Утятинский демон Евгения Черноусова
        Внезапно её настигает болезнь. И она почти примирилась с неизбежным. Может быть, вернуться в родной город? Маленький курортный городок, где вспоминаются страшилки из детства. Но если раньше они существовали только в детском фольклоре, то теперь выползли на страницы желтой прессы. И вот демон перед ней: не то впрямь нечистая сила, желающая купить бессмертную душу, не то инопланетянин, который хочет воспользоваться её энергией, не то просто болезненный сон. Но взамен предлагается излечение! А она пускается в бега…
        НА БОСУ НОГУ
        - Женщина, вы будете что-нибудь брать?
        Татьяна Ивановна очнулась. Оказывается, все это время она стояла у киоска Роспечати и тупо пялилась на прилавок. Смутившись, она решила что-нибудь взять. Глаза зацепились за знакомое название.
        - Тут я что-то видела об Утятине…
        - Все пишут об Утятине.
        - Да? - слабо удивилась Татьяна Ивановна. - Так подберите всё.
        Тон киоскера заметно смягчился.
        - Ну, вот «МК», «Губернская»… Нет, это перепечатка из «Жизни». «Странности» возьмите и «Звездопад»… нет, это тоже перепечатка. «Новости недели»… тоже оттуда. «Мир мистики», «Скандальный бульвар». Все остальное - из «МК». С вас сто десять.
        Сунув газеты под клапан сумки, Татьяна Ивановна зашагала к кассе: «Конечно, в Утятин! Как я сразу не подумала».
        Когда подошла к кассе, вспомнила, что впопыхах сунула паспорт в наружный карман сумки. Открыла его и опешила: это был паспорт Маргаритки: «Ну, съездила на родину!» Рука продолжала машинально обшаривать сумку и наткнулась на собственный паспорт. Татьяна Ивановна перевела дух: не любила менять планы.
        Прихрамывая, она заковыляла на перрон. Выходя из дома за сметаной, она надвинула туфли на босу ногу. А вернувшись и поспешно собирая сумку, про носки забыла. И теперь пятки огнем горели. Но искать торговлю по вокзалу уже не было сил. Подумала: «Ладно, на 88-м куплю».
        Через полчаса она уже сидела на боковой нижней полке плацкартного вагона. Задвинув сумку под ноги, решила наконец-то почитать, что пишет пресса о родном Утятине. Развернула один еженедельник. На полстраницы коллаж: над кладбищенскими воротами в виде облака парит какой-то монстр. Пробежала глазами по тексту: ужас! Якобы каждый утятинец имеет возможность «заказать» своего соседа, ступив на Крипту босыми ногами и высыпав на землю все деньги, имевшиеся у него в наличии в данный момент. Вся эта дурь была изложена с использованием непонятных Татьяне Ивановне слов «эгрегор», «эманация», «крипи» и т.д. И подписана Алиной Туминской. Знавала Татьяна лет 35 назад одну Туминскую, корреспондента областной комсомольской газеты. Помнится, пренеприятная тогда история случилась… впрочем, этой тетке лет 70, поди… Да, точно, и звали ее Александрой. Воспоминание о той давней истории окончательно испортило настроение Татьяны Ивановны. Бросив газеты на столик и взяв из сумки пакет со спортивным костюмом, она пошла переодеваться. И новая неприятность: костюм оказался не ее, а тот, что купила Гайде и собиралась завтра
подарить. Хотя в последние недели Татьяна Ивановна сильно похудела, до 48 размера ей было еще далеко. Раздосадованная вконец, она постелила постель. Вокруг народ гомонил, дети бегали, заснуть было невозможно. И она снова взялась за чтение. Вот еще одна газета. Судя по названию, вроде бы, тон изложения должен быть иным.
        «Маньяк в Утятине?
        Районный центр Утятин возник еще при «тишайшем» Алексее Михайловиче. Счастливо избежав переименований, он не слишком изменился за последние 350 лет. Правда, на узких дорогах города можно встретить теперь не только «Лады» и «Москвичи», но «Лексусы» и «Хаммеры». Вольно раскинувшийся на берегах озера Утиного, город привлекает взоры неровным рельефом, зеленью садов и уютными домиками. Появились в последние годы особняки красного и желтого кирпича, окруженные кирпичными же оградами. Строиться нувориши предпочитают поближе к воде. На берегу реки Чирок, где раньше паслись козы да щипали травку гуси, возник целый поселок. В народе такие резервации зовут где Рублевкой, где Полем чудес, где Беверли-Хиллз. А в Утятине - Хамские выселки.
        Чего стоят старинные названия Утятина! Поделенный некогда на ремесленные слободы, он и сейчас хранит их названия: Кожевники, Кузнецы, Ветошники, Огородники. И самые распространенные фамилии в городе Кожевниковы, Кузнецовы, Огородниковы. Только Ветошниковы почему-то не прижились в Утятине. Краеведы с удовольствием познакомят вас с утятинской топонимикой: почему крутая часть улицы Горького называется Финансовой горой, а спуск к мосту через протоку между двумя частями озера Утиного - Кайловой горой; почему голый холм за Чирком называется Маяком, а самая верхняя часть городского кладбища - Криптой. Собственно, это кладбище и стало причиной Утятинской сенсации.
        Все началось в Утятинской школе №2. К слову, в Утятине всего две школы. Только первая именуется гимназией. Однако самый умный ученик учится во второй школе. Знакомьтесь: это Саша Огородников, ученик восьмого класса. Еще дошкольником он увлекся астрономией. В последние годы он наблюдал пятна на солнце. И теперь задумал изучить влияние активности солнца на здоровье своих земляков. Сашин папа - районный офтальмолог, поэтому мальчик легко получил доступ к медицинской статистике. Откровенно скажу, из умных пояснений исследователя я не очень поняла, в какой степени подтвердилась его гипотеза. Зато вскрылось весьма странное обстоятельство: почти все насильственные смерти пришлись на второй день убывающей Луны. Мальчик успел копнуть статистику за 2 года. Когда юный ученый обратился к статистике соседнего райцентра (тут ему тоже папа помог), никакой закономерности он в ней не обнаружил. Тогда он вновь решил вернуться к статистике родного города и заглянуть на несколько лет назад, но не тут-то было. Саша промежуточных итогов своего исследования не скрывал, слухи распространились, и канал информации ему
перекрыли. Надо думать, получил втык от райздрава или облздрава папа, потому что, ранее с удовольствием рассказывавший об успехах сынишки, он с некоторых пор как в рот воды набрал. Отмалчиваются и его коллеги. Мне удалось поговорить только с бывшим участковым терапевтом К., в прошлом месяце ставшим жертвой борьбы с коррупцией. Оказавшись не у дел после того, как у него изъяли прямо на рабочем месте несколько помеченных не самых крупных российских купюр, К. с тех пор, кажется, еще не пришел в себя. Во всяком случае, вопросов моих он почти не слышал, начиная каждый ответ со слов «К-кой бльничный?» И только на вопрос «Вы не находите, что от вашей больничной статистики отдает мистикой?» он, коротко хохотнув, внятно произнес: «Какая мистика? Это серия!» - после чего закрыл глаза и отключился.
        И тогда я подумала: а стоит ли искать черную кошку в темной комнате, если ее там нет? Может быть, за этой страшной статистикой таится какой-нибудь маньяк, на которого влияют фазы Луны? Считайте это официальным запросом в адрес районной прокуратуры!
        Кристина Петрова».
        Татьяна Ивановна еще раз перебрала газеты и обнаружила еще одну статью Кристины Петровой. Здесь в качестве иллюстрации картина Алексюты и на ее фоне кучка то ли панков, то ли готов.
        «Утятинский Демон: истерия вокруг истории
        По городу ходят упорные слухи, что проснулся кладбищенский демон, не беспокоивший Утятин уже лет 90. Легенду о демоне вам расскажет любой из горожан, если он умеет говорить.
        Воспользуемся материалами районного краеведческого музея. В зале утятинского быта над старинным роялем, освещенная двумя стилизованными под старину вполне себе современными электрическими светильниками, висит картина местного художника П.Л.Алексюты. На старинной позолоченной багетной раме приклеен ярлык цвета пергамента, на котором читается надпись: «Из фондов Уремовского краеведческого музея. 1919. П.Л.Алексюта «Утятинский демон». Экскурсовод, подводя группу к этой экспозиции, обязательно расскажет, каких трудов стоило возвращение картины из фонда областного краеведческого музея на родину. Но взгляните на картину. В вечерних сумерках - легко узнаваемый вид на Утятинское кладбище. Только над кладбищем на крутом холме высится храм, которого давно уже нет. От купола по стене змеится трещина, сквозь которую наружу пробивается багровый свет. А ниже храма на кладбищенском холме клубится какое-то черное облако, из которого на вас устремлен чей-то взгляд. Не знаю, как на других зрителей, а на меня, человека здравомыслящего и не суеверного, картина произвела гнетущее впечатление.
        Вот история храма. Прежде на месте нынешнего кладбища стоял Краснохолмский Озерский Архангельский монастырь. По преданию, жизнь на месте будущего монастыря начал монах из Киева приблизительно в конце XVI - начале XVII века. Ему во сне явилась Царица Небесная и повелела отправиться к Утиному озеру и указала место для будущего монастыря - на Красном Холме. Первой обителью монаха стала вырытая им в холме пещера. Вскоре о монахе стало известно хозяину этой земли - казаку Федосу Кайло, который решил превратить Красный холм в Божий холм - основать здесь святую обитель. Весть об этом вскоре облетела города и веси, и к первому поселенцу стали присоединяться желающие посвятить свою жизнь Богу. Со временем там был построен храм из ивняка, посвященный Михаилу Архангелу, но простоял он недолго. В 1680-1689 годах был построен деревянный Архангельский храм. Он стоял на самой вершине холма и, освещенный солнцем, отражался в Утином озере. Кельи располагались на уступах Красного холма. А вокруг храма хоронили усопших монахов. Мирское же кладбище для жителей ремесленных слобод, образовавшихся на другой стороне
озера, было далеко от монастыря, на пологом берегу. Первая легенда об Утятинском Демоне гласит, что в царствование Петра Великого в монастырь прибыли некие богатые гости. Якобы были это внуки и наследники владельца этих земель Федоса Кайло, Петр и Григорий Кайло и их двоюродный брат Федос Огарыш. Григорий умирал от ран, полученных «не в ратном поле» (разбойничали, видно, братаны). И завещал похоронить себя у храма, и заказал себе в монастыре «вечный помин». Игумен не посмел отказать лихим гостям, и могилу для разбойника вырыли у стен храма. В тот же час сделался «шум велик», началась гроза, ливень. Ненастье продолжалось три дня и три ночи, да такое, что ни монахи, ни миряне не смели носа высунуть на волю. На четвертый день оказалось, что вода подступила к кельям, а противоположный высокий берег, по которому из посада вилась дорога к мосту через протоку, обрушился. Каким-то образом смыло могильный холмик над разбойником и исчез крест. Петр повелел вновь установить крест, что и было исполнено. Непогода возобновилась, но на этот раз могила оказалась разрытой, а гроб исчез. Переправившиеся на лодке к
монастырю горожане донесли, что гроб таинственным образом оказался на их кладбище. Петр не внял гласу неба и повелел доставить гроб к монастырю и похоронить покойника на прежнем месте. Как и положено в сказках, третий раз оказался последним. В ту же ночь молния ударила в храм, и он сгорел дотла. Налетевшая буря разнесла головешки, сгорели и кресты на могилах, и кельи, и все хозяйственные постройки. Разорение довершил ливень: холм смыло чуть ли не наполовину. Мало того, пострадало и городское кладбище. Большая часть его сползла в озеро и стала островом.
        Монастырь упразднили. Монахи разбрелись по другим монастырям. Затем храм был построен на прежнем месте, и вокруг него возник девичий монастырь. Городское кладбище обустроили у подножия Красного холма, который, правда, стали звать в народе Гришкиным. А сообщение с монастырем стало возможным только на лодках. Много раз пытались проложить дорогу к протоке, через которую раньше был мост, но каждый раз отступались: склон был гранитным. Вдруг появился постаревший раскаявшийся Петр Кайло, отстроил мост и стал жить под ним. Питался акридами и медом, молился и пробивал дорогу в граните. Когда через тридцать лет труд был завершен, Господь его простил и упокоил с миром у подножия холма имени брата. И на сто без малого лет на кладбище воцарился покой. При государыне Екатерине девичий монастырь, влачивший довольно-таки жалкое существование, был упразднен, а храм стал кладбищенским. Игуменья Иулиания, во гневе покидая Гришкин холм, обернулась и произнесла проклятие земле сей. И в народе кладбище стало считаться местом опасным. Но долгое время подтверждений этому не находилось. Следующая гроза разразилась при
отпевании модного в середине XIX века поэта, сына предводителя уездного дворянства Василия Михайловича Коневича, убитого разбойниками, а возможно, и своими же крестьянами, как полагали, за амурные дела среди крепостных. Почему его решили отпевать в Утятине, а не в Конь-Васильевке, родовом имении Коневичей, неизвестно. Но после того, как гроб с телом покойника доставили в храм, началась сухая гроза. В колокольню ударила молния, деревянная церковь вспыхнула как солома. Служители успели покинуть храм, но гроб вынести не смогли. На месте пепелища не нашли никаких следов. Отслужили молебен и устроили кенотаф на Коневском кладбище. А на Утятинском кладбище началась какая-то чертовщина. К горожанам, посещающим могилы, стал являться некий демон и вести соблазнительные речи. Кто-то соблазнялся, кто-то бежал исповедоваться. Кладбище вновь освятили, хотя, говорят, это не положено. Но демон продолжал соблазнять утятинцев. Несколько лет в городе царили разбой и лихоимство. Затем на кладбище поселилась юродивая во Христе Агния и отстояла-таки погост от нечистой силы. А храм, на этот раз уже каменный, был построен в
1869 году на средства святителя Иоиля, епископа Ногайского. И простоял почти полвека, пока в мае 1917 года в него не ударила молния. В результате обрушился главный купол храма и пошли трещины по стенам. Службы прекратились. Долгое время собор был в запустении. А в 1919 году произошло событие, после которого вновь заговорили о демоне.
        Из Васильевки привезли тело председателя комбеда Петра Чирка, который, впрочем, при рождении был наречен Петром Ветошниковым. Человек он был незаурядный. Не завершивший учебу в университете по причине ареста и высылки из столицы, на родине он занимался историческими изысканиями, писал стихи, пьесы. Погиб он вместе с продотрядом, но его решено было похоронить с особой революционной торжественностью. Надо сказать, к тому времени городское кладбище заняло склон Гришкина холма где-то на две трети, но выше подниматься не осмеливались. Могилу для Чирка вырыли на самой верхней точке холма, чтобы со временем поставить над ней памятник из красного гранита в виде знамени, который будет виден издалека. Когда опускали гроб… нет, не подумайте, гроза не разразилась, тем более, был октябрь. Гроб провалился, и вместе с ним провалился один из опускавших его. Нашелся храбрец, который согласился, чтобы его опустили на веревке в яму. Оказалось, что под холмом находилась пещера, скорее всего, из тех, в которых в первые годы существования монастыря жили монахи. Извлекли и гроб, и тело могильщика. Место захоронения
перенесли поближе к храму, мол, все равно его скоро разберут. На этот раз земля не разверзлась, но вновь поползли слухи о демоне. Якобы можно прийти на кладбище и вызвать демона, который в обмен на душу согласится уничтожить любого твоего врага. Так ли, нет - не знаю. В других краях и без демона в то время много людей полегло.
        В 1927 году накануне празднования 10-летия Великой Октябрьской революции местные комсомольцы решили вывесить красные флаги на самых высоких зданиях города. Делали это во избежание возражений со стороны темных родителей ночью. Флаги вывесили на пожарной башне, на флюгере «дома с башенками» и на двух городских церквях - на колокольне действующего собора Петра и Павла и разрушенном барабане Архангельской церкви. Сторож Петропавловского собора переждал нашествие комсомольцев, а после их ухода флаг снял. А над Архангельской церковью флаг развевался до полудня, пока кто-то из проезжавших мимо начальников не счел это неуместным. Учитель физкультуры из второй школы Варфоломеев, известный в городе под кличкой Сандропыч снял флаг. Но в ту же ночь в городе послышался грохот. Нет, это была не гроза. Наутро все увидели, что обрушился барабан центрального купола и часть стены храма. Верующие увидели в этом кару Господню, атеисты - последствие того, что по аварийной стене лазили люди. Через несколько лет развалины разобрали, а из кирпичей был построен в городе клуб имени Петра Чирка.
        Шли годы. В кладбищенской ограде стало тесно. Открыли новое кладбище, прирезав к старому часть территории бывшего кирпичного завода, а на старом кладбище хоронили лишь имевших там родовое захоронение. У многих возникал соблазн захватить участок на старом кладбище. И постепенно захоронения поднимались по уступам холма, не затрагивая, однако, плоской его вершины. Наступил момент, когда памятники окружили ее, и вот могилу начали рыть на верхней плоскости.
        Краевед П.П.Алексюта, сын художника, много лет занимался изучением истории Озерского монастыря. Он утверждал, что под зданием церкви издревле существовал подземный ход, который соединял несколько подземных залов, используемых для укрытия от врагов, а может быть, и для укрытия от властей разбойничьей дружины Федоса Кайло. Называл краевед этот подземный этаж криптой. А народ стал называть Криптой голую вершину кладбищенского холма, не задумываясь о значении этого слова. В такую полость и провалился очередной покойник, и вновь была жертва среди провожавших его в последний путь. После этого сорок лет никто уже не покушается на вершину. Почему же вдруг возник ажиотаж вокруг Утятинского кладбища? Вы бы видели, сколько сатанистов беспокоит прах усопших горожан! Мрачные немытые юноши и девушки, раскрашенные под нечистую силу, подъезжают к кладбищу на рейсовых и даже экскурсионных автобусах, поднимаются на Крипту, разуваются, выворачивают карманы и ходят по поляне, где прежде стоял храм, ожидая встречи с демоном. Достоверных сведений о состоявшихся контактах пока не поступало, однако нашествие
продолжается. И ладно бы эти ряженые ребятишки! Есть ведь еще и другие слабые на голову граждане, которые всерьез надеются, что в обмен на их неширокую душу подземный киллер возьмется за истребление кредиторов и наследодателей. Как остановить эту вакханалию, я не знаю. Могу только призвать граждан верить в добрые сказки и не пытаться воплотить в жизнь злые.
        Кристина Петрова».
        Татьяна Ивановна закрыла глаза. С улыбкой вспомнила, как в детстве боялась кладбища, несмотря на то, что ежедневно ходила мимо него в школу и обратно. А страшные истории, которые они рассказывали друг другу в пионерском лагере после отбоя! А обычай среди подростков ходить на кладбище в полночь и пугать друг друга! Она сама с Густавом как-то залезла на кладбищенскую ограду и оттуда опустила на шею Ленке Тумбе венок. Ох, и визгу было! И как ей влетело потом от бабушки Ирмы, хотя зачинщиком был, конечно, Густав. Как плакала она, уткнувшись в колени бабушки Сони, а она укоряла ее своим мягким с легким акцентом голосом, что Густав гость, а ей пора поумнеть.
        Туминская, конечно, дура, но и ты, Кристина Петрова, не права. Добрые сказки любят только маленькие дети. Подрастая, мы теряем доброту, а вместе с ней и интерес к добрым сказкам.
        Татьяна Ивановна не заметила, как заснула. Во сне она улыбалась. Ей снилась бабушка Соня, стоящая на берегу Чирка и зовущая их с Густиком из воды и мама, сидящая в лодке.
        Поезд прибывал на 88-й километр вечером. Но Татьяна Ивановна знала, что автобусы на Уремовск ходят допоздна, и не сомневалась, что скоро будет в Утятине. Однако, кассирша сказала: «Только до моста, последний рейс без захода в Утятин». В некоторой растерянности Татьяна Ивановна отошла от кассы. Конечно, от моста километров 5 до Утятина. В детстве она ходила этот расстояние дважды в день из Васильевки и обратно, да и сейчас легко бы дошла. Но стертые до мозолей пятки… Да, деваться некуда. Татьяна Ивановна полезла в автобус.
        Автобус плавно отошел от станции. Дорога была без выбоин, машина новая, не трясло, поэтому Татьяна Ивановна вновь задремала. Сквозь сон она слышала, как впереди сидящие женщины обсуждали тяжелую болезнь тети одной из них. Слова «впору демона о смерти попросить» прервали ее дремоту. Собеседница принялась плеваться и креститься: об этом и говорить грех, тем более к ночи… А Татьяна вспомнила, что нужно предупредить Кожевниковых о приезде. Телефон она отключила, когда вышла из дома. Полезла в сумку, включила, и тут же раздался звонок. Просто чудо, звонила Таня.
        - Как дела, тезка? К нам не собираешься?
        - Ты не поверишь, только отъехала от 88-го. Минут через 15 буду на мосту. Не встретите? Я буду стоять на заводской остановке.
        Таня завопила:
        - Не вздумай! Стой… - еще что-то неразборчивое и связь прервалась.
        Татьяна Ивановна подула в трубку и бросила ее в сумку. Так или иначе, ее встретят. Подняла глаза и наткнулась на взгляды сидевших впереди женщин. Взгляды были странные.
        - У меня что, розочка на лбу выросла? - противным голосом спросила она. Сама от себя не ожидала. Татьяна Ивановна почти сорок лет проработала в регистратуре районной поликлиники, и выдержки ей было не занимать. Соседки дружно отвернулись и склонились друг к другу, перешептываясь. В это время по проходу двинулся народ. Прошла женщина с девочкой-подростком и супружеская пара средних лет. Прохромал невысокий худой старичок. Пересмеиваясь, прошла молодая пара. Поспешно выбрались из кресел и стали пробираться по проходу впереди сидевшие соседки. Автобус затормозил. Здесь начиналась транспортная развязка.
        - Мо-ост, - пропел шофер. - Демоны, на выход!
        Сидящие в автобусе захихикали. Послышались шуточки насчет того, кого следует заказать. Татьяна Ивановна неуклюже выбралась из кресла и пошла к выходу.
        Ступив на обочину, она увидела несколько машин, стоящих друг за другом. Возникла мысль: может кто-нибудь подвезет? Прямо перед автобусом стояла «Скорая помощь», дальше - серебристый «Соболь» и еще какая-то легковушка. Но путь к ним заслоняли парень с девушкой и старик. В это время «Скорая» вырулила налево и поехала вперед. За ней следом двинулись легковушка и микроавтобус. С легким хлопком закрылась дверь автобуса, и он уехал, газуя. Трое стоящих рядом с Татьяной Ивановной быстро перешли через дорогу и стали спускаться по ступенькам под мост. «В Васильевку пошли» - подумала Татьяна Ивановна и повернулась к ступенькам на утятинской стороне. Только взялась за перила, как из-под моста друг за другом проехали в сторону города совершившие за это время круг два микроавтобуса и легковая. Стало тихо. Татьяна Ивановна спустилась на дорогу и, прихрамывая, двинулась в сторону остановки.
        Тускло светила луна. Дорога здесь была с небольшим подъемом. Еще пара километров, и она достигнет высшей точки и затем пойдет вниз, сначала с небольшим уклоном, а достигнув кладбища - круче, и так до моста через протоку. Если бы не натертые пятки, Татьяна Ивановна дошла бы до города минут за 40.
        Вот и остановка. С тех пор, как закрыли кирпичный завод, ею по назначению не пользовались. Она подсветила телефоном, принюхалась, и войти под навес не решилась. Поставила сумку на перила, пристроилась рядом с ней, со вздохом облегчения скинула туфли, поставила натруженные ноги на них и огляделась. Спускался туман. Был он каким-то неравномерным, как облака в горах. Вспомнилось, как лет 40 назад после танцев летели они здесь на мотоцикле с Юркой Петровым. Дорога еще была грунтовая, не выровненная, и они то взлетали на вершину очередного холма и оказывались под ярким светом Луны, то ныряли вниз и погружались в какой-то кисель. Тогда Луна светила ярче. Или глаза яснее видели. Да, прошла жизнь… Сердце сжало, стало трудно дышать и даже, кажется, похолодало. Вдруг послышался шум шагов. «Странно, - подумала Татьяна Ивановна. - Вроде бы машины не подъезжали». Она поглядела назад. Со стороны моста в тумане двигались неясные тени. Первым появился очень худой нескладный парень. Он шел, не поднимая головы и шаркая ногами. За ним на дороге показались четверо: по ближней к Татьяне Ивановне стороне шла девочка
лет восьми в мятом пальто не по росту, в паре шагов сзади - два подростка, а по дальней стороне дороги - хромая бабка.
        - И куда это вы идете в такую пору? - спросила Татьяна Ивановна.
        - На кладбище! - каким-то грубым басовитым недетским голосом ответила девочка.
        - Ночью-то что там делать? - удивилась Татьяна Ивановна.
        - Надо! - ответила девочка и затянула «Коневскую»:
        Зайчик спит в зеленой травке,
        Змейка ползает в канавке,
        И зажмурила глаза
        Под березою коза.
        В руках девочки был какой-то тряпичный клетчатый заяц. Под расстегнутым пальто на платье тоже была какая-то бледная аппликация в форме зайца. Или грязная игрушка отпечаталась на платье? Тут один из подростков взял девочку за руку и подхватил:
        Не звени, мошкара,
        Все заснули до утра!
        Дети прошли. Вслед за старухой по дальней стороне дороги шла, четко печатая шаг, какая-то нескладная фигура. Наблюдая за детьми, Татьяна Ивановна не глядела на нее, и только когда вслед за парнем дети действительно свернули направо, на дорогу, ведущую к новому кладбищу, она подумала, что же в ней необычного? Короткое туловище и длинные ноги в галифе и сапогах. Да нет же, нормальная фигура, только за туманом головы не видно… Тьфу, привидится же такое… Если бы еще пожить, так пора операцию на глаза делать…
        А в это время с ней поравнялась еще одна нескладная фигура. Впрочем, чего же в ней нескладного? Просто беременная.
        - Дочка, а ты куда одна на таком сроке?
        - На кладбище… - тихим бесцветным голосом ответила она.
        Тут уже Татьяна Ивановна не выдержала. Выскочила на дорогу и обхватила ее руками. Беременная стала оседать. Что-то полилось на дорогу.
        - Мне надо… надо… - шептала беременная.
        - Да что вы тут творите! Тебе о ребеночке нужно думать! Сейчас возьму телефон и вызову скорую! - но никак не могла выпустить из рук женщину, безвольно повисшую у нее на руках. - Тебя как зовут?
        - Таня! Таня! - неожиданно громко закричала беременная и направила свет фонарика в лицо Татьяне Ивановне.
        Татьяна Ивановна непроизвольно зажмурилась, а затем открыла глаза. Она сидела, привалившись к остановке и обняв сумку. Чуть дальше, минуя ее, остановилась машина. Из полуоткрытой дверцы выглядывала Таня и дрожащим своим тонким голосом спрашивала: «Таня?». Подхватив сумку и натянув туфли, Татьяна Ивановна захромала к ней. Усаживаясь на заднем сиденье, она подумала: «И приснится же такое!» С водительского сиденья улыбался сын Тани Ромка. Машина чуть проехала вперед, и, развернувшись, помчалась в сторону Утятина. Когда проезжали остановку, Татьяна Ивановна увидела, что напротив нее на асфальте расплывается большое мокрое пятно.
        Таня носила тарелки во двор, где за летним душем стоял покрытый клеенкой стол.
        Татьяна Ивановна бросила на веревку плащ:
        - Не отстирывается, зараза! Придется завтра что-нибудь купить.
        Приехав к Кожевниковым, она обнаружила на животе большое липкое пятно. Пока Таня собирала на стол, Татьяна Ивановна всевозможными средствами отстирывала плащ.
        - Говорила я тебе, стой на мосту. На этой дороге у всех неприятности. Ладно, не горюй, подруга. Открой в прихожей шкаф, там у меня висит плащ с подстежкой. В прошлом году пару раз надела, а теперь не лезет. Дарю!
        - Да мы с тобой в одной весовой категории…
        - Не-ет, ты здорово похудела. Не поделишься, как?
        - Тебе такого не надо.
        - Колись… Ладно, потом расскажешь.
        Тане чуткости не занимать. Как странно, что Татьяна Ивановна, до 18 лет жившая в Утятине и имевшая здесь кучу друзей и знакомых, после смерти мамы останавливалась у Кожевниковых, с которыми познакомилась, когда продавала им мамину квартиру. Валерку, впрочем, она знала по Васильевке и по школе, но только потому, что была в его классе пионервожатой. Таня тоже из Васильевки, и по девичьей фамилии Васильева, но десятью годами моложе Татьяны Ивановны; естественно, что в юности на таких малявок не обращаешь внимания. Выйдя за Валерку, Таня стала полной ее тезкой, тоже Татьяна Ивановна Кожевникова.
        Через забор послышался крик:
        - Ау, соседи! Чей голос слышу, не Танюхин?
        - Таиска, привет! Давай сюда!
        - Сейчас, только за смородиновой слазаю!
        С приходом Таисии стало шумно. Она сыпала утятинскими сплетнями, сама первой смеясь своим шуткам. Не зная всех ее обстоятельств, можно было подумать, что все у нее в порядке. Моложавая, подтянутая, всегда с улыбкой на лице. После выхода на пенсию подрабатывала уборщицей, где только могла: в музыкальной школе, на рынке, на почте. Но денег вечно не хватало. Ни девяностолетняя по-прежнему властная мать, ни парализованный муж, ни претензии дочек, ни болезни внуков, казалось, не нарушали ее безмятежности. Рассказывала она о какой-то Катюхе, продавщице с рынка, как она выживала гостей Ирки Наппельбаум, навязав соседке настройщика рояля, которому сплела историю своего незаконного рождения от еврейского папы этой самой соседки. Никого, кроме Иры, Татьяна Ивановна не знала, но слушать было все равно интересно.
        - Глаз подбит, а у Гены морда расцарапана. И улыбка от уха до уха у обоих.
        - Не понимаю, как можно это терпеть.
        - А что тут понимать? Гена до Катьки пол Утятина обгулял. А с Катькой он уже 8 лет, и ни одного похода налево. Значит, она для него идеал жены.
        - Ничего себе идеал!
        - Да, идеал, и не все его находят. Помнишь, был у нас такой первый парень на деревне, по которому все мое поколение сохло, Юрка Петров? Ой, Тань, прости…
        - Да не грузись, уж лет 35, как отболело - отозвалась Татьяна Ивановна, продолжая резать хлеб. - Так что насчет Юрки?
        - Правда не обиделась?.. Ну, как ты думаешь, если бы у вас тогда свадьба состоялась, жили бы вы сейчас?
        - Нет, конечно, нет.
        - А почему, как ты думаешь?
        - И что тут думать? Кобель - он и в Африке кобель. Лена Шпильман его лет пятнадцать ждала, замуж вышла уже под тридцать, а он ведь все равно гулял.
        - Во-от. Кавалерам такого типа нужен цирк, иначе скучно. Это великое счастье Гены, что он такую артистку нашел. Ты думаешь, им бабы нужны? Им приключения нужны… Ой, помидорчики!
        - Таня, узнаешь? Это твой засол. Последняя баночка.
        - Да я у вас два года не была.
        - Специально для гостей берегла. Я по твоему рецепту делаю, но получается совсем не то.
        Ромка схватил со стола помидорку, получил от матери полотенцем по спине, засмеялся и унесся куда-то на машине.
        Татьяна Ивановна сказала:
        - Я там, на терраске, в ящиках сливки видела. Хочешь, замариную?
        - Ой, мне неудобно, вроде я напросилась…
        - Да ладно, я давно уже дома ничего не делаю. Хоть в гостях вспомню старину. А вот и хозяин! Давайте садиться.
        Однако Валера, поздоровавшись с Татьяной Ивановной, стал вызванивать сына. Сказал только, что они попозже подъедут. Стали грузить в багажник какие-то железки. Женщины приняли по первой и затянули:
        - Уж ты сад, ты мой сад, сад зелененький…
        Мужики при этом перемигнулись, и после слов «ты зачем рано цветешь» вступили басами «осыпаешься» и захохотали. Татьяна Ивановна восхитилась:
        - Ой, мальчики, как красиво!
        Действительно, прозвучали их басы как в настоящем хоре. Закончив погрузку и кинув: «Мы в Кожевники», мужики уехали.
        Подруги ужинали, болтали, пели, смеялись. Вдруг с улицы послышался звук сирены, не то полицейской, не то «Скорой помощи». Таня взглянула на часы: «Боже, первый час! Где мои до сих пор?», - и стала звонить. Телефон Валеры был недоступен; Ромка, скороговоркой бормотнувший «мам, мы попозже», тоже отключился. Стало как-то не по себе. Вдруг зазвонил телефон Таисии. Посмотрела:
        - Бабка моя, - и отвечать не стала.
        Снова звонок:
        - Дочь… Нин, ну ты что? А? Когда? И как? Я у них…А мастерская? Слава Богу! Ладно, давай! Тань, ты только не волнуйся, в Кожевниках пожар, Мироновы погорели. Твои мужики пожарным помогают, их много там. Да не реви, мастерская ваша цела. И мужики целы, не ори! Не ори, говорю, твои живы и здоровы! А Мироновы, похоже, сгорели все…
        - Как все? И ребятишки?
        - Вот они-то и сгорели. И Шлёп-нога. Ладно, пойду я, дома одни инвалиды, не дай Бог что. Ну, мне теперь бабка устроит Варфоломеевскую ночь.
        Таисия ушла. Таня трясущимися руками стала собирать со стола. Татьяна Ивановна перехватила ее, когда она понесла тарелки в дом.
        - Таня, успокойся. Твои еще не ужинали. Давай тарелки перемоем, горячее разогреем, а нарезку и салаты оставь.
        Они прибрали на столе и уселись в ожидании. Периодически Таня щупала чайник и уносила его разогревать. Когда она вскочила в четвертый раз, заурчал мотор. Во двор друг за другом въехали девятка и микроавтобус со стойкой для перевозки оконных рам (Кожевниковы владели фирмой «Окна, двери»).
        - Пап, ты в ванную? - Ромка схватил со стола стакан с соком и выпил залпом. От него резко потянуло гарью. - Ну, мам, ну не ной. Все у нас в порядке. Все, я в душ!
        Валера как-то заторможено, словно через силу, двинулся в дом. Таня кинулась следом, причитая: «Ты что же это творишь, идол?» Татьяна Ивановна снова перехватила ее.
        - Тань, дай ему хоть обмыться, потом за столом поговорим спокойно.
        Прошлепал из летнего душа завернутый в полотенце Ромка. Вернулся из дома уже одетый и стал жадно хватать с тарелок все подряд. Мать отвлеклась на него, а в это время вышел и Валера. Сунул что-то в рот и застыл, как будто бы не было сил проглотить. Глядя на него, Татьяна Ивановна вдруг испугалась. Только теперь до нее дошло, что произошло что-то страшное, а они с Таней просто не понимают.
        - Тань, - сказала она веселым голосом. - А с хозяином я даже не выпила. Не будешь ругаться, если мы на брудершафт?
        Таня ошарашено смотрела, как Татьяна Ивановна берет два стакана из-под воды, наливает в них водки почти до краев и подает один из них Валере. Валера с отсутствующим видом продолжал сидеть, не прикасаясь к стакану. Татьяна Ивановна вложила ему стакан в руку и даже поднесла ко рту. Он выпил и закашлялся. Она ткнула его вилку во что-то и сунула ему в рот: «Закусывай, Валерочка!» Он сидел над тарелкой, не поднимая глаз, но начал есть. Жена и сын глядели на него совершенно одинаковыми испуганными глазами. Татьяна Ивановна плеснула из своего стакана в его примерно половину: «а вот мы сейчас по второй!». Валера выпил уже самостоятельно. Посидел с минуту и поднял на нее глаза, в которых стояли слезы.
        - Таня, они там гак головешки. Как веточки обгорелые.
        - Ты ешь, Валерочка, ешь…
        - А Олю перевернули… а под ней заяц… Заяц цел, а Оли нету…
        Татьяна Ивановна спросила внезапно охрипшим голосом:
        - Клетчатый заяц?
        - Ну да, она с ним никогда не расставалась. Как лежала… На платье он отпечатался…
        Татьяна Ивановна, чтобы занять чем-то руки, стала сдвигать посуду. Поменяла стаканы местами. Валера снова выпил.
        - Она постоянно ко мне в мастерскую лазила… Если ворота закрыты - через забор перелезет. Я ей всегда бутерброды оставлял… а как она рубанком работала! Ромка в детстве инструментами не интересовался… а девочка… никому она не нужна была… А у нас дочери… не случилось…
        Валеру развезло. Он уже бормотал совсем невнятно. Татьяна Ивановна сказала:
        - Что-то совсем комары заели. Пошли в дом. Ром, помоги отцу.
        Ромка подхватил отца под руку и повел его к дому. Женщины стали собирать посуду. Таня вдруг спросила:
        - Таня, я бессердечная, да?
        - Да Господь с тобой!
        - Я ведь не знала, что он удочерить ее хотел. И он мне даже не сказал ничего. А я всегда раздражалась, когда она у нас крутилась.
        - Таня, не психуй. Девочка из неблагополучной семьи, вконец испорченная. Вы бы с ней не справились.
        - Слушай, а откуда ты их знаешь? Ты ведь в Утятине два года не была. А Мироновы в прошлом году к бабке переехали.
        - Да Таиска рассказывала. Ты что, не слышала?
        Таисия, конечно, ничего про Мироновых не говорила. Но не рассказывать же Тане свои сны…
        ИСКУШЕНИЕ
        Кожевниковы встали рано. Ещё семи не было, как начались сборы. Периодически Таня шикала на своих мужиков, напоминая, что гостья спит. Какой уж там сон! Татьяна Ивановна, зевая, вышла из зала, где ей постелили с вечера, и сказала:
        - Ладно вам шептаться, не сплю я! Таня, у тебя цветы есть?
        - На кладбище пойдёшь? Вдоль забора хризантемы хорошенькие. Рви хоть все. У твоих я перед Успеньем убирала. А у тётки с дядей, извини, не бываю. Только, пожалуйста, иди с утра.
        - Это ещё почему?
        - После двенадцати там начинается всякая чертовщина. И не кривись, вон плащ вчера загубила.
        - Ладно, как скажешь. А Валерку зачем с собой берёшь? Он же никакой.
        - Пусть перед глазами будет. И на погрузке пригодится. А вечером я ему сама налью. Тут поможет только длительный запой.
        Хозяева уехали. Татьяна Ивановна вышла во двор. Утро было ясное, но довольно холодное. Решила: к полудню потеплеет, тогда и пойду, а пока займусь консервацией.
        Увлекшись работой, она даже стала что-то напевать. Бурлил рассол, шипел чайник, брякали банки, мурлыкала Татьяна Ивановна. Идиллия. Её прервал звонкий голос: «Хозяева!» Татьяна Ивановна наклонилась к окошку и увидела Аню Кузнецову, более известную как «Радио» за любовь к сплетням и нескончаемые речи. Сразу решила не открывать. У Ани новости никогда не кончаются. Будет трещать без умолку, лазать по дому, хватать всё подряд. Оно ей надо, в чужом доме?
        Послышался ещё один голос:
        - Ань, они все в Уремовск уехали!
        - Да к ним Танька приехала, она должна быть дома.
        - Значит, отдыхает, умаялась с дороги.
        - Как можно спать, как можно спать! Тут люди гибнут! А этим москвичам на всё… начхать!
        И затарахтела, пересказывая ночные утятинские новости: сгорели трое детей Мироновых и их хромая двоюродная бабка по кличке Шлёп-нога; утром в морг привезли какого-то Макара, повесившегося в собственном доме. Причём Аня оказалась там, и теперь, захлёбываясь, рассказывала, как санитары уронили носилки, как ветер шевелил кудри покойника. Она подробно описывала каждую деталь внешности, и Татьяна Ивановна с ужасом узнала в нём парня, первым прошедшего мимо остановки. «Но ведь нет ни странной фигуры в сапогах, ни беременной», - подумала она, трясущимися руками расставляя банки. Тем временем под окном разразился скандал. Не сойдясь в каких-то деталях, сплетницы начали поливать друг друга бранью. Судя по всему, победу одерживала Радио, голос собеседницы звучал уже в отдалении. Вместо того, чтобы покинуть поле боя победительницей, она вновь принялась стучать в окно. Теперь уже тем более не стоило открывать. Но сплетница не уходила. Она всё никак не могла успокоиться, что соперница слишком быстро отступила, и жаждала общения. Продолжая поливать бранью Танину соседку, Аня постепенно включала в круг врагов и
хозяев дома, и их гостью. Мерно ударяя по раме, она с каждым ударом выкрикивала: «наворовали», «москвичи чёртовы», «советской власти на вас нет»! Татьяна Ивановна не очень-то обращала внимание на эти крики, только немного беспокоилась за целость стекла. Домывая за собой пол, она подумала: «А ведь это у неё шиза, как близкие-то не замечают». Тем временем Аня устала стучать и, отступая, завершила: «Чтоб тебя рак заел!»
        И тут на Татьяну Ивановну «накатило». Заколотилось сердце, застучало где-то в горле, подступила тошнота. Схватив сумку, она вышла на крыльцо. Очень спокойным, даже каким-то замедленным голосом она сказала:
        - Рак, говоришь? А ты слыхала про зеркальное проклятье?
        - Таня, я не тебе… - как ни странно, Радио сразу пошла на попятный.
        - А тут больше никого нет. Так что мне. А зеркальное проклятие, Аня, чтоб ты знала, это возвращение проклятия к хозяину. Если ты, к примеру, пожелаешь соседу насморка, а он и так уже простужен, то сама захлебнёшься соплями. Гляди, Аня, вот моя карточка из поликлиники. Видишь, чёрная наклейка на обложке? Это значит, что я на учёте у онколога. Так вот, Аня, я теперь, может быть, и вылечусь. А ты сходи к онкологу. Вдруг ещё не поздно?
        - Да как ты можешь, - каким-то полузадушенным голосом простонала Радио.
        - А я что, разве кому чего плохого пожелала? Я, жалеючи, к врачу тебя направляю. Иди, Аня, может, ещё успеешь.
        Аня не просто пошла, она побежала. Бежала спотыкаясь, оборачиваясь испуганно. Из-за забора раздалось восторженное: «Ух ты, Радиву победила!» Татьяна Ивановна обернулась. Над бетонным забором сияли глаза Прасковьи Петровны, матери Таиски. «Здрась», - пробормотала Татьяна Ивановна и захлопнула за собой дверь, пока соседка не успела её окликнуть. «И что я завелась, - запоздало каялась она. - Теперь весь Утятин будет знать… если бы я на заборе объявление написала, не всякий бы его прочёл. А баба Паша расскажет и тем, кому это сто лет без надобности…»
        Но делать нечего. Переждав несколько минут, чтобы бабка ушла от забора, Татьяна Ивановна пошла срезать хризантемы. Поставив их в ведро, она огляделась. «Сумку брать не буду, - подумала она, ссыпая из кошелька в карман мелочь на автобус. - Эх, опять носки не купила!» Заклеив пятки лейкопластырем, она с трудом втиснула ноги в туфли и вышла на улицу.
        У кладбищенских ворот стоял двухэтажный автобус. Из него выходили молодые люди в чёрных джинсах и куртках, обвешанные какими-то железками. Девушки к тому же были накрашены «под нечистую силу: белые лица, чёрные губы, чёрные узоры вокруг глаз и на висках, чёрный лак на ногтях. Бабки, торгующие у ворот цветами, отплёвывались и крестились. Справа от ворот начиналась асфальтированная дорожка, огибавшая холм и плавно поднимавшаяся наверх. Основная масса молодёжи пошла по ней, но некоторые, видимо, знакомые с местностью, устремились по тропинкам напрямую к вершине. Подумав, Татьяна Ивановна решила идти по дорожке, всё-таки к полудню она переделала много дел и уже устала. И не прогадала, задохнувшись на первой половине витка. Дойдя до развилки, она свернула налево, а молодежь продолжила движение прямо, к вершине.
        Присев на скамейку, Татьяна Ивановна огляделась. Внизу, у подножья холма, оградки примыкали друг к другу. Здесь же, на склоне, они стояли на уступах в некотором отдалении одна от другой. Кое-где росли деревья: несколько старых корявых сосен и небольшие лиственные деревца, посаженные у могил. Ничего мрачного в окружающей обстановке, что вызывало бы ассоциации с приютом нечистой силы…
        Передохнув, приступила к работе. Сложив сорняки в ведро, она пошла к дальней контейнерной площадке, чтобы на обратном пути принести воды. И обнаружила, что колонка сломана.
        - А где же воду брать, - спросила она у женщин в оранжевых жилетках, расчищавших площадку.
        - И, милая, не часто ты могилки навещаешь, - пропела одна из них. - За Криптой колонка, ближе нет. Эта уж года два, как сломана.
        Путь неблизкий, но деваться некуда. Взобравшись на вершину и увидев там всё тех же сатанистов, Татьяна Ивановна обошла их стороной. Но назад с полным ведром пошла напрямик. Запыхавшись, присела на частично сохранившуюся каменную кладку фундамента храма, на которой уже сидело несколько человек, с любопытством разглядывающих приезжих. А те, оставив обувь за пределами фундамента и высыпав монеты из карманов, ходили босиком по ровной площадке, что-то бормоча под нос. Один из них держал в руках какую-то веточку в форме рогульки. «Лозоискатель», - подумала Татьяна Ивановна. Только какая вода на холме? Или он геопатогенные зоны ищет?
        - Интересно, а зимой они тоже босиком ходят? - забывшись, сказала вслух.
        - И зимой, и по грязи, - ответил ей кто-то совсем рядом.
        Она с удивлением обнаружила, что рядом с ней сидит какой-то смутно знакомый ей бомжевато одетый мужик. Когда Татьяна Ивановна присаживалась, то специально выбрала место поодаль ль остальных зрителей. Но сейчас остался только один. Остальные, наверное, просто ждали возможности собрать рассыпанные монеты, а теперь, поскольку поживы не осталось, разошлись.
        - Это что, все киллера вызывают? - поинтересовалась Татьяна Ивановна.
        - Да нет, просто развлекаются.
        - А чего же им не хватает?
        - А смысла жизни.
        - Парадоксально: смысл жизни искать на кладбище…
        Помолчали. Татьяне Ивановне идти никуда не хотелось. Солнышко припекало не по сентябрьскому. Было, наверное, градусов двадцать пять. Поставив босые ноги на туфли, она дремотно щурилась на деревья, выступавшие из-за кладбищенского холма.
        Внезапно сосед воскликнул:
        - Ой, что-то ты уронила!
        И правда, что-то катилось от неё. Татьяна Ивановна вскочила и прижала предмет ногой. Наклонилась - пуговица.
        - Спасибо. Если бы не ты, пришлось бы все пуговицы менять запасной-то нет.
        - Спасибо не булькает. Позолоти-ка ручку.
        - Да у меня и денег-то с собой нет.
        - Так не бывает.
        - Копейки на автобус.
        - Дай хоть на пиво.
        Татьяна Ивановна вытрясла из кармана монеты прямо в подставленные руки бомжа. Он спросил:
        - Точно нет ничего больше?
        - Нет придётся мне теперь в гору пешком идти.
        - Что, вернуть?
        - Ещё чего! Выпей за моё здоровье, тем более, его так мало осталось.
        Взяв ведро, она пошла к дорожке. Бомж увязался следом: «Дай, хоть ведро донесу». Татьяна Ивановна отказываться не стала, устала очень. Налив воду в банку с цветами, она стала собирать инструменты, чтобы перейти к могиле родственников. Тем временем бомж прочитал:
        «Пурит
        София 1913-1967
        Милда 1931-1992»
        Пурит - еврейская фамилия?
        - Латышская.
        - Бабка и мать? А отец где? Тоже латыш?
        - Русский. В Уремовске похоронен.
        - Молодые какие…
        Татьяна Ивановна подумала: и правда, какие молодые! Никогда об этом не задумывалась, а ведь умерла бабушка в неполные 54 года. Да и маму Татьяна Ивановна уже почти догнала…
        Взяв ведро, она пошла по дорожке вниз. Вот могила бабушки Ирмы и дедушки Арвида. Бомж, который продолжал плестись за ней, по складам прочитал:
        - Лиго. Тоже латыши?
        - Да, - коротко ответила Татьяна Ивановна. Компания бомжа уже начала её тяготить. Как будто почувствовав это, он засуетился:
        - Ты цветы-то поставь и воду в них вылей. Пока сорняки рвёшь, я водички принесу. Памятник ведь мыть будешь?
        Татьяна Ивановна кивнула. Бомж ушёл наверх. Она ещё подумала: неудобно, человек помогает, и не за деньги ведь, знает, что в карманах ни копейки, а я даже не знаю, как его зовут.
        Появился он с водой нескоро, когда Татьяна Ивановна уже собиралась уносить мусор. Выхватил у неё пакет из рук и бросил на скамейку: «Потом вынесу». Расположился на скамейке с удобствами: полулёжа, с мягким мусорным пакетом под локтем. Тут Татьяну Ивановну осенило:
        - Коля? Коля Зосимский?
        - Ну, - подтвердил он, ухмыляясь.
        Колю Зосимского она помнила с детства. Он и в те времена, когда труд был обязательным, умудрялся нигде не работать, но на бутылку всегда имел, не отказываясь ни от какой подработки. Кажется, у него была инвалидность. Но силой обладал неимоверной: мужики вызывали на спор приезжих, заставляя Колю поднимать тяжести, гнуть подковы и т.д. Зосимский - это не фамилия, а кличка. Коля был из деревни Зосимки.
        - Красивый памятник, - сказал Коля. - Дорогой. Ты ставила или дети их?
        - Детей у них не было. А поставила сама бабушка Ирма. Вернее, ставила мама, а деньги дала она. На памятнике только место оставила для даты своей смерти. Памятник красивый, но возни с ним много. Видишь, как пыль видна на чёрном?
        Так за разговором Татьяна Ивановна управилась с работой. Собрав вещи, она сказала:
        - Давай пакет, по дороге брошу.
        Бомж легко встал со скамейки, сунул ей в руки пакет с мусором и, не попрощавшись, пошёл вниз по тропинке. А Татьяна Ивановна пошла наверх, подошла вновь к могиле мамы и бабушки и сказала:
        - До скорого свидания, мои дорогие. А фотографию я сменю. Закажу ту, где мы все втроём.
        От моста через протоку дорога круто поднималась вверх. Татьяна Ивановна с трудом шла, передыхая через каждый десяток шагов. Когда свернула направо на Чирка, подумала, что раньше можно было сделать несколько шагов с тротуара и посидеть на травке. Сейчас вся правая (береговая) сторона представляла собой сплошную кирпичную стену, за которой прятались угрюмые особняки. «Стиль "тюремный вампир"», - с горечью подумала она. И ведь ни звука. Даже на кладбище было шумнее: ветер в листве, шаги посетителей, звяканье инструмента рабочих, негромкие разговоры посетителей. А тут ни деревца (какие ивы здесь раньше росли!), ни играющих детей, ни выглядывающих на улицу через забор старушек. И ни одна машина не выехала из ворот. Даже левая сторона со старыми домиками и старыми хозяевами приняла какой-то угрюмый вид. «Лучше демона здесь поселить. И место соответствующее настроение создаёт, и самые выгодные объекты для киллера живут рядом», - решила она. Представив себе босых сатанистов на проезжей части и бомжей, в ожидании поживы рассевшихся на тротуарной плитке, Татьяна Ивановна хихикнула. И уже с другим
настроением двинулась вдоль забора.
        Улица шла дугой, повторяя контур берега реки. Скоро покажется дом Кожевниковых. И тут внезапно, как это чаще случалось в последнее время, подступил приступ слабости. Холодный пот, тошнота, сердцебиение… хоть на тротуар садись. К счастью, у следующего особняка забор не был сплошным. Высокая литая решётка крепилась на кирпичном фундаменте. На него можно было присесть. С усилием переставляя ноги, Татьяна Ивановна добралась до решётки и уселась, прислонившись к ней. Из дома доносились звуки фортепиано. Кто-то разминал пальцы, перебирая клавиши. Потом послышалось бравурное вступление и зазвучал низкий женский голос:
        - Тревожен сад в лучах вечернего заката,
        Я виноват, но разве ты не виновата?
        Стыдом объят, и предрекает муки ада
        Твой гневный взгляд.
        Пианист сбился. Голос смолк. Потом женский голос произнёс что-то невнятно, а мужской очень громко сказал:
        - Типичное предчувствие семейной разборки. Прямо вижу взгляд моей бывшей.
        Женский смех, снова фортепианное вступление и пение:
        - Сад у реки, где расцветают георгины…
        Уже удаляясь, Татьяна Ивановна подумала, что Утятину не повезло с уроженцами. Единственный литератор - третьестепенный поэт середины XIX века. Зато как ему повезло! Знали бы его только несколько литературоведов, специализирующихся на этом периоде. А тут тридцать тысяч жителей Утятинского района знают его имя и его стихи, поют его романсы. Всплыло в памяти, как в пионерском лагере Лена Шпильман делала доклад «Неизвестная любовь Василия Коневича», а этот романс был одним из аргументов чувства поэта к Аглае Барташевской.
        Войдя во двор, она увидела, что хозяева ещё не вернулись. В дом идти не хотелось; Татьяна Ивановна бросила на скамейку старое зимнее пальто, сушившееся на верёвке, легла и накрылась плащом. Как всегда после приступа, хотелось спать. Взгляд скользил по бетонному забору, на котором висел чёрный сатиновый рабочий халат Валеры, по кронам деревьев, по облакам… Не заметила, как заснула. Когда открыла глаза, уже смеркалось. Ветер шелестел листвой, качал бельевую верёвку над головой, шевелил халат на заборе. Казалось, что у забора топчется человек. Надо было вставать, но не хотелось даже шевелиться. Зато шевельнулся халат. Оказалось, что на тропинке у забора стоит человек неопределённого возраста, в длинном старомодном пальто и мятой шляпе. Сняв шляпу и положив её на стол, он с полупоклоном спросил:
        - Вы разрешите присесть?
        - Да ради бога, - ответила Татьяна Ивановна, немного удивившись, что не слышала его шагов. - Только хозяев нет.
        - Ничего, я надеюсь, вы разрешите их дождаться?
        - Ох, простите, - опомнилась она. - Сейчас организую чай.
        - Лежите, лежите. Я же вижу, что вы неважно себя чувствуете. А чай я только что пил.
        - Ну, смотрите. Я не то, что плохо себя чувствую, но здорово сегодня устала. На кладбище ходила.
        - Да, на кладбище…
        И тут Татьяна Ивановна разглядела своего собеседника:
        - Господи, Коля! Простите, не узнала. В последнее время стала плохо видеть, - она обратилась к нему на «вы», впрочем, как и он к ней: сейчас он выглядел совсем не тем бомжем, каким гляделся на кладбище.
        - Ничего, ничего. Не так уж мы знакомы. Так вот, о кладбище. И как вам оно?
        - Вы имеете в виду кладбище или легенды о нём?
        - А давайте поговорим о легендах.
        Давайте поговорим. Только ведь у меня один источник - жёлтые газеты, - Татьяна Ивановна всё-таки спустила ноги со скамьи и села, облокотившись на стол. - Ну, ходят люди босиком, просят демона организовать убийство.
        - Видите ли, легенда не сегодня появилась. Искушению утятинцы ещё в Николаевские времена подвергались.
        - Вы расскажите, пожалуйста, подробнее об этих искушениях. А то всё это выглядит как-то убого. Ну, явился к вам демон, предложил кого-то замочить. Если вы нормальный человек, то это для вас и не искушение. Большинство ни при каких обстоятельствах на убийство не согласится.
        - Так не ко всем и демон является. Собственно, демон - это производное вашего отчаяния. Сначала вы искушаете себя сами. А когда вы окончательно сформулировали ваше желание и прониклись им, к вам является некто, способный это желание выполнить.
        - И никто не пугается? Ведь одно дело - мечтать кого-то убить, и совсем другое дело - поднять на кого-то руку.
        - Совершенно верно. Многие отступают. Кто на исповедь побежал, тот, значит, осознал, что на убийство не способен.
        - Вопрос: а почему всё упирается в убийство? Разве нет других страстных желаний? Фауст вон вечной молодости просил. Чего ещё люди могут страстно желать? Денег… здоровья… любви… самой жизни, наконец! - тут у Татьяны Ивановны перехватило горло, и она несколько раз сглотнула, чтобы не показать, как близки слёзы, и продолжила. - Да и место демон выбрал неудачно. На кладбище даже бешеные смиряются. О чём мы плачем на могилах? О наших близких… о себе, конечно, тоже. Чего просим? Упокоения для них. Ну, может, кто-нибудь воскресения бы попросил… но не смерти!
        - А почему воскресения попросил бы только кто-нибудь, а не большинство?
        - Естественное течение жизни - к смерти. Т если эта смерть не внезапная, а от болезни, да ещё «долгой и продолжительной», как в некрологах пишут, то близкие не захотели бы возвращения к мучениям - и своим, и того, кто их покинул.
        - Тут вы лукавите. И не говорите о том, что кое-кто из покойников при жизни надоел всем хуже горькой редьки.
        - Бывает и такое… а всё же почему на кладбище? И почему только о смерти?
        - Наверное, как вы говорите, убогая фантазия.
        - Наверное… то есть ничего определённого вы сказать не можете?
        - Давайте предположим, что есть некая сущность, которая может выполнять желания. Естественно, не все, потому что наши желания, как правило, противоречат желаниям других. Как выбрать то, которое будет выполнено? Выбираем самое страстное, ибо оно подкреплено энергией желания. И оказывается, что самое страстное желание, как правило, направлено на уничтожение.
        - Как правило, говорите? Значит, есть и выполненные добрые желания?
        - Ну, как сказать, добрые… наверное, были и добрые…
        - Так, допустим, человек - существо недоброе… только допустим. Я в юности фантастикой увлекалась. Помню рассказ, где какие-то инопланетяне искали обитаемые планеты и замеряли, пролетая над ними, уровень горя и радости у населения. И те планеты, где был перевес страданий над радостями, подвергались аннигиляции. А где больше радости - оставляли. Над Землёй у них получилось абсолютное равенство. Задержавшись на орбите в ожидании, когда стрелка отклонится в ту или иную сторону, они поспорили на щелбан. Вскоре стрелка резко пошла в сторону радости. Проигравший смиренно подставил лоб, и инопланетяне полетели дальше. А радость, ставшая причиной спасения Земли, была оттого, что у соседа корова сдохла…
        - Да, примерно так. Откуда у инопланетянина понятие о человеческой нравственности? И он ориентируется на силу чувств.
        - Может, вообще не стоит инопланетянину лезть в земные дела?
        - Так он бы и не лез. Просят.
        - Поняла. Значит, ваш демон-инопланетянин - это граната в руках обезьяны-землянина! И та, и другая без мозгов… а почему эта граната на кладбище оказалась?
        - А почему вы решили, что на кладбище?
        - Как же, по Крипте босиком и без денег…
        - Так вы сегодня стояли на Крипте босиком и без денег…
        Татьяна Ивановна прыснула:
        - Это вы специально у меня деньги из кармана вытрясли?
        Коля тоже засмеялся:
        - Ну, и кого заказывать будем?
        - Я уже давно наметила жертву. Словосочетание «На самом деле», с которого сейчас начинают любую фразу. Может ваш демон её уничтожить?
        - А кроме шуток, что бы вы попросили, если бы появилась возможность исполнения желания?
        - Ничего, - настроение Татьяны Ивановны резко изменилось. И чего она раздухарилась?
        - Вы ведь больны. Не хотели бы излечиться?
        - Искушаете? А вот не хочу!
        - Почему?
        - Бесплатно ничего не бывает. Я сегодня одной бабе посулила свою болезнь передать. До сих пор стыдно. И человек-то мерзкий, но ведь не мне решать, кто из нас нужнее. Ничего не хочу!
        - А если демону ничего от вас не нужно?
        - Всё равно не хочу, - и, видя, что Коля не отвяжется, продолжила. - Я страстей своих боюсь. Терплю, терплю, а вдруг сорвусь. И получится как в сказочке. Помните, муж с женой спорили, какое желание загадать. Жена зудела, слова мужику не давала сказать. Ну, он ей и рявкнул: «Да провались ты!» Она и провалилась. В ад.
        - А разве вы не читали в газете, что смерти происходят по определённым дням?
        - Правда. То есть от заказа до выполнения есть время передумать? А как это происходит… я имею в виду отмену заказа.
        - Легенда гласит: в первый вечер убывающей Луны он приходит на перекрёсток трёх дорог и ждёт, когда мимо него пройдёт тот, против которого он задумал зло, и просит его вернуться.
        - И многие приходят?
        - Вот уж не знаю. Так как насчёт попробовать?
        - Даже в шутку не хочу. И какой толк демону меня искушать?
        - А может, он энергией желаний подпитывается…
        - Так нет у меня желаний!
        - Будут.
        - Ну, едва ли… у меня нет врагов, которых мне хотелось бы убить; у меня нет близких, ради которых я бы рвала душу; я примирилась с собственной смертью…
        - Ой ли?
        - Думайте, что хотите. Но, если вдруг возникнет какое-то страстное желание, пусть он пользуется моей энергией абсолютно бесплатно. И желание не выполняет.
        - А давайте заключим соглашение. Как в «Фаусте». Если скажете какую-нибудь ключевую фразу, то желание будет выполнено, не дожидаясь нужной фазы Луны.
        Татьяне Ивановне этот бессмысленный трёп надоел. Уже беспокоило её слишком долгое отсутствие хозяев. Надо было сообразить что-нибудь на ужин для всех. Умыться, в конце концов, она ведь даже руки не помыла, вернувшись с кладбища. Собрать с верёвки тёплые вещи, которые Таня повесила на просушку перед отъездом. Взглянула на забор. Не было халата, наверное, ветром сорвало. Надо взять фонарик и поискать, а то затопчут. Как-то надо было завершать этот пустой разговор, и она решила больше не спорить:
        - Коля, вы точно Мефистофель. И вы меня убедили! Только предупреждаю на всякий случай: желание выполнять не надо. А то чего я там сгоряча нажелаю…
        - А смысл?
        - Вам же для подпитки энергия нужна? Вот, пользуйтесь. Но не будем множить скорбь на земле.
        - А если это будет доброе желание?
        - Но ведь вы сами говорили, что эта сущность добро и зло не различает?
        - Так установите критерии.
        - Это вопрос философский. А я всего лишь пожилая женщина со средним образованием.
        - Да чего проще. Возьмите основные понятия и расставьте знаки. К примеру жизнь-смерть. Первое - плюс, второе - минус.
        - Этак мы опять в дебри уйдём. Иная жизнь для окружающих большим минусом оборачивается…
        - Расставьте приоритеты: один человек - группа лиц.
        - Ага, банда, например.
        - Экая вы… а если так: человек - человечество.
        - Вот ради человечества обычно людей и уничтожают.
        - Да, вас не переубедишь. Но есть же, в конце концов, какие-то абсолютные ценности. Ну, к примеру, как говорят в официальных сообщениях: женщины, дети, старики.
        - Это просто обозначение слабых. Не уничтожать же мужиков ради спасения стариков?
        - Что делать, с вами не договоришься. Остаётся одно: демон выполняет ваше бескорыстное желание, которое будет продиктовано желанием помочь другому и никак не касающееся вас лично. А для вас лично он в то же время сделает то, что вам жизненно необходимо: восстановит ваш больной орган. Ну, соглашайтесь!
        - Ладно-ладно, я же согласилась!
        - Тогда договоримся о пароле.
        - А чего мудрить, - засмеялась Татьяна Ивановна. - Всё давно придумано: «Остановись, мгновенье!»
        Загремели ворота. Заурчал мотор. Вспыхнула лампа на столбе, осветив часть двора, примыкающего к дому. Татьяна Ивановна зажмурилась. Когда глаза привыкли к свету, оглянулась на собеседника. Он исчез. Она окликнула его: «Коля!» Посмотрела по сторонам. Никого не было, да и спрятаться было негде. Разве что за халатом, который болтался на заборе…
        От дома к столу направлялась Таня:
        - Ну-ка, что за Колю ты звала?
        - А помнишь Колю Зосимского? - ответила ей Татьяна Ивановна, продолжая оглядываться.
        - Ну, как же, утятинская знаменитость. Гнул подковы, выпивал литр на спор. Я совсем маленькой была, когда его в проваленную могилу Миши Окуня уронили. Ты его что, с тог света вызывала?
        - Да нет, приснился он мне, - с трудом сообразила, что ответить, Татьяна Ивановна.
        - Э, да ты тут дрыхнешь! Это хорошо, на свежем воздухе. Однако покойники к дождю, давай-ка тряпки соберём.
        - Тёть Тань, пожрать есть чего? - подлетел Ромка.
        - Сейчас разогрею, Ромочка, - приходя в себя, сказала Татьяна Ивановна и двинулась к дому. - Вы что так долго?
        - Два колеса прокололи. Туда - заднее, обратно - переднее. И потом ещё метров двести до заправки машину толкали. И канистра куда-то пропала… пап, здесь она, мы её у гаража забыли!
        ПРОЩАНИЕ С РОДИНОЙ
        Поздний ужин затянулся. Выпивать на этот раз никто не стал. Валера выглядел как всегда. «Труд лечит от стресса не хуже запоя», - шепнула Таня в ответ на вопросительный кивок Татьяны Ивановны. Потом мужики загремели в гараже, а женщины сели пить чай.
        - А теперь подробно и по порядку, сказала Таня. - Суть мне уже известна.
        - Утятин… ты же только подъехала!
        - А телефон на что? И что ты думала, когда с Радивой говорила? Может, неправда, а, Тань?
        - Да нет…
        - Таня, не отмалчивайся. Я ведь тебя знаю, ты всю жизнь всё в себе держишь. Попробуй хоть один раз рассказать откровенно. Вдруг легче станет?
        - Понимаешь, какая ерунда… Я всю жизнь работала в поликлинике. И диспансеризацию регулярно проходила. Только через два месяца после диспансеризации шла как-то по рынку. В руках - пакет со стиральным порошком. И вдруг такое ощущение, что из меня все силы вытекли. У мясного павильона дворничиха со скамейки снег сметает. Я села, руками в сиденье вцепилась, чтобы не упасть. А там всегда бродячие собаки толкутся, куски подбирают. Я сижу, а они меня обступили. И одна, самая большая, коричневая такая, носом мне в руки тычется. Я ей говорю: «нет у меня ничего». А она не отходит. Я глаза открыла, а она мне правую руку лижет. Да как лижет… как щенка… всем языком, тщательно так. Этой рукой я её и оттолкнула. А она стоит, не отходит. И чувствую я, что-то не то и с левой рукой. Перевела на неё взгляд, а там маленькая собачонка так же старательно левую руку вылизывает. Я встала и из последних сил побрела. Дома только ботинки сняла и прямо в пальто рухнула на диван. Лежу и думаю: «Надо руки помыть… надо руки помыть…» Потом встала и пошла руки мыть. И думаю: «Что это я так руки помыть стремилась? А, собаки
лизали…» Легла и проспала четыре часа. И это днём! А потом встала и поняла: животные всегда болезнь чуют. Пошла проверяться. И говорит мне врач на УЗИ: «Сто лет у гинеколога не была», Я: «Два месяца назад». А он так зло: «Неправда!» Ну, правильно, кому признавать захочется… ну, неважно. Положили в стационар, пролечили. Короче, пока живу.
        Татьяна Ивановна вспомнила, как выворачивало её после двух всего уколов, как после анализов выписали её «восстанавливаться». Поняла: помирать выписывают. Но через месяц ожила. И решила: хватит. С работы рассчиталась, в онкологию ни ногой. Ничего не болит, но силы убывают. Вызнала адрес недорогого хосписа в Подмосковье, проплатила аванс. Деньги на карточку перевела, чтобы легче было расплачиваться… у них там терминал…
        Она заглянула в испуганные глаза подруги и спохватилась:
        - Ой, что я тебе всё это говорю… прорвалось. Ты не бери в голову, все там будем.
        - Тань, а что говорят?
        - Говорю тебе, всё нормально пока. Это в прошлом году было. Вечной жизни не бывает, а я ещё в норме.
        - Значит, случилось что-то ещё. Ты с такими глазами приехала…
        - Ну, было. Ситуация, в общем, дурацкая. Ты знаешь, мне квартира от тётки по отцу досталась. Она, как и я, одинокая была. Человек очень суровый. Я за эту квартиру почти пятнадцать лет прислуживала. Только на шестом году прописала меня, когда я решила к маме возвращаться. К маме ревновала она меня нещадно… как будто можно сравнивать! Но поверь, я о ней ни слова не говорила. Это мой выбор.
        - Да, правда. Ты о ней говорила только хорошее.
        - Но ведь плохого не было ничего. Просто у меня такой характер, что со мной люди ведут себя так, будто я им должна. Ну, короче, наследство-то от меня тоже останется. А кому? Близкой родни у меня нет.
        - А брат твой? Длинный, белобрысый, в очках? Густав?
        - Умер Густав. Семь лет назад.
        - А дети его?
        - Дочь… но она пропала…
        - Как пропала?
        - Ну, ладно. Расскажу. Ты удивишься, но Густик, такой положительный, школу закончил почти отличником, поступил в Рижский политехнический… и спился. Закончил вуз прилично, но студентом уже выпивал. В первый отпуск поехал в Крым, познакомился с Аллой. Она из Владимирской области, из Коврова. Переехал к ней. Лет десять детей не было. Как-то это на них давило. А может, причину искали, чтобы выпить. Уже лет в 35 вдруг беременность… я думаю, не от него. Дочь у неё Маргаритка… хорошенькая! Густик в ней души не чаял. И Алку любил, и она его… а спились оба. К пятидесятилетию это были уже бомжи. Алла умудрилась квартиру продать и пропить. Он приехал уже больной, беззубый… Грете тогда лет 15 было. Пропиши! Я прописала… но что это был за ребёнок! Дикий макияж, дикие компании. Соседи её в промытом виде, наверно, и не узнали бы. Какого труда мне стоило заставить её кончить школу! Стала бродяжничать, подворовывать…
        - А родители где были?
        - Они умерли вскоре. Густав в больнице, а Алла прямо на улице. Я о ней и узнала не сразу, коммунальщики хоронили. В то время мне бы с Гретой справиться…
        - И где она сейчас?
        - Не знаю! Ей-богу, не знаю! Уже семь лет не появлялась…
        - Наркотики?
        - Конечно…
        - Тогда, может, и не жива…
        - Всё может быть.
        Помолчали. Всё ведь не расскажешь. Первые отлучки Греты приводили её в ужас, она бегала в школу, в милицию, обзванивала морги и больницы. Через несколько дней, а позже и недель, дрянная девчонка появлялась, как нив чём не бывало, отмывалась, отсыпалась, отъедалась. Вела себя почти примерно. Потом в глазах появлялась какая-то тоска. И Татьяна Ивановна безнадёжно опускала руки: впереди новый побег. Но после окончания Маргариткой школы Татьяна Ивановна решила: всё! Я дала ей кров, пищу, образование. Жизнь свою я ей отдавать не буду. Она моталась за десятки километров в больницу к Густаву и врала, что бедная девочка устаёт на работе, хотя на самом деле не видела её неделями. Порой она узнавала о визите племянницы только по пропаже какой-нибудь ценной вещи. На это она сразу махнула рукой. А денег дома не держала. Даже документы хранила на работе.
        Как-то в электричке, возвращаясь из больницы, она поддержала разговор со словоохотливой старушкой. Та сунула ей газету, издающуюся в соседнем городе, со статьёй о траволечении. Просматривая листок, Татьяна Ивановна натолкнулась на фотографию Маргаритки. Подпись гласила, что обнаружен труп девушки лет 18-19. Она не помнила, как добралась до дома. Как сказать умирающему брату?
        А на следующий день она опять врала ему о том, что Грета решила готовится к поступлению в вуз и пропадает вечерами в библиотеке. Никуда она не обратилась. Решила про себя, что это другая девочка, просто немного похожа. Недели через две Густав умер. После похорон Татьяна Ивановна долго приходила в себя. А потом подумала: и что изменится от того, что она опознает племянницу? Её окружения она не знала. Затаскают по милициям. Будут намекать, что она виновата в гибели родственницы. Она и правда чувствовала себя виноватой, хотя знала, что ничего поделать не могла. Пусть разбираются без неё.
        А документы Маргариты остались лежать в серванте, как напоминание о её беспомощности и вине…
        - Таня, а Густав тебе был двоюродный?
        - Если бы. А то четвероюродный. Он дяде Арвиду был внучатый племянник, племянницы родной сын. А отец Густава - мамин троюродный брат.
        - Как всё запутано. И что, ближе родни не было?
        - Почему, были. И есть. Мои троюродные сёстры, внучки бабушки Айны, бабушкиной родной сестры.
        - Связь-то поддерживаете?
        - Конечно. Вот с ними и связано моё последнее разочарование, - Татьяна Ивановна усмехнулась. - Гайда, дочь одной из сестёр, в Москве работает. Я и подумала: как мне тётка квартиру оставила, так и я племяннице оставлю. Ну, позвонила Лие, говорю, так, мол, и так, прибаливать стала, пусть племянница наведывается, познакомимся поближе. Про наследство ничего не говорила. Она приехала. Я рада. Стало по выходным наезжать. Хорошая девочка, внимательная. А в тот день пошла она прогуляться. Я обед готовлю. Спохватилась, что сметаны нет. Побежала в гастроном. Через скверик иду, у соседки ребёночек в коляске кричит. Присела ей помочь. Ну, она за памперсами пошла, а я коляску качаю. И подходит моя Гайда с молодым человеком. Меня не видит, с ним болтает, мол, тётка старая никак не помрёт, притомила. За эту квартиру уже месяц как нанятая, каждый выходной у неё. А я ведь её просто приглашала, Таня. Просто пригашала… не настаивала, чтобы она каждый выходной ездила. И делать ничего не заставляла, я ещё пока сама справляюсь. И не предполагала, что она за мной ходить будет.
        - Да ладно, Тань, они, молодые, все такие. Думаешь, мой Ромка мне горшок подаст?
        - А мне не нужен горшок. Мне простое человеческое общение нужно. Но не случилось…
        - И что дальше? Я тебя знаю, ты ведь грубого слова не скажешь.
        - А мы не разговаривали. Молодые ушли, так меня и не заметив. Соседка вернулась: «Что с тобой?» Отговорилась головной болью, пошла домой. Да, ты права, я отношений выяснять не люблю. А когда со мной поступают несправедливо, сама чувствую себя виноватой. Пришла домой, собрала её вещи, соседке отнесла, на двери записку оставила: обратись в квартиру № 5. И уехала. Вот, к тебе.
        Опять посидели молча. Татьяна Ивановна и тут не всё сказала. Когда собирала Гайдину постель с дивана, обнаружила там бабушкин кулончик, единственную фамильную драгоценность, чудом не унесённую в своё время Гретой. Все, что ли, племянницы такие? Сгоряча хотела его ей в сумку сунуть, мол, подавись, но потом вернула в шкатулку. Ещё пригодится!
        - Таня, а может, ну их, родственников? Отец мой говорил: близкая родня - жена и дети. Я теперь это хорошо понимаю. В Утятине Васильевых пруд пруди, мне они двоюродные, троюродные, а я с ними только здороваюсь. А случись что, я к Таиске поплакать пойду, которая мне по крови никто.
        - Я это понимаю. Не так уж я наивна на шестом десятке. Просто захотелось доброе дело сделать. Но не случилось…
        Наутро встали все поздно. Хозяева, наскоро позавтракав, уехали в Кожевники. Татьяна Ивановна решила пройтись. Вышла на улицу и остановилась на тротуаре. Идти мимо новорусских особняков не хотелось, поэтому повернула налево. Здесь улица прижималась к реке, и заборы с правой стороны закончились. Зато среди старых домов на левой стороне, как вставные зубы, появились всё те же новорусские усадьбы. Видно, участки постепенно скупались. Из-за штакетника одного из домов её окликнули. Вышла Лена Шпильман. Пока она её поджидала, с грустью подумала: «Мы ещё обращаемся друг к другу: девчонки! И не видим, как меняемся. Но погляди на сверстницу - увидишь себя». В детстве Лену дразнили Шпилькой. Не только по фамилии, она и была такой: мелкой, вертлявой. В пионерском лагере в Конях у них в отряде было две Лены. Чтобы их различать, вторую звали Тумбой. И по фамилии, и по фактуре, та была крупной и коренастой. Сейчас Шпилька превратилась в грузную рыхлую старуху. Седые некрашенные волосы, когда-то вьющиеся, а теперь просто лохматые, почти беззубый рот. На ногах мягкие тапочки.
        - Что смотришь, постарела я?
        - Так ведь и я не помолодела. Ты в какую сторону?
        - Решила пройтись, вижу - ты идёшь. Не возражаешь против компании?
        - Конечно, нет.
        Двинулись дальше. Говорить, собственно, было не о чём. Дошли до моста.
        - Давай на пляж, а?
        - Ну, давай. Там сейчас тихо.
        Перешли через мост и свернули на тропинку, идущую вдоль берега до пляжа. Татьяна Ивановна поглядела на противоположный берег:
        - Боже, какой вид испоганили!
        - Ты бы знала, как на нас давят…
        - Что, и к тебе подбираются?
        - Ещё как!
        - Угрожают?
        - Пока намекают…
        - Уступишь?
        - Никогда!
        Последнее слово прозвучало с неожиданной страстью. Татьяна Ивановна вспоминала о том, что дом Шпильманов был построен без малого двести лет назад. Предок Лены, Франц Шпильман, приехал в Утятин ещё в первой половине XIX века. Он был управляющим имения Барташевских.
        - Да это кощунство. Дом, которым двести лет владели Шпильманы, отдать на разорение каким-нибудь торгашам Ветошниковым…
        - Мои сыновья - Петровы, - прозвучало с неожиданной горечью.
        - Они что, согласны продать?
        - Юрка мягко намекнул. Сашка молчит, но не сомневаюсь: как только умру, дом продадут, деньги поделят. Ещё, пожалуй, затаят друг на друга обиду за неправильный делёж. Ругаться не станут, но разойдутся.
        - Какие они вообще, твои сыновья?
        - На отца не похожи, если ты это имеешь в виду. Может быть, младший, Сашка, немножко. Носы, - она потрогала свой нос. - Шпильмановские.
        - Как жаль, что фамилия пресекается на тебе.
        - А вот и нет! Племянница Леночка носит нашу фамилию. И сынок её, Валентин.
        - Я думала, вы её удочерили. Ведь ты её вырастила.
        - Ну, Валька, сестра моя, не для того её рожала, чтобы выгоду упустить. Она и квартиру тогда получила, и пользовалась льготами как мать-одиночка. И сюда приезжала королевой несколько раз в год. Мол, пора забирать ребёнка. Мама и Юрка с ума каждый раз сходили. И Юрку она всегда подкалывала: «Доченька, не забудь поблагодарить дядю Юру!» Вроде он ей формально никто, спасибо за заботу. А когда мама умерла, я Леночке сказала: «А почему бы тебе не пожить в Москве? Насильно тебя никто держать не станет, через месячишко назад вернёшься. Надо тебе поближе познакомиться с родной матерью». Я так боялась, что она решит, что я от неё избавиться хочу! А она заржала: «Ой, умора, если мы согласимся, она первая на попятный пойдёт!» Подростки, они такие… когда после похорон началась старая песня, Леночка ей: «Поехали!» Юрка-то не знал, сидел с таким опрокинутым лицом, что я испугалась. Но больше всех испугалась сестрица. Представляешь, её квартирка, её кавалеры, её культурный досуг. И тут подросток. В квартире всё нашвыряно, хахаля не привести, в театры не сходить - дома ребёнок. И расходы. Мы с Юркой этот месяц
ходили как потерянные. Юрке проще: залил глаза и забыл, а я себя поедом ела, это ведь моё решение. Сыновья ещё маленькие были, всё спрашивали: «Где Лена?» Каждый раз как ножом по сердцу. А Лена, действительно, вернулась через месяц. О мамаше рассказывала с юмором, но не без горечи. С тех пор стала звать меня «мама Лена». А сестрица вообще приезжать перестала. А то вдруг дочь за ней увяжется…
        - А где сейчас Леночка?
        - В Москве. Мориса Тореза закончила, переводчица с английского и французского.
        - Не замужем или фамилию не меняла, как ты?
        - Нет, замуж не выходила. Что скрывать, все тут знают, ребёнок у неё от местного, от Пинегина Витальки.
        - Из потомков Коневича?
        - Ну да, в Конях их зовут «Васькины». Мерзкий малый, но мальчишка получился славный.
        Вышли на пляж. По песчаному берегу ветер шуршал целлофановыми пакетами. На двух скамейках расположилась компания молодых людей с пивом. Один из них рассказывал:
        - Прикинь, говорит своей старой вешалке: «За табаком схожу». И три дня где-то блындает.
        - Нет, и не надо. Вони меньше, - и заржали.
        Увидев пожилых женщин, приближающихся к ним, дружно замолчали и даже вразнобой поздоровались.
        - Не объявился дед, Слава?
        - Нет, Елена Карловна, - ответил Слава, смущённо пряча за спиной баклажку с пивом.
        - Вы потом в контейнеры мусор выбросьте, ладно?
        - Конечно, Елена Карловна.
        Когда женщины прошли дальше, кто-то из парней даже выдохнул с облегчением. Остальные захихикали. Потом опять загомонили.
        - Как ты с ними! А я с молодежью не умею разговаривать. Из-за того, наверное, что своих детей не имела.
        - Не поэтому. Я же в школе до сих пор краеведческий клуб веду.
        - Бесплатно?
        - А если бы деньги на это дело нашлись, то и молодой специалист нашёлся бы.
        - О каком деде вы говорили? Что там случилось?
        - Странная история. Вышел дед в магазин за табаком. Он трубку курит. Знаешь пятиэтажку на площади, где гастроном? А за ней трёхэтажный дом. Вот там у них квартира.
        - Райкомовский. Раньше считался престижным.
        - Он и сейчас ничего. Представляешь путь? Двадцать метров по двору - и вот он, гастроном. А дед пропал на этом отрезке.
        - Может, память потерял? Внучок, я вижу, не очень расстроен.
        - А по нему и расстраиваться некому. Редкая дрянь этот дед.
        - Категорично.
        - Я очень близко это семейство наблюдала. И знаю четыре последних поколения. Помню родителей Славки… деда, не этого паренька. Сам он после школы в военное училище поступил. Кажется, в Серпухове. Там и женился. По распределению попал куда-то на край света. Дочь там родилась, болела без витаминов. Он жену с ребёнком к своим родителям привёз, а сам в части альтернативную семью завёл. Потом приехал за разводом. Родители невестку с внучкой оставили у себя. Он здесь и не бывал почти. А два года назад вдруг приезжает за наследством. Оказывается, квартира была приватизирована на его родителей и на бывшую жену с дочкой. Родителей уж лет двадцать нет. И Надя лет десять назад умерла. А этот гад требует половину квартиры Его единственная дочь воспитывает его единственного внука, а он хочет отжилить у неё жильё. Наташа такая же безответная, как и мать. Ты представляешь, что такое поделить квартиру? Уже было два суда. Если продать и поделить, максимум, что им удастся купить, это однушка. А пока он въехал в самую большую комнату. Курит трубку, а у Наташи астма. Привёл бабу, наглую такую корову. Она целый день
толчётся на кухне, чтобы Наташе было не пройти ни к плите, ни к холодильнику. Кстати, эта баба сейчас единственный свидетель того, что Наташа со Славой к пропаже деда отношения не имеют. Она, правда, орёт, что они «бедного Славика» убили, но дело в том, что после ухода деда они полчаса все трое ругались. Эта Маринка ошпарила Наташу кипятком, Славка двинул её кулаком в скулу и вызвал «Скорую помощь», а Маринка вызвала милицию. В общем, разборки на три часа. И только потом спохватились: где дед? Искать его, конечно, никто не кинулся. Наташа и Слава спать легли, а Маринка полночи орала, что они - убийцы. Назавтра участковый обошёл все окрестные дворы, подвалы и кусты, опросил соседей, но никто его не видел.
        - В таком людном месте?
        - Мужики в это время какой-то важный футбольный матч смотрели. А женщины вечерами всё больше по хозяйству. Сегодня третий день. Только вот кто в милицию на розыск подавать будет? Должны родственники, а он им вроде как без надобности…
        - А эта Маринка?
        - А она официально ему никто. Слава богу, не расписаны, хотя заявление вроде бы подали… или врёт Маринка. У него есть квартира где-то на Урале… в Екатеринбурге, что ли. Нет, надо ещё дочь ограбить! Удивительно, что человек хочет зла для самых родных по крови людей!
        - Он не зла хочет, а любви…
        - Ты что?!
        - Лена, ты рассуждаешь, как человек, никогда не возвращавшийся на родину. Поверь мне, это непередаваемое чувство, когда приезжаешь туда, где тебя любят. Любят просто за то, что ты - это ты. Счастливы только оттого, что видят тебя. Деньги, подарки - всё это не имеет значения.
        - Ну да, всех бы так родина встречала!
        - Образ малой родины создают родители. И мы такой её видим. Когда родителей уже нет, мы невольно переносим их образ на место, где они нас встречали. У этого мужика был обустроенный быт в… где ты сказала? Да, в Екатеринбурге. Детей не было? Значит, жена крутилась вокруг него. Он ведь овдовел недавно?
        - Да, перед приездом.
        - Он растерялся, оказавшись никому не нужным. И тут на память приходит Утятин, где его всегда ждали родители. А ещё есть дочь, невостребованная сколько? Лет сорок?
        - Тридцать семь.
        - Да, но он-то отец. Ему должны быть рады! Он приезжает - и что? Не думаю, что они встретили его агрессивно, не те люди. Но с удивлением. Чужой дед входит в их обжитой мир хозяином. Он желает играть роль божества, к которой привык в своей семье. А они не согласны! И дед решает подавить бунт доступными средствами.
        - То есть они сами виноваты? Надо было зарезать тельца и поклониться блудному отцу?
        - Нет, эта задача решений не имеет. Их послушание он воспринял бы как должное и всё равно бы давил.
        - Таня, ты меня удивила.
        - Я не права?
        - Наоборот. Сколько эгоистов желает, чтобы их любили! И не понимают: чтобы получать, надо отдавать. Так что сделать с дедом?
        - Для начала его надо найти.
        За разговором они обошли лесок за пляжем и снова вышли к мосту.
        - Ты не устала? Может, до рынка дойдём?
        - Ой, я ведь третий день забываю носки купить! Пошли!
        На рынке в павильоне промтоваров с Леной поздоровалась хорошенькая продавщица с подбитым глазом, лицо которой показалось Татьян Ивановне знакомым. «Та самая Катька, о которой Таиска рассказывала», - перебирая на прилавке носки, подумала она.
        А у павильона пел в стиле шансон слепой гитарист.
        - Достал Володя, - простонал продавец в бейсболке. - Хоть бы репертуар сменил!
        - Сейчас, Геночка! Сейчас сменим, мой любимый, - откликнулась Катя.
        - Только не вздумай сама петь, - вскинулся Гена.
        Но Катька, ловко сдёрнув с его головы бейсболку, ужом скользнула к выходу. За ней потянулись продавцы и даже покупатели, чуя развлечение.
        - Володя, подыграешь, - скомандовала Катька. - Граждане покупатели, вашему вниманию предлагается история печальной жизни простой русской женщины. Поддержите же своей трудовой копейкой несчастную. Итак, её звали Мария. Просто Мария.
        Маруська вдруг смекнула
        Что жизнь пошла хужей,
        И в грудь сабе воткнула
        Шашнадцать столовых ножей.
        Мотор колёсья крутит,
        Вразлёт летит Москва,
        Маруська в институте
        Си-кли-фасов-ского!
        На стол Маруську ложат
        Шашнадцать штук врачей
        И каждый ножик вынает
        С её широких грудей…
        Зрители смеялись. Катька ходила по кругу и собирала в бейсболку монеты и банкноты.
        - Уважаемые утятинцы и гости города! Вашему вниманию предлагается уникальное представление - интерактивное пение! Только от вашей щедрости зависит, удастся ли российской медицине спасти жизнь несчастной Марии! О, благодарю вас! Спасибо, милая женщина! Разрешите вас поцеловать, щедрый юноша!
        - А меня, - крикнул качок в кожаной куртке.
        - В нашей фирме вознаграждение адекватно финансированию!
        Качок кинул в бейсболку розовую купюру. Катька схватила её, передала гитаристу:
        - О, инвалюта! Володя, прибери! Граждане, у нас всё по-честному! Лови, - к кому относилось последнее слово, непонятно: бейсболку она бросила на колени слепому, а сама бросилась на шею качку.
        Народ хохотал. Лена сказала
        - Я до редакции дойду. Если в сквере дождёшься, вернёмся вместе. Какая была способная девочка! И вот…
        За спиной Татьяны Ивановны разговаривали о своём бабки, торгующие с земли картошкой:
        - И мозжит, и мозжит. Спасу нет.
        - Ты грей, милая, грей. Анька Радива знашь, как хромала? Тольки, грит, тяпло лечить.
        - Долечилась до онкологии.
        Татьяна Ивановна дёрнулась, услышав знакомое имя. Но к бабкам подошла покупательница, и они заговорили с ней. Татьяна Ивановна вышла из толпы и повернулась к выходу. А представление продолжалось. Она шла по овощным рядам, но и сюда доносился Катькин громкий и, надо сказать, не очень приятный голос:
        «Маруська, ты, Маруська,
        Открой свои глаза».
        Маруська отвечает:
        «Отстань, я померла!»
        Татьяна Ивановна пересекла площадь и присела на скамейку в сквере у памятника партизанке Маше Мельниковой. Закрыла глаза и подставила лицо ласковому сентябрьскому солнцу. Вскоре подошла Лена Шпильман. Присела рядом, заглянула ей в лицо и спросила:
        - Кто-то обидел?
        - Нет, всё нормально.
        - Значит, про Радио услышала…
        - Да что вы меня оберегаете!
        - Таня, я поражаюсь, что же вы такие суеверные! Нет никакого проклятия. Да и кто кого проклинал? Её злоба до любой болезни доведёт. А ты только вовремя направила её куда надо. Её взялись оперировать, и прогноз благоприятный.
        - Ты расскажи, как всё было.
        - Ладно, лучше я, всё-таки из первых уст… нет, из вторых… тьфу, запутаешься с тобой! Сейчас её невестка рассказывала. Анька прилетела домой и голосит: «Везите в онкологию!» Серёжка матом, а она: «Если сейчас же не повезёшь, наследства лишу!» Она их всю жизнь пугает этим наследством. Плюнул, повёз. Даже без направления. Знаешь, по платному талону. И куда идти, не знают. Медсестра объясняет: органов много, по каждому свой врач. Серёжка посмотрел расписание и говорит: «Во, ЛОР - это раньше писали «ухо, горло, нос». Горло у тебя лужёное. Пошли, проверим». Она как пошла врачу рассказывать про зеркальное проклятие, так он сразу подаёт ей направление: «Пройдите в этот кабинет». А на кабинете надпись: «Психиатр». Серёжка аж плюнул, но мать завёл. А психиатр с ней поговорил, но и в горло ей заглянул. В карточке что-то неразборчиво написал, а им не отдал. Медсестре говорит: «Проводите». Они назад к ЛОРу . Тут и он в горло посмотрел. И в стационар её отправил.
        - Ладно, давай к дому двигаться…
        В доме Кожевниковых их встретила зарёванная Таисия. У Татьяны Ивановны ёкнуло сердце:
        - Что-нибудь ещё?
        - Да внучка Зои, моей покойной сестры, ты их не знаешь, беременная… - зарыдала Таисия.
        - У нас какие-то отморозки появились, - вступила Таня. - В Огородниках бесчинствуют. Там лет десять назад котлован под дом выстроил какой-то приезжий, а потом то ли разорился, то ли умер. А эту бедолагу свекровь в двенадцатом часу туда послала за мужем. Дескать, сходи к Витьке, хватит твоему там квасить. Это на девятом месяце! И эта дурочка пошла! Так они беременную не пожалели, скинули я яму с шуточками и прибауточками. У неё, понятно, роды начались. Так бы и померла до утра…
        - У Нинки моей вторая отрицательная, как у Лидочки… у нас в роду у всех… сказали, что кровь нужна, она сразу в роддом. Лидочка под капельницей говорила, что лежала на земле, выгибалась от боли и думала: всё. А тут вроде фары светят, и тоненький такой голосок громко зовёт: «Татя! Таня!» Она в ту сторону поползла. А там, видно, после дождя край ямы осыпался. Лидочка по песку наверх выползла. Говорит, какая-то женщина её обняла и помогла выбраться. И «Скорую» обещала вызвать.
        - С утра там после следователей полгорода перебывало. Говорят, от ямы до дороги пятьдесят метров кровавая борозда. И никаких следов кроме Лидочкиных. На дороге её «Скорая» подобрала. Повезло, что их в ту сторону на травмы после семейной разборки вызвали.
        - Лидочка Нинке сказала: «Дочку Таней назову. Это её ангел-хранитель меня вывел». Девочка слаба, их должны в Уремовск увезти.
        - Вот он, сон, - пробормотала Татьяна Ивановна. - На перекрёстке трёх дорог…
        Голоса женщин стали удаляться, свет потускнел. Потом что-то ударило её по спине. Татьяна Ивановна почувствовала что-то мокрое на лице, открыла глаза и встретила испуганные взгляды подруг. Она лежала на полу, Таня обтирала её мокрым полотенцем.
        - Не шевелись, сейчас «Скорая» подъедет.
        - Не надо, - невнятно пробормотала она. - Пить дайте.
        Глаза снова закрылись. Потом кто-то скомандовал
        - Переложите больную на диван!
        Её подняли и переложили на диван. Потом руку сдавила манжетка тонометра.
        - Ну да, 90 на 60.
        - У неё гипертония!
        - Ну, криз… сейчас уколчик… так, тоны неплохие. Ну, я думаю, ничего страшного. Просто переволновалась…
        - Всё! В этом доме больше не будет никаких разговоров! Ни о преступлениях, ни о демонах, ни о проклятиях!
        Лена поглядела на Таню, обернулась на Татьяну Ивановну, потом сказала:
        - Если вы по поводу Радио, то я уже рассказала…
        - Могла и не рассказывать. Развели тут, понимаешь, мракобесие, - вошёл в зал Валера. - То у них проклятия, то ангельские голоса… давайте, дамы, на выход. Больная после укола должна спать, медицина велела.
        - Лучше я, - Татьяна Ивановна села. - Хочу на воздух.
        Снова она лежала на скамейке. Только на этот раз хозяйка для гостьи соорудила царское ложе: перина, подушки, тёплое одеяло. «Надо всё обдумать, - закрывая глаза, решила она. - Только, действительно, без мракобесия».
        Сквозь сон она слышала, как скрипели ступеньки, когда Таня выходила из дома. Видимо, опасаясь за её состояние, она подходила послушать её дыхание.
        Проснувшись, Татьяна Ивановна сразу вспомнила сегодняшние разговоры. «Как ни странно, я видела вещие сны. Что делать с этим? Найти разумное объяснение невозможно. Оставить всё как есть? Страшно. Почему в мои сны вторглись эти незнакомые мне люди? Я должна им помочь? Но как? Получается, этой беременной я помогла. А могла ли спасти остальных? Если я обладаю способностью переносить свои кошмары из снов в реальность, не наврежу ли я своим друзьям?» От этой мысли её пробрал озноб. И она подумала: когда не знаешь, что делать, надо бежать. Собственно, она всю жизнь так поступает. И Татьяна Ивановна решительно пошла к дому, из которого уже выходила Таня:
        - Какие у вас планы на завтра?
        - Мужики в Уремовск поедут, а я с тобой останусь. Поговорим хоть, а то всё некогда…
        - Очень удачно. Я с твоими до Уремовска - и домой на поезде.
        - Как же так, - растерялась Таня. - Два года не виделись, и на два дня приезжать… да после приступа… не пущу!
        - У меня на послезавтра талон к зубному. Зубы я вставляю.
        - Позже вставишь.
        - Нет, это у меня бесплатное протезирование. Поеду.
        У Тани даже слёзы выступили на глазах:
        - Господи, да что же это! Пойду готовить что-нибудь на дорожку… вечером хоть посидим. Да, забыла сказать. Елена Игнатьевна звонила. Звала в гости. Я сказала, что ты заболела. Она вечером зайдёт.
        - Она работает?
        - Да, в музее. Как ушли её из школы, так она там и прижилась. А какой математик! Её выпускники куда угодно поступить могли!
        - Репетиторством бы занималась.
        - Это ваше поколение, оно какое-то… бессребреники, вот! Она если с кем занимается, то принципиально за так. Как Елена Карловна. Эта краеведение чуть не сорок лет ведёт, и тоже без зарплаты.
        - А ты помнишь Руину?
        - А как же. Елена Карловна после неё стала клуб вести.
        - А до Руины был Алексюта. Так что у нас всегда найдётся человек, который чужих детей не за деньги учит.
        Таня ушла в дом. Татьяна Ивановна побрела вдоль забора, разглядывая цветы. Было неудобно перед подругой, которая так искренне расстроилась из-за её внезапного отъезда. Но было и чувство огромного облегчения от принятого решения.
        Вечером зашла Лена Тумбасова. Позвала: «Пошли к Лене Шпильман!»
        В этом доме Татьяна Ивановна не была с детства. Лет сорок точно. Но как же мало что изменилось здесь! Всё те же белёные стены «с накатом». Круглый стол, застеленный бархатной скатертью. Массивные до потолка закрытые книжные шкафы, такой же буфет. В углу под окном - пианино с двумя массивными подсвечниками. Единственное изменение - посреди зала стоит голубая детская коляска.
        - Чей? - спросила Татьяна Ивановна.
        - Юрин. Марина в поликлинику пошла, оставила на часок.
        - На кого похож? - Тумбасова отвернула пелёнку, и сама ответила. - На Карла Ивановича!
        Подруги засмеялись.
        - Ну, правда, поглядите, не хватает только шляпы и галстука. А соску держит как Маяковский папиросу.
        В это время в комнату зашла молодая женщина с недовольным выражением лица.
        - Спасибо, Елена Карловна. Мы пойдём.
        Взяла коляску и потянула её к выходу. Хозяйка вышла за ней следом и тут же вернулась.
        - Чем она недовольна? Или всегда так? - спросила Лена Тумбасова, усаживаясь за стол.
        - В последнее время всегда.
        - И чем ты не угодила?
        - В Германию хочет.
        - А ты при чём?
        - Я - Шпильман, мне проще.
        - Она считает, что ты должна хлопотать за неё?
        - Она считает, что я должна ехать в качестве паровоза, а они - вагончиками.
        - А ты что считаешь?
        - Я считаю, что я - русская. Мои предки с екатерининских времён в России. В Утятине родилось шесть поколений Шпильманов. Дед был немцем по отцу и по матери. Отец - уже наполовину немец. Я - на четвертинку. В Юре уже восьмушка немецкой крови, а в его Никитке - шестнадцатая часть. Она - его мать, ей решать, где ему жить. Вот пусть она этот стакан крови использует для своего переезда.
        - А что, Юра не хочет?
        - Он сам не знает, чего он хочет. Он хочет продать родовое гнездо, но чтобы я продолжала здесь жить. Он хочет поехать в Германию, но не желает собирать документы, подтверждающие его право на это. Он даже язык не учит, а ведь его сдавать надо для переезда.
        - А Марина?
        - Ты что, её в школе не учила? Она к обучению категорически не способна!
        - Как же она надеется экзамен сдать?
        - Ей нужно, чтобы я ехала и экзамен сдавала. А они как члены моей семьи - нагрузкой и без языка.
        - Да, ситуация…
        - Это не моя ситуация. И надутыми губами меня не проймёшь. Я здесь родилась, шестой десяток здесь живу, и похоронят меня здесь. Радом с мужем, родителями, дедами и прадедами.
        Тут в разговор вступила Татьяна Ивановна:
        - Я уже на третье место стул сдвигаю. А Карл Иванович всё равно сверлит меня взглядом.
        - Это такой портрет. Я всегда на него поглядываю, когда решение принимаю. Мне кажется, у него выражение лица меняется в зависимости от того, одобряет он меня или нет. Алексюта, может, и не первоклассный художник, но настроение умел создать.
        - Как я завидую тебе, Лена, - вырвалось у Татьяны Ивановны. - Поддержке предков завидую. Ты свою родословную за двести лет знаешь. А у меня… родители и бабушки. Я даже дедушек своих не знала!
        - Да будет тебе, - как-то недоверчиво вдруг сказала хозяйка дома.
        - Да, я о дедушке по отцу знаю только, что его звали Петром. И то потому, что отец был Иван Петрович. И ещё одну фразу помню из раннего детства, когда мы все жили в Уремовске. Бабушка на отца ругалась, когда он пьяный пришёл: «Весь в отца!» Значит, он тоже пьяницей был. И тётка ничего о нём не говорила, мол, не помню. А кто мамин отец был, я и не знаю. Постарше стала, спросила у неё. А она говорит: «Не знаю». Я ей: давай у бабушки спросим. Она: не надо, я спрашивала, она не скажет, но расстроится.
        - Ты что, серьёзно? - подключилась к разговору Лена Тумбасова.
        Татьяна Ивановна посмотрела на подруг. У них на лицах было совершенно одинаковое выражение. Это было недоверие и даже возмущение. Она растерянно уставилась на них: неужели они придают такое значение своей родословной? Пауза затянулась. Потом Лена Шпильман сказала:
        - Ленка, она не врёт. Эта божья бя действительно не знает. Значит, и тётя Милочка не знала.
        - Да что я ещё не знаю, господи?
        - Таня, - издалека начала разговор Лена Тумбасова. - Ты никогда не видела портрет деда Лиго в молодости?
        - Есть у меня фотографии, от бабушки Ирмы остались.
        - Ты повнимательнее посмотри на них.
        - И что?
        - Тётя Милочка и дед Лиго - одно лицо.
        Некоторое время Татьяна Ивановна непонимающе глядела на подругу, потом перевела взгляд на другую. Потом сказала:
        - Вы хотите сказать, что дед Арвид и бабушка…
        - Вот только не надо так формулировать, - сказала более грубая Шпильман. - Не дед и бабушка, а дед бабушку.
        - Лена, перебила её Тумбасова. - Не опускайся до грубости. Тане и так тяжело.
        - Да что там говорить! Все в Конях знали, что этот латышский стрелок изнасиловал свою семнадцатилетнюю свояченицу!
        Все замолчали. Татьяна Ивановна нагнула голову и, перебирая бахрому скатерти, стала лихорадочно вспоминать детство. Пионерский лагерь в Конь-Васильевке. Приезжает мама и собирается забрать Таню на недельку пораньше: бабушка приехала. Таня удивляется, почему бабушка не приехала за ней сама. «Бабушка устала с дороги», - отвечает мама. Вернувшись домой, они застают бабушку за колкой дров…
        - Бабушка ни в один свой приезд не приходила к Лиго, - говорит она. - Я никогда не видела их вместе. Только сейчас до меня это дошло. А вы откуда знаете?
        - Мачеха Тумбасовой из Коней. Они соседями были.
        - Да разве Лиго в Конях жили?
        - В тридцатом или около того его назначили директором конезавода. При нём какая-то эпизоотия началась, и кони передохли. Удивительно, как он не сел в такие времена.
        - Слишком хорошо сам сажать умел, - вставила Тумбасова свои три копейки.
        - Мачехи Лениной отец милиционером был. Они с Лиго в одном доме жили, только на разных половинах. Мачеха в это время подростком была. Рассказывала: приезжает к Ирме сестра из Ленинграда, такая хорошенькая, наивная. С кем-то из тамошних Пинегиных дружила. Он её так почтительно с танцев провожал. А Лиго его от дома гонял. А когда Ирма в район уехала, он и того… вся улица её крик слышала, но никто не вышел. Время было такое…
        - Не время такое, а люди такие. Потом бабка моя неродная в погребе её прятала. Бабушка твоя хотела заявление в милицию подать, а они отговаривали. Потом какой-то уполномоченный у них ночевал и под самогон проговорился: на вашего директора родственницу донос пришёл. Какая-то троцкистская группа в Конях, ну не бред? Лиго написали наверняка.
        - А бабушка Ирма?
        - Ты по ней не видела, что ли? Мужа она поняла, а сестру нет. Может, она и донос писала.
        - И что дальше?
        - А дальше до твоей бабушки дошло, что Лиго прав, потому что у него больше прав. Тот же уполномоченный посоветовал: у нас в районе оргнабор, быстренько отправь девчонку на стройки социализма. Там она и затерялась. Что дальше, уж я не знаю. А Лиго жили-поживали и добра наживали.
        - Я только знаю, что бабушка работала на железной дороге. А после войны её перевели в Даугавпилс. Как местную уроженку, чтоб население доверяло. Там она комнату получила. А отец там в армии служил. Оттуда он привёз маму в Уремовск. А когда они разошлись, мама не захотела в Даугавпилс возвращаться. Тётя с дядей её к себе позвали. Я маленькая была, помню, мы на квартире у бабки Паши Кожевниковой стояли. Она тётка отцова, пустила нас, хоть и ворчала. А мамина тётка и отец родной… господи, почему бабушка ничего не сказала!
        - Гордость свою не хотела уронить.
        - А нашу гордость опустила ниже плинтуса. Ну, хоть бы запретила нам с ними общаться… да нет, она никогда ничего не запрещала. И мы с ними всю жизнь как с родными…
        - Так они и есть родные.
        - Да уж, узы кровные, кровавые…
        Татьяна Ивановна подумала: «Хорошо, что я здесь последний раз. После этого возвращаться уже не захочется».
        - Таня, ты от истории незнакомой роженицы сознание потеряла, - спросила Лена Шпильман. - А на историю любимой бабушки реагируешь сдержанно. Почему?
        - То, что произошло когда-то в моей семье, мерзко… но реально. А то, что сейчас происходит в Утятине, я во сне видела. - Поглядела на недоумевающие лица подруг и добавила. - Вы меня знаете, я не суеверна. А снились мне на заводской остановке все ваши вчерашние покойники: висельник, семья погорельцев, беременная… и ещё один…
        - Кто?
        - Вижу, не верите. Так вот, сдаётся мне, что скоро найдётся дед Славка, о котором ты мне рассказывала. И будет он без головы… таким я его видела. Только не сообщайте мне об этом, а то я с ума сойду.
        ИСПОЛНЕНИЕ ЖЕЛАНИЙ
        На железнодорожный вокзал Уремовска они приехали за полтора часа до прибытия поезда. Таня хотела непременно посадить её в вагон, но Татьяна Ивановна решительно отказалась. Сказала, что походит по ближайшим магазинам. Клятвенно обещала приехать в мае. На этом и расстались.
        В Москву поезд прибыл с приличным опозданием. В вагоне скверно пахло. Татьяна Ивановна вышла на перрон, вдохнула не очень свежий московский воздух и решила пропустить ближайшую электричку. Она вышла на вокзальную площадь, свернула в какой-то переулок и побрела по нему, глядя под ноги. Уже почти стемнело. Было холодно и слякотно. Дойдя до угла, она оказалась на широкой улице, по которой непрерывным потоком двигались машины. От проезжей части её отделял травяной газон. Прохожих было мало, только сзади плелись две мамаши с маленькими детьми. Вдруг послышался крик. Татьяна Ивановна оглянулась и увидела, что один из малышей непостижимым образом оказался на проезжей части, наверное, уронил игрушку. Рванувшись к нему через газон, она уже понимала, что не успевает. С другой стороны летела к шоссе юная мамаша. И тоже не успевала. Вдруг всплыл в памяти дурацкий разговор с Колей, и она закричала: «Остановись!», - и замычала от пронзившей её боли. Что-то стукнуло её в бок и поволокло по грязному асфальту. Ребёнок оказался у неё в руках, и она с силой откинула его в сторону газона. Потом стало темнее, перед
глазами задвигались какие-то тени. Кто-то голосил, где-то далеко плакал ребёнок. Потом она увидела над собой испуганную физиономию какого-то мужика.
        - Бабуля, ты жива?
        - Ребёнок… - прохрипела она. - Ребёнок где?
        - Держать надо детей! Ты, дура старая, чуть внука не потеряла!
        - Значит, жив… - она удовлетворённо вздохнула и прикрыла глаза. - Теперь можно помирать… никому ничего не должна, никто мне ничего не должен. С жизнью в расчёте.
        - Уберите женщину с проезжей части!
        - Нельзя её трогать.
        - Посторонитесь! Пропустите медиков!
        Опять звуки стали затихать. В себя она пришла уже на носилках, когда, её запихивали в «Скорую».
        - Ну, каскадёрша, повезло тебе, - сказал врач на рентгене. - Ушибов много, но переломов нет. Считай, здорова.
        - А сотрясение? - спросила медсестра, сопровождавшая носилки.
        - Лечится, - подмигнул рентгенолог. - Если пьяной не была, то без последствий.
        Назавтра Татьяна Ивановна едва открыла глаза. Её трясло так, что звенела сетка кровати. На обходе врач невнимательно осмотрел ей и велел колоть анальгин с димедролом.
        - Здравствуйте, - сказал мужчина в накинутом на плечи не очень свежем халате. - Я следователь…
        Он представился, но Татьяна Ивановна тут же забыла и учреждение, и имя.
        - Расскажите, что с вами произошло вчера…
        - Я стараюсь с утра вспомнить и ничего не понимаю, - начала она. - Шла по улице, услышала крик, увидела ребёнка на дороге, побежала к нему. Не должна была успеть… наверное, прыгнула под колёса машины… надеюсь, вы не обвиняете водителя?
        - Разберёмся…
        - Всё. Почему-то ребёнок оказался у меня в руках. Меня тащило, я откинула его на газон… а что свидетели говорят? А малыш, в каком он состоянии?
        - Так… с моих слов… вот здесь подпишите.
        - Не буду подписывать. Сначала ответьте на мои вопросы.
        - Да ладно, не волнуйтесь так. Ребёнок в порядке, ему даже медицинская помощь не понадобилась. А что свидетели говорят… их восемь человек, все говорят одно и то же. Ещё наши эксперты поработают, и можно дело закрывать. Жертв нет… кроме вас. Если бы мне коллеги такую историю рассказали, я бы ни за что не поверил. Значит, так. Когда вы выскочили на проезжую часть, вас стукнула легковушка и откинула на идущий по соседей полосе грузовик. Там у него трубы незакреплённые… оштрафуем голубчика. На одну трубу вы как шашлык… в общем, она между плащом и подкладкой воткнулась. Все пуговицы отлетели, а одна вас держала. Михалыч сказал, что все на фабрике пришиты, а та, что выдержала - от руки и другими нитками. Вас вынесло на мальчонку, и вы в полузадушенном состоянии ещё умудрились его кинуть прямо дурной мамаше в руки. Мамаша упала в лужу, а этот виновник ДТП - хоть бы что! Только орал от страха. Плащик ваш, конечно, того. Восстановлению не подлежит. Но вещь! Спас всех.
        - Значит, вы у нас героиня? - спросила медсестра, ставящая капельницу соседке. - А я думала, просто переходила дорогу в неположенном месте.
        - Удовлетворены? Подписывайте. До свидания, Татьяна Ивановна. Скажу, чтобы родители этого мальца вам вместо плаща шубу норковую купили. Или соболиную. И чтобы пуговицы бриллиантовые.
        Вечером пришла семья виновника ДТП. Они Татьяне Ивановне при ближайшем рассмотрении не понравились. Трёхлетний Вася, когда родители не видели, показывал ей язык. Его мама Света и папа Андрей постоянно ругались. Потом спохватывались и глядели на спасительницу сына преданными глазами. В общем, Татьяна Ивановна не чаяла, как их проводить. К счастью, пришла дежурная медсестра и разоралась, что детям в травматологии находиться запрещено. И посетители, и пациентка распрощались с явным облегчением. Потом позвонила Таня. Ей пришлось соврать, что очень болят обточенные зубы, что она собирается принять снотворное.
        Несколько дней, проведённых в больнице, показались сущим адом. Болело всё. Температура не снижалась. Почему-то ночью она чувствовала себя лучше. А с утра всё начиналось по новой. Появились боли в животе, воспалилась кожа. Как ни странно, не пропал аппетит. Наоборот, она постоянно испытывала чувство голода. Иногда просила ходячих соседок принести что-нибудь из больничного буфета.
        Как-то ночью Татьяна Ивановна потеряла сознание в больничном туалете. Обнаружили её не сразу. Долго не могли привести в сознание. Затем начали обследование. Тут-то и обнаружилась её, в общем-то, очевидная болезнь. И Татьяну Ивановну быстренько перевели двумя этажами выше, в онкологию.
        Здесь ей стало по-настоящему худо. Лечить не лечили. Кололи что-то обезболивающее. Женщина с соседней койки, одинокая, как и Татьяна Ивановна, в ответ на невысказанный вопрос злорадно сказала: «А что ты хотела? Путь больного должен быть усеян рублями!» Вечером, когда температура упала, она вспомнила эти слова и поняла: пора! Достала телефон и нашла слово «Надежда». Несмотря на поздний час, ей ответили. Она представилась. Ей подтвердили, что есть место в двухместной палате, что заселиться можно прямо с утра.
        Татьяна Ивановна собирала вещи и думала: «Наверное, холодно, а я без плаща. И как добираться до Томилино утром, когда шпарит температура? Бездумно шаркая по коридору, она вышла на лестничную площадку, где обычно под табличкой «У нас не курят» курили и пациенты, и медперсонал. По случаю позднего времени было пусто. Только у перил стояла Сима, медсестра из травматологии, та самая, что вертелась в палате, когда приходил следователь.
        - Сигаретку, Татьяна Ивановна, - полезла в карман медсестра. - Угощайтесь!
        - Я не курю, Симочка, - ответила Татьяна Ивановна. - А вот совет мне нужен.
        И спросила, как ей доехать до Томилино.
        - Вопрос говно, - ответила деловито Сима. - Завтра в восемь отправлю вас на «Скорой». От нас по четвергам в Кадмино материал вывозят. Как раз мимо вашей «Надежды».
        - Ой, как здорово! А то я без верхней одежды. Я заплачу, сколько надо.
        - Ничего не надо. Вот только бумагу от нас. С анализами и всё прочее.
        - Сегодня моя палатная дежурит. Может, её попросить?
        - Лучше сама схожу. Змеюка она, назло откажет. А я-то уж знаю к ней подход.
        - Симочка, мне неудобно.
        - Не волнуйтесь, все будут не внакладе. Она сейчас какого-нибудь блатного вызвонит, чтобы вашу койку быстренько занять
        Сима проводила её до палаты и обещала завтра зайти с бумагами и помочь добраться до машины.
        Наутро Татьяна Ивановна с половины восьмого была готова к выезду. Она лежала на кровати одетая и с ужасом думала, что ей предстоит идти по лестнице, когда она и встать-то не в состоянии. Только в половине девятого распахнулась дверь палаты, и загремели колёсами носилки. Это была Сима. Она опустила носилки до уровня кровати, ударив по ножному рычагу, и помогла ей сесть.
        - Вот, Татьяна Ивановна, не побрезгуйте. По весне одна посетительница оставила. Вполне приличный плащик. Это вам вместо норковой шубы с бриллиантовыми пуговицами.
        - Третий плащ в этом месяце.
        - Что?
        - Да ничего, это я так… спасибо, Симочка. Какая ты добрая.
        - И ничего я не добрая, - уже катя её к лифту, сказала Сима. - Могу матерком и на больного, и на врача. Просто у меня сыну тоже три года. И оставляю его то с мужем, то со свекровью, когда на дежурстве. Только и молюсь, чтобы с ним ничего не случилось.
        Задвинув носилки в микроавтобус, забитый какими-то белыми тюками, она крикнула: «Витя, доставишь пациентку до приёмного покоя! И чтобы носилки потом вернул Маринке в травматологию!» Убежала не попрощавшись, наверное, не хотела, чтобы Татьяна Ивановна совала ей деньги.
        Часа через полтора машина остановилась у двухэтажного домика с большой вывеской «Хоспис "Приют Надежды"». Когда шофёр вкатывал носилки по пандусу, она наконец-то поняла, почему при первом визите сюда это здание показалось ей знакомым. Восемь лет назад здесь была больница, в которой умер Густав.
        Тянулись серые дни. Однажды ночью Татьяна Ивановна подумала, что больше недели не смотрела в окно. Иногда как будто бы слышался шум дождя. А может, это шумело в ушах? Целиком уйдя в свою боль, она перестала замечать окружающих. Сев, она поглядела на соседку по палате. Вроде бы, это была блондинка? Сейчас она видела на подушке курчавые чёрные с проседью волосы. Машинально подняла руки к своей голове. Татьяна Ивановна смолоду осветлялась и давно уже забыла свой природный цвет. Правда, в последнее время махнула на себя рукой, и теперь корни волос сантиметров на пять были тёмными. Рука нащупала какую-то мочалку. Поплелась в ванную. В зеркале увидала своё воспалённое лицо, всклоченные волосы и испугалась.
        Выйдя в освещённый коридор, она направилась к столику дежурной медсестры.
        - Девушка, вы не дадите ножницы?
        Медсестра вздрогнула и оторвалась от учебника.
        - Не пугайтесь, я хочу срезать волосы. Видите?
        - Давайте я вам их расчешу.
        - Бесполезно. Опять запутаются и сваляются.
        Медсестра нехотя встала и направилась в подсобку:
        - Пойдёмте. Уж как смогу…
        Однако постригла она Татьяну Ивановну вполне сносно, в чём та убедилась, взглянув на себя в зеркало.
        Наутро за завтраком подавилась манной кашей. Откашлявшись, она выплюнула зуб. Потрогала лунку и убедилась, что кровит она незначительно. Провела языком по зубам и ей показалось, что они качаются. Зубы было жалко, их не так много осталось. После завтрака она с трудом поднялась и по стеночке двинулась в санузел (после обморока в больнице Татьяна Ивановна ходила очень осторожно). «Посмотрю, что осталось во рту», - подумала она. Открыла перед зеркалом рот… и с ужасом обнаружила: у неё выросли зубы! На нижней челюсти, где лет десять стоял съёмный мост, который в больнице она ни разу не надела, из десны проклёвывались два зубика. Не в силах двинуться с места, она прислонилась к кафельной стене и закрыла глаза. Это сон. Сейчас она проснётся, и всё будет по-прежнему. Она с усилием зажмурилась и резко открыла глаза. Переждав, когда зрение восстановится, она снова открыла глаза и уставилась в зеркало. Зубы были на месте. Татьяна Ивановна потрогала их пальцами. Да, это не мираж. Во рту шестидесятилетней женщины прорезались зубы, как у шестимесячного младенца.
        Чтобы прийти в себя, Татьяна Ивановна скинула халат и встала под горячий душ. Её трясло не то от температуры, не то от ужаса. Ещё раз взглянув на себя в зеркало, висящее над умывальником, она поняла, что сильно изменилась. Потеряв за последние недели килограммов десять, Татьяна Ивановна не стала дряблой и морщинистой. Наоборот, кожа молодо обтягивала её усохшее тело, а коротенькие волосы даже заблестели. Да и вообще… их стало больше. Вспомнив, что на прошлой неделе у неё несколько дней было кровотечение, и ей пришлось воспользоваться памперсами, она подумала: а может быть, это не опухоль, а нормальное функционирование восстановленного органа? Может быть, и температура - это реакция организма на восстановление? Добравшись до постели, решила: или она начала сходить с ума, или Коля-демон выполнил её желание. А что, ребёнок жив, и … как там он сказал: желание будет продиктовано потребностью помочь другому и никак не касающееся вас лично… и восстановит больной орган. А органы, наверное, все больные. Он и восстанавливает все. Только вот как она будет жить… если, конечно, будет жить? Тело уже паспорту не
соответствует. Ей нельзя жить в собственной квартире, пользоваться собственным счётом, получать заработанную пенсию. Даже место в хосписе, оплаченное на месяц вперёд, может оказаться ловушкой. Скажут, старушку убила и на её место легла…
        Сегодня был обход. Врач Аделаида Эдуардовна сказала:
        - Завтра вас посмотрит гинеколог.
        - И что он увидит? - сиплым голосом простонала Татьяна Ивановна. - Пожалуйста, не надо, ничего не надо… лучше попросите бухгалтерию распечатать квитанцию ещё на месяц.
        Аделаида Эдуардовна помолчала, потом сказала (кажется, с облегчением): «Ну, как хотите», - и повернулась к соседке по палате.
        После её ухода Татьяна окончательно поняла: надо бежать. Но как бежать, если и ходить-то не очень?
        Вечером, почувствовав, что температура снижается, она с трудом села. Разглядывая воспалённую кожу лица в маленьком зеркальце, она вспоминала о том, как в юности переживала по поводу своего, как ей тогда казалось, большого роста. Теперь племянница Гайда, одного с ней роста, расстраивается, что не дотягивает до участниц конкурса красоты. Кстати, о Гайде. Татьяна Ивановна достала из сумки спортивный костюм, купленный Гайде в подарок. На этот раз он пришёлся впору. Натянув утятинские носки, она ещё раз перебрала в уме свой гардероб. На голову надеть нечего, не ситцевый же платок, в котором она спит. Потом накинула плащ, спустила на лоб капюшон и, взяв сумку, медленно пошла по коридору.
        На вахте её окликнул охранник:
        - Девушка, а документы?
        - Какие документы?
        - Вы, когда заходили, должны были на посту документы оставить.
        - Я с Аделаидой Эдуардовной заходила, поэтому с меня ничего не спросили, - догадалась ответить она.
        - Следующий раз не пущу!
        - А до скольких можно навещать?
        - До десяти.
        - Я сейчас ещё зайду, мне купить надо кое-что для тёти. И квитанцию оплатить.
        Вдохнув свежего воздуха, она закашлялась. Потом медленно пошла по улице. Помнится, восемь лет назад напротив был гастроном. Теперь не было ни магазина, ни той пятиэтажки. Вокруг стояли многоэтажные дома современной постройки. Спросив прохожих, куда идти, Татьяна Ивановна спустилась в подземный переход. Выйдя из магазина, она поняла, что до дома пока доехать не в силах. Но как пройти через пост? Отдать свой паспорт? Так охранник наверняка его раскроет.
        Присев на парапет перехода, она стала перебирать документы, которые по старой, ещё времён Маргариты привычке, носила все с собой, разыскивая что-нибудь с фотографией, но без даты рождения. И снова наткнулась на Маргариткин паспорт. «Да вот же!» - пробормотала она вслух и, собравшись с силами, пошла к хоспису.
        - Через двадцать минут закрываем! - сказал ей вслед охранник.
        Прежде чем подняться на второй этаж, Татьяна Ивановна заглянула под лестницу. Как она и предполагала, здесь имелась дверь, которая закрывалась изнутри на засов. Тихо открыв его и приперев дверь от сквозняка пакетом с продуктами, она передохнула пять минут на ступеньках и вернулась на пост.
        - Так быстро, - уже приветливей сказал охранник и вернул паспорт.
        Она обошла здание и аккуратно надавила на дверь. Проскользнув в здание, она поднялась на второй этаж и рухнула на кровать.
        Утром медсестра заглянула в палату и забрала квитанцию с чеком: «К вам кто-то приходил?»
        - Да, племянница, Маргарита.
        Вечером она вновь вышла на прогулку. Увы, на этот раз дверь оказалась на замке. Не дойдя до поста, она вынуждена была вернуться. Поднимаясь по лестнице, она увидела, как открылась дверь, выходящая на галерею второго этажа, и кто-то в белом халате, закрыв её, ключ положил на пожарный ящик. Понятно: этим ходом пользовался по ночам персонал, чтобы их не засекли на посту. Татьяна Ивановна дождалась, когда шаги стихли, и воспользовалась ключом. Спустившись по железной лестнице, она оказалась в хоздворе, из которого вышла на улицу, ведущую, как она помнила, на станцию. Через силу бредя по тротуару, она до станции и добралась. Изучив расписание, решила всё же сегодня не ехать.
        На завтра Татьяна Ивановна назначила отъезд. Весь день мучаясь от нездоровья, она всё же надеялась на то, что у неё хватит сил добраться до дома. А там… это уж на сколько хватит бдительности соседям. У Маргариты была слишком плохая репутация. И её ещё помнили. О внешности же Татьяна Ивановна не беспокоилась: племянница всегда злоупотребляла косметикой и ни разу за два с лишним года не появилась на людях без своего боевого раскраса. Вечером, дождавшись, когда в коридоре стало тихо, она спустилась по чёрной лестнице, оставив ключ в дверях. Выйдя на улицу, она увидела нищенку, сидящую на корточках у дверей магазина. Эту женщину она заметила ещё в первый день своего выхода на улицу. Обратила внимание на неё не только из-за её жалкого вида, но и из-за раздражения на коже лица, вызывавшего брезгливость у прохожих. Повинуясь внезапному порыву, она наклонилась над ней и спросила:
        - Что с тобой, сестра?
        У женщины тряслись губы. Она пыталась что-то сказать, но не могла. И невооружённым взглядом было видно, что она простужена.
        - Как тебя зовут?
        - Та…ня.
        - Значит, так, тебя зовут Татьяна Ивановна. Ты лежишь в хосписе и ничего не помнишь. Там оплачено больше двух недель. Потом тебя выставят.
        Пахло от нищенки ужасно. Но Татьяна Ивановна стойко держалась, решив сделать доброе дело. На лестницу они обе карабкались со стоном. Удивительно, но никто на это не отреагировал.
        Показав Тане палату и место, куда нужно положить ключ, Татьяна Ивановна повернулась к выходу, прихватив пакет с вещами нищенки, чтобы выкинуть их в контейнер. На электричку она, конечно, опоздала и в Успенск попала под утро.
        Заплатив бешеные деньги за такси, Татьяна Ивановна с трудом вскарабкалась на свой третий этаж и наконец-то переступила порог родной квартиры. Было здесь пыльно и холодно: отопление ещё не включили. Скинув одежду у порога, она упала на кровать и отключилась.
        Только оказавшись дома, она поняла, что больница - не просто приют. Без уколов боли усилились, температура превысила все пределы. Проваливаясь в какой-то немыслимый бред, она слышала какие-то голоса, видела своих утятинских подруг, разговаривала с ними. Сколько провела в квартире, она себе не представляла. Но, очнувшись однажды, поняла: всё. Ещё одного дня ей не пережить. И тут в дверь позвонили. Татьяна Ивановна поняла: только тот, кто звонит, может её спасти. Она встала и пошла к двери, сбивая всё на пути. Ей казалось, что путь до входной двери бесконечен. Но звонки не прекращались. И Татьяна Ивановна всё-таки дошла.
        Последнее, что она видела, - это склонившиеся над ней лица соседки Ирины Михайловны и бывшего участкового Петра Ивановича. И голоса: «скорую»; «скорая наркоманку не возьмёт»; «господи, где же Татьяна Ивановна».
        ЛЕГЕНДА
        - Вы меня слышите?
        - А?
        - Как вас зовут?
        - Татьяна Ивановна…
        - Как?
        - Татьяна Ивановна, - повторила она и тут вспомнила обо всем, что случилось в последний месяц с ней. И сразу включилась ее способность выворачиваться из неудобных положений. - Где Татьяна Ивановна?
        - Это я вас должен спросить, где Татьяна Ивановна.
        Теперь она видела, что с ней разговаривает кто-то знакомый в белом халате.
        - А вы кто? И где я?
        - Я - врач. А вы в больнице.
        - Как в больнице?
        - А вы что, никогда в больнице не лежали?
        - Я лежала… Я выписалась, когда тетя Таня позвонила…
        - Ну, понятно, откуда у вас следы инъекций… Что вам кололи, знаете? Чем болели?
        - Кололи… капельницы какие-то ставили… и еще анальгин… кажется… И антибиотики… не знаю, какие.
        - Что у вас болит?
        - Все… болит…
        - Диагноз какой?
        - Не знаю…
        Послышался какой-то шум, скрип дверей, потом голос Ирины Михайловны:
        - Что она сказала? Где Татьяна Ивановна?
        - Поговорите с ней сами.
        Татьяна Ивановна увидела над собой лицо соседки:
        - Грета, ты меня узнаешь?
        Конечно, узнала. Но решила, как в юности говорил Густик, «прикинуться шлангом гофрированным».
        - Вы… из пятой квартиры…
        - Да, хоть это помнишь. Ирина Михайловна меня зовут. Эх, Маргаритка, как тебя жизнь непутевая поиздержала. Тебе лет-то сколько? Двадцать?
        - Двадцать четыре.
        - А выглядишь на все сорок.
        Помолчали. «А неплохо, - подумала невольно Татьяна Ивановна. - Месяц в таких муках - и выгляжу на сорок при своих шестидесяти».
        - Вот они, наркотики-то.
        - Да не употребляю я наркотики! Хотите - проверьте кровь!
        - Не употребляет, точно. Анализы готовы. Ничего предосудительного.
        - И все равно. Что ж ты тогда тетке вестей не подавала? Она же мучилась.
        - Я сначала хотела на ноги стать. И не хотела, чтобы она меня опекала.
        - Ну, и встала на ноги-то?
        - Я работала сиделкой в семье предпринимателей. Потом заболела и попала в больницу.
        - Чем заболела-то?
        - Не знаю. Поднялась температура, болело все тело. Кожа воспалилась. И меня положили… в инфекцию. А полиса медицинского у меня не было.
        - У Татьяны Ивановны полис твой был. Здесь, в больнице. Передали сюда уже.
        - Да? - Татьяна Ивановна лихорадочно вспоминала. Действительно, несколько лет назад в регистратуре они решили поделить одну ставку между собой. И Татьяна Ивановна принесла Маргаритину трудовую книжку. Так что числилась она регистратором в поликлинике. - Ну да, я же частным образом работала в семье, без оформления документов. Поэтому все документы хранились у тети Тани. Я просто забыла. Я звонила ей месяц назад.
        - Да она уже месяц как пропала.
        - Ничего не пропала. Сначала она уехала в Утятин. Потом вернулась в Москву и заболела. Вернее, не заболела, а попала в аварию…
        - Какую аварию? Да что из тебя все клещами надо тянуть!
        - Она попала под машину.
        - Господи!
        - Да там ничего страшного. Небольшое сотрясение и ушибы. Она немного полежала в травматологии, потом ее перевели в онкологию.
        - Это еще зачем?
        - А вы что, не знаете? У нее же рак!
        - Сама ты…
        Тут вмешался врач.
        - Она у нас на учете по онкологии.
        - Я не знала… Вот скрытная какая! Что же она так…
        - Тетя Таня не любила сочувствия.
        - Да что же ты о ней в прошедшем времени? Жива она?
        - Жива… была. Я у нее была… А какое сегодня число?
        - Семнадцатое.
        - Господи, - подскочила Татьяна Ивановна. - Это сколько же я провалялась!
        - Одиннадцатого числа вас привезли… - выглянул из-за плеча Ирины Михайловны врач.
        - Значит, дома я лежала…четыре дня.
        - Да, я услышала шум в квартире. Раньше-то у меня ключи были, а перед отъездом Татьяна Ивановна замки сменила. Из-за такой же вертихвостки, как ты. Поди, твоя родня?
        - Да, Гайда, кузина.
        - Ну вот, я же волновалась. Она сказала, что ненадолго, и пропала. Я через две недели стала ей звонить. Она недоступна. Я по домашнему. Не отвечает. Подошла к двери, позвонила. Тишина. А тут подхожу, а в квартире голоса. Звоню - не подходят. Я испугалась: вдруг грабители? В милицию не стала звонить, они с места не сдвинутся. Скорей к Петру Иванычу, он у нас раньше участковым был. И к Татьяне Ивановне хорошо относился. Он-то не забоялся, начал в дверь ломиться. Тут и ты вывалилась. Мы и не поняли сперва, кто это. Морда красная, трясешься вся. Потом Петр Иваныч сообразил. По виду-то ты, уж прости, чистая наркоша. Кто у нас наркоша-то? Ритка это, не иначе! В сумку твою залезли - вот он, паспорт-то. «Скорую» вызвали, они и брать сначала не хотели. Полиса, грит, нет. Потом объяснили, что ты Татьяны Ивановны племянница. Ну, забрали тебя. А там и полис нашелся.
        Татьяна Ивановна мысленно считала. Получалось, что пока она приходила в себя, нищенку Таню уже должны были выгнать из хосписа. «Надеюсь, она подлечилась, отогрелась и отмылась, - подумала она. - Разоблачили ее вряд ли. Никто ко мне особенно не приглядывался. Морда красная, как соседка говорит, и у нее присутствует. Сейчас, наверное, или ушла, или ее в муниципальную больницу отправили, если ей не полегчало. И даже если подмену заметили, с меня взятки гладки. Ищите теперь Татьяну Ивановну! Однако выяснить все это придется».
        - Ирина Михайловна, мне же пора за хоспис заплатить! Она денег дала! Где телефон?
        - Дома все твои вещички. Я и думаю, что-то много у тебя денег в сумке. А это, стало быть, ее?
        - Вы что, думаете, у меня своих нет? Там в конверте - тети Танины, а в кошельке мои. И я могла за нее заплатить, она сама попросила деньги забрать, чтобы на будущее… я же пока без работы. Дайте телефон, надо предупредить, что я заплачу!
        - Дома телефон. Бери мой, звони.
        - Вы что думаете, я номера все наизусть помню?
        - Ладно, дамы, - перебил их разговор врач. - Пообщались, разобрались. Татьяна Ивановна не на улице, в больнице. Прекращаем прения, больной пора отдыхать. До завтра, дорогая Ирина Михайловна.
        Все разошлись. Татьяна Ивановна лежала и прислушивалась к своему телу. Это удивительно, но впервые за несколько недель ничего не болело. Не было ощущения ни жара, ни слабости. Через большое окно на нее светило осеннее солнышко, в палате было тепло. Из коридора доносились невнятные голоса. Все койки стояли пустые. Судя по запаху пригоревшей каши, все ушли на обед. Как только всплыла мысль об обеде, возникло чувство голода. «Не пойти ли и мне?» - подумала Татьяна Ивановна, но тут распахнулась дверь и вошла толстая тетка в белом халате, толкая перед собой тележку.
        - Ну что вы, я могла бы и сама, - садясь на кровати, сказала Татьяна Ивановна.
        - Сиди уж, - вполне добродушно ответила тетка. - Неделю на одних капельницах, и туда же - сама! Наедай шею с телячий хвост!
        Татьяна Ивановна спустила ноги с кровати и потянулась к тумбочке. Тетка продолжала с любопытством разглядывать ее.
        - Тебя как зовут-то?
        - Грета, - с запинкой представилась она, понимая, что пора привыкать к новому имени.
        - Это что же за имя такое?
        - Вообще-то я Маргарита. Родные зовут меня Грета.
        - Ритка, значит. Ты Кожевникова, что ль?
        - Пурит.
        - Ну, все у тебя чудное, и имя, и фамилия. Это каких же ты кровей?
        - Папа мой был латыш.
        - Умер, что ли?
        - Да, давно.
        - А мать где?
        - Тоже умерла. Они в один год с мамой…
        - Ты что же, детдомовская?
        - Нет, я у тети жила.
        - Это, стало быть, какая у нас работала?
        - Да, Татьяна Ивановна.
        - Наверное, строгая женщина?
        - Да нет, нормальная.
        - И что же ты с ней не ужилась?
        - Я школу кончила, уехала в Москву. Хотелось самостоятельности.
        - Это да, мой Витька после армии тоже сразу в Москву усвистал. Всем вам там медом намазано… Что не ешь, рыба вон какая сегодня вкусная.
        - Я, наверное, есть отвыкла.
        - Ну, супчик похлебала, и ладно. Я второе тебе оставлю. Если что, позови, разогрею. И компот в казенном стакане. Кто придет к тебе, скажи, чтобы кружку принесли.
        Татьяну Ивановну удивило такое сердечное отношение. По опыту пребывания в больницах она знала, что санитарки - публика железобетонная.
        Назавтра она проснулась с ощущением праздника. Прислушалась к себе: в чем дело? Ничего не болит. Это здорово! Есть, как говорят шпионы, легенда внедрения. Это замечательно! Она молода и здорова. Это вообще! Спасибо, Коля-демон!
        Вчера она уже прошлась по коридорам. Вечером сама сходила на ужин. После завтрака решила: надо как-нибудь по приличному выписываться. Сказать, что ли, что пора тетку навестить?
        Пришла соседка:
        - Грета, вот я тебе бульончику.
        - Да что вы, Ирина Михайловна. Мне, право, неудобно, - а сама жадно принюхивалась: пахло укропчиком, не сравнить с казенной бурдой.
        - Ешь, Греточка. А то Татьяна Ивановна мне скажет: что ж ты моей родной кровинушке куска пожалела? Не мы ли с тобой сорок лет в одном подъезде… - и заплакала.
        Татьяна Ивановна внезапно подумала: я, когда говорила Коле, что у меня близких нет, о ком душа болит, о ней не подумала. Одинокая, надоедливая порой, весь прожитый день будет пересказывать… А ведь мы последние годы друг друга поддерживали… И Ирина Михайловна об этом помнит. А я забыла.
        - Что вы, Ирина Михайловна. Тетя Таня о вас вспоминала. Она сказала, буду для нее вещи собирать, вас попросить помочь. Вы не откажете. Я ведь в Успенске семь лет не была.
        - Помогу, Греточка, конечно, помогу. Вот твой телефончик. Я зарядила. Тут звонков не отвеченных… У вас, молодых, друзей много…
        - Это не мой телефон, тетин. Она специально дала, чтобы я со всеми связалась. А мой пропал, когда я в больнице лежала.
        - Так давай я этот потом заберу. А то и здесь пропадет.
        Татьяна Ивановна нашла в телефоне «Надежду».
        - Девушка, я по поводу больной Кожевниковой. У нас, наверное, задолженность? Я из больницы сама звоню, расплачусь на днях.
        Девушка на телефоне через паузу сказала:
        - Соединяю вас с главврачом.
        Ну, начинается…
        - Здравствуйте, я по поводу Кожевниковой…
        - Кто вы, представьтесь.
        - Я ее племянница, Маргарита.
        - Пурит?
        Надо же, откуда фамилия ей известна? Ах, да, я же паспорт на вахте оставляла. Там, наверное, записывают.
        - Да. Я за тетю вовремя не заплатила, сама в больницу попала. Вы, пожалуйста, квитанцию…
        - Ничего не надо.
        - Как? Вы ее выгнали?
        - Как вас по отчеству?
        - Не надо по отчеству! Говорите, где тетя?
        - Ваша тетя умерла.
        Ирина Михайловна, жадно прислушивавшаяся к разговору, зарыдала, уткнувшись в казенное одеяло.
        - Как умерла? Она же вроде ничего была…
        - Несчастный случай. Она пошла в душ и там потеряла сознание. Мы оказали ей необходимую помощь, вызвали специалистов. Они не сочли возможным ее перемещать. У нее была серьезная травма головы. Все необходимые манипуляции были проведены, но организм ослаблен болезнью. Словом, она прожила еще четыре дня и умерла.
        - Где она?
        - В нашем морге. Мы хотели с вами связаться еще при жизни, но она от травмы потеряла память. Мы спрашиваем: «Как связаться с Маргаритой?», а она «Ничего не помню».
        - Я сама в больнице. Она бы меня и не нашла. Я приеду завтра, заберу тело. Только с транспортом определюсь.
        - Ваша тетя оставила на случай смерти необходимые распоряжения.
        Татьяна Ивановна напряглась. Какие еще сюрпризы приготовила ей нищенка Таня?
        - Какие распоряжения?
        - Она желала быть похороненной на родине, поэтому распорядилась о кремации.
        Татьяна Ивановна точно об этом говорила. Но не думала, что это оформлено в виде ее распоряжения. Что-то она подписывала. Но не вдумывалась, что именно.
        - Да, в Утятине. И когда мне можно забрать тело?
        - Поскольку мы не могли с вами связаться, то церемонию назначили на завтра на девять.
        - Переиграть нельзя?
        - Нет, там очередь.
        - Я приеду. - Татьяна Ивановна бросила трубку на кровать и спросила плачущую Ирину Михайловну:
        - В чем меня привезли?
        Она непонимающе глядела на нее сквозь слезы. Потом сказала плачущим голосом:
        - Грета, ты не о том думаешь. У тебя тетя умерла, а ты о тряпках. И даже слезы не пролила.
        - Я поплачу еще, когда у меня будет время, - жестко ответила Татьяна Ивановна, направляясь к двери. - А сейчас, как вы справедливо изволили заметить, мне надо думать о похоронах. А для этого мне надо попасть домой. На улице октябрь. Чем из одежды я располагаю?
        - Да ничем, - семеня за ней, ответила соседка. - В сорочке тебя на носилки погрузили, одеялом прикрыли, с тем и отправили.
        - Так, значит, одеяло есть. Давайте его сюда, завернусь и на такси доеду.
        - Ну, не надо так уж по-сиротски, - вмешалась в разговор соседка по палате. - Возьмите у меня одежду, потом вернете.
        В дверях они столкнулись с лечащим врачом. Сначала он замахал руками, узнав, что пациентка собирается уходить, но услышав, в чем дело, вызвался помочь. Через десять минут они уже выходили из «Скорой помощи», подбросившей их к родному подъезду.
        Ирина Михайловна прошла мимо своей двери и повернула за Татьяной Ивановной на третий этаж.
        - Ирина Михайловна, идите домой.
        - Как же, Греточка, тебе нужно помочь.
        - Я сейчас в ванну. В этом мне помогать не надо. Если хотите помочь, составьте список, кого на поминки пригласить. Я же тетиных знакомых не знаю.
        - Хорошо, деточка. Я и кутью сварю.
        Наконец-то одна.
        Через полчаса, стоя у шифоньера в халате и с полотенцем на голове, она тоскливо разглядывала свой гардероб. Все безнадежно велико. И плевать бы на это, но что скажут ее товарки, увидев якобы племянницу в теткиных обносках? Опять заговорят о наркомании. Вздохнув, она принесла из кухни табурет и полезла на антресоли.
        Поставив чемодан на пол и стряхнув с него пыль, Татьяна Ивановна откинула крышку. Семь лет назад она сложила сюда вещи Греты после смерти Густава и ни разу не вынимала. Даже не проветривала. Складывала, подвывая, и все надеялась, что та фотография - просто ошибка. Опять слезы закапали на одежду, когда-то выбранную ими вместе на рынке. Ей шестьдесят, а той всего семнадцать было…
        Надо собраться. Сняв с головы полотенце, Татьяна Ивановна вытерла им слезы и бросила на табуретку. И принялась вынимать вещи одну за другой, отшвыривая в разные стороны. Вот куртка в заклепках. Не надену ни при каких условиях. Вот зимняя куртка. Встала, померила. Тесновата, но сгодится. В шкаф ее. Вот брюки. У них фасон на любую фигуру. Так, молния застегнулась, а пуговицу перешью. Кинула на стул. Белье. Ну, это однозначно не мое. Юбка. Разве можно такие носить? Черт, чего бы еще черное надеть? Да, весной водолазку купила под пиджак. Пиджак теперь никуда, а водолазка сойдет. Так, собралась. На голову нет ничего. Потом куплю. А пока капюшоном прикроюсь.
        Когда Ирина Михайловна позвонила в дверь, Татьяна Ивановна открыла ей моментально. Она домывала пол как раз у порога. Невольно поглядев на нее с одобрением, соседка сказала:
        - И еще Татьяна Ивановна сомневалась, что ты от брата ее. Вылитая тетка. И по внешности, и в руках у тебя все горит. - Прошла на кухню, поглядела на посуду, стопками выложенную на стол. - Что, или дома будешь поминки собирать?
        - Да, сейчас обсохну - и по магазинам.
        - Ой, никак не меньше двадцати человек получается. Соседки, с работы женщины. Я уж им позвонила. Человек пять в крематорий поедут.
        - Как поедут? - Татьяна Ивановна растерялась. - Им транспорт нужен.
        - Петр Иванович обеспечил. У Кольки, соседа, ПАЗик. И Люська его поедет. Они так дадут, по-соседски. Но за бензин лучше заплатить. Если есть.
        - Ирина Михайловна, вы же видели. - Татьяна Ивановна вытряхнула из сумки деньги, снятые в банкомате еще в Томилино. - Вот на бензин. Пусть вечером заправится.
        Начались обычные хлопоты. Появилась Люся, с которой пришлось заново знакомиться. До полуночи готовили, двигали мебель. А в пять зазвонил будильник. Татьяна Ивановна собиралась на автобус и думала о том, что еще год назад она бы рухнула от таких усилий, а сейчас - никакой усталости. Часто подходила к зеркалу и привыкала к своей новой внешности. Она и на прежнюю себя не была похожа. В молодости Татьяна Ивановна была не то, что полной, но довольно округлой. Всегда носила длинные волосы. В школе - хвост, а позже - пышную прическу. И всегда красилась в блондинку. А теперь она была какой-то поджарой, короткая темная стрижка меняла контур лица. В общем, Татьяна Ивановна очень себе нравилась. И каждый раз, проходя мимо зеркала, косилась на свое отражение и мысленно повторяла: «Я - Грета Пурит». Немного беспокоило, что на покойницу собралось глядеть столько народа. Но врачиха что-то говорила об изуродованном лице… Словом, Татьяна Ивановна надеялась, что все обойдется.
        В морг ее пригласили одну. Только взглянув на разбитое лицо нищенки Тани, которое они, видимо, пыталась загримировать, она сказала: «Закрывайте!» и заплакала. Плакала она не о ком другом, а о Тане, вспоминая, как та заворожено глядела на ванную, когда попала в палату. Видно было, что, живя в грязи, она тосковала об удобствах. И именно эти удобства стали причиной ее гибели. Неожиданно сзади послышался всхлип и подвывающий голос Ирины Михайловны: «И совсем-то на себя не похожа, только по мизинчику кривенькому и узнала!». Вездесущая соседка все-таки просочилась вслед за ней. И, с досадой утерев слезы, Татьяна Ивановна сказала: «Пойду за мужиками».
        В комнате перед ритуальным залом крематория неожиданно оказались знакомые лица. У входа стояли Света с Андреем. Вбежала взмыленная медсестра Симочка с двумя хризантемами в руках и закрутила головой, к какой толпе присоединиться. Не желая потерять этих молодых людей, проявивших неожиданное внимание к умершей недавней знакомой, Татьяна Ивановна высвободила руку, за которую упорно цеплялась Ирина Михайловна, и подошла к ним:
        - Вы пришли попрощаться с Татьяной Ивановной?
        К кучке провожающих присоединились еще трое. Едва они представились, как распорядитель пригласил их прощаться. Семеня за Татьяной Ивановной, соседка ревниво спросила: «Ты их знаешь?», на что она ответила: «Они звонили в хоспис». Так ли это, она не знала, но иначе откуда бы они узнали о времени и месте?
        Потом еще пришлось уговаривать молодежь ехать с ними на поминки. Тут бразды правления захватила главбух Екатерина Сергеевна, решительно взяв их под руки и втолкнув в автобус. В это время Люся уже кричала в трубку: «Мама, ставьте картошку!»
        Вслед за Симой Татьяна Ивановна выбралась из-за поминального стола:
        - Ты что, с ночной?
        - Да, умираю, спать хочу. Мне бы только до электрички…
        - Поспи здесь. И через два часа уедешь.
        - Неудобно…
        - Штаны через голову одевать. Пошли, пошли. Еще мне тебе надо плащ отдать.
        - Что ты, не возьму!
        Минутное препирательство, и вдруг Татьяне Ивановне пришла в голову светлая мысль.
        - Тогда забери мою куртку. Вот, из моей боевой юности.
        В глазах Симы вспыхнуло невольное восхищение:
        - Что ты, такая вещь!
        - Она мне мала. И потом, теперь это не мой стиль.
        Сима продолжала отказываться, но тут сзади послышался восхищенный выдох:
        - Вау! Ты что, продаешь?
        - Да нет, подарила Симе.
        Сима, только взглянув на жадное выражение лица Светы, натянула куртку. А Татьяна Ивановна озадачилась, что бы такое дать Свете. И выдвинула из-за шкафа чемодан, вспоминая, как свои шмотки называла Грета:
        - Вот, Света, какие шузы. Кажется, твой размерчик.
        Девчонки быстро разобрали Маргариткины вещички. Света сгребла даже белье. Выглянула из-за двери, Ирина Михайловна осуждающе покачала головой. Тогда Татьяна Ивановна сказала:
        - Тут еще игрушки были. Возьмите своим малышам на память. Только пропылесосьте.
        Мягкие игрушки дарила ей когда-то Ирина Михайловна. В ответ на отнекивание девушек, поглядывающих на осуждающе поджавшую губы соседку, добавила:
        - Забирайте. Терпеть не могу пылесборники.
        Света с Андреем ушли на электричку. Сима легла спать в маленькой комнате. Ирина Михайловна сказала:
        - Нельзя раздавать вещи покойницы до сорока дней.
        - Это мои вещи, вы что, не видели? Кроме игрушек.
        - Кстати, о вещах, - вступила в разговор главбух. - Татьяна Ивановна оставила завещание? А если нет, кто наследник по закону?
        Все уставились на лжеплемянницу.
        - Да, оставила.
        Атмосфера за столом резко изменилась. В глазах гостей появилась какая-то настороженность.
        - Она в больнице завещание написала?
        - Нет, давно. Лет пятнадцать назад. Я еще маленькой была.
        - И она тебе все завещала?
        - Ну да. - И тут до Татьяны Ивановны дошло, почему гости напряглись. Если бы завещание было написано в больнице, они предположили бы, что ее убили из-за наследства.
        - Если ты маленькой была, почему тебе, а не родителям?
        - Они выпивали…
        - А ты знала о завещании? Оно не пропало за это время?
        - Ну конечно, знала. Какой тут секрет? А когда я у нее была, тетя Таня сказала, где лежат документы.
        - Квартиру будешь продавать?
        - Можно подумать, у меня она не единственная?
        Гости поуспокоились. Екатерина Сергеевна даже предложила помочь с оформлением наследства. Татьяна Ивановна сказала:
        - Я, собственно, и так собиралась возвращаться. Скоро двадцать пять, пора фотографию менять в паспорте…
        Екатерина Сергеевна предложила:
        - Давай к нам в поликлинику.
        - А смысл? Зарплата небольшая, перспектив никаких.
        - Не в регистратуру. В бухгалтерию.
        - Образования нет.
        - Знаю я образованных. Нужны люди с головой на плечах и знанием компьютера.
        - Спасибо. Я подумаю.
        Вечером, когда Татьяна Ивановна домывала посуду, позвонила Таня. До нее с трудом доходило, что подруги больше нет. Татьяна Ивановна терпеливо объясняла, как получилось, что не известили землячек. Постепенно Таня сживалась с этим известием, но одновременно в ее голосе прорывалось и недоверие к собеседнице. «Угораздило язык распустить!» - с досадой подумала Татьяна Ивановна, вспомнив о недавнем разговоре. И обратилась с просьбой: выяснить, как оформить подхоронение. Таня переключилась на технические вопросы и распростилась с собеседницей уже дружелюбно.
        Назавтра Татьяна Ивановна долго изучала вакансии в Бюро занятости. Вышла она в полной растерянности: ни в торговлю, ни кондуктором идти не хотелось. Не глядя по сторонам, она брела по мокрой листве. И ноги сами вывели ее к родной поликлинике. «Я - Маргарита Пурит» - еще раз сказала она и стала подниматься по ступенькам.
        ИСТОРИЯ ДЕМОНА, РАССКАЗАННАЯ Е.И.ТУМБАСОВОЙ В КНИГЕ «УТЯТИНСКИЙ ЛЕТОПИСЕЦ»
        Корабль вынырнул из подпространства в незнакомой галактике. Остановка была вынужденной: Га-хорр-уахх слабел. Когда Система сочла, что положение критическое, она приняла решение попытаться найти хотя бы какую-нибудь примитивную цивилизацию, обладающую эмоциональным излучением. И как по заказу, ближайшая планета оказалась именно такой. Излучение позволяло хозяину комфортно существовать сколь угодно долгое время до подхода спасательной службы. Установив на орбите маяк, Система приняла решение опуститься на планету в темное время суток. И надо же такому случиться: уже на подлете корабль поразил природный электрический разряд большой мощности! Это не имело бы фатальных последствий, если бы он был к нему готов. Но сканирование планеты показало, что она находится на начальном этапе освоения техники, и корабль не включил защиты. Единственное, что смогла сделать Система - это отделить капсулу с хозяином и системой жизнеобеспечения и посадить ее там, где в данный момент находилось минимальное количество живой органики.
        Капсула легко вошла в мягкую почву холма и зарылась в грунт на несколько метров. На поверхности бушевал пожар, вспыхнувший от пламени из сопла при торможении. Горело здание, построенное из местной растительности. Вокруг него в земле хранились останки аборигенов. Хорошо, что электронный мозг все-таки успел откорректировать места падения и корабля, и капсулы: корабль рухнул на другой берег водоема, тоже на место хранения останков аборигенов. Там, конечно, разрушения оказались значительнее. От взрыва произошло смещение почвы, часть берега стала островом. Но зато никто из живых аборигенов не пострадал.
        Га-хорр-уахх оживал. Неподалеку находилось небольшое поселение, откуда исходила волна эмоций. Люди желали удовлетворения физиологических потребностей; желали власти, любви, зла и добра и эквивалента всего - денег. Как несовершенна эта цивилизация! Они живут в среднем пятьдесят оборотов их планеты вокруг светила - примерно треть жизненного цикла хорреанина. И никогда не совершали перерождения. А все потому, что неразумно расходуют свои эмоции.
        Кодекс планеты Хорр запрещал использование экстрим-энергии без соглашения с правительством планеты. Такое соглашение было заключено с планетой Ирит, и именно туда направлялся Га-хорр-уахх для перерождения, и если бы не произошла непредвиденная потеря энергии, он сейчас уже начинал бы новый цикл.
        Га-хорр-уахх не имел полномочий заключать соглашения. Он мог всего лишь использовать энергию, испросив разрешения у каждого индивидуума. И, согласно кодексу, он каждый раз должен был предлагать обмен. Это не был умышленный обман, подобный тому, как на этой планете путешественники в обмен на дешевые цацки получают от диких племен драгоценные камни. Чтобы обойти эту этическую задачу, кодекс предписывал предлагать аборигену самому назначить цену своему выбросу. И ни в коем случае не принимать его в дар, ибо это означало бы предложение дружбы.
        И странные же запросы поступали от здешних обитателей! Чаще всего они хотели богатства. На втором месте было то, что они называли любовью, а фактически являлось властью над особью противоположного пола. На третьем - власть над многими. Но хорреанин никогда не указывал путь достижения вожделенного. Как достичь, решал сам заказчик. Хочешь богатства, любви, власти? Укажи, каким образом ты можешь это получить. И заказчик называет человека, стоящего на его пути: богатого родственника, счастливого жениха, удачливого карьериста. А Га-хорр-уахх отправлял на выполнение условий того, кто был готов совершить требуемое. И не вина Перерождающегося, что люди, обладающие мощным выбросом, как правило, не могут похвастаться мощным интеллектом. Привыкшие все решать в порыве чувств, они, получив вожделенное, частенько оказываются еще более несчастными, чем до обладания им. И вновь отправлялись на холм, где повстречали когда-то ментальное отражение Га-хорр-уахха. Но редко встречали его вновь. Как правило, выброс надолго ослабляет субъекта эмоционально.
        Чтобы не множить несчастий аборигенов, Га-хорр-уахх установил строгую периодичность накопления энергии в соответствии с фазами спутника планеты. Это давало им возможность обдумать предстоящее и отказаться от задуманного. Накануне выброса ментальные отражения тех, кому предстояло исчезнуть из мира живых, появлялись в определенном месте. И каждый из обратившихся к Га-хорр-уахху имел возможность расторгнуть договор, символически остановив ментальную копию на пути к месту упокоения.
        Никто не прилетал на слабый сигнал маяка, не поддерживаемый мощностями космического корабля. Га-хорр-уахх совершил перерождение, прожил еще один цикл, вновь совершил перерождение, энергию на которое копил несколько земных лет. Во время второго перерождения возник форс-мажор: холм, под которым покоилась капсула, и так притягивал природные разряды. А в момент перерождения задействовалась не только эмоциональная, но и электрическая энергия. И вновь возник пожар на вершине холма, вновь сгорело ритуальное здание землян. После этого капсулу решено было сместить под холмом еще на несколько метров в глубину и в сторону озера, чтобы вершина не подвергалась риску. Однако примерно между первой и второй третями цикла вершину холма вновь поразила молния. На этот раз пожара не возникло, потому что здание теперь было построено из негорючего материала. Тем не менее, потеря энергии, хоть и не столь значительная, произошла. И Га-хорр-уахху вновь пришлось посылать к людям свою ментальную копию. Это было нежелательным: еще живы были те, кто знал участников предыдущего перерождения. А они могли вспомнить легенды,
ходившие тогда, и передать их современникам. На этот раз восполнение утраченного произошло довольно быстро. Время было эмоционально насыщенно, люди обеспокоены и озлоблены. Несколько выбросов - и Га-хорр-уахх прекратил контакты с землянами. Впереди было две трети цикла, за которые люди должны забыть о нем.
        Когда Га-хорр-уахх начал готовиться к третьему перерождению, он обнаружил, что, как и в предыдущем, экстренном случае, он попал в удачное время. Эмоциональный фон был благоприятным. Накопление шло быстро. Но зато люди стали менее щепетильными. То, что раньше считалось постыдным, теперь не вызывало у них мук совести. И если раньше контакт с Га-хорр-уаххом расценивался ими как нечто ужасное, то теперь он воспринимался как удача. Люди почти не скрывали эту удачу, а иногда хвастались ею. Сразу пошла волна слухов, появились толпы желающих вступить в контакт. Они нисколько не мешали Га-хорр-уахху, но могли привлечь внимание исследователей. А наука на Земле значительно продвинулась. Чтобы подстраховаться, пришлось сместить капсулу еще на несколько десятков метров, под озеро.
        Из-за этих хлопот Га-хорр-уахх впервые с воплощения допустил потерю эмоциональной энергии. «Или старею (все-таки третье, последнее перерождение), или постепенно перенимаю недостатки аборигенов», - подумал он. «Нет старости у Перерожденных. И недостатки органического происхождения от землян к хорреанам не передаются», - ответил электронный мозг капсулы, жалкий остаток совершенной Системы космического корабля. «Заткнись, придурок!» - чисто по-русски ответил ему Га-хорр-уахх и потерял еще несколько турмов чистой эмоциональной энергии. Приложив усилие для замыкания на контур, он прекратил утечку, но понял, что надо поспешить с перерождением. Собственно, он уже испросил разрешения у четверых землян об использовании их экстрим-энергии. Если никто не передумает, то до перерождения останутся считанные дни. И, похоже, что не передумают. Га-хорр-уахх следил за их эмоциональным состоянием и отмечал, что впервые ни один из разрешивших не испытывал ни малейшего сомнения в этичности происходящего, а только волнуется, удастся ли совершить задуманное.
        Однако необходимо соблюсти все ритуалы согласно Кодексу и послать на Дорогу в Вечность ментальные копии жертв разрешивших. Никто из непосвященных не мог помешать, потому что место это пользовалось дурной славой. И всё же там оказалось постороннее лицо, которое пыталось остановить жертвы, и с одной из них ей это удалось. Не будучи посвященной в ритуалы, она умудрилась заключить жертву в ритуальный останавливающий контур. Таким образом, выброс оказался ниже запланированного. Перерождение откладывалось до следующего лунного месяца.
        К этой особи следовало приглядеться. Конечно, никакого осознанного противостояния Га-хорр-уахху тут не было. Но было очень мощное, даже, пожалуй, губительное для особи истечение эмоций. Га-хорр-уахх понял, что она способна на колоссальный выброс. И решил им воспользоваться.
        Первое знакомство произошло на холме, куда приходили аборигены, чтобы вызвать демона. Эта особа по имени Татьяна пришла туда не к нему, а для совершения местных обрядов. На этот раз она была в ином эмоциональном состоянии. Ее неприятие тех, кто пришел к нему, не было чем-то неожиданным: среди местных жителей такое было скорее правилом. Осторожно прощупывая ее мысли, Га-хорр-уахх понял, что она сознает близость завершения своего жизненного пути и почти примирилась с этим. Как ни странно, выброс возможен только в случае угрозы жизни другого, как это произошло на Дороге к Вечности. На это и намекнул ей Га-хорр-уахх при последней встрече, когда предложил договориться об обмене. Разговор получился в конце скомканным и отчасти нарушающим Кодекс хорреанина: ведь условия предложил Га-хорр-уахх, хоть и выудив из глубин сознания ее желание завершить жизнь достойно. И к тому же отказал ей во времени на раздумья. Подсчитав потом свои энергозатраты на выполнение условий, Га-хорр-уахх понял, что нужно искать новых разрешений.
        Между тем эмоциональное состояние Татьяны становилось все нестабильнее. Она и вправду боялась своих желаний. Очень быстро она покинула эти места, не надеясь прервать договор, а просто пытаясь удалиться от тех, кто был ей дорог. Но выброс произошел. И снова Татьяна, не будучи посвященной в ритуалы планеты Хорр, совершила невозможное: она произнесла Формулу Перерождения: «Я не должен, мне не должны, жизнь завершена». И Перерождение началось.
        Га-хорр-уахх бессильно глядел на приборы, показывающие на истечение энергии, направленной на перерождение аборигенки. Такого не было никогда! Такого не должно быть! Но это происходит…
        И сделать ничего нельзя. Если остановить процесс, Татьяна умрет. А согласно Кодексу, жизнь Перерождающегося бесценна. Нужно немедленно начинать накопление энергии, иначе собственное перерождение окажется под вопросом.
        Кроме перерождения, произошли энергозатраты на выполнение условий соглашения: пришлось особым образом двигать автомобили на дороге, а затем дважды выводить Татьяну из комы, да еще подсылать к ней умирающую нищенку для создания правдоподобной версии завершения предыдущей жизни. Спасибо, хоть фальшивые документы не пришлось рисовать! Подсчитав все, Га-хорр-уахх задумался, не сочтут ли их договор бескорыстным? Тогда это можно счесть предложением дружбы. Переговорное устройство капсулы пискнуло, включаясь, и Га-хорр-уахх поспешно выпалил: «Молчи, сам знаю!»
        Конец первой книги