Спальный район Владимир Михайлович Алеников
        Книга Владимира Аленикова написана в новом для современной русской литературы жанре городского хоррор/триллера. В ней рассказывается о, казалось бы, самых обычных жителях спального района большого города, о наших с вами соседях. Однако, если приглядеться повнимательнее, можно заметить, что у каждого из них есть своя страшная тайна, за обшарпанными дверями обычной типовой многоэтажки прячутся жуткие истории её обитателей, а чёрные глазницы безликих серых домов днём и ночью внимательно наблюдают за вами… Содержит нецензурную брань!
        Владимир Алеников
        Спальный район
        Секретные истории из жизни горожан с прологом и эпилогом
        Слово от автора
        Дорогой читатель!
        Признаюсь тебе, что уже давно и неудержимо притягивала меня вроде бы тихая мирная жизнь Спального района. Я догадывался, что это спокойствие кажущееся. Но что скрывается за ним? Спальный район напоминал мне призывно раскинувший лепестки прекрасный цветок, к которому стремится безмятежная бабочка. Но стоит ей на секунду задержаться в его манящей, так сладко благоухающей чашечке, как, оказывается, вырвать увязающие в нектаре ножки уже невозможно, а неподвижный доселе венчик внезапно оживает и неспешно начинает сжиматься, кроша хрупкие трепещущие крылья несчастной жертвы.
        Всякий раз, когда меня заносило по необходимости в Спальный район, я чувствовал невероятное облегчение, покидая его. Выходя на улицу, я тут же всей кожей ощущал, как серые многоэтажные гиганты вокруг тысячами окон наблюдают за мной с нескрываемым кровожадным вожделением. Я направлялся к автобусной остановке, только недюжинным усилием воли заставляя себя идти якобы спокойным шагом, в то время как на самом деле мне безумно хотелось бежать без оглядки. Наконец спасительный автобус появлялся, и только оказавшись внутри него, за закрытыми дверями, я мог позволить себе слегка расслабиться и перевести дыхание.
        Коря себя за малодушие, я решил во что бы то ни стало преодолеть эти страхи и стал наведываться в Спальный район всё чаще. В разное время суток, поставив своей задачей досконально изучить его привычки и повадки. К чему привела эта затея, ты узнаешь, прочитав эту книгу. Скажу только, что от ужасов я нисколько не избавился, скорее даже наоборот, а все мои подозрения оказались смешными и наивными, если сравнить их с теми жуткими тайнами, которые открылись мне в результате более детального знакомства со считающимся частью столицы Спальным районом и его обитателями.
        Я описал как мог то, что мне удалось узнать. Теперь дело за тобой, читатель, вернее, за твоей готовностью окунуться в странные, а порой и страшные истории из жизни горожан, оказавшихся волей судеб в Спальном районе. С нелёгким сердцем оставляю тебя наедине с ними. Надеюсь, ты выберешься невредимым из этих секретных историй, и мы ещё встретимся.
        Твой Владимир Алеников
        - Это что, опять твои кошмарные переплетения? - насмешливо спросил Папаня.
        - Ну, можно, конечно, и так сказать, - ухмыльнувшись, в тон ему ответил Фил. - Но вообще-то это скорее отражения.
        - Какие еще отражения? - нахмурился Папаня.
        - Жизненные, - как всегда загадочно, произнес Фил и неслышно растворился во тьме.
        Ф. Волкен. «Умирающий город»
        Пролог
        Московский ноябрь, как всегда, был стылым, темным и злым. Фархад Нигматулин в такую погоду находился в постоянном раздражении, ощущая непонятную раздвоенность.
        С одной стороны, он нещадно мерз и, безусловно, страдал от этого. С другой же, как только попадал к себе в комнату, и постоянный озноб на время оставлял его в покое, Фархад тут же подходил к окну, прислушивался к змеиному шипению норовящего ввинтиться в оконные щели ветра, прижимался узким лбом к холодному стеклу и так простаивал подолгу, борясь с непонятным желанием впустить этот проклятый ветер внутрь.
        Причем себе самому он в подобном странном стремлении признаться не мог, слишком уж абсурдным оно представлялось. Так что для себя Фархад искренне оправдывал свое частое пребывание у окна отчаянной попыткой увидеть Кремль.
        Попытка эта, впрочем, была изначально обречена на неудачу. Разглядеть Кремль даже с высоты двадцать третьего этажа, на котором проживал Фархад, из Бирюлева, далекого «спального» московского района, оказывалось решительно невозможно.
        Но Фархада Нигматулина реальность в данном случае нисколько не волновала. Всерьез размышлять на эту тему он не собирался, иначе, пожалуй, просто бы сошел с ума. Он хотел увидеть Кремль, вот и все.
        И только поэтому ночь за ночью неподвижно стоял у темного стекла, прильнув лицом к его гладкой леденящей поверхности, до тех пор, пока опять не начинал сотрясаться от озноба. Тогда, наконец, он отлипал от окна, отходил в глубину комнаты и как был, в свитере, штанах и носках, нырял в постель, плотно укрывшись двумя одеялами.
        В последнее время Фархад замечал, что по пустым бирюлевским улицам вроде бы кто-то бродит. Бывало по мостовой, бывало по тротуару. Но он совсем не пытался вдумываться в это. Зрение у Фархада с годами стало неважнецкое, да и слишком высоко он находился, чтобы как следует разглядеть, что там за человек шастает по ночам. А может, кстати, и не человек вовсе, кто это знает…
        Да и вообще уверенности у него не было, могло ведь и показаться. Тоже ведь случается…
        А если, допустим, и вправду какой-то там муравейчик ползал иногда в самом низу, ну и что такого?..
        Фархад предпочитал обо всем этом не думать. Мало ли кто и зачем шляется по Бирюлево. У него своих забот хватало. Слишком много в этой жизни было вещей, с которыми приходилось иметь дело, хотел он того или нет.
        Так что если Фархад Нигматулин и замечал какое-то движение внизу, то просто следил за тем муравейчиком равнодушным взглядом и, как только тот исчезал из поля зрения, тотчас же о нем забывал.

1.Девочка
        Нынешней осенью Ефиму Валерьевичу Курочкину что-то не спалось. Все чаще торчал он поздним вечером на своем застекленном, отапливаемом масляной батареей балконе, покуривал любимую «Приму», верность которой сохранял уже лет сорок, и с привычным раздражением прислушивался к доносящемуся из спальни мирному храпу жены, Людмилы Борисовны.
        Так и теперь, во втором часу ночи, Ефим Валерьевич, одетый в поношенную бежевую пижаму, тоскливо переминался на месте, делал короткие неглубокие затяжки и хмуро поглядывал вниз. Отсюда, с семнадцатого этажа второго корпуса двадцать восьмого квартала, была видна почти половина Бирюлёва, в котором Курочкины проживали со дня его основания.
        Пейзаж, открывавшийся перед ним, далеко не радовал Ефима Валерьевича. Вокруг, насколько хватало глаз, уныло возвышались такие же серые безликие башни-прямоугольники, как и его собственный дом. Улицы, аккуратно разделявшие эти прямоугольники на микрорайоны, были сейчас совершенно пусты. Над ними вытянули серебристые змеиные шеи фонари, причем одиннадцать из них, как быстро подсчитал Курочкин, не горели.
        Фонари эти высокомерно выхватывали из мрачной темноты холодные, желтоватые круги света, в которых виднелись, казалось, навсегда застывшие вдоль тротуаров машины.
        Неожиданно балконное стекло тревожно задрожало, в него мелкой крупой злобно сыпанул дождь. Ефим Валерьевич отпрянул, поежился. Хоть он и находился в недосягаемости и в тепле, однако ж все равно неприятно. Этот внезапный мерзкий дождь был совершенно не нужен, и без него достаточно противно.
        А теперь сбегавшие по стеклу капли хоть слегка и размыли надоевший пейзаж, но сделали его каким-то потусторонним, призрачным, отчего раздражение, регулярно накатывавшее на Ефима Валерьевича в эту осень, только усилилось.
        Впрочем, дождь, к счастью, оказался коротким. Еще несколько раз сердито плюнув в окно, он внезапно утихомирился и исчез столь же неожиданно, как и возник.
        Зато на смену ему почти без промедления явился порывистый нервозный ветер. Он с гнусными завываниями забился между домами, заставил мелко подрагивать балконные стекла, с которых мгновенно сдул еще подрагивавшие дождевые капли. В довершение ко всему что-то отвратительно и тоненько задребезжало - то ли карниз, то ли находившаяся недалеко от балкона водосточная труба.
        Ефим Валерьевич брезгливо передернул плечами, все эти лишние звуки раздражали его донельзя. Он загасил окурок в пепельнице и вознамерился уже вернуться в теплую постель, к храпящей супруге, как вдруг что-то привлекло его внимание.
        В бледном круге света, обрисованном фонарем на пустынной и темной улице, показалась маленькая, медленно двигающаяся фигурка.
        Курочкин неожиданно ожил. Недовольное выражение лица исчезло, глаза заблестели, движения стали четкими и уверенными.
        Он быстро достал из расположенного на балконе шкафчика большой полевой двадцатипятикратный бинокль, с которым обыкновенно часами просиживал у окна, потушив свет в комнате и внимательно изучая жизнь в доме напротив, в то время как находившаяся в спальне супруга смотрела по телевизору очередной сериал.
        У Ефима Валерьевича же шел свой собственный сериал, который разыгрывался ежевечерне только для одного-единственного зрителя, для него самого. И он ни за что не променял бы его ни на какую, даже самую разрекламированную телевизионную муру. Ведь в окнах напротив разворачивалось настоящее, живое действо, главная прелесть которого заключалась в том, что участники его даже не подозревали о своем участии. Им и в голову не могло прийти, что они являются всего лишь персонажами этого Шоу Одного Зрителя.
        За долгие часы, проведенные на балконе, Ефим Валерьевич хорошо узнал и, безусловно, привязался к своим персонажам, с привычным душевным волнением ожидал их вечернего появления. Обычно шоу начиналось где-то часов в десять вечера и достигало своего апогея в районе одиннадцати, когда его герои раздевались и укладывались спать сразу в двух, а то и трех десятках окон, одновременно на всех этажах огромного прямоугольника. Затем свет постепенно гас, и к полуночи, как правило, оставалось всего лишь три-четыре освещенных окна.
        Курочкин всякий раз следил за всем этим, казалось бы, вполне обыкновенным действом с замиранием сердца. Занавески на многих окнах были прозрачные, а некоторые жители по легкомыслию вообще не задергивали штор, так что ему удавалось увидеть немало, тем более что интуиция, помноженная на многолетний опыт, услужливо подсказывала, куда и в какой момент направлять бинокль.
        Уже который год подряд Ефим Валерьевич досконально изучал Период Подготовки Ко Сну у соседок напротив. Он был осведомлен обо всех сопровождающих этот восхитительный период тайнах героинь своего ежедневного любимого сериала. Знал, как выглядят их груди, животы, попки, какое белье они носят, какие позы принимают перед зеркалом, полагая, что их никто не видит. Ему было хорошо известно, как некоторые из них, любительницы заниматься сексом при свете, совокупляются с мужьями, как принимают любовников, как разгуливают обнаженными по квартире.
        Особое удовольствие доставляло Ефиму Валерьевичу впоследствии встречать их на улице, в магазине, ехать с ними в автобусе. Спокойно разглядывать этих, ни о чем не подозревающих женщин, вблизи, без применения привычной техники, и, смакуя, вспоминать при этом многочисленные подробности их интимного быта.
        Поначалу, когда они переехали в Бирюлево из коммуналки на Старопесковском, и дом напротив еще только заселялся, Людмила Борисовна, не раз заставая мужа в темной кухне с биноклем у окна, бурно протестовала. Однако в конечном счете смирилась и даже сама однажды приникла к окулярам, когда Ефим Валерьевич особенно настойчиво призвал ее оторваться от телевизора и взглянуть на что-то, по его мнению, стоящее.
        К тому же свой неуемный интерес к чужой жизни супруг всегда объяснял свойством профессии, поскольку работал Курочкин репортером судебной хроники в газете «Вечерняя Москва».
        Ефим Валерьевич профессиональным жестом направил бинокль на неспешно двигающуюся внизу фигурку. Брови его при этом удивленно поползли вверх.
        Посредине пустынной улицы брела маленькая девочка. Ему показалось, что ей лет десять, не больше. Было видно, как хулиганистый ветер носился вокруг, раздувал ее тоненькую розовую курточку, трепал светлые волосики. Он явно затруднял ей ходьбу, мешал смотреть перед собой.
        В бинокль Ефим Валерьевич хорошо разглядел, что девочка то и дело останавливалась, убирала волосы с лица, вытирала рукой наворачивающиеся на покрасневшие глаза слезы. Шапка у нее отсутствовала, перчатки тоже. Одета она была в джинсы и в стоптанные, белые когда-то, кроссовки. Под розовой курточкой виднелся не прикрывавший голое горло серый свитерок.
        Ефим Валерьевич представил себе, как насквозь пронизывает ледяной ветер ее легкую одежонку, как холодно должно быть девочке одиноко шагать по ущелью улицы, среди громад серых многоэтажек с потухшими окнами, и снова невольно поежился.
        Почему эта малышка бродит одна ночью? Куда смотрят ее родители? Разве они не понимают, как это опасно для ребенка! В городе еженощно происходят бесконечные преступления - всякого рода ублюдки совершают омерзительные убийства, насилия, похищения…
        Судить надо таких бездумных родителей, родительских прав лишать!
        Ефим Валерьевич поджал губы от возмущения. Ему даже пришло в голову, не стоит ли сейчас быстро одеться, спуститься и догнать девочку, проводить ее домой. Но сама мысль о том, что он выйдет сейчас на улицу, где гуляет этот отвратительно завывающий, пронизывающий ветер, была совершенно невыносима.
        К тому же девочка, скорее всего, живет где-то совсем рядом, в этом или в соседнем доме. Засиделась у подруги и вот возвращается домой, небось не впервой, оттого родители и не волнуются. Можно даже, наоборот, попасть в неловкое положение, еще бог знает что подумают о нем. И потом, пока он будет одеваться, спускаться, девочка наверняка уже уйдет, не будет же она ждать, пока он выйдет. Вот она уже и так на границе его поля зрения…
        С этими современными детьми, конечно, одни неприятности и беспокойства. Слава богу, что у них с Людмилой Борисовной нет детей. И так проблем вокруг хватает!
        Ефим Валерьевич проследил, как девочка исчезла окончательно, потом подождал еще немного непонятно чего. Но улица была безнадежно пуста, один только разыгравшийся ветер с присвистом носился между домами.
        Ефим Валерьевич вздохнул, потом убрал бинокль обратно в шкафчик и отправился в уборную.
        Там он долго опорожнял мочевой пузырь, в скорбной позе застыв над унитазом. С интересом наблюдал, как вода в унитазе окрашивается желто-лимонным цветом.
        Затем спустил воду, погасил свет и побрел в спальню, на звук мощного храпа Людмилы Борисовны.
        Против ожидания уснул Ефим Валерьевич на этот раз довольно быстро. Ему снилась девочка в розовой курточке. Она весело смеялась и призывным жестом звала его за собой.
        Он спешил, но догнать девочку никак не получалось. Чем больше он торопился, тем дальше удалялась она и в конце концов превратилась в маленькое розовое облачко.
        Ветер гнусно взвыл, подхватил это облачко и унес куда-то далеко-далеко, в темную высоту.

2.Почтальон
        Никита Бабахин вышел из девятого подъезда, ловко перескочил через лужу и, бодро помахивая сумкой, зашагал в сторону тридцать второго квартала. Точнее, ему нужен был квартал тридцать два «А». А там уже следовало разыскать восьмой корпус, в третьем подъезде которого, на шестом этаже, проживали сестры Шаховские, к которым собственно и направлялся Никита.
        Вообще-то почтальоном Бабахин стал совсем недавно, где-то с месяц. А до того работал ночным грузчиком в бирюлевском супермаркете «Рамстор». Но из супермаркета его в конце концов выперли. Несколько раз предупреждали, чтобы на работе ни-ни, но все же терпели, так как работник Никита был хороший. Когда трезвый, конечно. Однако после того, как он ебнул целый ящик с дорогим коньком «Хеннесси», поскольку ни руки, ни ноги в ту ночь не держали, его все же поперли.
        Но Никита не в обиде. Ему, можно сказать, повезло, дядя Витя пожалел, устроил к себе на почту. Тут, конечно, ответственности гораздо больше, а денег меньше. Ну и что с того?!. Никите новая работа даже очень нравится, ходишь по разным квартирам, людей всяких встречаешь. А когда такой день, как сегодня, когда пенсию разносишь, то и вообще хорошо. Все довольны, улыбаются, благодарят, а кое-где даже и подносят, когда видят, что почтальон не бабка какая-нибудь чахлая, а самый что ни на есть мужик, как говорится, в расцвете лет. И правильно делают, между прочим.
        Никита громко рыгнул, поправил ремень и зашагал еще резвее. Конечно, хорошо бы еще где-нибудь добавить, но дядя Витя строго-настрого наказал, пока всю пенсию не разнесет, даже и думать не сметь. Это же деньги, не хухры-мухры. И носят их только тем, кто сам за ними прийти не может. Инвалиды там или больные, или совсем старые.
        Ну уж, если снова где-то поднесут, тогда, конечно, деваться некуда. А так, чтобы самому, нет, этого Никита Бабахин себе никогда не позволит. Люди ждут пенсии, и он их не подведет, доставит прямо в руки, прямо сейчас.
        Никита при этой мысли даже шмыгнул носом от сознания того груза ответственности, который на нем лежал.
        К тому же с дядей Витей шутки плохи, он и упечь может, если разозлится!..
        А насчет денег, кстати, если не хватает, то проблем нет подработать. На том же кладбище, к примеру, могилы рыть. С Лехой он завсегда договорится, тот Никиту в напарники без вопросов возьмет. Особенно сейчас, поздней осенью, когда земля становится стылая, мерзлая, одному рыть несподручно, вдвоем-втроем куда веселее.
        Да и вообще, если вдуматься, много ли ему, Никите Бабахину, надо?!. Мать давно померла, так что живет он один. Слава богу, крыша над головой есть, все нормально.
        Еще когда-то Лариска с ним жила… Тогда, конечно, было весело. Лариска шумная была, как выпьет, такие песни голосила, хоть стой, хоть падай! Но, конечно, и милиция без конца захаживала, соседи больно жаловались.
        Но теперь-то тихо, она ведь давно уж куда-то делась, Лариска эта. Лет так десять-пятнадцать назад пропала. Может, сманил кто, а может, и сама куда намылилась, хрен ее знает…
        Ну Никита, конечно, погоревал малость, недели три тогда не просыхал. А потом ничего, попривык. Но с тех пор уже никого не заводил, решил, что больше ни к чему это. Так сам по себе и остался.
        Все так же бодро вышагивая, Никита Бабахин вскоре приблизился к кварталу «32 А» иуверенно направился к корпусу номер восемь. Один раз он уже здесь побывал, недели две назад телеграммы приносил поздравительные сестрам Шаховским.
        Сестры эти - одна умора, каждой лет по сто, не меньше. Ну уж по крайней мере по девяносто, это как пить дать. Притом на лицо их не отличишь, только по одёже. У одной платок зеленый, у другой - малиновый. Понятное дело, они ж близняшки. У них и голоса одинаковые, и поведение. Только разве что зовут одну Наталья Всеволодовна, а другую - Анастасия Всеволодовна.
        Телеграммы сестры получали по очереди, сначала одна вышла, потом другая. Каждая кланялась, чего-то там шамкала, благодарила. Цирк, да и только.
        Дядя Витя говорил, что старушки эти чуть ли не княжеского роду. Им когда-то вроде бы целый особняк где-то в центре принадлежал. А потом их после революции уплотнили, в коммуналку загнали.
        Ну а во время перестройки стали все центральные коммуны расселять, и тогда их сюда, в Бирюлево, и определили. С тех пор сестры на улицу и не выходят, обиделись, стало быть.
        Еще б не обидеться, всю жисть в центре прожили, а теперь их вон куда загнали!
        А с другой стороны, чего им на улице-то делать, чего они там потеряли! В центр старушкам все равно дорога заказана, еще окочурятся, пока доберутся, а вокруг на что им смотреть-то?..
        Тем более продукты сестрам на дом доставляют, какая-то организация над ними шефствует.
        Никита вошел в третий подъезд, поднялся в лифте на шестой этаж и, приосанившись, солидно позвонил в дверь.
        Сначала было совсем тихо, но вскоре за дверью раздались шаркающие шаги и прозвучал глухой старушечий голосок:
        - Кто там?
        - Почтальон, - громко объявил Никита. - Пенсию вам принес.
        - Одну минуточку, - произнес голосок.
        Зазвякал дверной замок, и дверь наконец приоткрылась.
        - Проходите, пожалуйста, - любезно пригласила старушка. - Мы вас уже заждались.
        Никита шагнул через порог, невольно потянул носом. Пахнуло знакомым запахом, который он уже основательно выучил за время работы на почте. Затхлый запах невозможно было спутать ни с каким другим. Это пахло старостью.
        В квартире Шаховских, очевидно из-за солидного возраста сестер, запах был, пожалуй, поострее, чем где бы то ни было. Аж в нос шибало.

«Старухи, видать, почти не проветривают, простудиться боятся», - мысленно предположил Никита, одновременно пытаясь прикинуть, которая из близняшек - Анастасия или Наталья - стоит сейчас перед ним.
        Впрочем, быстро понял, что затея эта безнадежная, и перешел прямо к делу.
        - Вот, - сказал он, вынимая из сумки обернутую в бумагу пачку с надписью «Шаховские», - получите. Тут на двоих. Пересчитывать будете?
        - Ну что вы, молодой человек, - проскрипела старушка, принимая деньги. - Мы вам доверяем.
        Аристократия, одно слово. Княжна, мать ее растак! Западло ей, видите ли, деньги пересчитывать!
        С другой стороны, баба с возу, кобыле легче. А то она тут часа два будет купюры перекладывать, пока обе пенсии сосчитает.
        - Тогда вот здесь распишитесь, - вслух сказал Никита, доставая бухгалтерскую книгу. - Вот ручка, держите.
        Княжна Шаховская положила книгу на стоявшее в проходе старинное трюмо на ветхих ножках и, щуря подслеповатые глазки, расписалась, изрядно заехав при этом на чужую строчку.
        Никита укоризненно покачал головой.
        - А можно я за Наталью Всеволодовну распишусь? - прошамкала аристократка, оказавшаяся, как понял Никита, Анастасией Всеволодной. - А то она неважно себя чувствует, прилегла.
        И она, вздохнув, посмотрела на закрытую дверь комнаты.
        - Не положено, - растерялся не готовый к такому обороту Никита. - Надо, чтоб они сами.
        - Надо так надо, - снова вздохнула Анастасия Всеволодна. - Ладно, вы подождите здесь, я пойду, разбужу ее. Вы позволите, она в комнате распишется? Или она непременно должна сюда выйти?
        Никите неожиданно стало совестно. Чего, действительно, он привязался. Отдыхает человек и пусть себе отдыхает. Болеет к тому же. По себе ведь знал, когда голова с похмелья болит, шелохнуться невозможно, не то что встать. Да и какая разница, в конце концов, кто распишется. Тем более их не отличишь, этих сестер.
        - Ладно, - великодушно махнул он рукой, - расписывайтесь вы за нее. Только никому не говорите, что я разрешил.
        - Да ну что вы, - заулыбалась старушка беззубым ртом. - Не беспокойтесь об этом. Конечно, мы никому не скажем. Спасибо вам большое за чуткость.

«Спасибо на хлеб не намажешь!» - хотел было сказать Никита, но в последний момент удержался.
        Намекать на что-либо этой аристократической бабке было совершенно бесполезно. Все равно не поймет. К тому же и поднести-то ей наверняка нечего.
        Он терпеливо дождался, пока княжна нацарапает вторую подпись, спрятал книгу, чуть помялся еще для приличия и начал прощаться.
        - Ну, я побег! - деловито объявил он. - А то еще работы полно. И, подумав, вежливо добавил:
        - Наталье Всеволодовне передайте, чтоб не болела.
        - Передам обязательно, - склонила седую головку Шаховская. - Благодарю вас за любезность. Всего вам доброго, голубчик.
        - До свидания, - заключил в ответ Никита и быстро закрыл за собой дверь.
        Оказавшись опять на лестничной площадке, Никита Бабахин первым делом глубоко вдохнул свежий по сравнению со стариковской квартирой воздух. Затем, как конь, вырвавшийся на простор, с облегчением мотнул несколько раз головой и помчался вниз по лестнице, прыгая через две ступеньки. Настроение у Никиты отчего-то стало самое что ни на есть превосходное.

3.Клиентка
        В то же самое время поблескивающий на холодном осеннем солнце черный лакированный «мерседес» неспешно въехал в Бирюлево и, плавно прокатившись между домами, замер у одного из подъездов второго корпуса двадцать восьмого квартала. Светловолосый шофер, выскочив из машины, быстро обежал ее, распахнул дверцу и подал руку сидевшей внутри пассажирке.
        Из «мерседеса» выплыла наружу импозантная дама в дымчатых очках и норковой накидке на дорогом пальто. Она величественно прошествовала мимо гуськом сидевших на лавочке бабусек, разом онемевших от этого редкого зрелища, и скрылась в подъезде.
        Там незнакомая дама вошла в лифт, несколько брезгливо нажала пальцем в лайковой перчатке на кнопку семнадцатого этажа и с грохотом унеслась наверх.
        Еще через полторы минуты она все с тем же брезгливым выражением лица позвонила в обитую коричневым дерматином дверь. Судя по спешности, с которой дверь распахнулась, вновь прибывшую там явно ждали.
        На пороге появилась сияющая от радости Людмила Борисовна Курочкина.
        - А вот и вы, Эльвира Константиновна, - умильно заворковала она.
        Впрочем, воркованием эти звуки можно было назвать только с большим допущением, поскольку голос у Людмилы Борисовны оказался неприятно резковатым, а манера произнесения слов была при этом и вовсе какой-то крякающей.
        - Заходите, пожалуйста! - пронзительно выпалила она. - Спасибо, что приехали! Я, вы знаете, честно вам признаюсь, сколько здесь живу, всякий раз боюсь, что мои клиентки не захотят в такую даль ехать, найдут кого-нибудь поближе. Раздевайтесь, пожалуйста.
        - Да ну что вы, Люсенька, - слегка поморщившись от раздражающего кряканья Курочкиной, любезно отвечала Эльвира Константиновна.
        Одновременно она стремительно вошла в квартиру и привычно сбросила пальто на руки хозяйке.
        - На мой счет вы можете не волноваться. Я своих вкусов и пристрастий не меняю. Мы ведь с вами не первый год знакомы. Вы как мастер, Люсенька, меня полностью устраиваете. Тем более сами знаете, фигура у меня не стандартная, не каждый с ней справится.
        При этих словах гостья не без гордости оглядела свою нестандартную могучую фигуру в висевшем в коридоре зеркале и привычным жестом поправила высокую, плотно обтянутую розовым джемпером грудь.
        - Конечно, чего говорить, удобней было бы, если бы вы по-прежнему жили в центре, ну да ничего не поделаешь. Магомет, как вы знаете, сам идет к горе, если нет другого выхода.
        - Это вы правильно заметили, - охотно закивала портниха, старательно отводя глаза от своей непростой клиентки, чей плоский зад, чересчур мощные бедра и необъятный бюст периодически доводили ее до отчаяния.
        Однако же платила заказчица хорошо, так что отказываться от работы в нынешнее сложное время, да еще с учетом своего неудобного местонахождения никакого резону не было.
        - Далеко, конечно, это правда, но автобусы сейчас хорошо ходят, - прокрякала Людмила Борисовна. - Лучше, чем раньше. Да вы проходите в комнату, Эльвирочка Константиновна. А сапоги можете не снимать, если не хотите. Может, чайку или кофейку для начала?
        - Нет, нет, я тороплюсь. У меня сегодня еще полно дел. В три часа пресс-конференция на канале «Культура», потом в пять встреча в мэрии. Так что давайте не будем терять время. Вы одна дома? - спросила, озираясь, гостья.
        - Да, Ефим на работе, - радостно сообщила Курочкина. - Так что можете себя чувствовать вполне свободно.
        - Я, Люсенька, всегда себя чувствую вполне свободно, - хохотнула Эльвира Константиновна. - В любой обстановке. Это уж, как говорится, в моей природе, никуда не денешься.
        - Истинная правда, - в очередной раз энергично закивала Людмила Борисовна. - Я позавчера вас по телевизору видела, вы интервью давали в «Деталях» уКанделаки, так интересно рассказывали про ваш новый спектакль. Вы так всегда говорите замечательно, я прямо заслушалась. Правда, не все до меня дошло, но почувствовала, что вы на этот раз готовите что-то уникальное. Очень бы хотелось посмотреть.
        - Будет, будет на что посмотреть, - снисходительно усмехнулась Эльвира Константиновна. - Думаю, добавлю еще один шедевр в коллекцию моего театра. Такого Москва еще не видела, можете мне поверить! Я им напомню, кто такая Рогова! - несколько угрожающе произнесла она.
        Курочкина не совсем поняла, кого имеет в виду ее именитая гостья, но уточнить из деликатности постеснялась.
        - Я, Люся, из старой, давно набившей всем оскомину пьесы делаю совершенно новое, абсолютно экзистенциальное зрелище, - внезапно разоткровенничалась гостья. - Думаю, добавлю еще один шедевр в коллекцию моего театра. Вульф на днях был на прогоне, буквально онемел. Так и сказал, нет слов. Ну уж, если у Вульфа нет слов, то вы понимаете…
        - Еще бы! - восхитилась портниха, пропуская Эльвиру Константиновну в комнату и проворно ковыляя следом.
        Одна нога в результате неправильно сросшегося в детстве перелома была у нее несколько короче другой, отчего Людмила Борисовна при ходьбе довольно сильно раскачивалась, поводя при этом тяжелым низом то влево, то вправо, наподобие переваливающейся откормленной утки. Сходство с водоплавающей птицей казалось особенно сильным в связи с вышеупомянутым крякающим голосом портнихи.
        - Ой, прямо так уже хочется посмотреть… - ни на секунду не останавливаясь, продолжала Курочкина, - тем более, вы говорите, вещь экзистенциальная…
        - Не беспокойтесь, Люсенька, как всегда, придете на премьеру. Я друзей не забываю, вы же знаете. Так что у нас здесь происходит? - внезапно резко сменила тему Рогова.
        При этом она с любопытством воззрилась на рабочий стол портнихи, где лежало темно-синее, с белыми диагональными полосами платье.
        - Да вот я так, знаете, слегка наметала, но, конечно, нужно сейчас примерить, - затараторила Людмила Борисовна, снимая со стола платье. - У меня знаете, какая мысль, Эльвирочка Константиновна. А что, если нам талию немножко приподнять? Мы с вами тогда лучше попку обрисуем, будет повыразительней, мне кажется.
        - Мысль интересная, - расстегивая юбку, одобрила Рогова. - Важно, как тогда разрез будет смотреться. Сейчас поглядим. А у меня, кстати, идея появилась насчет рукавов. Я тут на приеме во французском посольстве видела жену Бондарчука и кое-что накумекала.
        - Да ну что вы! - всплеснула руками Курочкина. - Надо же! А я с ней тоже недавно интервью видела… А она с Федором была?
        Эльвира Константиновна, однако, на этот раз не разделила восторга портнихи, никак не отреагировав на реплику по поводу интервью.
        - Федьки не было, - продолжила она суховато, - а ее я хорошо рассмотрела. Ну, в смысле не ее, конечно, на что там смотреть, а костюм, который на ней был. У нее, конечно, все другое, совсем иной стиль, но меня сразу осенило. Можно сделать все по-своему, но тоже достаточно броско. Помните, мы с вами когда-то обшлага обсуждали?
        Говоря, она сняла юбку, стянула джемпер и осталась в одной красной с черными кружевами комбинации, смотревшейся несколько куце и даже вызывающе на ее высокой фигуре и мощных бедрах.
        - А как же! - с живостью откликнулась Курочкина. - Я, Эльвирочка Константиновна, все помню, что вы говорите. Вы ведь вот что имели в виду…
        И обе женщины с превеликим энтузиазмом углубились в обсуждение деталей будущего костюма.

4.Сестра
        Закрыв за почтальоном дверь, Анастасия Всеволодовна Шаховская неожиданно сделала несколько странное движение всем корпусом. Движение это можно было бы расценить как своеобразное танцевальное па, если бы не определенная скованность в суставах, вызванная исключительно солидным возрастом Анастасии Всеволодовны.
        Через неделю, то бишь восемнадцатого ноября, урожденной княжне Шаховской исполнялось девяносто шесть лет.
        Родившись в начале прошлого века, в тысяча девятьсот десятом году, сестры Шаховские ухитрились более-менее благополучно пережить все невероятные драматические события, обрушившиеся на горемычную Россию, а именно - Февральскую революцию, Октябрьскую революцию, Гражданскую войну, белый террор, красный террор, сталинский террор, Отечественную войну, «оттепель», эпоху «застоя», перестройку и, наконец, Августовскую революцию девяносто первого, ознаменовавшую окончательное крушение социализма.
        Обе они - и Ася, и Натали, - при этом прекрасно сознавали, что их столь долгая, сравнительно спокойная жизнь обязана главным образом той удивительной внешности, которой с помощью родителей - князя Всеволода Александровича Шаховского и урожденной графини Ольги Федоровны Земельной - наделила их природа.
        Чего греха таить, близняшки-княжны уродились истинными красотками и уже в юном возрасте обладали таким неотразимым женским обаянием, что при взгляде на них любая особь мужского пола испытывала невольное возбуждение и труднопреодолимое желание незамедлительно обладать этими притягательными формами. Причем желание это усиливалось вдвойне именно оттого, что различить сестер не было никакой возможности. Попадавший под их чары мужчина довольно быстро понимал, что сходит с ума от безнадежных попыток распознать, кто из двух прелестниц Анастасия, а кто Наталья, и потому единственным способом уберечь себя от подобного безумия становилась для такого субъекта мечта завладеть сразу двумя очаровательными барышнями, ласкать их шелковистую душистую кожу, вслушиваться в их журчащие мелодичные голоса, всматриваться в их глубокие, все понимающие темно-голубые глаза.
        Не в силах сопротивляться мощной сексапильной волне, шедшей от сестер Шаховских, мужчины шли на невероятный, зачастую отчаянный риск ради осуществления этой сумасбродной мечты. Они утаивали истинное происхождение сестер, скрывали свои интимные отношения с ними, даже в самые наитруднейшие времена обеспечивали княжнам по возможности сносные условия для существования.
        Поразительно, что более восьмидесяти лет из своей долгой жизни сестры прожили на одном и том же месте, в принадлежавшем когда-то их семье особняке на Остоженке, 36. Другое дело, что по мере того, как они старели, а власть укреплялась, количество выделенной им жилплощади непреодолимо сокращалось. Оставшихся без покровителей сестер уплотняли все энергичнее, и уже к концу шестидесятых они оказались в одной маленькой комнатке своего огромного дома. К этому времени таких комнаток по всему особняку было нарезано немерено, а также уже давно была введена коридорная система, означавшая, что удобствами, равно как и кухней, расположенными в самом конце длинного коридора, жители второго этажа дома 36 пользовались совместно, а точнее, по очереди.
        С родителями сестры окончательно разлучились еще до революции, поскольку в момент заварушки те находились за границей, в Европе. Юные же княжны оставались на попечении нянек и гувернанток, которые испарились при первой же серьезной опасности. Оказавшись брошенными на произвол судьбы, девочки в конечном счете поступили в распоряжение всемогущего красного командира Егора Семенова, который широко поселился в особняке на Остоженке и великодушно взял их под свое покровительство, громогласно объявив, что удочеряет бедных сироток. Он же, Егор, не удержавшись, и развратил сестричек, как только они оказались в соблазнительном нимфеточном возрасте.
        Семенова, впрочем, довольно скоро после этого события посадили, жена его Люба срочно отбыла в неизвестном направлении, а сестер спас от определения в сиротский дом новый жилец, замнаркома внутренних дел Сигизмунд Валевский. С ним княжны весело и безмятежно прожили два с половиной года, превратившись за это время в очаровательных юных девушек, после чего в один прекрасный вечер, в самый разгар музицирования, когда сестры в обнаженном виде играли в четыре руки на фортепиано, а Валевский, попивая шампанское, наслаждался этой игрой, за ним неожиданно пришли, и замнаркома исчез безвозвратно.
        На арестовавшего его молодого чекиста Урванцева игра очаровательных барышень, однако, произвела такое сильное впечатление, что он в тот же вечер вернулся и застрял в доме Шаховских уже надолго, года этак на полтора.
        Для сестер при этом мало что изменилось. Снова понеслись веселые деньки, хмельные ночи, с той только разницей, что чекист Урванцев предпочитал шампанскому более крепкие напитки. Он же приучил сестер и к курению, добывая для этого какую-то неведомую ароматную травку, отчего в головках у них постоянно царила необычайная легкость, придававшая особую прелесть окружающей действительности.
        Находясь в перманентно возбужденном и не совсем адекватном состоянии, Шаховские не сразу обратили внимание, что их наставник и сожитель уже несколько дней как не приходит домой после какой-то загадочной очередной акции.
        Больше они Урванцева не видели.
        Поначалу, правда, о нем печалились, особенно когда обнаружили, что в доме закончились не только запасы ароматной травки, но и самых обыкновенных, необходимых для нормальной жизнедеятельности продуктов, но вскоре, с появлением на Остоженке ответственного представителя Мосжилотдела, товарища Хрумкина, вполне утешились. Княжнам в ту пору шел уже семнадцатый год, они входили в самый расцвет своей поразительной красоты. Редкий мужчина, посмотрев на них, мог отвести от них взгляд.
        Жильцы (и соответственно неофициальные опекуны сестер Шаховских) в доме на Остоженке менялись с удивительным постоянством. Они вместе с княжнами занимали поначалу большую часть особняка, потом постепенно все меньшую. Количество комнат, принадлежащих княжнам, с годами сократилось сначала до восьми, потом до пяти, а затем и вовсе до трех.
        Сестры вынужденно мирились со всем, привыкли к смене любовников, которая происходила все чаще, старались не грустить о них после их внезапных исчезновений, а, напротив, получать от жизни максимум удовольствия. Барышни были неразлучны, и воспринимать себя по отдельности им и в голову никогда не приходило.
        Влюблялись они, как правило, в одного и того же мужчину, но никаких особых проблем, как, скажем, ревности друг к другу, эти влюбленности за собой не несли. Возможно, происходило это потому, что объект их воздыханий непременно отвечал взаимностью им обеим.
        Равным образом почти ни разу не возникал свойственный обычным женщинам вопрос о замужестве или, скажем, о детях. Быстро менявшиеся покровители и слышать об этом не хотели, с какой стороны ни возьмись, это грозило сплошными неприятностями. Так что княжны поочередно делали аборты.
        Само собой разумеется, происходило это событие всякий раз самым секретным образом и в достаточно привилегированных условиях, что несколько примиряло их с потерей будущего ребенка.
        Кроме того, было заведено, что после аборта, чтобы окончательно избавиться от грустных мыслей, все втроем непременно отправлялись куда-нибудь отдохнуть, большей частью в Крым. Возвращались оттуда уже совсем в другом, намного более приподнятом настроении.
        В какой-то момент сестры обратили внимание, что они давно уже перестали беременеть, и вопрос о детях, соответственно, отпал сам собой.
        Так и получилось, что в конце концов Шаховские остались в полном одиночестве, поскольку родственников никаких у них в Советском Союзе не оставалось, а бесчисленные любовники все понемножку тем или иным способом переместились на тот свет. Причем большая часть с посторонней помощью, но некоторые, впрочем, и вполне самостоятельно, просто в связи с возрастом и неизбежными болезнями.
        Был, правда, год, когда безутешные родители, никогда не прекращавшие своих попыток найти дочерей, все же разыскали их, и советские чиновники после долгих настойчивых просьб со стороны дружественного французского правительства в конечном счете решили пойти навстречу старому князю, воссоединить княжескую семью.
        Тогдашний сожитель сестер, генерал-полковник внутренних войск Вагран Тигранович Гаспарян, скрепя сердце, даже начал срочно готовить их к предстоящему воссоединению, подробно инструктировал, определял задания, которые им предстояло выполнять при окончательном отбытии на Запад.
        Однако вскоре после этого началась война, встречу с родителями пришлось отложить, а затем, спустя два года, и вовсе пришло известие, что князья Шаховские погибли где-то во Франции, во время бомбежки.
        Сестры, почти не помнившие родителей и привыкшие за долгие годы к постоянным и безвозвратным исчезновениям своих покровителей, перенесли эту потерю достаточно хладнокровно. Тем более что к этому моменту переживали новый бурный роман с неожиданно поселившимся на Остоженке видным мужчиной и народным артистом Игорем Головиным. Дело в том, что ловивший шпионов Гаспарян сам внезапно оказался шпионом, и княжнам было настоятельно рекомендовано как можно скорее вычеркнуть его из памяти для собственной же безопасности.
        Сестры постарались максимально серьезно отнестись к этой рекомендации. К тому же у Головина оказался настоящий оперный баритон, и втроем у них получались изумительные по красоте арии.
        Головин, он же, согласно паспортным данным, Игорь Самуилович Финкельштейн, к слову, был чуть ли не единственным мужчиной во всей нескончаемой веренице возлюбленных, который всерьез заговорил с княжнами о женитьбе. Он как раз незадолго до их встречи овдовел и теперь испытывал крайнее неудобство от непривычного состояния. Но, к несчастью, оказался перед совершенно неразрешимой проблемой - официально жениться он мог, само собой, только на одной из сестер, выбрать же было решительно невозможно.
        В какой-то момент даже решили кидать жребий, но до этого так и не дошло. Головин в составе концертной актерской бригады отправился выступать на фронт и оттуда уже никогда не вернулся.
        Впоследствии выяснилось, что концертная бригада была захвачена в плен. О несостоявшейся свадьбе и незадачливом женихе вскоре забыли, однако спустя лет двадцать после войны сестры неожиданно услышали знакомый голос по радио. Американский певец Айгор Финкельштайн, владевший незабываемым замечательным баритоном, радостно исполнял вместе с Фрэнком Синатрой рождественские песни.
        Последние тридцать лет княжны Шаховские мирно старели в своей единственной, оставшейся у них комнатушке. Шаркая ногами, ходили они по длинному коридору, по которому еще детьми когда-то бегали наперегонки.
        Ходили вынужденно в места общего пользования, в том числе и на плохо освещенную кухню с закопченным и темным от времени потолком, где, среди прочих, у них была своя газовая плита, над которой висело также принадлежавшее им алюминиевое корыто для стирки и мытья.
        Там, на кухне, сестры беззлобно поругивались со своими многочисленными соседями по дому и, так же шаркая, возвращались обратно, в комнатку, где жили преимущественно воспоминаниями, которые в связи с обилием бессчетных любовников нещадно путались. Это вызывало крайнее раздражение обеих, они ожесточенно спорили, ссорились и порою не разговаривали потом друг с другом неделями.
        Самым ярким событием последних десятилетий, безусловно, стал неожиданный переезд с Остоженки в Бирюлево. Во всем огромном доме сестры Шаховские были, пожалуй, единственными, кого известие об этом переселении привело в полнейший ужас. Все остальные без какого-либо сожаления, более того, с вызывавшим отвращение энтузиазмом готовились перекочевать из тесных надоевших комнатушек без удобств в новые самостоятельные квартиры с раздельным санузлом.
        И только лишь старые княжны всячески сражались с грядущим бедствием, тщетно пытались отстоять свое право дожить жизнь в доме, в котором когда-то родились.
        Но все было бесполезно. Дом шел на капитальный ремонт, а затем в нем собирался расположиться какой-то крупный банк, с которым тягаться им было явно не по силам.
        Так сестры в один черный день и оказались жительницами бирюлевской новостройки.
        Анастасия Всеволодовна завершила свой своеобразный пируэт и, шаркая, засеменила на кухню. В этой маленькой, сморщенной старушке в замусоленном халатике уже ни под каким видом нельзя было заподозрить бывшую красавицу, неотразимо действовавшую на мужчин. В сухонькой ручке она крепко сжимала полученную от Никиты Бабахина пачку денег.
        Оказавшись на кухне, Анастасия Всеволодовна, вопреки пафосно провозглашенному при Никите заявлению о своем полном к нему доверии, тщательно пересчитала пачку, приближая при этом каждую купюру совсем близко к своим подслеповатым глазкам.
        Наконец, удовлетворившись подсчетом, она аккуратно спрятала деньги в ящик стоявшего на кухне резного, чудом оставшегося от прошлой жизни буфета, и только после этого позволила себе перевести дух.
        Выцветшие от времени глазки старой княжны возбужденно блестели, узкая щель ее запавшего внутрь рта расползлась в ликующей улыбке. Опять все так славно получилось! Натали будет довольна, ее никто не потревожил.
        Благодаря их поразительному сходству они не раз на протяжении своей долгой жизни выдавали себя одна за другую, и Анастасия Всеволодовна могла бы с легкостью прибегнуть к испытанному трюку. Почтальон, безусловно, попался бы, также как и все прочие.
        Но сегодня даже это не понадобилось. Болван с почты с легкостью согласился на подлог. Собственно, ничего в этом нет удивительного. Было б, напротив, странно, если бы на почте работал ответственный человек, серьезно относящийся к своим обязанностям. Но этого не может быть просто по определению.
        Такое у них государство, что везде работают одни болваны.
        Анастасия Всеволодовна вышла из кухни, походя набросила на себя теплую, несколько побитую молью шаль и, пройдя мимо закрытой двери, за которой располагалась спальня, все той же шаркающей семенящей походкой отправилась через гостиную прямиком на балкон.
        Потянув за ручку, она довольно легко открыла балконную дверь и аккуратно переступила через порожек.
        На балконе во всю его длину располагалась раскладушка, на которой, накрывшись с головой шерстяным одеялом, тихо лежала Натали, в просторечии Натуся, Натусенька, а если совсем коротко, то и вовсе Туся.
        - Все в порядке, - сообщила ей Анастасия Всеволодовна. - Денежки получила. И твои, и мои. Можешь быть спокойна.
        Наталья Всеволодовна, судя по всему, буквально восприняла слова сестры, во всяком случае, ни малейшей реакции с ее стороны не последовало.
        - Я тебе говорю, Натуся! - несколько раздраженно заметила Анастасия Всеволодовна. - Все хорошо вышло. Слышишь?
        Но Натусенька и на этот раз никак не отреагировала, что вконец обидело ее сестру.
        - Ну и ладно! - сердито заявила она. - Можешь лежать и молчать. Сколько хочешь. Дело твое!
        Тут неожиданно похожее на сдувшийся воздушный шарик личико Анастасии Всеволодовны окончательно сморщилось, и она вдруг тихонько и тоненько захихикала, слегка прикрывая ладошкой беззубый ротик.
        Отсмеявшись, Анастасия Всеволодовна осторожно сдвинула одеяло с головы лежавшей сестры.
        С пожелтевшей от времени, с грязными подтеками подушки на нее провалившимися пустыми глазницами в упор смотрела высохшая до предела мумия.
        Анастасия Всеволодовна ласково провела рукой по почти голому черепу с остатками белесых волос. Уже семь лет как Туся лежала здесь, на балконе.
        Она снова хихикнула. А эти идиоты все годы по-прежнему исправно платят пенсию им обеим. Так им и надо, ублюдкам! Это ублюдочное государство сначала полностью искалечило им жизнь, а под ее финал еще и отобрало их дом, сослало их сюда, в Бирюлево.
        Так что пусть платят! По крайней мере до тех пор, пока одна из них жива, они будут платить обеим.
        - Правда, Тусенька? - спросила она у сестры.
        - Правда, Асенька, - ответила Натали. И даже похвалила ее.
        - Ты у меня умница, - сказала. - Все очень правильно делаешь.
        Анастасия Всеволодовна радостно улыбнулась. Другого от своей любимой единственной сестры она и не ожидала. Натуся всегда умела поддержать ее в трудную минуту.
        Она заботливо подоткнула сестре одеяло. Потом слегка застенчиво предложила:
        - Я с тобой посижу немного, хорошо?
        И, не дожидаясь ответа, невесомо присела на край раскладушки.
        - Только я недолго, ладно? А то замерзну. На улице уже холодно, я простудиться могу, - пояснила она Тусе. - Я же всегда холод плохо переносила, ты-то ведь знаешь. Всю жизнь очень легко простужалась. А с возрастом совсем мерзлявая стала, - доверительно пожаловалась она сестре.
        И, поразмыслив, заключила философски:
        - Ну, да ничего уж тут, видно, теперь не поделаешь.

5.Зверинец
        Никита Бабахин закончил с разноской пенсии часам к трем после полудня. Чужие деньги больше не обременяли его, и с радостным чувством хорошо исполненного долга он бодро зашагал назад к почте.
        Дождем вроде бы совсем не пахло, а, напротив, светило редкое для этих дней солнышко, и поэтому, как рассудил Никита, земля должна быть сухая, не вязкая. Потому для сокращения обратной дороги он решил пройти прямиком через пустырь, вместо того чтобы делать большой круг по улицам.
        Про пустырь этот в Бирюлево ходили разные разговоры. То болтали, что кто-то из новых русских откупил его, чтобы отгрохать на нем свой особняк, то говорили, что город собирается построить тут новые бирюлевские бани, чтобы бирюлевцы, стало быть, могли помыться и попариться, не выезжая из своего района.
        А еще Никита слыхал, что на пустыре покамест ничего не строят, потому что якобы вот-вот здесь копать начнут, то ли источник какой искать, то ли какое-то природное ископаемое.
        Во всяком случае, что бы там ни говорили, а, сколько Никита помнил, пустырь как стоял нетронутый, так и по сей день ничего на нем не происходило. Разве что мальчишки в футбол гоняли да всякие доморощенные ракеты пускали по праздникам.
        Впрочем, на этот раз стоило Никите завернуть за угол шестого корпуса, где собственно и находился пустырь, как он сразу обнаружил там не свойственную ранее активность.
        Посреди пустыря большим кругом расположились непривычные для глаза синие дощатые фургоны, слегка напоминавшие вагоны товарного поезда. Вокруг этих странных фургонов сновали люди, производившие немало шума. Они громко перекрикивались и матерно переругивались, не обращая ни малейшего внимания на оживленно толпившуюся вокруг и глазевшую на них пацанву.

«Строители! - тут же умозаключил Никита. - Значит, все-таки строить будут. Или копать».
        Но, сделав несколько шагов вперед, тут же понял, что ошибся. Суетившиеся у фургонов люди вовсе не походили ни на строителей, ни на копателей. К тому же и сами синие фургоны были какие-то особые.
        А уж когда Никита подошел еще ближе, почувствовал запах сена, лошадей, да еще услышал звериный рев, то тут уж ему все стало ясно.

«Цирк приехал! Шапито, стало быть, будут налаживать!» - обрадовался он.
        Цирк Никита любил и давно знал, что иногда в отдаленных городских районах летом раскидывают шапито. Правда, в Бирюлево на его памяти цирк еще не приезжал.
        Однако и на этот раз Никита Бабахин не угадал. Обнаружил же он свою ошибку следующим образом.
        Не успел Никита подойти поближе к синим фургонам, как невесть откуда возникла и шагнула к нему навстречу молодая цыганка, одетая в полном соответствии с положенным ее племени протоколом. А именно были на ней стоптанные сапоги, цветные юбки, растянутая шерстяная кофта неопределенного оттенка. Довершала сей красочный наряд небрежно наброшенная на плечи вишневая шаль.
        - Давай, дорогой, погадаю, - вкрадчивым убедительным голосом обратилась к нему цыганка. - Всю правду тебе расскажу, не пожалеешь.
        При этом она пристально разглядывала Никиту своими черными цыганскими глазами.
        Никите подобное неожиданное предложение, равно как и внимательное рассматривание его личности незнакомой цыганкой крайне не понравилось. Не то чтобы он всерьез боялся цыганок, но как-то с детства сторонился их, избегал прямых контактов, интуитивно чувствовал опасность, исходившую от этих необычных, ярко одетых, шумных женщин.
        - Не, не надо, - стесняясь, буркнул Никита и сделал шаг в сторону, чтобы обойти нежелательную особу.
        Но цыганка тут же проворно заступила ему дорогу. Никита разглядел, что она не так уж и молода, как ему поначалу показалось, отчего чувство неловкости только усилилось.
        - Зря отказываешься, дорогой, - искренне посетовала цыганка. - Я вон по глазам вижу, ждет тебя вскоре неожиданная встреча, она тебя и осчастливит, и погубит. Хочешь, подробно расскажу, как тебе погибели избежать? Позолоти ручку, не скупись, себя же обезопасишь.
        Никита упрямо покачал головой. Ни про какую гипотетическую погибель он слушать всякие сомнительные советы не желал.
        - Не, не надо! - снова повторил он.
        И, сделав над собой усилие, твердо произнес:
        - Я не хочу!
        - Что ж, дело твое, - насмешливо процедила цыганка, не двигаясь при этом с места. - Не хочешь, как хочешь. Тебе жить. Вспомнишь меня еще, только поздно будет.
        - Это что там, цирк приехал? - спросил Никита. - Шапито, что ли, ставят?
        Он, собственно, и так видел, что цирк, а спросил просто, чтобы уйти от неприятного разговора.
        Тут-то и выяснилось, что он опять попал впросак.
        - Ага, как же, цирк! - с откровенной издевкой ответила гадалка. - Видишь, сплошные клоуны вокруг бегают.
        Никита на это ничего не сказал, только несколько обиженно потянул носом.
        - Размечтался! - криво усмехнувшись, продолжала тем временем цыганка.
        И совершенно уже оскорбительным тоном, каким разговаривают с несмышлеными младенцами, добавила:
        - Зверинец это.
        - Что за зверинец такой? - поразился Никита, никогда доселе ни про какие разъезжающие по городу зверинцы не слыхавший.
        - Самый обыкновенный! - все столь же язвительно заметила его малоприятная собеседница. - Со зверями!
        И пробурчала что-то еще маловразумительное и явно крайне недоброжелательное в его, Никитин, адрес.
        Никита, впрочем, и не вслушивался, переваривал новую неожиданную информацию.
        - Надо же! - продолжал удивляться он.
        Он хотел было задать довольно много вопросов, типа, откуда вдруг взялся этот зверинец, надолго ли он оккупировал пустырь, каких зверей там будут показывать и когда начнут пускать народ, но насмешливой цыганки уже и след простыл. Она исчезла столь же внезапно, сколь и появилась.
        Никита с облегчением вздохнул и ускорил шаг по направлению к диковинному зверинцу.
        - Это чего, зверинец? - на всякий случай уточнил он у поглядывающего на суету вокруг фургонов пацана.
        - Ну, - со знанием дела ответил тот, даже не посмотрев при этом на Никиту.
        - А когда откроется, не знаешь? - как бы между прочим поинтересовался Никита.
        Ему отчего-то совсем не хотелось выказывать чрезмерный интерес к столь внезапно появившемуся на пустыре зверинцу.
        Ведь еще вчера тут и признаков его не было, Никита это точно знал, он здесь как раз накануне проходил.
        - А вечером, - неохотно сказал пацан. - Часов в шесть или в семь.
        - А какие там звери? - продолжал расспрашивать Никита.
        - Разные! - недружелюбно отрезал всезнающий пацан, давая понять, что беседа на этом заканчивается.
        Но Никита и не думал прекращать такой важный разговор.
        - Например? - настойчиво полюбопытствовал он.
        - Осел, например, - явно не без намека процедил его нелюбезный собеседник.
        - А еще? - не отставал Никита.
        - А еще лошадь, - раздраженно процедил паренек. - В смысле пони. Потом коза.
        - Одни парнокопытные, что ли? - въедливо расспрашивал Никита. - Только скот?
        - Почему ж только скот! - возмутился хорошо осведомленный пацан. - Там и хищники есть. Ну там лиса, волк, медведь.
        - Неужели медведь?!. - искренне восхитился Никита.
        При этом сердце его отчего-то учащенно забилось. Можно было подумать, что он всю жизнь только и ждал, чтобы к ним в Бирюлево приехал медведь.
        - А какой? Бурый?
        - Не белый же! - резонно заметил паренек. - Откуда здесь белому-то взяться! У нас тут льдов нету.
        При этом он в первый раз за весь разговор повернул голову и оценивающе покосился на Никиту.
        Осмотр явно не удовлетворил его. Он неодобрительно покачал головой, потом глубоко вздохнул, давая понять, что с кем только не приходится иметь дело, и снова уставился на обустраивающийся зверинец.
        Никита не решился дальше тревожить раздраженного пацана. Тем более что основные сведения о происходящем на пустыре он уже получил. А все остальное выяснит уже самостоятельно, когда зверинец откроется.
        Рассудив таким образом и порешив непременно вернуться на пустырь к семи часам, Никита Бабахин, уже более нигде не задерживаясь, энергично зашагал дальше, на почту.

6.Невеста
        Проводив Рогову, Людмила Борисовна Курочкина с облегчением включила электрический чайник и присела передохнуть. Общение с Эльвирой Константиновной всегда требовало от нее такого напряжения, что после этого она чувствовала себя совершенно разбитой.
        Но спокойно попить чайку и прийти в себя, как ей мечталось, Людмиле Борисовне на этот раз не удалось, в дверь снова зазвонили. Решив, что ее именитая клиентка что-то забыла, портниха выругалась про себя, спешно расплылась в умильной улыбке и со всей скоростью, которую позволяла укороченная нога, помчалась открывать.
        Однако же Роговой на пороге не оказалось. Вместо нее там стоял молоденький, одетый в фирменную, хорошего покроя куртку парень вполне симпатичной наружности.
        - Здравствуйте, - приятно улыбнувшись, сказал он. - Я Кирилл, я к вам от Аркадия Львовича. Он вам звонил.
        - Ах да, конечно, - спохватилась Курочкина.
        Из-за хлопот с требовательной Эльвирой у нее напрочь все вылетело из головы. А ведь сама же назначила на пять часов эту встречу.
        - Да-да, Аркадий Львович мне звонил. Вам платье, правильно? Вроде срочно, он говорил.
        - Правильно, - охотно подтвердил симпатичный юноша. - Очень срочно. Свадебное платье.
        - Ах, свадебное? - прокрякала портниха.
        Это сильно меняло дело, свадебные платья она принципиально не брала.
        - Ну да, - улыбнулся Кирилл.
        Улыбка у него была чудесная, даже стало жалко отказывать. Интересно, на ком же он собрался жениться.
        - А сама невеста не пришла, что ли? - поинтересовалась Людмила Борисовна.
        - Ну почему же, - снова обаятельно улыбнулся Кирилл и отступил в сторону - Вот она. Это Света.
        Тут только портниха заметила тоненькую блондинку, маячившую у него за спиной.
        - Здрасьте, - поздоровалась та.
        - Здравствуйте, - ответила Людмила Борисовна, разглядывая невесту.
        Именно в этот момент против ожидания у нее и созрело неожиданное решение принять заказ. В конце концов, в каждом правиле бывают исключения.
        - Проходите, пожалуйста, - пригласила она.
        Портниха гордилась своим многолетним опытом и умением разбираться в людях. Невеста не произвела на нее особого впечатления, хотя она, безусловно, нашла ее привлекательной, даже хорошенькой.
        Но взгляд голубых глаз девушки Людмиле Борисовне при более детальном осмотре чем-то сильно не понравился. И все два часа, что молодая пара пробыла у нее, взгляд этот ее подспудно беспокоил. Какой-то он был не то чтобы наглый, но несколько вызывающий, что ли.
        Однако решение было принято, и отказываться от него она не собиралась. Тем более что кое-какие идеи по поводу заказа у нее уже зрели.
        - Так как срочно вам нужно? - спросила Людмила Борисовна в конце визита, после того как был досконально обсужден фасон будущего свадебного наряда и сделаны все необходимые замеры.
        Обращалась она к Кириллу, вроде как к мужчине, принимающему решения, на самом же деле интуитивно избегала непосредственного контакта с клиенткой. С Кириллом общаться ей было намного комфортнее. К тому же он активно участвовал в процессе, давал советы, отпускал шутки, явно стараясь рассмешить невесту, постоянно поддерживать вокруг творческую, жизнерадостную атмосферу.
        - Чем скорей, тем лучше, - ответил Кирилл, быстро переглянувшись с девушкой. - Хотелось бы на следующей неделе. Аркадий Львович сказал, что вы прямо волшебница, шьете почти без примерок.
        Портниха озабоченно покачала головой:
        - Я действительно шью без примерок. Мне примерки не нужны. Слава богу, еще ни разу не ошиблась. Будете довольны, уверяю вас.
        Она еще раз быстрым опытным взглядом окинула невесту. Никаких проблем тут не предвиделось. Платье будет сидеть, как влитое. Но торопиться не стоит. С какой стати? Тем более Рогова просила поспешить с ее заказом.
        - Но вот так быстро я не обещаю, - продолжила Людмила Борисовна. - Могу не успеть. Очень много работы. Да и платье, вы сами видите, вы выбрали очень непростое.
        Света при этих словах неожиданно холодно взглянула на нее, поджала пышные губы.
        - Что значит непростое? - спросила она. - Выбрали то, что нравится. Ничего уж такого особенного тут нету. Я хоть и не профессионал, но вижу. Материал мы вам принесли, чего еще надо?! Или вы считаете, мы вам платим недостаточно? Давайте тогда это обсудим. Сколько вы хотите, чтобы платье было готово на следующей неделе?
        - Да нет, Светик, - страдая от неловкости, засуетился Кирилл. - Ты неправильно поняла Людмилу Борисовну. У нее просто еще много других заказов, кроме нашего.
        Портниха благодарно посмотрела на него. Интуиция и на этот раз не подвела ее. С этой девицей следовало быть осторожной, она еще себя покажет.
        Людмила Борисовна только открыла рот, чтобы подтвердить, что да, заказов очень много и первоочередных, но Света ее опередила.
        - Все я правильно поняла, - сказала она. - Чего тут непонятного. Скажите прямо, сколько вы хотите?
        - Цену мы уже оговорили, - сухо ответила портниха. - Но у меня действительно набралось много срочной работы. Так что или ждите, или обратитесь к кому-нибудь другому.
        - Да нет, что вы! - вновь попытался разрядить напряженную обстановку Кирилл. - Аркадий Львович сказал, что лучше вас никого и не найдешь. Так что мы, конечно, подождем.
        - Мы ждать не можем! - тут же жестко заявила Света. - А что, если мы вам предложим вдвое больше, чем договорились? Тогда, я надеюсь, вы не откажетесь?
        - Вдвое больше? - опешил ее жених.
        Судя по тону, которым был задан вопрос, и названная-то сумма казалась ему достаточно внушительной.
        - Ты серьезно, Свет? - почти шепотом спросил он.
        - Я сама заплачу, если ты не в состоянии, - насмешливо сказала невеста.
        - Да нет, не в этом дело, - забормотал несчастный Кирилл, - просто…
        Но Света его не дослушала.
        - Ну, так как мы решаем, Людмила Борисовна? Поймем друг дружку? - повернулась она к портнихе.
        - Я постараюсь, - еле сдерживая раздражение, ответила Курочкина. - Ничего не могу обещать. Кстати, вы аванс принесли?
        - Аванс? - вконец растерялся Кирилл. - Но Аркадий Львович ничего не говорил насчет аванса… А какой аванс?
        - Как обычно, - поджав губы, прокрякала Людмила Борисовна. - Половину вперед. Такие у нас правила.
        Слова «у нас» она произнесла для солидности. Никаких помощниц у нее никогда не было. Да и никаких таких правил в ее бизнесе доселе тоже не существовало. Однако озвучено это новое, внезапно появившееся правило было столь безапелляционным тоном, что всякие сомнения в его подлинности тут же отпали у всех присутствующих, включая, кстати, и саму портниху.
        - И когда же вам нужен аванс? - промямлил Кирилл.
        - Сегодня же! - отрезала Курочкина. - Если, разумеется, вы хотите, чтобы мы сегодня приступили к заказу. Без аванса мы не работаем.
        - Извините, «мы» - это кто? - поинтересовалась Света.
        - «Мы» - это моя фирма, - с достоинством отвечала Людмила Борисовна.
        При этом она слегка мотнула головой в сторону закрытой двери в глубине комнаты. Этот неопределенный жест как бы намекал, что за дверью скрывается чуть ли не целый подпольный цех по изготовлению свадебных платьев, вкалывающий денно и нощно под ее непосредственным руководством.
        На самом же деле, единственное, что могло служить материальным подтверждением этому заявлению, была спрятанная в шкафу коробка, доверху наполненная товарными знаками - лейблами, которые портниха пришивала на изготовленную ею одежду.
        Но опять же, и это подтверждение представлялось весьма сомнительным, ибо лейблы эти вовсе не носили имя Курочкиной, а являли собой фирменные знаки знаменитых западных компаний.
        Света подозрительно взглянула на таинственную дверь, справедливо полагая, что там находится обыкновенная спальня, однако в последнюю минуту прикусила язык, с которого уже готовилась сорваться язвительная реплика и ограничилась якобы понимающим кивком. В свою очередь, кивнула и Людмила Борисовна, окончательно утверждая тем самым только что возникшую фирму.
        - Я постараюсь тогда попозже подвезти, - озабоченно промолвил Кирилл, совершенно не обративший внимания на эту красноречивую пантомиму. - Мы ведь недалеко живем… Здесь же, в Бирюлево…
        - Да уж вы постарайтесь, - расплылась в улыбке Курочкина. - Мы ведь ради вас сейчас все отложим.
        Она и в самом деле уже думала о себе во множественном числе. В последнее время неожиданно появилось столько работы, что впору было раздвоиться, а то и растроиться.
        - Раз Кирилл сказал, значит, привезет, не беспокойтесь, - небрежно бросила Света.
        - Я и не беспокоюсь, дорогая! - прокрякала Людмила Борисовна, в упор глядя на невесту. - Чего мне беспокоиться!..
        Этот тип нагловатых девиц всегда вызывал у нее крайнее неприятие. Кто она такая, в конце концов, чтобы так себя вести?!.
        Понятно, Рогова себе иногда позволяет. Но та - народная артистка, художественный руководитель известного театра, а эта пигалица - без году неделя, а туда же…
        Было искренне жаль симпатичного юношу, еще не успевшего жениться, но уже полностью попавшего под каблучок. Бросался в глаза безусловный мезальянс между женихом и невестой. Видно, что парень скромный, интеллигентный, явно москвич, а девица, это Людмила Борисовна сразу же определила по мягкому выговору, откуда-то из провинции, скорее всего с юга, и совсем другого коленкора. Такие приезжают с единственной целью - найти какого-нибудь лопуха, чтобы как-то зацепиться в столице, а дальше они быстро ориентируются, по трупам идут. Лимита, одно слово!
        Ясно, на что купился паренек - девка яркая, как говорится, все при ней, талия, грудь, глазищи вон какие синие, одни губы чего стоят, пухлые, притягательные.

«Кирилла, бедного, небось за уши не оттащишь от этих губ», - усмехнулась она про себя.
        Но все же существовало еще что-то, подсознательно смущавшее многоопытную портниху. Было такое впечатление, будто она где-то уже видела невесту, хотя Людмила Борисовна могла поклясться, что впервые встречается с девушкой.
        Это что-то мучило ее еще долго после ухода молодой парочки.

7.Контакт
        К половине седьмого Никита Бабахин был полностью готов. В том смысле, что он успел наскоро поужинать и даже зачем-то переодел рубашку. Последнее в принципе не имело никакого смысла, поскольку под свитером и курткой свежую рубашку все равно никто не увидит, а раздеваться в расположенном на открытом пустыре зверинце не предполагалось. Но Никита никак не мог совладать с подспудно возникшим ощущением праздника.
        Белая выходная рубашка, надетая без майки на голое тело, не просто знаменовала торжественность момента, но к тому же еще и приятно холодила кожу. Кожа от этих прикосновений покрывалась пупырышками, чесалась сильнее, чем обыкновенно, и Никита, напяливая свитер, волновался, дышал несколько учащеннее.
        Он никак не мог объяснить, отчего появление в Бирюлево зверинца внесло такую сумятицу в его жизнь, но всей душой чувствовал, что теперь должно произойти что-то важное, и оттого нервничал еще больше.
        Никита вышел из дома и, жмурясь от порывов холодного, бьющего в лицо ветра, зашагал к пустырю. Пока шел, сильно беспокоился, что вдруг по какой-то причине зверинца там не окажется.
        Скажем, бирюлевская администрация внезапно выяснила, что появился он тут без соответствующего разрешения, документы не оформлены правильно, и вот его уже и нет. Все мгновенно свернули, фургончики синие загрузили, и только зверинец и видели. А пустырь тут же как ни в чем не бывало вернулся к своему первозданному облику, снова готов к застройке, навевает безнадежную тоску своей унылостью, голым, насквозь продуваемым пространством.
        Однако же все, по счастью, оказалось на месте. Уже издали Никита разглядел, что зверинец за короткий истекший период обрел окончательный, внушающий невольное уважение вид. Вагоны-фургончики теперь были выстроены ровным кругом, никто больше вокруг не суетился, зато в центре появились ворота, куда заходили люди, а сбоку от ворот виднелась дощатая, также крашенная синим будка, над которой крупными буквами было написано «КАССА».
        Сердце Никиты Бабахина от этого красочного вида сладостно сжалось, и он тут же ускорил шаг, еле сдерживая себя, чтобы не пуститься бегом.
        Вдыхая знакомый уже запах навоза, гниющего сена и чего-то еще, специфически животного, Никита подошел к окошечку кассы, протянул деньги и получил розовый билетик.
        По-прежнему волнуясь, сделал три шага и отдал его стоявшему у ворот билетеру, оказавшемуся неопределенного возраста мужичком, от которого сильно несло перегаром.
        Несмотря на это, билетер все же в целом произвел хорошее впечатление на Никиту. Правда, на голове у него красовалась какая-то сомнительная фуражка, но билетики он проверял солидно, неторопливо надрывал и внушительным жестом протягивал обратно, при этом кивком разрешая войти внутрь.
        Оказавшись на территории зверинца, Никита замешкался, прикидывая, откуда начать осмотр, то ли пойти слева направо, то ли наоборот, как вдруг услышал, что кто-то его окликает.
        Оглянувшись, увидел приятеля, Лёху-могильщика, устремившегося к нему с радостной улыбкой. Вообще-то фамилия у Лёхи была Бочкин, но по фамилии его никто не звал, либо просто Лёха, либо Могила, реже - соединенное: Лёха-Могила.
        - Нормальный зверинец! - небрежно заявил Лёха-Могила, после того как они поздоровались.
        Никите это заявление не очень понравилось. Такое было впечатление от Лёхиных слов, что тот чуть ли не каждый день ревизирует подобные зверинцы по столичным окрестностям и оценивает их по пятибалльной системе. Таким образом, бирюлевский зверинец, судя по его тону, тянул где-то на четверку, не больше. То есть Могила, по всегдашней своей пофигистской привычке, неосознанно умалял сам удивительный факт появления зверинца на пустыре.
        Кроме того, Никита хотел самостоятельно составить впечатление, полностью насладиться видом представленных в зверинце животных, и всякая преждевременная оценка, навязываемая ему со стороны, его сейчас крайне раздражала.
        - Молодняк прикольный! - все тем же небрежным тоном знатока продолжил Лёха, кивая на огороженную в центре площадку молодняка.
        Площадку эту плотно облепили дети всех возрастов, оттуда доносились смех и визгливые крики.
        - Там у них ягнята, козлята, в общем, хуйня всякая, - любезно пояснил приятель.
        Никита молча кивнул, не решив еще, как реагировать на эту информацию. Лёха же внезапно оживился.
        - А мне там коза куртку зажевала! - пожаловался он.
        При этом продемонстрировал Никите действительно жеваный и даже порванный в нескольких местах край своей потасканной куртки. Никита с уважением рассмотрел пострадавшее место.
        - Вот сука, да? - энтузиастически обратился к нему за поддержкой Лёха. - Пизда рогатая! Я только варежку открыл, а она - р-р-раз! Хорошо, я вовремя почувствовал! Еще б минута, всю бы куртку сожрала, говнюха! Как тебе, а?.. Я думаю, ей похую, что жрать, да?
        Хотя говорил он вроде бы матерно, оскорбительно, но при этом беззлобно. Мало того, даже какая-то невольная подспудная гордость чувствовалась в том, как он говорил об этой прожорливой козе. Словно тот факт, что коза выбрала для атаки на куртку именно его, Лёху-Могилу, каким-то образом выделял приятеля из толпы, ставил в некое исключительное положение.
        Никите, впрочем, это и подавно не понравилось.
        - Ну да, - уклончиво ответил он. - Ладно, я погребу, а то еще закроется скоро.
        - Ну давай, - несколько разочарованно попрощался настроившийся было как следует поболтать Леха. - Я-то уж тут давно толкусь, два раза все обошел. Осел самый прикольный! У него хер до пола достает, знаешь? Метр длиной, бля буду!..
        Но Никита уже не слушал. Махнув приятелю рукой, спешно отошел в сторону, к клеткам, смешался там с толпой.
        Совершенно он не хотел, чтобы Леха своей мудацкой болтовней портил бы ему впечатление. Лично его, Никиту Бабахина, длина ослиного члена интересовала сейчас меньше всего.
        Отделавшись от Лёхи-Могилы, Никита облегченно вздохнул и наконец приступил к осмотру. Вел он его обстоятельно, подолгу простаивая перед каждой клеткой, внимательно изучая всех обитателей зверинца. С прискорбием констатировал, что вид у животных оставляет желать много лучшего, выглядели они как-то неопрятно, если не сказать больше.
        От парнокопытных к тому же очень сильно воняло, а у хищников шерсть была грязная, свалявшаяся, и взгляд какой-то нервный, беспокойный. Вообще Никита заметил, что разделенные решетками люди и звери рассматривали друг друга с взаимным омерзением.
        Но, впрочем, он понимал про себя, что все это по большому счету совсем неважно, главное еще впереди, и он подсознательно это главное оттягивал, передвигался по периметру зверинца как можно медленнее и даже старался не смотреть в тот угол, где, как он сразу догадался, находился медведь.
        Специально задерживался у стремительно снующей по клетке тощей лисицы, у всклокоченного угрюмого волка, у крутящейся в колесе белки. Вообще животные производили впечатление нервное, психопатическое, вызывали у Никиты странную смесь жалости и раздражения.
        Когда же он, наконец, оказался в том самом углу и совсем близко увидел медведя, то чувство это моментально улетучилось, внизу живота вдруг что-то сладко защемило, и Никита Бабахин окончательно понял, что не зря так разволновался, впервые услышав о зверинце.
        Медведь, в отличие от прочих обитателей зверинца, никакой суеты себе не позволял. Напротив, спокойно сидел на полу в какой-то располагающей, вальяжной и в то же время величественной позе, чем-то напомнив Никите царя Дадона из сказки Пушкина «О золотом петушке», картинки к которой он любил разглядывать в детстве. Глазки у медведя оказались маленькие, не соответствующие его внушительным размерам, отчего Никита даже испытал невольное сочувствие к нему.
        Медведь снисходительно поглядывал своими маленькими глазками на пытающихся привлечь к себе его внимание посетителей. Вокруг клетки толпились дети, которые вели себя безобразно. Выкрикивали какие-то несусветные глупости типа «Топтыгин-хуигин!» или «Мишка-трусишка!», подпрыгивали, строили рожи, всячески кривлялись и норовили забросить что-нибудь в клетку, преимущественно какие-то обертки от мороженого и тому подобную дрянь.
        Никита этих мерзких детей сразу возненавидел, поскольку и раньше-то их не особо жаловал, но зато к медведю проникся дополнительным восхищением, глядя, с каким стоическим добродушием лесной житель реагирует на идиотские оскорбления. Хозяин леса был преисполнен какого-то внутреннего покоя, все его движения - от поворота большой головы до неспешного вытягивания лапы - привлекали ленивой грацией.
        Лапы у медведя тоже были большие, мягкие, шерсть длинная, и от всего его облика веяло каким-то уютом и надежностью. С такой шерстью он мог не опасаться никаких холодов или ветров, к нему невольно хотелось прижаться, ощутить его тепло и силу.
        В общем, удивительным созданием оказался этот медведь. Никита проторчал около его клетки бесконечно долго, до самого закрытия, пока билетер, он же, как выяснилось, по совместительству и сторож, не начал выгонять всех наружу.
        А до площадки молодняка Никита так и не дошел. Да и нелюбопытно ему это, если признаться. Куда интереснее было наблюдать за медведем, за его неторопливыми движениями, за длинным розовым языком, неожиданно высовывающимся из пасти.
        В какой-то момент Никите Бабахину даже показалось, что не только он разглядывает медведя, но что и тот в ответ смотрит на него заинтересованным взглядом. По спине у Никиты побежали мурашки, он с необыкновенной остротой почувствовал внезапный контакт, установившийся между ним и зверем.
        Но в этот момент какой-то очередной мерзкий мальчишка протиснулся вперед, больно наступив при этом Никите на ногу, и стал кричать медведю что-то совершенно идиотское. Лесной гигант повернул голову, печально посмотрел на кричавшего, но никак на гнусные выкрики не отреагировал, в очередной раз поразив Никиту своим благородством.
        Однако, сколько потом Никита ни пытался, контакта у них уже больше не получилось. Медведь то ли сознательно, то ли невольно уходил от встречного взгляда, а потом и вовсе удалился в угол клетки и отвернулся, раздумывая о чем-то своем, похоже, не слишком веселом. Может быть, вспоминал жизнь в лесу, не исключено, что надеялся когда-нибудь туда вернуться.
        Без надежды ведь жить невозможно, независимо от того, кто ты - человек или зверь.
        Так возбужденно рассуждал про себя Никита Бабахин, вышагивая по темному пустырю по направлению к дому.
        И весь остаток этого удивительного дня вспоминал он проникший в самую душу понимающий взгляд медведя.

8.Портниха
        Людмила Борисовна Курочкина озабоченно взглянула на часы. Кирилл обещал вернуться с авансом через пару часов. Хорошо бы, чтобы он пришел до того, как вернется Ефим. Людмила Борисовна не любила, когда клиенты сталкивались с Курочкиным. Она всегда стеснялась мешковатого облика мужа, его вечно любопытствующего, въедливого взгляда. Когда-то она сделала роковую ошибку, впустила его в свою квартиру, прописала, теперь всю жизнь за это расплачивается. Не надо было его прописывать. А сейчас уже ничего не поделаешь, не размениваться же.
        Короткий период, когда профессия супруга вызывала у нее интерес и уважение, закончился давным-давно. А после того как застукала его с биноклем, Людмила Борисовна думала о нем не иначе как с брезгливостью. Он ведь даже ее как-то заставил подглядывать, и она согласилась в конце концов, просто чтобы избежать очередного скандала, от которых устала донельзя.
        В ее представлении Ефим Валерьевич был чем-то сродни питавшимся падалью шакалам, которых недавно показывали в передаче «В мире животных». Во всяком случае, она тогда поймала себя на том, что эти противные звери вызывали у ней примерно те же чувства, что и муж.
        Разговаривали супруги крайне редко, а об интимных отношениях с Курочкиным Людмила Борисовна вспоминала с содроганием. Слава богу, что он уже много лет к ней не прикасается. Иначе жизнь с ним вообще стала бы нестерпимой.
        Людмила Борисовна тяжело вздохнула и снова покосилась на настенные часы. Вообще-то можно было бы уже начать кроить, но она из принципа решила дождаться денег. Раз уж заявила этой наглой твари, что без аванса не работает, то и нечего спешить. Таких надо сразу ставить на место! И все же не давало покоя впечатление, что где-то она ее раньше видела…
        И вдруг Людмила Борисовна поняла, отчего Света казалась ей столь знакомой.
        На прошлой неделе по телевизору показывали старый черно-белый фильм «Ночи Кабирии». Вообще-то она не любила старые фильмы, но этот портнихе неожиданно понравился. Он показался ей очень даже жизненным.
        Кабирия была обыкновенная проститутка где-то на севере Италии. И все время с ней приключалось что-то плохое. А она не унывала, все равно продолжала на что-то надеяться, даже в самые тяжелые моменты.
        Вообще-то Людмила Борисовна презирала проституток. У нее, как у всякой порядочной женщины, от одного вида этих намазанных продажных девок возникало сильное раздражение. Но эта Кабирия, как ни странно, вызвала у нее странную симпатию, даже сочувствие.
        А в конце фильма Людмила Борисовна даже всплакнула из жалости к обманутой в очередной раз Кабирии. И все ей почему-то вдруг простила - и проституцию ее, и наглость, которой несчастная девушка прикрывала свою обездоленность и ущемленную гордость.
        Так вот, несмотря на то что эта Кабирия была итальянка со всеми присущими этой нации темпераментными жестами и выразительной мимикой, определенное поведение Светы, а именно: ее вызывающая манера разговаривать, напряженные пытливые взгляды, которые портниха иногда ловила, кокетливый, несколько вульгарный смех, раздававшийся в ответ на шутки Кирилла, - навязчиво напоминало девушку из фильма.
        И чем дольше Людмила Борисовна размышляла, тем больше она находила сходства. Не внешнего, разумеется. Внешне Кабирия и Света казались совсем не похожи. Их объединяло то, как они обе вели себя. В этом было нечто профессиональное.
        Раздался звонок в дверь. Людмила Борисовна резко вскочила с места и проворно заковыляла в прихожую. Это мог быть только Кирилл, муж всегда открывал своим ключом.
        - Это я, - застенчиво улыбнувшись, проговорил Кирилл, как только дверь распахнулась. - Вот, принес.
        - Проходите, - махнула рукой Людмила Борисовна.
        Она снова заметила, какая замечательная улыбка была у этого мальчика, все его лицо словно освещалось изнутри. Как же это его так угораздило - попасться в руки этой сучке…
        - А ваша невеста, интересно, чем занимается? - как бы невзначай спросила Людмила Борисовна, пересчитывая деньги.
        - Света танцует, - прозвучал несколько смущенный ответ. - Ну, в смысле профессионально. Выступает в разных клубах, на концертах…
        Портниха кивнула. Все теперь было ясно. Понятно, где она танцует и где он ее подцепил. Как она сразу не догадалась. Типичная стриптизерка! А все стриптизерки - бляди, это же известно!
        - А вы? Тоже танцуете?
        - Да нет, что вы, - снова улыбнулся Кирилл. - Я - актер. Щепкинское закончил. В этом году.
        - Ах вот как? - удивленно крякнула Людмила Борисовна.
        Люди искусства издавна вызывали у нее особое почтение.
        - И где же вы работаете, если не секрет, конечно?
        - Да какой там секрет, - пожал плечами Кирилл. - Так, снимаюсь иногда в сериалах. Когда все наши в театры показывались, я болел, у меня гепатит А был, ну, желтуха, короче. Так что провалялся тогда в инфекционной почти месяц, а когда вышел, все показы уже кончились. Так я и пролетел.
        Людмила Борисовна понимающе кивнула. Ей определенно импонировала та откровенность, с которой юноша рассказывал о себе. Он не пытался бравировать своей профессией или, напротив, вызвать жалость к себе, был на редкость естественен, прост.
        - А вы давно знакомы с вашей невестой? - не удержалась она.
        - Со Светой? Да уже больше двух месяцев. Мы седьмого августа познакомились.
        - Она что у вас, не москвичка?
        - Нет, что вы. Она из Кривого Рога. Ну, я побежал? Вы ведь теперь сразу приступите, да?
        - Конечно. Привет Аркадию Львовичу.
        Она протянула ему блокнот и ручку.
        - Оставьте мне ваш телефон, я вам позвоню насчет примерки.
        - Ой, разумеется. Спасибо вам. Я напишу мобильный, а то домашнего у нас пока нет. Вот, пожалуйста…
        - Знаете что, - неожиданно для самой себя сказала Людмила Борисовна, - я, может быть, смогу вам помочь. Одна из моих клиенток - это Рогова. Ну, народная артистка…
        - Да вы что! - восхитился Кирилл. - Эльвира Константиновна? Худ рук «Авангарда»?
        - Она самая, - усмехнувшись, подтвердила портниха.
        Мальчик нравился ей все больше. Конечно, красавцем его не назовешь. И ростом невысок, но какой-то весь ладный. Волосы каштановые, длинные, вьющиеся. А когда он улыбался или когда у него вспыхивали глаза, вот так, как сейчас, он становился даже красив.
        - Я могу попытаться договориться с Эльвирой Константиновной о вашем показе, - произнесла она, стараясь смягчить свой резкий крякающий голос.
        - Вот было б здорово! - выдохнул Кирилл. - Вы думаете, она может согласиться?
        - Я думаю, Эльвира Константиновна мне не откажет. Я ее не так часто о чем-то прошу.
        - Ой, я вам был бы благодарен, Людмила Борисовна! Мне прямо не верится, что это возможно…
        Она услышала, что голос Кирилла даже зазвенел от волнения. Хотела успокоить юношу, но тут с лестничной площадки раздался звук вызванного кем-то лифта.
        Портниха насторожилась. Муж должен был вот-вот вернуться, и ей совсем не хотелось, чтобы Кирилл его видел.
        - Пока благодарить не за что, но я обещаю, что сделаю все, что от меня зависит. Если она согласится, то когда вы будете готовы для показа?
        - Да ну что вы, Людмила Борисовна! - аж задохнулся Кирилл. - Я готов! Я давным-давно готов! В любой момент! Как только вы скажете!..
        - Хорошо, хорошо, - улыбнулась она. - Я вам позвоню, как только будут какие-то новости. Может быть, даже завтра! Как ваша фамилия?
        - Латынин. Я у Коршунова учился. Это на всякий случай… Огромное вам спасибо, Людмила Борисовна! Вот уж неожиданность! Ну надо же, а?.. Вот как бывает… Я… я буду ждать! До свидания!
        - До свидания! Вы, кстати, позвоните завтра насчет платья, может быть, я уже закончу.
        - Да вы что! - снова восхитился Кирилл. - Вот это было б здорово! Ну и ну! Вы и правда волшебница!
        - Всего хорошего! - усмехнулась Людмила Борисовна.
        Она захлопнула за ним дверь, прислушалась к торопливым шагам. Смешной мальчишка! Как у него загораются глаза, когда его что-то поражает! Как оживляется, меняется лицо!
        Она тихо захихикала, вспомнив реакцию Кирилла на сообщение о том, что платье, возможно, будет готово завтра. Вот уж умора! На редкость славный парень! Если б у нее был сын, то он, скорее всего, походил бы на этого Кирилла. Так, по крайней мере, ей хотелось бы.
        Он даже не стал вызывать лифт, вприпрыжку помчался вниз по лестнице! А ведь семнадцатый этаж… И про платье своей невесты, похоже, забыл напрочь.
        Мы еще посмотрим, кстати, получит ли невеста своего жениха?!. Нельзя отдавать его той сучке. Парень явно талантливый, сразу видно. Хоть одно доброе дело она сделает, не даст погибнуть мальчику в постели у этой блядищи, которая будет из него веревки вить, а потом выкинет на помойку, как только найдет какого-нибудь богатея. Ни за что!..
        Сам-то он, конечно, от нее ни за что не отлипнет, это понятно, такие присасываются накрепко. Но еще не вечер, есть способы ему помочь. Светочке из Кривого Рога небось сейчас прописка нужна. Что ж, поглядим!.. Нет, нет, она не допустит, чтобы этот славный мальчик повторил ее ошибку.
        Людмила Борисовна решительно задвигала в воздухе указательным пальцем и, переваливаясь чуть тяжелее чем обычно, заспешила к телефону.
        - Эльвирочка Константиновна, - умильно закрякала она, - это Люся. Не отрываю вас, нет? У меня знаете к вам какая просьба… Мы с вами заболтались, и я совсем забыла про одну важную вещь… Я вам никогда раньше не говорила, как-то случая не было… Дело в том, что у меня племянник есть, Кирюша…

9.Озноб
        Бирюлево погружалось в сон. Все вокруг замолкало, затихало, замирало. Одно за другим гасли окна в гигантских многоэтажках до тех пор, пока на весь «спальный» район не осталось всего несколько маленьких освещенных прямоугольников, раскиданных тут и там на разной высоте и только подчеркивающих своей немногочисленностью всеобщее темное оцепенение.
        Так тянулось уже часа два или три, когда внезапно в накрывшей Бирюлево тишине эхо разнесло легкие, еле слышные шаги. Посредине омертвевшей улицы появилась девочка в драных джинсах и когда-то белых стоптанных кроссовках, давно утративших свою белизну.
        Девочка жевала жвачку, куталась в потрепанную розовую курточку и шмыгала покрасневшим носиком, втягивая сопли. Не то чтобы она мучилась от простуды, скорее, это просто была аллергия на холод.
        Серые глаза девочки слезились от встречного ветра, и ей приходилось периодически вытирать их грязной ладошкой. При этом она зорко поглядывала вокруг, словно пыталась разглядеть кого-то за закрытыми дверями подъездов.
        Никого не обнаруживая, девочка выплевывала надоевшую жвачку и, натянув капюшон, с каким-то брезгливо-равнодушным выражением лица продолжала свое одинокое движение с только ей ведомой целью.
        Фархад Нигматулин проследил, как розовый муравейчик исчез в конце темного уличного ущелья и, поежившись от вновь охватившего его озноба, отпрянул от окна. Одновременно какой-то мучительный полузвериный стон вырвался из его плотно сжатого рта.
        Фархаду было холодно, отчаянно холодно. Этот холод возникал даже не от рвущегося в щели ветра, он шел откуда-то изнутри. Причем зябкость его отнюдь не была врожденной, проявляться стала где-то несколько лет назад и с тех пор росла неуклонно с каждым годом, доставляя Фархаду массу отвратительных переживаний. Никакое теплое белье ему при этом не помогало, и бороться с постоянно растущим холодом становилось все тяжелее.
        Но самый ужас и парадокс его жизни состоял в том, что при таком донельзя выматывающем холоде Фархаду все равно безумно хотелось открыть окно. И он совершенно ничего не мог поделать с этим раздирающим его на части желанием.
        Скрежеща зубами, Фархад заставил себя отойти от темного стекла и, издав еще один такой же отчаянный звериный звук, рухнул на свою узкую кровать, забился под одеяло и, трясясь от лихорадочного озноба, невероятным усилием воли заставил себя не думать об этом злосчастном окне.
        Спустя минут двадцать ему все же удалось кое-как согреться, и он наконец задремал.

10.Зуд
        Почти одновременно на другом конце Бирюлево неожиданно проснулся Никита Бабахин. Теперь он сидел на постели, очумело всматривался в темноту и с трудом осваивался в новой реальности.
        Уж слишком явственно приснилась ему крупная звериная голова, с непонятной усмешкой уставившаяся на него маленькими глазками. Мало того, Никита помнил, как голова придвинулась к нему почти вплотную, так, что он почувствовал тяжелое горячее дыхание. При этом приоткрылась темная, усыпанная двумя рядами острых зубов медвежья пасть, и оттуда внезапно высунулся длинный розовый влажный язык. Он смачно облизал узкую лохматую морду и почти мгновенно исчез. Пасть закрылась.
        Никита вздохнул и откинулся на подушку, прислушиваясь к себе. И почти тотчас его начал мучить зуд. Медленно, но верно распространялся по всему телу, от шеи до самых пальцев ног.
        В последнее время проклятая чесотка возникала все чаще, причем всякий раз посреди ночи. Никита даже начал подозревать, что у него желтуха, поскольку знал, что чесотка появляется именно при желтухе. Хотя, с другой стороны, желтуха болезнь детская, а он уже лет тридцать как вышел из детского возраста. Так или иначе, давно надо пойти к врачу.
        Никита начал энергично скрести ногтями по зудящему телу. Это приносило мимолетное облегчение, и вообще-то лучше было этого не делать, зуд только увеличивался в результате. Но невыносимо просто лежать неподвижно, терпеть жуткую чесотку не хватало никаких сил. Нет, надо завтра же обязательно идти в поликлинику!
        Промучившись таким образом некоторое время, Никита вдруг с радостным удивлением обнаружил, что зуд исчез так же внезапно, как и начался.
        Полежав немного с открытыми глазами, он убедился, что не ошибся, тело больше не чесалось. И тут же осознал, что к врачу он завтра тоже не пойдет.
        Чесотка подождет, один день ничего не изменит. Завтра образовалось куда более важное дело.
        Завтра ему просто необходимо еще раз сходить в зверинец.

11.Фроттист
        Не спал и Кирилл Латынин. Его настолько выбил из колеи неожиданно возникший и сулящий решительные перемены в судьбе шанс, что о сне не могло быть и речи.
        Промаявшись час с лишним рядом с безмятежно посапывающей рядом Светкой, Кирилл в конце концов не выдержал и, пристроившись поудобнее, нежно, но в то же время и настойчиво привлек ее к себе и ловко просунул горячее колено между ног любимой.
        Светка, с трудом вырываясь из сладкого сна, поначалу недовольно сопротивлялась, но, однако же, весьма быстро сдалась и, так и не открывая глаз, позволила ему войти в себя. Вскоре она вторила ему, изгибаясь всем телом и издавая влажные долгие стоны.
        За это, в частности, он и любил ее. Света была готова всегда, в любом состоянии и в любое время суток.
        В отличие от Кирилла, Лёха Бочкин по прозвищу Могила, напротив, был погружен в такой глубокий сон, что от его мощного жизнерадостного храпа проснулась живущая в соседней квартире Анастасия Всеволодовна Шаховская.
        Впрочем, бодрствовала она недолго. Сунув тонкие ножки в разношенные домашние тапки, Анастасия Всеволодовна прошлепала в ванную и, справив нужду, засунула в ушки беруши. Отгородив себя таким образом от всяческого постороннего шума, она спокойно вернулась в теплую постель и, безмятежно улыбаясь беззубым ртом, вскоре опять забылась.
        Лёха же, в свою очередь с восторженной ухмылкой, не сходящей с его небритого спящего лица, продолжал безудержным храпом сотрясать воздух. Было еще одно принципиальное различие между ним и Кириллом Латыниным. Лёха ни с кем не трахался. Ни ночью, ни днем.
        Во-первых, потому, что жил один, а во-вторых, потому, что по неведомым причинам никто с ним трахаться не хотел. Очень возможно, что именно поэтому он и жил один.
        На самом деле Лёха-Могила подспудно понимал, отчего женщины его сторонятся. Он предполагал, что каким-то своим обостренным женским чутьем они чувствовали, что он в некотором роде необычный мужчина, ну в смысле, не такой как все.
        Они распознавали его.
        Дело в том, что Лёха был фроттист.
        Он, собственно, и не подозревал о том, что он фроттист и что у данного явления есть хоть какое-то название, пока не прочел об этом в газете «Московский комсомолец». Там объяснялось, что слово «фроттист» происходит от французского «фроттэ», что означало «тереться».
        Иноземное слово для Лёхи-Могилы звучало довольно диковато, и вообще то, что об этом писали в «МК», было очень странно, но на самом-то деле он всегда, еще задолго до газетной статьи, столько, сколько себя помнил, знал за собой эту особую, всепоглощающую страсть.
        Он открыл ее в себе случайно, еще будучи незрелым подростком, и с тех пор ничто в жизни не приносило ему такой радости. В часы пик Лёха лез в переполненные бирюлевские автобусы, выбирал по возможности молодую женщину и старался при посадке прижаться к ней как можно теснее.
        Одновременно ему удавалось, якобы в поисках опоры, хвататься за выпирающие округлые части женского тела. Все при этом в паху у него напрягалось до предела, он начинал прерывисто дышать, ощущал невероятное по остроте удовольствие.
        Причем за долгие годы Лёха навострился действовать так ловко и умело, что женщина, хоть и понимала, что ее щупают, ласкают и фактически используют, формально не имела никаких оснований предъявить претензии. Мало ли что кому могло померещиться в такой толкучке!..
        Тем более что уже на следующей остановке Лёха, добившись искомого, то бишь почувствовав извергающуюся горячую влагу на своей ляжке, энергично выбирался из автобуса и, глубоко вдыхая холодный воздух, с облегчением шел обратно.
        И даже в самых дерзких снах своих, в скрытых мечтах о красавицах, фигурирующих на обложках глянцевых журналов, Лёха-Могила, будучи истинным и убежденным фроттистом, даже в сонном бессознательном состоянии всего лишь прижимался к их женским прелестям, терся о них, и именно от этого храпел с таким нескрываемым наслаждением.

12.Тайна
        Ефим Валерьевич Курочкин совсем уже было вознамерился отправиться в спальню, как вдруг его долгое ожидание было вознаграждено. Посредине пустой улицы появилась маленькая фигурка. Даже без бинокля Ефим Валерьевич сразу понял, что это она, та самая вчерашняя девочка. Сегодня, однако, никакой решимости бежать за ней он не ощутил.
        Раз девочка не в первый раз в такое позднее время оказывается в одном и том же месте, значит, случайности тут быть не может, на это есть какая-то причина. Имеет смысл подождать до завтра, посмотреть, не появится ли она вновь. И если выяснится, что ночные прогулки маленькой девочки происходят с пугающей регулярностью, то тогда и надо будет поискать разгадку такому необычному явлению. Тогда уже он и решит, как действовать.
        А покамест Ефим Валерьевич поспешно прильнул к окулярам и не отводил от девочки любопытного взгляда до тех пор, пока она хоть как-то была видна.
        Потом со вздохом отложил бинокль и, пожевав губами, медленно вернулся с балкона в комнату и направился в сторону спальни, за закрытой дверью которой покоилась его спящая супруга. Выражение лица его при этом с каждым шагом менялось, становилось все более угрюмым и неприязненным.
        Ефим Валерьевич искренно ненавидел свою хромоножку-жену.
        Время от времени брезгливое равнодушие, написанное на грязном личике одиноко бредущей девочки в розовой курточке, вдруг исчезало из ее слезящихся глаз, и тогда подобие торжествующей улыбки появлялось на ее застывших от холодного ветра губах. Вялая походка неожиданно менялась, и даже жвачку она начинала жевать поэнергичнее, с каким-то особым смаком.
        Девочка хранила тайну. Тайну, о которой не знал никто, даже ближайшая подруга Вера, не говоря уж о вечно орущих родителях, которые вообще ничего не понимали.
        И тайна эта заключалась в том, что она была не просто Девочка. Она была Девочка-Смерть.

13.Гадание
        Кирилл Латынин стоял на автобусной остановке и нервно поглядывал на часы. На самом деле времени еще полно, он вышел с запасом в пару часов. Но оставаться дома было совершенно невмоготу, он слишком нервничал, к тому же голая Светка, бесцельно шатающаяся по квартире, сильно отвлекала его, настраивала совсем на другой лад.
        Как все-таки удивительно бывает в жизни, только вчера днем ни о каком показе даже речи не было, и вот вдруг - раз!
        И в одночасье все устроилось, позвонила с утра эта душевная женщина, портниха Людмила Борисовна, дай ей Бог всяческого здоровья, дала телефон Семена Игоревича, помощника Роговой, велела звонить ему в одиннадцать. Ровно в одиннадцать Кирилл и позвонил.
        А дальше все просто пошло как по маслу. Семен Игоревич оказался на месте, трубку снял мгновенно. И голос у него был мягкий, даже немножко вкрадчивый. И этим своим мягким голосом он любезно спросил, когда Кирилл может приехать на показ.
        Кирилл, разумеется, ответил, что в любой момент, как Роговой удобно, хоть сегодня. А как же партнерша, поинтересовался Семен Игоревич, надо же договориться с партнершей?
        Никакая партнерша ему не нужна, объяснил Кирилл, он все делает сам, у него монолог. И тогда чудесный Семен Игоревич понимающе похмыкал на том конце линии и сказал, что сейчас уточнит с Эльвирой Константиновной и перезвонит через пять минут.
        И самое интересное, что не соврал, а действительно вскоре перезвонил и сообщил, что у Эльвиры Константиновны есть небольшое окошко в три часа, так что если Кирилл и вправду готов, то в это время она может его посмотреть. Конечно готов, еще бы! Он еще сто лет назад был готов!..
        Кирилл Латынин снова посмотрел на часы. Надо же, как обманчиво тащится время!.. Прошло всего полторы минуты, как он подошел к остановке, а кажется, что проторчал здесь целую вечность.
        Кирилл поднял голову и обнаружил, что перед ним, улыбаясь, стоит женщина в наброшенной на плечи вишневой шали и пристально смотрит на него черными глазами.
        - Давай погадаю тебе, дорогой! - ласково сказала женщина. - Все тебе расскажу, ничего не скрою!
        - Нет, спасибо, - настороженно ответил Кирилл. - Мне ни к чему, я и так все знаю.
        - Ой ли, - усмехнулась женщина. - Зря отказываешься, милый! Я вижу, денек-то у тебя сегодня знатный. Ждут тебя в казенном доме на важную встречу. Позолоти ручку, я тебе расскажу, что будет.
        Кирилл на какую-то секунду засомневался, может, и стоит погадать. Цыганки эти - существа все-таки какие-то необычные. Откуда-то же она узнала про показ!..
        - Ну что, милок, - уловив его колебания, придвинулась поближе цыганка. - Покажи ладошку, я гляну, сразу все будет ясно.
        Кирилл, уже было потянувший к ней руку, в последнюю секунду все же передумал и сунул ее в карман. Зачем ему знать, что с ним будет. Это лишнее. Если его возьмут в театр, то он об этом скоро узнает без всякого гадания. А не возьмут, так цыганка тоже ему ничем не поможет.
        - Нет, не надо! - твердо сказал он. - Я не хочу!
        - Ну как знаешь! - снова усмехнулась гадалка. - Смотри, тебе жить! Только смотри, будь осторожен, за суженой-то своей приглядывай!
        - Это в каком смысле? - насторожился Кирилл.
        Он терпеть не мог намеки на прошлое своей невесты.
        - Да не в том смысле, в каком ты думаешь, - загадочно ответила цыганка. - Просто до свадьбы ведь еще дожить надо, правда?
        Кирилл ошеломленно посмотрел на нее. Вот ведь чертово племя! Ну, про суженую при виде молодого парня не так уж сложно догадаться. Но откуда она может знать про свадьбу?!. Не стоит ли все же попытаться выяснить, что известно этой странной бабе?!
        Цыганка насмешливо наблюдала за колебаниями, легко читавшимися на его лице.
        - Ну так как, родной, - произнесла она, слегка понизив голос, - может, все же погадаем? Всю правду тебе расскажу!
        Возможно, теперь Кирилл Латынин и соблазнился бы ее предложением, но в этот момент подошел долгожданный автобус под номером 175.
        - В другой раз! - с облегчением крикнул он, прыгая на подножку. - Мне сейчас некогда.
        Двери закрылись, и автобус тронулся.
        В заднее стекло Кириллу было видно, как цыганка неодобрительно, даже несколько печально покачала вслед головой. Он резко отвернулся. Чертова баба вконец испортила ему настроение.
        Кирилл Латынин сидел у окна, уныло следил за хорошо знакомым проносящимся мимо пейзажем. С того самого момента, как он сделал Светке предложение, на душе отчего-то все время было неспокойно. Да и предложение-то это, если вдуматься, возникло как-то больно неожиданно для него самого.
        Началось все с того, что накануне дня рождения за ним заехал его ближайший друг Санёк и, загадочно улыбнувшись, объявил Кириллу, что хочет сделать ему особый подарок. То бишь оплатить визит любой девушки, выбранной из числа ночных бабочек, кучковавшихся вдоль Садового кольца.
        Кирилл поначалу посопротивлялся, но потом идея увлекла его, чем-то заманчиво-авантюрным она попахивала. К тому же опыта с подобными барышнями у него никакого не было, а попробовать ох как хотелось! Он ведь, признаться, давно поглядывал в их сторону, притягивал его этот запретный плод, чего говорить. Но, конечно, если бы не Санёк, то сам бы вряд ли решился. Все же стремно как-то, да и денег жалко.
        В общем, поехали колесить по московскому центру. Светку он заприметил почти сразу, но они еще несколько кругов сделали, пока наконец нерешительный Кирилл, подначиваемый другом, окончательно не остановил на ней свой выбор.
        Санёк великодушно заплатил мамке, одетой в спортивный «адидасовский» костюм, требуемые полтораста долларов. Подошедшая по знаку мамки Светка вежливо поздоровалась, уселась в машину, и они порулили домой.
        Выпили, как положено, за день рождения, и Санёк, пожелав ему удачной ночи, отбыл восвояси. А еще через два часа Кирилл с изумлением понял, что ничего доселе не знал о сексе. После Светки все его прошлые достижения казались теперь какими-то жалкими беспомощными потугами. Впервые в жизни, слушая ее бесконечные стоны и кошачьи вопли, он ощутил себя настоящим полноценным мужчиной-мачо.
        Под утро, выслушав горемычную историю о вероломном женихе, который соблазнил Светку, будучи в командировке в Кривом Роге, а когда она приехала к нему в Москву, послал на панель, Кирилл понял, что дело его чести - спасти попавшую в такую ужасную переделку барышню. И тут же, не задумываясь, сделал ей предложение. Светка расчувствовалась, расплакалась, но предложение приняла. Так они стали женихом и невестой.
        Любит ли он Светку? Ну конечно любит. И подтверждает эту любовь еженощно. Да что там еженощно, каждую свободную минутку.
        Он вообще не представляет, как раньше жил без нее. Что это была за жизнь, сплошное прозябание. С появлением Светки черно-белый фильм его жизни неожиданно стал цветным, засверкал яркими красками!
        И Светка его любит. Она сама говорит, что ей никогда и ни с кем не бывало так хорошо. Говорит, до него вообще оргазмов не испытывала. А тут оргазм за оргазмом. У них фантастическое, редкостное совпадение. Такое в жизни почти не встречается, им просто неслыханно повезло!
        Кирилл резко тряхнул кудлатой головой. Проклятая цыганка своими дурацкими словами и беспочвенными намеками совершенно выбила его из колеи.
        А ведь у него через полтора часа показ! Надо собраться и выкинуть все остальное из головы. Мало ли чего дура-баба наговорила. Ровным счетом ничего не значит.
        А вот если он упустит свой шанс попасть в театр, это действительно будет беда. Но этого не случится. Он ни за что не допустит, чтобы такое произошло. Рогова сегодня узнает, какого артиста приобретает в его лице!
        Эльвира Рогова - великая женщина, она все поймет и оценит. Не случайно же она немедленно, как только Людмила Борисовна позвонила ей, назначила этот показ! Это и есть настоящий знак судьбы!
        Рогова непременно почувствует его потенциал! Она возьмет его в труппу, и они будут творить вместе. Она даст ему главную роль на пробу, и он оправдает ее доверие. И, увидев это, она предложит ему и другие главные роли и в конечном счете сделает его настоящей звездой!..
        Кирилл взволнованно вздохнул. Еще не будучи лично знакомым с Эльвирой Константиновной, он уже чувствовал, что благодарно и преданно любит ее.

14.Платье
        Услышав, как дверь за супругом захлопнулась, Людмила Борисовна с облегчением вздохнула, встала с кровати и заковыляла на кухню.
        Теперь наконец можно спокойно попить кофе и приступить к работе. Она терпеть не могла что-то делать, когда Ефим Валерьевич находился дома. Само его присутствие раздражало ее настолько, что Людмила Борисовна предпочитала не высовываться из спальни до тех пор, пока хлопок входной двери не сигнализировал ей, что путь свободен.
        Помимо всего прочего, муж еще имел скверную привычку совать нос во все ее дела. Она вынуждена была постоянно удовлетворять его совершенно пустое, с ее точки зрения, любопытство. Мучилась про себя, отвечала на десятки бессмысленных вопросов.
        Его интересовали, казалось бы, абсолютно не касающиеся мужчин мелочи, начиная от качества материала, из которого она собиралась шить, и кончая деталями фасона. А совсем не отвечать на дурацкие вопросы не получалось, в этом случае разговор с приставучим супругом непременно завершался скандалом и оскорблениями.
        Именно поэтому Людмила Борисовна давно уже выбрала тактику пережидания, предпочитала выползать из спальни главным образом в отсутствие мужа. Сегодня же для нее было особенно важно, чтобы он не крутился рядом, поскольку ей предстояло выполнить крайне сложную, хитроумную работу, требовавшую максимальной сосредоточенности.
        К подвенечному платью Людмила Борисовна вообще относилась особым образом. Тот факт, что за подобные заказы она, как правило, не бралась, имел под собой серьезные, уходящие в далекое прошлое основания.
        Много лет назад, когда со сломанной ногой маленькую Люсю привезли в больницу, ничто не предвещало, что она останется хромоножкой. Десятилетняя девочка жадно впитывала каждое звучащее рядом слово и превосходно запомнила все, что тогда происходило вокруг нее.
        Перелом был хоть и непростой, кость оказалась раздробленной, но, как сказал рентгенолог, бывает и хуже. Однако молодая хирургиня, которую Люся отчего-то сразу не взлюбила, в тот роковой день выходила замуж и главным образом была сосредоточена на примерке подвенечного платья, каковое с гордостью и демонстрировала своим маленьким пациентам. Она явно торопилась и, по убеждению девочки, оттого работала небрежно, что-то там наверняка сделала не должным образом.
        Так или иначе, в результате ее лечения Люся осталась хромой на всю жизнь. А к подвенечным платьям и к невестам, носившим их, стала с тех самых пор испытывать стойкую неприязнь.
        Людмила Борисовна еще накануне, соглашаясь на этот заказ, почувствовала, что наконец-то наступает ее день, день расплаты. К тому же к обычной неприязни теперь примешивалось и принятое ею решение любым путем предотвратить катастрофу, которая, по убеждению портнихи, грозила бедному Кириллу вместе с его злосчастным браком. На сей случай у нее был уже давно и детально продуман некий секрет, который она теперь собиралась использовать при изготовлении свадебного наряда.
        Причем, если поначалу портниха намеревалась просто искусно вшить в соответствующие места на платье несколько острых шпилек, которые, по ее замыслу, довольно скоро прорвав ткань, начали бы покалывать нежное тело невесты, превращая тем самым свадебную церемонию в подлинное мучение, то сейчас план Людмилы Борисовны кардинальным образом изменился. Тем более что фасон платья, оговоренный вчера, словно специально был создан для оптимального воплощения этого нового плана в жизнь.
        Подвенечное платье предполагалось выдержать в некоем старинном романтическом духе. Решено было также, что плечи у невесты останутся оголенными, и, соответственно, для того, чтобы обойтись без бретелек, корсет под лифом следовало сделать достаточно тугим.
        Вот тут-то Людмила Борисовна и собиралась применить свое ноу-хау.
        Для успешного воплощения замысла она задумала вшить в корсет наряду с тонкими металлическими пластинками и несколько стальных, специальным образом согнутых, как пружины, спиц. Эти заточенные с двух концов спицы были необычайно острые, и одну из них Людмила Борисовна собиралась расположить так, что при определенном движении, скажем, когда невеста нагнется за чем-либо, спица распрямилась бы и сквозь легкую ткань платья глубоко вошла в тело. В идеале она должна была бы попасть прямо в сердце, в этом случае все произойдет мгновенно. Но, конечно, одно дело задумать, другое - осуществить. Совсем непросто было так все исполнить, чтобы не случилось осечки, да еще ухитриться самой не пораниться, сгибая тугую острую спицу.
        К тому же осложнялось еще и тем, что все обязано выглядеть чистой случайностью, типичным несчастным случаем. Никаких подозрений и близко не должно возникнуть, это просто исключено.
        Людмила Борисовна неспешно допила кофе, вытерла салфеточкой губы и раскачивающейся походкой заковыляла в гостиную.
        Она, конечно, немножко волновалась перед началом ответственной работы, но в целом была вполне уверена в успехе. Этот славный мальчик, Кирюша, может быть спокоен, она обо всем позаботится.
        Все будет хорошо.

15.Медведь
        На работу Никита Бабахин решил не ходить, позвонил, сказался больным. Он и в самом деле чувствовал какое-то странное томление в груди с самого утра. Хотя, конечно, никакая это была не болезнь. Скорей уж предчувствие.
        А вот чего именно предчувствие, Никита, как ни пытался разобраться, так и не понял. Сплошной туман стоял в голове.
        Но томление, безусловно, было. Что-то такое жутковатое и в то же время удивительно сладостное ощущалось в воздухе, лезло в нос, в рот. Никита внутренне сопротивлялся, пытался схорониться под одеялом, но оно и туда проникало, не давало Никите отсидеться-отлежаться, настойчиво гнало его из дома туда, на пустырь.
        И он в конце концов уступил, оделся и зашагал, даже побежал, пустился со всех ног, забыв о том, что больному бегать уж никак не положено. Если б кто с почты увидел, очень большие неприятности могли бы произойти. Но, по счастью, никого он по дороге не встретил, так что можно считать, пронесло.
        Задыхаясь от бега, пересек пустырь, купил билетик и с пересохшим ртом вошел наконец в зверинец мимо знакомого уже билетера в мятой фуражке без кокарды.
        И сразу же остро пахнуло знакомым запахом. И без того гулко пульсирующее сердце забилось еще сильнее. Целая симфония разнообразных шумов обрушилась на Никиту.
        С площадки молодняка доносилось блеянье, сопровождаемое детским смехом. Со всех сторон раздавались всевозможные радостные и насмешливые возгласы, сквозь которые пробивалось волчье рычание, в свою очередь внезапно перекрываемое мощным трубным звуком кричащего осла.
        Но Никита ни на что не обращал внимания, шел прямиком к угловой клетке, даже чуть не сбил с ног налетевшего на него пацана. И, только оказавшись у цели, внезапно успокоился и понял, что не зря бежал сюда всю дорогу.
        Медведь ждал его. Лежал бесформенной меховой кучей, с тоской поглядывал вокруг. Увидев Никиту, тут же поднял большую голову, осклабился, высунул длинный розовый язык.
        Никита не знал, как реагировать, растерялся. Потом развел в стороны руки, как бы показывая, что почувствовал и разделил радость медведя от этой встречи, но ничего не может сделать, решетка из толстых железных прутьев безнадежно отделяла их друг от друга.
        Медведь понял его. Спрятал язык, закрыл пасть, легко приподнялся и плотно прильнул к прутьям, косясь маленьким карим глазом.
        Никита замер. Оценил порыв и деликатность зверя, который не позволил себе выразить никакого негодования по поводу разъединяющей их преграды, а просто безмолвно продемонстрировал ему свои чувства.
        Поразмыслив, Никита со значением кивнул медведю. До боли в пальцах вцепился в поручни ограждения, весь подался вперед, пожирал глазами повернутую к нему морду.
        Так они стояли очень долго, ведя свой незаметный для окружающих диалог.
        Никита, возможно, не сдвинулся бы с места до самого закрытия, если бы не проклятый билетер в мятой фуражке. Билетер этот, он же то ли смотритель, то ли сторож, довольно грубо прогнал его под предлогом, что и другим людям тоже хочется подойти поближе.
        На самом деле было очевидно, что он придирается. Просто Никита чем-то сильно ему не понравился.
        Никита, правда, отошел не сразу, поначалу поогрызался, сколько мог, но в конце концов во избежание скандала вынужден был уйти.
        Однако, даже уходя, спиной чувствовал пристальный и ласковый взгляд медведя. Взгляд, от которого внезапно стало жарко, а кожа вновь нестерпимо зачесалась.
        Никита еле дотащился до дому, изнывая от этого жуткого зуда. Постанывая от нетерпения, поднялся в лифте, влетел в квартиру, сорвал с себя одежду и, наконец, с наслаждением дал волю ногтям.

16.Показ
        Кирилл Латынин закончил монолог и, сделав полшага назад, коротко поклонился, дал понять, что выступление он завершил, дальше ничего не последует. Он был доволен собой, чувствовал, что выложился до конца.
        Помогло, конечно, и то, что выбранный материал ложился на его индивидуальность практически идеально, как сшитый по мерке костюм. Он ощутил это еще на первом курсе, сразу, как только впервые прочел «Над пропастью во ржи». Сэлинджер, живший давно и далеко, за океаном, оказался необычайно близок ему. И спустя три года Кирилл вновь вернулся к своему любимому персонажу - Колфилду Холдену, сделал отличную, по мнению мастера курса, композицию, монолог на двадцать пять минут. Этакий своеобразный мини-моноспектакль.
        Кирилл прислушался. Радостное возбуждение от удачного выступления быстро исчезло. В театре царила какая-то гробовая, давящая тишина. Еле слышно доносились откуда-то приглушенные голоса - то ли из радиорубки, то ли с колосников.
        - Спасибо, - раздался наконец из середины зала звучный голос Эльвиры Константиновны.
        Кирилл не совсем ловко поклонился во второй раз. Подождал, но больше ничего не услышал. Свет прожекторов бил ему в глаза, и он не сразу разглядел, что две фигуры, уже выбравшись из кресельных рядов, направляются к выходу.
        - А мне что делать? - не выдержав, выкрикнул Кирилл им вслед. Выкрик этот прозвучал как-то беспомощно, даже жалко, он сам это понял. Не следовало, конечно, так кричать. Вторая, идущая сзади фигура остановилась.
        - Зайдите ко мне, - донесся с той стороны зала мягкий затихающий голос Степана Игоревича. - Мы с вами все обговорим. Вы поднимайтесь…
        Оборвав фразу, помощник отвернулся и поспешил вслед за Эльвирой Константиновной, исчезнувшей за тяжелой дверью.
        Кирилл остался один.
        Он уныло осмотрел покоящийся в полумраке пустой зал. Бесконечные ряды кресел, покрытые белой материей, произвели на него сейчас какое-то тяжелое, почти безнадежное впечатление. Недавняя уверенность в успехе всей затеи улетучилась напрочь.
        Напротив, Кирилл вдруг ощутил полную свою непричастность к этому залу и всему, что в нем обычно происходит. Совершенно дурацкой, безумной затеей был этот показ. Просто выставил себя бездарным дураком, вот и все.
        А навоображал себе бог знает чего!..
        Главное, если бы как следует подумал, то, возможно, избежал бы этого унижения. Надо было, наверное, вообще брать не Сэлинджера, а какую-нибудь классику, лучше всего русскую. Или уж на худой конец Володина. Те же «Пять вечеров», например…
        Впрочем, и это вряд ли помогло бы. Что, по большому счету, может быть общего между ним, Кириллом Латыниным, и монументальными спектаклями «Авангарда»?..
        Он совершенно сюда не вписывается. У него и фактура другая, не такая, как любит Рогова. Вон у нее какие гренадеры по сцене ходят! А он невысокий, легкий, даже несколько субтильный…
        Из-за кулис появились постановщики, стали что-то передвигать около задника. Оставаться здесь дольше было нелепо.
        Стоит ли вообще подниматься наверх?.. Можно ведь, конечно, и сразу пойти домой, избавить себя от унизительного объяснения…
        Кирилл задумался.
        Ну уж нет, раз так произошло, то надо выпить эту чашу позора до самого дна!
        Он решительно тряхнул головой, но тут же решимость оставила его. Он постоял еще несколько секунд, потом вздохнул и поплелся прочь со сцены.
        Старинная лестница с резными перилами и слегка стертыми каменными ступеньками, покрытыми красной ковровой дорожкой, вела на четвертый этаж, где в самом конце длинного коридора находилась святая святых - кабинет Роговой.
        Посетителя, направлявшегося в кабинет, для того, чтобы он мог в полной мере оценить оказываемую ему честь, по дороге сопровождали всевозможные свидетельства насыщенной творческой жизни и международных связей художественного руководителя. Вдоль всей лестницы на стенах висели афиши спектаклей «Авангарда», аккуратно перемежавшиеся не меньшего размера фотографиями, на которых Эльвира Константиновна красовалась рядом со всевозможными знаменитостями. При этом костюмы на ней постоянно менялись, неизменной оставалась только сдержанная, полная достоинства улыбка.
        На одной фотографии она стояла, опершись о рояль, за которым сидел седовласый человек. Надпись под ней гласила: «Народная артистка СССР Э.К.Рогова работает над музыкой к спектаклю „Милый друг” вместе с известным французским композитором М.Леграном».
        На другой народной артистке пожимал руку известный на весь мир человек с родимым пятном на голове. Надпись свидетельствовала: «Президент СССР М.С.Горбачев благодарит выдающегося режиссера Э.К.Рогову за вклад в российское театральное искусство».
        На третьей - на фоне Эйфелевой башни Эльвиру Константиновну любовно прижимал к себе импозантный мужчина в белой широкополой шляпе. Кирилл прочел: «Гастроли театра „Авангард” в Париже, 1979г. Художественный руководитель Э.К.Рогова вместе с дизайнером П.Карденом».
        Кирилл нашел, что Рогова с тех пор практически не изменилась. Впрочем, он этому вовсе не удивился. Люди такого уровня, наверное, почти не меняются с годами.
        На следующем лестничном пролете художественного руководителя можно было лицезреть вместе с поэтом-песенником И.Резником, руководителем ЛДПР В.Жириновским, композитором А.Журбиным. Далее Э.К.Рогова запечатлелась последовательно с мэром Москвы Ю.Лужковым, художниками И.Глазуновым и Н.Сафроновым, народными артистами О.Ефремовым и О.Табаковым, режиссерами П.Бруком и Д.Стреллером, певицей А.Пугачёвой, хореографом Ю.Григоровичем, певцом и депутатом Госдумы И.Кобзоном, а также с космонавтом А.Леоновым, изобретателем автомата М.Калашниковым, тележурналистом В.Познером и многими, многими другими.
        На четвертый этаж Кирилл Латынин поднялся вконец подавленный величием художественного руководителя театра. Было уже совсем непонятно, зачем такое ничтожество, как он, Кирилл, отнимал у этой грандиозной женщины ее драгоценное время.
        Не доходя до кабинета Роговой, он приостановился на секунду у внушающей уважение массивной двери с медной табличкой «Директор театра Меркун Роберт Константинович». Затем проследовал дальше по коридору, пока не обнаружил другую монументальную дверь с надписью «Заведующий труппой театра, помощник художественного руководителя Воробчук Семен Игоревич». Постучался и осторожно заглянул внутрь.
        Заведующий труппой сидел за письменным столом и говорил по телефону. Завидев Кирилла, он энергично замахал ему рукой, предлагая войти. Прямо за спиной заведующего висел большой, написанный маслом портрет, на котором опять же была изображена народная артистка Э. К. Рогова. Одетая в синий костюм, она стояла, выпрямившись во весь рост, с высоко поднятой головой, строго глядя прямо перед собой.
        Кирилл не без робости уставился на портрет, в то время как Семен Игоревич, также безмолвно жестикулируя, настойчиво указывал ему на расположенное у стола кресло. Одновременно, реагируя на реплики невидимого собеседника, помощник художественного руководителя ухитрялся постоянно кивать, слегка сгибая при этом спину, как бы кланяясь.
        - Да, Эльвира, Константиновна! - говорил он. - Конечно, Эльвира Константиновна! Я все понял, Эльвира Константиновна! Я все сделаю, Эльвира Константиновна, не беспокойтесь! Хорошо, Эльвира Константиновна!
        Наконец Семен Игоревич положил трубку, распрямился и лучезарно улыбнулся Кириллу.
        - Ну что ж, поздравляю вас, - произнес он. - Вы понравились Эльвире Константиновне. Это, должен вам заметить, редкая удача. Не хочу, так сказать, опережать события, но, - тут помощник художественного руководителя заговорщицки подмигнул и таинственно снизил голос, - но я думаю, что вас возьмут в театр!
        - Да вы что?! - не сдержался потрясенный неожиданным известием Кирилл. - Вы серьезно?
        Расчудесный Семен Игоревич при этом вопросе произвел следующие манипуляции: крепко зажмурил глаза, приоткрыл рот, широко растянул его и быстро-быстро закивал. Затем со значением приложил палец ко рту, давая понять, что да, он совершенно серьезен, но не имеет пока права ничего произносить вслух.
        - Она, - сказал он полушепотом, выразительно покосившись на стенку, - вам сама все скажет. Вам очень, очень повезло!
        И уже в полный голос, вполне официальным тоном объявил:
        - Эльвира Константиновна приглашает вас прийти завтра для разговора. У нас завтра «Гроза». Эльвира Константиновна поднимется в свой кабинет после первого действия. Это будет в восемь двадцать пять. Она просит вас подойти к этому времени. Вы сможете?
        - Ну конечно, - выдохнул взволнованный Кирилл.
        Больше он ничего сказать не успел, потому что дверь в это мгновение открылась, и мягкий голос позади него поинтересовался:
        - К вам можно, Семен Игоревич?
        - Конечно, Роберт Константинович! - подтянулся в своем кресле Воробчук. - Заходите.
        В кабинет, бесшумно ступая, вошел щуплый лысоватый человек в замшевом пиджаке и золоченых очках.
        - Здравствуйте, - поздоровался он с Кириллом.
        После чего приблизился к письменному столу хозяина кабинета и положил ему на стол какую-то бумагу. Произнес он при этом только одно короткое слово:
        - Вот!
        Воробчук страдальчески поморщился.
        - Хорошо, Роберт Константинович, - произнес он. - Я посмотрю. Сейчас вот закончу с молодым человеком и посмотрю. Это, кстати, Кирилл Латынин, артист, поступает к нам в театр.
        - Здрасьте, - смущаясь, выдавил из себя Кирилл.
        Роберт Константинович мельком взглянул на него, пробормотал что-то типа: «Очень хорошо!» итут же удалился все той же бесшумной походкой.
        Семен Игоревич неодобрительно покачал головой ему вслед.
        - Брат! - многозначительно пояснил он Кириллу, вновь скашивая глаза в сторону стенки.
        При этом он глубоко, с оттенком горечи вздохнул, как бы давая понять, что профессиональная компетентность Роберта Константиновича лично у него, Семена Воробчука, вызывает большие сомнения.
        Кирилл, сопоставив отчества директора и худрука, сообразил, наконец, что оба руководителя являются ближайшими родственниками.
        Впрочем, дальше размышлять на эту тему у него возможности не оказалось.
        - Ну, значит, так и договоримся, - как ни в чем не бывало продолжил Воробчук прерванный разговор. - Стало быть, ждем вас завтра. Только не опаздывайте. Лучше прийти немножко пораньше. Эльвира Константиновна очень не любит, когда опаздывают. К тому же у нее будет всего двадцать минут.
        - Да ну что вы… - начал было Кирилл.
        Он хотел заверить этого милейшего человека, что он ни в коем случае не опоздает, что вообще не в его правилах опаздывать, тем более не может быть даже речи о каких-то опозданиях при подобных фантастических обстоятельствах. Он также намеревался высказать слова благодарности, поделиться своими переживаниями, но ничего не получилось. Зазвонил один из стоявших на столе телефонов, и Семен Игоревич поспешно схватил трубку.
        - Да, Эльвира Константиновна, - подобострастно произнес он, опять начиная кланяться. - Конечно, Эльвира Константиновна. Я все помню… Хорошо, Эльвира Константиновна, сейчас запишу.
        Не отнимая трубки от уха, завтруппой одной рукой пододвинул к себе раскрытый блокнот, взял ручку, а другой замахал на Кирилла, красноречиво демонстрируя, что разговор между ними закончен, и дальнейшее его не касается.
        - Хорошо, - прошептал Кирилл, вставая.
        Очевидно, что разговор был важный и следовало удалиться как можно скорее, чтобы не мешать ему. Бесшумно ступая, Кирилл отошел к двери.
        - Спа-си-бо! - прошептал он оттуда, широко открывая при этом рот, чтобы Семен Игоревич мог бы легко разобрать его артикуляцию. - До завтра!
        И, стараясь не скрипнуть дверью, вышел из кабинета.
        Прыгая через несколько ступенек, Кирилл в одно мгновение слетел на первый этаж и во весь рот улыбнулся угрюмому вахтеру на служебном входе.
        - До свиданья! - сказал он со значением.
        Вахтер удивленно посмотрел на него.
        Милый вахтер! Он еще не знал, что теперь ему придется видеть Кирилла постоянно. Что с завтрашнего дня этот замечательный театр станет и его театром, его вторым домом, его храмом, которому он будет служит верой и правдой.
        Кирилл вышел на улицу и полной грудью вдохнул загазованный воздух. Как хорошо было жить на свете! И как удачно все складывается! Только он решил жениться, как тут же появляется работа, о которой можно только мечтать! Все одно к одному!
        Он ведь так и знал, он знал! Эта великая женщина не могла его не оценить. Она сразу распознала в нем настоящий талант. По-другому и быть не могло!
        Теперь надо мчаться в Бирюлево, обо всем рассказать Светке, отпраздновать, отметить этот удивительный день особым праздничным соитием!
        Но сначала следовало заскочить к той потрясающей женщине, Людмиле Борисовне, которая так любезно и бескорыстно в одночасье изменила всю его жизнь. А может быть, кстати, уже и платье готово, вот будет двойной подарок для Светки!..
        Да, он обязательно должен зайти к портнихе! Только перед этим купит красивый букет цветов. И отправится к ней без звонка, пусть будет для нее приятный сюрприз!
        Спланировав таким образом жизнь на весь остаток этого счастливого дня, Кирилл заспешил к станции метро.
        Встречные прохожие недоуменно оборачивались вслед вихрастому юноше, который шагал без шапки в этот сырой осенний день, с гордо поднятой головой и торжествующей улыбкой, накрепко приклеенной к его симпатичной физиономии.

17.Идея
        Ефим Валерьевич Курочкин сидел на собственной кухне перед открытым ноутбуком и хмуро перебирал разложенные на столе бумаги. Сегодня выдался на редкость неудачный день, практически не за что было зацепиться.
        Хотя вообще-то грех жаловаться, кривая линия, олицетворяющая криминальную статистику, после нескольких лет сравнительного затишья снова резко поползла вверх. Только в одном их «спальном» районе за последнюю пару лет чего только не случилось - от самоубийств подростков до серии таинственных отравлений мужчин среднего возраста. В конце лета уже пятое по счету произошло.
        Покойники эти в основном были одинокими, помирали, где придется - кто на улице, кто в своих квартирах, но всякий раз наглотавшись какой-то дряни. А сами ли они травились или с чьей-то помощью, никто толком разобраться не может. Так висяки и копятся, оттого вроде бы сравнительно благополучный Бирюлевский район и плетется в самом хвосте столичных достижений, все из-за этих и им подобных нераскрытых дел.
        Ефим Валерьевич тяжело вздохнул.
        Как же все надоело! Давно уже замыслил он переметнуться из своей опостылевшей газеты на телевидение, где и зарплата была бы совсем другая, да и, чего говорить, паблисити или, как там, реноме, совершенно, конечно, иное. Одно дело никому не известный газетный репортер судебной хроники, и принципиально иное - ведущий телепередачи на ту же тему. Ясно, что как только начинаешь мелькать на телевидении, так тебя сразу все узнают, и любые твои дела решаются на раз. Пиар - вот что самое важное в нашей жизни! И в этом смысле лучше телевидения ничего быть не может.
        Поэтому Ефим Валерьевич уже год как начал энергичную работу в этом направлении. И вроде бы все складывалось благополучно. Канал ТНТ, на который он вышел через работающего там приятеля Женьку Опрышко, в конечном счете откликнулся на его предложение, утвердил тему и решил начать новую передачу именно под этим названием «Судебная хроника». Теперь предстояло снять пилот и утвердить у начальства.
        Однако здесь и вышла загвоздка. Ефим Валерьевич, разумеется, в роли ведущего предполагал себя самого. Собственно, он планировал себя во всех ролях - автора, руководителя, но в первую очередь, конечно же, представлял себя ведущим. Вчера как раз и состоялась его проба в этом новом амплуа.
        А сегодня, когда он приехал на телестудию, Женька Опрышко повел его в кафетерий поговорить и там, озабоченно морща лоб, поведал Ефиму Валерьевичу, что проба прошла неудачно, начальству не понравилось.
        - Понимаешь, старик, - сочувственно пояснил Опрышко, - винить тут некого. Но Живолуб прав, ничего не поделаешь. Просто, извини за откровенность, рожа у тебя невыразительная! Так что надо думать, искать. Найдем подходящего человечка, ты не волнуйся. Ну, а ты, конечно, останешься одним из авторов.
        Одним из авторов!
        Не одним автором, а одним из! А потом постепенно его вообще вытеснят. На хрен он им нужен. Ведущий и сам сообразит, какой материал ему брать в передачу.
        Чертов Живолуб!
        Ефим Валерьевич резко встал из-за стола и отправился в ванную. Почти одновременно раздался дверной звонок, но он не обратил на него особого внимания. Жена дома, она и откроет. Тем более что это наверняка пришли к ней, лично он никого не ждет.
        Тщательно закрыв за собой дверь на защелку, Ефим Валерьевич уставился в зеркало и стал внимательно изучать хорошо знакомое ему лицо. Чем, интересно, оно уж такое невыразительное! Лицо как лицо. Не красавец, конечно, не Ален Делон, но и ничего страшного. Ну уши слегка оттопыренные, ну нос чересчур мясистый, глаза, пожалуй, чуть близковато посажены, подбородок какой-то расплывчатый, но в принципе-то все нормально, бывает куда хуже. Каких только уродов сейчас не увидишь в качестве ведущих!
        Любопытно, между прочим, что за рожа у самого Живолуба. Скорее всего, морда кирпичом, как у всех этих начальничков. Главное ведь, все шло хорошо, и уже через Женьку договорились даже, сколько Ефим Валерьевич отстегнет, и вдруг такая осечка.
        Теперь вряд ли это можно изменить. Раз уже прозвучало, что рожа невыразительная, то переубедить невозможно, это Ефим Валерьевич хорошо понимал. Как ни старайся, но обязательно кто-нибудь подобный идиотизм повторит, и все тут же с ним согласятся, так что дело тухлое.
        Нет, надо пробовать по новой, с другим каналом. Подготовить все более тщательно. Хотя, конечно, никакой гарантии нету, что и там какой-нибудь мудак не ляпнет, что рожа невыразительная.
        И какой, спрашивается, выход?
        Ефим Валерьевич глубоко задумался. Контраст, вот что нужно, внезапно осенило его. Если бы, скажем, рядом с ним сидел какой-нибудь кретин с действительно тупой харей, то он, Курочкин, на его фоне показался бы сверхвыразительным.
        Вообще-то, это, пожалуй, не такая уж и глупая затея. Надо завести себе дебила и ходить с ним на всякие важные встречи, переговоры и все такое прочее. Вот, мол, мой племянник или сосед, я его не мог оставить, вы уж извините.
        Причем дебилу и говорить при этом ничего не надо, просто пусть сидит рядом, глаза таращит, и все, вполне достаточно.
        Ефим Валерьевич оживился.
        А что, интересная мысль! Что-то в этом, безусловно, есть. Причем не так уж недостижимо. Договориться с Харкевичем, он главврач Тринадцатой психбольницы, чтобы дал ему какого-нибудь тихого дебила напрокат, и дело в шляпе. Харкевич понятливый, долго объяснять ему не надо, что-нибудь придумает.
        Точно, надо завтра же ему позвонить, не откладывать в долгий ящик. Дебил для переговоров - это определенно очень свежая, продуктивная идея! Она обязательно сработает.
        В приподнятом настроении Ефим Валерьевич вышел из ванной.
        В глаза ему бросилась супруга, сжимавшая в руках роскошный букет, обернутый в тонкую розовую бумагу. Она положила букет на кухонный стол и, достав с полки голубую керамическую вазу, стала наливать туда воду.
        - Это чего это? - поинтересовался Ефим Валерьевич, кивая в сторону стола.
        - Ты же видишь, букет, - сдержанно отвечала супруга.
        - Я вижу, что букет! - раздраженно заявил Ефим Валерьевич. - Я спрашиваю, откуда?
        - Клиент подарил. Больше ж некому, - язвительно проквакала Людмила Борисовна. - От кого еще дождешься!
        - Что еще за клиент? - спросил Ефим Валерьевич, привычно пропуская мимо ушей недвусмысленный намек.
        - Ну, он не совсем клиент, он - муж клиентки, - нехотя пояснила жена. - Я ей свадебное платье сшила.
        Она расчехвостила букет, зачем-то расправила и аккуратно сложила розовую оберточную бумагу, потом разместила цветы в вазе и, переваливаясь с ноги на ногу, гордо заковыляла с этой идиотской вазой в комнату.
        Ефим Валерьевич, с трудом подавляя раздражение, наблюдал за ритмичными колыханиями ее внушительного зада.

«Жаба! - думал он. - Она - жаба! Самая что ни на есть! Хорошо бы ей подарить букет и посадить туда жабу. В самую середку. Она, допустим, нюхнет, а там - глаза. В смысле жабьи. Глядят прямо на нее. Ну, она, понятное дело, в крик: „Что это? что это?” А я так спокойно: „Разве ты не узнаешь? Это твой портрет, дорогая!”».
        Ефим Валерьевич криво усмехнулся, живо представляя себе возникшую в его воображении сцену. Вид покрасневшей от возмущения и оттого почему-то еще сильнее напоминавшей жабу супруги доставил ему истинное удовольствие. Ефим Валерьевич даже хмыкнул, не сдержавшись, после чего с непонятно откуда взявшимся удовлетворением вернулся к своим занятиям.
        Ему предстояло выбрать самые интересные из десятков криминальных событий, произошедших в Москве за последние сутки, и бегло описать их в присущем ему несколько саркастическом стиле, который с удовольствием воспринимался читателями «Вечерней Москвы».

18.Свидание
        И опять Бирюлево опустело, замерло, застыло в темном холоде. Снова все пространство района заполнила густая ночь.
        Как только настала полночь, Никита Бабахин выключил телевизор и встал с кресла. Был он полностью одет и лицом выражал крайнюю сосредоточенность.
        Пожалуй, только постоянное покусывание нижней губы да постоянно одолевавший его мучительный зуд выдавали необычайное волнение, в котором находился Никита. Ну и еще, конечно, глаза сияли от важности происходящего, а, точнее, от предвкушения.
        Никита Бабахин отправлялся на первое в своей жизни свидание.
        Он вышел из квартиры и нажал кнопку вызова. Спящий лифт тут же отозвался, ожил, заворчал громко, чересчур громко.
        Откуда-то сверху со скрежетом спустилась кабина. Никита еще раз куснул губу и нетерпеливо вошел внутрь. Двери закрылись.
        Никита прижался спиной к стенке, поелозил немного. Стало чуть легче, хотя все равно чесалось отчаянно.
        Улица встретила его сырым, несколько пугающим безмолвием. Только шумный ветер по-прежнему нарушал мрачноватый покой. Как всегда, неожиданно налетел, плюнул холодной мокрой пылью ему в лицо, сбросил капюшон куртки.
        Никита поежился, вернул капюшон обратно на голову и быстро зашагал знакомой дорогой. Завернув за угол, он неожиданно замедлил шаг.
        Прямо посередине улицы, невзирая на пронизывающий ветер, чуть наклонив голову, шла девочка в розовой куртке. Поравнявшись с Никитой, она тоже приостановилась и повернулась к нему как бы в ожидании встречного движения с его стороны.
        Никита еще сильнее чем обычно, чуть ли не до крови, укусил нижнюю губу и быстро пошел вперед, стараясь не замечать упорно смотрящей на него девочки. Только каких-то проблемных детей ему не хватало!
        Он так готовился к этому свиданию и не собирался сейчас ни на что отвлекаться, не хотел, чтобы хоть что-то повлияло на его взволнованное состояние, на ту торжественность, которую он чувствовал у себя внутри.
        Девочка-Смерть внимательно проводила взглядом странного, суетливого мужика. Неодобрительно покачала головой. Нормальные люди не шляются по улицам в такое время.
        Привычным жестом она вытерла без конца ползущие из носа сопли. Порылась в кармане куртки, вынула пластинку жевательной резинки. Грязными пальчиками сорвала обертку и сунула ее в рот.
        Потом энергично заработала челюстями и только после этого пошла дальше.
        Пройдя несколько десятков метров, Никита оглянулся.
        Маленькая фигурка еще некоторое время маячила в конце улицы, а потом скрылась за поворотом.
        Никита вздохнул и зашагал еще быстрее.
        Спустя двадцать минут он был уже у цели. Ворота, само собой, оказались закрыты, но Никита, просунув руку в щель, легко откинул щеколду и, соблюдая предельную осторожность, проскользнул на территорию зверинца.
        И тут же, оглядевшись, разом успокоился, перестал почесываться, кусать губу. Будто ступил на какую-то другую землю, и неведомая, нежданная благодать сошла на него.
        Вокруг царила непривычная тишина. Все было погружено в глубокий сон. Спали животные, спал сторож, храп которого явственно доносился из ближайшего к воротам вагончика.
        Впрочем, Никита не сомневался, что кое-кто здесь все-таки бодрствовал.
        Он знал, чувствовал это всей душой и теперь подсознательно замедлял шаг, оттягивал встречу.
        Старался даже не глядеть в угол, где находилась та самая клетка.
        Проходя мимо площадки молодняка, Никита неожиданно остановился. Затем перегнулся, открыл запертую изнутри калитку и шагнул внутрь загончика. И тотчас же в ноги ему ткнулось что-то теплое и мягкое.
        Никита взглянул, присел. Желтыми глазами на него доверчиво смотрела маленькая беленькая козочка, совсем еще козленок.
        - Бе-е-е! - сказала она.
        Никита испуганно схватил ее на руки, прижал к себе, погладил.
        - Тсс! - шептал он. - Тихо ты!
        Слава богу, зверинец не проснулся. Впрочем, Никита тут же уловил какое-то движение в той клетке. И почти сразу оттуда донесся до него рокочущий, настойчивый, призывный звук.
        Никита возликовал. Не зря он стремился сюда, не зря пришел посреди ночи. Его ждали здесь, его нетерпеливо звали!
        Он поставил козленка на землю и, тут же забывая о нем, заспешил на зов, даже не прикрыв за собой калитку.
        Медведь стоял на задних лапах у самой решетки, просунув черный влажный нос между железных прутьев. Никита подошел как можно ближе, радостно кивнул мохнатому гиганту.
        - Вот я и пришел, - тихо произнес он. - Ты меня заждался, правда? Зверь что-то глухо проворчал в ответ. Никита понял его. Конечно, говорил ему медведь, как же иначе! У нас же свидание, не что-нибудь. Почему тебя не было так долго?
        - Раньше нельзя было, - пояснил Никита.
        Он сколько мог потянулся через перегородку, чтобы получше разглядеть выражение маленьких глаз медведя, но все равно их по-прежнему разделяло около метра, слишком большое расстояние. Тогда Никита, недолго думая, одним махом перемахнул через невысокий заборчик и приблизился к зверю почти вплотную.
        Медведь, казалось, только и ждал этого. Он мгновенно опустился на четыре лапы. Теперь их глаза оказались почти вровень, и они с жадностью впились друг в друга.
        Так они простояли некоторое время в каком-то удивительном забытье, замерев, не производя ни единого звука.
        Первым опомнился медведь. С шумом втянул в себя воздух, его чуткий нос задвигался, он стал опускать его все ниже, словно обнюхивал Никиту, до тех пор пока не улегся, положив голову на пол, как огромная, невероятная собака.
        Никита взволнованно улыбнулся. Необыкновенное предчувствие охватило его. Сейчас должно было произойти самое важное, то, что он не осмеливался вообразить даже в самых сокровенных своих мечтах.
        - Ты правда этого хочешь? - прошептал он.
        Лежавший на полу медведь тяжело, с урчанием вздохнул.
        - Хорошо, хорошо, - успокоил его Никита. - Я тебя понял.
        Он хотел объяснить медведю, что тот зря так переживает, что он, Никита, тоже этого хочет, причем ничуть не меньше, но ничего объяснять не стал. Слова уже были не нужны.
        Вместо этого Никита быстро расстегнул молнию на джинсах, спустил их до коленей и вынул из трусов слегка сморщенный от холода член.
        Глаза медведя заблестели. Он громко засопел, шевельнул головой и открыл пасть. Толстая струйка блестящей в лунном свете слюны полилась из нее на пол. Жаркое дыхание опалило пах Никиты. Член его при этом почти мгновенно увеличился в размерах, затвердел и задрался к небу.
        Порывисто дыша, Никита прижался к прутьям. Медведь, в свою очередь, чуть приподнялся, неотрывно глядя на член, который оказался теперь как раз на уровне его головы. Он высунул длинный розовый язык и медленно облизал его.
        Никита оцепенел, что было силы вцепился в прутья, чтобы не закричать от острого наслаждения, пронзившего его. Это было оно самое, та минута немыслимого блаженства, ради которой стоило жить на этом свете.
        - Еще! - простонал он.
        Медведь услышал его.
        Он снова с видимым удовольствием облизал член, и Никита, весь подавшись вперед и задыхаясь от счастья, протянул правую руку сквозь прутья и благодарно погладил большую мохнатую голову.
        Его удивило, что представлявшийся ему таким мягким мех на ощупь оказался необычайно жестким. Но Никита не успел толком додумать эту мысль, поскольку в тот же самый момент почувствовал, что член его оказался полностью в пасти у зверя. Впрочем, ему не удалось как следует насладиться новым ощущением. Медведь, неожиданно резко сомкнул челюсти, в долю секунды откусил член и моментально, не пережевывая, проглотил его.
        Никита издал короткий, жуткий вопль, который тут же и прервался, поскольку почти одновременно медведь с двух сторон протянул к нему свои могучие мохнатые лапы. Из их мягких подушечек синхронно выдвинулись стальные двадцатисантиметровые когти.
        Одной лапой медведь ласково провел по голове Никиты, без всякого видимого усилия сдирая с нее скальп, а другой по его вытянутой от дикого напряжения шее, из которой тут же обильно хлынула кровь.
        Никита уже совсем не держался на ногах. Он стал медленно оседать на землю. Голова его при этом как-то странно завалилась набок. Стало не очень понятно, на чем она вообще держится.
        Медведь попробовал было дотянуться до Никиты, возможно, с целью опять вернуть его в стоячее положение, но из этого ничего не вышло. Новый друг больше не хотел играться, предпочитал отлеживаться на земле.
        Медведь снова шумно вздохнул по своей привычке и удалился в глубину клетки. Там, демонстрируя обиду, он улегся, повернувшись мохнатой спиной к несправедливому миру, сунул левую лапу себе в рот и с причмокиванием стал ее посасывать.
        Еще через мгновение медведь уже сладко спал.
        Из открытой калитки загончика с молодняком неторопливо вышел белый козленок.
        Он посмотрел по сторонам, заинтересовался все еще дергающимся на земле Никитой, осторожно подошел поближе и начал сосредоточенно рассматривать его.
        Но, обнаружив булькающую лужу крови, испуганно подпрыгнул и бросился прочь, за ворота.
        Короткий вопль, который ранее успел издать Никита, все же каким-то образом долетел до храпящего в синем вагончике сторожа-билетера. Он перестал храпеть, вместо этого посопел немного и в конце концов проснулся.
        Нацепив зачем-то мятую фуражку, сторож вышел из вагончика и огляделся. Все было тихо-спокойно, если, конечно, не считать свистящего холодного ветра. Зверинец мирно спал. Слышалось довольное урчание крепко спящего топтыгина.
        Сторож позавидовал медведю. Этого зверя ничем не пронять, никаким ветром. Будет дрыхнуть, что бы вокруг ни происходило.
        Он одобрительно покачал головой, расстегнул штаны и с шумом отлил, так и не сходя с места. После чего громко зевнул, зябко передернул плечами, вернулся обратно в вагончик и закрыл за собой дверь.
        Совсем уже неподвижно лежавшего в углу зверинца Никиту сторож так и не заметил.

19.Козленок
        Фархад Нигматулин, слегка пошатываясь, брел по улице. Они славно посидели с Лёхой-Могилой после работы. Покойник был важный, какой-то адмирал, так что обломилось им сегодня по полной. Вот и залились выше ватерлинии.
        Хорошо посидели, чего говорить, до сих пор внутри тепло. И этот сволочной ветер ему сейчас до жопы! Потому что ему, Фархаду, не холодно. НЕ ХОЛОДНО!
        А ветру этому сраному - вот!
        И Фархад, сложив из трех пальцев известную выразительную фигуру, каким-то неопределенным жестом потряс ею над головой.
        ВОТ!
        Вот ему!
        И тут же почувствовал испарину, словно что-то обожгло его изнутри. Вдруг нестерпимо захотелось раздеться, подставить этому пронизывающему ветру голое тело, до косточек ощутить ледяное завораживающее дыхание.
        Холодеющими пальцами Фархад начал судорожно расстегивать пальто. Одна пуговица, как назло, не поддавалась, не лезла в прорезь, и он, с остервенением оторвав ее, отбросил в сторону.
        Пуговица покатилась по мокрому асфальту. Фархад машинально посмотрел ей вслед и замер. Потом потряс головой, но это не помогло - видение не проходило.
        Рядом с пуговицей стояло удивительное существо - маленький белый козленок.
        Фархад неуверенно шагнул ему навстречу, боясь, что тот сейчас развернется и ускачет туда, откуда появился, - в глубину темных пустых улиц. Но козленок неподвижно стоял на месте и внимательно смотрел на него.
        - Ты откуда такой? - спросил Фархад.
        - Бе-е-е! - ответил козленок.
        Фархад ухмыльнулся, поежился. Желание раздеться вдруг прошло, снова стало зябко. Он медленно приблизился к рогатому существу, присел рядом.
        - Бе-е-е! - еще раз повторил тот.
        - Ты молочка хочешь? - догадался Фархад.
        Осторожно протянул руку и погладил козленка. Удивился, какой он мягкий и теплый, ощутил, как он дрожит на холодном ветру.
        - Тебе холодно? - посочувствовал Фархад. - Пойдем со мной, согреешься. Я тебе молочка дам.
        Козленок, похоже, не возражал. Доверчиво жался к нему, кивал маленькой головкой.
        Он взял его на руки, прижал к груди. Козленок оказался очень легким, в нем практически не было никакого веса.
        Фархада вдруг осенило. Он даже разозлился на себя, как это он сразу не догадался. Ведь понятно, что просто так этого случиться не могло. Откуда, в самом деле, может появиться в Бирюлево маленький белый козлик?!.
        Да еще посреди ночи!
        Великий Аллах подает ему знак. Аллах помнит о нем. Аллах узнал, как ему холодно и одиноко в Москве, и послал ему козленка.
        Аллах акбар!
        Он воистину велик.
        Фархад, осторожно ступая, шел по ночной мокрой улице. Бережно нес на руках козленка, гордо поглядывая по сторонам.
        Фархад улыбался. Впервые за долгое время ему не было зябко.

20.Интервью
        Кирилл Латынин, одетый в свой лучший, подаренный Светкой французский кремовый свитер, с бьющимся сердцем поднялся по уже знакомой ему лестнице.
        Собственно, и саму лестницу, да и все вокруг он воспринимал теперь как свое, родное. С умилением поглядывал на висевшие по стенам фотографии и афиши.
        Скоро, очень скоро, здесь будет красоваться афиша и с его именем! Сейчас окончательно все решится, и жизнь его потечет, нет, понесется по совсем другому руслу.
        Сегодня он, Кирилл, станет полноправным членом этого славного сообщества талантливых, творческих людей, безоглядно посвятивших себя искусству.
        Поднявшись на четвертый этаж, Кирилл увидел, что по коридору навстречу ему бесшумно двигается директор театра Роберт Константинович Меркун.
        - Здрасьте! - любезно поздоровался Кирилл.
        - Приветствую! - негромко откликнулся директор и, как показалось Кириллу, несколько удивленно взглянул на него сквозь очки.
        Но, однако, больше ничего говорить не стал, на редкость беззвучно открыл массивную дверь своего кабинета и несколько поспешно скрылся за ней.
        Кирилл в некотором недоумении проследовал дальше, дошел до кабинета Воробчука, остановился, постучал, приоткрыл дверь.
        Помощник художественного руководителя сидел на своем рабочем месте, карандашом делал какие-то отметки в лежавшей перед ним рукописи.

«Пьеса!» - с восторгом догадался Кирилл.
        Завидев его, Семен Игоревич приветственно махнул рукой с карандашом и, взглянув на часы, удовлетворенно кивнул.
        - Пришли? - уточнил он.
        - Ну да, - несколько смешался Кирилл.
        - Хорошо, - одобрил Воробчук. - Эльвира Константиновна вас ждет.
        И, предупреждая движение Кирилла в сторону кабинета худрука, добавил:
        - У вас еще одиннадцать минут. Она сейчас смотрит первое действие. Посидите там в приемной, подождите. Да, вот еще что. - Он снова, как и в прошлый раз, таинственно понизил голос - Советую вам во время интервью держаться спокойно, уверенно, но без, знаете ли, этакой расхлябанности. Эльвира Константиновна терпеть этого не может.
        - Какого интервью? - не понял Кирилл.
        - Интервью перед приемом на работу, - уже громким, официальным голосом ответил Семен Игоревич и со значением завертел карандаш между пальцами.
        Кирилл в нерешительности ждал.
        - Ну все, вам пора! Идите, счастливчик! - неожиданно прошептал завтруппой и одновременно подбадривающе подмигнул. И тут же, снова перешел на официальный тон: - Потом загляните ко мне, мы кое-что уточним.
        - Ага, - не сразу ответил Кирилл, слегка обалдевший от этих быстрых перепадов, - обязательно.
        И, уже закрывая дверь, спохватился:
        - Спасибо вам.
        В приемной художественного руководителя царила благоговейная тишина, нарушаемая только чрезмерно громким тиканьем стоящих в углу старинных часов. За столом восседала непонятного возраста крупногабаритная секретарша, над головой у которой висела большая, яркими красками исполненная картина. Эльвира Константиновна, на сей раз не в синем, а в малиновом костюме, сидела за режиссерским столиком, простирая перед собой руку на манер Медного всадника. Жест этот был обращен к стоявшим в живописных позах, одетых в костюмы девятнадцатого века актерам.
        - Это Эльвира Константиновна восстанавливает «Живой труп», - любезно заметила секретарша, поймав заинтересованный взгляд посетителя. - А вы, наверное, Латынин?
        - Ага, - кивнул Кирилл.
        - А я Василиса Трофимовна, референт Эльвиры Константиновны. Слово «референт» при этом она произнесла через «э» оборотное, так что получилось немного необычно - «рэферент».
        - Очень приятно, Кирилл, - в свою очередь представился он.
        - Эльвира Константиновна сейчас поднимется. Она просила вас подождать в кабинете.
        При этих словах референт выдвинула правый ящик стола, достала оттуда ключ, поднялась со стула и проследовала к запертой двери в конце приемной. Отперев дверь, за которой оказалась еще одна, она открыла и ее, после чего пригласительным жестом предложила Кириллу войти внутрь.
        Он не без робости переступил заветный порог.
        Кабинет художественного руководителя поражал своими размерами и яркими красками. Пол был покрыт мягким персидским ковром ядовитой желто-зеленой расцветки. На стенах висели бесчисленные дипломы, вымпелы советских времен и опять же фотографии, запечатлевшие Эльвиру Константиновну в разные торжественные моменты ее безудержной творческой жизни.
        В левой части кабинета находился длинный, лакированный, очевидно предназначавшийся для деловых заседаний стол. В правой - стояли шкафы, сквозь стеклянные створки которых Кирилл разглядел многопредметный хрустальный сервиз, а также большой набор блестящей золотом хохломы. Еще на полках, умело размещенные между сервизом и хохломой, стояли книги, развернутые таким образом, что можно было увидеть дарственные надписи с размашистыми подписями, явно принадлежащими авторам данных произведений.
        Центральное место занимал огромных размеров письменный темно-коричневый стол, над которым традиционно висел портрет хозяйки - на этот раз в лиловом костюме с белым воротником. Напротив стола размещались обитый красным бархатом диван на толстых ножках и два таких же монументальных кресла. И на кресле, и на диване удобно расположились белоснежные зайцы. Целая заячья семья - от большого, полутораметрового зайца, одетого почему-то в оранжевый жилет, до более мелких, в локоть ростом.
        Слегка ошеломленный увиденным, Кирилл с особым интересом воззрился на этих зайцев. Тем временем Василиса Трофимовна, в руках которой неизвестно откуда появилась тряпка, сноровисто протерла длинный стол, который и без того блестел чистотой. Затем отодвинула один из бесчисленных стульев, стоящих около него, и предложила Кириллу присесть.
        Кирилл поблагодарил и деликатно уселся на краешек, оказавшись таким образом спиной как к зайцам, так и ко всему кабинету.
        - Вам водички принести? - любезно предложила референт.
        В принципе, водичка бы не помешала. Но с другой стороны, вот-вот может войти Рогова, и мысль о том, что она застанет его в тот самый момент, когда он будет прихлебывать воду, слегка смутила Кирилла, так что он счел за лучшее отказаться, для чего пришлось сильно повернуть голову.
        Вообще все это было как-то неловко.
        - Ну как хотите, тогда посидите, подождите, - сказала Василиса Трофимовна, оказавшаяся в этот момент уже в другом конце кабинета.
        Она походя провела тряпкой по подлокотникам кресел и дивана и с достоинством удалилась, оставив Кирилла наедине с зайцами.
        Однако расслабиться ему не удалось. Очень скоро напряженным слухом он уловил приближающиеся к двери шаги и услышал громкий властный голос Эльвиры Константиновны, явно за что-то отчитывающий референта. Потом дверь распахнулась, и появилась сама хозяйка кабинета.
        Кирилл поспешно вскочил.
        - Здравствуйте, - волнуясь, произнес он.
        - Добрый вечер! - поздоровалась в ответ народная артистка, четко артикулируя гласные звуки. - Да вы садитесь, что вы встали.
        При этом она указала на занятый зайцами диван. Кирилл замешкался, пытаясь решить, присесть ли ему также на краешек, не тревожа при этом зайцев, или все же попытаться осторожно сдвинуть их в сторону.
        - Зайцев пересадите в кресло, - увидев его замешательство, пришла на помощь Рогова. - Потом перед уходом вернете обратно.
        Кирилл с пониманием кивнул и послушно выполнил указание, стараясь разместить зайцев в кресле таким образом, чтобы они ненароком не завалились на бок. Не без усилий, но это ему удалось.
        Тем временем Эльвира Константиновна уселась на свое место и нажала на кнопку селектора.
        - Сенечка, организуй нам чайку! - распорядилась она. - И пирожные не забудь! Как я люблю. Ассорти.
        После чего повернулась к Кириллу и, внимательно оглядев его, доверительно сообщила:
        - Вот, раздумываю над новой постановкой. То, чего еще никто никогда не делал. Хочу на драматической сцене поставить «Войну и мир». Полностью, весь роман. Вот так вот. Это будет серьезный удар по кое-кому!
        И она выразительно скосила глаза к потолку, как бы намекая на кого-то из сильных мира сего.
        - Согласен? - спросила она, неожиданно переходя на «ты».
        - Конечно, - закивал Кирилл, на самом деле не совсем разобравший, по кому будет нанесен удар и в чем именно он будет состоять.
        - Да, только так, - словно утверждаясь в своем решении, повторила Эльвира Константиновна. - Весь роман полностью. Все четыре тома. С эпилогом. Что скажешь?
        - Здорово! - выдохнул придавленный грандиозностью замысла Кирилл.
        - Но, конечно же, буквально эту вещь ставить нельзя! - тут же, словно забыв о нем, продолжила размышлять вслух Рогова, глядя куда-то мимо, в пространство.
        Голос ее внезапно изменился. Теперь он звучал как-то по-особому, как показалось Кириллу, возвышенно и прекрасно.
        - В моем театре я в принципе отказалась от буквального прочтения. Надо идти к зрителю только через образы, метафоры. Литературу нельзя объяснять, так же как и музыку. Она - живая душа. Здесь все дело в состоянии, в атмосфере.
        Кирилл обратил внимание, что слово «атмосфера» народная артистка произнесла через «э» оборотное - «атмосфэра», так же как ранее Василиса Трофимовна слово «рэферент». Видимо, в театре «Авангард» букве «э» придавалось особое значение.
        - Нельзя находиться всегда в одном и том же, - тем временем несколько туманно развивала свою мысль Эльвира Константиновна. - Нужно создавать полифонию действия, как в оркестре. И при этом не забывать о слове. Другое дело, что слово непременно должно быть одухотворено! Поэтому необходим постоянный тренинг. Надо все время работать над дикцией!

«Великая женщина!» - в который раз подумал Кирилл.
        Признаться, он мало что понял из этого значительного монолога, но призыв работать над дикцией нашел в его сердце полнейший отклик.
        Неизвестно, что бы дальше произнесла великая женщина, но в этот момент в дверь постучали, и красноречие ее было прервано.
        В кабинет вошел Семен Игоревич Воробчук. Не без труда внес на большом серебряном подносе расписной заварной чайник, вазочку с пирожными, сахарницу и чашки. Все аккуратно разместил на длинном столе, разлил чай и повернулся в ожидании дальнейших распоряжений.
        - Хорошо, Сенечка! - одобрила Рогова. - Умница! Ты свободен. Да вот еще что, передай в режуправление, чтобы меня не ждали. Пусть начинают второе действие без меня. Я тут должна побеседовать. Я, может быть, потом подойду, к концу, так что пусть не расслабляются.
        - Понял, Эльвира Константиновна, сделаем, - поклонился Семен Игоревич и, пятясь, стал отступать к двери.
        Рогова молча следила, как он уходит.
        - Шагу не могут без меня сделать, - пожаловалась она Кириллу, когда дверь за помощником закрылась. - За всем надо следить. Просто как дети малые. Чайку попьем?
        - Ага, спасибо, - обрадованно кивнул он.
        Чай сейчас был очень даже кстати. В горле все окончательно пересохло.
        - Тогда прошу!
        Они перешли за длинный стол, оказавшись при этом не напротив друг друга, как поначалу предполагал Кирилл, а рядом, и приступили к чаепитию.
        - Ты пирожные бери, - ласковым голосом произнесла Эльвира Константиновна. - Они у нас свежие, из «Яра» каждый день привозят.
        Кирилл пирожного совершенно не хотел, тем более что к сладкому был вполне равнодушен. Но отказаться не решился, просто выбрал поменьше, фруктовое, с тем, чтобы разделаться с ним побыстрее.
        Рогова задумчиво наблюдала, как он пережевывает пирожное, затем внезапно встала, снова подошла к своему письменному столу и нажала кнопку.
        - Василиса!
        - Слушаю, Эльвира Константиновна! - раздался услужливый голос референта.
        - Позаботься, чтоб нам никто не мешал. Никого не принимаю, понятно? Кто бы ни пришел, даже если директор, пусть ждут.
        - Понятно, Эльвира Константиновна! Не беспокойтесь!
        Кирилл спешно проглотил последний кусок пирожного. И очень вовремя, народная артистка как раз вернулась обратно.
        - Ты - способный человек, - сказала она, в упор глядя на него.
        Звучание голоса ее при этом опять неуловимо изменилось, она разговаривала теперь каким-то удивительным субтоном.
        - У тебя может быть большое будущее. Я помогу тебе. Это теперь твой дом. Мы будем достраивать его вместе. Я дам тебе роли. Через год-два выбью звание, квартиру. Что у тебя с жильем?
        - У меня есть квартира, спасибо, - внезапно осипнув, ответил Кирилл.
        Эльвира Константиновна непостижимым образом угадала. Она произносила сейчас ровно то, что он мечтал услышать.
        - Нас когда расселяли, дали каждому по квартире, - зачем-то пояснил он.
        - И где же? - поинтересовалась Рогова.
        - В Бирюлево.
        - Ну да, правильно, там же, где Люся, - вспомнила она. - Но это не годится, слишком далеко. Я тебе в центре сделаю. Непросто, конечно, но, думаю, в управлении мне пойдут навстречу. Как ты считаешь?
        - Конечно! - восторженно откликнулся Кирилл. - Кто же вам откажет!
        - В крайнем случае обращусь к мэру. Театр позаботится о тебе, можешь на этот счет не волноваться. Важно, готов ли ты полностью отдать себя театру?
        - Готов! - выдохнул Кирилл.
        - Молодец! - блеснула глазами Рогова. - Только искусство может возвысить нас, придать особый смысл нашей жизни, избавить нас от наших внутренних комплексов. Посмотри на меня. Я целиком посвятила себя искусству, и поэтому у меня нет всех этих дурацких комплексов! Оттого я так молодо выгляжу, не правда ли?
        - Правда, - подтвердил Кирилл, стараясь произнести это так, чтобы Эльвира Константиновна не почувствовала никакой неуверенности в его ответе.
        На самом же деле народная артистка при ближайшем рассмотрении показалась ему вполне молью траченой. Это было любимое Светкино выражение, которое та применяла по отношению к большинству женщин. Кирилл не мог не признать, что в данном случае оно подходило как нельзя лучше.
        - Ну вот и хорошо, - тем временем загадочно произнесла Рогова. На какое-то время повисла неловкая пауза.
        Кирилл сосредоточенно рассматривал орнамент на желто-зеленом ковре.
        - А скажи-ка мне, Кирилл, ты что, один живешь? - неожиданно спросила Эльвира Константиновна. - Или у тебя кто-то есть? Расскажи мне поподробней о своей личной жизни. Ты можешь говорить мне абсолютно все, без утайки.
        Кирилл смутился. Вопрос застал его врасплох, и он не мог решить, что именно стоит рассказывать о Светке художественному руководителю театра. Интуитивно чувствовал, что здесь следовало быть осторожным.
        Рогова тут же уловила его колебания, усмехнулась, успокаивающим жестом положила руку ему на колено.
        - Да не волнуйся ты так, - сказала она. - Мы должны быть предельно откровенны друг с другом, если хотим добиться успеха. Режиссер - это как врач, понимаешь? Доверься ему.
        - У меня есть девушка, - слегка запинаясь, проговорил Кирилл, - моя невеста. Мы с ней живем вместе. Собираемся вот-вот пожениться.
        Рогова многозначительно покачала головой.
        - Так я и думала, - печально произнесла она. - Мальчик мой, какой же ты еще глупый.
        И свободной рукой она нежно погладила Кирилла по голове. Другая по-прежнему покоилась у него на коленке.
        - Запомни на всю оставшуюся жизнь. Если ты хочешь чего-то добиться в искусстве, у тебя может быть только одна любовь - это театр. Поверь мне, сейчас тебе будет совершенно не до женитьбы…
        Субтон, которым разговаривала Эльвира Константиновна, звучал все более интимно. Кирилл поймал себя на том, что с упоением вслушивается в звук ее голоса. Этот струящийся, обволакивающий звук оказывал на него какое-то завораживающее воздействие.
        - Я сочувствую твоей невесте, - журчал голос, - но ей придется с этим смириться. Если она тебя искренно любит, то она поймет. И уйдет с твоей дороги. Чтобы не мешать тебе, не виснуть тяжелыми кандалами на твоих ногах…
        Кирилл с некоторой растерянностью внимал словам народной артистки. Тоненькая легкая Светка, которую он обожал таскать на руках, никак не вязалась в его голове с упомянутыми кандалами.
        - Ничего не поделаешь, - вдохновенно продолжала Эльвира Константиновна, - тебе придется с ней расстаться. Чем раньше это произойдет, тем лучше. Ты не можешь себе позволить принадлежать этой девушке. Ты должен отдаться театру. Целиком, без остатка. Только тогда ты состоишься. Я понимаю, это тяжело, но ты обязан положить эту жертву на алтарь искусства. Это твой долг перед самим собой, перед своим талантом. Мы, люди театра, все это делаем…
        Заставляя себя вслушиваться, Кирилл все яснее ощущал, что с ним происходит что-то необычное. Удивительная истома постепенно охватила его. Он уже не осознавал, что именно произносит Рогова. Звуки ее притягательного, гипнотического голоса долетали до него издалека, словно сквозь какой-то туман.
        Она говорила все жарче, наклоняясь к нему все ближе. Неожиданно Кирилл заметил, что рука ее тяжело переместилась к нему на ширинку, и с удивлением обнаружил, что ему это было крайне приятно. Все у него в паху напряглось до предела.
        Он вдруг увидел лицо Эльвиры Константиновны очень близко, совсем рядом. И тут же остро пахнуло какими-то сладкими, почти приторными духами.
        Кирилл почувствовал прикосновение мягких губ, и тотчас ее язык оказался у него во рту и стал ворочаться там с непостижимой ловкостью.
        Так продолжалось довольно долго, потом Рогова слегка оттолкнула его.
        - Ты сумасшедший, - пробормотала она, задыхаясь, - что ты со мной творишь…
        И немедленно, не давая ему опомниться, стала вылизывать и целовать его шею, подбородок, щеки, нос, лоб. Ее гибкий язык залез к нему в ухо. Все перед глазами у Кирилла поплыло, он медленно прикрыл их и, не сознавая, что делает, крепко прижал Эльвиру Константиновну к себе, вдавливая пылающее лицо в пышную мягкую грудь.
        Рогова слабо застонала, в свою очередь обхватила его голову. Язык ее при этом переместился на его мочку.
        Она облизала ее и стала самозабвенно сосать, сладко причмокивая.
        Внезапно острейшая боль пронзила Кирилла. Он громко вскрикнул, отпрянул и судорожно схватился за ухо. Кровь потекла по его руке.
        С ужасом Кирилл уставился на Эльвиру Константиновну, которая со странной усмешкой смотрела на него, пережевывая что-то.
        - Что… что вы сделали? - еле выговорил он.
        Рогова молчала, энергично работая красными от крови зубами.
        - Вы… вы… откусили мне мочку? - почти плача, спросил Кирилл. Народная артистка сделала глотательное движение, вытерла рот тыльной стороной ладони и только тогда спокойно подтвердила:
        - Да, откусила. Чего ты так переживаешь, это же не язык. Вот если бы я язык откусила, тогда это действительно была бы проблема. Как бы ты тогда играл на сцене, без языка!
        Она вдруг нежно улыбнулась, снова заговорила своим непостижимым, завораживающим субтоном:
        - Ты мой милый мальчик, ты такой сладкий. Не расстраивайся, прошу тебя. Каждый из нас должен уметь приносить жертвы. Чего только не сделаешь ради святого искусства. Без жертв ничего не бывает. Они необходимы, если ты хочешь чего-то добиться. Поверь мне, вот это, - указала она своим длинным пальцем на его ухо, - самая малость. Запомни, радость всегда сопряжена со страданьем! Недаром Блок писал: «Радость, о радость-страданье! Боль неизведанных ран!» Тебе сейчас больно, но это пройдет. И все тогда будет хорошо. Ты поймешь потом, как я права. Идем со мной, мой мальчик.
        Она взяла его за руку и повлекла за собой.
        Кирилл безвольно последовал за ней. Нестерпимо ныло и кровило ухо.
        В углу кабинета, за шкафами, обнаружилась прежде не замеченная им дверь. За дверью оказалась ванная комната со всем необходимым. Там же стояла широкая кровать под каким-то пышным пыльным балдахином, напомнившая Кириллу декорацию из спектакля «Отелло».
        Рогова быстро достала что-то из шкафчика, умело продезинфицировала отчаянно ноющее ухо, чем-то смазала, приложила ватку, залепила бактерицидным лейкопластырем.
        - Ничего страшного, - заметила она, любуясь своей работой. - Кровить скоро перестанет. Будет совсем незаметно, поверь мне, у тебя же длинные волосы. Не переживай! Лучше посмотри, вот это мое тайное убежище, - кокетливо захихикала она, поводя вокруг рукой. - Сюда я почти никого не пускаю.
        Кирилл, несмотря на боль, машинально отметил для себя слово «почти».
        - Здесь я отдыхаю. Неплохо, да?
        Теперь Рогова вновь заговорила очень тихо и проникновенно:
        - Это настоящее итальянское джакузи, прекрасный водяной массаж. Мы, люди искусства, должны быть всегда в тонусе, верно? Поэтому я тут все так оборудовала. Я даже иногда остаюсь здесь ночевать, когда репетиции сильно затягиваются. Театр - это мой дом. Теперь это и твой дом тоже.
        - Можно, я пойду? - с трудом выговорил Кирилл.
        Он был сыт по горло разговорами о театре, который стал его домом.
        Рогова нежно улыбнулась, потрепала его по голове.
        - Иди, мальчик! - прошептала она. - Нам предстоит долгая, не говорю легкая, но прекрасная жизнь. Завтра зайдешь в отдел кадров, напишешь заявление о приеме на работу, - добавила она уже вполне звучным, ясным голосом. - Подумай обо всем, что я тебе сказала.
        - Угу! - ответил Кирилл. - До свиданья!
        И, повернувшись, вышел из ванной.
        - Зайцев посади на место! - крикнула ему вслед Эльвира Константиновна.
        Кирилл одной рукой, поскольку другой по-прежнему держался за искалеченное ухо, переместил зайцев обратно на диван и выскочил из кабинета.
        Пулей пронесся он мимо удивленной Василисы, на той же скорости пробежал по коридору, минуя кабинет Сенечки, и помчался вниз по лестнице.
        На улице было темно и пустынно. Кирилл шел, низко наклонив голову.
        Горькие слезы безостановочно текли по его щекам. По-прежнему было очень больно, но еще пуще стыдно и вообще как-то отвратительно.

«Сука! - в остервенении шептал он. - Подлая блядская сука! Старая гадина! Каннибалка!»
        Кирилл оглянулся. Храм искусства, о котором он возвышенно мечтал столько лет, безмолвной громадой возвышался за его спиной. «ТЕАТР „АВАНГАРД” ЭЛЬВИРЫ РОГОВОЙ» огромными горящими буквами было написано на его фронтоне.
        Кирилл смачно сплюнул и, больше уже не оглядываясь, заспешил к метро.

21.Окно
        Девочка-Смерть шла по безлюдной улице, внимательно оглядываясь по сторонам. Неожиданно она замедлила шаг.
        На втором этаже дома напротив зажглось окно. В окне появилась молодая женщина, блондинка, которая стала поворачиваться то влево, то вправо. Судя по всему, она крутилась перед невидимым снизу зеркалом.
        Потом блондинка начала снимать с себя халат.
        Девочка-Смерть уже никуда не шла. Она выплюнула жвачку и теперь стояла, чуть наклонив голову набок. С нескрываемым интересом следила за действиями блондинки в окне.
        Даже рот у девочки слегка приоткрылся от напряжения.
        Света даже не подозревала, что стала объектом чьего-то пристального внимания. А даже если б и знала, то вряд ли обеспокоилась бы. Тот факт, что шторы были не задернуты и ее могли видеть с улицы, мало ее волновал. Пусть смотрят, кому хочется, не жалко! Толку от этого смотрения! Пусть хоть все глаза проглядят, все без толку.
        Она нетерпеливо раздевалась, горя желанием поскорее влезть в платье. Кирилл, видимо, принес его еще вчера вечером, но Светы в то время не было, ее неожиданно вызвали на работу.
        Звонок раздался часов в пять, и Света согласилась, почти не раздумывая. Деньги ведь очень нужны, а на Кирилла надежды никакой.
        Вернулась она поздно (или, наоборот, рано - как посмотреть!), около шести утра. Кирилл в это время уже десятый сон видел.
        Она решила его не будить, тем более что сама еле на ногах держалась в самом прямом смысле слова. Даже непонятно, как у нее сил хватило помыться. После ванной дотащилась до постели и сразу отрубилась.
        Проснулась уже, когда за окном опять было темно. Кирилла снова дома не оказалось. Она вспомнила, что он упоминал про какую-то важную встречу в театре. Впрочем, у него всегда все очень важное, а потом оказывается, что сплошная херня, говорить не о чем.
        И вообще, голова болела, к тому же есть хотелось зверски. Так что первым делом Света приготовила себе поесть. Нажралась, как верблюд, покурила как следует, и только тогда, наконец, увидела платье.
        Стерва-портниха не подвела, сделала все быстро и ловко. И что самое интересное, без всякой примерки. Умеет же, когда хочет! А выкобенивалась почем зря!
        Прежде чем влезть в платье, Света не отказала себе в удовольствии лишний раз полюбоваться своей фигурой. Все-таки на редкость ладно она сложена! Хотелось бы, правда, чтобы бедра были немного пошире, а то больно похожа на мальчишку. Тем самым и талия выглядела бы тоньше. Но, с другой стороны, некоторым мужикам узкие бедра очень даже нравятся, вон Кирилл, так тот просто с ума сходит.
        А зато попка у нее в самый раз, могла бы претендовать на главный приз, если бы был конкурс попок. И с грудью все нормально, такая грудь еще долго продержится в стоячем состоянии.
        Света с гордостью потрогала свои крепкие грудки. Просто так эту вот красоту никто не получит! Такая красота немалых бабок стоит!
        Как Света ни старалась придраться, но в конце концов вынуждена была признать, что платье сидит превосходно, просто как влитое. Эта хромоножка, конечно, мастерица, что уж тут говорить.
        Света даже твердо решила не снимать его, дождаться в таком виде Кирилла. Будет ему сюрприз. Пусть парень порадуется, пусть увидит, как она хороша в этом платье, ему только полезно. А то у него ориентиры в жизни не те, что надо.
        Но она ему поставит голову на место. Вот только штамп в паспорте получит и займется им. Теперь уже недолго осталось ждать.
        Света сняла зеркало с гвоздя, приставила его к стенке. Сейчас важно было проверить, как платье смотрится с туфлями на высоких каблуках. Белых туфель, правда, она еще не купила, но все равно, можно пока прикинуть с бежевыми. Бежевые у нее классные.
        Она достала из шкафа большую картонную коробку, вынула из нее туфли-лодочки и аккуратно поставила на пол. Потом порылась в ящике, выудила оттуда подследники и, по очереди задирая ноги, надела их.
        Пробежав по комнате, взяла в прихожей язычок для обуви и вернулась обратно к зеркалу. Там с помощью язычка легко всунула ногу в правую туфлю, а с левой вышла незадача - она никак не лезла.
        Света нагнулась, чтобы поправить туфельку, и в это время что-то очень остро и ужасно больно кольнуло ее под левой грудью.
        Ноги вдруг ослабли, разъехались, и она упала.
        В стоявшем на полу зеркале Света с удивлением обнаружила свое собственное белое, без единой кровинки, лицо с огромными, ничего не понимающими глазами.
        Это было последнее, что она увидела перед тем, как потеряла сознание.
        Девочка-Смерть недоуменно сдвинула бровки. Блондинка в белом платье внезапно исчезла. То ли пол под ней провалился, то ли сама она угодила в какую-то яму.
        Девочка терпеливо ждала, но блондинка больше не появлялась. От этого стало очень обидно. Ведь она так занятно крутилась в окне.
        Переминаясь с ноги на ногу, девочка постояла еще чуток, но окно по-прежнему пустовало. К тому же она всерьез начала замерзать. Проклятый холодный ветер ухитрился залезть даже под ее розовую курточку.
        Дальше ждать было бесполезно, так ведь можно совсем заморозиться, превратиться в ледяную статую.
        Девочка-Смерть недовольно пожала плечиками, натянула поглубже капюшон и обреченно побрела дальше по улице. Ночь еще только начиналась.

22.Похороны
        Лил сильный дождь, пальто намокло, отяжелело.
        Кирилл Латынин заглянул в свежевырытую яму и передернулся - на дне ямы была вода. Почему-то мысль о том, что гроб будут опускать в эту коричневую воду, привела его в ужас, на глазах показались слезы. Он вообще был в крайне плохом состоянии, много плакал, почти не спал с того проклятого вечера, воспринимал окружающее не совсем адекватно.
        Кирилл поднял голову, посмотрел по сторонам. Справа стоял хмурый Санёк, слева, на некотором расстоянии, - Варвара Андреевна, мама Светы, приехавшая на похороны из Кривого Рога. Отвернулась в сторону, чтобы только не встречаться с ним взглядом.
        Кирилл позвонил в Кривой Рог в тот самый жуткий вечер, когда вернулся домой и нашел лежащую на полу Светку в свадебном платье.
        Было это совсем непросто. В записной Светкиной книжке домашнего телефона не обнаружилось, пришлось искать через какую-то ее подругу Веру, проживающую там же, в Кривом Роге. Но в конце концов после немалых усилий дозвонился.
        Трубку долго не снимали, а когда все же ответили, то на другом конце линии зазвучал совсем юный девичий голос, неуловимо напомнивший ему Светку своими особыми интонациями.
        Кирилл догадался, что это ее младшая сестра Даша, Светка о ней рассказывала. Даше было шестнадцать лет, она заканчивала школу, собиралась потом приехать в Москву. Как сообщить юной девушке о внезапной смерти сестры, Кирилл не знал, позвал мать. На том разговор с незнакомой Дашей и закончился.
        Варвара Андреевна его сразу возненавидела, как только появилась. Обвинила его во всех смертных грехах. Назвала грязным совратителем. Не объяснишь же ей, что Светка сама могла совратить кого угодно. Ей вообще ничего не объяснишь!
        Она, например, почему-то вбила себе в голову, что он специально не прописывал Светку. А как он, спрашивается, мог ее прописать, если они еще не были официально зарегистрированы. На каком таком основании?
        Несостоявшаяся теща даже обвинила его в смерти дочери, хотя при чем здесь он! Установлено же, что это был несчастный случай, ткань платья оказалась слишком непрочной.
        Но Варвара Андреевна и слышать ни о чем не хочет, твердит свое. Очень с ней тяжело. Понятно, что у нее ужасное горе, единственная дочь, но все равно тяжело.
        Хорошо хоть, что она в конце концов уступила ему и разрешила похоронить Свету в этом белом платье, которое она надела только один раз в своей недолгой жизни, в первый и последний.
        Кирилл опять заплакал. Проклятая Эльвира Рогова! Все из-за нее! Если бы он пришел в тот вечер хотя бы на десять минут раньше, то ничего бы не случилось! А из-за этой старой блядищи он опоздал!
        Ухо у него уже заживает, но раны в душе и на сердце не заживут никогда!
        Ефим Валерьевич Курочкин, стоя чуть в сторонке, под раскрытым зонтом, зорко наблюдал за всем происходящим.
        Если бы у него спросили, для чего он приперся на кладбище в такую мерзкую погоду, Ефим Валерьевич, скорее всего, затруднился бы ответить. Репортажик по поводу трагической смерти иногородней проститутки он ведь уже набросал, по сути, делать здесь было нечего. Но кое-что его как следует напрягло, хотя делиться своими размышлениями он пока ни с кем не собирался. До поры до времени.
        Дело было в том, что реакция жены показалась Ефиму Валерьевичу несколько странноватой.
        Когда он рассказал своей жабе об этом случае, та, во-первых, не особо удивилась, а во-вторых, не так уж сильно заинтересовалась, вопросов почти не задавала. Мало того, ему даже показалось, что в глазах ее мелькнуло какое-то удовлетворение при этом известии.
        А когда выяснилось, что злополучное платье шила несчастной невесте его дорогая женушка, то Ефим Валерьевич окончательно заподозрил неладное. Но, разумеется, пока никому о своих подозрениях не говорил и каракатице своей виду не подавал.
        Тем более что ведь сам еще не решил, как поступить. То ли засадить супругу, то ли держать ее на коротком поводке, объявив, что все знает?!.
        Во всяком случае, появление его на кладбище могло оказаться небесполезным. Очень все это любопытно.
        Гроб опустили в яму и стали засыпать землей. Ефим Валерьевич тоже подошел, бросил горстку. В принципе, можно было уже возвращаться домой. Однако он не спешил уходить с кладбища, решил подождать, пока совершат захоронение почтальона Бабахина на соседнем участке.
        Там как раз случай кристально ясный - мудак-почтальон по пьяни полез ночью к клетке с медведем, тот его и задрал. Но, с другой стороны, никогда не знаешь, может, чего-то интересненькое увидишь на похоронах.
        Никогда не мешает чем-то освежить репортажик.
        Лёха-Могила и Фархад Нигматулин засыпали могилу и отошли в сторонку. Провожающие в последний путь, числом восемь человек, стали класть на могильный холмик цветы.
        Лёха-Могила поманил к себе Кирилла, который первым положил свой букет.
        - Надо бы добавить, хозяин! - без обиняков объявил он.
        - Я ведь уже за все рассчитался, - удивился Кирилл. - За что теперь?
        - За упокой! - скорбно ответил Леха. И пояснил непонимающему простых вещей парню: - Для сугреву! Сам видишь, погода какая!
        Этот последний довод неожиданно убедил Кирилла. Он вздохнул и полез за бумажником.
        Лёха солидно принял деньги, поблагодарил и махнул Фархаду.
        Они взяли веревки, закинули лопаты на плечи и, утопая в грязной жиже, пошли к участку №1428, где дожидался на тележке еще один гроб.
        - Ты этому-то, своему, будешь звонить? - туманно спросил Фархад, почему-то кивая назад, на остававшуюся позади могилу - Ведь в самый раз, то, что доктор прописал.
        Но Лёха, видимо, прекрасно понял напарника.
        - А как же, - ответил он, - сегодня же и позвоню.
        - Вот-вот, не тяни! - поддержал его Фархад.
        - Никто и не тянет! - с некоторой обидой произнес Лёха. - Завтра ночью все сделаем, не парься.
        Фархад вздохнул.
        - А у меня теперь козленок живет, - сообщил он.
        - Иди ты! - обрадовался Лёха. - Где взял?
        - Нигде, - пожал плечами Фархад. - На улице. Он сам ко мне подошел. Ночью.
        - Прикольно, - осклабился Леха. - И давно он у тебя?
        - Несколько дней.
        - Небось уже всю квартиру засрал! - заржал Лёха.
        - Я убираю, - с обидой ответил Фархад. - И потом, он аккуратно срет. Такими маленькими шариками.
        - Ну ты даешь! - еще громче заржал Лёха. - Аккуратист, бля! А это козел или коза?
        - Козочка! - резко ответил Фархад, уже сильно пожалевший, что решил поделиться с приятелем своей тайной. - Тебе-то что? Отъебись от меня!
        - Ладно, - миролюбиво заметил отсмеявшийся Лёха. - Мне-то по хую, хоть целое стадо у себя посели.
        Они подошли к свежевырытой могиле. Около гроба никого не было. Никиту Бабахина никто в такой дождь хоронить не пришел. Впрочем, может, дело было вовсе и не в дожде.
        - А я этого мужика, который в гробу лежит, знаю! Это почтальон наш, - сменил тему Лёха. - Я его как раз там и видал накануне.
        - Где видал? - не понял Фархад.
        - Да в зверинце же! Там, где его потом медведь уделал!
        - Правда, что ли? - оживился Фархад. - И че он там?
        - Да ниче, я там как раз был, и тут, гляжу, он… - начал было рассказывать Лёха, но в это время сзади подошел какой-то мужик с зонтом, и он осекся.
        - Ладно, потом расскажу.
        Они подтащили гроб поближе к могиле, быстро забили гвоздями и стали подсовывать под него веревки.

23.Ввод
        Поздним вечером ветер разыгрался вовсю. Метался по глубоким ущельям бирюлевских улиц, бился в окна, свистел, улюлюкал, завывал.
        Кирилл Латынин сидел на кухне перед полупустой бутылкой водки, тупо, ничего не видя, смотрел в темное, дребезжащее окно. В голове у него плавали, сталкивались и разваливались на куски какие-то бесформенные массы, совершенно не давая ему сосредоточиться.
        Жизнь опять потеряла краски, стала даже не черно-белой, а беспросветно серой…
        Откуда-то очень издалека донесся телефонный звонок. Наверное, звонил Санёк, но разговаривать ни с кем не хотелось, даже с ним.
        Однако телефон гремел все настойчивее, и в конце концов Кирилл, досадливо махнув рукой, заставил себя подняться и потащиться в комнату.
        В ту самую комнату, в которой еще недавно жила Светка, а теперь не было никого.
        - Да! - сказал он, сняв трубку, и сам удивился, как хрипло и незнакомо звучал его голос.
        - Кирилл Владимирович? - уточнила трубка.
        - Ну! - подтвердил Кирилл.
        - Это говорит Семён Игоревич. Вы меня слушаете?
        - Угу, - откликнулся Кирилл, с трудом вспомнивший, что Семён Игоревич - это Сенечка, из того самого театра.
        - Во-первых, напоминаю вам, что вы до сих пор не принесли заявление в отдел кадров. Вы меня слышите?
        - Ага, - снова хмыкнул Кирилл.
        Он честно старался осознать смысл слова «заявление», но это не очень получалось.
        - Во-вторых, завтра в одиннадцать вам надо быть в театре на репетиции. У вас срочный ввод.
        - Ввод? - удивился Кирилл.
        Это было первое слово, которое он произнес. Смысла в нем он находил еще меньше чем в слове «заявление».
        - Ну да, ввод! - несколько раздражённо подтвердила трубка. - Вы вводитесь в «Живой труп». Это приказ Эльвиры Константиновны. Так что не опаздывайте. Вы все поняли?
        - Ввод в «Живой труп», - повторил Кирилл.
        - Правильно. Ну тогда до завтра. Всего хорошего.
        - Ага, - ответил Кирилл и хлопнул надоедливую трубку на рычаг.
        Неожиданно в голове прояснилось. Все отчетливо вспомнилось, встало на место.

«Будет ей ввод! - злобно подумал он. - Я ей так введу, что мало не покажется!»

24.Звонок
        Положив трубку, Семён Игоревич Воробчук несколько озадаченно посмотрел на телефонный аппарат. Разговор с новым артистом ему резко не понравился. Интуитивно он чувствовал, что тут возможны проблемы. А интуиция еще никогда его не подводила.
        Немногословный парень, что и говорить. Мог бы быть полюбезнее. Тем более после такого известия. Да и голос у него звучал как-то странновато, не наркотой ли здесь пахнет…
        Семён Игоревич тогда сразу сказал Эльвире Константиновне, что этот Латынин темная лошадка, надо бы поподробнее навести справки, прежде чем принимать решение. Но разве она его слушает!
        Это когда-то Элечка к нему прислушивалась, но эти времена давно прошли. Теперь он для нее хуже говна. Даже уже не Сенечка, это только при чужих, при гостях, а просто Сеня. «Сеня подай, Сеня принеси!»
        Одно название, что завтруппой и помощник, а по сути, просто мальчик на побегушках. И ролей она ему уже давно никаких не дает. А ведь он хороший актер…
        На прошлом собрании Элечка объявила о новой постановке. Будет ставить «Войну и мир». Предложила подавать творческие заявки. Он в тот же день написал заявку на роль Пьера Безухова. Элечка, конечно же, прочла ее, но ни словом не обмолвилась.
        Вчера, провожая ее к машине, он не выдержал, спросил про грядущее распределение. Она довольно жестко ответила, чтобы он ее не прессовал, что она все помнит.
        Так что надежда есть.
        Пьер - без сомнения, его роль! Кто еще может играть Безухова в театре?!. Не Фадеев же, это просто смешно!..
        Телефонный звонок прервал унылое течение его мыслей.
        - Сень, ты? - раздался в трубке грубоватый голос.
        Семён Игоревич оживился. Голос принадлежал Лёхе-Могиле, который просто так, от нечего делать, никогда не звонил.
        С Лёхой-Могилой он как-то познакомился на Бирюлевском кладбище, где была похоронена его мама.
        Маму все шесть лет после ее смерти Семён Игоревич навещал регулярно, каждый выходной. Старушку он очень любил. Хотя и винил ее в том, что его личная жизнь в результате ее постоянного вмешательства так и не сложилась, но все равно любил.
        И она его хоть и ругала, но любила, всегда звала Сенечкой, о чем как-то он и рассказал Эльвире Константиновне в порыве откровенности. С тех пор и для нее стал Сенечкой. На какое-то время.
        Ах, мама, мама! До сих пор рука не поднималась вынести из квартиры мамину кровать, так и стоит в ее комнате застеленной.
        Собственно, это даже не кровать, а раскладушка. Мама ведь была маленькая, сухонькая, раскладушки ей вполне хватало. Сверху на одеяле всегда лежит букетик сухих цветов. Таким образом у Сенечки сохранялось ощущение, что мама по-прежнему незримо присутствует в доме.
        Тогда, на кладбище, он случайно разговорился с Лёхой, тот с пониманием слушал, потом предложил пойти, помянуть. Семён Игоревич отказаться не решился, память мамы была для него святой.
        Так и началась их странная дружба. Странная, потому что ни с кем на свете Сенечка не был столь откровенен, как с этим хамовитым могильщиком, с которым вроде бы у него не могло быть ничего общего.
        Но общее-то как раз и обнаружилось. Как-то, в порыве алкогольной откровенности, Лёха рассказал ему о своем фроттизме. И он сразу проникся к нему глубокой, почти родственной симпатией.
        Роднило их то, что Семёна Игоревича окружала своя, скрытая от мира тайна. Он был фетишист и, более того, фут-фетишист, то есть по сути, как иногда он гордо думал о себе, фетишист с большой буквы.
        В шкафу его хранились ловко украденные из костюмерных и гримерных носильные вещи, принадлежавшие актрисам театра, вплоть до самых интимных подробностей их гардеробов.
        Одинокими вечерами Сенечка с наслаждением напяливал эти вещи на себя, чутким носом улавливал оставленные их владелицами запахи, обмирал от счастья, когда удавалось раздобыть что-то новенькое, свежее.
        Актрисы, обнаружив пропажу, негодовали, возмущались и бежали жаловаться к нему же, к Семёну Игоревичу, который сочувственно выслушивал их, клятвенно обещал принять все меры к поимке вора. Вор, разумеется, так никогда и не бывал обнаружен.
        Начался его фетишизм давным-давно, когда еще подростком Сенечка натягивал на свои мальчишеские ноги мамины капроновые чулки, гладил себя по обтянутым капроном ляжкам, судорожно онанировал, дрожа от запретного удовольствия.
        Но, конечно, верхом блаженства был фут-фетишизм, счастье которого ему по-настоящему удалось пережить только раз в жизни, все с той же Эльвирой Константиновной, Элечкой, которая как-то, придя с репетиции, в порыве странной прихоти позволила ему облизать ее босую, немытую, еще пахнущую потом ногу.
        Поначалу ей вроде понравилось, но потом настроение у Элечки изменилось, она оттолкнула его и больше никогда не позволяла это делать, несмотря на все его горячие просьбы. У него же навсегда осталось жгучее нереализованное желание.
        Стоило только представить себе женскую ножку, сбросившую туфлю после долгого дня, эту потную ножку со всеми ее умопомрачительными запахами, как у Сенечки внизу живота начинало пульсировать и разбухать что-то жаркое и томительное.
        Все это, слово за слово, Семён Игоревич и поведал своему новому приятелю. Разумеется, не сразу, а постепенно, понемногу, по мере того как поминать маму стало неотъемлемой традицией их еженедельных встреч.
        Во время одной из таких откровенных бесед расчувствовавшийся Лёха-Могила и пообещал приложить все усилия для того, чтобы помочь Семёну Игоревичу реализовать его мечту.
        А мечта у Сенечки была почти неосуществимая.
        - Я, кто же еще! - сказал он в трубку. - Привет, Лёха. Ты чего?
        - Короче, есть то, что надо, - загадочно произнес Леха. - Будешь доволен. Деньгу готовь.
        Семён Игоревич, однако же, прекрасно его понял. Тут же отозвалось, гулко застучало сердце, внизу живота возник и стал быстро распространяться по всему телу знакомый жар.
        - Когда? - глухо спросил он.
        - Давай завтра, в полночь. У ворот. Лады?
        Он снова почувствовал себя мальчиком, ждущим, когда за мамой захлопнется дверь, чтобы натянуть на ноги ее капроновые чулки.
        - Хорошо, я буду, - взволнованно произнес Сенечка.
        - Бабки не забудь!
        - Об этом не волнуйся.
        Он положил трубку. Значит, завтра. Что ж, у него еще целые сутки. Хотя, конечно, как посмотреть. Это всего лишь одни сутки. Он столько ждал, что уж сорок восемь часов как-нибудь потерпит.

25.Супруга
        Ефим Валерьевич Курочкин задумчиво отложил бинокль.
        Уже которую ночь видел он эту девочку в розовой, раздуваемой холодным ветром курточке. Как всегда, она одиноко брела по пустой улице, иногда останавливалась ненадолго, безразлично поглядывала по сторонам, что-то жевала, сплевывала, шла дальше.
        Сейчас, конечно, до смерти неохота было вылезать из дома, но в самое ближайшее время он непременно разберется в этой истории. Подкараулит странного ребенка и выяснит, наконец, почему она бродит по ночам.
        Порешив так, Ефим Валерьевич вернул на место расстегнувшуюся верхнюю пуговицу своей пижамной куртки и отправился в спальню, где уже давно ничтоже сумняшеся возлежала его посапывающая супруга, непойманная убийца, хромоногая жаба Людмила Борисовна.
        Ефим Валерьевич усмехнулся.
        Спи, спи, Люсенька!
        Пусть себе сопит в две дырки. Не подозревает, что ее власть в этом доме кончилась. Теперь жена полностью в его руках. Он уж с ней расквитается по полной за все годы своего унижения.
        Заставит как следует попрыгать на этой ее хромой ноге! А потом уже определится, что с ней дальше делать.
        Чрезвычайно довольный собой, Ефим Валерьевич грузно возлег на свою половину кровати. Постепенно ухмылка сошла с его лица. Другие, не менее интересные мысли захватили его.
        Завтра у него назначено важное дело, он отправится к Харкевичу выбирать дебила.
        На самом деле Людмила Борисовна не спала. Ей очень хотелось расспросить мужа, что там было на кладбище, но она сдержалась. Ни к чему ему знать, что это ее интересует.
        Главное, что все вышло так, как она задумала. Кирилла взяли в театр, и эта девка больше не будет ему ни в чем помехой.
        Людмила Борисовна тихо улыбнулась. Она избавила мальчика от всех возможных проблем. Он спокойно сможет заниматься своей карьерой.
        А в том, что карьера у него сложится, Людмила Борисовна не сомневалась. Рогова, которая приезжала позавчера, нарисовала ей очень даже радужную картину. Очевидно, что у нее большие виды на парня.
        Что же касается покойной шлюхи, то туда ей и дорога! Совсем даже не жалко. Главное, что у Кирилла теперь все будет хорошо. Он станет звездой, а она будет ходить на его спектакли, дарить ему цветы и знать, что на самом деле он всем этим обязан ей.
        Но, конечно, она никому об этом не скажет. Это будет ее тайна. Тайна, которая будет помогать ей жить.
        Людмила Борисовна снова улыбнулась, повернулась на бок и закрыла глаза.
        Она так и заснула, продолжая безмятежно улыбаться.

26.Венера
        Девочка-Смерть сразу поняла, что кто-то на нее смотрит. Она всегда это чувствовала, ни разу еще не ошиблась.
        Девочка остановилась, медленно задрала голову.
        Так и есть - высоко вверху, в светящемся окне, она зорко разглядела мужской силуэт.
        Девочка подняла руку, выразительно показала неизвестному дядьке в окне средний палец, потом сплюнула и зашагала дальше. Сегодня было особенно ветрено, и она торопилась.
        Фархад увидел жест девочки, усмехнулся, отошел от окна. Раньше он бы возмутился, может, даже догнал бы наглую девчонку и отлупил. А теперь - нет. Фархад очень изменился за последние дни.
        С тех пор, как он не один, жизнь стала восприниматься совсем иначе. С Венерой - так Фархад назвал козочку - ему больше не было так холодно.
        Даже сейчас, когда он стоит полуголый, у него нет озноба!
        Конечно, в квартире за эти дни появился устойчивый запах вони, но в этом нет ничего страшного. Фархад регулярно убирал за Венерой, мыл пол.
        Зато практически исчезли его прежние безумные порывы открыть окно, чтобы впустить внутрь ледяной ветер. Об этом не могло быть и речи, ведь Венера сразу замерзнет!
        Фархад подошел к кровати. Лежавшая на ней козочка замотала рогатой головкой.
        - Бе-е-е! - произнесла она.
        - Будем спать, Венера! - ответил ей Фархад. - Пора спать.
        - Бе-е-е! - возмутилась Венера.
        - Я знаю, ты пока не очень это любишь, - сочувственно сказал он. - Но ты привыкнешь!
        - Бе-е-е! - снова возразила Венера.
        - Ну ладно, не упрямься! - нахмурился Фархад. - Хватит, ладно? Потом сама скажешь спасибо.
        Он быстро снял с себя трусы, юркнул в постель и накрыл себя и Венеру одеялом.
        Козочка попыталась вырваться, но он крепко держал ее.
        - Ты куда хочешь? - рассмеялся он. - Не спеши, Венерочка! Сначала мы с тобой немножко поиграем, да?
        Венера больше не рыпалась. Наверное, поняла, что это бесполезно.
        - Вот так-то лучше! - наставительно сказал ей Фархад.
        Он нежно погладил козочку и начал медленно прижимать ее к себе. Она снова отчаянно заблеяла, но Фархад закрыл глаза и уже не реагировал.
        Он понимал, что это большой грех. Знал, что Аллах порицал скотоложество и накажет его за это. Но, с другой стороны, зачем-то он послал ему Венеру!
        Ведь недаром ему стало теперь так тепло и хорошо.
        В конце концов, безгрешных людей не бывает. Если вдуматься, каждый в чем-то грешен. И может быть, этот его грех не самый худший из всех.
        Так или иначе он искупит свою вину, сумеет найти способ задобрить Аллаха. Но отказаться от Венеры и ее нежной теплой плоти Фархад уже не мог.
        Это было выше его сил.

27.Дебил
        Ефим Валерьевич Курочкин сидел в кабинете главврача и ждал. С Олегом Леонидовичем Харкевичем он был знаком уже лет восемь. Подружились после дела о бескудниковском маньяке, на котором Харкевич был одним из экспертов. Но в кабинете у него Ефим Валерьевич находился впервые.
        Кабинет как кабинет, разве что стены выкрашены в какой-то отвратительный салатовый цвет. Немного напоминают стены в саратовском интернате, в котором он когда-то учился. То еще было заведение! Черт-те что там творилось… Потом, когда все вскрылось, педсостав разогнали подчистую. А директора посадили. И очень правильно сделали!
        Однако как следует углубиться в воспоминания детства Ефиму Валерьевичу не удалось. Дверь открылась, и вошел Харкевич.
        За ним следовал толстый человечек невысокого роста. Маленькие руки его как-то слишком свободно болтались по бокам, напоминая детскую куклу.
        Шея у человечка практически отсутствовала, а яйцевидная голова, покрытая редкими волосиками, опять-таки выглядела чересчур маленькой по сравнению с общей массой тела.
        Лобик у него был очень узкий, а рот, напротив, большой.
        И он приветливо улыбался Ефиму Валерьевичу этим своим большим ртом.
        - Вот, знакомьтесь, - сказал Харкевич. - Это Гоша, а это Ефим Валерьевич. Садись, Гоша!
        Гоша тут же деловито уселся, продолжая благодушно улыбаться.
        - Я тебе уже говорил, Гоша, Ефим Валерьевич будет иногда тебя забирать ненадолго, брать с собой на разные встречи. Это очень интересно. Ты там будешь вести себя тихо, просто сидеть и слушать, понял?
        Гоша охотно закивал.
        - А кушать там будут давать? - спросил он.
        Голос у него оказался скрипучий, малоприятный.
        Харкевич и Курочкин переглянулись. Ефим Валерьевич пожал плечами. Этот вопрос он как-то не продумал.
        - Если встреча затянется, то, конечно, Ефим Валерьевич позаботится, чтобы тебя покормили, - пришел к нему на помощь Харкевич. - Правда, Ефим Валерьевич?
        - Конечно, - поддержал его Курочкин. - Безусловно, накормим. Не о чем говорить.
        - А сладкое тоже дадут? - лучезарно поинтересовался Гоша.
        - Дадут, - успокоил его Харкевич. - Все, что надо, дадут.
        - А что на сладкое? - въедливо уточнил Гоша.
        Опять возникла небольшая пауза.
        Гоша терпеливо ждал.
        - На сладкое будет пирожное, - наконец ответил Харкевич. И тут же добавил: - Песочное.
        Гоша счастливо просиял. Безволосое, как у ребенка, лицо его покрылось мелкими морщинками. И без того небольшие глазки превратились в совсем маленькие щелочки.
        Курочкин задумчиво рассматривал своего будущего партнера.
        - Гоша песочные пирожные очень любит, - пояснил ему главврач.
        - А конфетку? - радостно спросил в это время неуемный Гоша.
        - И конфетку тоже дадут, - нахмурился Харкевич. - Как, дадите ему конфетку, Ефим Валерьевич?
        - Без вопросов, - ответил тот.
        - Шоколадную? - живо полюбопытствовал Гоша.
        - Обязательно, - кивнул Курочкин.
        Вся эта затея внезапно стала казаться ему весьма сомнительной.
        Подумав, он поманил к себе Харкевича.
        - А у тебя другого нет? - шепнул он ему на ухо.
        - Этот самый спокойный, - так же тихо ответил главврач. - Да ты не волнуйся, он безобидный. Мы ему еще перед уходом транквилизаторов вкатим на всякий случай. Так что будет совсем тихий. Тебе когда надо?
        - Еще не знаю, - вздохнул Ефим Валерьевич, поглядывая на Гошу. Тот, казалось, удовлетворился ответами и теперь сидел в радостном предвкушении обещанного пирожного с конфеткой.
        - Гоша, ты будешь хорошо себя вести? - тоном воспитателя детского сада спросил Харкевич.
        - Гоша хороший! - охотно подтвердил тот. И, очевидно, для убедительности повторил: - Очень хороший!
        Харкевич повернулся к Курочкину, слегка нагнул голову и развел руки в стороны, как бы говоря, ну вот видишь, что и требовалось подтвердить!
        Снова образовалась пауза.
        Главврач сел в свое кресло, несколько нетерпеливо забарабанил пальцами по столу.
        - Может, хотите какие-то вопросы друг дружке задать? - спросил он. - Ефим Валерьевич?
        Курочкин молча покачал головой. Спрашивать Гошу ему было решительно не о чем.
        - А ты Гоша? Хочешь о чем-то спросить?
        Гоша заморгал, всячески демонстрируя, что да, хочет, но при этом чего-то мялся, жевал губами.
        - Давай, давай, не стесняйся! - поддержал его Харкевич. - Ефим Валерьевич мой друг, хороший человек, обижать тебя не будет.
        - А мороженое тоже дадут? - наконец застенчиво поинтересовался Гоша.
        При этом большой рот его широко открылся и оттуда потянулась ниточка слюны.
        Харкевич спокойно взял салфетку из специального картонного ящичка, вытер Гоше рот.
        - Ты же знаешь, мороженого тебе нельзя, - строго заметил он. Лицо Гоши неожиданно опять все сморщилось, большой рот искривился, и оттуда раздался какой-то жалобный, почти птичий писк.
        - Ну хорошо, хорошо, - не без раздражения отреагировал Харкевич. - Успокойся. Иногда можно будет сделать исключение. Если будешь во всем слушаться Ефима Валерьевича, то, может быть, и мороженое тебе дадут.
        И он выразительно посмотрел на Курочкина.
        - Никаких проблем, - без всякого энтузиазма откликнулся тот. - Купим мороженое.
        Гошино лицо моментально разгладилось, взгляд снова стал безмятежным и чистым.
        - А какое? - деловито спросил он.
        Ефим Валерьевич почувствовал, что с него хватит. Идея с дебилом совершенно очевидно себя не оправдывала. Дурацкая была идея, если вдуматься. Он взглянул на часы, встал.
        - Надо бежать, - произнес озабоченно. - А то опоздаю. Спасибо, Олег!
        - Так ты что решил? - шепнул Харкевич.
        Ефим Валерьевич пожал плечами. Не хотелось обижать приятеля.
        - Я тебе позвоню, - сказал он и сделал шаг к двери.
        - Ты уходишь? - удивился Гоша.
        - Ухожу, - кивнул Курочкин. - Мне пора.
        - А какое мороженое? - настойчиво спросил Гоша.
        Мысль, несмотря ни на что, он держал четко.
        - Шоколадное! - нервно произнес Ефим Валерьевич.
        И поскольку Гоша опять открыл рот, то он, предупреждая очередной вопрос, поспешно выпалил:
        - В вафельном стаканчике!
        После чего быстро вышел из кабинета.

28.Могила
        Этой ночью им повезло. Оказалась она лунная, светлая, можно было работать без фонариков.
        Дождь кончился еще днем, и даже ветер, не прекращавшийся всю неделю, несколько поутих. Влажная земля поддавалась легко, поэтому могилу они разрыли достаточно быстро.
        Работали двое - Фархад и Лёха. Семён Игоревич стоял поодаль, терпеливо ждал. В руках держал спортивную сумку «Адидас».
        - Надо ее вытащить, - сказал Лёха, когда они наконец открыли гроб. - Здесь не получится.
        - На землю класть нельзя, - тут же нервно отозвался услышавший эту реплику Семён Игоревич. - Очень грязно! Вы все испачкаете.
        - Чего ж делать-то? - озаботился Лёха.
        - В сарае брезент есть, - нашелся Фархад. - Может, притаранить?
        - Давай, сгоняй! - обрадовался Лёха. - А мы пока перекурим.
        Фархад выбрался из могилы и ушел. Лёхе карабкаться было неохота, он присел на краешек гроба, достал сигарету.
        Семён Игоревич увидел дымок, подошел поближе, заглянул вниз.
        - Ну как? - осклабился Лёха, кивая на мертвую невесту. - Нормалек?
        - Годится, - лаконично ответил Семён Игоревич, стараясь ничем не выказать своего волнения.
        - А ноги-то у ей совсем не пахнут, больно подмерзли! А то б ты оттянулся, полизал бы, да? - заржал Лёха. - А, Сенечка?
        Сенечку покоробило. Он и так уже не раз жалел, что по пьяному делу откровенничал с Могилой. Шутки эти были совершенно непотребные, никакого права на такое хамство он Лёхе не давал.
        - Да ладно, не тусуйся, Сенечка! - сказал Лёха, заметив, как тот переменился в лице. - Я ж могила, ты ж знаешь. Никогда никому, вот-те крест!
        И неверующий Лёха убедительно перекрестился.
        Сенечка только вздохнул. Приходится терпеть, ничего не поделаешь. Куда теперь деваться. Как говорится, охота пуще неволи. Но больше он с Лёхой дела иметь не будет. Впрочем, ему и не понадобится. Это в первый и последний раз.
        Раздались торопливые шаги. Вернулся Фархад, принес сложенный брезент.
        - Подсоби! - сказал Сенечке.
        Тот аккуратно разместил сумку в крышке гроба, лежавшей рядом, и помог Фархаду разложить на земле брезент.
        Затем Фархад спрыгнул вниз, а Сенечка взял сумку и снова отошел в сторону.
        Больше он ни в чем помогать не собирался. Иначе за что он платит такие деньги?
        Вскоре над ямой появилось поднятое на руки тело в белом подвенечном платье, которое могильщики не без труда уложили на расстеленный брезент.
        Сенечка, волнуясь, смотрел на происходящее. По-прежнему стоял в стороне, не мог себя заставить подойти.
        Лёха ловко выскочил из могилы, вытер руки какой-то грязной тряпкой, нагнулся над мертвой девушкой и начал раздевать ее.
        Сенечка поморщился. Страдая, наблюдал, как Лёха расстегивал крючочки на платье своими здоровыми пальчищами.
        - Поаккуратней! - не выдержал он.
        - Не боись! - ухмыльнулся Лёха. - Не большое дело бабу раздеть. Он и в самом деле справился с застежками довольно быстро, почти не глядя. Видимо, пригодился фроттистский опыт. Затем с помощью того же Фархада снял с покойницы платье и в несколько раз сложил его.
        Мертвая невеста осталась лежать в одном нижнем белье, что почему-то выглядело крайне бесстыдно. Фархад даже накрыл ее краем брезента.
        - Это правильно, а то еще простудится! - заржал Лёха.
        Фархад на это ничего не ответил, думал о чем-то своем.
        Лёха подошел к Семёну Игоревичу.
        - Ну вот, все путем, Сенечка! - сказал он, протягивая ему сложенное платье.
        Сенечка заботливо уложил платье в сумку «Адидас», застегнул молнию и вынул из внутреннего кармана заранее приготовленные деньги.
        - Вот, все, как договаривались. Можешь пересчитать.
        - Да ладно, Сенечка, - благодушно ухмыльнулся Лёха-Могила. - Я тебе доверяю.
        - Ну, я пошел, - попрощался Сенечка.
        Он не хотел здесь оставаться ни одной лишней минуты.
        - Давай, счастливчик! - не удержался Лёха. - Чтоб все там нормально было!
        Семён Игоревич, не оборачиваясь, уже шел к выходу, бережно нес драгоценную сумку. Наконец-то ему невероятно повезло. Пожалуй, сильнее он никогда ничего не хотел. Разве что получить роль Безухова в новой постановке.
        Платье невесты - это была его давнишняя голубая мечта. Платье мертвой невесты - о таком он даже не мог помыслить, это уже предел любых мечтаний, особый, утонченный кайф.
        Лёха-Могила, насмешливо покачав головой вслед приятелю, повернулся к Фархаду, отслюнявил половину купюр из полученной пачки.
        - На, держи!
        Фархад молча спрятал деньги.
        - Давай, что ли, обратно ее засунем? - сказал Лёха, кивая на покойницу.
        Фархад кивнул.
        - Ты прямо такой разговорчивый! - заржал Леха. - Слова не даешь вставить!
        Настроение у него после получения гонорара резко улучшилось.
        - А после, как засыпем, может, пойдем, отметим? - предложил он, выразительно похлопывая себя по карману - Видал, новый магазин открылся. Двадцать четыре часа!
        - Нет, - мотнул головой Фархад. - Не могу. В другой раз!
        - А в чем дело-то? Коза, что ли ждет? - снова заржал Лёха, не подозревая, насколько он был недалек от истины.
        Фархад действительно спешил к Венере. Но обнародовать это совершенно не собирался.
        Не отвечая, он откинул брезент, ухватил покойницу под мышки, подтащил к могиле.
        - Немногословный ты наш! - вздохнул Лёха. - Ну ладно, хуй с тобой!
        И сноровисто прыгнул в яму.
        Предстояла не такая уж простая операция по укладыванию трупа обратно в гроб.

29.Пробуждение
        Кирилл Латынин открыл глаза и с недоумением посмотрел вокруг, с трудом соображая, где находится.
        Оказалось, что он, полностью одетый, лежит на собственной кровати. Причем ноги в грязных кроссовках утыкались в белую подушку.
        Кирилл убрал ноги, сел, схватившись за голову. Вместо головы оказался чугунный шар, в котором что-то тяжело и болезненно переваливалось.
        Он заставил себя встать, поплелся на кухню, вылил стакан воды в пересохший рот.
        Уже вторые сутки Кирилл не выходил из квартиры, не отвечал на звонки. В душе, как в стоячем болоте, застыла какая-то гадость. Совершенно непонятно было, что теперь делать, как жить дальше.
        Пока рядом крутилась Светка со всеми ее капризами и истериками, все время чего-то хотелось. Прежде всего саму Светку он хотел постоянно, и вообще…
        Без конца строил планы, мечтал, стремился к чему-то. Сейчас все это в одночасье лишилось смысла. Зачем? Ради чего?
        Кому это нужно - куда-то рваться, если Светки больше нету. Кто оценит все его старания?!.
        Да и к чему, собственно, стремиться? Что ему светит? Театр?..
        О театре он не мог подумать без содрогания. Если бы не эта стерва, Светка была бы жива!
        Неожиданно Кирилл вспомнил про вчерашний звонок Сенечки, про ввод.
        Да, кое-что он еще просто обязан сделать в этой жизни. Ради Светки. Ради ее памяти.
        Но для этого он должен как следует подготовиться.
        И есть человек, который может ему помочь. Митя, его двоюродный дядя, единственный родственник в этом гигантском городе.
        Правда, они давным-давно не общались. В последний раз он видел его на маминых похоронах. Мама, кстати, всегда недолюбливала Митю, в частности, поэтому и Кирилл не стремился к общению с ним. Но он хорошо помнил, что дядя Митя сказал ему в тот день.
        Тогда Кирилл даже не воспринял его слова всерьез, просто отмахнулся и забыл. А сейчас похоже, что дядя Митя был прав, и его помощь сейчас даже очень понадобится…
        Только телефон Кирилл, к несчастью, не сохранил, выкинул за ненадобностью при переезде. Но он был уверен, что найти дядю Митю не проблема.
        Тот работал продавцом в магазине «Свет и уют» где-то в районе Старой Басманной. Даже если его уже там нет, в магазине наверняка смогут подсказать, как его найти.
        Кирилл подошел к окну, посмотрел на улицу. Небо серое, хмурое, но дождя нет.
        Теперь, когда он знал, что делать, голова уже не казалась такой тяжелой, не давила его книзу с прежней силой.
        Да, это была правильная мысль. Именно туда, в магазин «Свет», он сейчас и отправится.

30.Дерьмо
        Фархад Нигматулин проснулся от отчаянного блеяния.
        - Бе-е-е! Бе-е-е! Бе-е-е! - раздавалось снизу.
        Фархад приподнялся на подушке.
        Венера стояла посреди комнаты и, тряся рогатой головкой, издавала бесконечные жалобные звуки.
        Козочка явно была голодна. Вообще-то Фархад кормил ее постоянно, даже не скупился на всякую зелень и витаминные салаты из супермаркета, при том, что сейчас, поздней осенью, это стоило совсем не дешево. Но все моментально исчезало в утробе прожорливого парнокопытного.
        Хотя грех жаловаться, Венера только краше становится с каждым днем, растет прямо на глазах. Или ему это только кажется?..
        Да нет же, очевидно, что шерсть у козочки стала длинная, еще более шелковистая, и вообще она - настоящая красавица! Как грациозно переступает своими изящными ножками, какие острые рожки украшают ее головку!..
        Фархад усмехнулся, любуясь своей вопившей от голода любимицей. Опять все сожрала!
        Придется вставать и кормить ее, никуда не денешься. Хотя двигаться совершенно не было желания. Собака Могила, все-таки напоил его вчера, хоть он и не хотел! Отказывался, сколько мог.
        - Иди сюда, Венера! Иди! - поманил Фархад козочку.
        Та недоверчиво покосилась на него своими странными желтоватыми глазами, но все же подошла. Фархад погладил ее.
        - Не ругайся! - попросил он. - Сейчас кушать будешь!
        - Бе-е-е! - отозвалась Венера.
        Фархад болезненно мотнул головой, придержал козочку за холку и, преодолевая скованность во всем теле, неловко встал с постели.
        И тут же сморщился от отвращения. Босыми ногами он угодил прямо в свежие шарики козьего навоза, которым была щедро усыпана комната.
        Фархад шагнул в сторону, но пятки его, обильно смазанные дерьмом, заскользили по гладкому полу. Он нелепо взмахнул одной рукой, другой по-прежнему не выпуская козочку.
        Фархад пытался сохранить равновесие, однако ноги его разъехались, и он рухнул на пол, уткнувшись лицом в очередную россыпь свежих шариков.
        В ту же самую секунду перепуганная Венера рванулась из его руки, сделав неожиданный пируэт. Но она не успела.
        Фархад всей своей тяжестью обрушился на нее. Острые рожки легко пропороли ткани его живота, до отказа войдя в мягкую плоть.
        Несколько секунд Фархад лежал неподвижно, потом застонал, зашевелился. Жуткая боль с головой накрыла его. К тому же он задыхался от вони.
        Фархад решил приподняться с тем, чтобы оторвать голову от дерьма, но из этого ничего не получилось. Боль крепко придавила его к полу. Дергавшаяся под ним Венера каждым своим рывком невероятно усиливала ее.
        Но вскоре она затихла. Сразу наступили покой и некоторое облегчение.
        Лежа посреди большой лужи крови, Фархад криво усмехнулся горькой насмешке судьбы. Всю свою дерьмовую жизнь он прожил в говне и умирал в говне, только уже не в переносном, а в самом прямом смысле слова.
        И причиной его смерти было все то же говно.
        Он закрыл глаза.
        Мысли его текли размеренно и неторопливо. Ничего хорошего не видел он в этой жизни. Разве что Венера немножко скрасила ее под самый конец…
        Но Венеры уже нет. Она погребена под ним. И его, Фархада Нигматулина, невольно задавившего ее, уже нет.
        Да и был ли он?..

31.Зелье
        Лёха Бочкин по прозвищу Могила вышел из своей квартиры в прекрасном настроении. В последнее время ему вдруг стало везти. Покойник пошел густо, по несколько захоронений в день! Вчера вообще аж целых пять было.
        Ну и халтурка, конечно, вчера обломилась, к маме не ходи! Надо бы позвонить Сенечке, узнать, как он там, не охуел ли от радости!
        Лёха громко хохотнул от этой мысли. Вот уж фрукт, действительно! Хотя чего жаловаться, раз в неделю бы такому клиенту, как Сенечка, нарисоваться, и все путем, жить можно, даже более чем.
        А с Фархадом классно заторчали ночью! Он хоть и нелюдимый, но если его раскочегарить как следует, то вполне нормальный мужик получается.
        Лёха спустился на первый этаж. Там около почтовых ящиков копошилась соседка, древняя старуха Шаховская, одна из сестер, Лёха вечно путал, которая.
        - Здрасьте, - вежливо поздоровался он, избегая называть соседку по имени.
        - Здравствуйте, Лёша! - прошамкала старушка. - Вот, видите, опять кто-то ящики поджигает.
        Ящики и в самом деле были в плачевном состоянии. У половины из них отсутствовали замки, и перекосившиеся дверцы неряшливо висели. Примерно треть из них была черной от очередного поджога.
        - Я думаю, это Севка Плоткин, сын Кости, ну, который с двенадцатого этажа, - поделился своими соображениями Лёха. - Точно он, больше у нас тут некому. Но я его поймаю! Я вам говорю, я его поймаю! Костя нам всем тогда евроремонт сделает!
        И Лёха снова довольно хохотнул, представив себе, как прижмет Костьку, схватив за жопу его шпанистого сынка.
        - А знаете, почтальон-то наш, того! - поделился он с соседкой, выразительно тыча куда-то вверх большим пальцем.
        - А что с ним? - заинтересовалась старушка.
        - Да ниче особенного, медведь его задрал. У нас же тут зверинец приехал на пустырь, так он по пьяному делу к медведю и полез. Ну и кранты. Третьего дня захоронили, - словоохотливо пояснил Лёха. - А я всегда грю, ежели выпил, то сиди дома, нечего ходить, нарываться. Правильно я грю?
        Лёха хотел еще добавить, что, мол, хуже всего по пьяному делу искать на свою жопу приключений, но постеснялся, смолчал из деликатности.
        - Как же так! - всплеснула руками старушонка. - Вот несчастье! А такой с виду был приличный молодой человек!
        - То-то и оно, - глубокомысленно подтвердил Лёха.
        - А кто же теперь будет пенсию разносить? - озаботилась соседка.
        - Найдут кого-нибудь, - утешил ее Лёха. - Не волновайтесь, Всеволдна, без пенсии не останетесь.
        - Вы думаете? - все еще сомневалась старушенция.
        - Гарантирую! - заверил ее Леха. - Все нормально будет! Как сестра-то?
        - Чего? - переспросила соседка.
        - Я говорю, как сестра-то, в порядке?
        Вопрос этот Лёха-Могила задал неспроста. Он надеялся из ответа заключить, с которой из близняшек сейчас беседовал. Но ничего не вышло, соседка не прокололась.
        - Благодарю вас, все хорошо, - сказала она.
        - Ну, ясно. Привет передавайте. Ладно, Всеволдна, я побег! Бывайте!
        И, потеряв интерес к беседе, Лёха вышел из подъезда.
        Цель у него была вполне определенная. Вернее, две цели. Он намеревался пополнить исчерпавшиеся накануне запасы пива «Балтика».
        Но перед этим предполагал прокатиться на автобусе, немножко расслабиться.
        А то уж дня три, как свербит. Пора уже настала себя потешить.
        Подходя к остановке, Лёха заприметил цыганку. Она стояла на углу дома и, прислонившись к стене, с пренебрежительным видом лузгала семечки, поглядывая вокруг черными цыганскими глазами.
        В другое время Лёха бы постарался пройти мимо побыстрее, но сегодня, когда еще со вчера так поперло, он был настроен крайне благодушно и вполне расположен поговорить с кем угодно, да хоть с той же самой цыганкой. Гадать он, конечно, не будет, не такой он мудак, а поболтать можно запросто. В конце концов, она тоже человек.
        Заключив таким образом, Лёха замедлил шаг, в ожидании, что цыганка сама к нему обратится. Так и вышло.
        - Давай погадаю, дорогой! - предложила она, ловко сплевывая семечную шелуху.
        - Семечек дашь? - в ответ озорно спросил Лёха, протягивая руку.
        - Держи!
        Цыганка вынула из кармана пригоршню семечек, отсыпала ему. Некоторое время оба молча лузгали, исподволь оценивая друг друга.
        Лёха с интересом разглядывал цыганку. Была она не то чтобы молодая, но зато плотная, мясистая.
        Подобные бабы Лёхе очень даже нравились, именно таких он старался выбирать на автобусной остановке, чтобы потом ловко приноровиться сзади, подсобить при посадке.
        Посадка обычно являлась только началом всей волнующей акции. Дальше важно оказаться на нижней ступеньке площадки, в то время как баба уже стоит на верхней, лучше позиции быть не может. Потом, поднимаясь на верхнюю ступеньку, он как бы случайно ее и прихватывает.
        И тут уже держит крепко. Если, конечно, толкучка в автобусе достаточная. А для этого надо просто правильно время выбирать, вот и все.
        - Ну так чего, дорогой, будем гадать? - спросила цыганка, которой надоело Лёхино разглядывание. - Всю правду тебе расскажу, ничего не скрою.
        Лёха, однако, все еще раздумывал. Шальная мысль вдруг пришла ему в голову:

«А чего бы и не попробовать? В конце концов, что стесняться, цыганка небось и не такое за свою жизнь слыхала. В крайнем случае пошлет подальше, невелика беда».
        - Нахрен мне твое гадание, - лениво произнес он. - Я и сам все знаю. Лучше пойдем за угол, я тебя там пожамкаю. Просто пожамкаю, и все, больше ничего. Денег дам, у меня есть.
        Лёха выразительно похлопал себя по карману.
        - Пожамкаешь? - насторожилась цыганка. - Это как это?
        - Да очень просто. Ничего такого, ты не думай. И раздеваться не надо. Так, через одежду.
        И Лёха сделал пару неуклюжих телодвижений нижней частью туловища. Внутренне же приготовился к тому, что сейчас будет крик и визг. Но цыганка повела себя неожиданно.
        - Понятно, - кивнула она. - А хочешь, дорогой, я тебе зелье дам?
        - Какое еще зелье? - нахмурился Лёха. - Нахуя мне твое зелье!
        - А ты послушай. Зелье-то приворотное! - серьезно сказала цыганка. - Выпьешь его, любая тебе даст пожамкать, сами за тобой бегать будут!
        - Врешь! - поразился Лёха.
        - Дело твое! - пожала она плечами. - Еще ни разу сбоя не было! Это еще бабка моя делала из приворотной травы, которую с Карпат привозили.
        Карпаты почему-то Лёху убедили. Сам он в Карпатах не был, но в кино как-то видел, только название фильма забыл. Действительно, похоже было, что горы там какие-то особые. И зеленые, это точно.
        - Почем? - спросил он.
        - С тебя недорого возьму! - душевно сказала цыганка. - Триста рублей всего.
        - Двести! - тут же выпалил Леха.
        На самом деле деньги у него были, торговался просто по привычке.
        - Нет, двести мало, не могу! - покачала она головой.
        - Ладно, давай двести пятьдесят! Цыганка задумалась.
        - Так и быть, - решилась она. - Помочь тебе хочу! Вижу, человек хороший! Давай деньги!
        - А зелье-то где?
        - Не бойся, не обману. Вот твое зелье!
        И цыганка, порывшись в складках одежды, извлекла небольшой пузырек с какой-то зеленоватой мутной жидкостью.
        - Как его пить-то? - спросил Леха, отдав деньги и получив пузырек.
        - Да очень просто. Посмотри, чтобы вокруг никого не было. Скажешь три раза: «Пусть все помнится, все исполнится!» изалпом выпьешь.
        - «Пусть все помнится. Все исполнится!» - повторил Леха. - Как бы не забыть! А когда сработает?
        - Да почти сразу, минут через десять-пятнадцать. Сам увидишь, средство верное. Деньги еще никто назад не просил.
        - А ты где будешь? - все еще сомневался Лёха. - Я вон сейчас на пустырь зайду и выпью.
        - Боишься, что ли, что я сбегу? - усмехнулась цыганка. - Да не те это деньги, чтоб с ними бегать. Тут я буду, куда денусь. Ну, хочешь, я за тобой пойду, чтобы ты ничего такого не думал?
        - Хочу! - обрадовался Лёха. - А то еще слова забуду. Или еще чего… Пошли!
        - Ладно, ты иди вперед, а я следом. Надо, чтобы в ста метрах никого не было, когда ты зелье будешь пить, понял?
        - Да все я понял! Смотри, сбежишь, я тебя найду!
        - Сказала, рядом буду. Можешь не волноваться! Сам же потом спасибо скажешь! Иди!
        Лёха неуверенно сунул пузырек в карман и пошел вперед.
        Завернул за угол. Пару раз на ходу оглянулся.
        Цыганка не обманула - и вправду тащилась следом. Может, и на самом деле зелье сработает. Вот это будет классно!
        И Лёха, окончательно успокоившись, опять пришел в превосходное настроение и бодро зашагал к пустырю.

32.Роль
        Семён Игоревич Воробчук, он же Сенечка, собственную входную дверь открыл далеко не сразу. Руки у него дрожали, и никак не получалось попасть ключом в замок.
        В конце концов все же дверь открылась, и он вошел. Как был, в пальто, уселся на стул в прихожей и долго сидел так, глядя в одну точку.
        Семён Игоревич был совершенно убит. Роль, вожделенная роль Пьера Безухова, ему не досталась. Ее будет играть совершенно бездарный артист Максим Фадеев.
        Мало того, он вообще не обнаружил своей фамилии в распределении ролей.
        А когда попытался заикнуться об этом Эльвире Константиновне, та, резко оборвав его, заявила, что разговаривать тут не о чем, это решение худсовета. Как будто он не знал, кто входит в этот пресловутый худсовет и кто там все решает. Как она скажет, так и будет, никто никогда в жизни не решится противоречить.
        Спрашивается, зачем тогда было обнадеживать его, предлагать артистам подавать творческие заявки?!.
        И вообще, этические нормы в театре оставляют желать лучшего, он лично не может с ними согласиться!
        Все это Семён Игоревич во внезапном эмоциональном порыве высказал худруку. На что ему холодно было предложено вернуться к своим обязанностям. Тогда-то и произошло непоправимое.
        Он отправился к себе в кабинет и написал заявление об уходе. Затем вернулся и передал это заявление Василисе. Был уверен, что Рогова немедленно разорвет бумагу, вскоре вызовет его и предложит какой-то вариант. Он бы согласился на все, даже на второй состав. Черт с ним, с бездарным Фадеевым, пусть играет премьеру, зато потом он свое возьмет!
        Но время шло, а она все его не вызывала.
        А потом выяснилось, что Эльвира Константиновна уже давно уехала из театра. У него сразу возникло дурное предчувствие.
        А еще через пять минут оказалось, что так и есть, произошла катастрофа, она поступила совершенно ужасно.
        Поверх его заявления Рогова написала: «Согласна. Уволить с сегодняшнего числа».
        Все это не без ехидства ему сообщила румяная идиотка Алла, начальница отдела кадров. Вот, мол, Сенечка, какое дело. Еще бы ей не ехидничать, она всегда завидовала его особым отношениям с худруком.
        Но для худрука, видимо, ничего особого в них не было, если его заявление так легко принято.
        Можно, конечно, утешать себя тем, что просто попал под горячую руку, что надо прийти, повиниться, и, может быть, тогда его простят. Но сил не было.
        После стольких лет верной службы вот так, одним росчерком пера выкинуть его за дверь! Нет, это совершенно непостижимо!
        Семён Игоревич достал платок, вытер катившиеся по щекам слезы. Он не винил Элечку, он сам во всем виноват. Не надо было когда-то соглашаться на эту проклятую должность, ведь он артист, зачем ему какие-то дополнительные блага! Но вот погнался за добавкой к зарплате, за мифическое участие в руководстве театром, и на тебе, доигрался.
        Дальше театр будет жить без него. Другое дело, что он не сможет существовать без театра. Жизнь его теперь напрочь лишена смысла.
        В другой театр его не возьмут, он уже не в том возрасте. Да он и пытаться не будет. Хватит с него унижений…
        Он несколько раз шмыгнул носом, платок был уже совсем мокрый.
        Эх, Эля, Эля! Главное, она ведь знает в душе, что это его роль, но не захотела, предпочла интригана Фадеева. Потому что он, Сенечка, ей нужен для другого, его обязанности подавать чай, халат, наполнять ванну, массировать спину и тому подобное. Все понятно. Отвлекаться от не должен.
        И никакие ультиматумы она не приемлет, с ней такое не проходит. Он просто свалял дурака. И сейчас это уже неисправимо, процесс, как говорится, необратим.
        Семён Игоревич заставил себя встать. Медленно расстегнув, снял пальто, переобул туфли. Неожиданно пришло решение.
        Пожалуй, это был славный выход. Единственный выход.
        Он отправился в ванную, тщательно вымыл лицо.
        Теперь, когда стало ясно, что делать, слез больше не было. Напротив, он почувствовал какой-то удивительный, неведомый ему ранее покой.
        Семён Игоревич быстро разделся, снял с плечиков висевшее там же, в ванной, платье невесты, и не без труда влез в него.
        Сразу почувствовал знакомое радостное возбуждение, понял, что все делает правильно.
        Это будет его последняя несыгранная роль.
        Он посмотрел на себя в зеркало. Платье очень шло ему, оттеняло мягкие черты лица, подходило к его длинным льняным волосам.
        Очень хорошо, именно таким пусть его и обнаружат.
        Досужие разговоры Семёна Игоревича не волновали. А она, когда ей доложат, поймет.
        Он, конечно, не ровняет себя с ней, и все же души у них родственные.
        Были родственными.
        Он выгреб из шкафчика упаковки с разнообразными снотворными, открыл их и аккуратно высыпал все таблетки на стеклянную полочку. Получилась маленькая горка из таблеток.
        Затем Семен Игоревич сходил на кухню, принес бутылку «Боржоми» и, внимательно глядя на себя в зеркало, стал одну за другой глотать их. Горка быстро таяла, вот осталось всего пять таблеток, три, две, последняя.
        Он допил бутылку, отнес ее обратно, аккуратно поставил в мусорное ведро. После этого заглянул в мамину комнату, поправил букетик сухих цветов, лежавший на подушке.
        Затем пошел в спальню и лег на кровать, поверх застеленного, вишневого цвета покрывала.
        Рядом, в стеклянной прозрачной вазе, стояли купленные им накануне белые гладиолусы.
        И он тоже лежал во всем белом.
        Это было красиво.
        Семён Игоревич почувствовал удивительное умиротворение. Какая-то приятная тяжесть давила на него.
        Он понял, что это сон укутывает его своим мягким одеялом, улыбнулся и закрыл глаза.

33.Пустырь
        Лёха-Могила, сжимая в кармане чудодейственный пузырек, прошел по узкому проулочку между домами и тут же оказался на пустыре. Теперь там опять было пусто и голо. Только следы колес да кучи мусора напоминали о недавно расположенном здесь зверинце.
        Собственно, Лёха нисколько этому не удивился. Еще в тот день, когда бирюлевцы узнали о произошедшей трагедии с почтальоном Бабахиным и, движимые справедливым негодованием, ринулись на пустырь, чтобы поквитаться с кровожадным медведем, зверинца они там не обнаружили. Он исчез в неизвестном направлении.
        Обидно, конечно, что больше нельзя было поглазеть на хищного убийцу, но Лёху это сейчас очень даже устраивало. Иначе тут снова шатались бы толпы любопытных и мешали бы испробовать зелье. Цыганка ведь четко сказала - должно быть пустое пространство вокруг, радиус минимум сто метров.
        Если вдуматься, то непонятно, конечно. Почему именно сто, а не двести или пятьдесят?!.
        Но с другой стороны, если зелье действительно настоящее, ну, в смысле, работает, то это ведь тоже, в общем-то, странно. Так что, может, сто метров и вправду играют какую-то роль.
        Короче, надо сделать, как сказано, а там видно будет.
        Лёха отсчитал сотню больших шагов, на всякий случай прошел еще немного, остановился и огляделся. Вокруг было безлюдно, разве что из-за угла дома высовывалась цыганка.
        Лёха помахал ей, в том смысле, что все нормально, он готов к потреблению зелья. Цыганка одобрительно кивнула в ответ.
        Лёхе даже показалось, что она при этом усмехнулась, но он не был уверен, все-таки расстояние…
        Лёха вздохнул, вытащил из кармана пузырек. Затем для чего-то с силой наподдал ногой пустую консервную банку, валявшуюся рядом.
        Проследил, как банка, кувыркаясь, взлетела в воздух, потом с неприятным громыханием покатилась по земле и, наконец, замерла.
        Тянуть дольше становилось нелепым. Не стоять же, как пень, посреди пустыря!
        Лёха зубами откупорил пузырек, выплюнул резиновую пробочку и одним движением опрокинул содержимое себе в глотку.
        И почти сразу почувствовал, как полыхнуло огнем у него внутри. Это был даже не огонь, а целый пожар, который с дикой скоростью распространялся по его внутренностям, полыхал страшным пламенем, сжигая их дотла.
        Лёха задохнулся от нестерпимой боли, побагровел, глаза его выпучились до предела. Он повалился на землю и, отчаянно хрипя, стал сучить ногами.
        Стоявшая неподалеку цыганка неотрывно наблюдала за происходящим. Лицо ее при этом было совершенно спокойно, только какое-то мрачное удовлетворение светилось в черных глазах.
        Эти вонючие ублюдки и извращенцы не в состоянии даже потерпеть до дома! Им так невтерпеж, что норовят немедленно вылить зелье в свою ненасытную утробу.
        А зелье у нее и вправду верное, адская смесь этилового спирта и еще кое-чего, срабатывает мгновенно!
        Цыганка дождалась, пока Лёха перестал дергаться и, убедившись, что вокруг по-прежнему никого нет, быстро подошла к нему. Он так и лежал с выпученными глазами, лицо приняло уже не багровый, а синий оттенок, на губах застыла кровавая пена.
        Цыганка нагнулась, подняла выпавший из Лёхиной руки пустой пузырек, острым взглядом поискала пробочку.
        Пробочка обнаружилась не сразу, оказалось, что она откатилась в сторону.
        Цыганка подобрала и ее, после чего, уже не оглядываясь, заспешила прочь.
        На пустыре какое-то время никого не было. Потом бесшумно возникла тощая, грязная, серого окраса кошка.
        Она пересекала пустырь с какой-то одной ей ведомой целью, шла уверенной, стремительной походкой.
        Завидев неподвижного Лёху, приостановилась, изящно приподняла правую переднюю лапку. Настороженно оглядела лежащего желтыми немигающими глазами. Влажным носом несколько раз втянула воздух.
        Что-то активно не понравилось кошке в окружающем Лёху запахе. Она с негодованием фыркнула, отвернулась и решительно продолжила свой путь.
        Больше на пустыре уже никто в эту ночь не появился.

35.Цыганка
        Цыганка открыла ключом входную дверь и вошла в квартиру. Сразу пахнуло вечерним холодом, - она всегда оставляла открытой форточки перед уходом, сознательно устраивая сквозняк. Ей казалось, что, тщательно продувая квартиру, она тем самым не просто освежает, а очищает ее от тяжкого груза воспоминаний.
        Цыганка сбросила цветастую шаль, скинула туфли, в чулках прошла в комнату, закрыла все форточки, задернула шторы и только тогда зажгла свет.
        В большом зеркале отразилась ее мешковатая фигура в растянутой кофте и длинных юбках. Цыганка быстро разделась, осталась в колготках и спортивной майке с длинными рукавами. Вытащила заколки из волос, сняла черный парик. Оказалась блондинкой с короткой стрижкой.
        Она приблизилась к зеркалу вплотную. Стояла, разглядывала себя. Потом вынула большие круглые серьги из ушей, сняла монисто, расстегнула ожерелье из искусственного жемчуга. Вытащила из глаз цветные линзы. Глаза у нее были светлые, серо-голубые.
        Теперь в зеркале отразилась обыкновенная женщина с миловидным лицом. Ничего цыганского в ней уже не наблюдалось.
        И имя у нее было самое обыкновенное - Елена Николаевна, Лена.
        Ах, Елена Николавна,
        это, право, было славно,
        неожиданная встреча
        и неспешный разговор.
        Но увлекшись разговором,
        я забыл спросить о главном,
        ах, Елена Николавна,
        где вы были до сих пор?
        Так когда-то, в период ухаживания, писал ей Володя, ее бывший супруг.
        Она обожала Володю. Как сумасшедшая, неслась домой после спектакля, иногда даже такси брала на последние деньги, лишь бы поскорее его увидеть. Оказаться снова с ним. Под ним. Ощутить его тяжесть, его запах.
        На все была готова, слушалась беспрекословно. Детей Володя не хотел, считал, что еще не время. Они - творческие люди, у них только-только начало что-то получаться. Он - музыкант, принят в оркестр московской филармонии, она - актриса, ей тоже повезло, попала в труппу известного театра «Авангард». Им надо сначала о карьере думать, потом уже обо всем остальном.
        Лена со всем соглашалась, верила ему как богу. Полдюжины абортов от него сделала за их совместную жизнь.
        А потом уже не беременела.
        Но к тому времени все уже и так шло наперекосяк. Рогова внезапно за что-то ее не взлюбила. А ведь она старалась изо всех сил, репетировала сутками, со всеми была приветлива, безотказна. И видела, что в театре к ней хорошо относятся.
        И тем не менее на общих собраниях Эльвира Константиновна без конца кричала на нее, материла, выставляла на посмешище, заставляла краснеть. Потом в один ужасный день неожиданно вывела ее из штата, перевела на разовые роли, а вскоре и вовсе вышибла на улицу, объявила, что контракт продлен не будет.
        Лена так до конца и не поняла, в чем ее вина. Правда, завтруппой, Сенечка, когда она уходила, участливо намекнул, что нельзя быть хорошей для всех, ставку в театре надо делать только на одного человека.
        И нельзя так много уделять внимания своей личной жизни, если хочешь работать в театре.
        Но разве же это много? Она ведь никогда ни одной репетиции, ни одного собрания не пропустила, не опоздала ни разу.
        А то, что после спектаклей немедленно уезжала, что у Эльвиры Константиновны в приемной без конца не торчала, попусту в театре не болталась, как многие другие, это ведь к работе не имеет отношения!..
        Оказалось, имеет. Так же, как очевидный ее успех у мужской части труппы.
        Получается, что такие вещи не прощают.
        Но ничего тут не поделаешь. Измениться же она все равно не могла, так что бог с ним, с театром.
        Лена, в общем-то, не в обиде на Эльвиру Константиновну. Просто не вписалась она в ее орбиту, не стала любимицей, не сумела.
        Она это пережила. Даже радовалась, что теперь не будет зависеть от жесткого театрального расписания, по вечерам сможет быть дома, спокойно встречать мужа.
        И с деньгами устроилось. Подруга, работавшая в одном из актерских агентств, периодически подбрасывала ей какую-то работенку. То в сериале снялась, то какое-то шоу перепадало типа «Незнайка в Кремле».
        В общем, как-то жить было можно.
        Но домашней идиллии все равно не получилось.
        Володя стал пить. Все чаще, все затяжнее. Стихов уже давно ей никаких не писал, цветов не дарил. Когда пил, становился злым, ругался, бил ее.
        Она и это терпела. Лишь бы он был рядом. Зато когда трезвел, просил прощения, каялся.
        Она плакала вместе с ним, прощала, мыла его, укладывала в постель, счастливая, ложилась рядом. Слушала, как несправедливо устроен мир, сколько вокруг завистников. Соглашалась, гладила по небритой щеке, улыбаясь, прислушивалась к его храпу.
        В конце концов, столько одиноких баб вокруг, а у нее муж. Ну пьющий, зато свой, родной…
        Так оно и шло, пока два года назад он не объявил, что уходит от нее. К какой-то администраторше в их филармонии, у которой от него ребенок.
        Лена тогда чуть с ума не сошла, чего только не творила, сейчас даже вспомнить тошно. Твердо решила покончить с собой, все детально обдумала. А потом, в последний момент, вдруг опомнилась, взяла себя в руки, поняла, что так просто уходить нельзя.
        Как там у Толстого в эпиграфе к «Анне Карениной»: «Мне отмщение, и Аз воздам». Сначала она обязана расквитаться за своих нерожденных детей.
        Володя уже далеко, его не найдешь. То ли в Америку укатил со своей Клавой, то ли в Израиль. Какая разница, в конце концов. Черт с ним, пусть себе живет.
        Но они за это ответят.
        Потому что они все одинаковы, все они - ублюдки. И кто-то из них должен отвечать.
        Этот, сегодняшний ублюдок, был уже шестым за два года. Последним.
        По числу ее неродившихся детей.
        Она выполнила то, что задумала. Это было нелегко, на это ушли долгие месяцы, но она все сделала, рассчиталась полностью. Теперь она свободна.
        Больше ее ничто не держит.
        Елена Николаевна подмигнула своему отражению, еще несколько секунд рассматривала его, прощаясь. Затем решительно отвернулась и пошла к окну.
        Плотно прижалась носом к холодному стеклу, посмотрела вниз. Далеко внизу поблескивала темным асфальтом улица. Девятнадцатый этаж - это пятьдесят с лишним метров, здесь без вариантов.
        Не без труда повернула шпингалеты, распахнула окно.
        Сразу же в комнату радостно ворвался нетерпеливый ветер, все за ее спиной зашевелилось, задребезжало, заходило ходуном. Стало очень холодно, ее начало колотить, дальше затягивать было нельзя.

«Отчего мы не птицы, отчего не летаем?» - вдруг вспомнила она монолог, с которым когда-то поступала в институт. Распахивала руки перед приемной комиссией, страстно говорила о том, как хочется полететь!..
        Ну что ж, вот шанс и представился.
        Елена Николаевна оперлась на подоконник, ловко подтянулась, задержалась на нем на секунду.
        Затем подобрала ноги, перенесла их на ту сторону и, широко раскинув руки навстречу холодному ветру, бесшумно соскользнула в темный провал.

36.Поцелуй
        Автобус номер 175, выбрасывая в темный воздух ядовитую смесь отработанных газов, с ворчливым гулом вторгся в притихшее Бирюлево. Волей неизвестного дизайнера автобус словно ватерлинией разделялся на две части. Верхняя часть была покрашена в бледно-желтый цвет, а нижняя в серо-голубой.
        Мягко покачиваясь, разноцветный автобус вплыл на замершую улицу и остановился под тусклым фонарем у остановки «Универсам». Желто-серо-голубые двери распахнулись, и из них вышел только один пассажир - Ефим Валерьевич Курочкин.
        Не успел он ступить на землю, как двери за ним закрылись с резким стуком, отчего-то неприятно задевшим Ефима Валерьевича.
        Автобус выпустил бесформенный клуб сизого дыма и покатил дальше.
        Раздражающий звук его мотора быстро терялся между домами. Ночное эхо еще некоторое время играло с ним, но вскоре и оно утихомирилось.
        Бирюлево снова впало в прежнее сонное забытье.
        Ефим Валерьевич шел по пустынной улице в довольно приличном настроении, которое не так уж часто посещало его в последнее время. На то сегодня были следующие причины.
        Во-первых, нынче вечером в редакции шумно праздновался День рыбака. Собственно, заядлых рыбаков среди сотрудников было всего двое, к тому же один уже давно болел, но тем не менее повод славный, отчего же не воспользоваться. Вот и воспользовались от души, потому Ефим Валерьевич так и припозднился.
        Второй же причиной являлась новая идея, посетившая его сравнительно недавно. После неудачной затеи с дебилом Ефим Валерьевич было приуныл, но затем случайно увидел по телевизору передачу, поразившую его воображение.
        В той судьбоносной передаче демонстрировались успехи пластической хирургии и, в частности, было сказано, что процент мужчин, делающих подобные операции, резко возрос.
        С этой самой минуты Ефиму Валерьевичу и запала в душу мысль о пластике.
        Теперь он часто запирался в ванной, где подолгу простаивал перед зеркалом и прикидывал, каким образом преобразится его лицо после всех подтяжек и подрезок. По всему получалось, что он станет не только моложе, но и намного обаятельнее, мужественнее, то бишь обретет именно ту внешность, которая должна идеально соответствовать программе «Судебная хроника».
        Дело было за малым - за деньгами. Подобная операция тянула на очень круглую сумму. Но и тут очень кстати нашелся выход.
        Подозрительный Ефим Валерьевич давно убедился, что супруга по каким-то соображениям скрывает от него свои подлинные доходы. Где-то у нее, безусловно, существовал загашник. Причем достаточно солидный, если учесть, что Людмила Борисовна особо ни на что не тратилась.
        Впрочем, до поры до времени Курочкин свои подозрения держал в секрете, хотя настороже был постоянно, все время отыскивал новые подтверждения этой догадке. К тому же, зная скверный характер своей половины, прекрасно понимал, что ничем, кроме скандала, любые его попытки наложить лапу на припрятанные деньги закончиться не могут.
        Но так было раньше. Теперь же, имея в руках такой рычаг, как явная причастность жены к внезапной смерти клиентки, он, конечно же, добьется от нее правды и, пошантажировав как следует, получит искомую сумму.
        После чего сделает пластику и - прямиком на телевидение. Он уже попросил Женьку Опрышко потянуть сколько можно и не принимать пока никаких решений по поводу ведущего. Таинственно намекнул, что есть вариант. Тот ничего не понял, но в конце концов пообещал.
        А на телевидении, кстати, полно молодых сочных бесхозных девок. Так и шастают по всем этажам. И если он, Курочкин, возглавит передачу, то тут сам Бог велел. Всякие там секретарши, ассистентки и прочие. Уж как-нибудь он себе подберет подходящую.
        Ну уж а с жабой своей хромоногой он разберется.
        Только сначала бабки все из нее вынет.
        В таком благодушном состоянии духа Ефим Валерьевич и вышагивал по улице, планомерно приближаясь к своему дому. Он прошел мимо строящегося здания, завернул за угол и вдруг увидел двигающуюся ему навстречу хорошо знакомую фигурку в розовой курточке.
        Ефим Валерьевич даже обрадовался нежданной встрече. Сейчас он наконец разберется с этим странным явлением, выяснит, с какой стати беспризорная девчонка бродит по ночам по «спальному» району.
        Он замер в выжидательной позе, внимательно разглядывая грязное личико приближающейся к нему девочки. Обнаружил новый прыщик с левой стороны от маленького носа и в результате почему-то окончательно расположился к бедному ребенку.
        - Ты что тут одна делаешь, девочка? - участливо спросил Ефим Валерьевич, когда расстояние между ними достаточно сократилось.
        Девочка на этот вопрос ровным счетом ничего не ответила и, мало того, повела себя весьма странно.
        Загадочно улыбнувшись, она прошла мимо, затем оглянулась на ходу и поманила его за собой пальчиком с обгрызенным ноготком.
        - Эй! Подожди! - крикнул Курочкин. - Ты куда? Стой!
        Но девочка не реагировала на его крики, уходя все дальше.
        Ефим Валерьевич удивленно смотрел ей вслед. Еще секунда, и она скроется за углом. Ничего не оставалось, как только повернуться и последовать за ней, что он поспешно и сделал.
        Однако на соседней улице девочки не оказалось.
        Ефим Валерьевич остановился, с недоумением озираясь вокруг. Желтый фонарный свет освещал безмолвную пустоту.
        В этот момент раздался тихий свист, донесшийся из подъезда недостроенного дома.
        Ефим Валерьевич приблизился, вгляделся. Дверей у подъезда не было. В темном проеме маячил знакомый силуэт.
        - Ты что тут? - теперь уже строго спросил он. - Ты чего здесь делаешь?
        И снова, так же как и в прошлый раз, увидел, что девочка вместо ответа подняла руку и поманила его.
        Но теперь-то она от него не убежит!
        Ефим Валерьевич быстро подошел вплотную к девочке. В отблеске фонарного света блеснули ее настороженные глаза.
        Ефим Валерьевич уже было открыл рот с целью положить конец этим дурацким таинственным играм, но не успел, так и застыл с отвисшей челюстью.
        Девочка, неотрывно глядя на него, мгновенно расстегнула молнию на джинсах, одним неуловимым движением спустила их вместе с трусиками до коленей, а другим задрала вверх свою розовую курточку со свитером и майкой.
        Ефим Валерьевич с изумлением воззрился на голый живот девочки.
        - Ты что это делаешь? - медленно проговорил он.
        Девочка, по-прежнему игнорируя его вопросы, указала подбородком куда-то вниз.
        - Поцелуй! - сказала она.
        Но Курочкин уже взял себя в руки, понял, что происходит.
        Девочка хотела стать взрослой, походить на кого-то. Видать, насмотрелась, как мать это делает. Мать наверняка шлюха, кто же еще! Вот ребенок и шатается по району, чтобы не мешать мамаше, пока та деньги зарабатывает.
        - Ты что, очумела?! - возмутился он. - А ну прекрати сейчас же! Немедленно оденься!
        Девочка при этом окрике опустила голову, вся как-то сжалась, закрыла руками лицо и заплакала. Курточка ее снова опустилась, прикрыла живот.
        Теперь она стояла со спущенными штанами. Ефим Валерьевич старался не смотреть вниз, на ее бесстыдно голый лобок.
        - Ну ладно, ладно, - помягчел он. - Успокойся. Давай, надевай штаны, пойдем домой, я тебя отведу. Ты где живешь?
        Но девочка не реагировала, плакала все горше, ее худенькие плечики судорожно вздрагивали.
        Ефим Валерьевич понял, что надо как-то действовать. Не стоять же так перед полуголой девчонкой. Еще, не дай бог, увидит кто-нибудь.
        Он опасливо поглядел на улицу.
        К счастью, там по-прежнему никого не было. Только серой бесшумной тенью промелькнула бродячая тощая кошка.
        Ефим Валерьевич нагнулся над рыдающей, решительно натянув ей штаны.
        Подумав секунду, подхватил ее на руки. Поразился, какой невесомой оказалась девочка. Почувствовал, как тоненькие ручки крепко обхватили его за шею.
        Девочка еще пару раз всхлипнула и умолкла.
        - Ну вот и хорошо, - успокаивающе произнес он. - Разве можно таким маленьким девочкам одним ночью по улицам разгуливать, это никуда…
        Одновременно Ефим Валерьевич повернулся, чтобы шагнуть к выходу. Но шага этого так и не сделал, равно как и фразу не договорил.
        По всему телу внезапно прошла нестерпимая судорога боли, мгновенно подмявшая под себя все его мысли и чувства. Ноги у Ефима Валерьевича подкосились, он тяжело, с гулким стуком, опустился на колени.
        Руки тоже сразу ослабли, упали, но Девочка-Смерть цепко держалась за его шею.
        Ногами в стоптанных, когда-то белых кроссовках она касалась пола и остренькими зубками быстро перегрызала ему горло.
        Еще через пару мгновений Девочка-Смерть подняла голову, разжала руки, и Ефим Валерьевич, уже ничего не осознающий, кулем повалился на грязный каменный пол.
        Девочка-Смерть вынула из кармана куртки грязный носовой платок и вытерла окровавленный рот и подбородок.
        Бледное личико ее порозовело, глаза радостно сияли. Все, о чем он думала так долго, подтвердилось. Не зря она ждала столько дней.
        Девочку-Смерть звали Валя. Валя очень любила кино. Она верила, что в кино ничего просто так показывать не будут.
        Все эти «Ночные, дневные дозоры» ипрочие фильмы про вампиров появляются не с бухты-барахты. Только глупые мальчишки могут думать, что кино похоже на сказки. На самом же деле ничего подобного. Валя всегда знала, что в кино не врут, там все правда. И сейчас она окончательно в этом убедилась.
        Кровь ей понравилась, немножко солоноватая на вкус, но все равно классная.
        А самое главное, что она уже чувствует, как все в ней меняется, она становится иной.
        Валя знала, что какой-нибудь лох рано или поздно обязательно найдется, не устоит перед ней. Так и получилось. Этот повелся на раз.
        Мама правильно говорит, все мужики - кобелины. Так что их совсем не жалко.
        Она все сделала правильно. Еще несколько таких удачных попыток, и она окончательно станет бессмертной, будет жить всегда.
        И летать, наверное, тоже будет.
        Как все они там, в кино.
        Валя бросила кровавый платок на пол, рядом с Ефимом Валерьевичем и, с удовольствием вдыхая ночной воздух, вышла из недостроенного подъезда.
        Этой ночью она наконец-то была сыта.
        Теперь настало время поспешить домой.
        Эпилог
        В первый раз за этот казавшийся бесконечным ноябрь тяжелые свинцовые тучи по какой-то неизвестной причине расступились, и неожиданно пробившееся сквозь них солнце в одночасье изменило привычный безрадостный пейзаж. Будто кто-то нажал на нужную кнопку коррекции в телевизоре, и старая, выцветшая от времени кинолента сразу засияла всеми возможными сверкающими красками.
        Тут же все ожило, заискрилось, задышало. Даже блеклый пыльный автобус казался теперь ярко раскрашенным, празднично вплывал в Бирюлево, гостеприимно распахивая двери на остановках.
        Кирилл Латынин сидел у окошка, с любопытством поглядывая на прохожих.
        Эти люди, жители их района, были очень разными, но в то же время что-то незримо связывало их друг с другом, заставляло вести себя определенным образом, произносить именно те слова, которые они произносили. И он, Кирилл, тоже был неотъемлемой частью паутины, соединявшей их всех невидимыми нитями.
        А вот ниточки, связывавшие Светку со всем этим миром, уже почти все полопались, оборвались. Разве что осталась одна-единственная, та, которая соединяет их обоих.
        И то, что ему предстоит сделать, окончательно укрепит ее, навсегда сделает неразрывной их связь.
        С каждым новым прожитым днем он понимал теперь, как любил Светку. Со всеми ее капризами, недостатками, истериками.
        Она была другая, и время, проведенное с ней, шло совсем по иным законам, оно растягивалось, останавливалось, замирало. Кирилл словно проваливался в какую-то временную дыру и, выныривая обратно, с удивлением обнаруживал, что за короткое мгновение прошло уже несколько часов.
        Тот факт, что Светки теперь нет рядом, принять было решительно невозможно.
        И потому фейерверк, который он собирался устроить в ее память, будет не прощальным костром, а всего лишь яркой вспышкой, освещающей их любовь.
        Кирилл заботливо поправил коробку из-под торта «Сказка», покоившуюся у него на коленях. По словам дяди Мити, это была самая подходящая коробка. И по размеру, и вообще… Обыкновенный торт, никаких подозрений. Подарок как подарок, одно слово - «Сказка»!
        Молодец дядя Митя, не подкачал. Умело упаковал в коробку свою самодеятельную пластиковую бомбу, подробно проинструктировал Кирилла.
        Устройство надежное, проверенное. Вполне достаточное, чтобы на кусочки разнести весь театр «Авангард» вместе с его именитым художественным руководителем.
        Автобус плавно подруливал к хорошо знакомой остановке. Кирилл улыбнулся, аккуратно взял под руку коробку и потянулся к выходу.
        Солнце в это время года было редким подарком, и он надеялся дойти до дома, пока оно еще светило над «спальным» районом.
        КОНЕЦ
        Об авторе
        Владимир Алеников - известный режиссёр театра и кино, писатель, поэт, поэт-переводчик, драматург, сценарист, член международного ПЕН-клуба и многократный призёр кинофестивалей. Но прежде всего он превосходный мастер историй и талантливый рассказчик. Благодаря ему появились на свет знаменитые фильмы и книги о Петрове и Васечкине, а также такие замечательные картины как «Улыбка Бога, или Чисто одесская история», «Жил-был настройщик», «Биндюжник и Король», «Феофания, рисующая смерть», «Пробуждение», «Пистолет (с 6 до 7.30 вечера)», «Короли российского сыска», «Мастерская», «Странники терпенья».