Сохранить .
По ту сторону Сергей Щипанов
        Молодая женщина прямо с новогоднего корпоратива попадает в Прошлое. Сможет ли она выстоять в суровом и беспощадном мире? Штормы и абордажные схватки, борьба со смертельными болезнями и козни инквизиции… Героине предстоят непростые испытания.
        Сергей Щипанов
        По ту сторону
        
* * *
        Пролог
        - Я не с пустыми руками, Илья Георгиевич. Такое привёз! Вот, взгляните…
        - Погоди, Костя. Ты чего, прям с порога… Давай, хоть, поздороваемся нормально.
        Очень высокий крепко сложенный человек в очках, с зачёсанными назад волосами, плохо прикрывающими наметившуюся лысину, и рыжей кудлатой бородой, поднялся с кресла и крепко пожал руку своего молодого коллеги.
        - Садись. Сейчас чайку организуем. Люся!
        На зов явилась молоденькая лаборантка в белом халате с закатанными до локтей рукавами.
        - Люся, сделай нам чайку, пожалуйста.
        Люся стрельнула глазами в молодого человека, кокетливо улыбнулась. Пошла, цокая каблуками. Костя проводил её взглядом.
        Хозяин кабинета усмехнулся в бороду, которую все время теребил большим и указательным пальцами. Этот похожий одновременно на разбойника и на дореволюционного профессора человек, на самом деле доктор исторических наук Илья Георгиевич Суходольский, в своё время был научным руководителем Константина Михеева, аспиранта из Калининграда. После защиты Костей кандидатской они продолжали общаться, регулярно созванивались; бывая в Москве, Михеев всегда выкраивал часок: зайти в Институт Археологии на улице Дм. Ульянова возле метро «Академическая», повидаться с «Барбароссой» (так прозвали Суходольского аспиранты).
        Сейчас бывший ученик заявился прямо с аэропорта - не терпелось удивить мэтра.
        - Так что, говоришь, за сенсация у тебя? - спросил Суходольский, принимая из рук лаборантки чашку. - Спасибо, Люся.
        Девушка поставила вторую чашку перед Костей, достала с полки вазочку с печеньем, опять стрельнула глазами, вышла. Голова парня, как намагниченная, поворачивалась следом за лаборанткой. Очень короткий халат не закрывал её длинных красивых ног и выгодно подчёркивал округлость упругой попки.
        Илья Георгиевич снова усмехнулся:
        - Ну, так?
        - Да, именно сенсация! - воскликнул Костя, когда за Люсей закрылась дверь. - Почище вчерашней, с метеоритом в Челябинске - второй день по всем каналам передают.
        - Да, уж. Журналистам теперь на месяц хватит пережёвывать… Так, что у тебя, не тяни, говори. Заинтриговал.
        - Про нашу пресса ещё не пронюхала… На Литовском Валу, недалеко от Фридрихбургских ворот обнаружено захоронение. Там рыли котлован под здание, ну и наткнулись на могилу. Позвонили нам. Мы приехали, раскопали. Оказалось: единичное захоронение, мы датировали его второй половиной шестнадцатого века. Гроб неплохо сохранился, в нем останки: мужчина сорока-сорока пяти лет, судя по фрагментам одежды - парадному мундиру - важная птица, военный или крупный чиновник. Установили: на том месте до середины девятнадцатого века стояла часовня, построенная ещё в шестнадцатом столетии, возле неё, скорее всего и похоронили этого человека.
        - Ну, так и что? - буркнул Суходольский. На мировую сенсацию сообщение бывшего ученика никак не тянуло.
        - Терпение, Илья Георгиевич, всё по порядку. Покойник наш был застрелен - в глазнице черепа пулевое отверстие.
        - Ах, вот как. Ну и?
        - Мы нашли пулю - застряла в теменной кости, пробив мозг насквозь. Она хорошо сохранилась, хотя и почернела.
        - О!
        - Вот именно - о! Это и есть наша сенсация, - Костя, подобно опытному политику, приберёг самое главное «на десерт». - Пуля выпущена из нарезного оружия! Вот, посмотрите…
        Он достал из кейса, который держал на коленях, пластмассовую коробочку, протянул Суходольскому. Тот открыл, вынул пинцетом упакованный по всем правилам артефакт. Пересел за лабораторный столик, повернул к себе большую лупу на кронштейне, включил подсветку.
        Костя, прихлёбывая горячий чай, терпеливо ждал, пока мэтр рассмотрит пулю со всех сторон.
        Илья Георгиевич хмурился, сопел. Минут пять смотрел, не проронив и слова.
        Вернулся за письменный стол, положил пулю обратно в коробку, взял чашку с чаем.
        - Ну? - не выдержал Костя.
        - Что, ну? - буркнул мэтр сердито. - А вы ничего не перепутали с датировкой захоронения?
        - Обижаете, Илья Георгиевич! Мы сто раз проверили. Сделали анализы и костей, и дерева, из которого изготовлен гроб. Радиоуглерод дал четыреста тридцать, плюс-минус сто двадцать лет.
        - Если на клетке с ослом написано «лев» - не торопись верить… Так, кажется у Козьмы Пруткова? Нарезные стволы появились, дай бог памяти, в пятнадцатом веке, верно?
        Костя кивнул.
        - Ну, так вот. К вашей пуле это не имеет никакого отношения - она от современного оружия! Я даже могу, навскидку, попробовать назвать марку: пистолет Макарова, калибр девять, двадцать семь… У вас в университете была военная кафедра?.. Если хочешь проверить - отдай пулю экспертам с Петровки.
        - Незачем. Я же не совсем лопух какой-то, сам сразу понял: пуля от современного пистолета - она в латунной оболочке. И, тем ни менее, пролежала под землёй не одну сотню лет, голову даю на отсечение. Такой вот хронопарадокс.
        - Голову! Это не научный аргумент, друг мой, - проворчал Суходольский. - Хронопарадокс! Ты кто - учёный или фантаст? Тебя же серьёзные специалисты на смех поднимут. Вот газетчики, тем только шепни. Растрезвонят на каждом углу, мол, учёные сделали сенсационное открытие: доказали возможность совмещения несовместимого! И пойдёт писать губерния.
        Костя разволновался:
        - Что же делать, Илья Георгиевич?!
        - Наплюй и забудь. Пусть уголовный розыск разбирается.
        Учёный старой школы, Суходольский не допускал реальности хронопарадоксов. Для себя он решил: либо ошибка имеет место, либо фальсификация. Третьего не дано.
        А молодому кандидату наук Косте Михееву не хотелось расставаться с тайной. Быть может, только раз в жизни судьба делает такие щедрые подарки…
        Часть первая
        От Региомонтума до Гамбурга
        I. Пиратка и маркиза
        1
        Климат на Земле окончательно «слетел с катушек». Весь год погода чудила: то небывалая холодрыга в марте, будто не на Балтике живём, а на море Лаптевых, то тропическая жара в августе, а в декабре - теплынь, не Калининград, а Средняя Азия, ей-богу. Моя новая дублёнка весь месяц не ношеной в шкафу провисела. Ещё немного - и деревья зацвели бы. А за день до Нового года очередной сюрприз: зимняя гроза, явление необычное даже для нашей мягкой зимы. С полчаса грохотала канонада, и сполохи в небе праздничным фейерверком полыхали, потом дождь зарядил, и всё это безобразие закончилось мокрым снегом.
        Я, глядя в окно, зябко поёжилась и проворчала:
        - Ну и погодка.
        Задёрнула штору, повернулась к подруге:
        - Показывай, чего там у тебя.
        Лариса вынула из сумки два туго набитых полиэтиленовых пакета. Когда она извлекла из них костюмы, первой моей мыслью было: «Господи, во что мне это обойдётся?!»
        - Ты что, купила?!
        Наверное, зря согласилась я пойти с Лариской на этот бал новогодний.
        - Зачем же покупать? У меня знакомая в театральной мастерской. Этот Джека Воробья, а тот маркизы Помпадур. Ну, мне кажется, маркиза носила парчу, но… Зато пиратскую шляпу они по образцам из музея кроили, представляешь?
        Я, наивная, решив, что предлагают выбрать, взяла розового шелка пышное с оборками и обсыпанное стразами платье.
        Лариса поморщилась, но протестовать не стала.
        - Хочешь померить? Прикинь на себя, конечно. Только знаешь, Снежок, тебе розовое не подойдёт. Твой цвет красный. Но было только розовое. Да и крой не твой. Здесь слишком глубокое декольте, а у тебя, подруга, бюст, честно говоря…
        Не люблю, когда меня «Снежком» называют. Угораздило же родителей выбрать имя. Снежана! А я тёмненькая, скуластенькая, мне бы что-нибудь латиноамериканское подошло, что-то вроде Изауры. Кажется, был такой сериал бразильский? При знакомстве я обычно сокращаю своё имя, убираю первый слог и называюсь Жанной. А ещё не люблю, когда обсуждают мою грудь, хотя и не парюсь по поводу её миниатюрности.
        - Кстати, - продолжила Лариса, - у Тамарки из третьей городской, ты её не знаешь, парень - косметический хирург. Так что, надумаешь сделать ботакс, или грудь нарастить - можно устроить, и недорого. Тамарка моя должница, я ей в своё время тёплое местечко с хорошим окладом нашла… Ах, да, чего я сказать-то хотела… Костюм пирата - самое то. И лицом ты на этого красавчика Джонни Деппа смахиваешь. Хи-хи.
        - Вот как? Ну, спасибо за комплимент.
        Я сделала недовольное лицо.
        - Ничего ты не понимаешь! - воскликнула подруга. - Я как представила тебя в этом костюмчике, сразу поняла: все мужики твои!
        - А меня ты спросила? Нет! Вот и сама наряжайся Воробьём, - заявила я тоном, не допускающим возражений, а про себя добавила: «Он как раз такой узкий, что все твои «прелести» наружу вылезут».
        Пусть Лариска в пиратов играет. Как племянник мой, Костик. Ему девять лет, и он обожает кино про Джека Воробья смотреть. А мне больше маркизой нравится. Её, между прочим, звали Жанной… Почти как меня. Только откуда видно, что это именно маркиза? Не примут ли меня в нём за обычную куртизанку?
        Разговор происходил в квартире на пятом этаже кирпичной девятиэтажки. Квартира, само собою, родителей - своя мне не скоро светит.
        Лариса пришла за три часа до начала корпоратива, который в клубе «Весёлый Роджер» устраивало наше министерское начальство. Мне туда сроду не попасть, но Лариска достала пригласительный - она большая шишка, референт министерства. Подруга моя на шесть лет старше, успела выскочить замуж и развестись, а солидности - ноль. При такой-то должности! За это я её и люблю.
        Лариса, видя мою непреклонность, стала сдаваться.
        А мне, чем дольше я разглядывала платье, тем сильнее хотелось его надеть, ощутить холод шелка и почувствовать себя маркизой… Хм, маркизой? Нет, разумеется, актрисой, исполняющей роль фаворитки Людовика XV. А что, слабо мне, что ли, капризно надувать губки, похлопывая по колену веером, или безбашенно веселиться, произнеся знаменитое: «После нас хоть потоп!»…
        Эх, мерить, так мерить!. И я сняла с себя всё, оставшись в одних трусиках. Ну, взгляд Ларисы надо видеть! Меня обдало скепсисом с головы до пяток. Ой, да, конечно, я знала, что платье Ларка подобрала под свою фигуру… Но фиг вот ей. Надену!
        Надела…
        Лариска усмехнулась. Я взглянула на себя в зеркало шкафа. Ну и что, что великовато… О, к платью ещё и парик прилагается! Совсем чудненько. Вот тут только подтянуть, и булавками пришпилить.
        Повертевшись у зеркала, я осталась довольна своим видом. Зря Лариска наговаривает, с моей изящной - скажем прямо, без ложной скромности - фигуркой любой наряд к лицу. Рост у меня чуть выше среднего, плечи, грудь, живот - всё пропорционально. Ноги… ну, не как у модели, конечно, не от ушей, но стройные - короткое ношу, нет нужды прятать. И лицом Бог не обидел: многие находят меня миленькой. Не знаю, какое сходство с Деппом углядела Лариска, разве что глаза похожи - такие же черные и выразительные…
        А вот сюда, над губой, надо мушку приклеить. Мушки у меня нет, но есть косметический карандаш. Отлично! Вот только…
        - Лар, а как ты определила, что это наряд Помпадур, а не гризетки какой-нибудь?
        - Так у них на коробке написано: костюм маркизы Помпадур. Да какая тебе разница, просто будешь представляться любовницей короля - хочешь маркизой, хочешь графиней, Анжеликой, скажем…
        - Лар, а ты не находишь, что я поправилась слегка. Растолстела, пора на диету садиться…
        Лариска только рукой махнула. Ещё бы она согласилась! Такого бы я ей не простила - мало ли, что девушка про себя скажет, нельзя же, с ходу, соглашаться с ней…
        Ларисе пришлось довольствоваться костюмом пирата Карибского моря: банданой из ярко-красного шифона, белоснежной атласной рубахой с высокими манжетами, коричневой курткой из кожзаменителя, бордовыми бархатными штанами «пижамного» покроя на резинке, и широченными ботфортами. Шляпу она засунула под локоть. Напялив всё на себя, Лариса глянула в зеркало и скривилась:
        - В цирке выступать. Кстати, что ты насчёт диеты говорила?..
        - Да нормально! - возразила я. - Настоящий Джек Воробей!
        - Ага, пират с бюстом третьего размера, ха-ха!
        - Да ладно тебе! Ну, пираткой будешь, Кровавой Мэри какой-нибудь.
        Мне совершенно не хотелось снимать платье и парик. Ну, дайте мне почувствовать себя обворожительной женщиной! Тем более парик в обычной жизни я никогда не надену. Ношу короткую стрижку, «каре». А волосы у меня, честно сказать, жидкие. Столько шампуней перепробовала. И все импортные, и яичный, и конский каштан… Эх, волосы - моё больное место.
        Перед тем, как отправиться на бал, мы успели выпить на кухне по чашечке кофе и поболтать.
        - Я тебя с Арнольдом познакомлю, - обещала Лариса. - Помнишь, говорила - у меня с ним как будто роман намечается… Ну, тот гинеколог из Центральной, помнишь? Между прочим, говорят, классный специалист, может пригодиться, хи-хи.
        У Лары просто так знакомых не водилось. Любой мог пригодиться: парикмахер, театральный рабочий, психолог, водитель такси, менеджер турфирмы, стоматолог, школьный завуч, антиквар… И ещё много, кого я не знала. Уверена, что потребуйся кто-то в роддоме или морге, то и там у Ларисы найдутся завязки. На все случаи жизни. «Ты мне - я тебе». Пару раз она и меня просила кое-что сделать для «хорошей знакомой». И мы, работники «скорой», бываем необходимы…
        - Мне, гинеколог? Чего вдруг? Оставь себе.
        Она наставительно подняла палец:
        - Не зарекайся!
        - Слушай, Лар, а ты уверена, что это хорошая идея - явиться наряженными? Мало ли, что объявили: «быть в костюмах», может, все в нормальных вечерних платьях придут, а мы с тобой, как две ненормальные?
        Подруга замахала руками:
        - Что ты, что ты! Сейчас везде такие балы, и все наряжаются, зуб даю! Мы с тобой ещё премии отхватим, за лучшие костюмы. Вот если б ты согласилась на костюм Воробья…
        - Даже и не думай, не отдам!
        В прихожей послышался шум: пришли мои родители.
        2
        Напрасно я беспокоилась: таких «ненормальных», как мы с Ларисой, на карнавал явилась добрая половина. Среди них «маркиз» и «графинь» - пруд пруди. И к тому же феи, Летучие Мыши, Коломбины и Пьеретты. А в кого ещё женщине наряжаться? Не в Бабу-Ягу же. Так что с костюмом я, желая блистать на балу, явно промахнулась. Там такие роскошные дамы присутствовали, которым декольте сам бог велел носить: есть, что показать.
        А вот Джек Воробей наличествовал в единственном экземпляре. Точнее, то была «пиратка Кровавая Мэри, краса и ужас южных морей». И северных тоже. Пара-тройка пиратов-мужчин имелась, но стандартные - с одинаковыми черными повязками, закрывающими «отсутствующий» глаз. Лариса же, в костюме Джека Воробья, сразу затмила всех: и пиратов и графинь. Дура я, что не послушалась подругу…
        Впрочем, зависть к Ларискиному успеху не помешала мне веселиться от души.
        Вечер организовали, как надо: танцы и фуршет, эстрадное шоу и конкурс песен-караоке (Ларисе там достался приз), и ещё что-то, забыла, что именно. Подруга, как и обещала, подвела ко мне своего гинеколога, представила нас друг другу. И - надо же! Этот холеный котяра моментально положил на меня глаз! Стал сыпать комплиментами и пошлыми остротами, всё время приглашал танцевать и выпить с ним шампанского, напрочь игнорируя Ларису. Та сначала делала вид, что не замечает такого возмутительного поведения своего ухажёра. Тем более что вниманием мужчин она сейчас вовсе не была обделена. Чуть ли не очередь выстроилась из желающих потанцевать с «красавицей-пираткой». Но я-то видела: Лариска рвёт и мечет. И так неудобно мне сделалось, так неловко…
        Но отшить Арнольда никак не удавалось. Просто взять и послать его я не могла: мужик не сделал мне, в принципе, ничего плохого. Я уж и так и эдак - куда там! Арнольд ещё пуще хвост распускал, что твой павлин, и не отпускал от себя ни на минуту. При этом он изрядно «нагрузился» шампанским и коньяком, и стал позволять себе чуть больше, чем дозволено в приличном обществе. Особенно по части острот.
        - Знаешь историю, как Святославу Фёдорову, знаменитому офтальмологу, подарили на юбилей портрет? - рассказывал Арнольд, глуповато хихикая. - Там он был изображён на фоне огромного человеческого глаза. Так вот, Фёдоров посмотрел и говорит: какое счастье, что я не гинеколог. Хи-хи.
        Арнольд скалил белоснежные зубы, а мне не до смеха было, ей богу. Но не «солёность» шутки тому виной - я поймала на себе убийственный взгляд Ларисы. Бог ты мой, весь гнев подруги теперь падёт на мою голову! Нужно срочно исправлять положение.
        Арнольд, похоже, совсем забыл о Ларисе. Продолжал хохмить:
        - А про гинеколога знаешь анекдот? Которого судили за убийство проститутки…
        Тут я довольно бесцеремонно оборвала говоруна:
        - Извини, мне в туалет надо.
        Чёрт с ним, пусть обижается. А мне подруга дороже.
        Сунув в руку Арнольда бокал с недопитым шампанским - подержи, мол, - я быстро прошла к выходу, чуть задержавшись возле Ларисы - та в этот момент тоже выпивала в обществе Робин Гуда и одноглазого пирата.
        - Лар, поговорить надо, - сказала я и вышла в коридор.
        Подруга проследовала за мной. В коридоре целовалась какая-то парочка. Чтобы им не мешать, мы свернули в сторону и оказались у входа в раздевалку. Тут Лариса напустилась на меня, дав волю эмоциям - решила, должно быть, что я собираюсь просить её уступить мне Арнольда.
        - Знаешь, подруга, такого свинства я от тебя не ожидала!
        - Ларочка, подожди! Я здесь ни при чём, клянусь! Он же в меня, как клещ, впился. Никак отвязаться от него не могу…
        Лариса глянула исподлобья, но промолчала. Обдумывала что-то. Я продолжала робко оправдываться.
        - Гад какой, - сказала Лариса, наконец, - а ведь ещё вчера уверял меня, что я самая-самая… Надо его проучить! Давай одурачим этого донжуана - переоденемся. Я буду маркизой, ты - пиратом. Согласна? Пошли!
        Лариса потащила меня в раздевалку.
        - Давай, снимай платье скорее, - торопила подруга, стаскивая с себя костюм Джека Воробья. - У меня как раз полумаска есть, надену - он и не поймёт спьяну, кто перед ним. Посмеёмся, будет знать, как честным девушкам головы морочить.
        Я не возражала. Мне и самой ужас как хотелось проучить Арнольда. Он явно решил «снять» меня на вечер, чтобы наутро забыть, как мимолётное приключение. Уж я-то знаю таких прохвостов…
        Мы с Ларисой в темпе разделись. Она отдала мне шмотки Воробья, я ей шёлковое платье и парик.
        - Оба на! - раздался вдруг нетрезвый голос из глубины раздевалки.
        Мы обе взвизгнули и прикрылись тем, что было в руках. Я по пояс голая стояла, Лариса - в нижнем белье. Мы не удосужились проверить, а тут, в женской раздевалке, какой-то пьяный паразит обосновался.
        - Убирайся! - закричала Лариса так, что в ушах зазвенело. - Сейчас охранника позову!
        Когда непрошеный свидетель нашего переодевания удалился, мы, прежде всего, убедились, что теперь-то находимся здесь одни.
        - Вот сволочи, - ругалась подруга. - А ведь с виду все порядочные люди…
        Закончив переодевание, мы оглядели друг друга - всё ли в порядке. У меня потекла тушь, пришлось умыться, смыть косметику, которая, в общем-то, пирату ни к чему.
        - Ну, Снежа, ты бесподобна. Отпад! А что я говорила?! Ведь костюмчик-то как на тебя шит.
        - Ладно, пойдём.
        Я ведь с самого начала знала, что костюм пирата Карибского моря мне больше к лицу, нежели розовое платье маркизы. Знала, но из глупого упрямства не хотела признаться даже самой себе.
        Ничего, ещё наверстаю упущенное, покорю всех этим нарядом, а Лариска пусть разбирается с гинекологом своим…
        Но вот незадача: путь нам преградил… кот. Обычный беспородный котяра. Только чёрный, как в песенке, «от усов до хвоста был черней, чем сама чернота». Сидел, негодник, прямо у нас на дороге, и лапой морду намывал.
        - Кыш! - крикнула на кота Лариска. Тот и усом не повёл.
        Подруга - вот дурная! - свернула в боковой проход, не желая идти там, где «кот дорогу перешёл».
        - Лар, ты чего?! - только и успела воскликнуть я.
        Где-то над крышей громыхнуло - гроза, наверное, опять. В здании погас свет.
        В кромешной тьме я потеряла способность ориентироваться. К тому же тишина воцарилась полнейшая - до звона в ушах. И явно пахло озоном.
        - Лар, ты где? - позвала я. В ответ - молчание.
        Я осторожно пошла вперёд, вытянув руки. Шла долго, целую вечность - так мне казалось. Обрадовалась, нащупав твёрдую поверхность - кажется дверь.
        Зацепилась ногой за мягкое, мяукнувшее жалобно - тот самый кот, не иначе, крутился в поисках выхода. Или входа.
        Я неосторожно надавила на дверь, она резко распахнулась… в пустоту. Мне показалось - падаю в пропасть. Ужас мгновенно сдавил горло смертельной хваткой, не дав и пискнуть.
        Я отключилась.
        II. Трактир
        1
        Бом… бом… бом…
        «По ком звонит колокол?» - первое, что пришло мне на ум.
        Господи, что со мной такое? И откуда звон этот? И запах. Вернее, целый «букет ароматов»: едкая смесь табачного дыма, винных паров, чеснока и горелого масла.
        Я с превеликим трудом открыла глаза и подумала: уж не сплю ли? Вокруг полумрак, но и при скудном освещении ясно, что нахожусь я не в танцзале «Весёлого Роджера», а в незнакомой комнате с низким потолком и крошечными оконцами. Большую часть помещения занимал стол, точнее, сколоченное из досок сооружение длиной с дорожку боулинга. На грубой столешнице стояли плошки с плавающими в них горящими фитилями - светильники из сказки про Аладдина. Однако основной свет исходил сбоку, но не от лампы, и не от свечки какой-нибудь, а от самого настоящего очага, построенного, наверное, по рисунку на холсте из каморки папы Карло. В нем пылал огонь и булькало варево в закопчённом котле, висящем на толстой железной цепи.
        Сюрреализм какой-то!
        Или просто продолжение карнавала? Тем более наряды присутствующих тут людей под стать диковинному интерьеру: у мужчин полосатые гольфы до колен, кафтаны, кушаки, колпаки шутовские; у женщин пышные юбки до пола и чепчики на головах. Ей богу, самые настоящие чепчики с картин мастеров эпохи Ренессанса!
        За большим столом обедали и пили из огромных кружек человек шесть мужиков, у очага стояли дородная женщина с красным лицом, и мальчишка в таком же, как и у взрослых, клоунском наряде. Женщина помешивала в котле деревянной ложкой с длинной ручкой.
        И все на меня таращились с удивлением и насмешкой, словно на чокнутую, только что пальцами у висков не крутили.
        - Извините, можно я присяду?
        У меня кружилась голова и подташнивало. Не дожидаясь ответа, я осторожно опустилась на табурет с краю стола.
        Женщина у очага сказала что-то не по-русски. На немецком, похоже. А из дальнего угла раздался звонкий девичий смех. Там стоял ещё один стол, поменьше, за ним расположилась весёлая компания - трое мужчин и две девахи. Причём дамочки сидели на коленях у кавалеров. Вот они-то и гоготали. И ведь надо мною потешались, даже пальцами показывали, идиотки ненормальные. Представительницы древнейшей профессии, чёрт бы их подрал, ночные бабочки, а по-русски - шлюхи.
        Тут одна из девиц спорхнула с колен хахаля и направилась прямиком ко мне:
        - Grub schoner Knabe!
        И эта на немецком! Они что, сговорились?! По-английски я бы хоть как-то смогла объясниться…
        Девица подобрала юбку и плюхнулась на табурет рядом со мной. Её круглое веснушчатое личико в обрамлении рыжих кудрей, выбивающихся из-под чепца, можно было бы назвать олицетворением детской чистоты и невинности, если б не глаза - бесстыжие наглые буркалы прожжённой потаскухи самого низкого пошиба. Спиртным от неё разило, как из винной бочки. Да и макияж у дамочки - ужас просто! Чем, интересно, она мазюкалась?
        Девица выпростала из-под юбки ногу, обутую в… не знаю, даже, как назвать такую обувь, - грубый башмак, типа сабо, - и оперлась носком в моё колено.
        Я совершенно растерялась. А нахалка протянула руку к моему лицу и потрепала за щеку.
        - Послушай, ты! - вскричала я, отталкивая её ладонь. - Чего тебе надо! - и добавила по-немецки. - Донерветер! Тойфель золь зи холен!
        Послав деваху к чёрту, я практически исчерпала запас немецких выражений, доставшийся мне от общения с нашим соседом, дядей Изей. Тот, будучи слегка «под мухой», ругается обычно на идише, а поддав основательно, переходит почему-то на немецкий.
        Дружный хохот, от которого пламя в светильниках колыхнулось, и заплясали по стенам огромные тени, сотряс комнату. Деваха же состроила мне глазки, затем резко придвинулась, обняла за шею и… чмокнула в губы!
        Меня буквально подбросило. Под смех и возгласы приятелей этой ненормальной я отскочила в сторону и встала в оборонительную позицию, сжав кулаки и закрывшись левым предплечьем - пусть только попробует кто-нибудь сунуться!
        «Ночная бабочка» тоже расхохоталась, потом промурлыкала:
        - Lieber, wohin gehst Du? Komm zu mir, schoner Junge! (Милый, куда же ты? Иди ко мне, красавчик!)
        Что она там бормочет, я, конечно, не понимала, но смысл был ясен и без перевода.
        Дьявол! Они же принимают меня за мужчину! Думают: перед ними молоденький неопытный парнишка, шокированный бесцеремонностью путаны.
        До сих пор я воспринимала происходящее отрешённо, как не до конца проснувшийся человек. И только сейчас до меня дошло: это не бред, не сон, не розыгрыш, это по-настоящему! Меня, пока я была без сознания, привезли в этот вертеп. Может, специально подмешали чего-то в шампанское, которое я пила в «Весёлом Роджере»…
        Волна паники захлестнула сознание. «Бежать!» - пульсировала в мозгу отчаянная мысль.
        Бежать? Но куда? Я ведь не знаю, где нахожусь. Что, если меня увезли за границу?!
        Со мною едва не случилась истерика. И тут включился внутренний голос, мой верный ангел-хранитель. Не иначе как с его подсказки я принялась шарить в карманах.
        Лара, как и все мы, избалованные техническим прогрессом, шагу не может ступить без мобильника, а вот, поди ж ты - забыла его в кармане куртки, когда мы поменялись костюмами. Достав «трубку», я стала вызывать «ноль-два» и «службу спасения» - молчание. Абсолютное!
        В отчаянии я нажимала на все имеющиеся в памяти аппарата номера - то же самое. Только теперь обратила внимание, что на мониторе светится «не обслуживается».
        «Здесь не работает сотовая связь, - дошло до меня наконец. - Мамочка, куда же я попала!»
        Я спрятала телефон в карман.
        А сидящие за столом всё на меня таращились, теперь уже с изумлением, да ещё каким! Будто впервые человека с мобилой видят. Не пытаются отнять, и то хорошо…
        Чё-о-о-рт! Рано я расслабилась, и не заметила, как подошёл один из приятелей рыжей девахи, верзила с глуповатым выражением лица. Я бы сказала: у этого молодца рожа стопроцентного дебила. Впрочем, мне было не до его личика. Парень грубо схватил меня за плечо, сделав больно.
        - Was ist dort? Gib mir! (Что там у тебя? Дай сюда!)
        Он потянулся своей лапищей к моему карману. Хам. Гопник неумытый.
        Отдать Ларочкин смартфон за который она, поди, сумму, равную нескольким моим зарплатам, выложила?! Как же! Да по какому праву…
        Я толчком сбросила его руку с плеча, сказав:
        - Отвали, козел! - и добавила на немецком. - Шайзе!
        Это, последнее, я зря, конечно. Сама не знаю, как вырвалось. «Козла» он бы мне, наверное, простил, по незнанию, а вот то, что я назвала его «дерьмом»…
        Верзила прорычал нечленораздельно и, ухватив за обшлага куртки, так тряхнул, что голова моя едва не оторвалась от шеи. Тут уж у меня сработал бойцовский рефлекс. Я, по всем правилам, резко, одним движением рук освободилась от захвата, одновременно саданув носком сапога под колено парню. Тот охнул и согнулся, ухватившись за ушибленную ногу.
        Со стороны, наверное, казалось, что его пырнули ножом в брюхо. Во всяком случае, дружки этого обалдуя повскакивали с мест и направились в мою сторону, явно с недобрыми намерениями. Оба держали в руках что-то колюще-режущее, вроде ножей для разделки мяса, только кривых.
        Блеск стали лишь в кино выглядит красиво. В реальности же, когда видишь направленное на тебя, на твою незащищённую плоть, лезвие кинжала, делается не просто страшно - жутко до умопомрачения. Всё у меня внутри оборвалось, я буквально прочувствовала, как холодная сталь вонзается мне в живот, разрывая мышцы и сосуды, пронзает печень, или селезёнку, достаёт до позвоночника… Ой, мамочка!
        Странно, но паники не было. Я только отпрянула и прижалась спиной к ближайшей стене, приготовившись биться до последней возможности - ногами, руками, зубами, ногтями - как защищается загнанная в угол дикая кошка.
        Шансов уцелеть, если эти трое решат расправиться со мной, не было вовсе. Меня могло спасти лишь чудо. И оно произошло!
        Сидевшие за большим столом мужики, до сего момента остававшиеся пассивными наблюдателями, решили вмешаться. Трое из них поднялись, один при этом лихо перемахнул через стол, и закрыли меня от нападавших. Нежданные защитники были вооружены короткими и широкими, устрашающего вида саблями.
        Шестеро вооружённых людей - трое на трое (ушибленный мною тоже достал из ножен кинжал).
        Вот тут-то мне стало совсем страшно. Уже не безрассудный ужас владел мною, а осознанный, «разумный» страх, появляющийся, как мне думается, именно в тот момент, когда чётко осознаешь весь кошмар происходящего, и не можешь ничего с этим поделать.
        Что-то сейчас начнётся!
        2
        Хвала Всевышнему, обошлось. Гопники (мысленно я так именовала пытавшихся расправиться со мной) струсили, отступили без боя, поспешно, я бы сказала, позорно бежали вон. Собственно, «бежали», это я так, для красного словца - они, пятясь задом, ретировались через входную дверь наружу, оставив победителям трофей - двух «очаровашек».
        Девицы, как и я, перепугались не на шутку. Даже повизгивали, увидев оружие. Но когда дружков их и след простыл, успокоились и перешли на сторону победителей, предлагая им за умеренную, по-видимому, плату долю любовных ласк. А вот женщина, что стояла у очага, сорвалась с места и бросилась вслед за удирающими.
        Скоро она вернулась довольная, позвякивая в кулаке монетами - получила, должно быть, причитающееся за выпивку. Мальчишка же, как открыл от удивления рот, так и стоял, хлопая восхищёнными глазами.
        А я на спасителей смотрела в полной прострации. Хотела поблагодарить, но не знала, как. И вообще - как вести себя здесь.
        Где «здесь», непонятно. Куда же, чёрт побери, меня занесло-то? На съёмки исторического фильма, где актёры так вжились в роли, что продолжают играть, даже когда рядом нет оператора с камерой? А вдруг это малина воровская со своими порядками? Чур меня, чур… Или эти люди - «ролевики»? У меня папа раньше увлекался историческими реконструкциями. Пару раз и меня с собой брал на «рыцарские турниры». Было очень интересно. Тогда. А сейчас внутренний голос упорно твердил: это не игра!
        Очень уж естественно они держались. Таким актёрам сам Станиславский кричал бы: «Верю!». Невооружённым глазом, как говорится, видно: для них случившееся - обыденность. И дерутся тут самыми настоящими кинжалами и саблями, а не хватаются за «травматику» и газовые баллончики.
        Кто же они такие?
        Прямо скажем, странные люди. Вон тот - щерит рот в беззубой улыбке, не иначе, под хоккеиста Овечкина «косит». И запашок от них от всех… В последний раз такое «амбре» я чувствовала, когда двум бомжам, сбитым машиной, первую помощь оказывала. Только эти не бомжи - по глазам видно: взгляд твёрдый, гордый даже. И сила в них - прямо так и веет силой. Тот, что постарше, на нашего инспектора по противопожарной безопасности, Владимира Семёновича, отставного майора, похож. Если б не «шкиперская» бородка и длинные, до плеч, волосы - один в один. Лет за шестьдесят, но лицо крепкое, как кирпич. Да и фигурой смахивает на короткую железобетонную сваю. А товарищи его - не намного старше меня, максимум, лет на семь.
        И чему, спрашивается, радуются? Один без зубов, у другого шрам на весь подбородок - под скальпель пластического хирурга просится. Оба рослые, под метр девяносто, чернокудрые, с короткими бородами и поломанными носами. Ох, если бы не шрам… Так они, кажется, близнецы?! Два Овечкиных… Нет, если вот этому зубами обзавестись, то… Ха! Где Ларка? Я ей вот того, со шрамом уступила бы…
        - Чей будешь, друже? Чей человек: польский ли, литовский, аль рускый?
        - А то! Русские мы.
        Слава тебе господи, хоть кто-то почти нормально заговорил.
        - О! Я-то сразу признал, а Офоня, братец, вот, сумлевается - непонятно, мол, баишь, не по-нашему… Ну, греби за наш стол коромыслом! С нами не пропадёшь!
        «Овечкин со шрамом», довольный, видимо, маленькой победой над братцем, подмигнул ему, захохотал и добродушно хлопнул меня по плечу. Слон. Как дубиной огрел.
        А тот, что постарше - мысленно я его Майором назвала - осклабился и прохрипел:
        - Гут. Карош. По-германски говришь? Шпрехен зи дойч? Датски? Шведски?
        Я только головой мотала: нет, мол. А полиглот Майор продолжал:
        - Спик инглиш?
        - Йес, сэр, - ответила я, и добавила скромно: - бат вэри бэд.
        На самом деле я неплохо знаю английский, даром, что ли, мама меня натаскивала. Она у меня учительница английского. Вот за произношение не ручаюсь - языковой практики почти что и не было. Но дело не в произношении. Внутренний голос нашёптывал: осторожность, и ещё раз осторожность. Сначала подумай, потом скажи. Как говорится, каждое ваше слово может быть использовано против вас.
        Майор смотрел в упор, бесцеремонно шаря глазами по моей фигуре сверху донизу. Остановился взглядом на руках, задумался, потёр подбородок, подёргал бородку. Чего он там увидал? Руки как руки. Ну, неухоженные, да. При моей профессии это неизбежно - йод, нашатырь, хлорка, да ещё постоянное мытье, тут не до маникюра…
        Глаза строгого дядьки рентгеном просветили - такое осталось ощущение от «осмотра». Не знаю, какой уж он вывод сделал, относительно моей персоны, только не сказав больше ни слова, уселся обратно за стол, жестом пригласив присоединиться к компании. «Овечкины» шумно поддержали:
        - Садись, земляк! Надо познакомиться да по чарке выпить.
        - Ага, давай, друже, выпьем за знакомство! Я Ивашка, а то брат родный - Офоня, прозывается Сомом, ха-ха-ха! Зубов-то, яко рыбина, лишён, с отрочества ещё - кобыла копытом обласкала. Рябовы мы, близнецы. А се кормчий наш, Роде, - уважительно кивнул на «майора» Ивашка, - по-ихнему - капитан Карстен, мы же, команда, его Рысью кличем. А тебя как звать-величать?
        - Джек Воробей, - ответила я бодро. Всегда можно на шутку списать, ежели что.
        На «Джека» новые знакомые никак не отреагировали, а вот «воробей» их позабавил.
        - Ха-ха! Воробей! Похож. А то мы бы тебя Ершом распрозвали - уж больно ершист.
        Выговор у братцев напоминал волжский, каким его в кино изображают (в действительности, так уже, наверное, никто не говорит). Напирали на «о», да ещё слова коверкали, что не сразу и поймёшь, о чём толкуют.
        Из братьев, тот, что назвался Ивашкой, побойчее был, шумлив, балагурист. Афоня, хоть и улыбался широко, во весь беззубый рот, вёл себя куда сдержанней, говорил мало, не реготал, как брат, «на всю Ивановскую». Назвал «майора» капитаном. Выходит, они моряки? Ну и ну…
        Ивашка представил мне и трёх других участников застолья, мужчин, не принявших участия в избавлении меня от гопников (я на них нисколько не обиделась). Двоих, угрюмых мужиков, назвал по кличкам: Бес и Лис, а толстенького круглоголового коротышку по имени - Карл, добавив: немчура, костоправ.
        Не забыли про выпивку. Ивашка, обращаясь к женщине у очага, крикнул:
        - Эй, фру! Нойн бир! Шнель!
        Женщина кивнула, сказала что-то мальчишке и, вместе с ним, отправилась выполнять заказ.
        Разговор продолжался, но я не слушала, поддакивала машинально, пытаясь разобраться с сумбуром мыслей, крутившихся в моей почти ничего не соображающей голове.
        Если всё, происходящее вокруг, не игра, то тогда… тогда…
        Меня тряхнули за плечо.
        - Аль оглох? Ты чьих, говорю, будешь? - пробасил мне в ухо Ивашка.
        Ну да, конечно, это мы уже «проходили»: «Ты чей холоп?». Наверное, в ответ мне следует сказать: «Рюриковичи мы».
        А Ивашка продолжал допытываться:
        - Попович, что ль? Али боярский сын? Руки у тя, паря, яко у девицы…
        Вон оно что! Потому-то их капитан на мои руки пялился - не мужские руки, это уж точно.
        - Фельдшер, - честно ответила я. Врачом пока только мечтаю стать. После колледжа отработала два года, потом три курса на медицинском факультете отучилась, а сейчас взяла академический, и - опять фельдшер.
        Братья переглянулись.
        - По-алемански? - уточнил Афоня. - А по-нашему - лекарь? Костоправ, аки наш Карла?
        Я молча кивнула. Верно, ведь коллеги мы с их Карлом, вправлять кости - это всегда, пожалуйста.
        И тут некая мысль, подспудно сидевшая в глубинах сознания, озарила меня, подобно яркой вспышке.
        - Послушай, друг, - обратилась я к «Овечкину со шрамом», - а вы когда родились, в каком году?
        - На кой ляд тебе?! - удивился Ивашка. - То поповское занятие, лета счислять. Бог нам дни даёт, и ладно…
        Вмешался Афоня:
        - Э-э, глупой ты, Ивашка, аки щука на нересте, - и мне: - А год-то был, друже, семь тыщь семидесятый.
        Он что, издевается?! Или… или… Неужто он допетровское летоисчисление использует?!
        Я повернулась к капитану. Тот важным делом был занят: набивал табаком огромную - так мне представлялось - трубку.
        - Сэр, - обратилась я к морскому волк, - what was the year of the Nativity of Christ?
        Уж он-то, будучи европейцем, должен «счислять лета» от Рождества Христова.
        - One thousand five hundred and eighty-two, - спокойно ответил капитан.
        Внутренне я готова была услышать нечто подобное. И всё же. Трубным гласом небес прозвучал для меня ответ Роде.
        «Тысяча пятьсот восемьдесят второй», - прошептала я обречённо.
        Несмотря на всю абсурдность услышанного, я безоговорочно поверила этим людям, из которых кто-либо - чем чёрт не шутит, - быть может, является моим дальним предком.
        III. Плата за ночлег
        1
        Слово «ошеломить», как известно, буквально означает «ударить булавой (или иным тяжёлым предметом) по шлему». Именно такое было ощущение: меня ошеломили - огрели молотом. Но не по шлему, а по ничем не защищённой (бандана не в счёт), головушке.
        Так и сидела, пришибленная невероятным, но очевидным фактом: я в прошлом! Во времени, отстающем от нашего на четыреста с лишним лет!
        Как такое могло произойти? И что мне теперь делать? Ответа на эти исконно русские вопросы я не находила. Лишь одно знала: какая-то неведомая сила перенесла меня за отметку (на временной шкале) «четыреста лет до моего рождения». Не слабо, да?
        Впрочем, и страха, как такового, не было. Ни страха, ни отчаяния - ничего. Это потом, наверное, стану кричать, плакать, биться в истерике, рвать на себе волосы и взывать к небесам; а пока я сидела и тупо смотрела на кружку, поставленную передо мной женщиной с пышными формами, как видно, хозяйкой «заведения». Затем столь же тупо глотала крепкий, как вино, напиток, не чувствуя вкуса. А вокруг царило кабацкое веселье: кто-то затягивал песню, остальные подхватывали, истерично хохотали пьяные путаны, подвыпившие мужчины стучали по столу кружками, требовали у хозяйки ещё пива…
        Меня опять тронули за плечо.
        - Слышь, Рысь тя спрашивает, чего, мол, давеча ты в карман сховал?
        - Yes, - поддакнул капитан, - what have you got in your pocket? (Да, что там у тебя в кармане?)
        Его телефон заинтересовал, ха-ха! Я едва сдержалась, не дав нервному смеху вырваться наружу. Дура, едва жизнью не поплатилась, защищая абсолютно бесполезную здесь игрушку. Мобильник в шестнадцатом веке - умора! Отдать, что ли? Возьми, мол, на память сувенир, капитан… Нет, нельзя, чужая вещь, и потом… а вдруг заработает?
        Ничего глупее, конечно, чем надеяться на появление тут сотовой связи и придумать невозможно, а всё же… Нет, отдавать нельзя. Нужно найти отмазку.
        - Талисман, - ответила я капитану, а для Ивашки добавила, - оберег.
        Реакция «добра молодца» оказалась неожиданной: набычился, сделал страшные глаза, проскрежетал:
        - Ты крещён ли, али язычник поганый, нехристь?!
        Как хорошо, что ношу серебряный крестик на цепочке - достала из-за ворота рубахи, продемонстрировала собеседнику. Его настроение враз переменилось: если крест, стало быть, христианин, а то, что языческий оберег с собой носит - ну, так это дело личное.
        Желая сменить тему, я стала расспрашивать: где мы находимся, в каком городе, стране? Пояснила: память, мол, от выпивки совсем отшибло (валить всё на «зелёного змия», это по-нашему, по-расейски). От братьев Рябовых внятного ответа добиться не удалось. Ивашка, тот отмахнулся - на кой? Афоня, хоть и был явно эрудированнее братца, затруднился правильно назвать город, выдав что-то типа «рига-мотя». Может, он столицу Латвии имел в виду? Пришлось обратиться к капитану.
        - Региомонтум, - ответил Роде.
        Яснее не стало. Хотя где-то, вроде бы слышала это название.
        Пирушка продолжалась. Однако, как я заметила, капитан и его команда не расслаблялись, держали ухо востро. Роде даже извлёк из-за пояса и положил перед собой странный предмет, в коем я не без труда распознала пистолет. Огромный такой пистолетище, вроде тех, из которых на сцене стрелялись Ленский с Онегиным. Непростая, должно быть, жизнь у этих людей, ох, не простая!
        В самый разгар веселья с шумом отворились двери, и в помещение ввалилась новая компания гуляк. Как оказалось - свои, из команды Роде. Среди них выделялся один, которого я за габариты и седые толстые казацкие усы мысленно нарекла Тарасом Бульбой. Только, в отличие от гоголевского героя, сей богатырь носил ещё расчёсанную надвое бороду и две седые косицы. Вооружён он был не саблей, как прочие, а огромным топором с лезвием в форме полумесяца.
        Ужасной секирой Бульба поигрывал, перекидывая с руки на руку, словно игрушечную. Намётанным глазом я отметила: пальцы у него на обеих руках лишены верхних фаланг - верный признак ампутации, скорее всего, из-за обморожения. Вообще, увечья и шрамы, как видно, здесь в порядке вещей, ими, наверное, гордятся, как знаками отличия и свидетельствами доблести.
        Обе компании шумно приветствовали друг друга, причём русская речь мешалась с немецкой. Гости расположились за столом - выпивка продолжилась. Хозяйка и её малец с ног сбились, таская жбаны с чертовски крепким пивом. На меня никто уже не обращал внимания, вот ночные бабочки, те пользовались успехом. Шум, гам, хохот - «добрая попойка», как говаривал гоголевский казак Чуб.
        А мне не до веселья. Я окончательно осознала всю бедственность своего положения в чужом, незнакомом мире. Без денег, без крыши над головой, никого и ничего здесь не зная… Куда приткнуться? Где найти приют, хотя бы на первое время?
        Гулянка прервалась самым неожиданным образом. Появились очередные гости. Хотя… гостями-то их с очень большой натяжкой можно назвать. Бравые ребята вошли в помещение, как хозяева. Все вооружены весьма серьёзно: двое несли на плечах ружья с очень длинными стволами, трое держали в руках пики, снабжённые лезвиями топориков. Я сразу признала в оружии алебарду - видела такие у «ролевиков». Все пятеро в доспехах, похожих на рыцарские: в кирасах и шлемах. Лишь один человек - несомненно, командир небольшого отряда - носил камзол и широкополую шляпу с алым плюмажем, а из оружия - шпагу. Ни дать ни взять картина Рембрандта «Ночной дозор».
        В помещении тотчас воцарилось молчание, даже потаскушки прекратили хохотать. Слышно стало, как потрескивают дрова в очаге и кипит в котле варево. Гуляки обратили взоры на грозных вояк.
        Человек со шпагой пролаял что-то на немецком. Я разобрала лишь «капитан Карстен» и «бургомистр». Похоже, от имени высокого городского начальства явилась сюда стража. А цель их визита, как я поняла - доставить Роде к его милости бургомистру. И, вне всякого сомнения, не для дружеской беседы. Мне подумалось, что появление стражников как-то связано с выдворением из питейного заведения моих обидчиков «гопников». Ведь те вполне могли «накапать» начальству, дескать «чужаки наших бьют».
        Роде не торопился исполнять приказ бургомистра, а его посланца сам послал ко всем чертям, подкрепив ругательство угрозой: направил на стражника дуло пистолета.
        Я устала бояться, воспринимала происходящее, как не имеющее ко мне никакого отношения. Мужчины готовы устроить перестрелку или перерезать-переколоть друг друга - ну и пусть. Во все века мужики только тем и занимаются. Правда, делают они это, чаще всего, из-за нас, женщин. Иногда сами того не зная.
        Опять обошлось без стрельбы и поножовщины. Хоть в этом мне везло. Стражники, видя, что численный перевес на стороне «наших», отступили. На прощание их командир бросил Роде короткую фразу, явно угрожающего характера, что-нибудь типа «ты ещё об этом пожалеешь».
        Положение, конечно, серьёзное. Одно дело с горожанами сцепиться, другое - интересы властей предержащих затронуть. Мои новые друзья, думаю, понимали это не хуже меня. Потому-то, не утратив, по крайней мере, внешне, боевого задора, поспешили удалиться - расплатились с хозяйкой за еду и выпивку и, один за другим, потянулись к выходу.
        Ивашка, как и при знакомстве, хлопнул меня по плечу.
        - Бывай, друже! Даст бог, свидимся ещё. Хотели было тя в команду пригласить, да, видим, не сдюжишь. Не барское дело узлы вязать да паруса ставить. А лекарь у нас свой… Храни тя Христос.
        Афоня с капитаном только молча махнули мне, прощаясь.
        2
        Я, как была, так и осталась неприкаянной. Единственные дружелюбно настроенные люди меня покинули. Надо было к ним попроситься, хоть юнгой… Теперь поздно, «поезд ушёл».
        Что же мне, горемычной, делать? На дворе, как я успела заметить, ночь. Да и днём я бы вряд ли отважилась выйти. И тут сидеть не безопасно - ну как стража опять заявится, а у меня ни денег, ни документов. Хотя какие, к чёрту, документы здесь, в шестнадцатом веке! Вот «гопники» могут вернуться - это пострашнее будет.
        Пока я размышляла над превратностями судьбы, хозяйка смахнула тряпицей со стола крошки и объедки прямо себе в подол, вынесла на двор. Вернувшись, уселась напротив, стала что-то мне втолковывать. Видя, что я ни бельмеса не понимаю, сложила ладони лодочкой и прислонила к ним голову - спать, мол, пора. Я кивнула. Хозяйка улыбнулась, демонстрируя крайне запущенные, гнилые зубы, и сделала характерный жест, как бы подбрасывая монеты. И без слов ясно - плати за ночлег.
        Ой, мамочки, чем же я заплачу! В карманах - шаром покати. (Ларискино имущество не в счёт). Объяснить ей - дескать, отработаю? Полы могу помыть, картошку почистить… Хозяйка, видя мои финансовые затруднения, стала знаками предлагать продать что-либо. Её заинтересовало моё кольцо на левой руке - турецкая цацка, имитация золота плюс поддельный изумруд. Да ради бога!
        Я сняла колечко, протянула женщине. Та, прежде чем взять в руки, тщательно вытерла их о передник.
        Глаза у фрау Эльзы (хозяйка представилась мне) заблистали не хуже «золотого» кольца. Я, как могла, постаралась объяснить женщине, что в руках у неё не благородный металл. Честно говоря, мною двигала не столько совесть, сколько опасение, что могут возникнуть неприятности в дальнейшем, когда раскроется подлинная природа этого псевдозолота. Не знаю, правильно ли поняла меня хозяйка, только от покупки не отказалась, уж очень ей понравилась красивая вещица. (Психология дикаря, отдающего за стеклянные бусы ценные меха).
        Фрау выдала мне пять серебряных монет с портретами каких-то монархов и целую пригоршню медных, с листочками и геральдическими животными, затем проводила в комнату на втором этаже дома.
        Ах, какая чудесная комната! Пусть размером с ванную в наших девятиэтажках, и оконцем с томик «Советской энциклопедии», зато тут имелась деревянная кровать с самой настоящей периной и лоскутным одеялом, на полу - плетёный коврик, в углу, на деревянной подставке, медный тазик и кувшин с водой, а под кроватью - умереть, не встать! - ночной горшок.
        На двери засов - я сразу же его задвинула. И тут обнаружила: я здесь не одна!
        Чёрный котяра (он явно прошмыгнул следом за мной) вылез из-под кровати и стал тереться о ноги, мяукая так жалобно знакомо, что я тут же опознала в нём появившегося на пути у нас с Ларисой в «Весёлом Роджере». Он, точно он! Бедняга, угодил в передрягу вместе со мною, и жмётся теперь инстинктивно к «своей», к подруге по несчастью.
        Что же мне с тобой делать, горе моё?
        Я, не раздеваясь (сняла лишь куртку с банданой и сбросила сапоги), улеглась в постель, взяв к себе кота.
        Под его мурчание и заснула.
        IV. Сон и явь
        1
        Я заблудилась в лабиринте. Выход был где-то рядом, я даже увидела дневной свет в боковом ответвлении, но когда бросилась туда, наткнулась на глухую стену - перепутала. Пришлось возвращаться назад и пробовать другие варианты. Тщетно. Я металась, подобно дикому зверю, оказавшемуся в западне, кричала, звала на помощь, пока не выбилась из сил. И тогда услышала: «Ты останешься здесь до конца дней своих!»
        И сразу проснулась. Но глаза открывать не торопилась: молилась, чтобы всё случившееся накануне оказалось ночным кошмаром, как и этот лабиринт. Молилась я впервые, и оттого неумело, просто повторяла: «Господи, сделай так, чтобы я оказалась дома». Молилась, а сама знала: открою глаза и увижу низкий потолок, голые обшарпанные стены, тусклое оконце размером с томик энциклопедии… Так и случилось.
        Я было зарыдала, но тут меня начало тошнить и вырвало в ночную посудину. Отравилась, не иначе. Что за гадость я вчера ела? И пила. Да здесь, поди, и воду не кипятят, зачерпнут из ручья - и всё!
        Очень хотелось зареветь, однако я поднялась и, как смогла, привела себя в порядок.
        Только теперь я обрела способность рассуждать. Думать свою горестную думу. Положение было отчаянным, и это мягко сказано. Здесь, в чужом суровом и беспощадном мире, мне ни за что не выжить. Единственная надежда на спасение - найти способ вернуться. Ведь каким-то путём я попала сюда, так? Значит, можно пройти им в обратную сторону? Только как отыскать этот путь, вот вопрос.
        Кот мой сидел у двери, мяукал - просился в туалет. Молодец, приучен к порядку. Выпустила его и опять затворила дверь.
        За оконцем, затянутым желтовато-белой промасленной ветошью, явственно светлело. Начинался новый день, и значит, хочешь, не хочешь, надо позаботиться о хлебе, так сказать, насущном. Как минимум.
        О том, чтобы выйти на улицу, я и думать боялась - поджилки тряслись при мысли о том, какие опасности могут там меня подстерегать. Конечно, торчать в таверне всё время - тоже не выход. Рано или поздно, мне придётся покинуть это ненадёжное убежище. Но… лучше позже, когда пообвыкнусь, осмыслю всё, намечу план действий… А пока нужно узнать у хозяйки, как тут насчёт завтрака.
        Я осторожно открыла дверь, выглянула в узкий коридорчик - никого. Прошла к лестнице, ведущей на первый этаж, позвала:
        - Фрау Эльза!
        В ответ снизу донёсся… отборный русский мат.
        Не иначе - мои вчерашние собутыльники заявились. С утра пораньше… Хотя нет, не с руки им после случившегося накануне соваться сюда.
        Я спустилась по лестнице и увидела старуху-оборванку, в дупель пьяную, растянувшуюся на полу и силящуюся подняться. Она-то и оказалась соотечественницей, выражающей свои чувства посредством русской ненормативной лексики.
        За столом сидели, орудуя ложками, несколько мужчин, одетых без щегольства, но опрятно. Сынишка хозяйки находился тут же - подбрасывал дрова в очаг.
        Фрау Эльзы не было видно. На нищенку никто не обращал ни малейшего внимания. Я тоже собиралась её проигнорировать: на что мне эта пьянь, пусть и соотечественница! Но что-то ёкнуло внутри. Какая, в общем-то, разница, русская она или немка, скажем - передо мной старый немощный человек.
        Я подошла к женщине и протянула руку:
        - Давай, помогу! - Не удержалась, добавила: - Кулёма!
        Старуха подняла голову и сфокусировала на мне взгляд выцветших водянистых глаз.
        - Ты кто?
        - Джек Воробей.
        Мне, по большому счету, без разницы, как назваться. С такой же лёгкостью могла объявить себя Шреком или Человеком-пауком. Здесь, в шестнадцатом веке, эти персонажи присутствовали лишь в моем сознании, а для всех прочих их упоминание не несло дополнительной смысловой нагрузки - просто чудные имена или клички, каких в любом столетии предостаточно. Однако, на мою старуху упоминание голливудского героя, похоже, произвело впечатление. Она даже протрезвела, как будто. Во всяком случае, взгляд нищенки сделался осмысленным, а на лице - изумление, смешанное с… радостью? Хотя… какие у неё могли быть причины для радости при встрече с пиратом Карибского моря? К тому же вымышленным. Да и в этом качестве Джек Воробей ещё только должен появиться через четыреста с лишним лет.
        - Как ты сказал? Воробей? - прошамкала беззубым ртом старуха, состроив при этом безобразную гримасу, которая могла принадлежать какому-нибудь душегубу-маньяку. - А я знаю тебя, Джек Воробей! Ха-ха-ха!
        Её идиотический смех гулко прозвучал в полупустом помещении. Из всех присутствующих только малец обернулся в нашу сторону и крикнул что-то озорное, вызвав смешки завтракающих мужчин. В ответ нищенка запустила по-русски выражение, от которого покраснел бы и портовый грузчик. Я же готова была сквозь землю провалиться от стыда перед иностранцами. Впрочем, они-то не отреагировали - откуда им, сердечным, знать смысл не подлежащих переводу буйных красот русской матерщины.
        Я хотела повернуться и уйти, оставив языкастую старуху на полу - пусть сама, как хочет, так и встаёт, но та, изобразив на лице смирение, проворковала:
        - Касатик, пособи старой женщине, сделай милость. - Я помогла ей подняться. - Сокол ты мой ясный, храни тя Христос и Пресвятая Богородица.
        Лисила старуха, медовые речи вместо пьяной ругани пустила в ход. И голос-то у бабки сделался певучим. А что самое поразительное: мне он показался хорошо знакомым, этот ласковый говорок.
        Да нет же, показалось - мало ли голосов похожих на свете встречается!
        Старая карга выглядела настоящей ведьмой. Вернее, нет, ведьмы, те молодые, с распущенными волосами, а эта - Баба-Яга из всем нам с детства памятного фильма «Морозко»: маленькие злые глазки, рот, в котором сохранилась лишь пара кривых зубов, один сверху, другой снизу, на башке безобразный серый платок с торчащими из-под него седыми лохмами. Несколько диссонировал с обликом сказочного персонажа сильнейший запах алкоголя, коим насквозь, должно быть, пропиталась «Яга».
        - Я тебе пригожусь, мил человек, - продолжала разливать елей бабка. - Сам-то откуда будешь, такой молоденький да ладненький?
        - Из России, - ответила я, не подумав. Отечество-то наше в ту пору именовалось иначе.
        - Россия… - задумчиво произнесла старуха. - Понимаю, с русской стороны… А здесь-то какими судьбами? Беглый, что ль?
        Я замешкалась с ответом. Старуха поняла по-своему.
        - Не желаешь открыться? И то верно - длинный-то язык с головой вместе отымут. Царь-то Иоанн Василич строг, языкастые при ём долго не живут. Он, сказывают, опричнину ввёл супротив бояр. А ты, красавец, поди, боярский сынок-то?.. Ладно, коли не хочешь, не отвечай.
        Вот так. Старуха всё за меня сказала. Боярский, мол, отпрыск, бежал от царского гнева за границу. Почему бы нет? Пусть считает меня политэмигрантом.
        Любопытная старуха задала очередной вопрос:
        - Давно ли у нас?
        - Второй день, - честно ответила я.
        - И знакомств нету, поди? И без языка?
        Я кивнула.
        - Ой, лихо! - воскликнула бабка, жалеючи меня, приложила ладонь к щеке и покачала головой. - И что ж теперича тебе, горемыке, делать?
        Если б я знала, что мне делать! Вот, карга старая, пригожусь, мол, обещала! Языком-то все горазды. А жалость её мне без надобности - «нас не надо жалеть, ведь и мы никого б не жалели…»
        - Я цирюльником могу, - сказала я неуверенно. Вроде бы здесь обязанности младшего медперсонала возложены на мастеров, которых в наше время называют парикмахерами. - Кровь отворять умею. Вывих могу вправить, роды принять при случае… Только у меня нет… - Я подумала, как сказать старухе, чего у меня нет, и нашла подходящее слово. - Нет нужной бумаги.
        - Не беда. Если уж индульгенцию от папы купить можно… Были б деньги.
        Бабка вопросительно глянула на меня.
        - Нет у меня денег, - ответила я на её немой вопрос. - То есть, мало. Совсем мало.
        Я не знала толком, насколько велик мой капитал - деньги, что дала мне фрау Эльза. На всякий случай решила поприбедняться.
        Старуха хмыкнула неопределённо, но расспрашивать больше не стала.
        - Ты голодный, поди. Давай перекусим да и пойдём, отведу тебя к своим.
        К каким таким своим?! Она что, собралась меня на какую-нибудь «малину» затащить, или как тут называется место, где бродяги собираются?
        Словно в ответ на мои мысли, старуха пояснила:
        - Комедианты мы, лицедеи. Я при бродячем цирке состою.
        Во как! Артистка, значит. И не заливает, похоже. Наверное, артисты здешние - голимая пьянь да нищета. Что же она в цирке-то делает, уж, наверняка, не под куполом на трапеции крутится! Может, на кассе сидит, билетами торгует? Хотя вряд ли - здесь, поди, с шапкой по кругу медяки от благодарных зрителей собирают.
        Старуха ухватила меня за рукав и подвела к столу: садись. Тут, как раз, хозяйка появилась.
        Заказывала, конечно, бабка. По-немецки. Я лишь слово «бир» уловила. У старой карги - продолжение банкета, а платить, видимо, мне придётся.
        Фрау Эльза приняла заказ с приветливой улыбкой на устах. Ей, разумеется, только в радость, что гости утро с пива начинают, значит, есть надежда, что и продолжение последует. Но мне-то с утра напиваться, какой резон?
        - Найн! - воскликнула я. - Мне не надо пива! Найн бир! Битте, млеко, брод…
        Хозяйка кивнула понимающе. А бабка захихикала противным дребезжащим смешком, но комментировать мой выбор не стала. К пиву ей подали вяленую рыбину - классический набор, я же довольствовалась кружкой молока и ломтём свежего хлеба. Тут, вместе с очередным посетителем с улицы в корчму заскочил мой котик, и - ко мне на колени.
        - Кыш! - заорала на кота старуха. - Сатанинское отродье.
        - Не надо его гнать. Он мой! Блэк его зовут.
        Я уже и имя коту придумала. Никому его в обиду не дам! Единственная родная душа. Попросила у хозяйки жестами посудину для кота, отлила ему молока и хлеба покрошила.
        - Твоя животина? - усмехнувшись, процедила карга. - Тады пусть.
        За завтраком мы продолжили церемонию знакомства. Старуха звалась Варварой, а по-европейски Барбарой. «Меня наши так кличут, и ты Барбарой зови». Кроме имени, старуха не стала ничего открывать: ни откуда родом, ни как оказалась здесь, «на неметчине».
        - А я Джек. По-русски Яков, Яша.
        Это я Джека Восьмерика вспомнила, американца, героя когда-то читанной книги, он ведь, на самом деле, звался Яшей.
        Старуха допила пиво, недоеденный кусок рыбы сунула в котомку и… расплатилась с хозяйкой. Своими деньгами! Только за себя, разумеется, но и этим удивила меня безмерно. Я-то была уверена: все расходы на меня лягут.
        Я тоже заплатила - за ночлег и еду.
        - Пойдём, что ль? - спросила старуха. - Готов, аль нет?
        Нищему собраться - только подпоясаться. Я кивнула. Взяла на руки Блэка.
        Старуха усмехнулась.
        - На руках понесёшь? Добро такое… Ха!
        Мы вышли на улицу.
        2
        В действительности все оказалось не столь ужасным, как мне представлялось.
        Мощёная серым камнем улица, по обеим сторонам - оштукатуренные и побеленные с выпирающими наружу коричневыми деревянными балками двух- и трёхэтажные строения под медно-красными черепичными крышами - такие я и раньше видела в исторических кварталах Таллина и Риги. Ни души: сонное царство, только далеко впереди громыхала телега, гружёная дровами.
        Порывами налетал ветер, норовил сорвать с меня треуголку, и мне приходилось её придерживать. Свежий ветер, с моря: оно где-то рядом, я чувствовала. Блэка я держала одной рукой. Кот возился, пытался сунуть голову под куртку - пугался непривычной обстановки.
        А мне почему-то совсем не страшно, я с любопытством смотрела по сторонам. Где же мы находились? И какое, интересно, здесь время года? Зима? Нет, теплынь стояла - скорее осень, или даже конец лета. Встреться хоть одно дерево - можно по листьям определить, так нет, кругом голый камень. Впрочем, чего я гадаю…
        - Барбара, а какой теперь месяц? - поинтересовалась я, глядя старухе в спину.
        - Август, милок, а по-нашему серпень, - ответила карга, не обернувшись. Она, похоже, совсем не удивилась моему вопросу.
        Барбара семенила шаркающей старческой походкой. Сутулилась и в такт шагам руками двигала - раз-два. Умора! Интересно, как мы со стороны смотримся? Баба-Яга и карикатурный пират - не иначе, оба из дурдома сбежали. Так, наверное, решили бы в нашем времени, а здесь…
        Здесь мы также не были обделены вниманием. Навстречу попадались горожане, преимущественно женщины разных возрастов: все, как одна, в чепчиках и длинных до земли платьях унылых серых и коричневых тонов. И все не с пустыми руками: с корзинками, котомками, металлическими посудинами какими-то, вроде чайников с длинными носиками. Простолюдинки, наверное, на рынок отправились. А знатным дамам рано на свет божий - те, должно быть, дома, слугами командуют.
        Одеты женщины опрятно, хоть и бедно, а вот состояние улицы оставляет желать лучшего: повсюду валяются отходы, и воняет тухлятиной. Где же, черт побери, пресловутая немецкая аккуратность?!
        Встречаясь со мной взглядом, горожанки, особенно молодые, скромно опускали глаза, но всегда - я «чувствовала спиной» - оборачивались вслед.
        Пусть, решила я. Но всё-таки надо бы сменить костюмчик, уж больно приметный. Не стоит лишний раз привлекать к себе внимание.
        Тут ещё собака увязалась, мелкая и злая: лаяла на Блэка, а заодно и меня норовила ухватить за сапог. Барбара, видя такое дело, наклонилась за увесистым булыжником. Шавка моментально ретировалась. С собаками здесь, похоже, не церемонились. Старуха швырнула камнем вдогонку, и приправила бросок крепким выражением. По-русски.
        Улица привела нас к реке, прямиком к деревянному мосту. И речка и мост вызвали у меня смутные воспоминания - где-то я их видела…
        Сзади загрохотало, я оглянулась, еле успела отпрянуть в сторону и старуху оттащить - из-за поворота выехала карета, запряжённая парой резвых коней, и с ходу промчалась по узкому мосту. Кучер на дрожках пролаял что-то в нашу с Барбарой сторону. Старуха опять матерно выругалась и погрозила кулаком.
        - У-у, злыдни! Того гляди, потопчут, как есть потопчут лошадьми. Хорошо, не на мосту были - пришлось бы в Преголю сигать…
        - Что?! - вскричала я. - Это Преголя?
        Ну, вот, всё и встало на свои места: я в родном городе! Не думаю, что есть ещё где-то река Преголя. А Региомонтум - я вспомнила, - так наш город именовался в шестнадцатом веке. Уже потом его стали Кенигсбергом называть.
        Но легче от этого открытия мне не стало. Родной Калининград дальше, чем если б на Марсе находился. Только «расстояние» не в километрах и не в милях измеряется - в веках!
        Всё вокруг чужое, незнакомое. Оно и понятно: за четыреста-то лет строили и разрушали, опять строили и перестраивали не один раз. Кажется, наш Кафедральный собор - единственное, что сохранилось с этого времени.
        Я бросила взгляд на реку: чуть поодаль, прямо над водой, возвышались башенки. Так и есть - собор, где ему и надлежит быть, на острове Канта. Хотя сейчас островок иначе называется, потому как знаменитый философ родится лет через двести.
        Сразу за мостом шла крепостная стена, напоминающая Великую Китайскую, только в миниатюре - сооружение высотой с трёхэтажный дом. Стена тянулась в обе стороны, закрывая обзор, лишь через распахнутые массивные ворота, окованные железом, просматривалось поле или луг с яркой радующей глаз зеленью.
        Похоже, выход из города. И здесь стража должна находиться - что-нибудь типа таможенного поста. Не потребуют ли с нас пропуск, охранную грамоту, или что у них вместо загранпаспорта?
        Обошлось. Охраны я не заметила. Мы беспрепятственно прошли ворота и оказались в городском предместье. Тут дома стояли только с одной стороны дороги, с другой - пашня и луга. Сам просёлок представлял собой две параллельные колеи по колено глубиной, выбитые в земле. Колёсами повозок, судя по всему.
        А я и не рассчитывала асфальт здесь увидеть.
        Барбара не пошла по дороге, а свернула на боковую тропинку, и привела меня прямо к… цыганскому табору - с фургонами, костром, и с песнями под гитару.
        Впрочем, относительно гитары я ошиблась: музыкальный инструмент, под который пел похожий на цыгана мужик, был скорее мандолиной. Или лютней - кто их разберёт. Пел мужчина красиво, и не по-немецки, а на итальянском. Жгучий брюнет, с кудлатой головой и такой же бородой, только с проседью, с серьгой в ухе - колоритная личность, вылитый Будулай. Мужчина сидел на поставленном стоймя полене возле фургона.
        Повозки с крышами из парусины располагались полукругом, ограждая с трёх сторон утоптанную площадку. Между ними натянуты верёвки с развешанным шмотьём, У дальнего от нас фургона горел костёр, там явно обед готовили: на треноге висел котелок, из которого густо валил пар. Людей, кроме певца-«цыгана», не видно, только непонятные животные, лошади - не лошади, или ослы такие здоровенные, стояли привязанными к кольям.
        - Пришли, - объявила Барбара.
        - А где же цирк? - удивилась я. Думала, будет шатёр - что-нибудь вроде шапито, но никак не табор.
        Старуха рассмеялась противным дребезжащим смешком.
        - А сё и есть наш цирк. Сейчас не время ещё. Как солнце на закат пойдёт, народ соберётся, тогда и зачнётся действо.
        «Цыган» продолжал петь, поглядывая на нас с ухмылкой. Барбара стояла, картинно подбоченись, я робко жалась позади.
        - Он кто? - негромко спросила я старуху.
        - Этот-то? Зуко - хозяин. Ты не робей, милок, ён не шибко важный… А вона и жонка его, Мадлен.
        Из фургона выглянула миловидная женщина средних лет, сказала что-то мужу, и скрылась.
        Зуко допел, отложил инструмент, поднялся, и… оказался из тех, о которых говорят: «когда сидит, он выше, чем когда стоит». Массивное туловище мужчины покоилось на коротких кривых ногах. Длинный камзол из красного сукна усиливал комический эффект. Это, скорее всего, клоун, решила я.
        А Барбара ухватила меня за рукав и подвела к «хозяину».
        Они перебросились несколькими фразами на немецком. Речь, как я поняла, шла о моей скромной персоне. Зуко разглядывал меня, но заговорить не пытался. Придётся, видно, срочно учить немецкий, подумала я с тоской. Не то, чтобы этот язык не нравился, просто на родном изъясняться сподручнее.
        - Зуко пытает, чего, мол, умеешь-то: петь, плясать? - перевела Барбара.
        Я замотала головой. Какая из меня артистка!
        Но «хозяин» продолжал гнуть своё.
        - Давай, мил дружок, спой. А уж Зуко решит, могёшь, али нет, - опять перевела старуха.
        Зуко улыбнулся ободряюще и указал на свою «балалайку».
        - Нет, нет! Я не умею… Ладно, коли он так хочет, попробую спеть. Хоть и не Пугачёва…
        Тут я осеклась и кинула взгляд на Барбару. Старуха, похоже, не заметила моего «прокола». Аккуратнее надо.
        Что же им исполнить?
        Вообще-то петь я люблю. Не на публике, конечно - дома, или в кругу друзей. Голос у меня низкий, совсем не женский. Это когда разговариваю. Потому и сошла за мужчину. А если пытаюсь петь, отчего-то ближе к тенору звучит, даже к контратенору, который ещё «мужским сопрано» называют.
        Чистой воды самодеятельность, само собою… А, ладно, черт с вами, слушайте: «… я расскажу вам о любви, любви шута и королевы».
        «Шута и королеву» мы часто пели на два голоса с Алексом. Он мой бойфренд, теперь уже бывший… но это неважно. Тогда у нас неплохо получалось под гитару (играл Алекс). Теперь же я пела одна и акапельно.
        Незатейливая история о том, как шут поплатился головой за любовь, своеобразная стилизация под баллады средневековых менестрелей. Что мне и требовалось. Одна беда - оценить некому. Зуко не понимал по-русски, да и Барбаре язык, на котором мы говорим в двадцать первом столетии, непривычен. Старуха ничего не сказала, хмыкнула неопределённо - и всё. «Хозяин» снисходительно похлопал меня по плечу и бросил пару фраз. Барбара перевела:
        - Зуко позволяет тебе остаться, обучим тебя лицедейству. А пока за харчи станешь нам пособлять…
        Моего согласия старая карга не спросила.
        Вот так стала я учеником, подмастерьем, или, правильнее, мальчиком на побегушках.
        V. Самое важное
        1
        Жила на свете маленькая девочка. Любила сказки. Сначала слушать - папа читал ей на ночь (мама в это время возилась на кухне с посудой). Потом научилась читать сама. Читала много, взахлёб: любимые сказки, затем фантастику, приключенческие и исторические романы: Булычева и Беляева, Стивенсона и Сабатини, Дюма и Дрюона. Мечтала о волшебных королевствах и замках, о каретах и чистокровных скакунах, о придворных балах и рыцарских турнирах, о морях и тропических островах. Думала: вот бы очутиться там, в далёком прошлом, где обитают короли, мушкетёры и пираты с разбойниками: уж я бы там, уж я бы тогда…
        Святая наивность! Ведь на самом деле там - суровый и беспощадный мир, где опасности подстерегают чужака на каждом шагу. И вовсе не обязательно угроза будет исходить от неких злодеев. Смерть может таиться в куске плохо прожаренного мяса, в кожуре невымытого, как следует, яблока, даже в глотке обычной воды. С изнеженным, приученным к антибиотикам организмом пришельца из двадцать первого века здешние микробы и вирусы способны расправиться столь же легко и быстро, как с уэллсовскими марсианами.
        Где-то я читала о проводившемся опросе. Спрашивали: «Какую вещь вы считаете самой необходимой для современного человека?». В ответах, как и следовало ожидать, в основном фигурировали технические штучки-дрючки. Называли сотовый телефон, компьютер, даже микроволновку. Глупцы! Уж я-то теперь точно знаю, без чего они все не смогли бы обойтись - без зубной щётки!
        Не может человек из третьего тысячелетия нормально существовать там, где нет не только интернета и сотовой связи, но даже банального сортира. Это я прочувствовала на собственной шкуре.
        Первые дни пребывания на чужбине (чтобы окончательно не рехнуться, я внушала себе, что нахожусь не в прошлом, а в другой стране) оказались сущим кошмаром. У меня даже сменного белья не было!
        Что я имела? Маскарадный костюм, абсолютно непригодный для повседневной носки, а под ним маечку, колготки и трусики - всё по одному экземпляру. В карманах куртки я обнаружила доставшиеся от Ларисы три вещи: упаковку таблеток от головной боли, мобильник, и коробку с призом, который подруга выиграла на конкурсе песен-караоке.
        Любопытной оказалась коробочка, там находилось походное зарядное устройство для сотовых телефонов. Сначала я «не врубилась», и только просмотрев инструкцию, поняла, как эта штука работает. Оказалось - ручная динамка, вроде фонарика-«жучка». Подключаешь её к мобиле (имелись несколько разъёмов, подходящих, как указывалось в инструкции «для всех популярных марок телефонов») и жмёшь на ручку; минут пять «пожужжишь» - телефон «оживает».
        Вот это да! Теперь я могла подзаряжать мобильник и звонить… Увы, увы! Телефон, даже в рабочем состоянии, оставался просто игрушкой. Самым ценным приобретением я посчитала лекарство - спасибо тебе, Ларочка!
        Как жаль, что подруга не обеспечила меня зубной пастой, мылом, шампунем, кремом для рук, лосьоном… Бог ты мой - перечислять можно долго. И самое ужасное - ничего этого здесь днём с огнём не сыщешь.
        С верхней одеждой вопрос решился: за семь монет Барбара снабдила не новыми, но крепкими камзолом и штанами до колен, а также гольфами и башмаками. Она хотела всучить ещё полосатый колпак, но я решительно отказалась: пусть сами носят этот шутовской атрибут, а мне и бандана сойдёт (местной моде такой головной убор не противоречил). Рубаху тоже свою оставила: хоть и не практичная, да ладно, на первое время сгодится.
        Разглядывая «обновы», подумала: может, стоит открыться, сказать, что я женщина? Уж слишком грубыми смотрелись мужские шмотки, непонятно из чего сшитые - не иначе, как из дерюги; а башмаки и вовсе деревянные. Но инстинкт самосохранения подсказывал: «Нельзя!». Во всяком случае, не сейчас.
        То, что придётся носить «вериги» - полбеды, по-настоящему печалило отсутствие нижнего белья, о котором тут, похоже, и не слышали. Местные умельцы могли предложить разве что пресловутый «пояс верности». Я попыталась полунамёками выведать у Барбары, можно ли достать то, «что надевают под штаны». Не объяснять же, мол, позарез нужны женские трусики. Старуха скорбно качала головой, наверное, видя во мне дурачка - не всё, видать, с головой в порядке у парнишки, лепечет непонятно чего. Но потом сообразила, что мне требуется, и поразилась:
        - Вона как! Барчук-то наш, никак царских кровей - исподнее требует! - и расхохоталась - Calecons французский ему подавай. Ровно мамзель какая.
        Почему «мамзель»? Ах, да! Вот незадача: у них кальсоны женщины носят, причём исключительно аристократки - я же читала. Мне-то как раз и надо такие, да разве Барбаре растолкуешь. И денег у меня… Что называется: дыра в кармане и вошь на аркане.
        Барбара помогла решить деликатную проблему, снабдив - за плату, разумеется - отрезом бязи. «Добрая бязь, хивинская», - сказала бабка, передавая кусок изжелта-белой ткани, похожей на мешковину. В моем положении привередничать не приходилось; я позаимствовала у Барбары иголку с ниткой и ножницы, чтобы соорудить какое-нибудь подобие трусиков.
        Сложнее обстояло дело с жильём. «Артисты» ютились в фургонах, и свободных мест не было. «Жилищную проблему» мне помогла решить та же Барбара. Она тут, оказывается, на привилегированном положении - имела «отдельную квартиру». А я-то её за нищенку приняла!
        Старуха подрабатывала гаданием и всякого рода магией: снятием порчи и сглаза, приворотами и тому подобной чепуховиной, т. е. тем, чем успешно промышляют «маги» и «экстрасенсы» в двадцать первом веке. Ничего в «оккультном мире» не изменилось за четыреста лет! Бабка звалась «прорицательницей Лари» и принимала клиентов в некоем подобии индейского вигвама, но не из бизоньих шкур, а из парусины. Там же и жила. Мне соорудили такой же - пришлось опять раскошелиться, - и я поселилась со всем моим «имуществом», включая Блэка. Зуко выдал во временное пользование тюфяк, набитый сеном - он стал постелью, а Барбара презентовала заношенный зипун - вместо одеяла.
        Мой и без того тощий карман после этих трат практически опустел. А последние гроши пришлось выложить за малюсенький кусок мыла. «И где только успел ты, милок, к баловству приучиться, - сказала «благодетельница», продавая обмылок. - Так ить никаких богатств не хватит. Добрые люди, вона, золой моются да глиной, а ему, вишь ты, мыло подавай!». Сама карга не причисляла себя к «добрым людям», тратилась на мыло - роскошь, по здешним меркам. Кстати, этот продукт качеством был не хуже того, к которому я привыкла в прошлой жизни.
        «Человек - скотина выносливая, всё выдержит». Так говорил Владлен Сергеевич, наш Главный. Уж он-то за долгие годы работы в «скорой» разное повидал. Я, хоть и трудилась там всего ничего, успела насмотреться, и даже стала привыкать. Теперь полученная закалка помогала выжить - не наложить на себя руки, не сойти с ума, не спиться, в общем, приспособиться.
        Цирк наш - я уже считала его своим - долго на одном месте не стоял. Артиста, как и волка, ноги кормят. Гастроли - круглый год. Уже на седьмой день труппа покинула «славный город» Региомонтум и двинулась вдоль побережья на запад, в «славный город» Гданьск.
        Перед отъездом я ещё раз наведалась в трактир, что посетила в момент своего появления здесь - на предмет: не отыщется ли «выход» из неуютного Средневековья домой, в двадцать первое столетье. Воспользовалась паузой в наплыве посетителей и тщательно осмотрела холл трактира. Нет - никаких потайных дверей или чего-то в том роде не обнаружилось.
        А мой кот Блек сбежал. Не захотел, видать, покинуть родной город.
        Погрузили барахло, включая реквизит, в четыре фургона, впрягли мулов - это их я за ослов приняла - и, помолясь, тронулись в путь. Я ехала в одной повозке с Барбарой, Себастьяном и его «половинкой» Мартой.
        Жонглёр, акробат, силач Себастьян был крепок, жилист и отталкивающе некрасив - с перекошенным ртом и постоянно дёргающимся веком правого глаза. Он, как я уяснила, пил горькую и колотил свою супружницу, да так, что та вопила благим матом. Но встревать в семейные разборки тут не принято. «Муж и жена - одна сатана», - пояснила Барбара, когда я поначалу возмутилась, видя творившееся у всех на глазах безобразие.
        Марта «цирковой специальности» не имела, состояла при труппе стряпухой. Рыжеволосая чертовка с шалыми глазами, она напоминала ту деваху, «ночную бабочку», что домогалась меня в таверне. Женщина небольшого ума, она заигрывала с посторонними, не стесняясь мужа, за что и получала колотушки. Детей супругам Бог не дал, и это, судя по всему, не нравилось скорому на расправу мужу, подпитывало его злобу.
        А вот Зуко и Мадлен, напротив, Господь даровал уже троих ребятишек, а в скором времени должен появиться и четвёртый - супруга Хозяина ходила на сносях. Потому-то Зуко и взял меня - пригодится, мол, вместо повитухи. Он тут всем заправлял - актёр, режиссёр и продюсер в одном лице. И, что удивительно - добряк; правильно Барбара сказала: «не шибко важный». Я верно угадала его специальность - клоун, причём, скорее, Белый, чем Рыжий.
        Выступления Зуко заставляли зрителей и смеяться, и плакать. На сцену он выходил с партнёрами: мартышкой Лоло и осликом Симоном. Обезьянка ездила на осле верхом, прыгала через обруч, плясала под музыку Зуко. По окончании представления Лоло обходила зрителей со шляпой, в которую те щедро бросали медь и даже серебро. Гвоздём программы была сценка, когда Зуко пел балладу о смерти возлюбленной, а Лоло садилась рядом и смотрела на хозяина взглядом, исполненным жалости. У зрителей влажнели глаза, а самые чувствительные рыдали не стесняясь.
        Ещё в труппе работала пара - близнецы брат и сестра Станко и Стелла, канатоходцы. Подростки лет пятнадцати, небольшого роста, тоненькие, как тростинки. Они такие трюки выделывали на верхотуре - у меня сердце обрывалось.
        Мне тоже нашлась работа: не бог весть какая сложная, но опасная; если б не отчаянное положение - в жизни бы не подписалась на такую.
        Сначала выдали сценический костюм: штаны, наполовину ярко-красные, наполовину ядовито-зелёные, и такой же окраски рубаху, только цвета на ней «поменялись» местами. На голову дали надеть светлый с мелкими кудряшками парик, а лицо приказали вымазать мелом. Как такое чучело выглядело со стороны, я не знала, да и знать не хотела - пусть, лишь бы зрители веселились, глядя на «дурака».
        Собственно работа заключалась в следующем. Я выходила и становилась в центре сценической площадки. Зуко клал мне на голову яблоко, отходил на семь шагов и сбивал плод щелчком кнута. Такой вот «цыганский вариант» известной сценки с Вильгельмом Теллем.
        В первый раз я даже не успела испугаться - щёлк! - кнут чуть коснулся волосков парика.
        А потом я представила, что Зуко промазал, и… Со мной едва не случился нервный припадок. Он же мог меня убить! Сплетённый из полосок воловьей шкуры, длиной около двух с половиной метров, со свинцовым грузом на конце, кнут в опытных руках становился настоящим оружием. Барбара рассказала, что Зуко научился обращению с этой штукой у цыган, с которыми бродяжничал, сбежав из дому. Сам он был из семьи зажиточного крестьянина влаха (жителя княжества Валахия), но возиться в земле не хотел - тянуло на волю, прельщал кочевой быт. Зуко остался верен ему по сию пору.
        Когда я стояла, подобно приговорённому к смерти на эшафоте, и смотрела как Хозяин берет свой ужасный бич, делает замах и, крутанув в воздухе кнутовищем, посылает его к моей голове, всё внутри обрывалось. Зажмуриваться не разрешалось. Я стояла, как вкопанная, уповая на точность движений Зуко, твёрдость его руки и… божью милость.
        В дальнейшем номер усложнили. Сначала ставили на несчастную голову бутылку, и Зуко отщёлкивал кнутом - как ножом срезал - горлышко, потом шла очередь яблока, а затем - о, ужас! - исполнялся коронный трюк, «снимание парика». Все тем же бичом. Тут уже считанные миллиметры отделяли моё темечко от проносившегося пулей свинцового набалдашника, цепляющего завитки искусственных волос.
        Публика оставалась довольна.
        У меня же раньше времени появились первые седые волосы.
        VI. «Опасный преступник»
        1
        Цирк наш теперь расположился в самом сердце Гданьска - на площади Длугий Тарг, что означает «длинный рынок», в двух шагах от Городской ратуши - внушительного здания, увенчанного высоченной башней. Места на площади хватало и торговцам с товаром, и нам со всем «движимым имуществом».
        - Добрый город Гданьск, славный город, - нахваливала Барбара. - Король Казимир даровал сему граду вольности превеликие. Местные-то купчины зело богаты, да и мелкий люд не беден.
        Старая карга не переставала удивлять меня эрудированностью. Она говорила на нескольких языках, разбиралась в торговых делах и в политике, а главное - в человеческих душах. От клиентов, желающих узнать судьбу, отбоя не было. Дамочки разных возрастов и, по-видимому, разных сословий, табунами шли в шатёр «прорицательницы Лари». Я не удержалась, подглядела через неплотно задёрнутый полог, как творилась «волшба». И что? То же самое, что и в двадцать первом веке! Курились пахучие травы, тускло отсвечивал «магический шар», раскладывались на столике карты, а из угла на оробевшего посетителя с подставки смотрел пустыми глазницами человеческий череп. Отличалась, правда, колода карт. Во-первых, они значительно крупнее привычных нам. Во-вторых - в колоде аж 64 штуки: валетов, дам и королей дополняли «рыцари», «дьявол» и «смерть». А масти обозначались желудями, виноградными листьями, бубенчиками, и только червы - знакомым сердечком.
        Это я уже потом рассмотрела, когда была допущена в «шатёр».
        Бесовскую сущность «магических обрядов» Барбара постаралась нейтрализовать католической иконой Марии Магдалины. Иконка эта совсем не похожа на наши, православные. Я подумала даже, что вижу перед собой репродукцию известного полотна Тициана - изображение молодой женщины, обратившей взор к небу и прижимающей к груди правую руку.
        В ответ на вопрос, откуда картина, Барбара строго поправила:
        - Сие икона! Святая равноапостольная Мария Магдалина, заступница наша.
        Сказала и перекрестилась на святой образ. Но не ладонью, как у католиков принято, а по православному, троеперстно. Именно так - не «двумя перстами». Но меня это не удивило.
        Помню, испугалась тогда, в таверне, когда заметила: мои соотечественники крестятся двумя пальцами, а не тремя, как я. Подумала: ну всё, скажут - кукишем крестное знамение кладёт - бей его! Поразительно, но никто не обратил внимания. Должно быть здесь, слава Богу, ещё не начались распри между приверженцами двуперстного и троеперстного крещения.
        Да здравствует толерантность!
        Что же касается Барбары, её благочестие прекрасно уживалось с привычкой сквернословить по любому поводу и без оного, любовью к выпивке, а главное, с таким «нехристианским» занятием, как предсказания. За подобные дела, я думаю, тут можно и на костёр угодить. Хотя… вспомним того же Нострадамуса - никто его не гнобил, наоборот, был вхож к сильным мира сего.
        Профессия Барбары здесь, как, впрочем, и во все века, приносила верный кусок хлеба.
        2
        В прошлой жизни, обитая в обычной девятиэтажке на улице 9 апреля в Калининграде, я считала, что газовая плита существовала и будет существовать всегда.
        Вернее, нет, не так. Стала бы я какой-то плитой мозги засорять! Скорее, воспринимала газ, как данность; и только когда его отключили на сутки из-за аварии, прочувствовала важность этой простой и обыденной штуки. Не ценят, ох, не ценят люди двадцать первого века благ цивилизации и технического прогресса! Привыкли: захотел искупаться - напустил в ванну горячей воды из крана, кофе попить приспичило - щёлкнул кнопкой чайника, полминуты подождал, и готово, осталось порошок залить кипятком… Зажрались, дорогие мои. А уж как разленились - просто беда. Без лифта на пятый этаж подняться - боже упаси! Две остановки пешком пройтись, и то лень.
        И я была такой же.
        Лишь теперь поняла, какое счастье иметь возможность помыться. Без разницы - под душем, в ванне, в бане, да хоть из ведра ковшиком на себя лить. Только чтоб без посторонних глаз! И хотя бы тёплой водой - я уж не говорю о горячей.
        И тут-то обнаружились почти неразрешимые проблемы: где помыться, и чем? В реке? Не сезон - вода холоднющая. Я бы вытерпела, вот только… нужно раздеться, прежде чем в речку лезть. А как разденешься, когда кругом, куда ни сунься, народ так и шастает. Купальника у меня нет, а если б и был - не вариант, выдам себя с головой. О последствиях страшно и подумать.
        Ко всему прочему остро встала весьма деликатная проблема, знакомая всем женщинам, но мне удалось с ней справиться подручными средствами.
        Здешние дамы, как я успела заметить, моются не часто. Если вообще моются. Им-то, что - привыкли. А мне хоть на стену лезь! Как говорится, и денно и нощно, лишь об одном думала: я не перенесу этой пытки - неделями ходить грязной. И всё накручивала себя: начинало казаться, что провоняла вся, и педикулёз, поди, нажила, и чешусь, как блохастая псина… Мысли о необходимости помыться становились навязчивой идеей.
        В первый раз кризис случился ещё на старом месте, в Региомонтуме. Полночи ворочалась на своём жёстком «матрасе», не могла заснуть. Поняла: сойду с ума, если что-нибудь не предприму.
        Я поднялась, достала из-под тюфяка кусок бязи, прихватила обмылок, выглянула наружу: темень кругом и тишина - «табор» мирно спит.
        Подобно ночному вору, стараясь не шуметь, выскользнула из своего жилища и двинулась прямиком к реке. Благо, она протекала метров в пятидесяти, и к ней тропинка вела.
        На берегу я отошла чуть в сторону, где кустарник рос, а то мало ли, вдруг кто увидит.
        Было прохладно, по ощущениям плюс десять-пятнадцать, не больше, но меня это не остановило. Я быстро разделась донага, потрогала ногой воду, поморщилась и, стиснув зубы, вошла по пояс. Окунулась по шею, вылезла, как смогла, намылилась, снова окунулась. Потом растиралась бязью, царапающей кожу, что твоя наждачка, приплясывала от холода, торопливо одевалась…
        Ночное купание не прошло даром: утром рассопливилась, чихала; потрогала лоб - похоже, температура. Выпила таблетку из Ларисиного «наследства», горячего молока - этот продукт у нас не переводился.
        Барбара, видя, что я расхворалась, поинтересовалась:
        - Али неможется те, касатик? Где ж тя хвороба-то нашла, а?
        Я отмалчивалась - не рассказывать же ей, что холодную ванну приняла. Старуха прониклась сочувствием, приготовила мне снадобье - из того же молока, только с добавлением свиного жира и каких-то трав. Ничего, помогло.
        - Гони печаль-тоску от себя - хворь и не пристанет, - выдала сентенцию «целительница». И хитро подмигнула.
        Старой карге не чужды, оказывается, философские взгляды и кое-какие познания в психотерапии.
        После напастей, связанных с простудой, лезть в речку не хотелось. По вечерам, перед сном, обтиралась влажной паклей - больше грязь, конечно, размазывала, но становилось легче. Во всяком случае, на душе.
        На весь «табор» у нас имелся только один очаг - при кухне. Его каждый раз на новом месте сооружали из камней и обмазывали глиной. Когда дождило, над ним устраивали навес из парусины. На кухне Марта хозяйничала: варила похлёбку или бобы, заправляя блюдо салом. Однообразная стряпня до того осточертела - с души воротило. Впрочем, каждый волен готовить себе сам, в собственном котелке. Это иногда делали Зуко с Мадлен, а также Барбара - старуха частенько разжигала костерок поодаль от лагеря - варила «магические зелья», а может, кашу какую-нибудь.
        У меня не было ни котелка, ни средств на его приобретение, а горячая вода позарез нужна. Надо… да нет - необходимо! - хотя бы раз в неделю помыть голову.
        Я решила попросить Марту согреть немного воды.
        Стряпуха сидела подле очага, держа на коленях деревянную миску с чёртовыми бобами, на которые и смотреть тошно; уплетала их, заедая сырым луком. Запашок стоял тот ещё.
        - Битте, - вежливо сказала я, - их вилль… как это?.. хайс вассер - мне горячая вода нужна, ферштейн?
        Марта прожевала, вытерла ладонью губы и… расплылась в улыбке.
        - Schn, dass du willst, das verstehe ich nicht. (Красавчик, что ты хочешь, я не поняла)
        Кто бы знал, как надоело мне это «schn»! «Красавчик» да «красавчик» - они что, других слов не знают?! Захотелось послать её подальше, но я сдержалась. Состроила ответную улыбку.
        - Heiwasser (горячая вода), - повторила я, стараясь выговаривать правильно.
        Марта встала, подошла вплотную. Игривая улыбка не сходила с её уст.
        - Warum? - спросила она, дохнув луком, - Ich dich kssen besser (Лучше я тебя поцелую).
        Я невольно отпрянула: что она задумала? Никак, целоваться лезет. Не увидел бы её ревнивый муженёк… Чёрт! Так и есть - Себастьян тут как тут! Грозно сверкая глазами, достал из-за пояса нож - показал мне, потом отвесил смачную оплеуху супружнице - та в крик, и бежать! Себастьян ещё раз пробуравил меня глазами, спрятал нож и пошёл вразвалочку к своему фургону.
        Господи, боже ты мой! Не хватало только из-за какой-то дуры получить ножом в живот.
        Тяжело вздохнув, я отправилась к Барбаре: просить согреть мне воду.
        3
        Одно курьёзное происшествие нарушило наше довольно-таки скучное времяпровождение. Я узнала, что в ближайшее воскресенье состоится суд. Но не над убийцей каким-нибудь или вором, даже не над колдуном или ведьмой, что само по себе нелепо, а над… ослом. Длинноухий «преступник» обвинялся, ни много, ни мало, в непотребном и развратном поведении, а именно - в мужеложстве! Уж не знаю, ставили ли в вину этому негоднику-ослу насильственные действия по отношению к его партнёрам, или речь шла о добровольном совокуплении, только животное привлекалось к ответственности по всей строгости закона.
        Мне когда-то давно приходилось слышать или читать о средневековых судах над животными, но до этого процесса я воспринимала такие судилища смешной нелепостью, чем-то вроде анекдота. Ну не могут на полном серьёзе взрослые люди заниматься подобной чепухой!
        Так думала я, представляя себе процесс, где на скамье подсудимых стоит (лежит, сидит) какой-нибудь кабанчик или петух (помните анекдот советских времён, в котором петуха посадили по политической статье - пионера клюнул).
        На самом деле почти так и было. Рыночная площадь, забитая битком жадными до зрелищ горожанами, высокий суд, представленный строгого вида человеком, облачённым в сине-белую горностаевую мантию, и стоящий у столба подсудимый - обыкновенный серый, буроватый в холке осёл.
        Барбара, которая, собственно, и привела меня на необычный процесс, помогла протолкнуться в первые ряды зрителей. Она же, как могла, переводила мне, плохо понимающей немецкую речь.
        Судья огласил обвинение. Признания или отрицания вины у подсудимого, естественно, не спросили. Перешли сразу к допросу свидетелей.
        - Он эта… ничего такого, ваша честь, - растолковывал судье хозяин осла. - Однако ж, ему пары-то нету, ослицы то есть… Не стерпел, сердечный, и вона что вышло…
        Хозяину было явно жаль собственную скотину. Но судья строго заметил что «непотребство не извиняется отсутствием самки».
        Другие свидетели были настроены к ослу враждебно. Толстая баба, соседка хозяина осла, рассказала суду, как наблюдала греховную связь подсудимого с животным мужского пола.
        - Иду я, значит, по лугу, гляжу один осёл на другого влез и наяривает… Соседов то был осёл, ваша честь.
        Выступил и обвинитель, заявивший что «непотребство и разврат должны пресекаться суровым образом», и что «никому не дозволено нарушать божественное установление о соединении только противоположных полов». И осквернять землю греховной связью».
        - А посему сей преступник-осел должен быть незамедлительно отправлен на живодёрню. С хозяина же сего мерзкого животного следует удержать штраф в размере одного талера в доход казны.
        Зрители возгласами одобрения поддержали речь прокурора.
        И погибать ослу на живодёрне, если б не защитник.
        Да, у подсудимого был адвокат! Честные европейцы не могли расправиться с преступником, не дав тому возможности оправдаться. Потому на процессе, равно как и любом другом суде, кроме обвинителя присутствовал и защитник интересов подсудимого.
        Адвокат зачитал свидетельство другого соседа несчастного хозяина осла, священника преподобного отца Симона, в котором тот ручался за высокую нравственность и добропорядочность животного.
        - Показаниям людей, уличающих осла в совершении богомерзких действий, нет веры! - заключил свою речь адвокат подсудимого.
        Вняв доводам защитника, судья оправдал предполагаемого преступника, и присудил не лишать того жизни. При этом он наложил штраф на хозяина осла (непонятно, за что?), правда, гораздо меньшего размера и обязал последнего оплатить судебные издержки.
        Закон, эта фундаментальная ценность европейской цивилизации, не был нарушен.
        Как говорится, и волки сыты, и овцы целы.
        VII. Ларискино «наследство»
        1
        Выступая на «цирковой арене», я рисковала получить серьёзное увечье, а то и вовсе «откинуть тапочки», но денег не видела, работала «за харчи». Наши, особенно Себастьян и Барбара, частенько наведывались в кабачок, двери которого выходили в сторону «табора». Я же довольствовалась порцией похлёбки, «фирменным блюдом» Марты - бобами с салом, реже - отварной рыбой, и уж совсем редко - кусочком курицы.
        Более всего печалило отсутствие картофеля. Он ещё не добрался сюда из Америки, застрял на полпути, в Испании, наверное. Мне ночами снилось: ем варёную картошку с селёдкой. В трактире, думаю, тоже не бог весть какими деликатесами потчевали посетителей, но всё-таки разнообразие. А то стряпня Марты - вот уже где!
        Раз Барбара угостила меня жареной на вертеле свининой, принесённой из «злачного заведения». Она явилась тогда сильно навеселе и проявила щедрость: поделилась кусочком восхитительно пахнущего, приготовленного со специями и травами, с хрустящей корочкой, мяса.
        Себастьян, тот возвращался из кабака не просто выпивши, а «на бровях», громко орал, непотребно ругался и гонял свою благоверную.
        Временами меня тоже тянуло напиться: тоска подкатит под сердце - хоть волком вой. Но не на что, и это, пожалуй, к лучшему, а то спилась бы к чёрту. Хорошо, что «бодливой корове Бог рог не даёт».
        Один Господь знает, как долго пребывала бы я на положении подмастерья, без гроша в кармане, когда б Зуко, вернее, жене его, Мадлен, не понадобились мои профессиональные навыки.
        - Джек, вставай скорее! - разбудил меня среди ночи Хозяин.
        Я сразу поняла: у Мадлен начались роды. А по прикидкам супругов до этого события ещё недели две, как минимум. Обычное дело - ошиблись в расчётах.
        Быстро поднялась - спала одетой - и пошла с Зуко к их «семейному» фургону.
        - Я послал за повитухой, - объяснял Зуко по пути, - только боюсь, она не поспеет.
        Говорил он по-немецки, но я почти всё понимала: нужда припрёт - и китайский за неделю выучишь.
        В фургоне тесно, как в берлоге: тут и узлы, и сундуки с корзинами, и испуганные дети жмутся в угол, и роженица стонет - сущий бедлам! Старшего сына Зуко отправил за повитухой, мелюзгу я приказала увести в мой «шалаш», и воды горячей наказала принести, в общем, спровадила Хозяина, чтобы не мешал.
        На всё про всё ушло около часа. Хвала Создателю, обошлось без осложнений. Повивальная бабка прибыла, когда новорождённую девочку я уже передала счастливому папаше.
        Старая акушерка бросила на меня сердитый взгляд - я отобрала её «кусок хлеба», и пробурчала что-то вроде «юнцы не должны принимать роды». Она, как и прочие, видела во мне молодого парня.
        Зуко, конечно, доволен был - и мной, и удачным исходом разрешения от бремени супруги. Меня «повысили в звании». Отныне я становилась полноправным участником труппы и имела долю в доходах от выступлений. Об этом объявил Зуко при очередном расчёте за неделю, подкрепив заявление вручением монеты в один чех - первые заработанные в качестве «циркового артиста», и акушера по совместительству, деньги.
        Монетка была размером с наш рубль и имела ещё одно название: «полуторагрошевик». Полтора польских гроша! Я не знала, радоваться мне или плакать: за гроши вкалываю. В буквальном смысле. В здешних ценах я ни в зуб ногой, знала только, что в Северных землях (польских, литовских, немецких) в ходу «гроши» и «талеры» (1 талер равен 24 грошам).
        Оказалось, не так уж и мало заработала я за неделю. На мою зарплату можно купить курицу или две дюжины яиц!
        Барбара, отвечая на расспросы, рассказала: слуги здесь получают до шести талеров за год, мастер-кровельщик имеет до половины талера в день, а наёмник кнехт - целых два. О своих доходах «прорицательница» скромно умолчала.
        А я продолжила карьеру «на манеже», теперь уже не только как подставка для сбиваемых Зуко предметов. Чтобы рассмешить публику, я, как велел Хозяин, изображала страх: начинала дрожать, и бутылка падала с головы, прежде чем Зуко щелкал кнутом. И так несколько раз подряд. Зрители хохотали до слез, а мне и изображать ничего не приходилось: боялась бича, как удара молнии.
        Потом номер дополнили падением: после сбивания парика я валилась на землю, якобы без чувств - такой вот трагикомический элемент.
        Валять на сцене дурака только со стороны кажется просто. Падать на спину, да так, чтобы выглядело натурально, и при этом ничего себе не отбить - искусство. Пришлось научиться. Попутно Зуко обучал меня разным клоунским приёмам: мимике, жестам, несложным фокусам, вроде «отрывания пальцев».
        Тысячу раз прав наш Главный, утверждавший, что «человек ко всему привыкает». И я пообвыклась тут, приноровилась, притерпелась. И примирилась… почти. Нет, всё-таки Владлен Сергеевич не прав! Можно ли смириться, если тебя, скажем, ни за что упрятали в тюрьму? Или увезли, не спрашивая согласия, в чужую страну, и не отпускают домой? Пробовала уговаривать себя смотреть на происходящее, как на захватывающее приключение. Не каждому ведь выпадает такая «удача» - оказаться в шестнадцатом веке! Только без толку. В гробу я видала такое «везение»! Не хочу!
        Да вот беда - согласия-то моего никто не спрашивал. Хоть ори, хоть вой, хоть башку разбей - не поможет. Остаётся терпеть. И надеяться. Без надежды жизнь теряет смысл, лучше сразу в петлю.
        Днём, на людях, легче - забываешься, а вечером, как солнце на закат идёт - выступление. Работа. Но приходит ночь и… Опять вокруг беспросветный мрак, в прямом и переносном смыслах.
        Я нашла отдушину - Ларискин мобильник. Провидению было угодно снабдить меня зарядным устройством-«жужжалкой». Батарейку я подзаряжала днём, чтобы не будить людей и не привлекать внимание непривычным звуком. Другое дело, когда в лагере шум и гам, все домашними делами заняты - ухожу в палатку и жужжу, пока мобила не «оживёт». А уже ночью, едва народ расползётся по своим «норкам», достаю аппарат и погружаюсь в привычную стихию. Звук ставлю на минимум, и - вперёд. Играю в «Angry Birds» - помогаю птицам воевать со свиньями. Мой племянник, Костик любил всякие «пищалки» телефонные. Я, разумеется, посмеивалась, а теперь сама приохотилась играть. Будь у меня компьютер - стала бы заправским геймером.
        Ещё у Лариски куча клипов записана. Мура, конечно, вроде Стаса Михайлова, но я каждому исполнителю радовалась как родному. Даже всем этим силиконовым куклам, коих в шоу-бизнесе расплодилось, как собак нерезаных.
        Спасибо тебе, Ларочка!
        2
        Меж тем приближалась зима. Дождило. Ветрено стало и слякотно. Скоро, похоже, полетят «белые мухи». Темнело теперь рано, мы давали представления при свете факелов, жгли костры - грелись по очереди.
        Удивительно, но зрители приходили исправно. Даже в дождь, если, конечно, не сильно лило. Вот уж истинно: охота пуще неволи. Здешний народ хлебом не корми - дай зрелищ.
        Днём одна Барбара бывала занята - принимала клиентов. Остальные «по домам» сидели. Я, спасаясь от скуки, доставала телефон, играла, или слушала музыку.
        В «вигваме» холодно и неуютно, как в нетопленном бараке. Я сидела, закутавшись в зипун, и смотрела подборку «приколов» из «Наша раша». Лариске нравился Миша Галустян в роли таджика-гастарбайтера Равшана. В прежней жизни я бы не стала смотреть такую ерунду, но теперь и меня рассмешил этот нелепый персонаж. Вообще-то Галустяну и говорить ничего не надо: на него посмотришь - уже смешно. А когда он произносит своё коронное «начайлик»…
        Я расхохоталась. Наверное, смех был нервным - своеобразная реакция на постоянный стресс. Непроизвольно вырвалось.
        - Что это у тебя такое? - услышала я и вздрогнула от неожиданности.
        Станко бесцеремонно влез ко мне в «шалаш», и стоял, разинув рот. Маленький и гибкий, как угорь, мальчишка умудрился войти бесшумно, страшно меня напугав.
        Я стала лихорадочно прятать мобильник за пазуху.
        - Нет, нет… это так… талисман, оберег, - бормотала я. От волнения тряслись руки, и никак не получалось убрать телефон с глаз долой.
        - Покажи, Джек, - стал упрашивать мальчишка. - Ну, покажи!
        Он почти кричал. Не хватало ещё, чтобы остальные сбежались.
        - Не говори так громко, - попросила я. - Хорошо, смотри.
        Я успела выключить мобилу. Надеялась, что Станко отстанет, осмотрев «мёртвый» аппарат. А тот цепко ухватил и стал вертеть в руках, разглядывая диковинку: совсем ещё мальчишка, хоть и вполне самостоятельный, даже умудрённый жизнью.
        Возможно, Станко удовлетворился бы поверхностным осмотром, если б случайно не включил на телефоне дисплей. Высветилась фотка, а на ней Лариса в купальнике, выгодно подчёркивающим её фигуру.
        Не знаю, что больше поразило мальчишку: «волшебное» появление картинки, или полуобнажённая красотка на ней, но глаза у Станко заметно округлились.
        - Джек, - зашептал он, - продай мне… этот талисман!
        - Нет, - твёрдо сказала я, забирая мобилу.
        - Продай, - настаивал Станко, - я дам тебе два талера… три талера!
        Я покачала головой.
        - Нет! И не проси. Это мой талисман, он не продаётся!
        Станко замолчал, чего-то обдумывая.
        - А хочешь, - опять зашептал он горячо, - я ночью сестру приведу?
        - Чего? - не поняла я.
        - Тебе же нужна женщина, Джек, я вижу. Знаю, тебе голые снятся. Ведь, снятся?
        Ах, паршивец, что удумал! Прибить бы тебя на месте!
        - Скотина ты безрогая, - сказала я по-русски. - Родную сестру готов продать!
        Станко, кажется, уловил родственные слова - они с сестрой родом из Далмации, хорваты. Во всяком случае, он понял, что я сержусь, сидел понурясь.
        Я перешла на немецкий:
        - Уходи! И больше не заходи сюда!
        Словарный запас не позволил, а то выдала бы всё, что о нем думаю.
        Станко убрался восвояси, а я пребывала в смятении: он теперь раззвонит, мол, у Джека волшебная коробочка есть; не ровен час, кто-нибудь пожелает её заполучать. Да и сам мальчишка может, чего доброго, зарезать. Ему так захотелось заиметь игрушку, что даже сестру-близняшку собрался подложить под «парня», с которым и знаком-то без году неделю. Мало мне проблем - ещё одна добавилась.
        Я убрала мобильник так далеко, как смогла. И спала теперь «в пол-уха», каждого шороха пугалась. Станко я, по возможности, старалась держать в поле зрения.
        А этот негодник, видя, что наблюдаю за ним, истолковал по-своему, и стал делать знаки глазами: укажет взглядом на сестру, и мне подмигивает, паразит! Его логика понятна: парень, то есть я, не может не испытывать влечения к женщинам, а денег на жриц любви у него нет, значит, рано или поздно, он сдастся и примет предложение. Меня бесили его цинизм и беспринципность.
        Впрочем, может здесь такие сделки в порядке вещей?
        Когда я смотрела на хрупкую Стеллу, у меня тошнота подступала к горлу при мысли о мерзких предложениях её братца, и злость закипала, хотелось двинуть ему по… между ног, в общем.
        А девчонка бесстрашно ходила по канату, натянутому между двух столбов - их мы возили с собой - на высоте не менее четырёх метров. Балансировала специальными штуковинами, вроде больших вееров, и не просто ходила, а танцевала, выполняла кульбиты, садилась на шпагат. Честное слово, я за неё больше переживала, чем за себя, когда с меня кнутом сбивали парик.
        Станко тоже работал хорошо, ничего не скажешь: ловок, как наша любимица Лоло. И по интеллекту недалеко ушёл. (Тут во мне злость говорила).
        Вечер был как вечер - обычный. Погода пасмурная, но без дождя и ветра, что здорово облегчало нашу цирковую жизнь. Канатоходцы работали номер, зрители умолкли, с восторгом наблюдая за танцующей Стеллой.
        «Вор! Держи его!», - раздался вдруг истошный вопль, возникла небольшая суматоха. Из толпы зрителей вынырнул мальчишка лет десяти и стремглав бросился наутёк, прямо через нашу «арену».
        Себастьян - он уже отработал и грелся возле костра - оказался у воришки на пути. Циркач ловким движением схватил пацана за шиворот, а тот извернулся и впился ему в руку зубами. Тут уже Себастьян взревел медведем, и так саданул беднягу, что незадачливый вор с визгом отлетел на середину площадки.
        Этот шум и послужил причиной трагедии: Стелла сбилась с шага, оступилась и полетела вниз. Станко стоял на верхушке столба и ничем не мог помочь сестре. Девочка попыталась ухватиться рукой за канат - тщетно. «А-ах!», - пронеслось над публикой.
        Наши со всех сторон поспешили к несчастной девочке. Я подбежала первой.
        То, что я увидела, заставило вздрогнуть: у Стелы из окровавленного предплечья торчали острые края переломанной надвое кости.
        Я подавила готовый вырваться крик и закусила губу - не время охать да ахать. Без паники, взять себя в руки. Так, что мы имеем…
        Отбросив обывательскую растерянность, я «включила» в себе профессионала - даром ли на «скорой» работала.
        Первым делом гемостаз - остановить кровотечение. Наложить повязку, приподнять конечность повыше, холод местно. Мысли щелкали как на экзамене.
        А пострадавшую подняли с земли Себастьян и Зуко.
        - Осторожно! - воскликнула я. - Ради бога, аккуратнее!
        От волнения говорила по-русски.
        А тем двоим только и забот - убрать девочку «со сцены», чтобы продолжить представление - работа, мол, прежде всего.
        Станко - он был уже внизу - плакал, не стесняясь. Мне стало жаль мальчишку: переживает за сестру, значит, не совсем безнадёжный эгоист. Но им заниматься не досуг.
        Зуко, прежде чем пойти к публике, спросил:
        - Ты сможешь ей помочь, Джек?
        Я молча кивнула. Потом вспомнила: нужен антисептик.
        - Зуко, мне надо… как это… - перешла на русский, - спирт, водку, или что тут пьют… ах, да - «выборову»!
        - «Выборова»? - переспросил Хозяин, и уточнил: - Алкохоль?
        - Да, да, алкоголь.
        Зуко крикнул своего мальца, тот притащил мне початую бутылку с зеленоватой жидкостью. Сам Хозяин пошёл делать номер.
        Я, как смогла, обработала рану хмельным напитком, и наложила повязку из принесённого Станко куска бязи. Потом достала из кармана лекарство - две таблетки из оставшихся четырёх, размяла в порошок и всыпала Стелле под язык. Станко по моему указанию отправился за дощечками для шины.
        Девочка громко стонала. Я уговаривала:
        - Потерпи, милая. Всё будет хорошо…
        Какое там, хорошо! Не начался бы столбняк, а то и гангрена. У нормального врача антисептики и антибиотики, а у меня - чёрта лысого. Но ведь как-то здесь лечат раны…
        Подошла Барбара, заохала:
        - Ой, лихо! Бедное чадо!..
        Ну, причитаний мне здесь не хватает! Хотела сказать бабке: «заткнись!» да спровадить с глаз долой, но та, оставив нытье, стала помогать, и довольно умело.
        Она поспешила к себе в «шатёр», принесла котомку, а в ней - «походную аптечку». Барбара извлекла шкалик с мутной жидкостью, нацедила в кружку.
        - Что там? - строго спросила я. - Чем её напоить хочешь?
        - Отваром. Маковым зельем, - пояснила старая. - Боль уймёт. Дюже доброе снадобье. Давай-кось, придержи чаду головку…
        Обезболивающее?.. Чёрт с ним, хоть такое…
        Репозицию обломков кости, по правилам, должен делать врач. Но правила остались там, в двадцать первом веке. Вместе с рентгеновскими аппаратами. Я не раз ассистировала хирургу и хорошо знала, что делать, и как. Больше всего опасалась развития у пострадавшей болевого шока. Постоянно контролировала пульс девочки. Барбара помогала: подержать, подать, приподнять… Попутно она объясняла, какие травы надо использовать, и в какие сроки.
        Я ничего не поняла и не запомнила. Ладно, потом разберёмся.
        Провозились мы до полуночи.
        VIII. «Я скромной девушкой была»
        1
        Несчастье, случившееся с девочкой, поломало планы Зуко. Он-то собирался в ближайшие дни двигаться дальше на запад, а тут такое несчастье. Я категорически заявила: «Больная должна оставаться на месте весь ближайший месяц». Хозяин, разумеется, из-за одной девчонки не стал бы задерживаться, просто оставил бы её здесь - пусть выживает, как сможет, но Станко ни за что не хотел бросать сестру одну. Молодец, хоть тут оказался человеком. Зуко не с руки остаться совсем без канатоходцев, кроме того, не за горами Рождество, а затем Святки - время «делать чёс», как сказали бы артисты двадцать первого века. Что касается рождественского поста, начавшегося нынче, то он нам не помеха: в Гданьске даже в пост власти не накладывали запрет на цирковые представления.
        Жизнь, можно сказать, устоялась. Дни текли похожие один на другой, как клоны. Уход за Стеллой да вечерние представления - вся моя работа. Состояние девочки, поначалу внушавшее мне большие опасения, мало-помалу стабилизировалось, боли уже не так её мучили. Барбара здорово помогла мне, приготовив снадобье из медного порошка (истёрла наждаком монетку) и яичного желтка, которое я давала больной дважды в неделю.
        Обработанную рану я смазывала мазью, сделанной Барбарой из живицы - еловой смолы. Ещё она дала мне окопник и чернокорень - «дюже добрыя травы от полома косточек». Я наложила девочке лангету, рассчитывая заменить её, как только позволит состояние раны, на гипсовую повязку. Гениальный Пирогов ещё не родился, и гипс здешние лекари использовали отдельно от бинтов. Но я-то знала, как сделать лучше!
        Я теперь регулярно получала денежное вознаграждение. Хозяин платил мне два гроша в неделю. Плюс харчи.
        Не знаю, с какого перепуга, но денег я не тратила, прятала «в кубышку». На чёрный день, как говорится. Кроме того, меня не покидала надежда отыскать способ вернуться, а для этого могут понадобиться деньги. Сама не понимаю, почему так решила.
        Наш рацион с началом поста не сильно изменился. Разве что вместо молока теперь по утрам пили что-то вроде киселя. Да ещё исчезли сало, курица и яйца. Для Стеллы сделали исключение - я настояла: ей, бедняжке, необходимо нормально питаться.
        Барбара, как и прежде, регулярно наведывалась в кабак, не смущаясь нарушением рекомендаций отца Варфоломея, настоятеля местного православного прихода. «Господь милостив - простит», - говорила старая пьяница, накачиваясь пивом и «выборовой» - польской водкой, продуктом, вырабатывающимся в монастырях.
        А Себастьян, наоборот, «завязал» по случаю поста, что не мешало ему регулярно лупить ветреную супругу.
        Накануне поста Барбара сходила к святому отцу на исповедь, и меня звала с собой. Но я отказалась: пришлось бы открыться священнику, что ношу мужскую одежду, а это по здешним законам тяжкий грех. Помнится мне, за подобную «шалость» Жанну Д’Арк на костре спалили. К тому же пришлось бы, наверное, рассказать отцу Варфоломею о невероятной истории моего появления тут, в шестнадцатом веке. То-то он поразился бы!.. Да, нет, счёл бы меня умалишённой, а то и вовсе слугою дьявола. Конечно, существует тайна исповеди, но кто знает… Бережёного Бог бережёт.
        А Хозяин, заботясь не о душе моей, а о бренном теле, дал умный совет: обзавестись, пока есть возможность, рекомендательным письмом, на случай, если стану искать должности лекаря.
        - В магистратуре у меня кое-какие связи. Поспособствую тебе, Джек, исхлопотать нужную бумагу.
        В тот же день Зуко отвёл меня к старшему канцеляристу Мариусу, сухощавому человеку с нездоровым желтоватого цвета лицом, которому представил как опытного акушера и лекаря-костоправа.
        - Сколько же вам лет, друг мой? - полюбопытствовал господин чиновник.
        - Семнадцать, - соврала я, не моргнув глазом.
        - Хм. И в столь юном возрасте вы постигли науку врачевания? - недоверчиво спросил Мариус. - Позвольте узнать, где вы научились сему непростому мастерству - принимать роды и вправлять кости? И даже заживлять раны, как я слышал.
        - У себя на родине, в Московии, господин канцелярист.
        Я поведала ему вымышленную историю, будто бы у нас в роду все лекари, и меня, мол, с отрочества знакомили с азами врачевания. Мариус кивал, поддакивал. Он, похоже, поверил.
        - Достойно похвалы стремление юноши овладеть навыками целителя, - похвалил Мариус. - Что ж, я, пожалуй, дам вам рекомендательное письмо. В обмен на услугу.
        Так я и знала: денег потребует. Интересно, сколько он запросит?
        - Моя супруга вот-вот должна родить, - продолжил господин чиновник.
        Ах, вот в чём дело! Ну, это можно.
        Спустя восемь дней супруга канцеляриста благополучно разродилась. У господина Мариуса прибавилось в семье, а я получила заверенный по всем правилам документ.
        Впрочем, карьеру артиста я пока оставлять не собиралась, тем более Зуко решил попробовать меня в новой роли, и обещал прибавку жалования после Рождества. Он решил разыгрывать во время представлений небольшие сценки - что-то вроде клоунских реприз. Материалом послужили любимые в народе анекдоты, фацеции, как их здесь называли.
        К моему изумлению, большинство «озорных историй» сильно отдавало «юмором ниже пояса», не отличаясь в этом отношении от привычных нам, людям будущего. Причём рассказывали их не стесняясь присутствием ни молоденьких девушек, ни почтенных матрон. То есть, так же, как и у нас, в двадцать первом веке.
        «Поздно ночью из трактира вышел подвыпивший человек, и остановился у стены, дабы справить малую нужду. Лил дождь, и из водосточной трубы текла вода. Пьяница так и простоял всю ночь, думая, что это льётся его моча».
        Слушая немудрёный анекдот, рассказанный и показанный «в лицах» Зуко, я представила себе мужика, проторчавшего всю ночь у стены с расстёгнутыми штанами, и от души расхохоталась. Хозяин не стал трогать штанов и доставать, но мастерски изобразил незадачливого выпивоху - Хазанов не смог бы лучше.
        К Рождеству мы разучили и подготовили две сценки, и в обеих мне достались роли… женщин! Вот такой получился «двойной перевёртыш».
        В первой репризе Зуко играл священника, к которому на исповедь явились три прихожанки. Облачённый в сутану Хозяин сидел, важно надувая щеки и перебирая чётки. Появлялся Станко в наряде простолюдинки и начинал исповедоваться: «Отец мой, согрешила я. Намедни вложила чужой меч в свои ножны». «Аббат», пожимал плечами и поворачивался к публике: «Глупые бабы - каждый пустяк считают грехом, - и прихожанке, - иди с миром, дочь моя, я отпускаю тебе этот грех». Входил Себастьян, изображающий простушку-крестьянку, которая, очевидно по совету подруг, повторяла слова первой прихожанки с небольшим дополнением: «Я вложила два меча, отец мой». «Священник» и её отпустил с миром. Наступала моя очередь каяться в том, что «в свои ножны вложила я три чужих меча». «Ничего не понимаю, какие ножны, какие мечи?!». Опустив глаза долу, объяснила: «С тремя мужчинами согрешила я, отец мой». «Что?! - изображая гнев, орал Зуко, и бросался догонять прихожанок, получивших отпущение грехов. - Стойте, негодницы! Вы не прощены, ибо меч и фаллос надлежит вкладывать в разные «ножны»!».
        Последние слова «священника» тонули в гомерическом хохоте зрителей.
        Ничего удивительного в том, что все женские роли достались мужчинам, не было: тут это обычная практика.
        Вторая реприза показалось знакомой: когда-то я слышала похожий анекдот, как видно, переживший столетия.
        На этот раз Зуко изображал игуменью женского монастыря, а я и Станко - монахинь-послушниц.
        «Матушка! - говорил Станко, обращаясь к «игуменье». - Я согрешила - держала в руке фаллос мужчины». «Ладно, дитя моё, пойди и омой руки в святом источнике». Пауза. Затем влетала я, так же наряженная монашкой, и возбуждённо кричала: «Матушка! Что там такое?! Послушницы собрались у святого источника, и в нём руки моют, а одна рот полощет!».
        Легкие смешки, - шутка не сразу доходила до зрителей, - сменялись жеребячьим ржанием.
        Сценки имели оглушительный успех.
        А я получала теперь по грошу за каждое выступление.
        В «добром городе Гданьске», где мирно уживались представители самых разных конфессий и народов, подобные вольности в изображении «христианских добродетелей», как видно, не осуждались властями предержащими, и даже со стороны клерикалов не вызывали нареканий. Нам, во всяком случае, «солёные шуточки» сходили с рук.
        2
        Погода на Рождество, как по заказу: снег, лёгкий морозец. Меня это не очень радовало. Пришлось срочно утеплять свой «вигвам». Барбара, постоянная советчица, надоумила купить войлок и сделать из него «шалаш в шалаше» - типа казахской юрты. Получилось неплохо: теперь тепла простой восковой свечки хватало на обогрев жилища. Плохо, что свечи дорогие - полтора гроша дюжина.
        Здешний люд праздновал Рождество с размахом. Повсюду костры жгли, народ толпился - пиво и «выборова» рекой. Ряженые ходили, дудели, колотили в бубны, пели и плясали, водили на цепи медведя. Шум и гам стоял такой, что и не захочешь, а ударишься в гульбу. А нам, призванным веселить народ, не до гулянки: время «делать деньги». До самого Крещения мы давали по два, а то и по три представления в день. И каждый раз «с аншлагом». Ни снег, ни мороз не пугали праздных гуляк и честных тружеников, выкраивающих «час на потеху». Даже важные господа удостаивали нас вниманием: приезжали в санях, целыми семьями, разодетые в дорогие меха. Хохотали над сценками так же заразительно, как и простолюдины.
        Цирковые номера мы работали по-прежнему. Станко ходил по канату, Себастьян жонглировал, хоть и был постоянно пьян, навёрстывая упущенное за время поста. Лоло тоже выступала. Зуко наряжал обезьяну в меховые штаны и куртку, берег от мороза. Она у него за члена семьи - «пятый ребёнок». Всех своих чад, за исключением новорождённой девочки, Хозяин приучал, мало-помалу, к цирковым трюкам. «Скоро научитесь на хлеб себе зарабатывать», - говорил он будущим артистам с любовью. Чадолюбив был, и щедр на похвалу, но и взыскивал строго. Впрочем, наказывал провинившихся не сильно, а если и порол иногда, то потому, что «так положено». Порка здесь признавалась единственным методом воспитания.
        Хлеб за брюхом не ходит, и нам, чтобы прокормиться, приходилось вкалывать будь здоров. Зуко постоянно измышлял новые репризы, дабы не наскучить зрителям. Решив не ограничиваться фацециями, он придумал разыграть в лицах озорной стишок из тех, что сочиняли, распевали или декламировали бродячие студенты-ваганты. Мне пока не довелось увидеть вживую этих бардов, но много о них наслышана. Талантливые поэты, насмешники и острословы, все как один бражники и жуиры, они и не мечтали, должно быть, что их сочинения войдут в золотой фонд всемирной литературы.
        Зуко выбрал популярную песенку «Я скромной девушкой была», в которой строки на немецком чередуются со строками на латыни. Мне досталась роль «скромной девушки», простушки, соблазнённой молодым повесой - его играл Станко.
        Я было испугалась, уяснив смысл фривольной песни, которую мы с негодником-мальчишкой должны обыграть: чего доброго, заставят участвовать в эротической сцене!
        Но Зуко и не помышлял о столь грубом нарушении приличий. По его замыслу мы со Станко должны всего лишь станцевать мазурку. При этом мне поручалось ещё и петь.
        Народные танцы - не моя стихия. Как и вокал.
        Пыталась возразить:
        - У меня не получится. Опозорюсь только.
        - И не думай отказываться! - не принял возражений Зуко. - Ты теперь лицедей, Джек. И не смей возражать старшему!
        За неделю с небольшим мы отрепетировали номер. Сто потов с меня сошло, но в итоге Хозяин остался доволен.
        - Ты превосходно играешь женщину, мой мальчик, - похвалил Зуко.
        Мне почудился скрытый намёк в его словах. Неужели заподозрил?! Нет, похоже, говорил искренне. А обращением «мой мальчик» Зуко всегда подчёркивал покровительство «юному таланту».
        И вот «премьера». Меня нарядили пасторальной пастушкой: в светло-серое, украшенное оборками платье и чепчик с голубенькими ленточками. Станко одели в костюм городского щёголя среднего достатка - черные штаны в обтяжку и темно-бардовый жакет.
        Эх, незавидна доля уличного артиста! И я, и мой напарник зубами стучали от холода в сценических костюмах, но работа есть работа.
        Впрочем, быстрый танец нас разогрел. Я запела:
        «Я скромной девушкой была,
        Virgo dum florebam (Когда я цвела невинностью)
        Нежна, приветлива, мила,
        Omnibus placebam (Всем нравилась)
        Пошла я как-то на лужок,
        Flores adunare (Собирать цветы),
        Да захотел меня дружок
        Ibi deflorare (Там лишить девственности)».
        Ха! Кой чёрт цветы - кругом сугробы по колено. Но это так, пустяки.
        «Он взял меня под локоток,
        Sed non indecenter (Но весьма пристойно),
        И прямо в рощу уволок,
        Valde fraudulenter (Очень коварно)».
        Мы продолжали кружиться под музыку Зуко. А моя героиня подверглась форменному насилию.
        «Он платье стал с меня срывать
        Valde indecenter (Очень непристойно),
        Мне ручки белые ломать
        Multum violenter (Очень грубо)»
        Однако, насильник, как в известном анекдоте, спас девушку от изнасилования - уговорил.
        «Тут он склонился надо мной
        Non absque timore (Не без робости)
        «Тебя я сделаю женой…
        Dul cise stcum ore (Он сладкоречив)». Навешав дурёхе на уши лапшу, ловелас получил желаемое:
        «Он мне сорочку снять помог,
        Corpore detecta (Обнажив тело),
        И стал мне взламывать замок,
        Cuspide erecta (Подняв копье)».
        Донжуан, по словам героини, славно поохотился и поиграл:
        «Вонзилось в жертву копьецо,
        Bene venebatur (Хорошо поохотился!)!
        И надо мной его лицо:
        Ludus compleatur (Да свершится игра!)!»
        Слушая песню, зрители смеялись, комментировали, выкрикивали непристойности. В общем, можно сказать, что мой дебют, как вокалистки, оказался успешным.
        А напарник подмигнул и сказал:
        - Ты в этом платье здорово похож на бабу. Эх, был бы ты девкой, мы бы с тобой…
        Я послала его по-русски.
        IX. Дальше в лес - больше дров
        1
        Как ни здорово принимали нас жители Гданьска, не жалея честно заработанных грошей, но и им стало приедаться. Пора, как говориться, и честь знать. Наш путь лежал в Померанию и дальше - в Гамбург. День Святого Валентина мы встретили в дороге.
        Собственно, никто из труппы не собирался отмечать праздник всех влюблённых. Я бы и не вспомнила о нём, но Мадлен, жена Зуко, обмолвилась: в девичестве мечтала, чтобы ей подарили «валентинку». Она родилась и выросла в Лотарингии, где влюблённые чтут старинный обычай, делают в этот день друг другу подарки.
        А на меня нахлынули воспоминания: и как писала любовные послания, и как получала, и как в первый раз целовалась с мальчиком из соседнего подъезда… До слёз пробрало, пришлось лицо прятать, чтобы никто не увидел.
        Накануне отъезда я сняла с руки Стеллы сооружение, которое заменяло гипс - аппарат Джека. Так я его мысленно называла. Кость у девочки, насколько я могла судить, не имея рентгена, срослась правильно. Показала ей, как разрабатывать руку, и посоветовала сменить, по возможности, хождение по канату на что-нибудь менее опасное. В ответ Стелла вздохнула и покачала головой. Риск - часть её жизни. И не только её.
        Дорога оказалась скверной: яма на яме да грязь непролазная. Не Европа, а российское Нечерноземье, честное слово. Такая же дрянная и погода стояла: дождь, переходящий в мокрый снег, и ветер, пробирающий до костей. Наши колымаги вязли, колеса по оси проваливались, приходилось слезать, толкать, тянуть. И так бессчётное число раз. За день выматывались так, что к вечеру с ног валились. Останавливались на пару дней в городках, из тех, что побольше да побогаче, устраивали представление - путешествовали «без отрыва от производства».
        Герцогство Померания встретило нас отличной солнечной погодой. Пахнуло весной. Сразу веселее стало на душе. А катить по сухой дороге - одно удовольствие. Ну и что, колдобины да ухабы: грязь не месишь - и ладно.
        Мы прибыли в Штеттин, город в устье Одера, место, где лет так через сто пятьдесят должна родиться герцогиня Ангельт-Цербстская, будущая императрица Екатерина II.
        Если я ничего не путаю.
        Да нет же! Ведь я была здесь в прошлой жизни. Школьницей. Нам устроили экскурсию в Польшу, в город Щецин, а это и есть Штеттин. Показали главную достопримечательность - замок, место рождения Екатерины, и Тюремную башню, где во время оно сидела в заточении Сидония фон Борк, знаменитая колдунья. Но мне почему-то врезались в память причал в порту, тяжёлый запах и плавающие в грязной воде дохлые крысы.
        - Богатая земля Неметчина, - с уважением произнесла Барбара.
        Она и о Гданьске так же отзывалась, и о Региомонтуме. Послушать старуху, тут все земли «славные и богатые». За исключением Московии, о которой Барбара говорила с явным неодобрением. Чем, интересно, старой ведьме земляки насолили?
        - Богачка тутошняя, девица фон Борк, зело красна, - продолжила Барбара. - Да не на радость людям та красота - на погибель.
        - Чего так? - спросила я.
        - Злыми чарами привораживает она вашего брата. И юных, и мужей зрелых. Сказывают, очаровала она князя фон Вольгаста. Тот собрался было взять её в жены, да не посмел ослушаться запрета князей Штеттина. Озлобилась фон Борк, и наложила на князя заклятие. Засох тот от тоски, да помер.
        Тут мне вспомнилась печальная развязка истории колдуньи:
        - Гореть ей на костре, этой Сидонии.
        - А тебе откуда сие ведомо? - живо воскликнула Барбара. - И имечко её знаешь. Неужто и до Московии слух дошёл о ворожее?
        Чёрт, опять я прокололась! А старуха явно что-то подозревает - хитро поглядывает, будто догадывается… Вот только о чём? Я объяснила, мол, да, слышала о ней на родине. Барбара кивала, поддакивала, а на устах её блуждала улыбка.
        Могла ли я знать, что лично встречусь с самой Сидонией фон Борк?
        2
        Знаменитая колдунья припожаловала к нам, точнее, к прорицательнице Лари. Не иначе как по обмену опытом.
        В тот день представление отменили. Заболел Хозяин - отравился рыбой. Накануне он и Себастьян ужинали в кабаке, где угощались вином и жареными угрями. Ночью у Зуко началась обильная рвота. Послали за мной. Я сделала ему промывание и велела выпить молока. Утром его опять тошнило и слабило, хотя и не так сильно. Но артист из него, конечно, никакой. Себастьяна тоже прослабило, однако проспиртованный организм горького пьяницы легче справился с отравлением.
        Под вечер раздался стук колёс и цоканье копыт по мостовой. К лагерю подъехала карета, запряжённая парой белых (как правильно назвать такую масть, не знаю) лошадок, в сопровождении двух верховых - телохранителей важной особы. Они спешились, и один проследовал к шатру Барбары, чтобы привести её к владелице шикарного, чёрного с золотыми обводами экипажа. Я стояла неподалёку. Увидела, как дверца кареты распахнулась, и встретилась глазами со взглядом женщины необыкновенной красоты.
        Вообще-то я по натуре скептик. Во всяком случае, не умиляюсь при виде гламурных красоток и всяких там фотомоделей - крашеных кукол с куриными мозгами. Сейчас же я видела перед собой по-настоящему красивую женщину, обладательницу роскошных цвета червонного золота волос, точёных носа и шеи. Но заметнее всего - глаза, огромные, темно-аквамариновые, как вода в Адриатике, с лёгким прищуром. В них можно утонуть, любого мужчину взгляд этих глаз должен сводить с ума. Если уж на меня подействовало…
        «Сидония фон Борк!», - донёсся до меня восхищённый шёпот Станко. (Мальчишка рядом околачивался).
        Барбара в сопровождении телохранителя подошла к карете, поклонилась Сидонии, неуклюже влезла внутрь. Дверца захлопнулась, изнутри задёрнули занавески.
        О чём беседовали две ведьмы, не знаю. Разговор продолжался не менее часа. Меня распирало любопытство, а ещё желание как-то помочь красавице Сидонии, предупредить её о грозящей смертельной опасности. Да разве ж она послушает!
        Когда Барбара вышла из экипажа, я с удивлением увидела, что фон Борк смотрит на меня. Мало того - она поманила пальцем! Я растерянно оглянулась: может не меня зовёт? Нет, точно - меня.
        Я приблизилась к карете и тоже поклонилась, сняв шляпу - научилась уже.
        Сидония смотрела приветливо, с лёгкой ухмылкой.
        - Садись, - приказала она.
        Я не посмела ослушаться.
        Находящая здесь же девушка, по-видимому, служанка, подвинулась, я опустилась на скамью напротив Сидонии. Нутро экипажа смотрелось ещё богаче, нежели наружная отделка - всё обтянуто розовым стёганым шёлком, на сидениях мягкие подушки с кистями. Но главное украшение - хозяйка, в роскошном голубого бархата платье с ярко-лиловым корсажем, отороченным серебристым мехом. Волосы Сидонии убраны в сетку из золотистых нитей, на шее колье с крупными зелёными камнями - если не ошибаюсь, чистой воды изумрудами, на запястьях браслеты с такими же камушками.
        Подобное великолепие мне разве что на картинках приходилось видеть.
        Я думала, хозяйка заговорит со мной, но Сидония крикнула кучеру: «Трогай!», и захлопнула дверцу.
        Громко цокали подковы, экипаж ритмично покачивался. Сидония пристально смотрела на меня и… молчала.
        Сделалось не по себе. Куда она меня везёт, и зачем? Я боялась спрашивать, но неизвестность страшила больше.
        - Госпожа, куда мы едем? - решилась я, наконец.
        Сидония нахмурилась.
        - Ко мне надлежит обращаться «ваша милость»! - резко сказала фон Борк. - Тебя не научили приличиям?
        Чёрт вас тут разберёт, кого как величать! Фон-бароны спесивые.
        Но вслух я повинилась:
        - Прошу прощения, ваша милость. Можно мне узнать, куда мы направляемся?
        - Узнаешь, - холодно ответила Сидония.
        Карета остановилась. В сумерках, при свете факела, я не разглядела дом, в который вошла вслед за хозяйкой. Запомнились лишь ступени лестницы из молочно-белого мрамора, ярко отсвечивающие в полутьме.
        Слуга проводил меня в комнату, где пылал огонь в камине, зажёг свечи, вышел, оставив одну. Я огляделась: небольшая комнатка, стены задрапированы тёмно-бордовым атласом, сбоку столик с гнутыми ножками, на нём подсвечник на две свечи, кругом расставлены пуфики, оттоманки и мягкие скамеечки, над камином зеркало в золочёной раме.
        Будуар хозяйки?
        Непонятно, почему тут пахнет корицей?
        Сидония долго не появлялась. Я устала стоять, но не решалась присесть. Тревога в душе сменилась страхом на грани паники. Желание бежать без оглядки сделалось настолько сильным, что я едва с ним справлялась.
        Вошла Сидония.
        Пронзительный взгляд её колдовских глаз пригвоздил меня к месту.
        Хозяйка успела поменять наряд. Теперь на ней лёгкое платье бледно-розового шелка, с короткими рукавами-фонариками, с вырезом, полностью открывающим шею. Изумруды она заменила рубинами (а может, то были лалы, или ещё какие, неведомые мне самоцветы). Волосы распущены и свободно спадали на плечи.
        Не думаю, что Сидония нарядилась ради ничтожного лекаришки. Аристократка - по-другому она просто не могла.
        Хозяйка не предложила мне сесть, сама же расположилась на оттоманке. С минуту она молчала, продолжая жечь взглядом:
        - Назови своё имя.
        - Джек, гос… ваша милость.
        Сидония нахмурилась.
        - Не это! Подлинное имя!
        Я совсем оробела.
        - Яков, - пробормотала я неуверенно. Голос предательски дрожал.
        - Ты из Московии? Русич?
        - Да, ваша милость.
        Сидония чуть приподнялась, взяла со столика звонок.
        На сигнал явилась служанка, держа поднос с высоким бокалом, наполненным ярко-красным напитком, и маленькой изящной тарелочкой с традиционным лакомством - засахаренными орешками, поставила перед госпожой и бесшумно удалилась.
        Отпив из бокала, Сидония продолжила:
        - Платье твоё холопское, а вот руки - барские.
        Что за наказанье мне с руками - выдают «благородное происхождение»!
        - Я лекарь, ваша милость.
        - Знаю, - отмахнулась Сидония. - Значит, Яков?
        Я подтвердила.
        Сидония отставила бокал и пристально посмотрела мне в глаза. Я не выдержала, отвела взор.
        - Лжёшь!
        Прозвучало, как выстрел.
        - Разденься! - приказала хозяйка. - Живо, сбрасывай одежду!
        - Ваша милость, не могу! - воскликнула я в отчаянии.
        Меня трясло, страх цепкими когтями рвал душу - обман раскроется и тогда…
        - Не можешь? Отчего же? Стыдишься меня? - Сидония усмехнулась.
        Я стала бормотать что-то про увечья на теле, мол, стесняюсь своего уродства.
        - А вот и поглядим, - жёстко возразила Сидония. - Не желаешь добром, я кликну слуг, они живо сорвут с тебя мужское платье.
        Неожиданно для себя я разрыдалась - слёзы градом. Бросилась в ноги хозяйке дома, оказавшегося западней.
        - Ваша милость, умоляю, не надо! Не заставляйте снимать одежду! Я… сознаюсь… я женщина. Только не выдавайте меня!
        Сидония расхохоталась. Сардонический смех прозвучал жутковато:
        - Я должна убедиться!
        Воля этой властной госпожи подавляла. Как во сне я стала раздеваться, дрожа от стыда и страха. Осталась с забинтованной грудью и нелепом подобии трусиков.
        - Снимай всё! - приказала Сидония.
        Пришлось покориться.
        Я стояла перед госпожой совершенно голая, жалкая и подавленная, а она скользила взглядом от головы до ног, хищно раздувая ноздри. Я была полностью в её власти, и она могла делать со мной всё, что вздумается. В глазах закона я - преступница, нарушившая запрещение женщинам носить мужскую одежду.
        - Подойди ближе! - прозвучал новый приказ.
        Во взгляде Сидонии я усмотрела огонёк извращённой похоти.
        Отчаянно замотала головой:
        - Госпожа… ваша милость, ради Бога, не надо!
        - Чего ты боишься?! - Сидония усмехнулась. - У меня много грехов, но среди них нет содомского… Пока нет.
        И опять я вынуждена подчиниться.
        Вздрогнула от прикосновения холодных пальцев. Стояла, опустив глаза долу, а фон Борк самым бесстыдным образом ощупывала мои груди, живот, бёдра, ягодицы.
        - Хороша, - сказала она с уже знакомой усмешкой. - Грудки очень славные, а бёдра узковаты… Вот что я тебе скажу, милая: я ведь разгадала тебя сразу, едва увидев. Это деревенских олухов, что окружали тебя, ты могла водить за нос. А я, Сидония фон Борк, вижу людей насквозь!.. А теперь ответь: ради какой надобности ты старалась выдать себя за мужчину?
        - Позвольте мне одеться, ваша милость.
        - Не раньше, чем ответишь мне, негодная! - вспылила Сидония.
        Я стала рассказывать путаную историю, сочиняя на ходу: мол, спасалась от гнева московского царя, бежала в Восточную Пруссию вместе с парнем, своим женихом, он заболел и скоропостижно скончался, а я, боясь надругательства со стороны мужчин, взяла его одежду и…
        - Довольно! Ты лжёшь, как непотребная девка! Правду! Иначе я прикажу слугам высечь тебя розгами. Прежде чем выдам властям. Здесь не жалуют женщин, наряжающихся мужчинами - ты поплатишься головой!
        Я плохо соображала в тот момент. Единственное, что пришло на ум: я должна придерживаться моей версии, иначе окончательно запутаюсь. Не могу же, на самом деле, открыть ей истину! Она решит: я просто издеваюсь.
        Я упала на колени.
        - Ваша милость, клянусь: всё, что я поведала вам - истинная правда!
        - Ты прежде бывала в Померании? - задала неожиданный вопрос Сидония.
        - Нет.
        - Где же ты могла обо мне слышать? Только не лги, будто бы в Московии знают, кто такая Сидония фон Борк!
        Вот в чём дело! Барбара рассказала ей о нашем разговоре. Мерзкая доносчица!
        - Молчишь? Тебе нечего сказать? Так вот - ты шпионка, тебя подослали! Говори: кто и зачем?
        Я попыталась было отрицать, но Сидония поднялась и вдруг залепила мне пощёчину:
        - Долго ты собираешься испытывать моё терпение?!
        Она взяла звонок.
        - Ваша милость, я скажу правду! - вскричала я, поднимаясь с колен.
        Голому человеку разговаривать с одетым - мучение. Тем более возражать. Но я спасала свою жизнь.
        - Вы не верите мне, ваша милость, а между тем я - ведунья! У меня в роду по женской линии все занимались ведовством, передавая знания от матерей дочерям.
        Сидония обратилась в слух.
        Странное дело, но упоминание чародейства придало моей версии весомость.
        Я продолжила:
        - Да простит меня ваша милость, но должна сказать: о вас идёт слава, как о колдунье, и даже на моей родине слышали о вас. Вы, якобы, навели порчу на князя Вольгаста…
        - Я знаю! - прервала Сидония. - Только всё это - выдумки! Церковный суд снял с меня обвинение. Ты же, как я знаю, предрекла мне смерть на костре. Объясни.
        - Я предвижу будущее, ваша милость. Не всех, только отмеченных знаком судьбы!
        Сама не заметила, как стала впадать в экзальтацию. Посмотреть со стороны - демоническое зрелище, наверное. Обнажённая женщина изрекает пророчества, раскачиваясь и простирая руки.
        - Обвинения сняты с вас, ваша милость, однако же готовятся новые. На сей раз вам вменят в вину проклятие рода герцогов Штеттина, обречение князей сего рода на бесплодие.
        Сидония переменилась в лице, сделавшись белее мела. Удар попал в цель. Она, конечно, творила волшбу в полном одиночестве, и была уверена, что о ней не знает ни одна душа.
        Я же просто вспомнила рассказ экскурсовода.
        До чего быстро работают мозги в минуту смертельной опасности!
        - Как?! - вскричала колдунья. - Откуда ты…
        Она заходила взад-вперёд, нервно комкая в руках платок. Схватила бокал с вином, и разом осушила.
        - Ваша милость, - напомнила я о себе, - я, с вашего позволения, оденусь.
        Сидония кивнула. Она опустилась на оттоманку, рванула на себе колье с рубинами - ей не хватало воздуха.
        - Вам плохо, ваша милость? - спросила я, надевая сюртук.
        - Нет, всё в порядке, - ответила Сидония. Она взяла себя в руки.
        Некоторое время молчала. Я стояла подле, ждала, что скажет.
        - А тебе идёт платье мужчины, - небрежно обронила хозяйка. В самообладании ей не откажешь. - Однако хоть ты и умеешь предвидеть будущее, всё же допускаешь оплошности. Женщина, «мой юный друг», когда смотрит вверх - поднимает глаза, мужчина - запрокидывает голову… Дай руку! - приказала она неожиданно.
        Я выполнила приказ.
        - Видишь! Ты протянула руку ладонью вниз, мужчины же, всегда подают ладонью вверх!
        Ух, ты! А ведь верно.
        - Благодарю вас, ваша милость.
        - Пустое. Так когда, ты утверждаешь, меня должны казнить?
        - Не скоро, ваша милость! Через тридцать восемь лет. Сначала вас отправят в монастырь, затем заточат в Тюремную башню, а уж потом…
        Сидония облегчённо вздохнула:
        - Вот как! Что ж, у меня есть время подготовиться. Садитесь, мой друг, - сказала хозяйка, переходя на «вы». - Сейчас нам принесут вина и перекусить, затем мои люди доставят вас обратно. Пока же, расскажите мне…
        Мы беседовали ещё часа два, угощались вином. Сидония расспрашивала, выведывала секреты пророчеств. Я, как смогла, удовлетворила её любопытство, вспомнив рассуждения «ясновидящих» и «экстрасенсов» двадцать первого столетия. Сидония осталась довольна.
        А я была готова пожелать ей отправиться на костёр прямо сейчас. Жаль - нельзя. Хорошо, хоть не домогалась.
        На прощание она сказала, что в случае надобности разыщет меня, и пожаловала две монеты. Золотые!
        3
        «Кто пьян да умён - два угодья в нём», - любила повторять Барбара к месту и не к месту. Старая ведьма успешно сочетала оба качества. В последнее время она начинала прикладываться к бутылке с раннего утра, чтобы к вечеру напиться до положения риз. Как удавалось ей обслуживать клиентов в таком состоянии - одному Богу ведомо.
        После случая с фон Борк я возненавидела свою «благодетельницу» - её длинный язык едва не стоил мне головы. Неизвестно к тому же, каким унижениям могла подвергнуть меня Сидония, прежде чем выдать палачу. По злому ли умыслу Барбара передала фон Борк неосторожное высказывание о том, что мне известна её судьба, или старуха просто проболталась, не знаю. С того дня я старалась всячески избегать общения с предательницей.
        В Штеттине мы пробыли две недели, дали десяток представлений, да и двинулись дальше - в Гамбург.
        Путь не близкий, зато дороги не чета тем, что уже проехали. Выступали мало - старались поскорее добраться до вольного имперского города Гамбурга (таков его официальный статус), главнейшего из портов на Северном море.
        Я безмерно радовалась возможности оказаться подальше от Померании и от фон Борк - красавицы с извращёнными наклонностями.
        Молва нисколько не преувеличивала: Гамбург действительно был богатым и большим городом. А должен стать ещё крупнее, ещё зажиточнее. Бросались в глаза вереницы возов на подъезде к городу, везущих камень и лес. Строили тут с размахом. На обеих берегах Эльбы.
        Трущоб здесь тоже хватало - роскошь и нищета уживались рядом, дополняя друг друга. Привлечённые богатством, со всех краёв сюда стекались мошенники и авантюристы, бродяги и проститутки, воры, и тому подобный люд, вплоть до беглых каторжников. Зуко, рассказывая мне о Гамбурге, сказал: «Тут меня обкрадывали, пару раз пытались ограбить, и разок ударили ножом». Словом - необходима осторожность.
        Поставили лагерь на одной из городских площадей, стали выступать.
        Стелла опять работала на верхотуре - отчаянная девчонка. Правда, выбора у неё не было. Себастьян жонглировал, подбрасывал и ловил тяжеленные, пуда на два, гири, завязывал узлом железные прутья в палец толщиной. Зуко веселил публику, сбивал с моей головы парик. С успехом шли сценки-репризы. Работа кипела.
        У Барбары клиентов заметно поубавилось - одна-две местных кумушки за день заглянут, и то хорошо. Видно, вечно пьяная прорицательница не внушала доверия горожанам. Старуха редко показывалась на свет божий, даже в кабак за вином посылала Анатаса, сынишку Зуко. Встречаясь со мной взглядом, она криво ухмылялась - то ли не хотела показать, что чувствует себя виноватой, то ли замыслила недоброе.
        Мужчины, в отличие от слабого пола, никогда не были основными клиентами Барбары. Поэтому я невольно обратила внимание на господина в плаще и при шпаге, выходящего из шатра прорицательницы. Да и как не заметить столь важную птицу. Подле входа его поджидал слуга, держа под уздцы двух коней - господского и своего. Красавец гнедой, на которого резво вскочил господин, стоил, наверное, целое состояние.
        Но главное - как посмотрел на меня этот барин. Как на вещь! Причём, вещь, принадлежащую ему!
        У страха глаза велики. После встречи с Сидонией, я пугалась любого пристального взгляда, но этот поверг меня в трепет.
        Неспроста он так посмотрел. Берегись, подсказывало чутье. Но нужно идти выступать: зрителям нет дела до твоих страхов.
        Я заметила, как Барбара высунулась из шатра, зыркнула по сторонам, и спряталась.
        С тяжёлым чувством отработала программу. Ощущение опасности не покидало меня. А хуже всего - непонятно, с какой стороны её ждать.
        Что теперь делать? К кому обратится за советом?
        Тяжёлая рука опустилась на плечо.
        - Чего повесил нос, малый? Пойдём, опрокинем по чарке.
        Себастьян, непонятно с какой радости, решил пригласить в собутыльники.
        Я, неожиданно, согласилась. Невмоготу сидеть в одиночестве, накручивая себя настоящими или мнимыми угрозами.
        Себастьян привёл меня в кабачок, приткнувшийся возле пожарной каланчи. Рядом, располагались казармы и конюшня. Видимо, доблестным пожарным не возбранялось посещать питейные заведения.
        Маленькая уютная забегаловка - один стол, рассчитанный на десять-двенадцать персон, длинные скамьи с обеих сторон - вот и вся обстановка. Хозяин, дородный мужчина в полосатом колпаке, устроился на табурете, сбоку от входа. Когда мы вошли, он поднялся, кряхтя, и шумно поприветствовал моего спутника:
        - Себастьян, дружище, рад видеть тебя! И спешу выговорить: совсем ты забыл старого друга Вилли. Цирк ваш уже с неделю у нас в Гамбурге, а ты только сегодня соизволил зайти проведать, мошенник! - Хлопнул Себастьяна по плечу. - А этот милый юноша с тобой? Добро пожаловать, молодой человек, в заведение старого доброго дядюшки Вилли! Вам, наверное, пива? Или желаете отведать моего шнапса? Такого вы не найдёте во всем Гамбурге! Вот, мой друг Себастьян вам подтвердит. Я готовлю его по рецепту, доставшемуся от деда, но об этом молчок.
        Болтун-хозяин явно соскучился - не с кем язык почесать. Из посетителей - только трое жуликоватого вида мужиков, что-то обсуждающих полушёпотом за кружками пива.
        Мы уселись, а Вилли полез в погреб за заказанным шнапсом. Вылез, так же натужно кряхтя, поставил перед нами толстую бутыль темно-зелёного стекла, и кружки. К шнапсу он подал печёные яйца и холодную варёную печень с чесночным соусом.
        - Выпьешь с нами, Вилли? - спросил Себастьян, разливая по кружкам.
        Хозяин, отирая от пота мясистое лицо, покачал головой:
        - Хвораю я, по ночам задыхаюсь. Как овдовел - хозяйство на мне, едва справляюсь. Дочери замужем, сыновья - один помер, другого убили… Так, посижу с вами, поболтаю по-стариковски. А вы пейте - шнапс у меня отменный.
        Я впервые попробовала эту странную горько-сладкую водку с запахом перечной мяты. Ничего, пойдёт.
        Вилли с Себастьяном оживлённо беседовали, вспоминая какие-то события, а я незаметно хмелела, убаюканная их голосами. Страхи отступили, мысли пошли спокойные, ленивые…
        - … к черту! Канальская жизнь! Брошу, да наймусь на корабль, в Новый Свет уеду!
        Я подняла глаза. Вилли рядом не было, Себастьян изливал душу мне.
        - А что там, в Новом Свете? - поинтересовалась я.
        - Известно что - золото!
        Глаза выпивохи горели огнём алчности. Он принялся длинно и путанно рассуждать о возможности сказочно обогатиться, выменивая или просто отнимая золото у индейцев.
        В лагерь мы вернулись здорово набравшись. Оба. Себастьян пошёл к благоверной под крыло (а может, устроить ей хорошую взбучку), я - в своё холостяцкое жилье.
        Упала - как в омут головой.
        Меня разбудили толчки и громкий шёпот:
        - Проснись! Да, просыпайся же!
        Какого дьявола! Что ещё за…
        Я подняла голову:
        - Кто здесь?
        - Тише, это я.
        - Стелла?
        Станко, паршивец, решил всё-таки подложить под меня сестру!
        - Джек, ради бога, только не шуми, она услышит!
        - Кто - она?
        - Барбара. Я узнала… подслушала…
        Девчонка очень волновалась. До меня стало доходить: дело серьёзное.
        - Объясни, что случилось?
        - Джек, скажи мне, это правда - ты… женщина?
        - С чего ты решила?
        - Я же говорю, подслушала. Ты видел… видела того важного господина, что приезжал сегодня к Барбаре? Это барон фон Борхерт. Они разговаривали у неё в шатре, о чём, не знаю. А потом он вышел, крикнул слугу, чтобы тот подошёл ближе, и сказал: смотри в оба, никого сюда не подпускай. Затем вернулся к Барбаре. Меня разобрало любопытство, и я тихонечко прокралась к шатру сзади. Я слышала, о чём они говорили! Барбара рассказала барону, что ты женщина, а он заплатил ей шесть талеров. Он рассмеялся и сказал: такой аппетитной птички мне ещё не попадалось! И добавил: в мужском платье она сильнее разожжёт желание!
        Я сидела, ошарашенная новым несчастьем. Предчувствие беды не обмануло. А Барбара - Иуда в юбке, получила свои тридцать серебряников! У меня возникло острое желание пойти и свернуть ей шею. Только, не время - спасаться надо!
        - Тебе нужно бежать, - продолжала Стелла. - Барон - страшный человек! Я много слышала о нём: попадёшь в его когти, уже не вырвешься. Сущий злодей, им матери в Гамбурге пугают детей непослушных.
        - Ты думаешь… он захочет увезти к себе насильно?
        - Конечно, если ты не пойдёшь добром. Он может пригласить тебя, как лекаря: мол, срочно нужно к больному. Ты не посмеешь отказаться, ведь так?
        Похоже, действительно не посмею. Что же мне делать? Бежать? Но как, куда?
        - Беги! Он может прислать за тобой даже нынче ночью, прямо сейчас! Тебе лучше перебраться подальше - в немецких землях ты не будешь в безопасности. Иди прямо в порт, найми там лодку, или найди корабль, который плывёт в Антверпен.
        Я не ожидала от девочки такой рассудительности. И такого сопереживания, желания помочь. От избытка чувств навернулись слёзы.
        - Спасибо тебе!
        Стелла вдруг бросилась мне на грудь. Обняла. Спросила:
        - Как на самом деле звать тебя?
        - Жанна, - ответила я, чуть поколебавшись.
        - Жанна, - повторила Стелла задумчиво. - Как жаль, что ты не парень…
        Неужели влюбилась? В меня - какой кошмар!
        Но разбираться с её чувствами некогда. Мысль, что сюда в любую минуту могут нагрянуть слуги барона, вызывала дрожь.
        Девочка помогла собрать мои нехитрые пожитки, покидать их в дорожный мешок. Мобильник я спрятала в карман.
        Стелла проводила меня до ближайшего перекрёстка, объяснила, как пройти в порт. Потом обняла и расцеловала.
        Мы обе прослезились.
        - Прощай, сестра! Пусть Бог хранит тебя!
        Я, старясь не шуметь, пустилась по темным улицам.
        Часть вторая «Единорог»
        I. Корабельный лекарь
        1
        Должна признать: у меня очень скверный характер. Я из тех, кто на линованной бумаге пишет поперёк. Родители не переставали удивляться: в кого она такая?! Старшая сестра Шурка - их дочка. Лицом она в папу, ну просто вылитая, а фигура и характер мамины. Неконфликтная - мухи не обидит, я бы сказала, чересчур покладистая. Она рано вышла замуж, родила сына, погрязла в домашних заботах, и довольна. Чему, спрашивается, радуется?
        Я, бывая у них в гостях, изучила распорядок этого дома. Муж Шурки, мой зять, увалень, приходит с работы - на диван; она у плиты, борщи да пельмени ему стряпает. Навернут по две тарелки, в ящик уткнутся, и пока все сериалы не пересмотрят, спать не ложатся. Оба себя поперёк шире. А, впрочем, это их дело. Раз им нравится, значит, так и надо.
        Я полная противоположность сестре: худышка, но крепкая, спортивная; колючая - недаром Ивашка Рябов сравнил с ершом.
        В школе меня постоянно обижали, пока не научилась драться: сначала просто кулаками, без правил, так сказать, затем стала ходить в секцию айкидо. Девчонки из нашего класса тайно ненавидели «Джеки Чана» (моё школьное прозвище), но боялись. Пацаны, хотя и симпатизировали, тоже побаивались. Одному уроду, когда тот попытался «зажать» и облапить, в броске вывихнула плечо. Был скандал, причём того придурка признали потерпевшим, а меня хулиганкой. Родители «урода» грозили судом, но, в конце концов, «дело» спустили на тормозах. Только моим родителям пришлось перевести меня в другую школу. И всё наперекосяк пошло.
        В старой школе я хоть и не отличницей была, но до троек никогда не опускалась, а в новой чуть не на круглые двойки скатилась. Уроки начала прогуливать, пропадала во дворе до темна, в компании, прямо скажем, не самой образцовой. Сигареты и выпивка были там обычным делом. Но у меня, слава богу, ума хватило, не подражать новым приятелям-подружкам во всём. Курить я не стала принципиально, чтобы не нарушать спортивный режим, и пила лишь пиво, да и то редко. Я по-прежнему много читала, и любимой телепередачей оставалась «Что? Где? Когда?».
        Окончив с горем пополам девять классов, я поступила в медицинский колледж. Почему? Да просто всегда хотела стать врачом. Мама с папой, конечно, в штыки приняли моё решение. «Заканчивай одиннадцать классов и поступай как все нормальные люди, в мединститут. Наймём репетиторов, вытянут тебя, раз сама не в состоянии». И уговаривали, и ругали - всё без толку. Упрямства - на десятерых хватит; если уж решила чего - хоть башку расшибу, а сделаю.
        По правде говоря, надоела к тому времени школа хуже горькой редьки, да и уверенности, что сумею её благополучно закончить, не было. А колледж не только среднее образование даст - так я родителям втолковывала, - но и специальность. Поработаю, мол, медсестрой, определюсь окончательно, потяну ли на врача. Переиграть же никогда не поздно. Убедила. Точнее, устали они со мной цапаться, махнули рукой - делай, как знаешь.
        Да, характер у меня не сахар. Но именно благодаря ему уцелела, оказавшись в совершенно немыслимой ситуации - угодив в реальное Средневековье. Не свихнулась и не опустилась, старалась не просто выжить, но и жить достойно, насколько это возможно в данных обстоятельствах.
        А Чужой Мир продолжал испытывать на прочность. Опять одна. Опять негде приклонить голову.
        Сбежав от возможных преследований барона фон Борхерта, я нашла в порту большую рыбачью лодку с парусом, хозяин которой согласился за два с половиной талера отвезти в Антверпен.
        И вот я здесь.
        На постоялом дворе за ночлег и баланду, подаваемую на ужин, брали сущие гроши, но для меня и эти расходы грозили стать неподъёмными. В карманах, что называется, ветер гулял.
        Днём я бесцельно слонялась по узким кривым улочкам Антверпена - сидеть и нюхать вонь постоялого двора невыносимо - с робкой надеждой приискать работу, чтобы по силам. А ночами тихо ревела в подушку (точнее, в набитый сеном мешок) и молча просила Бога сжалиться надо мною - вернуть домой.
        Город пребывал в плачевном состоянии - последствие «испанской ярости», событий шестилетней давности. Испанская солдатня, как рассказала мне подвыпившая хозяйка постоялого двора, тогда совсем озверела, из-за задержки жалованья начала грабить город и громить всё, что попадалось под руку, колоть и резать, не разбирая правых и виноватых. По словам женщины, сущий ад творился на улицах и площадях Антверпена - всё завалено трупами, кругом горело и рушилось. Она нисколько не преувеличивала: на следы пожарищ я натыкалась всюду, а главную площадь города «украшали» черные от копоти развалины - всё, что осталось от городской ратуши.
        Ширина большинства улочек Антверпена такова, что позволяла дотянуться рукой из окна до дома напротив. К этой особенности здешнего градостроительства я успела привыкнуть.
        Но что по-прежнему раздражало, так это привычка городских жителей выливать помои прямо из окон, чуть ли не на головы прохожим. В дожди улицы превращались в зловонные канавы, но всем наплевать. Хорошо ещё дни сейчас стояли солнечные. Вообще, погода была чудесной - не холодно и не жарко. Что могло цвести, цвело, чирикали воробьи, на крышах орали коты, по улицам, задрав хвосты, носились собаки. Город оживал, залечивал раны.
        Солнце склонялось к закату, подсвечивало золотом черепичные крыши и дымовые трубы. Я спешила вернуться в порядком опостылевший постоялый двор - успеть до темноты. Какое-никакое, а убежище. Гулять ночью по Антверпену - чистое безумие, занятие для самоубийц.
        Улицы быстро пустели, лишь немногочисленные питейные заведения оставались открытыми, принимая бесшабашных гуляк, из тех, кому «море по колено». У дверей одного из кабаков я заметила фигуру, показавшуюся знакомой. Подойдя ближе, окончательно убедилась, что знаю этого человека. Разве можно спутать с кем-нибудь богатыря из команды капитана Карстена?! Того самого, что я нарекла для себя Тарасом Бульбой. Он только что вышел из кабака и мочился на стену. Так, безо всякого смущения, поступали все местные мужчины в любое время дня и ночи, поэтому меня подобные сцены не шокировали - привыкла. Я лишь чуть-чуть замедлила шаг.
        Бульба повернулся и, поправляя штаны, скользнул по мне безразличным взглядом - не признал.
        Он направился обратно в кабак, а у меня сердце заколотилось: возможно, здесь и другие члены команды? Так захотелось опять увидеть Роде и братьев Рябовых, прямо как родных! В этом враждебном мире они роднее родственников, хотя я для них, скорее всего, никто, и звать меня никак. Они, верно, давно забыли, как вступились за незнакомца в чужом городе. И все же я пошла следом за Бульбой - не хотела упускать шанс прибиться к «своим», братьям по крови, так сказать.
        Таверна ничем не отличалась от десятков подобных, кои довелось посетить за время странствий по балтийскому побережью: закопчённые стены и потолок, очаг, длинные столы, масляные светильники. В сидящих за столом мужчинах я сразу признала «наших».
        - О, да это, никак, Воробей?! Греби к нам, земляк! - раздался зычный голос Ивашки Рябова.
        Брат его, Афоня, сидел тут же, в компании знакомых мне Лиса и Беса, вместе с несколькими мужиками, которых в прошлый раз не приметила. И не видно среди гуляк-моряков их доблестного капитана.
        Ох, и досталось моим плечам от дружеских похлопываний лопатообразными ладонями Ивашки с Афонею. Охламоны - никакого понятия, как следует обращаться с дамой… Тьфу ты, до сих пор забываю, что для всех окружающих я мужчина, а никакая не барышня.
        - На ловца и зверь бежит, - объявил Ивашка. - Ты, паря, нужон нам до зарезу. Пойдёшь в команду лекарем?
        - Как, - удивилась я, - у вас же есть лекарь - Карл?
        - Не, ему надысь голову ядром оторвало.
        Известие о трагической гибели моего коллеги из уст Ивашки прозвучало так, словно речь шла о досадном недоразумении, не более. Меня же оно потрясло.
        - К-каким ядром? - выдавила я, запинаясь.
        - Знамо каким - из пушки. Да он и виноват - кой бес понёс на палубу в самую сечу.
        Чё-о-о-рт! Да что же такое - по ним, оказывается, из пушек лупят!
        - Что паря, труса празднуешь? - процедил Ивашка насмешливо, заметив мой испуг.
        Я отрицательно замотала головой:
        - Вовсе нет. Готов стать вашим лекарем. А капитан… Рысь, он где?
        - На судне. А нам позволил гулять. До утра. Ну что, Воробей, по рукам? - повернулся к брату. - Что, Афоня, берём молодца в команду?
        Молчаливый Афоня пожал плечами:
        - Я - что. Аки Рысь порешит…
        - Решено, значит. Рыси в радость, что лекарь сыскался. Стало быть - по рукам.
        Мы с Ивашкой, согласно обычаю, «ударили по рукам».
        - Гля, братва, - прогудел Рябов, - коего соколика в товарищи берём! Теперь должно обмыть сговор. С тя, паря, магарыч.
        О-хо-хо. Плакали мои денежки… Ну, да ладно, зато теперь я член команды - и заступиться есть кому, и жалование, глядишь, буду получать.
        - Хозяин! - крикнула я громко на немецком.
        На зов явился пожилой горбун, которого я знала как владельца этой корчмы.
        - Вина моим товарищам!
        Пирушка покатилась комом с горы, разрастаясь и набирая обороты. Откуда-то появились местные жрицы любви - кабацкие шлюхи, за версту чующие поживу и летящие к подгулявшей компании, как мухи на го… извиняюсь, на мёд. Воистину, их профессия не только древнейшая, но и одна из самых востребованных во все века. Что поделаешь, есть спрос - будет и предложение. Появление «весёлых девочек» добавило морячкам радости. Солёные шуточки, похлопывание дамочек по мягким местам, радостное повизгивание потаскушек влилось в общий разноголосый хор. Содом и Гоморра!
        И всё бы ничего, когда б шлюхи, чёрт их дери, не положили глаз на меня. Сразу две «очаровашки» вознамерились устроиться у меня на коленях. Одну удалось отпихнуть - её тут же перехватил Лис - а вот другая, несмотря на моё активное сопротивление, повисла на шее и обмусолила мне лицо мокрыми губами. Дрянь такая - убила бы! Но этого-то я как раз позволить себе не могла. Да чего там - даже послать подальше дурёху, видящую во мне симпатичного юнца, нельзя. Что бы подумали друзья-моряки?!
        Весь трагикомизм положения заключался в том, что я, играя роль мужчины, должна вести себя именно как мужчина. Назвался груздем - полезай в кузов.
        Не находя благовидного предлога избавиться от назойливой проститутки, я вынуждена была терпеть. Руки чесались (и ноги), так хотелось спихнуть дамочку с колен и залепить хорошего пенделя, чтобы вылетела на улицу, открыв дверь своей пустой головёшкой. Однако я сдерживалась, не позволяя ей только лезть шаловливыми ручками куда вздумается, и отворачивалась, когда нахалка норовила одарить поцелуем.
        Дурёха гладила мне волосы и нашёптывала на ухо какие-то глупости на дикой смеси голландского, немецкого и французского. Я уже неплохо понимала этот «язык международного общения», своеобразное «эсперанто», распространённый, насколько мне известно, по побережью Северного моря от Гамбурга до Кале.
        - Извини, милая, - процедила я сквозь зубы полушёпотом, - мне нечем тебе заплатить.
        - Лгунишка, - не поверила дамочка, - я знаю, у тебя есть деньги. Но такому красавчику, как ты, я согласна скинуть половину цены.
        Вот, зараза! Чёртова пиявка, присосалась - не оторвёшь.
        Привлекательная внешность, оказывается, может обернуться большими проблемами, в чём пришлось удостовериться в очередной раз. Хорошо ещё - тьфу, тьфу, тьфу, не сглазить бы - здешние «голубые» не досаждают. Их, наверняка и в этом веке предостаточно, но мне они, по счастью, не встретились.
        За полночь уж перевалило, когда морячки, разобрав подружек, стали расползаться «по норкам». Мне тоже пришлось спросить отдельную комнату «для меня и моей милашки», что окончательно опустошило тощий кошелёк, подвязанный к поясу. Точнее, последние гроши пришлось сунуть незадачливой потаскушке, чтобы она не устроила скандал, оставшись совсем без заработка. Прилюдно объясняться с ней я сочла неудобным, и, уже поднявшись в отведённую нам каморку, сказала, якобы сгорая от стыда:
        - Я не могу… с тобой. Я был тяжело ранен, и лишился… Ну, ты понимаешь, да? Никому не рассказывай, хорошо? Вот возьми, больше у меня нет.
        Я отдала ей деньги.
        Деваха поверила, и так расстроилась, что пустила слезу, жалея «несчастного юношу».
        - Бедный мальчик, - причитала она, опять порываясь приласкать.
        От денег, тем не менее, сердобольная шлюха не отказалась, посчитав, наверное, что неспособность клиента воспользоваться интимными услугами не освобождает его от уплаты в счёт компенсации за потраченное время.
        Мне пришлось разделить с ней кровать - не выгонишь же даму в такую пору на улицу. Легли, не раздеваясь. «Подружка» моментально засопела, потом стала выводить трели, не дав толком поспать.
        2
        Как и заверял Ивашка Рябов, капитан встретил меня радушно. Поинтересовался только, есть ли рекомендации. Тут-то и пригодилось письмо господина Мариуса.
        - Гут, - сказал Роде, ознакомившись с документом. - Сейчас пойдём к стряпчему - в порту есть конторка, составим договор.
        Ёлки-палки, и в шестнадцатом веке бюрократия!
        Стряпчий, мэтр Йорден, тучный мужчина со склеротическим румянцем на шеках, долго скрипел пером, составляя документ по всем правилам. Закончив писать, присыпал песочком, стряхнул и прочёл вслух. В договоре указывалось, что «Яков Демин (это моя настоящая фамилия), поступает лекарем на судно «Единорог» (порт приписки Копенгаген) под начало капитана Карстена. Жалование Якову Демину положить 31 крейцер в день, с полным довольствием». В конце имелась приписка: «В дележе добычи не участвует и свою долю в оной не имеет».
        Что за добыча предполагается на судне? Они что, собираются рыбу ловить? А может, это китобойный корабль? Впрочем, мне-то какая разница - я же только лекарь, а в остальном не участвую (согласно договору). Что касается денег, жалование в половину серебряного гульдена (гульдинера) чуть выше, чем у новых товарищей - моряков. Правда, в отличие от меня, те имели долю при дележе некой добычи.
        В антверпенском порту жизнь кипела и била ключом. Корабли со всего Старого света и из Нового то и дело швартовались у причалов, растянувшихся вдоль берега не на одну милю. Портовые грузчики и матросы день-деньской катали по талям какие-то бочки, таскали ящики и тюки, клетки с курами и бог знает что ещё. В людской гомон вплетались мычание, ржание, блеяние, кудахтанье и хрюканье. Дурными голосами орали чайки, устраивающие в воздухе свары из-за лакомых кусков. Ароматы заморских пряностей смешивались с запахами кипящей смолы и вонью протухшей рыбы.
        Наше судно (теперь я имела право говорить о нём так), трёхмачтовый галеон «Единорог» готовился выйти в море.
        Я поначалу не могла понять, почему корабль считают трёхмачтовым, когда на самом деле их только две. Думала, может, третья просто сломалась. А когда спросила у новых товарищей, те меня на смех подняли.
        - Сломалась, баишь? Ха-ха-ха! - как конь, ржал Ивашка Рябов. - Оно и видно: не моряк ты, паря. Третья-то мачта, вона, на носу - бушприт прозывается.
        Им смешно, а мне-то откуда знать такие тонкости, как наличие вертикальных и наклонных мачт. Оказывается, жердь, торчащая вперёд на носу корабля, это и есть бушприт - наклонная мачта.
        Присутствие «рога» и относительно узкий, вытянутый в длину корпус придавали кораблю сходство с одноименным морским животным - нарвалом (он же единорог). Порядком потрёпанная посудина (борта сплошь в заплатах и «шрамах») вид имела горделивый, притягивала взор благородством линий корпуса и сохранившимся (несмотря на многочисленные повреждения) изяществом палубных надстроек. Оснастка корабля, всё это хитросплетение канатов и верёвочных лесенок сухопутному человеку казалась неразрешимой головоломкой, заставляла испытывать некий священный трепет и уважение к морякам, способным разобраться, что тут к чему.
        Однако более всего поразил меня флаг, поднятый на грот-мачте (я уже начала, понемногу, разбираться в названиях) - он был красный! Кажется, именно такой вывесили взбунтовавшиеся матросы броненосца «Потёмкин». Я не удержалась, спросила у Роде, что сие означает и какой державе принадлежит флаг. Ответ капитана удивил ещё больше.
        - Это мой личный флаг. Я всегда хожу под ним, - ответил Роде невозмутимо, и добавил. - Я на службе у царя Ивана, а русские своего флага не имеют.
        Ну и дела! Кто бы мог подумать: капитан датчанин на службе у русского царя. У самого Ивана Грозного! Невероятно. Только и это ещё не всё. Роде сообщил мне (так, между прочим), что «Единорог» - каперское судно.
        - Царь Иван воюет со шведами на суше, - пояснил капитан. - Мне же велено вести охоту на море: топить или захватывать шведские корабли со всем их грузом.
        Так вот о какой добыче шла речь в договоре! Ё-моё, я попала к пиратам! И то, что вместо «Весёлого Роджера» на флагштоке полощется кумачовый большевистский стяг, ничего не меняет. Так сказать, лозунг «экспроприация экспроприаторов» в действии. С поправкой на шестнадцатый век. А костюмчик Джека Воробья, пирата Карибского моря, не только к лицу оказался, но и пророческим. И исправить, похоже, ничего нельзя - я повязана договором (то, что мне не удосужились рассказать, чем занимается Карстен и его команда, вряд ли может служить основанием для его расторжения), да и находились мы уже в открытом море.
        «Единорог» сначала отбуксировали собственными шлюпками на внешний рейд, затем поставили паруса и двинулись на северо-восток.
        Больше всего я боялась морской болезни - не знала, как поведёт себя желудок, когда начнётся качка.
        Не зря опасалась: первый съеденный на судне завтрак тут же оказался за бортом. Хотя волнение было так себе - баллов пять, не больше. Сутки на еду и смотреть не хотела, потом притерпелась как-то, пообвыклась.
        У меня была отдельная каюта - помещение чуть больше собачьей будки, но своё, индивидуальное. Из мебели имелись только стол и табурет, привинченные к полу. Вместо кровати - гамак. В углу стоял объёмистый сундучок, доставшийся мне по наследству от лекаря Карла, ныне покойного. Замечательная вещь - из морёного дуба, окованный железом - именно так представляла я в детстве сундук, принадлежащий одному из любимых моих книжных героев, пирату Билли Бонсу. Только вместо оружия, вест-индийских раковин и карты Острова Сокровищ, здесь содержались медицинские инструменты и баночки с аптечными снадобьями. Здесь же хранила я свои сокровища: мыло, купленное ещё в Штеттине, моё «нижнее белье» и Ларискин мобильник.
        Чтобы хоть как-то блюсти личную гигиену, я вытребовала таз, кувшин и ежедневную долю пресной воды, помимо питьевой. Заявила: это необходимо мне, как лекарю. Меня бы на смех подняли, если б сказала, что умываюсь по утрам, мою руки с мылом перед едой, а вечером… ну, тут вообще ничего не смогла бы объяснить мужикам, не имеющим понятия о потребностях женщины.
        Кроме того, имелась бутыль спирта в плетёной корзине - получила лично от капитана на медицинские нужды (и антисептик, и обезболивающие). Перевязочных материалов не было вовсе. Пришлось самой щипать корпию из льняной пакли и резать на бинты старое полотно.
        Любой хирург или травматолог со «скорой», где я когда-то трудилась, пришёл бы в ужас от таких условий работы. Лечить раны, не имея не то что антибиотиков, но и элементарного стрептоцида… Да, чего там - банальной зелёнки, и той днём с огнём не сыскать.
        Я холодела от мысли, что предстоит, если придётся иметь дело с тяжёлыми ранами. Утешала себя историями из военно-полевой медицины, когда в партизанских отрядах ампутировали конечности при помощи ножовки, или делали кесарево сечение наточенной крышкой от консервной банки.
        Работы пока было немного. Двое моих подопечных залечивали раны и ещё трое мучились животами.
        Диарея вызывала озабоченность: как бы не дизентерия, или того пуще - холера. Тут я абсолютно бессильна - начнётся эпидемия и… страшно представить, что нас всех ждёт. По счастью, опасения, вроде бы, не подтверждались. Во всяком случае, явных признаков смертельно опасной заразы не наблюдалось. Я всё же настояла: отделить страдающих поносом от остальных. И лично следила, чтобы ели они из отдельной посуды.
        Моряки посмеивались, но не перечили: им-то хорошо известно, к чему приводит эпидемия на судне. Рассказывали жуткие истории о кораблях с мёртвым экипажем, «летучих голландцах», носимых ветром по океанским просторам.
        3
        «Единорог» шёл в Нарву, где, оказывается, находилась база «флота» Роде.
        Да, наш капитан командовал небольшим воинским соединением, куда, кроме флагманского корабля, входили четыре небольших судна, построенные на Белом море русскими поморами, и доставленные по суше на Балтику.
        - Ладьи, наши, поморские, дюже вёрткие, - рассказывал Афоня Рябов, - куды ентим кораблям. Взять хоть «Единорог». Неуклюж, яко кит на мелкой воде, ишшо покамест развернётся. Ладья, даром что невелика, зато кусать горазда…
        Моряки-поморы не уставали расхваливать привычные им ладьи, словно специально созданные для абордажа, излюбленного приёма пиратов всех времён и народов. Того же мнения придерживался и Роде, решив использовать преимущество лёгких увёртливых судёнышек в борьбе с мощными, но неповоротливыми кораблями шведов.
        Сначала нам дул попутный ветер, и «Единорог» шёл резво, поглощая милю за милей. Натужно гудели снасти, и мачты поскрипывали, удерживая натянутые паруса. На флагштоке развевался датский флаг - свой Роде спустил, не желая «светиться» раньше времени.
        В последнем рейде, я слышала, «Единорогу» сильно досталось: два «шведа» взяли его в клещи - корабль оказался под перекрёстным огнём. «Нашим» удалось поджечь одного из нападавших брандкугелями и уйти - второй не стал преследовать «Дикого вепря» (так корабль Роде окрестили шведы). Они, должно быть, посчитали: датчанин не скоро осмелится выйти опять «на охоту». Роде, во всяком случае, сильно рассчитывал, что его появление будет для всех полной неожиданностью.
        На корабле дисциплина поддерживалась почти военная: стояли вахты строго по часам, водку, моряки называли её «горячим вином», выдавали раз в сутки - каждому члену команды по чарке грамм так на четыреста. Я от своей доли не отказывалась, но хлестать каждодневно такими дозами - это, как пить дашь, сопьёшься. Потому выпивала рюмку-другую, а остальное аккуратно сливала в свободную бутыль - пригодится.
        Я постепенно осваивала судно - побывала во всех уголках. Корабль оказался вместительным, а с виду и не скажешь. Кроме верхней палубы, имелась ещё и нижняя, а под ней - трюм. Были ещё палубные надстройки, а в носовой части, там, где закреплён бушприт, место, которое хочешь не хочешь, а посещаешь по несколько раз в день - гальюн. Проще говоря, отхожее место. Сооружение для любителей экзотики и экстремалов. Когда, извиняюсь за подробность, сидишь со спущенными штанами прямо над водой, да ещё в качку - непередаваемые ощущения. Тебя то и дело обдаёт солёными брызгами и свежий ветерок обдувает снизу.
        Ещё на корабле стояли двенадцать пушек - по шесть с каждого борта. Порох и боеприпасы держали в крюйт-камере.
        Экипаж, вместе с капитаном - пятьдесят два человека. Отчаянные ребята. Проспиртованные и просоленные. Одно слово: пираты. В большинстве своём русские, соотечественники разных сословий: беглые крепостные, горожане, вольные казаки, и даже из захудалых дворян и священнослужителей-расстриг. А ещё немцы, ливонцы, голландцы, и один англичанин.
        Всеми железной рукой управлял капитан-датчанин. На берегу это спокойный, я бы сказала, флегматичный человек. Но на судне Роде преображался: деятельный, строгий, если не сказать, суровый, ни себе, ни другим не дающий поблажек, одним словом, настоящий кэп - второй после Бога на корабле, как написано у англичан в морском уставе. В бою же, судя по рассказам братьев Рябовых, он и вовсе становился сущим дьяволом. Был у капитана Карстена грешок - дружил с зелёным змием. Ну, так на то и пират, да ещё с русской командой.
        В работе, когда приходилось что-то тянуть, тащить или грести вёслами, мои соотечественники-моряки всегда пели «Дубинушку» - русский эквивалент знаменитого «Йо-хо-хо, и бутылка рома». Возможно, самый ранний вариант песни:
        Эй, дубинушка ухнем.
        Эй, зелёная сама пойдёт.
        Подёрнем, подёрнем,
        Да ухнем!
        Меня всякий раз ностальгия одолевала: едва заслышу, моментально глаза на мокром месте оказывались, приходилось вид делать, дескать, соринка попала.
        На третий день пути ветер переменился, и нам, чтобы продвигаться вперёд, пришлось лавировать. Ну, в этом я вообще ни черта не понимала. Казалось, мы просто ходим по кругу. Маячившей туманной полосой на горизонте берег, то сбоку оказывался, то прямо по курсу, то за кормой.
        Раз едва не сели на мель: корабль содрогнулся и явственно скребанул килем по дну. Капитан, отдыхавший в каюте, мигом выскочил на палубу, злой, как сотня морских дьяволов. Отдал приказ матросам сделать что-то с парусами, сам встал за штурвал, прогнав вахтенного. Ругался на всех известных ему языках, используя и русские выражения.
        Нам предстояло пройти Датскими проливами на Балтику - наиболее сложный и опасный, с военной точки зрения, участок пути. Насколько я поняла из разговоров моряков, между Данией и Швецией существовал договор о беспрепятственном прохождении судов обеих держав по всем проливам между Северным и Балтийским морями. Однако «Единорог», хоть он и шёл под датским флагом, шведы считали пиратским кораблём, находящимся вне закона. Могли напасть, и тогда… Что будет тогда, одному Богу известно.
        Входя в пролив Каттегат, отделяющий Ютландию от Скандинавии, Роде жался к датскому берегу. Справа остался мыс Гренен, вытянувшийся узкой песчаной косой далеко в море. Сильное встречное течение сносило корабль на север, к Швеции. Пришлось, чтобы не попасть ненароком в лапы врага, опять буксировать корабль шлюпками.
        Моряки от усталости с ног валились. Не спасала и «Дубинушка». Роде всё время сам стоял за штурвалом - здесь отмель на отмели, не ровен час засядешь - и пиши пропало. А слева, на горизонте, маячили паруса шведов. В любой момент их корабль мог подойти, дабы убедиться, что здесь действительно датское судно, а не какой-нибудь пират.
        Оставив слева островок Лесё, мы пошли прямо на юг, дабы выйти на Балтику проливами Большой Бельт и Фемарн-Бельт. В другое время Роде, конечно, не преминул бы зайти в Копенгаген, но сейчас соваться в пролив Эресунн, тесный, как бутылочное горлышко, где до шведского берега рукой подать, всё равно что войти в клетку с голодными львами.
        4
        Солнце огромным оранжевым шаром проваливалось за горизонт, когда мы подошли к острову Фюн.
        - Отдать якорь, - прохрипел капитан.
        Здесь, на территории Датского Королевства, мы были в безопасности. Измотанный экипаж вместе с капитаном, помолясь (кто по-православному, кто по-лютерански, кто ещё как-то), сели трапезничать с обильными возлияниями в честь языческого бога Бахуса. Напились так, что лежали вповалку. Меня, в порядке исключения, назначили вахтенным - просто не спать и смотреть, как бы чего неординарного не приключилось.
        Ночь выдалась тихая. Я сидела на юте, наслаждаясь одиночеством. Бездонное звёздное небо простиралось над головой от края до края. Внизу, за кормой, расстилалась тронутая лёгким волнением водная поверхность, соединяясь с небом. Как здорово, что есть море и небо, принадлежащие всем, и в то же время никому, возвышающиеся над людскими дрязгами и мерзостями; замечательно, что я могу, хотя бы на одну ночь, оторваться от мерзкого мира и слиться с водной и воздушной стихиями, воспарить…
        На палубе раздался грохот и пьяная ругань, возвратив меня с небес на грешную землю. Это кто-то из пьянчуг-матросов, направляясь в гальюн, споткнулся и растянулся во весь рост.
        Святые угодники! Как же всё надоело! Пятьдесят две грубых мужских рожи, позволяющих себе, в моем присутствии, делать всё, что вздумается. А ведь я женщина. Понимаете вы, скоты - женщина! А, да что там говорить, они и при дамах-то… С какой же стати им меня стесняться?
        Стало грустно. Принялась тихонько напевать: «Под небом голубым есть город золотой…» Я не бывала в Иерусалиме, не собиралась и посещать этот странный город, который в оригинале стихотворения лежит не «под», а «над небом голубым». Сейчас же - не знаю, почему - мучительно захотелось попасть туда, побродить по его улочкам, увидеть своими глазами Голгофу и Гроб Господень… Хотя там сейчас, наверное, арабы всем заправляют, к ним соваться нет никакого резона. Здесь бы уцелеть, в христианской Европе…
        II. Сарынь, на кичку!
        1
        Путь на восток мы продолжили спустя сутки: моряки позволили себе (с одобрения капитана) пропьянствовать ещё день. Но на следующее утро капитан Рысь поднялся, ни свет, ни заря, на мостик и гаркнул:
        - Боцман!
        Через минуту появился старый знакомый - «Тарас Бульба» (на самом деле он звался Горой), исполнявший обязанности боцмана.
        - Разбудить команду, - приказал Роде. - Шнель! Снимаемся с якоря. Шевелись, ядрёна-матрёна!
        Капитан прибавил ещё парочку непечатных выражений, демонстрируя отменное владение «русским устным». Боцман Гора одобрительно ухмыльнулся, сдвинул на затылок шапку и голосом, сравнимым по звучанию с пароходной сиреной, заорал:
        - Босяки, так-перетак! Подъём! <…> Все на палубу, ермох-перемох <…>, тудыть-растудыть и <…>!
        Такого витиеватого мата мне не доводилось слышать даже тут, на пиратском корабле с русским экипажем.
        Наш боцман обходился без традиционной дудочки-свистульки. В считанные минуты команда была на палубе и под дружное «эй, ухнем!», ставила паруса.
        «Единорог» поймал ветер, и проливом Большой Бельт двинулся к острову Попланн, чтобы обойти его с юга и попасть на Балтику.
        Все эти мудрёные названия я запомнила, изучив карту, которой пользовался Роде. О, это была не просто географическая карта, а настоящее произведение искусства: с розой ветров, сиренами, морскими чудищами и гербом Датского Королевства. Мне пришла мысль, что у нас, в двадцать первом веке, коллекционеры заплатили бы за такой раритет любые деньги…
        Ах, нет - правильнее сказать «у них, в двадцать первом веке». Пора бы привыкнуть.
        Балтика встретила нас отличной солнечной погодой и бодрым попутным ветерком. «Единорог» уверенно рассекал мелкую волну, плавание обещало получиться приятным во всех отношениях.
        Только капитану и его доблестной команде морская прогулка ради удовольствия, похоже, совсем не по душе. Эти ребята не в круиз отправились, а на охоту. Поэтому, когда из «вороньего гнезда» вперёдсмотрящий крикнул: «Парус слева по курсу!», Роде живо влез на фок-рей.
        - Ганзеец, - сказал он, определив национальную принадлежность встречного судна, - из Гданьска. Сам идёт к нам в руки. Клянусь святым Кнудом, отличная будет пожива!
        Когда я услышала клич капитана: «Все по местам! К бою!», внутри все захолодело: началось!
        Прежде думала: Роде только со шведами воюет, оказалось - нет, не только. Как и любой пират - пусть он даже именуется капером, - Роде грабил всех, кто подвернётся под руку, делая исключение лишь для своих - соотечественников и их союзников, да и то не всегда.
        Ганзейский Союз, куда входил и вольный город Гданьск, я знала, держал нейтралитет, что очень удобно для торговли, но отнюдь не гарантировало безопасность его кораблям.
        Ганзейцу приходилось лавировать - шёл против ветра. Роде направил «Единорог» ему наперерез.
        Корабли стремительно сближались. Я могла в деталях разглядеть ганзейское судно. Его флаг, красное полотнище с золотой короной в углу и двумя белыми крестами, горделиво развевался на ветру. Роде приказал поднять свой «мятежный» кумач. Видно было, как на палубе ганзейца сгрудились матросы, числом около двух десятков. Они уже поняли, что пират-датчанин напал, и готовились драться: одни воинственно потрясали алебардами, другие направляли в нашу сторону аркебузы.
        Не знаю, на что рассчитывали эти люди, готовясь к схватке с отчаянными головорезами, превосходящими их числом вдвое. Может, у них просто не было выбора - так и так погибать. Здесь, в шестнадцатом веке, иначе смотрели на вопросы жизни и смерти. Не то, чтобы они меньше любили жизнь, чем люди двадцать первого, нет, просто смерть не воспринималась как что-то из ряда вон. Сейчас живой, а через секунду - кто знает. На всё воля Создателя, с ним не поспоришь.
        Я - другое дело. Не собиралась умирать за здорово живёшь. Пусть они дерутся, а моё дело сторона. Воевать не нанималась, о чём и в договоре прописано. Не прямо, конечно, но смысл такой: лекарь, и не более, даже в дележе добычи не участвую. Я благоразумно спустилась на нижнюю палубу и наблюдала за происходящим из маленькой бойницы.
        Когда «Единорог» подошёл к кораблю из Гданьска почти вплотную, раздался грохот орудий. Ганзеец защищался, ударив по нам из всех своих пушчонок. А их у него три-четыре, не больше. Да и калибр, похоже, не самый крупный - кулеврины, должно быть, стреляли. Для нашего судна - комариные укусы. Следом за пушками стали бухать аркебузы, тоже не причинив большого вреда, если не считать одного убитого и двоих легко раненных (об этом я узнала позже).
        Роде заложил крутой вираж, «Единорог» подошёл к ганзейцу правым бортом.
        - На абордаж! - дико заорал капитан.
        Тотчас десятки крючьев, закреплённых на верёвках и длинных жердях, вцепились в такелаж и борт обречённого корабля. Под дружное «эй, ухнем!», его подтянули впритык. И началось ужасное.
        - Мать-перемать! - прозвучал «трубный глас» боцмана Горы, перекрывая остальные крики и грохот выстрелов - Сарынь, на кичку!
        Под этот клич разбойников-ушкуйников с Волги-матушки пираты с «Единорога» ринулись на палубу ганзейца.
        Наверное, нет на войне страшнее рукопашной схватки, когда противник вот он - дышит в лицо и собирается раскроить тебе череп, а ты, чтобы этого не допустить, рубишь его наотмашь, вкладывая в сабельный удар всю ярость, что клокочет в тебе. Хруст костей, запах крови, крики и стоны…
        Мне, по счастью, не доводилось переживать это самой. Собственно, и видеть воочию ничего подобного не приходилось раньше. Зрелище кровавой бойни вогнало меня в ступор.
        Пришла в себя, когда всё было кончено. Большая часть экипажа захваченного корабля полегла убитыми, а нескольких моряков принудили сдаться.
        Оказывается, кровожадность моих товарищей-пиратов не совсем беспредельна. Не по злобе они убивали, а по необходимости, и ровно столько, сколько нужно, чтобы подавить сопротивление.
        Пленные сложили оружие, их тут же впрягли в работу: убирать с палубы трупы (попросту сбрасывая за борт), и перетаскивать груз со своего корабля на «Единорог»: то есть помогать захватчикам грабить их судно.
        В глаза мне бросилась характерная деталь поведения наших моряков. По окончании схватки, они прежде всего помолились за всех убиенных: и своих, и врагов. И лишь совершив, на скорую руку, импровизированный молебен, приступили к грабежу.
        А для меня началась настоящая работа.
        Раненых было много. Но, слава богу, в основном легко. То есть таковыми считали свои ранения сами моряки, участвовавшие в схватке. Голова цела, брюхо не вспороли, ноги-руки на месте - порядок. А царапины - одной больше, одной меньше… Заживёт, как на собаке. Но были и очень серьёзные повреждения, в том числе ампутация. Этому бедолаге отрубили левую руку ниже локтя, и крови он потерял порядочно. Я сделала всё, что в моих силах: перетянула нитью сосуды и зашила рану. Если удастся избежать воспаления, он выкарабкается. Как и остальные, в числе которых наш капитан.
        Я не видела, как ранили Роде. Похоже, он получил пулю из аркебузы, когда началась абордажная схватка.
        Заряд аркебузы правильнее назвать маленьким ядром - две германских унции (почти 50 грамм) свинца. Роде «повезло»: пуля задела бедро по касательной, вырвав кусок мышцы. И здесь не обошлось без серьёзной кровопотери. Впрочем, в худшем случае ему могло оторвать ногу.
        Раны я обработала спиртом, наложила повязки, да ещё напоила всех пострадавших маковым настоем «по Дёминой» (так для себя именовала обезболивающее средство).
        Главное же - предупредить развитие инфекции.
        Но тут мне оставалось лишь уповать на Всевышнего.
        III. У Куршской косы
        1
        В Нарву мы попасть не смогли. Шведы, как оказалось, блокировали город. Их эскадра, числом более дюжины кораблей, отрезала подходы с моря. На суше под Нарвой стояли войска Его Королевского Величества Карла IX. Москва ничем не могла помочь осаждённому городу.
        Попытка создать на Балтике подконтрольное Москве Ливонское королевство, похоже, окончательно провалилась. Ну, мне-то точно известно, что должно пройти больше сотни лет, прежде чем Россия сумеет закрепиться на Балтийском море.
        Сведения о Нарве получили в Мемеле, куда Роде зашёл специально, чтобы разведать обстановку в восточной части Балтики. Мы сильно рисковали: прусаки и прежде не жаловали «Дикого Вепря», а теперь и подавно. Ведь Роде в последнее время грабил не только шведов, но и немецкие корабли. Не прусские, правда, а ганзейские, но и это подданные Фридриха I могли посчитать враждебными действиями.
        Мне припомнилось, как в первую нашу встречу с Роде и братьями Рябовыми появилась стража с приказом доставить капитана к бургомистру Региомонтума. Тогда мы тоже находились на территории Пруссии.
        - Дело швах, - сказал Сом (он же Афоня Рябов).
        «Единорог» стоял на якоре у Куршской косы в нескольких милях от Мемеля (в будущем - Клайпеды). Роде послал троих моряков разведать, что и как. Те привезли недобрые вести. С изоляцией Нарвы Роде лишился базы и своего «флота».
        - Обложили нас, аки гончии псы вепря. На ливонскую землю путь заказан… Обратно на закат идти - ганзейцы, поди, стерегут, да и шведы кругом рыщут… Насыплют нам, таперича, горячих углей за шиворот, - мрачно излагал Афоня.
        Мы беседовали, сидя на юте вдвоём. Команда, за исключением вахтенных, дрыхла. Роде заперся в своей каюте и, похоже, пил горькую. Мне не спалось. Прошла на своё любимое место, устроилась на бухте каната, сидела, обхватив колени руками. Тут меня и заметил Рябов, подошёл, хлопнул по плечу: «Что, паря, не спится?».
        С Афоней хоть о чём-то можно поговорить - толковый мужик, рассудительный. Остальные, включая братца его, Ивашку, только ржать горазды да сквернословить.
        Афоня пристроился рядом, усевшись прямо на дощатый пол, почёсывал в боку, зевал, широко раскрывая беззубый рот, каждый раз мелко крестил его во время зевка. Был он крепко выпивши, однако рассуждал вполне здраво.
        - … Порядка на Руси не стало, озоруют крепко. Опричники царёвы аки волки лютуют, грабят и больших людей, невзирая на чины, и сирых - ни старых, ни малых - не щадят. Прежде такого озорства не было… Рази пошёл бы я в разбойники морские, кабы порядок был…
        Ну, да, знакомая песня: «раньше было лучше» и «во всём начальство виновато», «Сталина на них нет». Любопытный факт: даже сейчас, в правление Ивана Грозного, говорят, мол, прежде порядка больше было, ха-ха! А как запоёте вы через два десятка лет! То-то вспоминать станете Ивана Васильевича как самого мудрого и великого правителя.
        Эх, наведаться бы к Грозному в гости! Посмотреть на живого царя, побеседовать, разузнать, куда он свою знаменитую библиотеку спрятал…
        Ну, вот, опять занесло в мечтах. Да попади я царю «в гости», мне бы голову отрубили, в лучшем случае, а в худшем… Неохота и думать, что могут сделать с девкой, пытавшейся обмануть великого государя.
        - Слышь, Афоня, - спросила я между прочим, - а ты царя нашего, Ивана Васильевича, видел?
        - Ца-аря? Эк, загнул ты, паря… А вот видел, представь себе! Мы с батей покойным, да с Ивашкой, на Москву ездили, на ярмарку. Лет тому, осемь, поди. Ну, идём, по вдоль реки-то, Москвы, а тут шум, переполох, народ бежит, орут: царь едет! Глядим: конные скачут, стрельцы, а позади них сани. Зимой дело было-то. Мы, конечно, шапки долой, да на колени - голову не подымай - враз бердышом отчекрыжат. Я маленько-то подглядел: любопытно, какой он, царь. Вижу: в санях сидит, в шубу закутался, только глазищами из-под шапки - зырк. Я морду-то сразу опустил - не приведи Господь увидит, что на него таращусь, пропадай, тогда, голова… Так вот, паря, я царя повидал, хе-хе!
        - А какой он из себя? Высокий, низкий, худой, толстый?
        - Да я ж говорю: в шубу он закутался по самые ноздри. Шуба знатная, да, соболья, поди, али из бобёра. Да, пустое дело, сыми шубу енту - мужик обныкновенный, даром что царь…
        Ух, ты! Такие крамольные речи ещё не доводилось слышать. Видать, действительно человек себя разбойником ощущает, а не государевым служащим. Формально он на службе у царя, а фактически самый обыкновенный пират. Джентльмен удачи. Как сказали бы в 21 веке - член ОПГ, крышуемой властями.
        Афоню сморил сон - так, сидя, и захрапел. Будить его я не стала - пусть дрыхнет. Народ здешний привычен спать, где и как придётся. Мне же опять хотелось одиночества. Чтобы смотреть на звёзды и мечтать. О чём? Да всё о том же. Найти «дорогу» и вернуться домой. Обнять папу с мамой, сестру Шурочку и зятя Анатолия, племянника Костика и… всех-всех-всех! Даже Лариску, хотя это по её милости я здесь очутилась: не послушала бы её, не пошла на вечеринку - ничего бы такого и не случилось.
        А ещё о ванне помечтать, чтобы из крана горячая вода лилась, и о шампуне, пусть самом дешёвеньком. Чтобы мягкое мохнатое полотенце висело рядом на вешалке, и банный халат… У-у-у. Слёзы так и потекли по щекам, я чуть не заревела в голос. Хватанула, со всей дури, кулаком по дощатому настилу. «Хватит! Не раскисать!»
        - А?! - встрепенулся Афоня. - На вахту?
        И опять захрапел.
        А я мечтала. Не о возвращении домой - чего зря душевную рану теребить? Я, словно какая-нибудь пятнадцатилетняя дурёха, мечтала о принце. О здешнем добротном европейском принце из династии Валуа, или Тюдоров, на худой конец из Ольденбургской, к которой, кажется, принадлежал Гамлет. Ведь здесь их, принцев этих, наверное, пруд пруди, не то что в прагматичном 21 веке. Почему бы мне не повстречать одного из них, и не влюбить в себя…
        Чёрт! Не сможет принц меня полюбить, если только не голубой попадётся. Хотя, отчего же - уж для принца я бы постаралась, раздобыла бы себе женское платье. Не упустила бы свой шанс, затмив всех здешних глупых необразованных фифочек. Любой нормальный принц, если не полный дуралей, полюбит меня за один только интеллект. И сделает принцессой!
        Идиотка ненормальная! Тоже мне, Золушка нашлась. Какой, нафиг, принц! Тебя на пушечный выстрел не подпустят к королевскому отпрыску.
        Так я сказала себе, но мечтать не перестала. Наоборот. Мысленно видела балы, великолепные наряды, породистых лошадей, кареты, дворцы. И среди всего этого великолепия - я, в шелках и бриллиантах…
        - Воробей… кхе, кхе, - оборвал мои мечты простуженный голос Афони. - Помоги подняться, ноги затекли, так его…(выругался непечатно).
        Я подала руку, и едва не свалилась, когда этот бугай стал подниматься. Да ещё и перегаром дыхнул, аж замутило.
        - Эх-ма! Кабы грошей тьма, - весело промурлыкал Афоня. - А ты пошто почивать-то не идёшь? Али сон найдёт? Трезвый, от того должно…
        Я сразу поняла, куда он клонит. Мои друзья пираты разнюхали, что имею запас хмельного - всё в собутыльники набивались. Я гнала их прочь: один раз уступишь - не будет покоя от пьяниц.
        - Обязательно, что ли, как свинья напиваться? - спросила я с укоризною.
        - И то верно, - согласился Афоня. - Не пей её, проклятую… Лучше товарищу поднеси чарочку, хе-хе.
        Ну, что ты скажешь! Большой ребёнок. Братья Рябовы на самом деле моложе меня на три года, хотя каждый выглядел на десяток лет старше. Оба они отчего-то были мне симпатичны. Особенно Афоня.
        - Ладно, так уж и быть, налью. Только впредь не проси, а то осерчаю.
        Старалась изъясняться на понятном языке.
        Я прошла в свою каюту и нацедила в оловянную кружку водки, вынесла дожидавшемуся у дверей Афоне.
        - Закусить есть чем?
        - А то как же, - радостно ответил выпивоха и достал из кармана головку чеснока.
        Тьфу! Что за отвратительная привычка водку чесноком закусывать! Духан изо рта потом такой - хоть стой, хоть падай. Они-то привычны к таким запахам, не то, что я - дитя цивилизации.
        В каюту Афоню, само собою, не пригласила, да он и не напрашивался, выпил, одним махом водку, загрыз чесночинкой и отправился спать.
        Мне тоже захотелось выпить. Налила себе полкружки водки, достала горшочек с мёдом (средство от простуды) зачерпнула ложкой и бухнула в посудину. Размешала. Попробовала, поморщилась - дрянь, конечно, но… Пить водку в одиночестве казалось мне верным признаком алкоголизма, а вот коктейль - совсем другое дело.
        Коктейльной трубочки не было, стала пить мелкими глотками.
        И незаметно окосела.
        2
        Под утро я проснулась с ощущением тревоги. В каюте полумрак - сквозь крошечное окошко-иллюминатор сочился тусклый свет. Мягкие шлепки волн чуть покачивали судно. Я поднялась.
        Что-то было не так. Но что - не могла понять.
        И от этого стало совсем неуютно.
        Я встала, и прежде всего проверила дверь. Каюта запиралась снаружи на висячий замок - от выпивох, которые могли добраться до запасов спирта. Изнутри запором служило подобие щеколды - загнутый гвоздь. Защёлка эта, чистая фикция - при желании её легко открыть, просунув в щель нож. А вот закрыть значительно сложнее.
        Так и есть - дверь оказалась не запертой.
        Сама ли я накануне забыла повернуть чёртов гвоздь, или кто-то проник сюда ночью? И зачем?
        Осмотрела своё имущество, всё ли на месте. Нет, вроде бы ничего не пропало.
        Немного успокоилась, но холодок внутри остался.
        Вышла, навесила замок, поднялась на палубу. А там - туман. В трёх шагах ничего не видно.
        - Кто таков? - окликнули меня. Голос вроде бы Ивашки Рябова, и смутный силуэт просматривается у левого борта.
        - Это я, Джек.
        - Воробей, ты? Тя Рысь кликал, вот только. Недужится ему, рана болит.
        Обход раненых я обычно делала позже, когда совсем светло, но если зовут, надо идти немедля.
        В капитанской каюте, едва вошла, шибануло крепким перегаром. Мои больные, все до одного, плевали на предписание воздерживаться от выпивки. А Роде ещё и курил постоянно.
        - Доброе утро, сэр, - поздоровалась я по-английски. Так мы лучше понимали друг друга. - Что случилось, рана беспокоит? Сейчас посмотрим…
        Роде полулежал на топчане, который ему соорудили вместо гамака - пока рана не заживёт. Левой ногой он опирался о пол, раненую правую держал горизонтально. Под рукой на полу - початая бутылка.
        В ответ на мои слова Роде пробурчал что-то непонятное. Выпил, видать, крепко.
        - Поднимите рубашку, сэр… Вот так. Посмотрим…
        Капитан был в нижней рубахе, под ней - голое тело. Как лекарь, я на мужскую наготу смотрела равнодушно; вот как женщина ещё смущалась.
        Стараясь не касаться гениталий, разбинтовала и осмотрела рану - нет ли нагноения. Сделала свежую примочку из чернокорня. Роде морщился, скрипел зубами от боли, но терпел.
        - Должен заметить сэр, - говорила я по ходу, - вы постоянно нарушаете мои предписания. Вы слишком много пьёте, это пагубно для сердца и печени…
        - Не болтай чепуху! - грубо оборвал капитан. - Проклятая рана не даёт заснуть, пока не приложусь к бутылке.
        Я закончила и собралась уходить, но Роде вдруг крепко схватил за руку.
        - Погоди, - он понизил голос. - Выгляни, нет ли кого поблизости.
        - Зачем? - прошептала я испуганно.
        - Делай, что тебе говорят!
        Совсем не по себе мне стало, но ослушаться не могла. Выглянула наружу - никого. Затворила дверь.
        - Садись, - тем же полушёпотом сказал Роде, указав на привинченный к полу табурет.
        Тут вдруг до меня дошло, что именно встревожило, когда проснулась. Запах! Едва уловимый запах табака.
        На судне курил только капитан: табак был редкостью, заморской диковинкой. Выходит, он заходил ночью в мою каюту?! Зачем? Из-за раны Роде трудно двигаться: ходит, опираясь на костыль. Я советовала ему без острой необходимости не вставать, да разве его удержишь.
        - Вот что, лекарь, - начал Роде, - нам с тобой нет нужды лгать друг другу. Ты ведь женщина, так?
        Я готова была услышать именно это.
        Не удивилась. И даже не испугалась.
        Наоборот, почувствовала некоторое облегчение. Сколько можно носить маску.
        Притворяться. Изворачиваться. И бояться разоблачения.
        Уж лучше открыть правду, и - будь, что будет.
        Я виновато потупилась, кивнула:
        - Да, сэр. Извините, что не сказала правды сразу. У меня не было выхода.
        Роде потянулся за бутылкой.
        Отхлебнул.
        - Глупая девчонка. Понимаешь ли ты, что ждёт тебя, если узнает команда? А они догадаются, не сомневайся!
        - Сэр, может, мне открыться, объяснить им?.. А если они не захотят, чтобы на корабле присутствовала женщина, я сойду на берег.
        Капитан не ответил, начал подниматься, неловко опустил на пол раненную ногу - лицо исказила гримаса боли. Прорычал короткое ругательство.
        Опять приложился к бутылке.
        - Как бы не так! Об этом и речи быть не может! - гаркнул он. Спохватился, понизил голос. - Я не отпущу тебя, пока не закончится контракт. И открываться не надо - пусть всё идёт, как идёт. Не беспокойся: в случае чего я сумею тебя защитить. Пока ступай. И помни: главное осторожность!
        3
        «Единорог» по-прежнему стоял у Куршской косы. В мемельский порт дорога нам заказана. Роде, как и следовало ожидать, числился в Мемеле персоной нон грата. Впрочем, на членов его команды это положение почему-то не распространялось.
        Пока «Единорог» пребывал на нейтральной территории, мемельские власти закрывали глаза на постоянно курсирующие между кораблём и портом шлюпки. Так что и овцы были целы, и волки сыты.
        Наши моряки беспрепятственно закупали товары, включая боеприпасы, и доставляли на судно. И даже вербовали людей в команду. Всем от имени Роде заправлял боцман Гора - правая рука капитана. Не только силой наградила природа нашего боцмана. Был он ловок, сметлив и удачлив в сделках. Благодаря его стараниям удалось продать весь захваченный на ганзейском судне груз и закупить порох и свинец, да ещё и завербовать троих моряков в команду.
        Из пленных ганзейцев один тоже примкнул к нам, остальных отпустили с миром. Чему я очень рада была: всё боялась, что Роде прикажет их убить, как ненужных свидетелей. Не думаю, что капитан сохранил жизнь этим людям из человеколюбия, наверное, посчитал, что они отработали ему, заслужили право на помилование.
        Порой трудно понять логику своих далёких предков.
        Положение наше, между тем, продолжало оставаться аховым, почти патовым. Если шведы начнут охоту на «Единорог», нам конец. Корабль затравят, как дикого зверя, перекрыв выход в Северное море. Здесь, на Балтике, долго играть в прятки со шведским флотом мы не сможем.
        Я, разумеется, не шибко-то разбираюсь в тактике и стратегии войны на море, но и мне стало ясно: надо делать ноги. Попытаться вырваться из мышеловки, пока она не захлопнулась наглухо.
        Однако Роде не спешил сниматься с якоря, выжидал чего-то. Он ещё прихрамывал - рана беспокоила, не зарубцевалась полностью. Я ежедневно делала ему перевязки.
        К разговору о моей тайне Роде больше не возвращался. Даже наедине обращался ко мне, как к парню, называл Джеком. Только поглядывал как-то странно. Не нравились мне эти взгляды, очень не нравились…
        Раз, когда наш боцман вернулся на судно из Мемеля, я услышала отрывок его разговора с капитаном.
        - Англичанин, купец, - объяснял Гора. - Выходит завтра, домой, похоже, побежит. Груз…
        - Велика ли команда? - перебил его Роде. Груз, должно быть, не очень интересовал пирата.
        - Пятнадцать душ, - ответил боцман.
        - Гут, - констатировал Роде, и по-русски: - сарынь на кичку, якорь мне в джоппа!
        - Гы-гы-гы! Вставим купчишке смоляной фал в задние ворота, - поддержал капитана боцман.
        Вот, чего, оказывается, выжидал Роде - добычу выслеживал, купца какого-нибудь. Английское судно собрался захватить… Да он с ума сошёл! Ещё и в лице англичан врагов решил нажить. Не только на Балтике, но и в Северном море нас станут травить!
        Вот что, господа пираты: я выхожу из игры! Не хотите добром отпустить - убегу. Ваши разбойничьи подвиги вот уже где! Я порядочная девушка, а не бандитка, какая-нибудь Маруся-атаманша.
        Так думала я, сидя в своей каюте. Надо только хорошенько всё обмозговать, до завтра ещё целая ночь.
        Однако ночи для побега у меня и не оказалось.
        Едва стемнело, капитан приказал сниматься с якоря.
        IV. «Сирена»
        1
        Рассвет застал нас в открытом море. Клочковатый туман стелился по палубе, цеплялся за снасти. Дул слабый зюйд-вест, на воде - мелкая рябь. «Единорог» дрейфовал, чуть сносимый течением к западу. На флагштоке развевался флаг датского королевства.
        Хищник поджидал жертву.
        Я сидела в каюте и горевала. Ну что бы мне сбежать раньше, пока торчали у Куршской косы, в двух шагах от Мемеля. Ведь и места-то знакомые! Ещё школьницей ездила на экскурсии, и потом - посмотреть на «Королевский бор», «Танцующий лес» и «Гору ведьм». Там некогда обитали племена куршей и самбов, религию которых Толкиен вручил своим сумеречным эльфам. Наверное, и в «нашем» шестнадцатом веке каждый год на гору приходят ведьмы, дабы поклониться богине-матери…
        Грохот десятков башмаков по дощатому настилу палубы вывел меня из задумчивости. Я тоже поднялась наверх.
        Пасмурно, но туман рассеялся, видимость хорошая. Команда вместе с капитаном на палубе - всматривались в линию горизонта по правому борту. Там показался парус.
        - Не он, - крикнул из «вороньего гнезда» вперёдсмотрящий, - прусак, похоже.
        Господи, хоть бы они упустили «англичанина»!
        Мои слова Всевышний оставил без внимания, зато пожелание пиратов были им услышаны. Да и Роде всё рассчитал правильно. Когда в третий или в четвёртый раз на горизонте показался парус, голос вперёдсмотрящего радостно оповестил:
        - Купец идёт!
        Я не сразу разглядела флаг - то был не привычный «юнион джек», а белое полотнище с красным крестом, символ английского королевства.
        Капитан встал к штурвалу, прокричал:
        - Поднять грот-марсель! Булиня подтянуть, брасопить рей к ветру!
        Я уже чуть-чуть разбиралась в мудрёных названиях, знала, что такое «булиня» и как «брасопят рей». Только меня эти команды не касались. На судне каждый знает своё место: канониры у пушек, палубная команда, вместе с боцманом - на снастях, капитан на мостике, а я - в сторонке, дабы не путаться под ногами.
        «Единорог» шёл правым галсом, расстояние между судами медленно, но сокращалось.
        Англичане, видимо, слишком поздно поняли, что корабль, идущий под датским флагом, намерен напасть. И не успели ничего предпринять.
        Когда суда сошлись бортами, Роде приказал поднять красное полотнище (театральный жест, не более того). Под обычное «сарынь на кичку!», пираты пошли на абордаж.
        Я не видела того кошмара, что творился на обречённом корабле.
        Англичане погибли все. На этот раз Роде решил не оставлять свидетелей. Его замысел стал мне ясен после того, как часть команды перешла на захваченное судно, и корабли двинулись разными курсами: «Единорог» повернул на восток, «англичанин» на запад.
        Роде понимал: благополучно миновать Проливы едва ли получится. «Единорог» уже примелькался, и шведы, а заодно и ганзейцы, наверняка стерегут зарвавшегося пирата. Роде придумал дерзкий план: захватить судно и идти на нём в Северное море. Тем временем большая часть команды на «Единороге» через Финский залив и Неву пойдёт в русскую крепость Орешек на Ладоге, чтобы отсидеться там до будущего лета. Что капитан собирался делать потом, я не знала. Да он и сам, похоже, не заглядывал так далеко.
        Я категорически не хотела переходить с «Единорога» на «Сирену» (так звался английский корабль), но Роде и слушать не стал возражений. Он направил на меня пистолет и заявил, что застрелит за неисполнение приказа. Куда мне было деваться?!
        Всё моё скудное имущество моряки моментально перенесли в выделенную каморку, по размерам не сильно отличающуюся от каюты на «Единороге». Я села на табурет и разревелась: как с вещью обращаются! Ведь по контракту я нанималась лекарем на судно «Единорог», порт приписки Копенгаген, а не в собственность капитана Карстена. Он не имеет права!
        Только у пиратов, оказывается, свои представления о правах.
        Вместе со мной и Роде на «Сирену» перешли восемь матросов. Братья Рябовы и боцман Гора остались на «Единороге». Я так и не попрощалась с Афоней и Ивашкой. Сидя в каморке, не видела, как корабли разошлись в разные стороны.
        «Сирена», двухмачтовое торговое судно (как назывался такой тип кораблей, я не знала), направилось к датским проливам. Экипаж, вместе со мной, десять человек. Трюм под завязку забит какими-то бочками. Их содержимым я не поинтересовалась.
        Всё здесь, на захваченном судне, мне претило. Если раньше ремесло пирата виделось в ореоле романтики, сопряжённой с бесшабашной удалью и героизмом, то теперь розовые очки окончательно спали с глаз.
        Не мне их, «джентльменов удачи», судить, но одно знаю точно: не хочу иметь ничего общего с этими людьми. При первом удобном случае сойду на берег, и - только меня и видели!
        Однако случая пока не предвиделось. «Сирена» шла открытым морем, берег иногда виднелся туманной полоской слева по борту.
        Шли мы не то что совсем медленно, но не так резво, как хотелось бы. Проливы надо миновать как можно скорее. Если кто-то стал свидетелем захвата «Сирены» пиратами с «Единорога», и этот кто-то сообщит английским властям раньше, чем мы выйдем в Северное море - нас всех ждут крупные неприятности. И это ещё очень мягко сказано.
        2
        На третий день пути налетел шквалистый ветер, быстро перешедший в шторм. Капитан вовремя приказал убрать паруса, а то нас попросту опрокинуло бы набок. Но и так корабль получил хорошую трёпку. То взлетал на гребень водяного вала, то стремительно нёсся вниз - как на колоссальных американских горках. В корпусе корабля всё скрипело и трещало, но рёв бури заглушал и людские голоса и «стоны» старенькой «Сирены». Потоки воды перехлёстывали палубу. Роде и матросы привязали себя, чтобы не быть унесёнными в море. Я спряталась в каюте, хотя понимала: если судно начнёт тонуть, мне отсюда не выбраться. Сидела на полу, вцепившись мёртвой хваткой в ножки стола, чтобы не летать, ударяясь о все выступы и углы. Пыталась молиться, но не могла вспомнить ни строчки, стала напевать «Я скромной девушкой была».
        Поистине, удивительным образом устроена человеческая психика: в минуту смертельной опасности из всего объёма памяти сознание извлекло дурашливо-фривольную песенку.
        Всю ночь продолжалась дьявольская свистопляска. К утру ветер стал стихать, но обнаружилась новая напасть: в трюме открылась течь.
        Капитан распорядился выбросить часть груза - это были бочки, по-моему, с селёдкой - за борт. Две дюжины двадцативедерных бочек поглотило море, зато осадка судна стала выше, экипаж принялся откачивать воду. Вручную. Все, за исключением капитана, выстроились цепочкой, передавая друг другу ведра с водой. Я работала наряду с матросами - когда корабль тонет, привилегии отменяются. Через полчаса у меня руки отрывались, болели плечи и спина; через час готова была упасть на палубу, и просить, чтобы пристрелили, но избавили от мучений. К счастью морякам удалось залатать швы - течь прекратилась.
        Роде сжалился и отпустил меня в каюту.
        Доковыляв до каморки, я снопом повалилась на пол, прямо на голые доски.
        Да, морская служба - не женское дело!
        3
        Мы продолжали путь на запад, к Проливам. Старая и, как выяснилось, не очень надёжная посудина, скрипя всеми частями рангоута, мало-помалу продвигалась к цели. Справа по борту остался остров Борнхольм, принадлежащий Дании, а далеко слева немецкий Рюген. Один из них, видимо, и есть легендарный Буян, который упоминал Пушкин в «Сказке о царе Салтане».
        Мне, понятное дело, не до сказочных островов. Одна забота - унести ноги с пиратского корабля. Хватит с меня приключений в духе Стивенсона.
        Вот Роде мои чаяния были явно до лампочки, вернее до фонаря, подвешенного к потолку каюты.
        Этот светильник я увидела, когда по зову капитана вошла в его «апартаменты».
        Как не хотелось мне идти к этому человеку! Но ослушаться, значит нарушить приказ капитана и долг лекаря, которого зовёт больной.
        Едва ступила на порог, в нос шибанул знакомый едкий запах крепкого табака в сочетании с винными парами.
        Капитан не выглядел больным. Похоже, рана его не беспокоила больше. Разве только печень пошаливала, или сердце, что немудрено при таком безудержном пьянстве. Роде сидел на табурете возле стола, опершись спиной о стену, курил. Сапоги он снял, и они валялись в углу. Вообще, в каюте царил живописный беспорядок: шляпа и камзол висели на упомянутом мною фонаре, сабля без ножен и пара пистолетов засунуты под табурет. На столе красовалась лужица и всаженный со всей дури в столешницу нож.
        - Вы звали меня, сэр? - обратилась я к Роде.
        - Присаживайся… Джек. - Капитан указал на свободный табурет, и ухмыльнулся, обнажив жёлтые прокуренные зубы.
        - Если вам не нужна моя помощь, сэр… - начала я.
        - Садись! - оборвал капитан. Я подчинилась. - Послушай, Джек, или как там тебя? Дженни? Назовись!
        - Жанна, сэр.
        - Ха! Что ж, пускай будет Жанна. Так вот, ты на моем судне и обязана подчиняться! Если капитан говорит, садись, стало быть, села без лишних разговоров! Хочу потолковать с тобой… Выпьешь?
        Он, не вставая, дотянулся до шкафчика на стене, достал кружку, плеснул в неё из початой бутылки.
        - Это шотландское виски из запасов бывшего капитана «Сирены», да упокоится его душа с миром.
        Роде налил и себе, выпил залпом «за упокой души» убитого и ограбленного им моряка. Я чуть пригубила: отказаться от угощения, значит проявить неуважение к капитану, да и помянуть мёртвого - обязанность живых.
        Мне неуютно было, сидела словно на углях. Не знала, как держаться с Роде. С одной стороны, не устаёт подчёркивать, что он тут царь и бог, и моё дело - выполнять приказы, с другой - выпить предлагает, как с ровней.
        - Жанна… - Он усмехнулся. - Чего тебе дома не сиделось, дурёха? Родители-то живы?
        Я кивнула.
        - В Московии?
        Я опять кивнула.
        - Какого же рожна в чужие земли занесло тебя?
        Повторила легенду, уже поведанную однажды Сидонии фон Борк, мол, жених бежал от царского гнева, я последовала за ним, он заболел и умер…
        Красивая, но не слишком правдоподобная история. Впрочем, правда, открой я её, едва ли выглядела бы убедительней.
        - У всех баб куриные мозги, - грубо прокомментировал Роде. - Ради какого-то прохвоста бросить родительский дом! Выйти в море на каперском судне!.. Это мне по душе, клянусь святым Кнудом! - закончил он неожиданной похвалой.
        Роде встал. Я тоже поднялась. Хотела спросить разрешения выйти, но капитан грубо облапил меня и притянул к себе.
        - Ты нравишься мне, проказница…
        - Сэр… прошу вас, не надо! - протестовала я, силясь вырваться.
        Моё сопротивление только распалило пирата. Он стал заваливать меня спиной на стол:
        - Ты подаришь моряку немного радости?! Ну же, не заставляй меня быть грубым!
        - Пустите меня, сэр! Я не хочу… так.
        У меня навернулись слёзы. Роде вдруг ослабил хватку, дал мне возможность поднятья и привести в порядок одежду.
        Потом взял за подбородок, приподнял его и пристально посмотрел мне в глаза.
        - Я ведь не ненавистен тебе, верно? Не бойся, я хочу, чтобы у нас было по обоюдному согласию. Ты станешь мне, как жена… Подумай.
        «Никуда ты не денешься, будешь моей», - прочла я в его глазах.
        4
        Когда-то давно я прочла книгу об истории пиратства. Там рассказывалось, что наряду с мужчинами морским разбоем иногда занимались и представительницы прекрасного пола. В памяти остались имена пиратки-принцессы, дочери готского короля Альвильды из раннего средневековья, Жанны де Бревиль, командовавшей каперскими судами во время Столетней войны - она мстила французам за казнённого мужа, и китаянки Чжэн Ши, современнице адмирала Нельсона. А «королева пиратов» Грейс О’Мэлли грабит корабли прямо сейчас, в конце шестнадцатого века. О её невероятной смелости и жестокости ходят легенды.
        Среди историй о пиратках одна словно с меня списана. Точнее, это история двух женщин: Энн Бонни и её подружки Мэри Рид, «Кровавой Мэри». Обе выдавали себя за мужчин. Энн, будучи женой капитана каперского судна, плавала, числясь матросом, участвовала в абордажных схватках, удивляя безрассудной отвагой и бешеным нравом отъявленных головорезов. Судьба Мэри Рид ещё удивительнее: она, под видом парня, вышла в море юнгой, затем стала пехотинцем, потом драгуном, влюбилась в сослуживца, открылась ему и вышла за него замуж.
        Когда мужа-драгуна убили в бою, Мэри вновь поступила на корабль, и опять под видом мужчины. В качестве матроса каперского судна Мэри попала в плен Энн Бонни. Красавец «матрос Мак» понравился Энн, и она пощадила его. Тут-то и выяснилось, что Мака на самом деле зовут Мэри. Так у кровожадной Энн появилась достойная подружка, вскоре получившая прозвище Кровавой Мэри.
        В общем, не я первая, не я последняя.
        Слабое, надо сказать, утешение.
        Моя одиссея пока и не думает заканчиваться. Между тем «Сирена» под носом у шведов, стерегущих в проливе Фемари-Бельт, вошла в Большой Бельт. Здесь, в датских водах, Роде чувствовал себя дома, несмотря на то, что шёл под английским флагом.
        Слева по борту лежал знакомый мне остров Фюн, у которого два месяца назад, в начале нашего вояжа, останавливался «Единорог». Жёлтые холмы и зелень садов оживляли пейзаж этого благодатного края. На полях копошились люди, косили, вязали снопы - у крестьян сезон жатвы.
        Сельская идиллия.
        Мне подумалось: и спустя четыре сотни лет здесь ничего, в сущности, не изменится. Да, через проливы проложат мосты, остров прорежут автобаны, туристы со всего мира оккупируют отели и пляжи, но тут, в глубинке, жизнь будет течь спокойно и неторопливо, как датское пиво по усам бюргеров Оденсе.
        Впрочем, сейчас меня больше интересовало поведение капитана. Он явно что-то задумал.
        «Сирена» вошла в небольшую укромную бухту и встала на якорь напротив рыбацкой деревушки. На отлогом песчаном берегу сушились снасти, распяленные на козлах, несколько небольших лодок стояли, вытащенные наполовину из воды. Аккуратные белые домики под крытыми соломой крышами расположились поодаль, на возвышении.
        По приказу капитана английский флаг временно заменили на разбойничий кумач.
        Это был условный знак.
        На берегу началось движение. Трое мужчин сели в лодку и направились к «Сирене».
        Через четверть часа они поднимались на борт. Капитан шумно приветствовал гостей и провёл в свою каюту.
        Как я уяснила потом, эти люди купили, очевидно, с солидной скидкой, весь груз «Сирены».
        Пират водил дружбу со скупщиками краденного. Для обоюдной выгоды.
        Спустя ещё час началась разгрузка судна и переправка груза на берег рыбачьими лодками.
        Самое время улизнуть с корабля и уйти вглубь острова, искать приюта в каком-нибудь городке или деревушке. Я удалилась в каюту и стала быстро собираться, рассчитывая взять необходимый минимум вещей - до берега придётся добираться вплавь. Вымокнуть я не боялась. Пустяки какие! Убегу, чего бы это ни стоило!
        И тут произошло неожиданное.
        С наружной стороны двери послышался шум - навешивали и закрывали замок. Раздался голос Роде:
        - Извини, Джек. У меня возникло подозрение, что ты собираешься оставить корабль. Придётся тебе посидеть под замком, покуда судно не выйдет в море.
        Я бросилась к двери и отчаянно замолотила кулаками.
        - Выпустите меня! Это произвол!
        В ответ смешок и язвительно-укоризненное:
        - Джек, ты и на самом деле решил дезертировать? За подобный проступок полагается каторга. Оставь мысли о побеге и сиди смирно.
        Что я могла возразить? Кому пожаловаться? Роде называет меня мужским именем, значит, кто-то из команды слышит. И не пытается вмешаться.
        Силы оставили меня. Сидела и слушала, как моряки катают бочки, поют «Дубинушку» и ещё что-то, вроде «Пятнадцати человек на сундук мертвеца», кричат «поберегись!», сквернословят.
        Чтобы отвлечься, достала из сундучка мобильник, подключила зарядку, пожужжала, пока телефон не ожил. Выбрала в меню «аудиозаписи», нашла там «Снегири» Сергея Трофимова.
        Люблю слушать эту песню, вспоминать и грустить под неё.
        «Я сегодня ночевал с женщиной любимою…»
        У меня, в мои двадцать пять, был роман с женатым мужчиной, на двенадцать лет старше. Мы встречались два с половиной года, я просто с ума по нему сходила. Понимала: он никогда не оставит семью, но продолжала любить и… надеяться. Пока не узнала, что он завёл интрижку с одной из моих знакомых. Мужчины, что вы с нами делаете!
        Разгрузка продолжалась до поздней ночи.
        Утром меня выпустили - «Сирена» продолжила путь.
        V. Схватка
        1
        Никогда не знаешь, как карта ляжет.
        Возможно, именно день, что мы потеряли, пока шала разгрузка судна, сыграл роковую роль. На выходе из пролива Каттегат, близ острова Лесё путь нам преградил английский галеон.
        Он появился неожиданно, во всём грозном великолепии, четырёхмачтовый корабль, габаритами превышающий «Единорог» и уж куда крупнее нашей скорлупки. Судно шло правым галсом, поперёк курса «Сирены». Встреча с ним не сулила ничего хорошего.
        Роде попытался «сделать хорошую мину при плохой игре» - вёл корабль прежним куром, надеясь, наверное, разойтись, обменявшись приветствиями на расстоянии. Не тут-то было.
        Англичанин шёл прямо на нас. Когда расстояние сократилось до полумили, на галеоне подняли сигнал: «Приказываю лечь в дрейф», подкрепив его выстрелом из пушки. Роде не подчинился, и велел готовить к бою имеющиеся на борту обе кулеврины.
        Противник надвигался стремительно. Казалось, англичанин собирается таранить «Сирену».
        Я стояла вместе со всеми на палубе, вцепившись в планшир фальшборта, и с ужасом ждала развязки.
        Никто не сомневался: она наступит с минуты на минуту.
        Сидеть, прячась в каюте, оказалось страшнее, нежели смотреть опасности прямо в лицо.
        А может, это избавление? Сдамся англичанам, объясню, что в разбое не участвовала… Только станут ли они слушать? Возьмут и вздёрнут на рею, как пиратку.
        Что, если прыгнуть за борт и попытаться доплыть до острова Лесё? Нет, не вариант - до берега не менее трёх миль… Что делать? На что решиться?
        Роде заложил круто влево, стремясь оказаться у англичанина за кормой. Отчасти удалось, но неуклюжая тихоходная «Сирена» не могла соперничать с быстрым и маневренным противником. Галеон сделал поворот оверштаг, перейдя с правого на левый галс, и мы увидели на его борту два ряда распахнутых орудийных портов - словно две дюжины хищно разинутых пастей с черными жерлами пушек в глубине.
        Устоять против такой мощи наша скорлупка не могла ни при каких условиях. Однако сдаваться пираты не собирались. Капитан заранее распорядился выдать по суточной норме водки, сам откупорил бутылку виски, и пил прямо из горлышка. Сделав пару добрых глотков, Роде сунул бутылку за пояс и, потрясая аркебузой, гаркнул:
        - Гляди веселей! Жаркое предстоит дельце, клянусь Преисподней! Порвём саксам задницы?!
        Пираты поддержали капитана воинственными криками и бряцаньем оружием.
        - К бою! - крикнул Роде. - Целься точнее. Пли!
        «Бах! Бабах!». Грохот от обоих кулеврин, выпустивших по двадцатифунтовому ядру, слился с буханьем аркебуз. Палубу заволокло пороховым дымом.
        Не успел он рассеяться, на «Сирену» обрушился шквал ядер.
        В кошмарном сне не приснится ужас, что испытала я, попав под обстрел.
        Всё смешалось: крики и стоны, проклятья и мольбы о помощи, треск ломающегося рангоута и хлопанье изорванных в клочья парусов. Сущий ад творился на забрызганной кровью палубе. Убитые и раненные, с оторванными конечностями и разожжёнными головами… Половина команды выбыла из строя.
        Я лежала, придавленная толстым брусом. К тому же запуталась в снастях, что рухнули на меня вместе с обломком реи. Не чувствовала правой ноги, ощупала - на месте. Попыталась подняться - резкая боль. Господи, только бы не перелом.
        А схватка продолжалась. Англичане пошли на абордаж. Пираты, те, кто ещё мог сопротивляться, отчаянно рубились с наседающими противниками, а с борта подошедшего вплотную галеона на палубу «Сирены» всё прыгали и прыгали вооружённые люди.
        Мне никак не удавалось подняться - мешали чёртовы снасти, в которых я окончательно запуталась, пока билась в них, словно рыба в сетях.
        Что делать?!
        Сознание захлестнула волна паники.
        «Нож», - подсказал внутренний голос, и я достала своё оружие, подарок Ивашки Рябова, которое носила на бандитский манер за голенищем сапога.
        Наверное, блеск стали в моих руках привлёк внимание рыжего громилы с тесаком. Он спрыгнул откуда-то сверху, и, увидев меня с ножом, прорычал:
        - Nasty dog! (Паршивая собака)
        Верзила замахнулся тесаком.
        У меня от страха язык прилип к гортани. Не могла ни кричать, ни защищаться, лишь инстинктивно прикрыла голову рукой.
        Но удара не последовало.
        Меня окатило тёплым.
        Выстрел утонул в общем грохоте. Я увидела, как из прострелянного горла противника ударила фонтаном кровь. Верзила повалился прямо на меня.
        Сознание балансировало на гране истерики. Я отчаянно барахталась, силясь спихнуть мёртвое тело.
        Наш капитан пришёл на помощь - отвалил труп в сторону и протянул руку.
        - Вставай, Джек!
        В другой руке Роде держал пистолет, из которого ещё вился дымок.
        В этот момент и его настигла пуля.
        2
        «Придётся тебе примерить пеньковый галстук».
        Непонятно где и когда слышанная фраза гвоздём сидела в голове.
        Я неотрывно смотрела на покачиваемую ветром верёвку с петлёй на конце. Она была переброшена через рею.
        Печальный итог жизненного пути «джентльмена удачи».
        Трагическая развязка моего путешествия в шестнадцатый век.
        Я и ещё один из наших, немец Шутте - единственные оставшиеся в живых члены команды - сидели на палубе со связанными за спиной руками. «Сирена» стояла на якоре у берега Лесё, куда её отвели англичане, отбившие корабль у захватчиков-пиратов. Всех тяжелораненых противников они добили, а легкораненых не оказалось (располосованная саблей щека Шутте и моя ушибленная нога не в счёт). Трупы побросали за борт.
        Поразительно, но страха, как такового, не было. Инстинкт самосохранения почему-то отключился. Было лишь осознание неизбежного и тупая покорность предназначенной к закланию жертвы. Шутте, товарищ по несчастью, бормотал молитвы, готовясь предстать перед Всевышним - очевидно, тоже смирился со своей участью. Я наблюдала за происходящим вокруг отрешённо, как к не имеющему ко мне отношения.
        Между тем нас собирались судить. Англичане со свойственной им педантичностью, прежде чем повесить двоих преступников, решили соблюсти формальности. Пять корабельных офицеров во главе с капитаном «Святого Эдмунда» (так именовался захвативший нас корабль) образовали состав суда.
        Джентльмены расположились тут же, на палубе, усевшись на бухты канатов, ящики, бочонки. Один исполнял обязанности секретаря: положив на колени дощечку, что-то писал гусиным пером. Капитан, совсем молодой ещё человек в чёрном сюртуке, хмурился. Было заметно, что ему неприятна роль судьи и вся эта процедура, напоминающая спектакль, только с настоящей казнью в финале.
        Порывами налетал ветер, гоня волну и раскачивая израненную «Сирену». Жалобно скрипели реи. С одной из них, по обе стороны от мачты, свисали две верёвочных петли.
        У меня на одежде, волосах и лице запеклась кровь. Не моя - застреленного Роде матроса-англичанина. Естественное желание смыть её с себя, точнее, его невыполнимость, доставляли почти физические страдания. Но скоро и им придёт конец.
        Первым судили Шутте. Матросы помогли ему подняться и поставили перед лицом судей. Руки оставили связанными.
        - Ваше имя? - задал вопрос капитан.
        - Пауль Шутте, - спокойно ответил пират.
        Секретарь записал.
        - Вы обвиняетесь в разбое, убийствах, причинении вреда подданным её величества королевы Англии. Что можете сказать в своё оправдание?
        Шутте молча пожал плечами.
        Суд был скорым.
        Офицеры перебросились несколькими короткими фразами. Капитан поднялся и, взяв у секретаря запись, зачитал приговор:
        - Суд, в составе офицеров флота её королевского величества мичмана Вильяма Адамса… - перечислил звания и имена судей, - под председательством капитана Роберта Хоума, рассмотрел дело по обвинению Пауля Шутте в разбое, убийствах, причинении вреда подданным её королевского величества, и приговорил означенного преступника к смертной казни через повешение. Приговор привести в исполнение немедленно.
        Закончив чтение, капитан едва заметно вздохнул.
        Я, чтобы не смотреть на казнь, закрыла глаза. К горлу вдруг подступила дурнота исчезли звуки - в уши будто воду налили. Я «уплыла».
        Из обморока меня вывело похлопывание по щекам. Чуть приподняла веки - в глаза бросились ноги, обутые в сапоги, качающиеся в паре метров над палубой. Едва не отключилась снова, но меня грубо подняли и крепко держали за плечи. Несколько мгновений ошалело мотала головой, потом сознание прояснилось, я встретилась взглядом с капитаном. Его голубые глаза смотрели скорее сочувственно, нежели осуждающе.
        - Вы в состоянии отвечать? - спросил джентльмен.
        Я кивнула.
        - Назовите ваше имя.
        Имя? Какое из многих? Джек, Яков, Снежана?..
        - Жанна… Демина Жанна, - с трудом выговорила я. В горле ком стоял.
        - Как? - переспросил судья. - Повторите ещё раз.
        Я прокашлялась.
        - Меня зовут Демина Жанна. Я женщина.
        Судьи переглянулись и принялись разглядывать меня, не скрывая изумления.
        - Пусть докажет, - предложил один из них.
        Остальные поддержали:
        - Да. Пускай разденется, мы желаем убедиться.
        Капитан молча кивнул.
        - Снимите с него одежду! - крикнул матросам кто-то из судей.
        - Не надо! - воскликнула я и добавила. - Я сама… Развяжите мне руки.
        - Развяжите, - приказал капитан.
        С меня сняли путы, и я принялась тереть запястья, чтобы восстановить кровообращение.
        Стояла в окружении двух десятков мужчин, ждущих, когда начну раздеваться. Если не сделаю это сама, они всё равно сорвут одежду, а я не хотела, чтобы грубые мужланы лапали меня похотливыми руками.
        Шальная мысль - добежать до борта и броситься в воду - промелькнула в голове. Я даже сделала движение, пытаясь изготовиться к броску, но затёкшие ноги не слушались. Едва не плюхнулась задом. Стоящий рядом матрос цепко ухватил за руку. Нет, вздор. Прорваться через столь плотный заслон - такое только в кино бывает.
        В очень плохом кино.
        А жадная до зрелищ матросня пялила зенки, подмигивала, скалила гнилые зубы.
        Чёрт с вами - смотрите!
        Второй раз за время пребывания в этом проклятом веке мне пришлось раздеться, подчинившись чужой воле. Только случай с Сидонией не шёл ни в какое сравнение с тем, что происходило сейчас.
        И опять я стояла обнажённой. Со всех сторон доносились смешки, непристойные комментарии и глумливые пожелания, среди которых самым невинным было: повесить меня прямо так, голой.
        Судьи тоже посмеивались, перебрасывались репликами.
        Драма обернулась фарсом.
        Из опасного преступника, грабителя и убийцы, я превратилась в объект насмешек для одних; другие же видели во мне жертву, над которой можно безнаказанно надругаться.
        Но я по-прежнему не боялась. Вместо страха были злость и презрение к этой разнузданной толпе. И желание, чтобы всё скорее закончилось.
        Я стояла, стиснув зубы, ёжась на холодном ветру, и повторяла про себя: «Господи, пошли мне лёгкую и быструю смерть».
        Лишь один человек не участвовал в глумлении над беззащитной женщиной - капитан.
        Он по-прежнему хмурился и молчал.
        Видя, что подчинённые совсем распоясались, неожиданно крикнул:
        - Всем замолчать! Здесь суд, а не балаган! Дайте ей что-нибудь, прикрыться.
        Кто-то из матросов протянул кусок парусины. Я обернулась им, прикрыв тело от бёдер до подмышек.
        Суд продолжился:
        - Почему вы носите мужское платье, мэм?
        В голосе капитана я уловила нотку сочувствия.
        - Это долгая история, сэр, - ответила я уважительно. - В двух словах могу пояснить, что вынуждена притворяться мужчиной, поскольку оказалась одна в чужой стране и опасалась надругательств.
        - Вот как? Из какой же страны вы прибыли?
        - Из Московии, сэр.
        Судьи удивлённо переглянулись. Видимо, русские девушки - не частые гости в матушке-Европе.
        - Как вы попали на пиратский корабль? - задал капитан резонный вопрос.
        - Я поступила на судно «Единорог» лекарем, сэр.
        Опять изумление на лицах судей. А капитану, похоже, мои слова понравились:
        - Вы можете это доказать, мэм?
        - Конечно. У меня есть копия договора. Она лежит в сундучке, в моей каюте.
        Послали за сундучком матроса. Тот принёс и поставил у ног капитана запертый ларец.
        - Ключ в кармане - камзола, сэр, - подсказала я, кивнув на валяющуюся одежду.
        Сказать по правде, мне очень не хотелось, чтобы в сундучке рылись посторонние. Однако выбора не было.
        Капитан не стал копаться в барахле, достал, как я подсказала, со дна бумаги: копию договора и рекомендательное письмо господина Мариуса. По мере изучения документов лицо его просветлело.
        - Эта женщина сказала правду, - отметил капитан, передавая бумаги сидящему рядом офицеру. - Господин секретарь, запишите: выяснилось, что подозреваемый оказался переодетой в мужское платье женщиной, назвавшейся Жанной Дёминой. Из документов, представленных оной, явствует, что Демина служила на судне пирата Карстена лекарем, в разбое не участвовала и долю в пиратской добыче не имела.
        Судьи совещались от силы пару минут, после чего капитан зачитал решение: «… считать Демину Жанну пленной, с последующей передачей её английским властям, для дальнейшего разбирательства».
        Главное, я избежала петли! Во всяком случае, на какое-то время.
        VI. Капитан «Святого Эдмунда»
        1
        Замечательно чувствовать себя женщиной!
        Больше не нужно притворяться, лгать, изворачиваться и пугаться каждого взгляда.
        Только… неуютно как-то. Ох, и незавидна доля женщины в этом дремучем веке. Она - служанка у мужа-господина. В лучшем случае. А то и вовсе - рабыня, вещь, с которой хозяин может делать всё, что заблагорассудится. Незамужней же втройне тяжелее - заступиться некому, похотливые мужики видят в ней лишь лёгкую добычу.
        Есть, конечно, аристократки, вроде фон Борк, независимые и властные. Есть, наконец, английская королева. Но это исключения, подтверждающие правило.
        Моё положение и вовсе плачевно: одна среди изголодавшихся по женскому телу мужчин. К тому же, пленная пиратка. Большинству из них, наверняка, без разницы, кем числилась я на «Единороге»: лекарем или матросом. Захвачена на английском судне, отбитом у пиратов, была с ними в команде - значит, преступница. В глазах этих людей моя вина усугублялась ещё и тем, что продолжаю носить мужское платье. Им, поди, и невдомёк, что другого у меня просто нет и взять неоткуда.
        Я видела: матросов сдерживает лишь присутствие на судне офицеров и железная дисциплина. За любую провинность полагалось суровое наказание, вплоть до килевания - протягивания нарушителя под килем корабля. Меня объявили военнопленной, следовательно, я подпадала под юрисдикцию Англии. Закон формально гарантировал защиту от посягательств на честь женщины.
        Очевидно, чтобы не подвергать матросов искушению, капитан велел «поместить пленницу на «Святом Эдмунде» в каюте с крепкой дубовой дверью и надёжным замком». В прежней каморке на «Сирене» я пребывала бы в постоянной опасности быть изнасилованной.
        Мне позволили взять с собой сундучок - всё «движимое имущество».
        Собственно, взаперти я сидела лишь ночью, днём же могла выходить на палубу беспрепятственно. А чтобы не ела даром королевский хлеб, меня определили помощницей лекаря Сэма Тревера.
        Официально мой коллега именовался корабельным хирургом, как всем нам с детства знакомый Лемюэль Гулливер. Болезненно худой, анемичный, с впалыми щеками, доктор, похоже, сам нуждался во врачебной помощи. Недуг, точащий его изнутри, наложил отпечаток на характер лекаря. Был он брюзглив, желчен, придирчив - полная противоположность другому любимому персонажу, стивенсоновскому доктору Ливси, добряку и жизнелюбу.
        Хирург обедал у себя в каюте, когда я, согласно приказу капитана, явилась к нему, чтобы засвидетельствовать почтение и получить указания. Вооружённый ножом, больше похожим на кинжал, чем на столовый прибор, и вилкой с двумя зубьями, Тревер терзал кусок мяса, лежащий перед ним на тарелке. Моё появление вызвало недовольство служителя Эскулапа.
        - Извините, сэр. Кажется, я помешала? Зайти позже? - вежливо осведомилась я.
        Тревер буркнул нечленораздельно и указал глазами на свободный табурет.
        Я было подумала, что он предложит разделить с ним обед. Наивная. Джентльмен, не спеша, доел, сопроводив трапезу доброй порцией виски, потом долго ковырялся в зубах щепкой.
        - Вид у вас, моя юная леди, - начал он ехидно, - точь-в-точь как у вора, что промышляет на ярмарке. Носить мужское платье! Женщине! Фу, как непристойно! И не говорите, будто обстоятельства заставили вас поступить подобным образом.
        Я промолчала, скромно потупив глаза - сделала вид, что стыжусь своего наряда.
        Тревер, закончив «воспитательную» часть беседы, перешёл к расспросам: где и как училась врачеванию, с какими болезнями и ранами приходилось иметь дело.
        Новый начальник, кажется, остался доволен ответами.
        - Говорите вы складно, мисс… э-э, как вас там?
        - Жанна, - подсказала я.
        - Мисс Жанна. Надобно, однако, проверить вас в деле. Usus efficacissimus rerum omnium magister (Практика - лучший наставник в делах). Вы хорошо знаете латынь? Нет?.. Разумеется, чего ожидать от недоучки из варварской Московии! Тем более, от женщины!.. Однако пойдёмте к нашим больным.
        Мы находились в открытом море. «Святой Эдмунд» и израненная «Сирена» шли на запад, к берегам старой доброй Англии. Ценный приз, корабль, отбитый у пиратов, должен быть передан судовладельцу. За приличное вознаграждение, разумеется. Часть экипажа галеона перешла на «Сирену», поэтому на «Св. Эдмунде» стало свободнее, чем обычно бывает на судах. Все раненые - девять моряков, пострадавших при столкновении с командой Роде - содержались в отдельном кубрике.
        Мы как раз направлялись туда, когда дверь кубрика распахнулась, вышел один из больных и, увидев нас, крикнул:
        - Док, скорее! Одному парню совсем худо!
        Я думала: Тревер поспешит - мало ли, может, экстренная помощь требуется. Но док продолжал чинно вышагивать - как на прогулке в парке.
        Я с одного взгляда поняла, едва вошли в кубрик: больному действительно нужна помощь, и весьма срочная. Парень задыхался. Шумное и частое дыхание, синюшность лица и губ не оставляли сомнений: стеноз гортани. Больной силился встать, судорожно комкая пальцами подстилку. Видно было, как напрягаются мышцы шеи, и грудная клетка ходит туда-сюда в такт дыханию. Мысленно я отметила: на шее под правой скулой у него содрана кожа - крепко приложили чем-то.
        Тревер помог парню присесть, и стал пальцами раскрывать ему рот, стараясь заглянуть в горло.
        «Что ты делаешь, идиот!», - хотелось крикнуть мне, но я лишь сказала:
        - Док, нужна срочная коникотомия.
        - Чего? - не понял коновал, носящий звание хирурга.
        Времени на объяснение не было:
        - Я сейчас, док!
        Кинулась бегом в свою каюту, вынула из сундучка завёрнутые в ткань инструменты покойного Карла, прихватила бутылку со спиртом (держала не для выпивки - как антисептик), и так же бегом обратно.
        Вернувшись, увидела: Тревер стоит соляным столбом, а у парня уже глаза закатились.
        Положила на тюфяк инструменты, в темпе налила в ладонь спирту и протёрла пальцы. Взяла нож (скальпелем этот инструмент назвать затруднительно), обработала лезвие тампоном, служащим затычкой для бутылки. Им же обработала горло больному.
        - Что вы намерены делать?! - воскликнул Тревер.
        - Док, ради бога, вопросы потом. Придерживайте его.
        Удивительно, но Тревер подчинился.
        Я прежде сама коникотомию не делала, но несколько раз ассистировала. Теперь пригодилось.
        Так, нащупываем дугу персневидного хряща и нижний край щитовидного, острие ножа ставим по средней линии шеи режущей стороной кверху, одним движением вкалываем нож и делаем разрез…
        Док, слава богу, не вмешивался, только сопел и что-то бормотал под нос.
        Ранорасширителя у меня не было, но имелись два подходящих крючка (я их тоже заранее обработала спиртом). Ввела крючки в разрез, раздвинув края.
        - Док, подержите.
        Тревер удерживал крючок справа, а я ввела соломинку, которую вытащила из тюфяка и тоже сунула в спирт - замену трахеотомической трубки.
        Парень опять смог дышать нормально.
        Закончив операцию, я сказала горе-хирургу:
        - Спасибо, что помогли, док.
        Тревер смотрел, как баран на новые ворота. Я пояснила:
        - У больного был острый стеноз. Без хирургического вмешательства он бы умер.
        - Острый что?
        - Стеноз. Сужение, по-гречески. Из-за травмы у парня развилась опухоль, которая сдавила гортань.
        Тревер стоял, глупо моргая.
        «Получил, знаток латыни?», - подколола я его мысленно.
        - Где вы этому научились? - ошалело спросил док.
        - В Московии, - ответила я устало.
        Получив хороший урок, Тревер, тем не менее, не торопился признать моё превосходство в медицине.
        Для начала он поручил делать перевязки. Отныне это становилось моей обязанностью. Кроме того, я должна готовить лекарственные снадобья и ухаживать за тяжелораненными (их было двое), то есть выполнять обязанности и сестры и санитарки. Тревер, фактически, спихнул на меня всю работу.
        Тяжёлый, на самом деле, труд. В тесном кубрике стоял густой запах крови и мочи. Больные всё время стонали, плакали или ругались, досаждали просьбами: одни хотели, чтобы им почитали Библию, другие требовали выпивки. Случалось, приставали, распускали руки (им стало известно, что я женщина, да ещё пленная с пиратского корабля). Порок и благочестие смешались тут самым причудливым образом.
        - Помолитесь за меня, дорогая сестра, - просил молодой парнишка, совсем ещё мальчик. Он тяжело умирал: прострелен живот. Я ничем не могла помочь.
        - Хорошо, - обещала я, стараясь утешить несчастного.
        - Иди ко мне, милашка! - слышалось с другого конца каморки. - Я тебя приголублю.
        - Пошёл ты! - отвечала я по-русски, и добавляла непечатно.
        - Гы-гы-гы, - ржали легкораненые, не понимая слов. Их мой гнев забавлял.
        Офицеры сюда не заглядывали, отчего дисциплина сильно «хромала». Пожаловаться на хамские выходки я не могла. Будучи фактически бесправной, вынуждена терпеть, стиснув зубы, или огрызаться, давая «ловеласам» повод для веселья.
        Мистер Тревер в обращении со мной использовал старый как мир принцип: я начальник - ты дурак. Не упускал случая поехидничать над «недоучкой из варварской страны», выпячивал свою «учёность», сыпал латынью. Надутый индюк. Посмотрела б я, попади он к нам в «хирургию». Максимум, что ему доверили бы - горшки выносить.
        Но действительность такова, что подавать больным «утку» приходится мне.
        2
        В Северном море штормило. Дувший с ночи крепкий норд-ост к утру перешёл в очень крепкий, а тот разгулялся до шторма. Нас основательно потрепало, но причин для беспокойства как будто не было, тем более что к полудню ветер стал стихать. Но, как оказалось, ненадолго. За каких-нибудь полчаса шторм набрал прежнюю силу.
        Обоим кораблям грозила серьёзная опасность: ветер гнал их к острову Гельголанд, северный берег которого - непрерывная цепь отвесных утёсов. Я уже имела возможность полюбоваться ими, когда «Единорог» из Антверпена шёл к Датским проливам. Запомнились отвесно падающие в море красноватые скалы и одиноко торчащая «башня» - глыба до полусотни метров высотой. Моряки зовут её «Длинной Анной». Очень эффектное зрелище, но для корабля верная гибель - шваркнет о скалы, разобьёт, как пустой орех.
        Сначала я сидела в «лазарете», занималась больными. Они, осознавая опасность, притихли, старались не гневить Бога. Раненый в живот парнишка умер этой ночью, но заниматься им - спускать тело в море - не время. Его завернули в парусину, как в саван, и оставили на месте.
        В обед, когда буря стала чуть стихать, кто-то из матросов принёс раненым поесть. Я, воспользовавшись перерывом, вышла из кубрика и больше не стала туда возвращаться. Поднялась на палубу.
        Сразу увидела капитана. Он стоял на мостике, рядом с рулевым. Тот что-то говорил, указывал рукой прямо по курсу. Там над волнами темной громадой вставал скальный массив.
        Я обратила внимание: у нас все паруса убраны, корабль идёт под одними снастями. Слева по курсу примерно в трёх кабельтовых виднелась качающаяся на волнах «Сирена». Тоже с убранными парусами.
        Ветер налетал порывами, свежел, вновь набирал силу. Скалы медленно, но верно приближались.
        Капитан прокричал команду ставить марселя и кливер. Для «Сирены» подняли сигнал «делай как я». Это было очень опасно (даже я понимала), но без парусов корабль становился игрушкой ветра и волн.
        Шторм опять разыгрался не на шутку. Ветер сбивал с ног. Чтобы не свалиться, пришлось крепко ухватиться за снасти. Но я не и думала уходить с палубы. Всё поглядывала на капитана Хоума, не сознаваясь себе, что любуюсь этим молодым красивым мужчиной.
        Чем-то он напоминал актёра Виталия Соломина - рыжеватый, с открытым добрым лицом. Носил усики и бородку, которые его не старили, скорее подчёркивали молодость - лет двадцать пять, не больше. Мой ровесник.
        Капитан стоял за штурвалом, напряжённо всматриваясь вдаль, отдавал короткие приказы помощнику. В его руках была теперь судьба корабля и наши жизни. А я, подобно влюблённой в учителя школьнице, пялила глаза, не думая об опасности.
        Грохотало. Ослепительные вспышки молний сопровождались небесной канонадой, заглушающей вой ветра, силящегося изорвать паруса. Потоки солёной воды то и дело обрушивались на палубу. «Надо было привязаться», - думала я запоздало, изо всех сил держась за шкот. Стало не до девичьих грёз. Просто страшно.
        Сейчас или разобьёмся о скалы, или…
        Матерь Божья, защити меня, грешную!
        Краем глаза я заметила: утёсы остались справа по борту. Прямо по курсу - пологий берег.
        Корабль содрогнулся от киля до верхушек мачт. Мы сели на мель.
        3
        Роберт Хоум, капитан «Святого Эдмунда», сумел отвести корабль от грозящих гибелью скал. Оказавшись на мели, мы ещё очень легко отделались.
        Последующие трое суток команда разгружала судно, чтобы вызволить его «из плена». Неожиданно появилась «Сирена», которую записали в пропавшие. Этому кораблю повезло больше - сумел обогнуть остров с востока и укрыться от бури в тихой бухте.
        Порядком потрёпанные, суда продолжили путь.
        На траверсе Антверпена Хоум неожиданно принял решение зайти в порт, подлатать державшуюся на честном слове «Сирену». Да и «Эдмунду» не мешало дать ремонт.
        Вновь увидела причал, с которого начался мой вояж по Северному и Балтийскому морям. Немало воды утекло с той поры, и я уже не та. Кое-чего повидала, и плохого, и… очень плохого. Стала мудрее? Не знаю. Жизненного опыта прибавилось, точно. Вот только пойдёт ли он впрок?
        А порт ничуть не изменился. Та же суетня снующих туда-сюда людей, те же звуки и запахи. Антверпен пока не собирался сдавать позиций, оставаясь морскими воротами северо-запада Европы.
        Сойти на берег мне не разрешили. Опасались, ясное дело, что убегу. Интересно, на кой чёрт я им сдалась? Тащить в Англию, стеречь, тратить на меня провизию. Была б важной птицей, или действительно опасной преступницей, было б понятно, а так…
        Меня навестил капитан:
        - Я не могу отпустить вас на берег, мэм. Однако, мне кажется, вам пора обзавестись женским платьем… У вас ведь есть деньги?
        - Да, сэр. Есть немного.
        Они оставили все мои скромные сбережения - жалование за службу на «Единороге». Сохранили в неприкосновенности и имущество, но после тщательного досмотра. Сначала обыскали меня: мичман Адамс с явным удовольствием ощупал с головы до ног, да ещё хлопнул по заднице, паразит. Потом стал рыться в сундучке, доставая и осматривая каждую вещь. Дошла очередь до Ларискиного мобильника и зарядного устройства. Непонятные предметы озадачили мичмана.
        - Что это?
        Неподдельное изумление юного шалопая (ему и двадцати не было) вызвало у меня усмешку.
        - Это сотовый телефон, - ответила я не без ехидства. Пусть поломает голову!
        - Сотовый что?
        Я перешла на русский:
        - Не парься, приятель. Не для твоих мозгов задачка.
        Адамс нахмурился:
        - Обращайтесь ко мне по-английски!
        Я подчинилась:
        - Телефон - от греческого «теле» - далеко и «фон» - звук. Длинное ухо - так понятно?
        Парень смотрел ошалело.
        - Я не понимаю, - честно ответил он. - Объясните.
        Мне стало жаль парнишку. Что я могла объяснить? Он и об электричестве слыхом не слыхивал… Прибегла к старой уловке, мол, это талисманы-обереги. Запудрила несмышлёнышу мозги, мистики подпустила. Отстал.
        Сейчас, вспомнив круглые глаза сбитого с толку мичмана и его глуповатый вид, я непроизвольно улыбнулась.
        Хоум внимательно посмотрел на меня, и его губы тоже тронула улыбка. Чисто английская - едва заметная.
        - Я нынче буду в городе, подберу вам что-нибудь…
        Взял деньги, вышел.
        VII. «Волшебная коробочка»
        1
        «Капитан, капитан, улыбнитесь», - пропела я беззаботно. Наверное, я действительно важная персона, раз начальство печётся о внешнем виде пленницы.
        Хоум оказал мне большую честь: лично выбрал наряд, купил (за мои, правда, деньги) и, вернувшись на корабль, принёс обнову в каюту.
        - Вот, - сказал он, передавая небольшой узелок, - думаю, вам подойдёт… Во всяком случае, это приличнее того наряда, что вы теперь носите.
        Как я и предполагала, Хоум принёс простенькое серое платьице, какие тут носят все небогатые горожанки, в комплекте с неизменным чепчиком. В другое время я, возможно, стала бы воротить нос, но сейчас искренне обрадовалась обновам - наконец-то буду похожа на женщину, а не на ходячее недоразумение.
        Капитан вышел, дав возможность спокойно переодеться.
        Всё-таки - джентльмен. Не чета охламонам-подчинённым.
        Я скинула ненавистную мужскую одежду. Только сейчас осознала, как же она надоела! Раньше казалось: сроднилась с ней, срослась - не отодрать.
        И впрямь, ощутила себя змеёй, выползающей из старой кожи. Прежде всего, размотала бязь, утягивающую грудь (бинтовала по привычке). Испытала облегчение от осознания, что больше нет нужды уродовать фигуру. Теперь - платье. Ну-ка, примерим… Так, вроде бы, впору, молодец кэп, не ошибся с размером. Чёрт, зеркала нет, посмотреться. Ладно, обойдусь. Сидит, кажется, нормально. В плечах чуть-чуть жмёт - пустяки. Зато грудь свободна, дышится легко. Талия, напротив, утянута, и очень пышная юбка - такая нынче мода.
        - Сэр, - позвала я дожидающегося за дверью капитана, - взгляните, пожалуйста.
        Хоум вошёл, окинул критическим взглядом.
        - Вы забыли чепец, мэм.
        - Ах, да. Спасибо.
        Головной убор - необходимый атрибут, без него никак. Надела.
        Хоум ещё раз глянул, оценивающе.
        - Вам к лицу, мэм.
        Как-то сухо он это сказал. Между прочим, мог бы фигуру похвалить…
        Словно прочтя мои мысли, кэп добавил:
        - У вас отличная фигура.
        Я неожиданно зарделась - давно не слышала комплиментов. Вообще, соскучилась по нормальному обращению, когда тебя не хлопают со всей дури по плечам, и не заставляют прилюдно раздеваться донага.
        Хоум не торопился уходить. Присел на табурет, молча смотрел куда-то в сторону.
        Пауза затянулось.
        Мне сделалось неловко, не знала, как держаться в обществе капитана. Ведь я не член команды «Святого Эдмунда», нахожусь на судне «в гостях», а по прибытии в Англию могу быть выдана властям, как лицо возможно причастное к пиратству. Тем не менее, Хоум проявляет участие, даже знаки внимания оказывает. Неужели я нравлюсь ему? Как женщина.
        - Простите, мэм, у меня к вам неожиданный вопрос, - сказал вдруг Хоум. - Кто ваши родители?
        Я совсем растерялась. Ожидала чего угодно, но не вопросов о родословной.
        - Обычные люди, сэр. Простые обыватели, - ответила я уклончиво. Не объяснять же, что я из среднестатистической постсоветской семьи.
        Но кэпа, кажется, интересовал не мой социальный статус:
        - Извините, мэм. Возможно, мой интерес выглядит нескромным… Ваши родители… не имеют отношения к оккультным знаниям? Кстати, они живы?
        Удивил, так удивил. Не знала, что и думать.
        - Да сэр, живы, - сказала я, оставив первый вопрос без ответа.
        Хоум продолжал:
        - Я слышал, будто бы в Московии много знахарей и волхвов.
        Я улыбнулась:
        - Не думаю, что их там больше, нежели в любой другой стране, сэр.
        Никак не могла понять, куда же он клонит.
        - Хм. Охотно допускаю. Не имею возможности сравнивать. Для меня Московия - загадочное место, terra inkognita. О ней столько разных слухов, и трудно понять, где правда, а где вымысел.
        - Вероятно, о нас в вашей стране говорят как о дикарях, которые носят звериные шкуры и едят сырое мясо. Я права, сэр?
        Хоум неожиданно хохотнул:
        - Да, мэм. Нечто подобное я слышал. Впрочем, вы совсем не похожи на дикарку, мисс Демина.
        Мою фамилию он выговорил как Дьёмна.
        - Зовите меня просто Жанной, сэр.
        - Хорошо, Жанна. Разрешите ещё вопрос. Что за странные предметы хранятся у вас в сундучке? Как вы догадываетесь, я узнал о них от Адамса.
        Понятно. Сама же мичману лапшу на уши навешала про «талисманы», а он, ясное дело, растрезвонил. Что теперь делать, продолжать рассказывать сказки, или…
        - Хотите взглянуть, сэр?
        Я достала из сундучка телефон вместе с зарядным устройством. Положила на стол. Хоум подошёл поближе, взял в руки мобильник. Повертел, поскрёб ногтем: хотел определить, из какого материала сделана странная коробочка. Потом рассмотрел зарядку.
        - Это ваши талисманы?
        В голосе кэпа угадывалось любопытство и… недоверие.
        - Можно и так назвать, сэр. Я покажу вам, как они работают.
        - Работают? - переспросил Хоум удивлённо. В его понимании работать могут люди, или лошади, скажем, но никак не предметы.
        - Именно так, сэр. Ведь и мельница выполняет работу - мелет зерно.
        - Ах, в этом смысле… Что же, ваши талисманы способны делать муку?
        - Конечно, нет, сэр. Я просто для сравнения сказала. Молоть зерно они не могут, зато умеют кое-что другое.
        Сначала я подзарядила телефон: минуты три жужжала.
        - Что вы сейчас делаете, Жанна? - спросил Хоум, внимательно наблюдая за моими манипуляциями.
        - Ничего особенного, сэр. Когда я нажимаю вот сюда, там внутри крутится небольшое колёсико. Это оно жужжит.
        - Но для чего?
        - Немного терпения, сэр… Ну, вот, готово. Сейчас покажу вам, что может эта коробочка.
        Я навела на кэпа объектив мобилы и нажала спуск. Раздался характерный щелчок, и блеснула вспышка. Хоум заслонил глаза рукой, потом стал недоуменно оглядываться, ища откуда в помещение попал луч солнца - решил, что я пустила «зайчик».
        - Нет, нет, это не от солнца, - сказала я и протянула ему телефон. - Взгляните, сэр.
        Невозможно описать изумление на лице кэпа, разглядывающего «волшебную картинку».
        - Это я?
        Он опять посмотрел по сторонам, теперь уже явно ища какую-нибудь замену зеркалу. Не нашёл. Пристально всмотрелся в изображение:
        - Ну, да, конечно же, это я… Но как… Кто и когда написал такой замечательный портрет?!
        - Коробочка, сэр. Всё сделала она!
        Хоум нахмурился:
        - Вы насмехаетесь надо мной, мэм?!
        - Что вы, сэр! И не думала даже. Мне трудно объяснить, но изображение, которое вы наблюдаете - подобие зеркального отражения. Коробочка так устроена, что умеет сохранять отражение. Обратите внимание: позади вас виден край стола и вот эта стена.
        Хоум только руками развёл:
        - Никогда не слышал ни о чём подобном. Эта чудесная вещь изготовлена в Московии?
        - Нет, сэр. Хотя я привезла коробочку именно оттуда. Видите ли, Московия не такая уж дикая страна, как о ней думают в Европе. А сделана эта вещь в другом месте. На юго-восток от Московии лежит Китай. Вы, конечно, слышали о такой стране?
        Хоум кивнул.
        - Разумеется. Но никогда не бывал в тех краях.
        - Я тоже, сэр… Но ещё дальше к востоку есть земля, которую называют Кореей, или «Страной утренней свежести». Мастера, изготовившие коробочку, живут там.
        Капитан разглядывал телефон не просто с интересом - с благоговением.
        - Это просто чудо! А что означает надпись «Samsung»?
        - К сожалению, не знаю корейского языка, сэр.
        Я и на самом деле не в курсе, что означает название известной фирмы.
        2
        Правильно ли поступила я, раскрыв капитану свой секрет? Позволив человеку шестнадцатого века соприкоснуться с технологиями двадцать первого столетия. А ну, как моё вмешательство вызовет необратимые изменения в пространственно-временном континууме? Не получится, часом, «эффект бабочки» Рэя Брэдбери? Пойдёт тогда вся мировая история наперекосяк.
        Впрочем, Хоум, сын своего века, не в состоянии - даже если бы я постаралась объяснить ему принцип работы сотового телефона с функцией цифровой видеокамеры - понять, как на самом деле работает «волшебная коробочка». По правде говоря, я и сама в этом ничегошеньки не смыслю. Да и вообще, если верить фантастам, моё пребывание здесь давно уже нарушило все континуумы. Но я-то не виновата!
        Хоум, как и следовало ожидать, решил, что стал свидетелем волшебства. Я постаралась разуверить его:
        - Тут нет никакого чуда, сэр. Мы с вами христиане, и знаем: чудеса подвластны лишь Богу. А моя коробочка сделана людьми, владеющими секретом сохранения зеркального отражения. Вы ведь не считаете волшебником мастера, изготовившего часы или музыкальную шкатулку?!
        Всеми силами старалась увести его от мысли о моей причастности к некоему чародейству. В шестнадцатом веке чернокнижникам одна дорога - на костёр.
        В тоже время дала понять, что обращаться с «коробочкой» умею только я, прибывшая из Московии, но и у меня на родине, мол, лишь очень немногие освоили сию премудрость.
        - А меня вы можете научить? - спросил Хоум.
        - Конечно. Только… к вам большая просьба, сэр. Пожалуйста, не говорите никому о коробочке! Ведь её могут украсть, отнять, даже убить меня, стараясь завладеть диковинной вещью!
        Кэп усмехнулся:
        - Но мне-то вы доверились. Не побоялись, что захочу заполучить редкостную вещицу.
        - Я считаю вас великодушным человеком, истинным джентльменом, сэр! - Постаралась польстить капитану. - Только не подумайте, ради бога, что хочу бросить тень на ваших подчинённых. Просто… Но вы понимаете, да? Ведь люди все разные.
        Хоум пристально посмотрел мне в глаза. Потом кивнул:
        - Хорошо, Жанна. Пусть это будет нашим с вами секретом. Не беспокойтесь. И… если вам понадобится помощь, можете на меня рассчитывать.
        3
        Я продолжала оставаться пленницей, хоть и заручилась поддержкой начальства.
        - Вас по-прежнему будут запирать на ночь, - объявил кэп. - Для вашей же безопасности.
        Однако нельзя сказать, что в моем положении ничего не изменилось.
        С тех пор, как стала носить женское платье, отношение матросов поменялось кардинально. Не скажу, что в лучшую сторону. Да, они уже не вели себя по-хамски, не пытались облапить, и перестали отпускать дурацкие шутки. Зато теперь я всё время ловила косые взгляды. Сначала не могла понять, в чём дело, но однажды услышала за спиной: «Баба на корабле - быть беде».
        Я подумала: обычный мужской шовинизм. Но потом несколько изменила мнение.
        Морская служба вообще не сахар, а простым матросам на корабле живётся хуже каторжников. Недаром англичане говорят: ни один человек, если бы мог придумать, как попасть в тюрьму, не стал бы матросом. Я же, живущая в отдельной каюте, пользующаяся, непонятно за какие заслуги, привилегиями, вызывала раздражение людей, выполняющих тяжёлую работу и ютящихся в тесном кубрике. Они теперь видели во мне не пленницу, над которой висит дамоклов меч не ведающего жалости английского правосудия, а барыню, праздно проводящую время.
        Для офицеров я как была, так и осталась чужой. Они терпели моё присутствие, и только. Обращались уважительно, называли «мэм» и «мисс», но с явным высокомерием, стараясь подчеркнуть, что снизошли до общения с «дикаркой». При этом большинство из них, думаю, не против затащить меня в постель.
        Непосредственное начальство в лице мистера Тревера осталось довольно внешним видом помощницы. Но док не был бы самим собой, если б не принялся язвить в мой адрес:
        - О, наш грозный пират, оказывается, умеет носить чепчик! Ха-ха! Корсар, делающий книксены! Разбойник, вышивающий гладью, хи-хи-хи.
        Пусть зубоскалит - от меня не убудет.
        Работы в «лазарете» стало значительно меньше: больные, один за другим, поправлялись, возвращались в строй. В том была доля и моей заслуги.
        Общеизвестно, что медработники не умеют сострадать, у них с годами вырабатывается профессиональная деформация - невосприимчивость к чужой боли.
        Наверное, я плохой профессионал, раз так и не разучилась сопереживать больным. Даже бывшим врагам. Я совершенно искренне жалела того парнишку, просившего помолиться за него, и не смогла сдержать слез, когда он умер. И от всей души радовалась, что сумела выходить другого «тяжёлого» (колотое ранение грудной клетки).
        Свободное время, которого теперь хоть отбавляй, я посвящала ставшему любимым занятию - «общению» с мобильником.
        Всё ждала, когда придёт кэп и попросит показать ему ещё раз волшебную коробочку. В том, что он явится в ближайшие дни, я не сомневалась.
        В то утро я, навестив двоих подопечных, что ещё оставались в лазарете, вернулась в каюту, и прежде всего, подзарядила телефон. Глянула на оживший дисплей - ахнула. В нижнем углу экрана появилась надпись «новое сообщение»!
        Что? Как? Откуда?!
        Наверное, Робинзон Крузо, обнаружив на песке след человека, был потрясён и напуган меньше, нежели я, увидев уведомление о полученной эсэмэске. От абонента «Служба контроля и коррекции времени» - так значилось в меню. У меня руки тряслись, и сердце зашлось, когда включала функцию «читать».
        Вот что я прочла:
        «Соблюдайте осмотрительность при общении с аборигенами. Передача им технических устройств может вызвать нежелательные нарушения временной функции».
        Когда прошёл первый шок, и ко мне мало-помалу стала возвращаться способность рассуждать здраво, попыталась убедить себя, что произошла какая-то техническая накладка: из памяти аппарата вылезло старое сообщение, полученное, когда телефон (и я, тоже) пребывал ещё «дома», в двадцать первом веке. Откуда тут взяться эсэмэске?! Не по радио же её передали.
        Стоп! А что, если…
        Мама дорогая! Неужели меня нашли?! Некая «Служба» вышла на связь и может, наверное, помочь выбраться отсюда?! Я вернусь домой!
        Надо срочно послать сообщение. Ага, вот функция «ответить». Включила. Появилось поле для ввода текста. Набрала: «Спасите меня. Я нахожусь в 1583 году».
        Пусть звучит нелепо, неграмотно, лишь бы дошло до абонента.
        Включила «отправить».
        И прочла: «не обслуживается».
        Я разревелась.
        4
        Робинзон, прожив на необитаемом острове два десятка лет, свыкся с мыслью о полном одиночестве. Потому-то его поверг в смятение отпечаток ноги человека. Я тоже, до появления непонятно откуда взявшегося послания, была убеждена, что одна заблудилась во времени, угодила из третьего тысячелетия новой эры прямиком в Средневековье. Получить послание по СМС здесь не более реально, чем повстречаться с живым драконом. Ведь до появления на Земле сотовой связи целых четыреста лет с гаком.
        Я воспринимала это обстоятельство как данность, с которой ничего не могу поделать, и которую нужно принять, независимо от своих желаний. И вдруг, как голос с небес: ты не одинока! О тебе знают, с тобой вышли на связь!
        У меня голова кругом. Кто они, люди, пославшие сообщение? Где находится неизвестная мне «Служба… как там её, контроля и коррекции времени»? Здесь ли, в тысяча пятьсот восемьдесят третьем году, или у нас, в двадцать первом столетии? А может, где-нибудь в параллельном мире, вне нашего времени и пространства? И главное, как ответить, попросить помощи, послать сигнал «sos»? Ведь связь оказалась односторонней.
        Я не знаю ответа. Хотя и не могу смириться. Вдруг спасение совсем рядом?
        В эсэмэске указывалось, что нельзя передавать аборигенам (людям 16 века?) технических устройств. Возможно, предупреждение связано с тем, что я продемонстрировала работу мобильника, точнее, встроенной в него фото-видеокамеры, капитану Хоуму?
        Получается: за мной следят? Через тот же телефон, например. Опасаются пресловутого «эффекта бабочки»? Отдам, скажем, мобильник кэпу и - пошло-поехало! Из-за моего легкомыслия может измениться до неузнаваемости будущее…
        Ну и пусть! Меня кто-нибудь спрашивал, хочу ли я оказаться в прошлом? Нет. Хотя бы объяснили, что к чему. Указывать только горазды: соблюдайте, мол, осмотрительность. Нет, чтобы помочь, подсказать, как выбраться из проклятого Средневековья!
        Я очень обиделась на неведомую «Службу». И решила: не стану их слушать. Расскажу и покажу кэпу, что ещё умеет моя коробочка. Пусть они занервничают, как-то проявят себя. Глядишь, решат, что лучше вернуть меня домой, чем рисковать судьбой Мира.
        Или просто устранят.
        Чё-о-орт! Ведь на самом деле, могут уничтожить: нет человека - нет проблемы.
        И всё-таки вариант с устранением казался… нелогичным. Почему раньше не сделали это? Зачем позволили ситуации подойти к опасной черте? Да и не выглядит сообщение грозным предупреждением, подразумевающим карательные санкции в случае моего непослушания. Оно больше похоже на памятку для родителей: не позволяйте детям играть со спичками.
        VIII. Невеста капитана Хоума
        1
        Пока разбиралась со своей проблемой, возникли неожиданные сложности у моих пленителей-англичан. К Антверпену подошли двенадцать испанских галеонов и встали на внешнем рейде. Вскоре к ним присоединились ещё шесть кораблей.
        Начались долгие переговоры испанцев с властями Антверпена, который, как я уяснила, оставаясь де-юре под управлением Мадридского двора, фактически не подчинялся королю Филиппу II. Командующий эскадрой, адмирал маркиз де Санта-Круз выдвинул ультиматум, грозя антверпенцам всевозможными карами. Это был политический демарш, так как испанцы не имели сил для осады города. Однако обстановка накалилась до предела.
        По разговорам офицеров «Святого Эдмунда» я знала, что англичане с испанцами давно на ножах. В 1572 году дело дошло до выдворения из Англии посла Филиппа II. Стало понятно, что война неизбежна, её начало - лишь вопрос времени.
        Испанское бряцание оружием, естественно, насторожило Хоума. Следовало быть начеку. Тем более что силы неравны: против пяти английских кораблей (кроме «Эдмунда» и «Сирены» в порту стояло три небольших судна) целая эскадра.
        Капитан, разговаривая на мостике с чифом (старшим помощником), заявил:
        - Маркиз, похоже, намерен драться. Нам не следует показывать, будто бы боимся его пушек, но надо стараться всячески избегать столкновения. Насколько это возможно.
        - Вы считаете, что испанцы могут напасть на нас, сэр? - спросил старпом.
        - Я не исключаю такой возможности, Эванс. Однако же, повторяю, следует сохранять хладнокровие. Мы не должны давать им повод атаковать.
        Я, услышав этот разговор, подумала: опять начинается!
        Мужчины, неужели вы не можете без войны?!
        Ремонт на «Святом Эдмунде» закончился, корабль готов сняться с якоря хоть сейчас. «Сирену» тоже подлатали - дойдёт как-нибудь, до Англии рукой подать. Однако Хоум не торопился выходить в море.
        Выжидал.
        Надеялся, что испанцы уйдут? Рассчитывал на приход подкрепления? Не знаю. Я видела: кэп нервничает, хотя на людях старается не подавать виду. И было отчего волноваться: испанские корабли закрыли подходы к порту, подчинённые маркиза де Санта-Круза бесцеремонно останавливали и досматривали любые суда, идущие в Антверпен или покидающие его. Я не могла уразуметь, для чего это делается: может, испанцы провоцировали экипажи кораблей на конфликт? Чёрт их там разберёт! В любом случае Хоуму придётся, попытайся он выйти в море, пройти унизительную процедуру досмотра. Или принять бой с восемнадцатью кораблями противника. Чем закончится схватка, ясно как божий день - что называется, к гадалке не ходи.
        Кэп, похоже, прикидывал, как выйти достойно из непростой ситуации, сохранив свою жизнь и экипаж, не потеряв лица. И уповал: авось само рассосётся.
        Так полагала я, видя, как терзается сомнениями капитан. У него на лице всё написано - не научился прятать эмоции под маской невозмутимости.
        - Жанна, вы позволите взглянуть на вашу замечательную коробочку? - попросил Хоум. Как я и предполагала, пришёл ещё раз посмотреть на диковинную вещицу.
        Похоже, любопытство отодвинуло в мыслях капитана испанцев с их угрозами на задний план. В этом отношении кэп ничем не отличался от давнего моего знакомца Станко. Большой ребёнок, ей-богу, дитя своего дремучего века.
        - Хорошо, сэр, - ответила я, и добавила, - только заряжу её.
        - Назначите цену? - удивился Хоум.
        Я поняла свою оплошность: сказала «to charge» - заряжать (аккумулятор). Для капитана это прозвучало как «назначу цену». Правильнее употребить глагол «to load» - заряжать (ружье). Кэп, наверное, подумал, что хочу содрать с него деньги за показ.
        - Нет, нет, сэр! Я неверно выразилась. Речь не о деньгах. Просто нужно подготовить коробочку к работе.
        Подзарядила телефон, выбрала в меню «видео». Решила: удивлять, так удивлять, покажу-ка капитану маленькое кино.
        - Пресвятая мадонна! - воскликнул Хоум, взглянув на дисплей, и перекрестился. - Она живая! Эта картинка… она живая?!
        Я включила отснятое накануне двухминутное видео: вид на море и порт, устроивших свару чаек, потом палубу «Святого Эдмунда» и… самого кэпа, отдающего приказы боцману.
        Хоум был явно напуган: фотография, которую показала раньше, удивила его, но тогда, поначалу, он принял своё изображение за миниатюрный портрет, нарисованный искусным художником; теперь же вид «ожившего» изображения поверг его в трепет. А звуки, исходившие из аппарата - шум волн, крики птиц, человеческие голоса - усилили эффект, нагнав страху на суеверного моряка.
        - Не пугайтесь, сэр, - поспешила я успокоить капитана, - здесь также нет никакого колдовства! Посмотрите на себя в зеркало, ведь и там изображение будет «живым», станет повторять за вами все движения. Коробочка умеет их сохранять, только и всего.
        - Но голоса! Я слышу голоса птиц и людей!.. Защити меня, Святая Дева.
        Кэп опять начал истово креститься.
        - И в этом нет никакого чуда, сэр. Разве вы никогда не слышали эха?
        Я сама себе удивлялась, что так быстро соображаю, сочиняя на ходу «отмазки» для легковерного сына шестнадцатого века. О происхождении звуков, издаваемых коробочкой, пояснила: эхо тоже ведь отражение, значит, и его можно поймать и упрятать под крышку. Собственно, я не врала, а лишь старалась объяснять доступным языком.
        Хоум слушал внимательно. Было заметно: усиленно думает. И уже не боится. Во всяком случае, держит себя в руках.
        - Жанна, а можно… посмотреть ещё раз?
        - Да, конечно.
        Прокрутила запись с начала. Кэп не скрывал восхищённого удивления:
        - Поразительно! Ничего подобного в жизни… Это я, клянусь святым Георгием! Только… кто там говорит? Голос не мой.
        Всё верно: человек, слыша впервые себя со стороны, не узнает голоса.
        - Это говорите вы, сэр. Просто… как бы объяснить… так вас слышат другие. Любой человек сам себя слышит иначе, нежели остальные.
        Для капитана моё объяснение явилось полным откровением. Он только ахал да руками разводил.
        Сдержала обещание: показала Хоуму, как «поймать и запрятать в коробочку» изображение. Сначала неподвижное, затем «живое». Надо было видеть его восторженное лицо, когда на дисплее появилась моя уменьшенная копия, живая и говорящая.
        - Ещё! - воскликнул капитан, наводя на меня объектив.
        Я послушно позировала: приветствовала его, махала рукой, вертелась и так и эдак…
        - Ещё!
        Кэп расшалился, как малое дитя, забавляющееся потешной игрушкой. Я стала корчить смешные рожи, вспомнив уроки Зуко, показывала простенькие фокусы. Потом мы оба хохотали, прокручивая отснятое.
        Склонившись над дисплеем, я нечаянно коснулась щекой лица Хоума. Он резко повернулся, наши взгляды встретились.
        Как он смотрел! Такой взгляд рассказывает о чувствах лучше всяких слов.
        Кровь ударила мне в лицо - оказывается, не разучилась краснеть.
        Кэп коснулся моей руки, сжал пальцы в своей ладони:
        - Жанна…
        - Сэр…
        - Роберт. Моё имя Роберт.
        - Роберт, - эхом откликнулась я.
        Со стороны моря вдруг громыхнуло.
        Пушечный выстрел.
        Застучали башмаки по лестнице, ведущей на палубу.
        - Капитан!.. Кто видел капитана?!
        - Извините, - сказал Хоум, быстро повернулся и вышел.
        2
        Тревога оказалась ложной: выстрел был холостым. Испанцы, похоже, решили ещё раз пощекотать нервы антверпенцам, а заодно и англичанам.
        Хоум, устав от неопределённости, принял, наконец, решение и приказал сниматься с якоря. «Эдмунд» и «Сирена» вышли в море.
        Тотчас же наперерез двинулись сразу четыре испанца.
        - Сэр, их флагман поднял вымпел «Приказываю стать на якорь»! - крикнул капитану вперёдсмотрящий из «вороньего гнезда».
        С минуту кэп молчал. Я видела: у него желваки на скулах играют. Испугалась: неужели не подчинится?! Они убьют его! И всех нас.
        За Роберта я сейчас боялась больше, чем за себя.
        - Отдать якорь, - буркнул капитан сердито.
        Он был «при параде»: в боевых доспехах, в чёрном плаще с белым подкладом, в шляпе с алым плюмажем, со шпагой. Стоял у борта, скрестив руки на груди, смотрел не в сторону испанцев, а в другую - не желал удостоить противника взглядом.
        Я украдкой поглядывала на Роберта, делая вид, что наблюдаю, как испанцы спускают на воду шлюпку. Но кэп, заметив меня на палубе, строго велел идти в лазарет.
        Конечно, было обидно - прогоняет с глаз долой, но я понимала: он о моей безопасности печётся.
        В лазарете, собственно говоря, никто меня не ждал, оба подопечных спали сном праведников, сопя и похрапывая. Я устроилась возле неплотно прикрытой двери, вслушиваясь в долетающие с палубы звуки.
        Подданные Филиппа II прибыли на «Эдмунд» числом не менее двух десятков. Гремели сапожищами, позвякивали сталью, громко переговаривались. Создавалось впечатление: испанцы своей бесцеремонностью провоцируют англичан на драку. Должно быть, лишь присущая англосаксам выдержка не позволяла вспыхнуть конфликту со всеми вытекающими для экипажа «Эдмунда» последствиями.
        По долетающим до моих ушей репликам я чувствовала: Роберт изо всех сил старается держать себя в руках, не реагировать агрессивно на вежливую по форме, но, по сути, наглую речь (разговор вёлся на английском) командира испанцев.
        Сеньор Кристобаль де Толедо попросил разрешении осмотреть корабль. Впрочем, просьба более походила на приказ, подкреплённый недвусмысленными угрозами прибегнуть к силе в случае неповиновения.
        - Что намерены вы искать на моем судне, милорд? - с холодной вежливостью поинтересовался Хоум.
        - Запрещённые к вывозу товары, сеньор капитан, - ответил испанец с вызовом в голосе, и добавил, - а также врагов испанской короны из числа местных бунтовщиков.
        - На судне нет груза, милорд, кроме запаса воды и провианта. Все люди на борту - члены экипажа, подданные её величества королевы Англии.
        - Охотно вам верю, сеньор, но мой долг велит убедиться лично.
        - Что ж, раз вы настаиваете…
        Махнув рукой на бесполезные дипломатические уловки, Хоум позволил испанцам осмотреть корабль.
        Опять загрохотали по дощатому настилу сапоги. Испанцы спустились на нижнюю палубу.
        Чего уж они искали, не знаю.
        К нам в лазарет заявились двое солдат. В шлемах и кирасах, с алебардами, оба упитанные, краснолицые, с усами торчком - бравые вояки. И сразу на меня уставились - явно не ожидали встретить на судне представительницу слабого пола.
        - Oh, aqu la mujer! (О, здесь женщина!) - воскликнул один из солдат. Другой выпятил губы и причмокнул.
        Начали что-то спрашивать по-испански. Я отмахнулась:
        - Don't understand (Не понимаю).
        Сходили за начальством.
        Появились два представительных синьора, оба в сверкающих доспехах (видимо, не дешёвых), при шпагах.
        Несмотря на регулярное проветривание мною помещения лазарета, запашок здесь стоял тот ещё. Надо видеть, как брезгливо сморщились лица знатных господ! Один даже достал платок и зажал им нос. Похоже, это и был сеньор Кристобаль де Толедо.
        - Кто вы такая? - обратился ко мне по-английски его спутник, рангом, видимо, пониже.
        Мужлан. А у себя в Испании считается, наверное, галантным кавалером. Но он задал вопрос, и мне пришлось ответить:
        - Я помощница корабельного хирурга, сеньор.
        - Вот как, - вмешался вдруг де Толедо, убрав от носа платок, - но в судовом реестре нет женщин, помощниц хирурга! Зато в судовом журнале записано, что в плен захвачена некая особа с пиратского корабля, переодетая в мужское платье. Видимо, это вы и есть?
        Я молча кивнула. Спохватившись: с важными господами нельзя разговаривать жестами, пояснила:
        - Да, сеньор, я плавала на каперском судне в качестве лекаря. Обстоятельства так сложились, что вынуждена была выдавать себя за мужчину.
        Де Толедо и его сопровождающий перебросились несколькими фразами на испанском.
        - Любой пират, по законам Испанского королевства - преступник, - заявил «младший по рангу». - Мы, не будучи уверены в том, что вы не совершали преступлений…
        - Сеньоры! - раздался уверенный голос Хоума, перешагнувшего порог каюты. - Эта дама - моя невеста.
        3
        Неожиданное появление капитана и его слова поразили всех.
        Несколько мгновений длилась немая сцена, как в последнем акте «Ревизора». Испанцы переглядывались, озадаченные, а у меня сердце едва не выпрыгнуло наружу, и щеки пылали.
        Роберт подошёл и встал рядом, всем видом выражая непреклонную решимость оградить избранницу от нападок.
        Де Толедо скривился, изобразив подобие улыбки:
        - Примите мои поздравления, сеньор. Однако же, позволю себе заметить: сеньорина водила знакомство с пиратами.
        - Моя невеста не преступница! - резко возразил Роберт. - Есть документ, удостоверяющий, что она служила на судне лекарем, и не имела доли в каперской добыче.
        Видя, что командир испанцев собирается возразить, кэп добавил твёрдо:
        - Честь дамы я готов защищать с оружием в руках.
        Он положил ладонь на рукоять шпаги.
        Спутник де Толедо тоже схватился за шпагу, но командир остановил его движением руки.
        - Мы, испанцы, - сказал он напыщенно, - умеем ценить отвагу, и уважаем людей, ставящих честь превыше собственной жизни. Поскольку вы, сеньор, поручились, если я правильно вас понял, за сеньориту, мы готовы поверить, что она не замешана в каких-либо преступлениях.
        Слушая эту пафосную речь, я подумала: испанец просто струсил. Он с самого начала блефовал, прибыв на английское судно. Демонстрировал бесстрашие - «зарабатывал очки» в глазах высшего начальства. Расчёт на то, что англичане, находясь под прицелом пушек четырёх кораблей, молча снесут оскорбительное поведение противника, не оправдался, и де Толедо старался сохранить лицо, делая хорошую мину при плохой игре.
        Может, я в чём-то и ошиблась, но как бы то ни было, испанцы оставили меня в покое. Закончив досмотр, и не обнаружив ничего предосудительного, они отбыли восвояси.
        Никто и никогда не называл меня невестой. Волнительно, что и говорить.
        - Спасибо вам, сэр, - сказала я с чувством, когда Роберт вошёл ко мне в каюту.
        Испанцы пропустили «Эдмунда» и «Сирену», корабли легли на курс в сторону Англии.
        Конечно, я безмерно благодарна капитану за то, что он сделал для меня, но… Право, не могла же всерьёз рассчитывать заполучить Роберта в мужья. А если уж честно и откровенно, то и не хотела. Нет, Роберт нравился мне. Очень. Пожалуй, я даже влюбилась. Но после того, как неведомая «Служба» прислала сообщение, и забрезжила надежда на возвращение домой, я не желала появления у меня привязанностей, и вообще ничего, что могло бы помешать покинуть шестнадцатый век. Впрочем, «Служба» не торопилась выходить на контакт, и полученная эсэмэска оставалась единственной весточкой из третьего тысячелетия.
        - Жанна, я хочу извиниться за то, что назвал вас своей невестой, не спросив согласия.
        - Ну что вы, сэр! Мне даже приятно…
        - Правда?
        Роберт смотрел мне в глаза. Я смутилась:
        - Каждой женщине лестно внимание мужчины.
        - Значит, вы на меня не в обиде? - продолжал спрашивать капитан.
        - Разве только самую малость, - ответила я кокетливо.
        Захотелось, вдруг почувствовать себя неотразимой, способной вскружить голову любому.
        Я не боялась заиграться: знала, что не позволю эмоциям взять верх над рассудком, не дам нашим с Робертом отношениям зайти слишком далеко…
        А, да ладно! Что я на самом-то деле?! Вру себе. Ведь хочу, страстно хочу, чтобы он обнял и поцеловал меня. Прямо сейчас. Ну же!
        Мы стояли тет-а-тет, глаза в глаза, но во взгляде Роберта я не видела желаемого огня. Так смотрят на добрую знакомую, которой приятно помочь, с которой интересно общаться, но и только.
        Или, всё-таки, ошибаюсь? Может, под маской холодной учтивости кэп прячет истинные чувства?
        Чёрт бы побрал английскую сдержанность!
        - Выходит, вы всё же обиделись, Жанна? - продолжил капитан. - На что же?
        Я лукаво улыбнулась:
        - А вы догадайтесь, сэр.
        Роберт развёл руками:
        - Право не знаю, что и думать.
        Беседа продолжалась в том же полушутливом ключе. Я предложила кэпу присесть и уселась сама.
        - Жанна, а ваша коробочка…
        Всё понятно: не я ему нужна - игрушка!
        Вздохнув, полезла в сундук за телефоном.
        Ладно, чем бы тебя на этот раз удивить? Ага, вот - клипы.
        Я выбрала Гребенщикова.
        Бэ Гэ пел «Город золотой». Какая-то старая запись, в углу картинки заставка «Музыкальный ринг».
        Роберт вновь был поражён - смотрел и ахал:
        - Кто этот человек, Жанна?
        - Певец, сэр.
        - Он поёт по-русски?
        - Да.
        - А о чём?
        Я, как смогла, постаралась перевести и объяснила:
        - Речь идёт о Иерусалиме, сэр, а о саде, где гуляют лев, вол и орёл, рассказывается также в Библии.
        Никогда не лишне упомянуть Священное писание.
        - Можно послушать ещё раз? - попросил кэп.
        Похоже, я удачно выбрала песню: Роберта явно зацепило, слушал с благоговением, с почти религиозным трепетом. Не уверена насчёт вокала, но чарующая музыка не могла не тронуть.
        Я всё прикидывала, какую запись включить следующей, но Роберт, как только песня закончилась, поднялся с табурета и, коротко поблагодарив, вышел.
        Чурбан бесчувственный! Не видит разве: девушка к нему не ровно дышит.
        Мужчины, что вы с нами делаете!
        4
        Северное море оправдывало своё название. Всё время дул свежий норд-вест, гнал высокую волну. В густой пелене дождя английский берег едва просматривался темной полосой слева по борту.
        Неприветливо встречал нас Туманный Альбион.
        Я почти не выходила на палубу, где злой ветер до печёнок прохватывал, швырял в лицо солёные брызги, да ещё мелкий противный дождь лил и лил, не собираясь прекращаться.
        Как хорошо, что мне вахту не стоять!
        Сидела затворницей, и всё думала, думала, но так ничего и не надумала.
        Роберт не заходил: или был занят, или просто не хотел. А, может, стеснялся? Да, нет же, с какой стати! Он - капитан, «второй после Бога», я - пленница с сомнительным прошлым и весьма неопределённым будущем. И всё-таки, я заметила: кэп чуть-чуть робел, находясь со мной наедине. Чувствовал, подсознательно, моё интеллектуальное превосходство? Очень может быть. Ведь я «мудрее» на четыре столетия!
        Мудрее не значит умнее. Сижу вот, пытаюсь влезть в психологию человека другой эпохи, меряя на свой аршин. Здесь всё иное: нравы, обычаи, понятия о добре и зле, другое воспитание, наконец. Мне бы с собой разобраться…
        - Сэр, мы на траверсе маяка Нор.
        Я всё же высунула нос на палубу и услышала доклад вахтенного.
        «Святой Эдмунд» подошёл к устью Темзы.
        Вот и Англия. К ночи мы отшвартовались в лондонском порту.
        Исполнилась моя давняя мечта: посетить столицу Соединённого Королевства. Но и в кошмарном сне не могло присниться, что попаду сюда в тысяча пятьсот восемьдесят третьем году от Рождества Христова.
        Пока поднимались по Темзе, экипаж лихорадило - морякам не терпелось сойти на родной берег и поскорее промотать деньги, заработанные каторжным трудом. В мыслях эти люди были, наверняка, в портовых тавернах, где виски и эль, доступные женщины, шум и гам, пьяная кутерьма - кабацкое веселье. Нетерпение читалось на их лицах, в блеске глаз, в нарочито громких восклицаниях и смешках, в солёных шутках - в ожидании праздника, которое всегда лучше самого праздника.
        Пока причаливали и швартовались, совсем стемнело, жизнь в порту замерла, только где-то далеко светились редкие разрозненные огоньки. Возможно, то были не закрывающиеся на ночь злачные заведения, которые так манили наших моряков. Но капитан не разрешил сход на берег до утра, когда на судно прибудут портовые чиновники, и будут соблюдены необходимые формальности.
        Моряки ворчали, но нарушить приказ не осмеливались: строгая дисциплина сдерживала самых нетерпеливых.
        А меня перспектива оказаться на берегу пугала. Как поступят английские судьи? Не упекут ли в каталажку, а то и прямиком на виселицу отправят, с них станется. Обвинят в пособничестве пиратам и… С другой стороны, надоело пребывать в «подвешенном состоянии», определённости хотелось, ибо мучительнее всего ждать неизвестно чего.
        Утром я получила возможность взглянуть на Лондон, точнее, на кусочек порта. Причал, складские помещения и лес мачт вокруг. Плюс пасмурная погода, осточертевший моросящий дождь, и тёмная, пахнущая тиной, вода внизу - не слишком привлекательная картина.
        На борт поднялись представители портового начальства, проследовали в капитанскую каюту. Минут через сорок откланялись, и команда получила, наконец-то, разрешение покинуть судно. Под радостное «йо-хо-хо» и стук башмаков по сходням матросы быстро перекочевали на сушу, где их ожидали немудрёные развлечения: выпивка, продажная любовь, иногда - драки и поножовщина. Впрочем, может, у кого-то из них в Лондоне были семьи, ждущие возвращения с моря мужей, братьев, сыновей.
        Про меня на время забыли.
        Когда улеглась кутерьма, и на судне осталось не более десятка человек, ко мне в каюту вошёл чиф.
        - Мэм, вам велено не покидать каюты. Капитан сейчас на берегу и будет после полудня. Он просил передать: у него к вам важное дело.
        Вот как. У Роберта для меня есть новости? Похоже на то.
        Хорошие или плохие? Последнее наиболее вероятно. Я сидела, сцепив пальцы замком; закрыла глаза.
        И, - давай себя накручивать. Видение качающейся на ветру петли всплыло в памяти, оледенило душу.
        Я стала молиться.
        Помогло, но ненадолго.
        Господи, какие испытания мне ещё уготованы?!
        Заставила себя поесть, хотя кусок не лез в горло.
        «Я сильная, им меня не одолеть», - повторяла мысленно, настраиваясь на борьбу. Кому «им» - не знаю толком, как и того, что за борьба предстоит. А может, обойдётся?
        Часа в два пополудни появился капитан. И с порога огорошил:
        - Будьте моей женой, Жанна!
        От неожиданности я прикусила язык, и сидела глупо моргая.
        - Вы согласны? Поторопитесь, у нас мало времени.
        - Роберт, это так неожиданно, я право…
        - Жанна, вас должны арестовать! Супругу же капитана Хоума трогать не станут. Я всё уладил… Так вы согласны, или нет?
        - Согласна, - пролепетала я сдавленным от волнения голосом. Бог ты мой, неужели это взаправду?! Или сплю?
        Роберт не дал мне времени даже на то, чтобы привести себя в порядок: попробовать причёску сделать, хотя бы. Взял за руку и повёл к сходням.
        Вахтенный офицер на палубе отсалютовал нам - видимо, капитан предупредил его, что намерен нынче обвенчаться с пленницей из Московии.
        Неподалёку от места швартовки «Эдмунда» находилась небольшая часовня. Туда мы и вошли, держась по-детски за руки, прямо по лужам, под моросящим дождём. Капитан в парадном облачении, я в своём единственном простеньком платье и дурацком чепчике. Ни тебе белого подвенечного платья и фаты, как грезилось когда-то, ни цветов и шампанского, ни марша Мендельсона и толпы гостей…
        Пастор, низенький сухой старичок, принял от Роберта плату за совершение таинства венчания, сделал запись в церковной книге и приступил к выполнению обряда.
        - Роберт Джон Хоум, согласны ли вы взять в жены, э-э Диё…
        Мою фамилию он исказил до неузнаваемости.
        - Согласен.
        - А вы, э-э, Ди…
        Я пребывала в лёгком трансе. Откуда-то издалека доносились слова «…в горе и радости, пока смерть не разлучит вас». А может, я сцены венчания из голливудских фильмов вспомнила, в то время как старичок говорил другое?
        Собравшись с духом, выпалила:
        - Согласна!
        Старичок прочитал молитву.
        - Объявляю вас мужем и женой.
        По традиции тут, наверное, надо слезу пустить. Я же повернулась к Роберту и улыбнулась, виновато: извини, мол, милый, что тебе пришлось взять на себя такую обузу.
        Увидела сияющие глаза молодого супруга, и… расплакалась. От радости.
        Так из Жанны Дёминой я превратилась в миссис Хоум.
        Часть третья
        Миссис Хоум
        I. Медовый месяц
        1
        Год моего рождения тысяча девятьсот восемьдесят восьмой, моего супруга Роберта - тысяча пятьсот пятьдесят восьмой. Получается, я замужем за человеком, который старше на четыреста тридцать лет!
        Не слабо, да?
        Тем не менее, мы с Робертом ровесники - нам обоим по двадцать пять. И оба впервые в браке. Уже месяц. Медовый месяц.
        Вообще-то наш брачный союз - чистое безумие, и с его, и с моей стороны. Как если бы принц Уэльский женился на какой-нибудь таджичке-гастарбайтерше. Или выпускница МГИМО вышла замуж за неграмотного австралийца-аборигена.
        Мой законный супруг Роберт Д. Хоум принадлежал старинному дворянскому роду, но, будучи младшим сыном в семье, по закону не мог наследовать титул и имение предков. Потому-то он и пошёл на морскую службу. С другой стороны я, хоть и была «без роду, без племени», имела среднее специальное плюс неоконченное высшее образование, да и знала столько всего, о чём Роберт и не подозревал. В этом смысле он, по сравнению со мной, трёхлетний ребёнок, которого близко нельзя подпускать к обычной электрической розетке, не говоря уже о том, чтобы доверить управление автомобилем.
        Кстати, загадочная «Служба контроля и коррекции времени» напомнила мне о необходимости «соблюдать осторожность при общении с аборигенами». Буквально на другой день после венчания пришла эсэмэска, вторая весточка с «Большой земли». Из этого я заключила: «Служба» продолжает следить за мной. Но каким образом и, главное, с какой целью - непонятно.
        Я не сильно горевала по этому поводу - пребывала в эйфории от нежданно-негаданно свалившегося на меня замужества.
        Первую брачную ночь мы провели в каюте Роберта на «Святом Эдмунде». Моряки, что остались дежурить на борту, поздравили нас, а капитан распорядился выдать всем дополнительную порцию виски. Роберт помог мне перенести имущество из моей каюты в его, более просторную, но тоже лишённую намёка на роскошь.
        Капитан привык спать в гамаке, находя подвешенное ложе очень удобным. Да, в качку, пожалуй, не придумать лучше. Но спать в гамаке вдвоём, да ещё заниматься любовью - это для экстремалов.
        Я, как молодая хозяйка, взялась за устройство «семейного гнёздышка». Прибралась, и из двух набитых сеном тюфяков соорудила постель. Роберт участия в хлопотах не принимал, наблюдал со стороны.
        Он вдруг поинтересовался, не было ли у меня прежде мужчин.
        Не моргнув глазом, я соврала:
        - Был муж, но брак наш оказался короток - всего две недели.
        В шестнадцатом веке на внебрачные связи смотрели иначе, нежели в двадцать первом. Невинную девушку я изображать не могла, потому без зазрения совести поведала супругу трогательную историю о женихе, спасавшимся от царского гнева, и о том, как последовала за ним, но до этого мы якобы тайно обвенчались в сельском приходе, потом, мол, муж мой заболел и скоропостижно скончался, и так далее. Наплела с три короба, практически слово в слово повторив сказку, рассказанную в своё время Сидонии.
        Конечно, я вруша. Но пусть кинет в меня камень тот, кто ни разу в жизни не лгал.
        А Роберт… Что Роберт? Поверил, ясное дело. Мы, женщины, во все века водили мужиков за нос. Водим и по сей день. Как говорится, кто у нас не первый, тот у нас второй.
        Сели ужинать. И отметить начало совместной жизни. Ели жареную курицу, пили вино.
        Я, конечно, волновалась и переживала - как всё пройдёт. Замуж вышла, шутка ли!
        Поглядывала на супруга: Роберт сидел «аршин проглотивши», словно соискатель на собеседовании у работодателя, и, похоже, робел. Бедненький мой…
        Я стала напевать: «Капитан, капитан, улыбнитесь…».
        - О чём эта песня, Жанна?
        - О капитане, милый. Он повидал множество стран и морей, пятнадцать раз попадал в кораблекрушение, но никогда не терял присутствие духа. И вот однажды капитан повстречал девушку, в которую влюбился…
        - Это же про меня!
        Мы расхохотались.
        Скованность моментально исчезла. Так хорошо нам было вдвоём!
        Стемнело. Зажгли масляный светильник.
        Роберт стоял и смотрел призывно. Я тоже поднялась, подошла. Он поцеловал меня, да так неумело, словно подросток.
        Я подумала: неужели у моего Роберта ещё не было женщины?
        Похоже на то.
        Что ж, может, это к лучшему.
        Роберт тактично отвернулся, давая возможность мне раздеться. Я быстро скинула всё, улеглась, прикрывшись лоскутным одеялом.
        Чуть слышно потрескивал фитилёк в нашей «лампадке», разливая терпкий горьковатый запах. В неровном свете нагое мускулистое тело супруга, скинувшего парадное облачение, казалось изваянием греческого божества. Я прерывисто дышала, сгорая от вожделения, когда он наклонился надо мной, а потом заключил в объятия.
        О! Я, похоже, заблуждалась, считая его девственником.
        В упоении страстью мы не отпускали друг друга до тех пор, пока не изнемогли окончательно, и пока нас не сморил сон.
        Через три дня мы с мужем сошли на берег - перебрались в небольшую квартирку недалеко от Сити. Что-то вроде частного пансиона: первый этаж занимала хозяйка, второй (две комнатки) мы с Робертом. Как Холмс с Ватсоном. У нас даже своя миссис Хадсон имелась - хозяйка дома Сара Смит, женщина средних лет, вдова. Мы не только жили, но и столовались у неё.
        Вместе с миссис Смит проживала её родственница Джулия, которая выполняла всю домашнюю работу - богатая тётушка держала племянницу прислугой. За небольшую доплату Джули (так её звали мы с Робертом) прислуживала и нам.
        Я бы и сама прекрасно справилась, но нет - нельзя. Теперь я женщина с положением, и должна чураться чёрной работы. Моё дело - ублажать мужа, следить, чтобы его одежда всегда находилась в надлежащем состоянии, чтобы дома был уют и покой, чтобы деньги, выделяемые мне на хозяйство, не расходовались, как попало.
        - Милый, я совсем не знаю английских обычаев. Ты, пожалуйста, подсказывай мне, что и как делать, - попросила я мужа.
        Он, ни свет ни заря, ушёл на службу - проверить, всё ли в порядке на корабле, и ещё по каким-то делам, и только что вернулся к ленчу. Снимая камзол и передавая его мне, Роберт сказал игриво:
        - Милая моя дикарка, я совсем забыл, что ты прибыла из далёкой загадочной страны. Я слышал, там ездят верхом на медведях. Это правда?
        - Да, - ответила я, прыснув в кулак, - и летают на железных птицах.
        Роберт расхохотался, оценив шутку.
        Знал бы ты, милый, что про «птиц» - истинная правда.
        - Ходят также слухи, что тамошний царь Иоан - настоящий злодей - он, подобно барону Жилю де Рецу, по прозвищу Синяя Борода, замучил и убил уже дюжину жён. И это правда?
        - Да, Иван Васильевич, московский царь, женат не в первый раз. Все его жены умирали… но знаешь, что думаю я, милый? Царь не убивал их нарочно, просто они не выдерживали его необузданной страстности, ха-ха-ха!
        Мы хохотали, подобно расшалившимся подросткам. Роберт вдруг подхватил меня на руки и понёс к кровати. Я притворно сопротивлялась:
        - Что, если кто-нибудь войдёт?!
        - Пусть. Я не могу ждать ночи, - говорил обуянный страстью супруг, снимая с меня платье.
        Так и вышло, как я опасалась: в самый интересный момент услышала голос миссис Смит:
        - Мистер Хоум, вы… Ой!
        Роберт и не подумал разжимать объятий. Крикнул, не оборачиваясь:
        - Я занят!
        - Извините, - пробормотала хозяйка, удаляясь и прикрывая за собой дверь.
        Ну почему тут не ставят на двери внутри дома задвижки!
        Досадное недоразумение не огорчило нас, а напротив - рассмешило.
        - Завзятой сплетнице будет о чём посудачить с соседками, - отметил Роберт, когда мы отдышались.
        Он сел на кровати, свесив ноги. Я приподнялась и лежала, опершись локтем, водила пальцем по груди супруга, повторяя линии мускулов. Из маленького окошка лился тусклый свет.
        Роберт наклонился, поцеловал меня, поднялся и стал неторопливо одеваться. Я ленилась, продолжала нежиться в кровати.
        - Нас, наверное, ждут к ленчу, - решил поторопить Роберт.
        - Уже встаю, - сказала я, продолжая валяться.
        - Забыл сказать тебе, моя жёнушка: я исхлопотал отпуск. И хозяева «Сирены» выплатили нам деньги за корабль. Мы с тобой теперь богачи! Вот, погляди…
        Он небрежно бросил на стол увесистый кошель. Монеты в нём жизнерадостно звякнули.
        - Четыре фунта десять шиллингов… Тебе нужно обновить гардероб: жена капитана Хоума не должна одеваться как простолюдинка. Мы спросим у миссис Смит адрес хорошей швеи…
        - Спасибо, милый! - воскликнула я, вскакивая с кровати и бросаясь на шею мужа. Прямо как и была, без ничего.
        - Что делаешь ты со мной, - сказал Роберт, заключая меня в объятия, - только оделся и опять раздеваться.
        - А как же ленч?
        - К дьяволу! Ленч подождёт.
        Вот так проводили мы медовый месяц.
        2
        Судьба - очень капризная дама. Никогда не знаешь, каким боком она повернётся к тебе в следующий момент. Отпуск Роберта неожиданно перешёл в бессрочный.
        Вначале все шло замечательно.
        Мне пошили платья, чтобы не стыдно на люди показаться: два выходных - из темно-бордового и пурпурного бархата, и одно на каждый день. Кроме того, для меня стачали башмачки, украшенные серебряными пряжками, ну прямо как у девочки Элли из «Волшебника Изумрудного города». А главное, вместо до смерти надоевших дурацких чепчиков я теперь носила золотистую сеточку, вроде той, что видела у Сидонии фон Борк.
        Одним словом - приоделась. Муж холил и баловал меня. Чтобы не скучала в четырёх стенах, нанимал коляску, вывозил, показывал город.
        В глаза бросался размах - ни Антверпен, ни Гамбург не могли сравниться со стремительно растущей и день ото дня богатеющей английской столицей. Но это был не тот Лондон, который мы знаем по фильмам и книгам. Насколько помню я из исторической литературы, в дальнейшем городу предстоит пережить несколько катастрофических пожаров, которые выжгут его дотла, и опустошительных эпидемий. Здесь не было ещё ни Вестминстерского дворца с Биг Беном, ни Трафальгарской площади. На месте Лондонского моста стоял его далёкий предшественник. Впрочем, существовал уже Гайд-парк - королевская собственность, куда простым смертным доступа ещё не было, и Тауэр, мрачные башни которого высились на левом берегу Темзы.
        Роберт рассказал мне, что за последние полвека в этой крепости-тюрьме были обезглавлены три королевы: Анна Болейн, Кэтрин Говард и Джейн Грей. Последняя пробыла на престоле всего девять дней, бедняжка.
        Я жила барыней, что, честно говоря, тяготило. Нет, с одной стороны, неплохо, когда не нужно готовить, ходить за продуктами, мыть посуду и прибираться в доме - всё это делала Джулия. Другой вопрос, как делала. Взять, скажем, уборку. О мытье полов здесь слыхом не слыхивали: примерно раз в две недели посыпали каменный пол опилками, а потом выметали их вместе с накопившейся грязью. С точки зрения нормального человека из двадцать первого столетия у нас в доме (как, впрочем, и повсюду) царил, извиняюсь за выражение, жуткий срач. Уж лучше б я сама занималась уборкой. Но нет, нельзя. Не положено. Меня не поняли бы - ни муж, ни все остальные.
        На светские рауты нас не приглашали. Близких друзей у Роберта в Лондоне не было, а родня жила далеко - в Северном Йоркшире. Да он, похоже, и не стремился поддерживать с ними отношения.
        Всё время мы проводили вдвоём.
        Скучно не было.
        Роберт часто просил любимую игрушку - телефон. Пристрастился слушать песни, благо у Лариски их накопилось - вагон и тележка. Особенно нравились ему русские романсы.
        «Не уходи, побудь со мною», - пела Елена Проклова. Помню, мой бойфренд Алекс как-то сказал: «Когда слушаю эту песню, у меня бывает эрекция».
        Роберт был от романса в полном восторге, хотя не понимал ни слова.
        - Милая, расскажи, о чём поёт эта женщина?
        - Она просит возлюбленного не уходить, говорит, что покроет его лицо поцелуями и что утомит огненной страстью… Милый, не могу точно передать смысла, лучше покажу тебе не на словах.
        Я принялась целовать мужа.
        Потом, в постели, мы долго не могли отдышаться, лежали нагие и совершенно обессиленные.
        - Какие удивительные песни в вашей Московии. Я начинаю влюбляться в эту волшебную страну. Мы с тобой обязательно поедем туда, - сказал Роберт, лаская мою грудь.
        - Ох, милый, знал бы ты, как лютует царь Иван и его опричники. - Я вспомнила речи Афони Рябова. - Ровно волки, не щадят ни старых, ни малых. Поехать туда - всё равно, что в клетку с голодными зверями войти.
        Англия - я знала - в отношении тирании недалеко ушла от Московского царства. Реформация и восшествие на престол королей-протестантов сопровождалось чередой кровавых расправ над католиками, пытками на дыбе и отсечением голов, невзирая на чины и титулы, вплоть до монарших особ. Впрочем, уже без малого тридцать лет на английском троне восседала Елизавета, королева, годы правления которой назовут «золотым веком».
        Медовый месяц пролетел быстро.
        Наше финансовое благополучие тоже оказалось не вечным. Казна задерживала выплату жалования за последние три месяца. Роберт раз пять наведался в Адмиралтейство, но денег так и не получил. А к исходу второго месяца нашей совместной жизни из очередного вояжа принёс половину суммы, что задолжало ему государство, и печальную весть о полученной отставке.
        Чем мой Роберт не угодил чинушам Адмиралтейства - не знаю. Кажется, имели место интриги и под ковёрная борьба, возможно, не последнюю роль сыграла его женитьба на мне, «женщине с сомнительным прошлым», с которой не снято подозрение в пособничестве пиратам.
        Это был жестокий удар судьбы.
        Роберт тяжело переживал явную несправедливость начальства, ходил угрюмый, мрачнее тучи. А я чувствовала себя виноватой и, в то же время, было обидно до слёз - и за моего славного капитана, и за себя, не совершившую никакого преступления, но с клеймом неблагонадёжности.
        Я не могла утешить супруга, поскольку сама нуждалась в утешении.
        Роберт, надо отдать ему должное, всеми силами старался показать, что на его отношение ко мне не может повлиять мнение начальства. Очень благодарна ему за это.
        Предвидя финансовые трудности, я предложила:
        - Милый, давай продадим эти дорогие платья. Я вполне могу обойтись тем, что на мне.
        - Ты делаешь мне больно, дорогая! Капитан Хоум пока ещё в состоянии обеспечить жену! Да, «Святым Эдвардом» теперь командует другой моряк, но меня рано списывать со счетов, поверь!
        Несколько дней Роберт пропадал непонятно где. Уходил ни свет ни заря, возвращался к ночи, часто под шафе. Но не похоже, что решил утопить неприятности в вине - не производил впечатления горького пьяницы. Всегда опрятен, подтянут, сдержан - истый англичанин.
        Я не лезла с расспросами. Оставаясь одна, просила Бога оградить мужа от бед.
        Не знаю, помогли ли мои молитвы, но как-то раз Роберт пришёл раньше обычного. Радостный. С деньгами.
        - Жёнушка моя дорогая, я поступаю на судно! Капитаном!
        Он объяснил: торговая компания «Вильсон и Беркс» снаряжает экспедицию в Африку. Пойдут три судна, одним из которых, галеоном «Коричневая звезда», станет командовать он, капитан Хоум.
        - Ты возьмёшь меня с собой, мой капитан?!
        Роберт, вместо того, чтобы обрадоваться ещё больше, стал серьёзен и покачал головой:
        - Я не могу тобой рисковать. Это очень опасное предприятие.
        Всё оборвалось у меня внутри: во что он ввязался?
        - Милый, ты пугаешь меня! Умоляю, скажи: зачем вы отправляетесь в Африку?
        - Мы просто возьмём там груз и отвезём его на Эспаньолу.
        - Как на Эспаньолу?! - воскликнула я. - Вы от Африки поплывёте через Атлантику?
        - Да.
        - Значит… значит тебя не будет очень долго?
        - Дорогая, я сделаю всё, что в моих силах, чтобы вернуться как можно быстрее.
        Я бросилась мужу на грудь:
        - Милый, я не могу без тебя так долго! Я здесь совсем одна. В чужой стране… Возьми меня с собой! Пожалуйста. Я буду членом команды, корабельным лекарем.
        - Нет, не могу.
        Я разрыдалась. Совершенно искренне, без всякой показухи.
        - Не плачь, моя радость. - Он запрокинул мне голову и осыпал поцелуями, осушив слезы. - Я позаботился, чтобы ты не оставалась тут одна.
        Он рассказал: сейчас в Лондоне находится его родич Ричард Беркли из Уорикшира, Там у него небольшое поместье. Жена сорокадвухлетнего Беркли скончалась, и джентльмен приехал в столицу, чтобы жениться во второй раз. В жены взял небогатую родственницу - кузину, и теперь возвращается с супругой домой.
        - У меня с Ричардом дружеские отношения, кстати, именно он составил мне протекцию - свёл с представителями «Вильсон и Беркс», и он не откажет в любезности опекать тебя. Ты поедешь с ними, согласна? И там, в их доме, будешь ждать меня, а все расходы по твоему содержанию я заранее оплачу. Ну, так как?
        - Согласна, - ответила я.
        А что ещё мне оставалось делать?
        II. Дом Беркли
        1
        Конечно же, я догадывалась, какой груз собираются везти из Африки корабли, одним из которых станет командовать Роберт. Он сам рассказывал мне, как разбогател его соотечественник Джон Хоккинс - человек-легенда, адмирал флота её величества Елизаветы. Кстати, он же подарил Европе картофель, табак, и слово «акула». Но главное поприще сего предприимчивого джентльмена - работорговля. Именно эта деятельность принесла Хоккинсу баснословные барыши, дала возможность купить дом в Лондоне, недалеко от Тауэра.
        Разумеется, подданные её величества не находили постыдным торговлю «живым товаром». Если уж в двадцать первом столетии торгуют рабами, то что говорить про погрязший в разбое и расовых предрассудках шестнадцатый век. Сама королева не гнушалась вкладывать деньги в такой прибыльный бизнес.
        И всё же в христианской Европе не принято афишировать работорговлю, и всё, что с ней связано.
        Не думаю, что Роберт так уж стыдился поведать мне про цель экспедиции к берегам чёрного континента, скорее всего, просто не желал расстраивать. Ведь работорговля столь же опасное занятие, сколь и прибыльное. Ну, как контрабанда оружия или наркотиков в наше время.
        А я… Что ж, как образцовая жена, я должна подчиниться воле мужа, и… молиться за него.
        «Коричневая звезда» и два других корабля экспедиции в Африку готовились сниматься с якорей. На пристани столпотворение: провожающие и просто зеваки. Последним следовало бы поберечься: я слышала, вышел указ, по которому праздношатающихся могли схватить и забрать на морскую службу, не спрашивая согласия. Но во все века в людях неистребима жажда зрелищ. Любых, будь то публичная казнь или выступление артистов. Сойдёт и такое неординарное событие, как отправление экспедиции за «живым товаром» к берегам далёкой и загадочной Африки.
        Я провожала мужа.
        Роберт обнял меня на прощание, а я перекрестила его. Он быстро взбежал по сходням, помахал с борта шляпой, потом скомандовал: «Поднять якорь!».
        Корабли под крики толпы один за другим отчалили и двинулись вниз по течению Темзы.
        А мой путь лежал на северо-запад, в графство Уорикшир, родину Уильяма Шекспира, пока ещё никому не известного молодого парня, жителя городка Стратфорд-на-Эйвоне. Я, согласно уговору между Робертом и мистером Беркли, присоединилась к новобрачным, отбывающим в принадлежащее главе семейства поместье.
        Джейн, молодая супруга Ричарда Беркли, насколько я поняла, была бесприданницей. Родители безумно обрадовались возможности выдать её за богатого родственника. Мнением девушки, конечно, никто не поинтересовался. Джейн безропотно приняла такой поворот в судьбе. Знала: ей предстоит стать хозяйкой поместья и матерью двум детям Ричарда от первого брака. Кроткая девушка, боящаяся лишний раз слово сказать, она с почтением и робостью смотрела на мужа-господина, готовая повиноваться любому его приказу.
        Ричард Беркли, эсквайр, отставной военный (по ранению), хромал на одну ногу, но выглядел молодцом: прямая спина, горделивый взгляд, усы стрелками, с лихо задранными кверху кончиками - мужчина хоть куда.
        Когда я обратилась к нему «сэр», грубо оборвал:
        - Оставь эти церемонии - «сэр», «мистер», зови просто: дядя Рич. Мы с твоим мужем Робертом хоть и дальние, но родственники, стало быть, теперь и ты мне родня.
        Ну, вот - и родственник появился. Врастаю в Средневековье, становлюсь его частью. Даже не знаю, радоваться этому или плакать. Тем более что с некоторого времени у меня в организме произошли перемены. Ну, понятно какие. Заподозрила, а потом и окончательно убедилась: я беременна.
        2
        Поместье Беркли показалось мне совсем не маленьким: обширные поля (пашня, выпасы) деревня в три десятка дворов (крестьяне арендовали у хозяина землю), большой господский дом в два этажа. При доме челяди - с добрый десяток.
        Мне дядя Рич выделил комнату на втором этаже, с окном, выходящим во двор. Пейзаж не ахти какой привлекательный, поэтому я старалась не засиживаться дома, а гулять, если позволяла погода. А она, надо сказать, не баловала - зябко и слякотно. К тому же чувствовала я себя скверно: начался токсикоз - рвало так, что наизнанку выворачивало.
        Матерь Божья, как же рожать-то буду?! Найду ли в этой глуши путевую акушерку?
        - Дядя Рич, - обратилась я к гостеприимному хозяину, - должна вам сказать, я в положении, жду ребёнка.
        - Хо-хо! - воскликнул Беркли, - то-то, я гляжу… Отличная новость для Роберта. Приедет, а у него прибавление в семействе!
        - Я беспокоюсь, дядя. Где можно найти хорошую повитуху?
        - Беспокоишься? Пустое. Не ты первая, не ты последняя. Найдём. Привезём из Стратфорда.
        Мужики такие беззаботные - для них всё просто. Не надо, мол, волноваться. А тут, я слышала, каждая третья женщина умирает от родов. Ну, или каждая четвертая, не помню точно. Сама я, если что-то пойдёт не так, бессильна буду себе помочь.
        Слова дяди Рича не успокоили, а напротив, усилили мои страхи. Сидела теперь затворницей, страдала и накручивала себя, пока не осознала: так нельзя!
        «Вот что, дорогая, - сказала я мысленно, - если не хочешь на самом деле загнуться, возьми себя в руки».
        Как раз погожий денёк подвернулся, с лёгким бодрящим морозцем. Поднялась, ни свет ни заря, оделась потеплее, и - на прогулку. Вижу, дядя Рич встал, ходит по двору, слугам указания даёт.
        - О, племяшка! Чего не спиться?
        - Хочу погулять, дядя Рич.
        - Так возьми лошадь.
        - Что вы! Я тряски боюсь.
        Какая там лошадь! Рожу, чего доброго, раньше времени.
        - Не бойся, дам тебе самую смирную, которая только шагом ходит, - стал уговаривать Беркли. - Не упрямься, Жанна, люди нашего круга не ходят пешком. Что о тебе соседи подумают!
        Убедил.
        Мне выделили низкорослую кобылку темно-гнедой масти. И сразу обнаружилась сложность: я не имела ни малейшего представления о дамском седле. На лошадь раньше садилась, когда ездила с папой к «ролевикам», но там было обычное кавалеристское седло. А тут - скамья какая-то с двойной лукой, с подушечкой для сидения. Влезла и - как собака на заборе. И смех и грех.
        Дядя Рич удивился, конечно, глядя на такую «наездницу» и от души позубоскалил. Учил меня азам:
        - Правым бедром упрись в луку. Левое колено прижми к седлу. Вот так! Сиди прямо, гляди вперёд, а не под ноги… Поводья не натягивай, управляй голосом - лошадь приучена…
        Ничего, в общем-то, сложного. Приятно даже: покачиваешься, как в кресле-качалке.
        Подумала: теперь платье для верховой езды - амазонка понадобится. Но, оказалось, что костюм для наездниц ещё не придуман, дамы садятся на лошадь в повседневном платье.
        Верховые прогулки помогли - тошнота отступила, вернулся аппетит, да какой! На солёное потянуло, селёдка со стола не пропадала. Да к тому же - с картошкой! Английские крестьяне, подчиняясь указу королевы, неохотно сажали непривычный им корнеплод, но бунтов не устраивали, и сей продукт сделался доступным. На радость мне, изголодавшейся по милой сердцу и желудку картошечке в мундире.
        А вообще-то всё мне тут обрыдло. Чужая я в доме Беркли. С непонятным статусом: приживалка не приживалка, а так - не пришей рукав жилетке. Вроде и не совсем бедная родственница (Роберт оплатил расходы вперёд, да ещё и денег дал - три фунта, пять шиллингов), но и не вполне независимая.
        Слуги относились ко мне с почтением, хозяева тоже не бросали косых взглядов. Дядя Рич привечал, как родню, подтрунивал иногда, но без издёвки, по-отечески. Джейн видела во мне… даже не ровню - старшую. Не по возрасту, а как более опытную, много чего повидавшую, и уж куда более образованную.
        А мне всё не в радость. Был бы рядом муж, может, и не нервничала бы так. Роберт, дорогой, скорее приезжай, мне очень плохо без тебя!
        3
        На ужин всё семейство Беркли собиралось в обязательном порядке за большим столом. Я тоже должна присутствовать, иначе хозяин обидится.
        К еде обычно подавали домашний эль - домочадцам и мне, и виски (тоже домашней выработки) для дяди Рича. Ели молча, чинно, но к концу трапезы дядя любил поболтать. Сидел развалясь, ковырял в зубах, подтрунивал над домочадцами, порой журил, наставлял, с нерадивых спрашивал строго. В общем, всё, как принято в добропорядочных семьях.
        Иногда разговор касался текущих дел.
        - Цены на зерно нынче совсем никудышные, - посетовал как-то раз дядя. - Как бы не пришлось продавать себе в убыток. Если так пойдёт и дальше, не будет смысла сеять.
        - А как обстоят дела с ценами на шерсть, дядя Рич? - спросила я. Решила поддержать разговор.
        - Шерсть? - оживился Беркли. - Она-то как раз в хорошей цене. Только овец у меня всего три дюжины голов.
        - А что вам мешает увеличить поголовье, дядя? Ведь спрос на шерсть год от года растёт, так?
        - Верно, растёт. Но, понимаешь, племяшка, под выпасы у меня лишь малая часть земли, а я ещё и коров держу.
        - А вы часть пашни замените выпасами, ведь зерно уже не так выгодно выращивать, как раньше, верно?
        Сказала, и тут же прикусила язык. Вспомнила из истории, как «овцы съели людей», когда из-за возросшего спроса на шерсть землевладельцы перестали отдавать землю йоменам в аренду, пустив её под пастбища. Брякнула, не подумав, и, возможно, натолкнула Беркли на мысль так и поступить со своей землёй.
        Ну, точно! Дяде Ричу идея явно понравилась:
        - Знаешь, племяшка, ты верно подсказала. Ах, умница! В самом деле: на кой ляд сеять зерно, если можно разводить овец?!
        О господи! Похоже, местным крестьянам моя болтливость может боком выйти, правда, дядя Рич станет уважать…
        А год заканчивался, глянь - уже декабрь на дворе. Погода день ото дня делалась поганее, дожди сменялись мокрым снегом, и наоборот. Только к Рождеству снег лёг основательно.
        На праздник дядя Рич распорядился отвезти в деревню бочку эля - угощение крестьянам с барского стола. Слуги в доме тоже получили от щедрот хозяина: и выпивку и толику денег.
        Праздновали с размахом, но уж очень однообразно. Много пили, ещё больше ели, ничем в этом смысле не отличаясь от большинства жителей планеты в двадцать первом веке.
        По весне перед Беркли стал вопрос: сеять зерно, или не сеять? Он и мне его задавал. Я уклончиво отвечала, мол, сами решайте, а то насоветую, да неправильно, что тогда? Не хотела нести моральную ответственность, ведь могли быть затронуты интересы многих людей. Конечно, окончательное решение за хозяином, но, все-таки…
        А тут дядя Рич получил известие, что в Бирмингеме и Ковентри открылись новые мануфактуры, и больше не колебался:
        - Я решил последовать твоему совету, племяшка. Нынче закуплю гросс (дюжину дюжин) голов овец, - сказал мне дядя Рич за ужином. - Сеять зерно в этот год не стану вовсе - ещё нераспроданное лежит. Землю пущу под пастбища.
        Вот, чёрт! Получается - я в ответе за его решение!
        - А если что-то пойдёт не так? Вы не станете попрекать меня за неверный совет, дядя?
        - Не беспокойся, не стану. Я знаю, что делаю. Если не случиться чего-нибудь совсем уж из ряда вон, я не только не прогадаю, но и буду при хороших барышах.
        - А как же ваши арендаторы-йомены?
        Дядя Рич пожал плечами:
        - Видит бог, я не желаю этим людям зла. Однако земля принадлежит мне, я вправе распоряжаться ею по своему усмотрению.
        Что я могла возразить? Раньше надо было думать, прежде чем советы давать. Слово не воробей - попробуй, поймай его!
        Историю не остановишь. Спрос на сукно породил мануфактуры, а тем нужна шерсть, её дают овцы, а им требуются пастбища… Вот и выстроилась цепочка. И я, со своими советами как бы сбоку припёка.
        А время бежало без оглядки. Уже пузичко у меня начало расти - шестой месяц.
        Вместе с животом росла тревога в душе: как всё пройдёт? У специалиста не наблюдаюсь - женские консультации появятся лет через триста пятьдесят; анализы… тут и слова такого не знают. Я уже не говорю про УЗИ и МРТ. Правда, и в нашем веке девчонки-малолетки, случается, тайком рожают, дома в ванной, а то и вовсе в сарае каком. Но те - дуры, а мне-то, работнику «скорой», хорошо известно, чем такие роды могут закончиться. Уговаривала себя: обойдётся, не ты первая, не ты последняя, тут дядя Рич прав. Да и, хочешь не хочешь, а рожать всё равно придётся.
        После череды пасмурных дней с унылой моросью, когда мельчайшие капли словно подвешены в воздухе, и всё вокруг тонет в тумане, как-то сразу, вдруг, распогодилось. Живое яркое солнце согрело и подсушило мокрую озябшую землю, лёгкий ветерок разогнал дымку, чистый прозрачный воздух наполнился запахами и звуками - ещё одна зима осталась позади.
        Меня потянуло на волю - опостылело сидение в четырёх стенах. Да и Матильда, моя лошадка, застоялась, поди.
        Дядя Рич был не против возобновления верховых прогулок, но настоял, чтобы я выезжала обязательно в сопровождении слуги.
        Ездила я шагом - никаких рысей и галопов. Мой грум Джозеф, тощий долговязый парень, верхом на старой кляче - карикатурный Дон Кихот - всегда плелся сзади.
        В то утро мы мирно ехали по петляющему между холмами просёлку. Джозеф приотстал, я наслаждалась картиной цветущей эрики, густо облепившей каменистые склоны возвышенностей. Розовато-белая кипень, покрывающая кустарник, придавала праздничный вид прежде унылой местности. Мир и покой царили вокруг, казалось: нет и быть не может никаких опасностей тут, среди чистой девственной природы, вдали от людских мерзостей.
        Как я ошибалась!
        Дорога шла через рощу. За ней - я знала - деревня, где жили крестьяне, арендаторы Беркли. Не удивилась, услышав голоса, и не придала значения, подумала: сельский праздник какой-нибудь. Выехала на большую поляну и… оказалась в гуще сборища.
        Десятка два спешившихся (лошади стояли тут же) мужчин слушали речь крикливого малого, взобравшегося на пень. «Наши дети будут голодать, а им и дела нет!», - кричал горлопан. «Верно!», - вторили ему слушатели. «Заставим хозяина считаться с нами!». «Верно! Заставим!»…
        Я не успела ничего сообразить: «оратор», завидев меня, истошно завопил:
        - Глядите - шпионка из барского дома!
        Перепугавшись, я хотела развернуться и дать деру, но один из мужиков схватил лошадь под уздцы.
        Я совсем растерялась:
        - Что вам нужно?! Отпустите меня… На помощь!
        Мой призыв был услышан.
        Джозеф поспешил на зов. На полном скаку (если только это выражение применимо к бегущей трусцой кляче) подлетел он к моим обидчикам и стегнул того, что удерживал Матильду, хлыстом.
        Ей-богу, лучше бы он этого не делал!
        Всё-таки, английский бунт (а это явно был бунт против хозяина, отказавшего крестьянам в аренде земли), в отличие от русского, не настолько бессмыслен. Впрочем, в такой же степени беспощаден.
        Детина, получив удар, заорал благим матом, и отпустил лошадь.
        Я, с перепугу, послала кобылу в галоп.
        Что стало с Джо, не знаю. Обозлённые крестьяне могли стащить его с коня, избит, и даже убить. Мне, останься я на месте, скорее всего, тоже бы не поздоровилось. Так что решение спасться бегством, было, пожалуй, единственно верным на тот момент.
        Летела, не разбирая дороги. По редколесью, потом по широкому лугу, уходя от погони - за мной гнались на лошадях с десяток бунтовщиков.
        Неужто они настолько разъярились, что желали непременно догнать и расправиться со мной?! А может, хотели схватить и держать при себе, как заложницу? Кто знает…
        А меня лишь одно заботило: не упасть с лошади. Даже мысль, что тряска может спровоцировать преждевременные роды, отошла на задний план. Если упаду, тогда всё, конец.
        Силы небесные, сжальтесь над несчастной беглянкой!
        Я не сразу сообразила, что удаляюсь от усадьбы, тогда как надо искать спасения там. Осознала, когда дорогу мне преградила река. Резко осадила лошадь, оглянулась: путь назад, к дому, отрезан, и преследователи совсем рядом.
        Полноводный Эйвон красив. В другой обстановке я бы с огромным удовольствием посидела на берегу, любуясь плавным течением и замечательной красоты берегами, покрытыми сочной зеленью с лилово-розовыми пятнами вересковых зарослей, но сейчас мне было не до пейзажей в духе Констебля. Плохо отдавая себе отчёт в том, что делаю, я направила Матильду прямо в воду. Кобылка, поднимая тучи брызг, бесстрашно ринулась вперёд и поплыла.
        Я соскользнула с лошади, крепко обхватила её за шею. Платье надулось огромным пузырём, поднялось кверху, вода, показавшаяся мне ледяной, вонзила в кожу миллионы невидимых игл. Скоро я перестала чувствовать тело, и вообще, чувства отключились, лишь инстинкт самосохранения давал силы держаться, не разжимать закоченевших рук.
        Горло сдавил спазм, я задыхалась.
        Одна мысль колотилась в затуманенном сознании: мой ребёнок! Как он вынесет всё это?!
        Я совершенно потеряла способность ориентироваться. Казалось: мы с Матильдой кружимся на одном месте на середине реки.
        Скорее угадала, чем почувствовала, когда лошадь встала на твёрдый грунт, выбралась сама, вытащив на берег меня.
        Руки разжались автоматически. Я успела подумать: только бы не на живот упасть. Свалилась снопом, сильно ударившись затылком. Почувствовала, что «уплываю»…
        Нет! Держись! Отключишься - погибнешь. Усилием воли удержала готовое ускользнуть сознание.
        Открыв глаза, увидела болтающиеся прямо над головой поводья. Протянула руку, чтобы ухватиться за них, попытаться встать…
        Острая нестерпимая боль внизу живота рвёт душу острыми когтями, исторгает из меня дикий звериный вопль, который царапает горло подобно сухому песку. Мне становится нечем дышать, и я судорожно хватаю ртом воздух, стараясь протолкнуть его в лёгкие.
        Дальше всё как в тумане. Я то корчилась, истошно крича, то проваливалась в беспамятство.
        Услышала приглушенные, будто из-за стены, голоса: «… нельзя оставлять её здесь…», «… давайте, отнесём домой…, «… а если умрёт по дороге, что тогда? Скажут, мы её убили…»
        Я едва различала очертания лиц склонившихся надо мной людей. Потом и они пропали.
        Всё, это конец…
        4
        На краю стола стоит железный ковш, доверху наполненный расплавленным свинцом. Я лежу на полу обнажённая и силюсь подняться. Хватаюсь за столешницу, стараясь не задеть опасную посудину. Рука соскальзывает, и…
        Невыносимый ужас сковал меня, я не в силах пошевелиться, и вижу, как из опрокинувшегося ковша выливается серебристая струя раскалённого металла. Давлюсь собственным криком, застрявшим в горле густой липкой мокротой. Немыслимо горячая струя падает мне на грудь и живот, прожигая насквозь ничем незащищённую плоть…
        Картина резко меняется. Я по-прежнему обнажена, но теперь стою посреди трактира фрау Эльзы. Одна. Отворяется дверь и входит… Лариса.
        Смотрит с укором:
        - Ты украла у меня телефон!
        - Что ты! Сама забыла в кармане куртки.
        - Врёшь! Ты нарочно всё подстроила!
        Лариса грозит мне кулаком… Нет, это не Лариса, а Барбара. Она улыбается ехидно:
        - Глупая девчонка. Надела мужское платье и думаешь, что никто не заметит? Я тебя сразу раскусила!
        Это уже не Барбара, а Сидония фон Борк. Или нет… Стелла?
        - Жанна, они хотят забрать твоего ребёнка!
        - Где мой малютка?! Отдайте мне его!
        Я рыдаю в голос…
        - Не плач, милая. Сейчас остужу твою головку… Вот так.
        Ощутила приятное прикосновение прохладной влажной ткани к пылающему жаром лбу.
        Открыла глаза - всё плыло и двоилось. В наклонившейся надо мной женщине узнала Ребекку, пожилую служанку.
        Я жива, и в доме дяди Рича.
        Только… лучше бы мне умереть.
        - На-ка, попей, милая.
        Я с трудом сделала несколько глотков из поднесённой к губам кружки. Поперхнулась, закашлялась.
        Стала ощупывать своё тело - живота не было.
        - Что с моим ребёнком?
        - Он родился мёртвым, - ответила Ребекка. - Лежи, лежи! Вставать нельзя.
        Служанка удержала меня. Впрочем, подняться я все равно не могла - совсем покинули силы.
        Вновь провалилась в забытьё.
        Когда опять пришла в себя, увидела дядю Рича и незнакомого мужчину с грубым лицом и красными волосатыми руками. Незнакомец положил ладонь мне на лоб, потом взял за запястье - щупал пульс. Наморщил переносицу и пожевал губами. Низко наклонился над моим лицом, дыхнув винными парами. Я попыталась отвернуться.
        - Лежите смирно, - грубо сказал мужчина, оттянул большим и указательным пальцами веки сначала на одном, затем на другом глазу, заглядывал в зрачки, сопел.
        - Ну, как она, док? - подал голос дядя Рич. И мне. - Это доктор Стоун, племяшка.
        Хм, доктор! Скорее на мясника похож.
        - Ещё сутки назад я бы не поставил и пенни на удачный исход, - заявил лекарь. - Преждевременные роды, осложнённые послеродовой лихорадкой и большой кровопотерей. Просто чудо, что она осталась жива. Теперь же появилась надежда. Я бы оценил шансы молодой леди, как пятьдесят на пятьдесят…
        Он ещё что-то говорил, но я не слушала: едва сдерживала готовые вырваться наружу рыдания. Мой ребёнок умер, так и не успев увидеть свет.
        Остальное теперь не имело значения.
        Когда-то давно, будучи школьницей, я хотела заболеть: завидовала сестре Шурке. Она часто простужалась, и её каждый раз оставляли дома, в то время как я, здоровая, топала в школу. Вот бы сейчас нежиться в постели, - думала я, - пить чай с малиновым варением и лимоном, читать фантастику…
        Да, здоровьем бог не обидел.
        Это меня и спасло, А вовсе не микстуры, которыми пользовал так называемый доктор.
        Из домашних разговоров я постепенно узнала, что произошло в тот день, когда на свою беду наткнулась на бунтовщиков, собиравшихся идти к дому Беркли и требовать от хозяина возобновления договора аренды земли.
        Меня действительно намеривались взять в заложницы. Кроме того, йоменов взбесило вмешательство Джозефа, особенно удар, которым тот наградил одного из зачинщиков бунта. (Кстати, Джо поплатился парой сломанных рёбер. И ещё легко отделался). Увидев, что я удираю, несколько наиболее ретивых бросились в погоню, но в реку, вслед за мной, не полезли.
        А дальше случилось вот что: Матильда не смогла (или не захотела) переплыть довольно широкий Эйвон и, не добравшись до середины, повернула обратно. Преследователи бросились ко мне, но увидели, как я корчусь в страшных мучениях, отказались от намерения пленить, и даже доставили домой. Было ли то проявлением милосердия, или они преследовали какой-то расчёт, а может, испугались ответственности - бог весть. Не оставили умирать, и это главное. А то лежать бы мне сейчас на местном кладбище - без вариантов.
        Надлежащий уход и забота, которой меня окружили в доме дяди Рича, сыграли не последнюю роль. Я выкарабкалась. Молодой и крепкий организм сумел одолеть недуг - осложнение, вызванное преждевременными родами.
        Гораздо хуже обстояло дело с душевным состоянием. Временами я жалела, что не умерла, пока была без сознания - отмучилась бы зараз, обретя вечный покой.
        Слуги и домочадцы, да и сам дядя Рич, не обделяли меня вниманием, и это стало тяготить. Без их назойливого участия я, наверное, быстрее справилась бы с душевной болью.
        «Не вставайте миссис Жанна, я подам вам судно».
        «Ещё ложечку бульона, мэм. Вам нужно набираться сил».
        «Жанна, я велю переставить твою кровать сюда, ближе к окну, хочешь?».
        Как объяснить этим людям, что человек нуждается в личном пространстве, причём не только в физическом, но и в психологическом смысле.
        Природа брала своё. Скоро я отменила прописанный Стоуном постельный режим, начала не только вставать, но и делать короткие прогулки.
        А тут из Кардиффа нарочный привёз долгожданное известие: в порту, вместе с другими судами африканской экспедиции отшвартовалась «Коричневая звезда» под командованием капитана Хоума.
        III. На родине Шекспира
        1
        Роберт изменился. Загорел до черноты, похудел. И что-то такое во взгляде появилось, прежде ему не свойственное - лихорадочный блеск, как у азартного игрока, или искателя сокровищ.
        Соскочил с повозки, отряхнул дорожную пыль, широко улыбнулся мне - я ждала у ворот.
        - Встречай, жёнушка, своего капитана!
        Бросилась ему на шею и разрыдалась.
        - Ну чего, ты… Не надо, милая. Ты из-за ребёнка, да? - Кто-то сообщил ему о случившемся со мной несчастье. - На всё воля божья. Будут у нас ещё дети, не плачь. Посмотри, что я привёз тебе.
        Роберт, здесь же, на дворе, достал из дорожной сумки небольшой шагреневой кожи футляр, а из него вынул ожерелье. Жемчуг. Самый настоящий. Да какой крупный! Господи, сколько же это стоит?
        Супруг сам надел мне ожерелье. Отступил на шаг - любовался.
        - Тебе очень идёт, милая.
        И правда, красивая вещица. Но от Роберта мне нужно гораздо больше, нежели драгоценная цацка. Нужен он сам, его любовь и… сострадание.
        Наверное, муж мой не был таким уж бессердечным, каким казался. Его жизненная позиция в основе своей имела два базовых принципа: «бог дал, бог взял» и «на всё воля божья». Их он, как говорится, впитал с молоком матери, и не мне его судить.
        Умом-то я понимала, но… Кто поймёт меня?
        Роберт ворвался вихрем, нарушив неторопливое размеренное течение жизни в доме дяди Рича, каким я ощущала его после выздоровления.
        Дядя Рич шумно приветствовал «племянника» в несвойственной англосаксам манере, заключил в объятья и расцеловал. Вечером за ужином он рассказал Роберту о том, как я дала ему ценный совет.
        - Твоя супруга Бобби, настоящее сокровище - ума палата. А ещё говорят, не слушайте, мол, советов баб. Да на шерсти я втрое барышей возьму, нежели с аренды под пашню!
        - Но, дядя, - возразила я, - теперь вы нажили врагов в лице йоменов!
        - А мне начхать! - грубо ответил Беркли. - Хозяин земли я, и буду распоряжаться ей по своему усмотрению. Станут бунтовать - найду на них управу. Пусть благодарят Бога, что простил им недавнюю выходку. Ведь из-за них Бобби, племяшка едва не поплатилась жизнью! Они, правда, клятвенно заверяли, что не хотели ничего худого сделать…
        - Мерзавцы! - неожиданно воскликнул Роберт. - Уж я-то им не спущу! - и по столу кулаком.
        Не замечала раньше за Робертом такой невыдержанности. Африка, должно быть, так на него повлияла.
        Я испугалась. Не хватало ещё, чтобы муж устроил разборки.
        - Роберт, дорогой, прошу - не надо мстить этим людям! Я ведь тогда испугалась, сама не знаю чего. А без их помощи наверняка умерла бы. К тому же, они не бунтуют больше, так дядя?
        - Да, угомонились. Половина уже съехала из деревни. А тем, кто остался, я обещал дать работу. При условии, что впредь поостерегутся выказывать недовольство и сеять смуту.
        - Вот видите! Худой мир лучше доброй ссоры.
        Я-то вовсе не жаждала крови бунтарей, фактически загнавших меня в реку, со всеми вытекающими последствиями. Чувствовала некоторую вину перед крестьянами, лишившимися заработка из-за моей болтливости.
        Роберт остыл так же быстро, как и завёлся. Не хмурился больше, шутил, разговаривая с дядей Ричем, и всё на меня поглядывал. Глаза его блестели, и не только от виски, которым угощал хозяин. Взгляды красноречивее слов говорили об охватившем супруга желанием близости. Немудрено, после стольких месяцев разлуки.
        Его нетерпение передалось мне. Душевные страдания отошли на задний план.
        «Не дождусь, когда мы останемся наедине», - прочла я у Роберта в глазах.
        «Милый, я так соскучилась по твоим ласкам», - вторили мои очи.
        «Готов задушить тебя в объятиях!»
        «Нет большего счастья, милый, чем быть с тобой.
        Тут я заметила ухмылку на устах дяди Рича, наблюдающего наш немой диалог. Лицо моё залила краска: ещё не разучилась смущаться. А старый греховодник подмигнул, сконфузив окончательно.
        - Бобби, - насмешливо произнёс дядя Рич, - тебе надо отдохнуть с дороги. Да и племяшка, поди, измучилась, ожидаючи.
        Ну, дядюшка! Ну, охальник!
        Роберта не пришлось уговаривать.
        Пожелав хозяину дома спокойной ночи, мы поспешили удалиться, чтобы, наконец, оказаться вдвоём.
        Если честно, я не до конца отошла от преждевременных родов и их последствий. Наверное, стоило бы поберечься, но я была готова ради близости с любимым вытерпеть любую боль, и, может статься, насладиться ею. Никогда не замечала за собой мазохистских наклонностей, и теперь не стремление к извращённым удовольствиям двигало мною, а нечто похожее на готовность к самопожертвованию.
        Впрочем, сейчас всё это не имело особого значения, ведь главное - мы опять вдвоём, любимый! Давай же скорее освободимся от одежды!
        При свете свечи нагое тело супруга казалось отлитым из бронзы. Как он красив, ненаглядный мой… А это что? Боже!
        Заметила рубец под левой ключицей. Совсем свежий, покрытый розовой кожицей. «Пустяки, царапина, - ответил на мой вопрос Роберт. - Дикари угостили стрелой». Какой ужас! Его могли убить! Вонзись стрела чуть ниже и…
        Я нежно коснулась губами отметины.
        «Пустяки», - повторил муж, крепко прижимая меня к груди.
        Пожалуй, никогда прежде я не испытывала столь дикого и необузданного вожделения. Но мой пыл ничто, по сравнению с обрушившемся на меня огненным смерчем страсти. Вот что значит изголодавшийся по женским ласкам мужчина! Ради таких мгновений стоит побыть какое-то время с мужем в разлуке.
        «Мой ласковый и нежный зверь», - прошептала я на ухо супругу, когда удалось отдышаться.
        Роберт никак не отреагировал. Ну, откуда ему знать нашу киноклассику?
        2
        Денег, привезённых Робертом, хватило на покупку дома в Стратфорде-на-Эйвоне, провинциальном городке близ Бирмингема.
        Наконец-то у нас появилось своё собственное жилье! Ничего, что не хоромы какие, а маленький домик с крошечным участком. Плевать, что в захолустье. С милым и в шалаше рай, а тут - особнячок с мансардой, и сад в придачу. Ну, сад, слишком громко сказано: по кусту смородины, крыжовника и малины, да ещё дерево - орех. (Сроду бы не подумала, что в Англии грецкие орехи выращивают!)
        В Стратфорде имелся городской совет, главой (бальи) которого был ремесленник-перчаточник по имени Джон. Имя, конечно, вполне заурядное, зато фамилия этого достойного человека - Шекспир. Да, родной отец Уильяма Шекспира.
        Фантастика! Я теперь жила по соседству с великим англичанином. Могла запросто увидеть будущего гения вживую, и даже познакомиться с ним.
        Могла, конечно… теоретически. А вот на деле… Что ж, взять и подойти к парню на улице: хочу, мол, познакомиться? Он примет меня за шлюху! А что Роберт подумает, если узнает: его супруга пристаёт к парням?! К тому же, я слышала от местных кумушек, что сын бальи женат и имеет ребёнка. Злые языки утверждали: здешняя богачка (дочь крупного землевладельца), которая была старше Уильяма на восемь лет, забеременела неизвестно от кого и, чтобы скрыть позор, женила на себе юнца, прельстив деньгами. Уильям же, и связав себя узами браки, остался шалопаем, завзятым ловеласом, нарушителем спокойствия.
        Уорикширские лесники горели желанием изловить его во время охоты в чужих угодьях, ревнивые мужья тоже - юный сердцеед был не прочь «поохотится» за чужими жёнами. Вот такая слава шла о будущей национальной гордости Англии.
        Но как же хотелось мне пообщаться с Шекспиром!
        Помог случай.
        Подданные её величества Елизаветы праздновали день святого Георгия, небесного покровителя Англии. В Стратфорде, как и повсюду - народные гуляния. Пели, плясали, угощались бренди. На площади перед ратушей собралась добрая половина жителей - дым коромыслом. Все радовались погожему дню и возможности отдохнуть от трудов праведных, веселились, кто как мог.
        По случаю праздника сословные различия временно упразднялись, все явились пешими, смешались в одной толпе. Впрочем, Стратфорд - не Лондон, знатные вельможи не частые гости этого провинциального городишки, а своей аристократии тут просто нет. Даже Городской совет, возглавляемый Джоном Шекспиром - самые обычные горожане, в большинстве ремесленники и мелкие торговцы.
        Я впервые увидела местного бальи - седоусого крепыша, опирающегося при ходьбе на палку. Но что мне за дело до старого перчаточника, занимающего выборную должность. Не мистер Шекспир-старший интересовал меня, а его сын Уильям. Увижу ли человека, чьё имя в нашем веке знает каждый грамотный, а здесь лишь десяток-другой жителей захолустья?
        Мы пришли на праздник втроём: я, Роберт и дядя Рич. Дядя гостил у нас один: Джейн, его супруга, осталась дома - была на сносях. Я заскучала в обществе двоих мужчин, ведущих разговоры об охоте, ценах на сукно и, конечно, о политике - куда без неё! Ну, во все времена одно и то же!
        На площади заметно усилилось движение в сторону сооружённого накануне дощатого помоста - с минуты на минуту должно начаться театральное представление, гвоздь программы праздника. Ожидалось выступление труппы из столицы - событие, которое никак нельзя пропустить.
        Перед сценой стояли в линию длинные скамьи - «первый ряд», предназначенный для привилегированных зрителей (социальные различия давали о себе знать). Публика попроще занимала стоячие места. На скамьях разместилось городское начальство во главе с бальи, и несколько зажиточных горожан с жёнами. Капитан Хоум, я, его супруга, и наш гость мистер Беркли, эсквайр, также удостоились чести смотреть представление сидя.
        Зрителей собралось - яблоку негде упасть. За сидячие места мы заплатили по два пенни, и пенни стоило стоячее. Думаю, устроителям представления удалось собрать лишь малую толику денег. «Зрительный зал» хоть и огорожен канатами, но пролезть под ними - пара пустяков. Что и сделало большинство зрителей. Да столько же наблюдало за происходящем на сцене со стороны.
        А ещё говорят, что «халява - русское изобретение».
        Поперёк сцены был натянут занавес из чёрной материи с нарисованными жёлтыми звёздами и луной. Из-за него вышел высокий носатый мужчина, чуть сутулый и рыжий - вылитый Жерар Депардье.
        - Достопочтенные жители Стратфорда! Я - Ричард Барбидж, актёр! - провозгласил мужчина. - Сейчас мы покажем вам весёлые пьесы. Смейтесь, ибо смех - ключ к счастью!
        Роберт наклонился ко мне:
        - Я знаю этого молодца - лондонская знаменитость. Только дела у их труппы, видно, неважнецкие: сам себя объявляет, нет денег на ведущего.
        Как оказалось, вся труппа была представлена одним актёром - Барбиджем, остальные - «сборная солянка» из провинции. Труппа Зуко, в которой я в своё время имела честь состоять, куда профессиональнее этих комедиантов. Собственно, представление тянул один Барбидж, остальные больше мешали, без них, думаю, он лучше бы справился. Впрочем, был ещё актёр, на которого я обратила внимание - исполнитель роли женщин в пьесках, что представили гастролёры. Молодой парень, крепкий, коренастый, он выглядел комично в парике и нелепых нарядах, что и требовалось, поскольку вначале шли шутливые сценки, вроде наших с Зуко фацеций. Публика осталась довольна.
        Но вот Барбидж провозгласил:
        - А сейчас, достопочтенные зрители, вы увидите пьесу, которая называется «История севильского распутника Дона Хуана, друга короля Педро Первого, и дочери убитого им командора, доньи Анны».
        Как я и думала, нам показали вариацию на тему Дона Жуана, накликавшего беду насмешками над статуей командора. Только соблазнённая сим насмешником Анна в этой интерпретации была не вдовой, а дочерью убитого. Юную красавицу играл тот же актёр, что привлёк моё внимания. Только теперь роль совершенно не подходила ему. Зрители встретили смехом появление парня в платье знатной испанки.
        - Я узнал тебя, Уилл! - раздалось у меня прямо над ухом. - Вырядился в бабу, ха-ха! Ребята, это наш Уилл Шекспир.
        Бог ты мой! Кто бы мог подумать! Так вот кого Ричард Барбидж, лондонская знаменитость, взял в напарники! То-то он поразился бы, узнав, что никому не известный провинциальный актёр - будущий гений мирового масштаба.
        Впрочем, уже сейчас нельзя не заметить у парня несомненный талант. Наблюдая за игрой Шекспира, я подумала: он актёр от Бога. Роль юной испанки, потерявшей голову от любви к убийце отца, Уильям сыграл так, что зрители, в конце концов, поверили и прониклись сочувствием к несчастной девушке. Финальную сцену все (включая меня) смотрели, затаив дыхание, при полной тишине, нарушаемой лишь всхлипываниями чувствительных зрительниц. А потом устроили овацию.
        Объявили перерыв. Выступление театральной труппы закончилось, дальше - цирковое представление.
        Роберт и дядя Рич отлучились, намереваясь «промочить горло» чарочкой-другой бренди в кабачке неподалёку. Я осталась.
        Позади оживлённо болтали парни, приятели того крикуна, кто признал в донье Анне своего знакомого. Они то и дело поминали Уилла, комментировали роли, сдабривая замечания непристойностями, ржали молодыми жеребчиками.
        Дурачье, знали б вы…
        - Уилл! Иди к нам!
        Он подошёл, и стоял теперь в шаге от меня. В своём подлинном обличье, без грима и в мужском платье. Я поглядывала, как бы невзначай, чтобы не нарушать приличий.
        Что сказать? С виду - деревенский парень. Открытое лицо, широкая улыбка, только в глазах - хитринка, даже сумасшедшинка какая-то. Шатен. Одет просто: куртка, кожаные штаны до колен, гетры, грубые башмаки.
        Будущий классик громко поприветствовал приятелей:
        - Том, рад видеть тебя! Майк, дружище! И Джефферсон тут, а говорили, будто в Лондон собирался?.. Раздумал? Слышал, как потешались надо мной, бездельники! Увы, мне пока доверяют только женские роли - удел всякого начинающего комедианта.
        - Бабы у тебя хорошо получаются, Уилл. Ха-ха-ха!
        Приятели продолжали зубоскалить, а Шекспир уселся на скамью рядом со мной, но лицом в противоположную сторону.
        Я будто на горячих углях сидела, и всё думала, как бы с ним заговорить? Наконец, решилась:
        - Извините, сэр.
        Он повернулся ко мне.
        - Да?
        - Вы ведь Уильям Шекспир, верно?
        - К вашим услугам, миссис…
        - Жанна Хоум, - подсказала я, и добавила, - жена капитана Роберта Хоума.
        Мужа я упомянула, дабы оградить себя от возможных поползновений со стороны молодого ловеласа и его дружков-приятелей. С них станется, решат, раз первая заговорила, значит - женщина не очень строгих правил.
        - Вы меня знаете? Откуда? - поинтересовался Уильям.
        Я не стала отвечать, увела разговор в сторону:
        - Мне очень понравилась ваша актёрская игра, мистер Шекспир.
        - О, бога ради, без церемоний! Просто Уилл.
        - Хорошо, Уилл. Должна сказать: у вас несомненный талант.
        - Вы так считаете?
        - Не просто считаю, я знаю. У вас большое будущее, Уилл!
        - Вот как? Откуда вам это известно? Попробую угадать - вы предсказываете судьбу, как цыганки на ярмарках.
        Не очень-то он любезен. Говорит развязно с женщиной… Впрочем, сама напросилась.
        - Нет, не как цыганки. Но вы угадали, я умею предсказывать.
        - Любопытно. Значит, моя судьба вам известна? Что же меня ожидает в жизни?
        Он вовсе не насмехался, несмотря на игривый тон. Я видела: молодой человек действительно готов поверить в дар провидицы. Возможно, в моей манере говорить читалась образованность, что придавало словам весомость:
        - О, вы прославитесь и прославите Англию! Все актёры мира будут мечтать сыграть в пьесе, написанной вами. Только, хочу заметить, не в комедии раскроется ваш талант в полную силу, а в трагедии! Запомните мои слова, Уильям.
        - Постараюсь не забыть. Вы, я вижу, понимаете толк в пьесах. Знаете, а я никогда и не сомневался в том, что стану известен.
        В его голосе я всё же уловила лёгкую усмешку. Да, молодой и никому пока неизвестный Уильям Шекспир не так прост, как можно подумать. Уже сейчас в нём проглядывается дар, который в полной мере смогут оценить лишь будущие поколения.
        И ещё я подумала, что версии об авторстве кого-то другого, якобы написавшего за Шекспира все его известные пьесы и сонеты - полная чушь.
        А беседа наша была прервана появлением Роберта с дядей Ричем.
        3
        Какая жалость, что не прихватила с собой мобильник. Хорошая мысля всегда приходит опосля. Чёрт! Уникальные кадры могли получиться на видео: Шекспир, выступающий на театральных подмостках. Им бы цены не было в двадцать первом веке! Хотя этого века в моей жизни, похоже, уже и не будет…
        Такие мысли не давали мне покоя весь вечер, по возвращении с праздника. Сидела в спальне и слёзы на кулак наматывала. Мои мужчины, хорошенько угостившись в кабачке, продолжили застолье дома. Им и горя мало, они у себя, в своём столетии, не то, что я, горемычная.
        Вошёл Роберт. На своих ногах, а не «на бровях», как можно ожидать. Даже язык не заплетался, когда, увидев в моих глазах слёзы, спросил:
        - Отчего плачешь, Джонни, милая?
        Иногда он называл меня мужским именем. Когда я спросила, почему «Джонни», объяснил схему трансформации моего имени: «Жанна - Жан - Джон - Джонни».
        - Да так, по дому загрустила.
        - А-а. Понимаю. Не грусти, радость моя, мы с тобой обязательно поедем в Московию, где живут чародеи… Да, совсем забыл. Я так давно не любовался твоей волшебной коробочкой. Милая жёнушка, покажи мне её, позабавь мужа.
        Ах, баловник! Хорошо, покажу ему один клип…
        В меню значилось: «знойная латиноамериканская любовь».
        За полупрозрачной кисейной занавеской, колышимой ветерком, нагие мужчина и женщина, их тела сплетены в жарких объятиях. Иногда ткань касается их, красиво облекая, подчёркивая изгибы станов. Сладострастные стоны под изнывающую музыку…
        Роберту очень понравилось.
        - В Африке мне довелось наблюдать пляски обнажённых туземцев, мужчин и женщин. Но разве могут они сравниться с этим?!
        - Негодник! - воскликнула я с притворным возмущением. - Так вот чем ты там занимался!
        Роберт расхохотался и повалился на кровать:
        - Иди ко мне, моя прелесть. Покажи, как умеют это делать белые женщины.
        Нет худа без добра. У себя, в двадцать первом веке я не встретила бы капитана Хоума, моего Роберта.
        4
        - Ты не только красива, Джонни, но и умна, - признавал Роберт.
        В устах английского джентльмена - наивысшая похвала. К слову сказать, в понятие «ум», применительно к женщине, вкладывается рассудительность, умение ладить с окружающими, и лишь в последнюю очередь образованность. Но во мне Роберт ценил именно обширные (в его понимании) знания. Хоть я и старалась не выпячивать своей образованности. Ведь и о той же Африке знала, пожалуй, во стократ больше моего капитана. Несмотря на то, что никогда там не бывала.
        Роберт, в известном смысле, по сравнению со мной - ребёнок. И его, как малыша, нужно учить простым вещам: мыть руки перед едой и чистить утром зубы.
        Сама я панически боялась заразы, которая чудилась всюду. И то сказать, эпидемии здесь слишком частые гости: оспа, холера, брюшной тиф и - не приведи господь - чума. А ещё можно запросто заполучить проказу, одна мысль о которой вызывает ужас. Я хорошо помнила (только не знаю, откуда) фразу: «В Европе эпидемия проказы прекратилась, когда завели обычай мыть руки с мылом».
        Как могла, старалась привить эту полезную привычку супругу. Он посмеивался, но не перечил: удалось внушить, дескать, будешь мыть с мылом руки - не заболеешь. Поверил.
        Сложнее обстояло дело с чисткой зубов, при полном отсутствии зубной пасты и щёток. Меня данное обстоятельство угнетало, особенно первое время. Потом ничего, приспособилась: нажую щепочку и ей орудую, плюс настои для полоскания рта. Так и обходилась тем, что имелось под рукой.
        «Ты же не хочешь, чтобы у тебя болели и выпадали зубы, - говорила я Роберту, - чисти их каждое утро». «Моряк без зубов - обычное дело, - пытался отмахнуться Роберт. - Мы называем болезнь, поражающую экипажи в долгом плавании, морским скорбутом. И, слава богу, знаем хорошее средство от сей напасти - еловое пиво. Ты, верно, помнишь, как на «Святом Эдмунде» мы все его пили каждый день?» «Помню, конечно. Жуткая дрянь это ваше пиво, лучше бы отвар шиповника пили, и лимоны с апельсинами ели, тогда точно никакая цинга не страшна». Так разговор от необходимости ухаживать за зубами у нас переключился на цингу, или морской скорбут. Роберт, кстати, подсказал мне неплохое средство, отчасти заменяющее зубную щётку - яблоки. На самом деле: по яблоку каждое утро - и зубы чистыми будут, и вообще, сплошная польза. Недаром англичане живут долго - очень яблоки любят, и чуть ли не круглый год едят.
        Между тем, доходили слухи, что в Ливерпуле и Манчестере разгулялась оспа. Могла пожаловать и сюда.
        О возможном появлении смертельно опасной болезни в Стратфорде судачили все, кому не лень, но, странное дело, рассуждали, словно речь шла о банальном гриппе каком-нибудь. Девиц на выданье, правда, пугала перспектива получить на лицо отметины-оспины, сделаться рябыми. Хотя и в этом имелся свой плюс: в другой раз оспа уж не пристанет (по-научному: вырабатывается пожизненный иммунитет). А мужчины и замужние женщины (для которых красота не имела особого значения), к возможности заразиться оспой со стоическим спокойствием: мол, «чему быть, того не миновать» и «на всё воля божья».
        Тёмный вы народ, дорогие предки! Сидите и дожидаетесь, когда зараза убьёт и вас и ваших детей.
        Впрочем, то не вина ваша, а беда: до открытия Дженнером способа уберечься от оспы при помощи вакцинации целых два столетия. Так что - ждите.
        А вот я ждать не могу. И не хочу.
        Помню, ещё маленькой девочкой я обратила внимание на два округлых шрамика у мамы на плече. На мой вопрос, что это такое, она ответила: оспинки. Позже я узнала: такие отметины есть и у папы, и вообще у каждого человека старше тридцати пяти - результат обязательной вакцинации, которую отменили в восьмидесятых.
        У меня оспинок нет, я, как и все здешние люди, беззащитна против заразы. Все? Да нет же - доярки, те оспой болеют реже других. Это ещё во времена Дженнера знали. Вот и выход: нужно привить себе безопасную коровью оспу, тогда не заразишься оспой натуральной («чёрной»).
        Дело за малым: найти корову с папулами на вымени. Что же, по дворам ходить? Не годится.
        А почему обязательно заражённую корову искать? Лошадиная оспа ничуть не хуже.
        Я решила начать с осмотра наших с Робертом лошадок. Их у нас две, обе арабской породы: караковая Роберта и моя - игреневой масти. И конюх имелся - деревенский подросток Джим, старшая сестра которого тоже у нас жила, состояла прислугой.
        Первое, что бросилось в глаза, когда вошла в конюшню - голые грязные до черноты пятки Джима; бездельник дрых, зарывшись в сено, только ноги наружу. Будить его я не стала, сразу подошла к своей красавице Маркизе, кобыле с серебристо-белыми хвостом и гривой, и шкурой шоколадного цвета. Дала лошадке хлеба, стала осматривать.
        Ага, кажется, есть! На сгибе путного сустава я приметила мелкие гнойные язвочки и не вскрывшиеся папулы.
        Если это не лошадиная оспа, то я - английская королева!
        Стала очень аккуратно вскрывать папулы иголкой, собирая вытекавшую жидкость в бокал венецианского стекла (единственная подходящая посуда из имевшейся в доме). Маркиза стояла смирно. Я так увлеклась, что не заметила, как подошёл проснувшийся мальчишка, встал сзади и смотрит, поражённый, должно быть, странным занятием хозяйки.
        - Нечего делать, Джим? Принеси лошадям воды. И навоз убери… Давай, работай!
        Терпеть не могу, когда над душой стоят.
        В тот же день сделала прививку себе на левом плече. Все прошло как надо: ранки нагноились, а когда подсохли, и отвалилась корочка, остались два аккуратных шрамика. Точь-в-точь, как у моей мамы.
        А Роберт, конечно, не понял смысл моих манипуляций, когда приказала ему снять рубаху и подставить плечо для прививки. «Это убережёт тебя от оспы», - сказала я, отвечая на вопрос «зачем».
        Он лишь головой покачал.
        IV. Будущий гений
        1
        «Много будешь знать - скоро состаришься».
        Кто придумал такую глупую поговорку?! Мне так очень даже помогли знания, и уж, во всяком случае, никак не состарили. Я безумно гордилась собой: смогла решить непростую задачу, обезопасить себя и мужа от оспы, этого бича человечества (хуже только чума). Мне захотелось продолжить: привить наших слуг, все семейство Беркли, да и всех подряд жителей Стратфорда с окрестностями. Спасти десятки, а быть может, сотни, и даже тысячи людей за два столетия до Дженнера!
        Но тут, внезапно, напомнила о себе загадочная «Служба контроля и коррекции времени».
        Тем же днём, когда я осмотрела плечо Роберта и убедилась, что оспа привита, на телефон пришло сообщение: «Категорически запрещается проводить любые профилактические мероприятия в отношении аборигенов, с использованием неизвестных в 16 веке технологий. Возможны самые серьёзные, вплоть до катастрофических, нарушения временного континуума».
        Перепугалась не на шутку. Любой струсил бы на моем месте. И то сказать: вообразила себя благодетельницей человечества, этаким Прометеем в юбке, не имея ни малейшего понятия о возможных последствиях столь грубого вмешательства в ход истории. Натворю, не ровен час, таких дел, что другие тысячу лет не расхлебают. Нет, уж лучше от греха подальше…
        А Роберт не ведал ничего о моих страхах. Не знал даже, что я заразила его лошадиной оспой. Этот недуг, кстати, наряду с коровьей заразой, уберёг уже многих, в том числе и соотечественников Роберта. Ещё, кажется, в Древней Греции врачеватели подметили, что конные воины заболевают чёрной оспой гораздо реже, чем пехотинцы, хотя и не смогли объяснить такую закономерность.
        Мой муж о болезнях не думал вовсе. Стремился получить от жизни больше радости. По возможности.
        Я сидела в нашей с Робертом спальне, и безуспешно пыталась отправить сообщение «Службе». Ни черта не вышло - связь оставалась односторонней. Спрятала телефон в сундук и пошла в холл, где муж любил сидеть, если не было дел, возле камина. Из-за двери в спальню для гостей мне почудилась какая-то возня, но я не обратила особого внимания, решила: наша служанка Полли уборку делает. В холле Роберта не оказалось, вернулась к спальне для гостей, открыла дверь…
        В комнате полумрак - единственное окно выходило на север. Но сразу же стало понятно, что за возня тут творится. У стены, прислонившись, стояли двое: Полли и мой муженёк.
        Обнимал девку!
        Даже не обнимал, а скорее, тискал: та радостно повизгивала.
        Я вошла бесшумно, и Роберт, стоящий спиной, не сразу уразумел, что его застукали. А Полли увидела меня и постаралась освободиться от объятий хозяина. Роберт же продолжал бессовестно лапать служанку.
        - Хозяйка! - драматическим полушёпотом сообщила Полли «ухажёру». Роберт отпустил, наконец, девчонку и обернулся.
        Полли постаралась юркнуть в дверь, но я преградила ей дорогу.
        - Стоять!
        Лицо девчонки сделалось пунцовым, даже пятнами пошло.
        Я в гневе чуть не вцепилась ей в рожу - в последнюю секунду удержалась. И слава богу, а то потом самой было бы стыдно: терпеть не могу, когда бабы решают конфликты царапаясь и таская друг дружку за волосы. Не говоря о том, что недостойно бить служанку, которая не может тебе ответить.
        Посмотрела Роберту в бесстыжие глаза. А он и не думал отводить взор, и даже не сконфузился, выглядел, скорее, раздосадованным: зашла, мол, некстати.
        Я позволила девчонке удалиться, и опять обратила взгляд на негодника-мужа. Он лишь виновато улыбнулся и руками развёл.
        Нет, ну как это понимать?! Считает, что ничего особенного не произошло?! Дело, мол, житейское…
        Отвернулась, чтобы этот развратник не увидел в моих глазах слёз, и - чуть не бегом из комнаты…
        2
        Владлен Сергеевич, наш Главный, утверждал: «Мужчина - существо полигамное. Если кто-нибудь станет уверять, что он не такой, не верьте: врёт».
        Полигамное существо! Сказал бы проще: кобель. И мы, женщины, прекрасно это знаем. Но каждая думает: мой не такой. Сами себе врём. И верим.
        То, что «все мужики такие», слабое, на самом деле, утешение. Какое мне дело до всех! Мне один нужен - мой законный муж.
        Ох, убила бы негодяя! Вот что ему, паразиту, не хватает, а? Сам признает: жена - умница. И внешностью бог не обидел, и в постели я - скажу без ложной скромности, - выше всяческих похвал (по его же утверждению). А он к девке под подол лезет! Нашёл, тоже - ни кожи, ни рожи…
        Тут я мысленно прикусила язык: охаивать соперницу, пусть и в мыслях, глупо и унизительно (по отношению к себе, в первую очередь). Да и не соперница она мне вовсе: деревенская простушка, неграмотная и недалёкая; тётя Ира, уборщица из «хирургии», где я когда-то работала, по сравнению с ней - Спиноза. А у той всего-то четыре класса образования.
        Постепенно успокоилась. И решила: сцен устраивать не стану, обойдусь без криков и битья посуды. Роберта же накажу тем, что стану спать отдельно, в той самой спальне для гостей.
        Пару дней так и получилось, ночевали мы с мужем в разных комнатах. А потом он пробрался среди ночи ко мне в постель, и… всё вернулось на круги своя.
        А ещё через неделю Роберт засобирался в дорогу. Та же фирма «Вильсон и Беркс», что и в прошлое его плавание, отправляла новую экспедицию за «живым товаром». Роберту вновь поручили командовать «Коричневой звездой».
        Я разволновалась, попробовала отговорить мужа:
        - Роберт, дорогой, я боюсь за тебя. Откажись от этого плавания! Ты ведь у них не на постоянной службе.
        - Что ты такое говоришь, Джонни! Я моряк, командовать кораблём - единственное, что я умею. Мне предлагают неплохую работу, почему я должен отказываться?
        - Не хочу, чтобы ты опять ввязывался в работорговлю. Это… сродни пиратству. Вспомни, что говорится в Писании: Господь создал людей равными. Грешно приравнивать человека к товару.
        Сама не знаю, отчего решила сыграть на религиозных чувствах мужа.
        Он лишь усмехнулся:
        - Ты умная женщина Джонни, а говоришь чепуху. При чём тут Библия! Да и в ней сказано: раб должен быть покорным своему господину. А наши властители? Если королева Англии не находит работорговлю постыдным занятием, то почему мы, её подданные, должны воротить нос?! Кроме того, у нас деньги на исходе…
        В общем, тщетно я старалась убедить Роберта не лезть в сомнительное дело.
        Сердце подсказывало: добром это плавание не кончится. Да разве ж его переубедишь!
        3
        «Уходит капитан в далёкий путь…»
        Жаль, на Ларискином мобильнике нет этой незамысловатой, но такой трогательной песенки про девушку-танцовщицу из Нагасаки, которую полюбил капитан-марселец. В своё время я, по просьбе папы, разыскала песню в интернете и скачала для него. «Наша любимая дворовая», - объяснил папа. Мне песня тоже понравилась: до слез растрогала история танцовщицы, зарезанной наркоманом.
        И мой капитан отправился в далёкое и опасное плавание. Кто знает, суждено ли нам свидеться?
        Изо всех сил гнала прочь дурные мысли. Уговаривала себя: всё будет хорошо. И молилась за Роберта.
        Судьба всех жён моряков - ждать и надеяться.
        Погода стояла мерзопакостная: дожди и туманы, холод и слякоть на дворе. Сиди, скучай. Самое ужасное - нечем заняться.
        Дамы английского полусвета, как я уяснила, такой ерундой, как тоска от безделья, не страдали. Дела всегда найдутся. Если же, паче чаяния, выпадет часок-другой свободного времени, можно просто поваляться на кровати в своё удовольствие. Книг они не читали, хотя и были поголовно грамотные, любили зрелища - цирк и театр, а ещё - ходить в церковь. Не то, чтобы отличались особой набожностью, нет, просто храм - идеальное место встретиться с подругами, поболтать, послушать сплетни и пересуды, а порой и решить амурные дела - переброситься парой слов с кавалером, договориться о свидании.
        Мне тоже приходилось посещать местную церковь, хоть и не очень-то хотелось: я православная, как-никак, а тут все протестанты-англикане, и косо смотрят на «чужую» в своём храме. Впрочем, не появляйся я там совсем, они, чего доброго, заподозрили бы меня в связи с Врагом рода человеческого.
        Если честно, то и я с удовольствием слушала местные сплетни - удовлетворяла «информационный голод». Правда, подругами не обзавелась. Потому и сидела большей частью дома.
        Читала. То, что имелось у нас с Робертом.
        Книг было всего три: «Рассказы из истории Трои», «Сэр Гавейн и Зелёный рыцарь» и «Смерть Артура». Две последние - рыцарские романы, а первая - самый настоящий раритет. Это был перевод французского автора Лефевра, а год издания значился - 1475(!) Похоже - самая первая книга, изданная на английском. Солидный томик в коричневом тиснёном переплёте из телячьей кожи, чуть-чуть погрызенный мышами, но, в целом, хорошо сохранившийся. (Боже ты мой, сколько бы мог стоить такой уникум в 21 столетии?!)
        По-английски я уже говорила бегло, даже к диалекту шестнадцатого века приспособилась, а вот с чтением возникли проблемы. Оказалось: сущее мучение читать старинные книги, когда спотыкаешься буквально о каждое слово, ломаешь голову над каждой фразой.
        Я добровольно подвергла себя такой пытке исключительно от скуки. Всё время одна, Полли и Джим не в счёт, с ними и поговорить-то не о чем.
        Девчонка меня как огня боялась, смотрела затравленно, вздрагивала, когда я входила, моргала васильковыми глазами. Дурёха - я не собиралась ей мстить за шашни Роберта, а что поглядывала строго - пусть знает своё место. В здешнем обществе (это я твёрдо усвоила) не допускалось обращение со слугой, как с равным.
        Джим, тот лентяй был, каких поискать. Работа у него - не бей лежачего, да и ту делал спустя рукава. Устала ругать бездельника. Пока Роберт дома, Джим хотя бы видимость создавал, а как хозяин уехал, окончательно разленился. Конюшню запустил - горы навоза, ни пройти, ни проехать. В сердцах хотела выгнать его к чёртовой матери, да подумала: нужен же хоть какой-то мужик в доме. Оставила.
        Продолжала скучать.
        Раз, в воскресенье, выйдя из церкви после утреннего богослужения, я увидела Шекспира. Уильям, должно быть, заметил меня во время службы, и теперь поджидал на улице. Приветливо улыбнулся, отвесил короткий поклон:
        - Добрый день, Жанна!
        - Добрый день, Уилл!
        Раз молодой человек обращается запросто, без «миссис», то и мне незачем называть его «мистером».
        - В добром ли здравии вы и ваш муж, мистер… э-э… Хоум, так, кажется?
        - Да, я здорова, спасибо. Муж мой тоже, - сказала я, и добавила: - надеюсь.
        Явно озадачила собеседника. На его немой вопрос ответила:
        - Капитан Хоум сейчас в плавании.
        Уильям внешне никак не отреагировал на это известие, только чёртики в глазах - прыг-прыг:
        - Разрешите, я провожу вас до дому?
        Что ты на это скажешь! Неужели не понимает, что может скомпрометировать замужнюю женщину? Да и себя тоже. Каждая собака знает: Уилл Шекспир женат и имеет двоих детей.
        Но он так любезен, так мил и обходителен, что просто взять и прогнать выше моих сил.
        Я лишь спросила:
        - А ваша жена не станет ревновать?
        Уильям невесело усмехнулся:
        - Моя дражайшая супруга, дай бог здоровья ей, и всей её многочисленной родне, склонила меня к браку, пустив в ход самое верное оружие женщины - деньги. Я продался Мамоне, увы, зато оплатил долги. К тому же от меня не требуют исполнения супружеских обязанностей, чем я весьма доволен.
        Красиво, чёрт побери, излагает. С самоиронией. Недаром он именно с комедий начнёт, а уж потом напишет «Ромео и Джульетту».
        А Уильям, получив молчаливое согласие, шёл рядом. Мне же, не скрою, лестно было внимание Шекспира. Шутка ли!
        Мы шли по дощатому тротуару. Хорошо, что в Стратфорде сделаны такие настилы, а то пришлось бы грязь месить. Накануне целую ночь хлестал дождь, небо с утра хмурилось, и только сейчас стало проглядывать солнце.
        - Вы, наверное, недавно в Англии, Жанна? Выговор у вас не здешний.
        - Да, вы правы Уилл, я из Московии. Слышали о такой стране?
        - Разумеется.
        Сказал так, что я усомнилась в правдивости его слов. Конечно, далеко не каждый подданный её величества Елизаветы знает о существовании Московского государства. Обидно, но для англосаксов московиты - всё равно, что какие-нибудь дикари-людоеды из экваториальной Африки.
        - А прежде чем попасть в Англию, я плавала на пиратском корабле.
        Это я с досады - пусть знает, с кем имеет дело.
        - Вы, конечно, шутите?!
        - Отнюдь.
        Уильям, явно обескураженный, внимательно посмотрел мне в глаза.
        - Но… как же вышло, что вы…
        - Вы хотите сказать, как меня угораздило попасть к пиратам? - Он кивнул. - Я поступила на корабль лекарем, даже не зная, что это каперское судно.
        - Невероятно! Прежде не приходилось слышать подобных историй. Впервые встретил такую необыкновенную женщину! Должен признаться, вы очаровали меня, Жанна!
        Кажется, я жутко покраснела:
        - Вы не должны говорить мне таких слов, сударь. Не забывайте: я замужем.
        - О, прошу простить меня, милая Жанна. Но ведь в прошлую нашу встречу вы говорили, что разглядели во мне талант творца. Я и сам чувствую в себе призвание писать пьесы в стихах. А все поэты немного сумасшедшие. Не судите строго несчастного комедианта, нашедшего свой идеал в вашем лице, о несравненная Жанна!
        Как всё-таки мы, женщины, падки на откровенную лесть и сладкие речи мужчин. Я потеряла бдительность, и не заметила, как попала под гипнотическое действие слов обольстителя, дала себя охмурить. Упивалась галантными речами, не обращая внимания на то, что Уильям явно актёрствует, говорит словами Дона Жуана из знакомой мне пьесы. Или сочиняет на ходу монолог для будущего творения.
        Мы подошли к нашему с Робертом жилищу.
        Ну, всё, хорошего понемногу - надо прощаться.
        - Мой дом. Спасибо, что проводили…
        - Разве вы не пригласите меня, Жанна?
        Однако! Я растерялась от такой бесцеремонности:
        - Что вы, сударь! Это неудобно…
        - Жанна, у меня и в мыслях нет ничего дурного. Быть возле вас, слушать ваш голос, это всё, что мне нужно. Клянусь вам!
        Уже не пылкий любовник, а скромный юноша - сама кротость и целомудрие - просил дозволения войти. И я поверила, вернее, позволила ему уболтать меня.
        Я знала: Полли нет дома - после церкви собиралась на рынок, а там, как пить дать, «зацепится языком». Джим, скорее всего, дрыхнет в конюшне. Впрочем, сказать по правде, в тот момент меня не заботило, увидят ли слуги, что я пришла не одна. А если уж совсем откровенно, сама не хотела отпускать Уильяма. Он так мил, так любезен…
        Как только мы оказались в доме, от галантности молодого повесы не осталось и следа. Мгновенно забылись клятвы и заверения в желании лишь слушать мой голос. Едва перешагнув порог, я оказалась в жарких объятиях коварного соблазнителя. Вяло сопротивлялась, стараясь уклониться от поцелуев, шептала: «Что ты делаешь… не надо». «Жанна, дорогая… я сгораю от страсти», - шептал он в ответ, и целовал мне лицо, шею, ямочку между ключицами.
        Не помню, как мы оказались в спальне для гостей. В той самой, где я не так давно застукала Роберта, лапающего служанку. А теперь сама облапана будущим гением, охотником до любовных утех с чужими жёнами. Похотливые руки донжуана скользили по моей спине и бёдрам, касались груди, настойчиво искали застёжки на платье. Уильям становился всё нетерпеливее и грубее в желании овладеть мною. Не справившись с крючками, дёрнул за ворот и надорвал его; надавил на грудь, сделав мне больно, чем окончательно вывел из состояния тупой покорности.
        Я резко его оттолкнула:
        - Успокойся! Я не хочу… не могу… Я люблю своего мужа, понимаешь!
        Уильям тяжело дышал, глядел исподлобья. На мгновение показалось: захочет взять меня силой. Но он лишь криво ухмыльнулся:
        - Супружеская верность - лучшая из добродетелей… Когда нет иных достоинств.
        Я вспылила:
        - Что ты о себе воображаешь! Гений, ха! Тебе ещё только предстоит им стать. Знаешь, теперь я уже не уверена, что так и будет. Кто знает, может «стратфордцы» ошибаются, и истинный автор великих пьес - граф Оксфорд?
        - О чём ты, Жанна? Зачем упомянула «хромого Эдуарда»? Он, кстати, заключён в Тауэр.
        - Кто? - не поняла я.
        - Эдуард де Вер, граф Оксфорд. Ты ведь его имела в виду?
        - Да. Кажется. Он ведь поэт и драматург, обласканный королевой?
        - Был таковым, пока не снюхался с заговорщиками-католиками.
        Я не хотела продолжать этот разговор - и так наболтала лишнего. Упомянула о споре «стратфорцев» с «оксфордцами» за несколько столетий до самого спора. Не нарваться бы на неприятности со «Службой».
        - Ладно, Уилл, не заморачивайся, - сказала я по-русски, и добавила на его родном: - Я имела в виду, что в Англии немало хороших поэтов и драматургов, и надо очень постараться, чтобы превзойти всех.
        Уильям пожал плечами. На меня он смотрел уже спокойно, без диковатого блеска в глазах (как глядят самцы на течную самку).
        - Я плохо понимаю тебя, Жанна. Мне казалось, что ты… Ладно… Не стоит об этом. Извини, если обидел.
        - Хорошо. Я принимаю извинения. Мы можем остаться добрыми знакомыми…
        Расстались мирно. Но у меня в душе остался горький осадок. Разве я дала ему повод обращаться со мной, как с кабацкой шлюхой?!
        4
        И опять чередой потянулись дни, одинаковые, как цыплята из инкубатора. Где-то воевали и заключали перемирия, соперничающие королевские дворы Европы интриговали друг против друга, основывали временные союзы, дабы ослабить позиции противника. Вся та грязь, что именуется большой политикой, очень напоминала происходящее в этой области в двадцать первом столетии. Сюда, в Стратфорд, долетали лишь отголоски событий, и то в виде слухов о борьбе партий при дворе Елизаветы. Среди придворных, насколько мне известно, есть сторонники и противники тех или иных монархов, поэтому дворцовые интриги - как бы проекция соперничества европейских властителей.
        Информационный голод давал о себе знать. Полное отсутствие СМИ угнетало меня постоянно, а сейчас - тем более. Очень уж нудно тянулось время. Почты, как таковой, ещё не существовало, и рассчитывать на весточку от Роберта не приходилось.
        Тем удивительнее было, когда ко мне в дом пришёл некий Стивен Добс, оказавшийся штурманом с «Коричневой звезды», и заявивший, что имеет поручение от капитана Хоума.
        - А где сам капитан?! - воскликнула я, не на шутку встревоженная словами Добса.
        - Во Франции, в местечке Буживаль. Кэп просил передать вам записку, мэм.
        Он снял шляпу и вытащил из-за подкидки свёрнутый в тонкую трубочку листок бумаги. Протянул мне. Я развернула дрожащими руками и прочла: «Джонни, я в плену. Требуют выкуп - 500 ливров. Стив Джобс, мой штурман, расскажет подробно. Твой злополучный супруг Роберт Хоум».
        Написано вкривь и вкось, явно нетвёрдой рукой.
        Перед глазами сразу же встала картина: Роберт, весь израненный, закован в цепи и помещён в темницу; он лежит на голом каменном полу, а вокруг бородатые громилы-стражники, которые глумятся над пленным, пытают и угрожают убить, если выкуп не будет уплачен в ближайшее время.
        - Что с ним случилось? - еле выдавила, сама не своя от страха за мужа.
        - Успокойтесь, мэм. Кэп в порядке. Я вам всё подробно растолкую, только…
        - Не томите, бога ради! Рассказывайте скорее!
        - Прошу меня простить, мэм, но я проделал чертовски длинный путь. Буду весьма признателен, если предложите мне присесть, и я бы не отказался от глотка эля, или виски, или…
        - Ох, извините, - спохватилась я. - Конечно, проходите в комнату… Полли!
        Я велела служанке принести бутылку любимого всеми ирландцами, шотландцами и англичанами напитка, а также поесть - холодной телятины и хлеба. Усадила гостя в холле возле камина, топившегося по случаю ненастной погоды.
        Человек лет сорока, с обветренным лицом, загорелый, Добс выглядел, как обычный моряк - таких в Англии не счесть. Он сразу, без церемоний, налил себе чуть не до краёв кружку и осушил одним махом, затем принялся за мясо. Ел с удовольствием, видно было - проголодался, и вообще, не близкий, видать, путь отломил.
        Я терпеливо ждала.
        - Не беспокойтесь, мэм, я всё подробно расскажу… доем только этот кусочек, - пробубнил он с набитым ртом.
        - Пожалуйста, не торопитесь, - сказала я, как гостеприимная хозяйка, хотя извелась уже, ожидаючи.
        - Угу, м-м-м, м-м. Вы позволите? - он прожевал и опять потянулся к бутылке.
        Я кивнула.
        Добс выпил.
        - Так вот, мэм, - принялся он рассказывать. - Поначалу-то плавание у нас шло неплохо. Я бы даже сказал, отлично начиналось. Подошли к берегу и встали на якорь в устье Конго. Это такая большая река в Африке, мэм. Оттуда двумя отрядами направились вглубь континента. Один отряд на шлюпках пошёл вверх по реке, другой прямо через лес, на юго-восток. Кэп командовал людьми на шлюпках…
        Я пришла в ужас, решив: Роберт в плену у какого-нибудь людоедского племени.
        Да, нет же, штурман ясно сказал, дескать, капитан во Франции находится. Господи, какая пытка выслушивать подвыпившего человека. Добс, чуть заплетающимся языком, продолжал рассказывать, как моряки с «Коричневой звезды» захватили несколько десятков негров, погрузили на судно, отплыли, намереваясь идти к берегам Нового света, чтобы сбыть «товар». И вот тут-то удача отвернулась от Хоума и его экипажа.
        У Роберта была договорённость с капитанами двух других судов, участников экспедиции, о встрече возле островов Зелёного мыса, откуда все вместе должны идти через Атлантику. Но на полпути «Коричневую звезду» неожиданно атаковали.
        - Проклятые испанцы стерегли нас. А с ними капер-француз Жак Лурье по прозвищу «Беспощадный». Сущий злодей, доложу я вам, тот француз. Хитрый и злобный, как хорёк. Он стакнулся с испанцами, подговорил их напасть на честных моряков, на нас, то есть, и ограбить.
        Добс умолк, спросил дозволения «промочить горло». Я кивнула, но попросила скорее переходить к сути.
        - Слушаюсь, мэм. Сей момент перехожу к главному. - Выпил, зажевал, продолжил. - На чём я остановился? Ага, так вот. Три испанца и француз взяли нас в клещи. Наш кэп попытался было выполнить оверштаг. И это ему удалось бы, клянусь святым причастием, и мы оставили бы противника за кормой, кабы резко не переменился ветер. Судно стало рыскать и при этом неудачно подставило французу правый борт. По нам ударили из дюжины орудий. Большая часть наших была сметена с палубы, а тех, кто уцелел, либо зарубили в абордажной схватке, либо пленили, как меня с кэпом.
        - А капитан… Он не пострадал?
        - Ранен, мэм, - спокойно ответил моряк и, заметив мой испуг, добавил. - Да вы не волнуйтесь, рана не опасная. Ему располосовали бок…
        Ничего себе - успокоил!
        Далее Добс рассказал: испанцы забрали себе весь «груз», заявив, что берут негров в счёт уплаты англичанами некоего долга. «Коричневая звезда» и все пленные достались Жаку Беспощадному.
        Добс опять умолк, переключившись на выпивку. Убила бы, честное слово, я вся извелась, а он кота за хвост тянет, никак до главного не доберётся.
        - Нас, меня и кэпа, Беспощадный отвёз в Буживаль. Там у него дом, не скажу, что очень богатый, но… побольше вашего будет. Там нас и поселили. Обращались неплохо, кормили, давали вина, но, понятное дело, из дома не выпускали. Жак сразу заявил кэпу, что отпустит его за выкуп. Тот сначала ни в какую, но потом видит, по-иному не получится, согласился. Ну, а меня с запиской послали к вам, мэм, вроде нарочного. Деньги, что при мне были, пятнадцать шиллингов, проклятые разбойники сразу отобрали, а больше и взять-то нечего. Вот так, миссис Хоум, я и отправился к вам. Прямиком. Даже дома не побывал - сам-то я из Ливерпуля. Ох, и натерпелся в дороге…
        Я заверила, что оплачу все понесённые им дорожные расходы и ещё прибавлю за доставку известия от Роберта. И давай подробно расспрашивать про попавшего в беду супруга.
        Ведь так и знала: не кончится добром занятие работорговлей!
        V. Дуэль
        1
        У себя, в двадцать первом столетии, я слышала много историй о похищении людей с целью получить выкуп. Не думала, что придётся столкнуться с киднепингом в шестнадцатом веке. Между тем для пирата пленный, за которого можно получить с его родных деньги - ценная добыча. Как для этого Лурье - мой Роберт, жизнь и свободу которого он оценил в пятьсот ливров (что-то около двенадцати английских фунтов).
        У меня голова кругом. Где взять деньги? Заложить дом? Продать всё имущество? Что вообще делают в таких ситуациях?
        На другой день после визита Добса я собралась и поехала к дяде Ричу.
        По моему виду Беркли сразу догадался: что-то случилось.
        - С Робертом беда? - спросил он после первых приветствий.
        Я кивнула, и тут же - глаза на мокром месте.
        - Он в плену, дядя, - сказала я, всхлипывая.
        - Фу, ты, господи. Я уж было подумал… Живой, и слава богу! Давай-ка, выкладывай всё.
        Подробно рассказала о визите Добса.
        - Пятьсот ливров? - переспросил дядя Рич. - Это ещё по-божески… Сколько у тебя есть денег?
        - Только восемнадцать шиллингов и одиннадцать пенсов. Что мне делать, дядя Рич? Где взять остальные? Заложить дом?
        - Зачем? Я могу ссудить недостающую сумму. Ты правильно сделала, что обратилась ко мне, племяшка. А с ростовщиками не вздумай связываться - это сущие кровопийцы.
        Я бросилась ему на шею.
        - Спасибо, дядя Рич! У меня камень с души… Только возьмите что-нибудь в залог. Вот здесь ожерелье, что привёз Роберт…
        Полезла в ридикюль за жемчугом, подарком мужа.
        - Не надо! - остановил меня дядя Рич. - Оставь у себя.
        - Но, как же…
        - Главное - освободить Роберта, а там видно будет.
        - Спасибо, дядя Рич. Не знаю, что бы делала без вас.
        - Погоди благодарить. Вот вызволим твоего муженька, тогда… Кстати, когда ты хочешь ехать? Знаешь, что - я с тобой.
        - Со мной? Во Францию?
        - Ну, конечно!
        О такой услуге я и мечтать не могла. Замечательно: есть на кого опереться, а то ехать одной, в незнакомую страну…
        Сборы были недолгими. Через два дня я и дядя Рич в сопровождении двух слуг катили в повозке в сторону Дувра.
        2
        Немного на земле мест, о которых знают все, и которые мечтает посетить каждый. Одно из них - Париж, город любви и красоты, город-праздник. Недаром французы называют его столицей мира.
        И я когда-то грезила Парижем.
        Моя мечта исполнилась: увидела французскую столицу своими глазами. Без Эйфелевой башни, зато с целёхонькой Бастилией.
        Дядя Рич запасся рекомендательными письмами от своих друзей к их парижским знакомым, которые могли быть полезны в контактах с Лурье, но просить у них гостеприимства счёл неудобным. Мы остановились на постоялом дворе на улице Руе Монторгуейль, носящем гордое звание гостиницы.
        Я попала в Париж, но другой - совершенно не похожий на «город вечного праздника». Париж эпохи между временами «Проклятых королей» Дрюона и «Трёх мушкетёров» Дюма. Увидела и остров Сите с Собором Парижской Богоматери, и Еврейский остров, на котором в четырнадцатом веке сожгли Жака де Моле, великого магистра ордена тамплиеров; слышала звон колоколов церкви Сен-Жак-ла-Бушери с её пятидесятиметровой колокольней; полюбовалась «вживую» Бастилией.
        Мрачноватым показался мне «город любви и красоты», над которым незримо витал пепел сожжённых на Гревской площади еретиков. И были свежи ещё воспоминания о Варфоломеевской ночи - событий десятилетней давности. Тяжёлая готика храмов, будто нависающих над узкими кривыми улочками, давила. И не запах фиалок - вонь гниющих отбросов подавляла все прочие ароматы. В этом отношении Париж ничем не отличался от любого другого города, из числа посещённых мною за время странствий по средневековой Европе.
        Впрочем, цель моего приезда сюда отнюдь не любование красотами французской столицы.
        Дядя Рич навёл справки о Жаке Лурье, корсаре по прозвищу Беспощадный. И с удивлением узнал, что сей достойный подданный короля Генриха III уже с неделю пребывает в раю (или в аду, что более вероятно), получив смертельное ранение в какой-то уличной стычке. Имущество же покойного унаследовала некая Адель, содержанка, с которой Лурье обвенчался буквально за несколько дней до своей трагической кончины. Так что теперь нам предстоит иметь дело не с самим корсаром, а с его вдовой. И неизвестно ещё, что предпочтительней, ибо вдовушка слывёт отчаянной сумасбродкой. Кстати, брак у неё не первый, прежний муж мадам, скончавшийся год назад, звался шевалье де Туш.
        Я собралась ехать в Буживаль, домой к свежеиспечённой мадам Лурье, но дядя Рич отговорил, сказав, что возьмёт на себя миссию вести переговоры.
        - Мне сподручнее общаться с дамой, - объяснил он. - С тебя она наверняка постарается содрать как можно больше за Роберта, а я собаку съел на разного рода сделках, меня не проведёшь. К тому же, неплохо знаю французский.
        Дядя Рич поехал в Бужевиль - местечко близ Парижа, без меня. Я осталась в гостинице ждать.
        Сидела и думала: что, собственно, происходит? Почему во Франции удерживают английского подданного, нагло требуя выкуп? Беспредел какой! Столетняя война закончилась без малого полтора века назад, между двумя державами мир… Впрочем, нет, какой, к чёрту, мир, скорее - вооружённый нейтралитет. И те и другие только и ждут случая вцепиться противнику в глотку. Но, не решаются: расклад сил примерно равный. Потому и поощряется каперство - способ насолить сопернику, не ввязываясь в полномасштабный конфликт.
        Ух, ты! А ведь я могла бы писать трактаты о Европейской политике шестнадцатого века. Как всё же обостряются мыслительные способности в отсутствие ТВ и интернета!
        Я подошла к окну. Ливший с утра дождь закончился, ветер разогнал тучи, Париж купался в солнечных лучах, как в золоте. Пламенели шпили на башенках дворца Консьержи, и пылала верхушка колокольни Сен-Жак, увенчанная статуей святого Иакова. Радостно чирикала птичья мелочь. Кричала, очевидно, расхваливая товар, уличная торговка. Кто-то играл на дудке. Париж жил обычной суматошной жизнью.
        А муж мой, должно быть, где-то недалеко, в плену у сумасбродной мадам Лурье… Ч-ё-о-орт! Она что, его вместе с движимым и недвижимым имуществом унаследовала?!
        Я в гневе саданула кулаком по стене.
        И тут же сказала себе: не дури, может, дядя Рич уже сегодня всё уладит, и я увижу своего Роберта.
        Дядя приехал к ночи. Уставший и злой. Ругал на все корки французов.
        - Чёртовы лягушатники! Уж так любезно разговаривают, такой елей разливают, но как до денег доходит - денье не уступят, кровососы.
        - Вам не удалось договориться с мадам? Она повысила сумму выкупа? Сколько ей нужно? Да говорите же, не томите, дядя Рич!
        - Знаешь, племяшка, эта Лурье - чёрт в юбке! Понимаешь, она заявила… нет, подумай только! Сказала буквально следующее: я оставлю капитана у себя.
        - Что?! - вскричала я. - Что значит «у себя»? Она считает Роберта своей собственностью?!
        - Похоже на то… Ты только не расстраивайся раньше времени, племяшка, видимо, она рассчитывает заполучить больше первоначальной суммы, хотя и не говорит прямо. Уж я и так с ней, и эдак - усмехается, негодница, а сколько ей нужно денег - молчит. Пусть, заявляет, жена капитана сама ко мне придёт, с ней, мол, и стану договариваться. Будет ждать тебя послезавтра.
        Видать, ещё много крови попортит мне эта мадам Лурье, чтоб ей пусто было!
        3
        В очень непокойное время оказалась я в Париже. Хотя и действовал мирный договор, подписанный три года назад во Флё, все во Франции понимали: новой гражданской войны не избежать. Генриху III Господь не дал детей, а его брат, герцог Анжуйский, как утверждали, болен чахоткой, следовательно - не жилец. Глава гугенотов Генрих Наваррский, которого король теперь желал видеть в качестве преемника, стал поперёк горла Католической лиге и матери монарха, «чёрной королеве» Екатерине Медичи. Королева поддерживала другого претендента на престол - Генриха Гиза. Три Генриха не смогли бы усидеть на одном троне, поэтому стало ясно, как божий день - будет очередная драка.
        В Англии протестанты всячески притесняли католиков, во Франции, наоборот, католики вырезали протестантов-гугенотов. И конца не видно этим распрям. Скорее бы уже ввели свободу вероисповедания!
        По счастью, мне пока не довелось столкнуться с проявлениями оголтелого фанатизма, никто не преследовал как иноверку и жену протестанта. Тех французов, с которыми приходилось иметь дело, интересовала моя платёжеспособность, а не религиозные убеждения и родственные связи. Имея возможность платить, мы с дядей Ричем могли рассчитывать на гостеприимство парижан.
        Деньги, как известно, универсальный ключ, способный открыть любые двери. При достаточном их количестве. Но мои средства были скудны, я опасалась, что Лурье заломит цену выкупа, которую мы не осилим. Наверное, стоило подстраховаться: заложить дом в Стратфорде, либо совсем продать.
        С такими мыслями я собиралась на встречу с вдовой корсара.
        Два часа пришлось трястись в арендованной дядей Ричем повозке по весьма скверной дороге, прежде чем я увидела дом пленительницы моего Роберта.
        Двухэтажный особняк, как и утверждал Добс, был куда больше нашего стратфордского жилища: неплохое наследство досталось мадам Лурье. От основной трассы к дому вела дорожка, мощёная серовато-красным камнем; возле крыльца стояли привязанными несколько лошадей.
        «В доме гости», - подумала я. И не ошиблась. Служанка провела нас с дядей Ричем в залу, где за ломберным столиком играла в карты и угощалась вином небольшая компания: хозяйка и трое мужчин.
        Почему-то сильно пахло корицей.
        Я обратила взор на Лурье: мужики, её гости, меня не интересовали.
        Адель носила траур по мужу, но не традиционное белое платье и не чёрное, «моду» на которое ввела вдовствующая королева Екатерина Медичи, а лиловое. (Этот цвет также считается траурным). Причём покрой платья мадам я бы не назвала скорбным: открытый ворот, отороченный светло-серым мехом, украшения из жемчуга. Да и сама Адель не выглядела убитой горем. Кареглазая брюнетка лет тридцати с миловидным лицом, которое несколько портил большой «лягушачий» рот. Она кокетливо улыбалась, оживлённо болтая с гостями, и поигрывала ножкой в изящной туфельке. Нас она удостоила лишь кивка, не предложила сесть, и не прервала беседы. Один из мужчин что-то негромко сказал ей - видимо попросил обратить внимание на визитёров, - только после этого Адель отложила карты, которые держала в одной руке, и бокал - в другой.
        Повернулась к нам лицом:
        - Monsieur Berkeley est encore vous? Et que votre compagne, probablement conjoint de capitaine Houm? (Мсье Беркли, это вновь вы? А ваша спутница, должно быть, супруга капитана Хоума?)
        Моё знание французского, мягко говоря, оставляло желать лучшего, но смысл вопросов я уловила.
        - Совершенно верно, мадам Лурье, - учтиво ответил дядя Рич по-французски. - Миссис Хоум недостаточно хорошо знает французский язык, поэтому я буду, с вашего позволения, переводить.
        Лурье криво усмехнулась, дескать, откуда взялась такая необразованная деревенщина, не знающая языка, на котором говорит вся культурная Европа.
        - В этом нет нужды, - скала Лурье на хорошем английском, и обратилась ко мне. - Так вы жена капитана «Коричневой звезды»?
        - Жанна Хоум, к вашим услугам, мадам, - ответила я, изо всех сил стараясь быть вежливой, в то время как в душе волной поднималось раздражение от высокомерного тона весёлой вдовы.
        - Что привело вас в мой дом, сударыня?
        Это уже слишком! Она издевается! Уж чего-чего, а цель моего визита хорошо известна наследнице Жака Лурье. Сказала бы тебе пару ласковых… Однако вынуждена оставаться учтивой.
        - Мне сообщили, что Роберт Хоум, мой супруг, в данный момент пребывает в вашем доме, мадам. Так ли это?
        Адель загадочно улыбнулась и, не торопясь с ответом, потянулась к отставленному бокалу. Туфелька на её правой ноге продолжала качаться вправо-влево и обратно.
        Испытывает, насколько велико моё терпение?
        - Должна вам напомнить, мадам Лурье, капитан Хоум подданный её величества, королевы Англии, и то, что его удерживают здесь насильно - это произвол.
        - Да что вы говорите! - глумливо воскликнула Лурье. - А мне известно, что капитан Хоум командовал невольничьим судном, то есть занимался работорговлей, и был захвачен в плен во время стычки с подданными французского короля.
        - У меня нет желания спорить с вами, мадам… Мне передали, что мсье Лурье, пленивший моего супруга, назначил за него выкуп - пятьсот ливров. Я готова уплатить вам эти деньги… Только отпустите Роберта. Прошу вас.
        Последние слова дались мне с огромным трудом. Не то что просить, и разговаривать-то с этой великосветской куртизанкой нет желания. Послать бы её… куда подальше.
        Мы с Беркли стояли, словно бедные родственники, перед хозяйкой-насмешницей и её гостями, бросавшими на нас полные брезгливого высокомерия взгляды. Вынуждены унижаться, просить.
        Лурье при упоминании о деньгах опять состроила непонятную гримасу: то ли сумма её не устраивала, то ли желала продемонстрировать безразличие к презренному металлу.
        - Мой покойный супруг желал получить выкуп, это так, - сказала Лурье безразличным тоном. - Впрочем, мне ничего не известно о его размере…
        Так и думала, что она собирается заломить новую цену! Хотела спросить прямо: сколько тебе нужно? Дядя Рич сделал мне знак, заговорил сам.
        - Мы готовы обсудить с вами размер выкупа, мадам Лурье…
        - Это всегда успеется, - оборвала хозяйка. - Пожалуйста, присаживайтесь. Извините, не предложила раньше.
        Мы с Беркли переглянулись, И не стали возражать, устроились на кушетке. По зову мадам пришла служанка, пододвинула столик, принесла нам вина и засахаренных орешков.
        Из просителей мы превратились в гостей, что, однако, нисколько меня не обрадовало. Чего она время тянет? Чего добивается?
        Сидела я, как на раскалённой печи.
        Хозяйка и её гости закончили игру. Лурье, судя по весёлому блеску в глазах, выиграла.
        - Нынче мне везёт, - сказала она, отпивая из бокала. - А вы, сударыня, не играете в «фараон»?
        Сразу же вспомнилось пушкинское «тройка, семёрка, туз выиграют тебе сряду». Герой «Пиковой дамы» тоже играл в «фараон». И продулся дочиста - «обдёрнулся», вместо туза поставил даму, в которой потом разглядел сходство с умершей из-за него старухи. А мне в чертах Лурье почудился рисунок дамы пик, как олицетворение неких темных сил, образ роковой женщины, «чёрной вдовы», похоронившей уже двух (а может и больше?) мужей.
        Я покачала головой:
        - Нет, я не играю.
        - Жаль. А я хотела предложить сыграть на вашего мужа.
        - Что?!
        Выдержка изменила мне. Я даже вскочила с места.
        - О! Не волнуйтесь так. Игра была бы честной: выигрываете вы - я отпускаю капитана безо всякого выкупа, выигрываю я - вы уступаете мне право на руку и сердце Роберта. Вернее нет, только на руку, сердце его и без того уже принадлежит мне.
        - Что ты сказала, дрянь! - крикнула я, теряя от гнева голову. Хорошо, что по-русски, и никто из мужчин не понял, иначе в их глазах я уподобилась бы базарной торговке.
        Сдерживаясь изо всех сил, я подошла к ломберному столику, встала напротив насмешницы-хозяйки. Сказала, теперь уже на английском:
        - Потрудитесь объяснить мадам, что вы имели в виду?
        Лурье смерила меня презрительным взглядом:
        - Объяснять? Вам? Дикарке, которой самое место в лесу - танцевать голой у костра.
        Бах! Звон пощёчины разлетелся по комнате.
        Хорошую плюху отвесила я обнаглевшей горе-аристократке. Она, значит, голубых кровей, культурная европейка, а я дикарка, плебейка, об меня можно ноги вытереть…
        Честно говоря, эти мысли появились позже, а в тот момент во мне клокотало возмущение, вытеснив всё остальное.
        Мужчины повскакивали с мест, и не дали нам с Лурье вцепится друг дружке в волосы. Ибо, при всём внешнем лоске, хозяйка была готова (я видела по её лицу) пустить в ход кулаки, не отставая от меня, продукту постсоветской эпохи.
        - Вы ответите за оскорбление! - прокричала Лурье. - Вызываю вас на поединок! Слышите! При свидетелях!
        4
        Драться на дуэлях - привилегия мужчин.
        Так считают многие. И я так полагала когда-то.
        И ошибалась.
        История знает массу примеров женских поединков. Даже принцесса Ангальт-Цербская, будущая Екатерина II, дралась на дуэли. А француженки, те и вовсе не отставали от мужчин, и сражались, если не столь же часто, то, во всяком случае, не менее жестоко.
        Так что ничего невероятного в вызове меня на поединок не было.
        Основное требование для дуэлянтов: они должны быть равными по социальному статусу и являться дворянами. Я и Лурье, хоть и с большой натяжкой, могли считаться дворянками, как жена и вдова (по первому супругу она де Туш) людей благородного происхождения.
        - Лурье блефует, - сказал дядя Рич, когда мы с ним остались наедине, - рассчитывает, что ты откажешься. Тогда она победительница, и весь Париж станет о ней говорить.
        «Пропиариться хочет», - подумала я, а вслух спросила:
        - Что вы мне посоветуете, дядя Рич?
        - Даже не знаю… Понимаешь, в чём дело, племяшка: просто так отказаться не выйдет. Они потребуют, чтобы вместо тебя дрался мужчина-родственник.
        - С Лурье?
        - Нет. В таком случае и её заменят мужчиной. И тут вот какая закавыка: меня не допустят до поединка из-за возраста, скорее всего, придётся Роберту. А они выставят против него какого-нибудь опытного фехтовальщика и…
        - Я сама стану драться!
        Дядя Рич покачал головой:
        - Не принимай решение сгоряча. Надо всё как следует обдумать. Ты когда-нибудь шпагу в руках держала?
        - Нет, но… в общем, я умею фехтовать, приедем в гостиницу - покажу.
        Мы возвращались в Париж. Лурье пообещала нынче же прислать секундантов, чтобы договориться о времени и месте дуэли.
        В своё время на занятиях по айкидо я прошла курсы айки-кен и айки-дзё - приёмам с «кен» (мечом) и «дзё» (палкой). Не думала, что пригодится, но вот…
        По приезду в гостиницу взяла черенок от метлы и показала Беркли, как можно обороняться простой жердью, используя технику «кихон». Потом мы фехтовали на палках. Дядя Рич был озадачен:
        - Где ты этому научилась, племяшка? Ты всё делаешь не по правилам. А может так и надо? Точно собьёшь с толку противника.
        Сказать по правде, я боялась - только дурак не боится - но для себя решила: буду драться. С одним условием: чем бы ни закончился поединок, Роберту должны вернуть свободу.
        Ближе к вечеру к нам явились секунданты - та троица, что играла у Лурье в карты. С ними беседовал дядя Рич, я оставалась в своей комнате.
        - Завтра в полдень в Булонском лесу, - объявил Беркли, проводив гостей до двери.
        - Вы сказали им про моё условие, дядя Рич?
        - Да. Завтра утром один из них, Мортель, сообщит ответ Лурье. Кстати, он твой секундант. Вместе со мной. По правилам, у дуэлянтов должны быть по два секунданта. Мы всё обговорили, Лурье выставила своё условие, и я его принял: вы с ней должны будите драться обнажёнными по пояс.
        - Что?! Это ещё зачем?
        - Во Франции так принято. - Дядя Рич развёл руками. - Думаю, тебе не о чем беспокоиться - ты молода, не рожала ещё, значит, грудь не отвислая…
        - Дядя Рич! - воскликнула я гневно.
        - Я что-то не то сказал? Может, ошибся?
        Моё лицо залила краска:
        - Нет, не ошиблись. Просто… с какой стати я стану оголять грудь перед мужчинами? А Роберт? Что он скажет?
        - Он станет гордиться своей женой.
        - Это обязательно, обнажаться?
        - Думаю, да.
        Я вздохнула. Видно, судьба мне всякий раз обнажаться перед посторонними.
        - Ладно. Я согласна.
        5
        Герои романов в ночь перед дуэлью спать не ложатся, составляют завещание или пишут письма любимым. И я не спала, лежала, таращилась в темноту, тщетно пытаясь прогнать мысль, что, быть может, жить мне осталось меньше суток. Предстоит участвовать в дурацком фарсе, где две бабы в присутствии нескольких мужиков, по пояс голые, сойдутся в поединке на шпагах, и это представление неизбежно обернётся кровавой драмой. Дичь какая-то!
        Весь вечер я осваивала оружие, которое где-то раздобыл и принёс дядя Рич. Оно несколько отличалась от шпаги, носимой им постоянно - имело облегчённый клинок, предназначенный только для колющего удара, тогда как шпагой можно и колоть и рубить. «Foil», назвал дядя по-английски это оружие, которое испанцы именуют «espadas roperas» (рапира, по-нашему). Серьёзная штука: несмотря на некоторый «театральный» вид, можно насквозь проткнуть человека. Дядя Рич показал, как правильно держать в руке эфес, как отбивать удары, колоть. Я стала упражняться. Постепенно мышцы «вспомнили» навыки, полученные на тренировках по айкидо. «Ты рапирой как мечом орудуешь, замах широкий, - отметил дядя Рич, наблюдая за моими движениями. - Смотри, откроешься, и если противник окажется проворней, получишь укол».
        Дядя наставлял, а я думала: хватит ли у меня духу нанести противнице удар, который может покалечить её, или убить? Боже мой, я не хочу становиться убийцей!
        Что ж, подставляться самой? Ну, уж нет. Не я вызвала соперницу на дуэль, и ответственность за последствия - на ней. И всё-таки…
        Так я и вела бесконечный немой диалог, пока не сморило. Удивительно, но мне удалось заснуть, и я отлично выспалась.
        Утром пришёл Мортель, мой второй секундант, и сообщил, что Лурье принимает моё условие: если я не откажусь, то по окончании поединка она предоставит Роберту полную свободу. Более того, добавил посланник, мадам рассчитывает, что сможет даровать капитану также и свободу от брачных уз, сделав его вдовцом.
        Нет, какая гадина! И я её стану жалеть?! Чёрта с два! Ведь она меня точно не пожалеет, если окажется сильнее.
        Я где-то слышала, или читала, что на дуэли побеждает тот, у кого крепче нервы. Дядя Рич тоже внушал: «Тебе нужна холодная голова, племяшка». А как сохранить голову холодной, когда подлая мадам такие заявления делает? И ведь специально делает, змея подколодная, желая вывести меня из равновесия!
        Чтобы успокоится, я уселась поудобнее, расслабилась и сделала несколько дыхательных упражнений, как учили в школе айкидо. Ни черта у тебя, подлюка, не выйдет, пока следую принципу «ум правит телом».
        На время мне удалось совладать с эмоциями и даже полностью отрешиться от предстоящей схватки. За завтраком я разговаривала, как ни в чём не бывало, и это далось без каких-либо усилий. Но приближался полдень, и снова пришлось делать дыхательную гимнастику, чтобы унять нервную дрожь.
        - Жанна, пора, - объявил дядя Рич, войдя в мою комнату.
        Я уже собралась: выбрала и надела темно-бордовое выходное платье, уложила волосы, закрепив их золочёной сеточкой, припудрилась.
        «Идущий на смерть, приветствует тебя, Цезарь!» Так, кажется, восклицали гладиаторы, проходя мимо трибуны, с которой на них взирал император. Сейчас я их хорошо понимала: перед лицом смертельной опасности бойцу очень важно выглядеть достойно.
        - Я готова, дядя, - сказала я, с удовлетворением убедившись, что голос не дрожит.
        В условленном месте, на широкой поляне, подальше от любопытных глаз, нас уже поджидали секунданты Лурье и сама мадам во всём чёрном.
        «Траур тебе к лицу», - подумала я.
        Всё внутри перегорело, волнение сменилось чуть ли не полной апатией.
        Мне поднесли две шпаги, предложив выбрать, хотя обе были абсолютно одинаковые с виду. Строго говоря, предстояло сражаться не шпагами, а более подходящими женщинам рапирами, аналогичными той, что приносил мне дядя Рич.
        Я и Лурье вышли вперёд. Мужчины стояли двумя группками, двое позади меня, и трое (один из них - лекарь) за спиной мадам. Лурье бросила в мою сторону презрительный взгляд, криво ухмыльнулась, воткнула рапиру в землю у ног, расстегнула корсаж платья и быстро спустила его на пояс. Я последовала её примеру, обнажившись наполовину.
        С утра стояла пасмурная погода, сейчас уже накрапывал мелкий противный дождь. Холода я не чувствовала. Как и стыда от того, что на мою голую грудь глазеют пять мужиков. Вся напружиненная, я ждала, когда Лурье станет атаковать. Но она не торопилась, стояла подобно античному изваянию, белела мраморной кожей, сплошь покрытой мелкими каплями, спокойная и уверенная в себе, и только в глазах - лихорадочный блеск.
        Кто-то крикнул: «Начинайте!». Клинки наших рапир звякнули, сойдясь, и тут же острие оружия соперницы едва не вонзилось мне в левую грудь - так стремительно атаковала Лурье. Я лишь в последнюю долю секунды успела отбить удар. Закусила губу - так, да?! Ну, держись!
        Дальше в глазах всё мельтешило, как при ускоренном просмотре киноленты. Отражаю атаку, сама наношу удар, ещё, опять обороняюсь, делаю ложный выпад, колю…
        Обнажённая женская грудь, залитая кровью, что может быть более противоестественным! Нежная трепетная грудь, такая чувствительная к прикосновению мужских пальцев, и вдруг - стекающая рубиновой струйкой кровь, повисшая на соске крупной каплей… Ужасно!
        Мой клинок вошёл в тело Лурье ниже ключицы. Глубоко вошёл, чуть не на четверть длины. Мадам вскрикнула, упала на колени, потом завалилась набок, зажав рану ладонью.
        Я бросилась ей на помощь - сработало профессиональное чувство долга - но услышала: «Не трогай меня!».
        Подбежали секунданты и лекарь. Дядя Рич накинул на мои плечи плащ и отвёл в сторону. Меня трясло, как в припадке.
        - Успокойся, племяшка, всё хорошо. Ты молодец! Повезло же Роберту с женой…
        Рана Лурье оказалась не смертельной.
        Я победила.
        VI. Малярия
        1
        Я редко вижу сны. Точнее, вижу, но не запоминаю. Разве только что-то очень волнующее приснится.
        Оказавшись в шестнадцатом веке, я в снах продолжала жить дома, в двадцать первом столетии, разговаривала с родителями, друзьями-подругами, с Лариской… Думала: проснусь - и сон окажется явью, а пребывание в прошлом - дурным сном. Но каждый раз после пробуждения с горечью убеждалась, что по-прежнему нахожусь в чёртовом Средневековье, и оно не собирается меня отпускать.
        В этот раз я увидела во сне Барбару. И была её пленницей, сидела в подземелье, прикованная цепью к стене. На мне какие-то рваные лохмотья, которыми я, как ни старалась, не могла прикрыть наготы. «Ты не выйдешь отсюда, пока твой муж не уплатит выкуп, - говорила старая ведьма и грозила мне пытками. - Тебя обнажённую привяжут к кресту и станут прижигать калёным железом». «Мой муж болен, и у него нет денег, чтобы выкупить меня». «Тогда отдай сотовый телефон». «Зачем он тебе?» «Пошлю сообщение в «Службу», пусть отправят меня в двадцать первый век. А ты оставайся тут! Ха-ха-ха!»
        Я проснулась, а жуткий хохот, усиленный эхом, ещё звучал в ушах. В комнате темно, хоть глаз коли. С соседней кровати доносилось тяжёлое дыхание и стон. Я поднялась, нащупала на столе свечу, пошла к камину за огнём.
        Роберт лежал на спине, откинув одеяло, мокрый от пота, со спутанными, прилипшими ко лбу и вискам волосами. Запёкшиеся губы полуоткрыты, зубы стиснуты, дыхание хриплое, прерывистое. Я смочила в заранее приготовленной воде с винным уксусом губку, отёрла ему лицо, потом укрыла мужа одеялом - знала, что сейчас жар сменится ознобом.
        Подтверждались худшие подозрения: у Роберта «четырёхдневная малярия», при которой приступы повторяются каждые 72 часа.
        Заразу он, вне всякого сомнения, подцепил в Экваториальной Африке. До поры болезнь никак не проявлялась, но буквально накануне вызволения из плена у него воспалилась и открылась рана в боку, резко подскочила температура, потом добавились тошнота, рвота, мучительные боли в суставах.
        До утра я не отходила от постели мужа, старалась, как могла, облегчить его страдания. С рассветом, когда приступ миновал, прошла в комнату дяди Рича. Он ещё спал, но я не имела сил ждать, подняла стуком в дверь.
        - Дядя Рич, откройте, пожалуйста. - Дверь отворилась, я вошла в комнату. - Роберту совсем плохо. У него малярия, это очень опасно.
        - Как ты сказала?
        - Малярия. Её ещё называют болотной лихорадкой… Нужен хинин, то есть, кора хинного дерева - единственное средство, которое может помочь.
        - Никогда не слышал о таком дереве.
        - Как? Неужели в Европе ещё не знают… О, господи! Понимаете, дядя, это дерево растёт в Новом Свете, там местные жители его корой успешно лечат малярию… Вспомнила, её ещё называют «корой иезуитов». У тех, кто бывал в Америке, возможно, есть такое снадобье.
        - Право, не знаю… Попробую навести справки, но ничего обещать не могу.
        Хоть самой отправляйся через океан за хинином! И поехала бы, клянусь, если б была надежда успеть привезти лекарство вовремя. Но, нет, болезнь ждать не станет. Если не начать лечение сейчас, то…
        Дядя Рич обошёл всех известных парижских лекарей в поисках никому пока неизвестного лекарства.
        Тщетно. Никто не слышал про дерево, кора которого со временем станет считаться эталоном горечи, но спасёт тысячи (если не миллионы) жизней. Правда, один лекарь посоветовал другое, очень действенное, по его заверению, снадобье, приготовленное из кингао - растения, произрастающего в Китае. Уплатив немалые деньги, дядя Рич приобрёл это лекарство - ничего лучше всё равно не имелось.
        Снадобье, не будучи особо эффективным, тем не менее облегчило состояние Роберта - купировало боли и сняло остроту приступов, но я понимала: без хинина справиться с болезнью не удастся. Причём, время - против нас, чем раньше начать приём хины, тем больше шансов на благополучный исход.
        Я была уже в полном отчаянии, когда случилось чудо.
        После бессонной ночи, проведённой у постели Роберта (ему внезапно стало хуже), я хотела прилечь на часок-другой - Роберт заснул, мне тоже необходим сон. Но лечь не пришлось: в дверь постучали. Открыла и увидела мальчишку, сына хозяина гостиницы.
        - Madame vous tes venu (Госпожа, к вам пришли)
        Он посторонился, пропуская странного посетителя - монаха в коричневой рясе с капюшоном, с чётками в руках.
        - Вы ко мне? - спросила я по-английски.
        Монах кивнул:
        - Да, если позволите.
        В его выговоре чувствовался акцент.
        - Извините, святой отец, но мой муж болен, он сейчас заснул, чтобы не разбудить его, не могли бы мы поговорить в коридоре?
        - Я как раз и пришёл по поводу вашего мужа. Не беспокойтесь, я постараюсь не потревожить его сон. Мне нужно лишь взглянуть на больного.
        Монах подошёл к кровати Роберта, наклонился и, кажется, прислушался к дыханию.
        Тоже мне - Эскулап! Что он может определить таким методом?!
        - Я тут проездом из Мадрида, сударыня. И две недели как вернулся с Эспаньолы. Можете называть меня отец Фернан.
        - Да, но что привело вас к нам, святой отец?
        - Сейчас объясню. Я навестил своего давнего знакомого, Дэзи, лекаря, человека сведущего в науках, чтобы поделиться с ним собранными мною в землях Нового Света сведениями о чудесном снадобье - «коре иезуитов».
        Я вскрикнула от неожиданности. Господи, неужели…
        - У вас есть это снадобье, отец Фернан?
        Монах молча достал из объёмистого кармана мешочек, развязал тесёмку, высыпал на ладонь немного серо-коричневой трухи.
        - Вы позволите? - Я взяла двумя пальцами несколько крупинок измельчённой коры, попробовала на язык. - Хина! Да, конечно же, это она, кора хинного дерева! Сколько денег вы хотите за лекарство, отец Фернан?
        - Вы бывали в Новом Свете, сударыня? - Я отрицательно покачала головой. - И, тем не менее, вам известен вкус «коры иезуитов»! Дерево, с которого берут кору, вы правы, называют хинным.
        - Я тоже лекарь, святой отец. А хину мне показывал один моряк-португалец. Он привёз снадобье из Бразилии.
        Сочинила по привычке, как и всякий раз, когда приходится выкручиваться.
        - Вот как, - сказал монах, несколько разочарованный. - А я считал, что первым привёз в Европу сие чудесное снадобье. Что же касается платы, то я не возьму с вас денег, а отдам лекарство в обмен на небольшую услугу: вы подробно опишете ход лечения вашего больного - я узнал о нём от Дези - и его результат. Мне крайне важно знать: будет ли сие снадобье способствовать исцелению от болотной лихорадки тут, в Старом Свете, как это происходит в Новом.
        Отец Фернан пояснил, что сейчас направляется в Амстердам, где пробудет не менее трёх месяцев. Мы договорились, что я составлю подробный отчёт о лечении и оставлю его у хозяина гостиницы.
        Вопреки пословице не Магомет пришёл к горе, а гора к Магомету.
        Я, нежданно-негаданно, получила жизненно необходимое Роберту лекарство.
        2
        Малярия - смертельно опасный недуг, и, не получи я щедрый подарок судьбы в лице учёного-монаха, шансов на выздоровление у Роберта было бы немного. Да и теперь, ведя по просьбе отца Фернана отчёт о лечении мужа корой хинного дерева, уверенности, что не придётся закончить его словами «летальный исход», не было никакой.
        И всё же мне невероятно повезло, что и в дремучем средневековье попадались люди пытливого ума, вроде отца Фернана. Он рассказал мне, когда я, в благодарность за лекарство, угощала его вином, о ещё одном чудодейственном средстве из Нового Света.
        - В своих странствиях мне приходилось встречаться со знахарями-индейцами народности кальяуайя. Они, в своё время, были привилегированной кастой «носильщиков паланкина» Верховного правителя инков, и, кроме того, слыли искусными врачевателями - занимали должности придворных лекарей. От них я услышал о некоем средстве, приготовляемом из особого рода плесени и маиса. Они успешно лечат им многие недуги, и главным образом «галльскую болезнь», называемую также люэс - сифилис.
        «Уж не о полулегендарном ли «пенициллине инков» рассказывает отец Фернан?» - подумалось мне.
        Антибиотик, изобретённый индейцами Южной Америки за пятьсот лет до европейцев!
        Неужели это не выдумка?
        О, сейчас этот препарат был бы как нельзя более кстати в Европе, где эпидемия сифилиса приобрела угрожающий характер. После плавания Колумба, Старый Свет в довесок к чуме, проказе, чёрной оспе и прочим «прелестям» получил неведомую европейцам болезнь, позже причисленную к категории недугов, носящих имя богини любви Венеры.
        Известно, что моряки, плававшие с Колумбом, по возвращении в Испанию влились в армию Карла VIII, участвовали в походе на Италию и осаде Неаполя. Среди солдат, не без участия неаполитанских «жриц любви», вспыхнула и пошла гулять зараза, привезённая из далёкой Америки. А после разгрома армии солдаты разнесли её по всей матушке-Европе.
        - Если я правильно поняла, речь идёт о лекарстве из плесени Penicillium. Это, несомненно, отличное средство для лечения многих опасных болезней, и в том числе люэса, а также чахотки, гнойных воспалений и многих других недугов.
        - О! Поразительно! Ваши познания, сударыня, удивляют! - воскликнул монах, заметно разволновавшись. - Я был уверен, что в Старом Свете никто не слышал о том лекарстве.
        Мне следовало бы попридержать язык. Отец Фернан может чёрт знает что обо мне подумать. Хоть он и высказывался, мол, представители его монашеского ордена отличаются терпимостью к иноверцам, ему ничего не стоит натравить на меня, православную, да к тому же жену протестанта, «псов Господних» - инквизицию. А уж те станут выяснять, просто ли я еретичка, или слуга дьявола.
        Пришлось опять лгать и изворачиваться, объясняя, что слышала о пенициллине от некоего моряка-португальца. Монах, кажется, поверил. Во всяком случае, расстались мы на дружеской ноте.
        Безумную мысль - облагодетельствовать жителей средневековой Европы, подарив им чудесное лекарство, - промелькнувшую у меня в голове, когда услышала от монаха про «пенициллин инков», подавил голос рассудка. Не время делать людям столь щедрые дары - такое вмешательство нарушит ход истории. «Служба контроля и коррекции времени» наверняка не позволит: поступит со мной, чего доброго, как боги-олимпийцы с непослушным Прометеем.
        3
        Отец Фернан отбыл в Голландию. Дядя Рич тоже уехал: узнал, что я раздобыла необходимое Роберту лекарство, и заторопился домой, к семье. Я же оставалась в Париже, в гостинице «Пегая лошадь», с больным мужем на руках.
        Поначалу всё неплохо складывалось: Роберт пошёл на поправку, и в деньгах недостатка не было - у меня оставались пятьсот ливров, которыми ссудил дядя Рич для уплаты выкупа мадам Лурье.
        Только напрасно я посчитала, что мадам не имеет ко мне финансовых претензий, и вообще оставит в покое, потерпев поражение в честном поединке. Плохо я знала представительниц здешнего полусвета.
        Ко мне явился посланец Лурье, и предъявил счёт «за понесённые расходы по содержанию капитана Хоума во время пребывания в её доме».
        - Вы должны мадам Лурье четыреста девяносто восемь ливров, включая компенсацию за причинённый лично ей вред, - заявил посланник. - В случае вашего отказа мадам Лурье будет вынуждена обратиться в суд. А ей этого очень не хотелось бы.
        Вот так, продолжая корчить из себя благородную даму, стоящую выше мелочных дрязг, мадам решила-таки слупить с меня сумму, практически равную неполученному выкупу.
        Я поняла: уплатить придётся, иначе на меня натравят судейских, и может получиться ещё хуже. Истребовала только расписку в получение денег при свидетелях - хозяине гостиницы и его взрослом сыне.
        Передавая деньги, поинтересовалась здоровьем мадам.
        - Она поправляется, - сухо ответил посланник. - Вам же, сударыня, настоятельно рекомендую как можно быстрее покинуть Париж и Францию. Надеюсь, вы меня понимаете?
        4
        Хорошо, что я не убила эту чёртову мадам - терзалась бы теперь. Но, избежав душевных мук, получила в лице Лурье кровного врага. Она наверняка спит и видит, как бы мне отомстить. Так что предложение убраться из Парижа подобру-поздорову, не пустой звук, за ним стоит вполне реальная угроза.
        Впрочем, отчасти мадам уже отомстила, оставив меня, что называется, без гроша. К тому же с больным мужем на руках.
        Пришлось пойти на жертвы.
        За жемчужное ожерелье, подарок Роберта, еврей-ювелир, в лавку которого на улице Фосе-Сен-Жермен я обратилась, дал мне триста тридцать ливров. Мошенник, наверное, крепко меня надул (я понятия не имела, какова реальная цена жемчуга), но была рада и таким деньгам.
        Следуя совету посланца мадам Лурье, я решила более не обременять славный город Париж своим присутствием, и вернуться в Англию, не дожидаясь окончательного выздоровления мужа. Таково было и желание Роберта. Он уверял, что дома поправится гораздо быстрее.
        Ехать в повозке для Роберта не представлялось приемлемым: на здешних дорогах растрясёт так, что может опять открыться рана в боку. Однако существовала альтернатива: сплавиться на лодке по Сене до Гавра, а уж оттуда до английского берега рукой подать.
        Мы так и поступили.
        Плыли, можно сказать, с комфортом. Большая плоскодонка тихо скользила вдоль берегов, радующих глаз изумрудной зеленью лугов, пасторальными картинами сельской жизни, с опрятными крестьянами и крестьянками, коровками и овечками, пением жаворонков по утрам и вечерними соловьиными трелями. Остался позади город Руан, печально знаменитый как место, где сожгли «Орлеанскую деву» Жанну Д’Арк. Мрачная Большая Башня, место заключения французской национальной героини, вместе с другими башнями и башенками чернела на фоне ярко-голубого безоблачного неба Нормандии.
        Роберт полулежал на специально устроенном для него ложе на корме лодки. Он сильно похудел, осунулся, неразговорчивым стал. Очень переживал, похоже, неудачу последней экспедиции и своё пленение. Рассказал, что его держали взаперти, он почти не вставал с постели - ослабел от потери крови, и ещё, что Лурье имела на него виды.
        - Эта шлюха делала мне намёки, мол, если не стану с ней спать, не увижу свободу, - грубо сказал Роберт. - Поделом ты ей всыпала, Джонни. Жаль, что не прикончила.
        - О, не говори так, милый! Я не хотела лишать её жизни. Господь позволил мне не обременить душу убийством.
        - Ты рассуждаешь, как святоша. Когда дерёшься с врагом, у тебя одна цель - убить его. Или он убьёт тебя.
        Бесполезно с ним спорить: сын своего века, он не может думать иначе.
        На пятый день мы прибыли в Гавр, главный французский порт на Ла-Манше. А здесь нас ждало крайне неприятное известие: в Англии чума, и любым судам строго запрещено приставать к английским берегам.
        Мы, что называется, попали.
        VII. Гавр - не Париж
        1
        Не понос, так золотуха.
        Впрочем, для чумы, настоящей «моровой язвы», это полушутливое выражение неуместно. В 14 веке она выкосила четверть населения Европы. Тут не до шуток. Неудивительно, что при вспышке чумы на Британских островах французы немедленно ввели карантинные меры.
        Сама я панически боялась «чёрной смерти», которая подобно степному пожару распространяется с огромной скоростью, оставляя мёртвые деревни и целые города, заваленные трупами, единственное спасение от которой - полная изоляция.
        Конечно, о том, чтобы добраться сейчас до Англии, не могло быть и речи. Пришлось сойти на берег и «ждать у моря погоды».
        Мы сняли комнату в доме близ порта. Недорогую и вполне приличную, с полным пансионом, так что мне, как и в Англии, ничего делать самой не приходилось.
        Роберт сказал: в Гавре он почти дома, имея в виду не близость родных берегов, а то обстоятельство, что этот город одно время принадлежал англичанам, которым его передали гугеноты. Впрочем, уже через два года французы вернули себе Гавр с его портом, прозванным «тресковым» (отсюда отправлялись суда ловить треску в северных водах).
        Небольшой городок, с пока ещё короткой историей, Гавр тщился походить на Париж. Недавно построенный собор Богоматери, Нотр-Дам дю Гавр, хоть и уступал своему парижскому собрату размерами и величием, горделиво возвышался над скромными домиками и кривыми улочками. Здесь море, река, и отвоёванная у болот земля как бы дополняли друг друга, образовав единую систему, такую же, как в Петербурге, скажем. Собственно, слово «гавр» означает «гавань». Мне довелось бывать во многих портовых городах - и когда жила у себя, в своём времени, и тут, в Средневековье. Но Гавр оказался, если можно так выразиться, самым портовым. Прорезанный многочисленными бассейнами (так здесь именуют широкие каналы), он представлял, в сущности, единую большую гавань.
        Мы из окна могли видеть верхушки мачт судов, отшвартовавшихся в бассейне Ваубан. На некоторых горделиво реяли разноцветные полотнища флагов, другие торчали голыми флагштоками, как сухие верхушки елей. Свежий морской ветер налетал порывами на дома, громыхал ставнями.
        - Море стучится в наш дом, - как-то раз пошутил Роберт. - Напоминает мне, что пора искать место капитана.
        - Милый, ты ещё не совсем поправился, - ответила я, стараясь охладить пыл моряка, рвущегося в привычную стихию.
        - Ну, Джонни! Если я стану сидеть сиднем, то вообще никогда не поправлюсь. Мне душно на суше, грудь требует просоленного воздуха.
        - Открой окно, и дыши, сколько хочешь.
        Роберт расхохотался:
        - Ах, плутовка! У тебя на всё найдётся ответ.
        Он отошёл от окна, сквозь которое смотрел на корабельные мачты, обнял меня, стал тискать:
        - Ай, да жёнушка мне досталась - умница, красавица…
        Его руки шарили, отыскивая застёжки платья.
        - Милый, сейчас не время, - робко пыталась протестовать я.
        Куда там! По мере того, как силы стали возвращаться в его тело, Роберт становился всё более необузданным, жадным до любовных ласк. Не скажу, что была против, но… В общем, иногда и мне требовался отдых.
        Через час, когда мы поднялись с кровати со смятой, наполовину сползшей на пол простыней, Роберт, надевая сапоги, продолжил начатый разговор:
        - Мне очень хорошо с тобой, милая, но если я не стану зарабатывать, нам скоро нечего будет есть. И ты знаешь, что кроме как водить корабли, я ничего не умею.
        - Ты хочешь поступить на французский корабль? - спросила я, влезая в платье.
        - Необязательно. В моем положении выбирать не приходится.
        Однако оказалось, что найти место капитана совсем не просто.
        - Чёртовы лягушатники! - бранился Роберт, разочарованный бесплодными поисками. - Сухопутный народ. Ты представляешь, Джонни, у них, похоже, совсем нет нормальных кораблей. Только скорлупки, где каждый сам себе капитан. Ходят за треской, а я в ловле рыбы не смыслю ни черта.
        Я утешала, как могла, мол, всё образуется. Положение наше, между тем, было не ахти, и это ещё мягко сказано. Деньги, полученные за ожерелье, скоро закончатся, и что тогда? Я могла бы попробовать заработать, ну, хотя бы, акушеркой, только Роберту может не понравиться. Пресловутый мужской шовинизм: муж - глава семьи, добытчик, кормилец, жена - домохозяйка, её место за пяльцами или у плиты. Об эмансипации женщин заговорят не раньше, чем лет так через триста.
        2
        За завтраком, поданным нам хозяйкой, я учуяла знакомый запах корицы. Но, окинув взглядом помещение, не смогла определить, что же так пахло. Как и любая пряность, корица здесь - большая редкость.
        Вспомнился вдруг почти позабытый запах и вкус шоколада. И кофе.
        Я сглотнула слюну. Ужас как соскучилась по ароматному кофе. А ещё больше - по любимому горькому шоколаду «Toscano Black». Впрочем, я бы безумно обрадовалась и нашей «Алёнке».
        Мысли вдруг приняли новое направление.
        - Роберт?
        - Что милая?
        - Я подумала: что если нам продавать шоколад?
        - Ты слышала про шоколад? Неужели в Московии о нём знают? У нас в Англии, верно, никто и не слыхивал об этом удивительном напитке. Мне же довелось пить горячий шоколад, будучи на Эспаньоле. Его готовят индейцы из какого-то местного растения. Они кладут туда жгучий красный перец…
        - О нет! Там, где я жила, делают шоколад с сахаром, орехами, сливками. Замечательно вкусно!
        - Чудеса! А испанцы, я слышал, так оберегают секрет приготовления шоколада, что тому, кто его выдаст, отрубают голову. И уже якобы казнили с десяток людей - и тех, кто сообщил рецепт чужаку, и чужаков, которым сообщили. Как же русичи смогли выведать тайну?
        - Вот уж не знаю как, но мне лично известен рецепт шоколада. В общих чертах, конечно. Нужны бобы какао…
        - Джонни, тише, прошу тебя! - Роберт беспокойно оглянулся. - Не хватает ещё, чтобы какие-нибудь испанские соглядатаи услышали. Пойми, дело нешуточное. Испанцы всюду имеют шпионов, выискивая «врагов католической церкви и короны».
        - Дьявол и Преисподняя! - выругалась я, подражая «морским волкам», от которых в своё время нахваталась крепких словечек. - Думала открыть тут заведение, продавать горячий шоколад. Можно договориться с купцами о поставке какао…
        Роберт отмахнулся.
        - Забудь. Даже если испанцы нас не тронут, мы не сможем торговать, потому как в Гавре не найдётся покупателей на такой дорогой товар. В Париже, куда ни шло, а тут…
        Он прав, чёрт возьми. В столице двор, куча вельмож и просто «толстых кошельков», здесь же простые трудяги. Станут они по кафе шляться, да безумные деньги платить за незнакомый напиток, как же!
        - Не возвращаться же в Париж… Ладно, с шоколадом понятно, а если продавать кофе?
        - А что это такое?
        - Милый, ты не знаешь, что такое кофе? Хотя верно, в Англии он не прижился ещё. На Востоке этот напиток очень любят. Кажется, кофейные зерна привозят из Северной Африки.
        - Ты говоришь о том чёрном и горьком пойле, что употребляют последователи Магомеда? Мне довелось попробовать его в Венеции. Ужасная дрянь.
        Я расхохоталась:
        - К кофе нужно привыкнуть, тогда его вкус не будет казаться ужасным. Если бы ты добавил в него сахар, уверяю - тебе бы понравилось.
        - Возможно. Но знаешь, Джонни, в Гавре и этот напиток вряд ли станет пользоваться спросом. Французы предпочитают вино - вот что они любят и ценят, а всё остальное… Парижские богачи, возможно, заинтересовались бы.
        Да, и кофе, пожалуй, не вариант. Гавр - не Париж. Это уж точно.
        3
        Как-то раз к нам подошла хозяйка.
        - Извините, сударь, - сказала она по-французски, обращаясь к моему мужу. Роберт потом мне перевёл. - Хочу вас предупредить: сюда заходили двое мужчин, интересовались вероисповеданием вашим и мадам. Они приказали мне держать язык за зубами, и посулили денег, если стану шпионить за вами. А я сударь, сама из гугенотской семьи, хотя вынуждена была принять католичество.
        Черт бы побрал всех этих борцов за веру, разных «псов господних» и тому подобную сволочь! Готовы сжечь человека на костре только за то, что тот читает молитву на родном языке, а не на латыни. Хорошо хоть иногда и тут попадаются адекватные люди.
        Хозяйка, сравнительно молодая женщина, вдовствовала: муж её скончался от болезни полгода назад. Скромная и очень опрятная, мадам Женэ одна вела хозяйство. И неплохо справлялась. Нам с Робертом она, похоже, симпатизировала.
        Когда мы остались вдвоём, Роберт разразился проклятиями, заявил, что хватит с него Франции:
        - Мы наймём лодку и переплывём Канал.
        Я ужаснулась: ехать сейчас в Англию - безумие!
        - Милый, что ты такое говоришь! В Англию сейчас никак нельзя, там чума.
        - Чума в Лондоне, а мы высадимся на западном побережье.
        - Роберт, дорогой, прошу тебя, оставь эту затею. Ты сам прекрасно знаешь, чума доберётся и туда… О боже! Мне страшно подумать об этом.
        - Ты считаешь, Джонни, что лучше здесь дожидаться, когда проклятые «псы господни», чтоб им гореть в аду, схватят нас, как еретиков, станут пытать и поволокут на костёр?
        - Нет, милый! Давай уедем, но только не в Англию. В Брюссель.
        Сама не знаю, почему именно в будущую столицу Бельгии мне приспичило ехать.
        - В Брюссель?! Не ведаешь, что говоришь, дорогая! Спасаясь от волков, укрыться в клетке со львами - вот что такое ехать нам в Брюссель. Там сидит испанский наместник Фарнезе, палач и гонитель протестантов. Его предшественником был Альварес де Толедо, кстати, близкий родственник Кристобаля де Толедо. Помнишь того надутого индюка-испанца, что хотел арестовать тебя на «Святом Эдмунде»? Его родич Альварес, герцог Альба, душегуб был, каких поискать. Говорили, в его правление Брюссель обезлюдел: иных казнили, другие бежали из города.
        Ну, что ты скажешь! Кругом религиозные распри. А ведь и те и другие хороши - что католики, что протестанты. Глотки друг другу готовы перерезать.
        Чума на оба ваши дома!
        Хоть и негоже супруге протестанта иметь такие мысли, но уж больно злость во мне закипала, когда распри между приверженцами папы римского и адептами Реформации становились поперёк дороги.
        Роберт, между тем, продолжил:
        - Протестанты и купцы-евреи, которым тоже попортила крови «святая инквизиция», бежали из Брюсселя в Амстердам. Мне приходилось бывать в этом городе, и должен сказать, милая, понравилось.
        - Вот и замечательно! - воскликнула я. - Давай уедем в Амстердам. Завтра же.
        Сказано - сделано. На другой день мы уже плыли морем в «страну тюльпанов» Голландию.
        VIII. «Псы Господни»
        1
        По прибытии в Амстердам Роберт, наконец, сумел найти место капитана на голландском купеческом судне, возящем грузы в Гданьск, Мемель, Региомонтум.
        Я ужасно обрадовалась тому, что мой капитан станет водить судно не столь далеко, не к берегам Африки или Америки, а по хорошо знакомому мне Балтийскому морю.
        Роберт обмолвился, дескать, часть груза, который ему предстояло доставить в порты Ганзейского Союза, не оформлена, скажем так, должным образом. Проще говоря - контрабанда. Сам Роберт на такие пустяки (его слова) не обращал внимания. Мне же стало не по себе: ну, как он опять влипнет в историю! Одно утешало: контрабанда - не работорговля, этим занятием во все века грешили, и не находили его очень уж предосудительным (не считая, конечно, контрабанды наркотиков и оружия).
        Роберт уехал, а я осталась в городе ювелиров и мелких лавочников - Амстердаме.
        «Столица тюльпанов» Амстердам стремительно набирал вес. Но не за счёт выращивания цветов - сказывался наплыв еврейских купцов-воротил алмазного бизнеса. В остальном же это был типичный городок Средневековой Европы - местные бюргеры, налившись пивом «под горло», так же справляли нужду «при всём честном народе», а здешние домохозяйки так же выливали помои на головы прохожим.
        В Амстердаме я убедилась, что крайний кальвинизм ничуть не лучше оголтелого католичества. Встретилась с отцом Фернаном - сей учёный рассказал мне, как относятся кальвинисты к монахам ненавистной им «папской» церкви: преследуют, ставят палки в колеса, гнобят.
        Я встретила отца Фернана не просто так, а потому что искала встречи.
        Роберт ушёл в плаванье, а я узнала от хозяйки пансиона, в котором мы остановились, где можно найти учёных, и пошла туда, в надежде повстречать знающих людей, поговорить с ними о создании лекарств, тем более что я могла многое подсказать им из области фармакологии. Но, встретила одного лишь отца Фернана, который, как мне показалось вначале, очень обрадовался. Он, прежде всего, поинтересовался здоровьем моего супруга.
        - Всё нормально, хвала Всевышнему, и вам, отец Фернан. Если б не лекарственная кора, что вы мне дали, не знаю, как бы обернулось! Я составила вам подробный отчёт, как мы договорились, и оставила его в Париже, у хозяина гостиницы…
        Разговор получился, какой-то… сумбурный. Видимо, отец Фернан никак не ожидал увидеть меня здесь, в Амстердаме. Монах всё время оглядывался по сторонам, словно опасался кого-то. Сослался на занятость, и я, чтобы не мешать, пошла своей дорогой.
        2
        Меня, похитили. Буквально среди бела дня. Возвращалась «домой», в гостиницу, и меня грубо схватили, затолкали в карету, увезли. Охнуть, как говориться, не успела. С завязанными глазами очутилась в каком-то мрачном сыром подвале, где света едва хватило рассмотреть допрашивающего, когда сняли повязку. Невысокий мужчина с дряблым лицом, какой-то чахоточный, что ли - он всё время надсадно кашлял, прикрывая рот жёлтой ладонью. Второго я не смогла рассмотреть - тот стоял сзади, держа меня за плечи, и не давал встать. Допрос вёл чахоточный, хотя ему было нелегко разговаривать. Этот человек говорил на английском с ужасным акцентом, я почти ничего не понимала, и тогда допрашивающий переходил на французскую или испанскую брань, из чего заключила, что он, скорее всего, испанец.
        Представитель ненавистной всякому здравомыслящему человеку «святой инквизиции», чёрт бы её подрал! Даже здесь, в краю ярых кальвинистов, эти «псы господни» что хотят, то и творят.
        В полумраке подвала (его освещали лишь две чадящие масляные лампы), лицо человека выглядело жутковато, словно у восставшего из могилы мертвеца.
        - Ви должен нам говорить правда! - визгливо орал «чахоточный».
        - С какой стати я буду с вами разговаривать! Вы меня нагло схватили, приволокли сюда…
        - Ты станешь говрить, если жить хочешь!
        Дальше пошла дикая смесь английских, французских и испанских слов.
        Он явно бранился.
        Топал ногами, брызгал слюной.
        Затем сделал знак своему подручному, тот надел мне на руки путы какие-то, и усадил на очень низкую неудобную скамью.
        Я брыкалась, извивалась змеёй, старалась его укусить.
        Да по какому праву они так со мной обращаются!
        Но силы были неравны. Меня принудили сидеть смирно, в то время как «чахоточный» встал и, нависнув надо мной ястребом, тыкал в лицо жёлтым сухим пальцем, что-то кричал на испанском. Потом достал мой (Ларискин!) телефон, стал требовать научить его обращаться с необычной вещью. Откуда они разнюхали о «волшебной коробочке»?
        Вспомнила, как однажды мы сидели с Робертом в холле нашего амстердамского жилища вдвоём, муж попросил показать ему что-нибудь из хранящихся в памяти аппарата клипов (он называл их «движущиеся картинки»). Я достала мобильник и включила фрагмент концерта Елены Ваенги. Мы так увлеклись песнями, что не заметили, как в помещение вошёл незнакомый мужчина и с любопытством наблюдал за поющей «коробочкой». Увидев нежелательного свидетеля, я быстро убрала телефон.
        И вот теперь…
        - Развяжите мне руки! - выставила я встречное требование.
        Вместо ответа - удар в лицо.
        Ах так! Хрен вы от меня чего-то добьётесь!
        Я молчала, а эти олухи пытались самостоятельно справиться с аппаратом. Просто нажимали на все кнопки подряд - идиоты, телефон-то не заряжён! Аппарат отвечал им чернотой пустого экрана.
        - Ты умрёшь здесь мучительной смертью, если не откроешь тайну этой дьявольской вещи! - услышала я неожиданно голос подручного «чахоточного». Говорил он по-английски чисто, без акцента.
        И они, посовещавшись с минуту на испанском, вышли, оставив меня связанной на скамье.
        Не знаю, сколько времени прошло, может, пара часов - я никак не могла избавиться от пут, только измучалась. Пробовала кричать, звать на помощь, пока не охрипла. Тщетно: меня никто не услышал. Стены подвала глушили звуки.
        Господи, что же мне делать!
        Дверь отворилась с тихим скрипом, и вошли те двое, а с ними… перепуганный отец Фернан. Монах споткнулся о ступеньку - наверное, плохо видел в полумраке подвала после яркого света. Его грубо толкнули в спину, и святой отец едва не растянулся на полу.
        Мои мучители втащили жаровню, в которой на углях лежал раскалённый добела железный прут. Поставили жаровню на пол, а рядом положили какие-то страшные крючки и клещи - орудия пыток.
        - Дочь моя, - сказал испуганный монах, с ужасом глядя на жуткие предметы, - я не виноват, они меня заставили…
        - Помолчи, святой отец, - резко оборвал его подручный «чахоточного». - Здесь дело непростое. Сия особа, вне всякого сомнения, чернокнижница.
        Отец Фернан несколько раз перекрестился.
        - Она, - продолжил странный человек, лица которого я не видела, так как оно пряталось под капюшон плаща, - не только владеет секретом управления изображений людей и животных, но и занимается незаконным врачеванием, используя дьявольские снадобья, привезённые из дальних краёв, куда ещё не ступала нога служителя Господа.
        - О каких краях вы говорите! - воскликнул отец Фернан. - Я сам дал этой женщине лекарство - измельчённую кору хинного дерева, привезённую мною из Нового Света. Да, его используют для лечения индейские знахари, но…
        - Вот видите, святой отец, используется снадобье, изготовленное индейскими язычниками-колдунами! Кроме того, я слышал, тамошние знахари придумали лекарство, приготовляемое из плесени, а эта женщина собиралась делать сие губительное снадобье в Европе и давать его людям!
        Отец Фернан растерянно смотрел на меня, не зная, что возразить обличителю. Тот явно говорил о «пенициллине инков», но совершенно не в тему. Так сказать, «слышал звон, но не знает, где он». А о пенициллине проболтался сам отец Фернан - больше некому.
        Служитель науки, воспользовавшись тем, что инквизиторы сосредоточили своё внимание на мне, потихоньку удалился, наверное, из опасения, быть обвинённым в сговоре со «слугой дьявола», то есть со мной.
        Допрос продолжился. Мне расстегнули платье и спустили до пояса корсаж, обнажив спину и грудь. Было очень страшно, особенно пугало раскалённое железо. Я почти физически ощущала, как прут касается груди, кожа лопается от страшного жара, моя плоть обугливается, соприкасаясь с металлом, разогретым до тысячи градусов, и чуть не лишилась чувств. Ужас охватил меня, не дав вырваться крику.
        - Говори, дочь греха, как заставить эту дьявольскую коробочку слушаться!
        - Нужна вторая коробочка, она у меня в гостинице.
        Поставила допрашивающих в тупик. Они перебросились несколькими фразами на испанском, чувствую - ругались. Потом ушли, погасив светильники.
        Меня окутал плотный непроглядный мрак. Звуки сюда не доносились, я слышала лишь биение своего сердца. К ужасу добавилось отчаянье. Неужели конец? Если похитители не вернутся, я умру здесь, и подвал станет моей могилой, если же придут, то, скорее всего, убьют, избавившись от ненужного свидетеля.
        Мучительно тянулось время. Сколько его прошло - я не знаю, может, несколько часов, а может и совсем немного. Тишину нарушил звук отворяемой двери, и появились похитители. Я вся сжалась, беспомощно озираясь, ища спасения.
        И оно пришло! Вслед за мучителями в подвал неожиданно ворвался Роберт и какие-то незнакомые мне люди с факелами.
        Всё произошло стремительно. Похитителей скрутили, отняли у них и вернули мне телефон с зарядным устройством.
        Я бросилась Роберту на грудь:
        - Милый, ты так вовремя… Как ты обо мне узнал?
        - Долго рассказывать, дорогая. Я нынче прибыл, гляжу - тебя нет… Потом монах этот появился, рассказал, что тебя держат в подвале инквизиторы, чтоб им… В общем, мы за ними проследили, и вот я здесь!
        Толпа отвела душу на двух ненавистных им тайных служителях католической церкви, шпионах и мучтителях-изуверах. Их избили до полусмерти, сорвали одежду, вываляли в дёгте и перьях, выкинули из города.
        Сходная участь грозила и моему спасителю, отцу Фернану - толпа не рассуждает, бьёт и правых и виноватых. Католик, стало быть враг, ату его!
        Но отец Фернан оказался мудрее: не стал дожидаться нападок толпы, сбежал из Амстердама.
        IX. Через тернии к звёздам
        1
        Роберт забрал меня к себе на корабль - трёхмачтовый галеон «Святой Николай» (очевидно, мужу нравилось иметь дело со «святыми»). Экипаж судна оказался на редкость разношёрстным по национальному составу - немцы, голландцы, датчане, даже один русский.
        Вечером за ужином Роберт сказал:
        - Ты знаешь, милая, на небе появилась летящая звезда! Ничего подобного я прежде не видывал. Что бы сие значило?
        Я едва дождалась ночи, чтобы своими глазами увидеть чудо, о котором говорил муж. Сердце отчаянно колотилось - неужели это как-то связано со мной, с моим пребыванием здесь?
        Как я и думала, «летящая звезда» оказалась, по всей видимости, спутником. Маленькая светящаяся точка проплыла по чёрному бархату небосклона среди неподвижной россыпи самоцветов. Крохотная искра от огромного костра разума, свидетельство победы человеческого духа над мёртвой материей.
        То, что она - творение рук человеческих, я не сомневалась. Но, откуда взяться спутнику в шестнадцатом веке?! Объяснение могло быть лишь одно: космический аппарат запущен людьми будущего, и доставлен сюда, в шестнадцатое столетие, как и я, при помощи некоей машины времени. Вряд ли это произошло случайно, и значит, люди будущего хотят контролировать ситуацию на Земле. Возможно, к появлению спутника причастна известная мне «Служба контроля и коррекции времени». Во всяком случае, я тут, в прошлом, не одна! По крайней мере, в обществе космического аппарата.
        У меня вновь забрезжила надежда вернуться домой.
        «Per aspera ad astra (Через тернии к звёздам)» - это крылатое выражение Сенеки возьмут своим девизом многие достойные люди разных эпох. Почему бы и мне не взять его на вооружение? Прорваться сквозь несчастья и невзгоды к заветной цели.
        Едва справившись с волнением, я сказала мужу:
        - Роберт, дорогой, летящая по небу звезда - добрый знак. Не бойся её. Она сулит перемены, и в лучшую сторону.
        - Если эти перемены вернут нас в Англию, я ничего против такого знамения не имею, - ответил Роберт не очень уверенно. Для него всё происходящее на небе было либо божьим знаком, либо вмешательством враждебных людям дьявольских сил. Что означает необычное явление в данном конкретно случае - надо ещё разобраться!
        2
        Мой телефон ожил.
        Я только что подзарядила его и собиралась послушать музыку, как вдруг аппарат заработал и принялся наигрывать хорошо знакомую мне мелодию из репертуара Стаса Михайлова.
        Не сразу сообразила, что включился звонок.
        Кто-то хотел связаться со мной!
        Задыхаясь от волнения, я нажала дрожащим пальцем кнопку приёма вызова. «Да. Я слушаю».
        Молчание. Только мне показалось, на другом конце кто-то дышит в трубку, и не говорит. Потом соединение прервалось. Так бывает, если абонент покидает зону действия связи.
        Зато пришло новое смс-сообщение.
        Очень странное.
        «Ваша хорошая знакомая Барбара находится сейчас в Штеттине и хочет с вами повидаться. Она имеет сообщить вам нечто важное». Подписи не было, и отправлено сообщение с того же совершенно незнакомого номера, с которого мне только что звонили!
        Что бы это значило? Голова кругом! Упоминание Барбары настораживало: старуха однажды предала меня, и продала за шесть талеров. Правда, то было не в Штеттине, а в Гамбурге, откуда мне пришлось срочно уносить ноги.
        А что у нас связано со Штеттином?
        Так, вспомнила - Сидония фон Борг! Аристократка с извращёнными наклонностями, подозреваемая властями в занятии чёрной магией.
        Но данное обстоятельство никак не объясняло получение мною странного сообщения.
        Его мог послать только человек, имеющий сотовый телефон.
        Хотя нет, не мог.
        Здесь отсутствует сотовая связь! И телефон, каким бы навороченным он ни был, абсолютно бесполезен в качестве средства связи.
        Если только через спутник как-нибудь…
        Мы находились в плавании, вышли из Амстердама, прошли датскими проливами и вышли на Балтику. Я попросила Роберта зайти в Штеттин, благо это по пути.
        Город на Одере встретил нас проливным дождём. Вообще всё последнее время на Балтике дождило, дул крепкий норд-ост, раскачавший море так, что хотелось укрыться в какой-нибудь безопасной бухте, переждать ненастье. Потому Роберта не пришлось уговаривать подняться вверх по Одеру и встать на якорь в штеттинском порту.
        Где искать Барбару, вернее, «прорицательницу Лари», я не знала.
        Роберт навёл справки, и вот что он узнал: Барбара уже с месяц находилась в городской тюрьме, по обвинению в колдовстве. Обвинение нешуточное: именно за колдовство отправят на костёр в 1620 году небезызвестную мне Сидонию (о чём я её и предупредила в своё время). Но Барбару не собирались сжигать, и даже ещё не судили, так как она хворала и содержалась в тюремной больнице.
        Я во что бы то ни стало должна с ней поговорить! Да, она подлая и лживая старушенция, предавшая меня и пытавшаяся продать в сексуальное рабство, но она может знать что-то важное, возможно, это шанс вернуться домой. Я не могла его упустить.
        Роберт внял моим уговорам, поспособствовал нашему свиданию, что оказалось совсем несложно: сунул кому-то из тюремного начальства горсть монет, и - пожалуйста.
        Длинным полутёмным коридором стражник провёл меня в больничную «палату» - комнату размером приблизительно пять на пять метров, где вповалку лежали на набитых сеном тюфяках, а иные просто на брошенном на каменный пол тряпье, до полусотни женщин. Крошечное оконце почти не пропускало света, пара чадящих светильников тоже не давала достаточного освещения.
        В нос ударил стойкий запах мочи и гноя - неотъемлемая принадлежность всех здешних лазаретов.
        Превозмогая отвращение, я искала глазами Барбару, что оказалось непросто - больные узницы похожи, как близнецы. Хотя, если приглядеться, все разного возраста.
        Наконец, по седым лохмам, я узнала свою «благодетельницу».
        Бог ты мой, как она осунулась, похудела, прям кожа да кости.
        У Барбары, скорее всего, был рак: лицо исказила гримаса страданий; волосы - вернее, то, что от них осталось - спутаны и прилипли к вискам, плотно сжатые губы едва сдерживают готовые вырваться стоны. Острая волна жалости к несчастной захлестнула меня.
        - Барбара, - тихонько позвала я, - Барбара, это я, Джек Воробей.
        - Что?! - встрепенулась старуха и застонала.
        - Господи, Барбара, как помочь тебе?
        Старуха не отвечала, видимо, боролась с приступом боли. Потом, собравшись с силами, прошептала:
        - Мне уже ничего не поможет… спиртное меня не берет, а морфий ещё не придумали… Снежок.
        Мне показалось, я ослышалась:
        - Как ты сказала?!
        Старуха смотрела мне прямо в глаза и, кажется, силилась улыбнуться. Не без ехидства. Получилась очередная гримаса:
        - Ты так и не узнала меня, Снежа… Я - Лариса.
        - Что?!
        Я вглядывалась, стараясь отыскать в безобразной старой ведьме черты подруги, но не могла. Хотя, если приглядеться…
        Мысли скакали неистовым табуном. Как же так? То, что говорит старуха - абсурд, это абсолютно невозможно! Я никогда не сомневалась, что Варвара (Барбара, на западный манер) родилась здесь, в шестнадцатом веке - она и выглядела, как местная жительница, и говорила на плохо понятном мне древнем диалекте. И вдруг… Она знает моё настоящее имя, знает Ларису, имеет представление о морфии…
        - Меня забросило сюда на тридцать лет раньше… Не знаю, как так получилось. Когда ты оказалась тут, в Средневековье, я была уже совсем старой… Тридцать лет! Я прожила здесь на тридцать лет дольше, чем ты. Этого я не могла тебе простить… Ты молодая, цветущая, а я - дряхлая развалина. Ты пыталась изображать молоденького парня, но меня не проведёшь, я сразу тебя узнала…
        Старуха закрыла глаза. Видимо, долгая речь утомила её. Я стояла, ошарашенная, старалась осмыслить невероятное признание Барбары… то есть, нет - Ларисы, своей подруги.
        Я узнала её.
        Боже, что сделало с ней время! Долгие годы жизни среди наших далёких предков! Без компьютеров и телевизоров, без обычного электричества, и, главное, без нормальной медицины!
        - Хотела, чтобы и ты мучилась, продать тебя пыталась… Прости, если сможешь.
        Я неожиданно для себя расплакалась:
        - Лара, я прощаю… Бедная ты моя. - Я вдруг вспомнила о важной вещи. - Ларис, а у меня твой телефон.
        - Какой телефон?
        - Мобильник. Ты забыла его в кармане куртки, помнишь?
        - Так он всё время был у тебя? Как же я не догадалась?.. Вот что, Снежа, он знает номер телефона.
        - Кто?
        - Фон Борхерт.
        Я припомнила имя того злодея-барона из Гамбурга, спасаясь от которого бежала, бросив цирк Зуко. Неужели он?
        - Какой фон Борхерт? Тот, которому ты меня… продала?
        Лариса едва заметно покачала головой. Похоже, силы совсем оставили её:
        - Нет, другой… Берегись…
        Последние слова она прошептала чуть слышно. И умолкла, закрыв глаза.
        - Лара, - позвала я. Без ответа. - Лара, ты что?.. Помогите! Кто-нибудь!
        Мне пришлось долго звать на помощь. Потом пришла стража, и меня выпроводили.
        Лариса, моя несчастная подруга, скончалась, как я потом узнала, в тот же день, к ночи.
        3
        Мне до слёз было жаль Ларису, хоть и предавшую меня. Я ей всё простила и искренне оплакивала. Злодейка-судьба зашвырнула нас обоих в прошлое, и притом с разницей в тридцать лет. Уму непостижимо!
        Но кто этот таинственный фон Борхерт? Что пыталась сказать мне бывшая подруга? О чём хотела предупредить?
        В Штеттине, как я узнала, Сидонию фон Борг тоже арестовали недавно, и тоже по обвинению в колдовстве. Только содержалась она не в той тюрьме, в которой я навещала Барбару. Сидонию, как важную особу, упрятали в монастырь, где она замаливала грехи и готовилась к решающей схватке с судьями-крючкотворами за свою жизнь.
        Я же дня три ходила убитая, потрясённая неожиданной и такой трагичной встречей с бывшей подругой.
        Из шокового состояния меня вывел… телефонный звонок. Точнее, знакомая мне мелодия из репертуара Стаса Михайлова. Телефон опять ожил от звонка абонента с ранее зафиксированного аппаратом номера.
        На этот раз таинственный абонент заговорил.
        По-русски, и без малейшего акцента:
        - Вы встречались с Барбарой?
        - Да. Барбара умерла. А кто со мной говорит?
        - Все инструкции в смс-сообщении.
        Далее - молчание. Я попыталась перезвонить - тщетно. Включилась опостылевшая мне надпись «не обслуживается».
        А на другой день пришло сообщение: «Если хотите отправиться домой, в 21 век, приезжайте в Региомонтум, в известный вам трактир фрау Эльзы. Буду ждать вас каждую среду, четверг и пятницу с полдня до ночи. Телефон должен быть при вас».
        Мамочка моя! Неужели это действительно возможность вернуться в своё время?!
        Я убежала на корму корабля, чтобы побыть одной. Требовалось всё хорошенько обдумать.
        Итак, что мы имеем? Звонок и эсэмэска от некоего человека, имеющего в шестнадцатом веке сотовый телефон и умеющего с ним обращаться. Тут только один вариант: значит, этот некто такой же пришелец из двадцать первого века, как и я. Как он сумел позвонить мне, находясь в мире, где в принципе не может существовать сотовая связь - неважно. Гораздо важнее, кто он такой, и что ему нужно от меня?
        Барбара, то есть Лариса, упомянула какого-то фон Борхерта, однофамильца, а может и родственника, того злодея-барона из Гамбурга. Но средневековый родич барона не может обладать мобильным телефоном и уметь с ним обращаться! В любом случае звонивший не мог быть человеком из шестнадцатого столетия, а только моим современником.
        Но это совсем другое дело!
        Своему современнику я доверяю, как никогда не доверилась бы здешнему мужчине… За исключением, пожалуй, моего Роберта.
        Господи, я совсем забыла о своём муже! Если я вернусь в свой век, то потеряю его!
        Нет, нужно забрать Роберта с собой.
        Только как объяснить человеку шестнадцатого столетия, что мы с ним отправимся в будущее время?
        4
        - Я должна ехать.
        - Нет, одну я тебя не отпущу. Поедем вместе.
        - Да, конечно. Я заберу тебя с собой.
        - В Московию?
        - Нет… то есть, в другую Московию. Там нет царя и опричников, даже смертная казнь отменена. Только…
        - Что, милая?
        Куда же я собираюсь взять наивного сына своего дремучего века? Разве сможет он приспособиться к ритму жизни двадцать первого столетия, с бешеными скоростями и гигантским валом информации, обрушивающимся на человека ежедневно. Я уж не говорю про совершенно другую ментальность. Но главное, Роберт наверняка станет мировой сенсацией, его будут рассматривать, как диковину, как… ну, примерно так же, как живого мамонта или динозавра, поместят в какой-нибудь исследовательский центр…
        - Нет, милый, ничего. Никто не узнает, откуда ты прибыл. Я раздобуду тебе документы, мы поселимся вдалеке от всех, где-нибудь на берегу моря, купим домик, рыбачью лодку, поставим на ней парус и отправимся в путешествие по Балтике. Ты капитан, я твоя команда…
        Говорила и верила себе.
        Я смогу, я сильная.
        Роберт тоже.
        Он сможет приспособиться к жизни в другом мире, я же сумела…
        - Разве Московия имеет выход на Балтику? - спросил Роберт с сомнением в голосе.
        - Та, другая, имеет. Она даже называется иначе, Россия, по-английски Russia. Я ведь тоже раша - русская. Но сейчас мне нужно в Региомонтум.
        «Святой Николай», как раз, разгрузился в порту Гданьска. Здесь по морю до Региомонтума рукой подать.
        «Едем», - сказал Роберт, мы снялись с якоря, и пошли в мой родной город, ныне называемый иногда Кенигсбергом-в-Пруссии.
        В считанные дни добрались до родного, и в то же время такого чужого сейчас города. Встали у причала.
        Я опять видела медно-красные черепитчатые крыши, невысокие аккуратные белёные домики, собор на острове, в будущем названом именем Канта, городскую стену… Всё такое милое и… опостылевшее мне, привыкшей к железобетонным конструкциям, к электричеству и гулу машин, к асфальтированным дорогам, ко всему тому, что мы не ценим, живя в двадцать первом веке.
        Я непременно должна вернуться туда! Средневековье - неподходящее место для человека, выросшего среди благ цивилизации.
        Так думала я, глядя с борта «Святого Николая» на тонущий в туманной дымке город, который спустя четыреста лет назовут русским именем - Калининград.
        Однако мне требуется непременно встретиться с неким Борхертом. В сообщении сказано: «каждую среду, четверг и пятницу». Сегодня как раз четверг - значит, именно сегодня может всё решиться!
        - Джонни, дорогая, ты собираешься на свидание с кем-то?
        - Да. С господином фон Борхертом. Честно говоря, я даже не знаю, кто он такой, но мне необходимо видеть его. От этой встречи может зависеть наша поездка в Россию.
        - Я тревожусь за тебя, милая. Я должен тебя сопровождать!
        - Нет, Роберт, ты можешь всё испортить! - Видя, что муж собирается возразить, продолжила. - Сделаем так: я войду в трактир одна, а ты будешь ждать меня снаружи… Ну прошу тебя, дорогой! Доверься мне. И всё пройдёт нормально.
        - Ну, хорошо. Я стану дожидаться тебя на улице, но если ты задержишься долго…
        - Да, конечно, тогда и ты войдёшь. Но только если я задержусь более чем на час.
        Сопровождаемая супругом, я сошла на берег и двинулась к памятному мне трактиру.
        Часы городской ратуши отзвонили полдень.
        Вот и заведение, в котором очутилась я, переместясь непостижимым образом из «Весёлого Роджера» в шестнадцатый век.
        Роберт, как мы и договорились, остался ждать снаружи, а я смело шагнула на порог заведения фрау Эльзы.
        В трактире царил полумрак, и было немноголюдно. Два-три мужика, судя по одежде - малоимущие горожане, ели похлёбку, громко стуча ложками. В углу, за меньшим столом одиноко сидел господин средних лет во всём чёрном - отороченный мехом плащ, костюм добротного сукна, шпага у пояса - явно не простолюдин.
        Я сразу сосредоточилась на этом человеке - похоже, он тот, кто мне нужен.
        - Господин фон Борхерт? - спросила я, подойдя к столу.
        Одиноко сидящий господин окинул меня быстрым цепким взглядом.
        - Да, а вы, как я понимаю, Снежана Демина?
        - В прошлом… Сейчас я зовусь Жанной Хоум.
        Борхерт усмехнулся:
        - В прошлом и у меня было другое имя… Точнее, в будущем. Ведь я, как и вы, попал сюда из двадцать первого столетия.
        Я беспокойно огляделась - услышит кто-нибудь, и что подумает?
        Борхерт рассмеялся:
        - Чего вы опасаетесь? Что кто-нибудь услышит наш разговор и примет за сумасшедших? Но здесь никто не понимает по-русски, да и говорим мы с вами на непривычном жителям шестнадцатого века варианте русского языка. Так что не волнуйтесь на этот счёт… Да, я не предложил вам сесть. Присаживайтесь, и будьте, как у себя дома.
        Я осторожно присела.
        Что-то не нравилось мне в этом человеке. Пожалуй, его взгляд - бесцеремонный и самоуверенный, до наглости. Он, похоже, считает себя здесь хозяином. Настораживает даже это «будьте, как у себя дома» - так может сказать только хозяин.
        - Простите, но я вас совсем не знаю. Объясните, пожалуйста, кто вы такой?
        - Я? Вы же знаете, что я человек из двадцать первого века, угодивший в прошлое. Или вас интересует моя жизнь там, в нашем временном отрезке? - Я кивнула, дескать, да, интересует. - Этого вам знать не нужно. С той жизнью покончено.
        - Вы не хотите вернуться? Зачем же вы обещали мне…
        - Обещал? Я никому ничего не обещал. Мне нужны вы. Здесь, в шестнадцатом столетии. Зачем вам двадцать первый век? Там вы никто. Как и я. А тут мы можем стать королями жизни! Подумайте!
        Этот человек говорил, а в глазах его разгорался хищный огонёк. Наверное, он действительно ощущал себя тут королём. Ещё бы - человек будущего, знающий и умеющий то, о чём местный тёмный необразованный люд не имеет ни малейшего понятия. Если добавить сюда жадность и беспринципность, то такой человек на многое способен!
        - Как давно вы здесь, в прошлом? - поинтересовалась я.
        - Больше года.
        - Понятно. Скажите, а почему вы именуетесь фон Борхером? Есть такой барон фон Борхерт из Гамбурга…
        - Знаю, - отмахнулся собеседник. - Весьма наслышан о злодее-бароне, этом прообразе Синей Бороды. Я его родич, если угодно. Иоганн фон Борхерт, владелец поместья в Пруссии…
        - Как же вам это удалось?
        - Много вопросов задаёте, - холодно оборвал меня «прусский вельможа». - Да, а телефон у вас с собой?
        - Телефон?.. Вот он.
        Я достала из ридикюля, что захватила в дорогу, Ларисин мобильник.
        - О, я вижу, он у вас работает. Кстати, а как вы его заряжаете?
        - У меня есть зарядное устройство. Походное. Знаете, такая динамка…
        - Ах, вот как! А мне пришлось решать эту проблему самому.
        Он показал мобильный телефон и питание к нему - самодельную батарейку из сложенных стопкой медных монет, прослоённых кусочками смоченной уксусом ткани.
        Ух, ты! Изобретатель. Кулибин…
        - Самым сложным было добиться нужного напряжения. Но всё получилось.
        - А связь? Тут нет сотовой связи…
        - Есть. Как оказалось… Вы знаете, что вокруг Земли кружит спутник? Наверное, через него.
        - Знаю. Я его видела. А Барбара? Как вы узнали о ней?
        - Случайно встретил. Она признала во мне «своего», пришельца из будущего. И рассказала о вас…
        К нашему столу подошла фрау Эльза, хозяйка - я её сразу узнала, она меня нет. Поставила перед моим собеседником кувшин с пивом и кружку, спросила меня, желаю ли я чего-нибудь? Я ответила отрицательно.
        - Не хотите? - спросил Борхерт (стану называть его так), наливая себе пива. - Напрасно. У них хорошее пиво. Главное - крепкое.
        - Мне ещё рано, - ответила я, и подумала: «Тебе-то наплевать на местные обычаи, но тут не принято наливаться пивом днём, когда добрые люди работают».
        Борхерту, похоже, местные обычаи - не указ. Он продолжал вести себя, словно барин. Обедавшие мужчины вышли, появились двое, судя по всему, слуги самозваного господина.
        - Никого сюда не впускать, - распорядился на хорошем немецком Борхерт.
        Я заволновалась. Что он задумал? Как же Роберт? Эти двое не пустят его! Хотела предупредить Борхерта, что меня дожидается муж, но он вдруг заявил:
        - Вот что, дорогуша, ты теперь слишком много знаешь. Я не позволю тебе выйти отсюда. Или ты со мной, или мне придётся тебя убить.
        От возмутительной, не лезущей ни в какие ворота наглости я решилась дара речи. Он обращается со мной так, словно я ему что-то должна!
        А Борхерт достал из кармана оружие. Пистолет. Но не старинный, огромный и неуклюжий, а оружие из века двадцатого-двадцать первого.
        Стало ясно: мой собеседник холодный и расчётливый преступник, и его угроза - не пустой звук.
        С улицы донёсся шум схватки. Двери отворились, в трактир ворвался Роберт с кортиком в руке:
        - Что тут происходит? Джонни, тебя никто не обидел?
        - Стой! - заорал Борхерт. - Стой, где стоишь!
        Он направил ствол пистолета на Роберта, не понимавшего, какая ему грозит опасность.
        Я вскрикнула, но вмешаться не успела. Роберт, несмотря на окрик, шёл прямо к Борхерту. Грохнул выстрел. Муж мой покачнулся, и, с широко раскрытыми в изумлении глазами, стал заваливаться набок.
        Я бросилась к нему.
        Роберт был мёртв.
        На груди, в области сердца, быстро расплывалось кровавое пятно. Пуля от неведомого ему оружия точно и безжалостно поразила наивного сына своего века.
        Рыдания застряли у меня в горле.
        Я повернулась в сторону Борхерта.
        Дуло пистолета теперь было направлено на меня. Взгляд убийцы оставался невозмутим.
        - Не лезь на выстрел, - небрежно бросил он. - И не надо становиться у меня поперёк дороги. Этот парень, он твой муж?.. Идиот, сам виноват. Как он называл тебя? Джонни? Подходящее имя. Так вот, Джонни, ты не глупая баба, и мне очень жаль будет тебя убить. Я мог бы отпустить тебя обратно, в наше время, но ты ведь и оттуда постараешься навредить мне. Сообщишь в эту чёртову «Службу контроля». А я твёрдо решил остаться здесь, и мне не нужны проблемы… Между прочим, вернуться можно - я долго наблюдал, и знаю теперь, когда открывается временной портал - дверь между прошлым и будущим. Здесь, в этом помещении. И она вот-вот откроется… Чувствую запах озона. Только тебе это уже не нужно…
        Он говорил, а я стояла перед ним, убитая горем и сжигаемая ненавистью.
        А страха, как такового, не было, хотя моя жизнь зависела от одного движения его пальца, лежащего на спусковом крючке.
        На помощь мне пришёл… кот. Тот самый чёрный котяра, попавший вместе со мной в этот мир, и сбежавший, когда я, вместе с цирком Зуко, уезжала из города.
        Мой Блек забежал, наверное, с улицы вместе с Робертом, а может, и раньше здесь тёрся, не знаю. Только он прыгнул сзади на плечи Борхерта, чего тот никак не ожидал.
        Убийца отвлёкся на мгновение, стараясь стряхнуть кота. Мне хватило этого мига.
        Автоматически, не рассуждая, я ударила по руке Борхерта, выбив пистолет; и тотчас же с кошачьей ловкостью схватила его.
        Теперь роли поменялись.
        - Ты не выстрелишь, - прохрипел Борхерт. - Отдай пистолет…
        Он сделал движение рукой, явно намереваясь вырвать у меня оружие.
        Хлопнул ещё один выстрел.
        Я успела заметить, как на месте глаза у Борхерта возникла кровавая рана.
        Он рухнул на пол, рядом с телом убитого им Роберта.
        Дальнейшее было, как во сне. Я подняла и зашвырнула подальше телефон Борхерта, предварительно отделив самодельную батарейку. Без элемента питания телефон тут - просто занятная коробочка неизвестного назначения, местным жителям ни за что не догадаться, как привести её в рабочее состояние.
        Я огляделась.
        Что этот негодяй говорил об открытии временного портала?
        Прямо у входной двери возникло еле заметное уплотнение воздуха, и отчётливо, как в грозу, или при работе принтера, ощущался запах озона.
        Схватив на руки кота, тёршегося тут же, я шагнула в обозначенную колеблющимся воздухом дверь.
        Больше меня в этом проклятом, так сурово обошедшемся со мной мире, ничего не держит…
        Эпилог
        - Обстановка стабилизировалась, - сказал Горт, глядя на экран монитора. - Демина вышла в своём временном отрезке и покинула зону перехода.
        - Отлично! - воскликнул Рен. - Теперь можно блокировать завихрение.
        Работники Службы контроля и коррекции времени защёлкали кнопками пультов, поглядывая на приборы.
        Всё в норме.
        - Завихрение блокировано, - сказал Горт спустя минуту. - Можно докладывать начальству.
        Шеф «Службы» Кручинин выслушал рапорт молодых сотрудников и недовольно потёр подбородок:
        - Хорошо, что мы вышли из критической ситуации с минимальными потерями. Но в дальнейшем должен вестись строгий контроль за временными перемещениями. Три несанкционированных проникновения! Ситуация едва не стала полностью неуправляемой!
        Отчитав подчинённых, чтобы те прониклись важностью работы, Кручинин смягчился:
        - Ещё раз тщательно просканируйте места пребывания затянутых во временную петлю женщин и мужчины, и снимайте спутник с орбиты. Астрономы, да и просто обыватели, уже давно ломают головы над невиданным зрелищем - «летящей звездой».

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к