Шалашов Евгений, Декабристы Победители- библиотека РусЛит

Декабристы-победители Евгений Васильевич Шалашов
        История похожа на быстро летящий поезд, на пути которого то и дело попадаются стрелочные переводы. Свернешь на один путь - доедешь до станции, свернешь на другой - полетишь под откос.
        Декабрь 1825 года, восстание декабристов - одна из важнейших развилок истории. Мы все знаем, как разворачивались события. Но мы не знаем, что было бы, победи декабристы. А один верный приказ, один решительный поступок, один меткий выстрел - и всё пошло бы другим путем. Вот оно и пошло другим…
        Поручик Николай Клеопин оказался в самом эпицентре событий. И, как все, очутился на кровавом распутье: предать, изменить присяге, вступить в ряды победивших и развязавших гражданскую войну или бежать и прятаться? Или, может быть… начать свою собственную партизанскую войну?
        Разлом прошел не только по судьбе поручика Клеопина. Он прошел и по дому Романовых, и по судьбам Пестеля, Рылеева, Сперанского, Ермолова, Пушкина и многих, многих других. У каждого теперь будет новая судьба, у каждого новая война…
        Евгений Шалашов
        Декабристы-победители

        Глава первая
        Эпистолярное наследие минувшей эпохи
        Август-декабрь 1825 года. Санкт-Петербург
        Из письма поручика лейб-гвардии егерского полка Николая Клеопина Элен Щербатовой:
        «14 августа осьмсот двадцать пятого году.
        Здравствуйте, уважаемая Элен Харитоновна! Извините, что опять несколько задержал с ответом. Конечно, Вы вновь справедливо меня укорили в том, что прочесть Ваше письмо я мог бы в пять минут, а от усадьбы Вашего папеньки до наших казарм верховой домчит письмо в два с половиной часа. Но я читал Ваше письмо не пять, а сто раз по пять минут. Увы, служебные дела так отвлекают меня, что ответ сумел дать лишь через два дня.
        Я уже сообщал Вам, что нонеча назначен был полковым адъютантом. Увы, занятость не позволяют ответить Вам на языке вышеупомянутого лорда. Узнал на днях, что Ваш папенька чрезмерно расстроен разорением, что претерпел его любимый пиит, ser Walter Scott. Сообщите ему (папеньке, разумеется, а не этому аглицкому сэру), что и я в меру своих скромных сил и средств готов помочь. Присланный Вами рыцарский роман прочел с огромным прилежанием и даже осмелился распорядиться переплести его в лучшую кожу, какую можно найти в Санкт-Петербурге.
        Засим с огромным и искренним почтением и уважением, поручик лейб-гвардии егерского полка Николай Клеопин».
        Из письма поручика лейб-гвардии егерского полка Николая Клеопина Павлу Еланину, командиру роты Вятского пехотного полка в местечко Каменка Малороссии:
        «18 августа осьмсот двадцать пятого году. Писано в Петербургских казармах л. гв. егерского полка.
        Здравствуй дорогой Поль! В прошлом письме ты спросил меня - как продолжается дело мое о сватовстве? Отвечаю - никак! Papa моей Элен, как ты знаешь, является известным англоманом. То, на что позарилась моя дражайшая матушка при начале сватовства - приданое и имение, граничащее с моей родной деревушкой Панфилка, что в Новгородской губернии, оказалось на поверку правдой. Слышал краем уха, что Харитон Егорович уже ведет переговоры о покупке этой части имения, чтобы передать его в приданое для дочки. Словом, старикан не прочь породниться с нами. Он, оказывается, в бытность ополченцем хаживал с моим покойным батюшкой в Париж. Только вот беда, что еще после Аустерлица, где старый князь участвовал (правда, без моего батюшки, бывшего тогда в шведской кампании), Харитон Егорович отвратился от всего французского и принялся учить аглицкий. Добро бы только сам! Так ведь он и для детей своих выписал гувернантку из англичан - леди Гаррах. И от будущего зятя требует безукоризненного знания аглицкого… А я, как знаете, паст инфектум не отличу от паст префтимьют (или как там?). Тьфу! Вот и приходится при получении
писем будущей невесты тащиться к знакомому из департамента иностранных дел. То же самое и с ответом… А еще, представь себе - фатеру (или фазеру?) взбрело в голову помочь деньгами Siry (seru?) Waltery Scotty. Говорят, тот был признан банкротом.
        Ладно, брат. Отпиши лучше - как на новом месте? Как там твой Вятский пехотный? Как новый командир - полковник Пестель?
        Засим откланиваюсь. Твой друг, поручик егерского полка Николай Клеопин.
        P.S. Вспомнил недавний анекдотец. Одна княгиня, божий одуванчик, беспрестанно повторяла: «Вальтер-то он, конечно, Вальтер. Но зачем же его еще и скотом-то звать?»
        Из письма поручика лейб-гвардии егерского полка Николая Клеопина невесте:
        «20 августа осьмсот двадцать пятого года. Писано в казармах.
        Здравствуйте, уважаемая Элен Харитоновна. Простите меня великодушно, но заняться аглицким языком, совершенно не было времени. Из-за вакаций в полку мне пришлось исправлять не только адъютантскую должность, но и стать исполняющим обязанность командира роты, так как прежний командир подал прошение об отпуске по семейным обстоятельствам и отбыл в имение родственников. Однако нет худа без добра. Его Высокоблагородие направил прошение на имя командира гвардейской пехоты генерал-лейтенанта Бистрома о присвоении мне чина штабс-капитана. Обещаю Вам, что в самое ближайшее время займусь Шекспиром.
        Искренне преданный Вам поручик Николай Клеопин».
        Из дневника Элен Щербатовой:
        «20 августа 1825 года.
        Сегодня получила письмо от Ники. Он такой смешной. Когда папенька разрешил ему ухаживать за мной и обмениваться письмами, клятвенно обещал, что выучит аглицкий язык к Рождеству. Папенька сделал вид, что поверил, хотя на самом-то деле Ники ему просто понравился. А аглицкого языка папенька и сам толком не знает. Выписывает уйму книг, разрезает, переплетает и… ставит на полку! А вчера я слышала, как маменька вздохнула: «Партия не блестящая, зато надежная». Папенька ответил, что на всех девок Рюриковичей не напасешься, а мальчик не ферштюк какой-нибудь, а боевой офицер. С Ермоловым два года служил и за Кавказскую войну крест имеет. Надо бы лучше денег призанять, да половину Борисоглебского Ленке в приданое откупить.
        Интересно, о каком Борисоглебском он говорил? Не о том ли, что в Нелазской волости Череповского уезда? Тогда мы будем соседями с матушкой Николеньки.
        22 августа 1825 года.
        Сегодня леди Гаррах сделала мне замечание - почему я веду дневник на французском языке, а не на аглицком? Ага, чтобы она совала свой длинный нос в мой дневник?! Забавно, но когда папенька первый раз представил нашу гувернантку, она показалась мне такой страшной. А потом услышала, что дворня называет ее «леди Горохова». Мне было так смешно! А папенька как-то сказал, что леди Гаррах и в самом деле носит фамилию Горохова. Я тогда очень удивилась, а он объяснил, что когда англичане бежали от Кромвеля, то многие поселились в России. Забавно, но оказывается, многие знатные люди, имевшие звучные фамилии, стали переделывать их на русский лад. Гамильтоны стали Хомутовыми, а Мак-Магоны - Макагоненко.
        Теперь самое важное. Вчера приезжал Николенька. Так хотелось поговорить с ним о чем-нибудь, но не знаю, о чем говорить. Получается как-то глупо - я говорю все не о том. А о чем говорить, я даже и не знаю.
        10 сентября 1825 года.
        Сегодня Николеньке было даровано звание штабс-капитана. Я так рада за него. Но он почему-то не приехал. И почему-то записку о присвоении чина прислал не мне, а батюшке. Когда я спросила, - почему Ник не смог сегодня приехать, то папенька только ухмыльнулся в усы. Сказал, что положено представляться (или проставляться?) господам офицерам в полку. А зачем представляться? Ладно, если бы Николенька переходил в другой полк. Странные эти люди, военные. И вообще, все мужчины странные».
        Из письма штабс-капитана лейб-гвардии егерского полка Николая Клеопина другу Павлу Еланину, командиру роты Вятского пехотного полка в город Каменку Малороссии:
        «15 сентября осьмсот двадцать пятого году. Писано в Петербургских казармах л. гв. егерского полка. Здравствуй, дорогой Поль! Письмо твое, присланное с оказией, получил еще в конце августа, однако сразу ответить не смог. Причиной явилось то, что можно передать словами того англичанина, которого я вынужден читать по прихоти моей невесты: «Неладно что-то в Датском королевстве». (Как хорошо, что почтенный father стал почитателем англичан, а не китайцев или арабов).
        Многие наши офицеры либо сказываются больными и берут отпуска, либо вообще просят отставку. А ввиду того, что Государь Император пребывает в Таганроге, отставки им никто не подписывает. Но начальство смотрит сквозь пальцы на неявки на службу. Более того, скажу Вам, подходит ко мне третьего дня командир полка и спрашивает: «А не хотите ли Вы, господин штабс-капитан, в имение съездить?» Но как уехать, если из всей роты осталось всего три офицера, а в полку их осталось не более двадцати?
        Касательно женитьбы. С разрешения любезнейшего Харитона Егоровича вместе с Элен Харитоновной отстоял службу на праздновании Рождества Пресвятой Владычицы нашей Богородицы. Счастье, что, заделавшись англоманом, у Харитона Егорыча хватило ума не заделаться пуританином (или кто там у них сейчас?).
        Остаюсь преданный друг лейб-гвардии егерского полка поручиком штабс-капитан Николай Александров Клеопин.
        P.S. О главном-то и не сказал. Подписал по привычке - поручик, а ведь я уже цельный штабс-капитан! Ввиду отсутствия Императора, реляция подписана военным министром Татищевым. Погудели славно. Элен потом дулась целый день.
        Из дневника Элен Щербатовой:
        23 сентября 1825 года.
        Слава Богу, папенька разрешил именоваться нам без этих «вичей». Хотя в своем дневнике и в мыслях я давно уже зову его просто «Николенька». Николенька недавно назвал меня Аленушкой. Было так приятно. Кажется, имена Елена или Алена (что, впрочем, одно и то же) звучат гораздо лучше, нежели какое-то дурацкое Элен.
        29 сентября 1825 года.
        Николенька бывает очень редко. Папенька ему только поддакивает. Нет бы сказать - а почему это, мой будущий зять, Вы так мало уделяете времени своей будущей невесте?! Я попыталась было поговорить об этом с папенькой, а он только зыркнул на меня и оборвал: «Молчи! Не женского это ума дела». Вечером плакала».
        Из письма штабс-капитана лейб-гвардии егерского полка Николая Клеопина другу Павлу Еланину, командиру роты Вятского пехотного полка в город Каменку Малороссии:
        «15 октября осьмсот двадцать пятого году.
        Здравствуй, мой дражайший друг Поль. Был очень рад получить письмо. Рад, что ты нашел для себя душевных друзей. Не скрою - немного завидно. У нас же все по-старому - казармы да караулы. Сегодня заступил дежурным по полку, и посему есть время черкнуть пару-тройку строк друзьям. А лучшему другу, разумеется, напишу более подробно.
        О делах сердечных сообщать особо нечего, но, кажется, все идет на лад. Но все же хотелось бы, чтобы папаша был русофилом. Да и Элен моя больше походит на русскую Аленушку, нежели на чопорную аглицкую girl. Но все же, повторюсь - дело идет на лад. Где-нибудь ближе к Рождеству будет объявлено о нашей помолвке. А уж к весне следующего, осьмсот двадцать шестого года, обязательно сыграем свадьбу. Тебя, мой дорогой друг, я хотел бы видеть шафером. Я говорил со своим начальником о свадьбе, он не возражает, хотя спросил, будет ли молодая супруга следовать за полком, или же я собираюсь подавать в отставку? Объяснил ему, что пока до имения Элениного батюшки всего лишь пара часов, то подавать в отставку не намерен. А буде наш полк направят куда-нибудь на Кавказ, то супруга может меня подождать и дома.
        Засим - твой преданный друг Николай Клеопин».
        Из письма штабс-капитана Николая Клеопина Элен Щербатовой:
        «1 ноября осьмсот двадцать пятого года. Казармы лейб-гвардии егерского полка.
        Дорогая Элен. Ужасно хотелось бы увидеться с Вами, когда рядом не будет Вашей дуэньи. Или пусть даже она будет рядом. И пусть она изрекает свои аглицкие сентенции. Когда Вы рядом со мной, то мне этого достаточно. Одна беда - свободного времени у меня все меньше и меньше. Надеюсь, что Ваш папенька не серчает, что я не смог составить ему партию в шахматы? Харитон Егорович упрекает меня в том, что я вожу дружбу с г-ном Еланиным. Павел Николаевич - прекрасный человек и офицер. И в Вятский пехотный полк Поль (как мы его зовем меж собой) перешел не из-за каких-то там карбонарских или фрондерских штучек, а исключительно из-за дуэли с поручиком S. Кстати, дуэль так и не состоялась, потому что поручик попросил извинения. Нет-нет, не из-за трусости, а просто признал свою неправоту. Он даже настаивал, что право первого выстрела уступает Еланину. О дуэли стало известно, и все стороны были наказаны. Поручик как вызвавший на дуэль направлен на Кавказ, а Еланин и секунданты в провинциальные полки. Скажу Вам откровенно, дорогая Элен, секундантом Павла должен быть я. Но я в ту пору отсутствовал. И даже не знаю -
радоваться или огорчаться. С одной стороны - не был рядом с другом. С другой - не был бы сейчас рядом с Вами. Кстати, Павел Николаевич очень хвалил своего полкового командира Пестеля. Батюшка Ваш тоже хорошо о нем отзывался. Представьте, Пестель принял худший в корпусе полк и в короткий срок сделал его одним из лучших!
        Простите меня Элен, что я так горячо рассказываю о вещах, которые Вам, должно быть, скучны, и ничего не говорю о своих занятиях аглицким языком. Но, как мне кажется, Ваш папенька готов принять меня в женихи и так. Николай Клеопин».
        Из письма к штабс-капитана Николая Клеопина другу Павлу Еланину:
        «15 ноября осьмсот двадцать пятого года.
        Здравствуй, уважаемый Павел Николаевич.
        Получил вчера твое письмо, которое, не скрою, меня очень озадачило. Ты спрашиваешь, как я отношусь к «семеновской истории», о которой тебе рассказал подполковник Муравьев-Апостол? С его слов, полковник Шварц «бессмысленными учениями и постоянными придирками настроил нижних чинов против себя», что и привело к бунту. Возможно. Насколько мне известно, Лейб-гвардии Семеновский полк, был лучшим в армии. А что увидел Шварц, приняв полк? Нижних чинов, которые вместо строевых смотров и выполнения ружейных артикулов занимаются исполнением работ, которые следовало выполнять исключительно градским обывателям. Разве должен защитник Отечества шить сапоги, латать исподнее для мещан или вязать перья для султанов на продажу? А унтер-офицеры, превратившиеся в коробейников, распродающих по столице товары своих солдат? Вы уверяете меня, что честные офицеры, такие, как подполковник Муравьев-Апостол, пострадали зазря, потому что «он не позволил своей роте присоединиться к мятежу». А как бы еще должен поступить командир, дававший присягу? И что делали «честные офицеры», которые попустительствовали тому, что их солдаты
стали превращаться в капиталистых крестьян? Право, друг мой, я не могу Вас понять. По мне, так полковник Шварц поступил так, как он должен был поступить. Далее в своем письме, странном для меня, Вы пишете, что Александр Васильевич Суворов-Рымникский боролся с тиранами. Я слышал, что Александр Васильевич был отправлен в ссылку за то, что отказался снимать полюбившийся ему австрийский мундир. Вы знаете, дорогой друг, когда-то мой предок, поручик Аггей Клеопин, служивший, к слову, в одном полку с братьями Орловыми, отказался выступить против законного императора Петра, за что и заработал вначале остуду императрицы, а потом ее уважение и чин бригадира? Простите мое долгое и сумбурное письмо, но, думаю, что Вы уже поняли мое credo. Храни Вас Господь от опрометчивых суждений и решений.
        Ваш друг по-прежнему - Николай Клеопин».
        Из письма штабс-капитана Николая Клеопина своей невесте Элен Щербатовой:
        «25 ноября осьмсот двадцать пятого года.
        Здравствуйте, моя дорогая Елена Харитоновна, моя любимая Аленушка. Не знаю, дошли ли до Вас и до Вашего папеньки тревожные слухи. Говорят, Государь тяжело заболел и врачи не надеются на его выздоровление. Ползут разные слухи - а кто будет императором? Странно - и кому нужны эти черные сплетни? Разумеется, императором будет Его Высочество Константин Павлович. Наш корпусный командир генерал-лейтенант Бистром при сегодняшней встрече с офицерами твердо сказал, что иного императора, нежели Константин, нет и быть не может. Все слухи о «секретном» Манифесте ныне здравствующего императора Александра, дай Бог ему здоровья и скорого выздоровления - вздор. Милая Аленушка, послезавтра, то есть ноября двадцать седьмого числа, я свободен от службы и с самого утра приеду к Вам. Надеюсь, мы наконец-то сможем поговорить без Вашей дуэньи!
        Любящий Вас - Н.К.»
        Из дневника Элен Щербатовой:
        «28.11.1825 года.
        Николенька обещался вчера быть у нас, но так и не приехал. Прислал слугу с запиской. Даже не нижнего чина, а какого-то Ваньку-ямщика. И опять, записка не мне, а папеньке. Хорошо, хоть приписочку составил. Папенька показал ее мне, а там только и сказано, что «Извините, уважаемая Элен, служба». Батюшка и рассказал, что накануне Николенькиного отъезда в имение в полк прискакал гонец с приказом от командира гвардейской пехоты Бистрома. Что государь Александр умер еще 19 числа сего месяца. Все гвардейские полки с 7 часов утра стали приводить к присяге. Буду молиться за упокой почившего в бозе Государя Александра Павловича и во здравие нового Императора Константина Павловича».
        Любящий Вас - Н.К.»
        Из дневника Элен Щербатовой:
        «28.11.1825 года.
        Николенька обещался вчера быть у нас, но так и не приехал. Прислал слугу с запиской. Даже не нижнего чина, а какого-то Ваньку-ямщика. И опять, записка не мне, а папеньке. Хорошо, хоть приписочку составил. Папенька показал ее мне, а там только и сказано, что «Извините, уважаемая Элен, служба». Батюшка и рассказал, что накануне Николенькиного отъезда в имение в полк прискакал гонец с приказом от командира гвардейской пехоты Бистрома. Что государь Александр умер еще 19 числа сего месяца. Все гвардейские полки с 7 часов утра стали приводить к присяге. Буду молиться за упокой почившего в бозе Государя Александра Павловича и во здравие нового Императора Константина Павловича».
        Из письма штабс-капитана Николая Клеопина к другу П.Н. Еланину:
        «7 декабря осьмсот двадцать пятого года. Писано в казармах л. гв. егерского полка.
        Здравствуйте, Павел Николаевич. Как я понял из Вашего письма, в Каменку сплетни из Варшавы доходят гораздо быстрее, нежели до нас. У нас тоже стали ползти слухи о том, что Константин отрекся от престола, а его место займет Николай.
        На Ваш вопрос - чью сторону я займу, отвечу так: я займу сторону законного Императора. Я давал присягу на верность Константину Павловичу. Поэтому буду защищать Императора с оружием в руках. Но коли окажется, что Константин добровольно отрекся от престола в пользу кого бы то ни было - Николая, Михаила - то буду защищать того, кто законным путем займет место на престоле. Я не хочу, чтобы якобинцы тащили на гильотину тех, кто мне дорог и близок. И боюсь, что если в России начнется якобинская революция, то все будет делаться с таким размахом, что Пугачевский бунт покажется игрушкой.
        Искреннее Ваш друг (надеюсь!) - Николай Клеопин».
        Из дневника Элен Щербаковой:
        «10 декабря 1825 года.
        Скоро я стану невестой. Как замечательно! Какое это прекрасное слово! Коленькина маменька не приехала, но передала в письме свое благословление. А это, в общем-то, одно и то же. А свадьбу, Бог даст, сыграем весной. Посаженным отцом Николеньки обещал быть сам генерал Бистром». Из записки штабс-капитана лейб-гвардии егерского полка Николая Клеопина Харитону Щербатову:
        «Харитон Егорович. Молю Вас Христом-Богом! Немедленно берите Аленку, всю семью и уезжайте куда-нибудь подале. Лучше всего, в новгородское имение. Умоляю - прислушайтесь к моим словам! В Санкт-Петербурге не бунт даже, а революция, что будет похуже французской. Как только что-то прояснится - немедленно приеду за Вами. Писано на Сенатской площади 14 декабря 1825 года в 15 часов пополудни. Заклинаю Вас - поезжайте в имение».
        Глава вторая
        Революция - это удавшийся мятеж!
        14 декабря 1825 года. - Санкт-Петербург.
        Мятежное каре, изначально состоящее только из двух частей неполного комплекта, стало обрастать сочувствующими. Удалось даже выставить оцепление. Улицы, примыкавшие к Сенатской площади, заполнялись войсками.
        Готовились воевать - или, если понадобится, умирать. И всё бы ничего, но торчать на холоде было неприятно. Из-за холода уже начинали посматривать на «супостата» - атаковали бы, что ли… Все потеплее будет!
        «Супостат», неспешно стягивающийся и занимающий позиции вокруг мятежников, сам толком не знал - что делать. Командиры «измайловцев» и «преображенцев», коннопионеров и кавалергардов, лейб-егерей и «семеновцев» знали не больше своих солдат. Кажется, нужно защищать императора, которому сегодня приносили присягу - Николая. Но ведь недавно, две недели назад, приносилась присяга Константину? Да и собственно говоря, большинство солдат и офицеров еще не осознавали сам факт присяги.
        Еще не коронованный, но уже принявший присягу кавалергардов, Николай отдал приказ стянуть к площади войска, надеясь, впрочем, уладить дело миром…
        В тесноте площади, заваленной камнями и бревнами для строительства Исаакиевского собора, действия кавалерии были бессмысленны. Прошли те времена, когда при виде конницы пехота разбегалась. Хорошее каре на кавалерию действовало отрезвляюще. Опытные кавалеристы знали, что лошади не пойдут на блестящие штыки. Вот и сейчас - по приказу Николая, конная гвардия пошла вперед, но стоявшие в каре мятежники отбили атаку нехотя, даже лениво. Да и сами конногвардейцы махали тяжелыми палашами больше для вида. Офицеры видели в рядах восставших своих знакомых, а уж поручика князя Одоевского, адъютанта генерала Бистрома, знала каждая лошадь гвардейских конюшен.
        В самом нелепом положении оказался генерал-губернатор Петербурга Милорадович, еще вчера державший в руках управление войсками столицы, уверенный, что после смерти Александра он будет служить Константину и позволявший себе пренебрежительные отзывы в адрес будущего царя. Генералу оставался один способ обелить себя в глазах императора - уговорить солдат разойтись.
        Раздвигая лошадиной грудью толпу, Михаил Андреевич пробился сквозь оцепление мятежников и закричал:
        - Братцы! Солдаты! Кто из вас был со мной под Бородином и Люценом?! Неужели вы пойдете против законного государя императора?! Ведь мы же вместе с вами сражались за Родину и государя!
        Голос Милорадовича подействовал как барабанная дробь на ветерана. Кое-кто из солдат без команды унтера опустил ружье к ноге. Но вперед вышел высокий человек в партикулярном платье и поднял руку с пистолетом…
        Никто не знал, что нынешней ночью Милорадович скончается, сказав в полубреду последнюю фразу: «Слава Богу, что не солдат!» Сейчас же всем показалось, что генерал только легко ранен.
        У генералов и полковников, стоявших напротив мятежников, что-то «ёкнуло». Не то - в сердце, не то - в душе. Большинство из них и сами были изрядно «замазаны» связями с тайными обществами, начиная от «вольных каменщиков» и заканчивая нынешними «союзами». Милорадович стал героем! Теперь, при восшествии на престол молодого государя, генерал-губернатор будет первым, над кем прольется золотой дождь!
        Пока люди с «густыми» эполетами осмысливали ситуацию, произошло нечто, окончательно преломившее ход событий - к Сенатской площади подбежала колонна, чернеющая мундирами гвардейского флотского экипажа. Впереди с обнаженными саблями неслись Бестужевы - Александр и Николай, спешившие на помощь братьям по крови - Михаилу и Павлу, и братьям по духу - всем, кто пошел сражаться с тираном!
        Бестужевы совершили то, что должен был сделать Якубович. В казармах гвардейского флотского экипажа их едва не арестовали. Но когда со стороны площади раздались выстрелы, Александр (известный как писатель Марлинский), бросил тот единственно верный клич, на который не может не откликнуться ни один русский человек: «Ребята, там, на площади, наших братьев убивают!» Кто-то из нижних чинов заорал: «Наших бьют!» Теперь остановить моряков было невозможно.
        Приход экипажа изменил ситуацию. Первым откликнулся генерал Бистром, командир гвардейской пехоты. Его уважали и «преображенцы», и «семеновцы». А лейб-егеря, с которыми он прошел всю войну 1812 года, вытаскивавшие его, тяжело раненого, из боя под Кульмой, были готовы за «генерала Быстрова» в огонь и в воду!
        Вот и сегодня, приняв присягу вместе со своими любимцами, генерал Бистром стоял вместе с ними на Адмиралтейской набережной. Прислушавшись к шуму, генерал выехал вперед, спешился.
        - Братцы! - обратился Карл Иванович к егерям. - Сегодня нас обманом заставили принести присягу самозваному императору Николаю. Простите меня, братцы! Виновен.
        Бистром встал на колени перед строем. Солдаты и офицеры, первоначально растерявшиеся, бросились к нему. Раздались выкрики: «Командуйте, Ваше Высокопревосходительство!»
        - Там, на Сенатской, умирают те, кто стоит за Константина, за императора, - взмахнул шпагой генерал. - Так неужели мы станем предателями?!
        «Ура! Умрем, а не подведем!» - прогремело в ответ. И генерал стал отдавать команды:
        - Первый баталион, слушать команду. Командиру баталиона - опрокинуть кавалергардов и атаковать «измайловцев». Первая рота - прямо, вторая, не ввязываясь в бой, проходит сквозь ряды и атакует артиллерию. Второй баталион, третья рота…
        В это время раздался одинокий голос:
        - Ваше Высокопревосходительство, но это измена!
        - Что такое?! - взревел Бистром. - Кто посмел?
        - Господин генерал! Мы ж императору Николаю присягу давали!
        - Молчать! - рявкнул генерал. После секундного колебания - а не приказать ли поднять на штыки дерзкого офицерика? - разглядев строптивца, махнул профосу: - Арестовать штабс-капитана Клеопина и доставить на гауптвахту.
        Штабс-капитан успел потянуться за саблей, но профос и его помощники дело знали - навалились, сбивая с ног, уткнули лицом в грязный снег и, заламывая руки за спиной, связали. Резким рывком подняли офицера на ноги, сорвали оружие, а полковой профос заученно пробубнил:
        - По приказу его Высокопревосходительства, господин штабс-капитан, вы арестованы. Следуйте за мной.
        Профос, несший саблю и пистолеты арестанта, возглавил процессию, а два нижних чина, нацелив штыки в обтянутую шинельным сукном спину, повели Клеопина с Адмиралтейской площади к полковым казармам. Того, что произошло дальше, штабс-капитан уже не видел.
        …Лейб-гвардии Егерский полк в пять минут опрокинул штыками немногочисленных кавалергардов, прошелся по телам коней и людей и ударил в спину «измайловцев». С этими, несмотря на внезапность атаки и залп егерей, пришлось драться насмерть. Пространство перед замерзшей Невой заполнилось криками, выстрелами и стонами. Все смешалось. Русские солдаты убивали друг друга, не понимая, что они делают.
        Каре оставалось на месте, на случай внезапной атаки. И она последовала. Со стороны Галерной улицы по мятежникам открыли огонь «павловцы». Однако их атака захлебнулась. Коннопионеры, выведенные из казарм Михаилом Пущиным, въехали в колонну «павловцев», рассекая ее на части. Первый батальон егерей, между тем, сумел уничтожить большую часть «измайловцев» и пробивался теперь к конвою императора Николая, а со стороны каре на кавалергардов пошел в атаку флотский экипаж.
        Конвой Великого князя Михаила Павловича, несмотря на сопротивление последнего, стал уводить его с поля боя, пытаясь уйти под защиту Зимнего дворца. Но из-за давки не смогли туда пробиться. Как оказалось - к счастью. Караулы в Сенате, Адмиралтействе и Зимнем дворце несли солдаты и офицеры 2-го батальона лейб-гвардии Финляндского полка. И хотя командир батальона полковник Моллер отказался выступить на стороне восставших, но руки своим офицерам не связывал. Более того, не воспротивился он и тому, что в караулах околачивались офицеры из 1-го батальона того же полка, среди которых было немало сочувствовавших «якобинцам». Правительствующий Сенат и Адмиралтейство даже не понадобилось захватывать…
        Николай Павлович еще с утра приказал усилить караул Зимнего дворца самыми верными солдатами - саперами. Государь считал, что в окружении кавалергардов, под прикрытием «измайловцев» и егерей всегда сумеет уйти во дворец. Но предвидеть измены царь не мог - как только со стороны площади раздались выстрелы, караулы финляндцев принялись убивать саперов…
        Уйти император не успел. Его конвой был прижат к штабелям дров перед бараками строителей Исаакиевского собора. А сами рабочие увлеченно расхватывали кирпичи и поленья, забрасывая ими кавалергардов. Не обращая внимания на удары палашей, чернь стаскивала всадников с седел, бросала их под копыта коней. И, наконец, двое мастеровых выбили нижнее бревно штабеля…
        Кто стал цареубийцей на этот раз, русская история не узнала. Позже «героев» будет столько, что из их числа можно бы создать целую роту.
        Зимний день короток! Уже не видно, кто с кем сражается. Постепенно шум боя стал стихать. Уцелевшие из верных правительству частей, огрызаясь редким огнем и отбиваясь оставшимися штыками, отходили, оставляя на Сенатской площади трупы и раненных товарищей. Замерзшие и усталые солдаты, простоявшие весь день в каре, заполонили весь нижний этаж Сената. В казармы были отправлены гонцы с приказом привезти что-нибудь съестное. За неимением подвод и фур использовались артиллерийские передки, на которые «забыли» загрузить боеприпасы. Часть войск - особенно те, кто примкнул к восстанию позже «закоперщиков» - «преображенцы», конные пионеры, а также те из солдат Финлядского полка, что простояли весь день на берегу и на мостах Невы, походным шагом ушли в казармы. Лейб-егерей, по приказу Бистрома, разместили в Зимнем дворце. Пришлось вынести на улицу тела убитых, не разбирая - кто свой, кто чужой. Гвардейский флотский экипаж занял здание Конногвардейского манежа. В здании не было ни души, зато нашлись дрова, из которых развели костры прямо в здании, благо что полы были хорошо утоптаны. По приказу Арбузова из
состава экипажа были выделены команды, которые, вооружившись факелами, отправились собирать раненых. Об убитых можно побеспокоиться завтра.
        …Устроив солдат и распорядившись об усиленных караулах, в Сенате, в зале для совещаний собрался штаб восстания. Помимо главных «революционеров» - полковника Генерального штаба Трубецкого, подполковника Батенькова, поручика Одоевского и корнета в отставке Рылеева, присутствовали те, кто сыграл решающую (или роковую?) роль в сражении: генерал Бистром и братья Шиповы. Из младших офицеров присутствовали лишь Александр Бестужев (его брат был ранен) и Дмитрий Щепин-Ростовский. Сутгоф во время боя был убит. Из статских были только Каховский (правда, убийца Милорадовича был офицером в отставке) и Иван Пущин. Его брат Михаил, сумевший преодолеть болезнь и помочь восставшим, был отправлен домой.
        Руководство собралось за длинным столом, за которым сиживали сенаторы. Нужно было много решить, обсудить, но все хотели есть. На столешницу, видавшую важнейшие документы Российской империи, выставили все, что удалось собрать вестовым по ближайшим лавчонкам - вино и нехитрую еду: ветчину, паштеты, холодную телятину.
        Когда «генералитет» насытился, вестовые принесли котелок крепкого кофе, сваренного прямо в сенатском камине. Из буфета позаимствовали кофейные чашки, «презентованные» сенаторам чуть ли не Петром Великим. Задымились длинные чубуки, и только тут и начался разговор, которого все ждали и боялись… Мало захватить власть. Теперь бы ее надобно удержать. Вопрос - как?
        - Итак, господа, - взял на себя роль председательствующего Трубецкой. - Правительственные войска разгромлены. То есть разгромлены гвардейские правительственные войска, - поправился он. - Армейские части стоят на западных границах. Думаю, наши братья нас поддержат.
        Кое-кто из присутствующих покачал головой, кто-то пожал плечами. Предупреждая вопросы, полковник Генерального штаба сказал:
        - Будем ждать известий и поступать в соответствии с обстановкой. Покамест придерживаюсь следующих фактов… Император Николай погиб. Мы, таким образом, захватили власть. Случилось то, к чему готовились почти десять лет.
        - Да, господин полковник, случилось, - невесело проговорил Шипов-старший. - Вот только с чем мы это случившееся есть будем? Заварили кашу…
        - Есть несколько вариантов, - спокойно отвечал Трубецкой. - Мы можем передать власть императрице Марии Федоровне, а можем уступить ее Сенату. Если не забыли - Сенат и был создан для того, чтобы править Россией в отсутствие императора.
        - А если предложить корону Константину или Михаилу? - высказался кто-то.
        Предложение повисло в воздухе. Все думали, нещадно дымя. То, что Константин не хотел становиться императором, было известно господам революционерам слишком хорошо, а призывы «За императора Константина и жену его Конституцию!» хороши только для толпы. Михаил… После всего случившегося вряд ли он захочет взять власть из рук убийц своего брата. А даже и возьмет… Александр I, прекрасно осведомленный о заговоре против отца, в «благодарность» за трон отстранил всех заговорщиков от власти. Но тогда все решалось в кулуарах, почти семейно. И уж никак не на площади.
        - Что будем делать, господа? - настаивал Трубецкой, прерывая молчание.
        - А мы думали, что у вас, князь, как у генштабиста - планы на все случаи жизни, - оборотился Бистром к председательствующему. - На этой полке то, в том портфельчике - это.
        - Военные планы строить легче, - вздохнул князь. - Пока мы можем предложить только Манифест. Вот, извольте.
        Сергей Петрович вытащил документ:
        - Итак, коль скоро государи-императоры сложили с себя власть, то теперь все должны быть перед законом равны… Второе: весь российский народ составляет одно сословие - гражданское. Третье: все различные племена, составляющие Российское государство, признаются русскими и, слагая различные свои названия, составляют один народ русский. Четвертое: вся земля, в каждой волости принадлежащая, разделяется на волостную и частную. Первая принадлежит всему обществу, вторая - частным людям. Остальная земля отдается в наем посторонним людям не иначе, как на один год… - Видя, что слушатели уже утомились, князь попытался приободрить присутствующих: - Ну, господа, еще чуть-чуть. Теперь - о самом важном. Верховная власть разделяется на законодательную и верховно-исполнительную. Первая поручается Народному вечу, вторая - державной Думе. Сверх того нужна еще власть блюстительная, дабы те две не выходили из своих пределов. Народное Вече избирается державной Думой. До тех пор, пока не создана верховно-исполнительная власть, обязанности Думы исправляет Временное правительство. Временное правительство существует до тех
пор, пока народ не выберет державную Думу.
        Когда Трубецкой закончил, за столом воцарилась тишина. Вот так вот сразу отдать землю и крестьян, расстаться с титулами и званиями собравшиеся еще не были готовы. Но большинство присутствующих были людьми, понимающими, что спорить и ссорится сейчас не время. Но все же генерал Шипов попытался высказать собственные соображения:
        - Сергей Петрович, я очень надеюсь, что все, что вы высказали, останется пока только на бумаге?
        - Действительно, нужен переходный период, хотя бы на период созыва Вече и Думы, - внес свою лепту Пущин.
        - Согласен, - кивнул Трубецкой. - Переходный период необходим.
        - Нужно немедленно создавать правительство, - высказался Бистром. - Иначе в стране начнется хаос.
        - Как будто он и так не начнется, - мрачно заметил Рылеев. - Завтра начнется гражданская война.
        - Завтра? - удивленно воскликнул Пущин. - Кондратий Федорович, да она уже началась. Убит император. В ближайшее время мы получим армию, направленную против нас. Если Великий князь Михаил жив, он станет знаменем роялистов. Его поддержат все губернаторы…
        - Успокойтесь, господа, - спокойно произнес Бистром. - Касательно Михаила я уже отдал нужные распоряжения. Надеюсь, Великого князя перехватят.
        - Когда и успели? - удивился Трубецкой.
        - Когда увидел, как брат нашего Павла Ивановича уводит рыжего Мишку, так приказал, - отозвался Бистром. - Но об этом - потом. Теперь же нужен четкий и ясный план - что делать в ближайшее время. И прежде всего нужно руководство. Сергей Петрович, кого вы планируете в Правительство? Председателем, как я полагаю, будете вы?
        - Карл Иванович, я с удовольствием уступлю этот пост вам, - покачал головой Трубецкой.
        - Благодарю покорно, - отмахнулся генерал. - Но для роли диктатора нужен человек, которого знают все заговорщики, простите, революционеры. В данной ситуации Правителем можете быть только вы. Итак?
        Трубецкой лишь пожал плечами. Хотел он брать власть, не хотел, никто не знает. Но кочевряжиться не стал.
        - Прежде всего, - начал князь, - мы хотели пригласить во Временное правительство Михаила Михайловича Сперанского. Затем - Николая Степановича Мордвинова, адмирала. В члены Правительства рекомендован присутствующий здесь Гавриил Степанович Батеньков. И еще один член - Алексей Петрович Ермолов. Скажу сразу, что у меня нет уверенности в согласии со стороны Сперанского, Мордвинова, а уж тем более - Ермолова.
        - Кандидатуры достойные, - кивнул Бистром. - Нужно попытаться заручиться их согласием.
        - Карл Иванович как старший по возрасту, званию и опыту должны возглавить армию, - высказал свою точку зрения Шипов-старший. - И стать военным губернатором Санкт-Петербурга.
        - В свою очередь, хотел бы предложить генерала Шипова на пост командующего пехотными частями - и армейскими, и гвардейскими, - предложил Бистром. - Мне нужны толковые помощники. Я думаю, возражений не будет?
        Присутствующие молча согласились.
        - Господа, а как быть с Государственным Советом, Сенатом и министерствами? - спросил Пущин.
        - А никак. Императорский Государственный Совет в отсутствие императора не нужен, - заявил Трубецкой. - Правительственный Сенат осуществляет надзор за деятельностью государственных учреждений и чиновников. Пусть продолжает осуществлять. А что до министерств - пусть работают. Правда, придется заменять тех, кто откажется присягать на верность Временному правительству - то есть нам с вами и заменять их верными людьми. То же самое с командирами полков и дивизий.
        - Значит, опять присяга? - с невеселой улыбкой поинтересовался Шипов-младший. Но спросил он чисто риторически. Понятно, что без присяги - никак…
        Карл Иванович Бистром повел золотыми эполетами:
        - Итак, господа, коль скоро я взял на себя обязанности военного губернатора, то мой вопрос по существу - как мы поступим с чернью?
        - С народом! - возмутился Рылеев.
        - Нет, Кондратий Федорович, вы не ослышались, - веско высказался новоявленный военный губернатор. - Народ - это те, кто пашет землю, кует или, на худой конец, торгует. Если народ берет в руки оружие и выходит на улицы, то это толпа, чернь. Не спорю, господа, в сегодняшнем деле они нам очень помогли. Но, - поднял палец Бистром, - что мы будем делать с ними завтра? Кстати, кто-нибудь распорядился собрать оружие? - поинтересовался генерал. Рассмотрев недоуменные взоры, уточнил: - Вдоль Невы и на льду валяется оружие. Ружья, сабли, пистолеты. Нужно срочно послать людей. Желательно - с одним-двумя надежными офицерами.
        - Сам пойду, - заявил князь Щепин-Ростовский, скромно сидевший в уголку. - Здесь мне делать нечего. Я заранее согласен со всем, что вы решите. Пожалуй, я бы тоже не хотел Пугачевского бунта. Честь имею.
        Откланявшись, князь ушел.
        - Итак, господа, - обратился Трубецкой к собранию, - продолжим. Мне кажется, нужно послать кого-нибудь за Сперанским и Мордвиновым. Думаю, к Сперанскому съездит князь Одоевский, а к Мордвинову - Иван Иванович Пущин.
        Одоевский и Пущин поднялись с мест. Уже на выходе Пущин обратился к Трубецкому:
        - Сергей Петрович, я квартирую недалеко, на Галерной. Если не возражаете, мы с князем вначале заедем ко мне - вздремнем пару часов. Да и время позднее. Съездим к ним сразу с утра.
        - Нет, господа, - мягко, но непреклонно возразил Трубецкой. - Простите, но спать нам сегодня некогда. Ехать нужно немедленно, и ежели означенные господа спят - будите немедленно. От их согласия зависит слишком многое.
        - Александр Александрович, - обратился Бистром к Бестужеву. - Вам придется возглавить гвардейский флотский экипаж. Кто там сейчас?
        - Лейтенант Арбузов, - немедленно отозвался писатель Марлинский. Подумав, добавил: - Хороший человек и дельный офицер.
        - Но все же возглавить матросов придется вам. Лейтенант будет вашим заместителем. Надеюсь, в экипаже есть надежные офицеры?
        - Почти все, за исключением, разумеется, командования.
        - Вот и прекрасно. Завтра экипажу предстоит тяжелый день. Впрочем, господа, не только экипажу. Необходимо произвести осмотр казарм и выявить недовольных. Этим займутся моряки, «московцы» и финляндский полк. Думаю, возглавить сию кампанию придется генералу Шипову. Преображенский полк и «семеновцы» полковника Шипова - в вашем личном резерве. Егерей пока трогать не будем, пусть отдохнут.
        - Карл Иванович, а как поступать с недовольными? - задал вопрос Шипов-старший.
        - А вот об этом мы спросим у нашего начальника. Что скажете, князь?
        Сергей Петрович Трубецкой помедлил с секунду. Но, видимо, он уже обдумал ответ. И обдумал не сегодня:
        - Солдат следует рассредоточить по полкам. Для особо буйных - гауптические вахты. Офицеров - в Петропавловскую крепость. В случае открытого неповиновения - расстрел на месте.
        - Расстрел?! - раздались удивленные возгласы.
        - Простите, господа, но это единственный выход. По крайней мере, в данный момент. Разбираться будем позже. И, вот еще… Во всех полках провести беседы с офицерами. Я уже попросил барона Штейнгеля составить текст новой присяги. Там будет специальная строчка о безоговорочном подчинении. И, пожалуйста, господа, не смотрите на меня как на нового Робеспьера или Марата. Мы военные люди и прекрасно понимаем, во что ввязались. Нам нужна дисциплина. Согласны?
        - Согласны, Сергей Петрович, - высказался за всех Бистром. - Но хочется сказать вот еще что: необходимо составить списки лиц, подлежащих немедленному аресту и изоляции. В Петербурге остались люди, могущие представлять опасность.
        - А как мы будем знать - кто опасен, а кто нет? - устало произнес Рылеев. - И не станут ли эти списки проскрипционными? Ведь это, господа, чистейшая диктатура.
        - Кондратий Федорович, - по-отечески обратился к нему Бистром, - без диктатуры начинается анархия. А анархия - гораздо хуже любой диктатуры! Сейчас у нас нет ни законов, ни законного правительства и все зависит только от нас. И посему предлагаю создать при Временном правительстве суд или трибунал.
        - Гаврила Степанович, - обратился Трубецкой к Батенькову. - Будьте так любезны - не сочтите за труд записать все то, что мы сейчас решаем. У вас, как я знаю, почерк очень хорош. Завтра, а вернее сегодня, нужно обзавестись писарями, делопроизводителями… кем там еще? Столоначальниками. Пусть записывают, регистрируют. Словом, нужно создавать канцелярию.
        - Делать новые печати, - подсказал Бистром.
        - Хм… - хмыкнул Трубецкой. - Придется выдумывать новый герб. Ах ты… Еще и новые деньги! Впрочем, пока обойдемся старым.
        При последних словах, произнесенных князем, открылась дверь, в залу заседаний вошел Пущин, а с ним высокий сутулый человек. Пожалуй, кроме Бистрома, никто не знал в лицо Михаила Михайловича Сперанского, одного из близких сановников покойного императора Александра, попавшего в опалу. Близорукие глаза Сперанского не выглядели сонными, а напротив, смотрели внимательно и даже задорно.
        - Здравствуйте, господа, - обратился Михаил Михайлович к собранию. - Польщен вашим вниманием. Не знаю, к добру ли революция, к худу ли, но я готов послужить новой России. Кстати, а как вы ее назвали?
        - То есть как можно назвать Россию? - не понял Трубецкой.
        Сперанский, перед тем как дать пояснения, аккуратно снял шубу, осмотрелся - куда бы пристроить - и наконец просто бросил ее на свободный стул:
        - Была у нас Российская империя. А теперь?
        - Вероятно, республика, - как-то неуверенно ответил князь.
        - Прекрасно. Значит - Российская Республика. Господин, э-э, Иван Иванович, что за мной приехал, дал мне прочитать Манифест. Прекрасно. Как первоначальный вариант это просто превосходно. Но у меня вопрос. - Временное правительство, в котором я имею честь состоять - орган коллегиальный или же совещательный, а все нити управления будут у нашего господина Председателя?
        Все посмотрели на Трубецкого. Как-то уже само собой получилось, что Сергей Петрович взял бразды правления в свои руки.
        - Я полагал, - начал князь, - что Временное правительство есть орган коллегиальный. Таким образом, для решения особо важных проблем будут необходимы голоса всех членов.
        - Это прекрасно. Но вдумайтесь, что будет в случае, когда кто-нибудь не согласится? Как показывает практика, в спорах истина не рождается…
        Члены правительства задумались. Как ни заманчиво звучала идея коллегиального управления, но, как говорят военные люди, лучше один плохой командир, нежели два хороших.
        - Михаил Михайлович, - поинтересовался Бистром. - У вас есть какие-то соображения?
        - Безусловно, - кивнул Сперанский. - Будучи на губернаторстве в Сибири, да и раньше, составил некоторые наметки. Но их, господа, необходимо привести в соответствии с реалиями сегодняшнего дня. Я ведь никак не предполагал, что один император умрет, второй отречется, а третий будет убит. Мне нужно какое-то время на доработку. Неделя, скажем, или две. Думаю, за это время вы позаботитесь о приоритетах.
        - Господин Сперанский, - осторожно поинтересовался Трубецкой, - а какие приоритеты определили бы вы? По моему разумению, главное - удержаться у власти. Для этого нужны силы для борьбы с внешним и с внутренним врагом. Вы можете что-то добавить?
        - Думаю, что не особенно много. Да вы, господа, и сами догадываетесь. Кроме борьбы с… - замялся Сперанский, подыскивая нужное слово, - ну, предположим, с контрреволюцией придется решать вопросы укрепления правопорядка. Скорее всего, наши обыватели попытаются заняться грабежом и мародерством. Кстати - та толпа у стройки Исаакиевского собора? Найдем ли мы средства для продолжения строительства? Стало быть, нужно думать, как быть со строителями. Кроме них появятся и другие безработные люди. Возможно, закроются мастерские. Может, усилится инфляция, хотя она и так огромная. Пока крестьяне возят в столицу продовольствие - нужно закупать зерно.
        - М-да, Михаил Михайлович, какую безрадостную картину вы нарисовали, - задумчиво протянул Трубецкой. - Об этой стороне дела я даже не думал. Но все же я очень рад, что вы согласились стать членом нашего Правительства. Будем трудиться вместе.
        - Да уж, Сергей Петрович. Трудиться будем вместе. Или, - усмехнулся Сперанский одними глазами, - вместе пойдем на эшафот…
        Из дневника Элен Щербатовой
        «15 декабря 1825 года
        Вчера должно было состояться наше обручение. Ждали гостей, но почти никто не явился. Те, кто пришел, говорили, что на Сенатской площади стояли солдаты с пушками и слышались выстрелы. Я думала, что именно так и приносят присягу и Николенька, когда все закончится, приедет к нам. Но вместо этого папеньке принесли какую-то странную записку, где Коленька просит нас немедленно уехать из Петербурга!
        Вечером смотрела на платье, в котором должна была пойти на обручение. Оно такое красивое! Но подвенечное, заказанное у Bopertui, еще лучше!
        16 декабря 1825 года
        С утра папенька отправил камердинера за новостями, но тот не вернулся ни к обеду, ни после. К вечеру приехали двое папенькиных сослуживцев по лейб-гренадерскому московскому полку. Гости просидели взаперти весь вечер, о чем-то разговаривали. Маменька даже караулила у двери, пытаясь хоть что-нибудь расслышать. Сказала, что слышала слова «мятеж», «изменники», «Великий князь скрылся». К чему бы все это?
        От Коленьки по-прежнему никаких вестей. Может быть, он решил расторгнуть помолвку? Но тогда почему сам мне не сказал?
        17 декабря 1825 года
        К вечеру пришел очень испуганный камердинер. Сказал, что в Петербурге на улицах лежит много мертвых людей, а в кабаках водку раздают бесплатно. А потом ушел. Горничная Акулина сказала, что он прихватил столовое серебро. В суматохе дворецкий этого не заметил. Еще она сказала, что на площади перед Зимним дворцом убили нового царя, а Великий князь Михаил бежал. Теперь власть будет у правительства, во главе которого стоит князь Трубецкой. Я встречалась с князем Сергеем Петровичем на балу у графини Епанчиной. Его жена, княгиня Екатерина Ивановна, сказала, что настоящий бал - он всегда первый! А еще княгиня сказала, посмотрев на Николеньку: «Mais il n`est pas mal, vraiment!» Как будто я сама не знаю, что мы прекрасная пара? Я даже немножко приревновала, а потом подумала, какая глупость! Ведь княгиня Екатерина Ивановна немолода. Ей двадцать пять лет! Папенька говорил, что князь Трубецкой переживает, что в Генеральном штабе, где он служит, почти невозможно стать генералом. Но не все ли равно? Мне бы конечно хотелось, чтобы Николенька стал генералом, но разве я буду меньше его любить, если он останется
штабс-капитаном?
        Папенька вышел к нам нетрезвым и заявил, что он больше не желает слышать в своем доме фамилии Клеопина и расторгает помолвку! Как же так?
        Глава третья
        Наполеоны из Малороссии
        Декабрь 1825 - январь 1826 гг. Малороссия
        В Любаре, богом забытом местечке, Сергей Иванович и Ипполит Иванович Муравьевы - Апостолы искали командира «ахтырцев». К счастью, первый же встречный мальчишка указал хату, где квартировал «пан полковник».
        Судя по внешнему виду - небрит с позавчерашнего дня, в одной нижней рубахе (но хотя бы в форменных панталонах!), Артамон Захарович (просто Муравьев, без Апостола) в меланхолии пребывал давно. Коричневый доломан, ментик, сабля и кивер брошены в угол. Перед господином полковником стояла полупустая бутыль какого-то мутного - не иначе, крестьянского - пойла и высокий стакан, заляпанный так, что уже было не понять - из стекла он или из фарфора? Кроме горлiки (известно, что гусары пьют только шампанское!) на затянувшуюся «меланхолию» указывало и то, что полковник самозабвенно распевал песню на слова самого знаменитого «ахтырца»:
        Ради бога трубку дай!
        Ставь бутылку перед нами,
        Всех наездников сзывай
        С закрученными усами!
        Чтобы хором здесь гремел
        Эскадрон гусар летучих.
        Завидев гостей, Муравьев завопил, как уличный кот, наступивший на собственный хвост:
        Чтоб до неба возлетел
        Я на их руках могучих!
        Потом резко оборвал песнопение и без всяких приветствий заявил:
        - А что, господа, скоро и мы вознесемся. Уже слыхали-с - полковник Пестель арестован. И, что характерно, по доносу собственного офицера. Вот, сижу и жду - кто из моих первым побежит доносить. Интересно - в Петербург повезут или прямо здесь расстреляют?
        Братья Муравьевы-Апостолы прошли внутрь комнаты. Младший сел на постель, а старший остался стоять. Потом Сергей Иванович внимательно посмотрел на гусара и спросил:
        - А, вы, господин полковник, будете просто сидеть и ждать?
        - А что прикажете делать, господин подполковник? - в тон ему ответил Муравьев. - Выводить гусар и в конном строю атаковать Тульчино? Освобождать Павла Ивановича? Или уж сразу на Житомир? Захватить все корпусное командование и потребовать - выпускайте, мол, полковника Пестеля. А потом? В худшем случае перед Житомиром нас остановит артиллерия - мне с одним полком кавалерии ее не пройти. В лучшем - через месяц из Петербурга и Волыни подойдет подкрепление. И - прощай, гусар, ты песен пел немного!
        Осторожно, как будто он говорил с ребенком, Сергей Иванович сказал:
        - Господин полковник, из Петербурга никто ничего не пришлет. Ни подкрепления, ни эстафеты с жандармами. Я получил письмо от князя Трубецкого - председателя Временного правительства. Наши братья сделали революцию! Узурпатор убит. Наследник престола Михаил бежал в неизвестном направлении. Так что теперь дело за нами!
        - Седлать коней, господа гусары! - сразу же оживился Муравьев.
        Всю меланхолию как рукой сняло, и гусар забегал по хате, собирая разбросанные вещи.
        - Эх, не успел побриться! Да уж ладно, сойдет, - заметил полковник, становясь перед братьями во всем параде. - Итак, господа, обговорим план действий…
        - План прост, - сообщил подполковник Муравьев-Апостол. - Мы с братом тотчас же возвращаемся в деревню, где стоит наша пятая рота. Вместе с ней отправляемся в Ковалевку, где стоит другая рота. Поднимаем ее и идем на Васильково, где квартирует весь баталион. Вы же немедленно поднимаете гусар и отправляетесь в местечко Троянов, там, где Александровский гусарский полк стоит.
        - Эх, поднять бы «александровцев»! - мечтательно вздохнул «ахтырец».
        - Ежели поднимете полк - прекрасно. Нет, так и шут с ними. Главное, чтобы он не выступил против нас. Место сбора - Васильков. Затем все вместе идем на Тульчино. Там Вятский пехотный, которым командовал Пестель.
        - Павел Иванович любим своими офицерами и солдатами, - вмешался Муравьев-Апостол-младший.
        - Очень любим, - буркнул Муравьев, намекая на предательство одного из «вятичей». Кого именно, пока неизвестно.
        - Майор Лорер - командир роты, вы его знаете, поднимет «вятичей», - невозмутимо продолжал старший Муравьев-Апостол. - Через два дня к нам подойдет Троицкий пехотный, или хотя бы две роты. В бой не вступаем. Пока, по крайней мере. Наша конечная цель - выход к Брянску. Оттуда - на Могилев. Нужно срочно послать известие в Киев Юшневскому и Волконскому. Для командования объединенным отрядом нужны генеральские эполеты. Лучше, если это будет Волконский - все-таки, герой войны, зять Раевского. Итак, господин полковник, ваше мнение?
        - План дельный, - покрутил ус полковник. - Что же, господа. Вперед!
        - Артамон Захарович, а как вы объясните полку цель выступления? - поинтересовался Муравьев-Апостол - младший.
        - А никак, - беззаботно отмахнулся полковник. - Команда простая: «Трубить общий сбор, выходим поэскадронно!» Гусары надежные, лишних вопросов не задают. Большинство офицеров уже давно спрашивают - а когда выступать? Ну, господа, с Богом…
        Переночевав на постоялом дворе, набитом клопами, уже на следующий день братья были в Трилесах. Правда, дела пошли хуже, нежели рассчитывали: при въезде в деревню стоял усиленный караул - два солдата с унтер-офицером. Рядом утаптывал свежий снег полковник Гебель, командир полка. Неподалеку, поеживаясь на ветру, сидели в седлах два жандарма.
        - Господин подполковник Муравьев-Апостол, господин прапорщик Муравьев-Апостол, - торжественно объявил полковник Гебель. - Вы обвиняетесь в государственной измене. Данной мне властью вы арестованы. Извольте спешиться, сдать сабли и следовать за нами.
        «Эх, и что это я пистолеты-то с собой не взял, - грустно подумал подполковник, - Гебелю - пулю, а этих двоих взяли бы в сабли. Еще бы и солдаты помогли!» Но сетовать задним числом - глупо…
        Сергей Иванович спешился, показывая пример горячему по молодости лет брату. Отстегнул ножны от перевязи, подал оружие полковому командиру эфесом вперед. Брат слегка помедлил, но тоже спрыгнул с седла.
        - Идемте, господа, - сделал полковник приглашающий жест. - С самого утра вас ждем. Продрогли из-за ваших выкрутасов. Обернувшись к унтер-офицеру, приказал:
        - Лишних людей с караулов убрать. Коней - в конюшню.
        Идти было недалеко. Муравьевых-Апостолов провели в одну из мазанок. Полковник плюхнулся на табурет, жандармы встали у выхода, подпирая двери. Братьям же сесть никто не предложил.
        - Эх, господа, - угрожающе-ласково произнес Гебель. - Господин подполковник… Господин прапорщик… Что же вы такое натворили? Против царя и Отечества пошли. Отечество предаете. Нехорошо.
        - Вот уж насчет Отечества, господин полковник, не надо, - поморщился Сергей Иванович, - не вам меня упрекать.
        - Знаю-знаю, - поморщился Гебель. - И в Бородинской баталии вы участвовали, и под Лейпцигом отличились, и Париж брали. И орденов у вас на цельный полк хватит. Только что с того? Сейчас вы государственный преступник. С преступников же эполеты и ордена срывают.
        - А вы, господин полковник, разве не знаете, что случилось в Петербурге? - спросил Сергей Иванович.
        - А что там случилось? - пожал плечами командир полка. - Ну, убили императора. Ну и что? Не в первый раз императоров убивают. Николай-то, он даже еще и не коронованный был. Этого убили, новый придет и всех ваших якобитов в бараний рог скрутит.
        - Не якобитов, а якобинцев, - поморщился прапорщик Муравьев-Апостол. - Якобиты - это в Шотландии, сторонники воцарения династии Стюартов.
        - Ишь, господин умник, - скривился полковник. - Не в офицерах бы вам ходить, а книжки читать.
        Слово «книжки» полковник произнес с такой брезгливостью, будто о чем-то непристойном.
        - Так о чем это я? - продолжал Гебель. - Ах, да. Так вот, господа. Скрутит новый царь ваших… якобинцев. Ну, а уж я ему, чем могу, помогу. А он меня, верного слугу, милостию не оставит. Вот так-то. А вы, подполковник, и себе навредили и солдатиков подвели. Им-то я уже распорядился шпицрутенов всыпать. Хотел с самого утречка этим заняться, да решил вас подождать. Заодно из Ковалевки роту вытребовал. Не хочется мне туда-сюда мотаться. Сразу обе роты и перепорем. А уж потом и в городишке нашем баталион пороть будем. На ваших, судари мои, глазах. А солдатики на вас глядеть будут и думать - из-за кого страдают! А мы их - шпицрутенами! Вгоним им ума в задние врата! - радостно захохотал полковник.
        Сергей Иванович еле сумел удержать рванувшегося к полковнику Ипполита. На брата было страшно смотреть.
        - Я вас вызываю на дуэль, господин полковник, - яростно выкрикнул прапорщик.
        - На ду-эль, - протянул полковник. - На дуэль вы меня вызвать не можете. Потому что государственный преступник и враг царю на дуэль никого вызвать не может. А вот я, например, могу сделать так…
        Полковник подошел к Муравьеву-Апостолу-младшему и от всей души ударил его кулаком в низ живота так, что юноша захлебнулся от боли и согнулся.
        Но теперь уже старший брат не сумел сохранить самообладания - от удара в нос полковник отлетел в угол. Сергей Иванович хотел ударить еще раз, но опытный в таких делах жандарм, стоящий за спиной, стукнул подполковника прикладом по голове. Второй ловко сделал подсечку не успевшему прийти в себя Ипполиту, и оба брата оказались на полу. Подбежавший полковник, зажимая разбитый нос несвежим платком, несколько раз ударил сапогом, норовя попасть в лицо…
        Гебель выскочил на улицу. Отсморкавшись, вытер снегом лицо, бросил часовому:
        - Зови разводящего, скотина.
        Часовой засвистел в дудку. Прибежал разводящий, и следом за ним - дежурный офицер.
        - Общее построение. Профоса и караул - ко мне, - приказал полковник.
        Когда караул вывел и поставил перед строем братьев, солдаты и офицеры ахнули: разбитое лицо Сергея Ивановича покрыто еще непросохшей кровью, а у Ипполита стремительно оплывал правый глаз. Кто-то крикнул: «Батюшка, Сергей Иванович, так что ж они с тобой сотворили!» Полковник Гебель, услышавший эти слова, подскочил к солдатам и истерично закричал:
        - Кто это сказал? Кто сказал, я спрашиваю? В Сибирь отправлю, на Кавказ пойдете, скоты безродные! Запорю, суки драные!
        И тут случилось непредвиденное. Солдатский строй качнулся, и вперед вышел унтер-офицер Клим Абрамов, прошедший вместе с Муравьевым-Апостолом-старшим всю войну двенадцатого года и Заграничный поход. Вместе служили в Семеновском полку. Когда полк «раскассировали», то Сергей Иванович умудрился взять старого солдата и «кавалера» к себе.
        - Ваше Высокоблагородие, - обратился унтер-офицер к полковнику. - Мы просим освободить Его Высокородие подполковника и Его Благородие прапорщика.
        Полковник оторопел от такой наглости, подскочил к унтеру и ухватил его за перевязь:
        - Ты, тварь! Да я, тебя, запорю, сука! Ты у меня юшкой кровавой умоешься!
        - Пороть георгиевских кавалеров, Ваше Высокоблагородие, не положено, - спокойно сказал Абрамов, указывая подбородком на «Георгия» и медали на шинели.
        - А я на твои побрякушки срать хотел! - еще больше взвился полковник, схватившись за солдатские награды.
        - Не замай, Ваше Высокоблагородие, - строго сказал Клим, ударив по руке полковника. - Эти награды мне за Бородино и за Кульму дадены.
        - Ах ты тварь! - взбесился Гебель, выхватывая саблю.
        Полковник замахнулся, но лучше бы он этого не делал. Абрамов четким движением локтя сдвинул портупею вперед, одновременно берясь за ножны тесака. И, не вытаскивая оружия, принял удар на медную окантовку ножен. А потом также спокойно и четко, как делал во время рукопашных схваток с французами, провел движение от себя и вниз… Острие полковничьей сабли уперлось в землю, а эфес солдатского тесака описал дугу, в конце коей была челюсть Гебеля…
        - Эх, - презрительно сплюнул старый солдат, - не умеет драться. Ему бы меня кончиком рубить, а он, вишь, всем лезвием…
        Казалось, на плацу остановилось время и стало таким плотным, хоть ножом режь! Возможно, впервые за долгую историю русской армии, старый заслуженный солдат поднял руку на полкового командира… Но недоумение длилось недолго. Строй опять дрогнул, рассыпался, солдаты бросились к жандармам. Те, не успев даже взять ружья на изготовку, были заколоты.
        К братьям Муравьевым-Апостолам подбежали офицеры.
        - Господин подполковник, Сергей Иванович! Вы ранены?
        - Пустяки, - отмахнулся подполковник. - Это господа сатрапы приложились. Мне бы только умыться. А, сойдет и снегом.
        - Тогда принимайте команду, господин командир баталиона!
        Сергей Иванович нашел взглядом Абрамова. Старый вояка стоял в окружении молодежи (не только солдат, но и офицеров) и что-то объяснял, показывая для наглядности. До подполковника донеслись слова:
        - А вот под Кульмой-то господин подполковник - ну, тогда Благородие, с французиком по-другому поступил. Господин поручик со шпагой был, а француз с ружьем. Мусью ловкий был. Бил не штыком, не прикладом, а казенной частью. От такого удара-то шпажонка-то сразу ломается. Так Сергей Иванович ружье на эфес принял. А потом руку извернул и… как даст в рыло! И не острием или лезвием, а эфесом. Мусью мы ентова в плен взяли. Правда, без зубов…
        Молодые офицеры уже пытались освоить урок. У кого-то получалось, а у кого-то - нет. Тут практика нужна…
        «Молодец Клим, - подумал подполковник. - Может быть, кому-то это жизнь спасет». Но размышлять было некогда…
        - Господа ротные командиры, - обратился он к офицерам. - Командуйте построение в походную колонну. Идем в Васильково. Все речи будем вести там, по прибытию.
        Прибытие в городок двух рот во главе с Муравьевым-Апостолом вызвало недоумение. Тем более что выйдя на главную «площадь» Василькова, солдаты построились по периметру, а подполковник приказал играть «Общий сбор».
        На звук барабанной дроби стали сбегаться солдаты. Придерживая сабли, спешились офицеры. К барабанщику подскочил начальник штаба полка майор Трухин и выкрикнул:
        - Кто приказал? Отставить!
        Барабан было смолк, но стоящий рядом Муравьев-Апостол спокойно сказал:
        - Продолжайте сбор.
        - Господин подполковник, извольте объясниться! - негодовал майор - младший по чину, но старший по должности. - В отсутствие полкового командира полком командую я! Немедленно прекратите самоуправство, иначе я вас арестую. - И, далее не обращая внимания на подполковника, закричал, пытаясь заглушить звуки: - Полк, слушай мою команду! Вольно разойтись! Нижние чины и унтер-офицеры - в казармы, господа обер и штаб-офицеры - ко мне!
        Полк стоял. Никто не спешил выполнять команду исправляющего обязанности. Трухин стоял, нервно сжимая эфес сабли, но ничего не предпринимал.
        - Господин майор, - почти любезно сказал Муравьев-Апостол. - Будьте так любезны - отправляйтесь в штаб. Иначе не вы меня, а я буду вынужден вас арестовать. Прапорщик Козлов - проводите господина майора в его квартиру.
        Юный прапорщик выскочил из строя и отдав честь вначале Муравьеву-Апостолу, а потом Трухину.
        - Прошу вас, господин майор… - сделал он приглашающий жест.
        - Это бунт? - упавшим голосом спросил Трухин.
        - Хуже, господин майор, - радостно отозвался Козлов. - Это революция!
        - Ну, тогда хоть саблю заберите, - предложил прагматичный начальник штаба. - А то ведь получится, что даже сопротивление не оказал бунтовщикам.
        - Извольте, сударь, - покладисто согласился юноша и уже другим, официозно-значимым, тоном произнес: - Господин майор, вы арестованы. Прошу сдать оружие!
        Просиявший майор отдал прапорщику саблю и почти радостно отправился в помещение штаба - в один из обывательских домов, хозяин которого не был свободен от постоя.
        Настроение улучшилось. Но если солдаты и офицеры старались сдерживать себя, то вокруг плаца раздавался громкий хохот. Жители городка никогда не пропускали редкого в тех местах развлечения - построения полка. Вот и сегодня при звуках барабанной дроби к казармам стянулось едва ли не все население Василькова. Сергей Иванович между тем вышел на шаг вперед и громко сказал:
        - Братья! Со времен Петра Великого все мы, и нижние чины, и офицеры, все мы - Солдаты. Но мы еще и граждане России. Не верноподданные, а граждане. Братья! Две недели назад в Петербурге случилась революция. Наши товарищи свергли царя Николая. Его старший брат Константин не захотел быть царем. Теперь будет вам свобода! Служить станете не двадцать пять лет, а десять. А когда вернетесь домой, то будете не крепостными, а вольными людьми. И каждый из вас получит землю в надел! Но есть еще те, кто хочет отнять у нас свободу. Солдаты, вы меня знаете! (Из строя закричали: «Знаем, знаем!») Мы вместе сражались с Наполеоном и здесь, и в Германии, и во Франции. Мы победили. Так неужели же победители должны идти в неволю? Или же пойдем на Петербург помогать нашим братьям?
        Солдаты, разгоряченные речью подполковника, стали кричать: «Веди нас, Ваше Высокоблагородие. Умрем, но не выдадим!»
        Сергей Иванович никогда не говорил столь длинных речей. (И пустых, как ему казалось!) А тут пришлось. И видимо, не зря. Солдаты и офицеры, за исключением единиц, были готовы идти в бой.
        Выйти на рассвете, как планировал Муравьев-Апостол, не получилось. К подполковнику, встававшему раньше своих солдат (впрочем, как и все остальные офицеры) прибежал полковой адъютант.
        Придерживая кивер с зимней оторочкой, подпоручик с порога крикнул:
        - Господин подполковник! Известие от дальнего караула - с западной стороны к городу движется колонна всадников. Расстояние - до двух верст. Численность из-за поземки неизвестна, но не менее пятисот. А может, - сощурился офицер, - и вся тысяча…
        - Хорошо, подпоручик, - пытаясь быть сдержанным, похвалил адъютанта Сергей Иванович. - Командуйте боевую тревогу.
        Подпоручик выскочил, поправляя непослушный кивер. Провожая его взглядом, Сергей Иванович почему-то подумал: «Надо бы что - то поудобнее киверов на зиму завести. Хоть и красиво, а холодно. Треухи мужицкие, что ли?» Но решать проблему головных уборов сейчас было недосуг. Как-нибудь потом. Взяв шинель и пистолеты, подполковник выскочил во двор, где наперегонки с воем метели заливался полковой барабан. Командиры рот уже спешно отдавали команды.
        Боевое расписание, разученное еще в прошлом году на случай нападения на Васильково (тогда смеялись - татары, что ли, или турки на Малороссию пойдут?), очень даже пригодилось. Две роты бегом отправились на западную сторону усиливать огневым боем немудреное укрытие (палисад да ров), еще две разделились на части и разбежались к другим выходам из города. Рота Кузьмина осталась в резерве, а Щепилло со своими людьми спешно занимал крыши домов, выходящих на плац (он же - центральная городская площадь), потому что при любом раскладе удар пойдет в центр.
        Сергей Иванович подошел к коню, уже подготовленному ординарцем, вскочил в седло и понесся на наиболее опасный участок.
        Передовые всадники уже были в четырехстах шагах - расстояние, на котором пехота уже прицеливалась в голову всадника. Правда, из-за легкой метели прицеливаться было сложно, поэтому было решено подпустить всадников поближе. Черниговский пехотный, конечно, не егеря, что били в пуговицу за триста шагов, но в каждой роте были свои «умельцы», попадавшие со ста шагов в пятак.
        Вот они-то уже и взяли на прицел передовых всадников. Но стрелять не спешили, ждали команды.
        Сергей Иванович не торопился отдавать команду «Огонь». Показалось, что всадники ведут себя странно - им бы уже пора переходить с рыси на галоп и идти в атаку. И тут до Муравьева-Апостола донесся знакомый голос, затянувший песню:
        О как страшно смерть встречать
        На постели господином,
        Ждать конца под балдахином
        И всечастно умирать!
        А гусары в несколько сотен глоток поддержали «запевалу»:
        О, как страшно смерть встречать
        На постели господином!
        Ну кто же еще мог сделать стихи Дениса Давыдова полковой песней, если это не Артамон Муравьев? А какой другой полковник, будь он хоть трижды гусар, станет изображать запевалу?
        - Эй, Сергей Иванович, - закричали со стороны гусар. - Это ты али нет? Тебя еще не расстреляли?
        - Не дождетесь, господин полковник, - весело прокричал в ответ Муравьев-Апостол, выходя навстречу гусарам. А потом обратился к своим: - Отбой, братцы, это наши!
        Ахтырские гусары уже подъехали вплотную. Впереди гарцевал веселый и слегка хмельной полковник. Приблизившись к Сергею Ивановичу, проорал:
        - Вот, господин подполковник, принимай пополнение. Ахтырский полк - в полном составе. «Александровцы», правда, не все. Один эскадрон ушел в Белую Церковь. Остальные - вот они!
        Офицеры спешились и, обнявшись, троекратно поцеловались.
        - А я уж не чаял и увидеть вас, - с дрожью в голосе сказал гусар. - Ко мне пейзане прискакали. Говорят - арестовали, мол, господина полуполковника. Они ведь, Сергей Иванович, тебя прямым потомком гетмана Апостола считают. А что - ты и в самом деле потомок гетмана?
        - Может быть, - задумчиво обронил Сергей Иванович, размышляя сейчас не о легендарных предках, а о том, что надо куда-то устраивать два полка! А впрочем, можно потеснить господ обывателей. Ничего страшного.
        - Молодцом, господин полковник, - похвалил Муравьев-Апостол гусара. - Вывел-таки…
        - Так ведь мы вас отбивать ехали, - просто ответил Артамон Захарович. - Теперь уже все едино - мятежники.
        - А вот это мы еще посмотрим, - улыбнулся Муравьев-Апостол. - А теперь давайте, шлите ко мне своего квартирмейстера. Вас разместить требуется да накормить.
        - Хм, - встопорщил усы гусарский полковник. - Мы ведь в поход вышли. Так что и обоз, и котлы - всё с собой. Да и «александровцы» все хозяйство прихватили, сам проследил. Но, если покормите, чем Бог послал, так наш провиант целее будет.
        Несмотря на маску лихого и грубоватого рубаки, Муравьев был дельным командиром. Будучи лишь на один год старше Сергея Ивановича, он уже был полковником и командиром полка.
        В маленьком домике Муравьева-Апостола, превращенном из обычной офицерской квартиры в штаб-квартиру, уже находились старшие офицеры полка. Брат Ипполит распорядился поставить самовар и приготовить нехитрую еду. Специально для Артамона Захаровича была вытащена береженая бутылка французского вина.
        К общему удивлению, «ахтырец», еще не вполне отошедший от прежней «меланхолии», отказался от дорогого вина, процитировав:
        Но едва проглянет день,
        Каждый по полю порхает;
        Кивер зверски набекрень,
        Ментик с вихрями играет.
        - Кажется, генерал Давыдов у вас годится на все случаи жизни, - усмехнулся Ипполит, убирая бутылку до лучших времен.
        Муравьев, погладив пышные усы, самодовольно изрек:
        - Почти! Я ж его знал, когда он еще адъютантом у Багратиона служил. До сих пор жалко, что Денис Васильич в отставку ушел. Ладно, господа. Есть у меня и хорошие, и плохие новости. С каких начинать?
        - Давайте с плохих, - предложил Сергей Иванович.
        - Извольте, - покладисто кивнул гусар. - Корпусное начальство прознало о том, что Черниговский и прочие полки подвержены мятежу. В Житомир стянуты войска, готовые выступить против бунтовщиков. Думаю, там будет егерский, пара-тройка пехотных и драгунский полки. К этому добавьте эскадрон «александровцев». Но главное и самое скверное - у них артиллерия. И вот еще - Пестель из Тульчина куда-то отправлен. То ли в Житомир, то ли в Киев, а то и прямо в Москву.
        - Так, - протянул Сергей Иванович. - А хорошие?
        - А хорошие таковы: нам на подмогу идут две роты Вятского полка под началом майора Лорера и капитана Еланина.
        - Это тот Еланин, что из лейб-егерского к нам за дуэль списан? - поинтересовался прапорщик Муравьев-Апостол.
        - Он самый, - подтвердил полковник и продолжил: - Далее - мы обогнали две роты Троицкого полка. Тоже сюда идут. Ну, а самая приятная новость - скоро здесь будет ваш лепший друг и соратник.
        - Неужто Мишель? - обрадовался Сергей Иванович. - Бестужев-Рюмин?
        - Так точно! - подтвердил полковник. - Мишель, который и Бестужев, и Рюмин, а с ним до роты Полтавского полка и ваш старший братец. Узнал о мятеже и кинулся вас спасать.
        - Матвей! - обрадовался Ипполит.
        Самый старший из братьев, некогда заменивший Ипполиту отца, отставной подполковник проживал в Житомире. Верно, не усидел дома.
        - Теперь у нас будет два подполковника Муравьевых-Апостолов. Или делитесь: один подполковник Муравьев, а один подполковник Апостол, - хохотнул гусар, довольный произведенным эффектом.
        - Стало быть, у нас будет несколько тысяч штыков и с тысячу сабель, - подвел итоги Муравьев-Апостол. - Надо думать, где их размещать да чем кормить. Не все же такие запасливые, как наш гусар летучий.
        - Ничего, потеснимся, - махнул рукой «летучий» гусар, которому понравилось сравнение. - Помнишь, как на Францию шли? В одном сарае до эскадрона квартировало. Эх, как там у Васильича? Мы оба в дальний путь летим, товарищ мой, туда, где бой кипит, где русский штык бушует, но о тебе любовь горюет!
        Глава четвертая
        Император умер - да здравствует император!
        Декабрь 1825 г. С. Петербург - Москва
        «Рыжего Мишку» - младшего сына императора Павла можно было упрекнуть во многих грехах. И в карты он любил «перекинуться», и к женскому полу неравнодушен, а к образованию - совсем даже напротив - едва закончив учение, книжный шкап заколотил горбылями, собственноручно вбив барочные гвозди. Однако трусом Великий князь Михаил Павлович не был. На Сенатской площади он сделал все, что мог. Не побоялся выехать к бунтовщикам, несмотря на то, что уже ранили Милорадовича. Да и сам едва избежал пули из пистолета нескладного долговязого человека в статском платье! Кажется, когда-то он видел этого нескладного человека! Поэт? Да, поэт. Кажется, Кюхельбекер!
        Когда долговязый, бросив один пистолет, принял из рук соседа другой, кавалергардский полковник Пестель, назначенный командовать конвоем Великого князя, ухватил лошадь под уздцы и чуть ли не силой увел Михаила к Конногвардейскому манежу.
        - Владимир Иванович, зачем вы так? Возможно, мне бы удалось их уговорить, - упрекнул Михаил Павлович полковника.
        Была у шефа гвардейских артиллеристов и кавалергардов такая привычка - называть своих офицеров по имени-отчеству, а не по званию (разумеется, если дело происходило не на строевом смотре).
        - Простите, Ваше Высочество, - твердо ответил полковник. - Уговоры не помогут. Пушки нужны.
        Между Михаилом и его братом - государем, находилась площадь, заваленная камнями и бревнами. Вот уже седьмой год на ней строят Исаакиевский собор, а конца-края строительству не видно. Впрочем, нашлось несколько тропок, по которым верховой мог доставлять приказы и сообщения от одного брата к другому.
        Великий князь недоумевал: «Почему до сих пор Николай не дал команду атаковать каре?» Разумеется, лучше бы открыть артиллерийский огонь. Но пойдет ли на это старший брат? Здраво подумав, Михаил решил, что, окажись он на месте Николая, не стал бы использовать артиллерию. «Лить кровь в самом начале царствования? Бр-р!» И слава Богу, что не он должен принимать решение.
        Размышления прервались выстрелами из-за штабелей и криком верхового, присланного братом:
        - Ваше Высочество, государь приказал вам уходить! Полковнику Пестелю лично приказано уводить Великого князя!
        Михаил не сразу понял - почему ближайший кавалергард вдруг резко схватил его жеребца за удила, а потом также резко дернул на себя.
        - Строим коробку! - выкрикнул Пестель.
        Полуэскадрон вплотную придвинулся к Великому князю, прикрывая его телами и подчиняя коней своей воле, перешел на галоп вместо умеренного шага.
        Пестель вовремя увел Михаила - полковник Шипов уже командовал семеновскому полку идти в атаку на конвой Великого князя. Кавалергарды, взявшие Михаила Павловича в плотную коробку, не реагировали ни на приказы, ни на ругательства, когда Великий князь пытался завернуть коня и мчаться спасать венценосного брата.
        Михаил Павлович, младший из сыновей несчастного Павла Петровича, не видел, как из дальнего штабеля сыпались бревна, калеча и убивая людей и коней. И, разумеется, он не знал, что бездушный предмет, ударив в голову Николая, сделал его самого императором…
        Пестель уводил поредевший полуэскадрон на Литейный, а потом в казармы кавалергардского полка. В считанные минуты казарма превратились в крепость: выставлены сдвоенные посты, ворота усилены баррикадой, откуда-то извлечены легкие орудия. Само собой, что командование обороной взял на себя полковник Пестель.
        Михаила Павловича отвели в одну из офицерских комнат и уложили на кровать. От волнения ли, или от усталости, но Великий князь заснул. Ему показалось, что только на минутку закрыл глаза, как в комнату зашел Пестель:
        - Ваше Высочество, пора.
        - Как пора? Куда пора? - не вдруг понял князь.
        - Пока в Гатчину, а потом в Москву.
        - Объяснитесь, господин полковник, - перешел Михаил на официальный тон.
        - Извольте, - поклонился Пестель. - Я отправлял людей в город. Ситуация такова - Его Величество император убит, город в руках мятежников. Большинство полков перешло на их сторону. Мне сообщили, что создано Временное правительство, отдавшее приказ об аресте всех членов царствующей фамилии.
        - Нужно спасать наследника престола, - твердо сказал Михаил. - Я сам поеду за Александром. Если брат погиб - императором должен стать его сын.
        - Ваше Высочество, - не менее твердо сказал Пестель. - Последний приказ императора гласил - спасать вас. И я обязан выполнить приказ. Я вас понимаю и сочувствую. Но поверьте - нет времени на скорбь. Тем более, что вы станете нашим императором.
        - Быть императором?! - в ужасе отпрянул Михаил. - Да ни за что! Императором будет Александр. И наш долг - спасти его. И, - замешкался Великий князь. - Я не знаю, где Великая княгиня Елена…
        - Ваше Высочество, я пошлю людей на поиски наследника и вашей супруги, - предложил Пестель. - Но все же вы должны ехать. Вначале в Гатчину. Там надежный караул и рота «павловцев». Туда же будут подтягиваться все верные части. Все те, кто остался жив…
        Во дворе казарм шла суета. Несколько нижних чинов что-то копали, остервенело долбя мерзлую землю. Надо бы прогреть ее огнем, но разводить костер не было времени. Когда яма была готова, солдаты и офицеры принялись бросать туда свои кирасы. Потом засыпали землей и хорошенько утрамбовали. Михаил вначале не понял - зачем? Потом догадался: уходить лучше налегке, а от пули в грудь или спину кираса не поможет. Оставлять же символ своей службы - это все равно, что оставить врагу знамя! Увидел и другую картину - солдаты плакали, прощаясь с конями. Кони кавалергардов, способные нести на себе крупного человека в тяжелых доспехах могут бежать галопом недолго… Где кавалергарды сумели раздобыть более сотни коней на замену своих тяжеловозов, осталось загадкой.
        По дороге на Гатчину Михаил Павлович несколько успокоился. «Возможно, - думал он, - во дворце удастся отсидеться несколько дней. Подтянутся верные войска с Украины и Прибалтики. Может быть, кровопролития больше не будет. Мятежники сложат оружие. Потом - неизбежная канитель с возведением на престол племянника Сашки. Присяга… и уехать бы куда-нибудь подальше. Хорошо Константину, сидит себе в Польше и в ус не дует. И мне бы куда-нибудь, подальше от революций. Да где сейчас подальше? Ах ты, черт, - мысленно заскрежетал зубами Великий князь. - Сашке-то всего семь лет. Не исключено, что придется быть регентом. Канальство!» Потом на Михаила накатили другие мысли: «Всё же какая я бесчувственная скотина. Вчера погиб брат, а я думаю невесть о чем. И даже не знаю, где тело брата. А как там мать? Где Елена?» Но все мысли перебивала одна: «Приехать в Гатчину, а там - будет видно!»
        …В Гатчине отсидеться не удалось. Когда подъехали к ограде, окружающей дворец, по кавалергардам началась стрельба.
        - Уходим! - бешено закричал Пестель.
        - Постойте, возможно, это ошибка, - возразил полковнику молоденький корнет. - Может, они нас приняли за мятежников. Разрешите, проверю?
        И, не дожидаясь согласия командира, мальчишка поскакал к ограде, выкрикивая: «Мы свои, с нами Великий князь!» Ответом был залп из нескольких ружей, выбивший корнета из седла.
        - Мальчишка, - одними губами проговорил полковник, но его услышали все. А «павловцы» уже бежали в атаку. Похоже, во дворце находилось больше войск, чем предполагалось. И, самое скверное, что они уже на стороне мятежников. Значит, бунтовщики опередили. Скверно! Конечно, кавалерия от пехоты уйдет. Но пуля летит быстрее, чем конь! И, кто знает, не седлают ли сейчас во дворце коней? Уходить!
        Оторвавшись на полверсты, полковник отдал приказ:
        - Поручик Десятов, возьмите взвод и прикройте отход!
        - Взвод, спешиться. Коневодам - забрать коней, - скомандовал поручик.
        - Поручик, - уже не приказал, а попросил Пестель, - продержитесь хотя бы десять минут. А потом - бегите!
        - Продержимся, господин полковник, - уверенно ответил Десятов, улыбнувшись чему-то…
        Солдаты, спешивались, крестились и выбирали укрытия. Старый вахмистр, помнивший еще Праценские высоты под Аустерлицем, перекрестив полковника и Великого князя, сказал:
        - Езжайте, Ваше Высокоблагородие, спасайте императора. Мы их задержим. Прощайте, Ваше Величество.
        Полковник Пестель, прикусив губу, махнул рукой. Взвод, оставшийся на верную смерть, не обращал внимания на своих товарищей. Они уже были не здесь…
        Те, кому выпало жить (надолго ли?) с места пошли в галоп. Сзади послышались выстрелы. Вначале они были частыми, потом стали стихать. Последний раздался тогда, когда отряд уже проскакал более пяти верст. Правда, последние версты шли иноходью, а потом и вовсе пришлось сойти на рысь.
        - Эскадрон, шагом! - скомандовал полковник.
        - Кажется, оторвались, - неуверенно сказал Великий князь. - Царствие небесное! Михаил широко перекрестился и все последовали его примеру.
        - Что дальше, Владимир Иванович? - спросил князь.
        Что делать дальше, полковник представлял смутно. Оставался только один путь.
        - Ваше Величество, - начал было Пестель, однако был прерван Михаилом:
        - Не нужно меня так титуловать.
        Но полковник кавалергардов покачал головой:
        - Ваш титул - наше знамя. Неизвестно, что случилось с наследником. И, кроме того, Александра Николаевича никто не объявлял наследником престола. Покамест вы император! - Обернувшись к кавалергардам, Пестель выкрикнул: - Да здравствует Его Императорское Величество Михаил!
        - Ура! - нестройно крикнул в ответ поредевший эскадрон.
        Но все же чувствовалось, что кавалерия воодушевилась. Еще бы - одно дело спасать князя, пусть и Великого, а совсем другое - Императора. Тут каждый почувствует себя Пожарскими или Сусаниным, вместе взятыми. А сам Михаил Павлович не стал спорить. «Пусть считают, если уж им так хочется, - вздохнул он про себя. Потом мысленно добавил: - Но на трон не сяду!»
        Через два часа полковник объявил привал. Бывалые кавалеристы расседлали коней (пусть хотя бы немного отдохнут), задали немного овса (а много-то в торбах не увезешь!), но костров разводить не стали, довольствуясь хлебом и водой из баклажек. Младшие командиры, не дожидаясь приказа, выставили оцепление. Нашлось несколько добровольцев ехать в разведку. К Пестелю, присевшему рядом с новообретенным императором, испросив дозволения, подошли офицеры. Кажется, назревал военный совет.
        - Распоряжайтесь, Владимир Иванович, - предложил Михаил Павлович.
        - Ваше Величество, господа офицеры, - негромко сказал полковник. - Путь у нас один - Москва. Есть другие соображения?
        - А почему не Новгород, господин полковник?
        - спросил ротмистр Кохановский. - Он ближе. В Кречевицах стоит гренадерский полк, в самом городе - драгуны. Кроме того, в Новгородской губернии много военных поселян. Можно набрать людей.
        - Вот из-за военных поселян, господа, и не следует ехать в Новгород, - потеребил усы полковник.
        - Почему? - заинтересовался император. - Насколько я помню доклады графа Аракчеева, там образцовые поселения.
        - Странно, что граф не докладывал покойному государю о недовольстве поселенцев, - покачал головой Владимир Иванович.
        - А разве были недовольные? - удивился сам Михаил Павлович.
        - Недовольных было довольно много, - случайно скаламбурил полковник. - Ну, посудите сами, Ваше Величество. Крестьянин должен пахать землю, а солдат эту землю защищать. И на то, и на другое нужно время. А если с утра пахать, а днем учения проводить, вечером - опять пахать, то и пахота, и военное дело будут плохими. Естественно, что крестьяне недовольны. А разве вам неизвестно, что в Новгородской губернии бывали бунты? Небольшие, правда, но все-таки.
        - Что-то слышал, но не задумывался, - пожал плечами Михаил. - А ведь вы правы, Владимир Иванович, пахарь должен пахать, солдат - защищать.
        - А государь - править! - подал голос ротмистр.
        Михаил Павлович ничего не ответил, но уже мысленно примерял новый титул. Покамест получалось неважно. «Впрочем, с титулами - потом. Сейчас бы с нонешним делом решить», - отмахнулся от тяжкой думы государь, кивнув Пестелю - продолжайте.
        - Мятежники наверняка уже заслали своих эмиссаров к военным поселянам. Или зашлют в самое ближайшее время. Если губернатор не примкнет к мятежникам, то ему придется просить помощи у командиров полков для усмирения поселян.
        - А что, губернатор Муравьев может примкнуть к мятежникам? А, ну да, что-то припоминаю… - наморщил лоб Михаил Павлович. - Кажется, его когда-то арестовал на параде император Александр. За какую такую провинность, даже и не упомню. Но ведь потом он сделал неплохую карьеру? Или он тоже, как ваш старший брат Павел Иванович, принадлежит к какому-нибудь тайному обществу?
        Владимир Иванович удивленно посмотрел на императора:
        - Простите, а откуда вам известно? Мы старались хранить все в тайне.
        - Ну, дорогой Владимир Иванович, - засмеялся Михаил Павлович. - Ваша тайна - секрет Полишинеля. Вообще-то, еще прошлым летом начальник генерального штаба Дибич получил донос из Малороссии о том, что ваш брат вкупе с Муравьевыми-Апостолами, просто Муравьевым и еще с кем-то организовали тайное общество. Брат тогда только посмеялся. Дескать - кто в наше время не состоял в тайных обществах? Подполковник Лунин, любимец братца Константина, едва самого наместника Царства Польского в общество не принял. Кайтесь, Владимир Иванович - а вы-то, часом не были в каких-нибудь русских масонах?
        - Увы, грешен, - смутился Владимир Иванович, сам состоявший два года в «Союзе Спасения». Кстати, вместе с нынешним Новгородским губернатором. Правда, уже лет пять-шесть как отошел от всех обществ. Как-то не нравились ему эти тайные… Действительно, было в них что-то масонское. А масонов Владимир Иванович на дух не выносил…
        - Ну, вот видите, - засмеялся довольный Михаил. - Кстати, в ноябре, когда император был в Таганроге, поступил новый донос. Генерал Дибич привез его в Петербург. Но где сейчас Дибич?
        Размышлять о судьбе Дибича ли, других ли оставшихся в столице было некогда. Разъезды прискакали с донесением, что дорога на Тосно свободна. Пестель поднял кавалергардов и эскадрон тронулся.
        Дальнейший путь был обыденным. Все-таки щупальца мятежа еще не успели охватить всю Россию. На ямских станциях кавалергарды находили тех же заспанных комиссаров, описанных господином Радищевым. Правда, никто не рисковал отвечать, что лошадей нет. Михаила Павловича, оставив ему десяток человек для охраны, пустили обычным, то есть почтовым, путем в Москву. Полковник Пестель, сдав командование эскадроном ротмистру Кохановскому, отправился вместе с императором.
        После французского разорения прошло уже много лет, но Москва еще не оправилась и Кремль еще покрывали строительные леса. Впрочем, дом московского генерал-губернатора, генерала от кавалерии Голицына сиял великолепием. Слуги сбились с ног, обустраивая высокого гостя, свалившегося нежданно-негаданно.
        О событиях в столице губернатор еще не знал. А когда ему вкратце сообщили о происшедшем на Сенатской площади, он на минуту задумался, посмотрел в глаза Михаилу Павловичу. Опустившись на колени, прижал к губам руку Романова-младшего:
        - Располагайте мною, Ваше Величество!
        Михаил не стал спорить и настаивать, что не хочет быть императором. Собственно говоря, он уже смирился с мыслию, что шапку Мономаха (пардон, корону Российской империи!) все-таки возложат на его рыжую голову. Посему просто помог Голицыну подняться:
        - Видимо, так уж судьбе угодно, что вы, Дмитрий Владимирович, сейчас не только московский генерал-губернатор, но и первый министр, военный министр и все прочее, включая министерство полиции. Или по-старому его назовем - внутренних дел.
        - Карьера завидная, - невесело улыбнулся Дмитрий Владимирович. - А как ваш министр полиции я уже начал кое-что делать. Не хотите познакомиться с одним из бунтовщиков? - Уловив кивок государя, Голицын приказал дежурному офицеру: - Распорядитесь, голубчик, чтобы привели арестанта. - Потом, обратившись к высокому гостю, предложил: - Ваше Величество, давайте-ка перекусим. За арестантом-то - пока съездят, да пока привезут, то-сё, пятое-десятое. Откушаем, чем Бог послал. И вас, и свиту Вашу - прошу!
        После скверных щей да залежавшихся пирогов, наспех съеденных на станциях, обед у генерал-губернатора показался праздником жизни. Раньше Михаил (пока пребывал в состоянии «Мишеля») открыто посмеивался над русофильскими пристрастиями Голицына, но сегодня «подметал» все, что выставлялось на стол. А подавалась осетрина на вертеле и рыба, жареная по-московски, «ушное» из баранины и заливной язык. А когда на стол были выставлены гуси с яблоками (по птице на гостя!), то Михаилу Павловичу уже не хотелось и думать об этих новомодных котлетах!
        После обильного обеда гости и хозяин впали в сытое оцепенение. По русскому обычаю можно бы и вздремнуть часок, но появился дежурный офицер:
        - Ваше Сиятельство, арестант доставлен. Разрешите ввести?
        Князь Голицын вопросительно обернулся к Михаилу:
        - Прикажете сюда?
        - Что вы, Дмитрий Владимирович, - покачал головой государь, потирая набитый живот. - Арестанта допрашивать в пиршественном зале? Неприлично получится. Ему-то, наверное, разносолов в тюрьме не дают.
        - Отведи арестанта в мой кабинет, - приказал дежурному губернатор, а потом обиженно оттопырил губу: - Арестант, чай, офицер и дворянин. Содержится на офицерской гауптвахте. Кормят там хорошо. Ну, без поросят и расстегаев.
        - Кстати, а что у вас за арестант? - поинтересовался государь.
        - А это, Ваше Величество, вы сами узнаете, - хитро прищурился Голицын. - Кстати, полковнику Пестелю сие будет особо интересно.
        Генерал-губернатор повел Михаила и офицеров в кабинет через отдельную дверь. Два солдата ввели мужчину в шинели с полковничьими эполетами. Правильно - чинов и званий его никто не лишал. Красивое лицо поросло недельной щетиной.
        «Бог ты мой!» - внутренне ужаснулся Владимир Пестель, узнавая брата.
        Голицын был доволен эффектом:
        - Арестованный по приказу начальника Генерального штаба генерала Дибича, полковник и бывший командир Вятского пехотного полка и кавалер Павел Иванович Пестель. Вчера был доставлен в первопрестольную из Житомира.
        - Садитесь, полковник, - предложил Михаил арестанту. Посмотрев на свиту, сказал: - Господа, вы можете отдыхать. А мы с князем Голицыным побеседуем с полковником.
        Владимир Пестель посмотрел на брата и перевел умоляющий взгляд на Михаила:
        - Ваше Величество, разрешите остаться.
        - Владимир Иванович, ваша воля, - пресекая возможное недовольство губернатора, сказал Михаил. - Вы вольны остаться или уйти в любое время.
        Заслышав обращение «Ваше Величество» применительно к Михаилу, арестант встрепенулся:
        - Простите, мне не послышалось? Вы - новый император?
        - Нет, полковник, не послышалось. Перед вами - Его Величество, Михаил Второй, - отозвался князь Голицын, опередив самого государя.
        Михаил Павлович, стиснув зубы, добавил:
        - Император Николай, царствие ему небесное, убит в день приведения войск к присяге. В Петербурге создано Временное правительство. Кажется - это то, к чему вы стремились?
        Пестель промолчал. Михаил Павлович встал. Медленно прошелся по кабинету:
        - Господин полковник. Мне лично, да что мне… и императору Александру, и императору Николаю было известно, что вы являлись членом Союза Благоденствия. Так? Сей союз самораспустился. Вы, променяв столичную карьеру на должность командира пехотного полка, поехали в Малороссию. Затем вместе с князем Барятинским, вкупе с генерал-интендантом Юшневским создали «Южное общество».
        - Вы хорошо информированы, - глухо сказал полковник.
        - Для «рыжего Мишки»? Понимаю, назвать меня «Ваше Высочество» у вас язык не повернется. Впрочем, продолжу… Итак, вы создали тайное общество. Потом к вашему обществу присоединяются другие… масоны. Вы создали руководящий орган. Как там ее дирекция? А да, простите - Директория. Прямо-таки - а ля Франсе! Что еще? Поправьте, если я в чем ошибусь, - усмехнулся государь.
        - А потом? Что вы хотели сделать? Насколько мне известно - военный переворот по примеру испанской революции. А что должно стать началом переворота? Если я не ошибаюсь - цареубийство? Так, господин полковник? А уж какого царя убивать - Александра Павловича или Николая Павловича, не все ли равно…
        Павел Пестель склонил голову. Потом, приподняв глаза, произнес:
        - А вы изменились, став Его Величеством. Но все-таки, откуда у вас такие сведения?
        Михаил Павлович грустно улыбнулся:
        - Знаете, полковник, мы тут давеча с братом вашим, Владимиром Ивановичем, беседовали, когда от ваших же, хм, карбонариев, улепетывали. В тайных обществах только ленивый не состоял. Да вот ваш брат был в «Союзе Спасения». Так, Владимир Иванович? - Пестель-кавалергард смущенно потупился, а царь продолжал: - А уж доносов на ваши общества, верно не один пуд скопилось. Знаете, что сказал как-то мой брат, император Александр, когда ему предложили арестовать всех заговорщиков? Он сказал: «Это хорошо, что в империи есть честные люди. Хуже, если в России только паркетные шаркуны останутся!» И кто же знал, что все романтические мечтания закончатся убийством императора. А скажите мне, господин полковник, что вы лично думаете о событиях? Ну, не может быть, чтобы вы совсем ничего не слышали о том, что произошло в Петербурге. О восстании, о смерти государя…
        - Не могу ничего сказать, - помотал головой Пестель-заговорщик. - Сведений почти не имею. Слышал сегодня от конвоиров - бунт, революция. Вот и все. Единственно, о чем жалею, что меня там не было! Но все же лично я не хотел никого убивать. А решение о цареубийстве и перевороте было чисто теоретическим.
        - Вот как? Стало быть, теория отдельно, а практика - отдельно? Бывает. Только, помните, полковник, историю? Якобинцы вначале теоретизировали…
        - А потом пошли на штурм Бастилии и разметали ее по камушкам.
        - Батюшки-светы, - развел руками Михаил Павлович. - Какой штурм, какие камушки?! Павел Иванович, так вы, кажется, в Париже бывали? Неужели не знаете историю штурма Бастилии?
        - Простите, сударь, но в Париже я был в тысяча восемьсот четырнадцатом году. А тогда, знаете ли, было не до исторических экскурсов.
        - О ваших заслугах, полковник, я наслышан. Но все-таки штурм Бастилии - это красивая сказка. Крепость эту все равно бы снесли. К тому времени, когда ваши санкюлоты ее захватывали, там имелось всего семь узников: четыре фальшивомонетчика, два сумасшедших и один убийца. И не народ ее «на камушки разметал», как вы выразились, а какой-то буржуа взял подряд на добычу камня. Кстати, из кирпичей такие славные модельки Бастилии делали! Мне такую «Бастилию» один французский эмигрант еще в детстве подарил.
        Вспомнив детство и погибшего брата, Михаил закашлялся, пытаясь справиться с непослушной хрипотцой в горле. Голицын собственноручно подал царю стакан воды. Благодарно кивнув, тот отпил из стакана:
        - Так что же с вами делать, полковник? - продолжал монолог Михаил Павлович, меряя шагами кабинет. - С одной стороны, - вы - государственный преступник. С другой, по сравнению с теми, кто был на Сенатской, агнец невинный. Как вы считаете, что бы с вами случилось, ежели бы мятеж погасили в зародыше?
        - А разве такое могло бы случиться? - дерзко улыбнулся Пестель. - История, как известно, не имеет сослагательного наклонения.
        - Могло произойти всё, - вздохнул Михаил. - Ну, например, император Николай просто бы взял и приказал расстрелять бунтовщиков из пушек. Думаю, что лично вас приказали бы повесить. А вообще, вы понимаете, что натворили? В России началась гражданская война…
        - Михаил Павлович, - отозвался Пестель-арестант. - У вас есть возможность пресечь гражданскую войну в зародыше. Езжайте в Петербург и явитесь на суд. Думаю, суд учтет ваше раскаивание.
        - Знаете, полковник, я бы, наверное, так и сделал, но при условии, что у вашего «Временного правительства» была хоть толика совести и чести.
        - Значит, будет война, - покачал головой Пестель.
        - Не я ее начал! - рыкнул Михаил. Пройдясь по кабинету, слегка успокоился: - Впрочем, что же теперь говорить… Все, что могли, вы сделали. Вы не в Санкт-Петербурге, не в стане мятежников, а здесь…
        - Я готов к смерти, - спокойно отвечал Пестель. - Я готов, потому что знаю, что прав!
        - Не буду спорить с безумцем. Что же мне с вами делать? Владимир Иванович, - обернулся царь к кавалергарду. Командир кавалергардов полковник Пестель вышел вперед и грустно посмотрел на своего брата. Государь меж тем продолжал: - Владимир Иванович, я не могу наказать брата человека, которому обязан жизнью. Если вы мне сейчас скажете: «Михаил Павлович, пусть мой брат уйдет», я его тотчас же отпущу. Итак, ваше слово?
        Владимир Пестель закусил губу. Верно, ответ ему давался нелегко. Но все-таки, собравшись с силами, полковник ответил:
        - Ваше Величество, я очень люблю своего брата. Мои друзья остались умирать на Сенатской площади. Мой лучший взвод остался умирать в Гатчине. Прости меня, Павел, но их кровь на тебе. И на тебе кровь императора, которому я давал присягу…
        Брат Павел только презрительно посмотрел на младшего брата:
        - Владимир, наши предки - остзейские немцы. Они бы не колеблясь приговорили к смерти того, кто нарушил установленный порядок.
        - Я не немец, брат, я русский, - бросил кавалергард. Повернувшись к Михаилу Павловичу, сказал: - Ваше Императорское Величество, я считаю, что должен выйти в отставку. Понимаю, что в этот час отставка напоминает предательство, поэтому прошу отставки лишь с должности начальника вашего конвоя. Готов встать в строй как простой офицер. Или как нижний чин.
        Михаил Павлович подошел к Пестелю, замершему по стойке смирно. Крепко его обнял и прижал к груди:
        - Владимир Иванович, я даже не буду слушать ту чушь, которую вы сейчас несли. Вы были и есть командир моего конвоя. Более того, я назначаю вас командиром всей гвардии, которая сейчас наличествует. Отныне вы - генерал-майор. Теперь, о Павле Ивановиче… - Михаил Павлович обвел взглядом присутствующих и остановился на арестанте: - Господин Пестель. Вы преступник, коего следует судить и примерно наказать. Но проводить разбирательство, дознание учинять, нам просто некогда. Думаю, суд признал бы вас виновным с лишением дворянства, чинов и наград. Ордена вы заслужили честно - своими ранами на службе отечеству. Не я их вам давал, не мне и снимать. А вот звание полковника… Если вы враг царю, то нельзя носить звание, которое царь вам и присвоил. Эполеты сами снимете?
        - Сам… - Павел Пестель трясущимися руками принялся снимать эполеты, ломая ногти. Золотое шитье и бахрома плохо подавались. Из сострадания поручик Боков подал ему нож для разрезания бумаг.
        На вощеный паркет упали эполеты с шинели. Потом настал черед мундира. Пестель, спарывая регалии, закусил губу, чтобы не зарычать от бешенства и досады. Наверное, было бы легче, если бы он стоял перед расстрельной командой…
        Когда Пестель сбросил на пол последний знак полковничьего звания, Михаил Павлович тихо сказал:
        - Теперь, мещанин Пестель, ступайте прочь!
        Глава пятая
        La Pologne et le Caucase, ce sont les deux chaut - heres de la Russie[Польша и Кавказ - две главные проблемы России (приближенный перевод с французского). Из перлюстрированной почты европейского дипломата.]
        Январь 1826 года. Варшава. Царство Польское
        В одном из самых красивых дворцов Варшавы, выходящих окнами прямо на Plac Zamkowa[2 - Замковую площадь (польск.)], в эту ночь не спали. Генерал от инфантерии князь Иосиф Зайончек принимал в кабинете нетитулованного прапорщика. Но этот офицер привез известие, которое дорогого стоило. Хотя если непосвященный человек вскроет конверт, то обнаружит там только несколько строк: «Мы приступили. Дело за вами». Можно, разумеется, трактовать эти строки как призыв к государственному перевороту, а можно решить, что один сосед сообщает другому об охоте.
        Магнат, получая пакет от армейского прапорщика, привычно подумал - а не хотят ли его унизить? Но при здравом размышлении решил, что нет. Фамилия офицера была Муравьев-Апостол. Старший брат этого юноши был на сегодняшний день главнокомандующим мятежных войск в Малороссии. У генералиссимуса Тадеуша Костюшко, когда тот начинал восстание против императрицы, войск было еще меньше. Пан Иосиф пытался понять - что подвигло подполковника прислать в качестве посланника брата? Степень важности, когда можно доверять только очень надежному человеку? Уровень представительности, по которой младший представлял всю фамилию? Или же простое желание старшего брата сохранить жизнь младшего в случае неудачи? Усталый до немоты офицер не задумывался о таких тонкостях. Он за день проскакал расстояние от Василькова до Варшавы и хотел теперь одного - упасть и заснуть. Из гордости и упрямства пытался смотреть бодро и весело, но в конце концов не выдержал - задремал. Вроде бы всего лишь на несколько мгновений смежил свинцовые веки, но этого хватило, чтобы увидеть во сне нечто страшное…
        …Метель. Серые солдатские шинели и фуражные шапки, подвязанные для тепла платками.
        Офицеры, пытающиеся оттереть замерзшие уши тонкими лайковыми перчатками.
        Без дороги, по заснеженной степи бредет Черниговский полк - единственный, кто выступил под знаменем свободы. Мешает ковыль, торчащий из снежной корки, комки промерзшей земли. Ноги солдат, сбитые многодневным маршем, кровоточат. Лошадей не осталось ни одной. Даже старший брат, возглавивший полк, идет пешком. Больные и выбившиеся из сил солдаты выходят из строя и падают на снег, умирая. А впереди враг - егеря, кавалерия и артиллерия. И все почему-то знают, что этот бой - последний.
        Метель бьет в лицо, мешает идти в атаку. Но страшней метели в лицо бьет картечь. Рядом упал убитый капитан Щепило. Осколок ударил в голову брата Сергея. Кажется, брат жив, но тяжело ранен. Нужно сделать перевязку. Ипполит рвет на полосы какие-то тряпки, но их не хватает. Кровь хлещет фонтаном. Капитан Кузьмин пытается руководить боем, но в суматохе его не слушают. Солдаты отступают, а потом - просто бегут, преследуемые залпами из пушек. А вслед за ними уже спешит кавалерия. «Это конец, - подумал сквозь сон Ипполит, сжимая в руке тяжелый пистолет». К нему подскакал офицер-кавалерист. Кажется, кто-то знакомый, из Александровского гусарского полка. Вот только узнать во сне не смог. Ипполит прицелился, нажал на спусковой крючок, но оружие почему-то не стреляло! Плен? «Но я не хочу и не буду сдаваться, - закричал Ипполит шепотом и поднес к губам ствол пистолета. Ствол был мертвенно-холодным. И почему-то пистолет все-таки выстрелил…
        - Заснули, пан прапорщик? - услышал Муравьев-Апостол-младший голос хозяина.
        - Пшэпрашам, Ваше Высокопревосходительство, задремал, - подавляя зевоту, виновато потер глаза прапорщик.
        - Ничего страшного, юноша, - улыбнулся Зайончек. - Вы проделали дальний путь.
        - Простите, Ваше Сиятельство, - извинился еще раз Ипполит, обращаясь на сей раз сообразно титула, а не чина. - И времени на сон нет, да и спать теперь боюсь, - дернул плечом офицер, вспоминая весь кошмар.
        - Приснилось что-то нехорошее? - с пониманием кивнул собеседник.
        - Еще бы, - вздохнул прапорщик. - Приснилось, что застрелился.
        - Странно, - удивился собеседник. - Сколько раз слышал от других, да и по своему опыту сужу - во сне невозможно умереть. Если, конечно, это не «де жа вю».
        - А что сие значит? - заинтересовался Ипполит.
        - А это значит, сударь, что вы видели те события, которые могли бы с вами произойти. Помните изречение Гераклита? Нельзя дважды войти в одну и ту же реку! Тем не менее в эту реку мы входим. Но можно войти в одном месте, а можно и в другом. Возможно, вы видели то, что могло бы произойти с вами.
        - Или же может произойти…
        - Нет-нет. Сны не предсказывают будущее, как не старался это внушить Мартын Задека. А его сонники годны только для провинциальных барышень. И то как лекарство от скуки. Сон - продукт работы человеческого мозга. А мозг, как вам известно, во сне отдыхает. Предсказание будущего - это слишком серьезная работа, чтобы делать ее на отдыхе.
        - Да вы философ, князь, - восхитился прапорщик.
        - Увы, мой юный друг, - покачал головой старый князь - Истинные философы не занимаются политикой, предпочитая наблюдать изменения со стороны.
        - А как же Платон? - удивился Ипполит. - Он же считал, что государством должны управлять мудрецы.
        - Опирающиеся в своем управлении на воинов, - усмехнулся князь.
        Ипполит покраснел. К стыду своему, самого Платона он не читал. Слышал от кого-то из друзей брата. Догадался ли о необразованности прапорщика старый князь или нет, но виду не подал.
        - Платон, друг мой, писал об идеальном государстве! - воздел Зайончек указательный палец к потолку, словно показывая - где оно, идеальное государство. - А мы с вами и не политики даже, а так, два заговорщика. Будем ли мы политиками, ведает лишь Господь наш.
        - А я еще и изменник России, - печально констатировал Ипполит.
        - Полноте! Разве это измена - желать счастья своей стране?
        - И вести эту страну к развалу…
        От бдительного ока князя не ускользнула грусть, прозвучавшая в голосе юноши:
        - Следует ли считать, что вы не разделяете точку зрения вашего брата, а также его друга и соратника Бестужева-Рюмина?
        - Что касается самого выступления против деспотии, то я всецело на стороне брата и его товарищей.
        - Но вы не разделяете мнение подполковника Муравьева-Апостола касательно права Царства Польского на самоопределение? - настаивал князь. - Почему?
        - Я считаю, что Россия должна быть единой. Но это мое частное мнение. Я подчиняюсь решению брата и как младший родственник, и как его подчиненный.
        - Знаете, пан прапорщик, - задумчиво протянул Зайончек. - Давайте-ка вопросы политики отложим на потом. А пока - приглашаю вас отужинать со мной. Или уже позавтракать? Впрочем, неважно.
        Князь Зайончек позвонил в крошечный медный колокольчик, на звон которого немедленно явился слуга, одетый в кунтуш. Дав хлопу наставления, обратился к гостю:
        - Простите, господин Муравьев-Апостол, но мне нужно отдать ряд срочных распоряжений. А пока Збигнев проводит вас в комнату, где можно умыться и привести себя в порядок. Встретимся в обеденном зале.
        Збигнев, взяв свечу, повел прапорщика в гостевую комнату, где уже ждала лохань с горячей водой и свежее нательное белье.
        - Проше пана офицера снять мундир. Его немедленно приведут в порядок, - сказал слуга на хорошем русском языке. - Возьмите пока охотничий костюм Его Светлости. Не беспокойтесь, к вашему отъезду все будет готово.
        - Откуда вы так хорошо знаете русский язык? - спросил прапорщик удивленно. - Учил, - коротко ответил слуга. Потом уточнил: - В плену.
        После сладостных мгновений, проведенных в горячей воде, вылезать из лохани не хотелось. Но пришлось. Тем более что вода все равно стала остывать. Эх, сейчас бы в простую деревенскую баньку! Пусть даже и по-черному.
        Збигнев помог офицеру обтереться полотенцем и одеться. А потом также молча повел его вперед.
        Обеденный зал выглядел, как и положено быть залу магната. Длинный тяжелый стол и массивные стулья, помнившие, наверное, Сигизмунда Вазу, если не Стефана Батория. В огромном камине горели дрова. Огонь очага и свечи в многочисленных канделябрах освещали портреты предков и разнообразнейшее оружие, висящее на стенах. Над камином висел герб хозяина. Разглядывая свиную морду, которую поддерживала человеческая рука и девицу, изображенную сверху, Ипполит силился вспомнить, как будет звучать описание герба по правилам геральдической науки, но так и не вспомнил.
        - Моя фамилия из рода Свинка, - услышал он горделивый голос хозяина. - Наш род известен с десятого века. А описание звучит так: «В поле червлёном обращенная вправо чёрная кабанья голова, которой нижнюю часть сломала приставленная к голове человечья рука натурального цвета, одетая в голубой рукав. Над короной видна девица в пунцовом платье; она стоит, приложив обе руки к поясу». Впрочем, пан прапорщик, вам неинтересны исторические изыскания. Прошу к столу!
        А яства, расставленные на столе князя, выглядели даже скромнее, нежели яства какого-нибудь мелкопоместного шляхтича. Молочный поросенок, соленые огурцы, пироги да бигус. Вот и все. Правда, скудость стола компенсировал огромный выбор горячительного - от местного пива и медовухи до французского коньяка и испанского бренди.
        - Простите за скромный стол, - извинился вышедший к гостю князь. - В последнее время в Варшаве такая мода - ставить на стол только польские закуски. А мой повар-француз наотрез отказывается изучать народную кухню. Посему - эту каналью пришлось рассчитать и вместо повара сейчас мой же денщик. Вам еще повезло. Первое время он готовил только яичницу. А так уже умеет печь пироги. Обещался к следующей неделе сготовить клецки «по-гуральски». Впрочем, давайте есть.
        Тем не менее денщик у генерала оказался настоящим кудесником. Поросенок был нафарширован гречкой, сдобрен специями и зажарен до румяной хрустящей корочки. А пироги с курицей, сливами и яблоками просто таяли во рту. Правда, бигус, по мнению Ипполита, можно было бы сделать не таким жирным. Ну, так у каждого свой вкус. Малороссы, да и русские солдаты просто с ума сходили от сырого свиного сала, которое прапорщик терпеть не мог.
        В молчании гость и хозяин уничтожили почти всего поросенка. Неслышные, как привидения, слуги подливали господам напитки и меняли тарелки. Муравьеву-Апостолу более всего понравилась медовуха. Чувствовалось, что варили ее с какими-то травами, из которых знакомым показалась только мята. И, в отличие от вин и коньяков, медовуха не очень шибала в голову. Если, разумеется, ее не увлекаться, иначе легко можно оказаться на полу. И хотя собак в обеденном зале не наблюдалось, как это бывало у предков князя, но падать не хотелось. Гость первым сложил «оружие», чем вызвал удивление во взоре хозяина: мол, разучилась молодежь есть.
        Но все же настало время насытиться и князю. Вытирая губы белоснежной салфеткой, Иосиф Зайончек вернулся к оставленному по случаю обеда вопросу:
        - Пан прапорщик, насколько я понял, вы считаете, что Россия должна быть единой. Но, заметьте, есть разница между Россией и Российской империей. И странно видеть человека, который борется за свободу своей страны, но отказывает другим народам в праве на подобную свободу.
        - Ваша Светлость, свободному человеку должно быть все равно, какой он национальности и религии. В новой России все нации и народы будут считаться одним народом, русским.
        - Вот как? - деланно удивился князь. - Но, скажите-ка, мой друг, а вы и ваши соратники, спросили эти нации и народы? А хотят они стать русскими? Сколько лет длится война на Кавказе? Я служил там в одна тысяча тринадцатом году. Да-да, пан прапорщик. Прошло уже двенадцать, нет - даже тринадцать лет, а конца этой войны не видно. Не думаю, что тамошние татары и черкесы хотят стать русскими. Да что татары. Поляки и русские, как вы заметили, произошли от одного корня. Но захочу ли я, потомок рода Зайончковских, стать русским? Нет и нет. Кстати, вам знакомо слово «шовинизм» или, как говорят французы - chauvinisme?
        Вместо ответа Ипполит отрицательно мотнул головой, а князь продолжил:
        - Так вот, во время нашего похода на Москву… Кстати, вы знаете, что я участвовал в Бородинском сражении? Нет? Только находился на другой стороне, в корпусе генерала Понятовского… Однажды мне довелось познакомиться с неким Николя Шовини. Он всегда орал о том, что самые лучшие люди в мире это французы. А все остальные - так, пыль под копытами их коней. Французские солдаты его слушали с упоением. Ну, а другие нации, их ведь в походе было немало, иногда и колачивали. Так вот, в желании сделать всех русскими мне чудится тон того самого Chauvini.
        - Что вы, князь, - опешил от подобного обвинения прапорщик. - Ни у меня, ни у моих друзей и в мыслях не было думать, что русская нация - самая лучшая.
        - Но все же вы гордитесь тем, что вы русский? Это прекрасно. Я горжусь тем, что я поляк. Моя любовница Тереза ужасно гордилась тем, что она венгерка. Даже цыгане, трясущие лохмотьями на базарах, гордятся своим происхождением. Но все-таки оставьте каждой нации право жить так, как она этого хочет.
        - А как же «Общество объединенных славян»?
        - Утопия пана Люблинского? Слышал-слышал.
        - А почему же утопия? - обиделся прапорщик. - Прекрасная идея. Объединить в единое целое народы, вышедшие, так сказать, из единой утробы.
        - Как вы себе представляете, чтобы Россия, Польша, Сербия, Далмация и Кроатия сосуществовали вместе, в рамках единого государства? Разный язык, разная вера. Наконец, разная культура. Да и вообще. Чтобы создать такое государство, нужно перекраивать Европу, да и Азию заодно. Захочет ли Европа перекраиваться? Кстати, у Люблинского нелады с географией и историей. Он почему-то причислил к славянским странам Венгрию с Трансильванией и Молдавию. Можно ли кого-то осчастливить насильно?
        Муравьев-Апостол задумался. Почему раньше ему не пришли в голову подобные мысли? А может быть, старик прав и в его душе тоже сидит какой-нибудь Николя Шовини?
        - М-да, - только и сказал прапорщик. - Я как об этом не задумывался…
        - Полноте, мой друг, - успокоил его князь. - Человеку свойственно менять и себя, и свои убеждения. Вот, перед вами - живой пример. Ваш покорный слуга служил под знаменами Костюшко и под флагом Бонапарта. Воевал против России в чине дивизионного генерала, а потом принял от русского императора чин генерала от инфантерии и титул князя, сражался против турок на Кавказе. Не странные ли метаморфозы?
        - Возможно, Ваше Сиятельство. Но не мне судить вас.
        - Почему же не вам? Вы русский офицер. Лицо, приближенное к руководству. И если у вас и у нас все получится, то мы, будь на то воля Всевышнего, еще побеседуем. Кто знает, не пришлют ли вас опять в Польшу с какой-нибудь миссией? Вы умеете слушать собеседника - это неплохое качество. Чуть больше выдержки, чуть меньше эмоций - и из вас получится неплохой дипломат. Так вот, мне не хотелось бы, чтобы будущий посланник считал князя Зайончека… ну, скажем так, легкомысленным человеком. Я сражался с Россией за свободу Польши. Да, было. Принял от императора Александра чин генерала русской армии потому, что верил - царь даст нам свободу. И хотя я не считаю, что должен перед вами отчитываться, - несколько надменно заявил генерал, - но могу напомнить, что после создания в одна тысяча восемьсот пятнадцатом году польских корпусов звания генералов приняли и другие магнаты.
        Юный прапорщик не помнил (в девять лет такими подробностями не интересуются!), но знал от братьев, что после дарования Польше Конституции, сейма, собственных министерств была создана и армия, в которой бывшие генералы Наполеона получили высокие чины. Хлопницкий стал генерал-лейтенантом, Дверницкий и Скржинецкий - генерал-майорами. Польская армия, насчитывающая в своем составе более семидесяти тысяч штыков и сабель, способна в короткий срок снести Волынский и Литовский полки, находившиеся в подчинении наместника императора Константина Павловича. Из русских офицеров никто тогда не мог понять - а зачем это нужно?
        - Я посчитал, что на этом месте принесу гораздо больше пользы, нежели в Америке, куда скрылся мой друг Костюшко, - продолжал рассуждать князь. - Но, увы, свободы оказалось мало.
        - Простите, а разве Польше не хватало свободы? У вас сейм, правительство, свои законы. Разве этого мало? У вас, князь, больше свободы, чем у остальной России.
        - Добавьте сюда еще русского наместника, Великого князя Константина и графа Новосельцева, который, пся крев, - выругался князь, - правит Польшей, как своим имением! Мы, поляки, просили об этом? А русская армия, расквартированная в Варшаве? Ну, пусть не армия, но все же… И потом - разве свободы может быть много?
        - Простите, князь. Просто я подумал о тех русских людях, которые служат в Польше. В чём они виноваты?
        - Оккупанты? - уточнил князь.
        - Для меня они - русские солдаты, - твердо отозвался Ипполит. - Мои братья, ставшие разменной картой у царей и королей. Не вам говорить, что русских солдат набирают из крепостных крестьян. У них нет права выбора.
        - А офицеры? Вы уверены, что они мыслят так же, как братья Муравьевы-Апостолы или как генерал Трубецкой?
        - Офицеры, как вы знаете, не выбирают места службы. Нам приказывают - мы подчиняемся. Мне будет жаль, если погибнут умные и хорошие люди. И, знаете, князь, возможно, там есть и такие, что мыслят так же, как мы. И вот еще. Если погибнете вы или я - мы будем знать, за что мы погибли. Когда я давал присягу Императору, то тоже знал, за что я погибну. А за что погибнут они?
        Князь Зайончек задумался. Потом, пристально посмотрев в глаза собеседника, неспешно выговорил:
        - Юноша, вы уже заранее считаете себя виновником гибели солдат? Рановато. Вначале все будет законопристойно. Сейм, выборы правительства. Воевать с русским корпусом нам не с руки. Лучше, если удастся решить дело миром.
        - Хорошо бы, - вздохнул Муравьев-Апостол. Чтобы перейти со скользкой темы о правах и свободах на другое, он спросил: - Ваша Светлость, вы сказали, что воевали против нас. А потом упомянули, что служили на Кавказе. Как это понимать?
        - О! Тут всё очень просто, - совершенно по-русски всплеснул руками Зайончек. - Я и большая часть моей дивизии - те, кто остался жив, после отступления попали в плен. Нас отправили на Север, в Архангельск. Помнится, там было очень холодно. Но это не самое страшное. Главное - там было ужасно скучно. Солдаты еще чем-то занимались - строили дороги, ремонтировали местный порт, построенный еще при императоре Петре. А нам, офицерам, там просто было нечего делать. От скуки спасались картами и водкой. А потом польским офицерам предложили ехать на Кавказ, воевать с горцами. Вначале мы хотели отказаться, а потом решили - почему нет? Нам сохраняли звания, нас никто не заставлял сражаться с императором Наполеоном, на верность которого мы присягали. А горцы - это те же татары, с которыми у Польши старые счеты. Воевал, видимо, неплохо, потому что вскоре возглавил дивизию, был пожалован званием генерала от инфантерии. А потом мне предложили вернуться в Польшу. Десять лет я ждал этого момента. Польша должна быть свободной. И она ею станет!
        1204 год от эры хиджра. Тебриз. Персия.
        …Этой зимой Аббас-Мирза, наследник Великого Фетх-Али-шаха и главнокомандующий армией, решил остаться в Тебризе. Гарем был недоволен. Ночью, во время бурных ласк то одна, то другая жена настойчиво убеждали своего мужа и господина в том, что лучше перебраться туда, где теплее - в Исфахан, например. А еще лучше - в Тегеран. Однако повелитель только снисходительно улыбался, не говоря ни да, ни нет. Что на него накатило, не знала даже Айна - самая молодая и любимая наложница. Красавицы пытались узнать причины у старшего евнуха, но тот лишь пожимал толстенькими плечиками, теряясь в догадках. Слуги, с которыми евнуху удавалось пообщаться, лишь цокали языком и многозначительно качали головами. Не помогали ни деньги, ни угрозы. Не подействовало даже обещание (Да простит Аллах!) показать кого-нибудь из жен. Стражники гарема казались воплощением Рустама и Сиявуша, спешивших уйти в очередной поход. Одно было ясно, что готовилась война. Иначе, зачем ставить лишние пушки на бывшей мечети Алишаха, превращенной в главную цитадель? Только с кем? Может быть, с Оттоманской империей? А может, с Россией, которая
забрала себе исконные земли древнего Персидского царства?
        Пока главный евнух размышлял, его владыка принимал в летнем дворце двух европейцев. Гости были разные по возрасту, росту и весу. Но в чем-то они были неуловимо схожи. Возможно, некой надменностью и высокомерием. А еще тем, что их серые сюртуки, не могли скрыть, что гостям более привычны мундиры красного цвета.
        Толмач был не нужен. Аббас-Мирза прекрасно говорил на английском. А гости хоть и с трудом, но понимали фарси.
        - Итак, вы утверждаете, уважаемый мистер Харрингтон, что наша армия не готова? - с вельможной ленью спросил хозяин.
        - Я не говорил, что армия не готова. Она еще недостаточно готова, - выделил нужное слово тот из гостей, что был моложе.
        - А ваше мнение, уважаемый Якобс? - обратился наместник ко второму, более старшему и по возрасту и, вероятно, по званию.
        - Если вас интересует мое мнение, - более осторожно, нежели его молодой коллега, отозвался Якобс, - нам требуется полгода. Возможно - год. Главная проблема, что ваши сардары не умеют правильно стрелять. Мы с большим трудом научили их строиться в шеренги, научили их тактике рассыпного строя. Но когда дело доходит до стрельбы трех шеренг, передняя упорно не желает становится на колено. Ряды смешиваются. В результате - вторая и третья стреляют кучно, без прицеливания. Стрелки мешают друг другу. Во время штыковых атак не соблюдается дистанция. Вы представляете, как важно пехоте иметь правильный строй?
        - Я знаю, - коротко ответил Аббас-Мирза.
        Он, действительно, хорошо понимал необходимость воинской дисциплины. Пятнадцать лет назад, во время боя на реке Аракс юный Аббас-Мирза командовал одним из отрядов. Русская армия генерала Котляревского разгромила в пух и прах более многочисленные, но недисциплинированные войска, которыми командовал его старший брат. Храбрая и отчаянная кавалерия напоролась на сталь штыков русского каре. А потом второй брат не сумел удержать Ленкорань от войск того же генерала.
        Гибель братьев приблизила Аббаса-Мирзу к трону, но заставила задуматься о необходимости дисциплины. А позорный Гюлистанский мир, из-за которого Персия потеряла все северные провинции, заставил его ненавидеть русских. И одновременно уважать! В армии отца находился почти трехтысячный отряд русских под воительством Самсон-хана, беглого русского вахмистра, получившего от шаха звание сартип-эввель - генерала. Это были бехадыраны - лучшие гвардейцы Персии. Терять «гвардейцам», русским дезертирам, раскольникам и государственным преступникам, было нечего. На родине их ничего хорошего их не ждало. Нет, не смертная казнь, отмененная еще при Елизавете Петровне. Однако бывших солдат можно было наказать шпицрутенами. Как показывала практика, даже самый сильный человек выдерживал не более трех тысяч ударов…
        Армия Самсон-хана была расквартирована в самом трудном и опасном месте - в провинции Хой, где сходились два опасных направления - русское и турецкое. И хотя Аббас-Мирза был главнокомандующим, но бехадыраны подчинялись только самому Самсону и шаху. Будь у Аббаса-Мирзы хотя бы десять-пятнадцать (а лучше двадцать!) тысяч таких солдат, то Ермолов был бы не страшен вместе со всем корпусом. Однако в случае войны гвардейцы будут в нее втянуты. Особенно те, кто стоит на границе. Но все же ждать еще год не хотелось.
        - Ваше Высочество, - как бы между прочим сказал Якобс. - Нам действительно нужен минимум год, чтобы сделать ваши войска регулярной армией. Однако, - сделал он многозначительную паузу, - в свете последних новостей, сроки можно и сократить.
        - И что за новости? - насторожился Аббас-Мирза.
        - Вам известны декабрьские события в русской столице?
        - Ходят разные слухи, - задумчиво произнес наместник. - Но, - выделил он, - только слухи. Я не получал достоверных сведений из Петербурга с декабря прошлого года. Говорят, там был мятеж против нового царя. Но неизвестно, чем он закончился. Вероятно, как это всегда было в России: либо мятежников поймали и повесили, либо возвели на трон того, кто более приятен армии.
        - На сей раз все по-другому, - улыбнулся уголками рта Якобс. - После смерти Александра должен был править Константин. Но он отрекся. Новый император Николай убит.
        - Однако у императора Павла оставались еще сыновья, - показал свою осведомленность наместник.
        - Императором провозглашен младший сын - Михаил. Но он в Москве. В Петербурге власть принадлежит Временному правительству.
        - Временному правительству.… От кого или от чего? От какого времени? - не понял Аббас-Мирза.
        - Временному - это означает, что власть захватила горстка офицеров, которые управляют страной до выборов общенародного правительства.
        - Народ будет выбирать правителя? - ужаснулся персидский принц.
        - И даже не одного правителя, а нескольких. Одни будут править, а другие - следить за тем, как они правят.
        - Могу себе представить, что будет с такой страной, - покачал головой Аббас-Мирза. - В одной древней поэме говорится о том, что некий принц решил отдать власть народу. Выстроил город, где все должны жить счастливо. А что было дальше, господа?
        - Кажется, на город напали враги и всех уничтожили, - неуверенно сказал Харрингтон.
        Англичанин не читал «Шахнаме» великого Фирдоуси. Но догадаться о последствиях было несложно.
        - Значит, в России началась гражданская война, - пришел к выводу мудрый Аббас-Мирза. - Но корпус Ермолова достаточно силен. Он насчитывает пятьдесят тысяч регулярной пехоты и сорок тысяч казаков.
        - Кавказский корпус сейчас не настолько силен, - сказал Харрингтон. - Наши люди сообщают, что полки Ермолова разбросаны по всему Закавказью. Наш посол в Петербурге еще летом получил известие, что генерал неоднократно просил прислать подкрепление - несколько казачьих полков и пехотную дивизию. Подкрепление должно было прибыть нынешним летом.
        - Новости прекрасные, - не скрыл своей радости персидский военачальник. - Вероятно, в суматохе гражданской войны подкрепления генерал не получит. Значит, если мы начнем, то…
        - Не забывайте, Ваше Высочество, что если вы начнете, то за спиной у русского корпуса остается непокоренный Кавказ.
        - Я помню, - кратко сказал наместник.
        Англичане успели неплохо изучить Аббас-Мирзу - если тот стал говорить коротко - значит, уже что-то замышляет. Что ж, пусть замышляет. Если не хочет им что-то рассказать - не суть важно. Они и так знали, что летом прошлого года мятежный шейх Бек-Булат поднял восстание. Горцы овладели постом Амараджиюрт, пытались взять крепости Герзель и Грозную. Восстание еще продолжалось и, не исключено, что оружие для восставших поступало из Ирана. Кроме того, им было хорошо известен муштенда провинций Тебриза и Хой Мирзы-Мехты, за которым шли сотни мулл и десятки тысяч мусульман. Мечтой муштенды было отбросить русских не только из Закавказья, а загнать их за Кавказ. А потом преследовать, преследовать и преследовать неверных до тех пор, пока вся Русская империя не исчезнет с лица земли, а все гяуры не встанут под зеленое знамя ислама. Покончив с русскими можно приняться и за франков и дойти до Британских островов.
        Мирзу - если тот стал говорить коротко - значит, уже что-то замышляет. Что ж, пусть замышляет. Если не хочет им что-то рассказать - не суть важно. Они и так знали, что летом прошлого года мятежный шейх Бек-Булат поднял восстание. Горцы овладели постом Амараджиюрт, пытались взять крепости Герзель и Грозную. Восстание еще продолжалось и, не исключено, что оружие для восставших поступало из Ирана. Кроме того, им было хорошо известен муштенда провинций Тебриза и Хой Мирзы-Мехты, за которым шли сотни мулл и десятки тысяч мусульман. Мечтой муштенды было отбросить русских не только из Закавказья, а загнать их за Кавказ. А потом преследовать, преследовать и преследовать неверных до тех пор, пока вся Русская империя не исчезнет с лица земли, а все гяуры не встанут под зеленое знамя ислама. Покончив с русскими можно приняться и за франков и дойти до Британских островов.
        Далекие планы туземного владыки интересовали англичан мало. Но пока персы и дикие горцы могут прекрасно послужить в борьбе против соперника в Азии и на Кавказе. Потом, когда русских удастся вытеснить с Кавказа, нужно думать - как обуздать дикарей. Лучше всего найти для них нового врага.
        Кавказ. Месяц спустя.
        В доме Хаджи-Магомеда, самого уважаемого человека аула Алерой, собрались старейшины ближайших селений. Аксакалы неспешно вешали на деревянные колышки в стенах оружие и бурки, рассаживались на подушки вокруг длинного невысокого стола, на котором были только камгены с водой и чурек. Не от жадности Хаджи-Магомеда, нет. Хозяин мог позволить себе забить десять черных барашков, чтобы угостить гостей. Сегодня собрались не ради еды и питья. Главное, зачем собрались уважаемые люди - послушать послание, привезенные Ахмедом.
        Ахмед - одноглазый посланник далекой Персии, был не простым человеком. Когда-то его звали иначе. Как именно, он уже и сам забыл. В юности он хотел стать муллой, учился в медресе. У него было три старших брата, любивших его и считавших, что младший, толковавший Коран как настоящий кади, будет не простым муэдзином, а улемом. А может, если будет на то воля Аллаха, то и имамом. Но однажды братья вместе с друзьями-джигитами отправились за Терек отбивать табуны у русских, но вместо добычи домой вернулись их кони, навьюченные трупами. Джигиты попали в засаду. И хотя они храбро сражались, но силы были неравны. Казаки, перестреляв и перерубив весь отряд, оставили в живых только старшего брата, отрубив тому правую руку. Брат отвез домой страшный груз, а потом, взяв кинжал в левую руку, ушел мстить русским.
        Когда Ахмед узнал, что брат убит, так и не успев отомстить, а его тело русские солдаты бросили в зловонную яму, он покинул медресе. Вскоре юноша стал мюридом Гамзат-Бека, правой руки имама, поклявшегося, что выбьет русских с Кавказа или умрет. Тело Ахмеда покрывало множество шрамов от казачьих сабель, осколок картечи, застрявший в груди, мешал дышать. Солдатский штык выколол глаз, пройдя насквозь. А если из тела выковырять все пули, то можно стрелять целый день. Но пока жив, он будет убивать русских! Мюрид Гамзат-Бека верил, что весь его народ возьмет в руки кинжалы и ружья, а если ружья для кого-то не хватит, то пригодится и прадедовский лук.
        Ахмед держал в руках письмо, хрупкое от грязи и сальное от тела. В одном месте зияла дыра от пули. Провести послание из Персии через Азербайджан, переполненный русскими войсками, было нелегко. Но он сумел.
        - Во имя Аллаха всемилостивого и милосердного, - читал Ахмед. - К вам, братья, обращаются братья по вере из Персии. Мы объявляем джихад неверным. И если вы мужчины, то присоединитесь к нам. Вместе мы выбросим русских в море и отбросим их за Кавказский хребет. Над трупами наших врагов мы обнимем друг друга. Но если среди вас нет мужчин, то скоро ваши жены будут ходить с открытыми лицами, дочери - с голыми ногами, а сами вы будете пасти свиней. Помните, что погибшие на правой войне попадают в рай!
        В сакле настала тишина. Аксакалы сидели и думали. С одной стороны - русских резать надо. С другой - уж слишком дорогой кровью дается война с неверными. Форпосты и крепости подходили прямо к аулам. Просеки, вырубленные по приказу Ермолова, мешали джигитам свободно нападать на русские обозы. А сколько селений, выказавших неповиновение, было выжжено, а их жители сосланы на равнины, под надзор солдат и казаков? Все ждали слов Хаджи-Магомета. И он их сказал:
        - Если персы начнут войну против неверных, здесь останется только горстка солдат, а также верные русским ингуши и осетины. Наш аул выступит.
        По сакле пронесся негромкий шепот остальных аксакалов:
        - И наше селение не останется в стороне.
        - И наше!
        - И мы выйдем вместе со всеми!
        - Но как быть с другими? - поинтересовался Хаджи-Магомед.
        - Я объехал много селений, - сказал Ахмед.
        - Все мужчины готовы взять в руки оружие. Через месяц вся Ичкерия и Дагестан загорятся праведным огнем джихада, от которого у гяуров будет гореть земля под ногами.
        - Да будет так!
        - Иншалла!
        Глава шестая
        Козаки и пластуны
        Февраль-апрель 1826 года. Малороссия
        Все получилось удачно. Восставшие без боя дошли до Могилева и благополучно захватили город, не встретив никакого сопротивления. Да и кто его мог оказать? Батальон пехоты, призванный стать охраной генерала и его штаба? Штабные офицеры или их денщики? Они даже не сразу и поняли - а что произошло? Пока разбирались, все наиболее важные здания оказались под контролем восставших, а командующий армией генерал Остен-Сакен - под домашним арестом.
        Захолустный Могилев и стал центром восстания, куда съезжались все, получившие известие от Сергея Ивановича Муравьева-Апостола. Кому-то удавалось привести с собой людей. К сожалению, откликнулись не все. Начальник штаба 2-й армии Киселев, втайне сочувствовавший мятежникам, отказался возглавить их войска. Но к счастью, из Киева прискакал генерал-майор Сергей Григорьевич Волконский, приведя с собой половину бригады.
        С прибытием генерала Муравьев-Апостол вздохнул с облегчением. Командовать батальоном, полком и бригадой он мог. С дивизией справлялся, но уже с натяжкой. В Могилеве же войск набралось на целый корпус. Уж коль скоро Сергей Григорьевич носит на плечах «густые» эполеты (правда, выше бригады ничем не командовал, но все лучше, чем командир баталиона) - ему и карты в руки. Разумеется, штабные. Кроме того, прибытие князя Волконского, героя войны осьмсот двенадцатого года, портрет которого украшал Георгиевский зал Зимнего дворца, внесло изрядное воодушевление.
        Сам Волконский тоже без особой радости принял командование. Но деваться было некуда - других генералов поблизости не нашлось. Где-то в Киеве обретался Юшневский, но тот был по интендантскому ведомству.
        В Могилеве восставшие столкнулись с первой проблемой. Чем кормить корпус, если в армейских магазинах провизии и фуража рассчитано на два батальона? Прежние интенданты куда-то подевались (верно, сбежали от греха подальше), а новых, кои обеспечивали бы покупку муки, крупы и прочего, еще не было. Впрочем, лишних денег тоже не было. Брать фураж и провиант у пейзан сообразно законов военного времени (проще говоря - грабить!)? Потом решили: отбирать провизию неприлично, не поляки или французы, а свои, родные. Так что придется платить, пока не закончатся имеющиеся деньги. А когда закончатся, тогда и видно будет. Скорее всего, придется выпускать квитанции, наподобие тех, которыми рассчитывалась армия во время Заграничного похода. (Расплачивались потом по ним лет десять, да так толком и не рассчитались…)
        Когда совещание подошло к концу, генерал Волконский вспомнил еще об одной проблеме:
        - Господа, вы обратили внимание, что к нашей армии прибились ополченцы? Какие будут предложения?
        - Разогнать бы их, к чертям собачьим, - буркнул полковник Муравьев. - Проку от них - ноль, а головной боли хуже, чем от горилки…
        - Образно, - хмыкнул генерал-майор. - Но разгонять их нельзя. Как-никак народ, за свободу которого мы боремся, и наши союзники. Как вы считаете, капитан? - обернулся он к Павлу Еланину, также присутствовавшему на совещании как представитель Вятского полка.
        - С такими союзниками, Ваше Превосходительство, и врагов не надо, - хмуро отозвался капитан, поднимаясь с места.
        - А что так? - удивился Волконский.
        - Я считаю, что каждый должен заниматься своим делом. Солдат воевать, а пахарь землю пахать.
        Генерал-майор Волконский кивком разрешил капитану сесть на место, а сам прошелся по комнате, рассуждая вслух:
        - С одной стороны, капитан, вы правы. С другой, нельзя выпускать на волю народную стихию. Это все равно, что выпустить джинна из бутылки. Последствия непредсказуемы! Посему вам, капитан Еланин, придется возглавить ополченцев, - заключил генерал.
        Посмотрев на перекошенную физиономию капитана, Волконский любезно добавил:
        - Если не нравится слово ополченец, назовите их партизанами.
        - Скорее, гайдамаки, - буркнул бывший офицер лейб-гвардии, понимая, впрочем, что спорить с генералами бесполезно. Сказано - ополченцы, значит - ополченцы.
        - Видите, Еланин, вы получили изрядное повышение. В войну с Наполеоном сотней ополченцев подполковник командовал. А у вас - целая дружина. Кстати, - обернулся Волконский к братьям Муравьевым-Апостолам, - они себя козак?ми называют. Говорят, - вы - потомки атамана Апостола.
        - Не атамана, а последнего вольного гетмана Даниила Апостола, - поправил генерала отставной подполковник Муравьев-Апостол. - И не прямые, а так, седьмая вода на киселе, - уточнил Матвей Иванович. - Муравьевых много, а Муравьевых-Апостолов поменьше. При императрице Екатерине прадеду пожаловали добавку к фамилии - Апостол. Это как с Пушкиными. Есть просто Пушкины. А есть Мусины-Пушкины, Брюсы-Пушкины, Бобрищевы-Пушкины.
        - Да-да, - радостно подхватил Муравьев. - А есть еще «бывшие Пушкины» - фальшивомонетчики. Один из них, эдакий parvenu, немало крови нашему пииту попортил. Из-за него Александр Сергеевич рукопись в карты проиграл…
        Артамон Захарович уже открыл было рот, чтобы рассказать, какую именно рукопись проиграл поэт, но был остановлен бдительным Волконским. Генерал неплохо знал бравого гусара: начнет говорить о Пушкине, примется читать стихи Александра Сергеевича, а потом все сведет к Денису Васильевичу Давыдову. Поэтому он прервал начавшийся интересный разговор:
        - Ладно, господа, ближе к делу. Так вот, господин капитан. Вам предстоит создать из этого сброда отряд. Пусть не боеспособный. Главное, чтобы они не разбежались при первом же выстреле. А пока, простите за цинизм, они даже на пушечное мясо не годятся. Если не возьмем под контроль чернь, она сама возьмет под контроль нас. Конечно, лучше бы им дать в начальники кого-то из Муравьевых-Апостолов. Но Сергей Иванович у нас командует пехотой. Матвей Иванович - опытный сапер, а нам еще нужно создавать инженерно-саперное подразделение.
        - А Ипполит Иванович? - сделал последнюю попытку отбиться от «повышения» капитан.
        - Ипполит Иванович сейчас в Польше. Это раз. А во-вторых, прапорщик для командования отрядом - как-то несолидно. Когда Муравьев-Апостол-младший вернется из Польши, то возьмете его своим заместителем. Думаю, братья возражать не станут.
        Братья, разумеется, не возражали. Более того, Матвей Иванович, самый старший и мудрый из братьев (старше Сергея на два года), неожиданно сказал:
        - Мне кажется, со временем к нашим ополченцам добавятся еще люди. Прибьются крестьяне, которые мечтают о вольностях.
        - Дай-то бог! - пылко сказал Бестужев-Рюмин. - Тогда мы будем не одни. Крестьянство поймет, что мы несем ему свободу от тирании и поможет нам эту свободу удержать.
        - Думаете, - скептически улыбнулся Матвей Иванович, - крестьяне так уж и рады свободе?
        - Разумеется. Человек рождается свободным. Крестьяне, взявшие в руки топоры, станут нашими союзниками.
        - Вот-вот. Топоры-то они в руки возьмут. А потом этими же топорами, да нам по головам… Но поверьте, потом они сами не будут знать - а что с этой свободой делать. Мои пейзане, когда я давал им вольную, слезой изошли - не бросайте нас, барин, Матвей Иванович, пропадем мы без тебя. А потом добрая половина мужиков просто спилась. Они же привыкли, что управляющий им скажет - когда пахать, когда сеять. Так-то, господа якобинцы…
        - И вот еще, - задумчиво сказал генерал. - Имейте в виду, Еланин. К вам будут прибиваться не только крестьяне. Первыми придут дезертиры, конокрады и прочее быдло. Не будем обольщаться, господа. В свое время в партизанских отрядах служили, в большинстве своем, мародеры.
        - И что мне с ними делать? - с напряжением в голосе спросил Еланин, уже примеряя на себя шкуру начальника ополчения.
        - То, что делал любимец нашего полковника. Так, Артамон Захарович?
        - Так точно, господин генерал, - осклабился Муравьев. - Денис Василич брал в отряд всех. Неважно - дезертир ты, вольнопер или регулярный. Говорил: «Хлопцы, то, что было раньше - забыто. В бою брать трофеи не возбраняется. Но ежели после боя какая сволочь вздумает старое вспомнить - повешу!»
        - Многих повесил? - заинтересовался капитан.
        - Двоих. Для остальных сие стало наглядным уроком. Поняли, что командир не шутит.
        - Так что, господин начальник дружины, - почти весело заключил Волконский, - пару-тройку мародеров повесите, остальные сразу уважать начнут. Возьмете с собой надежного фельдфебеля, солдат постарше - вот вам и профос с командой.
        После такого напутствия Еланин лишь вздохнул, надел шинель с портупеей и пошел знакомиться с «войском». «Профоса с командой» решил пока не брать. Нужно вначале осмотреться самому, а уже потом решать - сколько людей из состава регулярных солдат потребуется, что бы хоть чему-то научить «ополченцев».
        Пейзанское «войско» располагалось на окраине Могилева. Из-за недостатка жилья и при желании вчерашних малороссийских пахарей держаться вместе им был выделен огромный пустующий сарай с изрядно прохудившейся крышей. Крышу «козаки» чинить поленились - не своя, чай - предпочитая укрываться от снега свитками. Сегодня же день выдался ясным, снега не предвиделось, а дым от нескольких костров, разведенных прямо на полу, мог свободно уходить вверх.
        Кроме дыма от сарая растекались во все стороны звуки песни. Капитан Еланин, шествующий к своим новым подчиненным, только вздохнул - из собственного скромного опыта пребывания в Малороссии знал, что эту песню хохлы начинают співать, когда они основательно напьются. Но все-таки Павел замедлил шаг, невольно прислушиваясь к стройному хору мужских голосов, певших про нэбо и тяжэлую думку.
        «Хорошо поют!» - констатировал капитан, потянув на себя огромную двустворчатую дверь. Молодому капитану, опоздавшему на войну 1812 года и, в отличие от лучшего друга Ника Клеопина, не нюхавшего кавказского пороха, ополченцы Отечественной войны представлялись героями, сошедшими с лубочных картинок. Те, что скопились в сарае, больше напоминали разбойников. И не благородных, а наших, исконно русских. Какой уж там Шиллер…
        Вокруг одного из костров сидело человек двадцать, распевавших «Дывлюсь я на нэбо», они передавали по рукам ведерную бутыль с мутным пойлом, куски сала и луковицы. У другого костра народ не пел, а просто пил. У третьего уже не пели и не пили, а лежали вповалку. У четвертого и пятого… Тоже не лучше. В одном из углов кого-то били - не спеша и обстоятельно; в другом творилось полное непотребство: из кучи сена торчали голые женские ляжки, а между ними колыхался увесистый зад с приспущенными шароварами. Рядом нетерпеливо переминалось еще трое.
        От первого костра поднялся дюжий мужик и подошел к капитану.
        - Цэ же те кэ? Кто будешь? - нарочито грубо обратился он к офицеру.
        - А я буду, - твердо отвечал капитан, глядя мужику прямо в глаза, - капитаном Еланиным. Назначен командовать, - тут Павел замялся, - вашим отрядом. А ты кто будешь?
        Мужик картинно снял с головы папаху, обнажив свежевыбритую голову с чубом, и насмешливо ответствовал:
        - А я, паныч, буду наказным атаманом Григорием Гречухой.
        - Не паныч, а Ваше Благородие, - сквозь зубы проговорил Еланин. - Уж если вы, Гречуха, называете себя наказным атаманом, то в званиях и чинах разбираться должны.
        - Мы, вашбродь, козаки, люди вольные, - издевательски проговорил атаман. - Нам офицеров не нужно. Дедов наших ваша императрица Катька на Яик сослала. Сослала - да не всех. Мы же потомственные козаки из Запорожской Сичи. Как узнали, что полковник Апостол на войну за свободу идет, так и сами пошли. Вот если бы сам полковник пришел - то мы бы за него горы свернули… А других нам не надо.
        - А вот это уже не ваше дело. Коль скоро вы примкнули к нам, а не мы к вам, то будьте добры подчиняться приказам. Командует корпусом генерал-майор от инфантерии князь Волконский. Его заместитель - подполковник Муравьев-Апостол. Генерал назначил меня вашим командиром. Нам требуется, чтобы вы не разбойниками с большой дороги были, а частью регулярной армии. Или - скатертью дорога. Мы-то без вас обойдемся, а вот вы… Гречуха, ваше «войско» разгонит первый же регулярный полк. Да что полк! Я лично с такой бандой управлюсь одной ротой…
        Павел сильно рисковал: а вдруг как и в самом деле - уйдут? Отпускать людей нельзя.
        Атаман загрустил. С одной стороны, ему хотелось послать новоявленного «командира» куда подальше, но с другой - офицерик прав. Без поддержки армии его «войско» обречено. Но уступать не хотелось. - Не примут вас хлопцы, Ваше Благородие, - покачал атаман головой. - Не наш вы. - В армии все свои. А сейчас скажи - что тут у вас за бардак? - Какой бардак? - искренне удивился атаман. - Ну, гуляют хлопцы. Горилки немножко глотнули. Если что - то мы и в бой готовы. Ты ж знаешь, пан официр, - вновь перешел на фамильярность Гречуха. - Козаку в поле только люлька, сабля да горилка друг.
        - Мы не в поле, - сухо поправил капитан. - А это что? - указал он на угол, где «козаки» валяли бабу. - Так это так, торговка наша, Мотря, - опять удивился атаман. - Теперь, стало быть, меркитанка. - Маркитантка, - опять поправил его Еланин. - И что она тут делает? - Как что? Горилку и харчи хлопцам продает. Ну, и так это, по бабскому делу… дает понемножку. Не за так, конечно. Вам, паныч, как командиру, - нахально осклабился Гречуха, - она и забесплатно даст. Крикнуть? Павлу стало противно. Он не ангел. В славные юнкерские времена приходилось «потреблять» одну гулящую девку на двоих. Девки довольны, а господам юнкерам - вельми забавно (да и деньги экономились). Но вот открыто, как кобели на сучке… «Скоты, - подумал капитан. - Натуральные скоты». Хотелось дать в морду, но сдержался. - Бесплатно - это хорошо. А если сейчас в бой? Сможешь ли ты, атаман, своих хлопцев поднять. И если уж вы «козаки» - то где же ваши кони?
        - А мы, пан официр, пластуны. Пехота, по-вашему. Можем и конным, и пешим строем. Но пешим сподручней.
        - Так все же, сможешь войско поднять? - не унимался офицер. - Или мне самому? Сейчас солдат свистну…
        Атаман почесал свежий чуб, что-то прикинул и пошел поднимать народ.
        «Явно, готовит какую-то каверзу, - настороженно, но беззлобно подумал капитан. - Ладно, посмотрим».
        Примерно через час (но не тот «час», что у хохлов да донцов означает «минуту», а самый натуральный, в шестьдесят минут) войско было выведено. Кого-то расталкивали, кого-то выпинывали. А особо «уставших» выносили и бросали мордой в сугроб. Но все же, с русско-украинскими матюжками и плюхами, народ удалось вывести из тепла на свет божий, где уже начиналась легкая метель.
        Еще полчаса понадобилось, чтобы поставить «козаков» в строй. Строй получился косой и пьяный, но лучше, чем ничего. По крайней мере, капитан получил возможность осмотреть, - чем же вооружено «войско». С холодным оружием проблем не было. Пешие казаки (виноват, козаки-пластуны) были увешаны дедовскими саблями, кавказскими шашками и кирасирскими палашами. А вот огнестрельное… В изобилии имелись самопалы (верно, кованые в кузнице); карабины образца 1805 года, списанные из регулярной армии из-за неудобства; аглицкие ружья (не из тех ли запасов, что Владычица морей «подарила» накануне войны?); фузеи времен Петра Великого, охотничьи короткоствольные. А один хлопчик сгибался под тяжестью пищали, помнившей Смуту…
        «С таким вооружением и десяти минут не выстоим, - грустно подумал офицер. - Но, как говорят в Малороссии, шо е, то е!»
        - Здравствуйте, казаки! - торжественно обратился капитан к войску. - Понимаю, что сегодня вы ответить не в состоянии. Но впредь хочу от вас слышать в ответ: «Здравия желаем Ваше Благородие»! Понятно мое требование?
        - От жены требуй, - послышался из строя нахально-пьяный голос.
        Такого спускать нельзя ни трезвому, ни пьяному. Особенно в первую встречу. Если сразу не поставить весь этот сброд на место, то можно проситься в обоз. А лучше - сразу стреляться…
        Павел Николаевич «выцелил» взглядом говоруна - матерого мужичину с красной рожей. Кажется, он был из тех, кто «обрабатывал» Мотрю-«меркитанку». Капитан спокойно подошел к наглецу и ласково сказал:
        - Жены, братец, у меня нет. А требовать как командир я буду с тебя. И не то, что у Мотри, а службу. А будешь плохо службу справлять, поимею тебя, как ты свою Мотрю! Понял?
        Народ загоготал, а краснорожий, нахально улыбнувшись, приготовился сказать еще какую-нибудь скабрезность.
        - А скажи-ка, ко-за-че, - издевательски протянул Еланин, опережая наглеца. - Что ты еще умеешь делать, кроме как у Мотри требовать? И тебе сабля-то для чего? У баб под подолом щупать?
        Будь малороссы не пластунами, а настоящими казаками, от хохота разбежались бы и кони. А мужичина оскорбился. Рожа стала багровой - хоть трубку раскуривай! Он уже открыто стал вытаскивать саблю из ножен, а капитан, отступая на шаг, откровенно подначил:
        - Ишь ты, за сабелькой полез… А что, давай-ка помаши да покажи, на что способен. Или… - сделал капитан паузу, - сабля-то у тебя только промеж ног?
        Капитан изрядно рисковал. Конечно, в юнкерском училище фехтование им давали неплохо. Мог, коли требовалось, нарубить лозы на скаку и принимать на пику кавуны. Но все же пехотному офицеру больше приходилось со шпагой по полям да лесам бегать, а не саблей рубить. Но с мужиком, будь он трижды «козак», как-нибудь совладает.
        «А козака-то чему-то учили! - хмыкнул капитан, принимая очередной удар. Отбрасывая саблю мужика в сторону, сделал вывод: - А учил-то его кто-то из дiдов!»
        Еланин не спешил атаковать, но рука работала сама, отбивая удары (благородный термин «парировать» тут не подходил - козак рубил от всей дури, как во времена викингов). Но в конце концов капитану надоело. Если бы собирался убить - давно бы убил, а вот сражаться впустую против бугая - рука отвалится. Парировав в очередной раз, Еланин «поймал» эфесом шпаги рукоятку сабли и провел нехитрый прием: «обернув» своим клинком чужое лезвие, выбил оружие. Точнее - не выбил, а выдернул, как пробку от «мадам Клико». Миг - и острие шпаги уже уперлось в кадык верзиле. Тот, не успевший осознать, что остался безоружным, дернулся и… замер с распахнутыми в сторону руками.
        - Ну что, братец, понимаешь теперь, что настоящий бой это не только саблей махать? - доброжелательно спросил капитан. Отведя жало клинка от горла противника, одобрительно кивнул: - А вообще - молодец. Возьми оружие и встань в строй!
        Красномордый «козак» обалдело потряс башкой и, не пытаясь больше воевать с офицером, подобрал саблю. Строй (ну, нечто похожее на строй) замер от удивления - похоже, этот мужик считался хорошим бойцом. Еланин уже решил, что театр окончен, но из второго ряда выскочил молодой парень. Сбрасывая с себя полушубок, парубок задорно выкрикнул:
        - А что, благородиё, на кулачках не слабо?
        Капитан подошел к хлопцу. Строго посмотрев ему в глаза, сказал:
        - Командира следует звать - Ваше Благородие. Понял? На первый раз прощаю, а второй - не спущу! И без его разрешения из строя выходить нельзя. А уж биться на кулачках - и подавно.
        Договорив, Павел треснул выскочку эфесом. Не сильно (в четверть силы) и не в висок, а в лоб, где кость толстая. Парубок рухнул на руки друзей, а «войско» начало шуметь.
        И тогда капитан, беря инициативу в свои руки (ох, как давно хотелось это сделать) рявкнул-таки командирским голосом:
        - Молчать! Смирно стоять! Мы - отряд регулярной армии, а не бандиты. Раз вы пришли к нам, то это значит, что вы хотите свободы. А путь к свободе лежит через сражения. Что бы сражаться и побеждать - нужна железная дисциплина. Вы кичитесь тем, что деды ваши были запорожцами! А разве запорожцы не блюли дисциплину? В походе и в бою каждый слушал атамана, как Господа Бога! Так? А ну, кто скажет, что не так?
        - Так мы ж не солдаты, - робко произнес кто-то.
        то.
        - Что?! Молчать! Вам тут не вольница запорожская, а регулярная армия. Значит, дисциплина будет еще крепче. Иначе нас разобьют. Я назначен быть вашим командиром и мне плевать - нравлюсь я вам или нет. Моя задача - научить вас воевать. Кто не желает - может уходить. Я жду.
        Строй не шелохнулся. Мужики стояли, потупив глаза.
        - Прекрасно, - продолжал командир. - Даю вам срок до ночи. Но если кто-то уйдет утром, то будет считаться дезертиром. А если еще раз кто-то попробует меня проверять на сабли, на кулачки - то я того просто пристрелю! Ясно?
        Народ забурчал: «Ясно-понятно».
        - Не ясно-понятно, а «Так точно, Ваше Благородие», - рявкнул Еланин. - Я из вас таких солдат сделаю, что чертям тошно станет!
        С первого раза получилось плохо. С второго-третьего - лучше. «Кажется, что-то, получается», - удовлетворенно подумал Павел. Но он также понимал, что для этой вольницы, воспринявшей от Запорожской Сечи только смысл, но не дух вольности, одного крика и строгости недостаточно. Значит, нужно не только жать и давить, но и располагать к себе. Чем тут расположишь? Только умением.
        - Теперь о кулачках, - обратился он к войску. - Кто там меня хочет проверить? Желающие? Выйти из строя.
        Из строя выскочил парубок, получивший в лоб. Яростно зыркая глазами из-под накатившейся дули, парень сбросил на снег кургузый полушубок и принялся неистово уминать снег. Причем не только ногами, но и задницей. Движения паренька указывали на рисунок будущего рукопашного боя. Что-то это Павлу напомнило…
        «Ну, точно. Это же боевой гопак. Не зря, стало быть, Ильич гонял нас до седьмого пота!» - удовлетворенно подумал капитан.
        Вахмистр Филимонов, - бывший суворовский солдат, преподававший юнкерам искусство рукопашного боя, был легендой училища. Сколько юнкеров, затиравших синяки медными пятаками и залечивающих ушибы бодягой на постном масле, кляли вахмистра за «неблагородную» драку, когда пяткой бьют в челюсть, а кулаком, с разворота, в пах… Зато сколько матерых офицеров приезжало потом в училище с «владимиром», а то и с «георгием» на груди, благодарили вахмистра за умения, помогавшие выстоять в бою с французами, турками или чеченами. Говорят, в подвале дома, где была казенная квартира Филимонова (для вахмистра, которому положено жить в казармах, была выхлопотана особая льгота одним из учеников, ставшим генералом) скопилась огромная коллекции хороших вин, подаренных ему бывшими юнкерами, прошедших войну 1812 года, бравших Париж и воевавших на Кавказе или в Персии.
        Подождав, пока парень утрамбует снег (а заодно и разогреется), капитан сбросил с себя шинель с перевязью и встал напротив парубка. Тот, недолго думая, заехал кулаком в физиономию офицера (вернее, ему показалось, что заехал), подпрыгнул, присел на согнутые ноги и красиво выбросил левую ногу в корпус.
        Терять время, как с тем рубакой, Еланин не стал, а просто ушел от удара кулаком, сделал подсечку правой ногой, а каблуком левой впечатал парню в болевую точку. Будь это в бою, удар был бы нанесен в другое, более чувствительное, место, а добивающий - в голову. Конечно, не очень благородно, но война - не дуэль. Как впрочем, и поединок с этим парнем - не война с врагом. Отлежится!
        Народ замер в восхищении. Хоть и бандиты, а ценить настоящее боевое искусство умеют. Новый командир уже дважды показал то, на что он годен.
        Павел Николаевич неспешно поднял шинель. Обстоятельно застегнулся, затянул ремни и портупею, придавая своему облику вид в соответствии с решпектом «О правилах ношения шинелей и оружия в зимнее время для господ офицеров» и обратился к войску:
        - Итак, господа казаки. Для окончательного знакомства сообщаю - меня зовут Павел Николаевич Еланин, капитан. В недавнем прошлом - командир роты Вятского пехотного полка. Требую обращаться ко мне либо по званию - господин капитан, либо - Ваше Благородие. Атаман Гречуха - назначаю вас своим товарищем. Завтра после третьих петухов приказываю вам построить людей здесь же. Тут будет наш плац, тут будем учиться воевать. Так учиться, чтобы вы и россыпной строй знали, и стрельбу плутонгом. И то, как и куда целиться. Я не хочу, чтобы мои бойцы стали мишенями для стрелков или чучелами для кавалерии. Сегодня, так и быть, разрешаю допить всё то, что осталось. («У-у!» - радостно загудел народ.) Подчёркиваю - только то, что осталось! Завтра с самого утра проведу строевой смотр. Все должны стоять в строю твердо, как положено солдатам регулярной армии. Увижу пьяного - пристрелю. Всем разойтись, заместитель - ко мне.
        Когда к Еланину подошел недовольный, но вполне укрощенный атаман, капитан отдал новое приказание:
        - Гречуха, с сего часа и отныне - вы моя правая рука. Или левая, - соизволил улыбнуться командир. - Сделаете следующее: пересчитаете весь народ. Найти грамотного человека, есть такие?
        - Должон быть, - пожал плечами атаман.
        - Найдешь грамотного, - продолжил командир, переходя на «ты», - всех перепишешь. Как зовут, сколько лет, откуда родом. Перепишешь, у кого какое оружие, сколько. Потом сообразим, чего недостает и что требуется. Далее - всех разбить на десятки и сотни. Десятников назначишь сам, сотников сначала покажешь мне. И еще - маркитантку гнать в шею. Еще только шалав в расположении части мне не хватало! Рожу не криви, атаман. Увижу эту твою Мотрю - с тебя спрошу!
        Утром следующего дня, когда еще не рассвело, капитан Еланин, прибыл к «запорожской вольнице». Был он не один, а с пожилым фельдфебелем Малковым и парой солдат покрепче. Малкова он выбрал за то, что тот умел мастерски гасить любые ссоры, не доводя дело до рукоприкладства. (Хотя при случае мог выдать такую зуботычину, что мало не покажется.) Но не водилось за «Ляксандрычем», как звали фельдфебеля солдаты (офицеры уважительно именовали - Александрыч), привычки бить молодых солдат без настоящих прегрешений. Была за ним и другая черта - никогда не жаловался на подчиненных вышестоящему начальству, доводя нижних чинов до шпицрутенов! С проштрафившимся разбирался сам. Правда, после такого «разбирательства» у солдата недели две болели челюсти. Но опять-таки - ни разу никому ничего не сломал и не изувечил! А уж «русским словом» владел так, что сам адмирал Шишков удавился бы от зависти! Но опять же за всю многолетнюю службу на фельдфебеля не поступало ни одной жалобы, и медаль «За беспорочную службу» на анненской ленте, висевшая рядом с «бородинской» и «заграничной», показывала, что и сам Малков «порот ни
разу не был»!
        Первое, что увидел капитан, подходя к сараю - отсутствие часового. Второе - часовой все-таки был. По крайней мере, ноги торчали наружу, а туловище - в «курени». Пол сарая был заслан живописно раскинувшимися телами. Прям-таки, картину пиши. Батальное полотно - «Разгром войск Стеньки Разина». На минутку Еланин закрыл глаза, мечтая, чтобы все оказалось правдой. Ну, умерли и умерли… Пожурит генерал, зато - жить спокойнее. Так нет же, заметно, что «трупы» дышат, а от их «дыхания» впору самому заболеть белой горячкой…
        - Дела… - протянул капитан. - Кажется, учения сегодня не состоятся. Как думаешь, Александрыч?
        Фельдфебель был настроен более оптимистически:
        - Почему не состоятся, Ваше Благородие? Еще как состоятся. Только не сей момент, а часика через четыре.
        - Утешил, братец, - фыркнул капитан. - А сейчас что делать?
        - А сейчас, Ваше Благородие, сделаем мы одну штуку, а сами в квартиры пойдем. Нехай спят себе.
        Через несколько часов капитан и его маленький отряд вернулись. Подходя поближе, прислушались - в сарае уже слышался шум и отборный мат. Еланин заглянул в дверной проем и увидел, что «ополченцы» лаялись, обвиняя друг друга в краже оружия. Еще немного и начнут драться.
        - Командуйте, фельдфебель, - улыбнулся капитан, кивая старому солдату.
        Фельдфебель, подкрутив усы, рявкнул:
        - Внимание, сукины дети! Выходим строиться! Выходим, я сказал! Бегом пошли, рыбы землеройные, копытники беспорточные! Его Благородие долго Вас ждать будет, хохлы малороссийские! Кто в рыло не хочет - бегом!
        Эти слова окончательно дезорганизовали «войско». Никто даже не рискнул огрызнуться. Понуро вышли (скорее, выползли) и попытались выстроиться в две шеренги.
        - Здравствуйте казаки! - бодро поприветствовал капитан. В ответ что-то хрипло пробурчало.
        - Плохо, хлопцы. Очень плохо, - скривился капитан. - Мявкнули, як боровки кистрированы. Послушайте, как нужно приветствовать командира.
        И кивнул фельдфебелю и солдатам, мол, а, ну-ка, братцы, покажите! В три глотки рявкнули на вдохе-выдохе: «Зд-равия желаем, Ва-ше Высокоблагородие!» так, что вездесущие вороны с перепугу перестали каркать.
        - Заместителю командира отряда Гречухе - доложить обстановку! - потребовал командир.
        Покачиваясь, как раненый, наказной атаман вышел из строя. Чувствовалось, что силы в нем хватает только на то, чтобы удержаться на ногах. Но все-таки героическими усилиями Грицко выдавил из себя:
        - Ваше приказание выполнено, пан капитан. Ик… Вашбродье… Меркитантку выгнали. Все, что оставалось - выпили!
        Солдаты, не исключая «Ляксаныча», тоскливо посмотрели на офицера. А «пан капитан» мысленно обозвал себя идиотом и кретином. Получается, что он сам же и виноват? А ведь и впрямь - кто за язык тянул? Сам же вчера сказал: «Допить остатки!» Но кто бы мог подумать, что оставалось так много?
        Но признавать нелепость нельзя. И капитан, сдерживая смех, строго спросил:
        - Молодцы, казаки. Хвалю. Умеете приказы выполнять. Но уж если пьете, то почему часовых не выставлено? Почему без оружия?
        - Та выставлены ж оне былы, - злобно прорычал атаман, вытаскивая из-за строя беднягу-часового. - Тильки, вин, сволочь малотверёзвая, приняв на хрудь и заснул, лайдак скаженный! У-у-у, бисов сын!
        «Сволочь малотверезвая» хлюпала носом, вытирая кровавые сопли.
        - Ладно, хлопцы. С оружием - разберемся, - немного успокоил капитан свой личный состав. - А для начала научимся строиться как положено. И как положено ходить…
        Глава седьмая
        Братья по «царственной» крови
        Февраль 1826 года. Москва
        В последние два месяца древняя столица начала оживать, чему способствовал народ, прибывающий из разных мест. Из Смоленска и Киева, Минска и Новгорода, Варшавы и Бердянска. Но больше всего ехало из Санкт-Петербурга. Двигались в почтовых кибитках и в каретах, мужицких розвальнях и пешком. Прибывали и поодиночке, и семьями, с любовницами и престарелыми тетеньками, мопсами и клавикордами. Все гостиницы и постоялые дворы переполнены петербуржскими чиновниками, не пожелавшими служить Временному правительству, офицерами, отказавшимися присягать непонятно кому, купцами. Господа московские обыватели сумели изрядно подзаработать, сдавая в наем комнаты и даже углы. Так, в домике ткача Шерстобитова (допрежь муж, жена и трое девок на выданье едва поворачивались меж ткацкого стана) окромя хозяев проживало два прапорщика, один отставной подпоручик и миловидная барышня, приходившаяся кому-то то ли сестрой, то ли любовницей. Тесновато, зато девки теперь с приданым, по весне можно замуж выдавать. А на задворках, в баньке, поселилась семья ювелира Зибельмана из восьми человек (если не считать престарелой тетушки,
приходившей только ночевать). Москва прибавлялась не только благородными господами и торговцами. Притекло немало и простого, ремесленного люда. Уж этим-то как бы и терять нечего, но отчего-то не заладилось с «народным правительством». Были и те, кого привело в Москву желание заработать. Там, где много людей, там много заказов. Нужны плотники и столяры, возчики и грузчики. А для благородных - мамки-няньки, дворники и конюхи. Из Московской губернии, из Рязанской и Тверской потянулись на заработки крестьяне, благо зимой в деревне работы немного.
        Из-за многолюдства потянулся и другой народец - шулера (ну, надо же господам досуг скоротать!), проститутки и совсем откровенные разбойники. И все заботы свалились на голову генерал-губернатора Голицына. Мало в Москве, что ли, своих бандитов? А из-за того, что народ живет, где попало и как попало, то тут, то там стали вспыхивать огни пожаров. А где, спрашивается, брать помещения и провиант для армейских полков, прибывающих в Москву? Из всего случившегося Дмитрий Владимирович отметил только один положительный момент - напрочь пропали все бездомные собаки. Но все же, все же… Несмотря на зиму и трудности, на теле Москвы перестали зиять прорехи и заплаты, остававшиеся от Великого пожара осьмсот двенадцатого года! На месте пустырей и пепелищ появлялись двух и трехэтажные дома и небольшие домики. Городские плотники, которые еще осенью дрались лютым боем с крестьянскими отходниками, нынче мирно пили со вчерашними конкурентами. Недостатка в заказах не было. Вот только цены на бревна и доски выросли раза в два, а бревна поступали свежесрубленные, сырые. Наступит весна и дом «поведет»! Но для тех, кто не
имел своего угла, это казалось несущественным. Главное - пережить зиму, а там уж как-нибудь - надставят, переложат, новый венец подведут. Или: авось обойдется и ничего не покосится!
        За какой-то месяц город разросся почти на столько же, на сколько за десять лет губернаторства Голицына. С разбойными людишками, правда, пришлось повозиться. Но присутствие в городе значительных воинских сил позволило решить все проблемы в кратчайшие сроки - вместо стариков-сторожей, вооруженных колотушками, и солдат-инвалидов, гораздых спать в караульных будках, на ночные улицы было брошено несколько отрядов улан и пехоты под командованием не унтер, а обер-офицеров, которым вменялось в обязанность задерживать всех подозрительных личностей. А после десяти часов вечера всякое передвижение было вообще запрещено! Понятно, что исключение составляли лекари, направлявшиеся к пациентам, роженицы, которых родственники везли (или вели) к бабкам-повитухам. Ну, и еще те, кто имел при себе бумагу, подписанную либо самим императором, либо генерал-губернатором Голицыным. Нарушителей тащили в ближайший участок и начинали выяснять - куда, зачем и почему, милостивый государь, вы направлялись? Или, смотря по виду - куда прешь, морда каторжная? Ну, а если у кого хватало смелости или дурости оказать сопротивление, с
теми и не церемонились.
        После десятка повешенных на улицах стало тихо и спокойно. Правда, светское общество восприняло идею «комендантского» часа отрицательно, а любители полуночных балов и раутов сильно возмущались. Был случай, когда два лихих пехотных капитана, возвращавшихся с бала, попытались проткнуть караульного подпоручика. Но нижние чины, вместо того, чтобы позволить господам офицерам благородно помахать клинками, поступили очень неблагородно: у первого капитана выбили прикладом саблю (попутно сломав челюсть и руку), а второго, схватившегося за пистолет, тут же и застрелили. После подобного карамболя балы стали начинаться засветло, а заканчиваться, как и положено, - в девять часов вечера, чтобы у господ балетоманов было время разъехаться по домам.
        Улицы Москвы теперь казались вымершими с десяти вечера и до пяти утра, и посему для обывателей и гостей столицы (ежели кто не спал еще, а сидел у окошка, пялясь на пустынные улицы) появление конного отряда показалось странным. Во-первых, для патруля или ночного дозора отряд был чересчур многочисленный. Во-вторых, где это видано, чтобы патруль был «разнокалиберный» - кто в шубе, кто в шинели, а кто и вообще - в одном мундире, но с генеральскими эполетами? В-третьих, если кто-то сумел уловить сквозь ставни и окна обрывки фраз, насторожила бы мешанина разноязычных слов. Ну, смесь французского с рязанским никого не удивляла. Но тут к привычным «зараза» и «мон шер» прибавлялись совсем непонятные. Вот что, например, означает «Wcezorowanego Москва»? Ну, Москва, понятно. Но почему пустынная зимняя Москва, это самое - «wcezorowanego»?[3 - Зачарованная (польск.)]
        Правда, когда всадники принялись выяснять «Ф ктурым керунку ишьчь?», то стало понятно без перевода, что коли руками машут, значит, дорогу ищут. Народ, от греха подальше, тушил лучинки и задувал свечки, задумываясь - будет стрельба или нет? И никто из глазастых москвичей не узнавал в передовом всаднике человека, считавшегося русским императором в течение двух недель.
        Константин Павлович, Великий князь, наместник императора в Царстве Польском, главнокомандующий Волынского и Литовского корпусов, кавалерийской дивизии, кавалер многих иностранных орденов (российских, само собой, с рождения) прибыл в Москву. Узнав у патруля (командир, признав Великого князя, пропустил без пропуска), что брат квартирует у губернатора, вместе со свитой двинулся к резиденции Голицына. Подъехав, Константин Павлович присвистнул. Так он оценил фортификационные возможности: трехэтажное здание обнесено двойной оградой - внешней, решетчатой и внутренней, кирпичной. С одной стороны примыкала Москва-река, а со всех остальных - пустыри. Подойти незамеченным невозможно, зато - очень удобно защищать. Не резиденция, а крепость. «Ишь, как Мишку-то старый хрен бережет! - пренебрежительно хмыкнул Константин Павлович. - Верно, смотрит мальчишка в рот Голицыну, советы спрашивает».
        Посочувствовав младшему братцу, принявшему по дурости императорскую корону, Константин решил: «Ладно, с Мишкой потом поговорю. Сейчас надо людей разместить». Прикидывая, что под свиту лучше занять первый этаж особняка, Константин Павлович подъехал к воротам, показывая жестом - отворяй, мол, пошире - но караульный офицер, чьи эполеты были скрыты под тулупом, равнодушно спросил:
        - Кто такие? По какой надобности?
        - Открывай, кому сказано, - сквозь зубы выдавил Константин. Решив, что в Москве офицерики совсем одичали - или сумерки мешают разглядеть его лицо, соизволил представиться: - Я - Великий князь Константин, а это моя свита.
        Вместо того, чтобы вытянуться по струнке, дежурный равнодушно окинул взглядом Константина, его свиту и сообщил:
        - Прошу прощения, Ваше Высочество. Извольте явиться завтра в положенное время. Запись на аудиенцию в караулке.
        - Ты что, не понял? - остолбенел от такой наглости князь. - Я - Великий князь Константин, брат императора. Какая аудиенция? Мне нужно срочно увидеть Михаила.
        - Хорошо, Ваше Высочество, - поколебавшись, сообщил офицер. - Я доложу.
        Появившись минут через пять (свита уже основательно замерзла, а в Великом князе начал закипать гнев), сказал:
        - О вашем прибытии доложено. Великому князю - добро пожаловать. Остальные господа, будьте добры подождать снаружи.
        Великий князь, пропустив мимо ушей последние слова, кивнул свите и направил коня прямо к воротам, но офицер преградил путь, тем опять унизив наместника Царства Польского:
        - Извольте спешиться, Ваше Высочество. А господам сопровождающим, повторяю, ждать снаружи. О них приказа не было.
        Рассвирепевший Константин, выхватив шпагу, уже решил брать ворота штурмом, как двор заполнился солдатами. Нижние чины выстроились внутри решетчатой ограды в две шеренги, а какой-то капитан, вытащив саблю, хладнокровно приказал:
        - Первая-вторая шеренга - товсь, ружья - на руку!
        Константину Павловичу и раньше доводилось видеть наглецов (один, вон, даже на дуэль его вызвал!), но чтобы таких!
        - Ты в кого целишь, мерзавец?! - заорал князь.
        В ответ на это начальник караула спокойно, будто ему каждый день приходилось брать на мушку Великокняжеских особ, подал новую команду:
        - Скусить патрон! Зарядить патрон! Великого князя - в прицел не брать. Цель-с! По остальным, залпом…
        И очень скоро прозвучало бы завершение команды, но, к счастью, прозвучал властный голос:
        - Капитан Замятин, отставить.
        Капитан четко и сразу (но с некой досадой в голосе) продублировал:
        - Взвод, отставить! Ружья - к ноге.
        К караулке вышел плотный мужчина в форме кавалергардского генерала.
        - Здравия желаю, Ваше Высочество. Начальник личной охраны Его Императорского Величества, генерал-майор Пестель, - представился он.
        - Генерал, что у тебя за безобразие? - ярился Константин. - Па-пра-шу сей секунд впустить меня и мою свиту к Михаилу.
        - Ваше Высочество, прошу вас спешиться и следовать за мной, - спокойно ответил кавалергард.
        - Генерал, вы забываетесь! - продолжал гневаться Великий князь, переходя на «вы».
        Верный сподвижник Константина Павловича, генерал Карута, направил коня к князю и, смешно пришепетывая, заявил громким шепотом:
        - Васе Высочество, да спестесь вы в самом-то деле. Оне ше стрелять будут!
        Константин Павлович не увидел в глазах соратников большого желания идти на штурм императорской резиденции… А караул по-прежнему вольготно стоял, прислонив ружья к ноге. Но, заметьте, в каждом стволе уже сидело по патрону. Великий князь не выдержал. Ругаясь по-русски, по-французски и даже по-польски, он спешился.
        - Ваше Высочество, - обратился к нему спокойный, как скала, генерал Пестель. - Если вам угодно, можно отправить свиту на постой. Сопровождающих я дам. Правда, свободное место только на другом конце города.
        Константин отмахнулся - подождут, мол, и, одарив неласковым взглядом капитана Замятина, повелительно прорычал:
        - Ну, генерал, веди.
        Константин Павлович не ведал, что это еще не все сюрпризы, уготованные на пути к брату. В вестибюле их остановил новый офицер (и опять-таки всего лишь в чине прапорщика). Прапор, вероятно, не знал Великого князя в лицо. Для него наместник и кавалер был лишь чином с «густыми» эполетами:
        - Господин генерал, прошу вас, вашу шпагу!
        И требовательно протянул руку.
        - Что?! Шпагу?! - завопил Великий князь, вытаскивая оружие из ножен.
        Генерал Пестель быстро встал между генералом и прапорщиком, успевшим вскинуть пистолет:
        - Господа, успокойтесь. Прапорщик, уберите оружие. Ваше Высочество, отдайте шпагу.
        Константин Павлович был уже близок к тому, чтобы наброситься на всех.
        - Ваше Высочество, - примирительно сказал Пестель. - Прапорщик имеет список лиц, имеющих право входить с оружием к Его Императорскому Величеству. А вас, к моему величайшему сожалению, в этом списке нет.
        - С каких это пор Великий князь должен сдать оружие в доме собственного брата? Я что - военнопленный?
        - Ваше Высочество, - терпеливо сказал Пестель. - Вы не только брат Его Величества, но еще и боевой генерал, знающий цену приказам. Список утвержден Его Величеством. Нарушить правило - все равно, что нарушить приказ.
        Скрипнув зубами, Константин отбросил оружие в угол. Сжав кулаки, прорычал что-то непонятное, но потом взял себя в руки.
        - И что, господа, вы стали бы стрелять в брата императора? - с усмешкой спросил Константин Павлович.
        - Простите, я не знал, что вы Константин Павлович, - пожал плечами прапорщик, убирая пистолет.
        - А если бы знали?
        - Стрелял бы в ногу.
        - Да, чудеса, - протянул Великий князь. - Такой охраны даже у батюшки не было. А уж его-то трудно перещеголять.
        Генерал-майор Пестель скромно промолчал, подумав, впрочем, что будь у императора Павла такая охрана, не было бы трагедии Михайловского замка. Ну, а заодно и недавней Сенатской площади.
        - Прошу вас, - сделал Владимир Иванович приглашающий жест. - Его Величество ждет вас в кабинете.
        Внешне спокойный, но клокочущий, как вулкан перед извержением лавы, Великий князь Константин прошел в кабинет младшего брата. «Наглец, молокосос», - думал он, распаляя себя. Едва открыв дверь, уже с порога Константин гневно закричал на брата:
        - Мальчишка! Ты что себе позволяешь? Да я тебе уши надеру, dziecko!
        Михаил Павлович, сидевший перед большим письменным столом, очень спокойно встал и сделал пару шагов навстречу:
        - Як се маш? Простите, с польским языком я не в ладах. Поэтому - здравствуйте, дражайший брат. Рад вас видеть.
        Константин Павлович, не заметивший (или не пожелавший заметить?) приветствия, продолжал кипеть, как перекалившаяся подкова:
        - Михаил! Ты что о себе возомнил?! Что себе позволяют твои солдафоны? Задержать свиту Великого князя! Отобрать у меня оружие!
        - Они выполняют мой приказ, - спокойно ответил младший брат. А потом с одобрительной ноткой в голосе добавил: - Ишь, оружие у Великого князя отобрали. Молодцы. Владимир Иванович, передайте караулу мое благоволение.
        - Слушаюсь, Ваше Величество, - склонил голову Пестель, а Великий князь задохнулся от ярости:
        - Благоволение? Да…
        - Дорогой брат, - перебил его император. - У меня нет времени слушать ваши вопли. Свое недовольство вы высказали, я вам все объяснил. Если это всё, что вы хотели мне сказать, не смею вас задерживать. Генерал, - добавил Михаил Павлович холодно, - покажите Великому князю выход.
        Нелегко быть младшим братом в семье. Достигни хоть каких заоблачных вершин, для старших ты все равно останешься мальчишкой. Вот только если младший брат не стал в одночасье императором одного из крупнейших (и несмотря ни на что - сильнейших!) государств в мире.
        Константин Павлович, вытаращивший глаза от возмущения, вдруг понял, что между ним и братом встала невидимая стена. А он, как баран об новые ворота, со всего маху об нее ударился. Еще раз глянув на младшего брата, действительно п о н я л, что перед ним не младенец, чью голую попу целовал когда-то счастливый батюшка, и не повеса Мишель по прозвищу «Рыжий Мишка». И даже не тот Великий князь Михаил, совсем недавно уговаривавший его взять корону дома Романовых. Перед ним был император.
        - Прости, - начал Константин, поправился: - Простите, Ваше Величество. Виноват, сорвался. Уж слишком долгая дорога была от Варшавы. И сегодня, как на грех, с утра снег с дождем, потом заморозки. Кони копыта сбили и люди устали. Еще раз прошу прощения…
        - Полноте, - по-отечески обнял старшего брата младший. - С каких это пор мы на вы? Давай, как прежде, по-родственному. Садись, дорогой брат. Владимир Иванович, помогите…
        Генерал-майор помог снять с брата императора тяжелую шубу, принял шляпу и вместе с императором препроводил Константина Павловича к креслам у камина. Замешкавшись - куда бы сложить одежду, вынес ее в приемную. Пока ходил, старший брат уже сидел, а младший собственноручно наливал ему вина.
        - Выпей, - протянул император брату полный стакан. Сам же пить не стал и Пестелю не предложил - знал, что Владимир Иванович все равно откажется.
        - Спасибо, - дрогнувшим голосом поблагодарил Константин и выпил до дна. Откинувшись на спинку кресла, наместник Польши блаженно прикрыл глаза.
        Михаил Павлович принял стакан, передал его генералу и, терпеливо подождав с минуту, напомнил, что кабинет императора - это не спальня.
        - Итак, Константин, какие новости из Польши? Судя по твоему виду - плохие?
        - Ваше Величество, - глухо начал Константин. - Я отправлял подробное послание о польских делах. Неужели эстафета не дошла?
        - Дошла, - кротко сказал Михаил. - Но мне хотелось бы услышать лично, от свидетеля.
        - Даже не знаю, с чего начинать, - раздумчиво проговорил Константин.
        - Кто-то сказал - если не знаешь, с чего начинать, начинай с самого начала, - невесело пошутил Михаил Павлович. - Итак?
        - Итак… - подхватил Константин Павлович. - Осенью прошлого года мне сообщили, что польские смутьяны договариваются о совместных действиях с нашими, отечественными. Большого значения этому я не придал. Когда это поляки чего-то не замышляли? Правда, когда мне стало известно о мятеже в столице и о гибели Николая, я приказал провести аресты. Увы, большинство заговорщиков успело бежать. В конце декабря в Варшаву прибыл гонец из Петербурга с петицией от Временного правительства. Мне предлагалось немедленно покинуть пределы Царства Польского, вывести наши войска из Польши с передачей власти сейму. В ответ я попросил господ самозванцев сложить оружие и предстать перед судом добровольно.
        Константин замолчал, вспоминая события и явно подбирал нужные слова. Михаил терпеливо ждал. Наконец старший брат продолжил:
        - Две недели назад в мой дворец ворвались польские солдаты и офицеры, разоружили караул и сообщили, что сейм решил избрать национальное правительство. Председателем избран князь Чарторыжский, генерал-лейтенант Хлопницкий - главнокомандующим. Заметь, Мишель… - возмущенно вскинулся Константин Павлович, но тут же поправился: - Заметьте, Ваше Величество, все они - «птенцы Александрова гнезда». Адам Чарторыжский был членом Негласного комитета, министром. Хлопницкий был возведен в генерал-лейтенанты русской армии. Ты знаешь, что до этого он был правой рукой Понятовского?[4 - Князь Юзеф Понятовский - маршал Франции, командующий польским корпусом во время похода Наполеона на Россию. Во время Бородинского сражения корпус штурмовал левый фланг русской армии и едва не добился успеха.] - Михаил кивнул, а Константин продолжил: - Ну, зачем же было давать генеральские звания бывшим французским подданным? Помнится, на маневрах осьмсот восемнадцатого, Паскевич спросил у графа Остермана: «И что из этого будет?», а тот отвечал, что через десять лет будем вновь брать Варшаву, как при Суворове. Логика брата Александра
всегда была странной… Возвышать чужих, унижая своих.
        - О мёртвых, брат, лучше не вспоминать плохо. Тем паче о нашем брате, императоре, - покачал головой Михаил. - Лучше доскажите о себе. Что сталось с корпусом?
        - Да-да, сейчас… - кивнул Константин, поворачивая голову в сторону стола, где стоял графин.
        - Владимир Иванович, - позвал император своего кавалергарда, уловив желание брата без слов, а генерал Пестель также молча налил Великому князю еще один стакан.
        Выпив, Константин Павлович выдохнул, словно выпил водки, а не французского вина:
        - Я решил, что не должно пролиться ни капли крови. Ни своей, ни чужой. Посему я отдал приказ русскому корпусу покинуть пределы Царства Польского.
        - Скажите, Ваше Высочество - это правда, что вы уходили из Варшавы под смех и улюлюканье черни? - поинтересовался вдруг генерал Пестель.
        Константин Павлович резко встал. Прошелся по кабинету. Потом также резко сел в кресло. Схватившись за тугой воротник с богатой генеральской позолотой, как будто тот начал душить, хрипло проговорил:
        - Встыдьсе, пане. Мне стыдно… Мишель… Михаил… Ваше Величество, мы не уходили под вопли черни. Мой отряд прошел по коридору из польских войск. Вся польская армия выстроилась на пути нашего следования из Варшавы. Это не было бегством. Скорее - это напоминало уход русской гвардии из Нарвы в начале Северной войны.
        - O, le beau raisonnement, - грустно сказал император. - Хорошо находить исторические аналоги для собственных промахов. А ведь гвардия Петра Великого ушла из Нарвы не просто так. Она сражалась. А что же сделал русский корпус, которым командовал брат трех императоров?
        - Вы меня осуждаете? - вскинулся Константин Павлович. - Русский отряд в Варшаве насчитывает… насчитывал, - поправился он, - два пехотных полка и кавалерийскую дивизию из четырех полков. То есть шестнадцать тысяч штыков и сабель. В польской армии, созданной по приказу императора Александра, тридцать пять тысяч. Как видите, поляки превосходили нас в два с лишним разом. Добавьте сюда еще и вооруженную чернь. Что я мог поделать, кроме того, как бессмысленно погубить корпус?
        Михаил Павлович не стал напоминать, что в декабре прошлого года братец хвастался, что идея создания польского корпуса принадлежала не Александру, а ему самому. Что, мол, он лучше себя чувствует в окружении верных польских войск, нежели на русском престоле. Брат уже и так достаточно унижен. Посему император осторожно заметил:
        - Брат, под вашим началом был еще и Литовский корпус. А это, как мне помнится, более пятидесяти тысяч штыков и сабель. Что с ним случилось?
        - Литовский корпус мне казался ненадежным. Поэтому я решил оставить его в Польше.
        - То есть вы бросили вверенные вам войска?
        - Я решил, что так будет правильно, - упрямо заявил Константин. - Я вывел в Малороссию всех русских: Литовских и Волынских лейб-гвардейцев, улан, кирасир, гусар и конных егерей. Пехота размещена в Тульчине. Кавалерия - в бывших казармах мятежных гусарских полков. Эти полки будут нам верны. И я как главнокомандующий корпуса готов вести их туда, куда мне прикажет император. То есть, - улыбнулся Константин, - ты, Мишель.
        Михаил Павлович молчал, а Константин Павлович, повеселев после выпитого вина, предложил:
        - У тебя, Мишель, кажется, до сих пор нет главнокомандующего армией? Если хочешь, могу предложить свою кандидатуру. Сам знаешь, что у меня есть опыт в командовании[5 - Константин участвовал в Итальянском и Швейцарских походах А.В. Суворова, в 1805 году командовал гвардейским резервом под Аустерлицем, участвовал в Отечественной войне 1812 года и Заграничном походе русской армии, командовал резервными частями под Лейпцигом.].
        - Хорошо, брат, - кивнул Михаил, поднимаясь с кресел. - Думаю, вам нужно отдохнуть с дороги. Давайте встретимся завтра и продолжим нашу беседу. Вас проводят.
        Откланявшись друг другу, братья разошлись. Михаил Павлович вернулся к бумагам, разложенным на столе. Константин направился к двери, но, не дойдя до нее двух шагов, обернулся и попросил:
        - Ваше Величество, надеюсь, что отныне я буду включен в список тех, кто имеет право приходить к вам с оружием? Или вы мне не доверяете?
        - Разумеется, брат, я прикажу включить в этот список и вас, - с доброжелательной улыбкой ответил Михаил Павлович. Кивнув Пестелю, приказал: - Распорядитесь, Владимир Иванович.
        - Благодарю, - ответствовал Константин слегка насмешливо и несколько снисходительно, пряча под снисходительностью растерянность. Все-таки брат Мишель ушел от ответа на второй вопрос, о доверии. Впрочем, Великий князь не обиделся. Окажись он сам в такой же ситуации, он еще трижды бы подумал - а следует ли доверять брату?
        Когда за Великим князем закрылась дверь, император вызвал своего адъютанта:
        - Срочно поезжайте за генералом Паскевичем. Скажите, что я немедленно хочу его видеть.
        Когда-то братья Николай и Михаил служили под началом генерала Паскевича. И даже после получения звания генерал-фельдцеймейстеров продолжали называть Ивана Федоровича «отцом-командиром».
        Паскевич приехал в Москву вслед за императором. И сразу же дал присягу на верность. К слову, генерал был одним из немногих, кому при встрече с Михаилом Павловичем разрешалось оставлять оружие при себе.
        Когда Паскевич прибыл, император успел обдумать предстоящий разговор.
        - Простите, Иван Федорович, что оторвал вас от дел, - почтительно начал разговор Михаил.
        - Полноте, Ваше Величество, - пожал плечами генерал. - Какие дела, если я нужен императору?
        - Да, господин генерал-лейтенант, - перешел Михаил Павлович на официальный тон. - Дела у нас с вами только государственные. Вам необходимо срочно ехать в Малороссию и принять под свое начало войска, выведенные моим братом из Польши.
        - Русские войска выведены из Польши? Как?
        Михаил Павлович вкратце передал свой разговор с братом, изрядно озадачив и расстроив генерала. Паскевич, видимо, тоже вспомнил свой давний разговор с Остерманом.
        - Остерман тогда говорил - через десять лет придется брать Варшаву, - позволил себе улыбнуться генерал. - Что же, граф ошибся ненамного. Но, Ваше Величество - как же Великий князь?
        - Великий князь останется Великим князем, - пожал Михаил плечами. - Титулов, званий у него отбирать не станем. Но командовать действующей армией он не будет… И вообще, не будет ли правильнее, нежели вы поедете вместе? Чтобы Константин сдал дела, представил вас офицерам. Или этого не нужно?
        - Пожалуй, нет, - решительно отказался Паскевич. - Большинство офицеров корпуса мне известны, а Константин достаточно популярен в войсках…
        - Боитесь мятежа?
        - Боюсь, - просто ответил генерал. - Возможно, это и излишне. Но после развала двух главных армий лучше перестраховаться.
        - Вы правы, генерал. Что же, я найду Константину Павловичу подходящую должность. Он уже имеет большой опыт по начальствованию над резервными силами. Пусть станет главнокомандующим всего резерва императорских войск. Ну и соответственно, пусть сам и изыскивает этот резерв. Там, по крайней мере, сложно что-то напортить.
        Генерал Паскевич слишком уважал Императорскую Семью, чтобы позволить себе улыбнуться. Но мысленно тем не менее позволил себе усмешку. Задвинуть Великого князя на повышение - это все же несколько смешно.
        - Прикажете выступать на Польшу? - деловито поинтересовался генерал-лейтенант. - Только, государь, силами одного корпуса и кавалерийской дивизии мне не справиться. Нужно еще как минимум две пехотные и две дивизии кавалерии.
        Иван Федорович, видимо, уже продумывал ход польской кампании. Но у императора были свои соображения на этот счет:
        - Увы, господин генерал, но с Польшей мы пока воевать не будем. Нечем. Более того, вы должны привести корпус сюда, в Москву. Я дам распоряжение генерал-губернатору, чтобы подготовили помещения и провиант. Пока мы не покончим с мятежниками - возвращать Царство Польское нельзя. У нас не так много сил.
        - В таком случае, государь, позвольте предложить направить корпус не в Москву, а в Тулу, - обратился генерал с советом. И, развивая свою мысль, продолжил: - Тула это оружейные заводы. После того, как мятежники захватили Сестрорецк, это наш главнейший арсенал. Там сейчас только штаб драгунского полка и гарнизон в составе одного баталиона пехоты. Меня беспокоит, что получится, как с Могилевым, взятым без боя.
        Император кивнул, соглашаясь, потом спросил:
        - Иван Федорович -, мне нужен совет. Что делать с войсками, оставленными моим братом в Польше? Можно ли их вывести в Россию?
        - Слишком уж странная обстановка, - неопределенно отозвался генерал.
        - Говорите прямо, - пристально посмотрел император на «отца-командира».
        Паскевич пожал плечами - прямо так прямо, извольте:
        - Великий князь Константин, оставив корпус, показавшийся ненадежным, подарил полякам пятьдесят тысяч штыков и сабель. Не исключено, что офицеры и нижние чины уже перешли на сторону польских мятежников, - с расстановкой выговорил генерал, а потом широко перекрестился: - Ваше Величество, я сделаю все, что могу. Но не хочу врать… Разрешите отправляться?
        Император, посмотрев на своего нового главнокомандующего, поинтересовался:
        - Вас еще что-то тревожит, Иван Федорович?
        - Только одно. Насколько вы доверяете командиру кавалерии Давыдову?
        - Что вас смущает, Иван Федорович? Генерал-майор Давыдов - прекрасный командир. Опыта у него достаточно. В списках заговорщиков не значился. Или, - прищурился император, - вас смущает, что он поэт?
        - Меня смущает, что он вольнодумец, - поморщился генерал Паскевич. - Мне доносили, что стишки Давыдова читались на всех попойках мятежников. А тут - командующий всей кавалерией, генерал-лейтенант…
        - Ну и что? Подумаешь, мятежники стихи читали, - еще шире улыбнулся император. - Как там в вирше-то ноги ответили голове? «И можем иногда, споткнувшись, - как же быть, - твое величество об камень расшибить». Вы знаете, а он был прав. Нельзя голове забывать о ногах. Полноте, генерал, - махнул рукой царь. - То, что Давыдов очень популярен у мятежников - так это хорошо. Пусть смотрят, что вчерашние вольнодумцы остались верны государю.
        Глава восьмая
        Крепость Петра и Павла
        Апрель 1826 года. - Санкт-Петербург
        Трибунал, созданный членом Временного правительства, подполковником Батеньковым, трудился на совесть. Правда, никого не вешали и не гильотинировали, а лишь арестовывали. По спискам, составленным подполковником, в первую очередь задержали тех, кто смалодушничал во время Декабрьской революции: капитана Якубовича и полковника Булатова.
        Якубович, чья деятельная и кипучая натура не желала мириться с пребыванием в четырех стенах, заключение воспринял болезненно. «Кавказец» нервничал, оскорблял тюремщиков по-русски и по-французски. Охрана на языке родных осин еще и не то слыхала, а по-французски все равно не понимала. Заскучав, Александр Иванович стал исполнять романсы, в чем (несмотря на полное отсутствие слуха) преуспел. Особой популярностью пользовалось «кавказские» и жалостливые, каторжные. Благодаря вокальным опытам, капитану удалось подружиться со скучающими охранниками. Так как деньги ему были оставлены (не при старом режиме!), то новые друзья поставляли и водку. Напившись, Якубович кричал, что все равно убил бы царя, но только какая-то скотина опередила! Когда деньги кончились, поили в долг, а потом перестали.
        В январе вместо штатных тюремщиков в коридорах и караулках появились солдаты лейб-гренадерского полка. Гвардейские офицеры, недавно боготворившие Якубовича, держались холодно и в разговоры не вступали. В результате Александр Иванович впал в черную меланхолию и беспокойства никому не доставлял. На допросах держался уверенно, даже нагло, уверяя, что всегда был более революционен, нежели все революционеры вместе взятые. А то, что он не вывел на площадь флотский экипаж - роковое стечение обстоятельств… В конце концов от Якубовича отстали, но из камеры не выпустили.
        С Александром Булатовым было сложнее. Полковник и командир армейского егерского полка был смят, как старая тряпка. Во время допроса лепетал что-то о маленьких дочерях, а в камере его дважды вынимали из петли. Потом возжелал разбить голову о стену. Когда надзиратели его в очередной раз спасли, то Батеньков под нажимом Трубецкого решил, что для новой России Александр Михайлович Булатов опасности не представляет. Булатов, повидав жену и дочерей, отправился к своим егерям. А так как от должности командира никто не отстранял, то он поднял свой полк и отвел его в Москву, несказанно порадовав императора Михаила.
        В конце декабря в Петропавловскую крепость стали свозить более именитых арестантов. Первыми туда попали две вдовствующие императрицы (не хватало третьей, что находилась с телом мужа в Таганроге, но место ей уже приготовили), супруга самозваного императора Михаила, малолетние (и не очень) дети дома Романовых и все Вюртембергское семейство. Всех удивил Жуковский. Поэт добровольно явился в крепость, заявив, что он, будучи учителем Великих княгинь и человеком, которого прочили в наставники цесаревича Александра Николаевича, просто не может бросать своих подопечных. Комендант не стал спорить с поэтом, а просто приказал поселить его в крепости.
        В узилище угодил и адмирал Мордвинов. Николай Степанович, хотя и был академиком, на предложение войти в правительство ответил такой руладой с загибами, что позавидовал бы пьяный боцман. По совету хитромудрого Сперанского, из списка Временного правительства вычеркивать адмирала не стали, но посадили в одиночную камеру…
        В Алексеевский равелин засунули Председателя Государственного Совета и Кабинета министров князя Лопухина, государственного секретаря Оленина, министра двора Волконского (дядюшку Сергея Григорьевича!), командующего войсками внутренней стражи графа Комаровского. В соседней камере находились министр юстиции Лобанов-Ростовский, военный министр Татищев, а также десяток сенаторов, не захотевших смириться с той декоративной ролью, что им приписал Сперанский.
        «Недостачу» сановников возмещали офицерами, отказавшимися присягать Временному правительству либо сражавшиеся на стороне свергнутого тирана. Последних было мало, потому что после революции за офицерами-роялистами была устроена настоящая охота. Солдаты, первоначально спокойно относившиеся к контрреволюционерам (леший их подери, эти незнакомые слова!), постепенно зверели. А так как офицеры мирно сдаваться не хотели, то и живыми их старались не брать. Правда, довольно много их успело уйти.
        Когда немного оттаял снег, стали проявляться «подснежники» - трупы, ранее укутанные снегом. На одном из тел был мундир с генеральскими эполетами и аксельбантами. С трудом, но удалось опознать генерала Дибича. Выяснилось, что бывший начальник Главного штаба был убит при аресте, но солдаты, испугавшись последствий, спрятали труп генерала в снег, не догадавшись снять мундир.
        Офицеры, которых ставили начальниками над «арестными» командами, вначале артачились. Ну, не дворянское и не офицерское это дело - арестовывать своих же, пусть не сослуживцев, а собратьев по касте. Штабс-капитан Преображенского полка Мелехин вызвал на дуэль самого Бистрома, и, самое странное, что Карл Иванович принял картель. Стрелялись во дворе казармы, с пятнадцати шагов. Оба промазали. После этого генерал вызвал во двор караул и приказал арестовать штабс-капитана. Когда Мелехина уводили, Бистром объявил, что в следующий раз он никому не доставит удовлетворения, а будет расстреливать. Генералу поверили. Кое-кто стрелялся от безысходности. Но некоторые не возражали и даже втянулись. Особенно те, кто вышел из фельдфебелей. Как не пытался в свое время император Павел ограничить производство в офицеры солдат из податных сословий, но имеющихся в империи дворян не хватало, чтобы закрыть все вакации. Поэтому приходилось брать наилучших из нижних чинов и унтер-офицеров. В армейских, особенно в «кавказских» полках в прапорщики производили толковых унтеров, отдавая предпочтение георгиевским кавалерам. В
гвардейских полках эполеты цепляли все тем же взводным унтерам и ротным фельдфебелям, умевшим драть глотку и имевшим большие кулаки. Вчерашний унтер-офицер, вламываясь в дома штаб-офицеров и генералов, получал неизведанное ранее удовольствие от недоумения в глазах мужчин и слез женщин. Опять же «мелочи» вроде серебряных ложек или золотых табакерок, прихваченные в домах арестантов, можно считать «боевыми» трофеями.
        С наполнением казематов дело наладилось, но с расследованием их преступлений было хуже - те допросчики из Министерства внутренних дел, не успевшие сбежать, либо «болели», либо пьянствовали. Посему приходилось привлекать младших офицеров. Те поначалу куксились от полицейской работы, но им объясняли, что революции это важнее, нежели борьба с тиранами. Специально для них в университетской типографии отпечатали вопросник, напоминавший служебный формуляр - когда родился, где крестился, к какому чину и ордену представлен. Нужно еще перечислить всех родственников с указанием их местонахождения. Заполненные вопросники отвозились в Сенат, где их просматривал лично Председатель Трибунала господин Батеньков, а потом передавал служащим своей канцелярии, которую уже стали называть «Тайной экспедицией». Канцелярия вначале занимала одну комнату, а потом разрослась на целый этаж. Злые языки говорили, что глава Трибунала занимается не только ловлей контрреволюционеров, а вмешивается в действия столичного полицмейстера, указывая тому - что делать и кого арестовывать.
        Воспользовавшись суматохой, воцарившейся после ареста генерал-адъютанта Комаровского, Батеньков взял на себя исправление обязанностей Главнокомандующего Отдельного корпуса внутренней стражи. И хотя корпус, разбросанный по всей России, в большинстве своем нового начальника проигнорировал, однако в реальном подчинении отставного подполковника оказалась бригада в составе Петербургского и Новгородского баталионов и полубригада в Выборге. Кроме того Гавриил Степанович объявил себя начальником Особой канцелярии, занимавшейся военной разведкой. Постепенно Батеньков сосредоточил в своих руках огромную власть. Правда, до поры до времени она уравновешивалась авторитетом Трубецкого, за которым стояли гвардейские полки Бистрома. Все инвалиды Корпуса Внутренней стражи не могли соперничать даже с одной ротой гвардейских егерей или преображенцев.
        Прапорщики и подпоручики, отряженные в допросчики, были недовольны полученным приказам. Некоторые офицеры манкировали обязанностями допросчиков, а если и занимались, то без души и задора. Да и нелегкая это работа, когда неизвестно - что узнавать? Но раз уж человека посадили в крепость, то допросить нужно, а иначе - зачем и сажать было? Имелись, безусловно, и романтики, рвавшиеся бороться с роялистами.
        Прапорщик лейб-гвардии Финляндского полка Дмитрий Завалихин (не путать с флотским лейтенантом Завалишиным), получив приказ от начальства, очень расстроился. Ему приказано было пойти в крепость и допросить одного из злостных роялистов Николая Клеопина, ослушавшегося приказа нынешнего военного министра, а тогда командующего гвардейской пехотой генерала Бистрома. Правда, начальство намекнуло, что допрос - чистейшей воды проформа, потому что министр собирался стать посаженным отцом на свадьбе Клеопина. Вот это Дмитрию и не нравилось. Свадьба свадьбой, а как же быть с революционными принципами? Секретарь Робеспьера, например, узнав, что его родной брат имеет связи с шуанами, не колеблясь ни минуты, сообщил об этом в Комитет общественного спасения. Да и сам Робеспьер пожертвовал своим другом Дантоном во имя революции! Еще прапорщика расстраивало, что ему был передан письменный приказ на имя коменданта крепости об освобождении штабс-капитана из узилища.
        «Куда правильнее поступали французы! - сетовал Завалихин. - Искоренять заразу следует в зародыше. В России же можно и без guillotine обойтись! Как при Петре - вешать. Офицеров, в порядке исключения, можно и расстреливать».
        При виде незнакомого офицера нижний чин, стоящий на карауле, дунул в свисток. Из маленькой калитки в огромных воротах появился разводящий унтер-офицер. Унтер лишь глянул на предъявленную бумагу, убедился в наличие печати и отвел допросчика к дежурному офицеру.
        Лейб-гренадерам не позавидуешь - два месяца несут караул в Петропавловской крепости. Офицеров почти не осталось. Те, кто стоял в каре, заняты государственными делами, а оставшиеся с бывшим императором находятся в той же Петропавловке, но с другой стороны тюремных стен… Но все же лейб-гренадеры службу знают. Умудрились, в отличие от тех же «преображенцев», не начать беспробудную пьянку, а остаться боеспособной частью. Став на караул, сделали крепость своей казармой, стянув туда имущество, боеприпасы и продовольствие. По слухам, семейные офицеры отправили туда своих жен и детей. Что же, все правильно - в случае поражения революции лейб-гренадерам рассчитывать не на что.
        …Николай Клеопин сидел в тюремном каземате третий месяц (если не считать гарнизонной гауптвахты, где он пробыл от ареста и до Рождества). На гауптвахте кормили по солдатской норме: полтора фунта хлеба и треть фунта крупы в день - не изыски парижской кухни. И полфунта солонины вместе с чаркой водки, полагавшиеся два раза в неделю - не парная телятина и не шампань от Елисеева. Впрочем, в бытность свою офицером Кавказского корпуса, бывало и хуже.
        Через месяц пребывания на гауптвахте Клеопина перевели в Петропавловскую крепость. В цитадели Петра и Павла было хуже - хлеба и каши давали вволю, но ни солонины, ни чарки уже не полагалось. Вместо нар, пусть жестких, но чистых - прелая позапрошлогодняя солома. Стены, покрытые инеем, зарешеченные окна без стекол, в которые тянуло холодом Финского залива. Попытка заткнуть окна соломой привела к тому, что в полутемной камере стало совсем темно.
        Убивала скука и холод. Книг или журналов не выдавали. Да и читать в темноте было бы сложно. На прогулки не выводили. Пока был один, пытался мерить шагами камеру, коротая время и греясь, но скоро появились соседи и «гулять» стало негде. Среди сокамерников было несколько малознакомых полковников, один престарелый генерал, с десяток статских чиновников и пара персон купеческого вида.
        Один из заключенных, - владелец трактира, оказался в крепости за то, что не захотел бесплатно выставить вино нижним чинам Преображенского полка. Теперь трактирщик переживал за жену и троих детей. Второй был известным судовладельцем, в вину которому было поставлено то, что он приютил в своем доме двух корнетов из Конной гвардии. Офицеров удалось переправить в Москву, но на спасителя донес собственный приказчик. Теперь Иуде отошел и дом в столице, и судоверфи в Петербурге, ибо, как решило Временное правительство, имущество «врагов революции» переходит в собственность «лояльных» граждан.
        В баню не водили. Белье, поддетое под мундир, почти сопрело, став пристанищем для вшей. Мундир и шинель, служившие матрасом и одеялом, истерлись. Блестящие некогда эполеты потускнели, а золотая нить начала крошиться.
        Вонь, холод, недоедание - это не самое страшное. Гораздо хуже была полная неопределенность и новости, которые приносили с собой «свежие» арестанты. Штабс-капитан узнал, что уже на другой день после мятежа чернь ринулась грабить богатые дома. Крестьяне из окрестных сел приезжали обозами, забирая все, что понравилось. От пожара выгорела почти вся Галерная улица, в том числе и дом, где Щербатовы снимали этаж. Увез ли Харитон Егорович семью из петербургского имения в Череповецкий уезд, неизвестно.
        По всему Петербургу не осталось ни одного целого кабака. В винном погребе братьев Конделакис дорогое вино черпали ковшами, шапками и вонючими сапогами. «Угоревших» выносили из подвала и складывали прямо на улице. Напрочь выгорели казармы лейб-гвардии кавалергардского полка. Команда нестроевых, не успевшая скрыться, была переколота штыками, а тела брошены на лед Невы.
        Клеопин, слушая рассказы, был рад, что не увидел зимней Невы, заполненной раздетыми и разутыми трупами. Только в феврале «озаботились» - продолбили лёд и заложили фугасы.
        Целую неделю город был в руках черни. Только благодаря решительным действиям подполковника Батенькова, сумевшего собрать отряд из старослужащих и унтер-офицеров гвардейских полков, удалось покончить с грабителями и мародерами. Однако в последние дни не то что обыватели, но даже офицеры боялись выйти на улицы, где свирепствовали разбойничьи банды.
        Вести были страшные. Но для сидевших в тюремной камере хватало собственных переживаний, сводивших с ума. Спасало одно - надежда. Надежда на то, что рано или поздно все закончится.
        С другой стороны, человек привыкает ко всему. Даже к тюремной камере. Когда караульный сказал: «Штабс-капитан Клеопин, извольте на выход!», Николай поначалу растерялся и слегка испугался. Куда на выход? Зачем? Мало бы кто признал в грязном оборванце блестящего офицера лейб-гвардии. Прапорщик Завалихин, открывший рот, чтобы прикрикнуть на караульных - кого, мол, притащили, присмотревшись, все-таки понял, что бородатый и вонючий мужик не кто иной, как нужный ему арестант.
        - Садитесь, господин штабс-капитан, - вежливо предложил прапорщик, указывая на тяжелый табурет, вмурованный в пол. Не удержавшись, добавил: - А вид у вас не очень-то соответствующий чину! И пахнете вы словно золотарь.
        Присаживаясь, Николай мрачно посмотрел на прапорщика, но промолчал. В сущности, тот прав.
        - А почему вы на меня так смотрите? Чем недовольны? - спросил прапорщик, демонстративно вытащив платок и приложив его к носу. Определенно, этот любимчик Бистрома ему не нравится!
        - Знаете, прапорщик, - заметил Николай, которому допросчик понравился еще меньше. - Посидите с мое, так и вы будете… не комильфо!
        - Надеюсь, Клеопин, этого не случится, - важно заметил Завалихин, доставая из шелкового (трофейного!) портфеля бумагу и карандаш. - Честный человек попасть в тюрьму не может!
        Клеопин с сомнением покачал головой:
        - Знаете, прапорщик, а ведь я имею право вызвать вас на дуэль.
        - ?? - вытаращился допросчик.
        - Вы поставили под сомнение мою честность, - пояснил штабс-капитан. - Впрочем, не пристало заключенному обижаться на тюремщика.
        - Господин штабс-капитан, - сквозь зубы проговорил прапорщик, - извольте взять свои слова обратно. Я не тюремщик, а гвардейский офицер.
        - Да? Тогда с каких это пор, милостивый государь, гвардейские офицеры приходят допрашивать заключенных? Или - кто там должен заниматься допросами - жандармы? Так что выбирайте, юноша - либо вы жандарм, либо тюремный надзиратель.
        Нежная кожица на лице Завалихина покрылась багровыми пятнами.
        - Штабс-капитан Клеопин, - нервно вскинулся он. - Вы хотели вызвать меня на дуэль? Так вот, я принимаю ваш вызов.
        - О, нет, юноша, - рассмеялся Николай. - Гвардейский офицер и кавалер не может драться с тюремщиком.
        Завалихин хоть и с огромным трудом, но все же сумел взять себя в руки.
        - Хорошо, господин штабс-капитан. Мы решим этот вопрос в другое время и в другом месте. А пока потрудитесь объяснить, почему вы отказались выполнить приказ господина военного министра?
        - Прапорщик, а вы с ума не сошли? - удивленно спросил Клеопин. - Кто я такой, чтобы военный министр отдавал мне приказы? Для меня командир полка - это господь бог и воинский начальник. Военный министр приказы мелким сошкам не отдает!
        - Клеопин, не валяйте дурака! Господин военный министр приказал лейб-гвардии егерскому полку идти в атаку на войска узурпатора. Вы единственный офицер, отказавшийся выполнить приказ.
        - Прапорщик, повторяю еще раз. Военный министр не отдавал такого приказа.
        - Господин Клеопин, перестаньте паясничать. Вас арестовали за невыполнение приказа военного министра, Его Высокопревосходительства Бистрома.
        - На тот момент генерал был командующим корпуса гвардейской пехоты, а не военным министром. И он приказал не идти в атаку на войска узурпатора, а ударить в спину нашим братьям. Генерал приказал нарушить присягу императору. Заметьте, прапорщик - тому самому императору, которому мы присягали утром. Построением же егерей на присягу, кстати, командовал ваш нынешний военный министр.
        - Тем не менее вы нарушили приказ, - продолжал гнуть свою линию Завалихин. - Единственный офицер из полка. Как вы это объясните?
        - Просто, - пожал плечами Николай. - Это означает, что в гвардейские полки - хоть в лейб-гвардии Егерский, хоть в ваш, лейб-гвардии Финляндский - набирают всякую сволочь, для которых нет ни чести, ни совести.
        - Да как вы смеете?! - привстал со своего табурета прапорщик.
        - Не пыжьтесь, прапорщик, а не то лопнете от натуги! - посоветовал Клеопин и, взяв со стола лист бумаги, заготовленный для ведения допроса, скомкал его и бросил в лицо Завалихина.
        Прапорщик, взбешенный до крайности, выхватил из ножен саблю и рубанул по голове арестанта. Штабс-капитан упал.
        Будь Завалихин кавалеристом, то содержал бы оружие в подобающем виде - то есть затачивал бы клинок. Да и умения разрубить голову явно не доставало. Посему удар тупой сабли только оглушил Николая, сорвав изрядный кусок кожи с головы.
        Кровь привела Завалихина в такое-то исступление и он принялся наносить беспорядочные удары по голове и телу лежащего. Возможно, осатаневший прапорщик в конце концов зарубил бы арестанта, если бы не лейб-гренадеры, прибежавшие на шум. Общими усилиями прапорщика оттащили в сторону. Кажется, только сейчас Завалихин понял, что же он натворил!
        - Господи! - в ужасе прошептал прапорщик. Упав на пол, он зарыдал, как истеричная барышня.
        Поручик лейб-гренадер был человеком решительным. Убедившись, что Клеопин жив, приказал отнести раненого в лазарет (такая же камера, только с застекленными окнами) и послал за тюремным лекарем. Обнаружилось, что хотя сабля и причинила штабс-капитану множество поверхностных ранений, но существенного вреда не нанесла. Лекарь, зашив глубокие раны, мелкие щедро залил сулемой. Перевязав раненого, изрек:
        - Что ж, господа, я сделал все, что мог. Теперь все в руках Божьих!
        Дежурный поручик отправился к Завалихину, оставленному в допросной под охраной. Лейб-гренадер хоть выполнял обязанности тюремщика (а куда деваться?), оставался офицером, которому было противно смотреть в глаза человеку, поднявшего саблю на безоружного арестанта. Разговаривать с ним тоже не хотелось, но пришлось.
        - Прапорщик, - подчеркнуто холодно обратился к Дмитрию дежурный. - Извольте привести себя в порядок и объяснить свое поведение. Ну-с?
        Завалихин, всхлипывая и вытирая слезы, пробормотал что-то невнятное.
        - Да возьмите же себя в руки, - разозлился поручик. - Вы же офицер, а не тряпка!
        - Я вынужден был защищаться, - выдавил наконец прапорщик. - Государственный преступник пытался вырвать у меня оружие.
        - Ух, ты! Штабс-капитан пытается вырвать оружие, а храбрый прапор отбивается, - насмешливо присвистнул лейб-гренадер. - Не смешите меня. Штабс-капитан в гвардию с Кавказа переведен. Анну с Владимиром за храбрость имеет. Если бы он захотел вырвать у вас оружие, то будьте уверены - отобрал бы. Я ведь, чай, в одном корпусе с Клеопиным служу.
        - Служил-с, - попытался поправить Завалихин, но был оборван на полуслове.
        - Да нет, молодой человек, - серьезно сказал поручик, который, если и был старше прапорщика, то не более чем на три-четыре года. - Клеопина чинов никто не лишал. К сожалению, у меня нет права арестовать вас, но я вынужден задержать вас до приезда дежурного офицера вашего полка. Прошу сдать саблю и рассказать - какие вещи имеются в ваших карманах.
        По сложившейся традиции, личные вещи заключенных и задержанных не изымались.
        - Вот, - слепо глядя в одну точку, стал опустошать карманы Завалихин. - Портмоне, часы, сигаретница, огниво и бумага.
        - Что в ней? - равнодушно поинтересовался поручик. - Если любовное послание, можете оставить себе. Даже арестантам, хм… бумага иногда нужна бывает.
        - Это приказ об освобождении штабс-капитана Клеопина из под стражи.
        - Что?! - гневно вскричал поручик и требовательно протянул руку. - Дайте приказ.
        - Приказ предназначен для коменданта крепости, генерал-майора Сукина, - позволил себе улыбнуться прапорщик.
        - Прапорщик, - раздраженно сказал лейб-гренадер, - комендант крепости в данный момент отсутствует. Стало быть, его обязанности переходят к дежурному офицеру - то есть ко мне.
        Завалихину пришлось подчиниться. Поручик, не чинясь, отодрал облатку, заменявшую сургучную печать и принялся читать. Дочитав до конца, усмехнулся.
        - Знаете, прапорщик. Вы совершили нападение на отставного штабс-капитана. Извольте, процитирую: «Штабс-капитана Клеопина, бывшего ротного командира лейб-гвардии Егерского полка выпустить из-под стражи с отобранием у него подписки о неучастии в борьбе с революцией с оружием в руках и непримыкании к контрреволюции. Буде же оный штабс-капитан, откажется дать сию расписку, то объявить ему о невозможности пребывания в столице, кою он должен покинуть в течение календарных суток». Словом, в переводе с суконного языка, Клеопин должен дать подписку в том, что не будет воевать против нас. Если даст - то может оставаться в Петербурге и делать то, что ему заблагорассудиться. Ну, а если подписку дать не захочет - то выставят из города в двадцать четыре часа.
        Прапорщик Завалихин, позабыв о собственной участи, был удивлен.
        - Странно, - задумчиво сообщил он поручику. - Выпустить государственного преступника и разрешить ему свободное передвижение… Следовало бы отправить Клеопина в арестантские роты.
        - Знаете, прапорщик, - сдержанно сказал поручик. - Подумали бы лучше - как лично вам не оказаться в арестантских ротах. А теперь - сдайте оружие.
        Прапорщик уже начал стаскивать перевязь, как дежурный офицер передумал.
        - Впрочем, оставьте-ка оружие себе. Куда я его дену? Было бы оно боевым, принял бы честь по чести. А вы ведь только на безоружного человека храбритесь.
        От возмущения рука Завалихина легла на эфес сабли.
        - Ну-ка, ну-ка, - «подбодрил» его гренадер. - Попробуйте. Я вам не арестант безоружный. И на саблях рубиться не буду, а просто пристрелю.
        С этими словами поручик вытащил из кобуры пистолет и деланно небрежно вскинул его к плечу. Чувствовалось, что поручику очень хотелось выполнить один из пунктов должностной инструкции, гласившей, что: «В случае нападения на дежурного можно применить оружие, не разбираясь в чинах и званиях нападавшего!»
        К счастью для себя, прапорщик Завалихин эту инструкцию тоже знал.
        Николаю Клеопину повезло - он не умер. Правда, на лице оставались шрамы от удара сабли и от швов - лекарь, привыкший «пользовать» заключенных, о красоте не очень-то задумывался. Николай же о красоте пока и не думал, тем более, что зеркала в лазарете все равно не было. Ненависти на обидчика, как ни странно, не испытывал. Сам виноват. Не стоило провоцировать мальчишку. Хотя если бы сейчас удалось встретиться с этим прапором, то… Убивать бы, наверное, не стал, но морду бы набил с огромным удовольствием, не задумываясь - благородно это или нет.
        Когда выздоровление подходило к концу, пришел нынешний командир лейб-гренадер, капитан Гвардейского генерального штаба Никита Муравьев. Бывший правитель «Северного общества» почему-то довольствовался ролью полкового командира, отказавшись от звания полковника, предложенного Временным правительством. Ходили слухи о его разногласиях с Трубецким и Батеньковым. В свое время Муравьев, автор «Конституции», выступал за сохранение ограниченной монархии, а смерть императора в его планы не входила.
        Командир лейб-гренадер с недавних пор стал комендантом Петропавловской крепости. Отставка прежнего была связана с тем, что Муравьев и его гренадеры были недовольны содержанием арестантов, но генерал-майор Сукин искренне недоумевал: «Почему для преступников нужно допускать нежности?» Правда, в отношении особ императорской крови он был готов сделать исключение - заказывал обеды за свой счет и лично следил за качеством постельного белья.
        Сукин (его фамилию нередко произносили с ударением на первый слог) пытался командовать лейб-гренадерами, полагая, что раз они находятся в крепости, то автоматически поступают в его полное подчинение. Когда Муравьеву надоело спорить со старшим по званию, он просто сместил коменданта - на это его влияния в правительстве хватило. Правда, теперь капитану самому пришлось брать в руки тюремное «хозяйство».
        - Господин штабс-капитан, вам известен приказ о вашем освобождении? - осторожно спросил Никита Михайлович. Дождавшись кивка, продолжил: - Вам известно, что вы должны дать подписку о неучастии, если хотите остаться в столице? Или предпочтете покинуть Петербург?
        - Последнее, - коротко ответил Клеопин.
        - Что ж, господин штабс-капитан, - вздохнул Муравьев. - Не одобряю, но уважаю ваш выбор. Стало быть, я должен вам сообщить, что в течение суток вы должны покинуть столицу, а я обязан проследить за этим. Если хотите кого-то навестить - могу дать возок.
        - Благодарю, господин капитан. Я сразу же уеду, можете не беспокоиться. Вот только, - с сомнением покачал головой Николай, - хотелось бы привести себя в порядок и найти более приличную одежду.
        - Как угодно. Привести себя в порядок сможете в бане. Новую шинель, мундир и белье вам уже привезли. Кстати, - улыбнулся Никита Михайлович, - ваши сослуживцы - не только офицеры, но и солдаты, собрали для вас деньги. Просили передать, что они хотели бы, чтобы вы вернулись обратно в полк. Приятно, наверное, о таком услышать?
        - Приятно, - не стал кривить душой Клеопин.
        - Так приятно, что сразу и вспоминаю, как они меня арестовывали.
        - Они тоже об этом помнят. Поэтому и сказали: «Хотели бы, чтобы штабс-капитан вернулся. Но не вернется. Не тот человек. Другом не останется, а как враг - опасен будет. Но в спину не ударит!»
        Клеопин не знал, что ответить. Равно, как не знал - враг он теперь своим сослуживцам или нет? Муравьев между тем продолжал:
        - Вам теперь это не очень интересно, но я распорядился обеспечить узникам более сносные условия. В камерах сколачиваются нары. В окнах установлены стекла. Будут выдаваться постели и белье. Ну, и все прочее - прогулки, свежие газеты, книги. Станет теплее - приведут в порядок ватерклозеты.
        - Ежели снова сюда попаду, будет легче, - пошутил Клеопин.
        - Ежели что - милости просим, - поддержал комендант шутку. - Но лучше не попадать. Знаете, штабс-капитан, прохожу как-то мимо нижней камеры и кажется, что сам тут сидел - на полу, на мокрой соломе… Говорил о том с Ипполитом Муравьевым-Апостолом, говорит - «де жа вю». Мол, ему самому блазнилось, что застрелился в степи.
        - Поэтому-то вы и распорядились привести казематы в пристойный вид? Чтобы помягче и потеплее, коли посадят? - съязвил Клеопин.
        - Может быть, - не стал спорить Муравьев. Потом добавил: - В этой жизни может быть все. Что же, господин штабс-капитан. Идите, собирайтесь. И ступайте с Богом. Навестите родных, отдохните. Там и решите - с кем вы.
        Глава девятая
        Звезды Закавказья
        Весна-лето 1826 года.
        Аббас-Мирза начал выступление едва дождавшись, пока реки вернутся в отведенные на то русла. Сорокатысячное войско, на острие которого был отряд Самсон-хана - беглого русского солдата, с ходу форсировало реку Аракс и вторглось в Карабах. Почти без боя была захвачена Нахичивань. Реденькие казачьи разъезды и отряды Эриванского наместника были смяты и уничтожены.
        Второй, двадцатитысячный отряд, под командой грузинского царевича Александра, звавшегося ныне Искандер-сардар, устремился к Эривани. Третий отряд, в десять тысяч сабель, выступил на Ленкорань.
        Аббас-Мирза двигался к Елисаветполю[6 - До 1989 года - Кировабад. Ныне - город Гянджа (Азербайджан)] словно по ковровой дороге. Но на его пути встретился городок Шуша, где стоял небольшой гарнизон - баталион 42-го пехотного полка и рота егерей во главе с полковником Реутом.
        Английские инструктора остались бы недовольны учениками. Сарбазы, из которых они силились сделать регулярную пехоту, столкнувшись с более умелым и опытным противником, сразу же превратились в нестройную толпу. Русские егеря еще на подступах расстроили меткой стрельбой атаки сарбазов, а ударившие в штыковую пехотинцы обратили неприятеля в бегство. Однако подключившаяся к делу персидская кавалерия остановила русских. Но только остановила, а не повергла в бегство. Попытка взять город на плечах противника провалилась: пехота, построив коробку каре, ощетинившись штыками, попятилась под прикрытие городских стен, а егеря, взятые в центр, продолжали стрельбу, нанося изрядный ущерб.
        Наткнувшись на сопротивление, Аббас-Мирза даже не попытался захватить городок, а обтек его и устремился дальше. Его почему-то не волновало, что в тылу оказался форпост противника. Возможно, не придал значения из-за его малочисленности.
        Весь Кавказский корпус мог выставить против мощи в 70 тысяч персов не более 30 пехотных рот и несколько казачьих сотен. Ермолов, назначив в командование авангарда уже генерала Мадатова, определил левый фланг под начало едва оправившегося от болезни Вельяминова-3-го. Сам же, взяв на себя спокойный (пока!) правый фланг, проходящий по линии Тифлис - Эриван, прилагал максимум усилия для сколачивания войск.
        Под ружье были поставлены все молодые христиане. Мужчины постарше вливались в армию как волонтеры. Они, в отличие от молодежи, хорошо помнили поход основателя династии Каджаров Ага Мохаммед-хана, вырезавшего добрую четверть христианского населения, и прекрасно понимали, что Аббас-Мирза не уступит в жестокости своему дедушке.
        Хотя армия собралась внушительная, ее еще следовало обучить азам воинских премудростей. Поэтому главнокомандующий приказал отходить к Александрополю[7 - Ныне - город Гюмри. Второй по величине город в Армении]. По замыслу Алексея Петровича, городок Гюмры, получивший имя императора Александра, должен был стать закавказским Смоленском и Тарутиным.
        Генерал Вельяминов-3-й, командующий левым флангом, успел получить второе ранение (к счастью, оба пришлись по касательной), удерживал в кулаке вверенные ему части, стараясь без нужды не распылять силы. Весь фланг с огромным трудом удерживал злосчастную Ленкорань, захваченную у персов тринадцать лет назад. Теперь же персидская армия жаждала реванша.
        В первый день осады сарбазы действовали по старинке: засыпали фашинами ров, приволокли штурмовые лестницы и непрерывно лезли на стены, не обращая внимания на огромные потери. Казалось - они готовы засыпать собственными трупами не только ров вокруг города, но и омывавшее его Каспийское море. Для полной картины не хватало осадных башен, катапульт и тарана.
        Однако трупами засыпать не стали. Осадных башен и таранов тоже не наблюдалось. Напротив, уже через день началась довольно правильная осада. Со всех окрестных кишлаков были согнаны крестьяне, которых заставили копать траншеи. Работы велись и днем, и ночью. Для порядка, крепостная артиллерия постреливала по копателям, но толку от этого было мало. Палить картечью - слишком далеко, а ядрами и гранатами - как по воробьям. И, кроме того, глядя на оборванных и запуганных местных мужичков, трудившихся под пристальным надзором солдат, стрелять было даже и неловко. Казаки, правда, сделали в одну из ночей вылазку и даже умудрились перерезать охрану. Но и это было больше от безысходности: сбежавших мужичков вернули, а охрану усилили. Из полсотни казаков, ходивших «в ночное», вернулось меньше половины.
        За неделю окопы опоясали город со всех сторон, кроме Каспия, а траншеи приблизились к городу едва ли не на сотню сажень. Вот тут уже пришлось садить картечью безо всякой жалости что к сарбазам, что к землекопам. А саперы - те вообще сбились с ног, высматривая - а не ведут ли персы «тихую» сапу? В конце концов нашли подозрительную траншею. Несмотря на умелую маскировку, узрели приметное место - где заканчивается траншея и начинается подкоп. Чтобы не мучиться с контрминой и не копать самим, попросили «поработать» артиллерию.
        Главный «артиллерийский» бог - подполковник Двиняев - лично навел пудового «единорога» и… всадил ядро в землю. Пока прислуга банила ствол, все с нетерпением глядели - а что же будет? Саперы оказались молодцами - земля провалилась, что означало - место сапы вычислено правильно! Двиняев, не мешкая ни минуты, засадил в образовавшуюся яму брандкугель - ядро с зажигательной смесью. Эффект был поразительный - рвануло так, что вырванная земля, вместе с трупами стояла столбом добрых полчаса.
        Но радоваться, как выяснилось, было рановато. Через несколько дней к городку была подтащена осадная артиллерия. После установки орудий и пристрелки Двиняев определил - пушки аглицкие, хоть и устаревшие. Англичане оставались верны себе. В 1812 году союзники по борьбе с Наполеоном поставили России 50 тысяч ружей, большая часть из которых имела ржавые стволы и разбитые приклады. Правда, это не помешало Джону Булю выставить счет за все ружья как за новые…
        Все же, даже устаревшие, пушки оставались орудиями, способными хоть и медленно, но верно разрушать стены города, обваливать домики, пробивать крыши. Двиняев, умело руководя артиллерийской дуэлью, сумел-таки подавить с десяток вражеских батарей, но на все пушки русских орудий не хватало. Тем более, что в течение всего лишь двух дней для осадных орудий были вырыты окопы и насыпаны земляные рвы, прикрывавшие прислугу от залпов оборонявшихся. И очень скверно, что пушек было много. А если персы сумеют правильно организовать ведение огня и сконцентрировать его в одну точку, то участь города будет решена за несколько дней. Чувствовалось, что за всеми приготовлениями стоит опытный в осадном деле человек. Возможно, европеец…
        Генерал Вельяминов-3-й, полжизни отдавший различным войнам, вынужден был принять единственно правильное решение - начинать эвакуацию армии и горожан. Предполагалось, что уходить придется морем. Сложно и опасно, но другого пути не оставалось. И нужно-то выгребать вдоль берега «всего» пятьдесят верст по прямой. А потом сушей верст полтораста до Джалилабада. А уже оттуда идти на соединение с главными силами. Но в первую очередь следовало уводить население.
        Из сорокатысячной Ленкорани оставаться решило не более десятой части. Это те, кто имел свои виды на войско шаха или был слишком стар, чтобы куда-то уходить. Остальные не ждали ничего хорошего. Мужчин убьют, невзирая на вероисповедание. Женщин изнасилуют, а христианок еще и продадут в рабство.
        Было «реквизировано» все, что плавает: фелюги контрабандистов, шаланды и плоскодонки рыбаков. Не пожалели даже прогулочной яхты местного князя. Но лодок все равно не хватало. Солдаты и казаки с большим трудом выискивали дерево: подбирали плавник, разбирали караван-сараи и лафеты разбитых пушек, вырубали абрикосы и яблони. Из этого хлама вязались плоты. Для улучшения плавучести к плотам привязывали глиняные кувшины с крышками или бурдюки из-под воды.
        Поручик-артиллерист Клюев, наблюдавший за работами по строительству плотов, высматривал - какой уже годен для плавания. Завидев таковой и проверив его на предмет прочности и плавучести, кричал кому-нибудь из местных волонтеров: «Ведите следующих». Волонтеры бежали к мазанкам и приводили очередную семью.
        Визгливые азербайджанские женщины, мрачные мужчины и шумные дети норовили набить плоты всем, что удавалось захватить с собой. Страшные усатые старухи пытались тащить с собой даже коз. Первое время Клюев пытался объяснять, что излишнее добро на плоту не поместится, но куда там! Потом он просто плюнул: сами выбросят.
        Семью усаживали на плот, показывали (на всякий случай), как правильно грести и выводили с помощью баркаса подальше. Там плоты сбивали в караван до сорока-пятидесяти штук, а уже потом в сопровождении парусника плоты отправлялись по Каспию. И пусть жители молятся (мусульмане - Аллаху, а христиане - Николаю Угоднику), чтобы Каспийское море не разыгралось весенним штормом!
        Поручик матерился про себя - его, боевого офицера, сняли с бастиона и отправили заниматься тем, с чем мог бы управиться хороший унтер. Но против приказа не поспоришь!
        С трудом, но к концу недели все мирные жители были вывезены. На солдат плотов почти не оставалось (никто же не позаботился вернуть их обратно). И, как на грех, только что бывшее спокойным море стало штормить. Соваться туда было бы бессмысленно. Не то что рыбацкие баркасы, но и океанские фрегаты не рискнули бы идти по разбушевавшемуся Каспию.
        Генерал Вельяминов созвал совещание старших офицеров.
        - Господа, - негромко начал он, - нам противостоит неприятель, численность которого превышает наши войска в семь, а то и в девять раз. Какие будут предложения и мнения?
        За долгие годы, проведенные рядом с Ермоловым, генерал-майор и сам стал чем-то походить на Алексея Петровича: поворотом ли головы, манерой ли держаться. Правда, в отличие от небрежного в одежде и прическе Главнокомандующего корпусом, Вельяминов был настоящим аккуратистом - гладко зачесанные волосы, застегнутый на все пуговицы мундир. Не зная, что Алексей Алексеевич происходит из старинного боярского рода, занимавшего важнейшие посты при первых князьях московских, можно было подумать, что перед вами остзейский немец. Еще - речь генерал-майора Вельяминова была спокойная, даже мягкая, в отличие от рокочущих звуков того же Ермолова.
        Как и положено, первыми высказывались младшие по званию. Майор Потапов, командовавший егерями, предложил переждать шторм, а потом отправиться морем. По его мнению, плоты можно вязать из кустарника. Командир драгун подполковник Сумкин настаивал на атаках и причинении максимального урона неприятелю. Казаки предлагали прорыв. Было, правда, мнение о том, что нужно сидеть в осаде, дожидаясь подхода основных сил. Командующий артиллерией Двиняев вообще отмолчался, сообщив, что он - как решит большинство.
        Выслушав офицеров, генерал подвел черту под обсуждением:
        - Итак, господа. Продовольствия в городе из-за ухода жителей предостаточно. Питьевая вода есть. На оборону города наших сил хватит. Но! Главная беда - у нас нет необходимого количества пороха и картечи. Так, Семен Михайлович?
        Сидевший в углу Двиняев кивнул. Потом, немного подумав, сказал:
        - Так точно! Всю неделю отбивали атаки только за счет пороха, изъятого у населения.
        - На сколько дней хватит запаса? - спросил командир егерей.
        - В лучшем случае - на три-четыре дня. И то, если отвечать на десять выстрелов одним. А так - день, два.
        Офицеры замолчали. Нет, конечно, все знали, что с порохом дела обстоят скверно. Но чтобы так скверно! Отбивать атаки персов удавалось только благодаря плотному огню, который Двиняев мастерски сумел организовать. Палить же со стен из ружей по атакующим нелепо. Уж лучше по старинке - сбрасывать камни и лить кипяток.
        - Вот так, господа, - развел руками Двиняев. - Думаю, что с порохом для ружей - не лучше.
        Все офицеры кивнули. Порох - самое больное место. Если пули можно было отливать из подручного материала - ну, в крайнем случае, запихивать камни, то без пороха ружье превращалось в дубину.
        Генерал Вельяминов, обведя взглядом своих офицеров, сказал:
        - Итак, раз мы не можем остаться и не можем уйти морем, остается только один путь - прорыв.
        Утром следующего дня персы уже толпились около стен. Видимо, они тоже предполагали, что боеприпасы осажденных на исходе. Да что предполагать, если сочувствующие персам местные жители каждую ночь спускались со стен и бежали во враждебный лагерь. Масла в огонь добавили и артиллеристы - они всю ночь на бастионах взрывали пушки. Вернее, не сами пушки, а казенники. Двиняев, оценив ситуацию, решил взять на прорыв только восемь орудий. Впрочем, все остальные, принадлежавшие к крепостной артиллерии, вывезти было просто невозможно. Со стен они еще худо-бедно палили, но вытаскивать этих монстров, оставшихся в наследство с прошлой войны, смысла не было. На стенах имелись даже мортиры, забытые в русской армии еще до царя Алексея. Но даже их оставлять в «подарок» не хотелось. Кто знает, а не придется ли опять штурмовать этот злосчастный город? Эти орудия скатывали со стен, словно бревна, забрасывали в телеги, везли к берегу и топили.
        Вот чего Двиняеву было искренне жаль - так это настоящей мадфы, помнившей, наверное, еще Тамерлана. Толку от полуружья-полупушки, стрелявшей мелкими камушками - никакого, но она могла бы украсить Оружейную палату! Посему мадфу подполковник приказал закопать до лучших времен, а место - запомнить. Хотя будут ли лучшие времена?
        Из восьми полевых орудий, отобранных подполковником для прорыва, три предназначались для арьергарда или, как его окрестили солдаты, «смертной команды». Зарядные ящики набили картузами по полному комплекту - пороха теперь стало много! А вот с картечью дела обстояли много хуже. Искали кузницы, но их почему-то не оказалось. Пришлось, не мудрствуя лукаво, пройтись по мазанкам. Гвоздей, к сожалению, почти не нашлось. Да и откуда взяться гвоздям, где жилища делают из камня и глины? У чайханщиков забирали все, что звенит, а потом рубили на куски. Картечь, конечно, так себе. Казаны, отлитые из чугуна - это еще ничего, а вот ляганы из меди и серебра, так это совсем… Один заряд пришлось делать из старых медных монет.
        Утром пошли на прорыв. Две сотни казаков завязали бой с персами, а артиллеристы отцепили орудия и зарядные ящики, лихорадочно нацеливали стволы. Казаки спешились и отдали коней тем, кто уходит…
        Егеря и пехота шли первыми, пробиваясь штыками. За ними - штаб и артиллерия. Отход прикрывали казаки и драгуны. Обозы брать вообще не стали.
        Клюев, едва ли не со слезами уговоривший Двиняева назначить его командовать орудиями, постарался на славу. Три пушки, стреляя по очереди, сметали картечью любые попытки пуститься в погоню. С расстояния в триста шагов по плотной толпе промахнуться было сложно. Вот только сотня зарядов на пушку - и много, и мало: от частой стрельбы стволы не успевали остывать, но персов все равно оказалось больше, а стрелять из ружей они тоже умели.
        Через два часа от двух сотен казаков осталось пятнадцать человек. Скоро и они упали. Артиллеристы же выбыли все. Последний из живых, унтер-офицер Баранников, расстреляв остатки картечи, взорвал орудия…
        Погибший арьергард свое дело сделал - задержал персов на несколько часов. Кавалерия не рискнула преследовать русских без пехотного прикрытия, а сарбазы бы уже просто не смогли угнаться…
        …За месяц, проистекший от начала военных действий, Алексей Петрович Ермолов успел передумать многое. И наступил момент, когда он решил поделиться своими мыслями с генералами и старшими офицерами Кавказского корпуса.
        - Итак, господа, - начал генерал от инфантерии. - Сегодня я должен познакомить вас с решением, которое понравится далеко не всем.
        От такого вступления генералы насторожились - а что предложит Ермолов? Отступление? Поголовную сдачу в плен? Алексей Петрович между тем продолжал:
        - Против нас сосредоточены силы, превосходящие корпус в несколько раз. Собственно, персидская армия - это не самое страшное. Но в самое ближайшее время начнет свое выступление Оттоманская Порта. Мне поступило известие о переговорах, проведенных доверенными людьми правителей. Персидский шах и турецкий султан решили на время забыть о собственных сварах и начать общее наступление.
        - Ваше высокопревосходительство, сведения о переговорах - не ловушка? - спросил недоверчивый Вельяминов-1-й, старший брат Алексея Алексеевича, отвечавший за гражданскую часть Кавказа. - Не англичане ли опять воду мутят?
        - Увы, Иван Алексеевич. Сведения получены нашим секретарем по иностранной части. Думаю, что лучше выслушать именно его. Александр Сергеевич, прошу вас сообщить сведения, - обратился Ермолов к единственному штатскому среди военной братии.
        Грибоедов, секретарь по иностранной части, встал и, холодно сверкнув очками, принялся излагать:
        - Месяц назад арестован посол России в Тегеране - князь Меньшиков. Перед отправкой в крепость князю удалось отправить депешу в Тифлис. Правительство Ирана считает, что с началом революции или мятежа, - как угодно, происшедшего в столице, все прежние соглашения между Россией и Ираном потеряли силу. Императора Михаила они законным правителем России не признали, верительными грамотами обмениваться не собираются. И, таким образом, они в одностороннем порядке расторгают все соглашения, отменяют границы и претендуют на возврат в состав Персии всех территорий, отошедших России по Гюлистанскому миру. Османская империя, в свою очередь, готова признать все притязания Ирана в случае невмешательства последних в претензии турок на Тифлис, Кутаиси и Сухуми. А претензии, господа, в переводе с дипломатического языка на язык простой, означают войну на два фронта. У меня все.
        - Почуяли, мерзавцы, нашу слабость и слетаются, как вороны на падаль, - мрачно обронил подполковник Двиняев.
        - Ну, Семен Михайлович, мы-то еще живы, - скривил рот Ермолов.
        - Александр Сергеевич, а нет ли сведений - как скоро турки начнут выступать? - озабоченно спросил командир грузинских отрядов генерал-майор Валиани.
        - Думаю, что в самые ближайшие дни, - ответил за Грибоедова сам главнокомандующий. - Турок беспокоит быстрое продвижение Аббас-Мирзы. По их расчетам, персидская армия способна захватить все спорные территории и укрепиться на них. Стало быть, им нужно спешить. Турки уже выдвинули свои войска к нашей границе.
        - Войны на два фронта нам не выдержать, - грустно проговорил Алексей Вельяминов. - Надо отступать к Кавказу.
        - Для прикрытия можно оставить арьергард, - предложил Вельяминов-3-й, вспоминая отход своего отряда из Ленкорани.
        - А вот отступать, господа, нам решительно некуда. Сегодня ночью получены известия с Кавказа. Известия очень плохие. Кази-мулла договорился с Гамзатом и Бейбулатом о совместных действиях. Стало быть, против нас выступили все крупные имамы. Отряды Кази-муллы захватили аварского хана и уничтожили его армию. Дагестанская милиция вырезана. Наши гарнизоны частично капитулировали или уничтожены. Остатки казаков ушли на Кавказскую линию. Если начнем отступать, то попадем между двух огней. Даже между трех, - уточнил Ермолов.
        - Господин главнокомандующий, - спросил Мадатов. - Разве у нас не хватит сил, чтобы пройти через Кавказ? Мне кажется, имеющаяся у нас кавалерия может пробить коридор, по которому пройдет пехота, артиллерия и обозы.
        - Это будет означать, что и мы уйдем на Кавказскую линию. И таким образом потеряем Кавказ и Закавказье. Нам требуется верное решение. Отступать - стыдно. Капитулировать - нельзя. Остается одно - драться. Но для того, чтобы драться, нам нужны силы и средства, которых у нас нет. Стало быть, нужно их где-то раздобыть. Но для этого мне придется изменить статус наместничества. И, соответственно, свой собственный статус. Начиная с сегодняшнего дня, наместник государя-императора на Кавказе и в Закавказье, Главнокомандующий Особого Кавказского корпуса генерал от инфантерии Ермолов принимает должность исправляющего обязанности Правителя. Территорию наместничества я намерен объявить Восточным Царством.
        - Алексей Петрович, вы собираетесь отделить Закавказье от Российской империи? - удивленно вскинулся Мадатов.
        Присутствующие на совещании старшие и высшие офицеры были ошарашены. Если бы они не знали своего командира, впору бы закричать: «Измена!» А так - просто в изумлении смотрели на Главнокомандующего, ожидая объяснений.
        - Отнюдь, - улыбнулся в ответ Ермолов. - Закавказье остается в пределах Российской империи. Но! - глубокомысленно изрек генерал, поднимая вверх правую руку. - Где империя? За Кавказским хребтом, в России, уже идет гражданская война. Временное правительство и Михаил Павлович, возложивший на себя столь тяжкий крест, разорвали территорию России пополам. И, как нам известно, европейские правительства не признали пока ни одно правительство. Таким образом, Закавказское наместничество вообще не имеет никакого статуса. Так, господин секретарь иностранных дел?
        Грибоедов молча кивнул. Потом подумал и сказал:
        - Действительно, если рассуждать чисто теоретически, объявив себя Царством, де-юре мы можем завязывать дипломатические отношения с другими государствами.
        - Теперь вот еще что. Звание наместника государя - очень высокое звание. Однако, - сделал паузу Ермолов, - оно сегодня сковывает меня по рукам и ногам. Формально мой приказ, если он не вяжется с уставом или законами Российской империи, может обжаловать любой командир полка. А как, господа генералы, выполнять все условия кавалерийского устава в горах Кавказа?
        Господа генералы невесело заулыбались. Действительно, согласно устава 1818 года кавалерии запрещалось «Делать атаку на пехоту, изготовившуюся встретить конницу». Или как в условиях горной местности производить атаки рысью, переходя в карьер «не далее чем за 80 шагов». Пехотный устав, принятый двумя годами раньше был еще дурнее. В нем, например, о проведение атаки не говорилось ни слова! Зато очень много говорилось о «танцентмейстерской науке» и приемам обращения с ружьем (но не в рукопашном бою, а на парадах!).
        - Позвольте, Ваше Высокопревосходительство, - встал Вельяминов-старший. - Безусловно, все то, что вы сказали - верно. Но выполнение или невыполнение устава - это еще не повод для измены.
        Вельяминов произнес вслух слова, которые вертелись на языке у большинства присутствующих. И теперь генералы напряженно ждали - а что ответит Ермолов? Не рыкнет ли в своей обычной манере? Но вспышки с его стороны не последовало. Видимо, он уже предвидел подобное обвинение:
        - Иван Алексеевич, - довольно спокойно сказал главнокомандующий. - Объясните, кому я изменяю? Мятежникам, убившим императора? Или самому императору? К слову - присяги Михаилу Павловичу мы до сих пор не давали.
        - Да, но существует преемственность власти. Существуют, наконец, определенные вассальные отношения.
        - Не спорю. Но отношения вассала подразумевают не только обязанности, но и права. Что скажет наш дипломат? - обратился Ермолов к Грибоедову.
        - Да, господа. В Британии, например, сюзерен не заботился о прокорме для воинов. Скажем, во времена столетней войны, вассал брал с собой в поход копченый окорок. Когда заканчивался последний кусочек, рыцарь имел право уехать домой, - очень серьезно сообщил Грибоедов.
        Кое-кто рассмеялся, но Вельяминова-1-го рассказ не позабавил:
        - Я знаю, что вы очень начитаны, Александр Сергеевич. Тем не менее вынужден сообщить, что я считаю попытку образовать так называемое, - ядовито сказал генерал-майор, - Восточное Царство - изменой империи.
        - Хорошо, - неожиданно кротко сказал Ермолов, - представим себе, что мы ведем войну, являясь Отдельным Кавказским корпусом армии Его Величество Императора. В прежние годы из России, то есть из-за Кавказского хребта, нам поступало пополнение: оружие и боеприпасы. А где их брать сегодня?
        - Солдат будем брать на месте. Оружие и боеприпасы покупать. Можно наладить торговлю, - набычился Вельяминов-1-й.
        - Иван Алексеевич, - в конце концов не выдержал его младший брат, Вельяминов-2-й. - Ну, как ты не понимаешь простой истины: денег-то у нас тоже нет.
        - Наместник имеет право собирать налоги, - упрямо стоял на своем Вельяминов-1-й. - Эти налоги мы вправе сейчас оставлять себе, а не отправлять их в казначейство.
        Ермолова нередко раздражало упрямство своего «гражданского» заместителя. Порой генерал от инфантерии не спорил с Иваном Алексеевичем и не доказывал ему очевидных вещей, а просто приказывал. Но сейчас следовало все объяснить не только Вельяминову-1-му, но и остальным. Поэтому, взяв себя в руки, стал излагать:
        - Господин генерал-майор забывает, что ведение военных действий требует огромного количества средств. На сегодняшний день, если мы взыщем в с е налоги - а это, как вы знаете, нереально - денег нам не хватит. Поэтому либо мы будем брать в долг - а кто даст? - либо повышать налоги, что приведет к недовольству обывателей. Как наместник я не имею права ни чеканить монеты, ни печатать ассигнации. Кстати, налоги-то я тоже не имею право повышать. Суммы устанавливает Санкт-Петербург. Далее - нам необходимо развернуть корпус в армию. Это потребует определенного количества генералов. Опять-таки - жаловать генеральский чин имеет право только император. Объявив себя правителем Восточного царства, я буду иметь право на то, что нам потребуется. Я вас убедил, господа?
        - Хотелось бы добавить, - поддержал наместника грузинский военачальник, генерал-майор русской армии Валиани, - для населения, а прежде всего - для знати, наместник, который замещает неизвестно кого, не имеет авторитета. Пока они подчиняются только из уважения к имени генерала Ермолова. А потом - часть откачнется к Искандеру или турецкому султану. Другие будут сражаться, но без единого военачальника их хватит ненадолго. Если вместо генерала и наместника на Кавказе будет правитель, они поддержат его и людьми, и оружием.
        - Ну, а самое главное, что может успокоить господина Вельяминова, - усмехнулся Ермолов. - Я сегодня же отправлю подробную депешу Михаилу Павловичу, где будет предложено немедленно привести все войска Закавказья к присяге на верность ему как императору. Кроме того сообщу ему о решении перевести статус наместничества в Царство. Думаю, господа, вы уже поняли, что Ермолов был и есть подданный русского императора, который вовсе не собирается делать свое, личное царство-государство. Правда, этот факт я попрошу пока держать в секрете. Пусть это будет известно лишь нам и императору. Когда смута в России уляжется, я готов вернуть Закавказье в лоно Российской империи. А сам… Да хоть в отставку.
        Глава десятая
        Карательный отряд…
        Апрель 1826 года. С.-Петербургская губерния
        Прапорщик Завалихин стоял впереди своего подразделения. Он был зол, как Батеньков с похмелья. Злился на командование вообще и на военного министра в частности, на Временное правительство и своего командира полковника Моллера, из-за которого он и принял этот, с позволения сказать, взвод… Не взвод, а черт те что! Нижние чины мало напоминали воинов регулярной армии: кто в шинели, кто в овчинном тулупе. Кое-кто допускал совсем невообразимое сочетание - меховой жилет, напяленный поверх шинели. Кивера соседствовали с суконными армейскими колпаками и мужицкими треухами. Да и сами солдаты были из разных полков. Тут находились и «семеновцы», и «преображенцы», и гвардейские егеря. Здесь же торчали нестроевые из корпуса Внутренней стражи и саперного баталиона (строевые саперы, пережившие ночь с 14 на 15 декабря, были заколоты штыками.) А уж рожи такие, что если увидишь один раз, будешь потом всю жизнь ночными кошмарами маяться! Где уж там добиваться единообразия формы одежды!
        Взвод входил в состав отряда, отправляемого на борьбу с «вандейцами рассейкого пошиба», как назвал язвительный Пушкин бунтующих мужиков.
        В карательный отряд собирали штрафованных солдат. Кого-то застигли в момент, когда он торопливо напяливал дорогую шубу поверх линялого мундира (понятно, что происходило сие во время очередного ареста) или просто забирал у генеральской экономки «лишнюю» серебряную посуду или шелковое белье. Были и такие, кто чересчур увлекся разгромом винных погребов. К примеру, во дворце Воронцовых рота солдат «семеновцев» выпила французские и испанские вина, собираемые хозяином два десятка лет. Выпили - и ладно, но зачем же было дворец жечь? В штрафники отправили тех, кому нравилось «портить» дворянских дочек. Ну не расстреливать же за такую мелочь? В карательный отряд отправляли и солдат, что участвовали в деле 14 декабря с «противоположной» стороны. Не на самой площади, разумеется. Офицеров и нижних чинов, сражавшихся с революционерами, уже давно убили либо арестовали. За исключением тех, кто успел уйти.
        Завалихин попал в карательную команду после истории с арестантом. Впрочем, может оно и к лучшему. До Трибунала, к счастью, дело тогда не дошло. Генерал-майор Сукин, комендант крепости, положил рапорт дежурного поручика под сукно. Так бы он там и пролежал, если бы комендантом не был назначен чистоплюй Муравьев. Тот немедленно предал бумагу в полк, на усмотрение полкового командира Моллера. Когда в лейб-гвардии Финляндском полку узнали, что прапорщик попытался зарубить безоружного арестанта, да еще и боевого офицера, его предали остракизму. Прапорщику не то что руку перестали подавать, а принялись старательно игнорировать. Здесь, по крайней мере, никто из офицеров не смотрел на него как на «мерде». Понимают, что революцию нельзя сделать чистыми руками. Кому-то приходится быть карателем. А иначе - нельзя. Маленький мятеж в отдельно взятой деревушке приведет к войне во всей стране!
        В последнее время известия о крестьянских выступлениях приходили все чаще и чаще. Мужики, до которых не дошло, что в Манифесте Временного правительства совсем и не говорилось о немедленном разделе земли, поняли все по-своему и бросились перемерять землю, забирая себе самое лучшее. Запылали помещичьи усадьбы. Усмирять восстания на местах было некому. Регулярные полки, размещенные в провинции, один за другим уходили поближе к Москве, к императору Михаилу. От войск внутренней стражи толку было мало. Что может сделать в уезде десять-двадцать человек из числа инвалидов?
        Когда в Петербург впервые прискакал гонец с сообщением, что крестьяне убили своего барина и всю его семью, в правительстве разразился спор. Трубецкой, например, считал, что вмешиваться нельзя. Раз правительство решило отдать землю крестьянам - то пусть они ее и возьмут. Сейчас, в переходный период - какая разница? А если начать наказывать мужиков за своеволие - то они могут выступить против них самих. Рылеев с Трубецким соглашался, но очень вяло, зато Сперанский и Батеньков настаивали, что любой мужицкий бунт должен усмиряться, а иначе мужики потеряют всякое уважение к власти!
        - Поймите, дорогой князь, - вкрадчиво говорил Сперанский. - Русскому мужику еще расти и расти до настоящего свободного человека. Если мы его не поправим, то он может решить, что свобода - это своеволие. Допускать хаоса и вседозволенности нельзя.
        Сторону Сперанского и Батенькова занял и Рылеев. Вирши, писанные поэтом о мужиках и бунте, всем хороши, пока они только на бумаге. А если грядет крестьянская война, это страшно. Стало быть, следует ее пресечь в зародыше. И, таким образом, большинством голосов при одном воздержавшемся (а Мордвинов всегда воздерживался, потому что сидел в крепости), Правительство приняло решение направлять в бунтующие деревни «усмирительные» отряды. Очень скоро слово «усмирительные» осталось только в официальных документах. И солдаты, и офицеры называли свои отряды «карательными».
        Карательную экспедицию возглавлял отставной поручик Каховский. Петр Григорьевич, обряженный в старый мундир, но с эполетами штаб-офицера, держался очень надменно. Недавно Правительство присвоило ему звание полковника. Петр Григорьевич очень гордился, что «перепрыгнул» через три звания, но втайне полагал, что за его заслуги (особенно на Сенатской площади) могли бы сразу из «Вашего благородия» в «Ваше Высокопревосходительство» произвести. Зато Каховский стал первым кавалером нового ордена «Свободная Россия».
        Знак ордена представлял собой пятиконечную звезду белой эмали, внутри которой находилось изображение красного колпака - символа свободы. Пушкин, которому хотели вручить «Свободную Россию» под нумером два, заявил, что шутовской колпак приличествует носить на голове, а не на груди. Своим высказыванием Александр Сергеевич чрезвычайно обидел не только однокашников-лицеистов Жанно и Кюхлю, но и благоволивших к поэту Трубецкого с Рылеевым. Батеньков с Каховским хотели поместить поэта в крепость, но ограничились лишь порицанием, приказав сидеть в деревне. Пушкин, пожав плечами, выразился нецензурно, но протестовать против произвола не стал. Да и нечего ему в Петербурге было делать - все красивые барышни либо покинули Северную Пальмиру, либо сидели под замками, опасаясь высунуть нос на улицу.
        Каховского хоть наградили и повысили, но в командование дали только карательный отряд. Опять же, где на всех желающих набрать полков и дивизий? Это командиров рот и батальонов не хватало, а полководцев - сколько угодно. При Каховском же обреталась и собственная команда, бывшая и телохранителями, и профосами: десяток «штрафованных» унтеров и нижних чинов, приговоренных при императоре Александре к прохождению сквозь три тысячи шпицрутенов. Наверно, из-за смены власти наказания-то и удалось бы избегнуть. А может - и не удалось… Это что же такое надо было совершить, коли приговорили к трем тысячам ударов, если и один бывает смертельным? Десятка, которую он вытащил с солдатской гауптвахты, была верна ему, аки псы. Да и как не быть благодарным человеку, спасшему от верной смерти? Они же и помогали держать в узде весь отряд, насчитывавший более пяти сотен человек..
        Карательный отряд Каховского успел отличиться в Санкт-Петербургской, в Псковской и в Новгородской губерниях. По меркам гвардейских частей, подчиненных Бистрому, был невелик, зато - очень действенен. Оттого-то его и старались держать подальше, отправляя на все крупные мятежи и восстания.
        На сей раз предстояло пройти верст сто пятьдесят, в Тихвинский уезд, где государственные крестьяне, обретавшиеся вдоль реки со смешным названием Сясь, принялись делить землю. При этом пейзане убили управляющего, разграбили и сожгли его дом. Будь это барские крестьяне - то войско для усмирения и не прислали бы. Но управляющий был назначен канцелярией Государственных имуществ, подчинявшейся Временному Правительству, а этого спускать было нельзя!
        Дорога, по которой пришлось идти, была скверная, болотистая. Хорошо еще, что земля не до конца оттаяла. Шли быстро, стараясь обернуться за неделю. Если промедлить, апрельское солнце превратит дорогу в хлипкую кашу. На привалах костров не разводили, и горячего удавалось поесть только вечером. Палаток не ставили, ночевали прямо на земле. Сена или соломы по дороге не нашлось. Солдатам было легче - спали по двое, уложив одну шинель под себя, на еловые ветки и укрывшись второй. А как, позвольте спросить, спать господам офицерам? Уж не вместе же с денщиком?
        Прапорщик Завалихин, впервые участвовавший в «усмирении», с черной завистью смотрел на опытных сослуживцев, прихвативших с собой не предусмотренные регламентами меховые бурки или одеяла. Еще хорошо, что революция не отменила денщиков, а иначе господам офицерам пришлось бы и лапник самим рубить.
        Ночи, проведенные на куцей подстилке, Завалихин запомнил надолго. От костра, разведенного рядом, мало проку - пока один бок печет огнем, второй обжигает холодом. Забывался на несколько минут, а потом опять просыпался - то от холода, то от жара.
        На последнем привале Каховский созвал офицеров. Возможно - это именовалось Совещанием, хотя совещаться или, паче чаяния, слушать советы полковник не собирался. Он просто развернул прямо на земле скверную карту и объяснил - кому куда становиться и что делать.
        Первая деревня, которую следовало «замирять», выглядела вполне прилично и благополучно. Будь в ней церковь, так и за село бы сошла. Несколько десятков домов, выстроившихся в три улицы, сараи. Пятистенки, крытые не соломой, а дранкой. Народ, стало быть, зажиточный. Странно, что на карте не было названия.
        На рассвете селение было окружено по всем правилам военного искусства. Затем, оставляя за собой редкую цепочку оцепления (чтобы кто-нибудь не сбежал), отряд стал сжимать кольцо.
        Деревня еще не проснулась. Только-только проорали третьи петухи, крестьяне еще почесывались, ворочаясь с боку на бок. По весеннему времени скотину на пастбище не выгоняли, доить еще рановато. Разве что самые неугомонные хозяйки уже затапливали печи, готовя завтрак для людей и пойло для скота.
        Жителей застигли «тепленькими». Рассредоточившись, солдаты выбивали двери, не утруждая себя объяснениями. Полусонных мужиков вытаскивали на улицу в одном белье, не разрешая сунуть ноги в валенки или взять какую-нибудь верхнюю одежду. От удивления или испуга никто не хватался ни за топор, ни за кол. Баб не трогали, но они, равно как и ребятишки, увязались следом. Мужики шли молча, но женщины верещали и рыдали.
        Всех мужиков привели на середину деревни, где улицы образовывали перекресток. Судя по тому, что неподалеку виднелся недеревенского вида двухэтажный кирпичный дом, с обугленными стенами и без крыши, там и жил управляющий этих мест. Крестьян сбили в плотную кучу. Солдаты охватили их двумя рядами: один - лицом к задержанным, а второй - к женщинам и детям. Обе шеренги держали на согнутых руках ружья с примкнутыми штыками.
        Босые мужики и бабы, бывшие в одном лишь нижнем белье, мерзли и только непонимающе смотрели.
        Каховский, единственный верховой среди войска, лениво наблюдал за происходящим. Решив, что народ достаточно подготовлен, обратился с речью:
        - Слушать сюда! Когда я досчитаю до десяти, все те, кто убил управляющего, поднимут руки. В этом случае будем судить только убийц. Остальные должны лишь вернуть награбленное. Раз, два, три…
        Не успел Каховский сказать «четыре», как все мужики дружно подняли руки.
        - И как сие понимать? В деревне сплошь убийцы? - снисходительно спросил полковник.
        - А понимай барин, как хошь, - хрипло отозвался из толпы один из мужиков. Судя по всему, старшой. - Все убивали, вся деревня. Судить - так всех суди.
        - Тебя как звать? - спросил Петр Григорьевич.
        - Степаном, - угрюмо отозвался крестьянин.
        - А скажи-ка, Степан, за что вы его убили?
        - Известно, за что. Этот сукин кот землю отдавать не хотел. А земля теперь наша. Царя-то убили, заместо его - правители временные. Вот они сказали - берите землю, пока новый царь не придет. Придет новый царь, поздно будет. Но коли взяли, вам все и останется. У нас и бумага есть, - твердо отвечал мужик.
        - Плохо ты бумагу читал, - повеселел Каховский. - Там же написано: пока не будет создано Народное Вече, все будет оставаться так, как было раньше. И, значит, землю вы делить были не в праве.
        - Почему не в праве? Земля чья была? - принялся горячиться Степан. - Государева, то есть царская. И мы были царские. Царя теперь нет. Значит, земля теперь наша.
        - Земля была не царская, а государственная, - попытался объяснить Каховский. - Царя теперь нет. Но государство-то осталось! Землю вы трогать не имели права.
        - Почему не могли? - набычился крестьянин. - Царя нет. Значит - царства-государства тоже нет. А мы - вот они. Землю эту пашем, на ней и живем. А управляющий, паскуда, делить не хотел.
        Петр Григорьевич почувствовал, что начинает звереть. Эти мужики не понимали разницы между царством и государством.
        - Значит, говоришь, царства-государства нет. Подати теперь платить, получается, тоже не надо? - внешне спокойно спросил он.
        - А кому платить-то? - удивился Степан. - Царя нет. Раньше, понятное дело, царю платили.
        - А как же армия, флот?
        - А на хрен они нужны?
        Каховский глубоко вздохнул, пытаясь удержать себя в руках. Сделал еще одну попытку достучаться до государственного мышления, дремлющего (очень глубоко!) в крестьянах:
        - Хорошо, налоги вы не платите, землю поделили. Живете тут спокойно. А если турок или швед нападет? Как тогда быть, без армии-то?
        - А на хрен им на нас нападать? Царя-то у нас нет. А раз нет, так ему и собачиться не с кем. Стало быть, нападать не на кого. Мы не нападем, так и на нас не нападут.
        Остальной народ постепенно оправился от первого испуга. Мужики стали глядеть наглее. Из толпы стали доноситься крики: «А хрен ли нас здесь держат?!», а бабы плакали: «Скотина не кормлена, печи не топлены!» Окинув взглядом гомонящую толпу, Каховский принял решение:
        - Пороть мужиков!
        Верная Каховскому десятка споро принялась за работу. Под их руководством незанятые солдаты стащили на площадь все козлы для пилки дров и расставили их в несколько рядов. Потом ряды соединили бревнами.
        Самочинные профосы заходили сквозь оцепление, вытаскивая оттуда мужиков, подводили к козлам и ставили так, чтобы задница торчала вверх. Ну, а чтобы мужички не брыкались, их крепко вязали за ноги и за руки, пропустив веревки под бревнами. Крестьяне, не понимая серьезности момента, посмеивались, переговаривались с соседями. Вообще, чувствовалось, что народ-то непоротый! Да и кто будет пороть государственных крестьян? Сами они парывали пастуха за потраву или там парня, что не хотел жениться на обрюхаченной девке.
        - Ваше Превосходительство, - обратился к Каховскому один из самодеятельных палачей, повышая его в чине. - По голой али по одетой жопе бить-то будем? И пороть-то чем? Розог нарубить али палок?
        - Пороть - по голой. Бить - шомполами, - кратко и весомо распорядился Каховский. Подумал и добавил: - Всыпать каждому по двадцать шомполов!
        Профосы прошлись вдоль рядов, задирая на головы мужиков полы их рубах и спуская штаны и скоро площадь украсилась забавнейшим зрелищем - пятнами мужицких задниц, белевшими на грязном фоне. Только никто не улыбнулся. Даже бывалые солдаты вздыхали и прикидывали, что удар стального шомпола стоит десятка двух шпицрутенов. Бабы и ребятишки выли. Одна из бабенок бросилась на штыки, крича: «Пожалейте тятьку, ироды! Семьдесят лет старику! Не позорьте на старости лет!» Потом заорала на самого Каховского: «Что же ты делаешь, барин? Позору не оберутся мужики, коли их по голой жопе выпорют. Мы даже пастушка так не парывали! Гад ты и змей подголодный, а еще генерал!»
        Каховский кивнул, и дерзкая бабенка оказалась на козлах, рядом с мужиками. Один из унтеров вопросительно глянул на начальство.
        - Десять, - скупо сообщил полковник. Потом уточнил: - По голой. Чтобы языком не молола. В следующий раз - язык будем вырывать.
        Унтер радостно задрал подол рубахи. Посмеиваясь, пошлепал по круглой заднице, приговаривая: «Эх ты, дурочка. Вишь, зад-то какой да ладный. Могла бы его и по-другому ублажать, а не железкой. Ладно, может после порки чего да и останется».
        Баба извернулась и плюнула в мерзавца. Тот заржал еще громче.
        - Приступайте, - скомандовал Каховский.
        Под глухие стоны и кряхтенье мужиков, слезы и крики женщин палачи вытащили из ружей шомпола и принялись бить крестьян. На десять профосов выпадало сорок три мужика и одна баба. Итого - на каждого по четыре задницы. Пороли бережно, без оттяжки. Следы, разумеется, останутся. Да и сидеть мужики не смогут недели две. А вот если бы с оттяжкой, так от железного шомпола мясо до кости бы отлетало!
        Женщина переносила порку терпеливее, чем мужики - не стонала и не кряхтела. Только губу прикусила так, что из уголка рта потекла кровь. Но удара после пятого изловчилась и попыталась пнуть своего мучителя. Метила в то самое место, которое больше всего берегут мужчины, но пятка только скользнула.
        - Ах ты, сучка! Ну, сама напросилась! - злобно прорычал унтер, принявшись бить не плашмя, а кончиком шомпола, отчего первый же удар рассек плоть не хуже иного клинка, а кровь и ошметки плоти полетели в разные стороны.
        Войдя в раж, профос сбился со счета, нанося удары.
        - Будя, - сурово сказал сослуживец, оттаскивая унтера. Потрогав бабу, равнодушно сообщил: - Запорол ты ее до смерти. Вон, не дышит уже.
        В общей суматохе никто не обратил внимания на запоротую бабу. Каховский же, получив доклад от унтеров, что пейзане перепороты, деловито сказал, обращаясь к рыдающим бабам:
        - Женщины, вы видели, что ваши мужья, братья и отцы страдают. Если не хотите, чтобы они страдали дальше, то сейчас же должны вернуть все украденное. Даю вам на это, - достал он красивые золотые часы и потряс ими перед бабами, - ровно полчаса. Если не принесете - будем пороть дальше!
        Бабы, девки, старухи и дети развернулись и резво побежали по домам. Не прошло и десяти минут, как на площади выросла груда, куда были свалены посуда, одежда и обувь. Постельное белье соседствовало с сельскохозяйственным инвентарем, а напольные часы - с хомутом. В кучу стаскивалась и мебель. Четверо ребятишек покрепче тащили пианино. Уж на кой она понадобилась пейзанам, черт их разберет!
        - Все?! - грозно спросил полковник. - Врете, сволочи. Не все притащили!
        - Так ведь барин, не только мы брали, - принялась объяснять какая-то баба. - Из Хонькова и Петриневки тоже брали. Они и коней свели, и птицу и коров!
        - Ладно, - примирительно сказал Каховский. Потом, обернувшись к солдатам, скомандовал: - Поджигай!
        - Как - поджигай? - не понял пожилой фельдфебель, попавший в «штрафники» за грубость к офицеру.
        - Мы что, с собой это все потащим? Пусть видят, что нам важно не барахло, а закон и порядок. Поджигай!
        Фельдфебель посмотрел на кучу добра с сожалением. Но все же слишком давно он был крестьянином, чтобы жалеть о такой утрате. Поэтому, отыскав в груде какую-то книжку, разодрал ее и стал высекать огонь. Листы бумаги нехотя занялись огоньком, а потом вспыхнули. Фельдфебель умело «кормил» разгоравшееся пламя книгами, потом - ножками от стульев.
        Подождав, пока пламя разгорится ярче и охватит всю кучу, Каховский скомандовал:
        - Отряд, в походную колонну стройсь!
        Оставив за собой плачущих баб, кинувшихся к поротым мужикам, отряд двинулся дальше. Следующая деревня, подлежащая «усмирению», находилась всего лишь в нескольких верстах. Можно бы успеть и за день, но Каховский приказал становиться на ночлег. На всякий случай караулы были усилены, чтобы народ из перепоротой деревни не смог сообщить соседям об экспедиции.
        В отличие от предыдущих ночлегов, удалось расположиться на соломе. Пока солдаты готовили лежаки, разводили костры для готовки каши, полковник собрал офицеров.
        - Что скажете, господа? - задал он риторический вопрос.
        - Не слишком ли суровое наказание? - спросил штабс-капитан Круковский.
        Штабс-капитан был известен своей мягкостью. Он и в каратели попал из-за того, что, командуя арестной командой, позволил сбежать генерал-майору Рыльтке, известному своими антиправительственными рассуждениями.
        - Вы так считаете? - насмешливо обернулся к нему командир отряда. - Что же нам следовало делать, по вашему мнению? Может быть, соизволите сообщить мне?
        - Не знаю, - глухо ответил штабс-капитан. - Что я могу сказать человеку, страдающему манией величия? А касательно ваших методов, даже Робеспьер не придумал бы большей мерзости.
        Каховский внимательно посмотрел на штабс-капитана. Улыбка постепенно сходила с его лица.
        - Штабс-капитан, а вы отдаете себе отчет в том, что вы сейчас сказали? Знаете, что за это может быть?
        - Безусловно, п о л к о в н и к, - презрительно выделил Круковский звание командира. - И что, будете меня пугать? Я с Наполеоном воевал, когда вы под стол пешком ходили, и на Кавказе был. Меня пугать… Чем? Арестом? Или убьете меня, как Милорадовича?
        - Ну, вы для этого слишком мелкая сошка, - склонил голову Петр Григорьевич. - Я могу вас просто расстрелять. Или повесить. Только не буду я этого делать. Сейчас мы пойдем усмирять следующую деревню, а вы, - штабс-капитан, будете командовать своими людьми. Можете уйти. Или застрелиться. Выбирайте.
        Потеряв интерес к собеседнику, Каховский сообщил, что завтра все команды действуют по прежней схеме: взвод Завалихина - в оцеплении, взводы Круковского, Панфилова и Степлера - в изымании и охране. Профосы - на исполнение наказания.
        К изумлению карателей, деревня Хоньково оказалась пуста. Во дворах мычали недоенные и некормленные коровы, блеяли овцы и козы. В выстуженных жилищах никого не было. Только куры бродили по дворам и по избам, флегматично поклевывая то ли землю, то ли какой-то корм. В крайнем доме на печи обнаружилась стогодовалая бабка, которая на все вопросы отвечала тяжелым кашлем и мычанием.
        - Ушли, канальи, - сквозь зубы проговорил Каховский. - Значит, их кто-то предупредил. Ладно, двигаемся дальше.
        До Петриневки, если верить карте, идти было всего ничего - с полверсты, десять минут строевым шагом. Но неожиданно обнаружилась преграда. Идущий в авангарде поручик Панфилов вдруг дал отмашку: «Стой!»
        На дороге была устроена настоящая баррикада из бревен, мешков с песком и всего, что оказалось под рукой. За баррикадой находились люди. Навскидку - десятка три мужиков, вооруженных косами и дрекольем. Впрочем, кое у кого имелись и ружья. Движение застопорилось.
        Каховский выехал вперед, попытался подскакать ближе, но его попытка была пресечена выстрелом. Судя по звуку, стреляли из охотничьего ружья. Второй выстрел пробил шляпу командира.
        Спешиваясь, Каховский пробурчал:
        - Совсем стрелять не умеют, так уж и не брались бы…
        - Стрелять, господин полковник, они как раз и умеют, - насмешливо бросил Круковский, оказавшийся рядом. - Тут кто-то из настоящих солдат. Эх, этим бы мужикам да десятка два штуцеров, да легкую пушечку! А так… Пока охотничьи ружья перезаряжать будут, тут мы их и возьмем.
        - Ну хоть будет веселее, - усмехнулся Каховский. Радуясь неизвестно чему, Петр Григорьевич еще раз посмотрел на баррикаду: - Ну, вот господа - это уже настоящий бунт! Баррикада сделана на совесть. Есть предложения, господа? Или сразу атакуем?
        Офицеры пожали плечами: «Какие тут предложения, атаковать надо!»
        Полковник вскочил в седло. Офицеры отошли к своим взводам.
        - Развернуться в боевой порядок! - Солдаты перестроились из походной колонны в стрелковые цепи. - Отряд, внимание! - весело прокричал Каховский, вытаскивая из ножен саблю. - В атаку - бегом. Ура!
        Защитники дали залп в небо. Кажется, никто из них не стремился попасть в человека. Солдаты же палили профессионально и безжалостно.
        Каховский несся в атаку. Как же давно он мечтал о таком - скакать впереди полка, увлекая его за собой! Враг разбегается от одного вида храброго всадника, зная, что впереди летит он, прославленный герой! Нужно гнать и рубить, гнать и рубить!
        Полковник стремительно сближался с баррикадой. Когда перед ним встало препятствие - навозная телега, Каховский ударил лошадь каблуками, посылая ее вверх, на взятие барьера. Гнедая, отлично выезженная, прекрасно слушалась и почти преодолела препятствие, а всадник уже примерился, кому он нанесет удар, избрав противника - здоровенного мужика. Но тут лошадь напоролась грудью на деревянные вилы и опрокинулась на бок.
        Каховский, будучи неплохим наездником, успел-таки вскочить на ноги и броситься в бой. Ему попался достойный противник. Судя по ухваткам - солдат. Либо отставной, либо беглый. Мужик, бросив вилы, схватился за ружье, приняв рукопашный бой. Полковник пропустил движение крестьянина. К счастью, в последний момент ему удалось увернуться и принять приклад в плечо, а не в голову. Но все-таки удар был настолько силен, что Каховский отлетел в сторону. Краем глаза отметил, что его солдаты уже захватили укрепление и ведут бой внутри баррикады.
        Искусство штыкового боя, вбитое за годы службы, сыграло с отставником скверную шутку. Он послал на «добивание» упавшего врага ствол, запамятовав, что штыки для дробовиков не предусмотрены. Будь это армейское оружие, жало уже пригвоздило бы полковника к земле, или же длинный ствол сломал ребра, а то и пробил бы тело. Но охотничье ружье было коротковато. Каховский, перекатившись на левый бок, попытался достать противника клинком, но не сумел. Отставник, не жалея сапог, отбросил ногой саблю и замахнулся прикладом…
        Неизвестно, как развивались бы события, но раздался выстрел и крестьянин стал грузно оседать на землю. За его спиной полковник увидел Круковского, опускающего пистолет.
        - Благодарю вас, господин штабс-капитан, - искренне поблагодарил Каховский спасителя.
        Тот сдержанно кивнул и ушел к солдатам, уже добивавших защитников баррикады. Сами, кажется, потерь не имели. А, нет - несколько нижних чинов получили ранения. К счастью, нетяжелые.
        Каховский подошел к лошади. Она уже не брыкалась, а только дрожала всем телом и храпела. Вытащив из-за пояса пистолет, о котором в горячке боя позабыл, полковник взвел курок, приставил ствол к лошадиному уху и нажал на спусковой крючок.
        Круковскому удалось спасти от расправы человек пять. Все остальные - их оказалось более тридцати, были убиты. Да и оставшиеся в живых имели ранения от штыков, а двое вообще не могли передвигаться самостоятельно.
        - Ну-с, мужички сиволапые, - подошел к пленным командир отряда. - Почему это против власти бунтовать вздумали? Сначала - управляющего убили и пограбили, а теперь - против правительства пошли.
        Один из мужиков, зажимая рукой полуотрезанное ухо, что-то невнятно пробормотал. То ли прощения просил, то ли - послал допросчика по известному адресу. Второй, выглядевший покрепче и поздоровее, ответил:
        - Так ведь жечь будете. Оттого и решили всем обчеством насмерть биться, а в деревню не пускать!
        - Этого кого мы жечь собирались? - искренне удивился Каховский.
        - Корчную-то спалили? Спалили. А теперь и нас жечь будете.
        - А, так деревушка называлась Корчная, - засмеялся командир. - Не палили мы ее.
        - А пламя и дым пошто всю ночь валили? Нешто в апреле молния стукнула? - усмехнулся мужик. - Да и Егорка, кумов сынишка, прибежал и грит: «Тятьку солдаты железными палками бьють да деревню жгуть». Мы вместе с корчневцами да хоньковцами управляющего вбивали. Так нешто нам ослабление выйдет?
        - Ну, ту деревню мы, допустим, не жгли. Спалили то, что вы у управляющего украли. И пороли тех, кто управляющего убивал. Хотели было и в вашей деревне только показательную порку устроить. Теперь - спалить придется, - с сожалением сказал полковник. - Знаешь, за что? Не знаешь? За то, что выступили с оружием в руках против законной власти!
        - Барин, подожди, - заволновался мужик. - Как палить-то? Те, кто управляющего убивал и зорил, все мертвые лежат. Вона Онисим-солдат валяется. Он же первый заводила и был. Шебутной по жизни - за это его управляющий в солдаты и сдал. Вернулся с месяц назад Онисим и грит: «Царя в Питере убили, сам видел. Службу - на хер! Землю пошли делить - наша теперь!»
        - А ты, выходит, херувимчик? С крылышками? - ухмыльнулся полковник. - Чего же ты с ружьем-то тут делал?
        - А чё я-то? Все пошли. Из Хонькова ночью народ пришел. Говорят - давайте вместе супротив солдат биться. Ну, и я пошел.
        - Ну-с, раз пошел, значит, и ответ держать будешь, - строго сказал Каховский и крикнул профосам: - Вешайте всех пятерых! Деревню - сжечь. Добро не тащить. Баб и девок - не трогать! Увижу, если кто девку завалит - сам пристрелю!
        К командиру отряда подошел Круковский. Заметно нервничая, обратился к нему:
        - Господин полковник, прошу вас - отмените приказ. Как можно жечь и вешать? Это же наш народ. Мы - армия, которая должна его защищать. Что же мы делаем?
        Каховский посмотрел на штабс-капитана с сожалением. Потом медленно и как-то нехотя процедил сквозь зубы:
        - Знаете, господин Круковский. Я ведь чего-то такого ждал от вас. Неповиновения во время боевой обстановки…
        - Которое, позволяет командиру пойти на крайние меры. Вплоть до того, чтобы застрелить подчиненного, - продолжил за него штабс-капитан.
        - Вот именно, - кивнул полковник. - Но все же я не такая неблагодарная скотина, чтобы убить человека, спасшего мне жизнь. Но своего приказа я отменить не могу. Ибо, - воздел перст полковник, - бунтовщики должны быть наказаны! Иначе то, к чему мы шли просто рухнет.
        - И как же народ, за который мы вышли на площадь?
        - Народ, штабс-капитан - это конь, - цинично сказал Каховский. - Куда его ведут - туда этот народ и идет. Так, кажется, кардинал Ришелье говорил? Мы же, приведем его к счастью и свободе. Но - именно мы, а не он сам. Не может конь дорогу выбирать, его направлять нужно. А пока требуется одно - железный порядок.
        - Через виселицы и пожары - к свободе? - скептически спросил Круковский.
        - Да, - горячо отвечал полковник. - Через виселицы и пожары. Понадобится - половину мужиков перевешаем, зато вторая половина будет жить счастливо.
        - А не боитесь, что мужики не позволят перевешать половину России, а вздернут нас с вами?
        - Значит, мы с вами иного не заслужили. А теперь, господин штабс-капитан, я прошу вас не мешать. Иначе - мне придется арестовать вас.
        - Арестовывайте, - глухо сказал Круковский. - И знаете что, господин полковник? Я уже жалею, что выстрелил в того, с дробовиком…
        - И я жалею… - непонятно о чем сказал Каховский, подзывая профосов.
        Те деловито вытащили из ножен майора саблю и пистолеты из чехлов:
        - Пойдемте, Ваше благородие. Посидите тут, в сторонке, а там и без нас справятся.
        Жителям разрешили взять из домов весь скарб. Старики, женщины и дети вытаскивали все, что можно. Народ, прибившийся из соседней деревни, вначале путался под ногами, а потом побежал в свое Хоньково, ожидая, что на обратном пути сожгут и их.
        Солдаты терпеливо ждали, пока вынесут иконы и пуховики, одеяла и посуду, выгонят домашнюю скотину. В воздухе висел шум и гам. Родственники убитых на баррикаде и повешенных метались - то ли им бежать к родным, то ли спасать добро? Обезумевшие от горя бабы просили пожалеть, предлагая имевшиеся деньги, свои тела - только бы не палили! Старушки, причитая, называли сыночками и родненькими.
        Наблюдая за суматохой, очерствевшие сердца солдат и офицеров начали отмякать. Кажется, дрогнул и сам Каховский. Подозвав одного из стариков, спросил:
        - Где дом главного заводилы?
        Спросил он так неспроста… Однако старик сразу же ответил:
        - Это Оньки-то - солдата беглого? Дык вон он, на отшибе. Там еще его родители жили.
        Каховский поднял руку, подзывая своих башибузуков:
        - Дом на отшибе видели? Вот его и жгите. А остальные пейзане, думаю, и так наказаны.
        В дом Онисима полетел зажженный факел. Соломенная крыша вспыхнула так, как будто только этого и ждала. Полковник хотел было сказать что-то крестьянам, но передумал. Подозвал к командиров взводов:
        - Господа офицеры. Думаю, полностью деревню жечь не стоит. Посему уходим и становимся на ночлег в той, предыдущей, деревне. Разрешаю солдатам взять все, что приглянется. Командуйте, господа. Да, вот еще. Распорядитесь, чтобы мне нашли лошадь!
        Глава одиннадцатая
        Время утрат и обретений
        Апрель 1826 года. С. Петербургский тракт
        Штабс-капитан Клеопин шел по грязной дороге, привычно рассчитывая ритм не на строевой, а на походный шаг. Он уходил из Петербурга налегке, даже без офицерского ранца. А куда идти?
        Когда Николай покидал столицу, он верил, что время все-таки остановилось. Не было революции и в небольшом имении, в двух часах пути от Питера, вдали от забот и переворотов Харитон Егорович сидит в покойных креслах и неспешно читает какую-нибудь аглицкую книгу, делая вид, что понимает слова. Аленка расположилась за маленьким столиком для рукоделия и вышивает подарок будущему мужу. Остальные домочадцы неспешно переговариваются и ждут своего файв-о-клока.
        Пока шел, иллюзии развеивались: то тут, то там виднелись обгорелые ребра бревенчатых домов или закопченные руины домов кирпичных. Барских домов. Хватало и пепелищ от сгоревших крестьянских лачуг. Один из немногих мужичков, попавшихся на глаза, объяснил, что сначала мужики громили и жгли барские усадьбы, а потом из Питера приходили солдаты и в свою очередь громили и жги мужицкие дома.
        Вместо красивого двухэтажного дома Щербатовых, утопавшего летом в зелени, а зимой в сугробах, громоздилась груда обугленных бревен и битых камней. Вперемежку с ними лежали обгорелые тряпки, покоробившиеся кожаные переплеты книг, битая фарфоровая посуда. Тут же (сердце дрогнуло!) валялись и пяльцы, которые он так часто видел в проворных ручках Аленушки.
        От пепелища веяло могильным холодом. Николай, сглатывая скопившиеся в горле комки, с трудом оторвался от зрелища, словно от свежей могилы. Все-таки, собрав волю в кулак, решил подойти к ближайшей деревне - узнать, что же стало с хозяевами дома.
        Деревня как вымерла. Только из-за угла одного из домов выглянула какая-то баба в драном казакине и быстро скрылась. Николай пошел следом. За углом, однако, его поджидала не баба, а три дюжих молодца.
        «Добры молодцы с большой дороги», - хмыкнул Николай, разглядывая троицу.
        Шинели без знаков различий. На киверах вместо положенных репейков и кокард - дырки. Не иначе - дезертиры!
        Один из солдат имел ружье, а двое других тесаки. У самого Николая оружия не было. Саблю и пистолеты, отобранные во время ареста на Сенатской площади, никто вернуть не соизволил, а «разжиться» чем-нибудь рубяще-режущем или стреляющим не удалось. Уж слишком быстро комендант Петропавловки отконвоировал его за пределы столицы. Еще хорошо, что сослуживцы прислали мундир, новую шинель и нашейный знак. Только вот щеголять в золотых эполетах и при офицерском знаке, кажется, было не очень разумно…
        - Здравия желаем, Вашебродье, - издевательски сказал один из солдат.
        - И ты, братец, здравствуй, - ответил Клеопин, оглядывая каждого из молодцев еще более внимательно. На вид - солдаты первого-второго года службы. Будь у него сабля или кинжал… Да что там кинжал - обошелся бы какой-нибудь палкой. Ну, а раз ничего нет, придется обходиться и так!
        - И что же вы, бродье, тут ищете? - продолжал глумиться дезертир.
        Видимо, этот был за главного. Ростом повыше остальных, покрепче в плечах. Да и то, что именно он держал в руках ружье, о чем-то говорило.
        - Что ищу, братец, так это, не твоего ума дело, - ответил Клеопин достаточно грубо.
        - Ого, как бродие-то заговорило! Хамить изволите, господин штабс-капитан, - весело хохотнул главарь, перехватывая ружье для удара.
        - А вы забываетесь, - строго сказал Клеопин и неожиданно добавил: - Юнкер!
        А кем же еще мог быть человек в солдатской шинели офицерского сукна, с псевдосолдатскими повадками и речью? И, судя по шанцевым тесакам, - это были солдаты самого «штрафного» подразделения - саперного батальона, единственного, который почти в полном составе выступил на защиту императора. Не исключено, что они видели сейчас злейшего врага - одного из тех лейб-егерей, что ударили в спину товарищам.
        От обращения «юнкер» дезертир (или просто беглец?) дрогнул на какое-то мгновение. Но этого было достаточно, чтобы офицер-кавказец сумел схватить его за руку и подтащить к себе. А дальше, прикрываясь главарем как щитом, Николай вырвал у того ружье. Пинком отшвырнув юнкера в сторону одного из солдат, ударил прикладом второго.
        Ситуация изменилась в пользу штабс-капитана. Один из дезертиров, потерявший тесак, нянчил ушибленную руку. Второй, оставшийся с тесаком, получил удар стволом под коленку, отчего и упал. Клеопин остался один на один с безоружным главарем.
        - Ну-с, господин юнкер, разговаривать будем или драться? - вежливо спросил штабс-капитан, подкидывая «трофей».
        - С изменниками мне разговаривать не о чем, - гордо ответил юнкер.
        - Вот ведь незадача, - вздохнул Николай. - Пока в крепости сидел, мне говорили, что предал революцию. Сейчас говорят - изменил императору! Хотя до сих пор никого не предавал и не кому не изменял. Ладно, думайте, юнкер, что хотите и как хотите. А я дальше пойду.
        Оставив вожака в недоумении, Клеопин осмотрел оружие - драгунское ружье образца 1798 года. Хорошая вещь, но, увы, у него был поврежден замок. Теперь понятно - почему «драгунку» использовали как дубинку. Хотя… Была бы кузня и толковый кузнец, замок можно бы и починить. Вот только искать кузнеца недосуг. Николай отбросил ружье в сторону и подобрал тесак. Разумеется, не офицерская сабля, но лучше, нежели парадная шпага. Сойдет.
        - Снимай пантальеру, - потребовал Николай у одного из побежденных. Солдат косо посмотрел на него, но подчинился, почуяв начальника.
        - Э… господин штабс-капитан, - неожиданно обратился юнкер как к ровне-офицеру, потом поправился: - Ваше Благородие, подождите. А как же мы?
        - А что вы? - пожал плечами Клеопин. - Вы вообще-то кто? Дезертиры? Мародеры? Вижу, что были саперами. А вы, сударь, вероятней всего, выпустились из школы гвардейских подпрапорщиков, но звания офицерского получить не успели. На Сенатской уцелели, потом бежали.
        - Так точно, Ваше Благородие, - по уставному бодро, как и положено солдату столичного, почти гвардейского подразделения, ответил один из нижних чинов. - Новому правительству мы не по нутру оказались. Невзлюбили они саперов!
        - Очень знакомо, - с пониманием ответил Николай, поправляя кивер. В глаза солдатам бросились свежие шрамы.
        - Это откуда? - сочувственно спросил юнкер.
        - А это, юнкер, мне в крепости Петропавловской один прапорщик о революции рассказывал. Очень, знаете ли, убедительно. Я после этого месяц в лазарете лежал, - невесело усмехнулся штабс-капитан.
        - Господин штабс-капитан, - задумчиво, как бы решившись на что-то, сказал подпрапорщик. - Если вы не слишком торопитесь, то разрешите пригласить вас к нашему, так сказать, шалашу. Не побрезгует лейб-гвардия простыми армейцами?
        - Ну что вы, сударь. Я же не всегда в лейб-гвардии служил. Три года у Ермолова в армейских егерях лямку тянул, охотниками командовал, - рассмеялся Николай.
        - Ах вот оно что, - облегченно сказал юнкер, с почтением глянув на старшего по званию. - Так вы «кавказец»? Да еще и охотник[8 - «Охотниками» в те времена называли разведчиков.]! Ну, теперь, братцы, понятно, почему нас так быстро «распатронили».
        - Ничего, научитесь еще, - утешил штабс-капитан молодежь, а потом кивнул побитым солдатам: - А ну-ка, показывайте - что там у вас.
        Ушибы, хоть и были болезненными, но вреда здоровью не причинили. Поболит да перестанет. Зато нижние чины сразу же зауважали офицера. И за умения его и за заботу!
        Пока шли, Николай пытался выяснить что-нибудь о судьбе Аленки и ее семьи. Со слов юнкера по фамилии Сумароков (не родственник!), а по имени оказавшегося тезкой - тоже Николаем, хозяева покинули усадьбу еще до пожара. «Слава Богу» - подумал Клеопин и широко перекрестился.
        Саперы, спасшиеся чудом, пришли в деревню в конце декабря. Крестьяне их жалели, подкармливали. Даже выделили для жительства пустовавшую избу. За это они должны были охранять жителей. Вот недавно, например, удалось прогнать ораву мародеров, пришедших из столицы пограбить мужичков. В рукопашной схватке и было сломано единственное ружье.
        - Ладно, Сумароков, - утешил штабс-капитан тезку. - С ружьем что-нибудь придумаем. Скажите-ка лучше - а кто барский дом спалил?
        - А никто не палил, - сообщил юнкер. - Усадьба после отъезда хозяев сгорела. Почему и отчего - неизвестно. Крестьяне тут не бунтовали, смысла нет. Земля тут неудобная, урожая едва-едва до Рождества дотянуть. Они тут все на оброке. Промышляют - кто извозом, кто торговлей. Против хозяина ничего не имеют. Им теперь хуже стало. Раньше-то ездили на промыслы от имени князя Щербатова. Ну, кто княжеских крестьян обидеть решится? Теперь им купцы препоны чинят, торговать мешают.
        - Так Харитон Егорович, хоть и Щербатов, но не князь, - удивился Клеопин.
        - А кто разбираться будет? - засмеялся юнкер. - У нас ведь как - ежели Шереметьев или Толстой - то граф, ежели Голицын или Щербатов - то князь. Я вон, коли Сумароков, стало быть, поэт…
        Юнкер и солдаты привели штабс-капитана в один из домов. Несмотря на то, что изба была большая, а печь топилась «по-белому», тут стоял какой-то нежилой дух. Чувствовалось, что хозяйствуют мужчины. Некрашеный пол давно не то что не скоблен, но даже не мыт. Мусор - сгребен в угол. В деревянном ушате свалена немытая посуда. Устье печи усыпано углями. Там же, на двух камнях лежала грязная сковорода с подгоревшими шкварками. В довершение всего в углу свалена грязная солома, засланная несвежими половиками.
        Солома, напомнившая тюремное ложе Алексеевского равелина, разозлила штабс-капитана больше, нежели запахи старых портянок… Клеопин, сдерживая себя, чтобы не перейти на крик, спросил:
        - Что же вы, братцы, жилье-то свое так засрали?
        - Так баб-то нет, убирать некому, - меланхолично ответствовал один из солдат. - По нам, так и так сойдет.
        Второй сипло засмеялся и добавил:
        - А надо - так мы и сами к бабам сходим! Там-то и чистота и порядок.
        Клеопин почувствовал себя отцом-командиром, стоящим перед новобранцами.
        - Вот что, братцы. Негоже русскому солдату жить в таком свинарнике. Я вам, конечно же, не начальник. Но вот вы, господин подпрапорщик, почему допустили такой бедлам? Ладно. Будем приводить все в «божеский» вид.
        Штабс-капитан, презрев условности, скинул с себя шинель и мундир, оставшись в одной рубахе и панталонах.
        - А ну, бездельники, где веник? - грозно взревел Клеопин, обращаясь к солдатам. - Один - пол метет! Второй - бегом за водой. Солому - заменить. Ну, кому неясно?! А в «репу»? - Потом бросил юнкеру: - А вы, подпрапорщик - покажите, что у вас есть из припасов!
        Через пять минут один из солдат уже старательно подметал пол. Второй мыл посуду. Юнкер демонстрировал припасы. Нашлось немного крупы, солонина и сухари.
        Клеопин, открыв печную заслонку, сунул руку в устье печи. Ага, жару достаточно, чтобы состряпать что-нибудь вкусное.
        - А скажите-ка, юнкер, можете сбегать к соседям и одолжить лука?
        - Какого лука? - растерялся тот.
        - Самого обычного, репчатого. И побольше…
        Николай, засучив рукава, принялся стряпать. В самый большой котелок, отмытый лично им, были сложена солонина и крупа, залита вода. Спустя какое-то время туда отправилось и несколько луковиц, принесенных юнкером.
        Очень скоро изба приобрела совершенно другой вид. Чистый пол, утварь, отмытая и разложенная по местам. Из печки потянуло таким сытным и вкусным запахом, что солдаты стали глотать слюнки. Они едва сумели дождаться, пока офицер вытащит варево. Ели так, что за ушами пищало. Когда закончили, штабс-капитан погнал всех мыть посуду. Сам же показал пример - выгреб из устья немного золы, старательно потер миску, потом сполоснул водой.
        - Эх, жаль, что картошечки нет, - мечтательно вздохнул штабс-капитан. - Можно бы и сварить, и пожарить.
        - Да мы уже спрашивали, - виновато ответил юнкер. - Не растет у них картошка. Или не знают, как за ней ухаживать.
        - Вспомнил я, как в моих краях картошку учили сажать, - улыбнулся Клеопин.
        - Расскажите, Ваше Благородие, - заинтересовался Сумароков. - Матушка у меня до сих пор картошку не велит заводить - говорит, что с нее умереть можно. А я у соседей едал - вкуснотища!
        - Если ягоды есть, точно можно и помереть. А если корни - то ничего не случится. Наоборот - только знай наворачивай. В свое время, когда император Петр Алексеевич картошку садить приказал, народец по дурости ягоды ел. Ну, помирать начал, а потом бунтовать стал. А при императоре Павле картошку опять стали завозить. Всем городничим вручили по три мешка и по инструкции: как ее сажать и как народ к ней приучать. Вот у нас, например, в Череповце. Сам-то я не помню - мал еще был, но рассказывали. Нижние чины из инвалидной команды весной картошку посадили. Потом - огрудили. В августе стали подкапывать и в котелках варить. Народ-то ходит, присматривается. Но сделана была одна хитрость - днем на поле караул стоял, а ночью спать уходил…
        - Народ-то по ночам и ходил воровать! - догадался один из солдат. - Ловко!
        - Вот-вот. Если бы силком заставляли - опять бы бунты начались. А так у нас уже через два года картошка, почитай, у всех росла. Эх, - снова посетовал Клеопин. - Жалко, картошечки нет. А не то я бы вам такое сготовил!
        - Виданное ли дело, - пробормотал один из нижних чинов, - чтобы офицер для солдат кулеш варил да посуду за собой мыл!
        - А где ты офицеров видел? Только в Петербурге, в казармах?
        - У нас ведь как, в саперном - господа офицеры только на разводах да на вахтпарадах. А в остальное время - только ундеры. Да и отслужили-то мы всего ничего. Двух лет нет, - сказал один из нижних чинов, а второй лишь кивнул.
        - А окромя Петербурга нигде не были, а кашу вам кашевары варили, - отметил Клеопин. - А вы, господин юнкер?
        - Так я из недорослей в школу подпрапорщиков отправлен, - конфузливо ответил Сумароков. - А нас там учили инженерному и саперному делу.
        - Послужили бы вы братцы на Кавказе или в других местах, то поняли бы, что офицер офицеру - рознь. А вам, сударь, как будущему прапорщику полезно знать, что уметь нужно все! Мне приходилось и за лекаря быть, и за кашевара. Но, - наставительно поднял указательный палец штабс-капитан. - Все хорошо в меру. Нельзя, чтобы солдаты на шею садились. Так ведь, братцы?
        - Так-так, Ваше Благородие, - радостно отозвались солдаты, наевшиеся офицерской стряпни.
        - Ну, а если так, почему ружьё до сих пор не починили? Виданное ли дело, чтобы ружьем вместо дубины. Порох и пули остались? - строго спросил Клеопин.
        - Остались, - уныло протянул Сумароков. - А починить не смогли. Кузнец тут местный пробовал, но не смог. Говорит - на губки для кремня нужно резьбу нарезать, а у него инструмента нет. Без ружья-то совсем плохо. Есть, правда, пара пистолетов. Но к ним пуль нужного калибра нет.
        - Мать-перемать, - выругался штабс-капитан. - Всех вас в пень-колоду и мордой о бакенбарды через дохлую корову! Как же вас до сих пор не прибили, таких бестолковых? Юнкер, тащите пистолеты. А заодно весь порох и свинец. А вы, молодцы… несуягные, подбросьте-ка дровец в печку. Бегом!
        «Молодцы несуягные» бросились во двор как ошпаренные, а юнкер метнулся в угол, откуда вытащил не только пистолеты, но и все боеприпасы.
        Запас пороха и пуль оказался приличный - на полувзвод хватит. И в количестве стволов Сумароков ошибся. Их оказалось не два, а целых три. Два - прекрасной аглицкой работы, названные из-за малого размера «жилетными», в превосходном состоянии. Третий - австрийский пистолет с полуприкладом, напоминавший небольшое ружье. Дуло и ложе его были основательно покорежены.
        «С ним - потом, а покамест разберемся с действующим».
        Конечно, «жилетные» пистолеты позволяли стрелять с десяти шагов, не более. Но десять шагов - это порой очень много! А сделать пули - это же сущий пустяк!
        Николай взял один из оставшихся сухарей, размочил его и слепил шарик. Подогнал по размеру пистолетного ствола - «откалибровал» модель! Потом, взяв остатки сухарей, намочил их и выдавил пальцем ямки, чуть меньше слепленного шарика. Дальше уже дело техники - развести огонь и расплавить свинец.
        Огонь в печи уже разгорелся. Штабс-капитан поискал - в чем бы расплавить металл? Из подходящей посуды металлическими оказались только медный солдатский котелок да чугунная сковородка. Впрочем, для тигля сойдет и сковородка. Бросил в нее с десяток ружейных пуль и сунул в огонь. Через пару минут свинец начал плавиться. Когда началось бурление, Клеопин ловко подцепил «тигель» сковородником, вытащил его наружу и как можно быстрее разлил расплавленный металл по намеченным ямкам. Ну, теперь собственно и все.
        Когда свинцовые шарики застыли, Николай выколотил их из формочек. Получилось пять вполне приличных пуль.
        - Понял, как делать? - спросил штабс-капитан у одного из солдат. - Сможешь продолжить?
        - Могу, как не могу, - ответствовал тот. - Дело-то нехитрое.
        - Ну-с, сделай тогда штучек десять. А лучше - пятнадцать.
        Озадачив солдата, Клеопин взял в руки третий пистолет. Стрелять из него нельзя, но замок оставался целехоньким. Стало быть, можно что-нибудь придумать…
        - Подайте-ка. Дружище, ножик, - распорядился штабс-капитан. Взяв у юнкера хлеборез, Николай принялся отвинчивать замок от ложа. Теперь нужно было снять замок у драгунки.
        В результате двухчасового упорного труда замок от пистолета был установлен на ложе ружья. Оружие готово!
        - Что же, господа, - полюбовался Клеопин на дело своих рук. - Думаю, никто не обидится, если я возьму один пистолет и с десяток пуль с порохом? А завтра с утречка и расстанемся.
        Штабс-капитан кокетничал. Солдаты и юнкер смотрели на него так, как Золушка на фею. Да захоти он забрать с собой весь «арсенал» - так и то было бы сложно возразить. Но теперь, получивши в руки ружье и пистолет в рабочем состоянии, солдаты были готовы на все…
        - Ваше Высокоблагородие, - робко спросил Николая юнкер, повышая его в чине. - Можно мне с вами? В том смысле - вместе с вами идти?
        - Благородие, - поправил Николай своего тезку. - До «Высокоблагородия» я носом пока не вышел. А со мною - это куда? Я пока по своим делам иду. Ну а потом - будет видно…
        - Подождите, господин юнкер, - забеспокоился один из солдат. - А мы?
        Второй его поддержал:
        - А нам-то что - здесь оставаться?
        - А чем вам тут плохо? - удивился юнкер. - Живы-здоровы. Живете в тепле да в сытости. Каждый вечер к девкам да к вдовушкам бегаете. Чего ж еще-то надо?
        - Подождите, господин подпрапорщик, - вдруг построжел один из солдат. - Вы уж не обессудьте, а мы у господина штабс-капитана спрашиваем - берет он нас с собою али нет.
        - Ну так и спросите? - усмехнулся офицер. - Подпрапорщик возражать не будет.
        - Разрешите, Ваше Благородие, нам вместе с вами пойти. Только скажите - из лейб-егерей только вы за царя-батюшку встали али еще кто-нибудь был? Нам ведь сказали, что весь полк ваш за «временных» вышел. А у меня брат в лейб-гвардию егерского полка попал служить… Нас вне очереди в рекруты забрили. Вначале брата, потом меня… Брат-то на десять лет старше. Он еще с Наполеоном воевал… Может, знаете - Егором Васильевым звать? - с надеждой посмотрел солдат.
        Егора Васильева штабс-капитан знал прекрасно. Как не знать ротного фельдфебеля? Да еще того самого, что вместе с полковым профосом отбирал у него оружие и отводил под арест… Но всего этого Николай рассказывать не стал. Пожал плечами:
        - Сказать ничего не могу. Наверное, в другом баталионе твой брат служил. Ну, а если и пошел вместе с мятежниками, то что оставалось делать? У нас и офицеры-то все выступили, когда генерал Бистром приказал. А солдат - человек подневольный.
        - Но вы-то, Ваше Благородие, господин штабс-капитан, не выступили? Напротив, за государя-императора встали, - задумчиво проговорил Васильев-младший.
        - Прости, солдат. Врать не стану. Не вставал я за государя. Всего только и спросил генерала - а как же с присягой-то быть, что утром Николаю приносили? - не стал кривить душой Клеопин. - Тут меня сразу и повязали, а потом в крепость посадили. И шрамы эти я не на площади получил, а при допросе.
        - Но все же, Ваше Благородие, - настаивал юнкер. - Неужели вы не собираетесь вступить в войска Михаила Павловича?
        - Собираюсь, - согласился Клеопин. - Только чуть позже. А может быть…
        Николай задумался. Действительно - а что же теперь делать? Идти в Нелазскую волость Череповецкого уезда губернии Новгородской? Глянуть - как там Аленушка и маменька, потом идти в Москву становиться в ряды императорской армии? А если к тому времени войска уже пойдут сражаться с бунтовщиками? Он, получается, будет при маменьке отсиживаться? Это он-то, штабс-капитан лейб-гвардии, кавказец и кавалер орденов! Никак невозможно! Правда, был и третий путь…
        - Как считаете, братцы, много таких, которые по деревням шатаются? - обратился Клеопин к солдатам.
        - Точно и не знаю, - задумался юнкер. - Но ведь должны быть. А что, Ваше Благородие, уж не собираетесь ли вы партизанский отряд собрать на манер Фигнера или Сеславина?
        Мысль, однако, дельная. И юнкер, и нижние чины изрядно приободрились, получив начальника. Теперь они смотрели в будущее гораздо веселей. Да и как иначе? Есть начальство - оно и думать должно!
        - Ну-с, - глянул Клеопин на будущих соратников. - Как, пойдете в партизаны?
        - С вами - всенепременно, Ваше Благородие! - вразнобой ответили и нижние чины, и юнкер.
        - Тогда - имейте в виду, что я не только кашеварить умею. Сниму с вас, орелики мои, семь шкур. А потом и восьмую. Дисциплина должна быть железной!
        - Приказывайте, - вытянулся юнкер «во фрунт». Солдаты последовали его примеру.
        - Ну что же, первое приказание. Шинели - почистить. Где у вас погоны, репейки? Форму - довести «до ума». Раздобыть ваксу и сапоги почистить. В общем, - подвел итог своего выступления штабс-капитан. - Чтобы блестело все, как… как одно место у кота! И вот еще что. Разрешаю именовать меня не «благородием», а по званию - «господин штабс-капитан». Вас, юнкер, назначаю своим заместителем. После наведения порядка представите мне подчиненных. Как положено - кто таков, как зовут, сколько прослужил. Теперь - разойтись и выполнять приказание.
        Солдаты и юнкер принялись приводить в порядок изрядно испачканные шинели. Мундиры оказались немногим чище, но стирку решено оставить «на потом». Знаки различия, отыскавшиеся в ранцах, были пришиты на положенные по регламенту места. Сложности возникли с чисткой сапог. Ни у солдат, ни у деревенских мужиков не оказалось даже подобия ваксы. Но голь, говорят, на выдумку хитра. Да и личный пример командира к чему-то обязывал. Немного топленого сала, да смешать его с сажей - не немецкий «Hutalin», но обувка стала выглядеть не в пример лучше.
        Пока «войско» приводило себя в пристойный вид, штабс-капитан не сидел без дела. Николай не мог смириться, что на четверых имелось только три «ствола». Повертев в руках отбракованную австрийскую «пистолю», решил соорудить из нее что-нибудь такое, этакое, но - стреляющее. Хотя бы похожее на карамультук, как называли старинные фитильные ружья, с раструбом на конце. Конечно, с кремневыми или с капсульными такое и близко не поставишь - громоздкое, заряжать долго. Да и фитиль опять-таки нужен.
        Клеопин заложил в ствол немного пороха, запыжил его все тем же сухарем, оставшимся после отливки, и вытащил из печки уголек. Нацелив ствол на кожух печи, поднес огонь к дырке, оставшейся от свинченного замка. «Фыркнуло» слабенько (из-за малого количества пороха), хлебная «пуля» стукнулась в печку, осыпая стершуюся побелку.
        - Ну вот, - с удовлетворением отметил лейб-егерь. - Теперь мы все с оружием. Что же, господин подпрапорщик, стройте команду.
        Построение, за неимением плаца, состоялось прямо в избе. Юнкер, при погонах и кивере с орлом, бодро представил нижних чинов:
        - Николай Васильев, нижний чин инженерного саперного баталиона и Николай Лукин, нижний чин того же баталиона. И ваш покорный слуга - дворянский сын Николай Сумароков, выпускник школы гвардейских подпрапорщиков, определенный в юнкера инженерного подразделения. В день четырнадцатого декабря находились на Сенатской площади, где сражались с мятежниками. После наступления ночи бежали из столицы. - Ну, что же, господа, - не скрыл улыбки штабс-капитан. - Позвольте представиться. Штабс-капитан лейб-гвардии Его Императорского Величества егерского полка и кавалер Клеопин. Николай, по батюшке - Александрыч.
        - Вот так да! - нарушил дисциплину юнкер. - Стало быть, четыре Николая!
        - Стало быть, так, - строго одернул его командир. - И, стало быть, не случайно, что тут собрались только Николаи. Святой Николай Угодник - не только наш покровитель, но и покойного Государя-Императора! Как старший по званию - принимаю командование… взводом. Наша задача - набрать команду охочих людей, которые пойдут биться с мятежниками. Поступать будем по ситуации - то ли на месте сражаться, то ли идти в Москву под знамена правящего Императора Михаила. Сейчас всем отдыхать. Завтра с утра приступаем к подготовке. Вопросы? Нет? Ну-с, раз всем все ясно и понятно, то приказываю ложиться спать. Первое дежурство несет юнкер Сумароков. Потом - Васильев. Третий - Лукин. Я стою последним. Смена - по два часа. Караул нести во дворе. Форма одежды - свободная.
        - Господин штабс-капитан, разрешите обратиться? - робко спросил юнкер. - А как понять - пора сменяться или нет? Часов-то ни у кого нет.
        - Просто, - безапелляционно сказал штабс-капитан. - Я проснусь - и скажу.
        - ???
        - Не переживайте, юнкер, - засмеялся офицер. - Время - его чувствовать нужно. С часами-то любой дурак сообразит - пора или не пора.
        - Научите? - посмотрел озадаченный донельзя юнкер.
        - Наука - нехитрая. Вот покараулишь недельку-другую, поспишь вполглаза - и готово. Еще во сне поймешь - пора или нет вставать. А уж коли рядом с неприятелем находиться придется - то не через недельку, а гораздо раньше приноровишься. Но если кого из вас сонным на посту застану - не обижайтесь. Быть у того и роже, и жопе драными!
        Штабс-капитан действительно умел определять время по «внутренним часам». Как это у него получалось - он и сам не знал. Получалось и всё! В этом сумело убедиться все воинство.
        Утренние часы самые скверные, потому-то Клеопин и решил их взять на себя. Он, разумеется, не рассчитывал, что прямо сегодня произойдет нападение, но порядок должен быть во всем. Особенно, если речь заходит о военной службе.
        Пока народ спал, командир успел принять решение о том, что делать дальше. Коль скоро он оказался командиром (неважно, что «взвод» состоял из трех человек), командирское решение необходимо, потому что от него зависит судьба людей. Важно лишь, чтобы решение оказалось правильным.
        Утром Клеопин без жалости поднял подчиненных. Когда Лукин пробормотал что-то нечленораздельное - не то предложил поспать еще, не то попытался отказаться вставать, командир просто вылил на него ведро воды.
        Не обращая внимания на то, что в предрассветных сумерках едва можно было разглядеть даже собственные силуэты, командир гонял подчиненных в хвост и гриву.
        - Обленились, щучьи дети! - приговаривал Клеопин, роняя на землю то одного, то другого воина. - Ничего, я из вас «кислую шерсть» выжму!
        Потом вспоминали весь ружейный артикул и приемы штыкового боя. Часа через два (саперам показалось, что прошла вечность!) Николай отправил нижних чинов готовить завтрак, но юнкера не отпустил.
        - Приступим, - сообщил Клеопин, вытаскивая из ножен инженерный тесак. - Не рапиры, как в фехтовальном зале, но при нашей-то бедности и это сойдет!
        Бедный Сумароков затравленно посмотрел на командира. В глазах прямо читалось: «И чего это я, дурак, связался с какими-то партизанами?», но противоречить не посмел. Обнажил собственный клинок и встал в первую позицию.
        Все-таки фехтование в школе гвардейских подпрапорщиков было поставлено неплохо. Если бы в руках у юнкера была рапира или эспадон, то штабс-капитану пришлось бы туго. Но от тяжелого тесака рука Сумарокова быстро устала, и очень скоро победа оказалась у более сильного и опытного командира. Штабс-капитан сделал зарубку в памяти: «Нужно найти для мальчишки клинок полегче. Толк будет». Как хороший командир, Николай хотел знать и сильные, и слабые стороны своих подчиненных. Кто знает - не спасет ли умение Сумарокова его самого и других?
        После завтрака, приготовленного солдатами, учения продолжались. И так до самого вечера. С наступлением следующего дня все повторилось. Солдаты отрабатывали удары прикладом и стволом (за неимением штыков), а командир и заместитель - фехтовальные приемы на тесаках.
        Клеопин «натаскивал» своих подчиненных неделю, не меньше. Можно бы, разумеется и подольше. Тем более что нужно было только как следует закрепить те навыки, которые солдаты уже имели да немного нарастить мускулы юнкера. (Заодно - чего уж там греха таить - и самому штабс-капитану тренировка не повредила, особенно после крепости!) Но вот припасы у солдат подходили к концу, а деревенские жители в преддверии предстоящего сева начали почесываться и поеживаться. Можно бы, конечно, предложить им деньги, но, во-первых, наличных средств было немного - рубля два у Сумарокова с солдатами да пять (спасибо сослуживцам!) у самого командира. Деньги стоило поберечь. Ну, а во-вторых, когда-нибудь да нужно было уходить. Пару рублей пришлось все-таки пожертвовать на пополнение боеприпаса, приобретя у запасливых мужичков порох и свинец.
        Однако уход из деревни пришлось отложить. И, как выяснилось, не зря штабс-капитан «натаскивал» свое воинство…
        Сегодня «собачью» смену нес нижний чин Васильев. За неделю, проведенную вместе с Клеопиным, он лучше всех научился «чувствовать» время. У юнкера и Лукина получалось похуже.
        - Ваше благородие, господин капитан, - чуть слышно сказал солдат, входя в избу. Николай, спавший «вполглаза», мгновенно проснулся: - Что стряслось?
        - От крайнего дома крики слышны, - доложил часовой. - Баба орет так, как будто режут.
        Штабс-капитан выскочил во двор и прислушался. Действительно, где-то кричала женщина. Вернувшись, он быстро скомандовал:
        - Вз-вод! Подъем! Взять оружие и бегом во двор!
        Через минуту уже все четверо напряженно прислушивались к крикам, определяя точное место. Определившись, командир приказал:
        - Я иду первым. За мной - Лукин. Юнкер и Васильев, следуете за нами в пятидесяти шагах. Васильеву - вздуть фитиль. Без моей команды ничего не предпринимать. Если поднимаю руку - все останавливаются и ждут. Поднимаю второй раз - продолжаем движение. Вперед!
        Все же на себя Клеопин надеялся больше, нежели на необстрелянных солдат и юного подпрапорщика. И, как оказалось, не зря. На подходе к окраине деревни увидел слабоватый отблеск или очень слабую вспышку. Присев, Николай поднял руку, давая команду остановиться, а сам вгляделся.
        Под деревом стоял человек. В темноте было не разобрать одежды, но, судя по тому, что он курил трубку, прикрывая огонек ладонью, это был солдат! Причем опытный и, значит, опасный.
        Возможно, нападавшие не предполагали наличие в деревне воинской команды (пусть и маленькой), а иначе первый удар пришелся бы именно на них. Часового тем не менее выставили, а тот, не ожидавший ничего плохого, решил закурить, но по привычке, неистребимой для понюхавшего пороха человека, огонек все же прикрывал. Будь сейчас на месте «кавказца» любой из его команды, то ничего бы не заметил!
        Взяв пистолет за ствол, пригибаясь, а кое-где даже становясь на четвереньки, штабс-капитан начал осторожно подходить к часовому. Не совсем благородно, но именно так его охотники «скрадывали» когда-то нукеров Гамзата - часовой, как правило, смотрит на уровень головы, пропуская то, что ниже!
        Приблизившись вплотную, Николай резко выбросил тело вперед, хватая часового за горло левой рукой, а правой, с пистолетом, нанес удар чуть выше уха, и караульный обмяк. Клеопин подхватил его на руки и осторожно, не позволяя телу удариться (чтобы не шуметь!), опустил на землю. К счастью, ружье, бывшее при караульном, не застучало.
        «Ну-с, вот и еще один ствол. Трофей, как-никак. Жаль, не нашлось сабли - сгодилась бы юнкеру». Штабс-капитан поднял руку, сзывая своих.
        Между тем, крики становились все громче, они уже раздавались не из одного дома, а из нескольких. Когда подбежали подчиненные, Клеопин бросил ружье Васильеву и кратко обрисовал план действий:
        - Выходим на позицию, стреляем во всех, кто не наши, не деревенские. Потом в рукопашную. Сколько там человек, мы не знаем, поэтому - целиться точно. Никого не жалеть!
        Бойцы кивнули. Кто там сейчас, сколько их - неважно, а нужно защищать крестьян, предоставившим им кров и еду. Николай, завидев, что Васильев отставляет свое «фитильное» ружье в сторону, примеряясь к трофейному, зашипел:
        - Отставить! Вначале - выстрелишь из старого. Даже если не попадешь, то хоть паники наделаешь. А уж потом - пальнешь из этого.
        Мародеров оказалось шестеро. Двое с оружием в руках держали в поле зрения мрачных мужиков и воющих баб, а четверо выносили из крестьянских домов все мало-мальски ценное: мешки с зерном и мукой, кадки с соленьями, немудреные пожитки, складывали добро на телегу.
        - Взвод! - страшным голосом рявкнул штабс-капитан. - Беглым - огонь!
        Эх, надо было мишени обговорить заранее, тогда и не было бы накладок. А так Васильев и юнкер выстрелили в одного и того же, потратив зря драгоценную пулю. Лукин тоже не промахнулся. Клеопин пока стрелять не стал, экономил пули.
        Силы сравнялись - четверо против четверых, но оружие было только у одного из мародеров. Именно к нему и бросился командир, на ходу вытаскивая тесак.
        Бандит успел вскинуть ружье, но нажать на спусковой крючок не успел - удар клинка вошел ему под ремешок кивера, прямо в кадык. Трое, оставшиеся в живых, побежали. Васильев, бросив «карамультук», ухватил трофейное ружье и выстрелил, попав точно в спину беглецу. Еще один споткнулся, упал и был пленен юнкером.
        Последний из мародеров бегал чересчур хорошо. Еще чуть-чуть и у него был бы шанс спастись. Но, как говорят, «если бы»… Сбежать помешал тесак, запущенный умелой рукой офицера лейб-гвардии. Лезвие с противным хрустом впилось в тело беглеца, перерубив позвоночник.
        Штабс-капитан был доволен - воинская команда выдержала свое первое испытание с честью. Возможно, они сегодня впервые убили человека, но рыдать или убиваться, как это иногда бывает, никто из солдат не стал.
        Оставив тела убитых мародеров крестьянам, радостно разбирающим свое добро, «взвод» превратился в трофейную команду. К сожалению, пороха и пуль было немного, но зато каждый имел ружьё и тесак, и значит, боеспособность (как решил командир!) значительно выросла!
        Из нападавших мародеров в живых осталось двое. Нужно решить, что с ними делать? Самое простое - это вывести в лес и расстрелять. Но можно и отпустить. Ну, а еще можно включить их в отряд…
        Глава двенадцатая
        Смоленская катастрофа
        Май - июль 1826 года. Москва - Смоленск
        В конце мая одна тысяча восемьсот двадцать шестого года Михаил Павлович, коронованный (наконец-то!) как император Михаил II, подписал Манифест о создании ополчения. Пока ставил свою подпись - скрипело перо, скрипело и на сердце. Ополчение - последняя мера, к коей прибегают, когда уже не хватает ни регулярных войск, ни дополнительных рекрутских наборов.
        Но войско нужно позарез. Поляки на гребне эйфорической волны наращивали войска на границе. Сейм недавно принял решение о возвращение Ржечи Посполитой в границы «от моря до моря». Шляхтичи вытащили из хранилищ полуистлевшие пергаменты Поляновского мирного договора 1634 года, по которому Ржечь Посполитая получала права на земли до Смоленска. Продолжению военных действий мешал только спор -: чем быть Польше - республикой или монархией? Если монархия - кого выбирать в короли?
        Пока в Польше имелись короли, об их избрании болела голова у шведов, у французов, а в последние сто лет - у русских. Безусловным кандидатом на престол был бы князь Зайончковский, устраивавший всех - «великоляхов» и профранцузскую партию и даже еще оставшихся (!) сторонников дружбы с Россией. Но после смерти князя ситуация обострилась. Адаму Чарторыжскому, желавшему занять давно опустевший престол, не могли простить его прошлое, в котором он был русским министром и близким другом покойного императора Александра. Князь Радзивилл сам не хотел «идти во власть».
        Немало было и сторонников республики. Конституция 1815 года, дарованная русским императором, изрядно избаловала мелкую и неродовитую шляхту, составлявшую большинство голосов на сейме. Еще один вопрос не давал покоя - а кто теперь главный враг? Россия, от владычества которой удалось освободиться? А может, Пруссия и Австро-Венгрия, в составе которых пребывали изрядные куски польской земли?
        Буйная шляхта успела изрядно перессориться друг с другом, однако до сабель, как во времена Яна Собеского или Станислава Лещинского, дело не доходило. Все-таки Польша теперь была цивилизованной страной, избывавшей остатки варварства. Магнаты ограничивались словесными эскападами, а шляхта - бросанием друг в друга графинов. Впрочем, ближе к апрелю враждующие партии сошлись во мнениях - нужно отбирать земли у России, пока она слаба. А Пруссия с Австро-Венгрией - этот камушек покамест не по зубам. Вот придет время, и станет Польша вновь «Od morza do morza[9 - От моря и до моря! (польск.)]».
        Если бы только поляки. Но помимо них у России есть и другие враги. Персия вернула утраченное в Закавказье, Турция начала продвижение в сторону Кишинева, а Швеция лелеяла мечту о возвращение Финляндии (а там, глядишь, можно будет выдавить русских из Прибалтики)…
        Мятежники, занятые внутренними проблемами, активных действий не проявляли. Пока не проявляли…
        До той поры, пока царь Иван Васильевич не установил порядок формирования стрелецкого войска, Россия знала лишь два типа воинских подразделений - княжескую дружину и народное ополчение. Дружина обходилась государству чересчур дорого. А ополчение, оно ополчение и есть. Стоит недорого в смысле затрат, и недорого стоит как воинство. И потому набиралось оно лишь тогда, когда деваться было совсем некуда: во времена княжеских раздоров да Куликова поля, Смуты и при нашествии Бонапарта на Россию.
        Кто-то из князей сказал - мол, мужиков не жалко, бабы новых нарожают. Приписывают фразу и Невскому и правнуку его, Дмитрию Ивановичу. А может, историки за них додумали? Не суть важно. Главное, что русская армия образца одна тыща осьмсот двадцать шестого года оказалась (как бы помягче сказать?) в оч-чень дурном состоянии.
        Мятеж в Санкт-Петербурге и Малороссии, разгром 2-й армии, массовые дезертирства в 1-й. Правительственная армия насчитывала не более двухсот тысяч штыков и сабель. Ну, а с учетом того, что Закавказский и Финляндский корпуса вывести было невозможно (Ермолов с трудом удерживал персов, а Закревский опасался шведов), для боя годилось не более семидесяти тысяч. На бумаге…
        Войска, выведенные Паскевичем из Малороссии, нуждались в пополнении и лечении. Но самое страшное - они были сломлены морально. Годных к боевым действиям можно было набрать не более корпуса… Посему перед императором Михаилом стоял выбор - то ли ему, подобно Октавиану Августу, посыпать себе голову пеплом и стенать: «Квинтилий Вар, верни легионы!», либо предпринимать более действенные меры.
        Никто из окружения императора не ожидал, что обыватели и крестьяне смогут заменить регулярную армию. Но, по крайней мере, ополченцы освободят солдат от несения обозной и санитарной службы, хождения в караулы. И то - великое дело!
        Михаил II не мог, подобно старшему брату, сказать, что в годину испытаний для Отечества «неприятель, вступив в пределы России, должен встретить в каждом дворянине - князя Пожарского, в духовном лице - Авраамия Палицына, а в каждом гражданине - Козьму Минина». Неприятель был внутри России и император написал проще:
        «Мы, Божию милостию Михаил Первый, Император и Самодержавец Всероссийский, объявляем о том, что сегодня империя наша подвержена внешней и внутренней угрозе. Внешний враг угрожает южным, западным и северным территориям. Враг внутренний, захвативший северную столицу и убивший законного императора, нашего брата Николая Павловича, готовится идти войной на законное правительство. В этот грозный час мы говорим: никто не спасет Россию, кроме вас. Посему во всех уездных и губернских городах империи объявляется запись в ополчение для подданных наших. Записавшихся в оное после завершения боевых действий крестьян ждет земельный надел в двадцать десятин земли, градских мещан - освобождение от повинностей и податей на двадцать лет. Господа отставные офицеры смогут получить чин на разряд выше в военной службе. Статские чины - на два разряда выше. Во время нахождения в ополчении все стражники обеспечиваются обмундированием, оружием, провиантом и жалованьем, соответствующим чинам и званиям регулярной армии.
        Император Российский, царь Польский, Великий князь Финляндский и прочая Михаил».
        На удивление, желающих оказалось настолько много, что уездные и губернские города не справлялись с наплывом. Особенно много оказалось крестьян. После реформы об отмене крепостной зависимости и выдаче за счет государства по десять десятин на едока кой-кому этого показалось мало. Для статских чинов был реальный шанс сделать неплохую карьеру, а для отставных военных - тряхнуть стариной.
        Набор ополчения был возложен на уездных капитан-исправников и губернские канцелярии. Те не мудрили, а брали всех. Не отказывали, как в прошлые годы беззубым - ружей на всех не хватит, потому и скусывать патроны не придется. Брали хромых - не на вахтпарадах ходить, а в общем строю. Доковыляют как-нибудь.
        В общей сложности удалось набрать около семидесяти тысяч человек. Из одной только Москвы создавались три дружины, по десять тысяч ратников в каждой. Но назвать это воинство силой можно только с большой натяжкой…
        Командир пятой сотни второй дружины Московского ополчения отставной подпоручик Мясников с сомнением шел вдоль строя. На суворовских чудо-богатырей ратники и близко не походили. Обмундирование отличалось единением только по части шинелей (синих, пошитых из остатков сукна для уланских мундиров еще в 1814-м году) и серых каракулевых шапок, попавших на интендантские склады вообще неизвестно откуда. Правда, головные уборы были украшены крестами. Вооружено воинство, в основном, старыми пиками и алебардами упраздненных инвалидных команд и топорами. Редко у кого было с собой охотничье ружье. Пистолетов или армейских ружей вообще не было видно. Да и откуда им взяться у вчерашних ремесленников и торговцев? Мужик гренадерского росту стоял рядом с таким откровенным сморчком, которого не то что в строй - в обоз было страшно брать. Лошади захохочут. А если в бой? Так до первого выстрела…
        - Эх-ма, - тоскливо выдохнул подпоручик, обозревая войско. - Служилые есть?
        - Так точно, - донеслось из глубины.
        - Кто таков? Выйти из строя на два шага.
        Мясникова слегка удивило, насколько четко ополченец выполнил команду. В отличие от бойца, стоящего впереди и должного выпустить по прикосновению к плечу…
        - Ратник второго разряда Павел Иванов, Ваше Благородие, - бодро отозвался ополченец.
        - Где служил? Награды? - отрывисто спросил офицер.
        Подпоручик рассчитывал услышать, что стражник был в прежнем ополчении и награжден медалью «В память войны осьмсот двенадцатого года». Может, и медаль не бронзовая, а даже серебряная. Морда у мужика (виноват, у ратника!) смышленая. Наверное, из приказчиков будет. Солдатом-ветераном ему, по возрасту, быть рановато. А будь отставной офицер - не стоял бы в строю, как нижний чин. Но Мясников услышал другое.
        - В восемьсот одиннадцатом выпущен в лейб-гвардии Литовский полк. Участвовал в Смоленском и в Бородинском сражениях. При Бородино ранен. Бывал в походах и сражениях при Пирне, Дрездене, Кульме и Лейпциге. В августе четырнадцатого переведен в лейб-гвардии Кавалергардский полк. Из наград имею Анну третьей степени, Владимира четвертой степени с бантом и мечами, Кульмский крест, медали и наградную шпагу.
        Подпоручик почувствовал себя неуютно. Он хоть и был участником кампании, но мог похвастаться только Анной 4-й степени да памятной медалью. А тут… Наградные шпаги за всю войну и Заграничный поход имело человек триста. Это кто ж тут такой? Мясников подошел поближе, вгляделся. Действительно, Иванов отличался от прочих ополченцев, как породистая борзая, затесавшаяся в свору дворняжек. В нем чувствовалось что-то такое… Неистребимая выправка, что ли. Даже куцая шинель сидела как влитая.
        - Ратник Иванов - какое звание вы имеете? - перешел на «Вы» подпоручик.
        - Во время войны имел звание корнета, потом поручика. В настоящее время - мещанин, чинов и званий не имеющий.
        - Ратник, назначаю вас своим помощником. Пока в сотню не придут офицеры, будете исправлять обязанности командира в мое отсутствие, - вынес решение подпоручик, не желаю углубляться в подробности.
        Мясников был не очень любопытным человеком. Кем был его подчиненный раньше - поручиком или целым капитаном - неважно. Сейчас он простой ратник. Главное - чтобы на что-нибудь, да и сгодится. А что чинов и званий не имеющий… Ну так, может, в дуэли поучаствовал. Бывает. Фамилия-то, конечно, не Иванов. Узнаем…
        Усилий к узнаванию фамилии ратника прикладывать не пришлось. Уже вечером, будучи у командира дружины генерал-майора князя Мещерского, Мясников узнал, что ополченец Павел Иванов - бывший государственный преступник и бывший полковник Павел Иванович Пестель.
        - И что делать? - растерянно спросил подпоручик у князя.
        - Ничего, - пожал тот плечами. - Относиться сообразно званию мещанина и ратника. Да, не забудь-ка дружочек - драть-то его нельзя, по причине наличия орденов. Наград его государь не лишал. Вишь, какая у тебя заковыка… Кем говоришь, его назначил - помощником? Должность-то офицерская… Составь-ка пока прошение - присвою ему унтер-офицера. А там поглядим. Вообще-то, как командиру полка - цены ему не было. Проявит себя - похлопочем перед государем о возвращении офицерского звания. Раз уж в ополченцы пошел - какой он после этого преступник и бунтовщик?
        …Верстах в ста от многострадального Смоленска, где реки и ручейки во главе с Днепром создают естественные рубежи обороны, расположилось Московское ополчение. Поляки договорились-таки о республиканском правлении и начали военную кампанию против России…
        Хорошо бы сказать - «ратники занимали боевые позиции». Но, увы, все сводилось к обустройству биваков и заготовкой дров для костров.
        Мясников, назначенный командовать 2-й дружиной, сиял эполетами поручика. Но когда к нему подошел унтер-офицер Иванов, непроизвольно вытянулся, а рука сама по себе потянулась под козырек.
        - Ваше Благородие, дозвольте обратиться? - доложился унтер-офицер и, дождавшись кивка, спросил: - Скажите, кто приказал занять эти позиции?
        Если бы на месте Иванова был другой унтер, за подобный вопрос он получил бы в ухо или десятка два шпицрутенов от профоса. В военное-то время не посмотрели бы, что кавалер.
        Но помощнику командира дружины спросить можно. Тем более за последнее время было неясно - а кто командует 2-й Московской дружиной, то ли поручик Мясников, то ли унтер-офицер Иванов? Но сие положение дел устраивало и начальство, и самого командира дружины. Правда, рядовые ополченцы - ремесленники, лавочники и прочие мещане, были не очень довольны. По сравнению с 1-й и 3-й дружинами, где командирами состояли чиновники (проходившие, правда, по военному министерству), им приходилось тяжко. Но кто спрашивает мнение нижних чинов?
        - Павел Иванович, вы лучше меня знаете, что приказы не обсуждают, - терпеливо отвечал командир.
        - Но все же, кто отдал приказ? - настаивал унтер.
        - Командир ополчения, Его Превосходительство генерал-лейтенант Орешников, - вздохнул поручик.
        В войсках был дичайший голод на офицеров. Недавно князь Мещерский получил назначение в регулярную армию на должность начальника штаба резервных дивизий, а командиром ополчения был назначен Орешников - бодрый старец, помнивший не то что Александра Васильевича, а Фермора с Салтыковым во времена Семилетней войны… А где других-то взять? Не то время, когда в июле-августе 1812 года ополчением командовал сам Светлейший князь Голенищев-Кутузов. Нынче и капитаны-то на вес золота, а уж полковники - по цене бриллиантов. А сколько стоит генерал, так и выговорить страшно - верно, столько и денег еще не начеканено! Да и унтер в роли помощника командира дружины - неслыханное дело.
        - М-да, - протянул Иванов. - Его Превосходительство явно путает себя с князем Дмитрием Ивановичем Донским. Тот ведь тоже поставил полки спиной к реке, чтобы отступать было некуда. Нас, господин поручик, поляки спихнут в Днепр и не заметят. Ну, если говорить о нашей дружине - так и Вихровки хватит… Было бы разумнее занять оборону на той стороне.
        - Генерал-лейтенант получил приказ от самого главнокомандующего, - со значением сказал поручик. - Наша задача - задержать врага до подхода основных сил. Удерживать плацдарм до переправы войск.
        - Классика, - хмыкнул Павел Иванов.
        - В смысле? - не понял Мясников.
        - Это я так, - не стал позорить унтер-офицер своего командира, не понимавшего, что во все времена ополченцы считались «пушечным мясом». Даже тогда, когда и слов-то таких не было. Ставили же князья ополченцев впереди войск. Ополченцы, без поддержки артиллерии, почти не имеющие ружей, плацдарма не удержат. В лучшем случае - оттянут на себя войска противника и слегка измотают. Да и будет ли переправляться армия на наш берег? Гораздо удобнее подождать поляков на противоположном берегу, простреливая реку артиллерией. А там и атаковать можно…
        Павел Иванович еще раз вздохнул. Как жаль, что вместо тяжело заболевшего Паскевича должность главнокомандующего занимал Витгенштейн. Собственно, Паскевич - это тоже не Суворов и даже не Баркалай, но все лучше, чем Витгенштейн.
        - И что прикажете делать теперь? - спросил командир дружины, озадаченный поведением помощника.
        - Что тут делать? Землю копать, - хмыкнул Иванов. - Чем больше накопаем - тем целее будем. Настроим редутов, как против шведов под Полтавой.
        Помощник командира, взяв с собой пару ратников из отставных солдат, ушел ставить вешки, размечая направление траншей.
        Благо шанцевый инструмент был почти у всех, и первая линия окопов была выкопана уже к вечеру. Но с утра вместо положенного отдыха (поляков-то не видно!), ополченцы получили приказ копать новую линию. Вздохнули, вполголоса обматерили унтера Иванова (ну, не поручика же было костерить, коли ополченцы-то видели - кто командует) и пошли копать. Правда, бывший чиновник, записавшийся в дружину, чтобы не попасть под суд за растрату казенных денег, начал было стенать, что неплохо бы и отдохнуть. Но свои же соратники, вдохновленные словами унтера о необходимости траншементов в военное время, очень быстро объяснили ему, что он неправ…
        За два дня ратники 2-й дружины перекопали весь берег. Соседние 1-я и 3-я дружины поглядывали на «землекопов» с недоумением. Их командиры, статский советник да коллежский асессор, от увещеваний поручика Мясникова только отмахивались: «Наше дело маленькое. Поставили - стоим. Прикажут - будем копать. Будем держаться до подхода русского войска. Умрем - но не выдадим!» С унтер-офицером вступать в объяснения они и вовсе не пожелали - мол, видали они и не таких нижних чинов.
        Унтер-офицеру Иванову было грустно. На соседей надежды никакой. Не окопаются - и сами полягут, и их подставят. Пройдут ляхи через соседей!
        Чтобы хоть как-то укрепить левый и правый фланги, Иванов приказал вбивать в землю заостренные колья и заготовить несколько «волчьих ям». «Отдых» для ратников помощник командира устроил тоже особенный.
        - Итак, господа, - поучал Иванов. - Предположим - несется на вас всадник с саблей или пикой. Что от сего будет?
        Народ от непривычного обращения «господа» робел, но потом начинал отвечать:
        - Карачун нам всем будет. Насмерть зарубят.
        - Правильно, - кивнул унтер-офицер. - А если, господа, ему в грудь или в лошадь копье воткнуть? До того, как он вас зарубит? - уточнил Иванов.
        - Попасть-то в него трудно, - рассудительно сказал один из ратников. - Всадник-то сверху будет, да и лошадь увертлива. Попади-ка в нее.
        - Верно, - одобрительно сказал Иванов. - А если в него не одним, а десятком копий пырнуть?
        - Это навроде палисада? - спросил догадливый.
        - Правильно говоришь, ратник, - улыбнулся Павел Иванович, вспоминая фамилию парня. М-да, а чего тут не вспомнить-то? - Верно, ополченец Иванов. Представь - скачут на нас паны, а мы навстречу им забор из копий выставили, - многозначительно прищурился командир.
        - Так ведь если увидят, господин унтер-офицер, то лошадь подымут повыше - и… гоп, перепрыгнули.
        «Пожалуй, - подумал Павел Иванович, - пора поговорить с поручиком о присвоении парню капрала». Но вслух сказал:
        - Правильно мыслишь. Только если мы копья в два ряда наставим - не перепрыгнут. Один пониже вкопаем, второй повыше, а там и мы сидим - с копьями.
        - А где ж мы столько копий найдем? - раздался озадаченный голос.
        - Дубин поставим навроде тебя! - хохотнул ратник Иванов. - Понятно же, жердей нарубим да заострим.
        Палисады из заостренных и обожженных для прочности кольев (идея не унтера, а ратников!) были готовы. Унтер, носивший русскую фамилию, с немецкой педантичностью просчитывал: сколько ратников требуется на оборону одной версты, сколько отправить в резерв, кого выделить в караулы и кого назначить санитарами. Его первым помощником стал нарочитый капрал Иванов, которому была поручена вся «саперная» часть, включающая рубку жердей и установку палисадов. Поручик Мясников, как это и положено хорошему командиру, находился во главе резервной тысячи. Впрочем, поручик был человек неглупый, и он был даже рад, что реальным командиром стал простой унтер… Soyez si bon, господа поляки!
        Польская кавалерия, которую уже устали ждать, ударила на четвертый день. И, как это бывает - нагрянула «вдруг». Могли бы и вовсе прошляпить, если бы не Мясников (понимай - его помощник), приказавший кроме часовых выдвигать еще и дальние дозоры…
        …Русская кавалерия стояла на высоком берегу Днепра и смотрела, как дрались сиволапые ополченцы. Командующий, генерал-лейтенант Давыдов сидел в седле, ожидая команды.
        Денис Васильевич нервно грыз усы и материл поляков, мятежников и Витгенштейна. Он, разумеется, присутствовал на совещании, когда Главнокомандующий генерал Витгенштейн разъяснял диспозицию будущего сражения - ослабить силы поляков битвой с ополченцами, затем подвергнуть их мощному артобстрелу, а по выходу из переправы нанести удар кавалерией. Но одно дело сидеть над картой в генеральской палатке и другое дело смотреть, как гибнут мужики. Будь он подполковником, то наплевал бы на все приказы и вывел бы полк к переправе… Но генерал Давыдов был вынужден не просто смотреть, но останавливать молодых офицеров, рвавшихся на выручку. Нужно было ждать, пока не подойдут главные силы. Атаковать поляков одной лишь кавалерией, без артиллерийской поддержки и пехоты - безумие.
        …Ополченцы продержались дольше, нежели рассчитывали польский главнокомандующий Дверницкий и русский главнокомандующий Витгенштейн. Если первый рассчитывал сломить сопротивление ополченцев за час, то второй рассчитывал часа на три. Нескладные мужики в синих шинелях продержались шесть часов.
        Основной удар приняла 2-я дружина поручика Мясникова. Собственно, она и прикрывала удобный участок для переправы - мелководье, по которому польская конница за десять минут могла форсировать реку. Но никто из атакующих не ожидал, что вместо мужиков, подставляющих под удар согнутые шеи или лезущие, как бараны, на острия пик, их встретят палисады из заостренных кольев.
        Атака улан захлебнулась на первом же рубеже обороны. Кони проваливались в замаскированные ямы, ломая свои ноги и шеи всадников. Те, кому удавалось пробиться, пытались перескочить палисады, но натыкались на «заботливо» выставленные копья.
        Во время неудачного налета уланы потеряли до эскадрона. Правда, в основном, потери происходили из-за утраты коней. Спешенный улан - это не воин.
        Ополченцы, отбившие первую атаку почти без потерь, ликовали, но Мясников и Иванов охладили неумеренный пыл - враг не только не побежден, но даже не отброшен…
        Первым делом, унтер-офицер Иванов отправил собирать трофейные ружья и пистолеты. Сотня дружинников была выделена для укрепления и расчистки палисадов, на которых повисли убитые и раненные враги…
        Противник отступил ненадолго и скоро начался новый штурм. На сей раз в дело пошла пехота. Малосведущие в военном деле почему-то считают, что поляки - это сильная кавалерия и слабая пехота. Но в Бородинском сражении пехота Понятовского едва-едва не пробила левый фланг русской армии на Утицком кургане. Поляки, «перемолотив» Московский лейб-гвардии гренадерский полк, едва не вышли в тыл русских войск. Если бы не дивизия Олсуфьева, заткнувшая собой брешь, то вряд ли бы Кутузову удалось сохранить армию.
        Бывший полковник, принявший полное командование, прекрасно знал, на что способна польская пехота. Посему, завидев наступающие цепи, он оставил на первой линии полторы сотни ратников, имевших ружья, а остальным приказал отходить ко второй линии окопов. Ружей было всего две сотни на всю дружину, да и то охотничьи. Мало! И стрелки - аховые, и охотничьи ружья против дальнобойных армейских все равно что воробей против вороны. Но выбора не было. Встав на бруствер, унтер-офицер Иванов прокричал:
        - Слушать меня! Всем укрыться. Укрывшись - зарядить ружья, приготовиться к стрельбе. Вставать и стрелять - только по моей команде. Ложись!
        Все воинство, за исключением командира, залегло. Сам Павел Иванович, слегка укрывшись за бруствером, принялся наблюдать.
        Атакующие начали стрельбу по Уставу, с четырехсот шагов. Все правильно. В чистом поле, по ровной дороге, строй на строй - можно и попасть. Но если идти через ямы, натыкаться на колья, запинаться за убитых и раненых лошадей, строй смешается.
        Залп польской пехоты пропал зазря. Если кого-то из ополченцев и зацепило, так по его же дурости - не надо высовываться! Но цепи продвигались вперед.
        Сблизившись на сто шагов к палисадам и перезарядив ружья, пехота дала очередной залп, целя по уровню насыпи. Залп был такой силы, что многие из жердей разлетелись в щепки. Рядом с Павлом Ивановичем просвистело несколько пуль. Но теперь есть время, пока пехотинец перезарядит ружье!
        - Ратники! - свирепо (как только и сумел!) проорал командир. - Вставай!
        «Нарочитая» сотня спешно вскакивала, прицеливалась.
        - Братцы, - не по-уставному скомандовал Иванов. - Цель-с! Пли!
        Залп получился жалким. Из сотни выстрелов попали в цель не больше десятка. Но все же наступающие цепи поляков смешались.
        - Братцы! - снова скомандовал унтер-офицер. - Отступаем! Бегом!
        Ратники, только и ждавшие этой команды, споро выскочили из траншеи и помчались к окопам второй линии, в двадцати шагах от первой. Противник, ошеломленный залпом, увидев убегающего врага, радостно бросился вдогонку, даже не перезарядив ружей - убегающих можно добить штыками!
        Иванов, бегущий позади ратников, надеялся только на то, чтобы не сплоховал его однофамилец! Нет, не сплоховал! Когда последний из отступавших спрыгнул в окоп, нарочитый капрал Иванов скомандовал:
        - Цель-с! Пли!
        В наступающих поляков ударил залп из оставшихся во второй линии пятидесяти ружей. С двадцати шагов не промахнулся никто! А дальше командовал сам унтер-офицер Иванов:
        - Братцы! В атаку!
        Бой был коротким. Ошеломленные залпом и ошарашенные видом бородатых злобных мужиков, размахивающих топорами и копьями, польская пехота дрогнула и… начала отступать.
        Кое-кто, разумеется, пытался принять бой. Профессиональному солдату несложно справиться с ополченцем. Один из пехотинцев успел сразить двух ратников, прежде чем его подняли на копья. А один - даже трех. Но это уже не играло никакой роли. Вторая атака была отбита.
        Но на этом «игрушки» закончились. Часа через два поляки подтащили артиллерию. Пушки, установленные на прямую наводку, снесли палисады в несколько залпов. Возможности организовать контратаку, отбить орудия у почти безоружных ополчения не было. А дальше польская кавалерия ударила по флангам, громя 1-ю и 3-ю дружины, пехота выдвинулась в центр, наступая на 2-ю.
        Соседи, ратники первой и третьей дружин, полегли под саблями, не причинив вреда неприятелю. Статский советник, разрядив оба имеющихся пистолета, упал с разрубленной головой. Асессор тот вообще при первом же появлении противника сам потерял голову и бросился наутек. Его, кажется, утопили в речке…
        Все, что сумел сделать унтер-офицер Иванов, получивший два огнестрельных ранения - наладить отступление, не превращая его в бегство. А дальше - он уже не помнил…
        Унтер-офицера, которого ополченцы за глаза материли и в хвост и в гриву, тащили на руках через переправу, не давая ему замочить не то что шинель, но и ноги.
        Часть ратников во главе с поручиком Мясниковым осталась на берегу, прикрывая отход…
        Поручик был заколот штыками. Нарочитый капрал Иванов, крутя алебардой как оглоблей, сумел убить двух, а то и трех жолнеров, прежде чем его забили прикладами.
        Генерал-лейтенант Давыдов извелся от ожидания. Он уже был готов плюнуть и начать атаку, но прискакал запыленный гонец, требовавший немедленного выступления кавалерии в противоположную сторону - генерал Витгенштейн, шедший к Днепру, наткнулся на артиллерийский заслон и на кавалерию неприятеля. Витгенштейн приказал бросить ополчение, чтобы спасти армию.
        Русская армия уходила, оставляя Смоленск. Не было героической обороны, как во времена Михаила Федоровича, и не было сражения, как при Александре Павловиче. Город сдали. Но бегства не было. Пехота, кавалерия и артиллерия отступали со знаменами, обозами и ранеными. Все погибшие, по молчаливому уговору с поляками, были собраны и преданы земле…
        Глава тринадцатая
        Партизанская война гвардейского офицера
        Май - июнь 1826 года. Окрестности Санкт-Петербурга
        Поутру один из многочисленных крестьянских парней, снабжавших штабс-капитана Клеопина вестями, сообщил, что по дороге к селу Вознесенскому движется отряд на телегах. Дело ясное - едут «реквизировать излишки у роялистов», а попросту - грабить. Вестник порадовал - у одного из грабителей на плечах разглядел золотые эполеты.
        За такую новость штабс-капитан одарил «разведчика» не двугривенным - по нынешним временам совсем неплохая сумма, а цельным рублем с портретом Константина (резчики Монетного двора разбежались, пришлось Временному правительству пустить в дело оказавшиеся под рукой штемпеля так и не царствовавшего императора). Парень, разглядев добычу, пытался упасть в ноги барину - за рубль нынче можно купить пятистенок или дойную корову, а уж кто на нём изображен - Константин ли, Михаил ли, чёрт ли с рогами, пейзанам без разницы!
        Отряд Клеопина занял удобную позицию и замаскировался, поджидая мародеров. Когда телеги поравнялись с местом засады, Николай заметил, что фигура одного из «республиканцев» ему до боли знакома. Где-то ведь видел. Вопрос - где? Судя по мундиру - «финляндец», шарф вокруг пояса, эполеты. Батюшки-светы, так это же… допросчик из крепости. Фарт, господа!
        …Дмитрий Завалихин всю дорогу украдкой поглядывал на эполеты, где вместо одной звездочки красовалось целых две. Что ж, звание он заслужил честно, как и орден «Свободной России». Еще Завалихина грело обещание командира особого отряда (хоть он и числился по документам офицером лейб-гвардии Финляндского полка, но так и остался у Каховского), что если подпоручик приведет в столицу обоз с продовольствием, то станет поручиком. Командного состава не хватало, поэтому и Бистром, и сам Батеньков довольно часто повышали унтеров до прапорщиков, а прапорщиков до подпоручиков и поручиков. Генерал-майору Каховскому (генерала Петр Сергеевич получил после «замирения» деревень) в таком пустяке не откажут. В сущности, Завалихину могли бы и штабс-капитана присвоить. Что им, жалко, что ли?
        Вот только когда послышался окрик: «Стоять! Бросай оружие!», подпоручику стало не до грез.
        Продовольственный отряд, наслышанный о партизанах, начал бросать оружие и спрыгивать с телег, показывая поднятые руки. Только один из солдат схватился за ружье, но тотчас же прогремел выстрел, простреливший ему кивер, давая понять, что шутить тут не будут!
        Сам подпоручик, не успевший даже удивиться, а не то что поднять пистолет или обнажить саблю, почувствовал, как его взяли за бока крепкие руки и начали вытаскивать из телеги, словно репку из грядки.
        - Смотри-ка, уже и подпоручика получил? - услышал Завалихин знакомый насмешливый голос. - Растете, юноша, растете! Поздравляю! Этак к концу года до полковника дослужитесь. Если живы останетесь… А это у вас что? Почетный легион с красным колпаком? Колпак - символ освобожденного раба. Неужто новый орден? За какие баталии? Попробую угадать, - издевался Клеопин. - Заслуженный офицер заслужил свои награды на поле брани с мирным населением? Или вы теперь в должности палача пребывать изволите?
        - Легко оскорблять безоружного человека, когда за вами стоят вооруженные солдаты, - гордо отозвался Завалихин, скрестив на груди руки.
        - Помнится, совсем недавно было наоборот, - снял Клеопин кивер, показывая подпоручику вдруг занывшие шрамы. - Что ж, роли поменялись. Только не обессудьте, сабли у меня нет - буду вас тесаком рубить. Будем считать, что в тот раз у нас с вами была дуэль. Вы свой выпад сделали, теперь мой черед.
        Штабс-капитан вытащил оружие, сделал несколько размашистых движений крест-накрест, прищурил глаз, как бы примеряясь, куда рубить, и тут подпоручику стало страшно. Дмитрий представил, как будет отдаваться в ушах хруст разрубаемого черепа (его черепа!) и даже услышал противное чавканье клинка, впивающегося в тело!
        - А-а-а, - тоненько закричал подпоручик, оседая на землю и закрывая голову руками. - Н-не тро-гайте м-ме-ня! - заблеял он, теряя сознание.
        - Верно, тесака вашего испугался, - сказал Сумароков, стоявший рядом. - А я вам сколько раз говорил, возьмите саблю, - укорил юнкер командира.
        - Думаете, сабли бы не испугался?
        - Хм… - призадумался Сумароков, а потом решительно сказал: - Пожалуй, сабли бы тоже испугался. Дозвольте спросить, господин капитан[10 - При обращении к старшему по званию вне строя, офицеры могли обращаться по имени-отчеству или опускали приставки - «штабс» и «под». Но, подчеркиваю, это касалось сослуживцев.], - замялся помощник командира и, дождавшись разрешения, поинтересовался: - Это он, тот самый?
        - Тот самый, - невесело кивнул Николай.
        - Я почему-то так и решил… - вздохнул юнкер.
        Сумароков не стал прибавлять, что он так решил, когда увидел, что командир, чей авторитет был для него выше Ивана Великого, машет клинком перед лицом безоружного человека. Этак с полгодика назад, он бы осудил начальство. Нынче же только и подумал, что на месте Николая Александровича не удержался бы, а просто зарубил мерзавца…
        - А саблю, Ваше Благородие, все-таки заведите.
        Клеопин улыбнулся. Сам понимал, что командиру и офицеру лейб-гвардии с саперным тесаком ходить неприлично, но привык он к «неблагородному» оружию. К тому же в условиях партизанской войны тесак гораздо удобнее, нежели парадная шпага - дровишек там порубить, окопчик вырыть…
        Придя в себя, Завалихин понял, что его привязывают к дереву в полный рост.
        - Очнулся, - услышал он голос Клеопина. - Рад, что вы умрете в сознании и памяти. Разрешаю помолиться перед смертью. Батюшки нет, грехи отпускать некому.
        - Простите меня, господин штабс-капитан, - заскулил Завалихин. - Умопомрачение нашло, не иначе.
        - Перестаньте, прапор, - поморщился Николай. - Вы все-таки офицер. Жили вы, как… шакал, так хоть умереть сумейте достойно.
        Осознав, что его сейчас расстреляют, Завалихин растер по грязному лицу слезы и сопли и сделал еще одну попытку:
        - Да, штабс-капитан, я виноват перед вами. Но если вы меня расстреляете, то чем вы лучше меня?
        - Я не буду вступать с вами в дискуссии, - сказал Клеопин. - Вас расстреляют вовсе не потому, что я хочу отомстить. Вернее, не только поэтому. Из-за таких, как вы, Россия стоит на краю пропасти. И если вас будет меньше, то это значит, что мы хоть на пядь, хоть на палец или - хотя бы на волосок от этой пропасти отойдем. Да что я тут распинаюсь? Командуйте, - бросил штабс-капитан фельдфебелю, возглавлявшему расстрельную команду.
        Фельдфебель Цветков построил солдат и, морщась от неприятного запаха, который начал исходить от «кавалера», приготовился отдать команду «Заряжай!»…
        - Отставить, - вдруг передумал Николай, давая отмашку нижним чинам.
        Солдаты с облегчением опустили стволы. Понимали, что расстреливать необходимо, но все-таки. Неприятное дело - живых людей расстреливать.
        - Куда его, Ваше Благородие? - деловито поинтересовался Цветков. - Понимаю, пули-то на эту гниду жалко. Может его того-сь, штыками? Штыки-то потом земелькой очистим… Или - повесим?
        - Знаешь, Максим Александрович, - улыбнулся Клеопин. - А пущай-ка он идет восвояси… Кому он такой… обделавшийся нужен? Дайте ему пинка, чтобы быстрее шел.
        - Пинка? - засомневался старый служака. - Ваше Благородие, а может, лучше расстреляем? Офицер как-никак. Что люди подумают?
        - А ты сам его спроси, что выберет. Выберет пинки - какой он после этого офицер? Не выберет - чёрт с ним, дашь ему пистолет, пусть стреляется.
        - И то правда, - облегченно выдохнул фельдфебель и пошел выполнять распоряжение командира.
        Надо ли говорить, какой выбор сделал «поручик»?
        Штабс-капитан Клеопин и сам не ожидал, что маленькая команда, состоящая из трех нижних чинов, одного юнкера-сапера и его, штабс-капитана, именовавшаяся «взводом» для самоуважения нижних чинов, разрастется до настоящего взвода, а потом - до целой роты. Все получалось само собой. Уже через две недели пребывания в поместье Щербатовых начали подходить люди. Ну, первых двух он сам и приблизил, потому что после «отлова» мародеров, «военнопленных» расстреливать не стали. Куда там расстреливать, если их пришлось спасать от разъяренных мужиков и баб? Спустя неделю откуда-то из леса выползло человек двадцать солдат во главе с фельдфебелем Цветковым. И все, как на заказ - бывшие саперы, сослуживцы юнкера Сумарокова. Стало быть, не все любимцы покойного императора Николая сложили головы.
        Пришлые были злые, некормленые и изрядно завшивевшие. На сапоги (вернее, на то, что когда-то так называлось) без слез не посмотреть. Шинели драные, мундиры - сопревшие, а нательное белье превратилось в сплошную дыру с копошившимися насекомыми. Но зато нижние чины сохранили не только погоны и кокарды, но даже батальонное знамя!
        Саперы учились быстро. Не зря Великий князь Николай Павлович, формируя новый род войск, отбирал туда самых толковых. Они и стали ядром будущего отряда.
        Ходить цепями в атаку, стрелять плутонгами, наводить переправы и взрывать мосты, - все это в ближайшее время, как полагал Николай, вряд ли понадобится. А вот «скрадывать» часовых, передвигаться бесшумно и втыкать не штык в грудь, как удобнее, а нож в горло - это необходимо сейчас! Партизанская война, знаете ли.
        Потом, прослышав невесть от кого о странном офицере, объявившем партизанскую войну Цареубийцам, приходили и другие. По одному, по два, а то и по дюжине, в Щербатовку пробирались уцелевшие «измайловцы», конногвардейцы, артиллеристы. Были даже «преображенцы» и «павловцы». Явился целый взвод «полтавчан», ранее служивших во 2-й армии. Как они прошли путь из Могилева до Санкт-Петербурга, не наткнувшись ни на солдат из армии императора, ни на мятежников, они и сами не поняли. Шли себе и шли, благо пейзане попадались приличные и хлебом-солью делились. Впрочем, бывали казусы и похлеще - в Отечественную войну шаромыжники[11 - Шаромыжниками называли французских солдат, дезертировавших из армии и добровольно сдавшихся в плен. Поводом к прозвищу послужило излюбленное обращение французов - «Шер а ми!». Явление французов из Смоленска в Олонецкую губернию (ныне - Карелия) реальный факт.] беспрепятственно доходили от Смоленска до Олонецкой губернии.
        Для начала народ приходилось выпаривать в бане, выжаривать из лохмотьев вшей и откармливать. С едой теперь недостатка не было. Крестьяне окрестных сел и деревень были готовы отдать последнее. Не то в благодарность за защиту, не то - из опасения, что иначе и сами возьмут. А скоро отряд и сам стал «зарабатывать» на пропитание, да еще и подкармливать пейзан.
        Штабс-капитан сам не заметил, как его команда выросла до полутора сотен штыков - больше, нежели бывало у него под началом в прежние времена. Николай жалел, что кроме него в команде не было ни одного офицера. Сумароков - он, конечно же, молодец, но все-таки юнкер - это еще не офицер.
        Одно хорошо, что нижние чины, собравшиеся под знамя Саперного баталиона (чем оно хуже других?) были далеко не новобранцы и воинское дело знали неплохо. А еще, памятуя кавказское прошлое, Николай старался уяснить - кто из его команды на что способен? В результате - нашлись умельцы, попадавшие из ружья в пятак на сто шагов; мастера на всякие ловушки (хоть на зверя, а хоть и на человека!); метатели ножей. Любое умение может сгодиться. К тому ж мастаки и сами тренировались, да и других учили.
        Разумеется, кроме учебы, отряд делал и то, что должен был делать: разгонял карательные отряды, сжигал запасы, приготовленные для отправки в столицу, отбирал провизию и фураж, что везли в обозах. Штабс-капитан отметил: груженые телеги двигались в Санкт-Петербург не иначе, как под конвоем солдат, а сами по себе крестьяне не очень жаждали везти ни съестные припасы, ни фураж - за товары рассчитывались бумажными деньгами, которые ни к черту не годились.
        Продовольствие и боеприпасы, которые удавалось отбить, приходились очень кстати. Крестьянам-обозникам возвращалась часть провизии, сено, а также телеги и кони. Кажется, мужики были довольны, что на них напали.
        С солдатами, сопровождавшими обозы, поступали по справедливости. Кто не успевал бросить ружье и поднять руки, получал пулю. Сдавшихся отпускали на все четыре стороны. Большинство уходило, но были и такие, что просились в отряд - брали, не брезговали. Что ж делать? Кто сейчас не без греха-то? Ничего, отмолит, отслужит. Главное, чтобы на руках крови не было.
        Офицеров ждала более печальная участь. Независимо от того - сами сдались или нет, расстрел был неминуем. «Нижние чины - народ подневольный, - говорил Николай. - А у господ офицеров был выбор. Встать ли в один строй с изменниками или выступить против них, сохранив свою честь и жизни людей!»
        К вящему сожалению штабс-капитана, за месяц войны с мятежниками на счету отряда насчитывалось лишь пять расстрелянных офицеров. Лучше бы веревка - пули и порох целее, но преступить через себя Николай не мог. Все-таки офицеры, пусть и мятежные, а веревка, она для шпионов. А он и так задумывался - а имеет ли он право вершить суд? И кто ему такое право давал? «Впрочем, - утешал себя штабс-капитан, - после установления законной власти я готов отвечать перед высшей инстанцией за самоуправство». Что уж там с ним сделают - простят ли, лишат ли чинов и званий, отправят на каторгу, расстреляют - примет любое решение! (В душе Николай был уверен, что до светлого будущего он просто не доживет!)
        Ну, а покамест - ловить и расстреливать!
        Чтобы соблюсти справедливость, следует отметить, что борьбой с солдатами Временного правительства (мятежниками, революционерами - как там еще их называть?) занимался не только отряд штабс-капитана Клеопина. Были и другие, оставшиеся в пределах Санкт-Петербургской губернии: рота матросов Кронштадтского гарнизона, эскадрон лейб-гвардии Драгунского полка во главе с полковником Бедрягой - героем войны 1812 года. Были и другие, менее известные. Но тактика, избранная ими для борьбы с мятежниками, оказалась неудачна. Бедряга, изначально взявший сторону Временного правительства, уже через неделю после восстания осознал его последствия и попытался искоренить мятежников силами одного эскадрона (он рассчитывал, что гвардейцы, устыдившись содеянного, последуют его примеру), но наткнулся на пушечную картечь, в считанные минуты истребившую сотню «безбородых шатенов на гнедых лошадях». Матросы, вместо того, чтобы захватить казематы с порохом и пушки, попытались соперничать в штыковой атаке с «измайловцами» и были перебиты.
        Были воинские команды, пытавшиеся совместить партизанскую борьбу (действия на дорогах, прилегающих к столице) с обычной пехотной тактикой. Однако из-за превосходства сил противника (все-таки гвардия!) такие отряды очень быстро уничтожались.
        Николай, начиная партизанскую войну, следовал правилам, с которыми познакомился на Кавказе. Во-первых, не вступать в непосредственный бой с превосходящими силами противника, не изображать из себя героев. Есть возможность убить - убей. Нет - убегай. Ничего зазорного в этом нет. Коли останешься жив - сможешь сделать больше, нежели когда будешь мертв. Во-вторых, чаще меняй дислокацию, чтобы противник не смог отыскать твою базу. В-третьих, следует иметь добрые отношения с мирными жителями. Иначе, они же тебя и выдадут.
        Партизанская война Клеопина очень быстро стала известна в столице. Первоначально на поимку партизан отправляли небольшие силы, с которыми отряд справлялся. Либо заводили столичных «птичек» в какие-нибудь дремучие леса и болота, а дорогу обратно не указывали.
        Из показаний солдат-перебежчиков штабс-капитан узнал, что после возвращения в столицу подпоручика Завалихина (может, следовало все-таки расстрелять?) на его поимку Бистром отрядил целый баталион.
        С сотней солдат, что были сейчас под рукой, нечего и думать о войне с превосходящими силами противника. Да и село, где квартировал отряд, было не очень удобным - тесновато, к тому же и крестьян не хотелось подставлять под удар карателей. По мнению партизанского начальника, следовало бы уйти в какой-нибудь уездный городок, где в достатке обывательских домов для постоя. И где, как положено, должны были наличествовать государственные магазины с мукой, порохом и свинцом. Ну а если новая власть уже успела все забрать, можно бросить клич по дворянству, чтобы поделились охотничьими припасами. Только - куда идти?
        Клеопин выбрал Тихвин. Городок небольшой, но удобный. В том смысле, что расположен на водной системе, соединявшей Балтийское море с Волгой. Опять-таки, вспомнив о каналах, можно вспомнить о родной «Мариинке», соединившей «Тихвинку» с Волгой через Белое озеро и Шексну-реку, откуда и рукой подать до родного Борисоглебского. Ну, немаловажным еще казалось и наличие монастыря, где хранилась икона Тихвинской Божией Матери…
        Через сутки штабс-капитан приказал выступать.
        Впереди, как и положено на марше, шествовал командир, а замыкающими шли заместитель Сумароков и фельдфебель Цветков, произведенный в главного интенданта. Интендантствовать, правда, было еще не над чем. Команда не имела не то что обоза, а самой захудалой телеги. Не было коня и у командира. Штабс-капитан полагал, что раз он возглавляет роту, то и лошадь ему не положена. Лукавил, конечно. Те лошади, что были у крестьян, под седло годились. В бой на них не идти, а в дорогу - сойдет. Но денег для покупки не было, а отбирать у селян казалось бесчестным делом.
        Все запасы уместились за спиной у солдат. А что? Всё, как и положено. Одна половина ранца занята сухарями (недели на две хватит!), другая - порохом и пулями. (В ранец бы еще запасные штаны, да подвертки, но где ж их взять-то?) Маловато, но это все, что удалось наскрести. Для мелких стычек сойдет, а крупного боя, хотя бы с двумя ротами полного состава все равно не выдержать! Часа через два после выдвижения, когда команда уже стал подумывать - а не пора ли делать привал, тот возник сам. Штабс-капитан, возглавлявший движение, первым и увидел бегущего разведчика.
        Команда штабс-капитана двигалась не або как, а с разведкой. Ежели, перевести сие с военного языка, это означало, что штабс-капитан отправил впереди колонны двух нижних чинов - из прибившихся к отряду дезертиров. Выглядели они соответствующе - вместо киверов - размочаленные крестьянские треухи, на ногах - лапти. Опять же - погоны спороли давно, а новые сделать было не из чего. Ну, а чтобы не пугать народ, ружей «охотники» не имели. На двоих было два ножа и пистолет.
        - Стойте, Ваше Благородие! - кричал разведчик, размахивая руками.
        Клеопин поднял руку, останавливая движение колонны.
        - Что там у вас? - спокойно спросил штабс-капитан. - Отдышитесь и доложите по форме.
        Откашлявшись и отплевавшись от пыли, разведчик доложил:
        - Ваше Благородие, мы гонца поймали, что в Питер скакал. Унтер-офицер, из «преображенцев». Нас увидал, коня остановил и пистолет вытащил. Я, говорит, гонец. Прочь, мол, с дороги! А Темка, напарник мой, поклонился ему низенько, грит: «Простите, мол, господин офицер, крестьяне мы тутошние». Это унтеру-то! А сам хвать, да за ногу его с коня и стянул. Ну, тут и я немножко помог.
        - А чего бежать-то было, - пожал плечами штабс-капитан. - Стояли бы себе. Мы ведь и так к вам шли.
        Разведчик только руками развел, показывая всем видом, что очень уж хотели они с Темкой побыстрее показать себя в деле.
        - Молодец, братец. Хвалю! - одобрительно похлопал офицер его по плечу.
        - Рад стараться, Ваше Бродие! - ответствовал тот, как положено солдату с десятилетней выслугой, пропуская командира вперед, к «языку».
        Хорохориться или играть в героя гонец не стал. Сообщил, что в Тихвине стоит около полубаталиона «преображенцев» во главе с прапорщиком Рогозиным. Уездные власти, отказавшиеся перейти на сторону Временного правительства, сидят под стражей. Штатная воинская команда во главе с поручиком Наволокиным почти полгода просидела в осаде, в монастыре, но недавно из-за нехватки провизии сдалась. Собственно, из-за этого гонец и был отправлен в Петербург, потому что Рогозин не знал - а что же ему делать с арестантами?
        Клеопин сломал сургуч на пакете и прочитал рапорт, направленный на имя самого Батенькова:
        «Ваше Высокопревосходительство. Осмелюсь сообщить, что злокозненная тихвинская воинская команда в составе двадцати нижних чинов, двух капралов и отставного поручика наконец-то задержана и в настоящее время содержится под стражей в подвале келейного корпуса Успенского монастыря. Прошу дать инструкцию на предмет дальнейших действий. Надлежит ли мне их расстрелять как военнопленных или повесить как изменников? Напоминаю господину Верховному Правителю, что при наличии в каждой роте всего лишь шестидесяти штыков изыскивать караульные команды полагаю затруднительным. В данный вынужден выставлять дозоры из числа городской милиции. Прошу Вас прислать подкрепление. К сему - временно исправляющий обязанности командира гарнизона, командующий ротой лейб-гвардии Преображенского полка прапорщик Рогозин».
        «Совсем плохи дела у бунтовщиков, ежели гвардейскими ротами командуют прапорщики. И что это за власть такая, если ротный напрямую обращается к председателю правительства?» - развеселился Клеопин, прочитав рапорт.
        Место «пленения» гонца стало стихийным привалом. Но уже через час команда пошла дальше, на Тихвин. Соображения стратегов, что атаковать противника следует превосходящими силами, ни командира, ни его бойцов не волновали.
        Верховой пришелся очень кстати. Теперь Клеопин мог с чистой совестью сесть на коня. Соответственно, по законам войны, сапоги и шинель военнопленного обрели новых хозяев. Гонец, хоть и вздыхал, но с имуществом расстался без особой грусти. Чай, лето нынче, а до Петербурга он как-нить и сам доковыляет.
        Глава четырнадцатая
        Освобождение Тихвина
        Май 1826 года. Санкт-Петербургская губерния
        За восемь лет службы штабс-капитан Клеопин никогда не пренебрегал Уставом. Неважно, что там прописаны и благоглупости, кои могут придумать лишь паркетные шаркуны, но Устав - это закон для солдата. Коль скоро сказано, что «при прохождении населенных пунктов полковые знамена должны быть расчехлены, а прохождение осуществляется парадным строем, при исполнении полковой песни», то так тому и быть. Поставив впереди колонны самых нарядных (сиречь менее оборванных), командир подозвал фельдфебеля:
        - Максим Александрович, доставай знамя!
        - Слушаюсь, Ваше Благородие! - вскинул ладонь под козырек Цветков и кинулся выполнять приказ.
        Знамя Саперного баталиона, береженое с прошлого года, было развернуто по ветру. И хотя оно кое-где слежалось, но идти под стягом стало не в пример веселее.
        При въезде в город, около покосившейся черно-желтой будки и шлагбаума стояли два градских обывателя, напялившие поверх армяков солдатские пантальеры с тесаками. Ружей при них вообще не было. Милиционеры, развесив уши, слушали солдатскую песню.
        - Открывай! - рявкнул Клеопин, не соизволив даже остановить коня.
        Один из «милиционеров» вякнул было: «Кто такие?», но второй уже ринулся тянуть веревку, поднимая вверх видавшую виды жердь.
        - Молодцы, служилые! - похвалил «дозорных» штабс-капитан.
        Загордившиеся обыватели попытались отдать офицеру честь, старательно прикладывая к парадным картузам не два пальца, как положено, а всю ладонь.
        Двигаясь по главной улице, Клеопин приостановил коня и заехал во фланг отряда, пропуская подчиненных вперед.
        - Братцы, а в городе-то кто-нибудь бывал? Монастырь-то где? - негромко спросил он народ.
        - А пойдемте, Ваше Благородие, все прямо да прямо. Авось да выйдем! - бодро отозвался кто-то из служивых.
        «Авось» не подвело. Не сворачивая с тракта, плавно переходящего в главную улицу Тихвина отряд дошел до обители.
        Около ворот уныло переминался с ноги на ногу часовой в мундире «преображенца».
        - Здорово, братец! - весело крикнул Клеопин с седла. - Вызывай караульного начальника, пусть передаст прапорщику Рогозину - мол, подмога из Питера пришла.
        - Подмога! - радостно завопил часовой. - Сейчас, Ваше Благородие, мигом господина прапорщика кликну!
        Вместо того, чтобы свистком подозвать разводящего или начальника караула, часовой прислонил ружье к стене и скрылся внутри, даже не соизволив прикрыть за собой дверцу.
        «Ну, елки же в пень! - с немалой досадой подумал Клеопин. - Да что же такое творится-то?! Пороть!»
        Такого и в страшном сне не приснится! Впрочем, партизанам разгильдяйство было на руку! Спешившись, штабс-капитан оставил в воротах двух солдат и прошел внутрь монастыря, раздавая команды воинам.
        Николай, хоть и не знал точной планировки Тихвинского монастыря, но предполагал, что оно будет похожим на другие обители, где приходилось бывать. Первое - где могут находиться и противник и пленные? Ну, уж точно не в храмах! Да и монашеские келии тесноваты для постоя. Стало быть, это может быть либо гостиница, либо трапезная… Точно - у одного из зданий, по внешнему виду самого старого, рядом со звонницей, толпилось с десяток солдат - темно-зеленые мундиры с красной отделкой и золотым шитьем на воротниках и обшлагах! Орлы! Как-никак первый гвардейский полк России! Рядом с солдатами стоял совсем молодой офицер. Надо полагать - тот самый прапорщик Рогозин. Не мудрствуя лукаво, штабс-капитан Клеопин подвел свой отряд поближе и скомандовал:
        - Взвод, цель-с! Господин прапорщик, вы арестованы! Прошу вас сдать шпагу и пистолет!
        Офицер заколебался, но солдаты, ошарашенные внезапным появлением врага, даже не подумали сопротивляться.
        - Прапорщик, - чуть строже сказал штабс-капитан. - Скомандуйте вашим людям, чтобы сложили оружие. Я не хочу излишнего кровопролития, тем более - в святой обители!
        «Преображенцы», не дожидаясь команды, принялись складывать ружья и снимать пантальеры с тесаками. Рогозин, помедлив с минуту, вытащил из ножен шпагу. Но вместо того, чтобы сдать ее - протянув эфесом вперед, ухватился за рукоятку и отпрыгнул в сторону.
        - Не стрелять! - остановил Клеопин возможный залп. - Сам возьму!
        Не обнажая тесака (офицерской шпагой он так и не обзавелся!), штабс-капитан поднял одно из ружей с примкнутым штыком.
        Наверное, прапорщик Рогозин был хорошим фехтовальщиком. Или, по крайней мере, считал себя таким. Но против ружья в умелых руках шансов у него не было - шпага столкнулась со штыком и была выбита из рук.
        - Взять его, - приказал Клеопин своим солдатам, будучи не в том настроении, чтобы устраивать тут дуэли: - Где остальные? - обратился он к плененному офицеру.
        Рогозин, горделиво скрестив руки на груди, презрительно фыркнул:
        - Роялистам отвечать не буду!
        - Ладно, гражданин якобинец, - устало вздохнул Николай и повернулся к солдатам. - Ну-с, где народ болтается?
        - В городе все, - подавленно сказал один из «преображенцев». Кажется, тот самый часовой.
        - Юнкер, - подозвал Клеопин своего заместителя. - Возьмите взвод и становитесь к воротам. Всех впускать, разоружать и никого не выпускать. Лукин, вы со своей командой - караулить пленных! Остальные - за мной. Ну, а ты, горе-караульщик, покажешь, где пленные содержатся.
        В подвале под трапезной обнаружились не только гарнизонные солдаты с поручиком Наволокиным, но и монахи. Когда пленных выводили, кое-кого из иноков пришлось выносить на руках.
        Последним узилище покинул седобородый подтянутый старец. Судя по высокому клобуку и панагии на груди - настоятель.
        - Отец игумен, а вас-то за что? - спросил Николай.
        - А нас, сын мой, за то, что пытались увещевать заблудших. Вот, прапорщик и изволил… - грустно улыбнулся.
        Николай, воспитывавшийся матушкой в уважении к ангельскому чину, непроизвольно сжал руки в кулак. Но все-таки, превозмогая ярость, снял кивер и подошел под благословление.
        - Батюшка, благословите!
        - Бог благословит, - осенил его игумен крестным знамением. Потом, прижав голову штабс-капитана к своей груди, поцеловал в лоб: - Будь осторожен, сын мой. Не озлобься!
        У Николая навернулись слезы. Давно, ох как давно он не то что не исповедовался, но даже и не подходил к руке священнослужителя!
        - Простите владыка, как же тут не озлобиться…
        - А ты попробуй, - улыбнулся старец не «отеческой», а настоящей отцовской улыбкой. - Делай, что надлежит, но помни, что братья это твои, хоть и заблудшие. Что же делать, сын мой, раз они такие? Да и сам-то подумай, разве простые солдаты виноваты? Да и прапорщик этот… Молодой еще, глупый. Ты уж, сын мой, не наказывай его строго. Ну, занимайся войском, а я к братии пойду, да и за Иконой присмотреть надобно. А к вам я послушника пришлю, чтобы показал - где разместиться, да как обустроиться.
        Осенив крестным знамением солдат - как освободителей, так и недавних гонителей, игумен пошел, держа левую руку так, как будто бы долгие годы придерживал ножны…
        Николай смотрел вслед уходящего игумена, раздающего благословления и думал. Пожалуй, если бы не слова настоятеля, он бы уже приказывал вывести за монастырские стены прапорщика Рогозина и расстрелять мальчишку. Теперь он такой приказ отдать не мог. Только надолго ли хватит выдержки? Ну, по крайней мере, он будет стараться…
        Пока Николай разговаривал с настоятелем, Сумароков успел разоружить еще человек пятнадцать, возвращавшихся из города. Судя по узлам с барахлишком, «революционеры» делали вылазки как на вражескую территорию.
        Ближе к вечеру в подвале под трапезной сидело около семидесяти солдат Преображенского полка. Штабс-капитан Клеопин решил отложить до утра все формальности (если можно было так сказать), связанные с планами на будущее и взаимоотношениями с местными властями, пребывавшими где-то в городе под арестом. Поручив юнкеру расставить посты, а фельдфебелю озаботиться ужином и пополнением солдатского гардероба (ну нельзя же допускать банального «обдирания» военнопленных!), штабс-капитан ушел спать. Пожалуй, впервые за последние месяцы он мог выспаться в сравнительном спокойствии и безопасности. Такой возможностью было грешно не воспользоваться.
        Утром в монастырь прибыли представители местной власти, освобожденные из «узилища»: пожилой капитан-исправник, городничий, предводитель местного дворянства и пара купцов.
        «Отцы города», отказавшиеся принять присягу на верность Временного правительства, не были заключены в какие-то мрачные тюремные казематы, коих в Тихвине не было, а посажены под домашний арест… Городские чиновники, по простоте душевной, решили, что наконец-таки вернулась императорская власть, пославшая регулярное войско для наведения порядка. А при виде сотни разношерстных бойцов уже не знали, что и подумать.
        Клеопин пригласил всех в отведенную для него «командирскую» келию. На совет, так сказать. Туда же был допущен юнкер Сумароков и поручик Наволокин. Приглашали и отца настоятеля, но тот отмахнулся - без меня, мол, справитесь.
        Городничий Фирсанов, красномордый отставной подполковник, решил, что возглавлять совещание должен он. Капитан-исправник, подпоручик в отставке, держался в тени. Дворянский предводитель как человек статский, хоть и коллежский асессор, помалкивал, а купечество делало вид, что его тут и вообще нет.
        - Что же, господин штабс-капитан, - покровительственно начал Фирсанов. - За службу - благодарю. Теперь, я полагаю, надо выработать план совместных действий. Как старший по званию я назначаю вас…
        - Благодарю вас, господин статский советник, - перебил Клеопин. - Очень признателен. Но думаю, что своими людьми я буду командовать сам. Более того, собираюсь переподчинить себе ваших гарнизонных солдат.
        Фирсанов, которого поименовали не по армейскому званию, а по статскому чину, побагровел. Выйдя на гражданскую службу, он получил чин, на ранг выше прежнего, армейского. Но статский советник, хоть и приравнивался к армейскому полковнику, был ему далеко не равен…
        - Господин Клеопин, как старший по званию… - повторил он.
        - Полноте, господин подполковник, - вмешался исправник. - Штабс-капитан абсолютно прав.
        Городничий свирепо покосился на капитан-исправника, но смолчал. А что тут скажешь? Городничий, он власть городская и в его подчинении находятся два будочника со старыми алебардами. Для градских обывателей, купечества да канцелярских он - царь и Бог. А капитан-исправник возглавляет всю судебно-полицейскую власть в уезде. Именно ему и подчиняется штатная воинская команда. И если раньше отставной подпоручик слушался городничего в силу сложившегося пиетета к обер-офицерам, то теперь ситуация переменилась.
        - Господин, штабс-капитан, каков ваш план? Какие вы собираетесь предпринять действия? - поинтересовался капитан-исправник, «выходя из тени» и дав всем присутствующим понять - кто теперь главный.
        - Прежде всего, хотелось бы услышать от присутствующих, на чьей стороне каждый из них? Что касательно меня, то считаю своим долгом сохранять лояльность Его Высочеству государю Михаилу Павловичу.
        - Его Величеству императору Михаилу, - поправил Клеопина капитан-исправник. - Государь недавно был коронован.
        - Увы, господин исправник, - покачал Николай головой. - Пока я не произносил слов присяги, то называть Михаила Павловича Его Величеством не имею права. Для меня он законный наследник тех императоров, коим я присягал.
        - Это все по форме, господа, - встрял в разговор поручик Наволокин. - По сути - мы, то есть моя команда, - поправился он, - за Михаила Павловича. Кто он сейчас - император ли, цесаревич ли, или Великий князь - несущественно.
        - Вы правы, господин поручик, - согласился Клеопин. - Остальные господа думают так же?
        Городничий, капитан-исправник и предводитель согласно кивнули. Купцы немного замешкались, переводя взоры на городничего.
        - Истинно так, батюшка, - закрестились бородачи, поймав свирепый взгляд Фирсанова.
        - Вот и замечательно, - облегченно кивнул штабс-капитан. - А теперь мне бы хотелось знать - что же у вас тут такое произошло? И как вы, господа, отдали мятежникам город, вверенный вашему надзору? Не обижайтесь, это я не в укор говорю, а чисто из любопытствования.
        Городничий засопел, предводитель дворянства оттопырил губу, а капитан-исправник смущенно отвернулся. Купечество зачесало бороды, показывая, что их-то дело маленькое.
        - А как же его не отдать, когда пришел целый полк? - рассудительно сказал поручик. - Да тут еще и слухи разные. Власть, мол, теперь у Временного правительства, император убит. Что я мог сделать со своей полусотней? И то полусотня-то токмо по штату, а на самом-то деле… Кого мог, собрал, да сюда, к владыке.
        - Как же вы столько времени оборону сумели держать? - поинтересовался Клеопин, мысленно прикидывая длину монастырских стен, которые, по его разумению, мог удержать полк. Да и то при поддержке артиллерии. А тут полурота.
        - Да мы и не держали вовсе, - смущенно признался Наволокин. - Сидели тут, под крылышком у отца-настоятеля. Мятежники там, в городе, а мы - здесь. Сидели, пока еда была, а потом я солдата с белым флагом послал - выходим на переговоры.
        - То есть вас никто не штурмовал? - уточнил штабс-капитан.
        - Никто, - виновато пожал плечами поручик. - Первое время, пока в городе солдат было много, они к воротам подходили, лаялись матерно. А потом куда-то расползлись. Два баталиона обратно в Питер ушли, остался только прапорщик этот, Рогозин, а с ним две роты. Но все одно - их сто двадцать, а то и поболе, а нас - двадцать шесть. Мы, может быть, еще бы посидели. У владыки-то еще и зерно было, можно бы молоть да хлеб печь.
        «Вот это да!» - развеселился Клеопин. А ведь пройдет годика два, будет наш поручик героем «Тихвинской обороны» или - «Тихвинского сидения». Глядишь, «Владимира» с мечами на грудь повесят, а то и «Георгия».
        - А что до нас, - сообщил капитан-исправник, - то пришли к нам поутру на квартиры, идемте, мол, в присутственные места, присягу приносить. Присягу мы давать не захотели. Думали - повешают или расстреляют. Так нет же, развели по домам и приставили по солдату.
        - Повезло вам, господа, - скривил рот Клеопин. - В других-то городах, как я слышал, там и вешали и резали. А у вас - красота!
        - Да какая же красота, батюшка, - неожиданно сказал один из купцов, вроде бы первый бургомистр городского магистрата. - От «красоты» этой одни убытки. Я ведь раньше в Питер зерно поставлял. А сейчас…
        - А что, не нужно Питеру зерно? - удивился Николай.
        - Еще как нужно. И зерно нужно, и мясо, и молоко. Только вот власти платить за это не хотят! Дают вместо денег ассигнаты. У меня энтих ассигнатов цельный сундук скопился. А куды я их девать буду? Зерно-то за бумажки теперь никто не продает. В Рыбной слободе, Рыбинске нынешнем, был, так меня на смех подняли. Говорят, серебром плати или теми деньгами, что в Москве печатают. Где же серебро-то добыть или «московские» деньги? А прапорщик Рогозин говорит - не будете хлеб за бумажки отдавать, дак сюда войска придут, на постой встанут и все подчистую заберут. Я уже весь прошлогодний запас задарма отдал. А на что я буду нонеча зерно покупать?
        - И с барками да с железом так же, - встрял и второй бородач. - Барки тоже денег стоят. У меня торговля «тихвинками» да «унжанками» от Сяси и до Волги. А в Питер по Тихвинке да Маринке теперь никто ни зерно, ни мясо везти не хочет. Лодки только солдаты берут, да и то за бумажки. Был недавно в Череповецком уезде, в Борисоглебском. Тамошние мастера мне как свойственнику маленькие барки по дешевке уступали. Дак там тоже - давай, говорят, серебром, а не то - никаких тебе лодок…
        - В Борисоглебском был? - заинтересовался штабс-капитан, услышав о родине. - И как там? Как помещик тамошний?
        - Да я ить был-то там дня два всего, - пожал плечами купец. - Про помещика ничего и не знаю. Вроде бы половина села теперь у другого хозяина, никак Щербатова. Вроде живет с семьей, никто не помер. А вы, Ваше Благородие, бывали там? - Да я родом из тех мест, две версты от Борисоглебского. Может, знаешь деревню Панфилку? Там у меня маменька осталась.
        - Так вы, Ваше Благородие, сыночек Аглаи Ивановны? Николай Александрыч? - расплылся бородач в улыбке. - Знаком-с, знаком-с. У ейного управляющего, свояка моего, я ведь и останавливаюсь. Он мне и говорил, что у барыни, мол, сын - офицер-«кавказец» и кавалер, в крепости сейчас сидит как государственный преступник! А барыня-то все убивается!
        - Вот, как видите, уже не сижу, - глухо сказал штабс-капитан, помрачнев. Еще бы! Скажут же такое - «государственный преступник!»
        Взгляды присутствующих стали сочувственно-подозрительными. Ишь ты - в крепости сидел! У нас ведь как говорят: «Сам ли украл, у него ли украли? В общем, замешан».
        - А знаете, господа, что с точки зрения новых властей мы все - государственные преступники! - хохотнул капитан-исправник. - И в формулярах будет запись: «Находился под арестом!» А уж под каким там, домашним или нет - никто разбираться не будет!
        - Ладно, господа - это лирика, - построжел штабс-капитан. - Реальное положение дел у нас гораздо хуже. Как я полагаю, мятежные солдаты задержаны далеко не все. Кое-кто успел скрыться…
        - Да не кое-кто, а человек пятьдесят сбежало, - подметил поручик Наволокин. - Никто мятежников не искал, не арестовывал. А среди них были не только пришлые, но и свои.
        - И такие были? - удивился штабс-капитан, а потом подумал: «А чего тут удивительного-то? На площади Сенатской стояли не только военные, но и гражданские».
        - Считайте, штабс-капитан, вся молодежь канцелярская, - загрустил городничий. - Да еще и молодые депутаты от дворянства. Человек пятнадцать изменщиков наберется… Это не считая тех, кто уже в Питере. Они ведь, паразиты, и приходили нас арестовывать, якобинцы доморощенные, туды их…
        - Тем паче, - продолжил свои рассуждения Клеопин. - Стало быть, дня через два они будут в Питере с докладом. И в лучшем случае через неделю здесь будут войска.
        - Можно опять в осаду садиться, - без особого энтузиазма высказался Наволокин. - Припасов побольше заготовить. По деревням послать, закупить. Стены высокие, отсидимся. Только вот скучно будет. Мы, пока сидели, чуть с тоски не умерли.
        - Думаю, скучать не дадут, - улыбнулся капитан-исправник. - Подтащат сюда пару пушек, да по воротам вмажут. Помнится, в одна тыща осьмсот тринадцатом году, когда мы в Саксонии были, барон тамошний нас на постой впускать не хотел. Ну, выкатили пушку на прямую наводку, да по воротам и вдарили. Не токмо ворота, а вся стена - вдребезги!
        - Да тут и артиллерии не понадобится. Откровенно говоря, стены можно и без пушек одолеть, - вспомнил свои кавказские приключения Клеопин. Углубляться в воспоминания не стал, а только вздохнул: - У нас не хватит людей, чтобы защитить весь периметр. Посему как командир отряда считаю необходимым пополнить боеприпасы, амуницию и отойти туда, где будет возможность сражаться.
        - А может, - неожиданно заробел городничий, - следует послать письмо Его Императорскому Высочеству? Пусть они подмогу пришлют…
        - Подмогу-то, государь, может, пришлет, - буркнул городничий. - Только когда? К тому времени нас тут не под домашний арест, а в каземат посадят.
        - Если только к стене не поставят, - мрачно дополнил Сумароков. - Как ставят, я в Питере насмотрелся…
        - Страсти-то какие, - закрестился бургомистр. - Че делать будем, Ваше Благородие? Вы только прикажите, а мы - все исполним. Чую я, что подводы нужно готовить да провизию загружать…
        - Скорее уж, лодки да барки, - уточнил повеселевший штабс-капитан.
        - Куда выдвигаться-то будем? - деловито спросил купец. - Сколько барок понадобится? У нас сейчас десятка не наберется.
        - Как, милейшие, звать-то вас? Уж простите, запамятовал.
        - Кузьма Иванов, Петров сын, - с достоинством поклонился бургомистр. - Купец второй гильдии.
        - Кузьма Семенов, Семенов сын, - наклонил голову ратман. - Купец второй гильдии.
        - Ну вот, целых два Кузьмы, - удивился Клеопин. - У князя Пожарского, помнится, только один Кузьма был, а какое дело сделал! Всю Россию освободили, да еще и царя на престол возвели! Я, хоть и не князь, но зато вас - сразу двое!
        Заслышав такое, оба купчины приосанились. Городничий же, напротив, пригорюнился. Срываться с насиженного места ему явно не хотелось.
        - Итак, господа офицеры! - официальным тоном произнес штабс-капитан. - Будем выступать завтра.
        При этих словах не только действительные и отставные военные, но даже и статские, включая бородачей, как-то построжели ликами.
        - Кузьма Иванович, - посмотрел Клеопин на бургомистра. - Кузьма Семенович, - перевел он взгляд на ратмана. - Вы изыскиваете лодки и провизию.
        - На сколько едоков? - деловито спросил поднявшийся бургомистр.
        - Думаю, на двести-триста, - прикинул Клеопин. - Наши отряды да, может быть, кто-то из «преображенцев» захочет выступить с нами. Ну, а уж с градскими обывателями разбирайтесь сами. Пойдут они, не пойдут - дело хозяйское. Господин градоначальник, - кивок в сторону городничего, - попрошу вас изъять у горожан все оружие, включая охотничьи ружья. Господину капитан-исправнику и господину предводителю дворянства, думается, стоит объявить о созыве охотников. Разошлете депеши в уезд, пусть догоняют войска. Ну, а я с господами офицерами пойду разбираться с военнопленными.
        В широком монастырском дворе, неподалеку от Успенского собора, где хранится Икона Тихвинской Божией Матери, были построены три отряда. Первый - самый многочисленный, но и самый «разномастный». На плечах погоны разных цветов, соответствующие полкам: красные - саперные, черные - артиллерийские и белые, пехотные. Впереди отряда стоял юнкер Сумароков, назначенный командовать ротой, сияющий, как надраенный самовар. Должность, как не крути - обер-офицерская. Второй отряд во главе с Наволокиным по форме одежды мало отличался от первого. Разве что мундиры поприличнее. Но только знающий человек, глядя на воротники желтого цвета при красных погонах определит, что это солдаты «штатной воинской команды», комплектовавшейся из инвалидов, да из тех, кто по росту не дотянул до положенных двух аршинов и двух вершков.
        Между «партизанами» и штатной воинской командой в «коробке» стояли военнопленные - в мундирах, но уже без шинелей и босые. С прапорщика Рогозина, уважая его звание, сапоги не сняли.
        Штабс-капитан лейб-гвардии егерского полка по привычке прижал эфес тесака и в который раз подумал, что нужно бы раздобыть саблю. Оглядев строй, Клеопин начал речь.
        - Соратники, - сказал Николай, избегая привычного «господа офицеры» и «братцы». - Завтра мы выступаем в поход. Наша задача - собрать всех, кто может носить оружие, выйти к городу Череповцу и получить приказ от законного правителя - Его Императорского Высочества Великого князя Михаила. Мы с вами солдаты, поэтому должны защищать нашу Веру, нашего Царя и наше Отечество! Думаю, что после победы никто не будет обделен монаршей милостью.
        Николай сделал паузу, во время которой солдаты получили возможность осознать услышанное и не очень стройно крикнуть: «Ура!». Все-таки сражения сражениями, а «монаршая милость» - это уже что-то весомое. Для того же Сумарокова - звание прапорщика и крестик, пусть Анненский, на сабельный эфес, для солдат - срок службы не в двадцать пять, а хотя бы в десять лет и выходной пенсион, на который можно и домишко поставить и хозяйство завести. Ну и для остальных, включая самого Клеопина, «милость» представлялась чем-то материальным…
        - Господа нижние чины лейб-гвардии Преображенского полка, - обратился штабс-капитан к мятежникам, игнорируя прапорщика. - Вы перешли на сторону цареубийц. Предлагаю всем желающим войти в наш партизанский отряд и начать борьбу с врагами Отечества. Думаю, тем самым вы сможете искупить кровью свою вину и получить монаршее прощение.
        Строй «преображенцев» не колыхнулся. Видимо, после Сенатской площади, когда они стреляли в спину своих товарищей, веры в прощение уже не было.
        - Никак нет, господин штабс-капитан, - вышел из строя пожилой солдат с капральскими нашивками и полным «бантом» медалей. - Не можем мы с вами пойти. Вы-то, может быть, и добрый человек, но есть и другие, повыше вас. И ваши нас не примут, и наши будут предателями считать. Лучше вы нас из стен выведите, чтобы землю святую не пачкать, да расстреляйте. Не хочется мне на старости-то лет повешенным быть.
        Николай, прикусив губу, посмотрел на своих солдат. Возможно, саперам и прочим было жаль «преображенцев», но коли командир прикажет - расстреляют всех или переколют. Что ж делать… Рота «преображенцев» - это вам не солдатики, сопровождавшие обозы. Роту отпускать восвояси никак нельзя. И оставлять нельзя. Война.
        Клеопин уже нахмурил брови, готовясь отдать приказ, думая - не предаст ли голос, не даст ли «петуха», как сзади послышался голос игумена:
        - Подожди, сыне. Дозволь вмешаться… Отойдем в сторонку, на пару слов.
        Удивленный штабс-капитан послушно пошел за настоятелем.
        - Капитан, - обратился игумен, как старший по званию. - Ты их мне оставь. Пусть, кто захочет, в обители останутся.
        - Тут? Монахами?
        - На все воля Божия, - покачал головой игумен. - А ты их здесь оставь, в монастыре. Пусть трудниками побудут.
        - Трудниками? - недоверчиво спросил штабс-капитан, переводя взгляд на «преображенцев». - Да много ли такие наработают?
        - Дел у нас много, а мнихи мои - старые да хворые. - А там - как Бог даст.
        - Управишься, отче? - недоверчиво посмотрел штабс-капитан на игумена. - Солдаты все-таки, почти рота…
        - Да уж как-нибудь, - улыбнулся настоятель так, что Клеопин больше не сомневался - еще как управится! Чувствовалась в игумене сила.
        Уже без сомнений Николай вскинул ладонь к киверу - словно бы старшему по званию честь отдал и вернулся к строю. Еще раз оглядел разношерстную команду, остановив взор на «преображенцах», и рявкнул:
        - Слушать сюда! Желающие послужить святой обители…
        Николай не успел завершить фразу, как из строя самовольно вышел старый капрал и бодро подошел под благословление настоятеля. Штабс-капитан опешил от такой наглости, но говорить ничего не стал, потому что сам настоятель негромко, но твердо прикрикнул на остальных «преображенцев», собравшихся подойти к руке владыки:
        - Стойте-стойте, дети мои! Подождите немного… А ну, встать в строй!
        - Владыка, какая тут самая грязная работа? - спросил Клеопин.
        - Ну, та самая, нужник чистить, - повеселел настоятель. - Как в сортир ходить, так все горазды, а как чистить - так и не найти никого.
        - Очень вас прошу, батюшка, отправьте на нее вон того капрала, - указал штабс-капитан на старого солдата.
        - Понимаю, - кротко сказал настоятель и уже другим, командирским, тоном сказал: - Капрал, выйти из строя на два шага!
        Капрал, ожидавший обязательной экзекуции шпицрутенов в десять, вышел из строя, чеканя шаг босыми ногами.
        - Возьмешь с собой человек пять да пойдешь по этой дорожке к отцу-келарю. Скажешь, настоятель велел вам обувку найти да нужник вычистить. Выполняй!
        - Рады стараться, Ваше Превосходительство! - пуча глаза от усердия рявкнул солдат, но спохватился: - Виноват, Ваше Высокопреосвященство…
        - Ступай-ступай, - благословил его владыка, пряча в бороде улыбку.
        - Отец игумен, а вы в мирской жизни не полком ли командовали? - заинтересованно глянул Клеопин на настоятеля.
        - Суета все это, - отмахнулся тот, но все-таки ответил: - И полком доводилось покомандовать, да и дивизией тоже…
        Глава пятнадцатая
        Русские вандейцы
        Сентябрь 1826 года
        В Санкт-Петербурге Тихвинский уезд теперь называли не иначе, как «Русская Вандея». Для ликвидации мятежников перебросили батальон «белозерцев». Вот только оный батальон куда-то канул. Обеспокоившись, решили направить более крупные силы - два пехотных полка, из тех, что пришли из Малороссии. Один из них поступал в командование капитана Бестужева-Рюмина, а второй оставался у полковника Муравьева-Апостола. Для усиления им придали полуэскадрон ахтырских гусар и повстанческий отряд Павла Еланина. Таким способом решалось две задачи - отправляли войска на подавление «вандейцев» и избавлялись от лишних ртов. Общее командование бригадой (до дивизии все-таки не дотягивали) было возложено на генерал-майора Каховского.
        Через опустевшие села солдаты шли «Марсельезой», которую знал каждый, вот только дальше первого куплета она не запоминалась. Куплет был длинным, и посему для прохождения сквозь небольшое село ее хватало.
        - Как французы идем, - буркнул один из старых солдат Черниговского полка, озирая пустое село.
        - Почему? - удивился ротный офицер-петербуржец, по молодости не заставший войны с Наполеоном.
        - Когда французы в Москву шли, их также встречали. Улицы пустынные, дома закрытые. А людишки в лесах попрятались, - угрюмо объяснил ветеран. - Вы бы, Ваше Благородие, сказали, чтобы воду в колодцах не пили. Не ровен час - отравы какой накидали!
        «Вот и старайся, неси этим скотам свободу», - с горечью подумал прапорщик, помнивший веселый азарт революционных речей накануне восстания, революционные песни, холод штыков и мороза, бесшабашную удаль его солдат и радость питерской черни в декабре.
        Но вмешиваться офицеру не пришлось. Видимо, точно такие же соображения были и у «главнокомандующего», приказавшего делать дневку не в селе, а выйти к речке. Да и не речка вовсе, а один из многочисленных ручейков, впадающих в Волхов. Курица вброд перейдет.
        Две тысячи ног мгновенно взбаламутили реку, поднимая со дна ил и грязь. В поисках чистой водицы нижние чины разбрелись вдоль русла. После долгого и пыльного марша по непривычной для конца августа жаре солдаты снимали с себя мундиры, намачивая нательные рубахи.
        - Эх, хорошо-то как! - в блаженстве воскликнул кто-то из молодых офицеров.
        И тут с кручи противоположного берега прозвучали выстрелы. Немного, всего с десяток, но среди солдат началась паника. Кто искал защиты за стволами деревьев, а кто-то ринулся за составленным в пирамиды ружьем. Кто-то даже успел выстрелить. Но постреляли, скорее, для собственного успокоения, потому что попасть ни в кого не попали.
        Гусары, расседлавшие лошадей и пристроившиеся ниже по течению, бросились на спины коней в одном лишь мокром белье, расхватывая пики, но было поздно.
        Пока доехали, пока узнавали, в чем дело, пока переехали речку, пока взбирались… Нападавшие убежали, оставив в воде стонущих и ругающихся солдат. Раненых вытащили к деревьям, а единственный лекарь принялся суетиться, пытаясь хоть как-то помочь. Выяснилось, что кроме пострадавших от пуль неприятеля были и другие: кто-то в сутолоке сломал руку, кому-то полоснули штыком по лицу…
        Оставив раненых на попечение трех пожилых солдат, бригада двинулась дальше. Когда было пройдено положенное количество верст до следующей речки, где Каховский объявил привал, то вели себя более осмотрительно. Вернее - вели себя как положено! Все вокруг было оцеплено гусарами, а по углам периметра стояли еще и пехотинцы. Солдаты заходили в воду не аки стадо, а поотделенно и повзводно. Принятые меры подействовали, потому что на сей раз никто не напал!
        Только-только улеглись, успокоились и начали засыпать, раздались выстрелы. Солдаты принялись выскакивать из палаток, без команды хватать оружие.
        - Тушить костры! - орали унтер-офицеры и взводные командиры. - Они, сволочи, на свет бьют!
        Костры были затушены, но в темноте преследовать партизан было глупо. Ждали повторного нападения, но оно не последовало. Выяснилось, что один из солдат убит, а случайными выстрелами зацепило двух человек.
        На сей раз заснули не сразу. Даже старики-ветераны, помнившие поход по Польше и Франции, не спали. И только-только начали засыпать, как опять раздались выстрелы. На этот раз били прямо по палаткам, белевшим в темноте. Вскочили, начали палить в темноту, не надеясь и попасть - просто от злости.
        Больше до утра никто не тревожил, но и солдатам не удалось выспаться. Утром убитых оказалось трое, а еще два десятка раненых.
        Невыспавшиеся солдаты были как сонные мухи, спотыкались и при малейшем шевелении веток хватались за ружья.
        Вперед, по приказу Каховского, выслали разведчиков - десяток гусар. Им было приказано смотреть за всем, что казалось подозрительным. От мысли пустить по обеим сторонам дороги боевое охранение пришлось отказаться, потому что там чередовались либо болотина, либо бурелом.
        Десяток всадников во главе с вахмистром вырвался вперед и оторвался от основных сил едва ли не на версту - гусары, привыкшие за время пребывания в Малороссии к степям, где все видно на десяток верст, приспособиться к здешним краям пока не сумели. Обеспокоенный Каховский послал за ними адъютанта с приказом - поумерить пыл и оставаться в поле зрения…
        Прапорщик добрался до разъезда ровно в то время, когда по нему принялись стрелять. «Ахтырцы», обтекая пехоту, помчались на помощь товарищам, но опоздали. Когда основные силы подошли к месту перестрелки, то обнаружился десяток мертвых тел и полуэскадрон, в растерянности галопировавший перед завалом из бревен.
        - Приготовиться к бою! Занять круговую оборону! - прокричал полковник Муравьев-Апостол, почуявший засаду.
        Нижние чины мгновенно перестроились, встав спина к спине, по две шеренги и взяв на прицел окружающий их лес. Но солдат, привыкший целиться в видного глазу конного или пешего неприятеля, просто не знал - куда стрелять! Невидимый противник палил, укрываясь за деревьями и плотными кустами, каждым выстрелом выбивая одного, а то и двух человек из плотной массы нижних чинов и унтер-офицеров. Пуля, пробившая руку Павла Еланина, завершила свой путь в теле одного из малороссов…
        Судя по выстрелам - били из кремневых охотничьих ружей. Это-то и спасло многие жизни. Ну, и еще то, что противников было немного. Армейцы, отчаявшись взять правильный прицел, просто «сыпали» залпами, методически простреливая разные участки леса.
        Партизаны, постреляв еще немного, притихли. Каховский, для верности подождав несколько минут, скомандовал:
        - Строиться цепью!
        «Надо было сразу атаковать! - подумал генерал, злясь на себя и на бандитов. - Позволили превратить себя в мишени!»
        Прочесав лес в обе стороны на глубину четырех верст, не обнаружив неприятеля, офицеры дали команду возвращаться к дороге.
        Каховский мрачно наблюдал, как солдаты перевязывают раненых и копают могилы.
        - Сколько? - отрывисто спросил он у Муравьева-Апостола, которому командиры взводов докладывали о потерях.
        - Пятьдесят убитых, сорок пять раненых. Большинство не выживут, - доложил полковник.
        - Стало быть, сотня человек, - констатировал генерал. - Как считаете, господин полковник, каких еще сюрпризов следует ждать?
        Сергей Иванович не очень любил генералов, пробившихся в чины из бывших, пусть и кавказских, поручиков. Но что делать, приходилось подчиняться. В данном же случае было впору только покачать головой:
        - Если только спросить у капитана Еланина. Он из наших малоросских бандитов регулярное войско сделал. Может, есть у него кто потолковей, что разбирается в этих штучках… Я же, Ваше Превосходительство, затрудняюсь ответить. Шестнадцатый год служу, но все больше с регулярными войсками воюю. Но думаю, что тактика гайдамаков тут тоже не подойдет. В степях так главное - набег. А как считаете вы?
        - По нашим данным, - стал размышлять Каховский, - отряд Клеопина насчитывает не более сотни человек. Вероятней всего, он отправил человек двадцать в разведку, чтобы те «прощупали» наши силы. Возможно, эти, с позволения сказать, «охотники» будут преследовать нас всю дорогу. Ну, а основные силы укрыты в городе. Клеопин кадровый офицер и защищать город с сотней против тысячи не станет. Значит, либо уйдет в леса, либо, а это вероятней всего - укроется в Тихвинском монастыре. Пушек у него нет, так что монастырь возьмем без большого боя. Ну, в самом крайнем случае можно поджечь Тихвин.
        - Нам бы еще до Тихвина дойти, - грустно улыбнулся полковник.
        - Дойдем, - уверенно заявил Каховский. - Я знаю эти места. Далее, насколько мне помнится, дорога будет шире. А потом пойдет через поля. Засаду устроить негде.
        Генерал-майор Каховский почти угадал тактику партизан. Впрочем, было бы странно ее не понять. Для этого не нужно было служить в лейб-гвардии и набираться опыта на Кавказе. Про «скифские войны» каждый читал еще в детстве, а деяния героев-партизан Отечественной войны были известны не то что военным, а любому штафирке!
        Дорога шла между невспаханных, находящихся под паром полей, и солдатам стало гораздо веселее. До ближайшего леса с версту, а на версту даже хороший охотник попасть не сможет. Да и на широкой позиции войско имело больше преимуществ, чем партизаны. Но бандиты вновь умудрились преподнести пакость…
        Шагах в пятистах от дороги солдаты заметили блеск ружейных стволов и увидели некое оживление. Особо зоркие рассмотрели, что там вырыт небольшой окопчик, где засело… человек пять-шесть. Ну, в крайнем случае - десять… Офицеры не успели дать команду к перестроению, как раздался залп, скосивший с десяток пехотинцев. После чего злоумышленники, забросив на спину ружья, выскочили из окопчика и бросились бежать к лесу.
        Ахтырские гусары, не дожидаясь команды, помчались вдогонку, рассыпаясь полукругом, чтобы охватить беглецов с флангов, отрезать им путь отхода под защиту деревьев. Бандиты убегали «змейкой», сбивая прицелы тех из солдат, кто мог бы бить не на четыреста шагов, а на большее расстояние.
        Четыреста шагов пусть и по пашне, заросшей дикой травой, кони и всадники проделали шутя. Командовавший полуэскадроном ротмистр Цыплаков уже отдал приказ: «Сабли - вон!», как убегавшие резко упали на землю. Может, рассчитывали на то, что кони не будут топтать лежачих? Но уже через минуту гусары поняли, что это была всего лишь уловка. Понял это и Каховский, вот только жаль, что поздно!
        - Ротмистр, назад! Это засада! - закричал генерал, понимая, что его уже не услышат. - Поворачивайте коней, пся крев!
        От опушки раздался слаженный залп. После того, как рассеялся пороховой дым, генерал Каховский увидел, что от полуэскадрона, насчитывавшего в начале марша шестьдесят сабель, осталось не более десятка всадников да десятка три коней, разбежавшихся по полю.
        Пехотинцы и пластуны, еще толком и не понявшие - а что же происходит, были приведены в чувство криками своих унтер и обер-офицеров: «Развернуться в цепь! В атаку!»
        Солдаты бежали цепями, на ходу примыкая штыки, и были готовы прочесать весь лес, разорвать на мелкие кусочки тех, кто убивает их товарищей. Им было все равно сейчас - сколько врагов они встретят!
        Пока солдаты миновали ту злосчастную версту от дороги и до начала опушки, противник, не принимая боя, исчез, словно растворившись. Яростного порыва хватило ненадолго - солдаты запинались за корни, спотыкались о поваленные деревья и закрывались ружьями от веток, бьющих прямо в лицо. Около сотни нижних чинов, оторвавшихся от основной массы, ринулись вперед, поначалу не обращая внимания на то, что под ногами уже не хлюпает, а чавкает.
        Бестужев-Рюмин, более молодой и скорый на ногу, нежели Муравьев-Апостол, оказался в передовой группе. Поперву он увлеченно преследовал тех, кто должен был убегать по этому болоту, однако, поняв, что они бегут непонятно за кем и непонятно куда, капитан остановил подчиненных:
        - Солдаты, стой! Всем развернуться и отходить! - приказал он.
        Будто в ответ посыпался град пуль. Солдаты, попавшие в болото, оказались беззащитными. Трудно заряжать ружье, если при этом стоишь в вязкой и зыбкой почве, которая так и норовит тебя засосать…
        Некоторые, бросая оружие, пытались развернуться и уйти обратно. Партизаны, особо не высовываясь, расстреливали увязших в болоте солдат! Одна из пуль угодила в живот Бестужева-Рюмина…
        Закричав от боли, капитан (произведенный, кстати, за два дня до рейда!) упал лицом в болото. Умиравшие рядом с ним люди ничем не могли помочь командиру. Невероятным усилием Мишель пополз по жиже в сторону твердой почвы. Там его подхватили те, кто сумел вылезти… Кому повезло меньше, тот остался в болоте.
        Солдаты, приученные к суровой дисциплине, покорно шли. Но только каждый второй был теперь чрезмерно подозрительным. Хотя дорога и проходила по чистому пространству, то тут, то там росли кустики, деревья или просто, поросль рогоза. Шли со взведенными курками, и время от времени кто-нибудь стрелял. Ни унтера, ни офицеры ничего не могли сделать, чтобы остановить беспорядочную пальбу, которую солдаты поднимали по всему, что казалось подозрительным…
        Дорога затягивалась. К вечеру стало ясно, что вместо положенных сорока верст отряд проделал не более десяти. Ночлег желанного отдыха не принес. Солдаты, нервничающие и дергающиеся от малейшего шума, не могли спать. Костры разводить тоже не рискнули, что означало - ни каши, ни чая вечером не будет.
        - Такого я еще не видел, - озабоченно произнес полковник Муравьев-Апостол, когда старшие офицеры собрались на совещание. Из гордости они не стали искать укрытие.
        - Да, полковник, наши солдаты трусят! - согласился Каховский. - И, право слово, я уже начал сомневаться - не слишком ли мало мы взяли людей? Возможно, расчеты на то, что Клеопин имеет не больше сотни человек - ошибочны.
        - Что же делать? Возвращаться? - спросил майор Терехин.
        - Нет, - четко сказал Каховский. - В этом случае город Тихвин может стать плацдармом для вражеских войск. Ну и кроме того…
        - Это станет нашим позором, - грустно вздохнул Муравьев-Апостол.
        - М-да, - задумался Каховский. - И Батеньков, и Сперанский будут рады моей оплошности…
        - Но зато мы сохраним людей, - робко произнес Терехин.
        - А что люди? - удивился генерал. - Это революционные солдаты. По возвращению все будут представлены к медали. Кроме того, мы рискуем так же, как и они. А наши жизни в отличии от…
        Завершить фразу Петр Григорьевич не успел. Раздался грохот выстрела и генерала Каховского отбросило в сторону…
        - Лекаря! - прокричал Муравьев-Апостол, но вспомнил, что того убило еще утром. Когда он попытался оказать помощь генералу, тот отпихнул его руку.
        - Оставьте, полковник, - досадливо поморщился Каховский. - Правительству я нужен, пока был в целости и сохранности. Дайте мне водки, если осталось.
        - Откройте, - попросил генерал, кивая на флягу. - У меня уже и сил нет… Будете?
        Муравьев-Апостол только покачал головой, открыл пробку и отдал баклагу генералу.
        - Ну вот, - удовлетворенно сказал Каховский, отхлебнув водки. - Теперь берите карандаш и пишите. Пункт первый. Командование бригадой… нет, зачеркните. Какая уж тут бригада? Так… сводным отрядом после гибели… э-э поручика в отставке, произведенного Временным Правительством в генерал-майоры Каховского поручается полковнику Муравьеву-Апостолу. Пункт второй. В случае невозможности исполнения задания Правительства приказываю сдаться войскам императора Михаила. Теперь - дайте карандаш, я распишусь.
        - Разрешение на сдачу в плен… Забавно, - позволил себе улыбнуться Муравьев-Апостол.
        Поставив подпись, генерал (или все-таки отставной поручик?) пояснил:
        - Мало ли как все сложится. Вы сможете с чистой совестью доложить в Петербург, что исполняли мой приказ.
        - А что скажет отряд? - спросил Муравьев-Апостол.
        - А не все ли равно? Эту экспедицию мы проиграли. Бистрому нужно было дать мне хотя бы пять тысяч. Потеряв одну-две тысячи, с оставшимися можно было взять Тихвин. Теперь же… Не завидую я вам.
        Муравьев-Апостол лишь кивнул. Что толку теперь говорить о несбывшихся возможностях? Нужно решать, что делать дальше.
        - Пойдете вперед? - поинтересовался генерал.
        - А что остается делать? - пожал плечами полковник. - Покамест есть надежда разгромить мятежников. Иначе Тихвин станет плацдармом для роялистов.
        - Когда решили выступить? - поинтересовался Каховский, допивая водку.
        Муравьев-Апостол замялся, лишь скользнул взглядом по генералу.
        - Дождетесь, пока я умру? - догадался Каховский. - Похвально. Надеюсь, на могиле что-нибудь напишете? Ну, не эпитафию, так хотя бы мою фамилию. Звание не надо, не стоит…
        - Вообще-то, я хотел отвезти ваше тело в Санкт-Петербург, - признался Муравьев-Апостол. - Все-таки вы символ восстания.
        - Бросьте, - попытался махнуть рукой Каховский, но она лишь бессильно повисла - потерю крови не смогла заменить и выпитая водка. - Мы, чай, не в Древнем Египте живем. Из оболочки моей мумию делать не будут, а так хороши и здесь, в могиле. Да и тушку мою везти, так это опять солдат отвлекать нужно, а вам они нужнее. Так, что, дорогой Сергей Иванович, не мудрствуйте лукаво. Похороните меня тут, а сами вперед, на штурм Тихвина. Кстати, вы знаете, что Клеопин расстреливает пленных офицеров? Между нами, правильно делает.
        - Наверное, - пожал плечами Муравьев-Апостол, уже начиная вживаться в роль командира отряда.
        - Да, Сергей Иванович, - усмехнулся Каховский краешком рта. - Вы не задумывались, что бы было со всеми нами, если бы Николай Павлович вовремя отдал приказ артиллерии? А Бистром не ударил бы в спину?
        - Вероятней всего, - ответно улыбнулся Муравьев-Апостол, - нас бы повесили.
        - Это точно, - вздохнул Каховский, откидываясь на спину и закрывая глаза. - Зато в глазах потомков мы стали бы не убийцами, а героями…
        Глава шестнадцатая
        Тихвинский плацдарм
        Ноябрь 1826 года. Тихвин
        За последнее время жизнь уездного города Тихвина круто изменилась. Счастливый Сумароков, в одночасье ставший поручиком, одарил счастьем и штабс-капитана, «перепрыгнувшего» две ступени. Со второй половины августа стали приходить войска.
        Клеопин, городское начальство и все немногочисленные офицеры сбились с ног, размещая прибывающие воинские команды. Под постой занимали не только дома, но даже сараи и сеновалы. Обыватели, которым пришлось изрядно потесниться в собственных жилищах, тихонько выли, но роптать не отваживались.
        Прибытие войск шло по-разному. Клеопин уж стал подумывать - а не врут ли карты империи Российской? Может, Белое море находится ближе, нежели Белое озеро? Раньше других явилась толпа мужиков, человек под сто, вооруженная ружьями и гарпунами, пояснив, что они являются архангелогородским ополчением, из лучших охотников-поморов.
        Артиллерия, высланная из Москвы вместе с орудийной прислугой из двадцати солдат и при двух офицерах, прибыла раньше, нежели подтянулись гарнизонные команды из уездных городков Новгородской и Вологодской губерний. С еще большим опозданием явился пехотный полк из Вологды. Зато он оказался полностью укомплектован офицерами и тащил при себе две походные кухни, аптекарскую фуру и даже походную кузницу. Самыми последними прибыли гарнизонные солдаты из Белозерска во главе с отставным штабс-капитаном Исаевым, потому что штатный командир куда-то пропал!
        Поморы долго не могли сообразить, кто должен стать старшим. В конце концов полковник Клеопин плюнул и сам назначил командира - поручика Сумарокова.
        - Как же ими командовать? - с толикой грусти спросил поручик, узнав о назначении.
        - А вы, поручик, ими не командуйте, - усмехнулся полковник. - Помнится, довелось мне как-то на Кавказе отряд казаков возглавить. Чечены табун увели, отбить требовалось. Казачки - это вольница, похлеще поморов будет. Только атамана и есаулов своих признают. Так вот, для казаков один лишь способ был: «Делай, как я!». А если вы, господин поручик, все будете делать как надо, а то и лучше - то и командовать не нужно будет! Я ведь после того рейда, когда мы и табун вернули, и чеченов малость пощипали, «Владимира» с бантом получил!
        К началу сентября партизанскую войну можно было считать законченной. Остатки «карательной» бригады, оказавшись зажатыми между партизанами и «тихвинской» командой, сдались в плен.
        Увы, разгром вражеского отряда, пленение офицеров, долгожданного ордена не принес, но после победной реляции, отправленной Клеопиным в столицу, Сумароков был пожалован штабс-капитаном…
        В присутственных местах города Тихвина кипела работа. Согласно указу, вышедшего из недр личной канцелярии Его Императорского Величества и скрепленного августейшей подписью, все унтер-офицеры, нижние чины и ополченцы, примкнувшие к отряду Клеопина до 1 сентября 1826 года, наделялись землей в размере тридцать десятин каждому. Причем «каждый был волен взять землю в том из уездов Российской империи, откуда рекрутирован был на воинскую службу или пошел в ополченцы». Теперь городская канцелярия строчила копии с Указа, скрепляла их печатью города Тихвина и раздавала солдатам по списку, составленному фельдфебелем-интендантом Цветковым.
        Появление Указа вызвала ажиотаж среди солдат. За грамотками на землю шли даже те, кто призывался на службу из мещан и купцов, не сумевших купить рекрутскую квитанцию. «Земелька-то, она даже лучше чем деньги! - рассуждали солдаты. - Деньги-то что - пропить да прокутить можно. Или выдадут их ассигнациями. А ассигнация, пока ее получаешь - так вроде бы и много. А тратить идешь - так и нету ни шиша!»
        Самыми важными людьми сделались писаря! Каждый из солдат и ополченцев знал, что без землицы не останется, но все равно хотел, чтобы заветная грамотка была составлена пораньше. Случались и неприятные случаи. На днях, например, штабс-капитан Сумароков был вызван в штаб, к командиру отряда…
        - Господин штабс-капитан, вы в курсе, что ваши люди вчера напоили писарей? - официальным тоном начал Клеопин.
        Сумароков сделал виноватое лицо, развел руками - мол, каюсь, недоглядел…
        Подполковник Беляев, исполнявший должность начальника штаба, не выдержал и расхохотался:
        - Сегодня присутственные места закрывать пришлось. Городничий рвет и мечет. Жаловаться прибегал с самого утра. Говорит, писаря и делопроизводители всю ночь с поморами пили… Господин полковник разобраться обещал. Кстати, а как ваши подчиненные?
        - Да как огурчики, - заулыбался штабс-капитан. - Посты стоят, секреты выставлены. Они же поморы. На белого медведя с рогатиной ходят. Что им сделается?
        Клеопин, старался соблюсти сурьезность, но тоже не выдержал:
        - Николай, - сквозь смех выдавил он, перейдя на неофициальный тон. - Зачем надо было поить писарей?
        - Да чтобы те им грамоты на землю быстрее написали, - объяснил Беляев командиру. - Мои-то «белозерцы» очередь раньше заняли, так вот ополченцы-то и заволновались - а хватит ли землицы?
        - Ну и ну, - только и выговорил полковник. - А на кой э-э… леший вашим охотникам на морского зверя земля? Они что, сельским хозяйством будут заниматься? Или - в аренду сдавать? Я что-то не слышал, чтобы земля в Архангелогородской губернии спросом пользовалась.
        - Да они и сами еще не знают… Но говорят - «А чем мы хуже?»
        - Тоже правильно, - вздохнул Клеопин. - Земля - она и в Сибири земля… Ладно, господа офицеры. Городничий, он ведь не только ябедать приходил. Вчера фельдъегерская почта прибыла, а из-за пьяных писарей городничий сам ее и разбирал всю ночь. Нам в числе прочего - пакет от государя. Токмо касается он не нас, а наших пленных. Так что командуйте, господа, на построение всех, кто в трудниках у владыки служит, и тех, кто в подвале сидит… Построение провели не в стенах монастыря, а за его пределами, на берегу Тихвинки. Из подвалов мятежные солдаты выходили, зажмурив глаза и радуясь пока лишь тому, что вывели на солнце. Трудники из бывших «преображенцев», успевшие отпустить бороды, шли спокойно, покоряясь неизбежному. Ожидали самого худшего - от расстрела, виселицы и до утопления в реке… Когда пленные были построены, откуда-то появился несущийся со всех ног отец игумен. - Ух, успел, - отирая пот с чела, проговорил настоятель. - А где командир-то наш?
        Полковник не заставил себя ждать. В руках Клеопина была простая канцелярская папка. Военнопленные, посматривая на эту папку, понимали, что в ней и содержится их судьба. - Бывшие солдаты Российской империи! - начал речь Николай. - Все вы виновны в самом страшном грехе - смерти Помазанника Божиего, императора Николая. Однако… - сделал он паузу, - царствующий император Михаил Павлович желает вас простить. Вы вновь сможете стать солдатами. Вот, извольте, Манифест… Полковник вытащил из папки документ, развернул Манифест и начал читать: «Мы, Божию Милостию Император Всероссийский и прочая Михаил Второй, считая, что нижние чины и унтер-офицеры, участвовавшие в убийстве помазанника Божиего Императора Николая Павловича, являлись лишь орудием в руках злокозненных мятежников, могут искупить свою вину перед Господом Богом, Россией и Императором тем, что добровольно, с оружием в руках пойдут на защиту рубежей российских за Кавказским хребтом». Настоятель Тихвинского Успенского монастыря облегченно вздохнул. Бывшие солдаты заволновались, но покидать строй или задавать вопросы не решались. Полковник, убрав
бумагу в папку, вновь обратился к серой массе:
        - Итак, Государь свое слово сказал. Дело за вами. Те, кто желает искупить вину, отправляются на берег и грузятся в барки. Провизия уже загружена. Затем под конвоем вас отправляют в Ярославль, где формируется сводная штрафованная дивизия. Кто будет ею командовать - пока неизвестно, но она войдет в корпус цесаревича Константина. После формирования вы отправляетесь на Кавказ, в армию наместника государя генерала Ермолова. Разрешаю задавать вопросы.
        - А ежели, Ваше Высокоблагородие, кто откажется? - спросил пожилой трудник, в котором едва угадывался кавалер и бывший унтер-офицер Преображенского полка.
        - Тот, кто откажется, будет считаться изменником и содержаться в заключении до вынесения суда. Увы, - обратился полковник к настоятелю, - отец игумен, о ваших трудниках из состава пленных Его Величеству неизвестно. Сожалею, не доложил. На отца-настоятеля было больно смотреть. Он сгорбился, потеряв многолетнюю выправку. Кажется, владыка чувствовал себя виноватым, что его трудники должны были сделать выбор. Будь это отставные солдаты - постриг бы в монахи, выведя их из-под воли государя, а так пока они принадлежат не себе.
        - Владыка, - вновь обратился Клеопин к настоятелю. - Ежели помните, то эти солдаты вам жизнью обязаны. Ну-с, а теперь, - перевел он взгляд на солдат, - желающие идти на Кавказ - выйти из строя…
        Когда солдат увели, настал черед и для офицеров. На сей раз строй был гораздо меньше, но все-таки насчитывал десятка два человек.
        Клеопин прошелся вдоль строя, рассматривая стоявших перед ним:
        - В списке, полученном мною, есть имена тех, коих по приказу императора следует казнить на месте без суда и следствия. К счастью, господа Каховский и Бестужев-Рюмин погибли, а господин Муравьев-Апостол - Сергей Иванович, бывший подполковник, сам покончил с собой. Но наличествует, во-первых, бывший капитан Еланин…
        - Ник, а командовать расстрелом вы сами будете? - насмешливо спросил Еланин, выходя из строя.
        - Нет, - спокойно ответил Клеопин. - Есть фельдфебель, есть расстрельная команда. Они это лучше меня сделают.
        - Ах, так вам противно руки марать, господин полковник?
        - Павел Николаевич, Павел Николаевич, - покачал головой полковник. - Вы так ничего и не поняли. Не обижайтесь, но… Знаете, я уже много раз представлял нашу встречу. Думал, вот сойдемся на поле боя, возьму я старого друга в плен, да и отпущу его на все четыре стороны, а он и раскается.
        - И что изменилось?
        - Сейчас поясню, - пообещал Клеопин. - Только еще одну персону назову.
        Строй офицеров напрягся, как струна. Все же никому не хотелось, чтобы его имя было названо. Полковник между тем продолжил:
        - Вторая персона - бывший прапорщик Преображенского полка Рогозин.
        - Почему я? - спал с лица прапорщик.
        - Прошу вас, выйдите из строя, - попросил Клеопин, не повышая голос.
        Юный прапорщик уперся плечами в стоящих рядом с ним офицеров, но был выдернут поморами и поставлен вперед.
        - Итак, - продолжил полковник, наклонив голову. - Оный прапорщик объявлен вне закона за то, что в ночь с четырнадцатое на пятнадцатое декабря приказал солдатам Преображенского полка добивать раненых. Владыка, если вам не трудно, подержите, - передал полковник настоятелю свою папку, а сам, подойдя к капитану и прапорщику, сказал: - Волею государя мне назначено совершить обряд гражданской казни.
        Николай, вытащив тесак (так и не обзавелся саблей!) и ловко орудуя массивным лезвием, срезал эполеты у Еланина, затем - у Рогозина. Вкладывая оружие в ножны, виновато сказал:
        - Положено бы еще и шпагу над головой сломать, но уж, не обессудьте, не будем.
        - Что ж так, господин палач? - нарочито весело спросил Еланин, хотя из глаз выступили слёзы. - Обряд казни нарушаете, ай-ай-ай…
        - Не паясничайте, капитан… Виноват, бывший капитан, - хмуро ответил Клеопин. - Незачем оружие ломать. Шпаги ваши нам пригодятся.
        - Да я разве в этом виноват? - взвился прапорщик. - Эту команду нам командир полка, полковник Шипов дал. Может, мы им смерть облегчили?
        - Не волнуйтесь, прапорщик, - успокоил Рогозина полковник. - В этом списке и Сергей Павлович - Шипов-первый и Шипов-второй, который Иван Павлович. Оба братца наличествуют.
        - А почему я? Я только приказ исполнял!
        Клеопин не выдержал. Подойдя к юнцу, взял его за воротник и, хорошенько встряхнув, сказал в лицо:
        - Вы не нижний чин, а офицер! Мы на Кавказе даже чеченов раненных не добивали! Я три месяца на дорогах партизанил да офицеров расстреливал, но тоже ни одного раненого не добил. Ладно, что там с вами говорить.
        Оставив прапорщика, полковник повернулся к старому другу. К бывшему другу.
        - А лично вы, Павел Николаевич, попали в этот список за поселян… Что там ваши малороссийские казаки в Новгородской губернии вытворяли? Баб насиловали да на крестьянах учились головы рубить? А вы как командир этого не остановили.
        - Лично на мне крови нет, - глухо сказал Еланин. - Но революция - это стихия! Ее не остановить. А вы, полковник, войдете в историю как палач революции.
        - Вот-вот, - поморщился Клеопин, как от зубной боли. - Играем словами, солдат на бунт поднимаем, за Россию ратуем. А Россию, что деды-прадеды собирали, профукали. Палач, говорите? Пусть. И мне, палачу вашему, «контрреволюционному», как вы высказались, думать приходится - как от вас, радетелей, империю очистить да турок с персами вкупе с поляками выгнать… Оратор из меня скверный, простите. Впрочем, - махнул рукой полковник, подзывая солдат. - Уводите!
        Когда смертников увели, настала гробовая тишина. В этот момент не только мятежники, но и императорские офицеры чувствовали на себя огромную неподъемную тяжесть… Но хуже всего пришлось, наверное, самому полковнику, отдавшему приказ.
        - Теперь обо всех остальных, - пересиливая себя, сказал Николай. - Вы - мятежники, коим по всем законам положена смерть. Но вместе с Манифестом и «черным» списком на мое имя поступило распоряжение Первого министра и начальника Главного штаба Киселева, в которой он разрешал мне поступать с пленными мятежными офицерами на мое собственное усмотрение. Распоряжение утверждено государем. Таким образом, я имею право вас расстрелять, повесить. Или что еще… Итак, господа, я предлагаю вам выбор: либо вы остаетесь здесь, приносите присягу императору Михаилу и принимаете под командование пехотные взвода, либо - идете на Кавказ в качестве рядовых солдат.
        - А третий путь? - глухо спросил кто-то.
        - Третий путь, - устало вздохнул Клеопин. - Отправиться вслед за капитаном Еланиным и прапорщиком Рогозиным. Решайте. Вон - отец игумен стоит. Кто хочет - получите напутствие перед расстрелом.
        Почти без колебаний из строя вышел Терехин. Сняв с головы кивер, майор перекрестился:
        - Я, господин полковник, устал уже от присяг. Императору Александру присягал, императору Константину, потом императору Николаю. А последнюю клятву на крови давал - Временному правительству. Так что, разрешите, я к владыке пойду… Может, он мне грехи перед смертью отпустит?
        Клеопин, закусив губу, наблюдал, как бывшие офицеры подходили к отцу игумену, а потом, просветленные, занимали свое место в строю. Когда последний из них вернулся, скомандовал:
        - Господа офицеры… Бывшие, хотел сказать, офицеры! Равняй-с! Смирно!
        И хотя не подают офицерам такой команды, но строй замер, как на императорском вахтпараде.
        - Красиво! - с уважением сказал полковник. - Вижу, готовы вы умереть за идею и присягу свою… липовую. Только - не будет вам этого. И я не буду сейчас играть в благородство и обещать похороны с воинскими почестями. Посему - коль скоро мне разрешено поступить на свое личное усмотрение, то оно таково - пойдете в штрафованный полк. Или дивизию. А кем вас там князь Константин поставит - унтерами ли, офицерами ли - ему виднее…
        Один из офицеров дернулся было протестовать, но был остановлен свирепым рыком Клеопина:
        - Мне, господа, в данное время глубоко плевать на ваши личные чувства и амбиции, потому что на Кавказе ни воевать, ни командовать некому! Негоже будет, если я двадцать гвардейских офицеров прикажу расстрелять. Роскошь это, господа… Я просто прикажу заковать вас в кандалы и отправить вслед за нижними чинами. А ежели кто обиду на меня затаил, то милости просим-с - к барьеру-с! Вот только стреляться я с вами пойду после того, как император в Петербурге на престол сядет, когда мы поляков и горцев на место поставим. Ну, а еще тогда, когда Его Императорское Величество вашу вину простит. И, - развел он руками, - не ранее этого. Если живы останемся…
        …Утром Клеопин с трудом раскрыл глаза. Вернее - вначале разлепил один, а узрев, что рядом с ним сидит сам настоятель, разодрал и второй.
        - Оклемался? - неласково спросил владыка.
        Игумен выглядел как человек, уставший до полусмерти. Темные круги под глазами, серая кожа выдавали, что он не спал эту ночь.
        - Мне бы водички, - сгорая со стыда, пробормотал полковник.
        - Водички ему… - криво усмехнулся владыка. - Ладно, возьми вот.
        Настоятель протянул офицеру кринку и даже попридержал ее, потому что руки у господина полковника зело тряслись.
        - Ух ты, - выдохнул полковник, выпивая до дна до дна кисловатую, но очень приятную на вкус жидкость.
        Голове стало легче и глаза совершенно открылись. Вспомнилось, как пили вчера за упокой души капитана Еланина. Вспомнилось столько имен, за которых следовало выпить, что…
        - Простите, владыка, - робко сказал Николай, чувствуя себя маленьким мальчишкой.
        - Глупый ты, глупый, - вздохнул настоятель, будто бы угадал его мысли. - И что, думал, от водки тебе легче станет?
        - Не знаю, - честно ответил полковник.
        - Дурак ты, Колька, - сказал владыка. - А еще полковник лейб-гвардии. По армейским-то меркам целый генерал-майор. У тебя тут сейчас целая бригада в подчинении, все на тебя глядят. Будь у меня такой полковник в году этак в тыща семьсот каком-нибудь, да во время военных действий, снял бы да отправил бы баталионом командовать. И не за то, что водки нажрался да маешься теперь, а за то, что расклеился, как старый сапог. Не стыдно харе-то?
        - Стыдно. Сквозь землю бы провалился.
        - Ну, сегодня еще ладно. Солдаты-то понимают, каково это к казни приговаривать, да еще не просто приятелей, а друга старого. Но потом поймешь, что от водки - только на краткий миг совесть облегчится. А потом - еще хуже… Да и пить не умеешь. Вон подполковник Беляев выпил не меньше твоего, а уже спозаранку на ногах. И Налимов с Малоземовым часа три как бруствера готовят. Ну, юнкер твой бывший, который штабс-капитан теперь, все еще дрыхнуть изволит.
        - Владыка, - улыбнулся Николай, немного обижаясь за разнос, но понимая правоту старца. - Мне почему-то хочется тебя Вашим Превосходительством назвать!
        - Тогда уж, Высокопревосходительством, - повеселел настоятель. - В прежней, мирской-то, жизни я до генерал-аншефа дослужился. По нынешнему рангу - полный генерал.
        - Ого! - удивился Клеопин, машинально привставая с постели перед тем, кто имел чин, выше которого был только генерал-фельдмаршал. Но, вспомнив, что он не очень-то одет (кто раздевал?) смутился. - Простите, отец игумен…
        - Ладно, - засмеялся настоятель, наблюдая за покрасневшим офицером. - Я ведь хоть и монах, но не девка красная. Ну, ежели о чинах речь пошла, то не игуменом меня следует называть, а архимандритом. Но, - махнул рукой владыка, - суета все это! Одевайся и за дело. Вести пришли из Санкт-Петербурга.
        Вести из мятежной столицы принес молодой, порядком измотанный монах.
        - Рассказывай, отрок, - разрешил настоятель.
        - К вам, отец настоятель, меня Его Высокопреосвященство отправил, аккурат после того, как Петропавловская крепость взбунтовалась…
        - Петропавловка взбунтовалась? - перебил монаха удивленный Клеопин. - С чего это вдруг?
        - Слухи-то разные ходят, - ответствовал инок. - В народе говорят, что антихрист Батеньков приказал коменданту крепости августейшие семьи расстрелять, а тот отказался. Тогда антихрист отправил своих префектов оного коменданта арестовывать, а солдаты крепостные их взашей выгнали.
        - А кто там комендантом-то? - поинтересовался Клеопин. - Не Муравьев ли, капитан?
        - Кажись, он самый, - пожал плечами монах. - Я ж, господин полковник, не шибко интересовался - как там коменданта-то зовут. Вроде имя у него Никита… - наморщил лоб посланник.
        - Точно, Никита Муравьев, - улыбнулся Клеопин, помнивший коменданта крепости лишь с хорошей стороны. Да и в «чёрный список», помнится, капитан Муравьев не попал.
        - Болтали еще, что антихрист-то англичанам хотел наследника престола отдать.
        - Господи, а англичанам-то они зачем? - удивился Клеопин.
        - Может, из человеколюбия ради? - предположил монашек. - Все-таки августейшие особы.
        - Чтобы англичане, да к русским человеколюбивыми были? - засмеялся подполковник Беляев. - Помню я аглицкие ружья…
        - Зато горцам они изрядно помогают, - хмыкнул Клеопин. - Персы из аглицких пушек с Ермоловым воюют. Выгода какая-то у них есть. Эх, не разбираюсь я в высоких политиках…
        - Выгода, господа, самая прямая. Тут и политиком быть не нужно, - погладил бороду настоятель. - Пока в России заваруха - они свой куш завсегда иметь будут. А британцы-то, как мне из Москвы намедни писали, до сих пор императора Михаила законным правителем не считают. Вот ежели будут они у себя и цесаревича Александра Николаевича и всех остальных держать как заложников… Только - Батенькову-то какая радость их выдавать?
        - А тут, батюшка, как раз просто, - объяснил полковник. - У четверти солдат, что мы в плен взяли, ружья аглицкой работы. Новехонькие. Что-то я не помню, чтобы в бытность мою в гвардии такие ружья хоть у кого-то были. Гавриил Степанович, сволочь канцелярская, цесаревича на ружья выменять решил. Ну, может быть, лорды ему еще какую-нибудь подачку бросят!
        - А Муравьев, стало быть, воспротивился? - обернулся настоятель к монаху. - И что там дальше было?
        - Генерал-губернатор Бистром приказал Петропавловскую крепость штурмом брать.
        - Ну и как?
        - Когда уходил, то еще не взяли, - лаконично доложил монах.
        - И хрен они ее возьмут! - радостно заявил архимандрит, на минуту забыв о сане. - Бистром вояка он хороший, но в чистом поле! Крепости брать не умеет. Год там стоять будут!
        - Раньше сдадут, - уверенно заявил пришлый монах.
        - А ты-то откуда знаешь? - удивился настоятель.
        - Есть в крепости нечего. Народу-то там уйма сидит, а из припасов только то, что Муравьеву купить удалось. Владыка меня и прислал, чтобы вы крепости с припасами подмогли.
        Офицеры переглянулись. Интересно, как они смогут помочь крепости с продовольствием? Идти на Петербург с имеющимися в наличии четырьмя тысячами - чистейшее безумие! Тем не менее надо что-то делать!
        - Знаете что… - раздумчиво сказал Клеопин. - Пусть наш вестник идет спать. За трое суток как-никак двести верст прошел! А вы, Сергей Валентинович, собирайте командование. Будем думать, как Муравьеву помочь.
        Глава семнадцатая
        Петербургский рейд
        Ноябрь 1826 года
        Как не хотелось прийти на помощь Петропавловской крепости побыстрее, но не получилось. Обоз - это одних телег сорок штук собрать, а лошади, люди? Да и припасы закупать. К тому же пришлось подождать ответа от коменданта крепости Муравьева - а готов ли он принять помощь? Кто их знает, этих революционеров? Одно дело - поспорить с единомышленниками о судьбе августейшего семейства, и совсем другое - примкнуть к «роялистам». Опять-таки пообещать Муравьеву высочайшую милость и прощение Клеопин не мог - «лесная» почта работала исправно, но все-таки медленнее, чем фельдъегерская.
        Как уж там митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский переправлял свое послание и получал ответ, так и осталось неизвестным, но в конце концов в Тихвин пришла весточка, что Никита Муравьев, завидя обоз, откроет ворота и вышлет из крепости отряд на помощь. Как в рыцарском романе об осаде крепости!
        Лучший способ взятия вражеского города - сделать вид, что его никто брать не собирается! Десять лет не желал сдаваться грекам гордый Илион и, наверное, сопротивлялся бы еще столько же, ежели бы хитромудрый Одиссей не подбросил троянцам деревянную лошадь.
        Полковник лейб-гвардии егерского полка Клеопин пытался когда-то читать достославного Гомера, но большого удовольствия от поэмы не получил. Правда, его учитель, диакон Афанасий, рассказывал что-то про древнюю Элладу, но больше напирал на сатиров, бегавших без штанов за нимфами и дриадами. Другое дело, что историю государства Российского в кадетском корпусе преподавали неплохо, а профессора вечно спорили с государевым любимцем Генрихом Вениаминовичем Жомини, внушая кадетам, что Наполеон, он хоть и хороший полководец, но битый, а собственный опыт забывать негоже.
        Посему, вспомнив рассказ о взятии Киева князем Олегом с дружиной, переодетой купцами, полковник решил поступить соответственно. Ну, с поправкой на реалии. К тому же захватывать город, такой задачи не было. Хотелось бы, но…
        Эх, как Николаю хотелось отправиться самому, но императорского приказа о превращении Тихвина в плацдарм для наступления на Петербург никто не отменял. Начальник гарнизона должен заниматься прямыми обязанностями. Посему руководить экспедицией был назначен командир баталиона Белозерского полка подполковник Беляев, а в помощники ему определен штабс-капитан Сумароков.
        «Белозерцы», изображавшие самих себя (только не пехоту императорской армии, а часть «революционных» войск), сопровождали обоз с продовольствием. Провизия была натуральная: мешки с зерном и мукой, мясо - свежая убоина и солонина, корзины с сушеной рыбой (притащенной архангелогородцами в неимоверном количестве и успевшей надоесть даже тихвинским свиньям!), квашеная капуста, караваи с хлебом и двухведерные бутыли с водкой. Водка была мутновата (сами и варили), но ее было много. На несколько телег было загружено сено. Как и положено, обоз сопровождали крестьяне - по три человека на воз. Выправка, правда, солдатская… Кто из революционных солдат или офицеров, засевших в секретах или дозорах, заподозрит неладное? Вот - обоз с провизией, так необходимой солдатам и обывателям. А что г-н подполковник 13-го Белозерского пехотного генерал-фельдмаршала Лассия полка Его Высокоблагородие Беляев где-то болтался полгода, ну, мало ли… Вдруг да с пути сбились?
        На первую заставу «республиканцев» наткнулись через два дня около моста через Волхов.
        Подполковник Беляев, узрев рогатки, поднял вверх руку, отдавая команду: «Стой!». Соскочив с телеги, подошел к рогаткам.
        - Эй, служивые! Начальника караула - ко мне!
        От рогаток неспешно отделился человек в черной шинели и разлапистым двухглавым орлом на кивере.
        - Командир взвода гвардейского флотского экипажа мичман Воронков, - небрежно откозырял он. - Кто такие? Куда следуете?
        - Подполковник Беляев, - бросил два пальца к киверу офицер. - Следую в Санкт-Петербург с обозом и вверенной мне командой. Чему обязан?
        Собственно, в вежливой фразе старшего по званию читалось: «А какого же… мичманцы штаб-офицерам вопросы задают?»
        - По приказу военного министра и генерал-губернатора Бистрома назначен командовать выдвижным дозором, - слегка виновато пояснил мичман. - Должен отслеживать все подозрительные передвижения со стороны Тихвина.
        - М-да, - только и произнес подполковник.
        - Господин подполковник, - вдруг спохватился моряк. - Но ведь «белозерцы», говорят, перешли на сторону мятежников, что в Тихвинском монастыре укрываются?
        - Ну, мичман, - благодушно шевельнул эполетами подполковник. - Если бы перешли, то разве бы мы с вами разговаривали? И вообще, кто же такое придумал - «отслеживать передвижения»? Ваш взвод против нас…
        - А мы, господин подполковник, в бой бы и вступать не стали. Мы лишь по эстафете должны передать, - улыбнулся Воронков. - Да и не взвод у нас тут, а пять человек.
        Как бы в подтверждение его слов на противоположной стороне моста заржала лошадь.
        - Что же, мудро, - похвалил Беляев мичмана. - Как я полагаю, на пути до столицы таких застав еще штук пять-шесть?
        - Что-то вроде того, - не стал раскрывать всех тайн Воронков.
        - Ну, так что же? - вопросительно воззрился подполковник. - Будете по эстафете сообщать? Тогда уж побыстрее, а не то у меня хлеб в обозе черствеет.
        - Хлеб? - сглотнул слюну мичман. - Откуда хлеб?
        - Ну, откровенно говоря, не из Тихвина, - принял подполковник несколько виноватый вид. - Мы мимо проскочили, да и в Лодейное поле угодили. А когда поняли, что не туда ушли, так уже в Тихвин-то нам соваться и смысла не было.
        - А чего ж карту-то не взяли? - наивно поинтересовался Воронков.
        - Да карта-то было, но… - развел руками подполковник.
        Мичман уставился на подполковника. Явно, в его морской голове не укладывалось - как можно идти на Тихвин и проскочить его? С другой стороны - а что с этих сухопутных взять, коли они карты читать не умеют? Пусть с этим высокое начальство разбирается. Здесь же главное - обоз.
        Немудреные мысли прямо-таки читались на лице у Воронкова. «Ай да Клеопин, - подумал про себя подполковник. - Правильно сказал - чего тут мудрить?»
        Когда обдумывали план передвижения, Беляев предлагал сочинить что-то помудренее. Например - побег «белозерцев» из «вражеского» плена. Или - «героическое освобождение Тихвина от мятежников-партизан с возвращением славных воинов в Санкт-Петербург!» Клеопин же решил, что чем глупее будет объяснение «блужданий», тем правдоподобнее оно будет выглядеть. Мало ли, проводники напутали, офицеры перепились… Обоз с продовольствием и фуражом - самый весомый довод!
        - Что, оставить вам провизии? - ласково улыбнулся подполковник. - Или вы сами столуетесь?
        - Да какое уж столование, - бросил в сердцах мичман. - В деревнях хоть шаром покати. Мужики по лесам попрятались. Нижние чины крапиву варят да грибы в лесу собирают.
        - В ноябре?!
        - Вот именно, что и грибов давным-давно нет. В сентябре еще были… А с собой нам не то что крупы, так и сухаря ржаного не дали.
        - Ну и ну, - пожалел Беляев мичмана и свистнул унтер-офицеру: - Выдайте морякам по караваю хлеба… Или - по два. Да рыбки сушеной по фунту. Ну, крупы там какой-нибудь.
        Изголодавшие гвардейцы флотского экипажа жадно разбирали провизию. Повинуясь приказу мичмана (молодец Воронков, соображает!), есть ее сразу не стали, а принялись разводить костер, чтобы сообразить горяченького.
        - Давайте, господин мичман, мы так поступим, - предложил подполковник. - Сообщите по эстафете, что в столицу идет обоз с провизией…
        - Давайте-ка без нее, - предложил повеселевший мичман. - Лучше будет, ежели я с вами фельдфебеля пошлю. Он вас через все секреты проведет и все объяснит.
        Фельдфебеля поместили на первую подводу, налили ему добрую кружку водки. Обоз растянулся на добрую версту, поэтому в голове не могли видеть того, что произошло в хвосте.
        Когда последняя телега поравнялась с моряками, с нее спрыгнуло несколько мужиков.
        - Сдаваться будете? - миролюбиво спросил небритый крестьянин, вытаскивая саперный тесак.
        Для моряков, наворачивавших за обе щеки горячую кашу, вид оружия был полной неожиданностью. Хотя собственные ружья стояли недалеко, но рукой их было не достать. Мичманец дернулся к пистолету, но получил тыльной частью тесака по руке.
        - Только не орите, - очень вежливо попросил небритый хам, забирая у Воронкова пистолет и снимая саблю. - Фельдфебель может услышать. Ну, тогда и вас, и его придется убивать.
        Спутники небритого забрали ружья, тщательно их осмотрели, а потом конфисковали у флотских патронные сумки и холодное оружие.
        - Саблю-то куда попер? - вполголоса спросил Воронков у хама. - Куда тебе с саблей?
        - Да вот, братец, командиру своему саблю подобрать не могу, - небрежно обронил крестьянин, примеряясь к эфесу. - Эх, хреновая сабля. Лучше бы кортиком обзавелся.
        По тому, как мужик держал оружие, Воронкову начал понимать, что это может быть только офицер.
        - Гляньте, ваше благородие, - обратился один из мужиков к небритому. - Ружьишко-то бракованное.
        Сумароков, умело изображавший мужика, взял в руки ружье, подергал расшатанный и проржавленный ствол, усмехнулся и от всей души стукнул его о ближайшее дерево.
        - Вот так-то лучше. Если ружье негодное, то нечего и рисковать, - заключил он, а потом перевел взгляд на пленных: - Лошадей мы ваших заберем. Куда ж годится - моряки, да на конях? Вам на кораблях плавать положено.
        - Где ж их взять-то, корабли? - досадливо скривился Воронков, не пытаясь съязвить, что моряки не плавают, а «ходят». - Яхты императорские англичанам да голландцам проданы, а военные корабли адмирал Лазарев в Гельсингфорс увел.
        - Это как? Какой Лазарев? Тот, что вместе с Беллинсгаузеном Антарктиду открыл? - удивился штабс-капитан.
        - Тот самый. Его по возвращению из экспедиции морским министром назначили и контр-адмирала присвоили. Только поторопились. Когда к присяге нужно было идти, он на флагмане в Финляндию ушел. Ну, а остальные капитаны за ним отправились.
        По тому, как моряк вздохнул, было не понять - то ли укоряет, то ли завидует… - Замечательная новость! - восхитился Сумароков, обрадованный известием. Все-таки Балтийский флот остался в руках императора. - А Кронштадт как?
        - А что с ним сделается? Кронштадт - он сам по себе. Когда революцию в столице делали, про него забыли, так его комендант вовсе объявил, что будет подчиняться императору Михаилу. В столицу пропускает только корабли с торговыми флагами. В апреле аглицкий фрегат чуть не потопил. Вы лучше скажите, что с моими людьми будет? О своей судьбе Воронков не спрашивал.
        - Так вы же при деле, - кивнул Сумароков на котелок с недоеденной кашей. - Доедайте да и идите. Куда-нибудь…
        Воронкову хватило ума не спрашивать - куда идти. Он ушел к костру, где успокоившиеся матросы пристраивали на угольки остывшую кашу. Война войной, а есть надо.
        Из-за затянувшейся беседы обоз ушел вперед. Но не настолько, чтобы его было не догнать.
        За несколько дней пути других караулов они не встретили. Фельдфебель из флотского экипажа покрякивал. Подполковник Беляев, видя досаду моряка, посмеивался. Значит - оставшиеся без командиров флотские, не выдержав голодных дней, разбежались…
        Когда замаячили первые домишки и сараи, плотностью застройки показавшие, что это не какая-нибудь деревня, а бывшая столицы Великой империи, обоз встал.
        Штабс-капитану Сумарокову и его саперам, маскировавшимся под возчиков, предстоял дальний путь - провести обоз к Петербургской стороне, а там вместе с лейб-гренадерами Муравьева осилить Петровский мост, связывающий Заячий остров с остальным миром, доставить провизию по назначению. «Белозерцам» же надлежало отвлечь на себя внимание - пошуметь как следует, а потом удирать.
        Подполковник Беляев не часто бывал в Санкт-Петербурге. 13-й Белозерский полк квартировал то в Риге, то в Польше. Но все-таки доводилось. А с того момента, когда он последний раз здесь побывал, минуло полгода. Однако он совершенно не узнавал город. Вроде бы из донесений лазутчиков, рассказов купцов и крестьян, допросов военнопленных знал, что в столице произошли большие изменения. Но такого не ожидал! Окраина, по которой войско вступило в Питер, почти перестала существовать. Вместо бараков рабочих и домов обывателей зияли обгоревшие остовы. Ближе к центру, в «регулярной застройке» то тут, то там чернели руины. В большинстве окон вместо стекла белели свежие и темнели старые доски…
        С окраины «белозерцы» продвигались на удивление легко, не встречая даже патрулей. Прошли по Литейному, бодро вышли на Невский. В Летнем саду, как доносила разведка, находилась артиллерийская батарея. Собственно, именно с этого места начинались укрепления мятежников. Солдат патруля и орудийный расчет перекололи штыками в считанные минуты. Но без выстрелов не обошлись. На то, чтобы пробежать по Невскому, к зданию Главного штаба, «генеральную» цель атаки, требовалось с полчаса. Но уже через сотню сажень стало ясно, что добраться не удастся. То ли Трубецкой с Бистромом оказались чересчур прозорливыми, то ли о кампании все-таки прознали. Не исключено, что легкость передвижения к столице и была обусловлена этим знанием…
        Так это или не так, но времени для размышления у подполковника не оставалось. С двух сторон проспекта, из окон нескольких зданий по отряду началась стрельба. «Белозерцы» сразу же стали нести потери.
        - Барабан - играть отход! - приказал Беляев.
        Барабанная дробь, перекрывая выстрелы, дала сигнал к отступлению. Однако, согласно договоренности, отступление производилось не в обратную сторону, а в сторону Петропавловской крепости…
        …Комендант Петропавловки не подвел. Лейб-гренадеры, штыками очистив мост, организовали круговую оборону, пропуская в крепость обоз.
        Никита Муравьев, лично командовавший атакой, с недоумением покосился на здорового мужика, отдавшему честь по-военному:
        - Саперного баталиона штабс-капитан Сумароков. Вы, верно, будете господином Муравьевым?
        - Он самый, - кивнул капитан. Прислушиваясь к доносящимся выстрелам, добавил: - Давайте, штабс-капитан, в крепость. Там и знакомиться будем.
        - Вы уходите, господин капитан, - сказал Сумароков. - А я со своими людьми еще тут побуду.
        - В каком смысле? - не понял Муравьев, видя, как обозные мужики, разобрав ружья, становятся в строй, словно бывалые солдаты.
        - Нам еще «белозерцев» надо дождаться…
        - Отвлекают? - понимающе кивнул Муравьев и, дождавшись ответного кивка, сказал: - Ворота пока открытыми будем держать и с кронверка вас прикроем.
        Капитан Муравьев, отдав честь младшему по званию, поспешил обратно. Его дело - крепость сберечь, а Сумарокову - своих товарищей встретить и помочь.
        Уцелевшие «белозерцы» (а вместе с ними и их подполковник) все-таки успели прорваться к мосту. Взвод прикрытия продержался почти полчаса, но из тех, кто там оставался, не уцелел никто.
        Сумароков очнулся от резкого запаха нюхательной соли, которую ему поднесли к самому носу. Услышал голос:
        - Ишь, мальчишка совсем.
        Сумароков не сразу разобрался, где же он находится. То, что не в тюрьме - это точно. Судя по широким окнам - в каком-то присутственном месте. Возможно, в Главном штабе. Или - на штаб-квартире. Кто его знает. Не того он был полета птицей, чтобы по штабам ходить.
        Запекшаяся кровь залила глаза, смотреть трудно. Когда проморгался, удалось разглядеть длинный стол, за которым сидело два человека. Еще один расхаживал из угла в угол. Из сидящих узнал одного - полковника Генерального штаба князя Трубецкого. Князь раза два приезжал в их саперную школу. Правда, сейчас полковник - с эполетами генерал-лейтенанта. Второй - сухопарый, в гражданском платье, незнаком. Ну, а третий, расхаживающий - командир гвардейской пехоты, генерал от инфантерии Бистром Карл Иванович был личностью известной.
        - Скажите, штабс-капитан, что такое вы затеяли? - поинтересовался статский.
        - Михал Михалыч, - отмахнулся Бистром. - Чего ж тут спрашивать-то? Цель понятна: помочь мятежнику Муравьеву удержать крепость.
        «Михал Михалыч, - пронеслось в голове у Сумарокова. - Стало быть, Сперанский!»
        - Ну, мне интересно услышать из первых уст, - строго посмотрел Михал Михалыч на генерала, отчего тот несколько смешался.
        «Дела! Генерал Бистром тушуется перед штафиркой?!» - подумал Сумароков, а вслух сказал:
        - Вы бы, сударь, вначале представились. Почему я должен отвечать первому встречному?
        - Извольте, - охотно откликнулся статский. - Член Временного Правительства. Председатель Правительственного Сената Сперанский. Можете называть просто - Михаил Михайлович.
        - Насколько я помню, главой Правительственного Сената является князь Голицын, - усмехнулся штабс-капитан, превозмогая головную боль. - Сенаторов император утверждает.
        - Это, молодой человек, мелочи. Название. Главное то, что я - законный глава, скажем так, законодательной власти. Вы, разумеется, не велика птица, чтобы я тут перед вами распинался, но замечу, что иностранные государства уже готовы признать законность Временного Правительства.
        - Ну, еще бы да не признали, - согласился штабс-капитан. - И Франция радехонька, а уж про Англичан - так и вообще молчу. Только вот скажите, господа… генералы, за что же вы с Россией-то так?
        - Я за Россию воевал еще тогда, когда ты под стол пешком ходил! - вспылил Бистром. - У меня ран на теле больше, чем у тебя… естественных отверстий. Мальчишка!
        - А теперь, стало быть, можно ее и под нож пускать. А раны-то как, не беспокоят? Или - вы ранами своими… естественными свое предательство окупили?
        - Дерзкий сопляк-то, однако, - усмехнулся Трубецкой.
        - Было у кого учиться, - вздохнул Бистром, делая вид, что хамство штабс-капитана его нисколько не задело. - Начальник-то у тебя Клеопин?
        - Его Высокоблагородие полковник лейб-гвардии финляндского полка господин Клеопин! - с гордостью сказал Сумароков.
        - Наслышаны, - кивнул Сперанский. - Командующий русской Вандеей! Он же, Карл Иванович, у вас служил?
        - У меня, - кивнул Бистром. - Клеопин на площади начал речи крамольные говорить, я его арестовать приказал. А когда в крепости сидел, то прапорщика-допросчика до белого каления довел, так тот на него с саблей кинулся. Я Клеопина приказал выпустить - на свою голову. Надо было расстрелять, не было бы и Вандеи доморощенной. Пожалел. Клеопин - из кавказских егерей, в лейб-гвардию за храбрость переведен.
        - Ну, что уж теперь жалеть, - резонно заметил Трубецкой. - Вас, штабс-капитан, как зовут?
        - Николай Степанович Сумароков, - отозвался тот и на всякий случай добавил: - Поэту Сумарокову не родственник.
        - И сколько ж лет-то вам будет, Николай Степанович? - поинтересовался Трубецкой. - Двадцать, двадцать один?
        - Осьмнадцать, - ответил Сумароков, надбавив два месяца.
        - Вона! - удивился Трубецкой. - Я в этом возрасте еще в прапорщиках ходил. Быстренько вас. Верно, выпускались подпрапорщиком?
        - Не успел, - признался Николай. - Был юнкером, а тут мятеж. Меня государь император сразу поручиком пожаловал. Штабс-капитана недавно получил.
        - Уж не за разгром ли отряда господина Каховского? - спросил Бистром.
        - Генерал-майора Каховского, - уточнил Сперанский.
        Карл Иванович умышленно не назвал Каховского генералом. Он в свое время был против того, чтобы отставному поручику было присвоено звание полковника, а затем и генерал-майора. Впрочем, сам Бистром не стал отказываться от звания генерала от инфантерии.
        - Ладно, господа, - вмешался князь Трубецкой. - Что тут говорить? Господин Сумароков - наш враг, здесь все понятно. Непонятна мне только цель вашего демарша. Вы посылаете обоз в Петропавловскую крепость - это понятно. Прошли через весь Петербург, не прячась. Умно. А вот зачем понадобился дурацкий прорыв к Генеральному штабу?
        - А вы сами-то как считаете?
        - Ну, как штабист, - медленно, взвешивая каждое слово, ответил князь, - и как начальник Генерального штаба считаю, что ваш рейд имел целью отвлечь наше внимание. И мы, откровенно говоря, беспокоились - а не будет ли атаки более крупных сил? Согласитесь, штабс-капитан, с вашей горсткой затевать атаку на укрепления - безумие.
        - Значит, всё-таки получилось, - улыбнулся Сумароков.
        - То есть главным было проведение обоза с продовольствием для мятежников? - хмыкнул Трубецкой и посмотрел на Бистрома: - А вы, Карл Иванович, войска от крепости приказали отвести…
        Бистром только развел руками:
        - Мои лазутчики сообщали, что «вандейцы» собираются освободить Санкт-Петербург. А тут…
        - Кто разрабатывал операцию? Клеопин? - поинтересовался Трубецкой. - Талантлив, чертяка!
        - Так точно, - сообщил Сумароков, гордясь командиром. - Николай Александрович сказал, что если нельзя сохранить чего-то в тайне, надобно об этом побольше шуметь, чтобы в общем шуме тайну сокрыть…
        (На самом-то деле ничего подобного не было. Конечно, предполагали, что в Тихвине есть и глаза и уши «республиканцев», но распускать какие-то слухи было просто некогда! Стало быть, лазутчики сами додумали…)
        - Что же, пожертвовав малым, добились большего. Хорошего вы офицера воспитали, Карл Иванович, - сказал Трубецкой. Не то - похвалил, не то - выговорил.
        - Итак, - выдохнул Бистром. - Все-таки отвечайте, штабс-капитан, зачем вам все это понадобилось? Усилить мятежников? Или решили отбить великую княгиню Елену?
        - Ее Императорское Величество, Елена Павловна - супруга императора Михаила, нашего законного императора, - поправил Сумароков.
        - Ну, штабс-капитан, насчет законности - вопрос спорный, - улыбнулся Сперанский. - В Петропавловской крепости еще и сын императора Николая Александр, у которого больше прав на престол, нежели у Михаила.
        - Законный император Михаил Павлович, - твердо сказал штабс-капитан.
        - Да что вы нашему саперу голову морочите, - вмешался князь Трубецкой. - Он человек военный. В политические тонкости он вдаваться не научен. Странно, что кто-то из саперов жив остался. Как вам уцелеть-то удалось?
        На этот вопрос Николай решил не отвечать. Зато решил-таки спросить о том, о чём давно хотелось спросить:
        - Все-таки, господа… Ответьте мне - на что вы надеетесь? Вся Россия против вас.
        - Мы, молодой человек, рассчитываем на то, что очень скоро Россия поймет, что законной властью являемся именно мы, - мягко сказал Сперанский. - За нами - закон и армия. И сидим мы в столице Российской республики. Ну, кроме того, за нами Новгород и Псков. Всё про всё - это примерно двести тысяч квадратных верст. Половина Франции. А уж Пруссий и Саксоний разных так на две-три наберется. В сущности, мы можем быть и отдельным государством.
        - Стало быть, Россию раздерете, - угрюмо высказался Сумароков. - Так чем же вы лучше Наполеона? Или Гришки Отрепьева?
        - Это, Николай Степанович, мера временная, - спокойно сказал Трубецкой. - Тем более что на сегодняшний день Российской империи уже и не существует. Разве не так? Кавказ скоро туркам отойдет, ежели уже не отошел. Малая да Белая России - Польше и Австрии. То, чем управляет Великий князь Михаил Романов, уже не империя. - А кто же в этом виноват? Разве не вы, господа генералы? - скривился Сумароков. - Даже странно… Герои двенадцатого года…
        - Мы, Сумароков, здесь не виноваты. Виновник - Великий князь Михаил, который Россию к гражданской войне подтолкнул, - с чувством превосходства сказал Сперанский. - Почему он бежал от собственного народа?
        - Что-то я господа не понимаю, - сказал Николай, совершенно сбитый с толку этой странной «логикой». - Можно подумать, что Михаил Павлович затеял восстание. Или ему стоило дожидаться, пока его убьют?
        - Нет, восстание затеял не он, - пояснил Сперанский. - Восстание - это, скажем так, естественный процесс, через который должен пройти любой народ. Смотрите - Британия чрез революцию прошла. Теперь она хоть и монархия, но правит-то парламент. Во Франции… Скажете - сейчас там вновь королевская власть? Э, милейший, это уже не та власть, что была, скажем, у Людовика шестнадцатого. Россия - это тоже европейская страна. Значит, революция - есть неизбежность. Михаилу Павловичу следовало ждать справедливого суда. Понимаете ли вы меня?
        - Нет, не понимаю, - мотнул головой Сумароков, зажмурившись от резкой боли. Очень хотелось пить, но просить воды у этих… революционеров не хотелось. Пересилив себя, продолжил: - Я не понимаю, почему должны голодать люди. Я не понимаю, почему армия, должная защищать народ, принимается его грабить. Я не понимаю, как офицеры, дававшие присягу государю, изменяют. И я не понимаю - зачем нам нужна революция, если в результате само государство распадается на куски!
        - Э, молодой человек, - снисходительно бросил Сперанский. - Вы слишком мелко мыслите. Революция не может быть без жертв. Каждому приходится чем-то жертвовать. Солдатам - жизнью, а крестьянам - куском хлеба. Ну, а что касается вас лично, то… Что, кстати, будет сделано с господином Сумароковым?
        - Посидит под арестом. Ну, завтра-послезавтра расстреляют, - позевывая, бросил Бистром. - А что с ним делать?
        Карл Иванович постучал в дверь. Когда из нее выскочил дежурный прапорщик, держащий в руках карандаш и памятную книжку, бросил ему:
        - Штабс-капитана отвести в лазарет. Пусть лекарь его еще раз осмотрит. Прикажите, чтобы покормили и выспаться перед расстрелом дали.
        Сумарокова отвели в подвал. Пока шли, разобрался-таки, где шел допрос - в самом здании Сената! Приходилось как-то тут караул нести.
        «Узилище» особыми удобствами не отличалось. Однако наличествовала деревянная кровать с соломенным матрацем и куцее шерстяное одеяло. «Лучше, чем на гауптвахте!» - решил Николай, обживаясь на новом месте.
        Бородатый солдат, умело орудуя огнивом, высек искру и раздул огонек.
        - Ну вот, ваше благородие, - удовлетворенно заявил бородач, укрепляя разгоревшуюся лучину в светец. - Свечек-то у нас уже давно не водится, так что не забывайте лучинку менять. Щепок-то прорва. Токма глядите, чтобы огонь не погас, а не то тут крысы лютуют! Кошку бы сюда, да нету. Не разрешает господин Сперанский кошек держать. Чихает он от них. Ну да ладно, пойду я. Тут вот баклажка с водой да сухарик.
        - Спасибо, братец, - поблагодарил Сумароков солдата. - Расстреливать-то когда поведут?
        - Да кто его знает, - почесал солдат затылок. - Вот скажем, князя Оболенского, того целый месяц держали. А вот его Высопревосходительство генерала Нейдгарда вместе с господином Рылеевым - так тех через два дня. И других - кого как…
        - Однако, - закрутил головой Сумароков. - Ну, генерал Нейдгард, начальник штаба гвардейского корпуса - это понятно. Но эти-то господа? Рылеев, сколько я помню, членом правительства был.
        - Э, ваше благородие, - махнул рукой солдат. - Я человек маленький. Накануне революции как ветеран в Сенат был истопником назначен. А уж что там господа Оболенский и Рылеев с начальством набольшим не поделили, мне знать не велено. А вы - лучше спите, пока лучинка большая - часа на два хватит.
        Николай попил воды из солдатской баклажки. Есть не хотелось. Можно бы подумать о расстреле, но он был так измучен долгой дорогой и ноющей раной, что впал в состояние, среднее между сном и обмороком.
        Проснувшись, почувствовал себя бодрее. Захотелось есть. Вот только сухарика на месте не оказалось. Видимо, съели крысы. Поправив лучинку и попив водички, Николай осмотрел подвал. Обнаружилось еще несколько коек, заправленных кое-как и испещренных крысиными следами и пометом. Подумалось, что под тюрьму подвал стали использовать недавно - надписей на стенах почти не было. Вернее, только одна: «Ис искры вазгарится пламя!» Чуть ниже: «Здись страдал биз вины виновный карнэт Обаленский».
        «Хорошо, что невесты у меня нет! - подумалось чего-то. - Вон, Николаю Александровичу в крепости было хуже. У него и маменька, и невеста! А моей маменьке командир сообщит, та поплачет, панихиду закажет».
        Тут заскрипела дверь, отвлекая от тягостных дум.
        - Расстреливать? - спросил Сумароков, сбрасывая с себя шинель и пытаясь выглядеть как можно бодрее.
        - Да что вы, сударь. Если бы расстреливать, я бы вам чарку водки принес. А вас господин Сперанский хочет видеть.
        - А без расстрела чарка не положена?
        Солдат развел руками: «Мол, где же взять-то…» Жаль. Сейчас Николай с удовольствием бы выпил чарочку, а то и две.
        На сей раз Михал Михалыч был в кабинете один.
        - Садитесь, господин штабс-капитан, - довольно приветливо предложил «глава» Правительственного Сената.
        - Благодарствую. Чему такой честью обязан? Надеюсь, в шпионы вербовать не станете?
        - Да уж какой из вас шпион… Нет, другое… Хочу вас кое с чем ознакомить.
        Сперанский достал из ящика стола большую кожаную папку. Вытащил лист серой бумаги, исписанной мелким и четким почерком, стал читать:
        - Пункт первый: Законодательное собрание не будет иметь власти санкционировать свои собственные постановления, но его мнения должны быть выражением народных желаний. Пункт второй: Члены судебного сословия будут свободно выбираться народом, но надзор за соблюдением судебных форм и охранение общественной безопасности будут лежать на правительстве. Третий пункт: Исполнительная власть должна принадлежать правительству, но, чтобы оно не могло исказить или уничтожить закон, необходимо сделать правительство ответственным перед законодательным собранием… - Оторвавшись от чтения, спросил: - Поняли, что тут написано?
        - Не очень, - честно ответил Сумароков. - Вам бы эти записи кому поумнее показать. А я что? Я ж только Саперную школу и закончил.
        - Скажите, капитан, если я отдам вам бумаги, то беретесь ли вы их передать Великому князю Михаилу? - заметив протестующий жест штабс-капитана, поднял руку: - Ну, пусть по вашему - императору Михаилу Павловичу? Отсюда, из Петербурга, мне их не отослать.
        - Честно вам отвечу - не знаю, - сказал Сумароков, донельзя озадаченный. - Вот, коли жив буду, командиру передам, а уж он как решит.
        - Ну, вы своего командира лучше меня знаете. Ежели скажете ему, что эти бумаги Сперанский просил императору передать - передаст?
        - Мне кажется, передаст, - кивнул штабс-капитан. - Чего не передать-то?
        Сперанский грустно улыбнулся. Теперь перед штабс-капитаном сидел не какой-то там монстр, не чудовище, а усталый, много поживший на этом свете человек.
        - Знаете, Николай Степанович, этот проект я составил еще в тысяча восемьсот девятом году. Тогда я надеялся, что можно сделать Россию свободной страной…
        - А как же государь император? - удивился Николай. - Ведь без императора в России быть немыслимо!
        - Знаете, то же самое высказал Карамзин. Он тогда записочку написал, где уверял, что государь не имеет права ограничить свою власть, потому что Россия вручила его предку самодержавие нераздельно. Стало быть - он хозяин всему народу. А народ-то у нас - это крестьяне!
        Сумароков не знал, кто такой Карамзин. Решил, что кто-то из царедворцев.
        - Так ведь государь крепостное право отменил. Крестьянин теперь волен жить так, как он хочет. Будет крестьянин богатеть, а страна наша - процветать…
        - А потом? - прищурился Сперанский. - Когда крестьянин разбогатеет?
        Этого Николай не знал. Но все-таки попытался найти достойный, как ему казалось, ответ:
        - А что же еще мужику надо? Будет жить-поживать, да добра наживать.
        - Нет, друг мой, - вздохнул Михаил Михайлович. - Рано или поздно, но он тоже захочет власти. Рано или поздно, но захочет и государством управлять, и законы писать…
        - М-да, представляю себе, как мужик будет законы писать, - покрутил головой штабс-капитан Сумароков, помещик невесть в каком поколении.
        - А так и будет - по-мужицки. Беда господина Трубецкого и прочих, что они мужика-то всерьез не приняли. Старались-то они для него, для мужика. Стараться-то старались, чтобы русский мужик был свободным, а воли-то ему побоялись дать. Вот, ежели, они сами бы крестьянам вольную дали, а не император Михаил, то вам бы, господа роялисты, не только с нами, а со всей бы Россией сражаться пришлось. Был бы бунт похуже Пугачева. Постарайтесь довести до Михаила Павловича, что если он не поделится властью с остальными сословиями, то рано или поздно эти сословия власть заберут сами. И, самое скверное, ежели к власти придут хамы.
        Глава восемнадцатая
        Штрафованный спецназ
        Январь - май 1827 г. Подмосковье - Закавказье
        Обозные лошади подъели все стога в округе, а армейский интендант пучил глаза и покрикивал, чтобы везли еще, в зачет старых и новых недоимок. Везли. Благо прежние недоимки, накопленные за чёрт знает сколько лет, были списаны после Манифеста об отмене крепостного права, а новых накопить еще не успели.
        Крестьяне радовались, что в Люберцах формируется не кавалерийская, а пехотная дивизия. На кавалерию бы сена было не напастись.
        Если посмотреть со старой колокольни храма святого Георгия на речку Люберку, диву даешься: вдоль берега на полверсты сплошные серые крыши, а между ними - дым костров.
        Сотни ног вытоптали сугробы до черноты, чтобы поставить на промороженную землю солдатские палатки. Седые и лысые ветераны вкупе со стрижеными новобранцами утепляли холщовые стенки еловым лапником, умудрялись ставить внутрь крошечные печечки и жаровни из старых ведер или прохудившихся котелков. Спасались еще тем, что ночевали вповалку, как шведская селедка в бочках. Зато кормили солдатушек и кашей и кулешом «от пуза». А коли солдат сыт и делом занят, так никакая хвороба не страшна. А делом они были заняты с утра и до вечера.
        Караульные, кутаясь от январской стужи в бараньи тулупы, только покряхтывали. Если раньше фельдфебели отправляли «на мороз» штрафованных и провинившихся, то теперь желающие стояли в очереди - по новому Уставу на морозе часовым можно было находиться не более двух часов, да еще полагалось чарка хлебного вина (это окромя обычной порции).
        Конечно, будь на то воля командира полка, подполковника Дашко, он разместил бы всех по обывательским домам, но оных было немного. Еле-еле удалось распихать господ офицеров. Даже в губернском городе поставить на зимние квартиры целый полк очень сложно, так что уж там говорить про село?
        А люди, между тем, подходили и подходили. Скоро подполковник Дашко стал полковником, а после Рождества пришлось разворачивать баталионы в полки и становиться командиром дивизии. Дивизия звалась Каргопольской, по прежнему наименованию полка, а новые полки названий пока не имели, нумеруясь «Первый», «Второй» и «Третий». Заслужат, будут у них названия. А может, когда война с турками да персами закончится, расформируют дивизию и вновь в перечне русских пехотных полков окажется Каргопольский пехотный.
        По вечерам, отойдя от дневных хлопот, полковник вздыхал. Его не радовало повышение в должности и скорое повышение в чине - из штаба корпуса «по секрету» уже сообщили, что император вот-вот подпишет Указ о присвоении ему звания генерал-майора. Вот как только полковник доложит о том, что дивизия готова выступать на Кавказ, так и подпишет.
        Корпус, должный отправиться на помощь Ермолову, комплектовался из двух дивизий, а не из трех, как положено. И дивизии вместо трехбригадного состава (по два полка в каждой бригаде) состояли из трех полков. Хорошо хоть, полки не додумались делать из двух баталионов! Но все-таки это был корпус, а дивизии - это дивизии.
        В Люберцах формировалась 2-я Каргопольская дивизия, куда набирали военнопленных мятежников, присланных из Тихвина полковником Клеопиным, «южан», дезертировавших из армии во время бунта, и прочий сброд. Были еще и военные преступники, коим прохождение сквозь тысячу шпицрутенов было заменено на отправление в действующую армию. Офицеры были под стать солдатам. Кто-то успел «отличиться» на Сенатской площади, кто-то штурмовал Могилев, отбирая его у правительственных войск.
        Полковника утешало лишь то, что командирами двух первых полков были поставлены надежные офицеры - подполковник Баруздин и майор Кижеватов. Ожидалось лишь прибытие «темной лошадки» - третьего командира, полковника Иванова.
        В штабе корпуса сообщили уклончиво - боевой офицер, отличившийся в сражениях при Бородино и Лейпциге, кресты имеет, в последнюю компанию с поляками был в ополчении - при отступлении от Смоленска нижние чины выносили его на руках. Опять-таки неувязка. Коли служил в ополчении в чине полковника, стало быть - в летах. Почему же его переводят в кадровый полк?
        «Ладно, посмотрим», - махнул рукой полковник. Новый командир полка должен был прибыть завтра. Хорошо, коли из Москвы к вечеру прибудет.
        Полковник Иванов прибыл под утро, как раз к утреннему построению.
        «Педант!» - похвалил про себя нового офицера Дашко, отвечая на приветствие. Первое впечатление неплохое. Прибыл вовремя, одет аккуратно, выбрит чисто. Следов возлияний не чувствовалось. Не будь у него фамилия Иванов, решил бы, что перед ним немец…
        После развода командир дивизии представил полковника Иванова его подчиненным. От него не укрылось, что командир первого баталиона, капитан Майборода, исправляющий обязанности командира полка, при отдаче рапорта затрясся…
        - Что с вами, господин капитан? - хмуро поинтересовался Дашко. - Заболели?
        - Ничего-с, ваше высокоблагородие, - одними губами выдавил Майборода. - Нервы-с.
        Дашко еще раз посмотрел на капитана. «Нервы-с у него, как у забеременевшей барышни!» - мысленно ругнулся, а вслух сказал: - Капитан, командуйте развод на занятия, а мы с вашим новым командиром побеседуем.
        Майборода, вскинув руки к киверу, прохрипел что-то невнятное. Полковник Дашко поморщился и чуть-чуть было не заставил капитана повторить команду, но младшие офицеры и фельдфебели свое дело знали и без отцов-командиров.
        Посмотрев, как полк побаталионно уходит с плаца (ну, с поля около села), Дашко вздохнул:
        - Господин полковник, народ у вас разномастный. Тут и преображенцы, и семеновцы. Ну, кого поймали и в строй поставили.
        - Понял, господин полковник, - кивнул Иванов.
        - Пойдемте в штаб, - предложил командир дивизии. - Чаю с дороги попьете, позавтракаете.
        Иванов отказываться не стал, кивнул, но как-то холодно. «Нет, определенно немец, хоть и Иванов», - решил Дашко. А фамилия… Ну, так и что, что фамилия? Сам полковник, хоть и происходил из природных казаков (дед при государе Петре Алексеевиче из нижних чинов стал прапорщиком, расчистив путь к карьере для потомков), любил при случае сказать, что его предком был шевелье д'Ашко, попавший на русскую службу при Алексее Михайловиче. Ничего, верили. Кто знает, может быть, этот Иванов - какой-нибудь Иоганман.
        - Господин полковник, предлагаю в приватной обстановке именовать меня Дмитрием Николаевичем, - предложил Дашко, протягивая руку.
        - Павел Иванович, - отозвался Иванов, вежливо прикасаясь ладонью к руке командира.
        Войдя в дом, где в разные стороны от офицеров порскнули слуги, Дашко провел Иванова в свою комнату.
        - Располагайтесь, - вежливо кивнул полковник.
        Когда Иванов скинул шинель, звякнув орденами, командир дивизии только крякнул. Сам Дмитрий Николаевич наградами обделен не был, имел в собственном «иконостасе» и «Владимира», и «Анну» (понятное дело, что и памятные медальки брякали) но тут кресты посолиднее: «Аннушка» и «Владимир» на шее[12 - Ордена св. Анны 2 ст. и св. Владимира 3 ст.], что-то ненашенское. Три разноцветных креста. А, этот Дашко знал - синий крест на черной планке - «Pour le Merite»[13 - Прусский орден «За заслуги». Французское наименование было в стиле прусского двора.]. А вот этот, красненький крест на красной ленте с белым кантом[14 - Австрийский орден короля Людвига II]? Спросить постеснялся. И еще - белый эмалевый крест с короной. Ну, хоть надпись прочитать можно - «Баден»[15 - Баденский орден короля Карла Фридриха]. Перевел взгляд на шпагу, которую Иванов аккуратно повесил поверх шинели, и обомлел еще раз - золотой эфес с гравировкой «За храбрость» и георгиевский темляк.
        Вот теперь уже полковник Дашко точно знал, что перед ним никакой не Иванов. Ежели повспоминать полковников, кои признаны Героями войны, то можно всех поименно припомнить. Но Дмитрий Николаевич голову ломать не стал - он уже понял, кто перед ним.
        - Вы чай как предпочитаете? В чистом виде? Или с ромом?
        - А нельзя ли, Дмитрий Николаевич, по-отдельности?
        - В том смысле, что ром - отдельно и чай - отдельно? - уточнил Дашко, а потом заговорщически улыбнулся: - Может, водочки?
        - Водки? С утра? - удивленно протянул Иванов. Потер ладонью высокий лоб, махнул рукой: - А, давайте!
        Господа полковники переглянулись и, словно сговорившись, захохотали.
        «Нашенский человек, хоть и немец!» - с облегчением подумал Дашко и крикнул денщику: - Силантий, неси завтрак.
        Дашко не стал расспрашивать - каким Макаром блестящий командир полка Пестель стал мятежником и каково ему было ходить в шкуре государственного преступника.
        - Как я понимаю, с капитаном Майбородой вы знакомы? - прожевывая щепотку капусты, спросил Дашко. - Вроде вы его в тайное общество приняли, а он на вас начальству рапорт накатал?
        - Так и в формуляре сказано? - удивился Павел Иванович, занятый выковыриванием косточки из бараньей котлетки.
        - Да нет, - мотнул головой Дашко. - Там сказано - переведен за неблагонадежностью, да за растрату казенных денег. Ну да как командир полка сами его формуляр прочитаете. А про общество мне в корпусе сообщили. Прибавили еще - мол, командир баталиона из тех, кто на свое начальство рапорты пишет. Мол, Пестель оного офицера в общество принял, а он его и предал. Верно, отличиться хотел. Ан не вышло. А у нас же знаете, как бывает? Доносчику - первый кнут! И вот еще что… - подумав, сказал командир дивизии, глядя в глаза собеседнику: - Понимаю, Павел Иванович, что дело неприятное… но все-таки нам с вами дальше служить.
        - Хотите меня расспросить, не собираюсь ли я тайные общества устраивать да против государя бунтовать?
        - Боже упаси! - отшатнулся Дашко. - Про это и в голову не пришло бы. Знаю, наказаны были, чинов-званий лишены, но боевые награды вам государь оставил, а вы в ополчение нижним чином ушли. Чего тут спрашивать-то? Я у вас про этого капитана хотел спросить. Понимаю, ваш подчиненный, но и мне теперь знать положено - что за вольности с казенными деньгами он себе позволял.
        Иванов немного поколебался. Впрочем… Прав ведь командир дивизии. Придется рассказывать.
        - Капитана Майбороду я в Петербург посылал, припасы для полка покупать, - начал полковник рассказ. - Вижу, спросить хотите - мол, разве в Тульчине провизии не нашлось, так сразу и скажу - оттого в столицу он и послан был, чтобы внимание не привлекать. К тому ж поручено ему было - ту провизию по дороге от Петербурга по всему пути следования разместить.
        - Планировали полком на столицу идти? - догадался Дашко. - Провиантские склады готовили?
        - Готовил, - кивнул Иванов. - Чего уж теперь врать-то? Да я про то и князю Голицыну говорил, который следствие вел.
        - А деньги, стало быть, Майборода прокутил?
        - В карты проиграл. И полковые две тысячи, и наши, что среди офицеров собрали. Всего - шесть тысяч рублей.
        - И что, покрыли его?
        - А что делать? - пожал плечами Иванов. - Если под суд отдавать, сразу вопрос возникнет - откуда столько денег, кто дал, на что потратить хотели? А так составил я акт, что провизию капитан купил, офицеры подписали. Пришлось свои две тысячи вкладывать. А что делать? Казенные деньги счет любят.
        - А как с провиантскими складами? - поинтересовался Дашко.
        - Раз решили обустроить, обустроили. Юшневский с Волконским озаботились, денег нашли, провизию закупили. Ну, а я уж надежных людей искал, чтобы все сделать. Четыре склада, из расчета на две пехотные дивизии. Я когда мещанином Ивановым стал, да в ополчение пошел, письмо государю написал, а там подробно отметил - где и какие склады размещены. Ну, что-то мыши сожрали, но много чего в целости и сохранности. Михаил Павлович очень меня потом благодарил.
        - Павел Иванович, вам чин полковника когда возвратили? - поинтересовался Дашко. - Я ведь почему спрашиваю, - пояснил командир дивизии, - что мне надобно старшинство в чине знать. Формуляр-то ваш мне не дали, он в корпусном штабе лежит.
        - А мне его не возвратили, - усмехнулся Павел Иванович. - Пока в ополчении был, унтер-офицером числился. Потом, после Смоленска, когда я в госпитале лежал, указ от государя приходит - наградить унтер-офицера Иванова орденом святого Владимира третьей степени и присвоить оному Иванову звание полковника. А почему и за что - Бог ведает. Госпитальное начальство и лекари чуть с ума не сошли - я ведь в палате для нижних чинов лежал.
        - А фамилию?
        - А чем плоха нынешняя? Я ведь пока в госпитале лежал, православие принял. От того Пестеля, что был, у меня только ордена и остались. Я вот что теперь думаю… - начал Иванов. Посмотрел на графинчик с водкой, решая, не налить ли еще, но передумал, продолжил рассказ: - Так вот, думаю, что лучше бы было, если бы моих, скажем так, соратников на Сенатской площади разгромили. Нас, главных закоперщиков, расстреляли бы. Малой бы кровью обошлись. Начинаю задумываться - получается, я виноват. Первое время застрелиться хотел, но это уж слишком бы просто было.
        - А вы-то тут причем? Вас и в Петербурге-то не было, - искренне удивился Дашко и тоже покосился на графинчик. Решив, что от второй рюмочки худа не будет, на правах хозяина дома и старшего по должности разлил. - Давайте, Павел Иванович, на вторую ногу, да пойдемте полк принимать как положено. И не тужите попусту. Коли Господь так распорядился, значит, так ему угодно.
        Едва господа обер-офицеры выпили, как в комнату без стука ввалился денщик.
        - Ваши высокородия, беда! Его благородие капитан Майборода руки на себя наложил!
        Полковники переглянулись, перекрестились и потянулись за шинелями.
        Застегивая портупею со шпагой, Дашко флегматично изрек:
        - Верно говорят - Бог шельму метит.
        - Так-то оно так, - согласился Иванов. - Но мне теперь нового командира баталиона искать придется. А этот, хоть и казнокрад был и доносчик, но дело свое знал.
        Капитан Майборода выбрал странный способ свести счеты с жизнью. Вместо того чтобы застрелиться, как подобает офицеру, он закололся кинжалом. Точнее - приставил к сердцу клинок и упал на него[16 - В нашей истории это случилось в 1844 году. По версии историка Оксаны Киянской, это было не самоубийство, а убийство, так как при описании тела не указывалось орудие самоубийства. Возможно, убийца унес его с собой.].
        Полковник Дашко, наблюдая, как полковой лекарь проводит осмотр тела, печально изрек:
        - Теперь еще о похоронах хлопотать придется. А ведь не разрешат его на кладбище-то хоронить. Вот не было мороки… Впрочем, - оживился он, - вы же теперь полковой командир. Вам, Павел Иванович, и рапорт на имя государя писать.
        - Ну, что же делать, - кивнул Иванов. - Не привыкать, чай, бумагу-то марать.
        - Лучше бы его на дуэли убили, что ли, - в сердцах вымолвил Дашко.
        Каргопольская дивизия выступила в поход в конце февраля, в надежде, что обильного снегопада в эту зиму не будет. Ну, а небольшой, уж как-нибудь да осилят. Уже по дороге колонну догнал фельдъегерь и передал целую сумку почты для генерала Ермолова. Два пакета, запечатанные сургучом с выдавленным двуглавым орлом, предназначались для командования дивизии. Когда их вскрыли, у господ офицеров появился повод немножко погулять, «обмывая» густые эполеты командира дивизии и, чуть пониже, эполеты командиров полков - подполковничьи для Кижеватова и полковничьи для Баруздина. Но «обмывали» скромно. Без шампанского и цыган.
        До Кавказских гор пришлось идти два месяца. Можно бы и быстрее, по-суворовски, но шли согласно Регламенту - по сорок вёрст в день, с биваками и отдыхом.
        Солдаты уходили от зимы. В Подмосковье метели, а чем дальше, тем теплее. После Курска ночь стала густой, как сметана, и чёрной, будто деготь. Часовые - особенно северяне, замирали, пялясь в русское, но такое незнакомое небо, в котором, словно светлячки, блестели звезды.
        А уж когда вышли поближе к Кавказу, так и совсем - зелень!
        - И чего бы вместо киверов чего-нить полегче не придумать? - посетовал как-то генерал-майор Дашко, когда он с командирами полков объезжал лагерь. - Для кавалерии кивер куда ни шло, а нашему брату такое ведро по жаре таскать - голова отваливается.
        - Фуражные шапки для всех собирались вводить, - вздохнул подполковник Кижеватов.
        - Ну, до места дойдем, так и предложим его высокопревосходительству, - чуть насмешливо сказал полковник Иванов, а остальные только заулыбались. До фуражных ли шапок теперь Ермолову, если он порох втридорога покупает?
        Порох они везли с собой - целый обоз. С другой стороны - на войне пороха много не бывает.
        Каргопольская дивизия прибыла в Тифлис к середине апреля, чем немало порадовала генерала Ермолова. Не дожидаясь формального представления, наместник сам вызвал к себе старших офицеров.
        - Ну-с, господа офицеры, - внимательно осмотрел генерал-фельдмаршал генерал-майора, двух полковников и одного подполковника. - Рад, что вы прибыли. Господин генерал-майор, вы на дивизии недавно?
        - Так точно, ваше высокопревосходительство, - ответил Дашко, вытягиваясь в струнку перед легендарным генералом. Если от официального приказа считать - с декабря прошлого года.
        - Дивизию вы в полном составе привели, хвалю.
        - Тут, ваше высокопревосходительство, не моя была идея, а полковника Иванова, - сказал Дашко, желавший соблюсти справедливость.
        - Идея подчиненного, генерал, механически становится идеей начальника, - улыбнулся Ермолов. - За дивизию-то вы отвечаете. Вернее, отвечали. - Предупреждая вопрос генерал-майора, наместник пояснил: - Дивизию вы сдадите старшему по производству в чин командиру полка, а сами займете должность командира корпуса. Кстати, номер вашего корпуса - второй. Первый корпус возглавил генерал от инфантерии Вельяминов.
        Третий, кавалерийский, в стадии формирования.
        Его начальником утвержден князь Мадатов.
        Дашко, слегка опешивший от такого возвышения, покраснел.
        - Ваше высокопревосходительство, но командир первой дивизии старше меня по производству в чин. Мне кажется, генерал-майор Торопов… - начал командир дивизии, но генерал-фельдмаршал взмахом руки остановил его речь:
        - Командир первой дивизии Торопов убит.
        - Как убит? - вскинулся Дашко.
        - Попал в засаду, - хмуро отозвался Ермолов.
        - Штаб дивизии отстал от основных сил, попал в засаду. Горцы хотели взять генерала в плен, но не получилось.
        - Ваше высокопревосходительство, я и на дивизии-то себя еще неуверенно чувствую, а вы мне корпус хотите дать.
        - Что же делать, - развел руками Ермолов. - Офицеров мало, а генералов - тем более. Я вашего корпусного командира, Павла Петровича Сухтелена, начальником штаба армии ставлю, так что должность вакантна. Кто у вас старший по производству в чин? Верно, вы, Павел Иванович?
        Полковые командиры немного удивились, что наместник знает их сослуживца. С другой стороны - чего удивляться? Мало ли, какие пути-дороги сводят военных людей.
        - Так точно, ваше высокопревосходительство, - отчеканил полковник.
        - Вот так вот, господин генерал-майор, - продолжил Ермолов. - Сдавайте казну и документы полковнику… хм… Иванову, а сами принимайте корпус. Правда, корпусами мы в Закавказье не воюем, но должность того требует.
        «А что государь скажет?», - хотел спросить Дашко, но осёкся, вспомнив, что власть государя-императора по некоторым вопросам заканчивается у гор Кавказа. Верно, произвести в генеральский чин Ермолов не может, но вот поставить на генеральскую должность - вполне. Не то нынче время, чтобы из-за каждой должности в Москву гонцов отправлять. И карьеру на Кавказе быстро сделаешь. Если не убьют.
        Корпусами ни в Закавказье, ни на Кавказе, действительно, не воевали. Горы кругом, кручи, бурные реки. Тут вам не Европа-матушка, где поля, на которых можно развернуться целыми армиями. Конечно, кое-где были и равнины, но только что - кое-где.
        Стороннему наблюдателю могло бы показаться, что Ермолов действовал так - хватал подразделение, оказавшееся под рукой и отправлял его воевать. Но все было не так просто. Не отправишь азербайджанских ополченцев сражаться против турецких солдат из приграничных районах - могут оказаться родичами. А вот против грузинского царевича Искандера - Александра Георгиевича, полк князя Валиани воюет уже второй год.
        - Что-нибудь еще, господа? - спросил Ермолов, оглядывая офицеров.
        - Еще почта для вас, - протянул Дашко береженую сумку.
        Отпустив новоприбывших офицеров, генерал-фельдмаршал принялся разбирать бумаги, сортируя их по степени важности. Были тут депеши из Министерства финансов (Вельяминову-старшему!), запросы из Министерства иностранных дел (Это для Грибоедова!), образцы провиантских ведомостей (Черт знает кому, но кому-нибудь отдам!), указания из Генерального штаба (Для нового начальника штаба графа Сухтелена!), а вот это лично для наместника. Государственные печати - три сургучных и две восковых обозначали степень важности. И самое простое обозначение (для неграмотных!) - три креста в правом верхнем углу.
        Не испытывая большого почтения к печатям, Алексей Петрович сломал сургуч, прочитал письмо императора и задумался. Посидев несколько минут, приказал адъютантам собирать Военный Совет.
        Раньше, пока существовал только Отдельный Кавказский корпус, собрать всех дивизионных начальников было делом одного дня. Теперь же, пока вызывали Мадатова из Дарьяльского ущелья, Вельяминова-1-го из Поти, Грибоедова из Цхинвала, потребовалось трое суток. Зато налицо была представлена и военная, и гражданско-дипломатическая власть Восточного царства.
        - Итак, господа, - начал наместник. - Мною получен приказ - начать мирные переговоры с персами и перекинуть всю мощь корпуса на турецкое направление. Александр Сергеевич, ваше мнение?
        - С точки зрения политики - разумный ход, - сказал Грибоедов, блеснув стеклышками пенсне. - Османская империя более опасна. Однако с проведением мирных переговоров будут сложности. Впрочем, - посмотрел глава иностранной миссии на наместника, - если в этом есть необходимость, я готов. У меня есть связи и при дворе Аббаса-Мирзы, и в Тегеране, при дворе шаха. Если вы, Алексей Петрович, считаете это необходимым - вам стоит лишь приказать.
        Для генерал-майора Дашко, впервые присутствующего на Совете подобного уровня, было немножко странно и дико услышать, что глава дипломатической миссии (а в каком, кстати, Грибоедов чине?) ставит приказ государя в зависимость от пожелания генерала, пусть и наместника. По его разумению, коли государь приказал, нужно сказать «Будет исполнено!». Вслух же, разумеется, своих соображений высказывать не стал.
        - Да, господа, нельзя нам самим начинать переговоры, - заметил сидевший напротив Грибоедова восточного вида генерал («Верно, это и есть Мадатов», - подумал Дашко, еще не успевший познакомиться со всем командованием Закавказской армии.)
        Остальные присутствующие военные и гражданские чины закивали.
        - Согласен, господа. Начинать первыми переговоры - признак слабости. Нужно сделать так, чтобы персы первыми начали искать путь к примирению.
        - Стало быть, нужно вернуть города, оставленные при отступлении, - жизнерадостно сообщил Вельяминов-3-й. - Вон Михал Семеныч до сих пор по какой-то кулеврине страдает, которую он в море утопил.
        Двиняев - приземистый мужчина с полковничьими эполетами и красной артиллерийской выпушкой на мундире, с черными оспинками въевшегося пороха на лице, лишь горько улыбнулся - какие уж там кулеврины! Он сих пор не простил себе, что сам не остался в заслоне, а поставил младшего по званию офицера.
        - Разрешите вопрос, ваше высокопревосходительство? - поднялся с места князь Мадатов. - Вы можете указать направление главного удара? Или мы узнаем его накануне выступления? Если это возможно, укажите сейчас. Мне необходимо доукомплектовать два полка, расположенные в Цхинвале. Есть ли мне смысл снимать их с места?
        - Смысл есть, - кивнул Ермолов. - Даже могу вам сказать, что главный удар мы нанесем по Эривани.
        - По Эривани? - переспросил Вельяминов-3-й. - А какой смысл наносить удар всеми силами по этому городишку? Достаточно и одного полка.
        - Прошу прощения, господа, неверно выразился. Мы нанесем удар не по городу Эривани, что на границе с Картли, а по Эриванской крепости. Мы захватим ее, а потом уступим персам взамен городов, отошедших нам по Гюлистанскому трактату. Думаю, они согласятся на такой обмен.
        Военачальники, сидевшие за столом, задумались. Крепость хотя и была построена еще в XVI веке, но до сих пор оставалась грозной твердыней.
        - Как я понимаю, штурмуя крепость, мы оставляем в тылу город?, захваченные персами? - решил уточнить генерал-лейтенант Сухтелен.
        - Именно так, - кивнул Ермолов.
        - Но, ваше высокопревосходительство, все авторитеты в области военной науки рекомендуют воевать, имея прочные тылы, - позволил себе легкую улыбку Сухтелен.
        - Вы, генерал, каких авторитетов имеете в виду? - ответно усмехнулся Ермолов. - Немецких? Французских? Так вот, что я вам скажу… И немцев мы били, и французов. Наукой может называться только то, что имеет свои точные законы. Физику помните? Законы Ньютона. А какие законы в военной науке привести? Так вот, покамест военное дело не наукой можно назвать, а искусством. Стало быть, не все можно под одну гребенку. Посему, господин начальник штаба, выполняйте приказ.
        - Но, ваше высокопревосходительство, вся ответственность…
        - А вся ответственность, граф, как вам известно, на мне будет. Да я и без того тут за все отвечаю. И перед государем, и перед Господом Богом. Готовьте план наступления. Корпусные штабы подготовят свои планы согласно общей диспозиции. Планы крепости, благодаря господину Грибоедову, у нас есть.
        Сухтелен, хотя и оставался при своем мнении, но далее спорить с начальником не стал. Спросил лишь:
        - Ваше высокопревосходительство, в какие сроки следует составить план кампании? Хоть я и был в Закавказье в прошлую войну, однако мне потребуется некоторое время, чтобы оценить обстановку.
        - Неделя, - сказал наместник. И, предупреждая возглас недоумения, пояснил: - Ежели планы будут составляться дольше недели, персы будут знать наши планы. Или хотя бы направление, и комендант крепости Гассан-хан успеет принять меры. Да, Александр Сергеевич? - повернулся Ермолов к Грибоедову.
        - Так точно, - по-военному ответил дипломат. И уже специально для нового начальника штаба сообщил: - В Эриванской крепости много сочувствующих нам армян. В случае промедления Гассан-хан прикажет их вырезать или выслать.
        Сухтелену захотелось спросить - а кто в Закавказье начальствует над зарубежной разведкой, но не стал. Павел Петрович был умным человеком.
        С составлением плана наступления новый начальник штаба не умедлил. Все-таки генерал-лейтенант заработал свои эполеты не на паркетах, а на полях сражений. И в Закавказье он был не новичок. Однако для того, чтобы выступить, понадобилось целых две недели, а еще неделю занял марш от Тифлиса до Эриванской крепости. Можно бы и быстрее, но азербайджанское ополчение, бывшее неплохими воинами, оказались скверными ходоками. Оставлять их одних было нельзя - по всем сторонам стояли персидские гарнизоны.
        Впрочем, в изначальные планы пришлось внести изменения. Намерение Ермолова не ввязываться в стычки и не штурмовать города удалось выполнить лишь отчасти. По ходу движения лежал город Казаха, чье имя на русский манер ложилось как «Казаки». Некогда один из крупных городов царства Картли[17 - Картли и Кахетия - царства, вошедшие в состав России по Георгиевскому трактату.], введенных в лоно Российской империи, он был занят персами. Чтобы «шугануть» небольшой гарнизон, хватило бы и одного из полков. Но в силу секретности продвижения город пришлось окружать целой дивизией, а уцелевших сардаров оставлять в качестве военнопленных. Опять-таки - на Казахи пришлось пожертвовать целую роту!
        Второе отступление от плана пришлось сделать на развилке дорог. Одна из дивизий была направлена на Гумры, чтобы опять превратить его в Александрополь, а основные силы направлены на Эриванскую крепость.
        Ермолов спешил. Не было времени окапывать крепость рвами, возводить земляные насыпи и устраивать правильную осаду. Генерал понимал, что сейчас сюда стягиваются все силы персов не только из Эривани и Гюлистана, но и Нахичивани. И, скорее всего, персидский шах прикажет перекинуть сюда войска, сражавшиеся с Турцией. Посему он держал в резерве Каргопольский пехотный корпус генерал-майора Дашко. А главная ставка делалась на артиллерию и… неведомых союзников внутри крепости. Хотя почему неведомых?
        В первый же вечер, когда была разбита палатка Главнокомандующего, пришел Грибоедов в сопровождении немолодого, богато одетого армянина.
        - Ваше высокопревосходительство, позвольте вам представить - старейшина купечества, господин Амаяк Воскерчян. Можно - Амаяк Ильич.
        - Как только вы начнете штурм, в крепости начнется восстание, - сообщил армянин на хорошем русском языке. - Кроме того, мне поручено передать вам планы укрепления, где отмечены пушки. Большая часть орудий снята из-за войны с Османской империей. Вот это - ворота «Кёрпю», что выходят прямо на мост. Тут больше всего орудий, но к ним приставлена армянская прислуга. Считайте, что этих пушек нет. У «Тебризских», с южной стороны, пушек меньше, но зато больше персов. «Мейданские» с северной стороны - пушек много и вся прислуга из персов. Гассан-хан считает северное направление самым опасным.
        - Что ж, Амаяк Ильич, спасибо вам огромное! - только и сказал генерал, пожимая руку старого ювелира. Потом спросил: - Вы будете возвращаться или дождетесь штурма?
        - Я не буду возвращаться, - отозвался Воскерчян. - Комендант крепости приказал взять семьи самых богатых людей Эривана в заложники. Думаю, Гассан-хан уже казнил всю мою семью…
        - Амаяк Ильич, - опешил Ермолов. - Вы знали, что вашу семью казнят, но все равно пошли к нам?
        - Ваше высокопревосходительство, - устало улыбнулся старик. - Мы столько лет ждали помощи от наших братьев по вере. А если не моя семья, погибла бы другая…
        Эриванская крепость была захвачена через два дня.
        Глава девятнадцатая
        Будни императора
        Февраль 1827 г. Москва
        Император проснулся за минуту до того, как корнет фон Лямме, назначенный нынче в дежурные адъютанты, собрался выполнить свою обязанность - подойти на цыпочках к спящему государю и проникновенно прошептать над его ухом: «Ваше Императорское Величество, вставайте!»
        Будить императора адъютанты считали самым тяжелым в своей службе. Не потому, что спросонок Михаил Павлович был суров, а исключительно из жалости к государю. Дело дошло до того, что подпоручик Белоглазов снимал сапоги с коваными подковками, дабы подарить повелителю несколько лишних секунд сна и шел в одних чулках. Лучше бы он оставался в сапогах (или имел сменную пару чулок!), потому что император имел очень чуткое обоняние. Делать замечание поручику (неглупому и, в общем-то, дельному офицеру) или переводить его куда-нибудь из-за такой мелочи у Михаила не хватало духа и приходилось терпеть.
        По примеру своей великой бабушки Михаил начинал рабочий день с разгребания почты. Благо канцелярия уже поработала над бумагами, а собственноручно писать депеши философам русский государь не собирался. Да и имелись ли нынче философы, с которыми можно бы вести переписку? Вольтеры, Гримы и Дидро повывелись, да и не стоило оно того. За деньги философы будут тебя хвалить, а за большие деньги - восторгаться. Но тот же Дидро, прославляя русскую императрицу, не позабыл о кукише в кармане - оставил после себя критические заметки, наделавшие много шума.
        Посему Михаил Павлович читал исключительно деловые бумаги. На слух император воспринимал тексты плохо и потому «суфлеров» возле себя не держал. Секретарь оставлял бумаги на столе и уходил, чтобы не мешать.
        С секретарем императору помог губернатор.
        Дмитрий Владимирович перетряхнул Московский архив Коллегии иностранных дел, разогнал всех «архивных мальчиков», приставил их к настоящим делам, а для государя отыскал настоящий клад - Дормидонта Кузьмича Евстафьева.
        Евстафьев был честен, исполнителен, аккуратен и абсолютно безынициативен и потому, несмотря на университетское образование и длинную родословную, к сорока годам дошел лишь до титулярного советника. Где-то в провинции, этот чин был вполне солиден, но не в Москве. От него нельзя было услышать совета, если о том не спрашивали, но коли он такой совет давал, можно было смело положиться на его мнение. Не так давно в ответ на вопрос императора - а как бы сократить количество бумаг, требующих личного рассмотрения Его Императорским Величеством, секретарь предложил, чтобы все депеши и прошения сопровождались пояснительными записками, в которых министр или начальник канцелярии излагали свое мнение, а также соображения - за и против. И, что любопытно, бумаг стало меньше раза в два.
        Меньше всего документов было от Чернышева, недавно назначенного министром иностранных дел. А если точнее - то всего две. В первом Александр Иванович просил увеличить ассигнования на русскую агентуру в Париже (в сопроводительном письме указывалось, что с министерством финансов вопрос обговорен - изыщут!), а во втором предлагалось объявить аглицкого посланника особой «нон грата». Без колебаний Михаил Павлович подписал оба ходатайства, мысленно похвалив Чернышева - не позабыл Александр Иванович о нуждах русской разведки, да и посланника короля Георга, лорда Карнеги, давно следовало выставить вон - он, видите ли, требует относиться к нему с соблюдением всех международных правил, согласно статусу дипломата. А между тем - правительство Георга IV до сих пор не признало законность его правления.
        Лорд Карнеги как-то «обмолвился», что правительство Британии готово признать законность правления императора и даже готово помочь с подавлением мятежа. Но… От русского императора требуется «одолжение» - вывести армию генерала Ермолова из Закавказья…
        Откровенно говоря, Михаил Павлович до сих пор не понимал - что Россия делает на Кавказе и в Закавказье? Осваивает новые территории? Так еще своих столько, что на двести лет хватит. Освобождает армян и грузин с азербайджанцами от чужеземного ига? Поддерживает безопасность русского флота на Черном море? Или все старания ради освобождения братьев-христиан? Тогда - при чем тут азербайджанцы, поголовно принявшие ислам? Или решение пресловутого «восточного» вопроса, в котором Россия завязла со времен князя Святослава? Не зря же Екатерина назвала своего второго внука Константином!
        Армия генерала Ермолова пригодилась бы здесь. Имея под рукой лишние шестьдесят тысяч штыков (да каких!), можно было бы очистить Смоленск и прилегающие земли от поляков, а то и замахнуться на штурм Петербурга. Не «восточный» вопрос надобно решать, а тот, что под носом творится.
        Возможно, не будь «оговорки» посланника, Михаил Павлович и сам бы отдал приказ о выводе Закавказской Отдельной армии из Закавказья. Укрепили бы линию обороны по Кубани и Куме, да и оставили бы христиан закавказских самих свои беды расхлебывать. Но коль скоро аглицкий лорд имел наглость что-то требовать, то в Михаиле проснулось фамильное упрямство. Михаил Павлович не знал - к добру оно будет, к худу ли, но на поводу у британцев он не пойдет!
        Стоп. А почему Мы должны признавать «persona non grata» человека, чье государство не признает Мою законность? Ежели мы признаем посланника короля персоной «нон грата», то получается, что раньше его признавали дипломатом?
        Вытащив из пачки бумаг донесение Чернышева, зачеркнул прежнюю резолюцию и написал: «Англичан, выдающих себя за представителей моего брата - британского короля Георга, вывезти за пределы Русской империи в течение двух суток. Исполнение возложить на министра внутренних дел князя Голицына. В разговоры с самозванцами не вступать. В случае неповиновения применить силу - без членовредительства. В случае сопротивления поступить соответственно общей инструкции. Михаил».
        Откладывая с иностранными делами, император потянулся к бумагам, прошедшим сквозь канцелярию военного министерства. На военного министра можно положиться целиком и полностью и смело ставить подпись, даже не читая пояснительных записок. Но все-таки Михаил бегло проглядывал, а уж потом оставлял размашистый завиток. Иначе рискуешь попасть впросак. Вот тут сообщение о рекрутском наборе, прошедшем без сучка и задоринки. Пятнадцать партий, набранных в Орловской, Курской и Нижегородских губерниях прибыли в Тулу, в военный лагерь. Две тысячи душ. Министр предлагает не раскидывать новобранцев по полкам, а сделать из них одну часть, но с опытными унтер-офицерами. К «плюсам» Ридигер относил отсутствие «кумовства» и «землячеств», отсутствие вредных влияний, а к «минусам» - сложное вживание новобранцев в особенности солдатского быта.
        Михаил Павлович задумался - зачем Федору Васильевичу такая часть? Со времен потешных полков новобранцев учили старые солдаты. Не будет ли прорухи? Но, с другой стороны, генералу виднее. Верно, сговорился с Киселевым о необходимости всеобщей воинской повинности вместо рекрутской, а теперь собирается проверить - как оно будет. Ладно, можно и подписать. Один полк - невелика важность, а пользу сей опыт принести сможет.
        Второй документ он подмахнул, не читая. Что там читать, если идет сплошной список унтер-офицеров и фельдфебелей, коих следует произвести в штаб-офицеры? Батюшка покойный, Павел Петрович, как ни старался не пущать в офицеры нижних чинов из подлых сословий, но у него ничего не вышло. Зато - после отмены крепостного права голова не болела, что армия поднимется против государя. А кому подниматься, если офицеры живут на жалованье, а не на доходы с имений? Не все, разумеется, но большинство. Главное, чтобы жалованье Канкрин изыскивал вовремя. Вспомнив о Канкрине, Михаил Павлович полистал бумаги, пытаясь найти что-то из министерства финансов, но не нашел. Ах да, сегодня Егор Францевич явится на прием. Стало быть, сам все и занесет.
        Что там еще из военных дел? Рапорт военного коменданта Москвы о дуэли между поручиком Московского гарнизонного полка Черкасовым и ротмистром уланского полка Давидовичем. Секунданты: ротмистр князь Трубчевский и штабс-капитан Московского гарнизонного полка Ефимов. Дуэль была пресечена, зачинщики и секунданты пребывают на гауптвахте до решения государя. Причина дуэли не установлена.
        Ох уж эти дуэлянты! Ничто их не берет - ни суд офицерской чести, ни ссылки, ни разжалование. Разжалуешь, так будут их утешать, сочувствовать. Что ж, попробуем по-другому. Размыслив пару секунд, император оставил резолюцию: «Дуэлянтов и секундантов Черкасова, Давидовича, Трубчевского и Ефимова с гауптвахты освободить, ибо с момента дуэли они перестали являться русскими офицерами. Вычеркнуть оных персон из списков полков, вернуть их в первобытное состояние, а формуляры перечеркнуть. Запретить вышепомянутым Черкасову, Давидовичу, Трубчевскому и Ефимову занимать любые должности на военной, статской или дипломатической службе».
        Перед тем, как поставить подпись, император еще немного подумал - не слишком ли сурово? В сущности, принятые меры были куда хуже, нежели разжалование в рядовые и/или отправка на Кавказскую линию. Вздохнул и оставил под резолюцией размашистое «МИХАИЛ». Раз по-хорошему господа офицеры не понимают - будет по-плохому.
        - Ваше Величество, завтрак готов! - прервал размышления императора адъютант.
        Уже? Михаил посмотрел на часы - семь! Однако, куда же девается время? Три часа пробежало, а вроде бы ничего и не сделал.
        Император уже хотел все оставить, как одна из бумаг привлекла его внимание. Удивившись и захватив с собой злополучный лист, император вышел.
        - Дормидонт Кузьмич, - обратился государь к вставшему из-за стола секретарю. - А это что? Прошение о зачислении на воинскую службу? Почему здесь, а не у военного министра?
        - Ваше Величество, но это же прошение Пушкина! - сказал секретарь с каким-то придыханием, что было непривычно для обычно флегматичного Евстафьева.
        - Пушкина? Какого Пушкина? - не понял государь. - Пушкиных в России много. Есть - Мусины-Пушкины, Брюсы. Есть - бывшие Пушкины.
        - А это - простого Пушкина, Александра Сергеевича. Великий поэт!
        - Вот оно как… - начал что-то понимать император.
        Жить в России и не знать стихотворений Пушкина, невозможно. Правда, ничего кроме эпиграмм на старшего братца и «Гаврилиады» (но об этом лучше умолчать) император не читал.
        - А он сам разве не в Петербурге? - поинтересовался император, будучи уверен, что поэт должен быть с мятежниками.
        - Александр Сергеевич как был отправлен в Михайловское, так в нем и пребывает, - сообщил Евстафьев.
        - Пушкин, Пушкин… - хмыкнул император. - Насколько я помню, на военной службе он не был.
        - После лицея выпущен коллежским секретарем, служил в Коллегии иностранных дел, затем - в канцелярии Его Высокопревосходительства Воронцова.
        - Вот это помню. Служил, а потом наставил ему рога, - усмехнулся император. Увидев, что Евстафьев открыл рот, чтобы защитить любимого поэта, примирительно сказал: - Ну, пусть не наставил, ладно. Но все равно Воронцов был на него зело зол. Впрочем - это их личные проблемы. Скажите-ка лучше, кто из друзей Пушкина у мятежников пребывает?
        - Ну, всех его друзей я не знаю, - пожал плечами секретарь. - Но вот Пущин и Кюхельбекер вместе с ним в лицее учились. Рылеев. Одоевский. Поэты.
        - Как у нас интересно получается - что ни поэт, тот мятежник, - покачал головой государь. - Вот, Кюхельбекер, что-то мне эта фамилия знакома. Не подскажете?
        - Так это тот молодой человек, что в вас на Сенатской площади стрелял. Он в «черный список» внесен по приказу князя Голицына.
        - А, немчик долговязый! - вспомнил император. Михаил не знал того горе-стрелка, но сказали. - Стало быть, тоже поэт…
        - Так у кого из нас сейчас друзей нет среди мятежников? А Александру Сергеевичу служить предлагали, так он их… - замялся секретарь.
        - Послал, вероятно, - догадался государь. - То, что послал - похвально. Стало быть, в военную службу, - задумался император. - И куда именно? Вы говорите, коллежский секретарь, хоть и в отставке. Как ни крути - чин десятого класса. Штабс-капитану равен. Но штабс-капитана я ему точно, присвоить не могу. Даже в прапорщики нельзя. Какой он будет офицер и командир? К ополчению приписать, что ли…
        - Не надо, Ваше Величество! - вскинулся секретарь. - Ему еще самое главное произведение создавать. В позапрошлом годе первая глава романа в стихах вышла. Это чудо! Вершина русской литературы! Мы уже заждались второй главы, а ведь должна быть и третья, и четвертая! Кто их напишет, если его убьют?
        - Дормидонт Кузьмич, - укоризненно покачал головой Михаил Павлович. - Если поэт просится на службу, так должен понимать, что и убить могут. Вон Денис Васильич до генерала от кавалерии дослужился, хоть и поэт.
        - Денис Васильевич - он гусар, что с него взять? А Пушкин - это Пушкин! Нельзя, чтобы Александра Сергеевича так просто убили, - упрямо заявил секретарь. - Меня - можно. И…
        Императору показалось, что Дормидонт Кузьмич сейчас скажет «Ну и вас - тоже», но тот промолчал.
        - Хорошо, - сдался-таки государь. - Вы что предлагаете?
        - Возьмите его к себе, в канцелярию, - предложил секретарь.
        - В канцелярию? - недоуменно сказал государь, еще раз взяв в руки прошение. - И что он будет в канцелярии делать? Пишет как курица лапой. А дело делать, так наслышан я… Отправил его Воронцов с поручением, проверить - как там дела в Бессарабии, где саранча прошла. Так он деньги казенные потратил, а в докладе написал… Что-то там про саранчу, которая села и все съела…
        - Саранча летела, летела и села; сидела, сидела, все съела и вновь полетела, - немедленно процитировал Евстафьев.
        - Вот-вот, - кивнул император, у которого при слове «съела» забурчало в животе. - Где я ему саранчу найду? Ладно, подумаем, что с вашим… нашим… великим поэтом делать, - смилостивился государь, отправляясь-таки в столовую.
        Старый русофил князь Голицын перебрался во флигель, оставив государю всю резиденцию, а также кухню и повара. Теперь Его Императорское Величество был вынужден довольствоваться русской кухней. Все сытно, вкусно, но просто. Вот и на завтрак государю были предложены гречневая каша с увесистым куском свиного бока (не иначе, свинка приготовлена целиком, а не кусочками!) и блины с начинкой из рубленого мяса. Единственная уступка, сделанная государю, был крепкий чай, который он предпочитал кофию.
        Кто бы еще года полтора назад сказал Михаилу, что он обойдется без лимбургских сыров, страсбургских паштетов, трюфелей и свежего винограда, то он бы… Смеяться б в лицо не стал - воспитание не позволяло, но сильно бы удивился. Теперь же одна только мысль об иноземных яствах перебивалась мыслью - а как там они? Елена, Сашенька? Дочка, верно, уже на своих ножках ходит. А ведь там и ходить-то негде - от одной стены камеры до другой…
        Захотелось сделать что-нибудь. Ну, хотя бы стукнуть по столу кулаком так, чтобы все полетело вдребезги.
        Михаил Павлович пришел в себя от странной тишины. Поднял голову. Лакей Терентий, имевший чин камер-фурьера, замер, зажмурив глаза, а фон Лямме, вытянувшись в струнку, показывал всем своим видом - скажи, государь! Ну, скажи, кому в глотку вцепиться?
        Император отогнал наваждение, усмехнулся правой стороной рта.
        - Извините, - бросил куда-то в пустоту. Переведя взгляд на адъютанта, спросил: - Что там у нас?
        Фон Лямме - вот, что значит немец! - мгновенно взял себя в руки.
        - На после завтрака, а если точнее - на семь тридцать пять, Ваше Величество, был назначен Его Высокопревосходительство Канкрин. Егор Францевич уже в приемной.
        - Спасибо, Генрих Генрихович, - поблагодарил император, славящийся тем, что помнил имена-отчества всех ближних офицеров, а также и тех, с которыми ему довелось общаться.
        Поблагодарив лакея (простым кивком, но и этого было много - обычно прислугу воспринимали как часть мебели!), император прошел в приемную, где его ожидал министр финансов.
        Егор Францевич (по настоящему-то, Георгий Людвиг) - немец, да еще и лютеранин, был таким русским, что и среди природных русаков редко встретишь! Михаил Павлович уже многократно благодарил Господа, что во время восстания Канкрин оказался в Москве. До сих пор не было времени поговорить с министром финансов обстоятельно. Да и министерства как такового раньше не было. Егор Францевич собирал людей с бору по сосенке, вытаскивая толковых чиновников из губернских канцелярий.
        В последнее время Михаил Павлович взял себе за правило - перед тем, как беседовать со своими министрами и ближайшими сподвижниками, изучить как следует тот вопрос, который собираются обсуждать. Не зря же он штудировал труд экономиста. Понятно, что министры знают свое дело в сто крат лучше, чем он, но выглядеть полным невеждой не хотелось!
        На приемах у государя министру положено стоять, но Михаил Павлович отошел от этих правил - заметил как-то, что разговор идет гораздо легче, если собеседник сидит. И не на краюшке стула, в конце стола, а напротив, глаза в глаза. Еще - разговор идет лучше, если он идет тет-а-тет. Посему в последнее время император не брал с собой даже секретаря.
        - Итак, Егор Францевич, как у нас обстоят дела? - спросил император.
        - Ваше Величество, какие сведения вас интересуют? Доходы? Расходы? - осторожно поинтересовался министр.
        - Если можно - доходы и расходы, но только - в самых общих чертах, без изобилия цифирь. Я в них все равно ничего не понимаю. Подождите…
        Михаил Павлович быстро встал, подошел к рабочему столу, взял чистый лист бумаги и карандаш. Вернувшись, кивнул:
        - Что ж, господин министр, я готов…
        Канкрин несколько недоуменно посмотрел на своего государя, собиравшегося поработать секретарем (при Александре Палыче такого не было!), но вслух удивления не высказал.
        - Позволю себе сообщить, что полный отчет за минувший год может быть сделан не раньше марта. Сейчас же только предварительный, если угодно Вашему Величеству…
        - Угодно.
        - Доходная часть бюджета составила около двухсот миллионов рублей.
        - Это много или мало? - перебил император. Записав число, уточнил: - По сравнению с более спокойными годами. Скажем, с осьмсот двадцать четвертым.
        - По сравнению с двадцать четвертым - четвертая часть. Вас интересуют причины? Разумеется, серьезные потери мы понесли из-за того, что Санкт-Петербургская таможня - основной источник прибыли, оказалась в руках мятежников. Таможни в Польше приносят доход полякам… Таким образом, таможенные пошлины принесли доход в пять миллионов против прежних пятидесяти.
        - Удивительно, что вообще что-то принесли, - заметил император.
        - Согласен, Ваше Величество. Архангельский порт не очень оживлен, а черноморские порты работают не на ввоз товаров, а на вывоз. Парализована деятельность таможен в Лифляндии.
        - Но, насколько я помню, - сказал Михаил Павлович, - главным источником дохода для нас является подушная подать.
        - Безусловно. Вот тут и есть главная проблема. Мы собрали подати лишь с государственных и дворцовых крестьян. С частновладельческих - с бывших частновладельческих крестьян - собрано лишь двадцать пять миллионов. Дело даже не в том, что крестьяне не хотят платить - хотя есть и такие, а в том, что не создан новый механизм сбора налогов. Раньше в частновладельческих землях ответственность за сбор подателей лежала на помещиках. Теперь же…
        - Далее можете не продолжать, - сказал Михаил Павлович. - Отмена крепостного права была не подготовлена, Манифест о свободе принят скоропалительно. Ежели бы все было продумано заранее, то помещиков на какое-то время обязали исполнять свои прежние обязанности. Так?
        - Ваше Величество, я такого не говорил, - сказал Канкрин, вставая со стула, но повинуясь жесту государя, сел обратно. - Я прекрасно понимаю, почему вы это сделали и, могу твердо сказать, что вы были правы. Отмена крепостного права выбила почву из-под ног у мятежников, лишила их материальной базы. Думаю, что в самое ближайшее время мы сумеем вернуть все на круги своя. Я уже имел разговор с министром внутренних дел. Завтра-послезавтра мы представим на ваше утверждение инструкцию для губернаторов.
        - И что за инструкция?
        - Мы просчитали недоимки по всем губерниям. Губернаторы получат указание распределить их по уездам. А уж в уездах капитан-исправник и городничий назначат казначея, ответственного за сбор податей. Я думаю, что в бывших частновладельческих владениях сбор налогов будет проходить так же, как раньше в государственных землях. То есть ответственными будут являться сами крестьянские общины. Но для этого понадобится какое-то время.
        - А что у нас с государственными заводами?
        - За исключением тех, что оказались в черте Санкт-Петербургской и Новгородской губерний, в Малороссии - все без изменений. Там у нас уже лет десять как используются лишь наемные работники. Но потери составили около тридцати миллионов.
        - Понятно, - задумчиво произнес император. - С доходами ясно. А как с расходами?
        - Расходная часть бюджета составила около двухсот двадцати миллионов рублей. Дефицит - двадцать миллионов. Основная статья - расходы на армию. Было заложено сто миллионов рублей. Собственно, мы уложились в эту сумму.
        - Странно, я считал, что в связи с последними событиями расходы должны возрасти.
        - Реально, с учетом потерь от мятежа, с дополнительным финансированием Особого корпуса генерала Ермолова - виноват, армии - расходы составили восемьдесят миллионов рублей. На флот было заложено тридцать миллионов рублей. Но реально потрачено лишь десять миллионов. Экономию дал отсутствующий Балтийский флот. Далее - в минувшем году истек срок расчёта по займам Парижскому дому Ротшильдов. Кредит составлял тридцать один миллион рублей, под пять процентов.
        - Спасибо, Егор Францевич, можете не продолжать. Стало быть, вопрос стоит так - где изыскать недостающие двадцать миллионов рублей? Допечатать?
        - Если прикажете - допечатаем. Но я бы, Ваше Величество, не стал такого предлагать. На территории Российской империи в обращении находится около миллиарда рублей бумажными деньгами. Это не считая того, что было напечатано Наполеоном. - Видя недоуменное лицо императора, Канкрин пояснил: - У Наполеона была «милая» привычка - перед вторжением в чужую страну производить массированное вбрасывание фальшивых денег. К слову - очень скверно выполненных. Зато фальшивые ассигнации способствовали попаданию в двух зайцев - подрывали денежное обращение страны и способствовали тому, чтобы население охотнее брало оккупационные деньги.
        - Даже и не знал про такое, - удивленно помотал головой Михаил Павлович. - Всегда относился к Буонопарту только как к полководцу.
        - Наполеон был очень расчетливым политиком, Ваше Величество.
        - М-да… - задумался государь. - Не обессудьте, Егор Францевич… Про инфляцию я имею самые смутные представления. Скажите, а чем нам грозит обесценивание бумажных денег? В двух словах.
        - Если в двух словах… Стоимость денег падает каждодневно, а сборы остаются в старых номиналах. Если еще проще. Вы как государь планируете купить оружие и порох для солдат за три рубля, взяв эти три рубля с крестьянина. Но когда вы получаете три рубля, порох и оружие будут стоить четыре. Вопрос - где взять недостающий рубль? Вы запускаете печатный станок, выпускаете искомый рубль. Но ваш рубль - это пустая бумажка. Он ничем не подкреплен. В свое время покойный император Александр попытался изъять из обращения лишние деньги, но, увы. Не было средств для обмена. Да и многим помещикам было выгодно платить долги падающим рублем в виде ассигнаций. Нужно проводить не изъятие, а полномасштабную реформу по оздоровлению финансов. Необходимо сделать единой монетной единицей серебряный рубль, а не так, как сейчас, когда есть и серебряный рубль, и медный. Без этого мы не будем иметь ни налогов, ни промышленности.
        - Можем ли мы сейчас начать такую реформу? - поинтересовался Михаил Павлович.
        - Боюсь, что нет. Нужно подсчитать курс ассигнаций по отношению к серебряному рублю, начать обмен бумажных денег на серебро. Выпустить серебряный рубль. Опять-таки - где нам взять серебро или золото? Брать кредиты у Ротшильдов? С Ротшильдами мы еще не рассчитались по старому займу. У английских банков? Дадут с удовольствием. Но что они потребуют взамен кроме процентов?
        - Нет уж, только не у английских, - сдержанно сказал император, хотя ему хотелось зарычать при упоминании об этих жадных и чванливых островитянах.
        - Кстати, Ваше Величество, а не считаете ли вы нужным немного увеличить таможенные пошлины для английских товаров? Уверен, это пойдет на пользу нашей промышленности, - обрадовался Канкрин, сам не очень любивший англичан.
        - На сколько процентов вы предлагаете увеличить пошлины? - поинтересовался государь.
        - Сегодня они составляют двадцать пять процентов. Думаю, до сорока пяти.
        - А пойдет ли на пользу? - засомневался император. - Я помню, по прошлогодней вашей записке, что мы ведем главную торговлю именно с англичанами.
        - Ну и что? Но мы поставляем туда зерно, железо, кожу, шерсть, лен и пеньку. Обратно же - сукно, оружие, мебель. Вещи, дорогие, но… Это всего лишь роскошь. Мы прекрасно можем обойтись без английских товаров. Более того, эти товары для нас опасны. Наш русский промышленник может выпускать товары не хуже.
        - Так уж и не хуже?
        - Возможно, первое время русское сукно будет уступать английскому. Ну и что? Будем носить свое. Что там еще? Колониальные товары - чай, кофе, рис, специи. Жили мы без них - проживем.
        Михаил Павлович заслушался Егора Францевича, так увлеченно говорившего о нуждах России и «мы», что в его речи не ощущался немецкий акцент. Даже звук «з», вырывающийся вместо русского «с», не чувствовался.
        - А куда мы станем девать свое зерно, железо? - спросил государь.
        - Для уральского железа, Ваше Величество, придется искать иные рынки сбыта. Верно - Закавказье и Средняя Азия. В любом случае наша торговля металлом с Англией снижается. Если в двадцатом году мы продали им два миллиона пудов, то в позапрошлом - только миллион. Англичане имеют более совершенную систему плавки. Тонкостей, увы, не знаю[18 - Во время континентальной блокады англичане стали использовать каменный уголь для плавки металла.]. Очень скоро они вообще прекратят покупать наш металл. А вот они без нашего хлеба не проживут. Зерно еще никто не научился добывать из-под земли. А также лен и коноплю. Что станет делать хваленый английский флот, если оставить его без парусов и канатов? В прошлом году грузооборот через Архангельск увеличился в три раза. В основном, за счет английских купцов, вывозивших из Вологды и Холмогор коноплю, зерно и лен. Уверен - будь мы даже в состоянии войны, англичане не прекратят с нами торговлю. Будут торговать через нейтральные государства, через частных лиц[19 - Егор Францевич абсолютно прав. Забегая вперед скажем, что даже во время Крымской войны Англия вела торговлю с
Россией через германские государства.].
        - Спасибо, Егор Францевич, - искренне поблагодарил император, сделав для себя вывод, что английского посланника можно смело выдворять из России.
        - Не за что, - пожал плечами Канкрин. - Мне было очень интересно с вами поговорить. Вы - очень хороший слушатель, - польстил министр императору.
        - Ага, - покивал государь. - А главного-то мы с вами и не решили. Где взять недостающие деньги?
        - Остался один способ, Ваше Величество. Нужно отдать на откуп винную торговлю. По моим подсчетам, это принесет в год не меньше десяти миллионов. Желающих взять откупа достаточно. Если сделать это сейчас, у нас будут деньги, чтобы сделать первое перечисление Ротшильду. Ну, а до конца года поступят налоги, таможенные сборы.
        Михаил Павлович встал, прошелся по кабинету. Потом обернулся к поднявшемуся министру:
        - Егор Францевич, а нас не станут обвинять в том, что мы спаиваем Россию?
        - Будут, - без колебаний ответил Канкрин. - Меня после повышения таможенных тарифов в одна тысяча восемьсот двадцать втором году уже назвали душителем свободной торговли. Что скажут теперь - трудно предугадать. Но я уверен - хороший хозяин не сопьется. Когда ему пить? От апреля до сентября в трудах праведных, да и потом тоже без дела не сидит. А плохой… что ж, значит, предопределено ему так.
        - Хорошо, - сказал император. - Готовьте указ. Или он уже подготовлен?
        - Вы проницательны, Ваше Величество. Все документы уже у Вашего секретаря.
        - Хорошо, - еще раз повторил император. Хотя, он и понимал, что ничего хорошего тут нет.
        - Еще, Ваше Величество… Я предлагаю винные подряды отдать московскому купечеству.
        - Так московское купечество - староверы. Им водку пить вера не позволяет. Как им винные откупа отдать? - удивился государь. Потом засомневался: - Или все-таки можно? А, точно, рюмку единую можно.
        - Староверы - староверами, но мимо прибыли не пройдут. Зато - люди честные. Вино не попортят.
        - Отдавайте, - махнул рукой государь. - Хоть староверам отдайте, хоть тунгусам. Чего уж теперь… Что мы еще сможем сделать для увеличения налогов? Как вы считаете, не устарел ли наш нынешний способ? Прочитал я тут у Адама Смита, что брать одинаковые налоги с богатых и бедных - это нелепица.
        - Скажу, что сие было известно задолго до Смита. Но вы абсолютно правы. Нужно готовить иные способы взыскивания налогов.
        - Какие же? - заинтересовался император. - С количества земли?
        - Земля, Ваше Величество, бывает разная. Как говорят - удобная, неудобная. В Орловской губернии получают один урожай, а в Вологодской - другой. Нужно подсчитывать, каков урожай с десятины. Стало быть, потребуются учетчики, фискалы. Придется плодить новых чиновников, платить им жалованье. А в объемах России - и чиновников понадобится много, стало быть - на жалованье потребуется доля доходов.
        - Замкнутый круг, - грустно улыбнулся император. - Чтобы увеличить доходы, нужно увеличить налоги, а чтобы увеличить налоги, нужно увеличить доходы.
        - Вот тут, государь, нам и поможет прибыль от винных откупов. В нынешнем году мы потратим ее на погашение кредита, а в следующем у нас будут свободные деньги. Если мы сможем решить проблему с наполняемостью казны, можно будет решить и другие задачи.
        - Перевести армию с рекрутской повинности на всеобщую воинскую. Верно, Ридигер уже подходил к вам со своим прожектом?
        - Подходил, - согласился Канкрин. - Мы даже пытались вчерне просчитать стоимость реформы. Получается, около трехсот миллионов рублей. Это для начала.
        - Но реформу армии мы будем проводить лишь после освобождения Санкт-Петербурга от мятежников, - сказал император. - Итак, Егор Францевич. Бумаги о винных откупах я подпишу. А вы, в свою очередь, начинайте готовить проект по улучшению налоговой системы.
        Канкрин понял, что аудиенция окончена. Но Михаил Павлович не ограничился милостивым кивком, а проводил министра финансов до самой двери. Уже на выходе Егор Францевич грустно сказал:
        - Людей не хватает, Ваше Величество.
        - Понимаю, - согласился государь, выходя вслед за министром в приемную, чтобы сразу же подписать бумаги. Посмотрев на вскочившего Дормидонта Кузьмича, вспомнил давешний разговор: - Да, насчет людей… Скажите, вам в министерство Пушкин не нужен?
        - Пушкин - это который? Поэт? Или брат его? - уточнил Канкрин. - Про Льва Сергеевича наслышан. Он в департаменте иноземных верований служил. Малый толковый и память имеет феноменальную. Его бы я взял. А с Александром Сергеевичем… Один поэт у меня уже есть, хватит.
        Министр ничего больше не сказал, но можно было судить по физиономии - в министерстве финансов Пушкин точно не нужен.
        - Простите, Ваше Высокопревосходительство, - нарушая субординацию, вмешался секретарь. - Уж не Веневитинов ли?
        - У меня их двое, - отозвался министр. - Алексей Дмитриевич и Николай Дмитриевич. Алексей - человек дельный, а Николай - поэт. Вместо отчетов стихи кропает. Посадил его перья чинить. Куда мне еще одного бездельника девать?
        - М-да, - провел император ладонью по пышным усам. - Беда с сочинителями…
        - Ну, почему же беда? - не согласился Канкрин. - Карамзин, покойный, очень дельные вещи писал. «Историю государства российского» я раза два перечитывал. Про варягов очень интересно написал. А Пушкин, он да, поэт выдающийся, но к работе не приспособленный. Что же тут поделать…
        - О! - не удержался император от возгласа. - Придумал, куда мы Пушкина определим!
        - Куда же? - с надеждой уставился на него секретарь.
        - Определим мы его в мою собственную канцелярию, на должность… Ну, должность, Дормидонт Кузьмич, вы ему сами придумаете, с прежним чином.
        - А повыше нельзя? Коллежский секретарь для поэта - маловато как-то. Это же как… - начал подыскивать сравнение секретарь, - как в юнкера его определить.
        Михаил Павлович начал сердиться. У него с министром финансов вопросы важные, а тут… Сдерживая нарастающий гнев, сказал:
        - Ну, коли не в юнкера, так пусть он будет камер-юнкером. Составьте указ о присвоении придворного чина. Чёрт с ним, пусть сидит и стихи пишет. Или историю изучает. Что у нас там интересного есть?
        - Так много чего, - пожал плечами Канкрин. - Карамзин-то свою историю не дописал. Только, Ваше Величество, поэты народ капризный. По заказу писать не умеют.
        - Так пусть про что угодно пишет. Все польза от Пушкина будет. А впредь, Дормидонт Кузьмич, прошу вас о поэтах со мной не говорить. Одни поэты кругом, а служить некому.
        Глава двадцатая
        Отпуск полковника
        Февраль - март 1827 г. Череповецкий уезд
        Николай сидел на диванчике, прижимая к себе Аленку. Ему было просто хорошо. Не нужно ничего говорить. Не хотелось ничего делать, никуда идти. Вот так бы и сидел, и пусть весь остальной мир катится в тартары!
        - Детушки, вы тут не склеились? - послышался голос помещицы Клеопиной. Довольный, но слегка ехидный.
        Николай и Аленка отскочили друг от друга, словно ошпаренные.
        - Булочки свежие стынут, чай стынет. Вот чайку попьете, обнимайтесь, сколько душеньке угодно, - сказала маменька, а потом доброжелательно хмыкнула куда-то в сторону. - Ночи вам мало…
        Аленка покраснела, а Николай, позабыв, что он полковник гвардии и кавалер, жалобно проблеял:
        - М-ма-мень-ка…
        - А что маменька? И маменька с папенькой молодыми когда-то были. Ишь, размамкался тут, - нарочито строго сказала Аглая Ивановна. Потом, обняв обоих, прижала к себе и заплакала: - Миленькие мои, как же я вас дураков люблю-то!
        - Да ладно уж, чего тут… - приобнял Николай мать.
        - Ой, Коленька, знал бы ты, сколько мы с Аленушкой о тебе слез пролили, - сказала Аглая Ивановна. - Когда ты на Кавказе воевал, так и то спокойнее было. Знала, что хоть и в чужих людях, но рядом со своими. А тут не пойми, не разбери. Если бы не Аленушка, не знаю, что бы со мной и сталось…
        - А если бы не маменька, так и не знаю, что бы я делала, - всхлипнула Алена. Шмыгнув носом, зарыдала.
        Николай стоял, не смея пошевелиться. С двух сторон на нем повисли рыдающие женщины - самые родные для него в этом мире.
        - Маменька… Аленушка… Что вы? - растерянно бормотал Николай.
        Первой пришла в себя маменька. Вытащив платок, начала вытирать слезы у Аленки.
        Алена совсем застеснялась. Николай, умирая от умиления, решил прийти на помощь:
        - Так будем мы сегодня чай пить, или нет?
        - Ой, Коленька! - спохватилась маменька. - Пойдемте, все уже давно готово!
        Чай пили в крошечной - на одно окно, гостиной. Под стать ей был столик, доставшийся семейству Клеопиных от двоюродного деда - Иннокентия Павловича Курманова, умершего бездетным. Капитан-командор Курманов был соратником самого Григория Орлова-Чесменского. Говорят, на этом самом столе адмирал писал любовные письма княжне Таракановой перед тем, как арестовать самозванку.
        - О чем задумался? - вывела его из оцепенения маменька.
        - Да так, о всяком-разном, - улыбнулся Николай.
        - О службе? - вскинулась маменька. - Тебе не о службе, а о молодой жене думать надо! Вон, саночки заложите, покатайтесь по свежему снежку, пока обед делается. Пообедаете - и в спаленку, тетешкайтесь себе.
        - Ох, маменька! - чуть ли не в голос вскрикнули молодожены, застеснявшись.
        - А чего краснеете? - «добила» их старая помещица. - Дело-то молодое, а мне уже внуков нянчить пора. Как тут без спаленки-то?
        Николай и Алена открыли рты, чтобы сказать что-нибудь в ответ, но посмотрели друг на друга и засмеялись. Да уж, помещица Клеопина говорит без политесов, зато верно. Какие же внуки без спаленки?
        Николай еще до сих пор не мог поверить, что его любимая вот уже неделю как является не Элен Щербатовой, а Еленой Клеопиной. Или просто - Аленкой. И отпуск ему словно бы с неба упал. Ну, положим, небо тут не при чём, а воля государя императора. А всё маменька… Он тут думал, гадал, откуда свалился отпуск в такое время, а все оказалось проще - Аглая Ивановна написала прошение Его Императорскому Величеству, что сын ее - Николай Александров, сын Клеопин уж год как жениться должен, да два года родную маменьку не видел? Мог ли государь отказать матери героя в таком деле?
        К удивлению Николая, его приезд в отпуск земляки восприняли, как большой праздник. Сам-то он и не знал, что стал за последний год известной персоной. Как оказалось, писали о нем в «Московских ведомостях» как о молодом герое, ставшем полковником. Ну, а уж сарафанная почта раструбила о том, что было и чего не было.
        А какую встречу устроили Николаю Клеопину в Череповце! Говорят, что такую не закатывали даже при возвращении в родные пенаты героя войны двенадцатого года Десятова! Причт Воскресенского собора поднес молодому полковнику образ Святого Николая Чудотворца, его покровителя, дворянство - китайскую вазу. Но самый лучший подарок сделало купечество - скинувшись, купили земляку форменную шпагу. Причем - не або какую, а настоящую златоустовскую! Мало того, отыскали умельца, изготовившего аннинский крестик для эфеса.
        Поперву Николаю было непривычно, что вместо тяжелого солдатского тесака, прослужившему ему верой и правдой целый год, слева висит почти невесомый клинок. Примиряло, что теперь можно щеголять с «клюковкой». Не будешь же цеплять орденский знак на саперный тесак?
        После бала у предводителя дворянства был бал у городничего Комаровского, где молодой полковник представил свою невесту.
        Ну, а потом, случилось то, что должно было случиться в тот злополучный декабрь одна тыща осьмсот двадцать пятого года. Свадьба!
        Венчание проходило в храме Успения Пресвятой Богородицы. Вроде бы - скромно, да и храм был слишком простецким, но тут уж настоял жених. Невесте же было все равно. Аленка еще просто не могла поверить в свое счастье - жених ее не просто жив и здоров, но и тут, рядышком.
        Николай с детства любил этот деревянный храм, построенный без единого гвоздя. Говорят, безвестные плотники, создавая такое чудо, умудрились обойти запрет патриарха Никона на строительство новых храмов. Как именно, Николай до сих пор так и не понял, но это было неважно[20 - Успенский собор в селе Нелазское (быв. село Борисоглебское), построенный в 1694 году, существует и поныне.].
        Аглая Ивановна решила сдать земли в аренду не за урожай, а за деньги. Как говорят французы - стала рантье. Крестьяне, почесали затылки и решили, что по рублю с десятины будет справедливо. Теперь барыня имеет тыщу рублев в год. На житье-бытье, горничную с кухаркой, старика-садовника хватает, да еще и сыну любимому остается.
        Батюшка - отец Сергий, еще не старый, но уже седой, вел чин венчания со всем усердием, а хор, состоящий из серьезных отроков, выводил детскими голосами «Исаие, ликуй» так, что у гостей пробивало слезу. А гостей было много. Тут и череповецкие родственники по линии отца - Клеопины, Верещагины, Батюшковы; вологодские, по матушке - Левашовы, Пузан-Пузановские, Брянчаниновы. Были и со стороны Щербатовых - княгиня Голицына, старик Одоевский, два брата Татищевых.
        Пришли поглазеть на свадьбу молодого барина и крестьяне. Те, кто посолиднее и постарше, заняли место чуть поодаль, а бабы и молодежь теснились на галерее, опоясывавшей храм. Мудрые были строители. Понимали, что в церквях люди не только молятся Господу, но и обсуждают виды на урожай, цены на зерно. Чтобы не смешивать божественное и мирское - выйдите на галерею.
        Невеста, в подвенечном платье (скромном по прежним петербургским меркам, но шикарном по нынешним), была красива. Впрочем, в осьмнадцать лет все девушки красивы, а уж невесты - особенно. Под стать ей и жених - не самого высокого роста (лейб-егеря это не лейб-гренадеры), но и не низенький, статный, в новом офицерском мундире (сукно искали с вытаращенными глазами - но нашли!), с крестом святого Владимира на груди (у господина Кудрявого нашлась копия!), «клюковкой» на эфесе шпаги[21 - Красная ленточка с темляком] и золотыми эполетами с густой бахромой. Облик жениха не портили ни шрамы, обезображивающие лоб и лицо, ни ранняя седина на висках. Наоборот - они ему удивительно шли, добавляя мужественности и загадочности. Соседи-помещики (особенно - помещицы), имевшие дочек на выданье, втайне вздыхали: «Нам бы такого!». Но где в новгородской глуши отыскать еще одного жениха, чтобы был и гвардейским полковником, и кавалером двух орденов в неполные двадцать семь лет?
        Удивительно, но Николай уже и подзабыл, а каково это - спать в собственной спальне, не срываясь спозаранку на построение и не задумываться - а доживет ли он вообще до утра? Нет, разумеется, он постоянно думал - а как там его «бригада», справляется ли с обязанностями подполковник Беляев? Все-таки Сергей Валентинович более, чем баталионом, не командовал. «А сам-то, господин полковник? - ехидно спрашивал внутренний голос. - С ротного командира на командира бригады - и ничего!»
        Но что уж греха таить - отвык полковник Клеопин от сельской жизни. Может, летом еще ничего - комары да мухи скучать не дадут, а вот зимой… Крестьянам хорошо - сидят себе по избам, мужики лапти плетут, бабы - холсты ткут. Все при деле. А что им, помещикам, делать? На охоту ходить, книжки читать? Батюшка, Царствие ему Небесное, старался, быстрей-быстрей, да в полк вернуться. После шведской кампании, когда штабс-капитану Клеопину пришлось выйти в бессрочный отпуск из-за ранения, батюшка только того и ждал, что поправится. И поправился батюшка, да тут война с Наполеоном началась. Тут штабс-капитан и записался в ополчение, чтобы время не тратить. Пока до Риги доедешь, где «белозерцы» стоят, тут и война закончится. Война, увы, затянулась. А командир сотни ополченцев Клеопин, хоть и вернулся домой, но прожил недолго. Старые раны дали о себе знать, да и новых прибавилось. Под Данцигом пуля пробила грудь, да там и осталась.
        Батюшку похоронили в мундире ополченца, положив ему в гроб лишь «клюковку» да серебряную медаль «В память Отечественной войны 1812 года» на владимирской ленте. Денег отец не скопил, но и долгов не оставил.
        Иной раз Николаю казалось, что помер батюшка не от ран, полученных в баталиях, а от осознания того, что больше он никогда не встанет в строй.
        Григорий Андреевич, предводитель дворянства, был давним другом семьи. Не то что Коленьку, а покойного батюшку знал еще «во-от таким вот!» Николай же с самого детства помнил, что его наездам в Панфилку все были рады. Для родителей у старика всегда в запасе была история, а для маленького Николки - сладкий-пресладкий леденец. Ну, не зря же именно Кудрявый и стал его посаженным отцом!
        Вот и сегодня Григорий Андреевич прибыл не с пустыми руками. Аглае Ивановне он преподнес баночку засахаренных фруктов, до которых помещица была сама не своя, Аленке - полфунта душистого мыла.
        Николай поймал себя на том, что он смотрит на руки гостя. Но леденца, к разочарованию полковника, в них не было.
        - Эх, знать бы заранее, что вы прибудет, чего-нибудь вкусненького бы приготовили, - всплеснула руками матушка.
        - Да я, Аглая Ивановна, ненадолго. По делу прибыл, - попробовал отказаться предводитель дворянства, но не тут-то было! Аглая Ивановна ни за что не заговорит о делах, пока не накормит гостя.
        - Григорий Андреевич, мы сейчас калачей напечем, а вы уж пока с Коленькой побудьте. Аленка, Марью зови. Сейчас, в три пары рук, быстро все изладим. Николай, отведи Григория Андреевича в кабинет.
        Закуток между спальней и гостиной кабинетом назвать было трудно. Скорее - чулан с окном. Вся обстановка - узенький кожаный диван, кресло, конторка да книжный шкап с двумя сотнями книг, половина из которых была на немецком языке - трофеи деда, привезенные из Кёнигсберга. Единственная свободная стена была щедро увешана оружием. Начало семейной коллекции положил кто-то из пращуров - «испомещенных» смоленских дворян[22 - После Деулинского перемирия 1618 года Россия уступала Польше смоленские земли. Дворяне, имевшие поместья на этой территории получали поместья в других частях Руси. В основном, на Русском Севере.], прибивший к стене польскую «карабелку», скрещенную с турецким ятаганом. За сто с лишним лет четыре поколения Клеопиных изрядно пополнили собрание турецким, шведским, польским и немецким оружием. Внес свою лепту и сам Николай, поместив чуть ниже шпаги французского капитана 18-го линейного полка кинжал работы кубачинского мастера.
        За чаем Григорий Андреевич уплетал за обе щеки калачи, да и хозяева от него не отставали. Умяв с полсотни (не то - на всех, не то - на каждого, трудно сказать, калачики были маленькие, на один укус), посмотрели друг на дружку слегка осоловевшими глазами. Теперь не до разговоров, а вздремнуть бы с часок, до обеда… Однако полковник Клеопин набрался-таки сил, чтобы задать вопрос:
        - Григорий Андреевич, а вы давеча сказали, что по делу прибыли?
        - Ага, - кивнул предводитель дворянства, отдуваясь. - Хотел солдат взять взаймы. Инвалиды-то все ушли, а ополчение собирать не хочется. Да и хлопотно дворянство-то созывать.
        Тесть успел все уши прожужжать о разгроме разбойничьей шайки, произведенном объединенными силами дворянства и инвалидной команды. Верно, собирается предводитель дворянства, исправляющий обязанности капитана-исправника, опять чего-то этакое сотворить. А нижних чинов с собой Клеопин взял только двух - денщика, коего он по уставу имел, да возницу. Думал поначалу и от возницы отказаться, но не рискнул. Хоть и не далек путь от Устюжны до Череповца, но по нынешнему времени лучше поостеречься.
        - А что за дело-то такое, Григорий Андреевич? - осторожно поинтересовался Николай. Понятно, что капитану-исправнику нужно помочь, но солдаты, которых просят «взаймы» - это его солдаты, за коих он несет ответственность.
        - Тут, господин полковник, такое дело, - начал объяснять Кудрявый, переходя на официальный тон. - В Андогской волости старец какой-то объявился по имени Серафим. Ходит по деревням, концом света пугает. Хочу съездить да посмотреть - что за старец такой? Врут, что пугает, или правду говорят.
        - Так может, взаправду старец - святой человек? - встрепенулась маменька. - Чего солдат-то с собой брать?
        - Так вот и я про то. Проверить надобно. И вот еще что, господин полковник, вы императора покойного, Александра Павловича, в лицо помните? - неожиданно поинтересовался Григорий Андреевич.
        - Ну помню, разумеется. Не сказать, что часто, но видеть доводилось. Все-таки в лейб-гвардии служил, в вахт-парадах участвовал. И крест владимирский мне император лично вручал. А что такое?
        - Так болтают, что старец этот, Серафим, - покойный император. Дескать, не умер царь-батюшка, а по дорогам ходит. Старец же вещает, что Страшный суд скоро грянет!
        - Батюшки-светы! - закрестилась маменька. - Да неужто государь покойный? Я же сама слышала, что в Таганроге-то не государь умер, а невесть кто. Что в гроб-то не сам император положен, а другой человек. А сам он жив-здоров, только от власти отказался.
        - Вот так и Смутное время начиналось, - грустно заметил Николай. - Убили царевича, а кто-то болтать начал - жив, мол. Так и теперь. Вначале - Александр, потом - Николай Павлович объявится. Мало нам правительства временного да поляков, так еще и самозванцы.
        - Коленька, ну как ты можешь так говорить? - запричитала маменька. - А если и на самом деле Александр Павлович?
        - Маменька, я караулом командовал, когда гроб вскрывали, - с толикой досады ответил сын. - Согласен - не особо был император на себя похож. Так ты сама подумай - не за столом будь сказано - что там с телом-то сталось за месяц целый? И умер он от брюшного тифа, а это такая штука поганая, что и живого-то человека меняет, а уж после смерти-то и вовсе. А если даже и правда, что жив император, так и что? Император законный - Михаил Павлович и точка. А прочие Серафимы-Херувимы - самозванцы и…
        Распаляясь, Николай едва не стукнул кулаком по столу и едва удержался от крепкого словца, но поймав на себе сразу три взгляда - маменькин испуганный, насмешливый - предводителя дворянства и восторженный Аленкин, смутился. Чтобы выйти из положения, потянулся за калачом. Обнаружив, что на блюде остался лишь один, отдернул руку.
        - Так бери, Коленька, - засуетилась маменька. - У Марьи еще целый противень доходит. Ешь, а то обижусь.
        Делать нечего. Через силу доев последний калач и запив уже остывшим чаем, Николай спросил:
        - До Андогской волости сколько вёрст будет?
        - Да вёрст, если не соврать, сорок, - ответил Григорий Андреевич. - Я хочу завтра с утречка выехать, а к обеду уже там буду. К вечеру, Бог даст, старца этого выцеплю, а потом обратно. Я ведь, Николай, чего хотел-то: коли старец безвредный - так и пусть себе по селам бродит. Мужикам надоест слушать - шею намылят, враз делом займется. А коли он себя за императора выдает, так ты бы глянул на всякий случай.
        - Так, Григорий Андреевич… - в некотором раздражении начал Николай, но был остановлен предводителем дворянства:
        - Ты, господин полковник, не горячись. Ты знаешь, что государь император умер, я знаю. А народ-то кругом темный. Он ведь в то верит, во что хочет верить. А нужно сказать - врешь, сукин сын, э-э, простите, дамы, император совсем другой! Я его лично зрел!
        - Григорий Андреевич, покойного государя половина Череповца зрело, когда он по градам и весям колесил. Мне о том все уши прожужжали. Городничий хвастал, что рядом с ним на литургии стоял, а бургомистр, что шпагу мне подносил, бриллиантовым кольцом бахвалился.
        - Так и я на литургии стоял. И хлеб-соль подносил. Но дело-то не в этом. Мы, господин полковник, люди местные. А ты - Его Высокоблагородие, полковник лейб-гвардии, герой. Твоему слову больше поверят.
        - Резонно, Григорий Андреевич, - кивнул Клеопин, соглашаясь с доводами предводителя дворянства. Подумав, решил: - А знаете что… Поеду-ка я с вами!
        - Да ты что, Коленька? - запричитала маменька. - Тебе ж от отпуска-то всего ничего осталось. Три недели каких-то. Я ж думала, мы завтра все вместе в Череповец поедем. Домик надобно навестить, по лавкам пройтись. - Увидев, какую физиономию скорчил сынок при слове «лавки», Аглая Ивановна возмутилась: - И нечего кукситься! Дом пустой стоит, с одной только Дунькой. Подарок тебе на свадьбу.
        - Приданое мое, - хмыкнул Николай.
        - А хоть бы и так, - обиделась маменька. - Но пока в Петербурге своего дома у вас нет, так и в Череповце хорошо. Не в Тихвин же молодую жену везти?
        - Маменька, а может - ну его, одни съездим? - пришла на помощь молодая жена. - Не любит Коленька по лавкам ходить, что ж тут поделаешь?
        - Вот, все мужчины одинаковы, - пожаловалась маменька. - И Александр Агеевич, Царствие ему Небесное, такой же был. Говорит - по лавкам сама ходи. Скучно мне всякую ерунду смотреть. А ведь, небось, из книжной лавки его было за уши не оттащить!
        - А что, в Череповце книжная лавка есть? - встрепенулся Николай.
        - Да нет, у нас ее нет пока, - с сожалением сказал Григорий Андреевич. - Велик ли городишко-то? У нас и купцы-то не все грамотные. Кому тут читать? За книгами в Ярославль да Вологду ездим. А газеты да журналы по почте заказываем.
        - Нет, так и не надо, - строго сказала маменька. - Незачем и деньги переводить. Книги-то вон какие дорогие.
        Николай, припоминая вечный спор маменьки с папенькой о том - надо ли покупать книги, только улыбнулся. Батюшка, никогда не спорящий с маменькой и не встревавший ни в какие хозяйственные дела, был непоколебим, если дело касалось покупки книг. Он даже из шведской кампании притащил какую-то старопечатную книгу. Надо бы глянуть - что именно.
        - Так что, господин полковник, солдат-то мне дашь?
        - И солдат дам, и сам с вами поеду, - сказал Николай.
        Сказал вроде бы просто, но ни маменька, ни жена не пытались - ни спорить, ни уговаривать. Женщины переглянулись и дружно вздохнули.
        Чтобы не тратить время, ехать решили тотчас же. А что медлить? Григорий Андреевич был готов, а полковнику - так тому лишь переодеться да шубу накинуть. Пока запрягали, кухарка сбегала за нижними чинами - Аглая Ивановна поручила старосте определить их на постой (не «за просто так», а за пятачок в день), а тот, не мудрствуя лукаво, определил обоих к вдовым бабам - по хозяйству помочь, дровишек нарубить, все польза…
        К вечеру сани были уже в Никольском - большом торговом селе, где был и постоялый двор, и церковь во имя Николая Угодника. Оставив солдат на постоялом дворе, Григорий Андреевич вместе с полковником отправились в храм - свечку Николаю-угоднику поставить и с батюшкой поговорить.
        К вечерней службе господа офицеры не успели, но дом настоятеля был рядом.
        Настоятель, отец Андрей, появлению начальства не обрадовался, но и не огорчился. Угостил квасом и ржаными пирогами. О «старце» он был осведомлен, но не более. Да, бродит тут «старец», нелепости крестьянам рассказывает, а те его слушают, развесив уши. В его приход не суется, так и слава Богу.
        - Скажи-ка, батюшка, - поинтересовался Кудрявый. - А чего он твой приход-то не любит?
        - Тут, Григорий Андреевич, так получилось… - замялся батюшка. - Зашел как-то этот Серафим к нам в село, а тут отец диакон из гостей шел, да навстречу попал.
        - А что отец диакон? - живо заинтересовался Клеопин.
        - Так я и говорю - из гостей он шел, уставши, ну, рассердился немножко… А старец теперь наше село за три версты обходит. Я, конечно, отцу диакону епитимию наложил, - начал оправдываться батюшка, но, видя улыбки гостей, сам улыбнулся.
        - Ясно, - выдохнул капитан-исправник. - И где же его паразита искать-то?
        - Так верно, неподалеку - в Михайловском, - не умедлил с ответом отец Андрей. - Он же по селам только летом ходит, а зимой в доме у старосты живет.
        - А батюшка тамошний куда смотрит? - поинтересовался Кудрявый. Прищурившись, вспомнил и имя: - Вроде отец Никодим?
        - Так помер отец Никодим-то, Царствие ему Небесное, - осенил себя крестным знамением настоятель. - А нового-то где взять? Рукополагать-то диаконов должен владыка, а он в Питере под арестом сидит.
        Предводитель дворянства, исправляющий обязанности капитан-исправника, решил и сегодня не изменять своей привычке - разрешать возникающие проблемы как можно быстрее. Столбики дыма от крестьянских домов еще только-только пробивали рассветную мглу, а сани уже въехали в село Михайловское. Григорий Андреевич, даже не зная, где дом сельского старосты, уверенно указал вознице на крепкий пятистенок под железной крышей.
        - Дворян тут нет, купечества тоже. Кто, стало быть, самый справный хозяин? Вот-вот, - сказал Кудрявый, будто отвечая на невысказанный вопрос полковника, хотя тот и не думал спрашивать.
        Николаю после ночлега на постоялом дворе жутко хотелось спать. Вот уж, истинно, к хорошему быстро привыкаешь: давно ли довольствовался деревянным топчаном, а после ночевок на маменькиных перинах соломенный тюфяк с клопами был уже не по нраву!
        Когда сани подъехали к высокому забору, окружавшему дом старосты, послышался истошный лай собак. Клеопин про всякий случай кивнул солдатам и те, понимающе кивнув, принялись заряжать ружья. Кто их знает, пейзан этих?
        Вслед за собаками проснулись и обитатели дома. Верно, разглядев из окна, что подъехал не або кто, а баре, ворота распахнулись, и можно было въехать во двор.
        Хозяин - тщедушный мужичок, про которого не враз и скажешь, что староста и местный богатей, прищурился и, видимо, узнав Кудрявого, привычно потащил с головы войлочный колпак:
        - Здравствуй, Григорий Андреич! Давненько тебя не видел. - Приглядевшись к сопровождающим, остановил взгляд на Клеопине: - И вам, господин офицер, здравствовать!
        С солдатами староста поздороваться не соизволил. Клеопина слегка удивило, что с Григорием Андреевичем хозяин был на «ты», а к нему почему-то обратился на «вы».
        - Здравствуй, здравствуй, Силантий, - ответно поздоровался Кудрявый. - Как семья? Марья здорова ли? Нюшка-то твоя, верно, уж замуж вышла?
        Николай опять удивился, но на этот раз памяти Григория Андреевича. Ведь это ж надо! Помнить по именам всех старост, да еще и их жен-детей! Уму непостижимо! Верно, самого хозяина память гостя удивила не меньше.
        - Ишь, Григорий Андреевич, не позабыл ишо! - восхитился хозяин и степенно ответил: - Да все слава Богу. И Марья моя здорова, а Нюшка уж двух внучат принесла.
        - Ну вот и ладно. Я ведь, Силантий, по делу к тебе. Где гость-то твой? - сразу же взял быка за рога предводитель.
        - От ить, а говорили, что ты теперь не исправник? Мол, выше куда-то пошел, Григорий Андреич. Слыхал, что дворяне тебя самым главным в уезде назначили, а царь-батюшка в том грамотку подписал.
        - Время, Силантий, нынче такое, что и мне стариной тряхнуть пришлось. Где гость-то?
        - Так где ему быть-то? - пробурчал хозяин. - Спит старец-то. Всю ночь у мельника молитвы читал, отдыхает. Пришел, когда Марья уже печь начала топить.
        - Молитвы, читал… - усмехнулся Кудрявый. - Сам разбудишь или солдат послать, чтобы во двор его вытащить?
        - Так чего будить-то? Пущай спит, - забеспокоился хозяин. - Марья уже и печь протопила, щас пироги начнет садить. Покушаете, а там и старец проснется. А разбужу - гневаться станет!
        - Силантий! Ты ж умный мужик! - вдумчиво сказал Кудрявый. - Ты меня сколько лет знаешь? Когда это я по пустякам приезжал? Ты что, не видишь, что я не один приехал, а вместе с господином полковником от самого государя императора?
        - Так ить… - замялся хозяин.
        Николаю препирательства надоели. Сам он уже давно бы дал старосте по шее, но пока не встревал, понимая, что Григорий Андреевич лучше его знает, что делает.
        - Стало быть, мы его сами и разбудим, - принял решение Кудрявый. Посмотрев на Клеопина, спросил: - В избу войдем, или сюда вытащить прикажете?
        Полковник, успевший замерзнуть, кивнул:
        - Пойдемте-ка внутрь. Заодно и погреемся.
        Изба старосты, по деревенским меркам весьма обширная, сделалась меньше, когда в нее ввалились господа офицеры и нижние чины.
        «Старец» изволил почивать в закутке за печкой, отделенной от жилой избы дощатой перегородкой. Храпел он преизрядно, но запаха перегара не было. Может, взаправду молился?
        Хозяин, умильно улыбаясь - то полковнику, то господину Кудрявому, спросил:
        - Молочка изопьете? Хлебушко свежий…
        Клеопин, играя в начальника, прислушался к бурчанию в животе - выехали, не позавтракав, небрежно кивнул хозяину, а потом и нижним чинам - садитесь, мол.
        Пока господа офицеры и нижние чины жевали простой ржаной хлеб - с пылу да с жару, вкуснее ничего нет, запивая молоком, из закутка донеслось покашливание. Потом раздался скрип, тяжелые шаги. Верно, проснувшийся «старец» вышел по утренней надобности. Вернувшись, снова плюхнулся на постель и зычно скомандовал:
        - Савка, исти тащи!
        Хозяин, так и замер, затрудняясь - не то бежать к старцу, не то оставаться у стола, виновато пробормотал:
        - Отец Серафим, тута… гости к тебе…
        - Какие гости? - рыкнул «старец». Зевнув, пробасил: - Грешные же услышат такой приговор: «Идите от Мене проклятии во огнь вечный, уготованный диаволу и ангелом его».
        - Вона, как по писаному шпарит! - восхищенно сказал хозяин.
        Клеопин, начиная закипать, приподнялся из-за стола, но был остановлен Григорием Андреевичем. Предводитель дворянства, лукаво улыбаясь, сказал:
        - А уж если ты такой знаток, то должен помнить, что в Евангелие от Матфея сказано: «Судимы будут не только дела людей, как добрые, так и злые, но и всякое праздное их слово». Болтаешь ты не в меру.
        - Чаво? - донеслось из закутка. Снова донесся скрип кровати, шлепки босых ног, и перед компанией предстал длинный бородатый мужичина в одном нательном белье. - Кто там такой умный выискался? Щас я тебя…
        - А ну, сукин сын, встать как положено! - рявкнул Клеопин так, что присели не только вскочившие солдаты, но и Кудрявый, а хозяйская кошка за печкой заорала дурным голосом.
        «Старец», бодро выпятив грудь, стукнул пяткой о пятку и вытянул руки по швам. Полковник, не давая «старцу» опомниться, грозно спросил:
        - Кто таков? Как фамилия? Какого полка?
        - Я… - начал что-то лепетать «старец», как солдат-первогодок, застигнутый фельдфебелем в неположенном месте.
        - Четко отвечай, как учили!
        - Нижний чин Архангелогородского пехотного полка Серафим Корсаков! - выпалил «старец», поедая начальство глазами.
        - Дезертир? - насупился Клеопин.
        - Так точно, Ваше Высокоблагородие! - доложил Серафим Корсаков по-уставному, а потом добавил: - Весь полк разбежался, кто куда.
        - Вольно, - скомандовал полковник, а когда Корсаков с облегчением расслабил ноги и руки, кивнул Кудрявому - мол, теперь ваш черед спрашивать.
        Григорий Андреевич, подойдя поближе, доброжелательно спросил:
        - Ну, рассказывай, что натворил, пока в бегах был. А не расскажешь - выведем тебя во двор, разложим на солнышке и вгоним ума в задние врата. А потом в острог.
        - Ей-богу ничего не натворил! - рьяно закрестился Корсаков. - Так, если по немножко… Там - хлебушка украл, тут - одежу стырил.
        - Закон Божий хорошо знаешь… Семинарист? Из какой семинарии выгнали?
        - Из Тверской, - вздохнул «старец».
        - Небось, за пьянство или за девку?
        - Так за то и за то, - вздохнул Корсаков. - С девкой побаловался, а отец ректор меня в солдаты сдал.
        - А зачем же ты, сукин сын, «старца» из себя изображаешь? У тебя на морде написано - лет тебе двадцать пять. Ну, тридцать от силы…
        - Старца-то? - повеселел семинарист-дезертир. - Так ведь народец-то дурной. Я их пугаю, а они меня за это уважают. Кормят-поят. Бабы с собой в баню водят. А отцы-матери девок со мной спать укладывают. Думают, что со старцем, так благодать и сойдет.
        Хозяин, слушавший разговор с раскрытым ртом, не выдержав, кинулся на Серафима. Уронил его на пол и стал душить:
        - Ах ты, сволочь! Да я же тебя как старца святого принимал. Доченьку родную от зятя законного отлучал! А ты, собака самозванная…
        Нижние чины с трудом оттащили разбушевавшегося хозяина от дезертира и усадили на лавку. Серафим Корсаков, стоя на коленях, ощупал помятое горло, хмуро сказал:
        - Нет в тебе благодарности, Савка. Ужо дождешься ты Страшного суда. Будет тебе геенна огненная! Ибо, - воздел Серафим палец, - Отец не судит никого, но весь суд отдал Сыну… и дал Ему власть производить суд, потому что Он есть Сын человеческий.
        - Ну, точно сейчас в ухо дам! - пригрозил Клеопин.
        - Дозвольте я, Ваше Высокоблагородие? - предложил один из солдат и, не дожидаясь ответа, сплюнул на ладонь и сделал Корсакову такую «смазь», что старец-дезертир заверещал.
        - Хватит, - остановил полковник солдата, собиравшегося «смазать» еще разок, но и ругаться не стал.
        - За императора покойного, Александра Павловича, зачем себя выдавал? - грозно насупился Кудрявый.
        От такого обвинения Серафим затрясся. Упав на пол, начал истово биться лбом об пол и креститься - то на иконы, то на господ офицеров.
        - Ваши Высокоблагородия! - вопил дезертир. - Из армии бежал, грешен! Воровал по дорогам, было дело! За старца себя выдавал - отпираться не стану! Но самозванцем отродясь не был!
        - Врет? - посмотрел Кудрявый на полковника. - Или не врет? Сыск бы провести, точно бы все узнали.
        - Так какая теперь разница? - пожал плечами Николай. - Да и сыск-то проводить, какой смысл? - Немного подумав, полковник решил: - Вот что, Григорий Андреевич. Заберу-ка я этого сукина сына с собой, да в строй поставлю. Сбежит еще раз - расстрелять прикажу. Ну-ка, братцы - свяжите-ка старца недоделанного…
        Вместо заключения
        Из дневника Елены Клеопиной
        25 апреля 1827 года
        Я совсем-совсем забыла про дневник! Думала - зачем он мне теперь? Я же не субтильная барышня, а замужняя дама. (Хи-хи… Самой не верится!) Но все-таки, когда мы переехали в череповецкий дом Аглаи Ивановны (Коленька смеялся - мол, приданое!), зачем-то взяла дневник с собой.
        Коленька не смог пробыть до конца отпуска. Из самой Москвы, от Государя прискакал гонец. Е.И.В. лично прислал ему срочный приказ. Мы с Аглаей Ивановной долго плакали, провожая Коленьку, но что делать… Мой муж - полковник Императорской гвардии. Теперь же, когда Коленька уехал в Тихвин, мне стало совсем-совсем одиноко. Нужно заниматься хозяйством, вести дом. Оказывается, я такая неумеха! Ну, почему у нас нет соленых огурцов? Конечно, когда их засаливали, я еще не знала, что выйду замуж, но все-таки это очень плохо… Вчера мне так захотелось соленых огурцов, что решила - умру, если не съем! Хорошо, что я была в гостях у Аглаи Ивановны, у которой их две кадушки. Я взяла у кухарки целую миску. Тут прибежала Коленькина маменька и схватилась за сердце. Потом, обняла меня и заплакала. Она сказала, что (далее вымарано) Какое счастье!
        Я все-таки вернулась в Череповец, а Аглая Ивановна отправила со мной одну из кадушек.
        notes
        Примечания
        1
        Польша и Кавказ - две главные проблемы России (приближенный перевод с французского). Из перлюстрированной почты европейского дипломата.
        2
        Замковую площадь (польск.)
        3
        Зачарованная (польск.)
        4
        Князь Юзеф Понятовский - маршал Франции, командующий польским корпусом во время похода Наполеона на Россию. Во время Бородинского сражения корпус штурмовал левый фланг русской армии и едва не добился успеха.
        5
        Константин участвовал в Итальянском и Швейцарских походах А.В. Суворова, в 1805 году командовал гвардейским резервом под Аустерлицем, участвовал в Отечественной войне 1812 года и Заграничном походе русской армии, командовал резервными частями под Лейпцигом.
        6
        До 1989 года - Кировабад. Ныне - город Гянджа (Азербайджан)
        7
        Ныне - город Гюмри. Второй по величине город в Армении
        8
        «Охотниками» в те времена называли разведчиков.
        9
        От моря и до моря! (польск.)
        10
        При обращении к старшему по званию вне строя, офицеры могли обращаться по имени-отчеству или опускали приставки - «штабс» и «под». Но, подчеркиваю, это касалось сослуживцев.
        11
        Шаромыжниками называли французских солдат, дезертировавших из армии и добровольно сдавшихся в плен. Поводом к прозвищу послужило излюбленное обращение французов - «Шер а ми!». Явление французов из Смоленска в Олонецкую губернию (ныне - Карелия) реальный факт.
        12
        Ордена св. Анны 2 ст. и св. Владимира 3 ст.
        13
        Прусский орден «За заслуги». Французское наименование было в стиле прусского двора.
        14
        Австрийский орден короля Людвига II
        15
        Баденский орден короля Карла Фридриха
        16
        В нашей истории это случилось в 1844 году. По версии историка Оксаны Киянской, это было не самоубийство, а убийство, так как при описании тела не указывалось орудие самоубийства. Возможно, убийца унес его с собой.
        17
        Картли и Кахетия - царства, вошедшие в состав России по Георгиевскому трактату.
        18
        Во время континентальной блокады англичане стали использовать каменный уголь для плавки металла.
        19
        Егор Францевич абсолютно прав. Забегая вперед скажем, что даже во время Крымской войны Англия вела торговлю с Россией через германские государства.
        20
        Успенский собор в селе Нелазское (быв. село Борисоглебское), построенный в 1694 году, существует и поныне.
        21
        Красная ленточка с темляком
        22
        После Деулинского перемирия 1618 года Россия уступала Польше смоленские земли. Дворяне, имевшие поместья на этой территории получали поместья в других частях Руси. В основном, на Русском Севере.