Сохранить .
Мутанты Сергей Трофимович Алексеев
        Районный центр Братково разделен пополам между Россией и Украиной. Так получилось, что многие жители села, русские по происхождению, оказались на Украине, а украинцы - в России. Посреди села стоит башня-таможня, а вдоль границы идет бетонная стена. Селяне говорят на причудливой смеси языков, а занимаются в основном контрабандой. К пану Кушнеру, депутату Верховной Рады, имеющему резиденцию на краю села, приезжает чиновник из НАТО, американец Джон Странг. Узнав, что в окрестностях села бродит загадочный мутант, американец решает добыть его во что бы то ни стало…
        Сергей Алексеев
        Мутанты
        Доктору и моему другу Ирине Метловой посвящается
        Глава 1
        Говорят, первой эту диковинную тварь увидела ветеринарша Елизавета Трофимовна Совенко, более известная по прозвищу Сова. Пошла за грибами по своим заповедным местам и случайно наткнулась на партизанскую землянку, настолько памятную, что защемило сердце у старушки. Подобными бункерами, блиндажами и тайными схронами была вся вторая застава изрыта, многие еще уцелели, а эта обвалилась, и яма уже заросла можжевельником. Место тут диковатое, звериное, медведи давно облюбовали крутой, сухой увал и, чтоб берлог не копать, зимовали в партизанских бункерах. И кабаны в морозные месяцы сюда на отстой приходили, в мшистом, заболоченном логу паслись или тоже норовили в землянки залечь. Раньше охотники зимой часто ездили, из Брянска, Харькова, а то и из самого Киева, а в последние лет пятнадцать мало кто заглядывал, так и дороги заросли.
        Присела Сова на кочку, где когда-то вход был в партизанскую прачечную, и в это время в ельнике что-то ворохнулось, заурчало. А потом будто кто-то позвал:
        - Ба-бэ-бэ!
        Причем голосом гнусным.
        Напугать чем-либо бабку Сову было трудно, особенно в родном брянском лесу, да к тому же показалось, будто это козел оторвал веревку и следом увязался, поскольку тоже любил по грибы ходить. Сама же приучила, когда еще козленочком был, и вот с тех пор, как только лукошко возьмет, Степка скорее ее в лес: бежит впереди и все хорошие сшибает, а мухоморы жрет, стервец. А как нажрется, ну просто дурак дураком. Из лесу придет, встанет возле таможни и народ в Россию не пускает. Стоит, орет, передними копытами землю бьет - наверное, кажется ему, будто он зверь могучий, с лошадь величиной. Свату же, Тарасу Опанасовичу, и вовсе проходу не дает: то как-то на ворота загнал, то даже на крышу проезжавшего мимо трактора, а недавно всю его машину рогами побил. Наркоман, одно слово, поэтому и брать не стала с собой.
        Пригляделась, и вроде бы на самом деле мохнатый козлиный бок в елках мелькнул. В другой бы раз сломила хворостину и прогнала, но тут подобрела от нахлынувших воспоминаний юности и позвала ворчливо:
        - Добро уж, Степка, выходи…
        А козел в ответ опять как-то мерзко заблеял:
        - Ба-бэ-бэ! Да-ай!
        Словно просит что-то! И почудилось, на дерево полез - рога на верхушке мелькнули и потом морда бородатая. Ну, значит, опять мухоморов наелся!
        - Ты чего это там, леший? - прикрикнула Елизавета Трофимовна. - А ну, слазь!
        Тут ветки-то раздвинулись и явилось чудище - горбатое, мохнатое, ручищи до земли, а из шерсти глаза черные блестят! И показалось, числом их три! На голове же то ли рога, то ли уши и рыло кабанье. В общем, не человек, не зверь и даже не обезьяна, хотя на двух ногах стоит.
        И впрямь леший!
        Однако бабка Сова твердо знала, что леших не бывает, не забоялась, взяла клюку наперевес и - как в штыковую атаку на фашиста:
        - Пошел отседова! Геть, геть!
        Безобразная же эта тварь лапы к ней тянет, будто схватить хочет, и скалится еще! Тогда бабулька в нее пустым лукошком метнула - точно в морду:
        - На тебе!
        И сама наутек без оглядки. Пожалуй, версты две бежала заросшими партизанскими тропами. Потом лишь спохватилась, но пожалела более не лукошко, а серебряное колечко, в нем припрятанное: руки у Совы от старости иссохли, и оно часто спадало с пальца. Так вот, чтобы случайно не обронить в лесу, бабка продевала в него шнурок и привязывала внутри корзинки. Памятное было колечко, дорогое, всю жизнь с ним ни на минуту не расставалась, да вернуться уж ни сил, ни храбрости не хватило. Подумала: ладно, завтра с утра прихвачу с собой козла, для надежности «вальтер» немецкий из подпола достану и схожу. На что чудищу этому корзинка моя? Поди, не возьмет, да и колечко вряд ли заметит. А грибы сожрет, так и ладно…
        Рассказывать никому ничего не хотела, да тут у поскотины, на краю заросшего травой пастбища, как назло, ей дед Куров встретился, Степан Макарыч - бывший супруг, с которым разошлась Елизавета Трофимовна лет десять назад. Должно быть, узрел Сову еще на опушке леса, спрятался, подождал, а потом как выпрыгнет из травы:
        - Хенде хох! Аусвайс! Шнель, шнель!
        Он еще с молодости такой озорной был, норовил при случае страху напустить, подшутить, разыграть. Потом вроде бы образумился, остепенился, но к старости опять, должно, стал в юный возраст впадать.
        Елизавета Трофимовна не дрогнула, лишь притулилась к жердям ограды, чтоб отпыхаться. В другой-то раз и досталось бы деду, но воспоминания, пришедшие возле разрушенной землянки, неожиданным образом стушевали прежние обиды.
        Степан Макарыч никогда особой внимательностью к своей постаревшей супруге не отличался и тут не сразу заметил, что она запалилась, отдышаться не может, бледная и прибежала из лесу без лукошка. А заметив, спросил снисходительно:
        - Кто гнал-то эдак? Или напугалась чего?
        - Тебе-то какая забота? - по-совиному напыжилась Елизавета Трофимовна, однако задираться ей в тот час не хотелось.
        - Лица нет, трясешься…
        А у бабки и в самом деле вдруг ноги подкосились, и она бочком сползла на траву.
        - Ох, лихо мне, Кур, - только и простонала непроизвольно, да еще партизанским прозвищем назвала.
        - Да что случилось-то? - обеспокоился Куров и даже засуетился. - Давай, подымайся!
        Подхватил под мышки, приподнял, прислонил к забору и держит. От его этой участливости, а может, от недавних воспоминаний Сова и призналась:
        - На вторую заставу по грибы ходила.
        - Ого, ближний свет!
        - Так сушмень стоит, пусто в лесу. А там по логу обабки да серушки попадают…
        - И что?
        - Отдохнуть присела, тут он и вылез из ельников…
        - Кто - он?
        - На козла похожий! И орет так же, будто просит чего. Баба, дай, говорит. Чего дай?
        - Ага, а тебе будто дать нечего? - И ухмыльнулся, старый развратник.
        - У вас, жовто-блакитников, одно на уме! Должно, леший был!
        - Чего мелешь-то?
        - Не знаю, как и назвать… Может, обезьяна, да ведь рыло, как у вепря, и вроде рога на макушке. Стоит на ногах, горбатый, лохматый, и рычит… Чуть только не схватил.
        - Поблазнилось, поди-ка, - осторожно не поверил Степан Макарыч.
        - Да вот как тебя видала! В елках сначала прятался, думала, козел. А вылез - страх божий И ощерился! Эй, ты по-што меня лапаешь-то?
        Дед спохватился, отпустил Елизавету Трофимовну и огляделся, выдавая тем самым растерянность. Он знал свою бывшую супругу тыщу лет, еще с ее партизанских девичьих времен, и никогда подобных историй с ней не приключалось; напротив, Сову было трудно чем-либо испугать или взволновать даже в годах преклонных. В иной раз чудилось, она вовсе бессердечная и нервы у нее железные. Невзирая на возраст и в связи с отсутствием ветеринаров она до сей поры кастрировала всех поросят и бычков в районном селе Братково - как на российской, так и на украинской его сторонах. Причем, кажется, делала это с мстительным удовольствием…
        - Может, и не леший, - вдруг усомнилась Елизавета. - А этот… Как его? Ити, что ли…
        - Кого - яти?
        - Тебе бы только яти! Тварь так называется, гималайская. По телевизору показывали.
        - Не ити, а йети! - со знанием дела поправил Куров. - По - нашему, снежный человек. Да брешешь ты, Сова… Откуда ему взяться? Сослепу, поди, привиделось. Он в горах живет.
        Она обижалась мгновенно и от обиды становилась дерзкой и задиристой:
        - А вот сходи на вторую заставу и глянь! Посмотрю, как ты от него драпать будешь!
        - Была нужда, ноги бить…
        Курову не хотелось сердить старуху. Он слишком хорошо знал вздорный нрав бывшей супруги и старался избегать всяческих ссор, поскольку Елизавета Трофимовна сразу же начинала отравлять ему жизнь мелкой местью. Когда они разошлись, то поделили огород, имущество, хату и даже печь. Поскольку же печь была единственной, то деду досталась топка и лежанка, а бабке только одна ее теплая стенка и труба с задвижкой. Это ее вполне устраивало, ибо топить-то своими дровами приходилось Степану Макарычу и тем самым обогревать половину Совы. Он уж старыми фуфайками и одеялами перегородку обшил, чтоб тепло у себя задержать, а оно все равно к бабке уходит. Она там, слышно, босая по полу шлепает, а дед в валенках сидит даже летом. Мало того, стоит разругаться - так Сова дождется, когда дед затопит печь, и закроет трубу. В таких случаях дым заполнял все его жилище, вынуждал бежать на улицу и потом искать компромисс с бывшей супругой - угар к ней удивительным образом не проникал! Летом можно было бы и не бояться подобного вредительства, однако кухня вместе с газовой плитой при разделе отошла бабке, и Ку-рову приходилось
готовить еду в печи круглый год.
        - Тогда не говори, что брехня! - Сова все больше распалялась. - Будто я вру ему! Будто сослепу! Зрячий выискался! Сам бы увидел, так в штаны навалил бы, Кур ты щипаный!
        Это уж было слишком, но дед и не такое терпел от нее в прошлом.
        - Может, зверь тебя испугал? - предположил он. - Кабанов-то вон сколь развелось, и медведи по второй заставе пешком ходят…
        - Сам ты медведь! Что я, не отличу дикого зверя от этой твари? У ней ведь не лапы, а руки были. И бородища - во! Может, даже инопланетянин. Передают вон, гуминоиды эти на Землю давно прилетели. Корабль у них сломался. Может, поселились на заставе и живут? Там же нынче всякая бро-дяжня обитает…
        - Бродягу ты и видела!
        - Вот чего пристал к женщине? Не верит, а?! Ты мне всю жизнь не верил, потому и под откос ее пустил, бандера недобитая!
        - Да будет тебе, Елизавета, - проворчал дед вполне добродушно. - Ну, поглядела на лешего, и хрен с ним. Живая осталась, и ладно.
        - Не на лешего, а на снежного человека! А то на гумино-
        ида…
        - Нехай и на снежного…
        Старуха уже отдышалась, взяла себя в руки и, как бывало в таких случаях, от негодования аж присела, как кошка, уши прижала и зашипела:
        - Ох, и хитрый же ты, чума оранжевая! Будто соглашаешься, а сам себе на уме! Ух, порода ваша хохляцкая! И вообще, ты что тут делаешь? На территории чужого государства? Как нынче твоя фамилия? Курвенко?
        - При чем здесь фамилия? - Теперь уж дед рассердился. - Что ты в самом-то деле? Я к тебе по-доброму шел, обрадовать хотел!
        - Ну-ка геть в свою самостийную Украину! Нечего тут выглядывать да вынюхивать, натовский прихвостень!
        Дед только рукой махнул и пошел к таможне, ибо знал: если Сова новую его фамилию вспомнила, значит, ее понесло и толку не добиться.
        Он и в самом деле всю жизнь был Куров и считал себя русским, а тут, когда райцентр разделили демаркационной линией и он вместе со своей половиной хаты очутился в Украине, по решению районной Рады всех переписали на хохляц-кий манер и выправили соответствующий паспорт. Делили-то второпях, как придется, и получилось, что все москали оказались в Украине, а хохлы в России - так уж с давних пор заселено было Братково. Кто бы думал, что когда-нибудь раздерут село на два государства?
        Степан Макарыч документа не принял из принципа, так сначала пенсию перестали приносить, а потом обманом старый забрали и новый всучили. Из-за того и российского гражданства не дали, хотя он в газету написал, что не хочет примыкать к Украине. До Верховных судов обоих государств дошел, чтоб восстановить справедливость, сотню справок разных собрал, живых свидетелей разыскал, три общих тетради на письма перевел - не помогло. И тогда ветеран партизанского движения объявил свою хату со двором отдельной державой, нарыл ходов из своего подпола, чтоб бороться с экономической блокадой и чувствовать себя вольным, после чего отказался подчиняться каким-либо законам и властям. Хотел еще свои деньги напечатать, почтовые марки и герб нарисовать, продавать все это и жить, как Папа Римский, но потом слегка поостыл. Крестник его, Мыкола Волков, человек политически грамотный, тайно посоветовал назвать государство размером в полхаты - Киевская Русь. Он был мастер придумывать всякие комбинации. Чтоб никому обидно не было, дескать, всегда будет политическое оправдание. Если государство Израиль, которого не существовало
тысячи лет, восстановили, то почему бы не возродить Киевскую Русь, хотя бы не с целым народом, а в лице одного человека? Несколько лет Куров с этими идеями носился, однако древнее восстановленное государство не признали даже в сельпо, где отпускали товары под запись.
        Елизавета же Трофимовна с того самого дня, как узнала, что дед теперь Курвенко, да еще услышала сплетни, мол, он по своей воле стал так называться, во всяком споре использовала это как самый веский аргумент - чтоб обидеть до глубины души.
        Даже козла своего Степаном назвала…
        А дед был москаль прирожденный, поскольку родился и вырос в Московской области и зимой сорок первого, после краткосрочных диверсионных курсов, был заброшен на парашюте в брянские партизанские леса - немецкие эшелоны под откос пускать. Его тогда никто в отряде ни по фамилии, ни по имени не звал, из конспиративной необходимости ходил он под кличкой Кур, то есть петух. Так же звала его и будущая, а теперь уже бывшая, супруга, которая еще совсем девчонкой в отряде товарища Ковпака стирала белье, пулеметные ленты патронами набивала и носила, как и до сих пор, фамилию Со-венко…
        Куров и сам чуял, что к старости обидчив стал и, должно, от Совы заразился желанием мелкой мести, ибо отошел от поскотины, обернулся и крикнул:
        - Ты бы, дура-баба, прежде спросила, зачем я к тебе в сопредельное государство ходил!
        Елизавета Трофимовна насторожилась, но из гордости не переспросила. И тогда дед с удовольствием подразнил ее:
        - От Юрка письмо пришло! Одному мне адресовано! Бабка Сова в тот час же дернулась было следом и даже рукой махнула, но Степан Макарыч лишь прибавил шагу.
        Юрко был их хоть и не единственный, но самый дорогой, воспитанный чуть ли не с пеленок, любимый внук…

* * *
        Дед Куров особенно-то не распространялся о том, что ему Сова поведала, - дабы сплетен не разносить, поскольку сам все-таки не поверил ни в лешего, ни в снежного человека. Крестнику своему, Мыколе Волкову, только и рассказал в тот же день. Да и то шутливо, дескать, крестная его сегодня по грибы пошла, и ее в лесу какой-то человекоподобный зверь, навроде гориллы, чуть лапами не схватил. Так она корзинку бросила и бегом прибежала со второй заставы - а это тебе не ближний свет, - вон, мол, еще сколько здоровья у бабки!
        Николай Семенович был образованным, с молодости в начальниках ходил, даже одно время, под закат советской власти, председателем Братковского райисполкома работал. Но с женами молодому предрику не везло: первую у него посадили за растрату, из-за чего и сам он пострадал; вторая ушла, занявшись бензиновым бизнесом, и теперь Волков жил гражданским браком с третьей - властной и своенравной Тамарой Кожедуб, судебным приставом москальского районного суда. Она через брата своего, пана Кушнера, и устроила
        Волкова на хлебное место - начальником украинского таможенного пункта. А начальником российского был Шурка Во-вченко, как две капли воды похожий на Мыколу, поэтому иногда их путали и поговаривали, что они от одного отца, только от какого, решить не могли.
        Волков-то сначала на все это дело купился, но когда вкусил жизни с Тамарой и таможенной работы, стал одинаково томиться как от сожительства, так и от своей службы, куда его определили чуть ли не насильно. В последнее время он жаловался, что стремительно тупеет, теряет былой интеллект, подвижность ума и речи, оттого что заставляют учить украинский язык. Мол, в голове происходит мешанина, сумбур и даже болезнь развивается редкая и заразная - раздвоение сознания. Это когда один и тот же человек кажется то слишком умным, то ну просто дурак-дураком. Возможно, от этого заболевания у Мыколы появились две тайные мечты, которые исключали друг друга. Первая - избавиться каким-то образом от Тамары, а вторая - вернуться в районную власть, головой администрации или, на худой случай, председателем районной рады. Но вторая мечта была как раз и неосуществима без официальной женитьбы на сожительнице. И потом, записанный украинцем, Мыкола Волков толком не знал государственного языка, а без этого занять столь высокую должность ему тоже не светило. Говорил он на суржике, дикой смеси москальского, хохляцкого и
бульбашского, как и все остальные, за редким исключением, жители Братковского района. А требовалось владеть настоящей украинской мовой, дабы и другим пример показывать, поскольку Сильвестр Маркович, то есть пан Кушнер, от которого зависело назначение, терпеть не мог языка кацапов. Поэтому крестник Степана Макарыча, сидя на таможне, вот уже год без малого размышлял, как поступить, и на всякий случай зубрил эту мо-ву по школьным учебникам.
        С охолостившимся дедом Куровым они в какой-то степени были товарищами по несчастью - что касаемо женщин, раздвоенного сознания и самого образа жизни, и именно это сближало их больше, нежели отношения крестного родства. Сойдутся бывало, выпьют горилки и давай толковать о наболевшем - глядишь, и легче становится.
        Выслушав крестного, Мыкола высказал мысль, якобы то не зверь крестную ловил, а самый обыкновенный мутант, прибежавший в эти края из чернобыльской зоны. Там-де некоторые селяне жить остались и нарожали уродов, и вот эти полулюди, полуживотные существа уже выросли и разошлись: кто в Украину, кто в Белоруссию или Россию, и теперь бродят по лесам, народ пугают, а больше свеклу с полей воруют, овец, телят, или молодых девок ловят и волокут в свои берлоги. И хоть внешне похожи они на человека, но шерстью обросли, бывает, и по три глаза у них, или, хуже того, рога на головах вырастают, и даже хвосты. Истинно, черти! Но, говорят, быстро стареют, живут недолго - к двадцати годам все помирают. Мол, еще в прошлом году Шурка Во-вченко, российский таможенник, от безделья увлекающийся всяческой чертовщиной, на той же второй заставе наблюдал человекоподобное существо, которое живет скрытно, почти не оставляет следов и, скорее всего, обитает в уцелевшем бункере. Зимой босой и голый ходит, так шерсти только на подошвах нет, как у медведя. У них, дескать, происходит замут-нение генов, потому и называют их
мутантами. И этот же Шурка придумал легенду, будто это не кто иной, как черный партизан, - по аналогии с черным альпинистом: когда-то брошенный в беде своими товарищами, он, ставши бессмертным, ходит теперь партизанскими тропами и ищет их, чтобы отомстить. Полное вранье, конечно, ибо Куров лучше всех знал: партизаны даже мертвых своих товарищей не бросают.
        А вот видеть мутанта Вовченко вполне мог, в этом Мы-кола уверен. И прямо спросил бы у своего коллеги, но отношения у них были сложные, конкурентские и предвзятые. Короче, подъедали друг друга где и в чем только могли, так что на откровенность рассчитывать не приходилось. Хуже того, принципиальный российский таможенник тут же настучал бы куда следует, и начались бы проблемы. Поэтому Волков сразу предупредил крестного, что болтать об этом запрещено, дескать, имеется тайное межгосударственное соглашение о неразглашении сведений про мутантов - дабы не отпугивать западных инвесторов чернобыльской опасностью. Поэтому всех очевидцев сразу же обвиняют в заведомо ложной пропаганде порочащих независимые государства измышлений или объявляют сумасшедшими и помещают в дурдом. Ты, дескать, сам помалкивай и крестной накажи, чтоб язык за зубами держала, если в психушку не хочет на старости лет.
        Все-таки хорошо поговорить с умным и знающим человеком! Куров в тот же вечер пришел в свою половину хаты, однако предупреждать Сову ни о чем не стал, а вздумал устроить ей испытание: затопил печку, поставил разогревать ужин и принялся ждать, устроит ему соседка газовую атаку или нет. Прошло пять, десять минут, но тяга не уменьшалась, потом и картошка с салом зашипели на сковороде - бабка трубу не закрывала. Значит, клюнула на сообщение о письме от внука и мстить не станет. Степан Макарыч поужинал под рюмку горилки, окончательно раздобрел и постучал в стену.
        - Эй, Сова! - окликнул. - Ты про снежного человека-то не болтай, а то в больницу упекут.
        - Это еще почему? - не сразу спросила она.
        - Государственная тайна. За разглашение - срок. Ты не лешего видала, не гуманоида…
        - А кого, по-твоему?
        - Мутанта.
        - Какого еще муданта?
        - Чернобыльского, радиоактивного. Урод такой, не человек и не зверь…
        - Ну, слыхала я про них, и чего?
        - Ничего. В дурдом посадят, да и все.
        - Может, у вас, хохлов, это тайна государственная, - отреагировала Елизавета Трофимовна после недолгого раздумья. - А у нас в России секретов нету. У нас страна открытая, вся нарастапашку.
        - И у вас мутанты под грифом.
        - Кто сказал?
        - Мыкола Волков.
        Сова крестника своего считала бабником и непутевым мужиком, впрочем, как и его давно пропавшего отца, поэтому ехидно хихикнула - перегородка была не толстой, в две доски, и все бабкины интонации слышались отчетливо:
        - Нашел кому верить!
        Но поносить его, как обычно, не стала - должно быть, помнила о письме от Юрка…
        - Как хочешь, - равнодушно отмахнулся Куров. - Арестуют, тогда не реви. Пухнаренков ваш за этим лично следит.
        Пухнаренков был главой российской администрации.
        - А чего ваши чернобыльские муданты в нашем брянском лесу делают? - после долгой паузы спросила Сова.
        - В основном девок ловят, - ухмыльнулся дед. - Тебя ведь тоже поймать хотел?
        - Я вот ему поймаю! - послышалось отчетливое клацанье затвора. - Пусть только встренется еще раз!
        - Ты зачем «вальтер» откопала?
        - От вас, хохлов, обороняться!
        - Не шали, Елизавета…
        - У меня лукошко на второй заставе осталось! И ножик… Я женщина одинокая, помочь и защитить некому, завтра сама пойду…
        И будто всхлипнула. Это она так на жалость давила, надеясь, что Куров сходит и отыщет корзину или уж, на худой случай, с ней пойдет, но все подобные приемы бывшей супруги дед давно изучил и никак на них не реагировал: стоит чуть слабину дать, как верхом на шею сядет и понукать будет - характер такой. Дед в ответ включил телевизор, растянулся на койке, словно сытый кот, и Елизавета Трофимовна поняла: не разжалобить нынче бывшего супруга.
        - Письмо в щелку просунь! - потребовала она.
        - Какое письмо?
        - От внука моего!
        После раздела хаты в перегородке оставалась единственная щель - за печкой в углу: хата от старости проседала, и, как ни затыкали, ни заделывали, щель все равно светилась одинаково в обе стороны.
        Дед даже не шевельнулся:
        - Мне адресовано!
        - А я его бабка родная! Имею право! Суй сейчас же, а то будет тебе газовая атака!
        Куров покосился на противогаз, висящий всегда наготове, под рукой, и потянулся:
        - Только попробуй… Свет отключу.
        Электрические пробки остались на дедовой половине хаты, и, бывало, зимой, когда темными вечерами Сова смотрела сериалы, эта угроза действовала безотказно. Но сейчас на дворе еще солнце не село, поэтому бабка простучала босыми костлявыми пятками по гулкому полу и громко брякнула печной заслонкой.
        - Нюхай, хохляцкая рожа!
        Степан Макарыч хладнокровно напялил резиновую маску противогаза, распахнул окошко и, поправив подушку, уставился в телевизор - показывали новости. Печь уже прогорала, поэтому синий, угарный дым почти не застилал экрана, не мешал смотреть и медленно уносился на улицу. Елизавета Трофимовна выждала минут пять.
        - Ну чего, живой еще, бандера? - спросила наконец.
        - Что мне сделается? - пробубнил сквозь маску Куров. - Я уж привык терпеть от вас, москали проклятые. Погоди, вот хохлы вступят в НАТО и покажут вам кузькину мать.
        - Нехай вступают! - без особого азарта подбодрила Сова. - И поскорей! Вот уж потехи будет - хохлы в НАТЕ!
        - Чего же потешного?
        - Так ей же сразу хана придет!
        - Кому - ей?
        - НАТЕ твоей!
        - А они тогда - в Евросоюз!
        - И союзу этому будет полный кирдык! Вы, хохлы, - наш засадный полк. Мы вас скоро в Штаты зашлем! Шоб разъединить их к чертовой матери! От них вся зараза идет…
        - В том и есть ваша москальская агрессивная физиономия! - нехотя отпарировал дед.
        Старухе, должно быть, тоже надоело препираться, да и любопытство разбирало - открыла задвижку на трубе и попросила глухо:
        - Скажи хоть на словах, что пишет-то Юрко?
        - Что надо, то и пишет.
        - Поклон-то мне прислал?
        - Поклон прислал, о здоровье спрашивал. Не примерла ли еще, говорит, бабка Сова? Не сунули ли ее в скважину?
        - Ну чего болтаешь-то, дурень? Разве Юрко так про родную бабушку спросит?
        - Ладно, шучу…
        - Отпиши ему, дескать, плохая стала, болею!
        - Ничего себе - плохая! - захохотал дед. - Со второй заставы рысью прибежала, и хоть бы что!
        - Из последних сил прибежала. От муданта этого снежного…
        - Да ты и без муданта как вертолет!
        Старуха загоревала и, судя по звуку, зарядила пистолет.
        - Приехать в отпуск-то обещается?
        - Обещается, жди… Пока, говорит, горсть алмазов не накопаю, не приеду.
        - Сдались ему эти алмазы! - Сова обиженно высморкалась и тут же принялась ругаться с причетом: - А все ты! Ты дорогу из родной хаты показал! Вот и осталась я одна-одине-шенька на старости лет! И некому будет воды подать…
        Куров знал, что эта песня на добрых полчаса, снял противогаз и прибавил звук в телевизоре. Обычно в таких случаях он отмалчивался, поскольку мысленно соглашался с бывшей супругой и чувствовал себя виноватым.
        После освобождения брянщины от фашистов диверсанта Курова демобилизовали по ранению, но вместо того, чтоб в тот час отправиться домой, в Московскую область, он оказался в Братково. Его партизанская подруга Лиза Совенко уговорила остаться в ее родных местах: мол, поправишься и поедешь, куда тебе торопиться? А сама, коварная, уже тогда замыслила женить Кура на себе и навсегда оставить на Украине, оттого и ласковая была, безотказная, всякую его волю исполняла и в рот заглядывала. Он и не собирался жениться на ней, не нравилась ему Сова - курносая, глазки маленькие, востренькие и губы вечно удивленной трубочкой. И хоть рано созрела, аппетитно округлилась, словно краснобокое яблоко, да не то что укусить - ущипнуть не дает. Командир прикрепил ее к Курову, чтоб обучил всем премудростям взрывного диверсионного дела, так и образовалась птичья диверсионно-разведывательная группа Кур и Сова. Потому они на пару целый год ничем иным, кроме рельсовой войны, не занимались. Это уже когда он долечивался под ее присмотром во фронтовом госпитале, потерял однажды бдительность и допустил непозволительную шалость -
как-то само собой получилось, невзначай. Думал, обойдется, и, поправившись, собрался уезжать, но Сова вдруг заявила, дескать, на сносях я, и не стыдно ли тебе, геройскому партизану, бросать обманутую беременную девицу, фронтовую подругу на произвол судьбы? В общем, он по молодости-то поддался шантажу, остался, но в сельсовете расписываться не стал принципиально.
        Она тогда и на это была согласна.
        А Братково немцы еще в сорок втором дотла сожгли, жить негде, так они снова вернулись на вторую заставу, поселились в прачечной и прожили там до весны. Хотели летом хату поставить в селе - им, как героям, землю дали и материала на строительство, но тут заявился вербовщик и говорит, мол, на золотые рудники требуются взрывники. Они же с партизанской подругой ничего тогда еще не умели делать, кроме как взрывчатку под рельсы или мосты подкладывать да эшелоны под откос пускать. Курова с беременной женой не взяли бы, но супруги скрыли это, записались добровольцами и поехали в Якутию. Тут спустя некоторое время и выяснилось, что Елизавета пустая и ни на каких сносях вовсе не была, но уж поздно, увяз коготок. Так пять лет они на пару шпуры бурили, аммонит закладывали и рвали породу с кварцевыми золотыми жилами. Надо сказать, Сова и в тылу у немцев была отчаянной, иногда чуть ли не у них на глазах магнитные мины под вагоны ставила; тут же и совсем расхрабрилась, и возникло между супругами нечто вроде рискованного соревнования - кто короче запальный шнур оставит. Однажды били шурф буровзрывным способом по
коренным породам, и такая заруба, что никто уступить не хочет. А суть ее состояла в следующем: надо было зарядить шпуры, свести детонирующие шнуры в коллектор с капсюлем, уже в него вставить бикфордов шнур, запалить его и, пока горит, успеть подняться наверх в бадье, которую выкручивали воротом двое горняков. И получалось: шурф все глубже, а шнур короче. Было уже метров десять глубины, когда Степан установил абсолютный рекорд и подорвал заряды тридцатью сантиметрами - меньше оставлять уже было никак нельзя. Но Сова вошла в раж и сдаваться не собиралась: демонстративно укоротила шнур еще на вершок и спустилась в забой.
        - Не шали, Елизавета! - предупредил Куров. - Не успеешь!
        - Успею! - отвечает эта поперечная женушка. - Я легче тебя!
        Забралась в бадью, запалила и кричит:
        - Вира!
        Горняки тоже в азарт вошли и страх потеряли, навалились на рукояти, крутят ворот, смеются - Степан помогать кинулся, и все равно не поспели. Взрыв громыхнул, когда Сова была уже над устьем шурфа, и это ее спасло: мощной ударной волной ее подбросило метра на три вверх и только посекло задницу крошкой кварцевой жилы. Говорят, в больнице, когда осколки вынимали, то даже самородное золото находили, правда, мельчайшие частицы извлечь не смогли, много еще и осталось. Месяц она пролежала на животе, пока не зажило, после чего к взрывчатке больше не притрагивалась, поехала учиться на курсы ветеринаров и последние два года в Якутии проработала на конной базе рудника. И то ли от этого памятного взрыва, то ли от золота, которое вросло в тело, но пробудилась наконец в Сове женская природа: неожиданно забеременела и родила первенца Тараса. В Братково они вернулись по причине второй беременности. С двумя-то малыми детьми тяжеловато в холодных краях. Благодаря солидному северному заработку выстроили большую хату посередине села - как героям-партизанам, им отвели самый лучший участок - и лет двадцать, пока сыновья
не выросли, жили душа в душу. Выучили Тараса на механика, женили, но рожденная в Якутии бродяжья неуемная душа все куда-то манила сына, и в результате взял он свою жену да по комсомольской путевке рванул на Сахалинские нефтепромыслы, простым бульдозеристом. А спустя год следом за ним и второй сын, Василий, сорвался, - оба за длинным рублем погнались. Причем поехали не спросясь, своевольно, отчего Сова и начала ворчать на мужа, мол, это ты им дорогу из дому показал, ибо сам по характеру бродяга, бездомок и кочевник.
        Там, на далеком острове, у Тараса родился Юрко. Внук, долгожданный, красивый, пригожий, был, однако, болезненным из-за худого сахалинского климата. Как-то приехал старший в отпуск, отпрыска своего показать, а Сова как увидела его, так и отрезала:
        - Внука вам не отдам! Загубите, ироды, ребенка!
        Родители особо и не сопротивлялись, оставили Юрка и уехали. И еще на несколько лет в хате воцарился мир и душевный покой, но лишь до тех пор, пока внук в армии не отслужил. Словно подменили парня. Вроде и невесту себе нашел, свою, братковскую, Оксану Дременко, первую красавицу в районе. И родители у нее люди солидные, уважаемые: отец Тарас Опанасович секретарь райкома, мать главврачом в больнице. Через них Юрко и на работу поступил в ГАИ - место прибыльное, с казенной машиной и одежей. Казалось бы, женись и живи, в ус не дуй! Ан нет, затосковал, заметался, все ему не ладно.
        - Дела большого хочу! - заявил однажды деду. - Мир хочу посмотреть. А женюсь, так дальше Брянска не уедешь.
        Да и Оксана тогда была девицей гордой, заносчивой: секретарской дочке отдельную каменную хату и чуть ли не ца-рицыны черевички подавай на свадьбу. Не то, мол, что за жених - гол как сокол, хотя предки всю жизнь на нефтепромыслах отмантулили. И вот эта ссыкуха склонила парня съездить на заработки, да не на Сахалин, а по дедовой дорожке, в Якутию, за алмазами. Тогда многие уезжали на севера, Шурка Вовченко оттуда вернулся и сразу же кирпичный особняк выстроил под железной крышей, машину «Волгу» купил и еще осталось денег, чтоб жить и дурака валять. Говорили, повезло ему - выковырял однажды крупный алмаз и продал спекулянтам. Должность начальника таможенного пункта, по слухам, он попросту у Пухнаренкова купил за семь тысяч долларов. А все для того, чтобы сидеть на теплом месте и заниматься своими делами для души. Он еще на Севере увлекся всякими необъяснимыми явлениями природы - летающими тарелками, пришельцами и прочими чудесами. Сидел на таможне, с башни в телескопическую трубу по ночам смотрел, что-то записывал или читал книжки, присылаемые ему по почте. Дед Куров считал, вот так и должен жить
человек: потрудился со всей силы несколько лет, а потом живи в свое удовольствие. Но многие думали про Шурку, что он слегка с катушек сбился: нет бы бабки зарабатывать на хлебном месте, а он, дурень, чертей ловит сам и еще других заражает всякими небылицами.
        И сам Дременко думал отдать дочку за богатого зятя и еще чуял, что скоро придет конец его власти. Потому советовал Юрку прежде на ноги встать, а потом жениться.
        В общем, завербовался внук и уехал совершать большие дела. А тут начался всеобщий развод, раздел имущества и государственного огорода. Когда же он закончился, бабка Сова, должно быть, из ума выжила по старости и потребовала, чтоб Куров на ней женился законным браком. Всю жизнь прожили нерасписанные и ничего, а тут приспичило ей: мол, не желаю в гроб ложиться девицей невенчанной. Как внук подался в Якутию, так она тогда помирать собралась и даже гроб себе купила, чтоб ее гробовые деньги не пропали. Правда, потом подарила его, когда одна из ее подруг преставилась. Дед чуть было не поддался на провокацию, но поразмыслил и решил не смешить народ на старости лет и расписываться отказался. Так бабка и вовсе взбесилась и стала строить в хате границу. Сама доски таскала, городила, выгадывая, конечно, себе побольше, но дед не противился. Однако двери между половинами все-таки заколачивать не стала, а замкнула на огромный висячий замок и завесила премиальным ковром, полученным когда-то за успехи в деле кастрации и осеменения.
        - Ко мне в Россию больше ни шагу! - заявила. - Не хочу с вами, хохлами, на одной жилплощади жить!
        Конечно, это она все от тоски по внуку, но, видя непреклонность Совы, Куров со своей стороны перегородку обколотил старыми фуфайками, тряпьем ненужным, даже шинели не пожалел. Сверху для аккуратности строгаными досками закрыл, на дверь замок повесил и прикрыл ее своим премиальным ковром.
        Юрко же в Якутии только деньжат заработает на хату, но до аэродрома доехать не успеет, чтоб билет купить, глядишь, сгорели, подешевели - на обратную дорогу не хватает. Возвращаться же с пустыми руками позорно, внук уродился весь в бабку: упрямый, как все Совенки, дерзкий, своенравный, в общем, по характеру - так истинный хохол. Первые годы старикам письма часто писал, Оксане же чуть ли не каждый день, и никогда не жаловался на судьбу, ковырял свои алмазы в кимберлитовой трубке и обнадеживал деда с бабкой и невесту, мол, еще на годик останусь и тогда уж на каменную хату будет. Но тут дефолт в России случился, и Юрка опять с носом остался, да в уныние не впал, поскольку на удивление первая раскрасавица Оксана все еще ждала его, себя блюла, на ухаживания не отвечала и всем сватам, что являлись, гар-буза выносила - любила крепко, должно быть, жениха своего. В результате осталась незамужней, на пару с Тамарой Кожедуб. Они долгое время даже ходили всюду вместе, под ручку, а если на дискотеку, то танцевали шерочка-с-машероч-кой. Мужики все еще облизывались, взирая на недоступную Оксану, а Тамару попросту
никто замуж не брал, опасались ее саженного роста, непомерных объемов и богатырской силы. Но тайно восхищались, глядя на обеих. Вот эти-то несмелые братковские женихи и пустили по селу грязные разговоры, мол, не дружба у этих двух старых дев, а грех сплошной - лесбиянство называется. И кто-то из завистников Юрку письмо в Якутию написал, дескать, твоя невеста замуж за Шала-вовну собралась - это за глаза так Тамару называли, по отчеству-то она Шалвовна, вроде родитель у нее был заезжий грузин. Должно быть, Юрко поверил, обиделся и Оксане на письма отвечать перестал, хотя дед Куров опровергал все злобные домыслы.
        В самом же деле здесь другая причина была. Внук наконец-то ума набрался и однажды втайне от бабки отписал деду, мол, нынче на алмазах денег не заработать и хаты не построить, свадьбы не сыграть, теперь хорошо живет тот, кто шаманить умеет и деньги к себе притягивать. Дескать, бросил я работу в алмазной трубке и поступил в высшую шаманскую школу на учебу - дар у него какой-то там прорезался. Тогда же повсюду открывали духовные семинарии, академии, медресе там всякие, ну а у них, в Якутии, естественно, институт белых шаманов. И еще предупредил Юрка, ты, мол, дед, про это ни бабке, ни Оксане не говори - не поймут или, чего доброго, испугаются. Короче, с тех пор на зависть Сове и началась у Курова с внуком тайная переписка. Так что Степан Макарыч чувствовал себя хозяином положения, однако удовлетворения не испытывал, ибо подозревал, что Юрко, скорее всего, высмотрел там какую-нибудь якутскую шаманку, женился и этот факт скрывает даже от деда. Он-то по опыту знал, какие они прилипчивые, девки ясашные, особенно к начальникам льнут, а шаман у них и раньше считался самым главным начальником.
        Поди, еще правнуки появились, узкоглазенькие…
        И вот теперь, выслушав бабкин обвинительный причет, Куров выключил телевизор, промешал угольки в печи и, убедившись, что угару не будет, даже если старухе вздумается трубу закрыть (мало ли что ей в голову взбредет!), улегся спать. А сон ему приснился такой, как Юрко в письме описывал, если его скоро назначат верховным шаманом. Привиделось, будто уже назначили, и теперь внук живет в белом чуме, ходит в белых, с красными узорами из бисера, одеждах, соболями отороченных, и ездит на тройке белых же оленей, если по тундре, а если по дорогам, то на черном «мерседесе» с охраной - как патриарх у нас. И везде ему почет и уважение, ибо постиг он высшую магию шаманства и с помощью белого бубна с золотыми колокольцами изгоняет из пределов Сахи-Якутии злого духа, имя коему Ар-сан Дуолайя…
        Куров и проснулся от звука этого бубна, однако прислушался, а это Сова в перегородку стучит, но не кулаком, как всегда, а осторожно, козонком пальчика. Доски еловые сухие, так звонко получается…
        - Ну, чего?
        - Спасибо уж тебе, Степан Макарыч, - вдруг заговорила льстиво, будто опять женить на себе хотела. - Когда ты с добром ко мне, я ведь тоже в долгу не останусь… А на мои слова внимания не обращай. В сердцах сказала, что ты бы в штаны навалил… Все такой же храбрый оказался, как в молодости. И муданта этого не испугался.
        Дед ушам своим не поверил: эко запела! Но из соображений конспирации интересоваться не стал, надеясь самостоятельно выведать, что это со старухой приключилось. И скоро выведал: оказывается, Сова рано утром отвязала козла, взяла его на поводок, как собаку, сунула за пояс «вальтер», но только со двора - глядь, а лукошко на калитке висит. И колечко, привязанное шнурком, на месте, и ножичек…
        Вероятно, и решила, что это бывший супруг сподобился, сбегал ночью на вторую заставу, отыскал и принес. Курову же ничего подобного и в голову не приходило, однако разрушать старухиных иллюзий он не захотел, но, влекомый крайним любопытством, тихонько залез в подпол, откопал там наган и подземным ходом, прорытым еще несколько лет назад в сопредельное государство, дабы через таможню с оружием не ходить, пробрался в Россию. И там уже задами, обогнув село, отправился на вторую партизанскую заставу…
        Глава 2
        Во второй раз этот мутант, леший, черный партизан, или как еще его там, объявился на украинской стороне: то ли за государственную границу сиганул, то ли вообще другой был, но очень похожий по описанию. В Братково на оба государства был один бизнес - контрабанда, и таскали ее туда-сюда огромными сумками на плечах и головах, как африканцы, от заката и до рассвета. С Украины в Россию чего только не волокли - от колготок до запчастей к самолетам, да и в обратную сторону тоже - от сигарет до моторного масла и грузовиков «КамАЗ», разобранных на детали. И много еще всякой всячины таскали, которой не хватало на другой стороне, либо была значительная разница в цене. Делали это в основном женщины, и тайными лесными тропами, поскольку все шоссейки, проселки и бывшие хозяйственные дороги были перекрыты заставами, постами, патрулями и секретами, как в прошлые партизанские времена немцами, только еще надежнее. И вот спустя неделю после того, как бабка Сова нос к носу столкнулась с чудовищем, шли себе ночным трафиком с российской стороны три хохлуши, несли кипы с «Мальборо» подпольного брянского производства. А
давно было замерено: одна средняя братковская женка при определенных навыках и соответствующей увязке груза без особого напряжения способна за раз перетащить на себе ровно два кубометра сигарет. То есть втроем они заменяли грузовик «Газель».
        И вот контрабандистки благополучно миновали засады, прошмыгнули через свое тайное «окно» на госгранице и, должно быть, расслабились в ридной Украйне, осторожность потеряли, да и притомились: светает уже, комары жрут, а отмахнуться - руки заняты. Остановились на минуту дух перевести, тут из тумана и возник мутант - горбатый, волосатый, ноздри раздувает, отфыркивается и рычит утробно, словно бык разъяренный. Женщины так и обмерли, поскольку слух о нем, несмотря на Куровскую конспирацию, всю округу трижды облетел и оброс шерстью всяческих домыслов не хуже, чем снежный человек. Стоят, шевельнуться и дыхнуть боятся, только глазами зыркают. А леший приблизился и стал им в лица заглядывать, будто искал, кого бы схватить и уволочь. Страшно, аж оторопь берет! И верно: трехглазый, бородатый, на голове то ли шапка рогатая, то ли волосы у него дыбом стоят - в сумерках не поймешь. Руки длинные, могучие, но вместо когтей вроде пальцы, и зловоние от него исходит, как от бомжа на Сумском вокзале.
        Среди этих трех хохлуш Любка Когут была женщиной хоть и самой молодой, но разбитной, бывалой и находчивой, поскольку успела потомиться в сексуальном рабстве аж в Саудовской Аравии. Верно, насмотрелась она там на всяческих мутантов и тут скорее всех с собою совладала - когда леший ей в лицо заглянул, вынула из кипы блок и в лапы ему сунула. Показалось ей, он сигарет просит. И точно, взял! Рыкнул только, гривой своей тряхнул, осклабился и убежал в сторону России.
        То есть он, может, и мутант, но человеческие дурные привычки ему не чужды: раз взял «Мальборо», значит, курить приучен.
        В общем, откупились женки таким образом, подхватили свои кубометры контрабанды и галопом в условленное место, где их поджидал грузовик.
        Привезли они товар в свое Братково и, чтобы сердечного припадка от страху не случилось, собрались у Любки, выпили, расслабились и давай обсуждать, кто что успел заметить.
        Оказалось, каждая из трех видела своего мутанта: у одной он был угрюмым детиной в шкурах и с рюкзаком за плечами, у другой - напротив, веселый, босый и бесштанный, причем мужское достоинство на виду болтается. Третьей же показалось, будто чудовище было в набедренной повязке, лицо черное, как у негра, за спиной вовсе не горб и не рюкзак, а лук со стрелами, как у первобытного человека. А еще Любка Когут разглядела, что два глаза у него расположены, как у обыкновенных людей, только вытаращенные, круглые, но третий - во лбу и узкий, прищуренный, словно дремлющий, и лучше в него не смотреть - ужас охватывает. Еще почудилось ей, мутант этот был беззубым, как старик, хотя бабке Сове являлся зубастым и с хищным оскалом. Но все три контрабандистки сошлись на одном: фигурой и образом своим этот леший очень уж похож на Дременко - исполняющего обязанности головы украинской братковской администрации. Особенно Любка порезвилась на этот счет: мол, если на него вывернутый тулуп надеть, неделю не брить да сажей помазать, как делают на святки ряженые, - так вылитый! И «Мальборо» курит!
        Однако предупредила своих товарок, чтобы о такой догадке помалкивали, не то Тарас Опанасович рассердится и перекроет трафик. Те языки прикусили, но самой этой стервозной Любке не утерпелось, и пошел гулять слушок, пока еще не громкий, вкрадчивый и липучий, как жвачка. А его надо было глушить на корню, поэтому Дременко отправился к бывшей секс-рабыне - дождавшись сумерек и крадучись: он хоть и вдовец, но накануне выборов лишние разговоры ему ни к чему.
        Любка же Когут за несколько лет на воле после побега из Саудовской Аравии на контрабанде сигарет так поднялась, что коттедж себе выстроила в престижном месте села, высоким забором обнесла и завела двух кавказских овчарок. Не мести своих заморских господ опасалась, а чтобы местных мужиков отвадить. Проституток в Братково только на учете стояло десятка полтора. А этим мужикам, видишь ли, Любку подавай, которую они считали самой заманчивой и дорогой, возможно, как раз по причине ее прошлого, когда она, будучи невольницей, оказывала услуги всяким шейхам и нефтяным королям. Однако вернувшись в родное село, она завязала со своим ремеслом, успешно занялась бизнесом и теперь отбивалась от потенциальных клиентов с помощью цепных псов.
        Дабы не тревожить собак, Дременко заранее позвонил Любке и пришел к назначенному часу. Она впустила его через черный ход, видно, решила, что голова явился за тем же, за чем и другие мужики, и, верно, вздумала для него сделать исключение. А иначе бы не нарядилась в восточный наряд для танца живота, который с порога же привел Тараса Опа-насовича в ярость. Он-то шел лишь строго предупредить, чтоб не болтала и чтоб свои слова назад отыграла, распустив молву, например, что мутант не на него похож, а на таможенника Волкова. Ну и «Мальборо» хотел прикупить по дешевке. Тут же узрел, как она перед ним своими прелестями трясет, ну и взбесился.
        - Та я же ж тебе посаджу! - закричал без всякого вступительного слова. - За контрабанду и простытуцию! З кон-фискациею особыстого майна! - И пообещал вовсе в тюрьме сгноить.
        Напугать Любку было трудно - бывалая женка. Только огрызнулась, мол, попробуй, и еще пригрозила овчарок спустить. Дременко в сердцах дверью хлопнул, убежал, однако потом опамятовался, что недостойно себя вел, не как голова администрации. И все потому, что привлекательная она была, зараза, приятная во всех отношениях, а ему по положению не то что разговоры с ней вести, а и смотреть-то не полагалось. В общем, тяжелый осадок остался. Любка, однако же, напугалась, бросила контрабанду, поручила своим товаркам собак кормить и на следующий же день убежала за границу - к своей тетке на российской половине Братково. И сразу вроде бы слухи пошли на убыль…
        Да только ненадолго, ибо вскоре случилось событие, которое потрясло оба государства сразу.
        По линии братковской границы китайцы железобетонный забор возводили - все для того, чтобы остановить дикую, неуправляемую контрабанду. На это строительство существовало давнее межгосударственное соглашение, то есть политическая воля была и материалу вроде бы вдосталь - аккуратные и бережливые немцы, когда демонтировали берлинскую стену, то ломать ее не стали и прислали в Россию, в качестве гуманитарной помощи. Хватало также и техники, и электроэнергии, и финансов, но если в Берлине ее установили за одну ночь, то здесь строили уже много лет, и все потому, что ни москали, ни хохлы не хотели терять своего бизнеса, сами откровенно саботировали работы и никому не давали. Возводили стену всем миром, как гидроэлектростанции в добрые старые времена, и перебывали в Братково представители всех бывших союзных республик. Начинали стройку неторопливые и равнодушные ко всему прибалты, приглашенные украинской стороной, однако скоро уехали - из-за распрей на национальной почве: их начали лупить как хохлы, так и москали. Киевская власть потеряла интерес к этому важному объекту, но московская сторона, напротив,
стала вкладывать еще больше сил и финансов, поэтому привозила узбеков, таджиков, армян, молдаван и даже турок. Но более года-двух никто выжить в этих краях не смог физически, несмотря на высокие заработки: или отловят и поколотят демократично и современно бейсбольными битами, или строительные вагончики с гастарбайтерами подпалят, как во времена классовой борьбы, а чаще совсем уж по-партизански - ночью обстреляют из шмайсеров, причем одновременно с двух сторон. Однажды вовсе устроили теракт, подложив под почти готовую стену семь килограммов в тротиловом эквиваленте, - двенадцать пролетов вдребезги разнесло.
        Само село еще кое-как разгородили по демаркационной линии, на гребень спираль положили из колючей проволоки, фонарей навешали, таможенный пункт открыли по евростан-дарту, с КПП, увенчанным сталинской монументальной башней с флагами, и заказали в Германии башенные часы, чтобы время было видно отовсюду. А пока их не привезли, Волков и Вовченко устроили там наблюдательные площадки, каждый в свою сторону, чтоб приглядывать, в каком направлении движутся товаропотоки. Это была не просто самая высокая точка в селе, откуда открывался вид сразу на два государства и создавалось ощущение, будто паришь над землей и над крышами домов; государственные флаги, полотнища которых плескались над самой головой, наполняли чувством принадлежности к высокой власти - будто на трибуне стоишь, на вершине пирамиды, а под тобой нечто вроде бесконечного парада, которым ты управляешь одним лишь мановением руки.
        В общем, так оно примерно и было, поскольку таможенники в Братково пользовались непререкаемым уважением и большой властью. Особенно в самом начале, когда только границу оборудовали. Волков с Вовченко вообще были как жрецы, а таможенная башня храмом: бабки на нее крестились, а вместе с ними и главы администраций уважительно снимали шапки, ибо деньги в бюджет потекли рекой. Укрощенные же было контрабандисты плевались на башню и грозились сровнять с землей, но потом попривыкли и угомонились, отыскав иные пути переброски товара. И если КПП были чистилищем, поскольку всякий проходящий и проезжающий, как пред вратами рая, должен был ответить за грехи свои, то смотровые площадки и вовсе считались святая святых, куда был заказан вход простым смертным.
        А сама железобетонная стена, разделяющая село, превратилась в некрополь. Использовать ее в качестве усыпальницы первому пришло в голову предприимчивому Пухнаренкову, который стал успешно продавать состоятельным контрабандистам почетные места для захоронения под стеной и впоследствии открыл бюро ритуальных услуг. С опозданием, но и Дременко решил не отставать и со своей стороны границы нарезал участков под могилы и тоже открыл аналогичное бюро. Поскольку же деревни заглыхали, то народ устремился на жительство в районные центры, и сорванные с родных мест старики в Братково более года не выдерживали, умирали от тоски, так что похоронный бизнес процветал чуть ли не наравне с контрабандой. Однако скоро под стеной в пределах села места почти не осталось, и тогда Пухнаренков придумал хоронить народ не в обычных могилах, а в скважинах и стоя. Дременко и в этот раз не отстал, тоже приобрел буровую установку, плотность захоронений сразу же повысилась вчетверо, а цены остались прежние. К тому же глава российской администрации еще дальше пошел: за особую плату либо выдающиеся заслуги можно было предать
покойного земле на контрольно-следовой полосе, тянущейся вдоль всей границы. Это, считай, как под кремлевской стеной лежать, а вернее, стоять. В родительские и прочие дни, когда поминают усопших, стена превращалась в стену плача, а в другие еще и служила местом расклейки объявлений и рекламных плакатов. Короче, бывший берлинский символ холодной войны сразу же стал не столько преградой на пути контрабандистов, а скорее, культовым, священным местом.
        А как вышли строители за пределы Братково, тут и началась партизанщина. Самыми упорными оказались турки, которые отдельными участками выстроили стену верст на пятнадцать в каждую сторону. Однако соединить все в единый заслон и им не удалось. Колючкой прораны заштопали и даже ток пропустили, но все контрабандисты уже имели свои «окна» на границе, запас резиновых галош и перчаток, так что поток незаконных товаров ничуть не уменьшился.
        Лишь когда привезли пятьсот китайцев с Дальнего Востока, дело наконец-то пошло. Им привычно было стены строить, и в считанные месяцы они много дыр позалатали, невзирая на грозящие опасности. Все потому, что по-восточному драться умели, чуть прижмешь их, сразу карате показывают, визжат, пинаются больно. Ни стрельбы, ни терактов не боятся, и друг за друга горой стоят, действуя, как некая тугая глиняная масса, от которой не отщипнуть и крохи. Местные жители подивились и растерялись перед неслыханным единством, отступили, стали затылки чесать, придумывая, как с китайцами сладить.
        Пожалуй, довершили бы дело китайцы, но внезапно ночью в их стане поднялся страшный переполох и в мгновение ока этот живой организм распался, распылился на пятьсот частей, разбежался с вытаращенными глазами и попрятался в укромных местах - кто в соломе, кто в колодце, кто под застрехой, как воробей, кто вообще в песок закопался либо под лесным мхом укрылся, словно жук. И говорили, будто двоих видели в партизанских катакомбах на второй заставе: одного оттуда выкурили, а второй так и остался под землей.
        Случилось это спустя пару суток после того, как украинские женки встретили мутанта. Милиция обоих государств всполошилась и давай выуживать китайцев по одному да свозить в кучу, а они все безумные, невменяемые, лопочут что-то, трясутся, то на землю, то на небо показывают. Наконец-то изловили их переводчика, кое-как привели в чувство, после чего тот путано, с пятого на десятое, объяснил, что ночью к ним в лагерь явился то ли дух здешней земли, Сунь Хунь по-ихне-му, пришедший забрать их в свои владения, то ли дьявол, перевоплощенный в образ Чингисхана. Будто ногою он топнул, и разверзлась земля, так что часть стены, автокран и несколько бытовок улетели в бездну. А потом натянул свой лук, пустил стрелу - ночное небо раскрылось, и оттуда посыпались драконы. Напустив таким образом дикого ужаса на суеверных китайцев, он вынудил их немедля бежать, куда глаза глядят.
        И на самом деле, два пролета уже готовой стены, автокран и четыре вагончика со стройплощадки исчезли бесследно, если не считать глубокой свежей борозды поперек границы, словно пропаханной богатырским плугом. Когда же милиционеры стали изучать ее природу, то обнаружили, что это всего-навсего просадка грунта, образовавшаяся из-за обрушенного подземного тоннеля, - нашли уцелевшие вход на российской и выход на украинской стороне.
        Тут впервые и открылось, что хитрые китайцы параллельно со строительством стены, вероятно, по договоренности с контрабандистами или по собственным, далеко идущим планам, в укромных местах тайно копали подземные ходы под нею, да такие, что можно без труда проехать на легковом автомобиле!
        По описанию, напугал гастарбайтеров все тот же мутант, только, на восточный взгляд, еще и огнедышащий и умеющий читать чужие мысли. Дело принимало нешуточный оборот, о происшествии сообщили в Москву и Киев, откуда пришли указания разобраться и принять меры.
        Когда китайцев выловили и заперли в пустующем коровнике, дабы решить вопрос, оставить их на стройке или депортировать, приехал глава российской Братковской администрации, Пухнаренков, лично курирующий стройку. В прошлом, да и, скорее, в настоящем тоже, он был майором КГБ и варягом, присланным из Брянска управлять сложным пограничным районом. С виду вроде бы интеллигентный, очень вежливый, с тихим голосом, заставляющим все время внимательно прислушиваться к его речи. Но если присмотреться, то можно было заметить, что взгляд у майора либо полностью отсутствовал, либо был неуловим, как у косоглазого, - никогда не поймешь, куда глядит. И от этого создавалось впечатление, будто он все время ускользает и перемещается в пространстве, словно мерцающий призрак.
        И в коровнике Пухнаренков возник внезапно, отчего перепуганные китайцы оживленно встрепенулись, прищурили вытаращенные глаза, сжались в кучу и вновь обратились в вязкую гончарную глину.
        - Пусть отдохнут день-другой, - заключил глава, удовлетворенный произведенным эффектом, - и приступают к работе. Депортировать не будем.
        - Слюсаюся, товалися-господина! - закланялся переводчик и он же бригадир. - Китайса лабота-лабота холосо! Если насяльника мутанта лови-лови.
        - Поймаем, - пообещал бывший майор.
        На том бы инцидент был исчерпан, однако в это время на ферму черти принесли Дременко. Он припоздал и потому ворвался, как выпущенный из клетки кабан. И вмиг произошло невероятное: образумившиеся было китайцы всклубились пылью и размазались по каменной кладке, полу и даже потолку с криком:
        - Сунь Хунь! Сунь Хунь! Насяльника, лови-лови!
        И вся эта клейкая масса, словно водоросли, потекла к выходу, так что начальство едва успело выскочить и затворить за собой тяжелые двери. Дременко был смущен, растерян и даже напуган, однако невозмутимый Пухнаренков лишь усмехнулся и не без намека спросил:
        - Как вы полагаете, Тарас Опанасович, отчего у китайских товарищей столь неожиданная реакция? На ваше появление?
        И, не дождавшись ответа, сел в автомобиль и уехал.
        Кто-кто, а уж этот чекист все слухи знал (если только сам их не распускал!), анализировал и делал соответствующие выводы, поскольку в тот же день за безумными гастарбайте-рами прислали автобусы и депортировали на родину. Кроме одного - что скрылся на второй заставе.
        Короче, все версии внешнего вида мутанта, но с одним, порочащим Дременко, заключением пошли гулять по обоим соседствующим районам двух государств. А народу что, ему дай только над властью посмеяться, время-то вольное началось, никакого уважения и почитания. Тарас же Опанасович ждал выборов головы и утверждения на должности, поскольку отработал на посту два срока, собирался на третий и уже почти год ходил исполняющим обязанности. И сильно переживал и страдал оттого, что депутат Верховной Рады пан Кушнер из соображений демократичности внезапно назначил ему конкурента, москаля Волкова с украинского таможенного пункта, проживающего в незаконном браке со сводной сестрой пана, Тамарой. Жрец таможенного храма, кроме этого, обладал еще одним преимуществом - моложе был лет на пятнадцать и оттого отличался пронырливостью, умел высокому начальству пыль в глаза пускать и втираться в доверие. Несколько месяцев Дременко ломал голову, за какие такие заслуги на бывшего председателя райисполкома счастье повалилось, и мало-помалу раскопал причину. А когда раскопал, то сам испугался и относиться к Волкову стал с
осторожностью: оказывается, тот был повязан с паном Кушнером «сладким делом», когда мимо таможни было переправлено на российские спиртзаводы пятьдесят вагонов сахара-сырца. Считай, два состава, и это без железной дороги, без колонн грузовиков, можно сказать, в карманах перенесли - даже въедливый российский пограничник Чернобай ничего не заметил! А другой жрец, таможенник Вовченко, замордованный допросами, чуть не покончил с собой. Журналисты в обоих государствах попрыгали, пошумели, имя депутата слегка потрепали, но, как и следователи, только два факта отбили: сахар на Украине таинственным образом растворился и, уже обезличенный, материализовался на Кавказе.
        Волков имел сильное влияние и на мелких контрабандистов, а поскольку этим бизнесом занималось полрайона, то мог, если не испортить дело, порядком навредить. И хоть назначат головой того, на кого пан Кушнер пальцем укажет, однако выборы все равно проводить придется, и тут таможенник может крови попортить.
        Бывший секретарь райкома имел единственный недостаток - прошлое служение партийному режиму, а в остальном биография его была безупречна, к тому же старый грех он искупил, будучи активистом на киевском майдане. Таможенника Волкова он знал как облупленного и даже когда-то лично снимал с работы - когда его первая жена похищала социалистическую собственность в особо крупных размерах, а муж ее делал вид, будто ни сном ни духом. При желании можно было тогда преспокойно посадить на нары нынешнего конкурента, да кто бы знал, что так случится? Напротив, подсобил ему остаться на воле, и, выходит, - на свою голову. Вороватость бывшего предрика сейчас расценивалась как способность к предпринимательству, да мало того, таможенник теперь представлял все дело так, якобы еще в те времена боролся с советской властью и от нее же пострадал! И, подлый, чтоб угодить Сильвестру Марковичу, жениться обещал на его сестре, которую все хохлы и москали стороной обходили из-за ее непомерно огромного роста, толщины и физической силы и которая по этой причине в тридцать пять оставалась старой девой.
        Волков бы и фамилию на украинскую сменил, да запретили, поскольку один Вовченко уже был и тоже работал начальником таможенного пункта, только российского.
        В общем, поплыли по округе такие сплетни, будто это не мутант шастает по лесам, а сам Дременко страдает тайной болезнью, потому раздевается догола, обряжается в вывернутый тулуп и в полнолуние выходит на тропы, чтоб людей пугать. Дело в том, что Тарас Опанасович от природы был слишком волосатый, брился по три раза на дню, когда приезжало начальство. Рост волос у него зависел еще и от внутреннего состояния: как только жизнь чуть наладится, то и борода тише растет, но если начинались волнения и стрессы, то есть на нервной почве, она могла за день на вершок вырасти. Кроме того, густая, рыжеватая шерсть покрывала все тело, в том числе даже пальцы рук до самых ногтей, так что в бане он мылся шампунем для головы и без мочалки. Скорее всего, потому и зашумели повсюду о лунатизме исполняющего обязанности главы, да так назойливо и убедительно, что все это попало в незалежную прессу. Даже мутную какую-то фотографию мутанта напечатали, якобы снятую на мобильный телефон Любкой Когут. И рядом - словно для сравнения, его фото с зимней охоты на вепрей, где Дременко стоял в волчьей шубе, немного выпивший и
мутный. Прилагаемая статья была безобидная, но намек настолько ясный, что он сам начал сомневаться в своем здоровье: говорят, человек не помнит потом, где был и что делал. Поэтому наказал дочери своей, Оксане, присматривать, спокойно или нет он спит по ночам, мол, служба у него нервная и психика изрядно поизносилась. Засидевшаяся в невестах Оксана работала врачом на «неотложке», все последние сплетни знала, ко всему привыкла, дала успокоительное, сделала йодную сетку на область сердца и посоветовала не обращать внимания, что люди плетут.
        Конечно, пан Кушнер вряд ли поверит в эту коварную молву, доказательств-то никаких, хотя, если ему со всех сторон начнут петь в уши, может посчитать, что рейтинг у Тараса Опанасовича в районе упал, и по этой причине даст отставку, чтоб назначить свояка. Но Дременко был опытным номенклатурным работником, потому заготовил козырь не только против соперника, а на всякий случай и на самого Сильвестра Марковича компромат собрал.
        Депутат Верховной Рады довольно часто приезжал в Братково не только по государственным делам, но и на отдых, или чаще совмещал полезное с приятным, особенно когда привозил с собой батьку Гуменника, представителя президента, большого любителя охоты. Про него никто толком ничего не знал, однако, судя по поведению депутата и по тому, что батько приезжал с телохранителем, можно было догадаться: по положению он даже выше, чем пан Кушнер, и пользуется покровительством президента. И это несмотря на молодость и бесшабашный, даже отчаянный его характер, что было редкостью у политиков такого ранга. Гуменник и его телохранитель Лях носили униформу, напоминающую ту, что носят наездники с ипподрома, - галифе, хромовые сапоги, рубашки с нашивками в виде трезубца, к тому же батько всегда был со стеком. При этом у обоих имелись длинные оселедцы на бритых головах, вислые усы, а у Гуменника еще и золотая серьга в ухе. Кроме того, он курил настоящую запорожскую люльку, но, скорее, для полного антуража. Подобный наряд местным казался непривычным, странным и оттого потешным, однако в присутствии батьки Гуменника никто
не смеялся, хотя за глаза его называли бандерой. Больно уж строгий был, не улыбался и страстно увлекался охотой, чем доставлял много хлопот - любил пострелять зверей, птиц или просто в цель, для чего привозил с собой ружья, винтовки и даже автомат. Дре-менко раньше и сам любил охоту, особенно когда секретарем райкома был, и ездил обычно зимой на крупного зверя, медведей брал на берлогах, как раз в районе второй партизанской заставы. Теперь приходилось устраивать забаву для столичных гостей, но уже не в глухих брянских лесах, а на брошенных колхозных землях и на тварей меньших размеров - косуль, кабанчиков, птиц. Для этого он содержал зимовье со всеми удобствами, егеря, а на запущенных лесных полях обязывал фермеров сеять овес напополам с горохом.
        Однажды Сильвестр Маркович приехал один, чем-то сильно озабоченный, и сразу потребовал выезд на природу. Тарас Опанасович доставил его в угодья, где высокий гость настрелял косуль и немного развеялся. Как и положено, выпили, вкусили свежатинки и легли спать. Без пана Гуменника отдых проходил спокойнее, ночных пьянок со стрельбой не устраивали, однако в связи с отсутствием телохранителей у депутата Тарас Опанасович не имел права расслабиться и в присутствии государственного лица спал вполглаза. И вдруг слышит, пан Кушнер разговаривает по телефону на чистейшем английском, да так бойко, ну что тебе американец настоящий. Дременко это оценил и еще больше зауважал депутата. И только глаза прикрыл - опять звонок, однако на сей раз пан отвечал на испанском, и по тому, как часто повторял слова «команданте» и «Куба», Тарас Опанасович с внутренним трепетом осознал, что гость говорит если не с самим Фиделем Кастро, то наверняка с его другом Уго Чавесом, причем как со старым товарищем. Когда же под утро пан Кушнер поговорил еще с кем-то на идише, обсуждая события на Ближнем Востоке, а потом на польском,
который был знаком многим хохлам и самому Дременко, пораженный голова и вовсе убедился, что депутат Верховной Рады - политик глобального, мирового масштаба и даже на охоте не знает покоя, решая важнейшие дела.
        И сохранил бы это впечатление, но Сильвестр Маркович внезапно ответил на очередной звонок на чистом москальском языке, причем слегка по-нижегородски окая. Затем покосился на притворяющегося спящим голову района и на всякий случай вышел из зимовья. Ага, с дальним зарубежьем говорить при нем не стесняется, а с ближним - так сразу уединился! Тарас Опанасович выждал и осторожно следом. На улице затаился, стал подслушивать и по обрывкам фраз, упоминаемым именам понял, с кем беседует депутат, причем с придыханием, уважительно, как будто подчиненный:
        - Слушаю, Борис Вячеславович! Добро, Борис Вячеславович! Исполню, Борис Вячеславович! Передайте это Владимиру Владимировичу!
        Дременко в первый миг ошалел, но подготовка в киевской Совпартшколе даром не прошла: быстро сориентировался и совершил то, о чем минуту назад и подумать было страшно. Вернулся в зимовье, приставил пустое ведро к двери вместо сигнализации, а сам депутатскую борсетку открыл. А там никаких улик - украинский паспорт, зарубежный служебный, удостоверение Верховной Рады, еще какие-то бумажки и деньги. Тогда он к пиджаку, ощупал дорогую ткань, но и там ничего!
        Дременко имел представление, что такое высшие государственные интересы, и в первый миг многоликость депутата к ним и отнес. Положил все на место, нырнул в свой спальный мешок и затаился, но стали его терзать сомнения: кто пан на самом деле? На который орган работает - на Раду или Думу? Кому законы пишет? И наконец, москаль он или хохол? А может, вообще ни тот, ни другой - эвон сколько языков знает!
        И стал Тарас Опанасович с той поры незаметно присматриваться, прислушиваться к депутату, и все детали поведения его фиксировать, и подвергать анализу самые мелкие факты. Поначалу все больше склонялся, что Сильвестр Маркович Москвой в Украину заслан: во-первых, сестра его, Тамара, на российской стороне осталась и гражданство имеет соответствующее, однако же он ей всячески помогает. Во-вторых, в каждый свой приезд непременно ходит за границу и там встречается не только с сестрой, но и с Пухнаренковым - какие-то дела они обсуждают, ездят куда-то вместе…
        У Тараса Опанасовича отношения с бабкой Совой были свойские, друг друга сватом и сватьей звали - Оксана-то все еще ждала внука ее, Юрка. К тому же козел Степка всю облицовку капота на «форде» рогами расколотил, так Елизавета Трофимовна виноватой себя чувствовала и была сговорчивой. Наведался к ней и осторожно стал склонять старую партизанскую разведчицу к сотрудничеству, чтоб приглядела за паном Кушнером на российской территории. Елизавета Трофимовна никак не понимала сначала или прикидывалась, однако для дорогого гостя сразу - бутылку на стол, закусок, солений-варений - гостеприимная была. Дременко хватил рюмку, и чуть сердце не остановилось. А в его половине Братково горилку гнали из буряка, и, что ты с ней ни делай, - все равно вонючая и крепости не той.
        - Ты из чего гонишь? - спросил. - Это же чистый спирт!
        Она мешок показывает, а там сахар-сырец. Ну и поведала, дескать, хотела новых камней в баню на каменку набрать, ночью пошла с тачкой на границу, где китайцы стену возводили, погрузила два мешка бута и привезла. Дома развязала, обнаружила сахар, так еще дважды сгоняла на стройку. Потом горилки семь четвертей нагнала, мол, чувствую, скоро Юрко должен вернуться, так встретить надо, как полагается, и на свадьбу горилка потребуется.
        - Уже под утро поехала в третий раз, - призналась вдруг бабка Сова. - Думаю: стравлю все на горилку, а чаю с чем попить не останется. И у траншеи встретилась с крестником своим, Мыколой Волковым. Который теперь на таможне служит. А с ним еще демутат был. Ну, думаю, сгубила жадность, попалась, арестуют, и Мыкола не поможет…
        - Какой демутат? - не смог скрыть изумления Дременко.
        - Да этот ваш, хохляцкий, Кушнер. Важный такой… Но
        сам будто меня испугался и сразу в машину сел. Спрашиваю у крестника: ты чего тут делаешь? Говорит, слежу за китайцами, чтоб контрабандой не занимались. Мол, а ты-то зачем сюда так рано пожаловала? Он ведь теперь гордый стал, за-дачливый… Я и сказала, дескать, камней в баню взять. Так крестник набрал мне полную тачку и еще довезти помог. Что же это творится, сват? - пожаловалась еще. - На чем китаезы стену-то воздвигают? Ведь до осени не простоит, пойдут дожди, комковой сырец размокнет, она и завалится…
        Дременко посоветовал Сове помалкивать, дескать, сахар-то, получается, украла, арестуют. Но сам в тот же момент понял, каким образом Волков с паном Кушнером провернули крупномасштабную контрабандную операцию.
        А между тем братковского мутанта стали видеть чаще и в разное время суток, так что создавалось впечатление, будто он не один шастает, а, скорее всего, началось их нашествие. Встречали неведомых существ исключительно представительницы слабого пола, причем обоих государств, и почти в одно и то же время, отчего возникло подозрение, что твари эти, ко всему прочему, еще и маньяки: женщины белье полоскают на речке, а дитя чернобыльской катастрофы встанет поодаль в кустах и наблюдает. К ним уже привыкать стали, самые смелые подходить близко еще не решались, но окликать пробовали, заговаривали, подзывали и даже пищу оставляли, только дикари эти не брали. Почтальонка на велосипеде ехала, так мутант настолько осмелел, что выскочил на дорогу прямо перед ней и в руль вцепился. Дивчина, привыкшая к злым собакам во дворах, не растерялась, сумкой его огрела и налегла на педали. На Дременко, конечно, был очень похож, все отмечали, но ведь не полнолуние на дворе, к тому же у и.о. головы железное алиби - он в это время проводил заседание в администрации.
        Дед Куров целый день ходил по лесу, всю вторую заставу прошел, потом первую на четвереньках излазил, но говорил, мол, даже следов не нашел. Одну ночь где-то в засаде просидел, следующую с револьвером в кармане окрест села бродил, чуть ли не уподобившись мутанту, но вроде бы опять, кроме контрабандистов, никого не встретил. Хотя верить старому партизану было трудно, и увидит кого, так под пыткой не признается. Это не то, что его болтливая бабка Сова.
        Одно было известно точно: дед напоролся на милицейский патруль, который тоже кого-то караулил и который поставил ветерана, невзирая на возраст, под автомат, обыскал и отнял наган. Едва отбоярился от содержания под стражей за незаконное хранение и ношение оружия и по старости был выпущен под строгий домашний арест.
        Ну ладно дед - Шурка Вовченко каждый день мутантов искал в свободное от службы время. Да и на службе через телескоп все окрестности Братково осматривал, вынудил пограничника Чернобая видеокамеры перенацелить с государственной границы на подходы к ней и настроить так, чтоб реагировали на всякое движение.
        Хоть бы один раз это чудо природы попало на глаза или в объектив!
        А Оксана Дременко побежала по вызову в Россию - у Котенко жена, считай, каждый год рожала, а тут до срока ей приспичило. Москали же все укрупнялись и потому свой роддом из Братково перевели в Теткино. Так вот, врача «неотложки» этот леший скараулил на пустыре неподалеку от таможни. Выпрыгнул из темноты, стервец, за руки схватил своими мохнатыми лапами, держит, а сам в лицо ей смрадом дышит и рычит. Испугать дипломированного доктора было непросто, она даже воскресших покойников не боялась, ибо одно время в реанимации работала.
        - Ну и що тоби треба, мутант ты атомный? - спросила. - Що шукаеш-то, дыво болотне? Спырту немае, нарко-тыкив немае, одын йод залышывся! И простроченый норсульфазол.
        От ее такой речи леший словно завороженный сделался, выпустил медичку, а та бегом на таможню и в калитку застучала. Дежурил сам Николай Волков и, поскольку учил мову, не спал, границу отворил и сразу оживился при виде первой красавицы.
        - Ксаночка, ластивка моя! - в тот час же распустил перья известный на всю округу бабник. - Ну, иди до мене! - И приобнял, в щеку чмокнул.
        Несмотря на конкуренцию с отцом Оксаны, отношения у них оставались свойские, игриво-приятельские, как у потенциальных женихов с засидевшимися в невестах дивчинами. Когда у Волкова жену посадили, а ее Юрко все еще алмазы в Якутии добывал, Мыкола всерьез думал посвататься к первой красавице Братково. Но она тогда еще совсем казалась недоступной, на всех мужчин поглядывала с брезгливостью, да и к самому Дременко было на кривой козе не подъехать. К тому же мешали отношения с крестным, дедом Куровым, который считал Оксану чуть ли не своей снохой. Но с годами ожидания и перед угрозой оказаться в старых девах она утратила былую надменность, обтерлась, как долго носимый последний пятак в кармане, и начала потихоньку поблескивать для всех. С нею даже стало можно душевно поговорить, но редко, лишь в тех случаях, когда сама того захочет.
        Привычная к приставаниям мужиков, дочка головы администрации постояла смирно несколько секунд и спросила:
        - Ну что, потискал?
        - Ох, и солодкая ж ты дивчина! А який от тебе аромат, м-м! - Мыкола хоть и пытался говорить на украинском языке, но все сбивался на не пойми какой.
        - Да я вспотела вся, бегаю с утра…
        - Та ж це и смачно! Ох, и зьив бы я тебя, смаковитую! Она вывернулась:
        - От одного мутанта только что вырвалась, тут другой…
        - А шо, и ты мутанта бачила?
        - Возле твоих ворот бродит! Вон, смотри, на руках синяки остались. Лапами своими схватил! Хоть бы ты вышел, отогнал…
        - Тю! А дальше-то шо было?
        - Да ничего, - отмахнулась Оксана. - Некогда мне… Москальская таможня открыта, нет?
        - Вовченко з прикордонником до своих хат пиихалы, - «блистал» мовой таможенник. - Сидай! Расскажи про мутанта.
        - В другой раз. У Котенко жена рожает… Я через калитку махну?
        А Волков руки растопырил и впрямь, как мутант, схватить норовит - ему бы только позабавиться от скуки и пока Тамарка его не видит:
        - Не положено, священне порубежье!
        - Какое там порубежье? У Ленки воды отходят!
        - Без особыстого догляду не можна! Ты шо за пазуху сховала, Ксаночка? Побачить треба! А в баульчике наркотики е? В декларацию вноси!
        - Хватит дурачиться, Мыкола! Лучше помоги через калитку перелезть!
        Оттолкнула его и к российской стороне. У таможенника форменная фуражка свалилась и обнажила бритую голову с оселедцем на макушке. И настолько он показался потешным, что Оксана не выдержала, рассмеялась и шлепнула по лысине:
        - Ты что это со своей башкой сотворил? В зеркало бы посмотрелся - на кого похож! Чучело!
        Тот поспешно фуражку напялил до ушей, затосковал и сразу мову забыл:
        - Мне сейчас положено в форме быть… А ты сразу «чучело»…
        - Ладно, не сердись. Это что за форма такая? Волков огляделся, сунулся к уху и зашептал:
        - Да этот, бандера… когда приезжал… батько Гуменник… И заставил. Чтоб его мутанты поймали! Мол, ты на таможне лицо государства… А пан Кушнер поддакнул…
        - У нас же тут чубов не носят!
        - Так и я не ношу, - по секрету сообщил он и ловко сдернул с головы лысину вместе с оселедцем. - Это парик такой! За двести гривен купил в Харьковском театре. Только ты молчи, Ксаночка…
        - И на что тебе этот спектакль играть?..
        - А что мне делать, сама подумай? Я же кандидат на голову администрации. Конкурс у нас с твоим папашей…
        - Да вы оба с ним с ума посходили! Какого-то ряженого да хохлатого петуха слушаете, рты разинули… Эх, мужики!
        - Мне что, всю жизнь здесь сидеть? - возмутился Волков. - Думаешь, я по своей воле?..
        И осекся.
        - Знаю, знаю, Тамарка посадила. - Показалось, вздохнула с состраданием. - А впрочем, что не сидеть-то? Со всех сторон взятки дают, богатое место…
        - Кто дает? - Он снова напялил парик. - Через таможню давно товары не носят и не возят. У всех свои «окна» для трафика… Торчу тут, как идиот. Я, между прочим, управленец, институт закончил, мне еще сорока нет. Прирожденный аналитик и организатор, а вынужден заниматься черт-те чем! Налоги собирать, людей обыскивать, тряпки в сумках считать…
        Оксане и впрямь стало его жаль.
        - Бедный Мыкола, - вздохнула по-бабьи. - И жениться тебе пришлось на Кожедубихе…
        - Мы с ней не расписаны, так что…
        - А ты без парика даже симпатичный! - заметила она и потрепала короткий ежик на его голове. - Вид мужественный…
        У него от таких слов на миг дыхание перехватило, однако он сделал вид, что дышит нормально, ибо знал, как Оксанка умеет заводить мужиков. Причем заведет, пококетничает и тут же жестко отошьет - из спортивного интереса, характер такой… И теперь спохватилась:
        - Ладно, некогда болтать, Котенко родит.
        - Тебе самой рожать пора!
        - От кого? От мутанта, что ли? А то, может, от Черно-бая? Родишь тут, как раз!
        - Жених-то когда приедет?
        - Пропал где-то в Якутии мой жених, - без особого сожаления вздохнула она. - Ты, Коль, подсади меня через калитку.
        Он был готов подсадить и от предвкушения даже встряхнулся, как мокрый кобель, с головы до хвоста. Оксана по-летнему была в одном только белом халатике, а под ним почти ничего…
        Но вовремя вспомнил:
        - Чернобай ток включил! Смотри, каких проводов навешал! Триста восемьдесят вольт!
        - Откуда ток, если в селе свету нет?
        - То у нас, а у москалей току богато. Одни пуговки останутся…
        Еще недавно через границу бегали свободно, однако года полтора назад Пухнаренков пристроил своего племянника Митю Чернобая начальником погранпропуска. Этот юный прапорщик сначала никакой опасности не вызывал, проверял паспорта и на всех смотрел жалобно, словно пощады просил. Но через пару месяцев службы что-то с ним начало происходить: взгляд посуровел, плечи распрямились, и даже форма, прежде висевшая на нем, словно мешок, натянулась, отгладилась и ярко зазеленела, как весенняя трава. Митя превратился в прапорщика Чернобая, и эту фамилию произносили трепещущим шепотом: то в паспорте точки не найдет, то она не там поставлена, то фотография не так приклеена. За год он пограничных столбов вдоль стены наставил и КСП заборонил, таким образом создав госрезерв земли под кладбище. А еще видеокамер навесил и повсюду проволоки намотал под напряжением.
        - И что мне делать?
        - Подожди, придут Чернобай с Вовченко - откроют границу, - отнял сумку, взял под ручку и повлек в сторону хода на башню. - Ты пока научи меня произносить слово «поляница». Не могу добиться хохляцкого звучания.
        - Тебе зачем?
        - Батько Гуменник экзамен будет принимать. Государственный язык…
        Оксана высвободилась, забрала баул.
        - Эх, Мыкола, и дурень же ты! Этот Гуменник потешается над тобой, издевается, что ты кацап. И не быть тебе головою, хоть и вправду башку обрей и мову выучи.
        - Как же не быть? Сильвестр Маркович обещал!
        - Развели тебя, Мыкола, ты и поверил… А головою тату моего назначат.
        - Ты это точно знаешь?
        - Все, пойду «окно» искать. Волков заступил дорогу:
        - Оксана… Скажи по секрету! Что-нибудь конкретное слышала? Про назначение…
        Она взглянула с бабьей жалостью:
        - Ты, Николай Семенович не расстраивайся. Тебя и на таможню поставили, чтоб ты родственницу пана Кушнера замуж взял. Не распишешься с ней, и отсюда прогонят. Так что подумай, Мыкола!
        И гулко застучала каблучками. Волков и слов не нашел, что ответить, постоял, словно зачумленный, потом бросился следом:
        - Ксаночка! Ксаночка! Как же так? Дай, провожу тебя!
        - Сама дорогу найду!
        - А мутанта не боишься?
        Она даже не оглянулась, но произнесла с зовущей игривостью:
        - Да он не такой и страшный!
        Проводив взглядом ее манящую, кровь с молоком, фигурку, Волков вспомнил свою сожительницу и вдруг впал в такую тоску, что затошнило. Эх, плюнуть бы на все, избавиться от незаконной женки и взять Оксану!
        И только так безотчетно подумал, как подвижный и ловкий его ум тут же выдал неожиданную комбинацию: что, если и в самом деле порвать с Тамарой и посвататься? Коль уже все решено, а его держат в этой игре для демократии и чтобы у сестры пана Кушнера муж был, то не послать ли их всех к ядреной фене вместе с таможней и мовой? Дременко спит и видит, как дочку-перестарка замуж отдает, а Оксана наконец-то обломалась, созрела, к Волкову очень даже льнет, позволяет обнять, потискать и разговаривает задушевно. Вот и сейчас предупредила и даже посожалела, что он живет с Тамарой Кожедуб помимо воли своей. Чуток только поднажать, поухаживать, подарков дорогих надарить, в ресторан пригласить или в ночной клуб, что в России открыли, и сломается! Жениха-то своего забубенного, пожалуй, давно ждать перестала. А замуж не выходит, потому что не за кого, да и если кто положил на нее глаз, то посвататься боится - такова уж участь всех красавиц и дочек начальников.
        Получается интересный расклад: коль Волков женится на Оксане, то Дременко всяко не оставит в нищете и убогости молодую семью и своим заместителем непременно возьмет. Сколько он сам протянет? Года три-четыре, не больше, а дочка у него единственная, и, говорят, в хате у себя он ей слова поперек не скажет, во всем слушается, поскольку боится, что дочка вильнет хвостом, и поминай как звали. Если еще и она нажмет на родителя, глядишь, тот и откажется от власти в пользу зятя.
        Конечно, Сильвестр Маркович может обидеться за сестру, да ведь и ему можно съездить ихним салом по мусалам - напомнить, например, депутату о «сладком деле», коим они повязаны. Волков несколько лет искал подходы к пану Куш-неру, даже в его избирательной кампании участвовал, но депутат чужих к себе близко не подпускал. Лазейка к нему обнаружилась случайно, когда Николай Семенович был вызван повесткой к судебному приставу по причине задолженности по алиментам, которые платил второй жене на содержание дочери. И тут неожиданно узнал, что могучая Шалавовна - сводная сестра Сильвестра Марковича. Покорить прежде скромную и целомудренную старую деву было легче, чем пробудить. И когда это Волкову удалось, пан Кушнер сам снизошел и утвердил на должности таможенника.
        И почти сразу же предложил подумать: как незаметно переправить в Россию два состава сахара? Видите ли, у него подпольный, неучтенный сахарок завалялся на миллион долларов. Николай Семенович походил вдоль строящейся стены один вечер, посмотрел, подумал и предложил оригинальное решение. Сахар-сырец доставили товарняками на каменный карьер, где разгрузили прямо на землю, а китайцы в одну ночь затарили его в мешки, тачками перевезли на демаркационную линию и там уложили в заранее отрытую траншею в виде бутового камня под фундамент. Никто даже внимания не обратил, ибо гас-тарбайтеры делали это круглыми сутками и напоминали подвластных только инстинктам муравьев. Потом в течение недели сахар самосвалами отправили на российскую железнодорожную станцию, где уже стояли подготовленные вагоны. Всякая утечка информации исключалась, потому как китайцы ни одного местного языка не знали и не интересовались, что делают и для чего все это нужно. Однако сам Волков весь этот процесс заснял на фото и подальше спрятал.
        Если сейчас не подействует демонстрация этой фотогалереи, можно напомнить пану Кушнеру о патриотизме: Тамара-то иностранка. А с его, депутата, легкой руки таких законов напринимали, что для брака с ней специальные разрешения запаришься собирать. Ибо политика нынче - укреплять статус национальной украинской семьи. Не то имперски мыслящие москали размоют, растворят и поглотят нацию.
        Возвышенный от столь неожиданных мыслей, Волков побрился, освежился контрабандной туалетной водой, надел свежую форменную рубашку с погонами и стал ждать возвращения Оксаны…
        Она же тем временем бежала по тропинке вдоль границы через разгороженный теперь майдан, густо усеянный могилами именитых бандитов и контрабандистов, и искала проход. Брат-ковские дети играли в переброску товара, например, пока что жвачки, поэтому считалось у них шиком под ночным покровом пройти сквозь колючку, КСП и проколупать дырку на стыках пролетов - у каждого времени свои детские игры. Но, как назло, сейчас ни одного прохода не оказалось, а старые успели забетонировать. Высокие железобетонные плиты, расписанные еще немцами лозунгами о свободе и объединении двух Германий, были неприступны, непреодолимы, в свете частых фонарей хищно поблескивала современная, жестяная и режущая, как битое стекло, спираль, по старинке называемая проволокой. А еще ведь кресты на могилах, черные каменные надгробья - кого хочешь охватит ужас. Правда, грозность этого сооружения несколько стушевывали рекламные объявления, густо расклеенные с обеих сторон, остатки портретов кандидатов прошлых выборных кампаний с их лозунгами и просто нецензурные граффити, выполненные шпаной.
        Хата деда Курова оказалась на демаркационной линии, разрезавшей ее пополам: партизанское гнездо снести не отважилось ни одно государство. Не удалось это первым строителям - прибалтам, которые недели две держали его в осаде. И даже у самой Тамары Кожедуб ничего не вышло, хотя, исполняя многочисленные решения суда, она приводила сюда ОМОН, УБОП, МЧС, СОБР, бойцов знаменитой «Альфы» и не раз являлась собственной персоной. Более всех продвинулся прапорщик Чернобай, которому удалось снести штакетник палисада со стороны бабки Совы, поставить полосатый столб с гербом и вместо невероятно колючих и цепких, как хозяйка, розовых кустов разборонить контрольно-следовую полосу. Правда, Елизавета Трофимовна тут же посеяла на ней морковку, лук-порей и цветочки «Львиный зев».
        Невозможность привести приговор в исполнение отнесли к форсмажорным обстоятельствам, за госсчет напялили решетки на все окна, стену провели через огород, пристроив вплотную с двух сторон, а крышу, будто новогоднюю елку, украсили гирляндами сверкающей колючки и путанкой - спиралью Бруно.
        Когда-то каменный особняк героев войны выглядел высоким, праздничным, с кирпичными узорами вокруг окон и по фронтону, но со временем все это потускнело, вросло в землю, утопталось, как с возрастом утаптывается человек, и теперь, в соседстве с высокими, строгими и даже красивыми стенами хата торчала, как прокуренный гнилой зуб во рту старика. У Куровых было свое, индивидуальное «окно», которым Оксана изредка пользовалась, и, поскольку спрямить не удалось, она и побежала в обход, через их усадьбу.
        И была уже неподалеку от уцелевшего с украинской стороны палисада, когда перед нею опять внезапно возник горбатый, зловещий в косом свете (бледном свете луны?) мутант.
        - Да что ты пристал? - Оксана на минуту остановилась. - Может, у тебя что-то болит? Ты говорить-то умеешь?
        На сей раз реакция была совсем другой: мохнатая тварь вдруг вскинула голову и завыла низким, утробным голосом, так что и невозмутимую медичку ознобило. В какой-то миг ей показалось, что это и впрямь ее родитель, только ряженый и обезумевший: в период сильных потрясений и переживаний он переставал бриться, пил горилку и выл по ночам, вызывая страх и одновременно трепещущую дочернюю жалость. Когда партию закрыли, а секретарей выгнали из райкомов, так родитель два месяца страдал - сердце кровью обливалось. Одичал совсем, бородой до колен зарос, на люди не показывался и даже разговаривать перестал. Едва выходила его Оксана, уколами отвадилась - тогда еще лекарства кое-какие оставались…
        И сейчас, глядя на это человекоподобное существо, она испытала то же самое, но в следующее мгновение мутант, разинув беззубую пасть, перешел на угрожающий рык и опять попытался обхватить Оксану ручищами. Она ловко ушла от захвата и машинально двинула баулом в морду. А старомодная медицинская сумка была хоть и полупустой, но тяжелой, со стальной дугой посередине, так что под нею смачно хряснуло, отчего чудище отскочило и замешкалось. Оксана же припустила к палисаднику, перемахнула его и застучала в ку-ровское окошко:
        - Дедушка, откройте!
        Потом оглянулась и увидела горбатую фигуру, медленно удаляющуюся в сторону таможни.
        Дед Куров в это время не спал. После того как его схватили милиционеры и отняли наган, он вообще спать не мог от возмущения и вместо того, чтобы писать жалобы в инстанции, старый партизан спустился в подпол, откопал там
        ППШ и теперь сидел, отмывал керосином консервацию. Пушечное сало за долгие годы высохло, затвердело, особенно под кожухом охлаждения ствола, а выковырить его оттуда было непросто, но обязательно, ибо по опыту дед знал: начни стрелять, так после двух-трех очередей загорит, задымит и завоняет, хоть святых выноси.
        Услышав нервный стук в окно, Куров тотчас выключил свет и передернул затвор:
        - Отойди! Стрелять буду! Я защитник Киевской Руси! Незалежного государства!
        - Пустите в Россию, Степан Макарыч! - попросил девичий голос. - Это я, Оксана!
        - Оксана? - Куров положил автомат, растворил окно и глянул через решетку. - И верно! Ах ты моя голубушка!
        - За мной мутант гонится! - пожаловалась она. - Чуть не схватил!
        - Где мутант?! - Дед отвинтил потайной болт и отодвинул решетку.
        - Я ему по харе баулом съездила, так убежал!
        - Залазь! Достали уже эти мутанты! Ни днем, ни ночью покоя нет, с автоматом сижу…
        Она же забралась в хату, села, озирается:
        - Давно у вас не была. Как бабушка? Здорова ли?
        - Что с ней сделается? - пробурчал старик. - Спит, должно, и свои вещие сны смотрит. Упаси бог разбудить невзначай!
        - Вещие?
        - У, каждую ночь! А потом целый день обсуждает со своими подружками. Козла увидишь во сне - к ссоре, дерьмо собачье к болезни, голого мужика - к радости. Я и то выучил.
        - Неужели бабушке еще эротические сны снятся? - печально усмехнулась Оксана. - Чудно…
        - Раз в неделю так обязательно! Обычно по четвергам.
        - Она совсем к тебе не приходит?
        - У нас опять международный конфликт.
        - Поссорились?
        - Глумится надо мною Сова, - пожаловался он. - Меня ведь разоружили и под домашний арест посадили с браслетом. Никакого уважения к древнему государству.
        - За что?
        - Мутанта ходил искать, а менты схватили. И наган отобрали! С войны берег… Я же не примкнул ни к какому государству! И как свободный гражданин, имею право на самооборону! Раз мне армии не положено.
        Гостья сидела, озиралась, и было видно, не интересно ей это слушать - то ли вспоминает что, то ли мечтает. Старик поспешил сменить тему:
        - Давай-ка чайку поставлю! А может, по рюмочке хлопнем?
        - Да я ведь по вызову бегу, - на словах заторопилась она, а самой уходить не хотелось. - Ленка Котенко рожает.
        - Размножаются москали, - заворчал Куров, глядя на перегородку, - как тараканы…
        - От Юрка письма не было? - спросила Оксана с тоской и безнадежностью.
        - Как не было?! - спохватился он. - На днях прислал! Обстоятельное такое…
        - Ой, дайте почитать, дедушка!
        Куров замялся и сделал раздосадованный вид.
        - Дал бы… Но Сова стащила! Выкрала. Она все у меня ворует! Недавно хватился - шесть гранат пропало.
        - Каких гранат?
        - Противотанковых… Сова взяла, а кто еще?
        - Что хоть пишет? Про меня-то спрашивает? Или уже забыл совсем…
        Дед подсел к Оксане, подмигнул:
        - Разве такую дивчину забудешь? Еще как спрашивает! Кланяться тебе велел…
        - Хоть бы строчку черкнул. Провалились бы эти алмазы! Сама виновата…
        - Нельзя ему сейчас с женской половиной человечества общаться, - на ходу придумал Куров. - Запрещено уставом.
        Она вскинула удивленные и печальные глаза:
        - Уставом?.. Он что, в армию пошел? В контрактники записался?..
        Дед повертел головой, прислушался, что творится за перегородкой.
        - Должен тебе тайну открыть. Только бабке не говори…
        - Не заболел ли?
        - Живой и здоровый, - как-то обреченно прошептал дед. - И при высокой должности сейчас.
        - Президентом выбрали?
        - Что-то вроде того. Юрко-то ведь шаманскую семинарию с отличием закончил.
        - Шаманскую? Да на что ему?
        - Как на что? Злых духов искать, заразу из людей изгонять. С помощью бубна и всяких танцев. Камлание называется… Теперь карьеру делает.
        Оксана чуть не заплакала:
        - Вы не шутите, Степан Макарыч?
        - Какие уж тут шутки? Пишет, должны верховным шаманом поставить. Это как у нас патриарх.
        - Значит, он там и останется, - заключила дивчина со вздохом. - В Братково-то ему что делать? Тут своих шаманов хватает…
        Дед придвинулся еще ближе, обнял за плечи:
        - Не горюй, дочка. Давно хочу сказать тебе… Юрко хоть и внук мне, а скажу прямо. Хватит его ждать. Выходи-ка замуж. Сдается мне, нашел он там раскосую девицу. Оттого и на глаза боится показываться.
        Она отодвинулась, спросила возмущенно:
        - Как нашел, если слово дал на мне жениться?!
        - Дуреха ты… Сова вон тоже до смерти любить обещала. А Юрко, он весь в бабку. К тому ж красивый, девки к нему липнут. А якутянки ласковые с нашими парнями, только не целуются, а носами друг друга тычут и обнюхиваются.
        - Откуда вы знаете? - настороженно спросила Оксана. - Юрко написал?
        - Я и сам в Якутии работал. И бывало, тыкался носом… Нет, иди-ка ты замуж!
        - Да кто же теперь возьмет? Замуж… Придется Юрка ждать, раз молодость мою погубил. Или уж поехать к нему?
        - Куда? Там же мороз - воробьи на лету замерзают!
        - Мне теперь все равно. Мороз, жара… Уж лучше я шаманить с ним буду, чем здесь народ йодом мазать…
        В этот момент переборка встряхнулась от частого стука и визгливый голос Совы ворвался, как из преисподни:
        - Эй, хохол! Ты с кем это там расчирикался? Куров приставил палец к губам, но сказал громко:
        - Не нарушай границы!
        - Твоих контрабандисток не пропущу! - был ответ. - Не надейся!
        - Знаешь хоть, кто пришел-то?
        - Знаю я вас! Так и норовите в России что-нибудь стянуть! Захотели пожить самостийно, вот и живите! А я не позволю твоим контрабандистам экономику государства нарушать!
        У деда плечи опустились.
        - Видишь, у нее на почве политики болезнь приключилась, - посожалел он. - От того и взамуж захотела на старости… Ее нельзя полечить? Может, пилюли какие есть?
        - У меня один йод остался, - прошептала Оксана и подхватила сумку. - Пойду я, Степан Макарыч…
        - Иодом голову не вылечить. - Он открыл люк. - Ход за бочкой из-под капусты, помнишь?
        - Помню…
        - Обратно через сортир возвращайся. Только не через «Ж», а через «М».
        - А «Ж» теперь куда выводит?
        - Я там лабиринт устроил. Чтоб контрабандистов отвадить.
        Оксана скрылась в подполе, а Сова еще раз постучала, словно клювом, и спросила с вкрадчивым распевом:
        - Опять баб там щупаешь, старый мудант?
        Куров на это и внимания не обратил, а сел в люке, свесив ноги, посмотрел, как Оксана уходит в Россию через подземелье, и только головой покачал:
        - От дурак, Юрко! Дивчина-то какая спелая. Укуси, так сок брызнет… Эх, зубов нету!
        Глава 3
        Волков следующим утром сидел на своей половине башни, выглядывал из круглого отверстия, словно скворец, и, мечтательно любуясь зарей, поджидал Оксану с вызова, даже о «полянице» забыл. Но глядь, а из России вместо докторши Тамара Кожедуб идет, узелок с судками в руке: завтрак несет! Нюх у нее был феноменальный: как только Николай Семенович на сторону посмотрит, она уже чует и под каким-нибудь предлогом является на таможню. У него под ложечкой засосало, но не от голода, а от нехорошего предчувствия - сейчас пытать начнет!
        Хоть бы Оксану в это время не принесло…
        При виде Тамары Шалвовны Вовченко калитку КПП перед ней распахнул и даже козырнул - не по службе, а из уважения перед ее статью. Однако она будто не заметила, целеустремленно по лестнице поднялась, с порога носом потянула и, кажется, ушами запрядала, как лошадь при близости волка.
        - Ты зачем это надушился?
        - Контрабанду уничтожал. - Николай потер руки, будто бы в предвкушении завтрака: - Накрывай на стол!
        На самом деле он терпеть не мог пищи, которую его гражданская супруга готовила, - в основном кабачки во всех видах, капуста и прочие овощи, поскольку она лет пятнадцать уже сидела на диете, пытаясь похудеть, а что жена не любит, того мужу не едать. Однако Тамара развязывать узелок не спешила, прежде углы обнюхала, вещественные доказательства поискала и, ничего не обнаружив, спросила:
        - Что тут ночью Оксанка Дременко делала?
        - У Котенко жена рожала, - между прочим обронил он, зная, что лукавить в присутствии судебного пристава невозможно. - По вызову ходила…
        И лучше бы не говорил правды. Тамара судки выставила перед ним, посмотрела, как он ест, и зачитала приговор:
        - Жена у Котенко рожала… А я кормлю, кормлю тебя, и все без толку! Быстро поел и ко мне!
        Сама же дверь на запор, форменный китель с погонами скинула и давай юбку снимать. Пробужденная старая дева словно с цепи сорвалась: насмотревшись эротической кинопродукции, потеряла всяческий стыд и представления о реальности, пыталась все увиденное воспроизвести в натуре. Поначалу Волкову это даже нравилось, особенно ее неутомимость, изобретательность и жажда эксперимента. Но Тамара добывала все новые и новые фильмы и требовала потом повторить увиденное. Бессмысленно было убеждать ее словами, что в жизни этого не проделать никоим образом, каждый раз приходилось доказывать на практике. По этой причине они сломали уже три кресла, диван и две кровати, вырвали вместе с проводами люстру из потолка, отчего во всем доме потом чинили свет, и нарушили систему отопления. Хорошо, произошло это в летний период и сорванный стояк оказался пустым, а то бы еще кипятком обварились. Однажды съездила в Брянск, где накупила в секс-шопе себе эротического белья и всяких непотребных предметов, а ему специальные кожаные штаны, безрукавку с цепями, нарукавники и маску какого-то американского супермена. Потом, несмотря на
ответственную должность судебного пристава и известность, записалась в недавно открытый Пухнаренковым фитнес-клуб, посещала семинары каких-то заезжих шарлатанов, обещавших похудение в течение двух недель, горстями ела таблетки и, напротив, почти отказывалась от пищи.
        Волков надеялся, что хоть голод ее несколько усмирит, но куда там! Фантазии ее перехлестывали через край и не имели зримых очертаний. В порыве страсти она повезла Мыколу в Испанию, в трехдневный тур, на корриду, которая произвела на Тамару сильнейшее впечатление. Это после нее незаконная супруга увлеклась садомазохизмом. Принесла с работы наручники и плеть, приковала себя к головке железной кровати, выполненной по заказу, нарядила Волкова в костюм тореадора, прикупленный на корриде, и велела ее усмирять, как быка на арене. Мыкола попрыгал вокруг, с удовольствием вытянул ее несколько раз по крутым бедрам, однако это ей не понравилось.
        - А теперь твоя очередь! - пристегнула Мыколу и взяла плетку.
        Он извивался на койке, словно уж, и все равно досталось по ребрам, но и от этого экстаза Тамара не испытала.
        И вот теперь, должно быть, она насмотрелась кино про офисный секс и хотела сыграть бедную, испуганную секретаршу в кабинете шефа-извращенца. Оголила нижнюю часть тела, разлеглась на диване и залепетала голосом, которым говорила по телефону, но голливудским языком:
        - Не прикасайтесь ко мне! О, прошу, не надо! Этого со мной еще никто никогда не делал. Что это у вас такое?
        Волков глянул на ее чресла, внутренне ужаснулся, однако не зажмурился и голос не дрогнул.
        - На службе не положено! - осадил, ровно плетью. - Батько Гуменник велел мову учить!
        - Положено везде, где поставлено! - отпарировала Тамара уже своим обычным голосом. - Ходь до мене, зараз и мове научу, и побачу, шо це таке у тебе в шароварах…
        В это время, на счастье Николая Семеновича, в кармане кителя супружницы зазвонил мобильник. По телефону она разговаривала сладенько, с томным придыханием, отчего голос ее никак не соответствовал внешним данным. Ей бы заниматься виртуальным сексом - отбою бы не было от клиентов…
        - Я вас очень внимательно слушаю, але, - проворковала Шалавовна и в тот час сменила тон: - Добре, добре, брат! Амерыканець, або хто ще, нехай…
        Волков насторожился и одновременно возликовал, а незаконная супруга бросила трубку и с сожалением натянула юбку.
        - Сильвестр Маркович прыихав, щоб йому! Гуменника прытягнув и якогось амерыканця.
        Она умышленно говорила с ним на мове, дабы у мужа была языковая практика, - заботилась о его карьерном росте.
        - Вот что такое хорошая интуиция! - с удовольствием заметил Мыкола.
        - Была бы у тебя другая… интуиция, - уже по-русски проворчала Тамара, с грохотом собирая судки. - Чтоб вечером у меня в хате сидел и ждал! Кино погляди, в аппарате оставила…
        Они хоть и сошлись уже больше года назад, однако жили пока в разных государствах…
        - Чую, сегодня будет настоящая порнуха, раз начальство пожаловало. Тут уж как получится…
        - Нехай только не получится! - пригрозила она и хлопнула дверью.
        Только сейчас он осознал, какую рискованную комбинацию задумал, и сначала в холодный пот бросило, потом жарко стало, ибо спустя минуту к таможне подкатил «форд» Дременко. Обычно Волков относился к нему холодно, как к конкуренту, но тут поправил фуражку и спустился с башни навстречу:
        - Здоровеньки булы, Тарас Опанасович!
        Когда тот был секретарем райкома, его звали Тарас Афанасьевич, поскольку с украинским звучанием отчества карьеры было не сделать, но вместе со сменой власти изменилась и мода.
        Голова подобного не ожидал, однако без всяких объяснений чувствовалось, приехал по важному делу и чем-то сильно озабочен. И оттого снисходителен до добродушия, что сейчас было на руку.
        - Здорово, Мыкола. Знаю, Оксана была у тебя ночью, обнимались тут.
        Волков готовился к разговору, придумывал, как начать, но и в голову не приходило, что Дременко сам заговорит об Оксане, и потому слегка растерялся.
        - По вызову бежала во втором часу, - признался он. - У Котенко жена рожала…
        - Говорят, ее мутант напугал. За руки хватал… Говорила тебе?
        Слухи в Братково разносились с быстротой невероятной. Даже в ночное время, когда все спали.
        - Говорила…
        - Обратно через таможню проходила?
        - Нет…
        Дременко снял шляпу и вытер низкий, угрюмый лоб:
        - Роды приняла и куда-то пропала. Трубка не отвечает. В хате нет, на работе нет… А где мутант напугал, сказала?
        - Недалеко от КПП отирался. Тут рядом. Схватил так, что синяки оставил.
        - Сам-то видел?
        - Синяки видел.
        - А мутанта?
        - Нет, он мужикам не показывается…
        - Мабуть, у москалив ще Ксанка? - то ли спросил, то ли предположил озадаченный Дременко.
        - А может, и в «окно» сквозанула…
        - Через Куровых?
        - Через кого же еще? - Волков уловил нужный момент. - Я вам так скажу, Тарас Опанасович: мается ваша дочка от одиночества. Засиделась в девках, а ей замуж давно пора. Оттого и бегает по ночам.
        - Да так, Мыкола, так… Но сейчас не до нее!
        - Как это - не до нее? - изумился тот. - Может, поймал ее мутант и уволок?
        - Ее, суперечливую, и черт неймет! - в сердцах отмахнулся Дременко. - Страсть яка норовлива!
        - Вот и надо замуж отдавать, чтоб угомонилась! Тот головой тряхнул:
        - Отдал бы, да ведь ждет Юрка, внука Куровского. Еще тот мерзотник, весь в деда. Зачумил голову дивчине…
        - Не ждет она его, Тарас Опанасович.
        Дременко глянул из-под мохнатых бровей, словно медведь из берлоги:
        - Кто же тебе сказал такое?
        - Сама и сказала. И замуж, говорит, никто не берет, не сватается. Мол, рожать пора, а хоть от мутанта рожай.
        - Ты с ней такие разговоры ведешь? - спросил голова подозрительно.
        - Что же не вести? Мы с Оксаной всякие разговоры ведем…
        - Был бы жених, так отдал бы не глядя, - вдруг вздохнул голова, озираясь. - Да где взять такого, чтоб ей по нраву был? Она ведь привередливая - страсть. Ох, кому-то достанется горя с ней похлебать…
        Волков с духом собрался:
        - Да я бы не прочь, Тарас Опанасович, хлебнуть.
        - Чего хлебнуть? - не понял или схитрил тот.
        - Горя с Оксаной.
        - Ты?..
        - Чем я ей не жених? Постарше буду, так и она не первой свежести дивчина. Сама виновата, давно хотел посвататься, да куда там!
        - Шутишь, Мыкола?
        - Не шучу, Тарас Опанасович! - Волков почуял момент откровения. - Давай с тобой поговорим, как мужики. Нравится мне Оксана, а потому я готов тебе должность уступить и больше не ходить в конкурентах. А своему электорату объявлю, чтоб за тебя голосовали.
        Этого Дременко уж никак не ожидал, и вид у него был такой, словно он в лесу заблудился и теперь лихорадочно вертит головой, дабы сориентироваться. Того и гляди закричит - ау!
        Но быстро взял себя в руки и проворчал в сторону:
        - Знаю я твой электорат… Контрабандисты…
        - Как хочешь назови, а полноправные граждане. И весьма активные, между прочим, порядок знают, так что голос свой отдадут, за кого скажу.
        Это голова проглотил, как карась наживку, но вдруг трепыхнулся:
        - Ты ведь с Тамарой Кожедуб живешь?
        - Одно название - живу, - отпарировал Мыкола. - В разных государствах, не расписаны… Какая она мне жена? Никаких обязательств. Горшок об горшок, и кто дальше…
        - Як же ж Сильвестр Маркович?
        - Мне с ним детей не крестить!
        Дременко губу закусил, бровями глаза прикрыл - соображал, должно быть. Николай же Семенович понял, дожимать надо голову:
        - Принимай условия, Тарас Опанасович, пока сам предлагаю. И все останется между нами. А уж с Оксаной мы поладим.
        Тарас Опанасович соображал с отчаянием и, конечно, угадывал, что в словах бывшего предрика проглядывает некая комбинация, - не мог тот жить без всяческих изощренных уловок, на которые слыл мастером. Однако выявить их с ходу голова был не способен, ибо совпартшкольное образование обрекало на тугодумность, - так считал Волков.
        - А що? Дывлюсь, Мыкола, моя Ксанка и насправди тоби люба - колы тоби и кар'ера не потрибна? - наконец проговорил он, и переход на мову означал, что Дременко хитрит, вздумал еще поторговаться.
        - Та як Ксаночку побачу, так хвыля в душе бьет! - признался тот. - На шо мене карьера? Нехай горит ясным пламенем! Мы лучше внуков тоби, тату, рожать станем!
        Хмурый Тарас Опанасович впервые усмехнулся, и, как показалось, снисходительно:
        - Внукив наплодыты - не велыка пиклування… Добре, подуматы треба, Мыкола.
        - Некогда думать, - отрубил Волков. - По моим сведениям, Сильвестр Маркович пожаловал. С батькой Гуменником и американцем.
        - Откуда ты узнал? - не сдержался голова. - Они ж тайно приехали!
        - А ты откуда знаешь, что мы с Оксаной тут обнимались? По телевизору показывали?
        Это был открытый намек на то, что Волкову известно о секретном договоре Дременко с Чернобаем, по которому установленные видеокамеры транслировали всю обстановку на таможне голове администрации района в сопредельном государстве. И, невзирая на крайнюю озабоченность, Тарас Опа-насович намек понял и слегка подобрел.
        - Ты больше года исполнять обязанности головы не имеешь права, - напомнил ему Мыкола. - Значит, определят дату выборов. Когда начнется избирательная кампания, поздно будет договариваться.
        - Не за тем пан Кушнер пожаловал, - озабоченно проронил Дременко и огляделся. - Ладно, Николай Семенович, согласен, если Оксанка пойдет. Нехай!
        - Другой разговор!
        - Ты мне вот что скажи… Правда, мутант возле таможни ночью отирался?
        - Было дело…
        - Москальские камеры записали что?
        - Не знаю. Сам спроси у Вовченко.
        - А ты что?
        - У нас с ним жесткая конкуренция. Даже не здороваемся. Москаль, он и есть москаль, великодержавный шовинист и империалист.
        - Будет тебе. По-моему, так у него не все дома…
        - Прикидывается…
        - Разведай у него про мутанта, на уступку пойди ради дела, сам прикинься.
        - Да сдался тебе мутант, Тарас Опанасович! Судьба твоей дочери решается. И твоя, между прочим…
        - Мне сейчас бы сыскать эту тварь… Или хотя бы место определить, где она прячется.
        - На что тебе?
        - Понимаешь ты, какое дело… - Тарас Опанасович замялся. - Только информация секретная. За разглашение сам знаешь… Этот американец - очень важный чин в НАТО, сэр Странг, а зовут Джон. Приехал с секретной миссией, по заданию своего руководства. Изловить мутанта хочет, живым. На худой случай мертвым. Но приказано - лучше живым, для науки. Им интересно изучать воздействие радиации на человека. Сроку - три дня. И все на меня одного повесили! Будто я этих мутантов тут развожу или в клетке держу! Будто охотился на них всю жизнь!
        Волков тут же смекнул, что наверняка пан Кушнер или же батько Гуменник условие поставили: уедет американец с добычей - быть Дременко головой. А нет - так, мол, не обессудь…
        - Помощь моя нужна? - доверительно спросил он.
        - Нужна, Николай Семенович, до зарезу! А людей надежных нема…
        Волков услышал его внутренний опасливый трепет и добавил волнения:
        - Если я встречу мутанта, ловить и вязать? Или как? Тарас Опанасович недоуменно отступил:
        - Думаешь, так легко поймать? Сам говоришь, жинкам только показывается. Это же не медведь, на него засидку не устроишь!
        Теперь дело следовало поставить так, чтобы голова без него не обошелся.
        - Отчего же? - Мыкола сделал многозначительную паузу. - Мутанты ведь через границу ходят? То у нас являются, то у москалей…
        - И шо?
        - Я же все ходы знаю. Тайные тропы, «окна», дырки. Посадить по паре хлопцев с каждой стороны порубежья - и куда он денется?
        Столь примитивный ход он подсказал для того, чтобы вытащить из головы побольше информации.
        Дременко щетину на щеках потер - видно, сегодня и разу побриться не успел…
        - Можно бы, да вот в чем закавыка: сэр Странг требует, чтоб самому поймать. Он и ружье привез специальное, снотворным уколом стреляет. Говорит, хочу собственноручно добыть. Мол, я на всяких зверей охотился, даже на львов, слонов и прочих африканских животных. И у него дело чести, чтоб самому. То есть его надо подвести к мутанту на выстрел.
        - Это будет сложнее, Тарас Опанасович…
        - В том-то и дело! Капризный американец попался.
        - Логово надо искать.
        - Да где ж его искать? И когда - три дня сроку! Пан Кушнер торопит. Будто москали вопрос с мутантами изучают и хотят то ли в Красную Книгу занести, то ли вообще за людей признать. Пока законов нет и запрет не наложили, надо одного добыть!
        - Мало времени, не успеть, - обреченно заключил Волков. - Вопрос не изучен.
        Голова расценил это как намек:
        - По секрету скажу, американцы миллион заплатили за мутанта. Конечно, не из кармана Странга, финансируют по программе НАТО… Сильвестр Маркович премию гарантировал.
        - Я сейчас о другом, Тарас Опанасович. Чтоб добыть такую хитрую тварь, надо хотя бы данные о ней собрать, повадки изучить. Провести соответствующую подготовку, просчитать маршруты передвижения. Много чего надо. А то ведь одни разговоры да сплетни.
        - Все силы привлек, милицию, егерей, - безнадежно отмахнулся голова. - С раннего утра планы разрабатывают, да чую, толку мало. У них дальше, как прочесать цепью всю округу, дело не идет. А тут надо тихо, без шума, соблюдая секретность. Откровенно скажу, только ты, Николай Семенович, и можешь организовать. У тебя способности есть. А теперь и заинтересованность!
        Волков намек понял, но, чтобы права свои отстоять да еще и припереть Дременко к стенке, дабы от своих слов не отказался, следовало всю организацию этого дела замкнуть на себе. И тогда голова превращается в обыкновенного и зависимого посредника, от которого потом в любой момент можно избавиться, либо всегда держать на коротком поводке.
        - Уж очень осторожные эти твари, - стал размышлять он, - и, говорят, чужие мысли умеют читать на расстоянии. И внушать свои. Видел, Тарас Опанасович, как мутант китайцев напугал? А они ведь люди стойкие, каратисты, дзен-буддизм знают… Вот и получится: мы их в Украине станем ловить, а они заранее в Россию уйдут и там затаятся. Если уже не затаились… У пана Кушнера есть возможности москалей привлечь?
        - Можливо, и есть. - Дременко рассуждать на эту тему не захотел, а значит, что-то скрывал. - Не наше это дело. Думаю, своим умом надежнее…
        Николай Семенович знал простое правило: для того чтобы оседлать ситуацию и взять дело в свои руки, надо было вытянуть из конкурента все его замыслы и предполагаемые действия, после чего взять все самое рациональное, облечь в несколько иную форму и идти далее пусть всего на полшага вперед. При этом всю дистанцию, до самого финиша, надо делать вид, будто слегка отстаешь, стараешься, но не догоняешь.
        - Ну и что же ты предлагаешь, Тарас Опанасович? - с легкой иронией спросил он. - У тебя-то какие соображения?
        - В первую очередь к Курову сходить, - признался Дре-менко. - Если мутанты у нас появились, то скрыться им негде, только в России, на второй заставе. А дед там все ходы и выходы знает. Мы с ним не раз медведей на берлогах брали. У него глаз острый. Чую, знает что-то старый партизаню-ка! Иначе бы с наганом по ночам не шастал. Тебе говорить с Макарычем сподручно, крестник…
        - Да и ты его все раньше сватом кликал, - осторожно намекнул Волков.
        - Какой он теперь сват? - нервно отмахнулся голова. - Считай, как к будущему зятю обращаюсь: выведай все про логово. Если не знает, сговори, пусть сходит поищет. Должна быть у мутанта берлога! Потом подкатись к Вовченко. Говорят, он в свою трубу давно высматривает мутантов. И следы их ищет, причем с научным подходом. Може, вже бачыв, та мовчыть.
        - У меня с Вовченко контактов нема, - попытался уклониться Мыкола, но был тут же приструнен:
        - А ты наведи контакты! Ради такого дела! Войди в доверие, если что, денег предложи. Не мне тебя учить…
        - Добре, тату.
        - Отыщи Оксанку и попытай! - уже приказал Дремен-ко. - Где видела, как… И своих контрабандистов тоже! Говорят, они часто бачут, так уже и повадки знают. Например, Любка Когут сказала, мутанты «Мальборо» курят.
        - Может, и горилку пьют? - уже с явной издевкой спросил Волков, но замороченный голова издевки не услышал.
        - Хрен их знает! Может, и пьют… Ты пробеги по своим каналам и разузнай. - И чуть не закричал: - К москалихе своей сбегай, к Тамарке!
        - Она уже не моя!
        - Некогда разбираться: моя, твоя! Завтра к утру Сильвестр Маркович требует конкретный план охоты! У нас с тобой сутки в запасе! По телефону не звони, докладай лично. Приказ пана Кушнера.
        Волкову на миг показалось, что из-под шляпы головы идет синий дым, но пригляделся - нет, пока вроде бы пар…
        Дед Куров несколько суток уже сидел под домашним арестом и от этого сильно притомился. Дело в том, что на руку ему напялили стальной браслет с замком и какой-то электронной штуковиной, чуть только выйдешь за ворота - сигнал через спутник, через космос в милицию летит; не успеешь до магазина дойти, вот уже машина с мигалкой:
        - Нарушаете домашний арест, гражданин!
        Говорят, эти браслеты американцы прислали, бесплатно, в качестве гуманитарной помощи и чтоб поменьше народу в тюрьмы сажали, а демократично оставляли под родным кровом, но под полным контролем. Старый диверсант попробовал ключи подобрать, потом иголкой в замке поковырялся, так менты маски напялили и как мутанты в хату ворвались:
        - Не ломай общечеловеческую ценность! Не то в камеру запрем!
        Вот тогда дед взял да забаррикадировался на своей половине хаты. Из подпола автомат достал, запас патронов, и только гранат противотанковых не нашел - должно быть, Сова уперла. Все равно в гимнастерку с сержантскими погонами нарядился, ордена и медали подцепил, каску с красной звездой - на голову:
        - Перехожу к круговой обороне! Постою за Киевскую
        Русь!
        И только появление Оксаны несколько утихомирило его воинственный дух. Стал он думать, не помириться ли с Елизаветой Трофимовной, не эмигрировать ли в Россию и там, показав браслет Пухнаренкову и журналистам - мол, вот как в Украине измываются над ветеранами, - вызвать общественный резонанс да попросить политического убежища. А иначе как еще отвязаться от вездесущего контроля? В общем дрогнул и уж было решился, но Оксана на обратном пути все планы спутала. Через сортир и дедов подпол к себе на родину не пошла, а завернула к Сове, и слышно было: сидят, чай пьют и судачат о чем-то, но неразборчиво - только бу-бу-бу, бу-бу-бу. Ну, понятно, зацепились языками и сейчас кости ему перемывают. И так обидно Курову стало, что он достал четверть с первачом и только налил рюмку, как условный стук в окно. Отвел занавеску, а это крестник стоит и рукой машет, дескать, выйди на улицу. Видно, оттянул ненавистную лямку, отдежурил, переоделся в гражданское и парик снял…
        - Я в осаде! - отвинтил решетку. - Полезай в амбразуру!
        Тот перевалился через подоконник, словно через бруст-свер окопа, отдышался.
        - С утра жара… Степан Макарыч, выручай!
        - Сначала ты, - и рюмку ему налил, - составь компанию.
        Волков дернулся было на отказ, но махнул рукой и выпил.
        - Спасай, Макарыч! Крепкая, стерва… Судьба на волоске. - Пережидая горечь и укрощая дыхание, затих и задумался.
        Отец Мыколы, Семен Волков, прибился к Куровым еще подростком, когда те вернулись с заработков в Якутии. Всем говорил, будто сирота, но оказалось - сбежал из дома, воровал и бродяжил по железным дорогам. В общем, с малолетства так и звали его Волчонком. Появившись в Братково, он для начала обокрал богатого Степана Макарыча, однако был схвачен за руку бдительной Совой. В милицию сдавать не стали, отмыли, переодели, хотели в школу определить, да по возрасту в третий класс не приняли, и тогда Куров взял его себе в подручные. А работал он тогда взрывником на каменном карьере, и через несколько лет Семена ремеслу обучил, в армию проводил, а потом и женил. Когда Колька родился, так и вовсе покумились, какой-никакой родней стали, однако в бывшем охотнике до чужого добра другая страсть проснулась - к чужим женам. Ладно бы красавец был писаный, а то щуплый, большеротый, востроносый, рано облысевший, да поди ж ты - замужние женки трясутся от страха и все одно сами на нем виснут. Причем все подряд, к какой ни подкатится. А весь фокус заключался в его особом нюхе, которому цены бы не было в парфюмерной
промышленности. Он крепость горилки определял по запаху с точностью до градуса, а утром, выйдя на улицу, мог сказать, в какой хате райцентра и что приготовлено на завтрак. Однажды как-то признался Курову, что и женщин, жаждущих в определенный час мужского внимания, он вычисляет тем же способом, дескать, от них исходит особый аромат, слышимый за несколько километров. Так что остается вечерком понюхать ветер и идти туда, где никогда отказа не будет. Короче, и нюх у него был волчий. Дед от военной контузии бессонницей страдал, и, бывало, выйдет ночью гулять, а Семен по-воровски уже крадется в чью-нибудь хату.
        - Эй, ты куда? - спросит.
        - Шпуры бурить! - только захохочет тот.
        - Ну, гляди, попадешься!
        - А, не боюсь! Оно того стоит!
        Братково хоть и большое село, районное, и на город смахивало, но все равно деревня, слухи, как молнии, разлетаются, и наутро уже известно, где он шпуры бурил. Один ревнивый муж скараулил - колом отходил, другой чуть вилами не запорол, а ему неймется. Однажды пробрался в окно к жене пимоката и резвится с ней. Муж ее тем часом в соседнем помещении валенки катал, ну и услышал характерный шум. Вошел, застал свою супружницу с Семеном - и деревянной колодкой ему по башке. Так жена еще защищать бросилась своего любовника! Ей тоже досталось пялом, но уже по мягкому месту. Семен же подрыгал ногами, затих и дышать перестал. Пимокат решил, что убил, в охапку его и на огород, закапывать. Пока за лопатой бегал, этот волк-оборотень, одыбался и уполз. Утром его уже подобрали без сознания, в больницу свезли. Там очухался, вроде в себя пришел, но память потерял, сон и речь утратил. Забыл даже, кто он, как зовут, только матершинные слова на языке остались, уникальный нюх да тяга к бродяжничеству по железной дороге. Когда жена его выходила, на ноги поставила, он цельными ночами к ней приставать взялся. Мычит:
дескать, а что еще делать, раз не спится? Через месяц жена не выдержала такого натиска и стала ему подмешивать какое-то зелье, отворачивающее от женщин. И, видимо, переборщила да так отвернула, что он вообще к ним интерес потерял, ушел из дому и пропал. Спустя несколько лет сказали, на станции в Витем-ле видели, мол, попрошайничает. Подросший Колька съездил, нашел и привез. Семена снова отмыли, переодели, подлечили, но сколько Волкова ни корми, не приручишь: опять убежал, и уже с концами.
        Крестник внешне не походил на отца, и хотя тоже любил шпуры бурить, но по характеру вроде бы другой был, старательный, образование получил, рассудительностью отличался, однако иногда Куров замечал едва уловимое сходство: когда Николай Семенович отвлечется, задумается, глаза остекленеют, как у бати родимого, и может час просидеть, не мигнув. Волчий взгляд становится, аж оторопь берет.
        Вот и сейчас таращился в угол незрячим взглядом…
        - Говори, чего? - разбудил его Куров.
        - Ты ведь мутанта искал? - встрепенулся тот. - Когда тебя с револьвером задержали?
        Дед поиграл контрольным браслетом:
        - Ну, искал… А тебе-то что?
        - Сначала скажи, видел его?
        - Издалека…
        - На сколько метров?
        - Шагов на тридцать.
        - В каком месте?
        - На второй партизанской заставе.
        - И крестная там же встречала?
        - Там же…
        - Это хорошо! И каков же он на вид? Как женщины описывают?
        - Толком не разглядел, - осторожно признался Куров. - Сумеречно было… Лохматый, на двух ногах стоит.
        Волков воспрял:.
        - Ты, крестный, первый мужчина, кто видел! Женщинам я не особенно-то верил… Скажи-ка мне, он может на расстоянии чужие мысли читать? Или свои внушать? Только не торопись, подумай.
        - Что тут думать? Это только бабка Сова умеет. И читать, и внушать.
        - Нет, ты погоди! - не отставал Мыкола. - Когда увидел мутанта, что почуял? Ну, страх, угрозу?
        Дед пожал плечами:
        - Боязно, конечно, было. Что у него на уме? Подумал, наган бы надо достать…
        - И что?!
        - Ничего. Прыгнул в кусты и нет его.
        - Во! Значит, мысли прочитал! - Волков взволнованно вскочил. - И Любка Когут говорила, будто почуяла - курить просит! Дала ему сигарет… Это и называется телепатия - передача мыслей на расстояние!
        Говорили они почти шепотом, однако Сова и впрямь обладала телепатией - внезапно побарабанила в стенку:
        - Эй, Курвенко? Ты с кем там лясы точишь?
        - Сам с собой! - меланхолично отозвался дед. - Приятно с умным человеком побеседовать.
        - А с кем чокался, умный? Я звон слыхала!
        - С зеркалом!
        - Дожили, хохлы! - мстительно проговорила Сова, еще что-то пробухтела и, похоже, удалилась.
        - Перестань ты, Коля! - Куров налил еще по рюмке. - Напридумываете! Какие там мысли? Может, и правда йети, снежный человек, а может, и мутант… Не в том дело.
        - В том, Макарыч, в том! У диких или одичавших людей происходит мутация сознания! Они говорить не могут, а свои мысли внушать - свободно. Нет, так просто его не взять!
        - Вообще-то он разумный, - вдруг согласился крестный. - Догадался ведь лукошко принести и на калитку повесить…
        - Какое лукошко?
        - Сова в него лукошком запустила. А он взял и принес. Бабка на меня подумала, но я не приносил… Это ведь надо было выследить, в какой хате живет. Или по запаху найти…
        - По какому запаху? - вовсе загорячился Волков. - Он же мысли крестной прочитал. Сосканировал!
        - Слушай, а может, не мутант это чернобыльский, а и впрямь инопланетное существо? Может, они нас контролируют? Если уж менты всяких хреновин напридумывали, за каждым моим шагом из космоса следят, то пришельцы без браслетов все про нас знают.
        - Нет, не поймать мутанта! - сам с собою заговорил крестник, а поскольку свистящим, страстным шепотом, то напоминал юродивого. - Ни за три дня, ни за неделю. Ни живого, ни мертвого. Тут специальная операция требуется.
        - А кто его ловить собрался? - опешил дед.
        Тут Н иколай Семенович и рассказал про грядущую охоту на мутанта и про задание, полученное от Дременко, однако о своих намерениях жениться на Оксане умолчал, ибо ждал подходящего момента, чтоб спросить о внуке Ку-рова и выяснить исподволь, помнит он свою невесту или уже забыл.
        - Помоги, Макарыч! - чуть не взмолился он. - Надо логово отыскать! А кто, кроме тебя, найдет? Ты же вторую заставу как пять пальцев знаешь. И Дременко тебя просил, по старой дружбе.
        - Зимой бы можно, - размышляя, проговорил дед. - По следам. Я там раньше берлоги искал по первой пороше. А сейчас только с собаками если…
        - Собаки могут следа и не взять! Или нужны особые, притравленные.
        - Зачем американцам мутанты? У них что, своих мало?
        - У нас какие-то особенные, для науки… Крестный, выручи! Сходи на вторую заставу, посмотри еще! Раз он там дважды появлялся, возможно, и логово близко! Все указывает, что в России прячется.
        - Место там подходящее, - не сразу и как-то хитровато проронил дед. - Схроны еще целые стоят, блиндажи. Роту спрятать можно. Мы там зиму сорок третьего жили… Но заросло все и мусором завалено - входа не найдешь.
        Волков подскочил:
        - Макарыч, дорогой! Проси, что хочешь! Ты же ветеран-разведчик!
        - Диверсант я…
        - Никто лучше тебя того места не знает!
        - Как никто? А Сова?
        - Не верю я женщинам, Макарыч!
        - Как я схожу, если на мне эта железка? - Дед брякнул браслетом. - Только окажусь на территории сопредельного государства, меня сразу в международный розыск, в Интерпол. А Пухнаренков политического убежища не предоставит. Он мне и в российском гражданстве отказал, хотя все справки были собраны!
        - Браслет сейчас снимем!
        - Ого, попробуй! Вмиг прилетят!
        - Дременко вопрос решит!
        - Ну, коли решит… - Куров поерзал. - Уголовное дело закроют и наган возвратят, тогда подсоблю. А то ведь разоружили! Только пускай сват сам придет и слово даст! Ему еще верю.
        Волков чуть сник, но понял, что другого случая спросить про Юрко не представится.
        - А ты еще сватом его зовешь?
        - По привычке, - отмахнулся дед. - Мы же с ним Ок-санку в этой хате и пропили, и поручкались… Эх, какой он теперь сват? Знает ведь, дело завели на меня, а хоть бы пальцем шевельнул…
        - От Юрка-то вести приходят?
        - Год назад последнее письмо прислал… Повышения ждал по службе… Ты только крестной не говори. До сих пор его читаю, как будто вчера пришло. Бабку дразню и себя тешу…
        Дременко ни единому слову Мыколы не поверил, сразу же заподозрив некий хитрый подвох. Он ехал на таможню к Волкову, дабы передать тому специальное задание пана Куш-нера - провести подготовку и продумать организацию охоты на мутанта. Депутат, вероятно, помнил «сладкое дело» и никому другому столь щепетильное и важное мероприятие поручить не мог. Но заявление о сватовстве Оксаны в первый миг повергло Тараса Опанасовича в шок. Он растерялся, пытаясь понять: что же замыслил таможенник? На что рассчитывал? Какую новую комбинацию задумал?
        Однако тут же сообразил, что выпадает ему случай раз и навсегда убрать конкурента с дороги и выиграть выборы, не прибегая даже к крайним мерам: козырь с уличением пана Кушнера по «сладкому делу» можно приберечь на будущее. Достаточно неслыханной дерзости со стороны таможенника, который отваживался выступить против самого Сильвестра Марковича и его грозной, разбуженной старой девы Тамары, способной во гневе стереть с лица земли если не города и страны, то район точно. Кроме того, Дременко узрел возможность переключить на себя все руководство подготовкой охоты, а значит, и все внимание депутата, батьки Гуменника и американца.
        Ко всему прочему он хорошо знал свою дочь и был уверен, что привередливая и насмешливая Оксана никогда за Волкова не пойдет, хоть ты ее алмазами осыпь. Поэтому Тарас Опанасович для приличия поломался и согласился, в тот же час заполучив противника в соратники.
        Что бы он там ни задумал, но пока суть да дело, землю копытом рыть станет!
        И верно, двух часов не прошло, прилетает и докладывает, мол, крестный и его бабка Сова видели мутанта в одном и том же месте - на второй партизанской заставе, то есть на российской территории. А чтоб старый партизан согласился на сотрудничество, прокрался за границу и нашел логово, требуется полная реабилитация и личная гарантия головы администрации. Дременко в тот час же взял с собой начальника милиции, отнятый наган - и к Курову.
        - Сват! Степан Макарыч! - взмолился под его окном. - Вот те крест, не знал, что дело завели! Отопри!
        Дед баррикаду у дверей разобрал и впустил. Начальник милиции браслет с него снял, уголовное дело в печи подпалил, наган вернул, принес официальные извинения, а виновных обещал строго наказать. Сам Тарас Опанасович слово головы дал, что отныне власти никаких преследований ему чинить не будут, а напротив, окружат ветерана заботой и вниманием. А тот, видно, себя пупом земли почувствовал и давай новые условия ставить.
        - Никакого мутанта искать не стану, - говорит, - покуда мне старую, настоящую фамилию не вернешь и новый паспорт торжественно не вручишь!
        - Ты, сват, иди логово ищи, - попробовал ускорить процесс Дременко. - А мы и этот вопрос решим. Лично обращусь к депутату Верховной Рады пану Кушнеру!
        Куров грудь выпятил:
        - И шагу не ступлю, покуда справедливость не восторжествует! Ты меня знаешь, сват!
        Ну что с ним сделаешь? От старости, должно быть, в детство впадает, оттого и капризы свои выставляет. Тарас Опа-насович в машину с мигалкой и прямым ходом в резиденцию депутата, так, мол, и так, нужный для организации охоты человек требует старую фамилию вернуть, и надо это дело законодательно оформить. А пан Кушнер уже нервничал, что дело еще не сдвинулось с мертвой точки, глаза вытаращил, побагровел и кричит:
        - Выпишите ему новый паспорт! Да хоть три на какие угодно фамилии! И пусть ищет логово! Чтоб утром был конкретный результат! Ты понимаешь, что от этого американца зависит вступление Украины в НАТО? Своей нерасторопностью ты подрываешь престиж государства! Как мы собираемся бороться с международными террористами и вершить глобальную политику, если у себя дома не в состоянии изловить какого-то мутанта?!
        Дременко его никогда таким взбешенным не видел, да и не знал, что на кон поставлено так много государственных интересов. Тут же поехал в милицию, где Курову выправили новый паспорт, и к деду, вручать. А у того уже новые заморочки:
        - Хочу, чтоб торжественно и чтоб присутствовали пионеры, комсомольцы и журналисты. А потом бы в газетах пропечатали и по телевизору показали!
        - Сват, да где я тебе пионеров с комсомольцами возьму? - сначала изумился Тарас Опанасович. - Их и в природе давно нету!
        - Не мое дело! - отрезал тот. - Из Москвы выпиши, говорят, там еще сохранились.
        - А на что тебе показ по телевизору? - Голова уже за сердце схватился.
        - Чтоб бабка Сова увидела! Мне больше ничего не надо!
        Пришлось нарядить школьниц в галстуки, созвать представителей местной прессы из обоих государств и оператора с телекамерой, который сопровождал в поездке депутата Рады. Из числа скучающих днем контрабандистов митинг устроили на майдане возле стены, голова с речью выступил, дескать восстанавливаем историческую справедливость, утверждаем демократические основы, свободу и права личности. И только под аплодисменты вручил паспорт, как к собранию брат-ковских селян подкатил джип и оттуда появились батько Гуменник с телохранителем и этот самый американец Джон Странг с переводчиком. Они вроде как на экскурсию отправились по селу и его окрестностям, но батьку было хлебом не корми - дай на митинге выступить. Только увидит, где народ собрался, а пуще того, если туда журналисты сбежались, сразу на трибуну - и давай говорить за батькивщину, а это, считай, часа на полтора, не меньше. И надо сказать, оратор он был блестящий, умел так завести народ, что даже самые отъявленные нигилисты заводились и начинали кричать «любо, батько!». Кстати, его телохранитель Лях тоже был красноречив, но от страстного своего шефа
отличался образованностью и логикой.
        Тут же батько увидел сначала пионерок и потом только Курова в гимнастерке при всех регалиях да еще в краснозвездной каске. Не разобравшись, что к чему, - на трибуну.
        - Червоноармиець?! - А сам стеком по голенищу постукивает. - Коммунист?
        Дед же ногу отставил, снова грудь выкатил, орденами и медалями звенит:
        - Советский партизан из отряда товарища Ковпака! Командир диверсионно-разведывательной группы! Герой рельсовой войны! Лично пустил под откос двенадцать фашистских эшелонов с личным составом и боевой техникой! И девятнадцать - в составе группы!
        - Партизан?! - взъярился Гуменник. - Советский партизан?!
        Он, выпивший, совсем дурной делался. Дременко было к нему, чтоб объяснить ситуацию, но телохранитель не подпускает. Куров же на батьку:
        - Я-то партизан, а вот ты кто таков? Бандеровец?! На-хтигаль?! Пятая колонна?
        И - в карман галифе, где наган лежит!
        Добро, начальник милиции, бывший на трибуне, руки его перехватил, оттеснил от батьки, а Тарас Опанасович наконец-то отпихнул телохранителя и зашептал Гуменнику, мол, это наш человек, обеспечивает охоту на мутанта, знает, где логово искать. Курова тем временем молодые девушки в красных галстуках окружили будто бы с поздравлениями ветерана, отвлекли и под ручки с трибуны свели. В общем, кое-как конфликт разрядили, однако батько недоволен остался и даже выступать не стал, хотя голова ему слово предоставил и народ шумел, ждал, что батько скажет. Но ведь им, контрабандистам, лишь бы веселиться и время проводить в ожидании ночи. Провожая Гуменника до машины, Дременко объяснил ему суть дела и добавил от себя, мол, пускай тешится этот полоумный старик, лишь бы логово указал, потом мы у него и паспорт отберем, и накажем за сопротивление и покушение. Но обиженный батько сел в джип и обронил фразу, от которой у Тараса Опанасовича сердце зажгло:
        - Бачу, треба миняты голову администрации…
        И уехал. А Дременко, перетерпливая боль, побежал к ку-ровской хате, дабы деда успокоить и ублажить, чего доброго, рассердится и откажется от сотрудничества - пока валандались с вручением паспорта, дело уж к вечеру шло. По дороге же вдруг осенила догадка: а что, если все эти случайные события и капризы деда не что иное, как хорошо продуманная комбинация Волкова? Просчитал все, настропалил Курова, зная его характер и устроил так, чтоб и батько Гуменник к митингу подоспел?
        Сам же потом отмахнулся, отплевался - быть не может! Не такой он и умный, чтоб все предугадать и организовать. Это даже не сахар через границу перебросить. Но осадок остался и еще сильнее надавил на сердце.
        Когда к деду в хату ввалился, вся грудь горела и слабость началась. Куров парадную свою гимнастерку уже снял и какой-то рваный кожушок напялил, шапчонку, кирзовые сапоги - кажется, наконец-то в разведку собрался. Бледный вид головы был замечен с порога:
        - Что это с тобой, сват?
        - На жаре притомился, - соврал Тарас Опанасович, обмахиваясь шляпой.
        Невзирая на сопротивление, Куров уложил его на кровать за печку, галстук с шеи снял, а сам в стену постучал:
        - Оксанка! Хватит языками чесать! Поди сюда, отцу твоему худо…
        Минуты не прошло, крышка люка поднялась, и из подпола явилась неотложка с баульчиком. И вместо того чтобы послушать сердце родителя и лекарство дать, ворчать принялась:
        - Как без присмотра - так и ходит небритый… Полюбуйся, тату, на кого ты похож!
        - Пилюлю ему дай! - прикрикнул дед. - Валидолу или еще чего…
        - Да нет же валидола!
        - Тогда рюмку горилки налью!
        - Нельзя, дедушка. - Оксана наконец приложила фонендоскоп к груди Дременко и послушала. - Тахикардия… Йодную сетку сделаю, полежит, оно и пройдет.
        - Ты лечи, а мне пора. - Куров спрятал новенький паспорт в потайное место и повесил на шею трофейный немецкий бинокль. - Все-таки мутанты полезные существа. Не появись они в нашей державе, восторжествовала бы справедливость? Вернул бы я фамилию?
        - Ты, сват, помни, - простонал с кровати Тарас Опана-сович, - они могут чужие мысли читать… Станешь искать, так не думай про них.
        Дед проверил патроны в барабане.
        - Ну, мысли-то свои я давно прячу… Иногда так глубоко сховаю, что и сам найти не могу. Скоро буду как Сенька Волков, ходить и думать - кто я?
        - Трубку на вот, возьми! - дрожащей, потной рукой протянул голова мобильник. - Найдешь логово, сразу звони, немедля. Но условными фразами. Например, «Дядя здоров, шлет привет»…
        - На второй заставе все равно не берет. - Куров спустил ноги в люк. - Там зоны нет, проверял, свой мобильник имеется.
        - Как - нет? Москали ж новую вышку поставили!
        - Поставили, а все равно не покрывает… У немцев тоже радиоперехват не работал. Место такое заколдованное. Там фашистские асы бомбы кидали - все мимо. Говорят, преломление воздуха, как в воде. По-научному называется «особая оптика атмосферы»… Ну, сват, выздоравливай!
        - Докладывай лично мне, Степан Макарыч! - успел предупредить Дременко. Едва дед скрылся в подполе, захлопнув за собой люк, он вынул из ушей дочери фонендоскоп: - Говорят, тебя мутант ночью чуть не схватил?
        - Почему чуть? Схватил, баловник…
        - Ну?! И шибко напугалась?
        - Да что его бояться? - усмехнулась она и достала йод. - Мохнатенький такой, и лапки горячие… Думала, к себе поволочет - не сволок. Чем-то на тебя смахивает, когда не бритый…
        - Ты это брось, Оксана! И так сплетни ходят! Как вырвалась-то?
        - Как от всех ухажеров… Баулом по морде, и легонько совсем. Сразу и бросил… Сам пугливый какой-то.
        - Волков к тебе приставал ночью?
        - Ох, тату! Легче назвать, кто не приставал. Даже Чернобай, и тот норовит - в угол, подальше от своих камер, и руку в трусы засунуть, охальник… Но все без толку, тату!
        - Гляди, этот дурень свататься к тебе вздумал!
        - Какой дурень? Прапорщик пограничный?
        - Та ни, Мыкола Волков!
        - Неужели? - искренне встрепенулась она. - Вот было б прекрасно! Мыкола хоть и с износом, да женщин любит. Ухаживает. Руку сразу в трусы не пихает. А только из служебной необходимости. Посватайся раньше, пожалуй, согласилась бы. Тамарки Кожедуб я не боюсь. Враз бы отбила, если б захотела…
        - Ты в уме?!
        - Да за любого бы пошла, кто позвал! Даже за Митю Чернобая… Но теперь поздно. Уезжаю я, тату, покидаю вас…
        - Куда?!
        - В Якутию эмигрирую, - обыденным тоном сообщила она. - Смирно лежи! И как же я стану йодную сетку тебе накладывать? На шерсть, чи шо? Может, постричь тебе грудь, тату? И побрить?
        - А меня спросила?! В Якутию! - задохнулся и умолк Дременко.
        - С бабушкой Совой посоветовалась. - Оксана принялась мазать йодом прямо из пузырька. - Мне женский совет требовался… Она благословила. Мы с ней так рассудили: что, в самом деле, я даром Юрко столько лет ждала? Сколько напрасных надежд на него извела, а сколько слез моих девичьих пролито? Юные годы свои впустую растратила, чтоб в покое его оставить?! Не дождется!
        Отцовское сердце не выдержало, ворохнулось в груди несколько раз и остановилось…
        Глава 4
        Запасной тайный подземный ход заканчивался в яслях бабкиного козлятника, который она построила собственноручно уже после того, как с дедом разошлась, - сколотила из ящиков, фанеры и прочего хламья, чтоб показать свою самостийность. И был так тщательно замаскирован, что Сова пока не догадывалась о его существовании. Но даже если б обнаружила, то в дедов подпол не попала бы: зимой Куров прокопал обманный зигзаг, выводящий в обратную сторону. Однако ходить в Украину можно было по основному ходу - через мужскую половину сортира, - если точно знать маршрут, дабы не угодить в лабиринт. Все эти предосторожности были направлены исключительно против бабки, считающей, что ее бывший супруг возглавляет мафиозный клан контрабандистов и умышленно подрывает экономику России.
        На самом же деле Куров рыл ходы из глубокого внутреннего протеста против разделяющей государства неприступной стены, но более всего от партизанской привычки появляться там, где его не ждут, и делать все, что захочет. Например, пока Сова спит, сползать на сопредельную территорию и выдоить козу. Бабка проснется, пойдет в козлятник, а вымя пустое! Сам Куров козьего молока терпеть не мог, коту скармливал, но зато неделю можно веселиться, слушая, как Сова за стенкой рассуждает вслух: что это за живность в сарае завелась, которая молоко высасывает? Чаще всего бабка грешила
        на маниакальные склонности козла или на козодоя - птицу такую, что водилась в брянских лесах. Однажды Куров пробрался в секцию «Ж» сортира, вывернул меховую рукавицу, надел и ждет, когда Елизавете Трофимовне приспичит. Она прибежала, только села, а дед ей рукавицей по ягодицам нежно так провел. Сова фашистов не боялась, но от вида или, еще хуже, прикосновения мелких грызунов визжала, будто ее режут. Вот уж потешился потом Степан Макарыч, слушая, как бабка за стенкой охает, причитает и трясется от омерзения!
        Правда, в другой раз, когда захотел подшутить таким же образом в бане, чуть не подорвался на противопехотной мине, поскольку Сова считала, что лучшее средство от крыс, мышей и хорьков - это немецкая «лягушка» с подточенным нажимным механизмом…
        И вот Куров пробрался своим индивидуальным запасным тоннелем в Россию, отряхнулся в козлятнике, огляделся и отправился в разведку на вторую заставу. Его самого разбирало любопытство относительно мутанта, и, пожалуй, командир диверсионной разведгруппы давно бы разобрался, что к чему, если бы не домашний арест с браслетом. Пойди, так сразу вычислят, где, чем занимается, да и нагрянут…
        Вторая застава располагалась вдоль высокого увала, поросшего густым лесом. До самостийности Куров часто здесь бывал, по просьбе секретаря райкома Дременко берлоги искал, а потом вместе приезжали выманивать и стрелять зверя. С той поры и сдружился он с начальством, да так, что однажды после удачной охоты, в которой и Юрко участвовал, сговорились женить его на секретарской дочке. Куровский внук больно уж понравился Тарасу Опанасовичу - воспитанный, трудолюбивый, смелый и на вид так бравый молодец. Начальствующий родитель в то время сильно опасался, что красавица Оксана избалуется от внимания парней, и лучше было в раннем девичестве повязать ее обручением, к тому же молодые сами друг к другу тянулись, и произошло все без всякого родительского насилия.
        А теперь вон как все обернулось - ходи по старым местам, вспоминай да вздыхай, что не сладилось…
        Весь берег глубокого лога был одним сплошным укреплением, каждый пень тут стрелял, каждая валежина огнем огрызалась, и если немцы после бомбежек и артподготовки еще проходили через первую заставу, то за эту ни одна фашистская нога не ступала. Весной лог заливало талой водой, мокрое болото, отрезавшее заставу с севера, превращалось в море, однако летом все пересыхало и оставался единственный родник, откуда партизаны брали воду. К этому источнику сразу же и направился Куров: если мутанты где-то тут осели или поблизости бродят, то на водопой обязательно придут, поскольку лето сухое стоит, без дождей, а воду из болота даже косули не пьют - в жару гнилая делается. Один круг нарезал, другой поменьше и возле самой криницы все внимательно осмотрел - ни единого следа, похожего на человеческий. Видно, кабаны по логу проходили и по-свински растоптали, разбили копытами уста родника и еще в грязи покатались; после них уже лосиха с телятами подходила, енот водички полакал и тут же, видно, червей порыл в сыром лесном черноземе, и вороны, конечно, наставили своих крестов.
        Куров все это отметил, но выводы делать было рано: мутанты могли прибегать сюда на ночлег или, напротив, дневали, забравшись в какой-нибудь прохладный и сухой партизанский блиндаж. А что им ледяная водица, если только не с похмелья? Может, вообще не потеют, так редко пьют… Дед по логу вдоль всей заставы прошел, изредка посматривая в бинокль на крутой склон увала, и остановился там, где мутант показался ему в первый раз. Со слов Совы, и она тоже видела его примерно здесь. Выше по увалу зияла неглубокая яма от обвалившейся землянки, где была партизанская прачечная и где обученный в Москве диверсант Кур давал первые уроки взрывного дела юной Сове, так сказать, теорию. А в землянке печь стояла с вмазанным котлом, шайки с горячей водой, мокрое белье в корзинах - парно, душно и жарко, как в бане. Лиза в одной исподней рубахе, румяная с детонаторами возится, электрическую цепь собирает, пыхтит от старательности и того не замечает, что раздразнила аппетит Кура до крайности. Он терпел-терпел и не удержался. Сначала из разведочных соображений ущипнул за талию - вроде ничего, даже показалось, призывно
вильнула и провода к взрывма-шинке прикручивает. Ну и обнял ее сзади, и руки сами попали в разрез на рубахе, а под нею два таких персика, что голова кругом. Зашептал что-то, и сам не помнит что, а Сова выскользнула, словно кусок мыла, и локтем ему прямо в глаз! Искры веером, равновесие не удержал и прямо в шайку с кипятком сел. Хорошо, тот уже подостыл, и брюки у Кура были солдатские, ватные, сразу не промокли, да и Лиза не растерялась - помогла ему парящие штаны спустить до колен, так что кожа не сильно обварилась, только покраснела.
        С той поры он до окончания партизанских действий к Сове не притрагивался, даже когда на охоте за немецкими эшелонами они на пару по неделе в лесах ползали и спали, укрываясь одной плащ-палаткой. Но она ему всю жизнь напоминала, как в первый день теоретической подготовки сварила его всмятку. В свое время еще и переживала по этому поводу: мол, не из-за того ли я теперь зачать не могу?
        Оказалось, не из-за того: просто ее строптивую женскую природу, как вулкан, возможно было пробудить только взрывом в шурфе на якутском золотом руднике…
        Часа три Куров таился в логу напротив обрушенной прачечной и иногда от воспоминаний даже забывал, зачем сюда пришел. Хотя это было неплохо: если мутанты и впрямь чужие мысли читают, то сроду не догадаются, зачем сюда дед пришел, вернее, будут введены в заблуждение и как-то себя обнаружат. Когда же Степан Макарыч спохватывался, то поднимал бинокль с осветленными цейсовскими линзами и обшаривал взглядом увал второй заставы - безветрие и немота какая-то, ни одна веточка не шелохнется, даже птицы молчат и кузнечики, несмотря на вечереющее небо. И тоже при этом про мутантов думал мало и вскользь, потому как в голове опять завертелась прежняя дума - помириться с Совой, тем паче ему фамилию настоящую вернули, и теперь у бабки даже оснований нет насмехаться, как раньше, мол, был у меня супруг Куров, а ты какой-то Курвенко. Вдвоем-то утверждать Киевскую Русь куда сподручнее: два человека - уже ячейка общества. Все человечество с этого начиналось. Конечно, даже в этом случае будет трудно наладить отношения, характер у Елизаветы Тарасовны на почве политики сильно подпортился и стал, как якутская вяленая
рыба, с сильным душком, а иногда так просто невыносимым, хоть нос зажимай.
        Но это если нюхать со стороны; когда же есть начнешь, вроде ничего, даже вкусно…
        Дед знал, кто бы их мог помирить, - Юрко, если бы
        вдруг вернулся. Сыновей Куров уже давно перестал ждать,
        поскольку те, считай, вросли в сахалинскую землю, словно
        старые, смолевые пни. А внука ждал. И Сова ждала, видно,
        тоже тайно надеялась - помирит. Горилки вон сколь нагнала,
        наверное, к свадьбе, и такой крепкой - чистый спирт. Дед
        сквозь землю почуял, подкоп сделал под старухину половину
        и всего бутыль упер - в отместку за похищенные гранаты -
        и попивает себе, до сих пор еще есть. А бабка даже не дога-
        дывается
        Когда солнце опустилось за дальний лес и на увал легла тень, дед осторожно стал подниматься наверх, попутно изучая следы. Моховой покров казался цельным, особенно внизу, но выше, и на нем было не разобрать следов, ибо когда-то разбитый снарядами склон был обезображен воронками, выброшенной взрывами землей, на которой теперь росла короткая щеточка кукушкиного льна, - наступишь, а он тут же распрямляется. Куров поднялся на гребень, прикрываясь сосенками, удалился в лес, так чтобы оставить обзор пошире, забрался на кучу брошенного вершинника и там затаился.
        В прошлый раз мутант появился внезапно, скорее всего, вылез из партизанского схрона, но откуда конкретно, дед заметить не успел. И куда делся потом, тоже в сумерках не рассмотрел. Уже наутро, когда рассвело, Куров прокрался на то место, однако ни входа, ни выхода в какое-либо подземелье не отыскал. И сделать это было невероятно трудно, поскольку в девяностых годах Пухнаренков продал весь лес на второй заставе финнам. Те же сами рубить не стали, но пригнали свою технику, наняли местных москалей, которые изнахрати-ли суровый брянский лес, как фашисты девку. Теперь, насколько хватал глаз, повсюду простирался выруб, заросший осинником, молодым ельником и заваленный горами гниющего мусора и колодника. В хороший год еще грибы росли - волнухи, обабки, грузди…
        А когда-то хотели создать здесь музей партизанской славы под открытым небом, экскурсии водить и учить патриотизму подрастающее поколение. Правда, подземные блиндажи и схроны еще остались, в некоторых местах попрыгаешь, так земля под ногами гудит, значит, пустота внутри, но лаза туда не найти.
        На своем посту Куров просидел не больше четверти часа, когда боковым зрением отметил какое-то движение в молодом ельнике. Стараясь не думать о мутанте, он скосил глаза и замер. Через некоторое время отчетливо треснула ветка, и на темно-зеленом фоне возникло пестрое сдвоенное пятно. Дед поднял бинокль, но вместо мохнатого существа обнаружил двух человек в летнем военном камуфляже. Оба с оружием, небольшими вещмешками, и в руках что-то несут, однако пятнистых, разрисованных лиц не рассмотреть. Двигались эти двое очень осторожно, как показывают в кино - страхуя друг друга, причем в сторону, где засел Куров. У него сразу мелькнула мысль, что это американец с кем-нибудь и охота на мутанта уже началась, без всякой разведки. Но спустя минуту дед узрел, как эти военизированные люди установили треногу с каким-то ящиком и один, прильнув к нему, начал вроде как осматривать окрестности, хотя внешне прибор не походил ни на подзорную, ни тем более на стереотрубу. Скорее всего, это тоже была разведка, параллельная с Куровым, и она тоже выглядывала мутантов - а кого еще?
        Мужики по очереди поколдовали возле треноги, после чего сняли ее и, пригибаясь, иногда пропадая в мелком осиннике, пошли прямо на засаду деда. Потом он и вовсе потерял их на несколько минут, и когда эта разведка возникла вновь, то была уже метрах в ста от Курова! Они опять утвердили треногу, прикрутили другой прибор - на сей раз напоминающий камеру телевизионщиков, и направили точно на кучу вершинника, где сидел дед. Сомнений не оставалось, его засекли каким-то образом, однако теперь приближаться не спешили и стали еще осторожнее. Иногда почти не двигались и даже сквозь цейсовские стекла начинали будто бы растворяться в пространстве, сливаться с кустами, и лишь черная тренога их выдавала. Они надолго прилипали к прибору, затем менялись местами, и наконец один отделился и отступил назад, в ельник. Куров поймал его в бинокль и сразу понял - звонит по телефону! Докладывает! И надо же, какая у них техника - берет!
        После короткого разговора разведчики приподняли треногу, перенесли ее в гущу осинника и стали наблюдать оттуда. Между тем солнце садилось быстро, и на замусоренной, пестрой земле выруба начало темнеть. Еще бы немного, и Куров потерял бы их из виду, но в это время один повесил автомат на шею, как немец, и, не выпуская его из рук, стал медленно и очень осторожно подходить. Порой он терялся из виду, порой останавливался или, присев, глядел в бинокль, однако же приближался, и когда оставалось полсотни метров, Куров внезапно узнал и квадратную, слегка раскоряченную фигуру, да и в лицо, разлинованное грязью, признал - Пух-наренков! Не камуфляж бы и не автомат, вещи для интеллигентного главы администрации неожиданные, давно бы уже понял, кто рыщет по второй заставе: ведь все время чудилось что-то знакомое!
        А напарником оказался его племянник Чернобай, начальник погранпропуска.
        Неужели Пухнаренков узнал, что Куров незаконно, с оружием перешел границу, и теперь выследил и собирается задержать?!
        Нет, быть такого не может! Стал бы он сам ползать по вырубам! В крайнем случае, племянника бы послал или милицию…
        Если он и впрямь ищет мутанта? Узнал, что приехал американец, да еще из НАТО, вот и получил задание сыскать неизвестное существо, поймать и доставить в Москву, чтоб не досталось в руки вероятному противнику. И погляди-ка, смелый какой! Чернобая у треноги оставил и в одиночку крадется, да так уверенно. Не зря в КГБ служил! Здоровьем бог не обидел, и наверняка приемы всякие знает…
        Тут деда кольнуло - так и самому в плен попасть недолго! Стрелять в главу района не будешь, да и он не с пустыми руками, а побороться с таким бугаем, это надо лет пол-ста скинуть…
        Сначала Куров хотел тихо спуститься с кучи хлама и незаметно удалиться, но полугнилые еловые вершинки предательски захрустели, отчего Пухнаренков застыл на месте и словно растворился в сумеречном воздухе. Когда же снова возник, то был уже шагах в двадцати! И на подмогу спешил его племянник, пятнистая кепка которого мелькала в кустах.
        Уже не скрываясь, Куров натянул кожушок на голову, сгорбился, свирепо зарычал, махая руками, мигом сполз с кучи и устремился вдоль увала - изображал мутанта. Пару раз оглянулся - погони не было! Но задерживаться и дразнить судьбу не стал, чуть ли не на заднице съехал в темный лог и там, среди густого леса и мягкого мха, перевел дух. Все-таки здоровье не то, чтоб рысью бегать, ноги деревянные сделались, сердце в горле стучит. Кромку увала отсюда было видно еще хорошо, однако Курова никто не преследовал. Видно, Пухнаренков, как опытный охотник, решил не догонять потревоженного мутанта, дать ему успокоиться - а тогда уж и повторить попытку.
        Или вообще сегодня ловить не собирался…
        Дед всю жизнь помнил, чему учили в школе диверсантов, и свои партизанские времена не забывал: по дну почти непроглядного лога уже по-стариковски, не спеша, прошел далеко вперед, затем вернулся противоположным низким берегом и, как медведь, залег возле своего следа. Тропить начнут, так непременно нарисуются, тогда их надо пропустить, зайти в тыл и - за ними, а по дороге выследить, выслушать, кого они ловят и чего хотят. К охоте дед пристрастился еще на золотых рудниках, поэтому, вернувшись на родину, использовал все якутские приемы, здесь никому не известные. Например, якуты никогда не били лося там, где застали, - мол, пусть он сам свое мясо несет к котлу. Заметят зверя и потихоньку направляют его к стойбищу, но не гонят, не кричат, а лишь показываются ему на глаза то слева, то справа, чтоб прямо шел. Останется полверсты, тут его и стреляют. После доскональной разведки на второй заставе Куров решил и здесь так же охоту провести - вынудить мутанта идти в нужном направлении, на номер.
        Между тем окончательно стемнело, и только склон увала, подсвеченный тускнеющим закатным небом, еще кое-как просматривался сквозь цейсовскую оптику. Около часа Куров пролежал на мху, как на перине, но никаких признаков преследования не обнаружил. Значит, бывший майор КГБ в разведку ходил, а облава начнется завтра.
        Несладко придется мутантам, если сразу два государства на него охоту откроют!
        Думая так, дед сменил позицию, устроившись на другой стороне лога, где оседлал толстую, сухую валежину и еще спиной оперся о выгнутый сук, чтоб не затекала. Поскольку летние ночи короткие и светлые, то решил подождать утра: кто его, мутанта, знает, когда он теперь выходит на промысел? Говорят, вон даже днем видели, к речке приходил, где женки белье полоскали…
        Раза два только в бинокль глянул, выслушал ватную, давящую тишину - на второй заставе всегда так было - и, притомленный ходьбой, начал подремывать. Раз клюнул носом, другой, и, глядь, небо на востоке посветлело. Не шевелясь, уши навострил, носом потянул и вдруг учуял, будто бы табачным дымком напахнуло! Сам Куров давно избавился от вредной привычки, поэтому нюх на курево был острый, особенно в лесу, где ночью пахло хвоей и грибным ароматом прелой подстилки. Ветра не чувствовалось, однако едва уловимое движение воздуха вдоль лога наверняка было, причем сверху вниз, сообразно с течением воды по весне. Он и скосил глаза в эту сторону…
        Мутант сидел на земле саженях в двух от оседланной дедом колодины, по-турецки подобрав под себя ноги, и даже в лесном предутреннем сумраке можно было различить, что он раскуривает трубку.
        Слабый красноватый огонек, выпущенный на мгновение из-под пальца, показался в темноте фотовспышкой, осветив волосатую, трехглазую физиономию…
        Волков весь оставшийся световой день рыскал по России и расспрашивал свою дальнюю и ближнюю родню, знакомых относительно мутантов, кто что видел, слышал или знает - в общем, собирал информацию. И тут только выяснилось, что бабка Сова была не первой, кто увидел мутанта и даже имел с ним непосредственный контакт. Оказывается, еще месяц назад Додя Кривенко шел пьяный с лесопилки и по дороге сильно устал, прилег на обочине и уснул. А проснулся оттого, что кто-то несет его, взявши под мышку, как ребенка, причем ногами вперед, и что-то бурчит, рычит и будто бы по прозвищу его называет - Додя, но как-то невыразительно. Лесо-пильщик изловчился, вывернул голову, и в тот же миг осознал, что пора бросать пьянку, ибо почудилось, будто не человек его тащит, не зверь, хотя лохматый, а сам черт, каковыми их малюют. То есть рога на нем разглядел, копыта и хвост, длиною больше метра, который стоял вверх торчком, прижимался к горбу на спине и имел кисточку на конце. В лицо Кривенко чудища не видел, потому не знает, был у него свиной пятак или нет, впрочем, и количество глаз не считал. Сначала предприниматель
повиновался судьбе, думал, крышка: сейчас приволочет в свои дьявольские чертоги и убьет, а если и отпустит, то прежде заставит душу ему продать, кровью расписаться и впоследствии творить черные дела. И такая на него тоска напала! Он ведь с чего выпивать-то стал? С радости - что жизнь начала налаживаться, третий ребенок родился, лесопилку купил, итальянские станки, чтоб вагонку и плинтус строгать, а самое главное, выиграл тендер на лесную деляну в сто тысяч кубометров хвойника. А сейчас подпишись, так черт все отнимет! Но потом еще сильней шею выгнул и видит: нечисть эта несет его прямо к дому - собственному Додиному дому!
        Тогда и загадал: если все обойдется - пить брошу, в Бога верить начну и церковь на доходы построю. А черт занес его на крыльцо, посадил к двери и чем-то как даст по голове! И зарычал по-звериному, однако Додя будто услышал приказ: «К алкоголю больше не притрагивайся!» Показалось, барабаном ударил, потому что и в пьяной пустой башке и даже в воздухе раздался гул, повторяющий эту фразу. Потом Кри-венко вроде бы сознание потерял на минуту, и когда очнулся - никого нет вокруг, рассвело, он же сидит под дверью родной хаты, и впечатление такое, будто все это во сне ему приснилось. Да только в голове тот барабанный гул стоит, а в мыслях фраза свербит, чтоб к алкоголю не притрагивался. Осмотрел одежду и нашел на себе чертову шерсть! Должно быть, линял нечистый, или просто натерлась, поскольку он Додю к себе крепко прижимал, чтоб тот не выскользнул из подмышки. Кривенко посчитал это за метку, за сатанинский знак, быстро содрал с себя все до трусов, сложил в кучу и зажигалку поднес. Завоняло так, как не пахнет паленая тряпка, и дым черный, удушливый! Жена проснулась, в окно глянула - голый муж во дворе
одежду жжет. Выскочила, затушила, из пиджака наличные деньги выгребла - тысяч сорок, поди, а самого заволокла домой.
        Конечно же, дура, решила, что белая горячка.
        Додя переубеждать ее не стал и про черта умолчал. Отоспался и почувствовал, что характер у него резко и сильно изменился. В самом деле пить бросил, начал тайно в храм ходить и, договорившись с батюшкой, отпустил тому круглого леса и денег на строительство церкви в Манькином Бору, где и занимался деревообработкой. Надо же исполнять свои клятвы, а то чего доброго опять прихватит! А помалкивал до сей поры на всякий случай, чтоб не подумали, что предприниматель до чертиков напился.
        С Волковым Додя еще в школе учился и до сих пор имел доверительные отношения, поскольку кругляк, это тебе не сигареты, его просто так через границу не протащишь, а лишь по договоренности с таможней, на лесовозе. И вот когда Мы-кола поведал о мутантах, что пришли из чернобыльской зоны в Россию и где-то здесь обитают, Кривенко сначала сильно призадумался, а потом все откровенно рассказал. Он про мутантов-то уже слышал, да думал, очевидцы ошибаются, на самом деле это нашествие чертей. Додя, можно сказать, камень со своей души снял, ибо все это время опасался даже на машине в одиночку ездить по дороге на лесопилку, а в темное время суток из дому не выходил и спал у стенки, прикрываясь женой. Тут же провез школьного приятеля, место показал, где пьяным свалился, заодно свою лесопилку и строющу-юся церковь.
        Волков же из его исповеди сделал вывод определенный и многообещающий: оказывается, мутанты не только сигареты выманивают, но обладают еще и умением сострадать пьяному человеку. Не обобрал, как менты делают, а поднял и домой принес, вместе с наличными деньгами. В этом было еще одно подтверждение, что чужие мысли могут читать и свои внушать: Кривенко-то не говорил ему, где живет, поскольку лыка не вязал! Мутант сам вычислил, и даже будто бы по кличке называл, да методом телепатии враз закодировал от пьянства. То есть у них, вероятно, инстинкт такой благородный. Ведь крестной, бабке Сове, лукошко со второй заставы притащил…
        Хорошо, сожительница Тамара весь день была занята на работе, поэтому Волков преспокойно разгуливал по России пешим, поскольку москальские гаишники по заданию незаконной супруги пасли его машину и непременно докладывали, где он был и что делал. Под вечер Мыкола заглянул в ночной клуб, настоящим содержателем которого, по некоторым сведениям, был глава районной администрации Пухнаренков, хотя он публично отрицал такой факт. Родственники сказали, Любка Когут устроилась туда дояркой - бычков доить, которые быстро пристрастились к модному европейскому отдыху. Ночным это заведение называлось формально, поскольку работало круглосуточно, и даже, напротив, в темное время суток жизнь здесь шла на спад, поскольку у контрабандистов начиналась трудовая деятельность. Николай Семенович мыслил расспросить Любку о мутанте и в тот же час уйти, однако «доярка» была занята - работала на подиуме с «доильным аппаратом», то есть с шестом. Да так увлекательно, что он невольно залюбовался: арабский плен не прошел даром.
        Только испытывал он не обычное влечение к голой девке, какое бывает у полуголодных, похотливых мужиков, а ощущал, как от ее танца вливается внутрь некая неистовая сила, с физическим треском расширяющая заячью грудную клетку до ширины волчьей!
        Было, было в Любке что-то, отчего жаждали ее мужики, и не только хохлы и москали, но и арабские зажравшиеся шейхи! Говорят, ее несколько раз перепродавали, и цены всегда росли на порядок.
        А тут еще украинского таможенника заметили контрабандисты и чуть ли не в драку за столики потянули. Он присел к знакомым бизнесменам из Брянска, рюмку с ними выпил, с кем-то поговорил, кому-то что-то посулил, но все как во сне - до чего притягательной оказалась Любка. Он словно и не замечал ее обнаженных телес, наряженных в бикини!
        Брянские волки это заметили, предупредили:
        - Новенькая, не обломали еще. Не обслуживает.
        - Спорим, обслужит? - предложил Волков, подразумевая совершенно иное, нежели они.
        - Тебя - может быть, - серьезно согласились те, явно желая потрафить таможеннику.
        Тут сеанс закончился, и Мыкола заскочил на подиум, накинул покрывало на плечи Любке и повел ее в помещение, гордо называемое грим-уборной, хотя здесь гримом почти не пахло.
        - Что это с тобой, Николай Семенович? - заворковала Любка, обдавая его густым ароматом трудового пота. - Какой-то ты сегодня целеустремленный…
        До порабощения Любовь Когут училась на отделении психологии в педвузе Харькова и, вероятно, с тех пор еще владела основами физиономистики.
        Волков усадил танцовщицу в канапе, сам пристроился напротив, придвинув кухонную табуретку, и, поражаясь своей решительности, с ходу потребовал:
        - Расскажи мне все, как встречалась с мутантом. Все подробно.
        - УФ, напугал! - засмеялась бывшая секс-рабыня. - Думаю, что случилось? Да я с ним не встречалась! Хотя, полагаю, это было бы любопытно!
        - Кончай болтать, - деловито перебил Волков, - я серьезно. Меня интересует его внешний вид, поведение. В общем, психология.
        Покрывало с Любки свалилось, однако она не обратила на это внимания. Мыкола тоже - сейчас даже ее близкая, обнаженная грудь не вызывала тех эмоций, что охватывали его в зале во время танца.
        Любка закурила, откинулась на спинку и скрестила ножки.
        - Это очень сильное существо, - не сразу начала она описывать свои впечатления, верно вспоминая встречу. - Разумеется, мужского пола. Вид уродливый, устрашающий, но не отталкивающий. От него исходит мощная энергия. Не та, что у голодных самцов, а… как бы это объяснить? Показалось, он страстный, но сдержанный.
        - Как он сигарет попросил?
        - Никак… Сама дала. Я всегда сама даю, если хочется.
        - Может, он внушил тебе эту мысль?
        - Треп, ничего он не внушал! - уверенно заявила она. - Я же знаю: от ночных грабителей в первую очередь нужно попробовать откупиться… Зачем тебе все это, Коль? Слушай, помассируй мне шею, а? Кажется, мышцу потянула…
        Танцовщица села к нему вполоборота, подставив спину.
        - В каком месте он напал? - Волков потер влажную от пота, длинную шею. - Мне надо точно.
        Она недоуменно обернулась:
        - Ты рехнулся? Да меня девки завалят, если скажу!
        - Полная гарантия, Люб! Слово даю!
        - Даже не проси! Мне проще нарушить зарок и под тебя лечь, чем трафик сдать… Да зачем тебе мутант, Коль? Дре-менко прибежал, наорал, теперь ты…
        Говорить ей правду было опасно, разнесет, и тогда Волков решил зайти с другой стороны:
        - Ну, хочешь, на колени встану?
        И мгновением позже сильно пожалел об этом…
        Дверь в грим-уборную распахнулась, и по тяжелой поступи, по незримому движению тела он сразу угадал, кто вошел… По спине к затылку пробежал мороз, как бывает в раннем детстве от ужаса перед темной комнатой.
        - Не дает? - нарочито изумилась Тамара. - Ах она, тварь!
        Волков с Любкой обернулись одновременно - судебный пристав стояла, как скала, выставив вперед уступы бедер, живота и груди, словно предлагая немедля покорить эту высоту. Распахнутый форменный китель и вздыбленные, изготовленные на заказ полуметровые погоны на плечах выдавали ее истинное настроение.
        - Выйди! - Неведомым ранее, поистине волчьим усилием воли он вернул себе самообладание. - И не мешай мне работать!
        У разбуженной старой девы сил на иронию уже не было:
        - Работать?!
        - Работать!
        - Я ему даю - не берет! - открыла Тамара ярко и хищно накрашенный рот. - А у этой прошмандовки просит! Готов на колени встать!! Думаешь, я танцевать не умею?!
        От резонанса ее голоса с потолка и стен взвихрилась золотистая пыль. Любка зажалась в угол канапе, собравшись в комок, - сработал навсегда вживленный в сознание инстинкт рабыни. Мерно и далеко гудящий зал ночного клуба замер. И эта пугающая тишина неожиданным образом ввела Волкова в состояние, сходное разве что с состоянием аффекта.
        - Вон отсюда, женщина! - словно мутант, прорычал он и неожиданно толкнул ее грудью. - Умри, шалава!
        У них были несравнимые весовые категории, кроме того, Николай Семенович был ниже ростом на полголовы и втрое уже в плечах. Несильный, щадящий толчок пришелся в мягкий, складчатый живот. Но Тамара вдруг рухнула в канапе, чуть не придавив Любку, и новая, добротная на вид, мебель вмиг с грохотом развалилась на части, приземлив таким образом грузное расплывчатое тело. Пол содрогнулся, качнулся, отчего трельяж сорвался со столика и брызнул зеркальными осколками по всей гримуборной.
        Бывшая секс-рабыня опомнилась, взвизгнула и порхнула к выходу. И, сам поражаясь своей невозмутимости, Волков вышел следом за ней и притворил за собой дверь.
        - Коля, Коленька! - зашептала Любка, прильнув к нему. - Бежим скорее, убьет!
        - Не бойся! - Он оторвал от себя перепуганную танцовщицу. - Говори быстро, где встречала мутанта?
        - На двенадцатом километре, - легко призналась та. - На стене знак - надпись на немецком… Что-то там… комму-нистен, тод… Короче, «Смерть коммунистам!». Мы тоннель купили у китайцев…
        Таможенник круто развернулся и пошел к черному ходу, коим пользовались служащие ночного клуба. Они же столпились в коридоре, привлеченные грохотом в гримерке, и сейчас, словно битое зеркало, разлетались из-под его ног в разные стороны.
        - Давно бы так! - крикнул он на пороге, похоже, более самому себе, хотя не узнал своего голоса.
        И тут увидел, как из гримерки вышла Тамара, наряженная в эротическое белье. Да по коридорчику прямым ходом на подиум! Даже зная Тамарины увлечения, подобного Волков не ожидал. Все бросились в зал, смотреть, и он, непроизвольно, - за поварами и официантами.
        Публика замерла, будто в кино кадр остановился. Судебный же пристав подплыла к шесту и давай выделывать такие движения да с такой энергией, что у бычков в зале сначала слюни потекли, потом истерика началась. Она еще голосом, как по телефону, застонала и голливудским текстом в микрофон:
        - О-о! Как зовут тебя? А-а-а! Ты мой бог! Делай со мной, что хочешь… О, май гад! Вау! У тебя все в порядке? Давай еще! А! А! А!
        И кто-то из зала все это снимает на сотовые - фотовспышки сверкают. Тут в первых рядах толпы лысина с оселедцем блеснула и воздетый к потолку стек - лишь по этим приметам Волков и угадал батьку Гуменника. На лице же у того - гримаса крайнего сладострастия, исказившая его до неузнаваемости! Того и гляди выскочит на подиум и падет в объятия Тамары…
        Волков сего зрелища и позора более выдержать не смог, промчался сквозь обезумевшую, ослепленную публику, выскочил на улицу, и только тут осенило, что незаконная жена таким образом приговор себе подписала. И добро, что батька видел! Теперь есть полные основания расстаться, и даже пан Кушнер возразить не посмеет!
        От ночного клуба Николай Семенович не шел, а рысил, словно спешащий к добыче волк, и, по мере того как приближался к таможне, все сильнее ощущал некий голод, сопряженный с вселившимся в него неистовством. На российском КПП дежурил бессменный Шурка Вовченко, сейчас встревоженный и осунувшийся от бессонницы, - что-то говорил, махал руками, забыв, что они живут на штыках, однако Волков расслышал лишь обрывки фраз:
        - … В ночнике! Гастроль!
        Конечно, москаля следовало бы попытать относительно мутанта, наверняка что-нибудь высмотрел в свой телескоп, да сейчас было не до него. Волков миновал таможню и с ходу заскочил в свой «фольксваген», припаркованный у калитки.
        Никогда прежде он не мог являться в резиденцию депутата без приглашения, но сейчас был особый случай. Невзрачный, даже скромный с виду особняк на отшибе, огороженный обшарпанным забором, внутри выглядел богато и со вкусом. Место было живописное, на берегу речки, где когда-то стояла водяная мельница и теперь осталась лишь разрушенная плотина да сваи, торчащие из стремнины. Еще живописнее было на территории самой усадьбы, где даже пальмы росли в огромных кадках, которые на зиму убирали в тайную, замаскированную оранжерею: пан Кушнер не любил хвастаться роскошью и придавливал всех, кто вольно или невольно это делал. Поэтому бывший секретарь райкома и нынешний и.о. головы до сих пор прозябал в брусовом, колхозных времен, двухквартирнике, тогда как москаль Пухнаренков отстроил себе чуть ли не дворец на территории бывшего пионерского зоосада.
        На подъезде к старой мельнице из придорожных кустов выскочили двое в масках и с автоматом - дополнительную охрану выставили в связи с приездом высоких гостей. Машину Волкова признали, однако, прежде чем пропустить, убедились, что именно он сидит в кабине, и вопросов лишних не задавали. На воротах резиденции стояли еще двое в гражданском, которые приказали поставить автомобиль на стоянку, проверили документы, сличили фамилию с каким-то списком, после чего бесцеремонно ощупали одежду, отняли сотовый телефон. Николай Семенович потребовал срочной встречи с паном Кушнером и сказал, что задействован в подготовке охоты на мутанта. Но судя по их поведению, они об этом знали и даже ждали его. Стражники ввели Волкова во двор, попросили отдохнуть на скамейке под пальмами - даже кофе принесли и предложили пачку «Мальборо», а сами побежали докладывать.
        Однако пан Кушнер, видно, занят был и прислал своего помощника, человека скользкого, неприятного и циничного.
        - Ну что у тебя? - спросил брезгливо, через губу.
        - Буду размовляти з паном Кушнером! - отчеканил Волков. - Ступай и доповедай Сильвестру Марковичу.
        Помощник поморщился на его «мову», однако исчез в особняке. Прошло еще минут десять, депутат все не появлялся, и вынужденное ожидание стало размывать решимость, внезапно приобретенную в ночном клубе. Вдруг подумалось, а может, Дременко опередил? Вызнал что-то про мутанта и теперь докладывает…
        Пан Кушнер, появившись во дворе, вмиг рассеял сомнения. Шел он в обществе еще двух человек, и все они были полуголые и распаренные, явно только что сошедшие с банного полка и не смывшие с себя березовых листьев. При этом Сильвестр Маркович уже говорил с кем-то по телефону и, скорее всего, на японском или китайском языке. Но даже и в таком виде Волков точно угадал, который из них американец, ибо гражданина Соединенных Штатов можно было узнать даже голого, и не только по накачанным мышцам и белозубой улыбке: сквозь печать независимости и свободы проглядывал наивный, еще не уверенный в себе и оттого дерзкий подросток, хотя на вид молодому человеку было лет тридцать.
        Третим был, как и полагается, безликий, но толстозадый и женоподобный переводчик с крупным армянским носом, однако с китайским разрезом глаз.
        - Мистер Странг! - торжественно проговорил Сильвестр Маркович на чистом английском. - Позвольте представить моего помощника, господина Волкова.
        Мыкола выслушал переводчика и ощутил, как растет на глазах, ибо никогда помощником самого пана Кушнера не был и господином его не величали.
        Натовский чин молча выбросил вперед руку, словно бейсбольную биту, но пожал пятерню Волкова как-то вяловато.
        - И каково же положение дел на этот час? - по-русски спросил депутат, но с грузинской интонацией Сталина. - Думаю, Дременко передал вам мое личное поручение?
        Все-таки пан Кушнер ему поручил подготовить охоту! А голова схитрил! Но сдавать будущего тестя он сейчас не собирался.
        - А як же ж, Сильвестр Маркович! За вашим доручен-ням и працювалы. Дозвольте доложить диспозицью? - блеснул, как ему казалось, мовой таможенник, но был тотчас остановлен.
        - Можно говорить на русском, - позволил депутат и теперь уже походил на Иосифа Виссарионовича даже внешне. - Переводчику будет проще работать.
        - Через своих людей в России я установил место обитания мутантов, - доложил Волков, вновь изумляясь четкости своей мысли. - Это район второй партизанской заставы. Сейчас мой доверенный человек отслеживает пути их передвижения и уточняет местонахождение логова. А также установлено, что неизвестные пока существа переходят границу на двенадцатом километре стены, где мною обнаружен секретный тоннель контрабандистов. Вход в него отмечен условным знаком - фразой «Смерть коммунистам» на немецком языке.
        Склонившись к американцу, переводчик торопливо что-то шептал ему на ухо и одновременно массировал шею, как недавно Волков Любке Когут. При этом лицо натовца обретало вальяжно-деловой вид, будто слова таможенника, как благословенный ветерок, сдували с него серую пыль подростковой неуверенности.
        И все это вдохновляло.
        - Из опросов многочисленных очевидцев, кто близко сталкивался с мутантами, можно сделать вывод, - продолжал Волков. - Они вполне разумные существа, обладают предсказуемой психологией, но своеобразным, не адаптированным к реальности, поведением. Например, нападая на женщин и мужчин, не отнимают у них ценности и деньги. И хотя используют табак для курения и проявляют интерес к женскому полу, презирают алкоголь. Пока в единичном случае известен факт, когда мутант подобрал и принес домой сильно пьяного человека. Причем неким ударом по голове произвел кодировку, привил отвращение к спиртному.
        - К кому домой принес? - тупо и запоздало спросил пан Кушнер. - К себе в логово?
        - По месту жительства пьяницы, - спокойно уточнил таможенник. - Что доказывает телепатические возможности мутанта. Человек был невменяем от водки и не мог сообщить адреса. Иными словами, мы имеем дело с другим сознанием.
        Он заметил, как от синхронного бормотания переводчика мистер Странг впадает в некое детское восторженное недоумение, словно только что получил забавную, но непонятную игрушку.
        - Кто вы по профессии, мистер Волков? - спросил он через переводчика.
        - Начальник таможенного пункта Братково!
        - Но у вас явные качества аналитика! - Этот женоподобный попытался выразить на своем китаеобразном невыразительном лице неподдельное удивление американца.
        - У нас превосходные кадры, мистер Странг, - несколько поспешно заметил пан Кушнер, взявший на вооружение сталинскую манеру не упускать инициативы в разговоре. - А скажите, Николай Семенович, есть ли возможность выманить мутанта на украинскую территорию? Какие соображения на этот счет?
        Он уже советовался!
        - Возможности имеются, но нет необходимости, - был ему ответ.
        - Охота в сопредельном государстве вызовет определенные проблемы. Визовая служба, оружие, сертификация, транспортировка… Все можно решить, но на это потребуется очень много времени.
        Волков посмотрел американцу прямо в глаза:
        - Если мистер Странг человек смелый и решительный, проблем не будет.
        - Ес! Ес! - встрепенулся тот, едва выслушав переводчика.
        - У меня на границе два надежных «окна», - поражаясь своему спокойствию, проговорил таможенник. - По моему сигналу из России либо в моем сопровождении мистер Странг выдвигается к месту охоты. Это займет не более трех часов…
        Договорить ему не дала внезапно возникшая у ворот суета и ворвавшаяся во двор музыка. Стражники распахнули створы, и на территорию резиденции влетел джип. Оттуда чуть ли не на ходу выпрыгнул Гуменник, за ним телохранитель. И оба, отплясав гопака, с шумом устремились к беседке. Батько был сильно пьян и возбужден, оселедец свалился на лоб, красные глаза нездорово поблескивали, хотя гримаса сладострастия уже исчезла с его лица.
        - Сильва! - заорал он. - Яка жинка! Это полный… Сильва! Поихалы в ничник! Побачиш сам! А як танцюе з тычиной!
        Депутат попытался урезонить его и повлек было к особняку, но Гуменник вырвался и кинулся к американцу:
        - Слухай, Джон! Та що тоби ци мутанты? На хрен они? Поехали в клуб! Это же статуя свободы! Это же Свобода, озаряющая мир! А что она творит на дрючке, Джон! Я за вами приехал!
        Телохранитель попытался оттащить своего шефа, но получил стеком по плечу. И тогда на помощь бросились охранники. Они все вместе оторвали батьку от земли и понесли в особняк. Слегка перепуганный натовский чин встряхнулся, вдруг обнял таможенника и, указывая на батьку, произнес длинную, булькающую фразу.
        - Как ты считаешь, мистер Волков, - переводчик был на месте, - наш друг заинтересовал бы мутанта, если бы в таком виде оказался у него на пути?
        Американец весело и откровенно расхохотался, показывая, что это шутка. Однако пан Кушнер все держал под контролем и не отвлекался от темы, поскольку Волков услышал его ворчливый, сталинский голос:
        - Все это похоже на авантюру: сигналы, «окна» на границе. Мы не можем рисковать и подвергать опасности мистера Странга…
        Переводчик оказался длинноухий и, видно, имел задание переводить все, что слышит, поскольку американец вдруг схватил руку Волкова, благодарно затряс ее и улыбаясь затрещал.
        - Вау! Я обожаю авантюры! - рикошетил слова переводчик. - А риск и приключения доставляют мне истинное наслаждение! Благодарю, мистер Волков! Зови меня просто Джон!
        Столь страстная речь окончательно сломала депутата. К тому же у него заурчал телефон и начался длинный монолог, теперь, кажется, на испанском.
        Когда охотник за мутантами наконец-то отстал, а пан Кушнер закончил разговор, Николай Семенович уловил наступление момента истины.
        - Все дело едва не загубила ваша родственница, - заявил он депутату. - Своим крайне вызывающим поведением. В самый ответственный момент сбора информации! Мы вообще могли лишиться возможности охоты…
        - Да, мне сообщили, - недовольно обронил тот. - Тамара устроила скандал в ночном клубе.
        - Гнусный скандал! Но не только! Она танцевала, с шестом! Батько Гуменник присутствовал! Эротические танцы в ночном клубе!
        - Это ваша супруга! - вдруг перебил депутат. - Почему вы предъявляете мне претензии? А жинку свою следует воспитывать! В том числе и плетью, як диды вчилы.
        - Тамара жена незаконная, - напомнил Волков. - Плетью не имею права! Да и не поддается она никакому воспитанию. По этой причине сообщаю вам, Сильвестр Маркович: в настоящее время я прекращаю всяческие с ней отношения. Это позор и компрометация! В том числе и вас!
        И тут, можно сказать на самом главном, у пана Кушнера опять зазвонил мобильник. На сей раз он кого-то выслушивал, бросая короткие, волевые фразы на польском. Однако с поистине сталинскими способностями пан успевал все сразу и не утратил нити их разговора, даже наоборот, сам привел его к заключению.
        - Добре, добре Мыкола Семенович, - сдался депутат и по плечу похлопал, что означало высшее его расположение. - Що з жинки взяты? Москали, воны вси беззаконни, поганый вплыв. Не згадуй, як кошмарный сон!
        Он заговорил на мове, как говорят на латыни доктора над больным, чтоб тот ничего не понял. Переводчик и в самом деле хлопал ушами и губами, но не произносил ни звука.
        Волков про себя облегченно вздохнул: Сильвестр Маркович давал ему вольную.
        - Вона начнет преследувати мене, - однако же предупредил он, - начнет гвалтуваты… И пошкодыть ловлю! Треба принимать меры!
        - Це я беру на себе - улагоджу и безпеку забезпечу! Не журысь! - И добавил шепотом: - Колы американець добу-де мутанта, буты тоби головою администрации…
        - А як же ж Дременко? - благородно спросил Мыкола.
        - На Дременко есть другие виды, - неопределенно проговорил депутат.
        -
        Глава 5
        А Дременко очнулся оттого, что Оксана со всей силы ударила его кулаком по груди.
        - Та ты що бьешся, дочка? - удивленно спросил он и снова умер.
        Она же попыталась помассировать сердце, но высокая, волосатая грудная клетка не продавливалась даже под весом тела. Уже в бессилии, Оксана скинула туфлю и стукнула пяткой. По хате поплыл гул, словно ударили в пустую бочку.
        Отец трепыхнулся, задышал и приподнялся:
        - Ксана! Не дерись… Воды…
        И опять бездыханным откинулся навзничь.
        Тогда она покрутилась по дедовой половине хаты, оторвала шнур от кипятильника, один провод сунула отцу под спину, другой прижала к сердцу и на мгновение включила в розетку. Запахло паленой шерстью, Дременко встряхнулся и сел, глянул мутным, недовольным взором:
        - Та що ж ты з батьком творыш?
        - Реанимирую! - отрезала она. - Молчи! И попробуй мне, умри еще раз!
        - Ну, добре, - покорно согласился он и лег, - як скажешь… А который час? - Они с дочерью, хоть и были украинцами, даже между собой разговаривали на привычной местной смеси языков.
        - Вечереет… - ответила Оксана.
        - Бежать треба! Пан Кушнер велел - с докладом!
        - Никаких докладов, лежи! Сейчас вызову машину, и в больницу!
        - В больницу не поеду! - Дременко порывался вскочить. - Сильвестр Маркович ждет! Не можна мени лежаты!
        Дочь придавила его к кровати:
        - Тату! С ума сошел? У тебя сердце остановилось! Едва оживила! Никуда не пущу!
        - Не отправляй в больницу! - жалобно попросил он. - Добре, я полежу трохы… Пить дай, пересохло…
        При разделе водопровод тоже остался на бабкиной половине, вместе с водонапорной башней, потому дед Куров приносил воду из колодца и держал в ведре, но сейчас там оказалось пусто. Оксана покрутилась по хате, в холодильник заглянула, однако, кроме четверти с горилкой, ничего не нашла и постучала в стенку:
        - Бабушка? Елизавета Трофимовна?
        - Ой! Это ты, Ксана? - отозвалась та откуда-то издалека, должно быть, спала в кухоньке.
        - Принесите воды, бабушка! Тату пить просит! Слышно было - зажурчала вода под краном, но потом
        раздался растерянный голос:
        - Как же я принесу? Дверь на замках…
        - Так откройте!
        - И с твоей стороны замок! Дед ключ выбросил в колодец…
        - Бабушка, идите подземным ходом! И захватите нитроглицерин!
        - Захвачу… Где у деда нора начинается?
        - В туалете!
        - А, через уборную… - вспомнила Сова, - знаю, сейчас, дочка!
        Ушла и пропала на добрую четверть часа. Дременко же становилось хуже, он закатывал глаза и просил пить. Сердцебиение угасало, наполнение становилось слабым и вялым.
        - Зараз, тату, - приговаривала Оксана и щупала пульс, - потерпи, миленький… Ну где вы, Елизавета Трофимовна?!
        - Заблудилась я! - наконец-то послышалось из-за перегородки. - Этот бандера ходов нарыл! В козлятник попадаю, и все тут!
        - Давайте замки сломаем!
        - Попробовать можно, - неуверенно согласилась Сова. - Ты со сватом где находишься?
        - В комнате за печкой…
        - Ну и нехай! Сейчас…
        Клацнул затвор, и тут же, один за одним, прогремело три выстрела. Ковер на стене у деда трижды всколыхнулся, пули ушли в стену напротив, но дверь и сама перегородка устояли.
        - Вот стерва! - выругалась бабушка. - С «вальтера» не берет. Погоди, я трехлинейную достану!
        Еще через несколько минут грохнуло так, что зазвенело в ушах. Тарас Опанасович встрепенулся:
        - Стреляют?
        - Лежи, тату!
        - Глянь там, замок упал - нет? - спросила Сова. Оксана отвела простреленный ковер в сторону - поклеванный пулями тяжелый замок оказался на месте:
        - Висит!
        - Это только в кино показывают, - заворчала бабушка, - стрельнул, и открывается… Иди за печку, сейчас гранатой подорву!
        - Что вы, Елизавета Трофимовна! Какой гранатой?
        - Противотанковой. Сидите на месте! Урону много не будет, она кумулятивная.
        Возражать, а тем более удерживать Елизавету Трофимовну от поступков было невозможно. Оксана убежала за печь, накинула на отца одеяло, а сама села на пол и зажала уши. От взрыва Дременко подбросило на кровати, а Оксану на минуту оглушило. Сорванную с петель дверь унесло к стене, а в окне напротив вылетели стекла вместе с рамными переплетами. В пустой проем устремился черный клуб пыли и дыма.
        Урону и в самом деле было не много.
        Оксана потрясла головой, бросилась к отцу, а тому от взрыва будто бы полегчало, по крайней мере, взбодрился и теперь сидел, хлопал глазами, словно разбуженное дитя:
        - А шо взрывают, Ксана?
        Она пощупала сильный и тугой пульс, послушала бы и сердце, но в ушах еще звенело. Бабушка явилась из пыли и дыма, словно из-за занавеса, держа в руке ведро.
        - Ты что это, сват, расхворался? - поднесла ему кружку с водой. - Нашел время… Скоро Юрко объявится, свадьбу играть будем. А ты помирать собрался!
        - Правда, что ли? - встрепенулась Оксана. - Звонил? Или письмо?
        Сова хладнокровно выпоила кружку, зачерпнула вторую:
        - Ишь, нутро у тебя горит… Знак мне был!
        - Какой знак?!
        - Сейчас из норы вылажу в козлятнике… А Степка в сторону Якутии мордой встал и орет. Он у меня никогда не обманывает - к дорогому гостю. И еще. Я тут прилегла и сон видела…
        - Не верю я в сны, - враз обвяла Оксана. - И козлу вашему… Который раз уж предсказываете, а где Юрко?
        - Зря не веришь! Нынче сон в руку будет!
        - Не обманывай себя, Елизавета Трофимовна, - посоветовал Дременко. - Ты и сыновей так же ждала… Да кто из них вернулся?
        - И ты не веришь, сват? - Сова брякнула ведром об пол и села у изголовья. - Тогда скажи, откуда я знаю, что твой демутант сейчас с американцем в бане парятся?
        - В бане? - Дременко снова привстал. - Кто сказал про американца?
        - Во сне видела. Он на полке лежит, а демутант его веником охаживает, и по-английски лопочут… А голые мужики к большой радости снятся!
        - Ты про американца-то откуда знаешь?
        - Тату, лежи! - приказала Оксана. - Тебе сейчас и разговаривать нельзя!
        - Погоди, дочка… От кого узнала, Елизавета Трофимовна? Крестник твой проболтался?
        - Крестник к деду заходит, - отмахнулась та. - У меня давно не бывал. Не жалую, непутевый…
        - Кто же тогда сказал?
        - Говорю же, приснилось! Будто американец муданта поймать хочет, потому в баню попросился. Чтоб не пахло от него. Мол, знаю, где прячется, да нюх у него собачий, не подпустит. Разговор у них такой… Да наплевать на них, сват! Главное, голых видела!
        - Ты что же… Английский понимаешь?
        - Я и вас-то, хохлов, уж едва понимаю…
        - Как же узнала, про что говорят?!
        Бабка Сова плечиками пожала, бровки подняла:
        - Сват, да ты совсем плохой… Это ж сон! А во сне, оно всякое грезится…
        - А что американец сказал? - с жадным интересом продолжал допытываться сват. - Где мутант живет?
        - Начал говорить, да не успела я досмотреть. Слышу, в стену - бух, бух! Разбудили… Значит, про американца правда?
        - Правда… Да только ты, Елизавета Трофимовна, молчи! Не подводи меня.
        - Когда я подводила, сват? - обиделась Сова. - Небось про американца сказала, так подпрыгнул! А что голые мужики к радости, поверить не хочешь?
        - Я поверю, бабушка, - вдруг согласилась Оксана. - Голые мужики, они и наяву в радость. Что, если и впрямь сбудется?
        - И я верю! - Тарас Опанасович ее за руку поймал. - Дочка, раз мне лежать треба, сделай одолжение? Возьми машину мою и съезди в резиденцию, к пану Кушнеру.
        - Ничего, потерпит твой пан!
        - Ксана! - одернул отец. - Сама сказала, волноваться нельзя! А я места себе не нахожу!
        - Позвони! И скажи, что хочешь.
        - Сильвестр Маркович не любит. Да и дело с мутантом секретное. Думаешь, Пухнаренков так зря новую вышку поставил? Подслушивает! А его племяш Чернобай своими камерами подглядывает.
        - Нельзя оставлять тебя в таком состоянии! Я должна наблюдать динамику…
        - Если надо, я посижу! - с готовностью предложила Сова. - Заодно подмету, приберусь… И послежу динамику.
        - Тут нужна квалифицированная помощь!
        - А что, я без образования, что ли? - возмутилась Сова. - Всю жизнь за свиньями наблюдала. И поросят дохлых выхаживала! Органы у нас с ними одинаковые. Вон передавали, скоро пересаживать начнут. Поезжай к демутату, раз отец просит!
        - Елизавета Трофимовна посидит! - подхватил Дремен-ко. - У нее опыт! Вместе Степана Макарыча подождем.
        - Ладно, - нехотя согласилась Оксана. - Что передать-то?
        - Сначала Мыколу Волкова разыщи. Скажи, я поручил все тебе доложить - какие результаты, где мутанта искать, как ловить и все прочее. И не стесняйся, требуй, чтоб подробно, в деталях. Главное - что Макарыч ему сообщил и Шурка Вовченко. Впрочем, Мыкола и так доложит, без поручения… Ты хорошенько все запомни или запиши. И тогда поезжай в резиденцию. Нет, сначала до хаты, переоденься, нарядись! Но строго, юбку подлиннее… и это надень… как называется? Ну, шоб голые титьки пид сорочкою не трясли-ся! И косу заплети, да венчиком на голову, как мама твоя носила. Нынче опять модно. А то бегаешь в халатике…
        - Тату, а если не найду Мыколу?
        - На таможне должен сидеть. Он же все ночные смены себе взял. От Тамарки на службе прячется… И Вовченко должен быть там же!
        - А депутату что сказать?
        - Скажи, я поручение его исполняю. А про болезнь молчи! Мол, решаю оргвопросы, осуществляю тактическое руководство, как это… концентрирую информацию, анализирую, выводы делаю. Умно надо все изложить, по-научному. Пан Кушнер это любит. Дескать, сейчас нахожусь за рубежом, в предполагаемом районе охоты. Заслал кадрового разведчика… Нет, не заслал, а внедрил! Вынужден работать, соблюдая конспирацию. Потому тебя прислал. Как появится возможность, немедленно явлюсь лично. И доложи Сильвестру Марковичу все, что от Мыколы узнаешь, подробно!
        - Вы ему, бабушка, если что, нитроглицерин дайте под язык, - наказала Оксана, - и сразу вызывайте машину.
        - Иди! - поторопила та. - Еще учить меня будет!
        - А голые мужчины во сне, это правда к неожиданной радости?
        - Даже не сомневайся. Много раз проверено!
        - Мне почему-то не снятся… - посожалела Оксана и притворила за собой дверь.
        Несмотря на ранний вечер и еще не зашедшее солнце, на российской таможне отчего-то повсюду горели фонари, подсветка на стальных разделителях движения и мощный прожектор, освещавший КПП. Несколько чутких видеокамер в автоматическом режиме отслеживали подъездные пути, хотя ворота были на замке, шлагбаум опущен и не то что грузовиков в терминале - ни единого человека не было видно вплоть до горизонта. В том числе, ни Волкова, ни Во-вченко. Оксана подъехала к досмотровому коридору, посигналила, однако ничего, кроме гулкого эха под сводом башни, в ответ не прозвучало. Таможня напоминала оставленный командой и пассажирами новенький, красивый и яркий, океанский лайнер в Бермудском треугольнике, шедший куда-то сразу под двумя флагами.
        Оксана ходила через таможню иногда по нескольку раз на дню и не один год, но такого еще не бывало. На миг ей стало жутковато: уж не случилось ли чего в мире, пока беседовала с Совой и с отцом отваживалась? Не приведи бог, опять какой-нибудь Чернобыль взорвался или угроза терроризма. Люди эвакуировались, и осталась она одна…
        И только подумала так, как увидела, что вдоль стены бежит Шурка Вовченко, вспотевший, форменная рубашка изорвана, погоны болтаются, фуражка козырьком на ухо и лицо сосредоточенно-растерянное, словно слабительное принял, а туалета близко нет. Бежит, оглядывается, рыщет глазами по сторонам. В столь неприглядном виде зреть его еще не приходилось, поскольку начальник российского таможенного пункта отличался строгостью, аккуратностью и был в чести не только у своего руководства, но и у районного главы Пухна-ренкова. Можно сказать, Вовченко был истинным, прирожденным жрецом таможенного храма, ибо считал таможню единственным величайшим изобретением человечества, которое соединяло исторические эпохи. Со временем рушилось все: могучие империи, великие союзы, государственные режимы, а таможня оставалась незыблемой и вечной, - которой не миновать, как не миновать проливов мореходам, вздумавшим плыть вокруг света. Москали и так были мастера придумывать всякие налоги, сборы и штрафы, как, например, за порчу воздуха иностранцами и незаконную перевозку земли через границу в виде грязи на колесах машин. Но
дотошный и государственно мыслящий Вовченко изобрел такую таможенную пошлину, что прославился на всю страну. А надоумил его украинский коллега Мыкола Волков, слушая речь которого Шурка задумался: а почему хохлы бесплатно говорят по-русски? Если всякий товар и, в том числе, информация и интеллектуальная собственность подлежат таможенному контролю и налогообложению на границе, то отчего такое богатство, как русский язык, должно за просто так уплывать за рубеж и там использоваться? Какой-нибудь певчишка песенку из трех слов спел - уже товар, незаконный диск выпустил - контрафакт, можно за решетку садить. А тут целый язык, великий и могучий пласт высокой культуры! Хохлы, они же хитрые и скупые, из экономии не хотят на мове балакать, норовят воспользоваться на халяву чужим языком. Это ведь какие открываются возможности пополнить госбюджет?! В Украине-то семьдесят процентов народу бесплатно потребляют чужой продукт! На районном уровне закон Во-вченко (а его так и назвали) приняли и теперь продавливали аналогичный в Госдуме. Однако в ответ депутат Кушнер стал лоббировать такой же закон в Верховной Раде, мол,
считай, пол-Тюмени, пол-Якутии, пол-Сахалина и даже в какой-то Самойловке Саратовской области говорят на мове! Налицо использование чужой собственности!
        В общем, борьба законов завязалась нешуточная, а скромный инициатор служил на рядовом таможенном пункте.
        Сейчас же от непрезентабельного вида Вовченко у Оксаны сначала сердце оборвалось:
        - Война!
        А отчего еще может такое быть, что таможенный храм брошен, жрецов не видать, чистилище и прилегающие к нему улицы пусты и тишина вокруг зловещая, как перед грозой? Но секундой позже озарило - да это, наверное, мутант всех людей распугал! И, должно быть, за Шуркой гонится.
        Достала монтажку, вышла из машины и стоит, поджидает.
        Но нет вроде, Вовченко один бежит, за ним никого. Все лицо и грудь будто медвежьей лапой расцарапано, левый глаз уже распух, синевой наливается, правый же безумный, ничего не видит. Мимо Оксаны сквозанул и к таможне, давай дверь отпирать. Сам же затравленно озирается, стонет и сказать ничего не может.
        - Мутант? - высказала свою догадку.
        Вовченко сначала утвердительно покивал, затем отрицательно головой помотал. Замок отомкнул и в двери. Оксана подхватила свой баульчик и едва успела заскочить следом. А он засов задвинул и только тогда в себя приходить начал. Сказать ничего не может, но кивает, мол, иди за мной. И сам по лестнице - в башню, да под самый верх, где смотровая площадка и проем для часов. Оксана Шурку совсем не опасалась, поскольку он после работы на Севере к женщинам вообще интерес потерял - его жена однажды на приеме пожаловалась - и занялся изучением всяких чудес, чертовщины и небывальщины. В общем, как все, утратившие мужскую природу, мужики. Многие и вовсе стали считать его блаженным и вертели пальцем у виска, когда видели с телескопом или с проволочными рамками в руках, коими он измерял энергию каких-то торсионных полей.
        На смотровой площадке Шурка еще одни двери запер и, похоже ощутив себя в безопасности, начал отходить.
        - Посмотри, глаз целый? - попросил докторшу. Оксана веки кое-как раздвинула, а там кровавое месиво,
        однако глазное яблоко вроде бы не нарушено.
        - В больницу надо, - посоветовала. - Хотя бы промывание сделать…
        - Нет! - испуганно выкрикнул Вовченко. - Помажь здесь чем-нибудь и все. Проморгается…
        - За водой-то можно сходить?
        - Нет! - Его трясло от нервной лихорадки. - Дверь откроешь, сюда ворвется! Может, уже караулит!
        - Не бойся его, - попыталась она взять лаской, по головке погладила. - Не ворвется. Ты приляг на скамейку, успокойся. Ты же мужчина… Давай я йодом хоть царапины смажу.
        - В том-то и дело - мужчина! - чуть не заплакал Шурка и послушно лег на скамейку. - Знает, руку не подниму. Будь я женщиной, дал бы!
        - Так ты с мутантом подрался?
        - Нет, мы с ним мирно разошлись… Даже трубку выкурили…
        - А с кем тогда?
        - С Тамарой Шалвовной…
        - С Тамарой? Да с какой стати?!
        - Из-за хохла этого все… Перепутала она! Вот ты скажи, похожи мы с Волковым?
        - Теперь не похожи, - серьезно сказала Оксана, смазывая глубокие царапины на лице. - Из ревности, что ли?
        Вовченко втянул голову в плечи, приставил палец к губам, вскочил и осторожно, на подогнутых ногах, прокрался к круглому проему. Осмотрелся, протер целый глаз и впился им в резиновый наглазник телескопа, установленного пока вместо часов.
        - Позвонили и сказали, она гастроль дает, - сообщил шепотом. - В ночном клубе… Все смотреть побежали. И я не стерпел… Думаю: гляну, и сразу назад… В телескоп у меня ночник не просматривается…
        - Какую гастроль?
        - А ты не знаешь? Тамара Шалвовна с шестом… Эротические танцы! Это зрелище! Все Братково и сейчас там!
        - Перестань! Быть такого не может!
        - Я тоже не поверил! - Он оторвался от телескопа. - Прибежал, а она уже в одних трусах! И даже не в трусах, а веревочка такая, и все… В клубе не протолкнуться!
        - Томка с ума сошла, что ли?
        - Натурально сошла! Я кое-как пробился сквозь толпу…Чтоб поближе глянуть. Есть в ней что-то такое! От одного вида человек цепенеет. И притягивается… Просто магнетизм какой-то! А ведь раньше не замечалось… Но я ничего не хотел от нее! Из чистого научного любопытства и дотронулся! Интересно же понять природу явления… Да ее там все щупали! Никому не верилось…
        - За это и получил? - Оксана обмазала йодом вокруг глаза. - Не надо руки распускать…
        - Если бы за это! - тоскливо возмутился Шурка. - Сама меня схватила! На сцену унесла, к шесту прислонила и давай одежду рвать и меня когтями своими царапать… И обвивать, как змея! От страсти! Потом промеж ног зажала и говорит: ты мой гад! Это на английском значит - бог. Тут я и понял - с Мыколой перепутала!
        Его затрясло еще сильнее, голос срывался от сдерживаемых внутренних рыданий.
        - Не волнуйся, все уже позади, - с материнским состраданием проговорила Оксана. - А ты сейчас в безопасности…
        - Ничего не позади! - страстно заговорил он. - У меня семья, жена! Поди, уже все узнала… Я же не хотел, все видели! Кричу: Вовченко я, Вовченко, - не поверила! Хотел паспорт показать, а она в глаз! Рука тяжелая! А когти отрастила! Добро, бычки ее окружили! - И вдруг взмолился: - Оксан, если вырвется и прибежит, скажи ты ей, не Мыкола я! Ты же знаешь, я Вовченко! Вот, на, гляди, паспорт! Российский, между прочим! Она только тебя и послушает, Оксан!
        - Вижу, миленький, вижу, ты Вовченко, - утешила она, как утешала всех больных. - И подтвержу, если Томка прибежит… Где же сам-то Волков?
        - Да он весь день мутанта ловит! Дурак… Когда его жена вон что вытворяет!
        - Сумасшедший дом, ей-богу… Волков с тобой про мутанта разговаривал?
        - Куда там! Мимо пронесся и уехал. Тогда и я побежал - на зрелище глянуть, в ночник. Это ведь тоже чудо природы…
        - А ты правда с ним общался?
        - С хохлом? Да ни в жизнь!
        - Нет, с мутантом!
        Шурка опасливо приник к окуляру телескопа здоровым глазом, поводил трубой по сторонам и, должно быть, никого не узрел, да и резкая перемена в разговоре слегка успокоила его. По крайней мере, вздрагивать перестал.
        - Это ты меня отвлечь хочешь? - догадался он. - Чтоб я про Тамару Шалвовну не думал?
        - Мне интереснее про мутанта послушать, чем про нее. Вовченко подбитый глаз платком промокнул, после чего
        попросил зеркальце и погляделся:
        - А долго синяк не сойдет?
        - Дня три так продержится… Значит, ты в контакт вступал?
        - Вот ты одна нормальная, Оксан, - оценил Шурка. - Все ведь помешались на Тамаре Шалвовне! Даже про мутанта забыли… А это ведь настоящее чудо природы! И кажется, он вовсе не мутант. Скорее, по ошибке времени попал из прошлого в настоящее. Может, он первобытный?! Вот чему надо удивляться! Всем же интереснее посмотреть на голого судебного пристава, чем на феномен…
        - Ну ты расскажи, - поторопила она.
        Он еще раз высунулся в проем от часов, словно кукушка, и отозвал Оксану в дальний угол площадки.
        - Только ты пока никому, ладно? А то побегут на него глядеть, напугают. Им ведь только подавай хлеба и зрелищ!
        - Не скажу, - пообещала она. - Я молчать умею.
        И все-таки Вовченко поколебался немного, глянул на исцарапанную грудь.
        - Прошлой ночью из своей хаты еду, - сообщил чуть окрепшим голосом, - в четвертом часу… И смотрю, а на горе возле Кремневского спуска огонь горит… Ты правда подтвердишь, что я Вовченко?
        - Могу даже медицинское заключение дать. Ну, рассказывай!
        - Там яма есть, - уже с исследовательским жаром заговорил Шурка, - где раньше мужики кремень копали… Думаю, точно контрабандисты новый тоннель роют. Только глина летит! Место подходящее: заросли терна там непролазные, от дороги далеко и стена рядом… Машину оставил, сам тихонько, через кусты, ползком, подкрался… А это - существо, которое мутантом называют! В полной своей натуре! В самом деле горбатый, и три глаза… Рожа мерзкая, но вроде человеческая. Только бегает вокруг костра, как зверь - на четырех, когтями землю рвет и рычит… И прыгает страстно, как Тамара Шалвовна вокруг шеста! Только он не голый, а в шкурах…
        Вовченко передернуло от воспоминаний, и в тот час заклинило речь, но целый глаз мечтательно загорелся, выдавая дикое смешение чувств.
        - Забудь про нее, Александр, - тоном гипнотизера проговорила Оксана. - Забудь и более не вспоминай. Она недостойна твоего внимания… Ты про мутанта рассказывай.
        - Ну да, про него и говорю! - опомнился Вовченко. - Побегал, попрыгал и рухнул замертво. Думаю: сдох, что ли? Подходить опасно… А он встает, распрямляется, а в руках уже лук. Иван-царевич, честное слово!
        - Какой лук? Репчатый, что ли?
        - Да нет, из которого стреляют…
        - И что?
        - Заворчал и пустил стрелу.
        - Куда?
        - В стену! А она ведь из немецкого железобетона, так стрела даже не воткнулась. Отскочила и в траву упала…
        - Зачем он в стену стрелял?
        - Не знаю, может, тренировался…
        - А дальше что?
        Разговор о мутанте оказывал терапевтическое воздействие - Шурка заметно успокаивался и про Тамару забывал.
        - Видно, мутант сильно расстроился, - сочувственно произнес он. - Лук бросил, сел у костра, голову обхватил и завыл, как волк… Я сначала уйти хотел, мало ли, вскочит и схватит. Потом вспомнил - он же только на женщин нападает… Думаю, может, удастся в контакт вступить. Из чистого научного любопытства! Никто же не вступал, все от него шарахаются. На вид вроде и не агрессивный… Тамара Шалвовна тоже на вид была…
        Он осекся, видимо усилием воли подавляя память о пережитом, и Оксана помогла ему:
        - Что-нибудь необычное заметил?
        - Он весь необычный! - почти с восторгом воскликнул Вовченко. - Например, третий глаз есть! Правда, узкий такой, прищуренный, недоверчивый… Ты знаешь, Оксана, у кого третий глаз открывается? Как медик, сталкивалась? Это же натуральный феномен! Не знаешь?
        Оксана взглянула в единственный глаз несчастного естествоиспытателя - другой уже заплыл и запечатался так плотно, будто его там никогда и не было.
        - В пробирках видела заспиртованных уродов, - призналась она, раскрашивая его йодом. - В институте. Но у них по четыре, в разные стороны…
        - У этого во лбу! Пишут, кость проламывается, и образуется орган высших, божественных чувств. Прямое продолжение обнаженного мозга…
        - Ты лучше скажи, как наладил контакт?
        - Зачем тебе? Тоже научный интерес?
        - У меня не научный, у меня бабский.
        О таком интересе Вовченко имел смутное представление, однако положительные эмоции возобладали, и в голосе послышалась уверенность в самом себе.
        - Я же знаю, как устанавливать контакты. Даже с гуманоидами… Стрелу под стеной нашел, поднял над головой, вот так, - изобразил он. - Этот древний жест означает - иду с миром. И осторожно к нему, в яму. Он меня увидел и третий глаз открыл. Всего на один миг, но меня насквозь будто лучом пронзило! Это он так информацию считывал. Я к его костру сел и стрелу ему подал. Он принял, достал трубку и стал табаком набивать. Сигареты ломает и набивает… Потом от уголька прикурил, и я чую, есть контакт - мне трубку подает! У мутантов, вероятно, как у индейцев, обычай такой… Я же вообще-то не курю… Но тут надо… Понять природу поведения…
        Все-таки остаточные явления сильнейшего стресса еще наблюдались, Шурка косил глаз на круглый проем башни, терял ниточку мысли и готов был вновь вернуться к воспоминаниям о Тамаре Кожедуб, поразившей его воображение.
        - Он что, и живет в этой яме? - не позволила зациклиться ему Оксана.
        Вовченко встряхнулся:
        - По моим наблюдениям, там святилище. Или ритуальное место, жертвенник. И костер у него наверняка священный. А вокруг тропа набита. Тоже будто бы танцует…
        - То есть он там появляется?
        - Думаю, регулярно, по ночам.
        - А ты с ним разговаривал?
        - Пытался! Да ведь он ни русского, ни вашей мовы не знает. Только рычит. И звуки такие, как у разъяренного тигра. Силится что-то сказать, какие-то зачатки речи есть! Так ничего не разобрать, а материться умеет!
        - Как - умеет?
        - Да обыкновенно, как мужики! Видно, имел общение. Кроме мата ведь еще лук и стрелы освоил, курить научился… Потому и думаю, это не мутант - первобытный человек. Может, неандерталец. Или потерянное звено… Но не в чистом виде, может, потомок. Надо в Академию наук сообщить! Срочно! Не то хохлы перехватят. Или, того хуже, американцы…
        Оксана спрятала йод, подхватила баул и решительно отвела засов на двери:
        - Поехали! Сама хочу вступить в контакт!
        Вовченко ослаб, затрясся и с ужасом вжался в угол: психика была безнадежно нарушена…
        Мутант раскурил трубку и сгорбившись медленно поднес ее деду - словно великую драгоценность, а может, резким движением спугнуть боялся. Тот не шелохнулся, наблюдая, что же будет: серый, пасмурный рассвет едва озарял могучую, зловещую фигуру чудища, и в какой-то миг Куров ощутил, как захолонула душа и вдруг ожили под шапкой жидкие остатки волос.
        - Да не курю я, - произнес он, чтобы стряхнуть оцепенение. - Бросил давно. И ты давай осторожнее с огнем-то. Видишь, нынче сухо в лесу.
        А тот вдруг чуть распрямился, прислушиваясь к голосу деда, и неожиданно гортанно выдавил:
        - Суха… Саха…
        - Вот-вот! Сухо, - подтвердил Куров. - Одна искра, и пойдет пластать…
        - Саха-Якутия, - вдруг сказало чудище довольно разборчиво, но не голосом, а животом, как чревовещатель.
        Куров подпрыгнул, чем и спугнул мутанта.
        - Что - Саха-Якутия?! Ты что сказать хочешь?
        - Тундара кырдан! - зарычал тот. - Уктээн айбасы! Ку-батыныны! Ай-яй-яй… Санаабар кириккитте! Кургыттара Арсан!
        - Погоди-погоди… Ты по-каковски лопочешь? При чем здесь Саха-Якутия? Ты что, оттуда?!
        - Халаам канул! Уорэ сохнут! Саха, саха! Сохнут канул. Кель тундара, тундара хотун!
        Дед головой потряс:
        - Ничего не понял! Если это якутская мова, то я ее немного знал. А тебя совсем не понимаю! Вроде похоже, да не то… А по-русски-то совсем никак?
        Третий глаз во лбу приоткрылся, зато два других прищурились, создалось впечатление, будто речь-то мутант понимает, только сказать не может.
        - Ятимать! - внезапно выпалил он.
        - Во! Это я понимаю. А еще что знаешь?
        - Тутан, тутан! - Он запрыгал, потрясая дымящейся трубкой. - Ойху-дьарзаа, ойху! Ойху! Хатыныны уктээн - арыы! Арыы! Кель манда! Кель манда! Кель!
        - Да ты шаман, что ли? - изумился Куров. - Пляшешь-то эдак!
        - Шаман, шаман! - подхватил мутант. - Тутан! Тутан! Ырыатын лабба! Ай-яй-яй! Кырык тёбё! Арсан Дуолайя ты-ала. Айбасы? Айбасы! Айбасы!
        - Слушай! - У деда дыхание сперло от догадки. - А ты не от Юрко ли пришел?
        - Юрко! Юрко! - гортанно выкрикнул шаман. - Дыда Кур! Дыда Кур!
        - Точно, я Куров! Степан Макарыч. А прозвище было Кур!
        - Дыд Кур! - Все три глаза распахнулись. - Чуумпу тыала? Ил-гынна абасы! Баба! Баба Игылыз! Сава!
        - Баба? Есть бабка Сова! Елизавета Трофимовна…
        - Сова! Баба Сова! Дыд Кур!
        - Так ты от Юрко пришел? Из самой Якутии?! Неужто Юрко прислал?
        - Якутия! Саха-Якутия! Ятимать!
        Куров приблизился и наконец-то разглядел, что одет пришелец в драную, до ремешков, вытертую и потому неузнаваемую якутскую малицу с капюшоном. Даже когда-то расшитую бисером и цветными нитками мулине, от которых сейчас остались висящие отдельно горошины и охвостья. Штаны на нем тоже были меховые, из пыжика, но разошедшиеся по швам, так что в прорехах зияло смуглое тело. Сквозь густую, торчащую во все стороны бороду едва проглядывали костистые, морщинистые скулы и пара блеклых глаз. Третий, на узком лбу, был почти прикрыт почему-то среднеазиатской тюбетейкой. На вид этому шаману было лет за шестьдесят, не меньше, однако подвижность его на удивление казалась молодой. Вот что значит - всю жизнь дурака валять, скакать и прыгать возле костров, с бубном…
        - Что же ты, дед, сразу ко мне не пришел? - пожурил Куров. - Коли Юрко послал? А то ведь тебя за мутанта чернобыльского приняли…
        Старик-шаман оживился:
        - Юрко! Ырыатын тыстыллер тазыстыллар санаабар! Дед подумал, пожал плечами:
        - Ну вот как я тебя пойму? Ты бы хоть по-якутски сказал… Это что, специальный шаманский язык? Навроде как у нас в церквях попы книжки читают?
        - Шаман тутан тундара! На куй!
        - Чего-чего? - насторожился дед. - Так у вас в тундре говорят?
        - Тундара! Тундара! Юрко тундара пыл. Алмас трупка як! И бизда.
        - Ну и чудной у вас, шаманов, язык! Как у хохлов, честное слово…
        - Ызык! Юрко ызык сапыл! Саха тыстыллер на крен! Ай - яй-яй…
        - Ага, стоп! - сообразил Куров. - Ты хочешь сказать, Юрко свой язык забыл?
        - Ызык сапыл! Ятимать!!
        - Забыл язык, потому уже год никому писем не пишет?
        - Сапыл! Тундара курун як, бурун як, ызык соха и пурга - у-у-у! Самолет як, вертолет як. Олень тундара юрюнг!
        - А-а, понял! - догадался дед. - Песня такая есть: самолет - хорошо, вертолет - хорошо, а олени лучше.
        Шаман отрицательно помотал головой:
        - Самолет - як. Вертолет - як. Олень тундара хор-хор, на куй.
        - То есть транспорта нету, что ли? Почту не на чем возить?
        - Почта - як! Параход - тю! Пурга - у-у-у!
        - Вот видишь, долго ли поговорили, а уже понимаем друг друга, - с удовольствием заметил Куров. - Язык забыл, почта не ходит. Да и у нас тут бардак, не в одной Якутии. Из Киева письма по месяцу идут. А ответа на жалобы так вообще не дождешься… Ну, расскажи, как там Юрко? Должность верховного шамана занял?
        - Юрко - шаман! - с гордостью произнес посланец. - Батур шаман! Арсан Дуолайя тундара юрюнг, айбасы юрюнг. И кириккитте, бизда!
        - Арсан Дуолайя - это злой дух? Юрко писал…
        - Дух! Слой дух! Айбасы!
        - А ты к языкам-то способный, дед! На лету схватываешь. Я вот так же в войну немецкий стал понимать. Потом, в Якутии, и ваш тоже. Еще бы пожил лет десять, так и заговорил бы… Значит, Юрко теперь верховный шаман?
        - Шаман! Батур шаман Юрко!
        - Поди, на «мерседесе» возят? Как нашего патриарха? Третий глаз совсем закрылся - два других расширились.
        - Юрко саха канул. Ай - яй-яй…
        - Канул? Пропал, что ли?
        - Нака топ-топ, - потопал пришелец босыми пятками. - Шаман кель манда арры!
        - Ясно. Шаману полагается пешим ходить? Ну что, справедливо… Слушай, дед, а он, случаем, там не женился? Бабу не завел? Ясашную? Киндер-миндер?
        - Юрко баба - у-у-у! Око… Окосана бар балганаах!
        - Хочешь сказать, кроме Оксаны, никаких баб не признает?
        - Окосана, Окосана! Синьгами… Ырыатын санаабар! Хатыныны тазыстыллар! Тыала хотун!
        - Ну и язык у шаманов! - смутился Куров. - Хотя ясно, что ты сказал. Когда про любовь говорят, на любом языке поймешь. Вон даже бабкин козел, и тот - как заблеет возле козы! Тоже тыала хотун… Неужто и Юрко так же балакает?
        - Юр ко ызык сапыл…
        И тут вдруг дедов собеседник заметил мухомор у колоди-ны, бережно сорвал его, открутил шляпку, а ножку стал есть, причем со вкусом - показалось так: зубов не было, и он мял гриб деснами, сосал его, причмокивал…
        - Ты это зачем? - осторожно спросил Куров. - Он же ядовитый…
        - Урун аба шаман. Айбасы як, слой дух як.
        - Ага, это чтобы злые духи боялись? А самому-то ничего? Козел бабкин тоже…
        Шаман вдруг вытянулся и навострил уши, показывая тем самым, чтоб дед замолчал. Куров огляделся, тоже послушал, но ничего подозрительного не обнаружил.
        - А что Юрко велел передать-то? - однако спросил шепотом. - По какой нужде послал?
        Шаман доел ножку мухомора и отчего-то сник:
        - Санаабар Окосана… Тундара Окосана юрюнг.
        - Что? Оксану забрать и в тундру увезти? К Юрку?
        - Тыала хотун… Айбасы! Айбасы бар!
        Куров не понял, однако спохватился и огляделся:
        - Пока у нас тут базар-вокзал с тобой, окружить могут. На тебя ведь охоту объявили! Американец приехал из НАТО! Ты понимаешь? Айбасы - бух-бух!
        - Тундара охота… Олень тундара анабар.
        - У вас за оленями в тундре охотятся, а у нас теперь за мутантами модно. - Дед встал. - Для науки ли, для трофея, все одно. Подстрелят, и будет тебе кириккитте! Пойдем-ка до хаты!
        - Хата як. Айбасы! Арсан Дуолайя!
        - Да хрен с ним, с Арсаном! Сядем с тобой, горилки выпьем. Огненную воду знаешь? Что ты тут на одних грибах-то…
        - Корилка хотун, - вроде бы согласился шаман. - Ыр-рын курдук! Арсан Дуолайя! Слой дух! Айбасы!
        Схватил суму, валявшуюся неподалеку, вынул сначала бубен и, попрыгав, постучал. Затем достал лук со стрелой и изобразил, будто стреляет во все стороны.
        - Погоди, ты что хочешь сказать? Злых духов гонять будешь?
        - Айбасы! Камлать, бубен - та-та! Арсан Дуолайя ана-бар! Та-та - анабар! Та-та - анабар! Кириккитте бизда ай-басы. Тыала хотун!
        - Вот оно что… - растерянно протянул Куров. - Я-то подумал, ты за Оксаной приехал. А тебя Юрко послал со злыми духами сражаться?
        - Окосана юрюнг, алата! Юрко айбасы анабар. Кирик-китте Арсан - Юрко тундара як. Олень шибко-шибко ноу-когай лабба!
        Куров хлопнул себя по ляжкам:
        - Понял! Ты злых духов изведешь, и Юрко приедет? Шаман закивал:
        - Лабба! Юрко лабба! Кортый Юрко олень укогай!
        - На оленях приедет!
        - Лабба!
        - Ну что же, твое дело правое, - заключил дед. - Злых духов и впрямь развелось - тьма. А шаманов у нас нету, камлать некому. Давай, изгоняй их к чертовой матери! Добрую ты весть принес! Да только что сделаешь-то с луком? Нынешнего духа стрелой не возьмешь…
        - Шаманить ыррын хотун! Тыала хотун!
        - Не знаю, как ты хотун и чего. А вот мы по молодости с Совой шаманили, это да. Бывало, заложим под рельсы полпуда взрывчатки, а за насыпью мин наставим, которые саперные пулеметы называются. Поезд кувырком, а живая сила духов, кто выскочил, - на мины… Это был не хотун, а полный кирдык!
        - Баба Сова! - Даже в гортанном рычании слышалось уважение. - Баба Сова Юрко брюнгя. Синьгами баба Сова.
        - А-а, привет Юрко прислал? - догадался дед. - Так пойдем, сам передашь. А то ведь не поверит. Она, старая, уже из ума выживает…
        - Та-та - анабар. Кириккитте айбасы Юрко.
        - Ну, смотри сам. Строгий, должно быть, верховный шаман-то? Как у нас товарищ Ковпак, поди.
        - Ковпак партизан! - неожиданно выговорил шаман. - Злой дух анабар - у-у-у, ятимать.
        - Гляди, про Ковпака даже в Якутии слыхали! - с гордостью отметил Куров. - Поди, в школе учили? В общеобразовательной?
        Шаман вдруг напрягся, присел по-звериному и потянул носом - кого-то учуял.
        - Дыд Кур хата кель манда, - полушепотом просипел он. - Арсан Дуолайя шаман айяба.
        - Я понял, - дед огляделся, - злой дух где-то рядом. Ну, давай, камлай, тут я тебе не помощник… Да гляди, они до первых петухов только смелые. Потом угомонятся, так ты ко мне приходи. День-то что тебе делать? Придешь? - спросил нового знакомца. - Где мы с Совой живем, знаешь. Корзинку-то приносил?
        Тот вынюхивал рассветный ветерок, и расширенный глаз во лбу, замерев, уставился в одну точку.
        - Кель манда! - Гортанный голос опять ушел куда-то в меховое чрево.
        - Ну, кель так кель, - согласился понятливый Куров. - Не буду портить охоту…
        Глава 6
        «Форд» головы администрации знали и на подъезде пропустили без остановки, однако возле ворот резиденции двое в гражданском заступили путь, а третий без всяких сунулся сквозь опущенное стекло в салон и тут же отпрянул:
        - Выйти из машины! Руки на капот!
        И еще, наглец, вывернул из-под полы короткий автомат и наставил!
        - Сейчас, разбежалась! - огрызнулась Оксана. - Какой горячий хлопец…
        А первые двое кинулись к машине с другой стороны, рванули дверцу, и молодая женщина ойкнуть не успела, как оказалась на улице и босой, поскольку туфли слетели и остались в кабине. Ее распластали на капоте, прижали голову, чьи-то цепкие руки побежали от плеч по всему телу…
        А она еще отца послушалась, переоделась в выходное, но скромное платье и прическу сделала.
        - Та вы що, сказылыся?! - запоздало возмутилась она. - Що за неподобство? Произвол! Я дочка головы администрации!
        На крик включился яркий прожектор, вякнула сирена, и со двора выбежали еще два стражника. В этот момент Оксана изловчилась и схватила зубами руку, прижимающую ее голову к капоту. Зубки у девушки были острые, крепкие, а потому голова мгновенно оказалась на свободе.
        - Козлы погани! - грудным, трубным голосом крикнула Оксана в вечернее гулкое пространство. - Геть вид мене!
        И эти натренированные охранники в тот же миг ее отпустили, один даже попятился. В это время у ворот внезапно появился Волков. Увидев Оксану, бросился к ней:
        - А ты откуда?
        - От верблюда! - в сердцах бросила она. - Это что за дела? Хватают, мацают! Где депутат?
        Видно было, Волков тут свой - охранники отступили, хотя наблюдали со стороны.
        - Сильвестр Маркович в парилке… А ты к нему?
        - Тату послал, доложить…
        - Что доложить? О чем? - забеспокоился Мыкола. - Новости есть?
        - Да какие новости… Велел найти тебя и спросить.
        - Я уже доложил, напрямую, пусть Тарас Опанасович не волнуется.
        Оксана вдруг усмехнулась:
        - А ты-то, Мыкола, что тут делаешь? Пока жена твоя в ночном клубе танцует? Шурку Вовченко с тобой перепутала и чуть не изнасиловала!
        - Она мне не жена! - отрезал Волков. - Нехай что хочет, то и творит.
        - Хоть и не законная, да жена! - вовсе развеселилась Оксана. - Не занимаешься ты воспитанием!
        - Мы с ней расстались! И все, разговор про Тамару окончен.
        - А як же ж пан Кушнер? Он же ж тебя распнет!
        - Как распнет?
        - Да як Пилат Христа!
        - Сильвестр Маркович в курсе, вольную мне дал. Он ведь понимает, после такого позора…
        - Значит, тебе повезло, Мыкола!
        Он подхватил Оксану под ручку и потянул было из яркого пятна прожекторного света:
        - Пойдем, прогуляемся?
        Но в это время тяжелые ворота распахнулись, и перед ними оказался американец в набедренной повязке, а за ним, тенью, - переводчик, завернутый в простыню, как в индийское сари.
        - О! Леди!
        - Это что за явление? - спросила Оксана. - Мужики голые… И правда, сон в руку.
        - Американец, - успел шепнуть Мыкола.
        - Мистер Волков! - заспешил переводчик. - Представьте меня этой прекрасной леди!
        Тот слегка смутился и скомкал важный момент:
        - Это Джон, американец… То есть мистер Странг…
        - Чего он тут голый вылупился? - грубо спросила Оксана и отвернулась.
        - Он из бани!
        - Как же зовут очаровательную леди? - приставал переводчик. - О, я покорен вами! Как ваше имя?
        А этот мистер тем часом стоял с театрально протянутыми руками и улыбался.
        - Ладно, Мыкола, - деловито сказала леди, - если ты все доложил, я поеду, мне некогда…
        И пошла было к машине, но американец с переводчиком загородили дорогу. Охрана вмиг куда-то исчезла, а Волков припоздал и суетился сзади.
        - Езжай, езжай, - бормотал он. - Я тоже сейчас… Догоню тебя…
        - Я потрясен! - восклицал переводчик гундосым, как в кино, голосом. - Я очарован вами, леди. Меня зовут Джон! Джон Странг. Я вас хочу!
        - А не боишься, хотелку отобью? - вполне миролюбиво спросила Оксана и открыла дверцу. - Ну, такие простые, я не могу!
        - Я вас хочу пригласить в баню! - поправился переводчик. - Русская баня, это прекрасно. Но еще прекраснее русская леди.
        - Мы с тобой в другой раз попаримся, - язвительно пообещала она и села в машину. - Отдыхай пока, мистер…
        И тут же пожалела, ибо шутка оказалась не понятой даже переводчиком. Настойчивый американец сунул голову в салон, как недавно охранник, и заговорил о чем-то страстно и горячо. От него почему-то пахло формалином, а так он был ничего, симпатичный, веселый и даже шальной.
        - Убирай башку, а то прищемлю, - благосклонно предупредила Оксана и, сняв березовый лист с его шеи, прилепила на лоб. - Давай-давай! Гуд бай, Америка!
        А того понесло!
        - Ты классная телка! - загундосил переводчик, пытаясь тоже сунуть голову внутрь, и не исключено, порол отсебятину. - С тобой здорово будет трахаться! Когда мы встретимся еще раз? Я долго не выдержу! Я уже сейчас хочу твою маленькую киску.
        - Ну ты и козлина! - Оксана включила стеклоподъемник. - Может, прокатимся? На буксире?
        Американец успел выхватить голову в последний момент и все равно шаркнул ухом о стекло. Оксана резко дала задний ход, круто развернулась, заставив Волкова отскочить, и неспешно поехала в сторону Братково.
        Наглость американца ее не возмущала, поскольку Оксана была уже в том возрасте, когда и грубость казалась в удовольствие, правда тщательно скрываемое. Ее больше раздражали ни к чему не способные и краснеющие от смущения тихони, в которых она угадывала скрытую нудность характера и эгоизм. Однако и их не отгоняла от себя, заигрывала с ними, с блистающей тайной радостью выслушивала объяснения в любви и, словно щедрая сеятельница, разбрасывала зерна надежды. Но с такими скоро становилось скучно до зевоты. Бодрили кровь такие мужики, как бабник Мыкола или шустрый молодой прапорщик Чернобай, норовивший атаковать с ходу, без всякой прелюдии. Все эти ее увлечения были безобидными играми, так необходимыми, чтобы чувствовать на себе мужское внимание. Из-за затяжного, как парашютный прыжок, девичества ей все чаще требовалось пополнение собственных чувств яркими чужими чувствами, обращенными к ней; Оксана лучше всех знала, что это - своего рода вампиризм, но иначе было не сладить со своей женской, скулящей, как потерявшийся щенок, природой.
        С годами подобного баловства уже не хватало. Хотелось не самой кружить головы, а чтоб ей вскружили - так, чтобы она ее потеряла. А то по ночам уже мучили постыдные для девицы сладострастные сны, приносящие наяву лишь опустошение. И вот однажды, отчаявшись, она вздумала искусить судьбу. Под видом санитарного контроля пришла в бригаду строителей с надеждой, что среди гастарбайтеров отыщется тот смелый и единственный, от которого можно сойти с ума. Стену тогда еще возводили прибалты, мужчины с подчеркнуто европейской внешностью и поведением, то есть качествами, сильно отличающими их от братковских женихов. Ей уже мыслились турнирные схватки между этими благородными, полными достоинства парнями, хотелось, чтоб избранником ее стал самый отважный, готовый на подвиг ради нее или даже на суицид.
        Два дня Оксана ползала по лесам на стройке, шныряла по вагончикам, часами торчала на пищеблоке, и хоть бы один тронул ее сердце! Занятые важным делом, самодовольные, эти мужчины будто не замечали красивую девушку с манящим взглядом; со стоическим спокойствием они старательно устраняли недостатки в санитарии - мыли, чистили, посыпали хлоркой, слушали лекции на тему кишечных заболеваний и остались равнодушными, даже когда она выбрала самого симпатичного и проделывала с ним всяческие манипуляции, демонстрируя, как следует оказывать первую помощь, в том числе делать искусственное дыхание и массаж сердца. Мало того, он потом вскочил и брезгливо вытер губы гигиенической салфеткой!
        Позже Оксана поняла свою ошибку и направилась туда, где потенциальные женихи не работают, а отдыхают, - в Ялту. И тут обнаружилось, что мужчин интересуют юные девушки, причем прямо пропорционально возрасту, а такие, как она, зрелые, за которыми нужно долго ухаживать, добиваться и завоевывать, которые жаждут, чтоб им вскружили голову, считаются капризными старухами без каких-либо перспектив. Все-таки один охотник нашелся и вроде бы даже приударил за Оксаной - по крайней мере, пару раз букеты приносил, в ресторан водил несколько вечеров. И сам вроде бы ничего, внимательный, а какие слова на ухо щебетал, дескать, разум теряю, реальности не воспринимаю, земля из-под ног уплывает, - сердце в общем-то чуть подтаяло! Пусть не красавец, не бравый молодец, но вид решительный, взгляд пронзительный: на безрыбье и этот бы на уху сошел, если бы в самый решающий миг она не вспомнила своего Юрка.
        Почудилось, явился к ней воочию и пальцем погрозил:
        «Не шали! Все вижу! А теперь посмотри, на кого променять меня вздумала».
        Оксана в тот же миг очнулась, глянула на избранника и в ужас пришла: лысый, косоротый, брюхо из штанов вываливается, а на лице улыбка блудливая. Сразу же видно, совратит, попользуется девичьим доверием и покинет…
        И сказала ему по простоте душевной:
        - Жених у меня есть, верна ему много лет. Развлекать и ублажать можешь, но к телу прикасаться не смей.
        Тот мгновенно и реальность окончательно утратил, и опору под собой потерял - оттого, должно быть, его ветром и
        сдуло.
        Потом еще одно увлечение было - молодой специалист, пришедший на «скорую» после ординатуры. Лет на семь моложе, но не мальчик - муж, взрослый не по годам, серьезный и в чувствах сдержанный. Этот много слов не говорил, а сразу начал дорогие вещички преподносить: перстенек, сережки, броши, цепочки - все золотое, с камушками, а это к чему-то обязывает. Смущало, что подарки не новые, не из ювелирного магазина, да он намекал, дескать, наследство досталось богатое. А в глубинку приехал из романтических побуждений, ибо с давних пор мечтал стать воспетым в литературе земским врачом. И ухаживал красиво, как в кино, любил сюрпризы делать, цветы домой присылать, дня не проходило без знаков внимания. Не то чтобы уж сильно, но закружилась голова, когда он замуж предложил, причем, чтоб официально, с регистрацией и венчанием. Уже кольца обручальные купил и даже в доказательство своей пылкой любви хотел ее фамилию взять, мол, его не совсем благозвучная - Гузка.
        И опять Юрко ей привиделся.
        «Не верь, обманет! - предупредил. - Потом сама себе не простишь! А я приеду, строго спрошу!»
        Пожалуй, не удержалась бы и голоса его не послушала, но кавалер вдруг раз, и пропал на несколько дней. Потом милиция приехала, предложили добровольно сдать все подарки в качестве вещественных доказательств: оказалось, ухажер в харьковской «скорой» прежде работал, фельдшером, и когда ездил по вызовам, чистил квартиры в паре с медсестрой, своей сожительницей. Ее с поличным прихватили, и она, спасая своего возлюбленного, все кражи на себя взяла. Он выкрутился, прошел свидетелем и потом уехал в Братково, чтоб про врачующего вора подзабыли.
        Так что Мыкола Волков, который норовил всего лишь по-обнимать, потискать да пооблизываться, и даже прапорщик Чернобай со своей юношеской гиперсексуальностью были честнее, чем другие.
        Оксана уже подъезжала к Братково, когда сзади замелькали фары. Ей подумалось, неужели это настойчивый американец, и даже весело стало, поскольку его пошлые, змейские речи все еще были на слуху и слегка будоражили душу. Но нет, оказалось, Мыкола - обогнал, остановился и бежит навстречу, словно машину обнять хочет. Она притормозила, а Волков с ходу на пассажирское сиденье плюхнулся и руку схватил:
        - Ну вот, краса моя ненаглядная, наш час настал! Предлагаю тебе руку и сердце! Выходи за меня! Я свободный мужчина!
        Она предчувствовала, что это когда-нибудь случится с Волковым. И с Чернобаем должно было случиться - слишком уж долго манежила этих хлопцев…
        - Ты, может, и свободен, Мыкола, - сказала Оксана и по щеке его погладила, - да мое сердце занято. Знаешь ведь, я до сих пор Юрко люблю.
        - Это твои отговорки! - Волков проявлял крайнюю, не знакомую прежде решительность. - Не любишь ты его. И не вешай мне лапши! Поехали к твоему отцу. Я с ним договорился.
        - Договорился? - изумилась она.
        - Как полагается по старому обычаю. Посвататься, чтоб все серьезно!
        - И тату согласие дал?
        - Слово дал!
        - Это он поспешил! - засмеялась Оксана и отняла руку. - Ты бы хоть поухаживал за мной, для порядка. Подарков бы каких-нибудь надарил, букетик…
        - А я тебе все сразу подарю. Все, что есть. И себя самого!
        - О, это очень дорогой подарок для меня. Не приму!
        - Почему?
        - Не нужен ты мне, Мыкола. Особенно после Тамарки. Чтобы я, после нее? Никогда!
        Он глянул исподлобья, незнакомо и жестко, по-волчьи.
        - Ты не оставляешь мне выбора, - внезапно выдернул ключи из замка зажигания. - Силой возьму. Здесь и сейчас. Ты доигралась, девочка.
        Эти слова у него были чужими, наверняка где-то услышанными и взятыми на вооружение. Оксана в тот миг подумала, что с ней так и надо - резко, решительно и силой. Тогда, может быть, вылетит блажь из головы…
        Но достала монтажку из кармана дверцы:
        - А тебе уже приходилось? Насиловать беззащитных девушек?
        Показалось, он щелкнул зубами и отвернулся. Оксана решила не дразнить его - на всякий случай:
        - Остынь, Мыкола. Ты же знаешь, я Юрко люблю.
        - Ну да, твой Юрко лучше всех! - как-то по-ребячьи огрызнулся тот.
        - Он не лучше, он хуже всех! Он, подлый, измучил меня. Который год томлюсь, как в тюрьме! Найди еще такую дуру, чтоб столько ждала!
        - Брось его! Забудь! И выходи за меня!
        Она положила голову на руль, спрятала лицо за рассыпавшимися волосами.
        - Брошу! - проговорила клятвенно. - Но сначала дождусь. Я ему устрою! Я ему отомщу за свою юность!

* * *
        Утром бабка Сова проспала до девяти - пока со сватом провозилась, пока его домой с Оксаной отправила, да на дедовой половине прибралась, и только в четвертом часу спать легла. Тут же подскочила и сразу побежала в козлятник. Коза привыкла к ранней дойке и теперь орала на всю округу.
        Но едва присела возле нее и взялась за соски, как почуяла - кто-то шелохнулся за спиной. Бывало, козел из ревности ее бодал, и хоть получал не раз по рогам, все равно иногда ткнет лбом в спину, а сам наутек.
        - Вот только попробуй! - пригрозила она, не оборачиваясь.
        И вдруг услышала гортанный, чудной голос:
        - Ыррын баба… Сулум алкум, ыррын баба.
        Глаза скосила, и подойник выпал из рук - леший! В ясли козлятника забрался и сидит, глазами морг, морг…
        - Батюшки! - охнула. - И говорить умеет…
        - Тундара як, кубатыныны ойху! Ай - яй-яй…
        Сова подойник подняла и к стенке, за козла на всякий случай встала.
        - Знаешь что? Ты иди-ка отседова! Нечего по чужим козлятникам прятаться!
        - Баба Игылыз! - заблеял незваный гость и сделал попытку вылезти из яслей.
        - Не знаю, кто ты - мудант или леший… - строже проговорила она. - Добром прошу, иди! Я женщина одинокая, защитить некому…
        И глазами вилы поискала. А чудище это привстало и говорит:
        - Дыд Кур, баба Сава!
        - Чего-чего?
        - Саха-Якутия! Юрко!
        - При чем здесь Якутия? - На миг она растерялась. -
        И Юрко?
        - Юрюнг манна!.. Тундара жил. Саха - Якутия! Тунда-ра олень курдунг! Юрко!
        - Верно, мой внук Юрко в Якутии. За алмазами поехал…
        - Юрко! Юрко! Алмас хотун. Пурга - у-у-у! Олень анабар як! И кириккитте, на куй! Тыала хотун! Батур тыала хотун!
        Она заподозрила неладное, но виду не показала.
        - Ты покуда посиди здесь, - подвинулась к двери, - отдохни… А я скоро!
        Выскочила на улицу, козлятник - на навесной замок. Сама же метнулась в одну сторону, в другую: что делать? Кого позвать? Дед Куров, было слышно, прошел к себе по своим подземным ходам и, верно, горилки тяпнул с устатку да спать завалился. На то, что дверей в перегородке нет, а только ковер, взлохмаченный взрывом, едва проем прикрывает, конечно, внимания не обратил. И то, что два воза грязи и мусора вывезла, посуду перемыла, тряпье перестирала, - не заметил. А когда замечал-то? Так бы уже шум поднял, что государственная граница нарушена…
        Бабка Сова тихонько к нему заглянула - спит мертвым сном, даже шапчонку не снял и, хоть сапоги скинул, портянок не размотал. И входную дверь нараспашку оставил - заходи, тащи, что хочешь! Конечно, понять можно: в последнее время дед спал часа по два за ночь, не больше, и, должно быть, сильно уставал от всяческих напастей и злоключений. Но что тут поделать, будить надо, помочь больше некому. Она осторожно на дедову половину зашла, дверь прикрыла и за печку.
        - Степан Макарыч! - окликнула громким шепотом, называя по имени-отчеству, чтоб сразу не разгневался. - Эй, проснись! Я ведь этого муданта споймала!
        Дед по партизанской привычке еще вскакивал мгновенно и сразу хватался за наган:
        - Где? Что? Кто?
        - Это я, Степан, - ствол в сторону отвела. - Муданта, говорю, споймала! Лешего!
        - Как поймала?
        - В козлятнике заперла!
        Куров головой потряс, проснулся окончательно:
        - Теперь иди отпирай.
        - Почто?
        - Не мутант это. И не леший, - зевнул он. - Шаман якутский. Юрко прислал, духов гонять.
        Сова у виска пальцем повертела:
        - Ты что, совсем? Каких духов?
        - Злых, нечисть всякую. Помнишь, в Якутии шаманов видели? Этот такой же, только пообносился, пока добирался… Я велел к нам прийти, как борьбу закончит.
        - Зачем ты всяких шаманов в хату зовешь?
        - Что ему, так на второй заставе и отираться? На него охоту объявили, американец приехал из НАТО, с ружьем…
        - Подозрительный он! Я сразу узрела! И про Юрко трындит! - И вдруг села рядом, словно подрубленная, всхлипнула: - Ты с дедушкой-то этим толково разговаривал? Все ли понял?
        - Да я уже шаманский язык освоил! - похвастался Куров. - А что?
        - Сомнение меня взяло… Жив ли наш внучок? Может, шаман этот весть дурную принес, а мы не понимаем?
        - Какую дурную?
        - Мало ли какую… Все Юрко поминает, а поди разбери, что хочет сказать. Кстати, якуты на вас, хохлов, так похожи. Только глаза щурят…
        - Не шали, Елизавета!
        - Сердце у меня женское ноет… Не погиб ли Юрко в проклятой тундре? Дедушка-то все про тундру толкует! Я и подумала, не сгинул ли наш внучок? А то, поди, пал смертью в этой проклятой Якутии. Замерз на холодном севере!
        - Да с чего ты взяла?!
        А она внезапно сорвалась в бабий причет, чего от Совы раньше было не услышать - постарела, должно быть…
        - Ты! Все ты говорил: построй хату свою, тогда и женись! Ты вот построил, а женился? Политик! Макаренко! Жениться надо, когда приспичит! А ты на север внука родного погнал! А он там сгинул, горемычный! Дедушка-то, шаман, сказывал: кирикитте на куй…
        Куров послушал тоскливый вой и встряхнулся:
        - Правильно погнал! Пусть на мир посмотрит! А женится, так шиш что и увидит! Только одно у вас на уме: женись - и все! К юбке своей привязать норовите!
        - Ох, чую, пропал хлопчик, - не унималась Сова. - На погибель свою поехал. Поди, в тундре и закопали! И моги-лочки не буде-ет…
        - В тундре не закопаешь! - начал терять терпение дед. - Там вечная мерзлота, забыла, что ли?
        - Знать, так бросили, волкам на поживу… А какой он пригоженький был, какой кудрявенький!
        - Не вой! - рявкнул дед. - Иначе сейчас же границу на замок! И все, как было!
        Бабка примолкла, концом платка промокнула сухие глаза и насупилась. А Куров помялся и сменил гнев на милость:
        - Ну, будет сердиться-то… Поди отопри и скажи: гылыз, шаман, ойху кубатыныны.
        - С чего это я так говорить стану?
        - С того, что извиниться надо, - наставительно сказал он. - Нехорошо сделала. Юрко послал нам шамана с делом благородным, а мы его под замок. Это хохлам да американцам он мутант, а нам - человек. Видала, сколько у него глаз?
        - Ну и что? - не сдавалась Сова. - Мало ли, бывает. Поросята вон тоже… А все равно свиньи…
        - Третий глаз открывается, чтоб нечистую силу видеть!
        - У тебя бы хоть раз открылся. Чуть ли не до утра нечисть у тебя тут выгребала. И хоть бы заметил…
        - Да я заметил, - дед огляделся, - вон паутины в углах нету… Пойди отопри и в хату позови.
        - Что же Юрко сам не приехал? Дедушку какого-то послал…
        - Наш внук теперь высокого сана. Ему негоже являться туда, где злые духи. Шаман этот изгонит, освятит тут все, Юрко и пожалует.
        - Он так и сказал? - Сова от изумления губы трубочкой вытянула, как в юности. - Да неужели?
        - Явился, говорит, визит подготовить, - заверил дед. - На высшем уровне. Ты же знаешь Юрко: он просто так не может. Ему сразу все или ничего. Видно, вздумал на оленях в Братково въехать, так сказать, при полном параде.
        - Хоть бы уж живой да здоровый вернулся, и ладно, - облегченно вздохнула бабка. - А то ведь Оксана к нему в Якутию собралась…
        - Поди, сама уговорила?
        - А что делать-то? Сват слово нарушить вздумал. Мы-коле, этому волчонку, Оксанку хочет отдать. Сговорились за нашей спиной.
        - Мыколе? Крестнику?!
        - К Тарасу Опанасовичу подкатился и, должно, сторговал девку. Мудант хренов…
        - Вот так да! А что же Оксанка-то?
        - Крестничек обхаживать начал, - нахмурилась Сова, - предложение сделал, вчера уж ночью… Оксанку я как девку понимаю. Сколько ей соломенной-то вдовой ходить? Сама всю жизнь живу - не жена, не невеста…
        - С тобой мы уладим вопрос, - твердо пообещал Куров. - Оксанку попридержать надо!
        - Мы с тобой, что ли, попридержим? Юрко бы приехал, тогда конечно… Когда обещается-то?
        - Теперь уж скоро. Как шаман чистку произведет, так и явится.
        Бабка носом завертела, будто принюхивалась, - значит, чем-то недовольна была:
        - Чего он тогда в козлятнике отсиживается? Пускай идет и гоняет нечистую силу!
        - Да устал человек! Думаешь, легко со злыми духами сражаться? Они же похлеще фашистов…
        - Может, помочь ему?
        - Кому? - опешил Куров.
        - Так шаману этому! Вдвоем мы бы скоро всю заразу под откос…
        - Ты что, камлать умеешь?
        - Не умею, да научиться долго ли?
        - Тогда иди, наешься мухоморов и камлай!
        - Я что, козел тебе, что ли, - мухоморы есть?
        - А он ест, сам видел. Сырыми прямо…
        - Зачем?
        - Борьба со злыми духами - это тебе не рельсовая война, - проворчал дед. - Тут надо магической взрывчаткой рвать. Должно быть, мухоморы магию какую дают. Сходи и пригласи, пока никто не видит.
        - Может, пусть покуда там посидит? - неуверенно предложила старуха. - Харчей ему снесу…
        - В хату зови, сказал! На мою половину. Или сам пойду!
        - Ладно уж, позову, - быстро согласилась Сова. - Только не к тебе, а к себе. Не то вы тут пьянствовать начнете…
        Она сунулась было на свою половину, однако вернулась.
        - Ну что еще? - хмуро спросил Куров. Бабка замялась:
        - Степан Макарыч… Ты не сердишься, что границу нарушила? Все из-за свата!
        - Хрен с ней, с границей. Я уж сам думал…
        Сова в тот час же портянки с его ног раскрутила, на печку сушить положила. Давненько такой участливой не была, пожалуй, с тех пор, как после ранения долечивался в полевом госпитале.
        - Его бы в баню сначала, - робко предложила она, - потом уж и в хату можно…
        При разделе имущества баня досталась Сове, поскольку стояла на российской территории. Куров вскочил, с удовольствием потянулся:
        - И я бы сходил… А то, как якут, сколько лет не мылся! В казенной это разве мытье? Пойду затоплю! Ты, Елизавета, шамана в хату пригласи и покорми.
        Он пошел за огород, баню топить, Сова же подойник в руки и снова в козлятник - коза орет из последних сил. Отомкнула замок, вошла, глядь - шаман устроился в яслях и спит, что тебе Христос новорожденный. И не зря говорят - у страха глаза велики: вместо рогов на голове лысина, тюбетейкой прикрытая, а волосья венчиком и такие длинные, что скатались в сосульки и торчат в разные стороны. Если деда Курова не стричь, так еще хуже будет. И на лицо вроде человек, только могучая борода не чесана, лесным мусором набита и топорщится, словно рогожное мочало. В общем, когда сонный, так совсем и не страшный этот дедушка…
        Будить его не стала, решила, пусть уж, пока баня топится, поспит старый, так притомился; козу подоила, выпустила в загон и сама в хату. Но козлятник не заперла и через минуту пожалела об этом. Только принялась молоко цедить, как слышит - на дедовой половине тихий разговор. Ковер в дверном проеме откинула, а там народу полно! Из знакомых - так только крестник Колька Волков и сват Тарас Опанасович, остальные - приезжие и, по виду, начальники.
        - Это что тут за собрание? - спросила возмущенно. - Сват, ты пошто без спросу людей ко мне в хату привел?
        А он от вчерашнего припадка, видно, отошел, веселый и уже командует.
        - Позвольте представить хозяйку хаты, - говорит, - Елизавета Трофимовна. А это депутат Верховной Рады пан Кушнер и представитель президента пан Гуменник. Ты уж нас прости, будь ласка. По нужде в гости к тебе нагрянули!
        Пан Кушнер знакомился с Совой, улыбался и одновре-
        менно разговаривал по телефону на языке, каким в мексикан-
        ских сериалах говорят. А этот хлыщеватый и чубатый Гумен-
        ник был наверняка с похмелья - бабкин нюх не проведешь -
        и только тяжело повел красными глазами да неопределенно
        кивнул. Дременко же, верно, думал: сейчас бабка обрадуется,
        что столько начальства в хату привел, познакомил - и ждал
        ответной реакции, но Сова насупилась и глядела на гостей ис-
        подлобья. Депутат уже смотрел мимо и болтал на немецком с
        постной рожей, разгуливая по хате, как у себя в Раде, пред-
        ставитель президента тоже хозяйничал - из-за кровати авто-
        мат достал и сел рассматривать. И второй мужик, ко-
        торый все время при нем, дедову каску примерил, а оба такие
        задачливые, себе на уме.
        - Тебя, сват, я всегда готова принять, - строго сказала Сова. - А эти что тут делают? Мне ведь все одно - демутат, представитель. Я другого государства гражданка! И вообще, у меня на сегодня кастрация назначена, хвермеры кабанчиков привезут и четырех бычков.
        Дременко, должно быть, неловко стало. Он быстренько бабку под ручку взял и увел на ее половину.
        - Елизавета Трофимовна, не обессудь уж, - ласковый сделался, - мы, собственно, не к тебе, а к Степану Макары-чу пришли, с важным делом. А ты кастрируй на здоровье.
        Только тут Сова и опомнилась: они ведь охоту затевают, вчера сват едва живой был, а все про мутанта талдычил. А этот самый мутант в козлятнике спит, не запертый, и ничего не подозревает…
        - Не знаю! - сказала она. - Степана Макарыча нету, ничего не знаю.
        - А где же он?
        - Не докладывает, - схитрила. - Утром видела, ходил, ворчал. Оглянулась - след простыл.
        Сама же думает: хоть бы его черти не принесли! А они принесли: дверь открывается, и дед тут как тут, с пустыми ведрами, за водой пришел.
        - Вот и Макарыч! - обрадовался Дременко. - Мы к тебе целой делегацией!
        И тут же на старухиной половине Волков появился, остальные за перегородкой остались, примолкли и сидят.
        - Ну, крестный, рассказывай! - поторопил Мыкола. - Нашел логово?
        Тот весело так на гостей поглядел, ведро под кран поставил, включил - терепение испытывал:
        - Я подумал, вы к бабке на кастрацию, чтоб без очереди!
        - Мы на охоту!
        - Ну гляди! А то могу сделать по блату. Ножичком чик - и свободен! Ни тебе забот, ни тебе хлопот. Три минуты больно, а потом до смерти приятно.
        - Степан Макарыч, не томи! - не выдержал Тарас Опа-насович. - Нашел?
        - Что его искать-то? - говорит вдруг дед. - Нынче логово у бабки вон, в козлятнике.
        Сова обмерла на миг, а Дременко с Волковым переглянулись и, похоже, приняли дедовы слова за очередную шутку.
        - Знаю я этого мутанта, - усмехнулся Тарас Опанасо-вич. - До чего же вредный козел у тебя, Елизавета Трофимовна. Он ведь мне машину пободал!
        Напомнил, чтоб посговорчивей была.
        - Потом покалякаем, Степан Макарыч! - изнемогал Волков, притопывая, словно в сортир спешил. - Дело серьезное.
        Куров одно ведро набрал, другое подставил:
        - Раз вам этого не надо, за другого рассчитываться придется.
        - В долгу не останусь! - с готовностью выпалил голова. - Мы с тобой по-свойски рассчитаемся!
        - По-свойски - это как? - Дед стал резину тянуть - цену набивал. - Мутант - не медведь в берлоге, тварь редкостная. Каких трудов стоило выследить, вспомнить якутскую технологию…
        - Скажи прямо, Макарыч, ты в чем хочешь? В гривнах или в долларах?
        - В марках.
        - В каких марках? Если в немецких, так вместо них евро ходят!
        - В оккупационных. Вы мою Киевскую Русь оккупировали!
        - За что я тебя люблю, крестный! - вдруг восхитился Мыкола и перестал ногами сучить. - Не теряешь юмора!
        - Извини нас, Степан Макарыч. - Дременко обнял старика по-дружески. - Сам понимаешь, дело щепетильное, огласке не подлежит. Нам через таможню никак нельзя. Москали и так волнуются чего-то… Мы через твою хату пройдем. - И зашептал: - За все неудобства заплатим. Скажи, сколько.
        - Да денег-то скоро много потребуется, - ухмыльнулся Куров. - Дорого все нынче, пенсии не хватит. А на кастрации много не заработать.
        - Что покупать собрался?
        - Не покупать - свадьбу играть.
        - Чью?
        - Да хотя бы свою. Мы же с бабкой до сих пор не женаты.
        Сова такое услышала и опять - губы трубочкой и глаза вытаращила так, что на лбу вроде бы даже щелка образовалась. Запоздало рот прикрыла, отвернулась и сказала уже голосом ворчливым и строгим:
        - Внука женить будем. Или ты забыл, сват?
        - Где внук-то ваш? - насторожился Дременко и огляделся.
        - Приедет скоро, - уверенно заявила Сова. - Не знаю, какой валютой заплатишь, а марку держи, Тарас Опанасович.
        Дременко с Волковым переглянулись и отвернулись в разные стороны.
        - Мы еще погутарим на этот счет, - зашептал голова, косясь на перегородку. - Попозже обсудим… Ты проход разрешаешь через хату?
        - Сколько вас?
        - Сейчас я пойду и со мной Николай Семенович и бать-ко Гуменник с телохранителем. А пан Кушнер назад в резиденцию вернется, как проводит.
        - И обратно когда?
        - Я останусь, а они вернутся за американцем.
        - Дорого тебе обойдется, сват! За каждое пересечение границы платить надо. Рынок!
        - Нам деньги нужны! - встряла бабка Сова. - Не обессудь уж, сват. Тебя бы и так пустили, а ты ораву ведешь… Оксану за Юрко отдать не передумал?
        От прямого вопроса Тарас Опанасович аж назад шатнулся:
        - Та ты шо, Елизавета Трофимовна?…
        - И правда, Елизавета, не время, - выручил его Куров. - Прибудет Юрко, тогда и поговорим. Мы сейчас со сватом пойдем на вторую заставу, изучать план охоты на местности. А ты покуда за баней пригляди. Да прежде козла запри! А то людям проходу от него нет.
        - Ой, и правда! - спохватилась она. - И что к тебе, сват, Степка пристает?
        Выскочила во двор и только повесила замок на козлятник, как изнутри негромко постучали, будто козел рогами. Однако голос был не козлиный:
        - Ыррын баба…
        - Помолчи! - громко прошептала Сова. - Сейчас охотники пройдут - выпущу…
        А те никак из хаты не выходят, верно, совещаются. Шаман же сильнее стучит:
        - Батур тыала хотун! Айбасы кириккитте!
        - Да сиди ты! - прикрикнула бабка. - Услышат, так будет тебе айбасы. Тебя же ловить пришли!..
        Незваные гости наконец-то вывалились из хаты, но не сразу пошли за ворота, а чего-то заколобродили по двору. И добро, что недоенная коза орала и козел ей изредка вторил - так вроде целый хор получился.
        - Идите-ка вы скорей! - крикнула Сова. - Козел ломится, не удержу!
        И дед поторопил:
        - Скорей, панове! Вырвется - всем кирдык будет! Шаман и впрямь уже ломал двери и рычал:
        - Арыкарры саррылах! Айбасы урул тирриях!
        Далее вообще неразборчиво. Хорошо, Дременко с козлом знаком был, потому пошевелил начальство и повел в проулок следом за Куровым. Однако Волков, шедший замыкающим, что-то заподозрил и озираться стал. Шаман же разошелся и давай топать, в бубен бить.
        - Ойху! Ойху! - заблеял однако по-козлинному. - Биз-да айбасы! Ойху!
        Мыкола в проулке встал и ухо навострил и еще кому-то рукой замахал, но Куров вернулся и повлек крестника за собой.
        А шаман в козлятнике в раж вошел - визжит, шипит, пляшет, аж стенки трясутся. Коза с козлом даже затихли от такого концерта. Пожалуй, минут пять прыгал и орал, а потом вдруг захрипел, забился и стих. Сова помедлила, замок сняла и, крадучись, заглянула: лежит дедушка на соломе, выгибается, словно от падучей, и уже не дышит.
        - Батюшки!
        А тот подрыгал еще ногами и вовсе размяк. Старая вете-ринарша на скотский падеж за свою жизнь насмотрелась и тут сразу поняла - издох шаман-то! Хоть и боязно, да приблизилась, пульс на запястье пощупала, набралась храбрости и к груди ухом прислонилась - не бьется сердце!
        Пена на губах, и все три глаза закатились…
        - Ты чего это, дедушка? - ногой попихала, потрясла за плечи. - Кто же будет злых духов гонять?
        Шаман уже, как кисель, жидкий стал и растекся по соломе.
        Сова вскочила и в хату. Телефон ей, как ветерану партизанского движения, давно поставили, но вечно что-то в нем замыкало - куда ни звонишь, все на свинарник попадаешь. Раза с десятого угадать-то было можно и в «скорую» попасть, да ведь кому попало не скажешь, что у тебя в козлятнике мутант или шаман помер, надо Оксане сообщать. И только Елизавета Трофимовна через дедову половину вышла на Украину, глядь, - а она уже к хате бежит, с баульчиком, и халатик на ветру развевается.
        - Что у вас случилось, бабушка? - Запыхалась, глаза тревожно бегают. - У тату опять припадок?!
        Сова вдруг смутилась: как сказать-то, что у них в козлятнике не просто человек - шаман якутский, которого все за мутанта принимают, и еще ко всему теперь покойный. Испугается, чего доброго…
        - Мы-то все живы, слава богу…
        - Я же чувствую! - выпалила Оксана. - С кем-то беда! Прямо сердце пронзило! Вы что-то скрываете, бабушка!
        - Ты только ничего не бойся… - Бабка повлекла ее за собой. - Пойдем, сама глянешь. Долго рассказывать! Ему реанимация нужна.
        - Кому?
        - Человек он, человек, я рассмотрела. - Сквозь хату провела и к сараю. - Только в шкуры одетый и нечесаный, небритый. Шаман, я их в Якутии видала.
        - Шаман?
        - Старенький, может, чуть помоложе Степана Макары-ча. И не страшный, если приглядеться. В бубен бил-бил, кричал-кричал, а потом ногами подрыгал и помер. Может, мухоморов переел? Пена пошла…
        И дверь козлятника перед нею распахнула. Думала, хоть вздрогнет от неожиданности - ничуть! Сразу же к шаману склонилась и смело так рукой горло щупать - должно быть, пульс. Потом вгляделась и отпрянула:
        - Юрко?!
        Шаман как услышал ее голос, так сразу дернулся и сел…
        Глава 7
        Куров вернулся со второй заставы уже под вечер в настроении веселом и бравурном, несмотря на вечный недосып. И застал в хате непривычный, вроде как предпраздничный, переполох: старуха с Оксаной суетились на кухне, варили, жарили и парили. Однако словно не к торжеству готовились, а к поминкам: все делали молча, глаза у обеих были красные, зареванные, носы вспухшие. Сова молча проводила взглядом своего крестника, шедшего в компании батьки Гуменника, и когда те скрылись за дверью на украинской территории, так деда стриганула глазами, что явственно послышался ему щелчок ножниц. Однако даже словом не обмолвилась, а Оксана просто глазки потупила и чаще заработала ножом на разделочной доске.
        В былые годы, когда Куров заставал старуху в таком неприветливом состоянии, то уже знал, что у нее переизбыток претензий к нему, причем чаще необоснованных, потому не старался оправдаться или как-то ублажить. Напротив, независимо от настроения, напускал на себя сердитый вид и им, словно клин клином, вышибал ее неудовольствие.
        И сейчас подумал, что годы разлуки вряд ли изменили характер их отношений, поэтому не стал спрашивать, в честь чего это столь скорбные приготовления, а окинув взором женщин, хмуро спросил с порога:
        - Баня готова - нет?
        Несколько лет назад Сова как ветеран заполучила себе вставные челюсти. Надо сказать, весьма умные, ибо когда она злилась, то ровные, сияющие зубы все время норовили выпасть изо рта. А чтобы не случилось конфуза, бабка начинала их подсасывать, и этот звук сейчас показался зловещим шипением змеи.
        - Явился! Баню ему! Может, еще твоих пристебаев из
        НАТЫ попарить?
        И с ненавистью глянула на дверь, за которой скрылись Волков с батькой Гуменником. Дед мысленно засуетился, но внешне себе не изменил.
        - Не шали, Елизавета, - сказал, будто ледяной водой окатил.
        - Ты сгубил Юрко! Ирод треклятый… Чтоб тебе в гробу кувыркаться, когда помрешь!
        - Покувыркаться я и в гробу не против, - осторожно съязвил Куров, стараясь угадать, что же произошло. - Если только с тобой. Да думаю, в одной скважине нам тесно будет.
        - Не ругайтесь, бабушка, - неожиданно вступилась Оксана. - Только вроде бы помирились… Что теперь? Видно, судьба такая…
        Сова всхлипнула, и слезы, павшие на раскаленную сковороду, зашипели.
        - В этих самых… в сириалах кажут… То сынок потерялся, то еще какой ребенок сховался. Или похитили… Когда находятся, то красивые, здоровые… А наш каков?…
        - Это только в сериалах, - вздохнула Оксана. - В жизни вон как оборачивается…
        - Может, обозналась? - безнадежно спросила бабка. - Может, затмение у тебя?
        - Уж лучше бы затмение. - Оксана развалила луковицу ножом и принялась шинковать. - Глазам не верю, а сердце не обманешь…
        От их недоговорок у деда вдруг левую руку зажгло, словно красный уголь схватил: неужто Юрко объявился?!
        - Вы что как на похоронах?! - прорычал он. - А ну, замолкли обе! Оплакивают!
        Они и впрямь на минуту присмирели, и Куров успел разглядеть, что уже готовые блюда никак не похожи на поминальные, по крайней мере рису с изюмом нет и вместе с ложками вилки разложены, которые по обычаю не дают - чтоб покойного не кололи. А вот салатов всяких уже довольно нарезано, и еще строгают, и главное, уже выставлена на стол откопанная бабкой и тщательно отмытая четверть с горилкой и подарочные за ударный труд в деле кастрации и осеменения хрустальные рюмки.
        Значит, Юрко приехал!
        По любому другому поводу Сова ни за что не выставила бы. Сдерживая внутренний клекот, дед лениво сунулся в бабкину горницу, потом не спеша сходил и заглянул в свою конуру за печкой - внука нигде не было. Оксана заметила его поиски и проговорила не глядя:
        - В козлятнике он. Не идет в хату…
        - Плохо звала!
        - На коленях умоляла! А он бормочет, ничего не пойму. - Оксана подняла голову - в глазах стояли слезы, нос красный.
        - А что ревешь-то? Радоваться надо!
        - Это я от лука…
        А бабка уже не знала, чем уесть Курова, и привела довод, совсем уж неразумный с ее стороны:
        - Эх ты, еще дедом называешься. - Она жарила любимые Юрком яичные оладьи. - Родного внука не признал… «Шаман, шаман!» Сердца у тебя нет! И нюх потерял!
        - А ты-то признала? - не сдержался от внутренней радости Куров. - Кто давеча прибежал - «муданта спойма-ла!»? А кто лукошком по морде ему? Молчала бы уж лучше.
        - Хоть бы ойкнул! Обрадовался!
        - Что мне ойкать? - ухмыльнулся дед и соврал на ходу: - Я как Юрко встретил на второй заставе, так сразу и узнал!
        - Узнал?! И не сказал?!
        - Нарочно не сказал… У самой, что ли, глаз нету? Вот и проверил твое женское чутье…
        А сам в тот миг с ужасом подумал: что же это сотворилось с внуком, коли из здорового, румяного хлопца превратился тот в горбатого старика?
        Сове возразить было нечем.
        - Всю жизнь меня обманывал, - пожаловалась Оксане. - Хоть бы в старости пожалел…
        - Думал поберечь тебя, дуру, - пробурчал Куров. - Да Оксанкины нервы. Еще напугаетесь…
        Оксана вдруг бросила нож и уткнулась в передник.
        - Сводите его в баню, Степан Макарыч. Может, отмыть да побрить - ничего будет… Может, обвыкнусь! - И заревела, теперь уже не от лука.
        - Хватит выть! - приказал дед. - Баню-то истопили?
        - Выстывает уж, подбросила недавно. - Сова присосала челюсти и пошла на мировую. - Юрку я белье приготовила… Да ведь не желает идти, забыл, должно. Они ведь в Якутии там бань не знают.
        - Ничего, вспомнит… А где мое белье?
        - А оно у тебя есть? У последних кальсон мотня драная.
        - Не драная. Это для повышения боеготовности.
        Дед еще для порядка покрутился по хате, взял ножницы, бритвенный прибор, после чего демонстративно, под молчаливым взором старухи скрывая дрожь в руках, отлил горилки в пол-литровую банку.
        - Оладьи возьми, - сказала Сова и снова заплакала. - Может, вспомнит, так поест… От горе-то, горе. Дождались внука!
        Куров взял плошку с оладьями, под шумок прихватил хрустальные рюмки, малосольных огурцов и не спеша вышел на улицу.
        Юрко сидел в яслях, по-турецки сложив ноги, и задумчиво теребил свои свалявшиеся патлы.
        - Ну что, внучок, пошли в баню? - предложил дед весело, а у самого кошки на душе заскребли - может, оттого, что открыт был лишь один, третий, глаз во лбу.
        При всем желании признать в этом существе родного внука было невозможно…
        - Канул сахам кургыттара, - завороженно проговорил внук. - Арсан Дуолайя бар, айбасы кириккитте.
        - Давай сначала в баню. А потом все твои айбасы и ки-риккитте.
        Внук открыл все глаза и сказал как-то обреченно:
        - Дыд Кур… Канул сахам.
        Куров растерянно присел на край яслей:
        - Кто канул-то?
        - Юрко канул сахам кургыттара. Алмас як! Тундара, ятимать.
        - Да наплюй ты на алмазы! Живой вернулся, и ладно. Вот плохо - язык родной забыл.
        - Ызык сапыл… Канул.
        Дед спохватился, пристроил рюмки на бубне и налил горилки:
        - Давай выпьем за встречу! И не расстраивайся. Канул, канул… Да не канул! А язык мы выучим! Вот сейчас и начнем. Держи рюмку!
        Юрко рюмку взял, понюхал и брезгливо, как-то по-собачьи отфыркнул запах, отчего бородища его зашевелилась как живая:
        - Айбасы!
        - Да, парень, крепкая! - обрадовался Куров. - Горилка называется, помнишь? Огненная вода?
        - Мори… морилка, - промямлил внук. - Злой дух, однако…
        - Не морилка, а горилка!
        - Корилка…
        - Вот! Способный ты к языкам! Это надо - алмазов не нашел, а шаманскую мову выучил. Там что, тоже заставляют государственный язык учить?
        - Учиннаах лабба урун!
        - А, понял! Значит, кто не учит, тот не ест… Ну, со свиданьицем, внучок!
        Внук опрокинул рюмку и не поморщился. И даже не закусил.
        - На вот, держи огурец! Малосолок, ты любил когда-то… Гурки?
        - Курки, - показал Юрко пустые, детские десна. - Супа як, ссынка, ятимать. Долгунуну сохнут!
        - Цинга, - догадался дед. - Оладьи бери, горяченькие еще. И жевать не надо. Знаю, что такое цинга…
        Юрко боязливо сунул оладышек в рот, кое-как повалял во рту и проглотил.
        - Санаабар. - Он встал и осторожно высвободил бубен. - Юрко шаман уркиях. Айбасы кириккитте.
        - Погоди, ты куда? А в баню?
        - Батур тыала хотун.
        - «Тыала хотун» - это как понимать? Тела хочешь, что ли? То есть бабу?
        - Батур тыала хотун! - заволновался внук. - Тыала… Дыала… Дыэла!
        - А-а, большого дела хочешь?
        - Тыала, тыала! Арсан Дуолайя бизда тыала!
        - Знаешь что, - Куров встал, - сначала в баню. Понял? Тебя Оксана сколько лет ждала? А ты явился и давай злых духов гонять? Про невесту забыл? У тебя сейчас главное дело Оксану снова завоевать. Вот где придется шаманить! Она вон ревет от твоего вида. Ты на себя-то посмотри?
        - Окосана, Окосана… - простонал Юрко. - Окосана, юрюнг айны тойона!
        - «Юрюнг» - это как понимать? Солнце, что ли?
        - Солнце юрюнг! Юрко - тундара каюк.
        - Пропарю тебя в бане, отмою, побрею… И ты засверкаешь!
        Внук сдернул тюбетейку и показал широкую лысину:
        - Юрко - айбасы, кудуря як. Супа ссынка - як, ал-мас - як.
        - Ну что ты разъякался? - застрожился дед. - Хрен с ней с лысиной! Подумаешь, зубов нет… Ты на меня погляди! Волос - на одну драку не хватит, и челюсти вставные. А бабка все равно любит!
        - Хатыныны, кубатыныны… Окосана - юрюнг! Чоорон вюрюмечи!
        - Вот сразу после бани и станем сватать! Раз она тебе до сих пор - очарование очей… Или разлюбил?
        - Ноукагай лабба… Окосана! Кюньрулех ырыатын!
        - Если не разлюбил - в баню и сватать! Подумаешь, кудрей у него нету! Девки нас не за кудри любят! И в рот всяко смотреть не станет. Ты ей, можно сказать, подарок судьбы! А дареному коню в зубы не глядят.
        Юрко неожиданно завыл по-волчьи, качаясь взад-вперед. Дед недоуменно отступил:
        - Ты чего это?
        - Тундара Юрко, каюк…
        - Да в кириккитте твою мать! - заругался Куров. - Плохо я тебя, малого, порол. Ревешь, как баба! Девка иссох-лась по нему! Нет, конечно, не то чтобы иссохлась… Даже наоборот! А он в три ручья голосит! Сказал - сватать пойдем! Куб ытыны! Понял, хрен моржовый!
        - Однако сахам…
        - Чего не понял? Женить тебя буду! Завтра же и свадьбу сыграем!
        Юрко еще сильнее сгорбился:
        - Баня хотун, однако… Морилка хотун… Саватать - як, сывадьба - як.
        - Ты что, жениться не хочешь?
        - …Бабы ыррын аллас хотун.
        - Кого!? - изумился дед. - Старуху замуж взять? Тебе что, одной мало в хате? Вон сидит, как сова, надутая… «Бабы ыррын»! Я те дам старушку! На Оксане женить буду!
        - Окосана - солнце. Хатыныны тазыстыллар! Юрко - дыд, супа як…
        - Что ты заладил! - Куров потянул его за драный рукав малицы. - Пошли париться! Сейчас мы из тебя такого парубка сделаем! Сам как алмаз засверкаешь! Все девки долгу-нуну сохнут!
        - Саватать Окосану як. Алмас сверкает - бар! Башка сверкает - бизда. Тыала хотун!
        Стол был давно накрыт на дедовой половине, однако вместо праздничного предвкушения в хате висела напряженная тишина и вместе с сумерками становилась еще и тревожной. Елизавета Трофимовна с Оксаной призраками бродили по хате, от окна к окну, каждая в собственных думах. И только вздыхали почти в унисон и отчего-то чихали одновременно, желая друг другу здоровья. А чих, как известно, дело промысла божьего и существует, чтоб подтверждать либо отрицать тайные мысли. Подумала, к примеру: «Ну, сегодня пенсию принесут», - и тут же чихнула - значит точно, жди почтальона. Или соседка прибежала и давай про деда Курова последние сплетни вываливать, а на самом главном вдруг ни с того ни с сего нос засвербило и чих пробрал: нечетное число раз - правда, четное - ложь. И если таким образом прислушиваться к собственному организму, так и гадалки не надо.
        - Что-то долго нет, - проронила Сова. - Боюсь, как бы не угорели…
        И обе чихнули по два раза.
        - Пусть парятся, - отозвалась Оксана. - Вдруг и правда поможет… Он ведь еще молодой. Но все органы как у старика. Стенокардия, увеличенная печень, и горб вырос…
        - Так он что? Умирал в козлятнике-то?
        - Я не поняла. Как будто спал.
        - Как спал? Пульса нет, и не дышал.
        - Он ведь шаман, у них бывает…
        - Ох, а я напугалась! А тебя услышал, так сразу и воскрес! Ты его полечи, полечи! Вчера отца с того света вернула, сегодня Юрко. Ты ведь не девка - реанимация ходячая.
        - Чем его лечить, бабушка? У меня один йод…
        - Иодом полечи, худое, а лекарство. Вон даже радиацию лечит.
        - А этот третий глаз! Что с ним-то делать?
        - И пусть будет! Чего глаз-то тебе?
        - Это же ненормально, патология…
        - Зашить-то нельзя? - нашлась Сова. - Кетгутом?
        - Я пластических операций никогда не делала, - смущенно пожаловалась Оксана. - И обследовать надо сначала…
        - Да ничего, не такая уж и беда, этот глаз. Кепку ему грузинскую купишь, на лоб надвинет, и не видать будет. Заодно и лысину прикроет…
        - Ой не знаю, бабушка… Боюсь, не смогу я привыкнуть. А горб?
        Сова опечалилась:
        - С горбом хуже… Вот раньше шаманы по телевизору шаманили, помнишь, - два хохла? Так можно было лечить. Я даже поросят к телевизору таскала. От поноса помогало хорошо. Говорят, у жены Котенко беременность рассосалась.
        - Ничего у нее не рассосалось, родила девочку.
        - Ты не знаешь, отчего запретили?
        - Да они эти оказались… шарлатаны… - сказала Оксана и чихнула один раз.
        - Теперь даже воду не заряжают…
        - И жалко его. Столько лет ждала. Он ведь искал меня, потому и говорили, будто мутант на женщин охотится. А нашел - я его баулом, в лицо… Так стыдно теперь! И отчего тогда не узнала?
        - Круглыми сутками по вызовам бегаешь… - Сова на миг призадумалась, вспомнила: - Бывало, мужа родного не узнаёшь. И гадаешь: что этому мужику надо - ночью пристает? Все - днем, а этот ночью…
        - А тут - как сердечный укол! Подумала: тату опять плохо! Или вам. А вошла в козлятник… Лежит, родимый…
        - Ничего, дочка, - встряхнулась Елизавета Трофимовна. - Полечишь, походишь за ним, глядишь, и поправится. Я ведь своего тоже сначала выходила, потом уж взяла… А какой достался, знаешь? Это сейчас хвастает: я, диверсант московский, ученый! А сам на своей же мине подорвался… Говорила ему: пойдем назад - поставишь. Разве послушал? И сам напоролся. Решето-решетом - мина-то направленного действия, саперный пулемет. Можно сказать, в подол себе сложила, что осталось, вместе с осколками. И принесла… А погляди на него! До сей поры какой бравый. Ишь, говорит, для боевой готовности кальсоны порвал…
        - Придут из бани, вы, Елизавета Трофимовна, свет не включайте, - попросила Оксана. - В темноте посидим.
        - А что так?
        - В темноте он вроде не такой страшный. Чтоб попривыкнуть…
        - Ладно и в темноте, - согласилась Сова. - Мимо рта не пронесем.
        - Пробки выкрутить надо, а то дед включит ненароком. Бабка вдруг отпрянула от окна на дедовой половине:
        - Только этого не хватало! Крестника нелегкая несет! И не один, с мужиками…
        Оксана бросилась к окну: из подъехавшей машины выгрузились кроме Волкова еще четверо - американец с переводчиком и батько Гуменник с телохранителем. Все одеты в летний камуфляж и с оружием - на охоту за мутантом собрались!
        - Не пропущу! - прошептала Сова. - Пускай через таможню идут! Нашли окно на границе!
        - Они через таможню не пойдут, - возразила Оксана. - Нелегальная у них охота… Давайте быстро пропустим, и не-хай валят.
        Бабка и ответить не успела, как в дверь с украинской стороны осторожно постучали.
        - У нас все дома! - язвительно сказала Сова. - Нечего по ночам ломиться!
        - Открывай, крестная, - послышался голос Мыколы. - У нас со Степаном Макарычем договоренность.
        - Ничего не знаю!
        - При тебе же было!
        - Не помню!
        - Перед американцем неловко, - пожаловался крестник. - Я ж его на мутанта веду, на охоту. Очень важный чин, сэр Джон зовут.
        - Сыр?
        - Не сыр, а сэр, крестная. Мистер Странг! А с ним бать-ко Гуменник, представитель президента.
        - Какого президента?
        - Украинского, да ты его видела утром.
        - И что, президента с собой тащишь?
        - Да нет, представителя его! Сова нехотя приоткрыла дверь:
        - И обязательно через нашу хату?
        - Да они ж как дети, - зашептал Волков, - им все экзотику подавай. Россия для них страна загадочная, вот и приходится выдумывать…
        - Да пустите их, бабушка! - посоветовала Оксана и шмыгнула за печку. - А то наши из бани пойдут…
        Бабка нехотя распахнула дверь.
        - Контрабандисты, - проворчала. - На муданта они собрались! Ох, и безголовый же ты, Колька! Весь в отца… Обратно как хотите!
        В это время за спиной таможенника возник американец и, выкинув вперед руки, забормотал что-то на английском, немало изумив Сову: вроде показалось - милостыню просит. Но толстозадый переводчик был тут как тут.
        - Здравствуйте, старая русская леди, - прогнусавил он. - Как у вас замечательно. И это русское гостеприимство. Уже и стол накрыт.
        Американец с ходу уселся на хозяйское место, и нет бы налить в рюмку, а схватил четверть и к горлышку приложился. Да чуть не задохнулся, вытаращил глаза и прохрипел что-то.
        - Это прекрасный виски, - явно спорол отсебятину переводчик, пытаясь перехватить бутыль. - Я чувствую вкус России!
        - Рашен бутилка! - с восторгом добавил американец, потрясая четвертью. - Бул-буль и абове!
        Сова только рот прикрыла, разинутый от негодующего изумления. Сказать ничего не успела, как Джон положил себе в тарелку салату оливье и стал с жадностью закусывать. И закусив, без всяческих комплексов махнул рукой.
        - Входите, господа! - сказал переводчик, наливая себе горилки. - Располагайтесь. Я очень люблю русскую кухню… Должен отметить, мистер Волков, вы прекрасно подготовили охоту. Ужин на границе. Оригинальная мысль.
        - Не забудь напомнить об этом пану Кушнеру, - панибратски сказал Мыкола. - Для меня это важно, Джон.
        Оксана, узнав, что Юрко мухоморы ест, сделала их несколько штук из помидорных шляпок и вареных яиц, начиненных тертым хреном, да украсила ими все салаты. А этот Джон подцепил один, запихал в рот - понравилось. И за вторым потянулся!
        - Мистер Странг непременно напомнит, - отозвался переводчик, хотя американец молчал с набитым ртом и, видно, получал удовольствие.
        - Да что же это такое? - пролепетала видавшая виды Сова. - Ты кого привел, Мыкола?
        Вся команда расселась за столом - накрыто было как раз на четыре персоны, зазвенела посудой, а Волков засуетился возле бабки:
        - Потерпи, крестная. Была договоренность… Уважить надо иностранца. Все согласовано.
        Американец же пощелкал пальцами.
        - Перевожу для старой леди. - Толстозадый хапнул рюмку и запросто сожрал последний мухомор с салата. - Меня зовут Джон! Я большой специалист в области продуктов питания и приготовления различных блюд. Обладаю тонкими вкусовыми чувствами и сам умею готовить.
        - Ничего не понимаю, - бабка только головой покрутила, - это как называется?
        - Если не понимаете по-русски, попробую перевести на украинский, - невозмутимо проговорил переводчик. - Пан Джон разумиет харч и гарно харчится.
        - Это я поняла… А что он за стол сел незваным? И со всей бандой?
        Джон еще раз призывно махнул рукой:
        - Не стесняйтесь, господа. Мистер Волков, прошу. Хочу выпить за удачную охоту. За будущую охоту!
        Мыкола взял табурет и уселся рядом, верно испытывая внезапный подъем духа, пихнул локтем переводчика:
        - Скажи ему! В России обожают американцев. Эта великая страна достойна подражания.
        - Россия достойна подражания? - недружелюбно переспросил тот.
        Мыкола слегка смутился:
        - Хотел сказать - Штаты. Соединенные… Переводчик склонился к нему и прошептал:
        - Ты особенно-то не прогибайся. Потянешь одеяло на себя - сам голый будешь…
        Он еще чем-то хотел пригрозить, однако мистер Странг замахал руками, словно дирижер, желающий погасить всякие звуки.
        - Вау! Что же вы, старая леди? - тут же вопросил толстозадый, между прочим разливая горилку. - Немедленно стул нашей прекрасной хозяйке. Прошу! Мне будет приятно в вашей компании. Обожаю добрых старушек. От них всегда исходит прошедший сексуальный опыт. Ностальгические воспоминания делают их неожиданно привлекательными.
        - Господи! - взмолилась старая комсомолка-партизанка. - Спаси мою душу грешную… Что же это происходит?
        - Сидай за спильне харчування, бабка, - перевел тот на «мову». - И пидхарчись зо мною.
        Оксана уже вытерпеть такого никак не могла и вышла из-за печки.
        - Это что такое?! - звенящим голосом вопросила она. - Будто для вас тут приготовлено! Налетела саранча! Ты, Мы-кола, хоть один язык розумиешь? Уводи банду немедленно! Геть отсюда!
        Американец медленно встал, лицо вытянулось от восхищения и восторга.
        - О, прекрасная леди, - скучно сказал переводчик, - и вы здесь. Как я рад нашей новой встрече. Я очарован тобой. Все эти долгие часы я думал только о тебе, моя крошка. И стал изучать русский язык. Чтоб понимать тебя без переводчика.
        Но Оксана осталась непреклонной:
        - Скажи ему, чтоб выметался отсюда!
        Мистер Джон лепетал что-то нечленораздельное, и, видно, чувства у него в ту минуту были искренними, однако все портила его толстозадая тень.
        - Русская колдунья, - вещала тень, занятая пищей. - Ты меня околдовала… Дай мне твою руку… При первой встрече произошло недоразумение… Это был неточный перевод… Ты покорила мое сердце. Дай же руку!
        Оксана подбоченилась:
        - Может, сразу ногу ему? Пинком под зад? Нахалы! Бабушка, а вы что стоите, как лом проглотили? Гоните их в шею!
        Ошалевшая Сова наконец-то пришла в себя, ощутив поддержку, метнулась на свою половину и вышла оттуда с трехлинейкой наперевес. Заученным движением загнала патрон в патронник:
        - Хенде хох! Выходи по одному!
        Все на мгновение замерли, но телохранитель Гуменника оказался на месте. Он перехватил ствол, одним ловким движением вырвал винтовку и закрыл собою батьку. Сам же батька в это время набивал люльку табаком и от толчка уронил ее под стол.
        Тут запоздало опомнился Волков, кинулся к крестной:
        - Елизавета Трофимовна! Да ты с ума сошла!
        - Отдай винтовку! - потребовала та. - Немедля отдай!
        Восхищенный мистер, ничего словно и не замечая, тянулся к Оксане и все еще что-то бормотал, оставаясь никем не понятым.
        - Это же международный скандал! - сдавленным голосом заговорил Мыкола, вращая глазами. - Конфликт со всеми странами НАТО! Они же авианосец к нашим берегам!
        А Сова уже пыталась достать телохранителя с трехлинейкой:
        - В хату ворвались! За стол залезли! И еще винтовку мою?! Я с ней два года партизанила! Я из нее шестнадцать немцев и трех румын уложила! А ну, верни! Или сейчас покажу авианосец!
        К ней на помощь спешила Оксана. Принаряженная к встрече жениха в украинскую вышитую сорочку, да еще с распущенными волосами, она и впрямь напоминала колдунью. А пробиться к бабке мешал толстый переводчик, явно растерявшийся и бессловный. Остатки декоративного мухомора валились у него изо рта и, похоже, сдерживали речь.
        - Верните бабушке ружье и убирайтесь! - колокольно зазвенела Оксана. - Гости незваные! Приперлись тут! Верните бабушке ружье!
        - Да я вас всех сейчас! - вторила Сова. - Под откос! Винтовку отдайте!
        Американец таращился на все это с очумелым восторгом и бормотал:
        - Рашен экзотик! Вау! Рашен экзотик! Адреналин! Ек-селент леди! Сосериз, витч…
        И тут батько Гуменник достал люльку из-под стола и, ударив стеком по столешнице, враз остудил страсти:
        - Тыхо! Слухай мою команду! Покыдаемо цю хатыну! Вси разом! Бо тут партызанське злодийське кубло! Прошу зберигаты спильнисть!
        Его все послушались и полезли из-за стола, только американец все еще таращился на Оксану и бормотал:
        - Хантинг… Но мутант… Охота рашен леди! Охота! Гуменник подхватил его под руку и повлек из хаты.
        - Верните бабушке ружье! - крикнула вслед Оксана. - Мародеры! Паскудники! Сволочи!
        Однако телохранитель винтовку не отдал, а, прикрывая батьку, исчез за дверью. Последним уходил Волков, заслоняя туловищем всех, и, озираясь, делал какие-то знаки Оксане.
        Когда дверь за ним закрылась, Сова в изнеможении повалилась на стул.
        - Ведь упер винтовку, гад, - вымолвила, задыхаясь. - Разоружили!
        - Да и наплевать, - отмахнулась Оксана. - Убрались, и ладно… Вот на столе что натворили!
        Съесть и выпить много не смогли, но надкусать успели чуть ли не все блюда, а яичные оладьи и вовсе, кажется, под шумок уперли вместе с тарелкой!
        - Как наплевать?! - Сова побежала на свою половину. - А опять придут, с чем врага встретим? С хлебом-солью? У нас что тут, Франция? Или граница? Рубеж нашей родины или проходной двор? Не позволю!
        И открыла люк подпола.
        Оксана попыталась исправить нарушенный порядок на столе - заровняла салаты, убрала грязные тарелки, приборы, но, поставив новые из шкафа, осталась неудовлетворенной и села, подперев голову руками:
        - Ох, доля моя, доля…
        Потом налила себе рюмку горилки, выпила одним глотком и не поморщилась.
        Тем часом из люка показалась голова Совы:
        - Ну-ка, помоги!
        Вдвоем они кое-как вытащили из подпола станковый пулемет, аккуратно замотанный тряпками, с которых еще сыпался легкий, пыльный грунт, и крутобокую макитру из-под сметаны.
        - Мое приданое, - с любовью и грустью сказала бабка. - Собирала, собирала, а все прахом…
        - Как это - приданое?
        Бабка заботливо отряхнула землю и принялась разматывать промасленные женские чулки - с бережностью, как если бы распеленывала ребенка.
        - Так я в войну замуж собиралась, вот и копила. Винтовка тоже из приданого. Думала, сыновьям будущим сгодится. Или внуку… Да ведь Кур так и не взял меня.
        - И меня, бабушка, не берут, - пожаловалась Оксана. - Тоже приданого целый сундук накопила…
        - А этот, кобель заокеанский? - между делом спросила Сова. - Чего он там бормотал?
        - Понравилась я ему. Комплименты вроде говорил…
        - Вот агрессор, а? Все время у них наступательная политика!
        - Мне так нравится…
        - Кто это тебе нравится? Политика или «Максим»?
        - Нет, американец… Симпатичный, между прочим. Даже обаятельный…
        - Я тоже заметила. - Сова протерла казенную часть и открыла приемник. - Что он делал… И как на тебя глядел!
        - Как?
        Сова достала из макитры свернутую в рулон ленту с патронами, заправила в пулемет и передернула затвор.
        - Да как? Известно! Одичали они там, что ли, в своих Соединенных Штатах? Муданты хреновы…
        - Вроде, нормально смотрел, бабушка!
        - Где там нормально? На тебя глядит, а переводчика по заднице гладит. А тот, стервец, в это время оладьи трескает.
        - Не заметила…
        Бабка, развернув пулемет в сторону дверей, оставила его возле отворенного люка, как возле окопа, - чтоб стрелять из укрытия, и набросила на него цветастую шаль.
        - Глаз у тебя еще не навострен… А я затылком их вижу. Ей-богу, кастрировала бы, чтоб породу не портили!
        Только она закончила все приготовления, как в дверь постучали. Женщины переглянулись, и на лицах вмиг вызрела мука - неужели возвращаются?
        Стук повторился, и в тот час послышался голос Курова:
        - Отворяйте, вы чего там? В кургыттару вас!
        Сова откинула задвижку - на пороге нарисовался распаренный, веселый и помолодевший дед. Однако на него и внимания не обратили, мало того, бабка отпихнула его и выглянула на улицу:
        - Где Юрко?
        - Как где? - отчего-то ухмыльнулся тот. - На службу пошел!
        - На какую еще службу?
        - На шаманскую! У него ведь с потемками работа начинается. И до третьих петухов.
        - Почто же ты его отпустил? - взвинтилась Сова. - Мы тут пластались, стол собирали. Чтоб встретить как полагается! А он отпустил!
        - Насильно держать не имею права. - Куров сунул ей сверток с бельем. - Это велел тебе вернуть. За ненадобностью.
        Сам взял плошку с малосольными огурцами и одним духом выпил весь рассол.
        - Вы хоть попарились?
        - Как же! И попарились мы вволю, и намылись… В ки-риккитте ее мать! Лет двадцать скинул. Так что сегодня держись, бабка! Тыала хотун!
        - Ой, болтун! - заворчала та. - Вот язык-то без костей!
        - Хоть немного-то похорошел Юрко? - с надеждой спросила Оксана.
        - Еще бы! Молодец стал красный! Увидишь, так не насмотришься.
        - Язык-то не вспомнил?
        - Мы уже друг друга понимаем. Бабка развернула сверток:
        - А это что?
        - Он свое опять надел, - пояснил дед и потянулся за четвертью. - Ему положено в форме быть, когда камлает.
        - Да ведь он же в лохмотьях! В дырявых шкурах!
        - Между прочим, это священная малица, а не шкуры. - Налил рюмку. - Обладает магической защитой тела от нечисти. Там на ней специальные знаки. Броня, одним словом… А что это вы, стол накрыли и не приглашаете?
        - На него же охотиться пошли! - спохватилась Сова. - Американца ведут! Все с ружьями!
        - И пускай потешатся. - Куров выпил и крякнул. - С легким паром, Степан Макарыч!
        Сова поняла, что опростоволосилась, не поздравила деда с легким паром - в прежние годы это было обязательной традицией, - но сейчас ей было не до того:
        - Как это пускай? А поймают? Усыпят уколом и в Америку свезут?
        - Его совсем не усыпят, - уверенно сказал дед. - Он же трехглазый.
        - Ты вот такой спокойный сидишь! А мне до третьих петухов не спать! Покуда не вернется!
        - Ты что, тоже злой дух? На промысел выйдешь?
        - Ох, и бессовестный же ты! - обиделась Сова. - А ну, поставь четверть! Одну за одной наливает!
        - Вы бы это… Вы бы с Оксанкой сходили в баню, - невозмутимо посоветовал он. - Там еще пару много. Тоже, может, помолодели бы… Эдак лет на сорок!
        - Не смейтесь над бабушкой, Степан Макарыч! - вступилась Оксана. - Что вы ее все время подкалываете?
        Сове того и надо было:
        - Он всю жизнь так издевается! Для него потеха! Родного внука под пули послал! И хоть бы что!
        - Долгунуну сохнут! - вдруг с отчаянием сказал Куров. - В кургыттару вас так! Тундара беспросветная! Айба-сы вы, а не бабы, честное слово. Чтоб вас Арсан Дуолайя побрал.
        Женщины слегка остепенились, присели с разных сторон стола, с пытливым интересом взирая на деда.
        - Раз молодеть не хотите, выпьем, что ли? - озабоченно предложил дед. - За возвращение внука. Как ни говори, а праздник, столько лет ждали…
        Они чокнулись рюмками без радости и точно так же выпили, словно горький йод. Сова услужливо подложила деду оливье, шмат жареной свинины с луком и щедро залила хреном со сметаной:
        - Ты поешь, поешь, Степан… Однако он к пище даже не прикоснулся.
        - Нам думать надо сейчас, как помочь внуку, - сказал напряженно. - Не справиться ему в одиночку со злыми духами.
        - А что не помочь? - оживилась бабка. - У меня трехлинейку отняли сегодня, так я вон пулемет откопала. Скоро все приданое разбазарю.
        - Не взять их из пулемета…
        - Говори, чем взять? Может, мин наставить, направленного действия? У меня еще штук пятнадцать в запасе есть.
        Куров выразительно на нее посмотрел и тем самым словно радио выключил:
        - Юрко с юности замыслил хоть какое-нибудь большое дело сделать, - объяснил он. - Батур тыала хотун, если на шаманском… Вон сколь годов в кимберлитовой трубке алмазы ковырял, хотел ударником стать, орден получить или вовсе Героя труда. А только горб себе нажил.
        - Да уж упертый, весь в тебя, - то ли укорила, то ли похвалила старуха.
        - Он и в шаманскую школу пошел, - невозмутимо продолжал Куров, - чтоб со злом бороться. Когда тыала хотун, тогда все нипочем. Вон даже лоб у него треснул и третий глаз открылся…
        - Ой, лихо мне, - вякнула было Сова и умолкла.
        - Теперь хочет известным шаманом стать. Тайны всякие изучил, пляски магические. Это что-то навроде гопака… Пришел сюда и сразу узрел - Арсан Дуолайя вселился в людей. Что в москалей, что в хохлов. И бульбаши недалеко ушли. Айбасы стену построили, а все рады, особенно контрабандисты. Покуда есть забор, они живут и процветают…
        - Тут он прав, - заметила Оксана.
        - И втемяшился ему хотун в голову. По-нашему - анте-верто антиципатио.
        - Это как понимать? - насторожилась Сова. - По-якутски, что ли?
        - Да на латыни это, - проронила Оксана. - Про навязчивое состояние какое-то. Не помню…
        Куров наконец-то клюнул вилкой в тарелку и глянул из-под мохнатых бровей:
        - Чего же в нем навязчивого? Тут надо соображать. А Юрко наш умный, сразу понял, где собака зарыта… Все это не для наших голов, там сплошная магия. Чтоб извести айбасов, надо уничтожить их знаки. Особые пометки. Айба-сы, они как кобели - где ни ходят, всюду лапу поднимают. Над каждым заметным предметом… По-научному - мочевые точки ставят.
        - Ты тоже у меня умный, - заметила Сова.
        - Зато всю жизнь слышу - дурак, дурак…
        - Да я же шутя…
        - И вот эти точки надо теперь переметить, - заключил Куров.
        - Так Юрко что, пошел лапу задирать? - немного подумав, спросила обескураженная бабка.
        Дед ухмыльнулся:
        - Сказал бы я тебе, дорогая Елизавета Трофимовна! Кургыттара хотун, честное слово… Наш внук вздумал стену разрушить. Стена, это и есть одна сплошная мочевая точка. И наши самостийные народы, как кобели, бегают и перемечают. А не будет стены, и лапу не на что поднимать. Соображаешь? Ее ведь не китайцы строили и не литовцы с чурками. Арсан Дуолайя!
        - А он какой национальности? Армянин, что ли?
        - Никакой! Злой дух, он у всех одинаковый. Что в Берлине, что у нас. Да помнишь, как в войну?
        Бабка открыла было рот - верно, опять свои услуги намеревалась предложить, но и звука не проронила.
        - Вот и надо подумать, как помочь внуку! - Дед ширнул ее в бок. - Ну, чего притихла? Есть какие-то предложения? Иначе его от этой стены будет не оттащить.
        - Ладно уж, пойду за Юрко, - обреченно согласилась Оксана. - Если это поможет…
        - Не поможет. Когда батур тыала хотун, ничего не помогает.
        - Значит, разлюбил меня…
        - Дура ты, - легкомысленно отмахнулся Куров. - Обе вы тут сидите! А потому, что произошли от юрюнг айны тойона и ни хрена не понимаете на земле. Вам один хотой на уме! Капризы всякие! А мы с Юрко живем под солнцем щербатым, надкусанным. Нам тыала хотун. И такой хотун, мочи нету!
        - Предложение у меня есть, - не сразу проговорила Сова. - Да ты опять не послушаешь…
        - Говори!
        - Надо, чтоб эти ваши айбасы сами отсюда драпанули.
        - Это я понимаю. Да Юрко вон третий месяц камлает, а злых духов только больше становится. Он ведь еще весной пришел. Каждую ночь костры жжет, пляшет, каждый раз помирает - Арсан Дуолайя только толще делается.
        - Может, народ собрать? Большой костер развести? Помнишь, как мы румын из Городца выперли?
        - Народу не стало, одни контрабандисты…
        - А мы Тамарку Кожедуб позовем. Говорят, она такие шаманские пляски в клубе устроила - с обоих государств сбежались.
        - Да ведь от отчаяния Тамарка-то. А тут идея нужна, ты-ала хотун. Опять придется нам с тобой камлать. Юрко ведь не усмирится, пока стену не снесет к айбасской матери.
        - Тогда не знаю, - сдалась Сова. - Как скажешь, так и будет.
        - Придется, как в прошлый раз, пошаманить, - вздохнул дед. - Халаам арыы, долгунуну лабба - и айбасы к ед-реной фене!
        - Чего-чего? - Бабка вытянула губы трубочкой.
        - Не знаю, как по-русски, но на шаманском аллас дьэн-кир! Халаам арыы и, в общем, хенде хох. Или, как хохлы говорят, видминыть прапор и кель манда!
        Глава 8
        Сначала охота никак не задавалась: едва добрались до второй заставы, как обнаружили, что связь пропала, все мобильники оказались вне зоны. У мистера Странга с собой радиостанции были, навигатор, космический телефон и еще много другой аппаратуры, но вся она как-то незаметно начала барахлить. Дременко еще в секретарскую бытность много раз бывал здесь на охоте и местность хорошо знал, однако строевой лес выпилили и все изменилось до неузнаваемости. Особенно ночью, на вырубе - так вообще не сориентироваться, и по этой причине сначала на целых полтора часа потерялся Волков, потом батько Гуменник с телохранителем почему-то сбились с пути и вместо того, чтобы скрытно выдвинуться на исходный рубеж, дали круга и вернулись на гребень лога. И хорошо, Джон сидел в засаде с прицелом для ночной стрельбы и отличил их от мутантов по характерному натовскому камуфляжу, на котором стояли какие-то специальные метки. А то бы обоих положил из своей винтовки, стреляющей шприцами. Насмерть не убить, конечно, только охота в тот же час сорвалась бы, поскольку пришлось бы ждать полсуток, пока они сами проснутся. И сколько
конфузу бы приключилось…
        Дед Куров предупреждал, что связь на второй заставе отказывает, и потому еще днем на месте указал, откуда появляются мутанты, какими путями ходят, где засаду сделать и от
        куда потом загонять их на стрелка. После первой неудачной попытки наконец разобрались, ориентиры наметили и снова разошлись по местам. Батько Гуменник как охотник и стрелок опытный вместе с телохранителем должны были поджимать добычу из глубины выруба к увалу. Новичка в ловчих забавах, Мыколу Волкова, посадили на правый фланг и приказали с места не сходить, чтоб не плутал больше, а Дременко должен был отсекать мутантов слева, чтобы в случае чего не ушли вдоль заставы. Американец выставил по гребню увала чуткие микрофоны и сам устроился на дне лога, откуда было видно весь партизанский укрепрайон.
        По совету Курова Тарас Опанасович забрался на кучу лесного хлама и там засел с ночным биноклем. При появлении мутанта в зоне видимости он мог легко переместиться назад или вперед, тем самым вынуждая его идти на единственный номер со стрелком. Была бы связь, так при подобной организации охоты успех гарантировался, но когда все отказало, в том числе и приборы ночного видения, пришлось напрягать зрение, слух и интуицию. Дременко подозревал, что внезапная порча на аппаратуру наведена умышленно. Скорее всего, Пухнаренкова рук дело: узнал, что в сопредельном государстве большой интерес к району второй заставы, и включил какую-нибудь глушилку. Москали, они гораздые все глушить, но попробуй поймай за руку старого чекиста!
        От постоянного напряжения Тарас Опанасович вскоре уставать начал и ощутил легкое недомогание, поэтому достал фляжку с коньяком и отхлебнул, чтоб коронарные сосуды расширить, - дочь рекомендовала вместо сердечного лекарства. Коньяк он не любил, даже когда секретарствовал, потому как от него всегда клонило в сон и мысли делались вялыми. Тут же, пока шли пешком на второю заставу, он и так пропотел, да еще от одного глотка кровь разбежалась по жилам, - стало невыносимо жарко. И ночь ко всему прочему выдалась душная, земля на вырубах за день нагрелась и теперь источала тепло. Дременко сначала галстук сдернул, чтоб шею не давило, но, будучи в белой рубашке, камуфляжную куртку долго снимать не решался, дабы себя не демаскировать. Натовский летний камуфляж был плотный, непродува-емый и наверняка химический. Шерсть же на теле лишь зимой во благо, покрытая сверху одеждой, она превращалась в шубу, а летом - люди-то не линяют - эта шуба доставляла только мучения. Поэтому он любил ходить в жару голым, но здесь, пока было светло, раздеться опасался. Только когда ему, истекавшему горячим потом, стал уже грозить
тепловой удар, скинул всю одежду и остался в трусах да ботинках. Сразу ветерком обдало и сердцу полегчало. Да тут другая напасть - дрема навалилась, глаза слипаются, и уже ничего не помогает. А сидеть надо тихо. Шевельнешься - так пересохшая лесная подстилка под тобою на всю округу трещит. В общем, Тарас Опанасович испытывал сплошной дискомфорт и томительное желание, чтоб охота поскорее закончилась. Какая уж тут интуиция…
        А у Мыколы она была сверхчувствительной, поэтому он сидел на своем посту и сначала страдал оттого, что голова под лысым париком с оселедцем пропотела насквозь и невероятно чесалась, будто вши завелись. Но в какой-то миг вдруг утратилось все, что связано было с собственными неудобствами, ибо он реально почуял близость удачи. Словно ветерком холодным опахнуло затылок!
        Еще ни шороха, ни движения не засек, но будто на ухо кто-то шепнул:
        - Сейчас он появится!
        Дременко его умышленно поставил на правый фланг, куда мутанта и хлебом не заманишь, потому что дальше - болото, из которого торчит стрела автокрана и стальные челюсти утопленной финской валочной машины. И крестный еще рассказывал, будто там несколько танков и бронеавтомобилей немецких сгинуло, которые пытались зимой обойти заставу с тыла. Но будущий тесть и тут схитрил, чтоб не дать Мыколе отличиться.
        Услышав этот шепоток судьбы, Волков через некоторое время обернулся и увидел мутанта: сгорбленное приземистое существо передвигалось, словно коала, медленно и совершенно бесшумно, хотя под ногами было полно пересохшего лесного мусора. И всего в каких-то десяти метрах, так что без прибора видно! Откуда оно появилось, неизвестно, скорее всего из-под земли, из тайного партизанского схрона.
        Никакого оружия Волкову не дали, чтоб не начал стрелять с испугу, и предупредили, чтоб при обнаружении мутанта попыток захватить его не делал. Надо было лишь шумнуть, если тот нацелится в болото, в крайнем случае забежать вперед и встать на пути, показаться на глаза, согласно якутскому способу добычи зверей. Однако Мыкола неожиданно для себя испытал охотничий азарт, да и мутант в тот миг показался ему не таким и грозным, как описывали женщины: среднего роста мужик и, должно быть, старый, согбенный, хилые руки, словно у обезьяны, ниже колен болтаются, всклокоченная борода торчком и лысина даже в темноте поблескивает. К тому же он прошел мимо Волкова и сел на валежину так близко, что послышалось его тяжелое, хриплое дыхание. Сидит и озирается по сторонам, слушает, однако мыслей на расстоянии явно не читает, иначе бы все уже знал, что про него думают и где опасность ждет. А тут еще у Мыколы мысль проскочила - вдруг не удастся выпихнуть его на американца? Или тот промажет в темноте? Что ему, чудищу, - сквозанул мимо, и ищи потом…
        И Волков решился. Снял куртку, выдернул из брюк ремень и, поражаясь собственному спокойствию в столь рискованный миг, подкрался к мутанту сзади. Тот даже ухом не повел - сидит, кряхтит, охает и почесывается. Мыкола на него прыгнул, куртку сразу на голову и на землю повалил. Мутант задергался, захрипел, заворчал, но не особенно злобно, и сопротивлялся как-то вяло. Волков на него верхом сел, совершенно хладнокровно замотал голову курткой, завязал, после чего руки ремнем стянул и положил на валежину, как куклу. Минутное дело - и вот она, добыча!
        - Готов! - крикнул Мыкола, сдерживая нахлынувшую радость. - Живым взял! Сюда! Скорее ко мне!
        Но почему-то даже голоса своего не услышал - от восторга горло перехватило, связки залипли. Секундой позже он даже обрадовался, что так получилось: не солидно как-то кричать по-мальчишески. Наоборот, надо молча, с достоинством брать добычу и тащить к американцу. Пускай ставит ему снотворный укол, а то мутант в себя приходит и начинает ногами сучить. Мыкола взвалил его на плечо, как мешок, головой назад и понес, а существо уже вывернуться пытается, рычит и вроде даже матерится. В азарте-то добыча легкой показалась, но когда вынес ее к гребню увала, отяжелела так, что поясницу заломило. А еще много раз запинался, оступался в какие-то ямы, налетал на пни. Дышать-то приходилось ртом и через раз, поскольку вонь от мутанта идет - верно женщины говорили - словно от бомжа немытого: как напахнет в нос, так рвотный позыв. Когда совсем притомился, хотел на землю положить и дух перевести, но тут из темноты выскочили батько Гуменник и телохранитель - с ружьями наперевес прибежали.
        - Якого биса ты його зловыв? - шепотом заругался батько. - Я що тоби казав? На номер пхнуть! И що тепер? Амерыканець сам жадав добуты мутантив!
        Только сейчас Мыкола и вспомнил инструкцию.
        - У грязь утечь мог, батько! - соврал он. - У слякоть намагатился сбечь! У болото.
        - Ну, добре, - остыл слегка тот. - Розв'яжемо та пид конвоем поведемо. Лыше б мистер Странг не промахнувся.
        - А ну как мутант мову понимает? - предположил Волков. - Подслушает нас и стреканет?
        Даже батько растерялся так, что на москальском заговорил:
        - И верно, мать его в пятак! Лови потом гада!
        - На веревку привязать, - посоветовал телохранитель. - На две растяжки, за руки. И вести, как необъезженных лошадей водят.
        - Ага, Джон выстрелит, подбежит, а мутант на веревках! Негоже, рассердится… Думай, Волков! Думай, как доставить мутанта под выстрел!
        Сказал так и вдруг потянулся к голове Мыколы, погладил лысину и сдернул парик. Мокрые от пота волосы растеклись сосульками.
        - Это что такое?
        - Прости, батько! - повинился и так растерянный Волков. - Стрижку спроворить времени не хватило.
        - Ничего, спроворим, придет час, - угрожающе пообещал тот.
        Должно быть, телохранителю хотелось тоже выслужиться перед шефом:
        - Можно и за ноги привязать! А потом незаметно сдернуть и в кусты?
        - Увидит! Ночь светлая!
        - А напоить его! - спасительно осенило Мыколу. - Горилкой. Подождать, когда опьянеет совсем, и пустить. Ему же море будет по колено!
        - Быть тебе головой администрации, - сдержанно одобрил батько, отбросил парик в темноту и достал солдатскую фляжку. - Даже камуфляж прощаю. Ну-ка, снимай с него паранджу!
        Волков содрал куртку, и Гуменник, узрев близко волосатую морду мутанта, непроизвольно отпрянул:
        - Ну и рожа у него…
        И тут произошло неожиданное: это существо, видно, и впрямь понимало человеческую речь или обладало острейшим нюхом, ибо мгновенно определило, что в сосуде. Оно замычало и потянулось к горлышку - видно, мутанты не только курили, но еще и употребляли спиртное. Едва батько поднес фляжку, как дитя чернобыльской катастрофы всосалось, будто в грудь матери. И тяга оказалась такой сильной, что алюминий стал сжиматься под воздействием вакуума. Опорожнив половину, мутант благостно откинулся, задышал и проворчал что-то благодарное, как показалось. Причем закусить ему не дали, да и нечем было.
        - Нехай заберет, - сказал Мыкола, перехватывая инициативу. - Зададим точное направление и пустим - не свернет.
        Показалось, Гуменник взглянул на него с уважением.
        Через пять минут мутант самостоятельно и очень легко сел, расправил плечи и замычал бодрее - звуки напоминали пение.
        - Пора! - уже скомандовал Волков и, поставив певца на ноги, освободил ему запястья. - Пошли, красавец, - взял за одну руку, как ребенка, - тебе будет в кайф!
        Походка у мутанта стала энергичнее, даже сутулая спина расправилась и укоротились руки. До увала, откуда начинался сектор обстрела у мистера Странга, оставалось метров сто, когда мутант так развеселился, что стал приплясывать, топая босыми ногами по колючему хворосту, а в бессвязном мычании послышалась некая мелодия, напоминающая одесские блатные напевы. Он бы и вовсе пошел в пляс, однако телохранитель перехватил за другую руку и слегка приземлил своим весом. Так вдвоем они довели плясуна до кромки довольно крутого перепада высот, поставили лицом вдоль увала, отпустили, а сами в тот час легли на землю и отползли. Мутант сразу же заплясал и замычал громче, двигаясь по голому, с редкими угнетенными деревцами, взлобку. Теперь он был отчетливо виден на фоне летнего, светлого неба, а пьяный, так и не порывался спрятаться либо свернуть с заданного пути. Наплясавшись, он внезапно остановился, воздел кулаки и зарычал. Однако сквозь его нечленораздельные звуки все-таки прорвалось, хоть исковерканное, все же узнаваемое слово:
        - Эх-х-х… Ятимать!
        А Джон все еще не стрелял, хотя определенно должен был видеть цель, которая, прямо сказать, напрашивалась на мушку. И так, раскачиваясь и мыча, она одолела половину сектора, и Мыкола уже начал волноваться - не заснул ли там американец? Еще несколько минут - и обнаженный берег увала закончится, дальше пойдут молодые сосны вперемешку с кривыми березками, где легко скрыться. Волков привстал, чтобы не потерять мутанта из виду, поскольку пляшущая фигура начала сливаться с дальним лесом, и в это время в логу щелкнул негромкий выстрел. И даже ожидая его, Мыкола инстинктивно присел, но пьяное это существо нимало не дрогнуло и продолжало себе самозабвенно плясать, выкрикивая гортанные звуки. Первой мыслью было - промазал! А еще хвастал, дескать, слонов бил, тигров и львов добывал! Только за чужими невестами ему волочиться, а не на охоту выходить!
        Если мутант пройдет невредимым до лесного колка, то там сидит Дременко, который наверняка пугнет его назад или, хуже того, начнет стрелять из винтовки, полагая, что объект скроется. В любом случае причастным к добыче станет будущий тесть, а это невероятно обидно! Волков отполз в глубь выруба, чтобы самому не попасть под обстрел, и, пригнувшись, рванул вдоль увала, чтобы обогнать добычу и перекрыть ей путь к отступлению. И только поровнялся с мельтешащей фигурой, как заметил, что она стоит на месте и странно приседает, словно кто за ноги тянет. Еще через несколько секунд мутант осел на землю и тотчас пропал из виду, хотя было слышно, как он елозит по лесному подстилу. Рискуя попасть под выстрел, Мыкола прополз к тому месту несколько метров и заметил мельканье лобового фонарика на склоне увала. Свет слепил, однако стало ясно, что это бежит к поверженной добыче сам стрелок. Батько Гуменник с телохранителем отстали и находились где-то в сумрачном пространстве выруба, так что ближе всех к мутанту оказался Волков. Однако он не побежал к нему, а затаился поблизости и стал ждать.
        Американец выскочил на гребень увала через минуту и с разбега чуть не споткнулся об мутанта. В луче света мелькнула распластанная на земле уродливая фигура, после чего фонарик погас и наступила тишина. Выждав еще минуту, Мы-кола не спеша приблизился к месту охоты и увидел, как Джон, напялив фонендоскоп, слушает сердце добычи - надо же, какой заботливый!
        - Поздравляю! - уже громко сказал Волков. - Как говорится, с полем!
        - О, ес, ес! Сэнк ю! - проескал тот без всякой радости, скорее озабоченно.
        Потом деловито скинул рюкзак и вытащил оттуда просторный мешок, напоминающий спальный. Мыкола все понял и бросился помогать. Вдвоем они упаковали откровенно храпящего мутанта, застегнули «молнию», оставив мохнатую физиономию под специальной сеткой, и только тогда Джон пожал удачливому загонщику руку. В это время, пыхтя паровозом, на гору взлез переводчик и повалился рядом с мутантом.
        - Тоже хочу в мешок, - капризно сказал он. - И чтобы несли как добычу.
        Спустя некоторое время из темноты появились Гуменник с телохранителем и с ходу начали поздравлять охотника, причем не только его: батько все-таки отличался демократичностью и справедливостью, поскольку подошел к Мыколе и тоже пожал руку.
        - Благодарю за службу! - сказал проникновенно. - Пожалуй, теперь буду охотиться только с тобой. Не зря говорят: на ловца и зверь бежит!
        - Надо уходить. - Волков старался не поддаваться минутной славе и не хотел терять инициативы. - Мы на территории сопредельного государства. И весьма недружелюбного.
        Это сразу подстегнуло охотников, по команде батьки телохранитель с переводчиком подхватили мешок за специальные ручки и понесли вниз по склону. Однако батько Гуменник вдруг остановился:
        - А ну стоп… Одного не хватает. Где Дременко? Телохранитель тут же достал рацию, повертел ручки:
        - Связи нет.
        Надо было управлять ситуацией до самого финиша, поэтому Волков махнул рукой вниз:
        - Спустимся в лог, там безопаснее. А я пойду и сниму его с поста.
        - Добре, - похвалил батько. - Козаки своих не бросают.
        Мутанта снесли на дно лога, положили на мягкий мох, после чего Мыкола вновь побежал наверх. Он опасался светить фонарем, бежал, часто спотыкаясь, однако ни разу не упал, чудом перепрыгивая через высокие пни и незримые в темноте колодины, словно и у него открылся третий глаз. Кучу сучьев, оставшуюся от лесорубов, он нашел не сразу, хотя примерно знал, где она находится. И когда узрел белесый в темноте террикон, остановился и негромко позвал:
        - Тарас Опанасович?
        Кругом была изнывающая от терпкого тепла густая тишина. Опасаясь выстрела, Мыкола подошел поближе и окликнул еще раз, весьма фривольно:
        - Эй, тесть, слазь. Охота закончилась.
        На вершине кучи торчали витые сучья, пики вершинника, и различить там человека было невозможно.
        - Ты там не заснул, голова? - еще громче спросил Мы-кола и осторожно полез на террикон.
        Внезапно представилось, что Дременко стало плохо от долгого пешего перехода и ночной духоты, к тому же вчера был сердечный приступ, с остановкой. Эта мысль моментально стряхнула только что испытанную радость победы, однако он тут же от нее открестился. Да что с ним сделается? Всю дорогу на вторую заставу норовил идти впереди, как главный, да еще общался с американцем, всячески оттесняя от него Мыколу.
        На мусорной куче среди сучьев было устроено некое гнездо, напоминающее птичье, и на миг почудилось, в нем лежит белое яйцо величиной с человеческую голову. И чем дольше Волков всматривался, тем воображение точнее отрисовывало объем и контуры находки. Не веря своим глазам, он потянулся и достал белую рубашку Дременко, потом куртку, брюки и галстук. Забывшись, включил фонарик, тщательно осмотрел склоны террикона, гнездо и ощупал одежду. В кармане оказался бумажник с деньгами, документами и фотографией Оксаны, вставленной в целлулоидное окошко.
        Волков встал, огляделся и понял, что кричать бесполезно: вокруг простиралась пустыня, изнахраченная тракторными гусеницами, неподвижная и безмолвная, как стоп-кадр. Спина у него пропотела, однако в жарком ночном воздухе Мыко-ла ощутил озноб, и дабы не поддаваться неприятным чувствам, он встряхнулся, и сразу же в голове прояснилось. Конечно, Тарас Опанасович наверняка услышал шум шагов, принял его за крадущуюся поступь мутанта и, желая отличиться, бросился наперерез, забыв про свою одежду. Волков знал, отчего Дременко любит ходить голым, и даже понимал его: в душную ночь при такой шерстистости спасение - только если раздеться. Скорее всего, так и было: будущий тесть спекся, еще когда шли на вторую заставу, и в засаде слегка расслабился. И тут вдруг шум, движение, а бежать до болота далеко, с километр по прямой, да еще через замусоренный, зарастающий осинником лесоповал. Или, может, привиделось ему что-нибудь, поскольку если долго глядеть в темное пространство, то начинает чудиться некое призрачное шевеление.
        - Ну, порезвись, тестюшка, - без всякой мстительности сказал Мыкола и, прихватив с собой одежду Дременко, спустился с кучи.
        По пути он все равно останавливался, слушал, однако партизанская застава, освобожденная от леса, голая, ничем не прикрытая и лишь окутанная безмятежной тишиной, казалась сонной и ленивой, как разомлевшая в духоте молодуха.
        Волков спустился в лог, где его уже заждались охотники, показал одежду Гуменнику и коротко объяснил ситуацию.
        - На ваше усмотрение, батько, - отдал ему право решать. - Или ждем здесь, или уносим груз за границу. А я потом вернусь.
        - А и хрен бы с ним, - отмахнулся батько, - со старым коммунякой. Нехай сам идет! Не маленький. Это прикол классный - голый голова прорывается через границу!
        Мутанта тащили со второй заставы в спешном порядке, ибо короткая летняя ночь кончалась, поэтому ролью негров-носильщиков не брезговали даже американец и представитель президента. Конечно, больше всех доставалось телохранителю, здоровому малому, который пер мешок даже в одиночку, чтоб дать передых сырому и тучному переводчику. Время от времени Джон слушал сердце добычи и однажды пшикнул сквозь сетку из баллончика каким-то терпким, бодрящим освежителем.
        Уже по дороге Мыкола решил не наматывать лишние километры до Братково и не рисковать, перетаскивая груз через хату крестного, а пойти запасным «окном» на двенадцатом километре, который сдала ему Любка Когут. Батько даже не обсуждал подобные вопросы, уже всецело полагаясь на добычливого и везучего Волкова, поэтому они свернули на лесовозную дорогу и спустя полчаса уже были в районе пограничного перехода. И только здесь Гуменник проверил связь и отдал распоряжение охране резиденции, чтобы подали две машины к «окну» по ту сторону границы.
        Тоннель под стеной, отрытый китайцами, хоть и был низковат, едва проползти на четвереньках, но зато прямой, как стрела, и укрепленный, как в метро, пластмассовой гофрированной трубой, куда ни капли воды не попадало. Телохранителя запрягли в веревочные постромки, и он без единой остановки протащил груз все триста метров. Причем мутанта трясло, однако он даже не проснулся, и его могучий храп лишний раз подтверждал, что был отловлен хоть и быстро состарившийся, однако вполне еще здоровый самец. Лишь на украинской территории, когда начало светать, по-настоящему первый раз перевели дух, поджидая машину. Еще недавно строгий и неприступный батько Гуменник тут расслабился, достал из рюкзака увесистую бутылку виски, пустив ее, согласно славянскому обычаю, по кругу, как братину, но по американской привычке с питием из горла. И, скоро захмелев, взял отнятую у Совы трехлинейку, повесил бутылку на куст и с одного выстрела разнес ее вдребезги. Американец заинтересовался, стал разглядывать винтовку, ощупывать деревянные накладки, а поскольку другой бутылки не оказалось, то Мыкола водрузил на ветку свою
камуфляжную кепку. Джон оказался стрелком еще лучшим, ибо всадил пулю точно над козырьком - в точку, которую прежде указал. Батько, как выяснилось, мог быть еще и щедрым, поскольку в тот же час вручил ему трехлинейку:
        - Це вид чистого запоризького серця пивничноатлантич-ному блоку!
        Американец так расчувствовался, что они обнялись под недоуменно-ревнивым взглядом переводчика, но на том роздых закончился, ибо подкатили автомобили, и из первого вышел сам пан Кушнер. Как всегда, он был с трубкой возле уха и с кем-то говорил на английском, причем одновременно поздравляя присутствующих с удачной охотой на русском. Мутанта быстро загрузили на заднее сиденье, куда забрался и американец, заботливо положив его голову к себе на колени. После чего расселись по машинам остальные и тут же поехали в резиденцию. Мыкола угодил между переводчиком и телохранителем, которые промокли насквозь от пота, и теперь чувствовал себя как меж двух осклизлых сазанов - от обоих резко воняло тухнущей рыбой, и привыкнуть к этому запаху было невозможно. Даже от мутанта пахло куда лучше - знакомым с юности, когда он ездил за отцом в Витемлю, запахом немытого тела. Волков старался дышать ртом, но все равно не получилось: рвотный позыв настиг внезапно, и сидевший впереди батько велел остановиться.
        - Укачало, - процедил Мыкола, дабы не выдавать истинных ощущений и своего порока - острого, до аллергического зуда, нюха.
        - Меня когда-то в авиационное училище из-за этого не взяли, - уже по-дружески признался Гуменник. - Вестибулярный аппарат… Погоди, а это что у тебя?
        - Где?
        - На лоби! - засмеялся батько. - Дывытеся, хлопци! В Мыколы ще одне око! - И, сдернув с него кепку, показал пулевую пробоину.
        А Волкову уже было не до смеха, он кое-как выпутался из машины и отскочил в сторону.
        - Мыкола! - все еще веселился Гуменник. - Ты що, теж мутант?!
        На улице Волков отдышался, умылся росой и, будто в газовую камеру, вновь полез в салон. Правда, ему уступили место у окна с опущенным стеклом, да и ехать после батькиной шутки как-то стало веселее, и все равно пытка продолжалась до самой резиденции - сам уже дышал, как рыба, хватая ртом забортный воздух.
        Машины с ходу влетели во двор, раскатились по углам, и все кругом сразу забегали, засуетились. Даже Сильвестр Маркович, хоть трубку от уха не отнимал, отдавал какие-то приказания условными знаками. Американец носился с добычей, как с писаной торбой: сначала самолично унес в особняк, но из-за холодного кондиционера вскоре вытащил во двор, положил в шезлонг возле альпийской горки и включил фонтан. И только Гуменник с Мыколой, как организаторы и исполнители удачной охоты, отдыхали. Сидели утомленные, словно отработавшие на ринге бойцы, в пляжных креслах, тянули пиво, и не хватало лишь негра с полотенцем или опахалом.
        - Ну що, Мыкола? - устало спросил батько, хлопнув его по плечу. - Ну що Мжола. Прыйшла годына. Особысто зроблю тоби стрыжку.
        - Может, я в перукарню зайду? - всего на секунду усомнился тот.
        - Та навищо? - Гуменник подозвал знаком телохранителя: - Лях! Треба прывесты мого брата в порядок.
        Тот, словно и ждал команды, невесть откуда вынул инструмент и даже мыльницу с намыленным помазком.
        - Готовый до обряду козачьему?
        - А як же! - искренне согласился Мыкола. - Усегда готовый, батько!
        - Зараз и зробымо.
        Лях взял сначала электрическую машинку и профессионально, в одну минуту, оболванил круглую Мыколину голову, оставив чуб на темени. А потом еще намылил и обрил, показывая шик в этом ремесле - хоть бы раз порезал, несмотря что вся башка у Волкова была в шрамах и буграх от отцовского учения. Удовлетворенный, батько оглядел Волкова со всех сторон, а телохранитель любовно отмыл инструмент и покрыл голову камуфляжной кепкой:
        - Чтоб не застудить без привычки!
        - Добре!
        Гуменник взял квадратную бутылку и составил посуду
        в ряд:
        - А теперь накатим по кубку горилки и спать… Мистер Странг? А слабо тебе махнуть кубок, как было принято в Запорожской Сечи?
        Американец все еще крутился возле шезлонга, над которым уже выставили зонт, чтоб спящему мутанту не мешало восходящее солнце; должно быть, одержимый исследовательским духом, он что-то рассматривал, щупал у своего подопытного и фотографировал, обнажив его патлатую, заросшую физиономию и крючковатые руки. Переводчика рядом не оказалось, пан Кушнер расхаживал в глубине двора с мобильником, и перевести предложение американцу оказалось некому.
        Официант молниеносно подвез сервировочный столик и стал разливать виски в три серебряных музейных кубка.
        - Джон? - уже панибратски позвал батько и, не оглядываясь, подал один из кубков себе за спину. - Твой виски, Джон! Да оставь ты его, нехай спит, алкоголик!
        Мистер Странг и в самом деле оставил мутанта, подошел к Гуменнику, но протянутого ему кубка не взял.
        - That is not him, - заключил он, и его серое лицо не смогло раскрасить даже яркое утреннее солнце.
        - Чего-чего? - переспросил батько и обернулся.
        - That is not him, - повторил американец, но теперь с некой едва слышимой угрозой. - That is not him!
        На его голос, словно собака на зов, тут же прибежал переводчик и навострил уши.
        - Это не он, - пробормотал с легким испугом. - Это не мутант - обыкновенный человек, бродяга…
        - С чего ты взял, Джон? - привстал Гуменник и уставился на толстозадого: - Что за чушь? Ты что нам тут… переводишь?
        - То, что говорит мистер Странг! Это не мутант, а опустившийся старый человек… Очень пьяный человек, бродяга.
        - То есть как - бродяга?
        - На нем нет никаких следов мутации. - Переводчик стал подражать шефу в интонациях. - Вполне нормально развитый человек, но употребляющий алкоголь. Имеется только черепно-мозговая травма теменной области… Очень старая травма…
        - А что еще надо? - возмутился было батька и был посажен на место.
        - Третий глаз. У мутанта должен быть третий глаз! И два
        сердца.
        Мыколу вновь опахнуло, как ночью на второй заставе, перед тем как появиться этому существу. Но сейчас зазвенело в ушах, и он, не выпуская кубка с виски, подошел к шезлонгу.
        Открытый и достаточно узкий лоб, отороченный густой, свалявшейся растительностью, был совершенно цел. Вероятно, американец протер его влажной салфеткой, дабы отыскать недостающее око под слоем копоти.
        - У мутанта должен быть третий глаз! - прорычал переводчик, копируя американца.
        И тут нос у добычи зашевелился вместе с бородой, в следующий миг открылись глаза, и Волков отшатнулся. А мутант сел в шезлонге и, выпутавшись из открытого мешка, протянул руку за кубком.
        - Колька, похмелиться дай! - гортанным, булькающим голосом сказал он. - Дай выпить, мать твою! Чего вылупился? Батю родного не узнал? А я тебя сразу унюхал… Раз напоил - похмеляй!
        У Мыколы заломило лоб под кепкой - как раз напротив пулевой пробоины…
        После третьих петухов Юрко и вправду вернулся со службы, но в хату не пошел, а задами прокрался в баню и там устроился спать на полке. Куровы его всю ночь прождали, много раз выходили по очереди на улицу, дежурили за усадьбой, а он все равно прошел незамеченным, и обнаружила его Сова, когда вспомнила, что не повесила на баню замок. После парки и мытья он ничуть не изменился, разве что лицом вроде посветлее стал и борода с остатками волос, лежащих венчиком вокруг лысины, вспушились и приобрели ранешный пепельный цвет. Дед его не постриг и не побрил - чего только они делали-то столько времени в бане?…
        - Юрко, внучок, пойдем в хату? - ласково попросила бабка. - Я на стол собрала, а ты сутками не евши…
        - Паня парился-мылся - кундал як, - горестно произнес он. - Чорный тундара летел.
        - Какой кундал?
        - Кундал ойху, ынеркия называется. Ынеркия - як, слой дух - балдей. Плокой Юрко шаман.
        - Ой, хоть привыкаю, - обрадовалась бабка, - понимать вроде начинаю… А плохой потому, что не ешь ничего. Со злыми духами бороться сила нужна, ынеркия твоя, кун-дал-мундал. А ты вон как исхудал. Дед говорит, мухоморами питаешься…
        - Арсан Дуолайя сытых люпит - ай-яй-яй! Колодный шаман батыр, айбасы кириккитте, бизда кой.
        - Да ведь там тебя Оксана ждет! Всю ночь глаз не сомкнула…
        - Окосана, - с тоской проговорил он. - Юрюнг… Юрко стытно. Алмас - як, кроши - як…
        - Она тебя не за алмазы любит, и не за гроши… Вот ведь какие вы, мужики. Гордость у вас! А девка мается.
        - Батур тыала хотун! Эрын чуумпу айбасы! Окосана клятит - слой дух бизда, стена кириккитте, Юрко кундал бар! Ынеркия! Синьгами Юрко, санаабар! Потвик, как дыд Кур. Керой! Хатыныны тазыстыллар! Сачем Окосане корпа-тый мутант?
        - Так вы бы вместе супротив айбасов этих и воевали? - подхватила Сова. - Вместе-то сподручней. Вот мы с твоим дедом такой им кириккитте устраивали! Такой эрын чумпу! А потом, ты же отмылся, красивый стал, мягонький. И даже горб вроде того… рассосался немного.
        Юрко пощупал горб:
        - Ни, баба Ыгылыз. Ойху-дьарзаа, совсем батыр…
        - Вот погоди, дождешься. Сосватает кто-нибудь Ок-санку, и будет тебе ойху. Колька-крестник клинья бьет, с отцом вроде уж договорился. Даже американец глаз положил!
        Внук еще больше ссутулился:
        - Окосана каюк… Юрко плокой жених. Алмас - як… Бабка придвинулась поближе, толкнула плечом и заговорила шепотом:
        - Да погоди ты! Если сразу с горбом-то примет, куда потом денется? Без горба-то за тебя любая дура пойдет! Она же тебя еще толком не рассмотрела. Только внутренние органы щупала, когда ты без сознания в козлятнике лежал. И не давай особенно-то глазеть. В темноте с ней надо справиться… Ну это, кундал-мундал свой проявить, ынер-кию.
        Юрко задумался, хлопая третьим глазом, помотал головой:
        - Юрюнг, светло… Ночью шаманить ната, айбасы ки-риккитте.
        - А ты в подпол полезай! - придумала бабка. - У деда подземный ход есть, из сортира. А я Оксанку пошлю. Скажу, достань-ка мне какой-нибудь айбасы. Она залезет, а ты ее обласкай там. Разговор заведи - про свою тундару, про шаманство… Только смотри, не напугай!
        Внук слегка оживился:
        - Тутан, тутан… Хатыныны тутан! Окосана юрюнг кур-дук! Та Юрко ызык сапыл…
        - Ничего, поймет! Когда тебе говорят «юрюнг» - оно всегда тутан. Если что, шаманской мове научишь. Да в темноте, Юрко, ты больше не языком, а руками работай. Да только не хватай сразу, как твой дед. А то и схлопотать недолго. И как в сириалах кажут, тоже не надо. А то ходят, ходят вокруг серий двести… Ну что, пошли, я тебе ход покажу?
        - Баба Сава санаабар, мутрый баба, - подумав, сказал Юрко. - Как старый шаман…
        Схватил котомку с луком и бубен, однако бабка отняла и на стену повесила:
        - Я еще тот шаман! А это там тебе не пригодится.
        Елизавета Трофимовна вышла из бани, огляделась - вроде никого, поманила за собой внука. Сортир стоял на отшибе, увитый буйным хмелем, а за ним уже начинались огороды и сараи: Куров все продумал, как ходить через границу незамеченным. Бабка открыла дверь:
        - Иди!
        Юрко отшатнулся:
        - Айбасы! Слой дух!
        - А ты думал, как? Чтоб тыала хотун, надо через всякие тернии пройти.
        Внук зажал нос и скрылся в сортире. А Сова в тот же час побежала в хату, где дед с Оксаной сидели уставившись в телевизор и оба уже подремывали. Бабка поманила Курова пальцем и увела на улицу.
        - Идем-ка со мной, - прошептала соблазнительно. - Я тебе что-то покажу.
        - Куда? - Дед уже намеревался перебраться на кровать.
        - В баню.
        - Так, поди, уже остыла? - Он вдруг ожил и заозирался.
        - Конечно, остыла.
        - А что покажешь-то?
        - Узнаешь, пошли!
        Куров пошел как-то неуверенно, словно на ходулях, при этом ему что-то мешало. Бабка завела его в баню и указала на полок:
        - Ложись и спи!
        - А показать?
        - На! - Сова сняла со стенки бубен. - Учись шаманить!
        - Ну, шаманить-то я умею!
        Бабка не дала ему договорить, вышла и закрыла дверь на замок.
        Вернувшись в хату, растолкала дремлющую Оксану.
        - А давай-ка с тобой по рюмке! - задорно предложила. - Хватит дремать!
        - Юрко не пришел? - сонно спросила та.
        - Нету что-то…
        - Как бы его американец не подстрелил…
        - Да где ему шаманов стрелять! Девок разве что, и то дурочек каких-нибудь…
        - А вот возьму и соблазню его, - с грустной мечтательностью вымолвила Оксана. - Он еще не знает коварства хохлуш. Пыжится чего-то… Присушу, заколдую, обворожу - с ума сойдет. И потом с ним в его Америку уеду.
        - В Штаты Соединенные?
        - Мне теперь все равно - в соединенные, разъединенные. Да хоть в заштаты…
        - Чего же так-то?
        - Прежнего Юрко не вернуть…
        - Так уж и не вернуть?
        - Бабушка, да вы сами подумайте! Ну как я с ним жить буду? Никакая грузинская кепка не поможет. Он ведь блаженный, если не сказать хуже. Даже поговорить нельзя, язык забыл… Самообман все! Надо завязывать! Уже на работу пора…
        Она подошла к зеркалу и стала собирать свою распущенную красоту в незамысловатый узел на затылке.
        - Тебя, конечно, никто не неволит, - ворчливо проговорила Сова.
        - Мне вас с дедом жалко…
        - Да мы-то что? Нам он всякий хорош: блаженный с горбом, в тюбетейке с бубном…
        - Вот где его носит сейчас? - возмутилась Оксана тоном бывалой жены. - Вы же видите его отношение? Третьи петухи когда еще пропели? Девушка всю ночь сидит и ждет! А ему надо айбасов каких-то изгонять.
        - Все они такие, - отмахнулась Сова. - Думаешь, у американца этих айбасов не будет? Или у Кольки Волкова? Айбасы будут и айбасицы…
        - Что же делать, бабушка? - спросила Оксана с тихим отчаянием.
        - А вот что, дочка. Слазь-ка в подпол и достань меду. Там у деда банка стоит, в прошлом году в разведку ходила и видела. Старый такой мед Что-то мне сладенького захотелось.
        Оксана безропотно и как-то отстраненно открыла люк, приподняв подол, ступила на лестницу, но едва спустилась по пояс, как замерла.
        - Там кто-то есть! - вымолвила с ужасом, боясь шевельнуться. - Меня за ноги схватил…
        - Весь в деда, гад, - буркнула себе под нос Сова и уже громко спросила: - Да кто там тебя схватит-то?
        - Не знаю… Держит. И руки горячие.
        - Горячие - значит, не покойник. Лезь, меду хочу! Оксана спускалась так, словно сходила в кипяток.
        И только голова ее скрылась, бабка вскочила и закрыла западню, надвинув на нее старый, броненный толстой яловичной кожей сталинский диван. Внизу послышался сдавленный голос, однако Сова уже была за порогом. Она навесила замок на дверь, схватила лопату и ринулась к сортиру.
        - Я сейчас все ходы-выходы завалю! - И стала метать землю в мужскую половину. - Все окна перекрою от айбасов! От всяких арсанов, мать их в кириккитте! Я вас замурую от всякой нечисти, эрын их побери с чумпой вместе! И не выпущу, пока не поладите!
        Глава 9
        Все утро Волков тупо просидел в святилище таможенного храма, пытаясь осмыслить, что же произошло. Разум не подчинялся, вилял, как колесо детского велосипеда, разбитое в «восьмерку», отказывался воспринимать действительность, как не воспринимает ее приговоренный к смерти, идущий на плаху. Сознание сжималось в комок и заклинало, что все это произошло не с ним, а с кем-то другим, и еще есть надежда…
        Однако и этот трепещущий огонек погас, когда на горизонте братковской таможни появился узнаваемый за полверсты образ Тамары, на сей раз обряженный в строгий деловой костюм и увенчанный свежей, высокой прической. Женщина двигалась с неумолимым напором, словно тяжелый бомбардировщик, решившийся на таран сторожевой башни.
        И тут длительное леденящее оцепенение внезапно сменилось на протест, и вмиг стало жарко. Мыкола испытал бойцовские ощущения тореадора перед тупой, рогатой и разъяренной силой. Если уж завязался смертельный поединок с судьбой, то надо стоять до конца! Он покинул башню и спустился к воротам, чтобы встретить неотвратимый рок лицом к лицу. В последний момент увидел спину поспешно бежавшего со своего поста Шурки Вовченко. Прапорщик же Черно-бай, как и положено, оставался на месте и уважительно козырнул судебному приставу. Когда же она миновала российскую таможню, Волков разглядел, что вместо привычных
        судков с завтраком в ее руках была деловая папка. Мало того, Тамара Шалвовна проследовала мимо него с гордо поднятой головой и будто бы не заметила!
        Мыкола проводил взглядом ее широкую корму и некоторое время стоял обескураженный и возбужденный - как если бы обреченный на заклание бык бежал с арены, даже не взглянув на красный, дразнящий плащ.
        Такое поведение теперь уже бывшей сожительницы можно было истолковать по-разному, однако затылок опахнуло предчувствие, что еще не все потеряно. Пан Кушнер хоть в гневе и прогнал его из резиденции и отстранил от охоты на мутанта, однако слово свое держал и, вероятно, дал взбучку своей сестрице за позор в ночном клубе. И вопрос с их дальнейшими отношениями решил однозначно, несмотря на свои родственные чувства. В любом случае, Сильвестру Марковичу нужен свой человек на таможне, а значит, на этом рубеже можно закрепиться, выстоять и, набравшись сил, пойти в контратаку.
        Примерно через час Тамара Кожедуб прошествовала в обратную сторону, и могучая ее поступь, усиленная сводом башни, еще долго стояла в ушах, словно отбивая ритм мыслей: куда она ходила, зачем и к кому? Явно не по служебным делам, прижучить, например, какого-нибудь зарубежного кредитора или неплательщика алиментов - тогда бы надела форму.
        Покуда Волков гадал, что бы это значило, на таможню приволокся его родной отец. После разоблачения в резиденции он был сдан в районную милицию для установления личности, поскольку никаких документов не имел, а там - острижен наголо, побрит, сфотографирован, после чего проверен по всяческим учетам. Выяснилось, что прежде он задерживался органами много раз, и убедиться в том, что это на самом деле давно пропавший Семен Волков, оказалось проще простого - через обыкновенную дактилоскопическую экспертизу. Правда, было известно, что Волков-старший после травмы утратил дар речи и мог лишь ругаться, но говорливость пойманного бомжа отнесли к терапевтическому действию времени либо неожиданному результату снотворного выстрела - в общем-то, об этом не особенно и задумывались. А поскольку за стариком никакого криминала не числилось, да и в милиции хорошо понимали, чей это отец, ссориться с таможенником не захотели и отпустили на волю.
        И вот он явился на таможню, как наказание.
        - Колька! - заорал от шлагбаума. - Выпить дай! Сбегай, водки принеси! Водки хочу!
        Явление папаши из небытия Мыкола встретил с чувствами смутными, поэтому зазвал его в башенный офис, налил сто граммов, хотел уже отвести к себе в квартиру и уложить спать, однако родитель заартачился:
        - Никуда не пойду! Да здесь у тебя лучше, чем на вокзале!
        Уложить его на диван не удалось никакими уговорами, отец взбодрился и, всю жизнь будучи вольным, как кот, пошел сам по себе. Волков думал, он исчезнет с таможни, но когда спустился из башни, пришел в ужас. Оказывается, па-пашка подобрал картонную коробку, сел на асфальт возле шлагбаума и уже собирал милостыню. В обыденное время через таможню ходили в основном бабульки друг к другу в гости, мелкие торговцы с сумками, проезжали туристы и совсем редко - иностранные фуры с опломбированным грузом. В общем, подавать особенно было некому, однако стриженный налысо старик-побирушка сразу же привлек внимание. В Братково давно забыли про бабника Семена, и тут, ясное дело, заинтересовались - кто такой, а он и не скрывал ничего, даже напротив, в подробностях рассказывал свою историю и уже собрал вокруг небольшую толпу бездельников.
        По инструкции нищенствовать в зоне контроля строго запрещалось, поэтому Мыкола вздумал увести отца насильно и запереть в башне, но тот мгновенно взбунтовался:
        - Ты пошлину собираешь?
        - Я согласно закону.
        - А я тоже пошлину беру! Не твое дело мне указывать! Будь он простым бомжем, Волков сдал бы его в милицию,
        и все, но тут как бы ни было - отец родной! И ведь люди кругом!
        - Давай я тебе лучше еще водки дам, - предложил он. - Пойдем!
        - На что мне твоя водка? Сам заработаю!
        - Здесь побираться запрещено!
        - Колька, да ты не бойся, я с тобой поделюсь. Вечером! Мыкола спорить с родителем больше не стал, а подгадал
        минуту, когда поблизости никого не будет, заломил руки и, несмотря на сопротивление и крик, увел в комнату личного досмотра, где имелись решетки на окнах и стальные двери.
        - Отца родного! В клетке держать?! - орал тот. - Ну ты и гнида, Колька! Надо было тебя еще сопляком удавить!
        Лучше бы уж к нему не возвращался дар речи!
        С горем пополам удалось всучить ему бутылку водки, вроде как в долг. Родитель тут же выпил половину, закрутил крышку, поплясал немного - на манер вчерашнего, на второй заставе, и, когда ноги подломились, уснул на полу, привалясь к стене. Мыкола запер дверь и только вернулся на пост, как увидел на российской таможне крытый «УАЗ» администрации. С Пухнаренковым у Мыколы отношения испортились после «сладкого дела», поскольку тот подозревал прямое участие украинского таможенника в контрабандной операции. Времени с тех пор прошло уже достаточно, острота вопроса поистерлась, но Волков ухо держал востро, если на таможне появлялся сам глава администрации либо его подчиненные. Бывший кагэбэшник личного следствия еще не закончил, ибо затронута была его честь - под носом у чекиста протащили через границу два состава сахара. Поэтому Волков делал тупой вид, останавливал транспорт российской администрации на общих основаниях, производил полный досмотр по инструкции и тем самым как бы сдерживал ретивость Пухнаренкова.
        Тот и рад был бы что-нибудь предъявить таможеннику, но, понимая, что через границу приходится мотаться часто, а значит, и часто подвергаться придирчивому контролю, терпеть унижения, не очень-то хотел обострять вялотекущее недовольство друг другом. А Мыкола сильно и не зарывался: проверяя автомобиль главы администрации, он как бы не замечал, что у того в багажнике, например, вместо допустимого количества беспошлинно провозимого коньяка - раза в три больше. Или что там имеется товар, подлежащий обязательному внесению в декларацию. Не замечал, но всем своим видом всегда подчеркивал, что заметил, тем самым подавая сигналы к примирению. Концом этого давнего противостояния могло стать обстоятельство вполне рядовое: если бы глава российской администрации первым подал руку. Только потому, что в приграничных районах существовало неписаное правило: с таможенниками надо дружить при любых обстоятельствах.
        Но гордый чекист тоже чувствовал себя жрецом богини справедливости и, кажется, не собирался идти на мировую.
        Да и сейчас случай был другой, когда следовало проявить максимум принципиальности. Не исключено, что пан Кушнер того и ждет, чтобы подловить на мелочи и потом довершить дело…
        Разумеется, Вовченко с Чернобаем машину администрации не проверяли, напротив, откозыряли и открыли проезд. Дабы подразнить неприятеля, Волков тоже подошел к шлагбауму и будто бы приготовился надавить кнопку подъема, так что разогнавшийся водила едва успел затормозить и чуть не снес преграду. Напустив творческое безразличие, Мыкола указал жезлом в отстойник, а сам не спеша, походкой после-инфарктного больного, прогулялся по терминалу. И заметил, как видеокамеры, управляемые Чернобаем, неотступно следуют за ним. Странного либо тревожного ничего в этом не было, скучающий прапорщик частенько развлекался тем, что подсматривал за соседней державой, ее гражданами и особенно гражданками, но такова у них, москалей, была привычка.
        За рулем ржавого, истасканного «УАЗа», который Мы-кола помнил еще со времен, когда был предриком, оказался знакомый хозяйственник администрации Кривохатко, мужик простой и, как все завхозы, вынужденно занимающийся контрабандой в виде бартера, то есть необходимой и обоюдовыгодной меновой торговли. В кабине находился еще пассажир, которого раньше Волков в Братково никогда не встречал, - на вид скользкий и такой же косоглазый, как сам Пухнаренков. Можно было поманежить их немного, устроить формальный досмотр, чтоб поволновались, если провозят запрещенные предметы, проверить документы и пропустить, но этот иногородний хлыщ, видимо не знавший местных порядков, оказался ко всему прочему еще и нетерпеливым.
        - Командир, - сказал он, надувая щеки, - пропускай, торопимся.
        Мыкола усилил таможенное творческое спокойствие и бдительность троекратно, велел отвернуть брезентовый полог кузова. А там, среди обычного хлама в виде мятых железных ведер, запасных камер, тросов, рваных коробок и тряпья, стояла длинная сетчатая клетка с пищащими цыплятами.
        - Що це таке? - на государственном языке спросил Волков.
        - Це ж курчата, - подпел ему москаль Кривохатко, обычно тоже мешавший языки в кучу. - Не бачишь, чи шо?
        Длинноногие, поджарые бройлеры топтались в клетке по толстому вороху соломы, и даже человеку было понятно, что испытывали неудобство и, возможно, от этого нещадно гадили. Волков не собирался возиться со столь поганым грузом, а хотел лишь поманежить представителей администрации, чтобы они потом доложили Пухнаренкову, а тот в свою очередь намотал себе на ус и в конце концов пошел на мировую с таможней.
        - Ветеринарный паспорт! - потребовал Мыкола. - Птичий грипп, чулы?
        - Слыхали, як же! - Завхоз с готовностью подал бумагу. - Вин же у Китае. А у нас нема.
        Волков оставил это без комментариев, изобразив, якобы внимательно читает филькину грамоту паспорта.
        - А шо пид цыплаками? - спросил он.
        - Солома.
        - Бачу, шо солома, а на шо?
        Вопрос застал врасплох, поэтому Кривохатко покосился на своего пассажира.
        - Чтоб мягче было, - объяснил тот на свою беду. - Не тяни, шеф. Жара, цыплята перегреются.
        На торговца пернатым товаром он никак не походил. И тут же совершил еще одну ошибку.
        - Сколько бабла? - спросил тихо и достал бумажник. - Сейчас отстегну.
        Таможенник доверчиво взял его под руку и повлек к офису. Тот, видимо решив, что таможенник взятки берет подальше от глазастых видеокамер, послушно пошел рядом. В офисе Мыко-ла впустил его в досмотровую комнату, сказал выразительно:
        - Побудь пока здесь, - и защелкнул автоматический замок.
        Скользкий пассажир дернулся было следом, но опоздал, а стуком только разбудил отца, ревущий голос которого раздался уже за спиной Волкова:
        - Э, мужик?! Мать твою… Давай выпьем?
        А Мыкола демонстративно закрыл перегородку отстойника, где стоял «УАЗ», замкнул ее и поманил Кривохатко:
        - Кажи, шо пид соломой!
        - Мыколай Семенович… - растерялся тот. - Мы ж с тобой знаемся…
        - Кажи, шо сховано! - Волков снял со столба длинный острый щуп для проверки сыпучих материалов.
        Только один вид этого инструмента напугал простоватого завхоза. Он вроде бы даже сделал попытку заслонить собой подход к открытому кузову машины.
        - Никак нельзя! Мыколай Семенович!
        - Вытрушивай цыплаков!
        Кривохатко окончательно скис, заозирался и стал почему-то махать Чернобаю, который стоял на российской стороне и внимательнее своих камер наблюдал за происходящим. Волков заскочил в кузов и прицелился проткнуть солому, но завхоз ухватился за щуп:
        - Та вы шо?! Не можна!
        - Видчиняй клетку!
        Завхоз выдернул задвижку, и голенастые бройлеры, набитые в клетку до отказа, сидевшие друг на друге и изнывающие в неволе, тотчас валом устремились наружу. Мыкола и сам того не ожидал, поэтому даже ловить их пытался, однако цыплята уже попрыгали на асфальт и теперь рассыпались по зоне досмотра. За полминуты их выскочило с сотню, и осталось всего десяток хилых, придушенных, увязших в соломе и не способных двигаться. Волков спрыгнул на землю, думая помочь завхозу в ловле бройлеров, однако тот о разбежавшемся товаре словно забыл и тупо глазел на клетку, выдавая тем самым свой пристальный к ней интерес.
        - Ну шо там по правде? - спросил Мыкола. - Контрабанда?
        - Чоловик, - обреченно признался завхоз. - Мыколай Семенович, отпусти…
        За все время службы на таможне Волков лишь раз сталкивался с подобным, когда в опломбированной фуре пытались незаконно провезти в Европу вьетнамцев-гастарбайтеров. Специально выбрали объездной путь, через Братково, полагая, что таможня там не такая строгая и дотошная. Тогда отличился Шурка Вовченко, который услышал стоны изможденных людей и решился вскрыть контейнер. Причем грузовик был с дальневосточными номерами, и эти маленькие, желтые люди, напоминающие цыплят, настолько устали от замкнутого пространства, что, обезумевшие, тоже разлетелись по всей таможне, едва распахнулись двери.
        Волков осторожно сунул руку в клетку и брезгливо отвернул изгаженный пласт соломы. Под ним было что-то теплое, измазанное пометом.
        - Шо ж вы человека под цыплаками сховали? - вполне мирно спросил он. - Документов нема, чи шо?
        - Це не мое дело, - завертелся завхоз. - Не я ховав… Мыкола нащупал в соломе ногу и подергал:
        - Эй, выползай! Чи не бройлер!
        И показалось, нога хоть и теплая, но будто неживая - вялая и безвольная…
        - Он же у вас умер! - испытывая озноб, воскликнул Волков. - Вы же его уморили!
        - Та ни…
        - Как это «ни», Кривохатко? У тебя в машине труп!
        - Та це не труп… Вин спыть.
        - Да я сейчас вызову милицию и прокуратуру…
        - Не надо, Мыколай Семенович…
        Волков стал выбрасывать солому из клетки, насколько мог достать сквозь открытую задвижку, и вдруг увидел человеческую босую ногу, сплошь покрытую густой шерстью.
        Только подошва была голой и желтой…
        И в тот же момент понял, что это за контрабандный груз. Понял и ошалел. Но не от того, что обнаружил спрятанного усыпленного мутанта, а более от того, что везли его в Украину на машине Пухнаренкова. Причем хотели сделать это негласно…
        Тут уж вовсе голова Мыколы пошла кругом: если американец охотился на чудище, соблюдая секретность от российских властей, то почему эта власть сама ловит мутанта и опять же тайно переправляет в Украину?! Скорее, для того же американца?
        Где логика?!
        Он потряс головой, ощутив, как начинает ломить затылок, а в глазах задвоилось, отчего показалось, будто вся зона досмотра запружена гуляющими цыплятами.
        - Откуда у тебя мутант? - прямо спросил Мыкола.
        - Та я ж не бачив, мутант, чи ни… - опять начал вилять Кривохатко. - Сказали - свези… А я и поняття не мав, що в соломи…
        - Кому вез? Адрес?
        - Не знаю… Того чоловика пытайте, що з вамы пишов. Они клетку с цыплаками грузили. А я шо? Мени наказалы…
        - Кто приказал?
        - Та чоловик! - Завхоза уже поколачивало. - Що з ва-мы…
        - Кто он? - По спине Волкова вдруг пробежал ледяной ветерок нехорошего предчувствия.
        Однако трусоватый Кривохатко услышал в вопросе скрытую угрозу для себя.
        - Мыколай Семенович! - уже взмолился он. - Та не знаю я! Казалы, чи з Брянська, чи з Москвы… А мне до фени!
        Всю жизнь Мыкола считал себя человеком думающим, расчетливым и способным разбираться в самых сложных комбинациях, однако неудачная охота на мутанта и последующие неприятные события на какое-то время сломали всякое умение мыслить логически и оценивать ситуацию. Испытывая озноб, он стоял в отстраненном оцепенении, как полузаморенный бройлер, и понимал только одно - что случайно влез, впутался в чужие дела, которых ему даже и касаться не следовало. Если российский чекист либо его люди отлавливают мутанта, чтобы передать чиновнику из НАТО, то есть в руки вероятного противника, значит, здесь такая тайная, подводная политика, что за одну догадку о ней голову снесут! Неужели пану Кушнеру удалось договориться с Пухнаренко-вым или еще с кем-то повыше, чтобы мутанта поймали в России, перевезли в Украину и уже здесь, в спокойных условиях, устроить американцу королевскую охоту? Выпустить из клетки, и чтоб мистер Странг удовлетворил свою страсть, сам выстрелил в него снотворным уколом?
        Да что это за фигура такая, этот америкос, если два самостийных государства так или иначе оказываются вовлеченными в его капризы?!
        Невероятно!
        Но если это так, если Сильвестр Маркович сумел провести столь сложную комбинацию, а Волков у самого финиша сдуру завалил это дело, то прощения не будет никогда и наказание последует жестокое. Это вам не расплата за поруганную честь Тамары Шалвовны! Депутат уже наверняка в курсе дела, ибо не расстается с телефоном, держа связь со всем миром, а скользкий хлыщ-сопровождающий сидит в досмотровой комнате с мобильником…
        И связь здесь работает. Не зря Пухнаренков выхлопотал еще одну вышку…
        Черт дернул останавливать этот драный «УАЗ» и досматривать груз! Трудно, что ли, было не связываться с каким-то майором КГБ и пропустить машину его ведомства? Пусть бы себе ехала…
        Теперь, чтобы хоть как-то исправить положение, нужно найти кардинальное решение. Переворачивающее все чужие расчеты и тайные игры высокой политики.
        Неожиданное, непредсказуемое, нелогичное…
        Гуляющие по досмотровой зоне бройлеры хлопали неоперившимися крыльями, разминались, обвыкались в новой обстановке, и некоторые уже вытягивали шеи, пытаясь кукарекнуть, чем отвлекали внимание и раздражали.
        - Убери своих птиц, Кривохатко! - рыкнул Мыкола. - Они сейчас всю таможню изгадят!
        Завхоз был так подавлен, что и впрямь кинулся ловить и сажать за пазуху бройлеров. И эти его неуклюжие попытки и желтая ступня мутанта, торчащая из клетки, внезапно просветлили омраченное сознание.
        Если пан Кушнер в курсе дел, то должен был как-то предупредить таможню, чтобы не чинили препятствий и вообще не привлекали внимания к машине администрации. Он должен был сказать это Волкову прямым текстом, несмотря на произошедший казус.
        Тем более должен был сказать! Чтоб исключить недоразумение.
        Он не сказал, а это уже шанс. То есть сейчас, дабы избежать прокола, следует убедиться, что в клетке с бройлерами настоящий трехглазый мутант. А то почему-то сама нога грязная и шерстяная, а подошва без мозолей и какая-то мягкая на вид, чистая, словно он ноги каждый вечер мыл и не ходил босым по брянским колючим лесам. Потом позвонить Сильвестру Марковичу. Будучи большим любителем женской красоты, Мыкола давно уяснил простую вещь: для того, чтобы завоевывать и проникать в тонкие материи их души и тела, надо иметь тупой и твердый инструмент. И это в любом случае будет оценено по достоинству.
        Мутанта перевозили, как и положено перевозить живого человека, головой вперед, поэтому Волков выдвинул клетку из глубины кузова, развернул по диагонали и, просунув руку, разгреб омерзительную от густого помета солому там, где должна была находиться голова существа. Оказалось, что лицо его прикрыто сетчатым выпуклым кожухом, напоминающим забрало фехтовальщика, - очевидно, чтоб не задохнулся в соломе. Разогнув проволочные ячейки клетки, Мыкола пропихнул внутрь руку по локоть и, нащупав край забрала, откинул его, как яичную скорлупу.
        И непроизвольно отшатнулся. Даже отскочил бы, но не позволила зажатая проволоками рука. Рожа была мерзкая, синюшная от тяжелого воздуха и сердечной недостаточности, но вполне узнаваемая. Мало того, освобожденный от маски, Тарас Опанасович задышал ровнее и на глазах начал розоветь.
        Мыкола коснулся густой, как ежовые колючки, щетины, затем дотянулся до узкого лба, ощупал и все равно еще раз посмотрел - анфас и в профиль - нет, на сей раз ошибки быть не может! Он высвободил руку, задвинул клетку на место и выхватил из кармана телефон. Словно зачарованный, завхоз все еще отлавливал цыплят, причем совал их за пазуху, а они тут же выпадали у него из-под рубашки, встряхивались и продолжали клевать что-то на асфальте.
        Позвонить Волков не успел, ибо в тот момент на российскую таможню влетел джип самого Пухнаренкова, и его племянник заранее поднял шлагбаум - ждал дядьку. Джип подъехал бы и вплотную, но помешали бройлеры. Глава администрации выскочил чуть ли не на ходу и направился к «УАЗу» в отстойнике. Мыкола поджидал его, словно Георгий Победоносец змея, поигрывая длинным металлическим щупом. Из-под ног чекиста, наподобие пены из-под корабельного форштевня, разлетались цыплята.
        - Николай Семенович, - неожиданно радостно заговорил он, протягивая руку, - здоровеньки булы, дорогой! Какие проблемы?
        Это означало более, чем предложение мира. И сам Пух-наренков отчего-то утратил свою призрачность и стал вполне реальным, даже можно рукой пощупать.
        Волков выдержал паузу, пожал его влажную пятерню и одновременно плечами:
        - У меня проблем нет, Василий Василич. Они, кажется, у вас…
        - А где сопровождающий? Товарищ Мищенко?
        - Под замком.
        - Нужно отпустить, Николай Семенович, - незнакомым добродушным тоном заговорил чекист. - Это недоразумение. Он не объяснил ситуацию?
        - Предлагал взятку.
        - Не обращай внимания. Это у них московская привычка - откупаться от ГАИ.
        - Контрабанда, Василий Василич, живой товар! - Мы-кола пнул куренка. - Хорошо замаскированный…
        - А тебе указания не поступало? По секретке?
        - Нет…
        - Я так и подумал… Поступит к концу дня. - Пухнарен-ков понаблюдал за Кривохатко. - Впрочем, тайны тут особой нет. Пришло срочное предписание - проверить район на наличие мутантов, установить места обитания. Наше дело - под козырек. Самому пришлось на днях в разведку ходить, молодость вспомнить…
        - И что, обнаружил?
        - Выползают каждую ночь! Доложил по команде, прилетели специалисты по отлову… Кстати, отпусти Мищенко. Он руководитель группы, действующий подполковник нашей службы.
        - Зачем же их к нам-то, в Украину?
        - Есть межправительственное соглашение. Отлавливать чернобыльских мутантов и возвращать обратно. Ваша сторона крайне в этом заинтересована! Причем факс пришел: одного срочно выпустить сегодня. И как всегда - задание дадут, но ничего не согласуют. Вот и пришлось маскировать. Ты же понимаешь, Николай Семенович…
        - Сам-то видел этого мутанта?
        - Ночью, в прибор…
        - А хочешь воочию взглянуть, Василий Васильевич?
        - Знаешь, особого желания не испытываю, - признался тот. - Говорят, урод такой… А я что-то впечатлительный стал на гражданке, наверное, старею. Сниться еще начнет…
        - Придется посмотреть…
        Чекист стал податливый и пластичный, словно гончарная глина:
        - Если настаиваешь, Николай Семеныч… Волков выдвинул клетку, развернул ее вполоборота:
        - Вот, полюбуйся.
        И сам стал наблюдать за Пухнаренковым. А лицо у того слегка вытянулось, выдавая волнение: видно, и впрямь стареет чекист.
        Он заглянул в клетку, как заглядывают в гроб с дорогим и близким усопшим. И замер. Спящий же Дременко под его взглядом шевельнул головой, скорчил страдальческую гримасу и стиснул приоткрытый рот.
        - Где этот… специалист по отлову? - не отрывая взгляда, спросил глава администрации.
        - В комнате личного досмотра.
        - Вот и пусть посидит, прохиндей! Бамбук московский! - выругался, но спросил беспомощно: - Что станем делать, Николай Семенович? Это же скандал… Я уже доложил об отлове. И ладно бы - Дременко поднимет бучу! А его язык до Киева доведет…
        - Не доведет, - спокойно сказал Мыкола. Чекист вмиг узрел протянутую ему руку помощи:
        - Выручай, Николай Семенович. Инициатива уже была в руках Волкова:
        - Отвезу домой, положу в постель. Потом найду его дочь - она врач, присмотрит. А как проснется, я с ним проведу беседу.
        Пухнаренков вновь закосил взглядом.
        - Финансовую сторону беру на себя, - чекистским тихим голосом проговорил он и глянул на часы. - Я твой должник… Через три часа проснется. А вечером мы с тобой встретимся.
        И пошел в Россию, не оглядываясь.
        Волков поискал взглядом Кривохатко и увидел, что птичьих ловцов заметно прибавилось: братковские бабульки уже сажали в подолы бройлеров и улепетывали прочь…
        За свою нелегкую девичью жизнь Оксана столько раз давала пощечины, что не промахнулась даже в полной темноте подпола. И от мгновенного касания ощутила под рукой мягкую и какую-то ласкающую растительность - будто кота погладила.
        - Не хватай! - добавила она. - И дыши ровнее, полезно… Сама же опустилась на ступеньку лестницы и попробовала угадать, где находится отскочивший во тьму Юрко.
        А он ничем не выдавал своего присутствия, будто и не дышал…
        - Ты где, Юрко? - через минуту позвала она. - Ладно, не сердись. Это я на автомате, условный рефлекс. Ты хоть меня понимаешь?
        В углу что-то мягко ворохнулось.
        - Ну скажи что нибудь! - еще через минуту попросила Оксана. - Ты же знаешь, женщины любят ушами.
        - Окосана-Окосана - юрюнг, - жалобно проговорил Юрко. - Синьгами… Ырыатын санаабар! Хатыныны тазы-стыллар!
        - Ой, господи! Ну и мова у вас, шаманов… Теперь переведи.
        - Окосана - солнце. Важенка… Пыстрый, как олени-ца… Хатыныны, верхний, на непа.
        - Небесная оленица? …Ишь ты, а переведешь, так ничего, красиво. - Она помолчала, затаив дыхание. - Юрко, ты подойди ко мне, не бойся. На вид ты, конечно, ужасный, но, может, и его перевести? На язык осязания. Пощупать, например?
        - Чоорон тыала як, - отозвался тот. - Синьгами камлать мешает. Шаман серце крепкий ната, кундал твертый. Айбасы клаз вострый, нюх - у-у-у! Волчий… Чоорон шаман Юрко пропатет.
        - Очарованный шаман пропадет? Да кто же тебе такое сказал? Может, наоборот, Юрко? Может, очарованный только и справится с айбасами…
        Он подумал и вроде бы вышел из своего угла:
        - Окосана мутрый… Как баба Сава…
        - Знаешь, что думаю? Может, нам с тобой в Якутию вернуться? Да пожить там полярную ночку? Глядишь, и привыкну. Вот сейчас в темноте - так вроде ничего. И не страшный…
        - Тундара хотун як, - решительно заявил Юрко. - Темнота як. Ырыатын арыы! Юрюнг хотун.
        - Да как же я с таким тобой в люди выйду? - обреченно спросила Оксана. - Все ведь знают, жених у меня на заработках, скоро с алмазами приедет… А ты вон какой явился. Скажут, и стоило ждать столько лет?.. Ну ее, эту Якутию! Чтоб ее айбасы твои побрали! Чтоб Арсан себе в кириккитте ее засунул! Такого хлопца отправила, а что получила?
        Он выслушал гневные ее слова, приблизился неслышно и положил голову на плечо. Оксана вздрогнула, но более от неожиданности, а потом нащупала рукой гладкую широкую плешину на голове.
        - Если ты шаман, то значит, умеешь людей лечить? Народными средствами?
        - Лютей лечить моку, - отозвался он. - У айбасы отнимать.
        - А сам себя можешь?
        - Сам себя не моку… Кундал як, ынеркия.
        - Я вот тоже, - призналась она. - У себя даже насморк не могу вылечить…
        - Насморк и шаман не лечит…
        - А ты ничего, мягкий стал, как медвежонок… Слушай, Юрко, а ты меня научи камлать? У меня знаешь сколько кундала за это время накопилось? Ынеркии? А я тебя лечить стану!
        Он тяжко вздохнул:
        - Юрко шаман плокой… Айбасы не боятся. Камлал, стену стрелял - стоит стена. Айбасы крепко строят…
        - Ее китайцы строили. А у них вон стена сколько уже стоит. - Оксана встрепенулась: - Юрко! Это ты куда рукой-то полез?
        - Окосана юрюнг курдук!
        - Нет, ты погоди. - Она вывернулась. - Мне привыкнуть надо… А давай в хату поднимемся? Чтоб посмотреть на тебя? Что мы в подполе-то сидим?
        - Тавай… Темнота плоко, юрюнг як.
        Оксана попробовала приподнять люк, но тот не поддался.
        - Бабушка нас закрыла…
        - Юрко откроет! - Он подлез горбом под крышку. - Юрко камень потнимал, кимперлит…
        И в самом деле - поднапрягся, распрямился и поднял крышку вместе со сталинским диваном, сдвинув махину в сторону.
        - Да ты богатырь! - искренне восхитилась Оксана, поднимаясь в хату. - Вот это кундал!
        Она вышла за ним из подпола, и тут… ойкнула, попятилась и, оступившись, полетела назад. Послышался грохот, треск и стоны… Юрко склонился над люком:
        - Окосана! Окосана! Хотун канул! Польно?
        - Ой, больно! Спиной ударилась.
        - Хорошо! Упала - хорошо!
        - Что хорошего? - чуть не плача, проговорила она. - Девушка чуть не убилась…
        - Ай, хорошо! У Окосаны корп вырастет!
        - Чему же ты радуешься?!
        - У Юрко корп бар, у Окосаны корп бар - не обитно. Люти скажут: корпатые - тва ичига пара…
        И прыгнул обратно в подпол…
        Глава 10
        Дременко проснулся и некоторое время лежал бездумно, как в детстве, не ощущая собственного тела, а значит, и нажитых болезней, неудобства в виде затекшей руки, зуда, гудящей головы или онемевшей шеи. Перед самым пробуждением ему приснился короткий, но яркий сон, будто он стоит на трибуне в Кремлевском дворце рядом с Брежневым, который целует его и хлопает по плечам, а огромный зал стоя им рукоплещет. По какому поводу, не понятно - то ли наградили, то ли назначили в ЦК, но ощущение приятнейшее, так что дух спирает. Он полежал некоторое время под впечатлением этого сна, потом огляделся и обнаружил, что находится в собственной постели, а как и когда попал сюда, совершенно выпало из памяти. Первой мыслью было: перебрал на второй заставе и ничего не помнит. Почему-то втемяшилось в голову, будто охота закончилась удачно, мутант был отловлен им собственноручно, и по этому случаю американец щедро угостил всех участников. Еще отметилось, что его все поздравляли и произносили слово «мутант».
        Он и не сомневался сначала, что так все и было, но странно, что голова не болела и не мутило, как с похмелья.
        И кстати, подумал, что зря напился до бесчувствия, надо беречь сердце, ведь вон какой уже приступ был - с остановкой. Хорошо, что не умер, выдержал…
        - Ксана! - позвал Тарас Опанасович. - Я проснулся. Похмелиться дай.
        В квартире стояла благостная тишина, время было предвечернее, сквозняк баловал с занавесками. Вроде бы все знакомое, привычное - родная хата, но как будто бы все обновилось, засверкало, раскрасилось, словно после черно-белого кино цветное включили. Самое интересное - выпить совсем не тянет, и хоть легкий синдром наблюдается, но раньше было всегда значительно хуже.
        И как-то тревожно стало, потому он и попросил рюмку - чтобы вернуть реальность.
        - Доча? Ты не бойся. Один лафитничек горилки… Для
        сердца, а?
        «Ох сейчас начнет ругаться!» - подумал с привычным для похмельного человека озорством.
        Вместо нее на пороге спальни показался почему-то телохранитель Гуменника, человек, прямо сказать, наглый, дерзкий даже с самим батькой, а когда того нет рядом, и вовсе превращающийся в пана. Кажется, он был поляком и фамилию носил соответствующую - Лях, но, подражая шефу, тоже брил голову и оставлял длинный, завернутый за ухо черный курчавый оселедец. Кроме того, что Лях сторожил тело представителя президента, он состоял при нем советником, личным политическим аналитиком, а если возникала нужда выступить на двух митингах сразу, то еще и оратором - за что его за глаза звали Геббельсом.
        На подносе стоял заказанный лафитничек, но не прозрачной горилки, а чайного цвета коньяку…
        Вот тут у головы опять чуть сердце не остановилось. Да что же это?
        Он сделал попытку встать, но был остановлен.
        - Лежи, Тарас Опанасович, - незнакомым, услужливым голосом сказал Геббельс. - И вот, прими рюмочку.
        Сначала у Дременко возникла мысль, что это продолжение сна, ибо в реальности такого быть не могло - потому все и сияет кругом, и Лях как прислуга. Тарас Опанасович не любил коньяк, но во сне не выбирают, тем паче кичливый телохранитель подает. Выпил и не почувствовал ожидаемой неприятной дубильной вяжущей жгучести - словно бальзам прокатился по горлу и враз согрел сердце. Еще подумалось: при случае надо у бабки Совы спросить, к чему это, если во сне пьешь коньяк.
        - Это настоящий французский, - пояснил Лях. - Полувековой выдержки. Из личных погребов батьки.
        Дременко мог бы поверить в сон про то, как стоял на трибуне партсъезда, но происходящее совсем не походило на фантазии спящего разума, и тогда он догадался, что умер. И все зримое им сейчас это и есть тот свет, и уж точно не ад. Причем все устроено здесь, как в Братково, только красиво, справедливо и будто вывернуто наизнанку. Поэтому сожаления о своей кончине он не испытал, даже было все равно, как его похоронит собственное бюро ритуальных услуг - лежа как голову администрации или стоя, спустив тело в скважину.
        Но в следующий миг мысль словно запнулась: что, неужели и телохранитель Гуменника умер? Раз на том свете вынужден ему прислуживать?
        - Ну, проснулся, Тарас Опанасович? - Лях остался стоять возле кровати, хотя рядом был стул. - За здоровье не волнуйся. Это было новейшее снотворное средство растительного происхождения. Не оставляет никаких вредных последствий. Проверено, анализ крови сделали. Считай, что просто хорошо выспался после бессонных ночей. Перед работой.
        Дременко глядел на него и не понимал, отчего это Геббельс говорит о каком-то снотворном? И будто оправдывается…
        Он потрогал свое лицо, обнаружил, что давно не брит, и по вечной привычке дернулся было за халатом, чтоб пойти в ванную, но гордый поляк ему халат уже предупредительно подал и сказал:
        - Бриться не нужно. Твоя роскошная борода нам пригодится.
        И этим еще больше ввел в заблуждение.
        - Добре, - произнес Тарас Опанасович, не узнавая своего голоса, однако вместе с ним, кажется, начала возвращаться реальность - зачесалась спина, которая во сне потела и из-за густой шерсти не проветривалась. Для этой цели на тумбочке всегда лежала китайская чесалка в виде скрюченной человеческой пятерни.
        Она и сейчас лежала когтистыми пальцами вверх…
        Если на том свете существует такой чудесный коньяк, а наглый, бандитского вида, Геббельс лепечет, как дипломат, то не должно быть этой пластмассовой руки и земных привычек со всеми неудобствами…
        Лях отнес пустую рюмку на подносе и вернулся.
        - Уважаемый Тарас Опанасович, - проникновенно проговорил он. - От имени представителя президента приношу глубочайшие извинения за случившееся. Надеюсь, ты понимаешь - это недоразумение, случайная ошибка, от которой на охоте никто не застрахован. И стрелял в тебя не мистер Странг, а совершенно другой человек, имя которого уже установлено. Он будет наказан соответствующим образом.
        Этот дипломатический пассаж стал еще одним доказательством, что это не тот свет, а этот. На том не стали бы уже извиняться за прошлое и убеждать в чем-то. Например, кто в тебя стрелял, зачем и почему. Назад-то все равно ничего не вернуть и никакого судебного вердикта не вынести. А если это происходит, да еще звучит из уст склонного к самодурству Ляха, привыкшего прислуживать большим чинам, значит, вокруг бренная и суровая реальность.
        - Мистер Странг находился на своем номере, - продолжал убеждать Геббельс, - и с него не сходил. Он физически не мог произвести выстрел. Тебя обнаружили спящим совершенно в другой стороне и на значительном расстоянии. К тому же американец был вооружен прекрасной ночной оптикой. И мог бы определить, есть у тебя основной признак мутации - третий глаз - или нет его. Ты же помнишь, где попал под выстрел?
        Дременко не помнил абсолютно никаких деталей охоты, тем более момента самого выстрела. Сохранилось некое смикшированное последнее впечатление, что ему было очень душно, не хватало воздуха, как во время сердечного приступа. Однако голова не стал ничего объяснять.
        - Да, я помню место, - проговорил он. - И у меня нет претензий к мистеру Странгу.
        Этого и ждал телохранитель.
        - Вот уже правильный базар. - Он резко перешел с дипломатической мовы на привычную бандитскую. - Сам знаешь, охота - рискованное мероприятие. И ответственное. Дело касается престижа государства. Задействованы большие люди, а сколько забашляли! А тут вместо мутанта подстрелили голову администрации! Малейшая утечка - и труба. Сразу же пресса, официальные лица, развод на бабки. Батько Гуменник ценит твою личную преданность, Тарас Опанасович.
        По старой партийной еще привычке и принципиальности Дременко не любил кичливых холуев, но свыкся и вынужденно их терпел, потому что иногда через них только и можно было решать насущные вопросы сельской глубинки. По крайней мере, суть их была открыта и понятна. Однажды через Ляха ему удалось пробить дополнительное финансирование дома престарелых, находящегося в нищенском состоянии. Причем без всяких заморочек - приехал человек, привез полтора миллиона гривен и даже расписки не взял. Правда, потом телохранитель за каждую потребовал отчета - на что потрачено…
        - Скажу по секрету, - продолжал он. - Батько своим распоряжением переводит тебя в свой аппарат. Личным уполномоченным в Харьковскую громаду. Засиделся ты на районе. А из аппарата путь тебе в Верховную Раду. Через несколько месяцев будет ротация.
        О таком резком взлете и мечтать было невозможно, однако то ли еще не совсем проснулся, то ли после крепкого снотворного что-то усмирилось в душе, но Дременко ничего особенного не испытал. Возможно, и потому, что услышал о своих перспективах из уст Геббельса, а не самого батьки. Ответить что-либо он сразу не мог, от смутных чувств зазвенело в голове, и получилось, будто он раздумывает, принимать предложение или отказаться.
        - Нет, ты соображаешь, Тарас Опанасович? - доверительно спросил Лях. - Аппарат представителя - это реальная власть, государственная квартира, машина и свой штат. А за этот несчастный случай получишь компенсацию. Американскими бабками и в наличных.
        Только тут Тарас Опанасович и догадался, отчего столь сильно переменилось к нему отношение Гуменника: миновало двое суток, а важное задание не выполнено. Должно быть, американец сейчас рвет и мечет, требуя результативной охоты и не желая влипнуть в скандальную историю. И теперь батько пытается утрясти дело, поправить положение, потому как самого уже выдрали за чуб и, видимо, потребовали во что бы то ни стало добыть мутанта. Только почему теперь рулит Гуменник, если изначально заказывал охоту и контролировал процесс пан Кушнер?
        Дременко насторожился:
        - Где же Сильвестр Маркович?
        - Лично занимается организацией, - был ответ. - Работает с объектами. Нет надежных людей, Опанасыч! Проблема с кадрами. Сам батько с утра мотается, мутанта ищет, подвергая себя опасности… У нас сутки сроку!
        - Может, его и нет вовсе? - тоскливо предположил голова. - И мы гоняемся за призраком? Или ушел из района?
        - Есть и никуда не делся. - Телохранитель достал из папки несколько снимков. - Каждую ночь выходит из логова и бродит вдоль границы. Вот, можешь полюбоваться…
        На нечетких, смутных фотографиях было изображено обезьяноподобное существо, озаренное светом костра, причем в разных ракурсах. А на одной, крупным планом, - трехглазая, волосатая физиономия…
        - Кто же его снимал? - изумился Дременко. - Как будто с самолета…
        - Спутник, из космоса! Вчера повесили, ты врубаешься, Опанасыч? Мистеру Странгу каждый день звонит президент Соединенных Штатов…
        Тарас Опанасович закутался в халат, испытывая озноб.
        - До чего же техника дошла, - тихо проговорил он. - Так если сверху его видно, на что мотаться и искать? Можно с подхода взять…
        - Никуда она у них не дошла, эта техника! - Лях выругался. - Только бабки тратят… Информация опаздывает на два часа. А мутант на месте не стоит. Все равно придется ловить эту тварь старым козачьим способом. На логове взять не удалось - придется брать на путях его передвижения. Ты для этого дела нужен, Опанасыч, до зарезу. Личная просьба батьки и пана Кушнера.
        - Я готов, - без особого энтузиазма отозвался Дре-менко.
        Геббельс перевоплотился в стратега:
        - Понимаешь, людей со стороны мы брать не можем, операция секретная. И так уже шум пошел, привлекли внимание… Ты человек посвященный, поэтому придется послужить приманкой.
        - Это как же?
        - Да просто. Ловить мутанта на приманку - идея самого мистера Странга. Одобрена батькой и Сильвестром Марковичем. Мутант заботливо относится к мертвецки пьяным людям. Поднимает их и приносит домой. Как только спутник засечет объект, изобразишь пьяного. И ляжешь у него на пути. Увидишь - подашь условный радиосигнал. А мы подвезем мистера Странга на выстрел.
        - Добре, - не сразу согласился Дременко. - Вот уж не думал выступить приманкой для мутанта…
        - И это не все, Опанасыч… Нам еще дочка твоя нужна. У мутанта на нее особая реакция.
        - Насчет дочки - не знаю. Она строптивая девка, согласится ли…
        - Уломай! Если хочет перебраться в столицу из этой дыры - согласится! Всего-то - погулять одну ночь вдоль стены.
        Дременко подумал и сказал определенно:
        - Оксанка не пойдет. Я согласен, а ее даже уговаривать бесполезно. Все наперекор делает…
        - А ты попроси ее, убеди как отец! Кстати, пану Кушне-ру удалось сговорить даже свою сестру.
        - Тамару Шалвовну? Да это легче еще один спутник повесить…
        - Сильвестр Маркович нашел подходы, слова…
        - Да какая же приманка из судебного пристава?
        - Очень хорошая, аппетитная! Батьке Гуменнику понравилась. Мутант должен на нее среагировать.
        Тарас Опанасович представил, как станет убеждать Оксану, и сразу же пожалел, что снотворный выстрел не такого уж и длительного действия…
        Оксана выскочила из подпола растрепанная, в расшнурованной на груди украинской сорочке и первым делом в сердцах захлопнула крышку люка. Даже диван хотела подтащить, но сил не хватило. И все-таки, чтоб хоть как-нибудь придавить, подкатила станковый пулемет.
        - Какой резвый! - выкрикнула. - В кургыттару тебя! Все вы в темноте такие! А ты бы попробовал на свету девушке понравиться! Что, юрюнг канул? Эй? Не стану же я всегда жить с тобою в подполье. Я там ничего не вижу! Это у тебя третий глаз, так тебе все равно. Привык в своей тундре… Ну что замолчал, Юрко?
        Включив свет, она прихорошилась возле зеркала, исправила все образовавшиеся несуразности в одежде и напоследок глянула на себя, приняв гордый вид.
        - Ладно, кель манда… Вылазь, говорю. Я с духом собралась, готова.
        Минуту подождала, но внизу было тихо. Она откатила пулемет, подняла крышку и заглянула:
        - Где ты там? Поднимайся… Зажмурюсь, - однако сама смотрела с любопытством, - не напугаешь. Я даже мертвецов не боюсь, а ты все-таки живой.
        В подполе что-то ворохнулось, и вновь повисла тишина. Оксана оставила крышку открытой, сама присела на стул рядом:
        - Ну что притаился? Обиделся, что ли? А ты как думал? Столько лет терпела, никто ко мне не прикасался. Тебе же сразу вынь да положь! Руки распустил! Ладно, американец сразу хватает - «охота, охота»! У них так принято… А потом, этот Джон с виду приятный такой молодой человек. Наверняка миллионер! Ему и простить можно! А ты глянь на себя, чудище, тундра неумытая… Ко мне вон какие хлопцы клеились - не позволяла. Даже Мыкола Волков куда симпатичнее тебя, по крайней мере таким старым не выглядит… Эй, ты, что замолчал? Не нравится?
        Однако и ревностью выманить не удалось.
        - Хорошо, ну и сиди там! - демонстративно простучала каблучками по полу. - А я ухожу от тебя. Насовсем. Борись со своими айбасами один!
        И громко хлопнула дверью. Сама же выждала минуту, сняла туфли и осторожно прокралась к западне, надеясь, что Юрко без нее-то непременно хотя бы выглянет из подпола.
        Минут пять ждала - не выглядывает, шаманская душа! Тогда она соблазнительно поддернула и так коротковатую юбку, скрестила ножки:
        - Юр, а Юр… Посмотри, что у меня на спине? Кажется, я все-таки сильно стукнулась, боль в области пятого позвонка. Или шестого…
        Тот и на это не подавал сигналов. Оксана подождала несколько минут и тяжко вздохнула.
        - Слышь, Юрко? Ты должен меня понять! Я знаю, ты был бы верный муж. Кому ты еще нужен такой? Но мне еще хочется, чтоб девки завидовали! Чтоб прошла я по селу под ручку с мужем! Чтоб - вся в собольей шубке, в бриллиантах. Чтоб от зависти всем хохлушкам и москалихам пришел кургыт-тара хотун! Не один ты такой романтик! Ну ты что там? Оглох? Юрко? Отвечай, когда с тобой девушка разговаривает!
        И вдруг Юрко внизу заблеял по-козлинному и будто копытами затопал. Она встала на коленки, заглянула:
        - Что это с тобой? Дар речи потерял? Ты где?
        Спустилась в подпол, присмотрелась, а вместо Юрко стоит козел Степка, печально так глядит и блеет нежно, словно козу уговаривает. Оксана опешила на миг: было полное ощущение, будто Юрко козлом обернулся, тем более Степка и в самом деле подошел и давай тереться о ее голую ногу, как кот. Однако она стряхнула наваждение, огляделась - а кадушка-то с капустой в сторону отвернута, и подземный ход открыт.
        - Сбежал! - И не раздумывая следом.
        Нору сухощавый дед Куров выкопал тесную, под себя - только ползком и пролезть, и то бедра в некоторых местах едва проходят. Оксана протиснулась, проскреблась кое-как и выбралась в козлятник. Посмотрела по сторонам, а уже темно, и не известно, в какую сторону жених подался…
        Подземным же ходом она вернулась в хату и, не стряхивая с себя пыли, села на пол, свесила ноги в люк и заплакла:
        - Эх, Юрко… Я и сама тыала хотун… Да ведь не могу так сразу. Я и сама одичала!
        В это время со стороны Украины кто-то в дверь постучал резко и требовательно. Оксана даже не шевельнулась, хотела сделать вид, что нет никого в хате, но свет горел, и потому стук лишь усилился.
        - Ну что вам надо? - сердито спросила она. - Опять кого-то рожать приспичило?
        - Ксана! - услышала голос родителя. - Открой, разговор есть!
        И она спохватилась, что напрочь забыла про отца, возясь с женихом и устраивая свою жизнь. Встрепенулась - и к двери.
        - Тату? Ты как себя чувствуешь? Загрудинное жжение есть?
        - У меня в другом месте жжение, - отозвался тот. - Открой!
        Оксана покружилась, а дверь заперта на внутренний замок и ключей нигде нет. Но вспомнила, что окно, выбитое кумулятивной гранатой, до сих пор не вставлено и только одеялом завешено. Откинула его, выглянула, насколько позволяла решетка.
        - Иди сюда! - позвала отца.
        - Тебя что, заперли? - забеспокоился тот. - Кто посмел?
        - Ко мне жених приехал, тату, - с горечью и сквозь слезы сообщила она.
        - Кто?
        - Юрко, тату, дождалась вот…
        - И где же он?
        - Сбежал от меня… Сижу вот и плачу. Никому я не нужна…
        - Ну-ка прекрати! - строго сказал Дременко. - Такая красавица и не нужна! Выбирайся из этого партизанского гнезда и пошли со мной!
        - Куда, тату?
        - Нового жениха искать. Мы тебе такого найдем - только ахнут!
        - Нет таких у нас в Братково. Я же всех потенциальных знаю.
        - Приезжие есть.
        - Это все контрабандисты и бандюганы… Тарас Опанасович приник к решетке и зашептал:
        - Американец к нам приехал, первый раз за всю историю Америки. Сэр Джон зовут…
        - Да мы уже познакомились, в резиденции, - вздохнула она. - Такой охальник…
        - Нравится?
        - Не то чтобы очень… А потом, я в Америку не собираюсь.
        - Там разберемся, вылазь! Организуем вам нечаянную встречу. Он всю ночь сегодня будет вдоль границы прогуливаться. И ты тоже.
        Оксана на секунду задумалась, после чего с вызовом оглянулась на подпол:
        - А что? Назло ему! Пусть своих айбасов стреляет! Я с американцем погуляю. Вон какая ночка теплая, духмяная, волшебная… Закружу ему голову, чоорон хотун!
        Отвернула гайки на решетке, задрала подол и перелезла через подоконник на волю…
        Они так и просидели весь день в бане. Толстокожий Куров и вовсе проспал с утра до вечера и вставал с полка, только чтобы съесть принесенную бабкой пищу с праздничного стола. А Сова покою не знала - то и дело бегала в хату, прокрадывалась на цыпочках и прислушивалась, что в подполе творится. А там сначала ругались, шумели и вроде даже дрались. Но может, и не дрались, а внук волю давал рукам, проявлял свой кундал и получал за это. Должно быть, сильно разошлись - люк своротили вместе с диваном, из посудника плошки полетели. Бабка подпол закрыла и на всякий случай пулемет разрядила. Она по опыту знала, что после ссор, как после грозы, всегда светло и радостно становится. Ну, повздорили, выпустили лишний пар, ынеркию, и опять благодать. А пара этого за годы разлуки вон сколько у них накопилось - пока весь выйдет, не один день в подполье сидеть придется.
        - Не суетись ты! - прикрикивал на Сову дед, просыпаясь. - Лучше вон возьми бубен и камлать учись. Или поспи, а то в полночь шаманить пойдем. Надо внука выручать.
        - Взрывчатки-то сколько брать? Мы ведь теперь вдвоем только пуда два унесем, а раньше одна столько таскала..
        - Я тебе дам - взрывчатки! - пригрозил Куров. - Мы пока магической силой айбасов крушить станем. Ты лучше мне горилки принеси, чтоб кундал поднять.
        - Нечего! Юрко вон почти не пьет, а шаманит. Добывай ынеркию из воздуха, как в телевизоре кажут, или вон упражнениями всякими. Ега называется.
        - Сама ты Яга! Йога! Ты из воздуха получай! Я мужчина основательный, зрелый и привык брать ынеркию от натурального продукта. Поздно переучиваться… Наливай!
        Раньше бы она закатила монолог на полчаса, но тут притащила четверть, скупой рукой плеснула в банный ковшик:
        - Ладно, чтоб склеилось у них.
        - Давай, чтоб операция у нас склеилась! Давно мы с тобой не шаманили, а? Не страшно хоть? А то прими для храбрости.
        - У меня кундал и без горилки тутан!
        - Сигналы-то наши помнишь?
        - Еще бы! И сейчас в ушах стоит, как ты воробьем чирикал! - усмехнулась Сова, делая глаза загадочными. - А какие силы и средства приготовить?
        Дед развалился на полке:
        - Лопату, грабли и кусачки возьми.
        - Козла брать?
        - На что?
        - В дозоре постоит. Или для отвода глаз.
        - Сама постоишь для отвода. Еще прихвати калоши резиновые…
        И захрапел, старый черт! А тут хоть сама с собой разговаривай или с козлом. Сова грядки пополола, вечером полила огород и снова в хату прокралась, а у молодежи там опять дискуссия: и Оксанка на шаманском уже чешет, и Юрко вроде язык вспомнил, но никак договориться не могут. Ладно, может, к утру разберутся…
        Заполночь бабка Курова растолкала, умыться подала. И сразу стало видно, отдохнул дед - заметил, наконец, Сову и, леший, ущипнул за талию.
        - А ты еще ничего, юрюнг курдук!
        Ласковое слово перед операцией, оно ведь как политзанятие, дух повышает. Быстро собрались и огородами на край села. Там бабка встала в дозор среди крестов и надгробий, а Куров калоши надел, кусачками проход в колючей проволоке сделал, проник на контрольно-следовую полосу и оттуда уже давай соловьем ее высвистывать. Сова к нему проползла и тычком в бок:
        - Сдурел, что ли? Начало августа. Соловьи-то не поют давно!
        - Забыл! Да кто их слушает-то теперь? Все одно не поймут.
        - Не нарушай маскировку!
        - А как тебе сигналы-то подавать?
        - Козлом кричи, Степкой. Его все знают… Дел даже обиделся:
        - Ты бы его переименовала, что ли, другой паспорт выписала…
        - Погожу пока. Ты еще мне предложение не сделал… Он аж подскочил, забыв, что находится в запретной зоне
        да еще под яркими фонарями:
        - Какое еще предложение? В ночной клуб, что ли?
        - Для начала, может, и в клуб…
        Куров первый пограничный столб подкопал, раскачал его и перевернул гербами наоборот.
        - Ты еще там плясать пойдешь, - сказал, - как Тамарка Кожедуб.
        Сова граблями полосу разровняла, следы скрыла.
        - Что бы и не поплясать? Я женщина свободная…
        - Наблюдение веди! - застрожился дед. - Свободная… Таким образом они пять погранзнаков развернули, уже до
        таможни рукой подать, а у бабки будто свербит - задирать начала с каждым столбом. Один тугой попался, ну и стали вдвоем его крутить, и Куров невзначай приобнял Сову вместе со знаком. Так она вывернулась и чуть граблями не огрела:
        - Чего это ты позволяешь себе? На операции? Хоть бы подарочек какой подарил сначала…
        - Пенсию принесут, я тебе леденцов куплю, - пообещал он. - Давай не отвлекайся!
        - На что мне твои леденцы? Хочу колечко, с бирюзой. В магазине видала.
        В общем, чего-то закапризничала старуха, а это значит - до конца операции. Никак нрав не изменился! И выбирает самый критический час, когда затаиться надо, язык прикусить, слиться с окружающей местностью под носом у противника, а она в это время чего-нибудь требовать начинает. Полагая, что ему будет трудно отказать и, уж если пообещал чего, потом выполнять придется. Куров еще с партизанских времен этого терпеть не мог, оттого и не хотел брать ее в пару на задания. И хорошо, уже ночь, контрабандисты сами вышли на операции, а то бы его с бабкой давно заметили в запретной зоне
        - Я тебе одно уже дарил, - буркнул дед. - Серебряное… Заметай следы ровней! Чернобай обнаружит!
        - Так оно износилось - с руки спадает!
        - Привязывай. Изолентой примотай! Ыррыатын…
        - Что я тебе, электрический провод? - распрямилась бабка и подбоченилась. - Под напряжением?
        А видеокамера в это время рыскает, шарит вдоль стены. Дед повалил Сову и к земле прижал:
        - Ладно, куплю. С бирюзой… Только не вставай, ползком надо.
        - На что мне твое колечко? - завредничала. - Тьфу на него! Тундара ты якутская…
        - Тебе чего надо, Елизавета? - отчаялся Куров. - Весь день в бане просидели, могла там сказать. Операцию завалишь.
        - Отдохнуть хочу. - И распласталась на КСП. - Притомилась.
        - Вперед! Санаабар…
        - Поди, не семнадцать лет! Я женщина зрелого возраста. И вся такая упревшая…
        - Вставай на четвереньки и вперед!
        - Чего ты раскомандовался? - На четвереньки-то встала, но не пошла. - Я кто тебе? Женись, тогда и командуй!
        - Ишь что захотела! Только и смотрят, как бы на себе женить! Ну и бабы пошли! Тундара кириккитте! Помогай давай!
        Дед в одиночку очередной столб раскачать попробовал - не поддается.
        - А вот не буду помогать! Что ты сделаешь?
        - Что я раньше делал, когда ты шевелиться не хотела на операции?
        Она мечтательно глаза закатила:
        - Ой! Ой! Что делал! Что дела-а-ал! Да если б ты, как раньше, я б с тобой походила на операции. А нынче у меня никакого интересу. Так что подчиняться отказываюсь, пошла домой.
        И поползла прочь.
        - Ты это брось! - Куров поймал ее за подол. - Не путай интересы. Мы по совести на операцию пошли. Юрку помогать Арсана Дуолайю изгонять. А не из каких-то там… личных интересов.
        Этот довод бабку вразумил, хотя все равно проворчала:
        - Всю жизнь вот так и маюсь… Ни жена, ни вдова… Кургыттара айбасы! Нет бы сказать: Елизавета - юрюнг, солнце! Юрко вон как Оксанке говорит? Учись у молодых-то, старый пень.
        - Юрюнг, юрюнг, заметай следы!
        Еще три столба развернули, и вот она уже, таможня с башней, и хоть людей никого, одни таможенники, но камеры отовсюду зырят, настроенные на всякое движение. Хорошо, откуда-то цыплята взялись, бродят в свете фонарей, зернышки собирают - сбивают с толку аппаратуру.
        - Зря козла не взяли, - пожалела Сова. - Я бы его попасла… Вот тебе и легенда.
        - Кто ж ночью козлов пасет? - Дед бинокль достал. - Тем паче на асфальте…
        - Он же у меня окурки собирает. Большой охотник до табака…
        - Не годится, подозрительно.
        Сова задрала голову, рассматривая башню и обвисшие от безветрия государственные флаги.
        - Как же отвлекать будем? Вовченко вон с трубой сидит. И дальше видит, чем ты.
        - Надо думать, как… Ты же раньше сообразительная была.
        - Да я знаю, как… Только думаю: согласишься ли? Куров обернулся к старухе, а у той глазки мечтательные,
        как в юности.
        - Ну? Излагай.
        - Только ты сразу не ругайся, а подумай, - предупредила она. - Ради внука родного я готова на жертвы идти.
        - Говори!
        - Тут вот, за кустиками, разденусь и такая вся выйду. Как Тамарка Кожедуб в клубе. И стану танцевать перед таможней. Пока ты на башню поднимаешься…
        - С ума сошла?! Хатыныны канул!
        - Ты подумай и не ругайся! Они же мужики, так всяко залюбуются. А что, не хуже Тамарки спляшу.
        Если б не конспирация, Куров все ей сказал бы, не прибегая к шаманской речи, но тут и голоса-то не повысишь. Потому промолчал, а она расценила это как колебания и дода-вить решила:
        - На Кожедубиху два государства сбежалось глядеть, работу побросали. Мебельная фабрика встала и лесопилки. Тут два таможенника с Чернобаем всяко прибегут.
        - Они не прибегут, - прошептал дед.
        - Почему? Не мужики, что ли?
        - Они убегут.
        - От меня, что ли? - пошла в задир Сова. - Ты это чего хочешь сказать? Да ты сам меня когда в последний раз видал? А? Не помнишь. Я, между прочим, похорошела с тех пор без тебя.
        - Ладно, потом погляжу…
        - А кто тебе покажет? Женись, тогда и гляди!
        И пошел бы у них разговор на новый круг, но тут на таможне послышался дурной, пьяный крик:
        - Колька! Колька, мать твою! Водки давай! Раз взял на содержание - давай! Ты где, в душу тебя? Спрятался, волчонок! Да я тебя по запаху найду!
        Куров прислушался и сразу же признал своего воспитанника, толкнул Сову. И та закивала головой, вытягивая губы в трубочку:
        - Откуда и взялся-то? Будто воскрес. И речь стала внятная… Он на каком хоть языке говорит?
        - Да вроде на нашем, - отозвался дед.
        - А то у меня все уже перепуталось. Кажется, на шаманском, и все.
        - Когда про водку говорят, то язык всяко шаманский, - потрафил дед Сове. - Магия… Вон сват наш - как напьется, так ведь на первый взгляд будто дурак делается. Никто понять не может.
        - Так он просто мычит, как бык, да и все.
        - Не-ет, - дед погрозил пальцем, - ничего ты не понимаешь. Крестник сказал, у него память просыпается. И древнюю мову вспоминает, первобытную, что ли, каменного века. Это когда не слова, а одни звуки…
        А Семен Волков между тем бродил под башенным сводом от одних ворот к другим, словно в клетке, и гулкий его голос уносился на обе стороны границы.
        - Сынка вырастил! - орал он. - Родного отца, как зверя, поймал! Хотел в Америку продать. Для опытов! Мне все сказали! Думал, не узнаю? Ни стыда, ни совести! Колька?! Все равно найду!
        - Мыкола спрятался, - определил Куров. - Одно государство уже без надзора.
        - Так другое бдит! У Вовченки труба!
        - Сейчас и ее не будет.
        - Ну?! Так я и поверила!
        - Приготовься меня страховать. Если что - сигнал.
        В это время Семен оказался возле российских запертых ворот досмотровой зоны.
        - Ладно! - крикнул он. - Не даешь водки - к Шурке уйду! Шурка, он добрый, он обязательно даст. И мать у него добрая была, всегда давала! Но к тебе не вернусь! Ох, пожалеешь, хватишься, как жить сиротой! Шурка?! Ворота открывай!
        Труба из круглого проема для часов на башне в тот же миг убралась. Куров подмигнул Сове, мол, видела? Но та еще хлопала глазками и ушам своим, святая простота, не верила.
        - Шурка! - Воспитанник Куровых тряс решетчатые створки. - Шур, встречай, твой батька идет! Ты у меня самый сердечный, Шурка. Это потому, что твою матушку любил!
        - Ну, мне пора, - сказал Куров. - Если что, помни, не забывай. Погибну, так долго не реви. Тебе замуж надо. Вон какая еще сдобная. Как в прачечной… И так тыала хотун!
        Тут они по-настоящему и обнялись - впервые за долгие годы разлуки…
        Глава 11
        Шурка Вовченко со своим вновь обретенным кровным отцом уже третью бутылку откупорили, расположившись по-бродяжьи, прямо на газоне досмотровой зоны. Прожектор вырубили, чтобы не слепил, камеры отвернули и костер развели, сначала для уюта, а потом и для дела: на закуску цыплят наловили, ощипали, нанизали на стальной щуп и изжарили.
        - Со мной не пропадешь, Шурка! - хвастался старший Волков, управляясь возле огня. - Я тебя и накормлю, и напою, и спать уложу. Тут у тебя сяду налог брать. Сколько дадут - пополам. Мне много не надо.
        - На что тебе побираться, отец? - Вовченко неожиданно для себя как-то сразу проникся к нему. - Поселишься у меня и будешь доживать на полном обеспечении.
        - Нет, сынок, не надеюсь я на ваше обеспечение. Колька вон тоже сулил…
        - Ну что с хохла взять, батя?
        - А потом, я доживать не хочу, - философски сказал родитель. - Я жить хочу. А жизнь, она только на дороге. И потом, запомни, сынок: я не побираюсь. Я с людей взымаю пошлину. Только ты за товар, а я за сострадание. Люди не мне деньги бросают, они их Богу жертвуют. Я божий таможенник, Шурка.
        Выпьют по маленькой, закусят, песню споют, и опять у них разговор душевный. А старший Волков довольно пост
        ранствовал, всякого повидал, и его слушать - не переслушать! Особенно всяческих баек про чудеса, лекарей, тарелки, чертей, пришельцев - в общем, про все, что Вовченко как раз интересовало. Семен на дороге всю жизнь, так чего только не наслушался, да и сам испытал. Например, говорить научила его одна бомжиха с Питерского вокзала, владеющая гипнозом, от бессонницы излечил надзиратель в румынской тюрьме, где он томился три месяца. А печенку, почки и прочие внутренние органы он поправил в чернобыльской зоне, где прожил несколько лет в общине сияющих братьев - секта есть такая, и состоят в ней одни пророки, которым радиация до фонаря. Мутанты там просто ходят по улицам, как у нас хохлы, а с одной, женского пола, он и вовсе прожил чуть ли не год и ничего особенного не заметил. Количество ушей, глаз, грудей и пальцев на руках в семейной жизни не играют особой роли, а иногда бывают полезны. Например, у отцовой сожительницы хвост отрос длиною метр двадцать два сантиметра, так очень удобная штука, которой человеку недостает, - заместо третьей руки, лишней точки опоры и кнута, если надо от кого отмахнуться.
Там у них в зоне все по-другому, коммуна: ни зла, ни стяжательства нет, и только один порок - говорливые и крикливые они, все время спорят между собой про религию и грядущие времена. Вначале старший Волков тоже хотел выучиться на пророка, дабы побираться было сподручней, к тому же у него талант предсказателя обнаружился: посредством тонкого природного нюха, оказывается, можно чуять, что будет, потому как каждое время имеет свой запах. Но дошел только до третьей степени посвящения, это примерно как третий разряд, плюнул на заманчивое будущее и ушел, так и не свыкнувшись с их образом жизни. Да и к старости в родные края поманило, все чаще стал женщин вспоминать да как шпуры бурил, ну и ребятишек своих. Бункера на второй заставе он с юности знал, потому и поселился там, чтоб никому не мешать.
        Мыкола потаился, спрятавшись, потом видит: отец в Россию ушел и там загулял, - поуспокоился, прокрался к воротам, стоит и слушает, о чем они с Шуркой говорят. А от костра жареной курятиной наносит, слышно, как они водку разливают, чокаются - этак по-семейному… И такая тоска напала! Как ни крути - отец…
        Тот же унюхал сына и говорит:
        - Колька тебе брат, давай позовем этого волчонка, все-таки жалко, хоть он и дурной.
        Вовченко подошел к воротам и сквозь решетку первым руку Волкову подал:
        - Выходит, мы братья с тобой.
        - Я подозревал, - с радостью сказал Мыкола. - Батя мой ходок был.
        И тут вдруг кукушка закуковала на стене.
        - Загадать надо, сколько лет жить осталось, - серьезно проговорил Шурка. - Ну-ка, раз, два, три…
        Кукушка поперхнулась и умолкла.
        - Брось ты верить во всякую ерунду! - подбодрил его новообретенный брат. - Зегзица вредная птица. Пойдем выпьем с батей!
        Они отперли калитку, каждый со своей стороны, и Волков проник в Россию. Он свою бутылку принес, тут же получил штрафной стакан, но поначалу скромно сидел, виновато, потом песню спели вместе, и втянулся в компанию. Отец его не корил и обиды не поминал - напротив, расчувствовался.
        - Не бойтесь, сынки, - сказал. - Теперь у нас семья. Я вас не брошу, если что - прокормлю. Только вы промеж собой живите дружно.
        И вот где-то уже под утро сидят они по-семейному, за жизнь поговорили, международную политику обсудили, и уже дело подошло про женщин поговорить, как из темноты выступила мохнатая, сгорбленная фигура с луком в руках. Стрела заложена, тетива натянута - сейчас выстрелит! Отец в ту сторону спиной сидел, не видел, а братья в первый миг оцепенели. Мыкола сразу же сообразил, кто это, узрев у пришедшего во лбу третий, широко раскрытый глаз, и Шурка, еще раньше познакомившийся с мутантом, узнал его, но оторопь взяла.
        Наконечник острый, костяной, поблескивает от костра и целит то в одного, то в другого. Вовченко первым опомнился, медленно встал, приподнял открытые ладони на уровне плеч - чтоб по обычаю показать свою безоружность и открытость, а Волков подумал - сдается, и тоже вскочил, руки вверх задрал. Родитель на них посмотрел, ухмыльнулся:
        - Вы чего, сынки? Менты, что ли? - и обернулся.
        - Ыррын айбасы? - спрашивает мутант. - Арсан Дуо-лайя як!
        - А-а! Здорово, шаман! - обрадовался старший Волков. - Ты все чертей гоняешь? Давай садись, выпей с нами. А лук-то убери, не целься. Нету здесь твоих айбасов.
        Тот и правда лук опустил, подошел, с Семеном за руку поздоровался.
        - Сулум алкум, - сказал степенно. - Анабар айбасы ки-риккитте. Арсан бизда, канул сохнут.
        - Ну, поздравляю, - обыденно сказал страший Волков и налил ему водки. - Прими по этому случаю. Да присаживайся!
        Мутант стакан принял и сел, по-турецки подвернув ноги:
        - Синьгами…
        - Он чертей гоняет, - перевел старший Волков, видно знавший язык. - Занятный хлопец, настоящий шаман. Чума кашпировская рядом не стояла. Мы с ним на второй заставе познакомились.
        Мутант выпил, крякнул, но не закусил и что-то начал говорить божьему таможеннику - с жаром и страстью, только ни слова не поймешь.
        Мыкола же локтем Шурку в бок толкнул и спросил шепотом:
        - Ты знаешь, кто это?
        - Знаю, - очарованно отозвался тот. - Неизвестное науке существо. Не исключено, пришелец…
        - Сам ты пришелец. Это мутант, который девок ловит.
        - Да не ловит он девок - пытается контакт установить с нашей цивилизацией. И правильно действует - через женщин. Потому что они тоже космические существа. С Венеры пришли на Землю. Кроме твоей Тамары Шалвовны…
        - Она уже не моя…
        - Как скажешь. - уклонился Шурка, не желая обидеть брата, и, расстегнув рубашку, грудь показал: - Имел я с ней контакт… Видал, как изодрала? До сих пор не заживает.
        - Меня это теперь не волнует…
        Старший Волков уловил, что они шепчутся, поэтому спросил строго:
        - Чего это вы там? Как заговорщики… - И налил всем. - За моего товарища шамана! У него сегодня счастливый день.
        Братья чокнулись, но выпили молча, думая каждый о своем и взирая на мутанта.
        - Не исключено, он представитель исчезнувшего звена, - доверительно сообщил Вовченко, - в развитии человечества…
        - Ты точно знаешь?
        - Пока догадываюсь.
        - Почему тогда говорят - мутант?
        - Да наши дураки придумали!
        Мыкола сделал паузу и придвинулся к брату поближе:
        - Хочу тебе один момент открыть, Шур, по-братски…
        - Давай…
        - Кто бы он ни был, но за эту тварь могут хорошие деньги заплатить. - Он многозначительно взглянул на брата. - Если поймать и сдать.
        - То есть как сдать? Он что, металлолом, что ли?
        - Сам говоришь, неизвестное науке существо…
        - Кто же его примет?
        Мыкола не хотел посвящать Вовченко во все детали операции и увернулся:
        - Есть заинтересованные люди… Ну что, поможешь скрутить? Не сейчас, а как отойдет в сторону. Чтоб батю не расстраивать. Видишь, скорешились они.
        - Что это за люди?
        - Лучше не спрашивай. За ними стоит реальная страна и миллион баксов. Поделим пополам. Тебе-то какая разница?
        - Большая… У них научный интерес?
        - Научный!
        - Тогда пусть изучают в естественных условиях. Чтоб не портить картинку. Кто им мешает? Получают разрешение, выправляют бумаги…
        - Не могут они так.
        - Львов в саванне изучают, а здесь не могут? - Вовчен-ко всегда был подозрительный. - Готовы безумные деньги платить. Это мошенники…
        - Это лимон долларов, брат! И они сейчас торговаться не станут, у них сроки выходят…
        - Мне ведь деньги не нужны…
        - Деньги тебе не нужны, я знаю, - стал уговаривать Мыкола. - Ты принципиальный. А полмиллиона - это уже не деньги, это счастье…
        - Мне истина важнее…
        - Так знакомые мне люди тоже истину ищут!
        - Кто такие? Американцы?
        - Ну, допустим, и что? Они сейчас двигают прогресс, в том числе и научный.
        - Ты на врага работаешь, брат. - Шурка кулаки стиснул. - На вероятного противника. Помнишь хоть, где находишься?
        Волков осмотрелся, глянул на государственный флаг:
        - Пока еще соображаю…
        - Ты в России, понял? И это существо обитает на нашей территории.
        - Он чернобыльский урод! И подлежит возврату, то есть депортации.
        - Сам ты урод!
        В это время мутант лук через плечо повесил, бубен, что болтался на поясе, отстегнул и давай прыгать у костра и стучать. Божий таможенник вскочил и тоже в пляс пустился. И такие у них забойные танцы пошли, что братья сначала невольно засмотрелись - ну точно два дикаря, два первобытных человека! Вовченко тоже было ногами запритопывал - так ритм забирал, однако Мыкола почуял крайнюю на него обиду и нарастающий приступ ярости.
        - Что ты сказал? - задиристо спросил он.
        - Что слышал! - отозвался тот, готовый присоединиться к пляшущим.
        - Ты мутантом меня назвал?
        - А кто ты? И Тамара Шалвовна твоя… Вообще чернобыльский монстр!
        - Повтори! - потребовал Волков и схватил за грудки. Вовченко же снял с него фуражку и захохотал, указывая
        пальцем:
        - Ну вот! От радиации даже волосы повылазили, один клок остался! Или это у тебя парик? Для начальства?
        И попытался снять с него скальп, царапая ногтями затылок брата.
        Мыкола целил в переносицу, но смазал, шаркнул кулаком по уху и, потеряв равновесие, рухнул на газон. Шурка сейчас же сел на него верхом и стал тузить по загривку:
        - Тварь продажная! Рожа хохляцкая! И баба твоя - шалава!
        Волков изловчился, ухватил Шурку за волосы, и они покатились кубарем. Поскольку же выпито было изрядно, то драться по-настоящему не получалось: царапались, как женщины, мяли и тискали друг друга, рассыпая форменные пуговицы. И все это под звонкий шаманский бубен. В пылу схватки опрокинули импровизированный стол из картонных коробок, костер разгребли ногами и не могли расцепиться, пока родитель не вытянул их стальным щупом, причем сразу обоих.
        - А ну, ша! - рявкнул он. - Чего не поделили? Братья расползлись в разные стороны, но встать уже не
        было сил. И все-таки Волков приподнялся и обнаружил, что мутанта возле дотлевающего костра нет. Ему же показалось - секунду назад еще отплясывал…
        - Где? - с суетливой надеждой спросил он. - А где шаман?
        - Обоих выпорю! - пригрозил отец. - Чуть отвернешься, они как кошка с собакой! Мать вашу… Ну-ка встали и помирились!
        - Колька сговаривал шамана этого поймать, - пожаловался Шурка. - И американцам продать, шкура…
        Старший Волков посмотрел на одного, на другого и покачал головой:
        - Нет, надо было за ноги и об угол. Обоих… Вы в кого такие уродились?
        - Бать, а куда шаман пошел? - все еще суетился Мыко-ла. - Только что был… Бать?
        - Ладно, хрен с вами. - Божий таможенник прихватил остаточек в бутылке и покосился на башню. - Пошли отсюда скорей, смываться надо. Сейчас начнется.
        - Что начнется?
        - Третьи петухи закричат! Вон уже айбасы разбегаются!
        - Это кто такие?
        - Да черти, злые духи. Ишь, улепетывают, только пятки сверкают!
        - Бать, ты чего? - забеспокоился Вовченко. - Какие черти? Где?
        - Вон, вон же бегут! - Родитель тыкал пальцем в темноту. - Слепые, что ли? Ага, припалил вам шаман задницу!
        - Мы тебе больше не нальем, - сурово сказал Мыко-ла. - Если тебе черти чудятся…
        - Ничего ты еще не понимаешь! Черти чудятся с похмелья. А если в выпившем состоянии, то, значит, реальные…
        Тут и в самом деле где-то в селе заорал хрипатый, хулиганистый петух-запевала, и старший Волков замахнулся щупом:
        - Чего разлеглись? Бегом отсюда! Слыхали? Это третьи! Ну-ка оба рысью!
        - При чем здесь петухи, батя? - попытался урезонить его Шурка, вставая на четвереньки. - Пусть себе кричат…
        - Остолопы! Сейчас стена рухнет! Вместе с вашей таможней! Помпея начнется, мать вашу!
        Сыновья приподнялись, будто медвежата, и огляделись, задирая головы на башню.
        - С чего это она рухнет?
        - А с того, что шаман сегодня Арсана Дуолайю подстрелил! Злого духа кончил! Да я и сам чую - будущее пылью и дымом пахнет!
        И в самом деле - под ногами явственно ощутился толчок земной коры, а потом ее головокружительное колебание…
        Партизанская чета вернулась с операции под утро. Осторожно отомкнули дверь, прошли на цыпочках, однако в хате было пусто. И тут сквозь открытый люк подпола послышались характерные шорохи и вроде бы звуки поцелуев. Сова стала теснить деда к выходу, но уже за порогом любопытство взяло верх. Прокравшись к люку, бабка навострила ухо, и в это время снизу послышалось блеянье козы:
        - Бэ-э-э-э!
        А ей в ответ козел мерзким таким голосом:
        - Бя-я-я-я!
        Дед не выдержал и тоже вернулся.
        - Ну чего там у них? - шепчет. - Склеилось?
        Бабка же только пальцем указывает в подпол и слова вымолвить не может: верно, подумала, внук с Оксаной в козлов оборотились. Куров заглянул и сразу все понял.
        - Через козлятник сбежали. Ну правильно, чего им, всю жизнь в подполе сидеть? Пошли воздухом подышать, вон какая ночка стоит…
        Сова соображала быстро, зная пристрастие деда ходы рыть, и не хотела показывать ему испуга.
        - Я думаю, кто у меня козу выдаивает? - проговорила ворчливо и устало развалилась на диване. - Притомилась…
        - Сейчас произведем разбор полетов, - строго заявил Куров. - Опять у тебя вожжа под хвостом была на операции.
        - Вожжи держать не умеешь! - съязвила Сова. - Потому и попадает.
        - Твоих капризов этих чтоб больше не повторялось! Далее, ты почему раскуковалась, когда я на башню залез?
        - Сигнал подавала! Вовченко Мыколу ходил приглашать.
        - Да ведь кукушки-то давно не кукуют!
        - А мне что-то так покуковать захотелось, - блаженно вымолвила Сова, - прямо не могу…
        - А если б привлекла внимание?
        - Ой, а сам-то что? Соловьем залился на нейтральной полосе!
        - В следующий раз совой гыркни, я пойму.
        Сова вдруг встрепенулась, кинулась к выбитому окну, отвернула занавеску, а там отвинченная решетка настежь!
        - Это как называется?!
        - Должно, не склеилось у них, - заключил Куров. - Один сквозь землю провалился, другая в окно улетела, в тун-
        дару их…
        Благостное настроение у бабки вмиг улетучилось:
        - Как женщина женщину Оксанку я понимаю…
        - Что ты там понимаешь?
        - Да кое-что еще понимаю!
        - Ладно, давай перекусим, вздремнем, - предложил дед, завинчивая решетку на окне, - да пойдем наблюдать, чего мы там с тобой нашаманили. Ох, побегут айбасы!
        Сова хотела по привычке что-нибудь поперек сказать, но лишь вздохнула и стала на стол собирать. Тем часом с Украины постучали, Куров выглянул и бросился к двери.
        - Доброе утро, - устало проговорила Оксана. - Пустите блудную дочь, Степан Макарыч…
        Он засуетился:
        - Отчего же блудную? Ты же знаешь, мы со старухой всегда рады!
        - А я Юрку изменить хотела, - вдруг призналась она. - Отомстить ему за мои девические годы! Американца ходила очаровывать.
        - Вот так с ними и надо, дочка! - одобрила Сова, выходя из своей на дедову половину. - Чтоб знали, в кириккитте их разэтак! А то их ждешь, ждешь как проклятая, они же потом и жениться не хотят! Нос воротят! Ну, и очаровала?
        Оксана тоже устало развалилась на диване:
        - Да какой-то пугливый оказался… Всю ночь ходил за мной как тень. Так и не подошел.
        - Надо было настойчивость проявить, - посоветовала бабка. - Скараулить и на шею ему. Когда парню на шею сядешь, он потом всю жизнь очарованный ходит. И такой кун-дал стоит!
        - Я вот и хожу всю жизнь очарованный, - проворчал Куров. - Хоть бы постеснялись при мне свои бабские секреты выдавать…
        - А на тебя где сядешь, там и слезешь, - отмахнулась Сова. - Уж какие только чары не насылала! И в девках, можно сказать, осталась.
        Дед лишь рукой махнул, не дождавшись завтрака, ушел спать за печку. Сова же к Оксане поближе пересела:
        - Дальше-то чего?
        - Подкараулила этого Джона, - сонно проговорила та. - Волосы распустила… И к нему - тыала хотун, мол… Он так от меня шарахнулся! Аж упал…
        - И что? Верхом бы на него!
        - Не успела. Вскочил, ружье подхватил да как дунул! Везде искала потом… Сквозь землю провалился! До этого вроде храбрый был, даже приставал. Что с ним сделалось?
        - Он с ружьем за тобой ходил?
        - У американцев законы такие, - вздохнула Оксана. - Без револьвера даже спать не ложатся… Может, влюбился? И скромный стал?
        - Когда влюбляются, они шустрей становятся. Айбасы просто…
        - Юрко вон шустрый. И тоже сбежал… Никому я не нужна!
        - Где вот его носит? Третьи петухи откукарекали, злые духи спать улеглись…
        Договорить не успела - из России застучали. Сова с Оксаной бросились к двери и обе остановились.
        - Не похоже, чтоб Юрко, - предположила бабка. - Он через двери не ходит…
        - Кто там? - громко спросила Оксана.
        - Открой, сватья, - послышался сдавленный голос Дре-менко. - Помогите…
        Сова отворила и отшатнулась. Тарас Опанасович чуть не упал на нее, в последний момент ухватившись за притолоку. Стоял и качался - всклокоченный, глаза сумасшедшие, одет в какое-то заскорузлое, грязное тряпье и при этом еще весь в крови.
        - Тату? - кинулась к нему Оксана. - Что это с тобой? Ранен?
        Дременко сполз по косяку на порог и блеснул глазами:
        - Нет… Я живой… Там! - Он показал на улицу. - Помогите…
        Из-за печки высунулся Куров:
        - Чего это тут у вас? Пожрать не дали, теперь и спать… - и осекся, увидев Дременко.
        - За мной! - скомандовала Сова. - Там помочь кому-то надо.
        Они с дедом выбежали на улицу, покружили по двору - никого. И тут заметили на огороде какое-то шевеление. Толстый переводчик вставал, пытался сделать шаг, но тут же падал в картошку, путаясь в высокой ботве. Рядом с ним, разбросав руки, лежало еще одно тело, неподвижное. Куров перевернул его на спину - незнакомый молодой мужик в окровавленной одежде.
        - Американец, - признала Сова. - Кажись, наповал его…
        - Это мистер Странг! - Переводчик стоял на четвереньках. - Он тяжело ранен! Спасите его!
        - А ты?
        - Нет… Я просто устал. Помогите ему!
        В это время американец очнулся и завращал безумными глазами:
        - Рашен мафия! Гэрилла бэнд! Рашен партизенз!
        - Ты что, сбесился? - Дед попытался поставить его на ноги. - Какие партизаны?
        Сова хотела помочь, но Джон вырвался и затараторил на английском.
        - Чего он говорит-то?
        - Приказывает не подходить к нему, - объяснил переводчик. - Он - гражданин Соединенных Штатов… Требует консула… Немедленно пригласите ему консула.
        - Где же его взять-то? - спросил Куров, хватая раненого под мышки. - Пошли в хату. Будет тебе и консул, и морковка с хреном…
        - Рашен мафия! - завопил тот. - Рашен партизенз! Брянский лес! Ковпак!
        Переводчик хотел что-то растолковать ему, но Джон уже ничего не слышал и выворачивался из рук.
        - Крыша съехала, - определила бабка. - Давай его волоком, тяжелый…
        Кое-как они вытащили его с огорода во двор, и тут на крыльце показался Дременко, которого удерживала Оксана.
        - В хату его! - прохрипел он. - В хату его, сват. Рану перевязать!
        - Тату, тебе надо в постель! - тянула его дочь. - У тебя приступ стенокардии!
        - Батько Гуменник за американца убьет! Сказал, сдать в целости и сохранности… Сват, осторожней! Что же вы его, как мешок! Это же настоящий американец!
        - Не учи ученого! - огрызнулся Куров. - Будто раненых не таскали… Держи двери!
        Верещащего американца с ходу заволокли на крыльцо и встали перевести дух. Переводчик приполз на четвереньках и повалился рядом с шефом.
        - Отпустите меня, - он даже в таком состоянии не забывал свою работу, - я свободный гражданин Соединенных Штатов… Русская мафия, партизаны…
        - Все, международный конфликт обеспечен! - стонал Тарас Опанасович. - Что будет? Что теперь будет!
        - Не хочу, - гнусавил переводчик. - Оставьте меня… Требую консула! Дайте мне телефон! Здесь есть телефон? Свяжите меня… Немедленно свяжите меня!
        - Ишь, связать просит, - заметила Сова. - Может, свяжем? Чтоб не дрыгался…
        - На стол его! - Это уже распоряжалась Оксана. - Бабушка, простыню постели. Дед, штаны ему разрежь.
        - Как - разрежь? - Даже и он опешил. - Зачем?
        - Затем, что ранение в правую ягодицу.
        - Делай, что говорят! - прикрикнула старуха.
        Куров пометался по хате, нашел портняжьи ножницы и, прикусывая нижнюю губу, изрезал брюки вместе с трусами.
        - Кто же его подстрелил? - сдирая липкие от крови лохмотья, спросил он. - Случайно, что ли?
        - Партизан какой-то! - Дременко с ужасом глядел на распластанного по полу американца. - Никто и не видел! Это надо же - стрелять в живого американца!
        - Кладите на стол! - прекратила их диалог Оксана, натягивая старенькие медицинские перчатки. - Бабушка, горилки мне на руки!
        Куров с Тарасом Опанасовичем кое-как завалили сопротивляющегося Джона на стол, тут переводчик немного отдышался и помог, уговаривая того на ходу по-английски. Сова щедро поливала из четверти на перчатки Оксаны, и это не миновало рачительного взгляда деда.
        - Ты особенно-то не расходуй! - прикрикнул он. - Не вода же.
        Но бабка и сама умыла руки горилкой:
        - Ассистировать буду! Тебе ножик, Оксан? Или у меня скальпель есть? Для кастрации?
        - Давайте скальпель! - распорядилась та, щедро смывая йодом кровь вокруг раны. - И еще у меня в сумке ножницы и зажим. Мужики, держите его крепче.
        Сова обмыла скальпель и прочие инструменты горилкой, после чего запалила вату и стала их прокаливать.
        - Где телефон? - обрушившись жирным торсом на спину шефа, работал переводчик. - Мне надо связаться со штаб-квартирой НАТО. Требую предоставить телефон.
        - Придется дать ему телефон, - засуетился Дремен-ко. - У них по закону положено. Один звонок. Тем более в НАТО… Оксана, разреши ему позвонить! Нельзя ущемлять права! С нас спросят…
        - Да пусть звонит, - отмахнулась та, обрабатывая широкую, с вывернутыми краями, рану на ягодице. - Хоть Господу Богу… Странная рана… Бабушка, посмотрите.
        Елизавета Трофимовна надела очки и склонилась над американцем:
        - Будто ножиком тыкнуто и повернуто.
        - Это не пулевое ранение…
        - Скорее осколочное, - заключила бабка. - Потому и крови, как с барана… Вы что, сват, бомбы взрывали?
        - Какие бомбы? - чуть не взвыл тот. - Ничего не взрывали! И никто из нас не стрелял! Партизаны!
        Дед на минуту передал держать ноги Дременко, принес и сунул в руки переводчику телефонный аппарат.
        - Пускай звонит! Повезло, что не в Якутии его подстрелили. Там телефонов нету…
        - Ты что, ошалел? - воззрилась на деда Сова. - Это же на свинарник телефон!
        - Пусть звонит! Может, как-нибудь свяжется. Они, американцы, народ дошлый, все у них через космос. Цивилизация…
        Переводчика от вида крови тошнило, однако, поставив телефон на спину американца, он все же набрал какой-то номер, послушал и сунул трубку Джону. Тот что-то закричал срывающимся голосом.
        - Переводи, - тихо сказал Дременко и сунул кулаком в бок переводчику. - Мы должны знать, чего ждать…
        - Он требует соединить его со штаб-квартирой.
        - Ножницы! - деловито потребовала Оксана. - И тихо, не мешайте мне!
        Но едва она тронула рану, как американец заблажил и стал извиваться. Кровь брызгала во все стороны, старый стол угрожающе заскрипел.
        - Степан Макарыч, приготовьте ему наркоз, - распорядилась Оксана.
        Тот с готовностью налил стакан горилки, но рачительно отлил четверть его обратно в бутыль:
        - Как раз будет доза.
        - Что он говорит, переводи, - давил сквозь зубы Дре-менко, налегая на ноги.
        - В Брюссель звонит, права качает.
        - Конкретно!
        - Я Джон Странг, - прогундосил тот, жадно взирая на горилку. - Был обстрелян и ранен русскими партизанами на территории России. Требую немедленно нанести ответный ракетный удар…
        - Труба, - выдохнул Тарас Опанасович. - Что ему отвечают, слышно?
        - Не слыхать, что-то хрюкает… Помехи.
        - А он что говорит?!
        - Передает, где находится… Граница Украины и брянский партизанский лес. Село… Братково.
        - Вертолет вызывает?
        - Нет, передал координаты, сейчас ракеты прилетят.
        - Ракеты?! Скажи ему! Он что? Рехнулся? Скажи… Нет, я сам!
        Оставил Джона и выхватил у него трубку. Раненый засучил ногами, не давая Оксане работать.
        - Тату, держи его!
        Но тот не слышал и кричал в трубку:
        - Не стреляйте, панове! С вами говорит голова администрации Дременко! Исполняющий обязанности! Товарищ генсек НАТО! Я сейчас все объясню! Это случайный выстрел… Случайное попадание в американского гражданина!
        Сова оттолкнула его и отняла трубку:
        - Не мешай, сват! Ты мне свет застишь своей фигурой.
        - Сейчас ракетами накроют! Крылатыми! Я с НАТО говорил!
        - Да уймись ты. Какая НАТА? По этому телефону и до
        свинарника не дозвонишься… Отойди!
        - Дедушка, наркоз! - скомандовала Оксана. - Надо пройти раневой канал. Кажется, там что-то есть.
        Куров завернул голову американца и профессионально, стараясь не расплескивать, влил горилку в рот. Потом сунул малосольный огурец вместо затычки, но тот выпал.
        - Не дамся, - констатировал переводчик. - Не доверяю… Заразите меня СПИДом…
        - Чего-чего? - не понял Дременко.
        - Хочет, чтоб спидом заразили, - объяснил Куров. - Да где ему спид-то взять?
        - Ну, теперь держите, мужики, чтобы не брыкался, - распорядилась бабка и нежно похлопала по здоровой ягодице. - Лежи, милый, лежи, родненький. Не бойся, я сорок лет ветеринаром на свинарнике работала, ударник коммунистического труда, между прочим…
        - Приготовьте тампоны, бабушка, - хладнокровно сказала Оксана. - Попробую достать инородный предмет.
        - Может, ему сразу ногу-то того? - смачивая марлю йодом, прозаично спросила Сова. - В тундару тутан? Чего доброго, гангрена - рана-то грязная. И будет ему кирдык…
        - Пока оставим, - проникая зажимом в рану, проговорила Оксана. - Это никогда не поздно… Рану почистим, как наркоз подействует.
        - Я вам дам - ногу! - запоздало подскочил Тарас Опа-насович. - Не сметь! Ксанка! Какой еще кирдык?
        - Слабый мужичок, вытерпит ли? - не замечая его угроз, проговорила бабка. - Тутан хотун.
        - Дедушка, еще наркоз приготовь, - не отрываясь от дела, распорядилась Оксана. - На всякий случай…
        - И мне! - взмолился переводчик. - Сейчас упаду…
        - Я тебе упаду! - пригрозил Дременко. - Переводи, что он там бормочет?
        - Речь уже бессвязная… Вы - русские партизаны… Русская мафия… И еще что-то про авианосец к нашим берегам…
        Дед поднес ему полстакана и огурец.
        - Пульс? - спросила Оксана.
        Бабка подержала запястье слабеющей рукой:
        - Нормальный, как у кролика… Сват, а кто его подстрелил-то?
        - Не видел я, кто! - в отчаянии воскликнул Дременко. - Я же как приманка был. Думал, ко мне мутант бежит, а это сэр Джон. И уже вся задница в крови. И кричит: партизаны! Сватья, а этот телефон и правда на свинарник?
        - Нет, почему? Теперь международный…
        - Как - международный? Откуда?
        - Свинарник-то на Украине остался.
        Тарас Опанасович набрал номер, и вдруг на том конце кто-то ответил.
        - Пан Кушнер! - трагично обрадовался он. - Сильвестр Маркович. Докладывает голова администрации… Кто? Президент Соединенных Штатов? Это ранчо пана Буша? Какая ферма? Ты как мне отвечаешь, свинья?!
        И бросил громко хохочущую трубку.
        - Не могу ухватить, в айбасы его, - проговорила Оксана. - Тыала кундал сохнут!
        - Дай я… Айбасы кириккитте! Лабба тутан хатыныны!
        - Сама! Тампон! В тундары ее так… Дременко вытаращил глаза:
        - Это вы что там говорите? На какой мове?
        - На латыни шпарят! - Дед под шумок налил горилки и себе. - Медицинский разговор! Чтоб больной не понимал. Выпей, сват, не суетись. Все равно уже ничем не поможешь.
        - Как - не поможешь?
        Американец обмяк и погрузился в сон. Дременко присел, заглянул ему в лицо, зачем-то посмотрел в рот.
        - Ксана… Он живой?
        - Пока живой. - Она что-то наконец зацепила и с трудом извлекла из раны. - А крови, как в поросенке… Вроде осколок.
        И бросила окровавленный предмет в таз. Куров всучил стакан Дременко:
        - Пей! Чтоб кондрашка не хватил!
        А сам незаметно спер осколок из таза, отмыл под краном, повертел в руках и тоже заговорил на шаманском языке. Это был костяной наконечник стрелы…
        Глава 12
        Батько проснулся оттого, что телохранитель долго и панибратски таскал его за усы, приговаривая при этом отвратительным, хрюкающим голосом:
        - Вставай, батько! Нам пора, светает. Батько, пора, просыпайся! Нам еще через границу надо махнуть! Батько, вставай!
        Гуменник кое-как приподнялся, ощупал пространство вокруг себя - оказывается, спал в стогу сена.
        - Мы где, Лях? - спросил он. - Почему здесь?
        - Ты что, батько, ничего не помнишь? - Телохранитель заботливо охлопал его одежду. - Вставай и пойдем. Надо затемно уйти за границу. Потом расскажу.
        - Сейчас говори! - Батько ощупал переносицу. - Как я оказался в стогу? И почему у меня здесь болит?
        Лях виновато поерзал:
        - У тебя, батько, под обоими глазами по фингалу.
        - Кто? Почему ты не охранял мое тело?!
        - Я охранял… Но тебе захотелось поваляться на сене, с Тамарой Шалвовной.
        - Ах, да! - мечтательно вспомнил он. - Тамара! Какая женщина, Лях! Это же мечта всякого козака! Обожаю больших женщин… А где она?
        - Ушла, батько…
        - Почему ушла? Зачем отпустил?!
        -
        - Попробуй удержи ее! Еще и ругалась.
        - Погоди, мы же на охоту за мутантом пошли?
        - Точно так, батько, за мутантом, - озираясь, подтвердил телохранитель. - А Тамара Шалвовна была в качестве приманки. Но потом ты захотел выпить с ней на брудершафт. И она захотела…
        - Ну-ну! Дальше-то что?
        - Выпили. И ты сразу потребовал стог сена. А она говорит: мы еще поваляемся в стогу, сначала хочу прелюдию.
        - Чего?
        - Вступление, так сказать, - нетерпеливо объяснил Геббельс. - Сказала, мол, у нее высшее сексуальное образование, заочное отделение. И она не хочет, чтоб сразу в стог.
        - Мы же должны были ловить мутанта! На живца!
        - Должны были… Но ты, батько, захотел показать живцу настоящую козачью прелюдию. И это ей понравилось. Мы взяли тачку и поехали в Теткино, в кабак
        Гуменник потряс головой:
        - Кабак я помню… Ну?
        - Вы с Тамарой Шалвовной плясали гопака. А какому-то москалю не понравилось.
        - Это он меня ударил? Ты почему не контролировал ситуацию?
        - Не он, батько, наоборот. Ты москаля отходил стеком. И стал требовать свою саблюку.
        - Зарубить хотел?
        - Нет, на Москву собирался идти, рубать москалей. - Лях достал из сена оброненный стек и бинокль. - Идем, батько, светает. Вон уже петухи орут…
        - И что, пошел на Москву?
        - Мы с Тамарой тебя удержали. Но ей это понравилось, сказала: какой темпераментный козак! - Телохранитель поставил Гуменника на ноги. - Все, батько, пора! По дороге расскажу!
        Взял его под руку и чуть ли не насильно повел в сторону села. Батько обшарил себя и остановился:
        - Погоди… Где мой шмайсер?
        - Ты его подарил, батько, Тамаре Шалвовне. - Лях потянул его за собой. - Ей очень твой автомат понравился. Помнишь, как вы с ней стреляли по козлам?
        - По каким… козлам? По москалям?
        - Нет, там стадо паслось. Это когда мы мутанта на живца…
        - Надо было назад забрать. Не контролировал…
        - Контролировал, батько! Каждый твой шаг, по инструкции… Но она не отдала шмайсер.
        - Мы теперь оказались безоружными, - должно быть трезвея, заключил Гуменник. - На территории чужого государства… Должен отметить - весьма недружелюбного. Хоть сейчас гляди в оба!
        - Гляжу, батько! Рано еще, народу никого, проскочим…
        - Не хочу пешком. Свяжись с Сильвой, пускай машину шлет.
        - Ты же велел мобилу подарить, батько!
        - Кому?
        - Тамаре Шалвовне!
        Гуменник недовольно боднул головой воздух:
        - Еще и без связи остались… Лях, я тебя уволю!
        - Сам же сказал: запорожские козаки щедрые! Им для женщины ничего не жалко… Ты же хотел настоящую прелюдию показать Тамаре Шалвовне.
        - Ты обязан сдерживать мои порывы, Лях! Предупреждать неосмотрительные шаги… Лидера партии охраняешь, личного представителя президента!
        - Это я всегда помню, батько! И горжусь…
        Сумеречные улицы Братково были еще пустынными, однако Гуменник с Ляхом шли, соблюдая меры предосторожности, прижимались к строениям и палисадам, чтоб не светиться на чужой территории.
        - Ну и показал я прелюдию?
        - Показа-ал! - нараспев и с гордостью произнес телохранитель. - Тамара Шалвовна была очарована! Особенно - как ты подарил ей жемчужное ожерелье.
        - Ожерелье? А где я его взял?
        - По твоему приказу, батько, я выторговал его у цыганки в таборе. За полторы штуки баксов.
        - Разгулялся я - пробурчал Гуменник. - Ладно, вычтем из бюджета на добычу мутанта… Но такая женщина, Лях! Настоящая козачка! Генофонд нации! И что потом было?
        Геббельс несколько смутился, глянул в бинокль в сторону таможни:
        - Тамара Шалвовна сдалась… В общем, сама разделась. Ну и тут началось… М-м-м, как бы это сказать…
        Гуменника от нетерпения потряхивало:
        - Чего ты замычал? И как было? Говори!
        - Ты же романтик, батько! - восхитился Лях. - Ты же ее стал мыть шампанским. Пену на нее напускал. А она визжала…
        - Ну?!.
        - А потом потребовал стог сена. Чтоб по козачьему обычаю… Тамара Шалвовна в такой восторг пришла! Говорит, мол, сразу видно, у тебя тоже высшее образование. Будто сено покалывает обнаженное тело, возбуждает эрогенные зоны… Ни разу не пробовал.
        - И что?
        - Взяла тебя на руки и отнесла в стог.
        - Зря ты ей позволил, - строго заметил батько. - Представителя президента женщина несет на руках…
        - Никто не видел, батько! - зашептал Лях. - Я обеспечивал полную безопасность.
        - Добро. И как я овладел ею? Чего ты носом заводил? Говори!
        - Никак, батько, - виновато признался тот.
        - То есть как - никак?
        - Плохо помню, батько…
        - Надрался, что ли?
        - Сам же заставлял пить! Короче, ты у нее еще на руках заснул.
        - Да быть того не может, Лях!
        - Виноват, батько! К груди Тамары прильнул, почмокал и захрапел.
        - Почему не разбудил?!
        - Будил я! - клятвенно заверил Геббельс. - И Тамара Шалвовна будила! Но сон-то у тебя богатырский, батько! Она сильно расстроилась. Ну и звезданула промеж глаз… Я блок поставил! Но у нее удар правой, скажу тебе! Наша украинская гордость, братья Кличко отдыхают…
        Гуменник от расстройства даже заикал и, пожалуй, врезал бы Ляху, но в голове еще не остыл огненный похмельный шар, причиняющий боль от резких движений.
        - Ты ответишь за это, - вяло пригрозил он. - А сейчас добудь мне чарку виски.
        - Придем на родину - добуду, батько! Хоть ведро! Гуменник наконец осмотрелся:
        - Куда привел меня? Это что такое?
        - Государственная граница. Вон таможня, батько! - оживился телохранитель. - Может, рискнем через КПП? Москаля беру на себя…
        - Вижу, что таможня! - оборвал батько. - Ты на флаг посмотри!
        - Что флаг? Жовто-блакитный…
        - А что это значит? Ну ты и тупой, Лях!
        - Значит, мы в родной Украине! То-то я смотрю, места знакомые…
        - Когда мы границу перешли, отследил? Мы же мутанта ловили в России!
        Телохранитель подумал, повертел головой и вдруг ударил себя по лбу:
        - Вспомнил! Батько, я вспомнил! Когда ты собрался на Москву, то побежал в Украину за своей саблюкой. Чтоб москалей рубать. Вот и перешли!
        - Ну ладно. - Гуменник вышел на середину улицы и распрямился. - Пошли в кабак. Мне бы хоть рюмку виски сейчас… И позвонить надо.
        И пошел по асфальту, постукивая стеком по голенищу хромового сапога.
        - Да рано еще, - занудил Лях. - Кабаки закрыты…
        - Мне откроют! Увидят, батько пришел, - откроют! Не то лицензию отниму.
        - Как думаешь, батько, мутанта поймали?
        - Дременко его на свою родную дочку ловит. Пусть только не поймает!
        - На его дочку и я бы попался! - раздухарился телохранитель. - Гарна телка…
        - Ты сдурел? - оборвал его Гуменник. - Она самому Джону понравилась. Запал американец, как волк голодный на голяшку. В Штаты задумал увезти.
        - Шо за несправедливость, - заворчал Лях. - Як добра дивчина, так американцам. Сам же говорил - украинский генофонд…
        - Нам Штаты прыручаты треба, щоб за нас стоялы, щоб москали не робылы замах на нашу самостийнисть.
        Они остановились возле распахнутых настежь дверей какого-то кабака.
        - Ну що, дывысь, Лях! - обрадовался батько. - Видчи-нылы! Заходымо!
        Как и положено, первым вошел телохранитель, оценил обстановку - за столиками придремывали редкие посетители, за стойкой скучал бармен.
        - Виски! - подсаживая шефа на барный табурет, потребовал Лях. - Тры по сто. И телефон.
        Грузный, небритый бармен поднял мутные, полусонные глаза и даже не шевельнулся:
        - Что, трубы горят?
        - Налывай! Швыдко, швыдко! Ты що, батько не поба-чив?
        - Мне на твоего батьку… с прибором, - вяло ухмыльнулся тот. - Нету виски. Нема, понял?
        - Як же немае? - обескураженно возмутился Лях и указал на барную полку. - А це що? Моча, чи що?
        - Ну вы достали, хохлы. - Бармен сгрузился со стула и стал пересматривать на свет остатки в бутылках.
        Столь дерзкого неуважения Гуменник уже вытерпеть не смог. Он молча выслушал перепалку и внезапно ожег стеком стойку - висящие над головой бокалы брызнули на пол.
        - Хозяина до мене!
        Дремлющие контрабандисты враз проснулись, зашевелились, бармен меланхолично достал из-под стойки бейсбольную биту, а возле Ляха возник губастый и стриженный наголо охранник.
        - Це ж провокация, - догадался наконец телохранитель и, прикрывая собою шефа, крикнул: - Стоять! Перед вамы повноважный представнык презыдента Украини Гуменник! Геть, кажу!
        - Тю! Та це ж Гуменник, хлопцы! - послышался радостный, но похмельный голос из зала. - Сам батько! А с ним Геббельс!
        И сразу же словно ветер зашелестел листвой:
        - Ну? Тот самый Гуменник? Бандера недобитая?
        - Да точно он! Петух хохлатый! Живой, как в телевизоре!
        - Братва, он тут права качает!
        - Уходим, - шепнул Лях. - Твои конкуренты… Це ж Восточная Украина, предатели…
        Лях защищал доверенное ему тело профессионально: тычком опрокинул охранника и, пока контрабандисты чухались, метнул в них стул и стал отступать к выходу, прикрывая шефа. Тот был настолько обескуражен, что и про стек забыл, пятился за спиной телохранителя и опомнился, когда оказались на улице.
        - Драться хочу! - крикнул он, вырываясь из рук Ляха. - За мной!
        - С кем драться? - Мудрый Геббельс тянул его вдоль улицы. - Москальские гузнолизы! Пошли, батько! Сам подумай: кто они, а кто ты? Ты Гуменник!
        Несколько разъяренных контрабандистов выскочили на крыльцо, однако Лях успел втащить батьку в переулок, где они пошли шагом, дабы не оскорблять достоинства важного государственного лица.
        - Прикажу закрыть кабак! - все еще духарился бать-ко. - Где голова?
        - Кто ж его знает? Мабуть, еще мутанта ловит.
        - Нет, Лях, шо происходит? Мене ж у Братково хлибом-силью зустричалы!
        - Як же ж, помню.
        - Здесь шо, власти нема?
        - Партызаны, батько! Беззаконни люды.
        - Вези меня в резиденцию, - велел Гуменник. - Я знаю, кто за происки и провокации ответит!
        - На чем же я повезу? Транспорта нет, все еще спят. Тем часом в дальнем конце переулка целая толпа народу
        показалась, вроде даже с плакатами.
        - Це що там? - обрадовался батько. - Демонстрация? Так выступыты ж треба!
        Но Лях схватил его за рукав и поволок в обратную сторону:
        - Батько, це не демонстрация! Це ж мужики с дрючками… И в самом деле вдруг оттуда рев послышался:
        - Хлопцы! Вон они! Бей хохлатых!
        Разъяренная толпа с дрючками в руках неслась за ними, пожалуй, версты две и несколько раз настигала, даже дрючить пыталась и за одежду хватала, но Лях прикрывал бать-кину спину, на ходу отбивался биноклем и таким образом спасал государственное тело. Оторвались они от погони лишь потому, что перескочили какой-то забор и случайно оказались на страусиной ферме. Покуда страусы чухались и вертели длинными шеями, успели проскочить через широкий двор. Мужики же, когда вслед за ними полезли, попали под клювы этих могучих птиц и отступили, поклеванные.
        А Гуменник с Геббельсом бежали какими-то пустырями и левадами еще с полверсты, после чего остановились неподалеку от лесопилки и пали в лопухи, чтоб отдышаться. Всякий, кто хоть раз бывал на охоте, знает, что такое бегать с похмелья, да еще если тебя гонят вместо зверя.
        - Доберемся до резиденции - весь этот партизанский край накажу, - переведя дух, пригрозил батько. - Братко-во - на черезвычайное положение. Установить комендантский час, закрыть все развлекательные заведения. Лишить инвестиций и дотаций. Они у меня взвоют…
        Геббельсу несколько раз досталось дрючком по спине, поэтому он лежал на животе и вытирал пот лопухом.
        - Тут твоя вина, батько, - глубокомысленно сказал он. - Сам же выступал за свободу и демократию. Вот народ и возомнил, что он в этом процессе главный. А я тебя предупреждал: свобода - это дрючок о двух концах.
        - Ты бы, умник, сходил на лесопилку и достал горилки, - проворчал Гуменник. - И телефон. Обеспечь мне связь с Сильвой! У меня больше сил нет бегать! Я Гуменник, понимаешь? Я лидер партии и личный представитель президента!
        Оказалось, что еще есть.
        Лях скрылся за штабелями досок и пробыл там всего пару минут, но выскочил назад галопом и помчался к батьке. На пятки ему наступали трое мужиков с дубьем, и Гуменник не стал ждать, когда они приблизятся, рванул с низкого старта в сторону лесополосы. Пильщики скоро отстали, а потом и вовсе вернулись на свои рабочие места. Геббельс догнал его уже в лесополосе.
        - Я понял! - на ходу закричал он. - Батько, я все понял! В Украине переворот!
        - Да ты рехнулся, Лях! Какой переворот?
        - Пока мы охотились на мутанта, президенту объявили импичмент, - уверенно заявил Лях, вращая горящими глазами. - Оппозиция! И отстранили от власти…
        - Кто сказал?!
        - Анализ показывает…
        - Пошел ты, аналитик хренов!
        - Но нас везде сразу узнают! И набрасываются!
        - Потому что у нас медийные лица. Засвеченные!
        - Да эти мужики что, телевизор смотрят? А сразу как собаки!
        - Сколько тебя учить? Надо уметь разговаривать с народом!
        - Ладно в кабаке контрабандисты, - возмущался телохранитель, - но на лесопилке-то! Явное непримиримое отношение к нашей партии!..
        - Может, они москали?
        - Хохлы, батько! Но базар подняли за оселедец! Он им - как красная тряпка для быков… Бандеровец, кричат!
        - Кепку бы надел, - тревожно посоветовал Гуменник и погладил лысую голову.
        - Где взять-то? Худо дело, батько. Тебе же раньше из всех хат рюмку горилки на блюде выносили. Девок давали целовать, на руках, как атамана, качали, помнишь?
        - Ну! Встречали, как положено!
        - И когда ты даже буянить начинал - пальцем не трогали, верно? Освободитель, кричали, кормилец-поилец!
        - Давай-давай, ну? Суть излагай, Лях!
        - Суть такова, батько… Если не президента, то тебя свергли точно! Это сейчас быстро делается. А то и вовсе партию прихлопнули!
        Гуменник схватил его за грудки и потряс:
        - Меня?! Гуменника? Я с москалями в Киеве бился! Я их в Крыму молотил и в Чечне, как баранов, резал! Я румын и албанцев мочил! И на майдане полки за собой поднимал!
        - Ты же видишь, народ не признает, батько! Верный признак… Логично? А народ - он только увенчанным льстит. А развенчанных - топчет. Это не я так сказал! - Геббельс вырвался и привел себя в порядок.
        - Как могут меня свергнуть? Я стоял у истоков партии! Я же - Гуменник!
        - Хочешь скажу, почему?
        - Опять какую-нибудь глупость?
        - Нет, батько… Скорее всего, узнали, что ты не хохол, а прирожденный москаль.
        Батько заозирался:
        - Откуда могли узнать? Как?!
        - Вчера по пьянке проболтался сам. Царице Тамаре. Своими ушами слышал.
        - А почему… не контролировал? Почему рот не заткнул? Ты для чего приставлен?!
        - Заткнешь тебе, если вздумал прелюдию показать. В стогу сена… А между прочим, я предупреждал. Сильва приставил к тебе свою сестру не для того, чтоб мутанта ловить. А для целей вполне определенных. Потому что давно уже прицелился на твое место.
        Гуменник сел на землю, обхватив ноющую голову руками, навертел на палец оселедец:
        - Что делать будем? Думай! Ты ведь тоже не хохол и не поляк!
        - Оставаться в Украине нам никак нельзя… Не партизанить же идти в леса? Не в схронах отсиживаться.
        - В схроны рано еще, думай!
        - А на хрен бы этих оранжевых жовто-блакитников! - прямо сказал Геббельс. - Мне они давно надоели. Все у них глупо и бездарно. Рванем в эмиграцию.
        - Вопрос - куда? На западе скушно, застойное болото. В Штатах законы идиотские, тотальный контроль…
        - Может, в Израиль, батько? Партийная касса у нас на личных счетах…
        - Тебя-то пустят, а я каким боком?
        - Заключим однополый брак.
        - А не боишься вдовой остаться? Моя партия в черном списке. В аэропорту Бен Гурион и повяжут. Потом сердечный приступ или автокатастрофа…
        - Тогда путь один - домой, в Россию. И там все сначала.
        - А что? - оживился батько. - Дома и стены помогают. Начинать сначала - это по-нашему. Да и опыт есть… Как же через границу?
        - Через таможню нам нельзя, узнают. Воспользуемся «окном» на двенадцатом километре. Там знак на стене, «Смерть коммунистам»…
        - А как в таком виде?
        - Соваться в Россию в нашей униформе опасно. Сразу просчитают.
        - Иди и раздобудь цивильную одежду, - приказал батько.
        - А если опять нарвемся? Что-то бегать надоело… Пойдем голые.
        - То есть как?
        - В трусах. Сейчас лето, будто бы загораем. Гуменник подумал и стал стягивать сапоги:
        - Черт, хромачи жалко, в Киеве на заказ шил, генеральские. И галифе настоящие, английские…
        - Справим другую форму. Например, казачью, а? И на
        Дон!
        Батько достал из кармана галифе старинную запорожскую люльку, пососал мундштук:
        - Люльку не брошу. Чтоб не досталась проклятым ляхам…
        - Слишком заметный предмет, - стягивая с себя одежду, заметил Геббельс. - Да и табак кончился… Кстати, и серьгу вынь из уха.
        - Е-ё! - вдруг воскликнул батько и оттянул оселедец. - А с этим что делать? Не выщипывать же!
        - Что бы ты без меня делал, атаман! - Лях вынул ножницы и пощелкал у него над головой: - Подставляй свой локон.
        - Это у тебя откуда?
        - Скажу по секрету, батько, моя первая профессия - парикмахер. И я всегда ношу инструмент с собой… На, возьми на память.
        Гуменник с явной ностальгией потрепал срезанный оселедец. А телохранитель, словно фокусник, достал опасную бритву.
        - Айн момент! Твои роскошные усы тоже оставим хохлам. Прости, атаман, брить буду на сухую. Помазка и мыла не прихватил.
        Батько вытерпел и бритье. Геббельс же полюбовался своей работой и остался доволен:
        - Нормальный пацан. Опять на братка похож… Гуменник с яростью втоптал волосы в землю и погрозил
        стеком:
        - Ну, хохлы, вы у меня попляшете! Я вам все припомню! Схватите вы у меня казачьих нагаек!
        Таможенный храм не рухнул, и стена устояла, несмотря на то, что все присутствующие на границе и бодрствующие в тот предутренний час явно ощущали, как вздрагивает под ногами земля. Поэтому оба жреца отправились спать в самое прохладное и обдуваемое место, в свои святилища - на смотровые площадки, каждый под свой флаг.
        Вовченко к службе относился с особым прилежанием, поэтому проснулся по внутреннему будильнику в седьмом часу, умылся, привел себя в порядок и, переодевшись в чистые форменные брюки и рубашку, выглянул в круглый проем, словно кукушка в часах. Россия еще только просыпалась, небо было чистым, и грядущий день ничего, кроме жары, не сулил. Однако глаз помимо воли отметил что-то необычное в этой привычной картине, но что именно, после ночного братания было сразу не уловить из-за крайне рассредоточенного внимания. И тут голубь прилетел и сел в часовом проеме, заглядывая внутрь, - эти потерявшие всякий страх твари давно присматривали себе таможенный храм под голубятню.
        - Кыш! - Вовченко спихнул птицу.
        И вот, провожая ее взглядом, узрел изменение в привычном пейзаже: показалось, на государственном флаге всего две полосы. В любом состоянии Шурка точно помнил, что должно быть три и было всегда три. А тут вроде всего две и непонятного цвета, поскольку в глазах еще рябит с похмелья. Вовченко всегда отличался пытливым умом, поэтому сначала сам попытался разобраться в столь неожиданном явлении, а потом растолкал спящего тут же, на площадке, новообретенного отца:
        - Батя, посчитай… Сколько полос на государственном флаге?
        - Что их считать? - пробурчал тот. - Я их никогда не считаю. И тебе не советую. Мне так все равно…
        Перевернулся на другой бок и уснул.
        Тогда Вовченко потарабанил в стенку, разделяющую смотровую площадку на две части:
        - Мыкола? Брат? Ты спишь?
        Тот, видимо, тоже проснулся, собирался на службу и зубрил мову, поскольку ответил по-украински:
        - Ну що тоби треба?
        - Посчитай, сколько полос на твоем флаге?
        - А на кой тоби? - удивился и сбился с правильной мо-вы Волков.
        - Ты посчитай! Это тренинг такой, проверка на остроту внимания.
        Волков помолчал с минуту, похоже считал, а потом сказал:
        - Богато…
        - Как богато? Две или три?
        - Та вин весь полосатый, - после паузы отозвался Мы-кола.
        - Американский, что ли? Как матрасовка?
        - Та ни… Вроде меньше… Три, можливо - четыре…
        - Сколько должно быть?
        - Та шо ты пристал, Шурка? У мене голова як чугун…
        - Сдается мне, брат, - сказал Вовченко, - мы ночью таможни перепутали. Ты стоишь на моей, а я на твоей.
        - Ну и шо? Мы ведь с тобой братья. Шо нам делиться - твоя, моя…
        - Проснись, Мыкола! Ты в чужом государстве!
        - У чужому? - должно быть, проснулся тот. - А як же ж отличить?
        - Да протри глаза и на государственный флаг посмотри! Волков смотрел и соображал несколько минут, после чего
        отозвался голосом почти трезвым:
        - И верно, триколор… А я ведь на украинской таможне служу. Значит, должен быть жовто-блакитный.
        - Ну, наконец-то! - облегченно вздохнул Шурка. - Давай быстро меняться!
        - Не успеем! - встревоженно сказал Мыкола. - Машина пана Кушнера подъезжает… Пошли на посты! Может, не заметит…
        Волков сбежал на КПП и едва успел открыть ворота и поднять шлагбаум. Однако джип проехал и остановился в контрольной зоне. Сильвестр Маркович не соизволил даже выйти из машины - значит, не простил еще обиды. Но с другой стороны, и флага видеть не мог. Он опустил стекло и, не отнимая трубки от уха, хмуро спросил:
        - Батько Гуменник не проходил?
        - Ни, Сильвестр Маркович, ни було! - Мыкола подбежал к джипу. - Усю ночь на посту…
        - А голова администрации? С мистером Странгом?
        - И их не було!
        Кажется, депутату было сейчас не до государственных флагов: глаза красные, как у карася, мешки под глазами и небритый - тоже будто с похмелья. Он толкнул в спину водителя, машина тронулась, однако снова затормозила. И на сей раз распахнулась дверца - снизошел!
        - Слухаю, Сильвестр Маркович! - подскочил Мыкола.
        - Чуть не забыл, - глядя мимо, сказал тот. - Говоришь, жена у тебя незаконная? И потому воспитывать ее ты не мог?
        - Точно так, Сильвестр Маркович! Незаконня и безза-коння, як усе москали. А якая развратная, Сильвестр Маркович!
        Пан Кушнер расстегнул кожаную папку, порылся в бумагах и вдруг извлек знакомую Волкову тоненькую книжицу:
        - Поздравляю с законным браком, - и протянул ему эти корочки. - Теперь воспитывай жинку как полноправный супруг.
        Башка с похмелья еще соображала с опозданием, слова воспринимались, как эхо, поэтому сработал обыкновенный хватательный рефлекс. Депутат захлопнул дверцу и поехал в сопредельное государство, а Мыкола стоял со свидетельством о браке и чувствовал, как цепенеет мысль и спину лижет не знобкое дуновение - обжигающий студеный ветер леденящего предчувствия.
        Он очнулся оттого, что Вовченко толкал его в грудь:
        - Мыкола? Мыкола!
        Тот наконец-то оторвал взгляд от книжицы, но реальность еще не воспринималась. А машины пана Кушнера в пределах видимости уже не было.
        - Быстро меняемся местами! - торопил Шурка. - Пока никто не заметил! Ты чего это, брат? Иди на свою таможню, а я на свою!
        Волков давно заметил необычное качество своего сознания: в самые критические, безвыходные моменты, когда уже небо чудится с овчинку, когда разум уже не в состоянии спасти положение и отчаянно пищит, словно придавленная мышь, комбинации созревают в мгновение ока. И тут произошло то же самое. Еще не понимая, зачем и что из этого получится, он обнял новообретенного брата и сказал прочувствованно:
        - Как хорошо, что мы нашли друг друга!
        А сам незаметно сунул свидетельство о браке в нагрудный карман возбужденного Вовченко.
        - Хорошо, хорошо… - пробормотал тот, - разбегаемся! - И пошел на досмотровый пост.
        А встав под флаг своего государства, он, хоть был похмельный и маловосприимчивый к окружающей среде, испытал странное чувство, будто вроде все то же кругом и одновременно - не то. На флаг посмотрит - российский триколор, и пограничные столбы с двуглавыми орлами на то же указывают, но оглядится - вроде как-то все не так, некое искривление пространства наблюдается, частичная утрата ориентации.
        - Слышь, Мыкола, - позвал он, когда остались одни. - У тебя бывает такое, когда кажется, ты здесь - и тебя будто нет? Будто ты в другом месте?
        - Бывает, - отозвался тот. - Это значит - похмелиться треба.
        - Нельзя, - строго заметил Шурка. - С утра начальство шастает.
        - То-то и оно… Сейчас бы хоть тарелку горячего украинского борща…
        - Лучше бы щей, из телячьей грудинки, - патриотично сказал Вовченко.
        - Послушал бы ночью меня, - проворчал Волков, - сегодня бы уже здесь не стояли… Мутант на свободе гуляет. Ходячий миллион…
        В это время на подступах к таможне показалась узнаваемая фигура Тамары Кожедуб. Только шла она почему-то с Украины, в цивильном платье, однако же с сумкой, в которой приносила Волкову завтрак. Мыкола в тот же час нырнул под свод, заскочил на лестницу башни и, заперев за собой дверь, стал наблюдать в оперативный глазок.
        Вовченко узрел Тамару с некоторым опозданием, когда она уже миновала шлагбаум, поэтому его побег был замечен и ознаменован грозным окриком:
        - Куда? Назад!
        Однако железная дверь его лестницы уже громыхнула, и брякнула тяжелая, осадная задвижка: таможенный храм строили с учетом террористических времен, так что все, вплоть до вооруженного прорыва бандформирований, предусмотрели. Штурмовать крепостную башню с ходу Тамара не стала, а попробовала наладить переговоры.
        - Мыкола, отопри по-хорошему, - сказала она. - Согласись, оба погорячились, но теперь уже поздно… Теперь мы законные муж и жена.
        Шурка не подавал ни звука. Страх перед этой женщиной, забитый в подсознание, тут снова вывернулся и на какое-то время лишил рассудка.
        Тамара постучала стуком, который был известен в обоих государствах и которого как огня боялись все разномастные неплательщики.
        - Открывай, Мыкола! Ты же сам виноват. Кто перед голой Любкой Когут на коленях стоял? Я тебе в отместку тоже разделась. Что теперь старое вспоминать, Волков? Кстати, теперь я тоже Волкова. А что, фамилия твоя мне всегда нравилась.
        - Я не Волков, - сдавленно проговорил Шурка. - Я Вовченко!
        - Будет дурака валять, Николай Семенович. Добром прошу, впусти жену.
        - Вы мне не жена, Тамара Шалвовна!
        - То есть как не жена, Мыкола? - У нее еще хватало терпения. - Тебе ведь принесли свидетельство о браке.
        - Ничего мне не приносили!
        - Как же не приносили, Мыкола? Я за это свидетельство всю ночь заместо приманки вокруг села ходила. На меня мутанта ловили, как на живца! Столько всего вытерпела! И между прочим, не спала, а утром тебе борщ варила. Чтоб тебя ублажить, законного мужа. Нас сразу в двух загсах зарегистрировали!
        - Я с вами не регистрировался!
        - Не упрямься, дорогой. Сильва одно свидетельство тебе вручил и поздравил, а одно мне. Сильвестр Маркович… Я даже готова теперь быть под твоей властью, Мыкола. Как скажешь, так и будет. Это я незаконная строптивой была, а сейчас сразу стала покорная.
        Вовченко зашуршал по лестнице, правда, было не понять - вверх или вниз. Но эти звуки вдохновили Тамару.
        - Я тебе завтрак принесла, борща горяченького, со свиной грудинкой, - принялась она соблазнять приятным, обволакивающим голосом. - И четвертинку… Ты ведь оголодал за эти дни без меня. Ну, отпирай скорее, милый! Не бойся, на службе приставать не буду. Мужней жене несолидно.
        Она приникла ухом к двери и прислушалась, но Шурка затаился. И тогда Тамара постучала окованным, как копыто у лошади, каблуком.
        - Считаю до трех! - громыхнуло под сводом башни. - Не откроешь - разнесу тут все! Всю вашу таможню с землей сровняю! Ты меня знаешь, Мыкола!
        - Я не Мыкола! - в отчаянии крикнул Вовченко. - Ну что вы, Тамара Шалвовна? Во второй раз путаете меня. Я Шурка, Александр Вовченко!
        - Ну, все, Волков! - Тамара поставила сумку. - Я тебя предупреждала!
        И ухватившись за стальную ручку, стала рвать с такой силой, что дрожь, а потом и сотрясение побежали по всему таможенному храму. Мирно спавший доселе Семен Волков проснулся от заметного колебания, выглянул в часовой проем и метнулся к лестнице.
        - Что, началось? - с любопытством спросил он. - А я вам говорил - рухнет!
        Но и на сей раз башня устояла, ибо строили турки, а они умели возводить подобные сооружения и цемент не воровали. Однако вмурованная, закрепленная штырями дверь расшаталась и вылетела из проема. Привыкшая всюду вламываться, судебный пристав оттащила ее в сторону, подхватила сумку и преспокойно пошла по лестнице. Вовченко отступал, пока не оказался на смотровой площадке, откуда путь был единственным - по воздуху. И это обстоятельство несколько привело его в чувство. Тамару он встретил уже без прежнего страха, как начинающий фаталист, догадавшийся, что от судьбы не уйдешь.
        А она поднялась в святилище и вдруг устало повалилась на диван:
        - Измучил ты меня, Волков…
        - Тамара Шалвовна, - уважительно сказал Шурка, - я Вовченко, вот мой паспорт…
        Полез в карман рубашки, где обычно летом носил документы, и с удивлением вынул корочки свидетельства о браке. И так переполненный впечатлениями от прошедшей ночи, разум в этот миг не выдержал и отказал. В голове что-то обрушилось и посыпалось, словно стекляшки из разбитого калейдоскопа. А еще через мгновение он испытал некое покойное умиротворение. Тамара же взяла у него свидетельство, удостоверилась, что все выписано правильно, и убрала к себе в сумочку.
        - Ну, теперь-то ты не станешь отказываться? - миролюбиво спросила она.
        Шурка взглянул на нее незамутненным детским взором:
        - От чего?
        - Что ты мой законный муж, Волков Николай Семенович.
        - Нет, - сказал он. - А вы кто?
        - Мыкола! - одернула было Тамара, но, вглядевшись пристально, что-то заподозрила. - Ты пил ночью? Физиономия у тебя припухшая. И фингал под глазом… Пил или нет, говори?
        - Не помню, - искренне признался Шурка.
        Она достала из сумки четвертинку и судок с салатом, плеснула в стакан:
        - Ладно, похмелись… Считай, мальчишник справлял… Ну, пей, чего?
        Вовченко боязливо взял стакан, понюхал и отпрянул:
        - Это что?
        - Водка, не отрава! Поправь головку.
        - Не буду. - Он брезгливо отодвинул стакан. - Какой ужасный запах…
        - Гляди-ка, с чего это тебя отвратило? Перебрал, что ли?
        - Не знаю
        - Какой-то ты квелый стал… Уж не влюбился ли? В Ок-санку Дременко? Слухи тут доходили…
        - Не знаю…
        Тамара опять что-то заподозрила, но теперь уже не всматривалась, а стала ощупывать его, теребить за волосы и мять уши. Он безропотно повиновался и лишь увиливал, когда было щекотно.
        - Не пойму, - сказала наконец. - На вид Волков, а на ощупь - так вроде и другой мужик… Ты кто в самом деле?
        - Не знаю…
        Тамара как-то слегка съежилась и осмотрелась:
        - Погоди… А что ты тут делаешь? Это же не твоя таможня! Я на нашей шторки повесила, и диван был другой. Почти новый, реквизированный… И это что?
        Указала на рукомойник, привешенный в углу. Потом выглянула в проем, отшатнулась и уставилась на Вовченко. А тот сидел и блаженно улыбался, накручивая на палец волосы.
        - Ага! Кажется, догадалась! - Она убрала судок с салатом и, слив водку в четвертинку, завернула пробку. - Вы с Волковым таможнями махнулись? Это он так вздумал провести меня? Спрятаться? Думал в заблуждение меня ввести? Свидетельство тебе всучил, а сам за границу?
        Снарядила сумку, потом схватила мужика за грудки и приперла к стене:
        - Признавайся! Ты Вовченко?
        - Не знаю, - растерянно проговорил тот.
        - Тебе что, память отшибло?! Где Волков?!
        - Я ничего не помню! Отпустите!
        Тамара отпустила, схватила сумку и побежала вниз. В зоне контроля осмотрелась, пересекла границу, рванула на себя дверь на вторую лестницу. И чуть не упала, поскольку та оказалась незапертой. Одним духом преодолев шесть крутых пролетов, влетела на смотровую площадку. И тут ноги подкосились…
        В святилище уже никого не было, только в часовом проеме сидела пара голубей.
        - Волков?! - грозно позвала Тамара - Не уйдешь, Волков!
        Ее голос громыхнул над Братково громовым раскатом, голуби взметнулись, словно от выстрела, и ветер промчался над крышами.
        - Да я тебя… по следу! - Она потянула носом. - Как волчица, по следу пойду!
        Тем временем жрец Вовченко выскользнул из своего храма и, озираясь, побежал куда глаза глядят…
        Глава 13
        Американец и с ним Дременко с переводчиком находились еще под глубоким наркозом, и если перебинтованного и рыжего от йода Джона уложили на раскладушку лицом вниз, то сопровождающие его лица спали там, где настиг сон, - перетаскивать их на кровати уже не было сил. Оксана сидела возле раненого, Сова все еще делала приборку, что-то отмывала и отскребала, а дед метался от окна к окну или часто выскакивал на улицу.
        А там уже встало солнце, и озаренная со стороны России хата была вся в длинных косых лучах и пятнах от зайчиков.
        - Шел бы и ты спать! - прикрикнула бабка. - И не вертелся бы под ногами…
        - Да я жду, когда начнется. - Он все-таки присел рядом с Оксаной. - Чего он там?
        - Температура нормальная, пульс тоже, - сонно отозвалась та. - Ничего ему не сделается…
        - Что у вас с Юрком-то не склеилось? Почему не поладили-то? Беспокоюсь я за него, нет и нет…
        - Поладили бы, да… убежал он. Через подпол…
        - Ты его… не обидела ли? Может, слово худое сказала? Оксана в тот час стряхнула с себя осоловелое состояние и
        расправила плечики:
        - Не могу же я вот так, сразу… на шею броситься. Столько лет ждала! Хотела немного поломаться, я же девуш
        ка видная еще, а он-то… Чтоб цену мне знал, чтоб интерес у него был.
        - Цену знал! - проворчал Куров. - Вечно так: вы ломаетесь - мы бегаем… Куда вот он пропал? Кургыттара его в душу! А почему ты спокойная такая?
        - Надоело волноваться, привыкла. - Она пощупала пульс у раненого. - Придет, куда денется. Такие девушки, как я, на дороге не валяются!
        - Такие девушки в старых девках остаются, - обиделся дед за внука. - Сначала ковыряются, все им не так… А потом кукуют!
        - Будто вы не ковыряетесь! - подслушав их разговор, возмутилась Сова. - Ну прямо такие порядочные! Честные! Хоть икону пиши!
        Куров молча встал, надел сапоги и громко хлопнул дверью.
        И от этого американец проснулся. Но не задергался, не испугался, а, приподняв голову, уставился на Оксану, и вдруг его напряженное лицо просветлело. Он оперся щекой на кулак и проговорил хрипловатым голосом:
        - Oh, my lady! A beautiful lady! I'm dreaming or I'm dead?1
        - Лежи, больной, и молчи, - сказала ему Оксана. - Тебе нельзя еще разговаривать. Хотя, впрочем, говори, на ране это не отражается.
        И, приподняв простыню, глянула на туго перебинтованную ягодицу. А Джон вдруг бережно притянув к себе руку своей прекрасной сиделки, поцеловал ее пальчики:
        - It's a dream! A dream! I see you again, I kiss your hand! Is it an action of anaesthesia? Do I have hallucinations?2
        - Что ты там лепечешь, не понимаю, - проговорила она, однако руку не отняла. - Ой, какая у тебя щека колючая!
        - Ишь, орал как резаный, - заметила Сова. - А после наркоза проснулся и вроде говорит как мужик. Раненые, они все такие…
        Американец, не отводя взгляда, попробовал сказать на русском:
        - О, рашен экзотик… Я любоф, любоф леди! Вы черева… чаровательный леди!
        - Вот и на нашем заговорил, - усмехнулась Оксана. - Очаровательная, это я понимаю. И любовь тоже. Что тебе сказать? Конечно, очаровательная! А ты видел, чтоб у нас были такие же коровы, как у вас в Америке? И не увидишь… Давай, говори еще!
        - Эй, вы не слишком там разговорились? Я же слышу, про что.
        - Про что, бабушка? Ты английский понимаешь? - Рука Оксаны осторожно выскользнула из ладони американца.
        - Когда про любовь талдычат - на всяком понимаю. Больному не положено разговаривать!
        - Да у него рана в заднице, пускай. Было бы на пользу, положительные эмоции, а от меня не убудет… Правду говорят - он миллионер? Или так?
        - Говорят, он из НАТЫ, служит там.
        - То есть на зарплате сидит?
        - Должно, на зарплате. Если только родители богатые… Джон снова дотянулся до Оксаниной руки:
        - I'll take you away to America! You will become the citizen of free country. You will be my wife! The richest woman on the continent! Just one word from you! The only word!3
        - Что мы такое говорим? - кокетливо спросила Оксана. - Что-то знакомое-знакомое! Аж душа затрепетала… Бабушка, ты не понимаешь, о чем это он?
        - Да чего тут не понять-то? Замуж хочет взять, увезти в свою Америку… Но ведь обманет, кобель! В одном сириале показывали: увез девушку в другую страну, соблазнил и бросил. А она на панель пошла.
        - Куда-куда?
        - Да на панель, куда! Будто не понимаешь… Оксана и вовсе развеселилась, потянулась сладко:
        - А вот возьму и соглашусь!
        - На что это ты согласишься? - подозрительно спросила Сова.
        - Замуж соглашусь. Если ваш внук, бабушка, меня не ценит, так хоть за американца выйти.
        Джон прислушался, повертел головой и заговорил с сожалением и страстью:
        - I don't understand… It's so pity! I understand not a word! But I will learn! Do you agree, oh, my Russian goddess? I will put the whole America down to your feet!4
        Бабка тоже в свою очередь прислушалась и отмахнулась:
        - Врет! Много обещает - значит, врет…
        - Ну почему обязательно врет? Может, у него любовь, с первого взгляда?
        Американец встрепенулся:
        - Любоф, любоф! Джон любоф! Рашен любоф! Оксана удовлетворенно и грустно рассмеялась:
        - Вот видите, влюбился. А вы говорите, врет…
        Сова бросила тряпку, подошла и, подбоченившись, взглянула на одного, потом на другую.
        - Не прикидывайся дурочкой, - сказала проницательно. - Будто сама не видишь… Он же трус! Эвон как верещал: партизаны, мафия! Силком операцию сделали. Скажу тебе по секрету: в госпитале они все влюбляются, любой подол покажи. Раненые, они как пьяные. А заживет у него - сразу и забудет. Вон дед тоже! И осеклась.
        Дременко, спавший на лавке, неожиданно сел, как ванька-встанька, и совершенно трезвым голосом спросил:
        - Слышу я, о чем это вы тут разговариваете! А ты, Елизавета Трофимовна, не встревай, когда молодые беседуют. Тебе-то какое дело?
        - Ага! - ухмыльнулась та. - Подслушал! И что? Загорелся? Вздумал американцу дочку отдать?
        - Не твое дело! - отмахнулся голова и пихнул в бок переводчика. - Хватит спать, работай! Переводи! Тут такой интересный разговор состоялся.
        Тот подскочил, завертел глазами:
        - Стреляют? Партизаны?
        - Не стреляют, а говорят. А ты спишь на работе! Переводи!
        - Но Джон молчит…
        - Конечно, теперь молчит, раз все уже сказал. Думаешь, чего он ей все руку-то жмет?
        - Это не переводится…
        Сова обидчиво поджала губы, схватила тряпку и принялась оттирать печную плиту, сердито поблескивая глазками. А Дременко пересел поближе к Оксане и с интересом глянул на Джона:
        - Скажи-ка мне, дочка, у него какое ранение?
        - А чего это ты следствие наводишь? - встряла Сова. - Сами же подстрелили американца, а теперь сами допрос устраивают…
        - Вас, Елизавета Трофимовна, не спрашивают! Так чем его ранили?
        - Ты в моей хате! - возмутилась Сова. - И не одергивай! Совесть-то имей!
        - Я голова администрации! И провожу дознание.
        - Ой-ёй-ёй - голова! Ты голова у хохлов! А сидишь в России!
        Тарас Опанасович ее проигнорировал.
        - Чем, говоришь, ранен?
        - Осколком. - Оксана отняла свою руку у Джона.
        - Где осколок? Мне нужен для отчета. Меня спросят.
        - В таз бросила, не знаю…
        - Елизавета Трофимовна, где осколок?
        - Я что, осколки ваши собираю? - огрызнулась та. - У нас своих хватает. Из Степана вон до сих пор выходят, и из меня…
        Джон завибрировал, приподнялся повыше и заговорил отрывисто. Переводчик захлопал глазами и ртом одновременно.
        - Переводи! - велел Дременко.
        - Господин егерь… Это он вас так называет… Хочу вам сказать, господин егерь… Это судьба. Я встретил вашу дочь.
        - Встретил, ну и что? Что дальше?
        - Я счастлив, - все еще блуждал глазами переводчик, выдавая смятение. - То есть он счастлив… Ваша дочь прекрасна! Я счастлив, что пошел на мутанта и меня подстрелили русские партизаны. В самое сердце.
        Тарас Опанасович обомлел:
        - У него что, еще одно ранение, в сердце? Нет же ничего!
        - Это в переносном смысле, тату, - помогла Оксана. - Он мне в любви объяснился.
        - Мать твою! - восторженно выругался родитель в адрес переводчика. - За что тебе деньги платят?! И что, замуж позвал?
        - Разумеется. Мы уж в том возрасте, когда объяснился - и сразу предложение.
        - Мое сердце принадлежит вашей дочери, господин егерь, - начал стараться переводчик. - Я никогда не встречал такой прелестной девушки! Не знаю ваших обычаев… Прошу руки вашей дочери, господин егерь!
        - Что это он все - егерь, егерь? - недоуменно спросил Дременок. - Я же голова! Скажи, чтоб головой называл. А то получается, Оксана дочь какого-то егеря…
        - Он просит руки… В общем, вроде бы жениться хочет.
        - На ком, балда?! Я должен точно знать! А то скажут, подстрелили, а потом еще и насильно женили! Пусть скажет при свидетелях! Четко и внятно. Чтоб не отперся потом.
        Джон схватил руку Оксаны и прижал к груди:
        - Любоф! Джон любоф!
        И опять затараторил по-американски.
        - Я хочу жениться на вашей дочери, - признался переводчик.
        - Да ты мне и на хрен не нужен! - перебил Тарас Опа-насович. - Что американец говорит?
        - Он хочет жениться на вашей дочери.
        - Фу, ну наконец-то. - Дременко вытер лоб. - Все слыхали?
        - Я так ничего не слышала! - задиристо отозвалась Сова. - Худое ты затеял, сват!
        - Какой я тебе сват? - Он дал переводчику кулаком по толстой заднице: - Иди и разыщи пана Кушнера! Пулей! Мы сейчас их и оженим… Скажи, американец зовет!
        Бабка стрельнула взглядом в Оксану:
        - Ну, а ты что сидишь, как телка? Мыкнула бы хоть.
        - Я возле больного дежурю, - равнодушно проговорила та. - Что мне мычать?
        - А согласна? - спохватился Тарас Опанасович.
        - За американца? - Она снова потянулась и зевнула. - Конечно нет…
        - Как - нет? Ты что говоришь? Тебе делает предложение гражданин Соединенных Штатов! В Америку увезет!
        - Не хочу я ни в какие ваши штаты. Мне бы поспать часок…
        - Ксана!
        - Потом, у меня жених есть, дождалась, вытерпела… И что, пойду теперь за какого-то американца?
        - Не за какого-то! За самого настоящего!
        - Тату, не приставай. Сказала - не пойду.
        - Дочка, не губи! - взмолился голова. - У меня сердце!
        - У всех сердце, - лениво проговорила Оксана. - И у меня тоже… Вот если бы Джон завоевал его! Если бы покорил чем-нибудь! Как Юрко. Тогда бы еще подумала…
        Переводчик наконец-то вошел в колею и теперь работал языком, как двуствольный пулемет, стреляя в разные стороны:
        - Мистер Странг клянется… Он завоюет сердце прекрасной Оксаны. Он выучит русский язык. Он подарит тебе виллу и автомобиль «мерседес».
        - Да на что мне его вилла? Когда у меня своя хата есть, а у тату машина хорошая, почти новая. Между прочим, из Германии пригнали, всего шестой год пошел…
        Американец выслушал переводчика и перевел взгляд на Оксану.
        - Ну хочешь, я подарю тебе остров? У меня есть один островок в Средиземном море, купил случайно… Хочешь свой остров?
        - Да сдался мне твой остров… - Оксана опять зевнула и встряхнулась. - Будто своей земли нету. Вон ее сколько! Бери не хочу. Остров… Нашел дуру. Возьми землю, так на ней сеять придется… Не умеешь ты завоевывать сердце девушки. Я такой подарочек хочу, чтоб ни у кого не было, чтоб все от зависти сдохли.
        Переводчик стал почему-то говорить тише, чуть ли не шептать что-то американцу, косясь на Оксану. И чем больше шептал, тем сильнее тот вдохновлялся и, можно сказать, расцветал. И наконец выдал гнусавую фразу на английском, но заманчивым тоном.
        - А хочешь черевички? - повторил интонацию переводчик. - Я читал русскую литературу, Гоголя… И там есть одна история. Могу добыть тебе черевички, которые носила царица Екатерина!
        - Ксана, не ломайся! - несколько растерянно заметил Дременко и показал кулак переводчику. - Он же тебе остров предлагает, дура! Царские черевички!
        - Тату, ну зачем мне это старье? - задумчиво спросила Оксана. - Ничего себе - Екатеринины… Да я у любого контрабандиста нынче еще красивее куплю, такие, что и царица не носила…
        Джон послушал переводчика и отчаянно заблистал глазами:
        - Ты измучила меня, русская леди. Скажи сама, что ты хочешь? И всякое твое желание я немедленно исполню! Что ты хочешь?
        Она тяжело вздохнула:
        - Откровенно сказать, я и сама не знаю, что хочу! Видишь, а ты ничего такого придумать не можешь. Фантазии у тебя нема… Что я хочу? Ладно, если ты такой недогадливый попался. Если бы я согласилась замуж за тебя, то вот бы что… То из своего села никуда не поехала бы. А ты бы, Джон, остался жить здесь.
        - Зачем здесь? - испугался Тарас Опанасович. - Смеешься, что ли?
        - Конечно же, тату, смеюсь. Не обращай внимания. - И прошептала: - Я его сразу хочу под каблук загнать.
        - Это ничего, - с опаской согласился отец. - Гляди не переборщи…
        - Нет проблем, - сказал переводчик. - Сегодня же я получу двойное гражданство. Пришлют по факсу.
        - Какое? Двойное? А пошел ты со своим двойным! Чтоб бегал туда-сюда, туда-сюда? Свалил к себе за океан и оставил молодую жену! А я сиди и жди опять? В твоей вилле? - Оксана вдруг захлопала в ладоши. - Знаю, что хочу! Придумала! Хочу, чтоб ты стал москаль! Ну, или хохол, мне все равно. Чтоб не говорили, что пошла за американца по расчету!
        Сова тут уже не выдержала и брякнула сквородкой на плите:
        - Ну вот что ты мужика дразнишь? Мне уж его стало жалко! Что ты его наизнанку-то выворачиваешь? Если сама замуж не хочешь за него?
        - Хочу со всех сторон поглядеть, - бездумно расхохоталась та. - Интересно же! Я своих мужиков с изнаночной видела, а американских еще нет.
        - Ну ты и стерва, Оксанка! - не сдержалась бабка. - Бедный Юрко…
        Похоже, смех строптивой леди был расценен положительно и дал надежду.
        - Я сейчас же откажусь от американского гражданства! И получу российское! Или украинское. У меня есть такие возможности. Мне только нужен аппарат космической связи.
        - Вот, правильно, - одобрила Оксана. - А то будешь всю жизнь своему президенту звонить да меня ракетами пугать Что бы еще такое попросить? По-русски ты у меня
        быстро заговоришь, это можно и не просить. Звать я тебя стану просто Ваня. Так, что бы еще? Ага! Матушку свою в Россию не возить, я свекровок не люблю. Начнет еще жизни учить…
        - Все будет исполнено, богиня, как ты велишь! - клятвенно произнес переводчик. - Никогда не увидишь ни мамы, ни папы… Хотя у него очень много родственников. И очень богатых родственников.
        - Пусть деньги шлют, а сами не ездят.
        - Он так и передаст!
        Оксана мечтательно уставилась в потолок:
        - Ну, пить ты и так не будешь… Что касается полноты, то я люблю стройных мужчин. Да ты тут особенно-то не разъешься… Вот беда, случай представился, а попросить нечего! Ладно, Ваня, на сегодня хватит. Остальное завтра придумаю и скажу. Вот если бы ты еще сказал, как Юрко, - ба-тур тыала хотун, тогда бы вообще вопросов не было. А пока что от манды кель.
        - Он сделает все, что пожелает его избранница! - заверил переводчик. - Но эти слова невозможно перевести - ба-тур тыала хотун. Это какой язык?
        - Шаманский…
        - Мистер Странг непременно его изучит! А сейчас ему нужен космический аппарат. Господин егерь, немедленно доставьте мистеру аппарат.
        - Добре, - осторожно сказал Дременко, много чего не понимая из того, что происходит. - Только ты не обижайся, Елизавета Трофимовна. Американца у вас пока оставлю, а оружие заберу. Так, на всякий случай.
        - Что ты, сват? По какому праву? Трехлинейку уже забрали, у деда наган отняли!
        - Незаконное хранение. И ради безопасности нашего гостя!
        - Да что мы ему сделаем? Мы же операцию вон провели…
        - Мало ли что… Изымаю! - И покатил пулемет к украинской двери. - От греха подальше. И от соблазна.
        Но тут заметил на дедовой половине автомат прихватил и его, а потом еще достал из-под лавки авоську с
        гранатами Ф-1.
        - Ну вот на что вам столько оружия? - спросил. - Против кого? Конфисковываю. Будто бы добровольно сдали. Бумаги потом напишем.
        - Сват, не смей! - кинулась было к нему Сова, но дверной проем, словно в бочке затычка, заслонил переводчик. - Это что, опять разоружение? И так уже с луком остались, даже стрел нет! А по какому праву ты распоряжаешься? Эй, сват?
        - Я тебе не сват! Привыкли - сват, брат, кум… Какой я тебе сват?
        - Ну ладно, не сват, а что тут командуешь? Ты кто такой?
        - Депутат Верховной Рады!
        - Ой-ей-ей, демутат! И кто же тебя назначил?
        - Батько Гуменник и назначил. Сказал, если американцу понравится охота - будешь депутатом, как пан Кушнер! Сэру Джону, сама видишь, понравилось, довольный! А выдам Оксанку за него - буду за этим американцем как за каменной стеной! В президенты выдвинусь!
        - Да не пойдет она за американца твоего, - устало огрызнулась Сова. - У нее жених есть, внук наш, Юрко. Для него и оружие бережем.
        - Хватит морочить голову своим внуком!
        - Тату, верни бабушке пулемет! - потребовала Оксана. - Немедленно. Это приданое Елизаветы Трофимовны.
        - А ты не суйся! - осмелел родитель. - Неизвестно еще, кто подстрелил моего зятька! Зря он, что ли, кричит: партизаны?
        - Да у него осколочное ранение!
        - Где осколок? А? В общем, изымаю!
        - Верни пулемет, тату! Как не стыдно! Это же приданое бабушки!
        - Отступись, - отмахнулась бабка. - Нехай берет. Не зря говорят, НАТА на Восток идет. Вот уже и до нашей хаты докатилась и разоружает…
        Оксана глянула на часы, потом на американца:
        - Пора наркоз принимать, - и налила в стакан горилки. - Давай-ка, милый, приподними головку. Тебе сейчас нужен здоровый сон.
        Джон жадно выпил и нежно взял руку своей сиделки.
        - Пропиши-ка и мне наркозу, - попросила Сова. - Под наркозом оно легче жить в наше время…
        - Джон готов из ваших рук и яд принять. - Переводчика пробивало на слезу. - Он готов стать вашим слугой, о прекрасная леди. Потому что он сошел с ума… То есть потерял рассудок.
        Обвешанный оружием и удовлетворенный голова администрации впрягся в пулемет и взялся за ручку украинской двери.
        - Пусть особенно-то не теряет, - однако же заметил от
        порога. - И горилки много не давайте. Дурков у нас и так
        полно, трезвых американцев нету
        Куров отыскал Юрко в кремневой яме за селом, когда Братково уже оживало: наоравшиеся петухи топтали кур, а вокруг таможенной башни носились многочисленные стаи голубей, невесть зачем слетевшихся отовсюду. Просто нашествие какое-то, причем эти птицы мира отчего-то гадили на лету, и красный кирпич таможенного храма постепенно становился рябым от помета.
        Внук стоял распрямившись, с гордо поднятой головой, даже казалось, горб слегка поубавился и развернулась скуко-женная грудь. Ветер пушил его волосы, прикрывая лысину, и трепал лоскутья оленьей малицы: за стеной на горизонте назревала гроза и вроде бы намечался долгожданный дождь.
        - Вот ты где! - Дед кое-как продрался сквозь терновник. - Я его хожу ищу повсюду! А он здесь… Спрятался!
        - Юрко не спрятался, - довольно чисто ответил внук. - Юрко ждал, когда рухнет стена.
        - С чего это она должна рухнуть?
        - Шаман Юрко нашел Арсан Дуолайя, злой дух. И сделал ему канул.
        - Нашел? Вот и хорошо… Пошли домой! Там расскажешь.
        - Юрко сразил Арсан Дуолайя! Убил злой дух!
        Дед сел на камень у края ямы и вытянул уставшие ноги.
        - Ну, сразить-то ты его сразил, - проговорил он. - А вот убить не получилось. Ты ему в мягкое место угодил.
        - Шаман Юрко застрелил злой дух из шаманского лука. Священной стрелой канул!
        - Ладно хвастать-то, внучок. Видел я этого Арсана - живой он… Да и на злого духа-то не похож.
        - Как это сказать?… Председатель, глава администрации айбасы мертвый. Арсан Дуолайя смерть, бизда! Стена должна рухнуть!
        - Да живой, говорю, этот американец, Юрко! Операцию ему сделали, наконечник от твоей священной стрелы достали…
        - Американец живой - злой дух мертвый.
        - Это как же? - заинтересовался Куров. - Что-то не пойму.
        - Арсан Дуолайя залез в кириккитте… Ил-гынна тыстыллер, называется, вселение. В кириккитте забрался, как в чум. И жил.
        - Ага, понял, в заднице у американца?
        - Шаман Юрко кириккитте стрелял. Американец кричал, визжал, бежал - ай-яй-яй! Злой дух выходил. Арсан Дуолайя визжал.
        - Да уж, визжал-то он, будто режут, - подтвердил дед. - Но ведь заживет у него эта кириккитте.
        - Злой дух вышел, побежал. А Юрко стрелял и убил Арсан Дуолайя!
        - Вот оно как! Ну и что теперь, злого духа не будет? Внук несколько обвял, и торжественность в его речах
        пригасла:
        - Будет еще, оживет. Юрко камлал, священным ножом Арсана резал на две части. Два разных сторона бросал. Один туда, за стену, один здесь. Стена должна рухнуть! А чтоб злой дух убить навсегда, надо собрать много шаман. Надо разрубить председателя Арсана на тысяча кусков. Развезти на тысяче оленей по всей тундре. Чтобы злой дух никогда не мог собраться весь и ожить. Кубатыныны сделать. Санаабар кириккитте! Кургыттара канул Арсан сделать! Но в этой тундре нет тысяча шаман, нет тысяча олень. Юрко один…
        - Почему ты один? Мы тоже с бабкой всю ночь шаманили.
        - Кундал плохой у Юрко, ынеркии мало-мало. Стена рухнет - у-у сколько ынеркии будет! Один бы на тысяча кусков Арсан резал, один бы по всей тундре носил и бросал!
        - Ничего, ничего! - подбодрил внука Куров. - Мы его потом снова убьем! Убьем, разрубим и развезем. Пошли, сейчас горилки достанем, позавтракаем… А потом ты уснешь, чтоб кундалу набраться. Ты ведь устал, Юрко, переволновался… Девки, они и с ума сведут, и ынеркии лишат, чтоб их хо-тун побрал. Ну, идем?
        Юрко выбрался из ямы и пошел было за дедом, но тут голубиные стаи начали носиться над стеной, кувыркаться и всхлопывать крыльями.
        - Нельзя уходить! - воспрял он. - Птицы айбасы чуют! Смотреть буду, как рухнет стена!
        - Да мы и в окошко посмотрим! Идем-ка домой. Там бабушка завтрак приготовила… Потом залезем с тобой на печь…
        - Нельзя сидеть на печи, когда рушится стена! Айбасы побегут во все стороны! Стрелять надо! Айбасам сразу смерть, бизда делать.
        - А мы с собой на печь пулемет возьмем! У бабки такой пулемет сохранился!
        - Злой дух не боится пулемет! Священный стрела боится, с костяным наконечником!
        - Так пойдем, стрел наделаем. А то у тебя ни одной не осталось. Чем в айбасов пулять станешь?
        - Стрела не осталось… - горько проговорил Юрко. - Злой дух много…
        - Вот и наделаем, чтоб на всех хватило! - Куров повлек внука за собой. - Ишь, злые духи какие стали, уже из пулемета не возьмешь, санаабар! А раньше от пулемета драпали - шуба заворачивалась!
        - Эти духи пришли из каменного века. Только стрелы боятся! Арсан Дуолайя… Арыы! Хатыныны арыатын кургыттара шаман! Айбасы в кириккитте ил-гынна тыс-тыллер камлать. Понимаешь, дед Кур? Давно кричу - никто не понимает. Не могу еще сказать всем. Много слова забыл…
        И полез обратно в яму.
        - Я чую, про что ты… И у меня, Юрко, тоже слов не хватает. В каждом из нас айбасы, это верно. Сердца у нас жадные, глаза завидущие, руки загребущие. И правда, как в каменном веке живем, чтоб утробу набить. А разве за богатые харчи в атаку пойдешь?
        В это время в терновнике кто-то заворочался, и скоро из кустов вылез сначала козел, а за ним Сова.
        - Молодец, Степка, - похвалила бабка. - По следу нашел… И чего вы тут расселись?
        - Вот, ждем, когда стена рухнет, - скучно проговорил Куров. - И айбасы побегут. А она, зараза, стоит…
        - Вы тут ждете! - с ходу пошла в атаку Сова, между тем доставая из корзинки снедь. - А нас разоружают! Сват пулемет мой забрал, автомат твой спер и гранаты. НАТА у порога стоит, а вы ждете, мужики!
        - На передовом рубеже стоим.
        - Ну стойте, стойте! А твою Оксанку, внучок, скоро американец заберет!
        - Не могу жениться, - сказал Юрко. - Пока стена стоит.
        - Завтракать-то будешь?
        - Пища плохо, кундал слабый, когда пузо крепкий.
        - Вот, ничего уже не хочет, - затосковала бабка. - Должно, помрет скоро.
        - Типун тебе на язык! Ты что мелешь? Что мелешь? Хлопец в расцвете сил! Айбасы тебя побери!
        - Так ничего не хочет! Ты вон какой прожорливый был, когда воевал. А как интерес в жизни пропал, значит в кургыт-тары канул.
        - Плохой я шаман, дед, - вновь ударился в самокритику Юрко. - В школе плохо учился.
        - Я тебе все время говорил: учись, старайся, Юрко, - наставительно проговорил дед. - Все равно дураком помрешь. Так нет! Хватился теперь!
        - Надо было идти в школу черный шаман.
        - Что же не пошел? Балда!
        - Туда конкурс был большой, как на юридический факультет.
        - В школу белых что, меньше? Юрко яичко взял, но есть не стал:
        - Там вообще конкурса як. Большой недобор. Посылали, кто под сокращение попал на алмазной трубке. И учили там шаляй-валяй… Обучали даром, бесплатно. Учитель магии огненную воду пил, камлать учил олений пастух…
        Сова слушала, раскладывала еду по мискам и чистила вареные яйца.
        - У нас в церкви дьякон молодой пришел, - между прочим сказала она, - так «Отче наш» еще по шпаргалке поет. Говорят, тоже из-за сокращения в семинарию попал…
        - А ты что, перекрасилась? - язвительно спросил Куров. - В церковь теперь ходишь? А все кричала - комсомолка!
        - Так теперь все комсомольцы там, - простодушно призналась бабка. - Они так и называются - коммунистические мольцы… Так вот раньше, бывало, выйдет дьякон-то да как запоет! Особенно когда венчают! Невеста стоит - лебедь белая! Жених при ней… Ну, бывает, и ничего жених… А над невестой держат венец золотой. И поют все, поют! Эх! А нынче…
        Дед налил себе стакан горилки, тяпнул одним духом и шматом сала закусил.
        - Да что вспоминать - «раньше бывало, раньше бывало»! - сердито заговорил он. - Шаманство нынче не действует, вот что! Помнишь, когда я на немецком штабе ночью ихний флаг снял, а красный повесил? Помнишь, как они из села драпанули, а весь народ на улицы вышел, как на праздник? А нынче что видишь? Мы с тобой всю ночь камлали, столбы развернули, флаги поменяли. Никто и не заметил, в ырыатын тутан!
        - Как это никто не заметил? - воспротивилась старуха. - Стена еще не упала, но айбасы побежали. Сейчас шла, гляжу - на таможне никого нету. Говорят, драпанули таможенники. Так контрабандисты теперь напрямую прут, машины туда-сюда…
        - В том-то и дело! Айбасам на руку пошаманили мы с тобой. У них же у всех двойное гражданство. Одно от доброго духа, одно от злого. Вот они и бегают туда-сюда, туда-сюда… А когда двойное, значит, ни одного нет! Разве на таких подействует шаманская сила? Чумак с Кашпировским, хохлы-то эти, по телевизору шаманили, шаманили да в подполье ушли. Они, поди, не то что наш Юрко, не ускоренный выпуск за плечами имели. Жена у Котенко посидела возле телевизора - беременность рассосалась. Это нынче она каждый год рожает…
        - Ничего и не рассосалось! - возразила Сова. - Только заместо пацана девку принесла.
        - Да что, я сам не помню? - и вовсе завелся дед. - Бывало, горилку зарядишь, стакан хряпнешь - неделю пьяный!
        Заряженной водички утром попил - и рога в землю… Не знаешь теперь, какое шаманство и придумать.
        - Какие рога? - всполошилась бабка. - Ты что хочешь этим сказать?
        - Иносказательные рога!
        - Тогда ладно. - Старуха прищурила глазки. - Может, сегодня ночью пойти да красные флаги повесить? Красные-то заметней. По телевизору видела: быков дразнят, коррида называется. Крестник рассказывал, народу приходит - туча! И все кричат, нервные делаются… Может, стену-то эту и разнесут?
        - Жди, разнесут… Она же кормилица! Убери стену - это же снова работать надо. В совхоз, на свинарник. Или на каменоломню. Айбасы ее беречь будут как главное демократическое завоевание.
        - Тыала хотун, - подал голос Юрко. - Большого дела хочу! Сова тут же переориентировалась:
        - Слушай, дед! А что, если его в Государственную Думу определить? Или в Верховную Раду? Сват-то вон уже в грудь волосатую стучит, мол, я уже демутат! Гуменник назначил. Или еще назначит…
        - Там своих шаманов хватает, - поначалу не согласился Куров, но потом передумал: - Оно, конечно, хорошо в Думу. Там айбасов много, и все на виду. Да известности у внука нашего нету.
        - Был бы Юрко генерал, которого из кремлевской хаты выставили. Или псих какой-нибудь. Ну, который с правами человека боролся. Тогда прямая дорога. Помнишь, раньше-то как выбирали?…
        - Опять - «раньше»? - прикрикнул дед. - Не смей вспоминать! Про сегодняшний день говорить надо! Юрка пристраивать куда-то придется. Не в контрабандисты же ему? Если бы он на шаманстве популярности поднабрался, можно было и про Думу подумать…
        - Тундара больше не хотун, - капризно заявил Юрко. - Здесь хочу большого дела! А кундал слабый. Надо мухомор кушать.
        - Да принесу я тебе мухоморов, - горестно посулила бабка. - Нынче добрых грибов нема, а этих полно… Съешь покуда ножку Буша?
        - Третий глаз закрывается, плохо видит… Мухомор надо!
        - Будет тебе мухомор, Юрко, сбегаю! Может, покуда яичко? С горчичкой и маниезом?
        - Не приставай ты к нему со своими яйцами! - одернул Куров. - Мы про трудоустройство толкуем. Как его выдвинуть в Думу…
        - Видишь, заклинило внука на мухоморах, - посожале-ла Сова. - Выдвинуть-то мы можем, но от кого?… От твоей Киевской Руси нельзя, не пролезет. Сепаратизм называется. Раньше на сепараторах только молоко прогоняли, а теперь целые державы. Сливки в одну сторону, обрат в другую…
        - Про раньше чтоб больше не слышал! - отрубил Куров. И тут его озарило: - Елизавета, радость моя!
        - Что, Степанушка? - размякла та в мгновение.
        - А если Юрку в Раду пойти от чернобыльцев? Его же все равно за мутанта принимают? Так сказать, угнетенное меньшинство, замалчивание радиоактивной заразы… На этом почище, чем на психах, сыграть можно!
        - Нечестно, - подумав, заявила бабка. - Юрко не му-дант, а шаман и наш внук. Что же мы его в убогие запишем?
        - И то верно. А потом, что в Раде, что в Думе - везде своих мутантов дополна. Только батур тыала хотун нема.
        А козел в это время продрался сквозь терновник к стене и давай ее рогами бодать - вроде и мухоморов не ел. Сова же на него посмотрела и говорит:
        - Знаю, как большое дело сделать. На шаманском так будет - халаам арыы, долгунуну лабба. Урун вюрюмечи, ана-бар кубатыныны лабба и к чертовой матери. Айбасы навек запомнят. Дешево и сердито.
        Дед с внуком лишь переглянулись…
        Глава 14
        Они выбрались из трубы тоннеля, отошли немного в сторону и с удовольствием повалились в траву. Лежали, смотрели в небо и на первый взгляд напоминали отдыхающих после тяжелой работы контрабандистов.
        - На родине и воздух какой-то особый, - заметил Гуменник. - Чуешь, Лях? Россия…
        - И дым отечества нам сладок и приятен…
        - Приятен, но одежду добывать надо, - заключил бать-ко. - Слушай приказ, есаул… Проберись в село и купи там пару спортивных костюмов.
        - Слухаю, батько! - отозвался телохранитель и сел.
        - Не годится… Отвечать следует: слушаюсь, господин атаман. Привыкай, Лях. Через год я должен войти в совет атаманов Войска Донского, а еще через пару - его возглавить. Программа-минимум…
        - Батько, гляди! - вдруг перебил Геббельс. - Бабы. Сами к нам идут. В России все проще.
        От густого кустарника, где был замаскированный выход из тоннеля, шли три нагруженные тюками женщины. Они вряд ли что видели вокруг, ибо громоздкая поклажа заслоняла обзор, поэтому заметили двух голых мужчин, когда едва о них не запнулись. Контрабандистки ничуть не испугались, даже напротив, свалили ношу на траву и воззрились с любопытством.
        - Вы кто? - спросила молодая и самая бойкая. - Мутанты, что ли?
        - Мутанты, - усмехнулся Гуменник. - У вас закурить не найдется, барышни?
        Бойкая неприкрыто и оценивающе смерила его прищуренным взглядом, и батьке это показалось знакомым.
        - Что, уши опухли? - спросила с зовущей усмешкой.
        - Одежду украли, - пожаловался он. - Вместе с сигаретами.
        - И с кошельком?
        - Нет, кошелек как раз остался цел, - вовремя и весьма органично вступил Лях, доставая из трусов бумажник. - Мы заплатим.
        - Глядите, девки, - усмехнулась молодуха. - Мутанты при деньгах стали ходить!
        Телохранитель вынул сто долларов - купюры меньше не было:
        - Сдачи не надо.
        - Вы что, мужики, больные? - В глазах бойкой мелькнуло недоверие.
        - Мы вполне здоровые, - заметил Гуменник. - Мы просто обворованные.
        - Что, правда, что ли? - Она просунула руку в один из тюков и достала блок «Мальборо». - Ладно, возьми так…
        - За так не возьмем. - Лях сунул ей стольник. - На сдачу принеси нам одежду. Пару спортивных костюмов. Выручи, сестра.
        - Вас в самом деле обокрали?
        - Ну да! - весело сказал батько. - Легли позагорать на солнце и заснули. Просыпаемся, одежды нет…
        Бойкая что-то заподозрила и на мгновение скосила глаз в сторону выхода из тоннеля:
        - Вы что тут делали?
        - Говорю же - отдыхали, - открыто улыбнулся Гуменник. - Красавица, а я тебя знаю. Мы уже встречались.
        - Где это мы встречались?
        - В ночном клубе.
        Ледок недоверия вроде бы растаял, сменившись испытующим, многозначительным прищуром.
        - Тебе понравилось?
        - Я был в восторге! А ты что, многостаночница?
        Они уже понимали друг друга с полуслова, тогда как две другие женщины и даже Лях наблюдали за ними с недоуменным интересом.
        - Конкуренция, - вздохнула бойкая. - Я в ночнике теперь не бываю.
        Гуменник натренированно вскочил на ноги:
        - Давай познакомимся, баядера. Руслан. А тебя?
        - Любовь, - с достоинством, но без особого энтузиазма ответила она.
        - Ах, Любовь! Ты принесешь нам одежду?
        - Одежду? - раздумывала и что-то взвешивала она. - Ладно, принесу… Какой размер?
        - Пятидесятый. Хочешь, мы поможем груз перенести? Так сказать, услуга за услугу…
        - Нет уж, мы сами! Здесь недалеко машина. Отдыхайте, мужчины…
        Контрабандистки взвалили на себя тюки и, словно верблюдицы в пустыне, пошли по тропинке строго размеренным шагом, раскачиваясь при этом в разные стороны.
        - А я ее не помню, - признался Лях.
        - Плохо. - Гуменник проводил взглядом табачный караван и снова растянулся на траве, но уже в тени куста. - Тренируй зрительную память… Я посплю, а ты охраняй мое тело. И заодно продумай легенду.
        - В России все проще, - повторил Геббельс. - Люди, бабы, отношения. Доверчивые овцы… С хохлами труднее. Там тебя допросят с пристрастием, вывернут… Кстати, мы когда-то начинали на Украине, можно сказать, тоже в одних трусах. Помнишь?
        - Это незабываемо…
        - И прошли тернистый путь. И вот теперь начинаем сначала…
        - Думай про себя, - сказал батько. - И поменьше лирики. Не мешай спать…
        Перед тем как погрузиться в сон, Гуменник подумал, что родная земля и впрямь дает силы, если на ней спать вот так, голым и под открытым небом. А Лях еще подумал несколько минут, лег на живот, чтобы не бередить ушибы на спине, и принялся сочинять легенду, которая должна была стать основой многих последующих лет жизни. Он даже не сочинял ее, а моделировал, словно искусный архитектор здание, прежде чем приступить к его строительству. И если эта умозрительная модель получалась цветистой, многоплановой и гармоничной, то, приложив незначительные силы, можно было воплотить ее в реальность…
        То есть материализовать.
        Их взяли сонных, причем очень жестко, и, не давая опомниться, начали не менее жесткий, подавляющий волю, допрос. На двоих было четверо здоровых, явно бандитского вида братков, похожих друг на друга еще чем-то, кроме стрижки под ноль. Сразу вычислили главного, и поэтому Гуменник оказался в наручниках и с веревочной удавкой на шее, а его телохранитель только с пакетом на голове.
        Вопросов задавали всего два:
        - Кто послал?
        То есть - «Чьи вы, к какому клану принадлежите и чью волю исполняете?» Но их никто не посылал, и все, что они делали, - делали по своей воле.
        - Кто сдал тоннель?
        Они же на самом деле не знали, кому он принадлежит на правах собственности и кто конкретно его сдал. Впрочем, как и то, сколько стоит это китайское удовольствие в условиях дикого контрабандного рынка.
        Поэтому ни тот, ни другой не могли толком что-либо ответить. Гуменник несколько раз терял сознание от удушья и какое-то время испытывал состояние невесомого и отдохно-венного полета между жизнью и смертью. А очнувшись и понимая, что в очередной раз полет этот оборвется, признавался во всех смертных и прочих грехах.
        - Я батько Гуменник, - хрипел из последних сил. - Личный представитель президента Украины.
        Но кто бы ему, голому, поверил в тот час?
        - Я русский, - открывался он, не зная уже, чем себе помочь. - Я москаль. Но давил абхазов на стороне Грузии. Стрелял в албанцев в Косово и румын в Приднестровье! Мочил русских в Чечне. И во всем этом раскаиваюсь!
        Однако палачи были так далеки от политики, что, видимо, считали все это бредом воспаленного пытками сознания.
        Тем паче - кто бы принял его покаяние? И грех отпустил?..
        - Я ушел в Россию, чтоб возглавить Донское казачество, - чистосердечно признавался батько. - А потом стравить его с хохлами и посеять хаос. Потому что ненавижу весь этот мир! Потому что в детстве был болезненным, слабым, и меня все обижали. Я так же ненавижу Гитлера, потому что на войне погиб мой дед. Но я подражал ему! Я читал «Майн кампф» и оправдывал Мазепу, Петлюру и Бандеру - в знак протеста против всего лживого мира! Потому что не знал другого способа, как бороться с лицемерием! И как протестовать против унижения и обиды, которым подвергается маленький, ну, очень маленький, но живой человек…
        Да кто бы стал вдаваться в тонкости психологии и тайны человеческой души, когда на кон был поставлен тоннель, приносящий реальный и осязаемый доход?
        Потом он отчаялся и замолчал. И Лях замолчал, глядя на батько единственным уцелевшим глазом. А их долго били ногами, в том числе и по голове, но насмерть не забили, полуживых погрузили в кузов «Газели» и долго куда-то везли по тряской, доставляющей невыносимую боль дороге. Или, может быть, не по дороге, а густым лесом или широкой степью.
        И выбросили на какой-то поляне, на территории, государственную принадлежность которой уже было ни за что не установить.
        На этом оторванном от мира пятачке они ползали по кругу вдоль лесной опушки, плевались кровью, время от времени озирались полуслепыми затекшими глазами и вопрошали неизвестно у кого - возможно, у Бога:
        - Где я?
        - Кто я?

* * *
        Все-таки заманила, зазвала и увела Сова мужиков из-под стены - кому мухоморов посулила, кому наркоза и еще чего-нибудь парного, горяченького, как в прачечной. Юрко сразу же в подпол залез, дескать, в темноту ему надо, чтоб третий глаз отдохнул. У него и впрямь он закрываться стал, прищурился, как у якута, и все время слеза набегала. Может, поэтому на Оксану даже не взглянул и сразу к козлу с козой, которые опять сидели в подполе - тоже, видно, понравились друг другу в темноте. Дед наркозу принял и спать завалился, а в это время к куровской хате целая процессия подкатила на трех машинах, одна из них - «скорая» с незнакомыми врачами, должно, из Харькова, или еще откуда пригнали. Сам депутат приехал с автоматчиками, поэтому бабка в окно глянула и сразу же за «вальтер» - подумала, внука забирать явились. Затвор передернула и под передник - другого-то оружия нет.
        А оказалось, это за американцем приехали, и сразу же отлегло.
        Доктора к Джону кинулись, давай трогать его, щупать, слушать, укол поставили. А он под наркозом был - так спал себе, как ребенок, шептал все: леди, леди, - и ничего не почуял. Потом санитары с носилками вошли, погрузили его и понесли в машину. Тут гордый депутат снизошел и говорит:
        - За спасение жизни гражданина Соединенных Штатов и важной персоны от имени президента объявляю вам благодарность.
        Только не сказал, от какого президента, хотя это было все равно.
        И нет бы натурально поощрить - почетной грамотой, премией или ценным подарком, раз отличились, но куда там! Можно сказать, ограбили: автоматчик один бабку все оттеснял от депутата и, ненароком прижавшись к ней, обнаружил под фартуком «вальтер». Да ловко так выдернул, словно карманник кошелек! И сразу себе забрал. Да еще вроде как арестовать хотел, мол, не готовили ли вы покушение на жизнь депутата? Дурак такой - если б готовила, так давно бы завалила. Депутат вступился, не велел трогать старуху, дескать, несолидно - объявить благодарность и тут же в тюрьму тащить. Но пистолета не вернул.
        Американца на носилках впихнули в «скорую», мигалки включили, сирены и умчались. А Сова погоревала минуту, что опять разоружили, да спохватилась, что Юрку мухоморов посулила. Взяла лукошко, наказала Оксане, чтоб козла не выпускала, и побежала за село, в лесополосу, где этих ядовитых грибов было полно. Идет, выбирает которые поярче и покрепче, и уж полную корзину собрала, хотела возвращаться, но смотрит, а на земле одежа валяется, почти новая, крепкая, и хромовые сапоги тут же разбросаны. Поглядела вокруг, покричала - никого. И подумала: что такому добру-то пропадать? Сейчас хромачей днем с огнем не сыщешь. Ну и что, что немного ношено? Постирать, почистить… К тому же всей амуниции как раз пара, можно деда с внуком так приодеть - красавцы будут. Собрала, связала в узел, сапоги через плечо повесила и вернулась с богатой добычей.
        Оксана только глянула на одежду, так почему-то ругаться стала:
        - Бабушка, зачем вы это тряпье принесли?
        - Брошено было, - обескуражилась Сова. - Ты погляди, какая мануфактура добрая. А хром!
        - На ком-то я такую одежду видела, - задумчиво проговорила Оксана. - Только не припомню, голова не соображает…
        А когда заметила лукошко мухоморов, то и вовсе возмутилась:
        - А это зачем вы набрали?! Это же мухоморы, ядовитые грибы!
        - Юрко просил, - испугалась бабка. - Для лечения глаза…
        - Какого глаза?!
        - Третьего. Говорит, мухоморы помогают. Не знаю только, пожарить ли, а то, может, салатом сделать, лучком да маслицем приправить…
        - Каким маслицем, бабушка? Вы что, внука отравить вздумали?
        - Так как же его еще лечить-то? - окончательно сникла старуха.
        Но довести этот медицинский консилиум им не дали, поскольку к хате подкатила еще одна процессия с машиной «неотложки». На сей раз в дверях оказался Дременко, за которым маячили белые халаты.
        - Где американец? - заозирался голова. - Я «скорую» пригнал… Вы куда дели Джона? Ксана?
        - Опоздал, сват! - с сердитым задором сказала Сова. - Его демутат увез. Ишь, забегали!
        - Это правда, Ксана?
        - Успокойся, тату, правда, - откликнулась та. - Тебе вредно волноваться.
        - А ты что тут торчишь? - сурово спросил Тарас Опа-насович. - Почему с женихом не поехала?
        - С каким женихом?
        - С Джоном!
        Он все еще стрелял глазами по хате и вдруг замер, окостенел, словно пораженный столбняком, и синеватые, чисто выбритые его щеки начали покрываться щетиной.
        - Что с тобой, тату?
        Дременко потянулся рукой к одежде и сапогам, брошенным на пол:
        - Это у вас… откуда?
        - Опять оружие нашел? - ощетинилась Сова. - Нету больше!
        - Одежда батьки Гуменника откуда? - просипел он. - Вы что, раздели его? И разули?!
        - Прям, сейчас! В лесополосе нашла. Хочешь, так забирай! Тарас Опанасович в состоянии почти транса прикоснулся
        к галифе, словно к священному одеянию:
        - Батько! Батьку вбылы! Батьку Гуменника вбылы!
        - Почему сразу убили-то? - заметила бабка. - Крови нету, ни пулевых, ни осколочных пробоин. Я же все осмотрела. С убитых - так ни за что бы не взяла. Видно же, снято и брошено. Когда немцы драпали, тоже снимали…
        Голова уже ничего не слышал.
        - Батьку вбылы! - причитал он. - Рука Москвы! Террористы москальские! Он меня хотел в свой аппарат назначить. Потом депутатом! А его вбылы!
        Из-за печки высунулся кудлатый и недовольный Куров:
        - Никакого от вас покоя! Ты чего это, сват? Дременко показал ему штаны:
        - Батьку вбылы! Степан Макарыч! Он меня назначить хотел! Ты слыхал, как он говорил?
        - Не слыхал. - Дед завернулся в простыню. - Уйду я от вас! Горланят и горланят!
        - Ты куда в этаком-то виде? - настороженно спросила Сова.
        - В баню спать пойду! И только попробуйте разбудить! Тарас Опанасович бросился к дочери:
        - А ты слыхала, Ксана?
        - Откуда?
        - Елизавета Трофимовна, - тогда взмолился он. - Ну ты-то знаешь, слышала. Подтвердить можешь?
        - Что подтвердить-то… Что одежу в лесополосе нашла?
        - Шо батько обещал депутатом назначить! А его вбылы! И его товарища Ляха вбылы!
        - Ничего я не слышала, сват, - возмутилась Сова. - И Гуменника этого всего раз и видала. Так он молчал с похмелья…
        Борода у Дременко уже закурчавилась.
        - Кто теперь подтвердит? - вопросил он неизвестно у кого, возможно, у Бога. - Батько назначить хотел! А его вбылы! Лях бы подтвердил, но и его вбылы!
        Джон очнулся от наркоза уже в резиденции и был в прекрасном расположении духа. Невзирая на протесты врачей, дежуривших возле постели, он в тот час призвал к себе переводчика, велел ему сесть за аппарат космической связи и начал вести переговоры на английском. Доктора не особенно-то вникали в их суть, да и американского языка не знали, но отмечали резкое улучшение здоровья пациента и его самочувствия. Щеки у него порозовели, хотя он потерял много крови, глаза засияли. Хирург было приготовился заново чистить рану, дескать, операцию делали в антисанитарных условиях, но обнаружил, что она не только не загноилась, а наоборот, затягивается, чего быть в столь короткий срок в принципе не могло. Мало того, внимательный анестезиолог, увлекающийся физиономистикой, заметил, что у американца начинают меняться черты лица и вместе с этим его выражение. Улыбаясь, Джон перестал скалиться и показывать свои превосходные зубы, то есть губы слегка собрались, уплотнились и улыбка приобрела веселую осмысленность. А правильной формы нос римского воина прогнул выпирающую спинку, уменьшился в размерах, подтянул хищный
вырез ноздрей и даже слегка сделался курносым.
        В общем, когда Джон закончил переговоры со своими абонентами, то заметно преобразился, и, посовещавшись, врачи разрешили ему выехать в инвалидной коляске на свежий воздух, куда он рвался и готов был бежать на своих двоих. А чтобы рана не соприкасалась с твердой поверхностью, под зад ему подсунули специальный унитаз с вскипающим от воздуха песком, создающим ощущение невесомости. На улице американец и вовсе расцвел, словно не только его задница, но и весь он сам погрузился в ласкающий, пузырящийся золотой песок.
        И тут к нему подскочил немало подивившийся столь скорой поправке пан Кушнер. Он даже телефон, казалось уже навечно приросший к уху, демонстративно выключил, дабы посвятить все время высокому гостю. А сам приглядывался, ибо тоже узрел некое его преображение. Заговорил он с Джоном на английском, однако переводчик зачем-то перекладывал их беседу на русский, возможно оттого, что сам испытывал блаженство после ночного кошмара.
        - Как ваше здоровье, Джон? Я распорядился установить виновного и предать суду.
        - Прошу вас никого не наказывать. Я счастлив! Я рад приключениям в России. И так полюбил эту страну, что прошу дать мне гражданство.
        - Хотите сказать, второе гражданство, Джон?
        - Благодарю, мне хватит одного. Я мечтаю получить украинское гражданство.
        - Разумеется, оставив при этом и американское?
        - Нет, от американского я уже отказался. Достаточно украинского или российского. Мне все равно. Я одинаково обожаю обе эти великие страны.
        - Как это вы отказались, мистер Странг?
        - По телефону. В век коммуникаций все возможно. Кстати, я уже не служу в НАТО. Вдруг я понял - это совершенно глупая организация. Она безумная и оттого агрессивная. Но ее никто-никто не боится! Это я понял, как только стал славянином по духу. И скажу вам, какое это блаженство, какая радость - чувствовать себя хохлом! И одновременно москалем!
        Переводчик и пан Кушнер неожиданно друг для друга вошли в некое унисонное состояние, ибо одновременно отступили от инвалидной коляски.
        - Вы что, отказались от американского гражданства?!
        - Да, сэр! - Толстозадый даже улыбаться стал сдержанно, не по-голливудски. - И хочу быть гражданином самостийной Украины. Или великой России! Мне теперь все равно, сэр!
        - Вы с ума сошли! У вас помутнение разума! Это последствия ранения. Мне уже известно, в вас стреляли из лука. И стрела была отравлена.
        - О, напротив, только сейчас я почувствовал просветление. И истинную свободу. Как хорошо, что меня ранили! Через эту рану вышла дурная кровь… И вместе с этим я ощутил радость, как будто вколол дозу настоящего колумбийского героина.
        Пан Кушнер глянул по сторонам и сделал знак докторам, чтобы отошли подальше. Им было хорошо заплачено, поэтому эскулапы повиновались, и лишь анестезиолог достал театральный бинокль, чтобы следить за изменением черт лица пациента - должно быть, диссертацию писал.
        А депутат швырнул телефон в фонтан на альпийской горке, склонился и сказал по-русски:
        - А на хрен ты мне нужен такой, без гражданства. И без должности в НАТО. Думаешь, ты кто - пуп земли, что ли? Ты приехал сюда, чтобы исполнить только одну функцию. И не более того.
        - Вы отказываете? Или я что-то не понял?
        - Хохлов у нас хватает. Американцев нет!
        - Вы не имеете права отказать мне!
        - Ну, права ты мог качать в Америке…
        - По международному соглашению вы обязаны предоставить мне гражданство!
        - Международное соглашение - это я, - с ужасом на лице проговорил переводчик и втянул толстый живот. -
        А также я - конвенция по правам человека! У меня достаточно других обязанностей, чтоб возиться с типом без гражданства. И явным международным мошенником. Прощайте.
        - Я требую! Как вы смеете так вести себя?!
        - А как прикажете вести себя с господином никто?
        - Хорошо! Я получу российское!
        - Кто же тебе его даст, глупец? Теперь ты никакого не получишь.
        В это время у него в кармане зазвонил телефон. Пан Кушнер достал трубку, и в тот час на лице возникла китайская улыбка.
        Джон подтянул к себе переводчика:
        - Связь с президентом США. Немедленно!
        Тот потыкал кнопки на аппарате, потряс наушники, стукнул кулаком, как стучат по старым добрым советским телевизорам, чтоб наладить изображение или звук, а то и оба эти качества.
        - Не могу, сэр, - сказал беспомощно.
        - Я приказываю!
        - Отключили канал связи. Сказали, для человека без гражданства не полагается, сэр. Могу связаться с Брянском или райцентром… По местному телефону. Правда, опять попаду в свинарник…

* * *
        Оксана с бабкой Совой, как два доктора над умирающим, сидели, подперев подбородки кулаками, и продолжали консилиум.
        - Подозреваю, с головой у него плохо, - шепотом сообщила ветеринарша. - Ни в Раду, ни в Госдуму не желает.
        - Если не желает, худо дело… Может, наркозу дать?
        - Сколько уж давали - не берет…
        - А больше и лечить нечем, один йод. Не зря говорят - горбатого могила исправит.
        - Да и могила теперь не исправит. Стоя хоронят. Даже после смерти не полежать. Все землю экономят…
        - Придется живого лечить…
        - Ты не отчаивайся, дочка. Попробуй йодом-то. Все-таки лекарство. Свату помогло…
        - Тату от сердца помогло. От нервного расстройства не помогает…
        - Не знаю… Это сейчас всякого напридумывали. Ыффи-ралган у пса, например! Какой может быть у пса ыффирал-ган? Раньше, бывало, йодом помажешь, и все прошло. Старое лекарство - оно полезней. Его, говорят, египтяне еще в древности придумали и до сих пор ничего другого не признают. Я тоже, поросят кастрирую, так одним йодом мажу - и ничего, здоровенькие растут, довольные.
        - Так ведь это нервное расстройство, Елизавета Трофимовна!
        - Думаешь, поросята не расстраивались? Еще как расстраивались.
        - Может, бабку поискать? - предложила Оксана. - Поди, хоть одна осталась на два государства?
        - Хватит шаманить, надоело. Лечить пора. Мы с дедом всю ночь шаманили - помогло?
        - И правда, попробовать йодом, что ли?
        - Попробуй обязательно! У меня где-то еще и ладан был. Ладаном да йодом - любую хворь как рукой. Сейчас погляжу, где-то был. Дьякон молоденький давал кусочек, от нечистой силы…
        Бабка порылась в сундуке и вдруг вместо ладана извлекла белое свадебное платье по моде сороковых годов. Изрядно пожелтевшее уже, слежавшееся, но крепкое, и если постирать да отгладить, еще надеть не стыдно.
        - Ой, а это что такое? - удивилась Оксана. - Какое красивое было!
        - Ни разу не надёванное… Оно, конечно, если в порошке отпарить да постирать - ничего, и под венец можно. Хочешь, подарю?
        - Сама как же? Вдруг у дедушки тоже в голове прояснится? И жениться захочет?
        - Это у него прояснится? Да его хоть искупай в йоде! Нет уж, видно, не надеть мне белого платья! Сама справила, все кружавчики пришила. От наволочек еще довоенных. А по подолу - так от немецких штор. И покрой, видала? Этот самый Версачин увидел бы, так обревелся… Возьми? Может, тебе когда пригодится? Только вот нафталином провоняло, постирать бы…
        - У меня свое есть! - Оксана достала из медицинского баула свадебное платье. - С собой прихватила, на всякий случай. А вдруг? Правда, формалином разит и йодом закапано. Но с изнанки, так не видать.
        Старуха благоговейно взяла ее платье, вытянула губки:
        - Полудурки же они! Ничего не понимают в женской красоте! Тебя нарядить - принцессой будешь!
        - Они другое только и понимают! - И прикинула на себя бабкино платье.
        - Это они понимают! Еще как понимают, кобели! Чуть что - заводили носом…
        - Говорят, горб можно на печи полечить, - сказала Оксана. - Разогнуть мужика, придавить к горячим кирпичам и подержать. Народный метод лечения. Позвоночник разглаживается, как тряпка.
        - Ну?! Не слыхала! А что? Можно попробовать. И еще йодную сетку…
        - Если на все тело, то и мертвого поднимешь.
        - Испыток не убыток, - одобрила бабка и бросила в таз свое свадебное платье, - хуже не будет, если к кирпичам… Может, и твое постирать?
        - Примета плохая…
        - А я не верю в приметы. Пойду в баню, воды нагрею…
        Оксана постучала каблучком по полу, позвала завле-кающе:
        - Юрко, а, Юрко! Хочешь на печь? Я тебя разгибать буду. И отогревать. Тыала хотун?
        - Хотун, - отозвался тот. - Окосана, ты большой шаман, великий. Но йодную сетку на все тело, это же щекотно…
        Сова рот прикрыла рукой, прихватила таз и покинула хату…
        Джон подъехал на инвалидной коляске к таможне. Народ свободно валил в обе стороны, волоча за собой сумки на колесиках, тележки, тачки, нагруженные товаром. Колонны грузовиков, сигналя, беспрепятственно проносились туда-сюда, и никто не удосуживался даже посмотреть вверх, где развевались государственные флаги. И только один Джон глядел в небо, потому что ему ничего не мешало. Неподалеку от КПП он подобрал картонную коробку, оторвал крышку и, сделав надпись на трех языках, повесил себе на шею. А саму коробку поставил у ног и, дабы скорее овладеть речью, довольно разборчиво и с восторгом повторял пока что всего несколько фраз:
        - Помогите человеку без гражданства! Меня зовут Ваня! Контрабандисты его не замечали, однако все-таки кто-то
        бросил яблоко. Он схватил, вытер о штаны и стал есть, взирая на голубей, которые оккупировали пространство в пустых глазницах башни. Не зная нужных слов, он выражал восторг теми, которые уже выучил:
        - Подайте раненому! - И махал птицам. - Я русский Ваня!
        Тут на таможне появился Дременко. Он шел навстречу людскому потоку, толкаемый отовсюду, показывал всем и каждому батьковские галифе и пытался что-то спросить, но его не слушали. Увидев американца, голова пошел на таран и пробился сквозь толпу:
        - Сэр Джон! Вы же слышали, батько Гуменник обещал меня в Раду назначить!
        Джон узнал его, обрадовался и счастливо сообщил:
        - Меня зовут Ваня! Я человек без гражданства!
        - Батько обещал назначить! - Тарас Опанасович потряс штанами. - А его убили! Вы меня понимаете? Можете подтвердить?
        Американец согласно закивал, но поддержать тему - словарного запаса не хватало. И получилось то, что получилось:
        - Пожертвуйте на пропитание! Я русский Ваня! Дременко бросил ему монету и показал галифе:
        - Батьку Гуменника вбылы! А вин дав обицянку прызна-читы мене депутатом. Вы же ж чулы, мистер Странг!
        Джон еще совсем не понимал местных диалектов, поэтому в ответ лишь улыбался и произносил комбинации из знакомых слов:
        - Подайте человеку без гражданства! Тарас Опанасович беспомощно огляделся:
        - Гей, люды!.. Хто поручиться? Батько пообицявся, а його вбылы…
        И пошел опять наперекор потоку.
        На этой стороне больше никто не подавал, поэтому Джон вместе с колонной машин переехал в сопредельное государство и снова установил емкость для подаяния.
        - Помогите нуждающемуся человеку без гражданства! - постепенно усложняя фразы, осваивал он великий и могучий язык. - Я москаль Ваня! Пожертвуйте на пропитание! Я очень люблю Россию!
        А ему все равно не подавали, но не из скряжести, подлой жадности или равнодушия. Просто машины и люди, устремленные в едином порыве, горбились под тяжким грузом товара и не могли поднять головы, чтоб посмотреть вокруг себя. Но Джон ничуть не отчаивался, ибо испытывал ни с чем не сравнимое чувство свободы.
        Он снова переехал через контрольную зону со своей коробкой и протянул руку:
        - Я хохол Ваня! Человек без гражданства хочет кушать. Я очень люблю Украину!
        Но и в бане Курову поспать не дали. Он проснулся от парной жары, хотел возмутиться и увидел Сову, которая самоуглубленно стирала что-то в ванне, заполненной мыльной пеной. И сама разрумянилась, раздобрела и распарилась, как зачерствевшая горбушка белого хлеба на пару. Старый партизан сразу же заподозрил неладное: бабка наверняка затеяла стирку, чтоб его соблазнить, но не удержался от своих привычек, осторожно встал и, зайдя с тыла, схватил ее за бока. Так, без задней мысли, чтоб испугать и повеселиться. Но тут же получил мокрой тряпкой по физиономии.
        - Ты чего это такая неласковая? - утираясь, спросил он.
        - А вот женись на мне, тогда и ласковая буду!
        - Ты что, на закате-то лет? Народ смешить. Невеста!
        - В грехе с тобой больше жить не стану! - заявила Сова. - Вон, говорят, даже крестник твой законным браком сочетался с Тамаркой. И сейчас она Волкова стала. Внука женим! А сами холостые… Нет, вот постираю - и границу восстановлю!
        - Старые мы, нам скоро скважины под стеной пробурят. А ты вон куда собралась!
        - А рано мне еще в скважину, потому как замужем не была! Одного разу никто не взял! Покуда не выйду да не поживу всласть, ни за что не умру!
        Бабка вывалила белье в таз и стала полоскать, показывая всем своим отстраненным видом полную независимость. Дед покряхтел и сел на лавку.
        - Ну, беда! Кругом такое творится, а она - замуж! Я тоже ни разу еще не женился, так и мне не помирать, что ли?
        - Как хочешь!
        - Потом, как это? Первый раз жениться - и на старухе? Обидно…
        - Я тоже за старого деда не пойду! - отпарировала Сова. - Сдался ты мне! Помоложе найду!
        - Ох ты какая! Кто ж тебя возьмет?
        Сова же прополоскала, отжала и пошла на улицу, развешивать. А Курова так ее дерзость завела, что он поплелся за ней. И глядит - бабка какое-то белое, с кружевами, платье на веревке прищипывает.
        - Это что у тебя такое? Ни разу в нем тебя не видал…
        - И не увидишь!
        - Подвенечное, что ли?
        - Не твое дело!
        Дед походил кругами, поводил носом, затем крадучись понюхал платье:
        - Все равно нафталином пахнет…
        - Еще бы! Столько лет в сундуке пролежало. Не нафталин - моль бы еще в Якутии почикала.
        - Ты пойми, Елизавета, - не сразу сказал Куров, - не время жениться. Видишь, кругом что происходит. Незримая война. Погибну геройской смертью - вдовой останешься…
        - Ага, как раз, дам я тебе погибнуть! Даже и не думай.
        - Спокойно не дашь, это уж к бабке не ходи… Так ты что, согласна пойти за меня?
        - Если хорошо позовешь. - Сова дернула плечиками. - И то подумаю. Мне ведь торопиться некуда.
        - А у тебя приданого нету! - попытался еще вывернуться дед. - Без приданого не возьму. Мне еще тятя наказывал…
        - Как это нету? - взвинтилась она. - Это ты с одним наганом остался!
        - Знаю я, что ты в войну еще скопила. Но винтовку отняли, пулемет забрали. Распылилось приданое! За тобой один «вальтер» и остался! На что мне бедная невеста?
        - И «вальтер» отняли…
        - Ну вот!
        Сова на платье подол вспушила, чтоб просох скорее, кру-жавчики расправила.
        - Ну-ка пошли со мной!
        - Куда?
        - В козлятник!
        - Козла своего покажешь, что ли? - Куров поплелся за бабкой. - Так я его видал. Не велико приданое…
        - Ничего ты еще не видал…
        Сова принесла топор, выбила какой-то клин, и вдруг фанерная стенка козлятника рухнула. А за ней - что-то громоздкое, заботливо покрытое ткаными половиками.
        Дед только ствол расчехлил и калибр спичечным коробком померил.
        - Ух ты! - невольно выдал себя. - Богатая невеста! Сейчас же женюсь!
        - А вот уже поздно!
        - То рано, то поздно! Тебе не угодишь!
        - Подавай фугасный! - Бабка приникла к прицелу, сделала доворот. - Потом жениться будем. Сейчас камлать начнем! Надо внука лечить!
        После первого залпа один пролет стены рухнул и увлек за собой два соседних.
        - Заряжай!
        Земля содрогнулась, и Юрко словно ветром с печи сдуло. Голый, весь в клеточку от йодной сетки, волосы и зубы уже выросли и горб рассосался…
        - Стена рушится! Айбасы бегут! И никого не увидел.
        Протер два глаза, лоб пощупал, а третьего как не бывало…

* * *
        Родитель уводил братьев по лесной дороге на вторую заставу, словно волк неопытных еще, прибылых волчат: сторожил уши на всякий шорох, вострил глаз и вынюхивал пространство, дабы упредить грозящую опасность.
        А они перелаивались, как собаки:
        - Хохол!
        - Москаль!
        - Послушал бы меня - за океан махнули!
        - Да мне и здесь хорошо, тварь продажная! Родитель сначала прикусывал их:
        - Да будет вам! Вы же братья! Выпорю обоих! А потом вел и только ворчал:
        - Ничего, поживете в партизанском бункере годик-другой - быстро помиритесь.
        По их следу трусила молодая, крупная волчица, жаждущая прибиться к стае. Изредка она останавливалась, нюхала воздух и, вскинув голову, издавала призывный вой…

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к