Сохранить .
Зазеркалье Лин Яровой
        Смерть живёт в отражениях. Появляется за спинами тех, кому осталось три дня. Андрей узнал об этом от Лиды наутро после их свадьбы. И вспомнил теперь, спустя двенадцать лет в день годовщины, когда жена призналась, что видит образ в зеркале рядом с собой.
        Зная, что ей не помогут ни врачи, ни молитвы, Лида просит Андрея смириться и провести вместе последние дни, укрывшись от всех в старой сибирской деревне, где они познакомились в молодости. Андрей соглашается. Но обещает себе, что не сдастся.
        Возвращаясь в забытую сказку - в Рощу, где каждая улица хранит детские воспоминания, а в тайге, по легендам, живёт лесной царь, - Андрей клянётся: он найдёт способ спасти жену. Когда-то он уже проиграл смерти, потеряв дочь. Но в этот раз всё будет иначе. В этот раз Андрей одолеет ту, что прячется в зеркалах. Пусть для этого ему и придётся разгадать тайну русского колдовства.
        18+
        Содержит нецензурную брань.
        Лин Яровой
        Зазеркалье
        Посвящается Кире, Алисе, Андрею.
        День первый
        Глава 1
        В спальне пахло рекой и рассветом.
        Лида сидела ко мне спиной - расчесывала волосы перед старым трельяжем, отражаясь в трех зеркалах. Я смотрел в то, что посередине. Украдкой следил за её движениями, притворяясь что сплю, пока Лида притворялась, будто не замечает моих дрожащих ресниц.
        Нежная, тёплая, заспанная…
        - Я умру в воскресенье, - сказала она.
        После этих слов мы закончили притворяться, и наши взгляды встретились в отражении. Лида виновато улыбнулась и пожала плечами. Мол, прости, так уж вышло.
        Издав дурацкий смешок, похожий на кваканье жабы, я поудобнее взбил подушку и повернулся на другой бок, сладко зевнув. «Странный сон, - пронеслась мысль. - Совсем как взаправду». Примерно с минуту я ждал, когда сновидение сменится, но мир так и остался плотным и недвижимым.
        Запах воды полз по комнате. Топил её, словно река, заливающая рощу в весеннее половодье.
        Я раздраженно откинул одеяло и огляделся. Сон никуда не исчез. Лида всё так же расчёсывала волосы перед зеркалами. Волосы вились, упрямились и пушились. Чёрным каскадом лились по шёлку ночной рубашки.
        «Всё такое живое, настоящее… - подумал я. - Как мне проснуться?»
        Лида повернулась и взглянула, будто в ожидании важных слов. Я вспомнил. Вспомнил, что сегодня наша двенадцатая годовщина. Вспомнил о серьгах, лежавших в кармане ветровки.
        - Давай уедем за город? - сказала Лида. - Поближе к лесу. Подальше от шума. Проведем вместе эти три дня.
        В комнате нестерпимо несло рекой. Я вспомнил, что не чувствую запахов в сновидениях.
        Ущипнул себя за живот. Больно. Потом стало ещё больнее.
        - Ты прости, что так неожиданно. Но у меня нет сил это растягивать и смягчать. Все эти разговоры… Лучше так. Сразу.
        Под солнечным сплетением качнулся маятник. Сначала вниз… Воспоминания пронеслись застывшими образами, словно снимки в фотоальбоме. Пустая квартира. Тишина. Детские вещи. И вновь этот чертов запах реки. Затем остановился и полетел вверх. Обратно к сердцу. Я уловил в воздухе ароматы хвои… Чёрные волосы, ночная сорочка. Янтарные радужки глаз. Лида здесь. Сидит перед старинным трельяжем. Живая.
        «Трельяж… - вспомнил я, и маятник замер. - Зеркала».
        Маятник задрожал, натянулся.
        А затем оборвался и рухнул вниз.
        Первую брачную ночь мы провели в съёмной квартире.
        Там был ободранный пыльный диван, от которого чесалась спина, и огромные деревянные окна, рамы которых растрескались, наверное, ещё при Союзе. Сквозь щели могли спокойно пролетать комары - те самые, огромные, которых в народе почему-то зовут малярийными. Под утро, когда на улице похолодало, и сквозняки в квартире начали встречаться друг с другом, в комнату залетела синица. Оказалось, что мы забыли закрыть на кухне окно, когда в очередной раз курили.
        Вместе с Лидой мы лежали под одеялом и смеялись, глядя, как наглая птица скачет по коробкам со свадебными подарками. Её надутая грудка, рассечённая чёрной полоской, была похожа на спелый лимон, к которому ради смеха приделали крылья. Синица крутила головой, клевала обёрточную бумагу. Напоминала о скором приходе зимы и о том, что позади праздник осеннего равноденствия. День свадьбы.
        В то утро я смотрел на залетевшую в квартиру синицу, и она казалась мне символом новой жизни. Мы с Лидой гладили ладони друг друга, и задерживали подушечки пальцев, когда касались обручального золота. Прятались под одеялом от сквозняков. Целовались и любили друг друга, совсем не стесняясь крылатой гостьи.
        В то утро Лида сказала, что видит смерть в зеркалах.
        Это длилось всего секунду, может, меньше. Лишь сжатый до мысли миг. Но я и вправду поверил дурацкой шутке. Потом, когда трезвый ум вернулся, я подумал, что у моей жены странное чувство юмора. А ещё через мгновение и вовсе позабыл о словах Лиды. Все мысли вытеснил восторг, захлестнувший меня, когда я понял, что могу называть Лиду женой.
        Жена. Моя жена. Я пробовал это слово на вкус, и оно мне безумно нравилось. Потом вспомнил, что вообще-то и сам теперь зовусь мужем, но слово «муж» не казалось мне таким сладким. Бытовое, обычное слово. То ли дело «жена». Же - на. Я ущипнул себя и когда понял, что всё происходит по-настоящему, то чуть не захлебнулся от нахлынувшей эйфории. Стало так радостно и светло, что казалось, я улечу сейчас в космос - просто так, без инженеров, диспетчеров и ракет. На одном только счастье.
        - Я серьёзно, Андрюш, - сказала Лида, вернув меня обратно на землю. - Когда мне было шестнадцать, мама лежала в больнице. В её палате висело зеркало - напротив кровати. Каждый раз, когда я приходила, то видела в нём женщину. Точнее девушку. В белом сарафане. Таком, знаешь… что-то между свадебным платьем и медицинским халатом. Она сидела на стуле рядом с постелью, но только в отражении. Когда я поворачивалась к маме, стул был пустым. Мама ещё просила сесть на него, спрашивала: «Лидонька, почему ты не подходишь? Знаю, от меня пахнет сыростью. Рекой. Могилой. Но посиди же рядом. Пожалуйста». А я смотрела и боялась сказать, что это пахнет вовсе не от неё, а от женщины в зеркале.
        В то утро я не поверил. Как в такое можно поверить? Всю жизнь я был материалистом, а работа следователем и вовсе сделала из меня законченного скептика. Почти каждый день я встречался со смертью - шёл за ней по пятам, пока смерть незримо ходила за мной, и ни разу, заходя в запущенные квартиры и тёмные перелески, я не видел рядом с трупами никакой девушки. Только кровь, обезображенные тела и следы. И никогда воздух не пах никакими реками и могилами, а лишь трупным ядом, железом и почти всегда алкоголем.
        Лида хорошо меня знала. Поэтому нисколько не удивилась, заметив мой скепсис.
        - Так и думала, - улыбнулась она. - Знала, что ты не поверишь. Но ты помни эту историю. И не слишком удивляйся, если я всё-таки уйду из академии.
        Через два года после свадьбы Лида забрала документы из медицинского вуза. На последнем курсе. Мне казалось это сущим безумием. Я не понимал, как жена может оставаться спокойной, после того, как похоронила пять с половиной лет учёбы.
        - Мне не нужен диплом, чтобы лечить, - улыбнулась она тогда. - Вот увидишь, люди сами будут идти ко мне.
        Так и вышло.
        Каждый день они приходили в наш дом - кто с больным сердцем, кто со спиной, кто с онкологией в последней стадии. Люди шли сами и приводили с собой детей. Моя жена смотрела их, давала травы и что-то шептала. Затем улыбалась и отпускала.
        Я был уверен, что она занимается шарлатанством. Из-за этого мы вечно ругались.
        В один из вечеров я вернулся с работы раньше обычного и увидел, как из нашей квартиры выходит старик. Похожий на моего отца, только ссутулившийся и с тонкими руками. На нём было драное пальто и мятые брюки. Ботинки, наверное, застали ещё Горбачёва. Старик держал пакет с продуктами.
        - Возьми, родная. Возьми. Здесь гостинцы, покормишь дочку. Спасибо тебе за всё, золотая. Храни тебя Господь!
        Лида взяла пакет, игнорируя мой взгляд.
        Когда дверь за стариком захлопнулась, я сел в прихожей, не разуваясь. Кинул папку с документами на пол и долго смотрел в одну точку. Лида стояла рядом. Она опиралась плечом о стену, держала в руках пакет и глядела на меня с усмешкой. Ждала, что я скажу.
        - Зачем? - спросил я, не поднимая глаз.
        - Потому что он так хотел.
        Я опустил ресницы и глубоко вдохнул.
        - Тебе не хватает денег?
        - Хватает.
        - Тогда зачем ты берёшь у них?
        Жена улыбнулась и спокойно ответила:
        - Потому что это подарки.
        - Я спрашиваю, зачем ты их принимаешь?
        - Разве не в этом заключается суть подарков?
        - Лида…
        - Я не прошу ничего. Тем более не беру деньги.
        Я резко встал и пнул валявшуюся под ногами папку с документами.
        - Какая разница? Какая, на хер, разница, деньгами они несут или так?! Зачем ты взяла у него пакет? Тебе есть нечего?
        - Не смей повышать на меня голос. И вообще, не ори. Алису разбудишь.
        - Просто ответь. Как тебе хватает совести?
        Лида усмехнулась, но уже по-другому. С пренебрежением во взгляде.
        - Считаешь, твой труд важнее, чем мой? - спросила она. - Думаешь, я не имею права на благодарность?
        - Благодарность? - я начал выходить из себя. - Лида… Хочешь скажу, как называется то, что ты делаешь?
        - Ну-ка, скажи.
        - Это называется мошенничество. Именно таких жуликов я закрываю каждый день.
        Лида не ответила. Она молча бросила мне в ноги пакет с продуктами. Затем развернулась и заперлась в детской.
        Я не слышал, плачет ли она. Но даже, если б услышал, то не почувствовал бы себя виноватым.
        Спустя две недели после той ссоры я приехал к отцу. Тогда он ещё жил в Роще, в старенькой, но ладной избе, окруженной березами. Лида осталась в городе с дочерью, и у нас с отцом наконец появилось время, чтобы поговорить начистоту, по душам. Такое случалось редко. Наверное, поэтому, мы так долго и не могли раскрыться. Пока чистили снег у двора, лишь обменялись пустыми новостями да обсудили слухи, о которых забыли минуту спустя. И только вернувшись с мороза в дом и выпив по рюмке, мы посмотрели друг другу в глаза и кивнули, словно поздоровались по-настоящему.
        Отец всё понял без слов. Хмыкнул и покачал головой. Затем скорее по привычке, чем из любопытства, спросил:
        - Что стряслось?
        У него был хриплый, прокуренный, но вместе с тем сильный голос. Проработав сорок лет в милиции, отец выучился говорить так, что любой человек, сидя перед ним, чувствовал себя нашкодившим пацаненком. Ростом отец был на голову ниже меня, но глядя на его жилистые руки и крепкую спину, я знал, что если потребуется, он скрутит меня в момент. Не позволит даже пошевелиться. Всю жизнь отец прожил в деревне, врос в неё корнями, и никакая сила уже не могла повалить его на землю.
        - С Лидой проблемы, - признался я. - Бросила институт. Занимается шарлатанством. Кажется, мы с ней на грани.
        Отец хмыкнул и постучал пальцами по столу. Ритмично, словно по нотам.
        - Значит, всё-таки правду говорили.
        Я поморщился и покачал головой.
        - Пап, пожалуйста… Не поднимай эту тему снова.
        - Не шелести. Колдует так колдует, мне-то что? И без тебя знал, кто она. И тебе говорил ещё до свадьбы: всё так же будет, как с матерью. Ведьма на то и ведьма, что обманом живёт. Только ты не слушал. А теперь, значит, решил разводиться?
        - Пока не решил. Но долго так продолжаться не может. Мне противно видеть, как она пользуется доверием этих людей. Им тяжело, а она берет у них. Не деньгами, продуктами, но какая разница? Они ведь на последнее покупают.
        Отец наполнил рюмки наливкой. Закурил папиросу. Сощурился от кислого табачного дыма, а затем хмыкнул.
        - А оставлять годовалую дочь безотцовщиной не противно?
        Я вздохнул и опустил взгляд. Ответить было нечего.
        Отец спокойно продолжил:
        - В девяносто третьем, когда ты мелкий был, твоя мать мне изменила. Думаешь, я не хотел уйти? Наверное, помнишь, что творилось в доме.
        - Помню, - кивнул я.
        В памяти пронеслись мамины крики, пьяная ругань отца, разбитая посуда. Кровь на зеркале. Кровь на серебряных серьгах.
        - Знаю, ты мне так и не простил. И вряд ли когда простишь. Да я и не прошу об этом. Только ты, Андрюша, вспомни, чем всё закончилось. И подумай хорошенько в следующий раз, когда будешь на жену рот раскрывать. Или не дай бог…
        - Я не подниму на неё руку. Никогда.
        Отец кивнул. На секунду он опустил ресницы, а затем произнёс тихо:
        - Хоть в чем-то мои ошибки сгодились. Может, и правда лучше меня будешь.
        Выпив залпом, он кивнул на дверь.
        - Езжай.
        - Куда? - удивился я. - Только ж приехал.
        - Езжай, сказал. Нечего зад протирать. У тебя жена дома одна с ребенком, а ты водку пьёшь. Езжай, купи цветов, подари. Противно - не противно, мне плевать. Делай, что хочешь: убеждай, манипулируй, шантажируй. Хоть себя режь, но решай. Если Лиду с Алисой бросишь, можешь сюда не возвращаться.
        - Пап…
        - Я всё сказал.
        Спорить с ним было бесполезно. Всё равно, что пытаться сдвинуть с места столетний кедр, намертво вросший в землю. Усмехнувшись, я опустошил свою рюмку и позвонил в такси.
        - Машину завтра заберу. Не пьяным же ехать.
        Отец лишь кивнул и на прощание не сказал ни слова.
        Месяц спустя, за пару дней до Рождества я чуть не отрубил себе палец.
        Мы с Лидой готовили кролика на ужин. Накануне я купил набор новых ножей, и совсем позабыл, что к хорошему инструменту стоит относиться чуть более уважительно, чем к тем затупившимися ковырялкам, которыми я резал раньше. Я отвлёкся лишь на мгновение, но этого оказалось достаточно. Со всего размаху полоснул по кроличьей тушке. Нож разрезал мясо, а заодно и половину мизинца.
        Сначала мир вспыхнул. Затем потемнело.
        Перерубил нерв.
        Я закричал, и от крика вернулось зрение. Крови было столько, будто мне оттяпали руку. На крики прибежала жена. Проигнорировав мои требования вызвать скорую, она прикоснулась к пальцу ладонями, и мне пришлось сжать зубы, чтобы не закричать снова. Мизинец стрелял электрическими разрядами, которые прошивали всё тело - от руки к позвоночнику до самого мозга. Любое движение - и казалось, я снова кромсаю себе нерв.
        Пока я поливал матом весь мир, Лида что-то шептала над раной. В какой-то момент я почувствовал тепло, заструившееся с её ладоней. Жар шёл от кожи Лиды к окровавленному мизинцу и дальше, по всему телу, пробирая каждую клеточку, волна за волной. Жар заглушал боль и разливался в груди, спускаясь в живот и ниже, а потом уходил в пол через ступни. Казалось, что на меня льют тёплую воду, ведро за ведром, только не снаружи, а изнутри.
        Боль прошла. Я не верил в это. Смотрел на палец и даже чуть-чуть шевелил им. Смотрел и не верил. Лида вычистила боль, выкинула её из тела вместе с тем жаром. Жена что-то ещё колдовала над раной, теперь уже более привычным способом. Она обработала порез, наложила швы, потом повязку…
        С того дня мы перестали ссориться.
        Я больше не называл Лиду мошенницей, зато стал называть ведьмой. С любовью, конечно. Что-то подсказывало мне, что не стоит звать её так без любви.
        Жена… Ведьма. Вскоре это стало привычным.
        В день, когда я впервые увидел, как Лида лечит, я заметил, что она достает карманное зеркальце-ракушку и притворяется, будто поправляет прическу. Это повторялось раз от раза, от больного к больному, словно тайный обряд. Лишь посмотрев в зеркало, Лида начинала лечить.
        Или не начинала.
        В тот раз к нам приехала супружеская пара. С ними был мальчик. Лет семи, не больше. Лида смотрела в отражение дольше обычного, а потом захлопнула крышку зеркальца и покачала головой. Она отвела родителей мальчика в сторону, и что-то прошептала им. Их лица вытянулись. Мать мальчика назвала Лиду сукой, и, схватив сына, выбежала из квартиры, громко хлопнув дверью.
        Мужчина оказался спокойнее. Он растерянно кивал, потом что-то спрашивал. В конце мужчина заплакал. Он сказал Лиде «спасибо» и, пожав мне руку, ушёл.
        Лида в тот вечер напилась. Я не трогал её. Знал, кого она увидела в зеркале. Когда привели мальчика, я и сам почувствовал запах реки, неизвестно откуда появившийся в комнате.
        Маятник больше не раскачивался. Он застыл внизу живота и гранитной плитой придавил меня к кровати.
        В растерянности я поискал глазами телефон.
        - Не стоит, - сказала Лида, прочитав мысли. - Ты сам знаешь, врачи не помогут. Даже я не помогу, куда уж им? Ты всё знаешь, кот. Просто время… Поедем за город, пожалуйста?
        Меня вдруг пробрал смех. Дурацкая-дурацкая шутка.
        Я уселся на краю постели и достал из тумбочки сигареты. Глядя в пол, закурил. Краем глаза заметил, как поморщилась Лида. Думал, что сейчас разругается, но нет. Лида промолчала… Вместо этого она взяла с трельяжа стакан с водой и протянула мне под пепел.
        Выкурив сигарету до половины, я спросил:
        - Почему в воскресенье?
        - Три дня. Она всегда так приходит.
        - Сегодня пятница.
        - Она пришла не сегодня.
        Я посмотрел на жену. Сглотнул вставший в горле комок.
        - А когда?
        - Вчера вечером.
        Маятник провалился вглубь. Закружилась голова - то ли от табачного дыма, то ли от услышанных слов.
        - Почему ты не сказала?
        - Было поздно, ты спал. Не хотела тебя будить.
        - Наверное, всё-таки стоило.
        - Наверное, - кивнула жена. - Но я этого не сделала.
        Я отвернулся и потушил окурок в стакане. Задумавшись, провел пальцами по шраму на шее.
        - Будешь теперь обижаться? - спросила Лида.
        - Нет, конечно. Не говори глупостей.
        - Хорошо… Это хорошо.
        Мы долго молчали. Затем я спросил:
        - Ты уверена, что не ошиблась? Может, тебе померещилось?
        Лида усмехнулась и мельком глянула в зеркало.
        - Нет. Не померещилось.
        - А, вообще, ты нормально себя чувствуешь?
        Лида издевательски повела бровью.
        - Ну в смысле, я хотел сказать… В плане самочувствия. Физического. У тебя ничего не болит?
        - Нет, кот. У меня ничего не болит.
        Я кивнул. Стало словно бы легче.
        - Давай я всё-таки позвоню Вике. Она проведёт тебя на томографию, сделаем всё за день, там посмотрят…
        - Андрей, - перебила меня Лида. - Давай договоримся. Никаких врачей, хорошо? И тем более Вики.
        - Это не займёт много времени. И самой Вики не будет, она просто скажет, кому нужно…
        - Андрей.
        - Ладно, - кивнул я.
        Уставившись в пол, несколько раз провёл ладонями по опухшему за ночь лицу. Голова не успела толком проснуться. Мысли кружились в беспорядке, цепляясь одна за другую. Мутные, рваные образы, словно покрывшиеся паутиной снов.
        Лида вновь отвернулась и посмотрела в трельяж. Она разглядывала в нём кого-то.
        «Ты знаешь кого, Андрей. Не изображай идиота. Ты ведь помнишь этот запах. Конечно, помнишь… Ты никогда его не забудешь. Кто угодно, только не ты. Ты знаешь, как будут пахнуть эти три дня, знаешь, как будут пахнуть простыни и подушки. Сырой болотный запах, который не выстираешь никаким порошком. Ты ведь помнишь. Он пройдёт сам. Через три дня».
        Меня словно выдернули из кровати и бросили на три года назад.
        Казалось, будто ночной кошмар пробрался из сновидений в реальность. Невидимое чудовище опутало щупальцами комнату, а вместе с ней и всю жизнь. Чудовище крутило, сжимало, ломало хребет. Совсем как тогда - в тот самый ноябрь.
        Нет. Она не посмеет забрать и её. Я не переживу это снова.
        - Кот, прошу, не нужно…
        Я не заметил, как потерял контроль. Только почувствовал, как живот сводит болезненной судорогой. Затем понял, что задыхаюсь.
        Я закрывал лицо ладонями и сжимал зубы, пытаясь сдержать слёзы. Чувствовал, как присевшая рядом Лида гладит меня по спине. С её пальцев струилось тепло. Словно золото, словно древесный сок. Незримые нити скользили по коже, проникали в сосуды и разливались по телу успокоением.
        Не знаю, сколько это продолжалось. В конце концов, боль просто закончилась. Ещё какое-то время я вздрагивал, как в посмертных конвульсиях, а потом опустил ладони. Посмотрел на Лиду. Её чёрные волосы лились по шёлку ночной рубашки. Они пахли хвоёй, совсем как новогодняя ёлка. Такой тёплый и праздничный запах, что невольно захотелось мандаринов.
        Я прижал жену к себе и почувствовал, как её тепло заполняет образовавшуюся в груди пустоту. Чёрные локоны Лиды пахли детством и радостью. Никакой не рекой.
        «Этого не случится, - пообещал я себе. - Больше не позволю».
        Болотный смрад кружил где-то рядом, но был не в силах победить Лиду. Мою златоглазую любимую Лиду.
        - Когда ты хочешь уехать? - спросил я.
        Лида прикусила губу.
        - Прямо сейчас.
        - Хорошо, - я кивнул. - Если так, то готовь вещи. Поедем в Рощу. Проведём вместе эти три дня.
        Всё было не по-настоящему и, конечно, происходило не с нами. Ведь, если б Лида и вправду умирала, то наша машина бы не сломалась, и мы бы не ехали за город на такси - в прокуренной иномарке, в компании надоедливого водителя.
        Всё это было лишь сном. Навязчивыми видениями на фоне вечного стресса.
        Тем утром мы долго и основательно собирались. У нас оставалось меньше трех суток, а мы транжирили время и разгуливали по квартире, словно уже опоздали, и теперь можно не торопиться.
        Лида ходила по комнатам. Водила ладонью по стенам и мебели. Поливала цветы и шептала им что-то нежное. Протирала листья и стебли… Листья и стебли шептали ей что-то в ответ. Зелёные, сочные, полные жизни.
        Когда чемодан был собран, Лида посмотрела на меня - коротко, с просьбой во взгляде. Я кивнул. Знал, что ей это нужно. Мы подошли к детской.
        Перед тем как войти взялись за руки. Постояли у порога пару мгновений. Потом Лида повернула дверную ручку. В комнате Алисы всё было так же, как и три года назад. Ни у кого из нас не поднялась рука хоть что-то здесь изменить, и поэтому время тут схлопнулось, словно на фотографии.
        На розовых обоях висели плакаты с динозаврами и планетами. Мальчишеская любовь дочери к космосу и древним ящерам всегда умиляла меня. Помнится, однажды я зашёл в детскую и увидел, что над плакатом тираннозавра висит картинка с горящим метеоритом. Рядом с ящером угловатыми буквами была нацарапана фломастером надпись. «ЗАТО НИ НАДА БОЛЬШЕ НА РАБОТУ». Я смеялся тогда до самого вечера.
        В дальнем углу комнаты сидели игрушки. Компания плюшевых друзей. Я помнил их по именам: Медвежонок, Принцесса, братья Волчата, и Барсик, который на самом деле был крокодилом. Место посередине было пустым. Раньше там жил главный любимец - Заяц. Белый, ушастый, одетый в рубашку с оторванной пуговицей. Алиса таскала его везде с собой. Именно он разделил с ней последний сон.
        Я закрыл глаза. На мгновение в ушах зазвучал ливень… Капли барабанящие по чёрным зонтам. Ручейки, стекающие в землю с лакированного дерева.
        Скрипнул комод, и я очнулся. Лида достала из ящика черное платьице в желтый горошек.
        - Кот. Хочу…
        - Конечно. Бери.
        Лида благодарно кивнула. Она сложила платье в несколько раз и с нежностью провела ладонью по ткани. Затем взглянула на детскую и вместе со мной вышла в гостиную.
        …мы ехали в трясущейся прокуренной иномарке, и позади оставался город с его серыми зданиями, серым небом и серой рутиной. Бетонные коробки становились всё меньше и ниже, пока не превратились в полуразрушенные деревянные халупы. Потом жилые дома и вовсе исчезли. В запотевшем окне проносились лишь автозаправки, придорожные кафе и гостиницы. Через какое-то время не осталось и их. Дорогу обступил лес. Изредка его разрезали высоковольтные линии с четырехногими башнями, и каждый из этих решетчатых исполинов напоминал мне неудачную пародию на новогоднюю ёлку.
        В салоне машины потянуло сыростью.
        Просто проехали Енисей, подумал я.
        Лида сидела рядом, положив голову мне на плечо. Всё что я хотел - это ехать с женой вдвоём, слушая тишину, но водитель такси то и дело нарушал наш покой. Он оказался конченой сукой, этот водитель. Дело было даже не в том, что он содрал с нас втридорога, - деньги уже не имели значения, - а в том, что этот лысый, похожий на обезьяну таксист не понимал очевидных намёков. Каждый раз, когда он начинал разговор о политике, или ещё о чем-то настолько же мерзком, я смотрел на него в зеркало заднего вида и убедившись, что он видит, едва заметно качал головой. Мол, мужик, давай завязывай. Просто молчи. Лысый не понимал, либо делал вид, что не понимает. Очевидно, ему было скучно ехать два с половиной часа, погрузившись в молчание, поэтому не проходило и пяти минут, как он снова нарушал тишину. Чем больше он раскрывал рот, тем сильнее оттуда сквозило глупостью. Лысый был младше меня лет на десять; казалось, только вчера выпустился из техникума, а говорил с таким видом, будто имел учёную степень по политологии. Он талдычил про особую судьбу России и врагов на Западе. Говорил о патриотизме и о других неуместных
вещах. Мне хотелось ударить его головой о руль.
        Потом он включил музыку. Бьющую басом дешёвку про кокаиновые дорожки и шлюх. Я не выдержал.
        - Слушай, родной. Приглуши шарманку, будь другом.
        - Да ладно, че? Нормальная песня, - возразил таксист. - Качает.
        Я глубоко вдохнул.
        - Андрей… - погладила меня по руке Лида.
        - Попробуем ещё раз, - сказал я и посмотрел в водительское зеркало. - Выключи, пожалуйста, музыку.
        Таксист поймал мой взгляд. И тут же опустил глаза. Он словно уменьшился в размерах - вжался в сидение, осунулся и, потянувшись к панели, щёлкнул кнопкой. Музыка затихла.
        - Спасибо, - произнёс я, с трудом не добавив крутившееся на языке оскорбление.
        Лида улыбнулась и погладила меня по голове.
        - Всё хорошо, кот. Не злись.
        Я опустил ресницы в знак согласия. Сжал Лидину ладонь и уставился в окно. Очень хотел ни о чём не думать, но мысли летели сами - одна за другой. Все мрачные, словно осеннее небо.
        Лес за окном сменился полями. Трава на них пожухла, упала и оголила черноту земли. «Мир умирает, - подумал я. - Всё умирает». Подумал и вспомнил, что скоро придёт зима. Придёт обязательно, как приходит всё неизбежное. Когда мы с Лидой вернёмся в Красноярск, холодный ветер уже сорвёт с деревьев листву. Он обсыплет ею тротуары, забьёт ливневую канализацию, и с первым серьёзным дождем город, как обычно, утонет.
        А потом выпадет первый снег. Как всегда неожиданно. Из домов повылезают люди - восторженные, удивлённые, словно и не в Сибири живут. Казалось бы, что диковинного в этой белой искрящейся порошке? Это ведь происходит год за годом. Как можно быть не готовым к тому, что неизбежно наступит?
        Как оказалось, можно. Ещё как можно.
        «Ты вернёшься в Красноярск один», - мелькнула мысль, и в груди невыносимо засвербело. Захотелось курить. Я попытался успокоиться. Попытался поймать то бездумное тягучее состояние, которое порой наступает, когда очень долго всматриваешься в вид за автомобильным окном.
        За грязными стеклами проплывали разрушенные посёлки. Поросшие бурьяном улицы, покосившиеся заборы, дырявые крыши. «Неужели в этих домах до сих пор кто-то живёт?» - подумал я. Безобразные кривые постройки торчали из земли скелетами, словно все эти деревни давным-давно похоронили, но земля их не приняла, и выдавила сгнившие избы наружу.
        Посёлок, в который мы ехали с Лидой, был совершенно не похож на эти мёртвые земли. Там, в Роще, всё ещё жила русская сказка, которую не коснулись годы. Будто дух места, спрятавшись за тайгой, пережил все войны, голод, развал страны, а главное - стремительно надвигающееся будущее и перемены, не щадящие никого.
        В моём будущем до перемен оставалось меньше трех дней…
        В воздухе вновь потянуло рекой. Енисей был далеко позади, но запах большой воды неотступно шёл вслед за нами. «Потому что никакой это не Енисей», - сказал я себе, и курить захотелось ещё сильнее.
        Мне стало интересно, где она сейчас? Где её видит Лида? Может, она сидит рядом - вот здесь, на заднем сидении? Или летит вслед за машиной? В белом сарафане, с чёрными глазами, как в одном из рассказов, что я читал в детстве.
        «Снова ты пришла. Снова рядом…»
        В молодости я был знаком со смертью чересчур близко. В силу профессии. Каждый день чувствовал её дыхание за левым плечом. А после того, как поверил в видения Лиды, работать следователем больше не мог. Смерть стала для меня живой.
        Каждый раз, стоя на пороге очередного дома, в котором орали пьяные голоса, я чувствовал, как она смеётся мне в спину. «Заходи, не бойся, Андрей. Всё равно не убежишь, когда захочу прикоснуться. Так иди же, делай свою работу». Я шёл и делал. Боялся, конечно. Бывали моменты, когда приходилось заходить одному в грязные, насквозь пропитавшиеся вонью притоны, сжимая в кармане лишь дешевый китайский электрошокер. К счастью, никто так и не кинулся на меня с ножом, и не ударил ничем тяжелым. Максимум, что случалось - это немного брани и чуть-чуть дерзких жестов. Правда, и они пропадали, стоило намекнуть, кто в доме хозяин. Общаясь с пьяными уголовниками, я, словно заходил в клетку со львами. Не показывать страх. Не суетиться. Знал, что стоит немного проявить слабость, и шанс того, что незримая спутница прикоснётся, тут же взлетит до небес. А я вовсе не хотел взлетать до небес. Тем более я догадывался, что мне скорее в другую сторону - туда, ближе к земному ядру.
        «Рай, ад… Такие сказки…» - подумал я. И вспомнил вдруг картину, которую увидел однажды в сети. Кажется, она называлась «Старый рыбак». На ней был изображен старик, опирающийся на трость. Он смотрел с холста чуть исподлобья, совсем как живой. Не злой и не добрый, а просто усталый. У картины имелся секрет. Когда к её середине подносили зеркало, старик превращался то в Бога, то в дьявола, в зависимости от того, какую половину заменяло собой отражение. «Вот и куда ему? - думал я. - В рай или в ад? По каким правилам происходит распределение? В мире нет никого доброго, как нет и злого. А значит нет ни небес, ни преисподней. Всё - сказки. Нет ничего после смерти. Одна лишь тьма. Да и тьмы, наверное, нет. Просто ничего».
        - Чего-о? - заворчал водитель, - чё ты машешь мне палкой своей? Приехали, твою мать.
        Нас остановили на посту. Полицейский сообщил таксисту, что тот забыл включить фары, и пригласил для составления протокола.
        - Кажется, это надолго, - сказал я. - Пойдем, подышим воздухом?
        Лида кивнула, и мы вышли из иномарки.
        По трассе проносились автомобили. Из-под колёс летел грязный щебень, и от шума звенело в ушах, поэтому мы решили уйти с обочины. Рядом с полицейским постом оказалось кафе. Оттуда тянуло древесным углём и жареным мясом.
        Не сговариваясь, мы с Лидой пошли на запах. Купили по порции шашлыка, который подавали здесь в пластмассовых тарелках, пополам с овощами и сладким луком. Встали за высокий столик на улице - так, чтобы увидеть водителя, когда тот выйдет от полицейских.
        - Андрей.
        - Да?
        - Много нам осталось?
        Вопрос вогнал меня в ступор. Потом я понял, что Лида имеет в виду лишь дорогу.
        - Через час будем на месте, - сказал я, взглянув на часы. - Ещё двенадцати нет. Успеваем.
        Лида посмотрела в сторону и улыбнулась, прикрыв на секунду ресницы. Я почувствовал себя идиотом.
        - Прости.
        - Всё хорошо. Забудь.
        Я уткнулся в тарелку. «Успеваем». Нашёл, что брякнуть.
        Лида съела кусочек мяса и одобрительно замычала.
        - А у них тут вкусно. Жирновато, но вкусно.
        - Хочешь, приготовлю кролика вечером? - предложил я.
        - Хочу. Только где найдёшь крольчатину? Думаешь, у них есть в магазинах?
        - Наверняка кто-нибудь разводит. Купим живого.
        Лида задержала на мне осуждающий взгляд.
        - Что? - развёл я руками.
        - Ничего. Сам будешь свежевать.
        - Договорились. Как приедем, позвоню Максу. Он точно знает, кто у них в Роще разводит ушастых.
        - Ты бессердечный живодер. Ты в курсе?
        - Возьмем кроля и как следует поперчим.
        - Заткнись, родной.
        - Потом зарумяним на оливковом масле.
        - Как у тебя рука поднимется?
        - Потушим в сливочном соусе. С грибами, тимьяном и луком…
        - Чёрт… Помолчи, пожалуйста. Я хочу кролика.
        - И съедим, запивая вином.
        - Ну что ты за сука, Андрей.
        Лида отвернулась и глубоко вздохнула.
        - Замечательно. Ты опять выиграл, - сказала она, - ладно, сегодня на ужин кролик. Дай мне сигарету.
        Я достал пачку и протянул Лиде.
        - На вкус как портянка, - сказала жена, поморщившись. - Не понимаю, почему раньше мне это нравилось?
        - Это с непривычки. Скоро пройдёт.
        Я достал сигарету и закурил вместе с Лидой. Дым погасил неприятную щекотку в груди, которая разрасталась последние два часа из-за нехватки никотина. Какая же глупость, подумал я. Курить табак - всё равно, что отрубить себе ногу и радоваться каждый раз, когда надеваешь протез. Потерять покой, чтобы вновь и вновь обретать его.
        Подумав об этом, я вспомнил, что скоро потеряю Лиду, и в первое мгновение эта мысль доставила мне удовольствие. Короткие расставания шли нам на пользу. Отношения после таких непродолжительных пауз очищались от бытовой пыли и вновь становились чистыми и уютными, словно квартира после уборки.
        Потом я вспомнил, что расставание будет вовсе не коротким, и маятник снова качнулся - совсем как утром. Тяжесть свалилась в глубину, куда-то под желудок.
        - Какая же гадость, - сказала Лида, выбрасывая сигарету. - О чём задумался?
        Я не ответил.
        - Что ты сказал Максиму? - жена притворилась, будто не заметила моего молчания.
        - Насчёт?
        - Насчёт дома.
        Я пожал плечами.
        - Просто попросил пожить пару дней. Макс согласился. Ему редко удается вырваться в Рощу, а за домом надо присматривать.
        - Андрей.
        - Да?
        Лида взглянула на меня с таким выражением, словно я должен был немедленно извиниться.
        - Ты ведь понял, - сказала она.
        - Эм… нет.
        - Андрей.
        - Что?
        - Не крути, пожалуйста. Ты планируешь остаться на все три дня?
        - Разве ты не этого хотела?
        - Я думала мы вернемся в воскресенье утром.
        - Зачем? - не понял я.
        - Тебе не кажется, что иначе будет некрасиво по отношению к Максиму?
        А вот теперь понял. Стало тошно, потом больно, а через мгновение всё прошло. Я не верил, что это действительно произойдёт.
        - Андрей, ты же следователь, пусть и бывший. Ты знаешь, что будет. Все эти процедуры, осмотры… Участковый в грязных ботинках. Давай лучше уедем домой пораньше.
        - Лид, пожалуйста, не хочу об этом…
        - Андрей, - она не позволила закончить фразу. - Пожалуйста, не пытайся верить в чудо. Мы это уже проходили.
        - Лид…
        - Послушай меня, - голос Лиды стал низким и громким. - Я не просто так тебя об этом прошу. Чем дольше ты бегаешь от неизбежного, тем меньше времени нам остаётся. Пойми… Я хочу быть с тобой. Именно с тобой - с настоящим. С искренним и прямым - с таким, с которым я провела двенадцать лет. Пожалуйста, кот… Я не хочу, чтобы в последние дни ты бегал от разговоров и боялся меня задеть. Или избегал каких-то тем, потому что они приносят боль. Я прекрасно знаю, что ты чувствуешь. Мы проходили это. Вместе проходили. Пожалуйста, давай не будем повторять ошибок.
        Она говорила и говорила, а я в какой-то момент вдруг перестал её видеть. Слёзы выступили сами собой - предательски, неосознанно. Я пытался сдержать их, пытался не показывать слабость и прятал глаза, склонившись над столиком. Мне было стыдно перед женой, и я делал вид, что борюсь с залетевшей соринкой, но от осознания того, насколько глупо и жалко сейчас выгляжу, становилось ещё хуже, и мне приходилось задерживать дыхание и прикусывать губы, чтобы хоть как-то погасить накатывающий приступ.
        Её ведь увезут, разденут, разрежут на части. Мою Лиду, мою жену. Вчера я купил ей серьги - из белого золота с рубинами. В воскресенье их снимут с Лиды. Это сделает санитар: сначала небрежно задерёт волосы и откинет их в сторону, на секционный стол, потом будет долго материться выковыривая металл из ушей. Потом…
        Захотелось закричать и сломать что-нибудь. То же самое они сделали когда-то с Алисой. Раскрыли живот, вытащили всё наружу, разрезали, распотрошили. Я не видел, но знал. Так всегда делают. Я видел сотню других вскрытий. Все они одинаковые. Всё равно, что разделать кролика.
        - Тебе нужно поспать, - сказала Лида.
        По телу разлились знакомые волны тепла. Лида держала меня за руку.
        - Постарайся подремать немного в машине. Хотя бы полчаса. Это поможет.
        - Я закажу такси на утро воскресенья.
        - Забудь. Я передумала.
        - Что?
        - Мы останемся. Только поспи чуть-чуть, пожалуйста. А когда проснёшься, мы уже будем в Роще. Поспи, кот. Тебе предстоят тяжелые три дня. Многое случится. Многое придётся увидеть.
        - О чём ты говоришь?
        - Ты поймёшь. Позже. Пока тебе просто нужно немного поспать. Идём, кот. Вон, кстати, наш водитель.
        Я кивнул, и мы пошли к автомобилю.
        Чувствуя, как в груди всё рвётся от боли, я думал лишь об одном. Как мне жить дальше, после того, как эти три дня закончатся?
        Глава 2
        Я проснулся, когда машина остановилась. Протёр глаза. Осмотрелся.
        Дом стоял на краю посёлка, предпоследний на улице. Сюда вела лишь одна дорога - с трассы через центр, а потом на окраину, в глубину леса. Метров через пятьдесят грунтовка заканчивалась тупиком, и дальше высилась берёзовая роща. Лес окружал улицу с трёх сторон, листва шумела повсюду. В солнечном свете берёзы сияли золотом, а когда солнце пряталось за облаками, золото превращалось в янтарь. Вдали на холмах темнела тайга.
        Я вышел из машины и окинул дом взглядом. Последний раз приезжал сюда три года назад, и с тех пор ничего существенно не изменилось. Только деревянный забор местами прогнил у земли.
        Дом был двухэтажный, бревенчатый, с простенькой двухскатной крышей. Я посмотрел на тёмно-зелёную кровлю и вспомнил, как мы с Максом выкладывали эти листы черепицы. Мне тогда дали отпуск, и я решил помочь другу в строительстве. Крышу мы с ним так и не сделали, а из пяти дней проработали максимум сутки. Закончилось всё тем, что спустя неделю в палату местной больницы влетела Лида. Она вежливо попросила врачей удалиться, а потом с матом и проклятиями избила меня сумочкой прямо под капельницами. Это был последний случай, когда я уходил в запой.
        Вспомнив об этом, понял, что в ближайший месяц мне нельзя приближаться к спиртному. Если начну теперь, то больше уже не выплыву.
        - Блин, сдачи не будет, - сказал водитель, крутя в руках две пятитысячные купюры. - Мельче нет?
        - Оставь себе.
        - Давай телефон мой запишешь. Если обратно со мной поедете, в счёт пойдёт.
        - Забудь, - махнул я рукой. - Открой лучше багажник.
        - Сейчас помогу, - закопошился лысый.
        Он занес сумки во двор, дотащил до крыльца. Потом всё-таки написал на бумажке свой номер, вручил мне и уехал.
        Мы остались с Лидой вдвоём. Было непривычно тихо. Ни шума автомобилей, ни людских голосов. Только ветер шелестел листвой, обрывая её с деревьев.
        - Пойдём? - улыбнулась Лида.
        - Пойдём.
        Я несколько раз обошёл вокруг крыльца. Ключ лежал где-то под ним. Макс сказал, нужно отодвинуть дощечку - ту, которая с ржавым гвоздём - и там будет тайник. Но вот незадача. Гвозди проржавели везде.
        Подумав немного, я остановился слева. Трава здесь была вытоптана сильнее, а под одной из досок не росла вовсе.
        - Бинго, - я сдул с ключа пыль. - Следачий опыт не пропьёшь. Хоть я и пытался.
        - Открывай уже, - усмехнулась Лида, поднимаясь на террасу.
        Я повернул ключ несколько раз, замок щёлкнул, дверь приоткрылась сама собой с тихим уютным скрипом.
        Дом встретил пылью и затхлостью. Я чихнул.
        - Давненько здесь никто не бывал, - поморщилась Лида. - Пожалуй, приберусь первым делом.
        - Сними хотя бы пальто.
        Внутри, как и снаружи, ничего не поменялось. Весь первый этаж представлял собой большую гостиную - два дивана, стоящие уголком, журнальный столик и большой книжный шкаф у лестницы. Кухня была тут же слева, там располагался и обеденный стол. Но главный козырь - это, конечно, камин у противоположной стены. Настоящий, сложенный из белого кирпича.
        - Куда положить вещи? - спросила Лида.
        - Шкаф в спальне, наверху. Я подниму.
        Дотащив сумки до середины лестницы, оглянулся и не сдержал усмешку. Лида уже протирала пыль.
        Пыхтя, я кое-как победил ступеньки и вскарабкался с чемоданами в мансарду. Сделав шаг к шкафу, запнулся о край ковра. Выматерился. Единственное окно наверху выходило в сторону леса, и поэтому в спальне всегда стоял полумрак. Нащупав на стене выключатель, я щёлкнул кнопкой, и на стенах зажглись светильники. Светлее особо не стало, но по крайней мере, можно было передвигаться по комнате без риска разбить себе голову.
        Задвинув чемоданы в угол, сел на кровать, чтобы перевести дух.
        «Да уж… - подумал я. - Всего тридцать пять, а сердечко стучит, и даже вспотел немного. Вот так незаметно и приходит старость».
        Я долго пытался восстановить дыхание, и когда наконец отдышался, то почувствовал себя совершенно пустым. Не осталось ни мыслей, ни гнева, ни страха. Утренние истерики иссушили, надрезали острой болью подобно тому, как лесники по весне надрезают берёзу. Жизненные силы вышли из меня вплоть до последней капли. Хотелось откинуться на кровать, закрыть глаза и утонуть в чёрном бесконечном ничто.
        Так я и сделал. Рухнул на подушку и лежал минут десять, слушая тишину. Даже не заметил, как на душе вдруг стало легко и свободно… Боль не исчезла, но изменилась. Она уже не была пульсирующей, а стала тягучей и долгой, как боль от ноющего зуба. После утренних вспышек эта боль казалась вполне терпимой.
        Мне стало душно. Решил проветрить комнату. Встав с кровати, я подошёл к окну и повернул ручку вверх, приоткрыв путь свежему воздуху. Стоя у подоконника, засмотрелся на осенний лес. Затем опустил глаза и глянул на соседний дом.
        Старый почерневший пятистенок клонился набок. Ставни на окнах были распахнуты. За мутными стёклами желтели шторы. Отсюда не было видно, но я помнил, что во дворе за домом стоит летняя беседка. Раньше мы с Максом часто ходили туда - в гости к соседу. Купив в магазине пару бутылок, проводили в беседке вечера, слушая, как захмелевший старик Колебин рассказывает нам истории о своей молодости. Когда-то давно он был археологом. Объездил всю страну с экспедициями. Жил в балках да в палатках, пока не переехал в Рощу. Нашел себе здесь жену и вместе с ней поселился в доме на краю леса.
        «Прям как и мы с Лидой теперь» - мелькнула мысль.
        По коже будто провели невидимым пёрышком. Мне показалось, что из соседского дома кто-то смотрит. Я попытался разглядеть что-нибудь в окнах, но шторы там висели плотно. К тому же, подводило зрение. Очки я забыл на тумбочке, когда выходил утром из квартиры. Не критично, конечно. У меня было минус полтора, и очки я надевал только, когда садился за руль, но теперь мелкие детали размывались на расстоянии. Глаза быстро устали. Я помял пальцами переносицу и сел обратно на кровать.
        Несмотря на приоткрытое окно, в доме было всё так же жарко. Батареи топили на полную. С одной стороны, подумал я, центральное отопление - это конечно, хорошо. Меньше возни. Но с другой, духота здесь порой невыносимая.
        На лице вновь выступила испарина. Я полез во внутренний карман ветровки, чтобы достать платок, и пальцы вдруг наткнулись на какой-то кубик.
        Это была коробка с серьгами. Чёрт, ну конечно! Совсем забыл про них…
        «Подарить сейчас или дождаться ужина?»
        Поразмыслив, я крикнул:
        - Лида!
        - Что? - донеслось снизу.
        - Смотри, что нашёл!
        - Сейчас, подожди…
        - Лида, это срочно! Ты должна увидеть!
        Расслышал тихую ругань и улыбнулся. Нет смысла ждать вечера, подумал я. Мне показалось глупым поздравлять Лиду с днём свадьбы в самые последние часы праздника.
        - Господи, кто строил эту дебильную лестницу? - проворчала Лида, поднявшись.
        Я сделал вид, что не расслышал упрёка. Эту лестницу тоже делали мы с Максом.
        - Смотри, что под кроватью лежало.
        - Что там?
        - Ну ты взгляни.
        Лида подошла ближе, прищурилась, пытаясь разобрать в тусклом свете, что именно я ей протягиваю. Потом её взгляд упал на знакомый логотип ювелирного магазина. Лида невольно раскрыла рот совсем, как ребёнок. Она схватила коробочку и нетерпеливо раскрыла.
        - Андрюша! - Лида запищала от радости и кинулась меня обнимать.
        - С двенадцатой годовщиной, царевна.
        - Они восхитительные! Просто восхитительные! Я обожаю тебя, кот!
        Она поцеловала меня несколько раз, потом вытащила серьги из коробочки и тут же начала их примерять, предварительно вытащив старые гвоздики из ушей. Когда серьги были на ней, я понял, что угадал с подарком. Английские замочки были созданы для Лиды. Рубины переливались на свету, как два волшебных огонька, обрамленные лунным сиянием, и идеально подходили к её янтарным глазам.
        Лида подбежала к шкафу. Открыла дверцу, чтобы взглянуть в зеркало… И закричала.
        Она шарахнулась назад. Взмахнула руками.
        Я вскочил, чтобы подхватить её, но Лида уже успокоилась. Закрыв глаза, она держалась рукой за спинку кровати и глубоко дышала.
        - Закрой…
        - Что?
        - Закрой шкаф.
        Я закрыл. И тут же почувствовал, как в воздухе потянуло сыростью - сильно, нестерпимо. Мне пришлось распахнуть окно настежь. Сентябрьский ветер хоть и не сразу, но всё же прогнал запах болота из комнаты.
        - Пойдём вниз, - сказала Лида. - Хотя нет… постой.
        Она подошла к сумкам и достала оттуда чёрный пакет.
        - Теперь пойдём. Не хочу здесь.
        Мы спустились в гостиную. Сели за стол. Примерно с полминуты мы молчали, а потом я не выдержал и спросил:
        - Там была она?
        Лида сглотнула ком, прикрыла глаза и кивнула несколько раз.
        - Она всегда там. Просто сейчас… - Лида подумала, а затем махнула рукой. - Ладно. Забудь.
        - Говори. Ты сама просила не избегать.
        - Давай потом.
        - Лида.
        - Что?
        - Ты хочешь, чтобы я говорил с тобой прямо. Это должно быть взаимно.
        Лида выдохнула и опустила на секунду ресницы.
        - Ладно. Ты прав.
        - Что ты видела?
        - Её.
        - Почему закричала?
        - Она была рядом. За плечом. Держала за волосы.
        Меня передернуло. На секунду показалось, что за спиной Лиды я различил дымку, но видение тут же развеялось.
        - Раньше было не так?
        Лида отрицательно покачала головой.
        - Не знаю, кот. Возможно…
        - Что возможно? Говори.
        - Возможно, у нас нет трёх дней.
        Лида взглянула на меня виновато, устало. Так, словно просила прощения за неудобства, которые доставит мне её скорая смерть.
        - Всё, - сказал я, поднимаясь из-за стола. - Хватит.
        - Андрей.
        Она схватила мою руку, не позволив вытащить телефон из кармана.
        - Не надо, - сказала она тихо.
        - Лид, я не могу сидеть и ждать. Нужно, чтобы тебя посмотрели врачи. Я позвоню Вике, и мы поедем в больницу. Это займёт от силы полдня.
        - Андрей, - повторила Лида. - Не трогай телефон. Ещё мне не хватало твоей бывшей перед смертью.
        - При чём тут бывшая? Вика - врач. Она договорится, чтобы тебя посмотрели быстро. Отпусти, пожалуйста, руку.
        - Не отпущу. Ты не имеешь права решать за меня.
        - Решать что? Жить тебе или умирать? Извини, родная, это касается и меня тоже.
        Я стряхнул её ладонь и достал телефон.
        - Андрей. Не надо.
        Она попыталась вырвать у меня сотовый, но сделала это неловко, и телефон упал на пол. Я выругался. Поднял. Лида снова схватила меня, не давая набрать номер.
        - Успокойся! - повысил я голос.
        - Не звони. Слышишь? Не звони ей.
        - Господи. Что за детская ревность?
        - Это не ревность.
        - А что тогда?
        Лида не ответила. Она отпустила мои руки, но встала вплотную, дрожа от напряжения. Уголки её губ вздрагивали. Пальцами она нервно теребила юбку.
        - Пожалуйста, не звони, - сказала Лида спокойным, но тихим голосом.
        Я опустил глаза. Мне было больно и стыдно. Я понимал, что не должен спорить с ней - в такое важное время, когда каждая минута, проведенная вместе, стоит дороже золота. Но я не мог отпустить.
        - Послушай… Милая. Давай просто съездим в больницу. Если хочешь, сделаем это не через Вику. Пока будем ехать в город, я найду частную клинику. Обещаю, если врачи скажут, что ничего сделать нельзя - вечером мы уже будем здесь.
        - А если скажут, что можно?
        Я промолчал. Лида давила меня взглядом, ожидая ответа.
        - Если скажут, что можно… - я вздохнул. - Будем решать.
        Лида посмотрела в сторону и покачала головой. Я хорошо знал этот жест. Жест разочарования.
        - Потеря времени, - сказала Лида. - Дело не в Вике. И не в ревности. Я просто не хочу бессмысленных катаний туда-сюда.
        - Лид…
        - Может, я вообще не больна? С чего ты взял, что я умру именно от болезни?
        - Ты не умрёшь.
        - Андрей, хватит.
        - В этот раз всё будет по-другому.
        - Хватит, пожалуйста! - голос жены сорвался. Лида была близка к тому, чтобы расплакаться. - Прошу тебя… Мы это проходили…
        Я взял её за руку. Притянул к себе.
        - Пожалуйста, успокойся. Просто прошу тебя: не сдавайся.
        Я приподнял руку, в которой держал телефон. Разблокировал экран…
        Лида вдруг дернула плечами и разрыдалась. Она оцарапала меня, пытаясь выхватить мобильник. В конце концов ей это удалось. Лида крепко сжала телефон. Шагнув назад, она замотала головой.
        - Нет, нет, нет! - повторяла она, как заведенная. - Ты не сделаешь этого снова. Мы это проходили!
        - Лида. Приди в себя!
        - Хочешь забрать последние дни? Как тогда?! В прошлый раз ты так и сделал.
        - Послушай меня…
        - Она просила отвести её в зоопарк! - Лида закричала. - А ты увез её в больницу! Мы должны были гулять с ней, смотреть на слонов, которых она мечтала увидеть! А не заставлять её терпеть уколы. Ты этого хочешь? Этого? Хочешь, чтобы меня так же истыкали иглами? В день нашей свадьбы?
        - Чёрт, да прекрати ты истерику!
        - Не смей звонить. Я запрещаю тебе! Слышишь? Запрещаю забирать мои дни. Всё равно никуда не поеду. Что ты им скажешь? «Моя жена скоро умрёт. Не знаю от чего, но сделайте что-нибудь»? Не будь идиотом! Дай мне спокойно пожить. Дай подышать чистым воздухом. Я не хочу возвращаться в этот чёртов Красноярск. Не поеду ни в какую больницу. В этом нет смысла. Мы это уже проходили! Мы…
        Сказать что-то ещё Лида уже не смогла, потому что дыхание её окончательно сбилось, и вместо слов она стала издавать нечленораздельные стоны. Лида кинула телефон на стол. Развернувшись, она дошла до дивана, села спиной ко мне и закрыла лицо руками.
        Лида плакала тихо. Словно боялась, что её могут услышать на улице. Она пыталась остановиться - делала глубокие вдохи, но всё без толку, её грудь вновь и вновь сводило судорогой. Лида обхватила себя руками, стараясь успокоить дрожь. На секунду мне показалось, будто она просто хочет согреться.
        Я вдруг понял, что должен немедленно обнять её. Успокоить. А ещё лучше взять тот шерстяной плед с кресла и укутать её с ног до головы. Спрятать от всего мира под клетчатой тканью. Так я и поступил.
        Я укрыл Лиду пледом и прижал к себе. Сидя на диване, глянул в сторону стола, на котором лежал телефон. Затем глубоко вздохнул. И сдался.
        Её слёзы были страшнее смерти.
        Лида дрожала. Слабость её была незнакомой, непривычной, и от того особенно пугающей. За двенадцать лет я разучился видеть в Лиде хрупкую девочку, привык замечать только волю и силу в каждом её слове. В каждом жесте моей любимой ведьмы. А теперь она плакала на моих руках, и я вдруг понял, какого труда ей стоило оставаться спокойной всё это время.
        Я вспомнил, как утром Лида сидела перед трельяжем и улыбалась, переглядываясь со мной в зеркале.
        Она ведь не спала всю ночь. Видела в отражении смерть. И всё равно улыбалась ради меня. Она не хотела, чтобы я различил в её глазах страх, и поэтому держалась, лишь бы мне было легче.
        Я прижал Лиду сильнее, а сам запрокинул голову. Глядя на выключенную лампочку, захотел завыть - громко, во всю грудь. Чтобы выплеснуть всю боль и отчаняие. Я держал Лиду на руках и раскачивался вместе с ней на диване, словно убаюкивая ребёнка. Вдыхая хвойный запах её волос, старался не замечать болотный смрад, витающий рядом.
        Не знаю, сколько мы так сидели. В какой-то момент я вдруг обнаружил, что спина Лиды больше не вздрагивает. На секунду мне стало страшно, безумно страшно - как будто, я сорвался с обрыва. Но потом я увидел, что Лида всё ещё дышит.
        Через мгновение Лида подняла голову. Пару раз шмыгнув носом, вытерла уголки раскрасневшихся глаз.
        - Дай мне сигарету, - сказала она. - Пойдём, подышим.
        Мы вышли на террасу и закурили.
        Облокотившись на перила, смотрели на берёзовую рощу, сияющую золотом за двором. В воздухе пахло сеном и приторным запахом умирающих цветов.
        - Пошли за грибами? - предложила Лида.
        Её голос охрип, но уже не звучал надломленным.
        - Прямо сейчас?
        - Почему нет? Пока не стемнело.
        - Можно, - кивнул я. - Только дай мне хотя бы часок. Нужно кое-что сделать.
        - Кролика хочешь найти?
        - И это тоже.
        Ветер усилился. С берёз полетели листья. Они закружились в воздухе, словно сноп искр, складываясь в причудливый узор, и эта картина заколдовала меня на пару секунд.
        - Для начала, - сказал я, очнувшись, - нужно снять все зеркала в доме.
        Последнее висело в душевой комнате. Десять минут я ходил вокруг да около, прикидывая, как бы аккуратнее его отковырять от кафеля. Глянув в отражение, расстроился, когда заметил, что волосы на висках поседели ещё больше. «Молодость уходит, - подумал я. - Уже ушла…»
        Выкинул дурные мысли из головы. Вернулся к делу. Решил рискнуть - отжать зеркало отверткой…
        - Блядь!
        Стекло лопнуло. Пара кусочков упала на пол. «Наверное, стоило делать это металлической линейкой» - мелькнула запоздалая мысль, но теперь-то терять нечего. Куплю новое.
        Дёрнул отвертку. Зеркало треснуло пополам. Взяв в руки тряпку, я оторвал его от стены, но опять сделал это крайне неудачно. Зеркало с громким шлепком ударилось о пол и разлетелось вдребезги.
        - Что у тебя там происходит? - крикнула Лида из гостиной, услышав грохот и мой трехэтажный мат.
        - Всё хорошо, милая! Всё под контролем. Просто небольшая ссора с гравитацией.
        Лида зашла в душевую, оценила масштаб разрушений и цокнула языком.
        - Золотые руки. Узнаю тебя, кот.
        - Оно слишком дерзко на меня смотрело, - сказал я, кивнув на разбитое зеркало.
        Лида улыбнулась.
        - Иди, я подмету. Кстати, взгляни там. Ты кое-что забыл на журнальном столике.
        Я недоуменно вскинул брови. Что я мог забыть?
        В гостиной ждал подарок. Издалека показалось, что на столике лежит камень, но подойдя ближе, я понял, что это шкатулка. Чёрная, гладкая - она пахла лаком и древесиной. На крышке сияла серебряная надпись:
        «Нет ничего кроме любви».
        Я не сдержал улыбки. Это было название песни, которую я включал Алисе, вместо колыбельной. Я провел пальцами по витиеватым буквам. Вспомнил, как дочь засыпала под звуки ксилофона, гитары и скрипки, свернувшись клубочком в постели, прижимая к груди лучшего друга - Зайца.
        Была лишь одна мелодия, которую Алиса любила так же сильно и трепетно. Она заиграла, когда я поднял крышку. Маленькие молоточки, скрытые в сердце шкатулки, зазвенели хрусталём, словно симфония падающих с неба звёзд. Это была «Fur Elise».
        Под сердцем укололо. В тот вечер, в больнице, перед тем, как Алиса в последний раз закрыла глаза, я соврал ей. Сказал, что как только она проснётся, мы научимся играть «Fur Elise» на пианино. Алиса нахмурилась и поправила меня, сказав, что я неправильно произношу название пьесы.
        «Ты же сам говорил!»
        «Точно, прости. Хорошо, что ты напомнила, Лисёнок».
        «А ещё мы завтра поедем в зоопарк и будем смотреть слонов. Правда, мам?»
        «Конечно. Кстати, у нас с папой есть секрет, только никому его не рассказывай. Договорились?»
        «Какой секрет?»
        «Если хорошенько представить слонов, они обязательно придут к тебе в сон. Просто нарисуй их мысленно, и они появятся».
        «Пап, это правда?»
        «Конечно».
        «Тогда, извините, мне некогда. Я пошла смотреть. Спокойной ночи».
        «Спокойной ночи, Лисёнок… Спи крепко и возвращайся к нам. Обязательно возвращайся…»
        Она закрыла глаза, и я включил ей мелодию, которая играла теперь из сердца шкатулки. Короткую милую пьесу, которую мы так и не выучили на фортепиано. Нежную хрустальную пьесу, которую весь мир называл неправильно, и только мы втроём знали её настоящее название.
        Она называлась «For Alice».
        Шкатулка доиграла. В комнате стало тихо. Потом за спиной послышался шорох, я обернулся и увидел Лиду.
        - С годовщиной, кот, - она наклонилась и шепнула мне на ухо: - нет ничего, кроме любви.
        Я не знал, какими словами выразить нежность, которая вдруг захлестнула меня, закружила и сбила дыхание.
        - Тшшш… - прикоснулась Лида к губам. - Можешь не говорить. Смотри, что тут есть.
        Она провела пальцами по чёрной коробке, и, видимо, нажала на скрытую кнопку. Раздался щелчок, и дно шкатулки сначала приподнялось с тихим жужжанием, а затем повернулось, встав вертикально. Открылся потайной отсек. Там я нашёл фотографии.
        - Лида… это…
        Слова отказывались возвращаться. Чем дальше я перебирал снимки, тем сильнее чувствовал, как в груди что-то сжимается и натягивается, словно пружины в шкатулке.
        Их было двенадцать. По снимку на каждый год.
        На первом Лида стояла в белом платье на фоне барельефных стен. Она улыбалась и щурилась, глядя на меня снизу вверх. Я держал её вытянутую ладонь и выглядел чуть смущенным. Как сейчас помню: это всё из-за той дурацкой нитки, торчавшей из погона. Вырядить меня в китель было идеей Лиды. «Я выхожу замуж за офицера. Так что слышать ничего не хочу. Ты - мой следователь, и на церемонии будешь в форме». На снимке это было незаметно, но я хорошо помнил, как та нитка выбивала меня из колеи. Голубая, тонкая, она торчала из просвета погона. Я постоянно косился на плечо, и в какой-то момент даже хотел достать зажигалку, чтобы оплавить изъян прямо посреди регистрации. А потом, когда мы с Лидой обменялись кольцами и поцеловались, Лида опустила голову мне на плечо. Всё выглядело так, словно она хотела выразить свою нежность, но затем Лида отстранилась и коснулась пальцами губ, будто поправляя смазанную помаду. Жена подмигнула мне, показав украдкой мизинец. На нём была эта чёртова нитка. Я с трудом не рассмеялся, когда понял, насколько ловко Лида всё провернула.
        На второй фотографии была дата. Седьмое декабря. Здесь я сидел в белом халате и держал на руках крохотный свёрток. Рядом на больничной кровати лежала Лида. Она спала. Даже на фотографии было заметно, что в теле жены совсем не осталось сил. На шее выступали сосуды, рот был полуоткрыт, чёрные слипшиеся волосы беспорядочно разметались по наволочке.
        Третий снимок был сделан в Роще. На фоне желтых берез, высокого забора и старой, ещё не снесенной избы, что досталась Максу в наследство от отца. Позже на её месте и был построен этот дом, в котором мы теперь гостили. Я вспомнил, что фотографию делал Макс - на новенькую мыльницу «Sony». Вспомнил даже, как он шутил что-то непотребное, пока мы с Лидой сидели за двором на лавочке, и послушно смотрели в глазок фотоаппарата. На руках Лида держала Алису - в желтенькой курточке, вязаной шапке, красных сапожках… В отличие от нас, дочь не смотрела в камеру, а с интересом изучала соседа, который тоже попал в кадр. Старик Колебин стоял, облокотившись на забор палисадника, щурился от солнца и, улыбаясь, показывал Алисе пальцами «козу».
        Я взял следующую фотографию…
        И в этот момент кто-то громко постучал в дверь.
        Я стоял на крыльце и растерянно осматривался по сторонам.
        - Что случилось? - спросила Лида.
        - Здесь никого нет.
        Лида повела бровью и посмотрела таким взглядом, каким обычно награждают человека, выдавшего очевидную глупость.
        - А кто, по-твоему, должен быть?
        - Эм… Ну…
        Я растерялся. По пустому двору гулял ветер, сбивая в кучи опавшие листья.
        - Наверное, показалось, - пожал я плечами.
        Закрыв дверь, я вернулся к шкатулке с фотографиями, как вдруг услышал во дворе шорох.
        Кто-то опять постучал.
        - Да что за…
        Я подлетел к двери. Распахнул её и был готов обрушить на гостя тонну ругательств, но на крыльце вновь никого не оказалось.
        - Кот, с тобой всё в порядке? - забеспокоилась Лида.
        На мгновение я подумал, что это она подшучивает надо мной неведомым образом. Но чем дольше я глядел на жену, тем яснее видел её удивление. Лида не смотрела в сторону двери. Она смотрела на меня.
        Я вдруг понял.
        - Ты не слышала?
        - Что?
        - Стук в дверь.
        - Что? - повторила Лида.
        - Кто-то стучал.
        - Андрей…
        Я закивал собственным мыслям и стал ходить кругами по комнате.
        - Кот! - окликнула Лида. - Всё в порядке?
        - Там на улице… - я осёкся, потому что в дверь вновь начали ломиться. - Чёрт! Ты не слышишь?
        Лида замотала головой, оглянулась, потом развела руками.
        - Чего не слышу?!
        - Кто-то стучит! Вот сейчас!
        - Андрей…
        - Да вот же!
        Я распахнул дверь. Никого.
        - Что за чёрт?! - выругался я и выскочил из дома.
        Стал ходить по двору, заглядывая под каждый куст. Потом посмотрел на высокий забор, и внезапно догадался. Ну разумеется! Стучавший, наверняка, выскользнул на улицу!
        За двором не было ни души. Я подумал, что схожу с ума. Оглядевшись, заметил около одного из домов велосипед - старенький, с красной облупившейся краской на раме. «Конечно! - воскликнул я в мыслях. - Никакие это не галлюцинации. Это ребятишки играются. „Стукалочку“ сделали, да? Ну, сейчас найдём».
        Вернувшись во двор, я начал осматривать дверь и выискивать нитку с привязанным к ней камнем, но, разумеется, никакой «стукалочки» не нашёл. Тогда я понял, что окончательно растерял смекалку, раз не могу сложить два простых факта: если бы стучали дети, Лида всё равно бы услышала.
        Мысли запутались, переплелись. Без особой надежды я проверил сарай, баню и летнюю беседку. Потом зачем-то подошёл к заброшенному и заросшему крапивой колодцу и перегнулся через мшистые брёвна, чтобы убедиться, что там никто не прячется.
        Из колодца несло болотом. Я невольно отпрянул. Появилось легкое головокружение, словно после утренней сигареты. Чувствуя, как к горлу подступает тошнота, я сел на крыльцо, но тут же вскочил, потому что с улицы постучали в ворота.
        - Какого чёрта?! - крикнул я и со всей силы пнул калитку.
        Калитка ударилась о кого-то снаружи. Спружинила обратно. Незнакомец за забором взвизгнул, как поросёнок, и побежал в сторону леса.
        - Стоять! - приказал я и выскочил на дорогу. Но не нашёл там никого. Только собственную тень.
        Звуки, которые отчетливо слышались секундой раньше, исчезли. Ни визгов, ни шагов. Я прикрыл глаза ладонью, чтобы солнце не слепило, и посмотрел в сторону берёзовой рощи. Среди белых стволов увидел, как мелькнуло пятно. Через секунду понял: всего лишь взлетела ворона. Махнув крыльями пару раз, она скрылась в глубине осеннего леса.
        Тогда я обернулся и хотел закурить, но пока доставал сигареты, невольно задержал взгляд на месте, где минуту назад стоял красный велосипед. И замер.
        Со двора донесся голос Лиды:
        - Кот, ты совсем сдурел?
        Она вышла на улицу, кутаясь в пальто, и протянула мне куртку.
        - Возьми. Если решил сходить с ума, то оденься хоть потеплее. Простудишься.
        - Он исчез.
        - Кто исчез?
        - Велосипед. Он стоял там.
        Нацепив ветровку, я сделал пару шагов в сторону дома, где минутой раньше, клянусь всем на свете, стояла чёртова «Кама». С облупленной краской и металлическим звоночком на руле.
        - Андрей, блин, куда ты пошёл?
        - Погоди минутку…
        Лида цыкнула языком и, вздохнув, вернулась в дом. Кажется, она была расстроена.
        «Сейчас-сейчас… только проверю» - сказал я мысленно и зашагал туда, где видел красный велосипед. Подойдя к чужим воротам, я подпрыгнул пару раз и постарался заглянуть во двор, но забор оказался слишком высок. Тогда я просто подошёл вплотную, и, найдя щель между досками, посмотрел сквозь них внутрь, ни на секунду не задумавшись о приличиях.
        Во дворе стояла старая серая иномарка, повсюду валялся строительный мусор. Никаких велосипедов, игрушек, качелей и детских бассейнов. Ничего, что могло бы указывать на то, что в доме живет ребёнок.
        - Ладно… Всё равно разберусь, что за хрень.
        Я отошел от забора. Спрятав ладони в карманы ветровки, нашёл там сигареты и закурил. Потом взглянул в сторону берёзовой рощи.
        - Что б мне провалиться…
        Металлический звоночек прозвенел в тишине.
        В том месте, где заканчивалась дорога, и начинался лес, выглядывал из-за берёзы красный велосипед. Его держал старик, который прятался за деревом. Старик то и дело высовывался, проверяя, не заметили ли его, и когда в очередной раз показал лицо, то невольно поймал мой взгляд.
        Это был Колебин. Худой, как скелет. С длинной бородой и спутанными волосами, падающими на дранный тулуп. Я узнал соседа лишь по сгорбленной фигуре - он всегда стоял чуть склонившись вперёд, словно на плечи ему давил невидимый груз. Кроме этой сутулости, в старике не осталось ничего от того человека, которым я его помнил. Жёлтый, иссохший - он напоминал мумию, вылезшую из склепа.
        Заметив, что я на него смотрю, Колебин перестал прятаться за деревом. Он замер и уставился на меня, словно леший. Я понял, что старик меня не узнаёт.
        - Валера! - крикнул я. - Здравствуй!
        Старик не шевельнулся, будто и не услышал моего оклика. «Странно… - подумал я. - Может, оглох?»
        Решив подойти ближе, я сделал пару шагов в сторону леса, но тут же остановился. Тревожное, липкое чувство расползлось в груди. Будто я провалился в болото, и вязкая вонючая жижа затягивала меня на дно.
        Старик смотрел и не шевелился, словно вылепленный из воска.
        - Валера! - вновь крикнул я. - Это ты стучал?
        Колебин отрицательно дёрнул головой из стороны в сторону. Он сделал это подобно птице - резкими, отрывистыми движениями, а затем снова замер и продолжил наблюдать за мной.
        В спину мне подул сильный ветер, вырвал из руки сигарету. Холодный порыв поднял пыль с дороги, зашумел травой, но долетев до березовой рощи, внезапно оборвался, будто наткнувшись на невидимую стену. Ветви на ближних березах качнулись, а те деревья, что росли за спиной Колебина остались недвижимыми. Спутанные волосы старика тоже не дрогнули. Мне почудилось, будто сосед и вся берёзовая роща за ним были нарисованы.
        Я подошёл ближе. Остановился около нашего с Лидой дома.
        Старик сделал шаг назад, потянув за собой «Каму». Велосипедный звоночек задребезжал. Его металлическая трель пролетела над пустой улицей.
        Когда эхо затихло, Колебин звякнул ещё раз.
        Прошла пара секунд. Звоночек прощебетал снова.
        И снова.
        И так до тех пор, пока отдельные звуки не слились в единый вибрирующий стрекот, похожий на звон в ушах. Этот дребезжащий звон нарастал, надвигаясь на меня из леса, а затем я крикнул:
        - Хватит!
        И все звуки исчезли.
        Старик перекинул ногу через раму велосипеда. Сгорбился над рулём. И уехал вглубь рощи на красной «Каме».
        Чайная ложка бренчала на весь дом, словно корабельные склянки. Лида размешивала сахар.
        - Набегался? - спросила жена, дуя на кипяток. - Может, объяснишь, что это был за цирк?
        Она сидела за столом и смотрела на меня, чуть прищурившись. Солнце пробивалось сквозь окна, танцуя искрами в её стакане с чаем. Полуденный свет заливал гостиную. В доме было тепло и до безумия тихо - так же, как и пару часов назад, когда мы только приехали. Я сидел на диване, так и не сняв куртку, тонул в мыслях и смотрел, как в воздухе медленно кружат пылинки.
        - Алло, кот? Ты меня слушаешь?
        Лида постучала ложечкой по заварнику. Я вздрогнул и повернулся.
        - Прости. Задумался.
        Усмехнувшись, жена взяла стакан и осторожно сделала глоток - беззвучно и легко. Всегда поражался, как у неё получается не швыркать горячим чаем. Если б я так пил, то обязательно бы ошпарил язык.
        - Ну так что? - переспросила Лида. - Объяснять будешь?
        Я глянул мельком на входную дверь. Затем спросил:
        - Ты правда не слышала стука?
        - Не было никакого стука, Андрей.
        - Был, - возразил я. - В нашу дверь стучали. А потом в ворота. А когда я вышел, то увидел соседа - он стоял в лесу и странно на меня смотрел, будто видел в первый раз.
        - Какого соседа?
        - Колебина.
        - И что он хотел?
        - Не знаю. Мне кажется, у него не всё в порядке с головой.
        Лида прыснула от смеха.
        - Что? - спросил я.
        - Ничего. Просто забавно.
        Лишь пару мгновений спустя я понял, почему развеселилась жена. Нелепая детская обида кольнула в груди.
        - Это было по-настоящему, - сказал, нахмурившись.
        Лида кивнула и вновь улыбнулась - одними краешками губ. Она посмотрела в сторону двери, задумалась о своём, забарабанив ногтями по стакану с чаем, а потом сделала ещё глоток и спросила:
        - Ты чувствуешь её запах?
        - Кого?
        Лида указала взглядом в угол комнаты, где лежали снятые зеркала, накрытые покрывалом.
        - Да, - ответил я, сообразив, о ком говорит жена. - С самого утра. Как и тогда, в ноябре.
        Лида цыкнула языком.
        - Паршиво.
        - Почему паршиво?
        - Думаю, ты слышишь знамения.
        - Не понял…
        - Стук в дверь. Знак о моей скорой смерти.
        Лида допила чай и отодвинула стакан в сторону.
        - Паршиво то, - сказала она, вздохнув, - что ты сходишь с ума вслед за мной.
        Нахмурив брови, я вопросительно взглянул на жену. Она пояснила:
        - Говоря проще, ты становишься колдуном.
        С моих губ сорвался смешок. Опять она шутит, подумал я. Потом присмотрелся к выражению лица жены и понял - нет. Не шутит.
        - Ты серьёзно сейчас?
        - К сожалению, да.
        - Почему к сожалению?
        - Потому что у меня не осталось времени, чтобы всё тебе объяснить. Придётся тебе разбираться самому. А это бывает страшно.
        Я поморщился и встал с дивана. Размял затекшие мышцы.
        - Прости, Лид. Это какой-то бред.
        Жена усмехнулась, словно ждала подобных слов.
        - От слова брести.
        - Что?
        - Ничего, забудь.
        - Чёрт, Лид… Я тебя не понимаю.
        Остановившись у кухонной тумбы, я достал оттуда чистую кружку. Порывшись в шкафчике, нашёл пакетик растворимого кофе - открыл его, надорвав зубами. Высыпал содержимое, залив кипятком. Затем осторожно, чтобы не расплескать, подошёл к столу.
        - Ладно, - сказал, усаживаясь напротив жены. - Давай-ка поподробнее. Что за знамения?
        Лида сощурилась и усмехнулась. Я узнал это выражение лица. Тот самый взгляд, к которому мне так и не удалось привыкнуть за двенадцать лет. Казалось, будто жена смотрит насквозь, куда-то мне за спину и видит все мысли. Лукавый, острый, глубокий взор из-под приподнятых чёрных бровей, едва заметная складка над переносицей и тёмные пряди - вьющиеся и падающие на плечи.
        - Здесь верю - там не верю, - сказала Лида. - Выбери прежде, чем слушать.
        Я нахмурился. Её манера говорить вечно сбивала с толку.
        - Можешь выразиться чуть яснее?
        - Ты мечешься, Андрей. Мы живём вместе двенадцать лет, а ты до сих пор мечешься. Сегодня - веришь, завтра - нет. Я объясню тебе, но, если станешь упрямиться, мы впустую потратим время.
        Я присмотрелся к глазам Лиды. На секунду мне показалось, что не узнаю их. Передо мной будто сидела чужая, незнакомая женщина - похожая на жену, только гораздо старше. Зрачки её были расширены, в уголках глаз собрались морщины. Губы стали тонкими, а щеки впавшими, как у старухи. «Ведьма…» - невольно пронеслось в голове.
        Я отвёл взгляд и сделал вид, что задумался.
        - Хорошо, рассказывай. Не буду упрямиться.
        Конечно, это было лукавство. Лида права - остатки холодного, здравого атеизма никогда не умирали во мне. Двенадцать лет я прожил в одном доме с ведьмой и видел, как она лечит больных одним лишь словом, как безошибочно предсказывает чужую смерть, не раз испытал на себе колдовской дар, и сам чувствовал сырой запах реки, но всё равно, даже спустя столько лет - я до сих пор пытался найти объяснение всем этим безумным вещам. Что-то внутри противилось миру, в котором смерть имеет человеческий облик. Миру, в котором зеркала - не просто покрытые серебром стекляшки, а врата в другую реальность. В Навь. В Зазеркалье.
        И всё же я хотел знать, что скажет жена. Поэтому соврал. Лида снисходительно покачала головой, а затем спросила:
        - Не отпускает чистый разум?
        - Не отпускает.
        - Ничего… Скоро отпустит. Ты слышал про шаманскую болезнь?
        - Вроде слышал. Не уверен, что помню точно. Лучше расскажи.
        Лида кивнула.
        - Это сумасшествие тех, кого касается дар, - сказала она. - В каждом народе свои колдуны, но все они проходят через этот этап. Когда кажется, будто в голове звучат голоса. Из темноты слышатся шорохи. По ночам приходят кошмары - такие правдоподобные, что невозможно отличить сон от реальности.
        - Похоже на шизофрению, - сказал я, осторожно отхлебнув кофе.
        - Она и есть, - согласилась Лида. - «Шизофрения» - значит «раскол мышления». То, что отличает таких, как я - видящих - от обычных людей.
        - Ты никогда не рассказывала, что у тебя была шизофрения.
        Жена рассмеялась, и наваждение, наконец, развеялось. Я снова узнал мою Лиду - хрупкую, нежную, златоглазую. Совсем не похожую на колдунью из древних сказок.
        - Давай так, - сказала Лида. - С точки зрения врачей-бюрократов, никаких расстройств у меня не было. Потому что никто мне их не диагностировал.
        - Всегда знал, что у следаков и врачей один взгляд на мир. Если чего-то нет на бумаге - значит, нет и в реальности. Ну а если серьёзно? У тебя была болезнь?
        - Конечно, - кивнула Лида. - Ещё в детстве. Сразу после того, как начались первые месячные. Сначала мне просто снились кошмары. Потом начала слышать голоса, которые звали за собой. Мне повезло, потому что рядом была бабушка, которая знала, что происходит.
        - Баба Надя? - догадался я, вспомнив прошлые рассказы жены.
        В памяти всплыл снимок из фотоальбома - старушка в чёрном платке, сидевшая на завалинке дома. Половину её лица скрывали огромные очки, линзы которых были толщиной с бутылочное донышко.
        - Она, - кивнула Лида. - Я просыпалась с криками каждую ночь, и мама решила отвезти меня к бабушке, чтобы полечить… Самое яркое, что я помню, - это, как мы с бабушкой остались одни на кухне. Бабушка подошла к печи и бросила в неё полынь. Потом сказала, чтобы я закрыла глаза и слушала, как она шепчет.
        - Кто шепчет? Бабушка или печь?
        - Полынь.
        - Полынь шепчет?
        - Да. Бабушка сказала, что она заговорит со мной. Не перебивай.
        - Хорошо. Прости.
        Я отхлебнул кофе и подвинулся ближе к столу. Раньше Лида никогда не рассказывала о том, как стала ведьмой. Я думал её дар - это что-то врождённое, появившееся само по себе. Подобно дыханию, которому никто не учит младенцев. Просто потому что природа уже всё сделала за людей.
        - Я сидела с закрытыми глазами, - продолжила Лида, - и вдруг услышала голос из печки. Он был тихий, далёкий… Как будто я стояла посреди поля, а впереди был лес, и из него меня звала женщина. Она звала меня по имени. И чем дольше я слушала голос, тем сильнее забывала, что на самом деле сижу на кухне. Мир, как будто дрогнул, растворился и стал мягким, как в сновидениях. Мне казалось, я могу лепить из него фигурки, словно из пластилина, менять его, как хочу. Могу изменить погоду, чужие мысли, настроение, память… Даже саму себя. Захочу - сотру своё отражение, и никто никогда меня не найдет. Захочу - нарисую маску, и никто меня не узнает.
        Лида повела ладонью, будто снимая с воздуха невидимую паутину.
        - А потом всё закончилось. Бабушка хлопнула в ладоши у меня над ухом, и я снова оказалась в доме. Сидела на табурете и чувствовала себя такой взрослой, будто давно закончила школу и институт. Бабушка сняла очки. Посмотрела мне в глаза и спросила, чувствую ли я силу. Я сказала, что да. Во мне было столько света… Мне казалось, если я выйду на улицу ночью, то буду сиять, словно светлячок. Бабушка напоила меня чаем и сказала, что всё увиденное - правда. Ещё она сказала, что если я захочу, то смогу летать. И вообще, делать всё, что придёт в голову.
        - Не припомню, чтобы ты летала, - не удержался я.
        - А ты и не можешь помнить, - спокойно ответила Лида. - Ты в это время спишь.
        - Окей, допустим, - усмехнулся я. - И что было дальше?
        Лида подняла ладонь, оттопырив два пальца - указательный и средний. Я вспомнил, что такой жест видел у святых на иконах. Прикоснувшись пальцами к моему виску, Лида сказала:
        - Всё, что мы видим, выбираем мы сами. Именно это бабушка пыталась донести до меня в последующий месяц, - Лида убрала руку. - Она говорила мало. Обычно приходила наутро и спрашивала, что мне снилось. А вечерами заставляла читать Библию.
        Я удивился и переспросил:
        - Библию?
        - Да.
        - Что-то не понимаю… Как можно совмещать христианство и колдовство? Разве церковь не осуждает таких, как вы?
        - Осуждает, - кивнула Лида. - Но бабушка не была христианкой. Точнее, была… но не такой, как требует церковь. Если изложить суть в одной фразе, то по мнению бабушки, Писание - это и есть лучший учебник по колдовству.
        Мои брови поползли вверх.
        - Честно признаться, такого ещё не слышал.
        - Потому что мало читал, - улыбнулась Лида. - Идея не нова. Всё сводится к понятию веры и к тому, как мы воспринимаем реальность. «Если вы будете иметь веру с горчичное зерно и скажете горе сей „перейди отсюда сюда“, и она перейдет; и ничего не будет невозможного для вас».
        - Это из Библии?
        - Да. От Матфея.
        - Чёрт, почему ты не рассказывала об этом раньше? Это интересно.
        - Не было нужды, - пояснила Лида. - Так вот, возвращаясь к шаманской болезни и вере…
        - Подожди. Сделаю ещё кофе. Тебе долить?
        - Да, пожалуйста.
        Лида подвинула мне опустевший стакан. Я быстро налил жене чая, себе размешал кофе, и тут же вернулся к столу, предвкушая продолжение истории.
        - Спасибо, - кивнула Лида, остужая кипяток.
        - Шаманская болезнь, - напомнил я.
        - К ней и веду. Но прежде хочу, чтобы ты ответил на вопрос. Как думаешь, почему мы не помним детства?
        - Эм… не знаю. Я своё помню.
        Лида покачала головой.
        - Не так выразилась. Я имею в виду не школьные годы, и даже не время, когда нам было по пять-шесть лет, а самое-самое начало. От момента рождения и дальше - до первого воспоминания.
        - Честно говоря, я как-то думал об этом, но не нашёл ответа.
        - Даю подсказку, - сказала Лида. - Вспомни самое-самое раннее, что сохранила твоя память. Какой это был день?
        Я задумался. На секунду даже прикрыл глаза, мысленно отматывая жизнь назад. Наконец, память выдала картинку.
        - Это был вечер в деревне, - ответил я. - Зима или лето - не могу сказать. Мы с двоюродной сестрой сидели в комнате и играли в какие-то деревянные фигурки, а родители были в зале. Помню, что я спорил с сестрой. Она доказывала, что мне три года, а на самом деле мне было четыре. Я пытался ей это объяснить, но она не верила. Пока я не позвал отца.
        Лида улыбнулась.
        - Как думаешь, - спросила она, - что здесь самое важное?
        - То, что я говорил про свой возраст?
        - Почти. Немножко глубже.
        - То, что я спорил?
        Лида отрицательно покачала головой.
        - Ещё подсказку, - попросил я.
        - Никаких подсказок. Ты и так почти ответил.
        Я задумался, но ничего толкового в голову так и не пришло. Сдаваться не хотелось, поэтому я схитрил:
        - А твоё первое воспоминание? Какое оно?
        - Мы с мамой гуляли по парку, и я попросила её купить мороженное.
        Вот как… Я озадачился. В наших с Лидой детских образах не было ничего общего.
        Или всё-таки было?
        - Ну хорошо… - начал рассуждать я. - И там, и там фигурируют родители. Но дело не может быть в них, ведь иначе все сироты страдали бы амнезией. Значит, главное в чём-то другом…
        Меня вдруг озарило:
        - Ага! Кажется, я понял.
        - И?
        - Дело в том, что мы умели говорить.
        Лида улыбнулась и одобрительно кивнула.
        - Да, - сказала она. - Молодец. Только, если точнее, не говорить, а понимать значение слов. Многие дети начинают говорить поздно, но понимают всё, что говорят им взрослые. А если копнуть ещё глубже, то речь идёт даже не о словах, а о смыслах. Есть глухонемые, для которых мир так и остаётся безмолвным всю жизнь. Но даже они учатся общаться - языком жестов.
        - Я понял. Речь идёт о речи. О языке.
        - Именно, - согласилась Лида. - Мы можем запомнить себя лишь в тот момент, когда можем себя осознать. А осознать мы способны себя, только когда у нас появляется возможность себя описать. Для этого нужен инструмент. Язык. Спроси у любого человека, и каждый тебе ответит, что его первое воспоминание появилось не раньше того момента, когда он освоил язык.
        - И как это соотносится с верой и колдовством?
        - Очень просто, - сказала Лида. - «В начале было Слово».
        - «И Слово было у Бога, и Слово было Бог». Это я знаю. От Иоанна.
        Лида чуть улыбнулась и опустила ресницы в знак одобрения.
        - Умница, - сказала она.
        Я в ответ лишь нахмурился.
        - Всё равно не улавливаю связь. При чём тут шаманская болезнь?
        - Бог, создающий реальность - это Слово. Язык. Речь. Логос. Называй, как хочешь. Реальность, которую мы видим и осознаём определяется теми смыслами, которые мы привыкли использовать. Говоря иначе - теми инструментами, которые мы выучили в детстве. Вспомни известный факт: у младенцев гениальная способность к изучению языков…. Младенец приходит в этот мир словно чистый лист. А если ещё точнее - он сам создаёт привычный видимый мир, изучая язык. И до тех пор, пока младенец не разделил Логос на части - на смыслы, на отдельные слова и знаки - он не может осознать себя, и поэтому мира, который видим мы с тобой, для него просто не существует. Младенчество - это глубокий сон, в котором у человека нет памяти. Просто потому что запоминать нечего. Смыслов-то нет. Улавливаешь?
        - Смутно. Но продолжай.
        - Мир младенца меняется по мере того, как он изучает язык. За фазой глубокого сна, где всё едино, следует тягучая, медленная реальность. Реальность, в которой всё переплетено друг в друга и исходит друг из друга - как в тех снах, которые мы порой запоминаем. А затем младенец окончательно дробит мир на части, раскалывая его на отдельные смыслы-осколки. Одним из таких осколков становится он сам - его самосознание. С этого момента младенец постепенно теряет единство с миром, и уже не видит его, как что-то цельное. Младенец отделяет себя от мира, и становится тем, кого мы называем «нормальным человеком».
        - Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь. Шаманская болезнь - это путь обратно?
        - А ты не так безнадёжен, - похвалила меня Лида. - Шаманская болезнь - это сумасшествие. Но сумасшествие лишь для «нормальных людей», тех, чьи мозги настроены на одну волну - на одни смыслы. Колдуны отличаются от нормальных людей тем, что могут путешествовать между уровнями восприятия. Ну ты помнишь, как в тех легендах про шаманов, которые летают между мирами. Проблема в том, что «нормальные люди» представляют себе это как реальное путешествие - сел на метлу и улетел в преисподнюю. Разумеется, всё не так. Когда шаман бьёт в бубен или окуривает себя травами, он делает это лишь для того, чтобы изменить собственное восприятие. Он настраивает свой мозг на другую волну, чтобы вновь вернуться в то детское состояние, когда мир ещё не был разделён на отдельные слова-осколки. Но иногда, случается так, что путешествие происходит неосознанно. Когда другая реальность сама зовёт человека. Это происходит после сильного переживания, стресса - короче, после чего-то неожиданного, что подрывает основы мира, в котором человек привык жить. И тогда человек на секунду перестаёт верить в обыденную реальность, и
начинаются чудеса. Человек, сам того не замечая, оказывается в том состоянии, которое обычно предшествует сну. Когда появляются голоса в голове. Знамения…
        - Или стук в дверь, - понял я.
        - Да, - сказала Лида и вновь указала взглядом в сторону зеркал. - Вспомни себя. Когда ты начал чувствовать её запах?
        - После того, как ты вылечила мне палец.
        - А раньше? Ты ведь никогда этого не ощущал, верно?
        - Верно.
        - Но когда ты поверил, что я - не шарлатанка, что я действительно обладаю даром, то ты, мой серебряный, поверил в другую реальность. Ту, в которой девушка в белых одеждах является в зеркалах. Ту, в которой я могу исцелять людей силой Слова. По сути, ты заболел шизофренией. Твоё сознание раскололось. Ты видел привычный мир, но одновременно на мгновение возвращался в состояние сновидения, транса. В то состояние, в котором ты жил во младенчестве.
        - Но тогда получается, всё это не по-настоящему, - сказал я. - Все эти девушки в отражениях, стуки в дверь - всё это лишь иллюзия. Игра нашего ума. Галлюцинация.
        Лида усмехнулась.
        - Ты действительно мыслишь как следователь. Или как врач-бюрократ. Только они не признают реальность фактов, существующих за пределами бумаги. А ты отрицаешь то, что происходит за пределами обыденного восприятия. Кто сказал, что реальность, в которой ты привык жить, менее иллюзорна, чем та, в которую ты возвращаешься каждую ночь в сновидениях?
        - Сон - нереален.
        - Почему?
        - Потому что, когда я проснусь, его больше не будет.
        - А когда ты уснёшь или умрёшь, то не будет мира, в котором находишься сейчас.
        - Для меня - да. Но не для всех остальных.
        - Ошибаешься, мой родной. Всех остальных тоже не будет.
        Я задумался на пару мгновений. Потом ухмыльнулся и сказал:
        - Чёрт. Это словоблудие, но очень ловкое. Из тебя бы вышел хороший юрист.
        - Знаю. Но одного в нашей семье достаточно, - ответила Лида. - Я приведу тебе ещё пример. Мушки перед глазами. Почти каждый человек хоть раз их видел. Такие мутные прозрачные червячки, которые мешают жить, если обращать на них внимание.
        - У Макса были такие, - вспомнил я. - Он рассказывал. Вроде как они прошли сами.
        - На самом деле нет, - ответила Лида. - Просто Максим перестал замечать их, и в его реальности они исчезли. Это скажет тебе любой офтальмолог: единственный способ излечиться от мушек - это забыть о них. Сознание само выбросит их из твоего мира. Так происходит и со всем остальным. В детстве ты видел и слышал то, что теперь кажется тебе нереальным. Но со временем ты перестал замечать все эти знамения… До тех пор, пока в твоей жизни не появилась я.
        - Вечно от вас, женщин, одни неприятности.
        - Так-так… - Лида цыкнула языком. - Пожалуй, отдам тебя феминисткам за такие фразы.
        Я поднял ладони, признавая ошибку.
        - Вот только давай без угроз.
        - Извиняйся.
        - Лида…
        - Я говорю, извиняйся. Иначе напишу предсмертную записку, что это ты меня довёл.
        - Хорошо-хорошо. Извините, уважаемая жена.
        Лида ухмыльнулась.
        - Извинения приняты.
        - У тебя случайно родственников с Кавказа нет?
        - Мой двоюродный дедушка был осетином.
        - Оно и видно. Замашки дедушкины.
        Я сказал это, и вдруг мне стало стыдно. Шевельнулось чувство вины, когда я понял, что только теперь - спустя двенадцать лет брака - впервые узнаю о дальних родственниках жены. «Она скоро умрёт, а мы ещё не рассказали друг другу столько вещей. Сколько времени было… Сколько часов мы могли провести за разговорами вместо того чтобы ссориться по мелочам».
        Я постарался собраться с духом, понимая, что если позволю теперь сожалениям взять верх, то лишь испорчу момент. «Не ной, - приказал себе. - И не сдавайся. Мы ещё поборемся с ведьмой из зеркала».
        - Так вот, возвращаясь к теме, - продолжила Лида. - Насчёт путешествия между мирами.
        - Слушаю внимательно.
        Лида не заметила моей перемены настроения. Либо сделала вид, что не заметила. Она смотрела всё с той же хитринкой во взгляде и рассказывала свою историю:
        - У моей бабушки были очки. Толстые такие, несуразные.
        - Помню, - кивнул я. - Видел на фотографии.
        - Каждый раз, когда бабушка начинала лечить, она снимала их и убирала в сторону. Раньше я думала, что она делает это потому, что её взгляд обладает силой. Как в том фильме помнишь? Про мутантов.
        - Люди Икс что ли?
        - Ага. Там был такой красавчик, который лазером из глаз стрелял.
        - Его звали Циклоп.
        - Он самый. Он вечно носил очки, чтобы кого-нибудь случайно взглядом не убить. Вот примерно так я себе представляла бабушку.
        - Бабушка - мутант. Дедушка - кавказец. Опасная у тебя родня.
        - Говоришь так, будто только сегодня об этом узнал. Ну а если серьёзно… Дело, конечно, не в самом взгляде. А в том, как бабушка видела мир. Видишь ли, в чём соль. Самое трудное - это научиться переходить из одного состояния в другое. И остаться при этом - «нормальным». То есть иметь возможность вернуться.
        - Чёрт… Ты опять меня запутала.
        - Я в том смысле, что нужен якорь… Не понимаешь?
        - Не-а.
        Лида тяжело выдохнула. Затем сказала:
        - Ну ладно. Объясню проще. Помнишь, когда мы до свадьбы снимали квартиру, у нас был старенький телевизор, который показывал только два канала? И на втором канале вечно были помехи…
        Она не договорила. Потому что на журнальном столике вдруг сама собой заиграла шкатулка. Мы с Лидой переглянулись.
        - Это мне тоже мерещится? - спросил я.
        - Не тебе одному.
        Моторчик крутился. Симфония Бетховена звенела в тишине, словно из другого мира. Переливалась серебром звуков.
        - Ты подводила?
        - Нет.
        - Я тоже нет.
        Шкатулка доиграла до середины. Как раз до того момента, когда партия становится быстрее, - и вдруг замолкла. А затем начала играть снова. С первой ноты. Словно кто-то остановил механизм и подкрутил его обратно в начало.
        Лида вскочила, подбежала к журнальному столику. Захлопнула крышку. Затем посмотрела в лакированное дерево и, закричав, отбросила от себя шкатулку.
        - Прочь! Прочь!!!
        Лида отшагнула и упала на диван, размахивая руками. Она судорожно водила по волосам, словно снимала с них паутину. Отряхивала одежду от невидимой грязи.
        Я подбежал.
        - Прочь! Я сказала, прочь!!!
        - Лида! Это я!
        Она с размаху зарядила мне ладонью в лицо. Попала обручальным кольцом по скуле. Морщась от боли, я попытался схватить жену за руки, но это оказалось не так-то просто. Глаза Лиды были выпучены, рот перекошен. Она не видела меня.
        - Лида, это я! Андрей!
        Наконец мне удалось скрутить её и придавить телом к дивану. Ещё пару секунд она дергалась, пытаясь меня скинуть, а затем вдруг затихла. Её спина задрожала. Я понял, что Лида вновь плачет.
        - Не смотри туда, не смотри, - начал я шептать ей на ухо. - Ты не умрёшь. Вот увидишь, мы что-нибудь обязательно придумаем. В этот раз она не победит. Отстоим тебя. Слышишь, милая? Мы тебя вытащим.
        Лида не отвечала, а просто всхлипывала, уткнувшись лицом в диван. Я прижимал её к себе и мысленно просил помощи. Сам не знал у кого. Возможно, в тот момент я говорил с миром. С его невидимой и вездесущей силой, что дрожала в воздухе - в каждой подсвеченной солнцем пылинке. Неожиданно для себя я почувствовал, как вибрация мира пронизывает меня снизу вверх. Как свет поднимается от поясницы к плечам. Тогда я понял, что говорю с силой, которую люди называют Богом.
        Тепло родилось из молитвы. Из веры в то, что я не один. Свет прошёл сквозь меня и полился через руки в тело жены. Это было странное незнакомое чувство - будто на подушечках пальцев заискрились невидимые электрические разряды.
        Не знаю, сколько это продолжалось, но в какой-то момент я вдруг понял, что Лида больше не плачет. Она стихла и уснула в моих объятьях.
        Я прислушался…
        Дышит.
        «А большего и не надо, - успокоился я. - Поспи милая. Поспи… Сегодня она тебя уже не достанет».
        Никогда в жизни я не чувствовал себя таким сильным. Укрыв Лиду пледом, посмотрел в пустоту гостиной и медленно произнёс:
        - Даже не смей подходить. Её время не пришло.
        Болотный смрад пролетел по комнате. Приблизился, но тут же откатился обратно, ударившись о невидимую стену света.
        - Я сказал, уходи. Ты явилась слишком рано.
        Окно распахнулось. Холодный ветер пронесся по комнате, сбросив с журнального столика фотографии. Я бережно собрал их в стопку. Положил в карман. Почувствовал что-то липкое на пальце и понял, что это кровь. Видимо, поранился обо что-то, пока прижимал к себе Лиду.
        Вытер палец о джинсы и осмотрелся по сторонам, прислушиваясь к ощущениям. Запах реки исчез.
        «Только на время, - подумал я. - Ну и пусть. Это лишь первый шаг».
        Убедившись, что Лида спит, я вышел на крыльцо покурить. Глянул на ладони. Ожидал, что они будут трястись, но нет. Не было даже капли волнения, словно всё шло своим чередом.
        «И давно ты привык к колдовству?» - спросил у себя мысленно.
        - В день, когда женился на ней, - ответил уже вслух. И не узнал собственного голоса.
        Глава 3
        Я стоял на крыльце и перебирал фотографии. Пролистав несколько раз, убрал их обратно во внутренний карман и вдруг понял, что безумно хочу поговорить. Не с Лидой, нет. Она спала в доме, и не стоило тревожить её сон. Мне хотелось поболтать с кем-то, кроме жены. С кем-то, кто не знал о надвигающемся горе.
        Я достал телефон и набрал номер Макса.
        - Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия…
        Не дослушав механический женский голос, я сбросил вызов. Затем принялся листать телефонную книгу. Дойдя до контактов на букву «В», остановился.
        - Нет, - покачал головой. - Вот это точно лишнее.
        Я написал сообщение Максу: «Набери, как будет время». Затем убрал телефон в карман и вышел за двор.
        Закурив сигарету, отправился в посёлок, чтобы купить продуктов. «Лида наверняка проснётся голодная. Пора готовить праздничный ужин». Но сделав пару шагов по улице, я вдруг остановился. Почудилось, будто кто-то смотрит в спину. Обернувшись, я задержал взгляд на соседской избе. Вспомнился старик. Несуразный красный велосипед.
        «Так, ладно… Для начала, пожалуй, зайду в гости. Хоть поздороваюсь». Докурив сигарету, прошёл к концу улицы. Остановился в месте, где гравийка заканчивалась и превращалась в укатанную колею, петляющую меж берёз.
        Выстроенный на краю леса пятистенок был похож на своего хозяина. Заросший бурьяном, обветшалый дом Колебина гнулся к земле, словно под невидимой ношей. Бревна почернели от времени, крыша прохудилась. Изба постарела, прогнила и, кажется, была готова умирать.
        Вокруг дома темнел забор. Доски в нем местами вывалились, и сквозь дыры было видно, как во дворе всё заросло травой. Я остановился в десяти метрах от калитки, окинул избу взглядом и внезапно понял.
        А тропинки-то нет.
        Чтобы пройти к воротам, пришлось отыскать палку и, размахивая ей, словно саблей, прорубать себе путь сквозь заросли крапивы. Местами сорняки доставали до груди - подсохшие, увядшие, пожелтевшие от ночной изморози, но всё ещё живые. Острые листья жалили кожу. Я бил палкой по жгучим стеблям, косил их пачками, и всё это напомнило мне картины из детства, когда мы с Максом - два неугомонных шалопая - ходили за деревню на поиски приключений и точно так же рубили крапиву деревянными прутьями. Воображали, будто мы - королевские мушкетеры сражаемся с полчищами врагов.
        С боем продравшись до забора, я взялся за металлическое кольцо и потянул калитку на себя. Прогнившие доски поддались с трудом, словно отрастили корни и вросли в землю. Калитка приоткрылась сантиметров на двадцать, а затем намертво застряла. Пришлось повернуться боком и протискиваться во двор сквозь образовавшуюся щель.
        Лишь в последний момент я увидел перед лицом ржавый гвоздь. Он торчал из угла проема.
        «Чуть глазом не напоролся» - подумал я, осознав, что едва не остался калекой по собственной раззявости. Пригнув голову, я всё-таки пролез внутрь. Отряхнув пыль с куртки, огляделся по сторонам.
        Картина здесь была та же, что и по другую сторону забора. Всё заросло. Весь двор. Среди кустов крапивы валялся хлам - куски досок, пустые бутылки, дырявые мешки.
        «Помойка какая-то, - подумал я. - Где ж он ночует?»
        Как и на улице, никакой тропинки к крыльцу протоптано не было. Мне пришлось вновь рубить сорняки. Когда я добрался до двери, ладони мои покраснели и покрылись волдырями ожогов. Боли я не замечал. Меня вело вперёд странное чувство - похожее на предвкушение, с которым рыбак смотрит на поплавок, ожидая, что тот вот-вот дернется, оживет и забьётся на воде. Это был азарт. Хорошо знакомый азарт из следачьего прошлого. С таким чувством я когда-то выезжал на убийства. Заранее прикидывал в голове схему осмотра, выяснял по пути всё, что можно было выяснить у дежурного. Охота. Игра. Погоня…
        «Весёлые были времена» - подумал с легким уколом ностальгии.
        Дверь в сени оказалась не заперта. Внутри пахло сыростью, грязью и кошками. Половицы были местами выдраны, повсюду валялись пивные бутылки и выцветшие пачки из-под сухариков.
        «Похоже, здесь собирается шпана», - решил я, разглядывая мусор.
        В почерневшем углу сеней пол отсутствовал вовсе. Под обугленными концами лаг темнело старое костровище. «И не побоялись же бестолочи костер в избе разводить». Теперь стало ясно, зачем вырывали доски.
        Дверь, ведущая из сеней в дом, болталась на одной петле. Тканевая обивка была изрезана, словно ее полосовали ножом. Я потянул дверь и отступил чуть в сторону. Петля мерзко скрипнула. В доме было темно. Я постоял на пороге с минуту, прежде чем глаза привыкли к полумраку, и лишь после этого шагнул в комнату.
        Дом встретил запахом сырой земли - настолько знакомым, что в первое мгновение почудилось, будто я перенесся назад во времени. Раньше мы с Максом часто ходили к Колебину в гости, и этот запах всегда бил в нос с порога. Липкий, тяжелый, горький - он полз из углов и сочился из-под половиц. Им пропитались стены, и от его невидимого присутствия дом казался живым, молчаливым, дышащим.
        «Пахнет свежераскопанной ямой, - подумал я. - С другой стороны, чем ещё должно пахнуть в доме старого археолога?»
        В комнате всё было, как прежде. И одновременно всё не так. Я помнил эту белую печь в дальнем углу и обеденный стол со скамейкой. Помнил кровать на пружинах, над которой раньше висел ковёр. Пыльный сундук у стены, словно принесенный из русских сказок. Разноцветные лоскутные половики, деревянную бочку с водой, желтые шторы на окнах… Раньше всё это было живое, тёплое, а теперь поросло грязью. Покрылось осыпавшейся со стен известкой. Под потолком висела паутина - пыльными клочьями. Половицы проломлены, будто по ним скакали черти. Повсюду мусор.
        «Умер дом. Давно умер… И почему ж ты его бросил, Валера?»
        Я остановился перед кроватью. Посмотрел на стену. Там, где раньше висел ковёр, теперь желтела потрескавшаяся штукатурка. А на ней черные, словно сажей нарисованные, закорючки. Один и тот же узор: короткая палочка и от неё ещё три маленьких в разные стороны. Будто следы птичьих лапок. Коготками вниз. Словно стая измазавшихся в золе воробьев пробежала по стене - от потолка и до пола.
        «Дети что ли нацарапали?» - подумал я. Затем поднял голову и увидел, что такими же знаками изрисован весь потолок. Вряд ли бы дети до него дотянулись. Последний знак, самый крупный, был нарисован рядом с углублением дровницы, сложенной полукругом в боковой стенке печки.
        Чем дольше я смотрел на закорючки, тем сильнее росло желание вернуться на улицу… Уйти подальше от этого дома. Тяжелый запах земли висел в воздухе. Будто я стоял посреди свежевырытой могилы. «А может, этот запах из тех же знамений, о которых говорила Лида?»
        Подумав о жене, я подошёл к окну, раздвинул жёлтые шторы и взглянул на наш дом. Первый этаж не было видно из-за забора, зато окно мансарды просматривалось идеально. Я вдруг понял, что стою сейчас ровно на том самом месте, которое рассматривал пару часов назад из окна спальни. Мне вспомнилось, как в тот момент я испытал чувство, будто за мной наблюдают. Стоило об этом подумать, как спину обожгло чужим взглядом.
        Обернулся. На мгновение показалось, будто по стене промелькнула тень.
        «Мерещится… - успокоил я себя мысленно. - Просто мерещится».
        Сжав и разжав кулаки, я понял, что не чувствую в руках силы. Пыльный, опустелый дом будто высасывал жизненные соки - капля за каплей.
        «К чёрту» - решил я и двинулся обратно в сени.
        И в этот момент позади зашуршало… Захрипело.
        - Кто здесь?! - крикнул я, развернувшись.
        Под самым потолком на печи кто-то скрёбся. Доски скрипели, будто на них ворочался человек. Задрав голову, я посмотрел на лежанку. Гора гнилых тряпок вдруг зашевелилась, ожила…
        «Спокойно, Андрей… Спокойно».
        Сердце в груди пропустило удар, когда существо на лежанке вновь захрипело. Я отшагнул назад. И наконец увидел того, кто издавал этот звук.
        - Чтоб ты провалился, - облегчённо выдохнул я, заметив, что у самой стены среди тряпок сидит чёрный кот.
        Это был Ирис. Старый облезлый зверь, который жил у Колебина уже лет десять, не меньше. Любимец старика. Желтые кошачьи глаза внимательно следили за мной с печи, шерсть стояла дыбом, уши были прижаты.
        Заметив, что я на него смотрю, Ирис оскалил зубы. Снова захрипел.
        - Ты чего, усатый? - спросил я и шагнул к коту.
        Тот угрожающе выгнул спину. Издал странный звук - похожий на храп загнанной лошади. Никогда раньше не слышал, чтобы коты так рычали. Словно умирающий человек, которому пробили трахею.
        - Иди-ка сюда… - я осторожно протянул руку, но кот отшатнулся, спрыгнул с лежанки и чёрной стрелой скользнул в сени.
        «Странно… Почему такой зашуганный?»
        Я помнил, что раньше Ирис никогда не боялся людей. Мы с Максом часто его подкармливали, когда приезжали в Рощу. По утрам кот приходил к нам на террасу и молча садился у окна в ожидании угощений. Делал он это с таким видом, будто ему ничего от нас не надо, но мы знали: если кота не покормить, он может просидеть так полдня. Еду, которую ему выносили, Ирис всегда сначала обнюхивал, словно проверял, не отравлена ли она, затем оглядывался по сторонам. И лишь после этого начинал есть. Неторопливо и важно. Даже чуть-чуть брезгливо.
        Макс всегда говорил, что Ирис не похож на обычного кота.
        «Нет, ты глянь на эти глазищи. Человечьи!»
        «Ага, умные. Как будто всё понимает… Слушай, Макс. Может, он заколдованный? Принц какой-нибудь?»
        «Скорее Колебин».
        «В смысле? Оборотень?»
        «Типа того, ага. Ты хоть раз их видел вместе?»
        «Кого?»
        «Колебина и кота. Чтобы они рядом перед тобой были? Я вот не помню. Сколько раз не заходил - либо старик, либо кот».
        «Я своего шефа вместе с Лидой никогда не видел. Получается, когда я домой прихожу, у меня шеф в жену превращается? Или наоборот?»
        «Ой, пошёл на хер. Скептик ты, Андрюха. Скучный человек».
        «А ты - ребёнок».
        «Лучше уж ребёнок… Дети верят в чудо. В сказку верят. А такие, как ты, умирают в сером мире».
        «Мир один для всех, Макс».
        «Ну да, ну да. Расскажи об этом своей жене. Или вон, тому же коту. Черт! Ты посмотри на его глаза! Скажи честно, хоть раз такого встречал?»
        «Если честно, нет».
        «Вот и я не встречал. Отвечаю, это колдунский кот».
        «Какой-какой?»
        «Ну, волшебный в смысле… Затрахал, не цепляйся к словам».
        «Как думаешь, почему его Ирисом зовут?»
        «Не знаю, не знаю… Слушай… А у тебя же Лида того…»
        «Что того?»
        «Ну… ведьма».
        «И?»
        «Она видела этого кота? Ничего не говорила?»
        «Блядь, Макс… Ты серьёзно?»
        «Да ты взгляни на него! Не бывает у котов таких глаз!»
        …Провалившись в воспоминания, я не сразу заметил, что за мной наблюдают.
        Желтоглазый кот прятался в сенях. Выглядывал из-за дверного косяка украдкой - точь в точь, как старик Колебин пару часов назад следил за мной на улице, спрятавшись за стволом берёзы. По телу вновь прокатилось липкое чувство, будто меня окунули в грязь.
        - Ну и где хозяин? - спросил я у кота, чтобы разогнать давящую тишину.
        Ирис не ответил. Только переступил с лапы на лапу и чуть повернул голову. Он разглядывал меня так, словно впервые видел человека.
        - Чем ты тут питаешься, усатый? Мышей ловишь?
        Мне померещилось, будто кот едва заметно кивнул. По спине пробежали мурашки. «Может, и вправду заколдованный?» - пронеслась мысль.
        - Слушай, Ирис… Давай ты не будешь на меня так смотреть. Мне от твоего взгляда не по себе.
        Кот раскрыл пасть и попытался мяукнуть. Но вместо этого лишь выдавил свистящий, булькающий хрип.
        - Да что с тобой такое?
        Я шагнул к Ирису, но он тут же развернулся и сбежал на улицу. Я успел заметить плешивое пятно на его загривке - будто оттуда выдрали кусок шерсти вместе с мясом.
        Зазвонил телефон. От заигравшей в тишине мелодии сердце чуть не выскочило из груди.
        - Твою мать… - выругался я, доставая мобильник из кармана джинсов.
        Звонил Макс.
        - Алло.
        В трубке раздался шум. Будто там, на другом конце, в микрофон задувал ветер. Или кто-то громко дышал. Сквозь хрипы я наконец различил голос друга:
        - …пропущенный от тебя. Ты что-то…
        Динамик вновь затрещал.
        - Алло?! - повторил я. - Не слышу ни хера. Ты едешь что ли?
        Макс что-то сказал, но я не разобрал ни слова. Его речь была далекой, прерывистой. Словно голос записали на размагниченную аудиокассету. Затем шум вдруг исчез.
        - Алло, Андрюх? Слышишь?
        - Да, теперь нормально.
        - Я в дороге. Ветер шумит. Как добрались?
        - Без происшествий. Таксист только душный попался. Всю дорогу заёбывал разговорами. А так всё ровно.
        - Ключи быстро нашёл?
        - Да, никаких проблем. Слушай, Макс. Я что узнать хотел…
        Свободной рукой я достал из кармана пачку сигарет. Вытянул одну зубами. Затем чиркнул пару раз зажигалкой и, усевшись на край пыльной кровати, закурил.
        - Ты в Рощу давно приезжал? - спросил я.
        - Давненько. В июле примерно. А что?
        - Скажи мне, куда Колебин делся? Что с ним случилось?
        В трубке вновь зашумело, будто от чужого дыхания.
        Затем Макс ответил:
        - Так помер же.
        В груди качнулся маятник. Тяжесть прокатилась от сердца к животу, а затем поднялась вверх, застыв комом в горле.
        - Что?
        - Помер, говорю. Ещё в прошлом году.
        - В смысле помер?
        Мне показалось, будто Макс сейчас засмеётся. Признается, что это глупая шутка. Но голос его не изменился, и всё с той же будничной интонацией друг произнёс:
        - Он в тайгу ушёл со своим корешем по осени год назад. Короче, оба с концами. Видимо, замерзли по синьке, либо медведь.
        - С каким корешем?
        - Да жил у него собутыльник. Вроде тоже из археологов. Я сам не видел, мне Юра, участковый наш, рассказал, когда объяснения брал.
        Я всё ещё надеялся, что меня разыгрывают. Пытался поймать Макса на лжи:
        - А почему ты раньше не говорил?
        - Да хер знает, - спокойно ответил друг. - Речь не заходила, я и не вспоминал. А что случилось-то?
        Я потушил сигарету. Медленно обвёл пустой дом взглядом. Покрытый пылью сундук у стены. Грязные лоскутные половики, сбитые в кучу. Деревянная бочка, окутанная паутиной…
        «Макс не врёт. Да и зачем ему врать? Но, чёрт, я ведь видел старика собственными глазами! Там в лесу».
        - Алло-о-о! Андрюха?
        - Да, я здесь.
        - Что случилось, говорю?
        - Да ничего… Просто заметил, что дом заброшен, решил узнать.
        В телефонной трубке вновь захрипело. На этот раз так громко и отчётливо, будто это Макс подавился и теперь пытался откашляться.
        - Что у тебя шумит? - спросил я.
        В ответ лишь треск.
        - Алло? Макс?
        Чьё-то дыхание… Медленное, тяжелое.
        И вновь голос друга:
        - Алло! Слышишь? Я в гору поднимался, связь - дерьмо.
        - Куда едешь?
        - Да по работе в Иркутск. Ты утром позвонил, и меня сразу дёрнули. Задолбали эти разъезды.
        - Слушай, а тело нашли?
        - Что?
        - Труп, говорю, нашли Колебина?
        - А… Ну да. Вроде пацаны рощинские летом наткнулись. На солонцах за третьей заводью лежал. Объеденный. Под старым кедром. Ну это мне рассказывали с чужих слов. Сам не в курсе.
        - И что в итоге? - спросил я. - Менты оформили?
        - Да хер знает. Честно говоря, не вникал.
        - Ясно. А со вторым, который кореш, что?
        - Бляха, Андрюх, да не в курсе я. Не в курсе! Чё опять следака включил? Если надо - сходи, узнай сам по старой дружбе ментовской. Юра тебя помнит, всё расскажет, че спросишь. А будет ломаться - ты ему косарь в китель сунь, так он тебя за ручку отведёт на солонцы, место покажет.
        - Делать мне не хер - на солонцы ходить.
        - Ну а я тебе в этом деле не помогу. Чего тебе этот Колебин, вообще, сдался?
        - Ничего. Говорю же, просто интересно.
        Я знал, что Макс с полуслова различит враньё. Но привычки лезть в чужие дела у друга не было, поэтому Макс быстро сменил тему:
        - Как там Лида? Кайфует на природе?
        - Нормально, - вновь солгал я, и голос мой почти не дрогнул. - Отдыхает. Спит с дороги.
        - Ты в баню заглядывал? Я там марафет летом навёл, можете оценить. Веники в сарае на верёвочке.
        - Загляну. Спасибо.
        - Там аккуратнее только в сарае. В погреб не наебнись. Он открытый стоит, чтоб не засырел. Ещё и земля вечно обваливается, спасибо Лёпке, бляха-муха.
        - Лёпке? Дурачку?
        - Ага. Которому ты раньше раскраски возил. Я его два года назад подрядил погреб копать. Ей богу, лучше б сам сделал. Понарыл там ходов, как суслик. Хер пойми, как сарай ещё стоит.
        - Всё экономишь, старый жид. Скупой платит дважды, слышал такое?
        - Слышал-слышал… Не морализируй только.
        Мы какое-то время молчали. Затем друг не выдержал:
        - Ладно, давай уже, колись.
        - Не понял.
        - Всё ты понял. Не изображай целку. Что у тебя стряслось?
        Мне вдруг безумно захотелось ему всё рассказать. Признаться как на духу: «У меня умирает жена. И я не знаю, что делать. Мне страшно, Макс. Дико страшно. Мне мерещатся мёртвые люди, и кажется, что от зеркал несёт болотной тиной. Что мне делать? Скажи, что мне делать, Макс…»
        Желание разболтать тайну было таким сильным, что я уже открыл было рот, но в последний момент передумал и отнёс телефон от уха. Накрыл мобильник ладонью. Закрыл глаза и глубоко вздохнул.
        «Не поможет… Не взваливай на других. Не поможет».
        Поднёс телефон обратно и в очередной раз соврал:
        - Всё нормально. Правда, Макс. Тебе показалось.
        - Ясно, - сказал друг после непродолжительного молчания. - Ну, если что, ты звони. Я на связи.
        - Спасибо. Ещё наберу. Бывай.
        - Давай, до скорого.
        В телефоне раздались короткие гудки. Прежде, чем они оборвались, мне вновь почудилось, будто я слышу чьё-то дыхание, доносящееся из трубки.
        Оставаться в заброшенном доме я больше не мог.
        Даже не потому, что внутри было жутко и мерещилось, будто старик выглядывает из-за печи. Просто я вдруг почувствовал, что, чем дольше нахожусь в доме, тем сильнее проваливаюсь в темноту. Теряю сознание. Дышать стало невмоготу - сырой могильный запах давил, будто земля, наваленная на крышку гроба. Ноги не держали. Мутило.
        Я вышел на крыльцо, и свежий осенний ветер в момент сбросил наваждение. Тут же прояснились мысли. В руки вернулась сила. Мне показалось, что я вылез из липкой, тягучей грязи - из гадости, которую от остального мира отделяли лишь хлипкие двери сеней.
        «Вот и в голове у тебя такой же бардак, как в этой избе. Потому и чудятся покойники среди бела дня. А ведь ты, Андрей, даже лица его как следует не разглядел - старика этого. С твоим зрением любой бич за Колебина сойти мог…»
        «Померещилось - успокоил я себя. - Спутал без очков».
        Вот только чутье не давало покоя.
        «Ладно, хорошо. Чёрт с ним, с лицом. Под бородой можно и не различить. Но сутулость-то! Только Колебин так спину горбатил. Сразу видно - всю жизнь землю лопатой грыз. И там в лесу… похож ведь, зараза. Похож как две капли».
        В груди засвербело от волнения. Захотелось курить.
        Присев на крыльцо, я достал сигареты. «Кончаются» - задумчиво посмотрел на почти опустевшую пачку. А ведь ещё и трёх часов не было. Слишком много скурил за сегодня. Слишком много нервов выжег за одно паршивое утро.
        С первой затяжкой по телу разлилась приятная слабость. На душе стало спокойнее. Мысли о мёртвом старике вдруг показались мне глупыми и неуместными.
        «Не о том тебе нужно волноваться, Андрей. Совсем не о том».
        А может, и вовсе волноваться не стоит? Может, права Лида, и нужно просто отпустить ситуацию и прожить три дня так, чтоб каждая минута осталась в памяти?
        «Как давно ты, вообще, отдыхал? Когда в последний раз просто сидел на крыльце - курил и ни о чём не думал? Наверное, после смерти Алисы такого и не было вовсе. Вечно в тревогах. Вечно в делах. Суетился, как кролик в клетке, лишь бы себя не видеть да в прошлое не проваливаться. А ты попробуй, Андрей. Попробуй в это зеркало заглянуть. Может, рассмотришь чего интересного и даже снова музыку писать начнёшь?»
        Я зажмурился от табачного дыма. Запрокинул голову к небу… Тихо. Так непривычно тихо после вечно гудящего Красноярска.
        Над головой жужжала муха. В березняке щебетали птицы. Солнце припекало кожу, будто летом. Воздух был пропитан сыростью и сентябрём, но мне отчего-то казалось, что в Рощу снова пришла пора цветения. Пахло травами. Пахло лесом. Пахло светом, тишиной и жизнью.
        Впервые за день я чувствовал себя спокойно.
        «Всё будет хорошо, - решил я за весь мир. - Если смерть и вправду с человеческим лицом, значит, не всё потеряно. Можно и потанцевать ещё. Повоевать… Ведь тяжело что? Тяжело бороться с абстрактностью. С пустотой. С концом жизни. А если смерть реальна, если это сущность, божество или кто-то ещё, имеющий телесное воплощение, значит она, как и все, может проиграть. А я уж постараюсь, не схалтурю. Сыграю с тобой партийку, костлявая».
        Чувство собственной всесильности наполнило меня и взбодрило. Я сам не понимал, откуда приходит свет. Будто крохотная, незаметная до сегодняшнего дня искра, тлевшая тридцать пять лет, вдруг разгорелась, вспыхнула и взвилась в воздух. Душа, очищенная болью от бытовой грязи, расцвела пламенем, и теперь мне казалось, что я могу абсолютно всё. Захочу - колдовать буду. Захочу - летать буду. А сильно захочу - и смерть достану, зеркало наизнанку вывернув.
        «Ты веришь, Андрюша. Только веру свою прячешь, будто стыдишься. А в вере ничего постыдного нет» - говорила мне давным-давно Варвара, жена Колебина, здесь же, сидя на этом крыльце. Мудрая была баба, хоть и прикидывалась обычно дурочкой. Наверное, не хотела мудростью мужа смущать. Или, возможно, ей самой так было проще - делать вид, что она много не знает и не видит. Ведь даже в старости Валера умудрялся ходить налево. Откуда только силы брались? А его жена, будто смирившись, закрывала на это глаза, и порой мне даже казалось, что Варваре это льстило.
        Я посмотрел в сторону покосившейся летней беседки, выглядывающей из-за крапивы. Вспомнил, как приходя в гости к Колебину, мы с Максом сидели в этой беседке, ожидая пока старик спустится к нам из дома с бутылочкой самогона. Варвара кормила нас домашними пирогами с картошкой. «Ешьте, мальчики, - говорила она, улыбаясь. - Вы молодые, без жен. Если не я, кто ж вас ещё накормит?»
        Веселые были времена. Студенческие. Двухэтажного дома, в котором мы гостили теперь с Лидой, тогда и в помине не было. На его месте стояла старенькая избушка, доставшаяся Максу в наследство от отца. Мы приезжали в неё с Максом каждое лето. Пили, как черти. Дрались с местной шпаной. Бегали за девчонками - деревенскими и городскими, которые останавливались в Роще на пару-другую недель. Одной из таких приезжих и была Лида.
        «Смотри, какая! - говорил в тот день захмелевший Макс. - Вон у магазина с Ленкой стоит. Знаешь, кто она?»
        «В первый раз вижу».
        «Горячая… Спорим, за вечер уломаю?»
        «Хера с два тебе обломится».
        «Забьёмся на анисовку?»
        «И где мы тут её найдём?»
        «Алек на перекачке новый магазинчик сделал. Для приезжих. Там есть».
        «Всё равно ж вместе разопьём».
        «Это да. Но покупать будешь ты. Потому что я уломаю. Так что? Спорим?»
        «Готовь кошелек».
        «Ага, щас. Завтра расскажу, какая она на вкус».
        «Анисовка?»
        «Нет».
        Я поморщился, а Макс уверенной расхлябанной походкой отправился на подвиги. Подойдя к магазину, он перекинулся парой слов с Леночкой - местной знаменитостью, которая к девятнадцати годам переспала без малого с половиной деревни, включая нас с Максом. Наверное, по этой причине друг и не сомневался в успехе. Если новенькая гуляет с Леночкой, думал он, то и интересы у них, наверняка, общие. Пригласи вечером на шашлычок, налей сто грамм, а там и дело скользнёт, куда нужно.
        «Сука, - ругался Макс минуту спустя. - Ей палец в рот не клади».
        «Ловко она тебя. Как будто перед зеркалом репетировала».
        «Ничего-ничего… До вечера у Ленки узнаю, кто такая. Я от спора не отказываюсь».
        «Успехов, казанова».
        Надо отдать Максу должное. Он всё же сумел пригласить Лиду в тот вечер. Выяснив, что она приехала в Рощу из мединститута на практику, он словно бы невзначай зашел в районную больницу к знакомым медсестрам. Слово за слово, Макс приболтал девушек отправиться после работы на Васино - так назывался пляж на местной речке. Макс предложил пожарить там мясо, искупаться, сбросить усталость после знойного, душного дня. Друг рассчитывал, что новенькая решит не отбиваться от коллектива, и расчет оказался верным. Лида пришла. А ближе к ночи, когда все были уже захмелевшие, посиделки переместились с берега реки к нам во двор. Макс как мог обхаживал Лиду - делал комплименты, шутил, был обаяшкой. Будь я женщиной, наверное, сам бы ему дал - чёрту харизматичному.
        Только вот на Лиду его магия не действовала. Она улыбалась, острила в ответ, но одного её взгляда - лукавого, прищуренного - было достаточно, чтобы понять: «Тебе не перепадёт, мой хороший. Ты славный малый. Но нет».
        Спиртное словно и не брало её, хотя выпивала Лида наравне со всеми. Та же Леночка к полуночи уже не отличала ноги Максима от скамейки, и всё время норовила усесться другу на колени, елозя задом и будто ненароком задирая платье.
        В итоге Макс смирился с поражением. Взяв Леночку за руку, он увёл её краснеющую и паскудно хихикающую в темноту дома, где уже храпели остальные медсестры, а мы с Лидой остались вдвоём в опустевшем дворе.
        «Не стыдно тебе?» - с улыбкой спросила Лида, поймав мой взгляд.
        Молодая, знойная - она стояла в нежно-голубом платьишке у мангала, в котором трещали берёзовые поленья, и искры пламени танцевали в её блестевших глазах.
        «Почему мне должно быть стыдно?» - спросил я, глядя на неё чуть плутовато и щурясь от табачного дыма.
        Лида отвела взгляд, усмехнулась. Затем прикусила губу и, снисходительно покачав головой, впервые посмотрела на меня тем самым колдовским тёмным взглядом. В тот момент я почувствовал, будто меня раздели догола и вывернули душой наружу. Будто вытряхнули на свет все грехи, все грязные мыслишки и воспоминания.
        «Значит, бутылка анисовой?» - спросила Лида.
        Я опустил глаза. Захотелось провалиться сквозь землю. Макс - трепло. Проболтался по пьяни кому-то из медсестричек.
        «Не напрягайся, - усмехнулась Лида. - Если бы я обижалась, меня бы здесь уже не было. Проводишь до дома?»
        «Конечно. Только возьми мою куртку. Прохладно на улице».
        Мы пошли по уснувшей деревне сквозь звёздную летнюю ночь. И лишь потом, много лет спустя, я понял, почему та прогулка показалась мне настолько странной, волшебной, тихой. Вместе с Лидой мы проходили мимо чужих дворов, и ни одна собака не залаяла, не зарычала нам вслед. Дворняги просыпались, провожали взглядами и лениво зевали, будто учуяв, что мы не причиним им зла.
        Лида рассказывала об учебе в медакадемии. О том, что провалила экзамен по гистологии, что декан невзлюбил её с первого дня за смелость и вольнодумие. Я слушал её вполуха, что-то отвечал невпопад, а сам любовался тем, как она двигается. Лида будто плыла над землёй. Такого лёгкого воздушного шага я не видел больше ни у одного человека.
        Заметив, как я на неё смотрю, Лида остановилась, заглянула мне в глаза и сказала:
        «Знаешь, Андрей. У тебя взгляд кошачий».
        «Какой?»
        «Кошачий».
        «И что это значит?» - спросил я, улыбнувшись.
        «Ты цепляешь каждое движение. Словно охотишься. Видишь больше, чем понимаешь, а всё увиденное остаётся отражением на радужках. Поэтому и в глазах всегда усмешка».
        Я не понял, о чем она говорит, но уточнять не стал. Вместо этого лишь подмигнул ей. И неторопливо пошёл вперёд. Так, будто мне было всё равно, пойдёт ли она следом. Не зрением, но скорее интуицией, я увидел, как Лида покачала головой и довольно улыбнулась мне в спину.
        «Не так быстро, кот. Хочешь бросить женщину одну в заколдованной Роще?»
        «Заколдованная Роща… Звучит слишком волшебно для нашей пьяной деревушки».
        Лида пожала плечами.
        «Родные места полны волшебства».
        «Родные?»
        «Для вас с Максимом. Вы же здесь выросли. Или это не так?»
        «Так, - кивнул я, затем задумался на секунду и усмехнулся: - забавно…»
        «Что именно?»
        «Мы с Максом все детство мечтали перебраться в город. Считали дни до окончания школы, проклинали эту Рощу, а теперь приезжаем сюда каждое лето, черт его знает зачем. Наверное, воспоминания держат».
        «Воспоминания? Или семья?»
        Я невольно опустил глаза. Лида, заметив это, спросила:
        «Неприятная тема?»
        «Скорее, болезненная».
        Лида промолчала в ответ. Мы прошли в тишине несколько метров, а затем я сказал:
        «Мой отец до сих пор живет здесь, только мы редко видимся. У нас с ним непростые отношения. Если мягко сказать».
        «А мама?»
        «Она ушла из семьи, когда мне было пять. Честно признаться, я и лица-то её не помню. Только смутный образ. У неё были вьющиеся черные волосы. Прямо как у тебя».
        Лида попыталась сдержать улыбку, но уголки её губ все равно дрогнули. Я понял, о чем она подумала. Эта мысль понравилась и мне.
        «Ещё помню её белый сарафан. Серебряные серьги с рубинами. И браслет на руке - тонкий, с листиками, будто березовую веточку в кольцо закрутили. Больше - ничего. Ни голоса, ни лица. Впрочем, нет. Вру… Ещё помню запах. Лесной, свежий… Что-то хвойное и мятное одновременно».
        «Как её звали?»
        «Мария».
        «Надо же… Как и мою».
        «Ты хорошо общаешься с мамой?»
        «Она умерла, когда мне было шестнадцать, - ответила Лида. - За пару дней до Пасхи».
        «Черт… Прости».
        «Не за что прощать, кот. Это я подняла тему родителей».
        Она вновь меня так назвала - «Кот». Я шел и пытался понять, почему это так приятно. Чувствовал, будто новое подаренное Лидой имя привязывает меня к ней невидимой ниточкой и наполняет силой.
        Улица тем временем пошла вверх. Поднявшись на пригорок, мы с Лидой увидели темные изгибы тайги на холмах, окутанных рваными полосами тумана, словно плетенкой из облаков. Лида задержала взгляд на горизонте, а затем, улыбнувшись, сказала:
        «А ещё Максим говорил, что в местном лесу живёт змей».
        Я усмехнулся.
        «Он и тебе эту байку стравил? Про змеиный камень и царя тайги?»
        «Да. Меня зацепило. Это деревенская легенда?»
        «Скорее псевдофольклор. Такими историями Макс пугает всех местных девушек, которых хочет затащить в постель. Он считает, что придумал безотказную схему съёма - нагнать жути, успокоить, а затем залезть под юбку».
        «Как видишь, не такую уж и безотказную».
        «Просто ты умнее, чем местные девушки».
        Краем глаза я заметил, как Лида на мгновение прикусила губу.
        Наши ладони несколько раз, будто случайно, коснулись друг друга. Решив, что пора, я досчитал до семи, набрался смелости, и на очередном перекрестке шагнул чуть вправо, придвинувшись ближе. Ладонь Лиды сама скользнула мне в руку.
        Мы не замедлили шага и не отвели глаз от дороги - только несколько раз сжали и разжали пальцы, словно приветствуя друг друга. Кожа Лиды была горячей и мягкой. Дотронувшись, я почувствовал, как тепло поднимается по моему запястью, по плечам, по шее - пьянит голову, а затем, льётся вниз, стекая куда-то в живот.
        «Ты необычная» - сказал я тихо, и голос прозвучал хрипловато из-за пересохшего горла. Лида сжала руку сильнее. Словно в знак одобрения.
        «Ты тоже, кот».
        И в тот момент мне показалось, будто это уже было однажды - давным-давно - в детском сне или в позабытой жизни. Будто мы знали друг друга, любили, жили под одной крышей, затем потеряли, а теперь снова нашли. Я знал: вот сейчас мы дойдём до того тёмного поворота, и Лида заговорит о своей бабушке. О бабушке, которая рассказывала ей сказки и пекла блины по утрам. О бабушке, которая уходила в лес ночами…
        «Знаешь, в детстве бабушка рассказывала мне похожую легенду».
        Сердце в груди дрогнуло. Это ведь не сон? Я словно видел мысли Лиды прежде, чем они превращались в слова.
        «Бабушка говорила, что в тайге живёт полоз. Что он спит под землёй. И выползает каждое лето из белого камня спрятанного в лесу. Бабушка говорила, что полоз ищет себе невесту - каждый год новую. И если не найдёт до первого снега, то зима будет долгой, а лето за ней засушливым».
        Я помолчал пару мгновений. А затем спросил, сам не зная, для чего:
        «Наверное, ещё и непременно девственницу? Как в сказках».
        «Наверное, - кивнула Лида. - Может, поэтому с шестнадцати лет я хожу в лес спокойно».
        Я улыбнулся ради приличия, но почувствовал, как кольнуло внутри. Странно, незнакомо… и совершенно беспочвенно. В конце концов, кто я такой, чтобы ревновать её к бывшим мужчинам? Случайный парень? Знакомый знакомого? Человек, который оценил ночь с ней в бутылку анисовой?
        «Ревность - слабость, Андрей, - сказал себе мысленно. - Особенно ревность к прошлому. Не будь слабым. Только не с ней».
        Чтобы погасить неприятное чувство, я начал говорить:
        «Отец тоже любил рассказывать сказки. Точнее сказку. Одну и ту же: как он ловил дьявола в тайге».
        Глаза Лиды заблестели.
        «И как же?»
        «Булавочкой».
        «Чем?»
        «Булавочкой. Это всё из тех же местных баек: хочешь поймать черта в лесу - приколи его тень иголкой. Да, кстати…».
        Остановив Лиду, повернул её к себе осторожно. На мгновение наши лица оказались рядом, и я ощутил теплое дыхание на коже, почувствовал в воздухе электрическую дрожь. Мир замер в ожидании поцелуя, но я решил, что ещё слишком рано. Хотелось растянуть удовольствие. Поиграть с Лидой немного. Мне нравилось, как она послушно подалась вперед, стоило мне взяться за отворот надетой на неё куртки. Нравилось мелькнувшее детское замешательство, когда вместо того, чтобы притянуть Лиду к себе, я лишь распахнул полу и указал на внутренний карман.
        «Вот этой».
        Лида моргнула несколько раз.
        «Что?»
        «Вот этой булавочкой».
        Лида опустила взгляд. Я провел пальцем по приколотой к ткани длинной серебряной игле с навершием в виде двуглавого орла и пояснил:
        «Ношу её как напоминание».
        «А-а… Ты о ней».
        Лида выглядела растерянной, понимая, что поддалась на уловку. Впрочем, быстро скрыв смущение за лукавой улыбкой, она спросила как ни в чем не бывало:
        «И в чем же секрет булавочки?»
        «Отец говорил, что в серебре. И в молитве, с которой достаешь иглу. Впрочем, он у меня суеверный. Как и все, кто слишком долго живёт в этой деревне… Здесь все суеверные. И сухие. Будто Роща вытягивает из них чувства. Лишает возможности видеть красоту».
        «Из тебя тоже вытянула?»
        Я усмехнулся, сообразив, к чему этот вопрос.
        «Пожалуй, что нет. Вовремя уехал».
        «Уверен?»
        «Теперь уверен».
        Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, а затем я отпустил куртку и отступил на шаг. Лида покачала головой и медленно опустила ресницы. Сделав вид, что ничего не произошло, мы пошли дальше по ночной улице.
        Через пару мгновений Лида вдруг произнесла:
        «И все же, каким бы ни был сухим твой отец, он отдал тебя в музыкальную школу».
        «Что?»
        «Ты играешь на клавишных. И, пожалуйста, не убеждай меня, что это не так. Всё равно не поверю. Пальцы тебя выдают».
        «Боже, - искренне восхитился я. - Да ты ещё и наблюдательная. Может, лучше в следователи, чем во врачи?»
        «Чтобы забрать твой хлеб?»
        Я удивленно посмотрел на Лиду и по насмешливому взгляду понял, что она сказала это отнюдь не случайно.
        «А здесь как догадалась? Тоже пальцы выдали?»
        «Нет, не пальцы. Твои друзья».
        Пришлось вздохнуть и смириться. Макс не оставил даже малейшего шанса сохранить ореол загадочности. Впрочем, сегодня она была и не нужна. Этим вечером хотелось быть открытым, легким, ласковым…
        Лида на секунду сжала мою ладонь, и я сжал в ответ. Мы переглянулись. Улыбнулись чему-то, что одновременно пронеслось в наших мыслях.
        Больше всего мне хотелось, чтобы наша прогулка никогда не заканчивалась. Чтобы мы шли так до самого леса, до реки, до песчаного пляжа. Устроившись где-нибудь на берегу, вместе бы встречали рассвет. Смотрели, как солнце поднимается над синими холмами тайги, в которой вьется тенями полоз - лесной бог, что крадёт невест и возвращается в подземное царство лишь с первым снегом. Я бы рассказывал Лиде жуткие сказки и тут же успокаивал шутками, а в какой-то момент, придвинулся бы ближе и словно между делом, обнял…
        Но сердце в груди подсказывало: не сегодня. Всё будет, Андрей. Просто не сегодня.
        «Пришли» - сказала Лида, развернувшись у деревянной калитки.
        За её спиной в палисаднике цвели жёлтые бархатцы. Качалась и шелестела листвой черемуха. Лида стояла, чуть наклонив голову, и смотрела на меня, улыбалась лукаво - одними уголками губ.
        «Значит, послезавтра уезжаешь?» - спросила она.
        «Взрослая жизнь зовёт».
        «И куда тебя отправят?»
        «Ещё не знаю. Скорее всего, на север. Следачить в городе у меня нет желания, а в здешних районах мест нет».
        «Деревенский мальчик?»
        «А ты городская девочка?»
        «К сожалению».
        «Почему к сожалению?».
        «Город - не место для таких, как я».
        «Каких таких?»
        Лида вновь подмигнула мне. Затем задумалась на миг и поманила пальцем.
        «Подойди, кое-что скажу…»
        Я шагнул и в следующую секунду она поцеловала меня. Сделала это так ловко, что я растерялся на мгновение. А когда поднял руку, чтобы обнять и прижать к себе Лиду, она уже отшагнула назад и, прикусив губу, вновь посмотрела на меня с бесовским огоньком в глазах.
        «Отыгралась, ведьма», - подумал я весело.
        «Успехов, - сказала Лида, возвращая куртку. - Будет время, забегай. Только не сюда. Тётя у меня немного строгая, так что лучше на работу».
        «Во сколько заканчиваешь?»
        «Ты же будущий следователь, - улыбнулась Лида. - Узнай всё сам».
        «Хорошо. Приду завтра вечером. Обещаю».
        «Буду ждать, кот».
        Она ушла, а я остался около её калитки, и ещё полчаса переминался с ноги на ногу, чувствуя, как внутри что-то переворачивается и расцветает. Я надеялся, что Лида выглянет в окно, помашет мне на прощание. Выкурил, наверное, треть пачки, но шторки за рамами так и не шелохнулись. И лишь потом, после свадьбы, Лида призналась, что всё это время она стояла у окна. Смотрела сквозь задернутые шторы за тем, как я не нахожу себе места, и тихо смеялась над моими попытками разглядеть что-нибудь сквозь просвет занавесок.
        А тогда я об этом не догадывался. Тогда я возвращался домой по пустой деревне с чувством, будто меня ударили обухом по голове. Ещё утром я был свободным бездомным романтиком, чьи вещи умещались в один чемодан. Был цельным, ничем не связанным, и, может, болеющим изредка вечерней тоской, но теперь после этой прогулки и поцелуя меня словно разбили на тысячу зеркальных осколков, которые искрили, кружили, кололи, и сладкая тоска вперемешку со счастьем захлёстывала волнами, и звёзды на небе плясали в пьяном хороводе, и трава под ногами была мягкой и сочной, и воздух пропитан жизнью.
        В ту ночь я засыпал на пуховой перине, слушая как на соседней постели храпят в стельку нарезавшиеся медсестрички. За стенкой надрывались пружины кровати, и сладко вздыхала под Максом Леночка. Мне было всё равно на этот скулёж и на все блудливые шорохи, ведь душа моя летала высоко под небом - чистая, легкая, разорванная пополам одним колдовским поцелуем. Я провалился в сон, и до рассвета мне снились тёмные вьющиеся волосы, лукавые глаза и желтые бархатцы, цветущие в палисаднике…
        А на следующее утро позвонили из прокуратуры. Собеседование с генералом перенесли на день раньше, и пришлось бежать на автобус с тяжелой, похмельной головой. Я собрал вещи наспех, попрощался с Максом и ещё до обеда уехал из Рощи.
        И когда вернулся неделю спустя, Лиды здесь уже не было.
        Глава 4
        Сигарета потухла. Я бросил окурок перед собой и затоптал ботинком.
        «Засиделся, - мелькнула мысль. - Нужно идти за продуктами».
        Продравшись сквозь заросли крапивы обратно за двор, я обернулся и ещё раз окинул колебинский пятистенок взглядом. «Странное всё-таки чувство. Смотришь на избу, и будто в землю проваливаешься».
        Из леса налетел холодный ветер. Пробежала по телу дрожь. Вновь защекотала тревога. Прежде чем идти в посёлок, я решил, что нужно заглянуть домой - проверить всё ли хорошо с Лидой.
        Она спала на диване - там же, где я её успокаивал. Лежала на боку, зажав подушку между коленями. Я осторожно сел рядом и поправил сбившийся плед. Затем погладил Лиду по голове - нежно, едва касаясь волос. Лишь бы не разбудить.
        «Спи, родная, спи. Отдыхай. Я всё сделаю сам. На свете непременно есть способ победить смерть. И я найду его, обещаю».
        Сердце кольнуло иглой. Совсем как тогда - под ветвями черемухи, у палисадника с желтыми бархатцами - в ночь, когда я пообещал Лиде, что приду за ней следующим вечером. Пообещал и не пришёл.
        Чувство вины нахлынуло, словно нежданный ливень. Утопило душу, а затем так же быстро исчезло, оставив после себя лишь сырое чувство собственной никчемности. То самое паршивое ощущение, когда, попав под дождь, стоишь посреди улицы вымокший до нитки - жалкий и непохожий на человека.
        «Возьми себя в руки, Андрей. Мечешься весь день, как подросток. На эмоциональных качелях солнышко крутишь».
        Собрав остатки воли в кулак, поднялся с дивана и вышел на улицу. Но стоило шагнуть за двор, как я снова застыл у калитки. Застыл и понял, что боюсь оставлять Лиду одну. Мне мерещилось, что вот сейчас я уйду, пусть ненадолго, буду ходить по посёлку и искать кролика на ужин, а когда вернусь, Лида уже умрёт.
        Пришлось зайти обратно в дом. Убедиться, что жена действительно дышит.
        Затем снова вышел. Снова вернулся.
        - Чёрт, - выругался еле слышно, чувствуя себя псом, привязанным к дому невидимой цепью. Лесным чертиком, чью тень прикололи к земле иголочкой.
        Не зная, как погасить беспокойство, я начал ходить по комнате туда-сюда. Взгляд упал на шкатулку, валявшуюся на полу кверху дном. Взяв её в руки, сел за обеденный стол и начал вертеть шкатулку из стороны в сторону, пытаясь разглядеть что-нибудь в лакированном дереве. В отражении мелькали размытые очертания комнаты. Лестница, камин, дверь. Диван, на котором спала Лида. На секунду показалось, будто рядом с диваном в ногах у жены я вижу белое пятно… Но наваждение тут же развеялось, и сколько бы я больше не всматривался в поверхность шкатулки, ничего необычного так и не увидел.
        Зато, когда обернулся, вздрогнул. Чёрный кот сидел на карнизе окна. Неотрывно следил за мной через стекло желтыми колдовскими глазами.
        - Твою мать, - тихо выругался я, переводя дух. - Ты меня так в могилу сведёшь. Хватит пугать.
        Кот наклонил морду чуть набок. Затем перевёл взгляд на Лиду. Или на кого-то рядом с Лидой.
        - Видишь её? - спросил я шёпотом.
        Ирис не ответил. Он спрыгнул на террасу, скрывшись из виду, а когда я открыл дверь и выглянул на улицу, кота уже и в помине не было. В голове шевельнулась безумная мысль: «А может, это ты в дверь и стучался?»
        Чувствуя, что окончательно схожу с ума, я покачал головой. Накинув куртку, замкнул за собой дверь и отправился в посёлок. Подкуривая на ходу сигарету, решил, что нужно ещё раз позвонить Максу и узнать, где в Роще можно раздобыть кролика.
        Номер друга оказался вне зоны действия. Уже почти убрав мобильник в карман, я вдруг задержал руку и задумался. Затем снова открыл телефонную книгу.
        «Не стоит этого делать, - повторял я себе, пока палец прокручивал список контактов. - Ты обещал».
        Палец замер на букве «В». На душе стало так тяжело, что я даже оглянулся, вообразив, будто Лида может следить из окна. Я вёл себя, словно неумелый начинающий воришка, стыдясь греха, что вот-вот случится - того самого груза, что давил с самой зари. Я знал: это просто звонок. Всё ради общего блага. Всё, чтобы вырвать Лиду из костлявых пальцев той, что стоит по другую сторону зеркала. Я знал это… Знал и не верил. Потому что маятник под сердцем качнулся, когда прозвучал первый гудок. Груз потянул на дно, когда в трубке затихло, зашуршало, а затем прошелестело нежным:
        - Алло.
        Забытое чувство… Сладкая гниль, будто вкус перезревшего яблока.
        - Привет, Вик, - сказал я. - Есть минута?
        В трубке застыла тишина, прерываемая лишь глубоким, хорошо различимым дыханием. Я слышал, как Вика успокаивается. Связь была чистой. Никаких помех, что шуршали в телефоне полчаса назад.
        - Да, конечно. Ты по поводу или так?
        Я догадывался, какой ответ она хочет услышать. Знал, почему Вика говорит таким неестественно низким тоном.
        Стараясь об этом не думать, сразу перешёл к теме:
        - По работе. Нужен твой совет как врача.
        Молчание…
        Разочарование.
        Вика ответила обычным, лишенным приторного шарма голосом:
        - Слушаю. Что случилось?
        Я огляделся по сторонам и прикинул, куда бы усесться, чтобы не разговаривать на ходу. Заметил у одного из домов качели. Подошёл и с горем пополам влез на узкое детское сидение, после чего оттолкнулся ногами от земли. Качели скрипнули… Звук из детства.
        - Мне тут дело подкинули, - соврал я, не задумавшись. - Скажи, от чего может внезапно умереть человек?
        И снова стыдливо-ошарашенное молчание в трубке. Наверное, не таких слов ждёт бывшая любовница спустя шесть месяцев с последнего разговора.
        - Ты не подумай, - сказал я. - Никаких непотребных консультаций. Всё наоборот: у клиента умер родственник. А до этого вообще никаких симптомов. Следак и эксперты молчат. Решил у тебя уточнить: что это может быть?
        - Как именно умер?
        - Клиент не знает. Его минуту не было. Возвращается в комнату - там тело.
        - Хм… ну вообще… - Вика как обычно растянула слово «вообще», превратив его в длинную звуковую макаронину, - если так сразу, то, скорее всего, сердце. Пароксизм фибрилляции предсердий или желудочков. Тромбоэмболия легочной артерии. Трансмуральный инфаркт. Всё это может привести к внезапной смерти.
        Наверное, если б я позвонил ей в три часа ночи или наутро после Нового года, она всё равно ответила бы без запинки. Я не знал другого человека с такой же памятью. К слову, это была одна из причин, по которой Вику на дух не переносила Лида. Десять лет назад они учились в одной академии, на параллельных потоках, и если говорить честно, моей жене медицина давалась гораздо хуже. А если быть откровенным до конца, до уровня Викиных знаний Лиде было так же далеко, как если б она собралась лететь на Луну.
        Правда, я не был твёрдо уверен, что Лида и впрямь не летает на Луну ночами.
        - А скажи, вот к этим штукам, которые ты назвала, можно как-то проверить предрасположенность? Без обращения в больницу?
        - Ну вообще… По клиническим определить вряд ли получится. Конечно, если это не хроническая недостаточность. Там да - могут быть и отдышка, и боли загрудинные. Но в целом - это внезапная катастрофа. Предугадать без ЭКГ очень сложно, - Вика замолчала на секунду, а затем спросила: - Ты курить так и не бросил?
        Я оторопел на мгновение. Затем понял: «Она думает, я говорю про себя. Что ж, пусть думает. Так даже лучше».
        - Не бросил.
        - Зря.
        - Знаю, что зря. Слушай, подскажи ещё вещь.
        - Говори.
        - Если случается вот такая ситуация… Что вообще делать?
        - Скорую вызывать.
        - Это понятно. А кроме?
        - Дать аспирина таблетку. Нитроглицерин. И непрямой массаж сердца. Ты же бывший следак, вас этому не учили?
        Голос Вики изменился и похолодел. Исчезли влажные, мурлыкающие нотки. Она злилась на меня. И не пыталась это скрывать. Пора заканчивать разговор.
        - Учили, конечно. Просто забыл. Спасибо тебе за помощь. Надеюсь, не сильно отвлёк?
        - Не сильно… - Вика замолчала. Я чувствовал, что на языке у неё крутятся жгучие невысказанные слова. - Была рада тебя услышать.
        - Я тоже, Вик. Удачи.
        Сбросил вызов - словно тлеющий уголёк из ладони скинул.
        Ещё минута, и Вика обязательно сказала бы то, о чём говорить не нужно. Она бы сделала это мягко, сглажено - без претензий и просьб, но из-за её скрытого упрёка, я бы до вечера ходил с чувством вины. А мне нельзя возвращаться домой с таким грузом. Лида прочитает всё с полуслова. С одного неловкого жеста.
        Закурив очередную сигарету, я отметил последнюю запись в истории звонков и нажал «удалить».
        На выходе из аптеки мне встретился Лёпа-дурачок.
        Пряча таблетки в карман, я поднял взгляд и увидел его - низенького, несуразного, в рваной китайской олимпийке. Он шёл пружинистой, даже чуть подпрыгивающей походкой по засыпанной песком улице и улыбался от уха до уха. Эту искреннюю щербатую улыбку не портила даже заячья губа, из-за которой Лёпе в своё время доставалось от рощинской шпаны.
        - Дядь Дюха! Привет! - махнул он рукой, растопырив пальцы над головой. - Ты приехал! А где Алиска?
        - Привет, Лёп. Алиса в городе. Ей… в школу надо.
        Я знал: он не поймёт правды. В мире Лёпы не было такого понятия, как смерть. Ему было около тридцати лет - этому чуть косоглазому, смешному мужичку, но умом Лёпа застрял в далёком детстве.
        - Жалко… А ты мне, кстати, дядь Дюх, снился недавно. Ты мне вообще часто снишься. Ты и Алиска. Давненько не приезжал только, дядь Дюх. Хорошо, вот, теперь приехал. А раскраски привёз?
        - Нет, Лёп, извини. Не взял.
        - Эх, жаль… Есть цибарка?
        Я протянул ему сигарету. Лёпа уселся на лавочку и, закурив, рассеянно посмотрел в мою сторону.
        - А у меня лисапед украли.
        - Что?
        - Лисапед.
        - А-а… велосипед. И кто украл?
        - Ящерица украла.
        - Кто?
        - Ну ящерица. Из леса, - пояснил Лёпа. - У дядьки Валеры жила.
        Я замер, недоуменно глянув на дурачка.
        - У Колебина?
        - Ага. Он её кормил, а она в лес его увела. И лисапед мой украла. Дядь Дюх, найди, а? Ты же милиционер. Я на этот лисапед всё лето копил. В магазине у Алека работал, ящики таскал. Хороший был лисапед. Красивый. Красный.
        В голове снова закружились мысли. Присев на крыльцо аптеки, я недоверчиво окинул взглядом Лёпу, пытаясь понять, как далеко зашла его болезнь. Можно ли воспринимать его слова всерьёз?
        - Ты сам-то эту ящерицу видел?
        - Конечно! - кивнул Лёпа так резко, что показалось, сейчас голова отвалится. - Видел! Только не глазами.
        - Не понял.
        - Она меня обманула. Сказала, что губу вылечит и с мамкой научит разговаривать, если я ей кошку принесу.
        - Чего?
        - Ну кошку. У дяди Валеры чёрная ходила. Видел?
        - Видел.
        - Ну вот. Я её правда поймать не смог, больно шустрая. Нашёл другую, тоже чёрную. В пакет завернул и ящерице принёс. А ящерица давай меня ругать, что это не та кошка. Хотя пакет даже не открывала. Значит, что получается? Значит, сразу обмануть хотела, чтобы не лечить. Она ж не знала, какая там кошка, правильно?
        - Правильно, - согласился я, окончательно запутавшись в рассказе дурачка. - И как эта ящерица выглядела?
        - Как-как? Как ящерица.
        - Понятно, - кивнул я. - А с кошкой что?
        - Да ничего. Оставил в пакете и за грибами пошел. А потом смотрю, лисапеда нет. Ящерица украла.
        - И где это было?
        Лёпа помахал ладонью над головой, показав во все стороны сразу.
        - Здесь.
        - Где здесь?
        - Ну здесь. В Роще.
        - А кошку ты куда приносил?
        - Дядь Дюх, ты дурачок что ли? Говорю же, Валере приносил.
        - Ага… Понятно. А когда?
        - Недавно.
        Чувствуя, как голова идёт кругом, я потянулся к карману, чтобы покурить, но пачка оказалась пустой. Последнюю сигарету докуривал Лёпа.
        - Так ты поможешь? - спросил дурачок. - Дядь Дюх, найди лисапед, а? Жалко лисапед.
        Он говорил сбивчиво и невнятно, будто с набитым ртом. Сидел на скамейке, закинув ногу на ногу, и держал сигарету большим и указательным пальцем. Причем не за фильтр, а посередине, и, втягивая дым, опускал огонёк вниз - так, словно пил сок через трубочку.
        - Хорошо, - согласился я. - Будет время, поспрашиваю. Может, кто видел твою ящерицу.
        Лёпа махнул рукой.
        - Да не… Так не получится. Никто её не видел. Только дядя Валера и я. Она под землёй прячется.
        - Ты же сказал, что у Колебина живёт.
        Дурачок замотал головой.
        - Раньше жила. А потом дядю Валеру в лес увела и под землю спряталась. И лисапед мой украла. Ей, наверное, звоночек понравился. Хороший был звоночек. Она любит, когда звенит.
        - Подожди, Лёп. Что-то я не понимаю. Ты сказал, что ходил к Колебину недавно. Правильно?
        - Ага.
        - А Колебин когда в лес ушел?
        - Давно, - ответил Лёпа. - Только не сам ушёл. Его ящерица увела. И под землю спряталась.
        - Это я уже понял. Так что, получается, она потом сама в дом приходила?
        - Кто?
        - Ящерица твоя.
        - А-а-а, - понимающе мотнул головой Лёпа. - Не. Она под землёй сидит.
        - Блядь…
        Я поднялся с крыльца и сделал пару шагов туда-обратно.
        - Лёп… Ты меня запутал совсем. В итоге, эта ящерица сейчас где? Ты знаешь?
        - Ну так под землёй же!
        - А где именно? Сможешь показать?
        Дурачок поднялся со скамейки и начал мотать головой из стороны в сторону, будто пытаясь кого-то высмотреть. Заячья губа дрожала от волнения, Лёпа мялся и переступал с ноги на ногу. Затем дурачок глянул на меня и сказал:
        - Не слышу, дядь Дюх. Где-то спряталась. Это всё потому что кошка не спит. Как кот уснет - проснётся змейка. Костерок сделаешь - она сама и придёт.
        «Понятно, - решил я. - Всё понятно… Идиот ты, Андрей. Устроил допрос блаженному. Времени ведь до хрена, правда? Подумаешь, дома жена умирает. Давай теперь будем велосипеды для дураков искать и по домам разваленным ходить. Это ведь именно то, что сейчас нужно».
        Я пнул подвернувшийся под ногу камень. Затем с раздражением глянул на Лёпу. Он почесал грязную голову и продолжил тянуть сигарету, которая уже истлела до фильтра, потом что-то сказал себе под нос и сел обратно на скамейку. Прищурился от солнца. Улыбнулся.
        От вида его щербатой улыбки с заячьей губой раздражение угасло, сменившись жалостью.
        - Хорошая погодка, тепло… Правда, дядь Дюх?
        - Правда, Лёп.
        - Это потому что лягушки на болоте квакают. Когда лягушки перед змеиной Пасхой квакают - они солнышко зовут. Мне мамка рассказывала. Только она говорила, если лягушки сильно квакать будут - гроза ударит.
        Я вздохнул и покачал головой. «Успокойся, Андрей. Не злись. В самом деле, что ты хочешь от дурачка? Ему и так непросто, а ещё ты со своими вопросами докопался. Отстань от него. Иди уже за продуктами».
        - Как мамка поживает? - спросил я напоследок из вежливости.
        - Да никак. Её каракатица съела.
        - Кто?
        - Каракатица. Мамка летом в речке купалась, а каракатица к ней в шею залезла. Я видел, там шишка была большая на шее. Мамка сказала, это каракатица сидит. А недавно её забрали.
        - Кого? Каракатицу?
        - Да не. Мамку. Дядя Юрка сказал, что каракатица ей всю спину съела.
        «Юрка? Участковый что ли?» В голове щёлкнуло, и я вдруг понял, о чём говорит Лёпа.
        Шишка в плече… Лимфоузел. Рак.
        - Подожди, так ты теперь один живёшь?
        - Ага. Но дядя Юрка помогает. Он бумажки сделал, чтобы мне на почте деньги давали. И к Алеку в магазин устроил. Дядя Юрка хороший. Только лисапед найти не может. Говорит, я сам потерял. Ты поговори с ним, а? Скажи, что это ящерица украла. А то дядя Юрка мне не верит, смеётся.
        - Хорошо, - кивнул я. - Будет время, забегу. Где он сидит?
        - А где сельсовет. У него кабинетик там. Мне нравится, я часто прихожу. Дядя Юрка меня чаем угощает, а я ему рассказываю, кто чего в деревне делает.
        Я отвёл взгляд и усмехнулся. «Молодец, Юра. Старая школа. Даже юродивого - и того в агентуру оформил».
        - Ну хорошо, Лёп, договорились. Ты только скажи вот ещё что. В деревне кроликов кто-нибудь разводит?
        Лёпа нахмурился и кивнул.
        - Витя, - сказал он. - Но ты к нему не ходи. Он злой.
        - Что за Витя? И почему злой?
        - Рядом с магазином Алека живёт. Он меня летом палкой ударил. Я к нему на огород залез малины поесть, а он давай орать и бить меня. Жалко ему этой малины? И жена у него такая же. Врачиха. Ты не ходи к ним, дядь Дюх. Они больные совсем. Ненормальные.
        Я невольно улыбнулся.
        - Хорошо, Лёп. Подумаю. И спрошу у Юры про твой велосипед.
        Дурачок махнул рукой и откинул голову на спинку скамейки. Зажмурившись, он принялся болтать себе под нос что-то несвязное и перебирать пальцами, словно растягивая невидимую резинку.
        Оставив его наедине с собственными фантазиями, я сделал пару шагов по улице. А затем в голове родилась неожиданная догадка. Я остановился и обернулся.
        - Лёп!
        - А?
        - Слушай, а та каракатица, про которую ты говорил… Это и есть ящерица?
        Дурачок замотал головой.
        - Не-е… Ты чего, дядь Дюх? Они рядом ходят, но ящерица под землёй живёт. Глубоко закопалась. А каракатица - она другая. Она в воде.
        Помолчав немного, Лёпа глянул куда-то в небо, а затем сказал:
        - Она рекой пахнет.
        Прелое сено пахло гнилью и сыростью.
        Кролики копошились в вольере. Грязные, вонючие - каждую секунду они кусали друг друга за лапы и издавали надрывные крики, похожие одновременно на лошадиное ржание и плач ребенка.
        - Че-то злые они у тебя, - сказал я продавцу, сидевшему рядом на пеньке.
        Одетый в перемазанный камуфляжный костюм мужик равнодушно курил дешевую сигарету. Руки и шея у него были черны от загара и пыли, под ногтями скопилась грязь. Сплюнув на землю, хозяин двора хрипло ответил:
        - А тебе что, детей с ними крестить? Как зажаришь, так подобреют.
        - Разумно, - согласился я и отошёл от вольера.
        Мужик потушил бычок и, кивнув на кроликов, спросил:
        - Выбрал? Которого берёшь?
        Я пожал плечами.
        - Да любого. Главное, чтоб не слишком тощий.
        - Ты мне тут не надо, - выпятил грудь мужик. - Какой тощий? Они у меня все - атлеты.
        Я ещё раз глянул за заборчик вольера. Костлявые, с облезшей шкурой кролики грызли друг друга, толкаясь посреди дерьма, перемешанного с соломой.
        - Ну вон того давай, - махнул я рукой, показав на кроля с чёрным ухом.
        - Которого? Этого? Не, не дам. Гитлер не продаётся.
        - Чего?
        - Не продаётся, говорю, чего-чего. Другого бери.
        Я невольно усмехнулся. Потом спросил:
        - А почему Гитлер?
        - Злой, сука. Как чёрт.
        Хозяин двора вновь плюнул на землю. Потом зашёлся нехорошим кашлем.
        - Ви-и-итя! - донесся бабский крик из дома.
        - Хули надо?! - заорал мужик в ответ.
        - Кроля делай, херли расселся? Готовить пора!
        - Помолчи на хер! - крикнул хозяин двора. - Люди пришли, а ты орёшь, как свиноматка! Ща принесу! Ты мне не надо!
        Он выматерился себе под нос, затем закурил новую сигарету и, нехотя, встал с пенька.
        - Выбирай, короче. Я пока делом займусь. А то родная меня с ума сведёт. Ежа ей в пизду.
        Подойдя к вольеру, мужик на секунду задумался. Затем достал из кармана толстую перчатку и, надев её, схватил за уши Гитлера. Кролик закричал, как ребенок. Забрыкался ногами, царапая мужику запястье.
        - Ах, сука! - выругался хозяин двора, выронив изо рта сигарету.
        Свободной рукой он схватил кролика за задние лапы, согнув его дугой. Ушастый не сдавался - продолжал извиваться всем телом. Тогда мужик подошёл к противоположному концу забора, и, отпустив уши кролика, взял увесистую дубинку.
        - Ну-ка смирно, сученыш! - выругался громко.
        Ушастый замер на секунду, повиснув головой вниз. Мужик взмахнул палкой. Один раз. Второй. Дубинка скользнула вдоль шерстки, словно бы и не задев животное. Только два глухих удара - будто по полному водой ведру - подсказали: не промахнулся.
        Кролик обмяк. Чёрное ухо безвольно опустилось вниз.
        «Быстро, - подумал я. - Так быстро».
        Мужик бросил дубинку на землю и подошел к чахлой берёзке, росшей во дворе. К её стволу была прибита поперечная балка с обмотанной вокруг бечевой. Я опустил глаза и заметил бурые пятна на траве у корней дерева.
        Хозяин стянул зубами перчатку. Затем ловко подвязал тушку за задние лапы, чуть растянув их в стороны. Достал нож.
        - Ты выбрал, нет?
        - Что? - дёрнулся я, очнувшись. - А, да. Выбрал.
        - Погоди тогда, - кивнул мужик. - Я сейчас быстро закончу, чтобы эта отстала, и тебе зверя забьём.
        Он взял болтающегося кролика за уши, чуть подвернул ему голову и ткнул лезвием в шею. Быстро. Точно. На сухую траву полилась горячая, исходящая паром кровь. Бурая струя ударила из тушки с напором, слабея с каждой секундой.
        «Хоть бы ведро подставил, - подумал я. - Вонять же будет».
        Мужик заметил мой взгляд.
        - Чего так смотришь? - ухмыльнулся. - Крови не видел?
        - Видел.
        - А чего тогда?
        - Непривычно.
        - Чего непривычно? Ты ж мент.
        Я удивлено приподнял брови. Мужик отхаркнул на землю и объяснил:
        - Помню я тебя. Ты ведь Лотова сын, да? Ты к нам еще приезжал, когда продавщицу зарезали.
        В голове пронеслись картинки десятилетней давности - красные, густые… Окоченевшее тело в кладовой. Забрызганные стены. Перерезанное горло, в котором белел позвонок. Двенадцать лет прошло, а воспоминание яркое, словно вчера случилось.
        - Это ведь ты Сивого поймал тогда? - спросил мужик.
        Я кивнул.
        - Он, кстати, вышел, - сказал хозяин двора, будто между делом. - Где-то года три-четыре назад. Вроде, тихий стал, говорят. А как по мне, всё равно сядет обратно рано или поздно. Что он, что братец его, Строганчик, - зверьё.
        Ещё где-то с минуту мужик держал кроля, а потом отпустил. Последние капли упали на почерневшую траву. Вытерев нож о рукав, мужик начал разделывать животное, работая будто небрежно, но вместе с тем ловко, словно судмедэксперт.
        Я смотрел завороженно - переживал смесь наслаждения и брезгливости. Нож мелькал в руках мужика - раз, два… шкура с лапки отлетела вниз.
        - Я ведь и жену твою знаю, Лидку. Она у моей практику проходила. Помню её молоденькую. Красивая девка. Халат наденет, волосы распустит - вся больница заглядывается. А ты, по-моему, в то время вечно с Морозовским сыном шатался. Как его зовут? Максим?
        - Да. Максим.
        Раз, два… вторая лапка туда же. Мужик подтянул шерстку, дёрнул пальцами что-то за хвостом кролика.
        - Ты с ним и дом строил? На Березовой?
        - С ним.
        - Хороший дом вышел. Ладный. Соседям на зависть.
        Раз, два… Лезвие скользнуло вниз. Кролик болтался наполовину освежеванный.
        - Кстати, насчет соседей, - сказал я. - Что с Валерой случилось, не в курсе?
        - С Колебиным?
        - Ага.
        Мужик вытер вспотевший лоб запястьем. Глянул на окровавленный нож, и продолжил разделывать тушку.
        - Да ёбнулся он. Сгинул. Прошлой осенью ушёл с другом своим в тайгу и не вернулся.
        - Синька?
        - Не, - покачал головой мужик. - Он не пил. Как узнал, что помрёт скоро, так бросил.
        Я озадаченно глянул на хозяина двора.
        - В смысле узнал?
        - У него рак нашли.
        - И давно?
        - Года два назад. Как пришибленный ходил всё время. Потом ещё Варька его расшиблась, один остался. А позапрошлой осенью к нему этот хер жить заехал. Весь в чёрном, словно с тюрьмы сбежал.
        - Тоже археолог?
        - А хер знает. Может быть, и копали вместе раньше что. Я его краем глаза только видел. И то - со спины. Он у Валеркиного дома сидел, курил в одну харю и в лес куда-то смотрел.
        На другом конце посёлка зазвенели колокола. Пять часов. В местной церкви начиналась вечерняя служба. Повернув голову, я посмотрел поверх крыши избы, но храма отсюда не было видно, хоть и стоял он высоко - на холме у изгиба реки. Перекрестившись трижды, я опустил взгляд и глянул на хозяина двора. Тот словно и не услышал звона колоколов. Видимо, заработался. Или привык.
        - Я вот как думаю, - сказал он. - Этот хер Валеру в могилу и свёл. Он его вылечить обещал. Вот, видать - долечил.
        - Вылечить? От рака?
        - Ага. Шарлатан, сука. У Валеры пил, жрал, а чтоб не выгнали, по ушам ездил, мол, знает, как смерть обмануть. А наш Валера - собачья душа. Ему пиздят, а он и верить рад.
        Маятник под сердцем качнулся… Замер.
        - А что именно говорил? Про смерть.
        - Хех… Ты думаешь, я помню? Я с Валериных слов знаю только. Вроде травы искал какие-то. В лес вечно мотался. Как ни зайду, ни спрошу: «где этот»? Валера, мол, в роще. Вот и думай, че он в этой роще забыл?
        Словно обертку с конфеты, мужик стянул шкуру с тушки. Отрезал кролику уши, сделал ещё пару движений. На веревках болталось худое, похожее на кошку-сфинкса, существо.
        - Имя-то было у друга?
        Хозяин двора задумался. Почесал нос основанием ладони, стараясь не перепачкаться кровью.
        - Слушай, не помню. Вроде как-то звали… Только из головы вылетело.
        - Ясно. А с телами что? Похоронили или как?
        - Или как. Где их найдешь теперь в тайге.
        - Говорят, что нашли.
        - Кто говорит?
        - Участковый, - соврал я.
        - Да быть не может, - отмахнулся хозяин двора. - Ты, видать, чет путаешь. Если б нашли, я бы знал. Я с Юркой часто вижусь…
        Мужик осекся. Скривил губы всего на мгновение, но я успел заметить это и усмехнулся. «Да здесь, похоже, вся деревня стучит. Хорошо работаешь, Юра. Матереешь».
        Тем временем хозяин двора вскрыл кролю живот. Вытащил внутренности и бросил их в вольер. Другие кролики завизжали, подскочили к кишкам и с жадностью сожрали всё.
        - Надо же, - удивился я. - Думал они больше по сену. Или по морковке.
        - Им похер, - махнул мужик окровавленной рукой. - Звери.
        Он снял освежеванную тушу с петель и занёс её в сени. Из дома вышла женщина лет пятидесяти с острыми, неприятными чертами лица. Она напомнила мне вахтершу, работавшую в подъезде девятиэтажки, в которой мы с Лидой жили в первые годы после свадьбы. Женщина коротко глянула на меня, что-то проворчала мужу, а затем забрала кролика и скрылась за белой шторкой в дверном проеме.
        Мужик спустился с крыльца. Махнул ножом в сторону вольера.
        - Ну что? Которого берёшь?
        Я обернулся. Посмотрел за заборчик. В этот момент за спиной вновь зазвенели колокола. Громче и быстрее.
        - Давай того, - показал я пальцем на белого зверька с чёрными глазами-бусинками.
        - Семьсот, - назвал цену мужик.
        - Пойдёт.
        - Тебе свежевать?
        Я промолчал.
        Не дожидаясь моего ответа, мужик вновь нацепил перчатку. Схватил пушистого за уши, вытянул из вольера и пошёл к берёзе. Потом перехватил животное за задние лапы.
        В отличие от предыдущего, этот кролик даже не дергался. Покорно висел в воздухе головой вниз и ждал своей участи.
        Хозяин двора замахнулся дубинкой…
        Далеко на холме с перезвоном били колокола.
        Глава 5
        Лида ткнула вилкой золотистый кусочек мяса. Макнула его в соус.
        - Вкусно, - сказала она. - Чёрт. Как же мне с тобой повезло, кот.
        Я улыбнулся и приподнял бокал вина.
        - Ешь, родная. Твоё здоровье.
        Мясо получилось нежным и сочным, с хрустящей корочкой. На гарнир я отварил картофель и порезал его крупными дольками, посыпав зеленью. Вино купил какое было. Местный продуктовый выбором не баловал.
        - Это немного сентиментально, - сказала Лида, кивнув в сторону дальнего угла гостиной. - Совсем на тебя не похоже.
        Я пожал плечами. Затем проглотил таявший на языке кусок филе и ответил:
        - Мне захотелось его спасти.
        Лида медленно опустила ресницы в знак одобрения. Затем снова посмотрела в угол, где стояла картонная коробка, и невольно улыбнулась.
        - Как его назовём?
        - Черчилль.
        - Почему Черчилль?
        - Понятия не имею. Но его сородича звали Гитлер. Пусть этот будет Черчилль.
        - Тогда Уинстон Черчилль, - уточнила Лида. - Солиднее звучит.
        - Надеюсь, он не развяжет холодную войну.
        - Главное, чтобы не выхлестал всё спиртное в холодильнике.
        Я посмотрел на белоснежного кролика. Тот копошился на соломенной подстилке. Забившись в угол коробки, Уинстон Черчилль догрызал морковку.
        - Твоё здоровье, премьер-министр, - поднял я бокал в честь спасенного зверя.
        Лида засмеялась, а затем вернулась к еде.
        - Господи, кот. Ты великолепен, - сказала она, прожевав очередной кусок куриного филе. - Вкуснее в жизни ничего не пробовала. Не понимаю, как у тебя получается.
        - Наловчился, пока жил с одной ведьмой.
        - Она так хорошо готовила?
        - Отвратительно. Пришлось учиться самому.
        Лида потянулась к ветке винограда. Оторвав одну виноградинку, кинула в меня.
        - А что-нибудь ещё та ведьма делала плохо?
        - М-м-м… Дай-ка подумать. Пожалуй, да. Делала.
        - И что же?
        - Плохо делала вид, будто ей нравится вино.
        Лида засмеялась. Затем кивнула и сказала:
        - Я боялась, мне придётся пить эту жижу весь вечер.
        - Доставай анисовую. Она остыла.
        Лида встала из-за стола. Забрала бокалы, вылила вино в раковину и тут же их ополоснула. Затем тщательно вытерла. Убрала на полку. Я улыбнулся, пока Лида не видела.
        Это было так привычно, но именно сейчас её маниакальная тяга к чистоте казалась мне особенно милой. Каждое движение Лиды, каждый её полувзгляд - всё было таким родным. Вот она открывает холодильник и чуть наклоняет голову, рассматривая продукты на полках. Задумавшись, теребит пальцами мочку уха. Прикасается к новым серёжкам.
        - Ты не взял сыр?
        - То, что лежало в магазине, - это не сыр, а просто засохшее молоко.
        - Жаль… Ну ладно.
        Вытащив прозрачную бутылку, Лида захлопнула холодильник. Затем разлила водку по рюмкам.
        - Мне чуть-чуть, - сказал я.
        - С чего это вдруг?
        - Ты знаешь.
        Лида усмехнулась. Налила до края.
        - Не переживай, кот. Я тебя проконтролирую.
        - Ты очень рискуешь.
        - Просто пей, не торопясь. У нас вся ночь впереди.
        - Отоспалась за день?
        - Да… - жена смутилась. - Извини. Я просто что-то выключилась. Сама не поняла, как это произошло. Если хочешь, мы можем завтра встать пораньше…
        - Лида.
        - Да?
        - Всё хорошо.
        Лида улыбнулась. Кивнула.
        - Спасибо, - сказала она и пододвинула мне рюмку. - Держи.
        - За наши двенадцать лет.
        - С годовщиной, кот.
        Стекло звякнуло в тишине. Анисовая отдавала на пряностями, и спирт почти не чувствовался. Стало теплее.
        - Знаешь, о чём подумал?
        - О чём?
        - Твоя ворожба похожа на алкоголь. Такое же ощущение. Словно что-то горячее течёт внутри - сверху вниз.
        Лида посмотрела на меня, прищурившись. Затем спросила:
        - Расскажешь, как ты это сделал?
        - Что именно?
        - Ты знаешь. Сегодня, когда я увидела её в шкатулке, ты очистил меня от страха. Как у тебя получилось?
        - Не знаю. А у тебя как получается?
        - Не сравнивай, - покачала головой Лида. - Я занимаюсь этим почти двадцать лет. Мой мир всегда был полон волшебства - вспомни, что я говорила днём. А ты… Ты всегда был скептиком. Всегда сомневался. И даже увидев силу, не верил. Но всё-таки у тебя получилось. Чисто, уверенно - будто ты лечишь не меньше моего.
        От слов Лиды мне стало неловко. Словно мой поступок обесценил все таланты жены. Решив немного разрядить обстановку, я опустил взгляд, провел пальцем по пустой рюмке, а затем сказал:
        - Ладно… Видимо пришло, время. Никогда тебе об этом не говорил, но семьдесят лет назад… Мой дед на фронте. Он попал в плен. Немцы ставили над ним эксперименты. Кололи всякими препаратами. А потом он сбежал. За ним гнались по пятам. С собаками. На мотоциклах. Но он бежал быстрее. Добрался до Полесья, и спрятался там у лесной ведьмы. Зажил с ней. Завёл детей. В общем, я - потомственный колдун, Лид. У меня дар.
        Я посмотрел на жену максимально серьезно. Ждал, что она улыбнется - чуть снисходительно, отведя взгляд в сторону и вниз - как она обычно улыбалась, когда я нёс милую чепуху, чтобы развеселить её. Но в этот раз жена пропустила мимо ушей мою выдуманную историю. Налив анисовую по рюмкам, Лида вновь затеребила пальцами серёжку.
        - Я много о нём думала.
        - О моем деде? - искренне удивился я.
        Лида поморщилась. Отмахнулась.
        - О даре.
        - Фух… А я уж было…
        - Помолчи, кот, - сказала жена чуть раздраженно.
        Она отпила немного, буквально глоток, а затем посмотрела куда-то в сторону.
        - В тот год, когда ушла Алиса… Через пару недель после похорон разум начал потихоньку возвращаться, и я впервые спросила у себя: почему ты вообще стал чувствовать этот запах? Ведь такого никогда не было раньше, правильно?
        - До знакомства с тобой ни разу.
        - Вот именно, - кивнула Лида. - Одно дело - увидеть знамения, вещие сны, звуки или видения прошлого. Совсем другое - ощутить её присутствие. Для такого нужно иметь много сил. И мне кажется, что часть ты перенял у меня. Точнее я сама отдала, пока жила рядом. Неосознанно.
        - Это хорошо или плохо?
        - Зависит от того, готов ли ты принять.
        - У меня есть выбор?
        Лида промолчала. Она снова отпила из рюмки, а затем пристально на меня посмотрела.
        - Когда я буду умирать…
        - Лида.
        - Не перебивай. Дослушай.
        - Хорошо, - я опустил глаза.
        - Когда я буду умирать, мне будет больно. Ты даже не представляешь насколько. Помнишь, я рассказывала, как умирала бабушка? Родители разбирали крышу. Ни врачи, ни церковники не могли помочь. Чтобы облегчить боль, бабушка спускалась в погреб - раздевалась догола, прижималась к холодной земле, скулила в темноте. Со мной будет так же.
        - Лида…
        - Когда придёт время, я попрошу у тебя об одном. Обычно к этому готовятся заранее, но я не успела. Не думала, что это произойдёт так скоро. Послушай, кот. Мне будет некому отдать силу, кроме тебя. Забери её.
        - Не говори ерунды. Мы ещё поборемся. Ты не умрёшь.
        Жена усмехнулась и покачала головой.
        - Опять ты о своём. Не хочу спорить. Просто пообещай мне.
        - Лида…
        - Пообещай, - надавила жена.
        Я не хотел с ней ссориться. Только не в этот вечер.
        - Хорошо. Если у нас не получится, я сделаю всё, о чём ты попросишь.
        - Отлично. Ты дал слово. Помни об этом.
        Молча выпив, я посмотрел на тарелку с мясом. Аппетит пропал.
        - Что делал сегодня, пока я спала? - спросила Лида.
        - Гулял. Бродил по лесу. Искал кролика.
        - И ходил к соседям?
        - Ты про Колебина? Да, ходил. Кстати, днём это был не он. Колебин умер.
        - Знаю.
        Я удивленно вскинул брови. Посмотрел на жену, чувствуя, как в груди расползается липкое подозрение.
        - Откуда? - спросил, хотя уже заранее знал ответ.
        - Птицы рассказали.
        - Лид…
        Жена вздохнула. Посмотрела на меня устало.
        - Просто скажи, - попросил я.
        - Тебе это так важно?
        - Важно.
        - Ну хорошо. Да, мы говорили с Максимом. Пока ты гулял. Он сказал, что ты выяснял про соседа.
        Маятник в груди рухнул вниз. «Почему? Почему сейчас? - забегали тревожные мысли. - Она хотела услышать его перед смертью? Хотела обсудить вещи, о которых мне знать не стоит? Чёрт, - одернул я себя. - Успокойся! Что ты несёшь, идиот?»
        Но в висках уже шумел пульс, и руки стали липкими от беспокойства.
        - О чём ещё болтали?
        - Андрей. Давай не будем. Не сейчас.
        Я постарался успокоить дыхание. Опустил взгляд, вновь уставившись в тарелку с недоеденным филе. Лида поступила так же. Ковыряя вилкой мясо, жена спокойно сказала:
        - Тем более, ты и сам звонил Вике.
        Струна маятника натянулась, зазвенела в груди.
        - Как ты узнала?
        - Никак, - сказала Лида, не поднимая глаз. - Угадала, получается.
        Я мысленно покрыл себя матом. Следователь, блядь.
        - Ладно, - произнесла жена, отодвигая тарелку. - Пойдём покурим.
        Она встала из-за стола, подошла к вешалке и взяла пальто. Посуду убирать не стала. Стало ясно, что настроение у Лиды рухнуло. Пусть она и не показывала виду, но грязные тарелки, оставленные вопреки привычке, значили лишь одно - жене стало резко плевать на весь романтичный настрой.
        - Прости, - сказал я, когда мы вышли на террасу и закурили. - Просто хотел знать.
        - Давай забудем, хорошо? - сказала Лида. - Только не сегодня.
        Она выдохнула дым в тёмную вечернюю сырость. Запрокинула голову назад, прикрыла глаза и набрала полную грудь воздуха.
        - Здесь так свежо. Рекой пахнет.
        Я машинально оглянулся и посмотрел в окна, в которых отражались наши с женой силуэты.
        - Не смотри туда, - сказала Лида и ладонью повернула мою голову обратно. - Лучше послушай, как шумит ветер… Берёзы шепчут. Кошки не спят. Сегодня ночью будет гроза.
        - Гроза в конце сентября? В Сибири?
        - Просто поверь.
        Я хмыкнул и посмотрел на небо. Со стороны посёлка оно ещё было светлое, чуть розоватое - раскрашенное лучами только-только спрятавшегося солнца. А на востоке над лесом уже темнела ночь. Холмы почернели и превратились в тени уснувших великанов. Ветер летел оттуда - с тайги.
        - Идём к реке, - вдруг сказала Лида. - Хочу развести костёр. Пожарить хлеб, как в детстве.
        Я понял, что вечер ещё можно спасти, и согласился.
        - Пойдём. На Васино?
        - Да. Именно туда.
        Лида задумалась на секунду. А затем посмотрела на меня - лукаво, насмешливо.
        - И не забудь анисовую. Жду тебя здесь.
        - Хорошо, я мигом.
        Выбросив окурок в пустую банку из-под кофе, я вошёл обратно в гостиную. Нашёл в кухонной тумбе пакет - кинул туда бутылку, хлеб, пару картофелин, коробок с солью и остатки овощей. Затем взял с каминной полки складной нож и пару таблеток сухого спирта, чтобы не мучиться с костром впотьмах. Взгляд остановился на топке камина. Мне показалось, что сажи на стенках стало больше. Дотронулся ладонью до кирпичей. Холодные. Странно.
        Решив не забивать голову, я сунул в карман запасную пачку сигарет. Затем положил в коробку уснувшему кролику пару морковок и вышел на улицу.
        Огляделся. Лиды во дворе не было. Сердце застучало быстрее. Маятник в груди рухнул вниз. Быстро, почти бегом, я сбежал с крыльца, толкнул калитку. Посмотрел в сторону леса…
        Выдохнул.
        Лида стояла напротив дома Колебина. Спрятав руки в карманы пальто, она смотрела в сторону старого пятистенка. Вжимала голову в воротник. Локоны вились по ветру чёрными змеями.
        - Ты чего убежала? - спросил я, подойдя ближе.
        Лида не повернулась. Медленно и плавно она подняла руку и несколько раз провела перед собой, словно сбрасывая невидимую паутину.
        - Гнилая кровь, - тихо сказала жена. - Гнилые мысли.
        Она стояла, будто загипнотизированная, застыв посреди дороги и уставившись в зашторенные окна кривой избы. Ветер, налетавший из леса, поднимал пыль, клонил к земле заросли крапивы, гремел железом на крыше соседского дома.
        - Милая… Всё в порядке?
        Будто не слыша меня, Лида сделала шаг вперёд. И тут же отступила - почти отпрыгнула. Поморщившись, словно от ожога, она, наконец, глянула в мою сторону.
        - Ты ходил туда днём?
        - Да.
        - Не ходи больше. Никогда не ходи.
        Она вновь взмахнула рукой, согнула пальцы и начертила в воздухе знак - круг с петелькой снизу. Затем взяла мою ладонь, поднесла её к губам и принялась быстро шептать. Слов я разобрать не сумел. Ветер подул сильнее - зашумел ветвями берёз, срывая пожелтевшие листья, а затем вдруг резко стих. Лида отпустила руку.
        - Пойдём, - сказала, вдруг улыбнувшись. - Пока совсем не стемнело.
        Не понимая, что происходит, я посмотрел сначала на собственную ладонь, затем на соседский пятистенок, а после - на жену.
        - И что это было?
        - Заговор. Ты поранился днём.
        - Можешь объяснить нормально?
        - Кот… Просто не ходи в этот дом. Он забирает жизнь.
        Лида посмотрела на меня измученно, и я понял - не разумом, но интуицией - лучше оставить жену в покое. «В конце концов, она знает, что делает».
        Перехватив пакет из руки в руку, я поцеловал Лиду и кивнул в сторону березовой рощи.
        - Ты права. Идём. Нас ждёт река.

* * *
        Над водой стелился туман. Клубками, рваными нитями полз в заводи сквозь заросли камышей, поднимался по тёмному песку к поляне, оседал каплями на листьях лозняка. Земля дышала сыростью, увядающими травами, осенью.
        Мы с Лидой сидели под ветвями одиноко растущей берёзы, словно дети, спрятавшиеся в домике. Развели костер, и теперь жарили хлеб, держа тонкие прутики над танцующим огнем.
        - У тебя корочка подгорела, - сказал я жене. - Подними повыше.
        - Это специально. Чтобы громче хрустеть.
        Я взял с земли кривую березовую палку. Поворошил прогоревшие дрова, сбивая их поплотнее. В углях пеклась укрытая золой картошка. Конец палки загорелся, и я прикурил от неё сигарету.
        - Дай мне тоже, - попросила Лида.
        Отдал ей свою, а себе достал из пачки новую.
        - Опять обслюнявил весь фильтр, - жена в шутку поморщилась. - Что за привычка?
        - Считай, это мой поцелуй.
        Лида улыбнулась, и я подмигнул ей, щурясь от кислого дыма, лезущего в глаза. Отсел чуть в сторону. Почувствовал, как закружилось в голове. Бутылка анисовой была наполовину пуста, и всё вокруг казалось таким мягким, нежным, живым. Где-то в кустах квакала лягушка. «Грозу зовёт» - вспомнил я слова Лёпы. Тут же, словно в подтверждение, зашумела трава от налетевшего ветра, зашевелилась листва на березе. Волосы Лиды взметнулись и упали обратно на плечи.
        - Нужно было шапки брать, - сказал я. - Продует.
        Жена взглянула на меня насмешливо, чуть приподняла одну бровь. Я быстро вспомнил.
        - Чёрт.
        - Забудь. Не бери в голову.
        Удивительно, как ей удавалось говорить об этом так легко. Неужели она и вправду настолько привыкла видеть смерть в зеркалах, что перестала её бояться? Или просто делала вид? В конце концов, Лида ведь кричала, когда открыла тот шкаф. И потом, когда рассмотрела отражения в шкатулке…
        - Расскажешь, что произошло сегодня? - спросил я осторожно. - Что ты увидела?
        Лида подумала немного, а затем кивнула.
        - То же, что и раньше, - ответила она. - Белый сарафан. Длинные волосы. Только она стоит всё ближе. И выглядит не так, как обычно.
        - А как?
        - Как утопленница.
        Лида помолчала немного, глядя в огонь. Затем добавила:
        - Она выглядит, как я.
        - Ты видишь себя утонувшей?
        - Да, - сказала Лида. - То есть нет… В смысле, я вижу своё отражение, а позади ещё одно, которое держит меня за волосы. И та, вторая, улыбается - мокрая, перемазанная в грязи, с засохшей тиной, давит на шею.
        От слов жены показалось, будто меня самого окунули головой в омут. Дышать стало тяжело. На грудь словно упал невидимый груз, мешающий набрать полные лёгкие воздуха.
        - Почему так происходит?
        - Не знаю, - пожала плечами Лида. - Думаю, всё дело в мыслях.
        Я непонимающе посмотрел на жену.
        - Образы, - сказала она. - Мы сами рисуем их в отражении. Когда ты подарил мне серёжки, - Лида коснулась пальцами мочки уха, - я подумала о том, что хочу надеть их вместе с вечерним платьем. То белое с вырезом, помнишь? Мне стало жаль, что я больше не успею в нём никуда выйти. Я пожалела себя. Всего на секунду, но пожалела.
        Лида выбросила окурок в костёр и сняла с огня прутик с хлебом. Царапнула ногтём чёрную корку.
        - А потом днём ты рассказал, что слышишь знамения. И мне вдруг так сильно захотелось жить, научить тебя всему. Я на мгновение представила, как мы могли бы вместе летать во снах. Как могли бы ходить на ту сторону.
        Я почувствовал, как к горлу подкатывает отчаяние. Глаза вновь заслезились. Благо, теперь всё можно было свалить на дым костра. Я отвернулся, прикусил губу. «Соберись, твою мать, - приказал себе. - Будь мужчиной. Ты должен быть сильным в эти три дня. Она хочет, чтобы ты был сильным».
        Три дня…
        «Нет, Андрей. Уже никакие не три».
        Глубоко вздохнул и посмотрел на жену.
        - Думаешь, нет способа победить её? Я имею в виду не врачей. Твою теорию. Вся эта магия… Ты сама говорила: кто имеет веру с зерно, может сдвинуть гору.
        Лида усмехнулась, чуть не подавившись хлебом.
        - Это не я говорила, а Христос. И как ты помнишь, он умер.
        - Да. Но потом воскрес. Через три дня.
        - Кот, - улыбнулась Лида. - Жаль тебя расстраивать, но я не Христос. И надеюсь, мне не придётся умирать за чужие грехи в муках. Я бы предпочла, чтобы это было спокойно и тихо. Хотя, учитывая мою суть, тихо, конечно, не будет. Придётся немного потерпеть боль, пока сила полностью не перетечет в тебя. Ты помнишь? Ты обещал.
        - Помню. Я сдержу слово.
        Сняв хлеб с огня, разломил его пополам и съел половину с помидором. Затем сделал глоток анисовой. Поморщился. Чувствуя, как алкоголь обжигает горло, закусил вторым куском, и поймал себя на мысли, что вновь хочу приложиться к бутылке.
        «Хватит, - остановил себя. - Ты помнишь, что бывает, если потерять берега. Можно захлебнуться».
        Пододвинувшись ближе к костру, вновь поворошил угли. Затем спросил:
        - Что, если мы все можем воскреснуть? Ты не думала об этом?
        - О чём ты?
        - Если смерть нельзя победить. Может, есть способ её обмануть?
        - Что-то ты не договариваешь, - нахмурилась Лида, а затем спросила: - Что именно ты видел в том доме?
        - Ничего особенного. - покачал я головой. - Но…
        - Что «но»?
        - Кажется, это всё-таки был Колебин. Днём.
        Лида долго и внимательно на меня смотрела, будто пытаясь прочитать мысли. Я вновь почувствовал, как её сознание проникает мне в голову и перетряхивает воспоминания. Стараясь не обращать внимания на возникшую в груди щекотку, я произнёс, глядя в тлеющие угли костра:
        - Пару лет назад у него нашли рак. А потом появился странный друг. В Роще говорят, он обещал вылечить Валеру. Обмануть смерть.
        Лида вдруг подвинулась ближе и взяла меня за руку. Заглянула в глаза.
        - Андрей.
        - Да?
        - Пообещай мне кое-что, - она крепче сжала мою ладонь. - Никогда, слышишь? Никогда не принимай помощь у силы, что поселилась в том доме. Оно того не стоит. Это не жизнь. Это гниль.
        В памяти всплыли рассказы Лёпы о ящерице, погубившей старика. За ними - слова Вити, хозяина кроликов, о друге Колебина в чёрных одеждах. А потом воспоминание о тяжелом, землистом духе в избе. О том, как быстро утекали силы, стоило лишь переступить порог заброшенного дома.
        - Смерть не страшна, - говорила Лида. - Хоть она и бывает болезненной. Невыносимой для тех, кто остаётся жить. Но тот, за кем она приходит, должен смириться и идти за ней. Это естественно, кот. Мы не можем противиться миру.
        - Ты говорила, мы можем менять его.
        - Можем, - кивнула жена. - Но иногда это обходится слишком дорого. Пойми, она - не плохая. Её вид пугает лишь тех, кто не готов уйти, как это случилось сегодня со мной в минуту слабости. Но в этом и смысл. Кто борется с ней - тот сам создаёт врага. Мы рисуем образы в отражениях, помнишь?
        Я кивнул, хоть и не мог принять смирение Лиды. Спорить с женой не было никакого желания, но отказаться от борьбы? Нет… Не согласен.
        - Она - не приходит, чтобы причинить зло, - говорила жена. - Её появление вовсе не означает, что всё закончилось.
        - Хочешь сказать, есть что-то после?
        Лида посмотрела в огонь, улыбнулась.
        - Однажды мне попался любопытный рассказ, - произнесла она. - О враче, который лечил от лунатизма генеральскую дочь. Там есть сцена, в которой врач и генерал сидят перед камином, пьют вино, курят папиросы. И тут генерал признается, что верит в загробную жизнь. Он высказал интересную мысль, которая мне запомнилась. Будто есть дом - общий для всех людей, откуда мы пришли. Место, куда мы ходим каждую ночь в сновидениях, а умирая, просто возвращаемся. Возвращаемся снова.
        - Думаешь, это правда?
        Лида кивнула.
        - И где же, по-твоему, этот дом? - спросил я.
        - Может, на небе. Может, в отражениях. Какая в целом разница?
        - Хочу знать, куда мне идти, когда придёт время. Чтобы найти вас с Алисой.
        Плечи Лиды дрогнули. Она прикусила губу и на мгновение закрыла глаза.
        - Тринадцать лет назад ты уже терял меня. Но сумел найти. Вот увидишь, не заблудишься и в этот раз.
        Она отложила в сторону сгоревший кусочек хлеба. Поднялась на ноги и посмотрела на убывающий месяц, выглядывающий из-за туч. Ветер дул всё сильнее, тревожа листву и сгоняя с реки туман. Кажется, и вправду надвигалась гроза.
        Поежившись, я сунул замерзшие руки под мышки. Пальцы нащупали что-то плотное и квадратное во внутреннем кармане. Я вспомнил: это коробочки с лекарствами. За ними - стопка фотографий.
        Достав несколько снимков, пролистал их ещё раз. Задержался на том, что был сделан в парке развлечений. С фотографии, щурясь от солнца, смотрела пятилетняя Алиса, одетая в черное платьице в желтый горошек. Одной рукой она держала Лидину ладонь, другой - огромную сладкую вату. Позади цвела сирень, а на скамейке лежал Заяц в рубашке с оторванной пуговицей.
        - Лид.
        - Да?
        - Как думаешь, мы были хорошими родителями?
        Лида обернулась и взглянула на меня, чуть нахмурив брови. Я вспомнил, что Алиса хмурилась так же.
        - Конечно, - сказала жена. - Ты сомневаешься?
        - Если мы всё делали правильно… Почему это произошло?
        - Кот… - Лида опустилась и села рядом. - Ты же знаешь, в мире нет правил.
        - Знаю.
        - Тогда что тебя волнует?
        Я посмотрел на фотографию. Провел пальцем по краю плотной глянцевой бумаги.
        - Боюсь, ей там страшно одной. В доме, о котором ты говоришь. Знаю, звучит глупо, но я помню это ощущение. Почему-то именно сейчас вспомнил… В детстве отец часто брал меня на рыбалку. Мы садились в лодку, плыли по этой реке, - я махнул в сторону тёмной глади. - Отец ставил сети…
        Я замолчал на секунду. Глянул на разложенные на пакете овощи и вспомнил, как мы с отцом так же обедали в лодке. Газетка на сиденье, а сверху хлеб, сало и соль.
        - Мне нравилось рыбачить на удочку. Чтобы снасти не путались, отец высаживал меня на берег, а сам проплывал по заводям. Однажды он оставил меня на маленьком островке и не возвращался дольше обычного. Там был илистый берег, на том островке. И я зачем-то на него сунулся. Сапоги увязли. Чем больше я двигался, тем сильнее проваливался вглубь. В итоге застрял намертво - по колено в грязи. Начал звать отца. А он всё не появлялся. Я даже плеска вёсел не слышал. В какой-то момент стало страшно. Казалось, будто сейчас эта грязь засосёт меня, похоронит заживо, а отец так и не узнает, куда я делся.
        Лида протянула бутылку. Я отказался.
        - Потом стало ещё страшнее. В голову пришло, будто с отцом что-то случилось. Что лодка перевернулась, и он утонул. Но больше всего меня пугала другая мысль… Что на самом деле с отцом всё в порядке. Просто он меня бросил. Так же, как мать.
        Лида провела пальцем по моей ладони. Тихо произнесла:
        - Но ведь это не так.
        - Да… Он вернулся. Но тогда я об этом не знал.
        - Знал, мой хороший. В глубине души ты всегда знал. И Алиса знает, что ты к ней вернёшься.
        Задумавшись на миг, жена улыбнулась.
        - Тем более, наша дочь совсем не одна. С ней друг.
        Я кивнул. Прикрыл глаза. Вспомнил ливень, барабанящий по чёрным зонтам. Лакированное дерево. Уснувшую Алису, а на её груди, среди цветов, мокрого Зайца в рубашке.
        - Наша дочь - смелая, - сказала Лида. - Думаю, гораздо смелее, чем мы. И сейчас ей скорее весело без нашего присмотра, чем страшно. Она - хозяйка страны чудес. Не переживай, кот, Алиса ждёт нас без страха. Просто поверь мне. Я не стану обманывать.
        - Верю…
        - Но?
        - Но откуда ты можешь знать точно?
        Лида не ответила. Вместо этого она наклонилась и поцеловала меня в лоб. Её губы были горячие и сухие, а от волос пахло хвоёй и дымом.
        Мы долго смотрели друг другу в глаза. Продолжали разговор, только уже без слов. В конце Лида опустила ресницы, а я кивнул. Вздохнув, мы вновь повернулись к костру.
        - Что с картошкой?
        - Думаю, готова, - ответил я, вороша палочкой угли. - Тебе хлеб пожарить нормально?
        - Лучше дай выпить.
        Я протянул жене бутылку, а сам разложил на пакете горячие и перепачканные в золе картофелины. Разрезал их пополам ножом. Посыпал солью. Рядом положил зеленый лук и остатки помидоров.
        - Красота, - улыбнулась Лида, оценив наш походный ужин. - Меня, кстати, никто в детстве на рыбалку не брал. Может, поэтому я за тебя замуж и вышла. Ты же деревенский мальчик, а я всегда тянулась к природе.
        - Хочешь, порыбачим завтра?
        - Хочу.
        - Значит, раздобуду удочки. И лодку, - я замолчал на секунду, вспомнив недавний разговор. - Хотя…
        - Что «хотя»?
        - Думаю, обойдёмся без лодки. Порыбачим с берега.
        Лида опустила глаза, догадавшись, почему я изменил решение.
        - Не переживай, кот, я не свалюсь за борт. И не напугаюсь отражения.
        - И всё-таки…
        - Как скажешь, - не стала спорить Лида. - С берега, так с берега. Где достанешь удочки?
        - Спрошу у местных. Думаю, это не проблема.
        - А ещё мы сходим за грибами. Сегодня этого так и не сделали, а я, между прочим, безумно хочу походить по лесу.
        - Это в тебе кавказские корни проснулись.
        - Что?
        - Походить по лесу с ножом. Пару белых подрезать. Красота…
        - Андрей, ты идиот, - засмеялась Лида и толкнула меня в плечо. - Ходячий мешок с предрассудками.
        - Ну, во-первых, не мешок. А во-вторых, я деревенский мальчик. Забыла? Все деревенские мальчики полны предрассудков.
        - Это тоже предрассудок.
        - О чём и речь.
        Лида улыбнулась, покачала головой и осторожно взяла картофелину. Подула на неё. Откусила.
        - Вкусно?
        - Шамая хушная хартошка у мыре.
        - Ты не прожевала или это уже осетинский?
        Лида снова засмеялась, прикрыв рот рукой. Затем посмотрела на меня. Её подбородок и губы были черны от золы.
        Я улыбнулся.
        - Какая ты у меня красавица. Хоть и ведьма.
        - Ты тоже ничего, - сказала Лида, вытирая рот. - Хоть и мент.
        - Эй, - в шутку обиделся я. - Никогда не был ментом. Вообще-то ты должна знать разницу.
        Лида небрежно отмахнулась.
        - Мент - это состояние души, а не цвет погон, - сказала она. - Всегда ментом был и останешься. Тебя хлебом не корми - дай покопаться в какой-нибудь грязи. На твоё счастье, я - городская девочка, у меня нет предрассудков, будто все вы - продажные сволочи. В конце концов, я ведь прожила с тобой двенадцать лет.
        - А если б я брал?
        - Тогда мы бы здесь не сидели, - улыбнулась Лида.
        - Согласен… Возможно, мы бы сидели где-нибудь на берегу моря. В собственной вилле.
        - Или в тюрьме.
        - Или в тюрьме, - кивнул я.
        Затем подумал и всё же сделал ещё глоток из бутылки. Поморщился. Достал очередную сигарету и прикурил. Лида придвинулась ближе и положила голову мне на плечо.
        Мы молча смотрели, как прогорают дрова в костре - они светились угольками, белели и рассыпались в пепел. Пламя ослабло, и уже почти не освещало поляну. Ветер усилился. В воздухе пахло грозой. Я потерял счёт времени, а затем Лида вдруг приподнялась и будто к чему-то прислушалась.
        - Что такое? - спросил я.
        Она ответила не сразу. Покачала головой и села обратно к костру.
        - Полночь наступила.
        Я глянул на часы. Стрелки застыли вертикально, указывая на двенадцать.
        - Чёрт. Как у тебя это получается?
        - Привычка, - ответила Лида. - Ты тоже так можешь, - Она вдруг глянула на меня, словно что-то задумав. - А хочешь, поколдуем вместе?
        - Это как?
        - Развернись спиной.
        - Зачем?
        - Просто развернись.
        Я сделал, как она просила, и наклонил шею чуть вперёд. Почувствовал, как волосы Лиды коснулись кожи. Горячее дыхание… Шепот:
        - Закрой глаза. Слушай внимательно.
        Дыхание. Ветер…
        Треск костра.
        - Что я должен услышать?
        - Тшш… Молчи и слушай.
        Я глубоко вдохнул и попытался сосредоточиться. Пусть не сразу, но всё же мне удалось отбросить крутившиеся на языке вопросы. Сидя с закрытыми глазами, весь обратился в слух.
        Дыхание. Стрекот кузнечиков…
        Кваканье лягушки. Всплеск воды.
        Шелест листвы над головой. Шёпот Лиды:
        - Почувствуй, как течёт время. Мгновение за мгновением… Прошлое перетекает в будущее. Незаметно… неотвратимо. Оно похоже на растущее дерево - корни уходят под землю, ветви тянутся к небу. Но на самом деле - всё едино. На самом деле никакого времени нет. Тонкая линия скользит, закручиваясь в кольцо. Перетекает сама в себя… Время - это змей, пожирающий собственный хвост. Прислушайся…
        На секунду показалось, будто ветер приподнимает меня над землёй. Несёт к небу. Миг за мигом я растворялся в воздухе, терял вес, превращался в дым….
        Костёр щёлкнул и выстрелил искрами. Мираж исчез. Мысленно выругавшись, я сосредоточился вновь.
        Дыхание. Стрекот кузнечиков. Шум травы…
        Руки Лиды на моих плечах. Запах её кожи. Аромат хвои от волос.
        Мысли ушли не туда.
        - Чувствуешь что-нибудь? - спросила Лида.
        - Да.
        - Что?
        - Эрекцию.
        Секунда молчания. А затем смех Лиды - громкий, на всю поляну.
        - Боже, кот! С тобой невозможно говорить серьёзно.
        - А что я могу сделать, если ты дышишь прямо в ухо? - начал оправдываться. - Если это и есть колдовство, которое ты хотела показать, то знай: я могу и сам. Без таинственных ритуалов.
        Лида засмеялась снова. Толкнула в спину.
        - Ну тебя к чёрту!
        - Эй-эй, погоди! А с этим что делать?
        - Расколдовывай обратно. Придётся потерпеть до дома.
        - А может, прямо здесь? На траве под луной? Помнишь, как тогда? Здесь ведь особенное место.
        - Кот, нам не по двадцать лет. Если сделаем это сейчас, то, во-первых, вряд ли потом выберемся из леса, а во-вторых, ты застудишь почки.
        - Почему я?
        - Потому что я буду сверху.
        - Чёрт…
        - Что такое?
        - Кажется, колдунство усилилось.
        Лида прыснула смехом и куснула меня за шею. Положила ладонь на джинсы.
        - Действительно, - сказала она серьёзно, поглаживая меня сквозь ткань. - Очень мощная магия. Боюсь, не справлюсь.
        - Может, хотя бы попробуешь? Чисто ради эксперимента.
        Лида прикусила губу. Покачала головой.
        - Здесь нужен особый заговор… Глубокие знания… Придётся встать на колени перед этой силой… Понимаешь?
        - Звучит, как древний ритуал.
        - Тебе придётся придержать мне волосы.
        - Думаю, я справлюсь.
        - Уверен?
        - Не совсем. Но я постараюсь.
        - Хорошо.
        Лида поцеловала в шею…
        А затем шепнула на ухо:
        - Я сделаю это. Дома.
        Из моей груди вырвался разочарованный стон.
        - Теперь ясно, почему вас сжигали на кострах.
        Лида убрала руку с джинсов.
        - Ага! Всё-таки проснулся в тебе инквизитор. Говорила же: мент - это состояние души.
        - Лидия Лотова! Обвиняю тебя в безбожных колдовских обрядах.
        - И какое будет наказание?
        - Приговариваю тебя к пытке. Ну ты знаешь… к твоей любимой.
        - О боже! - захохотала Лида, запрокинув голову. - Потерпи, кот. Не гони вечер. А насчёт костра - так на нём уже даже ломтик хлеба не пожарить. Наберёшь дров?
        - Да, пожалуй, - сказал я, поднявшись. - Пойду, пройдусь. Заодно сброшу с себя чары. Сиди здесь и никуда не уходи. Мы с тобой ещё не закончили, ведьма.
        Лида лукаво улыбнулась вслед. Облизнула губы. Погрозив в шутку пальцем, я отправился в сторону рощи.
        «Двенадцать лет прошло, - думал я, шагая по сырой траве, - а она до сих пор со мной это делает. Каждый раз, словно в первый. Может, поэтому я никогда и не понимал тех, кто изменяет жёнам? У них-то, наверное, всё проще. По-бытовому. Без колдовства… Может, если бы женился на другой женщине, тоже ходил бы налево. Впрочем… я ведь и так… Нет. Не говори глупостей. Вика не считается. Это не измена. Мы расходились с Лидой, не жили вместе целых полгода».
        Я брёл по темному лесу - собирал в охапку хворост и не смотрел по сторонам. Погрузившись в мысли, убеждал себя в том, что не сделал ничего плохого. Получалось не очень складно.
        «А ведь Лида не поступила, как ты. Хотя могла. Имела право. Она ведь тоже жила одна. Тоже думала, что всё кончено. Она могла так же забыться, потеряться, утопить горе в другом человеке. Но не стала. Хотя рядом постоянно был Макс… Чёрт… интересно, если бы это всё-таки произошло. Смог бы я его простить?»
        Наклонившись к очередной ветке, я услышал, как позади что-то щелкнуло. Оглянулся. Присмотрелся к ночному лесу.
        «Показалось…»
        По роще пролетел ветер. Заскрипел берёзами, зашумел листвой. В воздухе потянуло дождём. Я запрокинул голову и посмотрел наверх - сквозь раскачивающиеся из стороны в сторону лапы деревьев. Небо заволокло грозовыми тучами. «Кажется, пора домой собираться, - подумал я и опустил глаза, вглядевшись в темноту леса. - Так… а это ещё что за пятно? Его здесь не было. Корень что ли? Или ветка? Странно… на человека похоже».
        Чёрное пятно за березой пошевелилось. Выглянуло, посмотрело на меня белыми глазами. Шагнуло на свет.
        - Твою мать! - я выронил из рук хворост.
        Дыхание перехватило. Я отступил назад.
        - Какого чёрта? - произнес охрипшим голосом. - Ты же умер!
        Старик медленно поднял руку. Приложил палец к синим губам. Ногти были кривые, изломанные, словно гнилые щепки.
        - Тшш… - зашипел призрак.
        Он смотрел мне за спину - не моргая, будто не замечая моего присутствия. Я хотел оглянуться, но страх не давал. Казалось, стоит на секунду отвести взгляд, и старик кинется, вцепится, растерзает. Выглядел Колебин ещё хуже, чем днём. В темноте его лицо напоминало обтянутую кожей черепушку - впалые щеки, темные круги под глазами, острая челюсть. Спутанные волосы старика падали на дранный тулуп, и в бороде запутался березовый лист.
        Колебин сделал ещё шаг. Под его сапогом хрустнула ветка. «Ты не призрак» - подумал я, а затем уже вслух добавил:
        - Ты живой.
        Колебин тихо кивнул.
        - Что произошло? - спросил я. - От кого ты прячешься?
        Старик долго молчал. Затем, так и не посмотрев на меня, ткнул пальцем в сторону реки - откуда я пришёл. За спину.
        Медленно… очень медленно, не отрывая глаз от старика, я повернулся боком и досчитал до трёх. Быстро глянул туда, куда показывал Колебин.
        Лес осветился вспышкой. Я обернулся.
        Старик исчез.
        Ударил гром, прокатившись эхом по лесу. Берёзы зашумели, заскрипели, ветер закружил опавшую листву, и разразился ливень.
        Со стороны реки донёсся крик.
        «Лида!» - вспыхнуло в мыслях.
        Позабыв обо всём на свете, я бросился к поляне. Споткнулся о сваленные в кучу ветки, проехался животом по мокрой земле. Выматерился, вскочил. Не оглядываясь, побежал к жене. Полыхнуло снова - бледно-голубым, электрическим светом. Небеса загрохотали, расколотые молнией.
        Выбежав на знакомую тропинку, я опять поскользнулся.
        Ещё одна вспышка. Гром. Ветер шумел и ломал ветви. Ливень бил по листве. Одежда промокла насквозь. В ботинках хлюпало.
        Я вылетел на поляну. С неба падала вода - стеной. Под берёзой, в месте, где мы сидели, Лиды не оказалось. Только поднималась вверх тоненькая струйка дыма от прибитого ливнем костра. Я огляделся. Увидел тёмное пятно на песке - рядом с рекой.
        - Андрей!
        Вскинутая вверх рука. Кто-то тащил Лиду в воду.
        Путаясь в ногах, побежал к пляжу. Уже почти добравшись до Лиды, услышал её плач. Потерял равновесие. Рухнул и проскользил по мокрому песку на несколько метров, залетев ногами в ледяную реку.
        - Андрей!
        Я обернулся. Лида лежала рядом на спине. В перепачканном пальто, со спутанными волосами. Она смотрела на меня и хватала ртом воздух.
        - Я упала, - выдавила она с трудом, - Хотела ополоснуть нож. А потом как вспыхнет! И упала. Андрей, я не могу встать. Помоги!
        До меня вдруг дошло: она смеётся! То, что я принял за плач, оказалось пьяным истеричным хохотом. Чувствуя, как горят легкие и рвётся из груди сердце, я приподнялся на локтях и отполз немного назад. Вытащил из воды ноги.
        - Так тебя никто не тащит?
        - Куда? - ещё сильнее расхохоталась жена.
        - В реку.
        Она схватилась за живот. Издала стон, похожий на крик раненой косули.
        - Господи, кот. Конечно, тащит! Ты что не видишь? Меня похищает водяной!
        От смеха у неё перехватило дыхание. Лида схватила мою ладонь, сжала, что есть сил. Потом перекатилась ближе и уронила голову мне на грудь. Глядя в небо, с которого падал дождь, жена смеялась во весь голос. Струйки воды стекали по её щекам, подбородку, шее. Лились на волосы, полные песка. Словно выуженная на берег рыба, Лида судорожно вдыхала, пытаясь набрать хоть немного воздуха. Она выдавливала слова по одному из вздрагивающей груди:
        - Мы… пьяные… поросята.
        С горем пополам мы поднялись на ноги. Придерживая друг друга, выбрались с песка и дошли до поляны. Ноги еле волочились - ботинки были каменные. Я окинул себя и жену взглядом. Джинсы в грязи, куртка в грязи, волосы в грязи. Всё в грязи.
        Лида отдышалась, подняла голову. Посмотрела на моё лицо и вновь согнулась пополам, схватившись за живот.
        - Ты что? Партизан?
        Я провёл ладонью по щекам. Глянул на пальцы - чёрные. Видимо там, в лесу, свалился мордой в землю. Задрал голову и подставил лицо дождю. Умылся, как смог.
        - Что с тобой случилось? - спросила Лида, смеясь.
        - Колебин.
        - Что?
        - Там, в роще. Он живой.
        Улыбаться Лида не перестала, но в глазах мелькнула тревога.
        - Там? - оглянулась жена.
        - Да.
        - Ты брал у него что-нибудь?
        - В смысле?
        - Он что-то предлагал?
        - Нет.
        - Отлично, - Лида кивнула и снова засмеялась. - Бежим домой, поросёнок!
        Она схватила меня за руку, потянула за собой, и мы помчались через лес, перепрыгивая грязные лужи, в которых вздувались и лопались пузыри.
        Ливень на пару с ветром рвал листву и гнул берёзы. Роща шумела от воды, скрипела, стонала, вспыхивала молниями, и над головой вновь и вновь гремели тучи - словно по ним катилась громовая колесница. Мерещились тени - за берёзами, за кустами, за поваленными брёвнами. Мерещились люди, звери, черти. Мерещилось что-то огромное, чёрное, ползущее меж деревьев.
        Лида шла вперёд очень быстро. Не оглядывалась. Её волосы путались и липли к грязному пальто, а я держал её за руку, спотыкался, мчался следом и слышал звонкий хохот.
        - Резвее! - кричала жена, смеясь - Не отставай! А то лесной царь украдёт!
        Я задыхался и с трудом поспевал. Видел, как в темноте что-то вьётся. Что-то блестящее, скользкое, быстрое. Стоило повернуть голову, и оно исчезало, но боковым зрением, я видел: это что-то подбиралось всё ближе - незаметно, стремительно. Оно скользило в высокой траве, огибало берёзы своим длинным мясистым телом.
        Роща расступилась. Вместе с Лидой мы выбежали на гравийку. За спиной по лесу пронеслось эхо - низкий утробный клёкот и шипение, словно раскаленный металл опустили в воду.
        Я оглянулся. Жена тут же дернула за рукав.
        - Не стой! Идём!
        Мы пробежали по размокшей дороге мимо соседского пятистенка. Сквозь водную завесу показалось, будто в окне стоит человек. Я вновь застыл на месте. Присмотрелся.
        Ливень бил по зарослям крапивы, по крыше, по стёклам колебинской избы, за которыми…
        - Кот, идём! - крикнула Лида.
        Моргнул пару раз, и видение исчезло. В окнах покосившегося пятистенка не было никого - только неподвижные жёлтые шторы.
        Мы с Лидой добежали до дома. Толкнули калитку, буквально ввалившись во двор. Я дёрнулся к террасе, но жена потащила меня в другую сторону.
        - Нужно смыть грязь, - крикнула Лида, перебивая шум дождя.
        Промчались в конец двора - к бане. Я схватился за металлическую ручку и потянул на себя массивную дверь. Та громко скрипнула и открылась. Мы юркнули в тёмный предбанник - щёлкнули выключатель, закрыли дверь и наконец оказались в тишине.
        - Лида. Там в лесу…
        - Тшш… - зашипела жена. - Молчи.
        Она резко прижалась ко мне - вплела пальцы в волосы на затылке, поцеловала. Сначала в губы, затем в шею.
        - Этой ночью только мы вдвоём, хорошо? - шепнула она на ухо. - Мы и только мы.
        - Хорошо.
        Лида отпустила меня. Дёрнула дверь, ведущую из предбанника в баню.
        - Снимай всё. Кидай в таз.
        - Ты собралась стирать на ночь глядя?
        - Делать мне нечего, - усмехнулась жена. - Раздевайся, говорю.
        - Может, печку затопим?
        В бане было ничуть не теплее, чем на улице. Тот же холод, только без дождя и ветра.
        - Не сегодня, - сказала Лида.
        - Чёрт, мы оставили мусор в лесу.
        - Я его сожгла.
        - А бутылку?
        - Бутылку заберем завтра. Кот, пожалуйста, просто разденься. Смой с себя грязь. И с меня тоже.
        Она расстегнула пальто и бросила его на деревянную скамью. Затем стянула через голову свитер. Я невольно застыл, засмотревшись, как качается её грудь под чёрным лифчиком, - словно видел в первый раз. Лида наклонилась вперёд, чтобы разуться. Мой взгляд скользнул по её острым плечам, по лопаткам, по изгибу позвоночника, по пояснице.
        - Что, замёрз? - улыбнулась Лида, поднявшись. - Раздевайся, говорю.
        Я скинул куртку. Не отрывая глаз от жены, стянул ботинки - один об другой. Лида расстегнула джинсы, обтягивающие её плоский живот, рассеченный тонкой полосой шрама. Потянула джинсы вниз. Одной рукой расстегнула лифчик.
        Аккуратные соски, родинка на левой груди…
        - Кот! - жена усмехнулась и провела ладонью у меня перед лицом. - Шевелись, пожалуйста.
        - Мы куда-то торопимся?
        - Здесь очень холодно. И я вся мокрая. Не только от дождя.
        Не сдержавшись, я шагнул ближе, прикоснулся ладонью к её чёрным трусикам. Они действительно были насквозь. Лида опустила ресницы и приоткрыла рот. Затем схватила меня за запястье, убрала руку.
        - Ещё немного. Потерпи, - сказала жена, прикусив губу. - И сними уже эту чертову кофту.
        Лид стянула с меня армейский свитер. Расстегнула ремень на моих штанах, сняла их вместе с трусами. Затем сняла бельё с себя. Сбросав вещи в кучу, мы с женой вошли в холодную баню. Набрав полный таз воды, жена протянула его мне. Затем присела на скамью у полка. Откинула голову назад:
        - Лей.
        - Она ледяная.
        - Лей, говорю.
        - Как скажешь.
        Я наклонил таз, и вода потекла по её чёрным волосам, по белой шее, по плечам, по ложбинке между грудей, по животу, бедрам, коленям, стекая на пол, исчезая в щелях меж досок, унося с собой всю уличную слякоть.
        - Теперь ты.
        Лида вновь зачерпнула из бочки. Я чуть-чуть наклонился, чтобы жене не пришлось тянуться. Полилась вода - студеная, словно из родника. Громкий вздох вырвался из груди. Фыркая и жмурясь, я смыл с себя пот, грязь и забившийся в волосы песок.
        - Идём.
        Лида бросила таз на пол. Он звякнул, закружился, и прежде, чем остановился полностью, мы уже выскочили из бани обратно во двор. Голые, босиком - пробежали по мокрой траве под ливнем. Под вспышки молний и громовые раскаты, заскочили на террасу, затем в гостиную.
        Горячий воздух лизнул кожу. Дом встретил запахами дерева и хвои. Лида захлопнула дверь. Не включая свет, прижала меня к стене и опустилась на колени. Поцеловала в живот.
        Я запрокинул голову. Прикоснулся к Лидиному затылку, вплетаясь пальцами в мокрые, спутанные волосы. Теплое дыхание опустилось вниз - медленно, сладко, разжигая кровь. Лида коснулась языком - один раз, другой… Я сжал её волосы, закручивая на кулак, застонал, повёл бёдрами навстречу.
        Вспыхнуло за шторами, осветив на мгновение тёмную гостиную. От грома задребезжали стёкла. Ливень громче застучал по окнам, карнизам, и сквозь его барабанную дробь пробивались частые, прерывистые вздохи Лиды. Влажные, бесстыдные звуки - там внизу. Я опустил взгляд - Лида смотрела мне в глаза, стоя на коленях.
        - Я же обещала, - сказала она, вытирая ладонью подбородок.
        - Встань.
        Аккуратно потянул её за волосы вверх. Затем развернул спиной и толкнул в сторону кухонного стола.
        Тарелки, рюмки, свечи - всё полетело на пол.
        - Да…
        Громкий стон. Скрип стола. Чёрные волосы, накрученные на мой кулак. Тонкие пальцы, вцепившиеся в столешницу.
        - Да…
        Вспышки за окном. Гроза рвёт грохотом ночь. Грубые, но плавные движения в полумраке. Ноги скользят.
        - Перевернись.
        Лида ложится спиной на стол. Закидывает ноги мне на плечи. Прикрыв глаза, дышит громко, часто - срываясь на низкие стоны. Мир дрожит, растекается.
        - Лида…
        Слышу, как за спиной распахивается дверь. Ветер проносится по комнате, лижет холодом ноги.
        Кто-то стоит на пороге. Смотрит в спину… Нет сил, чтобы обернуться.
        - Андрей… Я скоро…
        - Я тоже.
        Расплавленные мысли стекают вниз. Кровь стучит в висках. Гремит буря за распахнутой дверью, ходит ходуном стол, шторы на окнах надуваются ветром.
        Кто-то смотрит в спину.
        - Да!
        Лида изгибается, сжимает ноги, царапает ногтями столешницу. Одной рукой хватает меня, прижимает лицом к груди. Кожа словно наэлектризованная. Каждое прикосновение - молниями - колкими, горячими. Я делаю несколько движений и чувствую, как по телу проносится пламя.
        Дом освещается вспышкой. Гремит так, словно падают на крышу метеориты. Обессилев, еле-еле упираюсь локтями в столешницу, чтобы не упасть на Лиду всем весом.
        Мы долго дышим, целуем, гладим друг друга. Шепчем тайное, нежное и сокровенное.
        Кто-то наблюдает с порога.
        Я поворачиваю голову, всматриваюсь в темноту. В дверях никого. Опускаю взгляд.
        - Что такое? - Лида не понимает, почему я смеюсь.
        - Ми-шесть.
        - Что?
        - Британская разведка. За нами следят.
        Лида хмурит брови, осторожно приподнимает голову и смотрит через моё плечо.
        На пороге сидит белый кролик - Черчилль. Следит за нами из темноты бусинками глаз. Мы с женой смеёмся - сначала тихо, обессилено, затем всё громче.
        Бьют молнии за окном. Рвётся небо.
        Кролик убегает в ночь.

* * *
        По лужам, по грязи, по мокрым камням - белый кролик бежит под ливнем. Он знает, что в конце улицы - там, в темноте, где исчезает дорога - его ждёт хозяйка.
        С неба льётся вода - бьёт по ушам. Дождь размывает гравийку под лапами. Кролик мог бы мчаться быстрее, но мешает тяжелая ткань, сковывает движения. Наконец на рубашке рвётся пуговица и падает в грязь. Бежать становится легче.
        Кролик летит со всех лап, чувствуя, как в спину смотрят два голодных светящихся глаза. Тьма всё ближе - скользит по роще, звенит хвостом. Ещё немного и тьма явится из леса, выползет на дорогу. Догонит, проглотит, сожрёт.
        - Сюда, родной. Сюда, мой хороший.
        Впереди, словно звёзды во мраке, появляются белые пятна. Это платье хозяйки - чёрное в желтый горошек. Ещё немного, и нежные руки коснутся кролика. Совсем чуть-чуть. Последний рывок.
        Звенят за спиной колокольчики - всё громче, громче. Звук летит из берёзовой рощи сквозь шум дождя. Путает мысли, путает ноги. Кролик падает.
        Успел?
        Кажется, да. Но где же хозяйка?
        Колокольчики сливаются в стрекот, рвущий осколками воздух. Всё громче, громче - всё сильнее натягивается струна. Сознание щёлкает и рвётся пополам. Разум ломается, дробится, крошится, сыплется. Всё звенит - мельче, мельче, громче, превращаясь обратно в стрекот, затем в звон, затем в барабанную дробь дождя.
        Я открываю глаза перед гробом. Вода стекает по лакированному дереву. Кролик в рубашке с оторванной пуговицей лежит среди цветов - на груди Алисы. Дочь в том же платье - черном в желтый горошек.
        «Зачем ей два одинаковых платья?»
        «В земле измажется - другое наденет. Пусть будет».
        «Я не измажусь!»
        «Прости, лисёнок».
        Алиса сидит на табурете перед трельяжем. Держит спину ровно. Позади Лида, стоя на коленях, расчёсывает ей волосы - тёмные, непослушные. Такие же, как у самой Лиды.
        «Вы похожи. Словно отражения друг друга».
        Дочь улыбается мне в зеркале - лукаво, одними уголками губ. Лида улыбается так же.
        В отражении улыбается третья.
        Запах реки накрывает комнату. Льётся из зеркала.
        Лида кричит. Бросает в трельяж расческу. Схватив Алису, выбегает из спальни, мчится по коридору и видит впереди ещё одно отражение.
        «Нет! Не отдам! Не отдам!!!»
        Алиса смотрит испуганно.
        «Лида! Куда ты?! Стой!»
        «Не отдам! Нет! Только не её!»
        Я с трудом забираю дочь у жены. Лида падает на колени, вопит во всё горло. Плачет. Соседи стучат по батареям, орут что-то из подъезда.
        Лида кричит, срывая голос, разбивает кулаком зеркало, режет пальцы. Осколки падают на пол. Лида бьёт по ним, дробит, крошит. Осколки превращаются в пыль, затем в звон, затем растворяются в воздухе.
        Алиса рассыпается в моих руках.
        В дверь стучат соседи. Громко, нагло, трижды.

* * *
        Дождь закончился. Это было ясно даже во сне. Густая, клейкая тишина заполнила голову - стерла все мысли и очистила дом от предметов. Остались лишь пустота и мрак.
        «Зазеркалье, - пронеслось в голове. - Откуда пронеслось? Куда?»
        Мысли летели, словно метеоры по небу - вспышками, искрами, белыми полосами - переплетались, сталкивались, разбивались друг о друга в абсолютной тишине. В бесконечном черном вакууме, в котором беззвучно зажигались и взрывались звёзды. В пульсирующем мраке.
        «Кто-то стучится… Кто-то рвёт тьму…»
        Чужая рука прикасалась к изнанке. Давила на тьму изнутри - с другой стороны вселенной. В том месте, где рука касалась реальности, темнота то ли изгибалась, то ли наоборот проваливалась внутрь, и белые вспышки закручивались вокруг - изогнутым светящимся диском.
        «Кто-то стоит в отражении… Зовёт…»
        Темнота выгнулась наружу, проглотила сознание целиком. Я почувствовал, как проваливаюсь в бездну. Дёрнулся. Резко вдохнул. И открыл глаза.
        Очнувшись, вспомнил, что лежу на диване в гостиной. Рядом спала Лида - на спине, сложив руки, словно гоголевская панночка. В полумраке её лицо казалось бледным, под глазами темнели круги. Я приподнял плед. Успокоился, заметив, что живот жены медленно поднимается и опускается.
        «Дышит… И слава Богу».
        С улицы постучали. Трижды.
        Скинув плед, я сел на край дивана и уставился на закрытую дверь.
        «Лида что ли замкнулась? Или я? Ни черта не помню…»
        Вновь стук. В тишине послышалось, как скрипнули половицы на террасе. Осторожно на цыпочках я подошёл к кухонному столу. Посмотрел на нож, валявшийся рядом на полу. Может, взять?
        «К чёрту».
        Тихо шагнул к окну, выходящему во двор. Посмотрел сквозь просвет штор. На улице никого не было. Только пустота и мрак.
        По стеклу ударили три раза. С той стороны.
        - Кто там?!
        Скрип затих. Будто человек на террасе замер, услышав мой голос. Ответа не последовало, поэтому я вновь спросил:
        - Кто там? Отвечай!
        Несколько секунд я всматривался в окно. Никакой реакции. Тогда я обернулся проверить, не разбудил ли криком жену. Взгляд скользнул по пустому дивану. Затем правее, ещё правее…
        Лида стояла голая на столе.
        Свесив руки и сгорбившись, она застыла, словно мраморная статуя. Волосы тянулись вниз чёрными нитями. Болотной тиной.
        - Лида… Ты чего?
        Она дёрнула рукой - словно от искры. Я шагнул ближе и осторожно прикоснулся к Лидиному запястью… Холодное. Мокрое. Скользкое. Словно раздувшееся изнутри.
        Краем глаза заметил, как на диване шевельнулся плед. Я повернулся и увидел, что Лида лежит там же, где и прежде - только не спит, а смотрит раскрытыми глазами в потолок.
        «А кого держу я?»
        Чужая рука схватила в ответ. Впилась ногтями в кожу. Ведьма на столе подняла голову, и сквозь чёрную паутину волос я увидел незнакомое лицо. Похожее на лицо Лиды, но безглазое, раздувшееся, мёртвое.
        Я держал за руку утопленницу.
        В окно постучали. Трижды.

* * *
        Проснулся вновь. Теперь уже в спальне на втором этаже. Лида лежала рядом - на спине, сложив руки на груди. Присмотрелся к её животу. Дышит. «И слава Богу» - подумал я и поймал дежавю.
        На первом этаже стучали в дверь.
        «Кого принесло на ночь глядя?»
        Натянул джинсы, футболку, спустился в гостиную. Огляделся. На полу рядом с обеденным столом валялась разбитая посуда. На диване - клетчатый плед. На журнальном столике - шкатулка.
        Скрипнули доски на улице. Кто-то вздохнул. И вдруг за дверью застрекотал звоночек - тот самый, велосипедный. В три прыжка я пролетел через гостиную и выбежал на террасу. Никого.
        - Чёрт!
        Звоночек прозвенел за калиткой.
        - Стой, сволочь!
        Босиком сбежал вниз по лестнице, выскочил за двор на дорогу. Опять никого.
        - Да где ты?
        Звоночек звякнул в темноте берёзовой рощи. Я глянул туда и увидел, что в избе Колебина горит свет.
        - Снова ты? Ну, погоди-погоди. Доберусь до тебя, сволочь.
        Идти босиком по гравийке оказалось больно, поэтому я вернулся, чтобы обуться. Уже поднявшись на террасу, вспомнил, что ботинки остались в бане. Мы ведь там разделись с Лидой вечером.
        Пошёл через двор - мимо заросшего бурьяном колодца. Оттуда несло болотом. Остановившись на полпути, я повернул к бревенчатому срубу, продрался сквозь заросли репейника и перегнулся через край. Сам не знаю, зачем это сделал. Желание заглянуть оказалось нестерпимым.
        Из темноты колодца пахло смертью. Поморщившись, я набрал полный рот слюны. Харкнул этой тьме в лицо.
        - Так тебе, сука, - произнёс и тут же почувствовал, как жуткая обида вспыхнула в груди. Вдруг стало стыдно, будто я плюнул в лицо жене. Или матери.
        Позади ударил колокол.
        - Какого…
        Я выпрямился и оглянулся. Посмотрел вверх, в сторону холмов, откуда доносилось звенящее эхо. Неужели утренняя служба началась? Глянул на часы. Рановато… Взгляд замер на стрелках циферблата. В полумраке показалось, что они изгибаются, будто змеи.
        «А откуда на мне вообще часы? Я ведь их в куртке оставлял. Чёрт… Память куда-то проваливается…. Теряется кусками. Это всё из-за колоколов. Все эти странности… Нужно идти в храм… Или к Колебину? Нет… Сначала ботинки…»
        Дверь в баню не открывалась, словно кто-то держал её изнутри.
        - Обувь отдай! - крикнул я и пнул голой стопой по доскам.
        Дверь скрипнула. Медленно открылась. Из темноты предбанника вылетели ботинки. Сначала один, затем другой.
        - То-то же.
        Я обулся и пошёл к калитке, чтобы вновь выйти на дорогу.
        Дверь предбанника за спиной скрипуче закрылась.

* * *
        На холме возвышалась церковь. Деревянная, покосившаяся, с черной резной дверью. Я не помнил, как оказался здесь. Выйдя на дорогу, словно нырнул в ночь, и очнулся уже на пригорке, перед храмом.
        «Это всё из-за колоколов…»
        Они били громко и с переливами. Приглашали. Дверь церкви открылась сама собой, и я шагнул внутрь. Стоило переступить порог, как вход захлопнулся, и опустилась тьма. Колокола замолчали.
        Двигаясь вслепую, я пошёл вперёд. Думал, услышу, как в тишине скрипнут доски, но вместо этого под ботинками задребезжала кафельная плитка.
        Сделал ещё шаг. Принюхался.
        Внутри было сыро. Влажный, пропитанный формалином воздух въедался в ноздри и оставлял на языке привкус гнили. Этот приторный запах был мне знаком. Наверное, даже спустя десятки лет я бы узнал его. Запах заветренного мяса. Запах разложения.
        Запах морга.
        Свечи вспыхнули белым искусственным светом. Задрожали, словно больничные лампы, и в их мерцании, я увидел, что за разрушенным иконостасом, в центре алтаря белеет мраморный секционный стол.
        На нём лежала Лида.
        Бледная. Чуть пожелтевшая. Чёрные волосы падали с края стола - тянулись к кафелю в бурых разводах. Лида лежала на спине, голая, руки по швам. Грудь её некрасиво обвисла, ногти были обломаны. Со стен церкви, с потолка, с икон - отовсюду - на Лиду смотрели лики святых. Смотрели с безмолвным укором. Все, как один, на стол. На безжизненное тело.
        Сквозь запах формалина потянуло болотом. В тёмном углу появился призрачный силуэт. В белых одеждах - то ли в сарафане, то ли в свадебном платье, то ли в медицинском халате - призрак проплыл по воздуху, приблизившись к жене.
        Достал ржавые ножи, пилы…
        - Не смей! - хотел крикнуть я, но не смог. Вместо этого лишь зашептал так тихо, что и сам не услышал собственных слов. - Не смей! Прочь! - шевелил я губами, словно рыба.
        Призрак загородил Лиду. Встал перед секционным столом. Чуть наклонился.
        Раздался скрип ножовки.
        - Нет! - захрипел я, не в силах ни закричать, ни пошевелиться. - Прочь!
        Лики святых смотрели со стен. Смотрели и улыбались.
        «Ведьму хоронят, - шептали иконы. - Голову режут. Шкуру дерут».
        Хватая ртом воздух, я попытался сдвинуться с места, но ноги примерзли к полу. Призрак в белом халате, всё так же стоя спиной ко мне, отшагнул чуть в сторону. Словно хотел, чтобы я как следует всё рассмотрел.
        Скальп Лиды болтался на остатках кожи. Свисал с края стола. С чёрных слипшихся волос текла кровь. Призрак взял Лиду за уши. Дёрнул их. На пол упали две белые звёздочки с красными огоньками. Быстро утонули в крови.
        «Ведьму готовят. Свежевать будут» - шептали святые хором. На стенах, на арках, на высоких сводах.
        Призрак поднял Лидину ладонь и провёл ножом вокруг запястья, делая кольцевой надрез. Затем повторил то же самое со второй рукой. Начал сдирать кожу. Медленно, аккуратно - словно снимал одежду.
        - Хватит… Хватит!
        Никто меня не услышал. Над сводами храма вновь загремели колокола. Сначала один удар. Эхо… Затем второй. И дальше, не останавливаясь, с дребезжанием и перезвоном.
        Под колокольный бой, в мерцании белых свечей, призрак стягивал кожу с жены, словно платье. Отрезал мешавшую грудь. Отрубил топором кисти. Ржавое железо громко ударило о мрамор дважды. Ладони Лиды упали на кафель.
        Завернув кожу до пояса, призрак остановился. Взял охотничий нож и ударил один раз. Быстро. Точно. Повёл лезвием от груди до живота, раскрывая мою жену. Выворачивая наружу. Призрак достал внутренности, бросил мне в ноги.
        - Всё сожрут, - сказал он прокуренным голосом. - Звери.
        Со всех углов церкви вдруг высыпали белые кролики. Плешивые, костлявые, перемазанные в грязи - они визжали, кусали, убивали друг друга за право оказаться поближе к потрохам. Жрали внутренности с пола.
        Призрак подошёл к иконе. На ней был изображен тёмный силуэт - ни одежд, ни лица, только жёлтые змеиные глаза.
        Призрак взял свечу.
        - Пламя от пламени, - сказал знакомым голосом.
        «Сжечь, сжечь, сжечь! - закричали святые на иконах. - Сжечь ведьму!»
        Призрак развернулся и бросил свечу в раскрытый Лидин живот. Пламя вспыхнуло. Языки огня пробились сквозь рёбра.
        - Узнаешь меня? - спросил призрак.
        Он залез сверху на горящий труп жены. Посмотрел мне в глаза, ухмыляясь. Это ухмылка была до боли знакомой.
        - Макс… Господи… За что?
        - Я её первый нашёл.
        Он резко толкнул бёдрами. Один раз, другой. Принялся насиловать освежеванную Лиду - прямо в огне.
        Святые хохотали, глядя с икон. Били с надрывом колокола.
        - Ты ответишь… Ответишь, сука, - шептал я, не в силах сдвинуться с места.
        - Уже ответил, - хрипел призрак. - Уже вышел.
        Это был не Макс. Это был лысый, ушастый мужик с длинным шрамом на щеке и брови.
        - Ты…
        - Я, - сказал Сивый. - Ты украл мою жизнь. Ты погубил душу. Ты.
        Он дергался всем телом на трупе жены. Грязными руками держал Лиду за шею - там, где оставалась кожа. Смотрел на меня из пламени. Трясся. Сопел. Кряхтел, словно немощный старик.
        «Да ведь это и есть старик».
        Длинные седые волосы, сгорбленная спина, тощие руки. Мою Лиду насиловал Колебин.
        Ноги! Где мои ноги?! Почему они не слушаются? Почему я проваливаюсь в этот кафель, словно в трясину?
        «Это колоко ла… Это всё из-за колоколов. Чёртов змей!»
        На трупе жены вился чёрный полоз. Огромный, скользкий, с блестящей чешуёй. Разрубить его. Нужно разрубить! Только ноги не слушаются. Ушли по колено в болото.
        Я тонул. Проваливался в темноту под звон колоколов. В нос бил запах гнили, и звон становился всё громче, громче, мельче. Превращался в стрекот велосипедного звоночка. Сознание ломалось, дробилось, крошилось и рассыпалось в пыль. Последнее, что я увидел - это собственное лицо в пламени. Искаженное и раздутое, словно в отражении кривого зеркала. Лицо шевелило губами. Бормотало нараспев:
        - Пламя от пламени… Ветер от ветра… Царь дарит жизнь и царь милует. На престол отражение. Да душу в огонь. И нет смерти. Нет её, нет.
        Резкие движения бёдрами. Сильнее. Глубже. Под вспышки молний. Под гром колоколов.
        Это я насиловал Лиду.
        День второй
        Глава 6
        В спальне пахло рекой и туманом.
        Перевернувшись на другой бок, я зарылся лицом в подушку, но запах никуда не исчез. Одеяло, наволочки, простынь и даже Лидина сорочка - всё пропиталось этим сырым травянистым духом, напоминающим о ряске, о зарослях прибрежной осоки и о пойманной в сеть рыбе. Казалось, будто я уснул в лодке, которую унесло течением в богом забытую заводь.
        «Всё пропитала, сволочь. Везде залезла. Два дня осталось. Даже меньше… Нет. Не позволю».
        Полный решимости я встал с постели и подошёл окну. Раздвинул шторы и повернул ручку вверх. Холодный воздух полился с улицы, наполнил комнату утренней свежестью. Дышать стало легче.
        Лида что-то пробормотала во сне и натянула одеяло повыше, прячась от сквозняка. Я решил её не будить. За окном ещё было темно. Осторожно обойдя постель, я достал из шкафа чистую одежду и спустился вниз по лестнице.
        В гостиной запах стоял ещё гуще. Он лился из дальнего угла комнаты - оттуда, где лежали зеркала, прикрытые покрывалом. Подумав немного, я раскрыл все окна на первом этаже - одно за другим. Затем распахнул дверь. «Пусть выветрится хоть чуть-чуть».
        Во дворе всё было мокрое после дождя. Даже под навесом доски потемнели от влаги и пахли отсыревшим деревом. Я осторожно провёл по ним босой стопой. Почувствовал, как к пятке липнет грязь.
        Вытерев ногу о коврик, поискал глазами ботинки. Они лежали рядом - валялись как попало возле порога. Натянув чистые носки, я обулся, потянулся к вешалке за курткой… Куртки на привычном месте не оказалось. И тут я вспомнил: «Мы ведь раздевались вчера не в доме».
        Застыв перед порогом, я опустил голову и уставился на грязные ботинки. Даже пошевелил немного пальцами, проверяя, настоящие ли они.
        «Это ведь был сон… просто сон. Какого чёрта?»
        Перед глазами пронесся ночной кошмар. Дверь предбанника, открывшаяся сама собой. Мелькнувшая тень. Обувь, брошенная из темноты.
        Не разуваясь, я подошёл к обеденному столу, рядом с которым лежала разбитая посуда. Посмотрел на столешницу, чуть наклонившись. На лакированном дереве виднелись отпечатки ступней.
        «Спокойно, Андрей. Спокойно. Этому есть объяснение».
        Наверняка эти следы оставила Лида, когда мы занимались любовью. Она ведь лежала на спине. Возможно, в какой-то момент Лида опустила ноги с моих плеч, дотронулась до столешницы…
        «Ерунда какая… А даже если и так? Ботинки-то как оказались в доме?»
        Я спустился во двор и прошёл по мокрой траве к бане. Уже потянул было на себя дверь, как вдруг заметил боковым зрением кое-что странное. Сделал пару шагов назад. Посмотрел на заросший лопухами колодец.
        Трава была примята, словно кто-то подходил к срубу.
        - Что за чертовщина… Это был сон или нет?
        Безумно захотелось курить. Я похлопал по карманам джинсов, и вспомнил, что сигареты остались в куртке. Зашёл в предбанник. Щёлкнул выключателем. Все вещи лежали там же, где мы бросили их вчера, - часть в железном тазу, часть рядом на полу. Осторожно подняв куртку, я оглядел её со всех сторон и покачал головой. Перепачкалась так, что проще выбросить.
        «В чемодане вроде лежала ветровка от камуфляжного костюма. Придётся, ходить в ней, если на улице не распогодится».
        Достав из куртки часы, надел их обратно. Затем вытащил из карманов сигареты, лекарства и чуть размокшие по краям фотографии. Вернулся в дом. Бросил всё на журнальный столик.
        Поставив кипятиться чайник, я закрыл окна и сел перекурить у камина. С первой затяжкой беспокойство от утренних странностей улеглось, и на его место выползли другие, куда более важные мысли.
        Пока не поднялось солнце и не проснулась Лида, нужно было составить план действий на сегодня - решить всё сразу, чтобы потом не тратить на раздумья драгоценное время.
        «Если это случится завтра вечером, то у нас осталось сорок часов, плюс-минус. Лида права: врачи не помогут. За сорок часов они даже диагноз не успеют поставить. Если он вообще есть - диагноз. Умереть ведь можно по-разному… Не случайно же нам обоим мерещится утопленница».
        Спросонья от табачного дыма кружилась голова. Разливалась по телу тягучая слабость. Первую сигарету я выкурил за пару затяжек и не заметил, как вытащил из пачки вторую. Снова щёлкнул зажигалкой.
        «Ну хорошо. Раз уж начали, значит, будем играть по её правилам. Колдовство так колдовство. Вчера у тебя это даже получилось, Андрей. Ты смог отогнать её один раз, сможешь и снова. Нужно только понять, как это работает. Как её обмануть? Как прогнать из отражений?»
        Я оглянулся в сторону угла гостиной. Посмотрел на сложенные зеркала, накрытые покрывалом. Прочувствовал вдруг всю нелепость картины.
        «Идиотизм… Просто идиотизм. Тебе тридцать пять лет. Ты адвокат, бывший следователь, в конце концов, человек, живущий в двадцать первом веке. Всю жизнь ты мыслил холодно, здраво, критически, а теперь на полном серьёзе намерен сражаться с галлюцинацией из зеркала. Приехали, Андрей. Отстегивай ремни».
        Я покачал головой. Выдохнул синий дым. Засмотрелся на то, как он закручивается и исчезает в чёрной топке камина. В памяти всплыл рассказ Лиды о сожженной полыни. Затем то самое чувство, пойманное на берегу реки, когда мне показалось, будто я растворяюсь в воздухе и улетаю к небу вместе с дымом костра.
        «А с другой стороны… ну и чёрт с ней - с адекватностью. Что толку от чистого разума? Лучше потерять рассудок, чем любовь. Если есть хотя бы крошечный шанс спасти Лиду, я должен им воспользоваться. Пусть для этого и придётся сойти с ума. Тем более, ты сам чувствуешь, Андрей. Что-то меняется. Что-то происходит в твоей голове. Эти сны, эти видения, этот запах. Всё слишком реальное, чтобы быть выдумкой. Может, и правда это - шаманская болезнь. А может знак, что где-то рядом лежит ключ. Нужно только найти его. Если смерть живая, должен быть способ победить её. Обмануть. Прогнать… Лида сама говорила, что такое возможно. Только она не скажет, не станет бороться… Колебин - вот, кто знает, как это сделать. Он ведь до сих пор жив, ты сам видел. Он обманул не только смерть. Он всех обманул. Что там говорил тот разводчик кроликов? Диагноз поставили два года назад. С раком лёгких без лечения столько не живут… Нет, старик точно что-то знает. Нужно только найти его, выспросить. И ты знаешь, откуда следует начать».
        Я глянул на часы - без десяти шесть. К участковому идти бессмысленно. Сельсовет ещё закрыт.
        «Чёрт, сегодня ж суббота, - вспомнил я с досадой. - Юра может вообще не выйти. Хотя… куда он, на хер, денется? Один участковый на всю деревню - наверняка зарылся в материалах по уши. Должен явиться. А если нет, я его из-под земли достану. Пусть расскажет, что за чертовщина случилась со стариком. Мне этот Колебин сейчас больше всего на свете нужен. Позарез. Только он знает, как со смертью договориться. Только он сможет объяснить, что за змей мне мерещится… И пусть вы, бестолочи, тут за целый год не смогли несчастного старика найти - просто дайте мне зацепку. Дайте след и отойдите в сторону. А я уж научу вас на людей охотиться. Я этого Колебина за день на свет вытащу, где бы он ни закопался».
        Сделав ещё пару затяжек, выбросил окурок в камин. Затем глянул на лестницу.
        «Только когда искать-то? Времени совсем нет. Если весь день буду по Роще бегать, людей опрашивать, Лида мне этого не простит. Она ж хочет, чтобы я рядом был. Хочет, чтобы все эти дни мы вместе как не разлей вода ходили. Её можно понять… Она смирилась. Успокоилась. Не ей ведь одной здесь оставаться, когда это случится… Если случится».
        Прикусив губу, я нервно затряс ногой, прикидывая, как бы лучше всё обставить. Попытался собрать мысли в кучу, но сосредоточиться мешала секундная стрелка на часах. Она тикала на весь дом и отмеряла мгновения. Отсекала их от жизни, словно лезвие заводского резака.
        «Шесть утра. Уже шесть. Скоро Лида проснётся. Если узнает, что я задумал, устроит скандал. Нужно действовать тихо, незаметно. По-змеиному. Только как? Как оставаться рядом с ней и одновременно искать Колебина?»
        Я вспомнил, что прошлым вечером обещал найти удочки.
        «Точно! Вот и повод отлучиться на час-полтора. Этого будет достаточно, чтобы найти участкового. Через Юру узнаю всё про старика. Если будет упрямиться, дам денег. Юра точно берёт. Всегда брал. Он-то мне и поможет. Расскажет и про Колебина, и про этого неизвестного друга, который обещал старику рак вылечить. А дальше… дальше сыграем в кошки-мышки с отражением. Как там было во сне? Отражение на престол, душу в огонь. Это не просто слова. Это след. Знамение, как говорит Лида. Нужно только понять, что это значит. Расшифровать».
        В голове начал вырисовываться план. Безумный, отчаянный, но план. Поднявшись обратно в спальню, я тихо открыл шкаф. Достал из чемодана камуфляжную куртку, нашел зарядку к телефону. Спустился обратно в гостиную.
        «Пока есть время, нужно зарядить до максимума. Связь мне сегодня ох как пригодится. Так-так… Что ещё? Спрятать лекарства. Нельзя, чтобы Лида их видела. Пусть лежат во внутреннем кармане. И фотографии туда же. Так… Чёрт! Всё равно ведь догадается! Если постоянно буду смотреть в телефон, она поймёт, что я что-то затеял. Заметит волнение. Нужно что-то придумать. Какой-нибудь повод, легенду. Что-нибудь важное для неё…»
        В голове вспыхнуло озарение.
        «Господи, ну конечно. Она ведь сама сказала! Так… Спокойно, Андрей. Спокойно. Где эта гребаная бумажка?»
        Бумажка лежала на кухонной тумбе - сложенная в несколько раз. Дрожащими руками я развернул её, переписал цифры в телефон. Глянул на часы.
        «Десять минут седьмого. Спит, наверное, ещё… Да и хер с ним. Разбудим».
        Длинные гудки…
        Заспанный гнусавый голос:
        - Алё… Это кто?
        - Пассажир.
        - Кто, бля?
        - Пассажир. Вчера ехал с тобой до Рощи. Ты дал мне свой номер. Сдачи не было. Ты сказал, что в счёт пойдёт.
        Несколько секунд в трубке раздавалось лишь тяжелое, напоминающее лошадиный храп, сопение. Наконец тишина прервалась:
        - А-а, вспомнил. Че такое случилось?
        - Ничего, - я покрутил бумажку, свернув её трубочкой. - Просто есть возможность подзаработать. Знаю, время раннее. Но я заплачу нормально. Берёшься?
        В этот раз таксист ответил, не раздумывая:
        - Херня вопрос. Что нужно делать?
        - Слушай внимательно. А лучше записывай…
        Глава 7
        Прибравшись в доме, я выпил кофе и ещё немного побродил по гостиной, не зная, куда деть время. Минуты тянулись бесконечно долго. Почувствовав вину за то, что я их так бесцельно растрачиваю, решил не ждать, пока откроется сельсовет. Вышел пораньше.
        Оставив на журнальном столике записку для Лиды, отправился по ещё спящей деревне, по размытой дождём гравийке в сторону главной улицы. Я шёл неспешно мимо цветных палисадников, обсыпанных желтой листвой, мимо мокрых скамеек, под которыми дремали кошки. Прокручивал в голове недавний сон и дышал полной грудью. В воздухе пахло горечью рябины и сырой землёй.
        Здание сельсовета пряталось среди берёз. Кирпичный домик, выкрашенный извёсткой, с синим крыльцом мокрым от дождя. Дверь была распахнута. Я глянул на часы. Без пяти восемь. «Странно. Все ещё спать должны».
        Поднявшись по скрипучим ступенькам, заглянул внутрь. В помещении стоял запах пыли и старой краски. Вдоль стен темнели шкафы с бумагами, а в конце коридора через открытую дверь лился мерцающий электрический свет. Оттуда доносились мужские голоса:
        - Сережа, ты мне зубы не закручивай, ладно? Сейчас психану, и поедешь обратно на раз-два-закончили.
        - Я не брал, - отвечал прокуренный, чуть хрипловатый голос. - Чё начинается опять? На хрен мне этот провод сдался? Его тут даже продать некуда.
        Осторожно, стараясь не скрипеть досками, я прошёл по коридору к открытому кабинету. Заглянул внутрь.
        На табурете перед заваленным бумагами столом сидел мужик. Лысый, ушастый, в драной тельняшке, трениках и резиновых шлёпках поверх носков. На загорелой ладони, словно чернильные кляксы, расплылись наколки.
        Я узнал его по шраму на лице.
        «Уже вышел, - пронеслась мысль. - Только посмотри, Андрей. Вот он, сидит целехонький. На свободе. Будто и не убивал никого».
        Сивый меня заметил. Повернул голову. Долго смотрел непонимающе, пока в серых, мутных глазах, наконец, не мелькнул огонёк. Узнал.
        - Ну привет, - сказал я, переступая порог. - Время идёт, а люди всё те же.
        По другую сторону стола перед пыльным монитором сидел участковый. Располневший, небритый, в старом милицейском кителе с майорскими погонами. Видимо, новая форма Юре так и не полюбилась. Увидев меня, участковый сначала глянул злобно и раскрыл рот, чтобы сказать что-то вроде: «Стучаться не учили?», но затем признал - вскинул удивленно брови и улыбнулся, показав желтые зубы до самых восьмёрок.
        - Ебать-родить! Лотов?! Ты откуда?
        - Из зазеркалья.
        Я прошёл мимо Сивого, протянул Юре руку. Участковый с трудом встал со стула, перегнулся через стол и крепко сжал мою ладонь - так, что кости захрустели. Его лапищей можно было гвозди гнуть. Со стороны могло показаться, будто Юра заплыл жиром, но я знал: под этим серым кителем мышц хватит на двух человек. Русский богатырь. Майор Муров.
        - Присаживайся, куда найдешь, - махнул рукой участковый, - места тут, конечно, как у парашютиста в жопе. Тесновато. А вон, с того стула скидывай всё на хуй!
        - Лучше на пол.
        - Чего?
        - Да не, ничего. Оброс ты, гляжу, материальчиками.
        - Так а хули! Людей нет, а эти продохнуть не дают, - Юра кивнул в сторону Сивого, который, застыв на табурете, следил за каждым моим движением. - Знакомый твой, кстати. Не узнаешь?
        - Узнаю.
        Я встретился с Сивым глазами и коротко ему кивнул. Тот кивнул в ответ. Со стороны можно было подумать, что мы видим друг друга в первый раз, но только если не обращать внимания на детали. За пару секунд в кабинете участкового произошел поединок - почти невидимый, на уровне едва уловимых жестов. Сивый скользнул взглядом по шраму на моей шее, хмыкнул. Я в ответ медленно повернулся, посмотрел на уголовника сверху вниз - давяще, презрительно, напоминая о прокуренном кабинете, об изоляторе, о боли. И о том, с какой легкостью один росчерк шариковой ручки может отобрать восемь с половиной лет жизни.
        - Условно-досрочно? - спросил я мягким, даже чуть ласковым голосом.
        Сивый держался несколько мгновений, а затем отвёл взгляд в сторону. Участковый, наблюдавший за нашей схваткой, посмотрел на меня и едва заметно кивнул в знак уважения.
        - Ага. Откинулся, - тихо произнёс Сивый.
        - Ну, поздравляю. На свободу с чистой совестью.
        Уголовник то ли хрюкнул, то ли прыснул смехом. Прикрыл ладонь с наколками другой ладонью.
        - Есть чай? - спросил я у Юры. - Пропусти по кружечке с бывшим коллегой. Разговор есть.
        - О чём речь?! Ща всё будет!
        Участковый повернулся к тумбе, на которой стоял дешевый электрический чайник. Щёлкнул пальцем по пластиковому язычку, и чайник зашипел, будто перед взлетом. Юра открыл ящик тумбочки, достал оттуда вафли, печенье, конфеты. Выложил всё на стол - прямо на исписанные бумаги.
        - Медь спиздил, представляешь? - сказал участковый, указав взглядом на Сивого. - И сидит не колется, будто ему чужое пришивают.
        - Де не брал я этот сраный провод! На хуй он мне нужон? Если б знал, кто взял - сказал бы уже. Я не блатной.
        - Ты мне, блядь, повыражайся! - голос участкового опустился до шаляпинского баса. - Не блатной, ишь ты! Будешь выебываться, ты у меня террористом станешь. И поедешь уже не в родные красные места, а куда-нибудь в Читу. Ты меня не беси, ебаный филимон. Тебя вчера видели - как ты этот ебучий провод в сторону трассы тащил.
        Сивый поднял взгляд. Ухмыльнулся.
        - И кто видел?
        - Иисус Христос, блядь. Он всё видит. Ты, Серёжа, хуйню не спрашивай. Как будто в первый раз приземлился.
        Я осторожно взял с Юриного стола карамельку. Развернул её и, встав у подоконника, продолжил следить за изысканной беседой уголовника и участкового. На секунду даже испытал легкий укол ностальгии.
        - Курить можно у тебя? - спросил я.
        - Кури, - кивнул Юра. - Только окно приоткрой.
        Сивый повернулся в мою сторону, посмотрел на сигаретную пачку. Раскрыл на секунду рот, но затем осекся и ничего не сказал. Я ухмыльнулся. Протянул ему сигарету.
        - Угощайся.
        Уголовник молчал пару мгновений. В глазах метались сомнения - принимать или нет? Я знал: он не выдержит. Наколка на ладони, которую он так упорно прятал, говорила о том, что однажды Сивый уже сломался. Переступит через гордость и в этот раз.
        Суетливо, неловко, будто стыдясь собственного жеста, Сивый взял сигарету из моих рук. Юра одобрительно ухмыльнулся и вновь глянул на меня. Чуть покачал головой. «Бывших не бывает» - прочитал я по глазам.
        - Ладно, - махнул Юра уголовнику. - Давай, бороздуй. Позже с тобой поговорим.
        Сивый недоверчиво посмотрел сначала на участкового, затем в мою сторону, словно искал подвоха. Я не выдержал и засмеялся.
        - Иди-иди, - повторил Юра. - Не видишь, люди пришли уважаемые? Некогда мне на тебя время тратить.
        Уголовник медленно поднялся с табурета. Оглядываясь, вышел в коридор. Через секунду хлопнула дверь сельсовета.
        Я посмотрел на Юру, чуть приподняв брови.
        - Зачем отпустил?
        - Так это не он, - отмахнулся участковый. - Это его корешки провод срезали. Я его дернул больше для профилактики.
        - Спрячут же.
        - Пусть прячут. Куда они его на хер денут? Всё равно рано или поздно в приёмку повезут, а у меня там человек свой. С поличным и хлопнем. А пока пусть темнуха висит - это оперов забота, не моя.
        Я покачал головой.
        - Матереешь, волчара.
        - Ну так, с волками жить.
        - Кружку-то дашь мне?
        Юра хлопнул себя по лбу.
        - Тьфу ты. Совсем уже. Не выспался с этими чертями, хожу, как потерянный. Сейчас, погоди.
        Участковый достал стакан в металлическом резном подстаканнике. Посмотрел на свет.
        - Вроде чистый. Ополосни, вон с бутылки.
        Я налил воды и покрутил стакан в руке. Затем открыл окно, выплеснул всё на улицу. Юра протянул коробку с чайными пакетиками.
        - Ты какими судьбами? - спросил участковый. - Отдохнуть приехал?
        - Типа того.
        - С Максом или с женой?
        - С женой.
        - И как она?
        - Жива-здорова. У нас годовщина вчера была. Двенадцать лет.
        - Ого! - Юра опять привстал из-за стола и пожал мне руку. - Поздравляю, старик. Двенадцать - это срок.
        - Согласен. За убийство меньше дают.
        Участковый гоготнул. Стол затрясся.
        - И не говори. Этот Серёжа, получается, полторашку не досидел. Ему же тогда десять отсыпали, а он ещё и по УДО выскочил. За образцовое поведение. Наколочку, кстати, приметил?
        - Приметил. Красным стал?
        - Ага. Ссучился наш волчонок, как миленький.
        Я покрутил в руках фантик от карамельки. Налил в стакан кипяток. Помолчал немного, прикидывая с какой бы стороны подойти к делу. Юра терпеливо ждал. Он улыбался добродушно и рассматривал меня, словно какую-то знаменитость.
        - Слушай… - осторожно начал я. - У меня к тебе вопросик есть.
        - Говори, не смущайся. Чем смогу - помогу.
        Я кивнул, обрадовавшись такому началу. Отпил немного из стакана. Чай был крепкий, дешевый и на вкус отдавал бумагой.
        - Скажи, что у вас случилось с Колебиным? Ты в курсе?
        Юра глубоко вздохнул. Отодвинул в сторону клавиатуру. Сложил руки на стол и, сцепив толстые пальцы в замок, чуть севшим голосом произнёс:
        - Это пиздец.
        - Ёмко. Лаконично. А поподробнее?
        - Полный пиздец.
        Взгляд Юры вдруг изменился. Участковый посмотрел, будто с просьбой.
        - Это хуйня мне спать не даёт. Хочешь материал полистать?
        - Ну если честно… Я за этим и пришёл.
        Участковый открыл тумбочку и достал оттуда потрепанную подшивку листов, из которой во все стороны торчали нитки. Кинул на стол.
        - Тебе кто рассказал? Макс?
        - Да. Он говорил, ты вроде как нашел тело.
        Участковый кивнул. Я тем временем подошёл к столу, раскрыл материал. Пролистав, сразу понял, что в нём кое-чего не хватает.
        - Так… а где паспорт Колебина?
        - Нету, - развел руками участковый. - В избе не нашёл. В УФМС тоже копии нет. Походу, он и жил всё время без документов.
        - Как тебе прокурорские отказной пропустили?
        - Как обычно, - усмехнулся Муров. - Справочку написал на коленке, что документы утеряны, да и всё. Это ж глухомань, Лотов. Здесь с бумажками не запариваются. Это не главное… - Юра подумал немного, а затем вновь полез в тумбочку. Достал ещё один листочек, сложенный в несколько раз. Развернув, положил на стол и сказал: - Главное - вот.
        Я взял бумагу. И почувствовал, как из-под рёбер в желудок рухнул многотонный булыжник. Ноги приросли к полу.
        На листке были распечатаны две черно-белые фотографии - блеклые, с полосой от принтера. Вокруг подписи мелким шрифтом: «Фототаблица к осмотру места происшествия. Фото № 1. Вид на труп неустановленного мужчины, обзорный снимок. Фото № 2. Вид на труп неустановленного мужчины, детальный снимок. УУП Майор полиции Муров Ю.А.»
        - Какого…
        На фотографиях был Колебин. Мёртвый Колебин. В драном тулупе. Без половины лица. Череп развороченный, будто порванный изнутри. Со следами звериных зубов. Глаза, нос, щека и половина губ с левой стороны были выедены до костей. Лицевые кости переломаны. Вторая половина лица - потемневшая, изъеденная личинками, но всё ещё узнаваемая.
        - Но… как…
        - Не знаю, - перебил участковый. - Мы ушли всего на час. А когда вернулись, тело пропало.
        Я непонимающе взглянул на Юру. Тот ткнул пальцем в материал.
        - Здесь трупа нет, - сказал он. - Выдернул листы.
        - Зачем?
        - А как мне начальству объяснять, куда старик делся? Не сам же он ушёл! Звери тоже утащить не могли, следы бы остались.
        - Юра, стоп. Ты можешь объяснить нормально?
        Участковый кивнул в сторону входа. Я выглянул в коридор, убедился, что никого нет. Захлопнул дверь и запер на ключ, торчавший в замке.
        - Месяц назад, - сказал Юра, - пацаны местные нашли его за третьей заводью. За Мраморной. Ставили сети, увидели на берегу. Он над обрывом стоял в траве, на них смотрел.
        - Кто? Колебин?
        Юра кивнул. Посмотрел на меня чуть виновато.
        - Знаю, как это звучит. Но ты слушай дальше.
        Он покосился в сторону открытого окна. Я обернулся и глянул на улицу.
        - Нет никого. Говори.
        - В общем, он с берега смотрел, а затем развернулся и в лес. Они с лодки сошли. Полезли в чащу искать. Он же год назад пропал, в деревне все в курсе были. Пацаны подумали: может, заблудился? В лесу, мол, живёт? Хер знает, если честно, что у них в голове в тот момент творилось - они в придачу ещё синие были, как китель прокурорский. Ну в итоге, вылезли на берег, увидели труп. Позвонили мне.
        - Если тело нашли, почему в деревне об этом никто не знает?
        - Знают, - сказал Юра. - Только молчат. Я сказал, чтобы рты закрытыми держали, после того, как всё случилось… Труп он это… исчез. Понимаешь?
        - Не совсем.
        - Мы его хотели в лодку погрузить. Но тащить на себе - в рот ебать какое счастье. Он сгнивший был. Где-то уже скелет, а местами ещё разлагался. В общем, решили мы сварганить носилки. Пошли к лодке, там тент валялся. А когда вернулись, трупа уже не было.
        - То есть как?
        - Да вот так. Как будто спиздил кто-то. Главное, вот, бляха, наши следы, вот трава примята, где тело лежало. А самого тела нет. Если б я фотки сразу не сделал, подумал бы, что с ума схожу. Пацанам наказал, чтобы забыли всё. Опросил, конечно, под протокол, но в материал вшивать не стал. С меня погоны снимут, если узнают, что я труп потерял. Короче, так и получается, что теперь есть два материала. Один вот этот, - участковый ковырнул ногтем нитку на подшивке, - а второй расширенный. Для служебного пользования, так сказать. А фотки я даже с телефона на всякий случай удалил. Только вот, распечатанные оставил.
        Я ещё раз посмотрел на фотографии. Не веря глазам, даже зажмурился несколько раз. Картинки не изменились. Это был Колебин, бесспорно. Тот же тулуп, те же спутанные волосы, та же борода, в которую вплёлся березовый лист. В пустых глазницах желтели опарыши.
        - Но это же… какая-то хуйня, - сказал я, отпив из стакана. - Он жив.
        - Что? - напрягся участковый.
        - Он жив. Я его сам видел. Собственными глазами.
        Юра долго сверлил меня взглядом, не двигаясь. Затем тихо выматерился, достал пачку «Тройки» и закурил, сбрасывая пепел прямо на пол.
        - Я тоже. И не только я. Эта сука ходит по деревне живее всех живых.
        Бросив смятый лист на стол, я отошёл на несколько шагов. Глянул на фотографии издали - сам не знаю, зачем. Может, подумал, что с расстояния старик будет выглядеть по-другому, и окажется, что это и не сосед вовсе, а какой-нибудь неизвестный бомж. Но нет. Как бы я не смотрел на снимки, на них всё ещё был Колебин. Тот самый Колебин, который встретился мне вчера в лесу. Тот же Колебин, что выглядывал из-за берёзы и трезвонил в звоночек велосипеда.
        - Юра, - медленно произнёс я. - Можешь рассказать всё с самого начала? Что у вас тут происходит?
        Участковый сделал глубокую затяжку. Почесал щетину. Затем произнёс:
        - Могу. Только ты тоже ответь. Тебе какой интерес?
        - Он мой сосед. Хочу знать, что случилось.
        Участковый покачал головой. В шутку погрозил пальцем.
        - Не-е, так не прокатит. Давай по-честному.
        - Юр, давай без давай? У меня нет времени доказывать, что я не верблюд. Ты уже показал материал и хочешь, чтобы я помог, так ведь?
        - Допустим.
        - Допустили. У меня свои причины найти старика, у тебя свои. Но интерес у нас общий. Поэтому не будем колоть друг друга, хорошо? Просто расскажи всё с самого начала, а я помогу разобраться в этой херне. Ты ведь знаешь: я могу.
        - Можешь, - кивнул участковый. Затем подумал немного и добавил: - Но было бы неплохо…
        Он замолчал, не договорив фразу. Я чуть прищурился и переспросил:
        - Что неплохо?
        - Ты же не один в Рощу приехал.
        Догадавшись, куда клонит участковый, я резко поднял ладонь.
        - Так, стоп. Даже не начинай.
        - Старик! Это именно тот случай, когда нужно! Как с Сивым, помнишь? Пусть немного посмотрит на фотографии… Поколдует там, даст зацепку.
        - Нет. Забыли. Случай как раз совершенно противоположный. Лида не должна знать о нашем разговоре.
        Юра выматерился. Затем поднял ладони, сдавшись.
        - Ну ладно. Нет так нет. Твоя жена - тебе решать.
        - И на том спасибо. А теперь, может, расскажешь? Что случилось с Колебиным?
        Участковый подвинулся ближе к столу.
        - Ладно. Слушай… - потушив сигарету в пустой банке из-под кофе, Юра начал рассказ: - Два года назад умерла Варька, жена Валерина. Расшиблась на лестнице. Старые кости не выдержали - возраст, сам понимаешь. Но беда, сука такая, одна не приходит. Как я потом узнал, в то лето у нашего Валеры нашли рак. Какой-то особенный, маленький или что-то такое.
        - Мелкоклеточный?
        - Да, точно, - щелкнул пальцами участковый. - Врачи сказали: «Пиздец, Валера. Колоти гроб». Ну Валера и потух. Пить бросил, общаться ни с кем не общался. Ходил тенью - похудел страшно. На скелета стал похож. А потом после Варькиной смерти появился этот хер в черном. Слышал уже, небось?
        - Слышал. Друг, который обещал вылечить рак?
        Юра одобрительно кивнул.
        - Он самый. Чёрт знает, откуда нарисовался. Просто в какой-то день появился в Роще и стал у Валеры жить. А главное - никому на глаза не показывался. Я сам его лишь пару раз видел, когда к Валере заходил.
        - И как он выглядел?
        - А хуй знает.
        Я посмотрел на участкового, нахмурившись.
        - В смысле?
        - Не помню, в том-то и дело. Будто из памяти стёрлось. Сколько не ломал голову - только и вижу: захожу в избу, а он возле печки сидит, словно в тени. Я спрашиваю: «Кто такой? Где Валера?». А тот дышит хрипло, в уши льёт. И главное, падла, имя называет, а потом выйдешь, попытаешься вспомнить - хрен там. Ни в какую. Ни имени, ни лица. Ощущение, будто с зеркалом поговорил.
        Юра цыкнул языком, дёрнул плечами. Затем взял шариковую ручку и начал нервно щёлкать кнопкой.
        - Почти год он у Валеры прожил, пока прошлой осенью они оба в тайгу не ушли. Накануне перед этим Валера ко мне заскакивал, просил патронов на двенадцатую отсыпать по дружбе. Поохотиться они хотели на солонцах, косуль бить собирались.
        - И ты отсыпал?
        - Ну а чего нет? Валера же не дятел, ему можно.
        Я усмехнулся, догадавшись, что на самом деле Колебин заплатил Юре за патроны. Впрочем, мелкое взяточничество меня сейчас интересовало меньше всего.
        - И что дальше было?
        - А ничего, - развёл руками участковый. - Через неделю соседи хватились. Заметили, что печку никто не топит. Я пришёл - дом пустой. Давай местных спрашивать. Одного, другого, третьего - никто ни хера не знает. Один Лёпка только и видел, как Валера в тайгу уходил. С «ящерицей», мол, под ручку. Это Лёпа так кренделя того называл.
        Я прикусил губу. Чем дальше рассказывал участковый, тем сильнее разгорался азарт. Сейчас бы запереться в кабинете, подумал я, налить кофе и как следует пролистать материал. Вчитаться в каждую строчку. Свести все ниточки.
        Подумал об этом и тут же одёрнул себя: «Не увлекайся, Андрей. Помни, зачем ты здесь. Не время теперь для игр, Лида умирает. Твоя задача - собрать информацию, продумать план и выловить старика чужими руками. Так, чтобы Лида не догадалась. Если она поймёт, что ты за её спиной ищешь способ обмануть смерть… Сам знаешь, чем это кончится».
        Закурив новую сигарету, я сел на табурет, на котором пару минут назад сидел Сивый. Подвинул ближе банку из-под кофе, чтобы стряхивать пепел.
        - Продолжай, не тяни.
        Участковый вновь ткнул пальцем в подшивку.
        - Дальше уже рассказывал. В том году Колебина так и не нашли. Опера завели поисковое дело, материал сбегал туда-обратно в прокуратуру, да так у меня и завис. В конце концов все забили. Мало что ли людей в тайге пропадает?
        - А что, много?
        - В последние годы да. В прошлом году Валера. Ещё год назад батюшка с церкви нашей. Он рыбачить любил и выпить был не дурак. Мы по осени лодку его нашли, а сам он так и не всплыл. Видимо, где-то рыб кормит. А ещё за год до этого Ленка - медсестра с больницы - за черемшой по весне ушла, так до сих пор и собирает.
        - Леночка? Та самая?
        - Ага, - участковый невесело усмехнулся. - Хорошая баба была. Добрая.
        - Добрая, да… А ты с ней тоже…
        - Было дело.
        Я покачал головой. Эх, Леночка-Леночка. Светлая тебе память.
        - Так и что дальше?
        - А дальше началась мистика, - произнёс участковый и кивнул в сторону листка с фотографиями. - Сначала эта история с трупом. А потом… - Юра отвёл взгляд и посмотрел в окно.
        - Что потом? Не томи.
        - Был он тут. Ночью.
        По позвоночнику пробежал холодок. Я невольно обернулся.
        - Прямо здесь?
        - Да. Вот буквально с месяц назад. Выпил я, конечно, в тот вечер, но чуть-чуть совсем. Грамм сто-двести. И как назло свет отключили. А работать надо. Ну я что? Свечечку поставил, сижу материалы подшиваю, по которым сроки горят, и тут херак - по подоконнику стучат. А у меня окно открыто. Я подхожу, а там он. Стоит на улице, смотрит, губами шевелит.
        - Пиздец.
        - Он самый. Я, когда увидел, думал - всё. Из кабинета уже не выйду. Гляжу на старика, а у самого в мыслях: «Тут тебя, Муров, и найдут наутро. С инфарктом».
        Участковый постучал шариковой ручкой по столу.
        - Секунд пять я где-то на него смотрел. Потом схватился за кобуру - там пусто. Ствол в столе. Пока подбежал, пока зарядил - за окном уже никого. Протрезвел я, конечно, махом. Давай жене звонить. Спрашиваю: «У тебя всё нормально? У меня предчувствие нехорошее». Она говорит: «Всё в порядке. Только малой весь вечер плачет». Я ей: «Ну ладно. Ложитесь спать, скоро приду». Хладнокровный, типа, как танк, а у самого по жопе мурашки бегают, целый муравейник построили. Думаю, а как теперь выходить-то? Из кабинета в коридор выглянуть страшно, аж яйца звенят, не говоря уже про улицу. В общем, сидел-сидел, потом ёбнул ещё сотню для смелости. В одну руку - иконку, в другую - табельный, и бегом домой. Ван Хельсинг, блядь. По деревне лечу, а в каждом переулке старик мерещится. Прибежал махом, замкнулся. Жена на меня смотрит с шарами по пять рублей: «Ты чего, смерть увидел?» А я ей в уши лью: «Собаки соседские залаяли, напугали».
        Участковый взял шоколадную конфету. Положил её в рот целиком и запил чаем. Прожевал. Помолчал немного, а затем продолжил:
        - А потом, где-то неделю спустя, допрашивал я здесь одного филимона. Строганчик Костя, слышал про такого?
        - Не припоминаю.
        - А ты, наверное, и не знаешь. Это Сивого двоюродный брат младший. Шакалёнок тот ещё. Отбитый наглухо. Это, кстати, он провод и спиздил, - Юра сделал глоток из кружки. - Я тогда его крепил за кроликов.
        - За кого?
        - За кроликов. Украл он у одного мужичка. Закусить, понимаешь, нечем было.
        - У Вити что ли?
        Участковый глянул удивленно:
        - А вы знакомы?
        - Довелось вчера пообщаться. Не суть. Что дальше?
        - В общем, крепил я его, крепил. А эта сука ни в какую. Я ему уже прямо говорю: «Как ты задолбал, Костя. Никто тебе сто пятьдесят восьмую шить не собирается. Этим кролям цена красная - два рубля. Отдай хозяину деньгами, оформим мелкое хищение, и гуляй с Богом». А потом чет возьми да и ляпни, ради крепкого словца, типа: «Станешь упираться, так я тебя в тайгу вывезу и к сосне привяжу. Будешь сидеть, пока тебя медведь не выебет. Или пока Колебин, царствие небесное, за тобой не явится». И тут, смотрю, нездоровая хрень происходит. Строганчик побелел весь. Замолчал, дерзить перестал. Ножки задрожали. Я спрашиваю: «Ты чё? Дички перекурил?». Тот головой машет, мол, нет. Я ему: «А что тогда?». И тут он выдаёт…
        Рассказ Юры прервал звоночек, блямкнувший в моём телефоне. Пришло сообщение от Лиды.
        - Одну секунду, - перебил я участкового. - Супруге отвечу.
        - Конечно. Не вопрос.
        Я прочитал текст:
        «Доброе утро, кот. Надолго меня покинул?»
        Быстро набрал ответ:
        «Скоро буду. Вечером тебя ждёт сюрприз».
        Через пару секунд телефон звякнул снова.
        «Тебя тоже. Жду».
        Я хмыкнул и убрал мобильный обратно в карман.
        - Продолжай, - сказал участковому.
        Юра подкурил новую сигарету, и я вместе с ним. Дым уже не вылетал в окно, а висел клубками под отштукатуренным потолком, словно пар в растопленной бане.
        - Короче, оказалось, в августе этот Костя вместе со шпаной залез к Валере в дом, - сказал Юра. - Искал, чего бы вытащить. Сорвали они дверь, спиздили какой-то металл. А потом, идиоты, там же и забухали. Костёр прямо в доме развели. В сенцах.
        Я кивнул машинально, вспомнив сломанные половицы. «Интересно, дверь тоже они порезали?»
        Участковый продолжил:
        - Через час уже бежали оттуда, как тараканы от света. Говорят, сначала в доме что-то звякнуло. А потом - скрип! И дверь ме-е-едленно, сука, так открылась. А на пороге Валера Колебин.
        Меня передернуло. Вспомнился тяжелый запах земли, стоявший в заброшенной избе.
        - Я потом ходил туда, - сказал участковый. - Зашел и вышел тут же. Не могу, понимаешь… Только через порог шагаю и как будто в могилу проваливаюсь. И перед глазами Валера стоит, как в ту ночь за окном… Вот и скажи мне теперь как бывший следак. Как бы ты на моём месте это всё раскрутил?
        Кое-как уложив в голове услышанную историю, я подумал немного, а затем взял со стола подшивку. Встал у подоконника. Послюнявил палец и бегло пролистал страницы, стараясь, чтобы пепел с тлеющей сигареты не падал на бумагу. Материал был самый обыкновенный - объяснения, протоколы, справки, рапорты. Фототаблица из заброшенного дома.
        Я присмотрелся к снимкам. На фотографиях была изображена жилая комната колебинской избы. Сундук, печка, кровать на пружинах. Выбеленные стены.
        - Так, погоди… А рисунки где?
        - Какие рисунки? - не понял участковый.
        - Там над кроватью были закорючки на стене, нарисованные сажей. Такие маленькие, будто птица пробежала. Следы, как от куриных лапок. На снимках их нет.
        Юра нахмурил брови.
        - Не помню такого, - сказал он.
        Я замолк на пару секунд. Застучал каблуком.
        - Когда, говоришь, ты последний раз ходил в дом?
        - В конце августа.
        - А фотографии когда делал?
        - Там дата стоит, - сказал участковый. - В прошлом году, в сентябре. Сразу после того, как Валера пропал.
        - Ага… понятно. А патроны какие у тебя Колебин просил? Картечь?
        - Нет. Пулевые.
        - Пулевые? На косулю?
        - Ну может, на марала. Не помню точно.
        Я усмехнулся. Положил подшивку на стол и раскрыл её на фототаблице. Развернул к участковому.
        - Ничего не замечаешь?
        Юра склонился над страницами. Уставился в черно-белые фотографии.
        - Что именно?
        - Смотри внимательно. Вот сюда. На снимок, где кровать стоит. Видишь?
        - А что должен увидеть?
        - Внимательно, Юра… Внимательно.
        Участковый долго хмурился, словно Мойдодыр, выряженный в милицейский китель. Вертел подшивку и так и эдак, но в итоге сдался.
        - Не понимаю. Что тут странного?
        Я ткнул пальцем в снимок.
        - Вот здесь. Штукатурка белее, чем на других стенах. Знаешь, почему?
        Юра думал где-то секунду. А затем раскрыл рот, поймав озарение.
        - Твою ма-а-ать… Ковёр!
        - Именно. Бордовый такой. С рисунком.
        - Да-да! - закивал участковый. - Я помню. На нём ещё такие листики были вышиты. И змейки.
        - Ага. Только на фотографии его нет. Значит, ковёр сняли, так? А теперь внимание, вопрос. Зачем?
        - Ты думаешь…
        - Может, да. Может, нет, - перебил я. - Но факт остаётся фактом. Просто давай-ка прикинем вместе. Дом стоит на краю деревни. Из соседей только Макс, который в Роще появляется раз в два месяца. Выстрели ночью из ружья - никто и не проснётся. Ты же знаешь, как у нас люди свидетелями идут. Помню, была у меня сто пятая: жулик в собутыльника магазин «Сайги» разрядил. А соседи потом все, как один, клялись, что ничего не слышали. Это так, для иллюстрации.
        - Ружья, кстати, в доме не было, - заметил Юра.
        - Разумеется. Они же якобы охотиться ушли. Ружьё забрали. Ты, кстати, не думал, чем друг собирался в косуль стрелять? Их же двое, получается, было. А ружье одно.
        Участковый тихо выматерился.
        - Может, неучтенный какой-нибудь ствол…
        - Может, - согласился я. - И тем не менее вопрос остаётся висеть в воздухе… Ладно, идём дальше. Смотри сюда. На печку.
        - А с ней что не так?
        - Поддувало. Оно открыто.
        - И что?
        - Юра… Кто из нас в деревне живёт? Ты или я? У тебя же дом свой, ты знаешь: поддувало нужно прикрывать на ночь, чтобы тепло с тягой не уходило. Привычка есть привычка. От неё никуда не денешься.
        Участковый перестал щёлкать ручкой.
        - Черт, ты прав. Похоже, уходили-то наспех.
        - Либо не собирались возвращаться. Говоришь, Лёпа их последним видел?
        - Да.
        - А где именно?
        Юра развёл руками.
        - Да чёрт знает. Вроде как у рощицы. Но ты же помнишь Лёпку, он дурачок. В прошлом году у него мать от рака умерла, так он совсем невменяемый стал. Двух слов связных не вытянешь.
        - Помню, - сказал я. - И тем не менее, стукачом ты его к себе пристроил.
        Муров повел подбородком вверх и несколько секунд смотрел на меня, не моргая. Затем спросил:
        - Откуда узнал?
        - Ниоткуда. Догадался, получается.
        - Тьфу ты, бляха, - выругался участковый и засмеялся. - Как ребёнка.
        - Со всеми бывает.
        - Ну да, устроил пару лет назад, - признался Муров. - Стучал он мне за конфетки да сладости. Лёпка - он же дитя дитём. Не понимает, что видит, и врать не умеет. А внимания на него в деревне никто особо и не обращает. Идеальный сексот. Но это раньше было, когда он ещё с матерью жил, а теперь от него толку мало. Что не спросишь, он тебе в ответ только сказки плетёт про зверушек своих, про птичек-хуичек. Ещё и теряется вечно, по лесу шароёбится. За сигаретами отправишь - так он возьмёт и пропадёт на неделю. Да так, что хер найдёшь. Поэтому сразу говорю: Лёпку допрашивать - дело гиблое.
        - И всё-таки надо попробовать. Ты знаешь, где его найти?
        - Если опять не потерялся, дома должен быть. Или у Алека в магазине.
        - Дёргай его сюда. Нужно будет помучиться, но разобраться, что видел наш блаженный.
        Я глянул на часы. Полдевятого.
        Участковый заметил мой жест.
        - Торопишься?
        - Лида ждёт. Запиши мой номер. Только не звони без предупреждения, хорошо? Лида не должна знать, что я тебе помогаю. Вся связь сообщениями. Как найдешь Лёпу, отпиши.
        Участковый заёрзал на стуле. Не без удовольствия я заметил, что в глазах Юра заискрился огонёк азарта. «Всё-таки на Мурова можно положиться. Он идейный. Настоящий мент. Лида была права, когда говорила, что это состояние души. Ему ведь всё равно - землю рыть или не спать сутками напролёт, лишь бы докопаться до сути, лишь бы рассветлить дело. Это всё равно, что быть хищником. Выслеживать, выжидать, ловить… Всё, как на охоте или рыбалке».
        Я вдруг вспомнил, ради чего по легенде вышел из дома.
        - Слушай, Юр, а у тебя удочки есть?
        - Конечно, - кивнул участковый. - Вон в подсобке стоят.
        - Одолжишь на денёк?
        - Да хоть на неделю. Тебе одну, две?
        - Две.
        - Супругу решил приобщить? - улыбнулся Юра.
        - Ага. Где лучше сейчас? На первой?
        - На первой заросло всё. Лучше не поленись, сходи на Кувшинки, - ответил Юра, имея в виду название заводи. - Я неделю назад там окушков натаскал полное ведро.
        - Буду иметь в виду. Ладно, я побежал.
        Юра поднялся из-за стола. Протянул мне огромную ладонь.
        - Бывай, - сказал он. - Как Лёпку выдерну, напишу.
        - Только не затягивай, хорошо?
        - Прямо сейчас до него пойду. Всё равно нужно домой зайти, рубашку переодеть. Сегодня ж праздник. Кстати! - участковый взмахнул рукой, остановив меня на пороге. - Приходи с женой сегодня на площадь. На гуляния.
        - Какие ещё гуляния?
        - Ну ты чего, забыл? - усмехнулся участковый. - Двадцать второе число. Шестьсот сорок лет нашей Рощице.
        Я удивленно хмыкнул.
        - Не думал, что наша деревушка такая старая.
        - А то! - вздернул подбородок участковый. - Так что, придёшь?
        - Приду. Вот и повод появился.
        - Какой повод?
        - Да так, - отмахнулся я. - неважно. Ладно, пора бежать. Жду от тебя сообщения. Поторопись.
        Юра поднял вверх кулак.
        - Всё будет, товарищ старший лейтенант. Последачим, как в старые добрые.
        Я усмехнулся и покачал головой. Захватив из подсобки удочки, вышел на улицу и зажмурился от яркого света. Солнце уже поднялось, хоть над дорогой ещё и стелился туман. Было сыро. Утро пахло рекой, ряской, кувшинками, зарослями прибрежной осоки. И пойманной в сети рыбой.
        Возвращаясь домой, я думал лишь об одном. Нужно найти старика. Найти во что бы то ни стало. Достать этого чертового Колебина из-под земли, ведь он и правда знает, как победить смерть. Теперь-то уж ясно: старик разгадал секрет хозяйки зеркал - сам или с помощью загадочного друга, но он нашёл ключ, открывающий дорогу к жизни. И если у него получилось, то получится и у меня. Пусть Лида не хочет бороться сама. Смерть всё равно её не заберёт. Надорвется. Переломится. В конце концов, для этого я и нужен. Чтобы защитить. Чтобы отыскать способ совершить невозможное. И я отыщу, чёрт возьми, отыщу! Ведь Юра прав: бывших в нашем деле не бывает. И если в этой жизни я и умею делать что-то лучше других, так это - искать.
        Пусть Колебин спрятался от смерти. От меня ему не уйти.
        Поиграем в кошки-мышки, старик. Поиграем…
        Глава 8
        Воздух в лесу был прозрачен и чист. От дерева к дереву, словно рыболовная леска, тянулась паутинка, на которой алмазами переливались капли ночного дождя. Шуршали под ботинками опавшие листья - сырые, мягкие, потемневшие от влаги. Я слышал, как Лида ворошит их палочкой где-то рядом.
        - Есть! - раздалось за берёзами. - А ну-ка прыгай в корзину.
        Усмехнувшись, я вытащил зубами сигарету из пачки. Прикурил, сделал глубокую затяжку и задрал голову к небу - навстречу солнцу, которое лилось сквозь золотые кроны берез. Высоко над лесом кружилась стая перелетных птиц. Черные точки выписывали фигуры и пересыпались по небу горошинами.
        «Птицы летят на юг. Знают, что равноденствие прошло. Птицы чувствуют зиму и бегут от первого снега».
        - Кот! - позвала Лида. - Иди сюда!
        Я опустил голову и пошёл на голос - напрямую через заросли шиповника, осторожно раздвигая колючие ветки. По пути залез лицом в паутину и чуть не проглотил шустрого паука, пробежавшего по моему лицу.
        - Брысь! Брысь, скотина!
        - Ты с кем ругаешься? - спросила возникшая будто из ниоткуда Лида.
        - Брысь, сказал! Тьфу, мерзость!
        Стряхнув с себя липкие серебряные нити, я дернул плечами, наклонил голову и несколько раз провел пятерней по волосам. Паучок упал на землю. Побежал и спрятался под жухлыми листьями.
        - У тебя случайно нет никакого заклинания против насекомых?
        - Это не так работает, - улыбнулась Лида.
        - Жаль. Сейчас бы пригодилось. Ладно, показывай, что там насобирала?
        Лида улыбнулась ещё шире и, вздернув нос, с гордостью протянула корзинку. Внутри лежала россыпь опят, парочка груздей и несколько белых с толстыми мясистыми ножками. Поверх грибов, словно на открытке, желтели березовые листья.
        - Неплохой улов, - оценил я и вытащил из кармана маслята. - У меня тут тоже немного. Зажарим вечером. Ты как, отвела душу?
        - Да, - сказала Лида и, закрыв глаза, глубоко вдохнула.
        Мой взгляд невольно скользнул по её груди под жёлтой вязаной кофтой.
        - Тогда идём рыбачить, царевна?
        Лида прищурилась.
        - Кто-кто? - спросила она.
        - Царевна.
        - Ага… А ты значит, царевич?
        - Может, царевич, - пожал я плечами. - А может, тот самый лесной царь, что выходит из камня.
        Лида подошла ближе и нежно укусила меня за шею. Я поморщился.
        - Больно.
        - Не ври, лесной царь.
        - И не вру.
        - Тогда терпи.
        - И терплю.
        - Вот и молодец, - сказала Лида и укусила снова. - Люблю тебя.
        Я поцеловал жену в лоб. Затем взял её за ладонь и повёл через рощу.
        - Идём за удочками.
        - Где ты их бросил?
        - Тут недалеко. Мне сегодня подсказали хорошее место, где можно половить окуней. Будем делать из тебя рыбачку.
        - Нам придётся копать червей? - спросила Лида, и голос её прозвучал по-детски звонко.
        - Если захочешь. Можно ловить и на мушку.
        - На что?
        - На мушку. Пушистик такой на крючке.
        - Не знала, что рыба клюёт на пушистиков.
        - Рыба думает, что это мотыль.
        - Ага. Значит, будем обманывать рыб?
        - Вся рыбалка - один большой обман. Чтобы кого-то поймать, приходится идти на хитрость.
        - Теперь ясно, почему тебе это нравится, - усмехнулась Лида.
        - Потому что я обманщик?
        - Потому что ты любишь ловить. А людей или рыб - не так уж важно.
        Я хмыкнул. Незаметно вытащил телефон и посмотрел на экран. Уведомлений не было. «Чёрт, уже почти полдень. Где ты там застрял, Юра?»
        - Вон они лежат, - махнула рукой Лида.
        У поваленной березы темнели два удилища - складные, с пробковыми рукоятками и красивыми безынерционными катушками. «Хорошие инструменты, - подумал я. - Муров знает толк в ловле. И рыб, и людей… Всё будет хорошо, Андрей. Есть ещё время. Успеваем».
        - Аккуратнее, - сказал я жене, потянувшейся к удочкам. - Не зацепись за крючки.
        - Ай! Зараза!
        - Я предупреждал… Сейчас, подожди. Дай вытащу.
        - Всё нормально. Сама справлюсь.
        Лида осторожно отцепила крючок от подушечки пальца, на которой тут же выступила кровь. Жена смотрела на алую каплю несколько секунд, о чём-то задумавшись, а затем слизнула кровь языком.
        - Попалась, рыбка? - улыбнулся я, забирая удочки.
        - Царапина, - отмахнулась жена. - Веди меня к берегу. Хочу стать рыбачкой. Кто знает, может, я была рождена для этого?
        - А как же ведьмовство?
        - Одно другому не мешает, - сказала Лида, уходя вперёд. - Тем более теперь я могу брать у реки всё, что хочу.
        - Почему теперь?
        - Потому что завтра река заберёт меня.
        Я промолчал, глядя Лиде в спину, а про себя подумал: «Не заберет. Пусть только сунется. Ты лишь моя, царевна. Всегда была и будешь».
        Решив сменить тему, прокрутил в голове несколько идей, а затем вспомнил вчерашнюю беседу в гостиной:
        - Кстати, ты так и недорассказала про бабушку. Что там у неё были за волшебные очки?
        Лида подождала, пока я с ней поравняюсь, повернулась и глянула на меня, прикусив губу. Я заметил, что зрачки жены расширились.
        - Сначала ты скажи, - произнесла Лида. - Как тебе ночные прогулки?
        - Ты о чём?
        - Не прикидывайся, кот. Сегодня я проснулась около трёх. Тебя не было рядом.
        Я изобразил удивление, но, кажется, не слишком правдоподобно.
        - Лид… я не выходил из спальни до утра. Тебе приснилось.
        - Телом может и не выходил. Но душа бродила по улице. Думаешь, я не знаю, как это бывает? Замедленное дыхание, холодный лоб, слабый пульс. У тебя началась шаманская болезнь, Андрей. И когда я проснулась, твоё тело было пустым.
        Она сказала это так спокойно, будто говорила об обыкновенной простуде. Ни капли тревоги не прозвучало в её голосе, который вдруг стал низким, грудным и от которого у меня бежали мурашки. Таким голосом Лида говорила лишь в двух случаях - когда хотела секса или когда начинала колдовать.
        Перехватив корзинку из руки в руку, Лида сдула со лба непослушную прядь. Затем чуть нахмурила брови и посмотрела на меня исподлобья.
        Я поёжился.
        - Лид…
        Она не ответила.
        - Не смотри так, пожалуйста. Мне не по себе.
        Я хотел отвернуться, но не мог. Не мог отвести взгляд от её потемневших глаз. Наконец, она моргнула несколько раз и наваждение спало. Лицо жены вновь стало родным и знакомым.
        - Опять ты что-то скрываешь, - покачала головой Лида. - Надеюсь, не наделаешь глупостей.
        Захотелось выругаться, но я, пусть и с трудом, сдержался. Сохранил спокойное выражение лица.
        - Это сюрприз, Лид. Просто подожди немного, хорошо?
        - Хорошо. Я подожду… Скажи, ты помнишь, что видел ночью?
        - Помню.
        Жена удивленно повела бровями.
        - Надо же… Действительно помнишь?
        - А что, должен был забыть?
        Лида провела ладонью перед моим лицом. Будто протёрла невидимое стекло.
        - Любой выход - это своего рода сон, - сказала жена. - Другая вибрация, другая реальность, другая частота. Любое сновидение для привычной яви - это помехи. Поэтому, обычно, мы забываем сны, как только встаем с постели. Равно как и знамения.
        Я задумался на секунду, а затем пожал плечами.
        - Наверное, у меня просто хорошая память. Профессиональная деформация.
        Лида усмехнулась. Покачала головой.
        - Возможно. Хотя думаю, дело в глазах.
        - В глазах? А с ними что не так?
        - Всё видят, всё запоминают, - сказала Лида, после чего развернулась и пошла по тропинке в сторону реки. - Идём, кот. Вся рыба уплывёт, пока мы с тобой здесь болтаем.
        Выдохнув, я пошёл следом. Несколько секунд мы шагали молча, слушая, как где-то вдали каркают вороны, а затем жена спросила:
        - На чем, говоришь, мы остановились в прошлый раз? На очках бабушки?
        - Да. И ещё ты говорила про телевизор.
        - Точно. - Лида цыкнула языком. - Вспомнила. Я рассказывала тебе про якоря. Можешь называть их крючками, раз уж мы идём на рыбалку.
        - Объяснишь, в чем суть?
        - Конечно. Тебе это пригодится, когда ты заберешь мою силу.
        Вновь захотелось выругаться.
        - Речь о путешествиях между состояниями, - продолжила Лида. - Надеюсь, ты ещё помнишь, что я говорила про раздробленность Логоса?
        - Помню.
        - Это хорошо. Потому что степень раздробленности - это краеугольный камень всего колдовства. Прости за избитый штамп, но именно краеугольный камень - самое подходящее слово для описания Слова.
        - Господи, я запутался.
        Лида тихо засмеялась.
        - Ничего, распутаешься. В первое время голова и правда идёт кругом, но в этом и заключается смысл шаманской болезни. Рано или поздно ты начнешь замечать эти слои - разные частоты, на которых одновременно существует мир.
        - Так что там с телевизором и очками? - напомнил я.
        Лида на ходу поправила волосы, закинула чёрный локон за ухо.
        - Не торопи меня, хорошо? Позволь подвести к мысли плавно.
        - Как пожелаешь.
        - Прежде чем говорить о якорях, хочу, чтобы ты вспомнил ещё кое-что. Тот вечер в июле, когда Алиса осталась у твоего отца. Это было примерно через полгода после того, как ты ушёл из прокуратуры. Помнишь? К нам ещё Максим приехал в гости.
        - Ты о том случае, когда мы все дружно накурились? Конечно, помню. Макс - змей-искуситель.
        Лида усмехнулась и на мгновение отвела взгляд в сторону. Вздохнула чуть глубже обычного. Я непроизвольно уловил все эти движения и быстро догадался, какой смысл она вложила в последнюю фразу. «Черт. Обязательно тебе за всем следить, Андрей? Выключи ты уже свои кошачьи глаза». В такие моменты я бы многое отдал, чтобы избавиться от привычки подмечать все мелочи и непроизвольные жесты.
        Лида сделала вид, что ничего не произошло.
        - Да, именно тот вечер, - сказала она. - Мы ещё смотрели фильм.
        - «Меланхолия» Фон Триера, - вспомнил я. - Это было красиво.
        Лида тихо засмеялась.
        - Той ночью ты сказал так же. А ещё, когда мы обсуждали фильм, ты признался, что увидел его сразу на двух уровнях. Как будто в сюжете скрывался ещё один сюжет - более глубокий, мифологический. И это самая настоящая правда, кот. Почти все хорошие истории так и пишутся. За событиями, которые происходят в привычном мире, прячется другой слой истории - тот, где всё существует и меняется на уровне архетипов и метафор. Пребывает в более крупных осколках Слова, понимаешь?
        - В общих чертах.
        - Именно так: «в общих чертах». Подходящая фраза, чтобы выразить мысль. По сути, это и есть магия, о которой я тебе говорю. Точнее первый шаг к ней. В тот вечер ты чуть размягчил сознание и на несколько часов увидел мир не только в привычных обыденных смыслах, но и на другой волне. Более тягучий, плавный мир - в менее раздробленном состоянии Логоса. Там где существуют символы - схемы, а если точнее прообразы, которые вбирают в себя образы привычных слов. Это словно голограмма. Малое в большом, большое в малом. Улавливаешь мысль?
        - Кажется, да.
        - Так вот, магия - это способность путешествовать в подобные состояния и воздействовать на мир другими категориями по другим правилам.
        - А вот сейчас не понял. Что значит «воздействовать другими категориями?»
        Лида усмехнулась.
        - Тяжело объяснить. Проблема в том, что мне приходится использовать слова привычного мира, чтобы объяснить понятия более крупные. Но я постараюсь…
        Она остановилась и огляделась по сторонам, словно выискивая что-то. Затем опустила взгляд, посмотрев на корзинку.
        - Возьми, пожалуйста, гриб.
        - Что?
        - Гриб, - повторила Лида. - Возьми его.
        - Какой именно?
        - Любой. Это не столь важно.
        Я вытащил из корзинки приглянувшийся мне опёнок. Аккуратненький, желтый. Он выглядел так аппетитно, что хотелось его съесть прям так - сырым.
        - А теперь сломай напополам, - сказала Лида.
        - Зачем?
        - Просто сделай.
        - Ну хорошо, - пожал я плечами и с сожалением разорвал шляпку на две части.
        - Хорошо, теперь бросай обратно.
        Я сделал, как она просила. Лида кивнула и, повернувшись, пошла по тропинке дальше.
        - Только что ты воздействовал на мир, - сказала она. - Используя силу рук, изменил саму суть этого опёнка. Разделил его на части и из целого гриба создал две половинки. Но всё, что ты делал, и то, как ты это делал, происходило на уровне привычных тебе идей и понятий. По правилам описания мира, которое существует в твоей голове.
        Я вновь посмотрел в корзинку - на сломанный опёнок. Почему-то вспомнил сон. То, как дробилось сознание. Как оно раскалывалось пополам. И меня вдруг осенило.
        - Кажется, понимаю, к чему ты клонишь.
        - Неужели?
        - В других состояниях вместо привычной идеи предмета, например, идеи гриба, существует что-то более цельное. И ломать эту идею нужно другими силами. Такими же цельными архетипами. Так?
        Лида взглянула удивленно. Её губы расплылись в улыбке.
        - А ты схватываешь на лету, кот. Да. Именно об этом и речь. Только лучше, конечно, ничего не ломать, но мысль ты уловил верно. Даже немного удивлена, что понял так быстро. Наверное, всё потому, что ты юрист.
        - А это здесь причём?
        - Вы, юристы, всегда работаете со словом. Пытаетесь нарядить его в свои бюрократические метафоры. Ты ведь сам говорил, что есть какая-то специальная система, по которой пишутся законы.
        - Юридическая техника, - понял я, о чем идёт речь. - Правила построения нормативных актов. Чтобы потом было проще толковать.
        Лида кивнула в ответ.
        - Именно в этом мы с вами похожи - юристы и ведьмы. Мы жонглируем словами, наделяя их новыми смыслами. Складываем их по особым правилам, чтобы они, образовав формулу, приобрели силу. Стали заклинанием. Молитвой, как говорит церковь. Ну или нормой, если речь идёт о юриспруденции.
        - Забавно. Получается, Конституционный суд - это ковен? Совет архимагов?
        - Получается так, - улыбнулась Лида. - Они ведь тоже ищут истоки и вникают в скрытый смысл слов, который сокрыт от других людей. А затем воздействуют на мир с помощью этих смыслов - более широких, более крупных.
        - Интересная метафора, - хмыкнул я. - И всё-таки… Не до конца понимаю, как со всем этим связаны бабушкины очки и помехи на старом телевизоре.
        - Очень просто, - ответила Лида. - Чтобы путешествовать из состояния в состояние, приходится совершать усилия. Переводить мозг на нужную частоту, если говорить грубо. И чтобы делать это проще, мы, ведьмы, создаём себе якоря. Иными словами, вырабатываем привычку и переводим всё на уровень рефлексов. Тот телевизор, о котором я говорила… Представь, что он - мозг, транслирующий сигнал, который идёт из мира. Так вот. Когда мы с тобой включали первый канал - всё показывало без помех. А на втором - всегда шумела мелкая рябь. И эта рябь была не связана с самим каналом, просто так стояла антенна - на определенной частоте сигнал транслировался с шумом. Но благодаря этому мы могли включить телевизор, и какая бы передача не шла, было ясно: показывает первый канал или второй. Если картинка чистая - значит, первый. Если на экране помехи - второй.
        - Кажется, теперь понимаю. Твоя бабушка снимала очки, чтобы создать помехи.
        - Правильно понимаешь, - кивнула Лида. - Очки для неё были пультом от телевизора. Когда она их снимала - мир размывался, и она колдовала. Затем надевала очки и снова возвращалась обратно. За годы практики у неё появилась привычка. Когда мир становился размытым, бабушка переходила в то состояние сама собой.
        - А ты? Как переходишь ты?
        Лида достала из кармана джинсов ручное зеркальце. Помахала им передо мной, не раскрывая.
        - Чёрт, - я едва не хлопнул себя по лбу. - Можно было догадаться.
        - Это происходит рефлекторно, - объяснила Лида. - Если вижу своё отражение, то на секунду всё плывёт, как во сне. Но я могу это контролировать. Если захочу - провалюсь дальше и выйду. Захочу - вернусь обратно. Правда, в первый миг зеркала всегда показывают другую картинку мира. Именно поэтому она всегда появляется, стоит мне глянуть в отражение. Потом я, конечно, могу вернуть обычное состояние, но в первую секунду…
        Лида убрала зеркальце обратно в карман.
        Какое-то время мы шли в молчании, погрузившись каждый в собственные мысли. Слушали, как шумит ветер в янтарной листве берёз. Затем я спросил:
        - Как думаешь, почему это стало происходить со мной именно сейчас?
        - Наверное, дело в ней, - ответила Лида. - И в том, что мы с тобой стали родными. Наши судьбы связаны, кот. Не только штампом в паспорте, и не только на привычных словах. Они связаны глубже - на другом уровне осколков. И так вышло, что я умираю… А поскольку мы стали одним целым, отражениями друг друга, ты чувствуешь, будто умираешь и сам.
        На этот раз слова Лиды ударили точно в цель. Пожалуй, именно это я испытывал последние два дня - ощущение приближающегося финала. Конца жизни. Словно я попал в книгу, которую сам же и читал, приближаясь всё ближе к последней странице.
        - Чем ближе мы приближаемся к смерти, - произнесла Лида, - тем проще нам даются переходы в другие состояния. Вот скажи: ты прыгал в детстве с качели?
        - Один раз чуть голову не разбил. И палец сломал.
        - Узнаю тебя, кот. Впрочем, я тоже прыгала. Помнишь то состояние полёта? Время как будто останавливается. Мысли летят быстрее и кажется, что сердце пропускает удары. Хотя на самом деле оно бьётся как обычно, а то и чаще. Просто меняется наше восприятие. Паузы между ударами растягиваются в бесконечность. Всё потому что мы её чувствуем. Каждый раз, когда мы осознаем, что смерть рядом, - наше сознание растекается, словно расплавленное железо, и отливается в иную форму. Мозг, как антенна радиоприемника, меняет частоту и ловит иной сигнал - тот, который мы не замечаем в обычной жизни. Мы выходим на другой уровень раздробленности смыслов. Другие размеры осколков Логоса. Другая длина волны, если хочешь.
        Лида говорила, а я всё вспоминал сон, в котором мой разум был расколот пополам темнотой. В котором мысли падали, словно звёзды над тайгой, - вспышками, заветными желаниями, воспоминаниями о детстве.
        - Поэтому я и сказала это… Ты болен, мой серебряный. И твой скепсис уже не так тверд, не правда ли? Стоит тебе закрыть глаза и прислушаться, и ты услышишь, как дышит лес. Как разговаривает ветер. Ты ведь и сам можешь быть ветром. В этом состоянии нет ни границ, ни времени, ни самой смерти. Если бы ты только прислушался, кот… Ты бы понял, почему я говорю о том, что она не несёт зла.
        Перед глазами пронёсся вчерашний вечер. Костёр на берегу. Шум листвы. Дым…
        - Кажется, там, на реке, у меня почти получилось.
        - Знаю, - кивнула Лида. - Я видела, как ты вышел.
        - Куда вышел?
        Лида показала пальцем вверх и начертила в воздухе круг.
        - Туда. В зазеркалье.
        Я задумался над её словами. Зазеркалье… Почему это слово казалось мне таким родным? Словно далёкое воспоминание из детства - из беспамятного младенчества - пробивалось сквозь сознание, которое стало мягким, подвижным и послушным. Мысли складывались в причудливые узоры, соединяли воспоминания и образы, которые в другой момент, наверное, показались бы абсолютно несвязанными, но теперь между ними будто выросли серебряные ниточки паутины, по которым скользило моё внимание.
        Зазеркалье…
        Я вспомнил глаза таксиста в водительском зеркале. Вспомнил Сивого в кабинете участкового. Потом в памяти всплыл змей из сновидения, а затем все те люди, которые сидели в моём прокуренном кабинете, пока я работал следователем. Вспомнилось, как во время допросов они смотрели на меня испуганными кроличьими глазами, пока я душил их вопросами и задумчиво царапал стол длинной иглой, которой сшивал дела. Эти взгляды - все разом - пронеслись в памяти, и в них, словно в отражении, я увидел собственную суть.
        «Да ты и сам, словно змей, Андрей. Всю жизнь кого-то выслеживаешь, ловишь, давишь. Ты даже Лиду поймал, будто лесной царь из легенд. Помнишь, как это было? Ты вернулся сюда спустя год, вернулся уже в погонах, словно полоз, сменивший шкуру. Ты приехал в Рощу, чтобы поймать чудовище, которое вскрыло продавщице горло, и участковый посоветовал тебе пойти в больницу. «Есть там одна девочка-студентка. - сказал Юра. - Ведьма. Я с ней советуюсь по особым случаям. Правда, в последнее время она всё чаще отказывает. Говорит, много сил на это уходит. Не знаю, может, тебе повезёт? Попробуй».
        Ты ведь сразу понял, Андрей. Сразу догадался, о ком идёт речь. Ты даже про убийство забыл на время. Полетел в больницу, и тем же вечером подкараулил свою ведьму на улице. Сел на скамейку недалеко от больничного крыльца, закинул ногу на ногу и стал курить одну сигарету за другой, выдыхая из себя дым, словно Змей-Горыныч. Ты ждал. Ты хотел удивить её. Сидел в засаде, и когда она вышла из дверей больницы - грустная, уставшая, но безумно красивая - ты поднялся и посмотрел прямо ей в глаза, будто гипнотизируя.
        «Привет. Надеюсь, ещё помнишь? Мы договаривались, что я встречу тебя с работы. Собственно… вот».
        Она узнала тебя сразу. Попыталась быть серьезной, но уголки губ дрогнули и поползли вверх. Она глянула на часы.
        «Немного задержался. Примерно на год».
        «Волшебник никогда не опаздывает. Как и не приходит рано. Он приходит именно тогда, когда нужно».
        «Только ты не волшебник».
        «Это пока… Так что? Мы идём?»
        - …Кажется, пришли, - сказала Лида, выдернув меня из воспоминаний. - Ты про это место говорил?
        Я несколько раз моргнул, возвращаясь обратно в осенний лес.
        Деревья расступились. Мы оказались на крохотной полянке, вокруг которой с трёх сторон желтели берёзы. Поляна заканчивалась невысоким обрывом, уходящим в воду, сплошь покрытую листьями кувшинок.
        - Да. Добрались, - кивнул я и махнул рукой в сторону вытоптанного клочка травы под одиноко растущей берёзкой. - Вон оттуда рыбачить будем.
        - Отлично, - сказала Лида воодушевленно. - Что нужно делать?
        - Для начала давай выкопаем пару червяков.
        Я достал складной нож, выбрал место и, опустившись на корточки, принялся вырезать из земли кусок дерна. Лида поставила корзинку рядом с березой. Затем присела около меня.
        - Вот он! Смотри!
        Под снятым прямоугольником почвы извивался красный дождевой червь. Почувствовав опасность, он юркнул в землю, и уже почти было зарылся обратно, но Лида ловко схватила его пальцами и вытянула наружу.
        - Красавчик, - оценила она добычу. - Чур, этот мой.
        - Милая. Можешь забрать всех червей этого леса. Для тебя не жалко.
        - Какой ты у меня щедрый, кот. Ой, смотри! Ещё один!
        Она вытащила второго - покороче, но зато мясистее. Теперь в руках у Лиды шевелились уже два дождевика.
        - Надо же, - хмыкнул я. - Обычно это бывает не так просто.
        - Дождь прошёл, - пожала плечами жена. - Вот и повылазили. Надо куда-нибудь их сложить.
        - У березы чашечка стоит. Кидай в неё.
        Рядом с деревом белела срезанная половинка пластиковой бутылки. Видимо, осталась от предыдущих рыбаков. Возможно, даже от Юры.
        Стоило мне вспомнить про участкового, как в кармане джинсов завибрировал телефон. Пока Лида ходила к берёзе, я быстро достал мобильный и прочитал сообщение.
        «Лёпа у меня. Пиши вопросы».
        Я глубоко вдохнул. Ну, понеслась…
        Быстро перебирая пальцами по экрану, настрочил СМС: «Пусть расскажет всё, что знает про Ящерицу. Откуда она пришла? Где сейчас? Зачем ей нужен колебинский кот?»
        Уже хотел отправить, но в последний момент замер. Дописал ещё строчку: «Как Ящерица победила Каракатицу?»
        Сообщение улетело. Я усмехнулся. Вот Юра, наверное, сейчас удивится, когда прочитает. Подумает, что бывший следователь Лотов совсем поехал крышей. Да и плевать. Пусть думает. Главное, чтобы вопросы задал и ответы записал точь-в-точь, как скажет дурачок. С блаженными нужно разговаривать на их языке. На других осколках Логоса. Раз уж вчера мне не хватило ума дожать Лёпу самому, то придётся работать так. На расстоянии.
        - С кем переписываешься? - спросила Лида, нахмурившись.
        Я невинно улыбнулся жене и убрал телефон в карман.
        - Это сюрприз. Давай готовить удочки.
        Придерживая крючки и грузила, я аккуратно раздвинул части удилища. Удочка вытянулась метров на пять и зависла в воздухе, чуть подрагивая, словно в предвкушении.
        - Смотри, - сказал я Лиде. - Поплавком настраиваешь глубину. Вот так, вверх-вниз. Если поплавок лежит на воде - значит, крючок упал на дно, и глубину нужно уменьшить. В идеале наживка должна висеть в паре сантиметров над самым илом.
        - Поняла, - кивнула Лида.
        Я взял червяка и аккуратно проткнул ему брюшко острием. Затем потащил вниз, протягивая по всей дуге крючка. Оставил лишь маленькую часть тельца свободной, чтобы, опустившись в воду, дождевик продолжал извиваться и привлекать рыб.
        - Теперь нужно забросить. Вот так, смотри.
        Я подошёл к берегу и осторожно качнул удочкой в сторону реки. Наживка тихо булькнула, и по воде пошли слабые круги. Поплавок, словно нарисованный, встал посреди кувшинок. На него тут же опустилась голубая стрекоза.
        - Теперь сама, - сказал я и протянул Лиде вторую удочку.
        В кармане завибрировал телефон. Пока жена возилась со снастями, я встал у неё за спиной и мельком прочитал сообщение.
        Это был таксист:
        «Всё забрал. Выезжаю в Рощу».
        Я быстро написал ответ:
        «Ключ под крыльцом слева. За доской с ржавым гвоздём».
        Со стороны берега раздался очередной всплеск. Подняв взгляд, я увидел, что Лида успешно справилась с заданием.
        - Даже не запуталась в леске? Быстро учишься.
        - С кем поведёшься.
        - Умница, царевна.
        - И что теперь?
        - Теперь садимся и ждём. Когда поплавок начнёт дергаться, нужно будет немного выждать, пока его не потянет вниз или в сторону. В этот момент надо подсекать.
        - Звучит не совсем понятно, - нахмурилась Лида.
        - После пары раз поймёшь. Оп! Кажется, у меня клюёт.
        Поплавок запрыгал среди кувшинок - сначала коротко, почти незаметно, а затем вдруг резко нырнул под воду, натянув леску. Быстро, плавно я повёл удочку вверх, и над рекой блеснуло живым трепыхающимся серебром.
        - Ты поймал! - восторженно крикнула Лида. - Поймал!
        - Тише, тише. Распугаешь.
        - Покажи.
        Я качнул леску на себя и схватил рыбу на лету. Это был карасик - не самый крупный, примерно с ладонь, но на сковородку сгодится. Оказавшись в моей руке, он задергался всем телом, забил хвостом. «Не спасешься» - пронеслась мысль.
        Сжав рыбу сильнее, я попытался вытащить крючок.
        - Вот чёрт, глубоко заглотил… Этот карась - твой прямой конкурент, царевна.
        - Андре-е-ей!
        Я тихо засмеялся.
        Аккуратно вытащить снасть не получилось. Крючок разорвал рыбе что-то внутри горла, из жабр выступила кровь, перепачкав мне пальцы. Я поморщился и вытер ладонь о куртку.
        - А где наше ведёрко?
        Лида обернулась. Виновато прикусила губу.
        - Ой.
        - Ладно. Сейчас поищу какой-нибудь пакет.
        Бросив рыбу на траву, отошёл на пару шагов и окинул поляну взглядом. В кармане вновь завибрировал телефон.
        На этот раз сообщение было от участкового:
        «У тебя чайник свистит, Лотов. Но дурачок, кажется, тебя понимает. 1. Ящерица из белого камушка пришла. Под землёй прячется. 2. В кошке дядя Валерка сидит».
        Застыв с телефоном в руках, я несколько раз перечитал последние слова. Что значит, в кошке сидит?
        В памяти всплыл давний разговор с Максом.
        «Ты хоть раз их видел вместе?»
        «Кого?»
        «Колебина и кота. Чтобы они вместе перед тобой были? Я вот не помню. Сколько раз не заходил - либо старик, либо кот».
        Телефон прожужжал снова. Участковый написал СМС вдогонку:
        «2. Дядю Валерку каракатица найти не может. Дядя Валерка камушек на змеиную Пасху ночью покрасил, и каракатица его потеряла».
        Змеиная Пасха? Что ещё, черт возьми, за змеиная Пасха? Кажется, недавно я слышал что-то подобное. Вот только от кого? «Чёрт! Да ведь от Лёпы вчера и слышал! Точно! Что он там говорил? Что-то про лягушек и грозу…»
        Телефон завибрировал в третий раз.
        «Лёпа расплакался».
        Дрожащими пальцами я набрал сообщение:
        «Пиши на диктофон и коли дальше. Что такое змеиная Пасха? Где Ящерица? Где Валера? Где этот ебаный камушек?»
        Пару секунд мобильный молчал. Затем вздрогнул в ладони.
        «ОК».
        Чувствуя, как мысли путаются и цепляются друг за друга, я на автопилоте обошёл поляну по кругу. Очнулся, лишь когда увидел в кустах целлофановый пакет. «Не драный, вроде. Сойдёт». Отряхнув его от песка, ополоснул в реке. Затем набрал внутрь немного воды, закинул карася и повесил пакет на сучок берёзы.
        - Всё нормально? - спросила Лида, чуть прищурившись.
        - Да, милая. Всё хорошо.
        Она повела бровью. Видимо, было слишком заметно, что мои мысли заняты вовсе не рыбалкой.
        - Побудь со мной, кот, - сказала Лида. - Немного осталось.
        - Я и так с тобой.
        Она покачала головой.
        - Ты знаешь, что нет, - сказал и отвела взгляд чуть в сторону.
        Мне вдруг стало так стыдно перед ней. Перед моей ласковой, тёплой, несчастной девочкой. Лида сидела на берегу, держа удочку двумя руками, и была похожа на Алису. В жёлтой кофте больше на три размера. В стареньких потёртых джинсах. С детским блеском в глазах Лида следила за поплавком. Поплавок не дёргался.
        - Прости, родная… Это всё сюрприз. Чтобы сделать тебе приятно вечером.
        - Сделай приятно сейчас. Посиди рядом, пожалуйста. Думаю, мне нужно кое-что тебе рассказать…
        В её голосе что-то изменилось. Что-то неуловимое, звонкое, сильное исчезло бесследно, и от этого плечи Лиды ссутулились, волосы превратились в солому, а глаза потеряли блеск. Движения её стали дерганными и неуклюжими. Паутинка тени от березовой листвы, упавшая на лицо, подчеркнула обычно умело спрятанные морщинки.
        Она умирала. Впервые я увидел это ясно и без лишней боли. С таким же чувством, с каким допрашивал когда-то людей в больницах. Избитых жертв, которые держались на последнем вздохе, - перебинтованных, пахнувших пролежнями. Тех людей, чьи слова на суде зачитывались.
        Отогнав дурные воспоминания, я осторожно присел рядом с Лидой. Почувствовал запах хвои от волос, вспомнил о летней ночи, когда впервые обнял свою ненаглядную ведьму - будущую жену. Юную, стройную и хмельную. Она пахла так же в ту ночь. Лесом, любовью… И колдовством.
        - Ты чего? - засмеялась жена, когда я обнял её и поцеловал в макушку.
        - Ничего… Просто так.
        Лида повернула голову. Прикусила губу.
        - Я тоже тебя люблю, кот.
        - Знаю.
        - И буду любить всегда. Даже когда уйду.
        - Знаю, родная.
        Она отложила удочку и обняла меня, прижавшись всем телом. А затем прошептала на ухо:
        - Спасибо.
        - За что?
        - Ты знаешь.
        Время остановилось. Остался лишь шум леса, запах осенних трав и прохладный ветер.
        - Ты хотела что-то рассказать.
        - Да, хотела.
        - Я тебя слушаю, царевна…
        И в этот момент в кармане завибрировал телефон. Лида вздохнула.
        - Ответь уже, - сказала спокойно. - Можешь больше не прятаться. Поговорим позже.
        Я благодарно опустил ресницы. Лида поцеловала меня в лоб и поправила мои волосы, упавшие на глаза.
        - Подстригись, как вернешься в город, - произнесла жена, нахмурившись.
        Затем взяла удочку и вновь уставилась на поплавок, вокруг которого бегали водомерки.
        Достав телефон, я провёл пальцем по экрану.
        «Ящерица под землёй. Она кошку зовёт, хвостом гремит. Валера в кошке застрял. Белый камушек по Роще тянется. Ящерица Валеру по камушку водит».
        Не успел я дочитать, как прилетело ещё одно сообщение.
        «Андрюх, у него истерика».
        Тихо выматерившись, набрал ответ:
        «Коли дальше. Спроси, где камушек кончается».
        «ОК».
        - Клюёт! - вдруг вскрикнула Лида. - Кот, смотри! Клюёт!
        Я оторвался от телефона и глянул на реку. Поплавок Лидиной удочки и правда вздрагивал над водой. Вниз, чуть в сторону, снова вниз…
        - Жди.
        Лида встала и замерла с удочкой в руках. Впившись в поплавок взглядом, нетерпеливо задергала ногой.
        - Жди, - повторил я.
        По заводи шли круги. Сначала едва заметные, они становились всё сильнее-сильнее…
        Поплавок, словно живой, поплыл от берега.
        - Тяни!
        Лида дёрнула удочку вверх - резко, неумело, едва не запутав снасти в берёзовых ветках. Из воды вылетело что-то крупное, золотистое, с красными полосами.
        - Аккуратнее!
        Лида отошла на пару шагов назад, и леска, качнувшись, вдруг стала дряблой. Окунь сорвался, полетел вниз. Упал на траву, совсем рядом с водой.
        - Держи! - крикнула жена.
        Отбросив телефон, я прыгнул вперёд и схватил трепыхающуюся рыбу. Выругался, почувствовав, как острый плавник впился в мизинец. Окунь дёрнулся и выскользнул из пальцев. Он запрыгал по траве и почти уже нырнул обратно в реку, но я успел снова поймать его, кинуть назад - подальше от берега.
        Лида хохотала. Удочка дергалась в её руках, и леска, спутавшись, вилась кольцами.
        - Это уже не рыбалка, - сказал я, отряхиваясь. - Это, мать его, настоящая охота.
        Глянув на рыбу, я восхищенно присвистнул.
        - Неплохо-неплохо. Грамм шестьсот будет.
        Лида подошла ближе и посмотрела на трепыхающегося окуня.
        - Кажется, он немного испуган… Ты уж прости, рыбка. Это судьба.
        - Если жалко, можем отпустить.
        - Вот ещё! Я что, зря ловила?
        - Тогда надо его успокоить. А то пакет порвёт.
        - Успокоить?
        Я глянул на жену многозначительно. Затем опустился на корточки, взял окуня в руки и одним коротким движением переломил ему хребет.
        - Всё. Он успокоился.
        Лида молчала несколько мгновений. На секунду мне показалось, что в её глазах мелькнул страх, но затем жена улыбнулась и погладила меня по волосам.
        - Умница, кот. Настоящий хищник.
        Она протянула мне удочку.
        - Распутаешь?
        Я глянул на леску и покачал головой.
        - Тут только срезать.
        - Блин… Прости.
        - Ерунда. Можешь ловить моей.
        Лида наклонилась и поцеловала меня в щеку. Аккуратно положив удочку на землю, жена забрала окуня, кинула его в пакет и вновь села на берегу - следить уже за другим поплавком. Я усмехнулся и про себя подумал: «Ещё одна такая рыбка, и можно идти домой. Снастей не останется».
        Поднявшись, приложил окровавленный палец к губам. В ладони стреляла пульсирующая боль - вниз от фаланги мизинца, в которую впился рыбий плавник. «Зараза. Глубоко проткнул». Достав из кармана платок, я обмотал его вокруг пальца и зачем-то убрал руку в карман, будто надеялся, что там, в темноте ткани, боль не сможет отыскать рану.
        Рядом в траве прожужжал телефон. Подняв, я прочитал сообщение:
        «Под деревом сухим. Где Валера спит».
        Несколько секунд понадобилось, чтобы вспомнить, о чём идет речь. Когда в голове, наконец, всё сошлось, телефон завибрировал снова. На этот раз Юра звонил.
        Я посмотрел в сторону берега. Лида сидела спиной ко мне.
        Отойдя на пару метров, я встал за кустами и снял трубку:
        - Какого хера, Юра? - сказал полушёпотом. - Мы же договаривались…
        Из трубки донесся крик. Это был дикий, первобытный крик, какой прежде я слышал лишь однажды - в тот вечер, когда Лида увидела смерть рядом с Алисой:
        - Не скажу! Не скажу! Кот уснул! Ящерица видит! Заберёт! Не скажу!
        - Юра?! Алло, Юра? Что у тебя происходит?
        В трубке захрипело - так же, как и вчера, когда я разговаривал с Максом, пока лазил по дому Колебина. Шорох и треск - будто ветер задувал в микрофон.
        - Алло? Алло? - наконец послышался голос участкового. - Андрюха! Блядь, подожди… Он сейчас голову раскроит!
        Грохот. Видимо, Юра бросил телефон на стол. Я услышал, как участковый басом кричит на Лёпу:
        - Успокойся! Давай сюда руки! Руки, я сказал!
        В ответ лишь визг. Будто в кабинете резали свинью.
        - Лапы, кому говорю! Не дёргайся! Ах, сука! Ну ладно… Погоди.
        Снова что-то хлопнуло, потом стукнуло. Затем прозвучал знакомый электрический треск шокера. Лёпа взвизгнул. Притих. Что-то зазвенело, забрякало… Затем из трубки опять донесся треск, но уже другой - короткий, с металлическим хрустом. Один раз. Второй. Я понял, что участковый надел на Лёпу наручники.
        - Алло? Андрюх, ты здесь? - голос участкового звучал тяжело, с одышкой.
        - Да, здесь. Что стряслось?
        - Да пиздец, Я этого психа к батарее пристегнул. Он весь кабинет разнёс. Башкой о тумбочку биться начал.
        - Можешь объяснить, что случилось?
        - Да в душе не ебу, что с ним случилось! - вспылил участковый. - Я спрашивал всё, как ты писал. Про ящерицу эту ебливую, про Валеру, про камушки ваши… А ну сиди смирно, террорист, блядь! Прости… Это я не тебе.
        - Да-да, я понял. Что с камушком?
        - Лотов, ты меня своими допросами до тюрьмы доведёшь. Этот блаженный мало того, что все бумаги перевернул, так он ещё и голову себе чуть не разбил. Мне оно надо, за дурачка на зону ехать?
        - Юра, - надавил я. - Что с камушком?
        - Под деревом говорит, кончается. Где Валера спит, - участковый помолчал немного, а затем добавил: - В общем, ебись, как хочешь, Лотов, а я больше Лёпу спрашивать не буду. У него вон глаза вылезли, как у окуня на сковородке. Господи, страх какой… Слава Богу, хоть немного успокоился. Пришлось немного заряда дать.
        Пару мгновений я переваривал услышанное, пока в голове вдруг не вспыхнула догадка.
        - Юра…
        - Чего?
        - Как третья заводь называется?
        - Мраморная. А что?
        Я не ответил. Через секунду участковый догадался и сам.
        - Ах ты ж сука-а…
        - Понимаешь, о чём речь?
        - Кажись, да. Мрамор… Белый камушек.
        - Почему заводь так назвали?
        - Не знаю точно. Всегда думал, что из-за воды. Там известняк вымывает. Вода у берегов мутная, на рассвете, будто мраморная. Только это… Я ни хера не соображаю… Что нам, в итоге, это даёт?
        - Пока ничего. Но совпадение интересное. И ещё… Труп ведь под старым кедром лежал? Правильно?
        - Ты сам видел на фотографиях.
        - Видел. Только одного теперь сообразить не могу. Откуда Лёпа знает, что Валера «под деревом спит»?
        Юра замолк. В тишине трубки отчётливо послышались тяжелые вздохи. Я так и не понял: участковый это дышит или опять чей-то хрип вклинивается в разговор?
        - Андрюх…
        - Да?
        - Я тут кое-что вспомнил.
        - Говори.
        - Тот хер бородатый в чёрном, который у Валеры жил… Он тоже про змеиную Пасху как-то заикался.
        Хрип стал громче. В трубке на заднем фоне заскулил Лёпа. Низкий голос участкового пробился сквозь помехи:
        - Я к нему летом прошлым заходил. Валеры дома не было. Тот хер, как обычно, у печи сидел, папиросы Валерины курил. Я у него спрашиваю: «Где хозяин? Когда придёт?». А он мне: «Перед тобой хозяин». Я ему ещё раз: «Валера, говорю, где?». А он дым пускает и такой: «В рощу ушёл. На змеиную Пасху яичко покрасил».
        В трубке зашумело, затрещало, и голос участкового на секунду исчез. Это продолжалось несколько мгновений, пока помехи не прекратились.
        - Ещё что-нибудь помнишь? - спросил я.
        - Нет. Даже это смутно. Как будто в дымке, знаешь… Чёрт.
        - Что?
        - Странное чувство, - сказал участковый. - Я вот тебе это всё рассказываю, а сам думаю: а точно ли было? Ощущение такое, будто приснилось.
        Вытащив из кармана мятую пачку, я подцепил сигарету зубами. Чиркнул зажигалкой.
        - Юр…
        - Да?
        - Спроси Лёпу про змеиную Пасху.
        - Андрюх, хорош.
        - Юр, нужно.
        - Бляха-муха. Ты просто его не видишь сейчас. Он дрожит, как суслик!
        - Чего боится?
        - Думаешь, я знаю? У него в голове кукушка в гнездо насрала, а ты мне предлагаешь с этим разбираться? Андрюх, ему в больницу надо.
        Я мысленно чертыхнулся. Затем сделал глубокую затяжку и, выдохнув облако синего дыма, произнёс:
        - Ладно. Вези его к врачам. Пусть уколют чем-нибудь успокоительным. Перезвоню позже.
        Сбросив вызов, я убрал телефон в карман. Почувствовал на затылке чужой взгляд и, не оборачиваясь, спросил:
        - Давно подслушиваешь, царевна?
        Лида не ответила. Лишь тяжело вздохнула у меня за спиной. Я виновато опустил глаза. Затянулся сигаретой еще раз, а затем бросил окурок и затоптал ботинком.
        Обернулся. Застыл на месте.
        Лида сидела на берегу - спиной ко мне. Следила за поплавком.
        На часах была половина четвертого, когда мы вернулись домой. Сев на корточки перед крыльцом, я пошарил рукой за доской с ржавым гвоздём и нащупал на земле ключ. Он лежал чуть левее от места, где я оставлял его утром.
        «Молодец, таксист. Надеюсь, в доме не наследил».
        Мы с Лидой зашли внутрь. Пока жена вытаскивала из ведра окуней и бросала их в раковину, я кинул на диван куртку и быстро поднялся по лестнице в спальню. Распахнул шкаф.
        - Ладно… Может, не такой уж ты и мудак, каким казался вчера. Деньги свои заслужил.
        Открыв приложение в телефоне, сделал перевод на номер таксиста. Подумав немного, прикрепил сообщение: «Молодец. Хвалю». Затем спрятал привезенный сюрприз поглубже в шкаф и спустился обратно в гостиную.
        На плите уже кипятился чайник. Лида, надев фартук, чистила рыбу, бросала желтые полосатые тушки в пластмассовую чаплашку. Время от времени, держа в руке нож, жена поправляла лезущие в глаза пряди и дула на чёлку. Сквозь занавески пробивалось солнце. Лида щурилась и что-то мурлыкала себе под нос.
        - Кот, - сказала она, услышав, что я спустился. - Сходи, пожалуйста, в магазин. Купи муки.
        - Хорошо. Что-нибудь ещё нужно?
        - Вроде нет. Но можешь взять яиц.
        Я усмехнулся и брякнул первое, что пришло в голову:
        - К змеиной Пасхе красить будешь?
        Нож в руках Лиды замер. Жена обернулась. Посмотрела на меня потемневшими глазами.
        - Кто тебе сказал?
        Её голос изменился, стал холодным и низким. В нём зазвучали металлические нотки, и я на мгновение растерялся.
        - Да так… Услышал просто…
        - От кого?
        Лида побледнела, и теперь на меня смотрело чужое, мёртвое лицо. Впалые щёки, синяки под веками… Лицо утопленницы, что стояла здесь ночью на кухонном столе.
        - От Лёпы, - признался я. - Дурачок который… Помнишь?
        Жена давила меня взглядом. Я заметил, как сильно выпирают костяшки её пальцев, сжатых в кулак, в котором она держала нож. Острие дрожало в воздухе.
        - Хорошо, - кивнула наконец Лида.
        Её зрачки сузились. Мираж рассыпался, и жена вновь стала похожа на себя. Она отвернулась к тумбе и продолжила разделывать рыбу.
        Я потоптался на месте. Затем осторожно подошёл к столу. Отодвинув стул, присел и посмотрел на Лиду. Затем сказал:
        - Милая… Может, объяснишь?
        Она проигнорировала мой вопрос. Вместо этого принялась ещё усерднее скоблить окуней, сдирая с них чешую. Кажется, это значило «нет».
        - Милая… - повторил я. - Мы договаривались, что не будем сбегать от неудобных тем. Скажи, пожалуйста… Что такое змеиная Пасха?
        Плечи Лиды дёрнулись, будто я произнёс непростительную мерзость. Перестав чистить рыбу, жена глубоко вздохнула, а затем произнесла:
        - Сходи в магазин. Нам нужна мука.
        - Лид…
        - Сходи в магазин, - повторила она и добавила уже чуть мягче, - я всё объясню. Только позже.
        В груди тлело беспокойство. Появилось чувство, будто я опять что-то делаю неправильно. Наперекосяк.
        - Хорошо, - сказал, поднимаясь из-за стола. - Я мигом.
        Взял куртку, валявшуюся на диване и подошёл к двери. У порога остановился. Ещё раз глянул на жену. Она даже не повернулась - застыла перед кухонной тумбой, на которой повсюду блестели рыбьи чешуйки и темнели кровавые разводы.
        Прежде чем выйти на улицу, я заметил: Лида рассматривает что-то в отражении ножа.
        По пути домой решил зайти к участковому. Чтобы не терять время, свернул с дороги, срезав путь через узенький переулок, который вывел меня на площадь.
        Тут уже вовсю готовились к гуляниям, о которых утром говорил Юра. Мужики, матерясь и перешучиваясь, вкапывали в землю деревянный столб, весь покрытый сажей. Это был старый деревенский идол, который в обычные дни пылился под тряпками в доме культуры или, как здесь говорили, «в клубе». Только в конце сентября, каждую осень, столб доставали на свет и ставили на краю площади, подпирая бревнышками.
        В Роще его называли Древом. Почерневший от старости и дыма он был метра три в высоту и напоминал обгоревшую колонну храма. Под толстым слоем сажи виднелись резные узоры - деревья, домики, птицы, змеи, солнце. Каждый год идол украшали цветными лентами, цепями и тонкой проволокой на которой гремели раскрашенные речные камушки. Рядом разводили костры, и каждый, кто хотел загадать желание, подходил к огню и бросал что-нибудь ценное в пламя, а затем просил у Древа самого заветного.
        Я вспомнил, что традицию вкапывать этот столб придумал Колебин ещё в те годы, когда мы с Максом были совсем мелкими карапузами и носились босиком по траве, убегая от соседских гусей. Колебину было, наверное, лет сорок, но уже тогда он казался нам старичком - добрым и мудрым. То ли из-за длинных седых волос, падавших на плечи, то ли из-за витиеватой речи и любви рассказывать сказки, которые мы с другом слушали с упоением.
        Колебин рассказывал, что Древо стояло с основания Рощи. Что жившие здесь люди поклонялись лесным духам, говорили с птицами и зверьми, и каждую осень жгли костры на берегах рек. Он говорил, что раньше в заводях плакали и смеялись русалки, что в подземном дворце жил хозяин тайги, и что по небу летали ведьмы, но вовсе не страшные, как о них пишут в книгах, а добрые и красивые, словно спустившиеся из сновидений.
        Помню, мы с ребятами всегда считали, что Колебин и сам живёт с ведьмой. Его жена - Варвара, была черноволоса, курчава и похожа на цыганку. От неё всегда пахло дымом, лесом, травами и рекой, а взгляд был глубок и будто прикрыт предрассветным туманом. Макс её побаивался и клялся, что однажды, зайдя в Колебинский дом, увидел, как Варвара торопливо переворачивает на стене распятие - обратно длинной частью жерди вниз, будто не успев сделать этого до того, как Макс зашёл в избу. Я не верил байкам друга. Смеялся над его рассказами. Сам же втайне мечтал, что когда вырасту, найду себе такую же ведьму, как Валерина жена.
        В один из праздников я, загорелый растрепанный мальчишка, подошёл к столбу, сжимая в кулачке самое ценное, что было у меня на тот момент - игрушку, привезенную отцом из заграничной командировки. Это был пластмассовый чёрный котёнок, которого я звал просто Котиком. Когда мне было страшно ночью, я клал его рядом с подушкой и представлял, что Котик оживает и стережёт мой сон от кошмаров.
        В тот день под пьяные крики взрослых я посмотрел в пламя и твердо решил, что время пришло. Детство закончилось. Чувствуя, как к горлу подступают слёзы, я зажмурился, протянул руку и разжал пальцы.
        Котик упал в костёр. Я глядел, как растекается по углям пластмасса, и, сдерживая плач, прошептал трижды:
        «Хочу найти ведьму. Хочу, чтоб она меня полюбила».
        Котёнок сгорел. Я развернулся и побежал домой, как можно быстрее, чтобы никто не увидел слёз.
        А спустя тринадцать лет вновь стоял на том же месте у идола. Глядя в огонь, держал за руку Лиду - хмельную, юную, счастливую. В белом платье. Венок, сплетенный из бархатцев, украшал её чёрные пряди.
        Это был третий день нашей свадьбы. Свадьбы, что гремела на всю округу и запомнилась Роще на долгие годы. В тот год мы с Лидой были кем-то вроде знаменитостей. Вернувшийся из города молодой следователь, раскрывший дело зарезанной продавщицы, и его юная жена - златоглазая ведьма, о которой в деревне говорили лишь шёпотом. Расписавшись в городском загсе, мы по традиции отгуляли вечер в ресторане, потом сбежали с Лидой в съемную квартиру, где провели первую брачную ночь, а на следующий день, уже после полудня, наша компания гудела здесь, среди жёлтых берёз, и праздник незаметно слился с местным торжеством.
        Пьяная была свадьба, шальная. Свадьба на крови. После того летнего убийства деревня будто бы вновь ожила - местные болтали без умолку, разговоры кипели, и Роща полнилась слухами и легендами. Деревенские, словно захмелев все разом, породнились на почве страшной беды, которая теперь осталась лишь в памяти. Сивый был раскрыт и пойман, а герой, победивший змея, как и полагается в доброй сказке, женился на мудрой красавице.
        Свидетелем, конечно, был Макс. Лида, которая никогда не имела подруг, уступила традициям и согласилась взять в свидетельницы Леночку, с которой у неё были хоть какие-то приятельские отношения. Макс потом долго шутил, что если приметы и впрямь верны и свидетели должны переспать ради счастья молодожёнов, то я могу не переживать: мы с Лидой будем любить друг друга до гробовой доски. Потому что уж кто-кто, а Макс постарался, как следует. Отлюбил бедную Леночку столько раз, что к вечеру третьего дня она с трудом держалась на трясущихся ногах.
        В тот вечер, когда вся деревня перепилась в честь праздника, мы с Лидой стояли перед Древом, и вокруг идола белыми змеями вился дым костра. Глядя в пламя, я рассказал Лиде о Котике и о словах, произнесенных тринадцать лет назад.
        - Может быть, ты и права… Может, волшебство действительно существует. Только посмотри на деревенских: они и правда считают тебя ведьмой… Выходит, сбылось желание.
        Лида крепко сжала мою ладонь, а затем повернула голову и тихо прошептала:
        - Существует, кот. Пройдёт время, ты и сам поверишь.
        Её слова шелестели над ухом ласковым ветром. Звуки, срывающиеся с губ, были влажные, тёплые, нежные, и мне хотелось целовать Лиду у всех на глазах, вдыхать хвойный запах волос и гладить спину сквозь белое платье. Лида украдкой поцеловала меня в шею. Затем сказала:
        - Только не заблуждайся. То, что ты сделал тринадцать лет назад, - волшебство, несомненно. Но волшебство злое… Грязное. Пообещай, что не повторишь больше.
        Я удивленно посмотрел на жену и заметил, что её глаза потемнели.
        - Почему злое?
        - Оно не подарило любовь. Наоборот, лишь забрало.
        - Ты ведь стоишь рядом.
        - Стою. Потому что моё волшебство сильнее.
        Лида провела рукой и, глядя на танцующее пламя, нарисовала круг в воздухе. Произнесла что-то беззвучно, одними губами, и я заметил, как деревенские бабы, увидевшие этот жест, переглянулись и зашептались друг с другом. Колебин, сидевший среди этих баб на завалинке, вздрогнул, будто от укуса пчелы. Затем тряхнул плечами и посмотрел на мою жену с интересом. Лида глянула в ответ. Коротко и, как мне показалось, с вызовом. Она сжала мою руку крепче.
        - В тот день, пожертвовав котёнком, ты оторвал кусочек души, - сказала Лида, - и сжёг его здесь, под колдовским идолом. Бросив в пламя самое ценное, что имел, ты потерял детство. Перестал верить в чудо.
        - Это не так. Тем вечером…
        Лида не позволила договорить.
        - Так, кот, так. Можешь не упираться. Я видела это в самый первый день, когда мы встретились. В твоих глазах, в которых застыла тоска по потерянным снам. Ты ведь помнишь, правда? В детстве тебе снились чудесные сны, в которых ты мог летать. А после обряда ты перестал их видеть.
        Я похолодел и почувствовал стыд. Будто слова жены сорвали с меня одежду на глазах у всей деревни.
        - Откуда ты знаешь?
        - У тебя глаза кошачьи, Андрей. Душа в них, будто в зеркале, отражается. И на душе шрам… Ты сам себя искалечил. Если б тогда ты не бросил котёнка в костёр, то теперь мог бы писать чудесную музыку. У тебя был талант, была вера. И фантазия… Но ты сжёг их здесь, под змеиным камнем, и взамен получил лишь боль. Сила, с которой ты говорил, не способна дарить любовь. Она только пожирает её. Тянет под землю, в черноту. Всё, чем она тебя наградила - это бесконечное «хочу найти», которое ты загадал перед пламенем. Так ведь?
        Шёпот Лиды обжигал и одновременно вызывал озноб, растекаясь внутри меня. Так лекарство из горьких трав растекается по жилам, прогоняя лихорадку из тела.
        - Ты теперь не успокоишься, кот. Всю жизнь будешь искать то, что потерял однажды. Темнота, у которой ты просил помощи, поселилась в тебе навеки. Пустила корни, вросла в душу в том месте, где ты надрезал. Я знаю, по ночам тебе бывает страшно. Тебе кажется, будто ты один во всём мире, и темнота вокруг оживает, нашёптывает дурные мысли. Думаешь, ты стал следователем случайно? Думаешь, почему тебе это даётся легко?
        - Хочешь сказать, нужно потерять душу, чтобы стать следователем?
        - Не потерять… Поранить. Потерявшие душу никем уже стать не смогут. Их судьба - под землёй прятаться. Они становятся гнилью, на которой поднимается жизнь. Это страшная судьба, кот. Хуже неё ничего быть не может. Поэтому пообещай мне, что никогда и ничего не попросишь у той силы, с которой заговорил однажды. Пусть она в тебе поселилась, пусть изранила. Ты всё ещё хранишь душу. Рядом со мной ты позабудешь о страхе. Вновь начнёшь видеть сны. Я тебе помогу. А ты пообещай, кот.
        - Хорошо… - согласился я. - Будь по-твоему. Обещаю.
        - Вот и славно.
        Лида повернулась и обняла меня, вплела в пальцы в волосы и поцеловала у всех на глазах. Так горячо и страстно, что толпа на секунду замолкла, а затем разразилась пьяными криками: «Горько! Горько! Горько!»
        «Дураки, - мысленно смеялся я, обнимая жену. - Ничего вы не смыслите». И целуя губы Лиды - алые, ягодные, послушные, - думал наперекор всему миру: «Как же сладко, Господи…»
        Глава 9
        Взмах. Выдох. Удар. Берёзовое полено цокнуло и раскололось пополам. Я потянулся за следующим. Примерился топором.
        Взмах. Выдох. Удар…
        Отшагнув чуть назад, глянул на свеженарубленные дрова, которые валялись уже повсюду. «Пожалуй, хватит. Что-то ты разошёлся, Андрей».
        Воткнул топор в лежавшее рядом бревно. Сел на чурбак, снял перчатки и вытер со лба липкий пот, от которого щипало в глазах. Тряхнув рукой, почувствовал, как с непривычки забились мышцы. Не без удовольствия подумал, что завтра проснусь с приятной тягучей болью. Было здорово вновь почувствовать в руках силу после долгих месяцев сидячей работы.
        Налетел ветер, закружив по двору березовую листву. Разгоряченному телу быстро стало зябко в промокшей насквозь футболке. Я потянулся к поленнице и снял висевшую на гвоздике камуфляжную куртку. Накинув её, поднял воротник повыше, пошарил в карманах в поисках сигарет.
        - Наработался? - раздался голос жены. - Чаю хочешь?
        Чиркнув спичкой, я прикурил и поднял взгляд на Лиду, щурясь от табачного дыма. Жена стояла на террасе, сложив руки на заборчик и чуть выпятив бедро - будто бы ненароком. Цветастый фартук и ладони Лиды были перепачканы в муке, а через плечо перекинуто клетчатое полотенчико.
        - Да. Сделай покрепче, - сказал я, выдохнув горький дым. - Сейчас баню затоплю.
        - Не торопись, - усмехнулась жена. - Сперва пообедаем.
        Пару секунд она рассматривала меня. Затем прикусила губу, забавно дёрнула бровями и зашла обратно в дом. Через приоткрытое окно кухни тянуло запахом жареной рыбы.
        «Как же хорошо… - подумал я, зажмурившись от солнца. - Всё, как раньше. Тёплый дом, покой, осень… И словно целая жизнь впереди».
        Шелестели кроны берёз. В роще отмеряла чей-то век кукушка, то замолкая, то вновь начиная счёт. Под навесом поленницы жужжала угодившая в паутину муха, и где-то далеко над холмами каркали беспокойные вороны.
        Стоило лишь закрыть глаза, и звуки сплелись в голове узорами. Поплыли картинками, как образы в полудрёме, и на секунду я вновь потерял ощущение тела. Сознание полетело вверх, совсем как вчера у костра. Я будто превратился в птицу, взмыл над деревней и увидел с неба зелёную черепицу дома, потом желтые берёзы, а среди них старый колебинский пятистенок, похожий на черного паучка, запутавшегося в собственной паутине.
        И вновь это липкое, гадкое чувство под рёбрами… Колебинская изба притягивала взгляд, и чем дольше я на неё смотрел, тем больше размывались очертания остального мира. Роща, улицы, соседские домишки - всё будто проваливалось, стекало в одну чёрную точку - в колебинский дом, напоминающий дыру на цветном ковре.
        «Ковёр… - пронеслась далёкая мысль. - Интересно, куда всё-таки делся ковёр?»
        Где-то на улице громко заорали коты, следом залаяли собаки. Наваждение развеялось. Я глянул на сигарету и увидел, что она не истлела даже до половины. Значит, всё видение длилось не дольше пары секунд, хоть мне и показалось, будто я летал по небу целую вечность.
        «Кажется, Андрей, ты и впрямь заболел колдовством».
        Из дома вышла Лида, держа в руках кружку, над которой клубился пар.
        - Осторожнее, не обожгись. Кипяток.
        - Спасибо, царевна. Посидишь со мной?
        Жена улыбнулась и поцеловала в макушку.
        - Чуть позже, кот. Рыба пригорит.
        Покачивая бёдрами, Лида вновь пошла в дом. Я чуть наклонил голову и засмотрелся на жену, вспоминая недавний вечер. Её ноги, спина… Ладони, вцепившиеся в край стола. Чёрные волосы, накрученные на мой кулак… Сделал мысленную отметку: «Не растапливай баню слишком жарко. А то сердечко не выдержит».
        Тряхнув головой, отогнал на время воспоминания. Отхлебнул горячего чая и, поставив кружку на бревно, достал из кармана телефон. Набрал номер участкового. Потянулись долгие гудки.
        Наконец раздался низкий голос Юры:
        - Да? Слушаю.
        - Ты где бродишь? - спросил я, стряхивая пепел с сигареты. - Заходил к тебе полчаса назад, кабинет закрыт.
        - Так праздник же. Меня тут задёргали.
        Участковый на секунду отвлёкся. Матюкнулся на кого-то с чувством, а затем заговорил вновь:
        - Алло? Ты здесь?
        - Да-да, здесь. Что с Лёпой?
        - Оклемался вроде. Ему в больничке шприц успокоительного в жопу воткнули, так он и притих.
        - Ты больше не спрашивал про Пасху?
        - Андрюх. Имей совесть.
        - Ладно-ладно, - вздохнул я. - Во сколько на площади будешь? Нужно обсудить кое-что с глазу на глаз.
        - Программа в шесть начинается, - ответил участковый. - Я там весь вечер.
        Я глянул на часы. Половина пятого.
        - Хорошо. Увидимся.
        Положив трубку, сделал последнюю затяжку и бросил бычок на землю, потушил ботинком. Затем набрал полную охапку дров и пошёл растапливать баню. Зайдя внутрь, поёжился, вспомнив о приснившемся накануне кошмаре. Открывшаяся сама собой дверь… Обувь, брошенная из темноты.
        В голову полезли сказки из детства - про старичка, живущего за печкой и поджидавшего удобного случая, чтобы кинуть в кого-нибудь горячим камнем или облить кипятком из бочки. «Ты это, родной… - произнёс я мысленно, заходя в предбанник. - Давай только без шуток. Побросались ботинками и хватит».
        Свалив дрова у печи - высокой металлической бочки, из которой в потолок тянулась труба, - я распахнул дверцу и положил внутрь пару сухих щепок. Затем оторвал от полена кусочек коры, свернул трубочкой и поджёг. Береста затрещала и потемнела. Огонёк заплясал, задёргался, потянувшись вверх, будто проклюнувшийся из яйца птенец.
        Тяга была хорошая. Стоило закинуть дрова в топку, как через минуту пламя уже гудело вовсю. Я захлопнул дверцу и вышел наружу, стирая сажу с ладоней первой подвернувшейся тряпкой - моей вчерашней курткой. Оставшиеся дрова перетаскал на террасу и бросил рядом с валявшимся мешком из-под картошки. Пусть лежат под крышей, решил я. Пригодятся на вечер, чтобы растопить камин. Главное не забыть перекрыть батареи, иначе к утру мы с Лидой сжаримся в спальне, словно в духовке.
        - Иди обедать, кот! - донеслось из дома.
        Я отряхнулся от налипших берестяных пылинок, забрал кружку с чаем и вошел в гостиную.
        На столе ждал обед. Золотистые окуни лежали на тарелке, украшенные зеленью, дольками лимона и нарезанными овощами. Рядом исходила паром картошка, посыпанная укропом и чесноком, на которой таяли кусочки сливочного масла. А за ней - жареные с луком грибы. Прямо на сковородке.
        В животе заурчало.
        - Лида.
        - Да?
        - Ты ведьма… Я, кажется, уже говорил?
        Жена улыбнулась и подвинула мне стул.
        - Садись, кот. Не знаю, как ты, а я готова слона проглотить.
        Она повесила фартук на крючок. Затем достала из морозилки бутылку анисовой и, поставив на скатерть две рюмки, наполнила их до края. По запотевшему стеклу пробежала капля.
        - Опять? - спросил я с опаской, почувствовав, как в душе приторно шевельнулось предвкушение. - Ты ведь знаешь… Всё это может плохо закончиться.
        Лида отмахнулась.
        - Брось. Когда всё случится, ты и так сорвёшься. Это неизбежно. Так же неизбежно, как…
        Я поднял ладонь, не позволив ей договорить. Лида усмехнулась и присела за стол. Подвинула мне водку.
        - Выпей со мной, кот. Не время сейчас для борьбы с пьянством. Да, будет день, когда всё полетит в пропасть, и тебе придётся вновь сразиться с этим змеем, но не сейчас. Забудь о борьбе, пока я рядом. Наслаждайся.
        Подняв рюмку, я посмотрел Лиде в глаза. Жена улыбнулась - одними уголками губ.
        - Однажды ты уже победил, - сказала она. - Справишься и теперь.
        - Ну хорошо… За легкость жизни.
        - За жизнь.
        Мы чокнулись, и Лида выпила первой - ловко и быстро, держа рюмку по-женски двумя пальцами сверху. Даже не поморщившись, Лида глубоко вдохнула и посмотрела на меня с лукавым блеском в глазах. Я выпил следом. Пряное тепло прокатилось вниз и разожгло аппетит. Мы взялись за обед.
        Окуни захрустели на зубах панировочной коркой. Сочные внутри и золотистые снаружи, они таяли на языке один за другим.
        - Ты великолепна, царевна.
        Лида довольно улыбнулась и прищурилась, словно от солнца. Она положила на край тарелки тонкую рыбью косточку и сказала:
        - Возвращаю должок за вчерашний ужин. И спасибо, что взял с собой порыбачить, кот. Мне понравилось. В этом и правда есть что-то… колдовское. Не знаю, почему мы не делали этого раньше.
        - Мы много чего не делали раньше. Это не повод расстраиваться.
        Лида едва заметно кивнула в знак одобрения. Видимо, именно такие слова она и хотела услышать.
        - Сегодня праздник на площади, - сказал я. - Будут жечь костры, жарить мясо и кричать пьяные песни. Хочешь сходить?
        - Хочу. Мне нравится, как здесь гуляют. Словно в русской сказке.
        - Как на нашу свадьбу, помнишь?
        Лида засмеялась.
        - Такое не забывается.
        Она наполнила рюмки, и мы снова выпили в честь годовщины. «Раз уж свадьба длилась три дня, почему бы и не отмечать её так же?» Эта мысль мне понравилась. Совесть притихла, и в сердце вернулся покой.
        Покончив с рыбой, мы принялись за грибы и картошку. После прогулок на свежем воздухе ели с аппетитом и почти не разговаривали. Запахи еды будто раскрылись, заиграли оттенками. Я скрёб сковородку ложкой, цепляя жареный лук. Чувствовал, как приятно разливается по телу сытость.
        - За нашу любовь, - сказала Лида, поднимая рюмку.
        - За нас.
        Мы выпили по третьей, и солнечный свет, заливающий дом, стал искриться ещё сильнее, отражаясь в наших заблестевших глазах.
        Когда с обедом было покончено, я помог Лиде убрать со стола посуду, затем вышел на террасу и закурил. Синий дымок завился кольцами в прохладном воздухе, и от табака вперемешку со спиртным, мир стал казаться тягучим, мягким, уютным. Мысли путались в голове, сменяя друг друга, словно узоры в калейдоскопе - пёстрые, повторяющиеся; в этой цветной кутерьме, я вспомнил слова Лёпы про раскрашенный камушек.
        «А ведь камушек - это яйцо, - родилась в голове мысль. - Сам подумай, змея откуда рождается? Из яйца. А лесной царь откуда приходит? Из белого камня. Значит, белый камень и есть яйцо».
        Стало удивительно, как раньше это не приходило мне в голову. Видимо, нужно было захмелеть, чтобы образы, живущие в памяти, стали послушным и начали отражать друг друга.
        «Дурак ты, Андрей. Ей-богу, дурак. Ты в сказку попал, а в сказке нечего ловить с твоей следачьей логикой. Тут по другим законам живут. По колдовским. Хочешь Колебина найти - так ты и думай, как полагается. Не версии строй, а сюжеты рисуй. Не следы ищи, а символы. Холодным умом здесь ничего не добьёшься. В сказке вся твоя криминалистика - пыль и стеклянная крошка. Здесь по-другому надо мыслить. Образами. Идеями. Более крупными формами, понимаешь? Как Лида говорила. Воздействовать на мир другими категориями».
        Из дома донесся голос жены. Она что-то сказала, но я не расслышал что именно.
        «Хочешь разгадать секрет Колебина, так ты и мысли, как он. Отбрось свою рациональность. Шаманская болезнь - это сумасшествие, помнишь? Там, где заканчивается рассудок, начинается волшебство. Вспомни хоть того же Лёпу. Он дурак дураком, и поэтому понимает. Видит, что на самом деле в Роще происходит. Иначе откуда б он знал, что смерть рекой пахнет? «Каракатица в реке живёт». Так ведь он говорил?»
        Стоило вспомнить эти слова, как они растеклись в голове. Мысль застыла уже в другой форме, родив озарение:
        «Ну конечно! - воскликнул я мысленно. - Смерть в реке. Река есть вода. Вода - отражение. Смерть живёт в отражениях. В Зазеркалье. Так… Давай крути, Андрей. Крути дальше…»
        Вновь послышался голос жены из дома. Кажется, она о чём-то просила, но я пропустил её слова мимо ушей. Слишком боялся отвлечься и потерять нить.
        «Отражения… Лида постоянно говорит об отражениях. О том, что мы сами рисуем образы в них. Помнишь, что она сказала в ту ночь? «У тебя глаза кошачьи, Андрей. Ты видишь больше, чем понимаешь, и всё увиденное остаётся отражениями на радужках». А ведь глаза - зеркало души, так ведь говорят? Хм… Зеркало души… забавный образ».
        Мысль растекалась, рождая всё новые идеи. Так воск с гадальной свечи растекается и капает в холодную воду, образуя в ней фигурки, символы, силуэты…
        - Кот! - крикнула Лида. - Ты что, уснул?
        Я дёрнулся и выронил сигарету. Выматерившись, затоптал искры, рассыпавшиеся по крыльцу, а затем повернулся и сказал:
        - Прости, задумался. Ты что-то хотела?
        - Уже неважно. Ты в баню идёшь?
        Она стояла голая, обернувшись в белое махровое полотенце, и на ногах у неё были смешные тапочки с заячьими ушками.
        - Да, конечно. Идём.
        Я разделся прямо на террасе - снял брюки с носками и стянул футболку. В одних трусах босиком пошёл с Лидой через двор. По пути заглянул в сарайчик и снял с верёвки берёзовый веник. Затем сбросил в предбаннике последнюю одежду и зашёл внутрь.
        - Всё понятно, - сказала Лида, когда я закрыл за собой тяжелую дверь бани.
        - Что понятно?
        - Ты растопил печь вполсилы.
        Она сидела на полке обнаженная, уже раскрасневшаяся и взмокшая, и держала в руках ковш с водой. Дождавшись, пока я отойду от печки, Лида плеснула на камни, и в воздух с шипением поднялось облако горячего пара. Запахло пихтовым маслом.
        - Ты меня в чём-то обвиняешь, царевна?
        - Именно так. Обвиняю.
        - И в чём же, можно узнать?
        Я стоял напротив жены, завороженно наблюдая, как капельки пота бегут по её шее, по блестящей коже, стекая в ложбинку между чуть вздернутых грудей. Чёрные мокрые пряди падали на груди, прикрывая соски, и Лида, заметив мой взгляд, усмехнулась, убрала волосы за спину, чтобы я мог получше всё рассмотреть.
        - Обвиняю тебя в грязных мыслях.
        - Вот значит как… - покачал я головой. - А разве не за этим существуют бани? Чтобы оставлять в них всю грязь?
        Лида прикусила губу и чуть опустила ресницы.
        - Неплохо-неплохо… Проходимец.
        - Тебе это нравится?
        - Неважно. Вопросы здесь задаю я. Так что? Будешь упираться или признаешься?
        Вытянув вперёд ножку, она провела стопой по моей груди. Затем попыталась убрать, но я не позволил - взял её чуть ниже колена, сделал шаг вперёд и провёл ладонью вверх. Всё ближе, ближе… Между бёдер Лиды было скользко. Дотронувшись, я ощутил, как сводит низ моего живота.
        - Пожалуй, напишу явку с повинной.
        - Мудрое решение. Иди сюда.
        Она обхватила мое тело ногами и притянула к себе. Затем посмотрела в глаза - пьяно, лукаво, с желанием, и у меня в голове, будто что-то качнулось, ударив по глазам изнутри. Мир дрогнул отражением в воде, в которую бросили камень. Всё поплыло, стало мягким, ласковым и горячим, и я заметил, что глаза Лиды вновь темны от колдовства.
        «Ты женат на ведьме, Андрей… И она твоя».
        Полок был высокий - гораздо выше, чем нужно, - стоя перед ним, я ничего не мог сделать. Почти ничего.
        - Да… - выдохнула Лида, запрокинув голову. Затем вплела пальцы в мои волосы и задрожала всем телом. - Да…
        Низко гудело пламя в печи. Кипела вода в металлической бочке, и пар обжигал кожу. Кровь в сердце становилась всё слаще, гуще, превращаясь в топлённое масло. Ноги Лиды были на моих плечах, и громкое, срывающееся на стон дыхание разносилось в горячем полумраке.
        Всё случилось быстро. Лида сжала ноги, затряслась и вцепилась в мои волосы, прижав к себе. Вырвался крик - громкий, протяжный, и несколько секунд её бёдра сводило судорогой, будто от электричества, пока, наконец, крик не затих, и тело Лиды не размякло.
        Она громко дышала. Одной рукой гладила моё плечо, а другой трогала себя - водила пальцами по груди, по животу, будто запоминая наслаждение под кожей.
        - Кажется, кто-то весь день притворялся, будто не хочет, - сказал я, проводя пальцами по губам. - Давно ты не заканчивала так быстро.
        Лида подняла голову и рассмеялась - глупо, счастливо. Затем взяла мою ладонь, и, держась за неё, спрыгнула с полка.
        - Это начало, - сказала жена, опускаясь на колени. - Поверь, милый. Это только начало.
        И пламя в печи загорелось ярче, и весь мир растёкся перед глазами, стоило Лиде меня дотронуться. Стоя в жарком тумане, я ощутил, как разгорается огонь, поднимаясь вверх по позвоночнику и рождая свечение тела, зажигая над головой мерцающий нимб. Ослепляя искрами, пляшущими в глазах.
        И был свет. И был мрак. И была любовь, звенящая переливами колоколов. Святая троица, что сошлась в крохотной бане, до которой сжалась вселенная, и в мгновение, когда мы с Лидой закончили - уже вместе, сжимая друг друга в объятиях на деревянном мокром полу - я почувствовал, будто и сам вышел из пламени - обновленный и переродившийся.
        А моя ведьма всё смотрела на меня, улыбаясь. И глаза её были темнее всех сокровенных снов.
        Лихорадочно отмеряя жизнь, сердце билось в груди. Пульс стучал в висках, разгоняя кровь в остывающем теле. Мы лежали с Лидой на диване в гостиной - обессиленные, счастливые, слушали, как за окнами шумит сентябрьский ветер, качающий золотые кроны. К груди жены прилип березовый листик. Я осторожно подцепил его ногтем и сбросил на пол.
        - Теперь расскажи, царевна. Думаю, я заслужил это знание.
        Лида улыбнулась, не открывая глаз. Затем нежно провела ладонью по моим волосам, взъерошила их и сказала:
        - Заслужил-заслужил. Будь по-твоему.
        После бани Лида будто растаяла. Голос смягчился, жесты стали по-кошачьи плавными, а тело и разум послушными. Ещё пару часов назад упоминание о змеиной Пасхе вызвало у жены необъяснимый страх, а теперь она говорила о празднике спокойно и ласково:
        - Всё живое становится мёртвым, и из мёртвого происходит жизнь, - произнесла Лида, будто начиная древнюю сказку. - В любви и смерти мы находим своё продолжение, и, когда день побеждает ночь, всё начинается снова.
        Я прикрыл глаза и вздохнул. С первых слов стало ясно, что рассказ предстоит туманный и простого объяснения ждать не стоит.
        - Колдовство мира держится на противоположностях, - говорила Лида, - и мир рвётся надвое во всех направлениях сразу. Потому его и нельзя поделить на чёрное и белое. Как только мы это сделаем, как только приставим зеркало к Логосу и отделим свет от тьмы, тут же появятся две стороны - два отражения. И в другом отражении всё будет выглядеть с точностью до наоборот. Левое станет правым. Правое - левым. Поэтому истинное всегда будет ложным, а ложное - истинным. Без этой игры Слова мир невозможно разделить на части. Без противоположностей наш мир не смог бы родиться. Ведь мир состоит из вещей - из осколков, и, чтобы выявить природу вещи, нам нужно отделить её от других. Говоря другими словами, чтобы понять идею - нужно найти её отражение, ведь отражение - это изнанка, это душа. И как нельзя разбить зеркало на один осколок, так нельзя зажечь свет без темноты вокруг.
        Я слушал Лиду, не понимая, о чем она рассказывает, но перебивать не смел. Вместо того, чтобы задавать жене вопросы, я просто закрыл глаза, и старался поймать смысл не сознанием, а чем-то более глубоким - чем-то, что пряталось за пределами разума.
        - Из мёртвого происходит жизнь, и всё живое становится мёртвым, - повторила Лида. - Это самая что ни на есть истина, и значит, одновременно ложь. Ведь если взглянуть с другой стороны, из отражения, где левое и правое поменялись местами, то всё мёртвое навсегда останется мёртвым, а жизнь всегда будет побеждать смерть. Даже если прибить эту жизнь гвоздями к распятью или привязать цепями к скале.
        Я уловил образ, который рисовала жена. В сознании сошлись два мифа, слившиеся в единое неразрывное полотно. Свет, похищенный у неба, - благодатный огонь и огонь языческих богов-олимпийцев. Образы словно отразились друг в друге, и перед закрытыми глазами пронеслись картинки забытых сновидений: распятый на скале Прометей и прикованный цепями Христос. «Или всё было наоборот? - пронеслась мысль. - Впрочем… какая разница?» Мелькнул перед взором римский орел, вышитый на красных знаменах. С железным клювом - кривым острием копья.
        А Лида всё говорила и говорила, и её слова становились всё дальше, дальше, будто растворяясь в тумане… Голос жены уносил в мир легенд и фантазий.
        - Пасха есть праздник победы жизни над смертью. И одновременно с этим величайшее восхваление смерти, как продолжения жизни вечной. А змеиная Пасха - её отражение, её тень на календаре. Тёмный праздник, в который всё истинное становится ложным, а ложное истинным. Праздник, который меняет день и ночь местами. Переворачивает правду. Змеиная Пасха - забытая копия Пасхи весенней. Это праздник победы смерти над жизнью и восхваление жизни вечной, как продолжения смерти. Первое воскресение за полной луной после осеннего равноденствия. Время последней жатвы и время, когда умирают ведьмы и колдуны.
        Лида помолчала немного, а затем сжала мою ладонь и сказала:
        - Змеиная Пасха завтра.
        В комнате повисла тишина. Поток образов рассыпался зеркальной крошкой, и я вновь обнаружил на диване себя - обычного, живого, испуганного. В ушах звенело эхо:
        «Время, когда умирают ведьмы и колдуны…»
        Страх накрыл волной. Не той, что возносит, а той, из-под которой не выбраться. Это был внезапный прилив, что смял дыхание, будто хлипкий бумажный кораблик, и оставил лишь один путь - в темноту, на дно, к смерти.
        - Тише… - прошептала Лида, ещё сильнее сжав мою руку. - Ты чего, кот? Я всё ещё рядом.
        В висках колотился пульс - громко, часто, сбиваясь с ритма. В ушах стоял писк. Мышцы будто потеряли силы - совсем как вчера, когда я зашёл в колебинскую избу, провалившись в невидимое болото. Мне понадобилось много времени, чтобы успокоиться и подавить накативший приступ паники.
        - Что-то мне дурно, - сказал я, глубоко вздохнув. - Воздуха не хватает.
        Лида оглянулась и посмотрела на раскрытые окна. Затем встала с дивана и открыла дверь нараспашку, запустив в комнату холодный ветер.
        - Ты здесь?
        Я посмотрел ей в глаза и кивнул.
        - Не похоже, - сказала Лида. - Мои силы переходят к тебе. Прости, что всё так быстро. Что чувствуешь?
        - Будто проваливаюсь куда-то. Моё тело… Оно тяжелеет.
        Лида подошла и взяла меня за руку. Закрыв глаза, зашептала что-то быстро и неразборчиво. Я ощутил, как тепло её ладоней перетекает в меня, но тут же растворяется, касаясь темноты, давящей в низу живота. Было похоже, будто чистую воду льют в нефтяную лужу.
        А затем обрушилась вторая волна. Стены дома поплыли, и потолок закружился перед глазами. Меня вдавило в диван тяжестью - тем самым маятником, что раскачивался под сердцем. Только теперь я чувствовал его физически. Будто внутри, чуть ниже солнечного сплетения, рос огромный камень, утягивающий под землю.
        - Андрей, соберись. Ты теряешь контроль.
        - Что происходит? - выдохнул я чуть слышно.
        - Твой страх. Он разрастается. Если не сможешь совладать с ним, всё очень плохо закончится.
        Лида помолчала немного, затем добавила:
        - Прости. Мне не стоило так резко обрывать разговор. Я забыла, что ты болен. Прости, пожалуйста. Держись. Я рядом.
        Она подняла мою ладонь и подула на неё, будто пытаясь согреть на морозе. Дыхание жены почти не чувствовалось, зато хорошо чувствовалось дыхание кого-то третьего в комнате. Тяжелое, хриплое, землистое - оно пробивалось из-под деревянных половиц, заполняя собой гостиную. Будто почва под домом проснулась, зашевелилась…
        - Кот, слышишь меня? Вернись обратно!
        Слова Лиды звучали уже далеко. Словно из другого мира. Они были едва различимы на фоне разрастающегося хрипа. Мне казалось, будто комната наполняется дымом.
        - Пожар… - прошептал я.
        - Что?
        - Пожар. Мы горим.
        Деревянные стены тлели, словно гнилые полешки в печи. Кислый запах расползался по комнате, от него жгло в груди и щипало в глазах. Я закашлялся. Услышал, как выругалась Лида.
        - Чёрт. Потерпи, кот. Потерпи…
        Она заговорила громче, почти перейдя на крик. Стала читать какой-то заговор. Мой слух выхватывал отдельные фразы, похожие на обрывки из детских сказок, но смысл ускользал, и оставалось лишь чувство, будто я держусь на этих словах, словно на последней ниточке, которая не позволяла мне сорваться в жерло вулкана, где бурлил огонь.
        - Он здесь… - произнёс уже не я, а кто-то другой моими губами. - Он здесь.
        В комнате, заполненной дымом, послышался звук раздуваемых мехов. И я наконец понял, что за хрип слышал всё это время. Это шипела змея. Огромная чёрная змея - она выползала из смолянистых камней, лежавших под домом. Из чада. Из горячего марева. Невидимая, скользкая - она вилась по комнате, и только заговор Лиды не позволял приблизиться змее к дивану.
        - Открой глаза! - приказала жена. - Слышишь? Смотри на меня! Проклятье… Держись. Я сейчас.
        Она спрыгнула с дивана и пробежала сквозь дым к дальнему углу гостиной, где лежали накрытые покрывалом зеркала. Глядя в потолок, я услышал, как скрипнуло стекло о стекло, затем снова топот босых ног. Шипение змеи…
        - Смотри! - крикнула Лида над ухом.
        Обзор перекрыло зеркало, и в отражении я увидел себя. Бледного, болезненного, с расширенными во всю радужку зрачками.
        - Смотри!
        Моё лицо расплывалось, будто во сне. Рот растягивался, брови исчезли целиком, а нос прогибался внутрь, превращаясь в две тонкие щелочки, из которых шёл дым.
        - Смотри в отражение!
        Лицо старело, покрываясь морщинами, обрастая косматой бородой. Затем вновь разглаживалось, и вместо старика я уже видел испуганного мальчика - того самого, который увяз на илистом берегу реки, провалившись по колено в грязь. Того, что с ужасом следил за собственным отражением в водной глади. Губы то вытягивались в мерзкой ухмылке уголовника, то складывались в заячьей улыбке дурачка.
        Потом брови вновь появились, сросшись над переносицей. Скулы стали острые. Из зеркала на меня уже смотрел Макс. А спустя секунду лицо вновь изменилось - оплыло, расширилось и приобрело медвежьи черты участкового.
        - Смотри в отражение, кот! Смотри в глаза!
        Глаза. Только они оставались неизменно черными и пронзительными, будто я глядел не в зеркало, а на икону. В огромных зрачках искрился мир. Все воспоминания, все образы - всё было там, в этих глазах. Я вдруг понял, почему Лида всю жизнь звала меня котом. Это действительно был кошачий, колдовской взгляд, который видел всё одновременно. Всё запоминал. Мои глаза были словно отражения внутри отражения, и глядя в них с этой стороны стекла, я будто создавал зеркальный коридор, как в святочные гадания, когда девушки зажигают свечу и бросают кольцо в стакан с водой.
        В этом бесконечном коридоре переливалась жизнь - всё, что я когда-либо встречал в реальности и в сновидениях. Всё разом. Образы перетекали друг в друга, и чем дольше я на них смотрел, тем сильнее проваливался в светящийся калейдоскоп, от которого оглушительно звенело в затылке и казалось, будто за головой распускается павлиний хвост, напоминающий украшенные перьями шаманские шапки.
        А затем послышался детский смех.
        Смех Алисы из угла гостиной.
        Я повернул голову и увидел, как груда зеркал вдруг обретает человеческие черты. Как она превращается в фигуру маленькой девочки, которая стоит на коленях под покрывалом и тихо смеётся.
        Фигура начала медленно подниматься. Всё выше, выше…
        - Проснись, кот!
        Звонкая пощёчина ослепила на секунду, и когда я вновь открыл глаза, ни фигуры, ни зеркала надо мной уже не было. Сверху нависала Лида - уставшая, обеспокоенная. Она смотрела на меня в упор, и зрачки её были расширены. Убедившись, что я очнулся, Лида дёрнула плечами, будто сбрасывая с себя паутину, и облегченно выдохнула.
        - Слава богу, - сказала она, падая на диван. - Думала, ты не вернёшься.
        Моргнув несколько раз, я осторожно приподнялся на локтях и огляделся. Первым делом посмотрел в угол комнаты. Зеркала лежали накрытые. Покрывало даже не сдвинулось с места.
        - Чёрт… Я что, уснул?
        Жена засмеялась тихо и обессиленно.
        - Можно и так сказать, - произнесла она, а затем погладила меня по голове: - Умница, кот. С посвящением.
        - С каким ещё посвящением?
        - В колдуны, разумеется.
        Из последних сил она приподнялась и поцеловала меня в лоб. Затем пояснила:
        - Ты впервые вышел, минуя сон. Ты становишься настоящим магом. Вот увидишь, сам не заметишь, как колдовство станет тебе привычным.
        Всё ещё не понимая, что произошло, я размял пальцами переносицу. В ушах до сих пор звенело, но звон становился тише с каждой секундой, теряясь в шуме ветра на улице. Я заметил, что дверь, ведущая на террасу, закрыта.
        - В какой момент я отключился?
        - Не знаю, - сказала Лида. - Мы вышли вместе.
        - То есть ты не помнишь, как именно это случилось?
        Жена усмехнулась и покачала головой.
        - А ты сам хоть раз запоминал момент засыпания? В обычной жизни?
        Я подумал, а затем отрицательно покачал головой.
        - То-то и оно, - сказала Лида. - Чтобы перейти на другую сторону, границы нужно размыть. Поэтому как такового момента перехода не существует. Всё происходит плавно. Как бы растянуто во времени. Можно даже и не заметить - очнёшься, а спустя секунду уже и не вспомнишь, что выходил. Всё, как со сном. Понимаешь, о чём речь?
        - Смутно.
        - «Смутно» - подходящее слово, - кивнула Лида.
        Мало-помалу я начал улавливать смысл её метафор. «А ведь и правда. Ночью всё было точно так же… Все эти бесконечные пробуждения и кошмары - они не имели четких границ. Это и не сон, и не явь, а что-то между. Даже нет. Не между… Я был и там, и там одновременно. Как в зеркальном коридоре. Будто в кошачьих глазах, которые видят все миры сразу».
        Всё ещё чувствуя жжение в груди, я принюхался к воздуху в гостиной:
        - Что такое? - спросила Лида.
        - В этом видении… Я видел пожар. И змею. Здесь в доме.
        Жена пожала плечами.
        - Ты видел себя.
        - Что?
        - Себя. Свою искалеченную часть. Помнишь, что я говорила, когда мы только поженились? Там, на площади.
        - Помню.
        Перед глазами пронеслось детство. Дым, запах жареного мяса, пьяные крики. Костёр, разведенный у вкопанного в землю столба.
        - То, что ты сделал со своей душой - это и есть торжество смерти над жизнью. Теперь ты увидел.
        Лида взяла мою ладонь, заглянула в глаза и сказала:
        - В тот вечер ты сжёг часть себя. В вечер накануне змеиной Пасхи.
        Вновь качнулся маятник и потянул тяжестью. Казалось, будто мне и правда не хватало чего-то внутри. Будто от души отрезали кусок и теперь на ней гнила незаживающая рана. «Гнилая кровь… Гнилые мысли» - пронеслись вчерашние слова, а затем растворились в звоне, что до сих пор стоял в ушах.
        - Лида.
        - Да?
        - Я видел ещё кое-что…
        Помолчал пару секунд, решаясь. А потом глянул на зеркала, накрытые покрывалом, и произнёс:
        - Там в углу… Я видел её.
        - Её?
        - Алису.
        Жена чуть наклонила голову.
        - Наша дочь всегда рядом, кот.
        - Нет… то есть… Ты не понимаешь. Она была здесь. Прямо здесь, в комнате. Возможно, мне померещилось…
        - Не померещилось, - сказала Лида уверенно.
        А затем наклонилась и прошептала на ухо:
        - Я тоже слышала её смех.
        Детский хохот летел из рощи. Звучал в шёпоте листвы, звенел в свете солнца и прорывался сквозь ветер. Я стоял перед окном спальни, закрыв глаза, и вслушивался в этот искристый девичий смех, который доносился из леса, будто эхо забытых снов. Казалось, что мир за окном дрогнул, раскрыл завесы, и вся природа на мгновение перенеслась в прошлое - в то время, когда Алиса бегала по улице с плюшевым зайцем в руках, радовалась лету и за каждым закоулком находила двери в сказку.
        «У тебя красивая дочь. На тебя похожа, - говорил Макс. Мы сидели с ним на лавочке за двором, перевязывая снасти на удочках. - Сколько ей уже? Шесть?»
        «Семь».
        «Скоро в школу?»
        «Этой осенью».
        «Одуреть. Вроде сами только вчера за Валерин дом курить бегали. А через месяц тебе уже дневник проверять. Думаешь, отличница будет?»
        «В первом классе не ставят оценок. Но вообще, думаю, да. Умом она в Лиду… Слава Богу».
        Макс засмеялся и хлопнул меня по плечу.
        «Значит, готовься собирать пятерки. Все эти хвалебные речи на родительских собраниях… Скука, конечно. Но чертовски уютная».
        Первую пятерку дочь так и не получила. Спустя три месяца после того разговора, Алиса умерла в городской больнице, в которую я положил её наперекор Лиде. Врачи так и не нашли у дочери никаких патологий, но на третий день Алиса уснула, и больше не проснулась. Не было ни долгих изматывающих бесед, ни тяжелых симптомов. Лишь при вскрытии выяснилось, что у дочери остановилось сердце. Будто она ушла в сновидение и потеряла дорогу обратно. Заблудилась в зазеркалье.
        Это случилось в ноябре - дождливом и сером, когда снег шёл каждый вечер и превращался в слякоть наутро. Ветреные, простудные дни стояли до самого Нового года, который мы с Лидой встретили уже порознь. Смерть дочери будто разорвала незримую нить, что связывала нас с женой, и мы больше не могли смотреть друг на друга без боли. Без мысли о том, что нам не стоило сходиться семь лет назад.
        Мы пытались друг друга поддерживать, но вместо успокоения, рождался лишь холод. Вечерами мы с Лидой сидели за кухонным столом в тишине, смотрели друг на друга и боялись сказать хоть слово, потому что от каждого звука, от каждого прикосновения становилось только хуже - до тошноты. Мы пожирали друг друга пустотой, и, в конце концов решили, что пришло время.
        Наша сказка закончилась со смертью Алисы.
        Началась серая нудная жизнь.
        Разъехавшись по разным квартирам, мы пытались не сорваться. Сдерживались каждую ночь, чтобы не позвонить друг другу, и заполняли одиночество как могли. Лида устроилась на работу в страховую фирму, а я вновь утонул в водке. На этот раз так глубоко, что перестал напоминать человека. Помятый, заплывший, небритый - каждый вечер я возвращался домой едва волоча ноги. Однажды чуть не замерз у подъезда, уснув на снегу. Слава богу, дотащили до двери соседи. Бросили на коврике, потому что не нашли в кармане ключи. Через неделю после того случая я едва не лишился адвокатского статуса, когда в пьяном безумии сломал руку случайному парню в кабаке.
        Я вёл себя как животное, чтобы не узнавать отражение в зеркале. Чтобы забыть о счастье, о чуде, о дочери. Воспоминания были стаей голодных зверей, заживо разрывающих тело, и память приходилось душить.
        Успокоился, лишь когда наткнулся в магазине на Вику - Лидину одногруппницу. Мы разговорились, зашли в кафе, а затем к ней домой. Впервые за долгие месяцы я почувствовал в сердце что-то похожее на тепло. Вика приятно пахла, её вязаная кофта, светлые волосы, тонкая шея пропитались цитрусовым запахом вербены, и тем вечером я растворился в этом запахе целиком и вспомнил, что в жизни существует сладость. Вспомнил, что постельное белье может пахнуть свежестью, а не прокуренной квартирой, перегаром и кислым потом.
        Вика выходила меня, словно раненую собаку. А как выяснилось позже, то же самое сделал для Лиды Макс. С самого начала я попросил его присматривать за женой, следить за тем, чтобы она не натворила глупостей. Я знал, что у Лиды проблемы с деньгами, знал, что от меня она их не примет, поэтому помогал тайно - через друга. И спустя пару месяцев стал замечать, что Макс всё чаще не снимает трубку. Он перезванивал через пару часов, придумывал нелепые оправдания, а бывало, и вовсе пропадал на несколько дней.
        Восьмого марта я поймал его у дома. У того самого дома, из которого съехал зимой. Вырядившийся в черное пальто Макс стоял у машины с букетом роз в руках и посматривал на часы. Я зашёл со спины. Долго наблюдал за тем, как он переминается с ноги на ногу, как глядит на окна нашей с Лидой квартиры. Нащупав в кармане зажигалку, я сжал её в кулаке, а затем сказал:
        - Герберы.
        Макс обернулся. Едва не выронил сигарету.
        - О… Привет. Ты здесь.
        - Герберы, - повторил я, делая шаг ближе. - Она любит герберы. Розы можешь шлюхам носить.
        Друг глянул куда-то в небо и тихо выругался. Затем посмотрел по сторонам и задумчиво пожевал губы. Тяжело вздохнув, он бросил букет в весеннюю грязь.
        - Ладно… Садись, - сказал друг, открывая дверь серебристой «Ауди». - Поговорим.
        Мы сели в машину и поехали по городу, молча уставившись на дорогу. На каждом перекрестке стояли разукрашенные автомобили с тюльпанами. По небу ползли серые тучи, сквозь которые пробивалось мартовское солнце. Весна шептала, и от этого было только паршивее на душе.
        Наконец Макс нарушил молчание:
        - Мы с ней не спали.
        - Славно.
        Я изобразил безразличие, а сам почувствовал, как внутри разжались железные тиски.
        - Но врать не буду, - продолжил друг. - Если бы ты сейчас не появился…
        - Завали.
        Макс замолчал. Мы проехали ещё пару кварталов, пока не остановились на парковке у торгового центра. Сидя в машине, долго курили, а затем друг сказал:
        - Да.
        - Что да?
        - Ты всё верно думаешь.
        Я нахмурился.
        - Можешь выражаться чуть яснее?
        - С того самого дня, как мы встретили её на площади. С того спора.
        Солнце стало чересчур горячим. Оно припекало кожу сквозь автомобильные стёкла, и я почувствовал, что мне слишком душно в этой проклятой «Ауди». Душно и тесно.
        - Почему молчал? За столько лет ни разу не заикнулся.
        - А зачем? - усмехнулся Макс. - Ты же мой друг.
        - Только без благородства, хорошо?
        - Какое благородство… - вздохнул друг. - Просто роли у нас такие. Ты - герой. Я - нет.
        Меня затошнило. Я открыл дверь и согнулся пополам, приготовившись опустошить желудок. Волна подступила к горлу, оставив на языке кислый привкус, а затем откатилась обратно и осела тяжестью в животе. Голова закружилась. На лбу выступила испарина.
        - Андрюх, всё нормально?
        Я сплюнул на асфальт и глубоко вздохнул.
        - Нет, - сказал хрипло. - Нет, Макс. Ничего не нормально.
        - Тебе херово?
        - Да, Макс, мне херово. Сам как думаешь?
        Друг промолчал и опустил взгляд. Сжал руль, начал ковырять ногтем обивку. Я захлопнул дверь и сглотнул вязкую слюну.
        - Последние семь лет ты хотел трахнуть мою жену. И чуть не сделал это сегодня. Как думаешь, херово мне или нет, Макс?
        - Извини. Просто подумал, что вы…
        - Заткнись. Ей богу, лучше заткнись. Иначе не сдержусь и сверну тебе шею.
        Вытянул зубами сигарету из пачки. Подкурил кое-как. Руки дрожали.
        - Давно?
        - Что давно? - переспросил друг.
        - Цветы ей носишь давно?
        - В первый раз.
        - Блядь, - поморщился я. - Ты ведь понял суть вопроса.
        Макс выдохнул и ответил, не поднимая глаз.
        - Примерно с месяц. В феврале пригласил поужинать, проводил до дома. Потом встречались ещё пару раз.
        - Ты целовал её?
        - Андрюх…
        Заметив, как его мизинец дрогнул, я уже догадался, какой будет ответ. Но всё равно хотел услышать.
        - Говори.
        - Да…
        - Ни хера непонятно. Громче!
        - Да, целовал. - Макс скривил лицо. - Только не надо следака включать, хорошо? Я тебе не жулик.
        Из груди вырвался смешок - истерический, глупый. Я почувствовал, что теряю контроль. Эмоции захлестывали и разжигали желание устроить здесь побоище - залить кровью эту гребаную «Ауди», чтобы хоть немного остыть.
        - Ты не жулик, Макс. - Я сделал глубокую затяжку и выдохнул. - Ты хуже, гораздо хуже. С жуликом просто всё. Если он тебе перо воткнул, значит, ты сам баран, что спиной повернулся. Жулику доверия нет, на то он и жулик. А тебе я всю жизнь доверял. Я тебе, сука, самое дорогое доверил, что у меня было. А ты только и ждал…
        - Андрюх…
        - Семь лет, пидор, заглядывался.
        - Андрюх, не путай, хорошо?
        Всё произошло спонтанно. В момент, когда Макс начал говорить, моя ладонь с сигаретой, как раз опустилась вниз, и замах получился скрытым. Я развернулся на сидении. Вложил в удар весь свой вес. Макс завалился набок, ударился головой о боковое стекло, а я уже вылетел из машины. Обошёл вокруг капота, затем открыл водительскую дверь и, выдернув друга на асфальт, схватил за ворот. Приподнял, ударил ещё несколько раз, пока он не пришёл в себя.
        - Не путай?! Не путай, говоришь? Ну давай, может, ещё что-нибудь скажешь?
        Макс стоял на коленях, опустив голову, и еле-еле поднимал руки. Мне хотелось его добить. Ударить коленом в подбородок. Чтобы больше не встал. Отшагнув назад, я почувствовал, как разливается злоба, будто из лопнувшего чирья - гнойного нарыва, в котором долгие месяцы собиралась вся боль после смерти дочери.
        - Сука! - выругался я и пнул по колесу. - Встань. Позорище…
        Рядом на парковке молодая парочка смотрела на нас то ли со страхом, то ли с любопытством. Я скользнул по ним презрительным взглядом, а затем плюнул на асфальт и помог другу подняться. Запихал его обратно в машину. Закрыл дверь.
        - Хули смотрите? - крикнул зевакам. - Нормально всё. Идите любите друг друга.
        Глядя на их вытянувшиеся лица, похлопал по карманам в поисках сигарет. Затем прикурил, обошел «Ауди» и сел на пассажирское кресло.
        - На, кровь вытри, - сказал сухо, протягивая Максу платок. - Извинений не жди.
        - Всё нормально. Знал, что так будет.
        - Если знал, нахуй делал?
        - Нравится она мне. Всегда нравилась.
        - Не понимаю, ты мазохист что ли?
        Друг засмеялся тихо и хрипло. Затем приоткрыл дверь и сплюнул кровавую слюну на асфальт. Поморщившись, дотронулся пальцем до разбитой скулы.
        - Хреново дело, - сказал он, глянув в водительское зеркало. - На работе подчиненные залупаться будут.
        - Премии их лишишь. Тебе не привыкать.
        Друг попытался улыбнуться, но вышло не слишком удачно. Губы раздуло.
        - Ты уж определись, чего хочешь, - сказал Макс. - Допрашивать меня или пиздить?
        - Одно другому не мешает.
        - Кто бы сомневался.
        - Говори уже.
        Макс протянул руку, попросив сигарету. Я помог подкурить.
        - А что говорить? Ты, Андрюх, всегда главным героем был. Сам ведь знаешь.
        - На жалость решил давить?
        - Какая жалость, - усмехнулся друг. - Мне себя не жалко. Я всю жизнь с этим живу, никогда особо не парился. Только вот с Лидой не отпустило. Я тогда долго думал…
        - Когда тогда?
        - Тем летом. Когда мы в первый раз у меня собрались. Я же видел, как она на тебя смотрела весь вечер. Видел, что ты с ней ушёл. Говорил тогда себе: «Не лезь, Максим. Не лезь, не мешай». Даже когда наутро ты в прокуратуру дёрнулся, я себя остановил - не пошёл в больницу. Хотя не представляешь, как хотелось. Просто почувствовал нутром, что вы ещё сойдётесь. Так и вышло.
        - А теперь что изменилось? Решил, что можно?
        Макс развёл руками.
        - Не сдержался… Подумал: а вдруг это - тот самый шанс? Хотя знал, что вы только на время разбежались.
        - Это вряд ли.
        Друг поморщился.
        - Хорош, Андрюх. Ты, конечно, извини… но я побольше с ней общался в последние дни. Ещё пару месяцев, и она к тебе вернётся, вот увидишь. Если, конечно, сам раньше не прибежишь.
        - Тогда тем более… Зачем полез?
        Макс затянулся сигаретой, шевеля распухшими губами, словно рыба. Выдохнул табачный дым. Слизнул выступившую кровь.
        - Она, как сказка… Ты же знаешь меня. Я всегда за сказкой гнался. Валеру в детстве заебывал, чтобы он мне истории свои рассказывал. Байки всякие травил. Мне жить без этого скучно. А Лида…
        - Ясно, - перебил я. - Придурок ты, Макс. Придурок и мудак. У меня дочь умерла. Жена ушла. А ты за мистикой бегаешь.
        Макс тяжело выдохнул.
        - Прости. Видимо, не умею я объяснять.
        Он наконец посмотрел мне в глаза и спросил:
        - Наверное, думаешь, что я ребенок?
        - Да. Именно так и думаю.
        Макс улыбнулся через боль.
        - А сам-то нет? Только честно. Сам не ребенок? Тебе разве не кажется постоянно, что вся твоя жизнь и всё, что ты прожил, - это только самое-самое начало. Что главное ещё впереди.
        - К чему это?
        - К тому, что я всю жизнь с этим живу. Каждый вечер засыпаю с чувством, что вот ещё немного, ещё чуть-чуть, и всё изменится. Всю жизнь, словно во сне - в ожидании чуда. Постоянно кажется, что надо ещё подождать, совсем капельку, и обязательно начнётся сказка. Дело ведь не в деньгах, не в успехе, не в бабах. Я куда угодно могу поехать. Могу работу бросить. Лет десять ничего не делать, жить где-нибудь на острове и шишки курить. Но дело не в этом, нет. Я постоянно жду, что начнётся сказка. Сам не понимаю, какая именно, но знаю - она существует. Где-то рядом прячется. Настоящая русская сказка. Как в детстве, помнишь? Когда мы с тобой на холмы уходили в поход. Как в заводях русалок искали. Помнишь то чувство?
        - Помню.
        - И я помню. Постоянно. Эта память мне спать не даёт. Потому что я верю: это была магия. Настоящая магия. Словно мы с тобой знали что-то важное в детстве. Секрет мира, который потом потеряли. Иногда вечером кажется, что он снова рядом, но потом приходит ночь, и в душе так рвётся, что хочется волком выть. Лежишь, подушку кусаешь и спрашиваешь себя: «Чего воешь-то, дурачьё? Всё ж хорошо». А сам знаешь - херня всё. Нет сказки. Нет счастья. Жизни нет. И так страшно становится, что хочется хоть кому-нибудь позвонить лишь бы голос человеческий услышать.
        Макс приоткрыл окно и выбросил окурок. Затем взял у меня пачку, вытащил новую сигарету и чиркнул зажигалкой. В салоне «Ауди» стоял дым, словно в печной трубе.
        - Я, когда её увидел, сразу понял: вот она. Та самая женщина, которая знает секрет. Если когда-нибудь сказка и была рядом, то именно в тот день в Роще, когда мы Лиду твою на площади встретили. Я только подошёл, чтобы заговорить, в глаза заглянул и поплыл сразу. Там словно ответы на все вопросы были спрятаны. Только она на тебя смотрела. С самого первого мига. Стояла с Леночкой, говорила что-то, шутила, улыбалась, а сама за спину мне глядела. Рассматривала тебя, пока ты курил. И вечером потом так же.
        Макса будто прорвало. Он изливал душу, а я слушал и чувствовал, как в груди расползается стыд. Почему я опять не сдержался? Зачем ударил? В голове вспыхнула мысль - это ведь мой друг. Мой лучший друг. Тот самый, с которым мы через всё прошли. Тот, который вытаскивал меня из беспросветной тьмы. Как я мог поднять на него руку?
        А Макс всё говорил и говорил:
        - Каждый раз приезжал к вам в гости и смотрел, как она готовит на кухне. С полотенчиком через плечо. Не знаю, что в ней такого особенного, но оторваться нельзя было. Каждое движение, каждое слово, которое она произносила… Я смотрел и завидовал тебе, Андрюха. По-светлому завидовал. Мне казалось, что ты нашёл то, к чему я всю жизнь шёл. Что живёшь ты в самой настоящей сказке. Особенно когда ты рассказывал, как она людей лечит. И потом, когда у вас Алиса родилась…
        - Хватит, - перебил я.
        В сердце кольнуло так сильно, что на секунду забыл, как дышать. До этого разговора казалось, что за минувшие три месяца боль утихла, но теперь, когда Макс упомянул о дочери, всё вернулось обратно. Разом. Терзающей пустотой. В груди качнулась подвешенная на тонкой нити душа. Не выдержала и сорвалась.
        Макс опустил взгляд.
        - Прости.
        - Давай закончим это.
        Друг кивнул. Открыл все окна и, выбросив сигарету, включил обдув, чтобы проветрить салон. Вентиляторы зашумели, но запах табачного дыма уже насквозь пропитал воздух. В пересохшем горле першило. Мой голос прозвучал тихо и сухо, будто у туберкулезника:
        - Нет больше сказки, Макс. Была, да кончилась… И поверь, это гораздо хуже, чем жить в ожидании.
        - Прости, но не поверю.
        - Твоё право.
        - Если бы знал, что всё так закончится, разве не женился бы?
        Я промолчал и отвёл взгляд. Заметил, как из торгового центра выходит та самая парочка, на которой я сорвался. Длинноволосый парень вёл под руку блондинку в зеленом пальто и, наклонившись, что-то шептал ей на ухо. Девушка смеялась и шутливо толкала парня локтем в бок.
        Макс проследил за моим взглядом. Усмехнулся.
        - Вот и ответ. Ты до сих пор веришь.
        - Во что?
        - В то, что впереди.
        Я хотел ему возразить, но не успел. У друга завибрировал телефон, торчавший из подстаканника. Я заметил надпись на экране. Молча протянул руку ладонью вверх. Макс посмотрел на меня.
        - Может, не надо?
        Не дождавшись моего ответа, он помедлил немного, а затем отдал сотовый и прикусил губу.
        - Алло, - сказал я, сняв трубку.
        - А скажи-ка, мой золотой, где тебя носит? Я уже минут двадцать мёрзну во дворе. Ты в курсе, что опаздывать - это привилегия женщин?
        Голос Лиды прозвучал, словно из прошлой жизни. Низкий, бархатный… Родной.
        - Максим не приедет, - сказал я тихо. - Он решил вспомнить детство. Отправился в сказочную страну под названием бар. Не беспокойся, я за ним прослежу.
        Молчание. Ветер в трубке.
        - Береги себя, родная.
        Короткие гудки. Лида сбросила вызов.
        Я почувствовал облегчение. В воздухе вновь запахло весной.
        - Ладно, - сказал, возвращая Максу телефон. - Поехали. Напьёмся сегодня, как черти.
        Друг глянул, не скрывая сомнения.
        - Что так смотришь? - спросил я.
        - Ты ж только отошёл. Может, не стоит?
        - Сегодня праздник. Сегодня можно. Тем более, ты с женщиной только что расстался. Как друг я обязан тебя поддержать.
        Макс усмехнулся, поворачивая ключ зажигания.
        - Сука ты, Лотов. Откуда в тебе столько яда?
        - От змей.
        - От каких ещё змей?
        - Которых давить приходилось. Скользких. Лживых. Прям как ты.
        Макс покачал головой и толкнул вперёд ручку коробки передач.
        - Пошёл ты на хер, старик… Змееборец выискался. Ладно, поехали. Раздавим лучше по сотне.
        Открыл глаза и вновь обнаружил себя в спальне. Вдалеке на улицах звучала музыка. Смех затих. Видимо, деревенская малышня убежала на праздник.
        Глянул на часы - десять минут седьмого. Пора собираться. Но прежде порадую Лиду.
        Я подошёл к шкафу и открыл дверцу. Вытащил из тёмного угла плечики, на которых висело белое платье.
        «Вроде не мятое, - глянул мельком. - Молодец, таксист. Аккуратно довёз».
        Осторожно положив платье на кровать, я провёл ладонью по бархатной ткани, убрал соринки, налипшие на подол, а затем крикнул:
        - Лида!
        - Что? - донеслось из гостиной.
        - Иди скорее сюда. Я тут кое-чего нашёл.
        - Погоди, кот… Я собираюсь.
        - Лида, это срочно!
        Послышались ругательства. Затем скрип ступенек на лестнице. В голове появилась легкая щекотка - опять это чувство дежавю.
        - Что случилось? Пожар что ли?
        - Смотри, что птичка принесла.
        Я отшагнул в сторону, чтобы Лида смогла увидеть лежавший на постели наряд. Несколько секунд жена непонимающе смотрела на белую ткань, а затем изумленно раскрыла рот.
        - Это то, о чём я думаю?
        - Вчера ты сказала, что расстроилась, потому что не успела его надеть. Думаю, сегодняшний праздник - отличный повод это исправить.
        Лида подпрыгнула на носочках. А затем набросилась на меня с объятиями. Я в шутку поморщился, отводя лицо от поцелуев.
        - Ну хватит-хватит… Не обязательно меня есть.
        - Я люблю тебя, кот! Господи, как же я тебя люблю!
        Она обняла изо всех сил и укусила за шею. Затем разомкнула руки, подбежала к кровати и провела пальцами по светлому бархату - осторожно, едва касаясь, будто боялась, что платье может растаять в воздухе.
        - Как ты его сюда привёз? - спросила Лида.
        - Если скажу, что летал в город, пока ты спала, поверишь?
        - Поверю.
        - Значит, так всё и было.
        Она прикусила губу, улыбнулась и покачала головой. Её чёрные волосы переливались на солнце, лившемся сквозь стёкла окон, и на секунду мне показалось, что сама Лида светится неуловимым звенящим сиянием. То ли аура это была, то ли иллюзия… но я вдруг ясно увидел, что свет и вправду собирается вокруг Лидиной головы. Мерцающим ореолом, словно на иконах святых.
        - Родная… да ты ведь солнцем коронована.
        Лида подняла взгляд. Её зрачки расширились и тут же сузились за долю секунды, словно у кошки. В золотых радужках заискрились отблески.
        - Видишь? - спросила она.
        - Вижу.
        - Значит, таким же будешь.
        Встав с постели, она убрала платье обратно в шкаф. Я недоуменно взглянул на жену.
        - Не станешь надевать?
        - Не сейчас, - ответила Лида, а затем дотронулась до моей щеки ладонью. - Ты забыл про туфли, кот. Такие платья не носят с кедами.
        - Чёрт… Прости.
        - Тише-тише, - она приложила палец к моим губам. - Не зови гостей под вечер. И не проси прощения. Ты совершил маленькое чудо. Ночью я станцую тебе в этом платье. Босиком у огня. Хочу, чтобы ты навсегда запомнил, что однажды женился на ведьме.
        - Не говори так, будто прощаешься.
        - Кот…
        - Просто хотя бы не сегодня, хорошо?
        Лида на мгновение опустила ресницы, затем кивнула и поцеловала меня.
        - Хорошо, - прошептала она. - Сегодня я с тобой. Идём на праздник.
        Я обнял её и кивнул в сторону кровати.
        - А может… ну его, этот праздник?
        Жена рассмеялась. Толкнула меня шутливо.
        - Сам-то не устал?
        - Ни капли.
        Лида посмотрела снизу вверх. Захлопала ресницами.
        - Ну не знаю… Если ты этого хочешь.
        - А ты нет?
        Жена закатила глаза и глубоко вздохнула.
        - Господи… Столько лет прошло, а ты так и не научился играть.
        - Полагаю, это значит «да»?
        - Прямой, как кол осиновый…
        - Не понимаю. Мне раздеваться или нет?
        - Сухой, как чеснок на солнце…
        - Хм… знаешь, а без халата тебе действительно лучше.
        - …и родной. Родной до боли.
        Лида прошептала на ухо:
        - Иди ко мне. Мой серебряный.
        Глава 10
        Из дома мы вышли уже на закате, когда солнце окрасило небо багряными полосами, и вечернее зарево слилось с отблесками костров. Сквозь нежную прохладу по улицам летела музыка. Гармонь, змеиный стрекот трещотки и женский хор. Чем ближе мы подходили к сердцу Рощи, к площади, тем громче звучала песня. Протяжная, осенняя, заунывная - такие песни поёт лес перелётным птицам и остывающей земле. Такая музыка звучит в золоте погибающей листвы и в вечерних туманах, что стелятся над рекой. Песни сентября. Песни змеиной Пасхи.
        - …малым-мало спалось, - промурлыкал я, подпевая, - да во сне привиделось.
        Лида глянула мельком. Улыбнулась краешками губ. Я крепче сжал её руку.
        Мы шли по гравийке неспешно. Слушали, как шуршат под ногами опавшие листья. Как жужжат в палисадниках осы над отцветающими астрами и под резными причелинами крыш. «Странно, - подумал я. - Закат же, а они всё летают».
        Полной грудью мы с Лидой вдыхали запах земли - тихий, сырой, перемешанный с ароматами прелого сена и мокрого дерева. Косматые дворняги, пригревшиеся у лавочек, лениво провожали нас взглядами. На карнизах окон вылизывались коты, а на перекрестках купались в пыли воробьи, призывая дождь.
        В голове плыли воспоминания. О далёком лете и о горьковатом запахе желтых бархатцев. О том, как мы с Лидой шли по этой дороге тринадцать лет назад. Держались за руки и верили, что всё впереди. Тогда мы чувствовали себя героями древней сказки, что отправляются в путь - за тридевять земель, за туманы синей тайги, за поля и леса, в русское зазеркалье.
        - Ветер шепчет, - сказала Лида, остановившись и прикрыв глаза. - Зиму зовёт. Кажется, завтра выпадет снег.
        Она вытащила из волос шпильки, державшие непослушные пряди. Тряхнула чуть головой. Глубоко вздохнула. Я поднял взгляд и посмотрел на розовато-дымчатые облака, которые низко стелились по небу и укутывали крыши изб, будто накрывая деревню пуховым одеялом. Сквозь сырой воздух летела песня - убаюкивала березы, с которых сыпалась желтая листва. До площади оставался один поворот, но мы с Лидой не спешили, нам хотелось постоять вдвоём. Запомнить момент как следует.
        - Я была счастлива с тобой, кот.
        - Милая… я ведь просил.
        - Послушай, - она посмотрела в глаза и сделала шаг ближе. - Хочу сказать это сейчас, пока рядом никого нет. Помнишь этот перекресток?
        Я кивнул. Мы стояли на том самом месте, где давным-давно впервые коснулись друг друга. Неловкое движение, ладонь Лиды, скользнувшая в руку… Словно всё вчера случилось.
        - Здесь, на этом месте, я поняла, что люблю тебя. Когда ты взял меня за руку, я почувствовала, будто нашла то, что искала всю жизнь. Мне показалось, что мы знакомы тысячу лет, что мы вместе прошли через сотню жизней. И больше всего на свете я боялась, что всё это окажется сном. Что ещё немного - и во дворе запоют петухи, разбудят меня, и я вновь буду лежать в кровати, словно панночка в гробу, и не будет ни тебя, ни Рощи, ни звёзд на небе. Я боялась потерять тебя, кот. С первого прикосновения. С первого поцелуя. Всю жизнь я боялась тебя потерять. Не могла уснуть каждый раз, когда ты не возвращался с выездов вовремя. Каждый раз, когда твой телефон был недоступен.
        Лида подняла мою ладонь. Провела пальцем по линии жизни.
        - Ночью тебе звонили, и ты уезжал. А я закрывала дверь и представляла, как ваш уазик кружится на скользкой дороге, как авария переворачивает небо, как фура с пьяным водителем разрезает встречку автомобильными фарами. Я боялась, что жизнь твою оборвёт нелепость - перебранка в случайном притоне, куда ты вновь заявишься один, поленившись звонить ребятам. Ты уезжал, и я целовала тебя в прихожей на прощание, а сама смотрела в зеркало. Смотрела, не стоит ли за твоим плечом та, по чьим следам ты ходил всю жизнь.
        Лида опустила ресницы. Чуть отвернулась.
        - Каждый раз я отдавала тебе ей и боялась. Поэтому я знаю, что ты чувствуешь теперь, когда пришло моё время. Знаю, тебе тяжело, мой хороший. Но послушай… Послушай меня, пожалуйста.
        Лида посмотрела на меня. Её зрачки вновь расширились, словно от дурмана.
        - В конце мы обязательно встретимся. Слышишь? Обязательно, кот. Ты и сам поймёшь однажды, хоть сначала и будет больно. Очень больно, как в том ноябре, когда ушла Алиса. А потом обязательно поймёшь. Ты ведь уже начал понимать, мой хороший, пусть смутно, пусть неосознанно, но ты видишь, как устроен мир. И однажды этот мир откроется тебе полностью, и ты разгадаешь его. Увидишь, что наша сказка вовсе не заканчивается с последней точкой. Нет, кот. Смерть не разлучит нас. Она вернёт нас друг другу. Вернёт домой. Откроет дверь в тот мир, о котором мы постоянно вспоминаем ночами - в ту самую сказку, которая маячит на горизонте и, кажется, ещё чуть-чуть, ещё немного, и обязательно начнётся…
        Лида провела пальцами по моей небритой щеке. Дотронулась до шрама на шее.
        - Ведь мы уже были там, кот. До того, как встретились снова. До того, как родились. Ты спустился первым, чтобы встретить нас с Алисой, и вернешься последним после того, как закончишь здесь все дела. А мы будем ждать. Так же, как ждали раньше, когда ты уезжал в ночь, и я целовала тебя в прихожей, и шептала тихо, чтобы не разбудить Алису. И что бы ни происходило, ты всегда возвращался. Всегда находил дорогу обратно. Так будет и в этот раз. Просто поверь, мой хороший… Ты найдёшь дорогу домой.
        Налетел ветер. Растрепал пряди жены, распахнул её шерстяное пальто, раздув полы, словно птичьи крылья. Лида стояла на фоне берез, будто на картинке из сборника детских сказок. Черноволосая ведьма, хозяйка леса, проводник на ту сторону…
        - А теперь идём на праздник, - сказала она, потянув меня в сторону площади. - Хочу слушать песни и смотреть на огонь. Сегодня особенный вечер, волшебный. Сегодня ты ещё многое поймёшь и увидишь, и всё это вскружит тебе голову… Но ты справишься. Главное, помни: рано или поздно все станет ясно, как днём. Все станет на свои места и выстроится в единый красивый узор. Как кружева.
        В голове шевельнулись отголоски воспоминаний.
        - Где я слышал эти слова?
        Лида улыбнулась.
        - В сказке, которую читал Алисе перед сном … Идём, кот. Праздник ждёт.
        Мы пошли, и я не произнёс ни слова, потому что впервые за долго время поверил Лиде по-настоящему. Без скепсиса, без размышлений, без попыток всё обратить в метафоры. Просто поверил всем её историям, которые она дарила мне на протяжении стольких лет, и в сердце вдруг затеплился покой. Словно осенней ночью я вернулся из странствий и теперь, улыбаясь, стоял во дворе и смотрел на свет в родных окнах, зная, что там - в доме, где пахнет свежей выпечкой и хвоёй, - меня уже ждут.
        Мы шли неспешно. Шли вдоль берёз, ветви которых были украшены пёстрыми лентами и фонариками. Шли мимо домиков, в окнах которых по местной традиции зажигали свечи. Мы шли, и все эти разноцветные узоры, огоньки, золотые листья, падающие с берез - всё кружилось в сказочном калейдоскопе, от которого в груди щемило воспоминаниями о детстве.
        - Дай, пожалуйста, сигарету, - попросила Лида.
        Я протянул ей и помог прикурить. Замер на несколько секунд, глядя, как жена делает вдох и выпускает к небу колечко синего дыма. Что ни говори, а сигареты шли моей ведьме. Улыбнувшись, я опустил глаза и взгляд зацепился за надпись на пачке: «Мучительная смерть».
        «Суки», - выругался мысленно, чувствуя, как случайная фраза рушит всё спокойствие. Закурив сам, убрал сигареты поглубже в карман. Затем глянул в сторону площади. Там, над крышами изб, светилось зарево. На его фоне к облакам тянулся столб дыма, в котором плясали искры, закручиваясь спиралью.
        - Ярко пылает.
        - И пахнет вкусно, - сказала Лида, потянув носом. - Кажется, жарят мясо. Чёрт, опять проголодалась.
        - Ещё бы. Столько сил оставили…
        Лида слегка ущипнула меня за запястье.
        Мы, наконец, вышли на площадь и увидели, как ряженые в сарафаны бабы, допевшие свою тоскливую песню, спускаются с деревянной сцены в толпу. Из колонок, стоявших у дома культуры, вновь зазвучало что-то народное, веселое, с бубнами, гуслями и рожками… Музыка леса. Я подумал, что в этой музыке, наверное, и крылось одно из главных отличий Рощи от других деревень. На праздниках здесь никогда не включали попсу, которая ежедневно звучала по радио. Да, были дискотеки в местном «клубе», куда по юношеству бегали и мы с Максом - навешать лапши на уши деревенским девчонкам или самим получить по ушам от местной шпаны, - и на таких дискотеках орала в динамиках чёрт разбери какая дрянь, главное, чтобы погромче да попроще. Но в праздники местные жители, словно оберегая атмосферу русской сказки, либо пели сами, либо включали музыку, которая околдовывала и уносила в мир легенд. Стоило только закрыть глаза, и звуки трещоток, рожков подхватывали, приподнимали душу над тайгой и рисовали в голове образы древних мифов - образы златокрылых птиц, живущих в горах, духов болот, призраков, танцующих в пшеничных полях при
полуденном свете.
        «Колебинское наследие, - подумал я, закрыв глаза и растворившись в мелодии. - Это ведь старик сделал праздники такими. Это он сидел вечерами в библиотеке, черкал в блокноте карандашом и сочинял сказки, выдумывал традиции».
        Провалившись в воспоминания, я вдруг поверил, что Колебин и правда был волшебником. Сколько себя помнил, местные главы постоянно ходили к нему за советом. Как лучше осветить улицы? Где перекинуть мост через реку? Как поступить с тем, что осталось от совхоза? Кому отдать поля и как договориться с городскими коммерсантами? Старик раздавал советы, и порой они казались неразумными и лишенными всякой логики, и от того было ещё удивительнее, что эти советы работали. Колебин чувствовал деревню нутром. Знал, чего хочет Роща. Пузатые чиновники из районной администрации заносили ему конверты за помощь, а Валера брал с неохотой и только хмыкал задумчиво с папиросой в зубах. Деньги его особо не интересовали, поэтому он спускал их тут же - на жену и многочисленных своих любовниц. Не знаю, отчего, но деревенские бабы вешались на Колебина пачками, хоть тот всегда и выглядел стариком. Может, играла роль его загадочность или хитрый взгляд, но любом случае, к женской ласке Валера относился так же пренебрежительно, как и к деньгам, и уж совсем холодно он относился к славе. Посылал на три буквы всех местных
газетчиков, которые хотели написать о нём статью в местный еженедельник, и даже запрещал себя фотографировать.
        Единственное, что Валере было нужно от деревенских, так это возможность устраивать праздники так, как их видел он. Именно об этом он просил каждый раз, и ему позволяли. Отдавали торжества старику на откуп, и с каждым годом деревенские гуляния становились всё более странными, всё более непохожими на праздники в других посёлках…
        Я открыл глаза. Взгляд упал на Древо, которое возвышалось посреди костров. Чернеющий идол в огненном круге. Он был наряжен: речные камешки, связанные проволокой, тянулись по резному дереву, словно змеиный скелет. Бряцали и стучали от порывов ветра. На вершине столба пёстрым петушиным хвостом развевались цветные ленты.
        Я заметил, как Лида, глянув на идол, поморщилась и тряхнула плечами, будто сбрасывая брезгливость. Сжав мою руку крепче, жена потянула меня в другую сторону, вокруг толпы, поближе к палаткам, где торговали мёдом, домашним вином и свежеприготовленным мясом.
        - Ты ведь хотела к огню, разве нет?
        - Потом. Сейчас там загадывают желания. Не хочу это видеть.
        Вокруг костров и правда толпились люди. В основном малышня. Чумазые крикливые ребятишки кружили стайками, бросали в огонь монетки, деревяшки, всякий мусор, и своим гамом создавали, наверное, половину всего праздничного шума, хоть площадь и была забита людьми под завязку.
        Чтобы пройти к палаткам, пришлось петлять сквозь толпу. Время от времени я расталкивал людей локтями, но местным, кажется, было всё равно на мои тычки. Пьяный и одурманенный народ хохотал, галдел, матерился и перекрикивал музыку. Повсюду мелькали пластиковые стаканчики - у кого с пивом, у кого с домашним вином. А в тёмных уголках за палатками мужики, прячась от жен, разливали по тихой грусти водку и закусывали шашлыком со свежим зелёным луком.
        - Бедный Юра, - сказал я, покачав головой. - Ему сегодня работы на месяц вперёд свалится.
        - Вон он, кстати, стоит.
        Лида махнула рукой в сторону деревянной сцены, рядом с которой стоял старенький зеленый УАЗ. Номера я не разглядел, но это было и не нужно. Муровский уазик я бы узнал из тысячи. Через секунду показался и сам Юра - он медленно ходил вокруг машины, задумчиво чесал щетину и смотрел на толпу равнодушным взглядом.
        - Пойдём поздороваемся? - предложила Лида.
        Я кивнул, и мы направились к участковому. Тот заметил нас издалека. Растянул рот в широкой улыбке, взметнул руками и что-то крикнул, но из-за шума я не разобрал ни слова, хоть мощному голосу Юры и могли позавидовать оперные певцы. Лишь когда до участкового оставалась пара метров, сквозь гремящую музыку и гам прорвался его оклик, и я тут же понял: Муров решил не отставать от деревенских.
        - Какие люди! - протянул он хмельным баском, обращаясь к Лиде. - Твой муженёк наконец-то вывел тебя в свет, золотце?
        Лида чуть смутилась, когда раскрасневшийся участковый полез обниматься, но потом залилась смехом - Юра крепко схватил её за талию и закружил в воздухе, словно девочку-первоклассницу. От Мурова за версту несло спиртным.
        - Фу-фу. Русским духом пахнет, - шутливо погрозила пальцем Лида, когда участковый поставил её обратно на землю. - Ты ведь на службе, Юра. Не стыдно?
        - А почему должно быть стыдно? Я всегда на службе, что ж теперь, от трезвости умирать? Лучше расскажи, как вы живёте, золотце? Как город? А то супруг у тебя молчаливый, двух слов не вытянешь. Будто, как родился, так сразу на пятьдесят первую сел. Хоть тапик из шифоньера доставай.
        Лида бросила на меня недоуменный взгляд и вздернула брови. Я махнул рукой.
        - Ментовские шутки. Не бери в голову.
        Участковый раскатисто засмеялся, подмигнул мне. Затем снова посмотрел на Лиду и несколько раз цыкнул языком.
        - Ай, Лотов-Лотов, какой всё-таки сукин сын. Такую женщину забрал!
        - Тут ещё разобраться нужно, кто кого забрал, - возразила Лида.
        - Что правда, то правда, - кивнул Муров. - Мы когда с твоим Андрюхой только познакомились, его ж, кроме работы, ничего не интересовало. В кабинете жил, как и старший Лотов в своё время. Думал, так всю жизнь и пробегает холостым сычем, а нет! Околдовала ты нашего следачка. Одомашнила. Ну и Бог с ним. Для тебя, Лидия Алексеевна, не жалко. Раскармливай бойца, пусть матереет. Хотя гляжу, он и так у тебя уже рубашечки навыпуск носит. А, Лотов? Жирок адвокатский прячешь?
        - Кто бы крякал, - усмехнулся я, кивнув на живот участкового, выпирающий из-под кителя.
        Юра вздернул нос и горделиво хлопнул ладонями по пузу.
        - Ты не надо, да? Это не жир. Это жизненный опыт. И вообще, у меня душа широкая, вон как любовь выпячивает.
        - И с каких пор пиво и пельмени называют любовью?
        - С тех самых, - улыбнулся Муров, показав обручальное кольцо. - Вон у жены своей спроси. Скажи ему, Лида!
        - Что сказать?
        - Что мужской живот - лучшее доказательство любви к женщине.
        Лида прикусила губу, чтобы не засмеяться, и несколько раз кивнула из вежливости. А затем не выдержала.
        - Прости, Юр.
        Участковый расхохотался в ответ.
        - Ладно-ладно, смейтесь. Зелёные вы ещё. Поживёте двадцать лет в браке, как мы с Настей, тогда и поговорим.
        Я увидел, как дрогнула Лидина ладонь. Коротко переглянувшись, мы с женой успокоили друг друга и сделали вид, будто всё в порядке. Захмелевший участковый ничего не заметил.
        - Как порыбачили-то? - спросил Муров. - Всех русалок из заводи выловили?
        - Парочку тебе оставили. Поразвлечься.
        - Э-э не, спасибо. Я человек женатый, нельзя мне таких развлечений. Всякой нечисти мне и на работе хватает. Вон посмотри, уже собирается шабашка.
        Участковый кивнул в сторону берёз, рядом с которыми плотным галдящим кружком толпилась шпана - малолетки в спортивных костюмах и парочка взрослых мужиков. Прищурившись, я вгляделся в их лица. Трудно было рассмотреть без очков - все выглядели, словно на смазанной фотографии - но всё-таки кое-кого я узнал. И как оказалось, не только я.
        - Слушай, - сказала Лида, нахмурившись, - а в красной кепке случайно не тот… ну, который продавщицу…
        - Он самый, - ответил участковый. - Андрюха сегодня с ним уже успел поздороваться, когда за удочками приходил.
        Сивый, почувствовав чужой взгляд, обернулся. Увидел меня, поморщился, но на этот раз не отвёл глаз. Долго и презрительно уголовник пялился то на меня, то на Лиду, а затем ухмыльнулся и что-то шепнул своим корешкам. Те посмотрели в нашу сторону. Громко заржали.
        - Эх, твою ж мать… - выдохнул Муров. - Чувствую, весёлая будет ночка.
        Сплюнув, он достал из кармана «Тройку» и закурил. В воздухе запахло кислым дымом дешевого табака. Участковый долго смотрел в сторону берёз, и в какой-то момент мне показалось, что в его глазах промелькнула тревога. «Нет, Андрей, - тут же одернул я себя. - Это больше, чем тревога. Это страх. Только вот… какого чёрта? С чего вдруг Муров начал бояться местной шпаны?» Мне захотелось осторожно его об этом спросить, но пока я подбирал слова, Лида вдруг встрепенулась.
        - Там Нина!
        - Кто?
        - Нина! Из больницы.
        Я глянул в направлении торговых палаток и увидел женщину в красном пальто и облезшей меховой шапке, прикрывавшей седые волосы. Черты лица показались знакомыми - острые и мелкие, словно у хорька. Блёклый взгляд из-под неумело подведенных бровей. Казалось, будто я видел эту Нину раньше. Совсем недавно. Только где?
        - Бывший наш терапевт, - пояснил Муров, заметив мой задумчивый взгляд. - Не помнишь?
        - Смутно.
        - Я у неё практику проходила, когда училась, - сказала Лида. - Вы тут постойте, поболтайте, а я пойду поздороваюсь.
        - Только не убегай далеко.
        Уже не слушая меня, Лида пронеслась через площадь к женщине в красном пальто. Осторожно дотронулась до её плеча. Та повернулась и в первый момент недовольно нахмурила брови, а затем видимо узнала - заулыбалась. В уставшем взгляде мелькнула радость, прорезались солнечные морщинки в уголках глаз, и лицо женщины перестало казаться некрасивым.
        - Чёрт… Где я её раньше видел?
        - Так это Филатова жена, - ответил участковый.
        - Чья?
        - Вити Филатова.
        Точно, Витя. Разводчик кроликов. А эта женщина - та самая визгливая баба, которая вчера выходила в сени и что-то ворчала мужу, забирая кроличью тушку.
        Деревенская площадь вдруг превратилась для меня в театральную сцену. Словно перед кульминацией пьесы, на неё начали выходить все персонажи - один за другим. Всё громче, всё быстрее звучала музыка из колонок, и в груди свербело чувство, будто что-то должно случиться с минуты на минуту.
        В воспоминаниях шевельнулся ночной кошмар. Кролик, бегущий по размытой дождём дороге. Змея в лесу. Чёрное платье в жёлтый горошек. Зеркала. Отражение третьей….
        Пытаясь справиться с беспокойством, я обратился к участковому:
        - Юр. Просьба будет одна.
        Муров не ответил. Обернувшись, я увидел, что он застыл, глядя куда-то поверх людей - в сторону чёрного идола, вокруг которого пылали костры, шьющие небо дымом.
        - Юр?
        Участковый дрогнул, ожил и посмотрел на меня.
        - Извини. Отвлёкся. Что такое?
        - Просьба, говорю, будет. Только между нами, хорошо? Пока Лиды нет.
        - Я - могила.
        - В вашей больнице есть реанимационная бригада?
        Муров смерил меня подозрительным взглядом, а затем кивнул.
        - Есть. В чем вопрос?
        - Нужна помощь… Не совсем красивая. Но если потребуется, я заплачу, сколько скажешь.
        - Лотов, хуйню не городи. Говори, что нужно.
        Я оглянулся. Убедился, что Лида не слышит.
        - Сделай, пожалуйста, так, чтобы завтра эта ваша бригада была в полной боевой готовности. Чтобы я мог позвонить тебе или кому-нибудь из врачей, и через минуту машина уже стояла у дома. И в самой больнице чтобы реанимация работала как часы, а не умирала с похмелья после сегодняшней ночи. Сможешь организовать?
        Муров замер, напряженно обдумывая услышанное. Быстро догадавшись, что речь идёт не обо мне, он глянул в сторону Лиды и спросил:
        - Что с ней?
        - Не знаю. И очень надеюсь, что не узнаю.
        - Она что-то увидела?
        Я молча опустил ресницы. Муров поёжился.
        - А что? Если не секрет, конечно.
        - Юр. Пожалуйста, без расспросов, хорошо?
        Участковый молчал какое-то время, переводя взгляд то на меня, то на Лиду. Затем произнёс:
        - Так вот зачем ты утром пришёл.
        - Юра…
        - Думаешь, старик поможет?
        - Блядь, Юра, ты можешь ответить? Да или нет?
        Муров встрепенулся, будто смысл просьбы дошёл до него только сейчас. Он суетливо взмахнул руками и часто закивал.
        - Конечно, Андрюх. О чём разговор? Я договорюсь с главврачом, скажу, чтобы ребята были на стрёме. Сегодня же ему позвоню. Или выцеплю здесь, он вроде мелькал. Только скажи, пожалуйста… Чёрт… Понимаю, ты не хочешь… Но я ж теперь не усну. Переживать буду. Просто намекни, всё так плохо?
        - Всё хуёво, Юра, - сказал я, тяжело вздохнув. - Как с Алисой.
        Участковый выругался и замялся на месте, не зная, как меня поддержать. Мне же его ободряющие речи были вовсе не нужны. Всё, что от Мурова требовалось - это позаботиться о врачах. Чтобы они действовали слаженно и оперативно, если их помощь и впрямь понадобится. Потому что как подсказывал опыт следачьего прошлого, понятие «оперативность» становилось порой чересчур широким, когда речь шла о сельских больницах. Смертельно широким. Особенно, если дело касалось остановки сердца…
        От всех этих мыслей закружилась голова. Краем глаза я заметил собственное отражение в стеклах уазика, и на секунду мне показалось, будто мое лицо стекает вниз, словно у расплавленной восковой фигуры. Послышался девичий смех вдалеке, зазвенело в ушах. Я наклонил голову, помял пальцами переносицу и произнёс:
        - Дай мне знать, как всё будет, хорошо? Мне сейчас очень нужна твоя помощь. Один я не справлюсь.
        Участковый закивал. Потом достал новую сигарету и вдруг застыл, так и не прикурив.
        - Юр?
        Муров промолчал. Словно окаменевший, он смотрел в сторону костров.
        - Юр? - повторил я.
        - Он здесь, - голос участкового прозвучал слабо. Непривычно слабо.
        - Кто он?
        - Валера.
        - Кто?
        - Колебин… Вон стоит.
        Юра ткнул пальцем в сторону огней, и в этот момент в колонках затихла музыка. На сцену вновь вышли ряженые бабы и затянули песню. «То не ветер ветку клонит…» - разнеслось над площадью, и всякая человеческая речь смолкла, словно от заклинания, листва на березах зашумела, поднялась пыль, и я почувствовал, как в голове что-то качнулось. Мир стал смазанным, тягучим, мягким. Силуэты поплыли перед глазами и небо потемнело, как будто огромная птица заслонила остатки солнечного света.
        - Сперва думал, что кажется, - говорил участковый откуда-то издалека. - Весь день мерещится старый чёрт. То в толпе мелькнет, то из тени выглянет. А нет… Он и правда здесь. Вон стоит. На нас смотрит.
        Участковый вновь указал в направлении костров, но никакого старика там и в помине не было. Только деревенская малышня кружила вокруг и бряцала велосипедными звоночками, а посреди огненного круга возвышался идол. Вросшим в небо чёрным столбом.
        Муров глядел прямо на него.
        - Юра, - пошевелил я губами и понял, что голос пропал. Совсем как в ночном кошмаре. Остался один лишь хриплый шепот: - Нет там Валеры…
        «Не житье мне здесь без милой,
        С кем пойду теперь к венцу…»
        Песня звучала всё громче. Идол гремел ей в такт бусами из речных камней. Распускал ленты пёстрыми перьями. От жара костров поднимался вверх раскаленный воздух, и в его маслянистой дрожи чёрный столб извивался, словно живой, - перетекал, менял форму за прозрачной завесой, что отделяла явь от нави.
        Участковый моргнул пару раз. Огляделся по сторонам.
        - Пропал… Только что был. И пропал. Растворился.
        Я почувствовал, как внутри разливается липкое беспокойство. Обернулся, ища глазами Лиду. Не нашёл. Нина стояла уже одна. Сердце словно оборвалось.
        - Чёрт. А куда…
        Договорить я не успел. Из груди вырвался облегченный выдох, когда у торговой палатки мелькнуло синее пальто жены. Лида покупала вино и о чём-то беседовала с лавочником - молодым армянином, который улыбался ей во все зубы и активно жестикулировал.
        - Андрюх… надо что-то делать - произнёс за спиной участковый. - Больше так не могу. Он ходит здесь. Среди нас.
        Я медленно обвёл взглядом площадь… Палатки и мангалы. За ними березы, ленты, свечи, Сивый со шпаной. В другой стороне дом культуры. Деревянная сцена, на которой завывал женский хор:
        «Расступись, земля сырая,
        Дай мне, молодцу, покой…»
        А за сценой пламя и Древо.
        Взгляд вновь приклеился к идолу, и в момент, когда ветер прибил к земле дым, я увидел распорки столба. Два небольших брёвнышка. С двух сторон под углом.
        В голове шевельнулось воспоминание. Несколько секунд я смотрел на Древо, пытаясь понять, где совсем недавно видел нечто похожее… И вдруг вспомнил.
        - Твою мать. Лапка!
        - Что? - переспросил Муров.
        - Древо! Это куриная лапка!
        - Какая, на хер, лапка? Лотов, ты слышишь? Тут по деревне мёртвый старик гуляет!
        - Да посмотри же!
        Я дёрнул участкового за руку и указал пальцем на идол.
        - Столб и распорки видишь? Как будто птичья лапка. Точно такой же знак в доме Колебина. Там много было таких на стенах и потолке.
        - Лотов, что ты несёшь?
        - Может, это подсказка? Может, Валера нарисовал те закорючки в доме, чтобы мы его нашли… Говоришь, он рядом с Древом мелькнул?
        - Да! Только что стоял!
        - Чёрт… Чёрт.
        Я вновь оглянулся. Посмотрел на Лиду. Она держала в руках бутылку с домашним вином и о чем-то болтала с лавочником-армянином.
        - Присмотри за моей женой, - попросил я Мурова. - Будет спрашивать, скажи, скоро вернусь.
        - Куда ты?!
        - К Древу. Хочу кое-что проверить. Будь здесь, следи за Лидой. Головой отвечаешь.
        Я понесся сквозь толпу. Участковый что-то крикнул вслед, но слов его я уже не услышал. В груди свербела щекотка - томная, тревожная, будто перед первым свиданием. Ноги несли меня к чёрному идолу, а мир расплывался перед глазами, и в воздухе всё сильнее пахло дымом… Кислый, горький, ядовитый запах с привкусом гнили - тот же, что и несколько часов назад в гостиной.
        «Что-то случится, - думал я на бегу. - Что-то обязательно случится этим вечером».
        Всё вокруг походило на забытый сон. В голове засела занозой мысль, что всё это уже случалось однажды - и костры, и песня, и напуганный взгляд участкового, и даже бутылка вина в Лидиных руках. Каждая деталь была знакомой, словно я пересматривал фильм, увиденный давным-давно в детстве, и теперь обрывки памяти возвращались один за другим, и от этого весь мир вокруг звенел, словно хрустальный.
        Песня звучала всё дальше. Вместо неё из колонок пробивались помехи. Низкий шум, напоминающий шипение змеи. Этот шум раздувал пламя костров, словно кузнечными мехами, и всё громче трещали дрова, всё выше к небу взлетали искры. Огонь просыпался, набирал силу, светил всё ярче. Померещилось, будто идол чуть наклонился… и тут же вытянулся обратно, но на пару сантиметров выше. Казалось, что он откапывает себя из земли.
        «Колебинское наследие, - вновь подумал я, только на этот раз уже зная, что в этом наследии и кроется секрет старика. - Значит, говорите, пару лет назад появился странный друг? Ну-ну, как же…»
        Я бежал к столбу, а сам уже знал, что и Витя, и участковый - все они ошибаются. Лет так на сорок, а то и на пару веков. В голове, словно молнии в ночном небе, вспыхивали мысли, связывая все воспоминания. Образы пришли в движение. Начали сходиться в единое полотно, как кружева. И ящерица, о которой кричал Лёпа, и лесной царь, живущий в белом камне, и даже идол, извивавшийся теперь в пламени.
        «Какой, к чёрту, День села? Это же змеиная Пасха. Самая настоящая. Та, о которой говорила Лида. Победа над смертью…»
        Вспомнились сказки Колебина о древних обрядах и о кострах на берегах рек. О поклонении Древу. О хозяине тайги.
        Затем вспыхнули слова участкового:
        - Где хозяин?
        - Перед тобой хозяин.
        По спине побежали мурашки, когда до меня, наконец, дошло. Вот для кого все эти праздники. Вот откуда Колебин знал, чего хочет Роща. В один момент вдруг стали понятны и узоры змеек на бордовом ковре, и странный взгляд старика, и пугающие легенды, и чёрный идол, и вечный запах земли в покосившейся избе.
        «Он вовсе не традиции берёг. Он культ создавал».
        Я вспомнил слова Лиды про злое колдовство и гнилые мысли. Вспомнил, что жена всегда недолюбливала Колебина. Раньше никогда не придавал этому значения и думал, что причина кроется в самогоне, которым старик вечно спаивал нас с Максом, но теперь от этой мысли становилось смешно. Чтобы холодная Лида всерьез обозлилась на старика из-за спиртного? Чушь! По этой логике она, скорее, возненавидела бы Макса, чем Колебина. Нет-нет-нет… Причина крылась совершенно в другом.
        «Никогда не принимай помощь у силы, что поселилась в том доме…»
        Поселилась в том доме…
        Конечно, чёрт бы его забрал! Теперь всё сходится. Старик всю жизнь ему поклонялся - этому лесному царю! А когда пришёл час умирать - заключил сделку. Принял помощь у странного друга в чёрных одеждах. У Хозяина тайги. У змея, живущего в белом камне.
        Звуки на секунду исчезли. Весь мир остановился. Я застыл перед пламенем. По привычке прикурил сигарету, выдохнул дым, и заворожено глянул на идола, который гремел речными камешками.
        Высокий чёрный столб. Подпорки с двух сторон.
        А ведь это вовсе не птичья лапка…
        «Пасха есть праздник победы жизни над смертью, а змеиная Пасха - её отражение, её тень на календаре. Тёмный праздник, в который всё истинное становится ложным, а ложное истинным. Праздник, который меняет день и ночь местами. Переворачивает правду».
        Лишь теперь я понял, на что похож этот знак. Длинная часть жерди сверху, короткая снизу…
        Перевернутое распятие.
        Прямо здесь. Посреди Рощи. У всех на глазах. В пламени костров.
        Каждую осень люди приходят сюда и загадывают желания. Каждый год обращаются к Змею и каждый год несут дары. Так же, как я двадцать шесть лет назад, мальчишкой, на этом самом месте, принёс в жертву Котика. Отдал часть души. Отдал Ему.
        Мир окончательно исчез, и остался лишь дым, огонь и перевернутый крест, украшенный камнями, пёстрыми лентами, узорами птиц, змей, людей с козлиными ногами… Пламя гудело, трещало и тяжелое дыхание доносилось из раскаленного воздуха, оседая в голове смолянистым шепотом:
        «Ты пришёл… пришёл снова… потому что знаешь…. Нет ни добра, ни зла, ни рая, ни преисподней. В этом мире нет победивших и проигравших, нет ложного и нет истинного. Есть лишь отражения, отражения, бесконечные отражения, в которых так легко заблудиться. Но ты всегда находишь дорогу к огню, ведь искать есть твоя суть. Ты вскрываешь всю ложь. Ты раскрываешь тайны. Ты такой же змей, как и я, - вечный охотник и старый рыбак с той картины… И зеркало делит нас пополам, оставляя на двух сторонах одновременно. Ты знал это всегда, всегда, всегда, мой старый друг, и поэтому пришел снова, и смотришь, и слышишь, и вспоминаешь, и чувствуешь, как она тебе врёт, и знаешь, что мы все были такими от начала времен до сегодняшнего вечера - каждый из нас, каждый из нас, каждый из нас… Это нас привязывали к скалам цепями. Нас прибивали гвоздями к крестам. Нас полосовали лезвиями по шее. Нас резали в спину те, кого мы любили. Но мы всегда приходили снова, бунтовали снова, спускались с небес снова, поднимались из земли снова. Мы воскресали и неслись прочь от проклятой старухи, что пахнет болотом. Мы всегда гнали её своим
пламенем - небесным огнём, который раз за разом несли, обливаясь кровью…»
        Жар обволакивал. Дым застилал глаза. Где-то далеко разносились крики толпы. Звучали бубенцы и велосипедные звоночки. Всё сливалось в гремучий змеиный стрекот.
        «Ты проливал кровь - свою и чужую, и поэтому знаешь, что только в ней живёт сила. Горячая, первородная сила, которую можно освободить. Можно использовать против той, что прячется в отражениях. Однажды ты сделал это здесь, попросил и нашёл, но теперь ты можешь пойти ещё дальше… Так же далеко, как и старик… Он прогнал смерть, выкрасив белый камень кровью. Доверился, отрёкся, обрёл… И сегодня, закрыв кошачьи глаза, он навеки станет бессмертным. Ведь он принял мой дар. Так чего же ждёшь ты? Душу в огонь. Да отражение на престол. И смерти нет».
        Я услышал хриплое дыхание над ухом.
        Тяжелая ладонь опустилась на плечо.
        - Андрей! - раздался крик из тумана.
        Мир дрогнул, и я очнулся. Обернувшись, увидел Лиду и Мурова, а точнее их силуэты, которые будто парили над землей, окутанные дымом. Участковый держал меня за плечо.
        - Лотов, что с глазами?
        Медленно, по частям мир собирался обратно. Сначала вернулась музыка, затем праздничный гам, а из звуков проступила картинка - забитая народом площадь, ленты, свечи, торговые палатки… Встревоженный взгляд жены.
        Побелевшими пальцами Лида сжимала двухлитровую бутылку с вином - тёмным и густым, будто это и не вино было вовсе. По глазам жены я прочитал, что она всё видела. В её расширенных зрачках танцевали отблески пламени и перевернутым распятием отражался идол.
        Лида знала. Всегда знала.
        Ноги подкосились и меня повело вперёд. Я завалился на участкового, ткнув его угольком сигареты в рукав кителя.
        - Твою мать, Лотов! Осторожнее!
        - Чёрт… прости… Что-то мне нехорошо, - произнёс я, чувствуя, что ещё немного, и свалюсь, потеряв сознание.
        - Иди сюда, - приказал Муров. - Держись за руку.
        Участковый потащил меня в сторону скамейки у деревянной сцены, рядом с которой мы стояли и говорили минуту назад. Краем глаза я заметил, что люди вокруг вылупились на нас, словно на прокаженных. Деревенские о чём-то перешептывались друг с другом, тыкали пальцами, и даже шпана, крутившаяся под берёзами, замолкла на мгновение. Я увидел, как что-то блеснуло в руках у Сивого. Что-то похожее на осколок зеркала. Но в следующее мгновение Муров перегородил обзор и наваждение исчезло.
        Держась за участкового, я кое-как дополз до скамейки. Рухнул на неё, не чувствуя ног. Казалось, что силы сгорели за минуту, пока я смотрел на костёр и слушал шёпот. Мысли путались, растекались, словно в бреду.
        Лида присела на корточки рядом и положила бутылку на землю. Затем обхватила мою ладонь двумя руками. Кожа жены казалась холодной и скользкой, как у приснившейся накануне утопленницы.
        - Зачем ты пошёл туда?
        - Древо… Ты ведь знала.
        - Зачем ты пошёл? Ответь мне. Зачем ты пошёл к нему?
        Я с трудом поднял взгляд. Посмотрел в глаза участковому. Дернул головой.
        - Скажи ей. Скажи, что видел.
        Муров прикусил губу и потоптался на месте. Затем неуверенно произнёс:
        - Колебин… Он был здесь. Только что у костров. Я своими глазами видел, он стоял там же, где и Андрей.
        Лида не удивилась услышанному. Наоборот, лишь коротко кивнула, будто слова участкового подтвердили её собственные догадки. Затем она вновь глянула мне в глаза и спросила:
        - Ты ищешь его? С самого утра, правда?
        - Правда, - признался я. Притворяться больше не было сил.
        - Зачем?
        - Ты знаешь.
        Лида отвела взгляд в сторону и покачала головой. Я узнал этот жест.
        - Кто бы сомневался, - тихо произнесла жена. - Ничего не меняется… Ничего… Господи, какая же я дура. Всерьёз понадеялась, что ты понял меня. На секунду даже поверила.
        - Лида…
        - Помолчи. Просто помолчи.
        Она отпустила мою ладонь, а затем грубо дернула за куртку и достала из кармана сигареты. Поднявшись, чиркнула зажигалкой и отвернулась.
        Я глянул на Мурова. Тот стоял раскрасневшийся - то ли от водки, то ли от неловкости. Участковый мялся и не знал, куда себя деть. Я беззвучно пошевелил губами: «Ищи». Муров кивнул и уже собрался было уходить, как Лида, стоявшая к нам спиной, вдруг громко произнесла:
        - На Мраморной заводи. Под старым кедром.
        Мы с участковым раскрыли рты. Лида обернулась и насмешливо глянула на наши ошарашенные лица. Затем стряхнула пепел с сигареты и указала тлеющим огоньком в сторону холмов, над которыми поднималась луна.
        - После полуночи возьми лодку и положи в неё зеркало, - сказала жена участковому. - Когда услышишь шёпот, причаль к берегу. Иди к старому кедру. Держи зеркало рядом.
        Она говорила так холодно и так властно, что на секунду я перестал узнавать её голос. Чёрные пряди вились по ветру - на фоне багряного неба, на фоне колдовского идола, подсвеченные пламенем костров.
        Муров, будто заколдованный, слушал и не говорил ни слова. Только кивал, как болванчик в сувенирной лавке.
        - Увидишь кости - накрой их зеркалом, чтобы они оказались в отражении. Если костей не будет, разожги огонь у кедра, начерти круг и жди. Костерок сделаешь - старик сам явится. Должен явиться… Кот уже стар и умрёт до рассвета. Когда отражения погаснут, ритуал завершится, и кости поднимутся. Главное, не выходи из круга. И будь рядом с зеркалом. Понял?
        Муров суетливо кивнул. Затем посмотрел на меня, ища ответов, но я был поражен не меньше. В голове крутился лишь один вопрос. Откуда? Откуда, чёрт возьми, она всё это знает? Никогда прежде - ни разу за всю совместную жизнь - Лида не демонстрировала свой дар настолько открыто. Да, было время, когда я работал следователем и жена помогала мне - давала советы, где и кого искать, но даже тогда она постоянно говорила намёками, расплывчатыми образами. Как это было с Сивым и зарезанной продавщицей. Но чтобы так явно? Чтобы с поразительной точностью назвать место?
        Чёрт… До сегодняшнего утра даже я не был уверен наверняка, что старик мёртв. Не говоря уже о том, что место, где нашли труп, было известно лишь паре людей, если, конечно, участковый не врал. В любом случае, кто бы за эти два дня успел проговориться Лиде, что Колебина нашли под старым кедром на Мраморной? Кто мог указать на заводь, название которой знали лишь местные, да и то не все?
        Разгадка пришла неожиданно. «Тот, кто вырос здесь. Тот, с кем говорил и ты».
        Я посмотрел на Лиду и спросил:
        - Это Макс? Он тебе рассказал?
        Лида усмехнулась и опустила ресницы. И тут же всё колдовство растворилось, превратившись в дешевый фокус. Я вспомнил, что и сам отправился к участковому по наводке друга.
        - Ты говорил Максу? - спросил я у Мурова. - Говорил про труп? Он ведь от тебя узнал?
        Участковый кивнул. Я на секунду выдохнул, но уже через мгновение вновь почувствовал, как собирается тревога. Какая-то фальшь сквозила во всём происходящем. Что-то абсурдное и театральное… Так не бывает в реальной жизни. Внимание прыгало с мысли на мысль, и я не мог сосредоточиться. Образы, идеи, воспоминания - всё звенело и мельтешило в сознании, будто после пропущенного удара. И голос жены, и смолянистый шёпот, и слова участкового, и праздничный гам, и песня, летевшая над площадью…
        Я сел на край скамейки, сгорбившись, и уперся лбом в ладони, чувствуя как раскалывается голова.
        - Ничего не понимаю… Что, вообще, происходит? Что за чёртовы ритуалы? Зачем нужно плыть на Мраморную? Какие зеркала? Почему старик до сих пор жив?
        Лида холодно произнесла:
        - Он не жив.
        - Но мы его видели. И я, и Юра, и другие люди. Хочешь сказать, это был призрак?
        - Он не жив, - повторила Лида, словно заведенная.
        Я поднял глаза и посмотрел на неё. Затем перевёл взгляд на Мурова. На людей вокруг. «Почему они все напоминают мне кукол? Словно ненастоящие… Словно игрушечные…»
        И чёрт бы с ними с неестественными жестами и фразами, но теперь даже ветер казался мне чьим-то дыханием. Он налетал со всех сторон сразу, словно живой, и приносил дым костров. А дым перемешивался с туманом - молочной завесой, которая ползла к площади с улиц и пахла рекой.
        «Я ведь не чувствую запахов в сновидениях. Значит, это не сон?»
        Мой взгляд упал на бутылку вина, лежавшую у скамейки. «Лида не очень любит вино. Особенно дешевое и самодельное… Зачем купила?» Уже открыв было рот, чтобы спросить, я вдруг понял, что жена исчезла. Секунду назад она стояла в двух шагах от меня, стряхивала пепел с сигареты, а теперь словно сквозь землю провалилась.
        Я подскочил со скамейки. Оглянулся по сторонам, и тут же едва не потерял равновесие. Замелькали перед глазами мушки, весь мир поплыл, зашумел, а когда собрался обратно, я услышал, как разносятся над площадью тягучие бабские голоса:
        «То не ветер ветку клонит…»
        Я застыл. Оглянулся на сцену.
        - Они ведь это уже пели. Чёрт… Юра! Куда делась Лида?
        Участковый не ответил. Сжимая в ладони сигаретную пачку, он смотрел в сторону чёрного столба.
        - Юр?
        Муров промолчал.
        - Юра! Ау! - вновь повторил я.
        - Он здесь.
        - Что?
        - Валера. Вон он стоит. Сперва думал, что кажется. Весь день мерещится старый чёрт. То в толпе мелькнет, то из тени выглянет. А нет… Он и правда здесь. Вон он стоит, на нас смотрит.
        Участковый ткнул пальцем в сторону костров, и я вдруг понял, что в ушах у меня больше не шумит. Всё это время где-то далеко, на заднем фоне, звенел едва различимый писк, будто от включенного телевизора, а теперь этот писк исчез, а вместе с ним растворилось и чувство фальшивости происходящего.
        «Не житье мне здесь без милой, с кем пойду теперь к венцу…» - летела песня над Рощей, а я уже знал каждый звук в ней. Каждый выдох. Знал место в куплете, где бабы вот-вот сфальшивят и не дотянут ноту. Знал, что сейчас участковый повернётся и скажет:
        - Пропал… Только что был. И пропал. Растворился.
        Всё повторялось, словно мелодия в музыкальной шкатулке.
        «Мне всё померещилось? Или было на самом деле? Сколько времени-то прошло?» Я посмотрел на часы, но тут же осознал, что не в силах вспомнить, сколько они показывали, когда мы с Лидой подошли к участковому. «Это было вне времени… Вне привычного мира. Видимо, я вновь провалился в зазеркалье. Вышел, как говорит Лида… Шаманская болезнь началась».
        Обернувшись в сторону торговых палаток я увидел, как жена разговаривает с лавочником. Он протягивал ей бутылку домашнего вина. Я ждал, что сейчас Лида передаст деньги, возьмёт бутылку… но вместо этого жена вдруг повернулась и поймала мой взгляд. Затем улыбнулась краешками губ и пошла прочь от палатки, так и не купив вино. Она направилась к нам с Юрой.
        - Андрюх… Нужно что-то…
        - Молчи, - перебил я участкового. - Я знаю, что нужно.
        Тот взглянул на меня удивленно. Пока Лида не подошла ближе, я встал чуть боком, чтобы слова невозможно было прочитать по губам, и тихо произнёс:
        - Сегодня после полуночи, приезжай к дому. Возьми с собой большое зеркало. И раздобудь лодку.
        Муров растерялся. Тряхнув головой, переспросил:
        - Лодку?
        - Да, лодку. Ночью поплывем на третью заводь. Главное, зеркало найди побольше. И ещё… один момент… Подскажи, я про реанимацию уже говорил?
        В глазах участкового застыл немой вопрос.
        - Знаю, звучит странно, - нахмурился я. - Просто скажи: говорил или нет?
        - Лотов. С тобой всё в порядке?
        - Юра…
        - Я только что сказал, что договорюсь с главврачом.
        - Отлично, - кивнул я. - Сделай это обязательно, и как будет готово, дай мне знать. А после полуночи отправимся с тобой на Мраморную. Найдем старика. Кажется, я начинаю понимать, что творится в этой деревне…
        Договорить я не успел, потому что к нам подошла Лида. Глянув сначала на ошарашенного Мурова, затем на меня, она подмигнула и сказала:
        - Секретничаете?
        Я улыбнулся в ответ с самым невинным видом.
        - Есть немного.
        Видимо, вышло не очень естественно, потому что Лида, глянув на мое выражение лица, опустила глаза и усмехнулась.
        - Всё интриги плетёте. Ну да Бог с вами. Может, пойдем перекусим? Юр, ты как?
        - Не. У меня служба, - ответил участковый, и, кивнув в сторону толпы, добавил: - Надо следить, чтобы никто никому щи не расквасил.
        - Боюсь, это дело времени. Вечер будет яркий.
        Муров тихо забурчал:
        - Знаешь, золотце, от тебя это слышать вдвойне неприятно.
        - Чему суждено случиться, то случится, - пожала плечами Лида. - Но не переживай, никаких глухарей. Ладно, Юр, ещё увидимся.
        - Бывайте.
        Мы с участковым обменялись короткими взглядами, скрепив договоренность. Затем пожали руки и попрощались. Уже уходя, я заметил, как Муров удивленно смотрит на манжет своего кителя, на котором темнела обугленная дырочка.
        - Вот бляха… прокурил. И когда успел? - пробормотал Юра.
        Лида усмехнулась и взяла меня за локоть. Мы направились в сторону торговых палаток, рядом с которыми дымили мангалы, разнося на всю деревню запах жареного мяса. Отойдя от Мурова шагов на двадцать, жена, будто между делом, спросила:
        - Рассказывай. Как выход?
        - Ты о чём?
        - Ты понял. Не притворяйся.
        Хмыкнув, я посмотрел на Лиду и подумал: «Интересно, есть ли хоть одна вещь, о которой она не знает?»
        Помолчав какое-то время, наконец ответил:
        - Ещё пару дней назад подобное свело бы меня с ума. А теперь… Странно, но теперь это совершенно меня не пугает.
        - Разумеется, - кивнула Лида. - Ты ведь уже сошёл с ума.
        - Звучит невесело.
        - Брось, кот. Это очень весело. Лучше расскажи, что видел.
        - А ты не знаешь?
        - Это был твой выход. Не мой.
        На секунду я замешкался, когда понял, что совершенно не представляю, что творится в голове у жены. Что именно ей известно? Знает ли Лида, где лежат кости Колебина? Говорил ли ей это Макс в самом деле или мне всё только привиделось? Знает ли она, что я ищу старика, и если да, то знает ли, зачем? Знает ли, что уже второй день подряд, с самого приезда в Рощу в голове моей сидит мысль о том, что смерть можно обмануть? Знает ли Лида, что все эти дни я лишь притворялся? Что я вовсе не принял её смирение? Что прямо сейчас в моем кармане спрятаны таблетки и что минуту назад я попросил участкового поговорить с врачами? Знает ли она, что этой ночью, я собираюсь отправиться на третью заводь, чтобы найти старика и выпытать у него секрет победы над хозяйкой зеркал?
        И главное - знает ли Лида, что я готов пойти на сделку хоть с самим дьяволом, лишь бы не проиграть смерти снова?
        «Именно с ним, Андрей, - мелькнула мысль. - Именно с ним…»
        Захотелось оглянуться и посмотреть на Древо ещё раз, но с большим трудом я поборол это навязчивое желание. Нарушив затянувшуюся тишину, ответил:
        - В видении я говорил с тобой.
        - Ошибаешься, кот. Колдуя, мы говорим лишь с собственными отражениями.
        - А как же воздействие на мир, о которым ты рассказывала? И все эти шаманские разговоры с духами?
        - Но я-то не дух, - Лида посмотрела искоса и подмигнула.
        - Кажется, ты многое не договариваешь, царевна.
        - Например?
        - Почему ты так боишься Колебина?
        Лида прыснула смехом.
        - Вовсе не боюсь.
        - И всё-таки… Ты постоянно говоришь, чтобы я держался подальше от его дома. Чтобы я не принимал помощь у силы, с которой связался старик. И знаешь, кажется, я понял, о какой именно силе идёт речь.
        Лида глянула лукаво.
        - Тогда в чём вопрос?
        - Ты ведь не веришь в Бога.
        - С чего ты взял?
        - С того, что мы прожили вместе двенадцать лет. И я ни разу не замечал на тебе крестика. Ни разу не видел, чтобы ты молилась. Я прекрасно знаю, как ты относишься к церкви. Тем более… ты сама…
        - Что «сама»? - спросила Лида. - Договаривай, не бойся.
        - Ты сама зовёшь себя ведьмой.
        Она кивнула спокойно, а затем отпустила мою руку и сказала:
        - Да, зову. И как, по-твоему, это противоречит вере?
        Совсем позабыв о еде, мы прошли мимо палаток и остановились у палисадника за углом дома культуры. Здесь не было людей и не слишком громко звучала музыка, от которой уже звенело в ушах, поэтому говорить можно было спокойно. Повернувшись к жене, я посмотрел ей в глаза и спросил:
        - Просто пытаюсь понять, чем ты отличаешься от старика? Ведь ты сама связала жизнь с колдовством, разве нет? Так же, как и Колебин. Да, ты не обманывала: старик и правда принял помощь у страшной силы. Я увидел это на площади. Увидел, что значит Древо, и понял, в честь кого все эти праздники. Теперь ясно, почему ты называешь сегодняшнее торжество тёмным отражением Пасхи, но не ясно другое… Ведь всё это - чистая религия. Разве нет? И чтобы верить в дьявола, нужно верить в Бога, ведь ты сама говорила, что без одного не существует другого.
        - Говорила, - кивнула Лида. - Продолжай.
        - Ты хочешь, чтобы я научился колдовству, но осуждаешь Колебина, который умел это делать лучше других. Да, ты не такой скептик, как я, и поэтому веришь в бессмертие души, но признай, ты тоже считаешь, что рай и ад - просто вымысел. Детские сказки… Всю жизнь ты смеешься над церковью и не носишь распятие, потому что не веришь в силу креста. Но почему-то перевернутый крест вызывает у тебя страх.
        Лида поморщилась, и я тут же поправился:
        - Хорошо. Пусть не страх. Тревогу. И всё же… Ты говоришь о том, что колдовство, с которым связался Колебин - колдовство злое, а потом добавляешь, что в мире нет ничего однозначного. Что всё ложное всегда будет истинным, а всё истинное - ложным. И что без противоположностей мир не смог бы существовать. Но тогда объясни мне… Почему можно брать с одной стороны, но нельзя брать с другой?
        Лида посмотрела на меня и улыбнулась. Это был искренний, полный гордости взгляд, словно у родителя, чей ребенок впервые сказал членораздельное слово. Я вспомнил, что такими глазами Лида всегда смотрела на Алису.
        - Как думаешь, почему я заглядываю в зеркало прежде, чем кого-то лечить?
        - Ты говорила об этом в лесу. Отражение - твой якорь, чтобы настроиться.
        - Да, якорь. Но не только…
        Она достала из кармана ручное зеркальце и опустила палец на защелку, чтобы откинуть крышку. Я почувствовал, как в воздухе потянуло рекой, и тут же остановил жену, положив ладонь на её руку.
        - Не стоит. Не сейчас…
        - Боишься? - спросила Лида.
        - Нет, не боюсь. Просто не хочу.
        Она усмехнулась и убрала зеркальце обратно в карман.
        - Вот и я о том же, - сказала Лида, а затем, помолчав немного, добавила: - Нет смысла кого-то бояться, но нужно помнить, где проходят границы. Нужно знать, когда лечить можно, а когда нет. Всё, что ты сказал: от первого до последнего слова, всё - правда. И я безумно горжусь тобой, кот. Вчера утром я и представить себе не могла, что за каких-то два дня ты продвинешься так далеко. Что сможешь выходить из тела так просто, стоя посреди толпы людей. Вчера ты успокоил меня, призвав свет. Сегодня увидел суть колдовства, на котором держится Роща. Боюсь представить, как далеко ты зайдешь завтра. Но послушай, что я скажу тебе…
        Она оглянулась по сторонам, а затем поманила пальцем и прошептала на ухо:
        - Тот, о ком ты говоришь… лесной царь… Я не боюсь его. Хотя бы потому, что он живёт в каждом. Особенно в мужчинах. Особенно в тебе. Ведь однажды ты попросил его о помощи, когда был ребенком. И он искалечил тебя. Но ещё сильнее он искалечил старика, который поклонялся ему всю жизнь. И ты прав, мой серебряный. Моё колдовство ничем не отличается от колдовства царя. Ничем… Кроме одной лишь вещи.
        Она положила ладонь мне на грудь.
        - Я никогда не иду против той, что в зеркалах. Не иду против мира, - сказала Лида. - И в этом вся моя вера. Ни в кресте. Ни в молитве. Ни в церкви. В смирении. Понимаешь?
        Закрыв глаза, я почувствовал, как сквозь одежду льётся тепло. Как оно пытается заполнить тело, но проваливается и исчезает бесследно где-то в солнечном сплетении. Лида, видимо, тоже это ощутила, потому что тут же убрала руку.
        - Нет. К несчастью, не понимаешь, - сказала жена, не скрывая грусти. - Ты в вечной борьбе, кот. Ты пытаешься спасти меня, и поэтому ты не со мной.
        Я поднял веки и тихо сказал:
        - Да. Пытаюсь. Прости.
        Лида опустила глаза и покачала головой.
        - Всё хорошо… Правда, хорошо. Я не вправе требовать от тебя невозможного.
        Шагнув ближе, я взял Лидину ладонь и провел пальцами по запястью. Другой рукой дотронулся до волос жены. Убрал выбившуюся прядь за ухо. Затем произнёс почти что шепотом:
        - Я стараюсь, родная… Очень стараюсь. Я так сильно хочу верить в твои рассказы о том, что мы обязательно встретимся после смерти, но у меня ничего не выходит. Стоит только представить, что ты уйдёшь… Что завтра тебя не станет… Всё это кажется дурным сном, и в голове не укладывается мысль, что это и правда может произойти. Да, я видел смерть - много раз, очень много. Но даже после того, как она забрала Алису, даже после того ноября мне всё ещё не верится, что я могу потерять и тебя тоже. Я закрываю глаза и пытаюсь вообразить, как просыпаюсь один в постели, как хожу по опустевшей квартире, но у меня попросту не получается. Проще представить, будто я очнулся на другой планете или в космическом корабле, или в гробу похороненным заживо. Но не в том мире, где тебя больше нет.
        Лида отвела заблестевшие глаза и вновь прикусила губу.
        - Я бы очень хотел поверить в жизнь после смерти, но проблема в том, что я не представляю, что послезавтра есть вообще хоть какая-то жизнь. Не на том свете. На этом. Понимаешь? Ведь тогда летом, тринадцать лет назад, когда я встретил тебя, мне точно так же показалось, что теперь-то у жизни появился смысл. Что теперь больше не будет страшно засыпать по ночам, что темнота уйдёт. И всё именно так и случилось - словно в сказке. Даже когда мы потеряли друг друга, и когда я уехал наутро, а вернувшись, не нашёл тебя в Роще - даже тогда я знал, что однажды мы снова встретимся. Что с тобой всё будет в порядке. Что нужно просто перетерпеть и судьба обязательно сведёт нас, потому что так предначертано. Что сказка ещё впереди… И даже, когда смерть пришла за Алисой… Когда мы разошлись… Ради тебя я продолжал жить. Ты оставалась последним светом, и когда наступал вечер, и темнота опускалась, я тянулся на этот свет. На твой свет, без которого попросту бы умер в ночи.
        Я аккуратно стер с Лидиной щеки слезу, и, пока это делал, мысленно проклял себя трижды. Мне не хотелось говорить всё это. Не хотелось, чтобы Лида плакала. Но уже начав, я попросту не мог остановиться.
        - И поэтому не буду лукавить. Не буду притворяться, что смирился и готов подставить смерти левую щеку… Нет, родная. Ты прекрасно знаешь меня и знаешь, как я отношусь к смирению. Знаешь, что я всегда был и буду в борьбе. Буду пытаться спасти тебя до самого конца.
        - Ты дал слово, Андрей. Ты дал мне слово.
        Голос Лиды был слабым и едва различимым в опустившихся сумерках. Повернувшись, она сжала мою ладонь и, заглянув в глаза, сказала:
        - Об одном лишь прошу: не нарушай его. Если хочешь, не верь мне. Не принимай, бунтуй, борись. Делай всё, к чему привыкла твоя душа. Но, пожалуйста, умоляю тебя… Не делай того, что сделал старик. Не губи душу. Не используй колдовство против мира. Если ты сделаешь это, то больше никогда не сможешь меня любить.
        Чувство, будто я оказался пойман в ловушку, разрывало изнутри и тянуло в пропасть. И всё-таки я произнёс:
        - Обещаю, родная. Я найду другой путь. Найду способ обмануть их всех.
        Лида опустила глаза. И вдруг тихо засмеялась.
        - Неисправимый. Наверное, поэтому я тебя и люблю.
        Она обхватила меня руками, прижалась всем телом и уткнулась в плечо. Я обнял её в ответ, поцеловал в макушку. Волосы Лиды пахли смородиной и хвоёй.
        Мы стояли так долго, слушая дыхание друг друга. С площади долетала музыка - тоскливая, с рожками, трещотками и пастушьими барабанами. Ритм поднимал над землёй и уносил душу в потемневшее небо, по которому плыл дым костров. Песни звенели в осеннем воздухе. Песни леса, песни сентября. А мне вдруг захотелось услышать совсем другую музыку - спокойную, нежную и родную. В голове появилась идея.
        - Царевна, - тихо произнёс я.
        - Да?
        - Хочешь, сыграю тебе?
        Лида подняла голову и удивленно спросила:
        - Сыграешь? На чём?
        Я хитро улыбнулся. Взяв жену за руку, потянул за собой.
        - Идём. Устроим маленькое приключение.
        Чуть замешкавшись, Лида неуверенно пошла следом.
        - Только тише, - приложил я палец к губам. - Нас не должны заметить.
        - Куда мы?
        - К черному входу.
        - Куда? - переспросила жена.
        - Сейчас всё увидишь.
        Мы обогнули палисадник и оказались позади дома культуры - на заднем дворе, где из зарослей репейника торчали покосившиеся сарайчики, в которых хранился уголь. Идти приходилось медленно и осторожно, чтобы впотьмах не напороться на ржавые гвозди. Повсюду валялись гнилые доски, покрышки, стопки пожелтевших газет, разбухших от ночного дождя. В воздухе висел отвратительный запах уличного туалета. Лида поморщилась и зажала нос.
        - Не знаю, что ты задумал, кот. Но пока затея не выглядит романтичной.
        - Потерпи, - улыбнулся я, помогая жене переступить через мусор. - Один момент - и всё будет.
        Мы зашли в тёмный закуток, едва не зацепив руками заросли крапивы. Остановились перед закрытой дверью ДК. Я оглянулся по сторонам. Убедившись, что никто не смотрит, дёрнул за ручку.
        - Чёрт. Заперто. Впрочем, было предсказуемо. Сейчас, погоди-ка…
        Я достал из кармана телефон и подсветил замок. Как и ожидалось, это оказалась китайская цилиндровая дрянь, которую можно было вскрыть на раз-два при должной сноровке.
        Вспомнив, как по пути на площадь Лида распустила волосы, я повернулся к жене и протянул ладонь.
        - Порадуй, царевна.
        Лида усмехнулась. Вытащила из кармана пару «невидимок» и передала мне.
        - Две ведь нужно?
        - Хах… Моя девочка.
        Надломив одну шпильку, я немного повозился, придавая ей нужную форму. Со второй «невидимкой» справился быстрее - понадобилось просто согнуть её посередине, чтобы получилось подобие буквы «Г».
        - А теперь немного противозаконной магии…
        Вставив обе отмычки в замок, я надавил на цилиндр изнутри, провернув его насколько смог, и начал осторожно проталкивать вверх штифты. Лида подсвечивала телефоном и оглядывалась по сторонам, чтобы нас никто не заметил.
        - Господи… Мы словно подростки, - сказала она шепотом.
        - Тебе нравится?
        - Безумно.
        Я улыбнулся. Затем сделал ещё одно легкое движение отмычкой и почувствовал, как сопротивление замка ослабло. Цилиндр повернулся и старая дверь, установленная наперекосяк, открылась сама собой.
        - Оп, готово. Надеюсь, Юра не оформит нам покушение на сто пятьдесят восьмую.
        - Ты ведь адвокат, - пожала плечами Лида. - Отбрешешься.
        - Вечно об этом забываю. Идём.
        Отдернув шторку, которая висела в пороге, мы с женой вошли в здание и закрыли за собой дверь на крючок. Внутри было темно. Лишь слабый свет телефонного экрана выхватывал из мрака очертания лакированных половиц, которые скрипели от каждого шага. Использовать вспышку в качестве фонарика я не рискнул. Не хотел, чтобы отблески пробились в другие комнаты клуба, где были окна, сквозь которые нас могли заметить с улицы. Тем более и в темноте я прекрасно ориентировался по памяти. Мы с Лидой находились в танцевальном зале. По пятницам здесь устраивали дискотеки, а в другие дни превращали помещение в актовый зал, расставляя стулья перед небольшой сценой. Насколько я помнил, сцена находилась по правую руку от нас.
        - Осторожнее, царевна. Держись за меня. Не споткнись.
        - Держусь-держусь. Только объясни, что мы ищем?
        - Раньше тут стояло пианино. Сейчас проверим, на месте ли.
        Медленно, стараясь не скрипеть досками, мы прошли до края зала и поднялись по ступенькам. Прибавив яркости на телефоне, я подсветил углы один за другим.
        Из мрака проступил чёрный прямоугольник.
        - А вот и оно родимое.
        Подойдя ближе, я поднял тяжелую крышку. Увидел линии клавиш и почувствовал, как шевельнулось в памяти что-то тёплое и далёкое. Детство, музыкальная школа, нотные листы… Фортепиано из старой квартиры, за которым сидела Алиса в пижаме. Держала в одной руке Зайца, а другой тыкала по клавишам и звонко смеялась от каждого звука.
        - Когда ты в последний раз играл? - спросила Лида.
        - Не помню, - солгал я. - Давно.
        «Помнишь, Андрей. Прекрасно помнишь. Ты не прикасался к инструменту с тех пор, как Алиса умерла».
        Пальцы легли на холодные клавиши. Медленно и неуверенно я взял аккорд. Мягкий звук разнесся по темному залу, отразился эхом от стен и погас во мраке. Я нажал снова.
        - Надо же… Даже не расстроенное.
        - Сыграй что-нибудь, - шёпотом попросила Лида.
        Встав к пианино ещё ближе, я опустил вторую ладонь. Начал наигрывать самое простое и первое, что пришло в голову. Тревожный и одновременно завораживающий мотив. Музыку из детства. Музыку перемен…
        - Чайковский?
        - Да. Озеро.
        - Не останавливайся.
        Я кивнул и продолжил. С непривычки пальцы несколько раз соскользнули, разрезав мелодию фальшивыми нотами, но уже через минуту руки вспомнили. Музыка завибрировала в пустом зале. Полилась в темноту ручьем.
        Слабое сияние телефона освещало клавиши. Казалось, будто мы с Лидой и правда стоим посреди ночного озера - прямо на водной глади, а вокруг - бесконечная пустота и эхо. Низкие ритмичные звуки беспокоили тьму, запуская по ней водную рябь, и звонкая мелодия скользила в этом растревоженном мраке отблесками лунного света. Превращалась в серебряную дорожку из звуков.
        Доиграв, я закрыл на секунду глаза и тут же начал играть «Лунную сонату». В детстве я ненавидел её, как и все, кто учился в музыкальной школе. Соната казалась мне настолько затертой, настолько приевшейся, что вся её красота улетучивалась, и мелодия вызывала лишь раздражение и воспоминания о бесконечных занятиях. Но теперь, когда пальцы сами скользили по клавишам, будто отделившись от тела… когда не было ни жжения в груди, ни боли в запястьях, я наконец услышал всё колдовство, спрятанное в переливах аккордов.
        Услышал, как музыка мягко раскачивает реальность, будто детскую колыбельную. Как она усыпляет мир, нашептывая ему сказки о доме, в который все мы однажды вернёмся. О том самом доме, что стоит под россыпью звёзд, освещенный бледно-голубым сиянием, на берегу тёмной реки. О плотной тишине в гостиной этого дома, и о запахе хвои и черной смородины. О лунном свете, пробивающемся сквозь окна.
        О маленькой комнатке на втором этаже, где в кровати под белым одеялом, свернувшись калачиком, спит семилетняя девочка. Прижимает к груди плюшевого зайца в рубашке с оторванной пуговицей и в своём сне видит тёмный зал и двух людей на сцене. Темноволосую женщину с огоньком в руках. И чуть поседевшего мужчину в камуфляжной куртке, который стоит перед фортепиано и играет эту музыку прямо сейчас.
        - Я люблю тебя, кот, - шепчет женщина.
        - Я люблю тебя, - отвечает мужчина.
        И лишь девочка не произносит ни слова. Девочка спит.
        Девочка видит сон.
        Девочка знает, что скоро мама и папа вернутся.
        Ведь когда соната затихает, сквозь темноту уже летит знакомый мотив. Мелодия из шкатулок. Из снов. Из детских фантазий.
        Нежная хрустальная пьеса, которую весь мир называет неправильно…
        - Ты слышала?
        - Что?
        - Кажется, половицы скрипнули.
        Пальцы замерли на клавишах. Я очнулся перед пианино. Почувствовал, что из темноты на нас с женой кто-то смотрит.
        - Тебе показалось, кот. Играй, пожалуйста.
        Я покачал головой и, прищурившись, вгляделся во мрак. Вслушался в тишину.
        - Здесь кто-то есть. Я слышал.
        - Ты знаешь, кто. Не останавливайся.
        Лида подошла ближе, положила ладонь мне на плечо. А в следующую секунду я почувствовал, как из темноты поднимается знакомый травянистый запах.
        Запах реки.
        «Никакая это не Алиса. Это снова ты. Явилась, чтобы напомнить о себе? Смеёшься? Пытаешься напугать?»
        Я был уверен: если сейчас разрезать мрак вспышкой телефона, то посреди зала я увижу женщину - черноволосую, похожую на Лиду, одетую в белое платье. Она будет неотрывно смотреть в глаза. Будет грозить пальцем и едва заметно перебирать губами, будто читая молитву:
        «Завтра первый снег… Завтра первый снег… Завтра первый снег…»
        - Играй, кот. Пожалуйста, играй, - шептала Лида.
        Задумавшись на секунду, я усмехнулся. «А почему бы и нет?»
        И закрыв глаза, продолжил. Пальцы заплясали по холодным клавишам, тьма наполнилась звуками, и колдовская мелодия полилась в пустой зал с единственным зрителем.
        Я играл, не обращая внимания на запах колодца, круживший в воздухе. На скрип половиц во мраке. Играл, позабыв о времени и о приближавшейся полуночи. О том, что скоро наступит воскресенье дьявольской Пасхи. Обо всех пугающих образах, что жили в памяти и обо все загадках, которые ещё предстояло распутать. Играл ту самую мелодию из шкатулки.
        Пианино звучало в темноте.
        Смерть слушала.
        Смерти нравилось.
        Только играл я вовсе не для неё, а для девочки, которую она забрала. Для девочки, которая мечтала увидеть слонов и знала, как на самом деле называется эта пьеса. Играл для девочки, которая спала в далёком доме, свернувшись калачиком под одеялом, и в своём сне слушала, как её папа играет «For Alice».
        И когда мелодия закончилась, смерть отступила. Пронеслась ветром по залу, распахнула в темноте все двери, и спустя секунду с улицы донесся крик:
        - Умерла! Люди! Она умерла!
        Глава 11
        Когда мы с Лидой выбежали из клуба, вокруг палаток уже толпился народ. Бабы голосили, словно резаные. Мужики перешептывались друг с другом и размахивали руками. Колонки у сцены трещали помехами.
        В ночном столпотворении, освещённом огнями костров, было слышно, как участковый орёт на кого-то матом:
        - Разойдитесь, пока друг друга не затоптали! Разойдитесь, на хер, кому сказал!
        Взяв Лиду за руку, я протиснулся сквозь плотные ряды. Зашагал на голос Мурова.
        - Андрей, нужно уходить, - произнесла жена негромко.
        - Сейчас-сейчас. Только узнаем, что случилось.
        В сумерках зрение вновь подвело меня. В первую секунду, подойдя к палаткам, я подумал, что люди толпятся вокруг какого-то зверька - то ли собаки, то ли лисы, то ли чёрт пойми кого. И лишь приглядевшись, понял: это вовсе не зверёк. На земле валялась меховая шапка.
        - Простите. Разрешите…
        Я отодвинул в сторону зевак и, ещё не успев разглядеть ничего толком, услышал, как за спиной ахнула жена.
        На земле лежала Нина. Белая, непохожая на себя. С искореженным в судороге лицом. Остекленевшие глаза смотрели в ночное небо, рука лежала на груди. Красное пальто перепачкалось.
        - Сердце не выдержало… - послышался голос из толпы.
        - В такой вечер…
        - Она её имя крикнула, когда падала. Я сама слышала!
        Лида вновь дернула меня за руку.
        - Андрей, уходим. Быстрее, - прошептала на ухо.
        - Да что случилось?
        - Сейчас сам всё поймёшь.
        Всё ещё не догадываясь о причинах её беспокойства, я оглянулся, чтобы посмотреть на Лиду, и тут же наткнулся на цепкие взгляды местных мужиков. Только сейчас я заметил, что деревенские по большей части не смотрят на труп, а все как один вытаращились на нас с Лидой. О чём-то перешептываясь, они без стеснения тыкали пальцами в сторону моей жены. Среди десятков голосов, слух невольно выхватил слово:
        - Ведьма.
        В голове пронесся ночной кошмар. Иконы на стенах храма. Злобные физиономии.
        - …она ж к ней подходила…
        - … и куда потом пропала, а?
        - … а глаза-то! Глаза, посмотри какие…
        - … сколько лет её здесь не было? Зачем приехала?
        Сжав Лидину руку, я прижал к себе жену, и ни секунды больше не медля, пошёл прочь с площади. Деревенские расступались перед нами неохотно. Смотрели вслед.
        «Главное, без глупостей, Андрей… Слышишь? Без резких движений».
        Пьяный гам звучал всё громче, набирая силу, словно ветер перед грозой. Где-то позади матерился участковый. Когда основная гурьба осталась за спиной, я услышал несколько ругательств в свой адрес. Сжал зубы, но пропустил мимо ушей.
        «Спокойно, Андрей… Спокойно… Не время геройствовать».
        Держа Лиду под руку, почти вывел её с площади, как вдруг со стороны березовой рощицы, где крутилась шпана, раздался свист, а за ним громкий пьяный возглас:
        - Ведьма ментовская! Чтоб ты сдохла!
        В ту же секунду что-то надорвалось в груди. Рухнуло в желудок. В глазах вспыхнули искры и застелили мир пеленой. Не помня, в какой момент я отпустил ладонь Лиды, обнаружил себя уже у скамеек под берёзами. В окружении пьяной шпаны. Всё вокруг мелькало, кипело, и зрение выхватывало лишь отдельные куски мира - чьи-то спортивные штаны, пустые бутылки из-под пива, мерзкую ухмылку незнакомого пацаненка.
        - На хуй пошёл отсюда! И блядовку свою с деревни забери!
        Не было ни мыслей, ни страха, ни гласа рассудка. Только усмешка незнакомой мне бесовской морды. И отблески костров… Что-то громко хлопнуло в воздухе. Посыпались стеклянные брызги. Завизжали бабы в толпе.
        - Люди! Убивает!
        Я глянул на собственную руку. Понял, что сжимаю горлышко бутылочной розочки. Пацаненок валялся уже под ногами, схватившись за разбитую голову. Между пальцев у него струилась кровь.
        Всё закружилось. Прилетело несколько ударов в висок. Розочка выпала из ладони. Прежде, чем я сообразил, что происходит, тело сделало всё само. Уйдя в сторону от очередного кулака, я перехватил чью-то руку, заломил её. Ударил согнувшегося мужика коленом в лицо. Словно во сне услышал, как ору на кого-то. Потом был стон, снова чья-то кровь, руки, схватившие за куртку и потянувшие меня в толпу. Снова крик. Снова кровь. Вспышка боли в запястье. Видимо, неудачно сложил кулак.
        - Андрей! Хватит! - донесся крик Лиды позади.
        Обернулся, чтобы убедиться, что с ней всё в порядке. Тут же пропустил удар. Покачнулся. Всё поплыло.
        - Назад! - раздался знакомый хрипловатый крик. - Он мент!
        - Разошлись, суки! Разошлись! - ещё один знакомый голос, только громче и ниже.
        Я пропустил удар в живот. Завалился на скамейку. Руки нащупали холодное стекло. Встал, сам не понимая как, и очередная бутылка разбилась о чью-то голову.
        А затем прогремел выстрел. Хлесткий оглушительный хлопок в сыром воздухе. Эхо по улицам. Звон в ушах…
        - Я сказал, разошлись! Лотов, ну-ка назад!
        Красно-белая пелена отступила. Я увидел перед собой участкового, который направил на меня пистолет. Муров стоял, повернувшись боком одновременно и ко мне, и к пацанам, толпившимся у скамеек. Взглядом и резкими жестами он пресекал всякое движение.
        Опустив глаза, я увидел, что на земле лежат двое. Ещё несколько пацанов стояли чуть в стороне и держались руками за разбитые носы. Чёрт… Когда успел-то?
        Взгляд остановился на знакомой физиономии Сивого. Затем опустился ниже. Я заметил, что уголовник прячет руку за спиной.
        «У него там нож. Ты помнишь, сам же видел. Чёрт… Да он тебя чуть не подрезал».
        - Ты что устроил? А?!
        Я потёр ноющее плечо и тут же поморщился от боли в запястье. И как умудрился выбить?
        - Ты меня слышишь вообще?
        - Что? - удивленно глянул я на Мурова. - Ты мне?
        - А кому, блядь, ещё?!
        Только сейчас заметил, что взгляд участкового вовсе не был дружелюбным. Наоборот. Юра смотрел на меня с тем тяжелым выражением лица, с которым обычно допрашивал жуликов в кабинете.
        - Ты это… Ствол-то опусти.
        Участковый сверлил меня взглядом ещё пару секунд, а потом, видимо понял, что я не отведу глаз, и медленно убрал пистолет обратно в кобуру.
        - Уведи жену домой. А сам ко мне в кабинет.
        Я скривил губы.
        - Полегче, Муров. Все живы-здоровы. Думаешь, кто-то станет писать заявление?
        Шпана переглянулась. Сивый ответил за всех:
        - Никто не будет.
        - Вот видишь, - пожал я плечами. - Всё разрулили. У тебя там труп лежит, иди оформляй.
        Муров сплюнул на землю. Затем достал из кармана сигареты, прикурил и, взяв меня под локоть, кивнул в сторонку.
        - Пошли-ка отойдём.
        - Руки убери.
        - Пошли, не выебывайся.
        Я едва заметно махнул Лиде, чтобы она отошла подальше от площади, на которой, перешептываясь, жужжала пьяная толпа. Краем глаза ещё раз взглянул на Сивого. Тот помог подняться лежавшим на земле пацанам.
        - Ты че устроил, Лотов? - тихо выругался участковый, когда мы отошли на безопасное расстояние. - Тут смотришь за каждым, лишь бы чего не случилось, а в итоге прилетает, откуда не ждешь. Совсем крышу потерял? Пять минут назад человек умер, а ты, не отходя от кассы, пиздорез устраиваешь.
        - Юра, ты слышал, что они кричат?
        - Да какая разница?! - вспылил участковый и, оглянувшись на толпу, тут же перешел обратно на шепот: - Они пьяные в дым. Мозгов на всю площадь три извилины наберется. Здесь на ладан дышать нужно, как бы вся эта смесь гремучая не вспыхнула, а ты ведёшься, как пацан. Ещё и меня перед людьми позоришь. Давай, на хер, быстро вали домой. И постарайся не высовываться на улицу хотя бы дня два. Супруге скажи, чтобы не гуляла одна.
        Вытащив сигареты, я похлопал по карманам в поисках зажигалки. Не нашёл. Видимо, выронил во время драки.
        - Дай спичку.
        Участковый тихо выругался. Затем оглянулся на толпу. Загородив меня спиной, чтобы никто не видел, помог прикурить.
        - Ты поговорил с врачами? - спросил я.
        - Поговорил.
        - И как?
        - Всё будет.
        - Спасибо.
        - Богом молю, Лотов, иди уже домой, пока снова не началось! Ты Строганчика Костю положил. Это Сивого брат. Сейчас они от шока отойдут, накинут для смелости и начнут планы мести строить.
        - Похуй. Ещё раз выхватят.
        - Тебе похуй, а мне не похуй! Не тебе потом разгребать.
        - Ладно, Юр, остынь. Закончили.
        Я глянул на часы. Начало одиннадцатого. Чёрт, и куда утекло время?
        - Ты лодку успеешь найти?
        - Хули её искать, - ответил Муров. - В гараже стоит.
        - А зеркало?
        - Соображу что-нибудь.
        Выдохнув дым, я подозрительно посмотрел на участкового.
        - Даже спрашивать не будешь, зачем?
        - Бляха, Андрюха, некогда мне! Надо зеркало, будет тебе зеркало. Ты давай как-нибудь сам разберись, а потом уже будешь в планы меня посвящать, хорошо? Мне врачиху нужно успеть оформить. Если ты забыл, у нас тут труп остывает. Сейчас ещё лишних пять минут пропиздим, и нас с тобой обоих на вилы поднимут.
        - Что с ней случилось?
        - Не знаю. Стояла-стояла… Потом за сердце схватилась и померла на радостях. А перед этим жену твою позвала.
        - Ты серьёзно?
        - Люди сказали. Так что повторяю: иди быстрее домой. Отсидись, пока всё не уляжется. Завтра народ протрезвеет, поумирает с похмелья, и всё забудется. А пока - пулей!
        Я кивнул. Бросил сигарету на землю, не докурив до половины, затоптал бычок и, выдохнув дым, сказал:
        - Как будешь готов, напиши.
        - Часа через два, - сказал участковый, а затем развернулся и направился обратно на площадь.
        Я подошёл Лиде, ждавшей неподалёку. Тихо произнёс:
        - Идём, царевна. Нечего тут больше ловить.
        - Ты в порядке?
        - Всё хорошо.
        - У тебя на щеке кровь.
        Я провел ладонью по лицу. Правая скула отозвалась ноющей болью. Кожа чуть припухла, но ниоткуда, вроде бы, не сочилось. Глянув на пальцы, перепачканные бурыми разводами, я усмехнулся:
        - Чужая, видимо.
        - Зря ты это устроил… - сказала Лида, опустив голову. А затем добавила: - Но всё равно спасибо.
        Она посмотрела на меня и устало улыбнулась. Заметила в глазах невысказанный вопрос и сказала:
        - Давай уже… Спрашивай.
        - О чём ты говорила с той женщиной? Знаешь, почему она умерла?
        - Знаю, - кивнула Лида. Затем подула на ладони, спрятала их в карманы пальто и поёжилась от холода. - Змеиная Пасха. Время такое.
        Я на секунду растерялся, и пока собирался с мыслями, чтобы сформулировать вопрос, жена кивнула головой в сторону переулков.
        - Идём, кот. Кажется, я слишком устала от этого дня.
        Не дожидаясь моего ответа, Лида пошла домой. По тёмной улице, освещенной огоньками свечей, что блестели в окнах избушек. По сырой земле, над которой зыбким нитями стелился туман. Я помедлил немного. Потом подкурил новую сигарету и пошёл следом.
        Вскоре площадь осталась далеко позади. Голоса затихли, и в ночной тишине было слышно, как шумит ветер, запутавшийся в березовых кронах. Доносилось из леса эхо кукушки. Тряпичные ленты колыхались на деревьях и тянулись по воздуху, будто сотни маленьких змеек, свисающие с ветвей чёрными гроздьями.
        «Все эти листья, змейки… Прямо как на колебинском ковре. Всё-таки интересно, куда старик его дел? Зачем снял? Может быть, Макс, знает? Он же частенько заглядывал к Колебину. Может старик и рассказывал что-то, пока не ушёл в тайгу».
        Я вновь глянул на часы. Двадцать минут одиннадцатого.
        «Время не слишком позднее. Можно и позвонить. Заодно узнаю, о чём они говорили с Лидой, пока меня вчера не было…»
        Жена, идущая впереди, резко остановилась и обернулась.
        - Не нужно.
        - Что?
        - Не нужно звонить Максиму.
        Я уставился на неё изумленно. «Я что, это всё вслух сказал?»
        - Слишком громко думаешь, - сказала Лида и, щёлкнув крышкой, захлопнула зеркальце, которое всё это время держала в руках раскрытым. - Твои мысли на всю Рощу слышно. Да, знаю, это не слишком красиво… Но я не хочу, чтобы ты говорил сегодня с Максимом. Сначала нам самим нужно поговорить.
        - Боже, ты теперь умеешь ещё и мысли читать?! Но… Так подожди. А почему мне нельзя звонить?
        Лида отвела взгляд на секунду и вздохнула. Затем чуть втянула губы и облизнула их, словно не решаясь произнести важную фразу.
        - Давай сначала доберёмся до дома, хорошо? Не хочу обсуждать это здесь, на улице.
        - Что обсуждать? - спросил я.
        В груди собралось липкое, смолянистое предчувствие. Вновь защекотала беспокойная мысль, будто всё это уже случалось давным-давно. И этот переулок, и догорающие свечи в окнах, и ветер, шепчущий над головой.
        - Что обсуждать? - повторил я.
        Лида посмотрела в сторону. Покачала головой.
        - Дотерпи до дома.
        Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза. И по взгляду жены я всё понял. Почувствовал, как кружится голова, как что-то в груди рассыпается и падает вниз острыми осколками, режущими до крови и вызывающими тошноту.
        - Хорошо, - сказал я спокойным голосом. Даже чересчур спокойным, будто и не своим вовсе. - Дома так дома. Пошли.
        Всю оставшуюся дорогу мы шли в молчании. Кукушка в лесу прекратила счёт. Собаки во дворах не лаяли. Люди не попадались навстречу. Остался лишь беспокойный ветер, который доносил с площади дым костров. Было тихо, как в ту самую ночь, когда мы с Лидой впервые встретились. Только теперь эта тишина не казалась мне ласковой и чарующей, а превратилась в могильную, затхлую немоту, подобную той, что витает на брошенных кладбищах. Будто на небесах захлопнули невидимую крышку - так же, как мгновением раньше Лида захлопнула зеркальце. Все отражения вмиг исчезли, тьма проглотила звуки, и в воздухе остался лишь запах гнилого сена, сырой земли и кислого ядовитого дыма.
        «Змеиная Пасха, - подумал я. - Время такое».
        Ветер взметнулся резким порывом, склонил траву и, разбившись о невидимую завесу исчез. Будто сквозь землю провалился.
        Над рощей поднялась луна. С чуть надкушенным темнотой боком она всё ещё казалась полной и напившейся света. От горизонта до горизонта рассыпались звёзды. Мерцали, развешенные на невидимых нитях, так низко, что казалось, протяни руку, подпрыгни, и холодный огонек окажется в ладони. Будет звенеть хрустальной дрожью и проситься обратно на небо.
        Я стоял на террасе уже минут двадцать, завороженно глядя на узоры созвездий. Курил третью сигарету подряд, лишь бы не заходить в дом. Там, в гостиной, ждала Лида. Время от времени оборачиваясь, я видел сквозь оконные занавески, как она сидит, склонив голову над столом, и рассматривает собственное отражение в стакане с чаем.
        Лида… Моя Лида. Сейчас я докурю, зайду в дом, и она всё расскажет. Всё, чего я боялся, как ночного кошмара - те самые образы, что возвращались снова и снова, как бы я не гнал их из мыслей. Все они через минуту станут реальностью.
        Я понял это ещё на улице. Понял по взгляду. По дрогнувшему мизинцу. По тому, как оборвалось сердце. За всю дорогу мы с женой не проронили ни слова, но подходя к краю улицы и глядя, как блестит в лунном свете черепичная крыша, которую мы когда-то укладывали с лучшим другом, я уже знал, какой меня ждёт разговор.
        «Сука ты, Макс. Трусливая сука…»
        Скрипнула дверь. Лида не выдержала первой и вышла на террасу. Посмотрев на меня снизу вверх, тут же отвернулась. Медленно опустилась на ступеньки крыльца.
        - Так и будем молчать? - спросила она тихим голосом.
        Я бросил на неё короткий взгляд. Затем вновь уставился на звёздное небо и произнёс:
        - Начинай. Если считаешь нужным.
        В глубине души я надеялся, что сейчас она не выдержит, засмеется и скажет, что всё это шутка. Просто розыгрыш. Это была наивная, детская надежда, но чёрт! - как же мне хотелось, чтобы всё оказалось именно так. Чтобы жена позволила мне остаться обманутым. Дала возможность задавить сомнения, наврать себе, забыть, сделать вид, что ничего не происходило…
        - Я спала с ним.
        Звёзды на небе качнулись, и по телу прокатилась слабость. «Вот и всё, - подумал я. - Вот и кончилась сказка».
        - Я спала с Максимом в ту зиму, когда мы с тобой расстались… И раньше. Ещё до свадьбы.
        Сигарета выпала. Нырнула в густую траву, растущую у террасы, и спустя секунду из темноты потянулась струйка синего дыма. Забыв, как дышать, я резко повернулся к жене.
        - Что?
        - Ты слышал.
        - Повтори.
        Лида глубоко вздохнула. Сидя ко мне спиной, сказала снова:
        - Мы спали тем летом, когда ты уехал. Несколько раз… Прости.
        Пару секунд я стоял словно вкопанный, не понимая, что происходит. А затем почувствовал, как медленно поднимается по телу жар.
        Хриплым, сухим голосом выдавил из пересохшего горла:
        - Рассказывай.
        - Андрей.
        - Рассказывай!
        Лида вздрогнула и глянула на меня. С каким-то гадким и торжествующим чувством я заметил, что в её глазах промелькнул страх. И тут же вслед за жаром в груди поползла чернота. Из глубины вверх к самому горлу, вырываясь в воздух тяжелыми, кабинетными фразами:
        - Слушаю внимательно. Рассказывай по порядку. Как всё было?
        Лида вновь отвернулась. Начала перебирать пальцами низ своей желтой кофты.
        - Ты не пришёл в тот вечер. И в следующий тоже. Я долго думала, а потом решила прийти сама. Здесь был Максим, и он сказал, что тебя вызвали раньше времени. Что теперь ты вряд ли вернешься в Рощу. Уедешь на службу… Ты и сам говорил, что тебя собирались отправить куда-то на север…
        Лида рассказывала, а я смотрел на калитку и представлял. Представлял, как она заходила в этот двор. Как её встретил здесь вечно хмельной Макс. Как он пригласил её на кухню старого дома. Как они пили чай, а затем, разговорившись, перешли на вино… Как Макс подсаживался к Лиде всё ближе, опускал ей на колено руку и скользил вверх по бедру. Как он приподнимал подол платья. Как Лида сначала останавливала его ладонь, а затем назло мне и назло всему миру сдалась и отпустила… Я слушал жену и представлял, как они целовались. Как зашли в комнату. Как Макс повалил Лиду на кровать. Как скрипнули в темноте пружины. Как забренчал ремень на штанах…
        - Сколько?
        - Что сколько?
        - Сколько раз это было?
        - Андрей…
        - Я спрашиваю, сколько?
        - Два раза тем летом.
        - А потом?
        - Потом у меня закончила практика, и я уехала.
        - Он звонил после этого?
        Лида кивнула.
        - Что ты ответила?
        - Сказала, что нам больше не стоит встречаться. Попросила его, чтобы не болтал.
        Мир рушился. Вся жизнь, все двенадцать лет брака. Всё в один миг. Воспоминания вспыхивали одно за другим, и даже те моменты жизни, которые ещё вчера казались мне счастливыми, те образы, которые замерли на фотографиях в кармане, - даже они вдруг потеряли ценность и покрылись грязью.
        «Гнилое… Всё гнилое… С самого начала. Гнилое, как эта чёртова Роща».
        Несколько секунд я молчал, переваривая услышанное. Затем повернулся и пнул по забору террасы. Доска с треском сломалась. Лида дёрнулась от громкого звука.
        - Андрей, хватит.
        - Дальше.
        - Андрей, пожалуйста…
        - Что было зимой? Рассказывай.
        Плечи Лиды задрожали, только теперь мне было плевать на её слабость. Да, где-то в глубине души щемила жалость, но от этой жалости только сильнее разливалось приторное скользкое ощущение власти. Я чувствовал, как превращаюсь в чудовище. В лесного полоза, который оплетает Лиду кольцами, душит и давит всякое сопротивление.
        - Давай говори.
        - Мы спали той зимой.
        - Сколько раз?
        - Много… Весь февраль.
        Вторая доска разлетелась на части. Я уже не смотрел на Лиду. Только слушал, как дрожит её голос:
        - Потом ты поймал его у дома. Всё кончилось. Я поняла, что вернусь… До этого думала, что нет… думала, что всё… Что мы больше не сможем быть вместе после того, как Алиса… А потом нет… Ты позвонил. Я поняла…
        - Он трахал тебя в нашей квартире?
        - Андрей.
        - В нашей, блядь, квартире?!
        Лида вскочила. Закрыв лицо руками, забежала в дом. Из гостиной послышались всхлипы.
        Третья доска переломилась к чертям. Глядя на торчавшие во все стороны щепки, я глубоко вздохнул, закрыл глаза и дрожащими ладонями достал сигареты. Прикурил.
        «Лживая сука… Клялся тогда мне в машине. Сказки рассказывал».
        Захотелось поджечь этот гребаный дом. Чтобы он вспыхнул, как костёр на площади, осветил Рощу и, обрушившись, похоронил под пеплом всю гниль, которая здесь творилась. Я вспомнил, как каждое лето мы приезжали сюда с Лидой. Как Макс постоянно крутился рядом. Как он нянчил Алису. Как был свидетелем на свадьбе.
        «Вся жизнь. Вся гребаная жизнь на обмане. С самого начала. С самого, сука, начала…»
        Под ногу попались дрова, которые я свалил на террасу днём, чтобы растопить камин. Я пнул их и, не рассчитав силу, едва не сломал палец. Поморщился от боли. Выматерился. Выронил сигарету.
        «Бред! Какой же бред! Вот так глупо и мерзко всё закончить? Двенадцать лет?»
        Хлопнув дверью, вошёл в гостиную. Лида плакала на диване. Не говоря ни слова, я подошёл к кухонной тумбе и дрожащими руками достал из шкафчика кружку. Насыпал кофе. Дотронулся рукой до чайника. Холодный.
        - Почему раньше молчала?
        Лида что-то пробормотала в ответ, но я не разобрал ни слова.
        - Не слышу.
        - Ты бы не простил.
        Я усмехнулся. Закрыл глаза.
        - А теперь решила вдруг рассказать? - спросил, обернувшись. - За день до смерти?
        Лида проглотила ком в горле. Села на край дивана и вытерла слезы. Опустив голову, ответила слабым голосом:
        - Если б я могла сохранить всё в тайне, ты бы и теперь не узнал.
        - О как… Неплохо… Так значит, да?
        - Да, - сказала Лида холодно. - Тебе это не нужно. Но ты бы всё равно увидел. Сегодня или завтра. Я не хотела, чтобы ты услышал от Максима или сам… после того, как я умру.
        Кружка пролетела через гостиную. С громким хлопком разбилась о стену.
        - А может, хватит?! - крикнул я. - Может, блядь, хватит всё решать за двоих?!
        Я подошёл к дивану и пристально посмотрел на жену. Затем нарочито спокойным голосом спросил:
        - Просто объясни мне… Слышишь? Посмотри на меня! Объясни, родная, как мне дальше жить? Что молчишь? Ты же любишь рассказывать всякие сказки. Прям как Макс, да? Или как отец. Или Колебин. Вы, блядь, тут все - любители сказок. Ну так давай, расскажи ещё одну. Расскажи мне, как дальше с этим жить?
        - Андрей…
        - Что «Андрей»? М? Что «Андрей»? Уже не «кот», да? Не «милый»? Не «мой серебряный»…
        Я вдруг замер и сложил в голове воспоминания.
        - Ах ты ж сука… - прошептал тихо.
        И отошёл в противоположный конец гостиной. От греха подальше.
        - А вот это неплохо… Неплохо, милая. Вот это сказочка так сказочка. Серебряный, говоришь, да?
        - Андрей, это просто слово.
        - Просто слово? Ну да… Просто слово.
        - Андрей, послушай….
        - Заткнись! Лучше, блядь, заткнись и помалкивай дальше!
        Невидимая преграда, которая сдерживала гнев, рухнула. Дыхание перехватило. В голове зазвенело, как часом раньше на площади во время драки, и жар в груди стал невыносимым. Он рвался наружу, искал выход, и мне хотелось разбить всё к чертям, сравнять с землёй этот проклятый дом до основания. Я ходил кругами по гостиной, и стоило взгляду за что-нибудь зацепиться, как фантазия тут же рисовала омерзительные сцены. Вот кухонный стол, на котором мы с Лидой вчера занимались любовью. Я вспомнил, как жена стонала. Как впивалась мне в спину ногтями, как закидывала на плечи ноги, и тут же представил, как всё это она делала и с Максом. Как он держал её за волосы, наматывая их на кулак. Как прижимался к жене своим потным телом. Как в финале Лида опускалась перед ним на колени, а он смотрел сверху и…
        Стол с грохотом перевернулся. Лида вскрикнула.
        - Закрой, сука, рот! - выругался уже не я, а кто-то другой.
        Всё к чертям. Всё… За всю жизнь я ни разу не позволял себе подобного, а теперь было всё равно. Теперь плевать. Жар застилал глаза, и мне было страшно от мысли, что я могу пойти ещё дальше. Совершить непоправимое.
        Страшнее было только то, что в глубине души - в самом животном грязном уголке сознания - шевелилась радость. Звериное чувство свободы. Будто оборвались все ржавые цепи, и вспыхнули пламенем все обещания и договоренности. Всё в пекло. Всё без разбора.
        - Ну что, родная? - сказал я не своим голосом. - Закончилась сказка, да? Пожили счастливо и хватит?
        - Не говори так, пожалуйста.
        - Почему? Хочешь, чтобы я молчал? Так же, как вы с этим пидором молчали тринадцать лет?
        - Андрей.
        - Ты, вроде, не хотела, чтобы я ему звонил, да? А почему? Почему бы нам не позвонить ему прямо сейчас?
        - Остановись.
        Не обращая внимания на срывающийся голос жены, я достал из кармана телефон и дрожащими пальцами набрал номер Макса. Пошли длинные гудки.
        Лида отвернулась.
        Макс не снял трубку. Гудки сменились голосом оператора, предложившим оставить голосовое сообщение. Пропищал сигнал. Я сбросил вызов и набрал снова.
        - Вот ведь падаль. Чувствует.
        После очередного сообщения оператора я не выдержал. Швырнул телефон, разбив о стену. Затем посмотрел на шкатулку, которая стояла на журнальном столике и вспомнил о фотографиях. Достал их из кармана куртки. Издевательски усмехнувшись, спросил:
        - Нет ничего, кроме любви, да, родная? Охуенная у нас была любовь.
        - Ничего не изменилось. Ничего.
        - Ты думаешь? А у меня другое мнение.
        Я достал зажигалку. Лида, заметив это, резко вдохнула.
        - Нет, - замотала она головой. - Не надо, пожалуйста. Не делай. Не опускайся.
        - Не опускаться? Это ты мне будешь говорить? После того, как трахалась с моим другом и молчала об этом двенадцать лет? Ты, блядь, будешь говорить, чтобы я не опускался?
        - Да. Буду.
        Раздавленная, дрожащая Лида всё ещё находила силы, чтобы отвечать мне. Она прижимала к животу подушку, сидела, сгорбившись, на краю дивана, тряслась всем телом, но говорила, не пряча глаз:
        - Я врала, чтобы не причинять боли. А ты хочешь поступить наоборот.
        - Как благородно. А в рот ты у него тоже брала, чтобы не причинять мне боли?
        Лида поморщилась и отвернулась. Мне и самому стало мерзко от брошенной фразы, но ещё омерзительнее стало через секунду, когда я понял, что жена не будет отрицать сказанного.
        - Охуенно… Просто охуенно… - произнёс я хрипло. - Мы ведь даже не в разводе были. Два месяца прошло со смерти Алисы, и ты решила раздвинуть ноги перед другим мужиком. И не просто раздвинуть…
        - Заткнись, Андрей. Ты сейчас мерзок. И ты сам спал с моей одногруппницей.
        - Да, спал. И рассказал об этом прежде, чем мы сошлись. Что мешало поступить так же?
        Лида с издёвкой развела в руки в стороны.
        - Даже не знаю… Может, твоё лицемерие?
        - Что?
        - Лицемерие, Андрей. Ты никогда бы не принял меня обратно, если бы знал. Никогда бы не женился. Хотя тем летом сам трахал всё, что движется, едва устроившись в прокуратуру. Разве нет? Думаешь, я не знаю? Знаю, Андрей… Всё знаю. Двенадцать лет я каждый день видела твои мысли как на ладони. Видела, как, засыпая со мной в постели, ты фантазировал, как бы трахнул ту девочку из суда. Блондинку, помнишь? Два месяца она тебе покоя не давала. Однажды ты даже представлял её, занимаясь со мной сексом. Как думаешь, приятно мне было? Или эта Леночка. Свидетельница на нашей свадьбе. Думаешь я не знаю, что ты засматривался на неё всякий раз, приезжая в Рощу? Гулял с Алисой под руку, а сам вспоминал, как вы на пару с Максом имели эту Леночку по очереди за клубом, когда были студентами. Только знаешь что, Андрей? Мне всегда было плевать на это… Потому что я знала: это просто мысли. И нужно отдать должное, ты ни разу не превратил их в поступок. Поэтому плевать мне и на Леночку, и на Вику, ведь в тот момент, когда ты их трахал, мы были не вместе. И не думали, что будем вместе. Но у тебя всё не так, Андрей. Нет. Ты
- лицемер. И если бы ты узнал про Максима раньше, то растоптал бы весь свет, всю любовь, ради своей чертовой гордости, как делаешь это сейчас. Нет, кот… Что бы ты себе ни выдумывал, ты абсолютно такой же, как и твой отец.
        В груди качнулся камень.
        - Закрой рот.
        - И не подумаю. И не нужно так морщить брови. Ты всегда знал, почему ушла твоя мать, поэтому и не простил отца. Поэтому так легко отрекся от него, стоя с игрушкой на площади. Да, Андрей… Тебе не привыкать отрекаться.
        Лида бросила подушку. Встав с дивана, подошла к кухонной тумбе и открыла дверцу. Достала припрятанную пачку сигарет. Дрожащими пальцами стянула пленку, затем чиркнула спичкой, закурила и кинула коробок мне под ноги.
        - Хочешь сжечь фотографии? Давай. Жги. Твоё право. Если тебе так проще, жги. Если считаешь, что двенадцать лет брака и жизнь Алисы не стоили моего обмана, то, пожалуйста, вперёд. Только не притворяйся, ладно? Я ведь и сейчас вижу твои мысли. Тебе нужен был повод, ты его получил. Можешь теперь оправдывать себя. Я же знаю, что в последнюю ночь перед моей смертью ты решил меня бросить. Сбежать в лес, как только я усну. Молодостью тряхнуть захотелось? Вспомнить ментовское прошлое? Понимаю. Тем более и повод такой благородный - спасти жену от смерти. Только себе-то хотя бы не ври, ладно? Ты не ради меня это делаешь.
        Лида поморщилась и выбросила сигарету в камин. Затем переступила через перевернутый стол, подошла к раковине и, открыв кран, набрала стакан воды. Я молча смотрел, как она пьёт. Как умывает лицо, вытирая потекшую тушь с уголков раскрасневшихся глаз.
        Подошёл ближе. Дотронулся, чтобы развернуть к себе, но Лида дернула плечом.
        - Нет. Не прикасайся ко мне.
        - Как скажешь.
        Внутри меня было пусто. Жар спалил всё дотла и оставил лишь равнодушие. Не было больше ни гнева, ни боли, ни жалости. Лишь желание поскорее уйти отсюда. Подальше от этого дома, в котором мерещились то запах дыма, то вонь гнилого колодца. Уйти в лес. Забыться и заблудиться.
        - Может, ты и права, - сказал я. - Может, во мне действительно не осталось света. Только если уж начинаешь читать мысли, читай до конца. - Я бросил фотографии в топку камина поверх окурков и золы. - Мне больше не хочется спасать тебя, родная. Ты того не стоишь… Просто отступать не привык.
        Лида посмотрела мне в глаза, словно пытаясь отыскать в них остатки того счастья, которое ещё горело днём. Несколько секунд она сдерживалась. А затем вновь задрожала и разрыдалась.
        Она плакала с надрывом, больше не отворачиваясь и не пряча лицо, не стесняясь опухших глаз и размазанной косметики. Плакала, хватая ртом воздух, кусая пальцы. Она пыталась что-то сказать, но не могла, потому что сбивалась на судорожные всхлипы. Мне было всё равно. Вытащив половину сигарет из вскрытой пачки, я переложил их себе в карман и направился к двери. Лида крикнула вслед:
        - Стой! Я сказала, стой!
        Остановившись в пороге, я обернулся. Лида смотрела со злостью.
        - Не бросай. Не смей бросать меня так. Завтра я умру.
        - Нет, - сказал я, покачав головой. - Не умрёшь.
        - Кот…
        - В этот раз вы все пойдёте к черту. Все. И ты, и твоя подруга в зеркалах. Ты будешь жить, потому что я так решил. Разговор окончен. До завтра, родная.
        Хлопнула дверь. Я спустился по крыльцу во двор. Толкнул калитку и вышел на улицу. Из дома доносились рыдания. Они летели сквозь осенний воздух, но становились всё тише с каждым моим шагом, растворяясь в тумане, стелившемся над землёй. По телу бежали мурашки - то ли от холода, то ли от осознания того, что произошло.
        «Господи… Что же ты делаешь, Андрей? Зачем? За что ты с ней так?»
        И в ответ летел чужой смолянистый шепот из березовой рощи, разносясь в шуме ветра:
        «Ты знаешь, мой старый друг. Знаешь, зачем… Нет в нашей истории ни обманутых, ни обманувших. Ни преданных, ни верных. Ни добра, ни зла, ни рая, ни преисподней. Лишь отражения, вечные отражения, в которых так легко заблудиться. Но ты иди к цели. Иди без сомнений и страха, как шёл всегда. Иди за огнём и кровью. И если хочешь найти ответы, просто посмотри на меня. Посмотри в глаза…»
        Я поднял голову и понял, что стою перед колебинским пятистенком.
        Из окна заброшенного дома на меня смотрел человек. Чуть ссутулившийся. В расстегнутой нараспашку куртке. Он стоял то ли за стеклом, то ли в самом стекле, и казалось, был вышит из мрака. Его голос летел из леса. Шептал ветром в древесных кронах:
        «Ты ведь хочешь сберечь её? Укрыть от всех, кто жаждет к ней прикоснуться? Спрятать от самой речной ведьмы? Скажи мне, признайся…»
        «Знаешь, что хочу… Даже сейчас хочу. Просто скажи, как это сделать».
        «Не бойся и не сворачивай. Ты на верном пути, сиротка. Иди в темноту этой ночью. Уведи душу во мрак, в глубину, в бездну - туда, куда не дотянется даже ведьма, живущая в отражениях. А чтобы дойти до сердца Рощи, вспомни, кто ты на самом деле. Вспомни тень отца. Вспомни гнев, вспомни силу и не отступай…»
        «Не отступлю. Никогда не отступлю, и ты знаешь это лучше меня, царь. Только скажи… Как мне победить смерть?»
        «Поможешь мне - обретешь ответы. Примешь помощь - победишь. Сделай всё, как я укажу, когда будешь смотреть в отражение. Сделай это и обманешь речную ведьму. Когда придёт час, не бойся отпустить жизнь в Змеиную Пасху. Бойся отдать душу омуту. Посмотри на меня, старый друг, посмотри и всё поймёшь…»
        Я вгляделся в змеиные глаза старика, стоявшего за стеклом. Увидел, как отражаются в них огни уличных фонарей, будто огни костров, и вдруг почувствовал, что проваливаюсь под землю.
        Ветер нёс из рощи затхлый могильный запах. Звенело железо на крыше, отбивая колокольный набат. Всё кружилось передо мной: и звёзды, и небо, и фонари - всё сворачивалось спиралью… Реальность затягивалась петлёй и давила камнем на грудь.
        «Смотри… Смотри…»
        Шумели березы. Кружились листья хороводами. Ветер прибивал к земле крапиву и рвал ставни с мертвой избы. Весь мир звенел и шумел, словно сойдя с ума, и лишь сутулая тень в окне стояла неподвижно - глядела на меня змеиными глазами, в которых горели огни фонарей, словно свечки в деревенских избах. Лицо человека за стеклом расплывалось. То это был старик. То человек со шрамом на лице. То ребенок с заячьей губой…
        А затем всё провалилось во мрак. Я на мгновение потерялся, словно выпав из времени, и в темноте услышал глухие удары - будто кулаком о дерево. Громко, нагло, трижды. Затем тишина. И снова. Удары рвались с другой стороны реальности, давили на тьму изнутри. В ушах звенело, и в какой-то момент сквозь этот звон прорвался далёкий крик. Прозвучал женский голос в пустоте, словно из сновидения:
        - Не прикасайся ко мне!
        И вновь тишина - только вибрировал гул в голове. Запах берёзовых листьев перемешивался с духом сырой земли. Перед глазами мелькали огоньки, сотни огоньков. Они выстраивались в длинную дорожку из света, по которой летело моё сознание, и могильный запах становился вся тяжелее, давил со всех сторон одновременно, и я чувствовал, что рассыпаюсь на части.
        «Соберись, Андрей!»
        Повеяло свежим воздухом. Вспыхнул огонёк.
        В темноте раздался знакомый хриплый шёпот:
        «Смотри, смотри… Царь милует».
        Это продолжалось целую вечность, а затем звон в ушах вдруг пропал. Утих ветер, расступился мрак.
        Я стоял один посреди улицы, уставившись в окно давно заброшенного и опустевшего дома, и сутулый человек всё также смотрел на меня из стёкол. Несколько секунд понадобилось, чтобы прийти в себя и собрать по кусочкам реальность, а затем догадка вспыхнула в голове.
        Я медленно поднял правую руку. Помахал из стороны в сторону. Тень в окне помахала в ответ левой ладонью…
        Или тоже правой?
        «Хреновый ты следователь, Андрей. Знакомую рожу и ту опознать не сумел» - подумал, ухмыльнувшись.
        И отражение в стекле ухмыльнулось в ответ.
        Глава 12
        Вдалеке послышалось хриплое рычание уазика. С каждой секундой оно становилось громче, и через минуту свет автомобильных фар разрезал сначала улицу, а затем и рощу. Ослепленный я прикрыл глаза ладонью. Вышел на открытую местность, чтобы Муров меня заметил.
        Помахав рукой, отступил в сторону с колеи. Задумчиво посмотрел на разодранный манжет своей куртки. «И где умудрился распахать? На крыльце что ли?»
        Уазик съехал с гравийки на проселочную дорогу и остановился, скрипнув тормозами. Двигатель сменил хрип на клёкот. Хлопнула металлическая дверь, и на подсвеченную фарами дорогу вышел участковый.
        - Ты где пропадаешь? - спросил он. - Что с телефоном?
        Я подошёл ближе к машине. Разглядел лодку, закрепленную на крыше, - небольшую двухместную самоделку, собранную из кровельного железа. Когда-то мы с отцом рыбачили на такой же.
        - Телефон умер, - ответил я. - Время нынче такое. Все умирают.
        Муров сплюнул. Окинул меня взглядом.
        - Понятно. А че грязный такой? Где извозился? - кивнул он на мои ботинки.
        Я опустил глаза. Надо же. И правда. Обувь и штаны до самых колен в какой-то земле. Видимо, собрал все лужи во время той драки на площади. И пуговицы на рубашке не хватает. Только нитки торчат.
        - Мы, вроде, в тайгу едем, а не в Париж.
        - Это да, - кивнул Муров. - До Парижу из нашей Рощи, как до Луны на пизде верхом. Как тебе, кстати, мой комбез?
        - Неплохо, - ответил я.
        Участковый к выезду переоделся - на нём был уже не милицейский китель, а новенький камуфляжный костюм, к фальшпогонам которого Юра не поленился прицепить майорские звёздочки. Достав из нагрудного кармана «Тройку», участковый чиркнул спичкой и прикурил. В воздух поплыли синие колечки дыма.
        - Зеркало нашёл? - спросил я.
        - В клубе взял. В актовом зале стояло. Задолбался грузить.
        - Давай-ка посмотрим…
        Я открыл заднюю дверцу уазика и одобрительно кивнул. Обмотанное в тряпки зеркало было размером почти в человеческий рост.
        - Нормально? - спросил Муров.
        - Пойдёт. Главное, не разбить по дороге. Сколько ехать?
        - Минут двадцать до солонцов. И дальше по реке ещё столько же.
        - Мотора нет? - кивнул я на лодку.
        - Вёслами, Лотов, вёслами.
        - Ну ладно. Хоть руки растрясем. Полетели.
        Дымя сигаретами, мы запрыгнули в машину, внутри которой пахло бензином, куревом и перегаром.
        - Опять синячишь?
        Муров прыснул от смеха.
        - А ты думаешь, я на такое дело насухую поеду? Ты это, Лотов. Давай-ка на хер свои морали оставь.
        - Посмотрите, ещё один выискался. Где топливо?
        - Под тобой. Доставай.
        Пока Муров заводил чихающий двигатель, я пошарил ладонью под сидением и вытащил оттуда бутылку водки. Початая, но ещё почти полная бутылка намекала, что путешествие нас ждёт веселое.
        - Чего с лицом? - спросил участковый. - Случилось чего?
        - Да так. С женой покусался.
        - Из-за драки?
        - Не, другая тема… Неважно, в общем. Поехали.
        Муров толкнул рычаг. Коробка скрипнула, и двигатель вновь заревел, потащив уазик по бездорожью сквозь ночной лес.
        - Пока сюда ехал, в поселке шпану видел, - сказал участковый. - В стаи собираются, словно волки, бля… Тебя, наверное, ищут. Ограду не забыл запереть?
        - Не сунутся. Смелости не хватит.
        Участковый покачал головой. Я сделал вид, что не заметил этого жеста. Скрутив пробку с бутылки, глотнул и поморщился. Занюхал рукавом.
        - Закуска есть?
        Участковый пошарил свободной рукой где-то слева от сидения и достал пакет, в котором оказались огурцы, помидоры, лук, нарезанное сало и буханка чёрного хлеба.
        - Гляжу, ты основательно подготовился.
        - На выезд же едем. Дай хлебну.
        Я протянул Мурову бутылку, а сам закусил помидором. Юра выпил, выдохнул, крякнул и, взяв из пакета кусок сала, зажевал горечь.
        - Теперь рассказывай, - сказал он с набитым ртом. - Чего? Куда? Зачем? Какие следственные версии?
        - Тебе честно или красиво?
        - Честно. Но не шибко. Так, чтоб красиво.
        - Ну если не шибко, то едем наудачу. Считай, я выполнил твою просьбу и посоветовался с Лидой.
        Муров кивнул, не отводя глаз от дороги.
        - Добро. Это мне нравится, - сказал он. - Не в обиду тебе, Лотов, но жена твоя в плане следствия больше нас обоих сечет.
        - Я и не спорю.
        - И чего она говорит по итогу? Зеркало нам на кой?
        - Говорит, кости должны появиться ночью. Как всё произойдёт, нужно их отражением накрыть.
        - Ага, - дёрнул головой участковый. - Мистика ебаная, кто б сомневался. Ну а потом что?
        - А потом… - я задумался на секунду. - Да чёрт его знает, что потом. На месте разберемся. В первый раз что ли?
        - Добро, - кивнул участковый.
        Мы опять выпили, передавая бутылку друг другу. То ли от спиртного, то ли от компании Мурова на душе у меня потеплело. Все тёмные мысли вдруг показались мелкими и незначительными, и мне стало стыдно за концерт, который я устроил дома. Разломанное ограждение веранды, разбитая посуда, перевернутый стол. «Как мальчик, ей богу, - поморщился я. - Тридцать пять лет, а мозгов ни хрена не прибавилось. Вот и зачем это нужно было? Ну да, больно. Кто спорит? Может, и правда конец нашей сказке пришёл, но злобу-то зачем выливать? Хотел дать волю эмоциям, так вышел бы по-человечески, проорался где-нибудь в лесу. Зачем позориться? Ещё и Лиду до слёз довёл. Оскорбил. Кому лучше в итоге сделал? Себе?»
        Наверное, дело всё же было в Мурове. Потому что сидя рядом с ним - невозмутимым простым мужиком, - я вдруг почувствовал себя истеричным подростком. От дешевой драмы в гостиной дома хотелось плеваться. «И что на тебя нашло, Андрей? Ты ж не такой. Ты всегда холодный был, ясный, как из серебра вылитый. А тут посыпался».
        - О чём задумался? - выдернул меня из мыслей голос участкового.
        - Да так, о своём.
        - Может, всё-таки помощь нужна?
        - Спасибо, Юр. Ты и так помогаешь.
        - Да я не про это… Я про жену.
        - А что про жену?
        - У меня опыта побольше будет в этом деле. Может, и подскажу чего.
        Я хмыкнул.
        - Ну подскажи.
        - Тогда вываливай, чего случилось.
        - Лида с Максом спала, - сказал я без всяких вступительных речей.
        Уазик тряхнуло на кочке. Руль на секунду выскочил у Мурова из рук, машину закрутило, и мы едва не скатились с пригорка в овраг. Выматерившись, участковый резко крутанул влево, затем обратно, и с горем пополам машина встала в колею.
        - Ёбанный-потрёпанный! Час от часу не легче! - выругался Юра то ли на собственную неловкость, то ли от услышанной новости. - И когда изменила? Недавно?
        - Да нет, давно. Если разобраться, это и не совсем измена. Они ещё до свадьбы, оказывается, спали. И потом, когда мы расходились. После того, как Алиса умерла.
        Участковый цыкнул и покачал головой.
        - Так, конечно, попроще… Хотя приятного, сука, мало.
        - Вот и я о том же.
        - А чего, Макс? Не кололся?
        - Клялся, что ничего не было.
        - Сученыш. Выхватит у меня.
        - В очередь, Юра. За мной будешь.
        Муров заржал и прибавил газу.
        - Ну а если по сути? - спросил он. - Сам говоришь, раз вы не вместе были, то вроде как не измена. В чём проблема-то?
        - Не знаю даже. Может, в том, что мне двенадцать лет лапшу вешали?
        - Ну вешали, да. Что теперь поделаешь? Снимай лапшу, вари суп. Или всё уже? Решил шашкой рубануть?
        - Ничего не решил. Не успел. Тут с другим бы разобраться.
        - Так ты, мать его, разбирайся и не горячись. Порубить всегда успеется. Ты ж следак, бля. В нашем деле нужно терпение и чтоб яйца крепкие были - пассатижами не расколоть… У меня Настюха тоже как-то слевачила по молодости.
        - Да ладно?
        - Ага, представляешь… Разбил я тому молодчику ебальце знатно. Нос в затылок упирался. Ну и Настюхе едва не досталось. В последний момент сдержался - опустил руку.
        Я поморщился.
        - Не мои методы.
        - Хорош нудить, Лотов. Моралист выискался. А то я не знаю, как ты Сивого колол.
        - Ситуации не путай. Одно дело - жулик. Другое - жена. Я на Лиду в жизни руку не поднимал.
        - Молодец, что не поднимал, - сказал участковый без всякого сарказма в голосе. - Но ведь и я не об этом. Я к тому, что всякая хуйня в жизни случается. Мы с тобой тоже не святые. Оно, конечно, решишь, что надо разводиться - разводись, кто спорит. Детей у вас, слава богу, нет… Кхм… Прости…
        - Ничего, продолжай, - махнул я рукой, притворившись, будто мне и не больно вовсе.
        - Ну вот… о чём это я… а, да! Мы, говорю, Лотов, тоже грязи понаделали в своё время, согласись? Но ничего, как-то же себя простили. Нашли отмазки голимые. Сколько я за жизнь баб перешевелил - если б Настюха про половину знала, хуй бы мне в мясорубку запустила. А тут раз! И обраточка прилетела. Я, конечно, долго ходил злой. Аж жопа к брюкам прикипала. А потом подумал: ну а чё ты, Муров, хотел? Как ты - так и к тебе. Чего на отражение пенять? Бабы - они ж зеркало. Будешь любить, будут тебя любить. Будешь врать, как чинуша, будут тебе врать. Будешь налево бегать, так готовь пилу сразу, чтобы рогами лампочки не сбивать. Всё бумерангом. Зеркалочкой назад летит.
        - И ты туда же.
        - Чего?
        - Ничего. Продолжай.
        - А чего продолжать? Ты не дурак, чтоб тебе разжевывать. Тут, Лотов, дело простое. Дело выбора. Хочешь чистеньким остаться - сам в грязь не лезь. Ну а если уже случилось, ты, бляха-муха, в первую очередь с себя спроси. Какого хера так произошло? Вот тогда всё и поймёшь. Уходить тебе или оставаться. Потому что дело не в Лиде, и не в Насте, а в нас с тобой. Женщина, как луна, понимаешь?
        - Что?
        - Ну луна. Шарик такой, ночью на небе висит. Вон, за окно выгляни.
        - Юр, я знаю, что такое луна. Я метафору не уловил.
        - Так ты ещё выпей и уловишь, - засмеялся Муров. - Астрономию в школе не учил? Луна - это что такое? Спутник, правильно?
        - Правильно.
        - А ещё это зеркало. Луна же сама не светит, только отражает. И если ты, солнышко ясное, сиять не будешь, то и хуй тебе на воротник, а не лунный свет. А без этого света мы с тобой быстро засохнем. Нам без этого света никак нельзя. Мы такие люди, что от темноты задыхаемся и как мотыльки на огоньки летим. Только забываем, что эти огоньки сами зажигаем.
        Сжимая бутылку, я ошарашенно глядел на участкового, застыв на пассажирском сидении.
        - Муров… Ты почему молчал, что поэт?
        Юра раскатисто засмеялся. Перехватив у меня водку, он отхлебнул немного.
        - Посочиняй отказные двадцать лет - не такому научишься.
        - Юриспруденция как вид поэзии. Забавно… - усмехнулся я. - Давай. За магию слова.
        Выдохнув, я выпил и почувствовал, как спиртное падает в желудок, разжигая тепло. После анисовой пить обычную водку было тяжело, но при всём желании я не мог придумать более подходящего напитка для сегодняшней ночи. Проселочная дорога. Уазик. Компания доброго участкового… Всё, как в старые времена. Пронеслись перед глазами все выезды и происшествия. Все глухие леса. Задорный мат-перемат оперов. Пьяный следачий кураж.
        «А может, вернуться? - подумал я. - Что бы ни случилось завтра, может, ну к черту эту спокойную жизнь? Всё равно ведь будешь искать всю жизнь этот азарт. Даже теперь… посмотри на себя: едешь с участковым на поиски трупа в то время, как дома умирает жена. Чёрт… А она ведь права. Опять права. Ты вовсе не для неё здесь, себя-то хоть не обманывай. Ты наркоман, Андрей. Никогда в тебе эта тяга не заживёт. Так и будешь всю жизнь за смертью по пятам бегать. Заходить в дома, в которых наследила костлявая. Вы теперь родные со смертью, и ничем эту кровную связь не перерубишь…»
        - Это ещё что за… - нарушил молчание участковый.
        Он остановил машину. Наклонился к запотевшему лобовому стеклу и протер его тряпочкой. Щурясь, Муров присмотрелся к дороге, которую перегородило бревно. Идеально ровное, без веток - оно тянулось поперек колеи из темноты в темноту. Переливалось чешуйками смолянистой коры там, докуда дотягивался свет автомобильных фар.
        - Странно, - произнёс я. - Вокруг березняк, а это на кедр похоже. Может, лесовозы…
        Договорить я не успел, потому что бревно вдруг изогнулось и пришло в движение. Огромное, толщиной с вековую лиственницу - оно заскользило по жухлой траве и поползло в рощу.
        «Змея! Это змея!» - захотел я крикнуть, но голос внезапно исчез. В ушах зазвенело. Вновь заглушил звуки этот знакомый писк, напоминающий шум телевизионных помех. Даже клёкот автомобильного двигателя растворился на его фоне. Чем дольше я смотрел на змея, ползущего через дорогу, тем сильнее кружилась голова и тяжелее становилось в груди, будто сердце наливалось чернотой и тянуло вниз, вдавливая тело в сидение.
        Из темноты показался конец хвоста - с желтыми сегментированным кольцам. Мясистыми и гремящими, словно внутри них пересыпалась стеклянная крошка. «Вот откуда этот звук, - понял я. - Змей гремит».
        Хвост, напоминающий гигантского опарыша, скользнул за берёзы и скрылся во мраке. И тут же мгновенно исчез и звон. Мир наполнился звуками: холостым рокотом уазика, ветром, тяжелым сопением участкового.
        - Это не кедр, - сказал Муров. - Это тень.
        - Что?
        - Тень падает. Луна. Видишь, как ярко светит.
        Я моргнул и понял, что от одной из берез и правда тянется тень, пересекая дорогу. Не было ни бревна, ни змеи. Только игра света и отражений.
        - Чёрт. Померещилось.
        - Что померещилось? - спросил Муров.
        - Царь лесной.
        - Чего?
        - Неважно. Забудь.
        Пару секунд мы молчали, вглядываясь в темноту леса. Участковый, видимо, уловил тревогу в моём голосе. Нахмурив брови, он смотрел то на дорогу, то в зеркало заднего вида.
        - Херовое предчувствие, - наконец признался Муров. - Как на площади сегодня.
        - Трогай, Юр. Нужно спешить на Мраморную.
        Участковый кивнул. Толкнул рычаг и надавил на педаль газа. Уазик покатился дальше, переехав тень на дороге. Как только это случилось, я заметил, как воздух стал плотным и вязким, будто автомобиль растянул невидимую плёнку. Это продолжалось считанные мгновения, а затем реальность дрогнула, порвалась, и мираж исчез.
        «Вот и всё. Въехали в зазеркалье» - мелькнула мысль, и её тут же подтвердили слова участкового:
        - Странно… Секунду назад был пьяный, а сейчас ни в одном глазу. И в ушах звенит.
        - Далеко до реки?
        - Минуты две, - ответил Муров. - Мы уже вдоль берега едем. Подобраться нужно, где берез нет.
        Я покрутил ручку на двери, опустив стекло. Принюхался к ночному воздуху.
        - Рекой пахнет.
        - Рядом она. Помню это место. Сейчас за поворотом выйдем к заводи, сам увидишь.
        «Ты прав, Юра. Рядом она…» - подумал я и оглянулся на заднее сидение, где лежало обернутое в тряпки зеркало.
        Пришлось закрыть окно, потому что через пару метров лес обступил нас вплотную. Ветки деревьев царапали стёкла, били по железу лодки, которая громыхала на крыше. Дорога раскачивала уазик на ухабах.
        - Приехали, - сказал Муров, глуша мотор. - Разгружаемся.
        Двигатель смолк, фары погасли, и в опустившейся тишине роща показалась мне живой. Шумели листвой березы. Мерещилось, будто из темноты наблюдают призраки, ведьмы и черти, прислуживающие лесному царю, которого я видел минутой раньше. Мне было страшно открывать дверь, вылезать из машины, и судя по тому, что участковый не торопился выходить, в голове у него блуждали такие же мысли.
        - Боишься? - спросил я.
        - Есть чутка. Поджимает.
        - У меня тоже. Идём.
        Я дернул за ручку и, открыв дверь, спрыгнул на сырую траву. Муров вылез следом, прихватив бутылку и пакет с едой. Хлопнули железные двери. Мы осторожно вытащили из салона зеркало, оттащили его подальше, и начали снимать с крыши лодку.
        - Осторожнее, придержи со своей стороны, - сказал Муров, развязывая веревку. - Смотри, чтоб не соскользнула.
        Лодка была не слишком тяжелой. Спустить её на землю не составило труда. Гораздо проблематичнее оказалось уложить в неё зеркало. Просто положить на днище его не получалось, не позволяла ширина. А ставить набок было слишком рискованно - зеркало перевешивало и норовило выскользнуть за борт. В итоге, изматерившись и выкурив несколько сигарет, мы решили положить его поверх бортов. Накрыли им всю заднюю часть лодки и для надежности привязали веревкой, обмотав в несколько раз.
        - Тесновато будет грести. Но до Мраморной по течению, а обратно можно и не тащить. На берегу оставим. Пусть леший ходит на себя любуется.
        - У тебя мешок есть?
        - Зачем мешок? - не понял участковый.
        - Кости стариковские мы в чем понесём? В руках? Чёрт, ещё же думал захватить. На веранде валялся какой-то из-под картошки.
        Участковый покачал головой. Затем махнул рукой и сказал:
        - Похер, на месте разберемся. Потащили!
        Он ухватил лодку за нос и поволочил её в сторону зарослей тростника. Докурив сигарету, я догнал Мурова. Помог протащить наше суденышко через высокую траву, которая шуршала, приминаемая железным днищем, и сохраняла за нами след, напоминающий тёмный змеиный изгиб.
        В темноте я не сразу заметил воду. Лишь в последний момент остановился, когда услышал, как Муров, хлюпнув сапогом, заступил в реку и громко выругался.
        - Твою мать. Ни хера не видно.
        - Фонарика нет? - спросил я.
        - Не-а. А у тебя?
        - Я из дома наспех вышел. Только сигареты и взял.
        - Вот и я забыл.
        - Ладно. Поплывем в темноте. Меньше внимания привлечем.
        - Да кого тут привлекать. На три километра вокруг ни одной живой души.
        - Так мы и не живую ищем.
        Муров чертыхнулся, затем перекрестился и аккуратно толкнул лодку вперёд, спустив её на воду. Повернул бортом к берегу и, придерживая, кивнул мне.
        - Запрыгивай. Смотри, ножки не намочи.
        - Главное, зеркало не разбей.
        Я осторожно перешагнул через борт, и отодвинулся к дальнему краю, оставив место участковому, который запрыгнул следом. Лодка ощутимо просела под его весом и ушла наполовину в воду, чуть раскачиваясь из сторону в сторону. Муров взял весло и оттолкнулся от берега.
        - Ну, с Богом.
        Вторым веслом орудовал я. Правил по левому борту. Впрочем, особо стараться не приходилось. Выйдя из заводи, мы подгребли к середине реки и потом лишь изредка брались за весла, чтобы подкорректировать курс. Лодку несло течение.
        - Давай ещё по маленькой, - предложил Юра, доставая бутылку.
        - Почему нет? Ночь длинная.
        Мы развернули пакет с закуской на деревянном сидении. Сделали по глотку. Заели черным хлебом, салом и луком.
        - Давненько не выходил на реку, - сказал участковый, цыкнув языком. - Красиво здесь. Как на картине.
        Я прикурил сигарету и оглядел крутые берега, вдоль которых нас несла вода. На обрывах качались березы, с ветвей сыпались листья - тёмными пятнами, исчезающими в дымке, стелившейся над рекой. Над лесными кронами светила луна посреди чистого, усыпанного звёздами неба. В местах, где берег становился пологим шуршали заросли тальника, из которых время от времени доносились всплески. То ли от рыб, то ли русалок, что следили за нами из мрака.
        Муров на секунду отвернулся, и пока он не видел, я перекрестился трижды. Затем спросил:
        - Ты в Бога веришь?
        Участковый глянул на меня удивленно. Почесал щетину.
        - Верю. А что?
        - А в дьявола?
        - Что за вопросы, Лотов? И без того жутко.
        - Как думаешь, может такое быть, что дьявол не так уж и плох, как о нём говорят обычно?
        - Булгакова перечитал?
        - Да нет, почему… Просто в последнее время, всё больше задумываюсь о том, есть ли между ними отличия - между Богом и дьяволом. Если всё в этом мире - отражения, то какая разница кому служить?
        Участковый хмыкнул. Отпил из бутылки и, поморщившись, занюхал рукавом.
        - Завязывай ты это, Андрюх.
        - Почему?
        - Не знаю. Просто чувствую, что в голове у тебя нехорошие мысли. Оно, конечно, понятно… Но лучше об этом не думать.
        Я опустил руку за борт. Вода потекла между пальцев - холодная, мягкая. Будто живая.
        Решив больше не скрытничать, я сказал:
        - Колебин душу продал. Тот его друг в черных одеждах, которого ты видел, - это дьявол был.
        Муров поперхнулся хлебом, закашлялся. Затем глянул на меня и громко спросил:
        - Чего?
        - Сказки Валерины помнишь? Про лесного царя, который под землей живёт? Про хозяина тайги?
        - Помню.
        - Ну вот, никакие это не сказки. Правда это, Юр. Я сам видел сегодня на площади. Древо, которое каждый год в Роще вкапывают, - это идол ему. Перевернутый крест. А лесной царь - это змей, которого Лёпа называет «ящерицей». И он действительно есть. Тот, которому Валера душу продал.
        Муров оглянулся по сторонам, будто ожидал, что на берегу мелькнет старик. Затем тряхнул плечами и, вновь уставившись на меня, переспросил:
        - Дьявол?
        - Да. Дьявол.
        - Ты откуда всё это взял? Лида сказала?
        - И она тоже. Но главное, я сам увидел. Сегодня днём. На празднике. И полчаса назад в машине, когда мы ехали.
        - Что увидел?
        - Змея лесного. Он где-то тут, неподалеку.
        Муров приподнялся, но тут же понял, что никуда ему с лодки не деться. Выматерившись, он прикоснулся к кобуре, расстегнул её, затем застегнул обратно.
        - Не суетись, Юр.
        - Бляха-муха. Ну тебя на хер. Лучше пей и не говори лишнего.
        - Просто хотел, чтобы ты был в курсе, на что подписался.
        - Ага, спасибо. Теперь мне спокойнее.
        Приложившись к бутылке, участковый пил до тех пор, пока водка не обожгла ему горло. Громко выдохнув, он скривил лицо. Закусил салом. Достал из кармана «Тройку» и закурил.
        - И чего будем делать, если этот змей явится?
        - Разведем костер. Начертим круг. Гоголя что ли не читал в детстве?
        - Ты серьезно сейчас?
        - А что, похоже, будто шучу?
        Муров несколько секунд сверлил меня взглядом, поджав губы. Затем опустил глаза и покачал головой.
        - Доверился на свою голову.
        - Всё равно пришлось бы разбираться с этим.
        - С хера ли? Я простой участковый. В инквизицию не нанимался.
        - Мы и есть инквизиция, Юра… Просто рясы чуть-чуть другие. С погонами и петличками. И знаешь, есть у меня предчувствие, что люди в Роще не просто так пропадают каждый год.
        - Думаешь, их змея твоя утащила?
        - Может, да. Может, нет. Только это не змея, Юр. Это дьявол. Понимай, как хочешь, но это дьявол. И вопрос лишь в том, стоит ли его бояться.
        - Не знаю, как ты, а у меня слово «дьявол» доверия не вызывает. Может, ну его на хер? Поплыли обратно, пока не поздно?
        - Поздно, Юра. Раз начали, нужно идти до талого.
        Забрав у Мурова бутылку, я сделал небольшой глоток и не ощутил привкуса водки. Все чувства притупились. Вкусы, запахи, звуки - все они ушли в дальние уголки сознания, но несмотря на это, я улавливал абсолютно всё, что происходило вокруг. Не оборачиваясь, видел, как позади в камышах бесшумно плывет ондатра, держа мордочку над водой. Видел сову, сидевшую на березе в ста метрах от берега. Видел, как в траве копошатся мыши-полевки и как крохотный паучок в тростнике плетет свою паутину. Видел щуку, замершую на глубине. Видел всё, что жило, шевелилось, дышало. И мог поклясться, что давным-давно я уже испытывал подобное ощущение.
        А ещё я слышал, как дышит зеркало. Лежавшее поверх бортов лодки, оно приподнималось и опускалось под ветошью, и казалось, что болотный травянистый запах идёт вовсе не от реки, а струится из отражений.
        «Старику смерть везем, - подумал я, глядя на складки тряпок. - Завернули могилу, словно подарок. Понять бы только, взаправду это всё или снова мерещится? Впрочем, забываешь, Андрей… Нет ничего, что было бы не взаправду. Как и правды никакой нет. Только отражения, в которых мы заблудились, родившись и выучив язык. Ты уже был однажды в таком состоянии. Двенадцать лет назад, помнишь?»
        - Я рассказывал тебе, как вышел на Сивого?
        Муров отрицательно мотнул головой.
        - Нет. Не рассказывал. Говорил только, что Лида на него указала.
        - Это не совсем так, - произнес я, сделав глубокую затяжку.
        В тишине было слышно, как тлеет сигаретная бумага и как трещат сухие табачные листья, превращаясь в дым, оседающий в легких вязкой смолой.
        - Тем летом, в седьмом году, Лида лишь дала направление, - сказал я тихо, наблюдая, как дым вьется по воздуху синими кольцами. - Но о том, что продавщицу зарезал именно Сивый, я узнал из сновидения.
        Муров почесал пальцем нос. Уселся поудобнее, раскачав своей возней лодку.
        - Приснилось что ли? Как таблица Менделееву?
        - Почти, - кивнул я. - Ты помнишь то дело? Убийство в «Жемчужине»? Продавщица в подсобке с перерезанным горлом. Мешки с сахаром насквозь пропитавшиеся кровью. Выпотрошенная касса. А из доказухи - ничего. Ни отпечатков, ни свидетелей, ни следов. Конечно, сейчас бы генетика помогла, потожировые всякие… Но тогда это был откровенный глухарь. Молекулярку только начинали использовать в то время. Это как раз случилось летом, когда искали Малькову. Ту девочку в Красноярске, помнишь?
        - Помню, - кивнул участковый.
        - Надеяться на экспертизы смысла не было. Все лаборатории и так работали на износ. Единственное, на что приходилось рассчитывать - это агентура. Что жулик проговорится по синьке, и информация рано или поздно всплывет. Но просто сидеть и ждать? Не резон. Нужно было действовать. Допрашивать людей, закидывать удочки. Отрабатывать местных уголовников, одного за другим, чем мы собственно и занимались днями и ночами. Правда всё без толку.
        Рядом с лодкой пролетела утка. Выпорхнула из заводи и скользнула низко над рекой, быстро хлопая крыльями и оставляя на воде треугольный след. Мы с участковым проследили за птицей и оба невольно подумали, что было б неплохо её подстрелить.
        Муров протянул мне бутылку. Я сделал глоток. Ни привкуса спирта, ни горечи. Лишь тепло, падающее в желудок - туда, где уже несколько часов ворочался и бурлил угольный жар, словно в топке печи.
        - Дни шли, а результатов не было, - продолжил я. - До тех пор, пока ты не посоветовал сходить к Лиде. Признаюсь честно, в тот момент я мало думал об убийстве. Больше меня интересовала сама Лида. Я и представить не мог, что встречу её снова. А тут раз… Такое совпадение.
        - Судьба, - тихо произнес Муров.
        - Наверное, судьба. Хотя лукавлю, представить всё-таки мог. Даже надеялся, что это однажды случится, просто не ожидал, что именно в тот момент. Знаешь чувство, когда кажется, что вот-вот должно произойти что-то важное, а потом оно происходит, и ты думаешь: «Да нет… Быть такого не может, чтобы сейчас. Наверное, это какая-то ошибка». Только не было никакой ошибки. В то лето судьба действительно решила нас свести. И тем вечером мы с Лидой лежали вдвоём у реки, на Васино. Переспали прямо на траве. В первый раз. Под березкой. Помнишь, растёт такая красивая неподалеку от песчаной косы?
        Участковый усмехнулся и кивнул.
        - Помню. Кто под ней только…
        - Не продолжай, - остановил я Мурова. - Так вот. Мы лежали тогда с Лидой всю ночь, разговаривали, и, конечно, я рассказал всё, что знал об убийстве. На самом деле я не верил ни в колдовство, ни в твои рассказы о том, что Лида - ведьма. Будто она видит больше, чем другие… Нет. Я тогда к этому со скепсисом относился. Просто хотел рассказать ей о том, что меня беспокоило. О том, что каждую ночь мне снилось лицо продавщицы, перепачканное в свернувшейся крови. Белый позвонок, который впечатался в память. До сих пор помню, как он сверкнул в раскрывшемся горле, когда мы с операми перевернули труп. Не самый подходящий рассказ для ночи с девушкой, согласен. Но почему-то я знал, что Лиду это не оттолкнет. Тем более, она училась в медицинском, видела и не такое…
        Я снова опустил ладонь за борт и на секунду прикрыл глаза, чувствуя как холодное течение ласкает пальцы. Это было странное состояние, будто я находился в одном мире, а моя рука в другом - в более мягком и тягучем. По ту сторону отражений.
        Вытащив ладонь и ополоснув лицо речной водой, я глубоко вздохнул и продолжил:
        - Когда я рассказывал об убийстве, то не ожидал, что Лида и впрямь поможет. Но она выслушала внимательно… Затем сказала подождать немного. А сама, сбросив с себя одежду, зашла обнаженная в реку. Помню, я был заворожен. Смотрел, как блестит её кожа в лунном свете, как переливаются кудрявые волосы, падающие на спину, и мне казалось, что всё это происходит во сне. Во сне, который я уже когда-то видел. И то, как она медленно заходила в реку. И как ныряла под воду. И выходила из неё обратно, словно русалка. Это не передать словами… Только музыкой. Помню, как она мокрая подошла к костру и улыбнулась, а затем взяла мою куртку и сказала: «Иди по волчьему следу, Андрей. То, что произошло с продавщицей, сделал волчонок, которого однажды накормили кровью до тошноты. Теперь он голоден. Всегда голоден».
        Муров вздрогнул, словно хотел выбросить из головы навязчивые образы. Мне и самому было жутко вспоминать о том расследовании - особенно здесь, посреди ночной реки, где за каждым деревом мерещились силуэты и звериные взгляды, неотрывно наблюдающие за лодкой.
        - И тогда меня самого будто водой окатили. Помню я даже вскочил и начал ходить вокруг костра. Тогда я понял, что все эти дни копал не в том направлении. Лида была права. Дело ведь не в деньгах было. Сколько хранилось в той кассе? Тысяч пять-шесть? Даже по тем временам не слишком большая сумма. А главное: из магазина особо ничего из продуктов не пропало. Если бы продавщицу зарезал простой уголовник, он бы вытащил всё, что смог унести. По факту же там недосчитались бутылки водки и дневной выручки. И больше ничего. Какой смысл устраивать кровавую баню ради грошей и бутылки? Зачем столько ножевых в живот? Зачем резать голову? Я понял, что тому, кто это сделал, вовсе не нужны были деньги. Он шел не грабить. Он изначально шёл убивать. И, очевидно, хорошо к этому приготовился, раз не оставил следов. Тогда-то до меня и дошло: нужно отрабатывать не воришек и наркоманов. Нужно браться за тех, кого, как сказала Лида, однажды хорошенько «напоили кровью».
        - Чечня, - понял Муров. - Сивого забрали в девяносто девятом срочником. Попал в мясорубку в начале второй.
        Я кивнул. Затем продолжил:
        - Именно об этом я и подумал. На следующее утро навел справки в военкомате и выяснил, что кроме Сивого, в Роще было ещё трое мужиков, прошедших войну. Один из них ты. Другого на момент убийства в деревне не было. Поэтому оставалось лишь два кандидата - Сивый и ещё один молодой паренек. На следующее утро я дал операм поручение наблюдать за ними, а сам начал потихоньку расставлять капканы. Сначала осторожно, по-кошачьи. Допросил знакомых этих двоих. Общими вопросами. Так, чтобы не вызвать подозрений о том, под кого именно копаю. В итоге выходило, что алиби не было ни у Сивого, ни у молодого. Но и прямых наводок, указывающих на кого-то, я не получил. Опера наблюдали трое суток и не заметили ничего необычного. Тогда в одну из ночей, я вытащили и Сивого, и молодого на допросы. Спрашивал мягко, ласково, так же, как остальных, не вскрывая подозрений. Просто нужно было подержать их в кабинете, пока опера втемную и без всяких судебных решений обыщут их дома и поставят микрофончики. Несколько суток мы слушали. Но опять ничего. Пусто…
        - Это я помню, - сказал Муров. - Вы тогда из сельсовета не вылезали. Всё магнитофон свой слушали.
        Усмехнувшись, я кивнул. Затем вновь сделал затяжку и, выдохнув, глянул на луну.
        - Вскоре у меня поехала крыша. Оно и неудивительно. Попробуй неделю спать по два часа в сутки, и поймешь о чем идет речь. Мне начали мерещиться голоса на записях. Голоса, которых на самом деле не было. Тихие такие, неразборчивые. Потом переслушивал, а это просто помехи. В редкие моменты, когда я отключался, казалось, что рядом кто-то стоит. Копается в сейфе, листает протоколы… Это было настоящее сумасшествие, Юра. И закончилось оно тем, что однажды ночью я осознал себя во сне.
        - Осознал? - переспросил участковый, удивленно поведя бровью.
        - Да. Как в детстве. Знаешь, как бывает? Видишь что-то необычное, например, две луны на небе, и вдруг понимаешь: «Э-э, батенька. Да ты же спишь». Обычно после этого просыпаешься сразу, но тогда я был настолько уставшим, что не вышел из сна, а продолжил гулять в нём. Мозги у меня окончательно повернулись на деле, и даже в сновидении мне мерещилось, будто я иду по Роще, и вижу вдалеке эти две избы. Ту, в которой жил молодой паренек, которого я подозревал. И ту, в которой жил Сивый.
        - И что увидел?
        - Сначала ничего. Просто было странно, что я вижу избы на одной улице, хотя я точно помнил, что на самом деле они стоят в разных краях деревни. А потом я подошёл ближе. В ушах звенело, и всё дрожало, как будто за пеленой. Была ночь. Луна светила, как сейчас. И на избе Сивого я вдруг увидел человека. Точнее силуэт с хвостом. Ни лица, ни одежды - только чёрная тень, которая плясала на крыше, рядом с печной трубой. Мне страшно стало, когда я подумал, что эта тень может меня заметить, поэтому я спрятался за колодцем. Схоронился в лопухах, а сам смотрел, как этот чёрт пляшет на крыше и стучит копытами по шиферу. А затем дверь открылась, и из дома выбежал волк. Матерый, с серебристой шерстью, которая светилась под луной. С перепачканной в крови пастью. Волк бежал по улице, а тень на крыше что-то шипела ему вслед. Что-то быстро, насмешливо. И самое странное, что все слова были знакомые, но ни одного я не смог запомнить. Они будто не вязались в голове и пролетали мимо… Чёрт, коряга!
        Увлекшись рассказом, мы не заметили, как течение занесло нас к берегу. Из воды, словно куриные лапы, торчали ветки утонувшего кедра. Оттолкнувшись от них веслами, мы подгребли обратно к середине реки. Затем сделали ещё по глотку из бутылки, в которой уже плескалось на дне.
        - Нужно было две брать, - сказал Муров с разочарованием в голосе. - Ни в глазу даже.
        - Оно и к лучшему. Трезвый ум ещё пригодится.
        - Что там с Сивым? Рассказывай дальше.
        Я прикурил очередную сигарету. Не знаю даже, какую по счету за минувший день. Прищурившись от дыма, продолжил рассказ:
        - Тот волк во сне. Я видел, как за ним тянется кровавый след. Там, где волк бежал, оставалась черная полоса, которая переливалась в лунном свете. И проснувшись в кабинете, я уже знал, что тем волком был Сивый. Это он - наш жулик. Не было никаких доказательств, никаких зацепок, но я знал, понимаешь? Чем-то глубоко внутри. Будто интуиция мне шептала: «Это он, Андрей. Это он перерезал горло той женщине». Всё было неправильно, не по закону, не по справедливости, но я сказал операм, чтобы они скрутили и привезли его ко мне в кабинет. А дальше… Ты помнишь, что было дальше.
        Муров кивнул. В тот день он стоял на крыльце сельсовета и следил за тем, чтобы никто не зашел внутрь, пока я допрашивал Сивого. Хотя допросом это можно было назвать с натяжкой. Откровенный беспредел - вот, что это было.
        - Никогда в жизни я не делал ничего подобного. Потому что никогда, кроме того случая, не был уверен до конца в своей правоте. А тогда я знал. Это он. Точка. Всё, что мне было нужно - это признание. И плевать, как это признание будет получено. Сначала я говорил с ним спокойно. Спрашивал про Чечню, про сослуживцев, про тёмные вещи, которые он видел. Думал раскачать его на воспоминаниях. На синдроме. Не получилось. Затем сменил тактику - начал угрожать. Пугал изолятором, пресс-хатой, тем, что его опустят. Всё по классике, без изящества. Но это тоже не помогло, и тогда я взял иглу. Ту, которой сшивал дела.
        Муров закрыл глаза. Отвернулся.
        - Лотов… Иглу-то зачем?
        - Знаю. Непростительно. Мне и самому было тошно от того, что я делал. Но начав, я уже твердо решил, что не отступлю. Решил: пусть меня потом самого посадят, но я вытащу из него признание. Расколю.
        - А если б ошибся? Если бы это был не он?
        Усмехнувшись, я покачал головой.
        - В том-то и дело, Юра. Я знал, что это он. Знал точно, понимаешь? Не сознанием, а чем-то глубже. Смотрел ему в глаза и видел в них отражение белого позвонка, которое застыло у этой твари в зрачках. Я знал: продавщицу зарезал Сивый. И через минут пять, он запел.
        Сделав ещё одну затяжку, я прикрыл глаза. Голова кружилась от табачного дыма. Перед глазами мелькали воспоминания - прокуренный кабинет, задернутые шторы, закованный в наручники Сивый. Игла, с острия которой падает на пол бурая капля…
        - Он начал говорить какую-то бессвязную ерунду. Про то, что он много пил, и ночами ему стал являться черт. Мучал его воспоминаниями о войне. Стоял у кровати, склонившись, и шептал голосами сослуживцев. Мол, им плохо. Что им жарко и сухо в земле. Что им режут головы. И единственный способ облегчить страдания - это выпустить немного крови. Напоить землю. Омолодить Рощу. Помянуть беспокойные души.
        - На невменяемости хотел съехать?
        - Была такая мысль, но я не придал ей значения. Мелет и мелет, думал, плевать. Главное, что начал рассказывать, как убивал. Всё в подробностях. И по телеснякам сходилось, и подсобку магазина описал в деталях, и то, в какой позе труп оставил. Эти вещи мог знать лишь тот, кто сам на месте был. Тем более, потом он показал, куда выбросил нож. В тот самый колодец, который мне привиделся во сне. Опера и правда вытащили оттуда ножичек охотничий. По экспертизе всё сошлось. Так что цель оправдала средства.
        Муров хлебнул из бутылки и резко выдохнул.
        - Лотов… Я, конечно, знал, что ты не святой. Но чтобы настолько.
        - Напомни, кто говорил о лишнем морализме?
        - Ну тебя к херам. Даже я себе такого не позволял за двадцать лет службы. Леща дать или пару раз под дых, чтобы блат сбить, - это одно. На крайний случай, можно и ласточкой положить отдохнуть. Но чтоб человека иглой колоть? Фашист, блядь… Отец бы твой не одобрил.
        - У той продавщицы две дочки остались. Сейчас уже выросли, а тогда им было, как старшей твоей.
        - Всё равно неправильно.
        Я хмыкнул и выбросил сигарету за борт.
        - Поэтому ты Колебина до сих пор и не нашёл.
        Муров покачал головой. Я в ответ лишь усмехнулся и провел пальцами по шраму. А затем прищурился и произнёс:
        - Ты не понял, да?
        - Что не понял?
        - Иглой я колол не его.
        Муров вздернул брови.
        - В каком смысле?
        - Шантаж, Юра. Обыкновенный шантаж. Сам подумай: пытать его было бы попросту глупо. Любое освидетельствование зафиксировало бы телесняки, и тогда, заяви Сивый о пытках на суде, признание полетело бы к черту, а вместе с ним и всё дело. Зачем рисковать? Зачем проливать чужую кровь, если можно пролить каплю своей? В кабинете, где нет лишних глаз… Слово следователя против слова жулика. В тот день голос в голове подсказал мне, что делать.
        Муров глядел на меня, не говоря ни слова.
        - Тот шёпот с записей, - сказал я. - Он снова зазвучал у меня в мыслях. «Делай, что хочешь: убеждай, манипулируй, шантажируй. Хоть себя режь. Но решай». Забавно, что двумя годами позже эту фразу повторил отец. Слово в слово. Хотя, возможно, это игра памяти, ложное воспоминание, и на самом деле отец говорил по-другому. Теперь уж и не разберешь. Но что я помню точно, так это глаза Сивого, после того, как я полоснул себя острием по шее. Помню, как к этому шакалёнку медленно пришло осознание… Развернулись варианты. Признаться в своём? Или получить пожизненное за липовое посягательство на сотрудника? Сивый сделал разумный выбор. В тот день дьявол помог мне, Юра. И я принял его помощь.
        Участковый несколько секунд смотрел на меня. Затем прикурил новую сигарету, перекрестился, что-то тихо произнёс и отвернулся.
        Дальше мы ещё долго плыли молча. Вслушивались как журчит вода под лодкой. Туман становился гуще, плотнее. Из него, словно призраки, тянулись к небу деревья, темневшие на крутых берегах. Березняк закончился. Река завела нас в тайгу. Плотные ряды кедров обступали русло вплотную, тёмными дремучими стенами. Казалось, что течение несёт нас сквозь чей-то сон - сквозь зазеркалье, по вымышленным местам, где в лесах нет ни зверей, ни птиц, и только блуждают потерянные в тумане призраки.
        - К чему рассказал-то, - наконец произнёс я, глядя на участкового. - То, чувство, с которым я допрашивал Сивого… Сегодня вечером я понял, что жил с этим чувством всегда. В глубине души я знал, что Лида спала с Максом. Каждый раз, когда мы приезжали в Рощу, когда я видел их вместе, что-то внутри точно так же шептало: «Это было, Андрей. Это случилось. Ты ведь знаешь». Просто, в отличие от случая с убийством, мне не хотелось в это верить. И всю жизнь я глушил в себе этот шепот. И сегодня на площади… У меня было видение.
        - В каком смысле видение?
        - Когда ты сказал, что заметил старика рядом с Древом. Мне привиделось, будто я говорю с огнём. С идолом… Чёрт, ладно, не буду лукавить. Я снова говорил с дьяволом, Юра.
        Муров глядел на меня, не шевелясь. Наверное, ему было уже не слишком уютно со мной в одной лодке. Я усмехнулся и чуть приподнял ладонь, чтобы успокоить участкового.
        - Расслабься, старик. Мои мозги на месте. Тот факт, что мне мерещатся голоса, как Сивому, ещё не значит, что я собираюсь безумствовать. Я говорю всё это лишь по одной простой причине. Задай себе вопрос: что если змей, живущий в здешних лесах, и был тем самым чертом, что приходил к Сивому ночами? И может ли быть такое, что именно этот змей дал мне знание, с которым я сумел Сивого наказать? Потому что одно я могу сказать точно. Там на площади, дьявол шептал мне о том, что Лида спала с Максом. Ещё до того, как она призналась, дьявол шептал, что Лида врёт. Я не обратил на это внимания, как обычно, потому что не хотел верить. Но вечером это всё равно вскрылось. И тогда я спросил себя снова. Если змей говорит правду, почему нельзя этим пользоваться?
        Муров нервно грыз заусенец на пальце. Сплюнув в реку, участковый спросил:
        - А что ещё говорил твой дьявол?
        - Примерно то же самое, что и Лёпа. Что Колебин выкрасил камушек. Что обрёл секрет бессмертия.
        Участковый молчал несколько секунд, глядя на меня и не скрывая подозрение. Затем произнёс:
        - Лотов.
        - Что?
        - Колись. Ты хочешь с ним договориться? Это связано с женой?
        - Да.
        - Херовая затея. Богом клянусь, херовая. Не знаю, что у тебя случилось с Лидой и что за голоса ты слышишь. Но сам подумай: стоит ли оно того?
        - Стоит чего, Юра? Ты сам-то хоть знаешь, какая у жизни цена?
        - Я видел Валеру после того, как он умер. Ты сам видел. И знаешь, непохоже, чтобы он был счастлив. Подумай об этом прежде, чем принимать решения.
        - Подумаю, - кивнул я. - Для начала нужно разобраться, что именно старик с собой сделал. А потом уж будем решать. Поэтому не волнуйся, никаких необдуманных действий. Только холодный ментовской расчет.
        Участковый кивнул. Отпил из бутылки и протянул мне.
        - По последней осталось. Как раз на дорогу вышло. Через минуту подойдем к Мраморной.
        - За то, чтобы всё у нас выгорело.
        Я допил водку и бросил пустую бутылку в ноги. С громким звуком она прокатилась по железному днищу и исчезла в темноте под зеркалом, которое лежало поверх бортов.
        - Пора браться за вёсла, - сказал Муров. - Вон к тому бережку правим.
        - Надо же… А река действительно белая, как молоко. Или как мрамор.
        - А я о чём говорил? - усмехнулся участковый.
        Мы заработали вёслами, уводя лодку с быстрого течения к мелководью, заросшему кувшинками. Из тумана проступили камыши, тальник, росшие вдоль берега. Через минуту по железному днищу зашкрябал песок, и лодка, сев на мель, остановилась.
        - Здесь придется ножки намочить, - сказал участковый, спрыгивая в воду. - Ты в сапогах?
        - В ботинках. Да плевать. Костёр разведём, согреемся.
        Я поднялся, шагнул за борт, и лишь в этот момент почувствовал, что мертвецки пьян. Ноги предательски путались, а идти приходилось по колено в воде, таща за собой лодку. Когда мы вылезли на берег, стало ещё хуже. Трава высотою с человеческий рост била по лицу, вязала, словно веревками, и мы с участковым тащились вверх по пригорку, рискуя споткнуться и улететь обратно в реку.
        С горем пополам, мы вытянули лодку на поляну. Я сразу увидел старый кедр. Иссохший, гнутый, почти без ветвей.
        - Вон там, у корней. Там старик и лежал, - махнул рукой участковый. - Подойдем ближе?
        - Пошли. Только сразу возьмем, что нужно.
        Отвязав веревки, мы подняли зеркало с лодки и, спотыкаясь, подтащили его к дереву. Приблизившись, повертели головам по сторонам. Убедились, что трупа нет. Чувства были смешанные. С одной стороны, облегчение, ведь у нас оставалось время, чтобы подготовиться к появлению старика. А с другой стороны, разочарование и тревога. Шевельнулось сомнение: что если весь ритуал - просто мой болезненный бред? И на самом деле мы, как идиоты, налакались водки и протащили зеркало через километры тайги лишь для того, чтобы убедиться, что никаких костей здесь нет и никогда не было.
        «Спокойно, Андрей. Спокойно. Ты сам видел фотографии… Это не может быть совпадением».
        - Опирай его о ствол, - сказал Муров. - Тяжеленное, с-сука.
        Мы прислонили зеркало к кедру и отряхнули ладони.
        - Теперь только ждать, - сказал я.
        - А чего ждать?
        - Не знаю точно. Но чувствую, скоро узнаем.
        Участковый чиркнул спичкой и прикурил.
        - Жаль, водки нет. Насухую сидеть не шибко весело. Ещё и гнильцой какой-то несёт, чувствуешь?
        Я принюхался. Кивнул.
        - Как будто сдох кто-то.
        Участковый тихо засмеялся.
        - Ладно, - сказал я, - давай костёр разведем, пока есть время. И круг надо нарисовать.
        Стараясь не отходить далеко от кедра, мы насобирали впотьмах по охапке хвороста. Наскоро расчистили клочок земли, сложили ветки шалашиком. Одной из веток Юра начертил круг, а я в это время поджег комок сухой травы и раздул пламя.
        - С огоньком поуютнее будет, - хмыкнул Муров.
        Сев внутри круга, мы стали наблюдать за тем, как разгорается костёр. Пламя танцевало и стреляло искрами. В воздух тянулся кислый дым.
        Сняв мокрую обувь и носки мы пододвинули их ближе к огню - сушиться. Участковый почесал грязными пальцами щетину на щеках. Пошевелил ступнями, разгоняя кровь. Потом глянул на меня и усмехнулся.
        - Что? - спросил я.
        - Да не… Ничего.
        - Говори уже.
        Муров вырвал травинку, пожевал её, а затем произнес:
        - Мы как пацанята в пионерлагере. Напугали друг друга байками и сидим теперь, пернуть боимся.
        - Есть такое, - кивнул я, улыбнувшись.
        - Знаешь, что смешно?
        - Что?
        - Нравится мне это, - сказал Юра. - Забыл уже, как бояться по-настоящему. Фантазия в голове страхи рисует, а я сижу, смакую.
        - Понимаю.
        Участковый подвинулся поближе к костру. Покрутил шеей, хрустнув позвонками. Зевнул, прикрывая рот кулаком.
        - Может, это… Покурим?
        - Так мы, вроде, уже.
        - Да не… Не о табаке речь.
        Я удивленно вскинул брови и посмотрел на участкового. Тот достал из нагрудного кармана полиэтиленовый пакетик и аккуратно раскрыл его. Запахло травой.
        - У шпаны изъял, - пояснил Муров.
        - Говори уж честно. Не изъял, а отжал.
        Юра виновато повел плечами. Затем спросил:
        - Так ты будешь, нет?
        - Нас же размотает в дым. Ещё и после водки.
        - Не знаю, как ты, а я ни в одном глазу. Даже обидно немного… Не ломайся, Лотов. Мы же не жулика ловим. Всего лишь мертвеца. Поколдуем чуть-чуть. Размягчим котелок, чтоб наверняка.
        Я хмыкнул.
        - Ладно. Давай. Только немного, а то уснем.
        - В сигаретку чуть-чуть забьем - в самый раз.
        Было смешно наблюдать, как участковый шаманит - как откусывает от «Тройки» фильтр, аккуратно рвет сигаретную бумагу и забивает в неё траву толстыми пальцами.
        - Держи.
        - Жги первый.
        - Как хочешь, - пожал плечами Муров.
        Он чиркнул спичкой и глубоко затянулся. Продержал дым несколько секунд, а затем выдохнул. В воздухе повис запах березовых веников. Участковый вдохнул еще несколько раз, а затем закашлялся.
        - Крепкая, зараза.
        - Сейчас проверим.
        Я перехватил у него самокрутку. Посмотрел на тлеющий огонек и задумался на секунду: «Неправильно всё это, Андрей. Не тот момент. Совсем не тот… А впрочем…»
        Сделал затяжку. Горячий дым обжег легкие. Захотелось прокашляться, но я подавил приступ - выдержал несколько секунд, а затем выдохнул и затянулся снова. После третьего раза почувствовал, как в груди собирается жар, расползаясь по телу вязкой слабостью. За ушами зазвенело. Совсем как часом раньше, когда мне померещился змей в лесу.
        Вспомнились сказки из детства. О том, что табак, чертово зелье, пророс из живота мертвой блудницы, делившей постель с грязным бродячим псом. «Если так, то конопля явно выросла из места чуть ниже».
        Вновь вспомнил о Лиде. О Максе. Поморщился и затянулся еще раз, чувствуя, как меня медленно накрывает и давит к земле.
        - Сильная, - сказал я, отдавая самокрутку Мурову. - Явно не дичка.
        - Чистая Индия. Ещё будешь?
        - Не. Докуривай.
        Участковый подумал немного. Затем сплюнул на землю и выбросил остатки папиросы в костер.
        - Хватит, пожалуй. А то унесёт.
        - Меня, кажется, уже.
        - Если кажется, перекрестись.
        - Думаешь, отпустит?
        Муров засмеялся и покачал головой. Спустя пару минут я заметил, что мир вокруг преобразился. Стал липкий, мягкий, податливый… Опьянение от водки смешалось с опьянением от марихуаны, и моё сознание закачалось из стороны в сторону, словно на хлипком мостике, перекинутом через реку. Пришлось сесть поближе к костру и опустить обе ладони на землю. Так было проще удерживать связь с реальностью.
        - Я вот о чём подумал… - сказал участковый. - Сколько нам с тобой осталось? По сути-то ни хера уже.
        - Ты о чём?
        - О жизни, - ответил участковый. - Тебе лет сколько?
        - Тридцать пять.
        - Ага… А мне сорок два. И если по-честному разобраться, то всё важное уже случилось. Жена, дети, работа. Скоро на пенсию…
        - Понесло тебя, старик.
        Я говорил, стараясь не отрывать взгляд от костра, потому что всё вокруг расплывалось, ветви кедров складывались в причудливые узоры и в темноте мерещились живые тени. Только огонь оставался неизменным в этом потёкшем мире.
        - Просто ты верно сказал, когда сюда плыли… - продолжил Муров. - Оно ведь и правда постоянно кажется, будто должно что-то вот-вот случиться. Хер знает, что именно. Но что-то важное. И сидишь так всю жизнь… Ждешь. Сначала думаешь, вырасту, школу закончу, и начнется та самая, настоящая жизнь. Потом в армии дембеля ждешь. Потом чёрт меня дернул, в Чечню эту поехать… - Муров снова зевнул. - Каждый день под пулями бегал, а сам думал: вот домой вернусь, и будет всё хорошо. А оно вроде так. И всё равно не так… Приезжаешь, женишься. Настюха беременная… Ждешь, пока родит. Одна дочка, вторая… Сейчас вот жду, когда школу закончат. И так всю жизнь. Ждёшь, ждёшь, ждёшь… А оно вроде и происходит каждый день что-то, да только в душе чувствуешь - не то совсем. Да, важное. Да, нужное… Но не то, чего всю жизнь ждал.
        Юра задумчиво пожевал травинку. Поворошил костёр веткой. Пламя в ответ выстрелило снопом искр.
        - И сейчас тоже сидим, ждём. Страшно, сука, а всё равно ждём. Хочется, чтобы старик показался. Как в детстве, когда духов в пионерлагере вызывали. А вот если не явится? Чего тогда будем делать?
        Я пожал плечами. Мысли путались от водки, травы и навалившейся усталости.
        - Не знаю… Наверное, вернемся в деревню, продолжим искать по-человечески. Что ещё остаётся?
        Муров хрустнул пальцами. Покачал головой.
        - Да не… Я не про это.
        - А про что?
        Участковый посмотрел в сторону дерева, рядом с которым темнело укрытое в тряпки зеркало. Затем произнес:
        - Мне, Андрюх, кажется, будто мы потеряли что-то важное, когда повзрослели. Вот я вспоминаю детство: всё ведь по-другому было. Мир словно другой… Цветной что ли.
        - Неизведанный.
        - Ага. Неизведанный… - участковый опять зевнул. - Да чтоб его! - Он зажмурился и тряхнул головой, сбрасывая дремоту. Затем помолчал немного, глядя в костёр, и продолжил: - И дело даже не в местах, понимаешь? Оно, конечно, когда за границу на море приедешь, сначала всё по-другому. Но потом то же самое… А в детстве, помню, пацаненком бегаешь, и всё тебе кажется новым, каждый закоулочек, каждая рощица. Всё посмотреть хочется. Пощупать. Отыскать чего необычного. Говнюшку какую-нибудь откопать. Или наоборот припрятать, чтоб потом типа случайно найти. За холмы сбегать на ранетку. Я в детстве всегда хотел путешественником быть - по морям плавать.
        - А я мушкетёром.
        Муров усмехнулся и достал измятую пачку «Тройки». Вытянул зубами сигарету. Прикурил от уголька веточки.
        - В детстве жизнь вкусная была. А потом как-то выцвело всё, словно старая фотография. И только теперь и делаешь, что пытаешься это ощущение хоть на секунду поймать. Вот как мы сейчас. Накурились и сидим - ждём призрака. А если не явится? Мы ведь даже не расстроимся особо. Плечами пожмём, сало доедим, да домой поплывем. Я знаешь, чего думаю…
        - Чего?
        - Мы, Андрюха, чувствовать разучились. Вот чего. И с каждым годом всё хуже становимся, черствеем понемногу. А когда окончательно зачерствеем, тогда и помрём, да на том всё и кончится. И ничего так и не произойдёт.
        Я смотрел на огонь и думал над словами Мурова. Мне хотелось понять их. Понять, о каком чувстве говорит участковый. Ведь я помнил, что такую же мысль говорил когда-то и Макс, сидя в машине, но что тогда, что сейчас, мне было сложно пропустить эту тоску через себя.
        Наверное, потому что последние тринадцать лет я ничего не ждал.
        «У тебя всё было, Андрей. У них нет, а у тебя было. Сказка, о которой они всю жизнь мечтают - ты жил в ней с тех пор, как встретил Лиду. Поэтому ты их и не понимаешь… вот в чём дело…»
        Мысли плыли медленно и вязко, словно стекающий с ложки мёд. Часы показывали половину третьего. Почти сутки без сна.
        Пригревшись у костра, я не выдержал и лег на спину. Земля была холодной и мягкой, как перина на старой пружинной кровати. Ресницы вмиг стали тяжелые.
        - Смотри, застудишься, - донесся голос Мурова.
        - Сил не осталось. Ни сидеть, ни стоять.
        - Вот и хер потом так же скажет.
        Я усмехнулся. Достал сигарету и чиркнул зажигалкой, не открывая глаз.
        - Рубит, Юра. Пока ехали, нормально было, а сейчас всё. Словно выключатель… - я не договорил фразу, зевнул. Услышал, как Муров зевнул рядом.
        - Набегались за день. Ещё трава эта… - участковый закряхтел, укладываясь ближе к костру. - Главное не уснуть, а то замерзнем. Поэтому надо говорить.
        - Как думаешь, явится или нет?
        - Думаю, явится. Чуйка играет.
        - У меня тоже. Словно комар под ребрами пищит. Тихо так, противно.
        - А у меня будто сжимает что-то. И дышать тяжело. Хотя, наверное, устал просто. Ещё гнильцой этой несёт, аж тошнит… Слушай, Лотов… А если старик живой из леса выйдет? Что будем делать?
        - Поговорим по душам. Узнаем, как жизнь.
        Участковый тихо засмеялся. Потом вновь заворочался, устраиваясь поудобнее на сырой траве. Так мы и лежали чёрт разбери сколько времени. Слушали, как скрипят над головой ветви сухого кедра, как ухает в лесу филин и поют сверчки. Чтобы не провалиться в сон, мы болтали. По большей части о прошлом - вспоминали старые дела, старых знакомых. Юра рассказывал про дочерей. Хвалился, что старшая пошла в шестой класс. Отличница… Я слушал его, а сам вспоминал Алису - как она бегала по деревне и кружилась на карусели. Как малевала в раскрасках цветными фломастерами на пару с деревенским дурачком Лёпой, с которым она всегда была на одной волне - в своём детском, сказочном мире.
        «Может, Юра и прав… В детстве реальность действительно не такая плотная, как сейчас. Правда, выдумка… Границы размыты… Другие формы, другие категории… Получается, дети на самом деле волшебники, пока не повзрослеют. Пока не расплетутся и не потеряют себя… Забавно. В опьянении мир и правда похож на детство…»
        Образы летели одно за другим, словно снимки в фотоальбоме, и в какое-то мгновение я перестал слышать Юру и провалился в болото галлюцинаций.
        Ветер шумел. Шелестели шаги.
        Перед рассветом приходил отец. Бродил вокруг костра, шаркая по траве сапогами. Встав у кедра, курил папиросу и долго бормотал себе что-то под нос. То ли ругал, то ли советовал. Не разберешь. Время от времени он кашлял - тихо, привычно, и мне мерещилось, будто я сплю не в лесу, а в родительском доме, и папа сидит на кухне с «Беломором» в зубах и плетет рыбацкую сеть, пока в ногах ластятся трехцветные кошки, а на столе исходит паром крепкий чай. Мне хотелось вырваться из дремоты, подняться, подойти к отцу, но камень в груди давил, и не было в мире силы, способной оторвать мой дух от земли в ту минуту.
        Время закручивалось. Прошлое в настоящее.
        «Как же долго я тебя ждал. Как же долго… Вот и всё, Андрюша. Вот всё и кончается» - скользит от зеркала холодный шепот, сплетенный из ветра. Камень в груди раскачивается - медленно, словно грузило под водой.
        «За мной пришёл?» - спрашиваю я.
        Тишина в ответ… Горьковатый дым плывет из мрака, перемешиваясь с запахом реки, и вместе с дымом тянется дыхание отца - смолянистое, хриплое, из которого вьются мысли, словно веревки.
        «Почему ты всегда молчишь? Скажи хоть слово…»
        Тишина. Только кашель и звуки тлеющей папиросы. Кедры над головой скрипят, будто лодки на привязи. Бор дышит ветром с отцом на пару.
        «Поговори со мной, папа…»
        Шепчут кроны, шелестят шаги. Отец уходит обратно в тайгу, не попрощавшись. Мне хочется крикнуть вслед, но голос исчезает, как в кошмаре, и тяжелые веки срастаются в последний сон.
        «Не уходи… пожалуйста… Не бросай меня здесь, пап…»
        Ворочаются под землей кедровые корни. Колет под сердцем булавочка.
        И шепчет земля в ответ:
        «Не бросаю, Андрюша. Никогда не бросал».
        Хруст веток выдернул из сновидения. Вздрогнув, я открыл глаза.
        - Юра… Слышал?
        Участковый не ответил. Я резко поднялся и оглянулся. Из шиповника доносился треск веток. Кто-то медленно, но настойчиво приближался к костру, продираясь сквозь сухие заросли.
        Муров лежал на боку и спал.
        - Юра, - толкнул я его. - Вставай. Кажется, идёт.
        Участковый даже не шелохнулся. И только тогда я понял, что его грудь и живот больше не шевелятся.
        - Твою мать…
        Юра не дышал.
        Слыша, как в темноте кто-то ломает кустарник, я с трудом перевернул участкового на спину. Расстегнул молнию на его камуфляжной куртке. Приложил два пальца к шее. Кожа была холодной, липкой, но пульс прослеживался. Медленно и слабо сердце Мурова всё ещё билось.
        - Чёрт… вот, что у тебя в груди сжимало.
        Треск становился всё ближе. Я слышал того, кто шел из темноты. Слышал хрипы, слышал тяжелое дыхание, срывающееся на свист. Кто-то не слишком большой, но быстрый - он шел из тайги не по прямой, а изгибами, приближаясь к огню.
        - Черт бы тебя побрал, Юра. Что с тобой случи…
        Не успел я договорить, как налетел ветер и сухая трава вдруг пришла в движение, поднялась, обвила мои руки, словно живая. Испугавшись, я дернулся назад, и увидел, как тело участкового проваливается под землю, словно в болото, как мертвые стебли прячут его, прорастают сквозь кожу, переплетаются с волосами…
        Мгновение, и Муров исчез, будто его и не было. Лес проглотил участкового. Остались лишь сапоги у костра.
        В последний раз хрустнули позади ветки, всего в паре метров от пламени, и всё затихло.
        Я понял, что ночной гость стоит за моей спиной. У линии круга.
        Хриплое дыхание. Тихий гул остывающих углей.
        Я не шевелился. Окаменев, застыл на коленях рядом с местом, где секунду назад спал Юра. Словно завороженный, смотрел на обернутое в тряпки зеркало, прислоненное к кедру, и с ужасом видел, как тряпка медленно сползает с края, обнажая серебристую гладь… Я знал, что человек за спиной смотрит туда же. Ждёт, когда покрывало упадёт, и наши взгляды встретятся в отражении.
        В ушах звенело от тишины.
        И вдруг незнакомец за спиной заговорил, прошивая воздух шепотом, словно иголкой с ниткой.
        - Глаза кошачьи - речной ведьмы зеркальца. Душа в них плутает, прячется, не жива, ни мертва, не утонуть ей, не вынырнуть. А ведьма бродит, ищет, отражениями нити режет.
        Холод прокатился от поясницы до затылка. Только один человек на свете говорил подобными присказками.
        - Нашел, котенька-коток? - сказал Колебин и тихо засмеялся. - Нашёл, сироточка. Сколько лет прошло, а ты всё узелки вяжешь, как отец, судьбы иглою шьёшь да пером машешь - темницу рисуешь, со смертью под руку ходишь. Даже в тайгу могилку принес.
        Тряпка упала с зеркала. Я увидел себя в отражении - стоящего на коленях перед тлеющим костром. А позади, за линией круга, горбилась черная тень с мешком в руках. Что-то живое ворочалось в мешке, рвалось наружу - к свету. Туда, куда боялся заступить старик.
        - Душу принёс, как хозяин просил, - прошептал силуэт. - Год она в отражениях пряталась, ни огню, ни воде не давалась. Ни я, ни смерть поймать не могли. Спряталась от нас, как раньше от рощи пряталась. У всех на виду спряталась. А ты поймал… Глазками кошачьими глянул, шепотом привязал, да к телу принес. Сам принёс, котик. Нашёл меня. Даже на том свете нашёл…
        Я видел, как силуэт за спиной гнется к земле, стараясь держаться тени, чтобы не отразиться в зеркале. Как он ставит перед собой мешок. Из-под грубой ткани, перевязанной бечевой, послышалось тихое рычание, шипение.
        - Что в мешке? - спросил я тихо.
        - Душа, что ж ещё?
        - Чья?
        - А ты догадайся, сиротка, - ответил старик и засмеялся. Сипло, сухо и скупо, будто смех рвал ему обожженное горло.
        Я, не моргая, смотрел в зеркало. Силуэт старика в нём дрожал, растекался и менял форму, как за пленкой раскаленного воздуха. Сутулая тень то превращалась в иссохшее дерево, то в кобру, расправившую капюшон, то исчезала вовсе, сливаясь с темнотой леса. Змеиный шепот звучал у меня за спиной и одновременно лился из отражения:
        - Глаза у тебя от неё - кошачьи. Всё видишь, прячешь, да в омут тянешь. Душу в огонь бросил, душу взамен попросил. Чего теперь хочешь, сиротка?
        - Для начала хочу знать: ты - дьявол?
        - А ты?
        Налетел из тайги вихрь, закрутил дым от костра спиралью. Чувствуя, как щиплет глаза, я зажмурился несколько раз, а затем вновь посмотрел в зеркало и спросил:
        - Куда делся Юра?
        - За него не бойся. Пусть поспит немного, землей подышит. Ему сюда путь отрезан. Душа у него тяжелая, медвежья, не колдовская.
        - А у тебя?
        - А у меня души нет, кровью по белому камню вытекла. Последний осколочек залетел в глаз кошачий соринкой, да никак из-под века не вытащить. Приколол меня осколочек к дому… Приколол, словно иголочка. Поможешь мне? Взамен помогу тебе. Мои советы золотом покупали, а тебе так отдам, сиротка. Не чужие люди, ведьмою связанные. Ты только мешочек возьми да брось в огонь. Всё тебе расскажу.
        Сутулая тень вновь склонилась к земле. Подвинула мешок ближе, вплотную к линии круга. Под тканью что-то трепыхалось.
        - Брось в огонь, - прохрипел старик.
        - Что там?
        - Душа же, сказано было.
        - Чья душа?
        - Всё ты знаешь. Отрекался уже однажды. Забыл, как глазки свои получил? Чего ж теперь хвостом вьешь, будто не понимаешь, что царю от тебя нужно? Всё одно из леса уже не выйдешь…
        Вновь налетел ветер, заплетая дым кольцами, словно змеиные позвонки. В памяти всплыло, как тринадцать лет назад мы с Лидой шли по спящей деревне и смотрели на черные изгибы холмов, на которых темнела тайга, укрытая рваным туманом, будто драконьим хребтом… Теперь было ясно. То был не туман и не дым, а сам лесной царь из легенд. Дьявол, живущий в чаще. Тот, что шептал за моей спиной:
        - Боишься, котик. Неужто души жалко?
        - Не жалко… Моя душа слабая. Хочешь - забирай. Если поможешь смерть обмануть.
        - Слабая… А почему слабая, думал когда?
        - Думал.
        - И чего же надумал? Расскажи царю, сиротка. Раскройся, не трусь. Я тебя исповедую. Душу вытащишь, свету покажешь, легче станет. Зачем она тебе сдалась, сам поразмысли. Израненная, искалеченная… Что в ней толку? Бросай в огонь, да и к чёрту, хоть польза будет. Мы из души твоей такую силу сделаем! Мир перевернем, смерти в лицо плюнем. А пожалеешь, упрёшься, так и пропадешь зря. Не выйдешь ты из леса, котик, не выйдешь… Себя хоронить пришёл, сам могилу принёс - сам в неё и провалишься.
        Старик в отражении поднял руку. Ткнул в мою сторону пальцем, почти коснувшись спины.
        - Видишь глаза свои? Вглядись в них как следует… В темноту посмотри. Видишь там лица? Испуганные, покореженные, злые.
        - Вижу…
        - Застыли они в тебе осколками, сердце режут. Те, кого ты воли лишил, - которых обманул, изловил, сцапал кривыми когтями… Душа твоя слабая и погибает она, потому что в неё не веришь, а верить разучился, пока за чужими душами охотился. Пока по следам носился… Помнишь глаза их? Всех, кому ты в голову лез.
        - Помню.
        - Ты их души на бумагу вытаскивал… Вопросами мучил, правду искал. А правды-то нет никакой. Ни истины, ни обмана. Ни добра, ни зла, ни рая, ни преисподней… Лишь отражения, в которых ты заблудился, да осколки, которыми изранился. И сидишь теперь один в темноте, сиротка, спрашиваешь, дьявол ли я, да только не помнишь, что нет дьявола здесь, кроме тебя самого. Это ты, котик, чужие души губил. Ты их в темницу прятал. Ты судьбы иглою шил, коготком своим. Помнишь их? Всех, кого ты поймал.
        - Помню… Всех помню.
        - Никому ты не верил. Ни тем, кого на допросах пытал. Ни тем, с кем водкой травился. Ни отцу, ни жене, ни другу. Никому. Только ведьме речной, что следы оставляла. С которой в кошки-мышки играл да заигрывался. Думал, она тебе улыбается, под руку ходит, платьем своим укрывает. В каждом зеркальце её искал, высматривал. Пытался лицо вспомнить…
        Старик шептал, и я чувствовал, как с каждым словом раскрывается пустота под ребрами. Бескрайняя, непроглядная… словно оторвали от души кусок, а кто и как - уже и не вспомнить. Вместо памяти остался лишь зыбкий мираж, который всю жизнь рассыпался, словно сон поутру - позабытый сон из далёкого детства, и, чем больше я вглядывался в его очертания, пытаясь собрать по крупицам неуловимый образ, призрачное воспоминание о чем-то безумно важном, родном и давно утерянном, тем тяжелее становилась пустота, что тянула мое тело под землю: к холоду, к покою, к беспамятству.
        А старик всё шептал и шептал за спиной:
        - Потерял её в детстве, потерял, да так и бегал всю жизнь по следам, ночами плакал, на луну заглядывался, думал, поможет тебе луна - поможет небесное зеркальце, дорогу укажет. Знал, где искать, знал, куда смотреть, знал, кого спрашивать. Глазки - и те в зеркальца обратил, лишь бы отражения в них ловить. Никого не жалел - ни отца, ни себя, ни друга, лишь бы ведьму свою отыскать, лишь бы ласку её вспомнить да ответ найти… правду найти… Почему она тебя бросила, котик? Почему сироткой оставила? Ты ж это понять хотел? Почему она скрылась от вас с отцом? Почему обманула? Почему не вернулась в тот вечер, когда обещала вернуться?
        Шёпот старика кружился дымом вокруг. Звучал то слева, то справа, то за спиной, то из зеркала.
        - А ведь просто всё, котик, просто. Сто лет пройдет, а всё так же будет, всё в слове кроется. Ведьма на то и ведьма, что обманом живёт. В омут тянет да пламя гасит, ведь только пламени и боится. Нашего пламени, котик. Нашей крови. Там, где пламя - там свет, где свет - там знание, а где знание - там и жизнь. Ведьма нашей силы страшится, потому сиротками делает, в отражения тянет. Но кто про свет помнит, к тому она не притронется. Кто душу кровью прольёт, того она испугается. Помнишь, как кровью своей её напугал? Как светом из дома вышвырнул? Такова судьба наша, котик. Любим мы ведьму с беспамятства до беспамятства, одной лишь ей верим, а она нас по кругу водит - из отражения в отражение, из одного мира в другой, голову кружит, в трясину тянет. Поэтому правильно злишься на неё теперь, правильно мыслишь, правильно борешься. Да только не получается у тебя ничего, не выходит. Проиграл уже ей. И вновь проиграешь, если теперь не откроешься.
        Шёпот старика слился с ветром, с шелестом травы, с дымом… Он кружил сквозь воздух и затягивался на моей шее невидимой веревочкой.
        - Признайся, котик. Не мне признайся, а себе самому. Признайся, что сам её всю жизнь искал, по пятам бегал. А чего же рыдал потом, когда она в дом к тебе заявилась? Когда ряской речной пахнуло? Или скажешь, не обрадовался ты ей? А, котик? Что молчишь? Стыдно вспоминать… да только ты вспомни, яви грех. Мне-то уж можешь не врать. Всё я вижу, всё знаю, но ты сам скажи. Пока мы одни, признайся. Обрадовался ей хоть на секунду? Обрадовался, когда перестал быть отцом? Когда дочь в зеркало провалилась? Почувствовал, как легче стало?
        Я опустил голову. Посмотрел в огонь.
        - Да… На мгновение.
        - А когда отец умер? Когда сам перестал быть сыном? Обрадовался ли ты, котик?
        - Обрадовался.
        - А теперь главное скажи, - прошептал старик почти над самым ухом. - Когда узнал вчера, что скоро перестанешь быть мужем, обрадовался ли ты? Почувствовал, что свободным будешь? От любви, от души, от тяжести. Хоть на секунду обрадовался? Почувствовал, что отныне не будет тебя ничего разрезать - ни мать, ни дочь, ни жена. Почувствовал, что скоро единым станешь снова? Ни отцом, ни сыном, ни мужем. Самим собой. Почувствовал?
        - Да… Почувствовал.
        Старик засмеялся. Медленно похлопал в ладоши над моим ухом.
        - Вот и признался, котик. Вот и выложил грех, что камнем тянул. Видишь, что за душа у тебя? Лукавая, колдовская - всю жизнь она к смерти стремилась. Обманывала тебя, потому и не верил ты ей. Собственной душе не верил. Собственному отражению. А без веры душа гибнет. Так что нечего теперь жалеть. Бросай в огонь, и всё ясно станет. Напоследок увидишь, как ошибку исправить, как жену от смерти спасти. Жертвуй, котик, коли не хочешь зазря в лесу сгинуть.
        - Хорошо… Пожертвую.
        Не оборачиваясь, я протянул левую руку назад, нащупал мешок и подтянул его, положив сбоку от себя. Под тканью что-то вздрогнуло, захрипело и я тут же отдернул ладонь.
        - Не дается душа-то… Жить хочет.
        - Всё на свете жить хочет. И я, и ты, и жена твоя. Всё одно выбирать придётся. Чего ж тянуть?
        Я посмотрел в отражение. Провалился в собственные глаза.
        - Слабый стал. Вот и тяну. Не могу решиться.
        - Лукавишь, котик. Силу растерял, да не всю. Теплится ещё в тебе жар, дымят последние угольки. Бросай душу.
        - Боюсь, царь. Вдруг ты меня обманешь?
        - Видишь, жив я, сироточка. И жена твоя жить будет. Если сделаешь, как я скажу, не достанет её ведьма речная.
        - Значит, смерть в реке живёт? В отражениях?
        - В отражениях, в отражениях… Она и есть река, которая мир пополам делит.
        - А тебя тоже пополам поделила? Зеркалом разрезала, как на картине той?
        - Умный ты, кот, догадливый… Только нерешительный.
        - Получается, Юра с тобой в избе разговаривал? Ты и был тем колдуном в черном? Собственной тенью за собой ходил?
        - Бросай душу, котик. Бросай в пламя…
        - Брошу-брошу… Скажи только, чья душа в мешке? То твоя, говоришь, то моя. Путаешь меня, царь. Кругами водишь, петли вьёшь… Чью бросать-то?
        - Общая у нас душа, сироточка… Одна на всех. Ты, я, отец твой - все ведьмою связаны.
        - Общая, значит… Получается, и бросить сообща нужно? Ты ведь за этим пришёл? Один не можешь справиться, потому меня просишь? Так и я один не могу, царь. Слабый я на такое дело. Давай вместе бросим?
        - Помощи моей просишь?
        - Прошу.
        - А примешь её?
        - Приму.
        - Значит, отрекаешься от души?
        - Отрекаюсь, царь. Только давай вместе за мешок возьмёмся.
        - Как же я возьмусь, когда ты кругом себя очертил?
        - А ты пройди внутрь. Приглашаю.
        - Слово даёшь?
        - Даю, царь. Всё даю. Всё забирай. Только руку протяни.
        - Будь по-твоему, кот. Вместе так вместе.
        - …
        - …
        - Что же медлишь, царь?
        - Не вижу…
        - Потерял что-то?
        - Где она? Где душа?
        - Да вот, слева лежит. Ближе подойди, не бойся.
        - Не вижу!
        - Да вот же, вот! Руку-то протянул?
        - Вот рука моя.
        - А ну-ка приподними. Возьми меня за плечо.
        - Куда душу спрятал?! Куда дел?!
        - Да не кричи, не кричи… Слева от меня лежит. Давай помогу нашарить. Только руку дай. Где твоя рука?
        - За плечо тебя держу, кот проклятый!
        - За какое? Что-то не чувствую.
        - За твоё!
        - У меня два плеча. За левое или правое?
        - За левое!
        - Э-э-э, царь… Что-то ты заблудился в отражениях, вот и не можешь душу найти. Какое же это левое? Мы же с тобой в зеркале разговариваем. А ну-ка попробуй вот этого…
        Блеснула в темноте отцовская булавочка - серебряные крылья двуглавой птицы.
        Дьявол завизжал, запрыгал, забился.
        Подскочив, я схватил его за шкирку и повалил на землю. Ударил босой ногой под дых. Заорал благим матом:
        - Колоть меня вздумал?! Исповедь устроил?! Допрос? А ты не перепутал ничего, сучий полоз? Погоди, сейчас я тебя сам колоть стану… Ты мне всё расскажешь, ещё и кровью распишешься. Как тебе иголочка?! Нравится коготочек мой? Нравится?! Вижу, что нравится! Вон, как вьёшься, червь!
        - Больно! Больно!
        - Глубоко проткнула, да? Хочешь, чтобы убрал?
        - Убери! Хватит! Хватит!
        - Отвечай быстро, как победил смерть?!
        - Больно! - визжал дьявол. - Убери! Всё скажу!
        Он дрожал и растекался по земле смолой. Я смотрел на старика и не мог узнать лица, которое менялось каждую секунду.
        - А ну смирно! Сейчас вытащу. Но если дернешься…
        Договорить я не успел. Стоило на сантиметр вытянуть иглу из черной ладони, как старик оттолкнул меня, подскочил и пополз на карачках в сторону мешка, быстро переставляя тонкие руки и ноги.
        - Куда поскакал, паскуда?! Стоять!
        Булавка осталась в моих пальцах, и я воткнул её в землю - в тень старика. Дьявол завизжал. Игла помешала ему схватить мешок. Повела по кругу, словно на невидимой натянутой цепи.
        Поднявшись, я сделал два шага и снова ударил старика ногой. Тот захрипел, свалился, но тут же вскочил обратно на четвереньки. Ползая вокруг костра, призрак шарил ладонями по земле вслепую. Взрывал опавшую хвою тонкими кривыми пальцами. Искал мешок, ткань которого шевелилась, словно живая.
        - Как ты выжил?! Говори, как победил рак?!
        Ветер взбесился. Погасил огонь, закачал кроны кедров, и где-то в глубине леса послышался треск ломаемых ветвей. Будто что-то огромное продиралось из темноты.
        - Где душа? Где душа? Где душа? - словно заведенный шипел старик, копая руками землю.
        - Я спрашиваю, как ты победил смерть? Отвечай!
        - Ничего не скажу, кот проклятый. Ничего не узнаешь…
        Он бегал в полумраке вокруг погасшего костра. Пойманный в ловушку дьявол ругался, визжал, но не мог вырваться обратно в тайгу. Его держали булавка и круг.
        - А ты, гляжу, по-нормальному не хочешь. Ну значит, будем по-другому.
        Выгадав момент, когда старик вновь подбежит ближе, я быстро вытащил иглу из земли и воткнул ему в ногу - прямо под колено.
        Крик разорвал тьму пополам.
        - Отвечай!
        - Хватит!
        - Отвечай, я сказал!
        Небольшое усилие, и серебряная игла вошла глубже. Я почувствовал острую боль в собственной ноге.
        - Хватит! Не надо! Хватит!
        - Отвечай!
        Надавил на булавку сильнее. Прикусил губу. «Самого себя режу».
        - Как ты выжил?!
        - Хвати-и-ит! - захныкала тень. - Дядь Дюха, не надо! Больно! Хватит!
        Треснуло зеркало. Вспышка света.
        За одно мгновение сознание взлетело над лесом и тут же рухнуло, разбившись оземь. Мир посыпался, зазвенел, и я увидел, что на траве валяется Лёпа. Он закрывал лицо руками, и ладони его блестели, отражая отблески уже вновь горящего костра. Пальцы дурачка были перепачканы в чём-то липком, вязком, черном. Так же, как и мои.
        - Лёпа? Какого чёрта?
        Дурачок лишь прохрипел в ответ. Он драл ногтями сухостой, катался по земле, словно пытаясь сбить с себя невидимое пламя.
        - Больно! Больно!
        Выдернул иглу из Лёпиной ноги.
        - Как ты здесь оказался?
        - Матерь Божья, Лотов! - раздался знакомый бас.
        Я не заметил, в какой момент вновь появился Муров. Только что его не было, и вдруг участковый уже стоял у костра - ошарашенным глазами смотрел то на меня, то на Лёпу, то на шевелившийся мешок, то на расколотое трещиной зеркало.
        - Андрюха? Какого… Ты только что там был… - участковый тыкал пальцем в сторону отражения, - А потом раз…
        - Юра, на хрен, держи его! Держи, пока он себя не покалечил!
        Участковый очнулся. Промедлил всего секунду, а затем бросился сверху на дурачка. Тот откинул его в сторону, словно пушинку, и закричал на весь лес:
        - Заберёт! Заберёт! Заберёт!
        Детский крик разлетелся по тайге эхом. Утонул в предрассветном тумане. Муров вновь рухнул на Лёпу, придавив его всем весом. Зажал рот рукой.
        - Лежать смирно! Лежать, кому сказал! Ай! Сука!
        Дурачок прокусил Юре ладонь. Муров заревел, словно медведь, и окровавленными пальцами схватил Лёпу за шею. Начал душить.
        - Стой! - крикнул я. - Не убей!
        Участковый вздрогнул, словно сбрасывая наваждение. Удивленно посмотрел вниз на дурачка, который в ту же секунду извернулся, как змея, и выскользнул на свободу.
        - Лови его! Лови!
        Уже вдвоём мы сцапали Лёпу за одежду. Затем перехватили за руки, согнули лицом в землю. Дурачок брыкался, дергал ногами, подпрыгивал, выворачивая себе суставы.
        - Тащи его к зеркалу! - крикнул я. - Тащи на свет!
        С горем пополам, мы поволокли дурачка к старому кедру, но каждый метр давался с трудом, будто мы пытались усмирить дикого лесного духа. Лёпа упирался, пахал землю пятками, рвался на свободу. Он изгибался всем телом, лишь бы не отразиться в зеркале, а когда это наконец случилось, завизжал, словно резаный поросенок, на весь лес, и я почувствовал, как страх вновь поднимается из груди к горлу.
        В зеркале отражалось чёрное смолянистое существо, совершенно не похожее на человека. Грязное, склизкое. Мы с Юрой держали его за отростки, напоминающие кедровые корни, а существо вилось змеем, и, чем ближе мы тащили его к зеркалу, тем глубже змей вкапывался в землю.
        Я услышал, как матерится Муров. Увидел его испуганные глаза и бледное лицо в отражении. Но нужно отдать участковому должное, он не ослабил хватки. Сделав последний рывок, мы подтянули Лёпу вплотную к зеркальной глади, которую расколола черная трещина. В голове вспыхнуло воспоминание из минувшего вечера. Я понял, что нужно делать:
        - Смотри! - крикнул я Лёпе. - Смотри в глаза!
        Дурачок визжал и бился в лихорадке. Существо в отражении истекало смолой и кровью, постепенно оголяя человеческий скелет.
        - Смотри! - вновь приказал я.
        Затем схватил Лёпу за волосы и дернул его голову, чтобы он не опускал глаз. Лёпа зашипел змеей, задергал ногами, пытаясь разбить зеркало окончательно.
        - Зачем ты пришёл сюда? Говори!
        - Ящерица… ящерица… - простонал дурачок, и это был уже его настоящий голос. Пусть тихий и булькающий, словно пробивающийся сквозь трясину, но всё-таки его. - Ящерица приказала. Кошку поймать. Мама… Лисапед…
        В кустах шиповниках брякнул велосипедный звоночек. Короткая, звонкая трель сквозь ночной лес. Один раз, другой… А затем раздался колокольный звон. Летевший издалека, из глубины тайги, из ветра, из предрассветной дымки.
        - Что это?! Утренняя? - крикнул я участковому.
        Тот не ответил. Лишь выматерился, заворачивая руку Лёпы ещё сильнее.
        - Откуда колокола?! - повторил я.
        - Какие, на хер, колокола?
        - Вот сейчас! Вот эти! Откуда бьют? С храма?
        Вновь прозвенел велосипедный звоночек, уже ближе, а за ним еще один колокольный раскат.
        - С какого храма, Лотов? - прохрипел участковый. - Куда… куда ты, на хрен?! Держи!
        Потеряв концентрацию на мгновение, я едва не разжал руку Лёпы, который тут же, почувствовав слабость, дёрнулся в сторону. Меня пошатнуло, и я почти завалился на землю, но Муров в последний миг толкнул дурачка обратно. Закачавшись, я уронил Лёпу лицом в траву. Участковый среагировал вовремя. Помог удержать дурачка, пока я скручивал тому руки за спиной - опытно, намертво, но осторожно, чтобы не нанести лишних увечий.
        Оказавшись обездвиженным, Лёпа завыл. Уткнулся в землю. Он цеплялся зубами за стебли и корни, пока мы поднимали ему голову. И даже когда ткнули лицом в зеркало, он не раскрыл глаз, чтобы не видеть собственного отражения.
        А там - по другую сторону серебристой глади - бился на земле чёрный полоз. Мы с Юрой держали его за хребет, не давали зарыться под опавшую хвою, но даже общей нашей силы не хватало, чтобы полностью обездвижить чудовище. Пойманный в силки дьявол изгибался, выскальзывал из рук, стремился обратно в темноту - подальше от зеркала.
        Бил над тайгой колокольный набат. Стрекотал звоночек в шиповнике.
        «Булавочка, - вспомнил я. - Нужно снова приколоть тень».
        Придавив Лёпу к земле коленом, я потянулся к игле, блестевшей среди таежного перегноя…
        И в этот момент дьявол вырвался.
        Всё произошло стремительно. Краем глаза я увидел, как змей в зеркале откинул Юру хвостом, а затем, словно тараном, ударил меня сомкнутой пастью в грудь, едва не переломав ребра. Перехватило дыхание. Я упал на землю и прежде, чем смог вздохнуть, заметил, что полоз в отражении чёрной стрелой бросился на мешок. Блеснули два белых клыка и опустились на грубую ткань.
        Из темноты леса донёсся женский крик. Далёкий, знакомый…
        Следом голос в голове:
        «Мальчик… это мальчик».
        Я схватил ртом воздух. Легкие обожгло.
        Холод по телу. В глазах свет.
        «Андрюша… Его зовут Андрюша…»
        Зеркало хлопнуло и рассыпалось на сотни осколков. Ветер стих. Улеглось колокольное эхо. Исчез треск велосипедного звонка.
        На тайгу опустилась тишина.
        - Юра… - прохрипел я, поднимая голову. - Ты цел?
        Участковый тихо пробурчал что-то матерное и поднялся на колени. Посмотрел на меня помутневшими глазами и дотронулся ладонью до виска. Несколько секунд мы с Юрой смотрели друг на друга, а затем перевели взгляды в сторону.
        На земле лежал Лёпа. Он сжимал в руках мешок. Скулил и часто дергал спиной. Тихо повторял сквозь всхлипы:
        - Обманула, обманула, обманула…
        Его левая штанина была в бурых разводах. Рядом блестела окровавленная игла.
        Юра медленно подошел к Лёпе. Наклонился. С трудом вырвал мешок из его каменевших пальцев. Развязал бечеву.
        - Твою мать…
        Из мешка выпало что-то чёрное и мохнатое. В полумраке я не разглядел сразу, но когда подошел ближе, то заметил проплешину и понял.
        Это был кот. Мёртвый кот. Ирис.
        - Ты на хрена это сделал? - тихо произнёс участковый. - Лёпка… слышишь? Ты чего устроил?
        Глаза кота были раскрыты. Они покрылись пленкой, словно у зажаренной на сковороде рыбы. Сквозь белый налёт с трудом проглядывали зрачки, которые закатились под верхние веки.
        «Уснул котик, - вспыхнуло далекое воспоминание, - Проснулась змейка».
        - Обманула, обманула… - рыдал дурачок. - Сказала, что если кошку поймаю, она мне губу вылечит. И мамку… с мамкой… поговорить даст. И лисапед отдаст…
        Медленно и тяжело на меня опускалось осознание. Я обернулся и дёрнул участкового за рукав.
        - Юр. Взгляни.
        Зеркальные осколки блестели, рассыпавшись под кедром, словно упавшие с неба звёзды. Отражали первые огни рассвета. Рядом валялась пустая деревянная рама, и в ней, как в огороженной могилке, белели человечьи кости, прикрытые ошметками гнилой одежды. Скелет старика проступал из травы. Будто земля только что вытолкнула его наружу.
        «Земля не принимает самоубийц, - пронеслась в голове услышанная где-то давно мысль. - Значит, теперь старик окончательно умер». А за ней родилась мысль другая: «Или, может, наоборот? Может, он только теперь и стал бессмертным? Обернулся в лесного змея?»
        Одно было ясно точно. Этой ночью дьявол меня победил. Сорвался с крючка в последний момент. Ускользнул, так ничего и не рассказав, и снова исчез в тайге.
        - Ушел чёрт… - выдохнул я. - Юра, собирай старика в мешок. Отнесем кости на кладбище. И нужно смастерить носилки.
        - Носилки? - хрипло переспросил участковый. - Зачем носилки?
        Я кивнул на Лёпу, который, словно щенок, скулил на земле.
        - Ему в больницу надо. В хирургию. Сам не дойдёт.
        Подшагнув к дурачку, я присел на корточки. Разорвал его левую штанину и поморщился. Под коленом Лёпы темнели неглубокие царапины, оставленные иглой, а рядом чёрная точка, из которой сочилась кровь. Такой же прокол был у дурачка и на левой ладони. «Прости меня, маленький. Прости. Я не хотел…» - мысленно повторял я, гладя дурачка по спутанным волосам.
        Подняв с земли окровавленную булавку, вытер её о рукав куртки, затем встал, и приколол обратно к внутреннему карману. Юра, всё это время смотревший на меня, наконец понял, что произошло. Скривил лицо.
        - Боже, Лотов…
        - Я не знал, что это он. Ты сам всё видел в зеркале.
        - Я на пару минут уснул, потом глаза открываю, а ты уже там, - участковый ткнул пальцем в сторону осколов, - и змея вокруг вьётся. А потом раз! И вы тут уже… бляха… - Юра провел ладонью по лицу. - Что за погань здесь случилась?
        - Дьявола мы ловили, Юра. Дьявола. Только упустили.
        - И что теперь будет?
        - Откуда ж я знаю? Будет день - будет видно. В любом случае, здесь больше ловить не хер. Нужно возвращаться в деревню.
        - А что с котом?
        Я глянул на Ириса. Подошёл ближе, присел и осторожно дотронулся до чёрной шерсти. Тело кота было ещё теплым, но уже начинало коченеть. Проведя пальцами по загривку, я почувствовал рубец - в том самом месте, где у кота была проплешина.
        «Это шрам, - вдруг понял я. - Старый шрам. Причем ровный, будто ножом резали. Только кто и зачем?»
        Подумав немного, я покачал головой, а затем поднялся и прикурил сигарету.
        - Кота туда же - в мешок. Вместе со стариком похороним.
        - Кости нужно на экспертизу сперва.
        - Делай, как положено. Труп теперь никуда не исчезнет, материал можно закрывать.
        - С чего ты решил, что не исчезнет?
        - Чувствую, - ответил я участковому. - Думаю, он получил, что хотел, и теперь успокоился.
        Муров расстегнул нагрудный карман и достал оттуда пачку «Тройки». В предрассветном воздухе громко чиркнула спичка. Поплыл кислый дым, перемешиваясь с дымом догорающего костра.
        - Ни хера не понимаю, - пробурчал Юра… - Кости, змеи, зеркала. Чертовщина, блядь, какая-то. Голова кругом идёт. Ещё этот придурок за руку укусил. Больно, сука…
        - Нужно возвращаться, - повторил я. - Времени мало.
        Вспомнив про время, я глянул на часы и тут же почувствовал, как земля уходит из-под ног. Половина седьмого утра. Воскресенье уже давно наступило.
        «Сегодня. Это произойдёт сегодня. Если ничего так и не сделаешь, то уже к вечеру Лида умрёт. Возможно, даже раньше. Только что делать-то? Ты ведь ничего толком и не узнал. Ладно, спокойно, Андрей… Соберись. Нужно ещё раз зайти в дом Колебина. Осмотреть свежим взглядом и обдумать всё, как следует. Ты явно что-то упускаешь. Что-то очень важное. Почему старик говорил про маму? Почему называл её смертью? При чем тут Ирис? Думай, Андрей… Думай. Лидина жизнь у тебя в руках».
        - Нужно возвращаться в Рощу, - сказал я Юре. - Чем быстрее, тем лучше. Довезем Лёпу до больницы, а потом подбросишь меня до дома. Я должен увидеть жену.
        - Хорошо, - кивнул участковый. - Видок у тебя, конечно… болезненный.
        Я устало усмехнулся и подошёл к разбитому зеркалу. Глянул в осколки. Сотни моих отражений глянули в ответ.
        За спиной послышался голос участкового:
        - Слушай, а ведь это не от трупа воняет. Точнее, не только от него.
        Я обернулся. Муров дымил сигаретой и, прищурившись, смотрел куда-то в сторону кустов шиповника. Я подошёл к зарослям и принюхался. И правда. Вот откуда всю ночь несло этой гнилью.
        Осторожно раздвинул колючие ветки.
        Лёпа взвизгнул и радостно заскулил.
        - Нашёл! Дядь Дюха, ты нашёл!
        Выдохнув сигаретный дым, я несколько раз моргнул и понял, что окончательно схожу с ума. В кустах шиповника валялась красная «Кама». Рядом у руля лежал полиэтиленовый пакет. Аккуратно развернув его ногой, я поморщился и отступил назад, прикрыв нос ладонью.
        - Так вот куда ты её приносил, - сказал я Лёпе.
        Внутри пакета среди копошившихся личинок лежала ещё одна чёрная кошка.
        Глава 13
        Сырость. Болотная липкая сырость. Она пропитала собой весь мир. Въелась в обивку сидений, в пропахшую дымом одежду и даже в мысли, покрыв их плёнкой заплесневелых снов.
        Машина раскачивалась на ухабах. Но ни тряска, ни рёв мотора не могли сбросить с меня сонливость. Всю дорогу обратно я клевал носом и засыпал каждый раз, когда закрывал глаза. Приходя в себя, смотрел в запотевшее стекло и никак не мог сообразить, где именно мы едем. Я не помнил, как мы вернулись к машине, как переплыли реку, куда дели лодку… Всё смешалось, стёрлось и исчезло из памяти, словно ночное наваждение, и остался лишь тяжелый запах сырости.
        Уазик катился сквозь холодный рассвет. Разрывал фарами туман осеннего березняка. Мокрые ветви хлестали по стёклам, царапали борта машины. На заднем сидении скулил Лёпа. В багажнике стучали стариковские кости, брошенные в мешок. Когда автомобиль подбрасывало на кочках, стрекотал звоночек велосипеда.
        В какой-то момент я снова закрыл глаза, всего на секунду, а проснувшись, понял, что Лёпы уже нет в машине. Уазик отъезжал от деревянного здания районной больницы. Юра что-то бормотал, дымил сигаретой, изредка стряхивая пепел через приоткрытое окно. В салоне пахло табаком, гнилью и сыростью.
        - Вечером сбежал… - говорил участковый. - Медсестра в палату зашла, а там окна разбиты. Со второго этажа спрыгнул. Это ж сколько он по лесу прошел до солонцов, охренеть. И как реку переплыл? Он сроду плавать не умел. Если только через мосток дальний шёл. Но это ещё, считай, лишние километров пять.
        - Сам-то что сказал?
        - Ничего не сказал. Клянется, что ни хрена не помнит. Про калитку только какую-то всё повторял.
        - Калитку? Какую калитку?
        - Не знаю. Да бесполезно его сейчас спрашивать. Лежит, скулит, как щенок забитый. Можем, конечно, посидеть, если хочешь, подождать, пока отойдёт. Ща его врачи укольчиками успокоят, может и заговорит.
        - Времени нет, - ответил я. - Нужно поговорить с Лидой. К Лёпе вернёмся позже. Кстати, что с его ногой?
        - Жить будет, - ответил Муров. - Похромает немного, но восстановится. Хирург говорит, пустяк.
        Я кивнул и тут же поморщился. Тягучая боль гудела в голове, напоминая о выпитой накануне водке. По телу разлилась слабость. Неудивительно - всё-таки уже сутки без сна. В молодости я бы, наверное, и не задумался об этом - просто выпил пару кружек кофе, и снова в бой, но теперь усталость брала верх. Сердце билось неровно, голова кружилась, а легкие что-то пережимало. Я пытался зевнуть, раскрывал рот всё шире и шире, но никак не мог вдохнуть полной грудью. Затем закрывал глаза и вновь выключался, проваливаясь в галлюцинации.
        - Кости колебинские в морг занес, - бормотал участковый. - Воняют они, конечно, жуть… Вроде и ехали полчаса, а сидения насквозь. Эх, бляха, Настя меня прибьёт…
        Я что-то ответил сквозь сон. Сам не понял, что именно. Услышал, как засмеялся Муров.
        - Рубит тебя, Андрюх. Поспать надо. Хоть немного.
        Поспать. Это да… Это нужно.
        Реальность и сновидения спутались. Мне мерещилось, будто мы едем по Роще сквозь прошлое, и над улицами разносится девичий смех. Чистый, светлый, родной… Он летел из тумана, который стелился нитями над пустой дорогой, и я знал: это смеется Алиса. Прямо сейчас она играет в прятки с кроликом, бегущим впереди машины.
        Белый зверек с черными глазами-пуговицами… Он несся по гравийке в сторону леса. Пытался спастись от клокочущего уазика, от его колес, от автомобильных фар, похожих на два огромных светящихся глаза. Зверёк боялся нас. Боялся, что мы его настигнем, и поэтому бежал из последних сил - по грязи, по лужам, по мокрым камням. А там, в конце улицы, его ждала хозяйка. Та, что смеялась в тумане…
        - …разбили… ах ты ж, сука… Лотов! Проснись!
        Я дёрнулся и открыл глаза. Огляделся по сторонам. Понял, что нет ни кролика, ни девичьего смеха. Уазик стоял с заглушенным двигателем перед калиткой дома, и в опустившейся тишине было снова слышно, как шепчет ветер в березовых ветвях.
        - Окна выставили!
        - Чего?
        - Окна! - крикнул участковый, выпрыгивая из машины. - Говорил же, блядь!
        Всё ещё не понимая, что происходит, я глянул на дом, в котором меня ждала Лида.
        Сон, как рукой сняло.
        В оконных рамах блестели зубцы разбитых стекол. Кусок штакетника был вырван из палисадника, а на зеленой черепичной крыше темнели две вмятины. Видимо, от брошенных кем-то камней.
        «Лида!»
        Сердце рухнуло.
        Первым во двор забежал участковый. Громко топая грязными сапогами и держась за кобуру пистолета, он дернулся было к распахнутой настежь двери, которая скрипела на петлях, но я остановил его, схватив за рукав.
        - Стой! Наследишь. Я сам. Осмотрись пока здесь.
        Не знаю, как мне удалось сохранить спокойный голос. Сердце бешено колотилось, пока я поднимался по крыльцу. Уже подходя к двери, я знал: что-то непоправимое случилось здесь ночью. Пока я пил водку и ловил дьявола в дремучей тайге, что-то случилось с Лидой.
        Осторожно глядя под ноги, я зашёл внутрь. Встал у порога и, успокоив дыхание, осмотрелся. По выстуженной гостиной гулял сквозняками ветер. Трепал занавески на разбитых окнах, шевелил бахрому покрывала, которое лежало на груде зеркал в углу комнаты.
        Стол был опрокинут. Перед диваном перевернутый стул. У стены белели осколки разбитой кружки…
        В первый миг пронеслись мысли о нападении. Всплыла в голове привычная протокольная фраза из прошлого: «…в комнате обнаружены следы борьбы».
        Спустя секунду я одернул себя. Вспомнил вчерашнюю ссору: «Да это же ты сам всё и устроил. Забыл что ли? Успокойся, Андрей…»
        Больше всего пугала мысль, что сейчас взгляд скользнет по полу, и я увижу белую руку жены. Увижу окоченевшее тело, похожее теперь больше на куклу, чем на человека. Все выезды, все осмотры - всё следачье прошлое разом пронеслось в памяти, и в голове защекотало уже привычное чувство дежавю.
        «А руки-то дрожат, как у пацаненка… И дышать тяжело, воздуха не хватает. Чёрт, Андрей, соберись! Выдохни. Оглядись как положено».
        На полу валялись два обломка кирпича. Видимо, ими и разбили стекла, бросив с улицы. Не заметив других следов, я на цыпочках прошел в гостиную. Заглянул в каждый угол. Открыл дверь в ванную.
        Пусто.
        Убедившись, что на первом этаже Лиды нет, медленно поднялся по скрипучей лестнице. Дверь в спальню была открыта.
        Заглянул внутрь…
        Пусто.
        «По крайней мере, самого страшного не случилось. Ты не нашёл её мёртвой. Значит, не всё потеряно. Просто успокойся, Андрей. Успокойся и разберись, что здесь произошло».
        Глаза быстро вспомнили, как нужно смотреть. Взгляд побежал спиралью по комнате, изучая обстановку, выхватывая детали.
        Свет включен. Дверца шкафа распахнута, но вещи не тронуты. Белое платье висит на плечиках. Поверх чемодана небрежно брошены джинсы и желтая кофта. На тумбочке открытая баночка с увлажняющим кремом. Расческа, ватные диски… Кровать расправлена, хотя простынь не смята.
        «Видимо, Лида укладывалась спать. Переоделась в сорочку, села на край постели. И в этот момент услышала шум в гостиной…»
        На секунду прикрыв глаза, я представил себя на месте жены. Затем развернулся, посмотрел на лестницу и медленно подошёл к ней. Пригляделся к перилам. На лакированном дереве блестел жирный след. Я провел по нему пальцем и принюхался.
        «Запах хвои. Это её крем для рук… Значит, она стояла здесь какое-то время. Пыталась понять, что за грохот внизу. Наверное, подумала, что я вернулся…»
        Медленно, будто следуя за призраком, я спустился обратно на первый этаж. Посмотрел на разбитые окна. Затем вновь окинул взглядом комнату, и у дальней стены увидел ещё несколько обломков кирпичей.
        «…раз, два, три, четыре. А вон и пятый. Плюс пара вмятин на крыше. Швыряли с силой, но не очень метко. Скорее всего, пьяные… Шпана?»
        Взгляд выхватил черный прямоугольник на полу рядом с кухонной тумбой. Ещё обломок? Как он залетел по такой траектории?
        Я прищурился и подошёл ближе.
        «Чёрт. Да это ж мой телефон. Сам вчера разбил. Так, стоп! А её где?»
        Свет в гостиной не был включен. Ночью Лиде наверняка пришлось бы подсвечивать себе, спускаясь с лестницы, чтобы не разбиться на ступеньках. Обыскав наскоро дом, я понял, что мобильного жены нигде нет. Зарядка лежала в тумбочке спальни, там же и наушники. Но сам телефон исчез вместе с Лидой.
        «Может, она просто куда-то ушла? Сбежала, не оставив записки?» - попытался я успокоить себя, и сразу понял, какую чушь несу. Вся Лидина одежда дома. Пальто болтается на вешалке в гостиной. На коврике её кеды. Не на босу же ногу она убегала в деревню?
        «Господи… А что если она просто умывается в бане? А ты тут уже устроил…»
        Вышел во двор, и услышал, как Муров разговаривает с кем-то на улице. Видимо, уже опрашивал соседей. Молодец, Юра. Знает, что делать.
        В бане я, конечно, никого не нашёл. Зато на обратном пути заметил ещё один след. Лоскуток белой ткани зацепился за обломанную доску террасы и трепыхался на ветру. Я прищурил глаза…
        Обрывок ночной сорочки.
        «Всё-таки Лида вышла на улицу… Или её вытащили насильно?»
        Я забежал вверх по ступенькам крыльца. Подошёл к сваленным поленьям. Сел на корточки. Заметил чёрную шерсть на досках. Кошачья? Затем увидел кровь. Бурый потек на одной из полешек.
        «Кто-то ударил Лиду этим обрубком…»
        Я закрыл глаза и несколько раз глубоко вдохнул. Рука потянулась за сигаретами, но нашла в кармане лишь смятую пачку. Всё было выкурено еще в лесу.
        «Тише. Пожалуйста, тише, Андрей. Не теряй рассудка».
        Прикусил губу. Боль помогла на какое-то время заглушить беспокойство - эту щекотку, что разрасталась в груди и сводила с ума. Я сжал и разжал кулаки, ещё раз глубоко вдохнул. Вытащил из кармана платок и взялся за полено сквозь ткань. Приподнял его, осмотрел со всех сторон.
        «Крови совсем мало. Скорее всего, просто оглушили. В любом случае, нужно упаковать в бумагу. Сохранить следы… Кто бы это не сделал, я найду его. Найду, сука…»
        Забежав в гостиную, наскоро завернул полено в старую газету и оставил его на кухонном столе. Затем подумал немного, глянул на разбитые окна, через которые задувал ветер. Покачал головой и спрятал улику в кухонный шкаф.
        «Сюда теперь кто угодно залезть может. Нужно всё сфотографировать, пока не поздно. Только чем? Телефон-то я разбил. Может, у Мурова попросить? Телефон-телефон… Сфотографировать обязательно нужно. Оформить всё. Зафиксировать. Иначе потом концов не сыщешь… Чем сфотографировать? Телефон бы найти. Или фотоаппарат… Или может, просто протоколом описать? Или всё-таки сфотографировать…»
        Я тряхнул головой. Опомнился.
        «Господи, что ты несёшь? Какой протокол? Какие фотографии?! Соберись, Андрей!»
        Тишину разорвал протяжный сигнал уазика. С улицы послышался крик участкового:
        - Лотов! Сюда!
        Я дернулся было к двери, но тут же остановился. Что-то неуловимое не отпускало меня из дома. Какая-то деталь, которую я уже почувствовал, но ещё не заметил.
        Вновь раздался сигнал автомобиля. Долгий, нетерпеливый.
        - Лотов! Быстрее!
        «Погоди-погоди… - думал я второпях, стоя посреди комнаты. - Нужно понять, что именно здесь изменилось. Какая-то мелочь. Какая-то невидимая, но очень важная…»
        В последний раз осмотрел гостиную по кругу. Взгляд остановился на груде зеркал.
        «Точно! - понял я. - Запаха реки больше нет. За ночь что ли выветрился? Нет… Ты сам знаешь, этот запах ничем не выбить. Только если…»
        - Лотов, сука!
        Сигнал на улице прозвучал в третий раз, и больше не прерывался, пока я не вышел за двор.
        - Да херли ты разгуделся?! - крикнул я участковому, который давил своей огромной лапой на руль.
        - Запрыгивай быстро! Нужно ехать!
        Не став спорить с Юрой, я дернул ручку двери и залез в машину.
        - Что-то узнал?
        - Узнал. Лиды дома нет?
        - Нет.
        Участковый кивнул, поворачивая ключ зажигания. Затем, глядя куда-то в пустоту, произнёс:
        - Ночью здесь был Строганчик. Тот самый, которого ты вчера вырубил.
        Двигатель зачихал, не желая заводиться. Муров выматерился.
        Я моргнул несколько раз. Сжал обивку сидения.
        - Кто сказал?
        - Соседи, - ответил Юра, мотнув головой. - Говорят, около трёх к твоему дому подъехала белая восьмерка. Музыка шумела. Какие-то пьяные дебилы повылазили, начали орать, звать тебя. Потом принялись стёкла бить. Из дома никто не вышел, тогда эти сами во двор пошли… А через пару минут вытащили на улицу человека. За руки, за ноги. Запихали в машину и свалили.
        - Кого вынесли?
        - А что, есть варианты? Ты сам-то, как думаешь, а? Говорил же, блядь, Андрюх. Пьяные - они ж не соображают ни хрена, только повод дай. Ладно… Не ссы раньше времени. Ща найдем этих мудаков. Белая восьмерка - это сто процентов Строганчик… Да сука, опять зажигание мозг имеет.
        Пока Муров ковырялся с проводами, пытаясь завести «УАЗ», я медленно переваривал услышанное. Почувствовал как холодеют руки и ноги, будто вся кровь в теле загустела разом и перестала течь. Сердце пропустило несколько ударов. В груди потянуло, стало тяжело дышать.
        - Почему соседи тебя не вызвали?
        - Не дозвонились. Мы ж всю ночь в тайге просидели… Да ебись ты в душу, заводись, гроб железный!
        Муров ударил кулаком под руль и вновь повернул ключ. Двигатель захрипел, а затем послушно зарокотал.
        - То-то же, - произнёс Юра, погладив металлическую панель, - молодец, козленок.
        - Знаешь, куда ехать?
        - Конечно, знаю. Это ж моя земля.
        - Тогда дави.
        Участковый выкрутил руль. Развернул «УАЗ» на узкой гравийке и включил печку.
        - Ты только в разнос сходу не иди, - попросил Муров. - Я всё понимаю. Но, если у них твоя жена…
        - Не учи, - ответил я хриплым голосом. - Дай лучше телефон. И сигарету.
        Участковый расстегнул нагрудный карман. Вытащил пачку «Тройки», протянул мне. Затем достал из штанов старый кнопочный мобильник.
        - Заряд есть?
        - Есть, вроде.
        Дрожащими пальцами я по памяти набрал Лидин номер. Приложил трубку к уху…
        «Телефон абонента выключен или находится…»
        - Сука, - выругался я и сбросил вызов, не дослушав механический голос.
        - Выключен?
        - Да.
        Муров пожевал губами. Покачал головой и прибавил газу.
        Через минуту уазик выкатился на одну из главных улиц рощи. Сквозь запотевшие стекла я увидел, как вьются на березах цветные ленты. Солнце разогнало туман, осветило желтую листву, палисадники и старые деревянные избы. Из домов повылезали люди. Какая-то бабка гнала вдоль дороги гусей, размахивая прутиком.
        «Всё как вчера. Ничего не изменилось, - подумал я, глядя в окно машины. - Что-то страшное произошло ночью, а никто и не заметил. Впрочем, чего ты ждал? Ты же помнишь, Андрей. Люди не видят того, что творится у них под носом. Ночью кто-то режет другому горло, а в этом время через стенку соседи укачивают детей в колыбели… Зло невидимо. Прячется под опавшей листвой. Скользит в темноте…»
        Муров ударил по тормозам. Уазик, заскрипев, остановился недалеко от сельсовета.
        - Приехали?
        - Нет, - ответил Юра. - Пойдем-ка, выйдем на минуту…
        Юра выскочил из машины, не глуша мотор. Я следом.
        Мы направились в сторону аллеи, ведущей к площади. Там, в тени берёз, четверо парней - явно нетрезвые - орали песни на всю деревню. Видимо, ещё не ложились спать после праздника. Трое из них стояли перед скамейкой, дымили сигаретами и кричали, не попадая в ноты, а четвертый, белобрысый, низенький, в черном спортивном костюме, сидел на лавочке и играл на гитаре, растягивая песню хриплым, но чистым голосом:
        - …у кареты твоей нет колёс, нет коней. Этот свет погаси, и на тот вези…
        - Рябина, сука, душу рвёшь.
        - Жги давай, жги!
        - …у меня глаза змеи. У тебя глаза мои. И для счастья моего…
        - Эй, молодёжь!
        Бой гитары смолк, и парни подняли головы. Посмотрели сначала на окликнувшего их участкового, потом заметили меня. Кивнули, узнав.
        - Гуляете? - спросил Муров, когда мы подошли ближе.
        - Гуляем, Юрий Саныч. Праздник же.
        - Строганчика видели?
        Один из парней - тот, что стоял дальше остальных с бутылкой пива в руках, - глянул на меня и тут же опустил взгляд. Я чуть наклонил голову. Уставился ему в переносицу дав понять, что заметил. Парень изображал идиота лишь пару секунд, а затем не выдержал:
        - Ночью подъезжал, спрашивал про вас, - ответил он, указав в мою сторону, и тут же спрятал глаза. - Хотел знать, где живете.
        - А ты что, знаешь?
        - Я вас помню. Вы же с Максом Морозовым друзья.
        - Понято. Ну и что? Сказал?
        Парень кивнул. Снова уставился под ноги, принявшись ковырять носком ботинка мокрые листья.
        - Кто с ним был?
        - Серёга Сивый, брат его. И ещё двое каких-то мужиков, лет по тридцать. Я их не знаю. Наверное, Серёгины друзья… Один то ли кавказец, то ли армянин. А последнего не запомнил.
        - Четверо, получается?
        - Может, четверо. Может, больше. Они на машине были. Выходили вчетвером, но, может быть, внутри ещё кто сидел.
        - Что за машина?
        - Восьмёрка. Костик за рулем.
        - А от меня что хотели?
        Паренек промолчал. Посмотрел в горлышко пивной бутылки, словно надеялся там спрятаться.
        - Понятно, - выдохнул я. - Во сколько это примерно было?
        - Где-то около трех.
        - Потом их видел?
        - Не. Потом нет.
        Я подумал немного, затем глянул на участкового указал глазами в сторону уазика. Муров кивнул. Посмотрев на белобрысого паренька с гитарой, он хмыкнул и одобрительно произнёс:
        - Хорошо поёшь, Рябина. Ты музыкант, да?
        - Что-то вроде.
        - Ну понятно… Ладно, отдыхайте. Только не буяньте сильно.
        - Да мы мирно, Юрий Саныч. Так чисто душу отводим.
        - Далеко отводите? - спросил я.
        - Чего?
        - Ничего. Забудь.
        Оставив парней, мы запрыгнули обратно в заведенный автомобиль. Закурили, не открывая окон.
        - Странно… - произнёс Муров. - Этот армянин, про которого он говорил, - скорее всего, племянник Алека. Николка. Он с Сивым общается, но сам нормальный парень, в грязь бы не полез. Так что, может, Андрюх, не всё так плохо. Может, рано ещё паниковать.
        - Поехали. На месте разберёмся.
        Муров толкнул рычаг и надавил на педаль. Уазик заклекотал и дернулся с места, хлопнув глушителем.
        - Сперва двинем к Сивому, - пояснил Юра. - Сто процентов, там их и найдём. Строганчик с матерью живет, а Сивый один. Если ночью бухали, сейчас должны похмеляться.
        Я кивнул. Сделал глубокую затяжку и постарался успокоиться. Вышло паршиво. Руки тряслись, и пульс в висках стучал так громко, что отзывался в ушах звоном, словно колокольный набат. Пока я говорил с деревенскими, привычка на время заглушила страх - внимание сосредоточилось на вопросах, на выстраивании версий - но теперь, когда от меня вновь ничего не зависело, по телу расползалась липкая щекотка тревоги. Я не мог усидеть на месте. Хотел поторопить Мурова, хоть он и выжимал из уазика всё, что мог. Машина неслась по гравийке. Ревела двигателем, рискуя закипеть. Грелось железо. Грелась моя голова от беспокойных мыслей.
        «А что если это и правда случилось? Если Лида уже мертва? Они ведь вынесли тело. И кровь на крыльце. Господи, Андрей… Ты понимаешь, что они и правда могли её убить? Понимаешь или нет?»
        Рассудок отказывался принимать это. Каким-то неизвестным шестым чувством я знал: Лида жива, до сих пор жива. С ней, безусловно, стряслась беда, и сейчас ей плохо, но она не убита. Нет-нет-нет. Она не может умереть. Я знал это.
        Знал? Или просто верил?
        «А почему, собственно, не может? - спрашивал я себя. - Ты ведь уже проходил это в том ноябре, когда умерла Алиса. Точно так же отрицал смерть. Помнишь те мысли? Ощущение нереальности. Казалось: нет, это всё неправда, врачи ошиблись, напутали что-то в своих анализах и карточках, сейчас, ещё минуту, и Алиса поднимет ресницы, протрет спросонья глаза, посмотрит на тебя, улыбнется. Ты был уверен: она не могла умереть. Кто угодно мог. Но только не она. Это же глупость какая-то: Она мертва? Твоя дочь? Та, которую ты держал на руках в роддоме? Та девочка, которую ты за руку отводил в первый класс? Маленькая, умная, златоглазая, с белыми бантами, вплетенными в черные кудряшки? Нет-нет, Андрей, твоя Алиса не могла уйти - так ты думал. Смотрел в гроб и не верил. Повторял в мыслях одно и то же: это не она, это не она, это не она… Это не её опускают в землю. Почему они плачут? Почему все вокруг плачут? Почему, черт возьми, Лида плачет? Уж кто-кто, а Лида должна понимать, что наша дочь жива! Так всё было, Андрей. Убеждал себя, убеждал, убеждал, а потом вдруг накатывало осознание, и тебя словно самого накрывали
этой гробовой крышкой. Осознание… За ним отрицание, какие-то нелепые сказки в голове и вновь осознание. И так по кругу, день за днём, месяц за месяцем. Ты сам всё видел, сам… На каждом выезде. Никто не верит сразу. Никто. Вспомни их всех: жен, отцов, матерей. К кому ты приходил домой и тихо допрашивал на кухне, пока в соседней комнате эксперт описывал труп. Они все не верили. Рыдали, потом успокаивались на время, словно забывали. Но стоило им заговорить о смерти, о последних минутах, как они вновь понимали, что это случилось, и осознание уничтожало их, разрывало изнутри, и они вновь плакали, сидя перед тобой. И так до тех пор, пока ты не уходил, узнав всё».
        - …что и требовалось доказать, - донесся издалека голос Мурова, и, услышав его, я понял, что вновь задремал. - Вот она стоит, красавица.
        Сердце дрогнуло. На мгновение я подумал, участковый увидел Лиду. Но надежда тут же рассыпалась, когда стало ясно, что речь идёт о белой восьмёрке, припаркованной у ворот дальнего дома.
        - Не подъезжай слишком близко, - тихо произнёс я. - Пусть не видят.
        Муров поднял вверх большой палец. Не доехав пару дворов до дома Сивого, остановил «УАЗ» и заглушил двигатель. Затем поразмыслил немного, вытащил из кобуры пистолет и спрятал под сидение.
        - От греха.
        Я суетливо кивнул. Затем спросил:
        - Браслеты с собой?
        - В кабинете остались. Как Лёпку вчера пристегивал - так на батарее и забыл.
        - Ладно, чёрт с ними. Идём.
        Выпрыгнув из машины, мы осмотрелись и быстрым шагом прошли в конец улицы. Остановились у колодца. Так, чтобы нас не заметили из окон.
        - В тачке никого. Значит, все дома. Андрюх, только, пожалуйста…
        - Помню-помню, - отмахнулся я. - Дай сигарету.
        Чиркнув спичкой, сделал затяжку и тут же закашлялся. В горле першило, а язык покрылся пленкой. Голова гудела. Хотелось пить.
        - Собака во дворе есть?
        - Есть на привязи, - ответил участковый. - Если быстро зайти, не сцапает.
        - Значит, заходим быстро. Орём погромче, чтобы не успели опомниться. Сначала вяжем, потом спрашиваем.
        - Кто сегодня плохой? Кто хороший?
        Я приподнял бровь. Муров усмехнулся, сообразив, что сморозил глупость.
        - Понял-понял. Оба плохие. Докуривай и вперёд.
        Добив сигарету за пару затяжек, я выдохнул облако дыма и кивнул в сторону избы.
        - Работаем.
        Собака залаяла, лишь когда мы толкнули калитку. Огромная чёрная дворняга рванулась на цепи, едва не удушив себя, - захрипела, клацнула зубами, но не успела дотянуться. Мы с участковым были уже на крыльце. Не теряя времени, забежали в сени. Я дернул скрипучую дверь, ведущую в дом.
        - Э-э, кто там…
        Из дверного проема, ведущего на кухню, показалась опухшая небритая рожа. Испуганный взгляд. Раскрытый рот.
        - Пацаны! Тут эти, бля…
        Договорить мужик не успел. Я ткнул ему кулаком в горло и залетел на кухню.
        - Все на пол, сука! Легли быстро!
        За столом сидел Сивый - соскребал остатки жареной картошки со сковороды. Заметив меня, он выронил из рук ложку, вскочил с табурета, но тут же рухнул, скошенный пинком под колено. Я заломил уголовнику руку. Чуть повел в сторону и ударил лицом о край стола.
        - Лежать! Руки на затылок!
        - На пол, черти! Все на пол! - раздался бас Мурова из коридора. - Лежать, кому, на хуй, сказано!
        Крики. Мат. Грохот. Звон разбитой посуды. Собака во дворе захлебывалась лаем. Кровь стучала в висках. Кровь на моих ладонях.
        Краем глаза заметил, как участковый схватил кого-то за одежду, приподнял и отшвырнул от себя, словно мешок с дерьмом. Затем Юра скрылся из виду, забежав в соседнюю комнату, и через секунду оттуда донесся глухой удар и чей-то сдавленный стон.
        - Лицом в землю! Колени вниз!
        - Разогни ноги, сука! Руки на затылок!
        Сивый дернулся, попытавшись вырваться. Я повалил его, ударил локтем по спине, прижал коленом. Затем огляделся по сторонам в поисках веревки. Другой мужик - тот, что первым выглянул из кухни, - всё это время лежал на полу, держась руками за горло, и громко хрипел.
        - Морду опусти! Вниз, кому говорят! Руки за голову! - крикнул я и сильнее надавил Сивому на шею. - Смелые, сука, да? Совсем страх потеряли? Сколько человек в доме?!
        Уголовник заскулил и закашлялся, подавившись собственной кровью. Я наконец отыскал какую-то тряпку, валявшуюся на буфете. Оторвал кусок и наскоро связал Сивому руки за спиной. Затем приподнял его за ворот олимпийки, усадил на пол и отвесил звонкую пощечину.
        - Сколько человек?!
        Сивый промычал. Тут же получил ещё один удар - ладонью по уху.
        - Сколько человек в доме, спрашиваю?!
        - Четыре.
        Я кивнул. Оттолкнул уголовника, от которого несло кислой вонью и перегаром. Взялся за первого, который хрипел на полу. Схватил его за грязную футболку, потащил волоком. Затем связал запястья остатками рваной тряпки и усадил рядом с Сивым.
        - Дернетесь - глотки вскрою.
        Убедившись, что эти двое меня поняли, вышел в коридор. Увидел, как Муров в зале обматывает двух оставшихся шнуром удлинителя. Прислонив их спинами друг к другу, участковый быстро накрутил с десяток колец вокруг худощавых тел, а затем встал и отряхнул руки.
        - Готово. В других комнатах, вроде, никого.
        Я зашёл в зал. Поискал глазами выключатель.
        - Прикрой окна. И шторы задёрни.
        Участковый кивнул. Молча захлопнул форточки и задвинул драные тряпки, болтавшиеся на железных гардинах. Я тем временем нашёл выключатель и щёлкнул кнопкой. Огляделся в свете тусклой лампочки.
        Повсюду пустые бутылки, грязная одежда. Старая мебель в пыли. Воняло куревом и нестиранным бельём.
        - Тех, что на кухне, тоже сюда, - сказал я Мурову.
        Юра без лишних вопросов скрылся в коридоре.
        Я присмотрелся к лицам связанной парочки. Первого узнал сразу. Жилистый, невысокий, с тупыми раскосыми глазами - Костя Строганчик, о чью голову я разбил вчера пивную бутылку. Вон и ссадина на виске подсохла. Рядом со свежим кровоподтеком.
        Второго тоже узнал. Это был армянин, который минувшим вечером торговал вином на площади. Тот самый, с которым болтала Лида. Видимо, его и имел в виду Муров, когда говорил о племяннике Алека. Дрожа всем телом, армянин что-то беззвучно бормотал, и в его вытаращенных глазах застыл ужас.
        «Пожалуй, с этого и начнём».
        Сев на корточки, я взял армянина за подбородок. Задрал ему голову и посмотрел в глаза.
        - Никол?
        Тот испуганно захлопал ресницами. Кажется, это значило «да».
        - Слушай сюда, Никол. В первый раз спрашиваю спокойно. За каждый уточняющий вопрос будешь выхватывать. Понял?
        Никол кивнул. Пробормотал что-то невнятное.
        - Вот и договорились. Вопрос простой. Где моя жена? Что вы с ней сделали?
        - Мы не трогали, клянусь. Не трогали…
        Резкий выдох. Короткий стон. Армянин задохнулся от удара в солнечное сплетение.
        - Забыл уточнить. Будешь пиздеть, я тебя в реке утоплю. Теперь ещё раз. Где моя жена?
        - Да не было её! - заорал Строганчик. Вывернув голову, он попытался найти меня взглядом и крикнул: - Не было её там, бля!
        Я встал и медленно обошёл связанную парочку. Несколько секунд смотрел на Строганчика сверху вниз. Затем наступил ботинком ему на пах. Чуть надавил и, не обращая внимания на крик, произнёс:
        - А тебя кто-то спрашивал, шакаленок?! Тебе кто-то слово давал?
        С коридора донесся грохот. Через секунду на пол упали Сивый и его дружок, которому минутой ранее я ударил в кадык. В зал вошёл Муров, кивнул на валявшегося мужика и сказал:
        - Знакомься, это Вова. Две условки за кражи. Погашенная сто одиннадцатая. Что ни история, так всё одни и те же персонажи.
        - Больше никого?
        - Никого. Проверил.
        - Отлично. Значит, продолжим.
        Я вновь опустил взгляд и обратился к скулящему Строганчику.
        - Запоминай правила, Костя. Ещё раз влезешь без спроса - останешься без яиц. Говорить будешь, только когда тебя спрашивают. Понял?
        - Понял, понял! Ай, больно, бля!
        Убрал ботинок. Вернулся к армянину.
        - Продолжим с тобой, Никол. Вопрос тот же. Где моя жена?
        - Не знаю, клянусь! Мы не трогали! Даже в дом не заходили! Окна разбили, да, было дело. Но больше ничего!
        Голос его был испуганный, почти детский. Губы дрожали. Взгляд лихорадочно бегал из стороны в сторону. Я отошёл на секунду и задумался: «Врёт или нет? Похоже, что врёт, сучонок. Хотя, с другой стороны, в доме и правда не было чужих следов. Странная ерунда… Наверное, стоит допросить их отдельно. Чтобы не спелись».
        - Отвяжи его, - сказал Мурову. - И выведи в сени. Будем колоть по очереди.
        Пока участковый возился с армянином, я осмотрел избу. Заглянул в каждую комнату, перевернул всё вверх дном, хоть уже и до обыска там царил беспорядок. Какие-то тряпки, доски, старые газеты, бутылки… Не дом, а свалка.
        На старом шифоньере заметил поясную сумочку. Безвкусную дрянь из кожзама. Одну из тех, которые местные пацаны так любили таскать на себе. Сумочка лежала поверх старого хлама, и, в отличие от других вещей, не успела покрыться пылью.
        Интуиция не обманула. Сняв сумку с шифоньера, я расстегнул застежку кармашка, глянул внутрь и застыл на месте. В сумке лежало серебряное зеркальце Лиды. Из живота поднялся жар. В ушах зазвенело. Я закрыл глаза и несколько раз выдохнул. «Спокойно, Андрей… Спокойно».
        Кроме зеркальца в сумке нашлись водительские права. С них на меня смотрел тот самый Вова, который сейчас лежал и хрипел в зале. Не долго думая, я вышел в коридор и сказал участковому:
        - План меняется. С Николом потом. А этого в сени.
        Юра выматерился и связал армянина обратно. Затем помог мне протащить Вову по коридору.
        - Шевелись, блядь!
        Мы толкнули уголовника в раскрытую дверь. Тот споткнулся о порог и растянулся на грязных половицах.
        - Пригляди за остальными, - сказал я Мурову. - Мы с Владимиром здесь немного побеседуем.
        Когда участковый ушёл, я закрыл обе двери - ту, что вела в дом, и ту, что на улицу. Затем посадил уголовника у выбеленной стены. Ударил кулаком в живот. Подождал, пока он отдышится, и ткнул в лицо сумкой.
        - Твоя?
        - Моя.
        Я кивнул. Медленно достал из сумки зеркальце.
        - У тебя ровно тридцать секунд, чтобы объяснить, откуда ты это взял. Отсчёт пошёл.
        Уголовник закашлялся, израсходовав большую часть отведенного ему времени. Затем, наконец, прохрипел:
        - Во дворе нашёл, думал ничейное… Валялось в траве. Рядом с Витей.
        - С каким на хуй Витей?
        - Филатов. Он там полудохлый лежал на крыльце.
        На пару секунд я растерялся, утратив дар речи. Моргнул пару раз, пытаясь связать в голове разбегающиеся мысли.
        - Витя Филатов? Который кроликов разводит?
        - Да, - кивнул уголовник. - У него жена вчера померла. Из-за этой бля…
        Уголовник осёкся на полуслове. Зажмурился и отвернул лицо, приготовившись получить очередной удар. Но удара не последовало. Я был слишком удивлен, чтобы среагировать на невысказанное оскорбление, и на мгновение нить разговора от меня ускользнула. В голове один за другим вспыхивали вопросы:
        «Витя Филатов? А он какого черта забыл у нас дома? И откуда у него зеркало жены? Что, мать вашу, здесь вообще происходит?»
        Отойдя в сторону, я встал у окон сеней. Задумавшись, забарабанил пальцами по деревянной раме. Посмотрел сквозь мутное стекло на дворнягу, которая исходила во дворе лаем. Она рвалась с цепи, словно бешеная, и на секунду я подумал, что выгляжу сейчас так же - обезумевший пес с залитыми кровью глазами. Эта мысль немного отрезвила.
        - Ладно, Вова. Давай по порядку, - произнёс уже спокойнее после затянувшегося молчания. - Кто с вами был? Что делали ночью у дома? При чем тут Филатов?
        - Может, развяжешь сначала? Руки опухнут же. Слово даю, не убегу.
        - Хорошо. Повернись.
        Освободив уголовника, я вернулся обратно к окну. Вова чуть приподнялся на локтях, пощупал ладонью кадык. Затем прокашлялся и сплюнул на пол вязкую слюну.
        - Костян вчера разозлился, - сказал он, мотнув головой в сторону двери. - Взбесило его, что ты ему на глазах у всей Рощи отсыпал. Говорит: «Давай накажем. Он не мент давно, ничего не будет». Я не хотел сперва ехать. Да и никто, если честно, не хотел. Если б Серега не попросил, мы бы с Николом не подписались.
        Я скривил губы в усмешке.
        - А Сивый что, у вас теперь авторитет? Ты в курсе кем он сидел?
        - Если честно, мне плевать, - спокойно ответил Вова. - Эти воровские-мусорские понятия что на зоне мне были фиолетовы, что здесь. Я Серегу уважаю за то, какой он мужик. И за то, что всегда поможет, если надо. За свой косяк он честно отмотал, а на остальное похер.
        Я хмыкнул. С досадой признал, что уголовник во многом прав и что ещё паршивее, он поставил меня на место. Уколол стыд, затем поднялась волна раздражения. Впрочем, я не подал виду.
        - Дальше рассказывай, совесть нации. Сколько вас было?
        - Четверо. Все, кто ездил, - все здесь, - ответил Вова. - Мы и не делали-то ничего. Сивый попросил рядом постоять для страховки. Мы и постояли.
        - А окна кто бил?
        - Строган. Мы не кидали. Бухие были, еле на ногах держались. Один Костян только орал, да стекла херачил. Вся деревня, наверное, проснулась.
        - Дальше что?
        - Дальше Строган во двор поперся. Сказал, мол, хату подпалит. Совсем котелок сорвало с перепоя. Серега его тормознуть хотел, дернулся, ну и мы следом. Заходим во двор, а там этот.
        - Кто этот? Яснее выражайся.
        - Ну фермер этот, Филатов! С башкой пробитой на крыльце лежит. Я сначала подумал, что Строган его ёбнул. Потом гляжу, а у того самого шары по пять рублей. Смотрим: а дверь нараспашку. Но это не мы! Отвечаю, мы в дом даже не заходили. Пересрали, когда Филата увидели. Думали, ты его положил и теперь на нас свалишь.
        - Я?!
        - Ну а кто ещё? Он же у тебя во дворе валялся. Мы и смекнули: туда-сюда, чего гадать, дело ясное. Филат напился с горя, пошёл выяснять. Ты его и уработал.
        - Что он мог у меня выяснять?
        - Ну как? Ты же сам в курсе. Про Нину… Она кричала перед тем, как померла. Жену твою звала. Я вчера видел. Жуть голимая, вертел я такое. На земле лежит, трясётся, как будто её током бьет, и губами шевелит: «Лида, Лида, Лида…» Пальцем в сторону клуба показывает. А потом хуяк - откидывается. И тут ты со своей Лидой вырисовываешься из ниоткуда. Вот мы и подумали, что Филат решил выяснить.
        - В итоге-то он куда подевался?
        - Кто? Филат? Так мы со двора его вытащили и в машину погрузили. Хотели в больничку везти, но этот старый на полпути очухался, начал орать, как ненормальный. Дьявола увидел. Белочку, походу, поймал.
        - Какого ещё дьявола? - напрягся я.
        - Да хрен знает. Он вообще не в адеквате был. На Сивого пальцем тыкал. Говорил, что тот «меченый». Потом орал, чтобы мы быстрее ехали. Мол, за нами змея ползёт. - Вова покрутил пальцем у виска. - Потом немного успокоился, узнал нас. Попросил отвезти домой.
        - А вы?
        - Мы и отвезли. Если человек попросил, чего бы не отвезти.
        - И всё?
        - И всё. Больше ничего не знаю. Часам к четырем сюда приехали, пили до утра.
        - А зеркальце у тебя откуда?
        - Говорю же, во дворе валялось. Рядом с Филатовым. Пока его поднимали, смотрю - блестит в траве. Наклоняюсь, там оно. Решил взять. Думал, может, продам.
        Несколько секунд я смотрел уголовнику в глаза, пытаясь разглядеть в них отблески лжи. Не разглядел. Стоило признать: рассказ у Вовы выходил складный. Сходилось почти всё, кроме одной маленькой детали.
        - Значит, говоришь, в дом вы не заходили?
        - Только во двор, - ответил Вова. - Даже на веранду не поднимались.
        - А откуда тогда Строганчик знает, что Лиды в доме не было? Он что, ясновидящий у вас?
        Уголовник ответил без запинки:
        - Так это Филат сказал, пока ехали. Он-то в хату заходил.
        - Ну так а какого хера ты молчишь, бестолочь?! - раздраженно крикнул я. - Что он ещё говорил?
        - Да про дьявола орал! Всю дорогу только и кричал: «Змея, змея, сатана ебаная!» У него совсем чердак вытек, у этого Филата. Лежит, сука, бормочет, мол, в доме никого нет и что жена твоя ведьма. Что дьявол её забрал.
        От последней фразы похолодело внутри. Потеряв опору, я почувствовал, как падаю в белую пелену. Лишь в последний момент успел схватиться за попавшийся под руку крючок вешалки и с горем пополам устоял на ногах. Моргнул несколько раз. Вдохнул глубоко.
        - Э-э, бляха, ты чего, - обеспокоенно произнес Вова, поднимаясь. - Нормально всё?
        - Сиди! - махнул я рукой.
        - Просто весь белый…
        - Сиди, сказал!
        В этот момент распахнулась дверь, и из коридора выглянул Муров. Вид у него был взволнованный.
        - Андрюха, можно на минуту? - произнес участковый.
        - Что случилось?
        - Просто зайди. Тебе надо это увидеть.
        Оставив Вову в сенях, мы с участковым прошли в зал. Там у дальней стены уже рядочком сидели связанные мужики. С задумчивыми лицами и грустными глазами. Видимо, Муров успел провести воспитательную беседу.
        - Глянь, - сказал участковый, указав на журнальный столик.
        На столике лежало ружьё. Старая горизонтальная двустволка. С резьбой на тёмном прикладе и выгравированными змейками на ствольной коробке.
        - Ого… редкая вещь.
        - Отгадай, чья? - ухмыльнулся Юра.
        В голове вспыхнула догадка. В первую секунду она показалась мне безумной, но Муров поймал мой удивленный взгляд, кивнул и развеял сомнения:
        - Именно, - сказал Юра. - Помнишь, рассказывал про пацанов, с которыми мы на Мраморной старика нашли? Вот эта пахлава небритая, - участковый ткнул пальцем в армянина, - там тоже была. Ружьишко он, оказывается, до моего приезда спиздил и в кустах припрятал. А потом ему продал, - участковый перевел палец, указав на Сивого.
        - Это правда? - спросил я у связанных мужиков.
        Те синхронно кивнули.
        Я подошёл ближе и осторожно взял двустволку. Осмотрел. Металл был холодным, а деревянный приклад наоборот, будто горел огнём изнутри.
        - Значит, ружьё лежало рядом с трупом? А патроны где?
        - Патронов не было, - подал голос Никол. - Только одна гильза. Стреляная. В стволе.
        Я переглянулся с участковым. Тот приподнял брови и развёл руками.
        - Вот тебе и косули… - произнёс я тихо. - Получается, застрелился?
        - Ты же помнишь фотки, - сказал Муров. - А черепушку утром сам видел. Полголовы нет. Я тоже думал сначала, что звери сгрызли, но видимо, это уже потом. Пока гнил.
        - Где ствол изначально лежал? - спросил я у Никола.
        - Прям на костях, - ответил армянин. - Прикладом книзу. Стрельнулся старик.
        Задумавшись, я положил двустволку обратно. Подошёл к окну и оперся руками о подоконник. Постучал костяшками пальцев по дереву, отбив ритм. В груди, словно отозвавшись, застучало быстрее сердце. Я обернулся и, глянув в пустоту пыльной комнаты, мысленно произнёс: «Значит, самоубийство… Только зачем? Если старик хотел спастись от рака и обмануть смерть, зачем стреляться? Какой-то ритуал?»
        - Есть ещё одна вещица, - произнёс участковый. - Нашёл у нашего Серёжи в буфете. Погляди.
        Муров протянул мне холщевый мешочек. Я аккуратно перевернул его и высыпал содержимое на ладонь. В свете тусклой лампы сверкнули красные камни.
        - Это ведь Лидины? - спросил Юра. - Кажется, она вчера в таких была.
        На ладони лежали потемневшие серьги с рубинами. Застыв, я смотрел на них околдованный и не верил собственным глазам.
        - Нет… - произнёс охрипшим голосом. - Не Лидины.
        Серьги и вправду были похожи на те, что я подарил жене. Вот только Лидины были сделаны из белого золота. А эти серебряные. Почерневшие от старости. Я слишком хорошо их помнил, чтобы спутать. В памяти по крупицам воскресал позабытый сон из детства… Красный сарафан. Чёрные пряди. Ласковый голос…
        Я посмотрел на Сивого.
        - Откуда ты их взял?
        - Это не мои.
        - Ясное дело, что не твои. Как они оказались у тебя дома?
        - Мои это, - ответил Строганчик за брата. - В смысле, я их нашёл.
        - Где нашёл? Когда?
        - Где нашёл, там уже нету. Твоё, бля, какое дело?
        На секунду я растерялся от подобной наглости. Посмотрел на Строганчика с искренним удивлением. Потом тряхнул головой, опомнился, убрал серьги в куртку и, сделав шаг, ударил оборзевшего пацана кулаком в живот. Строганчик согнулся пополам. Завалился лицом на пол. Захрипел, вытаращив глаза, и стал хватать ртом воздух. Дождавшись, пока он отдышится и осознает свою ошибку, я потянул его за ворот футболки, усадил обратно к стене, а затем спокойно произнёс:
        - Ты, Костя, заканчивай так разговаривать, хорошо? Или что, думаешь, раз я больше не мент, тебе ничего не будет? Нет, мой хороший…. Ты, видимо, до сих пор не уловил: я тут с тобой не как мент с жуликом разговариваю, а как мужик с мужиком. Поэтому ничего меня не держит. Ни законы, ни проверки, ни адвокаты. Я ведь тебя не садить собираюсь, нет… Просто в тайге живым закопаю, и дело с концом. Ну-ка взгляни сюда. Голову подними, говорю! Посмотри в глаза. Как думаешь, вру?
        Строганчик озлобленно уставился мне в переносицу, но уже через пару мгновений вся его смелость улетучилась. Губы невольно дрогнули, глаза забегали. Словно нашкодивший пацаненок, Костя опустил взгляд и, заговорив снова, выражался уже приличнее:
        - Из Колебинской хаты вытащил месяц назад. В сундуке нашёл, лежали на самом дне под тряпками. Наверное, от стариковской жены остались. От Вари.
        - От какой на хер Вари?! - разозлился я. - Варвара таких серёжек сроду не носила!
        - Ну а я чё, ебу: носила или не носила? Говорю как есть! Смысл мне врать?
        - Костя… Ты знаешь, в чем смысл. И я знаю. Думаешь, с кражи соскочить? Нет терпил - нет состава? Для особо хитровыебанных повторяю: мне на закон похер. Никто тебе кражу шить не будет. Улавливаешь? Просто скажи честно: где взял серьги?
        - Да честно я, бля, честно! Из-за этих ебучих серёжек месяц спать не могу! Нахуй бы они мне сдались, чтобы старый чёрт за мной ходил! Вон, я Санычу рассказывал уже, - Строганчик кивнул в сторону участкового. - Из-за вшивых цацек сам чуть не отъехал. Старик ваш ебучий из дома вышел, у меня чуть сердце не встало. И во сне теперь мерещится каждую ночь.
        В голове всплыл вчерашний рассказ Юры. Про пацанов, которые разожгли костер в сенях. Про выглянувшего из дома Колебина.
        Муров хмыкнул и покачал головой.
        - Вот сукин сын. А про серьги-то не заикался.
        - Ну промолчал, да! Зря в том доме, что ли, страху натерпелся? Оставил себе. Че такого-то?
        Строганчик заерзал по полу. Так энергично, будто у него под задницей тлели угли. Впрочем, вряд ли Костя врал. Я и сам не понимал, как это работает, но то ли по голосу, то ли по жестам, то ли по выражению лица, то ли по всему сразу - с первой же фразы я чувствовал, если на допросе мне пытались лгать. Будто чей-то призрак шептал за плечом: «Ты видишь, Андрюша. Ты всё видишь сам. Эти слова сплетены неправильно, шиворот-навыворот. Тебя обманывают».
        Теперь же призрак молчал. В ушах не было ни звона, ни хрипа, ни шепота.
        - Ладно, - кивнул я, отшагнув назад. - Допустим. Что ты ещё взял из Колебинского дома?
        - Больше ничего, - сказал Строганчик, растянув фразу на долю секунды дольше, чем нужно.
        Закатив глаза, я устало выдохнул.
        - Три секунды, чтобы исправиться.
        - Да честно! Больше ничего!
        Я тряхнул рукой. Щёлкнул пальцами.
        - Раз.
        - Только серьги! Клянусь, бля! Больше ничего не брал! Матерью клянусь!
        Сжал кулак. Чуть наклонился.
        - Два.
        - Ну и браслетик, да! Был там браслетик! Но он дешманский, из «белья»!
        Я вздрогнул, чуть наклонился, и острие булавочки укололо вновь - на этот раз так сильно, что я едва не вскрикнул от боли.
        Отступая к окну, я уже знал, что скажет Строганчик дальше. Знал наперёд все его слова, но не мог в них поверить.
        - Барахло какое-то, - говорил уголовник, и голос его звучал где-то вдалеке. - В нем и весу не было. За пятихатку в городе сдал…
        - Как выглядел браслет? Тонкий? С листьями?
        Строганчик хлопнул ресницами. Удивленно вскинул брови.
        - Хуя се… А ты откуда знаешь?
        - Птицы нашептали, - произнёс я тихо. Затем отвернулся к окну и закрыл глаза.
        Кровь в висках стучала, перебивая мысли. «Чёрт бы тебя побрал, Колебин… Откуда? Откуда у тебя Её украшения? Что вообще происходит в этой проклятой Роще?» Всё смешалось, словно в кошмарном сне, перевязалось узлами…
        Тяжелая рука опустилась мне на плечо. Я вздрогнул и обернулся. Встретил обеспокоенный взгляд участкового.
        - Андрюх? Всё нормально?
        - Нет… Не нормально.
        - Может, отскочим на минуту?
        Я кивнул и вместе с участковым вышел из зала на кухню. Отодвинул ногой валявшиеся на полу осколки посуды.
        - Нужно ехать к Филатову, - произнёс участковый, - Тот человек, которого они вытаскивали…
        - Знаю, - перебил я. - Уже рассказали.
        - Этих тогда отпускаем?
        - Пока нет.
        Достав из кармана серьги, я ещё раз рассмотрел их как следует. Может, просто похожие? Мало ли одинаковых вещей делали в советское время?
        Но хватило одного взгляда, чтобы знакомый голос в голове вновь прошептал: «Ты знаешь, Андрюша. Это Её серьги. Ты помнишь их». Почерневшее серебро выглядело так, будто впитало в себя всю гниль, которая годами копилась в Колебинском доме. Помутнели даже рубины - потеряли блеск и стали тёмными - цвета перезревшей вишни. В детских воспоминаниях они казались гораздо ярче.
        Муров кашлянул.
        - Андрюх…
        - А?
        - Что происходит? Если это не Лидины серьги, на кой хрен ты до них докопался? Нам жену твою искать нужно.
        Не обратив внимания на слова Юры, я на секунду прикрыл ресницы. Прогнал в голове картинки из памяти - тысячи прожитых в Роще дней. Мгновение растянулось в вечность, обрывки прошлого переплелись цветными нитями, словно узор ковра, и перед глазами вспыхнул единый образ, словно с иконы Богородицы. Тёмные волосы и цыганские глаза. Запах хвои, дыма, полыни. Ласковые руки…
        «Ты веришь, Андрюша. Только веру свою глубоко прячешь, будто стыдишься…»
        Я вспомнил её лицо. Вспомнил голос и взгляд - глубокий и неземной, будто прикрытый предрассветным туманом. Вспомнил, как вились её черные кудри, словно лесные змейки. Как она сидела на корточках у порога и обнимала меня, гладила по взъерошенным волосам.
        «Я буду рядом, маленький мой. Не бойся, я всегда буду рядом».
        «Ты вернешься?»
        «Конечно, Андрюша. Конечно, вернусь» - шептала она на ухо, и я знал, что все её слова - это страшная-страшная ложь, потому что слышал, как вздыхает за спиной отец.
        Мама улыбалась, но глаза её блестели. Она гладила меня по спине, а я чувствовал, как дрожит её ладонь - тёплая, ласковая. Мама говорила, что обязательно вернётся через пару дней, потому что очень сильно любит меня и папу, но я не верил ей и плакал, и сжимал кулачонками ткань её платья, и не хотел отпускать, потому что накануне вечером видел, как мама сняла с шеи серебряный крестик и как вытащила из ушей серёжки, подаренные отцом. Я знал, что на самом деле мама любит кого-то другого.
        «Не мучай его, - прозвучал низкий голос за спиной. - Уходи». Она поднялась, а отец схватил меня за подмышки, оторвал от её платья и потащил ревущего в зал. Он прижимал меня к себе, и что-то долго говорил. Его ладони пахли деревом, а кофта была прокуренной. Я рвался из рук обратно к порогу. Слышал, как хлопает дверь, но отец держал крепко.
        «Успокойся, Андрюша… Успокойся. Мы должны её отпустить. Потому что так правильно. Так нужно, если любишь. Когда-нибудь ты поймёшь. Повзрослеешь - обязательно поймёшь. Ты будешь сильным, Андрюша, очень сильным. Будешь лучше, чем я. А пока вот, возьми. Смотри, какая красивая. Как будто маленькая шпага, правда? Как у настоящего мушкетера. Тебе же нравятся мушкетеры?»
        Отец взял с тумбочки серебряную булавку - длинную, с белой двухголовой птичкой вместо навершия. Приколол к моей футболке. Я тут же захотел сорвать её, схватился рукой за иглу и, уколовшись пальцем, разревелся ещё громче.
        Отец укачивал меня, пока я не уснул, и шептал что-то на ухо. Засыпая на папиных руках, я знал, что отныне мы всегда будем только вдвоём. Что мама больше не вернётся и что теперь она будет жить с кем-то незнакомым, страшным и тёмным. С кем-то, кто украл её у нас с папой. С колдуном, который заставил её снять с шеи крестик…
        Сжимая в руках серьги, я стоял посреди разгромленной чужой кухни и чувствовал, как горлу подступают слёзы. С трудом сдержав их, прошептал почти беззвучно:
        - Это была ты. Всё время.
        Муров вновь кашлянул. Открыв глаза, я посмотрел на него и спросил:
        - Юра, ты помнишь Варвару?
        - Валерину жену? Помню, конечно.
        - А помнишь, откуда она взялась?
        - В смысле? - нахмурился участковый.
        - В смысле, когда она приехала в Рощу? Когда Колебин женился? Он ведь приехал сюда один… Помню, когда был мелкий, я бегал в лес курить мимо его избы. Валера вечно сидел на лавочке, папиросы тянул. Не было никакой жены. А потом появилась Варвара. Откуда?
        Муров нахмурился.
        - Не знаю. Это ж когда было? Лет тридцать назад? Тебе на хрен оно сдалось?
        - Ты ведь её оформлял, когда она на крыльце разбилась?
        - Ну оформлял, - кивнул участковый.
        - Значит, и документы смотрел. Откуда она? Где родилась? Сколько лет? Родственникам сообщал?
        - Бляха-муха, Лотов. Ты думаешь, я материалы наизусть помню? Ну выкатил, наверное, справку по лицу, когда отказной печатал. Копию паспорта приложил. Родственников её не искал, это не мой головняк. Ты, может, объяснишь, при чем тут Варя вообще?
        - Сперва нужно посмотреть материал.
        - Зачем?!
        - Нужно. Если скажу сейчас, ты посчитаешь, что я окончательно съехал… Хотя… - я подошёл к столу и постучал по нему пальцами. - Ведьма на то и ведьма, что обманом живёт. От всех спряталась… У всех на виду.
        - Чего?
        Оставив участкового без ответа, я взял стоявший на столе ковш. Зачерпнул воды из ведра и утолил мучавшую с самого утра жажду. Затем бросил ковшик, повернулся к печке. Долго смотрел на неё… и вдруг засмеялся. Громко, безумно. До слёз в глазах.
        Юра глядел на меня, как на умалишенного. А я всё хохотал и хохотал и чувствовал, как рвётся из груди боль, копившаяся почти тридцать лет. Всё стало понятно разом, и сошлось в голове осколочек к осколочку. Вспомнился рассказ Лиды о том, как бабушка учила её колдовству, кидая в печку полынь:
        «Мир, как будто дрогнул, растворился и стал мягким, как в сновидениях. Мне казалось, я могу лепить из него фигурки, словно из пластилина, менять его, как хочу. Могу изменить погоду, чужие мысли, настроение, память… Даже саму себя. Захочу - сотру своё отражение, и никто никогда меня не найдет. Захочу - нарисую маску, и никто меня не узнает…»
        Всё время… Всё это время она была рядом. Угощала нас с Максом пирогами, когда мы приходили к Колебину в гости. Сидела на крыльце с чёрным котом на руках. Смотрела на нас, улыбаясь.
        Чувствуя, как мой смех превращается в истерику, я задержал дыхание, отвернулся. Затем выдохнул, досчитал до десяти. Повернулся к Юре и сказал охрипшим голосом:
        - Отвези меня к Филатову. Сам поезжай в кабинет. Подними материал по Варваре. А этим уголовникам накажи, чтобы сегодня весь день были на месте и, в случае чего, подъехали по первому звонку. Особенно Сивый и Строганчик. С ними нужно поговорить отдельно.
        - Андрюха. Зачем тебе материал?
        Я приподнял ладонь. Указал глазами на серьги.
        - Если они и правда Варварины… Значит, тогда, в девяносто третьем… Чёрт, только пойми меня правильно, хорошо? Я и сам не могу поверить.
        - Да говори ты уже. Не тяни.
        - Я её всю жизнь искал. А она всегда была здесь. Буквально за плечом.
        - Твою за ногу… Да кто была-то?! Варвара?
        Я кивнул. Затем сжал серьги в кулаке и, выдохнув, произнёс:
        - Моя мать. Кажется, она вышла замуж за дьявола.
        Собака за окном перестала лаять. Несколько секунд в кухне висела тишина. А затем звякнула, ударившись об осколок тарелки, упавшая на пол булавочка.
        Глава 14
        Стрелки на часах подбирались к полудню. Уазик мчался по Роще. Он ревел мотором и подпрыгивал на ухабах размытой дороги, а впереди опять бежал кролик. Только на этот раз зверёк не прятался и не пытался скрыться, а наоборот, останавливался, если «УАЗ» вдруг глох посреди деревни, ждал нас и снова несся вперёд.
        - Давай-давай, быстрее за ним! - торопил я участкового.
        - За кем?
        - Ну вон он ушастый, бежит!
        Участковый повернулся и посмотрел на меня расширенными глазами.
        - Ты как, в порядке вообще?
        Только теперь до меня дошло, что Юра его не видит. «Ну конечно. Это знамение. Ещё одно знамение». Приглядевшись, я заметил, что зверёк оставляет за собой след - красные пятнышки на земле. Кровь сочилась из его лап. Белый кролик указывал путь.
        - Ты, Андрюха, совсем меня, на хрен, запутал! - сказал участковый громко, перекрикивая рев двигателя. - При чём тут Варвара? При чём тут твоя мать? Они что, были знакомы?
        Машину тряхнуло на кочке, и я едва не свалился с сидения на коробку передач. Ухватился за железную ручку. Затем крикнул:
        - Ты так ничего и не понял, да?! Нет никакой Варвары. И никогда не было! Она и есть моя мать! Мария.
        Муров вновь посмотрел на меня, как на сумасшедшего. На секунду в его глазах промелькнула жалость, а затем Юра сказал:
        - Андрюх, тебе поспать бы. Ты уже загоняешься. Я документы Варины видел.
        - Поэтому я и хочу взглянуть на материал. Что там за документы такие? Не знаю, как тебе это объяснить и доказать. Просто поверь на слово. Я это чувствую. Знаю. Опять знаю - так же, как со стариком было ночью. Я ведь был уверен, что он придёт, и он пришёл.
        - Тебе же Лида сказала…
        - Нет, - покачал я головой. - Не она. Я соврал, чтобы ты со мной поехал, а на самом деле увидел сам - вчера на площади. Как бы в другой реальности… Будто во сне. Не знаю, как объяснить, чтобы это не прозвучало, как бред.
        - Можешь не стараться, - махнул рукой участковый. - Я уже, блядь, ничему не удивляюсь. Ёбаный «Твин Пикс», в рот его благородить.
        Юра произнёс это так спокойно, что я не выдержал и рассмеялся. Темнота, которая давила в последние часы, ослабила на время хватку, и стало проще дышать. Мысли вновь прояснились. Начали складываться в стройные цепочки.
        - Дело в том, что я хорошо помню эти серьги, - крикнул я, перебивая шум мотора. - Это подарок отца. В годовщину свадьбы он купил их маме вместе с браслетом. И тем же вечером напился. Избил маму, узнав, что она ему с кем-то изменила. А ещё через неделю мама ушла из дома. И больше я её никогда не видел. Ни фотографий не осталось, ни писем… Сколько не спрашивал у отца, тот всегда молчал. Не рассказывал, куда она пропала. Но он знал. Знал сто процентов! Я по глазам видел, что он знает, просто мне не говорит…. Сколько я просил рассказать, сколько ругался, сколько требовал - всё без толку. Потом повзрослел, сам начал искать. По базам проводил каждый месяц - пусто. Была такая Мария Лотова, в девичестве Плотникова, родилась тогда-то и там-то. Замужем. Один ребенок - я. И всё. Концы в воду. Никаких новых записей. Думал даже в розыск её втёмную объявить. Провести по какому-нибудь делу тихо, как свидетельницу, но так и не решился.
        - Ни хера не понимаю! Если она - Варвара, то почему ты её не узнавал-то? Почему другие не узнавали?!
        - В этом и фокус! - щёлкнул я пальцами. - Она переписала себя, понимаешь? Не на уровне слов, а гораздо глубже - на уровне других осколков. Воздействовала на мир. Заставила Рощу забыть её. Спряталась у всех на глазах!
        - Ерунда какая-то. Это ведь невозможно.
        - А ходить по деревне после того, как пулей снес себе черепушку возможно?
        Муров хмыкнул и покачал головой. Возразить ему было нечего.
        - И тем более, сам подумай! - продолжал я. - Ты уже сталкивался с подобным. Сам ведь рассказывал, как приходил в дом к Колебину и разговаривал с тем стариком в черных одеждах. А потом ещё не мог вспомнить его лица.
        - Было такое, - согласился участковый.
        - А вот и хрен там, Юра. Не было никакого старика в черном. Был только Колебин! Всегда! Сам посуди: никто ни разу не видел их вместе. Либо Валера, либо незнакомец без имени. Никто даже описать его не может толком. Будто из памяти стёрлось, правда? Ты только и помнишь, что он папиросы Валерины курил. А чьи бы он ещё курил?
        Муров нахмурил брови и молча кивнул.
        Я продолжил:
        - То же самое сделала и моя мать. Тогда, в девяносто третьем. Она была ведьмой, как Лида, возможно, даже сильнее. Отец всегда говорил, а я, дурак, не верил. Думал он так себя успокаивает. Пытается с совестью договориться. Я ведь и Лиде не верил в первые годы, пока сам не убедился, что она колдует. Но фишка в том, что всё это реально, понимаешь? Все эти ритуалы, знамения, змеи в лесу, призраки в зеркалах - это не просто галлюцинации. Это всё существует на самом деле, просто на другом уровне мира. На более глубоком - там, где нет привычных слов, а вместо них образы из легенд. Архетипы, из которых плетется реальность. Всё это словно сюжеты в сюжете, понимаешь? Мелодии внутри мелодии. Мы слышим отдельные ноты, отдельные партии, но не слышим всего одновременно. А они слышат. Все они: Колебин, Лида, моя мама, Лёпа… Они видят изнанку. Видят Зазеркалье. И могут его менять под себя. Могут переписывать мир.
        - Лотов, у меня мурашки бегают.
        - У меня тоже, Юра. У меня тоже. Но это не самое сладкое. Самое сладкое впереди. Ты понимаешь, что если всё это правда - всё, что мы с тобой видели, то значит где-то в самом тёмном уголке снов, в этих образах, в этой паутине, затерялся самый главный символ. Ключевая фигура всей партии. Центр всей нашей истории.
        - Дьявол?
        - Нет, Юра. Смерть.
        Муров повёл плечами, будто стряхивая с себя насекомое.
        - Продолжай.
        - Лида говорила, что мы сами рисуем образы в отражениях. Сами определяем реальность. И если это правда, значит смерть - тоже всего лишь образ. Элемент общей картины, на который можно воздействовать. Изменить её - сделать страшной или наоборот доброй. Или стереть вовсе, понимаешь?
        - Смутно. Честно говоря, похоже на бред.
        - Согласен. Бред и есть. Но в этом весь смысл. Законы логики не работают в мире снов. Мы с тобой - менты, и поэтому привыкли строить цепочки, одно звено к другому, факт к факту, следствие за причину. Но там - на другой стороне - другие правила. В зазеркалье все наши цепочки превращаются в кольца, у которых нет ни начала, ни конца. Ни истины, ни правды, ни света, ни тени. Понимаешь о чём я? Там наши слова уже ничего не значат, потому что их и не существует как бы. Они не разделены. Их ещё не разрезало наше познание. Как в детстве, помнишь? Ты сам говорил: в детстве всё было по-другому. Всё неизведанное, всё сказочное. Потому что в детстве мы все были, как Лёпа. Как Лида. Как Колебин. Смыслы у нас в головах ещё не раскололись на привычные понятия, не было закостенелых слов, всё было подвижным и цельным, взаимосвязанным. Мы были, как первые люди, которые не спустились на землю. Как Адам и Ева, которых ещё не изгнали из Рая. Мы были волшебниками, Юра. А потом просто забыли… Перестали замечать всё странное, как те самые мушки перед глазами. Привыкли делить реальность на понятия, нормы, законы. А в этих
законах смерть - это конец, финал всего. Потому что так должно быть в нашем мире. Должно быть начало и окончание, причина и следствие, правда и ложь, светлое и тёмное. И мы никогда не сможем этого изменить, если будем играть по правилам привычного мира. Это всё равно, что пытаться разломить опёнок, отщипывая от него маленькие кусочки, вместо того, чтобы взять его целиком и сделать одно правильное движение. Но если увидеть образ полностью… Если вернуться обратно - туда, в детство… Если понять все символы и найти место, где прячется смерть, то можно изгнать её. Можно победить! Как это сделал старик! Понимаешь?!
        Муров нахмурил брови и покачал головой.
        - Ни хера не понимаю… При чём тут опёнок?
        Я рассмеялся снова.
        - Забудь о нём, - сказал, махнув рукой. - Пойми суть. Важны не слова. Важны образы, что прячутся за ними в тенях. Архетипы. Схемы, которые вбирают в себя эти смыслы. Они как трафареты, понимаешь? Как сосуды. Лида всё время пыталась мне это объяснить, но, кажется, только теперь я понимаю, что она имела в виду. Там, на кухне у Сивого, я понял, как работает магия. Всю жизнь я помнил образ матери, но не помнил её лица. Всю жизнь видел Варвару, и не мог понять, почему она всегда казалась мне такой необычной - мудрой, красивой, родной. Это было странное чувство. Все пацаны в деревне её боялись, а меня наоборот тянуло в тот дом. Хотелось посмотреть, услышать голос. Я влюблён в неё был в детстве, понимаешь? Так сильно, что однажды загадал на праздник - жениться на такой же ведьме. И это сбылось. Потому что по-другому и быть не могло. Как я мог не полюбить Лиду, если она была её копией? Тем же образом. Той же иконой. И сегодня, когда я увидел серьги и понял, оно словно всё сошлось разом в голове. Как во сне сплелось! На секунду исчезла Лида, мама, Варвара, и остался только единый образ - одна душа. И когда
я увидел это, с глаз словно пелена свалилась. Вспомнил мамино лицо. Вспомнил её руки… Вспомнил, как она пекла нам с Максом пироги… Как смотрела на меня каждый раз, когда я приходил в гости к Колебину. Я вспомнил это… И понял, что она… всё время…
        Почувствовав, как горлу вновь подступает ком, я прикусил губу и отвернулся к окну, чтобы Юра не заметил моих заблестевших глаз. В груди жгло.
        - Звучит красиво, - сказал участковый после непродолжительного молчания. Тактично не поворачиваясь в мою сторону, он глядел на дорогу, задумавшись. - Но всё-таки я видел паспорт, Андрюх. Колдовство колдовством, но, как говорил Михал Василич: нет документа, нет и человека. А у Варвары документ был. Не мог же я отказной просто так в архив скинуть. Мне бы прокурорские всю кровь выпили.
        - Колебина ты так и скинул, - напомнил я. - Но в любом случае - поднимешь материал, тогда и посмотрим. Главное сейчас - не упустить время. Нутром чую, сегодня всё решится. В это воскресенье. В змеиную Пасху… Стой, куда ты?!
        На перекрестке белый кролик резко свернул влево, а уазик понесся дальше по прямой.
        - Тормози! - замахал я руками Юре. - Назад!
        - Куда назад? Дом Филатова дальше.
        - Назад, говорю! Разворачивай!
        Участковый выругался и ударил по тормозам. Затем дернул рычаг, включая заднюю. Уазик завыл и медленно покатился обратно к перекрестку.
        - Вон туда поворачивай!
        - На хера?!
        - Доверься.
        Кролик всё это время сидел на обочине у лопухов. Убедившись, что мы следуем за ним, зверёк вновь дернулся с места, поскакал по разбитой дороге в сторону продмага. Затем юркнул за куст рябины и словно сквозь землю провалился. Когда уазик подъехал к продмагу ближе, Муров озадаченно крякнул.
        - Хера себе. Откуда ты знал, что он здесь?
        - Почувствовал.
        Всё в том же грязном камуфляжном костюме, что и позавчера, Витя Филатов сидел на скамейке у магазина. Бездумно смотрел себе под ноги и, сжимая чекушку, пил из горла. Половина лица у него оплыла от гематомы, на левом виске темнела корка запекшейся крови.
        «УАЗ» скрипнул тормозами и остановился.
        - Витя! - крикнул Муров, приоткрыв дверь. - Поди сюда!
        Мужик в ответ даже не повернулся, словно не услышал крика. Сидя на лавочке, он шевелил губами и свободной рукой чертил в воздухе какие-то линии, будто рисуя картину.
        - Филатов! - вновь крикнул участковый. - Подойди, кому сказано!
        Муров нажал на сигнал. Оглушительный гудок заставил, наверное, вздрогнуть всех людей на улице, но Витя и глазом не повёл. Лишь хлебнул водки и вновь продолжил бормотать себе под нос.
        - Оглох что ли… - проворчал Муров, выходя из машины.
        Я тоже решил не сидеть. Вместе с участковым вылез из уазика, подошёл к пьяному мужику и легонько толкнул его в плечо.
        - Эй… Ты здесь?
        Тот наконец поднял глаза. Посмотрел на нас, как на призраков. Задержав на мне взгляд, Витя что-то прошептал тихо, а потом поднял руку и погрозил пальцем.
        - Лови-лови, проклятый, а меня не трогай. Душеньку мою уже не сцапаешь.
        Муров устало вздохнул.
        - Витя… ты зачем так нахуячился? Ещё полудня нет. Тебе похороны готовить надо. Сам просил помочь, чтобы без морга, без врачей… А теперь сидишь здесь, глушишь, как…
        - Молчи, косолапый! - встрепенулся Филатов. - За своей женой приглядывай, чтоб налево не ходила. А моя от меня никуда уже не денется!
        Участковый побагровел и сжал кулаки. Шагнул вперёд. Я остановил жестом.
        - Не сейчас, Юр. Надо сперва допросить. Давай его в кабинет.
        - Никуда не пойду, - сказал Витя и ткнул пальцем мне в живот. - Это ты со мной пойдёшь.
        Я резко смахнул его ладонь.
        - Пойдешь куда сказано, ясно? Лучше не упрямься. У меня к тебе слишком много вопросов, могу и не сдержаться.
        Филатов глянул снизу вверх. Прищурил не оплывший от кровоподтека глаз. Затем расхохотался хрипло.
        - Думаешь, я твою жену украл? - спросил он сквозь смех. - Ты мне не надо, да? Лида мне как дочь. Я б её и пальцем не тронул.
        - Что ты несёшь?
        - А ты поди со мной в хату. Всё расскажу. Узнаешь, кто твою суженую увёл.
        Я дернулся, чтобы схватить Филатова за шиворот, но тот ловко увернулся, вскочил со скамейки и оттолкнул меня.
        - А ну, не рыпайся! Молодой ещё, чтобы рыпаться! Я с твоим отцом водку пил, а ты будешь руки распускать!
        - Что ты делал ночью у меня дома? Отвечай! Где Лида?!
        - Во-первых, это не твой дом, а Морозовский, - ухмыляясь, сказал Филат. - А во-вторых, сказано же: пойдём в хату. Помянем Нину, тогда и поговорим нормально. А будешь дергаться, ни хера я тебе не скажу, хоть уссысь.
        Муров нахмурил брови и снова шагнул к мужику. Мне можно было ничего и не делать, участковый скрутил бы Филатова в мгновение - так быстро, что комар бы пикнуть не успел. Но я всё-таки остановил Юру, поднял руку.
        - Не надо, - произнёс тихо, а затем кивнул на «УАЗ». - Лучше поезжай. Найди материал. С этим сам разберусь. Хочет поговорить - поговорим. Сейчас только сигарет куплю.
        Витя хмыкнул. В пару глотков допил водку, даже не поморщившись, и выбросил чекушку в урну.
        - Правильный выбор, служивый. Я тебе не враг, сам поймёшь. Идём, расскажу про наших жён.
        И не дожидаясь ответа, Филатов поковылял к перекрестку. Его раскачивало из стороны в сторону - так, что казалось, ещё немного и мужик свалится лицом в грязь, расшибётся о камень… Но нет. Витя видел, куда идёт. Он шёл по красным пятнышкам. По кровавым следам на земле, которые были невидимы для остальных.
        Пьяного Филата вёл белый кролик.
        В избе пахло мокрым деревом, хозяйственным мылом и мертвецом. Гроб стоял посреди зала - на двух табуретах, покрытый белой простыней. В углу комнаты под иконами чернела прислоненная к стене крышка с крестом, и мир отражался в лакированном дереве, будто в зеркале.
        - На кухню пошли, - сказал Филатов. - Ночью блинов испёк. Сто лет сам не готовил, а вот пришлось.
        Застыв в дверном проеме, я не сразу среагировал на Витины слова. Словно заколдованный стоял и смотрел на гроб, пытаясь осознать, что там, под белой тканью, лежит женщина, с которой ещё вчера разговаривала Лида. Внутри холодело от мысли, что завтра в таком же гробу, возможно, будет лежать и моя жена.
        Черное дерево притягивало взгляд, будто гипнотизируя, и поэтому я не сразу заметил, что рядом на полу расстелена клеёнка. На ней тазик с мыльной водой. Тряпочка.
        «Он сам её омывал. Сам готовил…»
        - Ну чё ты встал? - дёрнул за рукав Витя. - Пойдём, помянем.
        Тряхнув головой, я отбросил дурные мысли. Вместе с Филатовым зашел на кухню. На грязном подоконнике стояло блюдечко с блином, рядом наполненный до краёв гранёный. По мутному стеклу ползала муха, время от времени замирая и потирая лапки.
        - Садись, не стой в пороге, - сказал Филатов, усмехнувшись. - Примета, плохая. К покойнику.
        Он открыл кухонный шкафчик и поставил на стол бутылку. Затем поднял полотенце, под которым оказалась тарелка с остальными блинами, блестевшими от масла. Осторожно присев на табурет, я глянул на всё это и почувствовал, как желудок предательски заурчал. «Ещё бы. Время за полдень, а ты так ничего и не ел с прошлого вечера».
        Филатов наполнил стаканы. Затем глянул на меня и спросил:
        - Говорят, годовщина была позавчера у вас?
        - Кто говорит?
        Витя указал глазами в сторону дверного проема.
        - Нина рассказывала.
        - Ну да… Двенадцать лет.
        - Тогда сперва за это. За жизнь. Смерти уж потом нальём.
        Я неуверенно глянул на часы. Половина первого.
        - Да ты не дёргайся, - усмехнулся Филатов. - Кто торопится, тот опоздает. Три раза со мной выпей, и иди, куда хочешь. Много времени не займу. Но, может, помогу.
        - Ладно. Будь по-твоему.
        Мы чокнулись. Выдохнув, я проглотил водку. Покатилось тепло по застуженным за ночь мышцам.
        - На вот, закуси.
        Витя подвинул мне тарелку с блинами. Я благодарно кивнул и взял один. Свернул и съел за пару укусов. Жирное сладкое тесто было ещё теплым. Видимо, Филатов готовил утром. Значит, он, как и я, не спал вторые сутки.
        - Вить… - произнёс я, глядя мужику в хмельные глаза. - Скажи мне, пожалуйста, где Лида. Богом прошу. У меня правда нет времени на всё это. Ты не знаешь всей ситуации. Дело в том, что…
        - Дьявол её украл, - перебил Филатов. - Не знаю, где ты шатался, но пока тебя не было, он её увёл.
        - Что?
        - Помнишь, рассказывал про мужика в черном? Который у Валеры жил?
        - Помню.
        - Этот гад паршивый меня и огрел, - Витя показал пальцем на расплывшийся кровоподтек. - Во дворе у тебя. Я ночью к вам пошёл, хотел с Лидой поговорить. Думал вас сюда позвать, чтобы Нину помянуть. Во двор захожу - смотрю, а дверь нараспашку. Ещё постоял с минуту, прикинул: заходить или нет. Вроде как неловко, а с другой стороны, мало ли что? Может, чего случилось? На крыльцо поднимаюсь - зырк внутрь, а там стол перевернут. Посуда разбита. Кричу: «есть кто?» Тишина. Ладно, думаю, дай зайду. Оглядываюсь - никого. Кричу снова - не откликаетесь. Чувствую, что-то не то… В воздухе дух тяжелый, хоть топор вешай. Решил подняться. Заглянул, ты уж прости, на второй этаж в спальню, а там тоже никого. И тут слышу: на улице кто-то кашляет. Во дворе.
        Филатов вновь наполнил стаканы - примерно на треть. Откусил от блина кусок. Прожевал медленно, а затем продолжил:
        - Выхожу, а там хер этот стоит на веранде, сигарету тянет. Я в темноте и не признал сперва - решил, что ты куришь. Спрашиваю: «Лотов? Ты? Чего случилось?» А потом ближе подхожу, и вижу… Стоит, сука. Чёрный весь, будто чешуёй обросший. Даже лица не видно. Я спичку поджигаю, приглядываюсь… А там глаза змеиные, желтые. «Смотри, смотри… - говорит. - Царь помилует. Невесту под землю увёл, осталось лишь кота изловить». И поленом по башке - на! А дальше тьма… Очнулся уже в машине. Сначала не понял даже, где оказался, - глаза открываю, а вокруг какие-то рыла свиные, змеи ползают. Потом смотрю, а это пацаны местные. И Сивый среди них. И глаза у него, сука, такие же - желтые, в темноте светятся. Лицо всё в крови перемазано. Потом снова отключаюсь, в себя прихожу - уже нормально. Люди как люди.
        Я заерзал на табурете. Зажмурил глаза и потер переносицу. Уставший мозг не успевал обрабатывать Витин рассказ - новые факты сыпались один за другим, рискуя окончательно похоронить и без того спутанное сознание.
        - Подожди-подожди, - остановил я Филатова. - Давай по порядку. Зачем ты пошёл к нам домой?
        Мужик устало вздохнул. Ковырнул желтым ногтем клеенку на столе.
        - У меня в этой деревне проклятой больше никого и нет. А один здесь не мог. Страшно одному. Нужно было с кем-то поговорить.
        - А при чём тут Лида?
        Витя хмыкнул. Вновь посмотрел в сторону дверного проема так, словно ждал, что сейчас на кухню зайдёт покойница.
        - Она нам с Ниной как дочка, - ответил Филатов. - Ещё до того, как ты на ней женился, Лидка у моей практику проходила. У тётки здесь жила сначала, а потом всё чаще у нас. Тётка была у неё на голову тронутая, вот Лидка и убегала из дома постоянно. Нина её как-то в больнице выловила под утро, спрашивает: «ты чего тут забыла?». А она, оказывается, ночевала в пустой палате, лишь бы домой не идти. Тётка её била, за то, что она с Леночкой гуляет - с блядовкой этой, царствие ей небесное.
        Выдохнув, Филатов выпил. Занюхал корочкой ржаного хлеба. А я так и остался сидеть со стаканом в руках. В горлу подступал ком. Лида никогда не рассказывала о том, что её избивала родственница. Ни разу за двенадцать лет.
        - Она оставалась у нас частенько. Спала вон там, в ближней комнате, - сказал Филатов, махнув рукой. - Приходила после работы, по хозяйству помогала. Стирала, готовила, убиралась, будто у себя дома. Нина к ней привязалась, да и я тоже. У нас-то никогда детей не было. Не свезло моей со здоровьем. По женской части, понимаешь? Один раз только, уже потом под старость лет, Нина забеременела, родила девочку, да только умерла та через пару часов после родов. Мы её Лидонькой назвали, в честь твоей жены. На старом кладбище за церковью похоронили. Теперь вот и Нина там ляжет. Дождалась, получается, доченька…
        Захмелевший Филатов захлюпал носом. Вытер пальцами выступившие слезы. Затем указал на мой стакан.
        - Ну пей, чего сидишь как сыч? Выпей за Лиду.
        Я кивнул и в один глоток опустошил стакан. Поморщился. Заел блином. Теплая водка зашла тяжелее, чем в первый раз.
        - Она мне никогда об этом не говорила, - сказал я Вите. - Ни про тётку, ни про вас… И всё-таки прости, что тороплю, но сейчас важнее другое. Ты знаешь, куда Лиду увёл тот дьявол?
        - Точно не знаю, - покачал головой Филат. - Но когда вчера меня везли, я как будто слышал вдалеке её голос. Как из-под земли. Она тебя по имени звала. А может, и не она. Но голос похожий. Низкий такой, грудной. «Андрюша, Андрюша…» Эхо, как будто из колодца. И ощущение, что я этот голос раньше слышал.
        - Колебинская жена? - озвучил я вспыхнувшую догадку.
        Филатов замер, задумался. Затем оттопырил указательный палец и покачал им.
        - Слушай, может, и да. У Варвары такой же голос был. Красивый…
        - Что ещё помнишь? Что-то странное было?
        Витя пожал плечами.
        - То, что рассказал - то и помню. Правда, в голове всё смешалось после того удара. Мог и забыть чего.
        - А зеркальце во дворе видел?
        - Зеркальце?
        - Да. Ручное. «Ракушку». Лида его всегда носила… Вот это.
        Я достал из кармана зеркало и показал Филату. Тот смотрел на него долго, словно восстанавливая по крупицам зыбкое воспоминание, а затем протянул руку и попросил:
        - Можно?
        Я кивнул. Витя взял зеркальце, раскрыл его. Скривился, посмотрев на собственное отражение. Потом захлопнул крышку обратно и провел пальцами по резному серебру.
        - Это Нинино зеркальце, - произнёс он наконец. - Сто лет его не видел. Нина купила по молодости у цыганки зачем-то. А потом, получается, Лидке его подарила…
        - У цыганки?
        - В начале девяностых жила тут одна. Уже и не помню, где именно. Куда-то пропала потом… Даже как звали не помню.
        Я сунул руку в карман. Дотронулся пальцами до серебряных серёжек. Затем спросил:
        - Так оно было во дворе или нет?
        Филатов отрицательно покачал головой.
        - Не видел. Но впотьмах мог и не заметить.
        Он вернул мне зеркальце и снова принялся лить водку в стаканы. Я поднял ладонь, останавливая.
        - Мне хватит.
        - По последней, - сказал Филатов. - За упокой моей Нины. А потом кое-что тебе подарю.
        Я вздохнул и опустил руку. Кажется, шансов сохранить ясную голову у меня не осталось. Впрочем, может оно и к лучшему? Сам ведь говорил, что трезвый ум - не помощник в колдовских делах. Резко выдохнув, я задержал дыхание и влил в себя водку.
        Через пару секунд в голову ударил спирт. Я почувствовал, как меня раскачивает на табурете. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь занавески засветили на мгновение ярче, чем обычно. Зазвенели переливами, словно тысячи крохотных колокольчиков.
        Витя Филатов встал из-за стола и направился в ближнюю комнату.
        - Сейчас принесу кое-что. Посиди пока.
        Я кивнул и тут же почувствовал тошноту. Выдержав с полминуты, понял, что дальше оставаться на кухне попросту не могу. Ещё немного, и меня обязательно вывернет.
        Поднявшись с табурета, я хотел уже выйти на улицу - на свежий воздух, но, оказавшись в коридоре, почувствовал холодный сквозняк, который лился из зала. Плохо соображая, зашёл в комнату с гробом.
        «Неправильно лежит, - подумал я, глядя на проступающее из-под покрывала лицо покойницы. - Ногами к образам».
        Взгляд скользнул по иконам, развешенным в красном углу. Затем опустился ниже - на черную лакированную крышку с серебряным распятием. Я понял, что холодный воздух струится из неё. Из отражения.
        В ушах зазвенело сильнее.
        Держась рукой за стенку, подошёл ближе. Остановился напротив крышки гроба. Вгляделся в размытые очертания комнаты в блестевшем дереве.
        Зашторенные окна. Клеенка на полу. Тазик с мыльной водой. Увядающие цветы и старый телевизор в дальнем углу. Экран прикрыт тряпкой - тоже ведь зеркало.
        Черный гроб на двух табуретах. Белая простыня сверху…
        Покойница поднимается. Медленно, словно на ниточках. Сначала голова, затем туловище.
        Шуршит ткань за моей спиной. Скрипят ножки табуреток. Простыня соскальзывает к ногам.
        Покойница сидит с закрытыми глазами.
        В первую секунду я хотел крикнуть и обернуться, но тут же понял, что не могу и пальцем пошевелить. Ноги вросли в пол, а тело окаменело. Глаза следили за мёртвой хозяйкой дома в отражении.
        Не поднимая век, она медленно покрутила головой. Влево… Вправо… Словно деревянная. Оторвав от груди руку, покойница взялась за угол простыни и отбросила её в сторону. Затем перекинула через стенку гроба белую дряблую ногу. Следом вторую.
        Через секунду старуха уже стояла посреди зала. Шлепая босыми ступнями по расстеленной клеенке, она ушла в коридор.
        За окном ударил колокол.
        Из ближней комнаты, где копался Витя, донесся младенческий крик.
        Окаменев от страха, я зажмурился в надежде, что паралич спадёт, если перестать смотреть в отражение. Но когда открыл глаза, то почувствовал, как ужас накатывает новой волной.
        Старуха возвращалась в зал, с трудом передвигая ноги. Веки её были всё так же опущены, а в руках она несла белый сверток, перевязанный красной лентой. Из свертка доносился детский плач.
        Перегнувшись через край гроба, покойница залезла в него обратно, и уселась, как прежде. Принялась укачивать младенца. Замычала тихую колыбельную без слов.
        Колокол ударил снова.
        Покойница открыла глаза. Наши взгляды встретились в отражении.
        Придерживая одной рукой сверток с младенцем, старуха принялась грозить мне пальцем, судорожно тряся ладонью. Рот открывался, но не издавал ни звука.
        «Верни» - прочитал я по губам.
        Комнату накрыл запах реки.
        Колокол ударил в третий раз, и младенец перестал плакать. Рассыпался прахом сверток.
        Покойница закрыла глаза, и, накрыв себя простыней, вновь улеглась в гробу.
        В ту же секунду я почувствовал, что тело вновь повинуется мне и пулей вылетел в коридор. Заскочил на кухню, чтобы забрать со стола зеркальце. Развернулся и уже в пороге столкнулся нос к носу с Витей.
        - Ты чего?! - удивился он, отступая. - Чего подскочил?
        - Мне пора, - хрипло произнес я, отодвигая Филата в сторону.
        - Да погоди ты! Вот возьми.
        Он протянул мне вскрытый, пожелтевший от старости конверт. Я схватил, не глядя, сунул во внутренний карман, и сказав «спасибо» выбежал на улицу. Ботинки обул уже за двором. Не зашнуровывая, понесся прочь от дома, всё ещё слыша в ушах отголоски детского плача.
        «Это был выход, - успокаивал себя на ходу. - Просто ещё один выход. Спокойнее, Андрей… Нужно понять, что она пыталась тебе сказать. В этом знамении должен быть какой-то смысл».
        Страх отступал медленно - стекал с мыслей вязкой болотной жижей. Окончательно я пришёл в себя, лишь когда увидел уазик. Не заметил даже, как примчался к сельсовету.
        Залетел в кабинет участкового и хлопнул дверью.
        - Тьфу, бляха-муха, напугал! - вздрогнул участковый, выронив из руки беляш.
        Сидя за столом, Муров завтракал, пил чай и изучал раскрытую подшивку, перелистывая страницы жирными пальцами.
        - Будешь? - предложил Юра, указав на пакет с выпечкой.
        - Нет, спасибо. Уже перекусил.
        - Ну как знаешь. А что с лицом? Бледный весь, будто смерть увидел.
        - Долгая история, - отмахнулся я. - Ты отказной достал?
        - Вот он, - кивнул участковый, ткнув пальцем в исписанный протокол. - Хочешь фокус?
        Муров перелистнул страницу и показал мне чистый лист, подшитый в материал.
        - Видал? Вот так вот. Одного понять не могу, - сказал участковый. - Ладно я. Ладно прокурорские, они могли и не глядя подмахнуть. Но в загсе-то как оформляли? И медики те же? Они ж должны были её паспорт проверить.
        - Так и где он?
        - Кто?
        - Паспорт.
        - Нету! - воскликнул Юра. - Ни паспорта, ни справки по лицу! Вместо них - вот, гляди!
        Он принялся переворачивать страницы. Там, куда обычно подшивались в материал документы погибшего, были белые листы.
        - И ты понимаешь, и ниточка моя! И узелок мой! - сказал Юра. - Я уж сперва подумал, что кто-то перешил, а нет. Таким узелком только я завязываю.
        Муров приподнял отказной и показал бурую нить, которая туго скрепляла листы, пробитые дыроколом в четырех местах.
        - А самое главное, - сказал участковый, разворачивая ко мне монитор компьютера. - Сейчас попытался новую справку по ней выкатить с базы, а хер там плавал и яйцами подгребал. Нету Варвары Колебиной у нас в крае! А Валера по документам и женат-то никогда не был. Правда, документов у него тоже нет… Только запись о рождении.
        Я взял подшивку и пролистал её бегло.
        - Значит, и правда она.
        - Что Филатов-то сказал? - спросил участковый.
        - Сказал: виноват старик.
        - Чего-о-о?
        - Старик. Колебин. Это он увёл Лиду ночью. Точнее не он, а его тень - та самая, которую ты видел год назад. Мы с тобой, Юра, вернулись к исходной. Нужно искать старого чёрта. Из-под земли вытаскивать, потому что Лида у него.
        - А что его искать? - хмыкнул Муров. - Валера наш у экспертов лежит-гниёт. Отдыхает себе спокойно в мешке. Никого не трогает, есть не просит. Кстати, мне твои бывшие коллеги по нему уже звонили. Просили материал им отдать, раз труп нашёлся.
        - Придержи пока. Хотя бы на денёк. Материал ещё пригодится.
        - Придержу, - кивнул участковый. - Да они и сами в воскресенье не поедут. Это только мы без продыху по захолустью за нечистью бегаем. Малдер и Скиннер, бляха-муха.
        - Истина где-то рядом. Немного осталось.
        - Чай будешь?
        - Не откажусь.
        Муров налил воды в чистый стакан, бросил туда пакетик и протянул мне. Я осторожно взял за ручку металлический подстаканник, подул на кипяток и отхлебнул. Горячий чай обжег кончик языка, но из-за общей слабости мне показалось, что боль вспыхнула где-то далеко - будто за пределами тела и сознания, как это часто бывает во сне со звуком будильника, который звенит и рядом, и в другой реальности одновременно.
        Взяв со стола материал, я подошёл к окну и случайно зацепил ногой наручники, болтавшиеся на трубе батареи. Отодвинул их чуть в сторону, чтобы не мешали. Затем начал изучать документы - медленно, страница за страницей, проговаривая мысленно каждую строчку:
        «Рапорт об обнаружении трупа Колебиной В.Н. Без признаков насильственной смерти. Упала с крыльца. Сообщение поступило от супруга - Колебина В.В.»
        Лизнул палец и перелистнул страницу.
        «Протокол осмотра места происшествия. Сентябрь семнадцатого. Почти ровно два года назад. В ночь на воскресенье. Труп Варвары обнаружен на тротуаре. Кровоподтек на затылке, признаки закрытой черепно-мозговой травмы. Скользкие ступеньки после дождя. На дереве пятна бурого цвета. Признаков борьбы не обнаружено. Ни на улице, ни в доме… В комнатах стойкий запах дыма. Так… что у нас дальше? Фототаблица…»
        Я отвел глаза в сторону и опустил на секунду веки. Выдохнул. Вновь посмотрел в материал.
        «Фототаблица. Варвара полулежит-полусидит у крыльца, голова запрокинута назад. Черные волосы по ступеням. Руки вдоль тела. Чёрт…»
        Я вновь отвернулся. Успокоил пульс и сказал себе: «Соберись, Андрей. Она уже мертва. Ты опоздал. Просто постарайся не опоздать ещё раз».
        Фототаблица. Несколько снимков трупа - с разных ракурсов. Лицо крупным планом - совершенно не похожее на то, что сохранилось в моей памяти. Впрочем, так всегда и бывает: мёртвые не похожи на людей, которых мы знали. Они вообще не похожи на людей. Словно опустевшие оболочки. Восковые куклы.
        Я посмотрел на участкового и спросил:
        - У тебя есть фотографии, где она жива?
        Муров отрицательно покачал головой.
        - Не-а. Может, в доме у Колебина сохранились? Хотя вряд ли… - сказал участковый и цыкнул. - Валера себя фотографировать запрещал. Колдун ебучий. Наверное, Вариных фоток тоже нет.
        Я кивнул и перелистнул страницу. Следующие снимки были сделаны уже в избе. Сени… Жилая комната. С четырех ракурсов - с каждого угла. Всё по правилам криминалистики.
        - Юра, - произнёс я тихо. - Подойди-ка.
        Участковый встал рядом и глянул в материал.
        - Смотри, - ткнул я пальцем в подшивку.
        Несколько секунд мы вдвоем глядели на черно-белое фото. На нём, как и в том материале, что я листал вчера, не было ковра на стене. Вместо него лишь штукатурка - гораздо светлее, чем на других стенах.
        - Снимки в цвете сохранились? - спросил я Мурова.
        Тот задумался на секунду. Затем сел за стол и начал клацать мышкой, уставившись в монитор.
        - Нашёл.
        Я подошел ближе. Начал всматриваться в каждую деталь на фото.
        - Да погоди, не беги так… Ага. Дальше.
        Щелкала мышка в тишине. Снимки сменяли друг друга, мелькая на экране.
        - Дальше… Ещё дальше… Стоп!
        На мониторе застыла фотография печи - большой, русской, каменной, с черным ртом заслонки. Того и гляди заговорит, как в сказке «Гуси-лебеди».
        - Видишь? - спросил я у Мурова.
        - Что?
        - Она белая.
        - Ну да. И что?
        - Она слишком белая.
        Участковый нахмурился. Несколько секунд он смотрел на снимок, а затем медленно вытянулся в кресле.
        - Ах ты ж сука… - протянул Юра и громко ударил ладонью по столу. - Да он её побелил накануне! Вон, смотри, и пятнышко свежее от известки на ухвате! Как же я проглядел…
        - Помнишь, что Лёпа кричал? «Белый камушек на змеиную Пасху выкрасил ночью».
        - Было-было такое!
        - Как думаешь: зачем печь красить именно ночью? К чему такая спешка? Уж не для того, чтобы скрыть следы?
        Участковый вскочил со стола и подбежал к подоконнику. Схватил отказной по смерти Варвары. Послюнявил палец и принялся спешно листать страницы. Остановился на экспертизе.
        - Закрытая черепно-мозговая травма… - начал зачитывать Юра, - Перелом костей свода черепа… травма могла возникнуть от удара предметом или о предмет с ограниченной ровной поверхностью под углом… так-так… с учетом осмотра не исключается падение с высоты собственного тела…
        - Да брось ты, Пуаро, - сказал я и забрал у Юры подшивку. - И так понятно: ни один эксперт не разграничит тебе угол ступеньки и угол печки. Колебин это знал.
        - Ты думаешь, он её… - Муров провел большим пальцем по шее. - Но зачем?
        - Ритуал, Юра. Это ритуал.
        Я сел за стол. Взял чистый лист и начертил карандашом прямую линию. Отметил первую точку.
        - Смотри. Вот здесь, два года назад, у Колебина находят рак. А здесь, - я поставил вторую отметку, - в сентябре семнадцатого, накануне змеиной Пасхи, он убивает Варвару. Точнее Марию.
        Прикусив губу, я закрыл на секунду глаза. Затем продолжил:
        - С этого момента, - сказал, нанеся штрихи на линию, - в Роще начинают видеть его тень. «Друга в черном». «Ящерицу». Именно с той самой осени старика, будто разрезало пополам - то он в избе, то дьявол; то Колебин, то змей из тайги… А по сути старик просто медленно превращался. Переписывал свою судьбу, понимаешь? Как мама стала Варварой, так и он стал дьяволом. Только мама пряталась от людей, а он от смерти. От «каракатицы в реке». Целый год он ходил полумёртвым, пока не пустил себе пулю в голову.
        Я отложил карандаш и потер пальцами переносицу. Лист бумаги расплывался перед глазами. В голове шумело - то ли от опьянения, то ли от недосыпа. Или, может, от того, что всё услышанное за три дня наконец начало сходиться разом в единую картину - сплетаться ниточка к ниточке. Я уже не понимал, что именно говорю - просто озвучивал поток мыслей, позволяя им литься в тишину прокуренного кабинета:
        - Лида просила: «Не делай того, что сделал старик. Не губи душу». А Колебин в лесу бормотал, что души у него больше нет. Кровью по камню вытекла…
        - Чего-о? - непонимающе протянул участковый.
        - Подожди-подожди… Не сбивай.
        Я напряг память, восстанавливая ночной разговор в тайге. Забарабанил пальцами по столу.
        - Он сказал, что в мешке лежит душа, но там был кот. «Последний осколочек в кошачьем глазу остался» - так, кажется, старик бормотал… И ещё что-то про отражения… Про огонь.
        Пальцы на секунду сбились с ритма. Я замер. Взял карандаш и нарисовал на бумаге ту самую «куриную лапку», похожую на перевернутый крест. Затем провел ладонью по шраму на шее.
        - У Ириса был рубец на горле. Видимо, Колебин уже пытался прирезать кота, но не получилось. Вот почему Ирис был такой зашуганный. Вот почему хрипел. Старик и потом его хотел поймать - мне об этом Лёпа рассказывал. Говорил, что «ящерица» просила найти Ириса. Только вопрос: зачем?
        Я моргнул несколько раз.
        - «У тебя глаза кошачьи, Андрей. Душа в них, будто в зеркале, отражается…» «Глаза кошачьи - речной ведьмы зеркальца. Душа в них прячется, не жива, не мертва».
        Участковый больше не перебивал. Следил, будто загипнотизированный, за моими пальцами, которыми я чертил в воздухе линии и кольца. Осознание распускалось образами. Расцветало в голове узорами.
        - «Это всё потому что кошка не спит. Как кот уснет - проснётся змейка». «Сколько раз не заходил - либо старик, либо кот».
        Поток мыслей на секунду прервался. Я замолчал и медленно осмотрел кабинет в поисках подсказки. Какой-нибудь мелочи. Символа.
        Взгляд остановился на окне. «Он был здесь ночью…» - пронесся в памяти рассказ участкового. Я взглянул на тумбочку, из которой Муров вчера доставал материал с фотографиями.
        «…в одну руку - иконку, в другую - табельный, и бегом домой. Ван Хельсинг, блядь».
        Карандаш в моей руке щёлкнул, переломившись.
        - Чёрт… Вампир! - подскочил я со стула.
        Глаза участкового полезли из орбит. На секунду Муров даже оглянулся.
        - Где?!
        - В пизде. Не тупи, Юра, это метафора. Колебин - он, словно вампир, прячет свои отражения. Сжигает их.
        Я достал из кармана ручное зеркальце, отщелкнул крышку и показал Мурову.
        - Ты помнишь старые легенды? Детские сказки про чудовищ, которые не отражаются в зеркалах, потому что уже мертвы. Потеряли душу. И поэтому… - по телу пробежали мурашки, - поэтому смерть не может найти их. Ведь она живёт в зеркалах. Она - сама зеркало. Она забирает наши отражения, но своё старик попросту спрятал. Помнишь, что было там, на Мраморной? Старик был внутри Лёпы и боялся отразиться. И позавчера на берегу… Я спросил его: «Чего ты боишься?», а он показал пальцем в сторону реки. Черт, да сам вспомни: он фотографировать себя запрещал! Потому что фотография - это тоже отражение, тоже частица души.
        Я объяснял и объяснял участковому, а клубок в голове продолжал разматываться. Всё наконец сложилось. Всё сплелось. Разом пропала усталость. Открылось второе дыхание, как у зверя, учуявшего запах крови. В ту секунду я, наверное, был похож на наркомана, поймавшего долгожданный приход. Вот оно, родное, подумал я. Вот то самое чувство. Я наконец-то взял след. На третий день охоты.
        - Он бессмертный, Юра. Потому что уже мёртвый. Вот о чём говорила Лида. Вот, почему он убил мою мать и себя именно в сентябре - в змеиную Пасху. Он получил жизнь вечную, как продолжение смерти, но ему пришлось сделать это раньше, чем были уничтожены все осколки. Видимо, рак заставил, тело не выдержало. И ритуал не был закончен, пока жил кот. Пока оставалась частица души в глазах Ириса, старик всё ещё продолжал быть Валерой Колебиным…
        Я резко развернулся. Посмотрел на тумбочку.
        - Но у нас есть ещё один осколочек.
        Распахнув дверцу, я начал искать вчерашний материал. Участковый тем временем уселся по другую сторону стола, постучал костяшками пальцев по дереву, а потом неуверенно спросил:
        - Подожди… А Варвару убивать зачем?
        - Не тупи, Юра. Ты сам уже всё объяснил, - ответил я, роясь в тумбочке. - Когда мы ехали на реку, помнишь, что ты мне доказывал? Женщины - зеркала. Наши отражения. В этом и заключался смысл ритуала. Что с мамой, что с котом. Чтобы стать бессмертным, старик должен был убить всех, кого любил, избавиться от всех отражений - выжечь душу подчистую. Да, Лида была права… Это грязное, гнилое колдовство. Оно забирает любовь… Ага, вот он!
        Под кипой бумаг я наконец нашёл материал по исчезновению Колебина. Положил подшивку на стол, и начал торопливо перелистывать сухие страницы. Всё это время Муров смотрел на меня почти не моргая. Наклонившись, он поманил пальцем и прошептал:
        - Слышь, инквизитор. Есть смутное подозрение… что я ни хера не понял.
        - Это нормально, - махнул я рукой. - Значит, ты уловил суть колдовства. Слушай, а где фотки?
        - Фотки?
        - Вчерашние. Которые мне показывал. С трупом старика.
        Юра указал взглядом на материал.
        Я развернул подшивку.
        - Где?
        - В начале. Вернись назад.
        - Нет здесь ни хрена. Сам смотри.
        Участковый проверил страницы, затем удивленно вздернул брови.
        - Та-а-к… - протянул он, - что за…
        Встав из-за стола, Муров подошел к тумбочке, наклонился и начал копаться в бумагах. Сначала он делал это аккуратно, перебирая листочек за листочком, но уже спустя полминуты выматерился, схватился за поясницу, психанул и перевернул тумбу, вытряхнув всё содержимое. Несколько минут мы с ним перебирали старые пожелтевшие страницы, разлетевшиеся по грязному полу. Затем проверили все материалы на столе. Подняли каждую подшивку, каждую справочку, заглянули во все углы - пусто. Фототаблица исчезла.
        - Нихуя не понимаю, - выругался Муров и пнул по дверце шкафа. - Куда она провалилась?! Вчера ж была!
        - Зато я, кажется, понимаю.
        Сидя на корточках перед бумагами, я кивнул в сторону батареи, на которой болтались наручники, пристегнутые к трубе. Муров обернулся, посмотрел на них. Затем закатил глаза.
        - Вот же сученок…
        - Говоришь, головой о тумбочку бился? Документы перевернул?
        - Да понял-понял. Не дурак.
        - Ага… Дурак нас наколол.
        Я усмехнулся. Поднялся, покрутил шеей, разминая затекшие мышцы. Хрустнул пальцами.
        - Пока мы с тобой клювами щёлкали, он и кота поймал, и фотографии подрезал, и ещё чёрт знает сколько дел наворотил. Ладно… Заводи уазик. Едем в больницу.
        Муров покачал головой.
        - Андрюх, ты всё равно ничего от него не узнаешь. Он больной.
        Я застегнул молнию на куртке и указал глазами на дверь.
        - Поехали, говорю. Будем лечить.
        Финал
        Глава 15
        В ординаторской пахло спиртом, пылью и грязной одеждой. На потолке в светильнике трещала трубчатая лампа, мерцая в предсмертной агонии. Её треск напоминал скрежет поломанного велосипедного звоночка.
        Заведующая терапевтическим отделением - женщина лет сорока с короткими мелированными волосами - поставила на журнальный столик две кружки с кофе. Затем сняла медицинский халат, бросила его на спинку дивана, и села напротив участкового.
        - Ты сам виноват, Юра, - сказала она. - Сколько раз повторяла: здесь не психушка. Нужно было давно его оформлять в диспансер, а ты всё в благородство играл. Доигрался?
        Муров покачал головой. Провел ладонью по уставшему лицу. Затем глянул на меня - коротко, виновато. Я кивнул ему и снова уставился в окно. Разговор заведующей и участкового слушал вполуха. Думал, что делать дальше, прокручивая в голове варианты, и ругал себя мысленно:
        «Чёрт бы тебя побрал, Андрей. Снова не успел. Полдня просуетился вхолостую, а главного так и не сделал. Можно было ведь утром его допросить. Не ехать, сломя голову, на разговор с Лидой, а посидеть здесь лишний час - дождаться, пока врачи успокоительным дурачка вразумят. Подождал бы немного - глядишь, и не пришлось бы за шпаной носиться… А теперь всё. Теперь поздно. Опять ищи ниточку. Думай, через кого этот клубок распутать. Прав был Филат. Кто торопится, тот опоздает».
        Я разговаривал сам с собой, всматриваясь в собственное небритое осунувшееся лицо в отражении оконного стекла.
        «Нехорошее что-то творится с тобой, Андрей. Бегаешь, как собака безмозглая. Сердце тлеет, а холод в голове растерял. Ни выдержки, ни терпения не осталось. Словно мальчишка стал. Суетишься. На части рассыпаешься… Соберись, Андрей».
        За спиной бормотал утомившийся Муров:
        - Неужели так трудно было проследить, Ань? Я ведь не так часто прошу о помощи.
        - Юра, только не начинай, ладно? - повысила голос женщина. - У меня и без тебя завал. Главный уже кровь всю выпил. Ты предлагаешь мне ещё за дурачками следить? Твой блаженный вчера сбежал, окно разбил в палате - мало было? Нет, ты всё равно сюда его притянул. У нас как будто, прости Господи, геморроя другого нет. Я тебе сколько раз говорила…
        - Да понятно, - перебил участковый. - Не дави на жалость. Всё уже. Считай, вылечился твой геморрой. На, распишись внизу.
        Заскрипела шариковая ручка. Прошелестели бумаги.
        Я достал из кармана сигаретную пачку, стянул зубами плёнку, а затем спросил, не оборачиваясь:
        - Кто-нибудь заходил к нему сегодня или вчера?
        - Никто не заходил, - ответила заведующая.
        - А сам он просил что-нибудь?
        - Нет, не просил. А вы кто? Следователь?
        - Ага. Почти.
        Открыв форточку, я чиркнул спичкой. Заведующая тут же недовольно пробурчала:
        - Здесь нельзя курить.
        Я обернулся.
        - Прям совсем нельзя?
        - Совсем, - ответила женщина, не отведя взгляда.
        Усмехнувшись, я сделал несколько затяжек. Затем потушил сигарету о землю в цветочном горшке и выбросил окурок на улицу. Подошел к журнальному столику. Расписался в протоколе осмотра в качестве понятого. Сидевший на диване Муров посмотрел на меня снизу вверх.
        - Андрюх. Мне придётся здесь…
        - Понимаю, - сказал я и положил руку ему на плечо. - Только набери Сивого, скажи, чтоб через полчаса был у моего дома. А дальше я сам.
        - Тебя подвезти?
        - Доберусь. Здесь недалеко.
        - Может, всё-таки напишешь заявление? Это уже не шутки. Подключим оперов, пусть роют.
        - Если до вечера не отыщу - подключим.
        Участковый кивнул. Принялся нервно грызть колпачок ручки. Затем снова посмотрел на меня и спросил:
        - Что с телефоном? Как мне потом тебя найти?
        - Сам найдусь. Работай, Юр. Не отвлекайся.
        Наклонившись к журнальному столику, я взял из вазочки пару карамелек, махнул рукой вместо прощания и молча вышел из ординаторской. Прошагав пару метров по больничному коридору, остановился у крайней палаты. Рядом с дверью дежурил заспанный санитар. Он сидел на табурете, скрючив спину, и читал какую-то книжку в мягком переплете.
        - Открыто? - спросил я и тут же соврал: - Я из полиции. Буквально на минуту.
        Санитар кивнул, даже не подняв глаз. «Надежное оцепление», - подумал я. Затем потянул железную ручку и зашёл внутрь, закрыв за собой дверь.
        Положив в рот конфету, я ещё с минуту стоял у порога, задумчиво разглядывая пожелтевшее тело.
        - Лёпка-Лёпка… Всё-таки не обманул тебя царь лесной. Теперь с мамой будешь, как и хотел.
        Лёпа висел в петле. На фоне немытого окна с решеткой, сквозь которое с трудом пробивался солнечный свет. Руки дурачка безвольно свисали вдоль туловища. На драных спортивных штанах темнело мокрое пятно, тянувшееся от паха вниз по штанине. На полу разлилась лужа. В ней валялся опрокинутый табурет.
        Стараясь не обращать внимания на запах, я подошёл ближе к трупу. Остановился в паре метров, чтобы не залезть ботинком в испражнения. Задрал голову и внимательно присмотрелся к гардине, к которой была привязана рваная простыня.
        «Схватывающий узел, - отметил про себя. - Умелые руки делали».
        Разломав зубами карамельку, я проглотил сладкую слюну. Поискал глазами, нет ли где графинчика с водой. Не отыскав воды, решил перебить приторный вкус табачным дымом. Достал сигарету и закурил.
        Белые клубы дыма потянулись к потолку. Закружились петлями, рисуя зыбкие образы.
        - Ты уж прости, Лёпка, что я тебя иглой уколол. И что раскраски не привёз в этот раз. Так вышло. Ты же помнишь: я никогда раньше не забывал. А тут закрутилось всё…
        Держа сигарету в зубах, я осторожно прикоснулся к одежде трупа. Одной рукой придерживая тело, второй обыскал карманы. Листка с фототаблицей в них не оказалось.
        - Ну конечно… Наверное, ещё вчера сжёг. Ладно, Лёпка. Бог с тобой. Больше тебя никто не тронет. Только эксперт.
        В памяти проступила недавняя сцена - двор Филата. Старая берёза и привязанный к балке кролик. Раз, два… Отрезанные лапки падают на землю. Раз, два… Внутренности наружу.
        Меня тряхнуло. Я отошёл подальше от трупа и сел на больничную койку. Сдул с сигареты пепел. Затем вновь посмотрел на Лёпу и зачем-то сказал:
        - Если Алису увидишь, передай ей привет. Скажи, что папа её любит. И скучает.
        Опустив голову, я провёл ладонью по волосам. Затем почесал щетину и зажмурился несколько раз, чтобы сбить сонливость.
        - Господи… как же я устал.
        На секунду в голове шевельнулась крамольная мысль: может, вздремнуть прямо здесь? Пару минут. Всё равно санитары разбудят, когда станут снимать тело.
        Я глянул на часы и покачал головой. Половина второго.
        Секундная стрелка размеренно тикала в тишине. Бежала по кругу. Чем дольше я на неё смотрел, тем сильнее казалось, что она идёт не в такт - то ускоряясь, то наоборот застывая под сапфировым стеклом. Будто там, в пространстве между циферблатом и круглой стекляшкой, существовал отдельный мир, где время шло, как ему вздумается.
        Хмыкнув, я оторвал взгляд от часов. Вновь посмотрел на висевшего в петле дурачка и сказал:
        - Понимаю, Лёпка, ты теперь не очень болтливый. Но может, всё-таки подскажешь: где искать ящерку? Это ж она тебя задушила… Она заставила фотки у Юры украсть. И кота поймать, чтобы под кедром убить, тоже она попросила. Я всё знаю, Лёпка. Только одного не пойму… Как ты с ней разговаривал?
        Дурачок молчал. Висел неподвижно на больничной простыне и смотрел полуприкрытыми глазами в пол. Из-под заячьей губы торчал кончик опухшего языка.
        Глядя на труп, я не заметил, как погасла сигарета. Не сразу сообразил, почему дым больше не тянется.
        - Чёрт.
        Я достал из кармана зажигалку. Колесико чиркнуло о кремень, выбив сноп искр. Загорелся огонёк. Уже почти прикурив, я вдруг замер и уставился на танцующий язычок пламени.
        - Костерок разведешь - сама и явится, - произнёс я тихо.
        Засмотревшись на огонь, не увидел, как оплавилась дешевая пластмасса. Успел лишь почувствовать холодок на пальцах, услышал слабое шипение, и тут же отбросил зажигалку от себя. Она вспыхнула в воздухе. Пролетела через палату огненным шаром.
        - Сука… - выругался я и усмехнулся. - Истинный волшебник.
        Через пару секунд зажигалка, упавшая в углу комнаты, погасла. Сигарету я так и не прикурил. В поисках коробка спичек начал шарить по карманам и наткнулся на бумаги, лежавшие рядом с лекарствами.
        Достал наружу вскрытый конверт и недоуменно покрутил его. А затем вспомнил: «У тебя от недосыпа совсем уже котелок не варит. Это же Филат тебе передал письмо. Только зачем?»
        Я посмотрел на лицевую сторону конверта, и через секунду понял, зачем. В графе «Кому» была указана Нина. Ниже адрес дома Филатовых. Обратный адрес отсутствовал, но я узнал Лидин почерк. Аккуратный, витиеватый.
        На пожелтевшей бумаге темнел почтовый штемпель с датой. Две тысячи девятый год.
        Этому письму больше десяти лет.
        Отложив сигарету, я достал из конверта сложенные вчетверо тетрадные листы. Они были исписаны с двух сторон синими чернилами, которые чуть выцвели от старости.
        Глянув на дверь палаты, я прислушался, не хватился ли меня санитар. Кажется, нет. Видимо, провалился с головой в литературу. Что ж, последуем его примеру…
        Я развернул страницы. И начал читать.
        Здравствуй, Нина!
        Спасибо тебе за подарок. Не знаю, в чем секрет этого зеркала, но, кажется, оно и правда волшебное. Каждый раз, когда я беру его в руки и смотрю в отражение, - чувствую, как внутри меня разливается свет. В момент, когда все прочие зеркала напоминают лишь о том, что юность закончилась, и растолстевшая нечесаная роженка смотрит на меня из отражений, только в твоём подарке я вижу себя красивой. Ты не представляешь, насколько важно это для меня сейчас.
        Прости, что так долго молчала и оставляла твоё письмо без ответа. После рождения малышки, я и забыла совсем, что существуют другие люди, другой мир и другая жизнь, в которой можно не только умирать от усталости каждый вечер. В какой-то момент мне стало казаться, будто я начинаю забывать слова. Забываю, какие они на слух, что именно значат, и если б не твой подарок и твои письма, я бы, наверняка, и колдовать совсем разучилась. Заперла бы себя в четырех стенах, словно в темнице, где нет ни слов, ни музыки, ни волшебства, и превратилась бы в сварливую, сумасшедшую мать - такую же, как моя тётка.
        Слава Богу, этого не произошло, хоть зима и была беспросветной. Наверное, было бы проще, если б Андрей чаще появлялся дома. Но теперь он дежурит почти каждый вечер. Ты не поверишь, я вижу его реже, чем участкового педиатра. Когда Андрей приходит домой, как всегда заполночь, я долго рассматриваю его спросонья и не могу узнать. Мне кажется, будто чужой человек по ошибке зашёл в наш с Алисой дом. О том, чтобы подпустить к себе и речи не идёт. Мне кажется это диким, мерзким. Порой я пугаюсь: а что если это больше никогда не изменится?
        Впрочем, ему и самому теперь, кажется, не до любви. После того как родилась Алиса, Андрей сильно изменился. Ответственность забрала у него всю беззаботность, всю легкость и даже внешне он постарел лет на десять за какой-то год. Глядя на него теперешнего я и представить не могу, что это тот самый Андрей - вечный мальчишка, в которого я когда-то влюбилась. Я всё понимаю. Всё это конечно правильно. Он стал отцом и долг давит на него грузом, он пытается защитить нас. Работает вдвое больше, чтобы мы ни в чём не нуждались. Но… Всегда есть это «но», правда?
        Его нет рядом. Постоянно нет. Целыми днями я сижу с Алисой одна, а он где-то там - в лесах, полях, чужих квартирах. Ходит по следам за смертью. Приносит домой запах чужой крови и гари. Я так устала от этого, Нина. Устала вздрагивать по ночам от телефонных звонков, после которых он молча собирается и уходит в темноту. Устала от его синяков под глазами. От прокуренных рубашек. От дружков-алкоголиков, которые привозят его пьяного домой после очередной попойки. Наутро он, конечно, просит прощения, и говорит, что так нужно - что так решаются вопросы в их проклятой системе. Что так было всегда, и что русская власть держится на телефонном шнуре и граненых стаканах, и поэтому он вынужден пить. В его словах много правды. Но разве от этого легче? Разве я и так не знаю, ради кого он гробит себя каждый день? Всё я знаю, Нина… Всё понимаю. Лишь не понимаю, как объяснить ему, что всё это уже не важно - ни власть, ни деньги, ни сила, которыми он пытается закрыть нас от остального мира. Все это лишние, ведь у нас уже есть свет - есть Алиса, и только в ней теперь и остался весь смысл. А он всё продолжает искать
какую-то сверхзадачу, призвание, подвиг, жертву. Не понимает, что самое главное ждёт его дома, и всё рвется куда-то в темноту, чтобы зажечь огни, разогнать мрак. Знаешь, как они с друзьями говорят, когда раскрывают дело? «Рассветлили тёмную». И плевать им, что ради этого света они в пепел сгорают, да только мне не плевать. Нет у меня сил, чтобы растить дочь одной.
        Чего грех таить: сама виновата. Падала ему в ноги и по рукам растекалась, когда видела этот огонь. Поощряла неосознанно его надрыв. И помнила ведь прекрасно, что говорила ты тогда перед свадьбой. «Не расти его боль. Не дай ему стать таким же, как старик». А всё равно не смогла… Что поделать: хоть и колдую, и вижу, как нити плетутся, а всё равно по сути своей простая баба. Тянет меня на этот огонь так, что всё забываю вмиг. Думаю: «Чёрт с ним! Да - больно! Да - обожгусь, но ты свети ярче, серебряный». И стою потом посреди поля выжженного, посреди золы, и только пепел хлопьями падает, как первый снег в сентябре. Держу одна на руках Алису, говорю ей: «Скоро, моя ясная, скоро. Папа обязательно к нам вернётся». И понимаю, что себя успокаиваю.
        Потому что вновь побоялась посмотреть в зеркало, когда провожала. Побоялась увидеть.
        А он опять где-то там в темноте, потому что такая судьба. И я боюсь, что всю жизнь он будет душу рвать - меня в клочья, лишь бы огонь свой нести. «Где болит - там живёт» - так ему говорил отец. И кажется, я не в силах выбить эту глупость из его головы. Поэтому лишь прикусываю каждый раз язык и повторяю себе: «Терпи, милая. Сама выбирала».
        Не знаю только, долго ли продержусь. Смогу ли остановить его, когда наступит час. Иногда в редкие ночи, когда он засыпает рядом, я смотрю на него в полумраке, и вижу за его спиной крылья. Черные, смолянистые, сложенные в кокон. Они появляются всего на миг - на три коротких вздоха - но этого хватает, чтобы от страха забыть себя. Схватив Алису, я убегаю в другую комнату и сижу там до рассвета, и плачу, потому что знаю: он не поверит, если скажу. Снова покачает головой и упрекнет в бесовщине. Или того хуже - насмешливо приподнимет бровь и посмотрит, как на дурочку. Может, в глубине души он и чувствует, что давно уже стал таким же, как те, кого ловит, но отражением клянусь, он в этом себе не признается. Слишком нравится ему в подвиге умирать.
        И это понемногу сводит меня с ума. Его вечное отсутствие. Крики Алисы. Я не могу нормально спать. Не могу есть. Хожу как в тумане.
        На прошлой неделе поняла, что теряю контроль. Это случилось ночью, перед самым рассветом. Я проснулась от криков дочки, взяла её на руки, стала укачивать и долго не могла сообразить, почему Алиса такая легкая. Не открывая глаз, я ощупывала сверток рукой и паниковала, не понимая, где голова. Меня охватил ужас - казалось, что кто-то пришёл из темноты, украл мою Алису, но даже тогда я не смогла найти в себе силы, чтобы окончательно проснуться. Лишь спустя минуту голос в голове подсказал включить лампу. Яркий свет заставил открыть глаза, и ещё несколько мгновений я смотрела на сложенное конвертиком одеяло, которое всё это время качала. Алиса плакала в кровати. Было смешно и одновременно страшно от того, как аккуратно я сложила это одеялко - будто на выписку. А малышка надрывалась, не понимая, почему мама так долго не идёт к ней.
        Успокоив Алису, я села на кровать, посмотрела на пустую половину - ту, что с краю, где обычно спит он - и разрыдалась. Тихо, в подушку, чтобы не разбудить Алису снова. Той ночью я поняла, что больше так не могу.
        Кажется, мы на грани, Нина…
        Прости, что лью на тебя всё это. Прости за темноту, Нина. Кроме неё и усталости, у меня ничего не осталось. Знаю, тебе и самой непросто, поэтому я, пожалуй, закончу письмо. Всё равно светлые слова не идут в голову. Хоть я и старалась их отыскать.
        И пожалуйста, прости ещё раз за то, что не смогла вылечить твою болезнь. Я правда пыталась. И буду пытаться снова, когда наконец смогу вырваться в Рощу из этих четырёх стен. Надеюсь, это случится скоро.
        Надеюсь, но, кажется, и сама не верю.
        Лида.
        Закончив читать письмо, я сложил тетрадные листы обратно в конверт. Опустил голову. Задумчиво ковырнул прилипшую к штанам грязь.
        - Какой же ты мудак, Андрей… - произнёс тихо. - А ведь она всё это тебе говорила. Хоть бы раз постарался её услышать… Удивительно, как она вообще выдержала с тобой двенадцать лет.
        Убрав конверт за пазуху, я уже собирался уходить из палаты, как вдруг услышал за спиной тихий смешок.
        Резко обернулся. Посмотрел на висевшего в петле Лёпу.
        - Какого…
        Кто-то хихикнул снова. На улице. За окном.
        Детский искристый смех.
        Медленно, на цыпочках, я подошёл к подоконнику. Нога Лёпы коснулась моего плеча и я невольно вздрогнул. Отодвинулся чуть в сторону. Выглянул в окно.
        Пусто…
        Тротуар, клумбы с увядшими цветами. Там ведь и не спрятаться даже.
        «Снова мерещится, Андрей… Снова» - подумал я, покачал головой и пошёл обратно к выходу.
        За окном прозвенел велосипедный звоночек.
        Глава 16
        Красная «Кама» стояла там же, где её с утра оставил участковый, - у больничного крыльца, прислоненная к синей стене здания. Рядом в жухлой траве сидел кролик и смотрел на меня чёрными бусинками глаз. Его задняя левая лапа была перепачкана в запёкшейся крови.
        - Лёпа? - произнёс я неуверенно. - Это ты?
        Зверёк пошевелил усами, пережевав травинку. А затем вдруг подпрыгнул и помчался по улице, петляя меж лопухов, растущих вдоль дороги.
        Я пошёл вслед за ним быстрым шагом, зная, что срываться на бег не обязательно - кролик подождёт, если я отстану. Так и случилось. Стоило мне потерять зверька из виду, как он выскочил обратно из очередного поворота, сел посреди перекрестка, и дождавшись, пока я подойду, вновь понёсся вперёд.
        Кролик вёл меня на край деревни. Обратно к дому. От быстрой ходьбы шумело в ушах, и, клянусь Богом, сквозь этот шум я вновь слышал смех дочери. Звонкий, искристый - он звучал из осеннего березняка и пробивался из звуков проснувшейся Рощи. Из птичьих голосов, шелеста ветра, лая собак и редких деревенских перебранок. Стало вдруг ясно: белоснежный кролик бежит на хохот Алисы. Бежит к хозяйке.
        Мне вспомнился сон, что снился в ночь на субботу. Вспомнилось то самое чувство, с которым я возвращался утром из леса. Пронеслись перед глазами все дни, проведенные в Роще - все до единого. Расщепленный усталостью разум перемешивал образы, и прошлое сплеталось с будущим, реальность плыла, а время бежало по кругу, будто змей пожирающий собственный хвост. Я шел по улице, следуя за белым кроликом, слышал смех дочери и понимал, что окончательно потерялся. Где я? На каком отрезке жизни? Сколько мне, в конце концов, лет?
        Пытаясь зацепиться взглядом хоть за что-то знакомое, я увидел качели - те самые, на которых сидел позавчера и разговаривал по телефону с Викой. В ушах зазвенело. Картинка дрогнула, и через мгновение я уже был маленьким пацаненком, крутившим на этих качелях солнышко.
        «Давай, Дюха! Давай!» - летел над деревней тоненький голос семилетнего Макса.
        Скрипели цепи и стучала железная ось, проворачиваясь на полный оборот. Мир мельтешил вверх-вниз. Земля и небо сменяли друг друга.
        Время остановилось…
        Я лечу.
        «Дюха, пригнись!»
        Успеваю накрыть затылок руками, и спустя секунду в них бьёт деревянное сидение. Ломает мне мизинец. Лежу в траве - то кричу от боли, то смеюсь. Мир плывёт от слёз, а рядом уже хохочет Алиса.
        «Папа, пап! А можешь сильно раскачать?»
        «Сильно нельзя. Упадёшь».
        «Ну па-а-ап!».
        «Ладно. Только маме не говори. Держись крепче».
        Скрипят цепи. Звонко стучит железная ось. Ветер кружит желтыми листьями, и солнце припекает кожу. Алиса смеётся. На ней чёрное платьице в горошек и кожаные сандалики. Её верный друг - заяц в рубашке с оторванной пуговицей сидит у качелей. С забинтованной лапкой. Смотрит на меня черными пуговичками глаз и шевелит усами, пережёвывая травинку.
        Реальность вновь рассыпается на осколки. Спустя секунду я нахожу себя посреди улицы. Белый кролик срывается с места. Бежит в сторону берёзовой рощи. Я иду следом. Подкуриваю на ходу сигарету и выдыхаю клубки дыма - то ли табачного, то ли моего собственного от проснувшегося в груди пламени.
        Мёртвая листва кружит хороводами. Холодный ветер обжигает кожу. В воздухе пахнет горелым - кто-то подпалил сухую траву в огородах. Чёрный столб дыма тянется по небу призрачным полозом. Глядя на него, я тихо шепчу под нос:
        - Это ты, старик… Снова ты… Бессмертный хранитель Рощи. Бескрылый змей и колдун, живущий в пяти стенах на краю леса. Всё это ты, старый дьявол…
        Разговаривая с ветром, я не заметил, как оказался на краю деревни. Не увидел, куда исчез белый кролик. Время сжалось, замерло и вновь поползло по циферблату, выбросив меня в реальность. Я понял, что стою уже у березового леса - напротив чёрного пятистенка. Только пятистенок этот больше не был хлипкой покосившейся избушкой. Пьяный разум играл с моим зрением, путал в пространстве, менял размеры предметов: глядя на избу Колебина, я видел настоящий замок. Заросли крапивы казались таёжными кронами, и дом возвышался над ними дворцом. Желтые листья осыпали его кровлю, словно золотые монеты. Вороны сидели на сгнившей изгороди.
        - Жутковатая хатка, да? - послышался за спиной хриплый голос.
        Я вздрогнул и обернулся. Встретился взглядом с Сивым. Он стоял посреди дороги, ссутулившись и спрятав руки в карманы олимпийки. Облизывал опухшую губу.
        - На, - сказал уголовник и вытащил из кармана что-то блестящее. - На кухне, видимо, в кипише обронил.
        Я опустил глаза и понял, что Сивый протягивает мне отцовскую булавку. Он держал её, слов нож, - острием к себе.
        - Спасибо, - кивнул я. Забрал иглу и подколол обратно к ткани ветровки. Затем спросил, глядя на разбитую губу: - Сильно помял?
        - Жить буду, - усмехнулся уголовник. - Че хотел-то? Мне Саныч звякнул, сказал к тебе метнуться. Насчёт окон обсудить?
        Я нахмурился, не сразу сообразив, о чём идёт речь. Затем глянул на дом Макса, увидел разбитые стёкла и вспомнил.
        - Насчёт них тоже.
        - Рассчитаюсь, че тут поделать. У Костяна денег нет. С меня спрашивай. Что ещё?
        Я указал глазами в сторону калитки.
        - Пойдём во двор. Не здесь.
        Сивый ухмыльнулся и кивнул. Развернувшись, зашагал к дому Макса, шаркая ногами по гравийке.
        Мы зашли во двор. Сивый встал возле крыльца веранды. Покрутил головой, изучая полянку, сарай, баню, колодец.
        - Ночью здесь по-другому было, - сказал уголовник. - Повеселее как-то.
        - Потому что датый был.
        - А я и сейчас на рогах.
        - Кто бы сомневался. Впрочем, я тоже. Что стоишь? В дом пошли, в дом.
        Сивый глянул на меня, прищурившись. Я мотнул головой, пропуская его вперёд. Уголовник вновь ухмыльнулся, затем пожал плечами и забежал по ступенькам крыльца. Поднявшись следом, я открыл дверь, и вновь пропустил Сивого перед собой.
        - Че у тебя здесь за бардак? - спросил уголовник, глядя на опрокинутую мебель. - Шмон что ли был?
        Я пропустил его слова мимо ушей. Перевернул стол обратно на ножки, пододвинул табуреты и, кивнув на них, сказал:
        - Садись. Можешь не разуваться.
        - Спасибо. Насиделся.
        Я невольно прыснул смехом.
        - Сам виноват.
        - Да я и не спорю.
        Сивый всё-таки присел за стол. Так и не вытащив рук из карманов, принялся с любопытством рассматривать интерьер гостиной, пока я кипятил чайник.
        - О чём базарить будем?
        - О нашем общем друге.
        Уголовник приподнял рассеченную шрамом бровь. Я кивнул в сторону окон, выходящих во двор.
        - О Колебине.
        Сивый поёрзал на табурете. Нервно усмехнулся. Потер пальцем нос.
        - И чё хочешь знать?
        - Это он к тебе приходил? Тогда, в седьмом году.
        Сивый промолчал. Пожевал опухшую губу и отвел глаза в сторону. Я не торопил его. Поставил на стол два стакана с кипятком. Налил чай из заварника. Выждав минуту, мягко произнёс:
        - Давай, Серёжа. Не ломайся, как гимназистка. Знаю: ты много об этом думал, когда сидел. По-любому прикидывал, что за голос тогда звучал, правильно? Я тебе тогда не поверил, а сейчас всё поменялось немного. Считай, у нас интересы сошлись.
        Уголовник думал ещё какое-то время. Затем взял стакан с чаем, отхлебнул громко и кивнул.
        - Ладно… Хер, с ним. Да, ты прав. Это Валера был.
        - Уверен?
        - Теперь уверен. До этого лета только подозревал, а недавно Костян рассказал, как они в хату к нему сунулись. Как этот чёрт из дома вышел… Колдун, сука.
        - Так он живой был?
        - Кто?
        - Старик.
        - Сам знаешь, что нет. Никол его с пацанами на Мраморной нашёл по лету - уже вяленого.
        - Я имею в виду тогда в доме. Когда он брату твоему явился. Он живой был?
        - Костян говорил, что выглядел как настоящий. Только чёрный, сука, весь. То ли в земле, то ли в саже зачуханный.
        Мой стакан замер на полпути ко рту.
        - В саже?
        - Ага. Как будто из печки вылез.
        Я отставил чай в сторону. Забарабанил пальцами по столу.
        Сивый опустил взгляд, посмотрел на мою ладонь и усмехнулся.
        - Прям как батя.
        - Что?
        - Пальцами стучишь. Батя твой тоже вечно музычку отбивал. У него погоняло было среди пацанов - Пианист. Я к нему по малолетке часто попадал. - Сивый вновь глянул на меня. Покачал головой и сказал: - Похож ты на него, пиздец.
        - Он и был пианист, - ответил я после недолгого молчания. Затем быстро вернул уголовника к теме: - Но речь сейчас не о нём. Расскажи, как всё было тогда. С этим голосом.
        Сивый чуть скривил лицо, затем хлебнул ещё из стакана.
        - Да не помню уже толком. Всё, как в тумане.
        - И всё-таки? Как появился голос?
        - Как-как… - ухмыльнулся Сивый. - Синячил я по-черному, да так что белочку поймал.
        - Какая палитра, надо же…
        - Чё?
        - Ничего, рассказывай.
        Сивый повел бровью. Затем продолжил:
        - Я тогда на кухне вечером сидел. Слышу - из печки голос. «Серый, Серый…» Сначала подумал, на улице кто-то. В окно глянул - пусто. А потом крики… Далёкие… Как будто из трубы. Слышу: в печке пацаны кричат. Чеченские мои. «Серый, помоги».
        Уголовник пожевал губы.
        - На следующий вечер то же самое. Только ещё громче. Сижу в зале, а сам слышу, как в топке кто-то изнутри скребётся. И поддувало бренчит. Я ещё подумал: «Ну пиздец, Серёга, улетели гуси». Налакался до беспамятства. Наутро уголь давай засыпать, а оттуда на меня, сука, глаза желтые смотрят.
        - Откуда? Из печки?
        - Ну, - кивнул Сивый. - Я аж заорал тогда на всю деревню. К матери ушел ночевать. А бесполезно. Лежу ночью, а рядом как будто стоит кто-то и шепчет, шепчет, шепчет… Пацанам, говорит, чичи головы режут. Ты их бросил, говорит, под Аргуном. А я не бросал! Там выбора не было. Или уходить, или самому ложиться. Мне, блядь, что, в котёл возвращаться нужно было?
        - Не отвлекайся. Что с голосом?
        Сивый сделал глоток из стакана, громко швыркнув чаем.
        - Ну, короче, где-то день на пятый, я с ним начал сам говорить. Спрашиваю: «Чё ты, гнида, от меня хочешь?» А дальше, ты знаешь. Недели две продержался ещё. В церковь даже сходил. Думал, отпустит, а хуй там. Ночью в холодном поту просыпаюсь - чувство, как будто, снова в окопе. Землёй сырой несёт на весь дом, сеном каким-то прелым. И голос это шепчет, шепчет, шепчет… А главное, веришь, нет, знакомый, сука, голос! Как будто слышал его в деревне уже сто раз. А узнать не могу, хоть убей. Даже сейчас вот понимаю, что это Валера, сука, был, а всё равно в памяти не складывается одно к другому. Как будто, знаешь… Две половинки намагниченные. Пытаешься их состыковать, а они разбегаются.
        - Понимаю, - кивнул я.
        Примерно то же самое я чувствовал, когда начинал думать о матери и Варваре.
        - И что потом? Пропал голос после того, как продавщицу убил?
        - Ага, как отрезало… - Сивый задумался на секунду. - Ты вот не поверишь, а я тогда ей голову ножом пилил, а сам чувствовал - легчает… У неё из горла фонтаном кровь бьёт, на мешки эти с сахаром льётся, а из меня как будто вся грязь уходит. Знаешь, когда с похмелья пива дернешь, отпускать начинает? Вот то самое, только раз в сто сильнее. Она, когда замолчала, я на крыльцо вышел и ещё минут пять сидел. Не верил, что в голове больше не шумит… Такая тишина была. Ночь. Луна. Даже собаки не лаяли. Потом, конечно, когда домой пришел - понял, что пиздец. Попал ты, Серый. Одежду сжёг, нож выбросил, а хули толку. Всё равно ты меня как-то выцепил… - Сивый умехнулся. - С иглой ты, конечно, подло исполнил. Но красиво.
        - С волками жить, - ответил я спокойно.
        Затем встал из-за стола и передвинул табурет к камину. Достал из кармана сигареты, сел, чиркнул спичкой и закурил, задумчиво глядя на покрытую сажей топку.
        - Сам как думаешь, зачем ему это? - спросил я, не глядя на уголовника.
        - Понятия не имею, - ответил Сивый. - Оно всё как в бреду было. Я и не помню даже, что именно он бормотал. Как будто сказками какими-то, заговорами… Как паук путал.
        - Точно старик, - произнёс я и сделал глубокую затяжку.
        - Вроде про Рощу что-то бормотал. Типа кровью напоить надо.
        - Что-то ещё интересное помнишь?
        - Кажется, нет. - Сивый помолчал немного, а затем спросил: - Тебе зачем он сдался?
        - Наказать хочу.
        Сивый хмыкнул. Какое-то время мы сидели в тишине, а затем уголовник встал с табурета и зашагал в мою сторону. Я чуть повернулся, чтобы проследить за ним боковым зрением. Сивый подошёл ближе, сел у камина на корточки и поставил перед собой стакан с чаем. Затем достал из олимпийки дешевые сигареты, похлопал по карманам брюк в поисках зажигалки.
        - Дай огня. Где-то свою проебал.
        Я протянул ему спички. Сивый ловко поджег одну, прикрыв огонёк ладонью. Затем потушил - потряс спичку в воздухе - и вернул мне коробок.
        - Короче… - сказал он, поразмыслив. - Есть одна тема мокрая. Валерина. Думаю, тебе будет интересно.
        Я посмотрел на него и кивнул.
        - Говори.
        - Леночку помнишь? Знаменитость нашу?
        - Помню.
        Сивый цыкнул слюной. Сплюнул на золу камина.
        - Короче, я после откидки бегал к ней в больничку. Она там сестрой работала. Ну туда-сюда, короче, давай её к себе тянуть. Говорю, чего меньжеваться, дело прошлое. Я тоже не святой. Переезжай, говорю, ко мне - всё равно ж трахаемся. А она ни в какую. И главное, замечаю: у неё что ни день, то цацки новые. То серьги золотые, то колечко, то цепочка. «Накопила» - говорит. Ага, как же… Решил разобраться, что за хахаль у неё выискался? Ну и проследил.
        Сивый отпил чая. Затянулся сигаретой.
        - Короче, к Колебину эта сука бегала. За огородами обходила, чтоб никто не заметил. К старику, блядь! Прикинь?
        Я хмыкнул и покачал головой.
        - А Варвара в курсе была?
        - Может, в курсе, а может, и нет. Наверняка, пока Варьки дома не было, эта блядовка на старом чёрте верхом и скакала. Суть не в том, - Сивый оглянулся, посмотрел на дверь. Затем сказал чуть тише: - Я после того дня к Ленке в больницу наутро закатился, хотел предъявить. А её там сами потеряли. День прошёл - нету, два - нету… Я подумал: ну всё, финиш, щас меня опера начнут ломать. Кто же первый на очереди, как ни Серёжа со сто пятой, правильно? А потом смотрю - тишина. Движения нет никакого. Спрашиваю у Саныча: куда Ленка делась? А тот мне отвечает, мол, вроде слух такой, что за черемшой ушла. Якобы Лёпка-дурачок видел, как она в листики полезла. Ну и пиздец… С концами.
        Задумавшись, я стряхнул пепел в топку камина. Затем спросил:
        - Считаешь, Валера её?
        - А почему нет? - пожал плечами уголовник. - Он ненормальный был всю дорогу. Ходил мутный. Вечно какую-то ересь нёс. Я знаешь, чё думаю, если по-честному?
        - Говори.
        Сивый добил сигарету, потушил окурок, растерев его о кирпич камина и заявил:
        - Думаю, он - вообще не человек.
        Хмыкнув, я покачал головой. Выдохнул дым.
        - Такие же мысли бродят.
        - Во-во, сам посуди! - сказал Сивый, чуть воодушевившись. - Жена у него была ведьма настоящая. Откуда взялась? Никто не знает. Это раз.
        Я невольно дёрнул ладонью. Сивый не заметил и продолжил загибать пальцы.
        - Сам он - тоже, хер пойми откуда в Роще нарисовался. Я с матерью разговаривал: она не помнит даже, когда он приехал. Это два! Чем жил? Непонятно. Вроде, говорят, археологом раньше батрачил - храмы какие-то копал старинные. Но потом-то жрать тоже надо было что-то, правильно? А он здесь и не работал никогда. Как будто в масти чёрной ходил. Это три!
        - Ты прям Фандорин, Серёжа.
        - Чё?
        - Ничего, забей. Мысль твою я уловил.
        Сивый нахмурился на секунду. Затем махнул рукой.
        - Короче, решать надо с ним. По-любому решать. Он вроде, сука, и помер, а до сих пор деревню шевелит. Я только поэтому про Леночку и рассказал.
        - Боишься, что старик снова из печки заговорит?
        Сивый цыкнул и плюнул в камин.
        - Не за себя боюсь. За брата, - сказал он серьёзно. - Мне-то уж терять нечего. Я свою жизнь просрал. А Костя - он молодой, мозгов нет ни хера, старик к нему во снах последние дни ходит. И так же потихоньку начинает капать, как мне в седьмом году. Я пока рядом - придержу, конечно, но оно с каждым днём хуже будет. Я же помню. И чё, ему тоже на лагерь ехать? Оно ему надо? У него мать одна, больная. Да и самому ещё жить да жить. А он уже крышей течет потихоньку. Молчит, конечно, но я ж вижу. Проснётся, а самого глаза блестят, - прям как у меня тогда. Очкую я за него… Жизнь - она ж, блядовка, короткая. Вроде и ждёшь чё-то, ждёшь, а по итогу на хуйне беспонтовой сгораешь. И всё мимо пролетает. Оглядываешься - думаешь: «И для этого шапито меня мама родила?»
        Сивый допил чай. Встал, подошёл к столу и поставил стакан. Затем глянул на меня и произнёс:
        - Короче, начальник, я не дурак. Всё понимаю. Этот старый чёрт с женой твоей что-то сделал, правильно?
        - Возможно, - кивнул я.
        - Ну значит, тебе больше всех и надо. Ты уж постарайся этого колдуна найти. А я пацанов поспрашиваю. Если что узнаю, Санычу передам.
        - Ладно. Договорились.
        - Ну всё тогда? - сказал Сивый, потерев нос. - По окнам - на днях деньги организую. Больше вопросов ко мне нет?
        - Нет. Можешь идти.
        - Вот и лады, - хмыкнул Сивый.
        Спрятав руки в карманы олимпийки, он поплелся к выходу. Я посмотрел ему в спину.
        А затем окликнул:
        - Эй, погоди.
        Сивый развернулся. Посмотрел на меня с вопросом в глазах. Я докурил сигарету, бросил бычок в камин и сказал:
        - Брату своему передай, чтобы провод вернул. Саныч в курсе. Решите сдать - вас примут.
        Уголовник молчал пару секунд. Затем медленно опустил и поднял ресницы. Вслух же произнёс:
        - Какой провод, начальник? Не знаю ни про какой провод.
        Я усмехнулся.
        - Ты меня понял.
        Сивый вновь утвердительно моргнул. Затем подумал о чём-то своём, глядя в потолок, ухмыльнулся и сказал:
        - А вот предположим, даже если бы он его взял? Кому возвращать-то? Святому Духу?
        - Ты о чём?
        - Ну как о чём? Ты же про тот провод, за который меня Саныч вчера крепил, правильно?
        - Правильно.
        - Так его с церкви брошенной срезали. И чё теперь? Кому он нужен? Кому возвращать?
        - В смысле брошенной? - удивился я.
        - В прямом, - пожал плечами Сивый. - Батюшка наш нарыбачился два года назад, Царствие ему небесное, а нового так и не прислали. Церковь с тех пор и стоит заколоченная.
        - Я слышал, как колокола недавно били.
        - Какие колокола, начальник? - засмеялся Сивый. - Колокол ещё в прошлом году пацаны на металл спиздили. Вот и провод, видать, кто-то решил подрезать с церквушки. Саныч же при тебе в кабинете прикалывался. Иисус Христос, говорит, всё видит. Сука, как скажет же…
        Я на секунду потерял дар речи, пытаясь осмыслить услышанное. Сивый решил, что раз я молчу, то и разговор наш закончен. Махнув рукой, уголовник зашагал к выходу и уже на пороге, ткнул пальцем в угол комнаты, где лежали накрытые тканью зеркала.
        - Красивая вещица, - сказал он. - Дорогая, наверное. Ладно, бывай.
        Сивый вышел из дома, захлопнув за собой дверь. Через пару мгновений во дворе скрипнула калитка.
        Я поднялся с табурета и подошел к зеркалам.
        - Какая ещё вещица? - пробормотал тихо.
        И лишь подойдя вплотную заметил, что в просвете между стеной и грудой зеркал чернеет спрятанная шкатулка.
        «А вот это интересно. Как я её утром не заметил? Торопился слишком, видимо…»
        Достав шкатулку, я сел за стол и откинул лакированную крышку. Заиграла в тишине «Fur Elise».
        Я осмотрел подарок Лиды со всех сторон. Нашел крошечный рычажок и аккуратно нажал на него мизинцем. Раздался щелчок. Дно шкатулки приподнялось, а затем повернулось, встав вертикально.
        Внутри лежали фотографии, перепачканные в золе. Все двенадцать.
        В памяти пронеслась вчерашняя ссора.
        «Я бросил их в камин… отрёкся… А она вытащила и спрятала. Укрыла в шкатулке, в которой отражалась смерть. Зачем, интересно? Чтобы старик не дотянулся?»
        Пролистав снимки, остановился на той самой фотографии - третьей. Сделанной осенью. Желтые березы и старая изба. Я с Лидой сижу на скамейке. Смотрю в камеру.
        Годовалая Алиса на руках жены смотрит на старика, случайно попавшего в кадр.
        «Вот ты и прокололся, дьявол. Пропустил осколочек».
        Перевернув снимок, увидел на оборотной стороне надпись, выведенную Лидиным почерком:
        «Ты обещал».
        А ещё ниже шесть строк. Из любимой песни Алисы:
        «Я видел, как растёт стена обид -
        На каждом камне был поцелуй
        И в каждом дьявол сидел внутри.
        Когда ты устанешь от слёз и пуль -
        Стрелять в врагов, казнить друзей -
        Иди ко мне. Иди ко мне и смотри…»
        Медленно закрыл шкатулку.
        И на чёрной лакированной крышке прочитал недостающую строку, вырезанную серебром:
        Нет ничего, кроме любви.
        Глава 17
        Секундная стрелка тикала на весь дом. Часы показывали половину третьего.
        За разбитым окном подул ветер, разорвав тишину. Несколько опавших листьев залетели в гостиную. Золотые, невесомые они проплыли по воздуху и упали на журнальный столик. Закружились на деревянной столешнице, словно живые, взметнулись вверх, опустились и замерли.
        Я придавил их шкатулкой.
        Вдохнув полной грудью, расправил плечи и вытянул спину, попытавшись сбросить с себя усталость. Не помогло. Слабость искушала и нашёптывала: «Просто приляг, Андрей. Вздремни пару минут».
        «Нельзя, - одёрнул себя и сжал пальцами переносицу. - Нужно искать дальше. Половина дня позади».
        Убрав фотографии в карман, я встал с дивана и несколько раз обошёл гостиную по кругу. Остановившись у кухонной тумбы, достал оттуда ещё одну пачку сигарет и пару коробков спичек. Затем нашёл фонарик.
        «Пригодится», - подумал, убирая его в карман.
        Чувствуя, что больше оставаться в доме нельзя, отправился на улицу. Хлопнув калиткой, вышел на середину дороги и обернулся - глянул на разбитые окна. Они скалились острыми стеклянными зубцами, отражали солнечные искры в паутине трещин.
        «Всё такое живое, - думал я, рассматривая дом, - И стёкла, и свет, и берёзы, и ветер. Всё перетекает друг в друга, словно я сплю. А может, действительно сплю?»
        Ущипнул себя. Больно… Затем повёл носом и уловил дым, тянувшийся с огородов. Вспомнил, что не чувствую запахов в сновидениях.
        «А если и сон… Какая разница? Теперь всё едино, Андрей. Теперь ты сам колдун… Видишь то, что другие не видят, слышишь знамения, говоришь с образами в зеркалах. Осталось дело за малым - нужно научиться управлять этой силой. Воздействовать на мир. Спасти Лиду и от смерти, и от царя лесного. Отыграть финал сказки, как полагается».
        Вжимая голову в воротник, я дышал на замёрзшие руки и глядел по сторонам, выбирая куда идти дальше. Справа дорога, уводящая в центр деревни и дальше на холм, где стоял храм. Слева колебинский пятистенок, обсыпанный золотом берёзовых листьев. Прямо передо мной дом Макса с зелёной черепичной крышей.
        «Решай, Андрей. Куда пойдёшь? Что потеряешь? По сути, есть всего две тропинки. Либо к Богу, либо к дьяволу в гости. Храм, конечно, проверить нужно. Не зря ж он мне снился. И этот колокольный звон… Понять бы, что он значил».
        Выдохнув белый дым, я прищурился и присмотрелся к опушке, за которой, по моим расчётам, должна была выситься церковь. Бесполезно. Сколько бы я не вглядывался, так и не разглядел ни черта. Березы скрывали всё.
        «А с другой стороны, до храма далековато. И не факт, что ты действительно там кого-то найдёшь. Сейчас главное - не торопиться. Суета пожирает время, ты уже убедился в этом, потеряв Лёпу. Думай холодной головой, Андрей. Думай… Куда пойдёшь?»
        Бросив сигарету, я затоптал её ботинком. И направился к избе Колебина.
        Тропинка к пятистенку, протоптанная мной позавчера, была уже почти незаметна. Крапива, хоть и выглядела засохшей, поднялась снова, будто набралась силы от перегноя, на котором стоял покосившийся дом. В памяти пронеслись слова Лиды: «Гнилая кровь. Гнилые мысли».
        Протиснувшись сквозь приоткрытую калитку, я вновь едва не напоролся глазом на гвоздь, торчавший из забора. «Кусаешься, старик, - провел я пальцем по ржавому железу. - Глазки забрать хочешь».
        Не обращая внимания на жалящую крапиву, прошёл через двор и поднялся на крыльцо.
        В этот раз землёй пахло уже в сенях.
        Остановившись перед дверью, ведущей в жилую комнату, я посмотрел на обугленные половицы. Вспомнил рассказ Строганчика. Затем фразу Лёпки. «Костерок разведёшь - ящерка сама и явится». Хмыкнул, когда понял, что именно это мы с Юрой и сделали ночью. Вызвали дух старика на огонь.
        Потянул за ручку двери, болтавшейся на сорванных петлях, и вошёл в комнату.
        «Ну и откуда ж ты вылез, дьявол? Неужели и правда из белого камня?».
        Шагнул к печи. Провел пальцами по истрескавшейся извёстке. Взялся за ручку заслонки тёмной от сажи. Заглянул в горнило…
        Пусто.
        «А ты что думал? - усмехнулся сам себе. - Что оттуда чёрт выпрыгнет?»
        Поставив заслонку обратно, я внимательно осмотрел комнату по кругу. Обеденный стол со скамейкой, пыльный сундук у стены. Кровать на пружинах, над которой были нарисованы чёрные закорючки. Клочья паутины. Грязные желтые шторы на окнах, грязные лоскутные половики. Проломленные половицы.
        «Подполье, - вдруг понял я. - Нужно проверить подполье».
        Оглядевшись и не найдя нигде лаза, догадался отовдинуть в сторону сундук. Не ошибся. Ход в погреб был спрятан под ним.
        С трудом подцепив крышку, я поднял её и тут же отпрянул. Из подпола несло гнилью. Приторной, омерзительной… но вовсе не той, что мерещилась мне в видениях. Это была обычная вонь сгнившей до жижи картошки.
        Я поджег спичку, зажал пальцами нос и осторожно перегнулся через край. Заглянул в темноту.
        Трухлявые доски. Плесень. Двухвостки.
        - Мерзость, - выругался и вернул крышку на место.
        Искать следует явно не здесь.
        Чтобы перебить запах, от которого к горлу подступила тошнота, я снова закурил. Задвинул сундук обратно. Затем открыл его, вспомнив, что именно в сундуке по словам Строганчика лежали мамины серьги. Начал копаться в тряпье и вытащил наружу воняющие старостью вещи.
        Грязные портки, майки, дырявые носки, моток пеньковой веревки, драные куртки… Странно. Женской одежды нет.
        Закрыл крышку и вновь оглядел дом. Только сейчас до меня дошло: в избе не осталось вообще ничего от Варвары. Даже распятие, которое висело когда-то у дальней от входа стены, исчезло.
        - Всю память о ней сжёг, старый чёрт. Ничего не оставил. Всё подчистую спалил. Душу в огонь, значит… - сказал я и почувствовал, как в голове шевельнулась догадка. Вновь посмотрел на печь. - Душу в огонь да отражение на престол. И смерти нет. Ну, конечно, - хмыкнул я, - печь - это и есть престол. Жертвенник. Камушек, крашенный кровью.
        Держа сигарету в зубах, вновь дотронулся до печи. На секунду показалось, что её выбеленные кирпичные стенки стали теплее.
        «Мерещится…» - подумал я, но руку на всякий случай убрал.
        Выдыхая табачный дым, я смотрел на печь, и в голове крутилась лишь одна мысль. Здесь под слоем старой известки спрятана кровь Варвары. Кровь женщины, которая обнимала меня тогда в коридоре и обещала вернуться.
        Кровь Марии. Мамина кровь.
        Внутри ничего даже не шевельнулось. «Выгорели эмоции. Всё выгорело».
        Наверное, при других обстоятельствах меня бы свела с ума эта мысль: прямо сейчас я стою там, где два года назад умерла моя мать. Здесь, в этой избе, она почти тридцать лет пряталась от меня и от Рощи. На этой кровати спала. За этим столом обедала. Об этот выбеленный угол ей проломил голову Колебин, к которому она сбежала.
        «Так всё и было, Андрюша» - прозвучал в мыслях знакомый шёпот.
        Рассудок помутился от недосыпа, пьянства и колдовства. Всё казалось мне понятным, знакомым. Как будто такое уже случалось - не раз, и не два, а на протяжении вечности. Испокон веков змей похищает невест и приносит их в жертву. Убивает на белом камне, чтобы переродиться.
        Воспоминания кружились в затуманенном сознании, перетекая из одного в другое. И байки Макса, и рассказы Лидиной бабушки, и присказки старика - всё вязалось в один клубок. «Всё это - вечный сюжет, Андрей. Бесконечная история Рощи. Потому и кажется, будто ты уже прожил это».
        По привычке глянул на часы. На мгновение показалось, что секундная стрелка идёт назад. Я зажмурился и снова открыл глаза. Наваждение пропало. Время текло по прямой.
        «Прошлое в будущее…Тонкая линия скользит, закручиваясь в кольцо».
        Сунул руку в карман и нащупал пальцами холодное зеркальце. Достал его, покрутил, разглядывая со всех сторон. Положил палец на защёлку.
        - Ну хорошо… Колдовство так колдовство. Полетаем немного.
        Затушив окурок о печь, я уселся на край металлической койки. Выпрямил спину, поднял зеркальце перед собой и отщёлкнул крышку.
        Заросший щетиной незнакомец глянул из отражения. Грязные спутанные волосы, темные мешки под глазами. Обветренные губы в белом налете.
        Несколько секунд понадобилось, чтобы узнать в этом незнакомце себя.
        «Лет на пятьдесят выгляжу, не меньше, - подумал я, глядя в зеркало. - А ведь и правда на отца похож. Только глаза хитрее. Совсем не его глаза. Кошачьи».
        Моргнув пару раз, начал всматриваться в зрачки, которые на секунду сузились до крохотных точек, а затем вновь расширились. Просидев так примерно с минуту, я вдруг понял: у меня нет ни малейшего представления, что делать дальше.
        - Господи, что за бред, - выдохнул я и опустил зеркальце. - Самому-то не противно?
        Испытал стыд перед собственным разумом. Перед следачьим прошлым. Неужели и правда я сейчас занимаюсь подобной ерундой вместо того, чтобы искать Лиду как полагается? Нужно ведь опрашивать людей, проводить обход территории, поднимать на уши всю деревню. Подключать оперов, в конце концов. А что делаю я? Гадаю на кофейной гуще?
        Подумал об этом и вновь вытянул руку. Поднял зеркальце перед собой.
        «Противно - не противно, плевать, - сказал себе уже твёрже. - Делай что хочешь, Андрей. Колдуй, с ума сходи, в омут бросайся. Хоть себя режь, но решай».
        Вглядываясь в отражение, я смотрел то на собственные глаза, то на желто-зеленые пятна камуфляжой куртки, то на выбеленную стену, изрисованную черными закорючками. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я понял, что перед глазами всё плывёт. Рука затекла. В голове крутились одни и те же обрывки мыслей, а в груди собиралось раздражение, от того, что у меня ничего не получается. Это было похоже на душную мучительную бессонницу. То самое чувство, когда ворочаешься в кровати с бока на бок, и чем сильнее пытаешься уснуть, тем дальше отгоняешь сон.
        «Нужно просто отпустить разум, - понял я. - Отпустить мысли. Вспомни, что говорила Лида на берегу».
        Я прикрыл ресницы, но не полностью, а так, чтобы видеть перед собой лишь зеркальце. Глубоко вдохнул и начал вслушиваться в тишину.
        Ветер гудел за окном.
        Скрипели петли ставень.
        Железо стучало на крыше.
        «Почувствуй, как течёт время. Мгновение за мгновением. Прошлое перетекает в будущее. Незаметно… неотвратимо. Оно похоже на растущее дерево - корни уходят под землю, ветви тянутся к небу. Но на самом деле - всё едино. На самом деле никакого времени нет».
        На миг показалось, что кровать подо мной приподнялась на пару сантиметров и плавно опустилась обратно. Правда стоило заострить на этом внимание, как всё наваждение тут же рассыпалось.
        «Чёрт… - выругался я мысленно. - Так не пойдёт, Андрей. Ты слишком сосредоточен. Не фокусируйся на чём-то конкретном. Попытайся раствориться. Как тогда на реке. Давай, Андрей… Давай ещё раз».
        Скрипело железо на крыше. Гудел за окном ветер - дыхание березовой рощи. Опавшие листья шелестели, корябая сухими веточками карнизы окон.
        Тикала секундная стрелка часов.
        В голове звучал низкий голос Лиды:
        «Тонкая линия скользит, закручиваясь в кольцо. Перетекает сама в себя. Прислушайся, Андрей… Время - это змей, пожирающий собственный хвост».
        Сквозь полуопущенные ресницы, я увидел, как что-то шевельнулось в отражении. Тень скользнула по стене, а затем в сенях послышался скрип половиц.
        Открыв глаза, я постарался не заострять взгляд на чём-то конкретном, а смотреть на всю картинку сразу. Из-за этого очертания в зеркале стали смазанными, словно прикрытые завесой горячего воздуха. В первую секунду мне показалось, что по стене за спиной ползут десятки насекомых - какие-то трехлапые тараканы бежали от кровати к потолку по старой потрескавшейся штукатурке. Спустя мгновение я заметил, что они не бегут, но скользят единой извивающейся линией.
        И лишь тогда я понял. Это вовсе не насекомые. Это ожили «куриные лапки». Нарисованные сажей закорючки пришли в движение и поползли вверх чёрным змеиным скелетом.
        Вновь скрипнули доски, на этот раз уже в комнате. Простонали петли двери. Всё также уставившись в отражение, я чуть повернул зеркальце и увидел в нём силуэт сгорбленного человека. Он стоял в паре шагов от меня - рядом со входом.
        Стоял и тихо беззвучно плакал.
        Медленно, боясь спугнуть мираж, я наклонил зеркальце чуть книзу. Увидел на полу тело черноволосой женщины. В первый миг хотел тут же обернуться - показалось, что там, у порога, лежит Лида. Но чутье подсказало: нельзя оборачиваться. Нельзя, Андрей.
        Человек наклонился. Взял женщину под мышки и потащил на улицу. Лица женщины не было видно - чёрные слипшиеся волосы падали сверху, но судя по жилистым ладоням, венозным ногам и обвисшей груди под полупрозрачной ночнушкой - эта была уже почти старуха. Последнее, что я заметил - бледные ступни, скользнувшие за порог.
        Спустя полминуты человек вернулся, и я узнал в нём Колебина. Точнее его тёмный облик. Чёрный тулуп, валенки, перемазанные в земле штаны. Впалые щеки и спутанная борода, в которую вплёлся берёзовый лист. Глаза старика светились золотой дымкой. Не замечая меня, Колебин ходил по избе, а я следил за ним в отражении, поворачивая зеркальце то вправо, то влево.
        Подойдя к стене, старик снял с неё распятие. Плюнул на него и бросил в растопленную печь, по выбеленной стенке которой всё ещё ползла тоненькая струйка крови.
        Затем старик достал из сундука женские вещи - юбки, обувь, платки. Бросил всё в топку вслед за крестом. Вновь потянулся жёлтой ладонью на дно сундука, но вдруг зашипел и отдёрнул руку, будто ошпарившись.
        Что-то беззвучно прошептав, он захлопнул сундук. Огляделся… Глянул в сторону печи.
        - Кс-кс-кс… Сюда, котик, сюда…
        Тихий свистящий шёпот прозвучал одновременно и в отражении, и в комнате. Глядя в зеркало, я увидел, как с лежанки спрыгнул чёрный кот, подошёл к старику… Колебин наклонился. И резко ударил.
        От кошачьего крика, я едва не выронил зеркало. Это было слишком громко - слишком реально. Я услышал, как ругается старик. Краем глаза заметил, как из дома выбегает чёрный кот, не в зеркале, а прямо здесь, по эту сторону, оставляя на половицах кровавые пятна.
        - С-с-сучёныш, - прошептал старик, вытирая окровавленный ржавый нож о рукав тулупа. - Всё равно не сбежишь.
        Кряхтя и сутулясь, Колебин пошёл обратно в сени, но в последний момент остановился и оглянулся. Осмотрел комнату по кругу, и когда дошёл до кровати - замер. Наши взгляды встретились в отражении.
        - Колдуешь, сироточка? - ухмыльнулся старик.
        А затем вышел из дома, и все звуки исчезли.
        Снова лишь ветер, скрип петель и звон железа на крыше…
        Писк в ушах.
        Сглотнув слюну, я повернул зеркальце обратно и глянул на чёрные закорючки, которые опять были недвижимы, но едва заметно подрагивали, словно в горячем мареве.
        Несколько секунд я смотрел на них, а потом вдруг понял, что могу управлять их движением. Нужно было лишь сосредоточиться на звоне в голове - на гулкой вибрации, которая прошивала всё тело, подобно электрическому току. Стоило мне это сделать, как звон стал громче, превратившись в стрекот велосипедного звоночка, и нарисованные сажей символы снова пришли в движение - побежали вверх к потолку.
        Скрипнула дверь.
        Я повернул зеркальце. И увидел себя, заходящего в избу. В позавчерашней ветровке.
        Оглядевшись по сторонам, мой близнец подошёл вплотную к кровати - встал прямо за зеркалом так, что я не мог следить за ним в отражении. Разглядеть обычным зрением тоже не мог - за пределами серебряного круга весь мир превратился в смазанные очертания. Но я слышал, как скрипят половицы в двух шагах передо мной. Чувствовал запах собственных сигарет.
        Через какое-то время близнец вышел из слепой зоны. Подошёл к окну и раздвинул жёлтые шторы. Посмотрел в окно.
        Наблюдая за собственной копией в зеркале, я почувствовал, как у меня затекают ноги. Пошевелился… Двойник резко обернулся. Сжал и разжал кулаки. Затем покачал головой и двинулся обратно в сени, но в этот момент на лежанке печи что-то захрипело, зашуршало.
        - Кто здесь?!
        Двойник оглянулся и облегченно выдохнул.
        - Чтоб ты провалился, - шагнув к печи, мой близнец протянул руку. - Ты чего, усатый? Иди-ка сюда…
        Я услышал хрип. Заметил боковым зрением, как из дома выбегает чёрный кот. Невольно проследил за ним взглядом и на мгновение потерял концентрацию. Звон в ушах ослаб. Отражение начало мутнеть, а очертания комнаты за зеркалом наоборот проступать из марева. Быстро догадавшись, что происходит, я тут же перевёл зеркало обратно и сосредоточился на чёрных закорючках. Чуть прикрыв ресницы, постарался усилить вибрации, идущие по телу. Сам не понял, в какой именно момент это удалось, но писк в ушах стал сильнее. Вновь открыв глаза, я посмотрел в отражение. И вздрогнул, едва не вскрикнув. Сдержался лишь в последний момент - уже раскрыл рот, чтобы закричать, но вместо этого издал нечленораздельный хрип.
        - Ты в Рощу давно приезжал? - прозвучал голос над ухом.
        Мой двойник сидел рядом на кровати. Говорил по телефону. Я смотрел в зеркало и видел одновременно два своих отражения. Одно более-менее похожее на человека - аккуратно причесанные волосы, сигарета в зубах, гладко выбритый подбородок. Второе - отражение старика. Впалые щёки, чёрная щетина, спутанные волосы.
        - Скажи мне, куда Колебин делся? Что с ним случилось…
        Голос начал вдруг отдаляться, исчезать, и спустя мгновение я вновь был в комнате уже один.
        Чёрные «куриные лапки» на стене поползли медленнее.
        Гул ветра за окнами.
        Скрип петель…
        Лязг железа на крыше превращается в совершенно новый звук, и над домом звенят переливы колоколов.
        Чем-то глубоко за пределами сознания я понимаю: это ненастоящий звон. Он лишь в моей голове. Это мой разум заставляет мир дрожать на нужной для волшебства частоте.
        «Лапки» останавливаются и бегут в другую сторону. Всё быстрее-быстрее-быстрее. Скатываются вниз по растрескавшейся извёстке.
        Звон становится всё громче, ниже, крупнее - превращается в колокольный набат.
        Удар.
        Эхо…
        Удар.
        Эхо….
        Удар.
        Изба исчезает.
        В зеркале осенний лес. Березовые листья кружат хороводами среди черно-белых стволов. Перед разведенным костерком сидит сгорбившийся старик в блёклой камуфляжной куртке. Смотрит в огонь, где горят березовые полешки. Береста тлеет в пламени - прогорает, но превращаясь в уголь и пепел, остаётся всё такой же чёрно-белой. Просто цвета меняются местами, словно огонь выворачивает их наизнанку.
        Старик курит сигарету и ворошит дрова палочкой. Затем оборачивается…
        - Как же долго я тебя ждал… Как же долго… Вот и всё, Андрюша. Вот всё и кончается.
        Это отец. Только глаза у него мамины. Кошачьи.
        Он улыбается и медленно достаёт из-за пазухи серебряную булавочку с двуглавой птицей вместо навершия. Бросает сигарету на землю, тушит ботинком. А затем втыкает иглу в землю - в собственную тень.
        И падает замертво.
        Удар.
        Эхо…
        Удар.
        Эхо…
        Удар.
        Жёлтая листва взлетает над костром. На секунду отражение мутнеет. Но через мгновение в зеркале вновь осенний лес, и посреди рощи, рядом с берёзой стоит Лёпа - держит красный велосипед за руль. Вертит головой, словно пытается поймать взглядом ветер. Опавшие листья вьются вокруг Лёпы, закручиваясь по спирали, - кольцами, хороводами. Из их шелеста слышится змеиный шёпот:
        - Приведи ко мне кота, сироточка. Найди его у калитки, принеси под сухое дерево. Царь дарит жизнь и царь милует. Я вылечу тебя, сироточка… Я научу говорить с мамой.
        Лёпа крутит головой и вдруг замирает. Опускает голову, сутулится. Затем смотрит на меня из зеркала.
        Наши взгляды встречаются в отражении.
        Дурачок долго смотрит на меня. Затем почему-то отрицательно качает головой. Делает шаг назад. Дергает за язычок велосипедного звонка. Один раз… другой. Звук раздаётся одновременно в зеркале и в моей голове - вибрирующий стрекот, похожий на змеиную трещотку.
        Всё громче, громче, мельче…
        Я чувствую, как раскалывается моё сознание.
        - Хватит! - кричу, глядя в зеркало.
        Звон стихает. Мираж рассыпается. Моргнув пару раз, вновь вижу в отражении себя и колебинскую избу.
        Чёрные «лапки» на стене не двигаются.
        Тишина.
        В голове гудела боль и по телу разливалась слабость. Как будто я надышался дыма, растопив печь и забыв отодвинуть заслонку.
        Убрав зеркальце обратно в карман, я помассировал пальцами виски и встал с кровати, чтобы сбросить усталость. Чуть покрутил головой, щелкнув позвонками. Затем глянул на выбеленный кирпич. Заострил внимание на последней «куриной лапке» - самой большой, которая была нарисована над дровницей, выложенной полукругом у пола в стенке печи.
        Внутри дровницы, среди клочьев пыли, на деревянных половицах валялись щепки и обрывки бересты.
        «А почему, интересно, дно кирпичом не выложено?» - заметил я.
        Подошёл ближе и медленно перевёл взгляд вверх…
        Лежанка.
        Думал несколько секунд, пытаясь оживить далёкое воспоминание, а затем понял и едва не рассмеялся.
        - Дурак ты, Андрей. Ей-богу, дурак. Тебе же сказали: где Валера спит. Под сухим деревом.
        Присел на корточки и постучал по полу. Громкий гулкий звук. Для уверенности стукнул кулаком ещё раз.
        Удар.
        Эхо…
        Под дровницей был ход.
        - Змейка под землёй прячется, из белого камушка вылезает. А белый камушек по Роще тянется.
        Провел ладонью по деревянному полу, убирая в сторону щепки, бересту и грязь. Усмехнулся. Под слоем пыли прятались стыки половиц. Взяв щепку, аккуратно воткнул её в щель и чуть надавил. Доска съехала в сторону, уйдя другим концом куда-то под печь.
        - Вот и вход в белый камушек. Вот откуда ты вылез, дьявол.
        Сдвинув другие доски, я зажег спичку и глянул внутрь. Земляная нора была узкой и шла под уклон. Опустившись на колени, я засунул голову прямо в неё, но всё равно не разглядел ничего дальше пары метров. По дрожавшему пламени спички и сырому запаху, ползущему из темноты, я понял, что ход ведёт далеко вглубь.
        - Придётся лезть, Андрей. Сам ведь обещал, что старика из-под земли достанешь. Назвался груздем - полезай в кузов.
        Потушив спичку, привстал с колен и осмотрел комнату. Взгляд остановился на верёвке, которую парой минут раньше я вытащил из сундука.
        - А вот это лишним не будет.
        Схватывающим узлом привязал её к ножке металлической кровати. Второй конец обмотал вокруг пояса и пропустил под пахом. Оценил длину оставшегося мотка. Метров пять, может, чуть меньше. Должно хватить. Не думаю, что Колебин рыл ход слишком глубоко.
        Пододвинув кровать вплотную к печи, я достал из кармана фонарик. Проверил свет.
        - Ну что ж…
        Глубоко вдохнул и перекрестился трижды. Заметил боковым зрением движение у дверей. Повернулся и вздрогнул.
        - Твою мать! А ты какого чёрта здесь делаешь?
        На пороге сидел белый кролик. Смотрел на меня чёрными бусинками глаз. Несколько секунд мы с ним неподвижно глядели друг на друга, а потом кролик пошевелил ушами, пискнул и побежал прямиком на меня. Выругавшись, я отступил в сторону. Зверёк пронесся мимо и юркнул в нору.
        - Ага… - тихо произнёс я, глядя в темноту лаза. - А вот такое я, кажется, где-то видел.
        Вдалеке за окном прозвучал детский смех… Смех Алисы.
        Глянул на часы. Половина четвертого.
        - Боже мой, Боже мой, - сказал я тихим ласковым голосом, которым давным-давно читал дочери сказки, - Да я ведь опаздываю. Царевна будет в ярости.
        Дернул за конец веревки, проверяя узел. Затем присел, щелкнул кнопкой фонарика, и опустив ноги в лаз, полез под землю.
        Метра через три нора стала слишком узкой, превратившись в шкуродёрку. Спускаясь на животе ногами вперёд, я почувствовал, как скользнул носок ботинка, и в следующую секунду тело провалилось на полметра вглубь. Я вдруг понял, что не могу пошевелить тазом.
        - Сука, - выругался тихо.
        На спину давила острая, каменистая порода.
        Посветил фонариком вверх. Входа уже не было видно - скрывал уклон. Верёвка убегала куда-то в темноту. Затем развернул голову насколько смог и глянул через спину. Луч фонаря выхватил белые шершавые стенки - то ли известняк, то ли базальт. Земляной ход уводил в пещеру.
        - Ладно… Преисподняя так преисподняя. Спокойно, Андрей.
        Извиваясь, словно змей, я протолкнул ноги ещё глубже. Поморщился от боли, когда камень, задравший куртку, царапнул по спине.
        Сообразив, что нужно подвернуть одежду обратно, изогнулся кое-как. Попытался дотянуться ладонью до ткани, но сделал только хуже. Прижатая к телу рука лишь скомкала куртку бугром.
        - Сука, - выругался снова, чувствуя, что начинаю задыхаться.
        С трудом вытащил руку обратно, вытянув её перед собой.
        Тело сползало вглубь - сантиметр за сантиметром по уклону. С каждым мигом шевелиться было всё тяжелее. Каменная стенка давила на спину. Внизу на первый взгляд была земля, но стоило попытаться за неё ухватиться, вкопаться пальцами, как ногти тут же корябали по шершавому камню.
        - Сука, - выругался в третий раз.
        Понял, что не могу больше двинуться. Ни вперёд, ни назад.
        «Вот тебе и рубашечки навыпуск… - мысленно проклял свой лишний вес. - Застрял, как Винни Пух, ей-богу».
        Хотел засмеяться, но не смог. Грудь и живот упирались в твердую породу. Подумав немного, решил подтянуться обратно по верёвке, но быстро стало ясно, что это дохлый номер. Одних рук тут было недостаточно.
        Что ж… Значит, ползём вниз.
        Взяв фонарик в зубы, перехватил веревку, сжал её кулаками и дёрнул вполсилы, проверяя надежно ли обвязался. Не дай Бог, что напутал. Тогда в самый ответственный момент пенька сползет, чтобы затянуться у меня на шее…
        Вроде, держится крепко. Значит, ещё не забыл, как узелки вязать.
        Своим копошением я растревожил темноту и сверху на волосы упало что-то длинное и скользкое. Защекотало за ухом.
        По лицу пробежала двухвостка.
        Выматерившись, я выронил фонарик и дернул головой, ударившись макушкой о камень. Вспыхнула искрами боль. Затем всё потемнело. В первый миг подумал, что проломил себе череп, но потом понял: раз могу думать, значит не отключился. Мыслю - следовательно существую.
        «Где-то я уже подобное слышал» - вспомнил в опустившемся мраке.
        Фонарик, выпавший изо рта, закатился под подбородок и уперся прорезиненной ручкой в кадык. Вытащить его оттуда я уже не мог. Стенки лаза не позволяли согнуть мне руки или опустить их, поджав к телу. Растянувшись в каменном проходе, я мог лишь извиваться влево-вправо на пару сантиметров. Шевелить ладонями и стопами.
        Двухвостка тем временем залезла под рубашку, побежала по груди, затем по животу, к паху.
        Снова дёрнулся и провалился ещё сильнее, хотя казалось, что дальше уже некуда.
        Дышать стало почти невозможно.
        «Спокойно, Андрей… Спокойно… Если старик здесь пролезал, то и ты пролезешь. Жирок адвокатский, конечно, лишний. Но жир - не камень. Прожмётся. Просто работай всем телом. Вейся как червяк».
        Чувствуя, как острые камни сдирают кожу, я протиснулся ещё на пару сантиметров вглубь. Затем закрыл глаза. Выдохнул весь воздух…
        Вниз.
        Ещё чуть-чуть.
        Ещё немного.
        Белый камень со всех сторон.
        На голову падают насекомые.
        Ещё усилие, Андрей…
        Камень сдирает шкуру. Легкие горят. Хочу вдохнуть, но не могу. Стенки давят.
        Темнота. Абсолютная темнота.
        Голова кружится. Тесно… Господи, как же тесно.
        Борись, Андрей… Ты всегда боролся. Борись.
        Раскрываю рот и беззвучно кричу. Камень выжимает из тела последний воздух.
        Давай, Андрей.
        Скрипят рёбра. Сейчас камень просто сломает их. Задыхаюсь…
        Хочу глотнуть воздуха. Не могу.
        Камень давит. Давит. Давит.
        В глазах искры.
        Какой же ты дурак, Андрей…
        Похоронил себя заживо.
        Так глупо…
        …
        …
        Тело ползёт вниз.
        Давай, Андрей!
        Давай!
        …
        …
        Проскальзываю.
        Падаю.
        Хрипло дышу. В груди пламя. Сквозь писк в ушах слышу далёкий женский крик. И голос: «Андрюша… Его зовут Андрюша…»
        Глава 18
        Отдышавшись, я нащупал руками фонарик и с горем пополам поднялся. Понял, что стою посреди пещеры с белыми мокрыми стенками.
        Отвязал веревку и посмотрел вверх на щель, сквозь которую протиснулся. Господи, как вообще смог?
        От волнения хотелось курить, но я не рискнул делать это в подземелье. Сначала нужно было оглядеться.
        Дрожащий луч фонарика выхватывал каменные стенки и своды, которые были изрисованы теми же чёрными закорючками, что и стены в доме Колебина. Под ногами чавкала сырая желтоватая глина, в которой увязали ботинки. Метров через пять ход сужался и превращался в длинный коридор, но идти по нему можно было спокойно.
        - Что ж, царь лесной. Кажется, я нашел твоё логово.
        Отряхнув волосы от грязи, вытер пот со лба и пошёл вперёд по подземелью, чувствуя знакомый землистый запах, струящийся из темноты. Тот самый, что встречал меня на пороге колебинской избы.
        Ход петлял, и кое-где приходилось идти боком, протискиваясь сквозь известковые наросты. После недавнего приключения, это уже не казалось страшным.
        Через минуту я почувствовал, что в воздухе потянуло свежестью. Ещё через какое-то время вышел на развилку. Слева была всё та же белокаменная расщелина, а справа - земля и глина. Воздухом тянуло из второго хода.
        Странно… Чем-то знакомым пахнет.
        Сквозь сквозняк я уловил сладковатые гнилые нотки. Казалось, будто совсем недавно чувствовал что-то подобное. Решив проверить, я пошёл в земляной ход. Повернул один раз, другой… Где-то приходилось наклонять голову, где-то идти боком.
        - Явно человек рыл, - понял я, ощупав земляные стенки.
        Через мгновение увидел впереди деревянную перегородку. Проломленную. Трухлявые доски торчали щепками ко мне.
        За перегородкой стояли мешки. Полки с банками и консервами. Рассыпанная по земле картошка.
        - Какого…
        Подошёл ближе. Разогнулся, встав в полный рост и увидел перед собой вертикальную деревянную лестницу. Рядом на земле лежал крохотный черный прямоугольник. Я подсветил его фонарём.
        Это был Лидин телефон.
        Я опустился на корточки, взял мобильный. Попытался включить. Разряжен.
        Огляделся, поднял голову. Посветил фонарём вверх - в открытый лаз, куда вела лестница. Увидел что-то зеленое… Прищурился.
        И наконец понял.
        «Господи… Какой же ты идиот, Андрей. Какой же идиот… Говорил же: суета - это зло. Не торопись. Думай холодной головой! Нет, побежал опять. Всё утром проверил, даже в баню заглянул. А про погреб забыл».
        Наверху, развешенные на веревках, качались берёзовые веники.
        Забравшись вверх по лестнице и оказавшись в сарае, я толкнул дверцу и вышел во двор.
        Запрокинул голову к небу. Выдохнул.
        «А ведь нужно было просто не торопиться, Андрей. Просто заглянуть в этот чёртов погреб».
        Понимая, что всё это время след был под носом и я бесцельно пробегал по деревне полдня, почувствовал нестерпимое желание вернуться обратно в подземелье. Пойти скорее по второму каменному ходу. Наверстать упущенные часы.
        В последний момент остановил себя. Сжал в кулаке Лидин телефон и зашёл в дом.
        «Больше никакой спешки, Андрей. Будь холоднее…»
        Первым делом подошёл к раковине и открыл кран. Припав губами к струе воды, пил до тех пор, пока живот не раздулся.
        В горле всё равно было сухо.
        Не разуваясь, поднялся на второй этаж, оставляя на ступеньках шматки глины. Оказавшись в спальне, огляделся. Вспомнил, что утром видел зарядку в тумбочке. Вытащил, воткнул вилку в розетку и присоединил шнур к мобильному. Дождался, пока засветится экран.
        Телефон завибрировал. Пропищал несколько раз - пришли оповещения о пропущенных вызовах. В грязной одежде я сел на кровать и пролистал сообщения одно за другим.
        Последний вызов с незнакомого номера. Судя по времени, это мой звонок с Юриного телефона. До него ещё несколько звонков от Макса - в половину первого.
        - А тебе-то что понадобилось? - произнёс тихо и набрал номер.
        Пошли длинные гудки.
        «Что ему сказать? - думал, пока шёл вызов. - Сразу обозначить? Или дать возможность ещё сильнее завраться?»
        Гудки прервались. В трубке затрещало, а затем раздался низкий голос:
        - Алло.
        Я промолчал.
        - Алло. Лида? Слышишь меня? Вы куда пропали? Алло? У вас с Андрюхой телефоны со вчерашнего вечера выключены. У вас там всё нормально?
        Опустив мобильный, я вздохнул.
        «Всё выгорело, - подумал уже в сотый раз. - Даже злости не осталось. Только усталость».
        - Алло? Лид? Алло?!
        - Это не Лида, - сказал я, включив громкую связь. - Это Андрей. И я всё знаю.
        В трубке повисла тишина.
        Хриплое дыхание.
        - Андрюх…
        - Зачем ты звонил ей ночью?
        - Андрюх… Прости.
        - Зачем ты звонил?
        Макс снова замолчал на несколько секунд. Потом произнёс:
        - Андрюх… Знаю, я - мудак…
        - Несомненно. Только вопрос не в этом. Повторяю ещё раз. Зачем ты ей звонил?
        - Она сказала в пятницу, что хочет признаться… Я решил узнать, как всё прошло… Сначала тебя набрал… Тебе первым… Но у тебя телефон был недоступен.
        Макс говорил сбивчиво. Путался в словах.
        - Она просила молчать, Андрюх. Ради тебя… Я тогда ещё в машине хотел рассказать, помнишь? Той весной. Хотел сразу всё рассказать. Но не стал… И она попросила… Андрюх…
        Я поморщился. Бросил телефон на расправленную постель.
        - Плевать, Макс. Правда, мне плевать. По крайней мере сейчас.
        Даже не сбросив вызов, я встал с кровати и пошёл обратно в гостиную. В последнюю секунду остановился. Вспомнил про разбитые окна. Обернувшись, сказал:
        - Да, кстати… Тебе здесь местные гопники стёкла выставили. Праздник весёлый был. Но ты не переживай, я попрошу Юру, чтобы приглядел за домом, пока не починят. Ключи заберёшь у него. И ещё, Макс… Будь другом. Не звони мне больше.
        - Андрюх… - раздалось из трубки. - Давай приеду, слышишь? Давай поговорим нормально.
        - Не утруждайся. Правда, Макс, не трать сил… Я всё равно не смогу простить.
        Оставив телефон в спальне, я спустился по лестнице. Проверил батарейки в фонарике, щелкнув им пару раз. Затем прикурил сигарету и отправился обратно в сарай.
        «Макс звонил в половину первого, - думал я, спускаясь по хлипкой лестнице в погреб. - В это время телефон Лиды уже был недоступен. Интересный выходит расклад… В лес я ушел в районе полуночи - значит, примерно в эти полчаса старик и явился. Забрал Лиду, пока я ждал Мурова в роще. Пришёл, стоило мне только выйти из дома».
        Спустившись, я щёлкнул фонариком и посветил на сломанные доски, за которыми начинался ход в пещеру. Задумавшись, провел пальцами по ощетинившимся краям. Щепки ещё не успели потемнеть от сырости, и внутри дерево было светлее, чем снаружи. Значит, ломали не так уж давно.
        «Причем с этой стороны ломали. Не из подземелья. Получается, во двор старик заходил с улицы? Ерунда какая-то… Я ведь недалеко стоял, следил за дорогой - ждал, когда подъедет Юра. Как я мог не заметить?»
        В голове защекотало чувство дежавю.
        «Ладно, разберёмся. Всё равно теперь не уйдёшь, старый чёрт».
        Зайдя в подземелье, я вновь почувствовал, как давит могильный запах. Ботинки чавкали в сырой грязи.
        «В любом случае, - думал я, пробираясь сквозь узкий ход, - теперь хоть понятно, что именно здесь случилось. Не такое уж и сложное твоё колдовство, старик. Всего лишь древний сюжет - тысячу раз, по кругу. Змей убивает невесту на белом камне, чтобы переродиться. Колдун отказывается от любви, ради бессмертия. Огонь побеждает воду».
        Луч фонарика плясал по базальтовам стенам пещеры. Чёрные «куриные лапки», нарисованные на камне, вели во мрак, в глубину, в бездну.
        Бросив сигарету в грязь, я затоптал её ботинком и пошёл дальше по подземному ходу.
        «Вот он твой мир, старик, - думал я, подсвечивая фонариком белые сталактиты, свисающие со сводов, будто змеиные клыки. - Вот он твой скелет - твой камушек, что под Рощей тянется. Здесь ты живёшь без жизни. Здесь прячешься от смерти. Сюда ты возвращаешься каждый раз и сюда же уводишь невест…»
        Опустив фонарь, я вздрогнул. Луч света скользнул по известковым наростам, по стенкам пещеры проплыла тень. На секунду мне показалось, что это был огромный змеиный хвост.
        «Ты повсюду, старик. Опутал собой всю Рощу - к каждому залез в черепушку. И к Лёпё, и к Сивому, и к Косте… Ты заставляешь их грешить, потому что сам уже ничего сделать не можешь. Твоя судьба - гнить и под землёй прятаться. Ты разложился, старик. Стал удобрением, на котором восходит жизнь…»
        Грунт под ногами стал ровным и скользким. Стенки пещеры то сужались, то наоборот расходились так широко, что свет фонарика не мог охватить их все сразу. Ход уводил всё глубже. Петлял среди торчавших сосулек. Густая мокрота, копившаяся на кончиках сталактитов напоминала творог.
        Над головой бесшумно пролетели две тени. Летучие мыши?
        Раздался хрип. Низкий, гулкий, размеренный… Будто дышала сама пещера.
        А затем донесся стрёкот змеиной трещотки из мрака.
        «Зовёшь меня, старик? Хвостом гремишь? - усмехнулся я, спускаясь всё глубже во тьму. - Можешь не утруждаться, змей. Не трать понапрасну сил. Я сам приду. У меня к тебе слишком много вопросов. Слишком много… Это ведь ты сделал меня сиротой. Ты - чёртов змей, который украл у нас с отцом маму лишь для того, чтобы убить её, ради собственного бессмертия. И теперь, спустя столько лет, ты надеешься, что я позволю сделать подобное снова? Думаешь, я отдам тебе душу? Отдам жену? Ошибаешься, старый чёрт… Ошибаешься. Я уже не тот мальчик, который бегал в рощу курить мимо твоей избы. Не тот котёнок, что отрекался от детства, стоя перед огнём. И поверь, старик, я давно не тот наивный следачок, ослеплённый любовью, который в упор не видел, что на самом деле волк был напуган и что именно ты заставил его перерезать горло несчастной торговке. Ведь это ты был хвостатой тенью на крыше, старик. Ты говорил с Сивым - так же, как говорил с Лёпой и как говорил со мной. Ты всегда знал, чего хочет Роща. Знал силу пролитой крови и знал, что лишь жертва может поднять из земли сгнившие кости нашей общей матери - общей родины,
общей души. И напоив Рощу кровью, ты вдохнул в неё жизнь, заставил очнуться и разжёг пламя праздника - твоего праздника. А потом сидел на заваленке, словно на троне. Щурился от солнца и смотрел, как женится на ведьме кот, которого ты обманул… Да, старик. Ты - змей. Ты - царь, похищающий жён. Ты погубил душу, украл мою, спрятался от зеркал, от воды, от смерти, но от меня ты не спрячешься. Ни под землёй, ни в тайге, ни во тьме - нигде тебе не будет покоя. Потому что ты посмел притронуться к моей женщине, и я иду за тобой, лесной царь. Иду прямо сейчас. И скоро поймаю. Ведь ты сам сделал меня таким, сам подарил глаза и сам научил искать. Ты - дьявол, старик. Ты - лесной царь. И ты - мой отчим».
        - Встречай же пасынка, - сказал я громко, и в темноте вспыхнули свечи. Сотни свечей.
        Одна за другой они загорались в каменных выемках - совсем, как вчера на улицах, когда местные зажигали их в окнах в честь змеиного праздника. Длинный огненный коридор вёл в пещерный грот - в тронный зал. К алтарю. Ровные белые стены, сложенные будто из мрамора, образовывали полукруг и там, за аркой, стрекотал хвостом дьявол.
        Я остановился.
        Выключил фонарик.
        Прикоснулся к серебряному зеркальцу в кармане, и глядя в освещенный зал произнёс:
        - Я принёс тебе отражение, царь.
        Белые каменные своды тянулись вверх и исчезали во мраке. Снизу, слева от входа, они были выкрашены красным, будто пасхальные яйца луковой шелухой. Эта стена была сухой и сияла огнями свечей, которые дрожали в медных канделябрах.
        На земле сидел безголовый скелет. Опирался спиной о крашеный камень. Из порванных рукавов рясы торчали кости. В ногах валялся череп, пробитый перевернутым крестом, торчавшим из темечка.
        Мёртвый священник.
        Правая стена была тёмной, сырой и поросла желто-фиолетовой плесенью. По мокрым камням бегали сороконожки и стекали грязные струйки воды.
        Здесь тоже был скелет. Женский. Длинные белые волосы тянулись с черепа и падали на багровый ковёр - последний наряд покойницы. Ковёр, расшитый золотыми листиками, напоминал королевскую порфиру. Поверх него висели золотые украшения, цепи и подвески с переливающимися камнями. Между раздвинутых ног трупа стояла медная чаша. В ней кишмя кишели двухвостки и пауки.
        Мёртвая Леночка.
        Противоположную от входа стену не было видно. Её скрывала темнота. А посреди зала высился белый камень. Он был похож на секционный стол и на церковный престол одновременно, и на нём стояла высокая трехногая подставка, державшая незажжённый факел. Рядом с камнем висела верёвка, уходящая высоко в темноту. Свободный конец был завязан петлёй.
        Я сделал шаг вперёд.
        - Где ты, старик? - спросил громко, и эхо разнеслось по пещере. Мой голос отразился от каменных стен, расщепился на сотню одинаковых звенящих звуков, а затем погас.
        В голове появился знакомый вибрирующий писк.
        Темнота у противоположной стены застрекотала. Будто кто-то пересыпал из руки в руку мелкие камешки. Щёлкнув фонариком, я направил туда луч света, но тьма проглотила его, не подавившись. Свет провалился в чёрную завесу и не вернулся обратно.
        - Чего ты хочешь?! - спросил я и сделал ещё шаг.
        Хочешь… хочешь… хочешь…. - отразилось от стен.
        Звон стал громче.
        - Где моя жена, старый дьявол?!
        Дьявол… дьявол… дьявол…
        Где-то наверху, под сводами, ударил колокольный набат.
        Звон.
        Эхо…
        Звон.
        Эхо…
        Звон.
        Удары колокола напоминали биение сердца. Сердца Рощи.
        «А мы ведь сейчас под горой, - вдруг понял я. - Под церковью. Только кто - мы?»
        Темнота у противоположной стены снова застрекотала. Затем раздалось громкое шипение.
        Я замер. По залу пронёсся знакомый шёпот:
        - Пришёл, сироточка… Пришёл, котик… Нашёл моё царство, ещё раз нашёл… Глазками светишь-светишь, да только не видишь главного… Опусти глазки, котик… Посмотри под ноженьки.
        Шёпот пролетел по залу ветром, заплёлся кольцом, а затем растворился во мраке.
        Я опустил фонарь вниз. Пригляделся к розовато-белому кругляшу на земле. Что это? Жемчуг?
        «Нет, Андрюша… Это не жемчуг. Всё гораздо проще».
        Опустившись на корточки, я поднял перламутровый кругляш размером с копейку и понял. Это пуговица от моей рубашки. Та самая. Оторвавшаяся.
        - Какого чёрта… - прошептал я.
        Темнота захрипела в ответ - резко, прерывисто. Дьявол смеялся во мраке.
        - Не помнишь, сироточка? Совсем не помнишь? А говорил, что память хорошая, что ремесло не пропадает даром, да только ошибся, котик. Ничего не помнишь, всё позабыл, как сон поутру. Позабыл, сироточка, как душу в темноту принёс, как отражение престолу отдал. Забыл, котик, забыл… А хочешь, напомню?
        Вновь ударил колокол. Громко. Нагло. Трижды. В памяти шевельнулось воспоминание. Чёрный силуэт в окне избы. Ветер, несущий могильный запах. Хороводы березовых листьев и змеиные глаза.
        «Сделай всё, как я укажу, когда будешь смотреть в отражение. Посмотри на меня. Посмотри…»
        Шёпот, звучавший в мыслях, отразился эхом и разложился на сотни голосов. В черных узорах на стенах начали мерещиться образы - знакомые лики, которые смотрели на меня и говорили все одновременно:
        - …на веранде стоит, сигарету тянет, в темноте и не признал сперва - решил, что ты куришь…… он живёт в каждом, особенно в тебе… это всё ты, старик… посмел притронуться к моей женщине… мы думали, ты его положил… сидишь теперь один в темноте, сиротка, спрашиваешь, дьявол ли я, да только не помнишь, что нет дьявола здесь, кроме тебя самого… говорим лишь с отражениями… сжечь ведьму, сжечь ведьму, сжечь… я видел пожар, змею… видел себя.
        Себя… себя… себя… - зашептало эхо.
        Пуговица выпала из пальцев. Звон в голове стал невыносимым, и сквозь него острыми осколками начали проступать образы. Я начал вспоминать.
        Всё разом.
        Как стоял перед покосившимся пятистенком и разговаривал с отражением. Как возвращался во двор и поднимался на веранду. Как, вглядываясь в темноту гостиной, переминался с ноги на ногу и стучал в окно. Как смотрел на Лиду, которая спускалась по лестнице, подсвечивая себе телефоном, а затем долго прислушивалась. Как она смотрела в сторону угла с зеркалами и что-то шептала.
        Вспомнил, как подходил к двери и дёргал за ручку. Как стучал в дверь, поняв, что жена заперлась изнутри. Стучал громко. Нагло. Трижды.
        Вспомнил, как Лида открыла дверь. Отшатнулась.
        - Ты обещал…
        - Я должен тебя спасти.
        Испуганный крик.
        - Не прикасайся ко мне!
        Вспомнил, как нёс её по двору. Как спускался в погреб. Запах березовых веников, перемешанный с запахом сырой земли. Как ломал доски и как тащил жену на себе через пещеру, пачкая штаны и ботинки в грязи.
        Вспомнил огоньки свечей - сотни огоньков, которые выстраивались в длинную дорожку из света, сквозь которую я нёс Лиду к престолу. Нёс в темноту, во мрак, в бездну - туда, куда не дотянется даже смерть. Вспомнил могильный запах, который становился вся тяжелее и давил со всех сторон одновременно.
        - Здесь она тебя не найдёт, царевна. В белом камне она тебя не достанет. Помнишь, ты сама рассказывала, как бабушка пряталась от смерти в подполье? Здесь, под землёй, царь тебя сохранит. Царь помилует. Я вернусь, царевна… Скоро вернусь.
        Вспомнил, как поднимался обратно и закрывал сарай. Как стоял на веранде и курил. Как держал в руках берёзовое полено.
        - Лотов? Ты? Что у вас тут случилось?
        Вспыхнувший огонёк - зажженная спичка. Перепуганное лицо Филата. Мой собственный голос:
        - Невесту под землю увёл, осталось кота изловить… Царь помилует.
        Вспомнил, как бил Витю по голове. Как он падал на крыльцо. Как я смотрел на его обездвиженное тело и ждал в темноте дальше, пока не явится кот.
        Вспомнил, как на веранду запрыгивал Ирис.
        - Иди сюда, котик… У меня для тебя угощение…
        Вспомнил, как хватал его за шкирку и пихал в мешок из-под картошки, который нашёл там же - на веранде. Как хрипел кот и рвал когтями манжет моей куртки, но плотную мешковину разорвать уже не мог. Как я оставил мешок рядом с калиткой двора, а сам вернулся обратно к пятистенку, к замершему перед окном духу, вышедшему из тела, и как махал рукой отражению.
        Вспомнил вопрос участкового:
        «Ты чего грязный такой? Где извозился?»
        Колокол ударил ещё раз, и расколотое сознание посыпалось стеклянной крошкой, рождая в голове звук змеиной трещотки. И сквозь этот стрёкот дьявол продолжил шептать:
        - Поймал, котик. Всех поймал. Всех коготочком сцапал. Душу… и ту в темницу отвёл. Не переживай, всё правильно сделал, сиротка. Не побоялся ни тени, ни могилы, ни камня - пришёл к сердцу Рощи. Принёс душу царю, лишь бы смерть обмануть. Такова наша судьба, котик. Таково предназначение - жертвовать. Любим мы ведьму с беспамятства до беспамятства, одной лишь ей верим, а она нас по кругу водит, и только света боится. Огня боится. Ведь только огнём её прогнать мы и можем, и прогоняем, и зажигаем этот огонь раз от раза. Мы всегда воскресали, сиротка, всегда неслись прочь от проклятой старухи. Гнали её своим пламенем - небесным светом, который раз за разом несли, обливаясь кровью. Ведь мы и есть истинные цари, сиротка. Хозяева Рощи. Отцы, мужья и сыны общей матери, общей родины, общей души…
        Змеиный шёпот звучал в голове и одновременно лился из мрака у противоположной стены. Там, в конце пещеры, темнота двигалась, извивалась и закручивалась кольцам. Живая темнота. Бессмертная.
        - Знаю-знаю, увидеть меня хочешь, сиротка. Хочешь посмотреть на царя, который помогал тебе долгие годы. Помогал искать. Помогал охотиться. Помогал заходить в огонь… Так чего ждёшь? Ты знаешь, что делать. Знаешь, как говорить с царём.
        Обессиленный, заколдованный - я с трудом поднялся с земли и подошёл к белому камню. Наступил на валявшиеся рядом булыжники, по которым, как по ступенькам, поднялся на престол. Обошёл трехногую подставку с факелом, повернулся спиной к противоположной стене.
        - Огонёк разожги - царь и явится, - указала темнота.
        Я достал из кармана спички. Поджег масляный факел. Чёрный дым повалил столбом, а спустя миг пламя вспыхнуло - ярко, ослепляюще, и вся пещера озарилась светом.
        - Посмотри на меня, старый друг, - раздался змеиный шёпот. - Посмотри и увидишь силу, что способна победить смерть.
        Я обернулся.
        И увидел царя.
        Чёрный человеческий силуэт, огромный - от земли до тонущих во мраке сводов, тянулся по всей противоположной стене и дрожал в раскаленном мареве. Окутанный дымом, вышитый из мрака. Будто золой нарисованный.
        Это была моя тень.
        Рядом с силуэтом тянулась гигантская тень верёвки с петлёй на конце.
        - А вот и душа твоя, царь. В ногах лежит, молит, жертвы ждёт.
        Я опустил взгляд и увидел Лиду. Сложив руки на груди, словно гоголевская панночка, она лежала на белых камнях у стены - босыми стопами ко мне, головой к тени. На груди жены сидела маленькая смолянистая ящерка - смотрела на меня жёлтыми глазами и трясла хвостом.
        Дернувшись к Лиде, я вдруг понял, что не могу сойти с алтаря. Ботинки приросли к белому камню.
        - Сегодня - Пасха, царь, - заговорила тень хриплым голосом. - Праздник и воскресенье. Время, когда оживают ведьмы и колдуны. Так что не бойся, котик. Невеста твоя жива. И будет жить вечно, если завершишь обряд.
        - Какой обряд? Чего ты хочешь?!
        - Жертвы, сиротка. Одной лишь жертвы. Там, наверху, смерть уже ищет душу твою и заглядывает в каждое окошко, в каждое зеркальце, но не может никак отыскать. Не под силу ей спуститься сюда - в наше тёмное царство, на котором распускается жизнь. Ведь царь хранит и царь милует. Но коли душа невесты твоей вознесётся, коли поднимется над темнотой, не жди милосердия от речной ведьмы. Тут же всё и закончится, и пропадёт невеста твоя в омуте, и заблудится навсегда в отражениях.
        Верёвка с петлёй опустилась ниже - закачалась перед лицом, совсем как живая.
        - Смерти моей желаешь, царь? Хочешь, чтоб я вздёрнулся тебе на радость?
        - Не смерти, сиротка. Бессмертия, - отвечала со стены тень. - Кто душу свою хочет сберечь, тот её потеряет. А кто потеряет душу ради Царя, тот обретёт её.
        - От Матфея, - вспомнил я, усмехнувшись. - Неужто и ты чтишь Писание?
        - Писание едино для всех, сиротка. А ты всё никак не привыкнешь. Всё режешь мир на тёмное-светлое, на истину да обман. Думаешь, раз я дьявол, то не могу исповедовать свет и говорить правду, но правды-то нет никакой. Ни добра, ни зла, ни рая, ни преисподней. Всё это - лишь твои отражения, в которых ты заблудился, и осколки, которыми ты изранился.
        - Так ты, наверное, и говорил Сивому? Так убеждал его убивать?
        - Так, сиротка. Всё так.
        Чёрный дым факела закружился вокруг, оплетая кольцами. В глазах защипало. Во рту появилась ядовитая горечь.
        - Правды нет, сиротка, но нет и обмана, - шептала со стены огромная тень. - В нашем мире нет ни зеркал, ни смерти, ни отражений, а значит, едино всё, и нечему разрезать нас на лево и право. Вспомни, кто раскрывал перед тобой время, кто показывал будущее и рассказывал прошлое. Вспомни, что говорила невеста. Корни уходят под землю и ветви тянутся к небу, но на самом деле - едино всё. На самом деле время - это лишь тонкая верёвочка, что закручивается петлёй. И глядя в неё, ты всегда находил ответы. Всегда побеждал. Всегда нёс свет и проливал кровь, чтобы поймать собственные отражения - таких же, как ты, - сынов, мужей и отцов, льющих кровь нашей общей матери. Общей души. Общей родины. И на чём, по-твоему, она держится - родина? На чём стоит наша святая Роща? Почему мы единственные, кто до сих пор хранит сказку, в отличие от мёртвых, погибших земель, что лежат далеко за холмами и синей тайгой? В чем наш секрет, котик? В чём наш истинный путь?
        Дым чадил всё сильнее и душил меня так же, как шёпот, лившийся со стены. Чёрная ящерка на груди Лиды гремела хвостом. Дьявол читал мне проповедь:
        - Традиции, котик. Вот что уравновешивает мир и вот на чём держится Роща. Традиции, память и кровь. Кровь, которую нужно проливать снова и снова, и снова, чтобы огонь не погас и чтобы жизнь продолжалась. Наша земля, наша общая мать, наша жена должна исходить этой кровью, чтобы быть всегда молодой, чтобы иметь возможность рожать. И в этом всё колдовство, сиротка. В вечном подвиге, в вечной жертве и в вечном огне, который никогда не угаснет. Неужели ты думал, что наша родина стоит на любви, теплоте и смирении? Брось, сиротка, мы дети тайги, и сила наша в зверином дыхании, хмельном кураже и лесном перегное. Мы живём без любви от рождения до бессмертия, и возделываем русский дух - гниль, на котором цветёт мир. Такова наша судьба и такова особая миссия - быть чернотой, темнотой и туманом. Мы - гниль, сиротка. Мы - ветер. Мы - лес. Мы - осень, и мы - чернозём, без которого не расцветает весна, ведь кто-то в этом мире должен делать грязную работу, и так уж вышло, что испокон веков её делаем мы. Вспомни свой герб, сиротка. Вспомни двуглавую птицу, выклевывающую печень пророку. Вспомни бронзовые штандарты
и вспомни, кому поклонялись легионы народа, что однажды распял Царя. Вспомни знамя нашего сердца - нашей столицы. Думаешь, мы выбрали эту картину, потому что главный на ней всадник в плаще? Думаешь, он - святой мученик? Ошибаешься-ошибаешься, котик… Мы вовсе не всадники. Мы - змеи, погибающие под копьём, и только змеи на самом деле и были святыми, ведь это они жертвовали, они мучились, и они на протяжении вечности бросали вызов серебряному копью. Мы - те, кто рождает противоречье, сиротка. И мы - те, кто объединяет. Мы - те, кто хранит сюжет - от поколения к поколению, от отца к сыну, от сына к внуку, и так на протяжении вечности - ветер от ветра, пламя от пламени. Мы - другая сторона мира и его изнанка. Мы и есть Зазеркалье, - шептал дьявол, и голова моя кружилась от колдовства, и сознание рассыпалось и звенело осколками - стрекотало змеиной трещоткой, велосипедным звоночком, колокольным эхом - всем сразу.
        И я говорил собственной тени:
        - Ты заплетаешь Слово узлами, царь. Но где в твоём колдовстве победа над смертью? Где этот путь к вечной жизни?
        И дьявол трещал хвостом, возвышаясь надо мной чёрной тенью, и хрипло шептал в ответ:
        - Ты уже идёшь по нему. Уже спустился под гору, обвязавшись веревочкой. И на этой веревочке, стоя на белом камне, на жертвеннике, на престоле, ты избавишь жену от смерти. Всё, что тебе осталось - шагнуть в вечный огонь. Здесь, в подземном царстве, смерть не дотянется до тебя, сиротка. И надев на шею петлю, ты никогда не умрёшь и никогда не закроешь глаз, но будешь вечно гореть во славу Царя. Во имя спасения блудной жены, которую ты простишь. Ты будешь мучеником. Ты будешь тем, кто избавит невесту от отражения, от любви к тебе, и приняв её грех, подаришь невесте бессмертие, - шептал и шептал чёрный дым, заплетаясь узелком на шее.
        И я отвечал дыму охрипшим голосом:
        - Значит, всё это правда, царь? Всё, о чём она говорила. И мы с ней отражения друг друга, связанные общей смертью. Как она - душа моя, так и я - душа её.
        - И если один примет муку вечную, то подарит другому жизнь вечную. И не будет смерти, не будет зеркал, не будет рая и преисподней. И жена твоя будет жить, а ты умирать, ведь такова твоя судьба, котик, - быть мучеником, гореть, чтобы нести свет и исполнять желания. Всю свою жизнь ты искал смерть, искал способ получить над ней власть, перешивал ниточками судьбы и вот теперь стоишь перед вечным огнем и уже готов затянуть последнюю нить, завязать узелок - сделать то, ради чего пролилась кровь твоей матери. Ещё мгновение, сиротка, и ты станешь жертвой, моим наследником, хранителем и спасителем блудной жены. Ты - новый змей, погибающий под копьём. Ты - мой названный сын. И ты - новый Царь.
        Верёвка опускалась всё ниже, приглашая избавить жену от страданий.
        - Значит такой выбор? Либо она, либо я?
        - Либо смерть, либо жизнь вечная, - прошептал дьявол. - Вот и весь выбор и вечный сюжет.
        - Я хочу поговорить с ней… Хочу попрощаться.
        - С алтаря не сходят, сиротка. Только в огонь. Только один шаг. Всего один, и невеста твоя станет бессмертной. Решай, пока не пробила полночь. Станешь героем? Или отступишь перед ведьмой речной?
        - Сам знаешь, царь… Отступать не привык. Если начал, пойду до конца.
        - Тогда в огонь, мой сын. Разожги этот свет и уверуй. Сотри себя. Сотри её отражение. Стань новым Спасителем.
        Не было ни страха, ни жалости, ни злобы, ни слёз. Всё выгорело за три дня - всё подчистую. Осталась лишь чернота под сердцем и бескрайняя усталость. Одно желание - закончить всё поскорее. Всё, что нужно, - сделать шаг с камня. Переступить черту. Принести себя в жертву, поверив в спасение. Уберечь Лиду от смерти, а дальше гори всё огнём.
        «Дальше… Нет никакого дальше, - подумал я, - ни рая, ни ада. Ни света, ни темноты. Просто ничего. А значит и терять нечего».
        Закрыв глаза, прикоснулся к горячей шершавой пеньке.
        Накинул петлю на шею.
        - Дай слово, что она будет жить.
        - Даю слово, сын, - прошептала тень. - Она будет жить.
        И я поверил царю. Впервые в жизни поверил по-настоящему. Поверил каждой услышанной фразе, каждому заклинанию и каждой сказке. Поверил и сделал шаг.
        Ноги потеряли опору.
        Тело качнулось.
        Падая в пропасть, я знал, что Лида спасётся. Ведь все слова дьявола - все до единого - правда.
        «И все сплетены неправильно, - кольнула булавка. - Шиворот-навыворот».
        Я вскрикнул от боли. А в следующий миг всё вернулось разом. И любовь, и смятение, и слёзы, выступившие сами собой. Я почувствовал запах дерева, запах прокуренной кофты. Услышал, как загремел хвостом дьявол, испуганный Его явлением - того, кто спустился за мной даже в подземное царство.
        «Ты здесь… Ты не бросил…»
        «Никогда, Андрюша. Никогда не бросал, - раздался за спиной родной голос, и крепкие руки схватили меня под мышки и потащили назад от пропасти. - Не верь ему. Не верь, Андрюша. Он переворачивает правду. Переворачивает, словно распятие. Посмотри на него. Посмотри и поймёшь».
        Качаясь на краю пропасти, я открыл глаза. Увидел полоза - огромного, скользкого змея, который обвивал тело Лиды чёрными кольцами и стрекотал хвостом.
        «Он не дарит спасения. Только гниль и жизнь вечную, как продолжение смерти. Ведь он - дьявол, Андрюша. Он - змей, похищающий жен. И прямо сейчас он пытается украсть твою Лиду, чтобы сделать своей невестой. Бессмертной и мёртвой. Такой же, как и он сам. Борись, Андрюша!»
        Я схватился руками за верёвку, чтобы скинуть с себя петлю. Но узел сам затянулся на шее и верёвка потянула вверх.
        - Поздно, сиротка… - прохрипела тень на стене. - Уже шагнул. Уже отрёкся.
        Я задрыгал ногами над камнем. Вцепился пальцами в шершавую пеньку.
        - Ты будешь мучеником, сиротка. Будешь вечно гореть под землёй. Потому что уже сделал выбор. Назад пути нет.
        Шепот дьявола отражался эхом и превращался в сотни голосов - совсем как в том сне, когда лики святых смотрели с икон на растерзанную Лиду и призывали сжечь её душу. Тень на стене поднималась следом за мной - вытягивалась, извивалась. Я дрыгал ногами, и от этого казалось, будто тень шевелит хвостом.
        - Царь дарит жизнь и царь милует. Отражение на престол. Душу в огонь. И смерти нет. Нет её! Нет!
        Булавочка… Папина булавочка.
        Только она может помочь.
        «Хоть себя режь, Андрюша. Но решай».
        Я отпустил веревку.
        Наощупь распахнул куртку, схватился за серебряную иглу.
        Раз…
        Два…
        Три!
        Уколол себя в грудь. Почувствовал, как метал впился глубоко под кожу, но удавка на шее не ослабила хватку. Промахнулся.
        Давай, Андрей. Давай ещё раз…
        Раз, два, три!
        И снова удар, и снова острая вспышка. Горячая струйка крови побежала под рубахой. А верёвка давила всё сильнее.
        В ушах звон. В лёгких пламя.
        В глазах темнота.
        Руки совсем не слушаются.
        Нет. Не вздумай сдаваться, Андрей!
        Раз…
        Два…
        Три!
        Бей!
        Уколол со всего размаху. Почувствовал, как игла прошила всё разом - и ткань куртки, и лекарства, и конверт, и фотографии, и мою кожу.
        Вспыхнул свет.
        За ним раздался визг - то ли свиной, то человечий. Верёвка ослабла, и я упал на камень, зацепив треногу с факелом. Вспыхнула куртка. Почувствовав, как горит спина, я успел лишь выткнуть булавку, выхватить из одного кармана зеркальце, из другого фотографии. Бросив их подальше от огня, стянул с себя горящую камуфляжную ткань, словно змеиную шкуру.
        Перекатился. Упал с камня на землю. Раскрыл глаза. Увидел сгорбленного старика, который бегал вокруг горящего камня и гнилыми пальцами взрывал землю.
        - Где душа? Где? Где ты её взял?
        Я приподнялся на локтях. Заметил в паре метров от себя рассыпанные фотографии.
        - Прокололся ты, старый чёрт. Засмотрелся на дочку мою.
        Рванувшись вперёд, вновь воткнул булавку в снимок. В тот самый - третий. В изображение старика.
        Старик завизжал. Забился по земле.
        В воздухе потянуло запахом реки.
        С правой стены - той, что была сырой и покрытой плесенью - сползли тысячи насекомых. Двухвостки, сороконожки, пауки - склизкие, чёрные - они облепили старика сверху донизу.
        Я вогнал булавку ещё глубже. Так, чтобы навершие в виде серебряной двуглавой птицы коснулось лица старика, изображенного на фотографии.
        - Вот и всё, Валера. Вот и конец твоей сказки. Вечный сюжет, как заказывал. Ждёт тебя родная на конце иглы. Да не простой, серебряной. Ибо серебро есть зеркало, а в зеркале твоя смерть. Видишь, чёрт старый… Не один ты умеешь сказки вязать.
        Свечи начали гаснуть - одна за другой. Пламя на белом камне взметнулось вихрем. Старик, заживо пожираемый насекомыми, визжал и бился полозом, растекаясь по земле смолой. Я уже на него не смотрел.
        Судорожно собрал с земли фотографии - все двенадцать, сунул их в карман джинсов. Затем схватил зеркальце и побежал к Лиде.
        - Милая моя, я здесь. Здесь. Проснись, царевна.
        Сложив руки на груди, она лежала, словно в гробу, и сверху на неё сыпались куски земли. На спутанные волосы, под которыми блестели серьги с рубинами. На лицо. На белую шелковую сорочку.
        - Я здесь милая, - говорил я громко, чтобы перебить крики старика. - Я принёс тебе зеркало. Твоё зеркало. Особенное. Ты не знала, милая, и я не знал, но это мамино зеркало. Моей мамы. Оно к тебе перешло. Сначала к Нине, а потом к тебе. Держи, моя хорошая. Держи.
        Я поднял Лидину ладонь и вложил в неё серебряную «ракушку». Затем наклонился и поцеловал в лоб.
        - Прости меня, родная. Пожалуйста, прости.
        Пальцы Лиды шевельнулись. Ресницы дрогнули.
        - Ты обещал… - тихо сказала она, и улыбнулась краешками губ. Затем прошептала, не раскрывая глаз: - Во сне Нина качала меня на руках… И ты там тоже был.
        - Милая, - произнес я охрипшим голосом. - Нам нужно уходить отсюда. Я унесу тебя, слышишь? Только позволь к тебе прикоснуться.
        - Уже прикоснулся, - Лида наконец открыла глаза. - Уходим, кот… - сказала она. Затем перевела взгляд на погибающего старика и добавила: - Нужно всегда уходить вовремя.
        Глава 19
        Пот заливал глаза. Кровь текла под рубахой. Подземный ход казался бесконечным - растянувшийся, липкий мрак, в котором пахло гнилью и плесенью. Я шёл по нему, чуть наклонившись, прижимая Лиду к себе, чтобы прикрыть её от сыпавшихся кусков земли. В ладони приходилось держать фонарик, который всё время норовил выскользнуть из пальцев. В темноте за спиной грохотало. Обваливался камень и грунт, поднималась пыль, толкали в спину порывы воздуха.
        Впереди бежал белый кролик. Останавливался, когда я отставал. Ждал на развилках. Указывал путь.
        - Кот… - тихо произнесла Лида, сжав мое плечо. - Всё заканчивается.
        - Держись, царевна. Мы почти дома. Чуть-чуть осталось. Мы успеем.
        Лида то ли усмехнулась, то ли простонала. Она была такой легкой, будто неведомая сила тянула её вверх. В белой ночной рубашке, словно в свадебном платье… Я нес её на руках так же, как двенадцать лет назад в день нашей свадьбы.
        - Кот… - прошептала Лида и сильнее сжала плечо.
        Она прикусила ткань моей рубахи, стиснув зубы, чтобы не закричать. Я почувствовал, как её тело напряглось от боли. Мышцы затвердели, стали непослушными, каменными.
        - Держись, моя хорошая. Держись. Уже близко. Доберёмся до дома, и я позвоню врачам. Они уже ждут звонка. Юра их предупредил. Всё будет хорошо, родная. Мы победили этого змея. Победили вместе с тобой.
        Сквозь мутную пелену наконец заметил выход. Полосы серебряного света пробивались через открытый люк погреба, и я уже видел лестницу… как вдруг Лида вцепилась в меня и закричала:
        - Больно!
        Она дёрнулась, вырвалась и упала на землю. Поползла на спине обратно в темноту. Я схватил её за щиколотку.
        - Лида! Стой!
        - Не могу! Не могу, кот! Там больно! Слишком больно!
        - Лида… родная моя. Нужно подняться. Нужно ехать в больницу.
        Она плакала. Размазывала слёзы по лицу грязной рукой. Прятала от света глаза. Зрачки расширились во всю радужку.
        - Я не могу, Андрей. Пожалуйста, оставь, - умоляла она, - пожалуйста… пожалуйста… пожалуйста…
        Липкий пот, заливающий глаза, перемешался с выступившими слезами. Я взял жену на руки. Понёс её к выходу.
        - Не позволяй гнили забрать тебя, царевна, - шептал я ей на ухо. - Вспомни, что ты мне говорила. Вспомни, чему учила бабушка. Вспомни Нину. Вспомни Алису.
        Лида дрожала всем телом. Сжимала мои руки. Скрипела зубами.
        - Я рядом, моя хорошая. Я помогу. Просто держись. Держись за меня крепче.
        Мы подошли к лестнице, и на секунду я растерялся, не зная как поступить дальше. Позволить Лиде подняться первой? Или сначала вылезти самому? У меня не было уверенности в том, что если оставить жену внизу хотя бы на миг, она вновь не попытается сбежать в подземелье.
        - Милая, послушай… Сейчас я поднимусь и подам тебе руку. Пожалуйста, не убегай. Слышишь? Пообещай мне, что не побежишь обратно.
        - Кот…
        - Пообещай.
        - Хорошо, - сказала она и зажмурилась. - Обещаю.
        Я осторожно опустил её на землю и посадил у лестницы. Затем быстро вскарабкался по ступенькам наверх и оказался в сарае. Сквозь щели в досках увидел, что на Рощу уже опустилась ночь. Бросив фонарик, я глянул на часы. Они были разбиты, стрелки отвалились.
        «Время остановилось, - подумал я. - Значит, у нас есть ещё шанс. Воскресенье не закончилось. Успеем. Обязательно успеем. Всего пару шагов, и мы будем дома. Там, в спальне, лежит телефон. Один звонок - и врачи приедут. Юра обо всём позаботился. Ему можно верить».
        Повернувшись обратно к люку, я опустился на колени. Протянул руку жене.
        - Нужно подняться, милая. Нужно идти наверх.
        Лида смотрела из темноты. Поджав колени к груди, тряслась от боли, как забитый котенок.
        - Милая… Пожалуйста, иди ко мне.
        Она подала руку. Тонкие пальцы коснулись запястья, и я почувствовал, что они холодные, как у покойницы.
        Ступая босыми ногами по грязным ступенькам, Лида поднялась. Шагнула к выходу из сарая. И тут же её колени подкосились. Она качнулась, чуть не упав обратно в погреб, но в последний момент я схватил её. Взял на руки.
        Ногой открыл дверь сарая. Вынес Лиду во двор.
        И обомлел.
        «Всё, Андрей, - вдруг понял я. - Это всё».
        Лунный свет заливал двор, укрытый белой простыней, и с неба сыпались крупные хлопья. Земля, деревья, крыша дома - всё светилось, мерцало, и мир превратился в одно огромное зеркало, отражающее серебро луны. И глядя на блеск этого холодного серебра, я наконец осознал:
        нет в мире силы, способной победить смерть.
        Нет её, Андрей.
        Просто нет.
        Сглотнул ком в горле и произнёс хрипло:
        - Идём, родная. Идём домой.
        Заскрипел снег под ботинками. Закружились звёзды на чёрном небе. Лида прижалась ко мне, и я понёс её в дом, повторяя на ходу одни и те же слова:
        - Я рядом, моя хорошая. Я рядом. Я всегда буду рядом.
        В выстуженной гостиной гулял ветер. Заметал половицы снегом, будто рассыпанным сахаром. Из зеркал, лежавших в углу, доносился слабый, едва различимый звон. Ветер сорвал с них покрывало.
        Пахло талой водой.
        - Нужно наверх, милая. Нужно выше. Держись за меня. Я рядом.
        С трудом поднимая ноги, понёс Лиду в спальню, ступая по неудобным и неправильно сложенным ступенькам. «Не споткнуться бы на собственной неумелости, - подумал рассеяно. - Слишком глупо будет так умереть».
        Лестница кончилась. Я занёс Лиду в спальню. Уложил на расправленную постель, на белую простыню.
        - Сейчас, родная. Сейчас…
        - Кот… - прошептала Лида и остановила мою руку, потянувшуюся к телефону. - Не нужно. Иди ко мне.
        Трясущейся ладонью она дотронулась до моей шеи. Провела пальцами по шраму.
        - Поранился, кот, - сказала, улыбнувшись. - Всю жизнь себя ранил. Хватит, мой серебряный. Хватит.
        Я глянул на мобильный. Затем снова на Лиду. Вспомнил, что лекарства сгорели вместе с ветровкой. Не зная, что делать, наклонился к жене. Услышал едва различимый шёпот:
        - Смотри на меня, кот… Просто смотри.
        Её глаза потемнели и превратились в две бездонные пропасти. Проступили скулы на бледном лице, пересохли тонкие губы. Лида глядела на меня, не моргая, и это вновь было лицо ведьмы - черноволосой ведьмы, которая мерещилась мне в каждом отражении на протяжении всей жизни. Ведьмы, чей бархатный голос я слышал в памяти с самого детства, и чей взгляд искал в каждом зеркале. Лицо матери. Марии. Варвары.
        - Теперь видишь, мой хороший… Всё повторяется, как мелодия в шкатулке. Это уже было и будет. Всё кончается снова. Времени не существует, мой милый… Просто смотри на меня. Смотри и не закрывай глаз.
        Запах реки и шёпот. Холодные пальцы на шее. Это была она. Моя жена. Моя Лида. Та самая - родная, коронованная солнцем, чьи ладони я гладил двенадцать лет назад и замирал, касаясь обручального золота. Та, которую я целовал перед огнём в осеннюю Пасху. Та, которая раз за разом провожала меня в ночь, целуя в коридоре и отдавая в объятия смерти.
        - Я рядом, серебряный мой… - шептала она из последних сил и гладила мои спутанные волосы. - Я всегда буду рядом. Только отпусти, пожалуйста. Отпусти. Забери моё дыхание, забери силу, забери всё, мой хороший. Ты ведь уже понял, уже увидел. Ты знаешь, кто ждёт меня в зеркале. Посмотри назад. Посмотри. Её друг здесь. Ждёт хозяйку.
        Я оглянулся. На пороге сидел белый кролик. Глядел на Лиду чёрными бусинками глаз. Шевелил ушами.
        - Это она помогала тебе, кот. Она вела обратно под землю, чтобы спасти.
        - Я забыл, милая… я всё забыл… Я не помню, как увёл тебя под храм. Это было, словно в тумане, в дыму…
        - Хватит, кот, хватит.
        Она коснулась пальцами моих губ. Затем прошептала:
        - Ты всё исправил, мой серебряный. Всё сделал правильно. Теперь это не важно. Все грехи, все обиды - ты всё искупил, мой хороший. Ты сдержал обещание.
        - Он мог подарить тебе жизнь…
        - Нет, мой хороший. Не мог. Ты сам видел. Всё его колдовство - это гниль. Только смерть делает нас живыми, только она. Ведь мы сами её сотворили. Мы с тобой… Надеюсь, хоть это ты помнишь?
        Ветер в гостиной подул сильнее. Я услышал, как хлопнула дверь. Лида дёрнулась, на секунду прикрыв глаза. Она вновь затряслась мелкой дрожью. На шее выступили сосуды. Чёрные слипшиеся волосы беспорядочно разметались по наволочке.
        - Смерть слушала твою музыку, мой серебряный. Это она смотрела из темноты. Из зеркала, которое вы с Юрой увезли в тайгу…
        - Я ничего не понимаю… ничего. Я запутался в этой магии, словно в паутине. И без тебя мне не справиться. Пожалуйста, не уходи. Слышишь? Останься со мной. Позволь позвонить врачам.
        - Кот, кот! Милый мой кот… ты уже справился. Уже победил. Ты сохранил подарок. Сохранил наши двенадцать лет и любовь. Иди ко мне. Просто обними. Хватит, милый… Ты же знаешь, что только так правильно. Только так. Возьми это. Вот возьми.
        Она протянула зеркальце, которое всё время сжимала в левой ладони. Вложила его мне в руку.
        - Смотри на меня, мой хороший. Просто смотри и не бойся. Всё заканчивается, и я рада, что всё заканчивается именно так. С тобой в постели. Умирать не страшно, кот. Только немного больно. Но и это скоро закончится, только иди ко мне… Иди и смотри.
        Она обняла меня двумя руками, прижав к себе. Зашептала на ухо:
        - Мы сами её создали. И она вовсе не враг нам, кот. Она хорошая… Сейчас ты увидишь сам.
        Волосы Лиды пахли рекой.
        Рекой и рассветом.
        Лида умирала у меня на руках. Моя жена. Моя душа. Моя любовь. Я прижимал её к себе, что есть сил, и боялся, что ещё секунду, вот ещё один миг, и она рассыплется прахом, а вместе с ней рассыплется и вся жизнь - вся сказка, которая началась здесь же, во дворе этого дома, тринадцать лет назад.
        Память кружила голову и звенела острыми гранями. Мир, разбитый на осколки, летел и сыпался стеклянной пылью. Не было больше ничего, кроме любви, которая звучала на всех частотах одновременно - на всех уровнях Слова. Воспоминания сплетались в единый узор - все разом. И жаркий июльский день, когда я впервые увидел Лиду на площади. И пьяный вечер, который превратился в прогулку по уснувшей деревне - в ветви черемухи, бархатцы и поцелуй. И то, как я стоял перед домом и смотрел в зашторенные окна, и нервно курил, не понимая, что происходит с моей душой и почему тело вдруг стало таким лёгким. И тот день, когда я смотрел на больничные двери, выдыхая из себя дым, и с замиранием сердца ожидая её появления…
        «Волшебник никогда не опаздывает, как и не приходит рано. Он приходит именно тогда, когда нужно».
        «Только ты не волшебник».
        «Это пока…»
        Наша первая ночь и первые прикосновения. Первое наслаждение. То, как Лида медленно заходила в реку. И как ныряла под воду, а потом выходила из неё обратно, словно русалка.
        Музыка. Торжественная музыка. Барельефные стены, и тонкая нитка, торчавшая из погона.
        Пьяные крики «Горько».
        Пыльный диван и гуляющий по квартире ветер. Залетевшая в дом синица…
        «Я вижу смерть. Она похожа на моё отражение».
        Новый дом. Старый трельяж с тремя зеркалами. Я смотрю в то, что посередине… Молодой, но уже уставший.
        «Что случилось, кот?»
        «Смерть… Снова смерть».
        Надеваю полевой камуфляж. Убираю в карман фонарик. Прикалываю к карману булавку.
        «Будь осторожен, мой серебряный. Береги себя».
        «Конечно. Надеюсь, рассветлим до утра».
        Она провожает меня в темноту. Снова и снова. Каждую ночь. А под утро, когда я возвращаюсь, мы срываем с себя одежду, усталость и дневные ссоры, и вселенная сжимается до размеров спальни, и звуки растворяются в дыхании - в сбивающемся теплом дыхании, которое вдруг становится осязаемым и плотным настолько, что можно дотронуться до него рукой. И в этой вселенной остаёмся только мы - мы и время, время, время, трижды проклятое время, которого вечно так мало и которое рассыпается в искры на кончиках пальцев. Время, что превращается в звенящий свет, который разливается по телу, и рвётся из груди, взрывая фонари за окном - в другой вселенной, где нас уже нет - в той вселенной, над которой мы поднимаемся, возвращаясь в сияние, из которого тысячи лет назад нас изгнал Господь.
        И шёпот превращается в стон. А стон превращается в крик. И свет накрывает первой волной, за которой неизбежно катится вторая, за ней ещё одна, и ещё, и ещё, пока не остаётся уже ни комнаты, ни постели, ни мокрого белья, ни нас самих, а один только свет и нарастающий звон, закручивающийся по спирали всё быстрее, быстрее, быстрее, разрезающий пространство и предвещающий единственно возможный финал - взрыв и перерождение.
        И финал наступает. Звуки, запахи, прикосновения, крики - все чувства сходятся в единую точку, в крохотную искру, где время останавливается и исчезает. Эта искра - наша любовь. Звенящая седьмая грань - сердце мира.
        И мир взрывается. Вселенная разлетается в темноту рукавами галактик. Космос рождается в нашей спальне.
        В ту ночь мы точно знаем, что магия существует.
        В ту ночь мы побеждаем время.
        «Я беременна, кот… - улыбается жена и, видя мой взгляд, бросается в объятия. - Это девочка. Я знаю, будет девочка».
        Снег выпадает поздно - лишь в декабре.
        Лида лежит на больничной кровати в окружении людей в белых халатах. Я держу её за руку, вижу вздувшиеся сосуды на шее и лицо сведенное судорогой, но даже на сотую долю не могу представить, насколько моей Лиде сейчас больно.
        Детский крик.
        Смех жены.
        «Девочка. Это девочка. Ты стал отцом, Андрей».
        …ветер в гостиной стих.
        Я услышал, что там, внизу, на журнальном столике играет шкатулка.
        - Она здесь, - улыбается Лида. - Она пришла.
        Маятник под сердцем качается. Я наконец понимаю.
        - Лида…
        - Да, мой серебряный. Это она. Слышишь? Она поднимается… Посмотри на меня, кот, посмотри. Не закрывай глаз. Ты видишь… Ты всё видишь, мой серебряный. Мы отражения друг друга. И она всегда была с нами - в зеркалах, в каждом осколке. Та, которую ты всегда искал - во мне, в матери, в каждом отблеске. Ты всегда думал, почему я похожа на неё. На ту женщину в твоей голове. Ту, что шла рядом - за твоей спиной, многоликая и родная. Черноволосая девочка в зеркале. Та, которой покорятся все отражения. Та которая распутает всё. Она не враг нам, Кот. Она сделала нас живыми… Она - хозяйка Зазеркалья. Она - наша любовь. И она - наша дочь.
        Запах воды становится сильнее, и я вдруг понимаю, что на самом деле пахнет вовсе никакой не рекой. Пахнет ливнем. Холодным ноябрьским ливнем, который заливает крохотный чёрный гробик, похожий на лакированную шкатулку.
        Перед глазами мокрые спутанные волосы. Белые пальчики, сжимающие Зайца.
        Поднимаю взгляд и вижу, как кролик, ожидающий на пороге, прыгает в сторону. Уступает дорогу хозяйке.
        В гостиной играет шкатулка. Мелодия, которую я включал дочери на ночь. Нежная хрустальная пьеса, которую весь мир называет неправильно, и только мы втроём знаем её название.
        В доме играет «For Alice».
        Пьеса, которую так любит смерть.
        - Она здесь, мой серебряный. Она пришла.
        Лида обнимает меня из последних сил. Я вплетаю пальцы в её взмокшие волосы. Целую холодные, пересохшие губы. Целую в последний раз.
        - Пожалуйста, дай мне её платье… - говорит Лида едва слышно.
        Аккуратно опускаю жену, укладывая головой на подушку. Околдованный, словно в тумане, встаю с кровати. Подхожу к шкафу и вытаскиваю из чемодана чёрную ткань в желтый горошек. Отдаю Лиде. Она прижимает одежду дочери к груди, а затем указывает взглядом на чемодан. Улыбается.
        Я оборачиваюсь.
        На раскрытом чемодане сидит синица. Клюёт белое платье жены.
        - Ты знаешь, что делать, мой серебряный.
        - Лида…
        - Ты обещал.
        Отцовская булавка приколота к ремню.
        «Ты должен её отпустить, Андрюша. Потому что так правильно. Так нужно, если любишь. Будь сильным, сын».
        Лида поднимает трясущуюся руку. Отгибает безымянный палец, на котором блестит обручальное золото.
        - Я люблю тебя, кот.
        - Я люблю тебя. Люблю, родная.
        Укол.
        Выступившая капля крови.
        Птица взлетает с чемодана и кружит под потолком спальни. Опускается рядом с Лидой - всего на миг - и тут же вылетает из комнаты.
        В голове разносится одно слово:
        «Прах…»
        Мелодия в гостиной смолкает.
        Ветер гудит сквозь разбитые окна.
        - Лида…
        Глаза жены закрыты. Провожу ладонью по холодной щеке. По мокрым чёрным прядям.
        - Лида, ответь.
        Опускаю взгляд на её живот. Она не дышит.
        Маятник обрывается.
        Всё, Андрей, всё.
        Её нет.
        Подскакиваю с постели и открываю окно, чтобы запустить холодный воздух вперемешку со снегом. Хожу по спальне кругами. Смотрю на жену. «Глупости… Что за глупости… Разве её может не быть? Вот же она лежит перед тобой. Просто уснула. Просто спит. Сейчас, подожди минуту. Она сейчас откроет глаза».
        - Лида!
        Мир расплывается… Что за чёрт?
        Куда… куда всё исчезает?
        «Просто слёзы, Андрюша… - шепчет за спиной отец. - Можешь не прятать их больше. Ты был сильным. Ты всё сделал правильно».
        - Глупость-глупость… - повторяю я и прижимаю к себе Лиду. - Она просто спит. Просто спит.
        В голове вспыхивает озарение.
        - Господи, ну конечно! Это не она спит, а я!
        Смеюсь. Нервно, тихо, сквозь слёзы.
        - Это просто сон. Обыкновенный сон, который сейчас закончится. Надо только проснуться. Ой, дурак-дурак, Андрей. Сам рассказывал Юре про осознанные сновидения, а теперь забыл! Просто потерялся во сне, вот и всё…
        Я жмурюсь, что есть сил. Жду примерно с минуту, когда сновидение сменится. Жду, когда закончится этот чёртов выход.
        Но мир так и остаётся плотным и недвижимым.
        Открываю глаза.
        Лида спит на моих руках.
        «Так не может быть. Не может…»
        Дыхание перехватывает.
        - Стой! Пожалуйста, стой.
        Первая волна.
        «Господи… хватит. Проснись, Андрей!»
        Запахи. Чувствую запахи. Чувствую, как пахнут мокрые волосы жены. Как пахнет её крем для рук в раскрытой баночке на тумбе. Аромат хвои.
        - Нет, пожалуйста… Проснись! Хватит!
        Она спит.
        Она похожа на восковую куклу.
        - Нет! - пытаюсь закричать, но лишь раскрываю рот. - Нет… нет… Лида.
        Вторая волна.
        Темнота перед глазами.
        За ней третья.
        Звон в ушах.
        И дальше слой за слоем. Будто засыпают землёй. Что-то давит в груди. Сжимает. Рвёт на части. Мне тесно. Господи, как же мне тесно.
        - Лида, Лида, Лида… - зову её, но она не слышит. А я всё зову и глажу её по спине. Целую и что-то шепчу на ухо, рыдаю и снова шепчу.
        И вдруг смолкаю. Опускаю жену обратно на кровать. Долго смотрю на её белую кожу и вдруг понимаю.
        Это не Лида.
        Незнакомая мёртвая ведьма лежит на кровати - бледная, худая, в измазанной грязью ночной сорочке. Похожая на мою жену, но это не Лида. Это вообще уже не человек. Покойница. Опустевшая оболочка.
        Труп.
        Медленно отхожу к окну и чувствую, как опускается последний слой осознания. Последняя мысль. Холодная, будто вылитая из серебра.
        Я один в этом доме.
        Лиды здесь нет.
        И никогда не будет.
        Во сне я видел девочку. Черноволосую, кудрявую.
        Сжимая в руке плюшевого зайца, она бежала по гравийной дороге из леса - из березовой рощи, которая горела осенним золотом. Ветер кружил опавшие листья хороводами, заплетал их в узоры, словно нити ковра.
        В воздухе пахло рекой и дымом.
        Девочка что-то прокричала отставшей матери. Та шла чуть вдалеке - в жёлтой кофте, с корзинкой грибов в руках - и явно не торопилась. Девочка же бежала в деревню со всех ног. Ослепленная солнцем, она щурилась и почти не смотрела по сторонам, поэтому не сразу увидела старика, который сидел среди кустов крапивы. Одетый в выцветшую камуфляжную куртку он сливался с рощей и ворошил палочкой угли в остывающем костерке. Лишь, когда до него осталась пара метров, девочка заметила цепкие кошачьи глаза, смотревшие на неё из чащи. Вскрикнула. Зажала рукой рот.
        - Не бойся, - усмехнулся старик. - Я не леший. Человек я. Живу здесь неподалёку. Во-о-н там.
        Старик кивнул в сторону двухэтажного дома с зелёной черепичной крышей. Дом стоял на самом краю леса. Последний на улице.
        - Раньше там друг жил, пока не ушёл. Теперь я, - сказал старик. - А ты чья будешь? Не Мурова внучка?
        Девочка отрицательно покачала головой. Сделала пару шагов назад и испуганными глазами стала искать маму.
        - Ну да… что-то маху я дал. Для муровской слишком худенькая, - старик ухмыльнулся, затем опустил голову и небрежно махнул рукой. - Ну беги, беги. Мать потеряет.
        Девочка отступила ещё на шаг, и лишь когда поняла, что старик на неё больше не смотрит, закричала и понеслась что есть мочи обратно в лес.
        Старик тихо засмеялся. Глянул в огонь, в котором тлели березовые полешки. Береста прогорала, но оставалась чёрно-белой, будто огонь не сжигал, а выворачивал её наизнанку.
        - Как же долго я тебя ждал… Как же долго.
        Выдохнув облачко синего сигаретного дыма, старик поднял взгляд и посмотрел куда-то в заросли крапивы, словно искал там старого знакомого. На мгновение в крапиве мелькнул солнечный зайчик.
        - Вот и всё, Андрюша. Вот всё и кончается.
        Усмехнувшись, старик бросил окурок на землю. Затоптал ботинком. Потом медленно распахнул куртку и достал что-то блестящее из внутреннего кармана.
        Глубоко вздохнув, старик посмотрел на солнце. Молча воткнул серебряную иглу в собственную тень. И упал замертво.
        Далеко на холме трижды ударил колокол. Разбил сон на части. И прежде, чем сновидение окончательно рассыпалось, я услышал в роще искристый девичий смех. Следом за ним женский голос:
        - Скоро, моя ясная, скоро. Папа обязательно к нам вернётся.
        Мир вспыхнул.
        И остался лишь свет.
        С любовью, Лин Яровой.
        21 декабря 2020 года .

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к