ЩЕРБИНИН ДМИТРИЙ
        В ПЛАМЕНИ
        
        Г Л А В А 1
        "ВСТРЕЧА НА ХОЛМЕ"
        
        ИТАЛИЯ 1512 Год.
        
        Время остановилось где-то меж красавицей весной и цветущим летом. Вечере-ло, и жаркое южное солнце медленно клонилось к западу. Пушистые облачка повисли над зеленой долиной, рассеченной синей ленточкой речушки. С высо-кого холмистого взгорья открывался прекрасный вид на всю эту долину. Мечта-тельный человек мог бы сесть где-нибудь в тени дикого виноградника, покры-вающего часть южного склона взгорья, и сидеть так целый день, любуясь красой и спокойствием южной природы.
        Один человек уже довольно долгое время стоял на самой высокой части взго-рья. Впрочем, он не стоял без дела, в руке он держал кисть, которой он уже не первый день наносил на стоящее перед ним полотно все тонкости окружающего пейзажа. И картина была уже почти готова, остались лишь незначительные де-тали.
        Ветерок встрепенул черные, курчавые волосы молодого художника, звали кото-рого, кстати, Антонио. Недавно ему исполнилось двадцать лет. Роста он был среднего, фигуру имел крепкую, хоть и не атлетическую, но каждый, увидевший его, сказал бы, что юноше этому помимо рисования приходилось заниматься и физическим трудом, причем весьма часто. На загорелом лице его выделялся ор-линый нос с небольшой горбинкой. Большие, серые глаза сияли сокрытой внут-ри неукротимой энергией, также стоит упомянуть густые, черные брови. Что касается волос, то он никогда их не стриг и теперь каждый, пусть даже самый малый порыв ветра норовил подхватить и растрепать их по-своему. Вот и после очередного порыва Антонио пришлось поправлять косму, упавшую на лицо. Он убрал ее и вздохнул полной грудью свежий воздух, в котором разлилась уже живительная прохлада летящей с востока ночи.
        Антонио хотел уже сбежать вниз по маленькой тропинке и нарвать винограда, как неожиданно мелодичный, высокий, словно трель соловушки, и в тоже вре-мя встревоженный девичий голос окликнул его сзади:
        - Извините, вы не подскажете...
        Антонио резко обернулся и... замер, пораженный красотой стоящей в несколь-ких шагах девушки. Была она одного с ним возраста или, быть может, чуть мо-ложе - имело ли это хоть какое-то значение? Тонкие черты лица ее, глаза и во-лосы, золотистые, словно морские воды, поймавшие в вечерний час в свои глу-бины сияние солнца, все таило в себе некую тайну, некую глубину, сокрытую от Антонио.
        Девушка тоже на мгновенье прервалась, когда Антонио обернулся к ней, и когда их взгляды встретились, казалось, разряд молнии или какой другой могучей си-лы пробежал меж ними. Но вот девушка первая порвала охватившее их оцепе-ненье. Она с трудом оторвала взор от Антонио и дрогнувшим голосом спросила:
        - Вы не видели здесь днем женщину?
        - Женщину? - удивленно переспросил Антонио, все еще не в силах оторвать взора от прекрасной незнакомки, которая тем временем подошла к холсту, мель-ком взглянула на него и перевела взгляд на дорогу, которая оставалась пустын-ной, если не считать небольшой группы крестьян, которые возвращались с ра-боты в поле в свою деревеньку.
        - Да, женщину, отсюда ведь открывается прекрасный вид на дорогу, и если она проходила здесь, вы должны были ее видеть!
        Антонио почесал в затылке и наконец оторвал взор от девушки.
        - Вообще-то, по правде сказать, я не обращаю внимания на путников. Я худож-ник и привык смотреть на пейзаж, а не на фигурки людей. Но опишите эту женщину, и я попытаюсь вспомнить.
        Девушка не поворачиваясь к Антонио, внимательно разглядывая дорогу, гово-рила:
        - Эта женщина - моя матушка. Сегодня утром она должна была вернуться из Рима. Я ждала, как мы и условились, к северу отсюда, у Скального озера. Но она так и не пришла. Что с ней могло приключиться в пути?...
        - Так опишите же мне ее.
        Видно было, что девушка очень волнуется:
        - Матушка моя высокого роста, у нее длинные волосы, такие же золотистые, как и у меня. Она еще молодая и красивая...
        - Подождите, подождите, - остановил ее Антонио, - кажется, сейчас я начинаю кое-что припоминать. Только вы, пожалуйста, не волнуйтесь, быть может, та женщина, которую я видел, была вовсе не ваша матушка.
        - Отчего же мне волноваться? Что с ней случилось?! - голос девушки дрогнул от волнения.
        - А вы присядьте, пока я буду рассказывать, - Антонио указал на табурет на ко-торый он садился, когда уставал рисовать стоя. Девушка уселась и выжидающе посмотрела на Антонио. А тот говорил:
        - Обычно я прихожу сюда после обеда, так как с утра у меня много дел по дому. Но сегодня на мастера Карло что-то нашло, и он отпустил меня пораньше. Я, как всегда, пришел, начал рисовать, не отвлекаясь ни на что, и вот проголодал-ся. Я прихватил с собой обед в корзине, и оставив на время свою картину, усел-ся прямо здесь на траве. Только я принялся за второе, как какое-то оживленное движение на дороге привлекло мое внимание. Ведь обычно здесь все спокойно, я бы даже сказал - медленно, очень редко можно увидеть скачущего всадника. А тут моему взору предстал целый отряд их! Солнце блистало на шлемах, и в пер-вое мгновенье я подумал, не стоит ли немного изменить мой пейзаж и внести этих всадников на линию дороги. Потом я, правда, передумал, решив, что они будут только портить спокойную гармонию природы...
        - Вы так нерасторопны! - воскликнула девушка. - Слушать вас - так никогда не доберешься до сути! Вы мне не про всадников рассказывайте, а про мою матуш-ку! Знаете ли вы что-нибудь про нее?
        - Так всадники и связаны с вашей матушкой, или по крайней мере, с той жен-щиной, которую я видел. Когда всадники приблизились, я понял, что они го-нятся за женщиной. Они настигали ее и почти уже догнали. Но женщина эта сбежала с дороги - по-видимому, она хотела укрыться под мостом, но не успела. Один из всадников нагнал ее и ударил чем-то по голове, чем - я не разглядел, но кажется, это был эфес меча. Женщина от удара лишилась чувств и упала там в траву. Я видел, как всадники взвалили ее на свободного коня и увезли в сто-рону Рима.
        Слушая рассказ Антонио, девушка постепенно все более и более бледнела. При последних же его словах она вскрикнула, вскочила и... остановилась, в отчая-нии заломив руки, в глазах бедняжки стояли слезы, и голос ее был полон слез:
        - Так это было утром?
        - Нет, скорее ближе к полудню. Но я говорю вам: не стоит так волноваться. Ма-ло ли, почему та женщина обязательно должна была быть вашей матерью? Мо-жет быть, это какая-нибудь другая женщина, ну а ваша матушка могла задер-жаться где-нибудь...
        - Это точно была моя матушка, теперь я не сомневаюсь в этом! Какая же я была дура, что просидела весь день у озера!... Так, сколько по вашему времени про-шло?
        - Ну часов семь-восемь, я уж не могу сказать точно, но вы все-таки не волнуй-тесь так...
        Но девушка больше не слушала Антонио, она размышляла вслух:
        - Итак, семь часов, а быть может и восемь... Слишком поздно! Они уже или в Риме или совсем близко от него... я не успею их догнать... Матушка, матушка, я все равно спасу тебя, чего бы это мне ни стоило!
        Последние слова она сказала таким голосом, словно давала клятву. Она повер-нулась в ту сторону, где лежал Рим и сжала кулачки.
        Антонио прокашлялся за ее спиной и спросил:
        - Вы... я, извините, не знаю вашего имени.
        - Зовите меня Луизой.
        - Очень приятно, прекрасная Луиза. Я так понял - вы решили последовать за своей матушкой в Рим?
        Луиза не отрываясь смотрела в ту сторону, где лежал город, бывший некогда сердцем огромной и могучей империи. Глаза ее неожиданно заблистали как-то по новому, в глубинах их вспыхнуло пламя:
        - Да, в Рим! Моя матушка попала в беду, и я как угодно, хоть ценой своей жизни должна вырвать ее из лап этих.... - она запнулась, не в силах найти слова, спо-собного выразить всю глубину охвативших ее чувств, наконец она выдохнула целый поток подобных слов, - этих извергов рода человеческого! Этих грязных болванов!...
        Антонио, пораженный таким ярким гневом этой молодой, красивой девушки, так и сел на тот самый табурет, на котором сидела недавно Луиза. А та все сы-пала ругательствами на неизвестных пока Антонио врагов; про себя он, правда, уже решил, что раз они враги этой прекрасной девушки, так значит, и его враги тоже.
        А Луиза все никак не могла остановиться и выкрикивала она эти проклятия та-ким искренним в своем гневе голосом, что ясно становилось, насколько сильно она их ненавидит, и видно, на то были свои причины.
        Наконец, она остановилась, и из глаз ее брызнули так долго сдерживаемые сле-зы. Антонио, видя это, встал и подошел к ней, намереваясь хоть как-то утешить Луизу, но девушка вспыхнула в гневе и оттолкнула его от себя.
        - Н-да, - только и вымолвил Антонио, а вслед за тем воцарилась вечерняя ти-шина, нарушаемая лишь всхлипываниями.
        Впрочем, Луиза быстро успокоилась и выглядела теперь решительной и гото-вой к действиям.
        Тогда Антонио решился у нее спросить:
        - А кто эти негодяи, похитившие вашу мать, могу я знать?
        - О, конечно можете знать! - с неимоверной горечью в голосе воскликнула Луи-за и произнесла одно слово, которое заставило вздрогнуть Антонио, словно от удара хлыстом. Слово это было "инквизиция".
        И вновь воцарилось молчание; ошарашенный услышанным Антонио не нашел ничего лучшего, как сказать:
        - Быть может это была и не ваша мать...
        Хотя, возможно, ничего лучшего сказать было и нельзя. Если это действительно были служители так называемой "святой инквизиции", то пытаться вызволить из их застенков бедную женщину было делом бессмысленным. И девушке в та-ком случае только и оставалось надеяться на то, что это была не ее мать.
        Но Луиза не надеялась на такое чудо - она была уверена, она знала, что именно ее матушку схватили эти изуверы.
        Она повернулась к Антонио:
        - Ну что ж, спасибо вам, теперь я должна идти.
        - Нет, подождите! - воскликнул Антонио, видя, что девушка уже направляется вниз по тропинке в строну дороги. В порыве, видя что она уйдет сейчас, он схватил ее за руку. Какой жаркой оказалась эта рука! Словно внутри девушки бушевало пламя!
        Луиза резко повернулась, в глазах ее сверкнули гневные искры:
        - Вы что же, меня не пускаете?! Хотите задержать?!
        - Нет, нет, что вы... - зачастил крайне смущенный Антонио, и отдернув руку, спрятал ее за спину и оттого почему-то еще больше смутился. - Вы не так меня поняли, я просто хотел предложить вам ночлег...
        - Это вы меня, видно, неправильно поняли, Антонио! Я сказала, что иду в Рим!
        - Но не на ночь же глядя! До наступления сумерек вы в лучшем случае добере-тесь вон до той деревеньки, что стоит у реки.
        Следующие слова Луизы Антонио совсем не понял:
        - Я могу добраться туда и ночью куда быстрее, чем вы думаете. Хотя... - тут она задумалась, - нет, нет, это слишком опасно, а я не могу рисковать... да, матушка говорила, что там много людей, они могут увидеть... Схватят меня, и тогда я ничем уже не смогу помочь матушке, надо быть осторожной...
        Следующие слова Луизы заставили Антонио улыбнуться:
        - Хорошо, я переночую у вас, а завтра, как только рассветет, отправлюсь в Рим. Только мне нужен конь...
        Вот и обрадовался в первый миг Антонио тому, что прекрасная девушка не уй-дет сразу, а останется хоть еще ненадолго с ним, уж очень ему не хотелось рас-ставаться с ней, так как глядя на нее чувствовал Антонио какой-то необычай-ный подъем в душе, словно рвалась вверх некая звонкая трель... Но что она ска-зала про коня... Где же взять коня?
        Луиза словно читала его мысли и говорила:
        - Да, мне очень нужен конь. К сожалению, у меня нет денег, но я могу оставить вам в залог золотую брошь.
        - Нет, нет, что вы! Не надо никаких залогов! Я верю вам и дал бы коня так, но вся беда в том, что его у меня нет... Но подождите, подождите! - воскликнул он вдруг, испугавшись, что Луиза сейчас повернется и навсегда уйдет из его жизни. Его волнения были напрасны, она как стояла, так и осталась стоять на месте, только опечалилась еще больше.
        - Я, кажется, придумал! Да, я знаю где достать вам коня! Завтра мы пойдем в деревню, у крестьян-то есть кони! Точно, так мы и сделаем! А сейчас, прекрас-ная принцесса, прошу пройти за мной в мой домик.
        - Вы назвали меня принцессой, но почему?
        - Просто вы прекрасны, как принцесса!
        - А вы что, видели принцессу?
        И вновь Антонио смутился, никогда раньше с ним такого не было никогда раньше - он не смущался так часто, но тут ничего не мог с собой поделать:
        - Нет, я никогда раньше не видел принцессу или королеву и вообще какую-нибудь такую знатную госпожу, я сказал это так, к слову. Ведь все принцессы хороши собой...
        - Глупость! И кто вам только такое сказал! Отчего же это принцесса должна быть такой красивой? Я вот, например, никогда раньше не видела живой прин-цессы, впрочем, и мертвой тоже, но почему же она должна быть красавицей? Живет все время во дворце, валяется на подушках, большего я не знаю, но блед-на, наверное, как смерть! Впрочем это не имеет к делу никакого отношения. Вы, верно, хотели проводить меня к своему дому?
        - Да, конечно, сейчас, - Антонио забегал, собирая свои художественные при-надлежности. Сделал он это быстро, зато умудрился перепачкать лицо в краске, хотел вытереть рукавом, но только размазал краску по щеке, отчего она сдела-лась синего цвета.
        - Ладно, - вздохнул он, - отмою дома. Прошу за мной.
        Он пошел первым по ведущей вниз тропинке. Вскоре тропинка разделилась на две: одна поворачивала в строну дороги, а другая шла прямо по склону на вос-ток, где быстро терялась в зарослях дикого виноградника. Антонио повернул на восток.
        В то время как они шли среди виноградных зарослей, солнце коснулось краем своего красного диска дальних холмов, что вставали за рощами и лесами на за-паде. Живописная долина, окруженная холмами, лежала под темнеющим небом тихая и спокойная. По дороге с запада медленно тащилась карета какого-то не слишком знатного, судя лишь по двум сопровождающим всадникам, вельможи.
        А Антонио и его таинственная и прекрасная спутница все шли по узкой тро-пинке. Ветви виноградника иногда переплетались прямо над тропой, и в таких местах приходилось нагибаться. Тропинка шла прямо, пока не сделала поворот на юго-восток под уклон.
        - Судя по всему, не часто этой тропинкой пользуются? - поинтересовалась Луи-за.
        - Да уж, нечасто. В домике, к которому мы сейчас идем, живут лишь двое: я и мастер Карло. Гости к нам почти не ходят, да и сами мы редко к людям выхо-дим. А когда и ходим, пользуемся другой тропой, которая идет прямо к деревне. Этой же тропинкой я хожу только когда надо набрать винограда, и вот послед-ние несколько недель каждодневно я поднимаюсь по ней на вершину холма.
        - А мастер Карло, кто он - ваш отец?
        - О нет, - вздохнул Антонио, - хотя все же справедливо было бы назвать его моим духовным отцом. Он рассказывал мне такую историю: однажды холодным осенним вечером он сидел за столом у камина и слушал, как в закрытые окна и двери барабанит дождь. Да-да, так он мне и говорил, это его слова. Ему нра-вится песнь дождя, она так прекрасна и печальна, только ее нужно научиться слушать...
        - О да, я знаю, мне тоже нравится, - легкая улыбка тронула губы Луизы.
        - Ну так вот, он сидел и слушал этот дивный плач небес и вдруг услышал сквозь него другой плач - то ревел младенец. Мастер Карло подбежал к двери, открыл ее и обнаружил на пороге люльку. Он отнес люльку в дом и достал из нее мла-денца, завернутого в какое-то тряпье. Подкидыш весь промок и простудился под холодным осенним дождем. В младенческом возрасте такая простуда может за-кончиться трагически, и Карло взялся за лечение. Помимо того, что он талант-ливый художник, он еще и хороший лекарь, ведь он живет здесь вместе с при-родой и знает лечебные свойства всех трав и корений, да и вообще он знает многие науки. Ему удалось излечить младенца - можно сказать, вырвать его из лап смерти. Младенца он назвал Антонио, и как вы уже догадались, прекрасная Луиза, это именно я.
        Не успел он договорить, как они вышли из зарослей виноградника, и пред ни-ми предстал дом, в котором жили Антонио и мастер.
        Домик старый, деревянный, но отнюдь не развалюха, а очень даже приятный, упирался восточной своей стеной в выступающий гребень холма. Несколько кладовок и загон для четырех коз, двух барашков и одной коровы был вырыт прямо в этом гребне. Сам домик имел два этажа, но жили только на первом, на чердаке же пылилось и зарастало паутиной множество старых вещей.
        Открытая площадка перед домом метров двадцати, очищенная от виноградни-ков, постепенно переходила на южном склоне в заросшее травами поле, на ко-тором и паслась домашняя живность. Сейчас все они возвращались домой, во-круг них бегал черный, беспородный пес и время от времени звонким лаем под-гонял какую-нибудь остановившуюся пожевать травку овцу. Вслед за ними мед-ленно шел старый человек с совершенно седыми волосами, при ходьбе он опи-рался на посох и напевал какую-то простенькую песенку.
        - Это и есть мастер Карло, - произнес Антонио. - Видишь, он совсем старень-кий. Сколько я себя помню, он всегда был таким. Да это только внешне он та-кой, внутри же он совсем молод и полон сил, думаю, он до последнего своего дня останется таким. Пойдем встретим его у дома, я вас представлю друг другу.
        Пока они шли, Антонио, ни на секунду не умолкая, говорил:
        - Вообще он очень добрый и мудрый человек. Как я уже говорил, он стал мне духовным отцом, он научил меня художественному ремеслу, но помимо этого он научил меня читать и даже писать на латыни, обучил арифметике, а также медицине и астрономии. Кстати, ты знаешь названия звезд и созвездий? Я могу тебя научить, а еще у мастера есть такой прибор - называется телескоп, он сам его собрал по чертежу из какой то древней книги с восточными письменами! Я тебе обязательно его покажу. Сегодня ночь будет чистая, облачка все разогнало - знаешь, как здорово?! Звезды как живые, и их так много, и такие они прекрас-ные, манящие к себе, словно это драгоценные камни, рассыпанные богом в не-бесной глубине! А Млечный путь! Нет зрелища чудесней, разве что...
        - О чем это тут Антонио с таким жаром повествует очаровательной особе, по имени...
        - Луиза.
        - Очень приятно, прекрасная словно луговой цветок Луиза, - с мягкой улыбкой произнес мастер и поклонился.
        Да, правильно сказал Антонио, что это был очень старый человек. Но старый совсем не значит дряблый, вот и мастер Карло не был дряблым. Несмотря на прожитые годы - а сколько точно ему лет никто не знал, даже сам Карло - он сохранил еще в себе силу юношеских лет. Хоть и опирался он на посох, но хо-дил все таки быстро, осанку держал прямую и мускулы его отнюдь не увяли. Антонио, например, знал, что мастеру ничего не стоило донести два больших ведра с водой или же с молоком; хоть сам Антонио был против таких нагрузок, но Карло и слушать ничего не желал, говоря, что в его годы засиживаться - только себе вредить. Лицо же он имел приятное, открытое, морщины отнюдь не портили его, а только подчеркивали мудрость, которая и без того отражалась в его теплых, добрых глазах.
        - Прошу вас, проходите, - пригласил он Луизу в дом.
        Антонио уже был у двери и открыл ее, причем открылась она с таким скрипом, что Антонио пожалел про себя, что не смазал петли.
        Первой вошла Луиза, а так как была она роста высокого, даже чуть выше Анто-нио, ей пришлось склонить голову под низким пологом. Вторым вошел мастер. Антонио хотел было войти следом, но Карло обернулся, посмотрел на него, улыбнулся и сказал тихо, чтоб его слышал только Антонио:
        - Ах молодость, молодость! Увидел красивую девушку и обо всем позабыл, даже о том, что скот надо отвести в стойла и о корзине, которая стоит сейчас пустая на вершине холма!
        Антонио хлопнул себя по лбу. Как же он мог забыть! Мастер ведь утром дал ему корзину, чтобы он набрал в нее винограду к ужину!
        - Я вернусь туда и наберу...
        - Ладно, не стоит, завтра наберешь, но будь добр, скот загони в стойла и надои у Толстушки (так звали корову) молока, ну а я пока поухаживаю за твоей очарова-тельной спутницей.
        Антонио передал мастеру свое полотно и рисовальные принадлежности и по-спешил загонять скот в стойла. Когда он управился с этим делом и вышел из загона на улицу, солнце уже кануло за край горизонта, и на окрашенном вечер-ними тонами небе стали разгораться первые, самые яркие звезды, в деревне у реки залаяли собаки, а Антонио повторил про себя:
        - Обязательно надо будет показать Луизе звезды в телескоп. Только бы не за-быть, проклятая рассеянность!
        Войдя в дом, Антонио обнаружил, что мастер уже успел накрыть стол, усадить Луизу, и теперь они оживленно переговаривались. Вот Карло налил Луизе ста-кан вина, которое сделано было из местного винограда, Луиза поблагодарила и залпом выпила кружку.
        Антонио поставил бутыль с молоком и уселся напротив мастера, как всегда они сидели за едой. Он заметил, что рядом с камином, в котором весело потрески-вали дрова, на стуле стоял его пейзаж.
        Карло проследил за его взглядом и сказал:
        - Мы с очаровательной Луизой обсуждали достоинства твоей работы. Она поч-ти завершена, осталось лишь доработать облака. Так вот, Антонио - хвалю. Твоя работа произвела на меня и на Луизу впечатление. Теперь ты настоящий ху-дожник, и если хочешь, можешь зарабатывать себе на жизнь этим ремеслом.
        Антонио был счастлив - еще бы, долго он ждал этого часа, этот его пейзаж был испытанием, и вот он заслужил похвалу мастера, которая была вдвойне приятна в присутствии Луизы.
        Он, не в силах сдержать радостную улыбку, склонил голову и сказал:
        - Благодарен вам за все, без вашего терпения я никогда бы не стал художником...
        - Ладно, ладно, побереги свое красноречие, твои слова ни к чему, я и так все знаю... Так, вот и курочка поспела.
        Он достал из печки большую, поджаристую курицу, приправленную разными травами по его рецепту. Аромат исходил такой, что у любого, даже у привыкше-го ко всяким кушаньям принца, потекли бы слюнки.
        Мастер ловко разделил курицу на три части и подал к столу. И вот начался ужин. Карло умел рассказывать разные истории, и рассказывал он так интерес-но, с такими глубокими интонациями в голосе, что слушающий забывал о своих неприятностях и волнениях и все время рассказа внимательно с интересом вслушивался в каждое слово. Вот и Луиза на время позабыла о своей беде и слушала рассказ мастера о тех днях, когда он был молод:
        - Был я тогда в возрасте Антонио, - рассказывал он. - Как и он сейчас, я только выучился молодым художником, оставил родительский дом и пошел странство-вать по белу свету. Хотел я найти себе славу и стать богатым. Тогда я считал, что это единственное, что нужно мне для счастья. Как-то раз проходил я мимо замка, и что-то толкнуло меня повернуть к нему. Ворота замка были закрыты и стражники окрикнули меня:
        - Эй, что тебе нужно? Если ты попрошайка, то убирайся подобру-поздорову, наш хозяин не любит попрошаек, и если они долго здесь ошиваются, велит спустить на них свору своих охотничьих псов!
        Тут бы мне и сообразить - что делать в месте, где правит такой жестокий чело-век? Но я был еще молод, неопытен и горяч, поэтому я ответил стражникам:
        - Я вовсе не попрошайка, а художник! Нужен ли вашему господину художник?
        Мне велели подождать, а один из стражников ушел вглубь замка. Ждать при-шлось недолго, вскоре решетки поднялись, и навстречу мне вышел хозяин замка. Был он неестественно худ, роста был малого, и обтянутое желтой кожей лицо его напоминало череп. Он просто отливал болезненной бледностью, под глаза-ми напухли здоровые синяки, а глаза горели пламенем безумия, сжигавшего его изнутри. Я даже не мог определить, сколько ему лет - быть может тридцать, а быть может пятьдесят. А когда он заговорил, голос его был сух и злобен, словно я уже в чем то провинился перед ним и теперь должен был пасть перед ним на колени и раскаяться. Он спросил, как будто обвинял меня:
        - Ты художник?
        - Да, я художник. Я не привык, что моим словам не доверяют.
        Тогда он прищурился и прошипел:
        - Твое счастье, если ты художник. Если же ты обманул меня, я велю вырезать тебе язык и выколоть глаза!
        Так он сказал, и знаете, я нисколько не сомневался в правдивости его слов. На-до было видеть его лицо и его глаза, этот человек был способен на все!
        Он проводил меня в какой-то заброшенный чулан, где лежало множество пус-тых полотен, также там были краски, кисти и вообще все, что нужно художнику. Тогда же я хотел узнать его имя, но он усмехнулся и сказал:
        - Моего имени тебе знать не надо. Зови меня просто господин. Отныне я твой единственный господин, до конца твоих дней. Будешь хорошо служить мне, ис-полнять все, что захочу - так будешь получать все: еду, питье и вообще все, что захочешь. Но смотри не разочаруй меня, как было это с твоим предшественни-ком. Однажды он ослушался меня и пришлось его наказать... да, мои палачи по-работали над ним...
        Тогда-то я и пожалел о том, что пришел в этот замок, но путь назад отныне был закрыт. Господин добавил:
        - Переступивший однажды через ворота никогда уже не выйдет обратно. Отны-не ты все время будешь здесь жить, а если попробуешь удрать - пеняй на себя...
        Что ж, попечалился я, попечалился, да стал думать, как сбежать. Выходил во двор, осматривался - вокруг стены да башни, у единственных ворот стража сто-ит. Вижу - так просто не сбежишь, вернулся к себе.
        На следующее утро поступил первый заказ. Прибежал этот тощий, приволок с собой молодую девушку и прямо передо мной одежду с нее сорвал. Девушка вся в слезах, а этот злыдень ухмыляется так и говорит:
        - Вот, рисуй ее, да поскорее. А если мне твоя работа не понравится - приведу свою угрозу в исполнение! И еще - не смей с ней говорить! Скажешь хоть слово - пожалеешь! Мои люди будут наблюдать и доложат мне потом, как ты справля-ешься со своей работой!
        Остался я один с этой девушкой, она сидит на стуле, трясется, плачет. А мне так с ней поговорить хочется! Узнать, кто она такая, и что за беда привела ее к этому злодею. Но побоялся я нарушать приказ и рисовал молча, молчала и де-вушка, только иногда всхлипывала. Видел я, как испугана она, бедняжка вся так и тряслась! В обеденное время пришел тощий, посмотрел на мою работу, хмык-нул и сказал:
        - Ладно, будешь рисовать!
        Тут в комнату вошли два здоровяка, схватили девушку, выволокли, и вслед за ними вышел и этот господин.
        С тех пор дни мои стали похожи один на другой. Обычно утром или к обеду господин - я его прозвал Скелетом - приводил плачущую молодую девушку. Рассматривал то, что я нарисовал за день и забирал куда-то с собой. Он никогда не говорил, нравится ему моя работа или нет, но судя по тому, что я был еще жив, я подходил ему больше, нежели мой предшественник. А дни я считал по девушкам, ведь каждый день приводили новую. И вот я насчитал девяносто, а значит, три месяца я безвылазно сидел в проклятом замке. Так ни разу я и не за-говорил ни с одной из них, а сами девушки были до того перепуганы, что толь-ко дрожали. Один раз, правда, было происшествие, достойное упоминания. То-гда девушка, которую я рисовал, вскочила и заголосила, наверное, на весь замок:
        - Помогите мне! Кто-нибудь!
        Тут же ворвались слуги Скелета и увели ее, больше я никогда не видел этой де-вушки, как впрочем, и всех остальных...
        Так прошло девяносто дней. И девяносто первый начался, ничем особым не отличаясь от своих предшественников. Как сейчас помню, сидел я тогда у себя в мастерской, доедал завтрак и через окно наблюдал, как Скелет волочит за собой по улице очередную девушку. Я даже зевнул, настолькоо мне опостылела эта ежедневно повторяющаяся картина. Но вот когда он распахнул дверь и втолкнул девушку, привычный порядок был нарушен. Во-первых, я сразу же отметил, что не раз видел эту девушку раньше, а во-вторых Скелет закричал на нее:
        - Кухарка с кривыми руками! Я покажу тебе, как подавать к столу недосоленное жаркое!
        Он сорвал с нее одежду и рявкнул на меня:
        - Рисуй! Теперь пришла ее очередь!
        И выбежал на улицу, бормоча себе под нос:
        - Проклятье, придется искать новую кухарку...
        А я, конечно, сразу вспомнил эту девушку - я часто видел ее около кухонной пристройки. Она, как и все девушки, была перепугана до смерти, но первое, что она сделала, как только вышел Скелет - вскочила, подобрала свою порванную одежду и скрыла свою наготу от моих глаз. Потом уж она позволила себе запла-кать, вытирая слезы рукавом своего платья. Тут как-то само собой сорвался с моих уст шепот:
        - Кто ты?
        Она назвалась Каролиной и рассказала, что барон (так я узнал, что Скелет име-ет титул барона) еще в детстве отобрал ее у матушки и велел учиться у старой кухарки готовить кушанья. Дальнейшая ее история была ясна: дни ее текли раз-меренно, как впрочем и мои, пока она не провинилась - недосолила жаркое.
        Тогда я также шепотом спросил у нее:
        - Что теперь сделает с тобой барон?
        Она залилась слезами пуще прежнего и поведала мне такие страшные вещи, что я на время потерял дар речи и сидел как каменное изваяние. Оказывается, все те девушки, которых я рисовал, принадлежали барону. Своим слугам он велел ка-ждый день приводить новенькую. И каждую из этих девушек ждала страшная смерть! Каролина поведала мне, что те здоровяки отводили девушек из моей мастерской в глубокий подвал замка. Туда приходило и это чудовище, барон, там в подвале он вымещал на этих несчастных всю свою дьявольскую сущность! Утром, если девушка была еще жива, Скелет разрезал ей вену на шее, набирал чашу крови и пил ее, так как считал, что таким образом ему будет дарована веч-ная молодость! Потом палачи разрубали тело девушки на части и бросали охот-ничий своре барона!
        Таков был рассказ Каролины, и я, лишившись в первый миг дара речи, в сле-дующий уже обрел его, и позабыв об опасности, вскочил и воскликнул:
        - Как жаль, что я не знал этого раньше! Если бы я знал, то перерезал бы глотку этому дьяволу в первый же день! Сколько жизней можно было бы тогда спасти! Но и теперь не поздно, пускай он только появится здесь! И мне все равно, что будет потом!
        Каролина подбежала и закрыла мне рот рукой, она испуганно выглянула в окошко и прошептала заговорщическим тоном:
        - Тихо вы, нас могут услышать.
        Я и сам прекрасно понимал, что нас могут услышать, но поверьте, большого труда мне стоило успокоиться и сесть на свое место! Там я с таким же жаром, но уже значительно тише, говорил:
        - Сегодня же я убью его! У меня есть тут острая деревяшка. Если хорошенько ударить ей в шею, можно нанести смертельную рану. Да, так я и сделаю с этим негодяем, вечером спрячусь за углом, а как только он войдет, ударю его!
        - Но ведь за ним всегда ходят двое палачей! С ними-то вам не справиться!
        - Все равно! Будь что будет! Я должен убить негодяя, так я спасу многих деву-шек от страшной смерти.
        Тогда Каролина поведала мне свой план. Она ведь давно жила в замке и знала все ходы да выходы, и даже тайные. Тайный выход был всего лишь один - под стенами. В давние времена через него спокойно можно было выбраться, но вот в последние годы почва просела, лаз заполнился водой, и никто не пользовался им с тех пор. Каролина хотела воспользоваться им, чтобы выбраться на свобо-ду. Бедняжку можно было понять, ее ждала ужасная смерть. Она звала меня с собой, но я отказался, так как знал, что не смогу себе простить, если оставлю барона в живых. Я так и говорил ей, что никогда уже не смогу спать спокойно, если буду знать, что где-то страдают невинные девушки, а я мог это остановить и ничего не сделал.
        Каролина пыталась отговорить меня, но все ее старания были напрасны, я твердо стоял на своем. Тогда Каролина сказала, что уйдет, как только наступят сумерки. А я вздохнул печально, в душе навсегда прощаясь со светом солнца и жизнью. Так сидели мы в молчании, каждый погруженный в свои думы.
        Тут дверь за моей спиной скрипнула, и - представьте себе! - голос барона про-кричал:
        - Сегодня я не приду за твоей картиной! Мои люди заберут кухарку, а ты поста-вишь картину в угол!
        Не успел я опомниться и чего-нибудь предпринять, как дверь хлопнула, по-слышались быстро удаляющиеся шаги барона, потом слышно было, как он вско-чил на своего коня и поскакал куда-то. Только тогда я вскочил и вскрикнул го-рестно:
        - Проклятье на мою голову! Он был здесь, а я дал ему уйти!
        Тем временем конь ускакал, и в замке воцарилась тишина. Но бароновы слуги были где-то поблизости, и я прекрасно знал это. А Каролина, побледневшая, когда появился барон, теперь говорила с облегчением:
        - Он очень чем-то встревожен! Даже не обратил внимания на то, что ваше по-лотно осталось чистым! Значит, у него какие-то крупные неприятности!
        Но я не слушал ее, а только проклинал себя.
        День тянулся бесконечно долго, и вот наконец наступили сумерки, и замок по-тонул в глубоких тенях. Зажгли факелы. Скоро должны были прийти палачи за Каролиной, нельзя было больше медлить, и я осторожно приоткрыл дверь и вы-глянул во двор. Я знал, что на завалинке неподалеку должен сидеть охранник, в обязанности которого входило следить за всем, что происходит во дворе, и док-ладывать барону.
        На наше с Каролиной счастье охранники устроили в тот день большую пьянку по случаю того, что барон отлучился. Я тогда усмехнулся, представив, как нака-жет виновника барон. Потом уже вместе с Каролиной мы крадучись пробива-лись по двору, прятались в темных углах, когда где-нибудь открывалась дверь и какой-нибудь пьяный слуга, покачиваясь, выходил во двор. Один нас даже за-метил, но был он настолько пьян, что не понял что к чему и повалился прямо у наших ног.
        А Каролина завернула за какую-то пристройку. По запаху я сразу определил, что это помойка. Среди завалов всяческих отходов лежала одежда несчастных девушек, там же находился провал в земле, в который едва мог пролезть один человек. В провале видна была вода, от которой исходил такой запах, что мне невольно пришлось заткнуть нос. Первой туда прыгнула Каролина, ну а за ней последовал я. Только мы спустились в эту вонючую холодную воду, как со дво-ра раздались какие-то крики, заскрипела поднимаемая решетка ворот, затопали кони.
        Мы уж решили, что наше исчезновение обнаружено, и поспешили вперед по проходу. Уровень воды постепенно повышался и вскоре должен был достигнуть потолка. Несколько раз я вздрагивал от прикосновения каких-то склизких тва-рей, которые плавали в воде, а тут наш путь преградила ржавая решетка, вся по-росшая серой тиной...
        Тут мастер Карло прервал свой рассказ, так как пес отрывисто залаял. Мастер встал, подошел к двери, открыл ее и некоторое время стоял, прислушиваясь к звукам ночи.
        Потом прикрикнул:
        - Гром, замолчи! Это дикая кошка охотится в винограднике! Дай нам спокойно поужинать!
        Пес понял его слова, замолчал и больше не лаял.
        Мастер Карло тем временем вернулся к столу и обратился к Луизе:
        - Не хотите ли попробовать нашего молока, прекрасная госпожа?
        Луиза с улыбкой согласилась, а мастер налил ей и спросил участливо:
        - Не утомил ли я вас своим длинным рассказом? Небо уже черно, звезды так и переливаются в его бездонной глубине, и луна в третьей четверти как раз взош-ла над гребнем холма. Не хотите ли немного прогуляться под звездным небом?
        - О, с удовольствием, только пожалуйста, закончите свой рассказ. Мне ужасно хочется узнать, чем все кончилось, был ли этот подонок наказан за свои злодея-ния?
        - С удовольствием, - улыбнулся Карло.
        И вот трое: Антонио, мастер и Луиза, вышли из домика под звездное небо. Свежий ночной воздух полнил грудь, сияющие звезды лили из бесконечной темной глубины свой волшебный свет.
        Антонио, который не раз уже слышал историю, которую рассказывал мастер, предложил:
        - Давайте я вынесу телескоп. Пусть Луиза полюбуется на звезды через него.
        - Вынеси, только не торопись, будь осторожен. Ты ведь знаешь, сколько сил я вложил в него.
        Антонио пошел в дом за телескопом, а мастер продолжил свой рассказ:
        - Так вот, значит, дорогу нам преградила эта решетка. Я попробовал расшатать ее, но ничего не вышло, она была вделана в стену на славу. К счастью, мне пришла в голову идея поднырнуть и проверить, доходит ли решетка до дна. Оказалось, что нет, дно ведь осело - так мы с Каролиной преодолели эту пре-граду. Зато дальше дно уходило все глубже, а вода подбиралась к самому потол-ку. Тогда Каролина призналась мне, что не умеет плавать. Пришлось мне ее поддерживать, и не знаю уж как мы там не захлебнулись - ведь в одном месте вода вплотную подошла к потолку, и нам пришлось плыть под водой! Точнее, плыл я и тянул за собой Каролину. Признаюсь, страшно мне тогда было! Ведь я не знал, сколько осталось до конца туннеля, легкие требовали глоток воздуха, и я знал, что обратно уже не повернуть - просто не хватит воздуха. Я плыл в тем-ной, вонючей воде, наполненной какими-то мелкими гадами, и ничего не ви-дел. Раньше еще свет падал через какие-то трещины, теперь же мы плыли где-то под стенами в кромешной тьме.
        Но как вы наверное уже давно догадались, я удачно проплыл этот туннель и вынырнул уже под звездным небом. В моих руках была Каролина, и я до сих пор помню, как мы, позабыв обо всем на свете, радостно смеялись! Только че-ловек, потерявший свободу и обретший ее вновь, может так радоваться!
        Потом мы, мокрые и продрогшие, выбрались на берег. Там мы обсохли и по-шли подальше от ужасного замка. Тогда я горел желанием поскорее добраться до самого короля и поведать о зверствах барона.
        У нас не было денег, но мы зашли в какой-то трактир, чтобы послушать там по-следние новости. А трактир гудел, словно пчелиный улей! Он был переполнен, и все собравшиеся там обсуждали одну новость. Оказывается, барон был убит!
        А дело было вот как. Как раз в тот день, когда Каролина недосолила жаркое, в баронских владениях появился большой отряд солдат во главе с судьей. Оказы-вается, один из крестьян презрел баронский указ о молчании, когда его дочь бы-ла взята на растерзание в замок. Зная, что ему грозит, он сбежал и объявился в городе, где перед судьей поведал все, что знает. Об этом-то и прознал барон, и выехал им навстречу. Они встретились на лесной дороге, с одной стороны ба-рон со своими людьми, а с другой судья, рядом с ним поседевший от горя отец, а за ними большой отряд конников. Увидев их, барон усмехнулся и спросил:
        - Что за дело у тебя, судья?
        На это судья ответил, что он должен осмотреть все подвалы замка. Опять ус-мехнулся барон, кинул судье мешочек и сказал:
        - Здесь тысяча золотых, это целое состояние! Забирай деньги и убирайся ко всем чертям с моих земель вместе со своими людьми. Крестьянина же оставь, он мне заплатит за каждый из этих золотых!
        И эта продажная свинья, судья, согласился! Он велел всадникам разворачивать-ся. Тогда взревел, словно раненый зверь, несчастный отец и бросился на баро-на. Вместе с ним повалился он на землю, и выхватив у барона кинжал, перере-зал тому горло. Но и сам он погиб, слуги барона тут же закололи его мечами.
        Вот так закончилась эта история. Барон получил по заслугам и горит теперь в аду. Правда, замок долго не стоял без хозяина, сначала там поселился невесть откуда приехавший дальний родственник покойного барона, но тут за дело взя-лась инквизиция, и конечно же, замок со всеми людьми и землями перешел в ее владения. Да уж, новые хозяева не лучше старого...
        Мастер Карло вздохнул:
        - Такие вот бывают люди! Хуже зверей! Ведь не один, даже самый жестокий зверь, не додумается до того, до чего додумался барон! Ну все, все, как всегда, заговорился я, заболтался. У меня ведь язык длинный, наверное, и Антонио у меня научился говорить так пространно.
        От Антонио, который уже принес телескоп, не ускользнуло, как вздрогнула Луиза, когда мастер произнес слово "инквизиция", и в звездном свете вспыхну-ли ее глаза яростным пламенем.
        А мастер бережно взял Луизу за руку и подвел к телескопу:
        - Вот удивительный прибор, рисунок которого я обнаружил, перелистывая одну древнюю китайскую рукопись. Скольких трудов мне стоило собрать его, подог-нать все детали, отточить линзы, но результат превзошел все мои ожидания! Впрочем, взгляните сами.
        Он показал Луизе куда смотреть, она взглянула и сказала:
        - Я ничего не вижу.
        - Конечно же! Антонио, быть может, ты отойдешь от трубы?
        В какой уже раз Антонио смутился и отошел в сторону. Долго смотрела Луиза через телескоп на звездное небо. Наконец она оторвалась и воскликнула вос-торженно:
        - Изумительно! Это что, какое-то волшебство?
        - Ничего волшебного нет. Вся штука заключается в стеклянных линзах. Все это называется оптикой и основывается на научных изысканиях древних ученых, а не на волшебстве. Только вот все равно приходится мне держать этот чудесный прибор в тайне. Стоит инквизиции узнать о телескопе, и меня немедля обвинят в колдовстве. А возражений моих и слушать не будут, я для них никто и ничто. До сегодняшнего дня эту тайну знали только двое: я и Антонио, теперь третьей стали вы. И я надеюсь, вам не надо говорить...
        - Нет, не надо! Что вы думаете, я доносчица этих негодяев?!...
        - Что вы, что вы, я это просто к тому, чтобы вы следили за своим языком в людных местах.
        - Да, я знаю, у инквизиции везде есть уши. Матушка меня этому учила. Матушка, матушка, где ты сейчас?...
        - А что приключилось с вашей матушкой, если не секрет?
        Луиза рассказала, что знала. Мастер вздохнул:
        - К сожалению, я могу подтвердить рассказ Антонио. Ведь сегодня я отпустил его пораньше, чтобы он побольше занимался рисованием, а сам, закончив неко-торые дела по дому, отправился пасти стадо. Там я уселся в траве и прекрасно видел все происходящее на дороге. Мне нечего добавить к рассказу Антонио, да у него и глаза позорче моих будут... Да, а увезли они вашу матушку живой, это точно, и более того, у них была цель взять ее живой, недаром ведь они прихва-тили собой лишнего коня.
        Луиза вскочила, и казалось, в любое мгновенье она готова была сорваться с места и подобно птице полететь спасать свою матушку.
        - Я знаю, что ее обвинят в колдовстве! - воскликнула девушка. - И я знаю, что будет потом - ее сожгут на костре!
        Мастер знал, что перед сожжением на костре обвиняемых в колдовстве подвер-гали изощренным пыткам, но счел за лучшее промолчать. Зато он сказал:
        - Сейчас ваша мать находится в Риме, в тюрьме, сбежать оттуда невозможно. Никто не выходил оттуда живым, если только влиятельные родственники не выплачивали инквизиции кругленькую сумму, чтобы выкупить у "святых отцов" жизнь обвиненного. Обычно дела, подобные вашему, решаются очень быстро, мне очень не хочется вам это говорить, но скорее всего, в ближайшие дни ваша матушка будет сожжена. Такие костры горят в Риме, да и во всех городах, куда пустило свои корни чудовище, именуемое инквизицией.
        - Именно поэтому завтра же я поскачу в Рим! Антонио обещал достать мне ко-ня, и я уже знаю, что отдам за свою матушку этим негодяям!
        - Могу я посмотреть? - попросил мастер.
        Луиза протянула ему дивной красоты золотую брошь. Два дракона переплелись в поединке. На месте глаз сверкнули в свете луны изумруды.
        Мастер долго разглядывал брошь, а Луиза говорила:
        - Это подарок матушки. Эта брошь из чистого золота, я думаю, она много стоит, и ее хватит, чтобы выкупить жизнь матушки!
        Мастер Карло оторвался от созерцания золотой броши, и протянув ее обратно, сказал:
        - Это очень древняя вещь. Кузнецы ковали ее еще в те дни, когда Рим был мо-лодым городом. И я могу вам кое-что сказать, очаровательная Луиза. Нет, точ-нее, я не хочу вам этого говорить, так как мне ужасно не хочется огорчать вас - напротив, я хочу сказать вам что-то приятное, чтобы вы рассмеялись, чтобы ваше лицо озарилось лучезарной улыбкой. Но я вынужден вас огорчить, мой долг предупредить вас...
        - Ну же!
        - Вам не стоит даже близко подходить к служителям инквизиции с этой вещью. Как только они увидят эту брошь, вас схватят, бросят в подвал и... в общем, хо-рошего от них не ждите. Эта брошь - целое состояние, и такую брошь может но-сить разве что какая-нибудь королева, а не простая девушка из народа, пусть да-же такая красивая, как вы!
        На глазах Луизы выступили слезы, вот-вот она должна была заплакать. Анто-нио было больно смотреть на нее, и вот, неожиданно для самого себя, он вос-кликнул:
        - Я тоже поеду с тобой в Рим!
        Луиза резко повернулась к нему и внимательно посмотрела своими горящими, жгучими очами в его глаза.
        Быть может, Антонио до последнего момента и не подозревал, что решится бросить все и поехать в Рим, а вот мастера совсем не удивили его слова. Он сразу, как только увидел их, понял, что эти двое связаны меж собой великой си-лой по имени любовь. Уж мастер-то немало лет прожил и хорошо разбирался в таких делах. Видел он, что Антонио ослеплен красотой Луизы, что он иногда не может оторвать взора от ее лица. Видел он, что и Луиза неравнодушна к его приемному сыну, только она почему-то стыдила сама себя за это неравнодушие. И видя все это, мастер сразу же смирился с тем, что ему придется расстаться с Антонио. Понимая, что своими отговорами и предупреждениями о грозящих опасностях он только больше укрепит юношу в желании ехать и оберечь Луизу от этих опасностей, он вздохнул и сказал:
        - Что ж, значит, такова судьба. Будь осторожен, поменьше болтай с людьми, так как многие из них готовы донести инквизиции просто за похвалу святых отцов. И возвращайся, ты ведь должен завершить свою картину!... Да, вам понадобятся деньги, я дам вам из своих сбережений, теперь они мне все равно не понадо-бятся.
        А Луиза все смотрела на Антонио:
        - Почему ты решил поехать со мной? Ведь это опасно, ты рискуешь своей жиз-нью...
        Антонио потупил взгляд, так как не решался сказать, что не может потерять ее, что если отпустит ее завтра, то никогда уже себе не простит и всю жизнь будет с горечью вспоминать этот день.
        Но тут Луиза неожиданно очень мягко сказала:
        - Спасибо тебе! - и быстро поцеловала его в щеку.
        Мастер потянулся, хрустнул костями и сказал как ни в чем не бывало:
        - Ну что ж, время позднее, скоро уж и светать начнет, пора на боковую. Пусть Луиза спит на кровати Антонио, ну а Антонио постелит себе у камина.
        Так и сделали, только вот в ту ночь в маленьком домике под гребнем холма ни-кто так и не смог заснуть. У каждого в голове роились свои мысли, а молодые никак не могли дождаться рассвета.
        
        
        ГЛАВА 2
        "РИМ"
        
        
        Вот и наступил так ожидаемый некоторыми рассвет! Первым восходящее солнце почувствовал голосистый петух мастера Карло. Хоть он и не видел его за гребнем холма, но зато чувствовал превосходно! Да и любой почувствовал бы, глядя, как пробуждается долина, как блестит роса на темной еще траве. И вот петух высоко задрал голову и пронзительно закричал: "ку-ка-ре-ку!", на что незамедлительно пришел ответ его дальнего родственника из деревни, а может, они кукарекали одновременно, и просто понадобилось время, чтобы крик петуха из деревни до-летел до домика мастера. Как бы то ни было, как только первые петухи пропели, Антонио и Луиза были уже на ногах; поднялся и мастер, он недовольно ворчал что-то себе под нос, так как незадолго до петушиного крика он все-таки забылся тревожным сном. Но вот и он поднялся; Антонио тем временем налил себе и Луизе молока, разломил на двоих буханку. Не садясь за стол, они залпом выпили молоко, закусили хлебом и собрались уже бежать, как мастер остановил Антонио и всучил ему маленький мешочек, говоря:
        - Здесь десять золотых, это все мои сбережения. Этого с лихвой хватит и на коней и на дорогу. Половина должна еще остаться. Но этого не хватит, чтобы выкупить мать Луизы. Ты по крайней мере должен смириться с этим, и держитесь подаль-ше от служителей инквизиции. Смотри за Луизой, ни в коем случае не допусти, чтобы она отдала в качестве выкупа свою брошь! Если допустишь, то потом в бессилии будешь наблюдать, как она горит на костре. Пойми, выкуп можно дать, если за твоей спиной стоят могучие покровители - в вашем же случае брошь забе-рут, а девушку схватят.
        - Я все понял, мастер, - склонил голову Антонио.
        В следующие мгновенье в руках его оказался длинный кинжал:
        - Возьми, быть может он пригодится тебе... Ну, вроде все, давай догоняй свою Луизу, а то она, наверное, уже до деревни добежала!
        И действительно, Луиза, которая едва дождалась рассвета и бросила недоеден-ный кусок хлеба, не в силах больше оставаться на месте, побежала в сторону де-ревни, оставив дверь распахнутой. Антонио даже не попрощался с мастером и сорвался следом за ней. Потом он несся вниз по склону вслед за Луизой, и несся с такой скоростью, что едва успевал переставлять ноги. Наконец, он споткнулся обо что-то и кубарем покатился в росистой траве.
        - А-а-ах! - невольно воскликнул он, когда пребольно ударился плечом, и как впо-следствии оказалось, набил в том месте синяк. На его крик обернулась Луиза, она подбежала к нему, помогла подняться и участливо спросила:
        - Как ты?
        - Да вроде все на месте, ничего не отлетело, - потирая ушибленное плечо, отве-тил Антонио. Дальше они побежали вместе, рука об руку.
        Быть может, со стороны это и выглядело бессмысленно - действительно, многое ли они выиграли тем, что бегом добрались до деревни? Минут пять, не больше. Но Луиза не могла идти спокойно, она и так промучилась всю ночь, ожидая этого момента, и теперь она сорвалась вперед, словно хищная птица с высоты утеса. Что же касается Антонио, то он ни на шаг не хотел отставать от нее.
        Так и вбежали они в деревню: Антонио, весь мокрый от росы, и Луиза с мокрым подолом платья. Деревня уже просыпалась, некоторые крестьяне выходили из своих домишек на работу в поле. С некоторым интересом смотрели они на Анто-нио и Луизу; один из молодых крестьян, приятель Антонио, присвистнул, увидев Луизу, и воскликнул:
        - Привет, Антонио! Давно не видел тебя! Как у тебя дела? Хотя скажи лучше, где ты отхватил такую красавицу?
        Луиза посчитала такие слова оскорблением и хотела что-то ответить, но ее опе-редил Антонио:
        - Марко, скажи мне, где у вас можно купить коня?
        - Ну дела, ну дела! Чтобы наш тихоня Антонио так сорвался - не иначе как эта красавица вскружила ему голову...
        Тут уж Луиза, посчитав это прямым оскорблением, хотела сделать что-то нехо-рошее. Но Марко сказал:
        - У моего отца есть два коня, думаю, по старому знакомству с мастером он отдаст их тебе под залог без платы за пользование. Только поспеши, он сейчас уходит в поле! И потом приходи к нам, расскажешь, что там у тебя за история!
        Антонио схватил Луизу за руку и потащил к ближайшему дому. На пороге он встретил отца Марко и поведал о том, что ему надо. Тот, как и предвещал Марко, согласился дать двух коней под залог без дополнительной платы и больше ничего не стал спрашивать, хотя глаза его выдавали крайнюю заинтересованность в этом деле, и Антонио нисколько не сомневался, что он этим же вечером наведается к мастеру с расспросами. И еще Антонио знал, что мастер, как человек крайне осто-рожный, ни словом не обмолвится о цели их поездки. Не то чтобы мастер не доверял этому человеку - нет, он очень даже ему доверял, так как знал его очень хорошо. И конечно же, доносчиком инквизиции он не был, но мастер не сомне-вался в том, что об этом узнают все деревенские мужики, и конечно же, их жены. А так как всякие события в этих местах происходили очень редко, тема эта станет любимой для обсуждения в ближайшем кабаке в течение нескольких недель. А там ведь останавливались и заезжие, сидящие в темных уголоках, и внимательно прислушивающиеся к деревенским сплетням...
        Но как бы там ни было, Антонио оставил две золотые и получил двух жеребцов.
        
        * * *
        
        В то же самое время, на том самом месте, где накануне Антонио впервые встре-тил Луизу, стоял мастер и провожал взглядом двух всадников, скачущих по ут-ренней пустынной дороге на юг в сторону Рима. Потом они превратились в две маленькие точечки и растаяли в туманной дали. Мастер тяжело вздохнул и про-говорил тихо:
        - Если бы я был так же молод, как и он, или хотя бы годился ему по возрасту в отцы, так поехал бы вместе с ним!
        Потом он нагнулся за корзиной, забытой накануне Антонио, и окрикнул Грома, который исследовал следы, оставленные накануне дикой кошкой.
        
        * * *
        
        - А ты когда-нибудь раньше была в Риме? - спросил Антонио у Луизы.
        - Нет, а ты?
        - И я тоже. Всю жизнь провел в доме мастера или в его окрестностях. Обычно я не уходил дальше деревеньки...
        - Понятно, значит ты даже не видел Рима. А я вот видела...
        - Подожди, подожди, как же ты могла его видеть, если ни разу не была в нем?
        Луиза как-то странно посмотрела на Антонио и сказала:
        - Тебе не надо этого знать... быть может, когда-нибудь...
        Кони несли и несли их вперед по дороге. Они проскакали уже около часа, когда дорога влилась в большой древний тракт, протянувшийся от Рима на северо-восток. Этот тракт был протоптан бесчисленными легионами завоевателей вели-кой империи еще в незапамятные времена. С тех пор тракт этот многое переви-дал, много ног его исходило. В разное время на нем можно было видеть и отряды рыцарей, и роскошные делегации иноземных королей, едущих с роскошными дарами на поклон к всемогущему папе римскому, видал тракт и разбойников, но больше всего, конечно же, его топтали простые люди, телеги, большие скрипучие повозки, просто конники и ходоки; вся эта пестрая толпа двигалась по тракту в сторону Рима, или же напротив, от него. Нельзя сказать, что тракт был загружен - нет, напротив, движение на нем было очень спокойно; иногда, правда, появлялся какой-нибудь знатный вельможа в окружении своих пажей, которые разгоняли зазевавшихся простолюдинов плетьми.
        Иногда на глаза попадались люди в просторных черных одеяниях с капюшонами, скрывающими лица. Служителей "святой инквизиции" нельзя было не узнать. Так как капюшоны оставляли их лица в глубокой тени, невозможно было определить, на кого они смотрят, но не раз уже Антонио чувствовал на себе их неприязнен-ные внимательные взгляды.
        И ему сделалось страшно. Вначале он несколько легкомысленно отнесся к пред-стоящему приключению. Только теперь он осознал, что в дальнейшем смертель-ная опасность будет грозить им каждую минуту. Он так ясно представил, как эти люди без лиц подойдут к ним, потребуют остановиться, начнут их обыскивать и найдут брошь у Луизы!
        Его волнения не остались незамеченными. Один из служителей инквизиции подошел к другому, и указав на Антонио и скачущую рядом с ним Луизу, шепнул тому что-то на ухо.
        - Кажется, нас засекли, - произнес упавшим голосом Антонио, он судорожно сжал уздечку коня, в любое мгновенье ожидая услышать окрик. Инквизиторы остались где-то позади, окрика все не было, но напряжение не проходило, а на-против, возрастало с каждым мгновеньем. Антонио знал, что на него смотрят... Ему очень хотелось обернуться, посмотреть, но он знал, что если обернется, то все пропало.
        Антонио, едва разжимая губы, произнес:
        - Мы слишком выделяемся из толпы. На нас обращают внимание. Наверное, мы слишком быстро скачем, попридержи своего коня.
        Они пристроились позади телеги, груженой винными бочками. Телега тащилась медленно, вздрагивая на колдобинах, двое пьяных мужиков, сидящих на ней, распевали кабацкие песни. Теперь Антонио и Луиза ехали медленно, но нетерпе-ние сжигало их изнутри, так и хотелось пришпорить коня, чтобы он помчался во весь опор.
        Антонио попытался успокоиться и решить про себя, что же делать дальше? И действительно, выходило, что они скакали в Рим за тем только, чтобы увидеть сожжение Луизиной матушки. Конечно, Луиза стремилась выкупить ее своей брошью. Было очевидно, что предупреждение мастера никоим образом на нее не подействовало. И ее можно было понять, других-то путей она не видела, а отка-заться от единственного у нее не было сил. Антонио прекрасно понимал это, вот и ломал теперь себе голову, размышляя, как бы отговорить Луизу от опасной затеи. Более того, надо сказать, что Антонио привык верить словам мастера, и потому нисколько не сомневался в том, что если он не отговорит Луизу, то гореть ей на костре. Антонио повернул голову, любуясь прекрасными чертами ее лица. Вот она почувствовала его взгляд, вздрогнула слегка, повернула голову... подул ветерок и всколыхнул ее черные густые волосы, и она легко улыбнулась Антонио. Она не хотела улыбаться, все вышло само собой, она повернула голову, взглянула в его глаза, и добрая, мягкая улыбка невольно тронула уголки ее губ.
        Антонио, глядя на ее сияющие каким-то лунным, таинственным светом лицо, почувствовал, что нечто рвется из глубин его сердца, он понял, что сейчас вот закричит: "Я никогда не хочу тебя потерять! Я люблю тебя! Люблю!" Но он дро-жащим от волнения голосом спросил лишь:
        - Ты по-прежнему хочешь использовать брошь как выкуп?
        Спросил он это тихо, чтобы никто лишний ненароком не услышал, но в том небыло надобности - пьяные мужики, горлопанящие в телеге, заглушали все ос-тальные звуки. Хотя еще мгновенье назад Антонио, зачарованный улыбкой Луи-зы, и не слышал их криков. Точнее, слышал, но как-то краем уха, они долетали словно из какого-то другого мира, как то бывает во сне, когда тебя кто-то пытает-ся разбудить, а ты слышишь его голос далеким, и кажется он тебе незнакомым и ничего не значащим. Еще мгновенье назад Антонио казалось, что во всем мире остались только они вдвоем, и не было ни инквизиторов, ни этих пьяных мужи-ков. Но вот за этими его словами потухла улыбка Луизы, и на ее место пришли эти бессмысленные пьяные возгласы...
        Нельзя было сказать, что почувствовала в этот миг Луиза, быть может, нечто подобное, но она отвернулась, губки ее плотно сжались, и она промолвила так же тихо:
        - Да, это так. Только прошу, Антонио, не надо никаких отговоров. Они все равно не возымеют никакого действия на меня. Что бы вы ни говорили, какие бы дово-ды не приводили, я буду глуха к ним.
        - Значит, мне тебя не отговорить, - скорее сам себе сказал Антонио, не заметив, как он перешел на "ты".
        - Да уж, не отговорить! - горячо воскликнула Луиза.
        Окрик, пришедший сзади, заставил Антонио вздрогнуть и резко обернуться. Ра-зом вспомнились ему все недавние страхи, и теперь он ожидал увидеть "черных" (так он прозвал про себя инквизиторов), которые шли за ним и за Луизой; он даже сжал рукоятку клинка, пристроенного под рубашкой, намереваясь в таком случае драться с ними, защищая Луизу. Мгновенье назад лицо, преображенное глубоким, прекрасным чувством, которое охватило его, когда он смотрел на Луи-зу, резко изменилось, сжалось как-то; широко раскрытые, сияющие глаза прищу-рились, в них промелькнули страх и напряжение, лицо побледнело и дрогнуло.
        Теперь он смотрел назад через плечо и видел, что "черные" остались далеко по-зади, их едва можно было разглядеть среди пыли, которая словно туманная дым-ка, поднималась над дорогой. Крикнул же какой-то идущий пешком крестьянин, и даже обращался он не к Антонио или Луизе, а к своему приятелю, который воз-вращался уже из Рима.
        Их громкие голоса разносились над дорогой, и Антонио с Луизой невольно ус-лышали часть разговора:
        - Да стой ты!
        - А это ты, Джузеппе! Ты что же, тоже в Рим собрался?
        - Да, как видишь, но что нового в великом городе?!
        - Все по-прежнему! Еретиков, ведьм да колдунов сжигают каждый день! Святая инквизиция делает свою работу!
        - А ты сам-то видел?
        - А как же! Вот вчера на площади перед тюрьмой сжигали троих, вот это зрелище!
        - Жаль, что меня там не было!
        - Ничего, я ж говорю - их жгут там каждый день! Вот сегодня, после полудня, будут жечь какую-то старую ведьму!
        Луиза встрепенулась при этих словах. Хоть никогда раньше не слышала она, чтоб ее матушку называли "старой ведьмой", так как была она еще весьма молода, но Луизино сердце сжалось при этих словах. Что-то говорило ей, что именно про ее матушку шла речь, именно ее матушку этот крестьянин назвал "старой ведьмой", именно ее матушку собирались сжечь в этот день после полудня на костре.
        И потому она пришпорила своего коня, и он сорвался вперед, разом оставив позади телегу, груженую винными бочками; Антонио по-прежнему не отставал от нее, он ничего не спрашивал, так как понял все ее чувства, а глянув на ее ре-шительное лицо, на ее горящие глаза, он не решался даже возразить против столь быстрой езды. Но с каждым мгновеньем, которое приближало его к Риму, тревога его все возрастала - то была тревога за Луизу, он боялся за нее; как ему хотелось, чтобы эта проклятая брошь упала в дорожную пыль, потерялась совсем, он даже представил себе, как вырвет эту брошь из рук Луизы и бросит ее в сторону, под ноги толпы...
        Двое быстро скачущих молодых всадников выделялись среди всех остальных, мирно идущих или едущих по древнему тракту - и не только скорость выделяла их из толпы, ведь попадались и столь же быстро едущие вельможи, а иногда и ма-ленькие отряды солдат, спешащие по каким-то своим делам - что-то в этих двоих заставляло останавливаться равнодушые взгляды, со стороны видно было то пламя, что горело в этих молодых сердцах, а лица их сияли искренностью и неук-ротимым стремлением вперед - у Луизы за своей матушкой, а у Антонио за Луи-зой, куда бы она не пошла, хоть на край света.
        Вокруг дороги раскинулись поля виноградников, среди которых иногда видне-лись одинокие крыши крестьянских домиков. Солнце уже высоко поднялось над землей и теперь обильно поливало своими жаркими лучами виноградные поля. Уже несколько раз Антонио замечал поднимающиеся среди полей древние, напо-ловину разрушенные колонны, или же просто нагромождения камней, которые составляли когда-то храмы и дворцы; дальше за полями виднелись холмы, кото-рые поднимались все выше и выше, и наконец сливались с бескрайним голубым небом. Все эти красивые виды мало занимали Антонио, античные колонны еще недавно поглотили бы его внимание, но теперь они значили для него не больше, чем те пьяные мужики, что горлопанили на телеге с винными бочками; теперь его мысли были направлены на то, как бы уберечь Луизу от грозящей ей опасно-сти.
        Солнце уже стояло в зените, когда они добрались до городских ворот.
        - Ну, вот и Рим. - произнесла Луиза.
        Антонио рассеяно огляделся по сторонам. Он-то уж думал, что деревянные раз-валюхи, которые уже некоторое время окружали древний тракт, и есть древний город, некогда бывший сердцем великой империи, но то были лишь пригороды, заселенные бедняками. Теперь они остановились у больших ворот; причиной их остановки была давка, возникшая у прохода. Там почему-то перевернулась телега, груженная снедью; крестьяне, которым эта телега принадлежала, с помощью сол-дат пытались перевернуть ее обратно, но пока ничего у них не выходило. Побли-зости, в тени от кирпичного здания, примыкающего к стене, стояли "черные", они никак не выражали своего отношения к происходящему, недвижимые, словно каменные изваяния или посланцы смерти, высматривающие свою очередную жертву в толпе. И вновь Антонио почувствовал на себе их холодные, безжалост-ные взгляды.
        Тем временем, конь, направляемый Луизой, оттолкнул вставших на пути споря-щих о чем-то городских жителей и протиснулся в узкий проход, который остался меж поваленной телегой и краем ворот.
        
        * * *
        
        Почти в самом центре Рима находилась большая площадь, известная как Площадь Искупления. И витал над этой площадью тошнотворный запах горелого мяса. Три железных столба высились на этой площади полукругом, словно три креста на Голгофе. Вокруг столбов чернели, словно некие провалы в бездну, круги. Издали казалось, что эти столбы, вылитые из чугуна, являются ветвями некого ужасного дерева, тянущегося из преисподней. Именно от столбов исходил тошнотворный запах сожженых заживо людей, ибо к этим столбам приковывали ежедневно несчастных, приговоренных "святой инквизицией" за еретичество и колдовство к сожжению. Те немногие, что решались подойди к столбам, видели, что никаких провалов в преисподнюю конечно же нет, а черные круги - это следы от горев-ших костров.
        С одной стороны площадь огораживала старая, потрескавшаяся во многих местах стена; один вид этой стены, около которой не спеша прохаживались отряды воо-руженных стражников, вызывал в людях такой страх, что они поскорее отворачи-вались и спешили уйти подальше от этого места.
        За железными, закрытыми в то время воротами, стояло невысокое здание. И казалось, что квадратное строение, сделанное из темного камня, не имеет ни окон, ни дверей; только подойдя вплотную, можно было видеть, что окна и двери все же были, но были они столь узки, что черный этот нарост на рельефе древне-го города казался полностью замурованным от внешнего мира.
        Здание было совсем не высоко, всего лишь два этажа, зато подвалы, прорытые в толще земли под этим зданием, спускались на много уровней. Там, в мрачных подземельях, освещаемых факелами, томились в каменных мешках осужденные. Нередко, если осужденный был каким-нибудь крестьянином или бедняком - в общем, полным ничтожеством по меркам святых отцов, про него как бы забыва-ли, и он оставался без воды и пищи, один, с гноящимися ранами, которые покры-вали его тело после известных допросов, которые применяла инквизиция к своим жертвам. Такие несчастные быстро сходили с ума, и их наполненные болью и отчаяньем крики не умолкая разносились под низкими сводами подземных пере-ходов. Таких даже не сжигали, они умирали в ужасных мучениях, и запах от их гниющих тел, также как и крики, наполнял подземелья. Их и не убирали из меш-ков, а оставляли гнить там. Нередко в такой темный каменный мешок с разла-гающимся телом бросали только что осужденного или допрашиваемого, из кото-рого надо было вытянуть какое-либо признание, и обычные меры не помогали - такие либо теряли рассудок в первые же часы, либо рассказывали все,
что у них требовали.
        Гнилостный запах поднимался из самых глубоких подземелий на верхние уровни и даже в само здание, в одном из залов которого за высоким столом восседали три фигуры. Но прежде надо описать обстановку этого зала.
        Вошедший под его своды не поверил бы, что в нескольких часах пути от этого места раскинулись поля виноградника, поют птицы, журчат в канавках маленькие ручейки, и из бездонной глубины льет тепло солнышко. Вошедший в этот зал словно бы попадал в другой, потусторонний мир, в некий черный грот, где про-исходило судилище над грешниками, и не было уже пути назад; попавший в это место, если он только не был доносчиком, был обречен на адские муки.
        Где-то за стенами сияло солнце, люди рождались и умирали, там за стенами жила надежда и любовь; здесь же, в этом мрачном гроте, в самом воздухе вместе с запахом гниения витали еще и страх, и отчаяние, и обреченность. Сквозь узкие проемы под самым потолком едва-едва пробивались мутные лучики, стекла там были покрыты грязью, которую многие годы никто не смывал. Гораздо более ярко светили факелы, вставленные в ниши в стенах, они чадили, и дым от них поднимался под потолок, где витал, словно черная туча; равномерно, с потрески-ванием, падали на каменный пол капельки расплавленной извести от этих факе-лов. Трепещущий свет играл своими бликами на орудиях пыток, развешанных или расставленных у стен, сами же стены и большая часть пола были покрыты черными налетами, оставшимися от засохшей крови. Недавно своды оглушали вопли очередной жертвы, приговоренной теперь к сожжению и отведенной в подвал; палачи, стоя в темном углу, отдыхали.
        Теперь о трех фигурах, что сидели за большим столом. В центре восседал совсем небольшой, ничем с виду не примечательный человечек. Встретишь такого в толпе на улице и не заметишь, или же забудешь о его существовании в следующее мгновенье. Тем не менее многие знали его, многие трепетали при одном его име-ни, для многих служителей инквизиции он был посланцем бога на земле. Звали этого невысокого, лысого уже человечка отцом Урбаном, и был он главой "святой инквизиции" во всей Италии. Власть его была огромна, и даже итальянский ко-роль преклонял как-то перед ним колено, прося принять дары. Только власть папы римского признавал над собой отец Урбан, что же касается бога, то... хотя Урбан и являлся главой ордена, выискивающего и преследующего всех неверу-щих и еретиков, сам он не верил в бога. Еще в юности он поставил перед собой цель - добиться власти над людьми, чтобы при одном его имени люди трепетали, чтобы при одном его виде они падали на колени и просили пощады. И недолго размышляя, он пришел к выводу, что только религия может дать подобную власть над людьми, и он, горя этим своим желанием,
вступил в орден. Веры никогда не было в его сердце, а в религии он видел только средство для достижения своей цели - власти. Жестокий, холодный и расчетливый, с помощью интриг, подкупов и лести он многого добился, он жил только этим - стремлением к высшей власти, и к сорока годам он достиг того, о чем так долго мечтал - стал главой итальянской инквизиции. Он был богат, очень даже богат, его дворец, стоящий неподалеку от королевского и подаренный ему со всем роскошным убранством тем же королем, слыл одним из самых богатых дворцов Италии. Не менее двух десятков отборных воинов день и ночь стерегли его покой. По городу он ездил в черной открытой карете, запряженной в черных, под цвет кареты, лошадей, дорога перед ним все-гда была пуста - люди, увидев его издали, в страхе разбегались. Ему нравилась роскошь, в которой он жил, но еще больше ему нравилось наблюдать страдания и унижения людей - пожалуй, он и не из-за роскоши даже стремился к власти, а именно из-за возможности наблюдать страдания людей, видеть мольбу в глазах, обращенных к нему. Бывало, что человек, терзаемый палачами, с криками, с мольбой
обращался к нему, прося пощады - тогда легкая, никем не видимая улыб-ка трогала уголки его толстых губ, он никогда не велел остановить пытку, он на-блюдал, а потом, когда крики обессиленной жертвы начинали стихать, он неиз-менно выносил смертный приговор - если человек имел хоть какой-то вес в об-ществе, то сожжение, если же то был простолюдин, то каменный мешок.
        Как-то ему стало известно, что среди знати упорно ходят слухи о том, что бога-тый человек может выкупить попавшего к инквизиторам родственника. Урбан провел маленькое расследование и выяснил, что действительно, некоторые "бра-тья" за некоторую сумму золотых выпускали на свободу осужденных. Ярости Урбана не было предела, он-то с некоторым презрением относился к золоту, главным для него была власть и страх, который он внушал людям, он-то считал, что только от его воли зависит их жизнь... Обвиненные "братья" по приказу Ур-бана были схвачены, подвергнуты пыткам, а потом брошены умирать в каменные мешки, как простолюдины. Только это потушило ярость Урбана, но он и не знал, что выкупы за его спиной продолжались, даже страх не мог заставить более бед-ных, чем он, "братьев" отказаться от богатой наживы.
        Таков был отец Урбан, глава итальянской инквизиции, а справа от него восседал отец Джилорамо, который вел все допросы, он был начальником тюрьмы, и мно-гие боялись его не менее, чем Урбана. Но в отличие от Урбана, отец Джилорамо веровал. Веровал горячо, искренне - бывало, после трудного дня он падал на колени перед образами и словно одержимый бился головой о пол, моля господа за свои грехи. Он считал всех людей грешниками, низшими существами, вообще полными ничтожествами, он считал, что лишь болью можно заслужить прощенье господа, он искренне верил, что только болью можно заставить грешника пока-яться, и он причинял боль и страдания. Его никогда не мучили сомнения, прав ли он, даже когда палачи на его глазах пытали девочку, совсем еще ребенка, которую обвинили в колдовстве, и она не выдержала боли и умерла - он в тот же день горячо, со слезами умиления на глазах стоял перед образами и молил господа ниспослать на человечество свою благодать. Этот отец Джилорамо был искренне убежден в своей правоте, его вера была незыблема, и он так же, как вдохновлен-ный архитектор, создающий прекрасный храм, или
даже скорее как молодой пыл-кий юноша, был влюблен в свое дело. Ни золото, ни власть совсем не интересо-вали его, он верил только, что несет грешникам очищение, а значит, он доброде-тель для них. И была эта вера его столь крепка и незыблема, как бывает для иного человека невозможность убить себе подобного. Все люди были для него низши-ми, грязными существами, полностью состоящими из пороков, с безмерным пре-зрением и даже с ненавистью относился он ко всем представителям рода челове-ческого вне зависимости от пола и возраста, поэтому в разговорах своих он, рас-сказывая о людях, постоянно вставлял крепкие словечки. И он также как и отец Урбан был ничем не примечателен, тоже человек из толпы, только более высо-кий и широкий в плечах, чем отец Урбан.
        Что касается третьей фигуры, то это был отец Алькизе, в его обязанности входило записывать в большую красную книгу ход всех допросов, он имел гораздо мень-шую власть, нежели отцы Урбан и Джилорамо. Он считал себя верующим, но в отличие от отца Джилорамо, который веровал искренне, Алькизе делал все по привычке. Он крестился, падал на колени и читал молитвы даже в одиночестве в отличие от отца Урбана, который читал молитвы и крестился только на людях, для вида. Алькизе просто знал, что так нужно, и просто тупо это делал. Ему про-сто кто-то сказал, что надо молиться и креститься, также как ему кто-то сказал, что надо записывать ход допросов, и он делал это, как послушный и усердный раб. Также если бы, например, к нему пришел папа Римский и сказал бы, что вместо крещения надо выдергивать себе волосы, а вместо бормотания заученных молитв с разбегу биться головой об стену, он без размышлений о всей нелепости подобных действий усердно исполнял бы все это, ибо было в нем все же одно твердое убеждение - он раб. Раб перед богом, перед церковью, такой же ничтож-ный раб, как и все остальные люди, ум его
жалок, и не надо ему думать, а только подчиняться высшему...
        Отец Урбан широко зевнул и потянулся, с утра он наблюдал уже страдания не-скольких людей и теперь почувствовал, что засиделся, ему вдруг захотелось раз-веяться немного на свежем воздухе.
        Поэтому он спросил у Алькизе своим скребещущим голосом:
        - Что, сегодня будут жечь на площади?
        Алькизе засуетился, переворачивая листы и ища нужную запись, наконец, он зачитал своим обычным ровным, ничего не выражающим голосом:
        - Осужденная за колдовство, убийство малых детей и участье в дьявольской мес-се, Сивелия приговорена к сожжению на костре на площади в десятый день ию-ля. Сожжение состоится...
        - Ах да, как же я мог забыть! - нетерпеливо перебил его Урбан. - Эта упрямая ведьма так и не призналась нам, откуда у нее взялась эта вещь!
        Он вытащил из кармана дивной красоты маленький клинок. Золотые ножны его были украшены тончайшим орнаментом, изображающим борющихся зверей, похожих на волков. Драгоценные камни, вделанные в резьбу, тревожно блистали в свете факелов. Урбан медленно вытащил клинок и подержал его перед глазами. Неожиданно лицо его налилось бешенством, и он произнес отрывисто:
        - Проклятая ведьма! Она первая, кто вынесла все...- тут он словно бы забыл, что он не один, что часто с ним случалось, и зашипел, словно гадюка. - Первая за долгое время она вынесла все, а с каким презрением она смотрела мне в глаза! Да, как она смела... У, гадина! Но она не боялась меня! Я прочел это у нее в гла-зах. Нет, она только презирала и меня, и весь наш орден, и боль, и смерть, эта проклятая шлюха, презирала! Она задела меня, я заставил бы ее страдать так, как она страдала вчера каждый день, чтобы в конце концов сломить ее, чтобы она, словно червь, ползала у меня в ногах и молила о быстрой смерти! Но ее тельце не выдержит, о нет, черт ее подери, эта тварь сдохнет теперь без лекаря не сегодня, так завтра! Но она задела меня! Да, да задела, - повторял он быстро, глаза его все больше наливались бешенством, на лбу выступила испарина, руки с такой силой стискивали рукоятку клинка, что отцу Джилорамо даже послышался скрип, будто кисть Урбана трещала, готовая сломаться от чудовищного напряжения.
        Голос отца Урбана тем временем снизошел до тихого шепота, и Джилорамо не без страха решился вставить:
        - Смею заметить, что эта вещь имеет огромную цену. Вчера по моему приказу привели одного старого ювелира, он многое знает в своем деле. Тряслась эта старая каналья, словно осиновый лист! Думал хрыч, что и его очередь пришла, ха! И за ним грешки есть, все, все мы грешны, и до него дело дойдет, и он покается, и он очистится у нас, но вчера я только показал ему этот клинок и спросил, что он про него может сказать! Видели бы вы, как этот дряхлый черт обрадовался, узнав, что мы его отпустим, дадим погрешить на этой заклейменной дьяволом земле еще несколько деньков! Как обрадовался, чуть разве что не засмеялся, в руках клинок этот вертит, бес, и говорит так: "Как же не знать, знаю, знаю, слышал, читал, ри-сунки видел. Никогда, правда, не думал, что удастся подержать его в руках. Так скажу вам, что за клинком этим длинная цепочка разных вещей тянется, он ведь не может быть один, где вы его нашли, там и другие сокровища! Их ведь выкова-ли задолго до рождения спасителя, создатели наделили их силой колдовской, и цены этим вещам нет."
        Так отвечал мне этот паршивец, потом я велел его выпроводить. И он ушел, а грешная рожа его так и сияла счастьем, что его оставили в живых.
        - Вот как! - возвысил голос Урбан. - Так может, отменить сожжение этой ведь-мы?... - и тут же сам себе ответил: - Нет, она уже при смерти, ничего нам от нее не добиться... Проклятая, упрямая стерва....
        Он замолк, и опустив голову, погрузился в размышления.
        Воцарившуюся тишину решился нарушить отец Алькизе, он прокашлялся и про-говорил:
        - Дело-то, в общем, с пустяка началось. Вашего преподобия тогда не было, вот я и расскажу: привели тогда на допрос окровавленного здоровяка. Я сразу определил, что по ошибке его к нам доставили, его место в государственной тюрьме, так как он или ворюга, или бандюга. Как его вздернули, так он все и выложил, каялся, грешник, молил помиловать, отправить в тюрьму, все свои грехи мне выложил. Мне к этому зверю никакой жалости, уж раз попал к нам, значит на то воля бо-жья, уж хотел бросить его в подвал, а он орет: "Это ведьма все, ведьма! Она мне в руку клинок засадила, когда я у нее денег взять хотел! Все расскажу, только отпус-тите!" - ну, вы знаете, как эти грешники орут, когда молят, чтоб их выпустили. Ну и с криками да со стонами поведала мне эта каналья, что давеча, то есть нынче тому уж три дня минуло, он ночью с стоял в подворотне, поджидая себе жертву, и видит, идет эта. Он на нее набросился, хотел повалить, оглушить, но он гово-рит, эта дрянь у него из рук вывернулась, словно дикая кошка. Он кричал, что никто еще не уходил из его лап, но она вывернулась и побежала, насилу он ее догнал - тогда
выхватила она этот самый клинок. Этот свин так и встал, словно вкопанный - еще бы, такой клинок! Он хорошо сумел его разглядеть, а потом эта волчица ударила его в руку и бросилась бежать! Потом его схватили наши люди, что проходили неподалеку. Конечно, я велел найти ведьму, вскоре мы обнаружи-ли ее след. Очевидцы утверждали, что похожая по описанию женщина покинула Рим через северные ворота. Я был так заинтересован этим делом, что отправил большой отряд конников в погоню. Они рассыпались по отходящим от большого тракта дорогам и схватили наконец ее! Да, этим дьяволам просто повезло! Они поймали ее в открытой долине, там ей негде было укрыться, только слепой не увидел бы ее там! Ну, дальнейшее вам известно, преподобный Урбан, добавлю только, что грешника этого повелел я сжечь в одночасье с ведьмой! Путь полю-буются друг на друга перед гибелью, и поделом им!
        Урбан сидел мрачнее грозовой тучи, он так и держал клинок перед глазами, с силой сжимая его.
        - Ну, что-то засиделись мы, - сказал тогда отец Джилорамо, и крикнул громко:
        - Ввести следующего обвиняемого!
        Урбан положил клинок обратно себе в карман, встал и вышел из-за стола:
        - Закончите сегодня все дела без меня, пойду я полюбуюсь на сожжение ведьмы! Сдается мне, что в толпе будет кто-то связанный с ней и имеющий отношение ко всем этим сокровищам-побрякушкам, о которых говорил ювелир.
        И про себя добавил: "Быть может, хоть смерти она испугается, и я прочту этот страх у нее в глазах."
        
        * * *
        
        "Тук-тук-тук", - удары лошадиных копыт отдавались от каменной мостовой. По узенькой, ветвистой и грязной улочке ехали двое всадников: Антонио и Луиза. Редкие прохожие, в основном оборванцы, жались к стенам и недоверчиво погля-дывали на проезжающих. Хотя улица была погружена в тень от близко стоящих домов, все равно было жарко и душно, а вонь от нечистот, которые нередко вы-брасывали прямо на мостовую, не раз уже заставляла Луизу и Антонио затыкать нос.
        - Ох ты, как же велик этот город! - воскликнул вдруг после долгого задумчивого молчания Антонио.
        Луиза обратилась к облаченному в лохмотья старичку:
        - Дедушка, как нам проехать к площади, где инквизиторы сжигают людей?
        Дед аж передернулся, уставился испуганными глазами-щелочками прямо на Луизу и тут же отдернул взгляд, словно от удара, потом забормотал быстро, от-рывисто и неразборчиво, так что его едва можно было понять:
        - Поезжайте, поезжайте по улице прямо, потом на улицу направо, три квартала, налево, потом мост, дальше прямо, там площадь. А меня в покое оставьте, хоть умереть дайте спокойно... инквизиция. Там, там жгут, и вас тоже сожгут, все сго-рят...
        Он, кажется, начал бредить, выкрикивая какие-то бессвязные обрывки фраз, Луиза с жалостью посмотрела на него и поскакала дальше по улице. Лицо ее в эти мгновенья было более решительное, чем когда бы то ни было, Антонио же, ска-чущий следом, напротив, весь как-то сжался, словно в ожидании удара.
        С маленькой улочки они выехали на большую, оживленную и еще более грязную и вонючую улицу. Людской говор плыл со всех сторон, обрывки фраз, просто бессвязные слова отдавались в голове Антонио и мешали ему сосредоточиться. Вот под самыми копытами его лошади проскользнула стайка маленьких оборвы-шей; бегущий впереди длинноногий грязный и тощий мальчишка лет двенадцати сжимал в руке здоровую рыбину, а вслед ему неслись крики торговца:
        - Утащили! Держи вора!
        Антонио так и не узнал, чем закончилась эта сцена, так как конь нес его все дальше вслед за Луизой, да и не было ему никакого дела до всего происходящего вокруг в те мгновенья. Все эти крики толпы, шум, гомон, пыль, недвижимо по-висшая в воздухе - все это казалось ему совершенно ничтожным, совершенно бессмысленным, недостойным внимания, только отвлекающим его от того воз-вышенного, невиданного доселе чувства, что волнами наполняло его грудь, когда он смотрел на Луизу. В те мгновенья он не видел ее лица, но волосы... они такие черные, словно беззвездная ночь, ниспадали на ее плечи, шевелились, словно живые, от мельчайших дуновений ветерка...
        Она почувствовала его взгляд и развернулась неожиданно, в то время как они доехали уже до середины моста, и словно разряд пробежал меж ними. Луиза была бледна, губы ее дрожали:
        - Антонио, - проговорила она тихим голосом, - я знаю, ты хочешь мне помешать. Но прошу, не надо. Я знаю, что мои шансы невелики, но все же прошу, Антонио, не мешай мне... - помолчав немного, она добавила. - Знай, я очень благодарна тебе за все, теперь ты можешь оставить меня, - голос ее дрогнул, - и я не буду тебя винить...
        - Нет! - вскрикнул Антонио, и опустив голову, чтобы не видела Луиза, как глаза его наполнились невесть откуда набежавшими слезами, погнал своего коня впе-ред, на Площадь Искупления.
        
        * * *
        
        А на площади к тому времени уже собралась большая толпа. Такая толпа, состоя-щая в основном из городской черни, собиралась на этом месте ежедневно, чтобы лицезреть страдания сжигаемых на кострах. Интерес их был сродни интересу древних римлян, в дни империи, когда рабов-гладиаторов выводили на сцену и на глазах толпы заставляли драться меж собой или с дикими зверями до смерти. Те же дикие, звериные чувства, что и тысячу с лишним лет до того, наполняли толпу - та же жажда крови, жажда лицезрения страданий себе подобных. Вот и в тот день, несмотря на адский солнцепек, увеличенный к тому же полным безвет-рием и духотой, на площади собралась толпа в тысяч пять народу.
        Глазам Антонио предстало это серое людское море, эти пьяные, скалящиеся в предвкушении зрелища лица черни, все эти верхушки голов, которые он видел, сидя на коне - ими была утыкана вся площадь, и все эти бессмысленные, пустые возгласы навели вдруг на него такое уныние, что он опять обернулся к Луизе и обнаружил, что губы ее дрожали, а глаза был полны слез:
        - Они все собрались, чтобы смотреть на смерть моей матушки. Все они...
        В этот миг кто-то так толкнул Антонио, что он чуть не полетел с коня; посмотрев вниз, он обнаружил невысокого крепыша, он хитро прищурился, переводя хит-рый взгляд с Антонио на Луизу, потом он проговорил сгороворкой:
        - На казнь, господа, приехали посмотреть, не так ли? - и не дожидаясь ответа, той же скороговоркой продолжил:
        - Коней на попеченье господина Марко оставьте, моя конюшня тут неподалеку. Плату большую не возьму, а то я нравы этой толпы знаю, наедете на какого мужи-ка - так вас с коня сбросят, и... в общем, я с вас много не возьму, всего лишь один серебрянник...
        Он что-то еще говорил, но голос его потонул в дружном реве толпы, возвестив-шей:
        - Ведут!
        Луиза вдруг закричала не своим, страшным голосом:
        - Дорогу! Немедленно, расступитесь вы все!
        И голос ее возымел действие, толпа расступалась перед ней, очищая дорогу к тому месту, где чернели три столба.
        А Антонио вдруг закричал так же повелительно и грозно, как и Луиза:
        - Стой ты! Стой же!.. А!
        И он сорвался следом за ней, видя только ее, и неся в себе только одну цель - остановить ее во что бы то ни стало, или... погибнуть с ней вместе.
        
        * * *
        
        Еще до того, как толпа наполнилась криками, предвещающими появление осуж-денных, ворота тюрьмы раздвинулись с тяжелым, скрежещущим стоном створок, вплотную прилегающих к мостовой. Вслед за тем из ворот показалась небольшая процессия: впереди шли несколько воинов-охранников с клинками наголо. Вслед за ними шел облаченный в черные одеяния Урбан. Лицо его было открыто, и он с наслаждением вдыхал уличный воздух. После часов, проведенных в том мрачном зале, в затхлом воздухе которого витала вонь гниющих тел - после этого уличный воздух показался ему необычайно свежим.
        Толпа при виде его испуганно отхлынула на несколько шагов назад, и улыбка тронула уголки его губ: приятно было читать страх и трепет в глазах черни. Он огляделся, дабы убедиться, что не одна только чернь пришла лицезреть сожже-ние. Так и было: отдельной кучкой стояла городская знать, разодетые вельможи и дамы разместились на специально отведенном для них месте, охраняемом солда-тами. Урбан встретил их испуганные взгляды и неискренние улыбки, обращен-ные к нему, и еще раз усмехнулся, ощущая свое превосходство над этими людьми.
        Вслед за отцом Урбаном шли еще два десятка инквизиторов с накинутыми чер-ными капюшонами. Жара одолевала их, и они с радостью скинули бы ненавист-ные капюшоны, но не смели в присутствии Урбана. А верховный инквизитор Италии обернулся к ним и повелел:
        - Смотрите внимательно за толпой! Возможно, сегодня там будут соучастники ведьмы! Хватайте каждого подозрительного, а там уж мы разберемся, кто прав, а кто виноват.
        Инквизиторы почтительно поклонились своему предводителю и разошлись по двое, смешались с толпой. Урбан же подошел к трем столбам, вокруг каждого из которых были сложены сухие поленья; поблизости стояли уже факельщики, гото-вые по команде зажечь костры.
        Урбан постоял некоторое время, с наслаждением вглядываясь в испуганные лица простолюдинов. "Как же много испуганных лиц", - думал он, - "и причина испуга каждого - это я!"
        Вот лица неожиданно переменились, и раздались крики: "Ведут! Ведут! Вон они, злодеи, богохульники, еретики!" Крики быстро перешли во все возрастающий рев, страшный, неудержимый и безумный. Отец Урбан отвернулся и поморщил-ся, он не любил такие минуты, когда толпа так ревела, он невольно ощущал себя маленькой лодочкой, плывущей у границы шторма, где валы поднимаются до самого поднебесья и тысячетонными молотами падают вниз, раздавливая все, и только каким-то чудом не задевают лодочку. В такие минуты Урбан боялся толпы и оттого приходил в бешенство, но он ничего не мог с собой поделать, ведь он по-своему был человек неглупый и понимал, что стоит этой многотысячной толпе захотеть, и она раздавит и его, так же как валы раздавят лодочку. В них не было больше страха, на место него пришел азарт, жажда крови и лицезрения страданий. Ведь всегда должен был быть кто-то, кто искупал их собственную боль и страдания!
        А через ворота тем временем въехала высокая повозка. Двое тюремщиков сидели на ней и правили лошадьми, а за их спинами видны были приговоренные. Они были прикованы к столбу, стоящему в центре телеги, за ноги и за руки, в таком положении, словно кающиеся грешники.
        В тот день помимо разбойника и матери Луизы на казнь везли еще и молодую девушку, обвиненную в колдовстве. Девушка эта, совсем еще молодая, с лицом, искаженным физической болью, бледная, словно умершая уже, смотрела на все происходящее вокруг безразличными, красными от пролитых слез глазами, но теперь она не плакала и не молилась более, только ждала смерти как избавления от своих страданий. Разбойник, некогда здоровый, а теперь исхудавший и блед-ный, больше похожий на скелет, обтянутый кожей, шипел что-то и вращал безум-ными глазами.
        На этих двоих отец Урбан не обращал ровным счетом никакого внимания, он смотрел на мать Луизы, он ловил ее взгляд, чтобы прочесть в нем страх и мольбу. Но она не удостоила его взглядом, она смотела поверх серой, орущей что-то тол-пы, поверх крыш домов на небо, на такое бескрайнее чистое и высокое небо, она не чувствовала уже боли в раздробленных конечностях, в изуродованном теле - вся эта боль, все эти страдания, вся эта толпа остались где-то далеко внизу, а она видела только небо. Вот высоко-высоко показалась птичка, и мать Луизы почув-ствала, что душа ее парит где-то там в вышине, вместе с этой птичкой, она виде-ла черные тучи, что шли с запада, в глубинах их блистали молнии, словно пред-вестники гнева на глупость и мелочность людскую... Но она не испытывала гне-ва, только гармонию и любовь, любовь к небу, к свободе...
        А отец Урбан трясся от гнева - если бы то было возможно, он заставил бы ее страдать еще долго, чтобы добиться того, чего он желал. Но он видел, что она была уже при смерти. Волосы ее теперь были белыми, как у старухи, а из уголка рта текла тоненькая струйка крови. В это время к нему подбежал один из инкви-зиторов и доложил:
        - Мы схватили уже нескольких подозрительных. Один пьяный даже сопротив-лялся, пришлось его заколоть. Но вот в дальней части площади происходит нечто странное, мы послали туда уже своих людей, но пока они туда доберутся...
        - Что же там происходит?
        - Двое всадников, ваше преподобие...
        
        * * *
        
        Антонио, сам не ожидавший от себя такой смелости, почти сразу же нагнал Луи-зу. Он ловко поймал ее коня под уздцы... В этот миг где-то вдалеке глухо проро-котал раскат грома, едва слышимый за ревом толпы.
        - Стой же, Луиза! - закричал он прямо ей на ухо. - Ты же не спасешь ее! Ты же только себя загубишь! Как ты не поймёшь! Ей не помочь уже! Луиза, прошу тебя!
        Луиза хотела оттолкнуть его в сторону, но в это время произошло сразу несколь-ко событий.
        Раздались чьи-то крики:
        - Держи их! Они заодно с ведьмой!
        Одновременно конь Антонио встал на дыбы, испугавшись чего-то, и не ожидав-ший того перегнувшийся к Луизе Антонио полетел на мостовую. Он расшиб себе руки и лоб, но в то же мгновение был уже на ногах и увидел, что какие-то люди столкнули с коня Луизу. Тут же толпа отхлынула и чуть не повалила обратно на мостовую Антонио.
        Кто-то заорал прямо на ухо Антонио, на него дыхнуло винным перегаром, его ударил кто-то... лица, спины, поднятые руки, сжатые кулаки, вонь потных тел и крики, стоны, смех, и плач - все это вдруг слилось в один клубок.
        - Луиза! - закричал он пронзительно и отчаянно из всех сил, но не было ему отве-та, и он не видел больше ее, она также как и он затерялась в толпе.
        
        
        Г Л А В А 3
        "ДОЖДЬ"
        
        
        Потеряв Луизу, Антонио испытывал самое настоящее отчаяние. Он расталки-вал людей, проталкивался сам не ведая куда, кричал, звал её - ответа не было.
        От духоты у Антонио закружилась голова, потемнело в глазах, и он чуть не упал на мостовую, где его непременно затоптали бы. Он не видел сожжения, только три столба черного дыма, что поднимались к небу, да отчаянный крик разбой-ника, который узнал мать Луизы:
        - Это она! Вот ведьма! Я не виновен... А-а-а-а...!
        Антонио вдруг вынырнул из толпы и оказался на длинной, пустынной улице; позади остались голосящая толпа, жуткий визг сошедшего с ума разбойника и Луиза.
        На глаза Антонио навернулись слезы, и несмотря на свою слабость, он хотел было повернуть, опять броситься в толпу на поиски своей возлюбленной, но в это время вновь прогрохотал гром, на этот раз значительно сильнее и ближе, в воздухе как-то разом посвежело, а толпа наполнилась новыми криками:
        - Дождь!
        - Да, ливень будет, самый настоящий ливень!
        - Да ты посмотри только, какие тучи-то нагнало!
        - Пошли отсюда, а то вымокнем все, как собаки!
        Толпа поспешно стала расходиться, улица, на которой очутился Антонио, на-полнилась народом, все они плотным потоком поспешно шли со стороны пло-щади, поэтому протиснуться туда для Антонио представлялось делом совер-шенно невозможным; он вжался в стену дома, напряженно вглядываясь в лица проходящих. Как их было много! Он не мог разглядеть всех, но он знал, что если Луиза пойдет этой улицей, он непременно, сразу же различит её в толпе. Но от-нюдь не Луиза привлекла его внимание, а четверо всадников, медленно едущие на черных конях. То были иквизиторы в своих черных одеяниях с капюшонами, скрывающими лица. Поспешно идущие люди раздвигались вокруг них, нередко это служило причиной падений и давок, так как люди шли очень плотной тол-пой, но не было ни ругани, ни драк - люди просто спешили поскорее пройти дальше, они все знали, что стоит этим всадникам только захотеть, и любой из них завтра окажется на костре.
        А всадники явно высматривали кого-то. Сердце Антонио, и так готовое вы-рваться из груди, от волнения забилось еще чаще - это его они высматривают! Страх охватывал его, и Антонио ничего не мог поделать с собой, он отвернулся к стене, но тут же понял, что так только привлечёт к себе внимание. Одинокая фигурка, отвернувшаяся к стене - да инквизиторы первым делом на него и обра-тят внимание!
        Он отпрянул от стены и влился в людской поток. Кажется, кто-то окрикнул его сзади... он опустил голову... Заметили его или нет, схватят его сейчас или нет? Удары сердца отдавались в висках, опять возникло головокружение... он шел и шел куда-то, слегка покачиваясь, не замечая даже, куда он идет, не замечая, что людской поток уже распался...
        Очнулся он в какой-то подворотне, когда на его разгоряченную голову упали первые капли дождя, а гром, словно раскат осадных орудий, прогрохотал где-то совсем близко. Он поднял голову и обнаружил, что всё небо затянуто черными, клубящимися тучами, освещаемыми отблесками молний. За первыми, редкими каплями, сразу же вслед за ударом грома дождь усилился, застучал по мостовой. Вновь сверкнула молния, раскатисто загрохатал гром, и на землю обрушились целые потоки воды, Антонио тут же промок до нитки, но он не обращал внима-ния, а только восклицал горестно:
        - Трус! Жалкий трус! Вот кто я, вообразил из себя героя, а сам бегу от первой же опасности! Я... трус, трус, только и думал, как спасти свою шкуру, а про Луизу и забыл!
        По опустевшим улицам текли уже ручьи, вода маленькими водопадиками спа-дала с крыш низких домов, а над всем этим стоял ровный гул водной стихии.
        Антонио со всех ног бежал по этим улочкам, прямо на бегу силясь вспомнить, каким путём он шел, но ничего он не помнил. Несколько раз на встречу ему по-падались запоздалые прохожие, попавшие под дождь. Одного из них он схватил за руку и закричал:
        - Где площадь?! Где площадь?!
        Человек, приняв его за умалишённого, вырвал свою руку, и ничего не отвечая, побежал дальше по улице.
        Антонио долго еще бегал по улицам, он не знал, куда бежит, и отчаяние все больше возрастало в нем. В конце концов, он без сил повалился бы в какую-нибудь лужу, но тут случай вынес его наконец на ту самую площадь. В первый миг он даже не узнал это место, ведь когда он был здесь в прошлый раз, пло-щадь была полна народа, теперь же она была совершенно пуста, и только у во-рот инквизиции, за кисеей дождя, виднелись вооруженные охранники. Три же-лезных столба привлекли внимание Антонио, дрова уже полностью прогорели, а угли были затушены дождем, но это было именно то место...
        Разбрызгивая воду в лужах, Антонио выбежал на центр площади, огляделся, и не увидев ту, за которой он так бежал, закричал:
        - Луиза!
        Крик его потонул в протяжном громовом раскате. Дождь шумел, потоки воды всё ниспадали из низких черных туч, и просвета было не видать.
        Он постоял некоторое время в молчании, потом уставши, понурив голову, мед-ленно поплёлся без всякой цели куда глаза глядят. Он не обращал внимания на дождь, да ни на что вокруг вообще не обращал внимания; теперь, когда Луизы не было рядом, когда он потерял её, всё было ему безразлично. Если бы в ту ми-нуту подъехали бы к нему инквизиторы и велели идти за собой, он не сопро-тивляясь пошел бы за ними. Эта мысль пришла ему в голову, и он решил даже, что так, быть может, было бы даже лучше - ведь если её схватили, он хотя бы увидит её перед смертью. А раз так - может, пойти самому и сдаться? "Нет!" - разом оттолкнул он эту мысль. - "Быть может, она еще на свободе! Да, скорее всего, на свободе, и я во что бы то ни стало должен разыскать ее!"
        "Но куда же мне теперь? Быть может, остановиться на каком-нибудь постоялом дворе?" Желудок его недовольно заурчал - только стоило ему вспомнить о трак-тире, как пришла мысль и о еде, ведь он с самого утра ничего не ел. "Всё, реше-но, остановлюсь в каком-нибудь дешёвом трактире, и каждый день буду прово-дить в поисках Луизы. Весь Рим обойду, а ее найду!" Этими мыслями он сам себя ободрил, и даже поднял голову, высматривая где-нибудь поблизости такой дешевый трактир. Он хлопнул себя по карману, по тому самому карману, где в мешочке лежали оставшиеся восемнадцать золотых мастера Карло. Карман был пуст. Антонио судорожным движением запустил руку в карман, обшарил его, потом то же самое проделал с другим карманом, и вообще ощупал и охлопал се-бя всего - единственный предмет, который остался у него теперь, был его кли-нок.
        "Когда же меня успели обокрасть? Когда я ехал на коне? Нет, невозможно, даже у самого ловкого вора такой фокус не прошел бы. Значит, позже, когда я свалил-ся с коня... Да, и коня у меня угнали, и без денег оставили... Что же теперь? Не-ужели возвращаться домой? Да как же я..."
        Опять тоска и отчаяние охватили Антонио, и тут он увидел в конце улицы, на которой он стоял и мок, промелькнула бегущая девушка; за пеленой дождя она показалась ему похожей на Луизу, и он сорвался с места, на бегу крича ее имя.
        
        * * *
        
        А что же Луиза? Вернёмся немного назад во времени, когда дождь еще не на-чался, а разгоряченная толпа на площади наблюдала сожжение. Кто-то столкнул Луизу с коня, но она ловко приземлилась на ноги и тут же набросилась бы на своего обидчика, но тут толпа отхлынула в сторону, и Луиза, которая не в силах была сопротивляться общему давлению, была отнесена в сторону. Она видела еще, как на её коня вскочил какой-то здоровяк, и разгоняя плетью толпу, напра-вил коня к боковой улице; другой, похожий на него здоровяк (возможно, они были братьями), завладел конем Антонио. Это были конокрады. Луиза хотела было закричать, чтобы их остановили, но тут увидела, как перед здоровяками прямо как из под земли выросли инквизиторы, они что-то повелели конокра-дам, и те покорно слезли с коней; тут же на них нацепили кандалы и повели в сторону тюрьмы. Толпа раздвигалась перед ними, отчего Луизу опять отнесло куда-то в сторону.
        Стон слетел с ее губ, когда она увидела три струйки дыма, поднимающиеся над столбами. До столбов было еще далеко, её вынесло куда-то на самый край тол-пы; она не видела сжигаемых, но она знала, что её мать стоит там у одного из столбов, она знала, что опоздала уже, знала разумом, но сердцем не верила; она всё надеялась, что своей брошью выкупит ее жизнь, она уцепилась за эту наде-жду, как тонущий с потерпевшего крушения корабля цепляется за плавающие в воде обломки судна. В этой надежде своей она черпала силы, и она рванулась вперед, расталкивая всех. И ее толкали, на нее сыпались удары, ругань, но она не обращала на них внимания, она с лицом, искажённым страданием, залитым слезами, рвалась всё вперед и вперед, проталкивалась, она была уже близко, эхом отдался в её голове крик горящего вора:
        - Вот она, ведьма!...
        Вместе с криком этим в лицо Луизе ударил тошнотворный запах горелого мяса, её всю аж передернуло от ужаса, и изо всех сил закричала она:
        - Матушка!
        Она была где-то совсем близко, она видела уже высокие языки пламени, кото-рые вздымались уже выше самих столбов, и с ревом выбрасывали вверх сотни искорок, что летели и извивались на фоне почерневшего неба. Тучи озарились вспышкой, и резко подувший свежий ветер принес первые капли приближаю-щегося дождя; над площадью повис полный адской боли нечеловеческий крик, или скорее визг разбойника, и резко оборвался на самой высокой ноте.
        И как только крик этот умолк, толпа рванулась назад.
        Луизу толкали, пихали, но она все еще проталкивалась вперед, платье ее теперь было изодрано, появились синяки и ссадины от сыплющихся на нее ударов.
        А потом никого не осталось. Удаляющийся шум толпы остался где-то за ее спи-ной, а она стояла напротив трех железных столбов, раскаленных теперь докрас-на. Костры уже догорали, но жар от раскаленных углей стоял такой, что подой-ти ближе чем на пять метров представлялось делом совершенно невозможным.
        Луиза, не веря еще в то, что её матушки нет больше, сделала еще несколько ша-гов; она была в таком состоянии, что не замечала даже адского жара, и лишь ко-гда волосы на голове ее задымились, готовые вспыхнуть в любую минуту, она вдруг поняла всё, и пронзительный, страшный вопль её повис над площадью, заставив вздрогуть многих:
        - МАМА!!!
        
        * * *
        
        - Что?! Вы слышали?! - отец Урбан встал как вкопанный у самых дверей тюрь-мы, куда он направился, спасаясь от надвигающегося дождя. - Нет, вы слышали этот крик?! Кого вы схватили, болваны?! Конокрадов да пьяниц каких-то, а на-стоящие злодеи остались на свободе! Немедленно схватить того, кто кричал сейчас!
        Инквизиторы высыпали на площадь. Но она была уже пустынна - Луиза, не в силах больше оставаться на месте, не столько от жара, ибо жара она вообще не чувствовала, сколько от охвативших ее чувств, она повернулась и побежала, ни-чего не видя перед собой. Поэтому, когда инквизиторы высыпали на площадь, она уже бежала по какой-то улице. В это-то время и ливанул дождь.
        Молнии сверкали над древним городом, они расчеркивали черное, клубящееся гневное небо над куполами прекрасных соборов и дворцов, над зелеными пар-ками, над опустевшими улочками, над площадью, на которой ежедневно совер-шались убийства, и толпа наблюдала эти убийства как некое представление и трепетала перед палачами. А могучая стихия всё не унималась, все небо было затянуто; теперь, казалось, день померк навеки, и бог, рассердившись на глу-пость и жестокость людскую, решил ниспослать на человечество второй все-мирный потоп.
        А в зале, где проходили допросы, всё было по-прежнему; свежий воздух, при-несённый дождем, не проникал туда, там по-прежнему было душно, а воздухе витали запахи гниющей плоти и крови. Раскаты грома едва доносились из-за толстых стен, а отблески молний едва видны были за узкими и грязными стек-лами под самым потолком.
        Отец Джилорамо прислушался к быстрым, гулким шагам, доносящимся из-за двери, и проворчал:
        - Это Урбан бежит, злой, видать, как черт! Уж я-то знаю эту его походку... Так, пиши, - обратился он к отцу Алькизе, - записывай, значит: библиотекаря Микеле суд святой инквизиции за хранение запрещённых дьявольских рукописей, за колдовство и связь с нечистым приговорил к сожжению на костре.
        Сказав это, он бросил ленивый, безразличный взгляд на едва живого, залитого кровью человека.
        - В камеру его! - крикнул он палачам.
        Вошел Урбан, широкими шагами прошел он через весь зал, не посмотрев даже на Микеле, у которого вместе с кровью и стонами изо рта вырывалось еще сла-бое:
        - Помилуйте...
        - Проклятье! - вырвалось из уст Урбана, когда он плюхнулся на свое место. Во-царилось молчание. После некоторых размышлений Урбан крикнул:
        - Ввести конокрадов!
        Через несколько мгновений у подножья стола ползали на коленях, заливались слезами и молили о прощении два здоровяка. Отец Урбан даже не смотрел на них, теперь ему безразлично было это простолюдинское раболепие, он почувст-вовал добычу покрупнее. Он рявкнул на конокрадов:
        - Кто были на конях?!
        - Мы бедные братья, - не понимая вопроса, лепетал один из них, - помилуйте, у нас больная мать-старуха...
        - Ах, вы значит так! Палачи, взять их!
        Братья зарыдали и с мольбой в глазах уставились на Урбана.
        - Ну, отвечайте, кто был на конях!
        - А, на конях, на конях, - зачастили они хором, по-прежнему ползая по полу, словно умалишенные, - на конях-то юнец был, да девка его молодая. Мы так сразу-то поняли, что они злодеи, мы ведь только помочь вам хотели...
        - Их описание, быстро!
        Отец Алькизе записал сбивчивые и неточные описания братьев. Как только описания были закончены, отец Урбан забыл про существование братьев, не слыша больше их мольбы.
        - Нет, эти пташки от меня не уйдут, - произнес он и стал размышлять вслух. - Эта упрямая ведьма, видать, приходилась этим юнцам матерью. Вот дочка-то её на площади не выдержала и заверещала, словно резаный поросёнок. Так, зна-чит, у городских ворот поставим наших людей с их описанием, но на это слиш-ком-то надеяться не приходится - они пройдут, пройдут, они хитрые, но и я хи-тер... Так-так, ну-ка привести ко мне Альберто, командира конников.
        Спустя минуту появился тот, за кем он посылал. Альберто был высоким, силь-ным человеком, воином. Он скривился от ударившей его в ноздри вони, с от-вращением бросил взгляд на залитые кровью орудия пыток и поклонился "свя-тым отцам", которым он по приказанию короля должен был служить.
        - Ты помнишь, где схватили ту ведьму? - обратился к вошедшему Урбан.
        - Да, помню, - громко, с плохо скрываемым презрением, гордо подняв голову, отвечал Альберто.
        Урбану не понравился этот тон, и про себя он решил рассчитаться в дальней-шем с командиром конников. Но теперь он промолвил:
        - Хорошо, раз так. Вот тебе мой приказ: сегодня пошлёшь одного из своих людей вместе с двумя конями, которые нам остались от преступников. Пусть человек этот объездит все деревни окрест тех мест и выяснит, чьи это кони. Пусть оде-нется он как простой крестьянин и говорит, что коней этих он нашёл на дороге неподалёку от тех мест и вернет хозяину за небольшую плату, если тот назовет небольшую примету одного коня. У него проседь на спине, а иначе без приметы первый встречный возжелает завладеть конем, нам же нужно выявить настоя-щего преступника. Пусть твой человек запомнит хозяина коней и узнает, где он живет. Как вернётся, так доложишь мне. Ну, а там уж мы засаду устроим и схва-тим этих юных птенчиков, - усмехнулся он.
        Альберто поспешил откланяться и побежал к выходу.
        Один из палачей обратился к Урбану:
        - Что с этими? - он кивнул на лежащих на полу братьев-конокрадов.
        - А, этих... - Урбан смотрел на удаляющуюся фигуру Альберто, - этих двоих бро-сить в камеру вместе с мертвыми. Там они проведут свои последние дни.
        Он усмехнулся, видя, как передернулся от отвращения капитан конников, и ре-шил, что непременно заставит его ползать на коленях и молить о быстрой смер-ти.
        
        * * *
        
        Антонио догнал девушку, которую издали принял за Луизу. Он схватил её за плечо, повернул к себе - он ошибся, это была не Луиза. Теперь Антонио в пол-ном отчаянии брёл под дождевыми потоками. Он ничего не видел и не замечал вокруг, он не знал, куда идет, просто переставлял ноги. В голове его рождались и тут же затухали какие-то несвязные мысли. Он покачивался, словно пьяный, часто спотыкался о выступы на мостовой, один раз даже растянулся в грязной луже, отчего одежда его стала похожа на рванье какого-нибудь беспризорника. Лицо его, впрочем, тут же было очищенно дождевой водой.
        А молнии всё сверкали над древним городом, проливной дождь - настоящий ливень (благо что еще без града) и не думал утихать. Улицы, по которым шел Антонио, совсем опустели, иногда лишь попадались запряжённые кони или во-лы, мокнущие под дождем.
        Антонио так и не заметил, как вышел к городским воротам (тем самым, через которые несколько часов назад он проезжал вместе с Луизой), не заметил, как и прошел их. Никто его не остановил, никто даже не обратил на него внимания, так как указ Урбана о задержке всех мало-мальски подходящих под описания братьев-конокрадов еще не был известен стражникам.
        Антонио довольно долгое время брел по древнему тракту, и неизвестно еще, как далеко бы он забрёл, если б не карета, которая чуть его не задавила. Карета эта, запряженная двумя холеными, теперь перепачканными в дорожной грязи, белыми лошадками, неслась в сторону Рима. Кучер не жалея стегал лошадей, и они неслись во весь опор. Антонио еще издали услышал его крики и стреми-тельно нарастающий топот лошадок, но почему-то он подумал, что к нему это не относится. Потом его что-то с силой ударило в бок, и в тот же миг сильный удар хлыстом огненной дугой прошелся по его спине. Антонио вскрикнул, упал и тут же вскочил, оглядываясь по сторонам широко раскрытыми глазами, точно человек, только что грубейшим образом разбуженный.
        Карета уже удалилась на приличное растояние, но над дорогой всё ещё слы-шался громкий, хриплый голос кучера, кричащего:
        - Пьяный болван! Так и лез под колеса! Вот я б его задавил, а потом отвечать за это рванье!
        Антонио некоторое время простоял на месте, он медленно поворачивался, ог-лядывая окрестности. Он видел Рим - за дождевой пеленой проступали очерта-ния опоясывающих его стен, где-то совсем далеко скорее угадывались купола величественных храмов и дворцов. С омерзением вспоминал Антонио все пе-режитое им в великом городе. Посмотрел он по сторонам тракта на поля вино-градника, тянущиеся до самых холмов, и почувствовал сильный голод, к тому же он озяб под дождем, и теперь его тело сводила дрожь.
        Сначала он хотел пойти к крестьянскому домику, крыша которого виднелась среди кустов шагах в двухстах от дороги, но потом передумал. После всего, что он видел в тот день на площади, он как-то разуверился в людях. Теперь все они, кроме Луизы, мастера Карло и немногих друзей и знакомых, представлялись ему жестокими, безжалостными, или же попросту тупыми и жалкими созданиями. Потому он и не пошел к крестьянскому домику, а пролез меж перекладинами окружающего поле заборчика и побежал меж ровно посаженных виноградных кустов в сторону развалин античного храма, которые виднелись вдали, почти у самых холмов.
        
        * * *
        
        Вечерело. Дождь стучал по крыше деревенского дома, гремел гром. Отец моло-дого Марко только что вернулся от мастера Карло, из которого он безуспешно пытался вытянуть, по какому такому делу его спокойный Антонио сорвался вдруг в Рим, да еще вместе с молодой красавицей, которую никто в этих краях раньше никогда и не видел. Теперь он, задумавшись, грелся у камина, время от времени поглядывая на свою жену, что хлопотала за приготовлением ужина.
        В это время с крыльца раздались быстрые шаги, и вот в комнату вбежал Марко. Лицо его было встревоженно. Он воскликнул:
        - Отец, там на улице какой-то человек привез двух коней. Говорит всем, что нашел их на дороге. Ты иди посмотри, кажется, я узнал нашего Проседого!
        - Да что ж за беда-то приключилась! - отец Марко выскочил на залитую дождем деревенскую улицу. Тут же, неподалеку от своего дома, он увидел всадника, ко-торый держал на привязи рядом с собой двух коней. Конечно же, отец Марко узнал Проседого по белой полоске на ноге, которую Урбан не заметил.
        Он подбежал к человеку и сказал:
        - Это мои кони. Но как они попали к вам?
        - Сначала скажи мне особую примету одного из этих коней, чтоб я вправду знал, что это твой конь.
        - Да могу хоть десять назвать. Вон у Проседого на ноге белая полоска, да еще маленькое пятнышко во лбу, да еще проседь на спине, потому так его с рожде-ния и назвали, да еще...
        - Ну все, довольно, теперь я вижу, что это твой конь, можешь забирать его.
        - Ну да, да. Но вы-то к нам в дом проходите, сейчас хозяйка как раз ужин накро-ет. Вы нам все за столом и расскажете, где нашли... Ох, что-то нехорошее у меня предчувствие, приключилось что-то с Антонио... Ну что же мы стоим здесь, мокнем, вы проходите к нам в дом, согреетесь там, винцом вас попотчую, ну а коня вашего сейчас в стойло отведу.
        Человек на коне ничего не ответил на его приглашения, но зато спросил:
        - Выходит, вы знали этого Антонио?
        - Как же, как же, он ведь приемный сын мастера Карло. Кстати, замечательный человек этот мастер Карло, когда еще в младенческом возрасте сын мой забо-лел...
        - А где живет этот самый Карло?
        - Там, на холме, вон видите, вон за тем выступом его дом скрывается... - тут го-ворящий осекся, так как вспомнил, что Карло просил его как-то не говорить вся-ким проезжим, если его будут спрашивать где он живет, поэтому он поспешил добавить:
        - Вообще-то он человек старенький и не любит неожиданных гостей, поэтому если вы решили к нему наведаться, так сначала переночуйте у нас, а я завтра с утречка схожу и его о вас предупрежу.
        Всадник промолчал и развернул своего коня, собираясь уезжать.
        - Да куда же вы?! Постойте! Вы ведь даже не сказали, где коней моих нашли!
        - На дороге! - всадник уже удалялся.
        - А Антонио и Луизу вы там не видели!? - закричал ему вслед отец Марко.
        - Нет, не видел!
        Спустя несколько мгновений перешедший в галоп всадник скрылся за завесой дождя.
        - Зря вы так с ним разоткровенничались, батюшка, - сказал Марко, который все время разговора стоял на крыльце и прекрасно все слышал, - не понравился мне этот человек. Что-то он у себя на уме нехорошее держит, опять-таки подозри-тельно, что он даже денег не взял, а как узнал, где мастер Карло живет, так и со-рвался куда-то... кажется, в Рим.
        - Что-то ты больно подозрительный стал - это старик Карло что ль тебя так нау-чил? - проворчал он ему в ответ. Впрочем, он сам злился на свой длинный язык, теперь и ему всадник казался подозрительным.
        - Батюшка, я к мастеру Карло сейчас сбегаю и все ему расскажу.
        - Да что ты, смеркается уже, дождь вон как после полудня начался, так и льет не переставая! Прямо всемирный потоп! Пошли, пошли в дом, нечего по ночам бегать, да и ужин остынет.
        - Да что ужин! Тут такие дела!
        - Ну какие такие дела?
        - Как?! Антонио пропал, да всадник этот...
        - Вот потому-то и не надо тебе тревожить старика, - рассудительно говорил отец. - Я-то его знаю, он ведь как листик осенью, вроде крепко еще держится на ветви, а стоит ветру посильнее подуть, и не выдержит, и слетит. Я все это к то-му, что не надо его так тревожить, вот если Антонио не вернется завтра...
        - Нет, батюшка, вы и так уж сегодня немало лишнего наговорили. Я скоро вер-нусь...
        И Марко, разбрызгивая лужи, скрылся в сгущающихся раньше обычного в тот день сумерках.
        Он взбежал на холм, где его приближение почувствовал Гром, и разразившись громким лаем, выбежал навстречу. Он, впрочем, тут же признал друга Антонио и залаял уже совсем по-другому, радостно и приветственно замахал хвостом, он словно бы ожидал вестей о своем молодом хозяине. У самой двери он замолчал, и словно желая что-то сказать, поглядел на Марко.
        Что хотел сказать умный пес Марко понял, как только вошел в дом. Мастеру Карло нездоровилось, он простудился и теперь сидел, слабо покашливая, у ка-мина. Он внимательно выслушал сбивчивый рассказ Марко, ни разу его не пе-ребил и даже никак не выразил своего волнения, но когда рассказ был закончен, он вскочил вдруг и быстро заходил по комнате, досадливо восклицая:
        - Говорил же я твоему отцу, чтоб почаще держал свой язык за зубами! Вот те-перь дождались, пришла беда! Он ведь вернется еще, этот всадник, и быть мо-жет, не один! Но что же случилось с Антонио?... Хотел бы я это знать, плохо дело, плохо. Здесь ведь замешана инквизиция...
        - Инквизиция! - испуганно воскликнул Марко.
        - Ох, плохо дело, - не слыша его восклицал Карло, - чую беду! Зря, зря твой отец рассказал этому всаднику про меня, да ладно, теперь уж сказанного не воро-тишь...
        - Они что, придут за вами? - Марко сам испугался своего вопроса.
        Карло, кажется, вообще ничего не слышал, он полностью погрузился в размыш-ления, потом промолвил медленно и с расстановкой:
        - Вот что я тебе скажу, Марко: Антонио и Луиза сейчас на свободе. Инквизиции пока достались только их кони, но они пронюхали как-то где искать хозяина этих коней... Да, конечно же, они запомнили, где схватили мать Луизы! Вот те-перь все становится ясно. Значит так, Марко, ты хоть ночи не спи, а пойди встреть Антонио, когда он будет возвращаться из Рима, и скажи, чтобы он к на-шему дому и близко не подходил, здесь его будет ждать засада.
        - Выполню, все как вы сказали выполню, вы только не волнуйтесь, я и ночей спать не буду, а его непременно подкараулю и все как вы велели передам!
        - Ну вот и спасибо тебе. А теперь ступай.
        Марко уже у двери остановился, и повернувшись, спросил:
        - А вы-то как же?
        Карло уселся в свое кресло у камина и со вздохом сказал:
        - А что я... я остаюсь. Я совсем захворал, ослаб, мне уж от них не убежать. Ну ступай, ступай.
        Когда Марко вышел, Гром, опустивши хвост, подошел к мастеру Карло и поло-жил ему голову на колени.
        
        * * *
        
        В то время как мастер Карло, задумчиво глядя в пламя камина, гладил Грома, Антонио, уставший и голодный (разве наешься одними только виноградными гроздьями?), растянулся на земле в маленькой, весьма уютной, сухой пещерке среди развалин древнего храма. Он продрог, и теперь то и дело чихал, тело его сводила дрожь, он развел бы костер, но под рукой не было кремня. Он повер-нулся на бок и смотрел широко раскрытыми ничего не видящими глазами в темный проход, за которым шумел дождь, и время от времени вспыхивали мол-нии, освещающие контуры трепещущих на ветру кустов виноградника. Антонио находился в каком-то странном состоянии между сном и реальностью, он не воспринимал окружающей его обстановки, а перед глазами его все еще мелькали образы той ужасной, безумной толпы, в которой он потерял Луизу. Он все вспоминал ее и как бы не верил, что ее нет больше рядом с ним... Антонио был натурой впечатлительной и всю жизнь до этого дня провел спокойно, никаких происшествий, больших чем неожиданная болезнь коровы, которую быстро из-лечил Карло, он не знал в своем доме. За прошедший же день он пережил слиш-ком
многое, во много раз большее, чем за все предыдущие годы, да еще этот дождь, под которым он мок несколько часов - от всего этого он пребывал в эти минуты почти что в забытьи. Шум дождя только убаюкивал его, и он почти полностью уже забылся, как неожиданно громкие голоса заставили его вско-чить. Паническая мысль пульсировала в его воспаленном мозгу - инквизиторы!
        Молния расчертила затянутое тучами небо и высветила приближающиеся к его убежищу фигуры; лишь краткое мгновенье видел их Антонио, но показалось ему, что все они облачены в черные одеяния с низкими капюшонами, скрывающими лица. Он не подумал даже, что в ночи все фигуры кажутся черными, а натяну-тые на голову капюшоны или какие-то накидки служат для прикрытия от дождя. Он же уверовал, что это именно инквизиторы, как-то узнав о его убежище, шли теперь за ним.
        Он приметил в углу пещеры широкую щель - то был пролом в стене храма, на которой осталась еще роспись, изображающая птиц. В эту-то щель и юркнул Ан-тонио в то самое мгновенье, как перая фигура шагнула в пещеру. Раздались голо-са, пока еще ничего не значащие для Антонио, он хотел только спрятаться, и за-бивался все дальше и дальше в темный пролом. Так он упал в какое-то углубле-ние, заполненное водой. И тут же прогремел мужской бас:
        - Есть тут, что ль, кто?! Ну, отзовись, тебе худо не сделаем!
        Вслед за тем раздался женский голос:
        - Что ты кричишь, Кипарис? Нет здесь людей, а иначе было бы кострище. Так, наверное, крысы шумят.
        Еще один голос, на этот раз молодой девушки, возвестил:
        - Быть может, здесь обитают духи? Ведь это древние развалины, и наверное, проклятые души давно умерших томятся здесь...
        - Замолчи, Виктория, замолчи! - опять прогремел мужской голос. - А то накли-каешь еще нечистого на нашу голову! Займись-ка лучше вместе со своей мате-рью приготовлением ужина!
        Теперь-то уж и Антонио понял, что эти люди к инквизиции не имеют никакого отношения. И все же он боялся покинуть свой угол, там он сидел в полной тем-ноте по пояс в холодной воде, не смея ни пошевелиться, ни громко вздохнуть. Он слышал, как разводили костер; потом, когда мокрые ветви наконец затреща-ли от пожирающего их пламени, до Антонио долетели запахи готовящихся ку-шаний. Они как наяву вставали перед его глазами - вот жареная индюшка, при-правленная какими-то травами, вот поджариваются медовые лепешки, вот за-звенело разливаемое по кружкам вино...
        Антонио стоило немалого труда, чтобы остаться на месте, желудок его бурчал, так что ему удивительным казалось, что люди эти до сих пор не услышали этого бурчания. Прислушавшись к неспешному разговору, в котором обсуждалось, ка-кая приправа лучше подходит для индюшки, он не стерпел и осторожно, стара-ясь не шуметь, выбрался из лужи, так же осторожно он выглянул в пещерку. И вот что он там увидел:
        Оказывается, в его недавнем убежище разместилось теперь семейство цыган. Всего их было трое: глава семейства, названный Кипарисом, был крупным, мус-кулистым мужчиной с черными вьющимися волосами. Нижняя часть лица его заросла недельной щетиной, также виден был старый, глубокий шрам, что рас-секал его лицо. Сейчас он был весел и смеялся над какой-то шуткой, сказанной его женой - цыганкой одного с ним возраста, еще красивой женщиной с такими же черными, красивыми волосами, как и у ее Кипариса; правда, одеты они бы-ли бедно (впрочем как и все цыгане). Тем временем, ужин был окончен, и Ки-парис вытащил откуда-то гитару и обратился к своей жене:
        - Давай-ка, Розалия, споем...
        Договорить он так и не успел, так как вдруг послышался тихий и испуганный девичий голос:
        - Смотри, папенька - вон призрак! Вон, в темноте его глазищи блещут!
        Антонио вздрогнул и только тут увидел молодую, худенькую девушку, которая до этого сидела в тени, а теперь схватила за руку своего отца и указывала на Ан-тонио!
        Тут Антонио сообразил, что отблески пламени могут отражаться в его глазах...
        Кипарис вскочил на ноги, выхватил длинный изогнутый кинжал, похожий на турецкий ятаган, и воскликнул грозно:
        - Сейчас я разберусь с этим "призраком"! А ну, вылезай сюда, кто бы ты ни был, и не смей убегать, мой нож быстр и меток!
        Антонио вылез из тени... Розалия и молодая девушка испуганно вскрикнули, так как Антонио действительно походил на какого-то ожившего мертвеца или злого духа, был он весь грязный, мокрый, на изможденном и перепачканном лице лихорадочно блистали глаза, к тому же он слегка покачивался, словно пья-ный. В свете костра все это производило странное впечатление...
        Кипарис возвышался над ним, внимательно его разглядывая, свой кривой нож-ятаган он не спешил убирать. Наконец он спросил грозно:
        - Кто ты такой?
        Антонио назвался.
        - Так почему ты забился в эту дыру? Почему ты подглядывал за нами? Быть мо-жет, ждал, пока мы заснем, чтобы ограбить потом?!
        - Нет, в мыслях у меня такого не было, - устало замотал головой Антонио и плюхнулся на землю рядом с костром, потом промолвил, едва ворочая губами. - Дайте мне поесть, я с утра ничего не ел, устал и сейчас ничего не смогу вам рас-сказать...
        Кипарис хмыкнул и уселся на свое место, приговаривая уже вполне добродуш-но:
        - Опоздал ты к ужину, вот лучше б чем там в луже сидеть да на нас из темноты пялиться, вылезал бы сразу. Ну, на твое счастье у нас еще еда осталась. Викто-рия, подай молодому человеку, - обратился он к девушке, которая боялась духов и приведений.
        Теперь ее испуг прошел, а на смену ему пришла жалость и сострадание к изму-ченному Антонио, который сидел, уставившись в пламя костра, и бормотал себе под нос что-то.
        Ему подали остатки индюшки, несколько лепешек и кружку вина. Вопреки ожи-даниям, Антонио ел вяло - индюшку он так и не доел, прожевал одну лепешку, зато вино выпил залпом и попросил еще. После вина голова его посвежела и сон отступил, а вот тоска и волнения о потерянной Луизе только усилились. Он сидел бледный, с широко раскрытыми глазами, в которых стояли слезы.
        - Ну, поел, а теперь давай рассказывай, что за беда с тобой приключилась! - по-требовал Кипарис.
        Антонио рассеянно и удивленно посмотрел на него, словно только что увидел, вздохнул и опять перевел взгляд в пламя костра, где трещали мокрые ветви, подбрасываемые Розалией.
        Антонио начал свой рассказ. Говорил он не спеша, иногда останавливаясь, по-гружаясь в воспоминания, иногда вздрагивая от пробирающей его тело дрожи, несмотря на то, что он вплотную придвинулся к пламени, так что на лбу высту-пил пот. Он рассказал все о своей жизни в доме мастера Карло, о том, как он учился у него художественному ремеслу и врачеванию, как однажды встретил на холме Луизу. Он не сказал только, что случилось это лишь сутки назад, так как ему казалось, что прошло уже много-много времени. Он говорил с жаром, совсем забывшись, он поведал этим цыганам все свои чувства, которые испы-тывал к ней, все свои переживания, рассказал и как потерял он ее в толпе, и как бегал потом под дождем по римским улочкам, как звал ее.
        Потом он резко замолк на полуслове, тяжело дыша, словно он долгое время бе-жал. Рассказ отнял у него остатки сил и ему сделалось совсем дурно, он провел дрожащей рукой по лбу и откинулся на спину.
        Словно из другого мира слышался ему голос Розалии:
        - Несчастный юноша! Тяжело ему, страдает он, бедненький! Ах Кипарис, если бы не испугались наши кони какой-то тени в ночи и не перевернули нашу по-возку на дороге, так и не встретили бы мы его! Да вот беда-то, все наши лечеб-ные настои остались в телеге. Кипарис, ты что ль сбегай туда. Да проведай, как там Ян наше добро сторожит. Промок небось, бедняжка, ты его сюда зови, пусть настои несет, а сам за него покарауль!
        Кипарис вскочил и бросился в ночь, где сверкали молнии и грохотали громо-вые раскаты.
        
        * * *
        
        
        Мало кто решится выйти на тракт в ночную пору - если люди и ходили в такое время, то только большими групами, освещая себе дорогу факелами и держа клинки наготове . Всем хорошо была известна жестокость разбойников Луки-одноглазого, они грабили всех подряд, а красивых девушек уводили к себе; тех же, кто смел им сопротивляться, без жалости резали. В ту ночь дорога на всем своем протяжении была пуста, лишь вспышки молний на краткие мгновенья освещали ее, меж ними же тракт был погружен в кромешную тьму. Одна одино-кая фигурка шагала со стороны Рима - то была Луиза. Она словно кошка хорошо видела во тьме и потому ни разу еще не сошла с пути. Она не обращала внима-ния на дождь, который лил на нее уже несколько часов; состояние, похожее на то, в котором пребывал Антонио, охватило и ее, она так же тяжело переживала потерю своей матушки, как и Антонио ее потерю, только в сердце Антонио жи-ла еще надежда, что он встретит ее, Луиза же знала, что потеряла свою матушку навсегда, разве что после смерти они встретятся вновь. По мокрому лицу ее вместе с дождевыми каплями катились и слезы.
        Неожиданно в темноте раздался приветливый, негромкий голос, обладатель ко-торого явно старался говорить как можно более мягко, чтобы не испугать Луизу:
        - Не бойтесь меня, девушка. Я не разбойник, я цыган, а зовут меня Ян. Постойте, не проходите, давайте поговорим немного, я сыграю вам на гитаре и спою, я знаю много песен! Остановитесь, а то мне так скучно - представляете, наша те-лега здесь перевернулась, вот меня и оставили сторожить наше добро! Но куда же вы?! Неужели вы не остановитесь и не послушаете моих песен? Потом жа-леть будете, у меня ведь замечательный голос!
        Луиза слышала его слова, но не понимала их смысла, так как ничего они для нее не значили - слишком глубоко было ее душевное страдание, и она не ведала, куда идет, а шла, просто переставляя ноги.
        
        Г Л А В А 4
        "ПЛАМЯ ЛЮБВИ, ПЛАМЯ НЕНАВИСТИ"
        
        Наступило утро. Еще не раскрывая глаз, Антонио услышал трель соловья где-то совсем рядом. Он открыл глаза и вдохнул полной грудью свежего воздуха. Он чувствовал себя замечательно, ушла боль и усталость. Да он готов был сорваться сейчас и помчаться на поиски Луизы! С благодарностью посмотрел он на цы-ган: Кипариса теперь не было, он сменил у телеги Яна - молодого, загорелого парня с такими же черными волосами, как и у всех остальных цыган. Антонио вздохнул еще и уловил в воздухе тонкий запах настоев, которыми его лечили, когда он был в забытьи.
        Розалия и Виктория готовили легкий завтрак, разливали козье молоко. В то же время Ян, наигрывая что-то на гитаре, говорил Виктории:
        - Вчера-то ночью, как я телегу нашу сторожил, слышу - идет кто-то. Ну, пригля-делся я, вижу - девушка молодая. Удивительное ведь дело, в такое-то время, в такую-то погоду, идет одна под дождем, в темени кромешной да ничего не бо-ится! Ну что, я ее окрикнул, хотел ей сыграть что на гитаре - так все ж веселее чем одному, - проговорил он, несколько обиженно поглядывая на Викторию, - но она прошла! Прошла и внимания не обратила, словно глухая, а быть может, испугалась меня?!
        Антонио подумал было, что то, быть может, была Луиза, но тут же оттолкнул эту мысль, уж слишком она почему-то показалась ему невероятной и несбыточ-ной. Зато он чувствовал благодарность к этим людям, накормившем и излечив-шим его от болезни. Поэтому он промолвил:
        - Спасибо вам, добрые люди! - чем заставил всех вздрогнуть, никто ведь не видел, что он проснулся.
        Розалия улыбнулась и протянула ему несколько лепешек и чашку молока. На этот раз Антонио набросился на еду - он съел все лепешки и попросил еще. Ян даже удивился, приговаривая:
        - Да ты, я смотрю, барана съесть готов, дорогой друг!
        Антонио хотел что-то ответить, но рот его был набит, поэтому он смог только что-то промычать, чем вызвал улыбки.
        Потом уже, когда завтрак был закончен, он проговорил:
        - Я вас должен отблагодарить! Вы добрые, хорошие люди, не знаю, что было бы со мной без вас. Но мне нечем вас вознаградить, так как все мои деньги укра-ли... - тут он омрачился, вместе с воспоминанием об украденных деньгах на-хлынули и другие, но помолчав немного, он улыбнулся, словно бы сам себя ободряя, и сказал:
        - Теперь я возвращаюсь домой. Если она жива (он имел в виду Луизу), то скорее я найду ее там, чем в этом грязном городе ! - он имел в виду Рим, и был прав лишь отчасти, так как видел только самое мерзкое, что было в нем, но не видел прекрасных храмов и дворцов, старинных садов и парков, да и то, что он видел, было словно бы омрачено пеленой отчаяния и боли. - А мастер Карло, навер-ное, волнуется - старенький ведь все-таки человек, нельзя ему так волноваться, - продолжал он.
        - Ладно, пора нам собираться, а то Кипарис небось нас на дороге уж заждался! - промолвила Розалия, а Виктория добавила:
        - Поехали с нами, Антонио, мы довезем тебя до поворота на дорогу к твоему дому, а там, может, и сами туда повернем.
        Ян усмехнулся и сказал:
        - Мы ведь, цыгане, люди вольные, ни от кого не зависим. Это вы люди осед-лые, словно бы привязанные к какому пяточку земли, все время на нем крути-тесь, вертитесь, для нас же весь мир - как дом родной. Катит телега, дорога вьется, города, селенья мелькают, страны, государства мы проезжаем, везде сча-стья ищем, да людям стараемся помогать. Вот Виктория, жена моя...
        - Как жена?! А я почему-то думал, что вы брат и сестра, - удивился Антонио.
        - Муж и жена. - повторил Ян. - Так вот, я хотел сказать, что когда родит моя Виктория мне первенца - и он, первенец наш, будет жить как мы. И будет ему домом вся земля господня, а крышей небо голубое, - проговорил он мечтатель-но. Виктория смущенно улыбнулась и положила ему руку на плечо.
        Потом они оставили развалины храма и вышли под то самое голубое небо, о котором говорил Ян. Дождь ведь прошел, тучи снесло на восток и наступило яркое, свежее, красочное утро. Небо чистое-чистое, отливало голубизной, на нем не было ни единого облачка, на каждом листике, на каждой ягодке вино-градников в бессчетных капельках блистали трепещущие словно живые свет-лячки - отражения восходящего солнца. Соловушки, весь прошлый день проси-девшие в укрытиях, теперь не умолкая распевали трели своими прекрасными голосами, в воздухе летали птицы, неподалеку прогудел шмель. Ну разве можно было в такие минуты, под сводом небес, среди этой яркой, свежей природы, рядом с такими замечательными, добрыми, открытыми людьми думать или вспоминать о чем-то мрачном и жестоком? Вот и Антонио простодушно улы-бался, оглядываясь по сторонам. И так ему хорошо вдруг сделалось, так свобод-но, так просторно, что он, как маленький ребенок, вдруг сорвался с места и вприпрыжку побежал в сторону дороги. И так светло да хорошо на душе ему было, так легко ему все казалось в те минуты, так неестественна казалась ему печаль разлуки,
что он верил, что непременно - да, именно непременно, встре-тит сейчас Луизу, ведь она где-то в этом доме, который создал мудрый и пре-красный творец для всех существ, больших и малых, под бесконечно высоким куполом которого он мчался теперь, улыбаясь и смеясь беспричинно, на бегу срывая виноградины и запихивая их в рот, или же попросту отбрасывая их в сторону. Это юное сердце его, так много настрадавшееся, так много пережившее накануне, пыталось найти утраченное счастье. Не могло его сердце и его душа пребывать больше в унынии, теперь в нем хлестала энергия, он хотел жить, хо-тел радоваться, хотел быть свободным, хотел петь трели, как эти соловьи, рисо-вать полотна и любить, любить всех как братьев и сестер, и лишь одну больше всех их, ее одну - Луизу! Он не помнил уже о своем недавнем презрительном и подозрительном отношении ко всем людям, а инквизиторов словно не сущест-вовало - они остались где-то далеко, в городе, в который он никогда не намерен был больше возвращаться.
        
        * * *
        
        Но Урбан помнил о нем, помнил и о Луизе. Он ведь видел их в день сожжения на площади, видел он их правда издали, с другого конца площади, но он сразу приметил этих двоих. Как же они выделялись из толпы! И даже издали, даже не разглядев их лиц, Урбан почувствовал это, почувствовал, что никогда раньше не попадалась к нему такая добыча! А какой болью душевной, какой глубиной, какой ненавистью к мучителям был наполнен тот крик, который издала Луиза, когда поняла, что матушка ее сожжена! Урбан ведь хорошо научился разбирать-ся в человеческих характерах, даже в душах людских, он читал это по их голо-сам. И он искал более упрямых жертв - тех, которых сломить труднее, те же, что сдавались сразу, как братья конокрады, в последнее время совсем не интересо-вали его - нет, он искал упрямцев, людей гордых, сильных духом - вот сломить их волю представлялось ему величайшем наслаждением, которое он мог полу-чить в жизни. А сколько силы душевной, сколько чистоты, сколько ненависти, сколько непокорности судьбе, сколько жизненной силы и стремления к жизни смог уловить Урбан в том Луизином крике! Как он возжелал
сломить теперь ее и того юношу, который был с ней! Теперь он думал только об этом, только этого и желал.
        Вот почему он так обрадовался, когда вошел Альберто с докладом о том, что нашли тот дом, в котором жил Антонио. Урбан даже не обращал внимания на взгляд Альберто, который с откровенным презрением и неприязнью смотрел на верховного инквизитора, морщась при этом от вони. Тогда Урбан, еще не дос-лушав его, вскочил из-за стола, оставив отцов Джилорамо и Альвизе вести все дела на тот день, возвещая:
        - Я сам, вместе с конниками, скачу туда! Это слишком крупная добыча, чтобы я доверил ее тебе, Альберто! Там, возможно, придется применить ум и хитрость, а ни того, ни другого, как мне известно, Альберто, ни у тебя, ни у твоих людей нет!
        Альберто побледнел от этого оскорбления, которое он получил от человека, ко-торого он считал безмерно низким и гадким, он едва сдержался, чтобы не выго-ворить все, что он думает о нем и о всей инквизиции. Только вопль очередной жертвы заставил его смолчать. А Урбан уже бежал вон из зала, вот он уже на улице, с наслаждением вдыхает свежий утренний воздух!
        И странно - в то же время, как Антонио, наполненный светом, с горящим юным сердцем бежал вприпрыжку, словно ребенок, среди виноградников, отец Урбан так же (разве что не вприпрыжку, что было бы просто-напросто комич-но) бежал, позабыв о всей своей обычной солидности к коням, на бегу отдавая указания. И он позабыл обо всем, и в его черством сердце бушевало пламя, но господи! Какая же разница была между этим бесконечно низким, подлым и пус-тым человеком и Антонио, который в те же мгновенья готов был любить весь род людской, всех созданий - всех, кто жил в этом огромном, бесконечном до-ме, созданном творцом. Урбан же никого не любил, ему неведомо было такое чувство, он мог ненавидеть, мог презирать, мог причинять боль и страдания, мог заставлять ползать перед собой на коленях, но любить он никогда никого не мог, и оттого он был более жалок и ничтожен, чем последняя пьянь из подво-ротни, хоть и представлялся он сам себе человеком великим.
        
        * * *
        
        Катится по тракту цыганская повозка, запряженная двумя черными сильными лошадьми. Вздрагивает она иногда на ухабах, поскрипывают слегка колеса... Антонио сидел в задней части повозки, перевесив ноги через край и разгляды-вая остающуюся позади дорогу. За его спиной, в глубине фургона, сидели Вик-тория с Розалией и о чем-то болтали, Кипарис же правил лошадьми, а Ян был с ним рядом.
        Антонио вдруг встрепенулся - он увидел девушку, сидящую на большом камне у обочины. Она опустила голову и закрыла лицо ладонями, но он узнал ее по во-лосам - это была Луиза! Антонио хотел выкрикнуть ее имя, но от волнения у него перехватило дыхание, и вместо крика сорвался какой-то радостный стон. Тут он испугался, что повозка уедет сейчас, а Луиза так и останется сидеть на обочине. Поэтому он соскочил с повозки, не слыша уже, что Виктория и Роза-лия за его спиной кричали:
        - Стой, Антонио! Куда же ты?!
        Но их крики встрепенулась Луиза (а это была именно она). Спустя какое-то мгновенье она упала в объятия Антонио и залилась слезами, в этих слезах и го-ре по матушке было, и счастье, что рядом с ней теперь был человек, которого она уже не чаяла увидеть. Она хотела что-то сказать, но не могла, она залива-лась слезами, Антонио тоже плакал. Он всегда стыдился своих слез, так как счи-тал, что не к лицу мужчине плакать, но теперь он плакал, несколько не стыдясь, даже находя какое-то счастье в том, что мог переживать так же глубоко, как Луи-за, чувствовать в душе то же, что и она...
        Повозка тем временем остановилась, и четверо цыган издали наблюдали за Антонио и Луизой:
        - Вот двое молодых влюбленных, - проговорила Розалия, - их теперь ничто до смерти не разлучит, так они любят друг друга, или я ничего в таких делах не по-нимаю.
        - Кажется, я эту девушку вчера на дороге видел, - проговорил Ян.
        - Несчастная, несчастная, - проговорила Виктория, которая с первого взгляда полюбила Луизу, как родную сестру, - ей так много пришлось пережить! Ее ма-тушку сожгли, теперь она, наверное, осталась совсем одна, бедняжка.
        - Ну уж нет, - усмехнулся Ян, - уж что не одна - это точно. Антонио теперь от нее ни на шаг. Да, хорошие они все-таки, а как Антонио то рвался нас чем-то вознаградить, да зачем - я, например, рад ему еще чем помочь. Отвезем его до дома, а?
        - Отвезем, - ответил Кипарис, - что ж не отвезти-то. Да может и там еще чем подсобим.
        Лицо Разалии омрачилось:
        - А что он вчера-то говорил про инквизиторов! Ох уж эти нелюди - и нашему брату от них досталось. Сколько наших-то в колдовстве обвинено было, некото-рые так прямо и считают нас колдовским народом! Да как вчера нас крестьяне-то в дом не пустили: говорят, убирайтесь вон - нам, мол, здесь колдуны да во-ришки не нужны, - глаза Розалии засверкали, она переживала пережитую обиду.
        - Ну и что ж из того, - улыбнулся Кипарис обняв ее, - нам ли привыкать обиды переживать, нам ли, свободным людям, на судьбу роптать? А люди разные бы-вают, и среди нас, цыган, воры попадаются. Вот колдуна, правда, мне ни разу не удавалось видеть. А юноше этому и невесте его мы чем сможем, тем помо-жем, они-то люди хорошие...
        - Ай! - вскрикнул Ян, - да вы посмотрите, кто скачет-то! Никак, инквизиция! Ох, господи, только б не по нашу душу!
        И действительно, со стороны Рима приближался большой отряд вооруженных всадников, во главе которого на черном коне восседал Урбан, а рядом с ним скакал человек Альберто, указывая дорогу. Глаза Урбана горели, он нещадно гнал своего коня и ничего не замечал вокруг. По его-то расчетам, Антонио и Луиза должны были уже достичь дома, он-то не мог знать всего и полагал, что сразу же после происшествия на площади они поспешили покинуть Рим. Стои-ло ему посмотреть внимательно по сторонам, и он увидел бы стоящих на обо-чине дороги Антонио и Луизу, он бы узнал их сразу, он узнал бы их из миллио-на, но он был поглощен своими мыслями, и потому пронесся мимо. Один из конников, что ехал одним из последних, правда, заметил их, и в его голове даже промелькнула мысль: быть может, эти двое - как раз те, за кем они скачут? Он подумал даже, что надо остановиться, но тут же отогнал эту мысль, так как ре-шил, что он скорее всего ошибается, ведь Урбан-то их не заметил...
        А Антонио и Луизу в тот миг оглушил топот лошадиных копыт, всего лишь в полуметре от них мелькнул черный конь Урбана - стоило Антонио протянуть руку, и он мог схватить верховного инквизитора. Над дорогой поднялась пыль, подобная дымовой завесе, в которой слышались испуганные голоса людей:
        - Ишь, помчались-то, прямо как на пожар!
        - Так это ж был сам Урбан!
        - Как?! Сам верховный инквизитор?! Ну дела, ну дела!
        - Они колдунов да ведьм ловят - вот и теперь, небось, колдун иль ведьма где объявилась!
        - Да может, и сам дьявол! Ведь не зря ж сам верховный инквизитор так утруж-даться-то будет! Иль бесы где зло творят, иль ведьмы где собрались! Он их всех покарает, всех нечистых!
        Антонио все еще сжимал Луизу в объятиях, но лицо его было бледно, слезы больше не текли по нему. На него снизошло какое-то озарение, и он ясно понял, что именно за мастером Карло скачет теперь Урбан. Он осознал это столь же ясно, как и Луиза два дня назад осознала, что именно ее матушку схватили на дороге. Он побледнел и не говоря ни слова, держа за руку Луизу, побежал туда, где в оседающей пыли виднелась цыганская повозка.
        - Луиза, - представил он девушку цыганам и быстро продолжил:
        - Теперь, я прошу вас, довезите меня до дома - мы с Луизой должны укрыться в вашей повозке.
        - Садитесь, - промолвил Кипарис.
        Антонио и не видел, как схватила своего мужа за руку Розалия и с мольбой по-смотрела ему в глаза, она ничего не говорила, но в ее взгляде ясно читался укор: "А о Виктории и Яне ты подумал?" Укор этот был вполне обоснован, инквизи-торы ведь считали цыган "дьявольским отродьем", хватали при первом удобном случае, сжигали, как колдунов и ведьм. Но Кипарис твердо посмотрел на нее в ответ, словно бы говоря: "А этих двоих непременно схватят, этого ты хочешь?" И Розалия, тяжело вздохнув, отошла от Кипариса. Что же касается Антонио, то он в те минуты даже и не думал, какой опасности он подвергает этих цыган, и даже Луизу он не замечал теперь.
        - Быстрее, быстрее, - крикнул он Кипарису, - гони лошадей во весь опор, мы должны успеть туда!
        А к чему успеть - он не знал; обогнать Урбана представлялось делом совершен-но невозможным, а значит, как бы они не гнали теперь лошадей, они не успеют к домику раньше Урбана.
        Кипарис присвистнул и погнал лошадей. Стучат копыта, подпрыгивает на уха-бах повозка, потрескивают колеса.
        Антонио уселся в напряженном ожидании на лавочку, он то сжимал, то разжи-мал кулаки, иногда доставал свой клинок. Рядом с ним села Луиза, она молчала некоторое время, потом вдруг Антонио почувствовал, что ее легкая рука лежит на его плече; обернувшись он обнаружил, что в глазах ее стоят слезы, и еще он прочитал что-то... Она промолвила едва слышно:
        - Прости меня, Антонио. Это я во всем виновата. Из-за меня столько людей уже попало в беду. Это было дело мое и моей матушки, а теперь вот страдаешь и ты... - по щеке ее медленно покатилась слеза, а лицо, наполненное печалью, по-казалось Антонио таким прекрасным, таким совершенным, словно нечто незем-ное, высшее, такое прекрасное и чистое, как свет звезд, как радуга после дождя, и это высшее, неземное, прекрасное существо опустило сейчас смущенно глаза перед ним и просило прощения, и Антонио не понимал, как так может быть, глаза его наполнились слезами умиленья. Он молчал, не в силах что-либо выго-ворить. То прекрасное чувство, что заполнило его, бурлило, рвалось из его сердца, и наконец он нашел в себе силы двинуться, он схватил обеими руками ручку Луизы, прижал ее к своей груди и заговорил трепетно:
        - Луиза, ты... ты просишь у меня прощенья?! Да я за тобой готов идти хоть на край земли, хоть в рай, хоть в ад, только бы быть рядом с тобой! Да, с тобой вместе, всегда, всегда с тобой, я никогда, слышишь ты, никогда не хочу тебя по-терять! Потому что я люблю тебя! Да, да, люблю, люблю и еще раз люблю! Не могу больше скрывать от тебя этого! Я не могу без тебя! И я не оставлю теперь тебя, вся твоя боль теперь и моя боль тоже. Луиза, только не отвергай меня - от-вергнешь, и жизнь для меня потеряет всякий смысл...
        Во время этой речи Луиза то пристально смотрела в глаза Антонио, то смущен-но опускала голову, а глаза ее горели. Вместе с нежностью, вместе с жалостью в них росла еще и любовь, и она задрожала вдруг вся и сквозь слезы проговорила:
        - И я... я всегда буду с тобой. Антонио, - она плакала уже навзрыд, так и Анто-нио плакал рядом с ней, нисколько не стыдясь своих слез, а только ликуя тому, что душа его может переживать так глубоко, так искренне. Пламя бушевало в них, в глазах горело это пламя, и в тот миг они поняли, что ничто, даже смерть, уже не разлучит их; они нашли друг друга, словно две частицы одного целого соединились вместе, и никакая сила - ни дьявольская, ни божественная, не мог-ла их уже разлучить.
        Они позабыли даже, что не одни в повозке, рядом с ними ведь сидели Розалия и Виктория. Сначала две цыганки старались не обращать на них внимания и даже специально, чтобы не подслушивать невольно слов Антонио и Луизы, за-вели меж собой какой-то тихий разговор на тему совершенно для них неинте-ресную, но вскоре они замолчали, так как не могли говорить и даже думать о чем-то своем, когда совсем рядом звучали такие проникновенные, жаркие, то повышающиеся чуть ли не до крика, то ниспадающие до шепота слова Антонио и Луизы.
        Розалия и Виктория чувствовали себя неловко, они переглянулись и с делан-ным безразличием отвернулись в сторону...
        
        * * *
        
        Гром давно уже заливался лаем, издали почувствовав незваных гостей, которые подъехали на конях к домику мастера Карло. Урбан спрыгнул с коня, огляделся и подал знак конникам Альберто. Вперед вышел здоровенный громила и обру-шил на дверь удары своих стопудовых кулачищ. Дверь задрожала под его удара-ми, а он проревел, словно бычище:
        - Именем святой инквизиции, открывайте дверь!
        Незамедлительно пришел ответ - слабый старческий голос, едва слышимый за лаем Грома, возвестил:
        - Оставьте этот дом, я болен проказой!
        Здоровяк отскочил от двери, словно получил удар. Урбан выругался:
        - Вы дураки! Вы что, поверили?! Да этот старикан лжет нам! Немедля ломайте дверь, иначе, клянусь, я всех вас поджарю на огоньке!
        Угроза возымела свое действие, и здоровяк налетел на дверь, раздался треск - дверь и раньше едва держалась на петлях. Здоровяк ввалился внутрь дома, но тут же, как ужаленный, выскочил обратно, на лице его застыло выражение ужа-са, он пал на колени перед Урбаном и заголосил:
        - Не вели жечь меня, но я не могу туда войти, он взаправду болен проказой! Он лежит там, весь обвязанный тряпьем, он гниет, этот старикан, я не могу при-коснуться к нему! Помилуйте...
        - Болван! - рявкнул Урбан и ударом ноги опрокинул здоровяка навзничь. Тот лежал, покорно ожидая продолжения избиения. А Урбан уже вбежал в дом и навис над Карло, лицо которого было обмотано белым тряпьем, от него исхо-дил слабый запах гниения. Урбан зло усмехнулся:
        - Вздумал обмануть меня, да? Думаешь, не знаю как подделать такой запах? Знаю, знаю - думал обмануть меня, думал, наверное, что все инквизиторы такие злые, тупые болваны, а ты такой хороший, мудрый....
        Он так и не успел договорить, так как притаившийся в углу Гром, безошибочно определив, что Урбан враг, теперь набросился на него. Урбан был невысок, а Гром, хоть и беспородный, но все ж высокий пес, мог в прыжке достать до его горла. Он и намеревался вцепиться ему в горло, но это ему не удалось, он вце-пился ему в плечо, прокусив его до крови. Урбан же не устоял на ногах и пова-лился на пол, заверещав пронзительно:
        - Спасите! Немедленно убейте этого бешеного пса!
        Один из конников, решив, что если он не спасет верховного инквизитора, его ждут вечные муки ада, презрев опасность заразиться проказой рванулся в дом. Всего лишь две-три секунды, и он был уже рядом с Урбаном, но за эти две-три секунды многое произошло.
        Как только Урбан упал, Гром оставил его плечо и вцепился ему своими зуби-щами в лицо. Он разодрал ему щеку и нос, он все силился перехватить его за горло... Урбан заверещал тогда пронзительно, словно поросенок. Одной рукой он пытался оттолкнуть от себя Грома, а другой вытащить свой клинок из ножен, и когда Гром уже подобрался к его горлу, верховный инквизитор взмахнул клинком и ударил пса в спину. У того разом из пасти хлынула кровь, и он без-дыханный повалился на Урбана.
        А Урбан вскочил, сбросил с себя пса... вбежавший конник вскрикнул, когда увидел лицо верховного инквизитора - оно было залито кровью, а вся правая щека изуродована, мясо висело клочьями, нос также был весь разодран - отец Урбан представлял собой чудовищное зрелище. Если сказать, что он был в гневе - значит ничего не сказать, он был в неистовстве, в бешенстве, в совершенном бешенстве! Он схватил подвернувшийся под руку табурет и обрушил его на го-лову конника с такой силой, что раздался хруст костей, и тот бездыханным рух-нул на пол. Урбан, совершенно не помня себя, набросился на Карло, он обру-шивал на старца удары этим табуретом, он бил куда придется изо всех сил, не слыша его крики, а потом слабый шепот умирающего и не чувствующего уже физической боли Карло.
        Когда Урбан остановился наконец и оглянулся, то обнаружил стоящих у порога конников, в лицах их он прочел испуг и ненависть к нему, они уже успели уб-рать своего убиенного товарища. Урбан убил двоих и теперь его ярость отсту-пила, на ее место пришла физическая слабость от потери крови, он как-то чудо-вищно, уродливо усмехнулся и отбросил окровавленный табурет в сторону.
        - Вот, смотрите, чего вы боялись? - проговорил он спокойно и сорвал с лица Карло пропитанные кровью повязки. Урбан даже не взглянул на изуродованное до неузнаваемости лицо, он только приподнял мертвого с кровати и бросил те-ло на Грома. - Он обманывал вас, видите, лицо его без язв, - говорил он уве-ренно, хотя лицо мастера было изувечено до такой степени, что невозможно было уже определить, были ли действительно язвы или же нет. Урбан находил-ся в состоянии, близком к помешательству, он не осознавал даже, что мастер Карло уже мертв и, потому распоряжался:
        - Погрузить этого старика в телегу, в Риме я сведу с ним счеты за все! Да, при-хватите еще того сообщника дьявольского отродья, который живет в деревне. Прихватите и всю его семью, они все тут заодно!
        Пошатываясь, вышел он из дома, постоял некоторое время и промолвил:
        - Они уже знают обо всем. Их, наверное, предупредил кто-нибудь из местных! Ну ничего, я посчитаюсь еще с вами. Вы можете только бегать от меня, а в моих руках сила, я знаю, что сделать, чтобы заставить вас самих прийти ко мне. О да, вы сами скоро придете ко мне! Эй, вы! - крикнул он конникам. - Сжечь здесь все! Эти дьяволы не придут сюда больше! Так пусть сгорит их дом, пусть они ненавидят меня больше всех, пусть они изведут себя пустой ненавистью ко мне! А потом мы еще посчитаемся...
        
        * * *
        
        Прошел час. Антонио и Луиза так и сидели друг напротив друга в трясущейся повозке, они крепко сцепили свои руки так, словно приросли друг к другу, и все говорили слова, которые говорят друг другу молодые влюбленные; то и дело глаза их наполнялись слезами - то были слезы радости, так им было хорошо от сознания того, что они нашли друг друга. Тут повозка резко остановилась, и раз-дался крик Кипариса:
        - Эй, Антонио, а ну-ка лезь сюда! Посмотри, кто-то несется нам навстречу так, словно за ним гонится все воинство преисподней!
        Спустя мгновенье Антонио уже выскочил из телеги и быстро определил, что до его родного дома осталось не так далеко. Они остановились в лесу, метрах в ста впереди деревья расступались, и в просвете был виден кусочек долины, кото-рую Антонио знал так же хорошо, как свои пять пальцев.
        Кто-то схватил его за плечо и с силой стал трясти:
        - Антонио, очнись, что с тобой, совсем ты очумел, что ли с этой девкой?! - кри-чал ему на ухо знакомый голос.
        Антонио обнаружил рядом с собой Марко, тот был встревожен не на шутку, лучше сказать, он был в панике, он кричал во все горло так, что Антонио даже поморщился от его крика:
        - Где ты пропадал?! Знаешь ли ты, что в доме мастера Карло сейчас инквизито-ры?! А, что ты на это скажешь?! Вляпался, да?! А знаешь, что они и в доме мое-го отца?! Большой такой отряд прискакал, и несколько воинов ворвались в наш дом, они спрашивали моего отца про тебя и про эту... как ее... Я в это время был в чулане и слышал оттуда все, потом они стали избивать отца и мать тоже. Зве-ри они, гады! - прорычал он, сжав кулаки, в глазах его сверкало бешенство. - Я еще посчитаюсь с ними! Они мне ответят за все!
        - Но как же ты...
        - Да что я? Ну, убежал, думал встретить тебя на дороге, так все и вышло. Я ведь там все разведать успел, пробрался к твоему домику. Внутрь мне, правда, зайти не удалось, там поставили охранников у дверей. Я еще не знаю, как не угодил в засаду, но я слышал крики из дома, там ломали что-то, кто-то орал во всю глот-ку...
        Договорить он так и не успел, так как подбежал Ян. Оказывается, он уже успел сбегать вперед и посмотреть, что делается на дороге впереди, вот теперь он и кричал Кипарису:
        - Скорее, сворачивай коней с дороги! Быстрее, быстрее прячемся!
        На мгновенье повисла тишина, и в тишине этой ясно стал различаться перестук копыт. Отряд всадников во главе с Урбаном возвращался.
        - Ну, пошли! - Ян схватил коней под уздцы и повел их в придорожные заросли. Ветви скрыли повозку, и теперь даже самый зоркий не смог бы разглядеть за зелеными ветвями притаившихся цыган, Антонио, Луизу и Марко.
        Топот все возрастал; вот мелькнули быстрые тени в том месте, где лес рассту-пался и дорога выходила в долину. Всадники скакали быстро, всего лишь не-сколько мгновений мог лицезреть их Антонио до тех пор, как они скрылись за поворотом дороги, но он хорошо успел рассмотреть лицо Урбана. Кровь все еще текла из ран, покрывавших изуродованное лицо верховного инквизитора, он потерял уже много крови и сильно ослаб, точнее сказать, он едва держался в седле. Когда он спросил, нет ли среди солдат лекаря, ему ответили что нет, хотя на самом деле был; среди солдат рос гнев, они видели, как ни за что был убит их товарищ, и теперь только страх перед вечным проклятием сдеживал их от расправы.
        Когда всадники проскакали, Марко промолвил:
        - Когда они проехали, я пересчитал их всех (Он выучился арифметике у мастера Карло). Тогда их было пятьдесят, я это хорошо помню, а теперь проскакало со-рок, от силы сорок два! Я мог ошибиться, но что не пятьдесят - это точно, зна-чит, они поджидают тебя.
        - Но мастера Карло-то они оставили! Ведь его не было с ними, я это точно ви-дел!
        - Верь в это, Антонио, верь, что со старым добрым Карло все хорошо. А я наде-юсь, что они оставили моего батюшку...
        - Тихо вы! - прошептала Луиза, - кажется, еще кто-то едет.
        Вскоре они могли лицезреть телегу, отобранную у мужиков в деревне. Телега, запряженная старой клячей, которая едва переставляла ноги, была окружена де-сятью всадниками из отряда Альберто. Так как ехали они очень медленно, спря-тавшиеся в кустах могли слышать большую часть разговора:
        - Да псих этот Урбан-то, - говорил тот самый здоровяк, который вышибал дверь, - псих и есть псих! Да я больше скажу, - произнес он тихим, заговорщи-ческим голосом, - он-то и есть дьявольское отродье!
        - Да он просто скотина! - подал голос другой конник, но его перебил третий, переполненный гневом голос:
        - Что вы заладили: отродье да скотина. Он ведь Николу убил - он убийца, ему на виселице место! Я знаю, что говорю! Видели, как он этого старикашку табуре-том лупцевал? Да что он с ним сделал-то, смотреть страшно! - он кивнул на что-то лежащее на дне телеги и невидимое из кустов. - Так бы он и любого из нас мог забить!
        Еще один воин, совсем молодой, с бледным лицом и трясущимися от пережи-того ужаса руками восклицал громко:
        - Да-да, давай, сердись, ругайся, все равно больше ничего сделать не сможешь! Это наш удел - сердиться, ворчать, ругаться, а потом в вине свой гнев да боль топить! Ты ведь куда сейчас первым делом? Ну, можешь не отвечать, дело ясное - в трактир, и все мы туда пойдем, чтоб весь этот кошмар позабыть! Нажремся там, как скоты, и будем песни распевать, бедного Николу вспоминать!
        - Ну хоть одно-то доброе дело мы сегодня сделали, - опять вступил в разговор здоровяк.
        - А, ты про то, что мы крестьянина этого отпустили? Ну и влетит же нам за это!
        - Сожгут нас за это! - воскликнул молчавший до того воин с испуганным выра-жением лица, он боялся, что слышит такие по его мнению богохульные речи.
        - Дурак ты! - закричал здоровяк. - Если скажешь, что отпустили, так конечно сожгут, а если скажешь, что он в лес со всей свой семьей сбежал, только взбучка тебе и будет!
        - Бог тебя покарает за ложь! - заверещал тот ему в ответ, совсем уж перепугав-шись.
        - Бог покарает Урбана за убийство, а нас, быть может, простит за то, что мы хоть тому человеку жизнь спасли, - рассудил молодой конник.
        Конники удалились и дальнейшую часть разговора Антонио уже не слышал. Он ничего не говорил, просто вскочил вдруг и со всех ног бросился бежать к сво-ему дому. Он не слышал криков Луизы и Марко, которые тщетно пытались дог-нать его, он бежал к своему дому.
        Еще издали увидел он поднимающиеся над холмом клубы дыма, и пронзитель-ный и отчаянный вопль его разнесся по всей долине:
        - НЕ-Е-ЕТ!!!
        Словно вновь нахлынул на него вчерашний бред... Он обнаружил, что стоит в нескольких шагах от догорающего дома. Волны жара обдавали его лицо, но он не чувствовал его, ему было все равно. Его схватил кто-то сзади и оттащил в сторону, Антонио не сопротивлялся.
        В это время раздался жуткий грохот, во все стороны полетели искры и раска-ленные угли - то обрушился чердак.
        Антонио почувствовал, что его целует кто-то. Обернувшись, он обнаружил, что рядом стоит Луиза, на лице ее отразилось страдание, она шептала с нежностью:
        - Это все из-за меня...
        - Нет, не вини себя, слышишь ты! Если ты будешь так страдать, я просто не вы-держу! Видеть еще, как ты страдаешь из-за меня... о нет!
        Луиза разрыдалась вдруг и уткнулась ему головой в грудь, он обнял ее. Так стояли они неподалеку от догорающего дома, обнявшись.
        А на дороге собралась большая толпа встревоженных деревенских жителей, среди которых был и отец Марко, на лице которого появилось несколько синя-ков; он выкрикивал какие-то бессвязные ругательства, и непонятно было, кого он ругает. Они смотрели на цыганскую повозку, которая подъезжала к ним, словно надеясь получить от нее ответы на все интересующие их вопросы. И действительно, из нее выскочил Марко, на которого, естественно, обрушился град вопросов. Марко рассказывал то, что знал, а деревенские жители вздыхали и ругали на чем свет стоит солдат. Инквизиторов они не смели ругать, так как инквизиторы для них были посланниками бога на земле, и по их мнению, ру-гать их было тем же самым, что ругать бога - поэтому они винили во всех грехах солдат, пропустив мимо ушей слова Марко о том, что именно инквизитор забил до смерти Карло.
        - А Антонио-то бедняжка! - запричитала какая-то старушка. - Куда он теперь-то? Дом-то сожгли, и один одинешенек он остался! Ох, приютил бы кто маль-чика-то!
        Отец Марко почесал в затылке, поморщился, вспоминая все беды, которые он пережил от Антонио, и объявил великодушно:
        - У нас дом велик, и для Антонио места хватит. Да и мне лишний работник в поле не помешает!
        - Спасибо тебе, батюшка! - обрадовался Марко.
        - Так где ж он теперь-то? - спросила его мать.
        - Да у развалин, вместе с Луизой...
        - А, с этой, у которой мать ведьма! Раз мать у нее ведьма, значит и она ведьма! Ее-то я в наш дом не пущу! - сердито сдвинув брови, произнес отец.
        - Зря вы так сердитесь, - крикнул Кипарис, - она хорошая и очень добрая девуш-ка, и никакая она вовсе не ведьма.
        - И они любят друг друга! - крикнула Виктория. - Видели бы вы, как они влюб-лены друг в друга, их ничто уже не разлучит!
        - Ах вот как? - все больше серчал отец Марко. - Ну, раз так, пусть и идут куда глаза глядят, а в моем доме этой ведьме не место! Антонио только жалко, такой хороший раньше был юноша, спокойный, тихий, а тут вон сорвался за этой! Ну, вот и результат, - кивнул он на горящий дом, - и с моим домом то же будет, если я впущу ее!
        - Отец, как ты можешь так...
        - Молчи, Марко, ты мой сын единственный, ты хоть в это дело не лезь. Карло всегда был моим другом, я помню, как спас он тебя от смертельной болезни. Да, он был замечательным человеком, - на глаза его наверулись слезы, - и я буду рад, если его сын придет теперь под мою крышу, но только не это колдовское отродье! Так и скажи Антонио - если хочет, может приходить к нам, но только без этой свой ведьмы!
        - Ничего я не буду ему говорить! Я сам скорее уйду за ним после таких твоих слов!
        С этими словами Марко зашагал вверх по склону в сторону догорающего уже дома.
        Отец кричал ему вслед, чтобы он остановился, подумал о матери, но Марко не откликался. Впрочем, он и не собирался никуда уходить из отчего дома, просто он был переполнен обидой на отца.
        Неподалеку от дома он обнаружил Антонио и Луизу, они так и стояли обняв-шись и тихо плакали. И все в этом плаче смешалось: и боль из-за потери своих близких, и радость от того, что они вместе, оттого, что они так понимают друг друга, понимают без слов.
        Марко подошел и прокашлялся, они вздрогнули и с недоумением повернулись к нему:
        - Что? - резко спросил Антонио.
        И действительно - что? Марко смутился, он не знал, зачем потревожил их, не знал, что сказать. Молчал и Антонио, молчала и Луиза.
        Наконец Марко спросил:
        - Так куда вы теперь?
        - Быть может, с цыганами, странствовать, - произнес Антонио.
        - Нет, пойдем со мной, - сказала Луиза и потянула его за руку.
        Антонио, ничего не говоря, пошел за ней.
        - Ну, прощай, друг, надеюсь, что еще свидимся! - крикнул ему вслед Марко. Ан-тонио ничего не ответил.
        
        * * *
        
        Когда в зал, где проходили допросы, вошел, покачиваясь от слабости, Урбан, отец Альвизе испуганно вскрикнул, а отец Джилорамо быстро перекрестился. Им почудилось, что это сам дьявол из преисподней явился пред ними, а голос Урбана прогрохотал под низкими сводами:
        - Проклятье! Видите, что они сделали со мной?! И после этого они на свободе, гуляют где-то там! Но я знаю, да-да, я знаю, как выманить их! В этой поганой деревеньке-то немало колдунов да ведьм, дружков тех двоих, так я всю эту де-ревню, слышите вы, всех их сюда приведу! Все они тут орать будут и все сдох-нут, если те двое не придут! Да-да, так и сделаю непременно, только одного там оставлю, чтобы он им все сообщил. Они ж добренькие, не выдержат такого!
        Тут Урбан рухнул как подкошенный.
        Джилорамо заголосил:
        - Немедленно в лечебницу его!
        Верховного инквизитора подхватили и вынесли вон. А отец Джилорамо как ни в чем не бывало приступил к следующему допросу...
        
        Г Л А В А 5
        "УБЕЖИЩЕ"
        
        Взявшись за руки, взошли они на вершину холма и там остановились, обернув-шись назад; ни слова не говорил Антонио, ни слова не говорила Луиза. Глаза их были полны слез, а сердца любви друг к другу и ненависти к убийцам их род-ных. Смотрели они на долину, на дорогу, на которой виднелась удаляющаяся цыганская повозка, на деревню, на реку, на холмы, на небо. Вдыхали они све-жий воздух и молчали; так простояли они некоторое время, а потом, когда Луи-за уже повернулась, чтобы идти дальше, Антонио сказал:
        - Моя картина сгорела, как и все остальное, но я нарисую ее вновь, вместе с то-бой. Ты будешь сидеть вот на этом месте, где встретились мы впервые (Он го-ворил так, потому что ему казалось, что он знаком с ней уже долгое время, хотя на самом то деле прошло только два дня). Это будет прекрасная картина, потому что на ней будет твой лик! Но куда ты ведешь меня теперь?
        - Увидишь. Ты только ничего не бойся. - загадочно ответила Луиза.
        Антонио не стал ничего больше у нее спрашивать, его мало интересовало, куда они теперь идут; про себя он, правда, решил, что возможно, в дом, где раньше жила Луиза со своей матерью. Да ему теперь все равно куда, лишь бы подальше от этого ужасного пепелища, подальше от этих мест, один вид которых напол-нял сердце такой печалью, такой болью от того, что не вернуть уже мастера Карло. Так эти двое молодых, испытавшие одинаковые по своей глубине пере-живания, взявшись за руки шли под вечерним спокойным небом. В вышине над их головой кружили голуби, было спокойно и тихо, ни одного человека не было видно. А звуки природы, чистые и гармоничные, словно бы старались успоко-ить их души и излечить израненные сердца.
        Вскоре они достигли северной части взгорья, и взору Антонио предстала зеле-ная лесная даль, что тянулась почти до самого горизонта; вдали на севере в поднявшейся над лесом дымке, правда, угадывались очертания ряда высоких холмов. Антонио знал этот лес, еще с детства у него остались светлые воспоми-нания о походах по зеленой лесной чаще вместе с мастером Карло, они собира-ли там грибы да ягоды, а мастер Карло еще и лечебные травы. Он показывал их Антонио, давал понюхать их ароматы, учил каждому свойству каждой травки; тогда перед маленьким Антонио открывалась великая сила, сокрытая в этих ма-леньких, в большинстве случаев невзрачных стебельках, тянущихся из матушки земли. И вот теперь, вспоминая те радостные, беззаботные дни своего детства, Антонио чувствовал, как светлая, словно мягкий и теплый свет весеннего солн-ца, печаль заполняла его душу. Воспоминания эти теперь больше походили на детские волшебные сны.
        А вокруг сделалось совсем тихо, едва-едва доносилась песнь птицы, и двое спускающихся по зеленому склону не смели и не желали нарушать эту гармо-ничную тишину.
        Вот Луиза подняла руку и указала на одинокий холм, который возвышался вда-ли над волнистой поверхностью, которая была подобна зеленому ковру, со-тканному неким могучим кудесником из крон деревьев, а голос Луизы прозву-чал так тихо, словно шелест травы:
        - Вот туда мы идем.
        По cклону спустились они к ручейку, текущему из глубин леса, они испили из него свежей водицы, а Антонио даже опустил голову под воду. Потом они пе-решли на противоположный берег по поваленному молнией стволу ясеня. И вот они ступили в зеленое царство. Лес был молчалив, он как бы погрузился в какие-то свои, неведомые простому человеку раздумья. Все цвета были приглу-шены, в лесу темнело, наступал вечер.
        Они шагали по едва заметной тропиночке, которая почти полностью заросла уже травами и цветами. А кругом, меж высоких папортников, меж цветов, меж трав и кустов орешника вздымались вверх и распускали там свои еще освещен-ные светом уходящего на ночь солнца пинии. Пинии попадались чаще всего, но были и другие деревья, такие как сосны, ясени и вязы.
        Вот Луиза прислушивалась к чему-то и сошла с тропы, увлекая за собой Анто-нио (они так и шли, взявшись за руки, не в силах оторваться друг от друга). А по тропе пробежало семейство ланей, они еще издали завидели притаившихся, но нисколько не испугавшись, спокойно пробежали мимо.
        - На водопой, - прошептала Луиза.
        - Они нас не испугались - видать, никто не тревожит их в этом лесу.
        Луиза кивнула, и вновь они вышли на тропу и продолжили свой путь в глуби-ны леса. Вскоре они вышли на небольшую дорогу, на которой запечатлелась ко-лея от проезжавшей по ней когда-то телеги; несмотря на то, что весь день све-тило жаркое солнце, в колее осталась еще вода от прошедшего накануне дождя, в воде этой отражалось окрашенное багрянцем закатное небо. На тропе они ог-ляделись, и обнаружив, что на всей ее протяженности никого не видно, остано-вились немного передохнуть.
        - Когда-то я ходил здесь с мастером Карло, - печально промолвил Антонио. - Вот помню, как вышли мы тогда с ним на эту дорогу, и воспоминания эти по-добны самым светлым снам моего детства, и сейчас все это вспоминается мне как сон. Такое светлое и далекое видение. Мы тоже тогда остановились здесь; помню, проезжала тогда телега, а в ней сидел крестьянин, мастер Карло разго-ворился с ним тогда, не помню, о чем они говорили, да я и не слушал. Быть мо-жет, от той телеги и осталась эта колея?... Нет, быть такого не может, наверное, это после вчерашнего дождя.
        Луиза молчала, но взглянув ей в глаза, Антонио прочел там такое сострадание, такое понимание каждого его слова, что на его глаза вновь выступили слезы, и он поцеловал Луизу.
        И вновь они шли по лесу и еще раз сошли с тропы, когда по нему пронеслось семейство кабанов.
        Вскоре лес стал густеть, а тьма сгущаться. Тропа пошла под большим уклоном вниз, Антонио понял, что они спускаются в большой овраг, противоположный берег которого смутно был виден в сумерках. На дне оврага журчала лесная ре-чушка; с удивлением обнаружил Антонио, что через речушку эту был перекинут маленький аккуратненький деревянный мостик. А на противоположном склоне оврага, по которому они стали взбираться, он с еще большим удивлением обна-ружил вырытые в земле ступени.
        По дороге Антонио думал, кто мог бы вырыть эти ступени и построить мостик. Он прекрасно знал, что в лесу никто не живет, более того, если идти в этом на-правлении, то потребуется несколько дней, чтобы достичь ближайшей деревни. Впрочем, он не стал долго ломать себе голову над этим вопросом, так как понял, что вскоре все узнает.
        А они шли по совсем уж глухому, непролазному лесу, тут Антонио полностью доверился Луизе, она вела его за руку.
        Где-то поблизости заверещала лесная птица, Антонио не обратил на ее трель никакого внимания, а вот Луиза вся встрепенулась и с трудом высвободила свою руку из руки Антонио (он не хотел ее отпускать, испугавшись, что стоит ее отпустить, и она вспорхнет, как та лесная птичка и растворится в лесной чаще, оставив его одного в ночи). Луиза сложила ладошки у рта и залилась соловьи-ной трелью; Антонио был изумлен, насколько чиста и звонка была эта трель, изданная человеком, она неотличима была от трели настоящего соловушки. Вновь, на этот раз совсем близко, прозвучала трель той неведомой лесной пти-цы, но на этот раз уже как-то по другому, в ее голосе Антонио смог уловить и удивление, и испуг. Вновь залилась Луиза соловушкой, на этот раз по-другому, и вновь удивлен был Антонио чистоте и глубине ее голоса. На этот раз ответа не было, наступила тишина, в продолжении которой Луиза вновь взяла Анто-нио за руку.
        Они молчали в напряженном ожидании. Антонио вглядывался в темные ство-лы деревьев, что окружали его со всех сторон и все ожидал чего-то... Несмотря на то, что он ожидал, он все же вскрикнул от неожиданности, когда буквально в шаге от него от ствола старой пихты резко отделилась высокая фигура.
        Луиза спокойно склонила голову и молвила:
        - Здравствуй, бабушка.
        - Здравствуй и ты, Луиза, - ответил старческий голос, и после этих слов старуш-ки в ее сложенных ладонях стал разгораться призрачный беловатый свет, будто там, в ладонях, собралось огромное множество светлячков. Глаза старушки та-инственно блистали в этом призрачном свете, и Антонио хорошо смог ее раз-глядеть - было что-то общее в глазах бабушки и Луизы, даже в лице; быть мо-жет, лет пятьдесят назад бабушка была очень похожа на нынешнюю Луизу. Видно было, что старушка прожила уже много-много лет, но Антонио не мог сказать сколько точно, так как выглядела она еще весьма бодрой; но вот морщи-ны, покрывающие ее лицо, были глубоки, и Антонио, глядя на эти морщины, невольно вспомнил про овраг, на дно которого они недавно спускались, овраг, который промыла река за долгие века...
        - Кто он? - обратилась бабушка к Луизе.
        - Я Антонио, молодой художник... - начал, кланяясь, Антонио, но бабушка, буд-то не слыша его, внимательно смотрела на Луизу и спрашивала:
        - Что случилось? Я вижу пережитое горе в твоих глазах. Неужели случилось что-нибудь с твоей матушкой, с моей бедной Севилией?
        - Ах, бабушка, - голос Луизы задрожал, готовый сорваться на плач.
        Глаза старушки вдруг наполнились слезами, она много прожила, многое пере-жила, она была умна и понимала все сразу, вот и теперь она поняла все, стоило ей только взглянуть в переполненные печалью, скорбью и гневом глаза Луизы. Она спросила только:
        - Это сделали они?
        - Да... - Луиза зарыдала и так, рыдая, упала на колени перед ней, и рыдая, гово-рила: - Я была там, я видела все и ничего не смогла сделать...
        Бабушка нежно подхватила и приподняла ее своими натруженными, мозоли-стыми руками:
        - Бедная, бедная моя девочка, как много тебе пришлось пережить, - говорила она, и даже Антонио почувствовал, какого труда стоило этой старой женщине не впадать в свое горе, не рыдать так же, как Луиза, над уже мертвой своей до-черью, а в этот, возможно, самый тяжелый в ее жизни момент, поддерживать всеми своими силами внучку, утешать ее и говорить ей ласковые слова. Но был в ней и гнев, который, она как ни старалась, не могла скрыть; то она говорила ласковые слова Луизе и нежно гладила ее по вздрагивающей от рыданий голо-ве, то прорывался вдруг тот самый гнев, который знаком был Антонио и Луизе - видно, это была наследственная черта; заполненные слезами глаза старушки в такие мгновения вспыхивали, и она ругала инквизиторов самыми крепкими словами:
        - Мерзостные отродья, - восклицала она, - они узнают еще, что такое мой гнев! - и тут же голос ее изменялся, наполнялся нежными словами к Луизе; наконец, когда рыдания прошли, она поцеловала свою внучку в темя и повела за собой:
        - Тебе надо выспаться, отдохнуть, а то, я вижу, ты еле на ногах стоишь, бедная ты моя.
        И они стали удаляться, а Антонио стоял, не смея не то что последовать за ними или же окрикнуть Луизу, а даже сдвинуться с места, он чувствовал себя неловко на протяжении всей этой сцены, чувствовал, что он не к месту, что он лишний, и когда он почти уже уверовал, что про него забыли и что он никому не нужен, обернулась Луизина бабушка и сказала:
        - Что ж вы, молодой человек, так и будете стоять здесь всю ночь? Раз уж Луиза вас довела досюда, так придется вам теперь, видно, идти до самого конца.
        Слова ее прозвучали несколько двусмысленно, но Антонио не понял этой дву-смысленности, он только обрадовался, что может идти дальше вслед за ними.
        Он следовал в нескольких шагах за ними. В наступившей ночной темени вокруг ничего не было видно, только лишь смутно проплывали рядом очертания де-ревьев, а он следовал за ними; в руках бабушки по-прежнему сиял призрачный свет, похожий на сияние множества светлячков. Свет этот, подобно ауре, окру-жал две женские фигуры, он не был ярок, не резал глаз, но тьма ночная рассту-палась перед ним, и Антонио, словно завороженный, шел за этими двумя фигу-рами, не оглядываясь по сторонам и не смотря себе под ноги (от чего он, кстати, несколько раз споткнулся о протянувшиеся по земле корни). Но деревья все ближе и ближе теснились, они шли уже среди каких-то зарослей, со всех сторон тянулись ветви, несколько раз они хлестнули по лицу Антонио. Ветви эти по-падали и в ауру света, и казалось, что это тьма тянет свои щупальца к Луизе и к ее бабушке. Так шли они довольно долго, Антонио на продолжении всего пути слышал тихий голос бабушки, Луиза ей так же тихо отвечала, и насколько Анто-нио понял, речь шла о нем, и вновь удивился терпению Луизиной бабушки - как могла она говорить сейчас об Антонио, в то время как
только недавно узнала о гибели своей дочери? Антонио понимал, что она хотела отвлечь и без того так много пережившую за последнее время Луизу от тяжелых воспоминаний - это ей удалось, Луиза не плакала больше, голос ее звучал совсем тихо, еще тише, чем шелест луговой травы, она, видно, старалась, чтобы Антонио ненароком не ус-лышал ее слова, а говорила она о нем.
        Время давно уже перевалило за полночь, когда уставший от долгой ходьбы Ан-тонио заприметил впереди огонек, который слабо мерцал меж стволов. Еще не-сколько минут ходьбы, и они вышли на большую поляну.
        Антонио встал как вкопанный, любуясь необычным видом, который открывал-ся ему с того места, где он стоял. В десятке шагов от него светились окна боль-шого деревянного дома, но не на дом смотрел Антонио.
        Поляна в дальней свой части расходилась, и там поднимался высоко-высоко в чистое ночное небо, усеянное яркими переливчатыми звездами, тот самый оди-нокий холм, который Антонио увидел еще до того, как они вошли в лес. Тогда он казался совсем маленьким, едва видимым вздутием земли над лесным морем, вблизи же холм казался огромным, похожим на гору, в самой высокой своей части он вздымался метров на тридцать. Даже во тьме Антонио увидел, что там на вершине стоят какие-то сооружения, над которыми взошла Луна в третьей четверти. Призрачный лунный свет падал на сооружения на вершине холма, и казалось Антонио, что они блестят как живые в этом свете, они притягивали его к себе, и он безо всякого удивления услышал в своей голове тоненькие и звон-кие, словно маленькие колокольчики, голосочки. Голосочки эти совсем не пуга-ли его, ибо не было в них ни капельки злобы, не было и каких-либо желаний, даже звали они его как бы просто так, даже и не надеясь, что он придет, и не было в них ни любви, ни нежности, ничего в них не было, кроме этой хру-стальной звенящей пустоты и чистоты, в которой не было места
каким-либо чувствам.
        Антонио почувствовал, что ноги больше не держат его. Земля как бы перевора-чивалась, и он падал к ней. Он видел, как подбежала к нему Луиза, как подхва-тила его. Он слабо улыбнулся ей в ответ, и падая в темную пропасть забытья, понял, что только что слышал голоса звезд, это они звали его взойти на верши-ну холма, взойти и взмыть к ним в бесконечную высоту, и в тот миг Антонио желал этого большего всего, но только не один, а вместе с Луизой... Так он пря-мо на ходу погрузился в сон, вызванный вновь охватившей его слабостью. Сон его был крепок, а видения, которые он видел - необычайно ярки, словно бы все это происходило на самом деле. Во сне он, взявшись за руку с Луизой взошел на холм, там они постояли некоторое время и взмыли в небо, навстречу зовущим их голосам звезд.
        
        * * *
        
        В ту же самую ночь, на той же самой земле, под тем же небом, только закрытым толстыми каменными стенами, за огромным высеченным из камня столом си-дела одинокая фигура. В свете факелов лицо верховного инквизитора произво-дило ужасное, отталкивающее впечатление; как только кровь остановилась, он сорвал с себя все повязки, скрывающие страшные, обезображивающие до неуз-наваемости его лицо раны. Вся правая щека его висела клочьями, нос также был разодран. Ярость по-прежнему горела в нем, его выводила из себя одна мысль о том, что те двое на свободе. Когда лекарь сказал ему, что не стоит срывать с ли-ца пропитанные мазью повязки, дабы предотвратить начало гниения, Урбан, чтобы хоть немного отвести свою ненависть, велел схватить и пытать лекаря, обвинив его в том, что он хотел его отравить своей мазью. Теперь палачи мед-ленно раздирали раскаленными клещами этого человека на части, а Урбан слу-шал его жуткие вопли, эти вопли не давали переполнявшей его ярости выплес-нуться наружу, иначе его рассудок помутился бы, и он пошел бы с кинжалом убивать всех без разбора. Любой другой на его месте давно бы слег
от потери крови, но только не Урбан. Ведь он жил только благодаря своей злобе, она за-меняла ему все другие человеческие чувства, он не знал такого чувства, как лю-бовь, не знал жалости, не знал веры, и только злоба не давала ему давно покон-чить со своим существованием. А теперь эта злоба увеличилась безразмерно, она распирала его изнутри, душила, иногда он вскакивал со своего места, тере-бил свое распятие, быстро ходил по залу, останавливался вдруг резко, когда ему казалось, что лекарь орет недостаточно громко, что он недостаточно страдает и ревел палачам какие-то бессвязные ругательства. Палачи же, о которых ничего нельзя было сказать как о личностях (ибо они не были личностями, а лишь мо-ральными и физическими уродами, в чем не было их вины, ибо их сделали та-кими, отобрав еще в младенческом возрасте у родителей), даже эти несчастные слабоумные, которые вообще не знали никаких чувств и влачили совершенно скотское существование, даже они вздрагивали от его криков и бросали на него испуганные взгляды, в глубине которых притаилась глубокая, неясная им самим ненависть к верховному инквизитору.
        А Урбан не видел их, не видел он и обезумевшего от адских мук лекаря, он слышал только его вопли, и сам вдруг начал кричать. Когда безумие охватывало его, он хватался за раскалывающуюся от страшной боли голову, стонал, бормо-тал что-то, потом вдруг начинал биться головой об стену, отчего на лбу его ос-тавались кровавые отметины, ведь все стены были залеплены кровью. Потом умер лекарь, точнее, то что было когда-то лекарем; его последний жуткий вопль соединился с не менее жутким и пронзительным воем Урбана - давление в его голове возросло до неимоверных пределов, он почувствовал, будто что-то рас-пирает его череп с такой силой, что он разорвется в любой миг, и потому он так заорал от этой страшной боли, и в тот миг, когда перестало трепыхаться тело лекаря, рухнул на пол и Урбан, кровь хлынула из обеих его ноздрей так, словно это не ноздри были, а вскрытые вены.
        Палачи подбежали к нему и остановились в нерешительности, не зная что с ним делать, они думали, что он умер, быть может, где-то в глубине своих жал-ких бесчувственных душонок, они даже могли НАДЕЯТЬСЯ, что он умер. Но он не умер, вот он слабо застонал, и тогда палачи подхватили его под руки и про-волокли к столу, там они его усадили, и он еще нашел в себе силы прошипеть им:
        - Пошли прочь!
        В ту ночь верховный инквизитор, также как и Антонио, видел необычайно яр-кие видения. Все кровь и кровь, жуткие вопли; он видел как сломит их, заставит трепетать перед собой, он знал, что они слишком упрямы (даже в своих бредо-вых видениях он твердо знал это), и он видел как они сойдут в конце концов с ума от боли, как этот лекарь, и тогда он добьется от них покорных молитв... Лю-бой другой умер бы в ту ночь от потери крови, но только не Урбан, он желал мести, желал выплеснуть на них всю свою ненависть, а ведь это в его понятии и была жизнь, и поэтому он не умер, а остался жить и творить зло дальше.
        
        * * *
        
        Антонио разбудил голос Луизы. Открыв глаза, он обнаружил себя лежащим в маленькой комнатке. Обстановка была так же проста, как и в деревенских домах, все предметы были вытесаны из дерева. Взглянув в большое, распахнутое на-стежь окно, он сразу определил, что находится в том самом домике, который он видел, прежде чем лишиться чувств. Даже лежа на кровати, он видел вершину холма - там на фоне неба выделялись некие столбы.
        Он сел на кровати, потянулся, прислушался к своим чувствам и обнаружил себя полным сил. А из-за двери доносился голос Луизиной бабушки:
        - Я хочу сказать, что слабый этот юноша! Ну скажи мне, доченька, дело ли это - так падать в обморок, ты же не меньше его пережила, а держалась молодцом! А он прямо как какая принцесса в обморок валится!
        - Ах бабушка, вы просто не знаете еще Антонио. Он ведь очень добрый и так много из-за меня натерпелся.
        - Из-за тебя? А быть может, из-за них? - последнее слово она выделила, и Ан-тонио ясно себе представил, как в этот миг у нее гневно блеснули глаза.
        - Да, но он бросил все... - воскликнула Луиза.
        - О да, это юношеская горячность, только молодые влюбленные могут поступать так опрометчиво... да и не надо так краснеть, я все вижу, все понимаю...
        Эти слова Луизиной бабушки мог сказать и мастер Карло, и Антонио предста-вил вдруг неожиданно яркую картину: он видел, как встретились эти двое ста-рых людей за философской беседой... На глаза навернулись слезы, а бабушка все говорила:
        - Я все понимаю, да я и не отрицаю, что он хороший, добрый человек. Разве я говорила это? Я сказала только, что он слаб, и не телом, а своей чувствительно-стью. Я это поняла, детка, как только его увидела, он все очень глубоко пережи-вает, слишком глубоко, и я не говорю, что это плохо, но я считаю это слабостью. Так-то.
        - Бабушка! - воскликнула Луиза. - Как ты можешь так говорить!? Он ведь...
        Раздался старушечий смех, в котором читалось душевная тоска.
        - Чему ты смеешься бабушка?
        Слышно было, как старушка закашлялась и сквозь кашель проговорила:
        - Я так и думала, так и думала, ха-ха! Ты влюбилась в него! Да как влюбилась, слово-то тебе про него какое не хвалебное скажешь - так ты сразу это как ос-корбление ему принимаешь! Ну ты, конечно, права, он юноша хороший, доб-рый, и пережил он немало. Эх, сколько горя да зла-то, и все люди творят!
        Антонио все время разговора чувствовал себя неловко от того, что он подслу-шивает такой личный разговор. А в некоторых местах он готов был в окно вы-прыгнуть, лишь бы не слушать. Наконец он догадался громко прокашляться. В это время Луиза начала было что-то отвечать на слова бабушки, но как только услышала его кашель, вскочила; Антонио слышал, как громко она вздохнула, по-том ее быстрые шаги, приближающиеся к двери, и вот она уже стоит на пороге, с испугом и нежностью глядя на него:
        - Антонио, вы... ты проснулся... Как спалось?.. А давно ты проснулся?
        - Спалось замечательно, прошу прощения за свой вчерашний обморок. Теперь я полон сил и готов носить вас в искупление вчерашнего хоть целый день!
        - Да что вы, Антонио... ты говоришь, - смутившись, сбивчиво произнесла Луи-за. - Так ты давно уже проснулся?
        - Нет-нет, только что. Это твой дом?
        - Да, здесь мы жили втроем: я, моя матушка и бабушка. Теперь нас осталось двое, то есть трое - вместе с тобой, Антонио, ты ведь останешься с нами?
        Вопрос показался Антонио совершенно необычным - у него спрашивали, оста-нется ли он? Да если бы его даже и прогнали, он жил бы где-нибудь в лесу по-близости, как отшельник, затем только, чтобы иногда видеть Луизу, а тут у него спрашивали, останется ли он!
        - Да! - прямо выкрикнул Антонио.
        - Вот и хорошо, - лучезарно улыбнулась Луиза.
        - Ты сказала, что живете, то есть жили втроем, но где же ваш батюшка? - спро-сил Антонио и тут же пожалел о своем вопросе - видно, он потревожил старую рану, глаза Луизы наполнились слезами, она хотела ответить что-то, но Анто-нио прервал ее:
        - Нет, не надо, прошу вас. Я все понял, его нет больше.
        - Я все же расскажу, но как-нибудь в другой раз. Ты и не понял бы сейчас ниче-го из моего рассказа о батюшке, тебе еще многое надо про нас узнать.
        Тут Антонио обнаружил, что за спиной Луизы стоит ее бабушка и внимательно на него смотрит, он поежился под этим пристальным изучающим взглядом; ка-залось, она забралась в самую глубину его души, кажется, читала она все его чувства и желания.
        Но голос ее прозвучал мягко и доброжелательно:
        - Что ж ты, Луиза, гостя-то нашего дорогого к столу не позовешь? Он вон блед-ный какой да исхудалый! Ему есть да есть надо, чтоб здоровье вернуть. Хотя нет, я-то что говорю?! - хлопнула она себя по лбу. - Я ж ему баньку уже натопи-ла, попарься да вымойся там, Антонио, у нас такими грязными за стол не при-нято садиться!
        Антонио обнаружил, что он одет в нижнее белье, а старушка, заметив его сму-щение, как ни в чем не бывало говорила:
        - Я твой кафтан выстирала, а то на него смотреть страшно было, ну а пока он сохнет, походи вот в этом, - она указала на разложенные на стуле крестьянские рубахи и штаны.
        Спустя полчаса Антонио, свежий и чистый после бани, предстал перед накры-тым столом, где его поджидала Луиза, бабушка куда-то ушла. На вопрос Анто-нио Луиза ответила, что бабушка ушла собирать травы да коренья, и вновь сердце молодого человека сжалось от воспоминаний о мастере Карло.
        Пока Антонио набивал себе желудок всевозможными аппетитными кушаньями, Луиза неспешно попивала из чаши виноградный сок. Они ни о чем не говори-ли, но взглянув раз на Луизу, Антонио понял, что она в нетерпении только и ждет, когда он закончит свой завтрак.
        Насытившись, Антонио неприлично рыгнул и смущенно посмотрел на Луизу: не скажет ли она что-нибудь, но она даже не заметила этого, она была в раз-думьях.
        - Ну вот, я и позавтракал, - произнес Антонио.
        Луиза встрепенулась, и голос ее задрожал от волнения; Антонио сразу же по-нял, что речь пойдет о чем-то очень важном.
        - Раз так, то пойдем, я должна тебе кое-что показать и о многом, об очень мно-гом рассказать. Антонио, я только прошу тебя...
        Она замолчала.
        - Что, что, говори, я исполню любую твою просьбу!
        - Да, ты все поймешь, только я хочу сразу тебе сказать: если после всего того, что ты услышишь, ты захочешь оставить меня, если ты испугаешься, то иди, я не держу тебя, но только ты знай что я... что я люблю тебя, что я полюбила тебя еще в тот миг на холме...
        - Луиза! - вскрикнул испуганно Антонио. - Да что ты такое говоришь? Луиза, да как ты могла подумать, что я могу тебя бросить...
        - Ах, ты ничего еще не знаешь, ты говоришь так сейчас только потому, что ниче-го не знаешь, а может, час спустя ты с ужасом будешь вспоминать, что сидел со мной, что провел ночь в нашем доме; быть может, ты тогда стремглав будешь бежать через лес обратно к своему дому.
        - Стой, Луиза! - на глаза Антонио навернулись слезы. - Мне некуда бежать, мой дом сгорел, и у меня, кроме тебя, никого больше нет. Так слушай теперь что я тебе скажу: мне все равно кто ты! Все равно, слышишь ты! Если даже ты дочь дьявола, я тебя уже никогда не оставлю, потому что я люблю тебя! - прорычал он вдруг в исступлении и стукнул кулаком по столу. - Пусть кто попрекает меня в безрассудстве - да, сорвался, мол, оставил все и бросился за ней. Так знай, что я нисколько не жалею, я везде теперь буду с тобой, и в ад за тобой пойду! Пусть ад, все равно рая без тебя мне никогда не видать! Да рай без тебя станет мне са-мым страшным наказанием; за что, не знаю, правда, но я бы из рая пошел за то-бой в ад на вечные муки, лишь бы с тобой рядом! А ты боишься, что твои слова могут напугать меня, что я брошусь прочь, что я оставлю тебя! Нет, нет и еще раз нет, никогда этому не бывать! Ну, а теперь рассказывай!
        Луиза схватила его за руку, он почувствовал, как горела ее рука, он видел, как горели ее глаза, она потащила его за собой к выходу:
        - Пойдем скорее, скорее, Антонио. Не могу я больше здесь сидеть, что-то душно мне!
        На самом деле в доме было свежо, и Луизе отнюдь не было душно, но она вся прямо-таки горела, да и Антонио чувствовал то же самое, от собственных слов дыхание его спирало, теперь он дышал тяжело. Как много он вложил в эти свои слова, и дышал он так тяжело, словно бы долгое время занимался тяжелой фи-зической работой, а на самом-то деле он всего лишь несколько минут говорил, но в эти слова свои он вложил все свое сердце и душу, он говорил с таким жа-ром, так искренне, так проникновенно, так горячо, как не говорил никогда раньше. Чувство, которое питало эти слова - оно переполняло его, оно рвалось из его сердца, оно разрывало его тело, голова кружилась, и судороги от непре-рывного напряжения сводили его. Луиза чувствовала то же, и когда они вышли, а может быть, выбежали, а может, вылетели из дома - они не чувствовали этого - тогда и она начала говорить ему, но Антонио уже не слышал, не мог слышать отдельные слова, зато он чувствовал то же, что и она, вместо слов в глазах его мелькали какие-то прекрасные возвышенные образы, пронизанные гармонией и счастьем бесконечной свободы. И все: и голос ее, и
соловьиные трели слились вдруг в одну прекрасную возвышенную мелодию, что просто переполнила его, влюбленной душе тесно было теперь в теле, душа его, слившись воедино с ду-шой Луизы, рвалась теперь от земли вверх, вверх и во все стороны.
        Вот они уже сидят среди развалин старых каменных домов у подножья холма, и Антонио, жадно вцепившись в Луизины руки, без всякого удивления, как нечто само собой разумеющееся, слушает ее рассказ:
        - Видишь эти древние развалины? Когда-то, много-много веков назад, здесь стоял небольшой, но очень красивый городок. Я не видела, правда ли он был так красив, как о нем говорят, ведь это все сказания, которые из века в век пере-давались в нашем племени. В городке этом жили высокие сильные люди с золо-тистыми волосами. Они жили здесь еще до возникновения Римской империи, еще до того, как были построены пирамиды в жарком Египте, но они не были коренными обитателями этих мест. Когда-то во времена совсем легендарные, они пришли сюда с далекого-далекого запада, со своей древней родины, кото-рую поглотили воды океана. Ученые люди знают из древних рукописей назва-ние этой земли - Атлантида. Но даже в самых древних наших преданиях нет описаний этой земли, и я не знаю, как она выглядела, что за люди там жили, чем занимались, и почему она затонула. Но как бы то ни было, остатки этого народа избрали эту землю, ибо в те далекие времена здесь не жили еще другие люди, а земля эта была необычайно богата и плодовита. Необычные это были люди: они хранили в себе знания, привезенные со своей погибшей родины. Сейчас
только я да моя бабушка помним эти древние секреты, другие же люди забыли все это! Нет больше этих людей - видишь, от древнего города остались только развалины, а от некогда могучего народа только мы с бабушкой. Мы еще храним оставшиеся от предков знания, но вот думаю, что знаем мы лишь ма-ленькую толику того, что знали наши предки. А в чем причина вымирания на-шего народа, спросишь ты? Нас чуждались, всегда считали злыми колдунами, этакими злодеями, которые похищают младенцев и пьют их кровь! Не буду опи-сывать всего, что довелось пережить нашему народу за долгие века. Но несмот-ря на бесконечные нападения, он выстоял бы, но тут пришло новое проклятье, полторы тысячи лет назад это было. Словно некая могучая сила после рождения назаретянина напомнила, что время наше прошло, что приходит время других богов, другой веры, что нашему народу с нашими знаниями нет места в меняю-щемся мире. Быть может, я не права, это лишь мои соображения, но как бы то ни было, полторы тысячи лет назад у наших женщин перестали рождаться мальчики. Род наш стремительно стал затухать, ведь древний закон гласил, что мы не могли
выбирать себе спутника или спутницу жизни из других народов, которые жили за некогда неприступно высокими стенами нашего города; теперь стены эти сровнены с землей, но впрочем, я опять забегаю вперед. Так вот, род быстро угасал, вскоре должны были остаться одни старухи, и тогда старейшины разрешили брать мужей из других народов - так и было, кровь смешивалась, ис-конные черты древних атлантов с каждым годом стирались с наших лиц, да что с лиц - род по-прежнему угасал, забывалась наша история, великая культура. В древности ведь главным для каждого из нашего народа было сохранение всех знаний, а тут вместе со смешением крови произошла утрата нашей исконной культуры. Лишь немногие мудрецы хранили еще великие знания, которые свя-зывали человека с бесконечным пространством, остальные же уподобились лю-дям из внешнего мира, из того же Рима, они и слышать ничего не хотели о ка-ких-то там, по их мнению, ничего не дающих, пустых, а то и вовсе вредных премудростях, они разбредались по всему свету, городок пришел в запустение. Ведь и во времена расцвета население его не превышало пяти тысяч человек, но то были
могучие воины, которые владели такой силой, заключенной не в теле, как ты подумал, Антонио, а в великом знании, которая делала их друзьями при-роды. Не удивляйся, именно друзьями, ибо они никогда не повелевали природе, они просто гармонично были с ней связаны, были частичкой ее, теперь это уте-ряно людьми, они отдалились от природы, от своей природы, от своей сущно-сти. Так вот, в начале новой эры по улицам городка ходили в основном старухи, а древние знания, записанные на свитках, пылились в хранилище у подножия холма, который раньше был сердцем города. Потом пришло огромное войско варваров, оно разорило погрязшую в праздности и разврате Римскую империю, смело города, как морской вал смывает песчаные дворцы, построенные детьми. И наш городок, который уже почти слился с этой империей, тоже был разорен, варвары без труда захватили стены. Они никого не щадили: слабых убивали, а сильных уводили в рабство; все здесь было разрушено и сожжено, сгорели и древние свитки, хранившие знания, которые человечество уже никогда не обре-тет, ведь путь человечества иной - не сближение с природой, а отдаление от нее.
Когда варвары отхлынули, из-под развалин и из леса вылезли немногие выжившие. Казалось бы, они должны были уйти бродяжничать - все связующее их с прошлым было уничтожено, но был среди них один мудрый человек, и он рассудил, что лучше остаться здесь и попытаться начать все сначала. Было по-строено новое селение - всего лишь несколько домов, как маленькая деревенька, в одном из этих домиков ты провел последнюю ночь. Про нас забыли, мы жи-ли, не выходя из этих лесов, никого не трогая и никому не мешая, - Луиза вздохнула. - Тот мудрец, который посоветовал нам остаться, перед смертью за-писал все, что он помнил из прочитанного в хранилище - так все знания древ-ней цивилизации сократились до знаний одного старого человека. Род наш продолжал затухать, и вот теперь остались только я и моя бабушка...
        - Луиза, чего же ты боялась? Неужели ты могла подумать...
        - Подожди, я еще не все сказала. Ты ведь не ведаешь, какими знаниями мы об-ладаем, - она вздохнула, и высвободив руку, провела ею по лицу, тяжелый вздох слетел с ее уст. - Вот матушка рассказывала, что мой отец ее очень любил, готов был пойти за ней хоть на край света, и вообще он был человеком смелым, но когда она рассказала ему все, он сначала не поверил, а потом в ужасе бросился бежать, и только на следующий день вернулся, говоря, что не может без нее жить.
        - Что же, говори!
        - Пойдем на вершину холма, там ты сам все увидишь.
        И так, взявшись за руки, они начали восхождение на холм. Они поднимались по древней каменной лестнице. Некоторые ступени были разрушены, другие покрыты трещинами, сквозь которые проросли травы, но все ж они хранили еще на себе остатки древней резьбы, на каждой ступеньке был отображен ба-рельеф или же высечена какая-нибудь надпись. Чем выше они поднимались, тем выше росли пред ними огромные черные колонны. Когда же лестница ос-талась за их спинами, Антонио обнаружил, что эти каменные колонны образу-ют круг, в центре которого, на самой верхней точке холма, бил источник, а из небольшого озерца с кристально чистой водой вниз по склону тек быстрый, журчащий ручеек.
        Антонио подошел к одной из колонн, и осмотрев ее, обнаружил, что вся черная поверхность ее покрыта дивным орнаментом, в который вплелись цветы, тра-вы, деревья, животные и знаки древнего языка. Еще Антонио увидел царапины и едва заметные трещины, он провел рукой по колонне и тут же отдернул ее, вскрикнув от неожиданности - колонна была горячей; он посмотрел на свою руку, ожидая увидеть след от ожога, но его не было.
        - Будь осторожен, - проговорила Луиза, а сама быстро, почти не дотрагиваясь, провела по поверхности колонны и произнесла: - Нам уже не вылить металла, из которого сделаны эти колонны, его секрет знали только атланты, он во много раз прочнее любого другого сплава, прочнее алмаза. Видишь эти трещины? Их оставили варвары; представь, ведь это была огромная волна, сотни тысяч лю-дей составляли ее, волна эта одну за другой рушила древние римские крепости, сравнивала с землей их стены, а здесь, на вершине этого холма, разбилась в бес-силии. Вся их ярость не смогла сделать ничего большего, чем эти маленькие трещины.
        Антонио отвернулся от колонны и посмотрел на вид, что открывался с верши-ны холма - вид этот занимал его гораздо больше, чем эти таинственные колон-ны. Далеко внизу виднелись развалины древнего города, с такой высоты ясно видны были очертания древних улиц, каких-то домов, а может, и величествен-ных дворцов - трудно было судить, ибо остались только размытые контуры фундаментов, или же остатков стен, выступающих из-под земли. Домик же Луи-зы представлялся с такой высоты совсем маленькой коробочкой, видно было, что он был построен на остатках фундамента какой-то древней постройки. Уви-дел Антонио также и остатки городских стен, их массивные основания высту-пали в нескольких местах на границе леса, дальше эти развалины уходили вверх, и там еще стояла наполовину разрушенная башня. Антонио перевел взгляд дальше на кроны деревьев, и завороженный необычайно красивым ви-дом лесных далей, воскликнул:
        - Как прекрасно! Луиза, видишь, как здорово!? Луиза, как вольно тут! - и закри-чал вдруг во всю глотку, так что крик его эхом пошел гулять средь черных ко-лонн: - СВОБОДА!!!
        И засмеялся радостно, забыв в этот миг о всех горестях и переживаниях, ему просто необходимо было в тот миг засмеяться. Он смотрел на зеленый лес, рас-кинувшийся в необъятных далях далеко внизу, видел кружащих на одной с ним высоте птиц, восторженно смотрел то в зеленеющую даль, то переводил взгляд на Луизу, ища в ней то же восторженное чувство, которое он испытывал; и она, посмотрев на него, рассмеялась так же, и ветер, подув, растрепал их волосы.
        А вид с холма действительно открывался замечательный, виден был и глубо-кий овраг, на дне которого текла речушка, он словно глубокая борозда прорезал колышущуюся зеленую поверхность крон. Далеко-далеко на западе, там, где лес постепенно редел, видна была тоненькая-тоненькая линия дороги, той самой, что проходила неподалеку от деревни, в которой жил Марко. Там на западе, за ветвистой линией дороги, за полями, за лугами, за синеющей дымкой, что по-крывала все эти расстояния, угадывалось синее море. Переведя взгляд на юго-восток, Антонио разглядел и свое родное взгорье, на таком расстоянии все кро-ны деревьев казались слитыми в одну зеленую массу, и над ними в дымке под-нимались ряды холмов. Взглянув на восток, Антонио обнаружил, что лес тянет-ся до самого горизонта. Где-то там проходил невидимый с такого расстояния древний тракт из Рима. Где-то там, на восточной окраине леса подстерегала одиноких путников знаменитая банда Луки-одноглазого, о котором ходило множество страшных историй.
        Луиза взяла его за руку и подвела к озерцу, приговаривая при этом:
        - Пришло время.
        Вдруг она остановилась, выдернула у Антонио руку и зарделась:
        - Как же я сразу-то не подумала! Ох, я же привыкла, что нас только трое было, а теперь ведь ты...
        Антонио ничего не понял и вопросительно посмотрел на Луизу, а та зарделась еще больше и выдавила из себя:
        - Видешь ли, я хотела показать некий наш древний ритуал, точнее, одно из на-ших древних знаний. Ты непременно должен это увидеть, чтобы понять, что мы за люди, но я просто забыла, точнее, это казалось так естественно, когда я была с матушкой и бабушкой... Видишь ли, мы должны быть обнаженными.
        Антонио также очень смутился и в смущении своем пробормотал:
        - Вот как, вот так проблема. Что ж нам делать? Наверное, придется отказаться от этой идеи.
        Луиза так и сама хотела сказать, но при этих словах Антонио она вспыхнула, рассердившись сама на себя:
        - Глупый предрассудок! Мои предки не были такими, в своей наготе они не ви-дели ничего зазорного, это я такая стеснительная, не знаю в кого выросла! Нет, ты должен узнать все... Вот что, раз уж мы с тобой такие стеснительные, давай-ка нарвем листьев лопухов, они растут здесь на восточном склоне, и прикроемся ими, когда останемся без одежд, а там нам только и надо будет взяться за руки и шагнуть в этот вот источник, - она кивнула на маленькое озерцо.
        Они обошли колонны и на восточном склоне нарвали широких листьев лопуха, потом разделись за колоннами, и оставив там одежды, прикрываясь листьями вышли навстречу друг другу. Подошли они к источнику; Антонио смотрел в его чистейшие воды, теперь он видел, что дно было покрыто тем же черным спла-вом, из которого были вылиты и окружающие его колонны. Таким образом, все это маленькое озерцо походило на вкопанную в землю чашу, в центре этой ог-ромной чаши выделялся совершенно черный провал в земные глубины, вода же вытекала маленьким, быстрым и звонким ручейком по специально проделан-ному желобку.
        Вот порыв ветра коснулся обнаженной спины Антонио, а ветер на такой высо-те был весьма и весьма прохладен, он вздрогнул, но не от ветра, а оттого, что обнаружил, что в его руку скользнула ручка Луизы.
        - Ну вот, - раздался ее голос совсем рядом, - сейчас ты все и узнаешь. Ступай в чашу, и что бы не было, ты только помни меня, помни, что я люблю тебя.
        Антонио подумал тогда, что когда он поставит ногу на поверхность чаши, она окажется скользкой, он не удержится и упадет, еще он ожидал, что дно окажется таким же горячим, как и колонны, но когда он опустил ногу в прохладную воду и коснулся ей дна, оказалось, что поверхность холодна.
        Рука Луизы с силой сжала его руку, и ее крик эхом пошел гулять средь колонн:
        - Помни, что я люблю тебя, Антонио!
        И в тот же миг Антонио почувствовал, что что-то происходит с его телом, он не чувствовал больше ног и рук. И в ужасе закричал он, когда понял, что совер-шенно беспомощный, без рук и без ног, падает он вниз, к поверхности воды. Но он не слышал больше и своего голоса!
        Водная поверхность стремительно приближалась, разрасталась во все стороны. Теперь эта чаша, которая была не более двух метров в диаметре, казалась ему огромным озером.
        Вот он плюхнулся в воду, дно приблизилось, он стал барахтаться,
        по-прежнему не чувствуя ни рук ни ног, и собрался уже идти ко дну, как с удив-лением заметил, что нехватка воздуха совсем не тяготит его. Панический страх быстро проходил, ему даже стыдно стало за свой страх после тех слов, что он говорил Луизе, а он чувствовал, она была где-то совсем рядом, и он не ошибся, ее привычный голос возник у него прямо в голове:
        - Не бойся, Антонио, я здесь рядом, - говорила она.
        Антонио совсем уже успокоился и огляделся. Обстановка, которая его окружа-ла, была совершенно диковинной, но он воспринимал происходящее как некий прекрасный, необычайно реальный сон. Он плавал под водой, где-то высоко-высоко над ним колышущиеся лучи солнца прорезали водную толщу, водную поверхность волновала рябь, отражение этой ряби видно было на дне. Барелье-фы, отображенные на дне, казались теперь огромными, и видно было, что меж большими изображениями рыб и водных чудовищ были еще и совсем малень-кие, которые Антонио раньше не мог разглядеть, были там какие-то письмена, переливающиеся перламутровыми цветами. Антонио замер, пораженный этой дивной красотой.
        Тут он увидел гигантскую рыбу, которая приближалась к нему. Была она с него размером, имела золотую чешую и вся словно бы была соткана из золота. Так как Антонио думал, что он спит, он и не испугался этой гигантской золотой ры-бы, и даже поплыл к ней навстречу, и вновь в голове его прозвучал голос Луи-зы:
        - Сейчас ты смотришь на меня, Антонио.
        - Как, значит ты явилась мне в образе золотой рыбы? - спросил он, и хоть и не слышал своего голоса, но зато знал, что Луиза услышит его.
        - Да, и ты, Антонио, сейчас такая же рыба.
        Антонио завертелся, чтобы себя рассмотреть, и успокоился только когда заме-тил кончик своего золотистого хвоста.
        - Здорово! - засмеялся он. - Ну и куда же мы теперь поплывем?
        - А видел тот желобок, по которому вода вытекает из источника? Вот по нему-то мы и поплывем. Ну что, ты готов?
        - Конечно! Здорово-то как! И чего я испугался вначале, ха-ха-ха! Луиза, ведь это самое настоящее волшебство, никогда раньше не испытывал ничего подобного!
        - Как легко ты все это воспринял! - прозвенел ее голос.
        - Так это же прекрасно! Это ведь чудесный сон, как здорово, как здорово!
        Он стал плавать, сделал несколько кругов, потом рванул к поверхности, на миг вылетел из воды и тут же плюхнулся обратно, пронесся в холодном подводном потоке, что бил из-под земли в центре чаши, и вновь подплыл к золотой рыбе-Луизе.
        - Ну что, поплыли отсюда?
        И не дожидаясь ответа, махнув хвостом, рванул к тому месту, где виден был желоб, по которому стекала вода. Они долго неслись вместе со звонким пото-ком куда-то, Антонио был счастлив, он кричал что-то, звал за собой рыбу-Луизу, а она и так следовала за ним неотступно.
        Потом они плескались в дивном озере, которое казалось Антонио самым на-стоящим бескрайним океаном, океаном тишины, света и падающих сквозь воду косых солнечных лучей. Они кружили в воде меж поднимающихся со дна зеле-ных стволов, которые на самом деле были лишь тоненькими водорослями, кру-жили меж столбов света, которые пронизывали водную гладь, ныряли в эти те-плые солнечные столбы, вздымались в этих столбах вверх к поверхности, а по-том ныряли к темному дну.
        Потом появилась щука. Она выплыла из-за старой сгнившей коряги, которая лежала на дне. Щука показалось Антонио-рыбе настоящим гигантом, каким по-казался бы кит обычному человеку, только кит миролюбивое существо, а вот щука - хищница. Зубки ее показались Антонио настоящими клычищами, да и вообще пасть ее была достаточно велика, чтобы заглотить его целиком. Так как Антонио воспринимал происходящее как сон, так он и решил теперь проснуть-ся, так он всегда делал во снах - просыпался, когда приближалось что-нибудь страшное и неотвратимое. На этот раз ничего не удалось, зато в голове его за-звенел смех Луизы:
        - Не пытайся проснуться, Антонио, я же сказала тебе, что это не сон. Но и не бойся, пока я рядом с тобой...
        И тут она произнесла несколько странных звукосочетаний, сделала несколько быстрых кругов в воде, и вот золотая чешуя ее вспыхнула так ослепительно, словно это маленькое солнышко вспыхнуло под водой, щука испугалась и скры-лась среди водорослей.
        - Ну что, - произнесла Луиза, - теперь ты понял, какими знаниями обладает наш народ?
        - Колдовство, это ж самое настоящее колдовство! Но как же здорово!
        - Ну хорошо - поплавали и хватит!
        - Нет, давай еще!
        - В другой раз, а сейчас плыви за мной и не отставай!
        Антонио-рыба пристроился в хвост за Луизой-рыбой, а она начала делать за-мысловатые петли, при этом приговаривая какое-то длинное заклинание. Она все кружила и кружила, и у Антонио в конце концов закружилась голова. Нако-нец, Луиза рванула к поверхности, и Антонио за ней. Он вылетел из воды, по-том он падал куда-то, ничего вокруг не видя, а когда пришел в себя, то обнару-жил, что лежит у маленького озерца, в которое ниспадал водопадик. Озерцо ле-жало в небольшом углублении, стены которого обильно поросли кустарником и разными травами, восточная его часть переходила в овраг, по которому про-должал свой бег ручеек.
        Антонио вытащил ноги из воды, и приподнявись на локтях, огляделся. Луизы нигде поблизости не было видно, тогда Антонио, не стыдясь больше своей на-готы, встал в полный рост и спросил, неизвестно к кому обращаясь:
        - Что же это было? Неужели такой сон? Нет, не может быть, я-то еще в своем уме и могу отличить сон от яви. Выходит, все это наяву было! Ну-ну, - он за-молк, а потом плюхнулся на землю и еще раз повторил. - Ну-ну.
        В это время что-то упало ему на голову и заслонило лицо, он испуганно вскрикнул, а затем услышал Луизин смех, она кричала откуда-то сверху:
        - Держи свою одежду, Антонио!
        Антонио поспешно оделся и выбрался из углубления, теперь водопадик звенел где-то под его ногами, а он стоял среди пиний, у края поля, на котором высился древний холм; рядом с ним торчал наполовину уже ушедший в землю обломок стены. А рядом с этим обломком стояла под солнечными лучами прекрасная как никогда Луиза, длинные волосы ее еще были мокры. Еще недавно она смеялась, теперь же лицо ее было серьезно и напуганно даже:
        - Вот теперь ты знаешь...
        - Да, знаю, ведь это был не сон - правда?... Так вот мой ответ...
        Антонио подошел к ней, обнял крепко-крепко, быстро поцеловал ее в уста и вздохнул блаженно, так как почуял в тот миг тонкий и нежный запах весенних луговых цветов.
        Он хотел уже отстраниться, но тут сама Луиза обняла его за шею и запечатлела на его устах поцелуй.
        Так долго стояли они, прижавшись друг к другу, заглядывая в блистающие глаза обретенной второй половины, и смеялись, и улыбались, не говоря ни слова, и улыбки и глаза их сияли
        
        Г Л А В А 6
        "МЕСТЬ БЕЗУМЦА"
        
        Здание Римского госпиталя для особо важных лиц. Там в отдельной палате, стены которой были покрыты изображениями ветвистых многоцветных расте-ний, меж которых порхали птицы, на большой кровати напротив распахнутого настежь окна лежал Урбан. Неподалеку от кровати на столе были расставлены разные банки-склянки, на каждой из которой была вылита мудреная надпись на латыни, которую могли прочесть только ученые лекари.
        Сами же лекари, а это были два седых старичка, сидели за столом и тихо пере-говаривались меж собой, поминутно посматривая на Урбана.
        - Вот беда-то, Лука, свалилась на нашу голову, - говорил один из них, кивая на Урбана.
        Тот, которого назвали Лукой, склонился совсем близко к уху своего собеседника и зашептал:
        - Уж не говори, Андреа, уж такая беда! Как вспомню, что со стариной Джован-ни сделали, так мурашки по коже бегут!
        - На части его разодрали! - сказал Андреа. - А всего-то вины у него было, что посмел посоветовать его святости Урбану принять настой!
        - Нет, он ему только сказал, чтобы он не снимал до времени повязки!
        - А какая разница, все одно разодрали на кусочки беднягу.
        - Что верно, то верно, бедняга без вины пострадал, - произнес совсем уж тихо Лука.
        Андреа вздрогнул, испугавшись, что их кто-нибудь услышит, и зашептал:
        - Не смей так говорить! Ты что, не тебе решать, кто прав а кто виноват, твое де-ло лечить и богу молиться за такие слова! Или ты хочешь сгореть на костре?!
        Последние слова он сказал весьма громко, и отец Урбан застонал и зашевелил-ся. Лекари замолкли. Они просидели, недвижимые словно статуи, минут десять, но Урбан лежал неподвижно и не издавал больше ни звука. Тогда Лука вскочил, на цыпочках подбежал к Урбану и вскоре вернулся к своему другу.
        - Спит как убитый, - произнес он, - на рожу его теперь смотреть страшно! Ох, ночью теперь не засну, одна-то половина лица как у человека, ну а вторая-то, псом изуродованная, словно лик дьявола! Но дела наши все же плохи, гореть нам на костре, друг, гниение-то мы не остановили. Только нашей вины в том нет - в него попала какая-то зараза. Быть может, в первый день еще можно было бы остановить болезнь, но теперь поздно - начали гнить глубинные ткани в его лице. Я бессилен остановить это - через месяц пресвятой отец будет вонять как труп!
        - А нас сожгут на костре, - подытожил Андреа.
        
        * * *
        
        Урбан не спал, он лежал с закрытыми глазами и безо всякого интереса слушал разговор двух старых лекарей. Слух его необычайно обострился за время болез-ни, и потому он слышал каждое их слово. Разговор этих двух запуганных созда-ний совсем его не интересовал, и только когда они заговорили о начавшемся гниении, он насторожился, и прежняя безумная ярость начала в нем расти. Ярость эта придала ему сил, он раскрыл глаза, попробовал приподняться на кровати, ему даже почти удалось сесть, но словно некий груз навалился на его тело, и он рухнул обратно.
        Подбежали лекари, голося наперебой:
        - Вам лежать надобно!
        - Не тревожьтесь, во имя пресвятой богородицы!
        - Вам еще три денька полежать!
        Урбан смотрел на них, в глазах его явно читалось бешенство, он прохрипел:
        - Помогите встать!
        - Но...
        - Или вы хотите, чтоб вас так же разодрали на куски, как этого, как его...
        Лекари отрицательно закачали головами, со стороны это смотрелось комично - два старых человека так крутили головами. Урбан усмехнулся их страху - ничего не изменилось, даже в то время как он слаб, как малолетний ребенок, люди его боялись так, что теряли всякий рассудок, вот как эти два старика, которые вы-глядели как помешанные.
        - Поднимите меня! - рявкнул Урбан и тут же задрожал от вновь поразившей его слабости.
        Лекари чрезвычайно осторожно, словно некую святыню, подхватили Урбана под руки и помогли дойти до стола, там они усадили его в кресло и засуетились вокруг, готовя какое-то питье.
        Потом Андреа пал на колени и протянул ему чашу:
        - Вот этот напиток вернет вам силы!
        Урбан отпил и потребовал свои черные одеяния, пока же слуги бегали за ними, он спрашивал у лекарей:
        - Я слышал ваш разговор о гниении.
        Опять он усмехнулся, глядя как они рухнули как подкошенные на пол, стали ползать там, моля о прощении.
        - Вы не стоите моего внимания. Расскажите все, что знаете об этом гниении.
        Лука, который еще недавно в разговоре с Андреа посмел усомниться в верно-сти принимаемых инквизицией решений, теперь бился головой и ни о чем уже не думал, кроме того, как бы спасти свою шкуру, но от страха рассудок его му-тился, и он не мог говорить связно, с его губ слетало мычание, в котором только с трудом можно было различить отдельные слова или обрывки фраз:
        - Я, о мой господин... Я ничего не говорил, простите, господин, ничего мне неизвестно, господин, ваше преосвященство, помилуйте раба своего, я раб ваш...
        Он подполз к ноге верховного инквизитора и стал целовать ему стопу, Урбан брезгливо оттолкнул его в сторону и повторил свой вопрос про гниение, на этот раз заговорил Андреа, он говорил быстро и отчетливо, но опустив глаза к полу:
        - Как вы изволили услышать, в ваши ткани попала некая зараза. К сожалению, вы слишком поздно попали к нам, и мы уже не смогли остановить болезнь. Те-перь к великой нашей скорби...
        - Ближе к делу, болван!
        - Я боюсь ошибиться. Тут только природа вам может помочь, если гниение ос-тановится, значит на то воля божья, а если нет...
        - Что же?
        - Значит, на то тоже воля божья! - воскликнул дрожащий Андреа.
        - Что значит эта твоя воля божья?! Ты что, болван! Какая такая воля, ты что ме-лешь?! Я тебя спрашиваю, что со мной будет, а ты лепечешь мне какой-то бред про волю божью!
        - Если гниение не остановится, вы умрете!
        - Ах вот как! - Урбан узнал, что хотел и о чем уже некоторое время подозревал, и тут же забыл он про свою слабость и быстрым шагом вышел из лечебницы. За дверьми его уже поджидал целый отряд охранников, которые последовали за ним. На улице он сел в свою черную карету, которая покатила в сторону Площа-ди Искупления.
        Вскоре он ворвался в зал, где допрашивалась какая-то старуха, обвиненная в колдовстве, видел он, как вздрогнули при его появлении отцы Жозеф и Альви-зе. Он ничего не ответил, когда они спросили о его здоровье, подлетел к столу и схватился за него, чтобы не упасть, так как ноги едва держали его; он заговорил, и в голосе его слышалось безумие:
        - Я гнию из-за укуса той собаки! Это все дьявольский заговор, они все сговори-лись! Я должен остановить их, у меня есть замысел, слушайте же! Я уверен, что в той распроклятой деревушке живут люди, которые дороги молодым колдунам! Не знаю, кто именно, и потому придется схватить и привезти сюда всех, кто там живет, всех от мала до велика! Одного только оставить, чтобы он нашел колду-нов, а они, я уверен, прячутся там где-то поблизости в лесах. Он передаст им, что если они и дальше будут прятаться, то всех этих деревенских ждет мучи-тельная смерть. Каждый день в этом зале будет умирать один из них. А эти двое наверняка благородненькие, да, мне такая порода знакома, изредка, но все ж встречаются такие! Они клюнут на эту удочку, или я не разбираюсь в людях! Они не смогут жить дальше, если будут знать, что из-за них гибнут невинные люди, в том числе и дети. Это я их языком так выразился, мне-то всех их сло-вечки знакомы. А вот, например, отец Жозеф сказал бы, что невинных людей не бывает и был бы прав - все мы грешны и все должны искупить свои грехи стра-данием. Так я говорю?
        Отец Жозеф отвечал:
        - Вам надо еще подлечиться, Урбан, а так, боюсь, в вас еще сказываются послед-ствия горячки.
        - Что? Да как ты смеешь?! Да ты, верно, забыл, с кем говоришь?!
        - Я просто смею заметить, что никто не позволит вам изничтожить целую де-ревню. Можно хватать отдельных еретиков по доносам, но уничтожать целую деревню вместе с детьми, без точных доказательств того, что все они, от мала до велика, в сговоре с дьяволом - это дело опасное, папа будет в гневе, если уз-нает про это, а он точно узнает! Вот если б они жили где-нибудь за пределами Италии, в какой-нибудь языческой стране, или в Испании, то было бы совсем другое дело. Да, в Испании все во власти наших братьев, там можно хоть целый город по одной только прихоти ихнего верховного инквизитора сжечь, у нас же есть некоторое ограничения...
        - Слушать ничего не желаю! Раз я так решил, значит так и будет, и никто мне не указ, ни папа римский, ни господь бог, и уж тем более не ты, Жозеф!... А! - лицо его, и без того уродливое, перекосилось еще больше от сжигающей его ненавис-ти, он приблизился вплотную к холеному лицу Жозефа, тот вздрогнул от отвра-щения. - Теперь я все понял, - зашипел, словно гадюка, Урбан. - Что-то ты ска-зал о том, что папа непременно узнает о моем замысле? Теперь я все понял, да, это ведь ты ему все доложишь, приползешь к нему на коленочках и будешь пе-ред ним ползать, как давеча передо мной ползали ничтожные лекаришки! Ты ведь мое место занять хочешь? А - вижу как вздрогнул! Ну, так и есть, так и есть, так и думал! Значит, подленькая ты душонка, замыслил против меня интригу сплести. Уж мне-то эти приемчики знакомы, уж поверь, я сам так же своего места-то добивался. Но я не позволю! - заорал он вдруг так, что у Жозефа на миг заложило в ушах.
        На лице Жозефа смешались гримасы страха и злобы, он хотел что-то сказать, но Урбан знаком велел ему молчать, и Жозеф, привыкший во всем ему подчинять-ся, промолчал.
        - Здесь все в моей власти, - продолжал Урбан. - Ты ничего не стоишь, вот сей-час я велю бросить тебя в темницу...
        - Помилуйте! - возопил Жозеф.
        - А, вот опять оно! Опять этот страх, опять это гадкое "помилуйте", ну что вы теперь будете делать? Ползать у меня в ногах, биться головой об пол? Ха, да, и вы будете это делать, и вы будете лепетать, и вы будете дрожать и трепетать, все вы такие, у всех у вас такая сущность - рабская сущность! Это раболепие у вас в крови уже заложено, вы ж с рожденья к этому приучены, бережете свои жизни! - процедил он сквозь зубы, и слова его были подобны плевкам в Жозе-фа. - Ты ведь ничтожен, ты ведь во сто крат ничтожней тех двоих, Жозеф, ты ведь раб, а они свободные люди! Они ведь не привыкли молить, им ведь пле-вать на власть и богатства, они чистенькие, они хорошенькие, они свободнень-кие, а ты вот раб. Это ведь и они так думают, они ведь и умненькие еще. И я раб по их разумению, но я не раб - они ошибаются, я никого не боюсь, и никогда ни перед кем не буду ползать на коленях и твердить это "помилуйте"! А вот они бу-дут ползать передо мной!
        - Да вы обезумели! - воскликнул с пола Жозеф.
        - А, раб подал голос! Восстание, но мы подавим восстание! Эй, стража, взять его и бросить в темницу!
        Жозеф резко вскочил на ноги и заорал на Урбана:
        - Да вы спятили! Спятили! Да вы забыли, кто я! Я ведь не простолюдин вам какой-то там, я ведь второй человек в инквизиции после вас! И я не позволю...
        За его спиной в нерешительности остановились стражники. Урбан сказал им:
        - Заприте его в каменный мешок с каким-нибудь трупом! Пусть гниют там вме-сте!
        Стражники стояли в нерешительности, один из них заплетающимся голосом промолвил:
        - Смею заметить что...
        - Что - "что"?! - завопил Урбан и со всего размаха ударил стражника в лицо, тот упал на пол, но тут же встал, вытянувшись по стойке "смирно". Урбан, сжав ку-лаки, надвигался на него:
        - Я здесь царь и бог! И никто мне не указ, все вы мои рабы, что хочу с вами, то и делаю! - и завопил, едва не переходя на истеричный визг: - В темницу его! За-живо сгноить гада!
        Стражники осторожно взяли под руки Жозефа и повели его к двери, Жозеф и не сопротивлялся, он просто смекнул, что с безумцем спорить без толку и в две-рях шепнул стражникам:
        - Получите по десять золотых, если посадите меня в камеру для важных персон.
        Несколько таких камер для богатых, родовитых пленников находились на са-мом верхнем уровне подземелий.
        Стражники встрепенулись, почуяв богатую добычу, и тот, что был с разбитым от удара Урбана лицом промолвил:
        - По двадцать...
        Жозеф не дал ему договорить:
        - Хорошо, пусть будет по двадцать - все тебе зачтется, грешник, гореть тебе в аду за грех этот! Все вы такие, знаю вас! У, мошенники! Ну ладно, ведите меня в камеру и не забудьте каждый день приносить еду из вашей трапезной, а также принесите мне бумагу и чернила...
        Урбан остался наедине с Альвизе, который не отвлекаясь записывал ход допро-са над обвиненной в колдовстве старушкой.
        Урбан тяжело дыша сел с ним рядом и хлопнул его по плечу:
        - Ну, а ты что скажешь?
        - Мое дело писать! - выпалил тот.
        - Это верно, - усмехнулся Урбан и отхлебнул воды из графина, что стоял на сто-ле, - но радуйся, теперь ты займешь место Жозефа, писарей-то у нас много, а ты три года уж тут сидишь, знаешь, как допросы-то вести.
        Урбан передернулся от отвращения, увидев, как обрадовался Альвизе, как он пал на колени и стал целовать ему руки. Урбан схватил его за волосы и потянул так, что Альвизе вскрикнул:
        - Не смей прикасаться ко мне, ты, мразь мелочная! - с безмерным презрением рявкнул верховный инквизитор.
        
        * * *
        
        Казалось бы, они жили в одном мире, созданном мудрым и вечным творцом, под одним небом, на одной благодатной земле; и один, и другой были когда-то детьми, и им снились какие-то волшебные сны; и у того, и у другого, как, впро-чем, и у любого человека, были в детстве такие прекрасные моменты, воспоми-нания о которых живет в сердце человека до самой смерти, если только, конеч-но, сердце это совсем не зачерствеет. И тот, и другой были созданы по образу и подобию того самого могучего творца, и тот, и другой звались людьми, но не было в их душах ничего-ничего общего. Один считал себя вершителем судеб, могучим и бесстрашным, гордым и величественным, мудрым и даже справед-ливым, чем-то вроде бога на земле; другой же - молодой художник - никогда никем не повелевал, да и не стремился он к этому, не нужна ему была власть, не нужен был ему и испуг тех, с кем он общался - да он сам бы испугался, если бы прочел подобное чувство. Урбан гнил, и гнила не только плоть, гнил он весь, с каждым днем росло в нем безумие; по сути дела, он был несчастным, жалким человеком, запутавшимся, никем не любимым, ни во что не
верящим, всех и все ненавидящим и только и движимым этой ненавистью.
        В то время, как Антонио был безмерно счастлив оттого, что рядом была его любимая, оттого, что она такая прекрасная и светлая, как и земля вокруг, оттого, что он знал, что она любит его так же, как и он ее, в это же самое время безумец, наделенный властью над человеческими жизнями, бредил, кричал что-то, ру-гался, метался, как впрочем, и всю свою бессмысленную пустую жизнь.
        Антонио же, не зная ничего этого, стоял в зеленом лесу у обломка древней сте-ны и обнимал Луизу. Они сцепились в долгом жарком поцелуе, не в силах ото-рваться друг от друга. И сколько они простояли так рядом, безмерно счастливые, шепчущие друг другу что-то, что могло бы показаться бессмысленным лепета-нием другим людям, но только не им - они и хода времени не замечали и про-стояли бы так, поглощенные друг другом, наверное, еще очень-очень долго, но тут вдруг дунул порыв холодного ветра. Так и осталось тайной, откуда этот хо-лодный порыв взялся в теплом, даже жарком летнем лесу, но он заставил их вздрогнуть и оторваться наконец друг от друга. Антонио вздохнул и сказал то-гда:
        - Помнишь, я сказал, что хочу восстановить сгоревшую картину, помнишь, я ска-зал, что и тебя там нарисую - ты будешь сидеть на том самом месте, где встре-тились мы впервые? Помнишь ты это?
        - Помню, ты это вчера говорил.
        - Неужели? Да, действительно, и странно все ж - кажется мне, что время как бы ускорило свой бег. Ты не замечаешь этого? Ну, вот раньше все тянулось, тяну-лось, сейчас же я живу по-настоящему, то есть я и раньше жил и был счастлив с мастером Карло, но теперь все как-то по другому. Каждый миг происходит что-то, каждый миг наполнен жизнью, и в то же время все как во сне. Ну, не знаю, не знаю я! - воскликнул вдруг он, не в силах словами передать все то, что про-исходило у него в душе. Но посмотрев в сияющие глаза Луизы, он прочел там полное понимание, и тогда он, обняв ее еще крепче, прошептал: - Ну вот, все ты понимаешь, вот и тебя я понимаю, понимаю, что любишь ты меня всей душой, а это все, больше ничего и не нужно...
        Уже когда наступили сумерки, вернулись они домой. Подойдя к порогу, почув-ствовали они аппетитный запах, и только тут вспомнили, что целый день ниче-го не ели. Стол уже был накрыт, кушанья дымились, как будто Луизина бабушка с точностью знала время, когда они придут.
        Сама бабушка, когда они вошли, сидела к ним спиной, повернувшись к камину; и от внимания вошедших не ускользнуло, что бабушка, прежде чем повернуться к ним, вытерла лицо, а когда она повернулась, заметно стало, что глаза ее вос-палены от пролитых слез - она оплакивала погибшую дочь.
        Скорбь есть чувство, близкое смерти - человек скорбящий думает о смерти, вспоминает прошедшее - в общем, душа его болит, чувство это прекрасное по-своему, оно затрагивает и пробуждает такие глубины человеческой натуры, ко-торые в обычной повседневной жизни как бы дремлют, без этих прекрасных возвышенных чувств человек может быть более черствым. Вот, Луизина бабуш-ка весь день провела в великой скорби; сначала она ходила по лесу, Луизе-то она сказала, что пошла собирать целебные коренья да травы, но на самом-то де-ле она бродила по тем местам, где гуляла когда-то со своей любимой единст-венной дочкой. Вот присядет она на какой-нибудь пенек иль на поваленный ствол и сидит там, глаза ее полны слез, и слезы эти, словно печаль, перепол-нившая ее всю и не находящая больше места в душе ее, выплескиваются через край, бегут по щекам и падают на землю - в такие мгновенья она и не видит, и не воспринимает ход времени вокруг, она погружена в прошлое. А ведь и Ан-тонио, и Луиза тоже не воспринимали происходящего вокруг, ведь и для них тоже время и реальный мир исчезали в самые счастливые минуты. В счастли-вые
минуты, а ведь Луиза потеряла свою мать, а Антонио отца всего лишь за день до описываемых событий. Они ведь тоже горевали, и Луиза была бы также залита в те минуты слезами скорби, если бы не было рядом Антонио, также и Антонио скорбил бы, если б не было рядом с ним Луизы, но когда они были вместе, они не могли скорбить, по крайней мере они не могли долго скорбить, их наполняло другое чувство, не похожее на скорбь - любовь.
        Как же они могли целый день плакать и вспоминать о прошлом, если сердца их переполнялись чувством, столь сильным и отличным от скорби!? Они горевали накануне, теперь же чувство это казалось им неестественным, фальшивым даже, они обманывали бы сами себя, если б в тот день не смеялись и не смотрели друг на друга влюбленными глазами, а сидели бы где-нибудь со слезами на гла-зах и вспоминали прошлое. Они жили настоящим, они с горением в сердцах устремлялись вперед в будущее, и ужасы прошедшего были покрыты для них пеленой.
        Когда они еще только подходили к домику, бабушка услышала их смех и вздрогнула от него, ибо для нее смех был в тот день столь же неестественен, как для молодых ее траур. Но она смогла понять их, смогла понять Луизу, хоть в первый миг, как только услышала ее смех, хотела отчитать ее за этот радостный смех, как за некое непочтение к памяти погибшей. Но она поняла, что сожжен-ная доченька ее была бы только рада, услышь она такой искренний, жизнерадо-стный смех Луизы. А уж что та истинная любовь, которая скрепила Луизу и Антонио, сильнее смерти, мудрая бабушка не сомневалась. "Что смерть?" - ду-мала она, вытирая слезы, - "Глупые, пустые или грешные люди боятся смерти как наказания, на самом же деле смерть - лишь переход в нечто другое - высшее, но лишь переход, краткий миг, пусть даже такой возвышенный и печальный, а любовь, истинная любовь, такая вот, как у моей внучки и этого юноши, такая пламенная, такая нежная, такая неразрывная - ее и смерть не разорвет, и в смертный час так же любить можно и так же радоваться, и так же стремиться вперед; любовь не даст им затухнуть, любовь, словно костер в душе,
словно солнце, вечно горящее - ничто ее не затушит!"
        И вот, когда она вытерла слезы и повернулась к вошедшим, она даже попыта-лась улыбнуться, но улыбка вышла совсем неестественная, она больше походила на гримасу, портящую ее печальное лицо.
        И вошедшие также поняли ее, как и она их. И также, как она не смела больше в тот вечер плакать, они не смели больше смеяться или хотя бы улыбаться.
        За столом ели с аппетитом, особенно усердствовал Антонио; разговор шел на отвлеченные темы, которые на самом деле мало интересовали Антонио. Он спросил:
        - Как же вы тут живете совсем одни? Неужто совсем к людям не выходите?
        - Почти не выходим, только раз в год бываем в Риме, живет там одна наша дальняя родственница, она про нас почти все знает, но живет в этом городе и к нам переселяться не хочет. А так живем сами по себе, сами хозяйство ведем, са-ми все взращиваем, у нас и живность кой-какая есть: и корова, и бык, и телено-чек у них годовалый подрастает, и козочка есть, и петушок, и курочки, и сви-нушка с поросятами есть - ну, в общем, все как в обычном крестьянском хозяй-стве. Да ты прислушайся!
        И действительно, прислушавшись, Антонио уловил доносящиеся из какой-то пристройки, которую он не заметил раньше, голоса домашних животных.
        - У нас и кот есть, - продолжала бабушка, - кот ученый. Наверное, самый умный кот на свете, он ведь ведет свою династию от древних котов, которые жили на нашей древней родине. Луиза ведь рассказала тебе?
        - Да, да, но продолжайте, право, это очень интересно! - воскликнул Антонио, которого действительно заинтересовал рассказ бабушки, которая мастерица бы-ла рассказывать всяческие истории.
        - А, сейчас, минуточку! Сейчас я кое-что покажу вам!
        Бабушка встала, вышла в соседнюю комнату и вскоре вернулась обратно, неся в руках золотую шкатулку. Когда бабушка поставила шкатулку на стол, Антонио залюбовался красотой орнамента, столь же тонкого, как и на броши Луизы; приподняв же ее, он определил, что весила она не менее пяти килограммов, а поверхность крышки шкатулки была усеяна драгоценными камнями, как луг бы-вает усеян яркими цветами. Бабушка вдруг открыла крышку и сказала Антонио:
        - Посмотри, что там на дне.
        Антонио наклонился - в первый миг ему показалось, что все дно шкатулки бы-ло затянуто паутиной - возможно, так это и было, но уже в следующий миг пау-тина вдруг засияла, каждая тоненькая нить как-то по своему, и вот через сияние это проступило изображение странного по форме корабля. Антонио показалось, что в комнату ворвался морской ветер, раздался рокот волн, и судно это уже плывет ему навстречу. Небо было черно, все вокруг было черно и страшно, ка-залось, наступила вечная ночь, не было ни солнца, ни луны, на море гуляла страшная по своей силе буря, морские валы доставали до самых низких туч, ко-торые бурлили, вздымались и опадали так, словно были отражением происхо-дящего в море. В воздухе витала какая-то гарь, оседавшая на воду черной плен-кой, отчего воды морские были совершенно черны, и казалось, что не воды это уже вздымаются и опадают, а сама первозданная тьма, подруга хаоса, хочет по-глотить корабль, а корабль, огромный корабль, словно живое создание блестит в этой тьме золотистым сиянием, сверкает наперекор царящему вокруг хаосу ог-ромными изумрудами и алмазами, на носу его высится
вылитая из чистого зо-лота грозная фигура морского царя. Антонио как-то видит и чувствует все это, видит он суетящихся на палубе моряков - это высокие и сильные люди с пре-красными, словно у древних богов, чертами лица, даже во тьме их волосы, мок-рые от воды, отливают зотистым цветом. Вот несколько черных теней про-мелькнули меж их ног, по размерам они были больше похожи на пантер, потом только Антонио понял, что это были кошки.
        Тут вместе с огромным валом, который мог бы поглотить весь Рим, Антонио взлетел в самое поднебесье, рядом с ним летел и корабль; Антонио был споко-ен, хоть он и чуствовал все происходящее как наяву, но все ж почему-то совсем не боялся
        Люди же на палубе, когда их корабль подхватил этот огромный вал, как-то сра-зу успокоились, перестали суетиться, а собрались все у бортов, смотря на то, что происходило вокруг; в глазах их не было страха, а была там какая-то восторжен-ность происходящим. Тут, обернувшись назад, Антонио обнаружил, что с такой высоты, на которой парил теперь корабль, видно было разливающееся красное зарево; казалось, весь западный горизонт пылал от края до края, там произошло нечто ужасное, в каком-то катаклизме погиб целый материк.
        Небо вдруг все залилось ослепительно белым светом, там в вышине происхо-дила борьба каких-то титанов, сокрытая толстым слоем туч. В какой-то миг си-лы, столкнувшиеся там, выплеснули излишек своей энергии вниз - через тучи от горизонта до горизонта протянулись ослепительные и толстые столбы молний. Тысячи этих разрядов заняли собой все пространство от горизонта до горизон-та.
        На корабельной палубе кричали что-то, указывая на небо, но Антонио не по-нимал ни единого слова.
        Тем временем, впереди явно стали видны очертания земли; с высоты, на кото-рой парил корабль, ясно видно было, что катаклизм, погубивший Атлантиду, коснулся и этих земель: земля растрескалась, судороги землетрясения сотрясали ее, из трещин выплескивалась лава, кажется, горели леса, но само существова-ние лесов в этом мире бушующих стихий казалось чем-то неестественным.
        Зато Антонио различил там далеко-далеко внизу очертания города, уже почти полностью разрушенного землятресением и сожженного огненной рекой, доми-ки казались маленькими коробочками. А волна уже накрыла своей многотонной массой этот навсегда оставшийся безымянным для Антонио город.
        А потом вершина волны, на которой летел корабль, начала стремительно па-дать из поднебесья вниз к земле. От скорости этого падения у Антонио закру-жилась голова, и он настолько проникся этим видением, что уже поверил, что все это происходит на самом деле с ним - ощущения были столь реальны, что он закричал, почувствовав себя вдруг маленькой щепочкой во власти этой про-тянувшейся от земли до неба водной стены, которая, напоровшись своим осно-ванием на землю, теперь рушилась вниз, и Антонио падал вместе с ней.
        Крик Антонио (а он мог кричать очень громко) просто потонул в оглушитель-ном реве и грохоте, который все нарастал по мере того, как приближалась по-крытая трещинами, дрожащая в судорогах земля.
        Потом впереди вдруг прояснилось, мелькнула покрытая волнами морская по-верхность, и корабль, перенесенный через погибшие земли, рухнул в эти воды. Вновь раздались грохот и треск, на этот раз от корабельной обшивки, не выдер-жавшей страшного удара; одновременно с этим раздались крики и со всех сто-рон хлынула вода...
        Не было больше ни рева ни грохота, все было спокойно и тихо, только потре-скивали дрова в камине. Перед глазами Антонио все еще стояло сияние, но вот и оно затухло, обратившись в обычную паутину на дне шкатулки. А потом и крышка шкатулки была закрыта Луизиной бабушкой. Некоторое время все сиде-ли в молчании. Антонио хотел было задать традиционный вопрос: "Что это бы-ло?", но уже сама бабушка отвечала ему:
        - То, что ты видел, было на самом деле. Если Луиза рассказывала тебе откуда мы родом, ты верно понял, что перед тобой открылось последнее плаванье по-следнего корабля великой империи. Та огромная волна, поднявшаяся из пучин океана, подхватила его на своей вершине и пронесла над царящим внизу хао-сом, он пронесся над горящей землей и рухнул из поднебесья в воды, известные ныне под именем Средиземного моря. Ты видел, какой силы был удар от столк-новения, обшивка не выдержала и лопнула, корабль стал тонуть, многие погиб-ли в бушующей водной пучине, но некоторые нашли спасенье - кто ухватив-шись за обломок снасти, кто за что... Много дней их носило по морю. Ты видел, какими сильными были наши предки - настоящие богатыри, но многие из них не выдержали этого последнего испытания и утонули. Немногие оставшиеся в живых были выброшены на берег. Дальнейшее тебе известно из рассказа Луизы.
        - Да, но...
        - Ты хочешь спросить, как ты мог все это видеть?
        - Да не только видеть, но и слышать, и чувствовать! До сих пор я чувствую за-пах соленого морского воздуха. Я словно бы перенесся отсюда, из этого спо-койного домика далеко назад во времени! Ух, даже не верится... Скажите, я... то есть, мое тело все это время было здесь, сидело за этим столом, или же меня втянуло в эту шкатулку?
        - Ты все время был здесь. Но если тебе показалось, что прошло много времени, то для нас прошло лишь безмерно малое мгновенье, столь малое, что никто из нас и моргнуть не успел.
        - Вот как. Но что это - волшебство?
        - А что ты сказал сегодня, когда превратился в рыбу, Антонио? - спросила ба-бушка, которая, похоже, все знала. - Чего ты только не говорил: и что волшебст-во это, и что сон. Да, для вашего мира это так и есть, какие-то малые обломки великих знаний огромной древней империи. Времена империи этой давным-давно ушли, забыты ее великие герои и правители, забыто все, вместе с импе-рией должны были кануть в пучину морскую и знания. Мир менялся, приходи-ло время новых знаний, несовместимых по прихоти высших сил с теми, кото-рыми владели мы. Мир изменился, и вот остались лишь мы двое - я, старушка, которой жить осталось совсем недолго, моя дочка, и все. Вот в руках твоих шка-тулка, доставшаяся мне в наследство от моей матушки; она уже не знала, что за сила в ней сокрыта и как воссоздать нечто подобное, не знаю и я, тем более, не знает и милая Луиза. А ты думаешь, мы знаем каким образом, по прихоти каких сил происходит превращение на вершине холма? Если ты так думаешь, то оши-баешься, молодой человек. Мы, к сожалению, лишь пользуемся этим. А истин-ные знания, которые дали бы ответ на все твои вопросы,
разрушены, так же как и город, на руинах которого стоит наша лачужка. А быть может, ты думаешь, Луиза понимала смысл звуков, которые она издавала, когда вы превращались обратно из рыб в людей? Нет, это лишь заученные еще в детстве звуки.
        - Нет, нет... - хотел возразить что-то Антонио, но смущенно замолк, так как не знал, против чего он хотел возразить.
        Зато поняла бабушка и горько усмехнулась:
        - Ты словно предвидел мои слова о том, что мы только по ошибке кого-то выс-шего, того, кто распоряжается ходом истории и развитием человечества, живем в ваше время. Я хотела так сказать, а ты уже наперед мне возразил. Но ведь это не наше время, мы чувствуем себя словно три... нет, теперь две крупинки...
        - Три крупинки, - прошептала Луиза и взяла за руку Антонио.
        - Пусть три крупинки. Три крупинки, оторванные от всего мира, никем не по-нимаемые, да что не понимаемые - никому не известные, прячущиеся в лесах, доживающие там свой век. Это ли наше время? Ответь мне, Антонио!... Хотя нет, не отвечай, что я спрашиваю с тебя, когда сама я, карга старая, запуталась, заговорилась.
        - Но вы живете, - сказал с необычной твердостью Антонио, и в глазах старушки при этих словах вспыхнуло пламя, и она, гордо подняв голову, произнесла:
        - Да, мы живем, и дай бог каждому жить так же полно, как живем мы! Да что это я раскисла сегодня, право?! Пусть нас мало, пусть лишь трое во всем мире, но мы живем!
        Говорила эта она твердо, ибо была уверена в правоте своих слов, но как только сказала так, замолкла, не зная, что добавить еще к уже сказанному.
        Потом уж, когда стали расходиться спать, она спросила:
        - Так ты остаешься?
        - Остаюсь, - ответил Антонио.
        
        * * *
        
        Наступившая ночь веяла в окно прохладой. Антонио никак не мог заснуть, все ворочался с бока на бок и наконец замер, уставившись на почти что полную Лу-ну, которая заглядывала сквозь распахнутое настежь окошко в его комнату. Ноч-ное светило повисло в черном небе прямо над вершиной холма, и огромные глыбы, кажущиеся с такого расстояния лишь маленькими столбиками, блистали в ее свете.
        Тут Антонио вспомнил про "ученого кота", рассказ про которого начала была бабушка, да потом забыла. Теперь Антонио вспоминал свое видение, те черные тени, мелькавшие у ног моряков - неужели это действительно были кошки? Тут ему показалось, что огромный черный котище запрыгнул с улицы прямо на по-доконник и сидит теперь, уставившись на него своими зелеными глазищами. Тут Антонио заснул.
        
        * * *
        
        Следующим утром первым делом он проверил все уголки своей комнатки. Ни-где не было и следов кота, зато на стуле Антонио обнаружил свою старую оде-жду, которая теперь, впрочем, выглядела совсем как новая - старушка выстирала ее начисто. Он поспешно надел ее и вышел в соседнюю комнату, где обнаружил бабушку, накрывающую на стол завтрак, состоящий из только что выпеченных яблочных пирожков и свежего коровьего молочка.
        Антонио первым делом поблагодарил бабушку за выстиранную одежду и спро-сил, где Луиза, а возлюбленная его уже входила в дом. В руках она держала большую корзину, на три четверти заполненную грибами.
        - Как, ты уже по грибы успела сходить? - удивился Антонио.
        - Еще бы, - улыбнулась Луиза, - это ты соня, а мы привыкли вставать с рассве-том.
        - Вот ведь! И что, даже спать не хочется, мы ж вчера до полуночи проговорили?
        - Мы спим совсем мало, зато засыпаем сразу и спим очень крепко, - ответила бабушка.
        - А вот хотел я у вас спросить про этого чудо-кота. Кажется, я его вчера, перед тем как заснуть, видел. Он ко мне в комнату на подоконник запрыгнул, глаза у него зеленые, прямо как светильники в темноте горят! Правда это было, иль мне только почудилось?
        Луиза крикнула:
        - Выходи, Черныш!
        И тут же в комнате появился кот. Антонио так и не понял, откуда он взялся - вроде бы, выпрыгнул из-за какого-то угла, но то было сомнительно, ибо ни один угол в этой комнате не мог скрыть кота столь больших размеров.
        Кот, названный Чернышом, по размером походил на крупную охотничью соба-ку. Тем не менее это был кот, он был ослепительно черным, то есть совершенно черным, без единой проседи - Антонио никогда раньше даже и не встречал столь яркой черноты.
        Луиза тем временем говорила коту строго и в то же время как бы ласково:
        - Ну что ты, Черныш, хулиганишь, ночью людям спать не даешь? Что на подо-конники прыгаешь да глазищами своими зелеными на них смотришь?
        Тут Черныш открыл свои круглые, словно блюдца, глаза. Глазищи эти действи-тельно были заполнены каким-то зеленоватым сиянием, которое видно было даже при свете дня. Он грациозно изогнул спину и издал громкое "Мяу!"
        - А, понятно, - улыбнулась Луиза, - ты, значит, Антонио усыпить хотел. Права я?
        - Точно, - отозвался Антонио, - как я этому коту в глаза взглянул, так меня сон сразу и одолел.
        - А, ну теперь понятно, он у нас такой, ему лучше в глаза не смотреть. Он кого захочет усыпить может, он так и в лесу охотится. Хоть он и живет с нами, кор-мится у нас и служит нам верно, но все ж тянет его в лес, и он время от времени бегает туда охотиться и нам иногда свою добычу приносит - то зайца, то куро-патку, - говорила Луизина бабушка.
        - Ну поди, познакомься с Антонио, - проговорила Луиза и подтолкнула Черны-ша, тот грациозно подошел к Антонио и присел рядом с ним на задние лапы, так что голова его оказалась даже выше колен Антонио.
        Антонио протянул руку и погладил кота, тот заурчал от удовольствия, потом выразительно мяукнул, что выражало, по-видимому, принятие Антонио в число своих друзей, а в следующий миг он отскочил вдруг и кубарем прокатился по комнате.
        - Резвится, - засмеялась Луиза, - он такой, ему бы только порезвиться да побе-гать. А вообще он кот умный, в хозяйстве нам заместо собаки служит. Он и живность нашу на пастбище выводит, там и разбредаться им не дает и от лес-ных зверей охраняет получше всякого пса. Его даже волки боятся! Вот был слу-чай, пришли из леса волки голодные, на нашу корову позарились. Ну, Черныш-то наш на них как мяукнет - только их и видели! Боятся они нашего Черныша!
        - Ну, кстати, пора и зверей выводить! - сказала бабушка. - Пойдем, Антонио, раз ты решил с Луизой остаться, так надобно тебе с нашим хозяйством ознакомить-ся. Пошли, Черныш! - крикнула она коту.
        Кот подбежал к двери, толкнул ее и первым выбежал на улицу.
        Выйдя на крыльцо и осмотревшись, Антонио увидел весьма большой сарай, стоящий неподалеку от их дома - к этому сараю и побежал Черныш. Весело бы-ло смотреть на этого огромного кота - казалось, что это не кот вовсе, а огром-ный черный шар стремительно катится к сараю. Вот он подкатился к нему, и толкнув дверцу, скрылся внутри. Из сарая раздалось мычание коровы и рев бы-ка, вместе с ними подал голос и теленочек, следом за ними заблеяли козочки. А потом дверь распахнулась, и из сарая первым вышел большой, грозный бык, по-том вышла корова, рядом с которой бегал маленький теленочек, за ними вышли козы и еще пара молчаливых барашков. А последним, гордо задрав хвост, выша-гивал Черныш.
        - Видишь, какой он у нас умница, - говорила Луиза, - сам скотину из стойл вы-водит!
        - Да как же он?
        - А просто - там все наши загончики на задвижки закрыты, а Черныш приучен эти задвижки открывать. Так случится что - нас не будет, а он один зверей мо-жет пасти, утром выведет, днем на поле их посторожит, а вечером обратно во-ротит да еще закроет, - так отвечала Луиза, она уже впустила в большой откры-тый загон всяких домашних птиц - кур, петухов, индюшек, уточек, для которых там же было прорыто маленькое озерцо, всем им она насыпала разных круп.
        Быстро пробежал тот день: Луиза показывала Антонио их хозяйство, водила на небольшое поле, которое разместилось у юго-западного склона холма. Там на поле взрастала пшеница и ячмень, зеленели картофельные грядки, тянулась из земли морковка, стоял виноградник, на котором чернели крупные, одна к одной, ягоды. В тот день они и виноград собирали, без умолку весело болтая о чем-то.
        Потом они сходили к озеру, в котором плавали накануне в образе рыб и долго плескались там, на этот раз в людском обличии и не стыдясь больше своей на-готы.
        День промчался, настал вечер, и вновь они собрались за столом, также как и накануне.
        На этот раз Антонио повел разговор о своем ремесле:
        - Знаете ли, благодаря стараниям одного замечательного человека я выучился искусству живописи. Вот Луиза видела мою работу.
        - Да, великолепно!
        - Ну, до великого живописца мне, положим, далеко, но все ж я хотел бы вновь нарисовать тот пейзаж, но на этот раз вместе с тобой, - он смотрел на Луизу. - Представляешь, ты сидишь на том самом месте, где встретились мы впервые, а на заднем плане эта долина! Как бы это было здорово! Луиза, если бы эта кар-тина удалась, можно было бы повесить ее на стену! Я даже знаю, где взять мне кисти, краски и полотно - у моего друга Марко. Помню, он как-то раз тоже ре-шил выучиться художественному ремеслу, выпросил у мастера Карло разных художественных принадлежностей, да быстро это дело забросил. Он парень не-терпеливый, не для него это занятие, вот надеюсь, что и по сей день пылятся у него где-нибудь в чулане все эти вещи. Ты пойдешь со мной, Луиза.
        Луиза не сказала ни слова, но ее взгляд говорил яснее всяких слов: "Пойду за тобой хоть на край света!"
        Бабушка хотела было возразить, но махнула рукой и сказала:
        - Ладно уж, идите, а по хозяйству я и без вас как-нибудь управлюсь, благо у ме-ня помощник хороший есть, - она кивнула на Черныша, который старательно лакал молоко из своей миски. - Ну, а когда вы вернетесь?
        - И право, вот ведь беда, нам же там жить целую неделю придется! А впрочем - не беда! Поселимся у Марко, хотя его отец, правда, на нас теперь сердит...
        - Мне кажется, не стоит, - сказала Луиза, - они и так из-за нас, точнее, из-за ме-ня, немало бед пережили. Да, я уж знаю, что меня они не примут.
        - Примут, примут, мы ж у них только на недельку поселимся.
        - Ну, может и примут, только все равно нехорошее это дело, мы ведь так на них новую беду накликаем. Мало того, что они коней из-за нас лишились, так их еще избили ни за что ни про что и чуть было в Рим на сожжение не увезли.
        В общем, поговорили они, поспорили и наконец решили, что на следующий день Луиза и Антонио направляются к Марко с подарками, дабы возместить на-несенный этому семейству ущерб, и если глава семейства позволит, останутся под их крышей до тех пор, пока Антонио не закончит свою картину.
        
        
        Г Л А В А 7
        "В О Л К И"
        
        
        Несколько дней назад прошел ливень, который был столь силен, что некоторые особо суеверные и впечатлительные люди крестились и говорили, что начался второй всемирный потоп.
        Но вот уже несколько дней стояла сильная жара, особо заметная на открытых местах в городе. На Площади Искупления царил сущий ад. Мало того, что мос-товая была раскалена лучами солнца, так там еще стояла страшная вонь от сжи-гаемых ежедневно еретиков. Но толпа зевак несмотря на жару и вонь по-прежнему собиралась, чтобы посмотреть на это зрелище. Нередко люди падали без чувств от нехватки воздуха или же от солнечного удара, было даже несколь-ко смертельных исходов, когда толпа затоптала упавших.
        Минула неделя с тех пор, как Урбан получил страшные раны от клыков Хохма-ча. Начавшийся процесс гниения уже начинал сказываться на нем, появился по-ка еще слабый, но все же заметный при близком с ним общении запах. Правда никто не решался подойти к нему ближе, чем на три шага, его изуродованное наполовину лицо было столь ужасно и вызывало такое сильное отвращение, что даже самые смелые люди не смели подходить к нему. Когда же он сам под-ходил к кому-либо, тот невольно пятился, чем вызывал оскал верховного ин-квизитора, делавший лицо Урбана еще более отталкивающим. Все эти семь дней Урбан думал только лишь об одном - о мести.
        Вместе с гниением лица росло в нем и безумие, днями и ночами он видел толь-ко этих двоих, больше никто и ничто его не интересовало. Целыми днями он ходил из угла в угол по залу, наполненному вонью и воплями, потом, когда го-лова его начинала раскалываться от боли, он выбегал из зала и быстрым шагом шел по улице, не видя, что за ним следуют охранники, а люди при его прибли-жении крестятся, некоторые даже вскрикивают и разбегаются по подворотням; он бесцельно ходил по узким улочкам, выкрикивая иногда бессвязные ругатель-ства, иногда начиная что-то быстро-быстро бормотать себе под нос, а иногда вдруг оглашая улицу безумным криком:
        - Ну я покажу вам, разбойники! Дьявольские отродья! Мерзавцы! - и грозил ку-лаком неведомо кому. А потом его лицо кривилось в усмешке и он шел обратно к тюрьме. Ночью же он бредил, кричал что-то в жару, метался по кровати, ино-гда даже падал на пол, иногда боль в его голове возрастала до такого предела, что он вскакивал и схватившись за голову катался по полу, дико при этом крича, подушка его была вся в крови, так как кровь часто хлестала у него из носа.
        К нему пытался пройти некий лекарь, приехавший с востока, он обещал его из-лечить, но Урбан рассвирепел, и обвинив его в колдовстве, велел палачам разо-драть его на куски, как было уже с одним его предшественником; после этого ни один лекарь не смел уже к нему подходить.
        Но и днем и ночью, и наяву и в бреду, Урбан видел только тех молодых, что ушли от него. Поимка их и последующее их сломление сделались для него глав-ной целью в жизни. Поэтому в один из жарких летних дней по его приказу у во-рот тюрьмы был собран большой отряд облаченных в черные одеяния инквизи-торов. Cловно сгусток тьмы, собрались они напротив столбов. Около одного столба суетился кто-то, убирая смердящие останки плохо прогоревшего еретика.
        - Ну и жара сегодня, - проговорил голос из под темного капюшона.
        Стоящий с ним рядом отозвался:
        - Топать-то нам сегодня, наверное, целый день, и все по желанию этого безум-ца!
        В это время появился и сам "безумец", на этот раз лицо его скрывал капюшон, и говорил он спокойно, так как в тот день голова его еще не болела, а предстоящее дело, как ему казалось, обязательно должно было принести успех:
        - Братья! - обращался он к собравшимся, а их было человек пятьдесят. - Братья, - повторил он таким голосом, будто собирался читать им некую молитву или ис-поведь, - я собрал вас всех, чтобы объявить вам - мы идем войной на дьяволь-ское отродье! Та деревня проклята дьяволом, на каждом из живущих там отме-тина дьявола! Вы должны хватать всех: и детей, и стариков, всех-всех без разбо-ру, а тех, кто будет сопротивляться или попытается бежать, колите вашими ме-чами без жалости! Бог с вами!
        Кто-то в толпе шепнул:
        - Уж как напыщенно говорит-то! Можно подумать, что новый крестовый поход объявляет!
        Но на говорившего зашукали, и он больше не подавал голоса. Урбан тем време-нем продолжал:
        - Мы возьмем с собой цепи и закуем в них всех их! Мы приведем их сюда, а за ними придут и те двое, самые главные!
        Когда он закончил, один из братьев подал голос:
        - День сегодня жаркий, не взять ли вы нам питье в дорогу?
        - Болван, о чем ты думаешь?! - топнул ногой Урбан. - Ну скажите, на что вы го-дитесь, если в момент столь важный можете думать о питье?! Ну хорошо, возь-мите, возьмите питье да еще закусочку не забудьте! - закончил он, сурово сдви-нув брови.
        В это время конюхи привели коней, на которых расселись инквизиторы. И вот вскоре по улицам Рима двинулась процессия, наводящая ужас на прохожих: впереди весь черный, на черном коне восседал Урбан. Ему единственному из всех братьев нипочем была жара, которая для остальных инквизиторов, обла-ченных в черные одеяния, стала настоящим орудием пытки. От них разве что пар не шел, а так все "братья" были злы от одолевавшей их жары и шепотом по-минали своего предводителя всякими нехорошими словами; никто из них, од-нако ж, так и не решился выступить в открытую, или хотя бы стянуть с головы ненавистный капюшон: страх перед верховным инквизитором был велик.
        Итак, в жаркий день пятого июня 1516 года из ворот Рима на древний тракт выехала процессия, во главе которой, как казалось многим суеверным людям, скакал сам Сатана.
        
        * * *
        
        По дороге в деревню Луиза все говорила Антонио:
        - Зря мы туда идем. Мы только накликаем беду на этих людей.
        На что Антонио отвечал:
        - Что с того, если мы поживем недельку в доме Марко? Никто про это не узнает. Да и они в обиде не останутся...
        - А, если ты про это... - сказала Луиза и достала из кармашка кошелек, набитый золотыми монетами. На монетах были отчеканены профили римских императо-ров. Монеты эти достала бабушка из какого-то сундучка, который, судя по обла-ку пыли, поднявшемуся из него при открытии, стоял закрытым со времен этих самых императоров. Монеты предназначались для отца Марко, который поми-мо потери двух своих лошадей едва избежал страшной смерти. Кстати, Луизина бабушка испекла ему еще и пирог, рецепт изготовления которого достался ей от предков, в состав пирога этого входило более тридцати различных трав, аромат же от него исходил такой, что Антонио не раз уж приходилось удерживать себя от того, чтобы не предложить Луизе присесть на каком-нибудь поваленном стволе и съесть его.
        Надо сказать, что хотя вышли они ранним утром и шли всю дорогу без остано-вок, северной оконечности взгорья достигли уже ближе к вечеру.
        Там они остановились средь протянувшихся от холмов длинных теней. Тре-вожно им вдруг как-то стало. Днем-то, когда они шли по зеленому лесу, Луиза хоть и предлагала Антонио вернуться, но говорила это скорее так, не чувствуя еще впереди опасности.
        Теперь же и Луиза и Антонио почувствовали настоящую опасность, которая таилась где-то перед ними, совсем близко. Даже для Антонио, который раньше жил в этих местах, поднимающиеся впереди склоны представились в тот миг некой стеной вражьей крепости, а перейдя на другую сторону этой стены, они окажутся в другом, враждебном им мире. Повернулся он тогда назад, посмотрел на лес - всего-то два денька он пожил там вместе с любимой, и уж успел для него сделаться этот зеленый край домом родным, а весь остальной людской мир - чем-то если и не враждебным, то далеким и чуждым.
        - Чепуха! - сказал тогда Антонио, пытаясь отогнать от себя возникшее настой-чивое желание вернуться назад. - Чего мы боимся, неужели инквизиторов? Они ж в Рим ускакали и наверное уже забыли про наше существование! Ну, пошли.
        Спустя еще некоторое время они остановились на деревенской улочке напро-тив дома Марко, изредка проходящие крестьяне смотрели на них с любопытст-вом, некоторые ускоряли свой шаг, торопясь к своим домам, чтобы рассказать о возвращении Антонио. Один из крестьян даже остановился, протер глаза и ус-тавился на них, бормоча что-то себе под нос, а потом развернулся и побежал к своему дому. Из некоторых окон уже высовывались лица крестьян, их жен и де-тишек, все они с интересом, а кто и с испугом глядели на Антонио и Луизу.
        А они так и стояли у дома Марко, все никак не решаясь войти. Антонио тер се-бе лоб, придумывая, что бы сказать, но как назло все мысли в голове путались и ничего не придумывалось.
        Но вот из дома раздался громкий женский голос:
        - Джан! (так звали отца Марко) Чуешь, каким ароматом потянуло! Это интерес-но кто же сегодня такой пирог-то испек, у кого праздник? Ты б сходил, прове-рил?!
        - Ну вот еще! - раздался голос Джана. - Сама вот иди и проверяй, если тебе ин-тересно, кто где пирог испек, - тут до насторожившихся Антонио и Луизы доле-тел громоподобный звук втягиваемого в ноздри воздуха, спустя мгновение он повторился, и Джан продолжил уже изменившимся голосом, в котором теперь чувствовалась заинтересованность:
        - Хм, а ведь недурно пахнет! Да не то слово, черт меня раздери, райский аромат! Вот я схожу разведаю, кто там да по какому поводу его испек, а ты, хозяюшка, завтра же узнай рецепт приготовления! Нет, право, что за запах, у меня аж в животе заурчало!
        Вслед за этим раздались быстрые шаги, и вот дверь распахнулась, и перед рас-терявшимися и смутившимися Антонио и Луизой предстал Джан. Он, впрочем, тоже смутился и даже не нашелся что сказать, так они стояли некоторое время, уставившись друг на друга и сохраняя гробовое молчание; первой тишину нару-шила Луиза, она протянула Джану пирог со словами:
        - Вот - это вам. Его испекла моя бабушка, кушайте на здоровье, поправляйтесь.
        Джан сначала нахмурился, но лицо его быстро прояснилось, и он принял пирог со словами:
        - Аромат от твоего пирога идет такой, что я уж позабыл все свои обиды и те-перь прошу вас к столу!
        Когда Луиза вошла в комнату, жена Джана испуганно вскрикнула и быстро пе-рекрестилась, но когда Луиза достала кошелек, набитый золотыми монетами, и ее лицо прояснилось. Луиза же говорила:
        - Я знаю, что по моей вине вы многое перетерпели. Хотела я искупить свою вину перед вами, и вот - в этом кошельке монеты старые, но в любой меняль-ной лавке вы получите за них деньги новые.
        Джан тем временем высыпал золотые на стол и смотрел теперь на них широко раскрытыми глазами, не моргая, Луиза давно уже замолкла, а он, жена его и да-же Марко, который встретил друзей радостным возгласом - все они неотрывно смотрели на кучу золотых.
        - Ну что ж... - хотел было что-то сказать Антонио, но тут Джан вдруг пал в ноги Луизе, от чего та крайне смутилась и посмотрела на Антонио, словно ожидая от него разъяснения столь странного для нее поведения крестьянина. А Джан вдруг заплакал даже и сквозь слезы, стоя перед Луизой на коленях, говорил:
        - Благодетельница вы наша! Господи, спасибо тебе! Ох, благодетельница, бла-годетельница! Ты ж озолотила нас, ох, вот ведь счастье, вот ведь доброта! Мы ж теперь богачи, матушка ты наша, да как же, столько золота-то! Ох, добродетель-то, добродетель! Вот ведь радость-то нам!
        - Да ладно, право, что вы? Встаньте, пожалуйста, так вы смущаете меня. Вот зо-лото это - я только рада, что теперь оно ваше. Я вижу, вы люди хозяйственные, - она обвела взглядом чистое домашнее убранство, - деньги эти, значит, даром не пропадут, а так бы монетки эти пылились в сундуке моей бабушки до скон-чания веков.
        Тут вскочила жена Джана и засуетилась по комнате, приговаривая:
        - Ох, да что ж я сижу-то, растяпа старая! Вот сейчас ужин вам накрою, ну а вы садитесь, садитесь!
        Антонио и Луиза уселись за столом... В общем, что говорить, к концу ужина им уже порядочно поднадоела бесконечная трескотня Джана и его супруги; те, ко-нечно, говорили от всего сердца и на глаза их от умиления не раз выступали слезы, но все ж слушать одни и те же благодарности, говорящиеся скороговор-кой на протяжении часа с лишним, было делом несколько утомительным. А под конец, когда изумительный пирог был съеден, Джан вдруг расплакался, и по-дойдя к Луизе, преклонил колено и сказал:
        - Вот, человек я простой, грубый даже, но вот видел как-то, как это делается, - и взяв вдруг Луизину руку, поцеловал ее, повторив при этом, наверное, уже в ты-сячный раз за тот вечер: - Благодетельница ты наша!
        Антонио тем временем полушепотом разговаривал с Марко:
        - Помнишь, ты брал у мастера Карло художественные принадлежности? Они еще у тебя остались?
        - А как же! И краски, и кисти - я, помню, много их тогда выклянчил, говорил, что буду днями и ночами рисовать. Но быстро мне это дело надоело.
        - Ну понятно, а полотна-то чистые у тебя еще остались?
        - Ох, а вот про полотна даже и не знаю - может, и завалялось где одно, а так я немало их испортил! Знаешь, как начерчу на одном что-нибудь несуразное, так и откину его в сторону. Но ты не расстраивайся, может, и осталось еще. Пойдем, сейчас посмотрим, они у нас на чердаке валяются!
        - Подожди, - Антонио обратился к Джану, который все еще стоял на коленях перед Луизой. - Вот хотел у вас спросить - будет ли нам позволено пожить у вас недельку? Мы не будем вас обременять, нам нужен только ночлег, остальное же время мы будем проводить на холме.
        - Антонио! Да после того, что вы для нас сделали, да после этого, - он схватил один золотой, подбросил его к потолку и ловко поймал, - да вы можете оста-ваться у нас хоть навсегда! Вы ж нас богачами сделали, и за что такое счастье!?
        - Ну хорошо, значит, мы поживем у вас недельку!
        На том и порешили. Для молодых выделили отдельную большую комнату.
        На следующее утро Антонио вместе с Марко полез на чердак, там они долго ко-пались, разгребали целые кучи всяких старых ненужных вещей и наконец в ка-ком-то грязном, заросшем паутиной ящике нашли кисти и краски, нашлось и чистое полотно. Пыль при их извлечении поднялась такая, что и Антонио и Марко зашлись приступами чихания вперемешку с кашлем; в это время разда-лись торопливые шаги, и вот в люке появилось встревоженное личико Луизы. Антонио, взглянув на нее, разом перестал и кашлять и чихать.
        - Что случилось? - вопрос этот одновременно слетел с уст и Луизы, Антонио и Марко.
        Тут выяснилось, что Луиза, дожидавшаяся внизу Антонио, услышала странный шум и грохот, доносящийся сверху, и испугавшись за Антонио, побежала узнать в чем дело. Оказывается, это чихание и кашель она приняла за грохот - долго они смеялись над этим происшествием, и даже воскликнули еще раз хором:
        - Что случилось?!
        Да так громко, что прибежали родители Марко и с недоумением уставились на молодых, а те захохотали еще громче.
        Дело было третьего июня.
        
        * * *
        
        - Вот что значит вдохновение!
        - Что, получается? А можно посмотреть?
        - Нет, подожди, вот когда нарисую все, тогда и посмотришь.
        - Ну пожалуйста, ну Антонио, ну хоть одним глазочком, а то я уже устала здесь сидеть!
        - Ух, ну хорошо, сделаю исключение, подойди посмотри!
        Шел третий день с тех пор, как Антонио и Луиза поселились в доме Марко. Каждый из этих трех дней они вставали рано утречком вместе с крестьянами, завтракали с ними, а потом Антонио брал полотно, краски и кисти, а Луиза кор-зину, в которой лежал обед, приготовленный для них матушкой Марко, и шли они на холм; там они проводили весь день, с раннего утра до того времени, как красный диск солнца касался далеких западных холмов. Все эти три дня стояла замечательная ясная погода, светило солнышко, то самое солнышко, которое в те же дни проклинали многие жители Рима. Антонио же и Луизу солнышко со-всем не пекло, они просто сделали навес из полотен, испорченных Марко.
        Антонио не зря воскликнул: "Вот что значит вдохновение!" Действительно, все эти три дня в нем жило вдохновение. Когда он рисовал свой первый пейзаж, он действовал только руководствуясь техникой, которой так старательно учил его мастер Карло, но не более того. Теперь же он рисовал не техникой, но душой, ведь это не скупая техника руководила им, когда глаза его загорались (а они за-горались у него ранним утром и так пламенели до самого вечера), не техника руководила его пальцами, которые водили кисть - это душа его, горящая любо-вью, руководила им. Это она двигала кистью, а не техника. И как он рисовал! Он весь обратился в рисование, весь обратился в отображаемый им на белом полотне образ. И с каждым новым днем образ этот прояснялся все больше и больше, словно бы выходил откуда-то из глубины полотна. Он не рисовал пока пейзажа, только Луизу, только его любимую Луизу, что сидела перед ним.
        И вот Луиза подошла к сидящему Антонио, обняла его сзади за плечи и посмот-рела на полотно. Некоторое время она молчала, Антонио взял ее за руку и поце-ловал:
        - Ну что же ты молчишь, любимая? Ну что же ты?
        Он повернул голову и посмотрел на ее лицо, а Луиза неотрывно смотрела на свой портрет, в глазах ее стояли слезы умиления:
        - Как зеркало! Нет, лучше чем зеркало! Тут...
        Тут Антонио вскочил и обнял ее, порывистым движением закрыл ей ладонью рот и зашептал ей на ушко:
        - Не говори, не говори, знаю, стесняешься. Ну, я скажу, чем лучше зеркала. Зер-кало - то ведь стекляшка просто, оно плоское и изображение на зеркале плоское, ничего, только наружная оболочка. А тут, на этой картине вся ты, не оболочка, а душа твоя! Вижу, вижу и не стесняясь говорю - получилось у меня. Получи-лось!!! - закричал он вдруг громко, и подхватив Луизу, закружился вместе с ней.
        Как они засмеялись! Словно соловушки молодые - звонко, чисто и с любовью, с нежностью! Да когда Антонио Луизу закружил, она чуть полотно не задела, да они этого и не заметили, до того счастливы были, а если б даже перевернули полотно да вылили бы на него краски, то и не печалились бы сильно - Антонио новое бы нарисовал!
        
        * * *
        
        Тут надо сказать, что за прошедшие дни Луизу успели полюбить в деревне все от мала до велика. Первыми-то ее полюбили домашние Марко, и если в первый день любовь эта была какая-то нечеловеческая, все только и твердили "благоде-тельница" да "благодетельница", да прочие благодарности, то в следующий день они, узнав ее поближе, полюбили уже по-настоящему, по человечески, как род-ную дочь. Да как можно было не полюбить ее, ведь со всеми-то она была весе-ла, добра и общительна.
        Вот Джан, раньше обычно молчаливый и суровый, разительно переменился за эти дни. Поговорит он немножко с Луизой, и так ему хорошо станет - то улыб-нется, то вдруг песнь затянет, то шутить начнет. Полюбили Луизу и жена Джа-на, и Марко.
        Марко, правда, после некоторых размышлений решил вообще не думать и ста-раться не смотреть на Луизу, он-то чувствовал, что сможет полюбить ее не как родную сестру, а как девушку, так, как любил ее Антонио. Он знал, что любовь к ней растет с каждой минутой их общения, и поэтому он старался обходить ее стороной, а если она что-нибудь спрашивала у него, то он быстро бормотал что-то невразумительное и убегал. Что же касается остальных жителей деревни, то и они полюбили Луизу; если в первый день бабы шептались, глядя на Антонио и Луизу, идущих к холму: " Ишь, ведьма! Из-за нее-то старика Карло забили, так ей мало, она теперь и Антонио погубит!", то на третий день говорили совсем по другому. Дело было ближе к вечеру, но солнце еще сияло в безоблачном небе, в полях пели птицы, а у колодца собрались и кудахтали бабы:
        - А красавица-то она какая!
        - Да ты видишь, Антонио от нее без ума!
        - И она от Антонио! Но кто говорит, что она ведьма? Это какая-та ошибка! По-смотри, какое у нее доброе лицо, а глаза-то, глаза-то!
        - Да что глаза-то?
        - Не знаю, но у ведьмы не может быть таких глаз! Я вон с Мартой говорила (так звали жену Джана), так она сказала - девушка эта, ее, кстати, Луизой зовут, при-несла им в дом такой вкусный-вкусный пирог!
        Тут заворчала какая-то старуха:
        - Все это колдовские штучки!
        - Да что ты мелешь?!
        - Вот послушайте меня: колдовской пирог-то! Они его съели и теперь под кол-довскими чарами ходят, забыли все и любят эту Луизу, кормят ее, поят, и Анто-нио она таким же колдовским способом заставила себя полюбить!
        - Да не говори ты, чего не знаешь. Никакого тут колдовства нет!
        - Ну, вот припомните потом мои слова, я вас предупреждала!
        Вот-вот должен был вспыхнуть ожесточенный спор, в котором решалось, ведьма ли Луиза, или же хорошая девушка, но не суждено было, одна из женщин вдруг вскрикнула:
        - Вон, смотрите, по дороге всадники скачут!
        - Ох, господи! - в один голос вскрикнули сразу несколько баб, когда поверну-лись к дороге и увидели, что к ним приближается большой отряд всадников, с ног до головы облаченных в черное; позади них тряслась на ухабах телега.
        Бабы перекрестились и залепетали испуганно:
        - Это ж инквизиторы!
        - Неужто по нашу душу?
        - А!? - засмеялась вдруг старуха, и хриплый смех ее был похож на карканье во-роны. - Что, перепугались, всполошились, курочки? Это ведь за Луизой скачут!
        - Помолчи ты!
        - Антонио-то с Луизой еще не вернулись?
        - Нет еще, рисуют!
        - Так надо кому-то сбегать, предупредить!
        - А, вы все в сговоре! - воскликнула старуха.
        В это время кони приблизились уже так близко, что можно было бы различить лица, если б они не были скрыты капюшонами.
        Урбан крикнул через плечо:
        - Вон видите, у колодца бабы собрались? Пять человек на них! Никому не дать уйти! В деревне разделяемся по домам! Ну, живо! Тех, кто попытается бежать, убивайте, нам их столько все равно не нужно!
        Первым в доме услышал топот приближающихся всадников Марко, он выгля-нул в окно, но пока на улице никого не было видно.
        - Слышишь, батюшка, скачет кто-то!
        - Что?.. И правда, и много-то как, целая армия! Ох, нехорошо мне как-то на сердце, чую я беду! Эй, Марта, спрячь-ка деньги!
        Жена его засуетилась, достала из сундука мешочек с золотыми, побежала к сте-не, отодвинула дощечку и положила мешочек в потайное углубление.
        - Инквизиторы! - воскликул стоящий у окна Марко. - Вон, смотрите что творят, в дома врываются!
        Марта тоже подбежала к окну, и только выглянув, перекрестилась и отбежала обратно вглубь комнаты:
        - Ох, господи, - заплакала она вдруг, - за что нам беда-то такая? Что ж теперь с нами-то будет?
        Тут раздался лай их пса, который перешел в пронзительный, резко оборвав-шийся визг. Марко процедил сквозь зубы:
        - Гады, нашего Ухача зарезали!
        А с крыльца уже раздавались топот и ругань (надо сказать, что инквизиторы, проведшие несколько часов в своих черных одеяниях под лучами жаркого солн-ца, были злы как никогда). Они ожидали, что дверь в дом будет закрыта, и по-этому обрушили на нее такой удар, что дверь врезалась в стену с такой силой, что на столе подпрыгнула посуда.
        В комнату разом ворвались с десяток инквизиторов с клинками наголо, а вслед за ними вошел и Урбан, он спросил у кого-то:
        - Те самые?
        Ему ответили, что так и есть. Тогда он усмехнулся и откинул капюшон, пред-сталяя на всеобщее обозрение свое изуродованное лицо. Марта, которая и так была на грани обморока, не выдержала этого зрелища и грохнулась бы на пол, если б ее не подхватили Джан и Марко.
        А Марко хоть и испугался, но приложил все усилия, чтобы не показать этого, более того, он вел себя вызывающе. Положив свою матушку на кровать, он вы-прямился и встал прямо напротив верховного инквизитора, спрашивая у него:
        - Какое право вы имели врываться в наш дом? Какое право вы имели пугать своей страшной рожей мою матушку - она ведь, между прочим, в отличие от вас, добрый и честный человек.
        Урбан усмехнулся:
        - Хорошо поешь, но уверяю, что запоешь совсем по-другому, когда за тебя при-мутся мои палачи. Вот тогда тебя и твоя мамочка не узнает, и тоже грохнется в обморок! Что ж ты вздрогнул-то?
        - А вы меня не запугаете!
        - Сын, ты потише, поласковее, - вступился отец, который сам едва на ногах от страха стоял.
        Урбан вновь усмехнулся:
        - Так и ты любимую матушку свою не узнаешь, и над ней поработают палачи, и она станет еще более уродливой, чем я.
        - Вы не посмеете!
        - Посмею, кто ж мне помешает, власть-то в моих руках, что хочу, то и делаю. Ох, мне даже скучно это говорить вам. Я знал, что встречу только тупое благородст-во, оно на твоей роже написано. Но все ж предложу: скажете, где эти двое, ты знаешь, о ком я - и вас помилуют.
        - Никого я не знаю!
        - Ну конечно, другого я и не ожидал. Вязать их всех и в телегу!
        Тут в дом ворвался еще один инквизитор, он подбежал к Урбану и доложил:
        - Там одна старуха говорит, что молодая ведьма жила в этом вот доме, вместе со своим дружком. Говорит, что целые дни проводят они на одном из ближайших холмов, и сейчас они там.
        - А на каком холме, она сказала?
        - На том самом, где был сожжен дом.
        - Так, черт побери, вы направили туда всадников?!
        - Нет еще, - вздрогнул инквизитор, - сначала вашей светлости решили доло-жить.
        - Так что же ты тут стоишь и трепешься!? Немедленно скачите туда, обыщите там все, найдите их!
        Инквизитор побежал к двери, а Урбан еще крикнул ему вслед:
        - Без них лучше не возвращайтесь! А, вот еще, они наверняка увидят вас издали и спрячутся там где-нибудь - так ты крикни, что если они не выйдут, то всех их дружков из деревни ждет медленная смерть!
        Потом он обернулся к Марко и Джану. Марко еще старался сохранить самооб-ладание, но на чертах лица его проступила смертельная бледность, он молчал.
        Зато у отца его вдруг сильно затряслись руки, и он рухнул на колени:
        - Жену помилуйте! Ни в чем она не виновата, и сынок мой ни в чем не вино-ват! Каюсь, я один во всем виновен, меня забирайте, а их оставьте! - и уже не соображая, что делает, он вскочил и подбежал к стене, где был тайник.
        - Отец, постой, что же ты делаешь! - воскликнул Марко, но было уже поздно - Джан отодвинул дощечку и достал мешочек с золотыми, подбежал к Урбану и вновь пал на колени, он протянул ему мешочек, говоря скороговоркой:
        - Вот он, мой грех, каюсь, взял, взял. Да, я грешник, забирайте меня, судите, но жену мою и сына не трогайте, в этом нет их вины. Невиновны они!
        - Так, что тут, посмотрим, - произнес Урбан, развязывая мешочек. - А, золотые! Целый клад, и монеты все старые - ишь ты, щедрые, а значит, богатенькие, эти, как их?
        - Луиза и Антонио! - выпалил Джан.
        - Вот, значит, как их зовут: Луиза и Антонио. Однако ж, как они богаты!
        Он повернулся и зашагал к выходу, но один из инквизиторов его окликнул:
        - Что с этими-то делать?
        - Как что? Я же сказал: вязать и в телегу!
        
        * * *
        
        - Ну, вот и все! - вздохнул Антонио и вытер пот со лба. - Я нарисовал тебя, лю-бимая. Остался еще пейзаж за твоей спиной, я начну его рисовать завтра, а сей-час пошли в деревню, а то что-то я проголодался.
        Он встал со стула и потянулся так, что хрустнули кости в спине.
        Тут он и увидел инквизиторов. Луиза же, которая смотрела на его лицо, увиде-ла, как оно разом переменилось, побледнело; она резко обернулась и увидела большой отряд всадников, который в это время как раз подъезжал к деревне. С такого расстояния всадники казались не больше черных муравьев, но сомнений не оставалось - этими черными муравьями были инквизиторы.
        - Это они нас ищут, - произнесла она резко изменившимся голосом.
        Антонио даже вздрогнул, подбежал к ней и взглянул ей в лицо, словно бы же-лая удостовериться, что это его любимая Луиза, которая совсем недавно смея-лась вместе с ним соловьиной трелью, что это она сказала эти слова, перепол-ненные ненавистью, и взглянув ей в глаза, он прочитал там эту же ненависть - теперь она походила на разъяренную волчицу.
        Антонио схватил ее за руку и сильно сжал ее:
        - Бежим отсюда скорее! Бежим назад, в лес!
        - Что, бежать? А ты о людях хоть иногда думаешь, Антонио? Ты, может, и убе-жишь, а друг твой Марко, матушка его и батюшка, куда им бежать? Их сейчас схватят, повезут в Рим и... да что тебе говорить, сам все знаешь, сам все видел.
        - Да, знаю, да, видел, ну что ж теперь? Ну, пошли вдвоем на всех этих всадни-ков! Этого ты хочешь?! - воскликнул Антонио, все еще держа ее за руку.
        - Я отомстить им за свою матушку хочу! - воскликнула Луиза и тут вдруг вздрогнула вся. С небывалой силой выдернув руку от Антонио внимательно оглядела небо и воскликнула:
        - Сегодня же полнолуние! Антонио, да, ты прав, нам нужно бежать, скорее, скорее, со всех ног бежать! До полуночи мы должны будем добежать до холма!
        - И что же дальше? - спросил Антонио, глядя в ее пламенные очи.
        - Увидишь, ты только беги за мной изо всех сил! Если успеем, добежим туда до полуночи, тогда и тебе представится возможность отомстить за Карло.
        - Сейчас, только картину спрячу!
        - Да, но куда же?
        - Знаю я тут одну расселину неподалеку.
        Он подхватил полотно и побежал с ним в западном направлении. В это время от деревни отделился небольшой отряд всадников, который во весь опор несся к холмам. Не прошло и минуты, а всадники эти уже были на вершине холма.
        Они оглядывались по сторонам, силясь различить средь виноградников спря-тавшихся Антонио и Луизу, но их там не было, они укрылись в узкой расщели-не, которая рассекала взгорье в десятке шагов от того места, где сидели на конях инквизиторы. Антонио и Луиза сидели там в тени и прекрасно слышали пере-говоры инквизиторов:
        - Они были здесь совсем недавно, видите - краски, корзина.
        - Значит, они спрятались среди этих кустов.
        - А ты знаешь, что сказал мне этот безумец?
        - Урбан, что ли?
        - Ну а кто ж еще-то? Он и есть безумец! Видать, тот пес, что покусал его, тоже был бешеным, вот и заразил его!
        - Ну и черт с ним! Ну а что же он сказал-то?
        - Да сказал, чтоб мы без них не возвращались, а иначе...
        - Ну, значит, будем искать их среди виноградника!
        - Быть может, поджечь его?
        - Обожди, они ведь слышат нас сейчас, а раз слышат, так пусть знают... - тут он повысил голос до крика, - знайте же, что если вы не выйдете к нам, то не по-здоровится вашим деревенским дружкам! Их всех, слышите вы - всех, от мала до велика, одного за другим, будут сжигать на Площади Исскупления! Каждый день, пока вы будете прятаться от нас, будет погибать один из ваших дружков! Ну что, выйдете вы к нам?!
        Ответом им была тишина, а в узкой расщелине Луиза прижала губы к уху Ан-тонио и шептала:
        - Мы не дадим им этого сделать. Главное - успеть до полуночи добежать до холма - и тогда люди будут спасены, а родители наши отомщены.
        Антонио поцеловал ее и осторожно положил полотно за каменный выступ, а потом задышал глубоко и часто, словно искатель жемчуга, готовящийся надолго нырнуть под воду.
        Тем временем инквизитор продолжал:
        - Что не откликаетесь?! Струсили?! Ну, значит, не жить вашим дружкам!
        Другой голос произнес:
        - А как же виноградник?
        - А что виноградник? Ты смотри, здесь весь склон зарос этим виноградником! Чтобы все здесь обшарить, потребуется, наверное целая неделя - и то если там будет лазить весь наш отряд!
        - Так может, подожжем?
        - Ну давай, поджигай, а я посмотрю и посмеюсь! В общем, вы как хотите, а я скачу обратно к Урбану и докладываю ему, что мы сделали все как нам было ве-лено, но колдунов так и не обнаружили, они убежали отсюда!
        Затем раздалась какая-то ругань, а вслед за ней стремительно удаляющийся то-пот.
        Антонио осторожно выглянул из укрытия и увидел, что всадники удалились в сторону деревни. Он кивнул Луизе, и выбравшись из расщелины, они со всех ног рванули в сторону леса.
        
        * * *
        
        На деревенской улице происходило нечто отвратительное. Инквизиторы вы-швыривали из домов всех: и детей, и старух, и матерей, и их мужей; тех же, кто оказывал им хоть малейшее сопротивление или же просто не понравился, они нещадно избивали ногами или закалывали клинками. На улице уже валялось несколько тел, некоторые из которых еще слабо шевелились. Всех остальных сковывали по рукам и ногам в длинную цепь. Со всех сторон слышались люд-ские крики и стоны вперемешку с криками домашних животных.
        Все бегали, кричали, били, убивали, а меж людей мелькали кудахтающие куры, за ними их цыплята, ревела и носилась по улице взбесившаяся свинья, которой кто-то распорол бок. И только одна фигура стояла неподвижно среди всего это-го хаоса - это был Урбан, он пристально смотрел на приближающихся со сторо-ны холма всадников, он вглядывался, всеми силами желая увидеть среди них плененных Антонио и Луизу, и ему даже показалось, что он видит их, он даже вскрикнул радостно, лицо его исказила жуткая ухмылка, но когда они приблизи-лись достаточно близко, и он увидел, что ни Луизы, ни Антонио среди них нет, глаза его налились гневом, он подбежал к первому инквизитору и зашипел:
        - Ушли, да? Ведь опять ушли, я правильно понял?!
        Тот ничего не ответил. Урбан захрипел вдруг и протянул руку, силясь дотянуть-ся до шеи инквизитора. Он конечно же не достал, но инквизитор так привык угождать во всем своему хозяину, что сам склонил голову так, чтобы Урбан мог дотянуться до его шеи, и Урбан схватил его за шею и сжал свою руку. Всегда в таких случаях люди хватаются за руку душащего и пытаются оторвать ее от шеи, однако ж инквизитор сдержался и сидел смирно, а когда Урбан потянул его вниз, покорно слетел с коня, сломав при этом себе руку у локтя. Урбан стал из-бивать его ногами, бил он его изо всех сил, а тот и не смел сопротивляться бе-зумцу, а только протяжно, страдальчески стонал; Урбан, продолжая его изби-вать, закричал вдруг так, что его стало слышно во всей деревне, в каждом угол-ке, в каждом закоулочке:
        - Ну вот, братья, слушайте теперь меня! Во имя Христа повелеваю вам сжечь здесь все! Жгите, не жалейте, никому уже не понадобятся эти дома!
        В это время из дома вывели закованных в колодки Марко, Джана и вынесли Марту, которая так и не пришла в себя. Марко вскрикнул, когда увидел среди лежащих на улице тел свою девушку Катерину.
        Кто-то избил ее так, что она была едва жива, изо рта ее тонкой струйкой текла кровь, она слабо стонала.
        - Звери! - заорал Марко. - Гады! Ненавижу вас, и тебя, уродец, больше всех! Жалко Хохмач не загрыз тебя до смерти!
        Урбан оставил едва живого инквизитора и подбежал к Катерине:
        - Что, дорога она тебе? - спросил он у Марко.
        - Да, дорога, оставь ее, негодяй!
        - Хорошо, - Урбан схватил Катерину за волосы и приподнял голову над землей, затем он достал из-за пазухи кинжал и приставил ей к горлу, при этом он неот-рывно смотрел в глаза Марко. - Дорога она тебе? Тогда пади на колени и целуй мне ногу! - он приподнял окровавленный ботинок.
        Марко разом как-то весь сжался, плечи его сгорбились, и он как подкошенный рухнул на колени перед Урбаном.
        Он целовал его обагренные кровью ботинки, и на протяжении всего этого вре-мени откуда-то из глубины его раздавались непрерывные стенания.
        - Ну все, довольно, - оттолкнул его Урбан.
        Когда несчастного, едва живого от пережитых душевных мук подхватили и по-тащили к телеге, верховный инквизитор еще окрикнул его:
        - Что, думаешь, своими лобызаниями ты выкупил жизнь этой сучки? Нет, сей-час я перережу ей горло, если ты не скажешь, где нам искать так любимых мною Антонио и Луизу.
        Он вновь схватил Катерину и приставил ей нож к горлу.
        - Ну же?!
        - Я не знаю, не знаю, не знаю! - заорал Марко, а потом уже зашептал, - не знаю, не знаю...
        Урбан перерезал Катерине горло. Она умерла сразу, не издав ни единого звука.
        Марко дернулся к ней так, что двое здоровых служителей инквизиции едва его удержали, а потом обрушили на него такой град ударов, что он потерял созна-ние.
        
        * * *
        
        Если идти нормальным шагом от взгорья до одинокого холма, возвышающегося над лесным морем, то путь этот займет часов шесть. Но это только в том случае, если путник хорошо знает дорогу, и ноги его достаточно сильны, чтобы нести его эти шесть часов без остановок.
        Если же лесному оленю вздумается пробежать той же дорогой, то он проделает этот путь за час, но за этот час он вымотается, прибежит к холму обессиленным и непременно пойдет там к озерцу, чтобы хлебнуть водицы.
        Если же птице вольной вздумается пролететь от взгорья до холма, то она про-делает этот путь за несколько минут и совсем не устанет...
        Две человеческие фигурки неслись со всех ног к холму. Впереди бежала Луиза, она дышала ровно, хотя бежали они уже почти час, а Антонио едва за ней по-спевал, он дышал отрывисто, то и дело хватался рукой за бок, лицо его искажала гримаса боли.
        В лесу было уже темно, но это была еще не та темень, которую некоторые на-зывают непроглядной, в безоблачном небе светила полная Луна. Благодаря ей была видна хоть небольшая часть тропы, по которой они бежали.
        И все ж Антонио споткнулся о какой-то камень и растянулся на земле, он не в силах был даже окликнуть Луизу, и заскрежетав зубами, уткнулся лицом в зем-лю. Но тут его подхватили руки, он в растерянности огляделся и понял, что это Луиза вернулась за ним и поддерживая его говорила:
        - Еще немного. Сейчас уже будет овраг!
        - А, овраг... - простонал Антонио, и сжав зубы от боли в боку, пошатываясь, по-бежал дальше.
        Вот и овраг, по дну которого течет небольшая речка. Под уклон было бежать значительно легче, но ноги его совсем ослабли и подогнулись, он кубарем пока-тился вниз, заработав себе при этом несколько ссадин и только чудом избежав вывихов и переломов; и вновь его подняла Луиза, и теперь уже не отходила от него, поддерживала его под руку.
        Так вскарабкались они на противоположный склон оврага, и вновь замелькали вокруг стволы деревьев.
        В какой-то миг отчаяние захлестнуло Антонио, и он возопил:
        - Куда мы бежим и зачем, я не пойму этого! Луиза, ты говоришь о мести, но я не смогу, я устал, я едва держусь на ногах!
        - Антонио, прошу, еще немного, - такие простые естественные слова сказала Луиза, а Антонио вдруг стало стыдно, он услышал, что Луиза тоже устала, что она тяжело дышит - ведь теперь она тащила за собой Антонио, который без нее давно бы уже рухнул под каким-нибудь кустом.
        - Не надо... - прохрипел Антонио и хотел еще что-то сказать, но у него не хвати-ло дыхания, и он закашлялся.
        - Что, что, любимый? - прошептала Луиза.
        - Прошу... аа... оставь меня, я сам, не надо меня поддерживать, я сам, сам.
        - Хорошо, - прошептала Луиза, но до самого дома она так и не отошла от него ни на шаг, хоть к концу уже и сама едва держалась на ногах.
        На поляну перед холмом они уже не выбежали, а вышли, покачиваясь из сторо-ны в сторону словно пьяные, и действительно, в темноте их легко можно было принять за пьяных, которые в обнимочку идут и шатаются из стороны в сторо-ну, не хватало только пьяных песен.
        А на поляне их уже поджидала Луизина бабушка, она бросилась им навстречу и подхватила Антонио, который непременно рухнул бы на землю. Луиза с трудом выдавила из себя:
        - Бабушка, скорее на холм. Еще полночь-то не наступила?
        - Нет, доченька, еще не наступила, но вот-вот... А что? Гонится за вами кто?
        - Нет, они в деревне.
        Она не сказала прямо - "инквизиторы", а только "они", но бабушка все поняла и кивнула.
        - Что ж они там творят?
        - Сказали, что всех оттуда в Рим уведут и сожгут на площади, если мы к ним не выйдем.
        - Ну, мы к ним выйдем! Пошли скорее на холм.
        Теперь бабушка поддерживала Луизу, а Луиза в свою очередь поддерживала Антонио. Подъем этот окончательно вымотал Антонио, и он уже не помышлял ни о какой мести, да какая там месть, единственное, чего он желал - это поско-рее добраться до кровати и завалиться спать.
        С трудом воспринимал он голос Луизы, которая по дороге говорила бабушке:
        - Их много - с полсотни будет.
        - Ну и черт, а нас будет трое! - воскликнула бабушка, тут голос ее упал и в него вместе с гневом просочилась и душевная боль. - Мне все равно, хоть сотня! Раз есть такая возможность, я отомщу им за свою девочку. Мне и жизни не жалко.
        - И мне не жалко, - отзвалась Луиза и вздрогнула.
        - Тебе не жалко? Да что ты говоришь - глупость. Тебе-то жизни не жалко? Не верю, не верю, у тебя вся жизнь впереди - и радости, и горе. У тебя и у Антонио все впереди... Так, осторожно, не оступись, здесь ступенька совсем развалилась.
        Потом она еще что-то говорила, а Луиза что-то ей отвечала, возражала, кажет-ся, но Антонио ее уже не слышал.
        Потом он почувствовал, что сидит на земле, прислонившись спиной к чему-то холодному. Его кто-то трепал за плечо:
        - Антонио, очнись, ну очнись же!
        И тут Антонио почувствовал, как уходит куда-то усталость, бок, который еще совсем недавно пульсировал жгучей болью, теперь совсем перестал болеть. Бо-лее того, тело его наполнялось какой-то новой неукротимой энергией.
        Он открыл глаза и обнаружил, что над ним склонилась Луиза:
        - Сними одежду, - сказала она ему и отошла в сторону.
        - Что, опять в рыб превращаться будем?! - крикнул он ей вслед, но не получил ответа.
        Что ж - Антонио снял одежду, вскочил на ноги и огляделся: он находился на вершине холма, над головой его повисло бесконечное в своей глубине ночное небо, все оно было наполнено прекрасными сияющими звездами, Млечный путь протянулся через всю эту глубину, от горизонта до горизонта, а полный диск Луны как раз всходил над одним из столбов.
        Антонио показалось, что где-то поблизости завыли волки, он прислушался, но вой, если он и был, больше не повторился.
        Он быстрым взглядом оглядел земли, погруженные во тьму, с наслаждением полной грудью вдохнул свежий ночной воздух и вздрогнул от легкого, холодно-го прикосновения ночного ветерка, который подобно холодному покрывалу об-вил его тело.
        Вновь он задрал голову вверх, к сияющему в своей вечной недоступной красе ночному небу и тут услышал голос Луизы (впрочем, Луизы ли? Мало в этом го-лосе было от нежного переливчатого, звонкого голоса ее возлюбленной, это был какой-то другой, новый голос, в котором звенел безжалостный зимний ве-тер, завывала вьюга, и кто-то еще выл сквозь эту вьюгу. И все же он узнал ее и в этом голосе, в этом голосе была еще одна часть ее сущности). Она говорила:
        - Не смотри на меня, но смотри на Луну. Смотри прямо на ее лик, только на ее лик, смотри неотрывно...
        Антонио и так уже не мог оторваться от круглого лика Луны. И он почувство-вал, как поднимается в его душе некий огромный, единый и грозный порыв, те-ло его переполнилось силой, которую питали гнев и ненависть, они распирали его всего, рвались наружу, он готов был сорваться в тот же миг и лететь куда-то...
        Но он по-прежнему стоял на месте, даже не шелохнувшись, в глазах его сиял свет Луны, которая уже полностью взошла над столбами. Сияние это преломля-лось в его глазах, затухало там и вспыхивало вдруг вновь.
        Тут он захотел кричать от переполнившего его, от раздиравшего всю его плоть чувства, но вместо крика с уст его слетел протяжный и жуткий вой, он слился с воем еще двух волков...
        Этот кровожадный, беспощадный крик разнесся по всему лесу, и все животные - и маленькие зайчишки, и здоровые медведи - вздрогнули в своих норах и бер-логах, почувствовав в этом вое силу, во много раз превосходившую их собст-венную...
        Тело Антонио сводили судороги, он весь трясся, что-то толчками рвалось из всей его плоти. Он завыл вновь, и тут вдруг что-то с такой силой передернуло его всего, что он рухнул вниз на землю.
        В голове его засмеялись тоненькие-тоненькие голосочки, которые он слышал уже в тот день, когда впервые увидел дом Луизы.
        На какое-то краткое мгновение в глазах его померкло, потом все в нем как бы вспыхнуло, и открыв глаза, он обнаружил, что рядом с ним стоят две огромных волчицы, с человека ростом, в глазах их мерцало белое призрачное пламя, будто там укрылись маленькие луны. Одна волчица вся была ослепительно белая, дру-гая такая же черная, как беззвездная ночь.
        Если бы Антонио увидел нечто подобное в обычной своей жизни, еще до зна-комства с Луизой, он грохнулся бы в обморок от страха, да и с любым другим человеком произошло бы то же. Настолько ужасными и безжалостными выгля-дели эти волчицы - да, в их глазах не было ни капли жалости, сострадания, только жажда крови, только жажда мести. Но Антонио не испытывал ни ма-лейшего страха, ибо и сам он был теперь волком. Таким же огромным, таким же ужасным, и в его глазах горело такое же призрачное пламя, в нем горели теперь те же желания, что и у двух волчиц.
        Весь он состоял из кипучей энергии, все в нем рвалось вперед - только не сто-ять на месте, только лететь вперед, нестись сквозь ночь, мчаться в погоню и на-стичь добычу.
        Он прекрасно себя чувствовал, он вновь завыл и помчался по кругу, за ним не-слись и волчицы, они выли и щелкали огромными и острыми как сабли клыка-ми.
        Антонио-волк подпрыгнул в воздух, в воздухе выгнулся и перевернулся, раз-миная могучие мускулы. Это был сгусток тьмы с горящими бледным светом смерти глазами.
        Потом они сорвались с вершины холма и помчались вниз по пологому восточ-ному склону. Антонио-волк летел вперед, рассекал могучей грудью траву и про-тяжно и страшно выл, две волчицы едва за ним поспевали.
        В домике ученый кот Черныш услышал их вой и испуганно вжался в угол, в са-райчике на все лады заголосила скотина, и даже филин, ухающий при любой опасности, теперь замолк и забрался поглубже в свое дупло.
        
        * * *
        
        Луна взошла над вершиной гряды холмов. Но здесь ее волшебный призрачный свет терял свою силу, его оттенял другой свет - в долине вовсю горела опусто-шенная инквизиторами деревня. Пламя жадно пожирало деревенские дома, вздымалось кривыми языками высоко в ночное небо и расплескивалось там ми-риадами искр.
        Тут на вершине холма появились фигуры трех огромных волков.
        Их появление сопровождал протяжный детский вопль: оказывается, там же, на вершине холма, среди камней лежала маленькая девочка и горько плакала. Де-вочку эту оставили по приказу Урбана на тот случай, если Антонио и Луиза не слышали условия верховного инквизитора. И вот эта девочка, оставшись одна, лежала, укрывшись среди камней, тряслась от малейшего шороха и тихонько звала своих родителей.
        Каков же был ужас ребенка, когда прямо перед ним, казалось, из ничего вырос-ли три огромные волчьи фигуры! Для маленькой девочки они казались такими же огромными, как слоны для взрослого человека. Она взглянула в их горящие белым пламенем глаза, и пронзительно вереща, бросилась со всех ног прочь.
        А волки даже не обратили на нее внимание, они остановили свой стремитель-ный бег на вершине холма затем лишь, чтобы посмотреть на пылающую дерев-ню. Там простояли они всего несколько мгновений и рванулись дальше, слетели с холма, выбежали на дорогу и там, быстро взяв свежий след, продолжили пре-следование.
        
        * * *
        
        По ночной дороге тянулась унылая процессия: впереди Урбан, позади закован-ные в одну длинную цепь жители деревни, окруженные со всех сторон инкви-зиторами на конях. В руках инквизиторов горели факелы, освещавшие дорогу и переполненные страхом лица пленников. В цепь были закованы и женщины и дети, младенцев же, которые не могли идти самостоятельно, инквизиторы по приказу Урбана погрузили в телегу, вместе с Джаном и всей его семьей, там же лежал и стонал инквизитор, забитый до полусмерти Урбаном; телега, на кото-рой сидели еще трое инквизиторов, тащилась позади процессии.
        А они двигались медленно - сначала "черные братья" били своих пленников плетьми, чтобы те шли побыстрее, но быстро оставили это занятие, видя, что с каждым ударом силы все больше покидали закованных. Первой не выдержала та старуха, что спорила у колодца, называя Луизу ведьмой. Силы быстро поки-нули ее старое тело, слабое сердце не выдержало, и она умерла. Несколько ша-гов ее еще протащили по земле, а потом произошла небольшая остановка, на протяжении которой инквизиторы отковывали тело несчастной от цепи. Потом его бросили куда-то в кусты.
        Урбан все подгонял своих подчиненных, он как-то чувствовал приближавшую-ся к ним опасность. Несколько раз он взглянул на полную луну.
        Видя волнения верховного инквизитора, решился подать голос один из его подчиненных:
        - Ночь сегодня нехорошая. Полнолуние, время нечисти, хорошо бы побыстрей добраться до Рима.
        Урбан нахмурился:
        - Дурак, невежда! Какая нечисть?! Ты что, веришь в эти сказочки, дурак?!
        Но все же мурашки бежали по спине верховного инквизитора, и он ненавидел всех и себя в первую очередь за этот страх. Он не привык бояться, он привык, что боятся его, но ничего не мог с собой поделать.
        Он хотел было затушить ненавистное чувство в крике и закричал во всю мочь голосом гневным и страшным:
        - Что же вы еле тащитесь!? Погоняйте их плетьми, не жалейте, бейте из всех сил! Пусть дохнут, скоты, не жалко, их и так слишком много!
        Но под конец голос его сорвался и прозвучал как-то жалко в грозном величии ночи.
        Заржали кони, зашумел вдруг где-то в кронах деревьев невесть откуда приле-тевший порыв ветра, и тут уж многие инквизиторы вздрогнули, настолько зло-вещим показался им этот звук.
        
        * * *
        
        По ночной дороге шли два путника и переговаривались:
        - Ох, ну и страх-то! У меня, как я этих инквизиторов увидел, сразу весь хмель из головы вылетел!
        Другой отозвался сиплым голосом:
        - И право, страшно! Я уж думал, и нас заодно с ними схватят!
        - Дурак! Мы ж не колдуны, не еретики, мы ж с тобой пьянчужки...
        Тут он замолк, ибо увидел, как три огромных чудовища из преисподней несутся прямо на него. Он заплакал, быстро перекрестился и зашептал молитву.
        Тут какой-то сгусток тьмы мелькнул у него перед самым носом, и порыв ветра сбил его с ног. На земле он пролежал некоторое время, не смея пошевелиться, потом открыл один глаз и обнаружил, что поблизости никого, кроме его дружка, лежащего без памяти, нет.
        Тогда он вскочил и заорал во все горло, не стесняясь своих мокрых штанов:
        - Свершилось! Чудо, знамение! Сила божья отворотила от меня порождений ада! Слава богу!
        И рухнул на колени, читая молитву.
        
        * * *
        
        - Тихо, кричит вроде кто! - остановил своего коня один из инквизиторов.
        Действительно, до них долетел крик: "Свершилось! Чудо... ".
        И в этот миг на них из темноты налетели три волка.
        Первым был волк - Антонио, он бежал уже час с лишним, бежал во всю мочь, и в нем не было усталости, пожалуй, только сильней горело в нем пламя ненавис-ти. Он не мог устать, теперь он был дитем Луны, и так же как не может затух-нуть Луна, не могло и в нем затухнуть пламя.
        Вот он увидел большой отряд своих врагов, они остановились, прислушиваясь к крикам; он видит, что их много, он видит, что все они насторожились, выта-щили клинки. Антонио-волк не боится их, ему было неведомо чувство страха, и даже смерти он не боится.
        Вот они все ближе и ближе с каждым рывком его могучего тела вперед, он хо-рошо видит их лица, хоть они и скрыты капюшонами, но тьма для волчьих глаз не помеха.
        Они еще не видят его, хоть он совсем близко, он слился с ночью, он дитя луны, а ночь, подруга луны, укрывает его под своим покровом.
        Потом он прыгнул, и в прыжке издал жуткий вой, в вое этом потонули крики перепуганных людей; некоторые инквизиторы попадали с коней, некоторые в колонне пленников попадали в обморок. Кони бросились врассыпную, а чер-ный жеребец под Урбаном встал на дыбы, так что верховный инквизитор едва удержался в седле, а потом перепуганное животное рвануло во всю прыть по дороге в Рим, не слушая более своего наездника.
        А огромный волк-Антонио в прыжке сбил с коня инквизитора, тот даже не ус-пел закричать, не успел даже испугаться, он просто успел почувствовать, как нечто могучее - нечто, против чего вся его сила ничто, легко, как пушинку, вы-било его из седла, и на землю он пал уже бездыханным, ибо волк-Антонио сомкнул свои клычищи на его шее. Он перекусил ее легко, и почувствовав вкус крови, захотел ее еще... еще много-много крови, много ярости...
        Вот другой инквизитор - он ничего уже не соображает, конь несет его куда-то, он вопит что-то и размахивает своим мечом, он ничего не видит, ибо выронил свой факел, но его видит волчица - Луиза, хотя от той прежней Луизы, от той доброй, нежной Луизы в ней остались только воспоминания. Теперь она как стихия, как яростный ветер, как зимняя вьюга, которая без жалости забьет свои-ми ледяными порывами одинокого путника.
        Вот она нырнула под конские копыта, перекусила их, несчастное животное за-ржало и полетело на землю, переворачиваясь на лету. Всадник, пронзительно вереща, вылетел из седла и начал падать на землю, от такого падения он свер-нул бы себе шею, но его умертвила разъяренная волчица - она молнией пронес-лась под падающим конем, развернулась и прямо на лету сомкнула свои челю-сти на лице инквизитора. Страшно, отвратительно затрещали ломаемые под чу-довищным напором кости, лопнула черепная коробка, и вся передняя часть ли-ца его оказалась оторванной волчицей. Она с остервенением выплюнула его и бросилась на следующую жертву.
        А старая белая волчица прыгнула на телегу, в могучем прыжке перелетела она через спящих невинных младенцев, через Джана и всю его семью, и обрушилась на трех инквизиторов, что сидели в передней части телеги. Первый еще не ус-пел обернуться, а она уже погрузила глубоко ему в спину свои острые как кин-жалы когти, она дернула лапу вниз и разодрала ему всю спину, переломив при этом позвоночник, одновременно она сомкнула челюсти на шее второго инкви-зитора - в одно мгновенье, как под ударом топора палача, его голова была отде-лена от туловища.
        Третьему инквизитору предназначался удар второй лапой, однако ж он успел увернуться и нанести белой волчице удар своим клинком. Он хотел поразить ее в глаз, но запряженные кони испуганно рванулись, и удар пришелся в бок. Тем не менее он погрузил свой кинжал по самую рукоять и замахнулся, чтобы на-нести еще один удар, но волчица заревела от боли и ярости, и рванувшись, пе-рекусила ему руку у локтя.
        Инквизитор упал, вереща как поросенок, а некогда белая волчица встала на те-ле своего врага и когтями распорола ему грудь... теперь вся она была залита кровью, и своей, и чужой...
        А что же пленники? Они толком не могли разобрать, что вокруг происходит: сначала их потряс жуткий вой, от которого многие женщины, нервы которых и так были на пределе, попадали в обморок, а потом все перемешалось: заржали перепуганные кони и понесли своих наездников во все стороны, мелькали еще какие-то тени в ночи, раздавались вопли, какие-то захлебывающиеся хрипы. В первый миг пленники, потеряв голову от страха, тоже хотели разбежаться, но их удержала цепь - рванувшись было в разные стороны, они попадали и не двига-лись более, покорно ожидая того, что будет дальше. Было темно, и лишь не-сколько оброненных факелов трещали неподалеку в дорожной пыли. Теперь крики раздавались откуда-то издали, их едва было слышно.
        Тут разом заголосили дети - до того они были так запуганы, что не смели даже плакать, а теперь их разом как бы прорвало. Они вопили на все лады, рыдали, истерично визжали, звали свих родителей. А родители и не пытались их успо-коить, родители либо шептали молитвы, либо плакали так же, как и их дети.
        Волк-Антонио загрыз уже четырех инквизиторов, сам он получил несколько ранений, но не чувствовал ни боли, ни слабости, напротив - с каждой новой жертвой все больше и больше в нем разгоралось пламя ненависти, жажда раз-рывать глотки и чувствовать на устах кровь своих врагов. Он преследовал не-большой отрядик из трех человек. Кони их побежали вместе, чувствуя, что если они будут держаться рядом, то возможно, это их спасет.
        Волк-Антонио слышал крики инквизиторов и понимал каждое их слово:
        - Господи сохрани! - вопил один из них.
        - Не надо! - истерически выл второй.
        А третий сыпал такими выражениями, какие и в каком-нибудь захолустном ка-бачке вряд ли услышишь.
        Ближайший из них был совсем уже близко, волк-Антонио собрал все свое мо-гучее тело в один порыв - ВПЕРЕД! И широко раскрыв обагренную кровью пасть, рванулся вперед, в воздух, он завыл восторженно, чувствуя в себе необы-чайную силу. Он взмыл над хребтом коня, и прямо на лету ударом лапы распо-рол шею инквизитору.
        На мгновенье он оказался на спине коня - тот совсем обезумел от страха, рва-нулся в одну сторону, в другую, а потом упал вдруг на передние лапы и пока-тился по земле.
        Все перед глазами волка - Антонио закрутилось, завертелось, он увидел летя-щий на него ствол столетнего дуба, хотел было отскочить в сторону, но не ус-пел...
        От страшного удара столетний гигант содрогнулся и осыпал лежащего в беспа-мятстве волка дождем из желудей.
        
        Г Л А В А 8
        "ОДЕРЖИМЫЕ"
        
        Рассвет наполнил светом пышную крону дуба, она залилась нежным золоти-стым цветом; сиял и переливался каждый листочек, каждая, пусть даже самая маленькая веточка, была обрамлена светом восходящего солнца.
        Просыпался лес. Обитатели его, испуганно забившиеся в свои норы ночью, те-перь вылезали, потягивали носом прохладный утренний воздух, и поняв, что буря, бушевавшая ночью, улеглась, и что ничего им больше не грозит, спешили по своим делам.
        Антонио пришел в себя от встревоженного верещания птицы. Открыв глаза, он не понял где находится, ему казалось, что в нескольких метрах над его головой зависло огромное облако, сотканное из золотистого тумана. Он попробовал по-шевелиться и вскрикнул от боли, которая калеными иглами пронзила каждый его орган. Тут же он почувствовал, насколько он был слаб: он находился где-то на границе меж двумя мирами - миром реальным и темным забытьем - золотое облако перед глазами расплывалось, теряло свои очертания, и только встрево-женный голос птицы не давал ему провалиться в бездну забытья.
        Он попытался вспомнить, что привело его в такое жалкое состояние, но по-пытка эта окончилась плачевно: в памяти всплыли какие-то образы, слишком ужасные для его положения, и он потерял-таки сознание.
        Он погрузился в мир, полный ужасных видений, видения эти терзали его: он был весь в крови, весь с ног до головы он был залит кровью, не своей кровью, а чьей-то чужой. Ему было бы намного легче пережить этот кошмар, если б он знал, что это была его кровь, но он знал, что это не его кровь, и он знал, что со-вершил нечто ужасное, чему нет прощенья. Как тягостен, как мрачен был этот кошмар!
        Он лежал под сенью могучего дуба, вокруг заливались на все лады птицы, ве-терок шевелил листочки, все было наполнено гармонией, а в голове Антонио царил сущий ад. Все там смешалось в какой-то дикий хоровод: разрываемая плоть, хлещущая кровь, глаза умирающих и изувеченные до неузнаваемости трупы. И он не мог вернуться из этого кошмарного мира, не было в его ослаб-шем, разбитом теле сил, чтобы вновь раскрыть глаза.
        Даже когда где-то совсем рядом заревел медведь, он не смог очнуться, он пре-красно слышал этот грозный рев, он понял даже, что это ревет медведь, но он не видел его - перед глазами его стояли совсем другие образы: изуродованные мертвые лица вдруг оживали, дико искажались и преображались в морды демо-нов из преисподней, они кривились в жутких усмешках, голоса их скребли его мозг, распиливали его маленькими пилами на кусочки. Они были подобны ма-леньким молоточкам, которые стучали изнутри его черепной коробки, и он в бреду чувствовал, как черепная коробка его покрывается маленькими трещина-ми, ему казалось, что он вопит от боли, на самом же деле он не издал ни звука, и лишь лицо его кривилось в страшных гримасах происходящей внутри борьбы. Он понял, что сходит с ума...
        И тут, через пелену охватившего его безумия, проступил звук нежный и тонкий, словно звон колокольчика... Колокольчик, колокольчик - Антонио ухватился за это слово, оно напомнило ему что-то близкое, родное, то, с чем были связаны у него какие-то воспоминания. И вот он вспомнил, что это звезды говорили как-то такими же звонкими, чистыми голосами. Он вспомнил звезды - и морды де-монов расползлись в стороны, горестно вопя, а на их место пришло видение глубокого и холодного звездного неба с сияющей Луной, Луна вдруг вспыхнула в полную силу, все потонуло в этом сиянии, и Антонио наконец окончательно пришел в себя.
        Теперь он ясно видел, что над головой его повисло вовсе не золотистое облако, а крона дуба. Он потянул носом воздух и поморщился - сильно пахло кровью, он вновь попытался сесть, но эта попытка закончилась новым приступом не-стерпимой боли, и он громко застонал.
        И вновь он услышал звонкий голосок и с удивлением понял, что это не зем-ной, а какой-то чистый небесный голосок зовет его. "Как?" - быстро пронеслось в его голове, - "Меня зовет этот ангельский голос? Меня, грешника страшного?" - он не помнил, в чем именно был его страшный грех, но тем не менее, он твер-до был убежден в том, что он его совершил.
        Он попробовал поднять руки - нет, новая вспышка боли чуть было не повергла его назад в ужас забытья, он знал, что не выберется уже обратно из своего кош-мара и поэтому закричал в отчаянии, но тут голос его любимой раздался где-то совсем рядом:
        - Антонио, что с тобой?! Где ты, любимый?!
        После Антонио так и не узнал, был ли тот голос, что в первый раз вернул его из безумия, голосом его возлюбленной, или же голосом чего-то высшего.
        Но как бы там ни было, в тот миг он почувствовал, что голову его обхватили нежные руки, он открыл глаза и увидел прямо над собой прекрасное лицо Луи-зы. Свет падал откуда-то сверху из кроны дуба и полнил ее волосы золотом, на лице ее видны были капли крови, несколько шрамов рассекали ее нежную кожу, но Антонио не видел ничего этого, он смотрел в ее глубокие глаза, которые бы-ли наполнены печалью, тревогой и любовью к нему. Она поцеловала его в лоб и замерла в этом долгом поцелуе, а Антонио зашептал, так как громче он не мог говорить из-за слабости:
        - Вот пришла ты, и безумие отступило, пока отступило. Но уйди, говорю тебе, уйди, любимая моя! Не спрашивай почему, ибо я не знаю, но я помню, что со-вершил нечто ужасное. Я весь сейчас в чьей-то крови, я могу вспомнить, но боюсь, боюсь, что если вспомню, то жалкий мой рассудок затухнет окончатель-но. Ты, Луиза - такая чистая, такая чудесная, я же грешник, лучше не касайся ме-ня, уйди и забудь...
        Луиза поцелуем закрыла ему рот, она заплакала, вместе с ней заплакал и Анто-нио, а она шептала ему сквозь слезы:
        - Я такая же грешница, как и ты, а потому не отвергай меня, любимый. Вчера ночью здесь свершилось...
        Она вновь поцеловала его в лоб, видя, как мученическая судорога свела его черты, и вновь она зашептала тихо-тихо, и каждое слово было подобно слезе, что катились по ее щекам:
        - Ты только помни, что я с тобой. Знай, любимый, что если безумие овладеет тобой, то и я не выдержу и тоже лишусь рассудка. Если ты умрешь, то и я нало-жу на себя руки. Слышишь, любимый? - и она вновь горячо его поцеловала и заговорила уже другим голосом, который все больше и больше возвышался. - То, что было вчера - это отвратительно... Нет, сейчас это кажется нам отвратитель-ным, но тогда мы были волками, слышишь, Антонио - мы! Я и ты! Мы мстили, мы пролили кровь убийц, мы сами стали убийцами! То, что было, то было, пусть.... - голос ее вновь упал, и она заплакала вдруг навзрыд, отпустив Анто-нио, повторяя одно только слово: - Бабушка, бабушка...
        Антонио молчал, а спустя мгновенье уже видел глаза Луизы рядом со своими и был счастлив этому, он слышал ее голос:
        - Она умерла, любимый. Вчера ее убили...
        Антонио молча смотрел в ее глаза, и находясь в таком душевном состоянии, не понимал не единого ее слова, но он любил ее, любил так же, как и прежде, а может, даже и еще сильнее, если такое только возможно.
        - Понимаешь, раньше во всем мире для меня существовало только три человека: матушка, бабушка и батюшка. Батюшка погиб уже давно, и я даже не помню его, потом не стало матушки, но появился ты, и я не чувствовала себя такой одино-кой. Но вот умерла бабушка, и все - теперь только ты связываешь меня с этим миром, больше ничто и никто, нет больше людей мне близких, и нет бога или богов, которых я люблю в своем сердце. Времена богов моего народа давно уш-ли, и я теперь боюсь, страшно боюсь. Понимаешь, Антонио, во всем этом пре-красном гармоничном мироздании я чувствую себя лишней, и даже тот бог, ко-торый прощает всех, видно, не простит меня, ибо он не мой бог. Такова моя природа, я одна не такая как все, одна, одна, и только ты один во всем этом ми-роздании, во всем этом огромном мире, только ты один понимаешь меня. Ну вот, ты плачешь, говоришь, что грешен, просишь, чтоб я ушла от тебя, но... Как же? Куда же я уйду? Мне некуда идти...
        А Антонио сказал такое простое, такое вечное, как мир, как и сама любовь:
        - Я люблю тебя.
        Он просто говорил то, что чувствовал всей душой своей, говорил такие про-стые слова, такие же простые и возвышенные, как и чувства его.
        И так ему хорошо стало после этих слов! Тело-то осталось разбитым, а вот душа излечилась, на место безумия пришла любовь.
        В это время до них долетел протяжный женский вопль.
        - Откуда это? - спросил, насторожившись, Антонио.
        - Со стороны дороги, любимый мой, - отвечала Луиза. - Это люди из деревни, они скованы цепью, а ключ, наверное, остался у одного из инквизиторов.
        - Они что же, так и стоят на дороге?
        - Да, они совсем перепугались, сидят ждут, пока их кто-нибудь заберет.
        - А... надо идти, - Антонио застонал, пытаясь подняться. - Проклятье! - он мот-нул головой на ствол дуба, на котором осталась порядочная вмятина. - Видишь, как вчера впечатался, удивительно, что еще кости целы... а хотя черт их знает, может, и переломилась пара костей. Тут до дороги-то далеко?
        - Шагов двести.
        - Ну, занесло меня вчера, - опять он поморщился от неясных еще воспомина-ний. - Помоги мне подняться, постараюсь дойти до дороги... Ох, опять женщина вопит, - произнес он, вновь услышав женский вопль. - Чую, опять там какая-то беда приключилась. Ну давай, подсоби мне.
        - Подожди... вот, не брезгуй, надень это, - тут Антонио заметил, что Луиза дер-жала в руках рубаху и штаны, вся верхняя часть рубахи была залита кровью.
        - Господи! - Антонио покраснел от стыда, ибо только тогда обнаружил, что на нем нет одежды. Только тогда вспомнил он, что его одежда осталась где-то на вершине холма. Он окинул быстрым взглядом Луизу и обнаружил, что на ней надеты такие же рубаха и штаны.
        - Где... - начал он было, но Луиза не дала ему договорить:
        - Ты только не спрашивай, где я это взяла.
        Антонио, морщась от отвращения и боли, натянул на себя штаны и рубаху, а затем Луиза осторожно подхватила его и помогла подняться. Антонио вскрик-нул, когда ступил на правую ногу, увидев, как побледнела Луиза, он поспешил ее успокоить:
        - Ничего страшного, видно бог миловал, перелома нет, только вывих. А вот ру-ка... я кисть совсем не чувствую, - он смотрел на свою правую руку, кисть кото-рой была направлена вниз под неестественным углом.
        Луиза хотела было дотронуться до сломанной руки, но тут же отдернулась на-зад, боясь причинить своему возлюбленному боль.
        А Антонио тем временем оглянулся по сторонам и увидел шагах в десяти от се-бя лежащее тело - то был инквизитор в своем черном одеянии. Но капюшон его был сорван с головы, и глазам представлялась отвратительная картина: шея мертвеца была не просто сломана, она была наполовину разорвана, так что го-лова почти была отделена от тела. Вся трава и цветы вокруг головы его были залиты кровью - по-видимому, она хлестала фонтаном из разорванных артерий. Синюшное страшное лицо смотрело широко раскрытыми, ничего не видящими глазами прямо на Антонио.
        Луиза зашептала ему:
        - Пойдем, пойдем отсюда, скорее.
        И они пошли в сторону дороги; по мере того, как они приближались, усиливал-ся пронзительный женский рев.
        Антонио говорил:
        - Какая еще беда там приключилась? Слышишь, как кричит кто-то? Луиза, зна-ешь, я плохо помню вчерашнее, да лучше наверное мне вообще не вспоминать, но скажи, где мы сейчас? Мы у тракта?
        - Нет, любимый мой, мы настигли их раньше, на дороге из деревни.
        - Деревня сгорела, это я хорошо помню. Мы стояли тогда на холме и видели языки пламени, это инквизиторы сожгли все дома. Но где же теперь жить этим людям?
        И вновь раздался пронзительный женский крик, на этот раз к нему примкнул еще и второй, а за ним и третий.
        Антонио почувствовал, что вновь его разбитое тело охватывает слабость, голо-ва кружится, ноги не двигаются; в тот миг он вспомнил, каким сильным и не-уязвимым был он накануне, как он летел сквозь тьму ночную, он жалел, что си-лы оставили его, жалел, что он не волк больше и цедил сквозь зубы:
        - Проклятье, что теперь? Мы спасли жизни этих людей, но они остались без крова. Сгорели все их дома, вся их утварь, неужто им идти теперь просить ми-лостыню?... Вот, кажется, придумал - скажи, Луиза, найдутся ли в твоем хозяй-стве пилы, топоры, ну и прочие инструменты, необходимые для посторойки домов?
        - Да найдутся, но я не понимаю...
        - А ты послушай, что я придумал: раз уж люди эти остались без крова, так давай позовем их к твоему дому. А что, места там хорошие, земля урожайная, пусть берут инструменты и строят дома, до зимы, я думаю, управятся. А тут им оста-ваться опасно, не оставят их в покое инквизиторы, после вчерашнего нашлют в эти места целую армию и перебьют их всех. Раз уж мы спасли их раз, так и дальше не оставим.
        - Пускай... вот только не знаю, согласятся ли они? Впрочем, сейчас узнаем.
        
        * * *
        
        Ночью пленники так перепугались жуткого волчьего воя, что до утра так и не пришли в себя; все они валялись в дорожной пыли, плача или же шепча молит-вы, до самого утра никто не сказал ни одного осмысленного слова, настолько все они были напуганы.
        Кстати, ночью той же дорогой шли несколько путников; когда они услышали впереди крики, а их факелы высветили лежащие на земле изуродованные трупы, они перекрестились, посмотрели на полную Луну, помянули дьявола, и развер-нувшись, со всех ног бросились восвояси.
        Ночь ушла, а вместе с ней и страх покинул пленников. Они встали и огляде-лись; страшная картина предстала пред ними: на дороге тут и там валялись изу-родованные до неузнаваемости трупы, все было залито кровью, вновь некото-рые заплакали от испуга и тут одна мать заголосила:
        - Где ж мой ребеночек? Где мой маленький Микеле? Он остался в телеге! Кто-нибудь видел телегу?... А, вон она!
        И действительно, в двух десятках метрах от них в глубокой канаве виднелась перевернутая телега. Это кони, обезумев ночью от страха, рванулись в эту кана-ву, колесо не выдержало, и телега перевернулась.
        Мать, позабыв о цепи, рванулась к телеге с необычайной для ее ослабшего тела силой. Но цепь удержала ее, и она, хрипя, рухнула на землю; ей помогли под-няться.
        С большим трудом телегу удалось перевернуть; глазам предстало ужасное зре-лище: когда телега перевернулась, лежащие там младенцы были задавлены вся-ческой утварью, которую инквизиторы наворовали у жителей деревни и тоже положили в телегу. Несколько младенцев были мертвы, остальные еще живы, но им нужна была немедленная помощь лекаря.
        Также из-под телеги достали Марко - он был жив, но ничего не говорил, глаза его были мутны. Достали его мать - бедная женщина умерла, так и не приходя в себя, ее позвоночник был переломлен ударом борта. Освободили Джана, он ог-ляделся, подбежал к своему сыну и схватил его за голову с такой силой и с та-ким видом, будто желал раздавить ее, он заплакал горючими слезами и прижал к себе сына.
        Скорбь воцарилась на этом пяточке земли. Плач, рев, завывания, похожие даже на волчий вой, раздавались далеко окрест.
        Вот в это-то время и вышли на дорогу Антонио и Луиза. К тому времени Ан-тонио совсем ослаб, и несмотря на Луизину помощь, шли они совсем медленно.
        Их увидели еще издали и закричали:
        - Вот они! Проклятые, это из-за них все! Из-за них сожгли наши дома, из-за них погибли наши дети!
        Какая-то женщина завопила:
        - Держите их! Держите, не дайте уйти! Они должны ответить за все наши беды!
        Антонио застонал, и вытянув вперед руку, словно желая таким образом защи-титься от вылезающих из канавы людей, закричал:
        - Стойте! Подумайте, что говорите вы! Разве это мы поджигали ваши дома, раз-ве мы заковывали вас в цепь, разве это мы убивали ваших детей!? Ну, ответьте!
        - Не слушайте его! Его устами говорит дьявол! Он хочет нас заговорить! - кри-чала та же женщина.
        Люди вылезали уже из канавы и теперь как могли быстро приближались к двум фигуркам. В лицах их читалась жажда расправы, теперь это не были уже мир-ные деревенские жители, теперь это была безумная толпа, сродни той толпе, что собиралась ежедневно на Площади Искупления. Антонио вновь протянул руку и закричал:
        - Постойте же! Одумайтесь, не берите грех на душу!
        - У тебя да у твоей подружки совсем души нет! - истерично завопила какая-то бабка.
        - Стойте же вы, - Антонио невольно попятился перед этими перекошенными ненавистью лицами, и споткнувшись о тело инквизитора, упал на землю. Луиза не смогла его удержать и теперь склонилась над ним, пытаясь помочь поднять-ся; толпа была уже совсем близко. Луиза повернулась к ним, глаза ее сверкнули гневно, она вдруг стала похожа на тигрицу, защищающую своего детеныша.
        - Что вы хотите от нас?! - закричала она на них неожиданно гневным голосом. - Что, убить нас хотите?! Сейчас, когда мы ослабли, хотите растерзать нас, да? Звери вы тогда, а не люди...
        Тут Антонио схватил ее за руку и зашептал:
        - Что говоришь ты, в чем винишь? Зверь-то, оказывается, в каждом из нас, и в нас тоже, и мы ведь были вчера зверьми.
        Глаза Луизы сверкали гневом:
        - Мы были волками, мы гнались за сильной добычей и сражались с честью, а эти подобны шакалам. Вот были бы мы сейчас во вчерашнем нашем обличье - они бы тряслись и читали свои молитвы, а так, когда мы слабы, они и нападают на нас. Как ты не понимаешь: им ведь надо видеть слабого виноватым во всех их бедах, такого виновного, который слабее их самих! Вот мы их слабее, мы беспомощны, значит, на нас можно отвести душу, можно представить, что если нас убить, то смерть их детей будет отомщена. Вот их натура!
        - Что говоришь ты там, ведьма? - закричала одна из старух. - Ты-то первой и умрешь, от тебя все беды, это ты своими дьявольскими речами смущаешь умы! Не слушайте ее, люди!
        И вот какая картина предстала на дороге: закованные в цепь люди медленно приближались к Антонио и Луизе (быстрее они просто не могли, им мешала цепь, многие падали, при этом покалечили какую-ту девочку), Антонио же не мог встать, тело не слушалось его больше, он только отползал назад. Луиза пы-талась ему помочь, но безуспешно, а вокруг валялись изуродованные трупы ин-квизиторов, в воздухе витал запах крови, который никто, впрочем, уже и не за-мечал. Что-то жуткое и противоестественное было во всей этой картине.
        Толпа уже готова была наброситься на двоих беззащитных, они уже возвыша-лись над ними, уже сжаты были кулаки, глаза горели ненавистью, и неизвестно, чем бы все это кончилось, но меж ними встал Марко, а за ним подошел еще и Джан.
        - Стойте, люди! - закричал Марко, который успел уже прийти в себя. - Что вы делаете?! Безумие застлало ваш разум!
        - С дороги, Марко! - заверещала старуха. - Эта ведьма прожила три дня в твоем доме и успела тебя околдовать!
        - А я говорю стойте, безумцы вы этакие! Я ведь потерял мать, и мой дом сгорел! И дом Антонио сгорел, инквизиторы убили мастера Карло, сожгли мать Луизы, они остались сиротами. Они настрадались еще больше вашего! Вот, говорите, околдовала она меня - да, околдовала, за эти три дня, что прожили они в моем доме, словно свежим ветром подуло...
        - А ты нам зубы-то не заговаривай! - крикнул один мужик с побитым лицом. - Ты не забывай, что дом-то твой сгорел!
        Тем не менее толпа остановилась, и вроде бы гнева в них поубавилось. Марко продолжал:
        - Да, мой дом сгорел, и мать моя мертва, но это еще не причина для того, чтобы отводить душу на невинных людях! Ведь они не виновны, а тот, кто говорит, что виновны, пусть докажет их вину!
        - У меня сынишку убили! - заголосила одна из женщин.
        - Ее телега убила, лошади волков испугались, погнали, вот она и перевернулась, - сказал, как отрезал, Марко.
        - Ну и что ж нам теперь делать?! - закричали разом несколько человек.
        - Я скажу, что теперь делать, - подал голос Антонио. - Следуйте за нами...
        - А... вот еще! - закричали на него, толпа вновь заволновалась, вновь задвига-лась, и вновь пришлось вступиться Марко:
        - Чем орать да беситься, давайте лучше выслушаем, что предложит нам Анто-нио.
        - А что его слушать?! Он с ведьмой заодно! Заговорит нас и все тут! - истерично завопили несколько голосов.
        Антонио раздраженно махнул рукой и закрыл глаза:
        - А ну вас к дьяволу! Стадо баранов и есть стадо баранов!
        Но тут заговорила Луиза, и голос ее звучал теперь нежно и ласково, как трель соловья, как звон водопада:
        - Люди! В вас много зла сейчас, мне так жаль...
        Вот здесь несколько человек хотели было выкрикнуть: "Жаль ей, как же! Ведьма поганая!", но слова эти застряли у них где-то в горле, ибо странное действие возымел на них голос Луизы - был он так мелодичен, так искренен, что даже в самых озлобленных сердцах просыпались иные чувства, а Луиза все говорила, нежно обняв голову Антонио:
        - Простите, что назвала вас сгоряча словом нехорошим, простите, сердечные. У вас горе-то какое, и мне боль от того великая! Мне ли не знать вашего горя, мне ли не знать, что такое потеря близких! Но есть ведь и моя вина в вашем горе, за мной ведь они охотятся! Да-да, вы правы, пока они меня не поймают - не успо-коятся, опять сюда придут и вас схватят, и Антонио... Нет, так мне жить неза-чем, ведите меня в Рим, пусть пытают меня, пусть жгут, не хочу дальше жить, раз всем только беды от меня!
        - Да ты что! - Антонио встрепенулся, прижал ее к себе. - Что ты? Нет, не бывать этому, а коль вздумала идти в Рим, так знай - и я за тобой пойду! Я говорил те-бе, что везде за тобой следовать буду и на костер за тобой пойду!
        - Ну вот и правильно, туда им обоим и дорога! - выкрикнул кто-то.
        Луиза плакала:
        - Любовь к тебе меня ослепила. Видишь ли, я думала только о себе, только о своем счастье, а теперь вот столкнулась с людской бедой, и все у меня в голове прояснилось. Не будет у нас счастья, Антонио...
        - Луиза, я уже сейчас самый счастливый человек на свете, только потому что ты рядом!
        - Да, ты рядом - я рядом, ну а люди эти? Помнишь, я говорила, что на всем бе-лом свете для меня что-то значишь только ты? Но я, оказывается, не права была. Вот встретили мы этих людей, этих озлобленных людей, которые готовы рас-терзать и меня, и тебя, любимый, и поняла я вдруг, что и они что-то для меня значат.
        - Давай-давай, нечего тут базар разводить, да жалостливо так говорить! - подал голос какой-то мужичок. - Повели ее в Рим! Там нам за нее денег дадут!
        - А, черт! - подал голос Марко. - Да что вы, рехнулись что ль совсем?! В какой Рим, какие деньги, какие самопожертвования?! Нет, ну вас всех к дьяволу, если хотите, идите в Рим, жертвуйте там чем-то, получайте деньги, а мне с вами не по дороге, я возвращаюсь и начинаю строить свой дом! Отец, ты со мной?
        - С тобой, сыночек, - вздохнул Джан.
        По толпе прокатился ропот: мужики спорили, бабы голосили: в общем, поднял-ся галдеж.
        В это время из-за поворота появились несколько телег, в которых сидели кре-стьяне. Издали доносилась их песнь, но впрочем, когда они подъехали поближе, голоса умолкли, зато блеснули клинки и раздалась ругань:
        - Вот, дьявол побери, что здесь произошло!
        - Господи, трупов-то сколько!
        - Никак разбойники ночью здесь на кого-то напали!
        - Ох, а крови-то сколько!
        Телеги остановились в десятке шагов от скованных в цепь.
        - Эй, вас кто в цепь сковал?!
        - Инк.. - начал было один мужик, но его остановил Марко:
        - Разбойники нас вчера сковали!
        - Разбойники... о, господи помилуй, какие ж разбойники, вон святые братья ле-жат! Беда на нашу голову, быстрее поехали отсюда! Разворачивай скорей назад!
        В это время Антонио прижался к Луизе и говорил ей с жаром:
        - Ну, вот сейчас все решится! Если хочешь, иди в руки инквизиторов, но знай, что и я пойду с тобой!
        Луиза крикнула:
        - Эй, вы, на телегах, хотите получить золото?
        Мужики на телегах повернулись к ней:
        - Золото? Да кто ж его не хочет-то?!
        - Ну так получите его в достатке, коль довезете нас докуда мы укажем!
        - А не обманете?!
        Закричала старуха из толпы:
        - Обманет, обманет, не слушайте ее, от ее золота одни беды вам будут!
        - Помолчи, карга! - вступился Джан. - Луиза-то, между прочим, дело говорит! Долго мы еще тут, по-вашему, стоять должны? А с мертвыми что делать? Тела земле предать нужно! В общем, хватит базарить, садимся на телеги и все тут! Доедем до наших пепелищ, а там уж решим, что дальше делать!
        Тут начался спор, ругань, причитания, кто-то плакал, кто-то лежал без созна-ния. Впрочем, спор быстро затух, так как ни у кого не было сил, а о расправе над Антонио и Луизой теперь все забыли. Но вот когда спор утих, стало ясно, что на самом-то деле никто не хочет идти в Рим: итак, решено было возвращаться на родные пепелища. Первым делом нашли у дороги подходящие булыжники и с их помощью с немалыми трудами перебили в нескольких местах цепь, потом направились в овраг и достали тела младенцев (тут у многих матерей случился обморок). Достали оттуда и всяческий домашний скарб, награбленный инквизи-торами. Потом в одну телегу положили тела, в другую добро, и наконец, в ос-тавшихся трех телегах разместились все остальные.
        Крестьяне, которые там сидели, видно, перепугались не на шутку, они были бледны, и по всему видно было, что даже обещанное Луизой золото больше их не прельщало.
        Один из них попытался расспросить подробности произошедшего, но в ответ получил гробовое молчание.
        Последней в телегу погрузили тело Луизиной бабушки: черты лица ее выража-ли умиротворенность, морщины в смертный час разгладились, и сквозь них проступили черты былой красоты.
        - Кто это, ты знаешь? - спрашивали друг у друга недавние пленники.
        - Никогда раньше ее не видел. Быть может, ночью под руку попалась?
        - А кому под руку-то?
        Этого никто не знал, и вообще, о событиях последней ночи, о волчьем вое и об обезображенных телах инквизиторов старались не думать.
        Вот наконец все погрузились в телеги и тронулись, позади на дороге остались лишь несколько тел инквизиторов в лужах крови, над ними уже кружили мухи.
        Воцарилось молчание, а спустя некоторое время стала расти тревога. Теперь этим людям казалось чем-то диким их недавнее желание ехать в Рим. При од-ном только воспоминании об инквизиторах, о тех зверствах, которые творили "святые братья" в их деревне, они бледнели и хватались за голову, а потом по-ворачивались назад и вслушивались - все ожидали погони, всем чудился стук лошадиных копыт. Ну, копыта, конечно же, стучали на самом деле - то были ко-пыта лошадок, запряженных в телеги, но вот людям почему-то казалось, что это всадники гонятся за ними. Они говорили возничим:
        - Быстрее!
        Те бледнели, вновь крестились и ворчали:
        - Ох, ввязались мы на свою беду! Ехали бы да ехали, а золото-то голову вскру-жило, теперь вот вместе с этими злодеями и нас сожгут!
        А Луиза забилась в угол телеги, положила себе на колени голову Антонио и нежно гладила ее по слипшимся от засохшей крови волосам; возлюбленный ее забылся, но на этот раз лицо его было спокойно, на этот раз в своих видениях он видел что-то прекрасное, легкая улыбка иногда трогала уголки его губ. Не-сколько раз он повторил имя Луизы, а она каждый раз целовала его в лоб. Она чувствовала устремленные на нее взгляды, полные неприязни, и вздрагивала при каждом слове; никогда раньше она не корила себя так, как в те минуты, она проклинала себя за то, что посулила этим извозчикам золота, она даже шептала едва слышно:
        - Ну какая же я после этого стерва! (никогда раньше не говорила она подобных слов по отношению к себе) Ну что я сделала, опять ведь думала только о себе! (она уже забыла, что в тот миг действовала в порыве, видя, что Антонио пойдет за ней на костер) Мало мне бед людских, что ли? Все ведь вокруг меня вертится: мастер Карло, Антонио, потом целая деревня, теперь еще этих вот людей впу-тала! А что, если и вправду сейчас погоня будет? Ведь схватят их всех... - в этот миг застонал Антонио и позвал ее по имени, она нагнулась над ним, поцелова-ла его в лоб, и в какой уже раз за тот день глаза ее наполнились слезами, и она зашептала:
        - Но ведь я хочу только счастья, хочу быть со своим любимым, а все это... - она замолчала надолго и потом уже закончила, - ...кружится вокруг нас.
        Телега дрогнула, Луиза подняла наполненные слезами глаза и посмотрела на людей, что сидели подле нее. С удивлением обнаружила она, что нет в их лицах больше неприязни. Некоторые, правда, и не смотрели на нее, другие лежали с закрытыми глазами и слабо постанывали, но вот поймала Луиза взор какой-то бабушки и остановилась - она прочла в глазах этих понимание, жалость и даже любовь к ней.
        А что это была за бабушка? Быть может, та самая, что еще недавно до того кри-чала в толпе, что Луиза ведьма и что место ей на костре... Может, но теперь она изменилась - раньше она была лишь частью обезумевшей толпы, ничем, или лишь малой частицей охватившего их всех безумия - теперь толпы не было, рас-таяли злоба и ненависть, на смену им пришли иные чувства: скорбь и усталость, и теперь бабушка эта была такой, какой была она в обычной своей жизни, вот она открыла уста, и Луиза услышала ее мягкий голос:
        - Ох, ты внученька моя бедненькая! Ведь знаешь, была у меня внученька, и на тебя она похожа была, глазами вы похожи были, вот такие же у нее глазки-то были - лучистые, добрые. А волосы твои словно золото, словно золото сияют! Такие волосы редкость... ох, бедная ты моя внученька, в чем же вина твоя, за что ж боль тебе такая? Ох, гляжу сейчас на тебя... ох, - и она заплакала.
        - Простите меня, если можете, - промолвила Луиза.
        - Внученька ты моя, - повторила старушка и погрузилась в свое горе.
        
        * * *
        
        Тихий предрассветный час. Даже в Риме на улицах необычайно тихо, все спят: и последние пьянчужки добрались до своих каморок, и даже воры и разбойники разбрелись по своим укрытиям; лишь иногда можно встретить стражников, но и они, утомленные долгим ночным бдением, широко зевают и только и ждут, ко-гда кончится их караул.
        Вот в такой предрассветный час по одной из римских улочек шел отряд страж-ников. Перед ними из темноты показалась лошадь, на которой едва были разли-чимы контуры лежащего человека.
        Один из стражников усмехнулся:
        - Смотрите-ка - знатно, видать, набрался! А как вы думаете, найдется у него в кармане пара золотых, а?
        - Да что ты мелешь? Ты что, хочешь его...
        - Ну!
        - Да ты что! Начальник узнает - отправят тебя на каменоломни!
        - Так он же пьяный, все равно ничего не поймет! Зато у него целых два золо-тых!
        - Да с чего ты взял, что у него два золотых? Может, у него вообще в кармане пусто.
        - Ну заладил, заладил...
        Тем временем конь подскакал к ним, и стражник разом умолк, увидев, что на-ездник был облачен вовсе не в просторный костюм, как ему показалось издале-ка, а в черные одеяния "святой братии". Стражник схватил за руку своего при-ятеля, словно ища у него защиты, а другой рукой перекрестился:
        - Господи, прости меня! - воскликнул он. - Бес меня попутал, бес попутал!
        Тем временем конь проскакал дальше, а стражники простояли еще некоторое время недвижимо, шепча молитвы о прощении своих грехов. Они так и не уз-нали, кто проехал мимо них, но для вас, дорогие читатели, я открою эту не-большую тайну - то был верховный инквизитор Италии, нареченный при кре-щении Урбаном.
        Перед стражниками он предстал в беспамятстве, в которое он погрузился при въезде в Рим, но беспамятство это настигло его неожиданно, и вот как это было:
        Перепуганный конь мчал его галопом до самого Рима. На протяжении всего этого пути верховный инквизитор сжимал и разжимал кулаки, лицо его то ис-кажалось гневом, то кривилось в безумной ухмылке. Где-то уже у самых ворот он закричал в полный голос:
        - У, шакалы! У, хитрые бестии! Ну, я изловлю вас все ж! Уж тут вопрос так сто-ит: либо я, либо они! Мне и жизни не жалко теперь, все, все отдам - и власть отдам, лишь бы изловить их, лишь бы увидить их унижение! Да, и власть от-дам, одна у меня теперь цель, одна только мечта!
        Но после этого своего крика он разом сник, слабость вдруг охватила его тело. Ведь он все же был человеком, по крайней мере тело его было человеческое, и оно знало усталость. Ведь уже несколько недель он двигался вперед только бла-годаря горевшему в нем демоническому пламени. Он забыл о потребностях сво-его тела, забыл о своих ранах, забыл даже о еде (если он и ел в эти дни, то очень мало), он и не спал почти, так как знал, что во сне его будут мучить кошмары. И наконец, тело его так ослабло, что никакое демоническое пламя не могло заста-вить его действовать дальше в ту ночь.
        Он осел вдруг весь, стал каким-то маленьким, жалким, разбитым. И прохрипел, уже погружаясь во мрак:
        - Черти, довели меня!
        Конь довез бесчувственное тело верховного инквизитора до дома, там его встретили слуги, они стащили Урбана с коня, отнесли его в спальню, и поско-рее удалились: даже в таком состоянии их повелитель внушал им ужас.
        Только закрыв двери в спальню, они начали шепотом переговариваться меж собой; кстати сказать, разговоры эти состояли в основном из таких фраз, как:
        - Ох, а как он устал!
        - Случилось что-то, ох, быть теперь беде!
        - Да, он такой, завтра, как проснется, гневаться будет!
        - Вот, опять кричит, слышите?
        И действительно, из-за дверей спальни раздался не то крик, не то стон, не то мольба - во всяком случае, ни одного слова разобрать было нельзя.
        Слуги переглянулись, некоторые перекрестились, один из них зашептал:
        - Он ведь так совсем изведется. Ему лекарь нужен.
        - Ну да, какой же лекарь его теперь лечить станет? Помнишь ведь, что он с пре-дыдущими сделал?
        - Ох, да лучше и не вспоминать.
        - Нет, ты лучше вспоминай и держи свой язык за зубами, а то...
        - А все ж жалко его, - произнесла старушка, в обязанности которой входило сле-дить за чистотой в доме.
        - Ишь, чего сказала-то, - удивленно произнес один из слуг.
        - А тебе что, не жалко, что ль? - нахмурила брови старушка.
        - Ну, жалко, очень жалею, молю о его скорейшем выздоровлении.
        - Ну вот то-то же, он ведь благодетель всего рода человеческого, у него душа разрывается - видишь, страдает как из-за каких-то грешников?!
        - Ну да, ну да! - энергично закивал головой слуга.
        Тут все они вздрогнули от жуткого нечеловеческого вопля, который эхом про-катился по всем комнатам этого большого дома.
        А по улице в это время проходил случайный прохожий, и он услышал этот крик. Он вздрогнул, отпрянул к стене, задрожал весь, перекрестился и со всех ног бросился бежать вверх по улице...
        Верховный инквизитор был один, совсем один. Впрочем, он всегда был один. Кто мог любить его? Кто? Быть может, та старушка, что мыла в его доме полы и увещевала в это время за дверью остальных слуг, что верховного инквизитора надо любить? Но любила ли она его сама?
        Он представлялся этой бедной старушке некой высшей силой, чем-то таким необъятным, грозным, против чего сама она ничто. Она трепетала перед ним, преклонялась и даже искренне верила, что любит его, но она путала любовь со страхом.
        Итак, он был один. И никто на протяжении остатка ночи и всего следующего дня так и не вошел в его спальню. Все это время он мучился, помимо тела стра-дала и его душа, однако его не одолевали раскаяния во всем, что было соверше-но им или по его указу. Душа его находилась в аду, в аду, который был его сущ-ностью. Там что-то рвалось, кричало, что-то падало и протыкалось, извивалось, какой-то лязг, грохот и крики, безумные и безжалостные, полные боли и отчая-ния, что-то впивалось в его лицо и рвало его на части. Это был его кошмар, в котором не было просвета, ни единого лучика света, ни малейшей надежды вы-браться из этой бездны. Не было в нем ни капли любви, ни капли веры, ничего в нем, кроме этого ада, не было, и он являлся самым несчастным и жалким су-ществом на свете. Лишь в какой-то миг на него нашло некое подобие озарения, словно тоненький-тоненький лучик чистого доброго солнца мелькнул в этом безумном кровавом мельтешении и тут же исчез, но в этот краткий миг Урбан вдруг заплакал какими-то злыми слезами и прямо в бреду возопил:
        - Если ты создал меня по образу своему, если есть ты, то за что мне все это страдание? За что ты создал меня таким, зачем живу я?! Что я?!
        Но вопрос его остался без ответа, лучик угас, и вновь, как и прежде, не было в нем ни веры, ни любви, ни надежды, только злоба, только визжащий рвущийся и бессмысленный ад. Не помнил он уже этих своих слов, а если бы кто-то ска-зал ему про них ,он обвинил бы того человека во лжи и еретичестве со всеми вытекающими отсюда последствиями.
        Прошло пятнадцать часов, время уже было вечернее; Рим гудел, как растрево-женный улей: по городу быстро распространился слух о том, что сам сатана во главе огромной армии чудовищ, каждое из которых размером было с гору и ре-вело так, что у тех, кто его слышал, лопались ушные перепонки, объявился где-то в окрестностях Рима. Говорили, что чудовища уже уничтожили несколько деревень, а также поглотили в свои утробы большой отряд инквизиторов во главе с Урбаном, говорили даже, что сам папа римский уже выехал с ними на бой и потерпел поражение: был сожжен пламенем, которое выпустило из пасти одно из чудовищ.
        Несмотря на нелепость этих слухов, их охотно слушали, и более того, верили, а рассказчики говорили с таким жаром, с такой искренностью, что слушатели пу-гались не на шутку. Все говорили о том, что настал последний день, многие с нетерпением ждали второго пришествия, поглядывали на небо, а когда в его глубине переливчато сверкнуло что-то, кто-то закричал:
        - Вот он! Мы ждем тебя! О господи, спаси нас!
        По улице медленно двигался отряд облаченных в золоченые доспехи воинов, они с помощью плетей расчищали дорогу катящейся за ними следом небольшой карете, запряженной парой белых лошадок, причем каждая их этих лошадок бы-ла такой ослепительно белой масти, что невольно в голову закрадывалось по-дозрение - а не покрасили ли их в белый цвет маляры? Возничий также был одет в белый камзол, лицо его выражало гордость, или лучше даже сказать за-знайство, с которым он поглядывал на простолюдинов, в белой руке его был зажат белый хлыст, которым он слегка похлестывал лошадок и значительно сильнее перепуганных людей, которые вжались в стены - это он делал просто так, от скуки, к тому же он полностью сознавал, что останется безнаказанным. Сама же карета прямо-таки светилась белизной, которая была обрамлена золо-той чеканкой, а на дверце красовался герб Ватикана, также из чистого золота.
        Карета остановилась около ворот дома Урбана, и первый из сопровождающих ее воинов крикнул громко и басисто:
        - Именем его преосвященства, наместника бога на земле, папы Юлия Второго, повелеваю: откройте!
        Двери распахнулись, карета неспешно въехала во двор и там остановилась у крыльца. Возничий возвестил:
        - Ваше святейшество, мы прибыли!
        Белая шторка, скрывавшая внутреннюю часть кареты, отодвинулась, и там по-казалось холеное полное лицо, глядя на которое, первой мыслью у любого было: "Вот этому точно неведомо, что такое чувство голода!"
        Звали его Джиован и был он посыльным папы Юлия Второго. Многим долж-ность посыльного может показаться незначительной, однако же стоит заметить, что он был посыльным папы Римского, перед которым преклонялись правители всех государств тогдашней Европы, также надо отметить, что он сам часто об-щался с Юлием, а тот доверял своему посыльному как никому другому. Иногда этому Джиовану доводилось стоять подле папского трона и лицезреть, как пре-клоняли колена перед Юлием знатные послы, а то и сами государи, приехавшие почтить папу и добиться его благосклонности. А так как Джиован от рождения был натурой горделивой, стремящейся к власти и славе, то он воображал, что это ему кланяется вся эта иноземная знать. Возгордился Джиован, и ото всех кроме папы требовал подчинения и раболепия.
        Вот он выглянул из своей кареты, зевнул и спросил заспанным голосом:
        - Я вижу, что мы приехали, но где же этот ненормальный?! Неужели он не слышал, что мы прибыли?! Он должен встречать нас у порога!
        Возничий крикнул проходящей мимо кухарке:
        - Эй, ты! Где твой хозяин?! Почему он не выходит встречать посланника папы?!
        - Ему нездоровится, - робко промолвила кухарка, и в этот миг из дома донесся протяжный мученический крик.
        Джиован разом забыл о своей сонливости и величественности, он выскочил из кареты и даже перекрестился:
        - Господи, что это за крики?! Кто может так кричать?! Или что же, этот безумец уже устроил камеру пыток у себя в доме?! В доме, подаренном ему самим па-пой! Ну тогда, клянусь, не сносить ему головы!
        - Ой! - воскликнула побледневшая кухарка, и перекрестившись, побежала, но ее нагнал один из воинов и обрушил на беззащитную женщину свою плеть:
        - Стой, стерва! Ну, отвечай, когда тебя спрашивает посланец папы! - процедил он сквозь зубы.
        Кухарка выронила корзину с фруктами, которую несла до того в руках, и схва-тилась за рассеченную щеку, на глаза ее навернулись слезы.
        - Ну, отвечай!
        - Он... он болен, это он так кричит...
        Джиован, услышав эти слова, усмехнулся, и выскочив из кареты с необычай-ной для своего полного, если не сказать жирного, тела ловкостью и быстротой, взбежал вверх по лестнице. Давненько он так не бегал, но в этот раз дело его заинтересовало.
        Перед ним появился какой-то слуга, и поклонившись до земли, осведомился:
        - Не угодно ли вам будет подождать, пока я осведомлю... видите ли, он в спаль-не...
        Джиован сбил всем своим массивным корпусом слугу на пол и пошел еще бы-стрее, едва не переходя на бег, он слышал стоны и крики Урбана и по ним ори-ентировался в этом просторном, пустынном доме, стражники едва за ним по-спевали.
        Вот и дверь спальни; Джиован распахнул ее, и встав на пороге, поморщился от вони.
        Еще даже не увидев Урбана, он закричал:
        - Здесь невозможно находиться! Черт... воняет как в морге в жаркую погоду!
        - Что?! Что ты сказала, холеная, папой обласканная морда?! - услышал он вдруг крик и увидел прямо напротив себя перекошенное страданиями, изуродованное лицо Урбана - это от него исходил гнилостный запах. Джиован весь задрожал от гнева, уже открыл рот, чтобы закричать, но тут вдруг Урбан бросился к нему, заткнул рот своей ладонью, и зашипел ему на ухо:
        - Не смей кричать в моем доме, ты, жирная свинья! В этом доме только я один могу кричать!
        Джиован посмотрел в глаза верховного инквизитора, в эти бурлящие яростью глаза, и прочел там явное безумие, одержимость какую-то, и еще он почувство-вал, что находится полностью во власти этого человека, он забыл, что за спи-ной его стояли охранники, которые, кстати, тоже так были поражены произо-шедшим, что не смели даже шелохнуться. И посланник папы Джиован неожи-данно почувствовал себя полностью во власти этого безумного человека, он представил вдруг, что стоит Урбану захотеть - его бросят в камеру пыток и раз-дерут там на части, он забыл о том, что ему покровительствовал папа Юлий Второй, забыл обо всем - настолько велика была сила, горящая в этих напол-ненных нестерпимым, нечеловеческим страданием глазах. Джиован покорно закивал головой, давая понять Урбану, что слушается его. А когда тот убрал руку и отступил назад, заговорил тихо, потупив взор (ему жутко было смотреть в гла-за Урбана):
        - Папа Юлий Второй желает видеть вас по важному делу...
        - А, по важному делу! - закричал Урбан, и вдруг бросился на свою постель; тут только Джиован заметил, что подушка была залита кровью (кровь шла у Урбана носом).
        Урбан тут же вскочил:
        - По вчерашнему делу, не так ли?! - проревел он.
        - Да, - промямлил Джиован.
        - Хорошо! У нас есть о чем поговорить! Ну давай, веди меня к своему папе!
        Г Л А В А 9
        "НЕБЕСА И АД"
        
        
        Огромный зал, он весь наполнен багряным светом заходящего солнца, который падает из больших окон; за окнами видны пышные кроны деревьев, там раски-нулся парк, из которого веет ароматами цветов и прохладой приближающейся ночи. В зале все тихо и покойно, на вздымающихся под высокий конический потолок стенах изображены ангелы и святые, а в самой вышине средь белых облачков - лик творца. Вдоль стен расставлены плотные дубовые лавки, кото-рые украшены резьбой. В дальней части зала на возвышении стоит золотой трон, спинка и сиденье его обиты бархатом, но и он окрашен в золотой цвет, так что кажется, что весь трон из золота, однако ж никто на нем не сидит. Вообще в зале нет не единой души, все тихо-тихо, правда, если прислушаться, то можно услышать рокот голосов, что доносится из-за непременной двери за троном.
        Но вот из-за большой двери, ведущей в зал, послышались быстрые шаги, она распахнулась, и на пороге предстал Урбан в своем черном одеянии; лицо его, однако, было выставлено на всеобщее обозрение: он не стал натягивать капю-шон.
        Быстрым взором оглядел он зал и захохотал так громко, что безумный, отрыви-стый и пронзительный хохот эхом пошел гулять под высокими стенами.
        Сзади раздался подрагивающий от страха голос Джиована:
        - Прошу вас потише. Это место святое, в любую минуту может появиться папа...
        Урбан с тем же безумным хохотом бегом пересек весь зал, взбежал по ступень-кам на возвышение и уселся на папский трон.
        - Не смейте! - зашипел Джиован.
        Урбан все хохотал и говорил прерывисто сквозь этот хохот:
        - Папа-то... он пузо набивает... ох, не могу, это надолго... надолго... Сейчас ведь пирушка начнется... мне торопиться некуда. На пирушке-то все особы благо-ухать будут, папе ручке лизать, ну а от меня-то такой запашок исходит, что и прогнать могут! Значит, пока можно посидеть на троне! - и он вновь зашелся хохотом.
        Джиован так и стоял у входа, весь бледный, с трясущимися поджилками, он даже перекрестился.
        А Урбан кричал ему через весь зал:
        - Эй, ты, отвечай, хорош ли я на папском престоле?! Отвечай! Хочешь, чтобы я был папой?! Ну, отвечай!
        Джиован кивнул ему головой, пробежал через весь зал, и приоткрыв дверку за троном, осторожно выглянул туда:
        - Идите сюда, - повернулся он к Урбану, и видя, что верховный инквизитор приближается к нему, проскользнул в дверцу.
        А за дверцей был небольшой коридорчик, выходящий в другой зал, еще более просторный и гораздо более роскошно обставленный, чем предыдущий. Но ка-ждому, кто входил в него, в первую очередь в глаза бросался громадный стол, заставленный несметным количеством яств: чего там только не было! Если пе-речислять все, то это займет много времени. Но не все еще было накрыто, и слу-ги суетились, расставляя подносы. Стол был окружен стульями из темного де-рева с высокими спинками, но ожидаемые гости еще не прибыли.
        Во главе стола сидел один лишь человек: папа Юлий Второй. Старость побели-ла его волосы и длинную аккуратно расчесанную бороду; полное, несколько плоское лицо его выражало задумчивость, в руках он сжимал наполовину опус-тошенный кубок с вином, рука его слегка подрагивала.
        В таком он находился состоянии, когда вдруг над самым его ухом раздался громкий, насмешливый голос:
        - Ну что, ваша святость? О чем задумались, никак о конце света?! Ведь я прав, наслушались этих бредней о сатане и об огромных огнедышащих чудовищах, что появились где-то в окрестностях Рима, а?! А знаете, они и вас уже к мертвым приписали, говорят, что выехали вы на бой с этим чудовищем, а оно вас огонь-ком и поджарило! Ха-ха-ха!
        Юлий резко обернулся и тут же, вскрикнув, дернулся в сторону: прямо над ним нависло изуродованное лицо Урбана, потянуло гнилью.
        Юлий некоторое время смотрел на него широко раскрытыми, перепуганными глазами, а потом его лицо начало наливаться краской гнева, он судорожно сжал кубок с вином и отбросил его в сторону.
        - Да как ты смеешь! - закричал он пронзительно на Урбана и вскочил со своего места. - Ах ты дрянной уродец, ты, видно, совсем свихнулся! Ну, сейчас ты уз-наешь, что такое мой гнев! Эй, стража, взять его!
        Подбежали стражники и схватили Урбана за руки, тот продолжал ухмыляться:
        - Вот, значит, зачем ты позвал меня, папа... - он опять засмеялся, видя, как гне-вается Юлий, как дрожат его старческие руки, как он их то сжимает, то разжи-мает, то прячет за спину, то теребит ими золотое распятие. - Не верю, что ты звал меня за тем только, чтобы здесь скрутить, это можно было сделать прямо у меня дома!
        Юлий прокашлялся, топнул ногой, прошелся взад-вперед и закричал во весь голос:
        - Нет твоим грехам числа! Что сделал ты вчера?! Ты, ослепленный своим безу-мием, сжег деревню, убил людей, убил женщин и детей! Ты не имел на это ни-какого права, не было ни суда, ни следствия, только по своей воле ты убивал их и жег их дома! А знаешь ли ты, что деревня эта была во владениях короля наше-го, знаешь ли ты, что они платили ему дань?! Знаешь ли ты, что король уже был здесь сегодня, и мне с трудом удалось его успокоить, он ведь был взбешен твоей выходкой! Мне пришлось дать ему мешок золота и свое слово... Знаешь, какое слово?!
        - Откуда же мне знать? - спокойно отвечал Урбан.
        - А слово, что не быть тебе больше главой инквизиции, слово, что гнить тебе в тюрьме до скончания дней твоих, как убийце!
        - Что?!! - заорал Урбан в бешенстве, во много крат превосходящем злобу Юлия, и дернулся из рук сдерживающих его стражников так, что те не удержали его. Он с горящими глазами рванулся к Юлию, и наверное, вцепился бы ему в горло и придушил бы его, но сзади на него прыгнул стражник, Урбан упал на пол, там его скрутили.
        Юлий вытер пот со лба и промолвил:
        - Раньше ты был верным, преданным псом, жестоким псом, ты рвал глотки всем неугодным мне, ты приносил золото в нашу казну, много золота. Ты был верным, ты знал, что такое почтение, но теперь ты стал сумасшедшим псом. У тебя пена идет изо рта, ты кусаешь всех подряд, не разбирая, где хозяин, а где враги. Ты знаешь, что делают с сумасшедшими псами, Урбан?
        - Их лечат! - прохрипел тот с пола.
        - Лечат?! Ты сказал, лечат?! Тебя пытались лечить, это был один из лучших на-ших лекарей, и что ты сделал с ним? О, я знаю, что ты сделал с ним, безумная ты собака! Что же ты хочешь после всего этого?! Не думай меня молить о мило-сти, тебе нет прощения, догнивать тебе в темнице, а твое место займет кто-нибудь другой!
        - О да! - засмеялся Урбан. - Новый ваш любимчик, ведь свято место пусто не бывает, не так ли!? Ведь признайтесь, папочка, что наш орден дает в вашу казну столько богатств, столько золота! Ну, без нас вы прямо никуда, ха-ха-ха!
        Юлий весь затрясся от гнева, лицо его перекосилось, глаза засверкали, и он за-верещал пронзительно, забыв о своем величии:
        - Еретик! Богохульник! Ты и есть главный еретик, и я от имени своего повеле-ваю: сжечь его на костре, как главного еретика, как главного злодея, как убийцу невинных женщин и детей! Увести его, и завтра же привести приговор в ис-полнение! Мерзавец, тварь!
        Урбана подхватили и потащили уже к выходу, но он умудрился вывернуться, вновь засмеялся и закричал:
        - Ну вот, я вас вывел из себя! Я видел ваше унижение, как бесились вы, как дер-гались передо мной! Ну все, довольно, теперь я изложу вам свое дело, - и он обернулся к одному из стражников, который тащил его к двери. - А ну, погляди что у меня в кармане, достань это и покажи папе Юлию, - последние слова он произнес изменившимся почтительным голосом.
        Стражник повиновался и достал из кармана сначала мешочек с золотыми, а за-тем клинок с золотыми ножнами, усыпанными драгоценными камнями.
        - Ну, покажи это теперь папе! - рявкнул на него Урбан, увидев, что стражник разглядывает клинок.
        Что касается Юлия, то он тяжело дыша плюхнулся на свое место, и схватив но-вый кубок с вином, одним залпом осушил его. Посмотрел на Урбана и рявкнул:
        - Почему он еще здесь, почему его еще не увели?! Здесь такая вонь, что мои гос-ти разбегутся!
        - Вот это было у него в кармане! - сказал стражник, и поклонившись, положил перед Юлием клинок и золотые.
        Юлий схватил клинок, с изумлением осмотрел ножны, пересчитал золотые. В глазах его загорелась алчность:
        - Откуда это у тебя?
        - Да вот, знаете ли, гуляет где-то в окрестностях Рима одна ведьма со своим дружком и раздает такие вот подарочки всяким простолюдинам.
        - Они что ж, значит, такие богатые? - спросил Юлий, позабыв уже о своей не-давней ярости - теперь все его внимание поглотил клинок.
        - Да, я уверен, что они владеют несметными сокровищами, у них где-то в лесах припрятано столько золота, столько камней драгоценных! О, если бы удалось схватить их и найти сокровища, это увеличило бы ваши богатства во много раз! И я всеми силами стремился к этому, не жалел себя, весь отдался их розыску! Я, ваш верный пес, почуял запах золота и бежал по следу, и даже когда получил раны, вместо того, чтобы отдыхать, посвятил себя делу, думая только об одном: о вашем благополучии! Вчера я схватил заговорщиков: они все знали про ведьму и ее дружка, но на моих людей напали злодеи, все ведьмины отродья! Они уби-ли многих братьев, я сам едва спасся, но я сделал все, что мог! Я служил вам верой и правдой и буду служить вам и впредь, хотя раны причиняют мне боль!
        Юлий перевел на него взор:
        - Ты будешь сожжен, Урбан, но сначала расскажешь мне все, что знаешь об этом деле.
        - Вы можете меня сжечь, но знайте, что тогда не видать вам этого золота. Пусть я безумен, пусть... Я знаю, что вы так думаете про меня, так вот, знайте, что это дело поглотило меня полностью! Знайте, что у меня теперь только одна цель в жизни - схватить их! Кто еще, кроме меня - безумного пса - может так пресле-довать их! Пусть я сдохну, но я все ж настигну их! Настигну, схвачу, и все, я бу-ду счастлив, а там уж можете делать со мной все, что угодно. Можете сжечь, это уже неважно! Только об одном вас прошу: дайте мне настичь их, дайте схватить их за горло, дайте перегрызть их плоть, дайте лакнуть их крови!
        Юлий вздрогнул от этих слов, показалось ему, что это не человек уже говорит, а кровожадный волк-оборотень воет ему под ухо.
        Тут в зал вошел слуга и возвестил:
        - Гости прибыли и ждут вашего приглашения!
        - Хорошо, я встречу их... а этого, - он кивнул на Урбана, - посадить в нашу тем-ницу.
        Начальник стражи поклонился и подобострастным голосом промолвил:
        - Вы изволите приказать подготовить все к завтрашнему сожжению?
        - Нет, пока что нет, сегодня я решу, что делать мне с Урбаном. Быть может, и сожгу его на костре, а может, и помилую, воля моя.
        Урбан усмехнулся и сказал тихо и презрительно:
        - Как же, нет у тебя никакой воли! Воля у меня, а у тебя только тяга к золоту! Ты и про унижение свое уж забыл, как только увидел эту дребедень! Посланник бо-га на земле!
        - Что ты там шепчешь?! - рявкнул на него Юлий.
        - А, я только молю смиренно господа о прощении грехов моих, и о здоровье ва-шем у него молю!
        - Ведите его отсюда прочь! Скорее с глаз моих! Ведите его по тайному переходу и проветрите здесь все!
        
        * * *
        
        Урбана вели вниз по узкой винтовой лестнице, свет факелов освещал закоп-ченные стены.
        Урбан остановился и расхохотался, за это он получил сильный толчок в спину и проклятья тюремщика. Урбана вновь начали душить приступы безумного хо-хота, прерываемые кашлем, он орал:
        - Золото, драгоценные камни! Клинок с камешками, и посланник бога на земле куплен с потрохами! Ох, ну славно, славно!
        Тюремщик засопел где-то за его спиной:
        - Ну пошевеливайся, а то...
        - Что "а то"?! - вперил в него безумный взор Урбан. - Ты знаешь хоть, с кем го-воришь?! Ты знаешь хоть, кого толкаешь?! Завтра меня освободят, голову даю на отсечение, что освободят, и тогда я посчитаюсь с тобой за эти выходки! Да ты вообще никто, ты для меня полное ничтожество! Даже папа, перед которым преклоняются всякие царьки, сегодня унизился предо мною, и завтра он уни-зится еще раз! А ты будешь сожжен!
        Тюремщик растерялся: никогда еще не встречался ему такой узник, с трудом он овладел собой и указал на просторную камеру:
        - Вот...
        - Благодарю, - язвительным голосом промолвил Урбан. - Я проведу ночь в этой камере, но знай, что завтра, как только меня освободят, я первым делом позабо-чусь, чтоб тебя тоже посадили в камеру! Она, правда, поменьше будет, чем эта, и удобств в ней тоже поменьше! Знаешь, о чем я? - Урбан уже не мог остано-виться, он черпал силы, видя страх и унижение. И даже в этом тюремщике он хотел увидеть страх, и увидел: руки тюремщика тряслись, когда он запирал ка-меру.
        
        * * *
        
        В ту ночь Урбан не спал: он боялся вновь заснуть, и потому крикнул тюремщи-ка:
        - Эй ты, иди сюда!
        Тот со смиренным видом приблизился к решетке:
        - Что вам будет угодно?
        - Мне будет угодно, чтоб ты всю ночь орал тут во весь голос всякие песни. Если ты будешь стараться, я, пожалуй, помилую тебя потом!
        Тюремщик затянул своим хриплым голосом какую-то кабацкую песенку, а Ур-бан принялся мерить шагами свою камеру; иногда он, правда, ложился на нава-ленную в углу солому и лежал там, глядя в грязный потолок. Он старался не ду-мать о том, что ждет его, но мысли сами лезли в его голову: "А что если Юлий решит-таки сжечь меня? Кто знает, что на уме у этого старика. Алчность-то в нем разгорелась, как только он увидел клинок, но быть может, он сам решит воз-главить расследование? А меня тогда сожгут на костре завтра..." - Урбан вздрог-нул, мысль о смерти напугала его: он хотел жить еще долго, долго жить и пре-следовать своих врагов.
        А в роскошно обставленном зале при свете бесчисленного количества свечей проходил пир. Гости - а это были самые богатые и самые влиятельные люди Италии, и еще послы из Франции, пришедшие на поклон к папе - все они разго-варивали, шумели, спорили; блистали несчетные украшения богатых дам, со всех сторон неслись мужские баритоны, которые делали этим дамам компли-менты.
        Вот один вельможа шепнул своему приятелю:
        - Смотри, как мрачен сегодня наш Юлий! Даже к еде не притронулся, а это на него не похоже, обычно он первый едок!
        - Готов с тобой поспорить, что он первый заглатыватель разных горячительных жидкостей во всем нашем государстве! Тут ему нет равных!
        - Ты потише, а то...
        - Да ладно, ты лучше посмотри, что за вещицу он вертит все время в руках?
        - Клинок, кажется...
        И действительно, на протяжении всей той пирушки Юлий не выпускал из рук золотого клинка, он словно притягивал к себе папу. Вновь и вновь проводил Юлий подрагивающей рукой по узорчатой поверхности, по выпуклостям драго-ценных камней, потом брался за рукоятку и осторожно вынимал сам клинок, разглядывал его лезвие...
        В нем все больше и больше разгоралась страсть к обладанию всеми сокровища-ми, которые посулил ему Урбан. Вспоминал он изуродованное лицо верховного инквизитора, его дерзкие речи, вспоминал пламя, горевшее в его глазах. "Кто, как не он, может быстро справиться с этим делом?" - размышлял Юлий. - "Он ведь сам себя изведет, пеной изойдет, но их схватит! Кто, кроме этого безумца, может так бежать по следу, так преследовать добычу? Только он один и может, не назначать же мне на это дело какого-нибудь юнца! А что же со словом, кото-рое я дал сегодня королю? А черт с ним, с этим королем, он и так получил за своих крестьян сполна! Ну, а с Урбаном я еще посчитаюсь, пусть он только до-будет эти богатства, а там уж я припомню ему старые грехи!"
        
        * * *
        
        Берег прозрачного и тихого лесного озерца, обрамленного зелеными берегами. Журчит и блестит на солнце маленький водопадик, он хрустальной нитью нис-падает в спокойную озерную гладь. Озерцо окружено земляными стенами, на вершинах которых высятся и тихо покачивают пышными кронами дерева. А над кронами деревьев, над ровной гладью озера голубым бескрайним куполом по-висло небо, где-то в глубине его застыли белые кудрявые облачка, они спокой-ны и величественны, как и все вокруг.
        - Антонио... Антонио, - пропел переливчатый, нежный голос, и созерцавший эту картину понял, что это его зовут по имени.
        Он склонился над водной гладью и неожиданно обнаружил, что смотрит вовсе не на воду, а на небо... Он протянул руку, провел ей по краю голубого шатра, дотронулся до белого облачка, оно показалось ему легким, теплым и невесомым, словно пушинка, пригретая в солнечных лучах. Вновь тот же нежный, полный любви голос позвал его, и он почувствовал, как в теплой глубине облачка его руки коснулась другая рука - такая же легкая, такая же теплая и невесомая, как и облачко, и в третий раз позвал его голос, и на этот раз Антонио улыбнулся и ответил:
        - Иду! - ибо узнал голос своей возлюбленной, он взял ее руку, и нагнувшись над небом, нырнул в его глубину...
        Вот приблизилось облако, застлало своим белым сиянием все, а вот и лик Луи-зы проступил сквозь эту белизну:
        - Очнись же, очнись, - говорила она.
        И словно бы подул ветер и разметал белое облако в клочья, осталась Луиза, а за ее спиной проступили контуры знакомой комнаты. Из-за Луизиного плеча вы-глянула кошачья физиономия. Антонио сразу узнал Черныша, да впрочем, труд-но его было не узнать, второго такого громадного кота на всем белом свете было не сыскать. Кот громко мяукнул, Луиза шикнула на него, и кот несмотря на свои размеры быстро и бесшумно скрылся, словно бы растворился в воздухе.
        В комнате воцарилась тишина: Антонио смотрел в наполненные любовью гла-за Луизы и чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.
        Та нежно улыбнулась ему, потом нагнулась и поцеловала в губы. В это время с улицы долетели звуки ударов топора, кто-то закричал что-то, кто-то ему что-то ответил, и Антонио к радости своей узнал голос Марко. Разом все вспомнилось ему, он нахмурился, но взглянув на Луизу, вновь улыбнулся и спросил:
        - Значит, они согласились и теперь живут с нами?
        - Да, хотя и не все. Впрочем, если хочешь, я расскажу тебе все по порядку.
        Антонио кивнул, и Луиза начала свой рассказ:
        - В тот день нас довезли на телегах до деревни. Точнее, до того, что от нее оста-лось, а осталось немного: несколько обгорелых стен да печных труб. Знаешь, жуткое было зрелище, до сих пор не могу забыть - там еще лежали обгоревшие трупы. Те, кто могли, повыскакивали из телег да бросились бежать к тем мес-там, где стояли раньше их дома. Крики да плач поднялись страшные, а я в телеге сижу над тобой и пошевелиться боюсь - думала, опять на нас набросятся, но нет, обошлось. А мужики-то, чьи телеги были, совсем перепугались и про золо-то, которое я им посулила, даже забыли. Кричат мне: "Вылезай из телеги!". Вижу - делать нечего, пришлось вылезать, да насилу тебя бесчувственного из телеги вытащила, благо мне Марко помог. Ну вот, после этого поплакали-поплакали, да пошли в кузницу, которая единственная устояла, потому что кирпичная. Там кое-как с трудами неимоверными удалось от цепи освободиться, потом мертвых захоронили, а там уж время к вечеру клонилось, все едва на ногах стоят, устали, есть хотят. А еды-то нет, и живность вся погорела, а спать разве что на сырой земле. Все злые, ругаются,
сквернословят, ну а я все над тобой сидела... Ну вот, - тяжело вздохнула Луиза, и тут только заметил Антонио, как бледна, как измож-дена его возлюбленная, и даже в глазах ее лучистых залегла усталость, - уже ночь наступила... - продолжала она. - И тут на наше счастье раздалось хрюканье. Быстро изловили нескольких поросят, которые убежали от пламени - ну, поско-рее поджарили их, а тут еще и целую бочку вина из одного уцелевшего подвала вытащили. За ужином настроение улучшилось, и стали обсуждать, что же даль-ше делать. Ну, я им все про свой дом рассказала, и про инструменты, которые у нас есть, и про преимущества, которые они получат, когда переселятся в глуби-ны леса. Начался спор, долго они спорили, кричали, ругались, а я только сказала то, что хотела сказать и сидела дальше молча. Они все спорили, спорили, и я теперь ни единого слова из их споров не помню. Поделились они в конце кон-цов на две части: одна часть больше была и они решили остаться и отстраивать-ся на пепелище, ну а вторая вот часть решилась идти со мной. Совсем немного нас набралось: Марко, его отец, еще несколько мужей с женами да
детьми - все-го двадцать человек, да еще нас двое - итого двадцать два.
        - Вот как... и что же они теперь? Строят себе дома?
        - Да, лес рубят, бревна пилят, строгают. С утра до вечера вместе работают, строят один большой дом на всех, благо о еде им не приходится заботиться, у нас в кладовых много еды припасено.
        - Вот как... ну а ты что ж, помогаешь им?
        Тут в оконном проеме появилась голова Марко, и он сказал:
        - Помогает она нам, как же! Нет, куда там! Она от тебя все эти дни ни на шаг! Видишь, бледная какая стала, это она все из-за тебя! Ну, а вообще рад видеть те-бя в добром здравии, дружище. Знаешь хоть, сколько ты так вот провалялся?
        - Ну и сколько же?
        - Да вот целую неделю. Дела-то твои совсем плохи были, мы насилу тебя досю-да дотащили, ты все бредил, Луизу звал...
        - Это не бред был, а самое сладкое видение...
        - Ну ладно, положим, не бред, а видение. Не знаю, правда, какое оно там, слад-кое или горькое - ну, в общем, целую неделю ты тут как чурбан провалялся. (Марко говорил так отнюдь не оттого, что он хотел сказать что-то неприятное, просто такие резкие слова и выражения являлись как бы частью его характера) Целую неделю провалялся как чурбан! Ну, Луиза молодец, вот что значит - лю-бит тебя, все врачевала, врачевала, на руку твою сломанную чего-то накладыва-ла! В общем, благодари ее за свое выздоровление и скажи-ка мне по секрету, почему это Луиза строжайше запретила всем нам забираться на один здоровен-ный холм, который торчит кое-где тут неподалеку? С него, наверное, и нашу деревеньку видно, вот интересно, что там уже успели построить?
        - Луиза знает, что...
        - Ну конечно, знает, - с явным раздражением отмахнулся Марко и поскорее за-шагал прочь.
        - Эй, Марко! - окликнул его отец, который наряду с другими мужиками строил второй этаж большого дома. - Что там с Антонио? Поправляется?
        Марко оставил этот вопрос без ответа и побежал вдруг в сторону леса, там он остановился около обломков древней стены, схватился за голову и воскликнул горестно:
        - Проклятье на мою бедную голову! Господи, скажи, что делать мне теперь?! Ведь я влюблен в нее! С каждым разом, как вижу я вновь ее глаза и стан ее, чув-ство все больше растет во мне! Как это мучительно - я вижу, что она не меня любит, а любит моего лучшего друга, и он ее любит, и счастливы они вдвоем! Быть может, надо было остаться там, на старом пепелище?... Нет, нет, тогда бы я вспоминал ее каждый день, не выдержал бы и прибежал бы в конце концов сюда! Ну вот я здесь, и что же?! Что же мне теперь делать?! Как я могу своему сердцу приказать разлюбить ее?! Ну господи, разве можно приказывать своему сердцу кого любить, а кого не любить?! И что же мне делать теперь? Мучаться всю жизнь, издали поглядывая на их счастье? Что, что мне делать? У меня ведь была девушка, но ее убили - почему, господи, убили именно ее?! Ох... - он сел, прислонившись спиной к увитой лианами каменной кладке, некоторое время он молчал, обхватив голову своими руками, потом заговорил, быстро-быстро ро-няя слова:
        - Ну вот, что за мысли лезут мне в голову! Похитить ее... убежать, но она ведь проклянет меня, точно ведь проклянет, возненавидит как злейшего врага - для нее ведь один Антонио что-то значит. А что же любовь моя, неужели ничего она для нее не значит? Быть может, сможет она меня полюбить, когда увидит, как я ее люблю... Нет, нет, не сможет, я обманываю сам себя, она ведь одного только Антонио любит. Ну, я буду ее лучшим другом и буду любить ее... буду любить ее как брат! Да, вернусь и буду помогать ей во всем, буду следовать за ней повсюду, и от одного только этого буду счастлив!
        Так сказал он и даже улыбнулся, но улыбка была какая-то вымученная и неис-кренняя, как и его слова - в нем ведь полыхала страсть, и напрасно он пытался затушить ее этими словами, в которые сам не верил!
        
        
        * * *
        
        Антонио ничего не знал о чувствах Марко. Луиза тоже не догадывалась, хотя за прошедшие семь дней Марко часто бросал на нее пылкие взгляды, но она не за-мечала их, так как полностью была поглощена ухаживанием за Антонио. Один раз только встретилась она с ним взглядом, один только раз. Он пристально, неотрывно смотрел на нее, и в глазах его полыхало пламя. Луиза не поняла или не захотела понимать значения этого пламени, она кивнула только и сказала:
        - Антонио идет на поправку. Еще несколько дней, и ты сможешь поговорить со своим другом.
        И сказав это, забыла о существовании Марко - в мире для нее существовал только один человек.
        И вот, какова же была ее радость, когда Антонио пришел в себя! Она сидела тогда у его кровати, смотрела на его умиротворенное лицо, он пошевелился слегка, она порывистым движением схватила его за здоровую руку и прижала к своим устам, позвала его по имени, и вот он очнулся...
        Когда Марко убежал, они заговорили вдруг разом, засмеялись, потом опять за-говорили, быстро, с жаром, то и дело перебивая друг друга, смотря друг другу в глаза.
        Антонио воскликнул:
        - А картина?! Помнишь, я оставил ее в расщелине, помнишь?
        - Вот она! - засмеялась Луиза, вскочила и вытащила знакомое полотно. - Мы проходили совсем рядом от той расщелины, вот я и достала!
        - Замечательно, - Антонио взял из рук Луизы полотно и оглядел его. - Не испор-тилось, не испортилось! - засмеялся он радостно и простодушно, как ребенок. - Вот жаль только, что пейзаж я не успел нарисовать... хотя, впрочем, зачем он? Зачем нужен пейзаж на этой картине? На ней ты, ты заменяешь все: и небо, и облака, и деревья, и птиц!
        - И ты для меня все, - подхватила Луиза и заплакала, и это были слезы радости.
        Ну что ж, пока влюбленные поглощены друг другом, пока они шепчут друг дру-гу ласковые и горячие слова, пока они смотрят друг на друга, можно отвлечься ненадолго и рассказать о некоторых событиях, о которых умолчала Луиза.
        Так, стоит упомянуть, как она прощалась со своей бабушкой. То было на закате. Тело бабушки донесли на самодельных носилках до домика, и начали уж было рыть для нее могилу, но Луиза остановила деревенских мужиков, говоря им:
        - Зря вы роете эту яму в земле. Мы не погребаем наших мертвых, мы сжигаем их, а прах развеиваем над землей. Потому лучше помогите собрать мне дрова для погребального костра.
        Слова эти вызвали возмущение среди набожных крестьян, и они начали ее уп-рекать:
        - Верно все ж говорят, что ты ведьма! Это святотатство - сжигать тела!
        Луиза разгневалась тогда и сказала:
        - Вы считаете, что сжигать тела святотатство, а сжигание живых людей вы, на-верное, будете оправдывать! Каждый день сжигают живых людей, а вы почему-то не называете это святотатством!
        В тот вечер она скрепя сердце оставила Антонио одного, и набрав дров, отне-сла их на вершину холма, но для погребального костра нужно много дров и за один раз их все не отнесешь, вот и пришлось ей несколько раз подниматься и опускаться с холма, а потом, когда кострище было сложено, она подняла туда еще и тело своей бабушки, там положила его на кострище и подожгла дрова; костер быстро занялся, затрещали ветви, взметнулись клубы дыма, и пламя, объяв тело, выплеснулось мириадами искр в сияющий звездами небосклон. По-том, когда дрова прогорели, Луиза собрала в ладонь бабушкин прах, и подойдя к западному отвесному склону, бросила этот прах в воздух со словами:
        - Лети, лети, пусть ветер вольный тебя подхватит, пусть он окутает тебя, пусть понесет твой прах на запад вслед за солнцем! Лети, лети, всегда лети!
        Подул ночной ветерок, запахло вдруг в воздухе морем, и прах, на какой-то крат-кий миг повисший серебристым облачком в лунном свете, был подхвачен нале-тевшим порывом и унесен им вдаль, и только в воздухе прозвучал голос, такой тихий, как шепот ветра: "Прощай... прощай...", и затих навсегда.
        Так Луиза распрощалась со своей бабушкой.
        На следующий день, когда она сидела рядом с Антонио, подошли крестьяне и спросили:
        - Найдется ли в твоем доме оружие для нас?
        Луиза задумалась: у нее-то был клинок, такой же, как и у ее матушки, был лук, из которого она превосходно выучилась стрелять еще в детстве, был еще один клинок у бабушки, но Луиза решила сохранить его как память. А кроме этого, в доме не было никакого оружия. Мужики расстроились приговаривая:
        - Придется нам, видно, орудовать косами да граблями, если на нас нападут!
        Но тут Луиза вспомнила, что видела как-то средь развалин завалявшийся кли-нок. Она показала это место, но клинка ко всеобщему огорчению там не было. Тогда предложили оттащить часть древней стены, что рухнула когда-то и напо-ловину уже вросла в землю. Всеобщими усилиями удалось разломать часть сте-ны, а под ней, помимо истлевших костей, нашли еще и несколько прекрасно со-хранившихся больших мечей, а вместе с ними еще и несколько клинков. Мужи-ки подержали в руках мечи и клинки, да и отложили их в сторону, так как было дело гораздо более важное, нежели тренировки с мечами - постройка дома. Уж тут недостатка в инструментах не было! Все, что нужно, было нашлось в подва-ле Луизиного дома.
        Ну вот и занялись мужики постройкой дома, дело у них ладилось, и через не-сколько недель дом уже должен был быть возведен.
        
        * * *
        
        Медленно, со скрипом поползла вверх железная решетка, закрывавшая ворота Ватикана, за ней мелькнуло испуганное лицо стражника, и раздался громкий хриплый голос:
        - Он сказал, что помилует меня! Он лжец, лжец поганый! Ему нужно только зо-лото, он хочет, чтобы я добыл ему золото, а потом он сожжет меня! - решетка ворот наконец поднялась, и на освещенную солнцем улицу вышел Урбан, лицо его было открыто, он продолжал восклицать, нисколько не беспокоясь, что его могут услышать. - Ну, и я его обману! Я схвачу этих Луизу и Антонио, но их по-брякушек папа не получит! О - это будет не обман - это ему будет месть за сего-дняшнее мое оскорбление, за то, что мне пришлось на коленях просить у него прощенья! Да, месть! - он захохотал было, но тут же скривился от боли, которая охватила его изуродованное лицо, и заверещал пронзительно и отрывисто:
        - Эта собака... я хочу крови! - он вдруг рванулся вперед по улице, словно не-удержимый вихрь.
        Спустя полчаса он уже ворвался в зал, где проходило судилище над очередным еретиком, который стоял на коленях перед отцом Алькизе и лепетал какие-то показания. Урбан подлетел к нему сзади, схватив за волосы, развернул к себе и заорал:
        - Ты что, боли испугался?! Ты что, думаешь, в своих грешках признаешься и от боли избавишься?! А ну...
        Он за волосы протащил несчастного через всю залу и бросил его палачам, по-том подлетел к столу, нагнулся над ним, задумался на минуту, а потом вновь заорал:
        - Луку Одноглазого ко мне немедленно!
        Тут надо сделать небольшое отступление и рассказать, какая связь существовала между знаменитым разбойником Лукой Одноглазым и инквизицией. Конечно, и Лука Одноглазый со своими головорезами, и "святые братья" были одинаково жестоки, но помимо этого существовала еще одна связь. Дело в том, что меж ними была договоренность, по которой за некоторую долю от награбленных Лукой богатств "братья" закрывали глаза на его выходки. Более того, союз с ин-квизицией приносил Луке немало преимуществ, он чувствовал себя в полной безопасности, ибо многие государственные люди, во власти которых было на-править войско и разгромить разбойничью банду, знали об этом союзе, знали они и о том золоте, которое переходило от Луки к инквизиции, от нее еще выше - в Ватикан, а с Папой Римским никто не хотел ссориться.
        Вот и поскакал во весь опор один из инквизиторов за Лукой. Спустя несколько часов в зал вошел сам Лука Одноглазый. Зал к тому времени опустел - больше обвиненных в еретичестве и колдовстве в тот день не было, ушел Алькизе, ушли палачи, остался один Урбан, он прохаживался от стены к стене и все что-то бормотал и восклицал, сыпал проклятиями и хватался за голову.
        Вошел Лука - чтобы никто его не узнал, он был облачен в одежду инквизитора, и капюшон скрывал его лицо. Но вот он откинул его, и лицо показалось.
        Это был человек лет сорока, на грубом обросшем щетиной лице его выделялся глубокий шрам, который рассекал до кости всю его левую щеку и скрывался под черной повязкой на пустой глазнице. Второй же глаз был затянут какой-то пленкой, он все время смотрел прямо и никогда не моргал, а взор его был холо-ден и жесток. Он был крепко сложен, и даже под просторной рясой выделялся здоровенный кривой ятаган. Рассказывали, что никто еще не выходил живым из поединка с ним.
        Лука быстро огляделся, поморщился от гнилостного запаха и вперил свой не-мигающий холодный взгляд в Урбана. И первое, что он сказал, было:
        - До меня доходят слухи, что ты теряешь свою власть. Мне сказали, что тебя по-садили в темницу, а папа приказал сжечь тебя как главного еретика, - голос Лу-ки был так же холоден и жесток, как и его единственный глаз.
        - Слушай меня! - рявкнул Урбан.
        - А что с твоим лицом? - словно не слыша его, продолжал Лука. - Я слышал, те-бя покусала бешеная собака, ты заразился от нее бешенством и велел разорвать лечившего тебя лекаря на кусочки. Я слышал, что ты гниешь теперь, и вижу, что это правда - от тебя несет гнилью, хотя, быть может, я и ошибаюсь - в этом зале всегда дурно пахло!
        - Заткнись! - на Урбана нашел очередной приступ бешенства, и нет надобности упоминать здесь все угрозы и проклятья, которые он обрушил на Луку. А тот стоял спокойно, слегка улыбаясь и неотрывно смотря своим холодным неми-гающим глазом на Урбана. А когда Урбан замолк, Лука Одноглазый зло усмех-нулся и промолвил:
        - Теперь я вижу, правду говорят, что та псина была сумасшедшей, - и помолчав немного, продолжил. - Вы, я так понимаю, вызвали меня по какому-то делу.
        - Ты схватишь этих двоих, Луизу и Антонио!
        - Я не понимаю, о чем вы!
        - Я повторяю - ты схватишь двух молодых людей, их имена Луиза и Антонио. Они должны были объявиться где-то в вашем лесу, да с ними еще целая куча крестьян. Крестьяне мне не нужны, можешь убить их всех, но не дай бог тебе ошибиться и ненароком зарезать Антонио и Луизу! Они мне нужны живыми, ты должен будешь привести их в этот зал! Сделаешь это, и тогда не нужно тебе больше будет платить нам дань, а нет - тогда пеняй на себя! И я, знаешь, слов на ветер не бросаю! Да - они богаты, у них много золотых побрякушек и всяких прозрачных камушков - ты можешь забрать их все себе, но только приведи их сюда, в этот зал!
        Ничего не изменилось в лице разбойника, взор его по-прежнему оставался хо-лодным и жестоким, но вот голос его выражал озабоченность, в нем даже поя-вились какие-то эмоции - по всему было видно, что он волновался:
        - Вы говорите - найти их в лесу, но лес велик! Да это все равно что искать игол-ку в стоге сена! Ведь вам должно быть известно, что мы обитаем в восточной части леса - у тракта. А ведь он тянется на много-много дней пути и на север и на запад, мы никогда и не заходили глубоко в чащу, там ведь и заплутать недол-го.
        Урбан отвернулся от него, быстро прошел к столу, и усевшись за него, повто-рил:
        - Ты найдешь их и приведешь в этот вот зал, а если нет, так не быть тебе тогда главарем шайки, а корчиться на костре! На все даю тебе одну неделю, а если че-рез неделю... слышишь, ты! Если через неделю ты не притащишь их сюда, я объ-явлю тебя врагом церкви! И тебя, и твоих дружков просто сметут! Все, ступай, не желаю больше ничего слышать!
        Лука резко развернулся и пошел к выходу.
        
        * * *
        
        Ну что ж, вернемся к Луизе и Антонио. Мы оставили их в то время, когда они сидели в комнате и говорили друг другу слова любви. Это продолжалось до-вольно долго, хотя влюбленные и не замечали этого, для них эти мгновенья бы-ли наполнены счастьем.
        Вернемся мы к ним в тот миг, когда в Антонио взвилось что-то вверх, и он вскочил на ноги, потянув за собой Луизу:
        - Побежали! - засмеялся он и потянул ее прямо к распахнутому окну.
        Луиза с трудом остановила его:
        - Как твое тело? Не болит?
        - Нет! Да разве оно болело когда-нибудь? Нет, не верю! Я здоров, я... побежали, побежали, я не могу, я не хочу здесь сидеть больше!
        Луиза засмеялась, но этот смех быстро угас, и она участливо сказала ему:
        - Тебе надо лежать, а не бегать. А рука твоя... кость ведь еще не срослась!
        - Да что ты говоришь? - Антонио посмотрел на свою правую кисть: она вся бы-ла замотана бинтами, под которыми чувствовалась более твердая подкладка; он попробовал пошевелить пальцами, они плохо его слушались, кость отозвалась тупой болью, но Антонио не подал вида, и засмеявшись, воскликнул:
        - Я уже целую неделю валяюсь здесь! И я не могу здесь больше оставаться ни минуты, смотри - там за окном светит солнце! А воздух-то, воздух-то какой се-годня свежий! Не отговаривай меня! - и Антонио ловко выпрыгнул в окно.
        За ним последовала и Луиза.
        - Ну... - Антонио замер, задрал голову к небу, к солнцу и жадно ловил его лучи, потом вздохнул полной грудью, и засмеявшись, обнял Луизу, - куда же теперь? Придумал! Побежали на холм... Давай, давай, я хочу посмотреть на все эти зем-ли с высоты! Мне хочется ввысь, ввысь! - закричал он так громко, что на его крик обернулись строившие дом мужики и засмеялись:
        - А вон и Антонио очнулся! Да ишь ты, резвый какой!
        - Да, я вас всех люблю! - закричал Антонио. - Люди, я люблю вас! Ну, а теперь на вершину!
        И рука об руку взбежали они на вершину. Было все это для них подобно чудес-ному сну. Не чувствовали они ступенек и не бежали даже, а как бы плыли в воздухе, словно не было у них тел, а были одни только души, любящие друг дру-га. Ну, вот и вершина холма, там остановились они и огляделись. И таким пре-красным, таким живым, таким необозримым и манящим показался им мир, что они замерли, пораженные этой гармонией, которую видели они во всем! Анто-нио шумно задышал от распирающих, раздирающих его чувств, огляделся и за-говорил, отрывисто указав на западный склон:
        - Я знаю, почему от такой отвесный, как стена! Да, теперь знаю, ведь это для полетов! Для того, чтобы разбежаться вот здесь, прыгнуть в воздух и стать пти-цами, ну ведь прав я, прав? Ответь мне, Луиза!
        - Да, - ответила та так же отрывисто, глубоко дыша.
        - Ну, вот и замечательно! Значит, так и должно быть, значит, мы полетим сей-час, ибо я и стоять здесь уже не могу! Нет, не могу я больше стоять на земле! Вперед, в воздух! В небо! Давай мне свою руку, так мы разбежимся сейчас и по-летим, скорее, скорее! О господи, как я хочу быть птицей!
        - Но рука твоя! Ведь ты не сможешь лететь со сломанным крылом! - Луиза с ог-ромным усилием выдавила из себя эти слова, ибо и она, так же как и Антонио, рвалась в воздух, в небо, и она желала стать птицей!
        - Что рука?! Что меня может остановить сейчас! Ничто! А если разобьюсь, то пусть! Но не могу я здесь стоять! Понимаешь, не могу просто стоять, а потом спуститься по этим вот ступеням вниз! Вперед, в небо!
        И он, схватив Луизу, поволок ее за собой, но она и не стала ему сопротивлять-ся, а вдруг как-то вырвавшись вперед, уже сама потащила его за собой.
        Вот они разбежались, вот приближается отвесный западный склон, до земли тридцать метров и не за что уцепиться, там, далеко внизу, бессчетными зеле-ными куполами раскинулся лес.
        Вот и самый край, они прыгнули, закричали от восторга, и прямо в полете этот радостный крик перешел в орлиный!
        А ведь они даже забыли снять одежды! Одежды были разорваны в мелкие кло-чья, и клочья эти, кружась в воздухе, полетели вниз к далекой земле.
        А в воздухе летел молодой серый орел, а рядом с ним золотистая орлица.
        Ах, как описать их чувства!? Антонио видел теперь все-все! Он расправил свои крылья и чувствовал каждым своим перышком, всем-всем своим телом чувст-вовал ту бесконечную глубину и чистоту пространства, в котором парил теперь.
        Вот он почувствовал слабость в правом крыле, но кажется и летящая с ним ря-дом золотистая орлица почувствовала это, подставила ему в помощь свое кры-ло, и так ему стало намного легче.
        Они развернулись вертикально вверх к самому небу, к пушистым облачкам, к солнцу! И в воздухе раздались громкие и радостные орлиные крики! Вот облака приблизились, стали большими и еще более величественными, нежели кажутся они c земли, и там у самых облаков они так же, крыло к крылу, развернулись и увидели далеко-далеко внизу землю! И все эти леса, реки, озера и холм казались такими маленькими с такой огромной высоты. Видна была маленькая коробочка домика, а вот людей совсем не было видно! Но вот почувствовали они эту глу-бину, всю свободу полета, и заложив крутой вираж, ринулись из самого подне-бесья вниз к земле, как молнии, как метеоры, и вновь они кричали! И крик их был подобен порыву ветра вольного!
        Они пронеслись над вершиной холма, над столбами и дальше, дальше полетели они также стремительно и неудержимо! Дальше, куда несли их крылья! Вот лес мелькнул под ними, блеснула на солнце тоненькая ниточка реки, и она была подобна тонкой золотой нити, залегшей на дне ущелья. Но нити живой, трепе-щущей, бегущей к морю!
        Но вот и лес остался позади, под ними быстро проплыли и уже остались где-то далеко-далеко позади и взгорье, и восстанавливаемая деревенька!
        Вот промелькнули виноградники, а среди них развалины древнего храма, меж которыми укрылся как-то раз в ненастную погоду Антонио. Но вот и виноград-ники, и развалины остались позади, и теперь Рим раскинулся под ними: с высо-ты, на которой они парили, улочки казались лишь маленькими кривыми изви-линами, зажатыми меж такими же кривыми домиками и раскиданными повсю-ду зелеными вкраплениями отдельных деревьев и маленьких садиков. Вот и Площадь Искупления, там собралась большая толпа, с такой высоты не видно отдельных людей, а лишь дрожащее серое пятно, исходящее вонью и ругатель-ствами.
        Но дальше, дальше! Быстрее, туда, где виднеются раскинувшиеся до самого го-ризонта морские просторы. Летели в небе серый орел и золотистая орлица, ши-роко расправили они свои могучие крылья, и стремителен был их полет. И вот живое, дышащее море уже шумит и пенится бессчетными гребешками волн под ними, тут и там виднеются белые паруса корабликов, больших и малых. Орел и орлица спустились ниже, так что соленые брызги коснулись их крыльев.
        Теперь они летели на запад, быстрее ветра, все дальше и дальше на запад! И не было в них усталости, только это стремление все вперед и вперед - только впе-ред.
        Когда закат позолотил воды, они пролетели меж высоких гранитных утесов, о которые с грохотом разбивались волны, брызги поднимались высоко в воздух, разлетались там на маленькие капельки, которые висели в воздухе золотистыми слезками и трепетали, словно диковинные светлячки. Меж ними пролетели се-рый орел и золотистая орлица, и вот раскинулся пред ними такой простор, та-кая даль, что они как бы замерли, воспаряя все выше и выше в теплых воздуш-ных потоках, что поднимались от вод океана.
        А это был уже океан! За несколько часов своего стремительного полета они пе-ресекли вдоль все Средиземное море, и теперь перед ними открылся во всей своей величественной вечерней красе Атлантический океан. Весь сияющий чистым, мягким и живым золотом! Серый орел Антонио на миг задумался: где же он уже раньше видел этот прекрасный живой золотистый оттенок, и вспом-нил - конечно! Волосы Луизы имели тот же волшебный золотистый цвет, и он сказал - он знал, что она поймет его птичий голос:
        - Я всегда раньше восхищался твоими волосами! Но никогда не мог дать их кра-се достойного определения - разве мог я сравнить их с этими бесцельными зо-лотыми побрякушками, за которыми охотятся многие люди?! Вот теперь я могу сказать: твои волосы сотканы из вод вечернего океана! Это его золото блистает и светится в них!
        Все выше и выше взмывали они на огромную высоту, и с земли их не увидел бы уже даже самый зоркий глаз!
        Где-то там на безмерной высоте, средь воздушных течений, средь свежести, средь золота небес провели они блаженные минуты, и не было тогда на земле человека счастливей и свободней, чем они.
        А потом, уже под светом звезд, в призрачном блеске Луны возвращались они назад к дому. Ночь накинула свою темную вуаль на земли, горы и леса, и лишь мигающими огонечками светились в этой тьме поселения людей, да иногда протягивались дорожки лунного света над гладью озер и рек.
        Вот чуткие орлиные глаза увидели тоненькую серебряную нить, которая протя-нулась из бесконечного сияющего звездами пространства и упиралась где-то в землю.
        - Что это? - спросил удивленно Антонио.
        - Там наш дом! Полетели! - отвечала ему Луиза.
        И вот летят они к нити, а она по мере приближения все растет, ширится и пре-вращается уже в звездопад, в котором вместо капелек воды мерцают и перели-ваются звезды, он похож на Млечный путь - такой же манящий, таинственный, неисчерпаемый и глубокий, но только близкий!
        Тут Антонио увидел, что волшебный звездопад этот падает прямо на вершину знакомого ему холма, вон и очертания колонн виднеются в его призрачном све-те.
        Звездопад звал - Антонио вновь услышал уже знакомые ему тоненькие голо-сочки-колокольчики, но боже, как их было много, как они все звали его! И он, весь обуянный каким-то неземным восторгом, устремился в этот звездопад, в этот Млечный путь, падающий звенящим дождем в земную атмосферу.
        Все потонуло в сиянии звезд, и отдельные голоса-колокольчики вдруг сложи-лись в один хор - величественный и мощный, тихий, как шелест одинокого лис-тика, и громкий, как грохот всего океана во время бури! Все-все заполнил этот небесный хор, ничего уже не было, кроме него, ничего уже не имело значения
        
        ГЛАВА 10
        "УМИРОТВОРЕНИЕ"
        
        Марко видел, как Антонио и Луиза взбегали, взявшись за руки, на вершину холма. Он как раз вышел из леса и шел, понурив голову, к строящемуся дому. Но вот увидел он, как блеснули на солнце золотые волосы Луизы, и не в силах удержаться, последовал за ней. Он притаился средь высоких трав на южном склоне холма и оттуда наблюдал за Луизой. Он смотрел на ее фигурку на вер-шине холма и говорил, сжав кулаки:
        - Ну как я могу ее не любить?! Полно себя обманывать, я не смогу любить ее только как брат! Я хочу ее! Да что ж мне делать-то, я ведь так совсем себя изве-ду! Но ведь и сердцу не прикажешь, кого любить, а кого нет!
        Он на какой-то краткий миг закрыл глаза, а когда их открыл вновь, на вершине не было видно ни Луизы, ни Антонио.
        Марко вскочил, и не соображая что и зачем он делает, побежал со всех ног по старым ступенькам туда, где в последний раз видел он силуэт возлюбленной своей. Вот он, запыхавшись, взбежал на последнюю ступень, огляделся по сто-ронам - он никогда раньше не был на вершине холма. Вокруг ни души - Марко даже протер глаза, и обогнув черную колонну, оглядел восточный склон и за-кричал даже:
        - Эй, где вы?!
        Потом рванулся к западному склону и там чуть не ступил в воздух, но вовремя успел остановиться над тридцатиметровым обрывом. У него закружилась голо-ва - никогда раньше не забирался он на такую высоту. Медленно, слегка пока-чиваясь от возникшего головокружения, отошел он от обрыва, и споткнувшись несколько раз, подошел к источнику, в центре которого бил из глубин земли хо-лодный ключ. Марко склонился над ним, разглядывая свое отражение в воде, которая казалась темной, но в глубине ее подрагивали золотые крапинки.
        - Что же она, улетела, что ли? - спросил он у своего отражения, и в этот миг легкая рябь пробежала по воде. Марко вздрогнул, постоял еще некоторое время склонившись над водой и хотел уже было уходить, но тут какие-то пятна мельк-нули на водной поверхности - не сразу он понял, что это отражаются небеса, а когда понял и резко развернувшись посмотрел в небо, то успел увидеть стреми-тельно удаляющихся гигантских птиц: золотистую орлицу и рядом с ней серого орла, которые летели крыло к крылу.
        Невероятная догадка вспыхнула в голове Марко: "Это они! Луиза - это золотая орлица, а летящий с ним рядом серый орел - это Антонио!" В тот миг он готов был поверить во все и готов был совершить все во имя жгущей его сердце люб-ви, он готов был даже последовать за ними, настичь и сразиться в воздухе с Ан-тонио за ту, которую любил всем сердцем. И он последовал бы за ними, и быть может, даже настиг бы, но не суждено тому было свершиться.
        Голова его еще кружилась, и ноги его держали нетвердо, и вот когда он развер-нулся и посмотрел на небо, под ноги ему попался какой-то камешек, он спо-ткнулся и начал падать на спину, замахал руками, но падение невозможно было остановить. Он не видел, что падает спиной прямо в черные воды источника.
        Он падал и чувствовал, что что-то происходит с его телом, он видел небо, оно недвижимо зависло над ним, и солнце, только что выглянув из-за облачка, миг-нуло ему на прощание. А потом вдруг не стало ни солнца, ни неба, а на их ме-сто пришло что-то черное, окружающее и валящееся на Марко со всех сторон; на миг он оказался в темном колышащемся гроте, а потом со всех сторон хлыну-ла вода; краткое мгновение, и Марко уже оказался полностью погруженным в эту холодную воду, рванулся он было вверх к воздуху, но там наткнулся на что-то темное, медленно оседающее в глубину.
        И невдомек было Марко, что он теперь маленькая рыбка, а тот "грот", в котором он оказался, на самом деле являлся его рубахой, которая стала для него безмерно велика.
        Он метался из в стороны в сторону, ничего вокруг не видя и чувствуя только, что он погружен в воду. Наконец он увидел в дальнем конце "грота" лучик света и устремился туда: скорее, скорее на волю, на воздух!
        Вот и поверхность воды - и желтый круг солнца сияет над ней.
        Марко вынырнул и тут же плюхнулся назад в воду, вынырнул еще раз, попы-тался удержаться на поверхности, но ничего у него не вышло - он тут же вновь ушел под воду, а за тот краткий миг, что он находился в воздухе, глазам его представились огромные, совершенно неясные предметы - так мелькнула перед ним гора из какой-то материи, как будто целая армия ткачей сшила эту гору, а там дальше за этой горой из ткани мелькнули еще какие-то черные исполины, подпирающие само небо.
        Марко не хотел так просто сдаваться - он долго еще пытался выпрыгнуть из во-ды, и если бы кто подошел в ту минуту к источнику, ему представилась бы такая картина: на берегу бесформенной грудой лежат штаны и ботинки, сероватая ру-баха, которая наполовину погрузилась в воду, и мечется в воде маленькая, бой-кая рыбка какой-то неизвестной породы, больше похожая на большого малька. Рыбка долгое время билась, выпрыгивала как могла высоко из воды, и наконец утомившись, медленно пошла ко дну.
        Марко выбился из сил и замер. В голове его проносились бесконечные вопро-сы, ответы на которые ему некому было дать: "Что со мной? Неужели я умер? И где же я теперь? Это что, ад? Нет, не похоже на ад, кажется, я плаваю в каком-то большом озере. Но что со мной случилось? И откуда вдруг на вершине холма могло появиться это озеро? Почему я не чувствую своих рук и ног? Почему в конце концов я не задыхаюсь под водой?!"
        Тем временем его подхватил поток, который людям казался лишь маленьким ручейком, а маленькой рыбешке - целой быстрой рекой. На самом деле ручеек этот быстрой звонкой змейкой струился и ниспадал десятками водопадов по восточному склону, такой веселый звонкий ручеек, из которого приятно испить воды в жаркую погоду - рыбке-Марко же казалось, что это грозная река несет его в своих крепких объятьях, кидает вниз в огромных ревущих водопадах, кру-тит, вертит, закручивает в какие-то водовороты.
        Вот наконец и последний водопад. Марко увидел, что падает в огромное озеро, которое на самом-то деле было совсем небольшим.
        И надо же было такому случиться - в это же время в озерце этом решил иску-паться отец Марко, он как раз осторожно заходил в воду и приговаривал:
        - Ах ты, вода-то холодная! Ух-ты, бр-р-р!
        Марко не слышал этих слов, зато он увидел две великанские ноги, что медлен-но шагали по дну и поднимали целые облака ила.
        Рыба-Марко замер, остановились и великанские ноги. В воде витали частички ила, которые представились Марко сгустками грязи. Вот посмотрел он вверх и обомлел: он увидел, что великан склонился над самой водой, он увидел его ог-ромное лицо, причудливо дрожащее над самой водой, и с ужасом понял, что этот великан - его отец. И более того, он услышал его голос, который был иска-жен разделяющей их водой:
        - Ага, вижу, здесь мальки плавают, так может, и покрупнее рыба водится? Так, надо будет сюда прийти и порыбачить!
        И он быстро погрузил свою руку в воду, желая схватить Марко, который пред-ставлялся ему мальком. А для Марко это было уже слишком - он рванул в сто-рону и поплыл изо всех сил, сам не ведая куда, но только подальше от этого ужасного великана, который хотел схватить его своей огромной ручищей.
        И сам не ведая того, он в один миг пересек все озеро и поплыл дальше по ру-чейку, который терялся в зеленых глубинах леса.
        
        * * *
        
        Первым заметил исчезновение Марко Джан, он вернулся после купания в озер-це и повсюду стал искать своего сына - зашел даже в Луизин дом и там обнару-жил, что и Антонио с Луизой тоже куда-то пропали, и только здоровенный кот, степенно задрав хвост, не спеша прохаживался из угла в угол и мяукал какую-то кошачью мелодию.
        - А! - махнул рукой Джан. - Молодые они, на месте-то им не сидится, убежали, значит, куда-то! Ну ничего, к вечеру вернутся.
        Конечно, если бы ему кто сказал, что Антонио и Луиза парят в это самое время в обличии двух огромных орлов высоко в небе, а его сын превратился в малень-кую рыбку - Джан рассмеялся бы и назвал такого человека большим фантазером.
        Но вот наступил вечер, а потом и ночь набросила черную вуаль на небеса - мо-лодых все не было. Джан отправился искать своего сына в лесу и вернулся уже в потемках; еще издали услышал он встревоженные голоса, и подбежав к боль-шому костру, у которого кругом расселись все крестьяне со своими женами и детьми, спросил:
        - Что случилось?
        Те испугались его появления: почти все вскочили, а кто-то даже чуть не упал в костер.
        - Черт! Ну и напугал ты нас! - воскликнул один из крестьян, а другой добавил:
        - И на что же после этого годятся наши дозорные?!
        - Так что случилось? - повторил свой вопрос Джан.
        - Да вон Сивилия пошла в лес грибов набрать и прибежала перепуганная, даже корзину где-то потеряла.
        - Чего ж она испугалась так?
        - Да, говорит, шла по лесу, видит гриб, наклонилась, сорвала, взор подняла и видит: стоит человек - мужик здоровый, щетиной обросший, в руках нож длин-нющий сжимает! Ну, Сивилия-то, понятное дело, перепугалась, корзину обро-нила. Да уж какая там корзина, главное - ноги поскорее от такого головореза унести! Так-то: надо нам всем держаться вместе и в лес отрядами ходить. Это, может, один из людей Луки - Одноглазого был.
        - А может, просто какой охотник иль грибник заплутал? - предположил кто-то.
        Сердце Джана сжалось в тревожном предчувствии. Он посмотрел на холм - его человеческие глаза не видели сияющего звездного водопада, который падал из глубины небес на вершину холма. Он видел только неясные контуры черных глыб на его вершине, но тем не менее он решил подняться туда и осмотреть ок-рестности с высоты.
        И если Антонио с Луизой взлетели на крыльях своей любви на вершину холма и даже не заметили подъема, то Джан под конец устал и проклинал разломан-ные ступени, о которые он не раз споткнулся во тьме.
        Но вот он на вершине и закричал громко, зовя своего сына по имени, подождал немного, прислушиваясь к ночным шорохам, потом выкрикнул имена Антонио и Луизы, но вновь ответом ему была тишина.
        - Эх, ты! - проворчал он. - Ну, здесь, по крайней мере, водичка где-то журчит, значит, напиться можно, а то устал я подыматься по этим проклятым ступеням.
        Он подошел к источнику, склонился над ним, уже зачерпнул в ладони воду и тут увидел одежду Марко. Он сразу узнал ее, схватил, вскочил, рванулся было к западному склону и чуть не шагнул в воздух, но вовремя успел остановиться, бросился к восточному склону, там пробежал до его половины и остановился, в руках он по-прежнему сжимал одежду Марко.
        - Что же это, - говорил он, тяжело дыша, - одежда лежит, а самого Марко нигде нет. Быть может, он решил искупаться? Но если даже так, то зачем он оставил одежду на холме?
        Он набрал полную грудь воздуха, сложил руки у рта и закричал как только мог громко:
        - Марко!!
        Крик его эхом отозвался в лесу, где-то заухал филин, заверещали какие-то птич-ки, какой-то зверек, перепугавшись, рванулся через заросли.
        Джан постоял, прислушиваясь, и побрел обратно на вершину, он решил осмот-реть там все получше.
        И вот когда он остановился там в двух шагах от источника, то услышал шум над головой. Он задрал голову и перекрестился, шепча: "Господи Иисусе и пресвя-тая дева Мария, упасите от нечистого". Он увидел, как из глубины ночного неба спускаются, описывая большой полукруг, две огромные тени. Джан отпрянул в сторону и вжался спиной в один из столбов, поверхность его была теплой и пульсировала, словно в глубине ее билось сердце; впрочем, Джан был так напу-ган, что и не заметил этого пульса.
        Он видел, как два черных силуэта, расправив широкие крылья, мягко коснулись земли. Джан еще раз перекрестился и судорожным движением вытер высту-пивший на лбу пот. Ему показалось, что вместо глаз у этих созданий горят звез-ды, и он не на шутку испугался, что они увидят его, хоть он и стоял в тени.
        Но вот орлы сложили крылья, исчезли вдруг перья, и тела стали человечески-ми: Джан чуть не вскрикнул от изумления, когда узнал голос Антонио:
        - Это... нет, нет, зачем говорить!? Я словами не смогу передать ВСЕГО! - по-следнее слово он выделил.
        Воцарилась молчание, потом раздался голос Луизы:
        - Мы даже забыли снять одежды. Теперь они разорваны на кусочки, ну ничего, сейчас ночь, и нас все равно никто не увидит! Пошли скорее в дом!
        Джан был изумлен, напуган, но чувство тревоги за своего единственного сына перебороло страх, и он вышел из тени, стараясь не глядеть на Луизину наготу.
        - Джан, что ты здесь делаешь?! - хором воскликнули и невольно отстранились на шаг Антонио и Луиза.
        Тот, потупив взор, сказал:
        - Я в ваши колдовские штучки не лезу. Делайте что хотите и превращайтесь в кого хотите, но сегодня пропал Марко. Я поднялся сюда и вот - нашел его одеж-ду у источника. Рубашка лежала прямо в воде... я звал его.
        - Как в воде! - Луиза, видно, не на шутку взволновалась и даже о наготе своей забыла.
        - Господи, он же рыба теперь! - воскликнул Антонио, а Джан схватился за голо-ву:
        - Что вы натворили! Что натворили, ах вы... превратили моего Марко в рыбу!
        - Мы вашего Марко в рыбу не превращали! - вспыхнула Луиза. - Я же говорила вам всем - ни в коем случае не забираться сюда, вот он не послушался и попла-тился. Впрочем, не будем терять время на разговоры. Мы попытаемся найти его, а вы возвращайтесь назад и никому не говорите о том, что здесь видели... Хотя нет, лучше расскажите, быть может, хоть тогда они не будут сюда заби-раться.
        Потом она обернулась к Антонио:
        - Как твоя рука?
        Тот вместо ответа бросился в источник, на лету обратившись в рыбку, за ним бросилась и Луиза и тоже превратилась в маленькую рыбку.
        Джан схватился за сердце и охая и причитая поплелся вниз, осторожно нащу-пывая во тьме каждую ступень.
        
        * * *
        
        Во второй раз Антонио был рыбой. Он сделал несколько пробных кругов во-круг Луизы и понял, что один из плавников почти не слушается его, и более то-го, отзывается тупой болью, но тем не менее он мог плыть достаточно быстро. Было светло - над его головой колыхалась на водной поверхности Луна.
        В его голове возник голос Луизы:
        - Он скорее всего перепугался и забился сейчас под какую-нибудь корягу. Мы будем плыть и звать его - не забывай, ты не можешь слышать свой голос, зато он услышит - кричи громче! Но опасайся больших рыб - ведь нам может встре-титься и щука. Как увидишь, плыви за мной!
        - А что если Марко встретилась щука?
        - Поплыли, Антонио! Разве ты не знаешь, что делает щука с маленькими рыбеш-ками?
        А Марко действительно встретилась щука: он долгое время плыл по ручью, ко-торый постепенно превращался в небольшую речушку, и шарахался от всяких мелких рыбешек. Вдруг впереди показалась огромная тень!
        Представьте теперь, что вы вдруг оказались под водой где-то в океане, и на вас из глубин несется чудовище размером с кита с широко раскрытой пастью, в ко-торой видны острые и длинные как клинки зубы! То же самое пережил и Мар-ко, он закричал, и не помня себя рванулся под сплетение корней какого-то дере-ва, росшего у берега. Место это представилось Марко огромной темной пеще-рой, он замер там ни жив ни мертв от страха.
        Он видел, как огромная тень промелькнула еще несколько раз рядом с корнями, но щука не могла протиснуться к нему и поплыла охотиться за другими рыбеш-ками, а Марко остался в своем убежище.
        
        * * *
        
        В темном потоке быстро плыли две юркие рыбешки. Несколько раз шарахались они от длинных теней, которые появлялись в воде, одна из таких теней погна-лась было за двумя рыбками, но быстро от них отстала.
        Подводные обитатели слышали их странные, непривычные их слуху голоса:
        - Марко! Марко! Где-ты?! Иди к нам!
        И рыбка-Марко услышал голоса Антонио и Луизы, и закричав в ответ, выплыл навстречу.
        Тут вода над их головами всколыхнулась, и на дно опустилось что-то, показав-шееся в первый миг трем рыбешкам огромным кривым столбом. Сразу же вслед за первым "столбом" на дно рядом с ним встал второй такой же. Откуда-то сверху раздался глухой, едва слышимый голос:
        - Проклятье! Вода в ручье холодная!
        Где-то поблизости еще что-то плюхнулось в воду, и донесся другой злобный голос:
        - Тихо, болван! Если эти крестьяне услышат твои бредни и всполошатся - кля-нусь, я тебе первому перережу глотку!
        Все происходящее казалось Антонио каким-то безумным видением - в памяти его еще слишком отчетливы были воспоминания о волшебном полете над золо-тыми водами океана и о торжественном небесном хоре, а теперь эта темная во-да и гулкие голоса где-то над его головой; и все это в один день - он уже начи-нал забывать, что был когда-то обычным человеком.
        Черная колонна резко взметнулась вверх, Антонио обдало и отбросило в сто-рону взвихренным ею водным потоком. Только тогда Антонио понял, что ко-лонны эти были ногами, а их обладатели...
        - Разбойники! - раздался совсем рядом крик Луизы. - Это Лука Одноглазый и его люди! Они хотят подкрасться под покровом ночи к нашему дому и напасть... Скорее назад, мы должны их предупредить!
        И она первой развернулась и помчалась вверх по течению ручья, за ней рва-нулся Марко, который слышал ее голос и следовал за ним, как за лучиком света во тьме, он ни о чем старался не думать - слишком многое пережил он, проведя часы одиночества под водой в обличии рыбы.
        Антонио, как ни старался, не поспевал за ними, плавник разболелся не на шут-ку, хоть он и не двигал им. И нахлынул на него давно им пережитый страх - ос-таться одному во тьме. Но вот золотая рыбка Луиза уже кружит вокруг него, и заботливый голос ее звучит у него в голове:
        - Плавник твой болит. Как же помочь тебе?... Вот что - мы уже совсем близко от дома, прими сейчас облик человеческий и беги вместе с Марко - предупреди их. А я подплыву к холму, там обращусь волчицей и приду вам на помощь. Анто-нио, ты только со своей рукой в бой не лезь, молю тебя - жди меня в доме! Сей-час плыви за мной и повторяй слово в слово заклинание, чтобы принять чело-вечий облик.
        - Нет, постой, Луиза! Я так не согласен! Ты что же, хочешь одна идти на них? Ведь все будут против тебя одной - и крестьяне, и разбойники...
        - Молчи, Антонио! Нельзя терять ни минуты! Давай, плыви за мной! И будь ос-торожен со своей рукой... ох, не надо было тебе... мы свидимся еще, любимый.
        Вымолвив это, Луиза быстро-быстро закружила в воде. Антонио последовал за ней, повторяя произносимые ей слова.
        Потом Луиза резко метнулась в сторону и воскликнула что-то, что Антонио уже не успел расслышать - его подбросило вверх, он вылетел из воды и уткнулся но-сом в берег. Он упал на свою сломанную кисть и невольно вскрикнул от страш-ной боли, пронзившей его руку. В глазах его потемнело, он чуть не потерял соз-нание, но все же нашел в себе силы подняться на ноги, и продравшись сквозь подступившие вплотную к речушке заросли, засеменить, покачиваясь на каждом шагу, в сторону дома.
        А в воде остались Марко и Луиза. Как только Антонио обратился обратно в че-ловека, Луиза устремилась вверх по течению, на плаву спрашивая у следовавше-го прямо за ней Марко:
        - А ты почему не обратился в человека? Или тебе понравилось быть рыбой? Ку-да ты плывешь теперь?
        - За твоим голосом, Луиза! Я теперь не отстану от тебя ни на шаг!
        - Нет, ты должен был помочь Антонио! Мне от тебя все равно никакой поль-зы... вот что, давай-ка обращайся в человека и догоняй Антонио!
        - Нет! - отчаянно закричал Марко. - Без тебя я с ума сойду!
        - Тогда знай, что я вскоре обращусь в волчицу!
        - И я с тобой!
        - А, как знаешь! Прыгай тогда за мной и не отставай, ждать не буду!
        Вот где-то поблизости зашумела падающая вода, и Луиза рванула вверх. Марко следом за ней вылетел из воды и взлетел на первый водопадик на подъеме к вершине холма, изо всех сил стремился он за Луизой, и хотя не видел он ее, но слышал ее голос и следовал за ним.
        Он догнал ее и закричал:
        - Луиза, я люблю тебя! Не отвергай меня, прошу тебя! - это было мгновение ис-кренности.
        Но не было на эти горячие слова никакого ответа, ибо Луиза не поняла, не хо-тела понимать их, она любила только одного человека - своего Антонио, при-знаний в любви от других она не приемлила.
        Две рыбки наперекор течению плыли все быстрее и быстрее.
        Вот уже вершина холма, вот и сам источник, они закружились в стремительном подводном танце, готовясь обратиться в людей.
        И вот они уже люди, стоят на вершине холма две фигурки. Марко, объятый пламенем страсти, схватил Луизу за руку и притянул к себе, та высвободилась, и не понимая состояния Марко, закричала ему:
        - Если не боишься, то смотри на Луну. Пусть сегодня не полнолуние, но все равно ты станешь волком, хоть и не таким сильным, как при полной Луне!
        - Хорошо же! Ты, значит, отвергаешь меня?! - закричал Марко. - Я согласен стать волком! - он посмотрел на Луну, но тут же перевел взгляд на Луизу, - Я докажу тебе свою любовь! Я готов ради тебя на все! Ты увидешь сегодня, как я люблю тебя! - и вновь он задрал голову к черному небу и промолвил:
        - О господи всемогущий, господи мудрый, видишь ли ты, как люблю я ее, ви-дишь ли ты, как хочу я ее?! О господи, дай мне успокоение, перед твоим лицом говорю это, дай успокоение моей душе...
        Он смотрел на Луну, и чувствуя жуткую силу, переполнившую его тело, рва-нулся туда, где видел в последний раз Луизу, но она была уже огромной беспо-щадной волчицей, и он был волком - это в прыжке своем он обратился в волка, на лету щелкнул он зубами, и сжигаемый уже дикой нечеловеческой страстью, сбил ее и рванулся, щелкнув зубами, вниз с холма навстречу своей судьбе.
        
        * * *
        
        Вот и костер, у которого собрались крестьяне, из тьмы к нему выбежал обна-женный Антонио. Навстречу ему вскочили люди, кто-то вскрикнул, уже рас-крылись рты - готовились посыпаться бессчетные вопросы, но Антонио про-стонал:
        - Разбойники близко, берите свои мечи! Женщин и детей укройте, скорее, они уже близко!
        И застонав, рухнул к самому костру - силы быстро покидали его, боль в сло-манной руке была нестерпимой, слабость одолевала его, близилось забытье, и он зарычал, пытаясь приподняться на здоровой руке, хрип слетал с его губ:
        - Проклятая слабость! Забытье... у-хх... нет - я должен встать... на холм, я дол-жен стать волком, вновь хочу почувствовать эту силу, хочу бежать через ночь...
        Люди всполошились, забегали, засуетились вокруг него, а он из последних сил закричал им:
        - Волчицу не трогайте! Она за вас! Это Луиза, слышите вы?! Не трогайте вол-чицу!
        Если его кто и слышал в возникшей сумятице, то конечно же не понял, только Джан склонился над ним и спросил:
        - Что с моим сыном? Вы нашли моего Марко?!
        Но Антонио не слышал его - он все еще боролся с подступающим забытьем, бо-ролся молча, тратя последние силы на то, чтобы встать на ноги, и когда сил не осталось больше, он беззвучно рухнул у самого костра.
        В этот миг все вокруг огласилось разбойничьими криками, и отблески пламени заиграли на десятках клинков, приближающихся со стороны леса.
        - Господи! - воскликнул какой-то крестьянин. - Да их тут целая армия!
        Через костер перелетели две огромные тени и с диким рыком набросились на разбойников.
        Впереди летел волк-Марко, он рычал беспрерывно, и этот рык его был подобен реву пламени неукротимого, даже волчица-Луиза не могла за ним угнаться, но она понимала рев Марко:
        - Я докажу тебе свою любовь! Пусть умру сейчас, да смерть лучше, чем такие муки! Жить на этой земле с тобой слишком большая мука для меня теперь! Смерть для меня избавление!
        И он, яростный и беспощадный, любящий и страдающий, врезался в ряды раз-бойников, неся смерть и сам ища смерти!
        Если предыдущая схватка на дороге с инквизиторами была жестока до безумия, то эта была еще более безумной, еще более жестокой!
        Когда крестьяне увидели, что происходит в круге света, отбрасываемого кост-ром, они попросту побросали свои мечи и бросились бежать.
        А там, в этом круге... там волчица-Луиза увидела своего возлюбленного, лежа-щего без движения, без защиты, с лицом, искаженным страданием, и она стала... нет, сказать, что она стала защищать его - это будут пустые слова - она ревела, она впивалась в одну глотку за другой, она рвала когтями, она бросалась, вали-ла, распарывала тела, ревела и вновь кидалась, не обращая внимания на раны, она загрызла одного, второго... пятого, и еще, и еще, вся она уже была в крови, и в своей, и в чужой.
        Рядом с ней также неистово, также яростно, также горя пламенем, сражался волк-Марко, и он, впиваясь в глотки, совершая грех смертный - убийство, все ревел, не в силах остановиться: "Я люблю тебя! О господи, дай мне избавление от этой муки, дай мне смерть, в ад, в ад! Только не страдать так, как сейчас! А!!-А!!-А!!"
        Разбойники, эти жестокие и смелые головорезы, привыкшие ко всему - они не выдерживали этого титанического натиска, они поворачивались, они бежали.
        Но вот появился сам Лука Одноглазый, он сам ревел как волк:
        - Вы, трусы, стойте! Вам некуда бежать - там вас тоже ждет смерть! Безумцы, я же говорил вам - если мы не справимся с этими, за нас примутся инквизиторы! Там вас пыточная камера ждет!
        Но что этим разбойникам были какие-то там инквизиторы - перед ними щелка-ла клыками сама смерть! И они поворачивались и бежали.
        - А-а! - зашелся страшным криком Лука Одноглазый, и замахнувшись своим ята-ганом, бросился на волчицу. Он был превосходным бойцом - вряд ли во всей Италии нашелся бы ему равный.
        Волчица-Луиза зарычала на него и прыгнула, но Лука успел увернуться. Он бросился к костру, вспомнив, что волки, как впрочем и все звери, боятся огня.
        Луиза уже развернулась, она видела, как бежит Лука к костру, и подумалось ей, что это он хочет напасть на ее возлюбленного, на ее Антонио. И она, оглашая ночь своим ревом, рванулась на него. Лука же подбежал к пламени, перескочил через него, и развернувшись, ухмыльнулся, видя, как несется на него огромная со слипшейся от крови шерстью волчица, видя, как блестит в ее широко раскры-тых глазах пламя костра.
        Лука зарычал:
        - Ослепнешь, гадина!
        Он весь напрягся, готовясь поднырнуть под волчицу, когда она прыгнет, и рас-пороть ей брюхо.
        Но он забыл про Марко, а тот уже несся на него, разгадав его замысел, и кричал предостерегающе:
        - Луиза, осторожно!
        Луиза не слышала его слов, она уже взвилась в воздух, уже раскрыла пасть, уже сверкнули ее острые, обагренные кровью клыки.
        Лука обладал прекрасной реакцией, и услышав рев волка-Марко, он успел обернуться...
        
        * * *
        
        Все как бы замедлилось для старого разбойника, он видел, как второй огром-ный волк летит на него, он знал, что не успеет поразить их обоих, он знал, что один из них перегрызет ему глотку; и надо все ж отдать должное этому жесто-кому, почти всегда бесчувственному человеку: он не испугался смерти, не испу-гался того, что ждет его впереди, и он, наверное впервые в своей жизни, под-нял клинок на своего противника с сожалением и с жалостью даже, и в голове его пролетело быстро-быстро, как росчерк молнии:
        - А мы ведь похожи с тобой, волчара! Мы ведь с тобой оба убийцы, у нас ведь одно пламя в груди горит! Прости, я не могу опустить клинок, не могу принять смерть, не унеся тебя с собой! Да, пусть все это кончится!
        И кривой его ятаган вошел глубоко в плоть Марко, распорол ее, а тот еще летел вперед, уже чувствуя холодную сталь у себя в животе.
        В тот миг волчица-Луиза обрушилась на Луку и сомкнула челюсти на черепе разбойника, под чудовищным напором он лопнул, как мыльный пузырь...
        Разбойники не помня себя бежали от места жуткого побоища, во тьме они па-дали, спотыкались, врезались в деревья, оглашали ночной лес безумными кри-ками, иногда налетали друг на друга, и тогда, во тьме принимая того, с кем они столкнулись, за волка, били его своими клинками и бежали дальше, не понимая даже, что только что убили своего недавнего товарища.
        А в круге света у догорающего уже костра все было залито кровью, она темнела на траве, и пламя горело в каждой ее капельке. Лежали тела, все бездыханные, ибо раны, нанесенные разбойникам, были ужасны, все они умерли сразу.
        А тел было много - за какую-ту минуту разбойники потеряли несколько десят-ков, и все эти десятки лежали на этом небольшом пяточке земли, кое-где обра-зовались даже небольшие завалы из тел.
        
        * * *
        
        Марко с трудом открыл глаза и увидел над собой бесчисленные яркие звезды, увидел прекрасный, сияющий, переливающийся звездопад, который был совсем рядом, и еще он услышал тоненькие голосочки-колокольчики, они сливались в величественный хор и звали к себе, и он почувствовал, что вот сейчас уже взле-тит в это вечное спокойное небо к звездам, к серебристой россыпи Млечного пути, и оставит на земле все страсти, всю боль... но все ж не все оставит он на земле - Марко знал это, и слабая улыбка тронула его белые губы - он знал, что возьмет с собой в этот бесконечный простор любовь. Любовь чистую, а не страсть, и любовь не только к Луизе, а просто любовь, любовь ко всему, она единственная поможет ему в этом полете.
        Но он хотел увидеть Луизу еще раз напоследок, и с трудом оторвав взор от звезд, он повернул голову и увидел по другую сторону затухающего костра Луи-зу: она вся окровавленная и израненная склонилась над Антонио, не смея даже прикоснуться к нему...
        - Луиза, - шепотом позвал ее Марко, громче он просто не мог, не было сил, но она услышала его шепот, подбежала к нему и склонилась над ним.
        - Господи, - произнесла она, когда увидела его рану - вся его грудь и весь живот его были распороты ятаганом, он лежал в луже собственной крови. А Луиза ни-когда раньше не произносила этого слова - "господи", но не раз уже слышала его от Антонио, и теперь оно вырвалась у нее из груди как призыв к чему-то вечно-му, как призыв к милости над страданиями Марко.
        Но Марко и не страдал - напротив, черты лица его были покойны и умиротво-ренны. Смерть уже коснулась его черт, по лицу разлилась бледность, а губы уже посинели. Он смотрел на нее с любовью, но с любовью не земной, а небесной, с какой-то ангельской любовью, и он любил ее в минуту своей смерти так, как учил любить нас друг друга творец, он забыл все свои страсти, они теперь каза-лись ему чем-то мелочным, суетным, но любовь осталась, и Луизу он любил так же, как небо, которое звало его, так же, как все мироздание, так же, как и жизнь, как и смерть, которая была с ним рядом.
        Он шептал:
        - Поцелуй меня на прощанье. Теперь... я ухожу из этого мира, и ты последнее, что я вижу в нем. Поцелуй меня на прощанье.
        Луиза склонилась над ним и поцеловала его в губы, поцеловала нежно, долгим поцелуем, но это не был поцелуй любящей девушки и даже не поцелуй сестры, это был прощальный поцелуй всего этого мира, из которого устремлялась в бес-конечность душа Марко, и горькие слезы падали на его щеки.
        Когда Луиза отстранилась, Марко был уже мертв. Тогда она медленно встала и подняла голову вверх, в глазах, наполненных слезами, засияли звезды, они сия-ли там, переливались и были в бессчетное число раз краше самых красивых бриллиантов, ибо бриллианты, пусть даже самые крупные и искусно обрабо-танные - это лишь мертвые камни, а тут, в этих глазах, наполненных светом звезд и Луны - сама жизнь трепетала в них...
        Долго стояла недвижимо Луиза - страдающая и любящая Луиза.
        Г Л А В А 11
        "ДНИ И НОЧИ"
        
        Вот наступило утро и окрасило весь мир в золотисто-зеленые цвета. Спокоен был лес, и лишь в одном месте, поблизости от одинокого холма, в воздухе кру-жило черное воронье, на земле под ним в свете солнца выделялся один участок: не зеленела на нем трава, там все было залито кровью, и с высоты казалось, что это кто-то нанес рану земле, которая теперь кровоточила.
        Утром вернулись крестьяне и увидели эту жуткую картину. Среди трупов раз-бойников выделялось обнаженное тело Марко (правда, Луиза положила на него какую-то накидку).
        Бедный Джан - он потерял сначала свою жену, а теперь еще и единственного горячо любимого им сына. Когда он увидел его тело и страшную рану, которая рассекала его почти надвое, бедный отец пал перед ним на колени и долго ры-дал, положив своему сыну руку на лоб и целуя его, отчего он сам весь оказался измазанным в крови. Когда же к нему подошли и попытались успокоить, он вскочил, и безумно размахивая окровавленными руками, бросился в лес, выкри-кивая при это какие-то проклятия. Никто не успел его остановить и никто не побежал за ним в погоню - все были заняты погребением убитых: сначала вы-рыли могилу для Марко, сколотили для него гроб и после похорон поставили на этом месте деревянный крест. Потом вырыли большую яму для разбойников и погребли там их всех. Про Джана же решили, что он все равно рано или поздно одумается и вернется, к тому же после похорон они были заняты другим "важ-ным" делом - они обрушили на Луизу поток проклятий, вновь обвиняя ее в кол-довстве и в том, что из-за нее нет у них покойной жизни, жалели они, что по-шли за ней в лес и говорили, что возвращаются к своим пепелищам, и
начали уж было собирать свой нехитрый скарб, как из леса вышли те, кто оставался от-страиваться на пепелищах, и вот что поведал один из тех мужиков:
        - Как вы в лес-то ушли, мы ведь вас за дураков посчитали, говорили - вот, мол, пошли на поводу у ведьмы, а оказалось, что в дураках остались мы! Как вы уш-ли-то неделю назад, стали мы, значит, строиться, и все у нас как по маслу шло, да вот вчера с утреца напали на нас разбойники! Да, отродясь такого не было! Их целая толпа, и все головорезы, аж страшно смотреть! Ну, нас схватили и про вас расспрашивать стали. Они нас припугнули - сказали, значит, что всех нас перережут, если мы им не укажем, где вас искать. И ведь не шутили они, ей-богу, так бы и сделали - всех бы нас перерезали! Ну, пришлось нам им все рас-сказать. Разбойники-то, злодеи, все что мы построить успели, опять пожгли, да уходя сказали, что вернутся еще, коль мы их обманули. Так-то. Благо что еще никого из наших к себе в полон не увели, видать, не до того им было. Ну вот, что нам делать? Мы-то за вас переживали, ну вот и решили идти на ваши поис-ки, вместе-то лучше. Тут, видно, господь нам помог - не заблудились мы в этой глуши и на вас вышли, так что принимайте!
        Так крестьяне остались на этом месте, строя себе новый большой дом. Иногда они вспоминали Джана, который так и не вернулся, и гадали, где он теперь: од-ни предполагали, что он ушел странствовать, другие утверждали, что он по-строил себе дом почему-то именно на северной окраине леса, а некоторые ре-шили даже, что он подался в монахи и живет теперь в каком-то тихом монасты-ре. Часто по этому поводу возникали споры, но никто из этих спорщиков не знал, какая ужасная судьба постигла Джана, но об этом после, а пока надо доба-вить только, что о чем бы крестьяне не спорили, собираясь у костра, о чем бы они не рассуждали - никогда они не заговаривали о событиях той ночи, о двух огромных волках, которых увидели они в свете костра, и лишь изредка с некото-рой боязнью поглядывали они на вершину холма и крестились в такие минуты.
        
        * * *
        
        И вот полетели и закружились в торжественном вальсе мирные денечки. Никто не тревожил больше Луизу и Антонио, и теперь они проводили все время вме-сте, везде они были вместе - то помогут в работе крестьянам, которые строили большой дом, то на поле пойдут урожай собирать, то в лес по грибы да по яго-ды, но только везде вместе. А жили они в старом доме, там же, кстати, нашлось место и для маленьких детей, а остальные до тех пор, пока не был построен но-вый дом, проводили все время под открытым небом, они и спали на земле, подле костра - погода-то стояла жаркая.
        Антонио и Луиза не замечали хода времени, дни и ночи слились для них в один прекрасный сон. Они были счастливы, и вряд ли на всей Земле можно было найти человека, который был бы счастливее их, или хотя бы так же счаст-лив, как они.
        Лишь два раза в течение суток они расставались: ранним утром и перед наступ-лением сумерек. В эти часы всходили или взбегали они на вершину холма, и там Луиза на некоторое время покидала Антонио: она обращалась в орлицу и летала над землями, следя, не приближается ли где враг - никто не мог укрыться от ее взгляда.
        Антонио хотел следовать за ней, но Луиза останавливала его, говоря:
        - Прошу, останься здесь и дождись меня, я скоро вернусь. Твоя рука еще слаба, подумай, что будет, если ты не выдержишь, если ты упадешь и разобьешься? Я ведь тоже брошусь за тобой и разобьюсь!
        И Антонио скрепя сердце оставался на холме, дожидаясь свою Луизу. Так каж-дый день до тех пор, пока не срослась его рука, с тоской следил он за золоти-стой орлицей, парящей в небе, и с большим трудом сдерживался от того, чтобы не броситься за ней следом.
        
        * * *
        
        Да, то была череда счастливых, полных любви и света дней. Любовь полыхала в юных сердцах, и весь мир представлялся им теперь гармоничным, красочным и наполненным любовью. Быстро забывали они все то зло, которое пережили - да разве могли они мучаться образами из прошлого, разве могли они, перепол-ненные нежными чувствами не только друг к другу, но и ко всему, что их окру-жало в те дни, разве могли они вспоминать инквизиторов и страшные сцены ночных боев, разодранные глотки и раздробленные черепа? Они любили, не помнили зла и никому зла не желали, и лишь иногда приходили минуты печа-ли, когда они вспоминали своих родных. Луиза подзывала в такие минуты к се-бе Черныша и гладила его по голове.
        И вот наступил день какой-то особо солнечный, особо яркий, и потом всегда Антонио и Луиза вспоминали тот день как самый счастливый из всех дней, что провели они вместе. А начался он печально: они сидели за столом после ранне-го завтрака (а завтрак был очень ранним, ибо им не спалось, и они встали еще до рассвета), и на Луизу нашло печальное настроение. Она следила, как Чер-ныш, выгибая спину и сверкая зелеными глазищами, гонялся за невесть откуда взявшейся мышью, хотя скорее черный котище играл с ней - он мог бы схватить ее в любой момент, да все медлил, так как редко у него случалась такая забава, ибо он давно уже истребил всех мышей в доме и почти всех мышей в округе.
        Луиза подозвала кота и погладила его по голове, приговаривая тихо (чтобы не-нароком не разбудить спавших в разных комнатах крестьянских детей):
        - Умница Черныш, - а потом обратилась вдруг к Антонио. - А я рассказывала тебе когда-нибудь про своего батюшку?
        - Нет, ты говорила только что... его давно уже нет с тобою.
        - Да, - вздохнула Луиза и медленно провела рукой по своим золотым волосам. - Ну тогда я расскажу тебе. Мы жили вчетвером: я, бабушка, матушка и батюшка. Мне было тогда лет семь или восемь, но я и сейчас хорошо помню своего ба-тюшку: он казался мне настоящим сказочным великаном и богатырем. Помню, он брал меня на руки, поднимал к самому потолку и кружил, мне это очень нра-вилось! У него была такая густая черная борода и волосы такие же черные, как у тебя, Антонио. Но я, как видишь, пошла в матушку, у меня ее золотые волосы. Я любила своего батюшку, а он во мне и вовсе души не чаял, и сейчас я помню его теплые добрые глаза: да, как будто перед собой его сейчас вижу. Была у него страсть к охоте, часто обращался он волком, шел охотиться на лесного зверя и обязательно приносил утром то лань, то оленя. Ну, тебе знакомо это волчье пламя, незачем мне описывать тебе, что это за страсть! Помню, мы тогда все дивились - где он таких откормленных ланей ловил!? Он нам отвечал, что в нашем лесу, и лишь потом мы узнали, что на самом деле ночью он бегал далеко на юго-запад, за дальние холмы - там королевские
угодья, и в тамошних лесах никто не может охотиться, кроме самого короля и его свиты. Целая армия лес-ничих ловит нарушителей этого закона. А те леса благодать для любого охотни-ка - разведено там огромное число зверей, живется им там привольно, еду при-возят прямо из дворцовых погребов, а единственный охотник - король заезжает в те края раза два в год. Лесники дни и ночи стерегут все это зверье, и вот как-то заприметили они следы огромного волка - моего отца. Всполошились они, решили, видать, что один волк приведет за собой целую стаю, которая нанесет урон королевским угодьям. И приготовили они для моего отца западню... В ту ночь на небе светил лишь маленький серпик, а значит, и сила волчья была во много раз меньше, нежели при полнолунии. Матушка, словно предчувствуя бе-ду, пыталась отговорить батюшку от охоты, но он отстранил ее, и обратившись волком, умчался в темень лесную... как потом выяснилось, навсегда. В ту ночь матушке, бабушке и мне приснился один и тот же сон: мы видели, как бежал ог-ромный волк в темном лесу, как он несся за оленем, как он настиг его, прыгнул и перегрыз ему глотку. А
потом вдруг бросились на моего батюшку со всех сто-рон псы. Их было очень много, все здоровенные, охотничьи, но они не посмели напасть на него, ибо чуяли, что даже в ту ночь, когда на небе светил лишь ма-ленький серпик, сила моего отца была сильнее силы всех их, вместе взятых. И отец мой убежал бы, но тут ночь была ослеплена светом факелов, и со всех сто-рон на моего отца посыпались стрелы. Ему некуда было укрыться и он был весь изранен, он ослаб, он истекал кровью, он едва уже двигался, весь утыканный этими стрелами - вот тогда и набросились на него псы... Потом утром обнару-жилось, что волк... то, что осталось от волка, обратилось в человека, его назвали оборотнем и сожгли, а прах развеяли по ветру...
        Луиза закончила свой рассказ и замолчала, поглаживая по голове Черныша, ко-торый разомлел от такой ласки и тихонько мяукал. Печальный взгляд Луизин был устремлен в окно, за которым повис темный, непроглядный предутренний туман.
        А в Антонио, который смотрел на нее, с каждый мгновеньем росло чувство жа-лости и сострадания, неожиданно какой-то волной нахлынул на него поток воспоминаний: как встретились они когда-то, кажется, так давно, на холме, как потом, наполненный вдохновеньем, рисовал он ее облик, и еще как летели они над золотой переливчатой бездной, как поднимались, несомые воздушными по-токами, на огромную высоту и как парили там среди вольных ветров.
        И тогда, переполненный этими светлыми воспоминаниями, подошел он к ней, поцеловал нежно в губы, посмотрел в глаза и зашептал:
        - Знаешь, рука моя совсем зажила, вот смотри, - и он выгнул правую кисть, а потом сжал и разжал пальцы. - Это ты вылечила меня, исцелила. Я ведь тогда совсем разбитый был, а теперь вот полыхаю весь, как никогда!
        Он улыбнулся, глядя на ее посветлевшее лицо, а потом, не в силах сдержать радостных чувств, засмеялся, и Луиза, глядя на его сияющее радостью и любо-вью к ней лицо, тоже рассмеялась.
        В одной из комнат раздался громкий детский зевок, и Антонио с Луизой, вспомнив, что своим смехом и голосами могут разбудить спящих в доме детей, взявшись за руки выбежали из дома.
        Глаза их сияли, и даже лица преобразились, стали какими-то не по-земному одухотворенными - такие лица можно встретить на полотнах лучших живопис-цев, изображавших лики святых. Перед ними из тумана вынырнула фигура од-ного из крестьян, он, видно, только что проснулся и протирал глаза, но вот он увидел Луизу и Антонио, что пробежали мимо него, и замер, даже забыв опус-тить руки. Так он простоял некоторое время, и выглядел он так, как человек, по-сетивший прекрасный храм. Потом он промолвил:
        - Ишь, светлые-то какие! - и пошел по своим делам, но надо сказать, что весь тот день он был, как многим казалось, беспричинно весел, шутил, смеялся, то заводил песнь, а то подбегал к своей жене и целовал ее в губы, чего он уже не делал, пожалуй, с самого дня их свадьбы.
        Ну, а Антонио с Луизой не сговариваясь взбежали на вершину холма навстречу светлеющему в первых рассветных лучах небу, там одна за другой гасли звезды, а тьма меж ними розовела. На вершине остановились они, вглядываясь в ту-манное море, которое лежало под ними: зрелище было чарующее и какое-то волшебное, словно бы пришедшее из детского чистого и светлого сна. Под их ногами склон холма плавно переходил в это, подобное мягкой перине, окутав-шей землю, туманное море. Невесомая перина эта скрывала под собой два до-мика: старый и почти уже построеный новый, укутала она и развалины древне-го города, и лес. Лишь вершины самых высоких деревьев, словно одинокие пышные острова, высились на просторах призрачного моря.
        Посмотрели они вдаль, на восток, и увидели, как тоненький-тоненький, словно золотистая ниточка, первый лучик восходящего солнца пробежал по поверхно-сти моря. И не говоря ни слова разбежались они и прыгнули с западного скло-на, и опять забыли они снять с себя одежды, и вновь они были разорваны в клочья, когда их тела приняли форму двух огромных орлов.
        Расправил крылья Антонио, вдохнул глубоко-глубоко утреннего свежего возду-ха, так что грудь его едва не разорвалась, воспарил вместе с золотой орлицей в самое поднебесье, и развернувшись на восток, издал наполненный радостью и любовью клич восходящему солнцу.
        О, что это были за мгновения! Как передать все глубину красоты и совершен-ства этого мира, что открылась тогда их орлиным очам, ведь они не просто ви-дели золотистую живую сферу, восходящую над просыпающейся, но еще лежа-щей под туманным покрывалом землей, не просто вдыхали в себя глубины воз-духа - они еще и чувствовали все это, они еще и любили безмерно, необъятны-ми душами своими любили они этот необъятный, живой, таинственный, ска-зочный и гармоничный мир. А друг другу они казались светилами лучезарными, которые освещают своими бесконечными лучами этот мир и наполняют любо-вью все сущее. Вечно горящим, необъятным, всепоглощающим и всевмещаю-щим лучезарным источником любви - таковой была для Антонио Луиза, а для Луизы Антонио.
        Расправив крылья, летели они навстречу восходящему золотому светилу. А ту-ман под ними позолотился, потом побелел, и наконец, налетевший порыв ветра разодрал его на части, обнажив просыпающуюся от сна землю. Откуда-то из зе-леного леса поднялась стайка белых голубей, они тоже летели навстречу солн-цу, переговариваясь на своем языке.
        Потом Антонио и Луиза полетели обратно к холму, тогда наступил уже день, и вся земля под ними потонула в теплом, мягком и в то же время ярком свете солнца.
        Опустились они на вершину холма, и там Луиза сказала:
        - Я должна сказать тебе кое-что, Антонио.
        Антонио, улыбаясь, смотрел на ее лицо, а она проговорила:
        - У нас будет ребеночек.
        Антонио сначала не понял значения этих слов, а потом, когда понял, засмеялся, и хотел было закружить ее, но сдержался с большим трудом, он только поцело-вал ее и воскликнул:
        - Господи, какой чудесный сегодня день! Как счастлив я! Как люблю я! Луиза, Луиза... - в глазах его заблестели слезы радости. - Значит, ребеночек, мой ребе-ночек... наш ребеночек! Господи, как же я счастлив, как я люблю всех! Луиза... Луиза, значит, ты теперь мать, а я отец... И кто же у нас будет, мальчик или де-вочка?
        -Ну откуда же я знаю, - засмеялась Луиза.
        -Ну да, ну да, и правда, откуда же тебе знать, это я заговорился, не знаю даже, что сказать тебе от счастья!... Нет, не знаю что сказать, но я счастлив, господи, как я счастлив! Вот что - полетели!
        И вновь обратились они в орлов и воспарили в небо.
        
        * * *
        
        Было одно место на древнем тракте, о котором ходила дурная молва. В этом месте высокие стройные пинии вплотную подступили к тракту, они нависли над ним так, что кроны их сходились на высоте добрых двадцати метров. Таким образом, даже в самые жаркие и солнечные дни на этом участке лежал таинст-венный лесной полумрак, а в воздухе была разлита живительная прохлада. Са-мо по себе место это было весьма красивым - тракт тянулся прямой линией на много часов пути, и казалось путникам, что это не тракт вовсе, а аллея огромно-го тенистого парка, взращенного в этом месте специально для того, чтобы дать уставшим отдых под своими сводами.
        Но никто не останавливался передохнуть под прохладными сводами, все ста-рались побыстрее проехать этот участок, а причиной тому был Лука Одногла-зый, собравший и возглавивший банду таких же разбойников, как и он сам. Чуть ли не каждый день совершалось нападение на какого-нибудь проезжего купца или просто богато одетого путника, и не раз уже совершались убийства и наси-лие.
        В тот день под темными сводами появился небольшой отряд из трех инквизи-торов, во главе которого скакал на черном жеребце Урбан. Они остановились напротив большого раскидистого дуба, где Урбан подал знак одному из инкви-зиторов, тот достал рог и протрубил три раза - это был условный знак, по кото-рому разбойники узнавали, что инквизиторы ждут их на дороге.
        На несколько минут воцарилось молчание, а потом Урбан разразился прокля-тиями:
        - Где же эти идиоты?! Где они?! Кто мне ответит? Я дал одноглазому неделю, она прошла, я прождал сверх того еще три дня, и что же? Что же?! Их нет, они, видать, не нашли никого и теперь боятся моего гнева! И они правы, им не из-бежать моего гнева, коли они никого не поймали! Всем им гореть на костре... ну, труби еще!
        Вновь под сводами леса леса пошел гулять звук рога, словно это некий знатный вельможа выехал на охоту.
        А из-за придорожных кустов за Урбаном следила пара глаз, в которых горело бешенство. Это был Джан. Уже три дня он скитался по лесу, питался одними только ягодами и пил воду из ручейков, а потому успел отощать и ослабнуть. Он заблудился, но если бы кто-нибудь предложил отвести его назад к холму, он не согласился бы, он желал теперь только мести, он разумел, что во всех его бедах виноваты были только инквизиторы, и главной его целью теперь было добрать-ся хоть до одного из них, хоть одного прикончить перед смертью. И вот ноги вынесли его к древнему тракту. Он, впрочем, и не знал, что это тракт, и он про-шел бы через него на своем пути на восток, но он услышал приближающийся стук копыт и вовремя успел укрыться в кустах. И вот теперь он следил за тремя черными фигурками на дороге, слышал глухой голос Урбана, доносящийся из под капюшона, и сжимал кулаки.
        Про себя он промолвил: "Ну, вот и встретились, незачем мне идти дальше. Сей-час я выйду, и пусть они меня убьют, пусть! Мне, конечно, не справиться с тре-мя, но хоть одного-то я заберу с собой в могилу!"
        Не успел еще смолкнуть последний рев рога, как он уже выбежал из кустов и бросился на Урбана. А ведь в руках обезумевшего от горя крестьянина не было никакого оружия, только на свои сжатые кулаки мог он рассчитывать.
        Урбан отпрянул назад и крикнул двум другим инквизиторам:
        - Хватайте его! Но только живым - слышите, он нужен мне живым!
        - Здесь может быть засада! - отозвался один из них, но не смея ослушаться Ур-бана, бросил своего коня на Джана. Тот не успел увернуться, и конь сбил его с ног. Инквизитор тут же спрыгнул с коня и обрушил на голову успевшего при-встать Джана удар рукояткой меча, к нему на помощь подоспел второй инквизи-тор, и вместе они без труда скрутили ослабшего Джана.
        Урбан тоже спрыгнул со своего черного жеребца и склонился над лежащим Джаном:
        - Что за птаха нам попалась! - усмехнулся он. - Это ведь не разбойник, это ведь один из крестьян! Что ж, это удача! Отвечай, где твои дружки!!! - заорал он не-ожиданно на Джана, но тот лежал без чувств, лицо его было залито кровью из рассеченого лба.
        А Урбан, словно не видя, что крестьянин ничего не может ему ответить, встряхнул его, и склонившись над самым его лицом, заорал на ухо:
        - Отвечай, где твои дружки! Отвечай немедленно!
        Джан слабо застонал и скривился от нахлынувшей на него вони, источником которой был Урбан.
        Верховный инквизитор, видя это, усмехнулся:
        -А, приходишь, значит, в себя, тварь! Ну, ты мне все расскажешь, все выло-жишь! Грузите его на коня! - крикнул он стоящим в стороне инквизиторам.
        Те поскорее поспешили исполнить его приказ - окружающего их леса они боя-лись не меньше, чем самого Урбана. Они-то были наслышаны об обитающих в нем огромных волках-оборотнях, от которых нет спасенья. Они видели разо-дранные тела своих недавних товарищей, нашедших свою кончину в этом лесу, они слышали рассказы немногих вернувшихся о жутком волчьем вое, от которо-го кони совсем потеряли рассудок. Теперь вот они не без основания решили, что волки-оборотни перегрызли и всю банду Луки Одноглазого, и водрузив бесчувственное тело Джана на коня, погнали лошадей галопом в сторону Рима.
        
        * * *
        
        Урбан давно уже привык к одиночеству. Хотя часто его окружали люди, он был одинок. Вряд ли можно было бы найти на земле человека более одинокого, не-жели отец Урбан: ни во что он не верил, неведомы ему были чувства любви и жалости, ни с кем он не общался - ну разве можно назвать общением те слова, что он изливал из себя в гневе? И он оставался один на один со своими кошма-рами и своей болью, а они терзали его каждую ночь, он боялся уснуть, потому что знал, что ночь принесет ему боль и муки, он знал, что вместо снов будут его мучить кошмары, он как мог боролся со сном - иногда он на ночь оставался в зале, где проходили допросы и велел палачам, чтобы они терзали какую-нибудь женщину, обвиненную в колдовстве, и слыша ее крики, он порой не засыпал до самого утра... Но что бы он ни делал, иногда все-таки усталось брала свое, и он погружался в мир своих кошмаров. Он метался и кричал, но никого никогда не звал на помощь, иногда он заходился криком, вскакивал и стоял так, крича от нестерпимой боли. Продолжалось и гниение - иногда он совсем не чувствовал своего лица, а иногда, особенно когда он ухмылялся,
оно вспыхивало нестер-пимой болью. В конце концов он привык к этой боли, и хоть и чувствовал он ее по-прежнему, но научился сдерживать рвущиеся из груди стоны. К этой боли он привык, но к кошмарам своим он не мог привыкнуть, и жил он теперь только одним - желанием увидеть унижения и смерти Антонио и Луизы. И только это имело для него какой-то смысл, только это давало его ослабленному, изуродо-ванному телу силы жить дальше, силы кричать, силы метаться в их поисках.
        Он знал, что впал в немилость к папе Юлию, знал, что тот только потому и не назначает нового верховного инквизитора, что ждет от него драгоценностей, а стоит ему только эти драгоценности принести, как он объявит его главным ере-тиком и злодеем и велит сжечь на костре. Урбан несмотря ни на что сохранил еще способность мыслить и прекрасно понимал это. Но Урбан и не хотел жить долго - слишком мучительным стало для него существование - только найти тех двоих, в которых он видел причину всех своих бед, только схватить их и сло-мать, больше он ничего не хотел.
        Сразу же после того, как был схвачен Джан, он послал большой отряд инквизи-торов с целью схватить всех тех, кто остался на пепелищах, но как мы уже зна-ем, они после нападения разбойников покинули те места и ушли в леса.
        Тогда Урбан велел с помощью специально выученных псов пойти по их следу. Его приказ был исполнен - псы действительно нашли недавний еще след и по-шли было по нему, но вдруг учуяв что-то так перепугались, что не слушая своих хозяев развернулись, и поджав хвосты, рванулись назад. Бывшим с ними инкви-зиторам тоже передался этот страх и они последовали за псами.
        Узнав об этом, Урбан велел сжечь нескольких псов, как слуг дьявола, и начать поиски Луки Одноглазого или хоть кого-нибудь из его разбойников. Отряд из ста инквизиторов был направлен на эти поиски, и вскоре ими был найден ла-герь разбойников, который представлял собой несколько наполовину развалив-шихся грязных домиков и сараев, в которых было сложено награбленное добро, но ни одного разбойника, ни живого, ни мертвого, там не было. Надо сказать, что после побоища у холма они так и не собрались вместе - те немногие, что остались в живых, в ужасе бежали из леса, не помышляя уже о том, чтобы вер-нуться назад в свой лагерь. Они разбрелись по свету, а для одного из них та ночь стала переломной: он пришел в монастырь, где покаялся в своих грехах и остался там до конца своих дней. Так и вернулись инквизиторы назад ни с чем, если не считать, конечно, награбленного добра, которого они понабрали столь-ко, сколько могли увезти.
        Урбан выслушал их доклад и велел передать все награбленное в Ватикан, дабы задобрить папу, который уже дважды за это время присылал к нему людей с требованием отчета о ходе следствия.
        Теперь единственной ниточкой для Урбана стал Джан. Урбан не спешил доп-рашивать его, для начала он велел заточить его на несколько дней в подземелье, в один из каменных мешков, в котором от одной стены до другой можно было дотянуться, просто протянув руки. Там провел несчастный неделю, а потом Ур-бан велел привести его к себе.
        Верховный инквизитор сидел за столом, рядом с ним, склонившись над книгой, в которую записывался ход допросов, разместился отец Алькизе, два палача стояли чуть в стороне рядом с орудиями пыток, один вид которых вызвал бы дрожь у нормального человека.
        Урбан из-под капюшона разглядывал стоящего перед ним человека. Да, если бы поставить рядом того Джана, который месяц назад жил беспечно и счастливо со своей женой и сыном, и этого Джана, который стоял перед верховным инкви-зитором, то это были совершенно разные люди. Тот, прежний Джан был хоть и чуток груб, но все же большую часть времени весел, с полным, добродушным, загорелым и обветренным от долгого пребывания на поле лицом; этот же, но-вый Джан имел лицо совершенно белое и исхудалое, нижняя часть которого словно была измазана в черной грязи, под впалыми тусклыми глазами появи-лись синие круги, а в некогда темных волосах появилась проседь. На его ото-щавшем теле болталось какое-то перепачканное в крови рванье. Ослабевшие ноги едва его держали, он стоял слабо покачиваясь, тем не менее он старался держать голову прямо, чтобы дать понять Урбану, что он вовсе его не боится. А верховный инквизитор промолвил тихо и язвительно:
        - Ну что ж, я вижу, вам понравился наш подвал, - он выделил это "вам", и фраза прозвучала как презрительный плевок в Джана, но слова эти остались без отве-та. Помолчав недолго, верховный инквизитор добавил:
        - Вам, видно, придется провести у нас остаток дней своих. Если вы не расска-жете, где найти Антонио и Луизу, я не завидую вашей участи. Вся ваша даль-нейшая жизнь превратится в один сплошной кошмар. Сначала вас будут терзать палачи, потом ваши раны залечат, вас ждет гниение в нашем каменном мешке, и наконец когда вы подлечитесь, вас будут ждать новые мучения. Этот круг будет продолжаться до тех пор, пока вы не расскажете нам все, что знаете, или пока не лишитесь рассудка... Что ж, я вижу, вы вздрогнули. Итак, ваше слово... мол-чите. Взять его! - рявкнул он палачам.
        
        * * *
        
        Вот узкая лесная тропинка, мокрая от прошедшего недавно дождя, ее обступили со всех сторон пышные зеленые кусты, на каждом листике лежат капельки дож-дя; неподалеку в зелени щебечут наперебой птицы, а молодой олень с совсем еще небольшими рогами ощипывает листья с этих кустов. Вот олень встрепе-нулся, поднял голову, навострил уши, потянул ноздрями воздух и рванул напро-лом через кусты, птахи еще пощебетали немного, а потом тоже почувствовав приближение беды, вспорхнули под зеленые своды.
        На тропинке появилась одинокая медленно идущая сгорбленная человеческая фигура, опирающаяся при ходьбе на посох - то был человек среднего роста, об-лаченный в какое-то бесформенное просторное рванье, все промокшее от про-шедшего дождя, лицо его было замотано кусками материи, как у прокаженного, видны были только глаза: один глаз заплыл и был красен, другой покрывала ка-кая-то мутная пленка, но под пленкой этой бушевало яростное пламя, и была эта пленка подобна тонкому слою льда, лежащему на огненном озере. Человек тяжело дышал, и с губ его слетали нескончаемые невнятные ругательства.
        Вот он остановился как раз напротив того места, где минуту назад пощипывал листву молодой олень и оперся на свой посох так, как опирается об угол дома какой-нибудь пьянчужка, готовый рухнуть в канаву. Он вцепился своими длин-ными костлявыми пальцами в посох и сжимал его изо всех сил, так что даже руки тряслись.
        Этим обмотанным в тряпье человеком был Урбан. Он действительно походил на прокаженного, из под тряпья, скрывающего его лицо, исходил отвратитель-ный гнилостный запах, но здесь надо пояснить, как верховный инквизитор очу-тился в одиночестве на этой узкой лесной тропке. Конечно, отнюдь не красота и спокойствие природы привлекли его в лес, да что говорить, эта красота его совершенно не интересовала. Верховный инквизитор искал Антонио и Луизу. Не первый день он ходил по лесным дорожкам - с того дня, когда Лука Одно-глазый пал с раздробленным черепом, прошло уже семь месяцев. Пролетело жаркое лето, прошла осенняя пора, которая на юге Италии не меняя жаркая, чем летняя, и наступила зима. Однако если упоминание о зиме у обитателя север-ных земель связано прежде всего с белизной и холодом, то у жителя юга Италии это время года связано с дождливой погодой да дующими время от времени с севера холодными ветрами. Вот и прошел недавно в лесу один из таких холод-ных дождей. Урбан промок под ним до нитки и ругался на чем свет стоит, одна-ко стоит прислушаться к его ругани, так как из нее можно почерпнуть
несколько интересных фактов:
        - Проклятье! - восклицал он. - Сколько я претерпел уже из-за них, сколького лишился! Молодая ведьма и колдун, они для меня все! И я их найду! Пусть эти жалкие псы боятся (он имел в виду остальных инквизиторов, которые после из-вестных событий даже под страхом костра боялись заходить в лес), пусть они боятся, пусть! - продолжал он глухим голосом, доносящимся из под тряпья. - Я и один найду их в этом проклятом лесу!... Ну сколько можно, сколько?! - возо-пил он после некоторой паузы. - Я оставляю Рим на целые недели, хожу по этим мокрым тропкам, питаюсь всякой травой - и ничего, ничего! А этот, как его... да он даже не сказал своего имени! Этот старик крестьянин, которого мы схватили еще летом - черт, он двинулся уже, он теперь только бредит! Но весь его бред - это проклятья нам, и ни слова, ни слова он не сказал о том, где они прячутся! Но я все равно найду их! Найду!
        Тут до его слуха долетел испуганный детский голосочек:
        - Мама, мама, тут есть кто-то!
        Урбан замер, насторожился так же, как олень, и метнулся в кусты.
        А на тропе появилась маленькая девочка, несущая в руках корзину с грибами, она вдруг остановилась и заплакала:
        - Мама, мамочка! - кричала она, - что здесь так пахнет, мамочка!?
        Следом за ней на тропу вышла крупная женщина-крестьянка, и схватив девочку за руку, потянула за собой:
        - Пошли отсюда скорее! Здесь дело нечисто, расскажем обо всем Антонио или Луизе!
        Урбан аж дернулся при этих словах, посох упал из его рук, а он даже не заметил этого.
        А потом верховный инквизитор проследил за этими крестьянами, заприметил одинокий холм и словно вихрь рванул в сторону Рима. На каком-то месте он остановился и заорал торжествующе и страшно.
        
        * * *
        
        Папа Юлий Второй восседал на своем троне в приемном зале. Глаза его были полуприкрыты, и он мог бы показаться величественным, погруженным в какие-то возвышенные грезы, если бы не его руки - он не переставая скрещивал их и выгибал.
        Для услаждения папского слуха были принесены соловьи, которые порхали в большой золотистой клетке подле трона и заливались на все лады звонкими трелями.
        Под сводами зала прозвучал громкий торжественный голос одного из приврат-ников:
        - Верховный инквизитор Урбан изволил прибыть!
        - А, немедленно зови его сюда! - встрепенулся Юлий и перевел взор на дверь.
        А дверь уже распахнулась, и на пороге предстал Урбан. Привратник отшатнул-ся от него, и не в силах удержаться, скривился. И было от чего - гниение Урбана продолжалось, и если в первые дни после нанесения ран вся правая половина его лица представляла собой кроваво-красное месиво из разодранных тканей, то теперь преобладал темно-коричневый цвет, словно лицо его было сильно обожжено.
        Это не было уже лицо человека, только на левой его половине остались еще какие-то Адамовы черты, правая же половина походила на лик дьвола, уродли-вые наросты и впадины покрывали эту половину, носа уже не было видно за этими кусками гниющей плоти, а правый глаз заплыл и стал красным. Запах же, который исходил от Урбана, был просто ужасающ! Он был подобен гниющему на жаре трупу!
        Но он не ослаб, и в нем по-прежнему горело дьявольское пламя, пожалуй, даже еще сильнее, нежели раньше.
        Юлий вздрогнул, когда увидел Урбана, руки папы судорожно сжались и разжа-лись, он оперся ими о ручки трона, привстал, и увидев, что Урбан бежит через весь зал к нему, закричал:
        - Стой на месте! Не смей приближаться ко мне!
        Но Урбан пренебрег словами папы и остановился только в нескольких шагах от трона, он хотел было что-то сказать, но промолчал, и даже не поклонившись, уставился на папу Юлия.
        - Что же ты молчишь? - подал тот голос, помолчал немного и вдруг закричал, вскочив с трона: - Да что же ты молчишь!? Ты принес мне драгоценности?! От-вечай немедля!
        Дьявольская усмешка еще больше исказила черты Урбана, при этом он испытал такую боль, словно все его лицо облили кипящим маслом. Но он привык уже к страданиям - он чувствовал боль так же, как и раньше, но он научился сдержи-вать себя и ничем не выдал перед Юлием своей муки.
        - Нет у меня золота, - промолвил Урбан. Голос его изменился за прошедшие семь месяцев - каждое слово его было подобно предсмертному хрипу умираю-щего от мучительной болезни человека.
        - Так что же?! Не медли! - взвился Юлий. - Ты по крайней мере схватил тех двоих?! Ты допросил их?!
        Урбан еще раз усмехнулся, глядя на дрожащие руки папы.
        - Нет, мне не удалось их схватить, - сказал он после некоторой паузы.
        Папа Юлий нахмурил брови и сжал кулаки:
        - Что ж, я вижу, что ты уже ни на что не способен! Ты уже сошел с ума! Ты на-глец, я повелю завтра же... нет, сегодня же сжечь тебя как еретика!
        Урбан оставался спокойным - в то время как Юлий говорил эти слова, инкви-зитор подошел к клетке с соловьями. Птицы эти, почуяв исходящую от него вонь, забились в клетке в тщетных попытках вырваться на свободу.
        - Отойди от клетки! - закричал на него Юлий. Урбан отошел, но птицы никак не могли успокоиться, и не мудрено - все пространство этого большого зала мед-ленно, но верно заполнялось вонью.
        Юлий уже хотел подать знак, чтобы Урбана увели, но тот уже пал на колени перед папским троном:
        - Я прошу прощения, - он приложил немало усилий, чтобы голос его зазвучал смиренно, - я прошу прощения за свое дерзкие выходки... Да, я знаю, что так просто вашего гнева не усмирить, и я в ваших руках! Вы можете велеть сжечь меня, это в вашей власти. Но перед смертью прошу вас: дайте мне один послед-ний шанс схватить их. Я пришел к вам сегодня просить о помощи, ведь в вашей власти снарядить в поход армию - и раз уж я попал к вам в немилость... - тут он задрожал весь, и наконец с неимоверным трудом, сверкая гневными глазами, выдавил из себя: - Смиренно прошу вас только об одном: дайте мне напоследок поучаствовать в этом походе, дайте мне только схватить этих дьявольских отро-дий!
        Юлий вскочил с трона и подошел к раскрытому окну, там он полной грудью вдохнул свежего воздуха, помолчал немного, и повернувшись к Урбану, кото-рый все еще стоял на коленях и следил за ним, промолвил:
        - Ты сам похож на дьявольское отродье, и запашок от тебя идет... В общем, я не желаю тебя видеть... Действительно, в моей власти собрать сколь угодно боль-шую армию в поход, и я соберу ее и захвачу все драгоценности, которые там только есть! Но ты мне не нужен больше, Урбан, ты ясно доказал мне, что ни на что, кроме дьявольской злобы, не способен.
        - Хорошо, - усмехнулся Урбан, вставая с колен, - сжигайте меня хоть сейчас, но тогда вы никогда не узнаете, где их искать!
        - Что ты сказал?!
        - Я сказал, что вы никогда не узнаете, где искать сокровища, если меня сожгут! Вам, правда, могли бы поведать об этом несколько перепуганных разбойников, но они по моей прихоти теперь мертвы - выходит, один я только знаю, где ис-кать эти ваши проклятые сокровища! Да, немало, черт подери, времени ушло у меня на поиски этих...
        - Довольно! - рявкнул Юлий и судорожно схватился за подоконник. - Доволь-но!!! - заорал он еще громче. - Ты опять забываешь, с кем разговариваешь! Пере-до мной падают на колени величайшие государи Европы, а ты, жалкий уродец, смеешь дерзить мне, вместо того, чтобы молить о смягчении своих мук!
        Урбан вновь пал на колени и подполз к стопам папы, тот скривился от вони и начал пятиться назад к своему трону, а Урбан все преследовал его на коленях, пытаясь схватить за мантию:
        - Я об одном лишь вас прошу: дайте мне перед смертью увидеть, как их схватят! Пусть их сожгут вместе со мной - я и на это согласен, только дайте увидеть их муки! Это все, что нужно мне от этого мира перед смертью! Дайте мне этот шанс, и я проведу ваших воинов.
        Юлий дошел наконец до трона и рявкнул на подступившего вплотную к нему Урбана:
        - Прочь от меня!
        Урбан послушно отступил, а Юлий тяжело задышал и выкрикнул прерывистым голосом:
        - Безумец! Ты жалок теперь...
        - Да, я жалок, как никогда, - вторил ему Урбан, и вновь дьявольская ухмылка сделала его лицо еще отвратительнее, нежели оно было.
        - Хорошо же, высочайшей своей милостью я даю тебе еще один шанс - проведи армию, и если золото будет в моих руках, то, возможно, я смилостивлюсь над тобой и оставлю тебе жизнь. Но верховным инквизитором тебе больше не быть! Слышишь?! Я отбираю всю твою власть и назначаю нового верховного инкви-зитора!
        Урбан спокойно смотрел на папу, а тот нахмурил брови и сжал кулаки:
        - Я помню, раньше власть значила для тебя все - ты только к ней и стремился, и я не ожидал, что ты так спокойно примешь эту весть.
        - Вы, видно, забыли, что минуту назад грозились сжечь меня на костре! А я уже давно смирился со смертью, она приближается ко мне и скоро заберет в ад, но я не боюсь ада, что мне его муки - я уже привык к мукам. Главное для меня теперь понимание того, что смерть приближается не только ко мне. Она приближается и к тем двоим. Я их ненавижу! - заорал он вдруг так, что крик его страшный эхом пошел гулять под высокими сводами. - Они уже отняли у меня все: власть, разум, жизнь, а на их место пришли боль и унижения! Но все же теперь я счаст-лив - слышите, я счастлив, цель моя близка как никогда! Хоть сейчас я готов вести вашу армию!
        Юлий махнул на него рукой:
        - Уйди!... Хотя нет, посидишь пока в нашей темнице!
        В глазах Урбана вновь загорелось бешенство:
        - Сейчас в темницу?! Сейчас... нет, я не выдержу... сидеть в темнице сейчас! Да я разобью там все!
        Юлий сдвинул свои седые брови, дернул руками и крикнул стражникам:
        - Взять этого и в темницу! И не слушайте его бредни - он теперь никто! С этого дня я назначаю нового верховного инквизитора! Я сам возглавлю этот поход против дьявольского отродья и принесу Ватикану великое множество сокровищ! Жди, Урбан, жди, я призову тебя, когда армия будет собрана!
        
        Г Л А В А 1 2
        "Последняя схватка"
        
        Дело происходило в большой комнате Луизиного дома. Луиза сидела у потре-скивающего камина и шила рубашечку для своего не родившегося еще ребеноч-ка. Оказывается, она хорошо умела шить и сшила уже несколько трусиков, шта-нишек и рубашечек.
        А Антонио сидел неподалеку на стуле и наносил на полотно облик своей воз-любленной. Тут надо сказать как он достал кисти, краски и полотно. Он ведь в последние недели места себе не находил - живот Луизы округлился, она не мог-ла уже бегать так, как прежде, и даже в орлицу она теперь не превращалась. Она по-прежнему всей душой любила Антонио, по-прежнему он был подобен все-озаряющему светилу ее жизни, но теперь она готовилась стать матерью, готови-лась отдавать огромную часть свой души и тепла своему ребенку. Вот и не нахо-дил Антонио теперь себе места. Конечно, те чувства, которые он проявил, когда узнал о том, что он будет отцом, были неподдельны, он действительно был этому рад, но все же... Все же не хватало ему тех ярких, горячих и пламенных дней, в которых прошло все лето. Не хватало того бесконечного стремления вперед, не хватало нескончаемого чувства полета крыло к крылу, когда все они были отданы друг другу, когда их души сливались в одно целое, любящее и не-объятное. И вот как-то однажды он решил пойти в город, купить там краски и полотно и возобновить свои занятия живописью. Немалых
трудов стоило ему успокоить Луизу, уверить ее, что ничего ему не грозит, и взяв несколько золотых монет, он отправился в Рим. Спустя три дня он вернулся, неся на спине объе-мистый сверток, в который было упаковано все, что могло понадобиться ему при рисовании. Вот теперь он и сидел в этой комнате и рисовал на полотне шьющую рубашечку Луизу. За работой его следил Черныш - огромный черный кот развалился в углу за его спиной, и лениво прищурив свои зеленые глазищи, следил за каждым движением кисти. А Антонио рисовал медленно, можно даже сказать неспешно, совсем не так, как в жаркие июньские денечки на вершине холма, но несмотря на эту неспешность, он по-прежнему вкладывал душу в свою картину, и оттого Луиза выходила на ней как живая.
        Вот Черныш негромко мяукнул, и Луиза отложила в сторону спицы:
        - Что ж, пора обед готовить, - проговорила она, вставая со стула.
        Антонио тоже отложил свою кисть в сторону, и подойдя к светилу своей жиз-ни, осторожно-осторожно дотронулся до ее живота. Несколько секунд Антонио молчал, потом лицо его озарилось счастливой улыбкой:
        - Кажется, я чувствую, как наш малыш шевелится, - проговорил он негромко.
        - Да, шевелится, - засмеялась Луиза, тоже положив руку на живот.
        - Значит, совсем скоро, - улыбнулся Антонио. - А нет ли у вашего народа како-го-нибудь секрета, чтобы заранее узнать, кто у нас родится - мальчик или девоч-ка?
        - Может, и знали когда, но теперь для меня это такая же тайна, как и для тебя, - отвечала Луиза, заглядывая Антонио в глаза.
        Антонио вдруг порывисто как-то схватил ее за руку, притянул к своим устам, поцеловал и зашептал также пламенно, также горячо, как и в летние денечки:
        - Знаешь ли, на самом-то деле мне все равно, кто у нас родится: мальчик или девочка... но скажи мне, неужели никогда уже не вернутся те дни, когда мы сго-рали, когда мы летели?! Скажи мне, ответь немедля!
        Луиза приблизила свое лицо близко-близко к лицу Антонио:
        - Они вернутся, и мы вновь полетим к золотому океану, только уже втроем! Представляешь - с нами еще будет маленький орленок! Наш маленький, люби-мый нами орленок! Ну представь, как это здорово будет, Антонио, ты представь только! Я ведь, знаешь, сама жду не дождусь всего этого! И по небу я уже соску-читься успела! Слышишь, я жду так же, как и ты! Мы еще полетим, втроем поле-тим...
        Она не успела договорить, так как в дверь громко постучали. Луиза крикнула:
        - Входите, входите, вы же знаете, что мы никогда не запираемся!
        Дверь распахнулась, и на пороге предстала полная крестьянка, рядом с которой стояла заплаканная девочка.
        - Что за беда приключилась? - разом встрепенулась Луиза.
        - Да мы с доченькой-то моей сегодня в лесок по грибы ходили, корзину почти доверху набрали и уж возвращаться стали, как доченька-то моя отбилась и пла-кать стала. Я к ней подхожу и чую запах мерзостный! Даже не знаю, как его описать-то, но жуткий запах! И знаете, еще видела там в кустах вроде бы мельк-нул кто-то страшный такой! Видать, лесной дух! Но страху-то, страху! Ох, вы знаете, родимые, вот еле добежала досюда, все чуяла, что гонится это страши-лище лесное за мной! Вот страху-то натерпелась! И даже не знаю, когда теперь опять в лес осмелюсь пойти, так-то! Ну, вы-то колдуны добрые, вы идите в лес да разберитесь с этим страшилой вонючим!
        - Отродясь в этом лесу никаких "вонючих страшил" не было, - проговорила за-думчиво Луиза.
        - А может, это они!? - выпалил в каком-то озарении Антонио.
        - Что?.. нет-нет, что ты! - испуганно замотала головой Луиза. - Нет-нет, - по-вторила она, - это не могут быть они! Нет!
        
        * * *
        
        - Вы ведь не хотите их упустить?! Они ведь хитры, они ведь уже не раз от меня убегали!
        - От тебя убегали, а от меня не убегут!
        - Но послушайте все же, что я вам скажу: все ваши солдаты должны будут одеть-ся в простые одежды, так чтобы их могли принять, например, за большой отряд лесорубов.
        - Ты что говоришь?! Ты что же, хочешь, чтобы и я оделся как лесоруб?!
        Такой диалог происходил в приемном зале Ватикана. Юлий Второй восседал на своем троне, а Урбан стоял в окружении стражников на значительном от не-го отдалении. Его прежнюю черную мантию отобрали, ибо теперь он был не инквизитор, а узник, теперь он был облачен в сероватые одеяния. Лицо его бы-ло замотано белыми тканями, в которых были сделаны прорехи для глаз и рта. Также его облили из ведра благовониями, привезенными из Франции - это бы-ло задумано для того, чтобы отбить запах гниения, однако теперь от Урбана ис-ходила такая тошнотворная сладковато-гнилостная вонища, от которой даже у сильных стражников кружилась голова и подгибались колени. Именно поэтому Юлий велел остановить Урбана чуть ли не на другом конце залы.
        Урбан убеждал Юлия:
        - Они перебили чуть ли не полсотни моих инквизиторов...
        - Уже не твоих, - поправил его Юлий.
        Однако Урбан не слышал его, и не останавливаясь, кричал своим хриплым на-дорванным голосом:
        - ... Они перебили всех разбойников! И Одноглазого, лучшего бойца во всей Италии, они тоже убили! А сами не понесли при этом никакого урона! Я гово-рю - нельзя недооценивать их силы, мы не можем дать им уйти в третий раз! А значит, наше нападение должно быть совершенно неожиданным. Переоденьте своих людей в лесорубов, и тогда все это золотишко будет вашим!... И ОНИ бу-дут пойманы, - последние слова он выделил.
        Юлий нахмурился, руки его задрожали - он попытался сдержать эту дрожь, схватившись за поручни трона.
        - Хорошо! - сказал он наконец и тяжело задышал. - Пусть солдаты переоденутся в лесорубов, но чтобы я, папа Римский, одевался в какие-то лохмотья!? Нет, я один поеду в своем одеянии! А теперь все! Увести его! Найдите какое-нибудь рванье для наших солдат, сегодня вечером мы выступаем в поход! А завтра зо-лото будет моим!
        У самых дверей Урбан еще повернулся и крикнул:
        - И еще не забудьте взять псов! Много злых псов, которых мы натравим по их следу, если им вздумается бегать от нас по лесу!
        
        * * *
        
        Итак, была собрана целая армия. Целая армия выступила в поход против двоих влюбленных: юноши-художника и девушки, ждущей рождения ребенка, ну и еще нескольких десятков беззащитных крестьян. Усилиями Юлия Второго было соб-рано восемь тысяч воинов королевской гвардии. По предложению Урбана они надели простые одежды, под которыми, однако, были нацеплены доспехи, при-строены мечи и луки, кое-кто из них взял в руки топоры - и теперь действи-тельно, в отдельности каждый из них походил на лесоруба - однако ж согласи-тесь, что десятитысячный отряд лесорубов выглядел по меньшей мере странно.
        И вот в одно дождливое и пасмурное утро, когда все небо было затянуто низ-ким серым полотном, из городских ворот вышли эти так называемые "лесору-бы", ведущие на цепях целую свору здоровых голодных и злых псов.
        И тут надо сказать, что ничего более нелепого не видели еще древние римские стены! Итак, во главе нескончаемых рядов "лесорубов" ехал на откормленной и отчищенной до горной белизны кобыле Юлий Второй! Он-то, конечно, не со-гласился надевать на себя простолюдинскую одежку и облачился в самый свой дорогой наряд! В этом наряде, описание всех бессмысленных деталей которого займет несколько страниц, он обычно блистал перед правителями Европы, те-перь же он ехал во главе восьмитысячного отряда "лесорубов". Чуть позади него ехали еще трое всадников, одним из которых был Урбан с замотанным лицом. Лаяли и рвались с цепей псы, готовые перегрызть глотку любому, кто встал бы на их пути.
        Слух об этом изумительном в своей нелепости шествии, словно порыв ветра, разлетелся по узким римским улочкам. И вот уже огромная толпа выбежала на главную улицу, по которой двигалась процессия.
        Все эти сотни и тысячи простолюдинов кланялись до земли Юлию и смотрели на него при этом круглыми, ничего не понимающими глазами.
        Урбан без всякого интереса поглядывал на толпу и шипел ругательства:
        - Старый упрямый идиот! Он же как шут в этом своем одеянии во главе лесору-бов! Черт его... упрямец... ведь так весь мой замысел прахом пойдет! Нет, право, что я волнуюсь, - зашипел он, когда получил предостерегающий толчок от одно-го из своих охранников, - они ведь, конечно, и не обратят на это никакого вни-мания! И правда, каждый день можно встретить на лесной дорожке папу Рим-ского в парадной одежде, ведущего за собой толпу лесорубов... Идиот!
        Охранник развернулся и ударил Урбана по лицу. Бывший верховный инквизи-тор аж весь передернулся и зарычал:
        - Это из-за них ведь все! Ты знаешь ли, на кого поднял руку?!
        - Знаю, - усмехнулся охранник. - Ты никто... ты уродец, тебя сожгут скоро!
        - А знаешь ли ты, кем я был раньше?! Да если бы раньше я ударил тебя так же, ты был бы рад мне лобызать за это руку! Но теперь... да, теперь я, пожалуй, жа-лок... ЖИЗНЬ ОНИ У МЕНЯ ОТОБРАЛИ!!! - закричал он вдруг таким страшным голосом, что в толпе стали креститься, а охранник отдернулся.
        А когда эта странная процессия проходила римские ворота, те самые ворота, через которые проезжали когда-то на двух конях Антонио с Луизой, Урбан вновь зашипел:
        - Но ведь они пойдут вместе со мной в ад! Да-да, вместе со мной там мучаться будут! - проговорил он в каком-то безумном упоении. - На их-то совести тоже немало убитых, они ведь скольких перегрызли! Убийцы они, а значит, жариться нам на сковородочках вместе! Да, вместе! Вот оно, счастье-то, вот где я буду видеть их муки, всю вечность мы проведем вместе! ДА!!! - он уже не мог оста-новиться, слова словно камнепад сыпались из него, а сколько злобы, отчаяния и пустоты было в этих словах, сколько боли в них было заложено!
        - Да! - восклицал он. - А если сам дьявол предложит мне поджарить их, так я с радостью соглашусь! Да, вот оно, счастье, нашел, нашел я его! После смерти я целую вечность буду их мучить, терзать и разрывать на части, и там, в аду, они падут предо мной на колени, сломленные и жалкие! Мы связаны на всю веч-ность! Всю вечность я их буду терзать! И больше ничего я не хочу, ничего мне не надо...
        Урбан мог бы говорить так еще долго, но тут раздался крик Юлия:
        - Да заставьте же вы замолчать этого помешанного! У меня уже в ушах заложило от его ора!
        Стражник спокойно достал свой меч и с силой ударил эфесом по голове Урба-на. Тот сник в своем седле.
        
        * * *
        
        В тот самый миг, когда Урбан выкрикивал все эти слова, Антонио нежно и ос-торожно обнимал Луизу, смотрел в ее глаза, и не знал он, что после только оди-ножды доведется ему обнимать ее так вот... Но это после, а пока они стояли на пороге своего дома, и забыв обо всем на свете, сгорали в пламени своей любви.
        Тут где-то неподалеку раздался добродушный голос одного из крестьян:
        - Ах, да любо на вас глядеть! Счастливые вы - любите друг друга... Да вот толь-ко одна беда - свадьбу вы еще не сыграли!
        Они с рассеянностью оглянулись на мягко улыбающееся лицо говорящего, а по-том вновь их пылающие глаза встретились:
        - А право, почему мы не муж и жена?! - воскликнул Антонио. - Да, надо, надо нам обвенчаться! Ты согласна?
        - Давай обвенчаемся, но разве это имеет какой-то смысл для нас? Может, после венчания я смогу полюбить тебя еще больше?
        - Ну вот! - закричал крестьянин зычным голосом. - Свадьба, свадьба! Слушайте все! Сегодня Антонио и Луиза станут мужем и женой!
        На его крик из стоящего неподалеку нового деревянного дома стали выбегать крестьяне. Тут завязался спор, в котором, собственно, решалось, как провести свадьбу. Кто-то сказал, что обязательно нужен священник, но как только гово-рившему предложили за этим священником сходить, он умолк; спор длился еще долго, и нет нужды приводить его подробности, тем более что Антонио и Луиза стояли в сторонке и не принимали в нем никакого участия. Наконец, спорящие решили, что свадьбу откладывать не стоит, решили проводить ее в тот же день. Все забегали, засуетились - готовились кушанья, пеклись пироги, доставали из погребов старое вино.
        Наступил вечер, и Антонио с Луизой позвали в большой дом. Крестьяне поста-рались на славу, когда строили его - это было массивное, весьма грубое, но прочно сколоченное строение, в котором без всякой тесноты разместились два с лишнем десятка крестьянских семей.
        Надо сказать, что беды сблизили этих людей гораздо больше, нежели жили они раньше. Теперь они походили на одну большую и дружную семью. Даже ели они теперь все вместе за большим столом, который был поставлен в зальчике на первом этаже (всего в доме этом было два этажа). Вот за этим-то столом и со-бирались провести свадьбу.
        Утром стол был еще совсем пустым, к вечеру же он всеобщими усилиями весь был заставлен разными блюдами; кстати, в их приготовлении принимала уча-стие и Луиза - она, оказывается, знала, как приготовить огромное число при-прав, как печь необычайно мягкие и душистые пироги, как готовить напитки, один аромат от которых уже кружил голову и грел сердце.
        И вот, когда серое небо постепенно стало окрашиваться в черные тона, и где-то в вечной вышине загорелись первые звезды, начался праздник. Ночь осталась где-то за окнами, в доме было светло от множества свечей и лампад, со всех сторон слышались веселые голоса, куда ни кинь взгляд, можно было увидеть счастливую улыбку, в воздухе были разлиты смешанные ароматы от многих ку-шаний, все было готово, и все ждали появления виновников этого торжества, которые удалились, дабы одеть на себя праздничные одеяния.
        Вот наконец они появились, идущие рука об руку, их появление было встрече-но дружными приветственными криками и детским смехом.
        А одеяния их были просты и в тоже время необычайно красивы. Не было в них ни единого драгоценного камня, не блистало золото, вообще ничто не блистало, все было мягко, просто, естественно и радовало глаз своей природной красой. Одеяния Луизы походили цветом на нежные золотистые воды вечернего океа-на, они были просторны и скрывали ее полный живот, одежда же Антонио бы-ла цвета черного, но формы ее были столь изящны, а цвет так глубок, что чер-ный цвет этот отнюдь не настораживал, а тоже радовал глаз, как радует его чер-ное ночное небо. Более того, черный цвет, оказывается, очень шел Антонио.
        Бабы тут же зашептались:
        - Ну не красавец ли наш Антонио?
        - Ну прямо принц!
        - А Луиза-то рядом с ним прямо что принцесса!
        Антонио краем уха услышал эти разговоры и усмехнулся, вспомнив, как в пер-вый день сам назвал Луизу принцессой, и как гневно она на это ответила.
        Навстречу им вышел человек с длинной бородой, очень похожий на священни-ка, только без сутаны. Он проговорил торжественно:
        - Раз нет поблизости церкви и нет настоящего священника, я вас сам обвенчаю!
        И вот они быстро повторили за ним требующиеся в таком случае слова и обме-нялись поцелуями. Теперь они были мужем и женой.
        Заняло это едва ли больше минуты, а затем началось пиршество! Молодожены уселись на приготовленную для них лавочку со спинкой во главе стола, кресть-яне же разместились по своему возрасту. Так, рядом с Антонио и Луизой усе-лись в основном старики со своими старухами, дальше крестьяне средних лет, и наконец, в дальней части стола смеялись и баловались их детишки, для которых Луиза приготовила виноградный сок с какой-то особой приправой. И вот зашу-мела, запела, засмеялась, захлопала, затопала, заиграла и зацеловалась свадьба! Смех, веселье, радость - всем этим заполнился крестьянский дом.
        Вдруг в самый разгар веселья в дверь постучали. Постучали негромко, мягко как-то, однако этот стук почему-то услышал каждый, и все разом смолкли, даже детишки прекратили свои игры и замерли, смотря на дверь и на окна, за кото-рыми стояла черной стеной непроглядная темень.
        - В-войдите! - выкрикнул один из подвыпивших крестьян.
        Дверь незамедлительно распахнулась, и в дом ворвался огромный черный шар... Потом только поняли, что это Черныш решил пошутить, а в первый же миг бабы вскрикнули, мужики повскакивали, несколько детишек даже заплака-ли. Впрочем, вскоре они уже заливались дружным смехом, когда увидели, что вытворяет кот.
        Черныш подбежал к столу; сидящий там крестьянин отпрянул в сторону, а коту только того и надо было - он встал на задние лапы, и его черная усатая морда стала на один уровень с сидящими Антонио и Луизой. Кот мяукнул и ударил лапой по чаше с вином, та перевернулась, однако кот поймал ее своим ртом и выпил ее содержимое. Глазищи его зеленые при этом округлились и сделались совсем уж большими, словно две тарелочки. Тут Луиза рассмеялась и прогово-рила:
        - Ах, Черныш, какой же ты забавник!
        Вдруг котище стал быстро кружить на задних лапах по комнате и задорно при этом мяукать! Тут уж все, и даже не любившие кота суеверные бабы, засмеялись, а кое-кто даже захлопал в ладоши. И вновь потек, побежал и засмеялся празд-ник! Вновь смех, поднятые за здоровье молодоженов чаши и песни!
        Праздник продолжался до самого утра, а по дороге приближалась армия "лесо-рубов" во главе с папой Юлием Вторым.
        
        * * *
        
        Что-то тревожно стало Чернышу. Почуял он каким-то своим звериным чутьем приближение беды, и закончив свой танец, подбежал к своей обожаемой хозяй-ке Луизе, легонько ударил ее лапкой по платью и мяукнул тревожно. Но Луиза слишком поглощена была своим счастьем и потому не заметила тревоги кота. Она налила ему миску молока и положила поджаренную рыбину.
        Черныш досадливо мяукнул и выбежал в ночь. Он слился с этой чернотой, и лишь глаза его сияли в ночи страшными зелеными светильниками. Он отбежал от дома до самых развалин стены, прислушался своими чуткими ушами к звукам ночи, но крики и смех, долетавшие из дома, мешали ему прислушаться и здесь.
        Тогда он сорвался дальше в лес, черной тенью проскочил до самого оврага, пе-ребрался через него, пробежал еще немного и там уже навострил свои уши - те-перь он мог слышать весь лес: тысячи мельчайших шорохов возникали и стре-мительно таяли, накладывались друг на друга, словно падающие с деревьев ли-стья, он слышал даже и голоса из дома, но теперь они были не громче бессчет-ных лесных звуков... Летели секунды, текли минуты, Черныш стоял недвижи-мый, словно изваяние - неужели он ошибся? Нет, он привык доверять своим чувствам, ни разу еще они его не подводили, и теперь он был уверен, что опас-ность приближается к ним.
        Он побежал дальше, продолжая при этом прислушиваться к шепоту ночного леса.
        
        * * *
        
        В темную ночную пору на вершине взгорья, которое отделяло лесные просторы от рассеченной рекой долины, появился роскошно одетый полный всадник на кобылице, которая была когда-то ослепительно белой, но теперь стала почти полностью черной от налипшей на нее дорожной грязи. По правде сказать, и одеяния всадника, который был папой Юлием Вторым, все были измазаны в этой грязи, некогда белая, расчесанная борода его была теперь залеплена ей, и даже вечно дрожащие холеные руки его были теперь перепачканы в этой же грязи, которая в изобилии лежала после дождя на проселочной дороге. В эту-то грязь и свалился, уснув на полпути прямо в седле, папа Юлий. Тут же по войску был дан указ, который исходил от разгневанного от этого досадного происшест-вия папы. В указе говорилось, что каждый, кто хоть шепотом будет распростра-нять этот слух, будет назван еретиком и отлучен от церкви. Тут уж понятное де-ло, все, кроме злорадно посмеивающегося Урбана, молчали.
        Бывшего верховного инквизитора подвели к Юлию, и тот спросил у него, куда идти дальше.
        Урбан исходил эти места вдоль и поперек, и потому даже в темноте безоши-бочно указал направление.
        Вскоре восьмитысячный отряд растянулся длинной цепочкой по лесной доро-ге. Факелов не зажигали, и поэтому во тьме часто спотыкались, иногда с уст слетали ругательства. Папа Юлий, забыв уже о своем падении, восседал, гордо задрав голову, на своей кобылице - он чувствовал себя предводителем нового крестового похода и был уверен в его успехе.
        Но вот кобыла резко остановилась, так что папа чуть было опять не вылетел из седла - прямо перед ним на тропе загорелись два огромных зеленых глаза. Юлий взвизгнул по-бабьи, руки его задрожали, затеребили поводья, и он закри-чал изо всех сил:
        - Лучники!
        Крик его потонул в оглушительном лае псов, которые рвались с цепей за котом.
        Зазвенели в черном воздухе где-то рядом с грузным телом Юлия острые стре-лы, и от испуга папа пустил газы и завопил:
        - Куда вы стреляете, идиоты! Вы ведь в меня попадете! - под конец крик его сменился истеричным визгом. За его спиной грубо захохотал Урбан.
        Тем временем вперед папы выбежало несколько десятков воинов с обнажен-ными клинками, они быстро обшарили тропу и вернулись со словами:
        - Там был какой-то зверь. По следу - кот, но только очень большой. К сожале-нию, он успел убежать.
        Юлий разразился проклятьями, а потом крикнул воинам:
        - Идите теперь впереди моей лошади, и если хоть одна тень мелькнет - так бей-те ее, колите, стреляйте! Ну, вперед, что встали!
        
        * * *
        
        Стрелы не задели Черныша - он отскочил в сторону, потом вновь выбежал на тропу, схватил зубами одну из стрел и рванул изо всех сил назад. Черной тенью промчался он по ночному лесу, вспугнул нескольких белок и еще каких-то ма-леньких зверьков, запыхался, но добежал до дома намного раньше инквизито-ров. На этот раз он не стал стучаться, а прямо с разгона, с грохотом распахнув дверь, ворвался в избу.
        Праздник подходил к концу: несколько крестьян уже лежали на столе, а один даже под столом. Черныш подбежал к Луизе, которая так и не притронулась ни к одному напитку, кроме виноградного сока - она отвечала на все предложения: "Вино пить - ребенка губить".
        Черныш подбежал к ней встал на задние лапы, а передними несколько раз уда-рил ее по плечу и громко и тревожно замяукал на все лады.
        - Что, Черныш? - Луиза повернулась к нему, да так и обомлела, увидев стрелу, которую кот сжимал в зубах. Она осторожно, словно боясь обжечься, взяла стрелу и протянула Антонио:
        - Смотри... Кажется, беда приближается к нам из леса.
        Антонио выхватил у нее стрелу и вскочил, держа ее на вытянутой руке. Никто из крестьян не заметил этого, так как все были навеселе, а дети уже давно ушли спать.
        Антонио задумался на мгновенье, а потом молвил:
        - Луиза, оставайся здесь. А я обращусь орлом и разведаю все.
        Черныш одобрительно мяукнул, Луиза вздохнула, а Антонио уже бежал со всех ног по ступеням на вершину холма.
        
        * * *
        
        Удивительная то была ночь - серые тучи опустились совсем низко к земле и повисли в десятке метров над вершинами деревьев. Они окутали холм, и лишь его вершина вздымалась над темным морем, словно одинокий остров. Над ост-ровом этим сияли звезды, а где-то далеко-далеко на востоке начала заниматься заря. Там звезды начинали уже блекнуть, однако на остальной части небосклона сияли по-прежнему ярко. Луна была почти полной, но ее печальный лик кос-нулся уже дальнего края темного туманного моря, посеребрил его и вот-вот должен был кануть за край земли.
        Едва ли Антонио заметил всю эту волнующую в своей неземной красе картину, он забыл снять одежду и в третий раз, она была разорвана в клочья, когда он, не останавливаясь ни на миг, прыгнул с западного склона и обратился в орла.
        Пролетев немного над поверхностью темного моря, он нырнул в его глубины. Там под невесомым покрывалом вряд ли мог что-нибудь различить человек - тьма стояла такая, что хоть глаз выколи, однако орлиные очи Антонио видели все - увидел он и длинную серую цепочку, ползущую по тропке среди лесных стволов.
        Он снизился еще и увидел, что это лесорубы идут, у некоторых даже были за-жаты в руках топоры. Очень хотелось Антонио успокоиться, очень ему хотелось, чтобы было все хорошо, чтобы не было вновь крови и убийств, и он действи-тельно решил, что это большой отряд лесорубов идет по каким-то своим делам.
        И он уже хотел возвращаться поскорей назад и успокоить Луизу, когда вдруг увидел Юлия. Он увидел его ясно: все его одеяния, длинный меч, убранный в золотые ножны, и даже маленький клинок, принадлежавший некогда Луизиной матери, а теперь висящий у папы на поясе, не ускользнул от его орлиного взгля-да. Он понял все и рванул обратно.
        
        * * *
        
        Когда Антонио выбежал из дому, Луиза посидела немного, окинула взглядом крестьян - они почти все уже заснули, те же, кто не заснул, клевали носом в пустые тарелки. Луиза вскочила, выбежала и вернулась спустя минуту; она дер-жала в руках большой сосуд, в котором плескалась синеватая жидкость. С тру-дом откупорила она пробку, и в считанные мгновенья комнату наполнил све-жий, тонкий аромат. Спящие заворочались во сне, зазевали, кто-то плюхнулся под стол, а те, кто клевал носом, теперь непонимающе смотрели на Луизу. Она быстро обежала стол и разлила синеватую жидкость из бутыли во все чаши, так что бутыль опустела. Потом она крикнула:
        - Проснитесь! Пейте из чаш и идите за своими детьми! Скорее! Враг близко!
        Когда она крикнула "Враг близко!", почти все встрепенулись, кое-как дотяну-лись до своих чаш, и осушив их, повскакивали так, словно их облили ледяной водой.
        В это время в окно громко постучали, и Луиза, бросив крестьянам короткое "Собирайтесь!", выбежала на улицу. Там прямо у крыльца дожидался ее серый орел, он начал говорить на птичьем языке, но Луиза дотронулась до его клюва и произнесла несколько слов на древнем, всеми забытом языке. Теперь перед ней стоял Антонио с широко раскрытыми от волнения глазами и спешно говорил:
        - Их много, очень много, целая армия, с ними свора псов! Они приближаются с юга и скоро уже будут здесь! Нам не справиться с ними! Придется бежать!
        Луиза вздрогнула и побледнела при этих словах, губы ее задрожали, но она бы-стро собралась и сказала уже спокойно:
        - Так просто нам не уйти. Псы нас быстро догонят. Один нам путь - на вершину холма и оттуда улетаем... Да вот только как уговорить крестьян? Они ведь скорее сдадутся им, чем полетят вместе с нами... Нет, надо что-то придумать, я без них никуда не полечу.
        - Ну, для начала надо их как-то завести на вершину холма... Но у нас нет време-ни на разговоры, они приближаются, - проговорил Антонио, и тут из тьмы подлетел Черныш и замяукал на все лады.
        Луиза повернулась обратно к дому и крикнула через плечо Антонио:
        - Поднимайся на холм и жди там - я приведу людей.
        Антонио, однако, ее не послушал и остался ждать неподалеку от крыльца, Чер-ныш стоял с ним рядом, навострив уши.
        А в доме Луиза увещевала протрезвевших уже крестьян:
        - Подниметесь на вершину холма, и там древние силы помогут вам, вы спасе-тесь от инквизиции!
        Как и следовало ожидать, начал разгораться очередной бестолковый спор, но тут глаза Луизины грозно сверкнули, и ее гневный голос вознесся над всеми ос-тальными голосами:
        - Хотите, чтоб вас опять в цепь заковали и на сожжение повели?! Если так, то давайте, спорьте, время теряйте, а нет - так бегите, пока не поздно, за мной, они уже близко!
        При этих словах заплакали дети, да и некоторые бабы присоединились к ним, однако крестьяне стали выбегать из дома в ночь.
        Кто-то сразу начал отставать, кто-то в панике побежал в сторону леса и попал-ся бы там в клыки псов, но тут за дело принялся Черныш - он словно пес, стере-гущий стадо, не давал им разбежаться, носился во тьме, погонял, мяуканьем звал за собой...
        Медленно, спотыкаясь и падая, охая и причитая, стали подниматься они по разломанным ступеням. Процессия растянулась, кое-кто отставал, кое-кто па-дал, дети плакали, бабы причитали, мужики ругались. В это время лес огласился лаем десятков собак, и на поляну перед недавно оставленным домом выбежали первые воины, за ними на коне появился Юлий, а следом за ним и Урбан с двумя стражниками.
        Хриплый, надорванный голос Урбана долетел до ушей крестьян:
        - Вон они! Видите, они убегают от нас! На этот холм, скорее!
        Крестьянам был знаком этот голос, слишком живы в памяти были еще события, произошедшие несколько месяцев назад. Разом умолкли все споры да ругань, только дети заплакали еще громче, но их подхватили на руки родители, и спо-тыкаясь в темноте, поспешили наверх.
        - Спускайте псов! - закричал Юлий.
        Его приказ был тут же исполнен, и десятки здоровых псов, брызгая слюною, сверкая бешеными глазами и грозно рыча, бросились в погоню.
        - Нет! - захрипел Урбан. - Они разорвут их! Они нужны мне живыми! Остано-вите, слышите - я требую: остановите свору!
        Юлий обернулся и сверкнул на него глазами:
        - Что ты сказал? Ты сказал, что они тебе нужны? Ты сказал, чтобы я остановил свору? Ты, видно, забылся, Урбан, ты ведь теперь никто! Не забывай - передо мной преклоняют колени государи Европы, а ты... ты, какая-то гнилушка, сме-ешь еще что-то желать и требовать, чтобы я остановил псов?! Ну уж нет, нет! Ты провел нас сюда, теперь ты мне больше не нужен! Ты наглец... ты еретик, ты будешь сожжен вместе с ними, если только их не разорвут раньше на части мои псы!.. Проклятье, да куда же они!?
        Тьма вокруг слегка рассеялась, приближался рассвет, и стало видно, как псы, не добежав еще до подножья холма, развернулись вдруг все и рванули за какой-то черной тенью.
        А это был Черныш - храбрый кот решил, пусть ценой свой жизни, спасти лю-бимую хозяйку и отвлечь псов на себя. Он выпрыгнул неожиданно им навстре-чу из тьмы, воинственно мяукнул, и ловко запрыгнув первому псу на спину, в один миг выцарапал ему глаза. Пес, жалобно скуля, покатился по траве, а Чер-ныш метнулся в сторону леса.
        Псы пришли в неистовство от такой наглости, они сразу же забыли о свой главной цели - а надо сказать, что этих псов специально учили загонять не ко-тов, а людей. Но все уроки были забыты от такой неслыханной наглости, дали о себе знать врожденные инстинкты, и вот вся свора неслась за Чернышом.
        О, это были очень быстрые псы, обычного кота они догнали бы и растерзали в мгновение ока, однако Черныш был совсем не обычным котом, и поэтому рас-стояние между ними сокращалось очень медленно. Но все же сокращалось! И плохо бы пришлось Чернышу, если бы дело происходило где-нибудь на боль-шом поле - тогда псы рано или поздно догнали бы его, и коту пришлось бы принять неравную схватку.
        Когда один из псов уже раскрыл пасть, чтобы сомкнуть свои острые клыки на пушистом хвосте Черныша, кот рванулся черным росчерком вверх, по первому древесному стволу. Несмотря на свои размеры, он, как впрочем и все коты, пре-восходно умел лазить по деревьям. В мгновение ока он был уже на ветвях и примерялся, как бы перепрыгнуть на стоящее поблизости дерево. А псы залива-лись где-то под ним на все лады пронзительным лаем. Вот Черныш собрался и перескочил на другое дерево, закачались, затрещали ветви, полетели вниз ли-стья и мелкие веточки, но Черныш удержался, и пробежав по ветвям, перепрыг-нул на следующее дерево...
        
        * * *
        
        В тот момент, когда Черныш вцепился своими когтищами в глаза псу, первые крестьяне уже канули в туманную завесу, скрывавшую вершину холма.
        Луиза и нагой Антонио шли последними и как могли помогали отстающим. Положение складывалось отчаянное: уже хорошо слышны были голоса их пре-следователей, видны были их контуры.
        Антонио схватил вдруг Луизу за руку и заговорил быстро:
        - Улетай, Луиза, и забирай с собой всех этих людей! А я задержу их!
        - Ты хочешь обратится в волка?
        - Да, в волка!
        - Ничего не получится! Близится рассвет...
        Тут в воздухе рядом с ними просвистело сразу несколько стрел, и одновремен-но раздались предсмертный хрип одного старика и надорванный рев Урбана:
        - Вы убьете их! Вы...
        Его перекрыл пронзительный визг Юлия:
        - Вяжите его, в конце концов, а будет сопротивляться - так прирежьте!... А те-перь вперед! На штурм холма! Бог с нами!
        В старческом теле Юлия вдруг поднялась какая-то юношеская горячность. Он захотел стать эдаким героем, смелым и отважным, о котором с восхищением по-том будут вспоминать солдаты.
        И он первым рванулся на своей кобыле к холму, все еще крича:
        - Рубите их всех! Бог разберет, кто прав, а кто виноват!
        В этот миг Антонио и Луиза как могли быстро шли в тумане, поддерживая со-всем обессилевшую старушку.
        Вот они вынырнули на вершину холма - там среди черных столбов сгрудились перепуганные крестьяне, они не ругались уже, а только дрожали и всхлипывали.
        А сзади стремительно нарастали топот и гиканье.
        - Черт! - выдохнул Антонио и быстро огляделся - звезды гасли одна за другой, небо на востоке уже порозовело, и туманное море под ногами тоже приняло этот розовый мягкий, мирный оттенок, и не верилось, что вот-вот произойдет нечто ужасное: прольется кровь, и опять будут эти проклятые стоны и крики умирающих.
        А Луна... теперь был виден лишь ее маленький краешек, и он вот-вот должен был кануть в туман...
        Луиза схватила за руку какую-то крестьянку и говорила громко, быстро и про-никновенно, заглядывая всем в глаза:
        - У нас один путь к спасенью! Вам только надо ступить в воздух, и у вас появят-ся крылья! Прошу вас, послушайте меня, сделайте это хотя бы ради своих де-тей... Прошу вас.
        На глазах крестьянки, которую она держала за руку, выступили слезы, и она молвила:
        - Да мы лучше им сдадимся, чем послушаем тебя... Мы полюбили тебя, Луиза, ты добрая девушка, но чего ты хочешь от нас? Чтобы души наши были прокля-ты? Да лучше мы умрем как христиане и попадем в рай, чем колдовством очер-ним свои души, дабы горели они вечно в аду!
        В толпе одобрительно зашумели.
        И в этот миг из туманного моря под ними вынырнул на коне... нет, не Юлий - Урбан. Как только он услышал приказ папы, он изо всех сил ударил своего коня ногами в бока и вырвался вперед, вслед ему полетели несколько стрел, но все мимо.
        И вот теперь он первым появился из туманного моря. Картина была ужасающа - словно из глубин преисподней, рассекая темную плоть земли, вырвался некий демон.
        Он быстро оглянул всех собравшихся на вершине, ища глазами Антонио и Луи-зу, и узнал их сразу, хоть и никогда не видел раньше - блеснули золотые волосы на голове Луизы, и Урбан закричал, хотя не человеческий это был голос, а уже какой-то вой злобный, в котором едва можно было различить отдельные слова:
        - Вот вы! Не уйдете теперь! Нет! Свершилось!
        И он, одержимый пламенем ненависти, рванулся на Антонио и на Луизу; он был ужасающ, он был подобен безжалостному урагану, он вселял в сердце ужас, хотя в руках его не было никакого оружия.
        В это же время из тумана появился Юлий на своей грязной кобыле, а следом за ним нескончаемый поток запыхавшихся, озлобленных от бессчетных падений на древних ступенях воинов.
        Среди крестьян началась паника, они побежали кто куда, но не знали они, что холм уже был окружен...
        Все это происходило в течении каких-то секунд, гораздо быстрее, чем вы успе-ли прочитать эти строки.
        Урбан летел, страшно крича на Антонио и Луизу, а они, сами не ожидая того, ступили вдруг в воздух и стали двумя орлами.
        Юлий видел это превращение - руки его задрожали, из них выскочил меч и во-ткнулся в землю под копытами кобылы. Одновременно папа заверещал что-то неразборчивое, истеричное, и не разбирая дороги, расталкивая и давя попав-шихся под копыта воинов, он рванулся вниз с холма.
        Конь под Урбаном резко остановился перед самым тридцатиметровым обры-вом, и если бы Урбан хотел, он мог бы удержаться в седле, но он выпустил по-водья, с разгону вылетел из седла и полетел вперед над туманным морем.
        Затрещали его одеяния, затрещали и разорвались в мелкие клочья повязки, скрывавшие его обезображенное гниющее лицо, и вот в воздухе парил уже ог-ромный черный ворон.
        Лик его был обезображен, клюв искривлен, один маленький красный глаз за-крыт, другой покрывала мутная пленка. Но по-прежнему бушевало в нем пламя ненависти...
        Антонио и Луиза могли бы улететь сразу. И как хотелось им улететь! Подальше, подальше от всех этих криков, от этих клинков, от этой беготни, злобы... И они улетели бы вновь, как в тот день, который, как казалось им, был совсем недавно, только что - тогда они тоже летели крыло к крылу, счастливые, любящие, на-встречу восходящему солнцу.
        Но они знали, что если улетят они сейчас и оставят этих крестьян на растерза-ние, на сожжение, то никогда уже не смогут жить спокойно, никогда уже не по-летят в таком умиротворении над землей, всегда они будут помнить эти лица... Они сделали небольшой круг в воздухе и вернулись назад.
        А на вершине холма солдаты убивали беззащитных крестьян, пронзали холод-ной сталью женщин, не задумываясь, рубили со всего размаха малых детей - им ведь приказал сам папа римский, он ведь сказал: бог рассудит, а значит, можно, и более того - надо рубить этих детишек! Так они разумели.
        Вот какая-то женщина, безумно крича от страха, подхватила свою малышку и бросилась к обрыву, там прыгнула и обратилась в голубку. За ней прыгнул и ее муж, и он стал голубем.
        Остальных крестьян окружили у одной из глыб и рубили там, словно скот на бойне. Сверху налетели Антонио с Луизой. Их острые и длинные как кинжалы когти вцепились в лица воинов... затрещала раздираемая плоть... Взметнулись вверх мечи, но было уже поздно - орлы успели взмыть в воздух.
        Кто-то закричал:
        - Лучники! Стреляйте же по ним! Не видите разве - это демоны!
        И уже зазвенели, рассекая воздух, стрелы. Сначала их было мало, а потом весь воздух наполнился этими смертоносными жалами.
        Но орел и золотистая орлица успели-таки нырнуть вниз и скрыться в тумане. Вслед за ними неслись проклятья и летели все новые и новые стрелы.
        Однако благодаря их усилиям еще нескольким крестьянам удалось вырваться из окружающего их кольца и добежать до западного склона...
        
        * * *
        
        Да, на что только человек не готов ради спасения своей жизни - вот и эти кре-стьяне забыли обо всех своих принципах, забыли даже о том, что по их вере за такое превращение их ждут вечные муки ада, прыгнули в воздух, и странное де-ло - все они как один превращались в голубей, в обычных голубей, и одежды их не рвались, а оставались парить в воздухе.
        Урбан взлетел высоко над холмом и с такой высоты прекрасно видел все, что происходило на вершине. Он видел, как увернулись от летящих стрел орлы, и нырнул следом за ними в туман.
        
        * * *
        
        Нервные судороги сводили полное тело папы Юлия, руки его тряслись не пе-реставая, он слабо повизгивал что-то нечленораздельное и свалился в конце концов со своей кобылицы. И барахтаться бы ему во второй раз за ту ночь в грязной луже, если бы его не подхватили солдаты и не положили бережно на вынесенную из дома кровать. Папа лежал теперь ни жив ни мертв, и только по-белевшие губы его мелко тряслись.
        Но вот подбежал один из командиров и бравым голосом закричал:
        - Мы обыскиваем дом! Нашли уже в подвалах сундуки с золотом, ожерелья с бриллиантами, золотые кубки с драгоценными камнями и еще какую-то шкатул-ку - наш один в нее заглянул и лежит до сих пор без памяти, бредит что-то про корабли, шторм и огромные волны!
        При упоминании о золоте папа Юлий оживился, в глазах его вспыхнуло алчное пламя, и он со стоном, похожим на скрип несмазанной телеги, поднялся на но-ги, его поддерживали с двух сторон солдаты.
        - Обыщите все! - крикнул он. - Если остался еще кто живой из этих колдунов - так хватайте их! Они еще понадобятся мне живыми! Слышите, никого больше не убивать!
        Его приказ подхватили десятки, если не сотни голосов...
        А в глазах папы Юлия полыхало алчное пламя, и руки его дрожали по-прежнему, он крикнул:
        - Ну несите же сюда это золото, дайте мне его подержать в руках!
        К нему поднесли сундук, доверху набитый золотыми монетами, и папа, всеми почитаемый как посланник бога на земле, погрузил дрожащую руку в золото. Губы его искривились в улыбке, глаза так и загорелись алчностью, и он, подняв голову, закричал:
        - Да что же вы стоите здесь?! Несите его ко мне! Несите все!
        
        * * *
        
        В тумане темно, ничего не видно, ворон-Урбан быстро понял, что никогда не найти ему в этой темени Антонио и Луизу, вынырнул из тумана вверх в чистое небо, на котором медленно, словно бы нехотя, затухали последние, самые яркие звезды. Поднялся он на такую высоту, что вершина холма представилась ему лишь маленьким пятнышком на фоне бескрайних туманных просторов, и с вы-соты этой он высматривал Антонио и Луизу.
        И он увидел их - два орла вынырнули из туманного моря, расплескав в воздухе призрачные брызги. Урбан камнем стал падать на них из беспредельной выши-ны.
        А за Луизой и Антонио летели не отставая с десяток голубей и голубок, малень-ких и больших, были среди них и белые, и серые, и сизые - они изо всех сил ра-ботали крыльями, стараясь не отстать от двух огромных орлов - со стороны могло бы показаться, что это орлы вывели в первый полет своих детенышей.
        - Куда же нам теперь? - спросил Антонио.
        Луиза помолчала некоторое время в раздумье, потом ответила:
        - К северу отсюда, среди холмов есть хорошее убежище. Я была там как-то раз с матушкой... кажется, так давно это было... Земля там плодородная, лес полон зверей, течет речушка, в которой, как сейчас помню, плещутся рыбешки. Летим туда...
        Антонио сказал какие-то одобрительные слова, а потом добавил:
        - Но когда наступит ночь и взойдет Луна, я вернусь на холм... И будет еще одна схватка, быть может, последняя, но я должен попытаться отбить крестьян, кото-рых они захватили в плен...
        - Но Антонио, ты им не сможешь помочь, они мертвы... Ты сам видел... - в го-лосе Луизы зазвенели, словно натянутые хрустальные нити, слезы.
        И тут Антонио вспомнил тот день... нет, кажется, это было только мгновение назад... они ехали тогда по дороге в Рим, и он тоже вот так же пытался отгово-рить Луизу от безрассудного поступка - ей грозила верная смерть, мучения, воз-можно, она сама понимала тогда этого, но не могла остановиться, и только ка-кое-то чудесное стечение обстоятельств помогло им спастись тогда. Теперь же - Антонио чувствовал это - такого стечения обстоятельств уже не будет, и его ждет худшее, что только можно себе представить... И все же он не мог уже удержаться.
        А Луиза знала уже, что никогда не бросит своего возлюбленного и пойдет, или полетит, или побежит за ним хоть в ад, хоть в рай... Она последовала бы за ним без раздумий, без отговоров, ибо и она чувствовала ту же вину, ту же жалость к тем, оставшимся на холме людям, и только тревога за своего не родившегося еще ребеночка заставляла ее пытаться отговорить Антонио, хотя она уже и по-нимала всю тщетность подобных отговоров...
        Тут раздались знакомые голоса крестьян:
        - Смотрите! Господи, это дьявол! Какой огромный и черный! Господи, упаси нас от него!
        Антонио с Луизой обернулись на этот крик и увидели его - черный ворон раз-мером с человека падал на них, и воздух огласился его пронзительным криком, он хотел выкрикнуть какие-то слова, но вместо этого с уст его слетал этот прон-зительный резкий вопль:
        - А-а-а-гр!
        Он избрал своим противником Луизу, выпустил свои острые когти, намерева-ясь вцепиться ей в спину, но не успел - наперерез ему рванулся Антонио.
        Вот они сцепились в воздухе. Антонио почувствовал, что на него обрушилась какая-то масса, от этого удара у него потемнело в глазах, и он не мог уже сопро-тивляться. Затрещали кости, закружились в воздухе вырванные вороньими ког-тями перья. Антонио закричал от боли, когда ворон-Урбан погрузил в его плоть свои когти. Антонио почувствовал, что крылья не слушаются его больше, и он падает вниз, неся на себе ворона. А Урбан возопил торжествующе и нанес ему еще одну рану - он намеревался разодрать Антонио грудь и вырвать сердце, но это ему не удалось - в этот миг на него налетела разъяренная Луиза.
        С каким остервенением она принялась его бить клювом и драть когтями, когда увидела на его когтях кровь Антонио! Воздух наполнился отчаянным пронзи-тельным воплем Урбана - брызнула кровь из разодранного лба... Луиза вновь ударила его своими когтями, полетели во все стороны черные перья, закружили в воздухе, словно черная туча... А потом все застлал туман - втроем, сцепив-шись в смертной схватке, канули они в туманное море. Антонио пришел нако-нец в себя, расправил крылья, и почувствовав, что земля где-то совсем уже близко, рванулся вверх.
        Он вырвался из побелевшего под первыми лучами восходящего солнца тумана и огляделся вокруг.
        До его слуха долетели испуганные крики крестьян:
        - Это был дракон! Господи избави, черный дракон! Ну все, сгинул он, сгинул!
        И действительно, Антонио не видел больше ни золотистой орлицы, ни черного ворона. Он хотел уж было вновь нырнуть в туман, как появилось его солнце златокрылое...
        Золотистая орлица-Луиза вынырнула из тумана, расплескав во все стороны в воздух беловато-золотистые в лучах восходящего солнца невесомые полосы.
        - Он вырвался от меня! - прокричала она.
        Действительно, когда Урбан почувствовал, что дело плохо, что когти Луизы безжалостно рвут его тело, и что нет у него сил с ней справиться, он вырвался из ее когтей и растаял в тумане, только его и видели...
        
        * * *
        
        Бело-золотистый туман тоненьким покрывалом висел над живописной мест-ностью. Тихонько звенела речушка, которая протекала меж невысоких хол-мов,склоны которых покрывали пышные деревья, заросли орешника и дикого винограда.
        Вот белое покрывало завихрилось в одном месте, разодралось на клочья, и в образовавшийся разрыв хлынуло небесное сияние, а вместе с ним опустился серый орел, вслед за ним появилась и золотистая орлица, а уж следом за орли-цей захлопали крыльями голуби, кажущиеся рядом с огромными орлами лишь мошками.
        Подул ветерок и разорвал пушистое покрывало на части, которые поплыли в беспорядке и словно бы в панике в воздухе, и растворились без следа.
        А на берегу речушки расселись орел и орлица, а напротив их голуби. Кровь текла из ран Антонио, и Луиза сказала ему:
        - Видишь - ты ранен, ты ослаб, ты не сможешь сегодня...
        - Раны пустяковые, - перебил ее Антонио, - да это и не раны вовсе, а так, цара-пины. Я полечу сегодня один, тебе нельзя.
        Луиза ничего на это не ответила, но Антонио понял, что она полетит за ним следом и все отговоры бесполезны. Луиза в это время говорила крестьянам:
        - Люди! Ну вот и настало нам время прощаться. Пока вы в обличии птиц, вы можете понимать мои слова, но сейчас вы станете людьми, а мы с Антонио так и останемся птицами. Мы полетим на выручку тем, кто остался там - в руках этих... - она проскрежетала что-то невнятное, а потом выдавила из себя: - ин-квизиторов!... Настала пора прощаться, люди - быть может, мы никогда и не увидимся вновь. И вы знаете, что я хочу сказать вам... Мы жили вместе несколь-ко месяцев, и за эти месяцы я успела привыкнуть к вам. Живя вместе, мы дари-ли друг другу счастье... Теперь я оставляю вас здесь - край здесь плодородный, живности в лесах много, до дорог отсюда далеко, никто вас здесь искать не бу-дет... Ну, прощайте! - Вслед за этими словами Луиза нараспев пропела несколь-ко высоких звуков и быстро коснулась своими крыльями каждого голубя. И вот на месте голубей сидела уже дюжина обнаженных крестьян, они в испуге и не-доумении глянули сначала друг на друга, а потом на орлов, и вскочив, броси-лись бежать к винограднику - то ли от страха, то ли от стыда.
        Луиза крикнула им вслед еще:
        - Прощайте, мои дорогие! - но крестьяне услышали лишь орлиный крик.
        Вновь в небе летели орел и орлица и переговаривались меж собой:
        - Плохо, что мы их так оставили, - говорил Антонио, - без еды, без одежды, без всего. Сейчас ведь не лето - подует холодный ветер с севера, принесет оттуда дождь, а им укрыться даже негде. Среди них есть ведь и малые дети, они про-студятся, а лечить их нечем...
        - Те места благодатные, - отвечала Луиза, - есть там пещера в одном из холмов... А забыла я ведь это им сказать! Ну ничего - они ведь все там обшарят и пещеру найдут - в глубине этой пещеры была я как-то с матушкой, там бьет из-под зем-ли горячий источник. Стоит окунуться в него, и усталость из тела уйдет, и недуг какой... Да, они ручеек-то с паром увидят, пойдут вверх по его течению и най-дут пещеру! И одежды себе сошьют - человек ведь в беде на выдумки горазд - и все, все у них будет хорошо... А как ты, Антонио?
        - Я весь горю, Луиза! Эти царапины, говорю тебе - ерунда. Меня они только разгорячили. Теперь вот я жду - не дождусь когда наступит ночь! Когда вновь взойдет Луна, и я вновь стану волком!
        - Да, мы должны дождаться ночи, - проговорила Луиза. - Мы укроемся где-нибудь в лесу неподалеку от нашего холма, заодно высмотрим что там к чему, а ночью...
        Все это время за ними следила пара глаз - то был ворон-Урбан, он летел на значительном от них отдалении, над самыми вершинами деревьев.
        
        * * *
        
        Все утро и еще половину дня папа Юлий сидел на вынесенной на улицу крова-ти и перебирал в каком-то безумном упоении попавшие в его руки сокровища. Воины же были заняты другим делом - по приказу папы они пытались разбить или повалить черные глыбы на вершине холма, но все их усилия были тщетны - когда-то в древние века, когда волна варваров захлестнула и разрушила Рим-скую империю, эти глыбы выстояли, выстояли они и теперь, что бы не делали маленькие людишки - преемники тех древних варваров.
        Вот к папе Юлию подошел командир войска, и пав перед ним на колени, ска-зал:
        - Мы накинули на одну из этих глыб канаты - пытались сдвинуть, но силы восьми тысяч воинов оказалось мало - глыбина словно в землю вросла, даже не пошевелилась.
        Юлий перевел взгляд от сундука, полного драгоценных камней, на говоривше-го, брови его сдвинулись.
        - Что ж, - молвил он, - оставьте это занятие, раз вам не под силу разрушить эти камни, я разрушу их с помощью пушек! Да, я сровняю этот холм с землей!... А нашли ли вы Урбана?
        - Нет, - сжавшись от испуга перед папским гневом, отвечал командир. - Мои люди обыскали все и нашли только обрывки его одежды.
        Юлий еще больше нахмурился, сцепил белые руки и воскликнул:
        - На что же ты вообще годны (так он и сказал, так как слово "вы" по его разуме-нию было унизительно говорить ему - папе Римскому, пусть даже по отноше-нию к большому числу людей). Нет, я тебя спрашиваю, на что ты вообще год-ны?! - визгливо заорал он. - Лучники не могут попасть в этих... летающих! Псы - и те убежали куда-то!
        - Смею вам доложить, что псы только что вернулись, - промолвил командир.
        - Молчать! - истерично завопил Юлий, и забыв, что он сидит не на троне, хотел схватиться за его поручни своими дрожащими руками, но схватился за пустоту. - Ответь мне - остался ли в живых хоть один из крестьян?!
        - Д-да, остался, - заикаясь и потупив взгляд, отвечал командир.
        - Что же, только один?
        - Нет, не один, а трое - мужик, баба и девка лет пятнадцати.
        - Что ж, твое счастье - глаз с них не спускать! Убегут - гореть тебе на костре! А сейчас объявляй сбор, пора возвращаться в Рим. Город ждет меня!
        Командир, по-прежнему на коленях, попятился назад, но Юлий остановил его:
        - А хорошо ли здесь все обыскали?
        - О да, обшарили каждый уголок! Готов поручиться, что золота здесь больше нет.
        - Тогда сожги эти дома!
        - О да, позвольте только доложить вам еще - помимо сокровищ в доме нашли еще две картины, написаны весьма искусно, но есть все основания полагать, что и на той, и на другой отображен лик ведьмы. Прикажете их тоже сжечь?
        - Нет, оставь! Картины берегите так же, как и крестьян - все это понадобится в ходе следствия. А дома сожгите немедленно, и уходим...
        Он хотел еще было добавить: "...слишком жуткое это место, чтобы оставаться здесь на ночь!", но осекся, понимая, что так выкажет только свою трусость.
        Кстати сказать, папа Юлий считал теперь себя этаким героем, бесстрашным и достойным причисления к лику святых. Он не помнил своего позорного бегства с вершины холма - напротив, ему казалось, что в прошедшую ночь он совершил какой-то подвиг, за который все его должны были по крайней мере почитать как героя, и не знал он, что воины потихонечку перешептывались меж собой и посмеивались над его трусостью и визгливыми истеричными криками.
        
        * * *
        
        - Ну вот и наш дом запалили, - с гневом в голосе проговорила Луиза.
        Вдвоем укрылись они в ветвях одного из стоявших поблизости деревьев и на-блюдали оттуда за всем происходящим у одинокого холма. А там у его подно-жия метались людишки - их было много, очень много, никогда даже на площади Искупления не видели Антонио с Луизой такой большой толпы. Теперь одеяния лесорубов были отброшены в сторону, и блестела на солнце броня...
        Орлиный слух во много раз лучше человеческого, вот и слышали они сотни го-лосов, они все что-то говорили, тараторили, пересмеивались, но все это сли-лось для двоих укрывшихся в листве в неровный, то опадающий, то поднимаю-щийся ничего не значащий, но тревожный, предвещающий беду гул.
        После полудня с севера подул холодный ветер и принес уже в первых своих порывах капельки приближающегося дождя. Тогда, не в силах больше сидеть на месте, Антонио с Луизой взмыли в небо... Их заметили, закричали, вновь поле-тели стрелы, но орлы были уже слишком высоко... Там предстала им картина приближающейся с севера бури: клубились черные тучи, сверкали кажущиеся тоненькими ниточками росчерки молний, раскатисто и гулко гремел гром. Ветер все усиливался и грозился снести поднявшихся в поднебесье орлов на юг, к мо-рю.
        - Буря! - возопила Луиза, и вопль ее был подобен резкому порыву ветра. - Если небо будет застлано тучами, мы не станем волками, Антонио! Мы должны уви-деть лик Луны, только она зажигает волчье пламя... - и голос ее вновь изменил-ся и стал страшен. - Остановитесь, тучи! Остановись, буря! Повелеваю тебе, ос-тановись!
        На земле некоторые солдаты услышали сквозь свист поднимающегося ветра громкий и пронзительный крик, но не могли понять они, зверь то кричит или человек, и крестясь, они говорили:
        - Все это колдовские дела! Ведьма, видать, созывает сюда бесов - быть беде! Надо поскорее уходить отсюда!
        С высоты небесной видно было, как медленно поползла меж двух горящих до-мов длинная змея, состоящая из людей.
        Все небо было уже застлано черными тучами; ослепительными, горящими бе-лым пламенем стволами протянулись к земле молнии. Близились сумерки.
        
        * * *
        
        Тьма пала на землю раньше обычного, не было видно звезд, и только низко клубящиеся тяжелые тучи выплескивали на землю вспышки молний, проливной холодный дождь без жалости хлестал землю и не думал утихать, успевшие под-сохнуть за день лужи теперь распухли, бежали ручьи, в лесу стоял непрекра-щающийся ровный гул от падающих масс воды.
        Вот ветвистый ствол молнии расчертил все небо и высветил вершину холма, туда садились орел и золотистая орлица. Антонио помнил тот сияющий, звеня-щий колокольчиками звездопад, который он видел ночью после первого своего полета, но теперь звездопада не было, а был лишь неяркий, блеклый и рассеян-ный свет, едва пробивающийся через черные тучи, не было слышно и звенящих голосочков, если они и были, то их заглушал рев бури.
        Два орла опустились на вершину холма, и вот уже стоят в человечьем обличии Антонио и Луиза, все мокрые, со слипшимися волосами. Тело Антонио было покрыто надрезами от когтей ворона-Урбана, но кровь уже остановилась. Он огляделся по сторонам, поднял взор к льющему дождем небу - все оно от края до края было затянуто, нигде ни единого просвета, а холодный ливень только уси-лился и заставил его поежиться.
        А Луиза возвела вдруг свои руки к небу и запела. Ни одно слово из песни ее не было знакомо Антонио, но голос ее высокий и звонкий переплелся с шумом дождя, слова вплелись в рев ветра, были подхвачены им и унесены куда-то... И вот на звуки песни ее пришел ответ, Антонио сразу узнал этот тоненький голос-колокольчик - один из того прекрасного и возвышенного небесного хора.
        Антонио все смотрел вверх и с востогом видел, как засеребрились вдруг над ним тучи, и словно некто могучий подул на них сверху так, что они разошлись прямо над холмом; в образовавшийся проем хлынул, мягко коснувшись и разом обволакивая его всего, звездопад. Хотя он был человеком, он видел и своими человеческими глазами кружащиеся и переливающися перед самым его носом тысячи и тысячи звездных светлячков, ему даже показалось, что он видит со-всем маленьких человечков, всех сотканных из звездного света с маленькими крылышками за спинами. Он слышал их голосочки-колокольчики, они говорили что-то ему и Луизе, а потом... потом он увидел Луну и забыл уже и о звездопаде, и о человечках с крылышками, которых звали в сказках эльфами, забыл и про дождь, и про свои раны - он вновь стал волком, волком беспощадным, с горя-щими белым неукротимым пламенем глазами. Оглашая ночь диким кровожад-ным ревом, рванулся он с холма, а за ним, оскалив усеянную смертоносными клыками пасть, неслась Луиза...
        
        
        * * *
        
        На обратном пути папское войско не скрывалось - зажгли факелы, которые трещали и шипели под проливным дождем.
        - Поглядите назад, господи, вы только поглядите назад! - воскликнул один из солдат, сам повернувшийся по какой-то причине, да так и застывший с разину-тым ртом. - Господи помилуй, господи спаси - вы только поглядите назад! - его крик услышали немногие - слишком силен был шум ветра в деревьях, слишком сильно грохотал гром. Но те, кто услышал, повернулись и увидели, как сияющий мириадами частичек звездного света столб рассек тучи и протянулся куда-то за деревья к холму, который они оставили пару часов назад. Весть эта быстро раз-неслась по растянувшемуся цепочкой войску, долетела она и до Юлия. Он, по-вернувшись, перекрестился и промолвил:
        - Господи, сохрани и помилуй! - и пустил свою кобылу галопом. Он гнал бы ее, наверное, до самого Рима, но тут вдруг мысль об оставленном у носильщиков золоте ударила ему в голову, и он нашел в себе храбрость вернуться...
        Войско быстро перестраивалось, длинная цепь сжалась, солдаты, повинуясь приказаниям командиров - сотников и десятников, строились прямо среди де-ревьев, еще один отряд человек в триста окружил трех связанных по рукам и но-гам пленников, и еще один такой же отряд, ощетинившийся, словно еж колю-чими иголками, острыми мечами - ждали нападения чего-то... Чего именно, ни-кто не знал, и от этого только увеличивались страх и напряжение...
        По приказу командиров некоторые факелы бросили на землю перед построив-шимися рядами, таким образом расстояние хоть в несколько метров перед стоя-щими было достаточно освещено. Также вывели вперед собачью свору - псы, однако, поджали хвосты и жалобно заскулили.
        Вот стоят бок о бок двое здоровых, широкоплечих воина в доспехах, два старых боевых товарища, на их длинных выставленных вперед клинках играют корот-кие языки пламени. Один из них, не поворачивая головы, молвил другому:
        - Слышишь, Филиппо, долго нам тут стоять мокнуть? Быть может, всю ночь? И чего мы ждем... - он посмотрел на сияющий столб, который на глазах мерк и скоро совсем растворился во тьме.
        Тот, которого звали Филиппо, ответил:
        - Черт его знает, чего мы тут ждем! Откуда мне знать, что взбрело в голову на-шим командирам. А вообще нам не привыкать - и не в такие передряги попада-ли и за короля, и за церковь! Все тяготы на наших солдатских плечах...
        - А все ж хочется побыстрей вернуться... - молвил первый говоривший. Фи-липпо усмехнулся:
        - Тебе-то что? Сразу ведь в кабак пойдешь, напьешься там с девками... Знаю я тебя, старина, да и я бы тоже напился, лишь бы забыть лица этих крестьян, ко-торых мы вчера-то порубили... Это, конечно, не моего ума дело, но раз уж сам папа сказал их рубить - ну, значит, так и надо было... А все ж жаль... Меня дома жена да детки ждут, старший-то Микеле умницей растет, уже письму да счету выучился... Жду не дождусь когда их увижу, когда обнимет меня дорогая моя...
        Он не успел договорить, как товарищ схватил его за руку и зашептал:
        - Господи, я только что видел - вон там на краю света и тьмы мелькнуло что-то! Господи... вон видишь, там в темноте стоит кто-то! Прямо напротив нас!
        Заскулил стоящий поблизости пес, и не помня себя от страха, рванулся куда-то за спины стоящих воинов.
        Глаза Филиппо расширились от ужаса, когда он увидел среди кустов огромный силуэт, потом одновременно сверкнула молния, которая отчетливо высветила огромного волка, приготовившегося к прыжку, и что-то огромное метнулось на него так быстро, что он не успел и глазом моргнуть... Последнее, что видел в этой жизни Филиппо, был огромный, полыхающий белым яростным пламенем волчий глаз...
        
        * * *
        
        За несколько минут до этого ворон-Урбан описывал круги в воздухе подле вершины холма.
        Он делал огромные круги во тьме, он слился с этой тьмой, и лишь вспышки молний высвечивали иногда его темные контуры; ему тяжело было так летать, черное оперение все было мокро, перья слиплись, крылья сделались тяжелыми и тянули его к земле. Он смотрел на две фигурки, мокнущие под дождем на вер-шине. Он уже хотел наброситься на них в обличии ворона, расцарапать их своими когтищами, но тут тучи раздвинулись, и на вершину холма хлынул сияющий поток. Антонио и Луиза разом потонули в этом сиянии, и Урбану вдруг пришла в голову мысль, что это сияние подхватит двоих так ненавистных ему и вознесет на небо. Он с бешеным хриплым криком "Нет, не уйдете!" рва-нулся к звездным светлячкам и услышал их голоса, но они представились ему невнятными и тусклыми.
        Он ворвался в этот сияющий поток, почувствовал под своими лапами твердую поверхность, сияние слепило его, он прикрылся крылом и принялся кричать:
        - Ну же, где вы? Идите ко мне, я возьму вас с собой в ад!
        Но никто ему не отвечал, ибо Антонио с Луизой уже мчались сквозь ночь с гла-зами, горящими белым пламенем.
        Потом сияние стало меркнуть, сотканные из звездного света человечки замаха-ли крылышками и поднялись вверх, тучи вновь начали сходиться...
        Тогда в отчаянии бормоча какие-то невнятные угрозы, Урбан задрал голову к небу, погрозил ему кулаком и... увидел Луну.
        Силы небесные - еще не превратившись в волка, он зарычал по-волчьи! Потом судорога сотрясла все его тело, и с каким-то адским скрипом и воем он преобра-зился в волка.
        В огромного черного волка с изуродованной мордой, с клыками, способными разом перегрызть надвое человека, с выпученными глазами: одним горящим бе-лым пламенем, а другим красным - там кровь его перемешалась с ненавистью...
        Оглашая ночь ревом, в котором ярость слилась воедино с болью, он пустился в погоню по свежему еще следу...
        
        * * *
        
        Псы повернули вспять и побежали со всех ног, когда появились два волка.
        А появились они неожиданно - словно две стрелы, выпущенные из засады. И хотя воины стояли держа наготове мечи и луки, ничего они не успели сделать. Волки врезались в их ровные ряды, нарушая порядок, жутко рыча, увертываясь от направленных на них ударов, впиваясь в глотки...
        Солдаты уже готовы были повернуться и бежать от этого чудовищного, неожи-данного натиска, но тут из тьмы выскочил черный волк-Урбан. Он бросился на Антонио, прыгнул ему на спину, собираясь перегрызть ему шею, но не успел - прозвенели в воздухе стрелы и вонзились ему в бок, от их удара от повалился со спины Антонио на землю, но тут же вскочил и вновь бросился на него.
        Луиза тем временем врезалась в толстый ощетинившийся сотнями клинков круг, в центре которого она безошибочно угадала присутствие пленников. Вои-ны почти ничего не видели - факелы все потухли или были втоптаны в грязь. Луиза подныривала под ноги, перегрызала их, вцепившись в грудь, раздирала ее когтями, вновь и вновь погружала свои клыки в плоть, хлестала кровь из страш-ных ран, вся земля вокруг уже была залита кровью и завалена телами. Удары сыпались на волчицу, но она почти каждый раз успевала увертываться...
        Неизвестно, чем бы все это кончилось - быть может, ей и удалось бы прорвать-ся к пленникам, кто-то уже закричал:
        - Их нельзя убить! Наше оружие бессильно! Бежим, спасайся кто может!
        Но тут Луиза услышала жалобный вой Антонио, и развернувшись, бросилась к нему на выручку.
        Одна из стрел попала волку-Антонио в бок и торчала теперь оттуда, но не по-тому он завыл так жалобно, не в силах сдержать нестерпимую боль - это чер-ный волк-Урбан бросился на него, намереваясь разорвать грудь и вырвать серд-це, и он сделал бы это, но Антонио успел выставить вперед лапу - на ней-то и сомкнулись челюсти Урбана. Он сомкнул свои острые клычищи и перекусил лапу - вот тогда и завыл Антонио от нестерпимой боли.
        Урбан с остервенением выплюнул кусок лапы и вновь бросился на своего про-тивника - в этот миг на него сзади налетела Луиза, вся обагренная кровью, и втроем они кубарем покатились по земле. Урбан заорал в приступе безумной радости и принялся драть когтями и клыками Луизу, а она, глухо рыча, вцепи-лась ему в горло и перекусила бы его, но Урбану в титаническом усилии удалось вырваться, и схватка разгорелась с новой силой.
        Перед глазами Антонио плыли черные круги, боль сводила судорогами его те-ло, он смутно видел, что воины вновь собрались, построились и окружали ме-сто схватки, в руках их видны были сети... Надо было бежать, прорываться, пока еще было не поздно, но вот сквозь подступающую тьму увидел он сцепившихся, катавшихся в грязи, истекавших кровью черного волка-Урбана и его любимую волчицу-Луизу, и откуда только силы взялись в его израненном теле!
        Он словно вихрь налетел на Урбана, вцепился ему в спину, выдрал оттуда кусок плоти... хлынула кровь. Черный волк заревел жутко, развернул к нему свое изу-родованную, гниющую морду, и сцепились они в последней смертной схватке, вцепились друг другу в морды - Урбан разодрал Антонио почти все лицо, едва не выдрал глаза, а Антонио погрузил свою лапу в его смердящую пасть и рва-нул, раздирая глотку, вырывая язык, переламывая челюсть. Урбан захрипел, кровь фонтаном хлынула из его пасти прямо на Антонио - тот хотел отскочить, но Урбан, стремительно теряя силы, успел еще раз вонзить свою усеянную ког-тями-кинжалами лапу Антонио в бок и разодрать его. Затрещали переламывае-мые ребра, и оттуда хлынула кровь, перемешиваясь с кровью Урбана...
        Антонио, покачиваясь, встал на лапы, кровь хлестала из его раны, падала на землю и смешивалась там с дождевой водой...
        Потом он рухнул, не видя уже, что над его телом встала волчица-Луиза, готовая защищать его и умереть - все равно жизнь без любимого была ей не нужна.
        А воины смыкались вокруг нее, слышались голоса:
        - Смотрите - это самка, живот у нее круглый!
        - У, сука, скольких наших перебила, да еще детеныша хочет родить!
        - Ну уж это у нее не выйдет! - произнес лучник, натягивая лук и целясь Луизе в живот. Та, видя это, оскалилась, но от лежащего без движения Антонио не ото-шла ни на шаг.
        Стрела готова уже была сорваться, как вдруг в ветвях над головой стрелка что-то зашумело, затрещало, и на его плечи обрушилось что-то черное. Он дико за-вопил, решив, что это еще один волк, выронил свой лук - зазвенела тетива, и стрела ушла в землю прямо перед его ногами.
        Стоящие рядом с ним воины тоже с перепугу побросали свое оружие, кое-кто бросился бежать...
        Это Черныш пришел на выручку своей хозяйке, до этого он укрылся среди вет-вей одного из деревьев и видел всю схватку, теперь же, видя, какая беда грозит Луизе, он прыгнул...
        Он повис на спине лучника, расцарапал ему лицо и громко, воинственно мяук-нул. Лучник, крича на все лады, бросился куда-то в сторону и упал без чувств, налетев со всего разгона во тьме на дерево.
        Кто-то закричал:
        - Да это ж кот!
        Кольцо вновь сжалось вокруг Луизы и истекающего кровью Антонио. Раздался голос командира:
        - Берите их живыми! Слышите - это приказ папы, только живыми!
        Многие воины сжимали в руках факелы, кто-то бросил один из этих факелов в Луизу, та увернулась от него, но от Антонио по-прежнему не отходила ни на шаг.
        Раздался громкий голос:
        - Сети кидай!
        И вот полетели на Луизу сети. Она рванулась на них, разодрала клыками и ког-тями... Задышала тяжело - давали о себе знать многочисленные раны.
        Вновь взвились в воздух сети, и упав, окутали ее. Волчица бешено забилась, пытаясь вырваться, затрещала разрываемая сеть, но силы быстро покидали ее, и в конце концов она запуталась в сетях, словно муха в паутине.
        Глаза ее все еще сверкали белым пламенем, и она все извивалась, глухо рыча в тщетных попытках вырваться.
        Какой-то отчаянный сорвиголова подбежал к ней и со всего маху ударил ей по голове подобранной где-то поблизости сучковатой дубиной. Волчица забилась, жалобно подвывая, а воин размахнулся и ударил еще раз - хлынула кровь, что-то хрустнуло, окровавленная разбитая голова волчицы откинулась, судорога пробежала по ее телу, пламя в ее глазах потухло, и она осталась лежать без дви-жения.
        
        * * *
        
        Спустя несколько минут к месту поединка подъехал Юлий. Он по-прежнему был напуган - даже лежащие без движения и закованные в цепи волки казались ему опасными.
        - Мой приказ исполнен? Они живы? - спросил он у командира.
        Тот, пав на колени, отвечал:
        - Они сцепились меж собой в схватке и нанесли друг другу смертельные раны. Вот этот волк, - он указал на Урбана, - вот-вот околеет, мы ему ничем не можем помочь. У него разорвано горло, к тому же еще стрелы... - действительно, весь бок Урбана был утыкан стрелами. - Вот этот, - он указал на волка-Антонио, - тоже не жилец, у него разодран весь бок, переломаны ребра. Он потерял уже слишком много крови, и видно, потеряет ее всю, если мы не найдем бывшего с нами лекаря, который оказался трусом и убежал... А вот эта, - он указал на вол-чицу-Луизу, - эта будет жить...
        Тут вдруг произошло что-то с черным волком, он задрожал весь, захрипел и преобразился в человека...
        Никто не узнал в нем бывшего верховного инквизитора, настолько изуродовано было его лицо, да и не лицо это было вовсе, а какое-то кровавое месиво...
        Юлий взглянул на него и скривился, едва сдерживая подступившую тошноту, развернул свою кобылу и скомандовал:
        - Все, уходим отсюда... Найдите лекаря, или...
        Он не договорил, и согнувшись в седле, отъехал в сторону. Один из солдат крикнул ему вслед:
        - А что прикажите делать с этим, с разодранной мордой, он уже околел!
        - Оставь его здесь! И уходим, скорее! Берите золото, пленников и прочь из этого проклятого леса!
        
        * * *
        
        Смолкли последние голоса, остался только шум дождя, изредка прерываемый раскатами грома, то далекими - глухими, то близкими - резкими.
        Урбан не был еще мертв, но смерть уже склонилась над ним... Один глаз его вытек, другим он смутно мог видеть льющие на него дождем и вспыхивающие разрядами молний тучи над собой.
        Он не мог пошевелиться, не мог даже застонать, он не чувствовал боли, и не-нависть его вместе с хлеставшей из разодранного горла кровью вытекала из изу-родованного тела, и смешиваясь с дождевой водой, обращалась в ничто. Урбан почувствовал, что он тает - ярость уходила, и на ее место приходила пустота, ничто. Он пытался ухватиться за уходящую ярость, но даже не смог зарычать от своего бессилия.
        Ярость утекла вместе с дождевой водой, и вскоре не осталось ничего, лишь пустая оболочка, наполненная некогда злобой. Урбана, верховного инквизитора Италии, больше не было.
        
        Г Л А В А 1 3
        "ПРОТИВОСТОЯНИЕ"
        
        Утром подул теплый западный ветер и отогнал грозовые тучи на восток. После прошедшего дождя воздух был свеж и наполнен влагой, а когда войско во главе с папой Римским взошло на взгорье, их взорам предстала радуга, перекинувшая-ся невесомым многоцветным мостом над землей. На востоке видно было еще черное покрывало, из которого тянулись к земле белые ветвистые столбы, но солнце уже взошло, и его золотые лучи уходили в безмерную глубину над чер-ными тучами.
        Юлий остановил свою грязную кобылу, и оглядевшись по сторонам, промол-вил:
        - Сегодня ночью с помощью божьей мы (он имел в виду только себя) одержали победу над слугами дьявола! Дух святой был с нами, и теперь бог шлет нам доб-рое знамение! (он имел в виду многоцветную радугу)
        Юлий провел немного вперед свою кобылу и остановился. Он долго оглядывал долину.
        Долина мало изменилась за прошедшие месяцы: те же деревья, та же речушка, которая разбухла после дождя, та же пустынная дорога, тот же старый каменный мостик, перегнувшийся через речушку, только вот от деревеньки остались одни пепелища.
        Юлий повернулся и окликнул командира:
        - Эй! Живы ли пленники?
        Командир подбежал к папе и пал перед ним на колени:
        - О да, все они живы, - отвечал он. - Мы нашли лекаря - этот трус завалился в овраг, насилу его вытащили. Он остановил кровотечение у этого... - он кивнул на лежащего неподалеку на земле Антонио, он был весь белый-белый, ни кро-винки в лице, глаза глубоко запали, а в некогда черных волосах появилась про-седь. Он походил на мертвеца - что, впрочем, было недалеко от истины.
        Подошел лекарь и тоже рухнул на колени перед Юлием:
        - Пусть обвиняют меня в трусости, но узнав вашу волю, я сделал все, что было в моих силах. Без меня этот юноша давно бы уже скончался от потери крови, мне же удалось остановить кровотечение, и он еще жив...
        - Так что же, он может умереть? - нахмурил брови Юлий.
        - Он потерял очень много крови и сейчас находится меж двумя мирами - нашим миром и миром загробным.
        - Меж нашим миром и адом он находится! - воскликнул Юлий, руки его при этом задрожали. - Так слушай же! - закричал он лекаря. - Если он умрет, на кос-тер вместо него пойдешь ты!
        Побледневший доктор отвечал на это:
        - Он не выдержит дороги до Рима...
        - Хорошо, мы останемся здесь! - сказал громко Юлий, а потом крикнул во все горло:
        - Эй, слушай меня! Повелеваю: привезти для меня шатер из Рима, а также все, что понадобится лекарю! Также повелеваю привезти две золотые клети для пленного оборотня и ведьмы! Славьте меня на улицах Рима, пусть подвиги мои будут воспеты! Пусть все знают, что сила божья снизошла на меня во время борьбы с нечистым!
        
        * * *
        
        В тот же день привезли и поставили на взгорье роскошный золоченный шатер для Юлия. В двух больших телегах привезли внутреннее убранство для шатра - все, что могло понадобиться такой важной персоне, как папа. Возле шатра по-ставили знамя с ликом Иисуса, а также наспех сколотили небольшую постройку, в которой приехашие из Рима повара готовили для Юлия достойные его поло-жения блюда. День и ночь подле шатра несли караул несколько десятков солдат, что же касается Юлия, то он целыми днями не выходил из шатра - там он вновь и вновь перебирал и вертел в своих дрожащих руках золотые украшения.
        Остальное войско разместилось в долине - для них тоже привезли из Рима шатры, правда, были они попроще, чем папский расшитый золотом - скорее, это были не шатры вовсе, а просто натянутые над землей куски материи, которые какой-то командир вздумал именовать шатрами. Под этим-то рваньем и ночева-ли солдаты: когда шел дождь, им негде было укрыться, они мокли, а к утру зяб-ли, вскакивали и грелись у ближайшего костра - начались разные болезни, пер-вой из которых была простуда. Но в Рим никого не отпускали, по велению папы все ждали, когда выздоровят главные злодеи: Антонио и Луиза - с тем, чтобы их торжественно, в приготовленных уже золоченых клетках ввезти в Рим. Никто не знал, почему в золоченых клетках, не знал и Юлий, который отдал этот при-каз...
        А "колдун" и "ведьма" лежали без памяти в еще одном шатре, который по иро-нии судьбы поставили на том самом месте, где встретились в один солнечный день на границе смеющейся весны и цветастого лета Антонио и Луиза. Теперь они лежали на этом месте, правда, небо было укрыто от них красным, словно кровь, куполом шатра. Шатер этот, кстати, был разделен на две части: в одной части поместили Антонио, а в другой Луизу.
        Из Рима приехали лучшие лекари, каких только смогли найти, всего набралось двадцать мудрецов. Среди них были два китайца - маленьких и совершенно не-отличимых друг от друга; был один человек неопределенного возраста, длин-ный, весь белый и молчаливый - за все время лечения он не проронил ни одно-го слова, и только потом кто-то заметил, что у него выдран язык; еще один чер-ный как смоль ходил в белой чалме и говорил сам с собой на никому не извест-ном языке. В общем, что говорить, в красном шатре собрался дивный люд. Все они надеялись на папскую щедрость в случае удачного лечения. И они прилага-ли все усилия.
        Луизу удалось быстро отходить, однако как только она пришла в себя, она нача-ла рваться из сдерживающих ее цепей и звать Антонио; доктора посовещались и силой влили ей в рот снотворного...
        А вот с Антонио дела обстояли значительно хуже: доктора по очереди осматри-вали его раны, щупали пульс, щелкали языками, вздыхали и разводили руками. Один из них докладывал в тот день Юлию:
        - Юноша по-прежнему при смерти. Удивительно только, что он не умер до сих пор - любой другой с такими ранами давно бы уже помер. Видать, это сила, данная ему от природы, не дает ему умереть, да еще любовь к той девушке - он иногда шепчет ее имя: Луиза... Но его телу не хватает крови, оно иссыхает, и ес-ли мы не найдем кого-нибудь, у кого можно взять кровь, он умрет...
        - Так найди же! Возьми любого солдата! Это мой приказ!
        - А дело в том, что у него очень редкая кровь. Трудно будет найти такого чело-века - мы уже брали кровь на пробу у доброй сотни солдат...
        - Ищи! Ищи - хватай крестьян, делай что хочешь, но чтоб к сожжению он был здоров как бык!
        
        * * *
        
        Вечерело, предметы в наступающей тьме теряли свои четкие очертания, в лесу уже было темно, а по дороге медленно катилась цыганская кибитка, запряжен-ная двумя крепкими черными лошадками; колеса то поскрипывали на ухабах, то с бульканьем уходили в размытую зимними дождями колею.
        Впереди сидел, лениво помахивал хлыстом старый цыган Кипарис и тихонько напевал песенку под звуки гитары, которые доносились из кибитки.
        Оттуда донесся голос молодой цыганки Виктории:
        - Помнишь юношу, который прятался от нас среди развалин?
        - А, помню, помню, - раздался басистый голос Яна. - Тогда такой ливень был! Наша кибитка перевернулась, и вы оставили меня ее сторожить, а сами побежа-ли искать убежище от ненастья - как забыть!?
        Говоря эти слова, Ян сбился и не играл больше на гитаре.
        - А мы ведь теперь неподалеку от этих мест проезжаем? - вновь спросила Вик-тория, и ее хорошенькое личико высунулось из прорези в боку кибитки.
        - Так ведь, папочка? - крикнула она Кипарису.
        - Ну да... - позевывая, отвечал тот и предложил: - Давайте-ка заедем в их дере-веньку, проведаем, что там, да может вспомнит нас кто, пустит на двор перено-чевать - а то чую, опять дождь собирается!
        Не успел он это еще договорить, как прямо перед телегой замаячили какие-то тени, кто-то схватил за поводья лошадей и остановил их. Кипарис незаметно взял за рукоять свой охотничий кинжал и закричал:
        - Эй, разбойники! Вы ошиблись, мы не купцы, у нас нет золота! Мы всего лишь жалкие бедные цыгане!
        - Знаем мы вас, цыган! - раздался грубый голос, и разом загорелись несколько факелов, высвечивая окруживших кибитку воинов. Тот, что держал за поводья лошадей, усмехнулся:
        - Это ты ошибся, цыган! - последнее слово он произнес как только мог презри-тельно. - Мы не разбойники, мы служим святой церкви и в данном случае ис-полняем волю его святейшества папы римского Юлия Второго! Так что не сове-тую сопротивляться, - он кивнул на охотничий нож Кипариса, лезвие которого заблистало в свете факелов.
        В это время из телеги выпрыгнул Ян, глаза его пылали гневом, а в руке он сжимал тонкий меч. Он подбежал к своему отцу и остановился там, озираясь на воинов, он готов был сразиться с первым, кто подойдет к кибитке, но Кипарис шепнул ему:
        - Будь благоразумен - нам лучше подчиниться, их слишком много, нам не спра-виться.
        Ян раздул ноздри и бросил клинок себе под ноги. Кипарис тоже отложил свой нож в сторону.
        Тогда в освещаемый факелами круг вышли несколько лекарей. Один из них произнес:
        - Нам нужна ваша кровь - совсем немного, дайте нам несколько капель своей крови, и вы свободны, можете ехать дальше!
        - Вот еще, буду я давать тебе свою кровь! - запальчиво выкрикнул Ян, и сжав кулаки, стал надвигаться на лекаря, но вновь его успокоил Кипарис:
        - Ни к чему нам с ними пререкаться. Дадим им что просят и поедем дальше.
        Ян вздохнул и отступил на шаг.
        - Хорошо, - холодно ухмыльнулся лекарь. Подойдя к Кипарису, он взял его за руку и ржавым лезвием надрезал ему палец, надавил, подождал, пока накапает достаточно крови в подставленную грязную склянку, потом резко, будто боясь, что его ударят в спину, отбежал к сгрудившимся отдельной кучкой лекарям - они насыпали в склянку какой-то бесцветный порошок и принялись ждать, по-том хором разочарованно воскликнули:
        - Не подходит!
        Следующим была очередь Яна, все повторилось, и даже разочарованный воз-глас лекарей: "Не подходит!"
        В это время из задней части кибитки раздался голос:
        - Да тут еще кое-кто сидит! Две хорошенькие такие! Ха-ха-ха!
        Оказывается, несколько воинов в то время как лекари брали кровь у Кипариса и Яна решили залезть в кибитку и забрать себе все цыганское добро. Но там они наткнулись на перепуганных Розалию и Викторию.
        - Тащите всех сюда! - крикнул им сотник.
        - Не смейте трогать мою Викторию! - закричал Ян и бросился было к своему клинку, но первым его успел поднять стоящий рядом воин, а Яна скрутили и повалили в дорожную грязь.
        Воины хотели было лезть в кибитку, но Розалия, а за ней и Виктория поспеши-ли выйти оттуда без их помощи.
        - Ишь, а эта-то брюхатая! - засмеялся один из солдат, указывая на круглый жи-вот Виктории (она была на последнем месяце беременности). Остальные, одна-ко, не обращали внимания на ее положение и вовсю пялились на ее хорошень-кое личико (за время вынужденной стоянки все они соскучились по женскому обществу). Посыпались пошлые шуточки, от которых Виктория зажала уши, за-плакала и прижалась к Розалии. Ян забился, но не в силах был помочь свой же-нушке - его держали сразу несколько солдат. Кипарис побагровел и сжал кулаки.
        Однако, тут за дело принялись лекари: сначала взяли кровь у Розалии, и когда она не подошла, заговорили меж собой:
        - Пустое это дело, такой редкой крови нам не найти! Пропал юноша, пропали мы, не избежать нам теперь папского гнева!
        С неохотой, уже не надеясь на успех, взяли они кровь и у черноволосой Викто-рии.
        Насыпали в нее свой порошок, подождали, посмотрели, а потом заговорили возбужденно:
        - Не может быть! Какая удача!
        - Давайте проверим еще раз, быть может, это ошибка!
        И они, не слушая протесты Кипариса, взяли у нее кровь еще раз, проверили, засмеялись, а потом сказали солдатам:
        - Берите беременную. Если что с ней случится, будете отвечать перед папой!
        Из уст Кипариса посыпались протесты - и он, и Ян, и Розалия пытались сопро-тивляться, но сила была на стороне солдат, и они увели Викторию в сторону едва различимых во тьме холмов.
        Впрочем, некоторые из них тут же вернулись (это были те самые, которые до этого залезли в кибитку за цыганским добром). Один из них выступил вперед и сказал:
        - Хотите еще раз увидеть свою толстушку? Если да, так недели через две будьте на площади Искупления у тюрьмы. Готовьте двадцать золотых - заплатите их нашему приятелю инквизитору Бокаччо, и он вам выдаст эту брюхатую целой и невредимой.
        - Да не люди вы, а звери после этого! - закричала, сжав кулаки, Розалия, она го-това была броситься с этими кулаками на солдат. - Ей рожать через две недели, а вы ее в тюрьму! Мы бедные люди...
        - А какие вы люди - нас не интересует, - отрезал воин, и уходя уже, бросил че-рез плечо: - Не забудьте, через две недели на площади Искупления двадцать зо-лотых для брата Бокаччо!
        
        * * *
        
        Казалось Антонио, что целую вечность он лежит уже во тьме, связанный по рукам и ногам. Иногда, впрочем, он слышал какие-то отдаленные голоса, но слова сливались для него в бессмысленное бормотание... Тогда он звал по име-ни свое возлюбленную: "Луиза!" И только один раз услышал он ответ, только один раз, а потом вновь тьма и одиночество.
        Но вот тьма наполнилась светлячками - маленькие человечки, сотканные из звездного света, кружили вокруг него и звали своими голосами-колокольчиками за собой: "Полетели! Полетели! Смотри, у тебя теперь тоже за спиной есть кры-лья! Он ждет тебя!"
        И Антонио увидел, что стоит у сияющего столба, уходящего куда-то в беспре-дельную высь к вечным звездам, он огляделся и увидел вокруг себя беспросвет-ную тьму, в которой он пролежал без движения так долго; теперь ему было не-обычайно легко, он не чувствовал своего тела и знал, что стоит ему только захо-теть, и он взлетит к этим звездам. Он почувствовал, что в его ладонь легла ма-ленькая, совершенно невесомая ручка. "Полетели! Он ждет тебя!" - повторил голос-колокольчик, но Антонио остановился и спросил:
        - А как же она?
        - Она придет вскоре, и вы встретитесь вновь, - был ему ответ.
        Антонио почувствовал, что слезы текут по его щекам, и он промолвил:
        - Тогда я остаюсь. Я никогда ее не оставлю и буду с ней рядом до самого конца.
        Невесомая ручка, сотканная из звездного света, выскочила из его ладони, сияющий столб потух, но звезды остались - теперь он не был одинок, сквозь тьму падал в его глаза вечный свет звезд...
        Шумел дождь, иногда грохотал гром, и вода то капала быстро-быстро, то жур-чала маленьким ручейком. Антонио с недоумением смотрел на низкий камен-ный потолок, нависший в паре метров над ним - только что он видел звезды, а теперь вот этот покрытый грязью и копотью потолок. Он вдохнул воздух - к свежему запаху дождя примешался и другой: гнилостный, тошнотворный.
        Воздух осветился серебристым светом, а вслед за ним совсем близко загрохота-ло - долго и протяжно. Антонио резко повернул голову на этот звук. Взгляд его уперся в мокрую черную стену, в верхней части которой виднелось маленькое окошечко конической формы, там за этим окошечком видна была ничтожная часть затянутого черными клубящимися тучами неба.
        Тогда он позвал свою возлюбленную по имени, и на его голос тут же пришел ответ, но отнюдь не Луизы - надорванный баритон прогундосил:
        - А, очухался...
        Антонио повернул голову и увидел противоположную стену - в ней проделана была маленькая зарешеченная дверь, за ней виднелась часть узкого коридора, по стенам которого бегал мерцающий свет факелов. Антонио успел увидеть двух-метрового инквизитора, который тут же отошел от двери и затопал по ступень-кам.
        Вновь Антонио позвал, на этот раз погромче - почти что выкрикнул:
        - Луиза!
        От этого усилия у него заболело в боку, и проклинаемая им слабость окутала все тело, однако ему показалось, что сквозь шум дождя, едва слышимый, доле-тел до него какой-то ответ. Он прислушался, и вздрогнув, понял, что кто-то шепчет какие-то непонятные слова совсем с ним рядом, голос был какой-то страшный, безумный.
        Антонио попытался подняться, сжав в ладонях солому, слоем которой был по-крыт весь пол.
        Он не сдержал крика, когда чья-то большая рука подхватила и осторожно под-садила к стене.
        Теперь Антонио мог видеть всю камеру - она была невелика, от одной стены до другой два шага, а от двери до окна шага три. Но тусклого света, падавшего из маленького окошечка в двух метрах от пола, недостаточно было, чтобы осветить и эту маленькую клетушку. Кто-то сидел рядом с Антонио, но лица он не мог различить.
        И вновь Антонио пришлось вздрогнуть и вскрикнуть, когда из тьмы к его лицу протянулась рука и медленно провела снизу вверх - от руки исходила жуткая вонища, от которой Антонио чуть не сделалось дурно.
        Но вот сверкнула молния, и камера на мгновение наполнилась серебристым светом... Антонио вжался в стену - прямо напротив себя он увидел страшное, изувеченное лицо: глаз не было - вместо них зияли тьмой две пропасти, вместо носа уродливый ошметок; шрамы, шрамы - они покрывали все его лицо и тяну-лись под рванье, болтавшееся на иссушенном теле несчастного, шрамы эти бы-ли так глубоки, что кое-где виднелись под ними кости, но все же самыми ужас-ными в его лице были щеки, точнее, их отсутствие - они попросту были выдра-ны, и видны были гноящиеся челюсти с выбитыми зубами...
        Изуродованный замычал что-то невнятное и взмахнул в воздухе обрубком сво-ей правой руки, потом отпрянул к противоположной от Антонио стене и завыл, словно умирающий пес...
        Антонио уже проникся жалостью к этому несчастному, он хотел даже сказать ему какие-то слова, но не смог выдавить из себя ничего...
        А изувеченный вновь придвинулся к нему и попытался заговорить, он мычал и шипел, и видно было, что каждое слово давалось ему с мучениями, но все же он выдавил из себя:
        - Значит, они схватили тебя...
        Вслед за этим мученический стон поднялся откуда-то из глубин его груди и по-вис в воздухе... замолчал... На улице по-прежнему гудел дождь, и вода малень-ким ручейком стекала из окошечка вниз по стене и терялась в щели, рассекаю-щей пол. Антонио придвинулся к человеку, и поборов отвращение, вниматель-но разглядел в очередной вспышке молнии его изуродованное лицо - нет, он не узнал его, и тогда осторожно взяв его за левую руку, он спросил:
        - Кто ты?
        Человек застонал, грудь его вздыбилась колесом, и он выдохнул что-то нераз-борчивое. Антонио, видя, какие мучения приносят этому человеку попытки за-говорить нормально, отпрянул назад к стене, но тут же вновь приблизился к нему и спросил тихо:
        - Джан, это ты?
        Человек вновь завыл, провел своей рукой по лицу Антонио и едва заметно кивнул.
        Антонио, пошатываясь, встал, закачался и упал бы, если бы не ухватился рукой за какой-то выступ на стене. Потом он потрогал лицо, почувствовал покры-вающие его впадины - то были шрамы, оставшиеся после борьбы с Урбаном, провел рукой по лбу, потом дальше до затылка, обнаружил, что обрит налысо, но тут же забыл об этом, покачиваясь, словно пьяный, подошел к решетчатой двери и ухватился за нее...
        Прислушался: в душном, наполненном вонью воздухе разносились стоны и крики - одни близкие, а другие совсем далекие, глухие и оттого особенно жут-кие.
        Антонио принялся трясти решетку и заорал, не помня себя от ярости:
        - Вы сволочи! Всем бы вам за это глотки перегрыз! Что вы с Джаном сделали!... Луиза! Луиза! Ты слышишь меня?! Луиза! Ты жива?! Что они с тобой сделали?! Луиза!!!
        И вот он услышал ответ: казалось, мрачные стены содрогнулись от удивления - эти стены знали только стоны да крики изувеченных на допросах, да еще вопли и визги безумцев. Тут же голос, высокий и звонкий, голос, наполненный тос-кой, наполненный тревогой, наполненный любовью, наполненный неожидан-ной радостью, рассек словно луч света душный, смрадный запах подземелья, прокатился средь стен и достиг Антонио:
        - Антонио, это ты?! Где ты? Что с тобой? Что с тобой сделали эти мерзавцы?! Антонио, любимый, где ты?
        Смолкли разом все стоны, и заключенные, забыв о своей боли, прислушива-лись теперь к их разговору.
        - Я здесь! Я цел! Я выздоровел теперь, не волнуйся за меня! Но как ты?! Скажи мне скорее, они ведь не посмели прикоснуться к тебе?! - закричал Антонио, не обращая внимания на жгучую боль в боку.
        - Я здесь!... - начала было Луиза, но тут раздался топот множества ног, под низ-кими сводами зашумели глухие голоса, зазвенели ключи, и у камеры Антонио остановились несколько инквизиторов. Они распахнули дверь и вытащили Ан-тонио в коридор, там быстро заковали его по рукам и ногам в цепи, а один из инквизиторов проговорил сладким голосочком:
        - Что расшумелись-то? Видно, поговорить вам захотелось? Что ж, скоро вам представится такая возможность! Будете и говорить, и петь на все лады перед новым верховным инквизитором Италии пресвятым Боно!
        
        * * *
        
        Да, верно говорят - свято место пусто не бывает! Не успел еще Урбан отдать концы, как был уже назначен новый верховный инквизитор, папский любимчик по имени Боно. Ростом он был едва ли не карлик, но язык имел длинный и слыл самым большим льстецом во всей Италии. Льстил он, правда, перед од-ним лишь папой и с одной лишь целью - добиться положения верховного ин-квизитора. И снились ему по ночам богатые выкупы, которые рекой потекут в его карманы после этого назначения. Конечно же, он первым начал нашепты-вать Юлию о безумии Урбана и преуспел в этом деле! И сразу же после извест-ных читателю событий был назначен верховным инквизитором. Большую часть времени проводил он во дворце, в котором Урбан раньше появлялся изредка. Все допросы вел теперь отец Джилорамо (возвращенный из заключения после смерти Урбана), он же вел все дела о выкупах и передавал некоторую их часть утопающему в роскоши Боно (другая часть предназначалась для обогащения ор-дена и для Ватикана).
        Только лишь в первый день своего пребывания на "святом месте" присутство-вал Боно на допросе с пристрастием - допрашивали какую-то старуху, обвинен-ную в колдовстве. Тогда верховный инквизитор скривился, вскочил из-за стола, и не успев дойти до дверей, выплеснул содержимое своего желудка на пол, а надо сказать, брюхо у него росло с каждым днем и было уже круглее, нежели у беременной Луизы.
        Каждый день он устраивал в своем дворце пирушки и оргии, которые тянулись до самого утра - вот и всю последнюю ночь он пировал в окружении обнажен-ных девиц, и теперь лысая голова его трещала и гудела так, словно добрая сотня дятлов уселась на ней и долбила по черепу. Еще утром, как только он успел за-дремать, его растолкал папский посланник и зачитал следующее:
        - По приказу Юлия Второго дело о двух колдунах должно быть расследовано немедленно, при всех допросах глава ордена Боно обязан присутствовать лич-но. Колдуны должны признаться во всех своих злодеяниях: в убийстве целите-ля, известного под именем мастера Карло, в убийстве невинных крестьян из де-ревушки и в использовании порошка, натолченного из их костей, для превраще-ния в разных животных: зверей, птиц и гадов ползучих, также они должны при-знаться в сожжении самой деревушки, и наконец, в связи с дьяволом, от которо-го у ведьмы Луизы должен родиться ребенок - Антихрист. При допросах запре-щается наносить колдунам раны, вследствие которых они могут вызвать чувство жалости на предстоящем торжественном сожжении. По поводу сожжения: Юлий Второй повелевает к двадцатому февраля сего одна тысяча пятьсот сем-надцатого года вычистить площадь Искупления от грязи, также силами и сред-ствами ордена возвести деревянные огороженные возвышения для знати, а также королей Французского и Германского, которые прибудут к означенному сроку в Рим, в помощь высылается вам архитектор Микеле. Все расходы отно-сятся на
счет ордена...
        Боно грязно выругался, выпил полбутыли красного вина, не переставая выкри-кивать ругательства, при этом полное лицо его, опухшее от беспробудного пьянства и разврата, ничего не выражало...
        Теперь он сидел на том самом месте, на котором сидел некогда Урбан. Голова Боно едва виднелась из-за стола, мутными глазами он оглядывал зал допросов: окровавленные орудия пыток, покрытые коркой запекшейся крови стены и пол, низкий закопченный потолок, который едва виден был из-за витающей там дымки, палачи, похожие в свете факелов на свиней, стояли у стены и моргали своими маленькими глазками, тупо уставившись на Боно.
        Боно был крайне раздражен - все действовало ему на нервы, даже скрип пера отца Алькизе.
        Боно чесал свой лысый затылок, придумывая, как заставить колдунов при-знаться в убийстве крестьян и в связи с дьяволом без нанесения им тяжких ран. Но ничего кроме видений накрытых яствами и выпивкой столов, а также обна-женных красоток, не шло в его раскалывающуюся с похмелья голову.
        В залу вошел двухметровый инквизитор, и поклонившись, доложил:
        - Колдун, известный под именем Антонио, только что очнулся!
        Боно сморщился - от резкого голоса тюремщика голова заболела с новой силой. Он махнул рукой и крикнул:
        - Ведите!
        Джилорамо усмехнулся:
        - Вот это удача - значит, сразу двоих грешников припечем! Да, вовремя вы, - сказал он Боно почтительно. - Долго, долго мы этого дня ждали! Знаете, сколько он пролежал без памяти? Целый месяц! Ведьма-то давно в своей камере сидит, на нас бранится, но мы все ждали, когда и ее дружок очухается!
        Боно ничего этого не знал, да он вообще ничего кроме своих пирушек не знал, и теперь, морщась от головной боли, спрашивал:
        - Что ж так долго - целых две недели?
        - Раны у него были страшные - лучшие доктора еле-еле его отходили. Грешника поганого!... Вы разве не знаете - папа хотел устроить торжественный въезд в Рим, хотел, чтобы эти грешники сидели в золотых клетках, да лекари ему сказа-ли, что этот колдун умрет, ему нужен покой - так они говорили. Папа ждал - ждал, прождал неделю, а потом бросил он эту затею - надоело ему жить в шат-ре, да и войско уже стало роптать...
        - Ладно, ладно, помолчи, - Боно обхватил свою лысую голову и промычал: - Ты лучше чем нудить, подскажи, что мне с ними делать - папа требует вытянуть из них целую кучу разных признаний, и одновременно чтобы они остались це-ленькими. Что делать?... Что делать...
        - О, это просто, - отвечал Джилорамо. - Велите привести тех крестьян, велите их пытать на глазах колдунов, и они во всем сознаются. Все они заодно, все в сговоре, все грешники...
        - О господи, какие еще крестьяне, какие еще грешники? - сморщился Боно.
        - Крестьянин, его жена и их дочь, которых схватили во время известного сра-жения у холма...
        - Какое еще известное сражение?... Черт! - Боно схватил графин с водой и зал-пом опустошил его наполовину, помолчал, потом вздохнул и сказал: - Ладно, ведите этих своих крестьян и проводите допрос сами. Я бы с удовольствием по-кинул вас, да вот папский указ...
        Из коридора раздались шаги, звон волочащихся по полу цепей, тяжелая дверь распахнулась, и в зал допросов ввели Антонио. Лицо его рассекали шрамы, ос-тавшиеся от когтей волка-Урбана, шел он покачиваясь, иногда вздрагивал от жгучей боли в боку, был он бледен, глаза ввалились, тело исхудало, белая гряз-ная рубашка свободно болталась на нем, голова была подстрижена налысо...
        Вслед за ним в зал ввели бледную Луизу, глаза ее расширились, когда она уви-дела орудия пыток... И ее прекрасные локоны цвета вечернего океана состригли палачи...
        Да, многое бы отдал Урбан, чтобы присутствовать в эту минуту в зале.
        Джилорамо тем временем крикнул тюремщикам:
        - Привести молодую крестьянку!
        - Позвольте узнать, кого вам угодно - мать или ее дочку?
        - Дочь!
        Два инквизитора поспешили исполнить его волю, остальные (их было шестеро) сгрудились вокруг Антонио и Луизы.
        - Ну что ж, приступим! - голос Джилорамо прокатился и умер под низкими сво-дами. - Усадите их!
        Поднесли два грубо сколоченных дубовых стула, толкнули на них Антонио и Луизу, быстро приковали их цепями, так что они не могли пошевелить ни ру-кой, ни ногой.
        Антонио повернул голову и встретил пламенный взор Луизы - очи ее горели так же, как и раньше:
        - Луиза, Луиза... - прошептал Антонио. Потом вдруг встало перед его глазами изувеченное до неузнаваемости лицо Джана, и поразила его мысль, что и с Луи-зой могут сделать нечто подобное... От этого сделалось ему дурно, глаза помут-нели - мысль была столь ужасна, что он задрожал весь и задергался на грани помешательства, потом он встретил сияющие любовью глаза Луизы, успокоился и заговорил быстро:
        - Я видел Джана - он со мной в одной камере! Что сделали с ним эти мерзав-цы!... Ну а ты как? Ты мне еще ничего не рассказала.
        - Они посадили меня в одну камеру с Викторией. Помнишь молодую цыганку?
        Антонио кивнул.
        - Так вот: она тоже беременна и со дня на день ждет рождения ребеночка. Вот только боюсь я за нее - бледная она вся, бескровная. Крови у нее, у беременной, много взяли для... - она осеклась, но тут же продолжила: - Она очень хорошая - Виктория, вот только что с ней будет дальше?... Как подумаю, сердце сжимает-ся...
        - Ну а ты-то как?
        - Я тоже жду родов со дня на день...
        - Ведь эти мерзавцы не посмели к тебе притронуться?
        - Нет, нет, что ты...
        - Ну все, пошушукались и хватит! - прикрикнул на них Джилорамо и начал тор-жественным голосом:
        - Итак, вы обвиняетесь во многом: в связи со дьяволом, в убийстве крестьян с целью приготовления из их костей порошка, смазавшись которым, вы превра-щались в разных зверей и птиц.
        Луиза, забыв, что она прикована к стулу, хотела вскочить, она сжала кулаки и закричала:
        - Лжецы! Вы гнусные лжецы, твари! Вы убили и мою матушку, и бабушку, и мастера Карло, и смерть крестьян на вашей совести!... А, понимаю - вы хотите свалить свою вину на наши плечи... Какие же вы мерзавцы! Но ничего у вас не выйдет, все равно расплата рано или поздно придет к вам...
        Джилорамо, не слушая ее, продолжал:
        - Также вы обвиняетесь в убийстве инквизиторов...
        - Да, вот это было! И сейчас бы вам здесь всем глотки перегрызла!..
        - ... и наконец, обвиняетесь вы в покушении на жизнь папы римского.
        - А, это тот, с визгливым голосом! Помню... да нужен нам этот трусливый хряк!
        - Замолчи, грешница! - выйдя из себя, завопил Джилорамо и вскочил из-за сто-ла. - Как смеешь ты говорить так о посланце бога на земле!?
        - Если та свинья - посланец бога, то каков же ваш бог?
        - Молчать! - завопил Джилорамо, и схватив со стола кувшин с водой, запустил его в Луизу, но промахнулся и попал в одного из стражников.
        Вновь из коридора раздались шаги, звон волочащихся по полу цепей, и в зал ввели девушку лет пятнадцати. Была она бледна и грязна, а когда увидела ору-дия пыток, глаза ее расширились, она задрожала, заплакала и закричала:
        - Мамочка! Мамочка, где ты?!
        Луиза резко развернулась к ней:
        - Савилия... ты здесь... господи... мерзавцы, отпустите же ее! Отпустите ее не-медленно, вы, вы... - она задыхалась от гнева.
        Джилорамо усмехнулся, и повернувшись к Боно, шепнул:
        - Вот видите, как она вся передернулась? Ну, теперь она во всем сознается, - и добавил самодовольно: - Учитесь, пока жив старик Джилорамо!
        Он крикнул палачам:
        - Примените к ней смертную пытку деревянной пилой!
        При этих словах один из тюремщиков содрогнулся и потупил взор, словно стыдно ему сделалось от присутствия при совершающейся мерзости.
        Палачи подошли к девушке и резко сорвали с ее худенького тельца все рванье. Луиза при этом так забилась, что стул перевернулся и она упала на пол, вопя при этом:
        - Мерзавцы! Не смейте... не смейте, - она не могла больше говорить, дыхание у нее спирало.
        Джилорамо шепнул отцу Алькизе:
        - Сейчас приготовься записывать ее показания, - и крикнул палачам: - Начинай-те!
        Луизу подняли с пола, стулья развернули так, чтобы они могли видеть все, что происходит у залитой кровью стены.
        А палачи, похожие на свиней, быстро подвесили Сивилию за руки, а также приковали ноги цепью к полу так, что ее тело натянулось, как тетива лука.
        Судороги сводили тело Луизы, она была бледна словно смерть, глаза ее то вспыхивали, то гасли, а с губ слетало какое-то невнятное бормотание - кажется, она была на грани помешательства.
        Палачи тем временем достали пилу, всю черную от запекшейся на ней крови. Это была не обычная железная пила: вся она была выстругана из крепкого дуба, зубья же ее намеренно были затуплены.
        Палачи взяли пилу за ручки, приложили ее тупые зубья к груди девушки и пове-ли... та вскрикнула от боли...
        Джилорамо навис над Луизой:
        - Придется, видно, распилить ее пополам! Эта пытка длится долго, очень долго - тупые зубья медленно перетирают...
        - Прекратите! - завопила Луиза, а потом скороговоркой зачастила: - Да, да, я во всем виновата! Записывайте: я убивала детей... - в это время палачи вновь по-вели пилой, девушка пронзительно завопила, брызнула кровь; Луиза хотела рвануться к ней на помощь, стул вновь перевернулся, вновь она растянулась на полу и зарыдала от своего бессилия.
        - Мы во всем вам признаемся! - закричал Антонио. - Только прекратите пытку!
        Довольный Джилорамо повернулся к Боно:
        - Видите, как с этими грешниками надо?... Довольно! - крикнул он палачам. Те сняли обессилевшую девушку и передали ее в руки тюремщиков.
        Потом Джилорамо начал задавать вопросы, на которые отвечал Антонио (Луи-за пережила такую сильную душевную муку, что находилась теперь на грани за-бытья).
        На все вопросы Антонио отвечал утвердительно - отец Алькизе только и успе-вал обмакивать перо в чернильницу.
        Когда все признания были записаны, Джилорамо сказал:
        - Теперь последнее - вы должны принять христианскую веру и покаяться перед богом! Это покажет окончательную победу Христа над Сатаною!
        Луиза при этих словах словно ожила, вскипела:
        - Никогда не бывать этому! Ваш бог - безумец, раз ставит своими наместниками таких гадов, как ты!
        - Молчи, богохульница! - заорал Джилорамо.
        - Вот что я скажу, - подал голос Антонио. - Я крещен, и я верую в спасителя на-шего Иисуса, верую в того доброго, мудрого бога, о котором рассказывал мне мастер Карло, верую в его силу святую! Верую в любовь и свободу - ведь он нам всем завещал жить в любви друг к другу, завещал жить свободными и лю-бить. Но вы извратили все! Вы, знатные и богатые, вы, терзающие невинных - вы и есть слуги дьявола!
        - Заткнись! - завопил Джилорамо.
        - А что - правды боишься?! Нет, я не буду больше молчать! Луиза, помнишь, я рассказывал тебе про спасителя - о его заветах...
        - Да, помню...
        - И о дьяволе, и о преисподней я тебе рассказывал - так оглянись, разве это не преисподняя - эти орудия пыток, эта злоба, эта пустота... Как все это грязно... власть - да, я понимаю, во имя власти и обогащения вы извратили истинную веру, ищете врагов, да тех, что послабее, внушаете в сердца страх перед богом - не любовь, а страх, ужас! Кто-то и возненавидит его, но все равно будет трепе-тать и молиться, не видя света правды, не видя истины! Вы - посланники дья-вола на земле! Как это дьявольски, как это людски и мерзостно - использовать веру для своих целей! Но я люблю Христа, вам не удалось искоренить мою лю-бовь к сыну божию, я люблю его так же, как любил, когда был ребенком! А вы... вы не верите в моего бога, ваш бог - это бог боли, бог денег, бог плоти - Сатана!
        - Богохульник! Богохульник! - вопил пораженный такой дерзостью Джилорамо.
        - Да впрочем, вы ни во что и не верите толком, - продолжал спокойно Анто-нио. - Так, блуждаете во тьме, дышите вонью и не видите истины... Я верю в бога, верю в спасителя нашего Христа, а вы... Да как вы смеете прикрываться его именем!? Как смеете вы совершать свои злодеяния, прикрываясь его име-нем!? Гореть вам в аду!
        - Гореть тебе на костре в это воскресенье, - произнес Боно. - Увести их. Не важно, примут они веру в бога или нет, главное - отрежьте им перед сожжени-ем языки, а то они слишком разговорчивые! Как бы на площади чего не накри-чали. А сейчас уведите их скорее, а то моя бедная голова не выдержит и лопнет от их ереси!
        - Но позвольте, вы же еще не зачитали приговор, - зашептал ему на ухо Джило-рамо.
        - Что - разве приговор уже написан?
        Джилорамо протянул Боно свиток.
        Верховный инквизитор нахмурился:
        - Вы что же, меня за дурака принимаете? Зачем меня звали сюда? Я вас спраши-ваю! Зачем нужен был этот допрос, зачем нужны были эти признания, если все уже решено на бумаге?!
        Джилорамо смутился:
        - Но таков заведенный порядок.
        Боно повертел свиток в руках и протянул его наконец отцу Алькизе:
        - На, зачитай - у меня что-то глаза слипаются (на самом деле он не умел читать иначе как по слогам).
        Алькизе отложил свое перо, принял из пухленьких красных ручек Боно свиток и принялся читать своим ровным, ничего не выражающим голосом, он прочел длинный список преступлений Антонио и Луизы, а в конце зачитал следующее:
        - ... За указанные выше преступления колдун по имени Антонио и ведьма по имени Луиза приговариваются к сожжению на площади Искупления двадцатого февраля сего года, а также смерть огненную должен принять и Антихрист - ре-бенок ведьмы Луизы.
        Воцарилось молчание, но вот на улице где-то совсем рядом от тюрьмы ударила в землю молния, в маленьком грязном окошечке под потолком засияла серебри-стая вспышка, гром прорезал толстые стены и гулко прокатился по залу допро-сов. Кое-кто из тюремщиков вздрогнул, вздрогнул и Джилорамо - он вдруг по-чувствовал, что не смеет взглянуть теперь в глаза Луизе, он знал, что она смот-рит на него. Антонио шипел что-то, а Луиза молчала, и это молчание было тя-желее всяких слов. Джилорамо понял, что боится взглянуть в ее глаза. Никогда раньше не было с ним такого, и он, прошипев сквозь зубы свое любимое слово: "Грешница!", велел стражникам увести приговоренных.
        Он слышал, как за его спиной отковывали от стула Луизу, и вдруг мурашки по-бежали по его телу - ясно перед ним предстала вдруг картина, как Луиза раски-дывает стражников, кидается на него и перегрызает ему глотку...
        Но он боялся повернуться и встретиться глазами с Луизой - молчание ее после прочтения приговора пугало его больше всего.
        Наконец он услышал голос Боно:
        - И долго ты так стоять будешь?
        Джилорамо обернулся и обнаружил, что заключенных уже увели, тогда он об-легченно вздохнул и пробормотал:
        - Ух грешники, богохульники! Все вы такие - волки! Все так и норовят в глотку вцепиться...
        
        * * *
        
        На улице начало темнеть, отчего в камере сразу же воцарилась темень, только из коридора долетали колышащиеся отблески пламени. Виктория сидела в углу на куче соломы и осторожно поглаживала свой круглый живот.
        Из коридора раздались шаги, зазвенели ключи в замке, в камеру втолкнули ко-го-то, дверь закрыли, и торопливые шаги стали удаляться...
        Виктория вглядывалась в стоящий напротив нее недвижимый контур.
        - Луиза, это ты?
        Молчание, только дождь шумит на улице. Виктория кое-как поднялась, подо-шла и увидела прямо перед собой лицо Луизы - оно было страшно: все черты заострились, глаза впали, и кажется, появились морщины, хотя возможно, то была игра глубоких теней.
        Виктория осторожно взяла ее за плечи и вгляделась в ее глаза - та не видела цы-ганку, мысли ее блуждали где-то далеко-далеко...
        - Луиза, что они сделали с тобой? - осторожно спросила Виктория. Вновь мол-чание, Луиза даже не шелохнулась. Тогда Виктория осторожно усадила ее у сте-ны и сама села рядом, обняла свою подругу, провела своей бескровной слабой рукой по ее обритой голове... Молчание...
        Виктория почувствовала, что засыпает, и вдруг услышала какой-то жалобный, детский плач, почувстовала, что подол ее грязного платья мокр... Это Луиза плакала... Виктория нежно, как мать целует свою дочку, поцеловала Луизу и ус-лышала ее тихий, неожиданно бесцветный и пустой какой-то голос:
        - Они сожгут моего ребеночка. Мою малютку бросят в пламя... Почему же люди так жестоки, зачем вся эта боль?... Я не могу... не могу больше, сил моих нет... зачем все?...
        Виктория заплакала вместе со своей подругой.
        А Луиза все говорила надорванным, срывающимся голосом:
        - Они хотели, чтобы я поверила в бога... Но верят ли они сами в него? А я... я не знаю, не задумывалась никогда, не знаю, что значит это слово "верить" - верить в его существование, что ли?... Да, тогда я верю, что есть некая сила, стоящая над всем этим миром, это что-то такое всеобъемлющее и вечное, как... любовь. Я верю в это вечное, стоящее над людским миром, но что значит молиться - нет, не пойму я этого... Вот знаешь, Виктория, мы за эти месяцы жизни с Анто-нио ни разу не помолились, но были намного, намного счастливее тех свиней в зале... Мы, знаешь... мы любили весь мир, но больше всего небо... Да мы люби-ли все! Знаешь, какое это упоительное чувство - любить все!? Мы чувствовали каждый день и каждую ночь... каждый порыв ветра мы чувствовали... неужели это грешно? Неужели правы те, кто сидят в этих душных залах, те, кто терзает и жжет невинных? Неужели богу, как они его называют - Христу, такие дела... та-кая мерзость милее, чем моя с Антонио любовь?... Но ребеночек-то мой не ро-дившийся еще - ему-то за что муки терпеть, невинному? Его-то за что? Лучше бы он и не родился до сожжения, хотя
какая разница - вылезет он из меня аль нет, какая разница? Он уже есть во мне, он уже живет, и душа в нем есть... я знаю, что есть - а значит, что так, что этак - все одно ему маленькому, беззащит-ному, страдать...
        К двери подошел тюремщик и гаркнул:
        - Вы что там расшипелись?!
        Луиза замолчала, но слезы по-прежнему катились по ее щекам...
        
        * * *
        
        Роды начались вскоре после полуночи. Луиза застонала и медленно осела вниз по стене.
        На улице ночь заревела оглушительными порывами ветра, вспыхнула раската-ми молний, загудела дождевыми потоками. Виктория вскочила, подбежала к решетчатой двери, затрясла ее, закричала в коридор:
        - На помощь! Ей нужна помощь! Скорее!
        С той стороны двери подошел двухметровый тюремщик и погрозил Виктории кулаком:
        - Ты что орешь? Или хочешь, чтоб я из тебя всю дурь вышиб?
        - Делайте со мной что хотите, только помогите Луизе - ее нужно перенести в другое место, у нее ребеночек сейчас родится!
        Тюремщик отшатнулся, перекрестившись, выкрикнул:
        - Антихрист! - и побежал по коридору, приговаривая: - Пусть сдохнет, все одно гореть ему на костре на этой неделе!
        Виктория поспешно вернулась к стонущей Луизе и села рядом с ней на колени. В камере стояла тьма кромешная, и даже приблизившись, не видела Виктория Луизиного лица.
        А Антонио сидел в своей камере, прислонившись спиной к стене и опустив голову на колени, напротив него во тьме стонал, а иногда слабо вскрикивал в бреду несчастный Джан.
        Антонио не спал, несмотря на слабость и усталость он не мог заснуть, до ушей его долетали крики, близкие и отдаленные, он слышал, как плачет навзрыд в соседней камере мать-крестьянка, как утешает ее муж... Вдруг затхлый воздух прорезал резкий, полный боли крик, Антонио сразу же узнал - это Луиза!
        Он был уже у двери, бешено затряс ее, и надрываясь, заорал:
        - Луиза, что с тобой!? Луиза!
        Какая-то старуха в одной из соседних камер безумно захохотала и зашипела сквозь выбитые зубы:
        - Рожает ведьма! Все тут ведьмы и колдуны, все грешники - как сказал святой отец Джилорамо, так оно и есть! Антихрист - сын Сатаны у нее рождается! Все на костре гореть будете... - старуха зашлась хриплым кашлем.
        Антонио, не слыша ее, по-прежнему изо всех сил тряс решетку и орал:
        - Помогите же ей! Вы, убийцы!
        Крики его оставались без ответа - перепуганный тюремщик в это время сидел в своей каморке и пил дешевое вино.
        Луиза закричала страшно, надрывисто, потом замолчала, переводя дыхание, а по узким коридорам полетел пронзительный тонкий детский визг:
        - А-аа-аа-а! А-а-ааа!
        Антонио перестал трясти дверь, замолчал, по щекам его потекли слезы, и текли они, словно золотистые светлячки, в каждом из которых трепетал свет чадящих в коридоре факелов, слезы стекали в глубокие шрамы, покрывавшие его лицо и бежали по ним, словно дождевые воды по руслам высохших рек.
        
        * * *
        
        Ребеночек все голосил и голосил, не умолкая...
        Луиза ослабела после родов, вся она была перепачкана в крови, не чувствовала она ни рук ни ног. Виктория сидела с ней рядом, баюкала на руках младенца, тоже всего окровавленного.
        Луиза застонала и слабым голосом попросила у Виктории младенца, та осто-рожно передала.
        - Мальчик, - произнесла шепотом Луиза. - Мы уже с Антонио договорились - если родится мальчик, назовем его Карло, в честь мастера Карло... Ну, малют-ка...
        И в этой темноте, в этой камере, наполненной затхлым воздухом и сладковато-тошнотворным запахом крови, мальчик вдруг успокоился, как только коснулись его нежные материнские руки - так только мать может успокаивать своего ма-лыша. Во тьме она поднесла его головку к своей груди, и он прильнул к ней без-зубым ротиком... вскоре он уже совсем успокоился и заснул, обняв своими пух-ленькими ручонками шею своей матушки...
        А Луиза, забыв обо всем, улыбалась бледными губами во тьме...
        Антонио все еще стоял у двери своей камеры, не смея шелохнуться, вслушива-ясь в каждый звук, потом отошел к двери, без сил рухнул на вонючую жесткую солому и забылся глубоким сном без сновидений...
        А ближе к утру зашевелился ребенок в утробе Виктории, она застонала:
        - Неужели теперь и моя очередь? Ох нет, упаси боже... Я не выдержу этого, я же совсем бескровная теперь...
        Потом она застонала глубоко и протяжно, упала, выгнулась вся в темноте, чем заставила встрепенуться Луизу.
        Луиза быстренько сложила солому в одну кучу и осторожно положила не нее сладко дремлющего малыша, и сама едва живая от пережитого, пришла на по-мощь Виктории. Вновь низкие своды и затхлые коридорчики огласились прон-зительными криками роженицы.
        
        * * *
        
        На мокрой и пустынной в ночную пору площади Искупления в нескольких ша-гах от железных ворот остановилась цыганская кибитка.
        Распахнулась дверца, и на каменную мостовую, подняв брызги из грязной лу-жи, выпрыгнул Ян, он тут же бросился к воротам, и не слушая предостерегаю-щие крики Кипариса, со всей силы забарабанил по ним:
        - Впустите! Впустите! Я слышу, как она кричит! - и действительно, из-за стен доносился едва слышимый крик Виктории - Ян узнал его сразу. В нетерпении он подпрыгнул, пытаясь ухватиться за верхнюю кромку ворот и перебраться на противоположную сторону, когда в них открылось маленькое окошечко, в кото-ром мелькнуло удивленное лицо стражника - в первый раз встречался он с та-кой наглостью, ибо даже самые отпетые пьяницы и дебоширы обходили сторо-ной это место. И вот теперь протирая заспанные глаза, он с удивлением погля-дывал на Яна, а тот кричал:
        - Впустите! Слышите - у нее роды! Я должен присутствовать там, впустите ме-ня немедля!... Где тюремщик Бокаччо? Мы принесли ему двадцать золотых! Выпустите мою Викторию немедля!
        Стражник уставился, тупо моргая, на Яна, но вот за его спиной раздались шаги, и громкий гневный голос спросил:
        - Кто там разорался? Что ему надо?... Хочет, чтоб впустили - так сейчас впус-тим, да только обратно не выпустим, ха-ха-ха...
        Раздались какие-то команды, топот бегущих ног, а стражник, сообразив нако-нец, в чем дело, шепнул быстро:
        - Проваливай, болван! Сейчас не время - приходи утром!
        Ян изо всех сил обрушил кулак на железные створки, расшиб его в кровь, но не почувствовал боли и закричал:
        - Впустите меня, негодяи! Я требую!
        Заскрипел поднимаемый запор, за маленьким окошком мелькнуло какое-то но-вое лицо и уставилось на промокшего до нитки Яна, блеснула молния... В это время Яна подхватили сзади сильные руки и потащили к телеге - то был Кипа-рис. Когда Ян попытался вырваться, он зашипел ему на ухо:
        - Ты что же, хочешь, чтобы нас всех схватили? Совсем сдурел?! Быстро назад!
        Ян засопел от обиды, но послушался, и не проронив больше ни слова, юркнул в кибитку. Просвистел в темноте хлыст, ударил по спинам черных лошадок, зацо-кали по мостовой их копыта, заскрипели колеса.
        В это время ворота с тяжелым скрежетом по стертым камням раскрылись, и на площадь выбежали несколько воинов-стражников во главе со своим начальни-ком. Он огляделся и выругался, потом крикнул:
        - Седлайте коней! Готовьте погоню... Быстр-р-ро!
        Но стражник, стоявший у ворот, сообразил, что на этом деле можно заработать пару золотых, и подбежав к своему начальнику, сказал ему:
        - Они не стоят того, это просто пьянь ободранная. Не стоят они того, чтобы вам из-за них тревожиться!
        - Что ж ты врешь!? Я видел цыгана, он был мокрым, но не пьяным!
        - Смею заверить, что вы ошиблись...
        - А, черт с тобой, надоело уже тут мокнуть! - выкрикнул командир и поднес к губам на две трети опустошенную бутыль с вином, которую он, оказывается, все это время сжимал в руках - в ту ночь справлялся день рождения одного из стражников.
        Погони так и не последовало...
        
        * * *
        
        Тихо мурлыкал на нежных руках своей матушки Луизы младенец. Он перебирал пухленькими пальчиками, иногда сморщивал кругленький носик от неприятного запаха, но он не плакал, он прижался к мягкой, теплой и нежной груди матери и чувствовал всей своей невинной младенческой душой любовь, исходящую от этого огромного для него существа.
        Вот он задрал свою головку и подслеповато щурясь взглянул в ее лицо, протя-нул толстенькую, мякенькую, как у плюшевой игрушки, руку и провел по ее ще-кам, обнаружил, что они мокрые, и навострив ушки, услышал слабые всхлипы-вания, потом почувствовал, как бесконечно большая и нежная рука провела по его голове, на которой пробивались уже первые пряди золотых волос... Малыш замер, не зная, что ему дальше делать - плакать или смеяться, решил не плакать - так ему хорошо было в этих нежных материнских руках. Он улыбнулся своим маленьким ротиком, обнажил беззубые десна и вдруг всплакнул, почувствовав голод. Луиза поднесла его к груди...
        Слезы по-прежнему катились по ее щекам, капали на окровавленную солому и терялись где-то меж истлевших стебельков...
        Она переводила взгляд с позолоченной головки своего малыша на лежащую без чувств, бледную словно чистый лист бумаги Викторию, особенно бледность лица ее подчеркивали пряди черных волос, в которых, впрочем, после пережи-той ночи появилась проседь. В руках молодая крестьянка сжимала маленькое окровавленное тельце - мертвую девочку. Она появилась на свет уже мертвой - видно, умерла в материнской утробе еще до родов от бескровия.
        Еще на рассвете Виктория попросила Луизу поднести ее малютку, цыганка не понимала - не хотела понимать, что девочка ее мертва, она качала ее, баюкала, потом поняла вдруг все, закричала нечеловеческим голосом и лишилась чувств, прижав мертвую малышку к своей груди... С тех пор Виктория лежала без дви-жения, и ни единого звука не слетало с ее мертвенно-бледных посиневших губ. Луиза взяла ее за руку и едва уловила слабое колыхание - редкий, но ровный пульс... Теперь в утреннем свете, падающем мутным лучом из окошечка под по-толком, видна была вся эта жуткая картина... На улице светило солнышко, после дождя воздух был свеж, и в воздухе этом далеко разносились удары топоров и скрежет пил - то возводили деревянные трибуны для знатных гостей, которые ожидались к предстоящему сожжению...
        В коридоре раздались шаги, и напротив камеры остановился двухметровый тю-ремщик, с испугом вглядывался он в Луизу и младенца, потом прошипел злоб-но:
        - Ишь, родила ведьма Антихриста - ну ничего, все равно сожжем... Эй, вторая, как тебя... Виктория, что ль? Ну, вставай, пошли.
        - Куда вы ее? - встрепенулась Луиза.
        - Не твоего ума дело! - рявкнул тюремщик, но потом, усмехнувшись, добавил: - Впрочем, знай - за двадцать золотых ее выпустят на свободу! А вот тебе не на что рассчитывать, за тебя хоть тысячу золотых заплатят - все равно не выпущу, ведьма! Ну что, долго мне еще ждать?!
        Луиза прикрыла на мгновенье глаза, потом отложила малыша и принялась тря-сти Викторию - та слабо застонала. Луиза бросилась к мокрой стене под око-шечком, там на полу в выемке нашла дождевую воду, зачерпнула в ладони и плеснула в лицо Виктории. Та вздрогнула, разлепила мутные глаза, Луиза заго-ворила ей звонким голосом:
        - Очнись, Виктория, дорогая моя подруга! За тобой пришли - тебя выпустят на свободу, там за стенами тебя ждут Ян, Кипарис и Розалия!
        Виктория очнулась:
        - Моя девочка, - проговорила она, целуя в губы свою мертвую малютку. - Нику-да я теперь не пойду, ничего мне не надо, - закончила она безжизненным голо-сом.
        Тюремщик выругался:
        - Долго мне еще ждать, черт подери?! Я рискую из-за вас - вчера уже были не-приятности с этими цыганами, не хватало еще, чтоб сегодня их заприметил наш начальник! Ну пошевеливайся, стерва, или останешься здесь гнить до скончания веков!
        Пока он это говорил, Луиза шептала Виктории на ухо:
        - Тебе есть зачем жить, Виктория - за этими стенами лежит огромный мир, по которому вьются тысячи дорог, по ним будет катиться твоя кибитка. И у тебя будет много детей, а потом и внуков, а пока возьми моего малыша, прошу тебя, возьми, спаси его от пламени, а мне оставь свою мертвую девочку.
        Теперь и Виктория оживилась, словно туманное покрывало с поверхности озе-ра, сдуло мертвенную пелену безразличия с ее глаз.
        - Да, я сделаю, что ты говоришь, только помоги мне встать! - произнесла она хриплым голосом.
        Луиза подхватила ее и помогла подняться, Виктория застонала, глаза ее вновь помутнели, но Луиза уже взяла у нее из рук мертвую малышку и протянула сво-его ребеночка. На воспаленных глазах ее выступили слезы, она нежно поцело-вала мальчика в лобик, провела невесомой рукой по его пухленькому личику и шепнула:
        - Прощай.
        Тюремщик уже стоял в дверях и потирал гудящую от выпитого накануне вина голову, потом зло прошипел себе что-то под нос, подошел, оттолкнул Луизу, и схватив за шиворот Викторию, поволок ее к двери, младенец на ее руках разра-зился плачем.
        Луиза подбежала к двери и крикнула Виктории вслед:
        - Имя ему - Карло! Когда придет время, расскажи ему все!
        Антонио услышал этот крик, он бросился к решетчатой двери своей камеры и увидел, как тюремщик проводил бледную Викторию, видел он и младенца, ре-вущего на все лады на ее руках, он знал, что это его сын, и улыбнувшись, крик-нул ему вслед:
        - Прощай!
        А Луиза постояла некоторое время у решетки, потом бросилась к стене, где под потолком сияло светом дня маленькое окошечко. Осмотрела стену, обнаружила небольшой выступ, и опираясь на него одной ногой, сжав зубы от боли, прон-зившей ее тело, подпрыгнула вверх, ухватилась руками за две решетки, вделан-ные в окошко, со стоном подтянулась и увидела пустынный внутренний дворик тюрьмы. Неподалеку стояло высохшее тоненькое дерево, под которым один из стражников выплескивал изо рта содержимое своего желудка после прошедшей пьянки, еще несколько инквизиторов стояли в отдалении и о чем-то живо спо-рили.
        Вот в поле ее зрения появился тюремщик, он волочил за собой согнувшуюся в три погибели Викторию, пронзительно кричал маленький Карло.
        - Заткнись же ты! - заорал тюремщик и замахнулся, чтобы ударить малыша, но Виктория увернулась.
        Потом они подошли к воротам. Стражник, который там стоял, протянул руку и получил от тюремщика пару золотых.
        Затем протяжно, режуще заскрипели раскрываемые створки, вот уже и площадь Искупления видна за ними, три черных столба, а дальше за ними стояли город-ские дома, тянулись кривые улочки, одна из которых вела к воротам, за которы-ми начинался древний тракт... Сердце Луизы сжалось от тоски.
        Тут она увидела Яна, который шагнул из того, свободного мира навстречу Вик-тории, вскрикнул радостно, подхватил ее, падающую из рук тюремщика, на по-мощь ему пришел Кипарис, а ребеночка приняла из безжизненно сникших рук Виктории Розалия. Потом все вместе пошли они к стоящей неподалеку от ворот кибитке.
        Слезы душили Луизу, но она собрала силы и крикнула в последний раз:
        - Прощай!
        Затем задрожала вся, закрыла глаза, опустила голову, и разжав руки, рухнула на солому. Там лежала она без движения, словно мертвая...
        
        
        Г Л А В А 1 4
        "ПЛАМЯ И РАДУГА"
        
        В субботу, накануне сожжения, в одном из больших залов Ватиканского дворца проходил пир, данный Юлием в честь знатных гостей - королей французского и германского. Они сидели за столом по обе стороны от тучного папы и пили за его здоровье. По одну сторону стола сидела роскошно одетая свита французско-го короля, напротив них - значительно более бедно одетые подданные правите-ля Германии. Лилось вино - некоторые гости опьянели уже до такой степени, что валились под стол, некоторые уткнулись носами в тарелки и густо храпели.
        - Что же, расскажите о том сражении на холме, - спрашивал на латыни француз-ский король у Юлия.
        Юлий держал в этот миг чашу с вином, и когда он вспомнил о событиях той ночи, руки его дернулись, чаша покатилась по столу, содержимое ее вытекло на скатерть, а часть на его белую мантию. Король французский быстренько достал накрахмаленный платочек и услужливо стал вытирать папскую мантию.
        А Юлий тем временем говорил:
        - Эти ведьма и колдун давно чинили зло нашим подданным. Они выбрали для своих набегов маленькую деревушку и уносили оттуда каждую ночь по младенцу. Этих младенцев они съедали живьем, а из их костей толкли вол-шебный порошок, с помощью которого могли летать по воздуху. Жители де-ревушки обратились с жалобой к инквизиторам, и ныне покойный пресвя-той Урбан с небольшим отрядом братьев выехал к ним навстречу. Бой был страшен, и с помощью Дьявола колдуну и ведьме удалось одолеть братьев. Был смертельно ранен Урбан - прекрасный был человек, весь отдавался служению церкви, стольких людей поставил на путь истинный. А колдун с ведьмой, воспользовавшись дьявольской силой, увели крестьян в свое жи-лище - холодную и мрачную пещеру в недрах скалы, там приковали их к сте-нам и терзали день и ночь. Мы приложили все силы, чтобы найти их, и со-брав армию, выступили в поход. Завидев меня и почувствовав силу божест-венную, что была со мной, злодеи бросились бежать, но я настиг их и пле-нил.
        Два короля захлопали в ладоши, говоря комплименты Юлию, а видя, что хло-пают короли, захлопали и их свиты.
        Король германский тем временем спрашивал:
        - А что же крестьяне?
        - К сожалению, все они были мертвы...
        Играла музыка, вино лилось в глотки, кто-то дико хохотал... Но вот король французский заметил два полотна, которые стояли за папской спиной и были прикрыты белыми материями, он спросил о них у папы, и тот, ухмыльнувшись, ответил:
        - А это - небольшой подарок для моих гостей. Я приготовил его, зная, какие вы ценители прекрасного.
        Он кивнул, и двое слуг подбежали и скинули материи... Короли ахнули, кое-кто из их свит вскочили, забыв о приличиях, и подбежали к полотнам.
        - Отойдите немедля все! - рявкнул король германский и сам подошел к полотну. Король французский был уже у полотен, и не в силах оторваться, любовался ими.
        - Вы дарите их нам!? - проговорил он изумленно, не поворачиваясь к папе. - Тогда я беру себе это, - он указал на полотно, где прекрасная Луиза сидела с распущенными золотыми волосами - картина, написанная Антонио в один жаркий летний день.
        - Нет, я возьму эту картину! - возразил германский король.
        - Кто больше денег даст, тот и возьмет, - улыбнулся Юлий.
        - Я даю десять тысяч серебром за обе картины! - поспешно выкрикнул король французский.
        - Пятнадцать тысяч серебром, - возразил правитель Германии.
        Папские руки вновь задрожали.
        - Двадцать тысяч! - выкрикнул первый человек Франции.
        - Двадцать пять! - смахнув рукой выступивший на лбу пот, возразил ему герма-нец. - Это целое состояние, я мог бы построить на него новый дворец и даю его за эти две картины. Двадцать пять тысяч серебром и ни гроша больше!
        - Вот и отлично! - усмехнулся француз. - Значит, я выиграл - даю тридцать ты-сяч серебром за эти две картины, и они займут достойное место в Лувре!
        - Проклятье! - выругался германский король и сжал кулаки. Кажется, он готов был наброситься на улыбающегося богатого короля Франции.
        - Ну, потише, - сказал ему довольный удачной торговлей посланник бога на земле. - Господь завещал нам всем жить в мире и любви друг к другу, не стоит ссориться... А сейчас я пойду вздремну, - произнес он, поднимаясь из-за стола.
        - Так картины мои? - спросил взбудораженный король Франции.
        - Да-да, за тридцать сребренников... - папа запнулся. - Ох, совсем под старость все в голове перемешалось... Итак, за тридцать тысяч серебром вы купили у ме-ня эти картины.
        - А что за художник их нарисовал? Могу я с ним познакомиться и купить ос-тальные его произведения? - не унимался француз.
        - Ох, нет, - поморщился папа. - Он... он уже умер и оставил после себя только эти два полотна. Итак, встретимся завтра на площади Искупления.
        Он вышел из зала, там в дверях его подхватили под руки двое слуг и помогли подняться по лестнице.
        Юлий вошел в свою спальню да так и встал как вкопанный, приговаривая:
        - А на что мне сжигать этого, как его... Альберт, что ли?... или Антонио? Запа-мятовал... Нет, раз он такой художник, надо оставить ему жизнь - пусть рисует меня, пусть напишет много картин с видами Ватикана, и я продам эти картины французику... Да, все, решено, а вместо него пусть горит какой-нибудь другой еретик - толпе-то все равно!... Эй, позвать ко мне Джиована!
        Спустя минуту в спальню спешно вошел папский посланник и низко покло-нился своему господину.
        - Вот что, - говорил ему Юлий, - скачи сейчас в тюрьму, иди к камере колдуна - как его?
        - Антонио.
        - Хорошо. Значит, скажи ему следующее: папа, мол, так великодушен, что не-смотря на все его злодеяния оставит ему жизнь. Более того - он будет жить здесь, в Ватикане, но все это только при условии, что он согласен рисовать! Все, скачи немедля, я жду тебя с хорошими вестями!
        
        * * *
        
        
        Теперь Антонио сидел один в своей камере - накануне сам Джилорамо делал обход тюрьмы, и увидев, что вместе с Антонио в камере сидит Джан, рассвире-пел, избил тюремщика и приказал увести Джана и сгноить его в подвале. Анто-нио бросился на защиту несчастного, но силы были неравны, ослабевший Ан-тонио легко был повержен...
        Вот он услышал торопливые шаги и услужливый голос Джилорамо:
        - Все, что вам будет угодно, да... вот, а не хотите ли со мной винца испить?
        - Оставь нас! - раздался грозный голос, и у камеры Антонио остановился Джио-ван.
        - Ты Антонио? - спросил он для порядка.
        - Ну я...
        - Тогда я изложу тебе папскую волю, - и он пересказал Антонио все, что велел ему сказать Юлий.
        - Значит, вы мне предлагаете жизнь в обмен на мои художества. Да, дешево вы цените жизнь... Хотя впрочем, в этой тюрьме она вообще ничего не стоит! Пе-редайте папе, что я отказываюсь от его предложения. Я не могу рисовать, не вкладывая в картины свою душу, а то, что вы мне предлагаете - это фальшь, я не смогу жить в его клетке. Впрочем, думаю, папа не расстроится сильно - у него ведь много соловьев, которые поют для него в клетках и питаются подачками с его стола...
        Джиован прищурился:
        - Я слышал, Боно повелел отрубить твой длинный язык - что ж, сейчас мы это и устроим... Эй, Джилорамо, зови сюда палачей!... Да и про подружку твою мы не забудем!
        
        * * *
        
        А что же Черныш?
        Черный котище неотступно следовал за своей любимой хозяйкой - сначала он две недели ходил вокруг палатки, в которой врачи боролись за жизнь Антонио; солдаты приметили его и стреляли из лука, да все мимо, кот всегда успевал увертываться от стрел. Он охотился в лесу и все время был сыт. Потом, когда Луизу и бесчувственного еще Антонио повезли в Рим, он последовал за ними, все еще надеясь, что вновь настанет день, когда хозяйка погладит его по пуши-стой голове.
        Да, в Риме ему пришлось несладко - он привык жить на свободе, а тут взметну-лись вокруг него стены, и он быстро заблудился в лабиринте кривых улочек. Он видел множество людей - все они, завидев его, бросались камнями, палками - ну в общем всем, что под руку попадалось. Он убегал в подворотни, потом до-гадался взбираться на крыши и слезал оттуда только по ночам - дабы поохотить-ся за мышами. Мышей было мало, особенно для такого здорового кота, как Чер-ныш, поэтому он сильно исхудал за это время.
        Однажды ему удалось стащить рыбину у торговца, но слишком велик был риск - его едва не поймали.
        В один из дней Черныш подбежал к стене, огораживающей тюрьму - он хотел перебраться через нее, но был замечен инквизиторами и вынужден был убе-жать. На следующую ночь он вновь появился у стен и вновь едва унес ноги от преследователей - на этот раз своры псов, которую завели, как только узнали о появлении огромного черного кота.
        Дни для Черныша тянулись мучительно медленно, он вспоминал свою хозяйку и даже плакал по-кошачьи, каждую ночь приходил на площадь Искупления и издали наблюдал за тюрьмой, он видел деревянные трибуны, которые росли с каждым днем, с тоской и тревогой глядел на закрытые ворота...
        
        * * *
        
        И вот настал этот день! Небо хмурилось, моросил мелкий дождь, но иногда се-рые тучи разрывались, словно прогнившая ткань, и в разрывах видны были ма-ленькие яркие кусочки безбрежного синего неба.
        Огромная толпа еще с утра собралась на площади, возникла давка - люди дра-лись и толкались, желая занять место поближе к столбам, под которые уже были навалены охапки сухого хвороста.
        Толпа ревела тысячами смердящих глоток - казалось, все население Рима со-бралось в тот час на площади. Пьяные валились с ног, но не падали на мосто-вую, ибо так плотна была толпа.
        Люди взобрались и на крыши домов, прилегающих к площади - все, все было усеяно людскими головами.
        Вот вместе с боем барабанов появилась торжественная длинная процессия, блистающая роскошью, блеском жемчугов и неестественной яркостью много-цветных нарядов.
        Толпа узнала в одном из всадников папу Юлия, и восторженный громогласный визг повис над площадью и умер, не оставив после себя никакого следа под се-рым тонким покрывалом, скрывающим небо.
        Папа махал им своими дрожащими руками, а десятки солдат не щадя кнутов разгоняли лезущую под копыта ослепительно белой папской кобылы чернь.
        У Юлия разболелась голова от этого жуткого звериного рева, которым была за-полнена вся площадь, он чувствовал себя старым, слабым и разбитым, иногда всплывал гнев на Антонио за то, что он отказался от его предложения, но впро-чем, гнев этот быстро гас - старый человек чувствовал, что дни его уже сочте-ны.
        Потом вся процессия взошла на трибуну и расселась на приготовленные там скамьи, воцарилась тишина, и Юлий стал клевать носом, но тут кто-то шепнул ему на ухо:
        - Все ждут, когда вы махнете вашей ручкой!
        - А...что? - Юлий рассеянно огляделся, поднял руку и бессильно уронил ее. Тут же быстро-быстро забили барабаны, глухо заскрежетали открываемые ворота тюрьмы, и чей-то раскатистый голос объявил:
        - Злодеи, убийцы невинных детей и служителей священного ордена инквизи-ции: Антонио и Луиза!
        Толпа заревела так, словно огромная стая голодных, обезумевших от долгого томления в неволе волков! Глаза заблестели, грязные лица искривились, кулаки сжались - казалось, они готовы были растерзать - не важно кого, колдунов так колдунов, а если бы тот же обладатель раскатистого голоса объявил, что колдун и убийца невинных детей стоит среди них и указал бы на него - они бы набро-сились и растерзали бы в клочья и этого человека.
        Из ворот тюрьмы выехала большая, скрипучая телега, запряженная двумя вола-ми. В центре телеги высился столб, к которому были прикованы спиной друг к другу Антонио и Луиза. Хотя от прежних них остались только глаза - лица их были исчерчены яркими красками, особенно выделены были искривленные вниз губы - выражая таким образом огорчение и раскаяние. На головы им были нахлобучены дурацкие островерхие колпаки, окрашенные в красный цвет, а одежда состояла из какого-то разноцветного тряпья.
        Озверевшая толпа засвистела, гневные выкрики слились в один все возрас-тающий, все перекрывающий вопль - вся эта масса мускулов и душной злобы только и ждала какого-то незначительного повода, чтобы позабыв все законы рвануться и разорвать в клочья ненавистных колдунов!
        Инквизиторы, видя это, суетились, старались побыстрее завершить свое дело и спрятаться от людского гнева за стенами тюрьмы.
        Они протащили Антонио и Луизу к столбам, приковали друг напротив друга, на кучу же хвороста у третьего столба кинули тельце маленькой девочки - дочки Виктории.
        Человек с раскатистым голосом начал читать приговор - длинный список с подробным перечислением всех грехов Антонио и Луизы.
        Антонио не слышал его, не чувствовал он и тухлых фруктов, а иногда и камней, которые чернь кидала и в него, и в Луизу, и в инквизиторов.
        Он смотрел на Луизу и видел только ее глаза - глаза были такими же, как в тот день, когда они впервые встретились, но когда это было... "Господи, разве не вчера? А быть может, сегодня утром? Да, кажется, сегодня - но какой же это был восхитительный день, какой полный, какой пламенный!" - эти мысли быстро-быстро проносились в его голове. Как он был счастлив тому, что он мог так лю-бить, и тому, что его любили так же! Глаза его сияли этим счастьем вечной любви, они полыхали, словно два вечно горящих, незатушимых светила, и он знал, что есть человек, который понимает его, который есть продолжение его самого, часть его, и этот человек рядом и смотрит на него сияющими очами.
        Как он был рад этому! Вот только изувеченное тело мешало полноте чувств, и он ждал освобождения...
        А толпа тем временем заревела как-то по новому, увидев горящие факелы.
        Пламя быстро объяло специально подсушенный хворост и взметнулось вверх, безжалостно обвивая две фигурки...
        Серое покрывало над площадью вдруг поползло в стороны, разрываясь на кри-вые лоскутки, мягкие лучи солнца упали вниз...
        Антонио все глядел в сияющие очи своей возлюбленной и чувствовал, как жар охватывает его тело - он помнил этот жар, он чувствовал его в день их первой встречи на холме, все сильнее обуревало его пламя, юное сердце колотилось быстро-быстро и готово было выскочить из груди...
        Грудь разрывалась от этого нестерпимого жара, он закричал бы, но с уст его слетел звук высокий и тягучий, похожий на лебединый зов, и слился со вторым таким же зовом... В этот миг Антонио почувствовал необычайную легкость и свободу, почувствовал, что ничто его не держит больше.
        И радостно возопил он, поняв, что наконец-то свободен - навечно свободен вместе со своей возлюбленной, и он почувствовал, что летит объятый пламе-нем, оставляя под собой и площадь, и толпу со всеми ее пустыми страстями, и инквизицию, и папу, и всех королей, и все-все - все тяготы и горести остаются там, под ними... а впереди их ждет вечный покой, или быть может, вечное пла-мя - это не важно, главное - навечно вместе, крыло к крылу.
        Все было залито синевато-золотистым сиянием, и он увидел, что навстречу ему летит, протягивая тонкие крылья, дивной красоты лебедь...
        А над головами многотысячной толпы, над грязными улочками древнего горо-да, над садами, дворцами и соборами, высоко-высоко в синеве небес повисла во всем своем чарующем божественном многоцветии радуга - символ вечного успокоения и примирения. Она терялась где-то в безбрежной вышине, уходя невесомым мостом в мир иной. Только души, не несущие на себе тяжесть гнева и сотен других пороков, могли пройти по этому мосту, уходящему в вечность...
        А в толпе кто-то закричал пьяным голосом:
        - Вон и радуга, а это значит, этот.... ну, бог, в общем, нам знак подает, что все эта... все мы правильно делали, значит! Во, значит - правильно мы эти... этих сожгли! Во!
        Вдруг над площадью, перекрывая крики, ругань и злобное шипение, зазвучал тоненький голосочек-колокольчик. Люди замирали, пораженные этим необыч-ным для их ушей звуком, они поворачивались и видели маленького мальчика с большими синими, под цвет неба, глазами, мальчик смеялся, указывая своей ру-чонкой в небесную синеву, и большие глаза его искрились счастьем. Умолкала ругань, затихали разгоряченные голоса, и люди, задрав головы, смотрели в веч-ность спокойного неба, и с какой-то неземной горечью вздыхая, наблюдали за тем, как высоко-высоко над площадью сделали прощальный круг два белых ле-бедя...
        
        
        
        ЭПИЛОГ
        
        Стояла чудесная погода - ни жарко, ни холодно, небо синее, по нему плывут спокойные белые облачка.
        Древний тракт обсох после прошедших дождей, но по какой-то причине был пустынен в тот день, и лишь одинокая цыганская кибитка, запряженная двумя черными лошадками, неспешно катилась по нему.
        Из кибитки раздался крик младенца, а потом нежный голос Виктории:
        - Спи, спи, маленький, привыкай к скрипу колес. А я тебе сейчас колыбельную спою...
        Но тут раздался голос Кипариса:
        - Вот черт, опять этот черный котище! Что он к нам, спрашивается, привязался, надоело уже его гонять!
        И действительно, перед кибиткой на дорогу выбежал отощавший, весь пере-пачканный в грязи Черныш, он неотступно следовал за кибиткой уже не первый день - от самого Рима.
        Теперь он, жалобно мяукая, сидел на обочине дороги и смотрел своими зеле-ными глазищами на Кипариса, а тот приговаривал:
        - Ишь, здоровый-то какой! И черный какой - да церковники тебя только за это на костре сожгли бы! ...хмм... ну а я тебя за это с собой возьму - раз ты им враг, так мне, значит, друг! Будешь мне служить - зайцев в поле ловить?
        Черныш согласно кивнул головой.
        - Ишь, ученый-то какой! - удивленно воскликнул Кипарис. - А говорить ты, ча-сом, не умеешь?
        Черныш встал на задние лапы, а передние развел. Кипарис усмехнулся:
        - Ну, бесенок, полезай к нам! Будешь с нами выступать - мы с тобой разбогате-ем! Да смотри не нагрязни там - надо будет тебя на первой же стоянке отмыть!
        Черныш запрыгнул в кибитку, которая катилась все дальше и дальше по древ-нему тракту, оставляя позади прошлое...
        
        К О Н Е Ц
        
        
        ОТ АВТОРА.
        
        Две вещи подтолкнули меня на написание "В Пламени": роман Михаила Булга-кова "Мастер и Маргарита" и звездное небо. Дело было летом на даче - я был там один, и уже за полночь закончил чтение 21 главы, в которой Маргарита, превратившись в ведьму, летит на метле. Необычайной силы сцена - так и чув-ствуешь этот полет над убаюканными ночью землями. Как здорово - сам бы хо-тел испытать нечто подобное, но после прочтения этой главы меня вроде бы потянуло спать - что ж, быстро стянув джинсы, я рухнул на постель и понял вдруг, что не засну. Вскочил, схватил в соседней комнате скрипучую раскладуш-ку и вместе с ней выбежал на двор. Там поставил ее меж грядок и упал на нее, любуясь звездным небом. Ни единого облачка не затеняло его в ту ночь, звезды такие далекие, холодные и манящие звали меня к себе, я протянул к ним руку, надеясь, что кто-то возьмет ее и потянет вверх в эту глубину...
        Я пролежал так долгое время, любуясь светом звезд, который падал в мои глаза - тогда и появилась в моей голове эта история о Антонио и Луизе - и вот те-перь, спустя несколько месяцев, эта история записана. Не мне судить, удалось ли воплотить все то, что я почувствовал в те минуты, лежа под небесами, не знаю, но я старался, старался все эти месяцы для тебя, дорогой мой читатель.