Белые Волки, №01 Белые Волки- библиотека РусЛит

Белые волки Влада Южная
        Белые волки #1 Белые волки - совершенные существа. Больше, чем люди. Больше, чем оборотни. Они красивы. Богаты. Они среди тех, кто правит. Говорят, их хранит магия.
        Но совершенные - не значит неуязвимые. Совершенные - не значит правильные.
        Совершенные - не значит счастливые.
        Этой истории бы не было, если бы не родилась Эльза. И Эльза не родилась бы, если не вся эта история…
        Вергилия Коулл
        Белые волки
        Цирховия. Двадцать восемь лет со дня затмения
        Часы, висевшие в прихожей старого дома, размеренно отсчитывали время. Их ровный звук резко контрастировал с шумом стихии, которая бушевала за окном, то усиливаясь, то затихая. Всполохи молний освещали белую фигурку коня, вставшего на дыбы на часовой крышке, и притаившееся напротив него изящное серое тело волка, длинную резную стрелку, которая показывала на цифру десять, и короткую - всего в полушаге от цифры двенадцать. Алекс знал, что скоро пробьет полночь, не бросив и взгляда на циферблат. Так же, как чувствовал, что луна вошла в полную фазу, хоть и не видел ее из-за плотной завесы туч.
        Тени прошлого замерли в темных углах жилища: нигде не горело ни свечи, ни лампы. Свежий ветер врывался в распахнутое окно, отбрасывая в стороны светлые шторы подобно крыльям огромной птицы. Брызги дождя попадали на лицо Алекса, его обнаженную грудь и тонкую спину девушки, примостившейся на коленях между его раздвинутых ног. Он сидел, откинувшись в кресле, положив руки на подлокотники и уставившись отсутствующим взглядом в ночную тьму, обрамленную оконным проемом. Брюнетка поеживалась от очередной порции холодных капель, но дело свое знала, и ее голова поднималась и опускалась над его бедрами так же размеренно, как часовая стрелка отсчитывала секунды в прихожей.
        Молния снова вспыхнула, обожгла глаза, и Алекс моргнул. Положил ладонь на затылок девушки. Та коротко всхлипнула, вбирая его глубже в свое горло. Умелая нонна. Ему нравились такие. Покорные с виду, отзывчивые на любое желание клиента. Эту он приглашал к себе уже в третий раз, третье полнолуние подряд, и пока что оставался доволен. И каждый раз большие сапфировые глаза нонны, обрамленные густыми и длинными ресницами, смотрели на него с почтением и обожанием.
        Она проходила в комнату, легкими отточенными движениями сбрасывала с плеч светлое платье - прислужницы темного бога часто одевались как дарданианки - и склоняла голову в ожидании его выбора позы. У нее были округлые бедра со слегка розоватой кожей на пухлых ягодицах, тяжелые, но упругие груди и очень мягкие губы. В первый раз Алекс взял ее сзади, и девушка дрожала, когда он зарычал, перебарывая рвущегося наружу в момент оргазма зверя. Но затем открылся ее настоящий талант по части владения язычком, и этот способ показался более безопасным им обоим.
        Алекс усмехался, когда ловил ее взгляд на себе. Интересно, что думала юная прислужница темного бога, когда получала от своей окты приказ отправиться к бурому оборотню в полнолуние? Наверняка боялась, что он не сдержится и разорвет ее, но все равно шла, понимая, что не имеет права ему отказать - начальнику цирховийской полиции редко кто мог ответить «нет». Уж конечно не презренные нонны, благополучие которых целиком и полностью зависело от его доброго расположения духа.
        Ему служили многие в этом городе, но никто не догадывался, что сам он подчиняется только одному человеку. И это совсем не канцлер Цирховии.
        - Не спи, - приказал он девушке, и та послушно сжала губы и ускорила тепм, вцепившись острыми алыми ноготками в его бедра и подтягивая себе навстречу так, что Алекс закрыл глаза и застонал в ожидании разрядки.
        Стук в дверь они оба услышали не сразу. Первой вздрогнула нонна. Она приподняла голову и замерла, обратившись в чуткий слух, а Алекс выругался, помогая себе рукой. В сердцах оттолкнул девушку. Прислужница темного бога тут же опомнилась, поползла к нему в ноги, целуя колени и потираясь о них щекой, тихим голоском вымаливая прощение. Он с раздражением протянул ей липкую от семени ладонь.
        - Ты знаешь, что делать.
        Нежным, слегка шершавым язычком она бросилась вылизывать его руку. Усердию могли позавидовать самые прилежные дарданианки, которых, по слухам, ежедневно заставляли натирать полы в ледяных каменных монастырях крохотными бархатными подушечками. Поглядывая на Алекса из-под ресниц - сердится ли? - нонна поцеловала его запястье, поднялась к локтю, скользнула губами по груди, но когда потянулась выше, он отвернул ее лицо свободной рукой.
        - Хватит.
        Стук в дверь повторился. Алекс стряхнул девушку на пол, поднялся, безошибочно нашел в темноте домашние штаны и принялся одеваться.
        - На сегодня все, майстер Одвик? - спросила она, плохо спрятав в голосе надежду.
        Затягивая на поясе концы шнурка, Алекс задумался. Оргазм получился смазанным и почти не принес удовольствия. Пожалуй, четвертого приглашения эта нонна не дождется, если не сумеет исправить ситуацию.
        - Не знаю. Еще не решил, - коротко бросил он и направился к дверям.
        В прихожей остановился, прислушиваясь и принюхиваясь. И кого темный бог принес в такую непогоду?! Алекс почувствовал запах: тонкий, женский, показавшийся отчего-то знакомым. Это были не духи, не шампунь или не другое косметическое средство. Просто естественный аромат, исходящий от тех участков, где кровеносные сосуды близко подходили к коже, но ему вдруг стало не по себе от догадки. Запах этой женщины Алекс не перепутал бы ни с чем. К нему примешивались и другие - мокрой ткани, холодного тумана, чужих тяжелых мускусных шлейфов, похожих на оставленные отпечатки пальцев.
        Волосы на загривке Алекса встали дыбом, и он рванул дверь на себя, едва не снеся «с мясом» замок. Ветер ударил его наотмашь, на миг ослепив и оглушив, обрушился на чрево темного дома, загулял в безжизненных стенах. Где-то в комнатах хлопнула рама неплотно прикрытого окна. Незваная гостья стояла на пороге, засунув руки в карманы безразмерной мужской ветровки и опустив голову. Низко надвинутый на лоб капюшон полностью скрывал лицо, темные длинные волосы слипшимися сосульками спускались из-под него на грудь. Алекс опустил взгляд и увидел белеющие в полутьме голые ноги, обутые в грубые ботинки.
        К горлу подкатил ком. Алекс стиснул дверную ручку, прочистил горло, ощущая, как бешено пульсирует кровь в висках.
        - Здравствуй, Алекс.
        Она подняла голову. Где-то наверху прогремел раскат, вспышка на миг осветила искусанные губы и горящие ненавистью глаза. Ноздри девушки тоже втянули его запах, несомненно различая на его коже прикосновения услужливой нонны, а на руках - последствия страсти с ней. Алекс почти физически ощутил, как она ненавидит его - до внутреннего протеста, до крика - и от этого стало больно, и зверь зарычал, требуя дать ему волю.
        Он захлопнул дверь и прислонился к стене, откинув голову и тяжело дыша. Зачем она пришла к нему именно сегодня, в полнолуние? Зачем вообще явилась?! После стольких лет?! Хочет, чтобы у него снова снесло крышу и все повторилось? Он задыхался, как и раньше, думая о ней, представляя ее рядом с собой, под собой, и это безумие длилось слишком много дней подряд, чтобы сейчас не выйти на волю.
        В дверь снова постучали. В комнате, где осталась в ожидании приказа нонна, стояла гробовая тишина. Алекс знал, что прислужница темного бога по-прежнему сидит там, где он ее оставил: на коленях на полу, сложив руки перед собой и чутко прислушиваясь к каждому шороху. Алекс мог бы просто вернуться к ней, снова сесть в кресло и заставить себя выкинуть из головы нежданную гостью. Но кого он обманывал? Не мог. Конечно, он не мог уже ничего, зная, что по другую сторону двери стоит женщина, один запах которой сводил его с ума.
        Она как раз занесла руку, чтобы снова постучать, когда Алекс рывком распахнул дверь.
        - Что тебе нужно, Эльза?
        Напрасно он говорил сердито и выпячивал челюсть, желая напугать ее. Девушка опустила руку и спокойно ответила:
        - Мне нужна твоя помощь.
        - Помощь? От меня?! - он тряхнул головой и выглянул, чтобы убедиться: в округе спокойно, и за ними никто не наблюдает.
        Дождь сразу же иссек тонкими плетьми лицо. Вода в лужах казалась кипящей в свете одиноко торчавшего у ворот фонаря, ветви кустов в саду приникли к земле, постороннего присутствия не ощущалось. Пожалуй, хорошо, что Эльза выбрала такое время для визита. В непогоду даже плохой хозяин собаку на улицу не выгонит. Никто не заметит, что за гостья приходила к начальнику полиции среди ночи.
        - От тебя, Алекс, - вздохнула она, с неохотой признавая свое бедственное положение.
        Он посмотрел на Эльзу, все еще не до конца уверенный, что она в своем уме.
        - Ты же понимаешь, что если Димитрий спросит у меня о тебе, я не смогу соврать ему? А если ты в бегах, то именно ко мне придут с заданием тебя искать. Не думаю, что я - именно тот, кто тебе нужен.
        - Тогда просто придумай, как уйти от вопросов моего брата! - с неожиданным жаром взмолилась она. - Ты - последний человек, к которому я обратилась бы за помощью, Алекс! Мне больше некуда пойти. Меня могут искать где угодно, но именно у тебя - в самую последнюю очередь!
        Она просила его, сложив на груди руки так, как обращаются с мольбой к светлому богу, и в этом чудилась странная насмешка. Светлый бог отвернулся от него давным-давно, еще в момент, когда Алекс решил, что, продав себя Димитрию, сможет составить пару его сестре. Нужно было отказаться от нее раньше, тогда не пришлось бы делать этого теперь…
        - Нет, - отрезал он и собирался закрыть дверь, но девушка успела навалиться всем телом и помешать.
        - Они отобрали моего ребенка! - молния вспыхнула, и Алекс четко увидел, как по лицу Эльзы катятся слезы, большие и прозрачные, как талая вода, бегущая с дарданийских гор по весне. Он вспомнил, как она яростно кричала ему в лицо, что больше никогда не заплачет при нем, ни одной слезинки не уронит, чтобы не вздумал жалеть. - Они охотятся за мной!
        Алекс не стал спрашивать, кто такие «они». Сейчас это было неважно. Скрипнув зубами, легко оттолкнул девушку, захлопнув дверь перед ее лицом второй раз за вечер. Босые ноги влажно шлепали по паркету, пока он возвращался в комнату к ожидавшей его нонне. Проклятый косой дождь! Промочил почти насквозь, стоило лишь немного постоять на пороге.
        Прислужница темного бога с готовностью вскинула голову, заслышав шаги Алекса.
        - Майстер…
        - Убирайся, - он подошел к шкафу, открыл стеклянную дверцу, взял купюру, свернул ее и, проходя обратно, сунул в услужливо подставленную маленькую руку. - Скажешь окте, чтобы больше тебя не присылала.
        На лице девушки мелькнул страх, но спорить она не решилась. Быстро подхватила одежду и накинула на голое тело. В каждом движении ощущалась сноровка. Опустив голову, нонна с виноватым видом посеменила в прихожую, изящно нагнулась, чтобы застегнуть вокруг бледных щиколоток ремешки туфель, до конца исполняя роль соблазнительницы, радующей глаз. Алекс обошел ее и открыл дверь, всем сердцем желая, чтобы снаружи уже никого не оказалось.
        Эльза сидела к нему спиной на самой нижней ступеньке крыльца. Боком она прислонилась к перилам, засунула одну руку между голых коленей и согнулась в три погибели. Плечи мелко вздрагивали. Нонна, скользнувшая в дверной проем мимо Алекса, не могла видеть ее лица, но на всякий случай пробежала, держась как можно дальше, будто от прокаженной.
        Он дождался, пока женская фигурка, перепрыгивая через лужи и пригибаясь под ливнем, достигнет ворот и растворится в ночной тьме. Где-то в конце улицы заурчал мотор таксокара, свет фар мазнул по стволам деревьев, затем стало тихо.
        Тогда Алекс, не обращая внимания на хлеставшую по голым плечам и спине небесную хлябь, одним махом преодолел расстояние до нижней ступеньки, подхватил Эльзу на руки и понес в дом.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
        Май в тот год выдался дождливым. Редкая ночь обходилась без грозы, цветущие деревья растеряли с ветвей большую часть нежных лепестков, ливневка не справлялась с бегущими по тротуарам потоками грязи, что образовало в центре города небольшой потоп. В темпле светлого бога усердно молились, чтобы не смыло с полей будущий урожай, а канцлер с семьей отправился в Нардинию, поближе к горячему южному солнцу, которого уже так хотелось после долгой зимы.
        Неудивительно, что в первый же погожий день люди высыпали на улицы, с недоверием поглядывая на безоблачное небо и ожидая от природы нового подвоха. Жаркие в преддверии лета лучи быстро высушили открытые участки земли, но там, где тень от деревьев была густой, еще пахло сыростью и стояла в лужах вода. Широкую вымощенную брусчаткой площадь перед Цирховийской высшей школой оглашали веселыми криками дети, радуясь, что наконец-то не приходится сидеть на перемене в четырех стенах.
        Голоса звенели в чистом, омытом дождями воздухе и разносились так далеко, что без труда достигали самых отдаленных уголков величественного здания, словно хотели оживить и встряхнуть каменного старика. Черноволосая женщина, занимавшая кабинет директора школы, недовольно косилась на распахнутое окно и потирала виски. Из-за шума никак не получалось сосредоточиться на работе. Вступив в должность, она специально выбрала себе место на четвертом этаже, под самой крышей, подальше от основной школьной жизни, текущей бурным кровотоком по венам извилистых коридоров, но с наступлением теплого времени года спасения не было и здесь.
        В дверь постучали.
        Откинувшись в черном кожаном кресле и вытянув руки на столе, директор смерила взглядом резную деревянную поверхность, словно через нее хотела разглядеть визитера. Ее проницательные темные глаза с длинными изогнутыми без помощи щипцов ресницами прищурились.
        - Войдите.
        Дверь отворилась, впуская одышливого мужчину с ярко-рыжими волосами, торчавшими в разные стороны. Его усы и брови, наоборот, были белыми как снег, а твидовый пиджак в мелкую клетку только подчеркивал тучность фигуры. Подмышкой гость держал портфель, другой рукой с зажатым в ней платком утирая со лба мелкие капли пота.
        - Майстра Ирис, - согнулся, как мог, он в поклоне.
        Ирис подавила желание сморщить нос, когда запах его одеколона долетел до нее через стол.
        - Что вы хотели, дотторе Ворхович? Разве урок не начинается через… - она подняла руку, изогнутую в запястье, и опустила взгляд на часы, - …две минуты?
        - Да, да, - закивал тот, - но у меня больше нет сил терпеть. Я должен этим с кем-то поделиться. Недавно с десятым классом мы проходили движение небесных тел, и меня будто молнией поразило…
        Ирис приподняла бровь и постучала по столешнице концом позолоченной ручки, выдавая нетерпеливость. Ворхович снова промокнул лоб.
        - Астрономические ситуации всегда можно предсказать, - начал он, нервно расхаживая по кабинету, украшенному деревянными панелями и горными пейзажами кисти дарданийских монахов так, будто метался на раскаленном железном поддоне в запертой клетке. - Как в будущем, так и в прошлом. Планеты движутся по своим орбитам, а не скачут в невесомости, как мячики. Поверьте мне, небесная механика - дело, которому я посвятил всю сознательную жизнь.
        - И?
        - Затмение, которое случилось шестнадцать лет назад, - дотторе остановился и в упор уставился на Ирис немигающим взглядом. - Вы должны его помнить. Его все помнят. Неразгаданная загадка, над которой бились лучшие умы нашей страны.
        - Я его помню, - спокойно ответила она.
        - Солнечное и лунное затмения, которые произошли друг за другом. Тень, которая держалась над Цирховией целые сутки. Это ведь невозможно!
        - Я не астроном, - она послала ему мягкую извиняющуюся улыбку, - моя специализация - изящная словесность. Никак не точные науки. Я даже не дотторе, в отличие от вас. Так чем я могу помочь?
        Ворхович моргнул.
        - Не знаю… я не знаю! - в отчаянии заломив руки, он снова бросился метаться по комнате. - Я просто подумал, что должен с кем-то поделиться, а вы всегда с пониманием относились ко всем нашим проблемам…
        Внезапно мужчина остановился и уронил портфель к ногам с видом обреченного человека.
        - В общем, слушайте. Я думаю, что движение планет здесь вообще ни при чем. Затмение случилось не потому, что одно небесное тело загородило другое. Это был ритуал. Из тех, о которых не говорят вслух. Даже в темпле темного бога вам о нем не расскажут, - дотторе встрепенулся и замахал руками, - не спрашивайте, как я проник туда. Вам надо знать одно: я получил доступ к древним рукописям, сокрытым в подвале главного темпла. Изучил еще не все, но главное, что понял: в тот день, шестнадцать лет назад, кто-то принес темному богу кровавую человеческую жертву. И бог ее принял.
        Прозвенел звонок.
        Ирис медленно отложила ручку в сторону. Она поднялась из кресла, краем глаза отметив, как действует на гостя вид ее фигуры с пышной высокой грудью, затянутой в шелк белой блузы, и крепкими ягодицами, подчеркнутыми строгой серой юбкой-футляром. Откинув густую копну волос, Ирис подошла к окну и остановилась там спиной к собеседнику. Положив одну руку на раму, она посмотрела во внутренний двор школы, где на покрытом молодой травой футбольном поле тренер начинал урок физической культуры.
        Ученики выстроились в линию, вытянули руки по швам и слушали краткий инструктаж перед занятием. Высокий статный блондин, майстер Ингер, расхаживал перед ними. Его длинные, до плеч, волосы были собраны простой резинкой на затылке, футболка обтягивала крепкую грудь, подчеркивая развитые мышцы, а синие шорты до колен открывали мускулистые икры, покрытые мелкими светлыми волосками.
        Он был породистым жеребцом, этот майстер Ингер. Ирис невольно облизнула губы, вспомнив, как в самом начале учебного года без тени сомнения приняла его на работу, стоило лишь взглянуть в небесно-голубые, с поволокой, глаза. Потом, через пару недель, она задержалась после окончания трудового дня, наполовину вынужденно, наполовину умышленно, и так же стояла у окна, наблюдая, как он разминается на траве и бегает по кругу.
        Тогда их взгляды встретились. Через десять минут Ирис уже сидела на своем столе с задранной до талии юбкой, а ее руки скользили по мокрой от пота мужской спине, пока еще разгоряченный после тренировки майстер Ингер насаживал ее на свой раздутый от возбуждения член. Ее восторженные крики разносились далеко по коридорам, к счастью, уже опустевшим.
        Он был моложе ее лет на пятнадцать, и Ирис поняла, какое же это особое наслаждение - получать горячее, сильное, полное желания тело, способное без устали долбить ее до тех пор, пока сама не запросит пощады. Разница в возрасте не смущала, Ирис выглядела великолепно и знала это. Зачем тратила лучшие годы на унылого любовника, в итоге разбившего ей сердце, когда могла провести их вот так, в стонах и судорогах оргазма, приносящего чистое удовольствие и ничего более?
        После того безумного секса они с майстером Ингером по молчаливому согласию больше не делали попыток сближения, но теперь Ирис почувствовала, что неплохо бы все повторить, успокоить расшалившиеся нервы и вновь обрести ясность ума.
        Мужчина как раз поднял голову и заметил ее в окне. Ирис постояла еще две секунды и решительно отвернулась.
        - Так каким образом, по-вашему, случилось затмение, дотторе?
        - Жертву принесли в обмен на какое-то желание, - оживился тот, - если учесть, что ритуал сложный и рискованный, значит, желание тоже было глобальное и практически невыполнимое.
        - Например, чья-то смерть?
        - Скорее, массовая. Или проклятие. Проклятие всего рода с установлением определенной программы для выполнения. Например, по достижении восемнадцатилетия все мужчины в семье будут умирать от воспаления легких или что-то в этом духе. Знаете, как делают ведьмы в запрещенных темплах?!
        - Не знаю, - Ирис пожала плечом, - в Цирховии нет запрещенных темплов, хвала нашему канцлеру. Темному богу разрешено поклоняться, пока это остается в рамках безобидного верования.
        - Но они есть! - едва не захлебнулся слюной дотторе. - Есть! Где-то под землей, в тайных переходах, в дремучих лесах, даже в горах Дардании! Они где-то есть… кто-то же узнал про ритуал и провел его. И в момент, когда темный бог ниспослал на этого человека свою так называемую «благодать», над Цирховией образовался такой плотный сгусток темной энергии, что он, как черная дыра, поглотил в себя и солнечный, и лунный свет. Вот что это было. Вакуум, затягивающий в себя все на пути. И мне страшно от мысли, что вся наша страна рано или поздно будет накрыта этим вакуумом, если мы…
        Ирис подняла руку и щелкнула пальцами, оборвав собеседника на полуслове. Тот замер, глаза оставались широко распахнутыми, рука с указательным пальцем, вздернутым к потолку, зависла в воздухе. Края зажатого в кулаке платка - вопреки всем законам гравитации - остались висеть параллельно полу, как было при взмахе. Даже слова, казалось, окаменели на языке.
        Она неторопливо обошла дотторе по кругу. Поправила воротничок пиджака, брезгливо смахнула с плеча крохотные волоски. Затем потянулась к столу, сняла с магнитной подставки канцелярскую булавку и точным движением уколола себе большой палец. Отбросив булавку обратно, Ирис встала за спиной визитера и приложила подушечку с налившейся каплей крови к затылку жертвы. Опустила голову и забормотала глухим грудным голосом непонятные уху стороннего наблюдателя слова, одновременно выводя на шее Ворховича замысловатую руну.
        Длинная линия шла вдоль позвоночника снизу вверх, наверху изгибалась и волнообразно падала обратно. Справа, у самой кромки рыжих волос, появилась точка. От середины основной оси отошла еще одна линия, образовывая полукруг и уходя влево.
        Закончив, Ирис сунула палец в рот и отступила на шаг, любуясь результатом. Ее кровь тут же впиталась в кожу жертвы, не оставив и следа. Дотторе продолжал стоять, подобно ледяной фигуре, которую строят зимой для потехи. Женщина наклонилась, открыла его портфель, перебрала бумаги. Нашла несколько листков, исписанных неровным почерком, пробежала их взглядом, затем мелко порвала, а клочки сожгла на серебряном подносе для фруктов, который стоял на подоконнике. Только выполнив все это, Ирис снова щелкнула пальцами, оживляя собеседника.
        Дотторе встрепенулся и закашлялся в платок. Его лицо покраснело от дыхательных усилий. Смущенно подняв взгляд, он поморгал и переступил с ноги на ногу.
        - Майстра Ирис… - мужчина огляделся, - простите… не могу вспомнить, как тут оказался… что-то неважно себя чувствую.
        - Вы пришли сказать, что неважно себя чувствуете, - с охотой подсказала она, - и отпроситься с сегодняшних занятий. Идите, дотторе. Я вас отпускаю. Только предупредите классы, а лучше - скажите дежурному преподавателю, чтобы нашла, чем их занять. Поспите, примите таблетку от головы. Вы нужны нам здоровым.
        Ворхович рассыпался в благодарностях и поклонах и, явно растерянный, удалился. Ирис снова подошла к окну, подставила лицо свежему ветерку, врывавшемуся в кабинет. На поле играли в мяч. Блондин активно участвовал в роли судьи, бегая вместе с детьми и часто оказываясь в центре событий. Губы Ирис изогнулись в улыбке, когда он наклонился, чтобы подобрать мяч, и его ягодицы резко обозначились под шортами.
        Внезапно ее внимание привлекли две фигуры, семенившие по краю поля в сторону летних душевых. Тренер, увлеченный игрой, не замечал их. Ирис перестала улыбаться и бросила взгляд на часы. Уже десять минут после звонка. Сбежали с урока, значит. Она прищурилась, разглядывая девушек в накрахмаленных блузках и строгих юбках. Ту, что была повыше, она узнала с первого взгляда. Несмотря на свои шестнадцать, в Эльзе уже чувствовалась стать ее рода. Ирис смотрела на разворот ее плеч, походку, темные волосы, блестящей волной струившиеся до самой поясницы, но перед глазами стояло другое лицо. Мужское, широкое и скуластое, с благородным профилем. Лицо отца этой девчонки. Они все были красивыми. Проклятые белые волки, все как на подбор. Подруга, которая шла рядом с Эльзой, тоже была из белых волков, но из другой семьи. Тоже брюнетка, только пониже ростом, с более оформившейся грудью и округлой фигурой.
        Элита Цирховии. Глядя на них, Ирис невольно сжала кулак и впилась ногтями в ладонь. Но затем ее лоб разгладился и взгляд прояснился. Ждать уже недолго. Скоро. Скоро она получит свой триумф.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
        Уже шестнадцать лет подряд Ольга чувствовала себя искренне счастливой. У нее имелось все, о чем только может мечтать любая нормальная женщина: сильный и заботливый муж, крепкая семья, двое… ну ладно, трое чудесных детей. Даже теперь, когда ее младшие - Эльза и Кристоф - подросли, Ольга любила ранним утром тихонько заглядывать в их комнаты, чтобы полюбоваться мирно спящими в своих постелях кровинушками. К Димитрию она не заходила никогда, но это не отменяло факта, с которым приходилось смириться, чтобы не омрачать безмятежное счастье: он оставался ее сыном тоже.
        Утро матери семейства начиналось еще до восхода солнца. Ольгу с детства готовили именно к такой жизни - быть хозяйкой большого дома, управлять штатом слуг, при этом не забывать о светской жизни, поддерживать и укреплять репутацию мужа среди знакомых и друзей их круга - поэтому распорядок ее дня отличался не меньшей четкостью, чем деловое расписание супруга.
        Первым делом, поднявшись с постели, еще в ночном облачении она сидела на балконе и пила кофе, наслаждаясь тишиной погруженного в сон особняка. Иногда курила, но редко и немного, чтобы муж не учуял. Это время посвящалось только ей самой, никто не имел права трогать или мешать. Впрочем, никому и в голову не приходило этого делать: решив однажды наслаждаться своим счастьем, Ольга научилась выбирать подходящие моменты и ограждать себя от любых случайных неприятностей.
        Затем, вымыв за собой чашку, она тратила ровно двадцать минут на то, чтобы привести себя в порядок. Это молодым девчонкам, еще не знающим особенности своего лица и тела, требуется куча времени, чтобы умыться, причесаться и накраситься. Все движения Ольги были отточены и доведены до автоматизма благодаря опыту прожитых лет. К тому же благородная кровь давала о себе знать, и с годами черты почти не поплыли, так что косметики требовалось совсем чуть-чуть. Уложив гладкие черные волосы в тяжелый узел на затылке, она позволяла себе провести десять минут в гардеробной, выбирая наряд, украшения, обувь и сумку в тон.
        Приготовив вещи, одеваться Ольга не торопилась. Вместо этого спускалась вниз на кухню, где доходило поставленное с вечера тесто. В особняке, конечно, служила кухарка, но прикасаться к выпечке ей запрещалось строго-настрого. Так приучили Ольгу с детства: даже женщина ее кровей должна уметь все делать своими руками и всегда оставлять хоть какую-то обязанность за собой, не подпуская к священнодействию прислугу. Это позволяет держать себя в тонусе и лишний раз напоминает супругу, какая необыкновенная у него жена.
        Выпечка в их семье каждый день была свежей. Ольга готовила много, с размахом, не жалея продуктов. Хотела, чтобы у мужа и детей был выбор, желают ли они сегодня сладкого пирога с медом и ягодами или предпочтут румяные слоеные пирожки с грибами и картофелем? А может, маковый рулет? Ольга могла самозабвенно трудиться несколько часов, ее маленькие руки с ловкими пальцами порхали над засыпанным мукой кухонным столом. Потом, пока все выпекалось, она поднималась наверх, чтобы одеться и, дыша ароматом духов и свежестью, разбудить супруга нежным поцелуем.
        Виттор по утрам был хмур, а дети капризничали и не желали вставать, но в такие моменты Ольга лишь улыбалась и напоминала себе, как ей повезло, в отличие от многих других бедных женщин, лишенных семейного счастья.
        Затем они сидели в столовой и завтракали, попивая терпкий чай из тонкого фарфорового сервиза. Как правило, вчетвером, без старшего сына, который жил по своему, особенному распорядку жизни и будто специально игнорировал домашних. Так было даже лучше, при Димитрии за столом бы царила напряженная, нервная атмосфера, а кому нужно такое начало дня?!
        Наконец, младшие дети уходили в школу, супруг спешил по делам, а Ольга собирала со стола остатки выпечки и приказывала кухарке упаковать их, чтобы отвезти в качестве пожертвования в сиротский приют. Пока готовили сверток, она давала указания экономке, намечала работу по дому на день, говорила, что нужно вычистить, а что - отмыть и в какой срок все приготовить на проверку.
        И вот наступал волнующий момент выхода из дома. Кто из знакомых встретится на этот раз? Нет, Ольга никогда не ходила по улицам пешком, не зря ведь муж обеспечил ее каром и личным водителем. Но сидя на заднем сиденье, она всегда придвигалась ближе к окну и опускала стекло, чтобы все видели - едет счастливая и успешная женщина. Она не мать монстра, что бы там ни твердили злые языки. Чудовища рождаются у совсем скатившихся на дно жизни и недостойных уважения особ, а Ольга не такая, с какой стороны ни погляди. Ей просто… немного не повезло со старшим сыном.
        Хотя нет, нельзя так говорить, нельзя даже думать! Ей повезло, очень повезло. Она была счастливицей с самого рождения! Ее родители происходили из древнего и знатного рода белых волков, в ее будущее вложили очень много. Еще девочкой Ольга загадала, что выйдет замуж только за самого красивого и достойного из мужчин. О подобном мечтают все, но как часто это сбывается?!
        А вот у нее, Ольги, сбылось. Виттор тоже был волком, и семья у него была подходящая: слегка обедневшая, но тоже очень и очень знатная. И пухлая хохотушка Оленька, таскавшая из отцовского кабинета сигары для своих многочисленных поклонников и прослывшая душой компании, не могла ему не приглянуться. Он же, высокий, статный, покорил ее с первого взгляда. Ольга сразу поняла, что именно этот мужчина ей и нужен. Только он и станет отцом ее будущих детей, а детей ей всегда хотелось много - не меньше трех. И чтоб все были красивые, в супруга.
        Ну и что, что у него не случилось привязки к ней - эти глупые инстинкты давно стоило забыть, как ничем не оправданные суеверия. Ольга вот сама вообще не представляла, что такое «привязка». Он считал ее симпатичной, она уже мысленно подбирала кольцо на палец. Разве требовалось что-то еще?!
        Ольга топнула ножкой и показала пальчиком на избранника. Виттор с вежливой улыбкой перестал реагировать на знаки внимания других девушек. Их отцы закрылись в кабинете, выпили бутылку коньяка и выкурили полкоробки сигар - и молодые поженились.
        Правда, по собственной глупости Ольга чуть все не потеряла. Да, ее учили вести дом и заботиться о муже. Но о том, что мужчинам так часто и так много требуется секс… никто не рассказал. Родив первенца, она с ледяным аристократическим спокойствием дала Виттору понять, что пока они не задумаются о втором ребенке, приставать к ней не нужно. Заниматься «этим» стоит лишь для продолжения рода, разве не так?! В их семье всегда царили забота и уважение к желаниям друг друга, поэтому настаивать он не стал. И Ольга жила в своем маленьком уютном мирке, самозабвенно ухаживая за сыном и даже радуясь, что муж настолько занятой и важный человек, что приходит поздно, уставший, с благодарностью ест ужин и тут же отправляется спать.
        А потом как гром среди ясного неба - письмо. Белый конверт принес садовник, который и сообщил, что его подсунули под кованые ворота особняка, оставив прямо на подъездной дорожке. У Ольги, словно в предчувствии беды, екнуло сердце, и затряслись руки, пока она надрезала перочинным ножом плотную, дорогую бумагу. Внутри оказалось несколько фотографий, на которых Виттор без какой-либо одежды спал в объятиях обнаженной женщины. К ним прилагалась записка: «У вашего мужа есть любовница и побочный сын. Если хотите - давайте встретимся и обсудим подробности». И адрес.
        Ольга не хотела.
        Она дотемна просидела в спальне, в нарушение всех правил этикета прихлебывая вино прямо из горлышка бутылки и сухими воспаленными глазами разглядывая каждую крохотную деталь на фотографиях. Та, другая, женщина была красивой. Ольга не могла понять, то ли ей льстит, что муж предпочел выбрать любовницу, так внешне не похожую на супругу, то ли это ее огорчает. В противовес ее всегда пышной груди, ставшей после родов еще больше, соперница обладала округлым, но более скромным бюстом. Ольга никогда не стеснялась своего небольшого животика, который, впрочем, умело маскировала под одеждой, а талию избранницы мужа можно было обхватить двумя руками. Разница в ширине бедер тоже бросалась в глаза.
        Гораздо позже, с годами, она, конечно, поняла, что это было хорошо: Виттор не искал ей замену, а просто увлекся чем-то новым, как дети тянутся за привлекательной яркой игрушкой. Но тогда ей стало страшно всерьез.
        О содержании письма Ольга не сказала никому ни слова. Держала все в себе, все так же встречала мужа по вечерам и провожала утром. Мучилась и не знала, как поступить. Даже похудела, что вообще ей было несвойственно: она презирала диеты, считая, что и так достаточно хороша.
        Наконец, Ольга не выдержала и призналась одной-единственной лучшей подруге. Просто сдали нервы от бесконечных напряженных раздумий. Вопрос встал ребром: семья дороже всего, и разрушить ее смерти подобно, но вот как сохранить?!
        Тогда-то и прозвучал роковой совет. Услышав его, Ольга еще долго бледнела и мотала головой. Попросить у темного бога? Помолиться, чтобы муж вернулся в семью? Разве это поможет? Разве не лучше пойти в темпл светлейшего? Нет, не поможет?! Там только скажут, что нельзя держать, нужно отпустить, и если суждено, то все само вернется?! Но как же отпустить, когда подрастает Димитрий, и притирка уже давно прошла, и вообще, когда они с Виттором редкими вечерами сидят вдвоем у камина и просто держатся за руки, Ольгу не отпускает ощущение, что так и должна выглядеть настоящая семья?!
        Подруге она ответила резко, а потом со временем и вовсе прекратила с ней всякое общение. Очень уж обиделась на такое предложение. Всем известно, что в темплах темного бога водятся всякие твари, падшие существа и прочие отбросы общества. Ей, белой волчице, аристократке, связаться с такими?! Да ни за что!
        Ответить-то ответила, но вот проблема никуда не делась. Виттор перестал ночевать дома и все больше отдалялся от семьи. А ведь там, на стороне, еще существовал какой-то сын. Чем ему свой плох? Ольга дергала мальчика, старалась научить его и манерам, и этикету, и индивидуальные занятия с педагогами ему устраивала, и на тренировки отдала. Он должен был расти всесторонне развитым, самым лучшим и замечательным, чтобы отец гордился. Димитрий, как назло, отбивался от рук, капризничал, ленился, но все-таки, мало-помалу, приобретал и образование, и осанку, и правильное чувство стиля.
        Все напрасно - Виттор почти не замечал, какую гигантскую работу проделала жена. Изредка мог похвалить, и на этом все заканчивалось.
        Незаметно для самой себя Ольга начала пить вино целыми днями и перестала выходить из дома. Ее тщательно выстроенный по кирпичику мир рушился на глазах. Весь смысл ее существования был в семье, без семьи не стало бы и самой Ольги. Она не видела себя разведенной обеспеченной женщиной с ребенком, хотя семейное наследство подобную жизнь позволяло, не допускала и мысли о повторном браке. Она выходила замуж раз и навсегда, варианты не предусматривались.
        Дойдя до грани, за которой ее ждало что-то по-настоящему жуткое, Ольга поняла, что так больше нельзя, собралась и поехала в темпл темного бога. Вспоминая позже тот момент, она гадала: почему не решилась сразу? Зачем тянула столько времени? Тряслась как осиновый листок, когда в первый раз переступила порог и вошла внутрь. Глупая. Именно там ее научили быть по-настоящему счастливой. Пусть она и не видела под черной маской лица того мужчины, и знала, что никогда и не увидит, зато он обстоятельно и подробно разложил все по полочкам для нее. Описал каждый шаг, и что за чем нужно делать.
        И Ольга сделала. Она пошла на все, потому что безликий мужчина сказал, что должна пойти. Пусть это претило ее аристократическому вкусу и воспитанию, пусть ей не суждено было полюбить секс и, отдаваясь мужу, она только изображала страсть и удовольствие, на самом деле мысленно составляя план дел на завтра или обдумывая рецепт нового пирога, зато каждое слово ее загадочного помощника оправдалось.
        Супруг вернулся в семью и, похоже, разорвал все отношения на стороне. Ольга забеременела сразу двойней и родила здоровых детей. Пусть где-то там и оставался какой-то отпрыск, но тут, в законном браке, их стало целых трое! Домашний очаг снова наполнился любовью и радостью. Безликий мужчина приказал ей быть счастливой, любить себя и благодарить темнейшего за любую мелкую приятность, а на неприятности не жаловаться, и Ольга строго выполняла это указание изо дня в день.
        Поэтому она так тщательно избегала в обществе любых разговоров о старшем сыне или отделывалась ничего не значащими фразами, ловко переводя тему в безопасное русло. Поэтому, сталкиваясь с Димитрием в те редкие моменты, когда он оказывался дома чуть раньше глубокой ночи, Ольга улыбалась, стараясь скрыть омерзение и ужас. В отличие от нее, сын даже не трудился притворяться, что между ними есть какие-то родственные чувства, и, глядя в его холодные как лед серебристые глаза, Ольга поражалась, откуда в нем столько злобы, ненависти и тьмы.
        По-своему она любила его. Не могла не любить хотя бы потому, что долгих девять месяцев носила под сердцем и считала частичкой себя. Но Димитрию не нужна была ее любовь. Ему никто не был нужен. Когда она окончательно это поняла? В какой момент осознала, что представления матери о собственном ребенке не всегда соответствуют истине?!
        Ольга точно знала, когда. Она помнила тот день до мелочей, и именно с него начались и омерзение, и ужас, и понимание, что ей всегда придется жить с увиденным. Конечно, тревожные звоночки звучали и раньше, но Ольге удавалось находить им объяснение. Она твердила себе, что он маленький, он еще ничего не понимает, это игра, наверняка ребенок помнит, как нервничала мать, когда отец отдалялся от семьи, и таким образом выражает свои переживания. Но другой голос, тихий и пробирающий до мурашек, шептал в ее голове, что Димитрий - не такой, как остальные дети. Он неправильный. Ненормальный. В их семье никогда не было ненормальных. И неправильных тоже не было. И, конечно, никто не поступал так, как он.
        В тот день она возвращалась из поездки по магазинам. Младшие дети оставались с проверенной няней, и Ольга не особенно беспокоилась за них и не торопилась, заехала по пути в темпл, который продолжала посещать даже после того, как все в семье наладилось. По прибытии домой водитель остановился у ворот и замешкался, удивленный, что никто не открывает, и тогда какое-то шестое чувство будто подтолкнуло Ольгу вскочить с места и устремиться в калитку.
        Первым делом она споткнулась обо что-то мягкое. Опустила взгляд… и не смогла даже закричать. Садовник - точнее то, что от него осталось - лежал прямо на дорожке. Похоже, он хотел выбежать на улицу… но ему не дали… догнали и растерзали на месте…
        В своей жизни Ольга оборачивалась лишь один или два раза, и то девочкой, из любопытства. Магия родовой крови хранила всех белых волков, и они не зависели от полнолуния, не страдали звериными инстинктами. Они всегда оставались людьми, просто стоящими на более высокой ступени развития, чем остальные. Но оборачиваться все же могли. По желанию. И даже имея скудный опыт по этой части, Ольга не сомневалась: старого садовника растерзал оборотень, быстрый, сильный и безжалостный.
        Она услышала, как дрожащим голосом выругался водитель, и вскинула испуганный взгляд на дом, безмятежно ждавший ее в глубине сада. Дети. Ее сердце забилось так сильно, что стало трудно дышать. Едва не поскользнувшись в луже крови, Ольга бросилась бежать к дверям так быстро, как только могла. Она ворвалась внутрь и обмерла, прижимая руку к груди.
        Они все были мертвы. Алые брызги и изуродованная плоть. Ее дом, ее тихая семейная чаша, стал огромным склепом, наполненным телами. Забыв от ужаса саму себя, Ольга бродила из помещения в помещение, находя прислугу на своих местах: кухарку с помощницей - на кухне, прачку - в хозяйственных комнатах, молоденьких девушек-уборщиц - в гостиной, библиотеке и на лестнице. Она не сомневалась, что ее дети тоже разделили эту страшную участь. Хотелось упасть и выть от бессилия, от обрушившегося страшного горя и очень не хотелось увидеть, во что превратились ее малыши. Казалось, такое зрелище ей точно не выдержать.
        Ольга даже не задалась вопросом, куда делся убийца и кто он такой. В странном ступоре она опустилась на ступеньку лестницы, прямо рядом с распластавшейся вниз головой служанкой, чей белый фартук насквозь пропитался темно-красной кровью с остро щекочущим ноздри запахом. Тогда-то и послышался монотонно повторяющийся стук. Ольга подняла голову и прислушалась.
        Звук исходил с верхнего этажа, где располагались спальни. Повинуясь порыву, она вскочила и побежала туда, но уже в коридоре остановилась как вкопанная. Димитрий, совершенно голый и покрытый чужой кровью, стоял, прислонившись лбом к двери в детскую, и ударял по ней кулаком. Поднимал руку, с каким-то исступленным бессилием опускал на уже треснувшую в середине панель и ронял вниз, чтобы снова начать сначала.
        Он обернулся, догадалась Ольга. Ее старший сын в зверином обличье истребил всех людей в доме, а когда выбился из сил, вернулся в человеческий облик, так и не добравшись до младших. И словно читая ее мысли в тот момент, Димитрий повернул голову и посмотрел на мать, и его глаза на забрызганном бурыми каплями лице показались ей не серебристыми, как обычно, а полностью черными. Ольга вздрогнула и, кажется, кричала, звала на помощь, а он просто стоял и смотрел на нее с таким видом, будто там, внутри него, находился кто-то другой, и этот другой смертельно ее ненавидел.
        Младших детей с перепуганной нянькой действительно обнаружили живыми, кое-как разобрав дверь, забаррикадированную первой попавшейся под руку утварью. Возможно, только это укрепление и спасло им жизнь. Женщина поседела на полголовы и не могла связно говорить, малыши с круглыми глазами пытались понять, что творится вокруг. Примчавшийся Виттор схватился за голову. Он долго разговаривал с полицейскими, щедро угощал их сигарами и много курил сам. С потемневшим перекошенным лицом подписывал какие-то бумаги. Ольга наблюдала за супругом в дверной проем, пока стояла в коридоре. Мимо сновали люди в форме, некоторые неосторожно толкали ее на ходу, извинялись, но она не замечала.
        Потом муж, тяжело поднявшись из-за стола, пошел к выходу, попутно вытягивая из петель пояса кожаный ремень. В неосознанной попытке защитить Ольга двинулась следом, догадываясь, что будет. Димитрий ждал в соседней комнате, там, где ему приказали оставаться, просто безучастно стоял посередине. Зарычав, Виттор с размаху хлестнул его прямо по лицу, и от звука удара Ольга вздрогнула, как будто получила его сама. Толстая металлическая пряжка рассекла щеку сына, показалась кровь, первая его собственная среди уже впитавшейся в кожу чужой. Димитрий не дернулся и не вскрикнул, он продолжал стоять, и во взгляде почудилось облегчение.
        Облегчение?! Она ждала его оправданий, раскаяния, признания вины, даже слез, ведь ее сын оставался ребенком, подростком, несмышленым мальчиком, который наверняка заигрался, проверяя свои звериные возможности, и приготовилась уже заступаться за него перед мужем и упрекать того в чрезмерной суровости, а Димитрий испытал лишь облегчение, как будто жаждал этой боли!
        Ольга старалась больше не думать об увиденном, не вспоминать, каких усилий ее семье стоило замять тот кошмарный случай. Пришлось даже подключать отцовские далекие родственные связи с канцлером. С каким трудом им удалось нанять новую прислугу, и как люди боялись идти на службу в их дом даже за большие деньги! Какими косыми взглядами и шепотками провожали Ольгу знакомые! Она знала, что со временем в обществе все, конечно, забудется, и приложила массу усилий, чтобы это случилось быстрее.
        Но от себя ведь не убежишь. И от своей семьи тоже.
        Хорошо, что безликий мужчина в темпле темного бога по-прежнему оказывал ей поддержку. С визитами Ольга старалась не частить, ездила туда раз в две-три недели по пути в сиротский приют. Оба здания находились в одном районе - за площадью трех рынков, в изгибах грязных и бедных улочек, таких узких, что по ним можно было передвигаться только пешком - и в этом ей тоже повезло. Меньше ненужных вопросов и подозрений, когда приходится покидать кар.
        Обычно Ольга просила водителя остановиться перед старым парком, заросшим вековыми дубами, посаженными еще рукой прадедушки нынешнего канцлера. Подхватив с сиденья сверток с выпечкой, она беззаботно шагала по вымощенным красным булыжником дорожкам, не оглядываясь и делая вид, что любит этот путь за возможность немного подышать свежим воздухом. На самом деле ей хотелось быстрее скрыться из вида за густыми зарослями кустов. Там Ольга сворачивала к площади, с одной стороны примыкающей к парку. Затеряться среди заваленных товаром прилавков и разношерстной толпы уже не составляло труда.
        Через площадь Ольга пробиралась быстро, стараясь, чтобы запахи немытых тел, нардинийских специй, «свежей» рыбы с побережья, доставленной еще позавчера, свиных потрохов и прелого дешевого вина не осели на волосах и одежде. В холодное время года она чувствовала себя более уверенно, закутываясь в длинный плащ и укрывая голову объемным капюшоном, в жаркое - приходилось опускать глаза и стараться не привлекать внимания.
        Наконец, преодолев площадь, она ныряла в переулок, откуда до желанной цели ее отделяло два квартала. Оборванные псы, чуявшие запах пирожков даже через плотную вощеную бумагу, обычно бежали за ней, нищие, подпиравшие стены зданий, оживали и тянулись к благородной лаэрде, вымаливая милостыню, но здесь ей всегда становилось легче, потому что основная часть пути уже оставалась позади.
        Темпл темного бога стоял на перекрестке пяти дорог и был не выше прочих домов в округе, со своими витражами из черного стекла и двумя острыми башнями наверху, где в открытых со всех четырех сторон арках виднелись массивные колокола. Только однажды Ольге довелось услышать, как в эти колокола звонили, и тогда ей показалось, что от гулкого низкого звука, рокотом пробирающегося в уши и растворяющегося где-то в голове, вибрируют и звенят все внутренности, а сердце словно кто-то сжимает ледяной рукой. Тогда ей еще подумалось, как же небольшое с виду здание дает такой резонанс, но позже она узнала: стены круглого темпла идут не наверх, к небу, а вниз, под землю, и построены они так, чтобы усиливать и отражать звук подобно трубе. И мало кто по-настоящему знает, на какой глубине хранятся истинные секреты этой обители.
        Ольга не принадлежала к знающим, далеко в недра темпла ее не пускали. Обычно, войдя, она некоторое время благоговейно ждала в главном зале. В утренние и дневные часы там редко бывали посетители, и опасность нежелательной встречи со знакомыми сводилась практически к нулю. Просторное помещение с гигантской колонной в центре освещалось лишь трепещущими от движения воздуха огоньками в масляных плошках и лучом света, падавшим из открытого проема в высоком потолке. В непогоду вместе со светом сюда попадал и снег, и дождь, но истинных обитателей темпла это не смущало. Огоньки жили повсюду - на полу вдоль стен, на самих стенах и даже в выступах щербатой колонны - но Ольга ни разу не видела, чтобы кто-то поправлял их или менял масло. Казалось, они горят здесь столько, сколько существует мир, сами по себе.
        В темпле всегда приятно пахло. В первый раз Ольга даже удивилась, ожидая, что запахи рыночной площади неминуемо напомнят о себе и в таком месте. Но нет. Тут витали ароматы мыла, увядших цветов и сгорающего масла. И было тихо. Так тихо, что, прислушавшись, она могла различить шорох ветра на крыше и легкое потрескивание пламени на льняном фитиле. Странно, ведь за стенами продолжали жить своей жизнью бойкие грязные улицы, полные горластого сброда.
        Иногда к шорохам и треску добавлялись еще звуки легких шагов. Неуловимые бестелесные тени с распущенными по плечам волосами и в длинных белых платьях скользили в полумраке. В свое время Ольга поразилась, сообразив, что нонны одеваются как дарданианки, но постепенно привыкла, а когда узнала, что каждая из этих девушек готова за определенную плату оказать не менее определенные услуги, стала посматривать на них с тайным интересом.
        Получают ли они удовольствие от своей работы или выполняют ее механически, без души? И если получают, то как им это удается? Каково это - каждый день заниматься любовью с новым мужчиной, особенно чужим и незнакомым? Похоже ли это на ее, Ольги, собственные занятия с мужем? И пользовался ли ее супруг хоть раз услугами нонн?
        На эти вопросы она, конечно, не находила ответа и размышляла над ними праздно, от нечего делать, пока ждала, когда же ее заметят те, кто должен встречать посетителей. Проявлять самой инициативу и звать кого-то тут было не принято, но Ольге даже нравилось ощущать себя крохотной и незаметной, стоять и наслаждаться ароматами и тишиной. Будто она растворялась в полумраке, теряла истинную личность и превращалась в совершенно другую женщину, покорную чужой воле.
        Рано или поздно одна из прислужниц все-таки подходила. В первые визиты Ольга страшно смущалась и краснела, старалась держать лицо и не ронять достоинство и от этого смущалась и краснела еще больше, объясняя, зачем явилась сюда. Теперь ее уже узнавали и лишнего не спрашивали. Одна из девушек приближалась, смотрела Ольге в глаза, потом разворачивалась и шла в глубь темпла, и это означало, что нужно следовать за ней. В темных нишах висели ширмы, за каждой - открывалась лестница. Ольга спускалась за нонной на один пролет вниз. В комнате, освещенной все теми же масляными огнями, она молча отдавала сверток, сумку, снимала все украшения и разувалась, иногда чувствуя на себе насмешливый взгляд прислужницы.
        Неужели эти распутные девицы догадывались, зачем она приходила сюда? Нет, этого не могло быть! Встречи с безликим мужчиной всегда проходили наедине, и он гарантировал, что все останется в стенах молельни, а у Ольги до сих пор не возникло необходимости сомневаться в его обещаниях. Нет, наверняка нонны просто в глубине души завидовали респектабельной лаэрде, чья одежда и обувь стоили как их месячное, а то и полугодовое вознаграждение за нелегкий и не всегда приятный труд.
        Несколько раз, выходя из молельни, Ольга заставала ту или иную девушку за поеданием выпечки из ее свертка. Прислужницы не краснели и не извинялись под ее строгим укоризненным взглядом, лишь с равнодушным видом заворачивали остатки еды обратно, но она ни разу так и не высказала упрека вслух. То ли жалела их, в основной своей массе тощих до прозрачной синевы, то ли побаивалась, в чем не решалась признаться даже себе. В любом случае, другие ее вещи не пропадали, а голодные сироты и так получали свои свертки каждый день.
        Босая, с дрожащими от волнения руками, крепко сцепленными в замок перед собой, Ольга переходила в молельню. Здесь тоже требовалось подождать, и она безропотно ждала, лишь изредка поджимая пальцы озябших ног. Комната была небольшой, с голыми влажными каменными стенами и полом. Огоньки теснились по углам, давая лишь столько света, сколько необходимо, чтобы не расшибить себе лоб, делая три шага от тяжелой двери, которая всегда с грохотом задвигалась за спиной.
        Ольга стояла, скользя взглядом по черным трещинам между темно-серыми камнями и слушая оглушительное биение собственного сердца. Она всегда волновалась, как в первый раз, но в последнее время начала ощущать и предвкушение. Такой силы, что хотелось кусать губы. Наверно, он специально томил ее ожиданием - Ольга не сомневалась, что безликому мужчине докладывали о приходе, стоило ей лишь переступить порог темпла. Но он лучше знал, как сделать ее счастливой, и сила его мудрости еще только открывалась перед ней.
        Наконец, часть стены перед Ольгой сдвигалась в сторону, пропуская его. Не с тем грохотом, как дверь за ее спиной. Бесшумно. Он всегда входил бесшумно, заставляя ее замирать в восхищении от мысли, как искусно замаскирован ход и как тщательно смазаны петли механизма, не говоря уже о мастерстве того, кто этот механизм создал.
        Верхнюю часть лица и волосы мужчины скрывала маска с тканевым капюшоном. Блондин или брюнет - угадать невозможно, цвет глаз в полумраке не различить. Впрочем, Ольга боялась часто смотреть ему в глаза. Зато она могла любоваться его губами, в меру полными, очерченными так, что казались высеченными из камня. На подбородке и нижней челюсти мужчины она никогда не видела щетины или хотя бы намека на небритость. Обнаженный, тоже без единого волоска торс мягко поблескивал на свету, от чего сам безликий походил на ожившую скульптуру. Кожа выглядела золотистой, хотя Ольга догадывалась, что это лишь игра пламени, а на самом деле она белая, как алебастр.
        Кожаные штаны низко сидели на бедрах безликого и плотно обтягивали их, подчеркивая внушительную выпуклость между ног. Ольга честно старалась не смотреть туда - ну чего взрослая замужняя женщина там не видела? - но все равно смотрела украдкой и корила себя за постыдное желание прикоснуться к нему, потрогать, приласкать. Этот загадочный мужчина рождал в ней странные желания. Конечно, она много раз ласкала Виттора, повторяя заученные и доведенные до автоматизма движения, но только здесь, в этой небольшой подземной молельне ей по-настоящему хотелось чувствовать горячую бархатистую твердость в своей ладони и мускусный слегка солоноватый вкус на языке.
        - На колени, волчица! - приказывал он тихим голосом, который не отражался от стен, и Ольга падала, как подкошенная.
        Не чувствуя боли от того, что ударилась о каменный пол, она задирала голову, ожидая нового вопроса или приказа. Все мысли испарялись, все проблемы и огорчения отходили на второй план. Существовал только безликий и это сводящее с ума, охватывающее нестерпимым жаром предвкушение.
        - Ты была сегодня хорошей девочкой? - спрашивал он, подходя ближе и поглаживая ее по волосам, зарываясь пальцами в тщательно уложенную прическу и сжимая их там, чтобы дать почувствовать легкое натяжение. Еще не до боли, скорее до приятного покалывания кожи. - Ты уделила время себе?
        - Д-да… - в горле у Ольги пересыхало, глаза закатывались, она то ли шептала, то ли стонала, не в силах выкинуть из головы, что он стоит совсем близко, и его бедра находятся почти на уровне ее лица, и нужно лишь протянуть руку, чтобы коснуться его там, между ног, где он уже твердый, как всегда бывало во время встреч с ней.
        - О чем ты думала?
        Его голос в такие моменты был мягким и ласкающим. Безликий чувствовал и видел ее возбуждение, не мог не видеть, что творится с ней от одного его прикосновения. И ему это нравилось.
        - Я… думала о себе, - Ольга всегда отвечала одно и то же, но не врала. - О том, какая я счастливая. Как в моей жизни все хорошо и замечательно складывается. Какой у меня хороший муж…
        - Но ты пришла о чем-то попросить?
        - Д-да… я хочу попросить…
        - Ты же знаешь, что ждет темнейший в обмен на то, чтобы услышать твою просьбу. Раздевайся, волчица.
        Безликий отпускал ее волосы и отходил, а Ольга трясущимися руками принималась расстегивать на себе одежду. Давно, в самом начале ее визитов сюда, он объяснил, в чем заключается суть поклонения темному богу.
        - Ему не нужны твои слезы, страдания и причитания, - говорил безликий, застыв перед Ольгой в спокойной позе уверенного в себе человека, - за этим тебе следовало пойти в дарданийский монастырь. Если же ты решилась прийти сюда, то знай, мы дадим очень много. Но и попросим не меньше. Темнейший хочет видеть твое удовольствие. Такое, которое ты не испытывала никогда и ни с кем прежде. Он будет дышать твоими стонами, пить твой пот и стекающую по ногам влагу и вкушать разрывающее тебя изнутри наслаждение. Только ублажив его собой, ты получишь право что-то просить.
        Под его пристальным взглядом, словно испытывавшим на прочность, Ольга робко стягивала одежду и аккуратно откладывала ее в сторону, оставив на себе только нижнее белье. Дорогие кружева красиво облегали тело, подчеркивая большую тяжелую грудь и пухлые бедра, когда она присаживалась на пятки и покорно складывала руки на коленях.
        В первый раз, правда, она возмутилась, заметив, что не хочет заниматься порочными вещами.
        - Ты знаешь, что такое порок? - тогда поинтересовался безликий.
        - Конечно. Это то, что вы мне предлагаете: раздеваться и стоять перед незнакомцем в маске, - уверенно ответила она.
        Он ничего не сказал, только губы чуть дрогнули в снисходительной улыбке, словно Ольга была маленькой неразумной девочкой, и предложил ей либо принять условия, либо уходить. Уходить она не стала.
        Ей пришлось согласиться ради того, чтобы вернуть мужа. Но потом… посетив темпл один раз, другой, третий, она почувствовала, что тихие доверительные разговоры с безликим стали неотъемлемой частью жизни. А затем поняла, что не может долгое время обходиться без звука его дыхания - тяжелого дыхания возбужденного мужчины, - когда он стоит позади нее и гладит ее кончиками пальцев по лицу, обводит губы, скользит по беззащитному горлу. В такие моменты в животе Ольги сворачивался тугой узел, жаркие волны толчками разливались по телу, пока она сидела и боялась пошевелиться под прикосновениями безликого.
        Руки у него были мягкие и пахли розовым маслом, в отличие от рук Виттора, сухих и шершавых, насквозь пропахших сигарным дымом. Но Виттор был обычным мужчиной, простым и полным недостатков, а безликий казался Ольге неземным существом, слишком совершенным, чтобы являться человеком. Аромат роз настолько прочно вошел в ее сознание вместе с его образом, что она давно уже приказала садовнику вырвать все кусты этих цветов, посаженные вокруг особняка. Боялась, что выдаст себя, когда летний ветерок принесет в дом плотный сладкий запах, и она невольно замрет, дрожа и кусая губы, вспоминая полумрак молельни и мужчину без лица.
        Вот в чем была разница между супружеским долгом, который Ольга исправно выполняла именно как долг, и тем, что происходило в укромной комнате под землей: Виттор ласкал ее, чтобы подготовить для себя, безликий - для темнейшего, оставаясь лишь посредником и всячески подчеркивая это. Всегда отводил ее руки, не позволяя прикасаться к себе, и запрещал поворачиваться лицом, держась только за спиной.
        Она и сама замечала, что в молельне ощущается еще чье-то присутствие, некто третий смотрит на них, стоящих на коленях в полумраке, но уже не могла сдержаться, откидывала голову, выгибалась и стонала, пока безликий гладил ее плечи, уверенными мощными движениями обводил каждую грудь, забираясь ладонями под кружева. Наверно, именно понимание, что они не одни, так подстегивало ее, обычно равнодушную к плотским утехам.
        Не выдерживая долгой пытки, Ольга спускала бретели с плеч и оттягивала вниз чашечки белья, накрывала руками ладони безликого, побуждая его сильнее стиснуть между пальцами ее напряженные изнывающие без его поцелуев соски. Он сбрасывал ее руки и вроде как сердился, напоминая, что нельзя, но сам горячо и прерывисто дышал над ее ухом, и тогда Ольга улыбалась, крепче прижимаясь лопатками к его груди и откидывая голову.
        Она всегда кричала, когда он грубо врывался двумя пальцами между ее ног. Именно так - грубо и жестко, на контрасте с тягучими и медленными предварительными ласками. Ольга мечтала отнюдь не о его пальцах внутри себя, а о другом, более естественном и привычном процессе, но приходилось довольствоваться только этим. Переступая порог, она вся принадлежала своему временному господину.
        - Волчица-а-а… - иногда едва слышно шептал безликий, пока Ольга лежала на его груди, перестав дышать от того, что невыносимо острые спазмы сотрясали все ее тело, а под ее ягодицами, прижатыми к его бедрам, даже через плотную кожу штанов ощущалось, как пульсирует член, кончая вместе с ней.
        Безликий никогда не называл ее по имени или вежливым «лаэрда». Только волчицей, намекая на звериную суть, полную низменных и порочных инстинктов, и однажды Ольге пришло в голову, что если он попросит, она обернется для него. Его хриплое «волчица-а-а» сводило ее с ума. Но безликому это было не интересно, он всего лишь указывал ей место и держал на расстоянии. Иногда, как ей казалось, даже слишком усердно. Почти сразу же поднимался и скрывался за бесшумной панелью, оставляя ее в одиночестве приходить в себя и одеваться.
        Обычно после такого Ольге хотелось лечь прямо на холодный пол, ни о чем не думать и глупо улыбаться, смакуя отголоски удовольствия, еще бродившие по телу, но усилием воли она вставала и приводила себя в порядок. Покидала комнату, снова становясь самой собой - неприступной аристократкой. Забирала остальные свои вещи, вынимала из сумки пачку денег и оставляла ее в нише для пожертвований.
        Впереди ждал целый день, полный хлопот, и ей надо было идти в приют, долго обсуждать с дежурным воспитателем список необходимых детям вещей, раздавать еду из свертка, а затем возвращаться домой, заниматься хозяйством, встречать вечером мужа и помнить о том, что ему требуется внимание и ласка. Ее визиты в темпл шли их отношениям только на пользу: мысленно еще находясь в тесной подземной комнатке, Ольга легче заводилась и в супружеской постели.
        Оставалось только самое главное - попросить, - и уже в главном зале Ольга замирала у колонны, смотрела зачем-то в проем в потолке, откуда лился дневной свет, и исступленно шептала:
        - Только не трогай Кристофа! Пожалуйста, возьми меня, только никогда не трогай его!
        Она всегда просила лишь за младшего сына, по-женски веря, что дочь обладает достаточной силой, чтобы противостоять любой напасти.
        За старшего сына Ольга не просила никогда, понимая, что эта просьба все равно не будет услышана.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
        После ночного дождя в летних душевых, приютившихся на краю школьного футбольного поля, все еще было сыро. Замок крайней кабинки, которую использовали для хранения хозяйственного инвентаря, сломался еще прошлой осенью, и ни у кого до сих пор не дошли руки его починить, поэтому дверь прилегала неплотно и успела слегка перекоситься из-за нагрузки на петли. Сбежав с уроков, Эльза и Северина спрятались в этой душевой, прикрыв створку за собой насколько это было возможно.
        Они уселись на пластиковые баки с технической водой и поджали ноги повыше от влажных плиток пола, на которых осталась земля, намытая непогодой в щель под дверью.
        - Мне кажется, ведьма заметила нас, - сообщила Эльза, поудобнее устраиваясь на холодной поверхности.
        Северина, которая в свое время и придумала это прозвище, сразу поняла, что речь идет о директоре школы. Она и сама краем глаза успела заметить темный силуэт в окне, хоть и предпочла думать, что ей показалось.
        - Ну и что? - пожала она плечами и вынула из кармана юбки пачку сигарет с зажигалкой. - Думаешь, ведьма побежит сюда за нами из своего ведьминского гнезда под крышей? Да она лишний раз оттуда нос не высовывает! А когда выходит, то вечно морщится, словно все вокруг ей противны.
        Вынув сигарету, Северина подкурила и передала пачку Эльзе.
        - Может и побежать, - опасливо заметила та, наклоняя голову к огню. - Она вечно ко мне придирается. И к Крису. Чуть что - родителям гневные послания строчит.
        - И сильно влетает? - с сочувствием вздохнула подруга.
        Эльза выпустила длинную струйку дыма. Они с Севериной любили сидеть тут вдвоем, курить и жаловаться друг другу на жизнь. Это было их тайное убежище, единственное место для задушевных бесед, которые так нужны, когда больше никто в мире, кроме верной подруги, тебя не понимает.
        - Когда как. Один раз ведьма так папу допекла, что он лично к ней ездил разбираться. Потом какое-то время нас не трогала. А затем снова взялась за свое. Маму расстраивать не хочется… она всегда ужасно переживает за каждое замечание. У нас и так самые низкие оценки по изящной словесности во всем классе.
        - Твои родители хотя бы за вас с братом переживают… - снова вздохнула Северина и красиво стряхнула пепел указательным пальцем. Она любила и долго отрабатывала этот жест. - Мой папа слишком увлечен поисками моей будущей мачехи, чтобы обращать внимание на мои успехи или неудачи.
        Эльза помнила отца подруги. Невысокий сухопарый лаэрд с проклевывающейся на темени лысиной и вечно скорбным выражением лица иногда встречался на светских вечерах, которые приходилось посещать всей семьей. Он всегда говорил тихо, двигался как-то скованно и из-за этого терялся в толпе. Ходили слухи, что смерть жены, вопреки опасениям врачей пытавшейся выносить ему сына, сильно подкосила еще не старого мужчину. Он долго горевал, жил затворником в собственном доме, почти не замечая, как под боком подрастает дочь.
        Затем, оправившись от горя, отец Северины резко загорелся идеей снова построить семейное счастье. Активно искал невесту, что в их кругу оказалось непросто - белые волки по традиции выбирали супругов внутри своего общества, а все подходящие по возрасту женщины благородного рода оказались заняты или не понравились требовательному кандидату в силу внешности. И опять Северина находилась где-то вне сферы интересов отца, отданная им под опеку нянек и позабытая.
        Эльза знала, как переживает подруга, видела, как слезы приливают к ее глазам, стоило лишь мельком затронуть тему, но ничем не могла помочь. Оставалось только утешать словами.
        - Скорее бы уже он кого-то нашел, и все бы закончилось, да? - осторожно предположила она, заглядывая в лицо Северины. - Может, женщина попадется хорошая, и папа успокоится и снова вспомнит про тебя.
        - Да никого он не найдет! - с неожиданной злостью воскликнула подруга, швырнула сигарету на пол, спрыгнула и придавила ее туфелькой. - Он маму мою во всех ищет, понимаешь?! А ее нет! Другой такой, как мама, - нет. Так что никого он не найдет. Скорее бы я уже выросла и вышла замуж, а то так и будем жить, как чокнутая семейка, где каждый сам по себе!
        Эльза тоже выкинула и потушила сигарету. Северина села обратно, опустив голову и шмыгая носом. Ситуацию срочно надо было спасать.
        - Ну, если уж говорить о чокнутых семейках, то твоя с моей не сравнится, - заговорила Эльза наигранно бодрым голосом и погладила подругу по плечу. - Мой старший брат вообще пытался убить нас с Крисом, когда мы только родились! Вот это, я скажу тебе, чокнутая семейка. И ничего, живем же как-то.
        - Димитрий?! - слезы на глазах Северины тут же высохли, и в них зажегся огонек интереса. - Что, правда?
        - Чистая, - кивнула Эльза. - У нас прислуга часто об этом шепчется. Мы с Крисом в кроватках лежали… только в первый день, как нас из родильного отделения госпиталя принесли, а брат ночью подкрался и подушками нас хотел задушить. А ему тогда лет восемь всего было.
        - Врут, наверно, - недоверчиво качнула головой подруга. - Дим - он… красивый…
        Она задумчиво уставилась в противоположную стену, словно увидела там чье-то лицо, и это видение ей понравилось. Эльза тоже посмотрела перед собой, но ее взгляд был не мечтательным, а мрачным.
        - Красивый, - согласилась она тихим голосом, - только злой. Потому что он потом подрос и пытался убить нас еще раз. И тот, второй, раз я уже помню.
        - Да?! - у Северины одновременно округлились и глаза, и рот.
        - Да. Он обернулся волком и хотел дверь в детскую выломать. А наша няня спиной к ней привалилась и держала. И плакала громко. А мы с Крисом сидели, слушали эти удары и смотрели на нее.
        Северина сложила губы трубочкой и выдохнула. Правда, мечтательность из ее взгляда испарилась лишь слегка.
        - А все потому, что его темный бог поцеловал, - продолжила Эльза, погружаясь в неприятные воспоминания. - Так наша старая няня говорила перед тем, как уволиться. И мама его боится. До ужаса. И отец, хоть и старается не подавать вида…
        - А ты? - едва слышно шепнула Северина, находясь под впечатлением.
        Эльза помолчала.
        - И я.
        - А Крис?
        Она покачала головой.
        - Крис его боготворит, - Эльза встряхнулась и поморгала, отгоняя образы прошлого. - Так что, когда твой папа забывает поздравить тебя с днем рождения, радуйся, что у тебя нет брата, который мечтает задушить тебя просто потому, что захотелось.
        - Вот бы его на ведьму натравить… - протянула Северина и хихикнула, прикрыв рот ладошкой, - посмотреть, кто кого.
        - Бесполезно, - осадила ее подруга, - он ведь учился здесь, и она никогда его не трогала. Во-первых, Дим может все, когда захочет, и придраться к его оценкам было просто нереально. А во-вторых…
        Эльза замолчала, и Северина многозначительно подвигала бровями, намекая, что ждет продолжение.
        - А во-вторых, ведьма наверняка тоже его боялась, поэтому и не жаловалась родителям, даже когда он этого заслуживал.
        Аргумент был весомым. Северина хмыкнула и покачала ногой.
        - Ну, тогда твоему брату просто надо влюбиться. Тогда его сердце растает, и он подобреет. Знаешь, как в сказке про красавицу и чудовище?!
        - Ты что?! - Эльза даже нос сморщила от такого предположения. - Он на девчонок вообще не смотрит. Они его не интересуют вообще. Целыми днями пропадает где-то с такими же странными типами, как и сам. Мама подозревает, что они занимаются поклонением темному богу в запрещенных темплах, я слышала, как однажды она говорила это отцу, когда думала, что никого нет рядом. Жертвоприношения и все такое.
        Эльза поежилась, но подруга глянула на нее сверху вниз и снисходительно улыбнулась:
        - Во-первых, запрещенных темплов не существует и темного бога - тоже, а в его главном темпле просто дерут деньги с дураков. А во-вторых, значит, Дим просто не встретил ту самую. Вот встретит - и все изменится. Ты плохо знаешь мужчин.
        От красноречивого выражения ее лица Эльзу передернуло еще больше.
        - Северина! Не вздумай даже лезть к моему брату!
        - А что, тебе жалко? - тут же надулась та.
        - Нет, не жалко! Но ты - моя лучшая подруга, а такого, как мой старший брат, и врагу не пожелаешь! Не полюбит он тебя, потому что просто никого любить не умеет, а я не хочу, чтобы ты страдала впустую. Поэтому даже не начинай! Если хочешь кого-то из моих родственников, пофлиртуй с Крисом!
        - Крис?! - Северина презрительно фыркнула. - Вот еще! Малолетки меня не интересуют.
        Тема разговора плавно свернула к перечислению всех знакомых парней и последовательному разбору их достоинств и недостатков. Подруги так увлеклись, что едва расслышали, как вдалеке прозвенел звонок, оповестивший о конце урока.
        - Ну вот, - с удовольствием объявила Северина, - астрономию переждали, можно и домой.
        Напоследок они решили выкурить еще по сигарете. Так как основные интересные мысли уже обсудили, то делали это в молчании. Внезапно где-то за их спинами раздался протяжный скрип железного вентиля, а затем шумно хлынула вода. От неожиданности Эльза выронила окурок и встретилась взглядом с Севериной. Та мгновенно побледнела и вскочила, размахивая руками, чтобы разогнать дым, повисший вокруг сизыми облачками. Попасться и потом оправдываться перед старшими им обеим не хотелось.
        Как по команде обе подруги посмотрели наверх, в пространство над стеной, которая не доходила до крыши и служила лишь перегородкой между двумя душевыми. Извиваясь кольцами, остатки дыма уплывали туда под воздействием сквозняка. Вода по ту сторону продолжала бить в плитки пола, кто-то тихонько замурлыкал веселую мелодию.
        - Бежим, - беззвучно, одними губами предложила Эльза, подхватывая сумку.
        Но глаза Северины загорелись любопытством. Придержав подругу за локоть, она помедлила в раздумье, затем взобралась на бак, положила ладони на выступ стены, привстала на носочках и вытянула шею.
        - Северина! - шикнула Эльза. - Нет! Нас сейчас поймают! Ради светлого бога! Нет! - Ничего не добившись, она уронила руки. - Ну что ты будешь делать…
        - Пресвятой светлый бог… - только и прошептала в ответ подруга, а ее рот так открылся, что Эльза уже и сама поняла, что умрет, если не увидит это.
        С раздражением отругав себя за слабохарактерность, она тоже взобралась на бак и вытянула шею. И тут же вздрогнула, увидев под душевыми струями обнаженного мужчину. Он стоял, чуть нагнув голову, чтобы вода не попала на волосы, перехваченные резинкой на затылке. Прозрачные потоки падали на его широкие плечи, с брызгами разбивались о гладкую кожу, стекали дальше, по спине, разделенной пополам длинной впадиной позвоночника, по упругим ягодицам и мускулистым ногам. Его спортивная одежда осталась висеть на крючке там, где капли не могли ее достать.
        - Он божественен… - выдохнула где-то рядом Северина.
        - Он - наш учитель, - выдавила Эльза слабым голосом, понимая, что они занимаются кое-чем нехорошим, но не в силах оторвать глаз от этого зрелища. - Это же майстер Ингер!
        - Самый лучший учитель в мире… - от переизбытка чувств Северина даже покачала головой.
        Самый лучший учитель в мире нагнулся, проводя ладонями по ногам от бедер до щиколоток, и теперь брызги отлетали уже от его поясницы, покрытой темно-русыми слипшимися волосками, которые особенно густо произрастали над ложбинкой между ягодиц и в ней самой - тоже.
        - Я не буду на это смотреть, - шепнула Эльза, не в силах очнуться от наваждения.
        - Ага, - как в полусне поддакнула Северина, - пойдем отсюда.
        Но в это время майстер Ингер выпрямился и повернулся к ним лицом, запрокинув голову и умываясь. Воздух с шипением вышел из легких обеих подружек. Вытирая глаза от капель, мужчина опустил другую руку вниз. Он не делал ничего особенного, просто мыл свое тело, но Эльза почувствовала, что отчаянно краснеет. Раньше она как-то не представляла себе, как это происходит и что «это» так выглядит и может быть таким большим и… волосатым.
        Северина зажала рот обеими ладонями. Подруги переглянулись, понимая, что теперь у них стало одним на двоих секретом больше, и в этот момент майстер Ингер наконец протер глаза, открыл их и взглянул прямо наверх.
        Эльза едва удержалась, чтобы не взвизгнуть. Кубарем слетев с бака, она схватила сумку, в панике распахнула дверь и бросилась бежать. Где-то за спиной раздавался топот Северины, которая не отставала. Рискуя подвернуть себе ноги, они сломя голову неслись подальше от места преступления.
        Футбольное поле пустовало, а вот на входе в здание школы толпились младшеклассники. Эльза бесцеремонно растолкала их, ворвалась внутрь, и тут ее разобрал нервный смех. Она привалилась к стене коридора, держась за живот, согнулась пополам и захохотала. Северина постояла секунду, а потом тоже рассмеялась. На них начали коситься и крутить пальцами у висков.
        - Как мы… теперь… будем ходить на его уроки?! - простонала Эльза.
        - А мы… не будем на них ходить! - подхватила подруга.
        - Придется! Он ведьме настучит! О, светлый бог, мне так стыдно!
        - Не настучит! Он же специально это сделал!
        Эльза мгновенно стала серьезной, подхватила Северину под локоть и повела коридорами к другому выходу из школы - на площадь и улицу.
        - Что ты имеешь в виду - специально?! - понизила она голос.
        - А то и имею, - напустила на себя деловой вид подруга. - Зачем он в летние душевые мыться поперся?
        - У него последнее занятие, - попробовала найти аргументы Эльза. - Он много бегал по полю. Мы ведь шли и видели его, помнишь? К тому же, сегодня жарко. Вот и решил привести себя в порядок перед тем, как идти домой.
        - Тогда почему пошел именно туда? - возразила Северина. - Для учителей есть своя душевая на первом этаже, так же как и свой туалет. Разве не удобнее там?! Нет, он видел, как мы проходили, и понял, что мы прогуляли. И специально пошел к нам, зная, что мы услышим и захотим посмотреть.
        - Да ну тебя! - отмахнулась Эльза. - Он взрослый. Взрослые такими глупостями не занимаются. Это наши мальчишки из класса к нам в раздевалки заглядывают, чтобы напугать. Майстер Ингер не такой.
        - А откуда ты знаешь? - прищурилась Северина. - Никогда не замечала, как он на наших девочек во время занятий смотрит? Ну, когда мы растяжку делаем, например. Или как подходит и трогает, якобы чтобы помочь правильно сделать движение. Ты никогда не замечала?
        Эльза закусила губу. Она не особенно обращала внимание, но теперь, когда подруга заговорила, ей тоже вспомнилось, какие сильные, но бережные руки у майстера Ингера, когда он поддерживает под колено, приказывая поднять ногу выше. Или когда надавливает на спину, стоя сзади и заставляя в наклоне коснуться ладонями пола. Пару раз в такие моменты его бедра прижимались к ней, но Эльза не придавала значения. Это же учитель, он лучше знает, как и что делать! Теперь все стало выглядеть в несколько ином свете.
        - Он же старик! - вспыхнула она.
        - Он как твой старший брат, - ехидно парировала Северина.
        - Нет! Он старше!
        - Пусть старше, но ненамного! В родители нам уж точно не годится.
        Майстер Ингер действительно не годился им в родители, и от этого Эльзе вдруг стало не по себе. Она вышла на площадь перед школой, залитую лучами яркого майского солнца и переполненную детьми, и нахмурилась.
        - Ладно, надо найти Криса и ехать домой, - решила она, - и сделаем вид, что ничего не было, хорошо? Может, майстер Ингер нас не рассмотрел, как следует. Может, мы зря запаниковали и убежали. Если будут спрашивать, скажем, что это были не мы.
        Северине домой не хотелось, и это было понятно: ее там никто не ждал. Она принялась ныть, упрашивая Эльзу прогуляться по магазинам, а потом поесть в парке мороженого. Да что угодно, лишь бы еще немного провести время вдвоем!
        - Ну хорошо, - сжалилась та, - но тогда все равно надо найти Криса и предупредить его, чтобы отпросил у мамы. Она скоро должна за нами приехать.
        Пусть в последние годы двойняшки не были так близки, как с рождения, но прикрывали друг друга перед родителями по-прежнему. Эльза знала, что может положиться на Кристофа, и всегда при необходимости помогала ему в ответ.
        - Да вот же он! - с готовностью подсказала Северина, махнув рукой в другой конец площади.
        Эльза пригляделась и увидела брата с еще несколькими парнями из их класса. Они сбились в кружок под тенью раскидистого дерева, склонили головы и что-то рассматривали. Девочки приблизились. Северина тут же напустила на себя скучающий вид, как всегда делала в присутствии одноклассников, а Эльза подкралась и заглянула брату через плечо.
        - Откуда у тебя это? - тут же ахнула она, сделав шаг назад.
        Крис повернулся и мрачно сверкнул в ее сторону глазами. В руке он сжимал нож, которым и хвастался перед друзьями, когда сестра его застала. Нож был красивым, с длинным тонким лезвием и резной ручкой, отделанной позолотой. Эльзе одного взгляда хватило, чтобы понять - это оружие принадлежит Димитрию, она видела как-то раз у него такое же.
        - Ниоткуда, - буркнул Крис и, воровато оглядевшись, спрятал нож за спину.
        - Постой… ты принес его в школу? Для чего?! Ты украл его у Димитрия? Да он тебя по стенке размажет!
        Друзья начали поглядывать на Кристофа и посмеиваться, и это его разозлило.
        - Не твое дело, для чего! - прошипел он в лицо сестре. - Дим сам мне его дал. Поняла?! Сам! Хочу и ношу. Настоящий мужчина всегда должен быть готов к драке.
        Северина, слышавшая весь разговор, громко рассмеялась и послала Эльзе сочувствующий взгляд.
        - Ты еще не мужчина, Крис! - напустилась та на брата. - Тебе всего шестнадцать. Что скажет мама, когда узнает об этом?
        - Что скажет мама, когда узнает, что ты куришь? - мстительно отозвался он.
        Парни перевели взгляды на Эльзу. Она выдохнула, стараясь успокоиться. В конце концов, воспитание Кристофа - не ее дело. Пусть творит, что хочет. Пусть все пальцы себе отрежет или случайно пырнет кого-нибудь во время игры. Она же не обязана нянчить его.
        - Хорошо, - заговорила она уже ровным голосом. - Мы с Севериной идем гулять. Скажи маме, что я поехала к ней делать домашнее задание.
        - А за нами сегодня Дим приедет, - возразил брат, все еще сердитый и обиженный.
        - Как - Дим?! - насторожилась Эльза.
        - Вот так. Мама позвонила и сказала, что задерживается. Хотела прислать свой кар с водителем, но я отказался, - Кристоф пожал плечами. - Ты ведь куда-то запропастилась, а у нас астрономию сегодня отменили. Пришлось мне все решать самому. Так что я успокоил маму и сказал, что за нами приедет Дим. Ну а потом позвонил ему и договорился.
        - А может… не пойдем гулять? - вдруг подала голос Северина. - У меня что-то нога разболелась. Может, Дим и меня до дома подвезет?
        Кристоф не почувствовал в просьбе подвоха и возражать не стал, а вот Эльза скорчила подруге страшную физиономию.
        - Нет уж, мы уходим. Крис, легенда остается в силе: я пошла делать уроки к подруге. Хотя не думаю, что Димитрию будет какое-то дело до меня. Так что…
        На мгновение задумавшись, она выхватила из рук брата нож и запихнула его в сумку, а затем быстро пошагала прочь.
        - Эй! Что ты делаешь?! - завопил Крис и бросился за ней.
        - Ничего. Тебе еще рано играть в такие игрушки.
        - Эль! Ты меня позоришь! - он буквально шипел от злости. - Я все расскажу, что ты и астрономию прогуляла и потом дальше гулять пошла.
        - А Димитрий все равно маме не скажет. Он с ней не разговаривает. И с отцом тоже.
        - Тогда я сам скажу маме! Вот увидишь! - он попробовал схватить сумку, но Эльза ловко увернулась, лавируя между людьми на площади. - Ненавижу тебя!
        Она резко остановилась и повернулась к брату.
        - А вот я тебя люблю. Поэтому не хочу, чтобы ты на свой же нож напоролся.
        Крис вздохнул, и его плечи поникли. По опыту он знал, что сестру не переспорить, тем более - не перебороть. Они боролись в шутку раньше, когда были детьми и играли вместе, и она всегда равнялась с ним по силе.
        - Отдай, а? - попросил жалобно. - Эль, ну пожалуйста! Ну меня друзья засмеют! Мы сегодня вечером, когда все уснут, идем на площадь трех рынков толпу с того квартала бить!
        - Никого ты не идешь бить, - возразила Эльза и легонько чмокнула брата в щеку, от чего он надулся еще больше. - Ты идешь домой делать уроки. За площадью трех рынков живут бедные люди, а ты на них с ножом. Эх, ты… ты же белый волк, тебе положено быть выше всего этого.
        - Не спорь с ней, - пробубнила Северина, проходя мимо и останавливаясь за спиной подруги. - Связываться с теми, кто живет за площадью трех рынков, унизительно.
        - Скажи это Димитрию, - проворчал Кристоф.
        - Я говорю это тебе, - заметив, что сильно задела брата, Эльза смягчилась и подмигнула, - к тому же… зачем тебе нож? У тебя есть клыки и когти. Это гораздо круче, ведь люди не умеют оборачиваться, как ты.
        Увлеченные спором, они не замечали, что за ними кое-кто наблюдает. Остановившись на противоположной стороне улицы, чтобы проверить, не спустилось ли колесо, Алекс случайно бросил взгляд поверх своего мотокара и уже не смог отвести глаз.
        В девушке, которая так привлекла его внимание, не было ничего необычного. Да, стройная, с хорошей фигуркой и длинными темными волосами, но разве мало таких? Но что-то все же зацепило его. Возможно, ее манера двигаться, грациозная, как у танцовщицы или хищницы. Алекс поймал себя на мысли, что стоит и глупо улыбается, наблюдая, как незнакомка переставляет ножки, и на всякий случай покосился по сторонам: не выглядит ли в глазах прохожих полным дураком? Но опьяненные чувством свободы школяры растекались вверх и вниз по улице или спешили к поджидающим их карам, и на него никто не смотрел.
        Алекс снова перевел взгляд на девушку и вытянул шею. Встречает ли ее кто-нибудь? Он боялся упустить ее из виду хотя бы на секунду, а прохожие то и дело мешали обзору. Вот она увернулась от парня, который хотел выхватить сумку, вот повернулась и поцеловала того. Алекс нахмурился, сам не понимая, почему ему стало так неприятно от того, что незнакомка проявляет к кому-то нежные чувства. Что ж, если этот мелкий дохляк ей нравится, то радоваться удаче ему осталось недолго.
        Алекс перекинул ногу через седло кара и завел мотор. Делая вид, что прислушивается к звуку двигателя, он украдкой наблюдал за девушкой. Вот она, наконец, избавилась от парня и остановилась вместе с подругой на самом краю площади, у дороги. Они обе поглядывали вдаль, будто ожидая кого-то, и Алекс понял, что ни за что не простит себя, если проворонит свой единственный шанс.
        Эльза слишком волновалась в ожидании старшего брата, чтобы ощутить на себе чужой взгляд. Стоя на тротуаре рядом с большой лужей, слишком глубокой, чтобы просохнуть за утро, она поглядывала на свое отражение в темной воде и нервно теребила ремешок сумки.
        - Ты уверена, что мы успеем поймать таксокар до того, как приедет Димитрий? - в который раз дернула она за рукав Северину.
        - Уверена, - лениво отозвалась подруга, посматривая на дорогу, но без особой тревоги, - я же говорила, что они тут раз в пятнадцать минут стабильно проезжают. За мной же никто кар не присылает, сама добираюсь, поэтому и знаю.
        Но минуты шли, а среди потока прибывающего и отъезжающего от площади транспорта не мелькнуло ни одной желтой кабины. Встречаться со старшим братом Эльзе не улыбалось. Это Кристоф мог с беспечностью пропускать мимо ушей жуткие истории об их семейном прошлом и не замечать маминой реакции. Вот Эльзу не так-то легко было заставить все забыть. За последний год она едва ли перекинулась с Димитрием парой дежурных фраз. Чаще всего старший брат предпочитал проходить мимо, делая вид, что ее не существует или она - бестелесный дух. Но сидеть с ним в салоне одного кара? Ехать куда-то без присутствия родителей рядом? У нее мурашки бежали по коже от этой мысли.
        Неожиданно взревел мотор, и вихрь промчался совсем рядом, ударив в лицо волной воздуха, спутав пряди волос и окатив целым водопадом прямо из злополучной лужи. Эльза ахнула, еще не веря в ужасную катастрофу, но понимая, что та уже произошла. По ее ногам и юбке стекали потоки грязи, даже белой блузке досталось. Рябь еще бежала по воде, и отражение ее собственной фигуры, нелепо застывшей с растопыренными руками, колыхалось из стороны в сторону, словно исполняя ритуальный танец скорби. На тротуаре вокруг туфель образовалось мокрое пятно. Северина, которую брызги практически не задели, шагнула назад и открыла рот в сочувствии и изумлении. Кто-то на площади уже успел заметить постигшую двух подруг неприятность и засмеялся.
        Услышав этот звук, Эльза опомнилась и уронила руки. Стиснув зубы, она поискала взглядом того, кто испортил ее одежду, и увидела парня на мотокаре, который как раз сбавил скорость и разворачивался с явным намерением вернуться.
        - Эль! - осмелела и коснулась ее руки Северина. - У тебя глаза светятся… ты что, хочешь прямо здесь обернуться?
        - Чтоб темный бог ему гадких слизней в штаны ниспослал, - едва слышно пробормотала Эльза, не спуская глаз со своего обидчика и не обращая внимания на ядовитые смешки одноклассников за спиной. - Чтоб ему в колеса гвозди со всей площади трех рынков набились!
        Парень, тем временем, остановил свой мотокар поодаль и слез, всем своим видом демонстрируя сожаление и вину. Актер из него был никудышный - Эльза успела на секунду встретиться с ним взглядом и вспыхнула еще больше: его глаза смеялись.
        - Как мне жаль, майстра… - крикнул он еще издалека и развел руками, приближаясь. - Простите меня ради светлого бога!
        Эльза быстро опустила веки, чтобы скрыть пульсирующую серебристым светом радужку: признак того, что белая волчица в гневе и готовится растерзать врага. Она мысленно повторила про себя мамины слова, которые слышала едва ли не с колыбели. Нельзя вести себя в обществе, как грязная прислужница темного бога, нужно всегда держать себя в руках, даже когда обидно или неприятно или хочется сказать другому в лицо все, что о нем думаешь. Нужно помнить, кто ты есть, и быть воспитанной, несмотря ни на что. Успокаивая себя так, Эльза решила даже не указывать наглому хаму на то, что никакая она не майстра, а очень даже лаэрда. Если он не способен различать такое с первого взгляда, то это его проблемы, а не ее.
        - Как я могу загладить свою вину, майстра? - спросил наглец голосом, в котором отчетливо слышалась улыбка, и так сделал акцент на последнем слове, что Эльза засомневалась, точно ли это «майстра» звучит ненамеренно.
        - Повернуть время назад и не окатывать меня из лужи, - ответила она высокомерным и ледяным тоном и не выдержала, посмотрела на собеседника.
        Как жаль, что он не оказался мерзким бородавчатым карликом-уродцем! Эльза отчаянно пыталась найти какие-нибудь существенные недостатки и от этого злилась еще больше. Она втянула его запах, с легкими нотками парфюма, бензина и дорожной пыли, и сразу же безошибочно определила, что он - человек. Вот откуда эта невоспитанность и самонадеянность. Думает, что раз вымахал таким верзилой и плечи себе подкачал, то может развлекаться, обливая девушек грязной водой из канавы? А эта улыбочка… как будто он считает себя совершенно неотразимым и уверен, что стоит растянуть губы - и ему все простят. И как назло Северина задышала под боком очень знакомым образом, как совсем недавно делала, глядя в душевой на майстера Ингера, что только подтверждало догадки.
        Эльза стиснула кулаки и нахмурилась еще больше. Будь он хоть трижды красавчик, ее это не проймет! Ее вообще интересует другой типаж! Как например… да кто угодно… да хоть майстер Ингер! Да, определенно, ей нравятся длинноволосые блондины в возрасте, а не этот уроженец площади трех рынков в своей дурацкой кожаной куртке и потертых джинсах! Пусть идет улыбается кому-то другому, но только не ей.
        - Подвезти? - чуть склонив голову, поинтересовался наглец, и Эльза растерянно моргнула.
        - Что?!
        - Вас подвезти, майстра? В таком виде не стоит ходить по улицам, - он красноречиво прошелся взглядом сверху вниз по телу Эльзы, и ей вдруг стало тяжело дышать от чувства, будто ее пощупали.
        Но наглый тип был прав. В мокрой и грязной одежде, больше смахивая на замарашку, она уже не могла отправиться с Севериной гулять. Вот и таксокар проехал мимо, медленно и неспешно, поблескивая свежевымытыми желтыми боками, но Эльза не стала поднимать руку. Куда ей теперь идти? Оставалось только ждать Димитрия, а ведь она почти избежала нежелательной встречи!
        - Прогулка в парке отменяется, - проворчала она, впадая в уныние, - придется ехать домой.
        - А и правда, езжай, - вдруг толкнула ее в бок подруга и послала хаму в кожаной куртке сияющую улыбку, - вы же не обидите нашу Эльзу? Вот прямо в целости и сохранности ее до дома доставите?
        - Эльзу? - пронзительный взгляд смеющихся глаз нахала так и прожигал ее насквозь, вынуждая краснеть. - Как можно обидеть такую красивую девушку? Это же я не прав, мне так жаль, мне так неприятно…
        - Хрена с два тебе неприятно, - буркнула она.
        - Что, простите, майстра? - парень наклонился, будто не расслышал, но слегка переменился в лице.
        - Что вы, что вы, говорю, - вздернула подбородок и пропела Эльза совсем другим, невинным голоском, - пустяки, извинения приняты, катите… всего хорошего.
        Она резко повернулась к Северине и оскалилась на нее.
        - Мне придется ехать с братом. А тебе придется гулять одной или ждать таксокара.
        - А я Димитрия дождусь, он меня и подвезет, - нашлась Северина и быстро-быстро заморгала с умоляющим видом, - вместе с Крисом и поедем. А ты, вон, воспользуйся добрым предложением, а то неизвестно сколько тут стоять еще и ждать твоего брата будем. Да и мама наверняка рассердится, если узнает, как ты испачкалась. А так пораньше вернешься, переоденешься - и все. - Она подалась вперед и доверительно прошептала: - Не дрейфь, подруга, он же с тобой познакомиться хочет! К тому же, ну что он тебе сделает? Он - человек! Против тебя, волчицы! Ты же сама Крису про когти и зубы напоминала.
        - У меня еще и нож есть. В сумке, - тихо и задумчиво произнесла Эльза, чувствуя, что Северина, сама того не подозревая, только что натолкнула ее на идею изощренной мести.
        - Ну вот, - округлила глаза та, - я бы на твоем месте уже воспользовалась ситуацией.
        Развернув Эльзу лицом к парню, Северина громко объявила:
        - Она согласна.
        Наглый тип медленно расплылся в такой самоуверенной улыбке, что Эльза с трудом удержалась, чтобы не треснуть его сумкой по голове. Сама не веря, что ввязалась в авантюру, она послушно села на мотокар.
        - Меня, кстати, Алекс зовут, - бросил парень через плечо, заводя мотор.

«Темному богу в подмышку свое имя шепни», - подумала Эльза, но вслух только выдавила: - Очень приятно.
        Он хмыкнул, качнул головой и рванул с места так, что ей пришлось схватиться за него. И снова ее не отпускало ощущение, что все это сделано преднамеренно.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
        Убей их.
        Убей их всех.
        Этот голос преследовал его столько, сколько он себя помнил. Вначале он боялся, понимая, что слышать чужой голос у себя в голове - это ненормально, а значит, он болен чем-то страшным и необъяснимым, и нужно искать помощи, нужно как-то спасаться. Но признаться кому-то было еще страшнее. Да и кому он мог признаться в таком? Матери, которая любила только отца и жила только им одним? Отцу, который всегда казался холодным, далеким и строгим? Кому можно было поведать жуткую тайну, если за ним уже и так по пятам ходила сомнительная слава неправильного, ненормального ребенка? Нет, стоило бы признаться, что слышишь голоса, и родные лишь обрадовались бы возможности избавиться от него, сдать в дом с железными решетками на окнах, откуда уже никогда не будет хода на волю и где таких вот, никому не нужных и неизлечимо больных пытают болезненными уколами и электричеством.
        Он боялся. И поэтому молчал. Ночами прятал голову под подушку, жалобно скулил как щенок, кусал собственные пальцы, соленые от слез, в надежде, что взойдет солнце и станет легче, голос умолкнет и все пройдет, покажется мимолетным кошмаром, сном, от которого посчастливилось проснуться.
        Но голос не умолкал ни на секунду. Приемы пищи, занятия с учителями, попытки играть в своей комнате или просто сидеть и смотреть в одну точку - ничего не помогало отвлечься, и в ушах постоянно звучал приказ: «Убей их!»
        Потом он привык. Сам не помнил, в какой момент на него снизошло смиренное понимание: да, он болен. Болен так, что ему уже не помочь. У него никогда уже не будет простых радостей, как у остальных сверстников. Ни одна, даже самая дорогая игрушка не захватывала внимание настолько, чтобы он хоть на секунду забыл о своей болезни. Да и играть постепенно перехотелось. Он должен был научиться жить с этим страшным голосом в голове, который каждую секунду призывал убить собственную семью, должен был научиться бороться с самим собой, держать себя под контролем, потому что иначе все стало бы гораздо хуже и страшней. И он научился. Ради мамы, пусть даже она никогда не узнала бы и не оценила этого, ради отца, которого всегда считал идеалом и обожал. Даже ради брата и сестры, хоть они и испортили ему жизнь одним своим появлением.
        Он сорвался только один раз. Всего лишь один раз из бесконечного множества одинаково мучительных дней наедине с чудовищем внутри себя. Можно было бы найти оправдания тому срыву. Он рос, в крови бушевали гормоны, наедине с собой становилось еще страшнее, появлялись желания, которые трудно было понять и объяснить, а спросить ни у кого не получалось. Все это слилось в один клокочущий коктейль, который в итоге взорвался, выплеснулся наружу, и голос в голове уже не шептал и не приказывал, а радостно вопил: «Убей! Всех!»
        Он помнил, как сознание на секунду оставило его, нервы не выдержали напряжения, память будто отшибло. Наверно, его мозги просто отключились, как перегорает прибор, у которого полетел предохранитель. Да, все так и было. Его предохранители полетели, случился неконтролируемый взрыв в башке, и все, что копилось внутри годами, все стены с железными решетками, которые он так тщательно строил в голове, добровольно запирая там больное чудовище, жадное до чужой крови - все снесло, как лавиной. Он очнулся уже в волчьем теле, ощущая, как зубы глубоко впились в теплую, чуть подрагивающую плоть первой попавшейся навстречу служанки.
        Он честно пытался вновь овладеть собой и взять чудовище под контроль. Тормозил себя об углы, чтобы позволить хотя бы кому-то спастись, убежать, спрятаться. Щепки летели во все стороны, с грохотом рушилась мебель, когда он специально бросал свое тело в прыжке мимо жертвы. Но он был молод и силен, слишком силен, чтобы упустить хоть одну движущуюся цель, даже если умом сопротивлялся и не хотел ее преследовать.
        Тогда он сдался, потому что понимал - когда бегающие и дерущие глотку человечки закончатся, ему захочется вернуться наверх. В волчьем обличье он чувствовал их запах еще сильнее, чем обычно. Молоко и мед, ванильное печенье с чаем, которое им давала на завтрак нянька, а еще аромат их кожи и волос, так похожий на его собственный, ведь они были одной крови с ним. Наверно, дикий ужас от этой мысли его и спас. Он выдохся, умышленно потратил силы, ударяясь о стволы деревьев в саду, и это его отрезвило. В человеческом облике было паршиво. Все внутренности скручивало, его бедные больные мозги пульсировали в голове, по ним прокатывались мучительные спазмы, а голос сердился и приказывал довести начатое до конца, не останавливаться даже ценой собственной жизни.
        Он полз по ступеням лестницы вверх и истошно орал, сам не узнавая свой голос. Орал, потому что не мог заставить себя остановиться. Орал, потому что не понимал, за что именно на него обрушилось все это. Он просил о помощи уже сам не зная кого и в то же время отчетливо понимал: ему никто не поможет. Никто не остановит его. Только смерть - но он был слишком жалок и слаб, чтобы мужественно пожертвовать собой и захотеть ее.
        Он дополз до двери и бросил все силы на то, чтобы удержаться на этом последнем рубеже. Конечно, так не могло длиться долго, но он решил, что будет сопротивляться столько, сколько сможет. К счастью, появилась мать, и ее вид окончательно привел его в чувство. В ее глазах он увидел то, в чем так боялся признаться себе и все же иногда повторял тихонько, когда знал, что никто не услышит: это не в его голове поселилось кровожадное чудовище, поработившее тело беззащитного мальчика, это он сам оно и есть.
        Больной ублюдок. Эти слова, уходя, прошипела ему няня малышей, которая сразу же после того случая уволилась. Глаза еще не старой, но вмиг поседевшей от испуга женщины горели гневом, когда она покидала дом, призывая на голову убийцы проклятия. И он согласился. Все так и есть, к чему спорить?
        Правда, вроде бы убийцы должны испытывать радость от своих преступлений, ведь в этом заключается смысл их жизни. Он не чувствовал радости, только облегчение. Говорят, самое блаженное состояние человека - это не оргазм, а период, когда ничего не болит. В тот момент он поймал себя на мысли, что в голове тихо. Голос молчит. И эта тишина показалась настолько блаженной, что могла сравниться разве что с состоянием, когда после приступа сильнейшей, к примеру, зубной боли вдруг наступает успокоение. Это было его новое открытие, новый виток в борьбе с собственной болезнью, и потом он так много раз прибегал к проверенному способу, что стал зависим от него, как опиумный наркоман.
        Но это случилось гораздо позже, и так было не всегда. Он помнил момент, когда голос в голове еще не появился. Или просто появлялся редко? В ту пору младшие дети еще не родились, и он, наивный дурак, считал, что родителям достаточно для счастья его одного. Он и себя считал счастливым, пусть мать и пилила, что надо больше стараться, учиться красиво писать слова и выдыхаться до седьмого пота и боли в мышцах на силовых занятиях. Мол, чтобы отец больше любил. Ерунда! Он уже тогда понимал, что это - чистой воды обман и уловки, успокоение матерью самой себя, ведь потом, когда родились младшие, его подозрения подтвердились: их полюбили просто так, без учителей и хороших оценок, просто потому что они появились на свет.
        Он почти забыл, каково это - жить без них под боком, но ту поездку в дарданийские горы запомнил отчетливо. Мать по обыкновению загорелась идеей, теперь уже - идеей семейного отдыха. Предполагалось, что несколько дней они проведут только втроем, семьей. Она надеялась, что отец потратит внезапно образовавшееся свободное время на общение с сыном, сблизится с ним, а заодно и с ней. Не будет шумной столицы с рутинными заботами и всяческими соблазнами, которые та неминуемо несла с собой, только тишина, чистый снег и кристальный горный воздух.
        Дарданийские монастыри, лепившиеся на ледяных отвесных скалах подобно гнездам диких птиц, всегда выполняли множество функций. Уставший от жизни отшельник мог найти здесь вечный приют и покой, посвятив остаток дней тихим молитвам во славу светлого бога в окружении монахов с суровыми и лишенными эмоций лицами. Без всяких оправданий, собеседований или подношений: достаточно было лишь преодолеть крутой и скользкий подъем под ударами рвущегося с небес ветра и постучать в массивные двери, вырубленные в горной породе. Бездомные дети, которые неминуемо пропали бы с концами в узких улицах бедняцких кварталов, учились тут наукам и превращались в воспитанных людей, смиренных и послушных. Таких с удовольствием нанимали в богатые дома в качестве экономок, нянек или личных учителей, ведь всем было известно - прошедшие школу в дарданийском монастыре уже никогда не позволят себе ни дурных мыслей, ни, тем более, дурных поступков.
        Но помимо важной и безотказной помощи всем нуждающимся, за отдельную плату здесь предоставляли возможность просто отдохнуть. Ведь не обязательно навсегда завязывать с привычным образом жизни, иногда хочется лишь привести мысли в порядок, насладиться красотой природы или сменить обстановку. Комнаты для таких людей обставлялись иначе, чем служебные помещения монастырей. Тут не жалели дров для камина, чтобы огонь ярко и жарко полыхал днем и ночью и можно было наслаждаться теплом, сидя в уютном кресле-качалке перед огромным панорамным окном, и радовать глаз, обозревая с высоты птичьего полета заснеженные склоны и хребты.
        Широкие и мягкие кровати, словно созданные, чтобы на них предаваться любви, красивые тканевые драпировки, услужливые и внимательные монахи с сильными руками, всегда готовые сделать расслабляющий или, наоборот, тонизирующий массаж и растирание кусочками льда. И обязательно - огромная чаша термального источника под открытым небом, пахнущая немного странно и неприятно, но доставляющая неописуемое удовольствие при погружении в нее. Неудивительно, что многие молодожены свой медовый месяц проводили именно тут. Неудивительно, что и его мать выбрала это место тоже.
        В чем-то ее план сработал именно так, как хотелось. Родители увлеклись друг другом, как будто встретились в первый раз, и постоянно пропадали то в термальном бассейне, то на массаже, то запирались в спальне, выставляя сына «погулять» и полагая, что тут, в непривычном и незнакомом месте, ребенок найдет кучу интересного и любопытного и сам не захочет сидеть в четырех стенах.
        И он нашел. Это была темно-серая грубо сколоченная скамья без спинки, установленная на самом склоне крутого изгиба горы. Неизвестно, кто и для чего поставил ее тут: на вершине постоянно свистел ветер, он бил то в спину, то в лицо, и, как ни сядь, пробирался за пазуху и холодил тело. Основные монастырские строения оставались ниже, сюда от них вела едва заметная и почти нехоженая тропа среди голых камней. Кроме того, ступать по ней и пользоваться скамьей было просто опасно, почти от самых ног начинался обрыв и где-то далеко внизу отвесной стены темнели верхушки деревьев. Высокие и широколапые сосны казались отсюда, с высоты, крохотной мелкой порослью. Наступи - и окажутся по щиколотку.
        Он, никем не замеченный, забрался сюда из детского любопытства, сел на эту скамью, чтобы передохнуть, и… пропал. На какой-то из праздников отец дарил ему такую игрушку: стеклянный шар, приклеенный к плоской деревянной подставке. Там, под куполом этого шара, открывался целый мир. Там тоже были горы с острыми зубцами вершин и извилистыми хребтами, был крохотный темный лес у подножия, а еще - маленький темно-коричневый домик, притулившийся где-то между небом и землей. Окна у домика выкрасили ярко-желтой краской, что обозначало теплившийся в них свет. Наверно, тот, кто создавал игрушку, просто-напросто копировал дарданийский пейзаж, очень уж очертания совпадали. Возможно, мастер даже сидел на этой самой темно-серой скамье, когда задумывал работу - так походил угол обзора и вид. Только домика не хватало, в реальности его не существовало.
        Секрет шара заключался в том, что если перевернуть его и потрясти, снег, прежде толстым покрывалом лежавший на горах и долинах, бурей поднимался вверх, водоворотами окутывал вершины и хребты, а затем медленно, совсем по-настоящему, оседал вниз и снова ложился неподвижной пеленой. Димитрий мог часами сидеть, переворачивая игрушку и наблюдая, как каждый раз снег укладывается по-новому. Узоры никогда не повторялись. И вот, усевшись на скамью, он вздрогнул и забыл, как дышать. Потому что в тот момент ему показалось, что он снова держит в руках волшебный шар, и стоит лишь захотеть, сможет поднять и перевернуть его, взбаламутить белые хлопья и любоваться их медленным танцем в воздухе.
        Он никогда и ни для кого не упоминал вслух о том моменте, просто потому что не хватало слов для описания красоты и восторга, которые наполнили его изнутри. Разреженный по сравнению с низинами воздух рвал легкие, но тогда казалось - это от переизбытка эмоций. Он сидел и держал на руках весь мир, он мог управлять им по своему желанию и испытывал настоящий трепет создателя, наслаждающегося своей работой. Ему даже не хотелось переворачивать творение и поднимать бурю. Пусть все остается спокойным. Ему хватало тихого упоительного созерцания и осознания собственной власти над тысячами жизней, распростертых у его ног. Казалось, в тот момент он прекрасно представлял, что ощущает светлый бог, когда сидит и смотрит с высоты на Цирховию и ее жителей. Казалось, он и есть этот светлый бог, и вдруг нашлось объяснение, что это за скамейка и кто и зачем ее тут поставил.
        Вот за этим она тут и была. Всегда, с самой первой секунды, как возник этот мир.
        Он ходил на это место каждый день, до самого отъезда, и просиживал там буквально с рассвета и до заката и все равно не мог в достаточной мере насытиться зрелищем. Отбыв положенное количество дней, семья покинула дарданийские горы. Отец снова стал прежним, мать погрузилась обратно в пучину переживаний, но Димитрий чувствовал себя другим. Своим детским умишком он понял что-то, что не мог сформулировать. А потом голос в голове заговорил с ним, и оставалось лишь вспоминать ту скамью на склоне, на которую он не вернется уже никогда.
        - Помогите! Помогите же кто-нибудь! Да что за люди тут такие!
        Голос был испуганным и огорченным. А еще - женским. Димитрий отметил это краем сознания, которое начало возвращаться. Он ощутил, как знобит от холода все тело, а затем услышал плеск воды и понял, что лежит наполовину в воде, а чьи-то слабые и тонкие руки обхватывают его голову и трясут, заставляя скорее прийти в себя.
        Приходить в себя не хотелось, но куда деваться?! Он разлепил веки и тут же сомкнул их обратно, потому что его голову уронили на землю так, что камни впечатались в затылок, а к губам намертво прижался чей-то пахнущий вишней рот. Поэтому он попритворялся мертвым еще какое-то время, пока девушка пыталась вдохнуть в его легкие воздух. Дыхание у нее тоже было вишневым, и ему это не понравилось. Потому что если она понравится ему, то уже ей, в свою очередь, не понравится то, чего захочет он.
        Все просто.
        Наконец, ему надоело валяться на мокрой и скользкой земле и терпеть чужие неумелые попытки реанимирования, и тогда он поднял руки и легко девушку оттолкнул. Пожалуй, силы все-таки не рассчитал, потому что она отлетела и плюхнулась на попку, растерянно хлопая ресницами. Димитрий приподнялся на локтях, подслеповато прищурился, огляделся, чтобы понять, куда попал.
        Солнце стояло высоко над головой, день был в самом разгаре, чуть поодаль размеренно шумели речные доки, а сам он оказался голым, и это означало, что обернулся в человека уже в реке, в которую и прыгнул… зачем? Утопиться?
        Вариант вполне подходил, и Димитрий решил не сбрасывать его со счетов. Кто знает, что могло прийти ему в голову в момент очередного помутнения рассудка? В последнее время такие провалы случались все чаще, и он с безразличием обреченного человека лишь отмечал про себя их длительность и периодичность, как будто зарубки ставил.
        Он перевел взгляд на свою «спасительницу», решив разглядеть ее получше. У нее были темные, коротко подстриженные волосы, но такая стрижка удивительно ей шла, подчеркивая изящный контур лица и тонкий профиль. Клетчатая рубашка, узлом повязанная чуть ниже миниатюрной груди, открывала плоский белый живот с аккуратной впадинкой пупка и без единого изъяна кожи. На бедрах сидели короткие джинсовые шорты, а на шее на широком ремне висел тяжелый дорогой фотоаппарат. Не местная? Туристочка? Скорее всего, судя и по виду, и по поведению. Шляется тут, возле доков, доверчиво спасает всякий мусор, прибитый к берегу. Даже не заподозрила, кто он такой…
        Девушка, тем временем, оправилась от шока и даже приподнялась с земли, отряхивая испачканные шорты. Сполоснув руки от грязи тут же, в воде у берега, она вдруг широко улыбнулась и протянула Димитрию ладошку:
        - Петра. Приятно познакомиться.
        - Ну и имечко, - с презрением проворчал он и проигнорировал ее дружелюбный жест. Пусть сразу знает, с кем имеет дело.
        Но незнакомку не смутил ни его грубый тон, ни сердитое выражение лица.
        - Нормальное имечко, - беззаботно пожала она плечами, - у нас в Нардинии считается даже красивым.
        Значит, точно туристка. Чутье не подвело. Впрочем, чему удивляться? За свою не очень длинную жизнь он видел столько людей во всех их проявлениях, что научился читать по глазам и между строк. Димитрий сел и подтянул колени к груди, решив, что она уже достаточно на него насмотрелась. И ведь даже бровью не повела! Голос в голове заинтересованно встрепенулся и шепнул, что если убить эту девчонку, ее не найдут быстро и никто не хватится, потому что здесь, в доках, обычно никому ни до кого нет дела, а одинокие путешественницы редко отчитываются кому-то о каждом своем шаге в другой стране. По крайней мере, не заранее. Наверняка к реке ее привело простое любопытство, и направлялась она изначально совсем не сюда, а дальше, на набережную, фотографировать местные достопримечательности…
        - И что оно означает? - процедил Димитрий, едва подавив желание схватиться обеими руками за виски, чтобы хоть как-то заглушить непрошеного советчика. Оставаясь наедине с самим собой, он так бы и сделал, но при посторонних приходилось сдерживаться. И отвлекаться. Хотя бы на беседу о чьем-то глупом имени.
        - Скала, - тоненькая, похожая скорее на тростинку Петра улыбнулась немного смущенно, показывая, что уже привыкла к подобным вопросам и даже предугадывает последующую реакцию на ответ.
        Он так посмотрел, что она рассмеялась. Видимо, именно на похожие взгляды и натыкалась каждый раз, объясняя значение своего имени.
        - У нас в Нардинии побережье в основном состоит из отвесных скал, на которых гнездятся чайки. Когда они все вдруг срываются с камней и поднимаются белым облаком - это очень красивое зрелище. Быть скалой очень почетно, без скал не было бы чаек и всей этой красоты.
        Смеялась она вкусно. А еще ее губы пахли вишней. Ему так сильно захотелось лизнуть их еще раз, что он сглотнул, с трудом загоняя это желание поглубже внутрь себя.
        - Не шлялись бы вы тут, майстра… - просипел, отводя глаза в сторону, туда, где вода омывала блестящие на солнце мокрые камни. - В доках работают пьяницы и матросы. И те, и другие с удовольствием зажмут красивую девушку так, что и пикнуть не успеете.
        - А я и не шляюсь, - она снова смеялась, дразня его и не подозревая, что похотливые пьяные матросы покажутся ей лучшими друзьями, если он хоть на секунду даст голосу в голове волю. - Я хотела сделать снимки птиц.
        Петра указала в сторону рыболовецкого суденышка, которое, попыхивая черным дымом из трубы, направлялось в порт. Стая серых речных птиц, пронзительно крича, вилась над палубой, а чешуя свежевыловленной рыбы, еще бьющейся в сетях, сверкала на солнце, как расплавленное серебро с платиновыми искрами.
        - Корабль везет настоящий клад в их понимании, - пояснила девушка, мечтательно глядя вдаль, - от такого соблазна трудно удержаться.
        Проклятье! Неужели вчера он никого не убил или убил недостаточно?! Голос в голове был настойчив, и Димитрий догадывался почему: чем дольше удавалось сопротивляться, тем мощнее потом случался взрыв в башке. Зная эту особенность, он старался регулярно позволять себе небольшие «срывы», позаботившись, чтобы при этом пострадало как можно меньше невинных жертв. Но Петра все больше казалась тем сияющим кладом, над которым он хотел кружить, раскинув крылья подобно хищной птице.
        Внезапно она стала серьезной.
        - Вам нужна помощь, - произнесла девушка с сочувствием в голосе, не спрашивая, а утверждая. - Давайте я помогу найти полицию. Вас избили? Обокрали? Бросили в реку умирать?
        Теперь уже ему стало смешно. Его избили?! Последним, кто его бил, был отец, если не считать тех, кому он сам позволял врезать себе по морде, но такое все равно заканчивалось не в пользу ударившего смельчака.
        - Нет. Никакой полиции не нужно.
        - Но… - на миг она растерялась, а затем прищурилась: - Все понятно. Денег не дам, извините. Просто знаю, что вы не удержитесь и потратите их не на то, что надо. Но если хотите, пойдем, я тут видела пекарню неподалеку. Я куплю вам хлеба или пирог с мясной начинкой.
        - Что?! - Димитрий расхохотался, поймав себя на мысли, что не делал этого очень давно. Даже голос в голове замолчал на какое-то время, и на душе стало легко и свободно, как не было уже много лет подряд.
        - Я все поняла. Вы - бродяга, - Петра констатировала этот факт с прискорбием, словно врач, сообщающий пациенту, что тому осталось жить считаные дни. - У вас нет одежды, и вас не обокрали, потому что красть попросту нечего. Наверняка вы полезли в реку помыться, но были не совсем трезвы, поскользнулись, упали и чуть не утонули. - На ее лице появилась гримаска презрения. - На чем бы вы там не сидели, бросайте это, пока еще можете соскочить.
        Он покачал головой, все еще находясь под впечатлением, а она лишь с жаром продолжила проповедь:
        - Завтра вы снова полезете купаться, но вода окажется слишком холодной, вам сведет ногу, а меня не окажется рядом, и вы утонете. Или вас прирежут в пьяной драке за бутылку или дозу опиума. Или… - девушка оборвала себя на полуслове и поежилась. - В общем, не лучше ли взять себя в руки, устроиться на работу, найти крышу над головой и наладить жизнь, пока не поздно? Честный труд, он облагораживает человека…
        - Я не могу соскочить, - произнес Димитрий торопливо, пользуясь тем, что голос в башке молчит. Ей нужно убираться скорее, раз выпала такая возможность, она даже не представляет, как ей повезло сейчас.
        Петра замолчала и уставилась на него, брови чуть сошлись на переносице, выдавая напряженную работу мысли.
        - С того, на чем сижу я, не соскакивают, - продолжил он. - Мной управляет голос в голове, который постоянно приказывает убить мою семью. Естественно, я не собираюсь этого делать, но бороться с ним трудно… очень трудно. Поэтому, чтобы жить спокойно, мне нужно убивать кого-нибудь еще. На крайний случай - просто причинять боль или заниматься сексом до одурения. Поэтому если ты не хочешь разделить со мной хотя бы последние два удовольствия, бери свои худые ноги в руки и вали отсюда, пока я разрешаю.
        Несколько секунд она оторопело обдумывала информацию, потом попыталась рассмеяться, но смех вышел натянутым и невеселым. Сумасшедший - вот что сквозило в ее глазах. Она правильно все расценила и поняла, что у него не все дома, но разве не этого он и добивался?! Ничего особенного, в общем-то, и не поведал, если бы она прожила в столице хотя бы несколько лет, то и сама наслушалась бы о нем историй и стала узнавать на улицах и обходить стороной. А так, считай, краткий экскурс по самому важному уже пройден.
        - Но… у вас нет одежды… - пролепетала Петра слабым голосом и чуть отодвинулась назад.
        - Потому что я люблю разгуливать по улицам голым.
        - Вы же чуть не утонули…
        - Иногда мне нравится причинять боль и себе. Это тоже успокаивает.
        Ее лицо вдруг стало жестким.
        - Знаете что, - она вскочила на ноги и дернула сумочку, висевшую на бедре, - это просто глупо. Если не хотите признаваться, что скатились на самое дно, не обязательно выдумывать такие истории. Я знаю, посмотреть правде в глаза очень трудно, а принять чью-то помощь наверняка гордость не позволяет, да? Вот, - она порылась в сумке и швырнула на землю возле него шоколадку в яркой обертке и несколько монет, - это все, что у меня есть из еды. Подкрепитесь. Купите себе… похмелиться.
        Последние слова Петра буквально выплюнула. Нет, она не посчитала его сумасшедшим. Он не оправдал ее надежд, ударился в нелепую ложь вместо того, чтобы вежливо поблагодарить за доброе отношение. А она ведь поначалу пожалела его!
        Димитрий равнодушно проводил взглядом ее удаляющуюся фигурку, затем сгреб шоколад и принялся жевать. Есть и правда хотелось зверски, небольшой, с два пальца руки, батончик, набитый карамелью и орехами, он проглотил за пару секунд. Деньги брать не стал. Серебристые плоские кругляшки так и остались валяться в грязи, пока он огляделся, убедился, что вокруг нет ни единой живой души, и побрел, слегка прихрамывая и ощущая ломоту во всем теле.
        Его путь лежал в сторону доков, где рабочие все так же стучали и перекрикивались на разные голоса, в огромную трубу очистных сооружений. Если уж нужно среди бела дня пересечь полгорода не в самом приглядном внешнем виде, то лучшей дороги, чем через владения свободного народа, не придумаешь.
        Огромный город, почти повторяющий по очертаниям тот, что находился на поверхности, раскинулся и под землей. Темные, едва освещенные смоляными факелами переходы и сырые катакомбы заменяли тут улицы и дома. Щипачи, медвежатники, гопники, карманницы, рыночные попрошайки, инвалиды настоящие и мнимые обитали здесь не менее густо, чем благовоспитанные граждане в своих жилищах над их головами. Многочисленные хитросплетения труб и коммуникаций, питающих наземные строения, находились и в полном распоряжении глубинных пользователей. Подземный мир походил на пиявку, намертво присосавшуюся к своему донору в таком месте, откуда ее невозможно достать.
        Свободный народ не терпел чужаков, там все знали друг друга в лицо и наперечет, но Димитрия пропускали с молчаливой ненавистью в глазах. Ссориться с прислужниками темного бога не входило в их планы. Впрочем, в конфликты со сторонниками светлого они так же не вступали: свободный народ оттого и звался свободным, что не принадлежал ни к одному из верований. В катакомбы к ним решился бы сунуться разве что безумец - не зная всех поворотов и ответвлений, здесь можно было плутать бесконечно и в конце концов оказаться прирезанным безмолвной тенью где-нибудь в темном тупике ради кошелька или теплой одежды. Даже полиция не рисковала, предпочитая ловить мошенников исключительно на поверхности и закрывать глаза на место, где они прячутся под землей.
        Димитрий хоть и считался безумцем, но ориентировался тут отлично, а ходить за ним было попросту опасно - в любой момент преследователь мог сам превратиться в жертву. Поэтому когда он уверенно шел полутемными коридорами, и его босые ноги бесшумно ступали по утоптанной земле, тени пугливо растворялись в нишах, а чумазые и косматые женщины, сидящие у костров в тех местах, где имелась тяга для дыма, испуганно прижимали к груди оборванных детей.
        Его их компания наоборот не смущала. Ему нравилось здесь, в наполненных спертым сырым воздухом могилах для живых. Нравилось, что он может идти, не скрывая своей наготы, раскинув руки и едва касаясь кончиками пальцев стен по обе стороны от себя, и даже самые освещенные и оживленные участки пути вмиг становятся тихими и пустыми, потому что где-то далеко впереди него среди свободного народа уже бежит шепоток: «Идет Волк, прячьтесь, прячьтесь…»
        Это напоминало по ощущениям тот момент, когда он сидел на старой скамейке в дарданийских горах, хоть и не могло, конечно, сравниться в полной мере. Но все-таки, если уж ему не выпало управлять миром с высоты, он завладел хотя бы его крохотной, подземной частью и довольствовался этим.
        На то, чтобы от реки добраться до главного темпла темного бога, Димитрию потребовалось около часа. Он бы преодолел это расстояние быстрее, если бы увеличил шаг, но торопиться не захотел. Да и спина побаливала. Видимо, приложился где-то во время ночных приключений. Белые волки обладали повышенной регенерацией, грубо говоря, все его раны заживали как на собаке, на излечение самой глубокой требовалось не более суток, поэтому только по остаточным неприятным ощущениям он мог догадываться о тяжести увечья.
        В темпл, уходящий на много уровней в глубь земли, можно было попасть напрямую из коридоров свободного народа, чем Димитрий и воспользовался, свернув в нужном месте и открыв нужную дверь. Тщательно замаскированный ход служил для обеих заинтересованных сторон: иногда какой-нибудь воришка, убегая от полиции, скрывался в темпле, а погнавшимся за ним полицейским оставалось лишь разводить руками - растворился без следа, хоть все вверх дном переверни, не иначе как темный бог под свое крыло взял.
        Днем в помещениях темпла было тихо и сонно: основная жизнь кипела здесь по ночам. Единственная попавшаяся навстречу окта влипла в стену и опустила голову, пропуская Димитрия и опасаясь встречаться взглядом. Они все боялись его, хоть он никогда ни одну из них и пальцем не тронул, так как проводил в темпле большую часть свободного времени и «своих» старался не обижать. По крайней мере, в те моменты, которые помнил.
        Войдя в личные комнаты, выделенные ему здесь в безраздельное пользование, Димитрий застал на своем диване обнимающуюся парочку. Молоденькая нонна, явно из новеньких, откинув голову и томно прикрыв глаза, сидела на коленях у его помощника и по совместительству приятеля по имени Ян. Ее белое платье было спущено до самой талии, а его руки и губы играли с ее обнаженной грудью. При появлении хозяина комнат девушка сдавленно пискнула, вскочила, на ходу натягивая ткань на плечи, и выбежала в дверь. Ян с недовольным видом прищелкнул языком и откинулся на спинку дивана. Не оставалось сомнений, что если бы Димитрий явился чуть позже, то застал бы их за еще более интересным занятием, и Ян ощущал себя так, будто у него из-под носа увели сладкую морковку.
        - А ночь была полна забав, как я погляжу, - едко заметил он, наблюдая, как Димитрий пересекает комнату, а когда тот остановился и повернул голову, тут же сбавил тон: - А я как знал, уже и одежду приготовил. Вон там.
        - Я в душ, - коротко кивнул Димитрий.
        Их связывали странные отношения, и эта странность заключалась не только в том, что Ян, пожалуй, единственный мог отпускать язвительные комментарии и не бояться смотреть в глаза тому, кого так опасались остальные. Скорее, удивительным было то, что он сам выбрал белого волка в качестве своего господина. Вскоре после того случая, когда Димитрий сорвался и перебил всех слуг в доме, к нему прямо на улице подошел худой оборванный мальчишка примерно его же возраста и доверительно шепнул:
        - С этого дня я буду служить тебе.
        Димитрий принял это как еще один выбор, который кто-то неведомый сделал за него. Ян принялся что-то рассказывать про больную младшую сестру, про то, что они с матерью из свободного народа, а значит, денег на лекарства нет, и надежда на выздоровление почти потеряна. Про то, что ему было обещано, что сестра встанет на ноги, если он отыщет белого волка, о котором теперь говорят все, и навсегда останется с ним рядом.
        Ради этого Яну пришлось уйти в прислужники темного бога, и свободный народ отверг его - они не терпели перебежчиков - но теперь, по прошествии нескольких лет, оказалось, что он даже неплохо устроился. Все нонны были к его услугам, и то, что они дарили другим за умеренную, а иногда и высокую плату, доставалось ему бесплатно и в неограниченных количествах. Именно Ян в свое время лично провел Димитрия по всем подземным ходам, позволяя изучить каждый поворот, который знал с рождения. Именно он устроил эти комнаты в темпле и занимался всеми текущими вопросами. Все силы Димитрия уходили на борьбу с голосом в голове, и он сглупил бы, если б отказался от такой помощи.
        Сестра Яна, кстати, поправилась, выросла и расцвела, стала одной из лучших карманниц на площади трех рынков. Кто-то назвал бы ее выздоровление чудом, но Димитрий не верил в чудеса. Он верил в силу, двигающую живыми людьми, как пешками на доске, так как чувствовал, что сам является точно такой же пешкой. В детстве он, конечно, думал иначе. Даже сам не стал исключением и тоже просил темного бога о помощи. Давно, еще до рождения младших. Устав от бесконечных придирок матери и равнодушного отношения отца, он по ребяческой наивности как-то загадал самое сокровенное желание - чтобы родители помирились, чтобы в их семье наступил мир и покой. И что? Разве желание исполнилось? Разве случилось чудо?
        - Вечером ты занят, - безапелляционно заявил Ян, стоило Димитрию с полотенцем в руках явиться из душа. - И должен быть в форме.
        - Я всегда в форме, - мрачно отозвался тот, резкими отрывистыми движениями вытирая мокрые волосы. - Что еще?
        - Партия опиума из Нардинии прибыла без проблем, - со скучающим видом принялся перечислять помощник. - Оттуда же приехал какой-то урод, который услышал о тебе и непременно хочет встретиться. Силач, типа, там местный. Считает, что ты эту встречу не переживешь.
        Димитрий слабо улыбнулся, швырнул ему полотенце, подошел к разложенной на стуле одежде и принялся одеваться.
        - Назначай ему встречу.
        - Уже назначил, само собой. За кого ты меня принимаешь? Ставки будут высоки, чувствую, мы славно заработаем на этом идиоте. Дальше… у нас завелся неблагодарный клиент. Обворовал одну из наших девушек, при этом, естественно, кинул на деньги. Правда, признался, когда полиция взяла его за жабры. Я сказал, что если повторится, в следующий раз он будет разговаривать уже лично с тобой.
        Димитрий кивнул.
        - Дальше… - Ян сделал паузу, поглядывая на него, - в общем, твоя мать сегодня снова была здесь.
        Димитрий опять кивнул с тем же выражением лица, намекая, что услышал новость и можно переходить к следующей.
        - Ты когда-нибудь собираешься сказать ей? - не выдержал помощник.
        - О чем?
        - О том, что ее здесь просто разводят на деньги, о чем же еще! О том, что ей здесь расскажут все, что она хочет услышать, лишь бы продолжала ходить и отваливать подачки! Рамон держит ее на крючке уже много лет, а ты сам знаешь, как он умеет пудрить мозги женскому полу.
        - Если ей хочется верить, что здесь водятся особо приближенные к темному богу, и через них он слышит ее желания, то пусть верит, что я могу поделать? - пожал Димитрий плечами. - Для Рамона это работа, я не могу отбирать у него хлеб. И это ее деньги, пусть тратит, на что хочет, я их не считаю. Свои деньги я зарабатываю сам.
        - Но Рамон спит со всеми своими женщинами, - многозначительно понизил голос Ян. - Со всеми, кого ведет хотя бы какое-то время. Ведь за этим они сюда и приходят, хоть иногда даже сами себе не признаются. Одинокие, недолюбленные и недоласканные, как он сам про них выражается. Он всех прокатывает по одной и той же программе. Это значит, что твоя мать изменяет с ним твоему отцу.
        - Ему надо повнимательнее приглядывать за женой, что ж поделать, - возразил Димитрий, застегивая последние пуговицы. - Я уже вышел из того возраста, когда любовь папочки и мамочки кажется чем-то нерушимым и священным. Они не лезут в мою жизнь, я не трогаю их - таков уговор.
        - Ты - циник, - весело хмыкнул Ян, окончательно сдавшись. - Ах, да. Еще звонил твой брат, просил забрать из школы. Я сказал, что ты подъедешь. Ты, кстати, уже опаздываешь. Еда на столе, под салфеткой. Можешь успеть перехватить пару кусков.
        Димитрий даже не скрывал, что упоминание о брате ему не по душе. Конечно, он оставлял тем или иным людям телефонный номер, по которому за него отвечал Ян, и Кристофу его зачем-то давал в том числе. Но только на экстренный случай, вроде конца света, а не для всякой ерунды.
        - Ты договорился, ты за ним и езжай, - бросил он и подошел к столу.
        - Э, нет, - Ян покачал головой, - братик ждет именно тебя, между прочим, он меня даже по голосу от тебя не отличил. Он не в курсе наших с тобой дел и отношений, и тебе явно проще поехать лично, чем потом долго и пространно объяснять ему, кто я такой.
        - Нечего тут объяснять, - буркнул Димитрий с набитым ртом, но уже и сам понимал, что выбора нет. Дураку-братцу хватит ума податься пешком, а с его неуемным любопытством на пути обязательно встретятся приключения. Потом придется договариваться за него со свободным народом, совершать много лишних телодвижений… и почему он до сих пор заботится о младших, которых ненавидит в глубине своей темной души?!
        Димитрий тяжело вздохнул и сгреб со стола ключи.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
        Благополучно спровадив Эльзу, Северина вся извелась в ожидании ее старшего брата. Она ни секунды не сомневалась, что все слухи о нем сильно преувеличены. Мало ли завистников у их семьи? Вон, отец успешно подвизается в парламенте, мать - таких древних корней, что сам канцлер ей то ли четвероюродный брат, то ли внучатый дядя, и все у них ладно и складно. Конечно, тем, кто живет победнее и похуже, хочется макнуть более успешных людей в грязь, вот и ударяют по слабым местам, распуская слухи о детях.
        Или это делают его отвергнутые любовницы. Неудачницы, на которых он не посмотрел. Несмотря на то, что подруга уверяла: Димитрий женщинами не интересуется, Северине в это слабо верилось. Просто Эльза смотрела на брата зашоренными глазами из-за своих детских непонятных и выдуманных обид, а еще она - глупая неопытная девственница, не сведущая в мужчинах почти ничего.
        Знающие девушки, которые на самом деле имели с ним близкие отношения, рассказывали в подробностях как это было, и выходило по их словам восхитительно. Уж они бы не стали врать, если б что-то пошло не так. Мол, в постели он всегда вел себя нежно и чутко, а когда страсть подходила к концу, оставлял щедрые подарки. Ну и что, что ни одна из них этих подарков в качестве доказательства предъявить не смогла. Вообще-то, не каждая станет даже болтать о подобном, Северине и так обычно стоило большого труда добыть хоть крупицу информации из кокетливо поджатых губ своей швеи, к которой ездила шить платье к выпускному, а заодно получать свежие новости, услышанные от других клиенток. Так что имен счастливиц Северина не знала, но была уверена - все они из ее круга, из белых волчиц и аристократок.
        Сама она не сомневалась: с первой встречи у нее случилась привязка к нему, а это значило, что им просто суждено быть вместе. Привязка - это когда ты душой и телом хочешь принадлежать только одному человеку, и так будет всегда. Конечно, случается, что пары сходятся и живут вместе и без всяких привязок, но Северине так не хотелось. Она мечтала, что когда-нибудь старший брат ее подруги тоже разглядит в ней ту самую, свою единственную, и почувствует то, что чувствует она. А в последние месяцы она потеряла терпение и от пустых грез перешла к более активным действиям.
        Все объяснялось просто. Северина повзрослела. Она поняла это, когда, слоняясь от скуки по пустому родительскому дому, наткнулась на девушку-служанку и ее жениха, которые воспользовались тем, что хозяин вечно отсутствует, а экономка совсем обленилась и ослабила надзор. Сначала ее насторожили тихие вздохи и стоны, долетавшие из кладовой. Приоткрыв дверь, Северина обомлела, но досмотрела представление до конца. Только вместо кудрявого парня с крупными потрескавшимися руками, лапавшего свою раскрасневшуюся от удовольствия подружку, она видела Его. Димитрия, с его холодным красивым лицом и вечно задумчивым, будто обращенным внутрь себя взглядом. Это его сильное и гибкое тело представало перед ней обнаженным во всех подробностях. И, конечно, в его объятиях она видела себя.
        Ей стало жарко, внизу, между ног, потекла влага, пришлось оставить наблюдательный пост, подняться наверх и принять душ. Потом она долго стояла перед зеркалом и смотрела на свое тело, уже совсем женское, а не девчачье, и представляла, что это он смотрит на нее с восхищением и вожделением. А потом она опустила руки вниз и впервые довела себя до оргазма, размышляя, похоже ли это на те ощущения, которые другие девушки испытывали с ним.
        От собственных смелых мыслей ее сердце начинало трепыхаться в груди. Скоро, скоро она тоже ляжет с ним в постель. Девственность? Да плевать на нее! Отцу все равно, он не заметит, даже если дочь помрет ненароком, а Димитрий наверняка оценит, какой подарок она ему преподнесет в своем лице. Он просто не может не оценить. Ну и потом, конечно, они в любом случае поженятся, так что какая разница, до брака все случится или после? Он - взрослый мужчина, ему нужен секс… и, кажется, ей тоже.
        В ожидании его приезда, стоя на площади, Северина достала из сумочки косметику и накрасилась. Она всегда таскала с собой все необходимое, и хотя в школу заставляли ходить с чистым лицом, никто не мешал им с Эльзой после уроков приводить себя в полный порядок, а затем уже идти гулять в парк. Она специально погуще нанесла на ресницы тушь, положила на веки темные тени, а губы накрасила ярко-красной помадой. Все. Теперь в зеркальном отражении появилась не бледная старшеклассница, а настоящая взрослая женщина, готовая к встрече со своим мужчиной.
        Черный, длинный - и очень дорогой, без сомнения - кар Димитрия плавно затормозил у кромки тротуара, а дальше Северина стала сама не своя. Она практически отпихнула Кристофа, который полез было в салон, каким-то чудом умудрилась занять переднее кресло рядом с водителем, постоянно что-то говорила низким и слегка хрипловатым голосом, чтобы стало понятно - она знает толк в сигарах и умеет курить. Почему-то ей подумалось, что ему нравятся смелые женщины, которые курят. Вообще, чем меньше она будет смахивать на девственницу, тем лучше, ну а потом, когда дело дойдет до того самого, выйдет, как говорится, приятный сюрприз.
        Димитрий, по своему обыкновению, был мрачен и задумчив, на Северину едва взглянул, а брата вообще будто и не заметил. Кристоф, как неуклюжий щенок, притулился на заднем сиденье и уставился в окно. Его планы на вечер провалились, сестра отобрала драгоценную реликвию и скрылась с неизвестным типом, и он явно чувствовал себя неудачником и хотел скорее убраться домой и зализать там раны. Северина пустилась в объяснения о том, что ей тоже очень нужно к себе, но везти ее первой нельзя ни в коем случае, потому что сначала необходимо забрать какой-то учебник из комнаты Эльзы, и поэтому они могут сперва заехать и высадить Криса, она быстро сбегает за книжкой, ну а потом, если Димитрий будет так добр, он доставит и ее по месту назначения…
        - Где Эльза? - перебил он ее, кажется, прямо на середине фразы.
        Эльза? Северина поморгала, собираясь с мыслями. Какая Эльза?! Ох, пресвятой светлый бог, точно! Она и забыла, что Димитрию наверняка станет любопытно, куда подевалась сестра. Набрав в грудь новую порцию воздуха, Северина легко выложила правду о знакомстве подруги с парнем на мотокаре и уверила, что та наверняка уже самостоятельно добралась домой и ждет ее, чтобы отдать книгу. При этом не забыла всячески подчеркнуть, что хоть и является уже взрослой и опытной женщиной, но девушка приличная и в отличие от Эльзы с кем попало на мотокаре бы не поехала, так что поступок осуждает и считает опрометчивым. Пусть принц ее мечты знает, что она не вертихвостка какая-нибудь и станет хорошей и добропорядочной женой. Вот.
        Димитрий выслушал равнодушно. Похоже, судьба сестры его не очень заботила, и спросил он скорее из приличия. Дальше все пошло гладко и по плану. Остановившись у ворот особняка, Димитрий высадил младшего брата и после некоторых уговоров - а скорее, не в силах вынести непомерного обаяния, так и льющегося из Северины - согласился ее подождать. Он дал понять, что торопится, и она никогда еще в жизни не бегала так быстро, как по дорожке до их дома, наверх в комнату подруги, где схватила с полки первый попавшийся учебник, и обратно к воротам. Крис только проводил ее круглыми глазами и покрутил у виска, а Эльза, кстати, до сих пор не приехала, но в тот момент Северине было не до размышлений о подруге.
        К счастью, кар ждал ее. Передняя дверь была распахнута, как Северина и оставила ее, бросившись с места в карьер. Мотор работал, Димитрий сидел, положив одну руку на руль и отвернувшись к окну. Он так задумался, что не сразу заметил, что она вернулась. Пришлось коснуться его. Точно отработанным, мягким и нежным жестом положить руку на плечо. Наконец-то они остались вдвоем, и Северина призывно улыбнулась, когда он медленно повернул к ней голову. Правда, тут же вздрогнула - его глаза были не серебристыми, как положено, а совсем черными, так что не понять, где зрачок, а где радужка, - но, моргнув, поняла, что ошиблась: вот же, все в порядке, холодный лед в его взгляде никуда не исчез.
        Это она и любила в нем: неприступность и загадочность, какую-то печальную задумчивость, вечное погружение в собственные мысли. Хотелось понять, о чем же он думает? А вдруг о ней, подбирая возможные варианты дальнейшего развития событий?
        Возможно, Димитрий тоже что-то чувствовал к ней, потому что не решался заговорить первым, даже когда они тронулись с места, смотрел лишь прямо перед собой, на дорогу. Время шло, и Северина поняла, что если не возьмет дело в свои руки, то так и доедет до дома, упустив шанс. Ох уж эти мужчины, какие они робкие и нерешительные, когда дело касается настоящих волнующих эмоций!
        Ловко поддернув юбку повыше, чтобы открыть бедра, она откинулась на сиденье, помахала на себя ладонями, а затем демонстративно расстегнула верхнюю пуговицу на блузке.
        - Что-то жарко сегодня, да?
        Не отрывая взгляда от дороги, он шевельнул рукой и опустил до упора стекло с ее стороны. Так Северине не нравилось, ветер бил в лицо и трепал волосы, глаза начали слезиться, а значит, вот-вот могла потечь тушь, и в итоге она рисковала к концу поездки из шикарной красавицы превратиться в лохматую панду.
        - Закрой, пожалуйста, мне дует, - она положила ладонь на сгиб его бедра, совсем рядом с карманом брюк. Вроде как коснулась невзначай, привлекая внимание к своей проблеме, но рука осталась лежать на прежнем месте, даже когда Димитрий, пожав плечами, выполнил просьбу.
        Северина окинула его взглядом и заметила, что по виску течет капелька пота. Да и верхнюю губу он, оказывается, закусил, поэтому и молчит. Ее накрыло волной тепла и нежности от того, как повлияло на него всего одно прикосновение. Сжалившись, она решила сделать еще шаг навстречу.
        - Ты все время такой неразговорчивый… а девушка у тебя есть? - произнесла Северина снисходительным тоном, показывая, что вполне в курсе его страданий.
        - Нет, - процедил Димитрий глухим голосом и прежде, чем она смогла задать следующий вопрос, прижал стиснутый кулак к виску и тихо повторил: - Нет… нет…
        Теперь сочувствие захлестнуло ее так, что стало трудно дышать. Значит, Эльза все-таки права. Бедняжка, он страдает от одиночества! Неужели все те девушки, уверяющие, что были с ним, врали?! Ну пусть так, может и врали, потому что боялись его репутации и глупой молвы, а на самом деле только и мечтали, как ему отдаться, вот и напридумывали. Но даже если Димитрий и не умеет сходиться с женщинами, то явно этого хочет, тут даже ей, Северине, понятно. Конечно, хочет, он же нормальный человек, как и она сама, и его желания вполне естественны.
        Теперь получается, что они еще больше подходят друг другу. Он одинок, но ведь и она - тоже! Рано или поздно он захочет жениться, но по традиции невесту надо выбирать из белых волчиц, а ни одна семья за него свою дочь не отдаст. А вот ее отец - вполне, ведь ему вообще все равно, что с ней станет! Даже обрадуется, что сбыл дочь с рук и не абы куда, а породнился через ее будущую свекровь с самим канцлером!
        Северина заулыбалась, предвкушая, как красиво сложится ее будущая семейная жизнь. Всем на зависть! Она осмелела еще больше, двинула ладонью по его бедру в сторону колена, попутно отмечая, как бугрятся под пальцами узлы сильных мышц, и сообщила:
        - Я не хочу домой. Ты можешь отвезти меня куда-нибудь еще?
        Сказав, она затаила дыхание. Вот сейчас все и случится. Возможно, Димитрий повезет ее в парк или в театр. Или… думать об этом было страшно и волнительно, но… он повезет ее в гостиницу. Снимет самый лучший и дорогой номер, еще в коридоре подхватит ее на руки, чтобы все видели - он несет свою женщину в постель. Нет, Северина не будет сопротивляться. Да, боязно, потому что всем известно - в первый раз больно и идет кровь, но ведь она сразу предупредит, и тогда он постарается сделать все красиво и незаметно. А потом они будут лежать вместе и шепотом признаваться друг другу в любви и в том, как долго не решались отдаться этим чувствам и как хорошо, что именно она взяла на себя смелость сделать первый шаг.
        Не снижая скорости, Димитрий повернул голову и так долго глядел на ее ноги, едва прикрытые задранной юбкой, что Северина всерьез испугалась, что он сейчас пропустит поворот, и они разобьются. Потом его взгляд медленно поднялся до ее груди, а затем - к лицу, от чего ее щекам стало горячо. Он смотрел на нее так, как и должен смотреть возбужденный мужчина на желанную женщину. О, пресвятой светлый бог, а что, если они сделают это прямо здесь, в его каре? Не дотерпят, ведь искры уже так и проскакивают в воздухе между ними! Только бы не разбиться, в самом-то деле!
        Они, конечно, не разбились.
        - Маленькая девочка хочет, чтобы ее трахнули по-взрослому, - произнес Димитрий, лениво растягивая слова. - Что ж, это можно устроить.
        И повернул руль, резко, через две полосы движения, в нарушение всех правил сворачивая в боковой переулок.
        Северина вжалась в кресло, надеясь, что он не заметил, как она испугалась. Спину сковало морозцем, волоски на руках встали дыбом, кровь застучала в висках. Что он такое сказал про «по-взрослому»? Неужели так и принято говорить в подобных случаях? Неужели все ее представления были неправильными?
        С другой стороны, ну чего она испугалась? Димитрий - старший брат ее самой близкой подруги, не случайный знакомец, не первый встречный. Пусть Эльза жаловалась на какие-то покушения в детстве, но вон, вымахала уже целая и невредимая, а ведь сколько лет прошло! А Кристоф вообще брата обожает, стал бы он тянуться к тому, от кого ждет угрозы? Северина поерзала на сиденье и постаралась выдохнуть и успокоиться. В конце концов, она сама подтолкнула Димитрия, теперь будет глупо отступать, он засмеет ее и точно сочтет маленькой. Нужно доказать ему, что она не такая и готова ко всему.
        Но тревожное предчувствие ее не отпускало. Димитрий снова не смотрел на нее и не делал попыток заговорить. Его губы кривились в какой-то странной ухмылке, больше смахивающей на оскал. Он вел свой кар на предельной скорости, вопреки общепринятой традиции ехать неспешно, чуть быстрее идущих пешеходов, словно счет шел на секунды, и от того, успеет ли, зависела чья-то жизнь. Настоящий аристократ никогда никуда не торопится, не мчится сломя голову, даже если технические возможности кара это позволяют. Северину удивило, что никто из постовых, встречающихся на особо оживленных перекрестках, и не думал свистеть в металлический свисток и останавливать зарвавшегося водителя. Как будто они не хотели с ним связываться или… боялись это делать?!
        Пока кар двигался среди респектабельных кварталов, более или менее знакомых Северине, она еще худо-бедно запоминала дорогу. Но когда Димитрий миновал площадь трех рынков и углубился в бедняцкие кварталы, ей снова стало не по себе. В этой части города Северина никогда не бывала, но в детстве няньки часто пугали тем, что непослушных девочек могут украсть и утащить именно туда. А потом, говорят, дети пропадают с концами и их уже не найти…
        Улицы здесь были узкими, на некоторых и двум прохожим, идущим навстречу друг другу, едва получалось разминуться, но Димитрий каким-то особым чутьем выбирал именно те, где хоть и с трудом, но мог проехать его кар. И не просто проехать - промчаться так, что местные жители едва успевали прижаться к стене или юркнуть в первую попавшуюся незапертую дверь, лишь бы не оказаться раскатанными в лепешку под колесами.
        Северина, приоткрыв рот, смотрела в окно на высокие серые дома, лепившиеся друг к другу и так не похожие на привычные ее глазу особняки, в которых жили все ее знакомые. Где цветущие палисадники и садовые статуэтки? Где, вообще, сами сады, дающие прохладу летом и очищающие воздух от городского смрада круглый год? Только бесконечная череда окон и дверей, булыжник, кирпич, и люди, люди, люди… Если бы окно было открыто, ей пришлось бы зажать нос, чтобы не задохнуться от их запаха со своим тонким волчьим чутьем.
        - Куда мы едем? - наконец опомнившись, тихо спросила она.
        Димитрий не ответил. Он чуть наклонил голову набок, и тогда Северина увидела на его лице гримасу… боли?! Нет, все же ей снова показалось, на самом деле он улыбался, просто в этой улыбке не было ни радости, ни тепла.
        Улица внезапно стала шире и закончилась небольшим пятачком, обнесенным с трех сторон стеной. Дома, стоявшие вокруг, будто стыдливо отвернулись: их окна выходили в другие проулки. Покосившиеся от времени каменные короба напоминали сгорбленные спины древних старух. Вдоль стены лежали чьи-то вещи, какие-то доски и ящики. Ни единой живой души не наблюдалось в поле зрения.
        Димитрий сбросил скорость, развернул кар и остановил его, но мотор глушить не стал. Он откинулся назад, уронил руки на колени и некоторое время оставался так, кусая губы. Северина сидела рядом ни жива, ни мертва. Место, куда он ее привез, не очень-то подходило для романтических встреч и свиданий. Одно дело, если бы они приехали куда-нибудь на высокую точку, откуда открывалась бы красивая панорама города. Или хотя бы оказались в уединенном месте у озера. А еще, по слухам, на реке тоже можно отыскать уютные отмели, где никто не помешает любоваться природой и наслаждаться обществом друг друга. Но Димитрий привез Северину в какую-то дыру, откуда она даже не знала, как выбраться, и это все больше шло вразрез с ее мечтами.
        - Я хочу домой, - сдалась она и ужаснулась, как жалобно звучит собственный голос, - пожалуйста, отвези меня обратно.
        Он повернулся к ней, словно только и ждал этого. Мягко придвинулся ближе и положил руку на спинку кресла за ее головой. Северина задрожала, но теперь уже не только от страха. Получалось, что Димитрий практически обнимал ее. В такой близости от него, большого и взрослого мужчины, она ощутила себя именно так, как он ее и назвал - маленькой девочкой. Значит, вот как все будет. Он хочет, чтобы все случилось здесь. Северина сглотнула. Не очень-то приятные декорации для ее первого раза, но… она ведь решила идти до конца.
        - Я… - она сделала судорожный вздох и сглотнула, - …я еще никогда…
        - Я знаю, - спокойно ответил он, поднимая руку и проводя указательным пальцем от ее лба вдоль по щеке и тем самым убирая от лица прядь волос.
        Северина трусливо зажмурилась. Он коснулся ее! Очень нежно, между прочим. Именно так, как ей и хотелось. Но все равно было страшно. Она ощущала жар, идущий от его тела в том месте, где его колено прижалось к ее ноге, а еще чувствовала его запах. От Димитрия пахло мылом, словно он совсем недавно принимал душ, и, конечно, своим волчьим обонянием Северина заметила это еще когда только садилась в его кар, но теперь, на совершенно ничтожном расстоянии, она разобрала, что к этому запаху примешиваются и другие нотки. Мускусные. Те, что появляются в знак готовности к…
        - Снимай трусики, - произнес он почти над самым ее ухом.
        Северина не понимала, что с ней творится. Ее бросало то в жар, то в холод, ей было безумно страшно, но в то же время до смерти любопытно, что будет дальше. Вся она тряслась мелкой дрожью и вздрагивала каждый раз, когда Димитрий делал хоть какое-нибудь, даже самое незначительное движение. Его рука, лежавшая у нее за головой, прожигала ей кожу на затылке, другую руку он убрал, едва коснувшись ее лица, и теперь Северине ужасно не хватало того мимолетного ощущения.
        А еще он желает, чтобы она разделась… Северина сделала бы это, ведь все уже решено, но для начала ей невыносимо хотелось того, ради чего она и пустилась в авантюру: страстных признаний в любви, пылких комплиментов, уверений, что он не сможет больше жить без нее. Но Димитрий просто молча ждал, его дыхание звучало спокойно и размеренно, и ни одного признака волнения так и не появилось с тех самых пор, как он похитил ее по дороге домой.
        - Т-ты любишь меня? - сделала она еще одну робкую попытку подтолкнуть его в нужном направлении.
        - Не болтай. Делай, что сказано.
        - Н-но… я хотя бы тебе нравлюсь?!
        - Ты нравишься Ему. Этого достаточно.
        - Кому - ему?!
        Северина распахнула глаза, в груди что-то екнуло, но Димитрий быстрым движением накрыл ее рот ладонью, вдавливая ее затылок в предплечье другой своей руки, и наклонился ближе:
        - Снимай их.
        Она слабо замычала, растерянная и сбитая с толку, но его ладонь уже освободила ее рот, и он отодвинулся, потер лоб большим и средним пальцами, словно страдал от головной боли.
        - Давай же. Не заставляй меня ждать.
        Северина поняла, что у нее нет другого выхода, кроме как подчиниться ему. Он не увезет ее отсюда, пока не получит, что хочет. Слезы навернулись на глаза, когда она потянулась к пуговице на поясе юбки.
        - Нет. Юбку не трогай. Только белье.
        - У меня еще колготки…
        - Хорошо, их тоже.
        Чувствуя себя глупой и неуклюжей, Северина принялась ерзать на сиденье, кое-как стягивая с себя нижнее белье вместе с колготками. Пришлось скинуть туфли и потом судорожно нащупывать их ступнями, чтобы обуться обратно. То, что ее мужчина должен был стягивать с нее, перемежая действия поцелуями и ласковым шепотом, теперь лежало в дрожащих ладонях Северины бесформенным комком белого хлопка и светло-бежевой лайкры.
        Димитрий не отодвинулся от нее ни на сантиметр, но что-то в нем противоречило самому себе. От его тела исходил запах возбуждения, но лицо оставалось бесстрастным. Так он хочет ее или нет? Его возбуждает ее тело или… ситуация, в которой она оказалась вместе с ним? У служанки с женихом, которые кувыркались в кладовке, выходило все просто: он стонал и рычал, как раненый зверь, она охала и вздыхала, и они оба выглядели обезумевшими от страсти. А что делать ей, Северине, с мужчиной, который словно созерцает ее и себя со стороны и отнюдь не торопится стать активным участником действа?
        - Дай свою сумку, - приказал он.
        Не глядя, она сунула руку под сиденье и отыскала требуемое. Сумка скатилась на пол еще во время самого первого крутого поворота. Димитрий отобрал ее и отстранился. Расстегнув замок, он взял с колен Северины ее белье и засунул внутрь сумки прямо поверх учебников. Потом застегнул и вернул хозяйке.
        - Выметайся отсюда.
        Она поморгала, не веря своим ушам. Что он сказал?! Глаза у Димитрия прищурились в каком-то таинственном предвкушении, а губы снова кривились.
        - Выметайся, а то я сам выйду и тебя за шиворот вытащу.
        Северина пискнула как мышь, толкнула дверь и едва не вывалилась на землю. Как только она, прижимая сумку к груди, встала на ноги, в помятой и чуть задранной юбке, с ходящими ходуном голыми коленками, дверь захлопнулась, кар сорвался с места и через две секунды скрылся за поворотом.
        Выронив сумку, Северина обхватила себя руками и огляделась. Она понятия не имела, в какой стороне ее дом, но даже если бы знала, то все равно оставался шанс не добраться, ведь ей предстояло очень долго идти через бедняцкие кварталы, полные опасностей. Стены вокруг давили, тишина оглушала. Ей показалось, что даже если закричит - громко, во все горло, - никто не услышит и не придет.
        Она ощущала себя жалким, выброшенным на улицу котенком. Отец ее не любит, любимая мамочка давно умерла, верных друзей, кроме Эльзы, у нее нет, а с теми, кто хотел бы с ней дружить, она не станет водиться сама. И теперь вот мужчина, которого она полюбила всем сердцем и хотела подарить свою невинность, просто поиграл с ней и выкинул, нимало не заботясь о ее жизни и безопасности.
        Внезапно раздался шорох. Северина подпрыгнула на месте, заметив, как из-за груды досок на четвереньках выбирается человек. То, что это именно человек, причем не особо следящий за гигиеной, она мгновенно различила по запаху. На верхушке стены показалась другая фигура, тоже человеческая, но одетая более прилично, чем первая. Мужчина закинул ногу и легко перемахнул препятствие, приземлившись неподалеку от Северины. Третий появился из-за поворота, за которым скрылся кар Димитрия. Четвертый и вовсе будто выбрался из-под земли.
        Они походили на гиен, привлеченных ароматом крови умирающей жертвы. Двигаясь медленно и как бы неохотно, с отталкивающими похотливыми улыбками на лицах, мужчины подбирались все ближе, смыкая вокруг Северины кольцо. Она дернулась в одну сторону, затем - в другую, все так же обхватывая себя руками и плотно сжимая голые коленки. Обернулась вокруг себя, стараясь каждого держать в поле зрения и уже догадываясь, что это все равно будет невозможно.
        - Смотрите, какую подачку нам Волк бросил, - протянул тот, что перелез через стену. В черной куртке, сильно потертой на плечах, и растянутых на коленях джинсах он походил на вышибалу в каком-нибудь игорном клубе. По крайней мере, Северине только на это хватило фантазии.
        - А мы-то не гордые, - захихихал щуплый и сутулый парень с жидкой русой бородкой, - мы подачечку-то подберем. После Волка-то вообще не зазорно.
        - И правильно, - сплюнул на землю третий, с подбитым глазом. - Пусть он почаще от нас так откупается. А то шастает по нашей территории и думает, что за это платить не надо.
        Все трое тут же воровато огляделись, словно хотели убедиться, что никто посторонний не услышал последнюю фразу.
        - Чистенькая… - повел носом в сторону Северины четвертый, и его искореженные какой-то болезнью руки подобострастно затряслись, - парфюмами пахнет…
        От шока она не могла выдавить ни слова. Даже когда они одновременно бросились на нее, Северина вяло подумала, что могла бы обернуться в волчицу. Но для этого требовалось сосредоточиться, вызвать изнутри зверя, а у нее не получалось. Ее волчица жалобно скулила, поджав хвост, и ни о какой защите не шло и речи.
        Тогда Северина зарыдала, громко, по-детски. Она действительно чувствовала себя беспомощным и несправедливо обиженным ребенком, от которого отвернулись все взрослые. Тушь хлынула по ее щекам вместе со слезами, превратившись в темные ручейки, которые вместе с помадой уже размазывали чьи-то грубые и отвратительно пахнущие руки. Они хватали Северину за скулы, поворачивая ее лицо то в одну сторону, то в другую, щедро осыпая комплиментами и ее гладкую юную кожу, и блестящие длинные волосы, и пухлые губы. На разные голоса они рассказывали, что сделают с ней прямо сейчас, и она прекрасно понимала значение каждого слова.
        Один из мужчин сунул руку ей под юбку и радостно поделился с друзьями:
        - Гляньте, так она уже готовенькая!
        Он резко рванул ткань наверх, показывая, что на Северине нет белья, и только теперь ей стало понятно, зачем Димитрий раздел ее заранее.
        Он готовил ее для них.
        Мужчины принялись шлепать ее по ягодицам, грубо, до синяков хватать за бедра и крутить в разные стороны, как безвольную игрушку, чтобы рассмотреть получше. Северину затошнило, ей захотелось упасть в обморок, чтобы не чувствовать ничего, но в это время чуткий слух уловил знакомый шум мотора. Шум, которого не могло быть на узких улицах бедняцких кварталов, только если это не…
        Кар Димитрия вывернул из-за поворота, описал полукруг, обдав Северину выхлопными газами и пылью из-под колес, а четверых крутившихся возле нее личностей тут же как ветром сдуло. Вот словно и не было их тут никогда. Она даже не успела заметить, когда и куда они испарились. Кар остановился, дверь со стороны переднего пассажирского кресла распахнулась. Теперь Северина рыдала беззвучно. Она давила в себе идущие изнутри крики ярости, обиды и боли, только содрогалась в спазмах, натягивая на бедра юбку и заливаясь слезами.
        Никто не выходил, мотор по-прежнему работал, и открытая дверь манила приглашением укрыться в относительной безопасности. Относительной - потому что от мужчины, который сидел внутри, Северина тоже не ждала ничего хорошего. Она стояла, зная, что он наблюдает за ней через зеркала и видит, какая она дрожащая, жалкая и раздавленная, и только из какого-то необъяснимого чувства не хотела подходить. Наверно, это чувство называлось гордостью, которая внезапно в ней проснулась. Пусть так. Ведь она не сделала ничего плохого, просто хотела любить и быть любимой, а он…
        Кар постоял еще минуту, а затем так же, с открытой дверью, медленно пополз в сторону выезда. Северина сцепила зубы, поглядывая то на него, то на окружающие стены, за которыми затаились те, страшные, которые непременно вернутся, если она снова останется одна. Гордость гордостью, но позволить им завершить начатое - гораздо хуже.
        Испытывая отвращение к самой себе, она нагнулась, схватила сумку и побежала к спасительной двери. Кар тут же рванул с места. Северина споткнулась и остановилась, не понимая, что происходит. Кар притормозил, продолжая приманивать ее распахнутой дверью. Она сделала шаг. Он чуть-чуть отъехал. Он играл с ней, как кошка - с полуживой мышью, и это было так больно и обидно, что Северина села прямо на землю, обхватила голову руками и заплакала. Ей казалось, что она больше никогда не оправится от этой боли. Каждый раз, если захочет снова кого-то полюбить, будет вспоминать, как ее чуть не отдали на растерзание жутким типам, а потом заставили идти за каром, как ущербную попрошайку.
        Хлопнула дверь. Сквозь рыдания Северина слышала шаги, но поднимать голову не стала. Она достигла такой степени внутреннего опустошения, что стала почти безразлична к тому, что с ней станет. Мужские ладони сомкнулись вокруг ее запястий, отводя руки в стороны. Димитрий, стоя перед ней на коленях, приподнял ее лицо и прижался к губам в поцелуе. В поцелуе, которого она так ждала полчаса назад! А теперь… не переставая плакать, Северина приоткрыла рот, позволяя его языку проникнуть внутрь. Это был ее первый поцелуй.
        Не удовлетворившись поцелуем, Димитрий начал слизывать ее слезы. Его язык, горячий и слегка шершавый, раз за разом проходился от ее подбородка вверх по щеке. Со стороны могло показаться, что он зализывает ее, как более сильный зверь может поступать, заботясь о своей самке, но что-то подсказывало Северине, что это обманчивое впечатление. Он пил ее страдания, вот что он делал в тот момент. Каждая ее слеза была для него слаще нектара. Для этого он и раздевал ее, и бросал здесь, и унижал по возвращении.
        Димитрий поднялся и взял ее на руки. Прижал к груди, как самую драгоценную находку, и медленно, чуть пошатываясь, отнес в кар, где усадил на сиденье. И снова поцеловал, наслаждаясь ее помертвевшими неподвижными губами, посасывая то верхнюю, то нижнюю. И снова ловил языком ручейки ее слез, которые лились нескончаемым потоком. Ей казалось, что он насилует ее в этот момент, насилует в такой извращенной форме, которую ее собственное сознание не могло даже охватить, а лишь отмечало факт: да, это действительно происходит.
        Насытившись, он захлопнул дверь, сходил за брошенной на дороге сумкой и вернул ее хозяйке, когда сел за руль. Северина отвернулась к окну, чувствуя, что не выдержит, если встретится с Димитрием взглядом. Он все так же пах мылом и возбуждением, а вот она… она пахла грязными руками четверых мужиков, которые лезли к ней под юбку и щупали грудь. И еще мылом и возбуждением. Ими, конечно же, тоже.
        Северина не выдержала, только когда они миновали площадь трех рынков и стало понятно, что Димитрий везет ее домой, потеряв к ней всякий интерес.
        - Они же могли меня из… из… - она снова зарыдала, икая, задыхаясь и не в силах договорить страшное слово до конца. - Как бы я потом вернулась к папе?!
        - Никак, - равнодушно ответил он, - они бы тебя убили, чтобы следы замести.
        - Но… - Северина вспыхнула и резко повернулась, хватая ртом воздух, - да зачем ты тогда вообще за мной вернулся?! Если ты знал, что они меня убьют, и все равно бросил там?!
        - Из-за Эльзы. Если бы ты не была ее подругой, я бы не вернулся.
        Она согнулась, раздавленная признанием, и покачала головой.
        - Я ненавижу тебя, - сказала тихо, - как же я тебя ненавижу…
        Он пожал плечами.
        - Это все, что я мог для тебя сделать, маленькая волчица. В следующий раз хорошо подумай, прежде чем просить меня покатать тебя.
        От его спокойного голоса Северине стало жутко. Димитрий говорил так, будто еще и облагодетельствовал ее своим поступком, только вот она почему-то не ощущала себя счастливой. Кар только подъехал к воротам ее особняка, а она уже выпрыгнула и помчалась, наплевав на растоптанную гордость и прижимая сумку к груди. Пусть смеется, пусть считает маленькой и глупой, лишь бы подальше от него, лишь бы не вспоминать, как он целовал ее через боль, ненависть и обиду.
        Пусть он уезжает, даже не подозревая, на что способна влюбленная женщина, которую использовали и растоптали.
        Побережье Цирховии, примерно 350 км от столицы. Двадцать шесть лет со дня затмения
        - Мама! Мама!
        Пронзительный детский вопль разлетелся по погруженному в сон особняку. Все окна и двери в помещении были открыты, длинные светлые занавеси слегка покачивались от невесомого ветерка. Стояла душная летняя ночь, неподалеку от дома лениво шелестел волнами мировой океан. Где-то в темноте пели цикады, еще одна перезревшая слива со смачным звуком шлепнулась на расположенный в саду под деревом стол.
        И снова:
        - Мама! Мама!
        Эльза открыла глаза - будто вынырнула из тяжелого вязкого болота, в котором тонула. Ночная рубашка прилипла к груди, подушка и простыни увлажнились от пота. Больше всего сейчас хотелось в дарданийские горы, занырнуть поглубже в рыхлый снег, который не сходит с вершин даже в августе. Говорят, монахи в нем купаются вместо того, чтобы принимать привычные обывателям ванны, вот и она бы так смогла. Подумать только, прожила уже не один год на побережье, а все никак не отвыкнет от того, что здесь жара ощущается иначе, чем в столице.
        Отделавшись от липких пальцев постепенно сходящего сна, Эльза повела носом, чтобы определить, нет ли посторонних в доме, но запахи оставались привычными. Кажется, ее малышке снова приснился кошмар. Раздались всхлипывания.
        Рядом зашевелился муж, и Эльза коснулась его рукой:
        - Я сама к ней схожу. Спи.
        Поднявшись с кровати, она решила не накидывать халатик и в одной тонкой ночной сорочке вышла в коридор, прекрасно ориентируясь в темноте со своим волчьим зрением. Комната дочери находилась совсем рядом, их даже связывал общий балкон, проходивший за окнами и опоясывающий особняк со всех четырех сторон. Девочка сидела на кровати, крепко стискивала руками коленки и дрожала всем телом, сбитые простыни валялись в ногах. Увидев в дверях мать, она с облегчением потянулась к той.
        - Мама! Ко мне опять приходил страшный человек!
        Эльза включила ночник - красивую лампу с голубыми и розовыми бабочками на абажуре, - а затем присела на край постели и обняла ребенка, прижимая к себе и успокаивая. Комната осветилась уютным приглушенным светом, стали видны куклы, мягкие игрушки, детские разноцветные книги на полках, а пугающая тьма отступила.
        - Он не приходил к тебе, Ива. Он тебе только приснился. Я рядом, все хорошо.
        - Приснился… - прошептала девочка, словно пробуя на слух, как звучит версия матери, - но все равно ведь страшно…
        - Это все жара, детка. Во сне мы потеем, чувствуем себя некомфортно, вот нам и снится всякое неприятное.
        Эльза провела ладонью по длинным шелковистым темным волосам дочери. Ива так походила на нее саму в детстве! Только глаза у нее были другие: живые, теплые, орехово-шоколадные и очень человеческие…
        Иногда Эльза мучилась угрызениями совести за то, что лишила свою малышку жизни в столице, которой сама сполна наслаждалась в свое время. В возрасте Ивы она имела много друзей, бывала с родителями на роскошных приемах, где ела изысканные вкусности и танцевала, как взрослая, в дорогих платьях. Она посещала и театр, и парковые аттракционы, уверенно ориентировалась в моде и каждый день ездила на каре с личным водителем.
        Здесь же, в глуши, их особняк стоял далеко от другого жилья на побережье. Ива отлично лазала по деревьям, с мая по октябрь объедалась всеми фруктами, какие только плодоносил сад, потихоньку бегала рыбачить со старым поваром, который со своей женой-горничной составлял единственную пару слуг во всем доме. Она прекрасно плавала и ныряла, любила сидеть в кабинете отца у его стула, положив голову ему на колени, пока он работал, и прилежно слушала уроки, которые ей преподавала мать каждое утро. Но она никогда никуда не выезжала. Девочка плохо понимала, что такое быть аристократкой, для нее те же слуги казались кем-то вроде добрых бабушки и дедушки. Она наверняка бы стушевалась на любом мало-мальски людном приеме, потому что в дом на побережье никогда не приезжали гости. Никто не знал, что за семья тут живет.
        Эльзе казалось, что она украла у собственного ребенка целую жизнь. Но потом она представляла, как ей придется вводить Иву в общество и объяснять, почему у девочки шоколадные глаза, тогда как у самой Эльзы и ее мужа они, как положено, серебристые. И как горько будет плакать Ива, когда от какого-нибудь жестокого сверстника услышит неприятное слово «полукровка». И как задаст свое первое «почему?», на которое у матери не повернется язык для ответа.
        А еще, отбичевав себя по полной программе за несоответствие образу идеальной родительницы, Эльза вспоминала, что в столице живут двое мужчин, и с каждым из них она не хочет встречаться никогда больше. У одного из них были серебристые глаза, а чертами лица он так походил на Иву, что их родственная связь не подлежала сомнениям. У другого глаза были карие, и к аристократам он не принадлежал. Но если бы хоть кто-то из этих двоих увидел девочку… такого несчастья Эльза не пожелала бы и врагу, не то что собственному ребенку. Ива никогда не узнает той проклятой любви, которую ее мать испытала на собственной шкуре. Ива будет счастлива, даже если Эльзе придется ради этого умереть.
        - Мама! А что, если страшный человек снова придет? - девочка потерлась щекой о грудь матери и подняла глаза, от взгляда которых Эльза порой невольно вздрагивала. - Что, если он спрятался где-то здесь и выжидает?
        - Давай посмотрим.
        Эльза поднялась с постели, по очереди распахнула дверцы всех шкафов, проверила за дверью и даже убедила дочь вместе заглянуть под кровать. Все вещи лежали на своих местах и выглядели знакомыми и безопасными, но на лице Ивы все равно было написано недоверие. Эльза сходила на кухню и принесла ей компот, решив, что девочку слишком измучила жажда. Но, осушив стакан, та снова вцепилась в мать и принялась оглядываться по сторонам.
        Эльза бросила взгляд в окно - на небе торжествовала полная луна. Сердце будто сжали невидимой рукой. Бедная Ива! Она еще столь многого не понимает. Что станет с ней через несколько лет, когда наступит ее первое взрослое полнолуние? Где взять Эльзе слова и силы, чтобы объяснить невинному и ранимому ребенку, почему ее мать и отец могут существовать со зверем внутри без особых проблем, а вот ей, Иве, придется испытывать нечеловеческие мучения, постоянно укрощая его в себе в определенные дни месяца? Почему она не такая, как они? И почему никогда такой, как они, не станет?
        - Знаешь, что, - Эльза притянула малышку, поцеловала в макушку, обняла так крепко, словно хотела забрать себе все ее тяготы, - давай приляжем, и я расскажу тебе одну историю.
        Ива заметно обрадовалась. Она подвинулась, чтобы мать могла устроиться на кровати, положила голову ей на плечо и закрыла глаза. Эльза осторожно протянула руку и выключила ночник. Теперь комната освещалась только большим белым диском луны, заглянувшей в окошко. Мать и дочь, прильнув друг к другу, лежали на постели.
        - Когда я была маленькой, - начала Эльза тихим монотонным голосом, поглаживая дочь по спине, - ко мне тоже приходил страшный человек.
        - Да? - в голосе Ивы не было испуга, скорее любопытство. - И к тебе тоже?
        - Да. Он приходил. Я тоже боялась его, как и ты. Но только потому, что заранее ждала и знала, что он страшный. Но знаешь… пока я была маленькой, он никогда не делал мне ничего по-настоящему плохого. Только пугал своим видом.
        - А потом? - Ива засунула в рот пальчик и уже слегка посапывала, убаюканная надежными объятиями матери.
        Взгляд Эльзы, направленный в темноту, остановился и стал задумчивым.
        - А потом я выросла и научилась его не бояться…
        Это действительно было так. Он приходил к ней, а она лежала иногда по полночи, накрывшись с головой одеялом, сжимая во вспотевших от страха ладошках карманный фонарик, и тряслась всем телом в ожидании, не стукнет ли рама окна, не скрипнет ли половица.
        Дверь в комнату Димитрия всегда отличалась от остальных дверей в доме. Везде они были деревянными, и только у него - стальная, укрепленная железными полосами и металлическими болтами. Ту дверь ему поставили вскоре после массового убийства слуг, и пока Димитрий не вырос и родители имели на него хоть какое-то влияние, его всегда запирали на ночь. Замок открывался только снаружи, а ключ висел на гвоздике у двери, чтобы каждый из домашних мог при необходимости взять его и преграду отпереть. Таким образом, к Димитрию входить не запрещалось, если вдруг нашлись бы желающие, но сам он не имел права выходить до утра.
        Но родители его сильно недооценили. Они посчитали, что выбраться в окно он не рискнет - все-таки второй этаж, тонкий и хлипкий карниз, на который почти невозможно поставить ногу, и заросли колючих роз внизу у стены. Но они не понимали, что если Димитрий чего-то не делает, то только потому, что не хочет сам, а вот если он чего-то хочет… то никакие розы и карнизы его на этом пути не остановят.
        Эльза поняла это довольно рано. Примерно тогда, когда он в первый раз среди ночи явился к ней в комнату. Ей было страшно до ужаса, она даже боялась протянуть руку и включить свет, когда разглядела лицо старшего брата у своей кровати. Его волосы были взлохмачены, глаза горели каким-то безумным огнем, рот перекосился. Он тихо смеялся, рассказывая ей о том, что мать должна гордиться плодом трудов. Она столько в него вложила, и теперь он умеет все - и выбираться из окна, балансируя на высоте, как канатоходец, тоже. Тренер по боксу, тренер по кикбоксингу и тренер по единоборьям однозначно бы им восхитились, наблюдая за координацией движений и умением соблюсти баланс.
        Правда, Димитрий приходил к сестре не для того, чтобы похвастаться ловкостью и сообразительностью. Когда она спряталась за любимой куклой, он выхватил игрушку и разорвал в клочья, а потом принялся выкручивать Эльзе руку, оставляя на нежной детской коже синяки. Позже она узнала, что к Кристофу брат приходил тоже, но Криса пьянила романтика приключений. Уже одно то, что Димитрий не боялся ходить по карнизам, заставляло малыша проникаться уважением и безропотно терпеть выкручивания рук или сильные щипки за бока. Ведь это была проверка на мужественность, а настоящие мужчины привычны к боли.
        С Эльзой все получалось иначе. Она плакала из-за всего - испорченных игрушек, порванных книг, синяков на руках и ногах - и опытным путем поняла, что заплакать как можно раньше даже лучше, потому что тогда Димитрий затихал и просто сидел, слушая в ночной тишине ее всхлипывания. К утру, благодаря волчьей регенерации, следы на теле сходили, и Эльза молчала, не жаловалась родителям, потому что опасалась разозлить брата еще хуже. В том, что они не смогут защитить ее от него, даже отгородив железной дверью, она уже убедилась.
        - Наша Эльза рвет кукол и ломает игрушки, - украдкой вздыхала по вечерам мать, а отец качал головой и гладил ее по плечу:
        - Это последствия того стресса, ты же понимаешь, что он не мог пройти бесследно. Давай просто купим ей новые, а старые тихонько выбросим, будто и не было.
        А Димитрий все равно злился. Он злился, разрывая новехонькие картонные коробки, из которых сестра не успевала доставать подаренных кукол. Он злился после чудесного воскресного дня, когда они всей семьей ходили в парк. Тогда папа посадил Эльзу на плечи и пошел смотреть животных в вольере. Вдвоем они долго стояли у клетки, обсуждали звериные повадки, смеялись. Эльза играла пальчиками в отцовской бороде, ей понравилось, как щекотятся волоски, а Димитрий все это видел… последовала страшная ночь, когда он вволю заставил ее поплакать.
        И все-таки иногда он плакал сам. Эльза гадала, знают ли родители, долетают ли звуки до Криса, но ей самой даже через железную дверь было слышно, как старший брат тихонько шмыгает носом и что-то шепчет. В такие ночи он не приходил к ней, и она ощущала, с одной стороны, облегчение, ведь можно было выпустить из рук фонарик, поудобнее закутаться в одеяло и мирно уснуть, а с другой - ее терзала вина. Почему-то Эльзе всегда казалось, что Димитрий плачет из-за нее, и в такие моменты ей хотелось взять из своей комнаты стульчик, подтащить его к той двери в коридоре, забраться, снять ключ и отпереть замок. А потом войти и дать брату руку, пусть щиплет и выкручивает, если ему станет легче. Пусть мирно уснет, как мечтала засыпать она сама. Ей хотелось, чтобы он хоть ненадолго стал счастлив и спокоен.
        Он напоминал глубокое озеро, ее брат. Страшное черное озеро без дна, в которое не хочется нырять, чтобы проверить, есть ли там хоть какой-то намек на земную твердь под ногами. Он умел создавать красивейшие вещи, но делал их только для того, чтобы потом собственноручно разрушить. Эльза помнила модели парусных кораблей, сделанных Димитрием. Он корпел над ними часами в своей комнате, и в такие моменты казалось, что занятие ему даже нравится, оно отвлекает его от злых мыслей. Корабли выходили как настоящие, с тканевыми парусами, канатами из льняной бечевки, железными якорями. Их днища были как следует проконопачены, поэтому спустить на воду тоже допускалось - мини-судно выдержало бы рейд.
        Но Димитрий никогда не спускал их на воду. Он относил их в дальний конец сада, туда, где к ограде примыкала густая роща, и там, в углу, сжигал. Кладбище погибших кораблей, вот как Эльза про себя называла пепелище, на котором, если порыться в золе, можно было отыскать якорь или обрывок паруса. Она бегала туда украдкой и ковырялась пальчиком в черной трухе, а находки хранила в тайном месте в спичечном коробке. Эльзе часто хотелось попросить брата не сжигать хотя бы один корабль, подарить ей, но в его присутствии отнимался язык.
        Однажды она сидела и снова искала хоть какую-то частичку после очередного ритуального сожжения, когда услышала женский голос. Это потом, многими годами позже, прокручивая в голове ситуацию, Эльза восстановила все детали событий. Женщина, которая подкралась к богатому особняку со стороны непроходимой рощи, была из свободного народа. Некоторые в ту пору промышляли, воруя детей из обеспеченных семей, а потом требуя за них баснословный выкуп. Если семья мешкала - украденных переправляли в Нардинию, тоже за немалые деньги, а что делали там с ними, уже никто не ведал.
        Маленькая Эльза, конечно, ничего такого не знала. Она просто увидела тетю, которая просто попросила ее о помощи. Крохотный зайчонок застрял лапкой в капкане, поставленном каким-то охотником, и не может выбраться. Вон там, совсем недалеко, родители и не спохватятся. А потом зайчонка можно будет оставить себе. Его надо будет лечить, купить ему клетку и давать морковку с капустой, чтобы он забавно ими хрустел.
        Эльза даже не подумала о том, почему большая и сильная тетя не может сама разжать капкан, и чем там сумеет помочь маленькая девочка. Так же она не заметила, как блестят тетины глаза, потому что просто не знала, как блестят глаза у тех, кто уже не может жить без дозы опиума. Как и положено послушной девочке, Эльза оглянулась в сторону дома, подумывая, что неплохо бы отпроситься у старших, но сад был большим и густым, бежать далеко, а зайчонок так страдал…
        Когда она уже протискивала между прутьев свое небольшое худое тельце, а тетенька с той стороны помогала и тянула за руку, раздалось грозное рычание и топот ног бегущего во весь опор хищника. Точнее, это Эльза своим слухом почувствовала рычание и топот, а тетенька, будучи человеком, заметила опасность поздно. Слишком поздно, когда он уже перепрыгнул ограду и бросился на нее.
        Эльза запищала и залезла обратно в сад, успев только разглядеть мелькнувшие руки и ноги на фоне пепельно-серой шкуры волка. Это был он, ее злой старший брат. Он обижал тетеньку, та сначала кричала где-то в кустах, а потом быстро затихла, наверно убежала. Димитрий снова появился, легко и пружинисто перескочил высокую увенчанную острыми пиками ограду, его грудь и пасть были окрашены алым. Он прошел мимо Эльзы, неся с собой удушающий запах крови и страха, и попутно ударил ее хвостом по лицу.
        Она расплакалась, умчалась прочь, забилась куда-то в угол, где ее с трудом выцарапала нянька и кое-как вытрясла рассказ про тетеньку и зайчонка. К счастью, женщина сумела найти слова, чтобы объяснить ребенку сложное простым языком. Эльза сообразила, что если бы не брат, ее увели бы от папы с мамой, и так поступать больше нельзя никогда-никогда.
        Ночью она все-таки сделала это. Взяла стул, дотащила его до железной двери, забралась, опасно балансируя на носочках. Ключ был успешно снят, но повернулся с таким скрежетом, что, казалось, перебудил весь дом, и Эльза притаилась. Хорошо, что никто не явился.
        Тогда она вошла. Димитрий лежал на полу возле кровати. Просто лежал ничком, прижавшись щекой к холодным доскам и согнув одну ногу в колене. Он, конечно, слышал возню сестры, но предпочел никак не реагировать. Не говоря ни слова, она подошла, опустилась рядом, обхватила его большую темноволосую голову, скользя ладонями по мокрому лицу, и подтянула к себе. Ее плечо оказалось совсем рядом с его губами, и тогда Димитрий открыл рот и укусил Эльзу. Он вонзил зубы очень глубоко, у нее на глаза навернулись уже привычные слезы, но она стерпела, не всхлипнула и лишь крепче прижала его голову к своей груди, баюкая, как делала с куклами во время игры в дочки-матери.
        Она погладила брата по волосам и поцеловала в макушку, а он сцепил зубы еще сильнее и лишь вздрагивал иногда всем телом, обхватив ее уже обеими руками. Тогда Эльзе на секунду показалось, что Димитрий не такой уж и плохой. Почему мама с папой не покупают ему подарки, не водят к вольеру с животными? Может, он стал бы добрее. Осмелев в своем порыве, она даже попросила:
        - Не ломай больше мои игрушки. Пожалуйста.
        Он мягко вынул зубы из ее тела, ранки защипало и снова запахло кровью.
        - Я буду их ломать. Все равно буду! - процедил Димитрий с упрямой злостью, а потом облизнул губы, вздохнул и тихо добавил: - Но пока я жив, никто не причинит тебе вреда, сестренка. Знай это. Никто. Кроме меня.
        Цирховия. Двадцать восемь лет со дня затмения
        Под очередной раскат грома Алекс решительно захлопнул ногой входную дверь. Он двинулся вперед по темной прихожей, прижимая к груди женщину, без которой не жил, а существовал все эти годы. Она снова была в его руках, и он снова осознавал, что должен ее отпустить, оттолкнуть, вычеркнуть из своей жизни… или нет? Призрачный второй шанс, мимолетная фантазия о счастливом будущем на миг заполнили его разум, и Алекс тряхнул головой, отгоняя сентиментальный порыв.
        Эльза дрожала и казалась заледеневшей. Такая легкая, почти невесомая! Если взглянуть со стороны - можно подумать, что ее хрупкое тело сломается от порыва ветерка. Но Алекс знал, что это обманчивое впечатление. Тогда, много лет назад, он был достаточно силен. И безумен. Он до сих пор помнил ее гибкую талию под своими ладонями и крохотные мускулы на руках, которые напрягались, когда Эльза пыталась содрать его пальцы с себя. И их поцелуй, яростный, с привкусом крови и его неконтролируемого желания. И как расширились ее глаза, когда он взял ее невинность, придавливая всем своим весом к сбитой и развороченной постели.
        От воспоминаний Алекса замутило. Он покачнулся, крепче притиснул к себе Эльзу, словно боялся уронить. Она согнулась калачиком и спрятала лицо, ее руки лежали вокруг его шеи, обжигая, как раскаленное ярмо. Какая же она холодная, как же она замерзла! Наверняка ей пришлось долго идти под ливнем в промокшей насквозь тонкой одежде, и от этого ее пробрало до костей. Если прислушаться, можно было услышать, как стучат ее зубы. А еще она плакала, и Алексу хотелось выть и крушить все вокруг, потому что он чувствовал себя беспомощным против силы ее слез.
        Он извернулся и ударил плечом по выключателю, в ванной комнате вспыхнул свет, и Алекс толкнул дверь, внося Эльзу туда. Прямо как был, с ней на руках, он встал под душ, включил на полную мощность кипяток, а потом сполз по стенке на пол, баюкая ее как ребенка. Время для него остановилось. Горячая вода падала на них обоих, смывая запахи с ее куртки и его рук, и тут же поднималась паром, заполняя комнату. Алекс осторожно провел ладонью по волосам Эльзы, заправляя их ей за ухо, узнавая каждую черточку ее лица. Он усмехнулся. Думал, что забыл ее лицо. Наивный.
        - Это только на одну ночь, - сказал он то ли ей, то ли себе самому, - завтра ты уйдешь. Переоденешься в девушку из свободного народа. У меня есть человек, который мне должен. Он тебя проводит.
        - Куда?
        Эльза подняла веки и посмотрела на него снизу вверх. Ее глаза, миндалевидные, большие, всегда поражали его. Расплавленное серебро… Алекс удивлялся, как не разглядел их еще в день знакомства и не понял сразу, кто она такая? Наверно, просто рухнул в свою влюбленность, как сорвавшийся со скалы альпинист, не замечал никого и ничего, кроме ее образа, пульсирующего с током крови в висках.
        Да, много лет назад, когда он был еще мальчишкой, первая любовь накрыла его с головой. Это потом пошли многочисленные женщины, одноразовый секс, фальшивые улыбки и слова, за которыми скрывалось полное безразличие к тем, кого он трахал. Секс - как физическая потребность, не имеющая ничего общего с тем, что творилось в голове. Секс - как способ не думать или убить кучу времени, которую попросту некуда девать. Секс - как уже привычное развлечение, с каждым разом все менее яркое и острое, все больше походящее на пестрый фантик, постепенно затирающийся до дыр.
        Его представления о любви тоже затерлись, поблекли, обесценились. А то, что он чувствовал к девушке, которую сейчас держал в руках - лишь слабые отголоски прошлого.
        Мокрое лицо Эльзы было очень близко, ее губы приоткрылись, на них блестели капли, вот только во взгляде по-прежнему плескалась ненависть, и Алекс отвернулся.
        - Куда проводит? - безразличным голосом переспросил он. - Куда угодно. Если хочешь - до границы с Нардинией. Сделать фальшивые документы не проблема. Ты же от кого-то бежишь, не так ли? Так убегай туда, где точно будешь в безопасности.
        - Я никогда не буду в безопасности. Никогда, пока жив мой брат.
        Алекс не выдержал, резко повернул голову, и они посмотрели друг другу в глаза.
        - Я не буду делать ничего против Димитрия, - процедил он. - Просто не могу. Он - мой царь и бог. Я думал, ты поняла это.
        - Я знаю это. Дим всегда любил ломать мои игрушки.
        Так вот кто он для нее! Игрушка! От этой мысли внутри так полыхнуло, что льющийся на голову кипяток показался прохладной водичкой. Он любил эту высокомерную аристократку так, что готов был сердце из груди ради нее выдрать, а оказался всего лишь игрушкой, прослойкой между ней и ее братом и их странными отношениями, на которые всегда старался закрывать глаза.
        Игрушкой попользовались и выкинули, а то, что Алекс был живым человеком и тоже испытывал какие-то эмоции - уже никого не волновало. Хотя нет, в отличие от сестры Димитрий был не из тех, кто легко бросает свои вещи, он любил периодически дернуть за веревочки, чтобы крючок, глубоко засевший в мясе, сдвинулся на чуть-чуть, снова причиняя невыносимую боль. Этим он и занимался все прошедшие годы. Периодически.
        И Эльза еще смеет его, Алекса, ненавидеть! Он приходил к ней, разбитый виной и сожалением, но она выставила его за дверь, даже не захотев слушать оправдания. Ее отец брезгливо морщился при одном его виде и притворялся незнакомым. Мать прошипела, что лично обернется волчицей и загрызет его, если встретит еще раз. Беззубая змея, как оценил ее слова Димитрий, рассмеявшись и дружески похлопав Алекса по плечу. А потом Эльза скоропалительно вышла замуж. Ее богатый муж продал все свое имущество, в том числе и особняк, и скрылся вместе с ней в неизвестном направлении на долгие годы.
        Если что-то и доставляло Алексу удовольствие с тех пор, так это уверенность, что Димитрий больше не смеется. Ведь она сбежала и от него.
        А теперь вернулась и хочет… чего? Чего она теперь хочет?!
        Алекс отметил про себя, что она до сих пор дрожит. Почему? Ему самому было уже невыносимо горячо, кожа покраснела, дышать становилось все тяжелее, и он терпел неприятные ощущения только потому, что держал на руках Эльзу и никак не мог заставить себя ее отпустить, а она все продолжала трястись в каком-то странном ознобе.
        Внезапно его лица что-то коснулось. Алекс отпрянул, натыкаясь взглядом на пальцы Эльзы. Он стиснул зубы, злясь на себя за то, что стоило ей захотеть потрогать его - и тело откликнулось так, как не реагировало на ласки самой умелой нонны. Эльзе не требовалось вставать перед ним на колени, демонстрировать изгибы изящной фигуры, брать в рот его член, губами и языком дразня чувствительные нервные окончания и посылая электрические разряды вглубь паха. Нет, ей было достаточно коснуться его щеки, и Алекса уже скрутило от невыносимой потребности сделать ее своей.
        Это все проклятая привязка. Сначала он полюбил ее как человек, потом стал оборотнем - и зависимость никуда не делась, трансформировавшись в еще более жестокую форму. Знал ли ее брат, что так будет, когда задумывал свой коварный план? Несомненно, знал, не мог не знать. А Алексу теперь оставалось только скрипеть зубами.
        Эльза обожгла его взглядом - по-прежнему холодным, полным ненависти и, как показалось, затаенной паники - и подалась вперед. Ее приоткрытые губы манили, приближаясь к его губам. Он уже ощущал вкус ее дыхания, сладкий, упоительный, но она остановилась, заметно колеблясь. Отпрянула назад, будто на самом деле не хотела целовать Алекса, а только притворялась. Опустила веки, пряча глаза, которые выдавали истинные чувства, и снова подалась вперед, притягивая его голову ближе к себе. И снова остановилась в каких-то жалких сантиметрах от цели. В ней шла необъяснимая борьба, понял Алекс своим затуманенным от желания разумом.
        Он закончил это сам. Просто схватил ее голову обеими руками, сжал в железных тисках, не позволяя уже передумать и вырваться, и поцеловал мягкие губы. В конце концов, он уже не мальчик, которого можно дразнить постоянными обещаниями и ничего не давать по факту. И если Эльза решилась сделать первый крохотный шажок в его сторону, Алекс не станет мучиться измышлениями на тему, что ее толкнуло: желание купить своим телом его благосклонность и помощь или простое любопытство, имеет ли она по-прежнему над ним какую-то власть. Он просто возьмет ее, как привык брать женщин, не особенно задумываясь об их желаниях, потому что она сама напросилась.
        Поцелуй оказался острее и приятнее, чем ожидал Алекс. Его на миг ослепило, обездвижило, весь мир вокруг сузился до размеров женского лица, маячившего перед глазами. Зверь внутри зарычал, мечтая вцепиться зубами в загривок своей самки и жестко двигать бедрами, прижимаясь животом к ее спине.
        От первого же соприкосновения их губ Эльза с тихим стоном выдохнула, вся как-то обмякла, словно сдалась под напором внутренних чувств, а затем ответила ему, трогая языком его язык и лаская пальцами волосы на его затылке. Она действовала умело, в движениях не было ни капли робости и неуверенности, которые Алекс помнил из их совместного прошлого. Его обожгло изнутри разъедающим грудь ядом. Кто-то другой учил ее так целоваться. Кто-то другой укладывал ее в постель и показывал, как сделать мужчине приятно и получить удовольствие самой. Кто-то другой, а не он, Алекс!
        Он представил, как Эльза скачет на своем старике-муже, откинув назад голову и закрыв глаза, и содрогнулся от боли и отвращения. Одна ошибка - и на Алекса повесили клеймо отвратительного мерзавца, а более удачливый соперник получил возможность утешить, пожалеть и… конечно, получить свое удовольствие.
        Распалившись до состояния крайней ярости, Алекс рывком усадил Эльзу на себя, в тесное седло между его животом и согнутыми в коленях ногами. Она не сопротивлялась, напоминая скорее тряпичную куклу, которую можно вертеть и сгибать так, как нравится. Властно положив пятерню на ее шею, Алекс нагнул ее голову к себе, потянулся, содрогаясь от плохо контролируемой страсти, вылизывая уголки ее рта и глухо постанывая от накрывших с головой звериных инстинктов. Эльза положила руки ему на грудь, то ли упираясь, чтобы оттолкнуться как можно дальше, то ли поддерживая себя, чтобы не упасть на него, и продолжала отвечать, мягко покусывая его губы и позволяя терзать в ответ свои.
        Она пахла возбуждением, очень сильно, едва ли не сильнее его самого, и когда Алекс рванул вниз замок ее мокрой куртки и содрал ткань с плеч, то обнаружил, что под ней Эльза совершенно голая. Вспышка непонимания на секунду пронзила его разум, и он замер, удивленно вытаращившись на ее тело и тяжело дыша, но этого мгновения Эльзе оказалось достаточно, чтобы опомниться.
        - Не трогай меня! - прошипела она, отталкиваясь от него и отползая к противоположной стенке.
        Она снова скрутилась калачиком, поджала ноги, сквозь пелену бьющей сверху воды поглядывая на Алекса исподлобья, как загнанный в угол зверек. Стыдливым движением натянула края куртки обратно, но было поздно, перед его глазами уже стояли картины увиденного: мелкие синие пятна на ее плечах и груди, смахивающие на рассыпавшийся горох. Там были и продолговатые полосы, он успел заметить такие на ее бедрах. Синяки от мужских пальцев?! Да, наверняка. Он же почувствовал на ней чужие запахи, еще когда стоял за дверью.
        - Кто?! - только и смог прохрипеть Алекс пересохшим горлом.
        - Какая разница? - Эльза уже взяла себя в руки и вздернула подбородок, окатив его презрительным взглядом.
        Действительно, не делая никакой разницы, он убил бы их всех, даже не спрашивая имен. Переломал бы им руки, каждый палец в отдельности, за то, что посмели лапать ее.
        - Что они с тобой сделали?
        - Ничего такого, что не делал бы со мной ты, Алекс, - теперь в ее взгляде появился вызов. - Просто засовывали в меня свои члены. Ведь только этого мужчины и хотят от женщин, не так ли? Еще минуту назад ты сам хотел того же, так чего теперь ерепенишься?
        Он сжал кулаки. Ну вот, она не видит различий между ним и теми уродами, ставит на одну планку их похоть и его желание к ней. Это было больно, так больно, словно его без конца хлестали по спине и груди раскаленными железными прутами. Все-таки он не сумел вытравить ее из себя, не смог. Так же, как и избавиться от навязанной ему роли.
        - Я хотел тебя, - прорычал Алекс, - но только…
        - С моего согласия? - перебила Эльза и как-то зло, наигранно рассмеялась. - Так они тоже делали все с моего согласия. Я сама их попросила.
        Попросила. Сама. А от него отпрыгнула с шипением. Алекс на миг зажмурился, утихомиривая бушующие внутри эмоции. Провел ладонью по лицу, а когда отнял руку, то уже полностью совладал с собой.
        - Чего ты хочешь, Эльза? - спросил устало.
        Странно, но она тоже быстро успокоилась, глаза потухли и стали такими несчастными, что у Алекса опять невольно сжалось сердце.
        - Помоги мне найти Кристофа. Мне надо связаться с братом, он не бросит меня в трудный момент, но я боюсь мелькать возле дома.
        - Бесполезно. В своем бывшем доме ты Кристофа не найдешь. Он уже давно ушел под землю к свободному народу и, похоже, пропал там. Во всяком случае, я давно о нем ничего не слышал, а среди свободного народа у меня полно информаторов. Положение обязывает, сама понимаешь.
        - Пропал… - Эльза словно окаменела, обдумывая эту новость. - Если уж Крис не выдержал Димитрия и предпочел пропасть без вести, то…
        Она не договорила, только с обреченным видом опустила голову.
        - Почему бы тебе не попросить помощи у своего любимого мужа? - бросил Алекс, стараясь, чтобы голос не звенел и звучал спокойно. - Или он горазд только выжимать из тебя соки в постели, а как дело запахло жареным, удрал в кусты? Ты поэтому первым делом пошла и переспала с кем-то? Чтобы досадить ему? А потом заявилась ко мне, чтобы закрепить результат?
        - Зачем ты так? - она слабо поморщилась. - Он был хорошим человеком.
        Алекс кивнул. Все, как он и думал. Ее муж, конечно же, просто святой, белый и пушистый, несомненно любимый и живущий с ней душа в душу. Он ведь не побоялся ради нее бросить все нажитое, умчаться вместе с ней в закат навстречу счастливому будущему. Детишек, вон, нарожали… а Алекс - всего лишь озабоченный гад, который всегда хотел от невинной чистой девушки только секса. Может, правда, все так и есть?
        - Он погиб, защищая меня и Иву, когда за нами пришли, - тихо добавила Эльза, наблюдая за ним огромными глазами, в которых снова налились слезы.
        - Иву?
        - Мою дочь, - ну вот, так и есть, новая слезинка, большая и прозрачная, потекла по ее щеке, смешиваясь с горячей душевой водой, - она еще такая маленькая… Она - хорошая девочка и ни в чем не виновата. Она не готова к встрече с реальностью, с этим чужим жестоким миром. Все жизнь она видела только любовь и ласку, мы берегли ее, она совершенно не умеет за себя постоять…
        - Хватит. Мне не интересно слушать про твое отродье, - перебил Алекс.
        Он нагло врал. Ему было интересно. Он хотел представить себе эту девочку, которая наверняка пошла в мать, и еще больше мечтал назвать этого ребенка своим. Да, может, Алекс когда-то был не самым умным парнем и не особенно задумывался о будущем, предпочитая видеть его в радужных тонах и верить, что все само собой образуется как надо, но в качестве своей жены и матери детей с самого первого момента он видел только Эльзу. А его мечту отобрали. Ребенка ей зачал другой. Так зачем теперь бередить душу, слушая про то, что его не касается?!
        Эльза вздрогнула, как будто он ударил ее, и теснее сжалась в комок.
        - Почему бы тебе не обратиться к своей подруге, Северине? - смягчился Алекс, чувствуя, что перегнул палку. - Она теперь самая влиятельная женщина во всей Цирховии. Самая влиятельная.
        Он специально подчеркнул интонацией последние два слова, но Эльза только покачала головой.
        - Мы держали с ней связь время от времени. Я знаю, что стало с Севериной. Она - самая несчастная женщина во всей Цирховии. Она не сумеет мне ничем помочь.
        - Тогда… - Алекс пожал плечами, сделав вид, что подбирает варианты, - тебе больше некому помочь. Ты осталась одна, Эльза. Все, что я могу сделать для тебя по старой дружбе - это тайком переправить в Нардинию. Молись всем богам, чтобы Димитрий не достал тебя и там.
        - Нет, - с неожиданной твердостью возразила Эльза, - не все. У меня остался ты, Алекс. И я никуда не уеду, пока ты не поможешь мне отыскать и спасти Иву. Ты обязан это сделать хотя бы ради нашего прошлого.
        Несколько мгновений он смотрел на нее, а затем усмехнулся.
        - «Нашего» прошлого?! Нашего «хорошего» или нашего «плохого» прошлого?
        - И того, и другого, - ответила она ровным голосом, глядя куда-то поверх его плеча. - Время лечит. Я почти все забыла.
        От такой откровенной лжи Алексу стало еще смешнее. Смех клокотал в его горле и оседал горьким неприятным привкусом на языке.
        - Я вижу, как ты все забыла, - он поднялся на ноги, нависая над Эльзой, но она головы не подняла, продолжая смотреть перед собой. - Вижу все на твоем лице. Только выслуживаться перед тобой ради искупления вины не собираюсь. Достаточно того, что мне теперь до конца дней придется ползать на брюхе перед твоим братцем. Я приходил просить прощения. Ты сказала «нет». Теперь я имею полное право сказать тебе то же самое.
        Мстил ли он ей этими словами? Да, мстил. Пусть сама почувствует себя в его шкуре. Пусть поймет, что такое просить и получить отказ, оступиться и не иметь возможности все исправить. Но была и иная причина. Неужели Эльза не понимает, как он опасен для нее? Стоит Алексу подпустить ее поближе - и что потом? Ей же было ясно сказано: он не на ее стороне и никогда уже на ее стороне не будет. Он прочно повязан с Димитрием и по одному щелчку пальцев снова станет оружием в его руках. Оружием, направленным, конечно же, на Эльзу. Зачем она загоняет его в невыносимые условия?
        - Я готова на все, чтобы ты помог мне, - тихо сказала Эльза. - Скажи свою цену.
        Она, наконец, подняла голову, и Алекс не выдержал. Повернувшись так, будто к спине была привязана доска, стесняющая движения, и придерживаясь рукой за стену, он вышел. По дому двигался предельно осторожно, как если бы боялся наткнуться в темноте на что-то хрупкое, хотя причина, конечно, крылась в другом. Добравшись до спальни, он аккуратно, без хлопка, прикрыл за собой дверь и прислонился лбом к ее холодной поверхности. Зажмурился, плотно, до рези, стиснув веки. По телу волнами пробегали судороги, кулаки сжались, а пробившиеся на кончиках пальцев когти вонзились в ладони.
        Он балансировал на последней грани, держал себя изо всех сил, а в ноздрях продолжал стоять запах женщины, возбужденной, теплой, живой. Они могли бы уже лежать на постели, сплетаясь в тесных объятиях, скользя друг по другу влажными телами и сходя с ума от совместной страсти. Могли бы, окажись на месте этой женщины любая другая. Алекс застонал, налегая плечами и грудью на дверь и ощущая, как его тянет к ней, несмотря на все преграды.
        Мышцы на спине скрутило тугими узлами, вдоль позвоночника клоками проступила шерсть, ноги подгибались от невыносимого напряжения во всем теле. Это все проклятое полнолуние и глупая нонна, не сумевшая удовлетворить его, как следует. Если бы все прошло как надо, то Алекс, усталый и довольный, не реагировал бы так остро на запах смазки между ног другой самки. Ему бы не застилало пеленой глаза, и он бы сумел держать себя в руках, постоянно помня, что совсем недавно она развлекалась с другими. Хороший довод, впрочем, слабеющий с каждой секундой в нынешнем состоянии Алекса. Такой резон повлиял бы на человека. Зверю было все равно.
        Краем уха он слышал, как в ванной перестала литься вода. Уловил тяжелый шлепающий звук брошенной на пол мокрой одежды. Шаги, различимые только особым слухом. Видимо, Эльза не собиралась отступать так просто. Теперь от нее исходил аромат свежего чистого тела, такой терпкий и сводящий с ума, что Алекс зарычал, стягивая с бедер штаны. Он отпихнул ногой бесполезную одежду и попятился, не сводя глаз с двери.
        Эльза не может не ощущать, что с ним творится. Если несмотря ни на что она решится войти, он просто отпустит себя и обернется. Тогда ей придется сделать то же самое, чтобы защититься. Если она не совсем выжила из ума, то обязательно это сделает, а дальше будет уже проще. Она - чистокровная белая волчица. Он - слабый полукровка, обращенный человек. Его силы даже в состоянии аффекта никогда не сравнятся с мощью ее звериной сущности. Она легко загрызет его и сможет тем самым защититься. Пусть сделает это. Пусть остановит его. Хоть раз.
        Дверь распахнулась, Эльза стояла на пороге. Вспышка молнии за окном резко осветила их обоих. Его, с удлинившимся, прямым и твердым членом, налитым горячей прихлынувшей кровью, чуть согнувшего спину, уже покрытую густой бурой шерстью, и скрючившего пальцы с острыми когтями. И ее - изящную белоснежную статуэтку с гладкой, без единого лишнего волоска, обнаженной кожей, манящей розовой складкой между ног и дикими, абсолютно черными глазами на красивом лице.
        Вид залитых тьмой глаз настолько ошеломил Алекса, что человек в нем ненадолго сумел взять верх над зверем. Он уставился на Эльзу, не понимая, почудилось ли ему, и дожидаясь очередной вспышки молнии, чтобы убедиться. Она же воспользовалась заминкой и двинулась вперед. Стройные ноги бесшумно ступали по деревянным доскам пола, совпадая с биением сердца Алекса. Раз… два… три… четыре…
        Эльза вела себя так, будто в нее темный бог вселился. Прижалась к Алексу, приникла всем телом, по-прежнему ледяным и дрожащим, к его раскаленному телу. Изогнула спину, подстраиваясь под позу Алекса. Они совпали, как две половинки одного целого, и он с рычанием вцепился в ее ягодицы, чтобы раздвинуть, приподнять и насадить на член.
        Вспышка. Нет, никакого сомнения быть не могло: глаза Эльзы превратились в два больших черных озера. Даже сверкнувшая молния не отразилась в них.
        - Ты платишь за женщин, - прошептала она, закидывая руки ему на шею и словно не замечая, как трещат его кости и рвутся сухожилия на стадии перехода от человека к зверю. - Зачем, Алекс? Ведь когда ты кончаешь, то представляешь только меня…
        Он стиснул ее запястья, стараясь оторвать от себя и задыхаясь в ее объятиях. Еще секунда - и он точно повалит ее на пол, на спину, и потеряет рассудок.
        - А я знаю, зачем, - продолжила Эльза странным, лишенным эмоций голосом, - потому что ты думаешь, что по-другому, не за деньги, с тобой никто не захочет. Никто не захочет. Потому что ты - гадкое, отвратительное существо. Не то что мой утонченный, красивый, безупречно сексуальный старший брат. Он занимается сексом так, что на него хочется смотреть и женщинам, и мужчинам. Признайся, ты завидуешь ему? Ты ведь хотел бы быть таким, как он? На тебя же невозможно смотреть без содрогания, Алекс. Посмотри на себя. Волосатый вонючий зверь.
        Легко, почти не напрягаясь, она сняла с себя руки Алекса и положила их обратно на свои ягодицы, еще теснее прижавшись бедрами к его бедрам.
        - Хочешь доказать, что это не так? Докажи. Удовлетвори меня так, как никто еще не умел. Как не сумел бы Димитрий…
        Он скользнул вспотевшими ладонями вверх на ее тонкую талию, с дикой силой сжал так, что пальцы обеих рук почти коснулись друг друга - и швырнул как можно дальше от себя, а сам рухнул на колени. Видимо, человек внутри Алекса еще боролся, потому что Эльза полетела не куда-нибудь на острый угол мебели, а упала на кровать. Она изогнулась дугой, хохоча, раздвигая ноги, раскинула, как птица - крылья, руки с запястьями, покрытыми глубокими царапинами. Ребра обозначились под кожей, живот втянулся.
        И тут же вздрогнула и сжалась в клубок. Села на кровати, испуганно стиснув колени руками, совсем как делала недавно в душе, и уставилась на него серебристыми глазами. Жалобно позвала:
        - Алекс…
        Но было поздно. Спазмы уже раздирали его внутренности, ломали хребет, выворачивали суставы. Алекс захрипел, низко пригибая голову к полу и стремительно превращаясь в огромного бурого зверя, лохматого и оскалившего пасть. Он зарычал низким голосом, переступая с ноги на ногу и не сводя глаз с девушки, замершей перед ним на кровати.

«Если она не дура, то перекинется, - еще бились в голове угасающие человеческие мысли, - если не дура…»
        Он сделал еще шаг к жертве, шумно втягивая влажным темным носом запах, исходивший от ее тела. Самка… такая голая, ждущая его самка… его вторая половинка…
        - Не убивай меня, - попросила Эльза так, словно это могло его остановить, - прости, я не знаю, что со мной происходит.
        Алекс оскалил зубы, капая слюной на пол. Ее плечи обреченно поникли.
        - Ты сделаешь это, да? Уже слишком поздно? Я не смогу обернуться, - она в отчаянии стиснула руки, - я почему-то больше не могу оборачиваться, Алекс!
        Он весь подобрался, присел на задние лапы, готовясь к прыжку. И когда мощное звериное тело Алекса уже выстрелило в воздух, Эльза втянула голову в плечи и сквозь слезы прошептала:
        - Пожалуйста, если я умру, найди способ спасти нашу дочь.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
        Будучи девушкой рациональной, Эльза не верила в любовь с первого взгляда. Она вообще в любовь не верила, потому что никогда ее не видела. Отец уважительно относился к матери, много раз на людях приобнимал ее за талию и оставлял легкий поцелуй на щеке, но порывы супружеской нежности случались именно на людях. Дома родители вели себя, как деловые партнеры или давно притерпевшиеся друг к другу соседи. Ни взгляда, ни лишнего касания, только вежливые «спасибо», «пожалуйста» и «доброй ночи».
        Мать, конечно, смотрела на отца с гораздо большим обожанием, чем он - на нее, но все равно иногда Эльзе казалось, что это обожание походит на актерскую игру. Они с родителями и Крисом много раз бывали в театре, посещали все премьеры в сезоне и наблюдали за перформансом на сцене. Хорошая актриса может заставить зрителя беспрекословно поверить, что не проживет и дня без своего героя. Ее глаза горят в свете софитов, когда она смотрит на него, стоя на самом краю помоста и прижимая руку к груди так, словно вот-вот кинется вниз.
        Но что за огонь полыхает в ее зрачках? Истинная любовь к мужчине, которой актрисе удалось проникнуться благодаря таланту? Нет. Это только ширма, иллюзия для доверчивых наблюдателей, за которой скрывается настоящая причина - любовь к себе. На пике страстной и эмоциональной речи, когда погруженный в темноту зал сидит в молчании и ловит каждый звук и каждое, даже самое тихое слово, актриса любит себя и любуется собой. Она наслаждается гаммой собственных переживаний, которые испытывает на виду у восторженной публики. Без этой гаммы она - никто. И без своего партнера по сцене, соответственно, тоже.
        Конечно, к ним, детям, родители относились совершенно иначе. Эльза и Крис не знали более заботливой матери и более ласкового и внимательного отца, чем их собственные. Но ведь родительская любовь - это другое. И то, даже такое сильное и подспудное чувство можно загубить на корню, как в случае с Димитрием.
        Поэтому насчет своего будущего Эльза не питала никаких радужных мечтаний. Она знала, что ее родители не изверги и в сердечных делах ей, конечно, предоставят выбор. Но выбирать придется из кандидатов подходящего возраста, воспитанных в семьях их круга. Скорее всего, Эльза просто выберет того, кто покажется наименее противным и высокомерным, а дальше дело за малым. Если симпатия окажется взаимной, и молодой человек тоже посчитает невесту не очень противной, то они поженятся и родят детей.
        Если ее отвергнут - ну что ж, придется выбрать следующего в списке наименее противных, и так до тех пор, пока не получится. Если не получится ни с кем (что очень вряд ли, ведь Эльза не считала себя слишком уж уродливой или глупой), тогда в дело уже вмешаются родители и договорятся с кем-нибудь, благо древняя родословная и богатство семьи всегда играли на руку в подобных делах.
        В общем, к перспективе выйти замуж по расчету Эльза относилась спокойно и была подготовлена с детства. Подобная ситуация ожидала и Криса. И только Димитрий мог презрительно кривить уголки рта и уходить из комнаты, как только родители заводили разговор. Он никогда ни на ком не женится - и все уже с этим смирились.
        Поддавшись на уговоры Северины и уехав с незнакомым парнем на мотокаре, Эльза тешила себя планами изощренной мести и, уж конечно, никакой романтики в своем поступке не находила. Стоило почувствовать, что он - человек, и все, парень выпал из круга возможных кандидатов на ее руку и сердце, а значит, флиртовать и кокетничать с ним Эльзе бы и в голову не пришло. Она лишь хотела поменьше светиться на людях в грязной одежде и поскорее добраться домой, при этом, желательно, отыгравшись на обидчике так или иначе.
        Ветер бил в лицо, трепал волосы и холодил колени, и Эльзе пришлось спрятаться за спину Алекса, прижавшись щекой к его сильным мышцам, обтянутым кожаной курткой. Она, привыкшая к чопорному кару с личным водителем, в первый раз ехала так быстро и опасно и немного побаивалась. Вот глупая! Чего бояться? Даже если они вдруг разобьются, то она вряд ли погибнет. Скорее, поранится, но переломы и ссадины быстро заживут. Это человеческому парню нужно переживать, что он собой так рискует.
        А может, она прижалась к нему не поэтому? Первая волна злости и негодования уже прошла, и Эльза не могла не признать, что у нее между ребер становится немного щекотно от мысли, что она обнимает кого-то чужого, но довольно симпатичного. До этого ей доводилось столь тесно держать в объятиях только Криса и папу. И Димитрия - в одну из ночей, когда она сама пришла к нему. Но ведь то были другие, родственные объятия!
        Слова Северины о том, что парень просто искал способ познакомиться, зазвучали по-новому. Теперь уже Эльза не сомневалась, что все так и было. Он облил ее специально, чтобы потом посадить на свой мотокар и увезти. Конечно, это был дурацкий и не самый красивый поступок, но зато поступок! И кто знает, как бы она отреагировала, если бы Алекс просто подошел, назвал свое имя и предложил пообщаться? Наверняка бы отказала.
        А теперь ей захотелось узнать его получше. Что подтолкнуло его так поступить? Во всем ли он предпочитает добиваться своего любой ценой? И… неужели она ему так сильно понравилась? От этой мысли Эльзе стало смешно.
        Майский ветерок, вроде бы уже ласковый и нагретый солнышком, оказался коварнее злейшего врага, и она чихнула.
        - Замерзла, майстра? - тут же откликнулся Алекс, чуть повернув голову к плечу. - Держись крепче.
        Он схватил ее ладонь, потянул, заставляя еще сильнее прилипнуть к нему сзади, и сунул себе за пазуху. Не успела Эльза опомниться, как ее вторая рука тоже оказалась где-то под курткой у наглого типа. Там было горячо, даже жарко, и ей захотелось отдернуть руки, чтобы не обжечься, но она почему-то не смогла. Какие мужчины все-таки странные на ощупь, все тело у них скорее походит на камень. Да, раскаленный камень, угловатый и твердый, ничего мягкого и округлого, как у нее самой. Пресвятой светлый бог, вот это будет что рассказать Северине! Или не стоит подруге говорить о своей глупой реакции?
        Тем временем, мотокар замедлил ход и остановился. Эльза отлепилась от мужской спины, подняла голову - и тут же вспыхнула:
        - Ты куда меня привез?!
        Парень рассмеялся, не скрывая наслаждения от ее реакции.
        - Погреться, моя красивая майстра. Напою тебя чаем, разотру махровым полотенцем… ну а там видно будет. Все-таки я виноват и намерен всеми силами заглаживать вину. Буду заглаживать до тех пор, пока ты сама не устанешь.
        Эльза спрыгнула на землю и огляделась. Вот наглец! Специально отвлек ее, руки себе под куртку засунул, чтобы она засмущалась и перестала следить за дорогой. А Эльза так завиталась в облаках, что даже не вспомнила, что он адрес не спросил и понятия не имел, где ее дом. Почему не спохватилась раньше и не уточнила, куда Алекс ее везет? Сама, конечно, виновата. Но… каков хам!
        В районе, куда они приехали, проживала та прослойка общества столицы, которая имела полное право именовать себя средним классом. Отделенные от бедняцких кварталов площадью трех рынков, местные жители хоть и соседствовали с теми, но все же находились по эту, приближенную к аристократии, сторону. Здесь обитали клерки, продавщицы и учителя. Инженеры и архитекторы. Доктора, адвокаты. В общем, все, кто не гнушался добросовестно работать, чтобы обеспечить себе достойную жизнь. Тут можно было встретить и откровенно богатых людей, владеющих гигантскими мануфактурами, портовыми зданиями или роскошными торговыми галереями. Откровенно богатых - но все-таки «людей», потому что до уровня волков, настоящей элиты, они бы никогда не поднялись, и их место оставалось в пределах своего района обитания.
        Дом, притаившийся в глубине заросшего сада и отделенный от улицы кованой, слегка поржавевшей от времени оградой, был одноэтажным и не очень большим, но выглядел ухоженным и симпатичным. Алекс подошел и приоткрыл калитку, жестом предлагая Эльзе воспользоваться его помощью и пройти внутрь. Его глаза смеялись, и она почувствовала, что краснеет. Что он там говорил? Махровым полотенцем ее растереть хочет?! Чаем напоит? Ну да, как же.
        В ней вдруг проснулся спортивный интерес. Алекс правда такой дурак или прикидывается? Она что, похожа на девушку, с которой можно так легко закрутить любовь? И он до сих пор не понял, кто она такая? Или понял, но проверяет, берет на слабо? Что ж, ничто так не бьет по мужскому самолюбию, как отказ. Особенно, если на первый взгляд кажется, что жертва уже попалась в сети и почти не трепыхается.
        Эльза украдкой принюхалась, но ничего опасного из глубины сада не учуяла. Она прищурилась, крепче притиснула к боку сумку, а затем ослепительно улыбнулась.
        - Чай? Только если с дарданийскими травами. Я пью только такой.
        - Да у меня куча чаев в арсенале, - не моргнул и глазом Алекс, - налью тебе любого. Ты только скажи, как эти травки выглядят. Если надо - пойду у соседей надеру!
        Эльза с трудом удержалась, чтобы не прыснуть.
        - Там крохотные синие цветочки, размером примерно с полногтя, - принялась поучать она с деловым видом, проходя мимо парня в калитку и направляясь к дому. - И мохнатые зеленые листики. Их обычно мелко рубят и перемешивают.
        В запущенном саду буйствовала сирень, ее аромат дурманил голову, белые и розовые лепестки усеяли землю, и Эльзе показалось, что она ступает по цветочному ковру. Было очень красиво. Алекс шел следом, она чувствовала его за своим левым плечом и слышала приглушенное бормотание. Похоже, он повторял под нос ее последние слова о листочках, чтобы не забыть.
        Он чуть не налетел на Эльзу, когда она круто развернулась на каблуках, но обладал хорошей реакцией, потому что мгновенно сориентировался и даже обхватил ее за талию, якобы с целью сохранить равновесие. На самом деле в своей привычной нагловатой манере просто прижался всем телом. Его большие ладони, тут же неприлично двинувшиеся с талии вниз, жгли ее через одежду.
        Так получилось, что они с Алексом остановились прямо под большим сиреневым кустом. Подул ветерок, и перед лицом Эльзы капнуло что-то розовое. А потом еще и еще. С опозданием она сообразила, что попала под дождь из лепестков. Что-то кольнуло внутри, а в голову пришла шальная мысль, что это тоже красиво и необычно: цветочный дождь, упоительный аромат и черноволосый улыбчивый Алекс…
        Она тряхнула головой, чтобы отогнать наваждение, и заставила себя вернуться к первоначальному плану.
        - А ты живешь совсем один? - поинтересовалась Эльза невинным голоском и похлопала длинными ресницами.
        Это подействовало на Алекса странным образом. Его глаза затуманились, он опустил взгляд на ее губы и облизнул свои. Так как выпускать ее из рук или отвечать он не собирался, Эльзе пришлось потрясти парня за рукав и повторить вопрос.
        - Нет. С мамой, - наконец, опомнился он, зачем-то снял с ее волос розовый лепесток, сунул в рот и с задумчивым видом прожевал. - Но ее нет. И не будет до вечера. Она на работе.
        Алекс тоже тряхнул головой, совсем как недавно - Эльза, полез в задний карман джинсов и, пройдя вперед и позвякивая ключами, отпер входную дверь.
        - Бедная твоя мама. Работает, пока ты развлекаешься и водишь домой девушек в ее отсутствие.
        Эльза только успела ступить на порог, как Алекс больно дернул ее за локоть и развернул к себе.
        - Не надо так, - сказал он серьезно, и она сразу поняла, что, желая подколоть, перешла черту и задела его за живое. - Со следующего года меня возьмут стажером в полицейский участок. Пока по возрасту просто не берут. И подучить кое-что надо. Я не лентяй и не бездельник, как ты могла подумать, моя майстра.
        Эльзе стало неловко. Присмиревшей мышкой она скользнула внутрь дома и огляделась. Внимание привлекли часы, висевшие на стене в прихожей. Фигурка коня, вставшего на дыбы, была вырезана из белого дуба. Эльза узнала характерные волокна на древесине, потому что в ее собственной комнате стоял секретер точно такого же цвета. Отец заказывал его у очень знаменитого мастера-краснодеревщика, тогда-то она и узнала, что дерево считается редким, хрупким и работают с ним осторожно и за большие деньги.
        Фигурку волка на часовой крышке, возможно, тоже выполнили из того же материала, но под слоем серой краски различить не удалось. В остальном часы были самыми обычными, с резными позолоченными стрелками и насечками из меди на циферблате.
        - Что, глаз положила? - поддел ее Алекс, который уже перестал сердиться. - А глаз-то у тебя, майстра, наметанный. Сразу самую дорогую вещь в доме углядела. Ты, случаем, не из свободного народа? А то, может, мне стоит тебя опасаться?
        - Нет. Не из свободного… - проговорила Эльза, совершенно зачарованная зрелищем и даже не отреагировавшая на подколку. - А откуда это здесь?
        - Часы? От моего пра-пра-дедушки достались. Он у меня, как говорят, знахарем был. Про магию постоянно бубнил что-то, людей лечил наложением рук. А ты, майстра, веришь в магию?
        Она перевела на него задумчивый взгляд.
        - Все белые волки рождаются с магией в крови…
        - Хм, - он фыркнул, - ты, в общем, тоже в эти сказки веришь. Ну, пусть так. Мой предок вот тоже верил. И в белых волков с их магией, и в другую магию, такую же древнюю. Только не природную, а ту.
        Алекс красноречиво ткнул пальцем в потолок. Его глаза блестели, наблюдая за Эльзой, которая слушала его, приоткрыв рот.
        - Какую «ту»? - она поджала губы и стала всерьез подозревать, что ей только что хорошенько проехались по ушам.
        - Небесную, - пожал Алекс плечами. - Космическую. Да как ни назови. В общем, предок мой верил, что настанет день, когда «та» магия вступит в битву с магией природы. То бишь, волков этих белых. И, мол, часы эти отсчитывают время до этой битвы. И случится она тогда, когда эти часы остановятся.
        - А… - Эльза снова перевела взгляд на фигурки, - …они еще ни разу не останавливались?
        - Пока нет. Но могут в любой момент. Может быть, даже завтра. А может, сегодня вечером. Поэтому на твоем месте я бы хорошенько подумал, как провести с пользой те часы, которые нам, возможно, остались на этом свете…
        Ладонь Алекса снова оказалась на ее талии, а сам он тесно прижался к ее спине. Горячее дыхание коснулось шеи. Эльза вспыхнула, вырвалась и стукнула его ладонью по плечу.
        - Хватит мне плести лапшу на уши!
        Он поднял руки в знак поражения и отступил.
        - Хорошо-хорошо. Я не виноват. Это ты на меня накинулась с расспросами, что это за часы и сколько стоят.
        - Про цену я вообще не спрашивала!
        - Не спрашивала, но подумала. По лицу же видно, что понравились. Давай договоримся: если поженимся, я подарю тебе их в качестве свадебного подарка?
        Эльза моргнула. Затем сложила руки на груди и вздернула подбородок.
        - Поженимся? Уже? Вот так сразу? Разве ты, как каждый нормальный парень, не должен бояться брака как огня и падать в обморок при одном упоминании этого слова?
        - А может, я ненормальный парень, - Алекс в точности скопировал ее позу. - Или может, это ты так на меня действуешь, красавица?
        - А может, я люблю другого? - прищурилась она.
        - Поверь, один день со мной - и ты забудешь обо всех остальных.
        - А может, я уже помолвлена?
        - Тогда я пойду к твоему папаше и докажу, что это большая ошибка с твоей стороны.
        Эльза прижала пальцы к губам, давясь смехом и представляя, как Алекс, в своей хулиганской куртке, неся за собой по всему дому шлейф человеческого запаха, является в кабинет ее отца, а у того округляются глаза. Особенно от слова «папаша».
        - Это ерунда, - решительно отрезала она, - даже если мой папаша тебя одобрит, все равно я не выйду за тебя замуж.
        - Это еще почему? - подбоченился Алекс.
        - Потому что я хочу детей, - заявила Эльза так, словно это все объясняло, развернулась и пошла по коридору.
        - Я тоже хочу детей, - двинулся следом Алекс, - всегда мечтал иметь кучу описаных сопливых спиногрызов. Моя мама с удовольствием будет нянчить внуков. Мы можем прямо сейчас попробовать сделать первого…
        - Слушай, - она не выдержала и снова развернулась, - если я дам тебе то, что ты хочешь, ты оставишь меня в покое и отвезешь домой?
        - Что именно? - сделал он охотничью стойку.
        Эльза против воли слегка покраснела.
        - Ну… ты сам знаешь. Если я с тобой пересплю.
        Алекс медленно расплылся в улыбке, полной предвкушения.
        - Не-а, майстра. Сказано же. Женюсь - и точка.
        - Спорим, что отстанешь? - вошла в раж она и протянула ему свою худую бледную ладошку.
        - Спорим, что не отстану, - он схватил и потряс ее, сильно, по-мужски, так что Эльза пискнула и поторопилась отобрать руку.
        - Хорошо, проверим, - пробормотала она, потирая пальцы, - но для начала выполни хотя бы одно обещание. Ты обещал угостить меня чаем.
        Спровадив Алекса на кухню, Эльза заперлась в ванной и прислонилась к двери спиной, переводя дух. Ей стоило больших усилий держать лицо и не поддаваться на сладкие речи. Конечно, как и любая девушка на ее месте, Эльза была польщена, что на ней хотят жениться буквально после нескольких минут знакомства. Но ее рациональная половинка скептически прищелкивала языком и напоминала, что подобные слова ее новый потенциальный «жених» наверняка говорит каждой встречной и по несколько раз на дню, лишь бы добиться цели и уложить в постель.
        А в том, что Алекс очень хочет уложить ее в постель, она не сомневалась.
        И все-таки в какие-то моменты Эльза ловила себя на мысли, что начинает краснеть и таять от его обаяния, и это ее пугало. Когда их взгляды встречались, острые слова и ехидные фразы мигом вылетали у нее из головы, а ведь она ни в коем случае не собиралась превращаться во влюбленную дурочку, слепо заглядывающую в рот своему предмету обожания. Северина бы на смех ее подняла, если бы увидела такой!
        Эльза подошла к зеркалу над раковиной и придирчиво себя оглядела. Затем открыла кран, наклонилась и плеснула холодной водой в раскрасневшееся лицо. Стало легче, из головы выветрился аромат сиреневых лепестков, и мысли прояснились. Тогда Эльза принялась оттирать грязные пятна на одежде. Грязь не сдавалась без боя, она размазывалась и глубже въедалась в волокна ткани, и в итоге блузка и юбка пропитались водой и противно прилипали к телу, но Эльза решила, что лучше уж так, чем в пятнах.
        Она сообразила, что провела в ванной достаточно много времени, а Алекс так и не появился. Ждет ее под дверью и не решается постучать? Это было бы очень на него не похоже. Открыв задвижку, Эльза вышла, но парня и правда не увидела. Определившись по запаху, она без труда отыскала кухню. В ноздри бил терпкий аромат чая и слышалось звяканье посуды. Эльза притаилась за стенкой и осторожно выглянула в открытую дверь.
        Алекс в растерянности стоял над несколькими открытыми банками с чаем. Он по очереди разглядывал содержимое каждой, но, видимо, даже близко не находил того сорта, который описывала ему Эльза. Чайник, поставленный на огонь, уже посвистывал, закипая. Пробормотав что-то под нос, Алекс схватил ложку и принялся насыпать в чашку по очереди из каждой банки. Его руки при этом слегка дрожали.
        Эльза крепко вцепилась в дверной косяк и закусила губу. Ей вдруг до смерти захотелось влюбиться и выйти замуж не за безупречно воспитанного светского льва из ее круга, а за кого-то искренне желающего порадовать ее. Так искренне, что у него будут дрожать руки от волнения, если что-то пойдет не так. И он не станет приходить в ее спальню по договоренности, как делает это с ее матерью отец, а будет приставать к ней во всех подходящих и не очень местах, не скрывая своего желания. И если они поссорятся, это случится по-настоящему, с криками и битьем посуды, а не так, как принято в ее кругу - отделавшись безликими фразами «дорогая, ты меня огорчаешь», «дорогой, позволь заметить, что ты поступил неправильно».
        Но чем больше Эльзе хотелось жить другой, незнакомой ей жизнью, тем больше она понимала, что это - пустой звук, несбыточная мечта. Иногда помечтать не вредно, главное уметь остановиться вовремя.
        Настроение тут же испортилось, и снова подумалось, что пора бы домой. Эльза сделала шаг назад, не желая признаваться, что подглядывала, выждала полминуты, а потом уверенно направилась в дверь… и столкнулась с Алексом, который нес в руках две кружки. От неожиданности весь напиток выплеснулся прямо на Эльзу, она ахнула и широко распахнула глаза, ощутив, как горячая вода прокатилась по телу.
        Алекс смертельно побледнел. Он выронил посуду, толкнул Эльзу к стене и принялся лихорадочно расстегивать на ней блузку, чтобы осмотреть ожог. Ей было больно, даже слезы выступили на глазах, но его неподдельный испуг и вся эта дурацкая ситуация вызвали нервный смех. Эльза засмеялась, отбиваясь от рук Алекса и пытаясь натянуть блузку обратно.
        - Ты что смеешься, глупая? - он обхватил ее лицо, напряженно вгляделся в глаза. - Тебе ж в госпиталь теперь надо! Я же кипятка туда налил!
        - Не надо… в госпиталь… - Эльза провела ладонями по телу, ощущая, что жжение начинает стихать, а значит, кожа уже восстанавливается. - Вода была… не такой горячей. Но ты ведь это специально, да? Мало того, что облил меня из лужи, теперь еще и чаем сверху обрызгал?!
        Алекс замер, опустил глаза вниз, на ее грудь и живот, нахмурился, глядя на слегка порозовевшую, но вполне здоровую кожу. Снова поднял взгляд. Эльзу весьма забавляла его реакция. Бедный, он так перепугался, как будто себя облил! Наверняка уже представил, как бегом несет ее в госпиталь, а она умирает прямо на его руках!
        - Ты мне пуговицу оторвал, - она со вздохом потеребила полу расстегнутой блузки, - и зря, кстати, так долго чай заваривал. Все равно у тебя такого сорта нет. Тот, о котором я говорила, очень редкий и продается только в одном магазине во всем городе. Даже у соседей в саду найти его не получится.
        Алекс посмотрел на нее очень долгим и серьезным взглядом, затем молча развернулся и ушел. Вернулся с большим махровым полотенцем, которое сунул Эльзе в руки. Сам сходил на кухню за тряпкой, присел и начал собирать лужу на полу. Эльза так и стояла, прижавшись к стенке, и смотрела, как умело и ловко Алекс все делает. Со вздохом она тоже опустилась на корточки и потянулась, чтобы собрать осколки от разбившихся кружек.
        - Не надо, я сам, - буркнул Алекс, не отрываясь от занятия. - Иди посушись, ты вся мокрая.
        Эльза догадалась, что ему не по себе от собственной реакции, от того, как он испугался за нее и не сумел скрыть, а она это увидела. Аккуратно положив осколок на видное место, она поднялась и ушла в первую попавшуюся комнату, которая оказалась спальней. Алекс был прав - ее многострадальная одежда в очередной раз промокла, хоть выжимай. Недолго думая, Эльза стянула блузку и юбку и развесила их сушиться на высокой спинке кровати, а сама завернулась в полотенце. Длины и ширины вполне хватило, чтобы укутаться от плеч до колен.
        В этот момент в комнату без стука вошел Алекс. Увидев Эльзу в одном полотенце, он на секунду замедлил шаг, затем, наоборот, решительно и быстро сократил оставшееся расстояние. Она вдруг так растерялась, что застыла на месте, прижимая концы полотенца к груди и приоткрыв рот.
        - Я сделал это не специально, - с нажимом произнес Алекс, глядя на ее губы.
        - Хорошо, я верю, - тихо ответила Эльза, не понимая, почему по ее телу уже пробегает дрожь, хотя парень к ней еще не прикоснулся.
        - Я думаю, что на этот раз специально все сделала ты.
        - Я… не…
        Он остановил ее на полуслове, коснувшись ладонью лица и положив большой палец на ее губы. У Эльзы тут же закружилась голова. Запах Алекса стал казаться ей сладким и притягательным, сердце заколотилось, колени стали ватными, а во рту пересохло. Она не понимала, что с ней творится. Если бы он был волком, она бы точно решила, что испытала ту самую привязку, которой все придают так много значения. Но в Алексе ничего не изменилось за эти несколько минут. Он оставался человеком. Значит, о привязке и речи не шло.
        - Специально все сделала, - повторил Алекс вполголоса, наклоняясь к ней, - чтобы я тебя поцеловал…
        Она ужасно захотела, чтобы он ее поцеловал. Какие на вкус его губы? Каким будет ее первый поцелуй? И почему Алекс так испугался, когда случайно причинил ей боль? И у него так тряслись руки…
        - Вот еще! - воскликнула она как можно более уверенным голосом и увернулась от поцелуя в самый последний момент. - Если бы я хотела поцеловаться, то сказала бы прямо. Я вообще переодевалась, а ты явился без разрешения. Не очень-то гостеприимно.
        Эльза прошла мимо Алекса к двери, стараясь не показывать, что сбегает. Она выскользнула в гостиную, огляделась в поисках спасения и зацепилась взглядом за рояль с открытой крышкой и специальным стульчиком, придвинутым под клавиатуру.
        - Ты музицируешь на досуге? - ухватилась она за шанс сменить тему.
        - Нет. Это мама, - вяло произнес Алекс, пока Эльза уселась на стульчик и открыла крышку из черного лакированного дерева. - Она - учитель музыки. Иногда берет учеников и на дом.
        - А папа? - с преувеличенным вниманием Эльза разглядывала клавиши, словно видела их в первый раз. Все, что угодно, лишь бы не встречаться взглядом с Алексом. Пресвятой светлый бог, зачем она сидит тут вместо того, чтобы без оглядки бежать домой?!
        - А отец погиб несколько лет назад при исполнении, - Алекс оперся локтем на край музыкального инструмента. - Помнишь случай, когда фанатик из Нардинии переел опиума, обвязался бомбой и хотел взорвать госпиталь?
        Эльза неуверенно кивнула. Слухи доходили, но в их семье не придавали им большого значения, а может, родители просто не хотели нагнетать панику среди детей.
        - Вот тогда ему удалось взорвать одно крыло и подорваться самому. Отец был одним из тех, кто добровольно менял себя на больных, чтобы освободить как можно больше заложников. Им совсем чуть-чуть не хватило, чтобы обезвредить психа. Отец у меня старший инспектор полиции. Был.
        Эльза кивнула еще раз. Она совершенно перестала бояться Алекса, хоть и сидела перед ним в полотенце, зная его от силы час. Интуитивно почувствовала, что он не может причинить ей зла и не собирается этого делать. Задумавшись, она машинально положила руки на клавиатуру и заиграла, по привычке, просто потому, что сидела за роялем и привыкла на нем играть.
        Это была соната с полифонией, медленная, тягучая, как патока, нагретая солнцем. Пальцы знали свое дело, они сменяли друг друга, передавали основную мелодию, как эстафетную палочку, из руки в руку, навешивая на нее дополнительные завитушки из второстепенных музыкальных тем.
        Не говоря ни слова, Алекс подвинул еще один стул, сел справа от Эльзы и одной рукой принялся дополнять ее игру легкими невесомыми триолями в пятой октаве. Его плечо касалось ее обнаженного плеча, и от этого становилось жарко и смешно.
        - Ты умеешь играть?! - удивилась она, повернув к нему голову: пальцы смело нажимали клавиши и вслепую.
        - Мама показывала, - пожал он плечами. - А ты умеешь?
        - Мама показывала, - поддразнила Эльза и улыбнулась. Мать, действительно, учила ее музыке. А еще рукоделию и умению вести дом - словом, всему тому, что понадобится, чтобы составить хорошую партию богатому и требовательному мужу.
        Улыбка сползла с ее лица. Палец споткнулся и взял фальшивую ноту.
        - Поцелуй меня, - попросила Эльза и затаила дыхание от собственной смелости.
        Словно только и ждал этого, Алекс повернулся, обхватил ее лицо ладонями и поцеловал. Эльза вздрогнула, перестала играть, уронила руки на колени, затем вцепилась в его рубашку и снова уронила обратно. Их горячее дыхание смешалось, языки переплелись, ей в нос бил аромат его возбуждения, более мягкого, по-человечески приглушенного. Она слышала, как сильно у Алекса колотится сердце. Пожалуй, так же громко, как у нее самой.
        А еще внутри Эльзы звучала музыка. Та самая, медленная, многоголосая, тягучая, как разогретая на солнце патока, перетекающая из одного уголка груди в другой. Полновесная, как река, затопившая все ее существо. Из тихих, едва слышных аккордов постепенно рождались другие, более мощные. От пьяно - к крещендо. От ларго - к аллегро. И в совершенный оркестр бушевавших в Эльзе эмоций естественно и органично вплетались легкие триоли в пятой октаве…
        Неизвестно, сколько это длилось, но они отпрянули друг от друга, только когда хлопнула дверь. В комнату вошла опрятно одетая женщина с усталым лицом и уложенными в красивую прическу волосами. Она застыла на пороге, с недоумением разглядывая сына и незнакомую девушку. То, чем они только что занимались, стало понятно с первого взгляда.
        Эльза вспыхнула, желая сквозь землю провалиться. Она понимала, на кого похожа с голыми плечами и завернутая в полотенце. А еще ее губы, кажется, опухли от поцелуев…
        - Здравствуйте, извините, - пробормотала она, вскочила с места и убежала в спальню, где осталась ее одежда.
        Дрожа всем телом, словно побывала под ледяным дождем, Эльза принялась лихорадочно одеваться. Стыд какой! Ее застали в чужом доме, полураздетую, да еще и едва ли не на коленях у парня! Главное, чтобы родители не узнали, а то убьют ее на месте, просто прихлопнут, и мокрого места не останется.
        Из-за двери не доносилось ни звука, и никто за Эльзой не приходил. Натянув непросохшую одежду, она все-таки поддалась любопытству, подкралась и приоткрыла небольшую щель.
        Мать Алекса сидела на том самом стуле у рояля, опершись локтем на опущенную крышку клавиатуры и положив ладонь на лоб. Алекс стоял рядом и явно сердился.
        - Мама, ну что такого? - развел он руками. - Можно подумать, ты видишь меня с кем-то в первый раз!
        - Да при чем тут это! Ты видел ее глаза, сын?! - женщина подняла голову, на лице отразилась мука. - Ты хоть понимаешь, кого привел в наш дом?!
        Алекс не понимал.
        - Волчицу! - воскликнула мать. - Таких, как она, ведь с другими не перепутать. Не знаю, куда ты смотрел, раз этого не понял.
        Намек был достаточно красноречивым, и Эльза в своем убежище покраснела.
        - Волчицу? - Алекс нахмурился. - Ну и что? Я не обидел ее, не сделал ничего плохого. Просто позвал в гости. Она пришла добровольно.
        - Но может сказать, что все было не так! - всплеснула руками мать. - И кому тогда поверят, тебе или ей? Ты обманом завлек в дом благородную девушку, один светлый бог знает, что с ней тут делал… да вся ее родня нас со свету после такого сживет! А нас ведь некому защитить… после смерти твоего отца некому…
        Женщина горестно вздохнула и прижала пальцы к губам.
        - Мам… - позвал Алекс, явно чувствуя себя не в своей тарелке.
        - А соседи что скажут?! - снова вскинулась она. - Вас же обязательно кто-нибудь видел! Что скажут соседи? Что мой сын мечтает стать альфонсом, поэтому соблазняет богатеньких девчонок в расчете, что потом сделает ребенка и сможет жениться? Как мне теперь не краснеть перед людьми?
        - Да кому они нужны, твои соседи?!
        - Мне нужны! - мать смерила сына сердитым взглядом. - У меня репутация, я педагог! А какому педагогу доверят детей, если она собственного как следует воспитать не может?
        Эльза вздохнула и тихонько прикрыла дверь. Доводы матери Алекса были ей понятны. Ее мать наверняка сказала бы то же самое. Или даже что-нибудь похуже.
        - Эльза не такая! - не выдержал Алекс. - А соседи пусть лучше за собой смотрят.
        Он покачал головой и оставил мать горестно вздыхать у рояля, понимая, что так будет лучше, пока не наговорил ей лишнего. Но когда Алекс распахнул дверь спальни, где спряталась Эльза, то обнаружил, что комната пуста. На кровати лежало одинокое полотенце, окно в сад было распахнуто.
        Он подошел, выглянул и увидел среди кустов сирени небольшую пепельно-серую волчицу с по-человечески умными глазами, похожими на расплавленное серебро. Она с сочувствием посмотрела на Алекса, зубами подхватила из травы сумку, которая принадлежала Эльзе, махнула пушистым хвостом и легко перепрыгнула через высокую кованую ограду.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
        Дотторе Ворхович - преподаватель астрономии из Цирховийской высшей школы - покончил с собой, бросившись с моста в реку. Это событие не на шутку взбудоражило общественность, потому что немолодого уже ученого считали хоть и чудаковатым и помешанным на своих планетах и кометах, но добрым и безобидным человеком.
        Усилиями доблестной полиции выяснилось, что несколькими днями ранее он с разрешения директора школы, майстры Ирис, взял больничный, но вместо того, чтобы отправиться домой и лечь в постель, с безумным видом бродил по городским улицам, клочками рвал на себе рыжую шевелюру и белую бородку и без конца бормотал что-то вроде: «Я должен вспомнить. Я должен вспомнить».
        Наконец, измученный бессонницей и физически истощенный, дотторе отправился к реке. Там, по словам очевидцев, он с портфелем под мышкой забрался на парапет моста, прокричал: «Помогите, я не хочу умирать!» и камнем рухнул в холодную темно-зеленую воду. Течение подхватило его, ударило об опору моста, затянуло на дно и выкинуло уже бездыханное тело на берег несколькими километрами ниже по руслу.
        Патологоанатом поставил диагноз «обтурационная асфиксия», означающий, что погибший захлебнулся. В организме не нашли ни опиума, ни других веществ, способных так повлиять на психику, и пришли к выводу, что с покойным случилось помутнение рассудка на фоне переутомления от научных изысканий. На этом дело закрыли, а тело передали родственникам для похорон.
        И только некоторые из свидетелей, собравшихся в тот день на мосту, шептались, мол, перед смертью у дотторе были такие странные глаза… сплошь черные, ни белка, ни зрачка не разобрать… словно залитые тьмой.
        Но слухи остались слухами, потому что, скорее всего, им просто показалось.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
        Ненависть - вторичное чувство. Оно не рождается само по себе, из ниоткуда. Ненависть - это защитная реакция на боль, которую причинили. Это всего лишь электрод в электрической системе. Невозможно ненавидеть без причины, причина всегда есть, просто иногда она лежит на поверхности, а иногда спрятана глубоко от чужих глаз.
        Жестокость - вторичное чувство. Тот, кого ударили, легко ударит сам. Причинять боль страшно, когда не знаешь ее на практике. Но когда знакомо ощущение того, как немеет место ушиба, как далеко по нервам пробегает разряд и как затихают, рассеиваются в теле волны ноющей боли после удара… заранее на собственной шкуре проверив то, что испытает жертва, ударить очень легко. Это как передать импульс дальше по цепочке электродов.
        И только любовь самодостаточна. Ей не нужны импульсы извне. Поэтому даже тот, кто не знал любви от других, рано или поздно пытается любить сам. Поэтому не существует людей, злых от рождения.
        В шестнадцать лет Северина вдруг почувствовала себя разбитой древней старухой, прожившей на этом свете долгое время и успевшей в нем разочароваться. Пока ее сверстницы приглядывались к мальчикам и мечтали о любви, она ловила себя на мысли, что в эти глупости больше не верит. Любви не существует. Есть похоть, расчет, самоутверждение и демонстрация силы - что угодно, но только не сладкая сказка для юных девочек.
        Она смотрела на дурочек-одноклассниц и ощущала, какая огромная пропасть отделяет ее, открывшую для себя знание о настоящей жизни, от них, которых это сомнительное удовольствие ждало еще впереди. Кто-то, возможно, так и не прозреет и будет искать несуществующую любовь всю оставшуюся жизнь - как, например, отец Северины. Кому-то повезет больше.
        Ей, вот, повезло.
        Только с кем поделиться этим открытием? Кокон одиночества становился все плотнее. Северина потеряла даже единственную близкую подругу, и из-за чего? Опять же из-за любви и неразделенного знания о том, что ее не существует. Эльза очень изменилась, трудно было не заметить, как она стала хуже учиться, постоянно витать в облаках. Когда подруга сидела на уроке, подперев кулачком подбородок, и с задумчивым видом водила карандашом на полях тетради, Северина скрипела зубами и отворачивалась, не в силах на это смотреть.
        Конечно, все дело было в том человеческом парне на мотокаре. Он приезжал к их школе каждый день, подгадывая время к концу занятий, и просто стоял на противоположной стороне улицы. Стоял и ждал Эльзу. Она выходила, и они обменивались долгими взглядами. Да что там, таращились друг на друга, как идиоты! А потом за Эльзой и ее братом приезжала мать, и та садилась в кар и уезжала. Этот фарс длился уже больше недели. Эльза не подходила к парню в кожаной куртке и не пыталась с ним заговорить. Просто смотрела на него и уезжала. И через мгновение после ее отъезда, взревев хриплым мотором своей махины, в противоположную сторону срывался он.
        Подруга не рассказывала Северине, что между ними произошло в тот памятный день знакомства. Не рассказывала - а стоило бы! Ведь это Северина буквально собственными руками столкнула их вместе. Но Эльза стала странной, притихшей и скрытной. Ну и пусть. Северине было не впервой терять близких людей, она привыкла к этой боли и научилась внушать себе, что уже почти ее не чувствует.
        К тому же, в обмен на откровение следовало бы поделиться и своим секретом, а что она могла сказать? Признаться в том, как поступил с ней Димитрий? Так Эльза сразу ее предупреждала, советовала не лезть к старшему брату. Только нравоучения выслушивать еще не хватало! Покаяться, чтобы подруга ее пожалела, и пообещать, что больше никогда на него не посмотрит? Так на полдороги отступают слабаки, а Северина не такая. У нее есть когти и зубы, просто до этого она стеснялась их показывать.
        А теперь перестала стесняться.
        Ради Димитрия она уже совершила два преступления и не собиралась на этом останавливаться. Первое было не очень тяжелым. Кража. Просидев под благовидным предлогом в школьной библиотеке и дождавшись времени, когда пожилая майстра Зигма за стойкой начнет шуршать сумкой и собираться, Северина прокралась к стенду с фотографиями лучших выпускников прошлых лет и сорвала тот единственный снимок, который был ей необходим.
        Теперь она спала в своей кровати не одна. Когда Северина лежала в постели, повернувшись на бок и сложив ладони под щеку, на подушке рядом с ней покоилась та самая фотография. Димитрий выглядел на снимке почти ее ровесником. Само собой, ведь он окончил школу в восемнадцать, как положено. Он уже тогда обладал какой-то магнетической мужской притягательностью, при взгляде на него захватывало дух. Но Северина украла фото не ради внешности. Лицо этого волка она легко видела перед собой даже с закрытыми глазами.
        Ей требовалось напоминание. Ежедневное напоминание о цели. Лежа ночами напролет в полной темноте и остановив неподвижный взгляд на белом кусочке картона, Северина не предавалась пустым мечтаниям, как раньше, не фантазировала о том, что он ее целует или ласкает, и не планировала, сколько у них родится детей.
        Она анализировала свои ошибки. Тщательно, планомерно, раз за разом, мысленно разграничив два списка: ее слабости и его преимущества. В идеале его преимущества должны были стать слабостями, а ее слабости - преимуществами. Это была война, объявленная ею самолично, и из битвы Северина собиралась выйти триумфатором. А хорошей войне, как известно, нужна безупречная подготовка.
        Отсюда вытекало второе преступление. Названия ему Северина не подобрала, но понимала, что на весах правосудия кражу оно, пожалуй, перевесит.
        Димитрий назвал ее маленькой девочкой. Да, она такой и была, и в этом заключалось его основное преимущество: он знал то, что ей пока не довелось, и использовал свое знание, как оружие против нее. Чтобы играть с ним на одном поле и на равных, ей требовался опыт. Приобретением опыта Северина и занялась.
        Воспользовавшись тем, что отец днями пропадал в своем скучном парламенте и до позднего вечера не возвращался, она спокойно вошла в его кабинет, отыскала в баре бутылку сладкого вишневого ликера и забрала с собой. Открыть крышку не составило труда, и Северина даже сделала несколько глотков для храбрости перед предстоящим делом. Несколько - чтобы немного настроиться, но не потерять трезвость мышления. То, что она запланировала, следовало выполнить только с холодным рассудком.
        Отлив еще часть спиртного в попавшуюся по пути цветочную кадку, Северина спустилась вниз, в гостиную, где оставила полупустую бутылку на круглом полированном столе в компании одинокого стакана. Затем отыскала экономку, по привычке дремавшую в своей каморке.
        - Папа забыл убрать ликер, - заговорила Северина наивным голоском и похлопала ресницами, - а кто-то из слуг его отпил. Я видела, утром в бутылке было больше. Она так и стоит там, на столе. Папа, наверно, очень разозлится…
        - Ох уж эти бездельники! - проворчала экономка, с недовольным видом поднимаясь с узкого продавленного дивана. - Всюду воры, куда ни плюнь! Идите, лаэрда, идите, я все приберу сама. И ради светлого бога не говорите папеньке, что его ликер кто-то трогал. Повыгоняет же всех паршивцев, а где новых взять? Я отнесу бутылку наверх и спрячу.
        Уходила Северина с легкой улыбкой на губах. Теперь она могла быть спокойна, что до вечера ей никто не помешает. Помимо своей феноменальной лени экономка грешила пристрастием к сладким винам и фруктам и украдкой таскала их с хозяйского стола, когда думала, что ее никто не видит. Конечно, лично заявиться в кабинет лаэрда и брать из бара его напитки она бы не посмела - по крайней мере, пока еще не решалась, - но раз уж господин сам оставил… кто знает, может, он и не вспомнит про ту бутылку? А если вспомнит, так всегда легко свалить вину на тех самых «бездельников», которых хоть пачками увольняй.
        Поэтому Северина не сомневалась: экономка сейчас же завалится обратно на диван в компании ликера, а потом, разморенная спиртным, крепко захрапит там же. Ей и в голову не придет бродить по дому и что-то вынюхивать.
        Выполнив первую часть задуманного, Северина отправилась на поиски той самой служанки, которую однажды застала в кладовке с кудрявым парнем. Девушка нашлась в подсобном помещении, она сбрызгивала ароматизированной водой свежевыстиранное постельное белье и проглаживала его горячим утюгом. В воздухе стоял цветочный пар, щеки служанки от него раскраснелись, а пряди волос вокруг лица превратились в смешные завитушки.
        Убедившись, что поблизости никого нет, Северина подошла к ней, отобрала утюг и сильно нахлестала ладонями по щекам.
        - Потаскуха! - прошипела она. - Я все про тебя знаю! Знаю, что ты водишь сюда какого-то вонючего попрошайку, и он трахает тебя в нашей кладовке! Здесь, в доме моего отца! Под одной крышей со мной!
        Глаза у девушки испуганно расширились, а потом она задрожала и заплакала.
        - Это мой жених, лаэрда! Мы собираемся пожениться зимой, перед праздником восхождения светлого бога! Он… он приличный человек, работящий… просто…
        - Что «просто»? - передразнила ее Северина. - Как ты думаешь, что скажет мой отец, когда узнает, что я, его незамужняя и невинная дочь, вынуждена наблюдать голого мужика верхом на собственной служанке?! Да он тебя отсюда с таким треском выгонит, что тебя больше на работу ни в одном приличном доме не возьмут! Вообще нигде не возьмут, даже нонной в темпл темного! Будешь на площади трех рынков побираться, и жених твой от тебя откажется!
        Она, конечно, блефовала. Вряд ли отца волновали интрижки слуг, он бы скорее отмахнулся и попросил экономку разобраться, а уж у той все бы зависело от настроения. Могла и простить, особенно за какое-нибудь подношение. Но угрозы Северины достигли цели: девушка тряслась и едва ли на колени не падала перед лаэрдой, лишь бы не лишаться работы. Ей казалось, что ее уже выставляют за двери.
        - Но я могу и сохранить твой секрет, - совсем другим, спокойным тоном продолжила Северина, - если ты поможешь мне и сохранишь мой.
        - Все, что прикажете, лаэрда, - с облегчением выдохнула служанка, - все, что захотите. Клянусь, я буду вам верна до самой смерти!
        - Хорошо, - подобрела Северина, - хочу, чтобы ты меня научила всему, что знаешь.
        - Чему?! - растерялась девушка.
        - Пойдем.
        Северина схватила ее за руку и поволокла за собой в сад. Садовником в их доме работал молодой парень - дальний родственник экономки. Та пристроила его себе под крыло по слезным просьбам и сама уже была не рада. Парень оказался «жвачником»: постоянно катал во рту шарики из пчелиного воска, пропитанные особым раствором, и из-за этого круглыми сутками находился под легким кайфом. Работу свою он выполнял спустя рукава, но вел себя тихо, глаза не мозолил, отсиживался в своей каморке в дальнем конце сада, лишь изредка выходя куда-то в город, чтобы пополнить запасы шариков. Северина подозревала, что отец видел его всего один раз - когда согласился взять на работу, а экономка втихаря прикарманивала половину зарплаты парня, поэтому и прикрывала.
        Когда Северина без стука распахнула дверь в его домик и затащила следом за собой девушку, садовник подскочил с кровати, на которой лежал, закинув руки за голову и мечтательно глядя в потолок, и возмущенно воскликнул:
        - Эй!
        Правда, увидев лаэрду, слегка присмирел. Пожевал шарик, недружелюбно глянул на служанку и изобразил некое подобие вежливой гримасы для молодой хозяйки. С ним Северина провернула примерно такой же фокус, как с девушкой. Пригрозила, что расскажет отцу, да еще и родственницу садовника сдаст, и накроется их тихая и теплая лавочка медным тазом. Жвачник стушевался и тоже сдался.
        Северина оглядела двух своих новых рабов, с покорностью ожидающих приказания, и улыбнулась.
        - Ну давай, - обратилась она к девушке, прошла к кровати, брезгливо одернула покрывало и присела на край, закинув ногу на ногу и сложив руки на коленях. - Показывай мне, как соблазнить мужчину, чтобы он потерял от тебя голову.
        - Соблазнить? - девушка неуверенно покосилась в сторону парня. - Как?
        - Ну как ты это в кладовке делала? - приподняла бровь Северина. - Так и соблазняй.
        - Но… - нижняя губа у служанки задрожала, а взгляд стал испуганным, - это же придется…
        - Придется, - пожала плечами Северина, - ну а как иначе ты меня научишь? Наглядный пример лучше всего.
        Садовник, который все это время не прекращал работать челюстями и переводил взгляд с лаэрды на девчонку и обратно, вдруг оживился.
        - Так может вам того… - он похотливо сверкнул глазами и протянул руку в приглашающем жесте, - …ну, того, лаэрда… со мной попробовать надо?
        - Держи лапы при себе, если не хочешь без них остаться, - холодно парировала Северина, - моя невинность достанется другому человеку. Уж точно не тебе. Для тебя, вон, она.
        Она ни на секунду не допускала мысли заниматься сексом с кем попало только для того, чтобы почувствовать себя взрослой и сравняться с противником в опыте. Нет, ее план был тщательно, буквально до секунды, выверен и продуман, и потеря девственности должна была произойти лишь с тем, с кем запланирована, и в точно отведенное для этого время.
        Служанка поежилась, когда парень перевел на нее взгляд.
        - Может, я своего жениха приведу? - робко предложила она. - Все-таки проще, когда мужчина знакомый, и он влюблен…
        - Мужчина мало знакомый. И он не влюблен, - произнесла Северина, глядя пустым взглядом куда-то поверх ее плеча. - В этом и вся суть. Со знакомым и влюбленным я бы и без тебя разобралась.
        - Но… - служанка густо покраснела и покосилась на парня из-под ресниц, - я же не знаю его… что ему нравится… и он меня не знает…
        - Да. Ты понятия не имеешь, что ему нравится, - медленно и задумчиво кивнула Северина, - но тебе очень нужно ему понравиться. Ты меня поняла? От этого зависит твое будущее. И вся твоя счастливая или не очень жизнь.
        Она сделала паузу и специально не торопила ни садовника, ни девушку, чтобы дать им время свыкнуться с мыслью. Служанка немного пошмыгала носом, тяжело и нервно повздыхала, покусала губы. Да, ситуация неловкая, непростая. Но чувства слуг волновали Северину мало. Разве ее собственные чувства хоть кого-то когда-то волновали? К тому же, цель перед ней тоже стояла непростая. Сложная цель. Но если все получится, как задумано, если все выгорит - оно того стоит.
        - А мне она прям совсем не нравится? - вдруг подал голос парень, который, судя по выражению лица, первым смирился и даже решил войти в роль и с блеском ее исполнить. - Или нравится хоть чуть-чуть?
        Не зря она его выбрала. Он оказался не таким уж глупым, хоть и «жвачник». Да и внешним видом, пусть и отдаленно, но смахивал на Димитрия: такой же высокий, темноволосый, с отстраненным взглядом. Правда, взгляд был расфокусирован из-за действия этих его дурацких жевательных шариков, и лицом парень был далеко не так хорош, и в плечах не так объемен, да еще и с болезненно худой грудной клеткой и ногами, но это если уж сильно придираться.
        Северина с пониманием улыбнулась.
        - Ты к ней равнодушен. Но можешь заинтересоваться, если она как следует постарается.
        Он почесал затылок, разглядывая свою будущую парнершу.
        - Так может это… ей того… раздеться? Мы, лаэрда, мужчины, с трудом сдержаться можем, когда женское тело видим.
        Северина перевела взгляд на девушку.
        - Выполняй. И старайся.
        Та дернулась, болезненно поморщилась от яркого дневного света, бьющего из окна, несмело прикоснулась к пуговицам на кофточке… потом лицо вдруг перекосилось гримасой решимости и даже злости, как будто служанка сообразила, что проще уже все сделать и забыть. Наверняка возненавидела ее, сопливую господскую девчонку, которая заставила так унижаться. Конечно, ведь все считали Северину незаметной и безобидной. Ее считали никем. И Димитрий тоже так считал, он бы бросил ее умирать и не приехал, сам признался.
        На девушку Северина почти не смотрела. Ее больше волновало, как меняется лицо парня, каким заинтересованным становится его взгляд, когда обнажаются округлые полноватые женские плечи, когда белый хлопок нижнего белья скользит по розовым острым соскам. Медленно, медленно покачивались бедра, по которым сползала расстегнутая длинная юбка, и это действовало на него подобно маятнику гипнотизера…
        Парень старался, усиленно изображал неприступность и равнодушие, но служанка постепенно тоже вжилась в роль, начала прижиматься и тереться об него, дразнить легкими поцелуями, и он не устоял перед естественным и простым удовольствием, чуть подался к ней.
        Северина наблюдала за мужчиной и женщиной, ласкающими друг друга, и не испытывала того возбуждения, которое охватило ее в прошлый раз, во время подглядывания в кладовке. Тогда внутри вскипела целая гамма эмоций, фантазий и образов. Сейчас она получала урок и следила за его ходом, как и положено ученице: беспристрастно и внимательно. Ее интересовало лишь как нужно двигаться, куда класть руки, где гладить и где целовать.
        - Есть кое-что, от чего не откажется ни один мужчина, - наконец произнесла служанка, не глядя на Северину, и по тому, как вспыхнуло и преобразилось лицо парня, стало понятно, что она не врет.
        Продолжая безотрывно смотреть в глаза своему партнеру, девушка опустилась перед ним на колени. Коснулась пальцами пояса брюк, доверчиво снизу вверх заглядывая в лицо. Потянула ремень, спустила ткань, обнажая жесткую поросль темных волос внизу живота. Облизнула губы, приоткрыла их…
        Парень тоже открыл рот, по его телу будто прошел мощный разряд тока, он дернулся и глухо застонал от первого легкого прикосновения ее языка к его члену. Вторым движением девушка вобрала его глубже, и глаза ее партнера закатились. Он откинул голову, зарываясь пальцами в ее волосы и притягивая лицом вплотную к своим бедрам.
        Они слились в экстазе, порочном, запретном, остром, но таком невыносимо сладком и приятном. Постоянно ощущали присутствие Северины и все же постепенно забывали о ней, погружаясь в процесс и отдаваясь ему без остатка.
        Северина затаила дыхание. Как она раньше не поняла! Вот где у мужчин слабое место. Их предмет гордости, их сильный, устрашающий своим видом и размерами орган, похожий на осадное орудие, гордо устремленный ввысь, перевитый набухшими венами, раздутый и багровеющий от желания скорее покорить и завоевать слабую женщину. Как же быстро он сам покоряется и сдается в плен, стоит маленькой женской ручке его коснуться! Мужчины добиваются женщин, чтобы стать их рабами, и, зная за собой эту уязвимость, тщательно маскируются за внешней бравадой и агрессией.
        Она так задумалась над этим, что даже не заметила, как все закончилось. Девушка сидела на полу и тяжело дышала, парень попятился и опустился на ближайший стул, потому что ноги его не держали. Но по взглядам, которыми эти двое обменялись, Северина догадалась, что им обоим понравилось. Кое-кто еще встретится кое с кем, но уже в более приватной обстановке, а не по принуждению благородной лаэрды. А кое-чьему жениху стоило бы побеспокоиться, состоится ли запланированная в канун зимнего праздника свадьба…
        Северина поднялась и, не говоря ни слова, вышла. На ее губах играла невеселая усмешка. Похоже, у нее открылся дар сводить вместе влюбленные сердца.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
        Очередной срыв приближался. Давно наученный горьким опытом, Димитрий понял это по косвенным признакам. Сначала он поймал себя на мысли, что уже долгое время едет вдоль тротуара за женщиной, отдаленно напоминающей мать. Едет медленно, чуть позади нее, не сводя взгляда с плотной фигуры. Жертва успела заподозрить неладное, ускоряла шаг и нервно оглядывалась через плечо, а чудовище в башке Димитрия тихим шепотом описывало, как приятно было бы сомкнуть пальцы вокруг этой жирной шеи, украшенной ниткой дешевого жемчуга, как трепыхалось бы грузное тело в последних судорогах…
        Он изо всех сил сопротивлялся искушению, и чудовищу это не понравилось. Оно принялось истошно визжать, причиняя боль барабанным перепонкам. Как и следовало ожидать, мозги не выдержали напряжения, и Димитрий на несколько секунд отключился. Будто лампочка моргнула, погасла, но потом затрещала и зажглась вновь. Он обнаружил себя в переулке, в нескольких метрах от насмерть перепуганной толстухи, прижавшейся к стене из кроваво-красного кирпича. Вот идиотка! Зачем свернула сюда с оживленной улицы? Надеялась скорее добежать домой коротким путем?
        Димитрий постоял немного, делая глубокие вдохи и выдохи и сжимая кулаки, развернулся и вышел из переулка, оставив тетку подвывать от ужаса и облегчения.
        Затем он чуть-чуть не успел доехать до темпла. Вроде бы выбрал прямую дорогу, контролируя себя и стараясь не слушать мерзкий шепот в башке, как вдруг оказался прямо перед школой, где учились младшие. Их занятия давно закончились, но на открытой площадке перед зданием еще бегали и играли в догонялки другие дети. Другие. Дети.
        Ему стало так тошно от самого себя, что если бы мог, он бы выпрыгнул из собственной кожи. Чудовище хохотало и ярилось и предлагало немедленно ехать домой, ведь все уже собрались там, и если Димитрий, наконец, исполнит заветное желание, то все закончится. Он будет свободен и останется в покое.
        Покой. О покое он мечтал столько, сколько себя помнил.
        Он погнал кар к темплу так быстро, как только мог прорваться на оживленных перекрестках города. Уже на подъезде, свернув в бедняцкие кварталы, заметил трех девиц, потягивающих пиво в подворотне. Бросив кар с работающим мотором, Димитрий вышел и прямиком направился к ним. Они все, как по команде, пооткрывали рты, увидев благородного лаэрда в дорогой, сшитой на заказ одежде, который, не глядя под ноги и не осторожничая, в своих начищенных ботинках шагал прямо по грязным лужам.
        Он выбрал среди них единственную брюнетку. Возможно, она бы выглядела даже симпатичной, если бы меньше трудилась на тяжелой работе и не налегала на спиртное в свой редкий выходной. Девушка уставилась на Димитрия расширившимися от удивления огромными серыми глазами и выронила бутылку, когда он схватил ее за лицо, несильно впечатал затылком в стену и поцеловал. От девицы пахло перегаром и несвежим бельем, ее подружки принялись хихикать, почти не скрывая зависти, что к товарке вдруг такой мужик подвалил, а Димитрию хотелось блевать. От них, от самого себя, от того, что делал. Но он упорно терзал ее губы, прижимал всем телом к стене и терся об нее. Не идти же к ноннам в таком состоянии, в самом-то деле? С вышколенным, приученным к любой прихоти женским телом он не получит нужных эмоций и вряд ли сумеет остановиться в попытке добиться их, пока не дойдет до самого страшного конца.
        Это походило на инстинктивное утоление жажды. Если очень долго не пить, то потом с жадностью станешь лакать даже из болота, ведь лучше терпеть противный привкус трясины, чем умереть от обезвоживания… или убить кого-то.
        Девица и не думала сопротивляться или звать на помощь. Она даже попыталась обнять Димитрия и обиженно вздохнула, когда тот с отвращением скинул ее руки.
        - Отвернитесь, дуры! - прошипела хихикающим подружкам, подтягивая юбку повыше и готовясь раздвинуть ноги для него.
        Он оттолкнулся от стены, шатаясь как пьяный. Полез в карман брюк за бумажником, вынул крупную купюру, отводя взгляд и морщась, сунул брюнетке в вырез помятой блузки…
        - Я бы и бесплатно с тобой трахнулась, красавчик! - крикнула она ему в спину под хохот все тех же подруг. - Куда же ты убегаешь?!
        Ян нашел его в своих комнатах на нижнем уровне темпла забившимся в угол и стискивающим кулаками виски.
        - Тих, тих, братишка, - он присел перед Димитрием, с трудом отвел его руки от головы и похлопал по щекам, - ну-ка, глянь-ка на меня?
        Димитрий медленно поднял веки, открывая черные, как угольная яма, провалы глаз.
        - Ух ты, еп… - длинно и грязно выругался Ян, - опять?! Что-то зачастил ты, братишка… ну давай, давай, дыши, ты можешь. Это же я, твой друг, помнишь меня? Дыши, возвращайся ко мне… возвращайся…
        Зрачки у Димитрия постепенно посветлели, черная дымка в них рассеялась, уступив место привычному серебристому блеску.
        - Сегодня, - хрипло бросил он.
        - Сегодня у тебя встреча с тем амбалом из Нардинии, - напомнил Ян, который тоже был уже научен давним опытом и понял его без лишних слов.
        - Нет, этого мало, - Димитрий мотнул головой. - Сегодня… сделай что-нибудь… или будет хуже…
        - Хорошо, - Ян заговорил терпеливым, заботливым тоном, каким обычно говорят с капризными детьми, - я сделаю все, как ты скажешь. Приведу кого хочешь. Женщину? Может, двух? Трех? Сиротку, чтоб никто не искал? Или какую-нибудь обедневшую майстру, чтоб молчала за хорошую плату? Только сначала давай настроимся на этот бой. На нас поставлены большие деньги, братишка. Нам ведь нужны деньги, а? - Он обхватил Димитрия за шею и легонько потряс. - Нам нужны деньги, они всем нужны. А тут соперник тебе такую рекламу сделал. Неделю ходил по городу и орал, что сломает тебя одной левой. Народу набьется - стены затрещат. На нас уже ставят два к одному.
        Димитрий выслушал его вполуха, позволил отвести и усадить себя на диван, поднял одну ногу, затем другую, чтобы Яну было удобнее снять с него испачканные ботинки. Деньги волновали его мало, возможно потому, что он никогда не испытывал особой нужды в них. Они будто бы сами притягивались к нему, стоило едва ли пальцем шевельнуть. Парадокс. Вот Ян - да, Ян - другое дело, тот трясся над каждой монеткой и радовался, как ребенок, получая выручку с продажи очередной партии опиума или опустошая кассу после успешного боя. Сказывалось голодное детство.
        Пусть ставят хоть три к одному. Все равно он не умеет проигрывать.
        Когда-то давно отец брал Димитрия с собой в мужской клуб. Вспоминания о том времени сохранились смутные, лишь в носу сразу появлялся запах терпких ароматизированных сигар и казалось, что снова играет янтарным блеском коньяк в прозрачном бокале. Что еще могло произвести на ребенка большое впечатление, кроме странных, незнакомых запахов и красивых переливов цвета? Зачем отец вообще повел его туда, где велись серьезные разговоры о политике и бизнесе и сыпались пикантные шутки о женщинах?
        Димитрию казалось, что он попал в какой-то совершенно иной мир, далекий от дома с вечным квохтаньем няньки, обязательным стаканом теплого молока с пленкой на поверхности и маминой навязчивой заботой. Сжимая маленькой ладошкой большую и надежную руку отца, он озирался на других мужчин: высоких, громкоголосых, важных. Отец тоже был высоким, громкоголосым и важным, он прекрасно вписывался здесь среди своих, и Димитрий тоже вписывался, ведь он тоже был мужчиной, пусть пока и не таким высоким и важным…
        Они переходили из зала в зал, от одной группы к другой, с кем-то здоровались, с кем-то долго и тихо беседовали, где-то просто стояли, прислушиваясь к чужому спору, но везде, так или иначе, рано или поздно, отец с гордостью выдвигал Димитрия на передний план, клал ему руки на плечи и представлял:
        - Мой наследник.
        Да, тогда Димитрий был еще единственным и счастливым и мог носить гордое звание наследника, и звучание этого слова запомнилось ему на всю жизнь наряду с запахом сигарет и коньяка.
        В одном из залов шел спарринг по боксу. Два лаэрда, в белоснежных брюках и светлых рубашках с подкатанными рукавами, выставив перед собой обмотанные специальными эластичными повязками кулаки, порхали друг напротив друга по блестящему, как зеркало, паркету. Именно что порхали - легкими и стремительными движениями они напомнили Димитрию двух бабочек или, на худой конец, танцоров.
        Выпад. Уклонение. Выпад. Уклонение. Там не было выбитых зубов или заплывших глаз, искусство заключалось не в нанесении увечий противнику, а в умении изящно избежать удара. Это беднякам нужно уметь постоять за себя в потасовке и хорошенько покалечить врагов, благородный лаэрд постигает науку боя исключительно ради поддержания собственной физической формы и работы мышц.
        Димитрий засмотрелся так, что позабыл обо всем на свете. Смотри и учись, полушутя-полусерьезно бросил отец, и он старательно смотрел и учился. И обрадовался, что его отец тоже так может, когда тот скинул пиджак, закатал рукава белой рубашки, дал слуге перевязать руки и занял место одного из спаррингующихся. Его ноги легко порхали над паркетом, кожаные туфли едва слышно поскрипывали, все тело подобралось, вытянулось в струну, корпус безошибочно отклонялся то в одну сторону, то в другую, и кулак противника раз за разом проходил мимо. Он казался сыну настоящим божеством.
        Потом место отца снова занял кто-то другой, но Димитрий продолжал стоять, не отводя глаз. Он уже видел себя там, на паркете, и представлял, что сможет не хуже, а даже лучше. Нужно только немного научиться. Сколько времени он провел в этом зале, наблюдая одну пару за другой? Наконец, Димитрий опомнился и сообразил, что отца нет рядом. Он обошел всех посетителей, дергая каждого за рукав, чтобы заглянуть в лицо, и начал слегка паниковать.
        Никто не обращал внимания на мальчика, который ходил по коридорам и словно искал кого-то. Клуб был закрытым, кого попало сюда не пускали, и если ребенок потерялся - никуда не денется, на улицу не выйдет, найдется. К тому же, Димитрий не плакал навзрыд и не звал отца в голос, просто сосредоточенно бродил по этажам, а волнение выдавало лишь побледневшее лицо.
        Отца он нашел в каком-то укромном углу. Точнее, сначала он их услышал. Непонятную возню, шорох, приглушенное сбившееся дыхание… Виттор прижимал к стене какую-то женщину. Димитрий очень удивился, ведь в клуб пускали только мужчин. А тут - незнакомая майстра. Да еще очень странная! Ее голые ноги, видневшееся из пены многослойной кружевной юбки, плотно обхватывали бедра его отца. Светлые брюки Виттора сползли до колен, накрахмаленная рубашка была расстегнута и едва держалась на плечах, а сам он с перекошенным безумным лицом вдалбливал женщину в стену под ее тихие стоны и вздохи.
        И забрались-то они как далеко! Под самую крышу! Слуги, разносившие на подносах закуски и напитки, сюда не поднимались, гости клуба тоже здесь не прогуливались, Димитрий и сам бы не решился сунуться, если бы не отчаялся найти отца…
        Это потом, гораздо позже, он понял, что случилось в тот день. Почему отец вдруг решил взять его с собой, якобы желая похвастаться перед знакомыми подросшим сыном. Димитрий нужен был для отвода глаз. Чтобы ревнивая и подозрительная мать выдохнула со спокойным сердцем, ведь в компании ребенка Виттор явно не станет ходить по злачным местам. И спарринг тот был показан мальчику, чтобы отвлечь, заинтересовать, выиграть полчаса свободного времени. И женщин в тот клуб пускали, если женщина эта выглядела прилично, а не являлась продажной нонной. Стоило лишь сунуть привратнику немного денег…
        Все это Димитрий сообразил, когда уже вырос сам и познал порок в полной его красе и многообразии. А тогда, шокированный увиденным, он не придумал ничего лучше, чем громко спросить:
        - Пап, а где мама?
        Виттор вздрогнул, злобно выругался и отвернулся, трясущимися руками приводя одежду в порядок, а женщина - эта странная майстра - спокойно одернула юбку и улыбнулась мальчику. Улыбнулась так, как улыбается смертельная бездна, в которую заглядывает жертва перед падением.
        Димитрий сам не знал, почему он периодически возвращался мыслями к этому воспоминанию. Наверно потому, что странное ощущение так и не покидало его. Лицо незнакомки совершенно стерлось из памяти, сколько он не силился вспомнить, перед глазами будто пелена стояла. А вот улыбка осталась. Как можно помнить леденящую кровь улыбку и напрочь забыть лицо? Он не знал.
        Зато крепко усвоил другое. Ошибочно оценивать ситуацию по первому впечатлению. Ошибочно считать, что красивая внешность обязательно соответствует внутреннему содержанию. Ошибочно думать, что лишь добро носит белое. Нет. Зло тоже может его носить, просто потому, что имеет более широкий и разнообразный гардероб и не гнушается проявить фантазию. А еще - в отличие от прямолинейного, закованного в жесткие рамки добра - умеет подстраиваться под обстоятельства.
        Отец, например, всегда следил за модой.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
        Подкатывая до локтей рукава светлой рубашки, Димитрий прислушался к многоголосому рокоту за стеной. Окулус - огромная дыра высотой в три этажа, расположенная под главным залом темпла - уже переполнился публикой. Люди толпились на балконах, с риском для жизни цеплялись за подгнивающие от постоянной сырости деревянные балки в надежде занять места повыше. Поглазеть на аристократа, который дерется не хуже самого отчаянного выпивохи с площади трех рынков - редкое удовольствие. Воздух наполнялся хриплой руганью, запахами пива и яблочного сидра, вонью табака. Изредка сквозь них просачивались нотки настоящего парфюма с примесью добротного вина и ароматизированных сигарет.
        Это была его вотчина, его мужской клуб взамен того, наполненного аристократами в белом. И подобно отцу следуя моде, Димитрий всегда одевался соответствующе.
        Многие из посетителей ради такого случая принесли свои последние деньги, чтобы сделать ставку. Даже издалека Димитрий чувствовал запах азарта, кипящий в их крови. Конечно, ведь если поставить на его победу десять монет, то заработаешь двадцать, а если не пожалеешь сто - получишь двести. Заработок легкий и, главное, никакого риска: за все время Волк не проигрывал ни разу. Правда, все равно появлялись и те, кто ставил против него. Каждый раз новый соперник тешил в душе надежду на везение и подбадривал группу поддержки, чтобы кидали деньги на кон и не сомневались. Ведь в случае победы он стал бы миллионером. Иногда они объединялись в группы из двух, трех или четырех человек, договариваясь о разделе выигрыша. Люди забавны в своем стремлении добиться невозможного.
        Пока в человеческих душах возводились радужные замки мечтаний, темпл жил своей жизнью. Укромные ниши, где можно было принять дозу опиума, не успевали пустовать, а нонны, обманчиво скромные и прелестные, ждали того, кто решит побаловать себя их компанией. Представителям среднего класса их услуги приходились вполне по карману, а таковых, пусть и инкогнито, в освещенных лишь светом факелов и свечей стенах темпла находилось немало. Беднякам же оставалось облизываться и фантазировать. Местные девушки знали себе цену, а за тем, чтобы их легкодоступность оставалась реальной лишь на первый взгляд, неусыпно следили окты. Темпл темного бога был огромной мануфактурой, тщательно организованной и работающей по строгим правилам, с контролем над работниками и своей техникой безопасности на производстве, только вместо сырья и материалов здесь использовали человеческие слабости и пороки.
        Димитрий тоже был… нет, не винтиком, но определенной частью этого гигантского механизма. Темпл приютил его, темпл считал его достойным, темпл кормил его. Заменил ему семью. Димитрий вырос, и теперь уже он кормил темпл, обеспечивал приток покупателей опиума и девушек и считал это вполне справедливым симбиозом. Он заботился о темпле, как заботятся о постаревших родителях, взвалив на себя основные хлопоты вместо них.
        Чудовище, предвкушая свою порцию удовольствия, притихло и затаилось, но Димитрий знал, что это ненадолго. Сегодня оно уже сорвалось в крик, оно на грани и, значит, скоро станет неуправляемо. Он нарочно медлил перед выходом в окулус, наслаждаясь минутами безмолвия в голове. Девушка, одетая лишь в золотую цепочку на стройных бедрах, уже полчаса ждала, чтобы проводить его на место под свист и восхищенные крики толпы, и заметно мерзла, потирая худенькие плечи.
        Ян, который всегда перед боем из кожи вон лез, желая услужить господину, перехватил задумчивый взгляд Димитрия, брошенный на нее вскользь, и растолковал его по-своему:
        - Это она? Ее хочешь? Привести ее к тебе, когда все закончится?
        Димитрий снова посмотрел на девчонку. В ее глазах появился отчетливый страх, она затаила дыхание и застыла перед ним, с замирающим сердцем ожидая приговора. Пальцы, увенчанные коротко подстриженными и покрытыми прозрачным лаком ноготками, до синяков впились в плечи. Бедра сами собой стиснулись, словно в попытке прикрыть от него гладко выбритую беззащитную впадину между ног, хотя до этой минуты девушка вполне нормально себя чувствовала, стоя обнаженной в компании двух одетых мужчин и готовясь выйти на всеобщее обозрение.
        Ее мысли явственно читались на хорошеньком лице. Ну и что, что Димитрий избегал спать с ноннами. Ну и что. Все когда-то случается. А она еще так молода. И ей так хочется жить…
        Чудовище встрепенулось, заинтересованное предложением, но Димитрий медленно покачал головой. Она же сломается от одного его прикосновения, сгорит от единственного поцелуя. С таких, как она, он начинал, когда его периоды просветления длились во много раз дольше, а сознание не отключалось. Покорные тела с широко раздвинутыми ногами, бьющиеся под ним в судорогах то ли болезненного оргазма, то ли оргазмирующей боли, уже не приносили облегчения.
        Он не имел пристрастия к опиуму, но не зря постоянно сравнивал себя с наркоманом. Спасаясь поначалу крохотными порциями, теперь увеличил дозу настолько, что нуждался в чем-то более сильнодействующем и долгоиграющем и не хотел довольствоваться лишь хрупкими человеческими оболочками. Душа. Разум. Вот что представляло гораздо большую ценность. Он почувствовал этот позыв, когда играл с маленькой волчицей, подружкой его сестры. Но ее нельзя было трогать, пришлось остановиться.
        Девушка выдохнула, даже не скрывая облегчения, озадаченный Ян наморщил лоб, но тянуть с выходом Димитрий больше не мог и поэтому дал знак открывать двери.
        - Порви его, - прошептал Ян, похлопав напоследок по плечу.
        Амбал из Нардинии уже ждал Димитрия на ринге, недовольно прохаживаясь вдоль края. Для неискушенного зрителя он выглядел устрашающе, так как весил, по меньшей мере, с половину слона. Лицо было злобно перекошено, нижняя челюсть выпятилась вперед, веки набрякли на глаза. Нардиниец не стал утруждать себя нарядом и вышел в коротких джинсовых шортах, открывающих мускулистые волосатые ноги. Спина, грудь и руки сплошь расцветали татуировками. При появлении Димитрия он зарычал, сжал кулаки и выпустил из-под лопаток короткие кожистые закрылки, после чего стал похож на недоделанную летучую мышь.
        Ходили слухи, что нардинийская земля славится уродливыми полукровками, живущими где-то в прожаренных южным солнцем скалистых пещерах, но раньше никто из них не осмеливался заявиться во владения белых волков в таком виде. Димитрий повел носом, ощущая легкий запах гари, исходивший от амбала, и поднял руки, принимая стойку. Возможно, у себя на родине полукровка и внушал местным ужас, но Димитрия больше пугало другое. Чудовище в башке не заинтересовалось будущей жертвой, значит, облегчения от этой победы тоже не будет и надо искать кого-то другого, надо думать, кого выбрать. Он поднял голову и обвел взглядом балконы. Кто? Кто ему нужен? Женщина или мужчина? Кому придется пожертвовать собой на этот раз, чтобы его семья спокойно легла спать и проснулась на утро невредимой?
        Девушка в золотой цепочке по традиции пожелала удачи соперникам и приятного просмотра зрителям, получила увесистый шлепок по заднице от нардинийца и, опустив голову, поспешила убежать. Димитрий едва заметно поморщился, он не любил, когда в его доме ведут себя бесцеремонно.
        Бой начался. Прежде всего, следовало дать противнику «вымахаться», а заодно оценить степень его сообразительности и тактику, чем Димитрий и занялся. Он двигался назад и в сторону, уклонялся, но сам не торопился наносить удар. Это было легко, этому он учился с детства и теперь просто развлекался, исполняя свой танец под свист увесистых кулаков амбала. Соперники двигались по кругу, то приближаясь к краю ринга, то смещаясь в центр. Аристократ в белых брюках и рубашке с подкатанными до локтей рукавами против дикаря в джинсовых шортах, покрытого татуировками. Чудовище против чудовища.
        Уже через несколько минут нардиниец стал понятен Димитрию так, словно лежал у него на ладони. Он совершал однообразные движения - мах правой, мах левой и снова правой, - после чего всегда следовала короткая пауза. Его колено было недавно выбито, стоило лишь приглядеться, как он наступает на ногу. И один глаз, похоже, ему когда-то сильно повредили, потому что Димитрий заметил, что попадает в слепое пятно, если смещается чуть в сторону, заставляя амбала усиленно крутить башкой. Видимо, с регенерацией дела у парня обстояли туго, как и с мозгами, раз добровольно приехал сюда с такой бравадой.
        Выждав подходящий момент, Димитрий подставился под кулак. В глазах брызнули красные искры, носовая перегородка затрещала так, что на миг заглушила крик публики с балконов. По лицу потекло теплое, белая рубашка на груди расцвела алыми пятнами, прекрасными и совершенными, как мазки гениального художника. Увидев, как приободрился нардиниец, Димитрий слегка улыбнулся. Он оценил удар противника, силы в нем действительно хватало - хоть отбавляй, но что бы ни происходило в окулусе, здесь всегда был лишь один хозяин ситуации, и если кровь пролилась, значит, это входило в его планы.
        Внезапно на балконах поднялся шум и давка. Внимание всех собравшихся переключилось на нижний ярус, откуда слышались крики, и противникам на ринге тоже пришлось невольно остановиться. Димитрий поднял голову и нашел взглядом причину суматохи даже быстрее, чем расслышал мелодичный звон колокольчика, с которым первый идущий прокладывал путь в толпе.
        Дарданийские монахи и монахини. О, они любили изредка совершать паломнические набеги на темпл темного бога, призывая неразумный, по их мнению, сброд прислушаться и перейти на сторону истинной веры. Ради этого не ленились даже проделывать долгий путь пешком от самых гор и до столицы. Одетые во все белое, они прорвались в окулус в самый разгар поединка и с фанатично горящими глазами, потрясая факелами, призывали людей сжечь обитель разврата и покинуть дымящиеся руины. Подобное происходило уже не в первый раз и обычно заканчивалось ничем, монахов выталкивали взашей, а действие продолжалось, но те упорно возвращались через какое-то время. Вялотекущая борьба за власть над человеческими душами шла уже много лет и прекращаться не собиралась.
        Среди мешанины лиц Димитрию бросилось в глаза одно. Точнее, она сама притянула его взгляд, потому что остолбенела у перил балкона, глядя на него сверху вниз. Возможно, ее напугал вид его окровавленного лица, разбитого носа, из которого еще вытекали на губы и подбородок две темно-красные струйки. Возможно, она просто растерялась и не поняла, что делает мужчина с серебристыми глазами посреди сборища проклятых и падших. Был возможен и другой вариант. Димитрий легко прочитал его в глубине ее широко распахнутых голубых глаз. Она сама, пожалуй, и не понимала этого, ведь ей втолковывали много лет, что из всех вариантов любви для нее возможна только одна - любовь к светлому богу, а из всего разнообразия желаний - лишь страстное желание служить ему.
        Она была совершенно не во вкусе Димитрия: светло-золотистые волосы вились и локонами спадали на плечи, чуть курносый нос придавал лицу детское выражение, а еще эти глаза, огромные, в пол-лица, цвета ясного неба… монашка… в первый раз в темпле темного бога… пришла бороться с тем, что вряд ли сама осознавала…
        - Я разберусь, - шепнул подскочивший Ян и сунул ему в руки платок, чтобы вытереть кровь.
        - Стой, - он успел перехватить друга за предплечье, от яростного хохота внезапно проснувшегося голоса в башке не рассчитал силы, и Ян поморщился от боли. - Я хочу ее.
        - Кого? - тот зашарил взглядом по балконам, выискивая цель. Нашел, с пониманием заулыбался и освободил свою руку из пальцев Димитрия. - Считай, что она уже ждет тебя в твоей комнате, братишка.
        И она действительно ждала. Такая же, какой он увидел ее на балконе, с распущенными по плечам золотыми волосами, в длинном белом платье и с огромными голубыми глазами на детском лице. Когда Димитрий, с трудом передвигаясь от боли во всем теле, повернул дверную ручку и вошел в свои комнаты, девушка сидела на самом краю широкой кровати, уперевшись в нее ладонями и съежившись. Едва взглянув, он аккуратно закрыл за собой дверь, демонстративно не запирая замок.
        Он сделал все, что мог, и больше не находил сил бороться. Нардиниец на нем живого места не оставил, переломал ребра, отбил внутренности, рассек бровь, и это не считая разбитого в самом начале носа. Димитрий почти не сопротивлялся, ставил редкие и неубедительные блоки, причем делал это скорее по привычке - срабатывали доведенные до автоматизма навыки защиты.
        Ян два раза останавливал поединок, отводил Димитрия в угол якобы обработать раны и освежиться, а сам кричал что-то ему в лицо, что-то о деньгах, которые они теряют в случае проигрыша, и не выжил ли он из ума, раз позволяет молотить себя как боксерскую грушу. Потом сменил тактику, стал заглядывать в глаза и спрашивать заискивающим шепотом, не решил ли Димитрий просто поиздеваться над публикой, не в этом ли заключался его план. Не дразнит ли он и его, Яна, за компанию?
        Потому что если все так и есть, то это очень и очень плохо, потому что он заигрался, а люди уже снимают ставки, сделанные на него, и перекидывают их на нардинийца, и никто не вправе их за это осуждать. И что тогда будут есть бедные, ни в чем не повинные нонны, если придется полностью опустошить кассу, чтобы рассчитаться с выигравшей стороной? Чем тогда заплатить за очередную партию опиума, которая выехала из Нардинии и уже в пути? А про свою репутацию он, вообще, подумал?! Кто придет в следующий раз смотреть на несчастного неудачника, уступившего какому-то крылатому полудурку? Кто станет уважать и бояться такого? И много-много других аргументов, половину из которых Димитрий прослушал, выпадая из сознания на короткие промежутки времени.
        Хотя стоило отдать должное, Ян не отвернулся от него, не перестал вытирать его кровь и помог вправить выбитые пальцы на левой руке, но выглядел при этом бледным и взмокшим. Чтобы успокоить, Димитрий улыбнулся ему разбитыми губами и посоветовал взять все деньги, которые лежали у них в сейфе, и поставить от своего имени на него. Он был уверен, что Ян не посмеет ослушаться.
        На самом деле, у него просто не было времени объяснять. Голос в башке шептал и шептал, но этот шепот действовал на него громче крика. Его истерзанная личность таяла и растворялась, как капля молока в стакане воды. От Димитрия осталось только тело. Тело сильного, молодого волка, который вот-вот должен был оказаться наедине с хрупкой человеческой женщиной. И если на разум он уже никак не мог повлиять, то ослабить свою физическую оболочку еще было в его силах.
        Он не чувствовал жалости к будущей жертве. Нет. Он не ведал жалости ни к кому уже давно. Просто в его планы не входило убивать ее так просто. Он боялся, что не сдержится и сам себе все испортит, и тогда придется начинать поиски долгоиграющего лекарства заново.
        Чудовище недовольно скалилось, ему не нравилось получать болезненные удары, но все-таки обман разгадало не сразу, и нардиниец здорово поупражнялся на почти сдавшемся противнике. А когда уловка Димитрия, наконец, стала понятна тому, кто сидел в его голове, на миг наступила оглушающая тишина.
        Он схватился за уши, пошатываясь и корчась, словно от боли, и не зря - через секунду башку изнутри наполнил такой возмущенный визг, что барабанные перепонки все-таки лопнули, и из слуховых проходов потекла кровь. А затем Димитрий выпрямился, посмотрел на нардинийца черными провалами глаз, нехорошо улыбнулся, в следующую секунду прыгнул, на лету оборачиваясь волком - и вырвал глотку у громадной туши, рухнувшей на землю и захлебнувшейся в собственной крови.
        Ян спал с лица. Правила не запрещали победу любой ценой. Если нардиниец расслабился и проморгал прыжок Волка - сам виноват. Они сорвали все ставки, сделанные засомневавшимися зрителями против Димитрия, и разбогатели даже больше, чем могли представить. Он тут же поднес господину длинный халат взамен одежды, разлетевшейся клочками во время обращения, постоянно пытался заглянуть в глаза, спрашивал не надо ли лекаря, воды или еще чего-то, но Димитрий только вяло отмахивался. Все его раны заживут в течение нескольких часов и безо всякого постороннего вмешательства - слух, вот например, уже восстановился - а пока они еще есть и ослабляют его, надо торопиться к ней…
        - Ох, это вы! - воскликнула девушка, когда он, морщась, поковылял от двери к дивану. - Это ведь вы дрались там? Я вас видела. Пожалуйста, помогите мне! Один человек попросил меня срочно пойти с ним. Сказал, что есть больной, который нуждается в помощи. Привел сюда и запер. Не хочется думать о плохом, но… вы понимаете, меня ждут! Мне нельзя надолго отлучаться от старшего! Меня станут искать! А я не знаю, как отсюда выйти.
        Она говорила отрывисто, с придыханием, явно борясь с подступающим к горлу волнением. Он снова бросил взгляд на ее обеспокоенное лицо, на пальцы с синими прожилками вен, обхватившие запястье другой руки, словно удерживая от жестикуляции и напоминая о необходимости вести себя сдержанно, и отвернулся. Присел, со стоном откинувшись на спинку дивана, и вытянул ноги.
        - Все правильно. Это я - больной. Это мне нужна помощь.
        - Вы? - в ее голосе послышалось и удивление, и облегчение. - Ну конечно, теперь все понятно. Но вы, наверно, выбрали не того человека. Я умею оказывать помощь как сестра милосердия. Но вам, похоже, нужен доктор. Кто-то более знающий, чем я.
        Он услышал звук легких шагов, через прикрытые веки почувствовал тень, упавшую на лицо, когда золотоволосая девушка склонилась над ним. Ее влекло к нему любопытство и прочно вдолбленная в сознание обязанность помогать всякому просящему. Нет, все-таки любопытства было больше. Стоило ему открыть глаза, и она тут же вздрогнула и залилась румянцем под его взглядом. Он поднял руку, заправил блестящий завиток ей за ухо и вкрадчиво прошептал:
        - Нет. Я выбрал именно того, кого хотел.
        Девушка тут же отскочила, как ошпаренная, и выставила перед собой пальцы, сложенные в защитный знак.
        - Не трогайте меня. Вы не должны этого делать. Светлый бог покарает вас!
        А она была не глупа, эта невинная монахиня. Сразу почуяла неладное. Правда, отчаянно храбрилась, хоть уже и дрожала всем телом так, что по подолу длинного платья пробегала мелкая рябь. С другой стороны, кто сказал, что невинность - синоним глупости? Отпетые дуры никому не интересны, а темный бог только на первый взгляд всеяден. На самом деле, у него придирчивый вкус.
        - Почему нельзя трогать? - спокойно спросил он, сделав вид, что не заметил ее реакцию.
        - Потому что прикосновение мужчины - это соблазн, - ответила она, продолжая защищаться от него знаком, в который верила.
        С таким же успехом она могла закрываться руками от дождя или ветра и надеяться, что те перестанут лить или дуть. Проявление человеческих предрассудков порой выглядит забавно.
        - С чего ты это взяла? - он усмехнулся. - Откуда знаешь?
        Девушка слегка покраснела.
        - Так меня учили.
        - Прикосновение мужчины - соблазн? Могу ли я, например, трахнуть мужчину, который прикоснется ко мне? - он задумчиво посмотрел в сторону, затем кивнул. - Да. Если потребуется. Но я не хочу. Мне это не нужно. Мужчины не возбуждают меня так, как женщины. Нежные и невинные. Их прикосновения действуют на меня совсем по-другому. Так получается, это не соблазн выбирает нас? Это мы выбираем соблазн для себя? Ведь у каждого он свой. И если мои прикосновения кажутся тебе соблазном, маленькая монашка, значит, ты просто хочешь быть соблазненной. Получается, это ты выбрала меня. И теперь стоишь здесь и искушаешь меня разговором о соблазнах.
        Она приоткрыла рот и часто-часто заморгала. Ее растерянность и страх уже начинали кружить ему голову. Хотелось большего. Хотелось вкусить запах ее страсти, ощутить, как сломается ее сознание, будто хрупкая скорлупа в его руках, когда он прижмет слабое трепещущее тело к своему в нарушение всех священных законов.
        Сделать из монашки блудницу, подвести ее за руку к самому краю тьмы, полюбоваться… а потом столкнуть вниз и просто следить за ее полетом. О, пусть этот полет будет долгим. Потому что, как только фигурка в белом платье растворится там, в бездонной пропасти, ему снова придется начать поиски следующей.
        - Как тебя зовут? - произнес он, медленно поднимаясь с дивана, и девушка попятилась.
        - Южиния.
        - Это ведь не настоящее имя? - он сделал шаг, вынуждая ее отступать. - Тебе наверняка дал его какой-нибудь суровый старец, открывший ворота монастыря, куда тебя сдали вместе с остальными оборванцами? Или тебя подкинули туда младенцем? Святая Южиния - покровительница брошенных детей. Ты знаешь об этом?
        Она вспыхнула, когда пальцы, сложенные в защитный знак, уперлись в его грудь, прикрытую лишь тканью халата. Он умудрился подступить слишком близко, и она отдернула руки.
        - Да… но…
        - Конечно, знаешь, - подхватил он, - но гадаешь, откуда я это знаю? А ты думаешь, я никогда не бывал в дарданийских горах? Думаешь, я никогда не читал ваших книг? Не видел, как молятся ваши монахи? Не слышал свист плетей, которыми они себя награждают в холодных темных гротах? Считаешь меня темным невежественным существом, не достигшим просветления? Вам ведь это внушают про всех обитателей моего темпла?
        Внезапно в девушке что-то переменилось. Ее губы поджались, а глаза засверкали стальным блеском.
        - Тогда вы отпустите меня. Вы - благородный лаэрд. Вы не причините мне зла.
        - Конечно, не причиню, - мягко улыбнулся он, делая еще полшага вперед.
        Она снова задрожала и еще сильнее стиснула пальцы, теперь держа их у своей груди.
        - Я уверена, что дома вас ждет любимая женщина. Мать или сестра.
        - И мать, - охотно кивнул он, - и сестра.
        - Вы бы не стали причинять им зла. Подумайте об этом.
        - Я думаю об этом каждый день, моя маленькая святая Южиния. И Он думает тоже. Но я же сказал: мы оба не причиним тебе зла. Ты нам нравишься.
        Ну вот, он проговорился. Легкая паника на лице девушки сменилась откровенным ужасом.
        - Тогда отпустите меня. Вы не такой. Вы просто не можете быть злым…
        - Не такой?!
        Он схватил ее, одним движением сломав преграду защитного знака, развернул и прижал спиной к своей груди, а затем потащил к зеркалу, укрепленному на стене. Южиния брыкалась, причиняла боль его переломанным ребрам, выгибаясь дугой и заставляя шипеть сквозь зубы и извиваться вместе с ней, но вдруг замерла, оказавшись перед собственным отражением.
        - Смотри туда! - заорал он ей прямо в ухо, хватая за лицо и тоже глядя на себя поверх ее плеча. - Кого ты там видишь?!
        В тот момент она показалась ему совершенной. Идеальная, навеки застывшая в мраморе статуя, с белой кожей, золотыми волосами и голубыми глазами, уже полными слез. Она еще не плакала, еще сопротивлялась, но та защитная стена, которую он расшатывал по кирпичику с разговора о соблазнах, начинала сыпаться и трещать по швам, и именно предвкушение того, как она окончательно рухнет, заводило его больше всего.
        - С-себя…
        - Смотри на Него! Опиши Его! - он закрыл глаза, полной грудью вдыхая запах ее волос, пропитавшихся дымом воска и благовонных трав, и слушая ее звенящий от напряжения голос.
        - Я не знаю, что сказать… вы высокий… сильный… у вас темные волосы… и темные брови… прямой нос… у вас совершенное лицо… как у святого… в главном темпле светлого бога стоят такие статуи… я видела их… безупречные черты… поэтому я удивилась, когда увидела вас в первый раз… вы не отсюда… мне показалось, что вы здесь по ошибке…
        Он медленно поднял веки и посмотрел на того, кто стоял за спиной у золотоволосой девушки. Она описывала Димитрия. Беда была в том, что за ней стоял не Димитрий. Тот сдался и проиграл еще в окулусе. Все думали, что он выиграл - а он проиграл. Он всегда был жалким, слабым мальчишкой, который мог только валяться на полу и наматывать сопли на кулак. В этой борьбе он не имел ни единого шанса на победу. И имя у него было дурацкое. Жалкое имя. Тот, кто победил мальчишку, не носил никакого имени вовсе.
        Он улыбнулся, любуясь собой настоящим. Он видел это отражение уже тысячу раз. Правда, иногда в зеркале показывался и Димитрий, но редко, очень редко. Он не любил то лицо. И правда, слишком красивое, как у святого. Другое дело - истинный облик. Зеленоватая, как болотная тина, кожа. Бугристый, шишковатый, лысый череп. Покрытое бородавками и язвами лицо, налитые кровью белки глаз и два желтых острых клыка, выступивших из-под верхней губы. Тело с тугими узлами мышц, кривыми длинными когтями на пальцах и огромным мужским органом между ног.
        Девушка не могла этого видеть, не позволяло ее слабое человеческое зрение, но все-таки, из праздного любопытства, он поинтересовался:
        - А глаза? Какого они цвета?
        Она очень долго молчала, вытянутая как струна, перехваченная одной бородавчатой лапой поперек талии, пока когти другой впивались в нежную кожу на скулах. Затем робко ответила:
        - Не знаю… они постоянно меняют цвет… каждую секунду… отпустите меня… пожалуйста… меня же ищут…
        Ее никто не искал. Ян не дурак, он бы позаботился о том, чтобы нашлись свидетели, утверждающие, что одинокая монахиня в светлом платье давно ушла из темпла и скрылась в неизвестном направлении. Да если и станут искать - что с того? Кто знает, на какой глубине находятся его комнаты и как в них добраться? Кто знает все коридоры и переходы темпла так, чтобы найти и обшарить все тайные двери?
        - Иди, - улыбнулся он и разжал тесные объятия, - иди, святая Южиния, я тебя отпускаю.
        Она недоверчиво обернулась через плечо. Такой взгляд, полный облегчения, ему дарили многие женщины, которым он говорил «нет». Это всегда забавляло его. А сегодня у него хорошее настроение, почему бы не позабавиться вновь?
        Девушка, наконец, сообразила, что он не шутит, подобрала длинный подол и бросилась к двери. Умница, она помнила, что замок не заперт, он специально не стал защелкивать его ради этого момента. Момента, когда ее пальцы лягут на ручку, а из приоткрывшейся створки потянет прохладным воздухом из коридора…
        Он настиг ее именно там. Прижал к себе маленькую трепыхающуюся золотую рыбку, погрузился лицом в сладко пахнущие волосы и прошептал:
        - Что ж вы, людишки, так медленно бегаете…
        Она слабо вскрикнула, когда он швырнул ее через всю комнату на кровать и прыгнул следом. Сердечко бешено колотилось, легкие еще качали упоительный воздух свободы, который девушка успела ощутить вместе со сквозняком, ворвавшимся в дверь. Он приник к ней, жадно втягивая ее дыхание, смешанное с ароматом страха, изумления и того волнующего чувства, которое невольно испытывает женщина, когда сильный мужчина бросает ее на постель.
        Она еще не осознавала этого в полной мере. Думала, что боится. Ничего, он знал, как ей помочь раскрыть истинную себя. Выдрал длинную полосу из ее платья, прямо от ворота и до самого низа, словно вскрывая морскую раковину, меж створок которой таилась жемчужина. Ее тело, действительно, напоминало сокровище. Острая небольшая грудь, проступающие под кожей тонкие ребра, соблазнительно плавная линия бедер.
        - Не переживай за платье, - утешил он, привязывая куском ткани руки Южинии к спинке кровати над ее головой. - Мы потом попросим такое же у любой из местных девушек. Никогда не задумывалась, почему нонны носят вашу одежду? Никому не нужны продажные шлюхи. Мужчины мечтают о чистой девушке, которая станет шлюхой лишь для него одного. И я - не исключение.
        Она тяжело дышала, на лбу и висках выступили капельки пота. Не кричала, только слабо постанывала, дергая руками в бесполезной надежде освободиться. Снова умница. Стоя над ней на коленях, он выпрямился и потянул за пояс своего халата. И веки она не опустила, когда ткань сползла с его плеч, открывая покрытое синяками и гематомами обнаженное тело. Краснея все больше, проследовала взглядом вниз, увидела его член, твердый еще с той секунды, когда они вместе стояли перед зеркалом, и сильнее засучила ногами по постели, выкручивая себе запястья в тканевых узлах.
        - Если вы сделаете это, светлый бог вас покарает. Не делайте этого! Вы будете прокляты!
        Он вздохнул и неторопливо вытянул пояс халата из петель. Отбросил ненужную одежду на пол.
        - Меня прокляла собственная мать. Неужели ты думаешь, мне есть дело до твоего бога?!
        Девушка выгнулась и задрала подбородок, пока он аккуратно обматывал конец пояса вокруг ее шеи. Взгляд метался без остановки. Бедняжка, она уже приготовилась, что вот-вот станет задыхаться. Он нежно погладил кончиками пальцев пульсирующую жилку под нижней челюстью, как раз над верхним витком удавки, затем легко коснулся ее языком.
        - Тебе будет хорошо. Я обещаю.
        Глаза Южинии расширились. Плотное кольцо на шее еще не придушивало, а только служило постоянным напоминанием о том, где она и что с ней происходит. Он положил свободный конец пояса на грудь девушки, ровно посередине, между розовеющих напряженных сосков. Провел ладонью сверху вниз, чуть надавливая и расправляя его до самого живота, и улыбнулся, почувствовав, как сократились мышцы под его рукой. Одну туфельку Южиния потеряла во время бегства к двери, но другая еще оставалась на ее ступне, и он снял ее сам. Затем лег, накрывая собой выгнутое напряженное женское тело, и специально томил ее, ласкал чувствительные точки под подбородком и на верхних веках, легонько дул в лицо, проводил ладонями по щекам.
        Когда их взгляды в очередной раз встретились, Южиния выглядела, как человек, оставленный на зыбкой почве без опоры. Впервые открыть для себя нежность чужих прикосновений, впервые почувствовать, какой приятной может быть тяжесть мужского тела, - это кого угодно выбьет из колеи.
        - Думала, я буду бить тебя? - рассмеялся он, наслаждаясь мельчайшими оттенками ее переживаний. - Насиловать? Причинять невыносимую боль?
        Конечно, она так и думала, даже если и решила промолчать, упрямо поджав губы. Поэтому и напрягалась под ним, и втягивала мягкий беззащитный живот, когда его ладонь ее там коснулась.
        - Не-ет, - протянул он и покачал головой, - ты ошиблась. Как мало в тебе веры в чудо, святая Южиния. Я же сказал, что не причиню тебе зла, и я намерен сдержать свое слово.
        Он двинулся вниз, оставляя на ее теле влажные поцелуи по обеим сторонам от длинной полоски пояса. Каждое прикосновение его губ действовало на нее подобно удару тока. Разряд - и короткий выдох, жалобное постанывание, судорожные движения задранных оголенных локтей и безжалостно разведенных в стороны коленей. Разряд - и снова выдох…
        Бедная Южиния, она даже не представляла, как соблазнительно выглядит в тот момент. Звуки, рвущиеся из ее груди, плыли в воздухе сладкой музыкой. Ему хотелось скорее расширить их диапазон до максимально возможного, чтобы отрывистые пронзительные крики боли переходили в томные низкие вибрирующие пассажи мучительного удовольствия, а затем - в едва слышные нотки бессильной мольбы. Но он держался. Нужно потерпеть сейчас, чтобы потом получить во много раз больше.
        - К тому же, бить тебя бесполезно, - продолжил он, нащупывая узкий, в палец шириной, кожаный ремешок, обвитый вокруг правого бедра девушки. - У каждого свой соблазн. И своя пытка. Невозможно пытать болью того, кто привык носить вот такое.
        Крохотная пряжка нашлась с внутренней стороны бедра, сверкнула металлическим отблеском на нежной белой коже. Его пальцы ловко расстегнули, принялись осторожно приподнимать выдубленную полоску, под которой открывался красный вдавленный след. Южиния снова заерзала и застонала.
        - Ш-ш-ш! - успокоил он ее. - Я буду осторожен.
        Он и правда очень деликатно снимал с нее жестокий пыточный предмет. С обратной стороны ремешка оказались длинные, тонкие и острые гвозди, глубоко пронзившие плоть. Они неохотно покидали свои уютные гнезда, истекая багрово-красным и напоминая оскаленные акульи зубы. Только вытащив их все, он приник губами к слегка вспухшим ранкам и собрал выступившие капли крови. Не удержался, потянулся чуть выше, к белоснежному треугольнику трусиков между распахнутых женских бедер. Хлопковая ткань пахла стиральным порошком, и он жадно прижался к ней испачканным ртом.
        - Зачем вы это сделали? - она на миг задохнулась от переполняющих эмоций, судорожно сглотнула в своей удавке и облизала пересохшие губы. - Вы заставили меня нарушить клятву.
        - Какую клятву? - он приподнял голову и смерил Южинию долгим взглядом. Затем сел на пятки, поднял ощетинившийся гвоздями ремешок и демонстративно провел пальцем по остриям. - Всю жизнь страдать и быть несчастной? Я освобождаю тебя от нее.
        В ее глазах что-то мелькнуло. Маленькая, маленькая монашка. Может быть, она всю жизнь ждала того, кто появится и скажет ей эти слова? Каждый хочет быть счастливым, даже если давит глубоко в себе эту потребность. А женщины больше других хотят, чтобы кто-то сильный пришел и сделал их счастливыми. Пусть и против воли.
        Он поднялся с постели, пересек комнату и подошел к столу. Положил на столешницу ремешок гвоздями вверх и немного полюбовался на эту длинную окровавленную змею. Он обязательно сохранит вещицу. Кто знает, на чьем трепещущем теле она найдет свое законное место в следующий раз…
        Рядом, на серебряном подносе, стояла бутылка вина и бокалы. Обычно Димитрий не пил, панически боялся потерять над собой контроль под воздействием алкоголя. Но сейчас он уверенным движением откупорил пробку и плеснул темно-розовый напиток в один из высоких и крутобоких бокалов. Сделал глоток и зажмурился, смакуя на языке богатый терпко-древесный вкус нагретого южным солнцем ароматного винограда.
        Как же редко ему доводилось наслаждаться чем-то по-настоящему приятным! Вином. Опиумом. Сексом. Все перечисленное так редко появлялось в его жизни! Зато в часы ослепительного затмения разума он получал удовольствие на полную катушку.
        С бокалом в руке он повернулся, подвигал плечами, разминая мышцы, сделал глубокий вдох. Ребра уже почти срослись, ушибы начали сходить. Полное восстановление ожидалось совсем скоро. Его жертва, все так же привязанная к кровати, наблюдала за ним, тяжело дыша полуоткрытым ртом. Ошметки белой ткани еще держались на ее плечах, лепестками растрепанного цветка окружали тело, отчетливо выделялись на темном шелке простыней. Ноги были полусогнуты, колени сжаты. Она ждала его, манила изгибами фигуры, изнывала от непонимания, почему он стоит нагой в нескольких метрах от нее, попивает вино и медлит.
        Откуда ей, еще не познавшей порок, было знать, что ожидание - необходимый и обязательный этап на их совместном пути к удовольствию? Нет ничего более острого, чем сжимающее все внутренности предвкушение.
        - Знаешь, когда какая-нибудь девушка приходит к нам в темпл, - он оперся ладонью о столешницу и сделал еще глоток, - и заявляет о желании стать нонной, ее учат в первую очередь полюбить свое тело. Не бросают сразу же под клиента с расчетом, что всему научится сама. Ей дают мужчину, из числа тех, кто работает у нас, и он помогает ей познать себя. Только потом, когда она будет готова, ее отправляют работать. Мы, как и вы, принимаем всех, кто к нам постучит. Каждому найдется место. Но в отличие от вас мы заботимся о своих.
        Едва уловимое движение - и в его руках вместо бокала появился нож для фруктов.
        - Просто подумай, святая Южиния, самую последнюю и никчемную шлюху в моем темпле берегут и ценят больше, чем тебя за всю твою жизнь.
        Не моргая, она следила за острым лезвием в мужских руках, пока он неторопливо прошелся вокруг кровати и остановился по другую ее сторону.
        - Ч-чего вы хотите? - ее подбородок дрожал.
        - Вопрос не в том, чего хочу я, - он приложил холодную полоску металла к внутренней стороне ее бедра и повел вверх, до тех самых припухших следов от гвоздей. - Вопрос в том, чего хочешь ты, святая Южиния?
        Миг - и он снова оказался на ней, прижимая лезвие уже к ее связанным запястьям. Подцепил один из узлов и натянул его на остром краю ножа.
        - Хочешь, чтобы я отпустил тебя?
        Она посмотрела на него снизу вверх широко распахнутыми глазами и снова облизнула пересохшие обескровленные губы кончиком языка.
        - Д-да… п-пожалуйста…
        - Или хочешь, чтобы я поцеловал тебя?
        Перевернув тупой стороной, он прижал лезвие к ее щеке, совсем рядом с губами. Южиния не успела заметить уловку, ее взгляд поплыл и стал совершенно безумным. Предвкушение. Он знал, что предвкушение боли бьет по нервным окончаниям сильнее настоящего удара. Провел полураскрытыми губами по ее хватающему воздух рту и прошептал:
        - Скажи, что хочешь, чтобы я тебя поцеловал. Хочешь с первой секунды, как увидела меня в окулусе.
        - Я… я хочу, чтобы вы меня поцеловали, - девушка дрожала и дергалась под ним, как мотылек, запутавшийся в паутине.
        Не отнимая ножа, он скользнул в ее рот языком и ощутил, что она сдается. Горячие мужские губы в сочетании с обжигающим холодом металла лишали ее рассудка. Он переместил лезвие ниже, плашмя прижал к ее соску, другой рукой потянул за конец удавки, несильно, совсем чуть-чуть, и Южиния застонала ему в губы, жалобно, тоненько, как бы умоляя о пощаде.
        - Я могу отпустить тебя, девочка, - он прижался раскаленным членом к ее ноге и зажмурился, борясь с желанием оказаться внутри этого податливого тела как можно скорее. В конце концов, какая-то его часть тоже была слабой и человеческой. - Но хочешь ли ты сама уйти сейчас и никогда не узнать, что тебя всю жизнь обманывали? Тебя использовали, тобой управляли, и никто не сказал, что можно вот так. Вот так, как сейчас… у нас с тобой…
        - Если вы лишите меня невинности, меня не примут обратно!
        Он с сожалением вздохнул. Поторопился. Она еще не до конца поддалась, еще сопротивлялась и цеплялась за все, чему учили раньше.
        - Хорошо. Я не лишу тебя невинности. Обещаю. Лежи смирно, если не хочешь, чтобы я передумал.
        Он сел между ее раздвинутых ног и осторожно просунул лезвие под край ее трусиков, прямо по низу содрогающегося живота. Встретился с ней взглядом. Умная девочка. Лежала и не дергалась, только часто-часто дышала - он затянул удавку чуть сильнее и забыл ослабить. С едва слышным треском волокна ткани поехали в разные стороны, пока он разрезал на девушке белье. Открылись темно-русые волосы на островке между ног, непривычные его взгляду, не короткие и ухоженные, как у нонн, а естественные, какими наделила природа. Южиния краснела и кусала губы, такая милая в своем смущении. Такая возбужденная. Он накрыл ее холмик ладонью, большим пальцем скользнул вниз и вверх по сомкнутым нижним губам, приоткрывая их и ощущая запах ее желания.
        - Вы обманываете меня… - вдруг прошептала она, - я знаю, что вы хотите… вы хотите, чтобы я стала вашей прислужницей… и вы лишите меня невинности все равно…
        - Только если сама попросишь.
        Он поднялся и снова отошел к столу, сменив нож на бокал. С вином в руках вернулся и устроился на прежнем месте.
        - Ты обманываешь сама себя, святая Южиния. Ты хочешь меня попросить. Но боишься. Маленькая невежественная монашка. Поэтому я дам тебе шанс, которого еще ни у кого не было. Я знаю, что твою невинность сразу поставят под сомнение, как только ты вернешься обратно. Не бойся, никто не сможет найти доказательств твоей вины.
        - Как? Как вы это сделаете?
        В ее голосе прозвучало столько надежды и удивления, что он поторопился спрятать улыбку.
        - Поверь, я знаю как. Я бы и связывать тебя не стал, но пришлось сделать это ради твоего же блага. Ведь вы же приходите в мой дом с факелами и хотите его сжечь дотла ради блага человечества? Как видишь, мы действуем одними и теми же методами, не спрашиваем о чужих желаниях, когда хотим что-то доказать, и ты не вправе меня в чем-то винить.
        Она вслушивалась в каждое слово, не замечая, что его палец снова притаился на ее сомкнутых створках и медленно обводит их извилистые линии.
        - Я оставлю тебе маленькую лазейку, чтобы подумать, Южиния. Сравнить их правила с моими. И если ты все-таки захочешь вернуться… вот тогда ты придешь, встанешь на колени и попросишь меня, как следует. И вот тогда я лишу тебя невинности. А пока лежи смирно.
        Он поднес бокал к губам, набрал в рот, но глотать не стал, согревая жидкость во рту. Видимо, что-то такое отразилось на его лице, потому что девушка вздрогнула и принялась беззвучно шептать. Она молилась. Что ж, ему даже больше нравилось так. Он наклонился и приоткрыл губы. Уже согретое вино пролилось на женскую плоть. Вишневые капли запутались в золотистых кудряшках, стекая вниз, на простыни, подобно девственной крови. Он собрал их языком, двигаясь снизу вверх и вкушая наряду с терпко-древесным другой, пряно-медовый аромат.
        Южиния застонала, громко, в голос, когда он раскрыл ее пальцами и погрузил язык еще глубже в горячее, истекающее влагой тело.
        - О, пресвятой светлый бог, помоги мне! О, пресвя…
        Крик прервался, сдавленный кольцами натянутой удавки. Девушка была вся мокрая от вина и собственной смазки, по ее телу пробегали судороги, ему пришлось держать ее колени, чтобы не брыкалась и не задушила себя ненароком. Его собственный оргазм подступал, наливался болезненной тяжестью. Пришлось вскочить на четвереньки, схватить зубами конец удавки и выпрямиться, натягивая его на себя. Южиния подалась вперед, хрипя, выкручивая руки, безотрывно глядя в черные провалы его глаз, которые притягивали ее, как заколдованные омуты.
        Ее боль и страх, пришедшие на смену удовольствию, немного отрезвили его. Он разжал зубы и позволил ей упасть обратно, смахнул со лба выступившую испарину, сделал глубокий вдох.
        - Тебе нравится то, что я делаю, маленькая монашка?
        Она замотала головой так, что золотистые волосы взметнулись в разные стороны, сглотнула и прошептала:
        - Да…
        Он сжал ее бедра и рывком перевернул на живот, заставив скрестить связанные руки. Содрал остатки платья, провел ладонями по тонкой спине, по перехлестьям длинных белых шрамов на лопатках, боках и позвоночнике. Коснулся их губами, ощущая жесткость рубцов.
        - Сколько раз тебя били? Сколько раз уничтожали в тебе способность чувствовать? - его горячий шепот заставлял ее трепетать. - Называли твои естественные желания грязными и порочными? Убивали в тебе женщину? Что плохого в том, чтобы быть женщиной? Что плохого в том, чтобы быть моей…
        - Это неправильно… это неправильно… - застонала она, прижимаясь щекой к подушке и выгибаясь под ним.
        Он просунул руку под ее бедра и снова ласкал и гладил там, вынуждал теснее прижиматься мягкими ягодицами к его возбужденному члену. Финал приближался, он не мог больше терпеть и быть с ней нежным. Притворяться надоело. Все равно Южиния уже мало что соображала. Ее глаза закатывались, она то умоляла его остановиться, то всхлипывала и стонала, упрашивая продолжать. Потом она вспомнит себя в эти моменты и испытает стыд. Но это будет потом. И это станет последним кирпичиком в рухнувшей стене ее веры.
        Выудив из ящика прикроватной тумбочки флакон, он выдавил немного геля на ладонь. Раздвинул ягодицы девушки, проник пальцами к тесному и тугому входу в ее тело. Другой рукой натянул удавку, чтобы отвлечь от незнакомых и пугающих ощущений. В попытке глотнуть хоть немного воздуха она оперлась на локти, выгнулась в немыслимой позе, с хрипом распахивая рот. Тогда он приставил член к ее входу, надавил и вошел внутрь.
        Вряд ли она поняла, что случилось. Внутри нее уже кипел коктейль разнообразных ощущений, что значило еще одно? Он отпустил удавку, размеренно двигая бедрами и уткнувшись лицом в ее волосы на затылке. Ее внутренние мышцы уже расслабились после первого болезненного вторжения и впускали его все глубже. Девушка вскрикнула, кусая и облизывая свои губы, как только первая волна удовольствия прокатилась внутри нее вместе с движением его члена.
        Он оскалился, хотя подразумевал улыбку. Самый постыдный, самый запретный из вариантов секса… как он может быть сладок! Трудно передать то, что испытывает женщина, когда мужчина берет ее так. Боль, удовольствие, боль. И снова море удовольствия, потому что чувствительные точки в глубине ее тела содрогаются от каждого удара его члена.
        Девушка уронила голову на подушки, в уголках глаз под ресницами притаились слезы от переполняющих эмоций, пока он стискивал ее бедра и изливался внутрь мощными толчками. Он специально выбрал для Южинии именно этот вариант. Она уйдет девственницей, как и было обещано. Не сможет упрекнуть его, что не сдержал слово.
        Но она уйдет от него совершенно другой женщиной.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
        Тот, кто никогда не считался белой вороной, вряд ли поймет, какое это счастье - быть таким, как все. Не избранным, не неповторимым, а просто серой массой, «одним из», частью толпы. Чувствовать, что рядом есть кто-то с теми же проблемами, надеждами и стремлениями. Ощущать себя нормальным. Ведь нормальное - это лишь то, что легко укладывается в стандарт.
        Утро плавно оседало на столицу. Серое, хмурое, холодное, пропитанное ароматами кофе, трезвоном будильников, шелестом душевых струй и торопливыми стонами тех редких извращенцев, которые любят заниматься сексом при пробуждении. Улицы пустовали, поднявшийся на рассвете ветер гонял по ним мусор, словно упрекая нерасторопного дворника. Где-то вдалеке звонили тонкоголосые колокола, созывая мятущихся за утешением в темпл светлого. Собачники зевали и жались в легких куртках, выгуливая на поводках своих четвероногих детищ. Приверженцы здорового образа жизни снисходительно смотрели на них, пробегая мимо в ореоле раздражающей бодрости.
        Он тоже бежал. Небыстро, с наслаждением, накинув на голову капюшон серой ветровки, прижав согнутые в локтях руки к бокам, выдыхая длинные облачка горячего воздуха через равные промежутки времени. Таких, как он, на набережной было достаточно. Неприметные серые ветровки носил практически каждый второй. Два километра в одну сторону, затем два - в другую, измерить пульс, сделать несколько силовых упражнений и с чувством выполненного долга пойти домой.
        Димитрий тоже направлялся домой. Не в темпл темного бога, который часто называл так, и не в другое жилище, которым пользовался время от времени, а в свой настоящий дом. С запахом материнской выпечки, шорохом свежей газеты в отцовских руках, звонкими голосами младших. Все нормальные семьи завтракают по утрам вместе, за круглым столом, обсуждают планы на день и доставленные прессой новости.
        В голове было тихо. Димитрий понимал, что купил эту тишину, причем купил ее всего лишь на время, на какой-то не очень длительный промежуток, но именно поэтому первым делом и отправился домой. Он гордился собой, потому что вовремя угадал наступление срыва и погасил его, прекрасно помнил все события минувшей ночи и знал, что сумел обойтись всего одной жертвой. Пугающего провала сознания, когда оборачивался волком и потом не ведал, что творил, не случилось. Его жизнь по-прежнему под контролем, а семья останется в безопасности, когда он откроет дверь и войдет к ним.
        И все-таки, какой же неописуемо вкусной казалась эта тишина! В ветвях деревьев пели птицы, нежно-розовое солнце поднималось над крышами домов, вверх по течению реки уходил рыболовецкий катер, прихватив под мышкой пустые и сухие сети. Димитрий бежал вдоль парапета и провожал его взглядом. Никто вокруг его не узнавал и не обращал внимания. Он поймал себя на мысли, что улыбается.
        Впрочем, улыбка быстро сползла с его лица, а утро потеряло всю свежесть и прелесть, стоило лишь увидеть одинокую женскую фигурку на скамейке у фонтана. Димитрий узнал ее с первой секунды. Та самая туристка из Нардинии, которая нашла его у реки и пыталась наставить на истинный путь. Вот и знакомый фотоаппарат на шее, и одежда в характерном стиле: порванные на коленях и обтрепанные по низу джинсы, куцая болотного цвета курточка с клетчатой рубашкой под ней.
        Петра дрожала от холода, сгорбившись и уставившись себе под ноги, и он поторопился ускорить шаг, чтобы быстрее пробежать мимо и не встречаться взглядами. На его счастье девушка углубилась в свои мысли и не замечала ничего вокруг, головы не поднимала. Почти повезло… но Димитрий не учел одного: трое позолоченных толстозадых львов в круглой чаше выложенного голубой мозаикой фонтана, сплотившись спинами, дружно изрыгали вверх потоки хлорированной воды. Именно из-за шума и плеска он сразу не услышал, что Петра плачет. Уловил слабые хлюпающие звуки, только когда миновал скамью, и ветер унес грохот струй куда-то вдаль.
        Дальше набережная делала поворот. Убедившись, что скамейка у фонтана осталась позади, Димитрий остановился у парапета, положил ладони на холодный белый изгиб мрамора и долго-долго смотрел в воду невидящим взглядом. Со стороны казалось, что один из бегунов просто остановился передохнуть, и он по-прежнему не привлекал чужого внимания.
        В голове все еще было тихо. Мягкое, как болотная трясина, и такое же обманчивое впечатление безопасности мешало трезво мыслить. В пятнадцати метрах от фонтана, прямо за спиной у Петры находилась цветочная лавка, а за ней - узкий и тихий переулок. Там, в одном из домов, давно никто не жил. То есть, создавалось впечатление, что никто не живет, но деятельность там кипела, особенно по ночам, и довольно бурная, к истинным хозяевам жилья не имеющая никакого отношения.
        Заболтать девчонку, повести туда под благовидным предлогом, прижать к стенке. Приставить к горлу острый кусок стекла или что там найдется под ногами и посмотреть, что из этого выйдет…
        Нет. Все равно в башке стояла звенящая тишина. Чудовище уснуло крепким сном, безразличное к соблазнительному вишневому вкусу губ девушки. Осторожно, как человек, ступающий по минному полю, Димитрий повернулся и пошел обратно.
        Петра подняла на него красные заплаканные глаза, когда он звякнул молнией ветровки. Вздрогнула, но тут же с благодарным вздохом закуталась в пропитанную теплом его тела одежду, упавшую ей на плечи. Димитрий опустился на скамью и прожег ее сердитым взглядом. Если бы не эти слезы, застывшие на длинных ресницах, он бы уже свернул на улицу, ведущую домой. Время тишины могло закончиться в любой момент, а он, как идиот, тратил его на совершенно ненужные вещи. Чего она расселась тут и ревет?
        - А я узнала вас, - Петра шмыгнула носом и кивнула в сторону поворота набережной, - еще когда вы пробежали туда. Вы ведь не хотели останавливаться. Почему решили вернуться?
        Вот ведь глазастая. Узнала, значит. А виду не подала.
        - Не выношу женских слез, - ответил Димитрий после недолгого молчания.
        Ложь легко скользнула с языка, но по большому счету таковой и не являлась. Странное ощущение свербило между ребер и не давало покоя. Он не хотел, чтобы Петра плакала. Точно, по-другому и не скажешь. Странное ощущение.
        - Я в вас ошиблась, - она вытерла мокрую верхнюю губу рукавом его ветровки и, похоже, даже не заметила этого. - Вы не бродяга. Теперь я вижу, что у вас есть дом. Извините.
        - У меня есть одежда, - усмехнулся он. - О доме пока речи не было. Может, я снял ее с того бедняги, которого полчаса назад прирезал в подворотне?
        Петра недоверчиво покосилась на него и вздохнула. Из-за недавних рыданий вздох вышел судорожным.
        - А вы сегодня другой. Не злой, как тогда. Какой-то… расслабленный. И трезвый.
        Она снова не поверила ему, это читалось во взгляде. Конечно, Димитрий ни с кого не снимал одежду, а надел свою собственную, но дело заключалось в другом. Слава всегда бежала впереди него, многие поступки приукрашивались людьми больше, чем стоило. И страх. В ее глазах не было страха. Осуждение, сочувствие, презрение в их первую встречу, или вот как теперь - недоверие и беззащитность. Но не ужас, не оцепенение и не немой вопрос, станет ли она его следующей жертвой.
        - Похмелился, вот и протрезвел, - проворчал он с неохотой.
        - А меня обокрали! - вдруг громко воскликнула Петра и без разрешения уткнулась зареванным лицом ему в грудь.
        Больше всего Димитрию хотелось оттолкнуть ее. Его личное пространство не стоило так нарушать. Но он не мог пошевелиться, просто сидел как истукан, даже не ощущая утренней прохлады, и позволял ей вытирать слезы о его футболку.
        Если бы Петра плакала из-за него, он бы знал, что делать. Утешил бы ее, стал бы шептать нежные слова, целовать заплаканные глаза и щеки. А когда бы она успокоилась - сделал бы снова так, чтобы зарыдала. И снова бы утешал. Обычно ему нравилась эта игра, нравилось раскачивать эмоциональные качели и наблюдать, что творится с тем, кто сидит на них. Люди после такого превращаются в податливое желе, из которого можно лепить что угодно.
        Но Петру обидел кто-то другой, и Димитрий не придумал ничего лучше, как прорычать сквозь стиснутые зубы:
        - Кто?
        Она опять судорожно вздохнула и протяжно хлюпнула носом.
        - Какая разница? Все равно их никто не накажет. В полиции, вон, сказали, что будут искать, но сразу стало понятно, что не найдут. Я же не дура, вижу, когда люди искренне хотят помочь, а когда стараются отвязаться побыстрее.
        Стараясь не делать резких движений, Димитрий положил руку на спинку скамьи позади девушки, но деревянная рейка, кажется, хрустнула под его пальцами и оскалилась россыпью щепок. Хвала позолоченным львам, фонтан все-таки заглушал лишние звуки.
        - Мне просто любопытно, - проговорил он уже более спокойным голосом. - Кто?
        Петра отстранилась, похожая на мышь со своими красными глазами и припухшим носом. Посмотрела исподлобья… он отвернулся.
        - Только пообещайте, что не будете их искать, ладно? Я же вижу, вы заступиться хотите, поэтому и спрашиваете. Я вам очень благодарна, правда. В наше время мало таких неравнодушных людей. Другой бы прошел мимо. Мало ли чего я сижу и плачу. Кому нужны чужие проблемы? А вы не такой. Вы - мой единственный друг в этом городе.
        - Я не друг.
        Он отчеканил это слишком резко, и Петра смутилась.
        - Да. Конечно не друг. Простите, я так расстроена, что говорю лишнее. Вы - мой знакомый. Я просто больше никого тут не знаю, кроме вас. Вот и все.
        - Странно. Обычно те, кто много болтает, быстро обрастают связями на новом месте.
        - Я много болтаю, да? - она вспыхнула и насупилась.
        - Много, - не стал спорить он. - И все-таки самого главного я так и не услышал. Кто и что украл?
        Петра отодвинулась, нахохлилась, уйдя в его ветровку почти по самые глаза, и долго сидела так. Димитрий ждал, терпеливо, в молчании.
        - Я просто не хочу, чтобы вас из-за меня убили! - наконец, сдалась она. - Я уверена, эти люди очень опасны, если даже полиция не желает с ними связываться! Начнете их искать, и вас поймают и изобьют. Или зарежут…
        - Я вырос на улице, майстра, - процедил он, теряя терпение. - Я очень быстро бегаю, поэтому поймать меня непросто. И это последний раз, когда я спрашиваю: кто это сделал?
        - Их было двое, - девушка опустила глаза, словно в чем-то провинилась. - Видимо, они приметили меня еще на рыночной площади. Там много специй с моей родины, я ходила, выбирала, смотрела, что есть еще. Но сумку держала крепко, знаю же, как в толпе бывает. А потом пошла дальше, в кварталы. Там темпл… такой… неописуемо красивый…
        - Темпл темного бога, - вполголоса подсказал Димитрий.
        - Да. Я отвлеклась. Моя ошибка, конечно. Захотела его сфотографировать и обо всем забыла. Я когда фотографирую, знаете, себя даже забываю. А тут такой памятник самобытной архитектуры… Пока настраивала линзы, сумку за спину перекинула, чтобы не мешала. Вот тогда они подбежали, один меня толкнул, а другой поймал, ремешок срезал, и оба тут же убежали. Они в темпле спрятались, но я спрашивала, никто их там не видел. И полиция только развела руками…
        - Все правильно. Полиция их не найдет. Эти люди живут под землей. И соваться к ним опасно.
        - Под землей?! - на лице Петры даже слезы высохли от удивления. - Да как же тут можно жить-то под землей? Тут у вас вечно сыро. И холодно. Вот у меня на родине, понятно, среднегодовая температура такая, что хоть в пещере живи, хоть в шалаше, и не простудишься. А здесь…
        - Вот и уезжай к себе домой, - неожиданно для самого себя произнес Димитрий и повернулся к девушке. - Уезжай. Посмотрела, пофотографировала, впечатления разные получила - пора обратно.
        Петра растерянно моргнула. Потом прищурилась.
        - А я не могу уехать. У меня вместе с сумкой все документы украли. И деньги тоже. Я даже в гостиницу не пошла, все вещи там бросила, потому что за проживание заплатить нечем. Знаю, что нечестно, но там уже приличная сумма набежала.
        - Что, хочешь сказать, всю ночь здесь просидела?
        - Просидела, - она упрямо выпятила нижнюю челюсть. - И поспать собиралась, но очень холодно…
        Он ядовито усмехнулся.
        - В следующий раз, если захочешь поспать на улице, газетами утепляйся. Собираешь их в парке, там чаще всего после прочтения оставляют, комкаешь, под куртку засовываешь и под себя стелешь. Так и спишь.
        Теперь Петра взглянула на него по-другому. Уже не доверчиво-умоляюще-беззащитно. Внимательно, чуть сердито, как в их первую встречу.
        - Врете вы все. Шутите некрасиво. И про газеты только что придумали. А на самом деле уже голову ломаете, как бы половчее мне денег на обратный билет предложить. Я ведь права? Только вот денег я ваших не возьму. Во-первых, потому что не хочу, чтобы вы мне последнее отдавали, а вы отдадите, даже если сами голодать станете, вы такой. Во-вторых, потому что не хочу быть вам обязанной. Может быть, я не хочу быть никому обязанной. Может быть, поэтому я и уехала из дома.
        Так вот она какая. Независимая. Такие часто попадают в беду. Женщине нельзя быть независимой, вокруг слишком много опасностей. Ей обязательно нужен кто-то рядом, чтобы уберечь. А иностранке в чужом городе - особенно. Проблема заключалась в том, что из всех мужчин столицы она выбрала именно того, кто не мог ее защитить. Особенно от самого себя.
        - И как же ты планируешь добраться домой, если я не дам денег? - с издевкой поинтересовался Димитрий.
        - Я уже все решила. На вокзале теперь буду ночевать. Там теплее. Устроюсь куда-нибудь посудомойкой. Денег на обратный билет заработаю. И уеду.
        Ну да, как же. На вокзале она будет ночевать. Да у нее на лице написано «неместная, наивная, беззащитная». А он слишком хорошо знал, что за личности водятся в районе вокзала… впрочем, как и в районе площади трех рынков и во многих других районах за исключением, разве что, элитарной части города, где селились аристократы.
        Чем больше Димитрий смотрел на скрюченную дрожащую фигурку, тем больше понимал, что не может отпустить ее так просто. Усмехнулся, на этот раз от самого себя, от собственной реакции. Что-то новенькое с ним происходило. Что-то забавное.
        - В Нардинии все женщины такие?
        - Какие? - Петра выпрямила спину. - Эмансипированные?
        - Слепые.
        - Я не слепая, - тут же сдулась она.
        - Слепая, если думаешь, что мой город - это только красивая набережная и дома самобытной архитектуры. Или что здесь острая нехватка посудомоек, готовых работать за ничтожную плату. Или что тебе удастся с такой зарплаты накопить на билет в ближайший месяц. Или что каждый, кто подсаживается к тебе на скамейку, когда ты плачешь, - твой друг.
        Ну вот, он добился, чего хотел. Нижняя губа у Петры задрожала, в глазах снова набухли слезы. Она принялась стягивать с себя его ветровку.
        - Знаете, что? Шли бы вы…
        На этом поле Димитрий всегда играл уверенно. Теперь, когда Петра расстроилась уже из-за него, ему стало легче дышать и проще думать. Он потянулся и привлек к себе непослушное сопротивляющееся тельце, запутавшееся в рукавах одежды, прижался подбородком к пахнущей цветочным шампунем макушке и закрыл глаза, подавляя в объятиях слабые трепыхания.
        - Денег я не дам. И не собирался, самому мало. Но у моего друга есть квартира. Не волнуйся, она пустует. Он уехал надолго, ключи оставил мне. За проживание платить не надо. И это лучше, чем спать на вокзале.
        - Дурак вы, - она шмыгнула носом, - совсем с женщинами обращаться не умеете. Отпустите, мне больно и у вас подмышки воняют.
        - Не умею, - Димитрий послушно разжал руки и улыбнулся от того, что Петра пусть и неловко, но попыталась обидеть его в ответ. Молодец, показывает зубы.
        Отталкиваясь ладонями от сиденья, она отодвинулась от него подальше, но ветровку не сняла, подтянула на себя обратно. Взглянула волчонком.
        - А вы там тоже живете? Ну, в этой квартире?
        - Нет, - он покачал головой, - меня там не будет. Я живу в другом месте.
        - Хм. После всего, что вы мне наговорили, я подозреваю, что если пойду, то вы меня запрете там, изнасилуете и убьете, - с вызовом бросила Петра.
        - Изнасилую и убью, - спокойно согласился он, задумчиво посмотрев куда-то поверх ее плеча. - Скорее всего, так все и случится.
        Она фыркнула и невесело рассмеялась.
        - И все равно продолжаете врать. Вам кто-нибудь говорил, что вы врать не умеете? Плохо у вас получается. Я люблю наблюдать за птицами. И за людьми - тоже. Знаете, люди очень похожи на птиц. Есть такие коршуны, стервятники. Есть безобидные сладкоголосые канарейки. Есть важные попугаи или павлины. А вы - чайка.
        - И что это значит? - приподнял бровь Димитрий.
        - Чайки любят свободу, - мечтательно ответила Петра. - Морской простор, свежий ветер в лицо, бушующее море под ногами. Вы очень цените свою независимость. Вот вроде и хотите меня пожалеть, но постоянно отталкиваете, будто боитесь. А когда я вас хотела пожалеть, тоже оттолкнули. По той же причине. Но чайки не созданы для убийств. Я не верю, что вы тоже на это способны.
        Он еле сдержался, чтобы не расхохотаться. Свобода? Ветер в лицо? Где она понахваталась этой романтической чуши? Его независимость строилась исключительно на маниакальном самоконтроле. Только бы голос в башке не проснулся, а то поржали бы вдвоем. Пришлось откашляться, прочистить горло и вежливо выдавить:
        - Милая присказка. Я запомню.
        - Запомните, - сказала Петра, и ее лицо стало непроницаемым. - Пойдемте. Я вам доверяю.
        Они поднялись и пошли вдоль парапета на некотором расстоянии друг от друга. Теперь, когда лицо Димитрия не скрывал капюшон, встречные прохожие начали посматривать на него, и он испытал приступ глухого раздражения. Аристократическое сочетание оттенков кожи, волос и глаз выдавало его с потрохами, и если люди и не узнавали его лично, то в любом случае недоумевали, что делает здесь в такой час один из белых волков. Подобные ему еще только просыпались в своих мягких и теплых постелях под шарканье ног расторопной прислуги.
        Это все его проклятое желание быть нормальным. Зачем оно ему? Зачем ему эта девчонка с тонкими ногами и фотоаппаратом на шее? Какая ему от нее польза? Она совсем не возбуждает его, у него не встает от мысли, как он станет играть с ней, превратит в комочек боли, сведет с ума. Ему противны ее слезы. Зато ему нравится запах ее волос и губ, приятно просто сидеть рядом и вдыхать аромат, не делая ничего больше. Но он не надышится ей, рано или поздно захочет чего-то большего. А она не сможет ему этого дать.
        Петра, как назло, не унималась. То и дело бросала на Димитрия косые взгляды, сопела носом и вздыхала и, наконец, не утерпела:
        - Возьмите меня за руку.
        - Это еще зачем? - довольно недружелюбно отозвался он.
        Она насупилась.
        - Мне грустно и на душе тяжело. Разве не бывает так, что вам хочется, чтобы кто-то просто подержал вас за руку, когда вам грустно?
        Димитрий одарил ее красноречивым взглядом.
        - Нет.
        - А мне вот хочется. Все-таки плохо вы знаете женщин. Совсем их не понимаете.
        С решительным выражением лица Петра сама сунула озябшие пальцы в его ладонь - как будто кусок льда вложила, - а он от неожиданности зачем-то стиснул их. Рукав его собственной ветровки, которым девушка вытирала слезы, был неприятно мокрым и холодил ничем не прикрытое запястье Димитрия, зато Петра удовлетворилась и затихла. Возможно, он на самом деле чего-то в ней не понимал.
        Так они и шли рука об руку, пока не достигли нужного дома. Селился здесь в основном рабочий люд из тех, кто не может пока позволить себе отдельное жилище, но упорно трудится с утра до ночи, чтобы на него заработать. Именно поэтому в свое время Димитрий и остановил выбор на «муравейнике». Целый квартал занимали здания в пять этажей, с несколькими подъездами и несколькими квартирами на одной площадке. Место, где соседи уходят на рассвете, а возвращаются на закате, усталые валятся спать и дрыхнут - хоть пушкой буди, вполне позволяло еще одному жильцу оставаться незаметным. Здесь никого не волновало, что за звуки раздаются за стенкой и что за незнакомцы шастают по лестнице.
        Оставившись у декоративной кирпичной ограды вокруг запущенного палисадника, Димитрий поставил ногу на привычный выступ, подтянулся, пошарил рукой по влажной от утренней росы мшистой щербатой кладке с обратной стороны стены и достал ключ. Спрыгнул на землю и протянул его Петре.
        - Ключ в единственном экземпляре. Больше его ни у кого нет. Дверь железная. Если запереть ее - никто не войдет.
        Это была правда. Он никогда не носил с собой ключ, просто держал его тут, в незатейливом тайнике, чтобы при случае и Ян мог воспользоваться. Естественно, по договоренности и только с разрешения. В квартире не хранилось ничего ценного, просто Димитрий не любил, когда на его территорию ходят без спроса.
        Петра задумчиво взвесила на ладошке металлическую пластину с зубчиками.
        - Вы сейчас меня успокаиваете, что не сможете войти без предупреждения, или себя?
        Он только скрипнул зубами, развернулся и пошел в подъезд, не оглядываясь и предоставив ей самой выбирать - идти следом или остаться на сырой утренней улице. И совсем не удивился, услышав за спиной легкий стук ее туфель. Даже пожалел, пожалуй, что она так и не передумала.
        Смазанный дверной замок щелкнул без труда. Петра порхнула в квартиру и замерла, оглядываясь и приоткрыв рот. Димитрий тихонько закрыл дверь и остался на пороге, сложив руки на груди и прислонившись плечом к стене. Девушка растерянно повернулась вокруг себя, несмело коснулась кончиками пальцев плетеной спинки кресла, задрала голову и несколько секунд изучала люстру, затем вдруг нахмурилась, подошла и распахнула шкаф.
        - Здесь нет одежды…
        - Здесь никто не живет. Как я и сказал ранее.
        С преувеличенной осторожностью Петра закрыла дверки обратно и повернулась.
        - Но мебель очень дорогая.
        - Не знаю. Я в этом не разбираюсь.
        - Зато я разбираюсь, - она стала серьезной, даже строгой. - Ваш друг - очень богатый человек. По внешнему виду здания этого не скажешь… но внутреннюю обстановку снаружи не видно, ведь так? Ваш друг не хочет афишировать свой достаток? Предпочитает, чтобы все считали его таким же, как остальные, кто здесь живет? Хочет слиться с толпой? Стать незаметным, не выделяться из нее? Но он привык окружать себя роскошью. И там, где этого никто не видит, он позволяет ее себе.
        Димитрий спокойно выдержал ее напряженный взгляд и чуть улыбнулся - холодно, надменно.
        - Может и так, майстра. Но я не знаю.
        - Такие квартиры… - Петра подошла к полированному столу, взяла в руки вазу из дарданийского хрусталя. На столешнице остался круглый след среди пыли, - …держат для того, чтобы приводить сюда любовниц, когда дома ждет жена.
        - Мой друг не женат. И никогда не был.
        Она со стуком вернула вазу обратно.
        - Это радует. Было бы не очень приятно спать на кровати, на которой… - Петра покусала губы, подбирая слова, - …имели всех подряд.
        - Тут я не могу ничего гарантировать, - прежним тоном отозвался он. - Я не знаю наперечет всех, кого здесь имели.
        Она на миг склонила голову, хмуро разглядывая свои туфли, а когда снова подняла, на лице сияла безмятежная улыбка.
        - Действительно, что это я? Мне нужно быть благодарной за то, что вы вообще меня сюда пустили. Здесь есть кухня? Может, выпьем чаю?
        Стуча каблуками по паркету и немного нервно размахивая руками, Петра двинулась в соседнее помещение. Димитрий мягко отлепился от стены и направился за ней. Девушка уже вовсю хлопала дверцами шкафчиков и исследовала содержимое пыльных полок.
        - Чай есть, - бормотала она под нос, делая вид, что не замечает присутствие мужчины, притаившегося у дверного косяка, - горный дарданийский… сахар… тростниковый из Нардинии… посуда… ну конечно же, кто бы сомневался… - Петра вынула две чашки тонкого, почти прозрачного фарфора и бесцеремонно грохнула их на стол.
        - Здесь нет еды, - вполголоса заметил Димитрий, проигнорировав неуважительное отношение к чашкам. - Я прикажу одному из своих друзей, чтобы он пришел сегодня же. Его зовут Ян. Ему нужен будет список продуктов. Все, что надо купить. Он купит и принесет. Заказывать можно все, что угодно. Он достанет.
        Петра замерла, упираясь ладонями в столешницу. Медленно повернула голову. Прожгла взглядом.
        - Друзьям не приказывают, - так же негромко ответила она. - Друзей просят.
        Он едва заметно поморщился.
        - Значит, я его попрошу.
        - Скажите… - Петра сделала глубокий вдох, помолчала, - …вы не обидитесь, если вдруг я уйду отсюда? Тихо, без предупреждения, просто уйду? Мне можно уйти? Вы только не подумайте, я очень благодарна за все и…
        - Не обижусь, - разом остановил Димитрий словесный поток, забурливший в ее груди. - Только ключ на место верни, когда будешь уходить. Он, правда, в одном экземпляре.
        - Что ж, - она выдохнула и, кажется, немного расслабилась, - тогда давайте все-таки выпьем чаю.
        Чайник нашелся тут же, на плите. Петра набрала в него воды, поставила на огонь, спохватилась и вылезла из ветровки Димитрия, протянула ему одежду:
        - Спасибо. Я уже согрелась.
        Он взял неохотно. Куртка пахла духами Петры, надевать ее на себя не хотелось. Иначе будет ощущение, словно ее кожа прикасается к его телу, а такие мучения ему не нужны. Тогда уж лучше содрать остатки одежды с себя и с нее и нюхать ее, голую, чистую, водить носом по горячим пульсирующим жилкам, собирать жадным ртом вишневый вкус с ее губ. Где-то в затылке зашевелилось что-то знакомое, темное, а затем в сознание прокрался тихий, еще только просыпающийся, но уже навязчивый шепот:
        - С-с-сла-а-адка-а-ая де-е-евочка-а-а…
        Петра открыла банку с дарданийским чаем и занималась тем, что отмеряла серебряной ложкой поровну в каждую из чашек крохотные тугие цветочные бутоны. Не говоря ни слова, Димитрий развернулся и ушел, захлопнув за собой дверь.
        Цирховия. Двадцать восемь лет со дня затмения
        Тронный зал в здании правления Циховии был построен таким образом, чтобы всякий сюда входящий ощущал себя ничтожной букашкой перед лицом настоящего величия. В огромном пространстве, наполненном воздухом и светом из больших продолговатых окон, инкрустированные золотом полы и стены слепили глаза. Свод терялся где-то над головой, его арки сходились в одной точке, увенчанной вырезанным из цельного слитка оком: власть держащий видит все твои деяния, человек.
        Массивное кресло с высокой прямоугольной спинкой - трон канцлера - располагалось в дальнем конце на возвышении из пятнадцати ступеней, во время приемов его всегда окружали стражи из личной охраны правителя. Сейчас оно пустовало, и нежные лучи рассветного солнца ласкали его подлокотники, укрепленные гладкими пластинами из платины.
        Алекс остановился на пороге, ощущая, как каждый звук, даже едва слышное шарканье ног, многократно отражаясь от стен, увеличивается до самого настоящего грохота. Когда тронный зал наполнялся народом, эхо слабело, но все равно акустика была такова, что правитель мог не напрягать горло, а его голос все равно гремел над склоненными головами подданных. Еще один символ величия, созданный руками гениальных архитекторов.
        Хлопнула дверца в неприметном углу. К Алексу, мягко ступая по натертому полу обутыми в войлочные туфли ногами, поспешил секретарь канцлера - человек невысокого роста с сухим и бледным лицом. Начальника полиции тут знали, поэтому мужчина склонил голову в знак приветствия и поинтересовался:
        - Чем могу помочь, майстер Одвик?
        - Мне нужно встретиться с Его Сиятельством, - ответил Алекс, тоже поприветствовав секретаря.
        - Вам назначена встреча?
        - Нет. Но я обязан периодически являться для доклада. Если Его Сиятельство не занят, я бы сделал это сейчас.
        Бесцветные губы секретаря чуть раздвинулись в понимающей улыбке. Он, без сомнения, пришел к выводу, что еще один слуга мечтает завоевать благосклонность господина, как можно чаще мелькая перед глазами. Алекс не стал его разубеждать.
        - В последнее время Его Сиятельство проводит свои утренние часы в личном темпле светлого, - доверительно сообщил секретарь. - Вы не пробовали поискать там?
        - Спасибо. Попробую, - Алекс уже развернулся, но опомнился и уточнил: - А канцлер с ним тоже?
        - Так, а где ж ему еще быть? - отмахнулся секретарь и пошелестел обратно в свою каморку.
        Пустыми гулкими коридорами Алекс пошел к выходу. Слева располагались помещения, где в прежние времена проводились собрания лаэрдов. Да, когда-то благородные лаэрды могли даже влиять на решение канцлера путем всеобщего голосования, соблюдая таким образом подобие справедливой власти. Теперь их почти не осталось, собираться стало практически некому. К тому же, их голоса уже никого не интересовали.
        Здание правления было роскошным и высоким, но небольшой темпл светлого бога, возведенный когда-то лично для канцлера и его семьи, находился выше уровня крыш благодаря тому, что стоял на холме. И правильно, ни одна власть не должна ставить себя выше божественной. Первыми это поняли те самые дарданийские монахи и забрались на обрывистые скалы под самые небеса, где их уже никто не мог перещеголять.
        Стоя у подножия каменной лестницы, Алекс вздохнул и приготовился к изнурительному подъему. Спускаться в темпл темного всегда было несоизмеримо легче - шагнул вниз и все. Светлые же зачем-то придумывали тысячу препятствий, длинные, уходящие ввысь лестницы и прочие испытания, как будто специально старались выставить своего бога как можно более непривлекательным для народа. Может, втайне они сами ненавидели его? Может, это темный постарался, заслав своих шпионов в стан врага?
        Ступенька за ступенькой Алекс приближался к цели и думал об Эльзе. Почему? Почему она сразу не сказала, что у него есть дочь? Почему лишила его радости отцовства? Почему позволила кому-то другому растить и воспитывать его ребенка? Он был бы хорошим отцом. Он бы старался. Он был бы так счастлив, что, наверное, горы бы свернул ради нее. Так почему же?..
        Алекс задавал себе эти вопросы, но понимал, что сам знает на них ответ. Потому что это его наказание, его расплата за прошлое. Потому что он сделал ей этого ребенка в ненависти и страхе, а не в любви и нежности. Но как же он мечтал все исправить! Даже то, что не убил Эльзу, в самый последний момент сумел побороть своего зверя и изменить направление прыжка, доказывало это.
        Когда Алекс вернулся домой под утро, то обнаружил Эльзу на кровати в спальне. Он увидел ее, когда осторожно заглянул из застланного туманом сада в разбитое, ощетинившееся треугольниками осколков окно. Заглянул - и тут же бросился в дом, подозревая самое худшее. Эльза лежала на животе, повернув голову набок и свесив одну руку вниз. Ее глаза были открыты и оставались совершенно черными. Она почти не дышала. Алекс перевернул ее невесомое тело, прижал к груди, с ужасом думая, что сейчас увидит распоротый живот, вскрытое горло - в общем, раны, которые причинил ей его зверь.
        Но оказалось, что он так и не тронул Эльзу. Мог бы догадаться еще снаружи, когда не почуял запаха крови, но так перепугался, что не подумал об этом сразу. Он смутно помнил все, что случилось с ним после обращения, но ни с чем бы не перепутал следы собственных когтей. А их на теле Эльзы не было. Значит, все-таки выкинул себя в окно и помотался где-то в объятиях грозовой ночи, лишь бы спасти ее.
        И все же, несмотря на отсутствие ран, она казалась мертвой. Руки и ноги почти окоченели, сердце изредка посылало глухие удары в груди. Алекс так и сидел некоторое время, стискивая ее в объятиях и глядя в одну точку, пока она, не моргая, смотрела вверх страшными провалами остекленевших глаз. Алекс тоже казался себе мертвым и окоченевшим. Потом он встал, аккуратно положил Эльзу на подушки и накрыл одеялом. Надел служебную форму и отправился в здание правления.
        Он осознавал, как сильно рискует, отправляясь прямо зверю в зубы. Но неведение было еще страшнее и опаснее. Алекс не мог понять, что делать дальше, пока не разобрался в ситуации, а время подгоняло и работало против него. Что если, вернувшись, он обнаружит Эльзу окончательно мертвой? Нет, такие мысли следовало гнать прочь. Он сможет, он успеет, ему нужно только понять, ищут ее или нет и как скоро найдут. А если и найдут… что ж, может, так будет даже лучше, потому что Алекс понятия не имел, как вывести ее из транса.
        - Алекс! Друг мой Алекс! - окликнули его из-за спины.
        Он обернулся. От подножия лестницы, оставшегося уже на приличном расстоянии позади, к нему спешил начальник личной охраны Его Сиятельства. За минувшие годы Ян округлился от сытой жизни и отрастил брюшко. Крутой подъем давался ему нелегко, мучил одышкой. Добравшись до Алекса, Ян оперся на его плечо и согнулся в попытке восстановить дыхание.
        - Его сиятельное Сиятельство изволили сегодня проснуться не в духе, - усмехнулся он в своей излюбленной привычке выражаться витиевато и играть словами. - Предупреждаю тебя по-дружески.
        - Спасибо, - сухо кивнул Алекс и повернулся, чтобы продолжить путь.
        - Да не за что, - Ян прицепился к его локтю, как вагончик - к локомотиву. Так ему легче было идти. - Сиятельство изволят просыпаться не в духе все последние несколько лет, так что это никакая не новость. Просто ты дурак, Алекс, что пошел к нему с утра. Отхватишь ведь - только шерсть клочками полетит.
        Алекс поднял взгляд. Квадратный, пронзающий небо острыми шпилями темпл уже маячил на довольно близком расстоянии. Утро после грозы было ясным, туман на холме уже рассеялся под порывами ветра, и позолоченные стены здания нежно блестели в солнечных лучах.
        - У меня нет выбора.
        - Лукавишь, друг мой Алекс. Лукавишь. Выбор у тебя есть. Хороший такой выбор - сидеть в своей норке, пока не позовут. Но тебе нравится дразнить Сиятельство, потому что он пылает к тебе странной и необъяснимой любовью. Поэтому ты и чешешь вверх по лестнице, уверенный, что ничего тебе за это не будет. И отмахиваешься от Яна, своего старинного приятеля, как от навозной мухи. Не будь так самоуверен: когда-нибудь Сиятельство все-таки разлюбит тебя, Алекс. Как разлюбил меня.
        - Вся любовь объясняется в два счета. Он просто очень виноват передо мной, - буркнул Алекс под нос, не сбавляя шага и с каким-то мрачным удовлетворением слушая, как задыхается его спутник, - и очень мне должен.
        - А вот так говорить нельзя! - почти всерьез испугался Ян и даже погрозил пальцем. - И мысленно не стоит думать! Чтобы Сиятельство был перед кем-то виноват? Ты выжил из ума, друг мой. Или ты просто от рождения идиот.
        Алекс не стал вступать в полемику, и тогда Ян вдруг резко дернул его за локоть, заставил остановиться и посмотреть в лицо.
        - Поговори с ним обо мне, - произнес он тихим и напряженным голосом. Вся напускная шутливость мигом слетела, полноватые щеки побледнели, а губы поджались. - Я ведь люблю его, как брата, и он это знает. Мы были вместе много лет, спина к спине. Я скучаю по нашему прошлому. Почему он такой злопамятный? Почему он до сих пор не может меня простить? Он ставит нашу дружбу ниже этого? Кого только я не подкладывал под него за все эти годы, девок всех мастей, и похожих, и нет, и благородных, и нищих, сколько трупов убрал за ним, как только не пытался задобрить - а он по-прежнему отказывается меня видеть. Я не могу так жить. Я не могу получать задания через третьи руки, как жалкая вошь. Я хочу посмотреть ему в глаза. И лично попросить прощения.
        - Так открой двери, зайди и попроси, - пожал плечами Алекс.
        Ян расплылся в недоверчивой и грустной улыбке.
        - Не-ет, друг мой Алекс. Сиятельство поклялся, что убьет меня на месте, если по собственной инициативе попадусь на глаза. Как-то не хочется мне испытывать судьбу. Поговори с ним. Пусть он прикажет мне прийти. Я буду ждать.
        Алекс кивнул, уже заранее зная, что не станет выполнять эту просьбу. Ян никогда не рассказывал ему правды о том, что за кошка пробежала между ним и господином, отвечал уклончиво, что это их личное дело. А раз личное, то пусть сами и разбираются. Выступать адвокатом Алекс не собирался, и каждый раз соглашался на просьбу Яна просто из нежелания слушать его нытье.
        Шестеро личных стражей, построенных в ряд на площадке у дверей в темпл, звякнули оружием и сделали боевую стойку при появлении Алекса, но при виде Яна приняли «вольно».
        - Нападения опасаетесь? - хмыкнул Алекс.
        - По статусу положено, - проворчал Ян. - Так-то кому охота в трезвом рассудке на Сиятельство нападать?
        - А на канцлера? - поддел Алекс.
        - Да кому он нужен.
        Ян лично подошел и распахнул дверь в темпл, пропуская Алекса внутрь. Защелкнул замок за его спиной, благоразумно оставшись снаружи.
        В квадратном зале главного помещения пахло тлеющей полынью. Горьковатый дымок витал в воздухе, щекотал нос и оседал на языке. Высокие толстые желтые свечи в тяжелых напольных светильниках важно пускали прозрачные слезы. Ласковые и снисходительные лица святых смотрели на Алекса с каждой стены, окружали его, протягивая руки и словно желая обнять. Взаимного стремления он не испытывал, слишком хорошо знал, как удушающе крепки объятия любой из высших сил.
        Где-то вверху, под самым куполом, тоненько и чисто пел мальчик. Он пел на древнедарданийском, языке первых горных монахов, Алекс не понимал ни слова, но почему-то необъяснимая тоска вдруг сжала его сердце. Тоска по прошлому, по ушедшей юности, по светлой первой любви, по возможности вместе с любимой мечтать о безоблачном будущем счастье. На миг показалось, что ему снова восемнадцать, он впервые увидел Эльзу и понял, что не сможет жить без нее. И даже ее лицо встало перед глазами: красивое, тонкое, нежное.
        Звонкий голос сделал пируэт - и тут же на Алекса нахлынула безысходность. Он уже никогда не сможет быть с ней, он потерял ее, потерял по собственной глупости, и теперь он даже не молодой мужчина в расцвете лет - он разбитый горем старик, медленно умирающий без единственной женщины, которая могла сделать его по-настоящему счастливым.
        Димитрий стоял к нему спиной, у алтаря, чуть расставив ноги и заложив руки назад. Его гладкие черные волосы немного отросли в последнее время и были зачесаны назад, но сам он ни капли не изменился с тех пор, как Алекс имел несчастье увидеть его в первый раз. Белоснежная одежда обтягивала его широкие плечи, подчеркивала мощную фигуру хищника. Но Димитрий не был хищником в тот момент, он казался мраморной статуей, куском льда, из которого высекли облик человека.
        Канцлер тоже находился здесь. Его инвалидное кресло стояло в углу, неподалеку от Алекса. От входа хорошо просматривалась склоненная косматая голова старика, его рука, безвольно свисающая вниз, и тонкая струйка слюны, протянувшаяся от нижней губы на грудь. Плед сполз с коленей и почти упал на пол, но в отсутствие слуги никто не торопился поправить ткань на место.
        - Доброе утро, Алекс, - негромко сказал Димитрий, который так и не пошевелился и не повернулся с тех пор, как стукнула входная дверь. - Хотя для тебя оно вряд ли считается добрым. Ты на удивление отвратительно сегодня выглядишь.
        Он повел рукой, и голос маленького певца тут же умолк, оседая в воздухе последними отголосками эха и золотой пыльцой с осыпающихся от времени потолочных фресок. Алекс встряхнулся, сбрасывая с себя наваждение, в которое его погрузили а капелла и Димитрий. Он ненавидел такие моменты, терпеть не мог, когда его собственная личность растворялась в чужой, но не имел сил что-то изменить.
        Их странную связь можно было назвать подобием коллективного разума, но в то же время она не походила на чтение мыслей. Димитрий транслировал настроение, желание, эмоциональную потребность, а Алексу не оставалось ничего, кроме как подхватывать и поглощать невидимые волны. Подчиняться им и проживать их, как собственные. Вот и теперь, едва войдя в темпл, он сам не заметил, как «включился» в информационный поток. Почему подумал об Эльзе? Наверно, Димитрий тоже думал о ней. А может, зверь Алекса просто так воспринял полученную от альфы картинку, исходя из своей личной ситуации.

«Подойди ко мне», - прозвучал в голове призыв, хотя на самом деле Димитрий не облекал его в слова. Он просто захотел, чтобы Алекс приблизился.
        До алтаря было десять шагов. Десять шагов по мозаичной плитке с изображением шестиконечных звезд. Три ступени подъема, и, наконец, Алекс остановился у резной деревянной решетки вровень с Димитрием. Он старался держать спину прямо и вынести свое унижение с максимально возможным достоинством. Любой сторонний наблюдатель и не заметил бы подвоха, ведь Алекс шел сам, передвигал ноги и ни разу не сбился с шага.
        Фактически его словно протащили за шиворот, лишив какой-либо возможности помешать собственному телу.
        - Посмотри, какая чудесная игра света и тени, - произнес Димитрий, не отрывая восхищенного взгляда от картины над алтарем. Он протянул руку, будто хотел коснуться ее, и даже слегка пошевелил пальцами. - Художник накладывал мазки в разных направлениях, чтобы с любого угла обзора его творение казалось совершенством.
        На прямоугольном полотне святая Огаста становилась женой светлого бога. Она считалась покровительницей материнства и плодородия, ей обычно подносили дары женщины, мечтающие о беременности. Темпл строили, чтобы задобрить небесного покровителя и обеспечить семье канцлера долгое процветание и многочисленное потомство, поэтому вполне оправданно именно Огасте уделили здесь ведущую роль.
        Мастер запечатлел ее, естественно, без присутствия мужа, образ которого смертным запрещалось показывать, зато с венчальным венком на голове и мечтательным взором, обращенным вдаль. Складки длинного торжественного одеяния, как и отметил Димитрий, были тщательно прорисованы, и Алексу пришлось снова встряхнуться, чтобы оторваться от их созерцания.
        - Не хочешь спросить, зачем я пришел? - откашлявшись, произнес он.
        - Когда захочу, ты об этом узнаешь, Алекс, - Димитрий, наконец, повернул голову. - Но ответ мне и так известен. Ты пришел поговорить об Эльзе.
        Значит, это он. Он все-таки охотится на нее. Алекс с трудом заставил себя таращиться на счастливую Огасту, лишь бы не выдавать истинных мыслей. Неужели Димитрию уже известно, у кого спряталась его сестра? Поэтому он такой спокойный, как сытый кот, лениво поддающий лапой мыши. Он не волнуется, что жертва опять убежит, он играет, но пока не выпускает когти, не выворачивает Алекса наизнанку, не заставляет его изливать признание за признанием. Ждет, что будет дальше.
        - Хочешь узнать, как я догадался? - приподнял Димитрий бровь. - Все просто. Вчера было полнолуние. Нет-нет, я не видел его сам. Мне так сказали. Я рано пошел спать и все пропустил. Мне ведь нет нужды превращаться в нечто дикое, лохматое и вонючее, а потом бегать по ночным улицам в поисках кого бы задрать. Знаешь, такими, как ты, уже пугают маленьких детей, Алекс. Не ходи, мол, по темноте, а то чудище унесет. То самое, которое наутро превращается обратно в начальника полиции.
        Алекс молча слушал его, стараясь сохранять на лице невозмутимое выражение.
        - Когда-то тобой тоже пугали маленьких детей, - напомнил он как бы между делом, - когда ты был обычным бойцом в темной яме. Просто теперь все боятся об этом вспоминать.
        Димитрий улыбнулся. Оказалось, что статуи из льда тоже могут это делать, правда как-то плоско, без настоящего тепла.
        - Осторожнее, Алекс. Не надо кусать руку, которая тебя кормит. Ты - мой шедевр, мое детище, созданное по образу и подобию. Я тебя породил - могу и убить. Все, что у тебя сейчас есть, ты получил от меня. Это я дал тебе власть, чтобы прикрывать свои ночные подвиги, поддержку, чтобы никто эту власть не смел оспорить, и знание, как подстраховаться, чтобы наутро после полнолуния добраться домой без лишних глаз.
        - Зато забрал то, что мне было по-настоящему нужно.
        - Вот, - кивнул Димитрий, словно ждал именно этих слов, - вот об этом я и говорю. После полнолуния тебя всегда тянет вспомнить об Эльзе, и ты так или иначе приходишь ко мне, ведь я - единственное, что еще тебя с ней связывает. Вот уж не думал, что моя сестра так долго не будет давать тебе покоя. Она-то тебя наверняка уже позабыла. И вопросы на языке у тебя крутятся одни и те же. Хочешь, угадаю их? «Почему?» и «когда?».
        Он продолжал играть, не признавался, что все знает, уводил разговор в другую тему, чтобы побольнее зацепить собеседника. Алекс ждал. Намека, подвоха - чего угодно. Терпеть он привык. Почти научился играть на равных. И в этой игре не собирался уступать первым.
        - Почему я так поступил? - продолжил Димитрий и замолчал в раздумьях. - Потому что есть вещи, которые можно простить родному человеку, брату, но любовнику - ни за что. И есть вещи, которые можно простить любовнику… да, Алекс, рано или поздно даже такое можно простить, но брату… - он покачал головой, опустил глаза и понизил голос, - брату такое непростимо никогда. Она могла сойти с ума, если бы я сделал все сам, понимаешь? Я пытался уберечь ее от безумия, от полной потери себя. Поэтому все сделал ты.
        - Какой заботливый старший брат, - процедил Алекс, стиснув кулаки.
        Может быть, Эльза и не свихнулась тогда, но ему самому это точно стоило рассудка. Он долго выбирался из обломков былого и, что бы там ни считал Димитрий, проделал этот путь в одиночку, без чьей-либо помощи. А теперь воспоминания всколыхнулись и снова встали перед глазами. Ее крики, ее дикие, отчаянные вопли и чужое пожелание, которое он растворил внутри и сделал своим…
        - Как и все людишки, ты мелочен, Алекс, - Димитрий поднял голову, шумно втянул носом воздух и прищурился. - Я не понимаю, как боги вас терпят. Что светлый, что темный. Вы постоянно приходите к ним и что-то просите, жалуетесь, ноете, а если ваши желания исполняются, то недовольны, что они исполняются не так, как вы хотели. И вы снова ходите, жалуетесь и просите. А если вам не дают, чего хотите, - проклинаете, но все равно продолжаете просить. И никому из вас невдомек, что богам-то вы все не очень-то и нужны. Боги проживут и без вас. Оба. На крайний случай придумают себе новые игрушки. И их истинная любовь к вам проявляется в том, что они не убивают вас. Хотя могли бы. Видимо, ответ на вопрос «почему?» ты по-прежнему не понимаешь.
        - Хочешь сказать, что ты просто позволил Эльзе жить? - усмехнулся Алекс, не веря своим ушам. - Проявил свою искреннюю братскую любовь к ней?!
        - Не только Эльзе, - взгляд у Димитрия остановился в одной точке и стал задумчивым, - всем. Я всем позволял жить. Матери, отцу, брату. Тебе, Алекс. Это ты первым пришел ко мне. Помнишь свои слова? Я помню. Ты сказал, что хочешь быть с моей сестрой. Просил помочь. Уверял, что готов на все. А потом вдруг оказалось, что цена тебя не устроила…
        Алекс скрипнул зубами.
        - Я не просто хотел быть с ней. Я любил ее. Я мечтал сделать ее своей женой и плевать хотел на всякие предрассудки. Не все женятся по расчету, как ты. Впрочем, объяснять что-то здесь бесполезно.
        Солнце, запустившее щупальца в стрельчатое окно, добралось до алтаря, превратило вдруг стекло на картине с Огастой в зеркало, и Алекс вздрогнул, когда там отразилось лицо Димитрия. Идеальные черты стерлись, на него оскалилась перекошенная гримаса с пылающими белыми огнями вместо глаз.
        - Хм. А ты думаешь, я не способен любить? Думаешь, я не знаю, что такое потерять единственную любимую?
        Алекс насторожился, потому что уловил в голосе собеседника какие-то новые, незнакомые нотки. Он повернулся, но Димитрий быстро переменился в лице и вооружился своей обычной ядовитой ухмылкой:
        - Конечно, я не способен на такое. Не верь тем, кто скажет иначе. Только вот и Эльзу ты, похоже, переоценил, братишка. Возвел в высокий ранг - впору подрисовывать под бок к святой Огасте, - он небрежно махнул в сторону картины, и его отражение в зеркале повторило жест. - Неужели ты был так уверен в себе? Никогда не задумывался, почему она, благородная наследница семейства, выбрала тебя, простого парня из небогатой семьи?
        Алекс задумывался. Много раз. Но уже потом, после расставания, когда у него впереди раскинулась вечность, отведенная на размышления. А тогда, в разгоревшемся огне страсти, не считал, что о таком вообще есть смысл думать. Они понравились друг другу, вот и все. Какие тут могли быть сомнения?
        - Посмотри. Посмотри на нас, - предложил Димитрий. - Ты точно не догадываешься?

«Посмотри». Алекс не мог не подчиниться и уставился на собственное отражение рядом с Димитрием. Они стояли бок о бок, примерно одного роста, темноволосые, один - в белом, другой - в темно-синем. Один держал руки заложенными назад, другой - вытянул по швам сжатые кулаки. Один приподнял голову с аристократической выправкой, другой смотрел исподлобья. Но все-таки в них угадывалось что-то общее. Их можно было даже принять за братьев, если смотреть вот так, на нечеткие образы в картинном стекле.
        - Эльза не хотела замуж, - словно издалека донесся голос Димитрия. - Ее передергивало от мысли связаться с кем-то из нашего круга, и тут я ее прекрасно понимал. Знаешь, мы с ней вообще хорошо друг друга понимали. Всегда. Есть вещи, которые можно разделить только с кем-то родным. Она была, пожалуй, единственной, кто поддерживал меня… а я из всей своей семьи по-настоящему хотел видеть рядом только ее. И тут подвернулся ты. Очень удобный вариант. Эльза понимала, что у вас нет будущего, в этом плане ты для нее безопасен, зато есть романтика, а молодой организм растущей волчицы требовал своего…
        Алекс выдохнул, коротко, прерывисто, будто его ударили под дых. Димитрий зацепил самый глубокий крючок, который использовал в очень редких случаях, только когда сильно злился. Думать над его словами было невыносимо. И не думать - невозможно. Крупные капли пота выступили на висках, а в глазах потемнело.
        - Даже не знаю, что забавляло меня больше, - голос Димитрия стал до отвращения мягким и бархатным, - то, в какой ужас придет наша дорогая мать, когда узнает, что ее милую девочку лишил невинности безродный и нищий выродок, или то, что именно мне выпала честь выбрать парня для своей младшей сестренки. Я ни капли не сомневался, когда одобрил тебя, Алекс. Ведь есть вещи, которые нельзя разделить с братом. Или можно? Как считаешь?
        Раздался сухой щелчок, плечо Алекса болезненно дернулось - и он осознал, что стоит с вытянутой рукой, крепко сжимая во вспотевшей ладони рукоять собственного пистолета, а дуло упирается прямо Димитрию в висок.
        - Я убью тебя, - процедил он, клацая зубами и сотрясаясь всем телом, словно в лихорадке, - я убью тебя за эти слова…
        Димитрий слегка поморщился, отклоняясь от оружия. Он выглядел не испуганным, а скорее недовольным.
        - Скажу тебе вот что. Мой отец наплодил, кроме меня, еще двух сыновей. Но своими настоящими братьями я до сих пор считаю не их, не Алана и Кристофа, а тебя с Яном. - Плавным движением он отвел руку Алекса, и тот согнулся, словно ему выкрутили запястье. - Не заставляй меня лишаться одного из вас. А я непременно лишусь, если ты еще раз наставишь на меня свою табельную пушку.
        Он положил ладонь на затылок Алекса, фиксируя его голову, чтобы заглянуть в глаза.
        - Так зачем ты явился ко мне сегодня? Отвечай.
        Судороги пробежали по всем мышцам Алекса, пистолет с глухим стуком ударился о плитки пола, а где-то наверху слышалось сбившееся дыхание испуганного маленького певца, наблюдавшего за непонятным ему противостоянием двух мужчин.
        - Я… - это хрипение не могло принадлежать Алексу. Так хрипят смертельно раненные животные, когда свет жизни уже меркнет перед их глазами. - Я… пришел… доложить…
        - Мне не нужны твои доклады. Я вообще не хочу тебя видеть, - Димитрий говорил неторопливо, почти по слогам, не обращая внимания, что заставляет собеседника корчиться в неудобном положении. - Не приходи ко мне, Алекс, если я тебя не зову. Ты тоже напоминаешь мне об Эльзе. Я вычеркнул свою сестру из жизни, я похоронил ее, у меня больше ее нет. Я хочу жить в тишине! Если ты любишь ее так же, как я, то научишься тоже не ждать ее обратно.
        Алекс облизнул пересохшие губы. Его мысли с трудом собирались в голове, в нем бушевала чужая ярость и чужое раздражение, но все-таки он умудрялся гнуть свою линию.
        - Ты так боишься, что она вернется? А попросить прощения у нее тебе никогда не хотелось?
        - Прощения? - Димитрий рассмеялся. - Эльза - моя родная сестра. Она одной крови со мной, я знаю ее лучше всех. Она никогда меня не простит. На ее месте я бы не простил. Поверь, мое раскаяние ей не нужно. Она не вернется.
        Он отдернул руку и, не оборачиваясь, пошел к выходу из темпла. У Алекса все поплыло перед глазами, ноги подкосились, колени пронзило болью от удара об пол. Картинка перевернулась, теперь Димитрий шел как бы по наклонной поверхности, но умудрялся не падать. Хотелось прижаться щекой к прохладным плиткам и любоваться ими.
        - Отвечаю на вопрос «когда?», - послышался его голос. - Когда-нибудь. Тебя она простит когда-нибудь. Надеюсь, я подарил тебе облегчение. Заметь, я сделал это, несмотря на то, что ты испортил мне утреннюю молитву о благополучии любимой столицы.
        Двери распахнулись, оттуда ударил свет, много света. Алекс застонал, прикрываясь рукой. Как в тумане он увидел фигуру в белом, замкнутую между двумя рядами охраны. Лязгнуло оружие, процессия двинулась по ступеням вниз. Димитрия было видно уже не в полный рост, а по колено, затем - по пояс, по плечи, и вот он исчез из поля зрения. Двое слуг вбежали в темпл, мимоходом бросив на Алекса сочувственные взгляды, подхватили коляску с канцлером и тоже потащили ее прочь.
        Двери захлопнулись, и тут же на темпл обрушилась тишина. Только пыль с потолочных фресок все так же продолжала оседать и кружиться в пронизанном солнцем воздухе, да святая Огаста мечтала о муже с художественного полотна. Алекс покачнулся и рухнул на спину, раскинув руки.
        - Вам помочь, майстер? - на фоне купола показалась голова ребенка. Мальчик не решился пока спуститься вниз и походил на зверька, выглянувшего из безопасной норки.
        Алекс промычал что-то невразумительное. Он не знал, кто может помочь ему сейчас, но в одном был совершенно уверен: Димитрий понятия не имеет, что его сестра вернулась в столицу.
        Тогда кто сделал это с ней?!
        Врач, которого Алексу удалось отыскать для Эльзы, был, конечно, не самым лучшим вариантом. И не врач вовсе, не с надлежащим образованием и лицензией, а так, знахарь-любитель. И помогать сначала не хотел, упорно притворялся, что в силу возраста - а выглядел он уже глубоким стариком - не слышит и не видит явившегося к нему начальника полиции. Но сохранение тайны беспокоило Алекса больше.
        Димитрий, хоть и якобы отрекся от сестры, но мог вновь заинтересоваться ею, если бы правда открылась. А она открылась бы обязательно, стоило привезти Эльзу в любой госпиталь. Глаза и уши наместника были теперь повсюду, в его армию бурых оборотней входили не только крепкие мужчины, но и хитрые изворотливые женщины, одна из которых могла оказаться, например, сестрой милосердия в смотровом отделении. Назвать Эльзу просто своей дальней родственницей или знакомой Алекс тоже не мог. Во-первых, одного взгляда на нее хватило бы, чтобы различить аристократку. Во-вторых, белых волков теперь осталось не так уж много, сразу пошли бы вопросы, откуда взялась еще одна и из чьей она семьи. Слухи достигли бы Димитрия и тогда…
        К тому же, настоящий преследователь Эльзы так и оставался инкогнито. От кого она бежала? Кто похитил ее дочь? Их дочь, как мысленно поправлял себя Алекс, все еще привыкая к этой мысли. Он внимательно изучил все ориентировки на розыск пропавших без вести, которые шли по столице, и даже те, что удалось добыть из соседних городов, но молодую темноволосую женщину благородного происхождения пока никто не искал. Впрочем, это не означало, что враг не затаился и не ждет где-то поблизости. Поэтому любой непроверенный контакт автоматически запрещался.
        Со стариком-знахарем же вышло просто. Поднимаясь по карьерной лестнице на свой пост, Алекс прочно усвоил, что нет кандалов тяжелее, чем родственные отношения, и нет умения важнее, чем вовремя потянуть за ниточки нужных связей. Он лично поднял все уголовные дела, которые смог взять из хранилища, не вызывая лишних подозрений, и долго, с пристрастием, выбирал подходящую кандидатуру среди родственников подсудимых. Затем все сработало, как по нотам. У его неприветливого собеседника мгновенно и чудесным образом восстановились и зрение, и слух, стоило лишь напомнить о внуке, мотавшем срок в катакомбах. «Досрочное освобождение на волю» стало кляпом, который накрепко бы заткнул рот старику, вздумай тот разболтать о доме, куда его пригласили. Если хотел получить свое великовозрастное дитя обратно, разумеется.
        Знахарь хотел. Он начал было доказывать, что мальчик ни в чем не виноват и осужден незаконно, но, заметив, что Алекс слушает с безразличием, быстро сник и принял все условия. На заднем сиденье кара ехал в полном безмолвии, сложив руки на коленях запястьем к запястью, словно его, арестованного и в кандалах, везли в тюрьму. Алекс поглядывал на него исподлобья, морщился, молчал. Эльза была важнее. Ради нее он не то что муки совести бы выдержал - сам бы в катакомбы сидеть полез, если б это помогло.
        Переступив порог дома, знахарь снял с косматой седой головы широкополую черную шляпу, расстегнул пуговицы старого, потертого на локтях пиджака и вдруг склонил голову набок, заметив часы с фигурками на крышке.
        - Я знал вашего деда, молодой человек, - сказал он так, будто укорял в чем-то начальника полиции. - Славный он был. Честный. Истинный. И семья у вас славная… была.
        Дед у Алекса умер рано, еще раньше, чем отец. Из детских лет остались лишь смутные воспоминания, в которых иногда всплывало загорелое, чуть обветренное лицо. Дедушка был страстным любителем природы, здорового образа жизни и частенько приносил домой из леса ведра шиповника, кизила и рябины, охапки ромашки и шалфея. Истинный. Да, кажется, так он себя и называл, но маленький Алекс не понимал тогда значения слова, а потом все как-то забылось. Что же оно означало?
        Нет, о магии дед и слова не говорил, разве что пересказывал ту байку про часы. Часто пересказывал, чтобы внук накрепко запомнил. Отец, человек служивый до мозга костей, верный патриот, атеист и скептик, верования старшего родственника не одобрял, считал блажью, и Алекс унаследовал от него это убеждение. Отец всегда был как-то ближе, он сына в пять лет тайком от матери и стрелять научил, и на работу с собой частенько брал, бумагами пошуршать давал, на задержанных поглазеть, пока те смирно за решеточкой сидели. А дедушка… ну что дедушка? Все бродил где-то там, в своих полях и рощах да грибы-ягоды потом сушил и в банки закатывал.
        - А ты корней-то своих и не знаешь, - знахарь перевел на Алекса взгляд и погрозил скрюченным пальцем, усыпанным мелкими пигментными пятнышками. - Все ваше поколение такое выросло, корней не знающее, стариков не уважающее, поэтому и катится страна наша к гибели. Вы ее развалили.
        - Вам прямо по коридору и направо, - Алекс решил относиться к ворчанию собеседника, как к любимому занятию всех пожилых людей. Им бы лишь покритиковать да былое повспоминать, которое по-любому светлее и лучше теперь кажется.
        Но знахарь не собирался успокаиваться и делать, что велено.
        - Ты зачем бурым стал? - он ткнул пальцем в грудь начальника полиции, совсем позабыв о том, с кем разговаривает. - Ты - не бурый. Ты - человек. Ты истинным мог бы быть. Просветленным. А теперь не будешь. Потому что зверем стал. Животным. Одно с другим никак не сочетается. Дед твой это знал, прадед твой знал, и пра-прадед тоже. А тебе чего не зналось? Думаете, вы, молодые ублюдки, страной править будете? Самозванца на трон посадили и ждете, что он каждого золотом в ответ осыплет? Страной белые волки должны править, как испокон веков повелось. А люди с ними бок о бок должны жить в мире и справедливости. А таких, как ты… таких вообще существовать на земле не должно.
        - На троне сидит белый волк, - отчеканил Алекс.
        Глаза у знахаря превратились в две тоненькие щелочки, а между лиловых набрякших век заплясали злые насмешливые искры.
        - Не Волк на троне сидит. Не Волк. Он думает, что сидит там, а вы верите в него, как в бога. Но правда, сынок, она только мудрому открывается. Не таким, как ты.
        - Вы посмотрите больную, или мы так и будем спорить о политике? - едва процедил Алекс между стиснутых губ, и старик вдруг отшатнулся и переменился в лице.
        - Больную… - протянул он себе под нос. - Так вот оно что… это все из-за женщины…
        Повернувшись, знахарь пошагал по коридору так, словно за ним гнались дикие собаки.
        Эльза лежала на кровати, вытянувшись на спине и уставившись в потолок. Ее грудь почти не двигалась под белым одеялом. Алекс перенес ее в другую комнату, пока вызывал стекольщика починить разбитое окно, и заметил, что она так и не переменила позу с тех пор, как он уложил ее в постель. Бледное лицо казалось вылепленным из воска, губы тоже потеряли цвет и стали одного оттенка с кожей. Даже в таком состоянии Эльза оставалась красивой, но то была страшная, мертвенная красота.
        - Вы можете что-то сделать? - без особой надежды спросил Алекс, пока старик, принюхиваясь, стал бродить вокруг кровати. - Я имею в виду… вам хоть немного знакомы симптомы? Что это? Яд? Последствия черепно-мозговой травмы? Может, у нее внутреннее кровотечение, незаметное на первый взгляд? Или…
        - Я не могу понять, это волчица? - перебил его старик, наклоняясь над лицом Эльзы. Она даже не моргнула. - Не вижу ее глаз, но общее сходство…
        - Это волчица, - подтвердил Алекс.
        - Хм… - знахарь отвернул край одеяла и изучил синяки на плечах и груди Эльзы. - Молодой человек, это вы сделали с ней?
        - Я что, похож на того, кто… - Алекс сжал кулаки и заставил себя успокоиться, - нет, следы уже были, когда она пришла ко мне.
        - Пришла… хм, хм… значит, еще сама ходила… и как давно?
        - Около суток назад.
        - А сколько до этого она существовала в таком состоянии?
        - Я не знаю… - растерялся Алекс.
        Старик почесал в затылке.
        - А следы уже были на момент ее прихода?
        - Да.
        - Но как же регенерация?
        - Вот именно, - подчеркнул Алекс, - как же. Способность превращения тоже утеряна. Для этого я вас и пригласил. Попробуйте помочь или посоветуйте того, кто сможет сделать это, не привлекая лишнего внимания.
        Рывком знахарь откинул одеяло и принялся тщательно, сантиметр за сантиметром, изучать все тело больной. Алекс сам не заметил, как стал расхаживать из угла в угол, прижимая кулак к губам. Ему очень хотелось, чтобы старик нашел способ вылечить Эльзу. Пусть пропишет какие угодно лекарства, Алекс их достанет. На кону стояла не только жизнь любимой женщины, но и далекого, пока незнакомого ребенка. Без Эльзы он не найдет Иву.
        - Скажите, молодой человек, а эта прелестная девушка случайно не пыталась заставить вас заняться с ней сексом?
        От неожиданности Алекс развернулся на месте, но знахарь, похоже, уже все понял по выражению его лица.
        - Пыталась, но вы ей отказали. Хм, хм… несомненно отказали, раз она теперь вот так… помогите-ка…
        Жестом он подозвал Алекса и с его помощью перевернул холодную, почти окоченевшую Эльзу на живот.
        - Скажите, после отказа она пыталась вас провоцировать? Хотела любым способом заставить взять ее? Не лаской, так силой? Может, говорила что-то такое, чтобы вызвать агрессию? Чтобы вы овладели ей, наконец?
        - Пыталась, - мрачно согласился Алекс, вспомнив, как Эльза бросала ему в лицо жестокие, острые как ножи слова.
        - Медицина здесь бессильна, - с удовлетворением выдохнул старик и распрямил согнутую спину.
        - Как бессильна? - закрыл глаза Алекс. - Совсем?
        - Совсем. Притирания и припарки тут не помогут. На девушку наложено заклятие и наложил его кто-то очень сильный. Вот посмотрите, - знахарь откинул густые темные волосы со спины Эльзы и обнажил ее плечи и шею. Ткнул пальцем чуть выше выступающего седьмого позвонка. - Вот тут, если бы у нас с вами была специальная лампа, мы бы разглядели символы. Они пишутся кровью и невидимы обычному глазу. Но вот эти символы и сделали это с ней.
        Некоторое время Алекс переосмысливал услышанное, а когда все понял, то гневно уставился на старика.
        - Заклятие? Могли бы придумать что-нибудь поинтереснее, чтобы выкрутиться. Или на крайний случай прямо признаться, что не сможете помочь. Я не суеверная бабенка и запудрить мне мозги страшными присказками не получится.
        Знахарь отнесся к возмущению и недоверию собеседника спокойно и даже со смирением, как будто именно такой реакции и ожидал.
        - Вы, конечно, можете мне не поверить, молодой человек, - развел он руками, - и показать эту девушку любому медику, даже самой высокой квалификации. Но, так или иначе, через несколько дней бедняжка погибнет, это я вам гарантирую. Оперируйте ее, вскрывайте ей череп, ставьте капельницы или колите антибиотики - результат будет один. Первопричины вы не найдете.
        - Если девушка погибнет, то вашему внуку тоже придется задержаться там, где он сейчас сидит, - процедил Алекс, впрочем, уже не так сердито.
        - Значит, вы можете прогнать меня сейчас и не освобождать мальчика, - согласился знахарь. - Или вы можете хотя бы на пару секунд допустить, что в этом мире существуют вещи, в которые вы не верите и не желаете поверить. И эти вещи вообще не зависят от вас и от того, хотите ли вы верить в них. Как восход солнца и начало нового дня не зависят от того, хотите ли вы просыпаться. Так что, мне уйти?
        Алекс перевел взгляд на постель, где лежала неподвижная фигура. Невидимые символы? Написанные кровью? Да что за чушь?! Но с другой стороны… разве поведение Эльзы в ту ночь не показалось ему странным? Разве он сам не задумался над причинами? И эти ее глаза… Алекс где-то видел их раньше, всего один раз, у кого-то другого. Только не мог вспомнить, у кого… и тот человек тоже вел себя странно. Осталось какое-то смутное ощущение, что тогда тоже все шло не так…
        - Объясните про символы. Я постараюсь понять. Но поверить не обещаю, - сухо обратился он к старику. - Что они означают?
        - Это всего лишь приказ, - с понимающей улыбкой откликнулся тот. - Приказ, который невозможно не выполнить. Это управление чужим сознанием. Ну вот представьте. Вы хотите избавиться от нежелательного вам человека, своего врага или конкурента. Вы берете и пишете на нем приказ: «Убей себя». Пишете, естественно, обладая знанием древнего языка, на котором эти символы и существуют. И все. У вашего врага руки начнут чесаться от желания повеситься, или перерезать себе вены, или утопиться, или броситься под колеса. При этом даже если умом он будет понимать, что с ним происходит что-то неправильное, помешать самому себе никак не сможет.
        Старик помолчал, позволяя Алексу обдумать сказанное, а затем продолжил:
        - Или другой пример: вы хотите убить конкурента, но так, чтобы не попасть под подозрение. Тогда вы делаете это чужими руками. Выбираете исполнителя и пишете на нем: «Убей такого-то». Ну и вот. Человек пойдет и убьет кого нужно, сам не понимая, зачем это сделал. А еще можно приказать: «Убей их всех», и тогда ваш невольный слуга не остановится, пока не уничтожит всех из списка.
        - А Эльза? Что за символы на нее наложили? Она не выглядела так, будто хочет кого-то убить, и с собой покончить не пыталась, - с подозрением уточнил Алекс.
        Знахарь потемнел лицом.
        - Я думаю, что девушку не хотели убивать. Ее хотели наказать за что-то. Унизить. Сделать послушной марионеткой в чужих руках.
        - Унизить? - не понял Алекс. - Как?!
        - А какое, по-вашему, унижение будет самым большим для девушки благородных кровей?
        Алекс в раздумьях покусал губы.
        - Эльза не стала бы спать со всеми подряд. Не верю, что она на такое способна, - покачал он головой. - Так же, как не верю, что она вдруг резко захотела переспать со мной. Я удивился, когда понял, что она этого хочет.
        - Думаю, вы правы, - поддакнул старик. - Есть, конечно, всякие особы… но большинство женщин очень строго подходит к вопросам морали. А у этой девушки отобрали мораль. Более того, ей приказали соблазнять всех мужчин в поле зрения, делать это любыми способами и не останавливаться ни перед чем.
        - Ее сделали… - голос у Алекса вдруг резко охрип, - …шлюхой?
        - Рабыней собственных страстей. Так выразиться будет уместнее, - склонил голову знахарь.
        Алекс повернулся и вышел из комнаты, толкнув дверь так, что она с грохотом ударилась о стену. Он пошел на кухню, достал бутылку портвейна, налил в стакан примерно до половины. Стекло стучало о стекло: его руки дрожали. От ярости. От желания придушить на месте того, кто только посмел…
        Он задумчиво посмотрел на темно-бордовую жидкость в стакане, схватил бутылку и стал пить из горла. Швырнул ее обратно на стол, вытер губы, наклонился вперед, оперся ладонями и выдохнул. Все становилось понятно. Вот почему Эльза то окатывала его полными ненависти взглядами, то сама тянулась к губам. То отползала подальше, то сбрасывала одежду и шла за ним, прекрасно зная, как ему трудно будет удержаться от соблазна. Она не хотела и хотела его в одно и то же время. И, видимо, из чувства гордости так и не сказала, что подверглась чужому влиянию. Молчала до самой последней секунды, пока не крикнула ему про дочь.
        Теперь он больше, чем когда-либо, был уверен, что Димитрий тут ни при чем. Тот предпочитал действовать прямолинейными методами и скорее бы связал или сковал сестру, чем ограничил бы ее при помощи хитрого и скрытого воздействия. К тому же, зачем ему заставлять Эльзу хотеть всех подряд? Он бы заставил ее хотеть его одного, ведь в этом заключался предел его мечтаний.
        Когда Алекс вернулся в комнату, старик как раз заботливо подтыкал вокруг Эльзы одеяло. Он склонился к ее уху, прошептал что-то ласковое и погладил по волосам.
        - Если ее не хотели убивать, - голос у Алекса все еще был хриплым, - то почему тогда она… такая?
        - А вот это хороший вопрос, - откликнулся знахарь. - Она такая, потому что она сопротивлялась.
        - Кому? Мужчинам?
        - Нет. Самой себе. Девушка боролась сама с собой. Вы видели ее расцарапанные руки? Если жертва сопротивляется наложенному на нее приказу, то обычно начинает травмировать сама себя. Пытается как бы выцарапать из-под кожи раздражающий фактор. Да вы и сами должны были бы это заметить.
        Алекс замечал. Но по-прежнему не мог понять, как это повлияло.
        - Каждый из нас состоит из двух половин, - принялся объяснять старик. - И это не только человек и оборотень, как в вашем случае, молодой человек. Или человек и волчица, как у этой бедняжки. Или человек и… - он слабо улыбнулся, - … человек, как у меня. У всех нас есть темная сторона. Подсознание. И светлая. Сознание. И вот когда подсознание этой девушки блокировали приказом, ее сознание продолжало бороться. Помните, я говорил, что умом человек понимает, что поступает неправильно, но не может это изменить? Сложнее всего победить себя, на это все и рассчитано. Темная сторона всегда сильнее светлой.
        - Эльза сознательно приказала себе не дышать?! Чтобы подавить свою темную сторону?
        - Ее жизненные силы все ушли на борьбу и истощились. Она угасла. Сгорела. Поэтому я спрашивал, как давно это длится. Хотел посчитать, как долго она боролась.
        - И… как долго?
        - Ну… - старик замялся, - если бы перед нами лежала не волчица, а обычный человек, я бы вообще не поверил, что он хоть как-то боролся. Люди обычно сдаются и доводят приказ до конца в течение двух-трех суток. В волках от рождения заложено немного магии, это помогает им держаться на плаву какое-то время. Но тоже недолго. Я думаю, что с момента наложения символов прошла максимум неделя. Это максимум. Возможно, и меньше. Я не знал девушку лично и не могу угадать, насколько силен был ее разум.
        - Достаточно силен, - Алекса снова охватило ощущение дежавю. Когда-то ему на ум уже приходили подобные мысли. Только в отношении кого-то другого. И тогда он не воспринял их всерьез. - Скажите… а кто-то может сопротивляться дольше? Жить с этим, например? Ну как бы всю жизнь?
        - Это исключено, молодой человек, - с сожалением вздохнул старик. - Я, конечно, не часто сталкивался с работой такой сильной ведьмы, но мудрость, которую мне передавали из поколения в поколение, твердит, что таких примеров нет и никогда не было.
        - Ведьмы? - насторожился Алекс.
        - Или ведьмака. Владеть темной магией могут в равной степени и мужчины, и женщины. Узнайте, кому эта девушка перешла дорогу, и вы найдете виновника. Хотя вряд ли это будет просто. Обычно такие способности стараются не афишировать или хорошенько заметать следы.
        Узнайте. Алекс бы узнал с большим удовольствием. Чтобы потом лично свернуть шею драному недомагу за все его дела.
        - Вы можете помочь мне как-то узнать, кто это сделал?
        - Зачем? - поднял на него старик ясные голубые глаза. - Чтобы вы могли отомстить? Так смею вас заверить, кто бы это ни был, он уже отомстил себе самым наихудшим способом.
        - Интересно, каким же? - фыркнул Алекс, продолжая злиться на неизвестного врага.
        - Ну вы же не считаете, молодой человек, что такие способности даются легко? Тогда бы у нас по стране каждый второй так разгуливал и символы рисовал. Почему не разгуливают? Почему не рисуют? - старик выжидательно посмотрел на начальника полиции. - Потому что дорого платить не хотят. А за такие умения надо платить очень дорого. Счастьем своим платить надо.
        - Как-то по-философски вы к ведьмам относитесь, - с раздражением бросил Алекс, повернулся к знахарю спиной и отошел к окну. - Так много про них знаете… может, вы и сами из них?
        - Нет, - послышался невозмутимый голос, - умением таким не обладаю, магию на кончиках пальцев не ношу. Я - истинный, сынок. Как дед твой был, и прадед, и…
        - И прапрадед. Да-да, знаю. Но разве истинным не положено делать что-то хорошее? Бороться за справедливость?
        - А мы и делаем. Мы равновесие поддерживаем, и вот такие чужие плохие деяния в меру сил исправляем. Но судим - не мы. И охотимся на ведьм - не мы.
        - Значит, вы сможете исправить то, что сделали с Эльзой? - Алекс снова уцепился за тонкую ниточку надежды. Вот бы вылечить ее, а с охотой на ведьм он уж сам как-нибудь разберется.
        - Могу, - согласился старик, - только… вам понимать надо, молодой человек. Личность этой девушки… она сгорела тоже. Сознание, память, рассудок - все сгорело в борьбе. Я, конечно, могу вернуть ее к жизни, но…
        - Но это будет не Эльза? - упавшим голосом спросил Алекс, посмотрев ему в глаза.
        - В первое время нет, - с каменным лицом отрезал знахарь. - Вам придется набраться терпения, чтобы дождаться ее обратно. Это будет чужой вам человек. Дикое животное, существующее на инстинктах, я бы сказал. Если вы не готовы к такому, давайте оставим все как есть. Там, где она сейчас, ей уже не больно и не плохо. Ей хорошо. Смерти она не почувствует. Возвращать ее - значит, снова прогонять через мучения.
        - Вы шутите, да? - Алекс недоверчиво хмыкнул. - Вам кажется, что я сейчас вот так просто позволю умереть матери моего единственного ребенка?! Вы совсем не поняли, для чего я вас сюда привез?!
        Старик окинул его долгим, внимательным взглядом.
        - Я-то все понял, сынок. Мне хотелось, чтобы ты сам осознал, на что идешь, - резким движением он запахнул пиджак и стал застегивать пуговицы. - Итак, решено. Мы придем, как только соберем все, что нужно.
        - Мы?!
        Знахарь, который уже направился к двери, остановился на полдороги.
        - Мы, истинные, - терпеливо уточнил он. - Все, кого удастся найти. Одному мне исправить столь большой вред не под силу. И опять же, такое проклятие нельзя просто убрать, растворить в воздухе, заставить исчезнуть. Маховик запущен, темный бог уже вонзил когти в свою жертву. Мне надо будет найти и уговорить того, кто согласится принять тьму на себя. Это тоже займет какое-то время.
        - А что станет с тем, кто согласится? Он умрет вместо Эльзы?
        Взгляд старика потеплел и стал почти ласковым.
        - Если бы ты больше слушал своего деда, сынок, ты бы знал, что истинные умеют растворять в себе тьму. Но ты не истинный и большего тебе знать не надо.
        Он ушел, и следом часы в прихожей загудели, отбивая очередной час. Алекс долго стоял у окна, размышляя над услышанным, потом допивал портвейн на кухне, ходил смотреть на Эльзу, все такую же неподвижную и бледную. Медленно угасал день, тени становились длиннее, уже наступила пора зажигать лампы, а он все ходил, из кухни - в спальню, из спальни - в кухню, словно искал себе место и не мог найти. Как-то неуютно стало в доме. Казалось, тьма скалится по углам. Наверно, виной тому было осознание, что в мире есть нечто необъяснимое. Как та сила, которая заставляет солнце вставать из-за горизонта.
        Когда стемнело, Алекс принес побольше теплых одеял, лег рядом с Эльзой и укрылся, стараясь не вздрагивать от соприкосновения с ее ледяной кожей. Через какое-то время ему показалось, что закоченевшее женское тело слегка оттаяло и даже порозовело.
        - Все будет хорошо, - шепнул он ей тихонько на ухо и погладил по волосам. - Я тебя не брошу. Никогда не брошу. Не повторю своих ошибок. Ты - моя, Эль. Ты - для меня.
        Ее залитые чернотой глаза все так же безразлично смотрели в потолок.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
        В столице наступило лето. Закончился май с его грозами и промозглой ночной сыростью, белая пена цветения на деревьях сменилась тугими зелеными плодами будущего урожая, а школьников ожидала самая счастливая пора детства - каникулы.
        В классе Эльзы прошли годовые экзамены, по итогам которых она вдруг обнаружила, что уже не входит в число лучших учениц. Всему виной были ее рассеянность и плохой сон. Точнее, одно вытекало из другого. Ночами она лежала в постели, уставившись в потолок, и не могла сомкнуть глаз. И вроде бы в доме стояла тишина, Димитрий давно перестал ночевать в своей комнате и беспокоить сестру, он вообще почти не показывался под родительской крышей, а Эльза все равно не высыпалась.
        Она думала об Алексе. За три недели, прошедшие от дня их знакомства до последнего экзамена, он так приучил ее к ежедневным молчаливым свиданиям на площади у школы, что Эльза теперь жила только от встречи до встречи. Выходя из дверей здания с Севериной, Крисом или в сопровождении матери, она сразу искала взглядом на противоположной стороне улицы знакомый силуэт и мужское лицо, от вида которого ее сердце замирало, а потом начинало бешено колотиться.
        Эльза старалась не показывать, как его появление радует ее. Напускала безразличность, смотрела лишь украдкой, избегая прямого контакта глаза в глаза. Но, видимо, в чем-то все-таки прокололась, потому что в один из дней мама перехватила ее взгляд, направленный на Алекса, и задумчиво остановилась у дверцы кара.
        - Хм. А этот мальчик стоит здесь каждый день, - заметила она. - Ты его знаешь, Эльза?
        - Кажется, он встречается с одной девочкой из моего класса, - соврала Эльза в ту же секунду, не моргнув и глазом.
        Зачем она это сказала? Могла бы пожать плечами и притвориться, что не понимает, о ком речь. Но ей вдруг стало страшно, что сейчас правда выплывет наружу, родители узнают, что их дочь провела несколько часов наедине с этим человеком и даже целовалась с ним. Не зря говорят, что на воре и шапка горит. К счастью, мать успокоилась и больше не интересовалась примелькавшимся парнем. В школе наряду с детьми аристократов учились и отпрыски из зажиточных семей среднего класса, так что ничего удивительного не было в том, что человеческий мальчишка приехал встретить какую-то человеческую девчонку. Конечно, мама даже и в мыслях не допустила, чтобы он на самом деле ждал волчицу, пусть даже не Эльзу, а Северину или кого-то еще. Для нее это казалось таким же из ряда вон выходящим событием, как если бы дождь начал капать с земли на небо.
        Зато ночами никто не мешал Эльзе наслаждаться собственными переживаниями. Она лежала и прокручивала в голове каждую секунду безмолвной, словно тайком украденной встречи с Алексом, иногда даже придумывала им диалоги, которые неизменно заканчивались одним и тем же - новым поцелуем. Сразу пересыхало во рту, хотелось прижимать пальцы к губам и представлять вместо них его губы. Она вспоминала, как он испугался, когда ошпарил ее кипятком, и какое у него было выражение лица, когда увидел ее в саду уже в облике волчицы. Не разочарование, нет, и не гнев за то, что утаила правду. Восхищение. Он смотрел на нее с восхищением.
        Возможно, если бы Алекс рассердился или обиделся, Эльзе бы стало даже легче, а так она чувствовала себя немного виноватой за то, что древние традиции собственной семьи имели на нее большее влияние, чем новое чувство. Немудрено, что при таком раскладе она не высыпалась, а днем клевала носом над тетрадками.
        А потом учеба закончилась и вместе с ней и их встречи. Тяжелое, томящее чувство прочно поселилось у Эльзы в груди. Неважно, лежала ли она теплым полднем в гамаке в саду, с надкушенным яблоком в одной руке и книгой - в другой, или смотрела с Крисом какой-нибудь фильм, усевшись на полу в его спальне, или болтала о пустяках по телефону с Севериной. Каждую секунду каждого дня Эльза отчетливо понимала, что в ее жизни чего-то не хватает.
        Наверно поэтому, чтобы избежать тоски, она и согласилась, когда брат позвал ее на выставку, недавно приехавшую в столицу и уже прогремевшую в городских сенсациях. «Паровые восковые фигуры тэра Боссома» - гласила надпись на буклете, который положил перед Эльзой Крис. Сестра устроилась на животе поперек его кровати, подперев кулачками подбородок, и болтала ногами в воздухе.
        - Кто такой этот тэр Боссом? - наморщила она нос.
        - Инженер, приехавший с той стороны океана, - пояснил брат снисходительно. - О нем, кажется, знает весь мир. Кроме тебя, Эль, конечно же.
        Эльза пожала плечами. О том, что за люди живут по ту сторону океана, она знала лишь понаслышке и никогда особо и не горела желанием узнать. Зато Крис всегда активно интересовался механикой и оружием, неудивительно, что ему словно шило в одно место вонзили, стоило этой выставке приехать.
        - Ну, что такое восковые фигуры, я понимаю, - продолжила она, - но почему они еще и паровые?
        - Потому что это не просто статичные куклы. Они двигаются! Они как живые! - глаза у Криса сияли. - Они могут пожать тебе руку, как настоящий человек, или поклониться. И все это благодаря давлению пара в механизме. По уровню мастерства тэр Боссом почти сравнялся с богами.
        Эльза с сомнением покосилась на изображение восковой фигуры с жуткими выпученными глазными яблоками и приоткрытой челюстью на шарнирах.
        - Ты уверен, что я не упаду в обморок еще на входе?
        - Эль, - протянул брат с укоризной, прекрасно зная, что Эльза была не из тех девушек, кого легко удавалось напугать до потери чувств.
        - Ну посмотри! Это же отвратительный уродец! - она ткнула пальцем в картинку. - Тебе что, не с кем пойти? Друзей нет?
        - Все разъехались на лето, - проворчал Крис с недовольной миной.
        - Тогда родителей попроси, они сходят с тобой в папин выходной.
        - Мне что, пять лет, чтобы с родителями за ручку ходить?!
        - Ну хочешь, я попрошу Северину составить тебе компанию? Она вечно скучает дома одна.
        - Вот еще! Она дура!
        - Ну тогда сходи сам. В гордом одиночестве. Как суровый брутальный мужчина, - не удержалась от смеха Эльза.
        - Одному неинтересно…
        Брат обиделся и приуныл. От одного вида его сгорбленной и печальной спины Эльзе стало совестно. Все-таки Крис был не просто ее близнецом. Между ними существовала особая связь, словно натянутая незримая пуповина. Пришлось сжалиться и согласиться.
        Выставка расположилась в здании городского национального музея. Над входом красовалась большая вывеска, зазывающая народ, а по разные стороны от двери Эльза увидела мужчину и женщину. Их можно было принять за настоящих людей, если бы не те же неестественно выпученные глаза и струйки пара, вырывающиеся сквозь специальные прорехи в одежде, сделанные на плечах. Женщина махала рукой входящим посетителям, а мужчина иногда запрокидывал голову и разражался скрипучим и жутковатым смехом.
        Проходя между ними, Эльза на всякий случай взяла Криса под локоть. К тому же, в толпе было не протолкнуться, приходилось держаться друг за друга, чтобы не потеряться. Громко играла музыка, восторженно визжали дети, молодые люди галантно улыбались своим спутницам, кто-то пытался растолкать других, чтобы срочно куда-то пробиться - и на весь этот шум, гам и суету из-за стеклянных витрин опасливо взирали привыкшие к покою старые музейные экспонаты.
        И Эльза, и Крис уже бывали здесь с родителями, поэтому решили ограничиться лишь осмотром заморской выставки. Это заняло достаточное время. Вокруг каждой фигуры, выставленной на подиуме, собиралось плотное кольцо зрителей, приходилось ждать своей очереди или протискиваться, когда терпение кончалось. Брат с сестрой успели полюбоваться лошадью, совсем настоящей, с густыми хвостом и гривой и тоненькими струйками пара, бьющими из ноздрей, которая несла на спине всадника, низко пригнувшегося к холке. Чуть поодаль танцевали, вертясь на одной ножке, две малышки-балерины.
        Сам инженер-создатель нашелся в центре зала и оказался человеком невзрачной внешности. Разве что кожа была серовато-землистой, но Крис заверил сестру, что на родине Боссома, за океаном, все такие. Тэр то и дело проводил пальцем по коротким усикам над верхней губой, а левую половину лица искажал нервный тик, подергивающий щеку и веко. Одетый в дорогой костюм, он вежливо отвечал на вопросы собравшихся поклонников. Остановившись в сторонке, Эльза заслушалась его рассказами о том, как создавались уникальные чертежи будущих кукол.
        Когда она спохватилась, то поняла, что осталась в толпе совершенно одна. Вытянула шею, пытаясь разглядеть брата среди чужих лиц, даже попробовала позвать по имени, но ее начали толкать и шикать, чтобы не вертелась и не мешала. Эльзе стало не по себе. Нет, она не боялась потеряться, тем более на улице их ждал кар с личным водителем, просто Крис поступил, как неразумный мальчишка, наверняка увлекся еще какой-то фигурой и полез смотреть, а предупредить и взять с собой сестру забыл. Теперь придется часами искать друг друга в этой давке или стоять у входа, чтобы не пропустить. Все удовольствие от необычной выставки сразу пошло насмарку.
        Насколько смогла, Эльза обошла весь зал и даже поднялась этажом выше, но брат как под землю провалился. Ей захотелось рассердиться и разобидеться на него всерьез и в то же время отчего-то стало тревожно, не случилось ли с ним беды. Решив спуститься и ловить Криса у дверей, она двинулась к широкой лестнице, по которой один поток людей двигался вверх, а другой, не менее плотный, - вниз.
        Вот там-то, едва поставив ногу на первую ступеньку, Эльза и увидела Алекса. Он торопливо поднимался, скользя ладонью по перилам, и будто почувствовал на себе ее взгляд, потому что остановился и поднял голову. Она ощутила, как мгновенно отнялись руки и ноги, и не могла двинуться ни туда, ни сюда, хотя посетители ворчали, что девушка встала столбом посреди дороги, и толкали ее плечами. Алекса толкали тоже, но он так же застыл, держась за перила и не спуская с Эльзы своих шоколадно-карих теплых глаз.
        Сколько они не виделись? Она уже успела поверить, что не увидятся больше никогда. Что привело его на выставку? Может, свидание с новой девушкой? От этой мысли стало горько и неприятно. Алекс первым стряхнул оцепенение и медленно поднялся выше. Так, шаг за шагом, он продвигался к Эльзе, пока не оказался почти вровень с ней.
        - Тоже мне, нашли место, - проворчал какой-то толстяк, с трудом огибая парочку, но ни Эльза, ни Алекс не обратили на него внимания.
        - Мне надо идти, - произнесла она ровным голосом, потому что понимала, что долго их встреча не может продолжаться. Зачем мучить и его, и себя понапрасну?
        - Никуда тебе не надо идти, - отрезал Алекс тоном, не терпящим возражений, и коснулся ее вытянутой вдоль тела руки, как будто хотел придержать, чтобы не убежала.
        - Я здесь с братом, - вспыхнула Эльза, - и мне надо его найти…
        - Нет, не надо. Он уже ушел.
        - Как? - догадка пришла уже через секунду. - Так вот почему Крис так уговаривал меня пойти с ним сюда?! Это ты? Признавайся! Ты его подговорил?!
        - Я.
        - Но… как?!
        Со слабой улыбкой Алекс пожал плечами.
        - Провел небольшое расследование. В конце концов, я это умею. Узнал о тебе почти все, что можно было узнать. Где ты живешь, кто твоя семья, как ты проводишь свободное время. К тому же, твой брат оказался неплохим парнем, и уговорить его было нетрудно.
        - Что ты ему дал? - прищурилась Эльза. - Оружие, да? Нож? Пистолет? На меньшее Крис бы не повелся.
        - Кастет, - признался Алекс, и она тут же скрипнула зубами:
        - Ты в своем уме?! Ему еще рано играть в такие игрушки! Он еще не дорос!
        - Насколько я знаю, вы родились в один день. Так что либо твой брат не такой уж ребенок и может сам за себя отвечать, - он смерил ее красноречивым взглядом, - либо ты не имеешь права его воспитывать, потому что сама ребенок.
        Эльза закусила губу. Ну не объяснять же Алексу, в самом-то деле, что она с юных лет привыкла заботиться о Крисе и опекать его? Наверно потому, что приходилось постоянно спасать его от влияния Димитрия. Эльза могла сколько угодно терпеть синяки на своих руках, но за брата-близнеца ей всегда было больнее и обиднее, чем за себя. К тому же, их неприятную семейную тайну вообще не хотелось кому-либо рассказывать, особенно парню, который нравился.
        - Все-таки мне надо идти, - вздохнула она.
        - Почему?
        Теперь Алекс стоял еще ближе, чтобы занимать меньше свободного места на переполненной людьми лестнице, и Эльзе казалось, что он уже прижался к ней вплотную, всем телом, а его губы маячили совсем рядом, мешая трезво мыслить.
        - Потому что нам нельзя встречаться… - пробормотала она.
        - Почему?
        - Потому что мы - из разных районов…
        - И что?
        - И люди не поймут…
        - Какие люди? Вот эти? - Алекс кивнул чуть в сторону. - Они нас даже не замечают. Смотри, мы стоим в битком набитом помещении, а никому нет до нас дела.
        Он передвинул ладонь, лежавшую на перилах, и накрыл пальцы другой руки Эльзы. Она покачнулась, понимая, что Алекс почти обнял ее, как и сказал - на виду у всех. И действительно, людей раздражал лишь тот факт, что парочка мешала им пройти, а не то, что человек из обычной семьи открыто прикасался к аристократке.
        - Родители не поймут… - предприняла она еще одну слабую попытку.
        - А перед родителями только дети отчитываются. Взрослые уже так не делают. Ты ведь уже взрослая, Эль?
        Она отвернулась, кусая губы, и посмотрела вниз, в лестничный пролет, на бурлящую толпу, лишь бы не встречаться с его прожигающим душу взглядом. Дыхание Алекса касалось ее щеки и шеи, от этого соски под тонкой летней одеждой напряглись и болезненно заныли. Больше всего на свете ей хотелось прижаться к нему и снова раствориться в его руках, как в прошлый раз. Ну почему, почему он родился человеком? Почему она родилась волчицей? Между ними такая пропасть и все-таки они так близко, на расстоянии всего лишь одной ступеньки, и это сводит с ума…
        - Скажи, что я тебе не нравлюсь, Эльза, - заговорил Алекс тихим и серьезным голосом. - Скажи, что не хочешь меня видеть больше никогда. Скажи, и я уйду и больше не стану тебя преследовать. Только это меня остановит. Твое отвращение ко мне. Но не глупости по поводу чужого мнения. На него мне плевать.
        Он замолчал, ожидая ответа, а она все стояла, направив остекленевший взгляд куда-то в сторону и вниз, мучительно сопротивляясь самой себе и не понимая, зачем это делает. Каждый герой прочитанных ею книг имел его лицо, каждая песня, услышанная мельком, напоминала их историю. Но ведь книг и песен мало! Есть реальность и надо трезво смотреть на вещи…
        - Скажи, - настойчиво потребовал Алекс, и Эльза не выдержала.
        - Я не могу так сказать! - она повернулась и с вызовом посмотрела ему прямо в глаза. - Не хочу врать. Понятно?
        - Тогда пойдем.
        Он потянул ее за руку, поднимаясь выше, и Эльза пошла как во сне. Они забрались на третий этаж, в зал археологии, где было скучно, тихо и пусто. Никого не интересовали выкопанные из земли кости первых человеко-волков, когда внизу шумели и дышали паром почти живые восковые заморские диковинки.
        - Не могу без тебя… умираю… - Алекс прижал ее к стене за первым же поворотом, беспорядочно покрывая поцелуями лицо, шею, волосы.

«Не могу без тебя… умираю…», - именно эти слова и звучали внутри Эльзы все время разлуки, но только теперь она осознала их.
        Было немного щекотно, и смешно, и хорошо, так хорошо, что хотелось кричать об этом на весь белый свет. Их губы встретились, Алекс застонал, погружаясь языком в рот Эльзы. Это уже был не поцелуй-знакомство, не поцелуй-узнавание, а поцелуй-«я так скучал» и поцелуй-«не отпускай меня больше».
        - Погладь меня. Потрогай, - он рывком вытянул край футболки из-за ремня джинсов, сунул под нее руки Эльзы. - Спать не могу. Представляю, как ты меня трогаешь…
        И она трогала. И гладила. И чуть-чуть оцарапывала его спину ноготками, заставляя низко и протяжно постанывать и жмуриться. А губы Алекса все норовили припечататься в изгибе ее ключицы, как раз под тонким материалом летнего платья, лямку которого он то и дело стягивал с ее плеча, а Эльза все время смущенно поправляла обратно.
        Кто-то зашаркал на лестнице, послышались голоса, и они оба на миг отпрянули друг от друга, возбужденные, тяжело дышащие и покрасневшие. Но через секунду Алекс схватил Эльзу за руку и потащил ее, хихикающую от стыда, подальше в укромную нишу, где стояла банкетка. Посторонние люди в зал археологии так и не добрались, поняли, что тут нет ничего интересного, и повернули обратно. И опять между Алексом и Эльзой все началось сначала: и поцелуи, и шепот, и стоны.
        Там, на банкетке, он все-таки стянул платье с ее плеч, склонил темноволосую голову, проводя влажным языком по груди, вокруг сосков, сверху по ним и от одного к другому. Эльза напряглась, ее привычная рациональная половина напомнила ей, каким безобразием она занимается, да еще и где! В музее! В опасной близости от целой толпы народа! И вообще, похоже, она в этих ласках зашла слишком далеко, неразумно и неоправданно далеко.
        Но Алекс заметил перемену в ней, обхватил лицо ладонями, заглянул в помутнившиеся от страсти серебристые глаза, легонько чмокнул в распухшие от страстных поцелуев губы.
        - Не бойся. Плохо не сделаю. Не обижу. Не боишься? Хочу тебя очень. Ни на кого больше смотреть не могу, - он взял ее руку и положил себе между ног, прижал сверху, заставляя стиснуть пальцы. - Вот что ты со мной делаешь, Эль. Но против твоей воли ничего не будет. Остановлюсь, как только остановишь.
        Эльза затаила дыхание, чувствуя нечто горячее и твердое под своей ладонью. Чуть-чуть нажала - и Алекс застонал сквозь зубы, подался вперед, ей в руку. У нее в голове помутилось. Вот, значит, как это бывает. Она делает ему приятно и от этого ей самой становится жарко и хорошо. Внезапно ей вспомнился их глупый спор.
        - Ты хочешь со мной переспать? - Эльза отдернула руку.
        - Хочу, - Алекс снова потянулся и вернул ее ладонь. - Но не только. Быть с тобой хочу. Любить тебя хочу… девочка моя… моя Эль…
        Он говорил это так искренне, что она поверила. Не смогла не поверить. Еще долго они то ласкали друг друга, не в силах расстаться, полураздетые, потерявшие всякий стыд и чувство реальности, то сидели, прижавшись, и переговаривались вполголоса. Ни о чем, о каких-то пустяках. Иногда Эльза вспоминала, что у входа ее ждет кар, но потом с совершенно несвойственной ей беспечностью сама же от этой мысли отмахивалась. Раз уж Крис все подстроил, то он и позаботится о прикрытии ее репутации. В конце концов, они с братом давно привыкли выгораживать друг друга, а минуты с Алексом летели так быстро… хотелось побыть вместе еще чуть-чуть…
        Закончилось все тем, что их обнаружил и прогнал сторож. К тому времени на улице стемнело, Алекс пошел ее провожать и еще долго целовал у садовой ограды, к которой они прокрались тропинкой через рощу. Эльзе казалось, что там, в большом особняке с освещенными окнами, живет совсем не она, а какая-то другая девушка, больше похожая на одушевленную восковую куклу. А сама Эльза, живая, настоящая, стоит сейчас здесь, с мужчиной, который и делает ее такой. И домой идти не хотелось. Совсем.
        - Я хочу видеть тебя завтра. И послезавтра. Каждый день хочу видеть, - сказал Алекс напоследок.
        - Увидишь, - пообещала Эльза, понимая, что сама толкает себя в пропасть, из которой нет выхода.
        А потом она протиснулась между прутьев ограды, и Алекс, оставшись по ту сторону, держал ее за руку и не хотел отпускать. Наконец, их пальцы расцепились, Эльза заставила себя отвернуться и пойти к дому, не оглядываясь, чтобы не сорваться и не побежать обратно. По пути она выпрямила спину и расправила плечи, как подобает особе ее положения. Мать всегда строго следила за осанкой дочери, не хотелось привлекать к себе внимание даже в таких мелочах. И так придется быстро сориентироваться и понять, что сказал Крис, чтобы вписаться в его ложь, не вызывая подозрений.
        Уже огибая особняк, Эльза вздрогнула, заметив у ствола одного из деревьев едва различимый темный силуэт. Ветерок пахнул в лицо, и по запаху она тут же узнала Димитрия. Старший брат, как всегда без предупреждения, явился домой. Что он делал в саду после наступления ночи один? Эльза прошла мимо, с замиранием сердца гадая, успел ли он увидеть или услышать их с Алексом. Наверняка успел. Но Димитрий не пошевелился и не проронил ни слова, и Эльза тоже миновала его молча и с каменным лицом и скрылась в доме.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
        Кристофу в день посещения выставки повезло не так, как его сестре. Можно сказать, вообще не повезло. Благополучно сплавив Эльзу, он уходил с чувством выполненного долга. Сделка у них с Алексом вышла по-мужски деловой и взаимовыгодной, а если Эльзе встреча не понравится, и она даст человеческому парню от ворот поворот, так Крис уже будет не виноват. Нет, если ей нравится, то пусть гуляет с ним, конечно. Все равно для строгой и правильной Эль такое знакомство не продлится долго.
        На самом выходе из музея, где приходилось с усилием проталкиваться через толпу, на Криса налетело нечто рыжее. Он с возмущением оттолкнул от себя неуклюжее существо и только тогда разглядел, что это девчонка. Примерно одного с ним возраста, но одетая, как взрослая женщина, во что-то утягивающее и оголяющее грудь. Что там было ниже, Крис уже не разглядел, то и дело возвращаясь взглядом к этим манящим молочно-белым холмикам с глубокой ложбинкой между ними.
        - Извинтиляюсь, ваше благородие, - ухмыльнулась девчонка, вовсю стреляя в него глазами. Говорила она на ужасном просторечии, которое с головой выдавало в ней обитательницу площади трех рынков. - Вы сколький час не подскажете?
        Крис торопливо вскинул левую руку, стараясь быстрее отделаться от нее и выйти на улицу, потому что долго стоять на проходе, в самой толкучке, не приносило большого удовольствия. Он бросил взгляд на свой хронометр, подаренный отцом на шестнадцатилетие - предмет особой гордости. Хронометр был ударостойкий и влагонепроницаемый, с инкрустацией из золота и платины, на хорошем гибком браслете, надежно сидящем на запястье и в то же время снимающемся одним движением.
        Девчонка тоже уставилась на вещь и даже рот приоткрыла, пока Крис сообщил ей время, а потом вдруг вцепилась в его запястье обеими руками и взвизгнула:
        - Чудище! Мамочки, чудище-то какое!
        Он невольно обернулся, так как круглыми от ужаса глазами она смотрела прямо поверх его плеча. Некоторые люди, оказавшиеся в тот момент рядом, тоже начали беспокоиться и вытягивать шеи. Никого там, конечно, не оказалось, зато Крис почувствовал, как девичьи ладошки соскользнули вниз по его руке. Он спохватился, повернулся обратно, лихорадочно зашарил взглядом по чужим лицам, но рыжее и сисястое существо словно растворилось в воздухе, не оставив и следа.
        Вместе с ней растворились и его часы.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
        - Вы - страшный человек, - задумчиво произнесла Петра.
        Она сидела за круглым полированным столом напротив Димитрия и только что закончила осматривать содержимое сумки, которую держала на коленях. Теперь ее пальцы ощупывали ровный срез на конце длинного ремешка, предназначенного, чтобы вешать на плечо.
        - Ты, - поправил Димитрий, наблюдая, как мягкие розоватые подушечки гладят разлохмаченную строчку из ниток. - Говори мне «ты». Хватит выкать.
        Ему до боли хотелось схватить эти пальцы и засунуть себе в рот. Ласкать языком, глядя ей в глаза, задевать чувствительные нервные окончания. Ему вообще много чего хотелось. Голос в башке ровно и монотонно перечислял возможные способы. Димитрий не слушал. Пока еще мог не слушать.
        В квартире изменился запах. Он заметил это, как только вошел. Раньше тут пахло пылью, одиночеством, иногда - чужой похотью, иногда - чужой кровью. Шкаф пах средством от моли, а кухня - подгоревшей едой, когда тут хозяйничал Ян. Теперь, вместе с пришлой незнакомкой, тут поселился густой плотный аромат выпечки. Это был запах дома. Не холодной конуры. Не временного пристанища. Дома.
        Петра готовила сама, Ян показывал ему все списки покупок. Ничего лишнего, никаких деликатесов, которыми может побаловать себя девушка, которой разрешили все. Хлеб, молоко, яйца, мука, мясо. Новый разделочный нож, потому что - смешно подумать! - в этой квартире не нашлось подходящего. Нардинийские специи, дорогие, но совсем чуть-чуть, для придания вкуса. Моющее средство и тряпки. Наверно, после этой покупки из квартиры куда-то делась пыль, а из шкафа теперь несло цветочным ароматизатором.
        И никакой новой одежды. Она по-прежнему носила то, в чем и ушла из гостиницы.
        Еще Ян отчитывался о передвижениях Петры. Днем она по привычке бродила по городу, что-то фотографировала, но вечерами всегда сидела дома. Сидела, приготовив слишком много еды для себя одной, и чего-то ждала. Ян уверял, что у нее нет знакомых, с телефона, установленного в квартире, не было совершено ни одного звонка.
        Димитрию все это ужасно не нравилось.
        - Ты… - Петра произнесла это слово с трудом, словно оно не лезло из ее горла. - Ты - страшный человек.
        - Почему? - спросил он без особого любопытства.
        Она вынула из сумки кошелек и показала так, словно это все объясняло.
        - Здесь в два раза больше денег, чем было, когда меня ограбили.
        - Ну… я понятия не имею, сколько там было денег, - пожал он плечами.
        - И ее вот именно такой подкинули в полицейский участок? - приподняла Петра бровь. - Вот прямо с набитым деньгами кошельком?
        - Да.
        - А полицейские отдали ее тебе… почему? Просто потому, что ты попросил?
        Димитрий холодно улыбнулся.
        - Нет. По знакомству.
        Она отвернулась, подперев подбородок кулачком, потом уронила обе руки на стол.
        - Ты их убил? Я же описала тебе тех двоих и место, где они напали. Ты все-таки выследил их и убил?
        - Нет.
        - Ты мне сейчас врешь?
        - Да.
        Петра вспыхнула. Именно такой реакции Димитрий и добивался. Он не хотел ее благодарности, когда выслеживал в темных подземных коридорах двух воришек с площади трех рынков. И когда в одном из тупиков лабиринта раздался сдавленный крик и по очереди хрустнули тонкие человеческие шеи, он совсем не думал хвалиться этим поступком. Но благодарность сближает, а ужас отталкивает. Все просто.
        - А насчет того, как ты достал мои вещи, - Петра справилась с собой и кивнула в сторону чемодана, поставленного здесь же, у стола, - ты тоже соврешь?
        - Нет. Я заплатил твой долг за гостиничный номер и забрал их. Никакого криминала.
        - А это правда?
        Он посмотрел ей прямо в глаза долгим пристальным взглядом.
        - Какая разница, если ты все равно не сможешь проверить, что правда, а что - нет?
        Петра встала, и ножки тяжелого массивного стула с резким скрежетом проехались по натертому до блеска лакированному паркету. Она нервно обхватила себя руками и отошла к окну. Теперь, когда Димитрию приходилось смотреть на нее против света, ее фигура казалась еще более хрупкой и беззащитной. Он прищурился, любуясь силуэтом в окружении ярких солнечных лучей.
        - Скажи мне о себе что-нибудь плохое, - Петра не шевелилась, и ее голос звучал сдавленно. - Что-нибудь плохое-плохое, и чтобы это была правда.
        Димитрий усмехнулся. Хороший вопрос. И с чего бы начать по списку?
        - Я - наркоман.
        - Неправда, - ее маленькие зубки даже скрипнули от негодования, и он это услышал. - Я родилась в стране, где опийный мак свободно растет на полях, а люди употребляют опиум, чтобы разговаривать с богами. Я знаю, как выглядят такие люди. Ты на них непохож.
        Голос в башке расхохотался. Она слишком умная. Она никуда не уйдет от тебя. От нас не уйдет. Она будет нашей. Нашей…
        - Значит, ты просто раньше не встречала таких, как я, - ответил он и поморщился, пользуясь тем, что Петра стоит спиной. - Или ты просто плохо видишь.
        Внезапно она развернулась, подошла, с размаху впечатала ладони в столешницу и подалась вперед, нависнув над ним. Приблизила лицо вплотную к лицу Димитрия, глаза в глаза, и процедила:
        - Может быть, я плохо вижу, но зато умею смотреть не на внешнюю форму, а на внутреннее содержание. И вот там, внутри, ты не такой.
        Она смерила его взглядом, как победитель - своего поверженного противника, неторопливо выпрямилась и снова отошла к окну, держа голову гордо и прямо. Димитрий так и остался сидеть, откинувшись на спинку стула. Его руки были опущены вниз, под столешницу, сам он оцепенел. В момент, когда Петра наклонилась, ее запах окутал его, и в голове все поплыло. Каким-то удивительным усилием он не швырнул ее на стол, не порвал на ней одежду, не насадил на член. Только непроизвольно выпустил когти, и они пробили ладони, вонзившись до костей. Кажется, она этого даже не заметила.
        - Почему ты не приходил так долго? - вдруг спросила Петра совсем другим, тихим и жалобным голосом.
        Димитрий хмыкнул, сбрасывая с себя оцепенение.
        - А ты ждала?
        - Ждала.
        - Поэтому и не приходил.
        Она опустила голову, посмотрела себе под ноги, будто могла увидеть там что-то новое и интересное.
        - А почему твой друг со мной не разговаривает? Молча приходит, молча уходит. Я хотела его ужином покормить, а он только промычал что-то. Он что, немой?
        - Нет. Просто он не получал разрешение болтать.
        Она вздохнула. Димитрий ждал еще чего-то, других каких-то вопросов, но, похоже, Петра потеряла желание разговаривать. Он поднялся на ноги по привычке неслышно и хотел уйти.
        - Может, выпьем чаю? - уже на самом пороге остановил его ее голос.
        - Я не хочу чай.
        - А чего ты хочешь? Зачем тогда это все?!
        Димитрий помедлил, затем так же неслышно вернулся, подошел к Петре, встал у нее за спиной. Она почувствовала его приближение, это стало заметно, потому что мурашки побежали по коже, по оголенной шее, не прикрытой коротко стриженными волосами, и участилось дыхание.
        Он положил руки ей на плечи, не обращая внимания, что его собственные ладони испачканы кровью от следов когтей. Склонил голову, прижался губами к позвоночнику над воротником клетчатой рубашки, закрыл глаза. Петра коротко, рвано выдохнула, застыла, подставляя ему шею, не подозревая, что за его теплыми губами прячутся острые зубы, а ее плоть так манит, так сводит его с ума…
        - Вопрос в том, чего ты хочешь, маленькая девочка-скала, - прошептал Димитрий в ее кожу. - Залечить чужую израненную душу? Показать свет безумцу, утонувшему во мраке? Пестовать сломавшую крылья птичку? Спасти отверженного изгоя от его одиночества? С этих фантазий начинаются самые красивые истории любви. Но к нашей с тобой истории они не имеют никакого отношения.
        Петра сглотнула и облизнула губы.
        - А про что тогда наша с тобой история?
        Димитрий провел ладонями по ее рукам вниз до локтей и обратно, потерся кончиком носа о выступающий позвонок. Жаль будет терять этот цветочный аромат. И даже запах проклятой выпечки, будь он неладен, жаль тоже.
        - Наша история о девочке, которая искала себе богатого покровителя. Именно поэтому она так не торопится домой. Ни разу не сняла трубку и не позвонила родным, хотя телефон позволяет совершать звонки в любые страны. Не попросила купить ей обратный билет, хотя ей разрешили покупать все, что угодно. Она ни с кем не заводит связей, потому что нашла то, что искала. И теперь ей нужно только закрепить свое положение. Лечь и раздвинуть тонкие ножки. Она думает, что у нее там, между ног, нечто особенное. То, что решит все проблемы. Потому что богатые покровители не имеют обыкновения давать в долг, и она это знает.
        Петра дернулась, как ошпаренная, и молниеносно отвесила ему пощечину. На ее глазах выступили слезы, как догадался Димитрий, от боли, потому что она сильно отшибла руку при ударе. Он оскалился, глядя на нее тяжелым взглядом исподлобья. Теперь он был победителем, а она - поверженным противником.
        - Уходи…те, - губы у Петры задрожали. - Уходите. Пожалуйста.
        Он отвесил ей шутливый поклон и вышел, слегка пошатываясь и стараясь не хвататься ладонями за виски. По крайней мере, пока она могла это увидеть.
        Ян нашел его в комнатах под темплом темного бога, в ванне, полной горячей воды, куда Димитрий забрался как был: в одежде и обуви. Наметанным глазом мгновенно оценив обстановку, верный друг и помощник хмыкнул:
        - Развлекаешься?
        - Развлекаюсь, - согласился Димитрий.
        Он воткнул лезвие охотничьего ножа, который держал в правой руке, в запястье левой, надавил и повел вниз, вдоль вены, до самого сгиба локтя. Сжал кулак, и порез разошелся, улыбаясь беззубым ртом, истекая вишневыми каплями. Вода в ванне тоже успела стать темно-вишневой, густой и ароматной. В ней будто клубился туман, он переливался, принимая причудливые формы, и если вглядеться, там можно было увидеть много интересного. Димитрий с легкостью читал там всю свою жизнь.
        - Помогает? - поинтересовался Ян.
        - Не-а, - беззаботно хохотнул он, наблюдая, как открытые края раны начинают потихоньку спаиваться обратно, и беззубый рот схлопывается, чтобы снова онеметь.
        - Когда надоест портить себе руки, вспомни о делах, - с укоризной покачал головой помощник.
        - Я всегда о них помню.
        - Мне сегодня поехать на квартиру? Будут какие-то распоряжения?
        Губы Димитрия растянулись в нехорошей, недоброй улыбке.
        - Нет. Тебе не надо туда ехать. Совсем.
        Он снова провел ножом и склонился к порезу, пристально изучая его взглядом:
        - Ну, поговори со мной. Что же ты молчишь? Не нравится? Не нравится, когда так? Чего заткнулся? Говори…
        Ян вздохнул, постоял еще немного, а потом тихонько притворил за собой дверь.
        Петра ушла. Конечно, Димитрий знал это еще до того, как нащупал ключ в тайнике за кирпичной оградой. Она просто не могла остаться, если бы осталась, он бы сильно удивился. А так - даже порадовался, как легко угадал ее слабые места.
        Он отметил эту маленькую победу над ней и над собой без особой помпезности. Упражнялся на ком-то в окулусе под привычный свист и крики восторженных зрителей, после боев с не меньшей яростью трахал кого-то на своей кровати. Не разбирая лиц, не вникая, кого Ян привел на этот раз. Потом проваливался в сон без сновидений, лежал трупом до следующего утра. Наконец, наступил момент, когда больше оттягивать стало невозможно. Петра ушла, и ему надо было убедиться в этом собственными глазами.
        На столе в гостиной ровной стопочкой лежали деньги, вся сумма, которую он дал ей. Рядом заметил накрытые крышками тарелки, под которыми обнаружилась еда, уже протухшая на жаре, и записка: «Поешьте. Будет жалко, если продукты пропадут зря». Одним движением он смел все на пол, без крика, без единого звука вообще. Только посуда зазвенела, и прямоугольные банкноты ворохом запестрели, рассыпавшись поверх лужиц соуса.
        Димитрий подошел к телефону, снял трубку и набрал номер Яна.
        - Приберись тут, - сказал коротко, - и как можно быстрее.
        - Прибраться? - кажется, тот понял все по голосу. - Стоп. А ты куда намылился?
        Димитрий ухмыльнулся.
        - Прокачусь немного. Возможно, придется мотнуться до Нардинии. Посмотрю, как пойдет.
        - До Нардинии?! - Ян поперхнулся. - Ты с ума сошел? У тебя завтра бой! Тебе нельзя пропадать так надолго! Ты…
        Но Димитрий уже положил трубку и вышел из квартиры.
        Петра кормила голубей, сидя на скамейке в привокзальном парке. Она отщипывала крошки от куска черствой булки и кидала под ноги, а жирные круглобокие птицы ворковали и толкались на асфальте. В воздухе плыли паровозные гудки, на перронах провожали и встречали, и девушка с чемоданом тоже казалась одной из путешественниц, которую то ли забыли проводить, то ли не успели встретить. По случаю наступившей жары на ней красовалась белая майка на тонких бретелях и короткие джинсовые шорты, которые Димитрий уже видел раньше. Руки и ноги успели покрыться слабым золотисто-розовым загаром.
        - А, это вы, - едва глянула Петра, когда он подсел к ней на скамью.
        - Я.
        - Мне не нужны ваши деньги. Вы ошиблись.
        - А я их и не дам. Самому мало.
        Уголки губ Петры дрогнули в полуулыбке, и Димитрий расценил это как добрый знак, попытался взять ее за руку, но девушка мягко отобрала пальцы:
        - Извините, они кушать хотят.
        - А ты? Ты есть не хочешь?
        - А это уже не ваше дело, - голос Петры звучал вежливо, но твердо.
        - Да брось. Ну что, так и будешь тут сидеть целыми днями?
        - И это уже не ваше дело, - вздохнула она.
        Димитрий прожег взглядом ее нарочито спокойное лицо.
        - Не простишь?
        Петра бросила крошки, игнорируя его взгляды на себе.
        - А вы просите прощения?
        - Пока нет, - он снова попытался коснуться ее ладони, и на этот раз Петра не стала сопротивляться. - Кто булку дал?
        - Старушка одна. Поделилась.
        - А работу уже нашла?
        - Нет еще. Вы были правы, посудомойки тут не особо в цене.
        Он вынул хлебный огрызок из руки Петры и целиком запустил в голубиную стаю. Птицы прыснули во все стороны, поднялись в воздух, хлопая крыльями, а затем так же слаженно кинулись обратно, чтобы растерзать богатую добычу.
        - Тебя никто не обижал? Не приставали?
        - Нет. Я в зале ожидания ночую. Там полиция дежурит.
        - Молодец. Но все равно надолго этого не хватит. Поверь, тебя уже приметили. Остальное - вопрос времени, - Димитрий положил ее ладонь себе на колено, взял Петру за плечи с выступающими косточками, развернул к себе. - Пойдем домой. Хватит тут сидеть.
        Она выдохнула и помотала головой.
        - Не пойду. Не умеете вы прощения просить.
        - Умею, - прошептал он уже в ее висок, двумя руками обнимая так, словно хотел загородить от всего мира, - я все умею, когда захочу…
        - А сейчас хочешь?
        - Очень.
        Щекой она потерлась о его щеку, доверчиво, как котенок. Димитрий чуть повернул голову, не настаивая, но предлагая Петре самой сделать выбор. Она поколебалась, затем медленно приблизилась к его губам, дразня теплым дыханием. Обхватила ладонями лицо, потерлась кончиком носа о его нос, заглянула в глаза, снизу вверх, словно проверяя, ощущает ли он то же самое. Коснулась его губ осторожно, а он не мог уже осторожничать, раздвинул их, завладел ее ртом, стараясь не кусать, не причинять боли.
        Моя… Наша… Моя…
        Кажется, он шептал ей это вслух, в коротких секундных перерывах между поцелуями. Грань между человеком и чудовищем натянулась, зазвенела и лопнула, Димитрий уже не понимал, кто он есть в данный момент, чьим голосом он произносит эти слова. Обе его половины хотели одного и того же. Петра не слушала, ее руки были вокруг его шеи, спина изгибалась под его пальцами. Красивая, нежная, податливая. Вся его. Вся.
        - Дурак ты, - со стоном первой вынырнула она из этого омута, ладошкой зажала ему рот, отгородила его жадные губы, которые хотели продолжать и продолжать. - О, боги, какой же ты дурак!
        Он стряхнул ее руку. Недовольно фыркнул.
        - Я не дурак. Я - сумасшедший. Это разные вещи.
        - Сумасшедший. Точно сумасшедший… на нас же смотрят!
        - Ничего. Отвернутся.
        Потом они разжились горячими булочками и кофе в пластиковых стаканчиках. Димитрий глотал обжигающий напиток, почти не чувствуя дрянного приторного вкуса, и смотрел, как белые зубки Петры впиваются в сдобное тесто. Она старалась не спешить, но все равно ела чересчур торопливо. Как очень голодный человек, который не хочет этого показывать.
        - Никогда бы не подумала, что это так вкусно! - она жмурилась и облизывала пальцы, испачканные в сладкой пудре. - Откуда ты узнал, что здесь продают такую вкусноту?
        Он молча улыбался и подвигал ей свою нетронутую тарелку.
        - От кого ты бежишь? - спросил, наконец, когда Петра расправилась с обеими порциями.
        Она мгновенно переменилась в лице, теплые лучистые искорки в глазах исчезли. Петра спряталась за своим кофейным стаканчиком и сделала вид, что пьет.
        - С чего ты это взял?
        - Ты так себя ведешь. Как человек, который не хочет возвращаться домой. Не хочет настолько, что готов голодать на улице в чужом, незнакомом и опасном городе.
        Димитрий стрелял наугад, но теперь не сомневался, что попал точно в десятку. Петра заметно напряглась и отвернулась. Ему снова стало видно то крохотное пятнышко, на которое он почти не обратил внимания раньше.
        - У тебя на шее след от ожога, - произнес он вполголоса. - Вот тут, за ухом. Я увидел его в прошлый раз, когда стоял за твоей спиной. В таком месте трудно обжечься случайно.
        Петра закусила губу, ее взгляд остановился в одной точке. Он узнавал это выражение глаз, этот дикий ужас, затаенный внутри. Видел его сотни, тысячи раз. Вызывал сам.
        - Тебя обижали? - поинтересовался осторожно. - Скажи мне. Ты прячешься от кого-то, кто мучил тебя?
        Она сдавленно кивнула. Димитрий усмехнулся.
        - И из всех мужчин столицы ты решила искать убежище именно у меня. Забавно.
        - Ты не такой, - произнесла Петра ровным, лишенным эмоций голосом. - Я знаю, о чем говорю.
        - Да, да, мы это уже проходили. Расскажешь мне поподробнее? - он потянулся, взял ее за подбородок и заставил повернуть лицо, но ответа не дождался. Губы Петры оставались плотно сжатыми. - Ну хорошо. Не говори. Иногда правда и не нужна. Она только мешает. Нам обоим. Да?
        Она немножко расслабилась, суровая складка между бровей разгладилась, а в глазах снова потеплело. Дикая паника в них растворилась, будто и не было.
        - Ты веришь, что можно начать жизнь с чистого листа? - вдруг спросила Петра с надеждой. - Забыть о прошлом? Стать другим человеком? Таким, каким всегда хотелось быть?
        Большим пальцем Димитрий погладил ее по щеке, тронул уголок губ. Ему снова хотелось целовать их. Чем дольше, тем лучше. А тайны… по себе он знал, что выпытывать их бесполезно. Они откроются сами, когда придет время.
        - Я никогда не думал об этом. Но попробовать будет любопытно.
        Лес давно запустил свои пальцы в тело полуразрушенного древнего темпла, словно любовник - в волосы возлюбленной. Круглое бело-серое строение утопало в буйных зарослях орешника и жасмина, темно-зеленый плющ выползал из оконных провалов и свисал с карнизов. Время погрызло острыми зубами стены, сложенные из блоков известняка, и они осыпались сухими крошками под ударами ветра и непогоды, как песочное печенье.
        Печать старости проглядывала в каждой трещинке, а в противовес ей по берегам рва, опоясавшего темпл, тянулась к солнцу молодая изумрудная травка. Небольшой каменный мост с прекрасно сохранившимися массивными перилами соединял голые плиты у порога с едва заметной лесной тропинкой, будто связывал здесь прошлое с настоящим.
        - Я думала, ты повезешь меня домой, - тихо сказала Петра после того, как простояла минут пять неподвижно.
        - А я думал, ты любишь памятники самобытной архитектуры, - парировал Димитрий.
        Как же мало ей надо было для счастья, этой девочке-скале. Ее глаза уже сияли ярче любых полночных звезд, рука сама собой тянулась к фотоаппарату, и в этой жажде познания нового он узнавал и себя. Только его открытия обычно лежали в несколько иной плоскости.
        - Люблю… - Петра повернула голову, и он увидел, что восхищение в ней отчаянно борется с недоумением, - но как ты…
        - Какая разница? Иди, - Димитрий сделал рукой приглашающий жест, - он весь твой.
        Она пошла. Без страха ступила на мост, весь в пятнах света и тьмы из-за нависших над ним ветвей, провела ладонью по мшистым перилам, уверенно поставила ногу на плиту перед темным пространством входа. Димитрий шел следом, по привычке неслышно, крадучись, он старался не мешать ее восторгу, ее чистой радости, таким непривычным и незнакомым ему самому.
        После оставшейся за порогом полуденной жары прохлада в темпле пробирала до мурашек. Димитрий поднял голову. Крыша когда-то провалилась, о чем свидетельствовали большие каменные глыбы, разбросанные там и сям, и дыра в центре очень напомнила ему проем в потолке в темпле темного бога. Косые солнечные лучи падали сквозь нее на заросший травой и цветущим розовым клевером пол, но их не хватало, чтобы до конца разогнать сумрак, поселившийся вдоль стен.
        - Какому богу посвящен этот темпл? - спросила Петра, которая совсем осмелела и добралась уже до алтаря в дальней части помещения. Она положила ладони на длинный и широкий прямоугольный камень, темно-серый в этом неверном освещении, и наклонила голову, словно прислушивалась к дыханию времени.
        - Никто не знает, - ответил Димитрий. Негромко, ему почему-то не хотелось нарушать густую, вязкую тишину, повисшую здесь, но над головой все равно раздалось хлопанье маленьких крыльев: какие-то птицы потревожились и выпорхнули из гнезда. - Этот темпл построили слишком давно, когда еще не существовало таких четких признаков, как теперь.
        И действительно, на голых каменных стенах не было ни следа фресок, ни единого лика святых. Если когда-то тут и присутствовало роскошное убранство, полки для свечей или жертвенная чаша, то все исчезло без следа.
        - Может, это и правильно, - рассудила Петра, медленно поворачиваясь вокруг себя и разглядывая окружающее пространство. - У нас в Нардинии верят только в единоликого бога. Он может и помогать, и мстить в зависимости от ситуации. Я думаю, что это справедливо. А ты?
        - Я вообще ни во что не верю.
        - Что, правда? - она даже подняла голову от глазка фотоаппарата, в который уже начала прикидывать ракурсы. - Атеист?!
        - Пох…ст, - он специально сказал грубо, вкладывая в это слово все свое презрение, но Петра рассмеялась. Даже расхохоталась, зажав рот рукой.
        - Ты - невозможный человек, - простонала она, вытирая выступившие слезы. - Ты. Невозможный. Человек. Я совсем от тебя такого не ожидала.
        Она еще смеялась, и качала головой, и бормотала под нос что-то, и возилась с линзами, настраивая для съемки, а Димитрий вышел и присел на траву, вытянув ноги на пологом берегу рва и прислонившись спиной к щербатой стене темпла. После торжественной и загадочной тишины снова навалились со всех сторон звуки леса, пели сойки и трещали цикады, а кто-то маленький и зеленый испуганно бултыхнулся в воду, пустив по поверхности круги.
        Он подставил лицо яркому летнему солнцу, закрыл глаза и неожиданно для самого себя тоже улыбнулся. Ну да, хорошо посидеть вот так, никуда не торопясь, в непролазной глуши, вдалеке от шумной столицы. И голос почти не беспокоит. Так, шуршит иногда где-то в затылке, сытый предыдущими днями, полными крови и секса. Ненадолго, но пока так - хорошо…
        Голос Петры тоже долетал, приглушенный, будто через ватную подушку, но искренний, как у маленькой девочки, получившей гору подарков:
        - Красота какая! Вот это красота! Ты видел? Иди посмотри! О, боги, какая красота…
        Странная она все-таки была. Видела красоту в том, что другие посчитали бы уродливым, смысл - в бессмысленном, новизну - в древнем. Димитрий не просто так привел ее сюда, хотел проверить, видит или нет? Оказалось, что да…
        - Так! Ты тут дрыхнешь, что ли?
        Он приоткрыл один глаз, прищурился от солнца. Петра стояла над ним, уперев руки в боки.
        - Я не дрыхну. Я сливаюсь с природой в экстазе.
        - Ага. Сливается он, - фыркнула она, - со стенкой точно в экстазе слился. Я зову, зову. Все горло сорвала. Вот, подержи, пожалуйста. Я руку испачкала в грязи, надо сполоснуть.
        Не дожидаясь согласия, Петра сунула ему на колени свой тяжелый фотоаппарат на длинном кожаном ремне, а сама подошла к кромке рва и наклонилась, протянув ладошки к воде. Димитрий только заметил опасность и подался вперед, а ее ноги уже поехали в траве, и, беспомощно взмахнув руками, она рухнула вниз.
        Вынырнула через секунду, хохоча, поднимая фонтаны брызг и отплевываясь. Что-то в выражении его лица позабавило ее еще больше.
        - Спокойно! - она яростно замахала, чтобы оставался на месте. - Я умею плавать! Я же выросла на побережье. Фотоаппарат держи! Не вздумай уронить! Там самое ценное. Разобьешь - убью в гневе!
        - Самое ценное - это человеческая жизнь, - ворчливо сообщил Димитрий и откинулся обратно, прижимая к себе ее драгоценную ношу.
        - Самое ценное - это культурное наследие, - поддразнила Петра. Руки у нее были тонкие, но, тем не менее, она умудрилась оттолкнуться от дна, подтянуться и лечь грудью на траву, вся мокрая и скользкая, как рыба.
        - Самое ценное - это умение вовремя промолчать, - он не стал помогать ей выбираться. Пусть прочувствует воспитательный момент.
        - Самое ценное…
        Она выпрямилась во весь рост, закинула руки за голову, выжимая влагу из волос, но перехватила взгляд Димитрия, направленный на нее, вдруг перестала улыбаться и, кажется, забыла, что хотела сказать. По телу текли потоки воды, мокрая одежда облепила фигуру, белая майка стала совершенно прозрачной, под ней отчетливо проступили темные и твердые от холода соски.
        Петра опустила руки вниз и стала очень серьезной.
        - У тебя такие глаза…
        - Какие? - спросил он и стиснул кулаки, понимая, что не хочет знать ответ.
        - Голодные…
        Димитрий поморщился.
        - Какого они цвета?
        - Обычного, - она дернула плечиком, - красивого цвета. Просто очень голодные.
        Он сделал глубокий вдох и такой же, не менее глубокий и размеренный, выдох.
        - Хочешь, я покажу тебе, что, по моему мнению, красиво? - поднял на нее фотоаппарат, открыл затвор и, почти не прицеливаясь, нажал на кнопку. - Потом посмотришь.
        Глаза у Петры расширились, а затем прищурились:
        - Хочешь поговорить на моем языке?
        - Хочу, - холодно, с вызовом улыбнулся Димитрий.
        - А думаешь, что получится?
        - У меня все всегда получается.
        Он медленно поднялся на ноги, взял ее чуть повыше локтя и заставил поменяться с ним местами. Петра вздрогнула, коснувшись спиной нагретой неровной поверхности стены, оперлась на нее рукой, явно стараясь казаться увереннее, чем на самом деле. Теперь солнце светило ей в лицо, кожа блестела влагой, в волосах запутались капельки воды.
        Димитрий намотал на запястье длинный ремешок фотоаппарата, посмотрел ей в глаза, растягивая время, накаляя ожидание, и так уже звенящее между ними. Затем свободной рукой расстегнул пуговицу на шортиках Петры. Так же, одной рукой, потянул их вниз, придерживая то справа, то слева. На ее скулах яркой вспышкой взорвался румянец, пальцы побелели, цепляясь за каменные выступы, взгляд метнулся куда-то за спину Димитрия, в глухой лес, потом снова на его лицо, глаза в глаза. Шортики упали на землю, и она откинула их ногой, едва заметно дрожащая, но смелая, все равно смелая перед ним.
        Он наклонился, взял ее под одно колено и заставил чуть согнуть его, уместив ступню на выпирающий из земли камень.
        - У тебя горячие руки, - быстро и судорожно пробормотала Петра. - Они меня обжигают.
        И тут же застонала, когда Димитрий толкнулся бедрами между ее расставленных ног, приоткрыла рот, впуская его язык. Он оставил ее такой, распластанной в открытой позе, в прозрачном мокром белье, и отошел назад, на мост, встал в тень, неторопливо настраивая фотоаппарат. Петра поняла его замысел, вздернула подбородок, не стала прятаться или закрываться, только сдвинулась, устраиваясь поизящнее. Он сделал снимок. Прекрасная, словно рожденная из воды женщина со взглядом, который обещает ему все.
        Димитрий огляделся, аккуратно поставил фотоаппарат на плоский квадратный валун у моста. Теперь обе его руки освободились, и он снова приблизился к Петре. Подцепил края ее влажной майки, потянул вверх. Сантиметр за сантиметром ткань отлипала от тела, от напряженной и чувствительной груди. Петра подняла руки, и он окончательно сорвал майку, бросил на траву, сам придержал ее за локти и склонился, втягивая в рот эти сводящие с ума своей твердостью соски. Петра вся вытянулась, кажется, даже на цыпочки встала, ее талия изогнулась.
        Стон совпал с легким жужжанием и сухим щелчком, которые она даже не заметила.
        Он сполз ниже, сдирая с нее трусики, наткнулся взглядом на шрам… даже не шрам, а след от ожога в виде трех перекрещенных друг с другом полумесяцев. Печать. Знак. Причем, заживший не так давно. Он располагался на животе Петры чуть ниже пупка, и Димитрий замер, стоя на коленях и сжимая ее бедра.
        - Хочешь спросить? - ее голос уже не дрожал от возбуждения, а звучал тихо и грустно.
        Димитрий мотнул головой и прижался губами к этому шраму. Он ничего не хочет сейчас спрашивать, он ничего не хочет сейчас портить, ни единой секунды, ни малейшей капли удовольствия. Ведь она тоже больше не спрашивает у него ни о чем. Петра почувствовала перемену в нем, запустила пальцы в его волосы, расслабилась. Ахнула, когда он скользнул языком туда, где смыкались ее нижние губы.
        На этот раз легкое жужжание и сухой щелчок прозвучали более явно, и Петра дернулась, попыталась выпрямить спину.
        - Что это? Что ты сделал? Ты что… поставил на автоматическую съемку?!
        Стоя перед ней на коленях, как перед святыней, продолжая ласкать ее языком, Димитрий поднял на нее взгляд. Она смущенно отвернулась, закусила костяшку согнутого пальца, покачала головой.
        - Не могу поверить… ну что ты творишь?.. Сумасшедший…
        И тут же снова посмотрела на него сверху вниз, с пылающими щеками и горящими глазами, и снова взъерошила пальцами его волосы, надавила на затылок, впечатывая в себя его губы. Схватывает все на лету. Димитрий усмехнулся и пустил в ход всю свою тяжелую артиллерию. Петра откинула голову, ее стоны отражались от древних стен и улетали куда-то вверх. Дикая, старая как мир песня, которую женщины поют своим желанным мужчинам.
        Наконец, он выпрямился, расстегнул ремень на джинсах и спустил их вместе с плавками до колен. Петра ответила ему тяжелым исступленным взглядом, ее губы были искусаны и припухли, на шее пульсировала жилка.
        - Подожди, - она положила руку ему на грудь, - рубашку сними. Хочу видеть все великолепие, что мне досталось.
        Он содрал с себя рубашку, о которой совсем забыл - не мешает главному, и ладно - и надвинулся на Петру всем телом. Она, раскрытая перед ним, истекающая желанием, подалась навстречу. Их бедра столкнулись, рты встретились…
        Легкое жужжание и сухой щелчок.
        Потом… потом он посмотрит на этих фотографиях, кто был там с ней: чудовище или человек. Чудовище, которое хотело любить, или человек, который жаждал овладеть всем тем, что она ему давала. Чудовище, которое жаждало овладеть, или человек, который хотел любить. Сейчас это не имело никакого значения, и ничего уже было не изменить.
        Жужжание и щелчок.
        Жужжание и щелчок.
        Жужжание и щелчок.
        Тогда он и подумать не мог, что позже, много лет спустя, как обычный смертный, как те, кого сам же и презирал, станет умолять и проклинать богов, чтобы позволили ему забыть этот день. Потому что каждый раз, стоя перед алтарем в темпле светлого, будет снова и снова вспоминать, как перед ним на похожем длинном камне лежала хрупкая женщина с глазами, которые обещали ему все.
        Он принес ее туда сам, на своих руках, ступая босыми ногами по ковру из травы и цветущего клевера. Принес бездумно, просто потому, что солнце снаружи раскаляло голую кожу, а внутри было так приятно и свежо.
        - Для тебя нет ничего святого, - вздыхала Петра, без упрека, нежно, когда Димитрий укладывал ее на серую холодную плиту в полумраке темпла.
        - Есть. Есть, - стоя в изножье их каменной постели, зачем-то бормотал он и исследовал губами высокий изгиб женской ступни, бережно удерживал в ладони чувствительную стопу, проводил пальцами другой руки до колена и обратно.
        - Нет. Нету, - отвечала она и уже подсовывала ему другую ножку, а ее губы кривились в какой-то одной ей понятной, тихой улыбке.
        - Коварная, - он тоже улыбался и целовал и вторую ступню, потихоньку подкрадываясь выше и не без удовольствия наблюдая, как хитрые искры с каждой секундой тают в ее глазах, сменяются пеленой желания.
        - Кто бы… говорил… ох-х-х…
        Нагретый в пятнах солнечного света, одуряюще пах клевер, а многовековые тени таились под сводами заброшенного темпла, и на старом алтаре неизвестного бога обнаженный мужчина плавно двигался между распахнутых ног обнаженной женщины.
        Потом они долго лежали молча, в приятном бессилии. Она - на спине, задумчиво покусывая костяшки пальцев. Он - на животе, уместив голову на сложенные руки и закрыв глаза.
        - Как ты думаешь, это очень плохо… то, что мы тут с тобой сделали? - спросила, наконец, Петра.
        - Нет, - сонно пробормотал Димитрий, - это было очень хорошо. Даже слишком.
        Он не врал. Во всем теле блуждало сладостное опустошение, в голове стояла тишина. Драгоценная, непривычная, такая долгожданная… тишина. Впервые в жизни он достиг ее, не причинив кому-то боли. И все это благодаря ей, маленькой девочке-скале.
        - Вот ты все-таки! - цыкнула Петра, перевернулась на бок и закинула на него ногу. - Я же серьезно!
        И вот так тоже было хорошо: когда снизу прохладный камень, а сверху она - горячая, живая, мягкая.
        - И я серьезно.
        Даже с закрытыми глазами Димитрий ощутил, что Петра смотрит ему в лицо, долго, пристально, будто хочет найти там какие-то ответы.
        - Тебе, правда, было хорошо? - тихо спросила она.
        - Правда. А тебе?
        Она фыркнула.
        - Еще бы. Зачем ты спрашиваешь?
        - А зачем ты?
        Петра засопела носом, и это сопение означало, что она очень хочет что-то сделать, но сомневается. Затем подалась вперед, едва ощутимо коснулась губами закрытого века Димитрия, его брови, носа и щеки. Он невольно задержал дыхание, чтобы не дернуться. Не привык, чтобы женщины целовали его так. Они вообще целовали его в основном по принуждению или в безумном исступлении, когда сознание уплывало за грань, и им становилось все равно, что вылизывать - его член или его губы. От Петры ему инстинктивно захотелось отпрянуть, но самоконтроль работал как всегда безупречно, и она даже не заметила, что в нем все перевернулось. Продолжала гладить прохладными пальчиками его лицо, волосы и плечи, истязая его своей лаской.
        - Почему ты был такой голодный со мной? - прошептала она. - Как будто у тебя долго-долго никого не было.
        - Потому что у меня долго-долго никого не было.
        Димитрий тоже повернулся на бок, обнял ее одной рукой за плечи, другой - за бедра, притиснул к себе, нашел эти губы, которые так нежно целовали его лицо. У него действительно еще не было такой, как она.
        - Шутишь? - выдохнула Петра. - Посмотри на себя. Ты - мечта любой женщины.
        - Нет, - он покачал головой, водя раскрытыми губами по ее расслабленному рту, - я - кошмар любой женщины. Я - отвратительное, мерзкое чудовище. Ты просто плохо меня рассмотрела.
        И внезапно больно ударился затылком о камень, оказавшись на спине да еще и с прокушенной губой. Петра сидела верхом на его груди и выглядела очень сердитой.
        - Еще раз скажешь такое, и я… - она возмущенно нахмурилась, - и я опять уйду жить на вокзал! Не смей! Не смей больше говорить про себя гадости! После того, как ты меня целовал… и был со мной здесь…
        Димитрий поморщился, потирая ушибленное место, и Петра тут же переменилась в лице.
        - Больно? Больно стукнулся? Прости, прости, прости…
        Она нагнулась, беспорядочно целуя его в нос, глаза и губы, прижимаясь к его груди своей остренькой грудью, и на этот раз он не сопротивлялся даже мысленно, позволив ей делать все, что захочет. Самообман - заразная привычка, кто бы мог подумать?!
        - А ты, правда, можешь обращаться в волка? - с детской непосредственностью похлопала ресницами Петра, осторожно потрогав его губу, которая заживала на глазах.
        - Правда.
        - А ты так всегда мог или как-то научился?
        - Всегда.
        - А ты можешь обращаться в любой момент, как захочешь?
        - В любой, как захочу.
        - А это больно?
        - Нет.
        Она снова немного посопела.
        - А сейчас можешь обернуться?
        - Могу, - Димитрий закинул руку за голову, и приоткрыл глаза, начиная забавляться ходом ее мыслей.
        - Правда?!
        - Правда. Но не буду. Мне лень.
        Она разочарованно прищелкнула языком. Затем прищурилась.
        - А когда ты в волчьем обличье… ты по лесу бегаешь?
        - Ну, бывает, - пожал он плечами.
        - А волчицы на тебя… смотрят?
        Димитрий внимательно посмотрел в ее напряженное лицо, а затем расхохотался.
        - Трахаюсь ли я с течными волчицами в лесу?!
        - Ну зачем так грубо? - Петра густо покраснела. - Может, ты с ними и нет… не того… а они с тобой - да. Я просто хочу знать твои звериные повадки.
        - Чего - «не того»?! Звери чуют на мне запах человека, боятся и не подходят. И течные волчицы в том числе.
        - Ну и славно, - она сползла на бок и примостила голову на плече Димитрия. И тут же снова напряглась. - А волчицы, которые как ты?!
        - Я бы сказал тебе правду, но за правду ты меня бьешь.
        Петра тихонько и сердито застонала.
        - А если ты сейчас не скажешь мне правду, я снова тебя побью. И уйду жить на вокзал. Торжественно клянусь.
        - Ну если торжественно… - он вздохнул, чтобы специально потянуть время, - разумным волчицам обычно хватает ума убраться с моего пути подальше.
        - Опять ты за свое.
        - Ну извини, тебе не угодишь. Для девушки, которая во всех видит только хорошее, ты ужасно привередливая.
        Издав воинственное рычание, Димитрий подмял ее под себя и принялся кусать шею, грудь, содрогающиеся от смеха ребра, бока, живот, пока не наткнулся губами на шрам в виде полумесяцев. Ее смех тут же оборвался. Он поднял голову и увидел, что Петра больше не улыбается. Впрочем, и не сердится: ее лицо стало отрешенным и равнодушным.
        - Я вижу хорошее не во всех, только в тебе, - возразила она, взяла его руку и положила себе на живот. - В нем я ничего хорошего не видела.
        - В том, кто поставил на тебе этот знак? - осторожно, чтобы не спугнуть, поинтересовался Димитрий. Тайна рвалась наружу из Петры, ей только требовалось немного помочь. Он знал это, потому что самые страшные вещи люди обычно говорят с самыми бесстрастными лицами.
        - Не знак, - она скривилась, - клеймо. Меня пометили клеймом, потому что я принадлежу ему.
        - Ты принадлежишь мне, - спокойно и серьезно возразил он. Не убеждая, не навязывая, а просто констатируя очевидный факт.
        - Начнем с того, что я принадлежу себе, - Петра посмотрела в глаза Димитрия, - и мне бы хотелось, чтобы так было всегда.
        Он наклонил голову, поцеловал ее шрам и снова вернул взгляд.
        - Поэтому ты убежала. Я понял. Кто тебя пометил?
        - Ты же знаешь, что в Нардинии обитают драконы? - она дождалась, чтобы он кивнул, и продолжила: - Наверно, ты слышал, что у драконов рождаются только мальчики. У них нет самок. Чтобы родить ребенка, дракону нужна человеческая женщина. Но не любая, а та, которая гарантированно сможет с драконом…
        Петра осеклась, потому что Димитрий потянулся и положил руку ей на шею. Он сомкнул пальцы вокруг тоненького горла с пульсирующей жилкой и наклонил голову, разглядывая, как легла ладонь. Это был привычный жест, которым он усмирял или доводил до паники сотни женщин. Но сейчас он не искал удовольствия в страданиях Петры. Он искал соответствия. Тот ожог за ее ухом оказался точь-в-точь под подушечкой его указательного пальца.
        - Он держал тебя так, - произнес Димитрий глухим голосом, - дракон. Раскаленной лапой.
        - Ты не убьешь его, - она содрала с себя его руку, - даже не думай об этом.
        - Ты во мне сомневаешься? - улыбнулся он холодной улыбкой, и Петра невольно вздрогнула.
        - Ты не сможешь. Он - император. И очень сильный дракон.
        - Я веду дела с Нардинией, девочка-скала, - Димитрий стиснул кулаки, стараясь подавить ярость внутри. - Император Нардинии - глубокий старик.
        - Когда он умрет, у Нардинии будет новый император.
        Петра помолчала, потом вдруг рывком села, обвила руками шею Димитрия и уткнулась лицом в его плечо.
        - Пожалуйста, пожалуйста, не надо его искать. Я рассказала тебе, потому что должна была рассказать. Потому что не хотела, чтобы между нами были тайны, и ты надумывал себе невесть что. Я убежала, потому что ненавижу его. И потому что хочу остаться человеком. Если дракон меня оплодотворит, то и обратит в подобие себя. А я не хочу.
        - Конечно, не хочешь, - Димитрий погладил ее по дрожащей спине. - Ты хочешь быть самой собой, а не той, кем тебя пытаются сделать.
        - Вот видишь, - Петра шмыгнула носом. - Ты не такой. Ты меня понимаешь…
        Он, действительно, понимал ее. И оставил за ней право верить, что прошлое никогда не вернется. Наверно, ему и самому хотелось в это верить.
        А может, он просто потерял голову. Разучился трезво мыслить. Утратил свой хваленый самоконтроль, который держал его на плаву долгие-долгие годы. И голос в башке молчал, и в какой-то момент стало казаться, что эта тишина наступила навсегда.
        Как же он ошибался.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения

«Северина + Димитрий = …»
        Кончик красного фломастера замер над тетрадным листом, и Северина задумалась. Самым логичным окончанием фразы стало бы слово «любовь», но ведь она решила, что больше не верит в эти глупости. Тогда что? Как сформулировать то, чего в итоге ей хочется? К чему сводятся все ее тайные грезы? Она оттянула на животе резинку домашних шортов и нежно провела пальцами по ткани серых мужских боксеров, надетых подниз. Сосредоточенное лицо Северины вдруг осветилось тихой и многозначительной улыбкой, а рука вывела: «вместе навсегда».
        Да. Так и будет. Она привяжет его к себе самыми крепкими узами, и всю оставшуюся жизнь он будет принадлежать только ей. Тогда-то он все и поймет. Тогда-то и пожалеет, что вовремя не рассмотрел ее и обращался с ней, как с мусором под ногами. Нет, в качестве жены она обретет совсем другой статус в его глазах. Ему придется обращаться с ней уважительно. И в постели… в постели он тоже будет принадлежать ей.
        Ей очень хотелось посмотреть в холодное лицо Димитрия в тот момент, когда он осознает, что попался. Всем остальным сучкам придется исходить завистью и облизываться, потому что самый недосягаемый и красивый мужчина столицы станет для них еще более недоступным. А она, Северина, будет наслаждаться его идеальным телом и своим превосходством над другими.
        Сидя на кровати в своей комнате и положив на коленки изрядно потрепанную тетрадь, Северина грызла колпачок фломастера и мечтательно переворачивала страницы. Она собственноручно расписала почти каждую. Где-то были только его и ее имена, кое-где - рисунки, изображающие его и ее в объятиях друг друга. Северина вписывала туда стихи, которые сочиняла о нем, и коротенькие описания о том, как они всю ночь будут заниматься сексом. Стимулом для фантазий по-прежнему служил «кукольный театр», как она называла садовника и служанку, покорных любой ее воле.
        Эта тетрадь была самым драгоценным сокровищем Северины и содержалась в большой тайне от всех домашних. На титульном листе красовалась та фотография, которую удалось умыкнуть из библиотеки, а с некоторых пор между страниц появилась закладка - кусочек белой ткани. Воспоминания о том, как удалось его добыть, вызывали у Северины счастливый смех.
        Эльза пригласила ее в гости с ночевкой. Конечно, и ежу было понятно, что ее уже давно мало интересует лучшая подруга и общение с ней, но Северина запихнула свою гордость в одно место и пошла. Потому что лето, потому что она сходила с ума от одиночества и сидения в четырех стенах, и потому что других объективных причин для отказа не нашлось. Отец, как и следовало ожидать, лишь вяло отмахнулся: мол, Эльза - как же, знаем, хорошая девочка, хорошая семья, иди.
        Истинная причина приглашения вскрылась почти сразу. Они немного посплетничали, обменялись новостями и порылись в шкафу с одеждой, а затем, помявшись, Эльза доверительно прошептала, что хотела бы этой ночью погулять со своим парнем. Северина прекрасно поняла, кто имелся в виду - тот тип на мотокаре. Эль так нежно рассказывала о нем, так закатывала глаза и улыбалась, так краснела и замолкала на полуслове, что тошно становилось.
        - Трахаться будете? - в лоб поинтересовалась Северина.
        - Ну не знаю… - Эльза отвела взгляд, - …мне кажется, пока рано. Он просто покатать меня хочет. К реке свозить, посмотреть на звезды. Днем их не видно.
        - Знаю я, как он покатать тебя хочет, - многозначительно фыркнула Северина. - Ладно. Говори прямо, что нужно?
        Лицо у Эльзы стало сосредоточенным.
        - Мама знает, что мы сидим здесь, и вряд ли нас побеспокоит. Разве что заглянет спросить, не проголодались ли перед сном и не нужно ли чего принести. Если так случится, ты тогда ответь, что я в туалет вышла, или в душ, или на кухню за едой уже сама пошла. Ну, чтоб мама думала, что я дома. Сможешь?
        - А кто еще дома?
        - Папа пошел в свой клуб и вернется не скоро. Димитрий опять где-то пропадает сутками. Остался только Крис. Но он сюда носа не сунет. Не любит, когда мы с тобой тут сидим, считает это бабским трепом.
        - Ну если так, то, конечно, смогу.
        - Ну вот и хорошо. Ты не стесняйся, бери все, что хочешь, смотри фильмы, читай любые книги или спать ложись, а я как вернусь, тихонько обратно влезу и тоже лягу. А завтра утром мы с тобой еще куда-нибудь сходим, в кино или в парк, или куда скажешь.
        - Конечно, - спокойно повторила Северина, а Эльза вдруг бросилась ей на шею и поцеловала в щеку.
        - Спасибо, спасибо, спасибо, что ты у меня есть! Ты - самая лучшая подруга на свете!
        На какой-то момент что-то дрогнуло в груди Северины, и ей стало тепло и приятно, что ее так любят и ценят, что она так нужна и незаменима. Может, и правда, она - самая лучшая подруга. И вообще, самая лучшая. Они с Эльзой напоследок покурили у открытого окна, потом дружно разогнали дым, чтобы не пахло в комнате, и Эль уселась на подоконник.
        - Ты прыгать будешь? - удивилась Северина.
        - Ну, чем я хуже Димитрия? - как-то туманно ответила подруга, а затем еще более непонятно добавила: - К счастью, мама давно приказала выкорчевать все розы.
        А затем она перекинула наружу ноги и легко скользнула в темноту. Северина выглянула и увидела, как фигурка Эль приземлилась на клумбу, вскочила и растворилась в ночном саду. Чуткий слух волчицы уловил звук поцелуя и шепот, где-то за оградой взревел мотокар, а затем стало тихо. Северина медленно развернулась и присела на подоконник. Эльза так торопилась на свидание, и там, в ночи, ее, несомненно, ждали, любили и хотели. Сучка. Ну почему одним все, а другим - ничего?!
        Сидеть в одиночестве было скучно, Северина и дома могла бы так же посидеть. Чтобы развеяться, она побродила по комнате, не выдержала и аккуратно выскользнула в коридор. Звук чужих шагов стал бы сигналом опасности, а пока Северина решила немного прогуляться. Ее взгляд сам собой упал на массивную железную дверь по соседству. Рядом на гвоздике висел ключ. Эльза, кажется, упоминала, что это комната ее старшего брата. Да, точно, она говорила, когда в первый раз пригласила подругу к себе.
        Северина подошла и положила ладони на холодный металл. Такой крепкий… словно он должен был выдержать сотню разъяренных бестий. Интересно, это Димитрий так защищался от чужого вторжения? Не хотел, чтобы к нему входили без спроса? И какие же тайны можно хранить за такой дверью? И что будет, если эти тайны открыть?
        Рука сама собой потянулась к ключу. Северина вставила его в замочную скважину и на удивление легко провернула. Смазанный механизм сработал без скрежета. Воровато оглядевшись, она сделала глубокий вдох и нырнула внутрь.
        Тут же прикрыла дверь за собой, прислонилась к ней спиной и обвела взглядом комнату. Ее била мелкая дрожь, ведь она проникла в святая святых, в секретную обитель мужчины, о котором думала каждую свободную минуту. Что расскажет его комната о нем?
        Как ни странно, обстановка показалась ей скудной по сравнению с остальной меблировкой в доме. У стены стояла кровать, односпальная и достаточно узкая, в проеме между окнами - стол, голый и чистый, явно протираемый рукой служанки раз в два дня. Платяной шкаф и комод завершали картину. Северина разочарованно выдохнула. Здесь не было почти ничего от самого Димитрия, от его личности и характера, ничего полезного, чтобы получше узнать его.
        Все-таки она решила не останавливаться на полпути, за что и была вознаграждена. Выдвинув ящик комода, Северина уставилась на аккуратно сложенное белье. Его белье. Она погрузила руки в мягкие стопки ткани и выудила на свет его хлопчатобумажные боксеры. При мысли, что эта вещь была надета на нем, касалась его тела, причем самой интимной его части, ее бросило в жар. Она держала в руках часть Димитрия и словно трогала его самого.
        В голову пришла шальная мысль. С коварной полуулыбкой Северина подняла собственную юбку и стянула трусики. Скомкала их и спрятала поглубже на дно ящика. Его боксеры приятно скользнули вверх по ее лодыжкам, плотно обхватили бедра, сели почти удобно, если не считать мужского покроя спереди. Северина провела по ним пальцами, погладила себя через них и прикрыла глаза, наслаждаясь ощущениями. Он был на ней, как вторая кожа, ближе, чем когда-либо, чем вообще возможно.
        - Теперь ты - часть меня, а я - часть тебя, - пробормотала она и задвинула ящик обратно.
        Первый страх прошел, а от собственной смелости в крови бушевал адреналин и толкал на еще более безумные поступки. Уже совсем по-хозяйски Северина распахнула шкаф и уставилась на ровные ряды дорогих рубашек, джинсов, брюк и пиджаков. Стоя так, перед ними, она стянула через голову топ, сбросила лифчик и юбку. По обнаженной коже побежали мурашки. Откинув на спину гриву распущенных волос, Северина бережно взяла в руки рукав одной из рубашек, приложила к лицу, потерлась щекой, втянула носом запах стирального порошка, осевший на чистой ткани. Не его запах… но все же эта вещь когда-то была на нем. Обнимала его плечи и грудь, сидела на его теле, как влитая.
        Северина привстала на цыпочки, сняла рубашку с вешалки и накинула на себя. Теперь словно сам Димитрий обнимал ее, окутывал ее тело, сливался с ней в одно целое. Она обхватила себя руками, чуть покачиваясь в одной ей понятном танце. Как же она хочет его! Как же она его… любит!
        Двигаясь словно в полусне, она приблизилась к его аскетичной кровати. Потянула за край тяжелого темного бархатного покрывала, обнажая белоснежные простыни под ним. Сбросив покрывало на пол, Северина упала на постель и перевернулась на живот, уткнувшись лицом в подушку. Та еще хранила слабый аромат его волос, хотя он давно не спал здесь, возможно - ни разу с тех пор, как сменили белье. Но когда-то он ведь здесь спал! И теперь тело Северины повторяло очертания его тела, как если бы сам Димитрий лежал на кровати.
        Она приоткрыла губы и поцеловала его подушку, представляя на этом месте его лицо. Затем перевернулась на спину, закинула руки за голову и выгнулась, нежась на простынях. Северине хотелось заклеймить его постель, чтобы в нее прочно впитался ее запах, и по возвращении Димитрий почувствовал бы его. Пусть ее запах преследует его повсюду. Пусть он услышит его на своем белье в комоде, на вещах в шкафу, на простынях и вообще во всей комнате. Ему пора привыкать, что она собирается прочно войти в его жизнь и уже никогда не уходить обратно. Он - часть ее, а она - часть его, и так будет всегда.
        Блуждающий и затуманенный грезами взгляд Северины наткнулся на длинные продолговатые полосы на стене над кроватью, и она тут же перестала извиваться, села и напряженно уставилась на них. Их пытались закрашивать, но борозды оказались слишком глубокими и все равно виднелись даже в полумраке почти не освещенной комнаты. Своим волчьим зрением Северина прекрасно их разглядела. Она провела кончиками пальцев по впадинам в краске. Царапины. Он царапал здесь стену.
        Северина поднялась, встала на колени и прикоснулась губами к холодной поверхности этих борозд. Его следы. Безумные, яростные, сильные. Как и он сам, такой же безумный, яростный, сильный. И холодный. Ничего, ей нравится в нем все: и ярость, и холод, и безумие. Не зря ведь ей так хочется стать на него похожей. Увидеть мир его глазами. Выместить на нем свою боль и ярость. А потом любить… любить до скончания времен.
        Другие борозды она нашла на деревянном полу у кровати. Легла ничком, прижалась щекой к доскам и опустила руку на длинные многократно повторяющиеся полосы. Провела вдоль них раз, другой, третий.
        - Ты - дикий зверь, - прошептала Северина, закрыв глаза. - Дикий зверь, который очень любит свою свободу. Я лишу тебя этой свободы. Ты никогда не будешь счастлив. Ни с кем, кроме меня. Я - твое счастье. Я - твоя судьба. Я все решила за нас обоих.
        Еще долго она лежала так, вполголоса разговаривая с Димитрием, словно он находился рядом. Эта привычка - озвучивать мысли вслух - выработалась у нее давно и незаметно, как у всех одиноких людей, часто лишенных возможности общаться с кем-то, кроме себя. Затем Северина поднялась с пола, с легкой задумчивой улыбкой подошла к столу и принялась обыскивать ящики.
        Большие портновские ножницы нашлись в среднем, среди мотков бечевки и лески, крохотных грубо ошкуренных деревянных реек и недоструганных до конца маленьких лодок. Видимо, увлечение больше не занимало хозяина вещей, и их сгрузили сюда, с глаз долой, перед тем как окончательно выбросить в мусорное ведро, и позабыли.
        С ножницами в руках Северина приблизилась к шкафу, ее глаза горели огнем тихого торжества. В тишине комнаты раздался щелчок, робкий и неуверенный, лезвия едва рассекли плотную ткань, но месть, как известно, слишком сладкое и упоительное блюдо, чтобы ограничиться небольшим кусочком. Дело пошло живее и легче. Она так увлеклась, что даже утирала тыльной стороной кисти капельки пота на висках. Куски ткани летели вверх и в стороны, повисали дряблыми лохмотьями и оскаливались рваными дырами. Через каких-то полчаса весь гардероб Димитрия превратился в гору никому не нужных тряпок. Северина подняла с пола один из лоскутков и стиснула в кулаке. Теперь в ее любовной тетради появилось еще одно украшение.
        Переодевшись в топ и юбку, она аккуратно свернула рубашку и забрала ее с собой. Закрыла дверь на ключ и вернулась в комнату Эльзы, никем не замеченная. Убрала находки в сумку, приготовилась ко сну и скользнула в кровать, свернувшись уютным калачиком. Заснула Северина так крепко, что даже не слышала, как под утро вернулась подруга.
        Рубашка, кстати, тоже пригодилась. Все-таки не зря она выбрала садовника для главной роли в своем театре. У них с Димитрием был почти один размер. Ну а служанке сошло и старое платье молодой лаэрды. И сценка у них вышла замечательная.
        Про брачную ночь.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
        Он напал неожиданно.
        Северина как раз выходила от швеи, к которой ездила скорее от скуки, чем от реальной нужды в новых нарядах - нарядов у нее было полно, куда только их носить? - и основательно зарядилась очередной порцией пикантных и скандальных сплетен. Размышляя над услышанным, она пошла по тротуару, когда из ближайшей подворотни к ней метнулась тень, а в следующую секунду кто-то втолкнул ее в безлюдную арку между домами.
        Она испуганно ойкнула, но ощутив знакомый запах волка, тут же перестала втягивать голову в плечи и спокойно взглянула своему противнику в глаза. Димитрий прижал ее к стенке, а его руки, расставленные по обе стороны от Северины, отрезали ей любой путь к бегству. Впрочем, она совсем не собиралась убегать.
        - Соскучился? - улыбнулась Северина прямо в его перекошенное от гнева лицо.
        В этот момент он показался ей еще красивее, чем когда-либо прежде, - с пылающими белым огнем глазами и оскаленным ртом. Мышцы бугрились на плечах Димитрия, натягивая ткань светлой рубашки, и было заметно, что он едва ли не стенку готов крошить кулаками. Но Северина больше не испытывала страха перед ним. Она вздернула подбородок и украдкой втянула в себя его горячее дыхание. Их губы находились в опасной близости друг от друга, и она облизнула свои в надежде, что этот сигнал его проймет.
        - А ты, похоже, не из тех, кого достаточно один раз как следует отшлепать по заднице? - прищурился Димитрий.
        - А ты хочешь меня отшлепать? - игриво поинтересовалась Северина и подалась вперед, к нему, но тут же была отброшена назад и едва сдержалась, чтобы не пискнуть от боли в ушибленной спине. - Осторожнее! Что за манеры? Что ты рычишь на меня? Получил мой подарок?
        Несомненно, он побывал у себя в комнате и увидел учиненный погром. Узнал запах виновницы и пришел требовать сатисфакции. Что ж, Северина предвкушала этот момент. Ей удалось снова обратить на себя его внимание! Она выпятила грудь, прекрасно зная, что пуговица на тонкой блузке едва держится в петле от такого движения и вот-вот выскочит. Сколько раз ей приходилось чувствовать себя неловко, сделав неосторожный глубокий вдох в людном месте, но блузка была ее любимой, и Северина даже порадовалась, что сегодня надела именно ее. Димитрий опустил взгляд и посмотрел на пуговицу и на соблазнительно приоткрывшиеся проемы выше и ниже нее.
        - Месть неудовлетворенной женщины, - он усмехнулся, - как я сразу не догадался. Маленькую волчицу никто не хочет. Маленькой волчице обидно.
        Северина вспыхнула. Ей не нравилось, что Димитрий так быстро догадался о том, что творится в ее душе, хотелось подольше самой поиздеваться над ним, подразнить, понаслаждаться небольшой победой. Как, ну как ему удается всегда оставаться на шаг впереди?!
        - А что? - прошипела она уже без тени улыбки и тоже злобно оскалилась. - Ты думал, что тебе одному позволено все, что угодно? Нет, милый, не на ту напал.
        Она резко обхватила лицо Димитрия ладонями и сама прижалась к его губам, впилась до красных звезд в глазах, до исступления и полной прострации в мыслях. Его твердый рот даже не приоткрылся в ответ, но Северине было все равно. Она уже ощутила вкус этого поцелуя, насладилась им две короткие секунды, а затем вцепилась острыми зубами, рванула - и прокусила ему губу.
        Через миг Димитрий схватил ее за горло и, кажется, даже приподнял, потому что земная твердь уплыла из-под ног, а воздух застрял в легких и никак не желал выходить. Они застыли лицом к лицу, пронзая друг друга одинаково яростными взглядами, и Северина отчаянно старалась не трепыхаться, чтобы не выглядеть жалко на фоне мужчины, твердой рукой пригвоздившего ее к стене. По подбородку Димитрия потекла струйка крови, он сплюнул ее в сторону каким-то привычным движением, практически машинально.
        - Я повторю тебе еще раз, если ты не поняла, - отчеканил он тихим голосом, - маленькие девочки меня не возбуждают. Маленькие безмозглые невинные девочки - тем более.
        Димитрий чуть разжал стальные пальцы, и Северина глотнула воздуха широко раскрытым ртом. Больше всего на свете ей в тот момент хотелось запустить когти в его красивое холодное лицо и разодрать, чтобы не смел унижать ее больше, но руки отчего-то не поднимались.
        - Я не маленькая девочка! Я такая же, как твоя сестра! - фыркнула она. - А у нее давно уже все по-взрослому с ее человеческим любовником! Ты не знал? Может, надо чаще бывать дома?
        Брови Димитрия дернулись, но он только презрительно усмехнулся в ответ.
        - Значит, ты тоже хочешь по-взрослому? Хорошо. Пусть будет так.
        Сердце гулко заколотилось в груди Северины, когда она ощутила, как пальцы одной руки Димитрия запутались в ее волосах, а ладонь другой легла на ее талию. Все мысли о мести тут же вылетели из головы, она могла только стоять как истукан и позволять ему тереться кончиком носа об ее щеку и опалять ее губы жарким дыханием.
        - Исправляй, что натворила, - приказал он тоном, не терпящим возражений, и Северина с трудом сообразила, что имеется в виду.
        Она робко слизнула кровь с его губы, поколебалась, смакуя на языке металлический привкус. Ей не было противно, наоборот, ее это заводило. Какой же он порочный, развратный сукин сын!
        - Еще, - ровный голос Димитрия заставил низ ее живота потяжелеть до боли.
        Северина собрала влажные теплые капли с его подбородка, по-щенячьи старательно зализала ранку, но когда хотела еще раз поцеловать, теперь уже без укусов, он отдернул ее на место. Прижался всем телом ближе, коснулся губами волос над ухом, запустил палец в проем блузки и все-таки выдернул из петли ту злополучную пуговицу. Соски Северины пронзило током, она вся выгнулась навстречу Димитрию. И плевать, что кто-то из прохожих мог их увидеть. Наконец-то она добилась своего! Он принадлежал ей, ласкал ее, дразнил умелыми прикосновениями.
        - Хочешь меня? - прошептал Димитрий уже почти у самых ее губ.
        - Да… - только и могла выдохнуть Северина.
        - Думаешь обо мне?
        - А ты как думаешь? - она обиженно насупилась. - Разве сам не видишь? Я думаю о тебе каждую минуту.
        Большим и указательным пальцами он приласкал ее подбородок и чувствительную ямку под нижней губой. Снова заглянул в глаза.
        - И это причиняет тебе боль?
        - Конечно, - искренне призналась Северина, чувствуя, как эмоции рвутся наружу. - Нужели ты не понимаешь, что никто не полюбит тебя больше, чем я? Все боятся тебя из-за твоих поступков, из-за того, что ты убивал, как говорят. - Она опустила веки и сглотнула. - А мне нравится все, что ты делаешь. Я бы и сама могла так же, как ты. Я могу быть такой же, как ты. Я тебя достойна.
        Димитрий молчал, и она, не в силах вынести эту тишину, нерешительно подняла взгляд к его лицу. Маска. Вот что она увидела там. Непроницаемая маска, лишенная каких-либо чувств.
        - Хорошо, что ты страдаешь, думая обо мне, - произнес Димитрий равнодушно. - Потому что твои страдания - единственное, что мне нравится в тебе, маленькая волчица.
        Он оттолкнулся от стены и вышел из переулка, ни разу не обернувшись. Северина постояла, растерянно моргая, а затем до нее, наконец, дошло все, что он хотел сказать, и она стиснула кулаки, подняла их к ушам и душераздирающе, пронзительно завопила.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
        Зонты, похожие на перевернутые вверх дном лодки, плыли в огромном океане ливня. Хмурилось и грохотало небо, бьющие с высоты струи казались серебристо-белыми прямыми нитями, а зонты мужественно покачивались, держа курс в безопасную гавань. В основном они были черными и темно-серыми, но иногда рядом с ними попадались и маленькие яркие зонтики. А по проезжей части, рассекая в стороны кипящие волны, важно курсировали крейсеры-кары.
        Никто не обращал внимания на сидевшую на скамье девушку. Кары ехали дальше, а люди слишком усердно смотрели под ноги, огибая лужи, и по сторонам глазеть не успевали. Только малыши, еще не растерявшие врожденное любопытство к окружающему миру, замедляли шажки при виде странной горожанки, но движение родительской руки тут же возвращало их в прежний темп.
        Она сидела без зонта, неподвижная как каменное изваяние, а вода катилась по лицу, волосам, напитала одежду. В глазах застыли целые озера прозрачных слез. Ливень был яростный, красивый, в нем чувствовалась настоящая мощь стихии, под которой так любят целоваться в фильмах влюбленные герои. И плакать под ним тоже было неплохо.
        Несмотря на всеобщую отрешенность, одна из перевернутых лодок-зонтов вдруг отделилась от общей массы и свернула к скамье. Мужские летние туфли наступили в лужу - видимо, их хозяин забыл, что нужно смотреть под ноги - и остановились в нескольких шагах от промокших насквозь легких босоножек.
        - Северина?!
        Она медленно подняла покрасневшие опухшие глаза и произнесла равнодушно:
        - А-а, майстер Ингер…
        - Северина, что ты здесь делаешь? Почему сидишь совершенно одна? С тобой что-то случилось?! - блондин выглядел не на шутку обеспокоенным. Он присел на мокрую скамью и поднял свой зонт так, чтобы теперь прикрывать от дождя и собеседницу.
        - Все хорошо, майстер Ингер. Оставьте меня, - сказала она и отвернулась.
        - Ничего не хорошо, - возразил мужчина строгим голосом, как и положено учителю, когда тот хочет приструнить ученицу. - Где твои родители? Кто-нибудь едет за тобой?
        - Я не нужна своим родителям, - Северина проводила взглядом очередной проехавший кар. - Я никому не нужна… и вы тоже не сидите со мной, майстер Ингер. Промокнете.
        - Так, - он положил ладонь на ее плечо поверх прилипшей к телу блузки, - кто тебя обидел? Давай разберемся, а потом позвоним к тебе домой.
        - Вы такой же, как все мужчины, майстер Ингер, - она сбросила руку блондина, - а все мужчины - не способные любить куски льда. Вам меня не понять. Уйдите.
        - Хм, - ее учитель деликатно помолчал, - дела сердечные, значит? И долго ты тут собираешься сидеть?
        - До тех пор, пока не наберусь смелости. А когда наберусь, то брошусь под подходящий кар. Надо только выбрать тот, который едет быстро и выглядит большим и тяжелым, - она поежилась, - не хочу умирать долго и мучительно. Лучше одним ударом.
        Лицо майстера Ингера вытянулось.
        - Почему бы нам не пойти ко мне погреться? Я живу совсем неподалеку. Вон в том доме, - он обернулся и показал через плечо на одно из зданий. - А потом мы позвоним к тебе…
        - Нет, - оборвала его Северина, - если вы позвоните, то будете предателем. Я никогда вас не прощу. Я буду вас ненавидеть. И все равно сделаю, что планировала.
        - Хорошо, - уступил он, - не будем никуда звонить, пока ты сама не захочешь. Просто посидим, погреемся, поговорим. Может, я все-таки смогу чем-то помочь. Поверь, бросаться под кар больно и не всегда получается удачно. И вообще, самоубийство - не выход из положения. И не все мужчины такие непонятливые и бездушные, хоть сейчас тебе наверняка кажется, что я не прав.
        - Вы точно не правы, мне не кажется, - насупилась Северина, но все же робко глянула на блондина, будто в поисках поддержки.
        - А давай я тогда просто покажу тебе своего кота? - предложил он, снова приобнимая ее за плечи. - Ты любишь котов? Он большой, пушистый и чисто белый. Тебе понравится. Маркус всем нравится.
        - А вы, наверно, показываете его всем девушкам, которых хотите соблазнить, да? - она повернулась и посмотрела прямо в глаза блондина. - Для этого его держите? О, вы точно не лучше всех остальных, майстер Ингер!
        Под напором ее серьезного и какого-то усталого взгляда он слегка растерялся и сглотнул.
        - Я просто люблю животных, Северина. Надеялся, что и ты тоже.
        - И вы никому не скажете, что я тут сидела? Сохраните мой секрет?
        - Если ты пообещаешь, что не станешь делать опрометчивых поступков и лишать себя жизни.
        Северина опустила голову и ответила так тихо, что ему пришлось наклониться, чтобы разобрать слова:
        - Если вы никогда никому не скажете о том, что видели меня здесь, то обещаю.
        Майстер Ингер счел это своей небольшой, но важной победой, заботливо укрыл дрожавшую девушку зонтом и, поддерживая за талию, повел в теплый и сухой дом. На пороге их в самом деле встретил кот, большой, раскормленный и вальяжный, с темно-красным бархатным ошейником. Он посмотрел на Северину зелеными глазами и протяжно мяукнул.
        - Сейчас, Маркус, - добродушно рассмеялся хозяин, - сначала позаботимся о гостье, а потом покормим тебя.
        Маркус брезгливо отряхнул лапы от лужицы, набежавшей с одежды Северины, и скрылся в комнатах, подняв трубой хвост.
        - Вот, - блондин принес ей объемное шерстяное одеяло, - разувайся и проходи. Подходящей женской одежды у меня нет, но ты можешь завернуться вот в это. Будет тепло и удобно. А вещи отдашь мне, я повешу их посушить.
        - Спасибо, - она взяла одеяло и последовала за ним в ванную. - Но вы могли бы дать мне свою рубашку…
        Майстер Ингер остановился на пороге и покачал головой.
        - Мне не жалко для тебя рубашки, Северина, - проговорил он, откашлявшись, - но я не считаю это приемлемым.
        - Почему? - поинтересовалась она с искренним недоумением на лице.
        - Потому что… кхм… - блондин почесал затылок, - это больше подходит для отношений парень-девушка или мужчина-женщина. Я не думаю, что твоим родителям бы понравилось, что ты носишь мою одежду.
        - Почему?
        - Потому что я - взрослый человек и твой учитель. А ты - еще ребенок и моя ученица…
        - Вы такой же, как все! - фыркнула она и скрылась в ванной, хлопнув перед его носом дверью.
        Майстер Ингер вздохнул и пошел на кухню ставить чайник. Когда вода закипела, бросил в чашки ароматный чай и заварил его. Поставил их на поднос, добавил вазочки с печеньем, медом и кусочками мармелада, отнес в гостиную и разместил на столике. Как и все заядлые холостяки, он ловко управлялся с домашними делами и успел даже покормить мяукающего кота, когда Северина, наконец, появилась в комнате, с ног до головы закутанная в одеяло.
        - Присаживайся, - хозяин дома указал на диван, - согрелась?
        - Немного.
        Северина, явно стесняясь, опустилась на самый край. Высунула руку в проем одеяла, чтобы взять чашку. Мелькнул розовый нежный женский сосок, и блондин поспешно отвел взгляд. Девушка наверняка не подозревала, как выглядит в этот момент, с влажными чуть вьющимися волосами, слипшимися от слез длинными ресницами и искусанными припухшими губами. Под шерстяной тканью угадывались очертания ее бедер, а ноги были плотно сжаты.
        - Ешь сладости. Они вкусные.
        - Вы очень добрый, майстер Ингер, - поблагодарила она, отправив в рот мармеладку, и слегка покраснела. - Простите, что рычала и огрызалась на вас. Вы этого не заслужили.
        - Ничего, - он откинулся в кресле и положил руки на подлокотники, стараясь как можно меньше останавливаться взглядом на белой коже плеча, не охваченного одеялом. - У всех бывает плохое настроение. В трудную минуту нам всем просто нужен друг, который окажется рядом. Хорошо, что ты решила бросаться под кар неподалеку от моего дома. И хорошо, что я как раз возвращался с тренировки, чтобы вовремя тебя спасти.
        - Хорошо, - согласилась Северина и поерзала на диване, отчего одеяло сползло с плеча еще больше. Перехватила мужской взгляд, густо залилась краской и подтянула край повыше. Майстер Ингер поторопился уткнуться в свою чашку. - А вы, правда, мой друг?
        - Старший товарищ, - подтвердил он с легкой хрипотцой в голосе.
        - А вас когда-нибудь бросали?
        - Всех нас когда-нибудь бросали, - мягко уклонился блондин от прямого ответа. - Не бывает так, чтобы любовь всегда была взаимной. Но это тоже полезный опыт, и его тоже нужно пережить. Чтобы потом стать старше и мудрее, и найти новую любовь, уже взаимную и счастливую.
        - Вы говорите, как по учебнику, - губы Северины изогнулись в насмешливой ухмылке, - говорите не как друг, не от души. А еще просили довериться. Эх, вы…
        - Ну хорошо, - со вздохом сдался он, - конечно, когда я был в твоем возрасте, я тоже влюблялся в девочек, которые не любили меня. И мне тоже было горько и обидно, когда меня бросали. Это просто нужно перетерпеть, Северина. Главное, чтобы ты была жива и здорова, остальное поправимо.
        - А вы сами кого-нибудь бросали? - пронзила она его взглядом.
        Он сделал глоток, словно бы размышляя над вопросом.
        - Я старался расставаться друзьями.
        - А сколько у вас было женщин? Ну, в постели?
        - Северина, - майстер Ингер со стуком поставил свою чашку на стол. - Я считаю, что нам не стоит обсуждать эту тему.
        - Почему? - она похлопала ресницами. - Вы ведь мой друг. А друзья обсуждают такие темы, потому что доверяют друг другу.
        - Я друг. Но я еще и твой учитель. В сентябре ты снова придешь в школу…
        - Но ведь это будет только в сентябре! - с жаром перебила Северина. - А пока идут каникулы, и вы не мой учитель, а просто… мой знакомый!
        - Кто-то из нас все равно должен соблюдать дистанцию.
        - Тогда вы никакой мне не друг! Вы предатель! Вы притворщик! Вы просто хотите выведать обо мне побольше, чтобы потом настучать моему отцу!
        Она вскочила с дивана и побежала к двери. Блондин бросился следом, схватил ее за плечо. Отбивалась Северина отчаянно. Одеяло беззвучно скользнуло на пол, и майстер Ингер, тяжело дыша, обнаружил, что прижимает к стене обнаженное девичье тело, трепещущее и мягкое.
        Он резко отпрянул, нагнулся, схватил одеяло и укутал девушку. Северина спокойно приняла из его рук концы, ее обида уже прошла бесследно. Она подняла на него зовущий, манящий и очень жаркий взгляд прекрасных глаз.
        - Вам понравилось то, что вы увидели, майстер Ингер? Почему вы покраснели?
        - Я должен извиниться, - блондин сделал шаг назад, ослабил воротник рубашки и потер лоб, - это вышло случайно. Я не должен был смотреть…
        - Я никому не скажу, как вы смотрели на меня, если вы тоже никому не скажете.
        - Да, - он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой, - давай забудем об этом… неприятном инциденте, Северина.
        - Давайте. Хотя теперь мы квиты, потому что я тоже видела вас голым. И тоже хочу за это извиниться.
        - Видела меня? - переменился майстер Ингер в лице.
        - Ну вы же и сами прекрасно знаете, что это так, - кокетливо надула губки Северина. - В летнем душе, помните? Вы зашли в соседнюю кабинку помыться, а я подглядела за вами. Знаю, что это плохо… но вы ведь специально туда пошли? А когда вы никому и словом не обмолвились, и даже меня наедине не отругали, я поняла, что вам хотелось, чтобы я вас увидела. Ведь так?
        Блондин отвернулся, подошел к барному шкафчику, вынул оттуда бутылку и рюмку, плеснул себе на пару глотков и махом выпил.
        - Это было недоразумение, Северина, - произнес он, по-прежнему стоя к ней спиной. - Как взрослый человек, я не должен был допускать подобного. Это моя вина, что я не проверил, есть ли ученики поблизости. Даже если ты что-то увидела… и что-то почувствовала… это только моя вина, за которую я готов нести ответственность. Я не хотел напугать тебя или причинить тебе вред.
        - Но вы меня не напугали. Мне понравилось на вас смотреть. Вы очень красивый. Весь.
        Майстер Ингер плеснул и выпил еще.
        - Ты не должна так говорить, Северина. Теперь я понимаю, что повел себя неправильно. Конечно, я не могу быть тебе другом. Нам нужно позвонить твоему отцу, чтобы он забрал тебя. Оденься, пожалуйста. Видимо, ситуация слишком двусмысленная, и тебе неприятно в ней находиться.
        - Я не могу одеться. Моя одежда еще не высохла, - беззвучно ступая, она пересекла комнату и прижалась щекой к спине блондина. - И ты ни в чем не виноват.
        - Вы, - он отпрынул от нее и попятился, - обращайся ко мне на «вы», пожалуйста. Нам нельзя забывать о дистанции.
        - Дистанция, дистанция, - передразнила Северина, делая маленький шажок вперед. - Неужели ты так ничего и не понял? Не догадался, из-за кого я хотела покончить с собой? Ты, бездушный и неспособный любить мужчина! Ты совсем слепой?!
        Резким движением она снова сбросила одеяло на пол. Майстер Ингер плотно зажмурил веки и стиснул кулаки, а Северина подошла и обвила руки вокруг его шеи.
        - Я захотела умереть, потому что ты совсем не обращаешь на меня внимания… - прошептала она прямо ему в губы.
        - Это детская влюбленность, - он до боли стиснул ее плечи и попытался отодвинуть от себя. - Как взрослый человек…
        - Как взрослый человек, ты должен прямо сейчас трахнуть меня на этом столе.
        Она прильнула к нему всем телом, и блондин застонал:
        - Северина…
        - Через год мне будет восемнадцать. Я уже не ребенок, - продолжила она, - и я умею отличить детскую влюбленность от настоящего чувства. А еще, - ее ладошка прогулялась вниз по его груди и накрыла выпуклость ниже пояса брюк, - я умею хранить тайны. Помнишь? Мы же договорились. Я не скажу, если ты никому не скажешь. Это будет наш секрет. Наш маленький секретик…
        Он схватил ее за запястье, оторвал руку от своего возбужденного члена и прижал к губам. Лизнул сердцевину ладони, снова застонал глухо.
        - Это наказуемо. То, к чему ты меня толкаешь. Меня накажут, если я перейду с тобой грань…
        - Но тебе же хочется. Я знаю, что да. И никто нас не накажет. Потому что никто не узнает. Все, чего я хочу, это любить и быть любимой. А ты?
        - Я не могу рисковать своей работой, - покачал головой майстер Ингер.
        - Тогда я убью себя, а в предсмертной записке напишу, что сделала это из-за тебя. Хочешь? - с ласковой улыбкой Северина заглянула ему в глаза. - Или мы можем просто отпустить на волю свои чувства и быть вместе втайне ото всех.
        - Твой отец сотрет меня в порошок. Ты - девушка благородных кровей, твоя невинность должна достаться мужу или кому-то равному. Но не мне. Я - простой учитель, обычный человек.
        - Ну… - протянула она, кончиками пальцев расстегнув верхнюю пуговицу его рубашки, - …пусть моя невинность при мне и остается. Есть ведь и другие способы доставить друг другу удовольствие. Их много. И как взрослый человек, ты, конечно, знаешь их все…
        За окном громыхнул раскат грома, а майстер Ингер прерывисто выдохнул и схватился рукой за дверцу шкафа, когда Северина начала покрывать легкими поцелуями его грудь в проеме рубашки. Пуговицу за пуговицей она расстегивала на нем одежду и спускалась ниже. Наконец встала на колени, лизнула его член через ткань брюк и подняла лукавый взгляд.
        - Давай попробуем хотя бы один раз. Один раз, о котором никому не расскажем. И потом я уйду, и пока ты сам не позовешь меня…
        - Уходи, - глухо пробормотал он, облизывая пересохшие губы и глядя на нее сверху вниз. - Северина, пожалуйста, уходи.
        - Тогда выгони меня, - она невозмутимо расстегнула ремень его брюк и застежку на ткани. - Схвати меня и вытолкай прочь. Поступи так со мной, если ты бездушный и бессердечный.
        Брюки поехали вниз, и мужской член оказался в ловких ладошках Северины. Она лизнула напряженную головку, вобрала его в рот, точь-в-точь следуя тому, что видела между актерами своего театра.
        - Остановись… - майстер Ингер зарылся пальцами в ее влажные распущенные волосы, чуть потянул назад, а затем вдруг погрузился глубоко в ее горло, уйдя почти до основания. - Что же ты со мной делаешь…
        Она принялась ласкать его, то ускоряя движения, то делая их медленными и чувственными, работала то губами, то языком, до тех пор, пока он не стал бормотать что-то совсем отрывистое и бессвязное. А белый кот лежал на брошенном на полу одеяле и жмурил загадочные зеленые глаза, наблюдая, как стоящая на коленях обнаженная девочка толкает в пропасть утонувшего в своей страсти беспомощного мужчину.
        Потом майстер Ингер, в расстегнутой рубашке и помятых брюках, молча стоял у окна, повернувшись спиной к Северине. Она неторопливо допила остывший чай, доела сладости, свернулась калачиком на диване и задремала. Проснулась, когда день уже стал клониться к закату. Блондин с каким-то осунувшимся, суровым лицом протягивал ее сухую одежду.
        - Это было ошибкой, Северина, - сказал он, тяжело осев в кресло, пока она тут же, прямо при нем, без тени стеснения одевалась. - Я не должен был этого допускать.
        - Это было чудесно, - она наклонилась и чмокнула его в губы. - И я хочу тебя снова. И приду, как только позовешь. Я по-прежнему невинна, тебе не о чем волноваться.
        Она оставила его сидеть в гостиной, а сама вышла на улицу и вдохнула полной грудью чистый, наполненный запахом дождя воздух. Ливень уже закончился, в лужах отражалось вечернее небо. Северина улыбнулась и взмахнула рукой, подзывая притаившийся на углу таксокар.
        Димитрий мог сколько угодно отвергать ее, но вторая часть плана уже вошла в активную фазу выполнения.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
        Как отличить влюбленность от настоящей любви?
        И как понять, что перед тобой тот самый человек, с которым стоит прожить всю оставшуюся жизнь?
        Эти вопросы занимали голову Эльзы так, что она почти не спала и не могла думать ни о чем другом. Сидя перед сном у распахнутого окна своей спальни, она крутила в пальцах карманный фонарик и смотрела в поглощенный сумерками сад. Каждый вечер Алекс приходил, чтобы пожелать ей спокойной ночи, и если Эльзе не получалось сбежать под благовидным предлогом из дома, то оставалось обмениваться с ним световыми сигналами, которым он сам же и научил ее.
        Слабый лучик света вспыхнул со стороны улицы и протянулся сквозь темноту, напоенную отдаленным шумом столицы. Он тут же погас, а затем заморгал в неровном ритме:
        - Д-о з-а-в-т-р-а, л-ю-б-и-м-а-я.
        Эльза опомнилась, включила свой фонарик и направила его в ответ:
        - Д-о з-а-в-т-р-а, с-л-а-д-к-и-х с-н-о-в.
        - М-н-е с-н-и-ш-ь-с-я т-о-л-ь-к-о т-ы.
        Она улыбнулась и щелкнула кнопкой выключения. Положила руки на подоконник и уперлась в них подбородком, не замечая, как ночная прохлада пробирается под ткань тонкой сорочки. Особняк уже погрузился в сон, а она продолжала сидеть и искать ответы на свои вопросы.
        К сожалению, найти их было не так-то просто. И никто не мог помочь. Эльза уже пробовала накануне попросить совета у близких, но наткнулась на стену непонимания.
        Северина, в свойственной ей манере, фыркнула и сообщила, что любви не существует вообще, а всем мужчинам от женщин нужен только секс. Как только женщина теряет свою привлекательность в постели, ее заменяет другая. Это правда жизни. А все эти выдумки про «вместе навсегда» сочинили романтичные девочки, чтобы прикрывать ими некрасивую реальность. Мужскому полу это не нужно.
        Крис долго смотрел на сестру после заданного вопроса и казался удивленным.
        - А зачем, вообще, искать кого-то сразу на всю жизнь? - округлил он глаза. - На свете слишком много интересных вещей, надо попробовать их все, попутешествовать, посмотреть мир, а потом уже, ближе к старости, задумываться, с кем бы осесть на одном месте.
        - А если ты встретишь нужного человека раньше старости? - предположила Эльза.
        - Раньше старости не встречу, - усмехнулся брат, - я буду бороться за свою свободу так долго, как смогу.
        Эльзе его слова не понравились. Разве за свободу нужно бороться? Алекс вот не боролся. Наоборот, продолжал твердить, что женится на ней. А может, в этом крылся какой-то подвох? Почему он так быстро сдался своим чувствам? Может, Северина права, и Алекс просто так сильно хочет Эльзу, что готов на все, чтобы добиться своего? А когда добьется, то мгновенно утратит интерес и забудет собственные клятвы и обещания? Ведь он не теряет почти ничего в случае их расставания в отличие от нее.
        В тот вечер, попрощавшись с Алексом, Эльза так долго ломала голову, что незаметно для себя задремала прямо на подоконнике. А утром проснулась от возбужденных возгласов, звенящих в воздухе. Она вскинулась, поморщилась от ломоты в затекшем позвоночнике, поморгала сонными глазами и охнула от ужаса: оба ее брата дрались в саду между деревьев.
        Видимо, Димитрий вернулся на рассвете. Ему почему-то нравилось приходить домой именно в это время, когда все еще спали, а солнце только-только вставало над горизонтом. Он сидел в своей комнате, изредка выбирался оттуда к столу и почти никогда, к облегчению всех домашних, не оставался на ночь. Никто не удерживал его, не спрашивал, почему уходит и когда вернется вновь, но он продолжал появляться и пропадать с ему одному понятной регулярностью.
        И вот теперь Димитрий сделал то, чего от него все и ждали. Он напал на Кристофа. Эльза видела, как старший брат одним движением сбил младшего с ног, повалил на землю и навис сверху. Она вскочила и хотела броситься в коридор, чтобы позвать на помощь, как вдруг Крис расхохотался, выкатился из-под Димитрия и даже умудрился лягнуть того в отместку. Старший брат неторопливо выпрямился в полный рост и протянул младшему руку, чтобы помочь встать. Эльза замерла. Димитрий тоже смеялся.
        Она опустилась на подоконник, не веря своим глазам. Ее братья дурачились. Сколько Эльза помнила себя и их совместное детство, Димитрий никогда ни с кем не играл. Точнее, он играл и с ней, и с Крисом, но эти игры доставляли удовольствие лишь ему одному. А чтобы вот так, просто побеситься в саду на мягкой траве, не причиняя другому ушибов и ран, - так еще никогда не было.
        Вскочив на ноги, братья принялись боксировать, но Крис быстро почувствовал, что сдает позиции, его движениям не хватало еще той резкости, которую давно отточил старший, и, грозно зарычав, он перекинулся. Димитрий тоже не остался в долгу, и вскоре на траве катались и резвились два молодых волка. Они покусывали друг другу уши и лапы, и Эльза невольно тоже рассмеялась, наблюдая за их забавными пируэтами. И тут же замолчала и стала серьезной.
        Димитрий стал другим. Почему?!
        Спускаясь к завтраку, она застала обоих возвращающимися в дом. Крис махнул серой молнией наверх в свою комнату, едва не сбив ее на лестнице с ног. Димитрий в волчьем обличье еще стоял внизу, в просторном холле, и Эльза вспомнила, как некоторое время назад встретила его в саду после наступления темноты, когда вернулась с Алексом. С тех пор они так и не обменялись ни единым словом.
        Раздался оглушительный грохот и звон. Одна из служанок вышла в холл с подносом, но увидела старшего сына хозяев и выронила все из рук. Блюдо с фруктами опрокинулось, яблоки и груши раскатились по ковру. Девушка упала на колени и бросилась их собирать, дрожа всем телом и поглядывая на стоявшего в нескольких метрах от нее волка. Эльзе стало неловко за новенькую. Зачем так явно показывать свой страх, ведь всем слугам тысячу раз приказывали стараться вести себя в его присутствии как ни в чем не бывало!
        Димитрий повернул голову и тоже смотрел на девушку, и его серебристые глаза не выражали ни удивления, ни обиды, ни гнева. Ничего. На какой-то момент Эльзе даже подумалось, что ему просто любопытно, успеет ли служанка собрать все фрукты раньше, чем окончательно грохнется перед ним в обморок.
        На шум из столовой выбежала мать. При виде сына она тоже застыла в дверях, но взяла себя в руки, бросила быстрый взгляд на Эльзу, словно хотела убедиться, что та в безопасности, затем процедила служанке:
        - Убирайся. Вымой лицо холодной водой и позови кого-то из старших слуг вместо себя. Ты больше у нас не работаешь.
        Девушка заплакала, низко склонила голову и убежала. Ольга подняла глаза на Димитрия и выдавила:
        - Здравствуй, сын. Мы, как всегда, не ожидали тебя увидеть.
        Тот кивнул, отвернулся и пошел к лестнице. Эльза все еще стояла там, и мать вдруг не выдержала:
        - Эльза, отойди с его дороги!
        Поднимаясь по ступеням, Димитрий посмотрел на сестру тем же равнодушным взглядом, каким следил за служанкой, и она поняла, что если сейчас прижмется к стенке, как просит мама, то будет ничем не лучше той испуганной девушки. Конечно же, ей было страшно, особенно, когда она представляла, на что способны острые зубы в его оскаленной пасти. Однажды он уже обернулся волком и убил тут почти всех, а Эльзе удалось выжить только чудом. Но с другой стороны, эти зубы ведь не ранили Криса сегодня утром, почему она должна бояться, что они ранят ее теперь?
        Эльза набралась мужества и осталась стоять на месте, прямо посреди лестницы, и почувствовала, как, огибая ее, Димитрий ткнулся мокрым холодным носом в ее ладонь.
        К завтраку он опоздал. За столом уже повисла тяжелая, нервозная атмосфера. Отец уткнулся в утреннюю газету и выглянул из-за нее лишь для того, чтобы с благодарностью кивнуть матери, которая по привычке собственноручно разливала мужу и детям кофе и чай и накладывала на тарелки куски сладкого пирога. Эльза чувствовала, что мама тоже волнуется, видела, как подрагивают ее обычно мягкие и спокойные белые руки, и сидела тихо. И только Крис, казалось, не замечал ничего странного, уплетал свой пирог и качал ногой под столом.
        Димитрий вошел и сразу направился к свободному стулу, перед которым уже сервировали еще один прибор. Мать села на свое место напротив отца и дала знак ожидавшей в углу служанке, чтобы та поднесла кофейник и наполнила тарелку старшего из детей. Сама же схватила вилку и принялась ковырять омлет, но в рот так и не отправляла.
        Димитрий обвел их всех взглядом и насмешливо улыбнулся:
        - Приятного аппетита.
        - Что за манеры? - отец с хрустом смял газету и швырнул на край стола. - Ты позволяешь себе опоздать к трапезе и даже не извиниться.
        Эльза опасливо покосилась на отца. Она не понимала, почему он всегда так злится на старшего сына, а если и не злится, то подчеркнуто игнорирует. И она сама, и Крис тоже, бывало, опаздывали к завтраку, если накануне засиживались допоздна, но их за это не ругали. Наверно, все дело заключалось в том, что ее старший брат покрыл позором всю их семью, и отец тяжело переживал, когда от него пытались отвернуться многие знакомые.
        - Прошу прощения, - ответил Димитрий ровным голосом.
        - Чтобы просить прощения, нужно иметь хоть каплю раскаяния в своем тоне! - отрезал отец, приступая к еде.
        Он положил в рот бекон и запил несколькими глотками кофе, всем видом показывая, что не хочет возвращаться к этой теме разговора, а Димитрий взялся за сладкий пирог.
        - Ты, как всегда, очень вкусно готовишь, мама, - произнес он чуть позже. - Всегда с удовольствием ем твою выпечку.
        Та удивленно приподняла брови и слегка покраснела. Эльза не могла припомнить, чтобы ее старший брат говорил кому-либо комплименты, и прекрасно понимала чувства матери.
        - Нет, вы посмотрите, он еще и издевается! - с гневом отбросил свою вилку отец. - Встань и выйди из-за стола!
        - Что за манеры - швыряться столовыми приборами? - с ледяным спокойствием повернулся к нему Димитрий. - Разве воспитанные отцы семейства ведут так себя за трапезой?
        За столом повисло молчание. Отец побагровел и стиснул кулаки, а присутствовавшая служанка не знала, куда деть глаза.
        - Сынок, не надо, - тихо попросила мать, и ее унизанные кольцами пухлые пальцы скомкали тряпичную салфетку. - Отец прав, ты отвратительно себя ведешь.
        - Я отвратительно себя веду? - приподнял бровь Димитрий и усмехнулся. - Я?!
        - Выпечка действительно очень вкусная, - выпалила Эльза, не в силах терпеть семейные ссоры. - Давайте съедим еще по одному кусочку.
        - Не надо так отчаянно стараться всех помирить, Эль, - перевел он на нее свой насмешливый взгляд. - Здесь каждый играет свою роль. Безупречный Образец Для Подражания, - Димитрий указал на отца, затем на мать: - Святая Великомученица. И, наконец, Паршивая Овца.
        Он сделал жест, как будто представляет себя сестре, но Эльза не хотела поддерживать его саркастический выпад.
        - Давайте просто спокойно поедим, - она обвела всех взглядом. - Пожалуйста.
        - Ты права, девочка, - неожиданно поддержал ее отец. - Я горжусь тем, что хоть тебя правильно воспитал.
        Димитрий скривил губы и покачал головой, и от этого Эльзе стало неприятно. Зачем папа так сказал? Разве он не понимает, что тем самым настраивает старшего брата против нее? Она совсем не собиралась конкурировать с Димитрием в борьбе за родительскую любовь, она просто хотела помочь, но теперь все выглядело как-то неправильно.
        - Пора нам с тобой, доченька, уже вместе готовить завтраки, - заговорила мать, видимо, стараясь сменить тему. - Я тебя многому научила, надо только не забывать практиковаться, чтобы не растерять умения. Тем более, сейчас лето, по утрам не нужно спешить в школу.
        - Действительно, - подхватил отец и повернулся к младшему брату, который не терял аппетита и хорошего настроения даже среди семейных ссор, - пора тебе, Крис, начать ходить со мной в парламент. Все равно бездельничаешь. А так хоть полезным делом займешься. Заведешь знакомства, они пригодятся тебе в будущем, я представлю тебя нужным людям, поприсутствуешь на заседании, послушаешь, что к чему, я договорюсь.
        - А мне не нужно ходить в парламент? - Димитрий откинулся на стуле и вытянул под столом ноги, больно пихнув Эльзу. - Мне еще не пора?
        - В парламент пускают только благородных лаэрдов, - снисходительно бросил ему отец, собираясь продолжить беседу с Крисом.
        - А я не благородный лаэрд? - Димитрий демонстративно почистил ногти о ткань футболки и подул на них. - Я вроде бы родился у благородного лаэрда и его не менее благородной жены.
        - Рождение - это не твоя заслуга, а наш промах, - прорычал отец, снова выходя из себя, - как ты смеешь вообще ставить себя на одну планку с нами? Благородный лаэрд никого не убивает. Благородный лаэрд служит только на благо своего народа и страны. Благородный лаэрд не занимается поклонением темному богу…
        - Не изменяет, - подхватил Димитрий тем же тоном, - да, отец? Благородный лаэрд не изменяет своей жене. А благородная лаэрда не изменяет своему мужу. Да, мама?
        К удивлению Эльзы, мать пошла красными пятнами, и родители обменялись какими-то тревожными и беспомощными взглядами.
        - И уж они оба, конечно, не врут своим детям, - продолжил Димитрий, - притворяясь при них счастливой супружеской парой.
        Эльза и Крис тоже переглянулись. Они уже достаточно подросли, чтобы понимать, о чем идет разговор, но допускать подобные мысли не хотелось. Все-таки их семья была счастливой. В те промежутки, когда казалось, что в ней всего четыре человека.
        - Я не знаю, чего ты добиваешься, Димитрий, - проговорил отец, делая упор на каждое слово, - но моим наследником станет Кристоф, я давно решил это. Поэтому именно Кристоф будет ходить со мной в парламент, чтобы со временем занять там мое место. Я не могу передать тебе в руки состояние нашей семьи и не хочу, чтобы ты потом пользовался моими деньгами, как делаешь уже сейчас, проживая на всем готовеньком и ничем не заслужив такой доброты.
        - Но это не твои деньги, - развел руками тот, - это деньги моей матери. А ты в свое время женился на ней голожопым оборванцем. И кто из нас охотник за наследством?
        Эльза только успела моргнуть, а они оба уже вскочили с мест. Ее отец, ее сильный, с детства обожаемый и всегда невозмутимый отец сотрясался от ярости, а Димитрий твердой рукой удерживал его кулак в опасной близости от своего лица. Удерживал и понемногу отводил все дальше.
        - Что такое? - ядовито усмехнулся он. - Наступил тот момент, когда ты понял, что я сильнее? Что ты уже не сможешь ударить меня просто так? Ты стареешь, отец.
        Больше Эльза не могла этого выдерживать. Перед ее глазами еще стоял светлый утренний момент, когда она видела братьев мирно играющими. Почему, ну почему все хорошее в Димитрии всегда так быстро заканчивается?!
        Она выскочила из-за стола и убежала в сад. Там забилась в самый дальний угол, на охапку свежескошенной травы, которую садовник сложил просушить перед тем, как сжечь. Зарывшись лицом в душистое сено, Эльза лежала неподвижно до тех пор, пока не почувствовала чужую руку на своем плече.
        Это был он, ее невыносимый старший брат. Эльза села, вытряхивая из волос травинки и пряча от него глаза, а Димитрий приобнял ее и попытался заглянуть в лицо.
        - Ты не плачешь? - с неожиданной заботой поинтересовался он. - Я не хотел обидеть тебя, Эль. Ни тебя, ни Криса. Только их.
        - Я не могу тебя винить, - ответила Эльза, по-прежнему отворачиваясь, - отец первым начал. Он специально старался тебя зацепить, чтобы ты скорее ушел. Ему не нравится, когда ты возвращаешься.
        - Не нравится, - со вздохом Димитрий вытянул длинный стебелек из ее рукава.
        - Но ты тоже не прав! - воскликнула она и, наконец, сама повернулась. - Почему ты такой… жестокий! Почему ты такой… чудовищный! Почему ты с таким спокойным видом говоришь такие ужасные вещи! Ты не щадишь никого из нас, как будто специально не хочешь, чтобы мы тебя любили!
        - Я не знаю, Эль. Я не знаю, - миролюбиво проговорил он и погладил ее по волосам. - Я таким родился. Тут ничего не попишешь.
        - Почему ты не пытаешься себя изменить?!
        - Пытаюсь. Но у меня не получается. Это сильнее меня.
        - Но ты ведь можешь быть хорошим. Сегодня утром я видела вас с Крисом. Можешь!
        - Ты уже второй человек, кто мне об этом говорит, - Димитрий слабо улыбнулся. - Забавно.
        - Второй? Значит, Крис тебе тоже это сказал?
        - Нет, не Крис, - улыбка ее брата стала шире и загадочней, - это была девушка.
        - Девушка? - Эльза приоткрыла рот. - А…
        - Она просто еще меня не рассмотрела, - торопливо пояснил он и, как ей показалось, слегка смутился.
        Эльза прижала ладони к губам и покачала головой. У Димитрия, оказывается, есть девушка, кто бы мог подумать?
        - А у вас все серьезно? Ты женишься на ней?
        - Эль… - он рассмеялся и потрепал ее за плечо, - моя маленькая романтичная сестренка. Оставайся такой подольше. Зачем тебе знать, что творится в моей голове?
        Но Эльза не поддержала шутку, а посмотрела на брата снизу вверх с серьезным видом.
        - Может, потому что я совсем не знала тебя все эти годы?
        Он тоже перестал улыбаться.
        - Зато я знаю о тебе все. Обо всех вас знаю.
        Эльза догадалась, что Димитрий вспомнил про ее вечерние похождения в саду, и покраснела, но он осторожно приподнял ее подбородок.
        - Если когда-нибудь ты захочешь уйти из этой семьи, я поддержу тебя. Ты можешь на меня положиться.
        - Я думала, ты меня ненавидишь, - пробормотала она, ощутив неловкость.
        - Ненавижу, - спокойно согласился Димитрий, - но в те моменты, когда не ненавижу, ощущаю, что могу и должен о тебе позаботиться. У меня достаточно денег, чтобы обеспечить нас обоих, что бы там ни говорил отец. Не слушай его.
        - Страшно подумать, как они тебе достались, - засомневалась Эльза.
        - Ну, - Димитрий совсем не обиделся, только пожал плечами, - деньги не пахнут, это общеизвестный факт. Как бы там ни было, они все мои. И твои тоже, если захочешь.
        - Ты предлагаешь мне уйти из дома?
        - Я предлагаю тебе не подстраиваться под родителей и не позволять им ломать и уродовать себя в угоду каким-то дурацким правилам и нормам.
        Его слова очень походили на слова Алекса, когда тот утверждал, что ему плевать на чужое мнение, но Эльза продолжала сомневаться.
        - Все не так просто. Не могу же я просто отвернуться и наплевать на семью? Я понимаю, что ты обижен на маму с папой, но мне-то каково будет их разочаровать…
        - Но жизнь так коротка. Стоит ли тратить ее на сомнения? - парировал он. - Именно поэтому я и предлагаю тебе помощь. Я всегда буду рядом, Эль. Ничего не бойся.
        Эльза поколебалась и сдалась.
        - Ты прав. Я совсем не хочу выходить замуж. По крайней мере, не за того, кого хотели бы видеть родители. Пора с этим смириться.
        Она положила голову ему на плечо и закрыла глаза. Димитрий каким-то волшебным образом сумел сделать ее сложные мысли простыми, и хоть он оставался ее пугающим и жестоким старшим братом, в тот момент сидеть рядом с ним ей было совсем не страшно.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
        Сверкающие ярко-зеленые изумруды казались еще зеленее на болотного цвета сукне, кроваво алели рубины на темно-синем бархате и в свете специальных ламп брызгали в глаза искрами крохотные, как капли дождя на стекле, бриллианты.
        - Посмотрите, как вам идет это колье, майстра Ирис! Посмотрите!
        Она едва успела оттолкнуть руку ювелира, протягивающего к ней круглое, до блеска натертое зеркало. Отвернулась, чтобы скрыть гримасу ужаса и брезгливости, провела кончиками пальцев по холодным граням камней и гладкому плетению золота. Ирис и так знала, что украшение ей идет, удачно оттеняет кожу и волосы и делает глубокими и еще более проницательными глаза. Она легко расстегнула застежку, положила тяжелое колье на витрину и взяла следующее, все в вычурных изгибах и ажурных кружевах из серебра.
        - И это идет! Ох, я даже не могу посоветовать вам, на чем остановить выбор! - снова оживился ювелир, лысый и полный человечек с румяными щеками и суетливыми пальцами. - Все великолепно!
        Со скучающим видом Ирис сняла с себя побрякушку. Конечно, на красивой женщине великолепно смотрится все, хоть бриллианты стоимостью в две годовые зарплаты, хоть половая тряпка. Зачем только она забрела сюда, в это царство сияющих витрин и зеркал, в которых множились ее собственные отражения? Заниматься любимым развлечением всех женщин - примерять и не покупать? Или все-таки сделать себе дорогой подарок для поднятия настроения? Или… помучиться, наказывая себя за что-то?
        - Покажите мне, что еще у вас есть, - взглянула она на ювелира, так и не придя к окончательному выводу.
        Тот склонил голову с гримасой смирения на лице: влиятельная клиентка, чего от нее еще ожидать? Ирис заглядывала к нему и раньше и тогда тоже долго выбирала, изматывая себя и его, но потом все же сделала хорошую покупку. На коротких толстых ножках он покатился к большому напольному сейфу, повернул винт и принялся доставать новые футляры, продолговатые и квадратные, полные сокровищ, добытых потом и кровью нардинийских шахтеров. Ирис смотрела в его покрытую валиками жира спину с равнодушным спокойствием. Откуда ему, живущему среди продажной роскоши человеку, было знать, что ни одно, даже самое красивое, украшение так и не смогло сделать ее счастливой?
        Она родилась в очень бедной семье, где даже простое посеребренное обручальное колечко матери считалось невероятным богатством и тщательно береглось. Отец рано сгинул, надрывая спину на лесоповале, а мать, хоть и подрабатывала лекаркой и ведуньей, имела слишком доброе сердце, чтобы брать с людей достойную плату за свои услуги, просила кто сколько даст. Обрадованные дармовщинкой, клиенты давали мало, поэтому и перебивалась семья с хлеба на воду, а в качестве самого незабываемого угощения для маленькой Ирис стали конфеты, лежалые, в слипшихся обертках, которые как-то раз вытряхнула ей со дна сумки одна из посетительниц.
        Стоя перед ювелиром и держа в руках изящной работы заколку для волос, Ирис улыбнулась, вспомнив, как радовалась в детстве тем конфетам, как берегла их и долго смаковала по одной.
        - Заворачиваем? - с надеждой поинтересовался хозяин салона, истолковав ее улыбку по-своему.
        Ирис захлопала ресницами, приоткрыла рот, возвращаясь обратно в реальность, но ответить не успела. Вместо нее это сделал уверенный мужской голос.
        - Конечно, заворачиваем. И вот это еще. И вот это. На мой счет запиши, Микаэл, - и ей в спину ударило совсем другим, приглушенным и волнующим тоном: - На тебе это будет чудесно смотреться, Ирис-детка.
        Она развернулась, даже не пытаясь скрыть возмущение на лице, и тут же пожалела о своем порыве. От Виттора трудно было оторвать взгляд. Он стоял, опершись локтем на витрину, в идеально скроенном жилете поверх свежей рубашки с короткими рукавами, с чуть насмешливой улыбкой, с едва посеребрившейся щетиной на точеных скулах, которая совсем не старила, а только придавала ему сексуальности, и в глубине его глаз горело любование. Вот только Ирис слишком хорошо знала природу этого любования. И цену ему знала тоже.
        - Спасибо. Я передумала, - произнесла она подчеркнуто резко, чуть повернув голову к ювелиру, растерянно застывшему с упаковочной коробкой в руках. - Мне ничего не приглянулось. Зайду на следующей неделе. Микаэл, закажите на будущее что-то… без этого дурновкусия.
        - Микаэл, продолжай заворачивать, - Виттор схватил ее за запястье и сильно, до боли, стиснул пальцы. - Это подарок. Он не требует согласия другой персоны.
        - Этот подарок, несомненно, для вашей жены, лаэрд? - изогнула бровь Ирис, пытаясь незаметно выдернуть руку из его хватки.
        - Несомненно, майстра, - он так сверкнул глазами, что у нее на мгновение дух захватило, - для моей единственной.
        Виттор любил так делать: без стеснения пользоваться собственной внешностью, которой столь щедро одарила его природа. Он делал это с самых ранних лет, столько, сколько Ирис его помнила, но тогда вырваться из-под его чар ей было трудно, а теперь…
        - Ты жалок, Виттор, - бросила она и поморщилась с презрением. - Мне не нужны подарки, купленные на деньги твоей рогатой супруги.
        Ювелир упаковал коробку и сложил руки на крышке, наблюдая за ними с плохо скрываемым любопытством.
        - А ты все так же очаровательна, Ирис-детка, - не остался в долгу Виттор, дернув ее на себя и прижавшись губами к уху. - Хорошеешь с каждым днем. Ты изумительна. И так жестока. Чудовищно жестока, разбивая мне сердце.
        От этого шепота по телу Ирис пробежала дрожь, но, собравшись с силами, она оттолкнула от себя Виттора и приготовилась уйти.
        - Вы меня с кем-то перепутали, лаэрд. Приятного дня.
        Он схватил ее за локоть и рванул обратно так, что у Ирис клацнули зубы. Одновременно с этим вынул из кармана жилета свернутую купюру и протянул ювелиру.
        - Можно мы поговорим наедине? И принесите нам кофе.
        Деньги, как всегда, сотворили чудо, и толстяк даже не подумал возражать, когда Виттор втолкнул Ирис в соседнее помещение, оформленное в виде небольшой комнаты отдыха, где особо важные посетители могли посидеть на уютном диване и не спеша выбрать товар под чашечку кофе, а иногда - и под трубочку опиума.
        - Что ты себе позволяешь?! - зашипела она разъяренной кошкой, отпрыгивая от Виттора. - Так и будешь приплачивать каждый раз персоналу, чтобы трахать меня, где придется? В подсобках магазинов? В коридоре своего клуба? В гардеробе парламента? Я выросла из твоих игр, Виттор, сколько можно тебе это повторять? У меня новый любовник. Моложе тебя в два раза. И горячее раза в три.
        - Ты наслаждаешься, унижая меня, да, Ирис-детка? - покачал он головой, надвигаясь на нее и ослабляя узел галстука над вырезом жилета. - Тебе нравится мучить меня? Ты всегда меня мучила, играла мной, как хотела. А ведь мы могли быть счастливы. До сих пор можем. Я всегда мечтал быть с тобой, только с тобой.
        - Ты сам унижаешься, - отрезала Ирис и попятилась. - Не боишься, что жена узнает о нашей встрече? Раньше боялся.
        Виттор рассмеялся, искренне и очень естественно, как и все, что он умел делать.
        - Да плевать мне на эту толстую корову! Я же говорил тебе, Ирис-детка, что нужно лишь немного подождать. Что я буду твоим, как только подохнет ее папаша, который грозился лишить меня денег, - Виттор развел руками, - и вот он, наконец, подох! И уже давно! А ты не дождалась. Нет в тебе терпения, конфеточка, и любви ко мне нет. Тебе нравится меня мучить даже сейчас, когда я у твоих ног.
        В подтверждение своих слов он опустился на колени, обхватил бедра Ирис и прижался щекой к ее животу. Она смотрела на его склоненную голову с густыми, как у молодого мужчины, волосами и ощущала, какой невыносимый холод идет от его рук. Острые морозные иглы сковывали ее ноги, пронзали бока, подбирались к груди, спирая дыхание, и там, между ребер, они грубыми твердыми пальцами останавливали ее сердце.
        - Уйди, Виттор, - произнесла Ирис тихим голосом, и если бы он в этот момент догадался взглянуть ей в лицо, то ужаснулся бы от дикого, полного ненависти выражения глаз. - Возвращайся к семье, где тебе самое место.
        Но поднимать голову он не стал, а только еще крепче стиснул ее колени и поцеловал через ткань юбки низ ее живота.
        - Ты - моя семья, детка, - проговорил он, - помнишь? Ты была у меня первой, а я был первым у тебя. Такое не забывается. Это на всю жизнь. Если бы ты умела любить, ты бы это знала.
        Они действительно были первыми друг у друга, и память запела внутри Ирис, прокладывая тонкую проталинку под грубой коркой парализовавшего сердце льда. Она вспомнила тот день, когда впервые, робко держась за руку матери, переступила порог уважаемого дома, где жила семья Виттора. Его мама болела, долго и страшно, и поэтому - как последнюю панацею для облегчения страданий - ведунью позвали помочь. Врачи к тому времени только разводили руками, дорогостоящие курсы лечения не приносили улучшения и даже хваленая магия, заживляющая раны белых волков, была не в силах остановить гниение внутри тела несчастной женщины.
        Взрослые поднялись наверх, в спальню больной, откуда доносились протяжные мучительные стоны, а маленькую Ирис предоставили заботам кухарки. Впрочем, у той вскоре едва не сбежало молоко, и непоседливая любопытная девочка оказалась без присмотра. Какое же впечатление на нее, жившей в бедной лачужке, произвел тот дом! Огромными глазами Ирис рассматривала суровые лица на портретах, оформленных в темных тонах, дышала на фигурное мозаичное стекло в коридорных дверях и скользила своими потрепанными башмачками по гладкой холодной плитке, выложенной орнаментом в виде цветов.
        В одной из чудесных комнат она увидела сидевшего за столом мальчика. Тот явно скучал, подперев кулаками щеки, перед доской в черную и белую клетку, на которой, как подсолнухи на поле, густо торчали фигурки, вырезанные из оникса и горного хрусталя. Каждую такую игрушечку венчал позолоченный символ, и у некоторых фигур эти символы были разные, а у других - повторялись.
        Ирис застыла в восхищении, разглядывая это чудо, а Виттор разглядывал ее. Так они и познакомились.
        - Нравится? - спросил он.
        - Да…
        Ирис перевела свои восхищенные глазенки и на мальчика, ведь он не только владел фигурками, но и знал какие-то особые правила, по которым следовало с ними играть, и тот вдруг переменился в лице. Тогда она подумала, что очень понравилась ему, и только позже, гораздо позже, с непростительным опозданием узнала, что Виттору нравились все, кто смотрел на него такими глазами.
        А всех, кто не смотрел, он презирал или начинал игнорировать.
        Мать Ирис знала свое дело, и отец Виттора не мог на нее нарадоваться. Узнав, в каких условиях проживает ведунья с крошкой-дочкой, он незамедлительно забрал их и поселил под крышей собственного особняка, выделив достойную комнату и содержание. Так мальчик, владеющий драгоценными фигурками на доске, стал для маленькой девочки лучшим другом.
        Они действительно стали очень близки, проводили все дни рука об руку, устроили себе тайное убежище в саду, в домике, специально установленном в ветвях раскидистого дуба, и могли часами просиживать там, играя. Заводилой, конечно, всегда был Виттор, Ирис только послушно выполняла все команды и принимала те роли, которые ей отводились. Когда им доводилось делить угощение, она всегда уступала ему лучшие кусочки, но зато он никогда не давал ее в обиду, и если кто-то из его мальчишек-друзей, приходивших в гости, начинал дразнить Ирис, то тут же получал в глаз. Наверно, они оба тогда наслаждались своей дружбой и своим счастьем: она поклонялась, он принимал поклонение.
        Им не приходилось расставаться ни на миг - отец Виттора оплатил обучение Ирис, и она ходила в ту же школу, что и ее друг. Но болезнь его матери по-прежнему требовала больших денежных вложений, и взрослым все труднее становилось скрывать от детей то, что на счету каждая монетка. Ирис ценила то, что дала ей другая семья, и старалась всегда быть тихой и послушной девочкой, но, наконец, случилось неизбежное: у семьи Виттора не осталось средств, чтобы платить за нее, и дорогую хорошую школу пришлось бросить.
        Она приняла это покорно и без слез. Виттору требовалось больше, он почти вырос и должен был стать достойным представителем своего рода, его дополнительные занятия съедали последние жалкие монеты, не говоря уже об одежде, которая постоянно требовалась для быстро подрастающего молодого человека, и Ирис все эти потребности понимала. Виттор и сам не раз жаловался на бедность.
        - Когда она уже сдохнет? - цедил он сквозь зубы и сжимал кулаки, наблюдая, как слуги выносят из дома очередную картину, статуэтку или сервиз, чтобы отец мог продать это на благотворительном аукционе и выручить еще немного денег на лечение матери. - Мы уже живем в голых стенах! Сколько можно из нас жилы тянуть!
        В такие минуты Ирис становилось страшно. За прошедшие годы особняк и правда растерял былое величие и от него оставались одни стены, но пугало ее другое. Она сидела рядом с Виттором, держала его за руку, утирала его злые слезы, гладила по спине и шептала:
        - Нельзя говорить так. Нельзя. Это же твоя мама. Она вылечится. Вот увидишь. И все будет хорошо.
        - Не хочу, чтобы она вылечивалась! - взрывался он, отпихивая ласковые руки Ирис. - Почему я должен ждать! Это мои деньги! Это мое наследство! Хочу жить, как все нормальные люди, а не давиться за кусок хлеба! Почему твоя мать не может просто ее упокоить? Она же ведьма! Вот пусть и сделает ведьминское дело.
        Однажды Ирис не выдержала и передала эти слова своей маме.
        - Ты могла бы убить нашу хозяйку? - спросила она, когда они вечером сидели вдвоем у камина и расчесывали друг другу волосы перед сном. - Не из плохих побуждений, а из жалости. Ты же видишь, как она мучается. Ты излечиваешь ее, причем ценой собственного здоровья, вон посмотри, какая сама худая стала, а ей через месяц-другой снова становится хуже. И все сначала. От этого все страдают.
        - Не все, - вдруг тихо ответила ее мать, сложив на коленях натруженные, перевитые прожилками вен руки. - Мы же с тобой не страдаем.
        На мгновение Ирис потеряла дар речи. Она уставилась на мать, приоткрыв рот, а та с извиняющейся улыбкой погладила ее по щеке.
        - Если наша хозяйка вылечится, мы больше не будем нужны этому дому, доченька. Если она умрет - в нас опять же перестанут нуждаться. Где бы ты жила сейчас, если бы не она? В лачуге с крысами? Ела бы прогнивший картофель? Бегала бы со шпаной? Посмотри на себя, ты одета не хуже лаэрды, ты обучена почти как лаэрда и практически покорила сердце молодого хозяина. Тебя ждет блестящее будущее, моя девочка.
        Ирис моргнула, ощутив, как земля уходит из-под ног.
        - Мама, что ты такое говоришь… - прошептала она. - Никакая я не лаэрда. Мне даже школу пришлось бросить.
        - Но ты проучилась в ней достаточно, - парировала мать, - а остальное догонишь позже. Ты ведь сообразительная у меня. Хозяйка выздоровеет, когда ты станешь совсем взрослой и устроишь свою жизнь.
        - Мама, на что ты меня толкаешь, - покачала Ирис головой, - ты же сама не такая! Ты же никогда с людей денег не брала, а теперь убеждаешь меня использовать семью, которая отнеслась к нам по-доброму.
        - Ради тебя я такой стала, - посуровела ее обычно нежная и отзывчивая мать. - Когда увидела, как тебе здесь нравится, как ты счастливо смеешься, какой кругленькой и румяной стала, и вспомнила, какой тощей и замученной ты была… вот тогда я и поняла, как ошибалась. Ради ребенка женщина еще и не на такое пойдет. А мы с тобой не просто женщины. Мы - ведьмы.
        Мать взяла руки Ирис в свои и повернула их ладонями вверх, положив себе на колени.
        - Запомни, доченька, для ведьмы нет доброй и злой стороны. В одной руке она всегда держит белую нить, а в другой - черную. И по своему желанию этими нитями управляет. Неважно, какую из них ты потянешь сегодня, а какую - завтра. Ты всегда будешь той, кто ты есть, потому что в тебе поровну и того, и другого.
        - Ты имеешь в виду… - Ирис сглотнула, - что можешь и лечить, и убивать? По своему желанию?
        И ее мать как-то грустно улыбнулась.
        Через несколько дней хозяйке дома в очередной раз стало лучше. Она смогла сама встать с кровати, при помощи служанки оделась в нарядное белое платье, вышла в сад, где долго сидела в шезлонге, подставляя лицо солнцу и любуясь порхающими бабочками. Заметив Ирис, подозвала ее к себе, заставила присесть у ног на траву и гладила прохладными пальцами ее лицо.
        - Я знаю, что ты любишь моего сына, - говорила она, очерчивая скулы Ирис, ее нос и брови, - ты красивая девочка. В твоих руках он будет счастлив. Береги его, раз я не могу. И тысячу раз спасибо твоей маме, что вы стали частью моей семьи.
        Ирис смотрела снизу вверх на измученную волчицу с бледной синюшной кожей, сухими губами и такой тоской и жаждой жизни во взгляде, и мучительно хотела вскочить и убежать прочь. И убежать не могла, только держала чужую тонкую невесомую руку с пергаментной кожей и отвечала что-то невпопад.
        На следующий день хозяева вместе с матерью Ирис засобирались в поездку к минеральным и сероводородным источникам, расположенным на побережье. Обеим женщинам требовалось отдохнуть и восстановить силы, а отец Виттора решил их сопровождать, чтобы обеспечить безопасность. Ирис дождалась, пока чемоданы запакуют, а потом объявила, что тоже уезжает. Учиться. В дарданийские монастыри.
        Она не слушала уговоров и просьб, а на все вопросы лишь отвечала, что там ей позволят обрести профессию, причем бесплатно. Матери едва удалось уговорить Ирис дождаться ее возвращения. Это была единственная уступка, в которой она не смогла отказать любимой родительнице.
        Виттора новость просто раздавила.
        - Ты бросаешь меня! - рявкнул он, когда взрослые отбыли на вокзал. - Предательница! Мерзавка! Побирушка и шваль!
        Он стремительно пошел вверх по лестнице, оставив Ирис внизу, а через несколько минут хлопнула дверь его спальни. Через полчаса Виттор спустился вниз и куда-то уехал, не удостоив ее и взгляда. А вечером завалился домой в компании друзей.
        - У меня ведь был день рождения недавно, - объяснял он громкоголосым и уже подвыпившим парням, - но мы его не отмечали и знаете почему? Якобы у нас нет денег! Но если у моей мамаши есть деньги кататься по курортам, то уж один маленький праздник карман моего папаши выдержит!
        Ирис спряталась в свою комнатку и боялась выходить. Она понимала, что Виттор обижен, и после стольких лет дружбы ее внезапный отъезд наверняка и был предательством. Но что она могла ему объяснить? Что ей невыносимо видеть его больную мать, зависшую на волоске между жизнью и смертью? Что ей не хочется держать в руках белую и черную нити и выбирать за какую тянуть? Что ее мать права, и она мечтает выйти замуж за Виттора? И боится, что ее сердце не выдержит того, что он не видит ее своей женой?
        В особняке грохотала музыка, слышались пьяные голоса и смех, а вскоре к ним добавились и протяжные женские стоны, и Ирис зажала ладонями уши и закрыла глаза. Ей казалось, что Виттор продолжает кричать ей в лицо: «Ты бросаешь меня! Ты бросаешь! Бросаешь!»
        Она вздрогнула, ощутив чужое присутствие в комнате, и увидела, что он сам стоит на пороге. Пьяный, с перекошенным злым лицом и сверкающими серебристыми глазами. Он схватил ее за руку и потащил в гостиную, где собрались друзья. Оказалось, что те успели пригласить нонн, и теперь предавались утехам. Шампанское, вино, коньяк и виски лились рекой. И посреди всего этого Виттор вывел Ирис, крепко держа ее за руку.
        - А давайте устроим аукцион! - предложил он. - Благотворительный! Кто больше даст за девственность моей подружки, тот ее и получит! Прямо здесь! А я хотя бы окуплю расходы на сегодняшний праздник.
        Его предложение с воодушевлением поддержали, в крови парней закипел азарт вперемешку с алкоголем. Ирис в ужасе дернулась, но ее уже окружили и принялись выкрикивать цену. Нонны аплодировали и поддерживали участников. Суммы росли как на дрожжах, в воздухе звенели все новые цифры и когда, наконец, ставка взлетела до небес, и повышать ее было уже невозможно, наступила тишина.
        Ирис обвела взглядом лица собравшихся, задержавшись лишь на Витторе. Его глаза блестели сухим возбужденным блеском, язык беспокойно пробегал по губам, а кулаки были стиснуты до побелевших костяшек. Она презрительно поморщилась. А когда выигравший ее волк потянулся в карман за деньгами, Ирис вытянулась в струну и яростно заорала.
        Брызнули осколки стекол, и невидимый вихрь закружил их, иссекая всех, кроме нее самой. Крошилась великолепная разноцветная мозаика, трескалась дорогая плитка, бутылки и стаканы превращались в прах, на пол рухнула люстра, а голосу ведьмы вторили десятки изошедшихся от ужаса голосов ее врагов.
        Впрочем, этого она и добивалась - напугать их. Она не ожидала такого взрыва, почти не могла управлять им, просто захотела его сделать, и у нее получилось. Когда все закончилось, парни и девушки, поцарапанные и порезанные, убежали прочь в ту же секунду. В комнате остались только Ирис и Виттор. Даже слуги боялись войти, не понимая, что случилось.
        Она посмотрела на руины, в которые превратилось помещение, потом - на свои руки, всхлипнула и побежала в сад.
        - Ирис! Ирис, стой! - бросился следом Виттор.
        Больше всего на свете она боялась, что он ее догонит. Схватившись за перекладины лестницы, Ирис полезла в дом на дереве, инстинктивно пытаясь найти убежище там, где всегда чувствовала себя в безопасности. Конечно же, Виттор в один миг забрался следом.
        - Прости меня! Прости! - он схватил ее, трепыхающуюся, крепко прижал к груди и горячо зашептал в макушку: - Сама виновата. Сама. Ты меня ранила. Нет, ты меня убила. Бросаешь меня. Жестокая. А я ведь только тебя… только тебя… Ирис…
        Виттор шептал еще что-то и уже лихорадочно разрывал на ней одежду, а она глотала горькие слезы любви и обиды, и сама ложилась на спину, и раздвигала ноги, и обхватывала его руками, закусив губу от жара и зудящей ломоты во всем теле. Их маленький детский игрушечный домик трещал по швам от кипящей взрослой страсти.
        - Ты ведь никуда не уедешь теперь, - уверенно заявил Виттор, когда все закончилось, и они лежали вместе на деревянном полу, обессиленные от своего первого опыта в сексе. - Теперь, когда мы с тобой больше, чем друзья?
        - Уеду, - вздохнула Ирис, - я хочу, чтобы твоя мама выздоровела.
        - При чем здесь моя мать? - фыркнул он. - Это я без тебя жить не могу. Это я страдаю. Сможешь жить в своих дарданийских монастырях припеваючи, зная, как мне плохо? Сможешь, а?
        В тот момент Ирис казалось, что она не проживет без него и секунды, но слова матери продолжали звучать в ушах. Слова о том, что хозяйка дома будет то болеть, то выздоравливать, пока не вырастет дочь ведьмы. Она не нашлась что ответить и просто его поцеловала, а Виттор неожиданно зажегся вновь от этой нехитрой ласки, и неудобный вопрос как-то развеялся сам собой.
        Они не вылезали из постели до самого приезда родителей, наплевав на слуг, на учебу, на все вокруг. Постоянно открывали для себя все новые и новые грани любви. Ирис чувствовала себя ужасно счастливой… и ужасно несчастной. А едва дождавшись мать, она сбежала.
        Все время, которое Ирис прожила в горах Дардании, обучаясь изящной словесности и каллиграфии и помогая монахам переписывать древние книги, Виттор с ней не общался. Сама она писала ему каждый день, но получала в ответ лишь письма от своей матери со скупым пересказом новостей. А потом и эти весточки закончились. Хозяйка дома чудесным образом, наконец, излечилась от недуга. Пожалуй, только одна Ирис понимала, почему это случилось именно теперь, после стольких лет.
        В благодарность за самоотверженную помощь отец Виттора влез в сумасшедшие долги и купил матери Ирис приличный домик в хорошем районе для среднего класса, а так же посулил ежемесячное содержание, чтобы та больше не знала нужды. Уехав из особняка, ведунья больше не участвовала в жизни хозяев. Каково же было ее удивление, когда Виттор стал сам приезжать к ней в гости. Он подолгу сидел с женщиной у камина, вел тихие беседы или играл в шахматы, в те самые изящные фигурки, которые когда-то так нравились Ирис. Он очень сблизился с ней, даже больше, чем со своей настоящей матерью, которая после излечения так и осталась задумчивой и погруженной в себя.
        Когда Ирис, наконец, вернулась домой, Виттор встречал ее на вокзале.
        - Как ты… узнал?! - ахнула она, с изумлением разглядывая его.
        Виттор очень изменился, повзрослел и стал ослепительным красавцем. Сердце у Ирис бешено затрепетало от того, что он взял ее за руку, повел к кару с личным водителем, а внутри, в салоне, поцеловал.
        - Ты не писал мне, - упрекнула она слабым голосом.
        - Я не мог писать. Ты разбила мне сердце, - ответил Виттор, дав знак водителю трогать. - Но я ждал тебя. Только тебя и больше никого.
        От его теплых слов она окончательно растаяла. К тому же, он явно был счастлив. Счастлив и успешен, дела его семьи, несомненно, шли в гору, что было заметно во внешнем достатке. Постаревшая ведунья тоже была рада видеть дочь, и все неприятные тени прошлого как-то улетучились и забылись. Сидя в кругу семьи, с любимыми людьми, Ирис не сомневалась, что поступила правильно. И теперь все у них будет хорошо.
        Мать, души не чаявшая в Витторе, совсем не возражала, когда вскоре после ужина молодые уединились в комнате Ирис. Наоборот, она всячески поощряла их воссоединение. Но на всю ночь Виттор не остался.
        - Я очень много работаю, Ирис-детка, - ответил он, на прощание целуя ей руки. - Постоянно тружусь, чтобы вернуть благосостояние своей семьи. И мне нужно как следует отдохнуть перед новым тяжелым днем.
        - Но ты можешь отдохнуть тут, у нас, - недоумевала Ирис, зябко кутаясь в одеяло и переступая босыми ногами по холодному полу. Все ее тело горело от восхитительного, страстного секса, которым она не занималась все годы разлуки с Виттором.
        - Нет, не могу, - улыбнулся он, - рядом с тобой мне не хочется отдыхать. Ты очень требовательная в постели, конфеточка. Дай мне хоть немного восстановить силы. К тому же, чем быстрее я заработаю достаточно денег, тем скорее на тебе женюсь.
        Она вспыхнула, не в силах поверить собственному счастью, и, конечно же, не могла не отпустить его.
        Так у них и повелось. Он приходил вечерами, а иногда среди дня, они обедали или ужинали втроем с ее мамой, потом уединялись, а с наступлением темноты Виттор покидал гостеприимное жилище. Ирис только вздыхала и смотрела на него с восхищением. Она совершенно забыла, каким капризным и жестоким он может быть. В ее глазах Виттор снова был героем, который трудился, отбросив гордость лаэрда, и зарабатывал своей семье на достойную жизнь.
        Как он зарабатывал, ей никогда не приходило в голову поинтересоваться.
        Никогда, пока не вскрылась правда. Не зря говорят, что любовь слепа и глуха. Ирис так безоговорочно верила клятвам Виттора, так безусловно доверяла ему, что и мысли не допускала об обмане. У них уже была семья, пусть маленькая, пусть неофициально оформленная, но что значат официальные документы по сравнению с настоящими чувствами? Она любила его с самого детства и легко приняла мысль, что он теперь ее муж. Ответственный и чуткий, страстный и заботливый, внимательный и нежный. Тот, кто каждым жестом и словом вызывал лишь восхищение.
        А потом Ирис встретила его мать. Точнее, одним погожим теплым днем она прогуливалась по городу и в порыве ностальгии забрела к особняку, где прошло ее детство. Хозяйка все так же сидела в саду, а вокруг ее белого платья порхали бабочки. Она подставляла им пальцы и улыбалась, а заметив Ирис, приникшую к ограде, переменилась в лице и подозвала ее к себе.
        Лицо у волчицы было таким же бледным, а губы - сухими, но взгляд стал другим. Спокойным и умиротворенным. Она погладила по голове присевшую рядом Ирис, совсем как много лет назад, и печально вздохнула.
        - Ты стала такой большой, девочка, - впрочем, тут же улыбнулась она, - я помню, как ты в клочья разнесла нам гостиную, а потом соблазнила моего сына, - заметив, как смутилась Ирис, волчица рассмеялась, - я никогда не сердилась на тебя, ты была мне как дочь. Жаль, что он тебя не дождался. Жаль, что женился на другой.
        - Женился?..
        Ирис показалось, что ее мир перевернулся. Мать Виттора рассказывала и про помолвку, и про свадьбу, и про невесту - достойную девушку из богатой семьи, - а в ушах Ирис набатом билось лишь одно слово. Ложь. Ложь. Ложь. Только было непонятно, к какому именно варианту событий оно относилось.
        Ничего не подозревающая собеседница выдала ей все: и имя супруги, и адрес, и даты. И Ирис поехала… нет, помчалась, чтобы убедиться собственными глазами. Второй раз за день она стояла у ограды богатого дома и смотрела на волчицу, отдыхающую в саду. Только эта была молодая, а у ее ног на расстеленном одеяльце ползал младенец, и, буквально на миг увидев его лицо, Ирис сразу поняла, кто его отец.
        Две половинки истории сложились у нее в голове в одно целое, белая ниточка переплелась с черной, стало ясно, почему Виттор никогда не ночевал, почему не писал ей и почему стал так богат. Лишь один вопрос оставался не отвеченным: почему он поступил так с ней?!
        - А что ты хотела? - с леденящим кровь спокойствием ответил Виттор, когда тем же вечером Ирис приперла его к стенке. - Чтобы я по миру пошел? Чтобы провел всю молодость, вкалывая как чернорабочий. Я? С моим благородным происхождением? Да она сама текла по мне, как сучка, на шею вешалась, проходу не давала, в руки падала. Хотела она меня, понимаешь? И не смей меня упрекать, конфеточка, я обеспечил достойную жизнь не только себе, но и тебе. На чьи деньги ты живешь, а? Кто выплатил долги, в которые влез мой отец, чтобы купить этот домик твоей маме? А то, что женат - так это формальность, тьфу на нее! Люблю-то я тебя. Тебя одну. Приворожила ты меня, ведьма…
        - У тебя же ребенок родился… - только и пробормотала Ирис, приходя в ужас от услышанного и понимая, что тот, прежний Виттор, который мечтал скорее избавиться от собственной больной матери, никуда не делся, а стоит перед ней во всей красе.
        - Родился, так и что? - развел он руками. - Волчицы от волков обычно быстро беременеют, как по щелчку. Ну может, пару раз у нас что-то было, вот и результат. А ты что, тоже ребенка хочешь? Так я не виноват, что ты не волчица и не можешь от меня забеременеть.
        Конечно, Ирис мечтала о ребенке и горько жалела, что у них с Виттором не может быть детей, но его размышления показались ей чудовищными.
        - Почему ты мне не сказал?! - воскликнула она. - Ни слова не сказал, а только врал, врал все это время!
        - Да чтобы вот этого не было, - поморщился он. - Чтобы не начала меня обвинять, как делаешь сейчас. Ты сама виновата. Ты сама меня бросила. И оправдываться перед тобой я не обязан.
        Хрустальный образ идеального мужчины пошел трещинами и рухнул в глазах Ирис. Она страшно кричала, и била его, и выгнала прочь из дома, а потом рыдала, уткнувшись лицом в колени матери. Внутри словно горел и свербил раскаленный штырь, пронзающий сердце.
        - Ну чего ты убиваешься, детка? - гладила ее по голове и сочувственно вздыхала старая ведунья. - Ну чего ты хочешь? Чем я могу помочь?
        - Хочу, чтобы он ушел от нее, мама! - в сердцах плакала Ирис. - Хочу, чтобы был только моим! Он постоянно говорит, что я сама виновата! Так буду виновата хоть за дело! Приворожу его! Научи меня, мама! Научи! Какой я была дурой, что не слушала тебя, что уехала из-за своих глупых принципов! Научи!
        - Научить-то научу, - качала головой мать, - но только приворожить ты его не сможешь. Других - пожалуйста, а того, кого любишь - нет. Не властна ведьма над своей жизнью. И над теми, кого любит - тоже.
        - Тогда порчу на нее нашлю! На соперницу! Чтобы высыхала, как наша хозяйка!
        - Попытаться-то можешь, да силенок не хватит, - урезонивала мать. - Чтобы порчу насылать и проклятия, надо сильной ведьмой быть. Очень сильной. Из тех, кто в сумеречный мир могут ходить. А мы с тобой кто? Травницы-ведуньи? Хозяйку ведь не я сушила, а болезнь. Я только недолечивала. А как поняла, что не нужна она нам больше - долечила.
        Несколько дней Ирис не могла ни есть, ни пить, и жить ей не хотелось. Потом постепенно боль в груди ослабла, стало легче дышать, и буквально с нуля она стала учиться жить заново. Без Виттора. Никаких денег от него не хотела брать принципиально, даже слышать о нем не желала. Устроилась домашним учителем в одну аристократическую семью, работала старательно, ее порекомедовали другим, потом еще и еще, и вскоре Ирис обеспечила себе довольно приличный заработок.
        А потом ее мать заболела. Слегла так, что стало понятно: пожилая женщина почти отжила свое. Сказались долгие годы знахарства, когда она лечила других ценой своего здоровья. Да и мать Виттора умерла бы, если бы не ведунья, а ее недуги тоже не прошли бесследно для взявшей их на себя. Ирис бросилась искать лучших докторов, устроила ее в госпиталь под круглосуточный присмотр. Сама она так и не прониклась знахарством, почти ничего не умела, ей была ближе преподавательская деятельность и науки, и теперь горько жалела, что практически ничем не может помочь матери.
        Денег стало катастрофически не хватать. Ирис провела бессонную и полную слез ночь, затем взяла в ежовые рукавицы свою гордость и поехала в дом родителей Виттора просить помощи в финансах. Конечно, ей не отказали. Помогли, дали в долг с оговоркой, что возвращать совсем не обязательно, поддержали морально. Но сам Виттор тоже об этом узнал и не мог не воспользоваться ее слабиной.
        - Значит, теперь мои деньги тебе брать не стыдно?! - прорычал он, поздним вечером врываясь в дом Ирис.
        - Я просила денег у твоих родителей, а не у тебя! - пыталась защищаться она.
        - А они что, ты думаешь, не на мои деньги живут? Наивная!
        Он схватил ее, потряс и швырнул на пол. Ирис больно ударилась, стиснула зубы, чтобы не дать слезам брызнуть из глаз. Если бы дома была мама, Виттор ни за что не позволил бы себе такие выходки. При ней он держался скромно и вежливо. Теперь Ирис понимала, почему: ее мать тоже боготворила его и восхищалась каждым словом и жестом. А она, Ирис, перестала. И поэтому лежала на полу у его ног и корчилась от боли.
        - Ведьма… думаю о тебе постоянно… только тебя хочу… - Виттор набросился на нее, прижал к ковру, принялся рвать одежду.
        Совсем как много лет назад, когда он так же неистово взял ее в первый раз в домике на дереве. Но тогда чувства овладели ими обоими, затаенная страсть просто выплеснулась наружу, и Ирис сдалась ей. Теперь же она боролась, отчаянно визжала и царапалась.
        - Нравится тебе? - он хлестнул ее по лицу наотмашь, голова Ирис мотнулась в сторону, а в ушах зазвенело. - Нравится заставлять меня унижаться, ползать перед тобой, просить прощения? Чего тебе не хватает? Что тебе вечно не так? За что ты так обходишься со мной, Ирис?
        Он хлестнул ее еще раз, а потом навалился всем телом, зажимая поцелуем рот.
        - Ты моя, - без конца повторял Виттор в перерывах между поцелуями, - ты моя вещь, моя рабыня, моя служанка. Ты создана, чтобы удовлетворять меня. Служи мне! Удовлетворяй меня! Будь моей!
        Ирис безвольно лежала под ним, пока он орал ей эти слова в лицо, и это только больше разозлило Виттора.
        - Семьи тебе захотелось? Да? - оскалился он. - Будет тебе семья. Никуда ты от меня не уйдешь. Никуда и никогда больше.
        Расширившимися глазами Ирис увидела, как верхняя губа Виттора приподнялась, а оттуда показались клыки, на их кончиках наливались прозрачные капельки слюны.
        - Об этом не принято говорить вслух, - самодовольно произнес он, - да и теперь мало кто знает… секрет, который хранят старики… укус оборотня может быть заразен, конфеточка. Закон о чистоте крови это, конечно, запрещает. Но мы ведь никому не скажем, малышка? Ты ведь хочешь деток, сладкая? Я сделаю тебе деток.
        С размаху он вонзил зубы прямо в ее шею. Ирис дернулась, будто пронизанная током. Невыносимая, резкая боль пронеслась по ее венам, а потом стало темно.
        Она приходила в себя временами и снова погружалась в забытье. Тело ломало, рассудок старался избежать мучений и отключался. Сквозь туман Ирис ощущала, что Виттор остается рядом с ней. Он был в ней, двигался на ней, несмотря на все судороги и спазмы, через которые она проходила. Он наказывал ее за то, что она больше не восхищалась им.
        Он провел с ней два дня и все это время не выпускал из постели, словно хотел отыграться за долгие месяцы разлуки. Приходя в сознание, Ирис скулила, просила пощады, пыталась уползти от него, но ее корчило, на руках и ногах пробивалась шерсть, рот наполнялся слюной - резались новые зубы, - а Виттор с неумолимым выражением на лице подтягивал ее ближе, раздвигал ей ноги и начинал сначала. В конце концов, Ирис обернулась, но он сделал то же самое и в завершение взял ее в волчьем обличье.
        Конечно, она забеременела. И перестала быть ведьмой. Хорошо, что ее мама не видела этого - она тихо скончалась во сне в ту самую ночь, когда все случилось. А Виттор, видя ее беспомощность и зависимость от него, снова стал заботливым, нежным и предупредительным. Учил ее жить в новой ипостаси. Ирис честно хотела ненавидеть его, но ребенок, толкавшийся в животе, постепенно вытеснял из памяти страшные, полные боли и ярости моменты. А еще она осознала, что не может сопротивляться его воле. Виттор обратил ее, и теперь его желания стали и ее желаниями тоже, а ему хотелось ее любви и покорности.
        Виттор купил ей новую мебель для детской, возил по врачам и старательно изображал трепетного отца в ожидании пополнения семейства. Ирис знала, что со своей женой он так себя не вел, и цеплялась за эти мысли. Она так устала… так устала бороться с самой собой, со своей любовью к человеку, который совершенно очевидно этого не заслуживал! Может, и правда, она просто запуталась в своей жизни и не понимала, что он старается для ее же блага?
        Когда родился Алан, Виттор поклялся, что уйдет из семьи. К тому времени во взгляде, которым Ирис смотрела на него, снова появилось тепло и восхищение. Сын очень напоминал ей своего отца, хоть и считался полукровкой, а гормоны сделали ее чувствительной, плаксивой и нежной, и снова хотелось верить каждому слову любимого. Она даже решилась на отчаянный шаг, захотела немножко помочь ему, подтолкнуть, и тайком сделала их фотографии в спальне, а затем отправила его жене. Но реакции не последовало. Ольга была хитра и не собиралась так просто отпускать супруга. Она явно не сказала ему ни слова о своем открытии, потому что Виттор продолжал все так же приходить и уходить, как делал уже несколько лет подряд.
        Он обещал, что уйдет, но постоянно находил причины, чтобы отложить этот ответственный момент, а Алан рос, и начал уже ходить, и говорить свое первое «мама»… а Ирис так устала, так устала бороться…
        Но неожиданно точку поставил сам Виттор. Однажды вечером он пришел домой, взял Ирис за руку, усадил за стол и трагическим голосом сообщил:
        - Нам придется расстаться на какое-то время, конфеточка.
        - Что?! - не поняла Ирис.
        - Я знаю, что ты из шкуры вон лезешь, чтобы удержать меня рядом, - грустно улыбнулся он, - но тебе надо проявить понимание и смириться. Мой тесть… проклятый старый хрен… каким-то образом пронюхал о нас с тобой. Не удивлюсь, если Ольга что-то узнала и побежала жаловаться папаше. Она всегда была папенькиной дочкой. Теперь он грозится, что разведет нас с ней по суду, да еще и с меня мзду сдерет за якобы не соблюдение супружеской верности.
        - Ты же все равно хотел разводиться, - произнесла она ровным голосом. Ни кричать, ни бороться уже не было сил. Да и Алан лег спать.
        - Хотел, - согласился Виттор, - но не так, не оставаясь с голым задом. Ты же понимаешь, без ее денег я никто!
        - Понимаю.
        Казалось, он даже обрадовался ее покорности.
        - Так что, Ирис-детка, поставил мне тесть условие, чтобы я с тобой порвал. Рвать насовсем я, конечно, не намерен, но придется повременить, пока старый хрен не подохнет, а потом снова заживем с тобой, как раньше. Ты не волнуйся, я буду деньги присылать, передавать через кого-то. С голоду не помрешь.
        В этот момент Ирис четко поняла, чего ей хотелось все годы с той самой секунды, как мать Виттора рассказала, что он женат. Раньше она почти не осознавала это желание, оно было неявным, но теперь оформилось, наполнилось яркими красками и придало ей невероятных сил. И одна ладонь зазудела, та, в которой ей мама когда-то показывала черную ниточку…
        - Не надо денег, - ответила она твердым голосом и подняла на Виттора глаза.
        - Опять ты начинаешь, - недовольно скривился он, но Ирис его остановила.
        - Ничего не начинаю. Иди. Я отпускаю тебя.
        Удивленный ее спокойствием, Виттор явно чувствовал себя неловко.
        - Не забывай запираться в подвале в полнолуние. Не вздумай поранить Алана! - давал он ей советы напоследок. - И если потребуется помощь… попроси моих родителей. Нам с тобой видеться пока опасно.
        Она проводила его и даже поцеловала на прощание, а потом долго стояла у окна, обхватив себя руками и вглядываясь в темную-темную ночь. В тонком стекле виднелся ее бледный профиль, Ирис смотрела на него и видела женщину, которая всю жизнь любила чудовище, неспособное любить никого, кроме своего эго. Любила больше, чем кого-либо, больше своего ребенка и самой себя. И это не слюной оборотня он заразил ее, а безумием и черным эгоистичным сердцем. Она размахнулась и разбила это отражение.
        Ирис очнулась от воспоминаний с тем же презрительным выражением на лице, взглянула на коленопреклоненного Виттора, все еще мечтающего соблазнить ее в лавчонке ювелира, и резко взмахнула рукой.
        Он отлетел к стене, стекла в шкафчиках с золотыми побрякушками зазвенели, ножки мебели поехали по полу с дребезжанием. Распластанный на вертикальной поверхности, Виттор не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, но продолжал дразнить ее насмешливой и высокомерной ухмылкой на красивом лице. Ирис выбросила вперед другую руку, и из раскрытой ладони полыхнул столб огня. Пламя мгновенно охватило тяжелые бархатные портьеры, заплясало на обшивке мебели и сукне, расстеленном на полках, лизнуло одежду Виттора и его волосы.
        - Ты не сможешь этого сделать, - выдавил он и попытался качнуть головой. - Ты не сможешь меня убить, конфеточка. Кишка тонка.
        - Могу.
        Удерживая его на месте, Ирис продолжала поливать огнем комнату, золотистые всполохи плясали на ее окаменевшем лице, путались в красиво уложенных прядях волос и отражались в глазах. Помещение наполнялось дымом, металлические ручки в шкафах раскалились и покраснели, огонь с гудением пожирал деревянные панели и уже тянул свои пальцы под самый потолок, но чудесным образом огибал фигуру ведьмы. И фигуру Виттора он почему-то огибал тоже.
        - Нет, не можешь, - захохотал мужчина, распятый на стене, но тут же закашлялся, захлебываясь дымом, - не притворяйся ведьмой, Ирис, тебе это не идет. Даже если ты вернула себе прежнюю сущность, это ничего не меняет. Я - твоя слабость, точно так же, как ты - моя.
        Ее пальцы дрогнули и согнулись, спина сгорбилась, и в ту же секунду Виттор рухнул на пол, продолжая терзать легкие кашлем. Вот тогда она закричала, совсем как много лет назад, не в силах совладать с болью и яростью, разрывавшими ее изнутри. Стекла брызнули со всех сторон навстречу друг другу, их осколки превратились в смертельный град, уничтожающий все вокруг. Ювелир, некстати ворвавшийся в комнату, осел, хватаясь за горло…
        Пригибаясь, Виттор подбежал к Ирис и с силой надавил ей на плечи, заставив опустить руки вдоль тела. Огонь тут же погас, а дым начал выветриваться в проемы разбитых окон. Так они стояли некоторое время в объятиях друг друга, то ли не в силах пошевелиться, то ли наслаждаясь этими секундами.
        - Может, ты и моя слабость, - произнесла, наконец, Ирис глухим голосом, - но эта слабость проявляется лишь в том, что временами я невыносимо хочу убить тебя. Но потом вспоминаю, что нельзя этого делать. Тебя ждет впереди долгая жизнь, Виттор. Долгая, долгая жизнь.
        Он хмыкнул, вряд ли осознав истинный смысл ее слов, и отступил назад. Деловито прошелся по комнате, хрустя подошвами туфель по осколкам, постоял над распростертым телом ювелира.
        - Мда, бедняга, не повезло ему. Придется сочинить сказку, как тут взорвалась какая-нибудь колба с химикатами, - Виттор повернулся и глянул на Ирис, - отправлюсь за полицией, конфеточка, а ты вылезай в окно. Не стоит, чтобы нас видели вместе при таких обстоятельствах, слишком много лишних свидетелей набежит. Опять ты испортила наше свидание.
        Она не ответила ничего, только обхватила себя руками и повернулась к нему спиной. Дождавшись, пока шаги Виттора стихнут, Ирис нагнулась, подняла один из кусочков стекла и чиркнула себе по пальцу. Подошла к черной от копоти стене, начертила кровью квадрат, сплела по краям руническую вязь, осторожно подула на исчезающие знаки.
        И вышла через открывшуюся дверь в сумеречный мир.
        Цирховия. Шестнадцать лет со дня затмения
        Он любил мать столько, сколько себя помнил. Наверно, он полюбил ее еще раньше, находясь в теплой утробе, просто тогда не осознавал этого. Она всегда была самой красивой, самой нежной, самой ранимой и тонко его чувствующей. Он мог часами притворяться, что играет, лишь бы сидеть в одной комнате с ней и любоваться ее отточенным профилем, ее длинными ловкими пальцами, сжимавшими ручку, когда она набрасывала планы уроков или проверяла тетради учеников, линией ее плеч и спины. Ее волосы всегда вкусно пахли, и он любил запускать в них руки, когда она обнимала его перед сном. Она читала ему сказки, но он не вслушивался в истории, а просто наслаждался звуками ее голоса. Просил еще и еще, и она с легким ласковым вздохом начинала сначала.
        Его мать была для него всем: смыслом жизни, богиней, демиургом его судьбы. И насколько сильно он любил ее, настолько же сильно ненавидел мужчину, считавшегося его отцом.
        С появлением этого мужчины все в доме шло наперекосяк. Из восхитительной и воздушной красавицы мать превращалась в измученную старуху с провалами запавших глаз. Она заглядывала отцу в рот и внимала любой чуши, которую тот говорил. Она запиралась с ним в спальне и долгими часами не выходила, не отвечая ни на стук, ни на плач. И конечно, в такие моменты она совсем не любила его, своего сына.
        Сегодня он вновь застал ее плачущей, когда вернулся домой, и сразу же понял, кто виновник этих слез. Мужчина давно не приходил, но, сталкиваясь с ним случайно в городе, мама потом всегда горько рыдала. Ее слезы разрывали ему сердце. Он выронил из рук сумку, подбежал и упал перед ней на колени, обхватил ее вздрагивающие плечи и прижался щекой к мягкой полной груди. Как он хотел избавить ее от страданий! Как он тосковал по запаху ее молока и возможности приложиться к ней, утраченную вместе с младенчеством!
        Несколько раз он пробовал сосать груди других женщин - уже когда вырос и пытался заняться с кем-нибудь любовью, - но все было не то. Они не пахли так, как она, у них были другие голоса и другие прикосновения рук. Они не нравились ему и вызывали лишь отторжение. Наверно, поэтому до сих пор, достигнув девятнадцати лет, он оставался девственником, правда, без горьких сожалений на эту тему. Женщины называли его красивым, они любили целовать его лицо и всячески намекали, что непрочь рассмотреть и остальные части тела, но его член оставался вялым и неподвижным в штанах, несмотря на все их ухищрения. Зато каким твердым и напряженным он становился, стоило представить в ночных грезах Идеал! Жаль, в реальности ему никто похожий не попадался, никто не мог сравниться в великолепии с его матерью, и мечты оставались мечтами.
        - Алан, мой милый Алан, - вздохнула мать, сидя в кресле и поглаживая его по спине, - не жалей меня, я сейчас успокоюсь.
        - Буду, - упрямо возразил он, истаивая под ее лаской, - буду жалеть тебя, мама! Кто еще пожалеет, если не я?
        - Меня незачем жалеть. Я сама выбрала свой путь. Я сама.
        В ее голосе зазвенела холодная сталь, и он как наяву увидел мужчину, раз за разом отбирающего у него мать одним своим появлением в ее жизни.
        - Можно я убью его, мама? - его зубы заскрипели, а ногти до боли впились в ладони. - У меня же столько силы. Можно я его уничтожу, испепелю, сотру в порошок?
        - Нет! - она испуганно обхватила его лицо и заглянула в глаза. - Не смей никому показывать свою силу, мальчик. Все должны считать нас обычной семьей. Обычной, ты понял? И твой отец тоже считает тебя таковым. Он знает, что только я - ведьма, про тебя ему не известно ничего. У нас есть четкий план, и мы будем его придерживаться. Ты меня понял?
        Он все понимал. Давно уже понимал все и даже ту правду, которую мама от него скрывала. Она рассказала ему про свои отношения с отцом, не утаила ничего, но кое-что почему-то прятала даже от родного сына. И от этого ему становилось больнее в десятки тысяч раз.
        - Ты просто не хочешь, чтобы он умирал, мама, - тихо произнес он, - скажи это вслух, не бойся.
        - Я хочу, чтобы за него страдала его семья, - вздернула она подбородок, - его близкие люди. Его дети. У него не будет наследников, единственным его наследником останешься ты. Может, тогда он поймет…
        - Мама, я не хочу быть его наследником, я знать его не хочу! Ни его, ни его семейство! Я хочу, чтобы мы остались только вдвоем! Ты и я, мама!
        Она ласково улыбнулась, покачала головой, провела по его лицу, совсем как в детстве, когда вытирала слезы и утешала.
        - Как ты можешь так любить меня, сынок? После всего, что я с тобой сделала?
        - Ты дала мне силу, мама, - он перехватил ее руки, с силой стиснул пальцы и поцеловал каждую ладонь, - сделала меня подобным себе. А не подобным ему. Таким, как он, я быть не хочу.
        На секунду показалось, что ее взгляд, обращенный на него, так наполнился любовью, что это чувство смело все прочие, мучившие ее. Она снова всем сердцем принадлежала только ему.
        - Ну хорошо. Не будем больше грустить. Давай приготовим ужин вместе. Ты мне поможешь?
        - Конечно, мама. Я купил продукты. Хочу сварить твой любимый суп, - с готовностью поддержал он.
        Мать вздернула подбородок и поморгала, чтобы прогнать влагу из глаз.
        - Как я выгляжу?
        Он бережно отвел упавшие на лицо пряди волос, кончиками пальцев вытер поплывшую тушь на веках и легонько поцеловал ее в губы.
        - Ты у меня самая красивая, самая молодая и самая ведьминская мама.
        Она засмеялась, на этот раз уже совсем легко, без тоски и боли, а он смотрел на нее и улыбался. Мать любила справляться у него о своей внешности, он был ее зеркалом, ведь в настоящие она не могла глядеться. Ненавидела свое отражение, уродливое и покрытое язвами, с редкими седыми волосами на шишковатом черепе и крохотными алыми глазками. Алан же смотрелся в зеркала спокойно. Собственная внешность, точь-в-точь такая же, его совершенно не волновала. Если это маленькое неудобство - дань, которую хочет темный бог, помечая подаренные ему души, то пусть будет так. Все равно он дал им двоим больше, несоизмеримо больше, чем потребовал взамен.
        И если мама хочет обманываться дальше, бесконечно выжидая подходящего момента для фатального удара по ненавистному семейству, то пусть пребывает в неведении.
        А ему, кажется, давно уже настала пора перейти к активным действиям.
        Цирховия. День затмения
        Сумеречный мир.
        Это все, о чем обмолвилась мать Ирис в их давнем разговоре. И как же теперь его искать? Как найти того, кто поможет вернуть ведьминскую силу?
        Ирис искала его день и ночь. Отдирать себя от Виттора было непросто, ее по-прежнему влекла и держала привязка к нему, но именно ненависть к своей новой, оборотнической сущности, наверно, и помогла ей справиться с зависимостью от него. Вот только про сумеречный мир никто не знал. Ирис обошла всех травниц и ведуний, каких смогла отыскать по сплетням знакомых и газетным объявлениям, но все они лишь разводили руками и качали головами, какую бы награду за правду им не сулили. Все они были не сильнее ее матери и если и слышали что-то, то лишь краем уха.
        Жена Виттора тем временем была беременна вновь. Он даже не скрывал счастливого воссоединения семьи, гулял с ней и с их первенцем в парке, уезжал на отдых и, кажется, не замечал Ирис, которая молчаливой тенью появлялась то тут, то там и мучилась, наблюдая за их идиллией. Она понимала, что Виттор создает эту красивую картинку не для нее, а для тестя, от чьей благосклонности зависело его денежное состояние, но все равно испытывала горечь и боль.
        Отчаявшись, Ирис искала успокоения своей душе, много дней проводила в молитвах, сначала в темлпе светлого, потом - темного, мысленно не делая различий между ними и просто надеясь, что хоть кто-то откликнется. И наконец, это случилось.
        - Встань с колен, сестра, - раздался однажды за спиной Ирис женский голос. Она оторвала взгляд от зияющего отверстия в потолке темпла, куда до этого безотрывно смотрела, и хотела повернуться, но на плечо легла рука. - Нет. Просто встань.
        - Кто вы? - она послушно поднялась на ноги.
        - Мы ждали тебя. Уже долгое время. Нет, не удивляйся, твое появление было предрешено задолго до того, как ты даже родилась. Или думаешь, что это ты решаешь, когда наступает пора обратиться за помощью? - незнакомка тихонько рассмеялась.
        - Мы - это кто?
        Ирис все-таки обернулась и увидела молодую девушку со светлыми волосами, одетую вполне респектабельно. Такая вполне могла проживать в хорошем доме по-соседству и ничем не напоминала человека, обладающего огромной магической силой.
        - Мы - это сумеречные ведьмы, - ответила она и прежде, чем Ирис открыла рот, остановила ее жестом. - Я знаю, чего ты хочешь. Не трать слова. Просто слушай. Я открою тебе дверь в сумеречный мир, но не сегодня. Не сейчас. Сначала подумай, чего ты хочешь. Хорошенько подумай. И сформулируй свое желание. Он готов тебя выслушать, но не любит пустой болтовни.
        - Кто - он? - похолодела Ирис.
        - Хозяин сумеречного мира, - лукаво приподняла бровь девушка. - Вы называете его темным богом.
        Ирис сглотнула, ощутив, как по телу пробежала дрожь. Столько дней она сгорала от желания перейти грань, а теперь вдруг стало страшно.
        - Я могу попросить все, что угодно?
        - Все, - уверенно заявила девушка, - но и цену готовься заплатить соответствующую. Чем больше ты хочешь получить, тем больше придется отдать, таковы правила.
        Ирис облизнула внезапно пересохшие губы.
        - А если я хочу получить все? Всю силу, какую только можно?
        - Тогда отдай все, что у тебя есть, - ответила собеседница прямым взглядом.
        Затем она назначила дату и место встречи и хотела уйти, но Ирис вцепилась ей в руку.
        - Стой! А ты? Ты чем пожертвовала, чтобы получить свое?
        Девушка аккуратно, но твердо сняла ее пальцы с себя. Теперь она уже не улыбалась.
        - Никто из нас никогда не говорит, чем пожертвовал. Это тоже правило.
        Следующие несколько дней Ирис провела как в тумане. Она сказалась больной, чтобы не заниматься с учениками, а сама просто сидела дома и смотрела в одну точку. Маленький Алан тормошил ее, просил то дать поесть, то поиграть с ним, но Ирис не двигалась и почти не слышала сына. Решение давно созрело в голове, вот только принять его и пропустить через себя далось непросто.
        В назначенный час она поднялась, прихватила из кухни большой нож, взяла за руку ребенка и поехала на окраину города, к лесу. Светловолосая майстра уже ждала ее на опушке.
        - Ты все хорошенько обдумала? - спросила она, покосившись на притихшего Алана.
        - Да, - коротко ответила Ирис, боясь проронить лишнее слово и передумать в последний момент. Отступать было нельзя, раз уже решилась.
        Девушка усмехнулась.
        - И не жаль тебе тех, кого хочешь сгубить?
        - Нет. Он никогда не жалел меня, не заботился о том, чего я хочу, чем дышу и о чем мечтаю. Почему я должна думать о жалости? Почему я должна оставаться доброй и всепрощающей? Мою любовь использовали против меня. Теперь я буду использовать их любовь против них.
        - Хорошо, - собеседница чуть склонила голову, - считай, что ты прошла проверку. Все твои слова совпадают с теми, что предсказаны. Иди.
        Она отступила в сторону, к развилке из двух сросшихся между собой деревьев, вынула из кармана булавку, проткнула палец и наложила знаки на стволах.
        - Иди, иди.
        - Куда? - удивилась Ирис. Она заглянула в развилку, но видела там все то же самое: лес и деревья.
        - В сумеречный мир. Как ты думаешь, почему наши темплы никто не может найти? Почему о них никто не знает и никто не мог направить тебя? - ведьма внимательно посмотрела на Ирис. - Они все расположены там, в сумеречном мире. Я открыла тебе дверь. Вперед.
        Ирис набралась смелости и шагнула, утягивая за собой сына. Шагнула… и оказалась совершенно в другой реальности. Местность оставалась той же, Ирис словно стояла на опушке, но в то же время опушка казалась незнакомой.
        Теперь стало понятно, почему мир назвали сумеречным. Здесь все было серым: небо, трава, листва и, кажется, даже сам воздух. Здесь никогда не наступал день и не опускалась ночь, постоянно царил полузакат или полурассвет. Все краски остались там, по иную сторону развилки, вместе с ярким голубым платьем проводившей Ирис девушки и ее золотистыми волосами. Ирис посмотрела на свое платье и на свои руки - они тоже приобрели сероватый оттенок.
        Внезапно заплакал Алан. Она повернулась и увидела, что он вытянул вперед дрожащие ладошки, а кожа на них прямо на глазах начала тлеть, сворачиваться лохмотьями, отрываться и невесомыми кусочками пепла улетучиваться вверх. Собственное тело тоже вдруг вспыхнуло и словно загорелось. Ирис с ужасом вскрикнула, наблюдая, как превращается в прах.
        - Торопись, сестра, - послышался голос ведьмы, оставшейся по ту сторону реальности, - сумеречный мир принимает только своих и ходить в него могут только избранные. Ты пока не ведьма, и если не поспешишь, то сгоришь дотла и исчезнешь.
        Вслед за этими словами развилка между деревьев схлопнулась и последнее яркое и полное красок жизни пятно исчезло.
        Задыхаясь от паники, Ирис оглянулась. Идти, но куда? Огонь, пылающий под кожей, все больше испепелял тело, с нее и Алана буквально сыпались ошметки пепла. Ребенок начал визжать от боли, через плоть уже проглядывали белые кости…
        Ирис подхватила его на руки и побежала. Она бежала, не разбирая дороги, сама не зная куда. Впрочем, никакой дороги тут и не было, только лес, одинаково непроглядный. У нее начали крошиться и выпадать зубы, ребенок выскальзывал из рук, оставляя в ладонях куски плоти вместе с обрывками одежды, и она перехватывала его, ощущая, что мясо уже слезло с собственных ладоней, оголив суставы пальцев.
        За секунду до того, как лопнули и вытекли глаза, Ирис заметила большой продолговатый каменный алтарь между деревьев. Она бросилась туда, большей частью на ощупь, так как утратила зрение. Алан уже не кричал, лишь безвольно висел в ее руках. Ирис швырнула детское тельце на камень, достала из прохудившегося кармана чудом не выпавший нож, сжала его обеими полуистлевшими руками, занесла над головой…
        - Прости меня, светлый бог…
        Что-то нежное и пушистое коснулось оголившихся нервов ее плеча, а над ухом зазвучал приглушенный мужской голос.
        - Попроси. Попроси, любовь моя. Я готов услышать.
        - Прошу! Прошу дать мне сил уничтожать всех, кого только захочу! Прошу!
        - Кого только захочу… - эхом откликнулся невидимый собеседник. - Кого только захочу…
        Одним ударом Ирис обрушила нож прямо в сердце своего сына. Таково и было ее решение и ее жертва. Алан был для нее всем. Всем, после Виттора. Но Виттора в жертву она принести не смогла.
        Поднялся вихрь. Он срывал с головы Ирис остатки волос, сыпал на ее оголенные раны сухую землю, забивался в полуоткрытый рот и глазницы. Под коленями ходуном заходила земля. Ирис не знала, что происходит в том, реальном мире, но этот, сумеречный, словно рушился вокруг нее. Внезапно она осознала, что наделала. Тот, кто разговаривал с ней минуту назад, будто вложил в ее голову знания о целой вселенной, и Ирис увидела все в панораме, с высоты. И поняла, чего этот некто от нее действительно хочет.
        Она завизжала, перехватила ускользающий из пальцев нож и вонзила себе в грудь, туда, где билось ее собственное черное как ночь сердце.
        Очнулась Ирис все в том же сумеречном мире. Она лежала на спине, а над головой сошлись густые кроны деревьев. Ирис испуганно вскинула руку, но кожа выглядела здоровой. Да и зрение вернулось.
        - Ты проснулась, мама!
        Она села и увидела Алана, который болтал ножками, примостившись на краю алтаря.
        - Сынок! Живой! - Ирис бросилась, прижала теплое тельце к груди, расплакалась. Теперь все произошедшее казалось ей кошмаром, дурным сном. Может, ничего и не было на самом деле?
        - Все в порядке, мама. Дядя сказал, что просто хотел убедиться в твоей верности. Он сказал, что ни за что бы не заставил тебя страдать из-за моей смерти.
        - Дядя?! - Ирис отпрянула, удерживая Алана за плечи и вглядываясь в его лицо.
        - Дядя в белом костюме, - охотно пояснил он со всей своей детской наивностью, - а лицо у него, знаешь, такое черное… я сначала испугался, но потом, ничего, привык. Он сказал, что мы теперь ведьмы, и сумеречный мир - наш дом. Видишь, я не горю!
        Сын выпятил ручонки, показывая нежные розовые пальчики, целые и не поврежденные.
        - Пойдем, мама, - он спрыгнул с алтаря и взял ее за руку, - дядя сказал, что все наши желания исполнятся.
        Ирис последовала за ним, с трудом передвигая ноги. Она не понимала, как все случилось. Она же убила себя! Убила, чтобы не становиться ведьмой!
        - Дядя сказал, что не позволит тебе умереть, - откликнулся Алан, словно читал ее мысли. - Ты теперь его эта… возлюбленная. Пойдем, мама. Пойдем, я хочу домой!
        И, действительно, открыв дверь из сумеречного мира, Ирис оказалась в собственной спальне.
        Той же ночью она снова открыла ход и на этот раз оказалась прямиком в доме Виттора. В коридорах было тихо, а вот внизу праздновали: днем Ольга родила близнецов. Бесшумно ступая, Ирис прошлась вдоль комнат, толкнула дверь в детскую. Луч света упал на узкую постель, высветил спину мирно спящего мальчика, его темноволосую головку на подушке и беззащитно открытую шею.
        Ирис присела, погладила его по обтянутому пижамой плечу, поцеловала в макушку.
        - Ты теперь мой… мой… - едва слышно прошептала она в тишине, проколов палец и начиная писать на детской коже руны, - ублажай меня, служи мне, будь моим орудием мести. Такого удара они не ожидают. Такого удара не ожидает никто.
        Он застонал и чуть пошевелился во сне, а потом затих. Ирис вышла из спальни и аккуратно прикрыла за собой дверь.
        А через несколько дней до нее долетели горячие новости о том, что старший сын Виттора совершил свое первое покушение на его долгожданных новорожденных отпрысков, пытаясь задушить их подушками, пока нянька задремала.
        Цирховия. Двадцать восемь лет со дня затмения
        Под сводами тронного зала в здании правления Цирховии гремели голоса министров. Мужчины столпились на ступенях, ведущих к трону канцлера, и без конца спорили о чем-то, изредка пытаясь вовлечь в разговоры и наместника.
        Димитрий сидел, опершись на подлокотник и устремив скучающий взгляд в стрельчатое окно. Споры его не интересовали, впрочем, как и будущее всей этой страны - светлое или темное. Он пошевелился, только когда открылись тяжелые двери, тут же выпрямился, и его лицо стало напряженным.
        Ирис с благодарностью кивнула стражу, впустившему ее с Аланом в зал, и повернулась к собранию, ощущая на себе чужое пристальное внимание. Мужчины замолчали и пялились на нее, не в силах оторвать глаз.
        - Я могу претендовать на несколько минут наедине с Его Сиятельством? - поинтересовалась она ради приличия.
        Конечно, никто и не думал ей отказать. Димитрий сделал знак, и министры неохотно потянулись прочь из зала, огибая с двух сторон красивую женщину, слишком молодую, чтобы иметь такого взрослого сына. Они все мечтали затащить ее в постель, но трусливо опасались гнева наместника и втайне завидовали ему, наверняка водившему интрижку с матерью своего сводного брата. Иначе, почему она пользовалась его неограниченной благосклонностью? Ирис только улыбалась, читая мысли, написанные на лицах.
        Наконец, в огромном, сияющем золотом помещении не осталось никого, кроме троих.
        - Чего ты хочешь, Ирис? - с оттенком недовольства поинтересовался Димитрий. - Если это опять советы по управлению…
        Она щелкнула пальцами, оборвав его на полуфразе. Глаза Димитрия тут же наполнила тьма, он превратился в неподвижную и глухонемую статую. Ирис неторопливо пересекла пространство до ступеней трона, вслушиваясь в эхо своих шагов. Ее всегда восхищала красота этого помещения и величие, которое вложили в него создатели. Находиться тут ей было приятно.
        Придержав подол длинного платья, Ирис начала подниматься по ступеням. Одновременно с трона встал Димитрий. Будто во сне, он отошел, чтобы она могла занять его место, затем передвинулся к краю верхней ступени, опустился на колено и склонил голову в позе покорности. Пуговицы на его светлом парадном костюме тускло блестели от сияния многочисленных ламп, но в глазах не промелькнуло ни блика, тьма поглощала любые искры. Ирис откинулась на твердую неудобную спинку трона, сбросила туфлю, вытянула ногу и уперлась ступней в его плечо.
        - Как же ты похож на своего отца… - вздохнула она и чуть толкнула ножкой. Димитрий покачнулся, но вернул равновесие. За его спиной уходили вниз пятнадцать ступеней. - И с каждым годом становишься похожим все больше…
        Алан примостился на подлокотнике трона и обнял мать за плечи.
        - Толкни его, мама, - процедил он сквозь зубы, - толкни его хоть разок по-настоящему. Хватит играть.
        Ирис снова надавила ступней, отклоняя Димитрия назад. И снова не позволила ему окончательно сместить центр тяжести.
        - Может быть, я не хочу его больше толкать, - задумчиво произнесла она, - может быть, я устала. Долгие годы я ждала, что Виттор поймет, кто во всем виноват, что он придет ко мне и будет валяться в ногах, просить прощения, умолять все исправить. Испытает ту боль, которую всегда испытывала я, ведь дети - это наша слабость, это самое дорогое, что у нас есть. Но он не понял. Я ошиблась, сын. Как я могла думать, что страдания его детей заставят и его страдать? Он же не любил даже их! Даже этого мальчика, которого когда-то называл своим наследником. Ты был тогда маленький, Алан, ты этого не помнишь.
        Ирис провела большим пальцем ноги по скуле Димитрия и мечтательно улыбнулась.
        - Он его не любит… но, может быть, его люблю я? Он ведь так похож на отца, особенно теперь, и теперь он весь мой… только мой, и ничей больше.
        Раздался ее тихий и грустный вздох, а затем в огромном зале снова воцарилась тишина. Димитрий стоял в ожидании, все так же направив провалы глаз в пол, Ирис смотрела на него и размышляла о чем-то своем.
        Алан перевел взгляд с матери, которую нежно обнимал, на сводного брата, и на его лице проступила жуткая гримаса ненависти.
        Конец первой части