Костя, поверишь мне, если я скажу, что кольцо на груди этого мужика?
        - Я вам, Наталья Эдуардовна, всегда верю! Подождите здесь!
        Мы присели в коридоре, а Костя пошел следом за теми двумя. Отсутствовал он довольно долго, но вернулся страшно довольный:
        - Есть! Его Савельев вызвал. Он из автовских. Скользкий, гад. На допрос всегда с юристом. Савельев будет счастлив, если на него хоть какая-то зацепка появится. Сейчас они из паспортного стола посетителей в качестве понятых пригласят. Идите к 22 кабинету.
        - А кольцо у него?
        - Ага! Через рубашку просвечивает.
        Меня пригласили в кабинет, и я подтвердила, что вижу перед собой ювелирные изделия, принадлежащие мне. Перечислила, приметы и дефекты, а также заверила, что дома у меня хранятся документы, подтверждающие право на собственность: квитанция из ювелирной мастерской о ремонте цепочки и оценочный протокол кольца.
        - Мне его любимая девушка подарила, а она, наверное, у этой гражданки купила, - нагло утверждал автовский.
        - Когда это было?
        - Да не помню… не так давно, может, неделю.
        - Зафиксируйте эти слова, - сказала я. - Я всего третий день в Питере, а до этого больше месяца гостила в Уремовской области. А там, кстати, это кольцо фигурирует в милицейских материалах. Тоже с трупа снято.
        - Тоже?
        - Но ведь ясно, что это он милиционеров убил. Ой, я еще один важный факт упустила! В Утятине я давала это кольцо своей племяннице поносить, а она вечно в реликварий всякую ерунду пихала.
        - Это что, траурное кольцо? - оживился юрист.
        - Разбираетесь? А ваш доверитель, небось, думает, что это печатка! И реликварий не открывал. Давайте, чтобы не было у вас соблазна обвинить, что милиционеры что-то подкинули, открывайте его своими ручками. Наверняка Сашенька туда что-нибудь на память сунула.
        Юрист открыл кольцо и сказал:
        - Бумага.
        Хозяин кабинета, тот самый, что четыре года назад уже имел дело с кольцом, вынул из ящика стола шило и выковырнул бумажку из кольца:
        - Папиросная!
        - Вот паршивка, из атласа растений вырвала! - ругнулась я.
        Милиционер развернул квадратик бумаги величиной с почтовую марку. На ней было мелко написано: «тетя Наташа Боева».
        - Мне нужно поговорить с моим доверителем, - сказал адвокат.
        - Сейчас начнут выдавать ложь мелкими порциями, - сказала я. - Давайте лучше отпустим понятых и займемся столоверчением.
        - Почему, пусть пообщаются, - сказал хозяин кабинета.
        - И предупредят соучастников, - закончила я.
        - Ну, Дмитрий Семенович, ну, пожалуйста! - зашептал Костя.
        Когда дверь за понятыми захлопнулась, я взяла в руки кольцо и закрыла глаза.
        - Стоим у дома. Угловой, желтый. За ним со стороны переулка ограда металлическая, пики такие. Дальше ворота в глубине двора-колодца, что прямо за школой, в коричневую краску покрашенные…
        - Это же рядом совсем!
        - Т-с-с!
        - Слева кафе «Аристократ». Ворота открываются, въезжаем. Подходят трое, разговаривают, потом кричат, потом дерутся, милиционеров скручивают и суют в багажник большой черной машины. Этот, когда запихивает ментов в багажник, задевает карман рубашки курносого, он отрывается, и вместе с золотом падает на асфальт. Этот подымает мои цацки, разглядывает и вешает себе на шею. Милицейскую машину загоняют в гараж, черная машина выезжает за ворота. Куда мильтонов повезли, а?
        Допрашиваемый молчит и улыбается.
        - Зато мы сейчас машину найдем, - говорит Костя. - Что, вызываем ОМОН?
        - И что ты улыбаешься перед смертью, дурачок? - говорю я. - Никто же не поверит, что это я о похищении милиционеров рассказала и малину вашу выдала. Решат, что или ты, или адвокат твой. Ты еще поживешь, пока задержан. А юриста сразу уберут. Ребята, а что вы без соседей? Внутриведомственные трения? - спрашиваю я. Мне никто не отвечает. - Ладно, хоть догадайтесь адвоката изолировать до налета, а то ведь он в гараж сейчас позвонит.
        - А мы продолжаем допрос, - говорит мой знакомый, и раскладывает на столе бумаги. - Наталья Эдуардовна, подпишите протокол опознания вещей, принадлежащих вам… ну, как положено. Мы обещаем, как только будет возможно, вернуть вам ваши ценности. Костя, займись! А потом быстренько по следам Натальи Эдуардовны: опрос сотрудников больницы, записи с банкоматов, запись в журнале задержаний: что такого совершила она по дороге из больницы, где ухаживала за больной старушкой? Громко пела песни? Метелила постовых приемами джиу-джитсу? Употребляла алкоголь, наркотики, нецензурную лексику? Хотелось бы ознакомиться с протоколом задержания и медицинским освидетельствованием.
        Через несколько часов обыск в гараже привел к результату: по номеру определили двигатель пропавшей машины, уже разобранной на запчасти. Попутно там еще много чужого нашлось, так что дело получилось шумное. Костя позвонил мне на домашний телефон Инны, где я пережидала, и я вернулась домой, напевая:
        - Ой, омут глубокий, ой, быстрая речка,
        Зовет за собою златое колечко.
        Вечером дядя Паша довел меня до больницы и пошел провожать Инну. Обещал на рассвете доставить мне на смену Марусю, а меня проводить до дома.
        Я сидела рядом с Любовью Михайловной, которая шептала, что чувствует себя хорошо, просто отлично, и мне не надо больше тратить свои силы на нее, старуху.
        - У меня на старуху большие планы, - ответила ей я. - В ближайшем будущем вам придется нелегко. Нянькой будете. Ого, как сердце засбоило! Никак вы в няньки не годитесь. Надо лечиться.
        - Я буду, Наташенька. Сегодня Ефрем с женой заходили, операцию предлагали. Я отказалась. Теперь скажу, что согласна.
        - Это потом. А пока закройте глаза и думайте о хорошем.
        - Сейчас, Наташа. Надо сказать! Люба приходила.
        - Какая Люба?
        - У неё ты работала. Вышивает она красиво…
        - Деменова? - удивилась я.
        - Неприятности у нее. Ославили во всех газетах, муж ушел…
        - Говорила я ей!
        - Да слышала я! Все равно, помоги!
        - Ладно, помогу! Не отвлекайтесь.
        Утром, когда мы вернулись домой, Александра собирала вещи к отъезду.
        - Давайте попрощаемся, и я пойду спать, - сказала я.
        - Ну, прощай, - сказала она сухо.
        Я некоторое время постояла рядом с ней, а потом ушла к себе и задумалась о своих взаимоотношениях с родственниками. Ведь с тех пор, как выросла, ни разу не поцапалась с Аллой и Симой, а Тоне и в детстве никогда грубого слова не сказала. Но стоит мне сойтись с Александрой и Людмилой, и всё в них меня раздражает. Рано или поздно, но сорвусь! Может, не стоит пытаться их переделывать? Не молоденькие они, да и я не подросток.
        Засыпая, я сказала себе: я в самом деле ведьма. Я твердо уверена: всё, что я видела глазами других, происходило на самом деле. Виной тому кольцо или я сама, но экстрасенсы - не обман, они существуют! Я не боюсь своей силы, я наконец-то научусь разбираться в людях! Но пусть эта сила не перейдет моей доченьке, которая, я твердо знала, родится 31 марта 2003 года. Я назову ее Анной в память несчастной моей 4 раза пра- бабушки. Пусть она будет обыкновенной девочкой и похожей на мою бабушку Боеву, худенькой и светленькой, как все мои тетки. И так будет!
        Послезавтра мы с Ефремом и его женой повезем Ирочку на дачу. И там я наконец-то посоветую старикам: теперь, когда у них нет к внуку корыстного интереса, попросить у него прощения и попытаться наладить отношения. Ведь он им внук, а Ирочке брат единокровный!
        И еще я должна помочь Деменовой помириться с мужем и успокоиться. Они неплохие люди, и Любовь Михайловна за них просила.
        И теперь, когда я готовлюсь стать матерью, нужно непременно узнать, за что бабушка Катя отказалась от своего сына. Я никогда не откажусь от своей дочери - ни от маленькой, ни от взрослой. У меня и моей дочери много родных и близких, которые будут нас любить и нам помогать, но растить ее я буду сама!
        А вот Яши у нас не будет. Он погибнет вместе со своим старшим братом 24 октября на трассе в Израиле, куда улетел вчера на рассвете.