Туман в десантном ботинке Борис Штерн
        
        Борис Штерн
        Туман в десантном ботинке
        Трижды проржал Сивый Мерин, и золотой кусочек солнца выглянул из-за бугра и разлился в реке. Солнце начало вываливаться над водой, вытесняя туман из-под железнодорожного моста, и река расплескала отражение солнца по своей поверхности; проснулась рыба, поднялась со дна, пошла клевать солнечное отражение, наглоталась воздуха, пошли по реке пузыри, пошел от реки пар к небесам, побежала за реку огромная кривая тень от одинокой кривой сосны; и пошло, и пошло… Одна лишь Утренняя Звезда заскучала, побледнела, потянулась навстречу солнцу… И погасла. И каркнула на сосне проснувшаяся ворона - протяжно-пр-рротяжно:
        - Кар-р-р-р-р-р!
        - Такая вот поэзия… - промолвил во сне Сивый Мерин.
        - Такие вот сюжеты… - согласился с другом длиннющий Дождевой Червь.
        - Зато наше кладбище всех лучшее и красивее, - зевнул, не просыпаясь, Сивый Мерин. - Здесь им не свалка, здесь хоронют…
        Опять закричала ворона, захлопала крыльями, опустилась с кривой сосны к самой воде и подозрительно стала разглядывать правым глазом дохлую рыбешку. Понюхала, клюнула, тяжело вознеслась над рекой, прилетела на кладбище, уселась на обелиск с медальоном.
        - Тьфу, дура, напугала, - сказал Дождевой Червь.
        - Почему «дура»? - обиделась Ворона, сплюнув дохлую рыбешку на могильную плиту. - Я «он», а не «она».
        - Самец, что ли? Кто вас, птиц, разберет… Дурак, значит.
        - Ничего ты не понимаешь. Я - ВОРОН. Нас два семейства - вороны и вороны. Среди воронов есть самцы и самки, и среди ворон - то же самое. Я - ворон, но самка. Название у меня мужеского рода, а суть женская.
        Дождевой Червь очень удивлен, даже Сивый Мерин наконец-то проснулся и спросил:
        - Как же вас все-таки называть… Дурак или дура?
        Задумалась Ворон.
        «Кто же я такая? - мучительно соображает думает Ворон. - На сосне у меня воронье гнездо, в гнезде лежит крапленое кукушачье яйцо. Из него скоро должен вылупиться вороненок. С этой стороны я, несомненно, „она“. С другой стороны, самка ворона - тот же ворон. Выходит „он“…
        - Ни» дурак «, ни» дура» не подходит, - размышляет Дождевой Червь. - Вам подойдет слово «дурачина» - оно и мужского и женского рода одновременно.
        Ух, обиделась Ворона! Спрыгнула с обелиска, схватила дохлую рыбешку, перелетела через реку, сверкая на солнце черным оперением, зашебуршилась в гнезде.
        - Ловко я ее! - радуется Дождевой Червь. - Слышь, Сивка… Спишь? Переходи ко мне в лужу, я подвинусь.
        - А в прежние времена вороны дождевых червей с потрохами ели! - кр-р-ричит Ворон с того берега.
        - Ду-ра-чи-на! - разносится в ответ над рекой.
        - А сам ты кто? Кто ты сам?!
        Призадумался Дождевой Червь, даже Сивый Мерин опять проснулся и спросил:
        - Слышь, Червяк, а ведь Ворон права… Сам-то ты кто будешь?
        «Странно, - раздумывает Дождевой Червь. - Вроде бы» он «… или» она «?…
        - Червячишко я, - заговаривает зубы Червяк. - Маленькое бедненькое червячишко. Кончаюсь на» о «. В грязи пробавляюсь, рою ее окаянную, взрыхляю ее, обрабатываю… А в награду что? Переспать в луже с ясным солнышком?
        - Земледелец, значит, - вежливо соглашается Сивый Мерин.
        - В нашей реке такие земледельцы на крюках за ребро висели, а рыбы их кушали, - сообщает из вороньего гнезда дохлая рыбешка.
        - Кто там рыба, не вижу?!… - злится Дождевой Червь и для испугу извивается как гадюка. - Кто там развонялся?
        - Ты не хами, Червяк, - окончательно просыпается Сивый Мерин. - Конечно, запах от нее не деликатесный, но это не значит, что тебе все дозволено.
        - Я не «она», - отвечает дохлая рыбешка. - Я - КАРАСИК.
        - Дохлятина, вот ты кто! - парирует Дождевой Червь. - Попался бы мне в реке, я бы с тобой иначе поговорил!
        - Спать пора, - зевает Сивый Мерин. - Отбой! Кто слово скажет - растопчу!
        Тишина. Полдень.
        «Ладно, потом поговорим», - думает Дождевой Червь, заползая в старый прохладный десантный ботинок.
        Спит Сивый Мерин, пахнет Карасик, Ворон в гнезде высиживает Кукушонка. Плывет по течению пьяный могильщик с лопатой. Ни ветерка, ни дуновенья. Воздух понемногу замешивается в кисель; когда-нибудь будет гроза, но не раньше осени.
        - А Я - КОНЬ! - гордо бормочет во сне Сивый Мерин. - Я - Конь, и в этом нет сомнений.
        Проходит полгода.
        На реке ледоход. Скелет Карасика свесился из родного гнезда, поглядывает в родную стихию. Нет тишины над рекой, плачет медь, из города по мосту несут покойника. Все ближе подходят, все явственней звучит скорбная нота… Кто-то умер.
        - Слышь, Червяк… - просыпается Сивый Мерин. - Несут кого-то!
        Но десантный ботинок перерублен могильной лопатой, червяков теперь двое.
        - Кто это тебя? - соболезнует Сивый Мерин.
        Спит Червяк, не в курсе дела.
        - Эй, Карасик, где твой дружок… Ку-ку? - ищет собеседника Сивый Мерин.
        - Вышел из колыбели… Улетел куковать в город, - меланхолично сообщает скелет Карасика, свешиваясь из гнезда вниз головой. - Щуки нынче голодные.
        Не ошибся Сивый Мерин - несут, принесли, отворяют ржавые ворота.
        - Эй, кума, кого несут?
        - Не видать отсюдова, - отвечает Ворон.
        - По какому разряду?
        - С артиллерией!
        - Генерал, значит. Как минимум… Лети к нам, кума! От нас лучше видно!
        - Давай ты ко мне, с сосны далеко видать!
        - Лень, кума, крылами махать!
        - Мерин ты сивый! - удивляется скелет Карасика. - Ну, где, где у тебя крылья? Покажи!
        - Они у меня складные, - бормочет Сивый Мерин. - На зиму припрятаны, чтоб моль не съела. Слыхал про коней-пегасов? Я вот из их породы.
        - Если ты Пегас, то я… Летучая Рыба! - насмехается Карасик.
        Ур - р-ра, вносят покойника!
        - Генерал какой? Военный или гражданский? - спрашивает Ворон.
        - Не видать!… Свинцовый!
        Молчит похоронный оркестр.
        Ищут могильщика. Мерзавец, опять напился, яму не вырыл… Нашли, ведут с лопатой… Еле идет.
        Копает.
        Начинается официальная часть.
        Под сосной садится солнце, распорядитель произносит речь, играет оркестр, солнце сидит, могильщик ищет веревку… Кончено. Свинцовый гроб опускают в могилу, и кладбище вздрагивает - зенитки бьют в закат, небо расцветает ракетами.
        - Ишь, долбанули! - пугается Ворон, слетая с сосны.
        - Кого хоронят? - просыпается Дождевой Червь. - О!… Ты откуда взялся?!
        - Ниоткуда я не брался. Всю жизнь в ботинке живу, - отвечает Второй Червяк.
        - Извините, но хозяин этого ботинка я.
        - Вы хотите сказать, что я обманываю?
        - А кулаки у вас на что? - подзадоривает Сивый Мерин.
        - Не лезь, сами разберемся!
        Могильщик спускается под обрыв к реке, с уважением разглядывает размытые кости мастодонта, долго плавает и фырчит, как лошадь, от удовольствия.
        - Прогуляемся? - спрашивает более смелый Червяк.
        - Я не гуляю с незнакомцами, - опускает реснички более скромный Червяк.
        - А танцы вы любите?
        Весна ласкает вечернее кладбище, бесшумно растет трава, и едва слышно лопаются почки на кусточках. К ночи на холм возвращается мокрый могильщик, трезвый.
        - Жизнь прошла, а не пожил, - вздыхает он.
        - Надо было жить, а не пить, - наставляет Ворон.
        - Как жить, когда жизни нет? Вам хорошо, у вас никаких проблем. Ты - ворона, тот - червячок, а этот карасиком при жизни был…
        - А ты кто? Человек! Оно звучит!
        - Какой же я, братцы, человек, - горько усмехается могильщик. - Обыкновенный мутант с лопатой. Был бы я человеком!… А мутант - он и есть мутант, весь в стадии революции. Сегодня он - такой, завтра - другой, через год - мать родная не узнает. Сам себя боюсь.
        Притихли, задумались.
        - Вот, когда я был человеком… - нарушает тишину Сивый Мерин.
        - Скажите пожалуйста, он и человеком был! - удивляется скелет Карасика. - С крыльями?
        - Были такие кони с человеческой головой. Кентаврами назывались. Слыхал? От них свой род веду.
        - Были кентавры, были. Сам хоронил, - подтверждает могильщик. - И пегасов хоронил, с крыльями. Сюда всяких несут.
        Нечего сказать Карасику, молчит. Хорошо, наверно, быть человеком…
        - Вот когда я был кентавром… - решает продолжить Сивый Мерин.
        - Чего его слушать! - кричит Ворон с сосны. - Я в девках был, когда его родители бракосочетались. А туда же - пега-ас, кента-авр!
        - Если он кентавр, так я… русалка! - хохочет Карасик. - Русалок хоронил, могильщик?
        - Женщин с рыбьим хвостом? Хоронил. Всех хоронил. И всяких. Молчит Сивый Мерин. Правду он говорит… Был он кентавром, был! И пегасом был! Не верят…
        - Вот что, братцы, ну вас к лешему, - говорит могильщик, - когда в городе кукушонок кукует полночь. - Удивляюсь я вам - чего вы ссоритесь? Не успеет кто слово сказать, все на него наскакивают. Ну, приврет малость, зато интересно. А вы слова не даете.
        - Все р-равно!… Если он кентавр-р, тогда я… жар-р-пти-ца! - каркает в темноте Ворон.
        Плачет Сивый Мерин.
        Могильщик безнадежно трясет рогами, закапывает лопату, чтоб не украли, и отправляется на все воскресенье в город поискать других собеседников. К ночи он возвращается и, боясь, что его перебьют, торопится рассказать историю, которую слышал в городе.
        - Жило-было Клубничное Варенье… - начинает он.
        - Что говоришь, могильщик? - спрашивает Карасик, отвлекаясь от таинственного гороскопа в небесах.
        - Жило, однажды, было Клубничное Варенье… - начинает сначала могильщик.
        - Подожди, могильщик… как там мой, в городе? - спрашивает ворон, усаживаясь на любимый обелиск с медальоном.
        - Кукует.
        А червяков нет в ботинке, отправились к реке окунуться. Над кладбищем развесилась звездная бесконечность, все предрасполагает начать сначала.
        - Итак, - говорит могильщик, когда кворум собран. - Однажды в стародавние времена, в эпоху начального завоевания космического пространства, жило-было в колыбели человечества Клубничное Варенье с повышенной радиацией в двухсотграммовой баночке от майонеза, накрытое чистым листком бумаги и перевязанное шпагатом.
        И река остановила свое течение, и ночь не пошла на убыль, лишь вернувшиеся Червяки нарушили тишину, забрались в десантный ботинок и извинились.
        - Так вот, жило-было Клубничное Варенье, красного цвета, бабушкино, прозрачное, радиоактивное. Его родословная биография лишь голословно показывает нам факты его жизни, деятельности, выдержанности и, в некотором роде, засахаренности. Под засахаренностью я понимаю излишне оптимистический взгляд на внешние явления действительности, присущий радиофобии.
        - Вот что, могильщик, - говорит Сивый Мерин. - Взялся рассказывать - так рассказывай, а нет - дай другим рассказать. Не понимаю, кого интересует степень засахаренности твоего радиоактивного варенья?
        - Сколько раз я уже начинал про это варенье? - злится могильщик. - Начну с конца, если не хотите сначала: и радиоактивное варенье съели. С этого все и началось.
        - Всякое варенье кончает тем, что его съедают, - каркает Ворон. - Забавную ты рассказал историю… Жило-было радиоактивное варенье, и его съели. Что нам с того? Не мы его ели, не нам вспоминать о последствиях. Если уж взялся рассказывать, то изволь говорить о явлениях значимых, о характерах героических, о поступках благородных - но не морализируй, как внештатный корреспондент у разбитого семейного очага, не лезь с советами и воздержись от менторства, не доказывай, но рассказывай. Не будь ни в чем предубежден заранее, а тем более, убежден впоследствии. Предполагай и разглядывай со всех сторон, ищи причину, но не повод, и ты увидишь, что твое Клубничное Варенье не такое уж и клубничное, как кажется с первого взгляда. А сейчас начинай, я закончил.
        - Итак, однажды, как уже говорилось, - неуверенно начинает могильщик, - жило-было Клубничное Варенье. Это было идеологически выдержанное варенье.
        - Это ты хорошо сказал, - перебивает Ворон. - Как отрубил. Откуда ты знаешь, какой выдержанности было твое варенье? Ты с ним свиней пас? Конечно, я не знаю еще этой истории… Может, это была мразь канцерогенная, а не варенье, но еще раз предупреждаю: воздержись от выводов.
        - Ты мне слова не даешь сказать! У каждого свои идеалы, следовательно, и своя идеология, которую он выдерживает. С этой стороны каждый из нас идеологически выдержан, наше с вами варенье не являлось исключением.
        - Софист ты, братец, - каркает Ворон и тяжело раздумывает на обелиске с медальоном.
        - Что замолчал, могильщик? Рассказывай дальше про свое варенье, интересно! - подают голос Червяки, свешиваясь из ботинка вместо шнурков.
        - Жило-было Клубничное Варенье! - кричит могильщик. - Прицепился, критик! И то ему не то, и это ему не так!… Всем молчать!
        - Ладно, молчу, - соглашается Ворон.
        - Рассказывай, могильщик, - слезно просит скелет Карасика. - Очень уж интересно. Не едал я в своей жизни Клубничного Варенья. Хоть послушаю, как другие его съели.
        - Начинай, могильщик, - просит Сивый Мерин.
        - Пусть даст честное благородное слово, что не будет перебивать!
        - Эй, Ворона! - требуют все. - Дай честное благородное слово, а то плохо будет!
        - Ладно, я слово дам. Но сначала вы все передо мной извинитесь за то, что только вы меня» вороной» обозвали. Потому что, как то так сразу «Ворона, ворона…» - за что, про что?
        Все охотно приносят извинения Ворону за то, что она не ворона, Ворон дает честное благородное слово не перебивать могильщика, наступает мир у реки, разверзаются хляби небесные и начинает наконец-то могильщик рассказывать свою сокровенную историю о радиоактивном Клубничном Вареньи, от которого наступили те счастливые для ворон времена, когда человечество стало постепенно исчезать с лица Земли, когда беспрепятственно продолжилась эволюция зверья и растенья, заросли лопухом города, расцвели ржавчиной железные дороги, и природа бросилась в такой загул, которого не помнила со времен динозавров…
        - Сил моих нет молчать, - вздыхает старый десантный ботинок инспектора Бел Амора. - Вот когда я охотился на динозавров…
        От реки на кладбище наползает туман. В городе опять поймали и бьют полночь. Не везет ей - каждую ночь ее ловят и бьют… Кукушонок кукует в рифму ровно двенадцать раз:
        Ку - ку,
        Ку - ку,
        Ку - ку,
        Ку - ку,
        Ку - ку,
        Ку - ку,
        Ку - ку,
        Ку - ку,
        Ку - ку,
        Ку - ку,
        Ку - ку,
        Ку - ку!
        Работа у него такая.