Glorious Land Владислав Чупрасов
        Почтовая антиутопия.
        Чупрасов Владислав
        GLORIOUS LAND
        Мы уже не сжигаем ведьм, но сжигаем каждое письмо, в котором содержится правда. Г. К. Лихтенберг
        Глава 1
        Обычный мир заканчивался за границей аэропорта. Когда я шагнул за терминал, волоча сумку с вещами, все уже было другим. Я оказался на территории другого государства, далекого и непонятного, с совершенно другими правилами и менталитетом, и мне предстояло во всем этом разобраться.
        Рядом мягко спружинила машина, едва касаясь земли воздушными подушками.
        - Власов? - с трудом перекрывая гул новых самолетов, поднимающихся в аэропорту, жужжание прилетевших и скорбные голоса отбывающих, прокричал водитель. Его звали Александром, и он работал на моего отца еще тогда, когда меня и в проекте не было, но потом был вынужден уехать в Москву на заработки, чтобы прокормить семью. А вообще, они с отцом были друзьями.
        - Станислав Владимирович, - с некоторой гордостью уточнил я, залезая в мягкий салон, в котором можно было не только передвигаться по стране, но и просто жить, припарковавшись где-нибудь на въезде в Подольск. Но я буду работать в самом центре гигантского государства, там, где сходятся дороги из Ступино, Коломны, Шатуры, Дубны, Клина… Да, только узнав, что отец добился моего назначения за границу, я тут же купил карту Москвы и зависал над ней неделями. Она была огромна, больше любой другой страны на нашем континенте, а ведь Омск, откуда я родом, тоже не такое уж маленькое государство.
        Под мягкое покачивание аэромобиля я не заметил, как задремал, положив руки на свою сумку и уткнувшись в локоть носом. Проснулся я лишь из-за неприятного ощущения затекшей спины, да и то когда мы уже скользили под МКАДом. МКАД - выяснил я из справочника на своем КПК - это линия древних укреплений, оставшихся еще со времен войны. Там, наверху, над тоннелем, судя по фотографиям, по-прежнему стояла разруха, и никто не собирался ничего чинить или восстанавливать. Так называемый памятник жертвам войны от противного - чтобы не восхищало, а ужасало. Но вот длинный как прямая кишка тоннель закончился, и мы въехали в благополучные предместья Москвы, в которых синие от безоблачного неба высотки ловили лучи восходящего солнца. В столице одноименного государства начинался новый день, и билборды призывно моргали, убеждая всех и каждого поспешить на работу. Если не на работу, то на учебу, или на фитнес, или на почту, в общем, не сидеть без дела. Я во все глаза смотрел на бескрайний простор переплетенных дорог, когда мы с небольшого возвышения съезжали вниз, в пробку. На работу мне нужно было выходить лишь через
два дня, а передо мной раскинулась неизведанная прекрасная Москва.
        Из наполеоновских мыслей меня выдернул Александр.
        - Куда тебя отвезти, Стас?
        Я ответил тут же, без запинки.
        - В отель «Аквамарин», я там поживу, пока отец не уладит все вопросы с квартирой.
        - Понял, - и машина заскользила вверх по магистрали, приветствуя встречную полосу движения. Оказалось, что пробка только в одном направлении.
        Мы проехали мимо скопления высоток на юго-востоке, нырнули под ажурный арочный мост - памятник прошлого столетия - и наконец оказались на Валовой улице, не такой широкой, как дорога, по которой мы въехали в город, но все же великолепной, пестрящей вывесками заведений, хорошо одетыми людьми, закусочными, ресторанами. Свернули в небольшой переулок, и КПК послушно отозвался на запрос - «улица Военных корреспондентов, ранее улица Татарская, переименована в 2073 году». Мне это ровным счетом ничего не говорило, поэтому я во все глаза смотрел на старые серые дома культурного центра, очень странно выглядящие на фоне монументальных сине-стеклянных небоскребов. Поток людей на тротуарах, спешащих на работу, не ослабевал, аэромобиль ехал совсем медленно, а я все изнывал от желания ступить на легендарный московский асфальт, во всех остальных странах давно замененный на типовые прорезиненные блоки, по которым машинам было удобнее скользить. Не удивительно, что здесь всегда столько пробок.
        Александр высадил меня на площади перед «Аквамарином». Здание этого отеля несколько раз рушили и восстанавливали, реставрировали, перестраивали, передвигали с места на место, так что теперь он представлял собой образец современного конструктивизма: ничего лишнего. Только необходимое нагромождение этажей, внешние лифты, стеклянные окна. Я попробовал представить, как выглядела первоначальная версия здания - но не смог. У меня с новой архитектурой вообще было не очень, если уж я и новейшую-то не жаловал. Мне, в конце концов, было все равно, как называются и какую функцию несут в себе вон те карнизы между третьим и четвертым этажом, мне было важно, чтобы потолок на голову не упал, вот, пожалуй, и все.
        Я зашел под искрящийся навес, прошел мимо хмурых охранников и с карточкой-чипом наизготовку направился к стойке, где уже успел заметить улыбчивую девушку в серо-стальной рубашке. Пока я изучал бейджик на ее груди, администратор успела несколько раз задать мне один и тот же вопрос.
        - А? - я отвлекся и поднял взгляд. Хорошенькая! А еще Катей зовут.
        - Вы бронировали номер? Свободных комнат, к сожалению, нет, - терпеливо повторила Екатерина, белозубо улыбаясь.
        - Бронировали, - согласно кивнул я и протянул карточку. - Власов, Эс Вэ. Планшет над стойкой согласно пискнул, подтверждая, что это именно я, а не кто-то другой, и затрещал, записывая на чип какую-то информацию.
        - Прошу вас, Станислав Владимирович, тринадцатый этаж, номер 305-А. Вас проводить?
        - Да нет, сам уж, - отозвался я, забрал карточку, перехватил сумку другой рукой и поплелся к лифтам. Что ни говори, а за ночь перелета я успел устать и сейчас просто безумно хотел спать. Но нет, на этот день у меня был свой план, и я не собирался терять ни минуты драгоценного времени.
        В номер я попал с трудом. Карточка никак не хотела проходить в прорезь детектора, мимо меня пару раз проскользнул портье, периодически предлагая свою помощь, но я и сам уже догадаться, что просто пытаюсь провести не той стороной. Дома-то все было проще - как приложишь, так и реагирует. Тоже мне, нежные какие.
        Номер был однокомнатный, но очень хороший - отец, видимо, не пожалел денег, чтобы на эту пару дней разместить меня со всеми удобствами. Здесь очень светло, монохромно-бежево, и только подушки выделялись светло-синими пятнами. Я подошел к окну, полностью занимавшему одну стену, и обомлел - в двенадцати этажах внизу извивалась гранитная набережная, а вместе с ней река. Самая настоящая река, зелено поблескивающая под пластиковым перекрытием. Везде - и у нас в Омске, конечно - все каналы в целях санитарной безопасности давно уже пустили под землю.
        По набережной сновали люди - маленькие человечки, почти одинаковые в своих серых костюмах разных броских фасонов. Я среди них обязательно буду походить на инородное тело - дома все носили белое, и я, конечно, приехал тоже в белом. Нужно будет для работы купить что-то соответствующее местному колориту.
        Оставив вещи, я спустился вниз, решив пройтись по набережной. «Озерковская набережная, пятнадцать лет назад переименованная в набережную Путей сообщения, в общественном сознании так и сохранила свое прежнее название», - подсказал мне КПК, который я устроил на перилах, чтобы опереться на них и глянуть на речку. Привычно-зеленоватая, как и везде, вода, влекомая течением, переносила под пластиковым прозрачным настилом мелкий мусор, и я, не думая долго, решил следовать за полюбившейся мне упаковкой от сока. Я сделал себе зарубочку в памяти - завтра пойти вверх по течению, потому как если в реку попадает мусор, значит, она где-то открыта. А посмотреть на это мне очень хотелось.
        Навстречу мне бесконечным потоком двигались люди: мужчины в серых куртках с броскими широкими плечами, капюшонами, женщины в платьях с длинными струящимися с длинным струящимися подолами или прозрачной юбкой. Мне показалось, что никто, кроме меня, не шел вниз по набережной, и, приглядевшись, я понял, почему: здесь было раздельное движение. Но к счастью, прежде чем меня успел остановить патруль, я увидел мост. «Зверев мост», - гласила неоновая надпись над крытым переходом, неглубоко уходящим ступеньками вниз. Я спустился и попал в стеклянный тоннель, который с трех сторон сжимала река - вода проходила над головой сильным бурным потоком и дальше, вновь разливаясь во всю мощь, текла вольно и неторопливо. Я прошел половину пути, прежде чем решительно повернулся и коснулся ладонью стеклянной стены, ощущая давление воды, зеленой, наверняка неприятно пахнущей - запаха никто и не чувствовал благодаря перегородкам, но вот едкий цвет не могли вытравить никакие фильтры. В стену над моей головой ударилось и тут же проскользнуло вверх, над потолком, приковав к себе мой удивленный взгляд, что-то большое,
склизкое, похожее очертаниями на человека. Я испуганно дернул ворот куртки, огляделся по сторонам и, убедившись, что никто больше этого не заметил, быстрым шагом направился дальше.
        Это Москва. И мне предстоит к этому привыкнуть. К новым правилам.
        Выйдя из перехода, я поднял взгляд. На высоком белом здании горела вывеска «InTime». Кафе, подумал я и, виляя между быстро шагающими людьми, направился к подъезду с лукавым швейцаром, который окинул меня задумчивым взглядом и открыл дверь. Я благодарно кивнул и проскользнул внутрь - тяжелая дверь (одна из немногих нераздвижных в округе!) захлопнулась за мной.
        В кафе в основном сидели студенты - все, как на подбор, в серых пиджаках одного покроя - и только иногда, рассеявшись на почтительном расстоянии друг от друга, попадались богемные ребята в длинных шарфах и беретах. Может, художники. Или писатели. Но все посетители обернулись ко мне в едином жесте и почти так же слитно утратили интерес. Я осторожно, чувствуя, что за мной исподтишка наблюдают, прошел к окну и сел там.
        В этом странном кафе платили только за время, проведенное здесь, каждая минута была драгоценной и ее нельзя было упускать просто так, хотя сюда приходили если не пообщаться, то отдохнуть. Зато чай, кофе и кислородные коктейли были бесплатными, как и легкие, крошащиеся в пальцах крекеры с привкусом сыра. Собственно, только по привкусу мы этот «сыр» и знали, он так и шел в словосочетании, по отдельности представляя собой сущую тарабарщину, как если бы кто-то вздумал разделить «подмышку» на логические составляющие.
        Я взял коктейль, мне нравилось ощущение лопающихся на губах пузырьков, и несколько крекеров на тарелке, после чего вернулся на свое место, где оставил сумку. Окно выходило на двор нескольких домов, между которыми там, где у нас в Омске были детские площадки, находился прозрачный настил и медленно-медленно несла свои воды река, не такая зеленая, как та, по набережной которой я шел, а более голубоватая. У меня даже закралось подозрение, что это искусственный водоем со специально подкрашенной водой либо дном. В этой стране можно было ожидать чего угодно - это я понял, когда прямо посреди «водоема» приземлился авиамобиль, скользнувший в небольшую арку, ведущую с набережной, которую я сразу и не заметил.
        Интересно, у них здесь у всех такие дворы? А в отеле? Мне живо представился зал для конференций со стеклянным полом, под которым медленно проплывает кашалот. Один, другой - я таких видел только в справочниках и в музее, куда нас водили во время учебы. Там был лишь скелет, но и он впечатлял. Подумать только, и ведь когда-то такие твари жили совсем рядом с людьми. К счастью, это время давно прошло.
        Я поспешно присосался к трубочке, потому что пена уже начала оседать, и заел безвкусие крекером, тут же раскрошившимся мне на колени. Смахнув крошки на пол, я взял со стола планшет. Такие здесь лежали перед каждым - я невольно улыбнулся. У нас бы давно уже украли.
        Я рассеянно водил по экрану пальцем. Все попадались какие-то новости, не очень для меня интересные, потому что я практически ничего не понимал. Мошенники с Никольской, покушение на убийство на Каширке, сгоревший дом на Забелина - все эти названия для меня оставались только названиями, поэтому и новости, за каждой из которой стояло с десяток жизней, не производили должного впечатления. Чисто интуитивно промотал до «пропавших без вести», вглядываясь в фотографии улыбающихся людей, которых никто уже и никогда, наверное, не увидит. Я угадывал, какое же лицо было у моего знакомца со Зверева моста. Примеривал для него то одно лицо, то другое, делал то студенткой Светой Калининой, то хозяином турфирмы Алексеем Дверовым, то школьником Степаном Яшиным. Но все эти образы как-то не шли к той склизкой субстанции, что постучалась ко мне в стеклянную стену, когда я проходил под Москва-рекой.
        Совершенно случайно мой взгляд упал на бирку на руке, на которой отсчитывалось мое время, проведенное здесь. Шел второй час. Я поднялся, отложил планшет, подхватил сумку и направился к стойке. Снял браслет с руки и протянул его вместе с карточкой, которая была не только подтверждением моей личности, но и имела доступ к банковскому счету. В общем, в ней содержалась вся моя жизнь.
        Расплатившись, я направился в сторону отеля, в этот раз стараясь не нарушать правила и ни в коем случае не приглядываться к воде реки. Больше мне ничего не хотелось там увидеть.
        Глава 2
        Два дня пролетели незаметно. С утра я собрал все вещи, которые успел выложить, расплатился за номер, отдал сумку Александру и отправился на работу. Возвращаться мне предстояло уже на съемную квартиру.
        Но пока меня тревожило другое. Относительно недавно московское правительство провело реформы по изменению географических названий, а карты у меня были старого образца. Именно поэтому поиск места работы мог затянуться на очень долгий срок, хотя идти было ровным счетом минут десять. Как оказалось, в Москве все так: свернул один раз не туда, сбился с шага и все - считай, заблудился. Я щурился, высматривая нужный поворот, иногда сверяясь с картой. Улица Светодиева - я нахмурился, припоминая курс зарубежной истории. С именами у меня всегда было как-то не очень, я помнил только самых известных правителей и деятелей, остальных напрочь забывал. Этот был… ну, вроде… наверное, в общем, этот Светодиев был почтальоном времен войны, за что и заслужил какую-нибудь правительственную награду. А может, он вынес почту из горящего здания, кто их там знает, чьими именами улицы называют.
        Большое красивое здание, недавно отремонтированное, не заметить было сложно. Я долго стоял, рассматривая длинные шпили радиомачт, пока двери почты не распахнулись так внезапно, что я чуть не отскочил. Старомодные часы с мигающими красными цифрами показывали девять ноль-ноль. Я поспешно проскользнул внутрь, чтобы явиться пред грозные очи своего нового начальства. Кажется, я безбожно опаздывал в свой первый рабочий день.
        Улыбчивые операторы быстро рассказали мне, куда нужно идти. Видимо, я был уже заочно ими всеми любим - еще бы, сын главы соседнего государства в их отделении. Я даже загордился собой на минутку, но потом вспомнил количество D и E в своем аттестате и снова приуныл.
        Архив встретил меня приглушенным светом и полным отсутствием окон. Из-за этого было душно и даже немного затхло. Я прошел в комнату и огляделся, никого не обнаружив. Из-за огромного застекленного стеллажа вынырнул бойкий старичок, поприветствовавший меня взмахом своей сухой и пятнистой руки.
        - Это ты тот новый из-за рубежа? - голос у него был дребезжащий, противный, и вышло что-то вроде «иззарубежжуаа». Я согласно кивнул, держа себя в руках, хотя звуки его голоса изрядно нервировали.
        - Да.
        - Меня зовут Гленн Иваныч, имя не запоминай, - старичок уверенно ковылял мимо меня к стойке, на которой по старинке хранилась информация - на нескольких планшетах, забитых под завязку таблицами. - Меня тут завтра уже не будет, так что мотай на ус все, что я тебе расскажу-покажу. Университеты кончал?
        - А как же, - я хмыкнул. - Дипломная работа номер N-834789 «Технотронные архивы и компаративные исследования ДОУ стран построссийского зарубежья».
        - Этой бумажкой можешь смело подтереться, - бодро довел до моего сведения старший архивовед, а я согласно закивал - тоже всегда так думал. - Здесь нет ничего сложнее пятого класса. Тебе с утра приносят письма, ты их заносишь в реестр, регистрируешь, так сказать, после чего ставишь на ней порядковый номер и отправляешь на нужную полку. Гляди! Гленн Иванович хлопнул ладонью по ближайшему стеллажу, тянущемуся вглубь комнаты, а я зажмурился, предчувствия, что сейчас его сухонькое запястье переломится со звуком хвороста, на который наступили впотьмах. Не-а, не случилось.
        - Здесь формата А4, вот там, направо и за угол - А5. Половинки и четвертинки от них - в другом отделе. А пока на, вот тебе ключи от места, где сокровища лежат.
        И он мелко захихикал. Я шутку оценил постольку поскольку, но заинтересованность изобразил. Старик отцепил от пояса массивную связку ключей и продолжил, засовывая ее мне в руку.
        - Я сам не помню, какой ключ от той двери, сам разберешься, чай, не маленький. Так-с, там у нас хранятся бандероли и посылки - конфискованные, конечно. Их приносят редко, вот за мои семьдесят лет всего, - он задумался, закатив глаза, - ага, ага. Да, тысяча девятьсот семь раз. У меня упала челюсть.
        - Это все нужно помнить?
        - Нет, нет, но за мои семьдесят лет здесь… - и понеслось, пока Иваныч заковылял куда-то по коридору. Да ему ж лет сто, не меньше! Я почему-то очень живо представил себя самого через семьдесят пять лет и передернулся. Нет-нет, я здесь задерживаться не планирую. Пару лет и по карьерной лестнице вверх!
        - Эх-эх, что с архивом, бедняжкой, сделает эта молодежь…
        - Так что ж уходите? - насмешливо спросил я, хотя ответ знал прекрасно. Но дедок смог меня удивить. Он остановился у двери, пошуршал второй связкой ключей (а, нет, первой - он просто умудрился вытащить ее из моей руки, а я и прошляпил!) и обернулся ко мне.
        - Если б не мечта, ни за что бы не ушел отсюда! Вот те раз, а я-то думал, старик на законный покой решил отправиться.
        - Что за мечта-то?
        - Буду с десантниками с парашютами прыгать! Вот те два. Я подумал, что Иваныч это рассказал уже всем, но послушно изобразил удивление, граничащее с шоком. Надо сказать, как-то так оно все и было на самом деле. В «комнате сокровищ» было пыльно и затхло. Я заглянул, прокашлялся и тут же вышел назад в коридор. Увиденное меня поразило: пустая комнатка четыре на четыре метра, заставленная коробками и пакетами с почтовыми отметками, липкими лентами с большими белыми буквами, подписями от руки и крупными синими штампами «ОТКАЗАТЬ».
        Ничего, надо сказать, необычного. Просто посылки, которые кто-то не забрал. Или, может быть, неправильно написал адрес. В общем, сокровищами тут и не пахло. Гленн Иванович, видя, что я не излучаю подобострастный интерес, закрыл дверь, вернул мне ключи и заковылял назад, к письмам, уложенным ровными рядами на бессчетном количестве стеллажей. Там нас уже ждали.
        - Вчерашнее, - сообщил парень, держащий в руках объемистый пакет.
        Все его волосы лежали ровно, но челка одиноко задиралась и стояла дыбом. А еще он улыбался, так задорно и просто, что и я не выдержал - улыбнулся в ответ.
        - Без сопливых разберемс-си, - добродушно отозвался старик и кивнул на меня. - Это наш новый архивник, Стасом зовут.
        - Очень приятно, - парень заулыбался шире прежнего и протянул мне руку. - Слава. Я пожал его руку, успев перехватить падающий из другой его руки пакет.
        - Сработаетесь, - удовлетворенно заметил Иваныч. - А теперь кыш отсюда, не мешай мне парня обучать. Слава кивнул, подмигнул мне и вышел. Письма я доставал осторожно, сидя за конторкой, хотя все время порывался уступить место Гленну Ивановичу. Тот отказывался, проявляя поразительную для своего возраста прыть.
        - Смотри, на самом верху пакета, - я клацнул ножницами, освобождая горловину, - листок. Достаешь его, штампуешь дату. Потом смотришь номер, вот здесь, в правом нижнем углу. Я во все глаза вылупился на огромный идентификационный номер.
        - Да не на весь, а на последние три цифры, дурень. И ищи это письмо на листке. Видишь графы? Я видел. Как бы теперь в этом разобраться… Я вытянул длинное письмо - «половинку», как его обычно называют. Повторяя про себя бесконечное «три-пять-восемь, трипятьвосемь, трипятьвосемьтрипятьвосемь», принялся водить пальцем по листу.
        - Нашел! - я засиял.
        - Теперь бери карандаш и в последней пустой графе ставь его формат. Поставил? Ага, откладывай в этот лоток. В остальные - прочие форматы. Видишь, здесь подписано. Понимаешь меня? С трудом.
        - Конечно, - отозвался я, откладывая первое письмо.
        - Ну давай, занимайся, а я скоро вернусь. Я часа два корпел над письмами. Листки сменялись листками, я шлепал даты, писал пару закорючек и откладывал в сторону. Конверты мелькали перед глазами: А4, А6, формата почтовой открытки… Вскоре после того, как я закончил и сидел со стопкой листков, недоуменно их разглядывая, вернулся Гленн Иванович. Похвалил меня и плюхнул на стол толстенный скоросшиватель.
        - Смотри, эти листки - все пронумеровал? - подшиваешь в папку.
        Папку на полку. Если приходит кто-то и спрашивает какое-либо письмо, спрашиваешь дату или номер, ищешь. Текст ты должен сосканировать и переслать по сетке. А письма должны оставаться здесь, все, до единого. Это понятно? Я закивал.
        - А теперь волшебство, - ухмыльнулся старик. - Видишь эту кнопку?
        Нажимаешь на нее, и-и… Ну, нажимай! Я поспешно ткнул пальцем в серебристую кнопку над крайним планшетом. Она оказалось тугой: пришлось поднажать. Тут же что-то загудело, лотки опрокинулись, заработали маленькие лопасти и конвейер по полу потащил письма к стеллажам. К моему удивлению (я его раньше не видел) письма укладывались идеально ровно, нигде ничего не спуталось.
        - Выключай. Я снова нажал и все замерло. Пластиковые выступы на полу, разделяющие письма, с щелчком вмуровались в пол, снова совершенно гладкий.
        - Ого…
        - Ого, - согласился со мной довольно улыбающийся Иваныч.
        Больше работы на сегодня не было, и мы со стариком сидели, пили чай, а он травил байки. Пару раз (во время обеда и перед уходом с работы) забегал Слава, посулил свою всестороннюю помощь новому сотруднику, перекинулся парой непонятных фраз со старым архивариусом и умчался. Попрощавшись с Гленном Ивановичем, я побрел домой. Точнее, я взял карту, увеличил ее до максимального размера, включил автопоиск и направился туда, куда указывала стрелка. До искомого Руновского переулка я добрался сравнительно быстро и остановился перед домом десять. Это оказалась невысокая постройка послевоенного времени, добротная, как и все, что делали тогда. Этажей восемнадцать, не больше. Стекло и кое-где проглядывающий металлический каркас. Нужно сказать, что такая архитектура была мне куда ближе, чем так называемая современная. Там-то вообще было нечто невообразимое, конечно.
        Я поднялся на пятый этаж, открыл дверь в свою квартиру (Л-032) и вошел внутрь. На пороге стояла моя сумка, свет везде был погашен. Я щелкнул по панели - на улице-то уже стемнело, и стерильный свет с аэростатов заливал улицы, но его не хватало, чтобы осветить мое скромное однокомнатное убежище. Загудели, заработали лампы в подвесном потолке. Стало светло, но не ярко. Первым делом я сунулся в душевую. Нормально: кабинка с матовыми стенами, раковина. Я наскоро сунул руки под струю дезинфицирующего пара и направился дальше.
        Зал был пустой: две полки для ненужных мелочей, рабочий стол с дополнительным светом, диван, монитор в стене напротив, шкаф. Идеальное место для работающего холостяка - ничего лишнего.
        Итог изучения нового места обитания подвела кухня. Я тут же двинул к холодильнику, установленному на полу. Открыл его - тот даже не мигнул мне. Не включен и абсолютно пуст. Пришлось снова накидывать на себя куртку и идти за продуктами, хотя бы самыми необходимыми.
        Ближайший магазин (закрывающийся через полчаса) обнаружился в соседнем дворе. Я прошмыгнул между металлодетекторами, пиликнувшими из-за работающего КПК, и направился в продовольственный отдел.
        Я бездумно бродил между стеллажей с макетами еды, изо всех сил пытаясь вспомнить наставления матери. Что-то она там про фруктовую эссенцию говорила и про цены на мясо. Да нет, цены здесь нормальные. Хотя - я затормозил - оно и неудивительно: один московский рубль равен пяти омским. То есть, выходит, здесь цены в среднем в пять раз выше наших! Мама родная, куда же я попал…
        Я записал свой номер и ткнул пальцем в значок чая. Хороший чай, с вековыми, как написано на упаковке, традициями. Ну, посмотрим, что у них тут за традиции.
        Печенье «Веселый почтальон». Класс, попробуем.
        Замороженные мясные палочки. Это я знаю, я такое дома ел, если вдруг случалось оставаться одному.
        Порошок для соуса, разводится водой. Какая прелесть! К мясу.
        Я глянул на КПК. Сумма выходила не смертельная, но я даже как-то боялся умножать ее на пять. Нет, вроде бы, хватает. Я нажал «купить» и поспешил к кассе, где для меня уже собирали мой заказ.
        Как оказалось, я был последним покупателем, и сонная неулыбчивая продавщица клала последнюю упаковку печенья в коробку с логотипом магазина. Расплатившись, я взял ее и направился к выходу. За мной торжественно захлопнулись дверь, тут же заблокировавшаяся. Было ровно десять.
        На меня упала полоса света от аэростата, и мне на секунду показалось, что меня насквозь прошил рентгеновский луч и я сейчас медленно и неспешно расползусь на несколько равных кусочков. К счастью, пронесло, я нырнул в приятный межсветовой полумрак и так направился к дому, чувствуя себя грабителем, спешащим с добычей куда-то. Добыча нежно оттягивала мне руки и просилась в холодильник, потому что есть сегодня я уже вряд ли стану, зато завтра на работу нужно что-то обязательно взять.
        Как я понял, там была такая своеобразная традиция - собираться всем отделом и обедать вместе. Точнее, подразделением. В общем, выходило так, что обедать мне придется одному, потому что Гленн Иванович уволился, начальник архива заведовал, как оказалось, еще и операторами, так что если и приходил на работу к обеду, то обедал с ними, а больше никого у нас и не было. Зато ко мне обещал забегать Слава, и я почему-то ему верил - парень лучился таким идиотским радушием, что не проникнуться к нему никак нельзя было.
        На входе в квартиру я еще раз споткнулся о свою сумку, подумал, что обязательно разберу ее завтра после работы, разделся и рухнул на диван, не расстелив. Он негромко пискнул у меня под головой и зажужжал, подстраиваясь под мой рост.
        Глава 3
        Сдержанно запиликал будильник, высветившийся на подлокотнике дивана, на котором я спал. Я поднял взгляд, несколько мгновений тупо поизучал меняющиеся цифры, после чего принялся просыпаться. Для начала мне нужно было дойти до ванной, плеснуть себе в лицо воды, почистить зубы, выпить кофе, одеться, и только после этих сложных манипуляций я мог чувствовать себя живым человеком. Все это занимало, в целом, минут десять, после чего я отправлялся на работу. И так уже пятый день подряд.
        Работать в архиве было несложно, правда, довольно скучно и однообразно. Я решил вопрос радикально: сидел и читал. В ход пошли классики прошлого века: Пелевин, Покровский, Коэльо. Что-то мне нравилось, что-то нет, но жажда знаний была настолько велика, что выбирать не приходилось.
        Я сидел, поджав ноги, за конторкой и в ужасе осознавал, что подходит к концу «В списках не значился», написанный жутким дремучим языком, не адаптированным под современность. Я едва понимал слова, некоторые просто угадывал. Последние страницы я растягивал как мог, просто потому что до конца рабочего дня оставалось чуть меньше четырех часов, а заняться было решительно нечем. Но все хорошее (и плохое тоже) рано или поздно заканчивается. Я отложил читалку, встал, потянулся, хрустнув суставами, и направился вдоль стеллажей в конец комнаты. Все письма на них были вскрыты, но снова запакованы. Я выудил с ближайшей полки конверт, подписанный непонятным мелким почерком. То ли в Шатуру, то ли в Шимкент, не разберешь. Хотя марок налеплено - хоть гранитную плиту посылкой отправляй. Обратным адресом значился какой-то военный объект федерального масштаба под Талдомом. Наверное, какой-то военный решил накропать письмецо любимой матушке, но совершенно случайно сболтнул правительственную тайну, вот и не смог преодолеть почтовую цензуру. Ее вообще, судя по количеству забракованных писем, пройти почти невозможно.
Писать для этого нужно о цветах и полях, как минимум. Тогда, наверное, лучше и вовсе не писать.
        Я осторожно потянул сложенный втрое лист бумаги, развернул его, пробежал глазами по неровным строчкам. Ничего необычного или страшного, что могло бы опорочить честь государства. Некто, вторую неделю служащий в армии, поприветствовал «дорогих мамочку, сестру и братьев», рассказал, где находится его часть (ага, как будто по конверту об этом узнать было сложно), описал свой быт. Я выцепил взглядом абзац, написанный с особым размахом, как будто писали его после длительного перерыва, отдохнув порядком.
        «На днях к нам привозили театральную постановку, „Горе всем“ называется. Про Великую войну, и то ли пытались нас воодушевить на активную борьбу, либо предостеречь, что делать этого не надо, мол, воевать плохо, к добру это не приведет, все порушим только. Посмотрели мы пьесу, поют красиво, праздник у них, карнавал, аплодировали долго, даже цветы для них откуда-то притащили… А потом снова отбой. И на следующее утро снова задание.
        Мам, ты же знаешь, у меня среди ленинградцев были друзья. С Пашкой Свибловым мы вместе учились, Сема Сурахин туда год назад перебрался, а теперь я не знаю даже, живы ли они. Они же нам не враги, только там, в Петербурге, власть что-то там чудит, да люди на демонстрации ходят. Революционный город! Власти, в общем, играют в свои игры, а люди убивают друг друга. Мама, я вернусь. Обязательно…»
        А ниже, большими черными буквами: «ЗАПРЕТИТЬ».
        И в самом низу, зелеными: «РАЗОБРАТЬСЯ».
        Я поспешно запихнул листок назад и отошел в сторону.
        Бедная женщина: ни письма не получила, ни, наверное, сына. Больно уж угрожающе выглядело это «разобраться».
        В комнату заглянул Слава. Увидев меня, с растерянным видом шатающегося между стеллажей, позвал с собой на перекур. У нас никто не курил, не водилось такого даже, но я тут же согласился.
        В курилке никого не было, а сама она располагалась на третьем этаже, в полностью стеклянном выступе, так, что под ногами была пустота, дым уходил вверх и через вентиляцию выводился на крышу.
        Слава усадил меня на единственный стул, а сам закурил, задумчиво изучая меня взглядом. В кой-то веки в его глазах не плескалось туповатое веселье.
        - Курилка - единственное место, в котором не ведется запись, как нам, по крайней мере, говорят. Тем это сомнительней, - он улыбнулся, будто извиняясь за то, что собирается сейчас сказать. - Но ничего важного я тебе не скажу, просто расскажу самое главное. Я же вижу, ты ни черта о нашей стране не знаешь.
        Я запротестовал:
        - Знаю я все!
        - Знаешь, знаешь, - хмыкнул Слава. - Только то, что в учебниках написано. Москва, столица тоже Москва, политический режим - почтократия, верно? То, что тебе не известно, узнаешь после. И я могу подсказать, кто тебе в этом поможет.
        - Что, ты? - с сомнением хмыкнул я.
        - Нет, не я, - Слава не обиделся и наклонился ко мне. Конечно же, на этом интересным моменте нас и прервали - в курилку влетела оператор Елена, запнулась, помялась немного и произнесла:
        - Вас ждут в Зале, сейчас же. Извините, - и умчалась.
        Мы недоуменно переглянулись, правда, Слава тут же расцвел и стал тем простоватым дружелюбным парнем, к которому я уже успел привязаться. Честно сказать, меня пугал его серьезный взгляд.
        - Понял. Пойдем, сегодня вроде как торжественное мероприятие, вам бляхи парадные прицепят.
        - Э? - я удивленно тронул прямоугольную плашку на груди, прицепленную к своей синей футболке, прямо над эмблемой почты. На ней значился код подразделения.
        - Да нет, это повседневная, - отозвался Слава, - а ту, парадную, мы не носим, храним дома, только иногда надеваем, если свыше спускают какую-нибудь проверку. Так, давай, шевелись, там наверняка ждут только тебя!
        Пришлось идти. Но для начала я завернул в архив, неловко причесался пятерней, попил воды, а после этого с гулко бьющимся сердцем направился в главный зал.
        Нет, как оказалось, ждали там не только меня, но и начальство - главного по отделению. Именно с его торжественной речи должно было начаться торжественное мероприятие. Вот все и стояли, переговаривались негромко, обсуждая, насколько сильно снизился поток новых работников в этом квартале - подумать только, вместо привычных десятерых-пятнадцати новобранцев на посвяте всего двое: я и девочка-оператор откуда-то из-под Коломны. Она робко улыбалась мне с другой стороны прохода, а я растерянно ее изучал, пытаясь понять: почему же она такая блекло-серая? Светлые волосы в косичках, будто припорошенные пылью, невыразительные маленькие глаза… Но больше мне хотелось понять, почему здесь все девушки такие? Почему в этой стране все такое типовое? Никаких ярких цветов в одежде, только синяя форма почтовиков, которая давала мне примириться с окружающей меня действительностью.
        Я украдкой вздохнул. А все Слава с его непонятными обещаниями - я ведь теперь неделю буду думать, что здесь не так!
        - Да не волнуйся ты, - неправильно расценила мой вздох Ольга, оператор из пресс-центра, кладя ладонь мне на сгиб локтя.
        - Да я и не… а, ладно, как тут не волноваться? - пробурчал я. А что сказать? «Не мешай, я предаюсь размышлениям о пороках системы вашего государства, на что меня надоумил Славик»? Умный подход, ничего не скажешь.
        - Ничего-ничего, - заверила меня девушка, мягко улыбаясь. - Все мы через это проходили и, как видишь, прошли. Считай, что это такое испытание.
        - Я что, еще и делать что-то должен буду? - тут-то я не на шутку перепугался. Петь, плясать и рассказывать стишки - это явно не мой конек!
        - Да нет, если нервы выдержат…
        Что это значит, я узнать не успел, потому что на меня зашикали, а потом схватили на рукав и куда-то потащили. Я оказался возле самых дверей, в проходе, который создавали работники почты, все, как один, отвернувшиеся от меня и устремившие свои взгляды вглубь зала, туда, где на небольшом возвышении, как лектор в институте, стоял начальник отдела.
        Чуть позади меня стояла коломенская новенькая.
        Началась почти часовая речь о том, как хорошо служить нашему обществу и работать на почте. Посыпались имена, даты, формулировки - судя по скучающим лицам, речь эта не менялась из года в год. Это не могло не удручать.
        Наконец-то обратились к нам. Услышав свое имя, я напрягся, вытянулся во фрунт и пошел к начальнику, держащему в руках небольшую коробочку из красного материала. И тут-то я понял, что имела в виду Оля, говоря про нервы.
        Я шел будто по стану врага. По живому коридору, и каждый в нем считал своим долгом что-то язвительно заметить, шепнуть мне вслед, и все они смотрели на меня так, будто я только что продал Родину мелким оптом.
        Ну, нет, даром мне такая Родина не сдалась.
        Я заметил в толпе лицо Ольги - она улыбнулась мне и тут же что-то сказала; запаниковав, я принялся шарить взглядом по работникам, пытаясь найти среди них Славу. Нашел. Тот ободряюще кивнул, оставаясь предельно серьезным.
        Желание сбежать куда глаза глядят испарилось, сменившись небывалым упрямством: да чтоб я, да отступать?!
        Я стоял перед начальником отдела, смотрел на его седые усы щеточкой и не слушал, думая о чем-то своем. На моей груди блестела в свете длинных потолочных ламп новая парадная бляха с цифрами. Я кивнул и отошел. Мое место заняла новенькая операторша. Она стояла бледная как смерть, и над ее верхней губой блестели бисеринки пота. Оставалось только надеяться, что я все же выгляжу лучше, чем это подобие человека.
        Ну вот! Я уже поймал себя на мысли, что начинаю презирать эту девочку за то, что она на несколько шагов отставала от меня. Дьявольское место!
        Наконец церемония завершилась громогласными аплодисментами и началось что-то вроде праздника. Сдвинули столы, принялись раскладывать тарелки с чашками.
        Я глянул на часы. Пять десять. Ну, логично, сегодня же суббота, посетителей никаких нет, мы уже десять минут как закрылись, ничто не мешает еще немного посидеть. Тем более, дома меня никто не ждет. Рядом как-то сам собой оказался Слава, потянул меня за рукав, держа на отлете руку с дымящейся чашкой.
        - Пойдем, я нам место занял.
        - Что у тебя за дрянь в руке? - я послушно лавировал между столов, влекомый другом. Ну, надо же, я уже называю его другом.
        - Коктейльчик один. Попробуешь еще.
        Попробовать коктейль мне не довелось, я ограничился чаем со всякими вкусовыми добавками, которые просто ненавидел - зато их обожали наши операторы. А еще они всегда макали в чай крекеры. Меня передергивало от одного вида размякшего набухшего кусочка теста, а они ничего, уминали за милую душу. Слава, отвернувшись от меня, вовсю общался с симпатичной операторшей из смены, которая выходила так редко, что я за все время работы здесь ни разу еще ее не видел. Я не мешал, потягивая насквозь химический чай. Допив невесть какую по счету чашку, я поднялся и хлопнул Славу по плечу.
        - Ну, я домой, - и, дождавшись прощального рукопожатия, направился к выходу. Сегодня меня приняли как своего, и я, похоже, смог не ударить в грязь лицом. Вот бы это еще сказалось на зарплате…
        Глава 4
        Все началось с того, что вчерашнюю почту принес не Слава, а какой-то парень, которого я раньше не видел. Он бухнул на конторку пакет, стребовал с меня роспись, печать, после чего удалился восвояси, так ни разу и не улыбнувшись.
        Я принялся разгребать письма, размышляя над тем, куда мог деться Славик. Попросил выходной? Заболел? Я мог бы его набрать, но у меня был только номер внутреннего пользования, вне работы мы толком и не общались.
        В общем, решив, что ничего страшного случиться явно не могло, я принялся перебрать письма. Это монотонное занятие успокаивало. Я, не отвлекаясь, сортировал конверты, пока один из них, наконец, не привлек мое внимание. Он был совершенно белый, без адреса, без марок, без отметок о цензуре, даже не вскрытый. Я тут же принялся его открывать - любопытство, стоит признать, было одним из моих доминирующих качеств.
        В конверте было набранное шаблонными буквами письмо. Я растерянно пробежал его глазами, потом вернулся к приветствию. Сказать, что оно меня удивило - это не сказать ничего. Я принялся читать внимательнее.
        «Привет, Стас.
        Меня не будет некоторое время, поэтому я хотел тебя попросить об одном одолжении. Надеюсь, тебе будет не очень трудно съездить по адресу, который я указал ниже, и отдать там бумагу, которая прилагается к этому письму. В ближайшие пару дней, это важно, только нужно еще, чтобы никто с работы об этом не знал. Слава.»
        Я мимоходом глянул на бумажку, прикрепленную скобкой, ничего не понял и принялся изучать адрес. Я там был. Кафе «InTime», в котором я хорошо посидел в тот день, когда только приехал в город. Ниже было подписано имя - Даниил.
        Даниил так Даниил, отнесу, мне не сложно. И я снова принялся за сортировку отцензуренных писем, лишь иногда мыслями возвращаясь к Славе. Странно это все и совсем на него не похоже.
        День тянулся мучительно медленно, мне не с кем было даже пообедать, так что я выбрался в главный приемный зал, где обедали девочки-операторы. Они, естественно, разрешили мне к ним присоединиться, поили пахучим чаем, от которого меня тошнило, и кормили странными рассыпчатыми печеньями, которые «приготовила Галина из третьего отделения». Галина помахала мне рукой, я улыбнулся в ответ и принялся стряхивать крошки с колен. Печенье зверски крошилось.
        Не дотерпев до окончания рабочего дня, я ушел на пятнадцать минут раньше и направился в кафе. Заодно и бляху обмою.
        Сегодня уже была настоящая осень. Еще вчера была не очень настоящая, так, суррогат, а сейчас уже и небо окрасилось рыжиной, и в воздухе что-то такое витало, чего летом никогда не бывало. Распыляют они что-то, что ли?
        Кафе я нашел быстро. Прошел мимо открывшего передо мной двери работника в серо-стальном мундире, подошел к стойке и обратился к молодому парню-бармену.
        - Где я могу найти Даниила?
        Тот побледнел, неуловимо изменился в лице, равно как и те, кто сидел достаточно близко, чтобы расслышать мой вопрос. Посетители (а это, как и в прошлый раз, в основном были студенты) зашептались, поглядывая на меня.
        - Я от Славы, - поспешно добавил я, и напряжение, кажется, немного спало. Бармен кивнул мне на один из мягких диванчиков, повернутых к столам. Стол был уже занят, так что мне волей-неволей пришлось обратиться к сидящим за ним. Тем более, что они первыми со мной заговорили.
        - Откуда ты о нас узнал? - поинтересовалась девушка в серой блузке, потягивая коктейль через трубочку. У нее были красивые зеленые глаза и бледные губы, обведенные контуром чуть темнее. Я о них не знал ничего, но объяснять это не посчитал нужным, учитывая то, что двое сидевших по бокам от нее парней изучали меня в большей степени недовольными взглядами. Они вообще были какие-то совсем одинаковые. Нет, не близнецы, просто один типаж внешности: русые коротко стриженные волосы, курносые носы, блеклые голубые глаза.
        - От Славы.
        Девушка тут же помрачнела, а парни, наоборот, заулыбались мне.
        Странные ребята.
        - А. Меня зовут Лада. Это Александр и Алексей, - я кивнул, даже не стараясь запомнить. Моего плеча коснулся бармен, заставив отвлечься от медитативного изучения глубоких Ладиных глаз.
        - Пойдем, Данила тебя ждет.
        Пришлось идти. Я попрощался с новыми знакомыми (причем лица парней тут же вылетели у меня из головы) и направился к окну, куда меня вел бармен. Он поставил на угловой столик высокий стакан со слоистым кофе, рядом положил папку для бумаг и кивнул сидящему парню.
        - Отчет по патрулю написал, Стаса привел, могу идти, ваш сиятельство?
        - Как будто тебе нужно мое позволение, - насмешливо отозвался Даниил. Бармен ухмыльнулся в ответ и ушел, оставив меня гадать, откуда он знает мое имя. - Садись, садись.
        Я сел рядом, сцепив холодные руки на коленях.
        - Может, чаю?
        Я помотал головой.
        - Ну, тогда рассказывай.
        Рассказывать мне было нечего, поэтому я полез в карман, извлекая оттуда изрядно помятый конверт. Я протянул его заочно знакомому мне Даниилу и, пока он изучал письмо, принялся с интересом изучать его. Ничего необычного: совершенно среднестатистический студент с нашивками Университета на пиджаке (я тщетно пытался рассмотреть специализацию, но кроме исторического орла и какого-то спортивного человечка рассмотреть ничего не сумел), со светлыми вихрами и светлой же щетиной на подбородке. Чистый типаж, таких сейчас редко встретишь - у кого волосы темные, у кого нос с горбинкой. Но решительно ничего необычного.
        Так я думал недолго, пока парень не поднял на меня серьезный взгляд. Я никогда не смотрел собеседнику в глаза, поэтому старательно изучал складку между его бровей. Напряженно мыслит о чем-то, однако.
        - Значит, Слава хотел, чтобы я взял тебя под свою опеку, - заключил Даниил. Я аж опешил. Меня? Под свою опеку? Да я тебя года на три старше, как минимум!
        - Объясню, пока ты не понял меня превратно, - невозмутимо продолжил странный студент. - Ты ничего не знаешь о нашей стране, а как только узнаешь, либо наша организация возьмет тебя под свое крыло, либо же этим займутся другие. Тогда будет уже поздно.
        Я нахмурился. Славик тоже упорно твердил мне, что я ничего не знаю, но узнать просто обязан. О чем узнать? Что здесь вообще происходит? Отец, куда ты меня отправил, черт подери?
        - Ты историк, - продолжал тем временем Данила, но я его перебил:
        - Документовед, - и пустился в долгие объяснения, которые успел выучить наизусть за последние семь лет, начиная с того момента, когда мама задала мне искрометный вопрос: «Куда ты поступил?», - Я просто копаюсь в бумажках, и совсем необязательно они должны быть историческими источниками. Я подумал было, что стоит встать и уйти прямо сейчас, я ведь приехал сюда для того, чтобы работать, а не чтобы вступать в контакт со всякими наверняка экстремистскими группировками. Тьфу-тьфу меня в это вмешаться.
        - Да, я знаю, знаю, - перебил меня Даниил, - и тогда ты тем более должен понимать, чем отдает сейчас наш политический строй и чем это может закончиться. У нас здесь тоталитарный режим, такой, что никакому Советскому Союзу не снилось. Почта следит за всем. Решительно за всем, они знают даже, какие песни ты поешь, находясь в душе!
        - Почему ты тогда так смело об этом говоришь? - насмешливо отозвался я.
        - Потому что здесь все свои, а я все равно в розыске, и через тридцать семь минут, когда здесь окажется патруль, я буду уже прилежно сидеть в аудитории и слушать лекцию по истории почты XX -XXI веков. Они ведь даже не знают моего настоящего имени, только номер студенческой бляхи, которую сменить ничего не стоит.
        - Э-э, Даниил?.. - недоуменно промычал я, заметно сомневаясь в здравомыслии этого парня. Говорить мне такое, зная, что я работаю на почту?
        - Не настоящее. Сменил, как только из Омска приехал.
        Мое лицо удивленно вытянулось. Вот черт подери, встретить здесь земляка я никак не ожидал!
        - Омск? Так я оттуда! А где ты жил там?
        Даниил меня снова перебил.
        - Немного о сути проблемы, после чего мы с тобой поговорим о нашей малой родине, хорошо?
        Я кивнул.
        - Чудно. Итак, мы - сопротивление. Называй это как хочешь: партизаны, революционеры, декабристы, идиоты - нам все равно, мы против этой системы, которая перемалывает всех и превращает в фарш. Я невольно вспомнил забракованное письмо военного и поежился: вот где точно остался один фарш.
        - Несколько наших людей работают на почту, - продолжал Данила, - а мы часто перехватываем машины с письмами. Нам очень важно, чтобы все они достигали своего адресата, потому что в тех конвертах, которые каждое утро регистрируешь ты, содержится целая история, паззл, указания к действию, то, что позволит нам устроить настоящую революцию.
        Я призадумался: красиво говорит. И мой юношеский романтизм подсказывал, что участие в революции в другой стране и триумфальное возвращение домой - неплохая черточка в биографии сына главы небольшой страны. Да, я тщеславен, увы и ах.
        - А что я должен делать?
        - То, чем занимался Слава. Снимать копии с писем, которые тебе приходят и передавать их получателям.
        - Почему сам Слава не может этим заниматься? - я наконец-то задал волнующий меня вопрос. Даниил помрачнел, но от прямого вопроса уходить не стал, за что ему честь и хвала.
        - Он ошибся в рапорте начальству и попал в тюрьму. Это никак не связано с тем, чем он занимался для нас. Слава был очень ценным сотрудником, и я надеюсь, ты сможешь нам его заменить.
        - Заменить, заменить, - недовольно пробормотал я себе под нос. - А если что случится, меня так же легко заменят? Ладно, когда приступить?
        - Завтра, - довольно кивнул Данила. - Раз в неделю приходи сюда, приноси копии писем, а мы уже будем их разносить. И умоляю тебя, никогда больше не приходи сюда в форме почтовика - у Димы чуть разрыв сердца не случился, когда он тебя увидел. Я удивленно приподнял бровь. Данила махнул рукой в сторону стойки, за которой суетился бармен.
        - А, понял.
        - Советую сходить и попросить у него кофе - он шикарно его готовит. Это за счет Организации. Решив, что отказываться бессмысленно, я кивнул и поднялся с места.
        - Как, кстати, ваша организация называется?
        - Просто Организация. Это должно объяснять все.
        Глава 5
        Итак, я узнал о том, что случилось со Славой, и даже познакомился с его матерью, когда относил вещи, оставшиеся на рабочем месте. Инесса Свердловна, надо признать, не особенно страдала по этому поводу, упрекала своего младшего сына в безалаберности и все зазывала меня разделить чай с ней и ее оставшимися отпрысками.
        Справедливости ради стоит заметить, что хоть я и не стал отказываться, проникнуться любовью к этой семье никак не смог. Особенно меня раздражало их отношение к Славе - что-то вроде «второй был не так не сяк, третий вовсе был дурак». Оставшиеся в лоне семьи братья казались мне редкостными дуболомами, хоть один из них и косил усиленно под интеллигента и, держа чашку с чаем чуть на отлете, листал томик стихов Белянина. Неплохой выбор, на мой не очень гуманитарный вкус.
        Прошло две недели с тех пор, как я познакомился с Даниилом. Для своих он был просто Даня, но я никак не смог изгнать толику официальщины из нашего общения, хоть мы и прониклись друг другу симпатией, основанной, видимо, на землячестве. Я приходил раз в неделю, приносил стопку отпечатанных бумаг, получал свое «спасибо», кофе, действительно оказавшийся безумно вкусным, и приятное общение, потому что контингент в кафе бывал поразительный по своему разнообразию, и с каждым было интересно пообщаться или поспорить.
        Частенько ко мне подсаживалась Лада, девшая куда-то своих дружков-почти-близнецов, и увлекала меня в безумно нудный, но очень приятный с визуальной точки зрения разговор о современном искусстве. Я терпел, сколько мог, и вяло пытался поддержать беседу, но наконец не выдержал:
        - Давай сходим прогуляться?
        Был вечер субботы и подходила к концу золотая осень. Все деревья обросли желтоватыми светодиоидами, которые постепенно угасали. Это наводило на меня тоску, потому что лампочки постоянно давали сбои, мигали, особенно по вечерам, когда я шел с работы, и это безумно нервировало. А вот днем было по-прежнему хорошо, тепло настолько, что можно было ходить в одних только легких куртках, пахло дождем и озоном и только иногда начинал задувать пронзительный ветер.
        Лада согласилась, и я не мог сдержать довольной улыбки. Я отдал копии Даниле, сказал, что вернусь к вечеру, и вышел на улицу. Следом вышла Лада, набрасывая на шею газовый серый шарфик. Я ничего не сказал, но так и не смог взять в толк, зачем навешивать на себя какие-то вещи, которые совершенно не греют?
        Девушка вцепилась мне в руку, и мы пошли вверх по набережной, иногда перебрасываясь парой незначительных фраз. Нам и в тишине было хорошо, хотя создавалось впечатление, что Лада просто не может молчать так долго: она иногда подавала голос, чтобы сообщить что-то, что я видел и так. Искусственную радугу, раскинувшуюся на стене дома, мальчика в легком сером комбинезоне, вышагивающего по искрящемуся газону. Как я успел понять, обычная московская улочка, каких много.
        - Ты ведешь меня куда-то целенаправленно или так? - голос Лады вывел меня из созерцательного состояния и поверг в ступор.
        - Просто так.
        - Тогда давай поедем до Новой площади. Я смутно представлял, где это, но отказываться, конечно, не стал.
        Да она бы меня и не услышала - мы шагнули под мост, и над нашими головами монотонно и въедливо гудел метрополитен. По рельсам скользили туда-сюда огромные вагоны, перевозящие сотни людей за раз - местная достопримечательность, я, когда в первый раз увидел здешнее метро, долго стоял, оглушенный и завороженный.
        Мы поднялись по широкой лестнице, сталкиваясь плечами, и я оплатил оба жетона. Мы не переставали беседовать.
        - Раньше ведь метро было под землей, - блеснул эрудицией я. Лада согласно закивала.
        - Да, но со временем земля стала проседать, временами возникала зыбучая грязь, в которой не то что люди утопали - дома целые уходили вниз, и во время войны многие станции попросту осыпались. Например, почти весь центр - Почтовый ряд, Театральная, Площадь революции. Или вот Новокузнецкая, например, - и она обвела взглядом серебрящийся навес над нашими головами, прозрачные плиты пола, арматурины перегородок. - Все это появилось на их месте.
        - А куда мы едем?
        - До станции «Новая площадь», а там увидишь.
        Больше я вопросов задавать не стал, да и не смог бы: ветер свистел в вагоне так, что что-либо расслышать было практически нереально.
        Зато вид был замечательный. Местами вагончики шли над Москва-рекой, кое-где ныряли сквозь дома, все это было залито лучами из дирижаблей и неповторимо искрилось осенней прелестью. Мы вышли из метро между двух дорог, прошли через аллею, на входе в которую был установлен проектор, показывающий нам двух почтенных старцев.
        - Кирилл и Мефодий, - ответила на мой удивленный взгляд Лада. Мы сели на летней веранде небольшого кафе, где вкусно пахло какой-то выпечкой, которую я ни разу в жизни не пробовал, но тут же заказал.
        Старой площади давно уже не существовало, такое название носил один-единственный обшарпанный переулок, а Новая площадь, вымощенная последний раз незадолго до войны, живо напомнила мне МКАД: выбитые камни, вздыбленный от снарядов асфальт, покрошившиеся углы ближайших домов. И таких «памятников» в Москве - городе боевой славы, - как я смог заметить, было великое множество.
        Над головой Лады, склонившейся к своей тарелке, возвышался один из известных небоскребов Лубянки. Он отражал небо, и я даже смог увидеть перьевые облака, проходящие своим чередом. Я перевел взгляд на само небо, и меня настигло жестокое разочарование: на небе не было ни облачка. Проецированное изображение на стеклах - это даже не смешно и совершенно банально. А я ведь купился, как младенец.
        Лада занесла руку над салфетками, потом, передумав, просто положила ее на стол. Я тут же воспользовался ситуацией и положил свою руку поверх. Девушка подняла на меня удивленный взгляд и поспешно отстранилась, даже немного отъехав на стуле.
        - Да ну, - криво усмехнулся я, сильно уязвленный. - Ни за что не поверю, что у вас все так серьезно и ушло дальше похабных анекдотов.
        Она подняла взгляд куда-то над моей головой. Я тут же обернулся, чтобы узреть возвышаюшееся здание, длинное и плоское, со множеством зарешеченных окон.
        - Отдел нравов, - подсказала Лада. - Возрождают традиции Лубянки прошлых веков. Чтобы провести несколько положенных часов с девушкой, нужно прийти туда, пройти обследование, записаться, встать в очередь, дождаться, вписать партнершу и после этого получить разрешение на 21.00 -22.00. Все это длится минимум неделю.
        - Так я схожу, впишу, кого нужно, мне не сложно! А если не хочешь, так бы просто и сказала, тоже мне, повод. Когда надзор кому-то мешал?
        - Не надо, - в голосе Лады проскользнуло что-то отдаленно напоминающее просьбу. - Нельзя, чтобы мое имя попало в какие-либо списки.
        Я пожал плечами. Нет так нет. И все дружелюбие и приязнь, возникшие между нами, тут же исчезли.
        Дурацкие законы дурацкой страны. Возвращались вместе. Я сел за стойку к Диме и попросил кофе, а Лада тут же прошла к столику, где сидел Данила. Они оба синхронно на меня посмотрели; я пожал плечами, обхватил ладонями высокий стакан и начал разводить бармена на разговор. На душе было погано.
        Глава 6
        Я стал приходить в кафе чаще. Например, в выходные, когда почта закрывалась раньше. Мы с Данилой сидели и пили кофе, разговаривая о знакомых улочках Омска, ближних и дальних городах, погоде, политике (я, конечно, поддерживал своего отца, а вот Даня был против).
        Началась самая настоящая московская зима, о которой я столько слышал. Пошел первый дождь, который пробивался даже под натянутые под аэростатами экраны, он оставлял светлые следы на брюках и обуви, под ногами хлюпала грязевая каша, за ночь обрастающая хрусткой мерзлой корочкой.
        Я спешил к кафе, с наслаждением ломая эту корочку, из-под которой тут же выступала темная жижа, заляпывающая мне ботинки. На полу моста, куда я нырнул, спасаясь от вновь начавшегося дождя, оставались смачные рельефные следы моих подошв.
        Швейцар (по имени Георгий) в утепленном мехом мундире открыл передо мной дверь, подмигнул и снова замер. Он был странным: сколько я ни выспрашивал, за какие грехи парень стоит тут, как изваяние, никто мне так и не ответил. А жаль, любопытство было сильнее меня.
        По воскресеньям в кафе были все, даже те, кого из-за студенческой жизни или работы не бывало в будние дни. В выходные кафе вообще превращалось в небольшой отдельный город, в котором играла приглушенная музыка, звучал смех, а под потолком лениво ползали разноцветные огоньки.
        Данилы еще не было, и я подсел к бармену, повесив свое серое пальто на спинку высокого одноногого стула. Дима вертелся у стола, что-то разливая, но даже это не помешало ему поздороваться со мной и предложить кофе. Я согласился, сжимая и разжимая замерзшие ладони. У нас, в Омске, было значительно теплее.
        Приготовив мне кофе и покончив с остальными заказами, Дима сел напротив меня, по ту сторону стойки. У него были смешно взлохмаченные рыжие волосы, а на носу красовались конопушки - даже зимой.
        - Дим, ты же состоишь в Организации? - я вцепился в теплый стакан с кофе, как в величайшее сокровище, иногда поглядывая на бармена.
        Тот неотрывно смотрел в ответ.
        - Нет.
        - Как так? - я несказанно удивился, но виду, кажется, не подал.
        - Ну, официально не числюсь. Чтобы быть в Организации, нужно приносить ей ощутимую пользу, - даже отвлекшись на Алексея (Александра?), он продолжал мне отвечать. Я возмущенно взмахнул ложечкой для кофе.
        - Но!
        - Нет, за это я получаю деньги. Кажется, он запутал меня окончательно. Насколько я видел, Дима никогда не брал деньги со своих. А много ли можно наработать с тех редких посетителей, что иногда сюда забредают. Я собрался было уточнить этот вопрос, но вдруг двери распахнулись, внеся с собой поток холодного воздуха и мелких брызг. Ввалились пять человек в полном обмундировании внутренних войск. За ними сгрудился еще десяток военных.
        - Отдел Надзора! - рявкнул командир, и все кафе вдруг пришло в движение. Совершенно спокойный Дима указал мне в сторону противоположной от входа стены, где за дверью можно было увидеть лестницу. Естественно, я устремился туда, думая только о спасении своей шкуры. Все это было очень и очень плохо.
        Лестница круто вела вниз, в один из немногих оставшихся в городе подземных паркингов, давно пустующий. В нем разом все замелькало, зашумело, заметались люди. Меня схватил за руку Александр (Алексей?) и подтолкнул к выходу.
        Я прошел, вернее, почти пробежал половину, наверное, пути до своего дома, прежде чем смог успокоить бешено колотящееся сердце и осознать, что на улице безумно холодно. Я оставил пальто в кафе, и осознание этой мысли заставило меня панически хлопать ладонями по карманам. Нет, вроде бы, все документы остались при мне, как и КПК.
        Если первую половину пути я проделал минут за двадцать, то на вторую потратил чуть ли не час. Разыгравшаяся паранойя и скачущий адреналин гнали меня дикими обходными путями, и я даже не боялся заблудиться.
        В квартиру я вполз без сил, замерзший, быстро разулся и пошел на кухню, готовить себе чай. Под мерное бульканье нагревающей воду спирали сполз на стул и попытался привести мысли в порядок. В голову закрались мысли о том, что неспроста Славик оказался в тюрьме. И что, черт возьми, это может настигнуть и меня.
        Дыхание выровнялось, и я принялся осторожно прихлебывать горячий чай.
        Выходить на работу в понедельник стало вдвойне тяжелее. Я не мог уснуть полночи, в голову лезли непрошеные мысли о том, могут ли на работе узнать о моем «досуге» и, если могут, то что мне за это сделают. К тому же, было очень душно, но по окну отчаянно барабанил дождь, так сильно, что я даже выглянул - аэростаты, свернув экраны, удалялись куда-то на север.
        Утро наступило серое и неблагодарное. Я поднялся на ноги и принялся собираться, чтобы с пятиминутным опозданием явиться на работу. На почте творился какой-то бардак: посетителей не пускали, только работников, которые толпились в коридоре и главном зале, перешептываясь. Кто-то, как, например, я, даже еще не снял верхнюю одежду. Я нашел Ольгу, та лишь беспечно пожала плечами:
        - Внеплановая проверка Отдела Надзора. У нас такое бывает. Если дружишь с законом, проблем не будет.
        Мне аж поплохело. Я-то из-за этой Организации с законом не дружил! Меньше всего мне хотелось вслед за Славой отправиться в тюрьму; в голове уже начал прокручиваться план разговора. Беда была в том, что я даже не знал, о чем меня спросят, и, тем более, не знал, что известно Надзору. Меня уже подозревают? Или это все из-за моего пальто, оставленного в кафе? Мало ли кто такое носит.
        Очередь продвигалась мучительно медленно. Я сидел рядом с Ольгой, которая пытала меня разговором, и потирал влажные от волнения ладони. Сердце вообще вытворяло дикие кульбиты.
        - Власов Станислав Владимирович! - услышал я голос из переговорного устройства и похолодел: вот дьявол, сейчас что-то начнется. Поднялся на негнущихся ногах и побрел к дверям кабинета, за которой проходили допросы. Оттуда никто еще не выходил, что несказанно удивляло, хотя умом я понимал, что людей просто выпускали через другую дверь, возможно, сразу домой. Потому что начинать работать в четыре (в лучшем случае) дня воистину бессмысленно.
        Когда через сорок минут мучений и перекрестных допросов меня выпустили наконец на улицу, я был мокр, как мышь, но внутренне торжествовал. Я понимал, что все правильно, что я поступаю верно. А все потому, что я за правое дело. Осознание этого пришло только сейчас, когда я сидел перед ребятами из Надзора, и совершенно безумно улыбался.
        Но все встало на свои места.
        Я поправил бляху на груди, поплотнее застегнул куртку, спрятал озябшие ладони в карманы и направился домой. Было только двенадцать часов, а я уже освободился. На душе стало удивительно легко, как будто груз ответственности за что-то вдруг спал с моих плеч, и я почти летел. Шел дворами, с интересом изучая разномастные фасады и нарядные дворы, размявшие, разжиженные затяжными зимними дождями.
        Зато дышалось легко. Потому что в воздухе витало что-то морозно-свежее, как мятная жвачка, которую запили холодной водой.
        Меня ждали у подъезда дома. Старый почтальон с седыми висками и усами стоял, ссутулившись, но увидев меня, буквально расцвел.
        - Власов? Я кивнул. Да меня здесь каждый третий, кажется, знает.
        - Вам письмо.
        Я кивнул и взял длинный темный конверт, а почтальон тут же растворился в сером мареве дня.
        Уже в лифте я разорвал конверт и принялся читать. Как и ожидал, письмо было от матери. Она писала своим ровным почерком про погоду, про отца, ничего важного, одним словом. В конце приписала, что выслала денег, хоть мне это совершенно не было нужно. Но деньги я получил еще позавчера, на них-то и купил себе куртку, которая так мне пригодилась после утери пальто. Признаваться самому себе в раздолбайстве не хотелось. Свернув конверт, я положил его на стол. Вечером напишу ответ, все равно до завтра не отправлю.
        Глава 7
        Из наших поймали человек пять, не больше. Дима, оказавшийся хозяином кафе, отделался штрафом, потому что уйти, конечно же, не мог. Ни Лады, ни Даниила, как я узнал, в тот момент не было, да и не планировалось. Это наводило меня на определенного рода мысли.
        Я взял с собой на работу гражданскую одежду, потому что вечером планировал зайти к Даниле. Ну, точнее, ко всей Организации, но место, куда они перебралась после облавы, никто благовидно обозвать не успел, так что про себя я говорил просто «к Даниле». Не «к Ладе», потому что видеть ее мне сейчас хотелось в меньшей степени, не «к Диме», потому что его я так и не видел, хоть и говорил себе все время, что нужно обязательно его навестить. Бумаги я таскал через раз - Даня предупредил меня, что сейчас стало значительно опаснее и стоит быть куда осторожнее. Это я и так знал, учитывая то, что на почте я уже вполне освоился и держался гоголем: после «ухода» Славы, как говорили в отделе, мне стало не с кем общаться, и обеды я проводил в обществе бескрайне обрадованных этим операторш - рассадником сплетен, корпоративных баек и неподтвержденных фактов. Это было больше весело, чем познавательно, но хоть как-то развеивало скуку.
        Я регистрировал письма, и одно из тех, что я держал в руках, было адресовано мне. Я потеребил отрытый край, отмагнитил его и вытащил изрядно помятый листок. Письмо от матери, которое я получил недавно. Занятно.
        Я принялся читать, вспоминая, что вижу впервые. Впервые я видел многое - целый лист. Мама рассказывала, что на жизнь отца было покушение, почти сразу после моего отъезда. Кем, почему - не известно, отец всегда был политиком мирным, без явно выраженных противников, двоим нападавшим удалось скрыться, а у третьего во время допроса остановилось сердце.
        Что с отцом - я из письма не выяснил, оставалось надеяться, что он хотя бы жив. Хотя об этом, конечно, сообщили бы в газете - газеты я получал регулярно.
        Вот оно как, значит. Выходит, что письма все же доходят, хоть и в несколько урезанном виде. А ведь по листку и не поймешь, что были вычленены несколько абзацев. До меня начало доходить, до чего же хорошо выстроена эта система.
        Письмо я отправил на стеллаж, а сам сел читать. Надо предупредить мать, чтоб бумагу зазря не тратила, а то здесь такие тайны кругом, что не вздохнешь.
        С работы я выползал поздно: к концу дня, как обычно, образовалась прорва дел, которые срочно необходимо было выполнить. Пришлось выполнять, не убежишь же.
        Вот уже неделя, как темнело раньше, чем я уходил с работы. Петлять по зыбкой темноте, рассеянной светом аэростатов, мне не хотелось, так что я поймал такси и направился за второе кольцо, опоясывающее центр города. Неблагополучные, надо сказать, районы.
        Сидя на заднем сидении аэромобиля, я быстро переодевался - стягивал с себя ультрамариновую футболку с белым логотипом, надевал мятую серую рубашку. Ничего страшного - куртку поверх, и никто ничего не заметит. Водитель косился на меня странно, но ничего не говорил; еще бы, успел наверняка отметить форму и бляху. А кому хочется на свою голову что-то наговорить?
        Я расплатился за быструю езду, вышел на улицу и скрылся в переулке, ведущем к задним дворам нескольких заведений общепита, где дым всегда стоял коромыслом, а жир оседал прямо на стенах. Я протиснулся в одну из тяжелых железных дверей без кодового замка и начал свой спуск вниз, по крутой металлической лестнице с шаткими рифлеными ступеньками. Там, куда я спустился, было темно, и шаги гулко отдавались от стен. Я повернул влево, на ощупь опустил ручку двери, оказавшейся совсем рядом, и вошел в комнату. В глаза мне ударил свет; звук, до того изолированный толстыми стенами, полился в уши. Кажется, здесь были все. Хм, те, кто остался. Не так давно Данила рассказывал, что многие попросту повыходили из Организации - кто-то из страха за семью, кто-то - по своим личным мотивам, кто-то и вовсе ушел в декрет. Что-то до меня такое дошло краем уха: будущие счастливые родители вылетели из Организации со скандалом и тут же попались в руки Надзора. Ребенка-то у них не конфискуют, но нервы потреплют изрядно.
        Вот и Даниил. Он поднялся мне навстречу, протянул руку. Я пожал ее и сел на свободный стул рядом, ожидая, пока закончится прерванный мною разговор, и украдкой поглядывая на собеседницу Дани. Та оказалась высокой девушкой с правильными чертами лица, темными глазами и волосами, собранными в конский хвост. На блузе у нее болталось столько значков и нашивок, а говорила девушка так властно, что мне на мгновение стало жалко Данилу: в разговоре она, кажется, доминировала.
        - Ну ничего себе, - присвистнул я, когда мадам удалилась неженской широкой походкой. - Это что сейчас было? Даниил ответил не сразу: он поправил галстук, отпил чаю и только потом повернулся ко мне.
        - Жаль без Димы остаться: уж какой он кофе готовил. А это не что, это одна из охранниц женского отделения шатуровской тюрьмы. Не советую тебе с ней… конфликтовать.
        Я с готовностью закивал, принимая совет. Как-то уже расхотелось вообще контактировать.
        - А что она здесь?..
        - Она одна из нас, - перебил меня Даниил, протягивая пустую чашку, на дне которой лежало несколько сморщенных красноватых листиков. - И постарайся воздержаться от мыслей на эту тему.
        Я взял чай и залил его кипятком из кувшина с термодном. На поверхность воды всплыла пара чаинок, повалил приятный по температуре пар.
        - Мы с ней обсуждали дело Славы. Ну, можно ли его оттуда вытащить, и если да, то как, - и Данила внимательно на меня посмотрел. Я посмотрел в ответ, пожав плечами. Сейчас он скажет, что я должен в этом участвовать, и я, конечно же, соглашусь, потому что Славик мне вроде как стал другом за ту короткую неделю, что мы работали вместе. Но парень, будто уловив что-то в моем взгляде, не стал развивать тему в неинтересном мне направлении, а взялся за другое. - Это сейчас очень актуально, потому что людей мы теряем на каждом шагу. Знаешь, бывает такая черная полоса, которая начинается в понедельник и длится себе, длится, длится. А ты все бьешься, и никак из нее не выползешь. Но, как любой дурак, веришь в мистическую зебру. Верно говорю?
        И снова заглянул мне в глаза. Да что ему от меня надо? Я кивнул.
        - Понимаю. Но зебра ведь вполне себе реальна. Значит, будет и белая полоса, верно?
        Даня горько усмехнулся.
        - Боюсь, к белой полосе доползу я один. Вчера прямо в квартирах арестовали Алексея, Свету и Серого. Просто прошли по подъезду, позвонили в нужные квартиры и схватили на входе. Вот и все. За неделю мы не досчитались десятерых. Бумаги теряются, жгутся, мнутся, топятся. Интересно, это конец Организации или просто у меня в жизни все неладно?
        Я коснулся его плеча. Нет, а чем я-то мог помочь, кроме молчаливой поддержки? Вот и я думаю, ничем. Значит, буду молчать и поддерживать. Пусть выговорится.
        - Глупая это была затея, - Данила дернул плечом, то ли размышляя о чем-то, то ли отталкивая меня. На всякий случай я руку убирать не стал. Тот не продолжил.
        - Ладно, мне пора, - я вздохнул и поднялся. Мне еще будет о чем подумать.
        На улице завывала мокрая вьюга, и я никак не мог поймать такси.
        End
        Дима поставил передо мной стакан со своим шедевральным кофе, я кивнул и подпер щеку кулаком. Мы разговаривали уже второй час, и меня отчаянно клонило в сон. Не потому что я не выспался, а потому что скакало давление, от перепада температур у меня безумно болела голова и хотелось какого-нибудь живительного снадобья. Иногда в кафе кто-то приходил, Дима обслуживал клиента и снова возвращался к теме нашего безрадостного разговора. Поговорить мы успели о многом, но раз за разом возвращались к одному: к Организации. Я рассказывал про то, как теперь дела у ребят, бармен сочувственно кивал и цокал языком.
        - Недавно Лада приходила, - вдруг вспомнил он. - Посидела у окна, посидела, потом расплатилась и ушла, слова мне не сказав. Видимо, переживает распад данилиного детища.
        - Да ладно детище, - перебил я, - а как ты? Посетителей-то поди меньше стало.
        - Да нет, почему же? - отозвался Дима, обводя взглядом зал, в котором каждый столик был занят. - Посетителей, наоборот, больше стало. Одно плохо: частенько сюда Надзор захаживает. Но обычно они обходятся камерами.
        - Камерами? - я заозирался, напрягшись. А я тут сижу, треплюсь, кофе пью!
        - Да не верти ты так головой, - осадил меня бармен. - Прямо над твоей головой с видом на меня, на стене с видом на дверь, две по залу, и одна - святое дело! - в уборной. Главное, что без звука. Видимо, то, что я говорю, им не особенно интересно.
        Либо тебя прослушивают отдельно, идиот. И я начал собираться, поспешно допивая кофе. Он был слишком хорош, чтобы его оставлять просто так.
        Улица встретила меня предновогодней стужей. Дожди уже не просто шли, они частили, не прекращаясь по несколько дней, а в праздничную ночь и вовсе обещали град в некоторых районах. До вожделенного выходного оставалось отработать три дня, которые наверняка пройдут в лютом аврале, как это обычно бывает.
        Кое-где лужи на дорогах уже превратились в ледяные озерца, которые нельзя было никак обойти. А после того, как наступишь в них, оказывалось, что воды там по колено и по щиколотку склизкой липкой грязи. Вот такая вот в Москве зима. Но она сейчас везде такая, кроме, может быть, какого-нибудь Мурманска, ведущего непрекращающуюся пограничную войну с Норильском. Вот там настоящая зима, которую не смогла побороть ни одна война, ни один взрыв или правитель.
        Даже у нас, в Омске, где раз в год по обещанию шел град, в последнее время выпадала какая-то серая ерунда: легкая, как бетонная пыль, оседающая на одежде и волосах. Отрыжка природы на омские химические заводы, не иначе.
        Большой серый зонт накрывал меня куполом, но спасал только от той воды, что лилась сверху. От потоков воды снизу меня, наверное, могла спасти только подлодка экстра класса. Брюки до колено были намочены едкой дождевой водой, потемнели и намокли, но я не переживал, потому что по задумке партийных дизайнеров они и должны были быть такими: с сероватой белизной от колен.
        Руки замерзли, поэтому карточкой в проем я попал не сразу. Долго тыкался, держа в другой руке сложенный зонт, с которого капало на плитки пола, но наконец смог побороть своевольный замок.
        Ставшая родной квартира встретила меня холодом, не менее пронзительным, чем уличный. Это я, уходя, забыл закрыть окно. Пришлось спешно его закрывать, вытирать с подоконника и пола набежавшую воду, а после идти на кухню, чтобы приготовить себе чай. Самый обычный черный чай, а не ту дрянь, которой по-прежнему пичкают меня сердобольные операторы на обеде.
        Когда единственная комната немного прогрелась, я вылез из кухни с горячей дымящейся кружкой, надел теплый вязаный свитер (болотного цвета - дома в чем хочу, в том и хожу) и забрался на диван, включая телевизор. Монитор в стене замигал, предлагая мне выбрать функцию. Я поднял руку, ловя лучевой сигнал, повел в сторону, нашаривая нужную иконку. Нажал и начал листать каналы, пытаясь найти для себя что-то интересное.
        Нашлись новости - сойдет. Как обычно, про погоду: по всей стране осадки превысили зимнюю норму на 30 процентов. Последний раз такая аномалия наблюдалась еще до войны. Деревню Гадюкино, как водится, смыло.
        На том самом открытом участке Москва-реки, который мне так и не довелось найти, совершено самоубийство: шестнадцатилетняя девица, не выдержав тягот неразделенной любви, спрыгнула в воду. Понятно, что шансов выжить у нее не было. Тело так и не выловили, родители, учителя и друзья скорбят, вся страна сочувствует.
        Я с интересом наблюдал за мимически неподвижным, но предельно дружелюбным лицом девушки-диктора с волосами, собранными в пучок, и длиннющими стрелками по верхнему веку, уходящими куда-то к виску. Волосы темные - тоже не идеальна, с какими-то примесями в крови.
        Начались политические новости: тут я уже стал слушать немного внимательнее - мало ли что интересное скажут?
        Перевыборы губернатора Сибири. Знаем, пять лет назад всем миром выбирали.
        Волнения на границе с Ленинградом. А они когда-то прекращались?
        Забастовки в Еврейской республике. Интересно, с чего бы это?
        Арестованы политические преступники: я вернулся к монитору с новой кружкой чая и сел на диван, подогнув одну ногу. Мелькали фигуры и лица. Знакомые лица.
        - Арестованы организаторы антиправительственных акций, заведено уголовное дело, - искусственно-радостно зачитывала диктор. К большой машине с надписью «НАДЗОР» на боку вели Данилу. С разбитым лицом и скованными руками, с оторванными нашивками на груди - из пиджака торчали нитки. Руслан. Артем. Таня. Алексей. Я их всех знал и мог назвать по имени. Каждого.
        - Скорее всего, они будут приговорены к смертной казни.
        Последней довольно грубо толкнули в машину Ладу. У меня тихо екнуло сердце, но тут же успокоилось. Все нормально. Все стало на свои места, и мне даже не было ни капли стыдно за то, что они казались там.
        Шаткая картинка с места происшествия сменилась устойчивыми студийными кадрами: снова пресное лицо диктора.
        - Захват произошел на территории одного из ресторанов на Большой Почтовой. Аресты в данный момент продолжаются, по оперативным данным это еще не все, кто мог бы пойти под суд. Перейдем к новостям спорта…
        От спортивных новостей меня оторвала пронзительная трель домофона. Звонили с этажа. Интересно: я никого в гости не звал. Может, соседям что-то понадобилось?
        Я открыл дверь. На меня равнодушно уставились защитные маски троих ребят из Надзора. С чего бы это?
        - Власов? - хмуро буркнул командир, судя по нашивками на плечах и рукавах. Я кивнул - будто есть смысл спорить. - Пройдете с нами.
        Пройду, выбора все равно нет. Сейчас я был спокоен: даже если меня решили схватить в связи с участием в Организации, то совсем скоро отпустят.
        Я накинул куртку и вышел в коридор, так же спокойно спустился вниз и сел в машину. С двух сторон меня зажали бравые широченные сержанты.
        Районная тюрьма была местом тихим, пыльным и очень темным. Тут-то и начал закрадываться червячок сомнения.
        - В чем меня обвиняют? - поинтересовался я у коменданта, при помощи кода вскрывавшего в дверь в камеру, в которую меня вели.
        - Невыполнение должностных обязанностей, - туманно ответил комендант, взял под козырек и удалился. Меня толкнули в плохо освещенную комнату. Дверь с лязгом закрылась.
        Мне даже адвоката не позволили вызвать, не то что кому-то позвонить. Ошибки на работе, как мне сказали, не прощают. Должно быть, Слава слышал точно то же самое.
        Все труды мои пошли прахом. Я сидел, прокручивая в голове разговор с начальником отдела в тот день, когда пришла проверка. Я тогда сказал, что все не просто так, что я готов с ними сотрудничать. Что скажу все имена, адреса и места сборов, и мне за это ничего не нужно. Я просто выполню свой долг почти-гражданина этой страны, раз другие с этим не справляются.
        Через неделю за мной пришли, открыли дверь в коридор, вывели под руки.
        - Что, без суда и следствия? - криво усмехнулся я коменданту, стоявшему с карточкой, блокирующей двери.
        - А что судить? - внезапно отозвался он и пошел следом за мной. - Государство ценит доносчиков, но не любит. Предавший один раз предаст и другой. Слышал такое?
        Я не ответил. В горле глухо ухало сердце. Меня вели во двор.
        Я успел очень много передумать за это время - за эти чертовы семь дней, день туда, день сюда. Может, зря я сдал тех, кто мне доверял, ради утопически идеального государства, ради почты и абстрактных людей, стоящих за этим фасадом, облицованным стеклом? Быть может, стоило остаться в Организации, поддержать Данилу, убедить Ладу, общаться больше с Димой? Но я уже сделал свой выбор и был уверен, что поступил правильно, а теперь за это приходилось вот так вот платить.
        - Какое сегодня чисто?
        - Тридцать первое, - коротко отозвался надзорный сержант.
        Я кивнул. Понятно. Новый год. Во внутреннем дворике воды было по щиколотку. Дожди, видимо, шли, не переставая, и я едва вытаскивал ноги из вязкой грязи.
        - Что ж вы даже по праздникам работаете… - сочувственно пробормотал я, делая еще один шаг и поворачиваясь к своим сопровождающим лицом.
        - Подонки и предательство тоже не отдыхают, - резонно ответили мне. Вот черт. Как знал, что никому здесь доверять нельзя. Даже правительству.
        - Сними рубашку.
        - Зачем?
        - Тебе она больше не пригодится. Снимай.
        Убедил.
        Я задубевшими пальцами завозился с плоскими пуговицами. Мою грудь нашарили шесть лазерных прицелов.
        Предавший один раз предаст и другой, понял?
        Тихо запшикали винтовки, плюясь едкой смертью. А в Москве, впервые за пятьдесят лет, пошел густой, пышный снег.
        Станислав Власов, 25 лет. Сын президента Омска, работник Архива Почты. Обвинен в невыполнении должностных обязанностей, осужден и выслан из страны. В Омск не вернулся, дальнейшая судьба неизвестна.
        Даниил Булгарин, он же Артем Андреев, 23 года, студент Московского Почтового Правительственного Университета. Организатор антиправительственного заговора, приговорен к смертной казни. Заменена пожизненным заключением.
        Лада Львова, 20 лет. Осуждена на 17 лет за участие в антиправительственной организации. Дальнейшая судьба неизвестна.