Библиотека / Фантастика / Русские Авторы / AUАБВГ / Андреев Алексей : " Дао Подорожника " - читать онлайн

Сохранить .
Дао подорожника Алексей Андреев
        Сколько разных лиц может быть у одной девушки из Питера, что за странное существо скрежещет в ночной тишине Западной Вирджинии, как найти идеальное кафе вместе с испанской ведьмой в Праге, почему на острове Крым время течёт иначе - и другие истории в жанре магического реализма.
        Содержит нецензурную брань.
        Алексей Андреев
        Дао подорожника
        Цветок
        То, что напоминает о прошлом,
        но уже никуда не годно:
        художник, потерявший зрение.
        (Сей-Сенагон, «Записки у изголовья»)
        Когда он добрался до храма, уже смеркалось. Он вытащил фонарик и осветил белые растрескавшиеся ступени. Дверь была приоткрыта, но художник медлил, разглядывая барельеф над входом.
        - Добро пожаловать, - раздался вдруг голос; художник вздрогнул и опустил левую руку в карман плаща. Недалеко от входа, на низкой скамейке у стены сидел человек. Судя по голосу, пожилой.
        - Я сторож, - сказал старик, опережая вопрос. - Охраняю сей памятник искусства и архитектуры. Кстати, сейчас храм закрыт. Приходите утром.
        - Ага. - Художник вынул руку из кармана. - Значит, все правильно. Но я представлял себе это… несколько иначе.
        - Ага, - повторил старик, пародируя его тон. - Вы представляли себе тайное место в джунглях, куда добираются лишь самые отчаянные, чтобы увидеть Цветок.
        - Да-да, Цветок!
        - Ну, тогда вам сюда. Легенда относится именно к этой горе.
        - Легенда? Только не говорите мне, что Цветка не существует!
        - Конечно, не существует. Э-э-ох… - Сторож широко зевнул. - Такая же выдумка, как Моисеевы скрижали, Священный Грааль или висячий гроб Магомеда. Хотя, конечно, ближайшими аналогами следует считать сожжённый Геростратом Храм Артемиды, а также одно малоизвестное святилище в Малой Азии, - закончил он совершенно тоскливым голосом усталого экскурсовода.
        - Даже если это вранье… - Художник нетерпеливо дёрнул плечами. - …Я уже притащился сюда и хочу увидеть всё своими глазами.
        Он взбежал по ступенькам и положил руку на витую бронзовую ручку.
        - Хорошо, - сказал тогда сторож, - но я должен вас предупредить.
        - О чём?
        - Да вы не спешите. Времени у вас достаточно, а выбор серьёзный…
        Уверенная интонация старика заставила молодого вернуться к скамейке.
        - Я слушаю.
        - Видите ли, я вам соврал, но раз вы настаиваете… Цветок действительно существует. Но тот, кто его увидит, теряет зрение. Раз уж вы поверили в первую часть легенды и приехали сюда, вам придется поверить и в продолжение, которого вы, к сожалению, не знали.
        - Да, я слышал, что посещение храма связано с какими-то неприятностями. Но насчёт потери зрения…
        - Посмотрите. - Сторож махнул рукой в сторону барельефа над входом.
        Художник поднял фонарик. Теперь он понял, что зацепило его внимание в первый раз. Глаза на всех лицах закрыты, хотя изображены явно живые люди: кто-то идёт, кто-то держит в руках инструменты.
        - Потому туда никто и не ходит, - сказал сторож. - А пожертвования, кстати, оставляют у крыльца, вон в той каменной чашке.
        Художник задумчиво прошёлся вдоль стены, заглянул в чашку: там лежало несколько монет. Он вынул кошелёк и добавил две свои. Монетки громко звякнули в темноте.
        - А вы сами-то видели Цветок? - спросил он вдруг. Было заметно, что ему хочется навести фонарик на лицо загадочного старика, но он не делает это из вежливости.
        - А мне ни к чему, - ответил тот спокойно. - Я ведь не художник, «красоты любой ценой» не ищу…
        И чувствуя, что пришедший не очень-то ему верит, добавил:
        - Ну, по крайней мере, я могу пока разглядеть и ваш крупный нос, и шрам на скуле. Интересно, кастетом или так, бутылкой?
        - Бутылкой. Но это давно, ещё в… - начал художник, и тут же остановился. Если его нос действительно можно было увидеть сейчас, то старый шрам в этих сумерках не мог бы разглядеть никто. Он снова глянул на дверь, будучи изрядно озадачен и странным сторожем, и предоставленным ему выбором. И уже почти не удивился, когда рядом хрустнула ветка, и девочка лет семи, непонятно откуда взявшаяся, весело сказала «Привет!» и села на скамейку рядом со сторожем.
        - Еще один пришёл? - спросила она старика.
        - Он уже уходит, - ответил тот и погладил её по голове.
        Художник между тем продолжал водить лучом фонарика по барельефу, выхватывая из темноты каменные лица с закрытыми глазами. Потом решительно выпрямился:
        - Я войду туда.
        - Как хотите, - сказал старик.
        - Счастливо, - сказала девочка.
        # # #
        Ничего ослепляющего не произошло. Внутри маленького храма горело четыре светильника, они освещали небольшое возвышение у стены, противоположной входу. Пахло чем-то кисловатым, напоминающим человеческий пот. Около возвышения - или алтаря? - запах усилился, и подойдя ближе, молодой человек заметил на алтаре цветы. Некоторые завяли, а некоторые засохли настолько, что едва не рассыпались в пыль от шума шагов. Однако ветка, лежавшая сверху, была совсем свежей. Правда, в свете факелов орхидеи не так впечатляли, как днём; художник вспомнил, что точно такие же продавали на станции - звёзды ослепительно-белых лепестков с алым язычком в центре.
        Стоило ради этого тащиться в такую даль? Он ещё раз пробежал лучом фонарика по странному алтарю, на всякий случай поглядел в углах - там тоже было пусто - и заметил ещё одну дверь, сразу за алтарем. Поспешно вскочив на возвышение и пройдя по цветам, он распахнул дверь… и оказался на заднем дворе храма. Внизу в темноте лежала долина, откуда он поднялся на эту гору. Едва заметная тропинка вела обратно вниз.
        Он захлопнул дверь и пошёл по тропинке, подсвечивая себе дорогу фонариком и посмеиваясь над собственной легковерностью. Тропинка незаметно превратилась в просёлочную дорогу, деревья расступились, открыв молодой месяц… а он все шёл, не замечая ничего, кроме светлого пятна, прыгающего у него под ногами и иногда забегающего вперед, но недалеко - батарейки садились.
        И только когда впереди показалась неоновая надпись BAR, только тогда по-настоящему ощутил он прилив разочарования. Тонкий серп луны вспыхнул последний раз, как полоска света из-за неплотно задёрнутой шторы, и исчез за тучей.
        В баре он попросил виски.
        - Чистый? - спросил бармен, не отрывая взгляда от телевизора.
        - Можете разбавить водкой.
        Бармен оглядел его с лёгким интересом, вынул две бутылки, плеснул из обеих в стакан.
        - Смотрели храм?
        - Да.
        - Многие разочаровываются, - кивнул бармен. - Тут один даже повесился в прошлом году. Немец, кажется. Или русский. А всё из-за этих, которые красивые сказки сочиняют. Сторожа чокнутого видели? Во! Потом ещё говорят, сумасшествие не заразно. А по-моему, очень даже заразно! Когда немец-то кончился, кое-кто из наших не выдержал. Собрались, пошумели, и чуть было не спровадили этого психа-сказочника в дурдом… Но всё-таки не вышло. Исправно, говорят, служит, да и кто ещё образованный будет в такой глуши стеречь ваши развалины? Потом знающий человек рассказал: заступился кто-то за этого старикашку. Кто-то с бо-ольшим кошельком… Небось тоже какой-нибудь любитель старинных легенд. А по мне, так всё одно - что бред больного, что легенды эти… Вы-то говорили с ним?
        - Говорил. Но я в такие байки не очень-то верю. Так, покатался-посмотрел. Архитектура у вас интересная. Да и вообще, природа.
        - Вот это правильно! Здоровый туризм - и нам хлеб. Сами-то откуда будете?
        - Париж.
        - О, ну тогда здешняя глушь вам быстро надоест. Вот Богота другое дело: там и казино, и девочки первый класс.
        - Да, пожалуй. Налейте-ка мне ещё. И кстати, как отсюда быстрее пройти к станции?
        - А просто вниз по дороге, никуда не сворачивайте.
        - Замечательно, спасибо. Нет, сдачи не надо.
        # # #
        В это время сторож и девочка спускались с другой стороны горы. Девочка шла впереди, держа старика за руку, а он покорно следовал за ней.
        - Ты рассказал ему легенду? - спросила она.
        - Он знал её, только не до конца. Впрочем, что толку. Слишком молод - ни слушать, ни смотреть не умеет.
        - Но ты тоже не видишь меня.
        - Я видел тебя. Это было давно и совсем в другой стране. Помнишь, я тебе рассказывал.
        - Расскажи ещё раз. Я люблю эту историю. К тому же ты каждый раз рассказываешь по-разному.
        - Хорошо, - согласился старик. - Только ты смотри внимательно под ноги, а то мы оба свалимся и разобьём себе носы.
        Он замолчал на некоторое время, а потом начал свою историю:
        - Я был известным художником и жил в городе Лионе…
        - Известные художники живут в Париже, - возразила девочка.
        - Эй, кто рассказывает, я или ты? - Сторож легонько хлопнул ее по плечу. - То-то же, не перебивай.
        Сначала я действительно жил в Париже, и именно там сколотил себе славу. Хотя, если говорить об славе - её в основном создавали мои шумные попойки и хулиганские выходки, а не картины.
        Однажды, к примеру, я попал на вечеринку, где присутствовал сам Дали. Его жена, Гала, шокировала окружающих новым белым платьем, которое на первый взгляд выглядело очень консервативным, а на второй - совершенно неприличным. Я нагло ухаживал за ней весь вечер, и под конец усадил её в кресло, куда перед этим пролил немного кетчупа. Когда окружающие захохотали, старый мистификатор быстро выкрутился, приписав создание этой «новой палитры» самому себе. Он тут же усадил жену на лист бумаги и объявил полученный оттиск «шедевром менструально-критического метода». Но он был зол, чувство собственного величия изменило ему на мгновенье, и он ляпнул какую-то гадость про «соавтора». Фраза тут же была подхвачена владельцем галереи, где выставлялись мои работы, и появилась на следующий день в газетах.
        Но я и вправду любил рисовать, и рисовал неплохо. Когда известность позволила мне стать достаточно независимым, я решил, что жить в Париже вовсе неинтересно, особенно если ты уже не заботишься о мнении болтливой богемы. Мне же самому было все равно, где жить. Единственное, чего мне хотелось - чтобы в городе, где я живу, ходило метро, как в Париже. И я переехал в Лион. Это даже улучшило мой образ: для критиков я превратился в эдакого гения-затворника, который возвысился над мирской суетой и творит свои шедевры в гордом отрыве от общества.
        Такая жизнь меня вполне устраивала. Я подолгу гулял один, наблюдая людей в разных ситуациях - в метро, в парках, на рынках, иногда даже в тёмных кинозалах во время просмотра каких-нибудь экзотических фильмов, - и возвращаясь в студию, много работал. В Лионе я нарисовал лучшие свои вещи: японку, которая держит во рту сломанный гребень для волос; мальчика-официанта, смахивающего отражение неба с залитых дождем столов; и ещё несколько картин, среди которых наиболее известны «Безносый поцелуй» и «Музыка точильщиков».
        Продолжал я и кое-какие выходки, разве что теперь они стали тоньше. Так было с «Кошкиной Стеной». Однажды мы с друзьями возвращались после зарисовок на природе. В метро в ожидании поезда я рассматривал серые стены, лишь кое-где расцвеченные рекламой да сомнительными надписями. А потом вынул синий мелок и быстро нарисовал кошку с длинной шеей и большими глазами. Мои приятели, не говоря ни слова, добавили рядом своих пастельных кошек: толстую жёлтую и облезлую чёрную.
        Дальше всё пошло само собой - не проходило и дня, чтобы на стене не появилось новой кошки. Каждый художник, а то и просто вольнолюбивый житель Лиона, ожидавший поезда на этой станции, считал своим долгом подрисовать свою кошку. «Кошкина Стена» стала не менее популярной, чем какая-нибудь выставка или музей; некоторые, услышав о ней, специально приезжали издалека, чтобы поучаствовать в затее. Кошек рисовали уже не только на стене, но и на полу, на перилах эскалатора, на поездах…
        Чтобы прекратить эти беспорядки, к Стене был приставлен специальный полицейский. Но и это не остановило любителей граффити: человек, проходя мимо, на секунду задерживался, прислонял к Стене заранее заготовленный трафарет, на Стене отпечатывалось нечто хвостатое и ушастое, а изобретательный автор тут же скрывался в толпе. Потом стали подбрасывать живых кошек: пугаясь толпы и поездов, те громко орали и разбегались в разные стороны…
        Через полгода после «рождения» Стены я прочел в газете историю, которая звучала совсем уж невероятно. Полицейский, дежуривший под Стеной, вдруг заметил, что прямо у него над головой осыпается штукатурка и является кошачья голова, будто кто-то высекает её на Стене невидимым зубилом. Шокированному сержанту понадобилось ещё с полминуты, чтобы оправиться от страха и понять, что происходит; дуло пистолета с глушителем торчало из окна поезда, отъехавшего от дальней платформы…
        Слушай, я, кажется, о чем-то другом рассказывал, - прервал себя старик.
        - Нет-нет, всё правильно, продолжай! - успокоила его слушательница. - Ты рассказывал, как ты жил в Париже, потом в Лионе…
        - Да, верно… Ну вот, так я и жил, рисовал и шутил в своё удовольствие. Но однажды со мной случилось неприятное: я попал под автобус.
        Со мной вообще частенько происходили разные штуки по причине того, что я любил отключаться от реального мира, задумавшись. В таком состоянии я мог выйти не на той станции метро или абсолютно позабыть о важной встрече. Один раз, очнувшись после очередного приступа «лунатизма», я обнаружил, что все люди вокруг меня - негры! На улице, в магазинах - нигде не было видно ни одного белого лица, и вдобавок шёл густой снег… К счастью, это была не Африка, а значительно ближе, и я кое-как добрался до дому в тот же день.
        Как правило, все подобные истории кончались хорошо, но вот с автобусом вышла промашка. Я переходил улицу, совершенно не глядя ни по сторонам, ни на светофор. И наверное, перешёл бы без всяких проблем, если бы не чей-то окрик, вернувший меня к действительности прямо на середине дороги. Я обернулся, замешкался - и аккуратный белый автобус с синей полосой откинул меня далеко вперед.
        Поначалу казалось, что я отделался лишь ушибом локтя и лёгким сотрясением мозга; однако врач настоял на том, чтобы я пришёл через неделю для повторного осмотра. Я чувствовал себя прекрасно, но результаты осмотра насторожили врача: он сообщил мне, что мое зрение село - немного, совсем чуть-чуть, так что я сам этого даже не заметил бы, если бы не хитрые манипуляции с таблицами, висевшими у врача на двери. «Возможно, вы просто устали сегодня, - сказал он мне. - Зайдите ещё разок через недельку, на всякий случай…»
        К концу недели я и сам почувствовал, что зрение портится. Я всё ещё видел хорошо, но было кое-что, безошибочно указывающее на ухудшение. Я перестал видеть некоторые звёзды - не те, яркие, которые видят почти все, а самые слабые, которые я прекрасно различал ещё недавно. Я пришёл к доктору за день до назначенного срока, и опасения подтвердились: зрение моё слабело, и достаточно быстро. Врач сказал, что современная медицина тут бессильна. Очевидно, во время аварии были задеты какие-то особые участки мозга, и так далее, и так далее… Короче говоря, примерно через месяц мне предстояло стать совершенно СЛЕПЫМ.
        Конечно, я сразу же отправился в любимый бар, с надеждой упиться до беспамятства; однако дикая и моментально трезвящая мысль о том, что я, художник, ослепну, не оставляла меня ни на миг. Ни бессонница, ни алкоголь не могли примирить меня с тем, что мне предстоит.
        Я побывал у двух других врачей, но все твердили одно: ещё пара-тройка недель, и все. Рисовать я больше не мог. Каждый раз, подойдя к мольберту, я видел, как тонкий рисунок расплывается перед глазами, и руки мои начинали трястись.
        Раньше я почти не встречал на улицах слепых, но за последнюю неделю мне попалось на глаза сразу несколько. Сначала нищая девушка с собакой: они сидели на асфальте у входа в супермаркет. Потом ещё двое, пожилые: один вёл другого под руку, а в свободной руке он держал белую трость, которой постукивал о край тротуара. Тот, которого вели, прижимал свою трость к груди обеими руками. У всех этих слепых были какие-то неживые, лишенные мимики лица; а лицо того, которого вели под руку, и вовсе ужаснуло меня - на нём застыло подобие довольной улыбки, как если бы улыбался экспонат из музея восковых фигур.
        Знакомый скульптор пригласил меня на открытие своей выставки. Было много народу, шампанское, я даже как будто отвлёкся от своих проблем… и тут взгляд мой упал на человека, который делал что-то странное. Он как будто обнял одну из новых скульптур моего друга, и стоял так, медленно ощупывая её руками… Слепой!
        Я порвал отношения со всеми, даже с самыми близкими друзьями. Моя лучшая натурщица Соня - мы жили вместе уже четыре года, она сносила многое - но в один прекрасный день не выдержала моей грубости, в слезах запаковала чемодан и уехала в Париж. Я никому не говорил о своей беде, поэтому все сочли мое поведение очередной причудой зазнавшейся знаменитости. «Надеюсь, в этот раз ты выпьешь достаточно для того, чтобы утонуть в Роне без красивых жестов!» - крикнула моя подруга перед тем, как уйти.
        Возможно, именно эта фраза и удержала меня от утопления. Какими-то пошлыми стали казаться все эти самоубийства на пустом месте, столь популярные в нашей артистической среде. Вся эта «борьба с невидимыми демонами», вся болтовня о «высших планах сознания», об «апокалиптических знаках в семиотике городской архитектуры»… В отличие от этих изнеженных эстетов, я теперь точно знал, каков он - ад для художника.
        Оставшись совсем один, я целыми днями бродил по городу в пелене мокрого снега, в доску пьяный и абсолютно трезвый одновременно… А когда замерзал, спускался в метро и сидел там на скамейке, разглядывая прохожих, или ездил от станции к станции.
        Как-то раз, проходя по незнакомой улице и думая, куда бы зайти погреться, я увидел вывеску «Оранжерея». Внутри было жарко и сыро; со всех сторон цвели причудливые тропические орхидеи. На фоне заснеженного стекла особенно смотрелись белые, с ярко-красными язычками в центре. От них шёл тонкий, волнующий аромат, возникали мысли о киви и манго, о море и женщине…
        Я снял плащ и сел на скамью. В конце концов, неплохая идея: наглядеться на красоту впрок перед тем, как я ослепну. Я вдруг понял, что все эти дни, бродя по городу, я старался увидеть как можно больше движущихся, сменяющих друг друга объектов. Как будто пытался отвлечь себя от мрачных мыслей этим калейдоскопом, напоминающим мне, что я все еще зрячий.
        А в оранжерее было тихо и спокойно. Это была удивительная пауза в хаотическом вращении моего мира последних дней. Но вскоре я заметил движение: по одной из дорожек, вьющихся среди зелени, бродила девочка в очках, с большим альбомом. Она останавливалась около каждого цветка, зарисовывала его в альбом, затем приседала перед табличкой и аккуратно переписывала название. Она вовсе не была красивой, но она двигалась, и я невольно засмотрелся на неё, позабыв и о цветах, и о своей беде…
        Её нужно нарисовать, понял я.
        В кармане плаща нашелся блокнот и обломок угольного карандаша: оказалось, я до сих пор ношу их с собой, по привычке. Я вынул бумагу и уголь. Моя модель как раз присела перед бело-красной орхидеей, которая понравилась мне больше всего. Я набросал профиль девочки, глаза, волосы и воротник, и только собирался нарисовать очки… как вдруг девочка, записавшая название цветка, резко вскочила, очки слетели с её носа и с треском разбились о камень дорожки. Теперь она выглядела точно так, как на моем рисунке - без очков.
        Потом носик её сморщился, и я затаил дыхание: сейчас заплачет. Но плакать она и не думала. Наоборот, усмехнулась и сказала то ли орхидее, то ли камню, то ли самой себе:
        - Вот и хорошо! Теперь мне не придется переписывать эти дурацкие названия. Скажу, что у меня разбились очки! Это ведь честно, правда? - спросила она у очков, валявшихся на дорожке. - Можно теперь просто погулять и посмотреть на цветы. Их-то я вижу и без очков, и без названий!
        Этот монолог так изумил меня, что я рассмеялся. Она сощурилась в мою сторону и строго спросила:
        - А вы что тут делаете?
        - Я? Я вот… тебя рисую, - ответил я и показал ей блокнот.
        - Это очень правильно, что вы нарисовали меня без очков, - заметила она, подойдя поближе и разглядывая мой набросок. - Они, знаете ли, разбились.
        - Держи, - сказал я и протянул ей листок.
        Она ещё раз взглянула на портрет:
        - Но меня никто не узнает на этой картинке. Я ведь всё время в очках хожу. Так что совсем непонятно, зачем он мне…
        Я рассмеялся снова, подумав: вот всемирно известный художник дарит человеку портрет, а человек спокойненько отказывается!
        - Впрочем, так и быть, давайте. Отдам его маме. Она-то узнает меня в любом виде.
        Девочка взяла рисунок, поблагодарила меня и снова пропала в орхидеях.
        Вот и вся история. Это был последний рисунок в моей жизни. Я слышал, что его впоследствии продали на аукционе за полмиллиона долларов, и сейчас он висит в одном из музеев США, в городе Бостоне. А я, как и предсказывали врачи, через три недели полностью потерял зрение. Когда это случилось, я выяснил, где растут те самые орхидеи, с огненным язычком в центре и белоснежными лепестками вокруг него. И переехал сюда, на их родину. Так что и в правду уже видел тебя. И могу видеть теперь в любое время. Хочешь, нарисую твой портрет хоть сейчас?
        Смотритель храма остановился, комично наморщил лоб и широко развёл руки, держа в одной воображаемую палитру, а в другой воображаемую кисть.
        - Пойдем, пойдем! - засмеялась его маленькая спутница. - Зачем нам этот портрет? Если ты можешь видеть меня в любое время, он тебе не нужен. А мне тем более: я всегда могу поглядеться на себя в речке.
        - Это верно, - согласился старик, и снова взял девочку за руку.
        Они вышли из леса, остановились на высоком берегу реки и стали смотреть на воду - в тишине, которую нарушил лишь далёкий свисток поезда, отходящего от станции.
        Новое платье королевы
        Человека, к которым связана эта история, я не видел уже много лет, и все мои попытки разыскать его ни к чему не привели. Возможно, это исчезновение связано с его непростой работой. Или он просто переехал, не успев поставить меня в известность; в конце концов, мы не были такими уж близкими друзьями. Хотя был период, когда я, в ту пору ещё начинающий журналист, ездил в Ленинград чуть ли не каждый месяц - специально придумывая себе репортажи в этом городе, чтобы лишний разок там погулять - и во время этих прогулок почти всегда заходил к нему. Но потом навалились дела, и когда суетливая Москва отпустила меня опять в Питер, его домашний телефон уже отвечал чужим голосом, ничего не знающим о прежнем жильце. Как бы то ни было, я решил, что теперь могу рассказать эту историю без особого вреда для него или кого-либо ещё.
        Знакомого моего звали Виктор. Он был старше меня лет на десять, и вид имел такой, что вряд ли кто-то смог бы угадать его профессию исключительно по внешности. Скорее, наоборот, многим вспомнилось бы выражение «лицо кавказской национальности» со всеми негативными ассоциациями. Чёрные вьющиеся волосы, орлиный нос и карие глаза с тёмным, пронизывающим взглядом - много ли надо для включения старинных стереотипов?
        Кроме того, одевался Виктор несколько небрежно - как мне показалось при первой встрече. Позже я пришёл к выводу, что это впечатление «вокзальности» было связано вовсе не с одеждой, а с его манерой двигаться, моментально переходить от расслабленной позы к активной жестикуляции. В одежде же, наоборот, обнаружился определённый вкус: я, например, заметил, что с синим костюмом он носит золочёный «паркер», а со светло-серым - капиллярную ручку из прозрачного оргстекла, и никогда не путает этих сочетаний.
        Если добавить, что познакомились мы с ним на выставке современной каллиграфии в Эрмитаже, наверное, станет понятно, как я удивился, когда узнал, что он работает криминалистом.
        Впрочем, мы редко говорили о его или о моей работе, поскольку наши интересы пересекались в области хобби. Мы оба увлекались фотографией, и фотографией необычной. Нас привлекали снимки, в которых на первый взгляд не было ничего особенного. Как правило, там даже не было людей. Но то, что было запечатлено на этих фотографиях - старый дом, пара искривлённых деревьев или дорожный знак в сочетании с памятником позади него - всё это вызывало определенные ассоциации, содержало дополнительный смысл или просто казалось странным, если разглядывать снимок подольше. Сделав такую фотографию, всегда бывает интересно узнать, как другие люди видят пойманный тобой образ, где редкое сочетание предметов и освещения заставляет выглядеть по-особому совершенно обыденные вещи.
        Направляясь в очередной раз к Виктору, я обдумывал новые аргументы для спора, который шел у нас уже давно и касался природы нашего странного хобби. По правде говоря, мы не были большими знатоками терминов искусствоведения, и наши дилетантские дискуссии обычно строились на простых сравнениях. Например, моя позиция выражалась такой моделью. Возьмём фотографию розы, говорил я. Разрежем её на мелкие кусочки. Пока кусочки не перемешаны, или перемешаны лишь чуть-чуть, роза ещё различима. Возможно, в таком виде она выглядит даже более впечатляюще, чем на неразрезанной фотке. Но вот мы перемешиваем фрагменты дальше… Я утверждал, что всегда есть какая-то грань, порог, за которым ассоциации перестают работать, оставляя нам лишь кучу разноцветных обрезков бумаги.
        Виктор обычно ничего не утверждал, но легко разносил в пух и прах все мои модели. Во-первых, говорил он, художник не разрезает розу, она уже дана нам разрезанной. А тот, кто её фотографирует или рисует - он, напротив, собирает обрывки, старается сделать так, чтобы цветок увидели другие. Увидят они или нет - роза все равно останется. Так же, как передача «Очевидное-невероятное», которая идет сейчас по телеку независимо от того, включен ли наш приемник. «К тому же, - добавлял с улыбкой Виктор, - ты-то ведь помнишь, что было на фотке, пока ты её не разрезал. Значит, тебя можно подвесить за ноги и всё узнать.»
        Наши споры всегда заканчивались подобными шуточными компромиссами. Тем более что при появлении у нас новой интересной фотки мы не вдавались в детальные разборы, а выражались невразумительными фразами типа: «в ней что-то есть» или «эта как-то нервознее предыдущей», и так далее. В конце концов, нас интересовала фотография, а не интеллектуальные головоломки.
        На этот раз Виктор собрал необычный урожай - коллекцию причудливых пятен, разводов, наложенных друг на друга изображений и другого брака, неизбежно возникающего в работе любого фотографа. Наиболее эффектно смотрелась чёрно-красная клякса, которую Виктор и сам выделил среди других: повесил над своим рабочим столом. Это было то самое «что-то есть», с которым я сразу же согласился. Однако мне тут же пришла в голову новая идея для продолжения нашего спора:
        - Ты прошлый раз сказал такую вещь: я помню, что было на фотке до разрезания. Мне сейчас представилось, что роза действительно может где-то оставаться - но уже не на снимке! Как в той сказке о голом короле: платье было не из материи, а из рассказов ткачей. Но заметь, самого платья всё-таки не было!
        Виктор произнес «хмм…», закурил и откинулся в кресле, глядя в потолок с отрешённым видом. Я знал, что сейчас он выпустит дым, резко выпрямится и с усмешкой выдаст мне контраргументы. Он всегда делал так, не задумываясь надолго, и потому наши беседы больше походили на весёлый пинг-понг, чем на занудную шахматную партию - и лично мне это нравилось.
        Но случилось другое. В лабораторию заглянул какой-то низенький человечек с печальным лицом, Виктор поднялся и вышел в коридор. Через минуту он вернулся, и поморщившись сказал, что нужно съездить «по делам». Не подожду ли я минут сорок? Я согласился, тем более что виделись мы редко, а в моем рюкзаке лежала «Игра в классики», и скоротать сорок минут не представляло труда.
        Виктор показал мне ещё полку шкафа, полную журналов, и уже почти вышел, но потом вернулся и вынул из сейфа толстый конверт.
        - Посмотри, если хочешь. Это как раз по твоему «королевскому» вопросу.
        Когда дверь за ним закрылась, я присел у шкафа и стал листать журналы, но ничего стоящего не нашёл. Потом глянул на другие полки… Честно говоря, я немного приврал, когда говорил, что не интересуюсь работой Виктора. Такой работой трудно не интересоваться. Я просто не хотел открыто показывать свое любопытство, опасаясь, что Виктор перестанет со мной общаться. Но каждый раз, когда я входил в его лабораторию, мною овладевало особое детективное настроение. Всё-таки это не романы и не кино, это настоящая лаборатория криминалистики!
        Ничего «такого» при мне до сих пор не происходило, но время от времени на глаза попадались предметы, которые разжигали живущий во всех нас дух доктора Ватсона. Так однажды попалась мне магнитная ручка, на которую можно было набирать смесь железных опилок и графита, а потом снимать отпечатки пальцев. В тот день Виктор оставил на подоконнике лаборатории свой распахнутый кейс, куда я, недолго думая, сунул нос, вытащил эту «волшебную ручку» - и конечно, тут же рассыпал эти чертовы опилки себе на джинсы.
        Но сегодня ничего интересного не лежало на виду. Я вернулся за стол и вытряс все содержимое из конверта. Там оказалось несколько писем, отпечатанных на чём-то вроде старого матричного принтера «Эпсон» и начинавшихся словами «Здравствуйте, незнакомка!». Сам же конверт был надписан чёрными чернилами, и притом - ага! - почерк был явно женский. Продолжая расследование по всем правилам детективов, я понюхал конверт. Он пах испорченным проявителем.
        На этом детективные порывы моей души резко иссякли, и я стал читать письма.
        «Здравствуйте, незнакомка!
        Я был очень рад получить ваше письмо, и очень огорчился, когда ознакомился с его содержанием. По большому счету, это и содержанием не назовёшь, просто ненадписанная открытка. Я согласен, что человек, который для поиска своей «половинки» обращается в брачное агентство - это, наверное, не совсем нормальный человек. Но вовсе необязательно так издеваться над ним, как это сделали вы.
        На вашей открытке изображен художник, который рисует парусник. В то же время самого парусника не видно, перед художником пустая морская гладь. Конечно, мне понятен этот намек. Вы хотите сказать, что я ищу чего-то несбыточного, выдумываю себе иллюзии вместо того, чтобы окунуться в реальную жизнь. И то, что я в своем объявлении указал «изобразительное искусство» как хобби, вы тоже учли в своем издевательском послании.
        Очень жаль. Мне действительно хотелось бы найти женщину, с которой было бы и уютно, и интересно. Может, всё-таки познакомимся по-человечески? Можно ведь и просто так встретиться, поболтать… Я живу недалеко от большого парка, сейчас в нём очень здорово гулять, деревья наполовину осыпались, вся земля в красно-жёлтых листьях. Когда я был маленьким, я гулял здесь с бабушкой, и она рассказывала, что кленовые листья - это отпечатки лап невидимых зверей. «Но почему они красные?» - спрашивал я. «Потому что они разбили лапы, - говорила бабушка. - Они хотели, чтобы люди пустили их перезимовать, бились в окна, в двери… Но люди их не видели и не пускали.» Я всегда вспоминаю эту маленькую сказку осенью, когда гуляю в нашем старом парке.
        Наверное, я мог бы здесь написать: «не знаю, зачем я всё это пишу…» Да нет, знаю. Просто хочется показать вам, что человек, дающий объявление в службу знакомств, вовсе не обязательно маньяк или закомплексованный урод.
        Всего хорошего,
        С.»
        «Здравствуйте, незнакомка!
        Вот решил вам снова написать, хоть вы и не отвечаете. У нас сегодня всё завалило снегом, он так и продолжает идти. Час назад, когда я сидел у окна и курил, я вдруг услышал, что кто-то вошёл в подъезд и остановился на нашей площадке. Я почему-то подумал, что это почтальон с письмом от вас. Я ведь живу на первом этаже, и почтовые ящики как раз рядом с моей дверью.
        Но когда я выглянул, оказалось, что это уборщица, которая пришла чистить мусоропровод. Тогда я и решил снова написать вам.
        Наверное, мое прошлое письмо было слишком грубым, но я понял это только сегодня утром, когда снова разглядывал вашу открытку. Она оказалась гораздо интересней, чем мне показалось вначале. Настоящего парусника действительно не видно - но возможно, он находится как раз за мольбертом, за нарисованным парусником! Линия горизонта над морем как раз совпадает с линией горизонта на рисунке, если смотреть именно с этой точки. Значит, и парусник должен находиться именно в том месте открытки, где стоит мольберт. Просто мольберт его заслоняет!
        Извините, если мое прошлое письмо задело вас. Мне часто говорили, что я стараюсь навязать людям свое мироощущение, свой язык вместо того, чтобы прислушаться к чужим мыслям. Возможно, ваша открытка как раз и была сообщением на вашем языке. А я так грубо его отверг! Ещё раз прошу извинить меня. Буду очень рад, если вы пришлёте мне ответ.
        С.»
        «Здравствуйте, незнакомка!
        Спасибо за письмо. Хотя, если честно, новый рисунок произвёл на меня неприятное впечатление. Нет, сначала мне даже понравился этот маленький пейзаж, и я повесил его над кроватью. Но в нём было что-то такое, что постоянно цепляло мой взгляд. Какая-то неправильность. Вечером, в сумерках, я понял, что вижу на рисунке лицо. Оно как-то незаметно сложилось из этих двух домиков, морских волн и деревьев на берегу. Особенно странно выглядели глаза, что-то в них было нехорошее, нечеловеческое. И чем дольше я разглядывал картинку, тем хуже мне становилось.
        Я вышел прогуляться, но это не помогло. Сейчас у нас в Петергофе пустынно, сыро и промозгло. Конечно, я немного отвлекся во время прогулки. Но когда возвращался, увидел у нашего подъезда тающего снеговика - полголовы снесено вместе с левым глазом, а правый ввалился, и от него текут по лицу грязные разводы… Это сразу вернуло мне то неприятное ощущение, которое я испытал, глядя на ваш рисунок. А когда я пришел домой, то нашел в вашем пейзаже ещё два гадко ухмыляющихся лица.
        Я убрал рисунок в шкаф и решил больше на него не смотреть. Пожалуйста, не надо присылать мне таких вещей. Может быть, вам нравится такое дисгармоничное искусство, а мне нет. Я и так уже смирился с тем, что вы мне шлёте рисунки, а не нормальные письма. Но есть ведь какие-то пределы. Давайте всё-таки дружить, а не пугать друг друга. В мире и так много неприятных вещей.
        С.»
        «Здравствуйте, незнакомка!
        От вас давно нет ответа, и я уже понял, что снова написал вам ерунду. Сегодня у нас здесь всё по Пушкину - мороз и солнце. В парке и правда чудесно, да и весь Петергоф такой уютный, заваленный снегом, словно шкурами белых медведей. На льду Ольгина пруда резвятся ребятишки, а у рынка на снегу - мандариновые корки, еловые иголки, Новый Год послезавтра!
        Утром (как хорошо, что сегодня мне не надо в город!) я проснулся без будильника, поставил «Отель Калифония», а потом полез в шкаф за ёлочными игрушками. И наткнулся на ваш рисунок, о котором совсем забыл в предновогодней беготне. Я даже не успел подумать о неприятных лицах, потому что сразу увидел совсем другое - третий домик! Его не было на рисунке на самом деле, там нарисованы по-настоящему только те два домика, что я видел сначала. Но третий как-то образовался теперь из веток и горы (или это облако такое угловатое?) Не знаю, как это у вас получается, но домик действительно ясно виден мне теперь, и даже что-то вроде мостика через ручей рядом…
        Немного поразмыслив, я решил, что никаких чудес тут нет. Просто в разном настроении мы видим разное. Или не видим каждый раз что-то такое, что увидели бы в другой раз. Поэтому простите меня ещё раз, пожалуйста. Я опять неверно истолковал ваше послание! И как я теперь понимаю, виноват в этом только я сам, со своими дурацкими настроениями, которые мешают правильно видеть то, что вы мне присылаете.
        Знаете, я сейчас вспомнил очень похожий случай. Это было два года назад. Я тогда встречался с одной девушкой, и как-то спросил её, смотрела ли она французский фильм «Мужчина и женщина». Она сказала, что смотрела, и что ей больше всего понравилась там собака. Я удивился и стал спорить, говоря, что не было там никакой собаки. Гонщик был, и женщина, у которой муж-каскадер погиб, и дети их, и автомобиль, который рекламировали… но какая собака? А вот сейчас я припоминаю - да, была! Там был человек с собакой, который появлялся совсем ненадолго…
        И еще я решил послать вам стихотворение. Оно написано давно, и в нём слишком много юношеского нытья, которого я не допустил бы в своем нынешнем возрасте и в сегодняшнем предновогоднем настроении. К тому же я осознаю, что нет ничего глупее, чем читать стихи художнице. Но в них есть что-то созвучное с тем исчезающим домиком на вашем пейзаже:
        Мне снились стихи, написанные синим мелом
        на чём-то белом,
        и лес, и огромный мост, а глядя с моста -
        такие места…
        Но некто меня разбудил, тряхнув за плечо.
        «Ну что вам ещё?» -
        сказал я злобно ему, и стенам, и потолку,
        впадая в тоску,
        как свойственно всем, позабывшим о чём-то прошлом,
        чём-то хорошем,
        как свойственно всем, нарисованным синим мелом
        на чём-то белом.
        Пишите, буду ждать!
        Ваш С.»
        «Здравствуйте, незнакомка!
        Спасибо, что откликнулись, да ещё так весело! Я не мог не улыбнуться, глядя на это чудное существо вроде маленького глазастого бегемотика, сидящего на туче. И каждый раз, когда я гляжу на него снова, я снова улыбаюсь. А главное, он нарисован синим пастельным мелком на белом листке, совсем как в моём стихотворении! Значит, не только грустные существа живут в том нарисованном мире!
        Всё-таки вы удивительно хорошо умеете удивлять, незнакомка! Каждый новый рисунок - нечто совершенно неожиданное для меня. Словно я действительно учу иностранный язык, и только мне покажется, что я что-то понимаю, как тут же новое слово!
        И знаете, со мной что-то происходит из-за этого обучения. Я начинаю замечать, как много всего мы (и в первую очередь я сам) видим и истолковываем неправильно! В прошлые выходные бродил по Питеру, зашел в Эрмитаж и с удивлением заметил, сколько нового я вижу в картинах, которые казались такими привычными! У статуи танцующего Шивы девица-экскурсовод рассказывала о значении предметов в каждой из шести рук индийского бога. Не знаю почему, но мне это показалось ужасной чушью. «Но у него же не шесть рук, а только две, разве вы не видите? - не выдержал я. - Две руки! Просто он ими двигает!»
        Все приняли это за шутку и пошли дальше, только один пожилой (и явно нетрезвый) дядька задержался, подмигнул мне и сказал: «Кино из глины, да?»
        Мне теперь частенько попадаются такие удивительные находки, даже не в музеях, а просто так, на улице или дома. Но их простота и есть самое удивительное! Это ведь не какие-то там глюки наркоманов, а совершенно обычные вещи… Но стоит задержаться на них взглядом, и тут же чувствуешь, что есть в них особый, скрытый смысл.
        Вчера в парке видел такую сценку: молодая мама учила своею маленькую дочку делать мыльные пузыри. Было в этом что-то очень милое и в то же время необъяснимо-грустное. Или такая история: я шёл мимо высотного дома, остановился на углу, чтобы перейти улицу, и вдруг заметил, что вокруг меня на тротуаре валяются разбитые вдребезги шахматные фигурки, причем только чёрные. Видимо, их бросали с балкона.
        Конечно, таких примечательных «картинок» не стало больше в моей жизни, просто раньше я их не замечал. А теперь вижу, и это здорово!
        Жду новых писем-рисунков,
        Ваш С.
        P.S. На днях мне пришло ещё одно письмо в ответ на мое брачное объявление. С фотографиями в бикини, «ищу мужественного и обеспеченного», «готова стать верной»… Смешно! Ведь именно такого «нормального» письма я требовал о вас несколько месяцев назад. Теперь и сам понимаю, как это скучно. Выкинул «верную в бикини» в мусоропровод.»
        «Здравствуйте, незнакомка!
        Помните, я писал вам в прошлом письме, что стал видеть скрытый смысл в разных простых явлениях? Теперь мне кажется, что называть это «смыслом», пытаться интерпретировать виденное как символ - вообще неправильно. Может быть, и нет в них никакого смысла в нашем рациональном понимании. Но есть что-то другое… может быть, ощущение, причём ранее не известное?
        Об этом я задумался, когда получил ваш новый рисунок. Если бы не прошлая наша переписка, я бы вообще не назвал бы это рисунком. Но теперь я вижу, как это здорово! Сделано это, как я догадываюсь, тушью. Конечно, можно было бы насочинять целую кучу интерпретаций для этих нечетких мазков: то ли след длиннопалой лапы, то ли бабочка, вылетающая из разбитой хрустальной вазы… Но это ведь ерунда, главное - именно чувство, которое принесла мне эта картинка. Не знаю, как описать… да и надо ли? Это чем-то похоже на легкое головокружение, когда качаешься на качелях или смотришь в звёздное небо. Притом ощущение кажется цветным, хотя ваш рисунок чёрно-белый.
        Но самое интересное - примечательных моментов, о которых я вам писал, стало в моей жизни значительно больше. Они теперь идут сплошным потоком! Вот только что, когда я возвращался домой, навстречу прошла девушка в плеере. Она шла с закрытыми глазами, медленно жуя резинку… Обалденно!
        Некоторые из этих «картинок» неожиданно вызывают во мне воспоминания далекого детства. Другие просто очень впечатляют, хотя непонятно, почему. Особенно странно, что я начал находить любопытными образы, которые ещё недавно счел бы просто противными - вроде вчерашнего одноногого флейтиста, игравшего «Полет Кондора» в тёмном подземном переходе под Невским. Или вот: сегодня утром в автобусе напротив меня садится женщина с ужасными шрамами-язвами на лице, словно варенье разбрызгано вокруг рта. Вдруг она складывает руки лодочкой и изящным, очень естественным движением прикрывает низ лица - зевает! - и тут же снова открывает страшные язвы.
        Сейчас я лежу на диване, пишу это письмо и разглядываю узор на потолке. Меня однажды залили соседи сверху, и на потолке появилась такая забавная медуза из отслоившейся штукатурки, пятен и трещинок. Она имеет ужасно любопытную форму, она просто очень красива (хотя раньше она меня раздражала, и больше всего в этой квартире я мечтал о хорошем ремонте).
        И знаете, теперь мне кажется, что все эти маленькие видения действительно стали происходить со мной чаще. То есть они происходят именно со мной, а не с любым человеком, кто их заметил. Недавно любопытная вещь случилась, когда я гулял в парке. Хотя зима уже закончилась, фонтаны откроют только через месяц, и в парке пока никого нет, кроме ворон. Статуи упрятаны в деревянные ящики, похоже на пасеку, только Самсон стоит голый посередине. Я невольно улыбнулся, заметив человека в спецовке, который уселся в объятиях Самсона, словно маленький ребёнок у отца, и ковырял каким-то инструментом в огромной пасти льва. Но то, о чем я хочу рассказать, случилось позже, у каскада «Золотой Горы».
        Там внизу есть два фонтана, они мои любимые во всем парке. Возможно, потому, что в них нет никаких статуй. Просто два круглых бассейна, в центре каждого - куча камней, из которой и бьёт фонтан. Так вот, когда я проходил мимо, один из них заработал. Конечно, можно сказать, что это случайное совпадение. Какая-нибудь плановая профилактическая проверка фонтанов началась именно в этот момент… Со мной и раньше бывали такие случаи: идёшь ночью по городу, и вдруг тот фонарь, что прямо над тобой, гаснет, а ты идёшь себе дальше. Но в последнее время, как я уже писал, такие совпадения случаются со мной очень часто. И я как-то по-особому воспринял этот взлетевший в небо столб воды, почувствовал что-то такое… необходимость ответить.
        Я снял ботинки и носки и пошёл к фонтану. Вода была прохладной, но только вначале, а потом мне даже понравилось, она как будто оживляла. И подойдя ближе к центру, я увидел радугу - сначала кусочек, а чуть повернувшись, всю. Она была замкнутой, круглой, метра два в диаметре, начиналась и кончалась у моих ног. Рубашка и брюки уже намокли от водяной пыли, ничего не было видно сквозь эту белую завесу, но чем ближе я подходил к водяному столбу, тем ярче разгоралось передо мной радужное кольцо.
        Грубый окрик вернул меня к действительности. Видя, что ко мне идёт какой-то человек и грозит кулаком, я вылез из фонтана и ушёл. Но всё-таки…
        Ого, сколько уже накатал! Не знаю, интересно ли вам читать такие длинные письма. Поэтому закругляюсь. Спасибо за очередную картинку, с нетерпением жду новых!
        Ваш С.»
        «Привет!
        Знаешь, мне казалось, я уже привык, что в каждом твоем письме «новый поворот». Но это последнее послание опять вывело меня из равновесия, хоть и ненадолго. Ей-богу, привычные реакции так трудно вытравить! Я уверен, что любой нормальный человек, получив в ответ связку своих собственных писем, реагировал бы однозначно.
        И я, надо признаться, не отличился оригинальностью. Решил, что ты совершенно разобиделась и отослала мне обратно весь мой бред вместо нового рисунка. Долго перечитывал все эти письма, особенно последнее, стараясь понять, что же я сделал неправильно. В конце концов решил, что всё это - дурацкая игра двух скучающих психов. И хорошо, что она закончилась, пора уже! Тем более что мне пришло ещё два письма от женщин в ответ на моё объявление. Письма, конечно, скучноватые, но ведь это настоящая жизнь, я сам должен делать её веселее.
        В таких примерно раздумьях я ходил и злился целых два дня. А потом у меня заболел зуб. Я был в это время в городе, поэтому зашёл в поликлинику около Некрасовского рынка, там раньше лечилась одна моя знакомая. Врач оказался и вправду неплохой, только всё время жевал мятную резинку, даже когда сверлил. И на яблоке правого глаза у него была какая-то нехорошая точка с отходящей от неё красной разветвляющейся жилкой.
        Мне запломбировали сразу два зуба, я вышел из кабинета совершенно выжатым - и вдруг на лестничной площадке увидел бабочку. Бабочка из твоего последнего рисунка! Только тут она была ярче и крупнее. Она сидела на стеклянной двери, слегка шевеля крыльями… Через пару минут кто-то, проходя мимо, задел меня, и я понял, что стою и разглядываю обратную сторону таблички «Выход», наклеенной на стекло. То, что я принял за бабочку, было узором растекшегося и застывшего клея. Я тут же бросился домой, поскольку мне пришла в голову одна мысль. И оказалось, что я прав!
        Как же я не заметил раньше! Среди моих писем, которые ты прислала обратно, оказался чистый листок бумаги. Вернее, письма были завернуты в него. Я вынул стеклянную дверцу из книжного шкафа, потом развёл несколько акварельных красок и стал капать ими на стекло, не особенно думая о том, какой рисунок образуют капли, подчиняясь лишь внутренним импульсам своего настроения. Когда я почувствовал, что достаточно, я прижал к стеклу чистый листок и тут же перевернул его…
        Ха! До этого момента я писал письмо, думая, что пошлю его тебе вместе с этим чудным рисунком. Какой дурак! Я опять собирался похвастаться, и чуть было не сделал очередную глупость. Ведь эта акварель, отпечатанная со стекла - это и есть твоё новое письмо мне!»
        Так заканчивалось последнее письмо в пачке. Похоже, его не дописали, зато в нескольких местах на бумаге виднелись бледные разноцветные пятна. Я бросил письмо на стол к остальным.
        Было тихо, ветер за окном мерно кружил сухие листья в маленьком дворике, и в другое время я, наверное, даже уснул бы, разглядывая этот сомнамбулический хоровод. Но ощущение, овладевшее мной сейчас - тревожное, хотя и любопытное - находилось в странном контрасте с этим внешним спокойствием. Казалось, я сижу в мягком кресле самолёта, который в это время беззвучно разгоняется и отрывается от земли. Или так: я сижу в уютной тёплой комнате, где-то в детстве, в мягком свете настольной лампы, и вдруг замечаю, что по стене, оклеенной аккуратными розовыми обоями, бежит трещина, и в ней что-то непрерывно движется, мерцает… Только сейчас было наоборот: снаружи всё пребывало в неподвижности, но что-то летело, менялось внутри…
        Я вынул чистый лист бумаги из большой пачки около компьютера и положил его перед собой. Белоснежный прямоугольник подействовал успокаивающе, видение с треснутой стеной исчезло. Я поставил на листе свою подпись. Потом расписался ещё несколько раз, стараясь получить красивый автограф одним небрежным и быстрым движением, без отрыва ручки от бумаги. Потом перешёл на чистую половинку листа и начал рисовать пересекающиеся ломаные. Затем - более плавные петли и узелки.
        При этом я продолжал думать о человеке из писем, о его принципе - изучать чужой язык, а не навязывать свой. Я пытался представить себе, как он выглядит, как живёт один в Петергофе, где я был лишь пару раз проездом. Я пытался представить, как он получает одну за другой какие-то ненормальные открытки, и в конце концов то ли сходит с ума, то ли…
        С бумаги на меня глядел уже с десяток узелков, и тогда я начал соединять их волнистыми линиями, стараясь, чтобы линии подольше шли одна вдоль другой, не пересекаясь. То ли, то ли… То ли что?
        За этим занятием и застал меня Виктор, когда вернулся. «Ага, ты времени не теряешь!» - заметил он, взглянув на мой листок, который к тому моменту уже представлял собой картину «Заядлый курильщик, запутавшийся в рыболовной сети». Мне тут же захотелось спрятать мои каракули, и я сложил листок пополам, каракулями внутрь.
        - Что случилось с этим человеком? - спросил я.
        - Ничего. То есть ничего криминального, о чём мы знали бы. Люди из домоуправления обратились в милицию: из его квартиры вода хлестала, залило подвал. На лето у них горячую отключали, а он, видимо, летом и уехал, кран оставил открытым. Пришлось взломать дверь. Ни документов, ничего прочего полезного не нашли. Только вот эти письма. Меня там вообще не было, если честно. Письма мне участковый прислал. Думал, я по ним хозяина найду. Увы, не нашёл. Как видишь, в письмах никаких дополнительных данных нет. А адрес отправительницы на конверте - почтовое отделение NN, до востребования.
        - А где сами картинки?
        - А картинок нет, - ответил Виктор таким лёгким и в то же время уверенным тоном, что мне не захотелось переспрашивать. Я взглянул на него, но он, случайно или нарочно, как раз в этот момент повернулся ко мне спиной, убирая письма обратно в сейф. И продолжил:
        - …Что в общем и хорошо. Во-первых, это всё-таки чужая личная переписка. А во-вторых, это заразно. Взгляни-ка теперь на мою фотокляксу.
        Я последовал совету. Действительно, чёрно-красное пятно, висящее над столом Виктора, показалось мне теперь более странным, чем вначале. Какой-то отвратительный, неестественно скрюченный зверь… Или просто висит боком?
        Я нагнул голову влево, но тут же услышал смешок Виктора и обернулся.
        - Я же говорю, заразно.
        Теперь он смотрел мне в глаза - опять этот острый, тёмный взгляд.
        - Впрочем, - он сменил тон на более весёлый, - если хочешь совсем как в сказке о королевском платье, у нас тут как раз есть специалист.
        Он вышел в коридор и крикнул: «Михалыч!» В дальнем конце коридора кто-то отозвался басом. «Я домой собираюсь, могу вас подбросить. Едем?», снова крикнул Виктор. Бас ответил утвердительно. Виктор вернулся в лабораторию.
        Через некоторое время в приоткрытую дверь просунулась голова маленькой девочки. На мгновение мне показалось, что со мной, как с тем человеком из писем, тоже стали происходить какие-то дикие вещи. В самом деле, не может же девочка говорить таким голосом… Но всё тут же объяснилось: в коридоре загремели шаги, и в дверях появился усатый обладатель баса. Сходство с девочкой выдавало в нём отца ребенка, а погоны - капитана милиции.
        - Привет, принцесса! - сказал Виктор.
        - Пливет! - ответила девочка, а потом уставилась на меня своими огромными глазищами.
        - Избалуешь ты мне ребёнка, Виктор! - Капитан тоже повернулся ко мне. - Прошлый раз он ей невидимый фломастер подарил. То есть это мы с женой так думали, что невидимый. Даже радовались: рисует себе дитё и на обоях, и на полу, и никаких следов. А он, оказывается, только на один день невидимый, а потом проявляется. Утром проснулись, а вокруг, понимаешь, джунгли! Ну и хулиганы вы, ребята!
        Хулиганы улыбнулись. Девочка - молча, а Виктор, пряча улыбку, ответил:
        - Ну извини, Михалыч! Я и сам не знал. Думал, сломанный фломастер. Ладно, сегодня я ей ничего дарить не буду, только картинку покажу. Гляди, Сашка, какая штука у меня на стенке висит…
        Девочка подошла к столу, забралась на стул и, встав на колени, стала разглядывать злополучную фотку-кляксу. После чего заявила:
        - Синок!
        - Щенок?! - переспросил я.
        - Да, синок. Свилнулся и спит.
        Виктор, стоявший у неё за спиной, взглянул на меня и только развел руками, как Шива. А усатый капитан захохотал.
        Каждый желающий фазан
        Строчки кода поднимались снизу вверх, белые на чёрном фоне. Чесс на миг прикрыл глаза, и на сетчатке мелькнул негатив экрана, словно привет из прошлого. Три года назад картинка была именно такой, в перевёрнутом цвете. Он работал тогда в обычном текстовом редакторе, и чёрные строчки ещё не оконченного романа ползли по белому экрану сверху вниз. Только значительно медленнее, чем ползут сейчас отчёты «Маугли».
        Здравствуйте! Это письмо не является рекламой… [МУСОР]
        Самый надежный способ увеличить… [МУСОР]
        Привет, Чарли. Ты не поверишь, но Мэттью снова… [ВХОДЯЩИЕ]
        Удаление волос навсегда! [МУСОР]
        Что-то спросили? Он моргнул и огляделся.
        Женщина в зелёном пальто. Высокий воротник застегнут так плотно, будто она сидит в зимнем парке, а не в тёплом холле частной клиники. Нижнюю половину лица скрывают два перекрещенных шерстяных уголка, однако по глазам видно, что именно она попыталась заговорить с ним.
        К тому же, кроме неё и Чесса, в помещении находился только один человек, какой-то клерк с мокрыми глазами. Но он, как и прежде, напряженно читал «Плейбой», держа журнал в носовом платке, намотанном на руку. На столике перед ним лежала ещё парочка легкомысленных журналов. Странный выбор для такого заведения.
        - Простите, не расслышал? - Чесс повернулся к женщине.
        - Я сказала, что вам не надо так переживать, - Она говорила в воротник, и голос получался будто из старого радиоприемника. - Всё будет в порядке. Этот доктор уже многим помог.
        - Да, я знаю, спасибо. Просто задумался.
        Это было правдой - которую, впрочем, никогда не понимали люди, видевшие его в такие минуты. В состоянии задумчивости лицо Чесса приобретало не просто отсутствующее, но какое-то очень трагическое выражение. Уйдя в себя, а потом вернувшись, он не раз был вынужден объяснять свидетелям такого «ухода», что у него никто не умер.
        Так и тут. Поездка с Натали к медицинскому светилу в соседний штат грозила сорвать все рабочие планы. Последние тесты «Маугли» нужно было закончить ещё на прошлой неделе. А буквально завтра - сдать почтовый фильтр заказчику. Всю дорогу Чесс глядел в экран и кормил свою программу обучающими выборками из двух архивов: в одном содержалась его собственная коллекция электронного мусора, в другом - личная переписка за два года.
        Ради этого они даже поехали на «Грейхаунде». Натали ещё не училась водить, а Чесс не хотел терять два часа драгоценного времени на то, чтобы следить за дорожными знаками и дикими грузовиками.
        Автобусом вышло дольше. Но для него, ушедшего с головой в работу, даже сутки могли пролететь незаметно. А уж эти сто пятьдесят минут - и подавно. Вот они берут билет из морщинистой руки кассира в Моргантауне, проходят в пустой салон между рядами серых мягких кресел, Натали что-то щебечет об этих креслах - «похожи на осликов…» - вжик! - и она уже громко кричит своё русское «ой мама!», потому что автобус вылетает из тоннеля на высокую развязку-спагетти с великолепной панорамой Питтсбурга. Серебряной лентой вспыхивает река, и Чесс со вздохом закрывает ноутбук.
        Десять минут назад, когда Натали скрылась за дверью кабинета, он снова вынул компьютер и занялся работой. И где-то в середине этого процесса, как обычно, замер и уставился в пространство, мысленно прокручивая тесты вместе с машиной. А эта дамочка, конечно, решила, что он вот-вот хлопнется в обморок из-за переживаний.
        - Ваша жена из России?
        Чесс кивнул - и понял, что невольно ответил сразу на два вопроса. Нет, официально она не была его женой. Но и «подружкой» уже не назовёшь. Если женщина прилетает из другой страны только ради тебя, жирного неудачника, и буквально вдыхает в тебя жизнь, а ты начинаешь делать для неё такие вещи, каких не делал ни для одной из своих «бывших»…
        Они познакомились вскоре после того, как он закончил университет и свой первый роман о большой и почти счастливой семье, живущей у озера где-то на севере Пенсильвании. Однако писательская карьера не заладилась. Новоиспеченный Ирвин Шоу нуждался в деньгах, а издатели XXI века не нуждались в романах о жизни больших семей на озёрах - кроме таких произведений, где по ходу книги все члены семьи оказываются связаны нетрадиционными сексуальными отношениями, а в финале их съедает озёрный монстр или инопланетянин. Ну, в крайнем случае, кто-то один мог бы выжить и разделаться с инопланетянином, переехав его несколько раз на своём «форде» или ещё какой патриотичной колымаге, остро нуждающейся в рекламе.
        Но в романе Чесса семья была вполне нормальной и почти счастливой, её взрослые представители ездили на приличных японских машинах, а инопланетян там не было и в помине. Депрессия, охватившая молодого писателя после осознания этой трагической нестыковки с издательской системой, добавила к его избыточному весу ещё два десятка фунтов - и вовсе не стерлингов.
        А потом случилось чудо. Хотя нет, ничего сверхъестественного. Наверное, такое бывает со всеми. Бросаешь взгляд в вечернее небо и вдруг натыкаешься на ослепительную луну. Обычное дело, но всё же удивляешься, как она там оказалась именно в тот момент, когда ты подумал о чём-то важном.
        Натали появилась на горизонте столь же неожиданно, и в то же время как-то очень естественно. А с ней появилось и решение отправиться обратно в университет за вторым образованием. «Твоя работа связана с компьютерами? Нет? Но ты мне так хорошо объяснил про форматы картинок! Я даже подумала, это знак… Сам научился? Круто!»
        Ни к чему не обязывающий чат с малознакомой девушкой. Но после этого распавшаяся мозаика судьбы Чесса начала складываться в новую картинку. Сразу вспомнились шутки друзей о том, что в нём живет аналитик. Даже свой роман он долго не мог дописать только потому, что зарывался в детали, какие не снились ни одному нормальному писателю. Подробнейшая карта озера, где происходило действие романа, была лишь первой ласточкой. Дальше появились - расписание движения всех видов транспорта в районе проживания почти счастливой семьи; энциклопедия «Катера и яхты»; атлас местной флоры и фауны; и наконец, какой-то невиданный компьютерный календарь с описанием погоды на каждый прожитый день, да ещё и с онлайновой службой прогнозов, которая ежедневно подгружала в компьютер Чесса новые спутниковые фотографии…
        Поглядев на всё это со стороны, глазами своей новой знакомой, Чесс поразился, отчего он сам до сих пор не видел такого поворота событий. Одновременно с поступлением на компьютерный факультет он начал подрабатывать - сначала вёрсткой, потом скриптами и прочей поддержкой сайтов. Многие из этих вещей он изучил сам, ещё в время учёбы на филологическом. Оставалось только с удивлением обнаружить, что за такую смешную работу кто-то платит неплохие деньги.
        И это было ещё не всё. После первого же года новой учебы Чесс попал в проект, который позволял совместить программерские и литературные познания. И в этом - косвенно - ему тоже помогла Натали.
        В течение всего года он упорно работал над программой, смутная идея которой родилась еще в «писательские времена». Поиск информации для романа и то самое помешательство на деталях, смешившее знакомых, привели его к мысли, что хорошо бы завести своеобразного электронного секретаря, который запоминает все твои привычки, увлечения и интересы. А потом помогает… ну, хотя бы автоматически собирать в Интернете новости на любимые темы.
        Научный руководитель Чесса оценил его рвение, и как только первая версия программы-секретаря была готова, организовал своему студенту встречу с представителем Очень Крутой Компании. Университет сотрудничал со многим фирмами, но получить грант от Такого Монстра считалось особенно почётно.
        Чесса охватила паника. Перед самым собеседованием выяснилось, что у нет ни костюма, ни галстука. Сэм, двоюродный брат-юрист, жил неподалеку. Но чтобы получить доступ к его адвокатскому гардеробу, Чесс был вынужден согласиться на унизительные условия. Ему пришлось минут сорок неподвижно сидеть на табурете, пока над его головой колдовала Энн, жена Сэма, вооруженная ножницами. В конце концов Сэм заявил, что теперь причёска Чесса не позорит его одежду, и посоветовал ещё завязать шнурки. Только после этого несчастная жертва пиджачных условностей была отпущена туда, где люди вкладывали в эти условности большой смысл.
        Для начала представитель Монстра похвалил галстук Чесса, и как бы заодно - его программу. Но потом он начал юлить, и только через несколько минут высказался напрямую: Монстру не нужна программа-секретарь, работающая на компьютере пользователя. Монстр хочет, чтобы программа жила на его, монстровом, сервере, и именно там сохраняла всю информацию о вкусах своих клиентов. Чтобы затем… «Да, мы называем это таргетированным маркетингом».
        В первый миг Чесс почувствовал, что забытая прошлогодняя депрессия вновь наваливается на него огромным свинцовым облаком. Но в этом тяжелом тумане тут же вспыхнула луна: лицо Натали, такое далёкое, такое родное и спокойное.
        Он набрал в легкие воздуха… и не послал нанимателя подальше. А вместо этого, закинув ногу на ногу, сделал умное лицо и заявил, что считает такой подход к рекламе неэффективным. Речь украсили два ярких примера прогоревших компаний, плюс ряд цифр, половину которых он выдумал на ходу.
        Выслушав Чесса, представитель Монстра поглядел на него (а может быть, на его галстук) чуть внимательнее, чем раньше - и предложил работу в проекте по борьбе с непрошенными рекламными рассылками.
        Где тут подвох? Чесс долго перебирал версии, начиная с самой человеческой (научный руководитель замолвил за него словечко в более высоких органах Монстра) и кончая самой конспирологической (Монстр не хочет отпускать ценного специалиста). Позже стало ясно, что всё проще. Корпорация активно искала новые коммерчески успешные проекты, не гнушаясь и такими, которые шли вразрез с её основным продуктом. Кто знает, что будет через пять лет, когда «основной продукт» всем надоест? На рынке высоких технологий погода менялась быстрее, чем на улице. А Монстр был неглуп, он думал о будущем.
        Вот только сдавать этот проект нужно уже завтра! Чесс шевельнул большим пальцем, и потухший экран ноутбука снова ожил.
        Разговорный испанский с лучшими… [МУСОР]
        Два уничтожителя по цене одного! [МУСОР]
        Здравствуйте. Вы интересовались условиями кредитования… [ВХОДЯЩИЕ]
        {ОШИБКА} {ЗАПУСТИТЬ КНИГУ ДЖУНГЛЕЙ} {ПОВТОР}
        Здравствуйте. Вы интересовались условиями кредитования… [МУСОР]
        Нет, так не получится. Он смотрел в экран, но чувствовал взгляд той женщины напротив. И ничего не мог сделать. Тихий светлый холл, песочного цвета стены и мягкий ковер на полу, пять круглых кожаных кресел под тремя развесистыми пальмами в деревянных кадках… Минуту назад всё это казалось идеальным местом для работы, но теперь окончательно превратилось в холл клиники. Искусственный островок спокойствия. Чересчур искусственный, и потому не дающий забыть о беспокойстве, которое приводит сюда людей. О болезни.
        Чесс поднял голову. Женщина в пальто только этого и дожидалась:
        - Знаете, я тоже в этой стране недавно.
        - Я заметил. У вас акцент… Южный Уэльс?
        Кажется, она вздрогнула. Ну да, англичане вообще скрытный народ. Обожают задавать вопросы, а о себе - молчком, молчком. Но от акцента так просто не избавишься, даже завернувшись в пальто по самые глаза… Хотя, если учесть, в какой клинике они собрались, этот высокий воротник наверняка скрывает нечто иное.
        У Натали пятна появились сначала на руках, потом на ногах, потом на спине с левой стороны. А у этой, значит, прямо на лице. Для красивой женщины, должно быть, настоящая катастрофа.
        Она заметила, как он её разглядывает. Но обижаться не стала. Наоборот, немного отогнула уголок воротника, так что стал виден рот.
        М-да… И вправду красавица. Точнее, была ею до того, как появилась эта гадость. Чессу вспомнилась сказка о Царевне-Лягушке, которую он услышал от Натали, когда у неё это случилось в первый раз. Англичанке в стильном зёленом пальто такое прозвище подошло бы даже больше.
        - Началось сразу после свадьбы. - Царевна-Лягушка печально улыбнулась, следя за тем, как он отреагирует на демонстрацию не очень-то привлекательного отёка. - Мы даже сначала боялись делать тесты, потому что у одной моей подруги такое было… из-за мужчины.
        Чесс кивнул. Аллергия на сперму. Редкая, но все же известная. Но они уже исключили этот вариант. Как и многие другие.
        После второго случая он облазил вес Интернет и собрал на домашнем компе внушительную папку материалов по аллергии. Альтернативные методы анализа на igG4-антитела, последние поколения антигистаминных препаратов, списки самых странных аллергенов, выявленных за последние годы - и прочее, и прочее… Вплоть до шуточной теории о том, что Адам и Ева сорвали с Древа Познания вовсе не яблоко, а мандарин, и впоследствии им пришлось скрывать под одеждой не гениталии, а неприятные отметины аллергии.
        Они с Натали тоже начали охоту за аллергеном с исключения цитрусовых. Но ни это, ни все остальное не помогало в странном детективе, героиней которого стала подруга Чесса. Невидимый злодей мучил её снова и снова, невзирая на все диеты, борьбу с пылью, смену всей одежды и бытовой химии. Следуя канонам жанра, Чесс какое-то время подозревал даже саму Натали и втайне от неё несколько раз проверял мусорный контейнер - вдруг она пристрастилась к какому-нибудь деликатесу и скрывает это. Бесполезно.
        - А когда мы сделали тесты, испугались ещё больше, - продолжала Царевна-Лягушка. - Ну да вы и сами, наверное, знаете, раз привезли жену сюда.
        - Думаете, этот разберётся? - Чесс кивнул на дверь с золоченой табличкой.
        - В моём случае он уже разобрался! Знаете, на что у меня реакция? На свет! Мы же сюда переехали сразу после свадьбы! А в этой стране другая… интенсивность, что ли? Да, интенсивность ультрафиолета. Всё оказалось так просто! У вашей жены тоже все наладится, вот увидите!
        - Надеюсь, - пробормотал Чесс. Про свет они с Натали тоже думали. Не то.
        Слева донеслась какая-то возня.
        - Так просто ни у кого не наладится…
        Чесс повернулся на голос. Клерк с мокрыми глазами отложил «Плейбой» и начал громко сморкаться. На вид ему было около сорока. Когда он отнял от лица платок, Чесс подумал о Санта-Клаусе, которого переодели в чёрный деловой костюм, но забыли отклеить красный нос.
        - Мне тоже вкручивали: аллергия на кошек, аллергия на пыльцу… - Санта-Клаус аккуратно сложил платок и спрятал в карман. - Да враньё это. Всё дело в том дерьме, которым нас кормят с самого детства. Слегка простудился ребенок, врач тут же прописывает антибиотик. Вместо того, чтобы дать иммунной системе самой разобраться. Да ещё в детском питании куча консервантов. Те же, считай, антибиотики. Вот мы и выросли на них, как наркоманы, безо всякой собственной защиты. А у индейцев вон, я видел, дети в грязи с собаками валяются, и никакой аллергии!
        Чесс молча кивнул. В статьях, которые он собирал, такие мысли звучали всё чаще. Так что у молодых мамаш есть информация к размышлению. Но что толку в этом «открытии» для тех, кто уже не грудной ребенок?
        - Сейчас там… - Санта-Клаус указал своим натертым носом в потолок, - …уже начали шуметь по этому поводу. У меня знакомый в Конгрессе. Говорит, скоро будут санкции. Покруче, чем с сигаретами. Чтоб все дерьмо с консервантами только на экспорт шло. Пусть везут к русским и китайцам.
        - А русские чем виноваты? - Царевна-Лягушка беспокойно поёжилась, запахнула воротник и выразительно поглядела на Чесса. Во взгляде читалась готовность поддержать его, если он вдруг вступится за родину Натали.
        Но какой смысл? Натали и сама говорила, что её страна превращается в свалку. И сама рада была оттуда уехать…
        Однако теперь у Чесса был повод сделать обиженное лицо, не способствующее разговору. Вроде подействовало. Санта-Клаус после своего всплеска красноречия как-то стушевался и замолк. А Царевне-Лягушке, похоже, хватило того, что она уже пообщалась с обоими мужчинами и каждому сказала что-то полезное. Значит, можно наконец поработать спокойно.
        Иммиграция в Эквадор [МУСОР]
        Научим драться за три месяца!!! [МУСОР]
        Чарльз, купите сноуборд сейчас и сэкономьте… [МУСОР]
        Здорово, брательник! Напоминаю, что у Энн в среду… [ВХОДЯЩИЕ]
        Привет, подруга! Ты спрашивала, в каком салоне… [ВХОДЯЩИЕ]
        {ОШИБКА} {ЗАПУСТИТЬ КНИГУ ДЖУНГЛЕЙ} {ПОВТОР}
        Привет, подруга! Ты спрашивала, в каком салоне… [МУСОР]
        Книга Джунглей. Как человек, не чуждый литературе, Чесс наверняка придумал бы метафору посерьёзней. Но именно так ему обрисовали технологию почтового фильтра те двое, что работали над программой до него. Он и раньше замечал, что программисты помешаны на инфантильных образах, вроде постоянных цитат из Винни-Пуха и Алисы. А из-за интенсивного общения с Мэттью и Джоном он и сам стал мысленно развешивать вокруг ярлычки из детских книжек, превращающие весь мир в комикс. Письмо-Балу, письмо-Багира, стая писем-Бандерлогов. «Мы с тобой одной крови» - ладно, этого пропустим. А вот этого…
        Фильтр «Маугли» рассматривал каждое электронное послание как Неизвестного Зверька, которого нужно проверить на вредность с помощью генетического теста. Среди трехсот почтовых генов были и грубые приметы спама, вроде известных спамерских адресов или приветствий без имени, были и приметы похитрее, вроде слишком высокой концентрации позитивных прилагательных и повелительных глаголов. Но отдельный нездоровый ген ещё не делал письмо мусорным; их требовалось несколько, в определенных сочетаниях.
        Эти вредные геномы выявлялись при обучении фильтра на тысячах примеров спамерских рассылок. В случае ошибочного пропускания Вредного Зверька программа устраивала в своей Книге Джунглей эдакую оргию скрещивания и мутаций - до тех пор, пока не выводила комбинацию генов, которая соответствовала пропущенному письму. В следующий раз такого Зверька сразу опознавали и глушили.
        С этим алгоритмом «Маугли» ловил 98% мусора в почте. Но хитрые два процента грозили вырасти: спамеры тоже развивались. Их последним изобретением стали письма, замаскированные под личные. Эти рассылки приходили людям со взломанных аккаунтов друзей, родственников и коллег, и были подписаны их именами. И всё чаще мимикрия оказывалась успешной, причём не только для спама: такими поддельными письмами хакеры распространяли вирусы, выманивали деньги и корпоративные секреты.
        Узнав о филологическом образовании Чесса, кодеры Джон и Мэттью тут же накинулись на нового коллегу с предложением вывести более конкретный «ген навязчивости» на основе стилистического анализа спамерских текстов. Чесс потратил на это пару месяцев, после чего стало ясно, что такой путь - тупиковый. Ведь знакомые тоже бывают требовательны и навязчивы.
        Но отличить знакомого от жулика всё-таки можно. Даже если жулик пишет со взломанного почтового ящика, он всё равно не знает многих деталей о тебе, о твоём знакомом и о ваших отношениях…
        Добравшись в размышлениях до этого места, Чесс хлопнул себя по лбу: программа-секретарь! Сбор личных предпочтений и прочих маркеров «своего» для хозяина каждого аккаунта. При наличии таких данных можно отслеживать не только присутствие в письме спамерских генов, но и отсутствие генов «своего». Индивидуальный стиль текстов хозяина аккаунта, его частотный словарь, темы его прошлых разговоров с адресатом - всё это вместе трудно подделать. Объедини «Маугли» с «Секретарём», вот тебе и фильтрация псевдо-личных писем!
        Джон и Мэттью вначале отнеслись к идее скептически. Ну да, первое приходящее в голову объяснение - новичок решил пристроить собственную курсовую. Однако за следующие три месяца совместной работы их ирония постепенно сменилась на активное участие. Новый «Маугли» с двумя генетическими базами и вправду ловил мусор лучше. Оставались, правда, кое-какие неувязки, но дело явно сдвинулось с мёртвой точки. Мэттью, большой любитель превращать любую работу в аврал, дописал последние исправления буквально за пару дней до срока сдачи. А ведь фильтр нужно ещё обучить.
        Вы часто грустите? Вас не понимают на работе? [МУСОР]
        Упругий друг для всей семьи! [МУСОР]
        Бизнес-практикум Транспортная Логистика приглашает… [МУСОР]
        Привет! Помнишь, отдыхали на море? Я выложил фотки… [ВХОДЯЩИЕ]
        {ОШИБКА} {ЗАПУСТИТЬ КНИГУ ДЖУНГЛЕЙ} {ПОВТОР}
        На этот раз его вернуло в реальность прикосновение. Натали стояла рядом.
        - Доктор хочет поговорить с тобой.
        - Со мной? Зачем? - пробормотал Чесс, но тут же вскочил, понимая, что спорол чушь, потому что думал о работе и автоматически воспринял слова Натали как помеху.
        Конечно, он должен поговорить с врачом! Натали, по правде сказать, относилась к своей аллергии совершенно несерьезно. Да и с английским у неё пока не очень. Видимо, врач понял это, вот и решил «пообщаться с родственниками». Всё правильно.
        # # #
        После фальшиво-успокоительного холла кабинет известного иммунолога радовал деловым беспорядком. На стенах что-то пятнистое в рамках, вроде Кандинского. На столе стопка медицинских изданий, исчирканный ежедневник, стакан с засохшим полумесяцем лимона и глиняный горшок в форме африканского божка с большим дырявым животом. Живот-горшок набит разноцветными фломастерами.
        Внешность врача тоже радовала: в телефонном разговоре его голос показался Чессу слишком молодым, но теперь он видел, что обладателю этого голоса не меньше пятидесяти. Крупный нос, мешки под глазами. Прямой, хотя и очень усталый взгляд. Нет, на шарлатана не похож.
        Оглядев Чесса, доктор, по всей видимости, тоже остался доволен. Он кивнул каким-то собственным мыслям, и даже не стал тратить время на приветствия:
        - Для начала хорошая новость. У вашей подруги нет аллергии. Впрочем, это лишь мое мнение.
        - Но у неё же был отёк Квинке… или как его там… - нахмурился Чесс.
        - Да-да, очень похоже. Но это, так сказать, внешние проявления. Они бывают одинаковы при очень разных проблемах. Реакция одна, но механизм её запуска разный.
        - Я понимаю. Разные аллергены.
        - Нет-нет, аллергены могут быть вообще ни при чём. Представьте, что ваш организм - это крепость, которую защищает большая армия. Необъяснимый выброс гистамина, то есть отражение мнимой атаки врага, может начаться по разным причинам. Бывает, солдаты на передовой замечают в темноте какое-то движение. Они думают, что это противник, и начинают стрелять. Так, в очень грубом приближении, возникает аллергическая реакция. Но бывает и так, что приказ открыть стрельбу приходит из главного штаба.
        - Вы хотите сказать, что проблема у неё в мозгу?
        - Точно. Истерическая реакция, например. Поэтому я и пригласил вас. Я так понял, что ваша подруга - иммигрантка. Можно узнать, как вы познакомились?
        - Через Интернет. Ну, просто… в одном литературном форуме общались.
        О том, как оно было на самом деле, Чесс до сих пор не рассказывал никому, и здесь тоже решил не откровенничать. Понятно, что службами знакомств пользуются многие, но признаваться как-то неприятно.
        Он и сам ни за что не пошёл бы на этот русский сайт, если бы не Сэм. Узнав о депрессии Чесса из-за неудач на литературном фронте, двоюродный брат вытащил его кататься на горных лыжах. И всю дорогу туда и обратно кормил байками из своей адвокатской практики. Один случай был особенно смешным. Преуспевающий бизнесмен из Чикаго познакомился с иностранкой через сетевую службу знакомств. Дело уже шло к свадьбе, когда счастливый влюбленный отправился в Россию - и обнаружил, что девушка, с которой он полгода строил амурные планы, выглядит совсем не так, как на снимках, вывешенных на сайте. Причем никакого злого умысла не было: вебмастер просто перепутал фотки при вёрстке. А девица была так увлечена внезапным интересом со стороны заокеанского принца, что даже не удосужилась проверить свое лицо в электронной анкете.
        Ночью после лыж, бродя по Интернету, Чесс ради хохмы залез на тот самый сайт, и… На этот раз русский вебмастер не ошибся.
        - В Интернете? Очень интересно! - Иммунолог откинулся на спинку кресла. - Хотя в вашем случае это, наверное, только на пользу. В сетевых дискуссиях люди зачастую узнают друг друга лучше, чем при встрече в баре.
        - Да, мы долго общались на разные темы, прежде чем решили встретиться.
        - Ну хорошо, а вы можете вспомнить, что предшествовало последнему случаю этой… реакции? Какие-то необычные события? - Врач сделал тактичную паузу, но все-таки продолжил: - Может быть, ссора?
        Чесс подумал с минуту.
        - Нет, мы практически не ссоримся. Ну, спорим иногда, конечно. Последний раз главным событием был сгоревший электрочайник.
        - Это она его сожгла?
        - Нет, я. А она посмеялась. Сказала, что это знак. На прошлой неделе у меня сгорел кулер в домашнем компьютере. Она любит такие совпадения. Вечно видит в них какие-то намеки свыше.
        - И вы не ругались?
        - Да нет… Когда она сказала про знак, я тоже посмеялся. И рассказал ей историю, которую недавно читал на форуме. У одного русского программиста в новой квартире за неделю сгорели холодильник, стиральная машина и пылесос. Все ремонтники головами качали - мол, странные какие-то пробои. Форменный полтергейст. Ну и у парня тоже появились такие мысли, про нечистую силу. А потом пришёл к нему местный электрик, ещё одну розетку подключить. Тут-то всё и выяснилось. У них в России розетки раньше были на два контакта. Но когда появилось много импортной техники, начали ставить европейские розетки. Там предусмотрена третья клемма, для заземления. Так вот, у этого парня во всех розетках на клемму заземления была выведена «фаза». То есть на корпус всех бытовых приборов шло 220 вольт. Оттого они и горели…
        Чесс замолчал и поглядел на врача. Тот как будто и не слушал: рисовал какую-то каракатицу на уголке ежедневника. Намёк на то, что приём окончен?
        - Так что вы посоветуете? - Чесс сделал движение, будто собирается встать.
        Доктор с явной неохотой оторвался от каракатицы.
        - Этот парень с розетками. Вы сказали, он русский?
        - Да, из Москвы. Я ещё подумал, это совпадение её позабавит.
        - А вот здесь вы, возможно, ошиблись. Если бы вы навсегда покинули свою страну, вам было бы приятно слушать такие шутки? Про техническую отсталость ваших соотечественников?
        - Неужели она из-за этого?…
        - Только мое предположение. Но я не психиатр, а здесь нужен именно он. Вам же могу посоветовать быть более внимательным к ней. Возможно, тогда вы и без психиатра обойдетесь.
        Он резко встал и протянул руку через стол. Рукопожатие оказалась на удивление крепким, и Чессу снова вспомнилось несоответствие внешности врача и его молодого голоса по телефону. Впрочем, глиняный африканский божок на столе ещё меньше соответствовал цветным фломастерам, торчащим из его живота.
        # # #
        В оранжерее Фипс было жарко, влажно и зелено. В обратном порядке - сначала, ещё снаружи, они заметили зелень, яркое пятно застекленного лета на фоне октябрьской охры парка. А влажный, насыщенный ароматами воздух внутри сразу вызвал у Чесса странное чувство общности с тропическими растениями, словно он окунулся в пруд. Дискомфорт от жары он почувствовал минут через двадцать: мокрый воротник начал неприятно липнуть к шее. Но это было неважно - Натали здесь нравилось.
        И слава богу. Единственное интересное место, которое он мог вспомнить, пока они спускались по ступенькам клиники. До автобуса оставалось четыре часа. Первой мыслью Чесса было оправиться на автовокзал и хотя бы там спокойно посидеть-поработать. Однако последние слова доктора всё ещё крутились в голове.
        Она никогда не жаловалась, нет. Но теперь Чесс признал, что действительно был невнимателен. Что она видела в Моргантауне, чем увлекалась? Ну да, занималась музыкой в арт-центре при университете, куда перевелась из своей русской музыкальной академии. Говорила, что нравится, но…
        Однажды он заехал за ней чуть раньше, чем они договорились. И чтобы не скучать в машине, пошел искать её класс. Ему указали подвальный этаж, где он долго открывал дверь за дверью, находя за каждой точно такое же маленькое помещение без окон, с точно таким же чёрным пианино. В этом было что-то параноидальное. После десятой пустой кельи с молчаливым близнецом-пианино он бросил поиски и выбежал на улицу. Натали ждала у машины. Он пошутил насчёт клаустрофобии. Она ответила, что для занятий музыкой самое главное - тишина.
        И так во всем: сплошные загадки, которые он до сих пор как-то ловко игнорировал. Прав, прав этот доктор с фломастерами.
        В оранжерее он сразу повел её к орхидеям. «Какая красота! Я таких никогда не видела!…» Но теперь обостренное внимание Чесса было не так легко обмануть: орхидеи ей не понравились. Однако он заметил, как в следующем парнике она прямо-таки бросилась к каким-то невзрачным цветочкам, больше похожим на сорняки - мелкие голубые крестики с жёлтым кружком в центре. Она даже погладила их. На выходе Чесс немного отстал, чтобы спросить название цветка у смотрителя.
        Пока они бродили по оранжерее, он вспомнил о музее Карнеги-Мелона. И опять согласие Натали его не обмануло: у бетонного куба музея она едва заметно поморщилась. Он предложил забить на музей, под предлогом того, что пора перекусить.
        Место выбирала она. С виду вполне обычный маленький ресторанчик, но в меню нашлись «блинз». Это привело её в восторг. Она сказала, что это, несомненно, знак: они гуляют в верном направлении.
        Тоска по родине? После обеда Чесс аккуратно, почти случайно вывел её к русской церкви. Натали оставила церковь без внимания. А как насчет Собора Знаний? Предложение подняться в купол было встречено с интересом… но наверху, разглядывая Питсбург с высоты птичьего полета, она вновь заскучала. Зато, когда вышли, показала Чессу странную девицу, вздумавшую позагорать в октябре под самыми стенами небоскреба: «Смотри, какой смешной купальник!»
        Ну конечно. Одежда, вечное развлечение женщин! Чесс перебрал в уме несколько известных магазинов. Нет, не то. Он не знал, почему, но уже чувствовал, что в отношениях Натали с окружающим миром есть свои принципы. Большие сверкающие магазины с пластиковой вежливостью продавщиц - нет, не пойдет. Что-то другое…
        Он улыбнулся, взмахом руки остановил жёлтое такси: «На блошиный рынок!». Водитель-негр со множеством косичек сверкнул зубами в ответной улыбке. Двигатель и Боб Марли запели в унисон.
        Это было прямое попадание. Она останавливалась у каждого прилавка-развала, вытаскивала одну за другой всякие безделушки, веселилась как ребенок. Но покупать ничего не позволяла. Вскоре Чесс и сам понял, что ей достаточно лишь увидеть вещь, покрутить в руках, как очередное подтверждение своей загадочной картины мироздания - и можно идти дальше.
        И только когда она выудила из очередной разноцветной груды коричневое индейское платье, расшитое бисером и маленькими зеркальцами, и долго не отходила он него, теребя какие-то завязочки, встряхивая подол - он вытащил бумажник и заплатил не торгуясь. Импровизированная примерочная из двух кусков белого полиэтилена на минуту превратилась в театр теней, но он почему-то не сомневался, что сегодня она уже не снимет это платье. Солнечные зайчики бежали за ними до самого автовокзала.
        В автобусе они болтали - о жизни вообще и о том, что пролетало за окном. Она рассказала, что в России осенняя листва совсем другого цвета, более равномерная смесь желтого и красного. А здесь октябрьский лес очень контрастный, и главное, в нём есть вся палитра. Особенно её восхищали фиолетовые деревья.
        Он в ответ заявил, что хочет выучить названия цветов на русском, и она стала называть их, показывая на пролетающих мимо деревьях. Деревьев было много, Чесс путал слова, и они со смехом начинали всё сначала. Потом Натали сказала, что можно запоминать по порядку в цветовой гамме, где «каждый охотник желает знать, где сидит фазан». Это было ещё трудней и ещё смешней, Чесс запомнил только фазана, потому что фиолетовые деревья радовали Натали больше всего, и показывая за окно, она неизменно выделяла их голосом: «Каждый… охотник… охотник… желает… каждый… желает… желает… фазан!»
        Через час она уснула у него на плече, а он продолжал отрешенно глядеть в окно, точно в калейдоскоп. Где-то на задворках сознания копошилась мысль о том, что надо бы достать ноутбук и заняться фильтром. Но в конце концов он решил, что достаточно повозился сегодня, проколов как будто нет, можно и отдохнуть.
        Да и вообще, с чего он так подсел на эту работу… «Почему ты видишь только плохое?» За всё время, что они были вместе, Натали говорила ему эти слова раз сто. Но только сегодня он осознал, что так оно и есть. Он слишком увлекся борьбой с электронным мусором, а ведь начинал-то с противоположного! Его программа-секретарь собирала полезное, а не охотилась за вредным.
        Вот Мэттью и Джон - другое дело. Они давно помешаны на спаме. Джон даже какую-то собственную религию на этой почве придумал, и при любом удобном случае старается рассказать, что каждый человек после смерти превращается в мусорную почтовую рассылку. «Знаешь, почему их называют «спам»? Так называлась ветчина, которую рекламировали в Монти-Пайтоне. А что такое человек в гробу? Это тоже ветчина, гы-гы!»
        Шутка, конечно. Но вполне отражает образ мышления этих ребят. Ну ничего, вот сдадим «Маугли», а там уже можно поставить вопрос ребром - или мой проект, или до свиданья…
        # # #
        - Эй, сони! Моргантаун! Ваша остановка?
        Усатое лицо водителя «Грейхаунда» повисло над ними во мраке. Надо же, чуть не проехали. Чесс поблагодарил усатого, разбудил Натали, и они вышли.
        При свете тусклых фонарей легкое дневное настроение быстро улетучивалось. И зеркальца на платье Натали поблёскивали как-то зловеще. Да ещё этот дурацкий сон в автобусе… Ему приснились фазаны. Они садились на деревья и свешивали с ветвей большие фиолетовые лапы, неотличимые от листьев, так что разглядеть птиц на дереве было невозможно. Но во сне Чесс знал, что фазаны там, они сидят замаскированные в листве и чего-то ждут… Бред.
        Дома они выпили чаю с купленными в Питтсбурге пирожными, а потом Натали зачем-то решила переставить все цветы в доме. Чесс понимал, что у неё, в отличие от него, хорошее настроение никуда не делось, и это нормально, вот только вся эта беготня из комнаты в комнату с горшками и с комментариями про цветы, а ему бы сесть наконец в тишине да заняться работой, раз уж время в дороге потратил так бездарно…
        Он вздохнул, вынул ноутбук и пошёл на веранду. И через пять минут понял, что лучше бы не ходил. Лучше бы лёг спать и узнал об этом завтра.
        «Маугли» глючил. Он отфильтровал два настоящих личных письма. Причем переместил их не в «Подозрительные», а прямо в «Мусор». Чесс проглядел логи и убедился, что сбой серьёзный. И непонятно, в чем.
        Дверь скрипнула, по веранде пробежали отблески электрического света. Опять эти зеркальца…
        - Ты переживаешь, что не успел доделать работу? - Она подошла сзади и положила руки ему на плечи.
        - Пустяки. - Чесс опустил ладони поверх её маленьких кистей, легонько пожал их и убрал со своих плеч. - Иди спать.
        - Всё будет хорошо! - Она продолжала стоять за спиной. - Сегодня был такой чудесный день! Я увидела это платье и сразу поняла, что мы не зря поехали. Это знак. Мы всё делаем правильно.
        Чесс вытащил сигареты, щёлкнул зажигалкой. Потом ещё раз, и ещё. Зажигалка не работала. Он нервно отбросил её в кусты:
        - Да перестань, какой к черту знак… У нас на рынке индейцы продают точно такие же тряпки. Хочешь, завтра сходи и погляди.
        Она не отвечала. Но сама тишина вдруг стала другой. Словно что-то беззвучно оборвалось. Лопнуло.
        Он обернулся.
        Издалека это можно было принять за румянец, разгоревшийся на её щеках от беготни с цветами. Но только издалека. Вблизи было видно, с лицом происходит нечто похуже. Особенно слева: вся щека превратилась в огромное фиолетовое пятно. Казалось, оно шевелится, продолжая расти.
        Натали подняла руку, коснулась пятна. Рука задрожала.
        - Я… сейчас принесу… - Чесс вскочил, уронив сигареты.
        Он точно помнил, где таблетки: на дверце холодильника, в отделении для яиц. Непослушные пальцы долго не могли открыть маленькую коробочку. Внутри лежала блестящая полоска с двумя рядами круглых пластиковых пузырьков. Все они были пусты.
        Когда он вернулся на веранду, там тоже было пусто. Он выскочил на улицу. Вниз, насколько хватает глаз - никого. Пробежать три квартала так быстро она не смогла бы. Значит, вверх и за угол, на Хай Стрит. Конечно, там же аптека, где они покупали эти таблетки.
        На Хай Стрит освещение было лучше, прямая главная улица просматривалась на полмили в обе стороны. Ни души. Подбегая к вывеске с красным крестом, Чесс уже знал, что никого там не найдёт. Аптека была закрыта.
        Он постоял, тупо разглядывая через стекло длинные полки с яркими упаковками и баночками. Всё это было похоже на игрушки. Весь безлюдный ночной даунтаун был похож на кукольный город в подсвеченной витрине большого, но закрытого магазина.
        Подул ветер. Из переулка вылетел белый полиэтиленовый пакет, покружил на перекрёстке и с шуршанием отполз на другую сторону улицы. Чесс поежился и двинулся обратно. Но на повороте к дому не стал сворачивать, а медленно побрел дальше по Хай Стрит. Может, она просто пошла погулять, чтобы успокоиться? Да, она любит гулять по ночному даунтауну. Для тех, кто занимается музыкой, самое главное - тишина.
        Он как раз пересёк красную ковровую дорожку, ведущую из отеля «Морган» прямо на тротуар, когда из стеклянных дверей отеля вышел человек в бежевом плаще и что-то сказал. Вначале Чесс подумал, что обращаются к нему. Но человек прошёл мимо Чесса, словно того и не было. При этом он продолжал говорить. Человек шёл по ночной улице и говорил, повернув голову вправо и делая руками жесты в ту же сторону, словно рядом с ним шёл кто-то ещё.
        В жаркой ночной тишине
        Впервые я услышал этот звук, когда мы с Чессом сидели на веранде и курили его CAMEL. Я только что показал Чессу, как сделать из названия американских сигарет русское слово САМЕЦ. Потом разговор завертелся вокруг японской поэзии и местных цикад: мне нужно было сочинить хайку для конкурса, и Чесc предложил написать про насекомых, разоравшихся вокруг.
        - Да это разве цикады? - говорил я. - Скорее, кузнечики.
        - Кузнечики не поют, - возражал Чесс.
        - В России все поют, кузнечики тоже, - выдвигал я свой козырной аргумент.
        - Ну, не знаю… Но на цикад и вправду не похоже. У них на тон выше.
        Тоже мне, энтомолог, подумал я. На прошлой неделе я принёс большого зелёного богомола - раньше только на картинках видел таких, а тут живой, прямо на тротуаре сидит в центре кампуса, как его только не раздавили! Я поймал его, посадил на плечо и пошел домой. А там Чесс как раз закончил ванную мыть. Выходит навстречу с баллончиком какой-то химии и гордо рассказывает, что с муравьями покончено. Вдруг на полуслове замолкает и с криком «Jesus Christ!» роняет свой баллончик. А потом начинает гоняться за мной по дому, требуя «избавиться от этого таракана».
        Если он так же хорошо и в цикадах разбирается… Но сказать об этом я не успел. Потому что со стороны ручья раздался другой звук, отрывистый и скрежещущий.
        - Уау! Вот это уж точно не цикада… - заметил Чесс. - Это я-не-знаю-что!
        - Похоже на лай больной собаки. Простуженной, - предположил я.
        - Может, больной русский кузнечик? - развил гипотезу Чесс.
        - Скорее, бешеный американский газонокосильщик. Ходит и деревья подпиливает. Траву-то вы всю выкосили, психи, теперь за деревья принялись.
        Их помешательство на борьбе с травой стало одним из моих самых сильных впечатлений лета. Я видел газонокосильщиков везде: в парках, во дворах, на кладбищах. Однажды, когда мы с Чессом ездили в горы, я заметил на крутом каменистом склоне человека со штуковиной, похожей на миноискатель. Он ходил и что-то искал между валунов. Это был, конечно же, газонокосильщик. На следующий день в местном университете один профессор назвал поэму Уолта Уитмена «Листья травы» национальным достоянием, и я не смог сдержать нервный смешок, очень удививший всю аудиторию.
        - А ведь точно… - Чесс выпустил два кольца дыма. - Похоже на газонокосилку, которая не заводится. Или на столярные работы. Лобзик, наждачка… А, знаю! Это древесная лягушка!
        - Чего ж она разоралось?
        - Небось одинокий залётный самец, вроде тебя. Наши лягушки ему не катят: толстые, глупые и сексом могут заниматься только в автомобиле. А у него нету автомобиля. Вот он и мается.
        - Сам ты одинокий самец!
        - Я нет! Вон идёт моя - как там у вас? - Царевна-Жаба?
        Со стороны холма показалась Ленка, чессова подружка. Она преподавала в университете русский, но явно затормаживала развитие самого Чесса в этой области. Многие совершенно необходимые в русской жизни слова тщательно скрывались от бойфренда, решившего получить степень бакалавра по русской литературе. А про некоторые другие слова она давала ему заведомо ложную информацию. Например, недавно Чесса уверили, что «Ленка» и вообще все слова с суффиксом «к» свидетельствуют о грубости и наглости говорящего.
        С приближением этой неправильной училки к нашему дому крупногабаритный Чесс запорхал в воздухе, а вместе с ним запорхали слова «Леночка», «конечно», «минуточку» и прочая такая ботва с акцентом. Огорчённый потерей собеседника и вообще обиженный за державу, я молча затянулся очередной сигаретой. Чесс тем временем слетал наверх в спальню, за какое-то мгновение собрался, скатился вниз, пропустил Ленку к двери и сам двинулся за ней на улицу. Но затем сделал шаг назад, просунул голову в дверь, хитро подмигнул мне и громко прошептал скороговоркой: «суканахуйблядьпиздец!»
        Я не совсем понял, к кому это относится, но порадовался, что мои уроки тоже не проходят даром. Ещё недавно Чесс не мог произнести ничего подобного, хотя и распознавал эти слова на письме. Как-то зимой, в перерыве между лекциями, я бродил по кампусу и писал некоторые короткие русские выражения на крышах и капотах заснеженных автомобилей. Вечером Чесс, вернувшись с работы, клялся, что видел, как одно из моих «любовных посланий» неслось по хайвею в направлении штата Массачусеттс. Уже тогда он был достаточно благоразумен, чтобы не спрашивать значение этих слов у Ленки, а сразу обратиться за переводом ко мне.
        # # #
        Сидя в одиночестве, я продолжал сочинять японское трёхстишие. Но выходила лишь какая-то ерунда:
        в жаркой ночной тишине
        что ты точишь напильником,
        о лягушка?!
        Дальше наслаждаться этими запилами не хотелось. Я вынул из холодильника пиво и позвонил Наташе в Пенсильванию. Говорят, что Тельцы - очень практичные люди. Одна моя знакомая даже называла меня «подлым Тельцом» за то, что я вечно изображаю эдакого хаотичного поэта-художника, но при этом из всякого базара извлекаю пользу. Вот и сейчас, поболтав о том, о сём (у них тоже пили пиво и играли в карты), я «кстати-о-птичках» спросил, как по-английски «напильник».
        - А тебе-то нафига? - удивилась Наташа.
        Я рассказал про конкурс хайку и про загадочную древесную лягушку.
        - Класс! Но как будет «напильник», я не знаю. Погоди, тут есть одна американская русская…
        Через минуту трубка снова задышала:
        - Слушай, она не знает, что такое «напильник». Пойду у соседей спрошу.
        Пока она ходила спрашивать, я сидел и слушал, как гудит вентилятор и как неведомая зверушка пилит неведомое дерево на берегу ручья.
        - Напильник будет «файл»! - сообщила Наташа, вернувшись к трубке. Она учащённо и эротично дышала. Небось бежала всю дорогу, блондинистая моя, подумал я с удовольствием.
        Мы поболтали ещё немного, и я оправился спать, сожалея, что Наташа всего в двух часах езды и при этом так недоступна, поскольку я ленюсь сдавать на права, а сама она редко приезжает, вся в учебе. Лягушка-напильник продолжала скрежетать, но я в конце концов уснул.
        # # #
        В пятницу мы пошли к соседу Майклу пробовать его самодельное пиво. Я долго думал, что взять в подарок соседу: то ли пачку «Беломора», то ли чудовские спички. Остановился на «Беломоре», потому что мало ли что. В прошлом году, сразу после приезда, я подарил зашедшему ко мне соседу спички. А он мне на следующий день притащил в подарок тяжеленный огнетушитель. Я уже потом сообразил - может, это не сосед ко мне заходил, а какой-нибудь пожарный инспектор? Пока ещё не знаешь языка, все они на одно лицо.
        Перед походом на пиво к нам с Чессом присоединился его двоюродный брат Сэм. Он адвокат, очень серьёзный мужик. Даже когда мы в прошлые выходные купались в водопаде, съезжая на задницах по большим плоским камням, у Сэма было такое лицо, будто он сейчас скажет: «Ваша Честь, обратите внимание на эти скользкие водоросли…»
        Но, кроме шуток, Сэм не дурак. Работка у него такая, что дураком быть просто нельзя. Он мне однажды рассказывал про свое последнее дело: лошадь на скачках сломала ногу, и её владелец судился с администрацией ипподрома. Так Сэм полгода изучал анатомию лошадей, чтобы выиграть этот процесс. А когда он приезжал в прошлый выходной купаться, я видел у него в бардачке книжку о бабочках, но все же постеснялся спросить, что за дело на этот раз.
        Говорить с ним о загадочной твари, поселившейся за нашим домом, я тоже вначале не собирался. Тем более что пить мы начали у Майкла в подвале, где вообще не слышно никаких звуков снаружи. Однако там мне быстро надоело. Американцы почему-то пьют пиво стоя. Невзирая на это, я обычно всегда нахожу, куда пристроить задницу. Но в подвале Майкла все было как будто подстроено к моему приходу: совершенно не на что сесть, кроме ледяного цементного пола и холодных бочек с пивом.
        И главное, стоило мне об этом заикнуться, как они сразу потребовали рассказать ещё чего-нибудь о диковинных обычаях русских. Начался очень длинный разговор, во время которого я пытался объяснить, почему мы в Питере греем пиво зимой:
        - Летом жарко, так?
        - Так.
        - В кайф выпить холодного пива, так?
        - Так.
        - А зимой холодно, так?
        - Так.
        - В кайф выпить подогретого…
        - Ни за что! Пиво подогретое не бывает! Представь, Алекс - ты на пляже, жара… и ещё пиво горячее! Бр-рр!
        - Блин, но это же летом, когда жарко, так?!
        - Так.
        - Но зимой же холодно, так?!…
        И опять по кругу, всё сначала. В конце концов Сэм тоже понял, что разговор зациклился, и предложил пойти на воздух. Мы вышли с пивом на задний двор и, стоя над ручьем, любовались природой. Сэм увидел невдалеке дерево с белыми цветами и тут же сказал его название. Которое я тут же забыл, но зато спросил:
        - А слышишь - вот это? Будто наждачкой по камню. Всю ночь мне спать мешало! Чесс говорит, это лягушка.
        - Маловероятно. Лягушки так не орут. Я думаю, насекомое. Или даже птица, - ответил грустно-задумчивый Сэм. И почему-то добавил:
        - А ты слышал, как кролики верещат, когда их режут? Ужасный звук, правда?
        Я промолчал. Я не слышал, как верещат кролики.
        - Вот, кстати, ещё одно интересное явление, - продолжал Сэм, отхлебнув пива. - Похоже, Майкл приучил свою собаку не срать на своей территории!
        Действительно, лохматый Твелвгейдж уютно примостился прямо за нашим домом. Ограды между дворами не было, но пёс Майкла верно вычислил, что у нашего дома - чужая зона, а значит, можно гадить вдоволь. Закончив, он подхватил зубами свою любимую «летающую тарелку», которую перед этим заботливо положил перед собой на землю, и убежал. А я на всякий случай запомнил место, чтобы не вляпаться.
        # # #
        В выходные скрежещущая «не мышонка, не лягушка» отошла на второй план. Конец пятницы вообще не зафиксировался: в рамках культурного обмена я показывал американцам, как делается пивной пунш. Тот самый, про который мой приятель Жора обычно рассказывал так: «А потом кто-то сделал этот пунш. Не помню только, кто…»
        Субботу и воскресенье мы провели на Дип Крик, где учили Лиз, племянницу Чесса, нырять с мостков под плакатом «Купаться запрещено». Я лишь раз вспомнил про загадочное существо-напильник, когда по пути обратно Чесс на скорости 100 миль в час высунул за окно губную гармошку. Получилась совершенно шизовая музыка ветра. И мне сразу пришло в голову - а может, нет у нас за домом никакого особого существа? Просто ветер так шумит, треплет какой-нибудь сухой листок между сучьев.
        Но в этот вечер я все равно ничего не слышал, по возвращении домой сразу заснул как убитый. Свежий воздух, купание, ну понятно.
        Зато в понедельник! Я пришел с работы усталый, поел булки с молоком, послушал старый «Аквариум» и лег спать. Вернее, только лег. В душном ночном воздухе, под аккомпанемент скрипачей-цикад выводил своё соло одинокий напильник. Закрыть окно было бы просто самоубийством: вентилятор, стоявший на подоконнике и тянувший свежий воздух, был единственным спасением от жары. А когда-то я думал, что он гудит! Да по сравнению с этими наждачными звуками вентилятор был просто шёпотом любимой девушки!
        Я провалялся без сна ещё полтора часа, обдумав всё, что только можно обдумать, если лежишь в тридцатиградусную жару на полосатом пододеяльнике и слушаешь надрывающуюся за окном лягушку или кто там ещё.
        В третьем часу я не выдержал и спустился вниз. На кухне сидел Мэт и ел разноцветные макароны. Увидев меня, он заржал. Наверное, решил, что я иду звонить. Месяц назад ночью, когда я лежал на полу в прихожей и разговаривал по телефону с Маринкой, Мэт вернулся из бара, перешагнул через меня и пошёл спать; встав в полвосьмого утра и спустившись вниз, он обнаружил, что я всё ещё лежу в прихожей и разговариваю; он тогда сразу спросил, не дам ли я ему на минуточку телефон - позвонить в дурдом; но я успокоил его, сообщив, что говорю не с Россией, а всего лишь с Северной Каролиной.
        - Проклятая древесная лягуха! - объяснил я свою теперешнюю бессонницу. - Ни хера не дает спать!
        - Take my gun and take care, - предложил Мэт.
        - Не, лучше молочка попью. Может, засну.
        - It might help, too.
        Но поднимаясь в спальню, я вновь услышал… Все окна в доме были открыты, и казалось, под каждым сидит пьяный сантехник и перепиливает толстую трубу мелким рашпилем. Я передумал возвращаться и вышел на улицу.
        Ага, вот оно что! Их уже двое! Немного поодаль от первого источника звука завёлся второй. И они, суки, теперь переговариваются! Шрых, шырых-шырых… Шрых, шырых-шырых… Я попробовал подойти ближе, но передвигаться в темноте по колючим кустам оказалось непросто.
        Абзац! Царь Природы. На рубеже XXI века. В одних трусах на берегу ручья, в третьем часу ночи. Жертва напильникофобии. Разозлившись, я схватил горсть камней и запустил ими на звук. Потом ещё очередь - по второму.
        Странные звуки смолкли. Под ласковое пение цикад я вернулся в дом. Мэт оторвался от разноцветных макарон:
        - Did ya show them bastards where Russian crayfish stay the whole fuck’n winter?
        - Типа того.
        Я поднялся в спальню и лег. Как хорошо! Только цикады и вентилятор. Однако…
        Блин, мне опять не спалось! Я понял, что лежу и думаю о древесной лягушке. Почему она кричит каждую ночь? Почему замолчала? Может, я убил редкое животное или помешал ему искать подругу? А может, это всё-таки не животное, а какое-то странное явление природы? Бывает, деревья от мороза трещат. Интересно, трещат ли они от жары?
        Тишина со слащавыми цикадами раздражала чем дальше, тем больше. Я снова встал и, стараясь идти тихо, вернулся к ручью. В воздухе висела какая-то безнадежность и пустота.
        Я пнул ногой булыжник. Он скатился в ручей и булькнул в воде.
        И тут меня осенило. Я поднял два плоских камешка, успев подумать, что если меня сейчас увидит Мэт… («Знаешь, Джоди, наш русский совсем того. Ошизел парень без баб совершенно. Прикинь, выхожу ночью на веранду, а он у ручья голый стоит. И в каждой руке - по здоровому камню…»).
        Да хер с ним, с Мэтом. Пусть дивится на загадочную русскую душу. Я потёр камни друг о друга. Нет, не так. Повернул один камень ребром и снова потер: над ручьем раздалось «шырых-шырых». Потом ещё раз.
        И тут в отдалении - метров пятьдесят - раздался ответ.
        «Зараза!», вслух сказал я и почувствовал, что мой рот против воли растягивается в улыбку.
        Напильник шырыхнул снова, уже значительно громче. Неожиданно для самого себя я размахнулся и швырнул камень в его сторону. Звук опять смолк, и тогда я пошёл спать.
        Белая глина
        В твоём домашнем телефоне
        были счастливые семёрки,
        целых четыре из семи.
        И он обычно отзывался
        смешным «аллё» и звонким смехом,
        мне сообщавшим: «Вот опять
        ты вытащил меня из душа!»
        Потом рассказывался новый
        сон или жизненный момент.
        Теперь твой телефон сменился:
        в нём нет семёрок, лишь четвёрки.
        Три из семи. И на вопрос
        хозяйка дома отвечает,
        что будешь позже, что ушла
        ещё вчера. Что передать?
        Не говорить же старой дуре
        про сон и про «аллё» смешное…
        Ну в общем, передайте ей,
        что скоро прилетает в город
        один специалист по душам.
        Почти сантехник. Да, поймёт.
        Она должна была уехать вечером. Это уже было решено, мы всё обсудили и просто зашли посидеть к Андрюхе после репетиции. Мы пили пиво и пели последнюю песню, мишкиных «Ангелов», когда началась гроза. Ливень был жуткий, шум воды глушил гитары, капли долетали аж до середины сразу потемневшей комнаты. Окно пришлось прикрыть - и посидеть ещё. К платформе пришли уже в сумерках. Оказалось, что электричек не будет до утра: молния долбанула в линию электропередачи где-то около Нового Петергофа.
        - Я возьму тачку, - заявила она.
        - В такое время? Знаешь, сколько это будет стоить?
        - Могу пешком пойти, прямо по шпалам. Ты ведь знаешь, я могу!
        - Молнии будут бить по этим шпалам прямо перед твоим носом. Тебе мало грозы, которую мы устроили своим пением?
        - Всё равно пойду.
        - Ну иди.
        Тут она и расплакалась, в первый раз со дня моего приезда. Не надо было мне злорадствовать. Несколько минут назад, когда мы подходили к платформе и Андрюха перенёс её через большую лужу, она остановилась и неожиданно сильно-сильно поцеловала меня. Так, как делала это раньше, спокойно и при всех. Казалось, это не я, а она была человеком, который вернулся домой. Я даже не думал, что она всё ещё может так вот разреветься. Или так хохотать, как хохотала сегодня на репетиции. За время моего отсутствия она не изменилась внешне, но внутренне стала немножко другой. Более опытной, что ли. Пожившей. «Моя бывшая подруга совсем повзрослела…»
        А теперь вот - нате вам. Прямо как вырвало.
        - Да не реви ты! - успокаивал Мишка. - Это ж гроза. Стихия, бля! И в некотором смысле, знамение. Я вот к родной жене доехать не могу!
        Успокоилась она быстро. Подозрительно быстро, сказал бы я-нынешний. Пять минут слёз, ещё пять минут молчаливой ходьбы, один звонок маме с инструкцией «на-случай-если», и вот уже готово резюме: «Тогда купите мне Балтику-тройку».
        Только разве же я-тогдашний всё это подсчитывал? Андрюхины байки и мишкины песни, пиво и курица, приготовленная по возвращении в общагу - всё путем, всё как раньше, вплоть до незаметного исчезновения моих приятелей, оставивших нас вдвоём в андрюхиной «двойке». Вода ещё капала на пол с подоконника, соседи сверху ещё только предлагали выпить за женщин - а она уже была рядом, она была просто чудо, и я до сих пор отчётливо помню её худую спину и ложбинки на ягодицах…
        Но я-нынешний, конечно, вспомнит и о другом. Это скользкое ощущение, что тебе отдались «по старой памяти». Ощущение, в котором даже и не поймёшь, что главное: то ли снисхождение к тебе за прошлые твои подвиги, то ли слабость женщины перед привычкой, то ли даже способ проверить на прочность свой новый мир?
        Полностью это развернулось утром, когда по дороге в город она наговорила мне гадостей, уже чувствуя себя виноватой перед своим «Сашенькой»:
        - Если хочешь знать, я от него в 25 раз больше удовольствия получаю, чем от тебя!
        Это было сказано, чтобы разозлить, ударить. Но прозвучало как-то оборонительно, вроде детского «сам дурак». Меня больше удивило число 25. Оно-то с какого потолка? Номер проехавшего мимо трамвая? Критический возраст? Рифма к «опять»?
        Но видимо, именно тогда, с выкриком этого магического числа, прошло её первое впечатление от встречи, и началась борьба за то «тихое счастье», в которое я вломился столь неожиданно. Ах, какой негодяй! Нет, она была не прочь встретиться, но совершенно иначе! Постоять на платформе, к которой подходит «скорый», с замиранием сердца и чистой слезой переждать, пока он пронесётся мимо, без остановки, без остановки… но уж никак не этот вот Голливуд, когда поезд вдруг сходит с рельсов и въезжает в здание провинциального вокзальчика. Теперь, с утра, набежали трезвые мысли, эдакие работяги в оранжевых куртках, бросились чинить провалившуюся крышу бедного вокзала и ставить меня на место, на запасной путь, на роль интересного, но случайного любовника, который скоро уедет.
        По дороге от метро к дому она вспомнила, что я давно не читал стихов. И даже это пыталась использовать - мол, ты и сам теперь другой, некуда возвращаться. В ответ я прочитал ей прошлогоднее:
        подожди меня чуть-чуть
        ты не то чтоб очень жди
        с грустной рифмой про дожди
        просто оглянись на путь
        что остался за спиной
        и в последнем свете дня
        подожди чуть-чуть меня
        там, за городской стеной
        нет меня - тогда забудь
        не скучай, не размышляй
        шпорь коня и уезжай
        только подожди чуть-чуть
        - Интересно. - Она задумалась. - Ты вроде бросаешь человека в этом стихе. А с другой стороны, даёшь ему свободу выбора - ждать или не ждать. Это сложнее, чем просто «жди меня, и я вернусь». С такой свободой очень тяжело…
        Розу, которую я подарил ей в первый день после приезда, она оставила у меня. Вернувшись домой, я вынул цветок из таза с водой и поставил в бутылку из-под «Каберне». Роза простояла ещё дня четыре, потом засохла. Но даже засохшая, она осталась единственной в квартире вещью, на которой мой взгляд мог остановиться без нервного скачка за окно.
        Я всегда недолюбливал эту квартиру. А пока был в Штатах, её тому же и обчистили. Тут и красть-то было нечего, кроме книг. Зато без них, прикрывавших углы и царапины, это помещение стало действовать на меня совершенно удручающе. Два похожих на гробы шкафа, родительский чёрно-белый телевизор, оклеенные совковыми обоями стены и очень низкий потолок цвета немытой кастрюли из-под кипяченого молока…
        В общем, ничего странного в том, что я не выбросил засохшую розу, а повесил её на люстру.
        # # #
        Две следующие (следующие не в хронологическом порядке, а в порядке памяти, что выплескивается сейчас в блокнот, хотя приличная love story должна предлагать события в последовательно накаляющемся повествовании, небольшая такая повесть, самое «актуальное» где-то в третьей четверти, с оригинальными деталями, а ближе к концу как бы лёгкий прыжок мысли в сторону, на ветку за окном, либо ещё какой-то литературный трюк, некое обдуманное издевательство над деревцем сюжета - например, определённый отрезок времени выбрасывается, и соединение оставшихся кусков дает это дурацкое «трагическое щемление»… но нет же, я просто переношу на бумагу историю нескольких встреч с одним человеком в месяце июле такого-то лета; историю, которая странно организована моей памятью и заведомо ею искажена, ведь в памяти моей, как в коробке с рыболовными принадлежностями, есть множество вещей, собранных и расположенных вроде бы хаотично, но связанных друг с другом тонкими запутанными лесками, которые тоже хранятся в этой коробке и имеют привычку соскакивать с катушек, цепляясь за всё подряд, и когда ты дёргаешь одну из них, то
вытягиваешь любимую, чуть заржавевшую блесну-«черноспинку», и разглядывая её, забываешь, что полез в коробку совсем за другим, за ниппельной резиной для велосипеда, которая хранится там же, ведь из нее ты делал «кивки» для зимних удочек, и не заводить же специальную коробку для кивков, а «черноспинка» между тем тянет за собой еще что-то… и главное, я совершенно не знаю, что потянуло за эту леску сегодня - может фраза с урока французского или волос на раковине рядом с забытыми часиками только что приехавшей в штаты наташи с которой мы выпили прошлой ночью бутылку merlot привезённую из cофии где я сутки болтался в ожидании нью-йоркского самолета и курносая телефонистка-болгарка в паршивой гостинице была единственным человеком который говорил со мной по-русски безо всякого комплекса оккупанта в отличие от халдея из бара в пулково-2 который не хотел брать у меня стобаксовку потому что она какая-то сырая и я ответил blow me она просто лежала в заднем кармане джинсов понюхай если не веришь и тут же сам попадаю в ужасно вонючий нью-йорк где эта зелёная рогатая тёлка стоит посреди воды с мороженным в правой
руке и учебником права в левой и нужен ещё целый год чтобы на собственной левой пальцы снова разбились о струны когда рок-группа соседа-американца пришла репетировать в наши апартаменты и я спел им мишкину тихуюзлость и своего соседскогопса вдыхая запахтравы который они оставили вовсехкомнатах и который я чувствуюдажесеичас несмотряна работающийвовсювентилятор) - короче, две следующие наши встречи связаны с её вторым молодым человеком, Сержем.
        Уже само упоминание этого, как она выразилась, «мальчика для психотерапии», сильно пошатнуло романтическую картину неожиданной измены: оказывается, любимому мужчине и без моей помощи регулярно наставляли рога. Тем не менее, когда мы встретились втроем у выхода из «Маяковской», она всё-таки растерялась, попытавшись схватить за руки сразу обоих.
        Я усмехнулся, она тоже, но с каким-то жалобным «ты-же-понимаешь» взглядом. И вот ведь парадокс! - человек, который знает и видит больше, должен уступить и сыграть «просто старого знакомого», чтобы помочь бедной блондинке, запутавшейся со своими мужиками. Даже обидеться не удавалось, настолько комизм ситуации и любопытство пересилили скучное чувство собственника. Я шёл слева от них, засунув руки в карманы и разглядывая прохожих, временами отдаляясь метра на два и пропуская между ними и мной ручейки встречных пешеходов - предполагая, что именно так, а не под ручку, ходят «просто старые знакомые». Она тем временем весело щебетала с Сержем, который, кстати, оказался довольно статным и кудрявым парнем.
        В баре Money-Honey, когда Серж отправился за пивом, я доверительно сообщил ей, что жизнь в Америке научила меня различать симпатичных не только среди женщин, но и среди мужчин. И Сергей, по моим наблюдениям, был вполне ничего. «И довольно неглуп для своих двадцати с копейками», добавил я вслух, а про себя продолжил: «Чего же ты со мной-то развязаться никак не можешь?»
        - Интересно-интересно! - Она стрельнула глазами в сторону Сержа, и убедившись, что он все ещё стоит к нам спиной у стойки, прижалась моему плечу. - Про мужчин в Америке поподробнее! Тебе самому шанс не представился с каким-нибудь шоколадным красавчиком?
        - Шансов там вагон. Особенно когда ночуешь в приюте «Армии спасения» в негритянском квартале Питтсбурга.
        - Ну и?
        - Ишь, как оживилась! Должен тебя огорчить: до таких великих пидоров, как Лимонов, мне ещё далеко. Ленивый я, наверно. Просто зашёл - там, конечно, ни одной белой рожи - и говорю: опоздал на автобус, денег нет, нельзя ли у вас переночевать…
        - А они?
        - Сначала поглядели так, что я сразу призадумался, не драпануть ли. Потом вдруг один чёрный говорит по-русски: «До свидания!» И ржёт. Я его переспрашиваю - в каком смысле? Он тут же чертыхается и объясняет, что перепутал «до свидания» и «здравствуйте». Слишком, говорит, много лет прошло с вьетнамской войны, совсем позабыл прекрасный русский язык… А потом говорит остальным - hey buddies, это не белый, это русский, на автобус опоздал, денег нет, будет у нас ночевать, дайте-ка нам хорошей травы. Так мы с ним всю ночь и сидели, трепались о бабах и о ракетах. Вообще там в Америке лучше всего к нашим относятся бывшие военные.
        Вернулся Серж с пивом. Мне он принес «Хайнекен», как я просил, а себе и ей - по «Балтике-тройке». Ага, вот оно откуда. Я уехал в Штаты, вином больше никто не угощает, а «первый мужчина» какой-то приличный, вообще не пьёт. Ну ясно, психотерапия с милым мальчиком научила её разбираться в сортах «Балтики».
        Она обняла его у «Гостинки» при расставании. Я в это время делал вид, что никогда не видел магазинных витрин с конструктором LEGO. Сдерживать смех было нелегко, пришлось отвернуться.
        - Офигенно трогательно! Я надеюсь, он поверил, что мы с тобой учились вместе в первом классе, а потом я сразу женился на манекенщице и уехал. А может, он по моим американским шуточкам представил, что я «голубой»? Или что я полный ботаник, который всю жизнь занимается исследованием влияния лягушек на творчество Басё и Тургенева. И что сейчас ты, конечно же, поедешь домой. А я… блин, куда я-то поеду в его воображении?
        - Поиздевайся, поиздевайся.
        Следующий раз - снова Петергоф, куда они с подругой и Сержем приехали посмотреть мишкино выступление на концерте. Они уже схватили где-то пива, и сразу после приезда она в компании милого мальчика отправилась в соседнюю общагу за закуской. Мы с её подругой тем временем обсуждали Что-то Очень Интересное. Все как будто согласились принять такое распределение на пары… которое всё равно развалилось к концу дня.
        Я так и не понял, когда она переключилась. Может быть, сразу почуяла, что роль «третьего» мне не очень подходит. А может, это случилось уже после концерта, когда мы с ней добрались до Мишки и он стал по-старому плакаться, как хреново прошло выступление, и звук поганый и песен всего четыре дали спеть, но в следующее воскресенье мы с ней обязательно должны к нему в гости, гитара там есть, так что все наверстаем… Я молча кивал, улыбался, а сам в который раз ломал голову: моё ли это влияние, усиленное рок-н-рольной атмосферой - или её умение подстраиваться на ходу, в буквальном смысле любить ближнего, с какой бы скоростью ближние не чередовались? А может, это и не она и не я, а сам Петергоф, где мне всегда кажется, что неба стало больше; но все говорят - обычное питерское небо, просто ты неравнодушен к этому городку, старик…
        Обратно на станцию мы шли рыцарской «свиньёй»: статный кучерявец и подруга впереди, а за ними на некотором удалении - она, я, и Мишка с женой. На платформе я сделал отстранённый вид, и на повторное предложение Мишки приехать в гости отвечал, что скорее всего приеду один, ведь это только я в отпуске, а честным девушкам надо работать…
        «Ни за что! Только вдвоем! Правда?» - Мишка обернулся к ней.
        Она тоже стала отшучиваться, глядя, как подкрадывается поезд, но при звуке раскрывшихся дверей вдруг юркнула между Сержем и мишкиной женой и повисла у меня на шее. Милого мальчика втолкнули вместе со всеми в вагон, а мы с ней всё стояли на пустой платформе, и кто-то придерживал дверь. Потом она быстро шепнула: «Всё-всё, ты позвони завтра, хорошо?» - и впорхнула в тамбур.
        «Глупая моя, глупая, - думал я, спускаясь с платформы на тропинку и засовывая руки с карманы. - Теперь и этому придётся объяснять, «кто он такой и какие у тебя с ним отношения». А я ведь скоро уеду…»
        Но другой я, циничный и наблюдательный, уже сочинял новое защитное объяснение, повторяя, что мой образ рокового любовника после сегодняшнего выглядит слишком плоско. Мой приезд не расстрОил, а лишь растроИл эту женщину. Одной потерявшейся буквы «с» маловато для полной смены картины мира. Но вполне достаточно, чтобы запустить ту спасительную игру, которая легко превращает любые чувства в красивый и мёртвый гербарий слов.
        # # #
        За решеткой ресниц - белый треугольник потолка. Потом край окна, полоски жалюзи из полупрозрачного бамбука, пятна листвы. Она вновь опускает веки, пытаясь вернуться во тьму, снова вызвать… Увы, только бледный образ. А ведь это она всего мгновенье назад была той танцующей орхидеей, что летела сквозь ночь на огненных лепестках. И почему-то нельзя было останавливаться - да и не хотелось…
        Но решает здесь не она, и перед глазами сейчас - только розовая пустота опущенных век. Спина вспотела, сквозь тонкое сари ощущается пластик кушетки. Она подумала о пятнах пота: будут коричневые разводы на новеньком лимонном шелке. Гадость.
        И ещё интересные ощущения: плечо упирается в подлокотник, колено - в стену. Получается, во время сеанса она развернулась на девяносто градусов. Может, даже ходила по комнате?
        Но, с другой стороны, принимая в расчёт эту позу и мокрую спину, можно не сомневаться: дремль закончился. Но она не спешит открывать глаза, теперь уже по другой причине. Рядом слышатся голоса. Спорят.
        - Ох, как ты меня достал! Вечно лезешь в самое неподходящее время. Обязательно нужно вмешиваться, когда я занят?
        - Скажите, какой великий ученый!
        - А то ты не знаешь, какой! Могу напомнить. Красный диплом и золотая аспирантура в лучшем университете Бангалора-6 не каждому даются. Моим докладам аплодировали даже на европейских конференциях. Если бы мне только не мешал этот клоун…
        - Хе-хе, не любишь клоунов? Проведём-ка научный анализ! Негативные воспоминания, да? К тебе в детстве случайно не приставал такой крепкий клоун с большим красным носом и белой бородкой? Говорят, он многим психику покалечил.
        - Не заговаривай зубы, бездельник. Клоуном я называю того, кто вечно кричит мне, что я упустил настоящую жизнь, обменял её на какие-то голограммки, которые невозможно «ни съесть, ни поцеловать». Или на закорючки из книг, «похожие на дохлых жуков». Но что же этот свободный художник мне предлагает взамен? Жить сегодняшним днем? Плясать под санитарным дождем, бегать за смазливыми дурами, у которых одни фумочипы вместо мозгов? И не достичь ничего стоящего в жизни? Ну уж нет! Пошёл отсюда, трепач!
        - Ага, щас! Сам катись, мерзкий ретровирус! Взгляните-ка на этого умника! Да ты до сих пор не кто иной, как «хороший мальчик»! Все твои попытки упорядочить мир - это как постель заправлять, чтобы мамочке угодить. А что дали тебе годы такой науки, кроме испорченного здоровья? Не говорю уже про любовь или счастье - но может быть, хоть лишнюю каплю комфорта? Ты чувствуешь себя лучше, сидя в этих лабах без окон и сканируя чьи-нибудь выделения? Признайся уж честно: ты просто боишься жизни. Вот и спрятался от неё в своей высокой башне из слоновьего говна.
        - Ну да, ну да. Зато ты у нас паришь на седьмой орбите после каждой ночи, проведённой в потной возне с случайной блондинкой. Ах, как оригинально! - раз за разом прокручивать те алгоритмы, что тысячи лет назад описаны в Кама-Сутре. Хотя нет, я забыл! - после всех этих эпидемий большинство мужчин перешло на фильтрованный нейросекс с компфетками и креветками. Зато у тебя сразу появилось широкое поле для достижений натуралиста: раскрутить очередную испуганную дурочку на настоящий, варварский секс без электроники.
        - Ну уж это всяко интересней твоего любимого принципа «Лучше порно, чем никогда».
        - Зато я по крайней мере избавлен от необходимости с ними сюсюкаться. Ты-то, конечно, уверен, что все они прямо переполняются эндорфинами, слушая твои глупые стишки. Тагор ты наш недоцифрованный!
        - Вот-вот, даже мои стихи вызывают отклик. И особенно, кстати, в твоих любимых маленьких брюнетках, а не в моих блондинках.
        - А у тебя всегда был извращенный вкус. Ты сам когда-нибудь думал, почему ты бегаешь только за плеченогими тупицами? Мои-то маленькие брюнетки вполне понятны: когда человек рождается, первое, что он видит, это лицо матери…
        - Неправда! Сначала он видит её ноги. Потом видит акушерку, симпатичную блондинку. А потом уже на него наваливается суровая правда жизни.
        - …И он скрашивает эту правду своими кривляниями, да?
        - Да, скрашивает. И все удовольствия, которые получаю я, измеряются не чужими дипломами, а моими чувствами, этим самым честным мерилом. И в моей жизни было бы больше радости, если б ты не доставал меня своим детским страхом «всё потерять». Скажи ещё спасибо - без меня ты давно уже превратился бы в скрипт для генерации научных статеек.
        - Ха-ха, зато ты без меня остался бы такой живой… амебой! Так и лелеял бы свой прокрустов комплекс с «прекрасными дамами» в той бомбейской дыре, откуда неудачники вроде тебя никогда не вылезают в большой мир…
        - Ладно, ладно, мир! Чего ты вообще завелся? Чуть что, сразу «вали отсюда». У нас ведь гораздо лучше получается вместе, будто ты не знаешь. Каждый - эксперт в своей области, а вдвоём - эксперт в квадрате. Так и надо работать! Когда один зацикливается, другой удерживает его от крайностей. И подсказывает такие решения, до которых первый ни за что не допер бы в одиночку.
        - Согласен, когда все заняты своим делом… Но мы ведь спорим всё время, это так непрактично! Признайся: мы все-таки завидуем тем, кто работает более слаженными группами. С каким презрением эта многоколёсная шпана смотрит на наш старомодный тандем! А мы даже вдвоем с трудом договариваемся. Предвижу твои возражения, но послушай: может, и нам пора завести искин-контролёра? Если мыслить логически…
        - Да ты сдурел! Чтобы какая-то горстка биочипов мною командовала? Чтоб говорила: сейчас рисуй, сейчас пиши научный труд? Никогда! Или ты забыл, что мы вообще тут делаем?
        - В общем-то ты прав… Только мы и можем нормально работать с беднягами вроде этой девочки. Какие-нибудь мясники из молодых тетронов без колебаний прописали бы ей персонокластический электрошок. Так далека она от них, так ненормальна с их точки зрения! Но после их секатора ей одна дорога: до конца дней ходить с контролёром. Да и то неизвестно…
        - Вот именно! Ты сам говорил: по статистике, их методы дают ужасные результаты. А мы докажем, что старая гуманная терапия работает лучше! Будет тебе о чем на следующей конференции рассказать.
        - М-да… Судя по записи первого сеанса, дело сразу сдвинулось с мёртвой точки, когда мы установили с ней дружеские отношения, как ты советовал. Что ж, пора снова поговорить с бедняжкой. Прибор уже отключился, сейчас она придёт в себя.
        Девушка открыла глаза. Рядом с кушеткой сидел мужчина в зелёном халате. Его смуглое лицо было настолько круглым и гладким, что густые брови и слива-нос смотрелись как нечто постороннее, прилепленное позже в большой спешке. Такими же неуместными казались глаза, постоянно чуть навыкате.
        Зато на обложке голубой папки, которую мужчина держал в руках, виднелось симпатичное, хотя и слегка испуганное личико длинноволосой брюнетки тихоокеанского типа. Девушка не сразу узнала себя. Ещё несколько мгновений понадобилось, чтобы прочесть четыре иероглифа, написанные от руки под снимком. «Моноперсональность. Тяжёлая форма».
        Увидев, что пациентка очнулась, доктор растянул толстые губы в профессиональной улыбке.
        - Ну, как мы себя чувствуем?
        Девушка неуверенно села. Нашарила под кушеткой сандалии, поправила сари.
        - Мы… мы чувствуем себя лучше.
        # # #
        Неужели все писаки лелеют в башке этот мифический образ: красивая женщина, на лице которой отражается «вся гамма чувств-с», когда она читает твоё гениальное произведение? Булгаков с этим особенно постарался: его героиня даже в огонь за рукописями лазила. И ведь веришь, веришь, и сам о таком иногда мечтаешь. Пока не прочтешь последний том того же Булгакова, где письма и дневники. Где он рассказывает, как отдал перепечатывать «Мастера и Маргариту» какой-то молодой родственнице. И стал наблюдать. Бедняга! На первой сотне страниц вообще никакой реакции, и лишь где-то в середине девушка один разок, вяло так, ухмыльнулась.
        Мне сегодня даже ухмылок не достается: утром она поругалась с «Сашенькой», и печаль омрачает её лицо с самого приезда. Разве что немного успокоилась, пока читала мой рассказ. Пару раз наморщила свой круглый лобик, да и только. Пытаюсь оправдаться:
        - На самом деле я не знаю, как лучше перевести эту игру слов на русский. В западной медицине это Multi-Personality Disorder, по-нашему «расщепление личности». А у меня тут Mono-Personality, то есть наоборот, «одноличность» как ненормальность. Но аббревиатура та же самая, MPD. С аббревиатуры всё и началось, я написал по-английски вначале, с таким названием. Ну, как тебе?
        - Скажем так: это ещё не «большая проза».
        - Да я же говорю, просто набросал идею. Часто так бывает: когда представляю идею отчетливо, мне уже лень её обрабатывать.
        - Я поняла. Идея ничего. Но всё равно, стихи у тебя лучше. Знаешь, у меня бывают моменты, когда устанавливается такая ровная, почти семейная жизнь. И тогда я вдруг посреди этого спокойствия достаю твои стихи - и старый бес снова просыпается, хочется куда-то сорваться… В общем, чувство, что есть на свете что-то ещё, помимо моей тихой потенциальной ямы. А ещё так здорово узнавать все эти детали: и «ватной лентой дым из трубы», и хокусаевскую «Волну» на стене… Читаю и так отчетливо представляю себе эту квартиру, где не была с тех пор. И тебя вспоминаю, и твою Р-рр… ты читал ей «Ноябрьскую Сороку»?
        - Читал. Ей не понравилось. Хотя она сказала, что слушать меня лучше, чем читать самой.
        - А по-моему, наоборот: читать ты ни фига не умеешь!
        - Ну, не знаю. Ей вообще мое стихоплетство было неинтересно. И это, может быть, даже хорошо, когда человеку, с которым живёшь, наплевать на то, что ты пишешь. Вот ты, например, можешь меня запросто избаловать и испортить постоянным цитированием моих рифмованных глупостей…
        - Ах так?! Ладно, считай, что я притворялась, чтоб тебя не обижать. На самом деле стихи у тя все па-аршивые, а прозу ва-ащще писать не умеешь. Э-э-э!
        Ей острый язычок высовывается, как конфета. Она снова, как два года назад, дразнит меня этим розовым леденцом.
        - Ага, конечно. «И вообще я тебя из головы выкинула.» Чего ж ты продолжаешь читать, да всё новое требуешь? Э-э-э!
        - Ну положим, я тебя выкинула, а не стихи. Это две большие разницы, почти никакой связи. А во-вторых, просто читать нечего, вот и читаем всякую дрянь. Э-э-э!
        Она и сама не догадывается, насколько права. Все мои выдуманные мультиперсоналы, да и вообще вся фантастика - ничто по сравнению с этой женщиной-оборотнем. Если бы я не слышал этого собственными ушами, ни за что не поверил бы, что ещё вчера, степенно входя в троллейбус, эта самая барышня ровным голосом жены булочника говорила: «А вот Сашенька считает…» - и дальше про то, что все ваши Бродские - тунеядцы, а настоящий мужчина должен делать реальное дело своими руками. Например, печь хлеб.
        Сейчас-то я уже знаю, как это работает. Как всего один день с другим человеком перестаивает это живое зеркало, а ты тем временем тормозишь, продолжаешь хранить в памяти «свой день», когда она сидит ночью у тебя на кухне, закутавшись в простыню, и звонким голосом сообщает, что тоже - тоже! - написала стихотворение:
        жить на вершине голой
        писать простые сонеты
        и брать у людей из дола
        хлеб, вино и котлеты
        Ты хмыкаешь, сочтя это шуткой. Это же Саша Чёрный, она прочитала его здесь, на твоей кухне, буквально на днях. Но снисходительная улыбка тут же тает, потому что она продолжает стих, уже от себя. Да так продолжает, что Саша Чёрный, неверное, тоже перестал ухмыляться в своем гробу:
        и чтобы ещё был некто
        кто ходил бы за хлебом
        ему бы я тоже позволил
        жить под моим небом
        
        с ним поделил бы честно
        хлеб, вино и котлеты
        должен же кто-то слушать
        мои простые сонеты
        Ах, как хотелось бы ещё потешить самолюбие этой картинкой - со мной она даже стихи писала, а потом погрязла в мещанстве с булочником. Но теперь, с моим возвращением, снова оттаяла, снова тянется к свету…
        Чушь собачья. Да, она комплексует из-за отсутствия образования - но через два года будет легко говорить по-чешски, потому что новый мужик увезёт её в Прагу. Как супруга бывшего военного, она не позволит мне поцеловать её даже в пустом трамвае - но ещё через год подцепит триппер от турагента, а потом забеременеет от врача, вылечившего её от триппера. Когда я встречусь с ней снова, она будет жить с программистом и рассказывать мне за обедом о вирусе Iloveyou. Я же в ответ посоветую ей подцепить английского лорда, ведь с ним она всего за год сделается настоящей леди, да и мне будет где останавливаться в Лондоне. А лет ещё через пять, во время очередной нашей встречи, я пообещаю свести её с американским астронавтом. Ведь если землянам когда-нибудь суждено повстречать другую цивилизацию - единственным способом наладить контакт будет именно она.
        Но это будет позже. А сегодня я просто ловлю себя на том, что, когда она сидит у меня на кухне, я не вижу ни драных обоев, ни серого потолка… ни даже засохшей розы на люстре.
        # # #
        - Как тебе эта маечка?
        - Вполне.
        - Серьёзно, я не уверена. После всего, что ты про юбки наговорил…
        - И я серьёзно. Повернись. Очень милая маечка, ты в ней чудесно выглядишь. Хотя в моей рубашке и с голыми ногами было круче. Но ты ведь такой костюм только для первых знакомств используешь, вместе с хорошо наведенным дождем - ах, я вся промокла, нет ли у вас какой-нибудь рубашки… Страшная сила эти вымокшие девушки.
        - Издеваешься опять? Ладно, поехали.
        В Новгороде тихо и хорошо, как всегда. Тот же Волхов с сильным течением, которое уносит нас с ней под мост, когда мы купаемся. Тот же обветшалый Кремль с мрачным и пустым Софийским собором.
        - У тебя было обалденное лицо, когда ты свечку ставила. Такое даже фотографировать нельзя. Было бы время, притащил бы пастели и нарисовал.
        - Тебя бы выгнали. Тут, наверное, нельзя рисовать. Разве что иконы.
        - У тебя был очень иконический лик. Я бы сказал, что спутал.
        - Ох уж мне твои комплименты с двойным дном! Кстати, одна моя подруга сюда ездила креститься. Я вот думаю - может, мне тоже?
        - Давай-давай. Это сейчас не менее модно, чем мобила, но гораздо дешевле. Опять же, среди священников стало много молоденьких и симпатичных…
        - Да ну тебя.
        Юрьев монастырь закрыт, но проходящая мимо тетка показывает нам лаз, которым пользуются местные художники, чтобы забираться внутрь. Мы не художники, но забираемся тоже.
        - Я рассказала Саше твою историю про девочку, которая цитировала фильм «Красотка». Он сказал, что не заплатил бы за меня триста баксов. А ты бы заплатил?
        - Я бы заплатил 350.
        - Ты свинья. - Она останавливается, глаза полыхают гневом. - Я думала, ты скажешь…
        - А какого хрена я должен что-то говорить? Твой мужик, с которым ты живёшь уже больше года, о котором ты вечно повествуешь с эдаким придыханием, говорит, что не заплатил бы 300 баксов за ночь с тобой! Это, значит, не свинство? Это значит «Сашенька», да?
        - Ты дурак, ты ничего не понимаешь!
        Она садится в траву и плачет.
        - Мог бы быть хоть один человек, который сказал бы мне… хотя бы в таком месте…
        Подошедший к колонке мужик в плавках косится на нас. На его месте я бы подумал, что мы репетируем кино: она очень красиво всхлипывает среди невидимых стрекочущих кузнечиков и каких-то высоких стеблей с жёлтыми цветками.
        - Ладно, перестань. Извини. Меня ведь тоже мучает, что я опять уезжаю.
        Мы подходим к колонке, ждём, пока мужик наберёт свои ведра. Эх, как давно я не пил из колонок! А раньше знал все колонки в нашем городке. Лето, провинциальная банда пацанов на велосипедах - «Эй, я видал классное гороховое поле за Слободой, айда? - Погнали! Только сначала на колонку, пить охота ужасно! - А там как раз по дороге колонка, у моста». Дзинь-дзинь! И мы мчимся по сухой дороге, позади взлетают змейки пыли. «Я буду до-олго гнать велосипе-ед!» - напевают девчонки, подскакивая на багажниках…
        А здесь тихо и жарко, только кузнечики да шуршанье травы на ветру.
        - Я хочу туда!
        Она показывает на колокольню.
        - Там закрыто, видишь.
        - Всё равно. Вон лестница стоит, пойдём залезем.
        Подойдя ближе, видим, что лестница упирается верхним концом в голую белую стену.
        - Полезешь? - ехидничаю я. - Ладно, пойдем человеческими путями.
        Перелезаем через загородку на входе и шагаем вверх по замусоренным ступеням. На самой верхней площадке несколько запачканных извёсткой мужиков хохочут, рассказывая друг другу матерные анекдоты. Один из них, бородатый, подскакивает к нам.
        - Сюда нельзя! Только с разрешения батюшки настоятеля!
        - Мы только посмотреть… - Она выглядывает из-за моего плеча: волосы распущены, взгляд «дядя-дай-конфету».
        - Нельзя, - повторяет мужик.
        Я смотрю на него в упор. Америка научила меня какой-то наглости, связанной - как бы это покрасивей? - с чувством собственного достоинства. К тому же, чёрт побери, я в этом городе родился! И я смотрю на него с видом человека, который мог бы и не бриться сегодня утром (о как опять длинно на русском а там бы сказал просто смотришь по-доброму и мысленно произносишь fuck you и это так легко представить первый ударный звук будто открываешь баночное пиво а потом низкое ю-е эдакая отрыжка a la jim morrison…)
        - Пять минут. Потом мы сразу уйдём.
        - Ладно. - Бородатый подмигивает мне и возвращается к своей компании.
        Мы подходим к перилам. Внизу - белые стены, деревья и спокойный, широко разлившийся в этом месте Волхов. Её фотка на колокольне оказалась потом засвеченной. Только на плечах осталось немного побелки на память.
        Спускаемся, выходим из монастыря. Под самыми стенами - маленький пляж. Здесь совсем не ощущается течения.
        - А ты когда-нибудь пробовала в воде? - Я подплываю и обнимаю её.
        - Не говори так. У тебя интонация, как у одного моего бывшего… Противно звучит.
        - Ну извини. Просто я тоже пробую разные маски. Пойдем на берег, пора уже.
        - Тут неудобно выходить, камни…
        - Держись, я тебя вынесу.
        На берегу она оглядывается: местный народ, спокойный и даже какой-то пришибленный, не особо интересуется приезжими.
        - Подержать полотенце?
        - Да не надо, я и так могу.
        Она скидывает бретельки купальника, поднимает с земли майку, не спеша надевает. Встряхивает мокрыми волосами.
        - Эффектно. Но по-моему, никто, кроме меня, не успел оценить.
        - Да нет, вон там мальчик глазки вылупил. Сейчас его девочка надает ему по шее…
        Она вдруг крепко-крепко прижимается ко мне.
        - Ты чего?
        - Прощаюсь с тобой.
        - Но я же здесь, и буду с тобой ещё две недели.
        - А я заранее, чтобы не ныть потом, в последние дни. Хотя все равно ведь буду ныть.
        По дороге к вокзалу я покупаю ей валдайский колокольчик. «Ура, теперь у меня тоже будет!» - веселится она, позванивая двумя колокольчиками, новым валдайским и тем маленьким на браслете, что я привёз из Пенсильвании. Колокольчики, распущенные волосы, длинная свободная юбка - сейчас она выглядит замечательной славянской хипповкой, совсем не такой, какой бывает в Питере с его метро, трамваями, рекламами и этими рожами в барах…
        В электричке она засыпает. А я гляжу в окно - и радуюсь, что еду не на машине. Есть такая особая прелесть в электричках, которая недоступна в автомобиле и которую я почти уже забыл в Америке. Эта прелесть - смотреть в окно. Да-да, в машине тоже есть стекла. Но в электричке или в поезде можно сидеть непосредственно перед окном и смотреть во все стороны, а не только на дорогу, как это чаще всего получается в машине. В электричке вообще ничего не знаешь о дороге; это как бы дом с окном, который перемещается. Можно даже сесть спиной, а не лицом по ходу движения, и смотреть на остающиеся позади деревья, а не на те, что бегут навстречу. Так и сижу я сейчас, рядом с симпатичной усталой девушкой, которая спит, положив голову мне на колени. Сижу и смотрю на убегающие деревья, и на тихую реку ее волос, перехваченную деревянным мостиком заколки, что так похож на мост через Волхов, с которого мы бросили монетки, «чтобы вернуться».
        Мы вернёмся, только порознь. Через год она приедет в Новгород креститься. А через два года, стоя на том же мостике, я напишу трехстишие про туман на обоих берегах. Его опубликуют в самой читаемой токийской газете Mainichi Shimbun под заголовком «Международный конкурс хайку. Второе место». Первое место займут другие три строчки, написанные женой какого-то дипломата. Про птиц, летящих домой.
        # # #
        Мягкое зеркало, белая глина. Я сгребаю её пушистые, как снег, волосы в две горсти, держу её голову в этих горстях и смотрю, как она меняет лица. Плаксивая гримаса ребёнка и звериный оскал чередуются с каждым новым стоном. И только с последним, самым громким, появляется третье лицо, полностью расслабленное и пустое. Никакое.
        - А ты крепкий мальчик. - Она падает в кресло, и блуждающая улыбка Джоконды возвращает лицу осмысленное выражение. - Чёрт, я и не знала, что ты так можешь. С места в карьер, прямо у стенки - ух! - и чтоб меня так довести.
        - Да брось. Сама говорила: неделька тренировки, и я войду в норму. И не делай вид, что забыла, как ты сама тут пищала два года назад. «Ах, я и не думала, я с тобой вообще не собиралась!» Нет, я вообще в курсе, что после первого раза все женщины говорят именно эти слова. Но когда это вновь говорит та же самая…
        - Это только для тебя та же самая. Ты вообще не из этого мира. Ты тут ни с чем не согласен, у тебя каждая вторая фраза начинается с «ну почему» или «да нет». Как будто ты вообще ни во что не веришь, кроме тех вещей, которые сам придумал.
        - Ну почему же «ни во что»… Я готов поверить, что ты совсем не помнишь ту себя, которая уже была здесь. Даже могу разумное объяснение предложить. Если человек умеет быть очень разным, то скорее всего, он не умеет противоположного - фиксировать в себе что-то общее, что-то единое. Твоя смена ролей действительно должна отшибать память, иначе полного погружения в новую роль не получится.
        - Как-то очень заумно. Или это опять такой хитрый комплимент-издевательство?
        - Наоборот, я очень рад, что ты пока ещё не стираешься совсем, когда твоя реальность в очередной раз меняется. Какие-то общие мотивы ещё нахожу, к счастью. Что-то стабильное. Вот ты говоришь «не собиралась» - но могу спорить, что зубная щетка у тебя с собой.
        - Угадал, зануда! Кстати, про общие вещи. Как бы это помягче сказать…
        - Ну-ну?
        - В общем, тебе на будущее, для успешного общения с дамами. Ты голову мой почаще. С чистыми волосами ты куда привлекательнее.
        - Блин, я же не виноват, что в этой стране летом никогда нет горячей воды! Мы с тобой где последний раз мылись, помнишь? В общаге у Мишки! «Привет, мы с этой девушкой познакомились на выставке китайской живописи, а у вас есть горячая вода, можно мы к вам в душ залезем?!»
        - Знаю, знаю. Я же говорю, на будущее. Меня из твоих фоток больше всего приколола знаешь какая? Там, где твоя американская Ленка лежит на газоне в центре города. Попробуй-ка у нас ляг на газон. Неделю потом будешь отмываться…
        - …в холодной воде! Вот как я сейчас пойду. Хотя она там в чёрном, так что ей не грозит.
        - Разве? Мне казалось, в чём-то пёстреньком.
        - Это Флорида вокруг пёстренькая, а она нет. Я помню, потому что мы с ней заметили это, когда фотографировались. Она тогда рассказала, как в Совке её родителей постоянно таскали в школу за то, что она носила всякие шелка вместо школьной формы. А я рассказал, как доставал своих профессоров на экзаменах: у меня были такие весёленькие джинсы, с цветами всех цветов на заднице и в паху. А потом мы посмотрели друг на друга и расхохотались - двоё в черном, посреди цветущего Санкт-Петербурга.
        - Чего-чего цветущего?
        - Это город во Флориде, где фотки сделаны. Тоже стоит на гнилом заливе, только на Мексиканском, а не на Финском. Там еще есть музей Сальвадора Дали, вроде нашего Манежа, и туалет в нем тоже бесплатный.
        - Что, так прямо и называется, Санкт-Петербург?
        - Ага. И даже когда говоришь там про другой Санкт-Петербург, они удивляются, прямо как ты. Захожу как-то в магазинчик, беру пиво. А на кассе сидит какой-то обкуренный Бобмарлей. И он спрашивает, чего у меня за акцент, не из Финляндии ли я. Я говорю - нет, я из Санкт-Петербурга, город такой в России. Он не верит! Я ему снова рассказываю: это у НАС был царь Петр, и это у НАС придумали Санкт-Петербург, а вы просто скопировали!» И знаешь, что этот Бобмарлей мне ответил? «Сильная у тебя трава, брат!»
        - Ты лучше про ту Ленку расскажи. Это она у тебя в «Городе Непроданных Цветов»?
        - Она самая. Мы с ней тогда встретились в Питтсбурге, он находится как раз посередине между моим городом и ее. Съехались «на собаках», это автобусы «Грейхаунд». Сняли комнату в отеле и… гуляли два дня по городу. Я знал, что она любит тюльпаны, и когда провожал её на автовокзал, всё высматривал по дороге какой-нибудь цветочный магазинчик. Но как назло, ничего не попадалось. Она так и уехала без цветов, вся в чёрном. А я вышел из «Грейхаунда», свернул за угол - и увидел тюльпаны: они продавались на каждом углу этой улицы, прямо такой тюльпановый пунктир на три квартала вверх. Там и написал, пока в «Маке» кофе пил.
        - Прочитай.
        - Ты уже читала.
        - А теперь хочу послушать. Ну давай, не ломайся! Ты только что сделал с честной девушкой такое, за что можно целый букет сонетов требовать.
        - М-да, сильный аргумент. Ладно, слушай…
        Несите, Серые Собаки,
        нас, потерявшихся во мраке
        пустых обид и лишних слов -
        в Город Непроданных Цветов.
        И мы приедем в Город Камня,
        в Город Тоски и Суеты.
        Однако где-то в нём есть тайна,
        что знаем только я и ты.
        Вокруг нас будут миллионы,
        но все они - туристы там,
        не знают хитрого закона:
        с утра нужно упасть в фонтан,
        потом в кафешке придорожной
        словно пароль, спросить блинов,
        и только так проникнуть можно
        в Город Непроданных Цветов.
        Там всё как в Каменном, всё то же:
        те же такси, та же зима,
        тот же, сам на себя похожий,
        отель на Беличьих Холмах.
        Но потерявшимся во мраке
        там вдруг становится светлей.
        Как жаль, что Серые Собаки,
        дав нам всего лишь пару дней,
        вновь разлучат. И над домами
        растает, как один из снов,
        открытый и закрытый нами -
        Город Непроданных Цветов.
        # # #
        Было ещё несколько встреч, в основном торопливых и неуютных. Лишь иногда по ночам ненадолго возникало ощущение, что все как раньше - когда она, завернувшись в простыню, выходила курить на балкон и перешучивалась оттуда со мной звонким голосом. На фоне двусложных английских фраз, то и дело всплывавших в моей голове, её шутки казались самой поэзией. Хотя сейчас-то понятно, что она просто говорила со мной на моём языке, со всей этой витиеватой самоиронией, которую никогда не использовала с другими. «Французский престол опять остался без наследника!» - это значит, с Сержем она не залетела. «Свободный американец не получился» - это уже про меня.
        Но чаще бывало не так. Она приезжала на последней электричке, когда я уже переставал ждать и становился злым. А уезжала рано утром - на работу, либо посередине дня, если это был её выходной. Иногда она просто говорила на том конце провода: «Сегодня я работаю, а завтра тоже не получится, мы с Сашей собирались…». Усталая и вечно недосыпающая, она хотела успеть всюду, не ругаться ни с кем. А я при этом был человеком, который всё равно скоро уезжает, который однажды уже уехал, сказав: «Ты же понимаешь…»
        У неё начался отпуск, который тоже никак не был связан со мной: неделю она собиралась провести у бабушки, потом еще неделю - в походе на байдарках; всё это было давно запланировано, билеты купены, обещания даны. За пару дней до её отъезда мы поругались: это была одна из тех ненужных коротких встреч, которые не приносят ничего, кроме раздражения.
        Я позвонил только через два дня - она собиралась на поезд, и добраться до центра за сорок минут я уже не смог бы. Да и не хотел. Ей действительно нужно было отдохнуть. И мне тоже - я ещё не видел многих знакомых, и не был во многих местах, которые нужно было посетить за время отпуска. К тому же, оставшись один, я обнаружил, что у меня почти закончились деньги, а я ещё даже не купил билет.
        Между бабушкой и байдарками у неё был один день в Питере, и это был день нашей последней встречи. Московский вокзал, проливной дождь - и ещё два часа у неё дома. Её торопили (она уходила в поход в этот же вечер), кто-то постоянно звонил, и она отвечала ему удивительно ласковым голосом, а я пил чай и говорил гадости.
        Было там и несколько совсем небанальных моментов - например, её взгляд, когда она вышла из душа с полотенцем на голове; но подобные мимолетные ощущения невозможно описать, их можно только пережить, да и то довольно быстро начинаешь сомневаться - а было ли там что-то такое, или ты просто выдумал это сейчас, сидя на берегу реки Мононгахелы и глядя на фонари набережной с длинными отражениями, которые очень похожи на свечки в Софийском соборе Новгородского кремля.
        Чем нежнее ведут себя люди при расставании, тем тяжелее им расставаться. С другой стороны, когда один из них это понимает и начинает намеренно вести себя грубее - второму становится еще тяжелей. А если это понимают оба… Чем-то средним между эскимосским поцелуем и поцелуем слонов мы закончили наше затянувшееся прощание в подъезде, и я вышел на улицу, чувствуя спокойную, почти незаметную грусть. И вместе с тем - облегчение. Я снова был (эх, еще одна красивая банальность, это нужно не говорить, а чувствовать) никому не нужным и свободным. А может быть, свободным и никому не нужным. Что-то там в математике не меняется от перестановки слагаемых, хотя и выглядит по-другому.
        А что-то меняется, хотя выглядит так же. Я сунул руку в карман за сигаретами - кроме сигарет и зажигалки, в кармане оказалась ещё коробочка из-под духов, в которой лежал маленький стеклянный слон. Я хотел вынуть его и посмотреть, но вместо этого вынул сигарету. А слоника в коробке переложил из кармана в сумку, чтобы он не поломался.
        # # #
        Кошка.
        Привет, кошка.
        Которая гуляет… И не только по себе.
        Кошка - ладошка. Ладошкой гуляет. Иногда по мне.
        А теперь уже нет. Теперь я чёрти где.
        Кошка - кот. Во! Кот в cапогах.
        У чертей на рогах. С людоедами ещё воевал.
        А кошка гуляет по Питеру… Нет, её город - Ленин Град.
        Где кошка. Где мышка. Уронила банку. Чижа слушает.
        «Должен же кто-то слушать мои простые сонеты!»
        Читает Гальперина, что я оставил. Мурлыкает. Киска.
        Купила бы Wiskas?
        Хрен вам, это только негры в Армии Спасения едят.
        Чёрные кошки. Рожки? Ага, рога.
        А у меня что? Скука. Устану и вернусь.
        Нет, тут работа. Закончу и уеду.
        Да какая, к чёрту, работа? Все тот же ветер в башне....
        По аэропорту быстрым шагом идут парень и девушка. Она - в белом и голубом, он - с переговорным устройством. Догоняю их и иду рядом.
        - Не подскажете, где здесь можно достать конвертик?
        - Мы вам можем дать, - отвечает парень.
        - А вы на чем летите? - интересуется девушка.
        - На «Балкане».
        - Ну-у-у! - смешно тянут они. - Так вам у болгар надо конверты спрашивать.
        - А вы кто?
        - Мы Air France!
        - Я тоже хотел через Париж лететь, да билетов уже не было. Следующий раз - обязательно с вами!
        - Ну идемте, так и быть, дадим вам конвертик.
        «Привет, моя милая Кошка, гуляющая сама по себе, гулявшая когда-то по мне мягкой своей ладошкой. Я, твой Кот в Сапогах, теперь у чертей на рогах - - чертям наставляют рожки ихние чёрные кошки. Средь них, поедающих Wiskas, я кисну от скукоты - нету, нету беленькой киски, весёлой и умной, как ты, которая бродит сама по себе в далёком городе на Неве, а нагулявшись, дымит сигаретой, читает мои простые сонеты, а также книжку «Играем блюз», и что-то мотает себе на ус. Я тоже мотаю чего-то, но тут ещё есть работа - перехитрить Людоеда. Вот перехитрю - и уеду. Не вечно же с ветром в мозгах по свету скакать в сапогах! И я прикачу назад, в каменный Ленин Град, где самая милая Кошка гуляет сама по себе, где будет гулять по мне та ласковая ладошка».
        # # #
        Вначале, при знакомстве, они похожи на детей. Я знаю, это впечатление обманчиво, но ничего не могу поделать, когда снова вижу, как они собираются перед репетицией - разболтанная походка и пёстрые одежки, эта их вечная помесь спортивного костюма и домашней пижамы. Я даже научился отвечать на их слишком широкие улыбки такой же автоматической гримаской. Вернее, не научился, а незаметно привык. И сам обнаружил это лишь в Питере, где продавщица в булочной вдруг заявила, что я над ней издеваюсь, и то же самое повторилось и в винном, хотя в обоих случаях я очень мало говорил, зато улыбался.
        К чему я не привык, так это к фразе «Как дела?», которую они бросают по привычке, лишь как приветствие, а я по своей привычке задумываюсь: как же всё-таки дела? Они же, будто позабыв меня, идут на сцену и убирают декорации с предыдущей репетиции, в финале которой героиня неожиданно разделась догола, и мне сразу стало как-то неловко в темноте пустого зала. Не из-за наготы, а оттого, как их обманчивая детскость вдруг переключается на недетское. И тут же, когда ты почти поверил - обратно: вот она выходит из-за кулис одетая, улыбчивая, закидывает на спину розовый кукольный рюкзачок… Помахала рукой, убежала.
        А на сцене уже построено другое помещение, и кто-то спрашивает, как там свет в окно. Кричу в ответ из зала, что оно больше похоже на окно мертвецкой, чем то, что выходило в сад. Они на миг становятся серьёзными, очередное переключение: мои советы «настоящего русского» регулярно озадачивают их. Для этого они меня и позвали консультантом на постановку «Трёх сестер». Самыми большими достижениями моих консультаций на сегодняшний день стали эскиз самовара (который оказался совсем не чайником, как они полагали) и текст загадочной русской песни про новую веранду, а также аккорды для её исполнения («Ой вы сени мои сени», как всякая народная песня, легко легла на три блатных). А сейчас они, по ассоциации с мертвецкой, вспомнили мой вчерашний комментарий о чётном числе роз в букете. Побежали к столу пересчитывать.
        «Все правильно, нечет!», кричат радостно, как школьники-хорошисты. И снова с шутками-прибаутками передвигают мебель. И кто-то вертит пистолет на пальце.
        Но пауза безделья уже замечена режиссером. Дженнифер, худая и немного сутулая брюнетка в зелёном тренировочном костюме и красной фланелевой рубахе, проносится по сцене, спрыгивает в зал, бежит к пульту где-то за моей спиной, и неожиданно суровым голосом заявляет в микрофон «Okay. One minute».
        Детский сад опять исчезает. Последний взрыв смеха и шёпот из-за кулисы затухают одновременно с лампами. И как будто совсем другой воздух разливается вместе с тишиной и темнотой…
        Зато при появлении актрисы, я улыбаюсь первым: припоминаю школьную программу. А заодно и то, что прочитал гораздо позже. В последнем томе, как обычно. Письма Чехова, где он рассказывает свои муки творчества - сижу, мол, на курорте, всё замечательно, но нужно написать очередную пьесу о тяжёлой русской жизни, не знаю как начать… На этом материале Голливуд мог бы сделать отличную, и главное, совершенно реалистичную комедию. Без всякого заламывания рук и вырубки садов, без самоубийств и прочего депресняка.
        Когда-нибудь я расскажу Дженнифер об этой идее. Но не сегодня. Ролей на переправе не меняют. Сегодня я должен сыграть «настоящего русского» до конца. Тем более что я так вжился в роль: они уже косятся на меня с ужасом.
        - Послушай, Алекс, я знаю о системе Станиславского! - Дженнифер нервно дёргает ключ зажигания, газует, и мы отъезжаем от Creative Art Centre. - Нас всему этому учили не один год! Но это же не значит тупо копировать других людей!
        - Ну Джен, ты же сама просила сообщать мое мнение, особенно по поводу всяких несоответствий. Вот я и сообщаю. Русские офицеры прошлого века не должны размахивать руками, как диджеи с MTV. А барышни не должны орать, словно они на митинге лесбиянок у Белого дома.
        - Ты участвовал в митингах лесбиянок? Круто!
        - Нет, я участвовал в марше протеста против блокады Кубы. Но когда все дошли до Белого дома, это мистическим образом превратилось в митинг долбаных лесбиянок. У вас в стране такие превращения на каждом шагу. Вот и с нашим Чеховым вы чёрти-чё вытворяете.
        - Понимаешь, мне не нужно, чтобы всё было точь-в-точь как у Чехова. - Она выруливает на шоссе, подрезая здоровенный грузовик. - Главное, чтобы мои актёры выразили себя в этой пьесе. А всё остальное… Грубых ошибок нет, и ладно. Самовар у нас как настоящий, песня про веранду есть, число роз нечётное. А уж как руками двигать, как говорить - это работа актеров. Как они сами это понимают. Кстати, ты будешь указан в программке как консультант, на третьей страничке.
        - Главное, чтобы на первых двух внизу была фраза «Переверните, пожалуйста, страницу!» - отвечаю я. Да, я и вправду видел такие надписи в американских буклетах.
        Но в общем-то она права. У них другая актёрская школа. Брюс Уиллис всегда играет Брюса Уиллиса. Школа одного лица, одной звезды вместо школы отражений и оборотней.
        На улице вечереет, и холмы по краям дороги постепенно теряют свой насыщенный цвет. Зато становится хорошо видно кладбище на одном из склонов: белые пунктиры могильных камней бегут к вершине холма, точно разметка аэродрома. Среди камней ходит человек. Я не сразу понимаю, что это газонокосильщик - очень уж странно выглядит здесь его работа. Хотя, с другой стороны, на этом кладбище нет никаких оградок, одно ровное зелёное поле на всех. Раздолье для газонокосильщика.
        Я закрываю глаза и переношусь из машины Дженнифер в отечественную электричку, которая стучит по рельсам в районе Обухово. За окном пролетает русское кладбище, похожее на деревню гномов. У каждой могилы - свой заборчик, своя скамейка, свои цветы. Совсем другая картина загробного мира, полная противоположность.
        Выходит, даже рай у нас разный. Вполне логично. Ведь рай - это место, где человек получает то, чего не хватало в жизни. Индивидуалисты-американцы сыты по горло заборчиками и оградками ещё на этом свете. Поэтому, умирая, они объединяются на ровном зелёном поле. А нашим, наоборот, при жизни хватает коллективизма. Так что загробное счастье у нас - собственный домик в деревне, хоть что-то своё наконец. И оградки, оградки…
        Смерть исправляет все перекосы, Джен. Вот кто лучший театральный критик.
        # # #
        Снимаю трубку. Нажимаю кнопку, на которой, если смотреть сбоку - значок «бесконечность». Короткие гудки. А может, так и лучше? Дорого, всё-таки, в такую даль звонить. Или набрать ещё разок, для верности?
        Чёрт, совсем забыл: в этой стране межгород по-другому набирается! Ладно, всё сначала. Международный код, код города, еще семь цифр… и снова, чертыхаясь, бросаю трубку. У неё же давным-давно другой номер, идиот. Сколько ещё ты будешь жить в прошлом? Сколько тебе ещё повторять, долбаный ты писатель, что самая человечная книга - телефонная? Листай, ищи, прижимай пальцем. Вот так. Теперь набирай.
        - Аллё?
        - Здорово, чучело.
        - Это ты?! Привет! Ого, сколько же у вас?!
        - Около четырёх.
        - Ни фига себе ты гуляешь!
        - У нас ведь суббота! Я учился в бильярд играть. Ты получила письмо?
        - Получила. Мур-рр… Всё не соберусь ответ написать.
        - Ну как ты там, вообще?
        - Да всё нормально. На самом деле, только встала, на работу собираюсь. Да, я в Новгороде была снова! С Сержем.
        - Молодец. Нового мужика себе не нашла ещё?
        - Ну-у… Тут вот Саша сидит, телевизор смотрит…
        - Ага. Помирились, значит.
        - Да вроде как. А ты, значит, сразу расстроился?
        - Наоборот. Я ж переживал, что поломал тебе всю жисть опять. А у тебя, вишь, всё в кайф. Ну и здорово.
        - Ладно, не язви. Стих мне всё равно понравился.
        - Ну, у нас этого гуталину… Кстати, я там ещё по пути в Болгарии серёжки классные купил, из какого-то камня. Тоже хотел послать. А потом вспомнил, что у тебя уши не проколоты.
        - Да. Но ты ведь найдёшь, кому подарить. Как твоя француженка?
        - Не приехала ещё. Тут вообще никого ещё нету. Жарища… Слушай, хорошо бы мой следующий отпуск с твоим совпал.
        - Конечно! Съездим куда-нибудь вдвоём. На море.
        - Я постараюсь следующим летом… Shuddup, you morons! Тут эти пьяные уроды сидят, ждут, когда я договорю с «другим полушарием». Мы собрались Doors послушать, а меня вдруг пробило позвонить.
        - Ха! Ты там так звучишь, как будто с дюжиной девиц.
        - Да не, только эти, соседи-америкосы мои. И вообще, я тебе уже говорил: лучше тебя всё равно никто не умеет делать…
        - Тихо, тихо! А то и вправду поломаешь мне всю семейную идиллию.
        - Ладно, закругляюсь. Ты пиши хоть, что ли.
        - Напишу.
        - «Напишу, напишу»… Все вы так говорите.
        - Эй! Не вешай нос!
        - Ладно. В общем, давай, всем приветы. Пока.
        - Ну пока.
        - Ну клади трубку.
        - Ты первый!
        - Ладно, давай на счёт «три» вместе.
        - Давай.
        - Раз, два, тр…
        Щёлк. Би-ип. Би-ип. Би-ип. Ту-ру-ру… И почти такой же, как у неё, голос, читающий мне стихи на другом языке:
        «If you'd like to make a call,
        please hang up and dial again»
        Под крылом
        Если бы я был антиглобалистом, я сказал бы, что всё из-за «Макдональдса». Если бы не эти грёбаные бигмаки, я бы наверняка уже облетел весь мир.
        Когда в Москве открыли первый «Макдональдс», мы с приятелем Андрюхой поехали его смотреть. До этого мы пару раз ездили в Москву поесть пирожков, так что турпоход в первый американский фастфуд был вполне логичен: а чего ещё в Москве делать? Отстояв огромную очередь, мы слопали по паре обедов с бигмаками и залили всё это парой литров молочных коктейлей с привкусом жвачки.
        В общем-то нам понравились в этом заведении только две вещи. Во-первых, большая буква «М» в логотипе, яркий ориентир единственного туалета на всей Тверской. Во-вторых, красивая тёлка в форменной одежде, которая стояла на выходе из «Макдональдса» и говорила всем «до свиданья, до свиданья!» Вдохновлённые её улыбкой, мы решили ещё немного приобщиться к цивилизации. И полететь обратно в Питер на самолете. С детства мы слышали много хорошего о стюардессах.
        Сразу после взлета багмаки дали знать, что им не нравится «Аэрофлот». Бигмаки пошли назад. Шли они медленно, c трудом продираясь через вязкий молочный коктейль. Я блевал все сорок пять минут полета. Во время коротких перерывов я смотрел в окно, на болтающийся под крылом бигмак луны - и к горлу снова подкатывались мои собственные бигмаки.
        Сначала я блевал в салоне. Андрюха тем временем познакомился с двумя моделями, сидящими перед нами. Он показывал мне жестами, что дело клеится, и если я перестану блевать, мы неплохо проведем время. Девушки, возбуждённые полётом, тоже всячески радовались знакомству и совали мне какие-то лечебные конфеты, от одного вида которых мои бигмаки просто переходили от футбола к волейболу. Единственное, что я смог сделать для своих собеседников, это уйти в туалет - где меня и дальше рвало с той же силой.
        В туалете я и приземлился. Всю дорогу домой через заснеженный Питер я думал о Гагарине. Я представлял себе американского посла, который с грустью произносит: «А у нас это делают только с обезьянами…»
        Когда я учился в школе, на уроках этики и психологии семейной жизни нам рассказывали, что такое импритинг. Это когда у тебя не получилось с первой женщиной, и из-за этого ты комплексуешь со всеми остальными. Подозреваю, что с самолетами та же хрень.
        Сначала я решил, что просто никогда больше не буду летать. Однако человек, не живший за рубежом, не может быть настоящим патриотом. А я люблю всё настоящее. То есть мне надо было посмотреть и сравнить, как тому Левше из сказки Лескова. Эта сказка вообще - лучший тест на патриотизм. Что у нас помнят про Левшу все псевдо-патриоты? Блоху подковал! А что блоха потом сломалась, они обычно забывают. И только настоящий патриот знает, что настоящий патриотизм Левши - в самом конце, когда он за границу съездил и сравнил. «Скажите государю, что англичане ружья кирпичом не чистят!»
        Короче, я всегда знал, что люди, которые ругают заграницу, не выезжая за пределы России - это просто маленькие дети, которые боятся вылезти из-под маминой юбки и оправдывают свои страхи сказками о Сером Волке. Но как можно говорить о вкусовых преимуществах мяса перед рыбой, ни разу не попробовав рыбы?
        Поэтому я стал летать дальше, одновременно пытаясь вывести методы защиты от этого ужаса. В частности, обнаружилось, что «туда» я практически всегда лечу без страха и упрёка. То ли предвкушение новых патриотических открытий за рубежом перешибает все фобии, то ли у нас вдоль границ какие-то страхогенераторы расставлены, не знаю. Но туда без проблем, как правило. Даже забавно: всё такое маленькое внизу.
        А вот обратно… Как там было про Штирлица? «Его рвало на Родину»?
        Моя первая попутчица в первом рейсе оттуда честно пыталась мне помочь. То, что она - настоящая англичанка, я понял сразу после того, как она не поняла мой американский английский. Но через полчаса полёта мы всё-таки нашли общие слова. Ей было лет тридцать, и у неё было настоящее английское чувством юмора («я летаю к мужу в Нью-Йорк, это гораздо лучше, чем если бы он летал ко мне»). Увидев, как меня трясёт от страха, она дала мне одеяло («это не для тепла, а для психологического комфорта»). Потом ещё дала мне джину («я вообще не пью, но в самолетах это помогает»). Я показал ей свои пастели, мы поговорили о художниках («почему мужчины так любят рисовать лилии?»). Всё шло нормально.
        Но уже у самого Шеннона англичанку понесло. Видимо, из-за джина. На самом деле, все пилоты - алкоголики, как бы между прочим сообщила она. У неё есть знакомый пилот, который вообще никогда не садится за штурвал трезвым. Страшно же, goddamn it! Проверки? Бросьте, Алекс, какие проверки! У них, у пилотов, давно налажена система обхода. Принял чувак пол-литра на грудь, и идёт в свой самолёт через потайную дверку, чтоб никто не увидел. У них таких дверок целая куча. Вот недавно потерявшийся в самолёте кот налетал 94 тысячи километров за 10 дней, пока его не поймали случайно. Да что вы опять трясетесь, Алекс, давайте-ка я вам ещё налью…
        Второй раз возвращаясь из Штатов, я решил напиться по её совету. Однако мысли о ещё более пьющих пилотах сильно портили настроение. Вдобавок самолёт так долго кружил над Франкфуртом, что после приземления у меня начались вестибулярные сбои. Оказавшись на земле, я непроизвольно начал выписывать такие же спирали, как только что делал самолёт. И врезался в стеклянную стойку с коньяками в «дьюти-фри».
        Время остановилось - я видел, как с верхней полки медленно падает огромная бутыль. И даже разглядел ценник: у меня ни разу в жизни не было на руках такой суммы. К счастью, в школе нас учили не только этике и психологии семейной жизни - мы там ещё в футбол играли. Я инстинктивно выбросил вперед ногу, поймал бутыль на носок сапога и аккуратно скатил коньяк с ноги на пол.
        Через два года похожий трюк с замедлением времени использовали в фильме «Матрица». Но тогда, в 1996-м, чопорные немцы этого не оценили: из магазина я вышел под гробовое молчание полусотни зрителей и упал в чью-то тележку с багажом. Родина встретила меня выборами, на которых почти победили коммунисты. В автобусе из аэропорта в город я заметил, что у всех людей на часах совершенно разное время.
        Возвращение из Праги было ещё шизовей. В последний день я познакомился с замечательной компанией пражских русских, и в честь Дня Победы провёл с ними всю ночь за изучением местных лекарственных средств. «Шпок» - это версия ерша: водка с пивом, но пива больше, надо накрыть ладошкой и сильно встряхнуть, чтобы всё содержимое стакана превратилось в пену, и немедленно выпить. «Божков» - это такой местный ром с коньячным привкусом. «Фернет» напоминает то ли ликер «Ванна из Таллинна», то ли пертуссин. «Рапид» - это такое… короче, тёмное в бутылке.
        А Прага - это бутылка Клейна: если оказался в последнюю ночь один около Карлова моста, то куда не иди, всё равно попадешь в этот бар на Уезде, среди аналогичных японцев. Карина - это девушка с камешком в левой ноздре. «На поле танки грохотали» - это песня, популярная у пражских девушек весной…
        В начале шестого я вспомнил, что надо лететь домой, и неспеша отправился в отель за вещами. Было тихо, улицу перед отелем переходил ёжик. Он услышал мои шаги и побежал прятаться на обочину. Свернулся там в шарик среди одуванчиков. Замаскировался! Пока я с ним беседовал, чуть не опоздал на самолёт.
        И главное, не успел ничего выпить! Вот он уже выруливает на взлётную, а я только-только выхватываю бутылку, мысленно повторяя себе, что по статистике самолёт - самый безопасный вид транспорта, самый безопасный, сука, самый…
        Посреди взлётной полосы самолет останавливается. Командир корабля сообщает по громкой связи, что полёт задерживается на полчаса, потому что надо заменить «адну электроницку часть». Я выглядываю в окно и вижу двух суровых мужиков в оранжевых куртках. На их лицах написано, что прошлой ночью они тоже изучали лекарственные препараты. Один из этих митьков начинает херачить кувалдой по крылу. Другой в промежутках между ударами суёт в крыло какие-то жёлтые проводки. Я моментально трезвею - на этом киберпанке мы сейчас полетим?!
        Через полчаса командир говорит, что им надо заменить весь авиалайнер. Ага, то-то же! Всех просят выйти из самолёта. Самым безопасным видом транспорта оказывается бар пражского аэропорта. Я провожу там три часа в полной безопасности. Водка-кофе, водка-кофе. У чехов есть странное блюдо «салат из окурков», им можно закусывать что угодно.
        В какой-то момент я обнаруживаю себя уже в другом месте, хотя тоже в кресле. Две тётки в красных жилетках стоят в проходе и делают зарядку. Потом голос со странным акцентом говорит: «Сичас ми вам пакажим, как надивать кисла-радную маску». Кажется, я попал в дурдом, где лечат веселящим газом! Тётка в красной жилетке надевает на пару секунд жёлтую маску. Сразу становится заметно, как ей полегчало. Она перестает делать зарядку, зато наклоняется ко мне и интимным голосом - я сразу оказываюсь возбужден не хуже, чем уголовное дело прокурора Скуратова - говорит на ломаном английском: «Сэр, вы сидите у аварийного выхода, в случае аварийной ситуации вам надо будет открыть…»
        «Ага!!!» - радостно соглашаюсь я. Вот молодец, что напомнила! Я как раз начал замечать, что ситуация в этом дурдоме близка к критической. А другого выхода, похоже, действительно нет. Вдоль стен идут два ряда круглых окошечек, в которые не пролезешь. Подводная лодка! Дурдом на подводной лодке, надо же придумать такой садизм!
        Выглядываю в круглое окошечко. Мать честная, да это ещё и летающая подводная лодка! В круглом окошечке кружится что-то вроде рекламы стиральных машин: летают хлопья пены и огромные белые лифчики. Меня начинает мутить. И мне приходит в голову, что если я вовремя сблюю, то буду в безопасности.
        Эта странная новая религия охватывает меня целиком. Я оттягиваю карманчик на впередисидящем кресле. Где-то тут должен быть блевательный пакетик… Ага, вот и он! Только уж больно маленький, такого и китайцу не хватит. Но уже некогда размышлять, известная сила уже тянет за нитки марионетку, сидящую в моем желудке…
        …и лишь в самый последний момент я замечаю на конвертике надпись «ПОМОГИТЕ ДЕТЯМ! ВЛОЖИТЕ СЮДА ВАШИ ПОЖЕРТВОВАНИЯ В ЛЮБОЙ ВАЛЮТЕ». Поздно, товарищи дети. Другой валюты у меня нет, зато вот этой - через край.
        После этой истории я целый год никуда не летал. Но патриотизм настоящего Левши продолжал свербить где-то внутри. Я мечтал побывать в Англии, и даже 11 сентября не убило мою мечту. Наоборот, стало понятно, что хитрые англичане действительно чистят ружья чем-то особенным, раз у них такого не происходит.
        Странности начались ещё на нашей стороне, когда рейс на Лондон задержали на три часа. Аккурат перед этим объявлением я выпил 150 грамм коньяка «Реми Мартен», что должно было обеспечить мне хорошее настроение на взлёте. В общем, получилось не как в Праге, а ровно наоборот - коньяк уже там, а самолёта ещё нету.
        Тем не менее, во время блужданий по аэропорту я сделал удивительное открытие: за те же двадцать баксов, что я потратил на рюмку в баре, можно купить пол-литра в дьюти-фри! Я купил бутылку коньяка и сел прямо напротив бара, чтоб всем было завидно.
        В следующий миг я был уже в Лондоне. Прямо как в песне Цоя: «Я проснулся в метро, когда там тушили свет, меня разбудил человек в красной шапке». Весь полет - полный провал в памяти. За исключением одного просветления: я уже сижу в самолете, рядом стоит какой-то крепкий мужик в форме и называет меня «террористом номер один». При этом он очень широко улыбается, давая понять, что это шутка. Однако суть его намеков - в том, что я должен пересесть в другой салон. Улыбчивый человек говорит, что в другом салоне мне будет уютнее.
        Я отвечаю, что я бы с удовольствием, но никто из моих соседей не хочет, чтоб я уходил. И тут же в ответ раздается истерический крик нескольких десятков глоток: «Хотим, хотим!!!»
        После этого опять провал. Потом я просыпаюсь в пустом самолете. Рядом только коробка с нетронутым ужином. На выходе прохожу сквозь строй стюардесс. Самые красивые спрашивают, как я себя чувствую. Я смотрю на них и осознаю, что все стюардессы на самом деле маленькие. Просто они всегда над тобой, когда ты лежишь в кресле. В этом и есть их главная сексуальная тайна.
        В Лондоне я нашёл красную телефонную будку, позвонил Ксюше и сказал, что мой рейс немного задержался. Она ответила, что я ей уже звонил. И уже рассказывал про задержку, и что всё классно и вокруг много красивых девушек. Причем звонил с мобильного телефона. Последнее удивило меня больше всего: у меня в те годы ещё не было мобильного.
        Но главное - не было и никакого самолетного страха! Просто провалился весь страх вместе с памятью. Сначала мне это ужасно понравилось. Но отложенная расплата наступила в тот же день. Поскольку меня сразу повезли на экскурсию, я умудрился поблевать у всех главных достопримечательностей британской столицы. Ночью перед отелем, где меня рвало последний раз, я понял, отчего так нервничали мои соседи по самолёту.
        И вот тогда я принял совершенно неправильное решение. Я решил не пить во время отпуска и на обратном пути тоже. И зря, потому что на трезвую голову нервы мои обострились в Лондоне до предела. Всю неделю меня нервировало небо Лондона, полное самолётов. Как не поднимешь глаза, всегда два самолёта в небе. И сразу тошнит.
        Зато опуская глаза, я всюду видел арабов. Лондон происходит от «Лада», сказал экскурсовод в первый же день. Это почти как Ладен, да. И вся обслуга в этом городе - либо обычные арабы, либо индусы (бородатые арабы), либо негры (загорелые арабы), и совсем немного - панковатые белые, говорящие по-итальянски (просто больные арабы). Шофёр нашего экскурсионного автобуса был негром. Один раз я вышел с ним покурить, и он проникся ко мне доверием: «После взрывов стало мало работы - американцы боятся лететь… Но я всё равно за Талибан! Ха-ха, шутка!» От таких шуток я нервничал еще больше, потому что 11 сентября случилось всего месяц назад.
        Беззаботные белки махали мне на прощанье лапками со скамеек Кенсингтонского парка, а я шёл и спрашивал у них - кто же из нас первый упадёт вдребезги на Тауэрский мост? «Don't cry for me, Palestina», отвечали белки на арабском.
        Взвесив все «за» и «против», я всё-таки залез в обратный самолёт абсолютно трезвым. Радостный голос командира корабля сообщил, что в Питере пурга.
        Первый час я выдержал. Рядом сидела старушка лет восьмидесяти. Очень весёленькая, благо ей уже всё равно, и даже наверное забавно умереть в воздухе. От неё я как-то подзарядился оптимизмом. Сидел и спокойно размышлял о том, может ли при авиакатастрофе сохраниться флэш-карточка в моем любимом карманном компьютере «Псион», который сделали хитрые англичане, не чистящие ружья кирпичом. Если в воду упадём, не сгорит. Но с другой стороны, намокнет… А если в снег? Пожалуй, да, лучше в снег. Там как раз пурга.
        Вдруг проходит мимо какая-то девица и идёт вперед, аккурат к кокпиту. А я как раз в начале салона сижу. Девица проходит в этот тамбур, который перед кабиной пилотской, и начинает биться в стены, прямо как взбесившийся перфоратор. Неожиданно перед ней распахивается дверь, и она вваливается прямо к пилотам - вижу синее небо у них за лобовым стеклом.
        «Ой, - говорит девица, - а где у вас туалет?»
        «Вы ошиблись этажом, хе-хе!», - говорят веселые пилоты «Аэрофлота». По-моему, они уже поддали.
        Весь мой оптимизм как рукой сняло. Вспомнилась англичанка. И даже стало ясно, почему террористами становятся именно арабы. У них же пить нельзя! А трезвый человек в таком самолёте - это кранты. Я просто чувствую, как ко мне подкрадывается это желание: вскочить в пилотскую дверь, которая прямо передо мной хлопает на ветру, схватить пилота за шею и закричать: «Хватит махать крыльями, мудило! Садись уже!»
        Но разум все-таки не оставил меня, подсказав одно упражнение. В общем-то ничего особенного. Берёшь картинку, которая крутится у тебя в голове. Например, картинку падающего самолёта. И мысленно заливаешь её черной тушью. Стараешься добиться полной темноты в сознании. Оно, естественно, не сдается и подсовывает тебе какую-то другую картинку. Или просто мысль. Как правило, по ассоциации с предыдущей. А ты и её заливаешь полной темнотой. И так далее.
        Примерно через четверть часа я надрочился гнать цепочку образов с огромной скоростью. При этом обалденно активизировалась память: вспоминал имена случайных знакомых многолетней давности, какие-то сценки из глубокого детства - в общем, всё то, что человек вспоминает обычно перед смертью. Иногда цепочки застопоривались, когда отдельные образы пытались зависнуть в сознании надолго (тот же падающий самолёт возвращался ещё дважды). Но я просто начинал в таких случаях новую цепочку.
        В конце концов увеличение скорости кадров привело к состоянию управляемого сна. Сюрреалистический фильм собственной памяти. Чётко осознаю при этом, что сижу в кресле. Удивительно, до каких широт расширяется сознание в экстремальных ситуациях.
        Но перед самой посадкой страх всё-таки догнал меня. В очередной раз призывая темноту, я с ужасом обнаружил, что гаснет весь свет в салоне. За окном что-то вспыхивает, самолёт ныряет вниз, и в салоне тут же начинают звонить три мобильных телефона. Какой-то ребёнок позади меня весело орёт:
        «Мама, это наш город там внизу? Ух ты, как он быстро приближается!»
        Я изо всех сил вцепляюсь в подлокотники. И сразу как-то так отвлечённо, стайкою наискосок, пролетает мысль: даже если мы падаем, я ещё успею задушить тех уродов, которые не отключили мобильники. И этого маленького мудака позади. Да и маму его, пожалуй, тоже - чтоб не возила таких невоспитанных детей в таком тонком транспорте, как самолёт, где любая неправильная мысль может повлиять на работу приборов. Не говоря уже о звонках мобил. Не говоря уже о террористах, которые могут так же легко зайти в кокпит, как и в туалет. На следующий день в Нью-Йорке упал ещё один самолет, кстати.
        У многих наверняка возникнет вопрос - а почему бы тебе не обратиться со своей фобией к какому-нибудь, мягко говоря, специалисту? Беда в том, что все встречавшиеся мне психотерапевты были сами гораздо больше похожи на людей с проблемами, чем на врачей. Может, мне просто не везло. Хотя подозреваю, что всё гораздо хуже. Есть у меня такая дурная способность: быстро докапываться до дыр в человеческой психике, до этих маленьких незатянутых узелков, за которые дёрнешь - и сразу начинает распускаться весь тёплый свитер. А у психотерапевтов за такими узелками обычно скрывается нечто даже более дырявое, чем у обычных людей.
        Та же фигня и с религиозными деятелями. Хоть ты тресни, но вот не встретил я пока человека, который верил бы так хорошо, что мне тоже захотелось бы поверить. То есть я даже согласен, что наш мир живёт по законам некой динамической гармонии, и что падения отдельных самолетов приводят к созданию новых, ещё более надежных самолетов, и в целом добро торжествует. Однако эти идеи ничуть не успокаивают, когда я представляю, как этот железный гандон на сто человек перестает стоять по ветру и расплющивается об землю вместе со мной внутри.
        Но одну попытку воспользоваться советом психотерапевта я всё-таки сделал. Исключение это случилось, во-первых, потому, что девушка-психотерапевт была малознакомой, а пара наших встреч - мимолетны, по работе, без всяких личных вопросов и взаимокопания. В перерыве между деловыми разговорами, за чашкой кофе, я в шутку обмолвился о самолётных страхах. А она столь же отстраненно сказала нечто про контроль дыхания.
        И вот тут уже во-вторых: к тому моменту я около года занимался айкидо в одном неплохом питерском клубе, где в большом почёте были дыхательные упражнения. К слову сказать, в московских айкидо-клубах, где мне довелось заниматься потом, об этих упражнениях как будто вообще не слыхали; в одном из них, когда я проделал такую штуку на разминке перед тренировкой, очень известный руководитель клуба очень авторитетно сказал мне, что «у нас тут не цигун» и что «только у вас там в Питере могут такой херней страдать».
        Но питерские уроки я запомнил хорошо, а деревенский снобизм москвичей научился игнорировать ещё со времен первого посещения ихнего «Макдональдса». И когда девушка-психотерапевт обмолвилась о контроле дыхания в самолёте, я сразу просек - ага, вот это мы умеем.
        И полетел показывать молодой беременной жене Египет. Прямо как тот Иосиф.
        В ту сторону получилось просто отлично. Даже несмотря на то, что самолёт попал в зону турбулентности как раз в тот момент, когда молодая беременная жена послала меня на хер - в ответ на моё требование перестать ходить по салону. Я ответил тем же и начал работать над собой. Сначала просто дышал животом, я потом вообще представил, что я на семинаре Фудзиты-сенсея, и четыре часа с закрытыми глазами мысленно крутил все приёмы, какие только мог вспомнить. В результате даже момент посадки не заметил.
        Обратно, как всегда, было труднее. Нет, ислам я не принял, но некоторые его плюсы ощутил в этот раз особенно сильно, когда снова оказался в кругу соотечественников, да еще накануне христианского праздника. На контрасте, так сказать. Всё-таки десять дней был среди непьющих. С утра покурили кальян с Миной, потом Кобаль напоил нас свежевыжатым тростниковым соком, мы бодренько доехали до аэропорта - и вот она, Родина, уже здесь: бутылки, бутылки, бутылки…
        Соотечественники нажираются ещё до взлета, придумывая самые удивительные поводы. Один тип встает последи салона и начинает орать, что в Новосибирске уже Рождество и надо это отметить. Потом приходит стюардесса и громко сообщает, что одному из пассажиров стало плохо - поэтому, мол, нет ли у кого-нибудь из пассажиров… водки! И так ещё четыре часа.
        Сначала я думал, что меня минует чаша сия. Соседнее кресло пустовало до самого взлёта, и я уже собрался было спокойно заняться своими дыхательными техниками, невзирая на окружающее Рождество… Увы! Как только самолёт поехал, пришёл сосед. Причем ладно бы просто с коньяком, можно было бы отказаться. Нет, сосед был с коньяком и лицом Кевина Спейси. Вылитый Спейси, прямо с планеты «Ка-Пэкс». И даже не спрашивает, буду ли я, потому что и так понятно - кто же не будет с Кевином Спейси…
        После пятой рюмки мое мысленное айкидо напоминало «Матрицу», а мой мысленный Фудзита-сенсей превратился в хомяка из мульфильма «Чип и Дейл спешат на помощь». Но вот парадокс: ещё через полчаса таких упражнений я совершенно протрезвел, в то время как Кевин Спейси вырубился и уснул у меня на плече. Однако трезвость моя была неспокойной. Нет, это было по-своему интересное состояние. В нём я понял, что у меня родится сын, а не дочка (так и вышло), что надо бросать пить (почти вышло), и ещё много чего. Но во время посадки я все равно оторвал подлокотник кресла.
        На этом можно было бы и закончить историю моих отношений с авиацией. Добавить только, что будущее - за хорошими дыхательными упражнениями и полезными пищевыми добавками, ну в крайнем случае - за доливками. И ещё напомнить, что существуют другие, очень даже приятные виды транспорта: шведские паромы с шикарным шведским столом, двухэтажные английские автобусы, гондолы Венеции и лодки Нила, римское метро и венская конка… И даже возвращение из-за границы на родину может быть приятным - если речь идет, например, о поезде Минск-Петербург.
        Да, всё это верно. Но есть ещё кое-что. Сейчас расскажу.
        Как-то ранней весной, гуляя в пустом петергофском парке, я увидел в небе маленький жужжащий треугольник. Вольно или невольно, но минут через десять я вышел к пирсу - туда, куда шёл на посадку этот мотодельтаплан. Он снизился над замёрзшим заливом, сел на лыжи и поехал по заснеженному льду в мою сторону.
        На пирсе стояли два мужика и женщина. «Хотите покататься?», спросил один мужик. Сумма, которую он назвал, была в точности такой, какая лежала у меня в кармане. «Не знаю», сказал я. И понял, что на самом деле очень хочу, но…
        Когда я уже собрался отойти, треугольник с моторчиком подъехал к пирсу и остановился. В люльке сидел пилот в очках и пацан лет шести. «Мама, это круто!» сказал пацан, вылезая из люльки и подходя к женщине. Я вернулся и забрался на его место. Машинка покатилась и взлетела. Она поднялась над парком, стало видно даже вокзал Старого Петергофа.
        Странно, но никакого слепого ужаса в этот раз не было. И даже не тошнило. Хотя «Боинги» наверняка безопасней, чем эта летающая раскладушка, которая на виражах трещала и хлопала матерчатыми крыльями. Но зато, в отличие от полёта в железном гандоне «Боинга», тут я видел, куда лечу, и чувствовал себя вроде как одним целым с этой раскладушкой. И наверное, если научиться управлять такой штукой, летать будет вообще не страшно. Надо просто самому быть пилотом, а не бигмаком.
        Вот потому я и завёл себе этого воздушного змея. У него не одна управляющая леска, как у обычных, а целых две. Да и сам по себе он такой формы, что позволяет крутить совершенно шизовые вещи в небе. Нет, у нас такие не продаются. Пришлось в Испанию слетать. Ну да, страшно. А что делать.
        Идеальное кафе
        В одно из воскресений лета 2001 года Ксюша вытащила из шкафа футболку с надписью Blue Moose, разбудив во мне давнюю ностальгию по тому смутному и вечно ускользающему объекту желаний, который можно назвать «идеальным кафе». Хотя там, где я взял эту футболку, я ещё не формулировал это так явно. Не формулировал и потом, в других городах и странах. И лишь спустя много лет, в то самое воскресенье, понял, что всегда выискивал это смутное нечто. Подсознательно, но жёстко отметал множество вариантов в той же Праге, выбирая именно тот столик, где через час познакомлюсь с Мартой и Стивом - конечно, случайно, но всё же…
        Если бы не футболка, я, наверное, и не признался бы себе в этих играх. Я вообще забыл, что она у меня осталась, забитая в дальний угол шкафа. И не надевал её с тех самых пор, как вернулся из Штатов. Может быть, даже избегал такого напоминания. А может, просто потому что она с длинными рукавами, в отличие от моих привычных T-shirts.
        На футболке даже есть адрес: 248 Walnut Street, Morgantown WV. Стеклянный угол дома, чёрно-белый шахматный пол и штук восемь столиков, среди которых нет двух одинаковых. Запах корицы и какао, приглушённый контрабас Мингуса из колонок. Мое главное убежище от культурного шока, от слишком чужого мира и тоски по дому.
        И одновременно - нечто вроде теплицы, где прорастали деревья новых знакомств. Смешливая Эдриан, рассказавшая мне, что открытый зонтик в помещении - плохая примера: «Лучше пусть останется мокрым, ты же всё равно не надеваешь его на себя!» Мрачный Шон, решивший вдруг оправдаться перед незнакомцем за строгий чёрный костюм: «Настоящий американец надевает костюм лишь в трёх случаях, у меня сегодня не самое страшное…». Сэм и Дженнифер, затащившие меня в свой театр. Мэт и Чесс, с которыми я поселился на следующий год.
        Было бы наивно думать, что эта стекляшка-кофейня в университетском городке совершенно переключила мне голову, подсадив на беспроигрышное удовольствие от столкновения с неизвестностью. Нет, конечно. Избавиться от шелухи стереотипов - это значит ещё и принять в себе то, что уже никак не изменится. Но именно там, за угловым столиком в Blue Moose Cafe, теория хаоса перестала быть темой моей диссертации и стала темой жизни.
        Вечер штатовской псевдо-счастливой рутины.
        За окном кафе шелестят машины.
        Сам себе напевая арию Магдалины,
        ты «имеешь свой кофе».
        Думаешь о муравейниках, о лавинах в песочных кучах,
        о правильном понимании слова «случай»,
        и о том, как сложно разгонять тучи,
        когда их мало.
        И не думаешь: о самоубийствах и их причинах,
        о трёхстах милях между женщиной и мужчиной,
        и о необходимости жить под какой-то личиной
        не думаешь абсолютно.
        За соседним столом ржёт счастливая китаянка,
        из колонок льётся джазовая перебранка…
        Что, не в кайф? - вынь свой плеер, где плачет Янка.
        Это жизнь в свободной стране.
        И лишь выйдя на улицу, где холодно и неприятно,
        ловишь образ: прошлое, куда не вернёшься обратно,
        как бельё перед стиркой - везде какие-то пятна.
        И черничные среди них.
        Наверное, после возвращения я автоматически начал искать то же самое у нас. Но вскоре стало ясно, что Blue Moose Cafe - лишь модель. Оно не было идеальным. Тем более что Питер - город кафе, и здешней кулинарно-архитектурной музе есть чем завлечь прохожего. Попадались заведения, которые в чём-то были даже лучше того, американского. Но в чём-то другом по-прежнему не догоняли. И вот наконец футболка, извлеченная из шкафа, вытащила из памяти всю цепочку моих поисков и вынудила собрать все эти смутные «что-то» в более-менее цельную картинку.
        Итак, каким должно быть идеальное кафе? Во-первых, светлым. Даже прозрачным. Большие окна: разглядывание прохожих является одной из важнейших компонент кафешного времяпрепровождения.
        Лучше всего, если кафе находится на площади или в угловом доме на перекрестке, а окон как таковых и нет - их заменяют полностью прозрачные стеклянные стены. В любом случае, кафе не должно быть в подвале: хватит этой мрачной достоевщины, скиньте этого шизофреника с парохода и топор его бросьте вслед ему!
        Кафе должно быть чистым, включая атмосферу вообще. Сюда же относится дизайн: у меня нет к нему особых требований, и модное ныне развешивание на стенах всяких странных предметов меня не особенно интересует. Другое дело, что в хорошо оформленных кафе и за чистотой обычно следят. Не знаю, входит ли название в понятие дизайна. Однако кафе, названные в честь экзотических животных, почему-то оказываются аккуратнее.
        Но ещё больше это зависит от меню. В идеальном кафе должны подавать хороший чай и кофе, а также разнообразные пирожные и торты. Чем разнообразнее, тем лучше - тогда можно будет, наблюдая за посетителями, проверить гипотезу о том, что люди похожи на десерты, которые они заказывают.
        Неплохо, если в кафе подают коньяк и вино. А вот пива там не надо. Я не против пивных, но это отдельная песня. То же самое насчёт еды. В наших широтах словом «кафе» часто называют маленькие рестораны, где в основном едят и выпивают. И в принципе, хорошо, когда в кафе можно поесть. Но в подобных местах зачастую селится дух столовки, чего не хотелось бы.
        Идеальное кафе, которое я имею в виду, - совсем другого происхождения. Это больше похоже на открытые кафе южных стран, где принято медитировать за чашечкой кофе, пережидая сиесту или наблюдая, как ленивый официант сметает осень с твоей половины стола. Но «наше северное лето - карикатура южных зим», и прямой перенос к нам открытых кафе обычно тоже выглядит карикатурно. В них то мёрзнешь, то попадаешь под дождь, не говоря уже о ветре, который норовит унести весь стол.
        Другое дело, когда создается особый северный вариант такого места. Всё то же самое, только отделено от улицы стеклом. Здесь и медитация совсем другая: взглядом ты ещё остаешься на промозглой улице, но сам уже находишься там, где тепло и неспешно. И на этом контрасте, в этой паузе выхода из игры, всё видится иначе.
        не замечаешь
        или стараешься не замечать
        что дождь
        падает всё медленнее
        что люди
        становятся больше похожи
        на птиц
        а деревья наоборот
        но ты
        не замечаешь
        сопротивляешься или просто
        слишком занят гербариями
        пока наконец
        всё накопившееся не сваливается
        разом -
        однажды утром касаешься
        стакана с горячим чаем
        и вздрагиваешь
        увидав за окном
        белый автомобиль
        засыпанный снегом
        а сверху
        ещё зелеными
        листьями
        Идеальное кафе должно быть маленьким, не больше десятка столиков. Большие скопления людей вообще отвратительны; худший вид одиночества - одиночество в толпе.
        Правда, из сказанного о медитации можно сделать вывод, что я ищу в кафе именно одиночества. Отчасти это верно. Но речь идёт об одиночестве особого рода. Если угодно, об управляемом одиночестве. Вот столик, у которого стоит только один стул. Он выглядит слишком пустым, голым. Даже если я один, пусть будет ещё парочка стульев по бокам. На плечи одного из них вешаешь куртку, и словно бы делишься надвое: тут тебе и собеседник рядом, и сам ты без куртки расправил плечи, другой человек совсем.
        А всего столиков штук семь, и желательно, чтобы все разные. С учётом двух прозрачных стен должно получаться, что каждый столик оказывается у окна. Питерские кафе на старых центральных улицах обычно имеют лишь пару окон, или вообще одно. Поневоле возникает соревнование за этот иллюминатор. Хотя, если умение занять столик, а точнее, интуитивный выбор времени прихода считать врожденной способностью настоящего охотника за идеальным кафе, то довольно и этого.
        Столики не должны стоять впритык, как в фастфудах. Но в то же время - ещё одна хитрость управляемого одиночества - они не должны быть слишком разрежены. Посетители в идеальном кафе не мешают друг другу; однако, если они решили перекинуться парой слов, это выходит естественно, без крика через весь зал, но и без нарушения границ личного пространства (подходов и подсаживаний).
        Я знаю хороший эквивалент этой дистанции - после знакомства, которое началось с удара по голове в кафе на Староместской площади Праги. Сидевшая позади меня испанка рассказывала своему спутнику, что её багаж улетел в другую страну. И как истинная испанка, сопровождала ругань жестами. Один из самых широких достался мне.
        Так мы и подружились с Мартой и Стивом, и потом снова встречались по вечерам на той площади и делали ставки - выйдут фигурки из часов или нет. В то лето знаменитый Орлойский будильник колбасило не по-детски. Соберутся туристы и ждут, когда фигурки выйдут. А мы сидим в кафе напротив часов и кричим этой толпе, что надо купить у нас билеты, а если мы не продадим как минимум десяти билетов, то кина не будет. Никто нам не верит, конечно. Но вот часы начинают бить, а фигурки не выходят и скелетик не дёргается! Мы кричим: «Ага, вот видите, мы же говорили, покупайте билеты!» А часы между тем не останавливаются, и, хотя на них час ночи, они почему-то бьют 23 раза - наверное, нам подыгрывают.
        Мораль: столики в кафе должны отстоять друг от друга на расстояние вытянутой руки темпераментной испанки, тогда будут происходить чудеса.
        Вообще, в современном городе мало мест, предназначенных для ненавязчивого знакомства и общения. Может быть, во всем виновата пресловутая демократия, уничтожившая одновременно и светские рауты, и народные гулянья. Или же проблема в том, что сама скученность населения заставляет больше заботиться об изоляции, оставляя для новых лиц только узкие двери с фиксированными бирками. Тогда кафе может стать хорошей отдушиной: ты уже не в домике, но ещё не на улице.
        В этом смысле интересны пабы Лондона. Множество людей самых разных возрастов, собравшись в маленьком помещении вокруг бара, стоят с кружками в руках, группами по два-пять человек - и вся эта толпа говорит, говорит часами… Сразу вспоминаются наши рюмочные советских времен. Нет, я вовсе не ратую за возвращение тех обшарпанных круглых столов на одной ножке. И всё же что-то такое в них было, чего в нынешних чистых пивных уже не бывает.
        стакан
        является важнейшим из искусств
        стакан наполовину поллок
        наполовину пруст
        снаружи гранин
        изнутри лакан
        в паденьи бах и гласс
        и всё это один стакан
        Особый случай - поздний вечер и ночь, когда разглядывать за окном нечего, да и народу почти нет. В это время в кафе должно быть хорошее освещение, чтобы можно было читать, писать и рисовать.
        Ну, и если уж на то пошло, идеальное кафе должно быть открыто круглосуточно. До недавнего времени большинство приличных кафешек в Питере закрывались до одиннадцати. Это особенно неудобно летом, когда ночи такие светлые, что можно запросто опоздать на разводку мостов или на поезд. Тогда приходится коротать время в заведениях типа привокзальных бистро, не отличающихся чистотой. Впрочем, именно по ночам в них включается своя странная романтика, какой не бывает в других кафе.
        Пустая платформа.
        Брешь в расписании электричек.
        Цок. Цок. Цок.
        Стрелки остановившихся ног.
        - У вас нет спичек?
        - Нет. У меня зажигалка.
        - Какая разница.
        - В общем-то да.
        Щёлк.
        Как икона: лицо, огонёк,
        и сзади тёмная глыба неба.
        - Спасибо.
        - Не за что.
        Цок. Цок. Цок.
        Кошачий глаз сигареты,
        вальсирующий прочь.
        Знаете, какой самый белый танец?
        Это Белая Ночь.
        Ладно, к танцам ещё вернемся. Пока что мы только вошли и… Да, столики. На таком расстоянии, что официантка свободно проходит между, но при этом болтает одновременно и со мной, и с теми, кто сидит за соседними. Ведь она - тоже медиум, аккуратный посредник между любопытными, но ненавязчивыми одиночествами.
        Именно она, а не он. Официанты-мужчины… ну, я бы мог привести здесь некую классификацию. Но не буду. Я сам работал официантом. Так что просто поверьте: в идеальном кафе - она, а не он.
        Но и она не абы какая. И дело тут не в привлекательности, хотя экзотика иногда берёт свое. Заходишь в маленькое минское кафе «Безе» и натыкаешься на удивительный букет из трёх Лен сразу: Лена-уличная в голубом, Лена-ресторанная в красном, и самая обонятельная, Лена-администратор в розовом. Сразу хочется переименовать Минск в Ленинград.
        Однако в идеальном кафе официантка чаще всего одна: невысокая, худощавая брюнетка с короткой стрижкой. Сказать «разговорчивая» или «веселая» будет неточно. Скорее, умеющая включаться. Даже эдакая язвочка при случае. Вроде одноклассницы, которую ты встретил через много лет. В Москве похожие официантки попадались в «Китайском летчике». Но самая идеальная обитает в стране настоящих Алис, в лондонском кафе Lido на углу улиц Dean и Old Compton:
        - Вам понравился наш торт?
        - Не очень. Я не люблю миндаль.
        - Так нельзя! Скажите сейчас же, что вам понравилось!
        - Зачем же врать-то?
        - Ну скажите, чего вам стоит! Мне будет приятно.
        - А если не скажу?
        - Тогда я вам сдачу дам мелочью!
        - Ладно. Мне понравился ваш торт.
        - Вот видите, как просто! Заходите ещё!
        Но есть более важная вещь, связанная с персоналом. В конце концов, пол официантов не так важен: общение с ними носит характер двух-трёх коротких диалогов. А вот что длится гораздо дольше, так это музыка. Никакой дебильной телерадиомузыки! Людей, которые ставят в кафе телевизоры или включают нон-стопом «Европу Плюс», нужно стерилизовать на месте. Многие хорошие заведения начисто испорчены этой, казалось бы, мелочью, которой обычно управляет кто попало. Например, официант с самым плохим вкусом. Особенно грустно наблюдать, как западная медиа-оккупация разрушает медитативные традиции Востока: даже в египетской или турецкой чайхане теперь не скроешься от проклятого MTV.
        В идеальном кафе должно быть тихо. Не то чтобы полная тишина, как в парижском Signes, где работают только глухонемые (хотя в огромном городе и это в радость). Хорошо, если в кафе играет какая-то негромкая и ненавязчивая музыка, вроде старого прохладного джаза. Вообще, диджеи должны работать не на радиостанциях, а в кафе. Когда он что-то крутит на радио, это всё равно как в пропасть плевать, никакой обратной связи. А в кафе, только поставил попсу - получи тортом в табло, и в качестве вишенки - расчёт от хозяина, потому что люди перестали заходить и заведение разорилось. И наоборот, если музыка нравится, то в кафе можно сразу узнать, что это было. Я сам таким образом завел себе несколько хороших дисков.
        Живая музыка тоже бывает к месту, хотя иногда она слишком явно нарушает границы управляемого одиночества, делая тебя невольным сочувствующим. Но немного можно. Только не раскрученные группы, на которые набивается полный зал. Достаточно просто хорошей импровизации на классические темы. А еще лучше - то, что было до классики: этника.
        И без слов. Вместо них лучше то, что было до слов: танец, универсальный язык одиночеств. Танцовщица появляется неожиданно, словно прямо из музыки, как пламя над углями, рассказывает свою историю, как бы споря с музыкантами… и так же неожиданно исчезает. Так в питерском кафе «Че» одно время танцевали фламенко.
        но что мне сказать ей
        которая так танцует
        в этих красных стенах
        где человек человеку че
        нечего
        даже если ночь
        разведёт мосты
        и польётся август
        даже если в этот четверг
        она снова черкнёт по мне
        самым краем юбки
        и отстучит моё имя
        своими чертовскими каблучками
        все четырнадцать раз
        да лучше я сдохну
        чем рот открою
        До сих пор я описывал идеальное кафе как нечто неизменное, эдакий последний приют. Но раз уже произнес «одно время», надо признать: все на свете меняется. А иные вещи, даже не меняясь, наскучивают. Или просто перестают работать, как тот столик на Староместской площади - через год он был там же, но уже не тот.
        Однако искать идеальное кафе не значит гнаться за новизной. Ведь кафе само по себе - транспорт. Нечто вроде прогулочного речного трамвайчика, только наоборот: там плывешь ты, а здесь мимо проплывают все остальные. Этим и хороши угловые кафе, выходящие прозрачным «носом» на перекрёстки. С ними город превращается в огромную гавань, где ты выбираешь себе корабль.
        Тут всё-таки придется сказать о фастфудах. И без метафоры тоже не обойтись. Обычно, если мужчина хочет сделать комплимент девушке, которую не назовёшь красавицей, он хвалит лишь отдельную часть её тела - скажем, «у вас красивые глаза». В этом особенно преуспел Харуки Мураками. То ли ему по жизни не везло, то ли он подсел на это как на успешный литературный прием - не знаю. Но факт: у него такие девушки буквально в каждой книжке. Одна с чудесными ушами, другая с ямочками на щеках, у третьей пальцы какие-то особенные… Словно по разным книгам разбросаны обрывки одной фотографии. Точь-в-точь фрагменты идеального кафе по разным городам.
        И всё же среди некрасавиц модного японца есть исключение. Близняшки из «Пинбола». У других его героинь эти странные уши-ямочки подчеркивают индивидуальность. Но когда о девушках сказано лишь, что они одинаковые - это самое анти-индивидуальное, что только можно представить. Именно поэтому в западной культуре, помешанной на исключительности, к близнецам относятся с опаской. Так же, как к зеркалам - ведь в зеркале живет двойник, покушение на твою индивидуальность. Зеркало искажает, но немного: левое меняется на правое, зато остальное копируется точно. Очень похожее, но не тождественное - это действует на нервы. Неспроста зеркальными двойняшками так часто населяют фильмы ужасов.
        Подобными закосами под Линча в конце концов увлекся и Мураками - но только после, после «Пинбола», когда уже продал свой джаз-бар и начал строчить толстенные романы об исчезнувших женщинах. А мы-то с тобой, Митька, давно догадались, что женщина у него везде одна и та же, а уникальные уши-ямочки - лишь маскировка в угоду Западу.
        Но «Пинбол» он писал ещё там, дома, в своей собственной кафешке. Ещё будучи японцем, для которых близнецы - вполне естественная штука. Как двойная иголка сосны, их национальный символ. Как не бывает дзенского сада камней из одного камня: к чему подменять очевидное единство на фальшивую исключительность? И даже в языке у них нет единственного числа. Все и так понимают, о чем речь, и вовсе не нужно добавлять к предметам искусственную «одинокость», как это делают наши в переводах японских стихов. «Одинокая луна» - не смешно ли? Где они видели двуокую, в страшном сне?
        Наверняка и Мураками так смеялся, когда писал про близняшек. Так может, зря он забросил свой джазовый бар? Может, именно там, между свежими салатами и старыми дисками, он гораздо быстрее нашёл бы то, что ищет теперь по всему свету?
        в полночь
        на безлюдной Дворцовой
        саксофонист
        такой маленький
        у подножья колонны
        спиной
        к мокрым улицам
        лицом к своему двойнику
        в полированном камне
        в асфальте
        отражения фонарей
        перевёрнутый город
        в лапах бродячей собаки
        и уже непонятно
        который
        из двух инструментов
        эхо
        Так вот, о фастфудах. Стереотипное отношение к ним связано в основном с едой. Но идеальное кафе, как было сказано - место не особенно едовое. И тот же «Макдональдс» при прочих равных частенько обыгрывает другие заведения по умению красиво пришвартоваться к площади, да и по внутренней геометрии. В Питере неплохой обзор открывается со второго этажа такой стекляшки у Василеостровской. А минский «Макдональдс» - чуть ли не единственное живое место на хмуром центральном проспекте.
        Но главное в этих кафешках - странный эффект близнецов. Когда сталкиваешься с этим в чужой стране, даже приятно: хоть что-то знакомое. Но потом понимаешь: похожее не значит тождественное. Разница в мелочах, трещинка в зеркале…
        Честно говоря, я не знаю, нужен ли такой эффект в моей истории. Ведь раньше я описал идеальное кафе как пароход, уносящий от знакомого к незнакомому. А тут получается нечто, идущее встречным курсом. Совместить вряд ли получится. Разве что для разнообразия прыгнуть с борта на борт, когда они поравняются. Хотя бы для того, чтобы почувствовать разницу и подтвердить свое верное направление. Ту же испанку, с которой мы гуляли по Праге, я встретил потом в её родной Барселоне. Или это был уже другой человек?
        «Ола! Ну наконец-то! Ой какой ты смешной с короткими! Ну-ка… Нет-нет, теперь вторую щеку! Эй, да ты все позабыл, да? Ладно, пошли, я тебе всё покажу, что успею. Вот это Площадь Каталонии. Лучше было нам у скульптуры и встретиться. А то ты четыре раза переспрашивал по телефону, что за «хорёк в кофе». У меня такой акцент, да? Я просто думала, тебе будет легче найти Hard Rock Cafe. Они же во всех странах одинаковые. Мы со Стивом в Праге видели такое же. И у вас наверно есть…
        Нет, внутрь никогда. Я около него обычно мотороллер бросаю. Почему как ведьма? А-а, извини, мне показалось, ты другое имел в виду. Ужасный у меня английский, ты со мной намучаешься. А вот у него наверно уже и акцента нет, он уже больше полугода - там…
        Серьезно?! Так и написал? А про меня? Погоди, он что, всего одну строчку тебе написал: «Сходи на Рамблу, погляди на клоунов»? Вот ненормальный! А меня завалил письмами. Знаешь, он ведь до сих пор не понял, что у нас всё кончилось. Все пишет, пишет, и звонит так, словно мы завтра опять встретимся и пойдем в «Арену». Ты ему не пиши ничего про меня, ладно?
        А вот это и есть Рамбла, кстати. А вон артисты. Да, они так могут часами стоять в одной позе, как манекены. В этом вся фишка. Смотри, ей можно дать монетку, а она тебе даст… как это, в китайском печенье? судьбу, да? Ну-ка покажи, что у тебя. Хм-м, странное пожелание. Брось, она всем одинаковые дает.
        Пойдем здесь, покажу одно место. Нет, моя работа в другую сторону, тут недалеко. Да ничего нового, все та же - как ты тогда сказал? - адвокат пингвинов? Ха-ха! Нет, правда, я думаю, экология это очень важно! Он тоже надо мной издевался. А я не понимаю, зачем куда-то срываться, бросать хорошую работу, ломать карьеру… Мне здесь нравится. И ему вроде нравилось. Так зачем эта новая жизнь? Кому он доказывает? Это просто сумасшествие какое-то…
        Ну, ты другое дело. У вас там все такие, я читала. Достоевский, да? И потом, ты всё равно вернулся. Хотя я так и не поняла, почему ты и твоя девушка - в разных городах. Ты мне обязательно расскажешь, да? Может я пойму наконец, почему он…
        Нет, не люблю и тебе не советую. Какая к черту национальная гордость?! Коррида - это позор моей страны, нечего даже и сравнивать! Вот это Пласа Реал, хотела тебе показать. Пустынно? Ха, видел бы ты её ночью! Людей в десять раз больше, чем голубей сейчас! Вон там бар открывается, и вон там, и тут ещё два. Хочешь, ночью сходим? Мы с ним вот в этом постоянно напивались, тут ликеры классные…
        Если дальше по этой, будет Готический квартал, сходи обязательно. А сейчас мы обратно на Рамблу выходим, вон уже Колумб виднеется. Знаешь, я даже иногда думаю - если бы он не уехал… А с Серхио у меня всё уже кончилось. Зато теперь пытка: у Серхио офис через дорогу от моего, и дом его там же по дороге. И я каждый день, когда иду…
        А вот тут мне и сворачивать. Да, перерыв мой уже тю-тю, надо обратно на работу. Ну ты позвони, ладно? Я тебе ещё парк Гуэль покажу в четверг. А ночью пойдем напьемся у «Штопора». Напишешь ему потом, расскажешь. Только про меня не пиши ничего. Не хочу, чтобы он снова… Он ведь так и не понял, что у нас с ним была просто, ну, короткая история, да? И он, знаешь, как призрак теперь. Вроде уехал, вроде такой нереальный, а всё равно везде тут. А если еще и ты напомнишь ему…
        Вообще не собираешься? Погоди, но вы же связь поддерживаете Он же тебе написал, чтобы ты сходил на Рамблу, циркачей посмотрел. Ну вот, ты можешь теперь ответить, что сходил, он порадуется… Ты ведь ему напишешь? Напишешь, да?!»
        Конечно, я пообещал. Но написал только ей. Настоящее бумажное, как она просила. Physical letter, если говорить на её забавном английском. А ему - не стал. Собирался, но потом представил, как он сидит в одной из кафешек Нью-Йорка. Какой транспорт он выбрал - тот, что возвращает, или тот, что уносит? Конечно, там есть Hard Rock Cafe. Но я пожелал ему, лично ему, второго варианта.
        в том уличном кафе
        сквозняк швырнул мои салфетки
        тебе под ноги
        так небрежно
        ты отряхнула туфли
        а я так и не вытер губы
        так долго
        будет пёс бездомный
        бежать за тем
        кто обернётся
        первым
        На побережье Коста-Брава есть один ресторанчик. Ночью, когда с пляжа сваливают даже самые последние фанаты воздушных змеев, из ресторанчика выходит на пляж чёрно-белый котенок. Он смотрит налево (километры песка), смотрит направо (то же самое), выбирает местечко, выкапывает ямку, делает свое дело, зарывает и уходит обратно в ресторанчик. Ни у кого на свете нет такого огромного, такого идеального туалета.
        Первый раз взявшись за «правила идеального кафе», я прямо так и написал: там должен быть туалет! За несколько лет ситуация изменилась в лучшую сторону. Даже питерские кафе наконец обзавелись туалетами, и некоторые довольно оригинальны: взять хоть музыкальный туалет в «Моцарте». Или туалет в «Бродячей собаке», куда я попал после церемонии вручения поэтической премии «Северная Пальмира». Церемония была на редкость скучной - зато сколько поэзии оказалась в туалете! Там не было электрического освещения, вместо него темноту аккуратно разбавляли три свечки, плавающие в больших коньячных бокалах. Не знаю, читали ли владельцы этого кафе «Похвалу тени», но я нигде больше не видел столь точного воспроизведения эстетики туалетов, изложенной в этой замечательной японской книжке. И сам я, читая её, был очень рад узнать, что не меня одного раздражают клинически-белые, сверкающие туалеты современности.
        С другой стороны, раньше, когда туалеты в кафе были роскошью, приходилось отыскивать их где-то снаружи, поблизости, мысленно включая их в состав заведения. В Петергофе, около верхнего парка, есть такой замечательный домик с круглым окном прямо над умывальником, так что в зеркале получаешься с удивительно просветленным лицом. Даже настроение меняется! Именно туда мы обычно заходили после любимой мороженицы или соседнего чайного зала.
        Но я вовсе не собираюсь переходить к описанию идеального туалета. Лишь хочу заметить, что из кафе обязательно тянутся невидимые нити к другим городским феноменам, собирая в перспективе целый идеальный город-призрак.
        если смотреть с Градчан
        кажется
        вся она на ладони
        а на деле
        только и успеваешь
        наскоро облизать глазами
        карамель флюгеров
        и клубничные крыши под сливочным небом
        только и успеваешь
        нырнуть в прохладу подвала за кружкой
        пльзеньского пива
        как муравей за изюминой
        в глубину бисквита
        но стоит выйти обратно
        на шоколад мостовой
        глядишь -
        а время-то вышло
        следом
        из карусели часов
        скелет
        позвонил в колокольчик
        двенадцатый раз
        и ты опять оказался
        на том заколдованном перекрёстке
        где нет уже смысла
        перестилать свою карту
        под фонарями кафе
        она всё равно порвется
        на всех сгибах
        рассыплется
        пачкой салфеток
        и вместо названия улицы
        дырка в бумаге
        белые крошки
        на чёрной доске
        а в голове
        джаз вперемежку с Вивальди
        Прага
        мне никогда не съесть
        весь этот торт
        без тебя сладкоежка
        Но это ещё не идеальный город. Не весь. Хотя там высокая концентрация этого города, особенно по части кафе. Но в той же Праге, например, очень скучное метро. Зато в Питере, когда выходишь из парка на Елагином острове где-нибудь за полночь, и видишь станцию «Крестовский остров»… Как сказал один знакомый, «она словно из космоса свалилась». Да, именно так и выглядят разбросанные где попало куски идеального города.
        И не только «где», но и «когда». Потому что в реальности на Крестовском уже понастроили огромных жилых домов прямо перед тем мостиком из парка, и космическая станция метро совсем потерялась за ними. Так же, как потерялся симпатичный переулок-призрак в Москве между Трубной и Сретенкой, с кукольными домиками всех пастельных цветов радуги, в которых никто не живёт - точнее, не жил, в этом и был самый кайф прогулок по Последнему переулку, но теперь там всё иначе.
        А в Барселоне есть площадь, которая включается только в определённый вечерний час, когда бегающие по ней суетливые голуби загадочным образом превращаются в хорошо одетых людей, и все они идут к старинному клубу La Paloma, где танцуют сальсу и танго. Рассчитать этот час невозможно. Бывает, только отойдешь на минутку - и всё, уже превратились.
        А в Таллине… Впрочем, всего не перечислишь. Да и не надо, каждый наверняка сам видел множество кусочков идеального города. Остается только собрать их вместе.
        Нет-нет, речь не о том, чтобы сопрячь коня и трепетную лань. Хотя, если говорить о литературе, то между «конь» и «лань» связок очень много, от «колы» до «канелони» - видите, и тут всё идет через кафе, как дороги из одной части города в другую идут через развязки под названием «спагетти». Но литература - но это чаще всего жульничество, а я говорю о совмещении, заложенном в самой природе нашего мира.
        На юге Франции есть целые городки, которые просто хочется положить в карман. Это не метафора, а честное ощущение: зайдешь внутрь - и можно заблудиться, но со стороны городок как игрушка. Словно брелок-головоломка: в разобранном виде все детальки занимают кучу места, у каждой множество граней, и вместе они никак не стыкуются. Но если знать, как их собрать, или хотя бы знать, что собрать в принципе можно…
        Как раз в тот день, когда я собирал последний вариант этого текста, случился чат с одной малознакомой по поводу её статьи о необычных местах Рима. Я сетовал на то, что этот замечательный мини-путеводитель совсем не к месту в том московском журнале, где он опубликован. Другое дело, если бы он попал мне в руки именно там, на Испанской лестнице с призраком Одри Хепберн, и именно тогда, когда… Но сказав так, я вдруг понял, что сама наша беседа с этой девушкой - и есть та магическая связь. Мы находились в разных городах, ни разу не встречались и не знали друг о друге ничего, кроме общего интереса к Другому Городу, который моментально соединил наши летучие дома, наши домашние страницы. И кстати, очень подходящий термин: «я сетовал…»
        Ей-богу, для этого необязательно сходить с ума, дружить с занудой Борхесом, пить ведрами матэ или работать переводчиком в ЮНЕСКО. Так, легкое движение, доступное любому, кто читает эти строчки. Ведь это только у них там, в квадратно-гнездовом реале, раскиданные по миру вещи кажутся далёкими друг от друга - модели для сборки, которые якобы никак не собрать.
        Но мы-то уже не там, а здесь. А здесь это называется - просто плохой канал. И нужно лишь попробовать законнектиться снова после полуночи, а лучше вообще под утро, часов в шесть. И желательно, чтобы на улице шёл дождь, он отлично фильтрует наводки. И не надо загружать свою тачку второстепенными задачами, ведь вам понадобится вся оперативка.
        Иногда я действительно вижу этот город целым. Глупо даже говорить, что там высокие тротуары, начало осени, и море как раз за тем углом, где всегда открыто идеальное кафе.
        И в такие дни мне не хочется просыпаться.
        Строчка из Пруста
        Юлька стояла у лифта, но со спины я не узнал её, да и вообще не туда смотрел. В руках у меня был свёрток с пирожными, я бегал за ними в кафешку соседней общаги; этот свёрток я и рассматривал, прикидывая, хватит ли пирожных на всю нашу компанию.
        Лифт открылся, она вошла первой, обернулась - и мы одновременно выдохнули «ха!» и «о!». Потом оба сказали «привет», она чуть дольше растянула последний слог. Глаза её сияли.
        Не знаю, какие глаза были у меня. Мы расстались год назад, я считался пострадавшим. В последнюю нашу встречу она откровенно тяготилась моими претензиями, смотрела в сторону, и в конце концов сказала, что хватит нам уже. И вот теперь, прямо напротив, в тесном лифте, та же Юлька улыбается, чуть склонив голову набок, и её распахнутые глаза снова смотрят на меня так, словно мы впервые встретились и только сейчас всё начнётся…
        - Как жизнь?
        - Отлично. А у тебя?
        - Да всё супер.
        - Ладно, успехов!
        Выскочил на своём этаже, обернулся. Дверь лифта поехала, но я ещё видел, как она смотрит. С удивлением.
        До меня не сразу дошло. Сначала я отнёс свои пирожные двум подружкам, к которым спешил в тот вечер, и неплохо провёл у них время. Но когда вернулся домой - задумался. Что это было? Я не спросил Юльку, где она теперь обитает, не предложил пересечься. Никакого ответа на явный призыв этих огромных глаз. Словно другой человек вышел из лифта. Совершенно не тот, которого так корчило зимой, после её ухода.
        Да, у меня теперь было новое увлечение - познакомились летом на море; но это же не значит, что надо впадать в ступор со всеми остальными. Тем более что и морское знакомство вскоре развалилось похожим образом. Такое случалось потом ещё не раз, и я долго пытался разобраться, почему это происходит и как защитить мои отношения от таких обломов.
        Сейчас это звучит смешно, но сначала, по юношеской вере в точные науки, мне казалось, что есть какие-то особые законы соответствия характеров и родства душ - как увлекавшая моих сокурсников «соционика», которая вообще никогда не работала, или как мой личный тайный принцип «второй встречи», который отсекал связи на основе одного лишь первого впечатления. Принцип состоял в том, чтобы не знакомиться с понравившейся девушкой сразу, а делать это после того, как вы случайно встретились ещё раз, что и вправду происходит с некоторыми девушками самым удивительным образом, нарушая вероятностный закон обычной случайности - и тем доказывая, что вы с ней действительно оказались в какой-то особой связке ненормального распределения. Однажды я прошёл несколько залов Эрмитажа вслед за симпатичной блондинкой, потом она резко свернула, и я больше не видел её в музее - но вечером на Балтийском вокзале она села напротив меня в электричке, идущей в Петергоф. В таких знакомствах было своё очарование, но и оно не спасало от загадочного отключения чувств.
        Пробовал я и другой подход, менее научный, но более активный: заранее предупреждать о моём грядущем эмоциональном ступоре. Вдруг это изменит обычное развитие событий? Ну, это как лучший способ не заснуть - всё время думать о том, что надо заснуть. А думать о смерти вообще или о смерти конкретных отношений у меня всегда хорошо получалось.
        Само собой, я не озвучивал это сразу. Ночное море, ветер в соснах, потрескивание костра, один плед на двоих - всё прекрасно, к чему тут мысли о будущем? Но вот наступает день обратного поезда, и в воздухе эдаким призрачным стоп-краном повисает вопрос, кем мы будем в городе.
        - Да не бойся, я тебе жизнь ломать не стану, я ж не совсем чокнутая.
        - Я другого боюсь. Себя другого.
        - Это как?
        Рассказал ей в ответ про ту самую апатию, которая накатывает хрен знает от чего. Увы, не помогло. Всё равно, когда это произошло, она смотрела с таким же удивлением, как Юлька тогда в лифте. Хорошо хоть, не бросила в меня табуреткой.
        А лучшим методом познания оказалась всё-таки поэзия. Хотя это скорее анти-метод, чистые наблюдения без попыток объяснения; наверное, поэтому один из героев Кортасара говорил, что поэт всегда враг литературы. Ведь она, литература, слишком грубо нанизывает на одну красную нитку повествования совершенно разные вещи, отбрасывая или упрощая их реальные связи ради того, чтобы усыпить разум читателя тем же уютным чувством понимания, которое возникает у человека, читающего руководство к стиральной машине или инструкцию по сборке кровати из «Икеи». А поэзия - это бабочки полёт, честная ускользающая красота без мануала. В одной из таких зарисовок на крыльях моих бабочек-блокнотов я и нашёл самую короткую формулировку своей странной романтики:
        осенний парк -
        жду, когда женщина
        выйдет из кадра
        Конечно, про это писали и до меня. Надо было больше читать. Или внимательней. Или другие книги. Правда, я никогда не верил, что книга может «перевернуть жизнь» взрослого человека. Она может только совпасть с твоими собственными переживаниями и мыслями - и тогда она помогает в формулировке этих вещей, а главное, в самом ощущении, что ты не один такой. У каждого найдётся свой пяток книг, которые особенно повлияли на жизненные формулы в молодости.
        Но ещё интересней представить, как поменялась бы жизнь, если бы тебе тогда подсунули другие книги. Например, в школе изучали бы тот роман Пруста, где есть эта строчка: «Самая беззаветная любовь к женщине - это всегда любовь к чему-то другому».
        И даже понятно, кого надо выбросить из школьной программы, чтобы освободить место: самовлюблённого хлыща Лермонтова, герой которого, такой же самовлюблённый хлыщ Печорин, только и умел, что портить жизнь окружающим, оправдываясь красивыми словами. Но в его возрасте все мы умели то же самое, это банальные подростковые комплексы, чему тут ещё можно научиться? Понятно, что юнца-поэта раскрутили как борца с царизмом, но если по чесноку, он ведь даже не успел вылупиться из подражательной стадии, и корявая фраза «с винцом в груди и жаждой мести» отразила весь его небогатый эмоциональный спектр.
        Иное дело Пруст, рассказывающий историю наблюдательного и впечатлительного человека с хорошим воображением, с эдаким многомерным внутренним фотоаппаратом, для которого женщина - не предмет тупой охоты, а часть большой картины, где есть залитая солнцем набережная и заросшая плющом церковь, тёмно-синее платье и велосипед, мелодия скрипки и запах пыльной дороги, и ещё множество деталей, некоторые даже из других времён, как знакомый с детства вкус бисквита или воспоминание о трёх деревьях на перекрёстке. Думая, что влюбился в женщину, ты на самом деле влюбляешься в целую картину, в чудесную ситуацию.
        А потом картина меняется, потому что мир вообще изменчив, и каждое чудесное сочетание - редкость, иначе они не были бы чудесными. Но ты по глупости винишь либо себя самого, впавшего в ступор от смены декораций, либо ту женщину, которая вышла из кадра и оказалась не такой.
        Если бы я прочитал «Под сенью девушек в цвету» в свои восемнадцать, то встретив через год Юльку, сразу понял бы, что её картина - крыши многоэтажек и рок-концерты, чёрные перчатки и сиреневая шляпа, жёлтое такси и стеклянное кафе - и сюда не клеится крымский пейзаж с походно-хипповской романтикой, куда я тащил её, не замечая, что на снимке с моими приятелями-бродягами она уже смотрит в сторону. Точно так же и моя другая, морская любовь, готовая колесить по свету без особых жилищных условий, но со всеми радостями живой природы, совершенно не вписывалась в огни большого города, и я не знал, о чём говорить с ней на этих кухнях, где со всех сторон стены, на этих улицах, по которым несутся нескончаемые машины и нужно всё делать быстрей и хитрей, либо не делать вообще.
        Но после Пруста я знал бы, как избежать ступора в этих случаях, ведь из его знаменитой строчки легко вывести все варианты. Вот первый: жить как можно дольше в том же пейзаже, где случилось знакомство. Звучит скучновато, хотя в традиционных культурах это обычное дело. Одно из самых сильных впечатлений, случившихся со мной в Черногории - семейные могилы с открытой датой. Слева могила мужчины, на его памятнике под фотографией - дата рождения и дата смерти, как обычно. А рядом в той же оградке - могила его жены. Такой же блестящий чёрный постамент, и фото такое же овальное, но дата только одна. Сначала думаешь: вот ужас, человек себя заживо похоронил. Но вдруг понимаешь, что есть в этом какое-то самурайское совершенство. Человек уже решил свой вопрос со смертью и больше не заморачивается, спокойно занимается жизнью.
        Конечно, в наше время движущихся картин такая долгая жизнь в одном кадре - редкость. Тогда есть второй вариант: быть готовым к тому, что при смене сцены отношения прекратятся, и никого не винить, если обрывки старого пейзажа не вписываются в новый. Научиться уходить вовремя и без сожалений - или просто не влезать в красивый пейзаж без особой нужды, наслаждаться им со стороны.
        Забавно, что и эту практику я давно зафиксировал в своём поэтическом конспекте, ещё не понимая её суть. Одно из моих первых стихотворений, написанное лет в двадцать, было посвящено девушке, лица которой я не вижу; я мысленно обращался к ней, сидящей у окна электрички, с просьбой не оборачиваться и ничего не говорить; её плащ, водопад её волос и капли дождя, чиркающие по стеклу вагона с той стороны - этого достаточно для моей прекрасной картины; если же я услышу от неё какие-нибудь глупые слова, вся красота будет разрушена.
        Нет, в том стишке не было слова «картина», это я сейчас добавил. Но нужный образ был пойман уже тогда, и он неоднократно повторялся в тех блокнотах из университетских электричек:
        «У окна вагона сидит девушка с пушистыми ресницами. У неё за спиной - большая папка с рисунками. А из пакета на коленях торчат две кисточки: одна толстая, похожая на седой бакенбард, вторая потоньше, чёрный хвостик с несмывающимся сиреневым на кончике. Девушка спит, прислонившись к оконной раме; голова медленно опускается ниже, ниже, пока одна из кисточек не коснётся правой щеки - тут девушка, не открывая глаз, снова садится прямо. Потом голова опять кивает, очередное касание щеки кисточкой - и снова назад. Когда вагон встряхивает, кисточки ударяют по щеке спящей сильным, широким мазком; а иногда, не дойдя какого-то миллиметра, щека как бы передумывает и в последний момент поднимается, так и не коснувшись…»
        С тех пор, кстати, ничего не изменилось: я по-прежнему частенько влюбляюсь в незнакомок, которых вижу в вагонах метро. Потому что именно в метро этот метод доведён до совершенства; главное - вовремя выйти.
        Так что же, вечное бегство? Ну, есть и третий путь, и человеку несведущему он может показаться лучшим выходом из двух предыдущих крайностей. Можно встретить такую женщину, которая на ходу вписывается в любой пейзаж, так что, будучи с ней, ты в любом месте будешь испытывать всю полноту чувств, как бы ни менялись декорации.
        Казалось бы, о чём ещё мечтать! Увы, с такой женщиной не работает никакая долгосрочная стратегия. Она побеждает тактикой, искусством владеть ситуацией - за счёт эмпатии, мимикрии, суггестии, феромонов и ещё чёрт знает какого лисьего шарма, работающего здесь и сейчас… но не больше. Поэтому за спиной у неё всегда остаются рваные холсты и сломанные рамы, ведь она не задерживается надолго ни в одной картине, срывает любые планы и постоянно врёт. Не специально - просто без тебя она красит собой другие пейзажи, в которых тебя нет.
        Но вооружённый мудрой строкой Пруста и зная все варианты, я бы конечно никогда не женился на подобной женщине, не переехал бы из спокойного Питера в бешеную Москву, не потерял бы квартиру, не увидал бы, как электрический разряд из горящего холодильника пробивает газовую трубу, не был бы объявлен в федеральный розыск, и не выпил бы вместо чая целый стакан жидкости для удаления известкового налёта из чайников. В общем, жизнь моя была бы значительно скучней.
        Дао подорожника
        В последнее время я почти не читаю художественной литературы. Можно накидать кучу объяснений, включая самое наглое - уже прочёл всё, что надо. Но основная причина, наверное, связана с образом жизни. Чтение хорошей книжки - последовательный, линейный процесс, а для этого нужно, чтобы жизнь позволяла такое особое времяпрепровождение.
        Раньше это были электрички и автобусы. Час-другой спокойного движения по одной линии, за окном мелькает много всего, но взгляд ни на чём не задерживается надолго, дорога бежит дальше, и мысли точно так же свободно бегут, не зацикливаются. Можно не только читать, но и самому чего-нибудь сочинять. И если сначала эти поездки имели чёткую цель - вот ты едешь в школу, а вот к родителям - то позже включился и рецепт Цоя: «Я сажусь в какой-то транспорт и смотрю, куда он привезёт меня». Так я осознал, что интересной может быть сама дорога, а не пункт назначения.
        Ты целый день катался на трамваях
        среди людей, которых не бывает.
        Вдоль улиц дворник-ветер, старый мистик,
        сметал урбанистические листья
        и насылал под простоквашный купол
        потоки тысяч бледнолицых кукол…
        Люди Средневековья проводили много времени в дорогах. Наверное, это было третьим по популярности занятием, после сна и работы, хотя и работа для многих включала дорогу. Само собой, их доставала такая жизнь. Мечты-желания стремились к иному: к тем случаям, когда дорога останавливается, когда происходят контакты - с любимыми людьми, с искомыми ресурсами, с неведомыми существами. Книга сказок «Тысяча и одна ночь» - это книга встреч.
        А наш современник со смартфоном живёт в противоположном мире. Он всегда «в контакте», и у него «найдётся всё», не отходя от кассы. Если Бог - это то, чего не хватает, то для заядлого интернетчика это дорога.
        Есть такой киношный стереотип: герой вспоминает прошлое, и среди кадров флешбэка обязательно мелькает сцена с ребёнком около большого торта; видимо, день рожденья. Но у меня такие тортовые воспоминания - не в числе самых ярких. Если хочу вспомнить какие-нибудь вкусности детства, в первую очередь всплывают квесты по их добыче. То есть дороги.
        Вот одна из первых таких картин. Мне лет пять, я очень устал и плачу, потому что мы с отцом давно идём по мрачному лесу, кругом бурелом и болота, мне кажется, что мы заблудились - но вдруг впереди открывается уютная солнечная поляна на берегу прозрачного ручья, и на поляне полно земляники… Кайф.
        Или так: мы играем с пацанами во дворе, откуда нам строго-настрого запрещено уходить… но мимо идёт человек с первым арбузом! «Где купили? - Да в магазине за рекой!» Тут же рождается план похода назло всем родительским запретам, и сбрасывается мелочь на полтора рубля, и по дороге полно приключений - пролезть под поездом, срезать через чужие сады, потом ещё злые собаки, страшные цыгане, рыбаки с их секретами… и в сумерках уже, перед самым закрытием магазина - тот самый арбуз, и бегом обратно, под дождём в темноте. А дома - стандартная отмазка на ругань матери: «Я просто за домом гулял и не слышал!»
        И никому не нужны точно такие же арбузы и земляника, когда они принесены домой родителями и выставлены на кухонный стол в аккуратных тарелках, под вечную мантру «ну поешь…».
        Оттого и смешно слушать, как люди значительно моложе меня рассказывают теперь на конференциях про юзабилити, про персональный поиск, рекомендательные сервисы и другие инвалидные приспособления, обещающие «получить всё сразу, в пару кликов, не вставая с места». Кажется, они вот-вот произнесут то сакраментальное «ну поешь…». А потом будут удивляться - почему он не ест, ведь так старались донести и разжевать?
        Этим же раздражают самолёты - вжик, и ты уже в другом месте. Никакой дороги. Движение есть, но не внутри тебя. Именно поэтому после перелёта происходит soul delay: ощущение, что душа ещё не долетела. В поезде всё иначе, там есть время почувствовать себя в тамбуре между мирами, между ролями.
        В звуке слова "кофемолка" что-то есть от катафалка,
        а в простых аккордах фолка - что-то от столовской вилки.
        Так же и в колёсном стуке, в их "ту-дом" на каждом стыке
        есть особенные токи, неизвестные науке.
        Как стрельба из пулемёта защищает от бандита,
        так вагонные частоты чистят и латают латы
        наших нервных амуниций, требующих контрибуций.
        И без всяких ажитаций едешь - сам себе Конфуций,
        сам себе Платон и Сартр, в полминуты километр.
        Магия чугунных мантр чище бульканья поллитр!
        Вы устали ждать до лета? Вы расстроены, разбиты?
        Не сидите в кабинетах, в тошнотворных самолётах!
        Жизни срок не так уж краток - оторвите пару суток
        и настройте ваши ноты на вагонные частоты!
        Культ дороги - не переезд с чётким местом назначения, не за длинным рублём, а именно движение само по себе, движение прочь, за пределы слишком связной системы - вспыхивал в разные времена во многих странах. Хотя на российском бездорожье и безденежье такое получалось хуже. Наиболее крепко засевшие в нашей культуре дороги - это скорее этапы для зэков, по той самой тундре, где мчит курьерский «Воркута-Ленинград». Как будто мы дольше задержались в средневековье.
        Правда, в позднем Союзе, в сытые 60-х, появилось своя дорожная романтика - турпоходы, студенческие стройотряды с гитарами и прочие экспедиции «за туманом»… Но этот автобус уехал без нас, а за ним по разваленной стране покатили челноки и мигранты 90-х, и дороги опять стали вынужденные, а не выбранные.
        Однако мы ещё вдохновлялись примерами из другой части света. Книги и фильмы рассказывали нам, как изгои Европы покоряли Америку, как хиппи и битники двигались с севера Америки на юг, как самопальные этнографы плыли в Азию и Океанию. Кажется, эта американская движуха и задала стандарты культа дороги в XX веке, когда едут не от погромов и голода, а наоборот, от сытого мещанства. Длинные волосы, рюкзак с книжкой Керуака - и дорога.
        по хайвею на запад
        по колонкам Фрэнк Заппа
        новый звук новый запах
        не скучай моя лапа
        не зависим не заперт
        по спидометру заверт
        вслед за солнцем и за пол-
        день и дальше на запад
        по бетонному змею
        вдоль крыла-водостока
        от всего что имею
        от себя от востока
        от нырянья в глаза под
        твоей чёлкой лапа
        по хайвею на запад
        по хайвею на запад
        Но в реальной Америке всё было уже не так. Если от романтики советских турпоходов тебе ещё достался какой-то движняк в конце 80-х, то от американских «детей цветов» как будто вообще ничего не осталось. На выезде из аэропорта Питтсбурга пытаешься «поймать тачку», как это бывало дома - но здесь все смотрят на тебя как на маньяка и обходят стороной. Нет больше вольного автостопа.
        Есть, впрочем, некоторые окультуренные варианты. В университете Западной Вирджинии, на первом этаже главного здания, висит большая карта США, с деревянным карманчиком на каждом штате. Хочешь поехать в Джорджию - напиши записку, что готов заплатить за бензин, и положи в карманчик штата Джорджия. Через день тебе позвонит Кэтти, она как раз едет в Атланту. Правда, сначала она тоже будет коситься на тебя с некоторым ужасом - никогда не видела русских. Успокоит её только твоя кассета с Саймоном и Гарфункелем.
        А потом ты возвращаешься на родину и видишь, как оно приходит и сюда - романтика дороги подменяется культом инвалидной коляски. Ловкий такой трюк системы, когда под видом свободы все вписываются в новое рабство парковок и техосмотров, пробок и навигаторов, тревожных брелоков сигнализации и прочих автомобильных психозов, полностью преображающих человека, когда он садится за руль.
        ИЩУ
        женщину с автоматической трансмиссией
        для совместного выполнения жизненной миссии.
        
        Можно подержанную, но в хорошей форме.
        Тормоза, как минимум, должны быть в норме.
        Лучше «компакт», с крепким фендером, цвет любой,
        но лучше не чёрный и не голубой.
        Желательно, чтобы легко заводилась,
        но чтобы не приходилось
        менять резину слишком уж часто,
        чтоб при движении не издавала напрасных
        шумов, и была умеренно-независимой.
        Короче, с автоматической трансмиссией.
        Но главное, чтобы была уютной:
        пижонство «а-ля лимузин»
        не предлагать.
        Звонить вечером, 599-7891.
        В этой автомобильной культуре возникает и суррогатный вариант отрыва: вроде бы отъехать, но так, чтобы всё цивильно, и даже если шашлыки в лесу, то не отходя далеко от своей консервной банки на колёсах. Или просто кочевать по московским кафе, эдакий урбанистический спорт - кто быстрее отметится в новом модном месте. Первые ОГИ и вторые ОГИ, первые ПИРОГИ и вторые, и так далее до «Билингвы»…
        Иногда было забавно поиграть с ними в этот флешмоб, втихаря противопоставить их навигатору свою пешеходную интуицию и безошибочно забрести в то самое заведение, где подмигнёт из стратегического угла бородатый Ицкович - верный признак, что место ещё не засиженное. Или наоборот, изобразить приезжего, позволить им самим таскать тебя за собой. Здесь главное - играть простачка убедительно. Иначе, стоит лишь разок пошутить не так, и придётся долго оправдываться перед той, что сидит за рулём. А она ещё, чего доброго, заслушается и свернёт не в ту сторону на головокружительной развязке.
        Ты припаркуйся сначала, чучело. Вот теперь я скажу тебе, что имел в виду. На прошлой неделе я записал в дневнике (дневник, моя радость - это не блог, это такой блокнот из хорошей бумаги, в него пишут тонкой чернильной ручкой исключительно для себя, сидя белой ночью в стеклянном кафе под гитарное Nova Menco, нескончаемое El Rio) - в общем, там появилась запись: «Ехал в маршрутке, которой рулила женщина. День прожит не зря!». А буквально через два дня в два ночи ловлю тачку на Староневском, и тоже девица-таксист…
        Нет, никаких комплексов по поводу эмансипации. Наоборот, ностальгия. Серьёзно. Есть такая фраза, по которой Левон меня вычислил своим штампомером: «это было давно и в другой стране». И точно! Мне уже и не вспомнить имя моей первой феи на колесах, потому что она мне его не сказала, белая «тойота кэрола». А вот Кэтти я помню по имени, у ней даже были куклы на заднем сиденье отцовского «фольксвагена» 85 года, и я думал, она меня так и угробит вместе с этим своим teddy bear и плюшевым зайцем - мы долетели до Джорджии за каких-нибудь восемь часов, потому что ей надо к маме до темноты, она даже в сортир меня не пускала до самой второй Каролины.
        А уж все эти американские лены-наташи, раз в два года бросающие своих русских мужей-программистов - это просто кранты, какой они вышибают канкан из педали газа, рассказывая «почему» и сбивая зеркальца встречным «фордам». Да что там «форды»! Даже «грейхаунды», эти серебряные междугородние басы, водят здоровые чёрные тетки, по пяти часов без отрыва глядят на дорогу как совы, я пытался подслушать, о чём они думают все это время, но так и не смог - вся моя кинестетика разбивалась об их эбеновую недвижимость на скорости под сотню.
        Так что стереотипы по поводу баб за рулем - давно проехали, я не про то. А совсем про другие вещи, которые начинаешь ценить в другом возрасте. Когда понимаешь: всё, за что ты вчера так крепко держался, на чём строил свою уверенность в жизни, сегодня уже не отклеится, даже если захочешь - не смыть ни водкой ни мылом, приросло к тебе намертво, навсегда. И поэтому сам уже начинаешь искать - если не люк из этого танка, то хотя бы полоску света под дверью. Хотя бы это недолгое светлое ощущение, когда такая вот маленькая ведёт тебя за руку. Тут и комплексовать не о чем, если заранее знаешь, что всё равно она не заведет далеко, всё равно придется брать её на руки и нести самому. Да и это ей вскоре наскучит, и она без проблем соскочит, и помчится дальше сама - нахрена ты ей нужен, неповоротливый человек-танк.
        Но пока она ведёт - пусть. Даже неважно куда, ведь сам её псевдоуверенный способ перемещения отличается от твоего псевдоброуновского так, что точку сборки может закинуть аж за багажник, когда она, выбегая «смотреть места» в очередной супер-модной кафешке, запирает тебя одного в своей тачке, и ты очень медленно тянешься к банке пива, стараясь надуть детектор движения - поспешил! визг сигнализации! - и всё сначала… «Слушай девочку и дудки», говорит мне Костя-Краник в микрофон, и Таня-Конфета зажигает весь зал простенькой песенкой из мультфильма. Рыжая труба орёт как сумасшедшая, и как щепка трещит броня, слышишь, рыжая - я уже полторы минуты думаю на твоём языке, я почти дотянулся до чертовой банки. Baby, you can drive my car.
        аведьтакиуснулбы
        на этом хрустальном мосту
        над речным трамваем
        если б только
        отсюда не было видно
        той треугольной парковки
        у Киевского вокзала
        пустота
        даже у тебя
        уголки бывают такие
        что и в горле першит
        и стёкла царапает
        позвони мне
        когда там построят «Макдональдс»
        я приеду
        за кока-колой
        Чтение требует не только подходящего образа жизни - оно и книг требует настоящих. И хотя книги кажутся носителем с последовательным доступом, но содержание там давно иное. Разорванное. Скорость жизни, липкие сети коммуникаций просто не дают нынешним авторам зафиксироваться в сколь-нибудь отстраненном, романическом состоянии. Нельзя и плясать в хороводе, и наблюдать за ним с горы одновременно. Не только читателю, но и самому писателю не хватает отрыва, медитации.
        Поэтому никто уже не пишет настоящих романов. Романов, которые, к ужасу современника, начинаются медленно и туманно, словно прибытие поезда к провинциальному городу, когда за окном вагона не спеша проступают дома - и в такой же вокзальный туман уходит концовка. Романов, где ружье стреляет всего пару раз, зато без промаха, без голливудской помпы - и то же самое касается секса. Романов, в которых герои рожают детей, а не только бизнес-планы. Нет больше таких романов. Давайте лучше называть это «албаном», так будет честно.
        То же и с песнями. Хочется напеть что-нибудь ребёнку перед сном - и что вспоминается? То ли «Дан приказ ему на запад», то ли «Светит незнакомая звезда», то ли «Город золотой». Так давно это было, и никто не требовал заучивать, но помнится хорошо. А вот из хваленого XXI века ничего не напевается, хотя постоянно на слуху. Но нет разлуки, нет дороги - нет и связного текста с конкретным настроением-направлением. Кругом какой-то вялый пидорский рэп с однословными припевами-тэгами.
        Наверное, потому и в кино теперь стало меньше фантастики про цифровое будущее - кому нужны истории про тотальную Матрицу, если она уже вокруг? Вместо этого действие триллеров всё чаще переносят в прошлое, где ещё нет липкой сети всеобщей связности, и потому возможны настоящие драмы, прямое столкновение с сырой реальностью, где никакая приблуда с кнопками не спасет маленького человечка, пока он сам не пройдёт свой путь.
        Шестой час едем с Машей на маршрутке из одного городка Украины в другой. За окном ночь, минус 20 и бесконечные заснеженные поля, а мы обсуждаем, почему люди, выигравшие крупную сумму денег, чаще всего не становятся счастливыми. Может, крыша едет именно у тех, кто специально за это боролся, вроде хронических игроков? А вот если миллион достался человеку в виде эдакой спокойной случайности, ну как в романе Ирвина Шоу «Ночной портье», где люди просто перепутали чемоданы…
        Тут меня подзывает к себе водитель. Конечный пункт этой маршрутки - в 50 километрах от того городка, куда нам надо. Но водитель обещает нам помочь. Он звонит диспетчеру и просит притормозить на развилке другой автобус, который идёт до нашего пункта. Через полчаса маршрутка останавливается в пустынной темноте. Автобус ждёт на встречной. Водитель маршрутки открывает мне багажник, я беру в темноте две спортивные сумки, перебегаю дорогу… и уже в автобусе вижу, что вторая сумка - не моя. Такая же чёрная, но с какой-то синей сеткой на кармане. Успеваю догнать маршрутку, меняю сумки. «Теперь точно свою взял?», смеется водила.
        В автобусе мы сразу вспоминаем, о чём только что говорили. Миллион в перепутанном чемодане! Хотя откуда ему здесь взяться? Но с другой стороны… Когда мы выходили из маршрутки, там остались два американца. Мы ещё гадали, как они там оказались - ночью, на морозе, средь широкой украинской степи? Что они везли, куда ехали? Может, тоже искали свой отрыв, свою дорогу?
        Семьдесят миль в час.
        Капли ползут вверх
        по ветровому стеклу.
        Увидав первый раз,
        ты, отрицатель всех вер,
        служащий лишь теплу,
        всё ж удивишься слегка,
        после поймёшь закон -
        скорость, воздушный поток.
        Но с простотой дурака
        будешь слушать их звон,
        словно уча урок
        в этом дождливом «сейчас»,
        и конспект твоих вех -
        хайку в страничном углу:
        «Семьдесят миль в час.
        Капли ползут вверх
        по ветровому стеклу.»
        Впрочем, у нового века есть свое кино. Откуда берётся этот «синдром ленты», которую все так упорно листают в своих мобилах? Желание понять мир, читая новости? Едва ли. Скорее, тут более глубокая, на каком-то генном уровне зашитая нужда в движении образов и впечатлений, дофаминовая ловушка. Окно браузера, как и экран телевизора - это поезд наоборот: движешься не ты сам, а образы в окне. Ты любил кафе с окнами? Ну, вот тебе ещё одно, совсем карманное окно.
        И даже язык уже заточен под эту имитацию: можно «ходить по ссылкам», «сёрфить», «бродить». А вот ещё выражение, достойное ипподрома - «скачка файлов». Какая гадкая подмена настоящей дороги!
        Хотя вначале это и в правду казалось новым способом движения. Может потому, что Интернет 90-х был ещё молод, ненавязчив и прекрасно-хаотичен, он ломал жёсткие системы старого мира, а случайные гиперссылочные блуждания по сайтам хорошо резонировали с мистической реальностью моего тогдашнего Питера. Так они и попали вместе в роман «Паутина».
        «Для недолгих блужданий лучше всего подходили большие вокзалы и рынки, а для прогулок на целый день - даунтауны городов, особенно незнакомых, где улицы словно сговаривались против запутавших странника мыслей, дел и людей. Передавая меня друг другу на углах, заговорщики-тротуары в конце концов ослабляли мои повседневные путы, и тогда город вел меня дальше по собственным тропам, показывая Настоящее…»
        Но в 2000-е началось глубокое погружение. Почему все компьютерные игры так однообразно копируют человеческую жизнь, говорю я приятелю, знатоку игр. И предлагаю сделать игру, где главным персонажем будет цветок. Приятель критикует идею - никакой динамики. Я возражаю: у растений есть дистанционная химическая коммуникация, они даже могут управлять животными… и тут понимаю, что описываю жизнь человека в Сети. Блин, мы стали растениями! После того разговора в романе «2048» появилась глава «Корень папоротника», где герой превратился в цветок и заново учился двигаться.
        «Револьверное цветение он придумал лишь тогда, когда вернулся в мыслях к электрооптическим аналогиям. Среди прочих штучек с лампочками воображение нарисовало старинную новогоднюю гирлянду. Трюк сработал на удивление быстро. Зажигая цветы на побеге один за одним и удаляясь с ними всё дальше от корня, Сол вдруг почувствовал нечто знакомое. Это случалось с ним уже много раз - когда ливень разрывал его на части, когда полудохлые гусеницы сваливались с него, держа во рту куски его листьев… Теперь то же самое ощущение накатило с невиданной силой. Казалось, он присутствует не только в собственном теле, но и в телах всех цветов-соседей. Бегущий огонёк перескакивал с побега на побег, и с каждым таким прыжком Сол чувствовал общность с новыми собратьями, растущими дальше по ходу движения…»
        Но и это была ещё романтическая фантастика. Самообман. Следующее изображение растительной жизни, сделанное через семь лет, вышло мрачней и реалистичней. Я пишу весёлый мемуар «Худловары» - о том, как мы дурили друг друга виртуальными личностями, как радовались независимости сетевой литературы, как ломали стереотипы журналистки, запуская Газету.ру и Ленту.ру… и вдруг в этой истории появляется такой неприятный образ:
        «Посреди мелкого, типа Финского, залива лежит в грязной синей жиже существо, которое даже спрутом назвать было бы комплиментом: в странной фигуре больше от механизма, чем от живого. Это похоже на гигантскую полусгнившую картошину, в которую воткнуто множество проводков. Проводки тянутся через синюю жижу к другим таким же клубням. Неужели это Великая Русская Мечта - веб-сервер на картошке?! Вроде того, да. Это ЖЖот. То, во что превращается человек, который долго пользуется «Живым Журналом». Сначала он просто пишет дневничок в Сети, вроде как для себя. Но потом у него появляются френды, которые его подбадривают. Френдов всё больше, и он начинает всё чаще писать так, чтобы им угодить. И в конце концов достигает стадии, когда кто-то говорит кодовую фразу «Аватар жжот!» В этот момент человек и превращается в такое вот растение. ЖЖот, младший брат телепузика. Мыслящий картофель».
        А может, это только мои личные заморочки? Каждый год я сажаю на балконе вьющуюся фасоль, и когда она оплетёт весь балкон, я с удовольствием зависаю там, просто глядя на эти колышущиеся занавески из зелёных листьев и мелких красных цветов… и удивляясь, когда взгляд перебегает на голые балконы соседей. Хотя в старых домах ещё есть цветы на балконах. Но цветы - низенькие, чуть выше своих ящиков. А моя фасоль, хоть и растение, но движется! Натянешь верёвку около ростка, и уже через пару дней он оплёл её парой витков, а через месяц, глядишь, забрался под самый потолок и готов перелезть на чужой балкон.
        Тут бы убедительным тоном психоаналитика ввернуть, что это растение символизирует внутренний конфликт между тем мной, который засел перед монитором, и тем, который всё ещё рвётся на дорогу. Но ведь началось это задолго до появления Интернета. Фасоль сажала на балконе моя бабушка Рая, именно от неё у меня такая любовь к этим гладким пятнистым бобам, внутри которых спит росток, способный забраться на небо. Хотя может быть, и бабушка выбрала это движущееся растение неслучайно - как человек, уже уехавший из медленного времени деревни, но ещё не привыкший к голым бетонным стенам города, где все куда-то спешат, но так никуда и не передвигаются.
        Впрочем, и у других людей переизобретение дороги идёт полным ходом, хотя и в причудливых формах. Картофель, конечно, не бегает, но его надо рыхлить-окучивать, чтоб лучше рос. Скучающий офисный работник, этот мыслящий картофель, отличается тем, что может пока ещё шевелиться самостоятельно, хотя и не без помощи специальной индустрии: спортивные тренажеры, «бегущие дорожки»… Добавить к этим беличьим колёсам виртуальное окружение, и глядишь, картофель совсем поверит, что движется.
        Можно пойти с другой стороны, притащить мобильный Интернет в реальное путешествие. Вроде ты и «в контакте», и «в дороге» одновременно. Правда, для этого понадобится ещё один скачок эволюции - в сторону более раздвоенного разума. С нынешними-то мозгами едва ли получится. Вот идёт по городу человек, который что-то говорит и одновременно в экран смотрит. Тут одно из двух: либо он занимается несерьезными вещами в Интернете, либо скоро попадет под машину. А уж в диких джунглях так перемещаться совершенно невозможно.
        Значит, дорога опять заменяется на суррогат, на специально расчищенные, огороженные, гарантированно зацикленные на возврат конвейеры, по которым движутся организованные стада туристов с наушниками в ушах и говнозеркалками в глазах. Точнее, движутся только их тела - сами они не там. Они болтают по телефону, читают ленту, заливают в облако очередную сотню фоток. Они не в дороге, они по-прежнему в контакте.
        Хотя это уже не картофель. Так движется клубника. Видели, как она выбрасывает усы? На конце каждого уса - зародыш нового куста. Но он прорастет, только если окажется на хорошей почве, и всё равно ещё долго будет висеть на связи с материнским кустом.
        Ну да, тут можно оправдаться - даже таким путём Интернет всё-таки создаёт нам новые дороги, которых не было бы без каучсёрфинга, без обмена домами, без необычных сетевых сообществ с собственной психогеографией. Но это временные решения. Слишком уж быстро срастается человечество в единый клубничный куст c вездесущими корнями кабелей, усами вайфая и пронырливыми насекомыми-поисковиками. Когда эта огородная Матрица станет совсем тотальной, и опознавать тебя будет любой фонарный столб в Урюпинске и Бангкоке, а кандалы-контакты будут набрасываться из-за каждого куста, чтобы снова обездвижить, посадить-полить-подкормить и подготовить к стрижке «зелени»… Вот тогда и придёт время отрываться совсем. Это будет эпоха великих паломничеств Хер Знает Куда. Эпоха возрождения дороги.
        Но как это сделать, если ты уже превратился в мыслящий картофель? Вообще-то растения умеют передвигаться на огромные расстояния, когда отпускают в дорогу семена, ветки, корни - всё, что может оторваться, полететь и поплыть, а затем прорасти на новом месте. Но именно оторваться, остаться без связи, чтобы уйти от проклятой газонокосилки, главного современного символа той страны, где когда-то выросли «Листья травы» и «Дети цветов».
        его татуированные руки
        торчат из чёрного мешка футболки
        точно сардельки из набитого пакета
        в мясном отделе
        красная бандана
        сливаясь с рыжей бородой
        скрывает его уши
        вероятно
        он вообще не слышит эти звуки
        что производит с помощью своих машин
        а у него их много
        вот большая
        он правит ею сидя сверху
        эдакий танк для третьей мировой
        вот средняя
        её он аккуратно катит
        словно тележку со снарядами
        и как-то раз я видел
        его на каменистом склоне
        с такой штуковиной на длинной ручке
        сперва подумал - металлоискатель
        это была ещё одна косилка
        я уверен
        где-то в глубине кармана
        он держит самую миниатюрную
        вроде щипцов дантиста
        и когда никто не видит
        он приседает с ней
        над гравием дорожек
        или над трещиной в асфальте
        выискивая самые мельчайшие
        листья травы
        по правде говоря
        я не видал его сидящим
        он всегда уверенно стоит
        вот как сейчас
        когда я прохожу мимо мед.центра
        в двенадцать с чем-то
        размышляя о сардельках
        с яичницей
        и о письме издателя который
        прочёл мои стихи в своём вонючем
        Нью-Йорке
        тут и натыкаюсь
        на острый взгляд из рыжей бороды
        он смотрит на меня
        словно на школьника
        сбежавшего с урока
        я отвожу глаза
        рассматриваю его обувь
        и улыбаюсь
        стало даже жаль его
        когда увидел
        как подорожник облепил его ботинки
        своими семенами
        а репейник
        навешал на его штаны колючек
        и одуванчик
        высадил десант снежинок
        ему на куртку
        отчего он выглядит теперь
        как проигравший
        безработный
        Санта Клаус
        Да, главный отрыв должен быть поколенческий. У нынешних, крепко приросших юзеров, едва ли возникнет такой серьёзный драйв. А вот у их детей… Я живо представляю себе родительское собрание в школе будущего. Обвешанные гаджетами овощи-папаши, и суровая училка, которая вздымает к небу навороченный смартфон в дрожащих руках и вопит:
        «Положение в нашем классе катастрофическое! Сидоров уже больше месяца не обновляет свой блог на нашем школьном портале! Его соседка по парте Иванова, бывшая отличница, на прошлой неделе отказалась продолжать обсуждение творчества Дмитрия Айзеншписовича Билана в нашем онлайновом форуме! А Петров и Васечкин - это вообще кошмар! Они перестали отмечать свои перемещения на Гуглокартах! И эта опасная зараза вот-вот распространится на весь класс! Куда мы катимся, дорогие родители?! Нужно срочно что-то делать!»
        Зато вторую половину этой картинки я представляю очень смутно. И правильно, такой она и должна быть. Я лишь слышу этот партизанский шёпот из детства: «Пошли за дом!». И вижу стрелку, нарисованную мелом на асфальте у подъезда. Но дальше - туман. Я не знаю, куда приведет их этот шёпот и эта стрелка. Знаю только, что если их ответ будет утвердительным, за углом обязательно будет ждать следующий ключ. А потом ещё один, и ещё. Так и начинается настоящая дорога.
        Летучий остров
        шум прибоя
        стихает на миг…
        ну давай, сверчок!
        Нет, никакого «Артека» у меня в детстве не было. В «Артек» из нашей провинциальной школы ездила одна только отличница Ирка. Оттуда она привезла несколько дурацких песенок, и с гордым видом распевала их вместе с другими девчонками на заднем сиденье автобуса, в котором мы ездили «на картошку». Это были такие пионерские пародии на Пугачёву: «Есть у меня один маленький апельсин, маленький и гнилой, но всё равно он мой!». Мы надевали девчонкам на головы вёдра или закидывали их картошкой, когда они доставали нас этим своим апельсином.
        А на каникулах родители возили меня и брата под Сочи, в посёлок курортного типа. Море мне очень нравилось, я мог часами плавать с маской, вылавливая крабов, отшельников и рапан. Но всё остальное, что помимо моря, было каким-то скомканным и торопливым. Забитые автобусы, очереди за столовской котлетой, противно каркающие павлины в Дендрарии и душный летний домик, в котором мы ночевали. Приятные вещи тоже случались, но редко - поймать ночью светляка, а днём увидеть радугу в фонтане-одуванчике у сочинского вокзала. И ехать обратно на верхней полке.
        Крым я открыл, когда мне было уже двадцать. Приятели на физфаке вписались в студенческий отряд, собирать груши и персики в Бахчисарае. Ну и я за компанию. Когда груши надоели, мы отправились хипповать на побережье.
        Вообще-то мы не знали, как это правильно делается, и потому хипповали как попало. Макс, Женя, Андрюха, Димка, две сумасшедшие Ленки, Марина - состав нашей группы плавал, кто-то выбирал другой маршрут, кто-то задерживался в понравившемся городке, но потом мы опять встречались в каком-нибудь месте силы, и снова болтали обо всeм на свете, устроившись ночевать прямо на берегу под яркими звeздами, или штурмовали вместе маршрутный катер, чтобы доплыть до следующей крымской пристани.
        Начали мы с Ялты, ночевали в Никитском ботаническом саду, в нижней его части, которая выходит к морю. Днём мы вылезали через дыру в заборе на секретный пляж, а вечером забирались обратно в парк и спали в овраге под соснами. Там был такой мягкий стелющийся кустарник, наверняка занесенный в Красную книгу.
        Почему всё началось с этого сада? Что заставило нас выскочить из старого троллейбуса на остановке «Никита», а не на какой-то другой? Лишь через тридцать лет я понял это, когда снова приехал туда и нашёл отличное место для рисования: каскад прудов с лотосами и журчащей водой, в тени огромных платанов и кедров. Только тогда дошло, что про это место я читал ещё в школьные годы, в «Лезвии бритвы» Ефремова. Там подруга главного героя выигрывает в лотерею ковёр - «но на что мне ковёр?» - говорит она, и тратит весь выигрыш на два билета в Крым, и показывает ему Никитский ботсад.
        Ну а в нашем студенческом 1991-м нас всё-таки прогнали из сада через три дня. Но мы уже поняли, что теперь можем ночевать где угодно: хоть в сосновом лесу около Алушты, хоть под горой Кошка в Симеизе… Шерстяное одеяло в рюкзаке, вот и весь летучий дом.
        После Симеиза я отправился в одиночное плавание - и оказался в Рыбачьем. Вот где настоящие хиппари стояли! Целый дикий пляж голых волосатиков в феньках. Я долго брёл среди них, уже стемнело, я присел отдохнуть и услышал, как кто-то бренчит на гитаре. Дальше всё просто: спел им «Инженера на сотню рублей», они в ответ спели «На этом берегу рок-н-ролл лучше» - и оставили меня у себя на целую неделю. Когда в конце недели кто-то разбудил нас утром и сказал, что в Москве путч, я воспринял это как очередную шутку обкурившихся соседей по пляжу.
        Следующим летом мы двинули в другую часть ЮБК, в Севастополь. Сначала - на пахнущие степью развалины Херсонеса, а после на Фиолент, где я разводил костёр завалявшейся в кармане шпаргалкой с военной кафедры, с описанием оперативно-тактической ракеты 8К14. Там ещё был такой подводный грот в самом конце мыса… Или это было рядом с Балаклавой? Тут память немного сбоит - наверное потому, что обратно в Питер я вёз коллекцию крымских вин, из которых самым любимым до сих пор остается инкерманский рислинг.
        Когда у меня будут деньги,
        я подарю тебе спаниеля
        с ушами, как две стельки.
        Когда у меня будут деньги
        и время - хотя бы неделя,
        мы вместе укатим в Никиту
        или в другое место
        очень простого быта
        и тихого тили-теста.
        Твой пёс повздорит с волнами,
        он будет бояться трапа
        и бегать смешно за нами…
        Когда у меня будут деньги.
        Но это ведь вряд ли, лапа.
        Накатившие затем бешеные девяностые ещё сильнее затёрли эти картинки. Мы закончили универ, обзавелись парами, жизненными планами, и разлетелись кто куда. Я долетел до Штатов. Через два года вернулся, занялся Интернетом. В отпусках катался по Европам, как типичный средне-креативный класс.
        Но особой радости такие поездки не приносили. Я ведь до этого изрядно пожил в чужой стране, месяцами не говорил на родном языке - и хорошо знал, что такое настоящий культурный шок. Ну а что увидишь за две недели отпуска? Лишь подделку для туристов. Только-только ты сошёл с фальшиво-чистой дорожки в реальность - и уже надо возвращаться. Одно раздражение, а не отпуск. Нет, если уж ехать, то сразу в Китай и не менее чем на год!
        Вместо этого я загадочным образом вновь оказался в Крыму. Друзья позвали в Коктебель, и какой-то колокольчик звякнул в голове. А в Коктебеле я увидел Катю, и в качестве повода для знакомства пригласил её на своё чтение стихов в кафе «Богема». Получилось весело, да не то слово - просто сорвало крышу: через несколько дней мы чуть не свалились с генуэзской крепости в Судаке. А потом в Лисьей бухте я вдруг вернулся на десять лет назад в то самое, хипповское, когда спишь на тёплом берегу под огромным звёздным небом и чувствуешь, как поворачивается Млечный путь.
        После того, как у нас родился Кит, я девять лет не был за границей. Не хотелось вообще. Зато с Китом мы где только не лазили по Крыму: смотрели на звёзды в обсерватории Бахчисарая, рисовали пастелями эшеровские улочки Гурзуфа и древнее фисташковое дерево в Карасане, плавали с дельфинами в Партените, изучали сталактиты под Симферополем, купались в меловом озере около пещерного Инкермана. Всё это нужно было сделать гораздо раньше, в собственном пионерском детстве. Но лучше поздно, чем никогда.
        А Херсонес мы заново открыли вместе с Машей. Накануне её дня рожденья спонтанно рванули в Севастополь, купив билеты прямо перед поездом. Даже не знали, куда там пойти, когда из вагона вышли. Согласились остановиться у первой попавшейся тётки - но не остановились, просто оставили у неё вещи, а сами отправились на разведку… и нашли развалины древнего города на самом берегу, над пластами застывшей лавы. И опять провал в какое-то удивительное безвременье, выцветший снимок памяти вдруг вспыхивает всеми красками узнавания. Там замечательно пахло степной травой, море было синее и чистое, а людей на берегу почти не было - скальный берег хорошо отсекает цивилов.
        Прямо в этом безвременье мы и поселились. День рождения отмечали на камнях античного театра, где вечером показывали «Лягушек» Аристофана. По руке бродил жук-скарабей, живой бог Солнца, а в одной из трещин фундамента старинного храма оказался тайничок, где лежала маленькая магнитная карта Крыма. Я положил вместо неё красивую яшму, найденную на берегу.
        Через три года наша дочка Ева уже бегала в соснах Фороса и сочиняла сказки о том, как она «улетела на ветере». А потом превращала бусы из шариков «кошачьего глаза» в запоминающее устройство: «Вот этот фиолетовый - это когда меня волной перевернуло. А голубой - это был день нашествия медуз. А красный - это мы плавали в Ласточкино Гнездо… Нет, лучше Ласточка будет жёлтый. А красный это когда мы поднимались на Ай-Петри.»
        Самое же раннее знакомство с Крымом - на вкус - случилось у нашего младшего, Лёвы, когда он ещё не умел ни ходить, ни говорить. Дома в Москве он забрался в шкаф и съел красную шишку от огромного кактуса, которую мы привезли с мыса Плака. Но паника быстро улеглась, кактус оказался съедобной опунцией.
        Ещё три года - и вот уже Лёва вместе с сестрицей отгадывают мои загадки в парках Партенита, ищут нужные деревья: на каком растут финики, из какого делают пробки, а из какого удочки, что кладут в суп… И всё это рядом, весь мир под рукой.
        Там же они с Евой придумали «запаховый фотоаппарат», который отличается от «глазного» тем, что съемка ведётся с закрытыми глазами. Так мы узнали, что у можжевельника хвоя не пахнет, зато его сиреневые ягоды, наоборот, запоминаются сильным смоляным ароматом. А когда этих юных натуралистов не хотели пускать в самолёт с длинными палками бамбука, они уговорили командира экипажа, чтобы он провёз их удочки у себя в кабине.
        Конечно, поездки с детьми - это уже другое. С ними и места выбираешь иначе: чтобы спать не на песке, и никаких адских спусков по скалам, и было где поесть… В Симеизе теперь отличный отель около Дивы, там вообще стало чисто и красиво, новую набережную открыли, и скейт-парк не хуже московских. И всё-таки каждый раз, проходя по этой аллее, я проваливаюсь в тот август 1991-го, когда мы, молодые и свободные, идeм с рюкзаками мимо всех этих цивильных остановок запланированного комфорта, и дальше вверх по раскалeнной трассе, к горе Кошка, к еe острым скалам и диким пляжам, к последним дням нашей дикой жизни.
        Но потом эти миры опять сходятся в одной магической реальности, законы которой работают и сейчас точно так же, как раньше. Начинается всегда с какой-то необычной живности. Сначала, после приезда, ничего такого нет, бытовуха и неудобства, днём слишком жарко, ночью холодно, и проезд закрыт там, где раньше было открыто, и как будто вообще всё изменилось, никакого больше волшебства. Но вдруг возникает такой вот живой знак, как тот жук-скарабей в античном театре Херсонеса, или пара дельфинов, вынырнувших рядом в Партените, или аист, севший на нашу веранду в Форосе. Так оно и включается.
        Один раз началось с пещерных ос. Я был очень заморочен после Москвы с её унылой офисной работой, с непослушными детьми… и очнулся только в пещерном монастыре Инкермана, где кельи вырублены рядами в меловой скале. Мы присели отдохнуть в одной из этих прохладных пещер, и Ева показала мне, что на стене пещеры точно так же, ровно в ряд, расположены маленькие кельи ос. Было видно, как одна оса потихоньку углубляет свою келью, выпихивая наружу меловую крошку, а другие осы с красными поясами на брюшках подлетают к уже готовым тоннелям и исчезают в глубине. И от этого зрелища всё как-то сразу встало на место.
        Магия этих мест работает и на расстоянии: даже если мы долго не возвращаемся в Крым, он сам как-то оказывается рядом. То ли бамбук свалится на голову со шкафа, то ли выпорхнет из книги засушенный листок с того самого дерева гинкго, семена которого сажал у себя дома Ефремов. Или играем в калах яшмовой галькой: мы ведь каждый год привозили с моря кучу красивых камешков, и в конце концов я придумал, что делать с этим карманным пляжем. Играть в африканские игры - манкалу, калах, оварэ - гораздо приятнее, если заменить приложенные к доске заводские стекляшки на морские камешки, каждый из которых помнит свой берег.
        И конечно, ракушки. Для них всегда находилось место даже в самом набитом рюкзаке, словно какой-то инстинкт подсказывал, что потом, в серые зимние дни, в прямоугольной матрице города, тебе обязательно нужно будет увидеть эту плавную космическую спираль с алыми краями, эту альтернативную линию жизни, и услышать этот звук из другого мира.
        любящая ушами
        я выбирал для тебя серьги
        долго-долго
        и наконец взял
        за три бакса у сумасшедшего негра
        эти подвески из мелких ракушек
        чтобы с каждым шагом ты слышала
        море
        теперь
        на другом конце света
        сижу у залива
        и в шорохе каждой волны слышу
        твои шаги
        Иногда эти берега проявляются ещё хитрее. Осенью 2013-го из японской префектуры Акита сообщили, что я выиграл у них конкурс хайку. Три строчки, написанные на закате в Херсонесе - тот самый сверчок, с которого начинается этот рассказ. Он и действительно так начался: читая письмо от японцев, я вспомнил, откуда сверчок - так и вытянулась из памяти вся история моего Крыма.
        Или вот киберпанк взять. Вроде мрачный жанр, но мой выход из этого мрака оказался очень знакомым. Роман «Паутина» кончается сценой, где герой просыпается на пляже перед восходом солнца. Зарисовка вполне натуральная, это было со мной в Евпатории.
        А ещё были «Золотой Кадуцей» и «Бронзовый Икар», две премии, полученные за роман «2048» на крымском фестивале фантастики «Созвездие Аю-Даг». Во время награждения я сказал, что раньше у меня не было литературных наград на родине, только какие-то японские… «А вот когда получаешь Икара и Кадуцея в городе Партенит, сразу понятно - тебя наконец признали дома, в Древней Греции!».
        Но откуда оно берётся, это ощущение дома? Не грек же я, в самом деле. Ностальгия по советскому детству? Едва ли. Я же рассказывал про Сочи, не тянет туда совершенно, Олимпиаду даже по телевизору не смотрел.
        Море? Ну да, какой же русский не любит удрать на море! Однако и морей я повидал всяких: в Турции и Египте, в Испании и Италии, в Швеции и Финляндии, в Нью-Йорке и Флориде. Нет, не то.
        Что-то другое в Крыму. Самое близкое ощущение, пожалуй, было на тайском острове Панган. Остров, вот в чём дело. Хотя формально тут можно прикопаться: из Крыма есть дорога на материк. Но мы же видели этот Сиваш - поезд летит над водой, прямо как у Миядзаки в «Унесённых призраками». Да-да, японцы знают толк в островах.
        Это и в Питере чувствуется, хотя там острова очень замаскированы. Но всё равно остаются набережные, и вот они-то своими неевклидовыми маршрутами разрушают линейное время. Не надо быть Эйнштейном, чтобы это заметить: остров - особое пространство, потому и время там необычное. Оно не топает ровным шагом, как офисный клерк по городскому асфальту. Время на острове может остановиться, как беспечный хиппи, или свернуться в спираль, как раковина рапаны, или потечь обратно, как набежавшая на берег волна.
        Вот почему меня смешит блохосфера с её политическими бреднями о прошлом и будущем каких-то государств. Мой остров Крым никуда не денется. Даже если он вообще исчезнет из виду. Ну и что, он у меня уже несколько раз исчезал, а потом возвращался - и вовсе не потому, что в телевизоре сказали. А потому, что я сам поговорил со старым другом, или поиграл с детьми, или поднял с земли монетку орлом вверх и вспомнил что-то важное. Тут он и появляется снова на горизонте, мой потерянный остров.
        всё кончено
        пропало
        развалилось
        кричала трубка
        у меня в руке
        я отвечал
        что ничего не слышу
        плохая связь
        ужасный шум
        помех -
        на пляже Херсонеса
        по обломкам
        пяти цивилизаций
        мой сын
        бежит за крабом
        lexa.livejournal.com

 
Книги из этой электронной библиотеки, лучше всего читать через программы-читалки: ICE Book Reader, Book Reader, BookZ Reader. Для андроида Alreader, CoolReader. Библиотека построена на некоммерческой основе (без рекламы), благодаря энтузиазму библиотекаря. В случае технических проблем обращаться к