Поветлужье Андрей Архипов
        # Волею судьбы горстка наших соотечественников вместе с детьми затерялась в ветлужских лесах. Заблудилась, и не только в пространстве, но и во времени, очутившись в Киевской Руси XII века, за полтора десятка лет до начала ее распада на отдельные княжества. Первая задача - выжить, что не так-то просто, поскольку упомянутая судьба приносит одно испытание за другим. А затем? Плыть, куда вынесет течение или все-таки попытаться изменить мир вокруг себя? И что для этого нужно? Власть, сила, деньги, друзья… враги? Или необходимо еще огромное желание жить и получать радость от каждого прожитого дня в этом мире? Ибо без радости - что это за жизнь и зачем что-то менять…
        Андрей Архипов
        Поветлужье
        Глава 1
        Вовка медленно приоткрыл глаза, выплюнул горький стебелек травы, уже набивший оскомину во рту, и приподнялся на локте. Тень от полупрозрачного облака сбежала с лица, и яркие лучи заставили его опять зажмуриться, - солнце было почти в зените и пекло, несмотря на не наступившее еще лето, немилосердно. Картинка окружающего пейзажа отпечаталась на закрытых веках яркими зелеными пятнами - первое разнотравье луга за небольшой извилистой речкой и сосновый бор за ним, взбирающийся на пологий холм на горизонте неровными, рваными уступами.
        - И сколько можно ждать? - долгое ожидание отца все-таки выплеснулось наружу, - задержится на часик, называется... Я бы уже давно прибежал на место... А если рвану сейчас, то можем разминуться... Интересно, Тимка еще плутает или уже дрыхнет по дороге домой? Может быть, не успевал засветло и переночевал где-нибудь на озере в наспех сооруженном шалаше. Нет, тогда бы он уже был тут...
        Вовкин дружок пропал вчера утром, отправившись рыбалить на дальнее озеро, благо в школу бегать уже не надо было. Точнее, выяснилось, что он пропал, только вечером, когда после заката солнца не пришел с рыбалки, а Тимкин отец прибежал к ним домой выспрашивать про него. Вопросы были о том, что Тимка говорил, куда собирался пойти, и когда обещал вернуться. Ответ был дан незамедлительно, с честными глазами и заскребшей где-то в дальнем уголке совестью. Якобы, пойти тот собирался на дальнее озеро, благо недалеко, километров семь за сосняком, а вернуться обещался вечером, с уловом.
        На самом деле, Тимка подбивал Вовку кроме рыбалки смотаться еще в сторону поляны с росшими на ней двумя дубами. Очень старыми, поросшими покрывалом светло-зеленого лишайника от корней до начала веток, деревьями. Толщиной они были невероятной, несколько человек не обхватит, здоровенных шагов двенадцать вокруг, да и такого красивого мха на других деревьях Вовка никогда не видел. Стояли лесные великаны на опушке леса, за многие годы разогнав всю древесную мелочь в стороны от себя. Рядом с ними бил родник, крутым зигзагом сворачивая от поляны к одной из многих лесных речушек. Вода была очень холодная, а ветки деревьев так густо закрывали пространство над родником, что спокойно можно было переждать дождь, так что местные любители охоты, изредка забредавшие в лесную глухомань, сворачивали именно сюда. Самим дубам, наверное, было более тысячи лет, по крайней мере, так болтали. Как-то раз даже приезжали биологи в деревню, чтобы измерить их возраст и взять под охрану. "С ружжом кого-нить поставят", - чесали языком местные бабоньки, однако проводить их на место никто не взялся, а сунувшийся длинным языком в
разговор Вовка, пытавшийся рассказать, что он был там целых два раза, получил легонько по губам. Потом ему отец объяснил, что никто не хочет устраивать там экскурсионную тропу. Места здесь тихие и спокойные, лишних людей, туристов и другого добра тут даром не нать. А излишне любознательным приезжим объясняли, что леса здесь в основном смешанные. Иногда встречаются, конечно, сосновые боры и дубовые рощицы, но чтобы деревья по несколько метров в обхвате - это явно досужие сплетни.
        Однако самое волшебное для мальчишек в этом месте были, конечно, не огромные дубы и не чистый родник. Хотя, что греха таить, полазить по веткам толщиной в обхват, а то и полежать на них, было одно удовольствие. Можно еще представить себя этаким Соколиным Глазом и высматривать что-нибудь с верхушки дерева, оглядывая расстилающийся вокруг нехоженый лес. Обитаемые места при этом были прикрыты на юге холмами и ничуть не резали глаз рукотворными сооружениями. А вот с противоположной стороны, чуть дальше в лесу, расстилалась небольшая россыпь болот, и там можно было пострелять уток, если, конечно, выпросить на минутку ружье у надзирающих взрослых. Пусть даже дичи на болоте было совсем немного, иначе бы охотники протоптали более широкие дорожки через лес. Однако, стрельнуть лишний раз из настоящего ружья... Вот это был искус, так искус.
        Однако когда Тимка не вернулся часам к десяти вечера, совесть перешла от царапанья к покусыванию. Но, как говорил обычно Вовкин отец, когда переживал после ссор с матерью (это еще до того, как они расстались), - "выбей совести зубы, пускай облизывает всю оставшуюся жизнь". Поэтому Вовка крепился. Собственно, Вовка и приехал к отцу на летние каникулы из города, где жил с матерью и отчимом, ради таких вот походов. И это была огромная отдушина в его новой городской жизни, тем более в этих местах он родился и жил до девяти лет, и уже не представлял себе отдых без леса и рыбалки. И вот на тебе, такое из себя начало каникул. Причем он собирался идти с Тимкой вместе, да отец перед этим как раз попросил его помочь по хозяйству. Правда, если бы взрослые узнали, что они собирались на поляну... О-о-о, тут весьма вероятен исход с многочисленными телесными повреждениями где-то в районе чуть пониже спины...
        Проблема была в том, что стояли великаны в глубине таежного леса, собственно взрослые и называли его тайгой, хотя в разговоре путались, - "мол, не в тайге живем, а в людях, а настоящая тайга - где-то в Сибири, но, в принципе, местный лес ничем от нее не отличается". Однако, что ни лето, в близлежащих селах снаряжались экспедиции за грибниками. Да что там, местные тоже терялись и не всегда такие поиски заканчивались успехом. Даже здешний егерь, Иван Михалыч, исходивший все тропки в округе и районе не так уж и далекого отсюда заповедника, признавался, что иногда застывает в ступоре, потому как кажется, что попал в совершенно незнакомую местность.
        При пасмурной погоде и густой чащобе, когда мох на деревьях растёт чуть ли не со всех сторон, а компаса при себе нет - поди, определись, куда идти. А пару дней погуляешь, переночуешь на холодной земле в лесу, закусив сырыми грибами, и все - сломается иной человек, кажется ему, что ни сам не выйдет, ни его не найдут. Поэтому парни всегда помнили строгий наказ - в тайгу, без взрослых, ни шагу. Помнить-то помнили, но искус брал своё, и по краешку таежной чащи к дубам смельчаки заглядывали.
        "Вот и дозаглядывались", - подумал Вовка к одиннадцати часам вечера, вздрогнув от скрипа вылезшей из гнезда старых ходиков кукушки. И отправился сечь повинную голову к отцу, который повез его, без слов усадив на старенький мотоцикл "Урал", во двор Николая Степановича, отца Тимки. Тот уже укатил в соседнюю деревеньку из пяти домов, мирно заканчивающую бренное существование на этом свете без связи и электричества, для того, чтобы проверить наличие своего оторвы у своей же тещи. После этого Вовка был препровожден домой и силой уложен спать, а всю информацию (и пару подзатыльников) о поисках получил уже рано утром, от хмурых отцов, зашедших позавтракать к ним домой. Ближний лесной массив те, как могли, прочесали лесными дорогами ночью, глуша двигатель и вслушиваясь в свои одинокие замирающие крики посреди темного леса. Но дальше в тайгу они не сунулись, да и добром это бы не кончилось. С утра на ноги были подняты соседи, и те из них, кто смог отложить свои дела - ринулись в лес, поделив район поиска на квадраты между собой. Вовкин же батя сказал, что вернется часам к одиннадцати за обедом для всех,
хотя, конечно, может и задержаться на часок. Вовку же оставил кашеварить, с наказом ждать его у моста через речку. Вот Вовка и ждал. Уже часа два.
        - Хорошо еще, что соседка осталась покомандовать небольшим отцовым фермерским хозяйством, знает, что и где лежит, а также к кому обращаться, если что-то со скотиной случится. Хотя, собственно, к кому еще обращаться, кроме отца - тот единственный ветеринар в округе. Был. До распада колхоза. Дальше, как рассказывали, все что могли - поделили, благо, что народу было немного, а остальное заросло или стояло заброшенным.
        Ладно, прорвемся, - продолжал рассуждать Вовка, - главное сейчас, чтобы санкции за Тимкино "гулянье" не испортили весь летний отдых. Вообще-то, вряд ли что-то серьезное могло случиться, все таки пацаны со взрослыми иногда туда ходили, так что дорога хоть и глухая, но чуток известная. И все таки далеко от дома, да и пробираться сквозь бурелом туда очень муторно. Опасных зверей в округе почти не попадалось, хотя иногда мишки и забредали. Но с человеком предпочитали не связываться, так же, как и порядком повыбитые волки, сытые в последние дни расплодившимися мышами. Так что, скорее всего, Тимка мог просто ногу подвернуть, а еще вероятнее - решил пострелять уток из одолженного позавчера у Вовки самострела, да и задержался до темноты. В любом случае не дурак, если уж поймет, что заблудился, то биться в истерике и бежать непонятно куда - не будет. Сядет, и будет ждать криков или выстрелов. Если что, на дерево залезет, посмотрит, в какую сторону надо идти.
        А, кстати, самострел зверь, - мечтательная улыбка появилась на лице Вовки, - хотя сам то его и не попробовал толком. Стальная пластина, выточенная из рессоры (по крайней мере, так ее рекламировали во дворе, в один прекрасный момент сошедшем с ума на изготовлении стреляющих изделий), деревянный приклад, спусковой механизм и капроновый шнур. Вот за него как раз и боязно, вдруг лопнет, да по глазам... хотя нет, не достанет, приклад вроде длинный получился. Со спусковым механизмом вот только пришлось повозиться. Так называемый орех, удерживающий тетиву в заряженном состоянии, был выточен из твердого дерева и посажен на шпиндель. А вот сам спуск сначала получался неудобный, потому что хотелось сделать настоящий средневековый с предохранителем, а там мороки по соединению всех деталей... В итоге получился пистолетный спуск в виде угольника под девяносто градусов, упирающийся с одной стороны прямо в зарубку на орехе, а с другой - сидящий на жесткой утопленной пружине. Поверху же крючка поставил предохранительную скобу. А вот рычаг типа "козьей ножки" не получилось приспособить, времени не хватило до
каникул, но ничего, в следующем экземпляре будет. Только вот заряжать теперь приходится с помощью ног - нагибаешься, берешься за тетиву, ногами в плечи лука - рывок и... оказываешься на земле, а может и в луже. Ну да, первый раз так и было, тетива лопнула. Потом нормальный шнур нашел и приноровился. Но тяжело идет, зараза такая... А в тот раз пришел домой с грязной мокрой спиной и получил втык и нотацию, как подрастающее поколение не бережет своих родителей. Промолчал, конечно, но кто же виноват, что тетива порвалась! Наконец, вдалеке показалось облако пыли.
        - Ага, ага, вот только не с той стороны, - подумал Вовка. - Батя, видать, через другой мосток проехал, и заехал сначала домой. Ого-ого, а в коляске то вертикалка лежит, старенький ИЖ-12. Это куда же это мы собрались?
        - Давай залезай, Володька, сейчас расскажу все по пути, - отец устало нагнулся за приготовленным сыном котелком с картошкой и пакетом с бутербродами, забросил вместе с пластиковыми флягами для воды в коляску и тихонько поехал через мостки.
        - Нашли твоего дружка, - начал рассказывать отец на ходу, - народ уже по домам расходиться стал, я как раз подвозил кое-кого... Только вот что-то он сам не свой, истерика с ним, что-ли... Или просто перенервничал - ерунду какую-то мелет про огромное озеро, про стаи гусей на нем. Где там озеро-то? Болото дальше есть, мелкое, не утонешь, только вываляешься в грязи... Да ты знаешь, туда иногда уток ходят стрелять. В общем, врет он, как сивый мерин. Кхмм... Но проверить надо, мы с Степанычем решили, пусть ведет, а выпороть никогда не поздно. Может быть, за болотом что-то и есть не очень большое, туда давно никто не совался напрямик, а в обход - все ноги переломаешь... Вот я ружье и прихватил с десятком патронов с дробью, утку на ужин стрельнуть, - и уже под нос пробурчал, - да картечи на всякий случай, небось егерь не замает за весеннюю охоту.
        - Это Тимка то? Ты чё, пап? Это я могу... эээ... сболтнуть что-то ради красного словца. А Тимка и раньше всегда правду в глаза любому мог сказануть, а уж после смерти своей матери зарок дал. Сказал, что с этого момента смысла ему нет что-то привирать, даже если за правду накажут. Мол, хуже чем сейчас, точно не будет. Он, по-моему, даже специально нарывается...
        Тимка действительно нарывался. К примеру, в школе, если учителя замечали любой непорядок в классе, то знали, что могли обратиться к нему, и если тот принимал участие в оном беспорядке, то всегда сознавался, не закладывая, однако при этом остальных. А после этого беспрекословно шел убирать битые цветочные горшки и стекла, оставляя дневник на столе учителя. А если участия не принимал, а наказывали при этом невиновных, то подстерегал зачинщиков на улице и до кровавых соплей, своих или же юшки соперников, убеждал тех поучаствовать в принятии наказания. Всеми вокруг это называлось обостренным чувством справедливости, а сам Тимка говорил, что ему так легче.
        - А кстати, что ты еще в коляску набросал? Домой заезжал никак? - спросил Вовка.
        - Угу, заезжал. Картошки еще взял - в золе напечем...Ну и набор для ушицы, - ухмыльнулся отец, - лук, чеснок, морковь, да соль... В любом случае супчика похлебаем, что бы там Тимка не обнаружил... Бл..ин.. едрена Матрена, - подбросило на лесной колдобине несовершенное транспортное средство.
        - Зажигалку взял? - прокричал Вовка на ухо отцу, в очередной раз подскочив на кочке. - А снасти? Лески, крючки?
        - Даже лучше - вон сеточка капроновая лежит, бреднем пройдемся. А НЗ - топор, одеяло, зажигалка, ложки, кружки, бут... ну... все нужное, всегда там валяется...
        Семейный "тарантас" наконец выполз к небольшому оврагу, за которым расстилался густой смешанный лес. Пахнуло свежестью, еловыми ветками, терпким настоем прошлогодних прелых листьев... и вонючей гарью, облако которой медленно догнало ездоков и накрыло удушливым покрывалом.
        - Собирай все вещи в мешок, - прокашлялся отец, - да привяжи крышку к котелку и сунь его в пакет, а то будешь потом свои макароны, или что там у тебя, со стенок рюкзака собирать... Ага, давай его сюда. Одеяло сверху накидывай. Тебе вон ту сумку. Всё, потопали...
        Пробирались Вовка с отцом часа два. Упавшие деревья перемежались крутыми овражками, покрытыми прелыми листьями, скрывающими мокрую глинистую почву, ноги разъезжались, теряли опору, и Вовка пару раз соскользнул в ручей на дне одной промоины. Ботинки были уже покрыты толстым слоем грязи, не желающей отчищаться на трухлявых сучьях, разбросанных по краям тропинки. Да уж какой там тропинки. Она еле угадывалась, несмотря, что недавно здесь проходили несколько человек. Только по кое-где обломанным веткам, примятой траве, и одной, не до конца истлевшей пачки из-под сигарет можно было угадать, что человек когда-то ставил свою ногу в этом мрачном месте. В остальном же, лес вызывал впечатление нетронутой кучи валежника, собранной неведомыми силами в одном месте. Вдобавок сия куча была приправлена сочащимися влагой мхами, поросшими на сгнивших на корню деревьях. Даже обычной живности почти не было, словно звери тоже избегали давящей мрачности бурелома, только неугомонные сороки стрекотали где-то по верхушкам деревьев, да мелькнула раз заячья спина в кустах.
        - Ну все, скоро выйдем, вот уже просвет... вон и Николай. Эх, твою дивизию... Михалыча нам только не хватало...Он, конечно, мужик правильный, договориться с ним можно почти завсегда, но уж если упрется на своем, то грузовиком не сдвинешь... авай двигай, Володька, вон твой кореш сидит, голову повесив, отвлеки пока парня от неминуемой порки...
        Михалыч был постарше Вовкиного отца, прошел, что называется, огонь и медные трубы. Жил изначально в каком-то большом городе, воевал всю первую Чечню сразу после военного училища, был в самом конце ранен и капитаном ушел в запас. А далее, по слухам, возвратился из армии в таком подавленном настроении, что чуть ли не сразу в монастырь собирался пойти. Но потом одумался и уехал в глухое село к дальней родне, где немного потоптался, да и подался в егеря. Да, собственно, церковь в данном селении разломали еще в двадцатых годах, после чего оно и потеряло право зваться селом и стало обычной заштатной деревушкой. Жил большую часть года один в своей лесной избушке, только на зиму перебираясь в деревню к родственникам. Поначалу попытался держать марку в лесном хозяйстве, но, увидев, что семьи в деревне, хоть и не голодают (кто же на земле с руками из правильного места себя до такого доведет), но сидят в полном безденежье. Поэтому иногда подкидывал им мяса на продажу по родственникам в городе. Однако выбивать подчистую живность в округе не давал, и уж весной всех гнал из леса с оружием под угрозой его
отнятия. Если, говорил, дать тебе селезней на отстрел, то ты ведь не остановишься, пока все патроны не изведешь, а я один, и за вами всеми уследить не могу. Мужики ругались, но слушались. А уж про уважение к егерю сказал случай, когда приезжие охотники, как их называли потом в деревне - "краснопиджачники", подстрелили без лицензии лося и послали Михалыча "куда Макар телят не гонял", пытаясь продолжить отстрел живности. Так он поднял всех боеспособных мужиков в округе (и никто не отказался!) и грамотно обложил стоянку охотников. Ружья те, конечно, не отдали (да и не имел Михалыч официально такого права по новым законам), и доводить пререкания с ними до крайности с порчей машин и имущества никто не стал (пулю в спину или подожженный дом от новых хозяев жизни никто получить потом не хотел). Однако лося и настрелянную дичь отняли и пообещали прострелить колеса, если тут же не уберутся. Полтора десятка человек с оружием наперевес могут кого хочешь убедить, особенно если не ведутся на крик, а попытки пойти в рукопашную пресекают выстрелами под ноги. Так что, своим Михалыч послабления давал, а чужих,
приходящих без разрешения, всем миром спроваживали. Как везде, в любом замкнутом сообществе. Да еще дополнительно огородились от лихих джипперов перекопанными лесными дорогами. А с разрешением, что ж - только плати деньги и пали с удобных насестов прикормленных заранее кабанчиков. А поскольку местность стояла на отшибе, и дороги были не ахти, то подобных столкновений было мало, так что местных ресурсов более-менее хватало на всех. Прямых же конкурентов - волков, единственно опасных зверей, не считая конечно человека, водившихся в близлежащей местности, повыбили почти начисто. Остались только особи, забредавшие из заповедника. Поэтому-то, несмотря на активные Тимкины поиски, особой опасности от зверья для потерявшегося никто не видел.
        - Привет, Тимка! Как же тебя угораздило-то? - пожав руку, Вовка уселся рядом на травяную кочку, - пострелял хоть?
        - Ага. Вон добыча, - Тимка кивнул на пару довольно больших тушек гусей, - только из-за нее и поверили, что я на озеро вышел. Только я почти все болты твои расстрелял, Вовк... Пару в озере утопил, не рассчитал, а еще три штуки в кусты засандалил, не нашел потом. Вот, четыре всего осталось.
        - Слушай, здорово! Как же ты смог попасть то? Я уж не говорю, что сумел подобраться, гусь все-таки птица осторожная, да и не водятся здесь они! - вывалил Вовка ворох вопросов, - Подранков не оставил? Куда идти то надо?
        - Случайно получилось. Одного бил влет, целая стая поднялась, так что стрелял наугад, в крыло попал, тот упал и в кустах запутался, так что его я добивал. А второго я долго ждал, спустился в камыши, схоронился за травяной кочкой - ноги в воде, брюхом траву примял, улегся... Полчаса наверно ждал, пока тот подплывет, и выстрелил в камышовый просвет. Замерз как цуцик, особенно когда доставал его из воды. Хорошо, что ила немного и достаточно мелко. Но я его метров с пятнадцати достал, Вовк, наповал! Арбалет у тебя хорошо бьет! И ложе выглажено ровно, прицеливаться легко.
        - Не арбалет, а самострел, Тимк. У нас на Руси именно так арбалеты называли. А выглаживать я его действительно старался, без этого точности не будет. Вот я еще защелку принес, - потихоньку от взрослых потянул Вовка из кармана тонкую, изогнутую пластину, - вот смотри, если тут поставить, то она пойдет кругом над орехом и болт прижимать как раз будет... Видишь, как пружинит.
        - Эй, молодежь, - донеслось от стоявших около родника взрослых, - собирайся, пойдем смотреть на ваши чудеса... пока нас никто не видит и на смех не поднимет... Да послушайте, кстати, какая тишина стоит... Ни ветерка, листок не шелохнется, даже сороки галдеть перестали.
        - Вчерась вот тоже самое было, дядя Слав, - затараторил Тимка, обращаясь к Вовкиному отцу, - мало того, я даже родника почти не слышал, как будто умерло всё. Меня такая жуть взяла, что я сразу от этих трех дубов рванул вон в ту сторону, еще по дороге на молодое деревце наткнулся, в нем аж хрустнуло что-то, а себе синяк на лбу поставил, вот...
        - Ну, точно заговариваться стал малец, - протянул Михалыч, - уже и дубов у него три... Видать головой об это деревце хорошо приложился...
        Вовка вдруг услышал приглушенный всхлип и обернулся на Тимку. Тот стоял с бледным лицом и слепо таращился в сторону своего поднятого пальца.
        - Эй, Тимофей, ты не обижайся, я ж пошутил, не хотел... эй, эй малец, ты что? - заволновался егерь.
        Тимкин лоб покрылся испариной, глаза начали бегать по поляне, потом закатились, и он рухнул плашмя в траву перед собой.
        - Володька, воды от родника, быстро... вон кружка около рюкзака стоит!
        Общими усилиями, включающими похлопывание по щекам и поливание водой из кружки, Тимка был приведен в себя буквально через минуту.
        - На, попей, сынок, что же ты, - суетился Николай, - ну, что такое случилось? Пей, пей, ты...
        - Дуба же три...
        - Да три, три конечно, ты помолчи, отдохни, полежи, - Николай был шоке, впервые увидев, как его сын, самая настоящая оторва с шилом в заднице, упал в обморок.
        - Все, все, бать, мне уже нормально, - Тимка повернулся к своему другану, видимо не доверяя взрослым, которые были готовы со всем соглашаться - Вовка, а что случилось с третьим дубом то? Молнией пожгло? А остатки его после пожара? Блин, да не было вроде такой грозы то... Что случилось-то? Его ведь не спилишь и не вывезешь отсюда.
        - Вроде всю жизнь было две штуки, Тимк...
        - Да? Ну ладно... ну ладно, будем считать так. - Тимка как-то затравлено огляделся вокруг. - Все, бать, я нормально себя чувствую, это видимо от тишины вокруг... Это... как его, воспаленное воображение. - Тимка, хотя и не особо хорошо учился, но был довольно начитанным и такими словами бросался на раз. - Пошли на озеро!
        - Какое озеро? Без тебя сходят, а мы с тобой сейчас домой двинем, Все, я сказал! - рыкнул Тимкин отец.
        - Без меня вы его не найдете! А я уже действительно нормально себя чувствую... - начал уговаривать Тимофей. Наконец, спустя пятнадцать минут уговоров и такого же времени валяния на одеяле (для профилактики, как сказал Николай, и в качестве компромисса, как подумал Тимка), команда вышла в путь. Виновник переполоха сначала пошел впереди но, как понимал Вовка, направление его движения полностью совпадало с направлением на болото, и егерь вскоре оттеснил мальчишку назад и стал самостоятельно торить путь. Так они и пробирались вперед около получаса, наблюдая мелькавшую впереди спину Михалыча в брезентовом плаще с двустволкой через плечо. Бурелом неожиданно сменился светлым сосновым подлеском, перемежающимся березовыми рощицами по краям оврагов, что вызвало недоверчивое ворчание от всех мужиков по очереди. Наконец, перевалившись через небольшой холм, поросший молодыми кряжистыми дубками, колонна смешалась и буквально скопом вывалилась на озерный простор, что вызвало оторопь и одинокий прорезавшийся хриплый голос Николая:
        - Едрена канитель!
        Все обозримое пространство на северо-восток занимал вытянутый овал водной глади, заполненный гамом и визгом диких гусей и всевозможной пернатой мелочи.
        - Как в тундре на севере! - ахнул Вовка, вспомнив передачи "в мире животных", - ну, Тимка, ты даешь, какую красотищу нашел!
        - Гххм... Тимофей! - прокашлялся Михалыч, - ты уж конечно прости меня за прошлую напраслину... но... гхм... гм... не может этого быть... значится... Я же тут полтора месяца назад был, да и наши деревенские, хоть и запрещаю, наверняка бывали... Родники прорезались все вдруг? И рыбы оказалось сразу тьма? И тут же пролетные птицы облюбовали себе это рыбное место и плюнули лететь на родину? Ладно... Гадать, что да как, вечером за костром будем, а то стемнеет, пока возимся... Мужики, размещаемся. По такому случаю разрешаю отстрел. Немного, чтобы остальные из деревни слюной не захлебнулись, не набежали сюда и не спортили такую благодать...
        Глава 2
        Тимка и Вовка сидели на траве, наплевав на всякие мелочи вроде зеленых, не отстирывающихся пятен на штанах и свесив ноги с обрыва, предавались созерцанию закатного светила, падающего в верхушки деревьев на другой стороне озера.
        - Слушай, Тимк, - во второй раз завел допрос Вовка после первой неудачной попытки, - и все-таки, почему же ты не пришел засветло? Вышел ты рано, на дальнее озеро не заходил, часа три, допустим, шел до поляны, да еще час до озера. Часов в двенадцать прибыл, так?
        - Даже раньше, до тайги я на велосипеде доехал, дальше в кустах его схоронил.
        - Еще час на гусей, ну полтора, так?
        - Два с половиною...
        - Угу. Отдохнул, осмотрелся, обсох на солнце, еще час, правильно?
        - Ну...
        - Тогда в семь-восемь часов при любом раскладе ты должен был быть уже дома. Раскалывайся, чего ты тут нашел, и чего ты в обморок грохнулся? Ты повыносливей меня будешь все-таки...
        - Да так и было! - сорвался на полукрик Тимка, - полпятого по часам я уже был на поляне, но тут почему-то совсем стемнело, и я дальше не полез! Я еще подумал, может часы сломались, и решил переночевать около родника, - продолжил тише он, - ну, в общем, утром меня там и нашли.
        - Ну, то, что часы сломались, могло и случиться...
        - Так я же по своим ощущениям чувствовал, что еще даже не вечер, а тут ночь...
        - Ну... а может с тобой, как с теткой Меланьей, случилось? Она, по ее словам, шастала по лесу три дня, нашла все-таки обратно дорогу, а ее дома встречают, как будто она часа на три уходила... Ох и скандал был! Она своего зятя чуть не скалкой начала утюжить, пока соседи не зашли на крик и не сказали, что сегодня с утра ее видели у колодца с корзинкой. Она и на них взъелась! Мол, вы тут сговорились, хотите меня со свету сжить... Уж ей тогда телевизор включили, новости показали, только тогда и успокоилась. Правда, у тебя время в другую сторону отыграло, но очень похоже...
        - Не знаю Вовк, может и так.
        - А чё там, с третьим дубом-то, чего ты его поминаешь постоянно?
        - Да был он, был! - в полный голос закричал Тимка, - мы же там помост соорудили на ветвях и перила! Ты там еще навернулся вниз и левую руку сломал, тебя еще на буханке в медпункт возили в районный центр! И шрам остался на запястье от этих стержней... как его... Илизарова, вот!
        - Где? - задрал рукав рубашки Вовка.
        - Ну... вот тут должен быть, - неуверенно закончил Тимка, - Не вру я, Вовк...
        - Знаю...
        - Эй! Слышен крик, а драки нет, - донеслось от костра, - давай ребятня, подваливай, гуси в глине уже пропеклись, сейчас доставать будем...
        На скатерке по волшебству появились ложки, вилки, пластиковые тарелки и стаканы, бухнулась фляга с водой, залитая по горлышко у родника, и пара запотевших бутылок водки, охлажденных в прибрежной воде. Михалыч с Николаем, разделывающие в сторонке на траве гуся, истекающего умопомрачительным запахом запеченной дичи, тут же одобрительно крякнули:
        - Ну, Вячеслав Владимирыч, знаешь чем порадовать, а то нам как-то не до нее, родимой, было, когда этого сорванца искали.
        Тут же разодранная на куски птица разлетелась по тарелкам и через пару минут, сопровождаемых пластиковым звяканьем стаканов и хрустом перемалываемых челюстями кусков, пошел неторопливый разговор о жизни, ничем не отличающийся от тысяч таких же разговоров на кухнях необъятной страны.
        - Вот вы, пацаны, на нас неодобрительно смотрите, вот особенно ты, Тимофей, - начал, как самый старший, Михалыч, - спиваются, мол, как другие мужики в деревне..
        В чем-то ваша правда, хотя еще пару лет, и Вы сами начнете хохолки друг перед другом и девками задирать, да горькую потреблять, а уж курить-то втихаря наверняка пробовали не раз уже...
        Только заметьте, молодежь, Ваши отцы отличаются от других мужиков в деревне, ума то не пропивают, а посмотреть со стороны местных... эээ... местной пьяни, то трезвенники трезвенниками. Только по своим, да церковным праздникам. Ну, вот еще под такой великий повод, как сегодня. А руки то у них какие золотые! Вот твой отец, Вовка, во-первых, с образованием. Ветеринар - человек на селе всегда уважаемый. Во-вторых, свое хозяйство и опять же тут профессия пригодилась. В третьих, в помощи никому не отказывает, лечит скотину соседям за спасибо... Другой бы и плюнуть без денег не согласился бы, а он и в дождь и снег... За это и жинка его поедом ела, а потом как сверкнуло ей в глаза золотишком, бросила все и укатила... Эээх..
        - Михалыч, хватит, при детях-то...
        - Извини, извини, Слав, просто свои потуги на этом пути вспоминаю...
        - Да ладно, тебе, пап, - отозвался Вовка, - а то я не понимаю ничего, у мамы с отчимом только и разговоры, кто что купил, да кто что надел... Вот в возраст войду и к тебе перееду.
        - Ну, ну...
        - Так вот, про что это я... Вот я и говорю, с головой у вас отцы, ребята, - продолжил, улыбнувшись, Михалыч. - Твой, Тимка, в молодости механизатором был, а как колхоза не стало, новую профессию освоил, теперь в кузне горбатится... Если кому оградку сковать, или починить что по хозяйству, то к нему. Николай Степанович, родной наш, помоги, выручи, век не забудем... Так, Степаныч?
        - Да уж кончились кованные оградки-то... едрена Матрена. Навезли польских заготовок... теперь дешевле купить их в магазине, да приварить где душа ляжет у заказчика. Ручная ковка ни кому не нужна... По крайней мере, сюда в глубинку за этим уже никто не поедет...
        - Да, говорят, ты ножи теперь взялся изготавливать, да узор травить на клинках научился? Покажешь? - заинтересованно спросил егерь.
        - Да что там показывать... Так, пару на заказ сделал... Не скажу, что все премудрости при этом освоил, на любительском пока уровне...
        - А травишь-то как?
        - Да, этим, как его, хлорным железом... Тут ведь не это главное, а нарисовать, чтобы рука не дрогнула...Окунаю в парафин клинок, а потом по нему корябую. Вот это как раз самое муторное...
        - Угу, угу... Главное ведь, ребятки, для нашего человека, чтобы у него какая то цель большая была в жизни, дело ли интересное, или чего-то достичь ему хочется, или оставить по себе добрую память. Что то возвышенное, что-ли, не просто кусок урвать... Тогда он жилы из себя рвет, стараясь этого добиться. Вон как страну расширили! Ведь впереди всегда простые поселенцы шли, навстречу опасности, к вольной жизни!
        - От плохой жизни они убегали, Михалыч, от крепостничества, от притеснений...
        - Не всегда, Слав, не всегда. Вот у меня прадед, держал на Кубани табун лошадей, дом богатый был. Когда Столыпин землю раздавал в Сибири, то он все продал и со всей семьей рванул в те места. Не поверишь, за месяц, пока добирались, почитай все деньги пропили, приехали на место голы и босы... Получили земельный надел в тайге, топор да лопату, как говорится, в зубы за казенный счет, и вперед..
        Так за год он на кедровых орехах так поднялся, что опять скотину и лошадей завел и дом поставил... Зачем все это ему надо было, а? Что-то просит все время русская душа, к чему то стремится, а вот не получает она того, что нужно и через некоторое время человек ломается. Или спивается, или засасывает его трясина стяжательства... Вот, поэтому, у нас гениев и талантов не меряно. А с другой стороны, полно опустившихся людей или такой сволочи, что рука отказывается пристрелить, хочется зубами рвать... Только вот никто понять не может, что эта душа просит то, поэтому во всем мире и говорят о ее загадке.
        - Ну, не скажи, Михалыч, - влез в разговор Николай, - иногда человек такой рождается, что с детства его не научить ничему доброму нельзя, все под себя гребет, едрена вошь... все только я да я, да для себя, какая уж там душа? Встречал я и таких, да не так уж и редко...
        - Бывает и такое, бывает. Иногда случается на переломах истории, как у нас было. Народ звереет от голодухи, нищеты... Все ходят нервные, злые... так что может это и генетически передается... Потом все устаканивается, конечно, но поколение вырастает почти напрочь отмороженным...
        - А когда все, как в болоте живут, лучше что ли? Накропать на кого то донос, или просто сделать ближнему пакость? Приезжал тут один городской франт, рассказывал, как он при переезде мощные колонки к стене поставил и врубил по самое не могу... Соседям своим решил праздник устроить, пусть порадуются, мол, а я все равно завтра уеду, потом меня не достанут... - Николай рубанул в воздухе рукой. - Хотелось мне ему по роже двинуть, да жена покойная, земля ей пухом, не дала, праздник какой-то не хотела портить... А родился то и жил он в тишине да покое, когда о никаких переломах истории и подумать никто не мог...
        - Да уж, бывают люди на свете, которые, кроме чувства гадливости ничего не вызывают... - опять согласился Михалыч, - Это уже как раз воспитание, и может как раз тот случай, когда с его предков все началось ... Ведь воспитывают не только словами, но и примером своим...
        - Но что там ни говорите, мужики, - начал Вячеслав, - но народ после перестройки в худшую сторону изменился... У нас то еще ничего, а в городе что творится... Грызут друг друга почем зря, все думают только о том, как бы обогатиться, а если какие терзания и есть, то вином заливают... Все норовят проехаться за чужой счет. Столица все под себя гребет, скупает все подряд, и все соки из людей выжимает. Люди, конечно, отвечают тем же. Пофигизмом к делу на урезание зарплаты, формальным подходом на эту самую соковыжималку... Другие люди стали, равнодушнее...
        - Так я и говорю, от воспитания многое зависит и от традиций, - поднял указательный палец вверх Михалыч. - Если свои традиции все порушили, а ведь порушили же, истребив как класс, крестьянство в тридцатые годы, то где другие взять? С запада тебе только наука придет, как деньги грести лопатой... на запад же, да как обмишурить близких своих. Еще технологии, чтобы лопата получалась поболее. А без коренных традиций и воспитания нет, и народ мрёт как мухи, даже себя не воспроизводит. До войны еще рожали по привычке, в деревенских семьях по восемь-девять детей было, а начиная с конца тридцатых - всех погнали в город на заводах работать. А в городе что? Там все думают только о себе любимом. Детей не рожают - мол, нищету плодить не хотят. Обставят квартиры мебелью заграничной, коврами, да хрусталем и нате вам, нищие. Как будто их предки во дворцах жили. Не рожденных еще детей уже убивают своими заплесневелыми мозгами! Так и вымрем все, потому что сердцевины в нас не осталось...
        - Ну, прав, ты конечно, Михалыч, - кивнул головой Николай, - только вот оборону перед войной тоже надо было создавать, промышленность поднимать, не скрутил бы Сталин всех в железный рог, так вырезал бы в войну фашист всех... А насчет тебя, дык и ты в свои почти сорок лет, уж прости, не женился, да детей ни нажил.
        - Твоя правда, надо было все поднимать, и технологии тоже нужны, чтобы детей и жен защищать, только вот не надо ради этого искоренять свою суть и ломать народ через коленку. И как сделать перед войной надо было, я тебе не скажу, потому как не знаю. Кто-то говорит, что сам он хотел напасть на Германию. Мировая революция ему покоя не давала. Правда али нет, теперь не докажешь. Одно скажу. Никакое промышленное развитие не может достигаться ценой человеческого горя и огромного количества невинно замученных и убитых. Вот начальников, которые проворовывались, надо было отстреливать... А не справившихся с поручениями - снимать и на века вечные в подсобники. Всю элиту надо время от времени полностью менять, а то хозяевами себя почувствуют, а не слугами народными... Только вот не надо меня сейчас спрашивать Степаныч, типа, если немного замучить, это ничего? А как насчет слезы невинного ребенка? Я, если надо, переступлю не только через слезинку, но только если будет надо! Мне, тебе, детям вот нашим, но не ради каких то там идеалов!
        - Да я что... я ничего, Михалыч, чё ты взъелся? - опешил Николай.
        - Извини, в душе накипело... В лесу, пока бродишь, какие только темы сам с собой не обсуждаешь... А в продолжении разговора вот что скажу. Есть такое выражение. Не верь, не бойся, не проси. Пусть оно из арестантской жизни, но ведь и для многих других дел подходит. Верить надо только своим, а доверять тем, кто за тобой идет. Не бояться - делать то, что должно. За родных то бояться сам бог велел. И не просить ни у кого милости жить, как ты хочешь, за это надо драться. А также нечего других упрашивать, чтобы они жили как ты. Не надо всему миру доказывать, что ты первый, единственный и самый передовой, а также учить этот мир жить по-своему!
        Надо просто делать так, чтобы людям лучше жилось. Не вообще всем людям, а тем, за которых ты в ответе. А другие сами к тебе потянутся. Особенно те, у кого стержень внутри послабее будет. А некоторые люди - сами с усами, их никаким примером за собой не вытянешь. Вон, японцы, к примеру, уж на что вторую мировую проиграли, а кто скажет, что они другими внутри стали, несмотря на то, что переняли потом всё западное? Меняются все, конечно, но зачем менять внутреннюю суть, как мы? Зачем? Порушили страну, отказались от себя, стараемся быть похожими на других... Вот и шатаемся под напором со всех сторон без своего нравственного стержня-то. Вот так то...
        - Думаешь, если стержень останется, то все так хорошо будет? - усмехнулся Николай, - С чего же тогда революции одна за другой век назад вспыхивали? От хорошей жизни? Думаешь, нравственный стержень твой во власть предержащих раньше был?
        - Это ты меня уел, признаюсь. Туда только полные зас... нет, скорее совсем пустые люди туда идут. По крайней мере, сейчас. Да и ранее то же самое было, видать, потому и сказал, что с ними делать надобно. Редко-редко вменяемый человек попадется, и тот ничего поделать не сможет, даже если на самый верх залезет. И то, такой его портрет идеальный нарисуют, так облизывать начнут, что все доверие к нему теряется. Хотя, в любом случае, лучше хоть что-то делающий, чем те, что страну просрали... А чуть поменьше начальнички, как воровали, так и воруют. Чем сильнее облизывают задницу того, кто повыше их сидит, да славословят про народ и его защиту, тем больше в карман кладут. Да ладно еще это, так народ же еще за быдло держат. Как у нас все хорошо, да сколько сортов колбасы в магазине лежит! А народ этот только такую колбасу может купить, которую есть то нельзя. Столько говна, прости Господи, в нее напихано. И никто это напихиваемое дерьмо наверху запрещать не собирается, потому как сами на этом наживаются. Только умильные рожи из ящика строят. А люди утратили эту.... Пасс.. Вячеслав, как ты говорил?
        - Пассионарность...
        - Вот, выбили подчистую все хорошее в людях, когда они жилку свою за что-то рвали. За детей, за лучшую жизнь... Не за сытую... за нее сейчас друг другу глотки рвут, а именно за хорошую... свободную что-ли... Сказать не могу... И что тут делать, тоже не знаю...
        А насчет меня, - продолжил Михалыч, - так не встретил я никого, вот и не нажил детей. А по старым традициям-то, дед или отец мне бы холку намылили еще лет до двадцати и невесту сосватали. Теперь бы жил и детей растил... Было бы для меня это хорошо или нет, не скажу. А вот для продолжения рода это очень неплохо...
        - А ты вот, Иван, упомянул традиции, - спросил Вячеслав, вскочив на ноги и потянувшись в усеянное звездами небо, - да у нас на Руси всегда тьма народов была, у каждого ведь традиции то свои. И у русских, и на той же Украине, а у татар даже религия другая...
        - А ты еще забыл тех, кто все эти народы то и создал - словене, поляне, древляне, вятичи, меря, мурома, мещера... это русские значится... Булгары, часть отяков и часть мари, что они успели подмять, это те же татары. Кто там еще был, я даже не знал никогда, не то что упомнить. Чуваши из тех же племен вышли, кажись, что Волжскую Булгарию образовали. Но не пожелали ислам принять, наособицу остались. Все разные, но принимают нас во всем мире как одних. Значит, есть какая-то схожесть, что-то общее во всех народностях, раз они живут вместе. Иначе друг друга изничтожают на корню... Так о чем это я? Традиции то свои, но все они о том, как землю пахать, как дом строить, как детей растить. А традиций, как деньгу зарабатывать я не припомню что-то. Вот так то...
        О..., пацанва уже наелась от пуза и засыпает, наслушавшись наших бредней. Ну да о чем же еще около костра за бутылкой говорить... Мы, чай, не научный кружок юных пионеров, великих мыслей о спасении Рассеи в качестве пособия для наших юных талантов дать не готовы... Давай постели-ка им, Вячеслав, как самый молодой, одеяла около костра, а нам пенок и моего спальника хватит, благо по ночам тепло сейчас. Эх... даже одну втроем не допили, вояки...
        Глава 3
        Несмотря на яркое, вызвездившееся небо под вечер, утро пришло сплошными серыми клочьями туч, прикрывшими живой мир у озера теплым покрывалом. Начал накрапывать мелкий нудный дождь, заставляя спящих людей недовольно ежиться и забираться поглубже под покрывала, однако, не разгоняя сладкие утренние сновидения. Один Михалыч выбрался из-под разложенного спальника, начал греметь ложками и котелками, намывая их в прибрежном песке. Потом разжег костерок за счет заготовленных еще вчера дров, и повесил котелок над огнем. Вскипятив воду и заварив чай, выложил рядом немудреные сушки, а потом стал собирать мешки и рюкзаки, предварительно дав команду на подъем. Молча, позевывая и ежась от утренней прохлады, народ бродил от озера к близлежащим кустам, потом сгрудился у костра, погремел кружками и начал собираться в обратный путь.
        Пробирались в сторону поляны долго. Заметная только из-за вчерашних следов тропинка немного повиляла в утреннем сумраке и сама собой исчезла. И хотя время никто поначалу не засек, прошло, наверное, минут сорок, пока егерь не спохватился и не послал мужиков оглядеться вокруг. Однако, не получив от них никаких обнадеживающих сведений, повел колонну дальше. Бурелом довольно скоро кончился и потянулся светлый смешанный лес, иногда перемежаемый сосняком. Через верхушки деревьев проглядывало чистое голубое небо, освободившееся, наконец, от утренних туч. Влажный поначалу воздух прогрелся вместе с верхним слоем нападавших иголок, ботинки легко пружинили по старой хвое, и время незаметно скользило вперед. Вовка с Тимкой иногда отбегали в сторону, кидались шишками по порхающим среди стволов деревьев белкам и сосредоточенно рассматривали очередного красноголового дятла. Наконец, был объявлен привал.
        - Вот что, мои дорогие, - начал Михалыч, - потерялись мы. Сначала я думал, что просто промахнулись мимо нашей поляны. Шли то мы строго на юг, так что еще через пару часов куда-нибудь, да вышли бы. Но лес здесь другой, - светлый, сами видите. А уж эта история с озером, чудесное пришествие которого мы как-то серьезно до сих пор не обсуждали... Гхмм... Короче, мужики и... хлопцы, - бросил взгляд на безмятежно развалившихся на траве ребят, - решить нам надо, куда дальше двигаться. Попрошу по старшинству высказать свое мнение. Сначала ты, Николай, потом Вячеслав, потом Тимка, как прямой участник всей этой круговерти, а напоследок Володька...
        - Ха, Михалыч, если уж ты заблудился, то нам-то дороги вовек не найти, - ответил, сплюнув в сторону, Николай. - Надо переть напролом, как шли, выйдем к речке побольше и пойдем по течению. А там появятся обжитые места, или, может, увидим кого, тогда стрельнем в воздух, спросим дорогу.
        - Так уже, если по пройденному времени считать, деревню свою пройти должны были, а шли то мы ходче, чем пробирались к озеру. На юг же от деревни сплошных лесов нет, с запасом должны были уже быть на месте. Разве что леший нас по лесу кругами водил... Да я ведь на солнце каждые две минуты смотрел... Так что... давай теперь ты, Вячеслав...
        - Не нравится мне вся эта история с озером, дубами... тремя, - стрельнул глазами в Тимку Вячеслав, - может быть послушаем, что молодежь скажет? Они довольно долго шептались и спорили, может быть, что-то прояснят? А, Тимка?
        Тот, насупившись, покачал головой и отказался говорить, даже получив локтем в бок от Вовки. Тот поначалу не отступался, однако видя что его усилия разговорить друга не приводят к положительному результату, заговорил сам.
        - Боится он, бать, что засмеете вы его. С ним же такие приключения произошли и непонятности!
        И Вовка начал выкладывать про пресловутый третий дуб, всегда, по Тимкиному мнению присутствующий на поляне и про рано наступивший закат, и про наступившую тишину на поляне, когда они собрались выступать к озеру, и про свою якобы сломанную руку. А также про тетку Меланью, про то, как Тимка шишку набил об дерево, про летающие тарелки, про барабашки и про разные необъяснимые явления, которыми буквально кишит окружающая жизнь и познания о которых Вовка получил в городе из телевизора, который был подключен к без малому полусотни каналов кабельного телевидения.
        - Ну, положим, сынок, ты долбанулся об дерево, а от этого у тебя и день мог сократиться, если ты без сознания некоторое время провалялся. Да и на следующий день ты в обморок опять грохнулся... - начал, было, Николай.
        - Нет, Степаныч, не все так просто... - задумчиво произнес егерь, - часы то и пяти не показывали, когда темнота упала? Так? Ну-ка, покажи, Тимка, может часы встали?
        Да нет, почти правильно, две минуты - не та разница. А уж про сломанное запястье... тут уж фантазии у взрослого не хватит, а уже у одиннадцатилетнего ребенка... Нет, нет... Если только... Говоришь, когда тишина наступила, побежал с поляны долой? А в какую сторону?
        - Ну, не побежал, а так... заторопился... Сначала к дубу, хотел на помост влезть, хватанул по пути мешок, самос...трел... - договорил все-таки Вовка до конца, - и видать о корень зацепился... хрясь, в какое-то дерево влетел. Ну, ссадину потрогал и дальше почесал. Вот.
        - Так что ты надумал, Михалыч? - залюбопытствовал Вячеслав, - что значит "если только..."?
        - Что значит, что значит... Любопытной Варваре, знаешь что оторвали? Сам то ты все молчишь, молчун ты у нас изрядный, а другие должны все сразу говорить? Ладно, ладно, не обижайся, просто... не время еще моим мыслям наружу выходить. Слишком уж все запутано и странно. Как говорится, все страннее и страннее... Вот выйдем из леса, все сразу прояснится. По коням! Впереди еще полдня. Попить, оправиться, позавчерашние бутерброды в зубы и... дай бог нам выбраться из этой хрени...
        После привала шли ходко, постоянно оглядываясь на солнце и окружающие окрестности. Живности стало, не в пример вчерашнему, гораздо больше. Мальчишки даже пару раз увидели лисий песочный хвост, порскнувший куда-то в кусты. Однако, егерь почему-то зарядил крупной картечью ружье и взял двустволку на изготовку, положив дуло на плечо, благо ветки не мешали. Вовкин отец тоже минутой позже зарядил ружье, оставив, правда, его висеть через плечо. Стали немного забирать на восток, и под вечер, часов в семь, уже порядком уставшие от топанья по начавшему опять густеть лесу, набрели на хорошую поляну с ручейком. Там молча побросали вещи и разбрелись вокруг на поиски дров. Развели костер, вскипятили чайку и принялись за остатки вчерашних гусей. Вовка с Тимкой сразу после ужина заснули на разбросанных вокруг костра одеялах, взрослые немного поговорили ни о чем и тоже начали укладываться спать, перенеся разговор на утро. Утро вечера мудренее. Мало ли какая мысль посетит за ночь.
        Но утро не принесло ничего нового. Все отсыпались после вчерашнего длинного похода, потом нарочито медленно собирались завтракать теми же зачерствевшими бутербродами и чаевничать.
        - Так, у нас кроме хлеба и пары консервов остались пара потрошеных гусей и картошка, килограмма четыре, - начал Михалыч. - Негусто. Если кого-нибудь съедобного встретим, отпразднуем салютом из наших стволов, а пока нам надо решить, куда будем двигаться дальше. Я вчера повернул на восток, надеюсь выйти в сторону Ветлуги, если будем держаться этого направления. Жилья на этой реке все таки побольше, но лес, как видите, начинает портиться. Места мне совершенно незнакомые, а километровку, отданную мужикам для поиска, я, как на грех, обратно не забрал. Да и не думаю я, что она могла бы помочь нам сейчас... Ладно, доедайте, собирайтесь. А вам, ребятки, придется потерпеть, выйти нам постараться надо сегодня к людям, поэтому подстраивать скорость движения под вас, как вчера, мы не будем... Но, если что, жалуйтесь. Жалобы будут рассмотрены. В плановом, так сказать, порядке. Жалобщики наказаны.
        - Слушаюсь, мой капитан! - вытянулся во фрунт Тимка и отдал честь на иностранный манер.
        - Кгхххр... - состроил рожу егерь, - руку к непокрытой голове в русской армии не прикладывают, кадет!
        Тут уж и Вовка включился в игру, вытянувшись и отдав честь, прикрыв макушку другой ладонью.
        - Эххх, робяты! Мне бы вас годочек погонять, такими справными солдатами бы сделал! - разулыбался бывший капитан.
        - А что, Михалыч, - предложил Николай, - будешь у нас командиром... Пока не выведешь, - и хитро улыбнулся, - а звать тебя будем капитаном. Лесным. Лесной капитан - звучит!
        - Буду, буду. Только слушайтесь! - подмигнул ребятам новый лесной начальник. - Рота, подъем! Стройся! ... Отставить! Разбирай пожитки и пешим порядком в колонну по одному шагом марш! Ать, два... Тронулись, значит...
        Весело начав утро под неясные перспективы дальнейшего лесного блуждания, пятерка затерявшихся в лесах Заволжья путешественников лихо протопала часа три под раздававшиеся для "кадетов" команды капитана и веселые шуточки остальных участников движения, вспоминавших дела славной молодости и беззаботного детства. Не смущали их ни склизкие овражки, поросшие мелкой порослью кустов, ни завалы из сгнивших деревьев, преграждавшие путь. Небольшие озерца обходились на раз, более продолжительные топкие болотца переходились с большей осторожностью. Один раз Вячеслав чуть не попал в мочажину, привлеченный в стороне сочной зеленой травой, но вовремя отпрыгнул назад с внезапно провалившейся под его весом моховой кочки. За это был подвергнут нудной лекцией со стороны командира о вреде глупости и разгильдяйства, а также о необходимости соблюдать интервал движения и не сходить с тропы. Но в целом шли бодро. Долго, часа четыре, пока не устали. И уже начали присматривать место для небольшого роздыха, как впереди раздался рев потревоженного зверя.
        - Николай, ты с детьми! Топор в руки! Вячеслав, заряжай жаканом, если есть, - ринулся вперед Михалыч, скидывая наземь рюкзак. Тот отрицательно покачал головой, но побежал за егерем.
        Открывшаяся им картина на небольшой полянке метров в пятидесяти от начала рывка заставила их обоих на пару секунд застыть в оцепенении. Огромный медведь нависал над повергнутым наземь человеком, у которого всё лицо было залито кровью. А в стороне оторопело стоял небольшого роста подросток лет двенадцати, одной рукой поправляя сваливающуюся на глаза шапку, а второй судорожно удерживая что-то похожее на копьецо с перекладиной пониже наконечника. Последнее он направил на зверя, уперев торец в землю позади себя.
        - Так, Слав, у тебя ведь дробь... Ну-ка, стрельни в воздух! Только не в медведя, не вздумай. Положить мы его не положим с нашим арсеналам, ты посмотри, какой здоровый... Только раздразним и получим по полной программе!
        Тут же прозвучал выстрел и, наконец, медведь с мальчишкой соизволили обратить внимание на новых участников противостояния. Зверь развернулся к двум людям, издавшим такой грохот, чуть помедлил, и бросился в атаку. Тогда Михалыч громко закричал:
        - Слава, стреляй и перезаряжай!
        И сделал несколько быстрых шагов к медведю. Бурый зверь остановился, словно налетев на препятствие, даже загривок как будто поднялся дыбом. Медленно поднялся на задние лапы и боком пошел в сторону. Сделав несколько шагов, он опустился на четвереньки и стал медленно уходить в кусты. Пройдя метров пять, повернулся назад и заревел, а затем стал не спеша удаляться. Люди на поляне медленно провожали глазами уходящего зверя, а затем несколько минут вслушивались в затихающий в стороне треск под лапами лесного исполина.
        - Ну ты гигант, Михалыч... Я думал, нам хана пришла, - напряженно выдохнул Вячеслав, - ты же никогда не рассказывал о своих встречах с мишками...
        - А я и не встречался... так... Издали иногда видел. Знаю только, что бежать от него нельзя, - егерь опустился на корточки, опершись на ствол осины. - Не в службу, а в дружбу, Слав, сбегай за Николаем с детьми, приведи сюда. Медведь вроде в другую сторону ушел, но так безопасней будет. И рюкзак мой тащи, а я покуда посмотрю, что там с раненым...
        Вячеслав рысцой убежал, а Михалыч поднялся, подошел к раненому, помахал рукой подростку, застывшему с рогатиной:
        - Давай подваливай, парень, поможешь! Как же Вас угораздило на мишку то нарваться, - начал ощупывать он лежащего, - давай-ка перевернем его на спину... Да ты помогай, помогай, что стоишь, как будто не понимаешь... От шока отойти не можешь что ли? Так... дышит, ребра вроде целы, по крайней мере не стонет, когда трогаю. Ага, по морде лапа прошлась, вон как кожа болтается. Сейчас ребята подойдут... ага, бегут уже. Слышь, Вячеслав, ты у нас ветеринар, как-никак, обработай рану, а я сейчас парнишку поспрашиваю, где у них тут селение, раненого срочно нужно нести к врачам... Хотя, может его тревожить и нельзя, посмотри опытным глазом, я и пропустить что-то мог. Так, парень, теперь с тобой... Как зовут? Откуда путь держите? Где тут у Вас ближайшая деревня? Подраненого нужно в больничку доставить...
        Тот переводил тревожный взгляд с одного лица окружающих его людей на другое, остановился на пацанах и, видимо, что-то решив для себя, закланялся в пояс и затараторил, невнятно при этом произнося половину слов. Сгрудившиеся вокруг раненого односельчане различали только некоторые, пробивавшиеся сквозь всхлипы, выражения:
        - Спаси Вас Христос, добрые люди... Думал, смертушка пришла от лютого зверя... Батюшка мой... век благодарить буду... Дай Вам Бог доброе здравие на многая лета!
        - Так, стоп, богомольный, - прервал его командирским рыком егерь, - отвечай, где ближайшее село? Только нормальным русским языком, а не тем, чем ты пытаешься объясниться...
        После пятнадцати минут мытарств, информацию все-таки выудили, но пришли к мнению, что предки парня явно заблудились здесь несколько сотен лет назад, потому как тот отвечал c дикой примесью какого-то славянского наречия. Понятные выражения выглядели примерно таким образом:
        - А? Эээ... Радиславом кличут... А весь у нас поставлена на Ветлуге... Сами мы с батюшкой зимой белку промышляем на заимке... Ныне сруб решили на зиму поставить, а сами мы с Переяславля, вольные людины... Я там и родися... Убегли со своей отчины, согнали нас вороги с родной землицы... налетели... и поча нарубати мужей лучших... Ну, мы и сбегли, ужо не поубивали нас... Живем тут среди язычников...
        - Чудно ты говоришь, добрый молодец, - подстраиваясь под Радислава, продолжил расспросы Михалыч. - Понимать-то мы тебя, конечно, понимаем, иногда правда через слово, но... Врач у Вас где? Доктор? Батюшку твоего лечить надо. Для этого лекарь нужен... Чтобы отец твой потом живой, здоровый бегал...
        - Не совсем разумею... Но нет у нас ни лекаря вашего, ни волхва, одни мы с батюшкой на полста верст... Несколько дней пути до веси нашей. Сруб мы тут порешили ставить, да ужо на хозяина лесного попали...
        - Так, Вячеслав, что у тебя?
        - Вроде больше никаких повреждений не вижу. По голове лапой мишка заехал, кожу сорвал, почитай, с полщеки. Иголка есть, с собой носишь?
        - В рюкзаке, во внешнем кармане, в катушку с шелковыми нитками пара штук воткнута. Тимка, пулей, - отдал приказание Михалыч, - а ты что, хочешь ему лицо шить?
        - Угу, сейчас в водке вымочу твою галантерею, да обработаю лицо... Красавцем, конечно, не будет, но в темноте никто не должен испугаться. Черт, водку то взяли, а лекарства забыли.
        - У меня остатки бинта и йод чуть-чуть есть. Рожу себе расцарапал, перевязал, да сунул туда же. - Егерь повернулся к ребятам, - Тимка, слышал? Тащи до кучи! Больше, правда, ничего нет, аптечку впопыхах выложил и забыл. Едрит твою медь! И карту, и аптечку, а как раз надо позарез... Так, хлопцы, план такой - Вячеслав шьет и перевязывает охотника... Как твоего батюшку зовут-то? - повернулся Михалыч к молодому охотнику.
        - Антипом наречен.
        - Так вот, Вячеслав лечит, а мы стоянку разбиваем, таскать охотника никуда не будем, пока он в себя не придет. Давайте ребята, на поиски воды. Николай, ружьецо Славино возьми, проводи ребят... Вы тоже, в пределах его видимости, шумите погромче, трещите сучьями, переговаривайтесь. Все по серьёзному, без шуточек, уяснили? А я пока лапника нарубаю, да с местным населением пообщаюсь...Уж больно у них с отцом наряд интересный, - лапти, онучи, да копья со стрелами... Старообрядцы-фанатики, затерявшиеся в ветлужских лесах... - и пробурчал себе под нос, - ха... дела наши грешные идут все страньше и страньше...
        Ручей мальчишки нашли довольно быстро, наполнили канистры, потом Тимка с отцом рубили лапник, поскольку Михалыч активно общался с юным охотником, собирали дрова, разводили костер... Другими словами, активно обустраивались, отправив Вовку помогать неожиданно ставшему лекарем Вячеславу. Как-то плавно, без каких-либо неуместных обид или терзаний, (почему мол, не я?) все безоговорочно приняли, что старшим в их команде будет егерь. Отчасти потому, что был немного постарше Николая и Вячеслава, отчасти потому, что хорошо знал лес. Кроме того, Михалыч пользовался уважением на селе, при этом занимая какое-никакое начальственное положение по отношению к лесным запасам, а это особенно принималось во внимание. Но самое главное, в нем чувствовалась военная косточка. Человек не боялся принимать решения и брать на себя ответственность. А это особо ценится в наш век, когда частенько мужики бегают от этой самой ответственности из-за лени, прячась за женским подолом и прикрываясь словами о равноправии и женском феминизме. Да и выглядел капитан в отставке достаточно солидно - сухой, жилистый, среднего роста, с
пробивающейся клочьями сединой на голове и шрамом в продолжении левой брови. В общем, герой своего времени, как по заказу. Вот морда лица только подкачала. Нет, не урод, но девки толпами не бросались, вот и проходил холостым, где же в лесу суженую найдешь? Поэтому, когда егерь позвал всех к костру почаевничать, оставив Радислава сидеть со своим отцом около наспех сооруженного ложа из лапника и одеял, все беспрекословно бросили свои дела и подсели послушать, что же командир узнал нового. В конце концов и любопытство сыграло свою роль, недаром Вовка получил втык от отца за то, что постоянно отвлекался от операции, прислушиваясь к негромкому разговору Михалыча с юным лесным отшельником. А вот вести, которые принес командир, пришлись по нраву не всем:
        - Повторил он то, что весь, то бишь деревеньку, поставили переяславцы, которые снялись со своих мест из-за набегов половцев. Затем они водными путями прошли практически через все земли Киевские и Черниговские, Рязанское и Ростово-Суздальское княжество. Шли Днепром, волоком через Болву к Жиздре, а далее уже в Оку и Волгу. Названия притоков могу соврать - названия слышу в первый раз. Как я понял, настолько настрадались, что забились в самое глухолесье, как говорит подросток - к язычникам, то бишь к черемисам.
        - Да что ты бред то несешь, Михалыч! - сразу отрубил Николай, - какое рядом Суздальское княжество, какое Рязанское? Половцы, черемисы какие-то? Этот парнишка просто сбрендил в своих лесах. У этих лесных охотников история застыла на месте татаро-монгольского ига, и они ее рассказывают своим внукам и правнукам! Они из леса тысячу лет, наверное, носа не показывали! Хрень собачья!
        - За что взял, за то и Вам продаю! - повысил голос Михалыч, - а придумать такое в своем состоянии и при таком раскладе он не мог. Что скажешь ты, Вячеслав?
        Тот пожал плечами:
        - Что тут скажешь? Это ребятня забегает сейчас с горящими глазами. Как же, такое приключение! Потом будет что рассказать ребятам из класса. Сначала в тайге заблудились, а потом такое! - Вячеслав посмотрел на радостно заулыбавшихся мальчишек - Только вот боюсь, что заблудились мы конкретно. А с учетом чудес, которые нас преследовали с самого начала, думаю, что обратно домой нам скоро не попасть.
        - Люди у нас в лесу, случалось, пропадали... - добавил Михалыч, - что уж происходило, один бог ведает. Вот и мы, судя по всему, тоже... попали в историю... Не дай бог, конечно. Но готовьтесь к самому неожиданному... И ты не шуми, Степаныч. Никто выводов пока не делает, может все и образуется, а пока... программа минимум - донести в целости и сохранности охотника к их стоянке, предварительно подождав, покуда он оклемается... если конечно оклемается. А потом организовать поход на Ветлугу. Посмотрим, что за весь такую они там поставили...
        Глава 4
        На второй день пострадавший начал, не приходя в сознание, стонать и под вечер открыл глаза. Приподнял голову, отчего сползла примочка с настоем цветков ромашки, собранных рядом и наложенная Вячеславом на активно подсыхающие раны на лице. Обвел осоловелыми глазами вокруг себя, остановился на лице сына и успокоено откинулся обратно.
        - Ну вот, очнулся, а ты боялся, что не оклемается, - засуетился вокруг больного отрядный ветеринар, обращаясь к Радиславу, - Ничего, будет жить, если не помрет... Да шучу, шучу я, - поправился сразу Вячеслав, углядев встревоженное лицо отрока, понявшего смысл его слов. - Не боись, если глаза открыл и в сознание пришел, то значит, что все в голове на место встало. Поправится.
        Радислав после этих слов немного успокоился и начал откликаться на задаваемые ему вопросы. А откликаться было на что, потому как народу вокруг делать было особо нечего, и тот активно выспрашивал парня про его житьё-бытьё. Понимали его с середины на половину, но от этого не стали менее активно задавать вопросы. Сам он тоже спрашивал, в основном его интересовала одежда незнакомцев, ружья, назначения которых он не мог понять и вопросы... эээ... религии. Его просьбе перекреститься сразу последовали Николай с Тимкой и, немного погодя, Михалыч. Причем сделал он это двуперстием, оценив недоуменный взгляд Радислава, брошенный на первых двух христиан, а достав вслед за этим крестик на шнурке, еще и заслужил одобрительный кивок. Вовка в это время отсутствовал, а Вячеслав его просьбу проигнорировал, занимаясь больным. Также удивлялся он отсутствию бороды у мужиков. Подбородки, конечно, заросли щетиной, кто же в тайге будет бриться? Но по сравнению с окладной бородой его отца это выглядело как-то несолидно...
        Дел не было, поскольку едой они неожиданно оказались обеспечены, - охотники перед самым столкновением с медведем завалили сохатого, из-за которого, возможно, у них и разгорелся спор с мохнатым хозяином. Завалили двумя стрелами, одна из которых торчала в нижней трети груди, а вторая в шее. Михалыч с Радиславом после упомянутого чаепития занялись его разделкой. Лося перевернули на спину, закрепили его в таком положении лежащими неподалеку бревнышками, а потом егерь начал разрезать шкуру от гортани до кончика хвоста, а парень - пялиться на его нож, не сводя с того горящих глаз. Затем все-таки помог вспороть кожу ног и, соединив разрезы, взялся стаскивать шкуру. Содрав ее и расстелив, вспорол брюшину, вытащил желудок, подрезал на шее пищевод с трахеей и через отверстия между ребрами вытащил все это в грудную клетку. Оттащил внутренности в сторону и там уже отделил на траве съедобные части, завернув их в подросшие листья то ли лопухов, то ли другого какого растения. Все это молодой охотник проделал, едва не свернув себе шею в сторону отошедшего к костру Михалыча. А по завершению церемонии разделки,
егерь торжественно преподнес Радиславу свой нож в подарок, от чего тот густо покраснел, поняв, что фактически выпросил оный предмет своими пламенными очами, но от дара отказываться не стал. Командир же объяснил потом, что оный ножичек специально выпростал наружу для этих целей, а свой рабочий, принесенный еще с армии, не собирается никому дарить или менять в сложившихся условиях. Пригодится еще. А парнишка же, видя, что об отце его заботятся и, окончательно растаяв от вожделенного подарка, перестал обращать внимание на необычный вид незнакомцев, а уж признав в них христиан, перестал скрывать все подробности их похождений и переселения в данную местность. Не все из речи Радислава было понятно, но через некоторое время ухо уже привыкло к славянскому наречию и большинство его слов, хотя и не все, постепенно стали укладываться на привычные понятия и выражения.
        Причиной ухода переяславцев с княжества было несколько. Во-первых, непрекращающиеся половецкие набеги, приносящие с собой разоренные деревни в округе, пепелища и смерти родичей. Несмотря на удачные ответные карательные рейды в последнее время, несмотря на породнение княжеских семей с половецкими ханами и использовании степняков в княжеских разборках, покоя на границе переяславского княжества не было. Половецких орд в степи насчитывалось более дюжины, а уж более мелких куреней, не входивших в крупные племенные союзы, и того больше. Незамиренные родством или мечом степные грабители совершали стремительные рейды, грабили, убивали или уводили в плен захваченное население, продавая его на рынках Крыма или обратно на Русь за выкуп. Поэтому, община (а именно так перевели слово "вервь", употребленное Радиславом ) в составе нескольких весей, скрепленных родственными связями и являющимися вольными людьми, не обремененными никакими долгами перед князем, кроме ежегодного урока и воинской повинности в качестве пешего войска, решила бросить полусожженные после очередного набега хозяйства и уйти на поселение в
сторону Суздальского княжества на северо-восток. Второй причиной была смерть ранней весной переяславского князя Святослава Владимировича.
        С датами у Радислава не складывалось, поэтому он даже год от сотворения мира не мог назвать, не говоря о летоисчислении от рождества Христова. Хотя имена князей, да названия княжеств, городов и рек перечислял бойко. Из-за этой особенности отрока Михалыч с Вячеславом никак не могли привязать к дате описываемые им события. Хотя уже понимали, что закинуло их довольно далеко и, может быть, даже в тот же самый мир, если конечно Радислав не сошел с ума, каковой версии придерживался Николай, не желая даже вступать в обсуждения этой теории. То, что мир может быть тот же самый, подсказало очередное воспоминание Тимки, который признался, что молодое деревце, на которое он налетел, было дубком, и что он потом выместил на нем свою злость за ссадину, ударив ногой и услышав хруст. Если предположить, что на пару дней на поляне открылся какой-то временной тоннель, о которых так любят говорить в фантастических фильмах, то Тимка, попав в него, сломал третий дуб в его деревянном младенчестве, а вернувшись на поляну - его, естественно, не увидел. После таких рассуждений, Николай обозвал всех дураками, отобрал у
мальчишек самострел и удалился на край поляны разбирать-собирать сей продукт детского творчества. А оставшиеся стали дальше допрашивать Радислава, который ничего не понял в их пространных рассуждениях о тоннеле, да и половину употребляемых слов слышал в первый раз.
        Так вот, смерть князя являлась определенной вехой в их привязке, хотя ранее ни про год смерти, ни про самого князя никто и слыхом не слыхивал. По смерти сына своего Святослава, Владимир Мономах посадил на княжение его младшего брата Ярополка, до этого владевшим городом вместе со братом. С приходом Ярополка Владимировича, у небольшой части старой дружины возник конфликт со ставленниками нового князя. В итоге это закончилось разрывом договора недовольных дружинников, коих насчитывалось полтора десятка, с князем. А поскольку единственный десятник, из разорвавших роту, имел родню, осевшую в названной верви, то община обзавелась профессиональным сопровождением, часть которого осела в суздальском княжестве, а семь человек, уже насытившихся службой, решили влиться в ряды переселенцев. Сколько всего человек отправилось в путь на следующий после конфликта год, Радислав сказать не мог, потому как к ним после прибавились еще попутчики. Вышли же на трех досчаниках, так называемых заморских лодьях, и семи насадах, из которых только три последних были свои, а остальные наняты в Переяславле. Сколько сейчас
обитало народу в веси, Радислав сказать затруднялся, но точно более двух с половиной сотен. И это не считая малых детей до четырех-пяти лет. Правда, большую часть общины составляли бабы да эти самые малые дети, оставшиеся без кормильцев, но защитить поселение все-таки было кому, так как некоторые общинники служили в пешем ополчении. Наличие защитников перевесило, когда решался вопрос, где обосноваться и строить жилье. Еще в пути большинством голосов мужей, которые могли держать оружие, решили не идти под князя, а пойти на новую землю, еще не обложенную погостами. Таковую, занявшись расспросами спускаясь вниз по Оке, нашли на реке Ветлуге, где обитали черемисы, меря и остатки вытесненных отсюда отяков. В основном, черемисы, жившие чуть западнее к устью Оки, платили дань суздальским князьям. Вниз же по Волге черемисы уже были под пятой Волжской Булгарии. А тут, рассудили переяславцы, ни то ни се. Если обоснуемся без ссор с соседями, то заживем без пригляда, а будет плохо - уйдем в верховья Ветлуги, куда почти довело свои восточные границы Суздальское княжество, и чуть севернее которого была зона влияния
Великого Новгорода.
        Чесал языком Радислав так хорошо, что Вячеслав на ухо командиру высказал сомнение, что уж больно рассказчик доверчив к незнакомым людям в такие времена, да в таком окружении. Это если, конечно, принять за правду, что они попали именно туда и в то время, про которое сказывал отрок. В ответ на это Михалыч также тихо ему ответил, что если это так, то за болтливый язык тому еще от отца попадет, когда оный очнется. С другой стороны, Радислав не сказал ничего такого, что не могли бы знать соседи переяславцев. А на особого хитреца, заманивающего незнакомцев в ловушку, паренек явно не похож.
        Вышло немного не так. Когда больной охотник понемногу стал подниматься, а это случилось где-то на третий день, то первым делом он попросил сына сопроводить его в кусты, а оттуда уже донесся приглушенный гневный шепот и звук затрещины. Вячеслав с Михалычем с улыбкой переглянулись, но вышедший из кустов отец Радислава, первым делом, пошатываясь, поклонился и представился:
        - Здраве будете, добрые люди, зовут меня Антипом, охотник я, сын кузнеца нашего, Любима. Благодарствую за то, что спасли жизнь мою и моего отрока. Благослови Вас Бог! Прощения прошу за отрока сего... Ужо не отблагодарил он вас за спасение, - Антип бросил косой взгляд на Радислава, - и не отдарился за подарок ваш. Не побрезгуйте в свой час отведать гостеприимства нашего...
        - Ты садись, садись, Антип, - кинулся Вячеслав к нему, - нельзя тебе еще головой то так мотать.
        - Спаси тебя Бог, лекарь, не ведаю твоего имени. Аже понял я что в беспамятстве, за то и повинился, но имен ваших не расслышал.
        - Вот наш командир... эээ... воевода, скажем, так, - Вячеслав неудачно попытался перевести на старославянский диалект статус "лесного капитана", - Иван Михалыч зовут его, а мы коротко называем, Михалычем али егерем.
        Михалыч слегка наклонил голову, не пытаясь оспорить ни свое новое положение, ни попытку Вячеслава говорить от имени всех. Далее Вовкин отец представился сам, а также назвал Николая, ковыряющегося в отдалении, и ребят, отиравшихся около него.
        - Невместно мне спрашивать у своих спасителей откель вы, но Радька ужо нашептал мне, аже христиане вы, да и сам я просил вас гостеприимство мое принять. Но вида вы зело странного и спросов тьма будет у общины нашей...
        - Не изволь беспокоиться, Антип, - перебил его Михалыч, беря разговор в свои руки, - что можем, то расскажем, а о чем умолчим, о том не обессудь.
        Откель мы? Хм... Издалека, не поверишь... Вовка, подь сюда. Вот ответь на вопрос, откуда мы все, что нас объединяет? Так, чтобы одним словом, мне самому интересно? Так тебе будет понять проще, Антип, если дите объяснит.
        - Откуда? Ну... я то из города, из Нижнего, а остальные из деревни. А одним словом? Ну... река нас объединяет, вдоль по Волге живем, я чуть выше, остальные чуть ниже... не знаю, что сказать, Иван Михалыч...
        - По Волге? Поволжские земли знать? Тока там нехристи одни... А город... не слыхивал...
        - Не только нехристи. А насчет земель... Вот, волжанами нас и зови, - даже обрадовался командир, отойдя от опасной темы. - А город? Да нет больше города-то..
        - Нешто ворог пожег? Али другая беда?
        - Считай, что как не было его, - туманно ответил Михалыч, - а вот про нас разговор особый. У себя я был, скажем, не воеводой, а... ушел на покой в чине эээ. . сотника, что ли. Но то дело прошлое, да и наука моя воинская сильно отличается от вашей. Так что по некоторым вещам и за дитя неразумное принять можете, а в некоторых я вам фор... пример покажу... Остальные люди... мастера своего дела, скажем так... И вот пришлось нам покинуть наши земли... И назад возврата, судя по всему, для нас нет. Ищем мы место, где бы осесть смогли, да осмотреться. Можешь ли подсказать такое?
        - А... могу, пожалуй, - немного приосанился Антип, понявший, что вот и повод пришел немного отдариться. - И ранее христиан в весь нашу в княжестве Переяславском принимали, не чурались. По границе жили, рукам для меча и для сохи всегда дело находились, а ныне... Ныне среди язычников живем, народ чуждый и языка не знает нашего... Таки, мыслю, аже мужи сильные и христиане православные в общину могут войти... Обещать не могу, но слово свое скажу.
        Непросто нам живется... Аже и выкупили мы землицу для веси у Ветлужского кугуза, князька местного, токмо поклониться весомо пришлось мечами да бронью. Вот и торговлишка наша соседям токмо выгоду несет, а сторожиться все одно приходится. Людишки тут дикие и воинственные, иной раз глядят косо, а князю не всяк из них подчиняется, кто-то помыслить может и на копье взять. Ладно, что железо здесь худое, мечи... дрянь мечи, одно слово. Токмо и костяными стрелами забросать, то смертушка многим придет...
        Но и владычества над нами нет ни у кого... Ветлужские черемисы не ведомо кому и дань то платят, не те они, аже окрест устья Оки сидят и суздальцам белкой отдают. Руки еще у суздальцев не доросли до этих мест. А нас то тем паче не тронут, разве что булгарцы, но те тоже не близко... Ох... Ажно в глазах потемнело...
        - Утомили мы тебя, Антип. Отдыхай, спасибо тебе за приглашение, как бы потом уж не повернулось. А мы пока меж собой обсудим дела наши скорбные... Отдыхай! - еще раз произнес Михалыч, вставая и отходя к Николаю, прихватив с собой за локоть Вячеслава.
        Разместившись на бревнышке импровизированной скамейки, уже устроенной
        не любившим простаивать без дела Николаем, и подождав, пока все собравшиеся разместятся, егерь начал:
        - Ну, братцы дорогие, как говорится, помешательство не может быть групповым. Или может, но не такого качества. Слышал Николай, что нам Антип пел?
        - Слышал краем уха, - мрачно пробурчал Николай.
        - Так вот, господа попаденцы, ежели все это правда, а к этому все и идет, то дороги нам обратно не найти. По крайней мере, сейчас, в нашем состоянии. Патроны кончатся и хана. Медведь задерет или дикий абориген на шкуру подстрелит. И так, правда, подстрелит - не удержится от соблазна чужаков приветить. Да даже если дойдем и найдем, то кружить около озера и надеяться, что этот тоннель еще существует, можно бесконечно. Я уже недавно сформировал программу минимум, теперь лишь повторюсь. Предлагаю выходить с охотниками к этой веси. Надеюсь, ради нас они прервут на несколько дней свою попытку устроить тут лесное зимовье. А там попытаемся влиться в общину, и будем познавать окружающий мир.
        И еще вот одна мысля пришла. Если мы верно рассудили насчет третьего дубка, то наше малейшее действие здесь может так сдвинуть историю, что если даже мы вернемся, то это будет скорее всего уже другой мир. Спасли охотников? Считайте, уже все. Если они выйдут обратно в мир, то любое их действие и даже любая встреча может вызвать такой вал изменений, что мы уже не должны будем в будущем родиться. Вот так-то. И даже, если не выйдут, не факт, что все останется по-прежнему... Кто теперь знает, как должна была закончиться их встреча с мишкой? Итак, голосуем, кто за то, чтобы идти в весь?
        Все мрачно, поглядывая друг на друга, потянули руки вверх. Даже Николай поднял руку с зажатым в ней топориком. Вроде совсем недавно все с удивлением, даже иногда с улыбками слушали, как Радислав и Антип рассказывали о своих приключениях. А теперь, после констатации факта, что они попали в совершенно нестандартную ситуацию и идет речь об их жизнях, подавленное настроение опустилось на собравшихся.
        - Ты верно сказал про общину, Михалыч, - решил прервать затянувшееся молчание Вячеслав, - только вот возьмут ли нас? Как бы Антип за нас не просил, решающего слова, вероятно, он не имеет, так? - дождался ответного кивка, и продолжил, - Надо подумать, что мы можем предложить этим людям. Не только наши жизни и труд. Взять то, может быть, они и возьмут, но распоряжаться без нашего спроса потом будут...
        - В этом ты прав, Слава, очень прав, - согласился Михалыч. - Ну так, давайте и выскажемся, что каждый может предложить. Тимка? Вовка?
        - Ээээ... Ружья у нас есть! - выпалил Тимка. - А еще зажигалка и... еще разные вещи, вот!
        - Эх, Тимка, - прервал его друг, - патроны то кончатся, новые не сделаешь. Пороха то еще нет, наверное, раз луки, копья и мечи у всех. Газ для зажигалки тоже негде взять... А вот знания у моего папы и твоего есть. Мой лечить умеет, а твой в технике и кузнечном деле разбирается. Вот!
        - Прав ты, сынок, конечно, - возразил Вячеслав, - только вот для лечения лекарства нужны, которых здесь нет, да и лечу я буренок и другой скот. Людей лечить не приучен. Травы, конечно, знаю, как только не приходилось выкручиваться в свое время без лекарств, но...
        - Но анатомию человека знаешь, - поправил его егерь, - пластическую операцию вон обычной иголкой-ниткой провел. Даже не дрогнул, когда шил раненому лицо, да и сам ты это решил, а не просьбу мою выполнял. Так что, каким-никаким, а лекарем в этом времени ты должен быть неплохим. Все таки ветеринарный кончил и практика была большая. Правда, на скотине, - улыбнулся попытавшемуся возразить Вячеславу, - в ней ты вообще - царь и бог. Так что один плюс у нас есть.
        Дальше. Картошка, ребята. Мы ее совсем не трогали. И не надо. Раньше ее репа заменяла во всех видах. Не знаю как Вам, погрызть сырую я могу иногда, но в остальном ее с картофелем рядом не поставишь. Морковь, чеснок и лук я тоже у Вас в котомке видел. Уху мы так и не сварили. Чеснок вроде был раньше точно. "Стоит в поле бык печеный, в одном боку нож точеный, а в другом - чеснок толченый". Насчет лука и моркови не скажу, надо смотреть. Это два!
        Ружья и патроны бережем. Вовка правильно сказал, что пороха еще нет, разве что в Китае. В любом случае, даже если мы вспомним, - Михалыч с печальным сарказмом оглядел собравшихся, - простейшую технологию изготовления пороха, то для этого огнестрела наши знания все равно не подойдут. Не будем о невозможном, задачи у нас другие стоят сейчас, в первую очередь просто выжить. Так что, бережем оружие на крайний случай. В лес в одиночку сходить, к примеру, или пугнуть кого грохотом. О том, что это такое, аборигенам пока не рассказывать! Что еще кроме лечения скотины, людей и овощей?
        - Нет, на лечение овощей я не подписывался, - засмеялся Вячеслав.
        - Ну, вот, уже веселее стало... Так что еще?
        - Ну, племенной отбор для скотины организовать я могу, - добавил Вячеслав, - но это вещь долгая, в копилку средств выживания не пойдет.
        - Угу. А ты, Николай?
        - Наконец-то и до меня очередь дошла. Гхм... Значится так, в первую очередь нужно с отцом Антипа поговорить, может я что могу здешним умельцам подсказать. По закалке там, ну... по кузнечному делу. Если надо механизацию какую, водяной молот схимичить какой-нить, то это тоже ко мне. Смогем, я думаю. Плавку железа я Вам не обещаю, каменного угля на Ветлуге нет, да и руд то железных здесь, окромя болотных, никогда не было, но качество изделий улучшить попробую. Хотя, я думаю, местный кузнец тоже не лаптем щи хлебает...
        - Ну вот, Коля, а то все молчал, да ворчал, - подбодрил Николая командир, - а как советовать, так нас всех обскакал.
        - Обскачешь вас... на кривой козе. Это было третье, значится. Дальше. Гончарное дело, плошки всякие, горшки. Это наверняка в хозяйствах есть, но есть ли гончар среди переселенцев, непонятно. А в гончарной печи как раз можно цементацию проводить, так что можно это дело совместить. Глина в этих местах есть, а вот какая, нужно руками пощупать. Она ведь разная бывает - для горшков одна, а для цемента, к примеру, - известковая должна быть, мергель называется. Хотя он тоже разный бывает. Уж и не знаю, был ли в нашей местности. Ну, да это я далеко забежал... Что я хотел... да вот... для кирпичей тоже особая глина нужна. Раньше плинфу тоже делали, но опять же...
        - Чё делали, пап?
        - Плинфу, кирпич такой плоский. Так вот, я и говорю, опять же надо знать, есть ли специалист по кирпичам то. Все-таки глину то надо особо подготавливать. Раньше ведь ее как делали. На зиму оставляли, чтобы после замораживания она потрескалась, и с нею работать легко было. А при таянии из глины соли бы вымыло. Далее дробили и с песком мешали. Целый процесс. Но если народ только-только переселился, то материал такой опять же нужен будет позарез... Но тут я, как говорится, могу только советами, руками не делал, незачем было.
        - Вот и четыре, вот и пять, - задумчиво произнес Михалыч, - это уже надо просчитывать, хотя совместить было бы приятственнее. Уголь жечь все равно надо, что для кузни, что для керамики, что для кирпичей. И печи нужны. Опять же из огнеупорного кирпича...
        - И в каждый дом русскую печку поставить, - добавил Вовка, - а то ведь топят здесь по-черному, наверно.
        - Это да. Только русская печка вначале тоже топилась по-черному, - заметил Вячеслав. - Кстати, читал забавную вещь в какой-то газетенке, при Петре I вышел указ, запрещающий строить курные избы, ну... избы, топящиеся по-черному. Но крестьяне все равно так строили. И не только в силу традиций, но и якобы потому, что считалось - в курной избе и эпидемий всяких нет, и болеет человек меньше. Объясняли ученые потом, что, мол, черный дым под потолком - это как дезинфекция помещения. Уж не знаю, правда ли. Кстати, про инфекцию. Пока не притремся, старайтесь в близкие отношения, - хмыкнул, посмотрев на мужиков, - ни с кем не вступать. Да и кашлять старайтесь в ладошку. Мы хоть и не городские, но вирусов, чуждых нашим предкам, у нас хватает. Кстати, я первым делом травки буду собирать, какие знаю, лечить то здесь больше нечем... А насчет печи для каждой избы... Это же столько, Степаныч, кирпича то нужно?
        - Да куба два-три на один дом, - ответил Николай, - если по уму делать. Так что не знаю, справимся ли, даже если помощь будет от общества. Все расчеты надо подробнее потом обсудить.
        - А мы еще обучать можем, - вскинулся Вовка, - чтению там, письму, счету, географии. Правда, алфавит, наверное, здесь другой, но математика та же.
        - И математика другая, Володь, - возразил ему отец, - считают то, конечно, десятками и сотнями, но вместо арабских цифр раньше у нас пользовались буквами. А уж рассказывать им про круглую землю... Это может и костром попахивать...
        - Вряд ли... Инквизиции у нас не было, - встрял Михалыч, - Хотя с этим, конечно, поосторожнее. Однако, все равно, Вовке плюс за идею. Грамотных здесь почти нет. Если брать саму весь - разве что из дружинных кто письмо знает. А считать тот же товар и вести записи можно и по-нашему, лишь бы правильно было. Так что, шесть.
        А там, глядишь, народу понравится наша грамота, особенно если с нуля обучать, не ломая старых представлений. Тогда наше обучение дорогого будет стоить. И это будет самый большой плюс в нашу копилку, - и тихо проговорил, - и копилку этого мира.
        Глава 5
        Вовка подставил под напружинившуюся еловую ветку руку, но с другой стороны прилетел еще один жесткий колючий прут, расцарапав щеку. Охотники вели волжан пятый день, выбирая по одним им известным приметам дорогу через сплошной массив смешанного леса. Мальчишки уже покрылись паутиной и мусором с головы до ног, ноги заплетались сами собой, хотя Вовка с Тимкой и старались не показывать виду, что устали до невозможности. Причина этого шла немного впереди и, оборачиваясь время от времени, ехидно ухмылялась.
        Однажды вечером, перед самым выходом в сторону веси, Радислав снял свою непослушную шапку, похожую на буденовку, закрывающую уши и стоячий воротник рубахи от попадания туда лесного мусора, тряхнул головой и... И откинул русую косу на спину, тряхнув напоследок бляшками венчика, придерживавшего до поры до времени косу под холщовой шапкой. Вот те и Радька, оказавшаяся Радой, девчушкой с темно-синими, чуть раскосыми глазами, на которых прежде никто и внимания заострять не собирался. Антип только хмыкнул, глядя на остолбеневших людей мужеского пола. Видимо, не они первые попадались на удочку переодевшейся в мужское платье девчонки. Для Радки, конечно, поначалу было безопаснее играть роль мальчишки в сложившейся ситуации. По крайней мере, пока отец не очнулся и не встал на ноги. Все-таки трое взрослых незнакомых мужиков. Сама же Радка объяснила потом ребятам, шагая рядом с ними по пружинящему блекло-зеленому моху, что в лесу одеваться в мужскую одежду удобнее. Мать же у нее года два, как лихоманка забрала, так что на женской половине обитает она одна. Не с дедом же в кузне ей все время проводить. Тот
делом занят. Да и не хочет она без отца долго оставаться. А тот у нее пропадает на охоте большую часть времени года. Про бронзовый венчик тоже рассказала, как он называется, да что у него бляшки навешиваются по количеству годов. Оказалась она ровесницей ребят - ей тоже было одиннадцать полных лет.
        Антип же как то на привале тоже коснулся этой темы, посетовав на то, что девчушка растет без женского догляду, но уже привык, что она везде его сопровождает. Даже когда он уходит в лес на месяц-другой. Бабы в веси осуждали, конечно, его за дочку, не дело, мол, ей заниматься мужскими делами. Но Антип отмахивался от них обещанием, что вот упадет у ней первая кровь, так и отдаст он им ее в обучение. Только чему уж больно мудреному они могут его дочурку научить? Да и станут ли? Готовить она умеет, в походе все на ней, одежку тоже аккуратно латает. А уж прясть да вышивать, дайте срок, научится зимними вечерами. Так что легконогая Радка, неслышно ступая то по моховой глади края болота, то по свежей траве, скрывшей своими стрелами прошлогоднюю листву, радовалась последним месяцам своего вольного существования, то и дело обгоняя уставших мальчишек и искоса стреляя по ним озорными бесенятами глаз. Ей нравилось чувствовать себя опытной охотницей по сравнению с ровесниками. Перед кем же ей еще хвастаться своей пружинящей походкой и выносливостью? Не перед ровесниками же в веси, которые то и дело ее обзывают
то бабой в портках, то мужиком в поневе, хотя собственно до поневы то она еще не доросла, ничего не нося дома, кроме длинной рубахи.
        Шли они не очень ходко. То и дело останавливались, когда Антип лазил по деревьям и делал зарубки в случае присутствия непустой борти. Однако ребята подозревали, что он останавливался не сколь для поиска пчел, сколь для того, чтобы они могли перевести дух. Во время одной из таких остановок охотник поделился, что землянку для зимнего промысла он действительно хотел выкопать в нескольких днях пути от веси, но основной целью было разведать по поручению десятника, что за земли лежат в глубине заволжского леса, какие соседи здесь проживают, не опасны ли. Второй год их проживания здесь кончается, неотложные дела сделаны, пора осмотреться.
        Наконец, в полдень, на одном из привалов около небольшой лесной речки, охотник объявил, что подойдут к веси сегодня в двенадцать часов дня. На недоуменный вопрос, - что, уже пришли? - он ответил, - полуденное время сей час. Нешто по солнцу не видите? Еще часов пять идти.
        Как оказалось, сутки в исчислении Антипа, и, видимо, остального местного населения, делились на две части: светлую и темную, день и ночь. А часы считались от начала каждой части. Поэтому, когда Антип говорил, к примеру, что встанет на дневку в пять часов дня, это означало через пять часов после восхода солнца, а не по механическим часам, демонстрация которых привела Антипа в полное недоумение. Зачем, мол, нужны такие безделушки, да еще и в лесу. Правда признал, что таких штуковин не видел отроду и посоветовал спрятать, чтобы не вызывать дополнительных вопросов. И так уж слишком вид необычный.
        При подходе к веси путники уже шли по еле заметной тропинке, которая вилась вдоль берега той же лесной речушки с крутыми берегами, соединенными меж собой поваленными друг на друга деревьями. Впереди уже появился просвет, обычно предшествующий водной глади. Внезапно кусты впереди справа зашевелились, и из-за них томной ленивой походкой выступила фигура небольшого росточка, глухо позвякивающая железом.
        - О! Какие нежданные гости пожаловали, сам Антип со своей воинственной дочуркой. Никак полон привели! - голос оказался неожиданно густой по сравнению с гибкой, почти юношеской фигурой. - Признавайся, Перун тебя одарил божественной силой, дева-воительница, - шагнул он к шедшей первой Раде, расставив кисти рук и преграждая путь сгрудившейся колонне, - и ты взяла на меч этого великана, а остальные просто испугались твоего грозного вида и сами попросились быть твоими холопами. Где же твой меч, славная?
        - То гости мои, Свара, - выступил вперед Антип, - животом своим обязан я им.
        - А тя никто не спрашивал, смерд, - отстранив Антипа, воин, в кольчужке с короткими рукавами, ступил уже в сторону Николая. Степаныч был действительно здоров даже по сравнению со своими современниками. Высокий, под сто девяносто сантиметров, с круглым лицом, заросшим щетиной, могучими плечами и здоровенными кулаками, испещренными шрамами и ожогами, он производил впечатление того самого отпугнутого выстрелами медведя. Недаром Михалыч оставил его тогда присматривать за детьми, всё спокойнее. Как рассказывал сам Николай, он и подался в кузнецы, чувствуя, что есть силы справиться с молотом и железом. Сейчас же он растерянно моргал глазами, осознавая, что с приближением этого смуглолицего, остроносого воина, поигрывающего рукой на оголовье меча, все размышления его соратников о переносе в прошлое, от которых он до этого хотел отгородиться, сбываются. При этом он особо не понимал, что говорит этот человек, к говору которого они еще не привыкли. Если Антип и Рада еще как-то старались подыскивать нужные слова, когда видели, что спутники их не понимают, то воин говорил как привык, по незнанию не делая
поправку, что его могут не понять. Да и вел он себя как хозяин, подойдя и начав ощупывать его руки, хорошо еще, что в зубы не заглянул. Николай брезгливо стряхнул его руку и отодвинулся на шаг.
        - Аже добрый работник будет. Гривну дам... Нет, сорока кун хватит, так, воительница? Вместо бронзового серебряный венчик носить будешь, а как поневу оденешь - за себя возьму. А откажешься отдавать, то сам охолоплю такого медведя, - продолжал он, наматывая круги вокруг стоящего столбом Николая.
        - Сказывал я тебе, аже гостями они пришли в нашу весь, окстись Свара, - вскинулся Антип.
        - Отведи ты их ко мне на двор, Антип, я найду им работу, - наконец повернулся к охотнику тот.
        Поняв, что пропускает самое интересное, Михалыч влез между Николаем и Сварой, подтолкнув того в плечо. Не успела ярость перекосить лицо новоявленного хозяина, как егерь слегка поклонился тому:
        - Исполать тебе славный воин, - употребил он недавно узнанное от Антипа словечко, - у нас говорят "не запрягши, не погоняют". А ты уже место нам определил? Своей волей мы пришли, как гости, - подчеркнул он еще раз сказанное прежде Антипом, - в полон ты нас не забрал, так что мы еще разберемся, кто кого охолопит.
        Свара словно бы подобрался, резко перейдя от своей, вроде бы расхлябанной походки, в стойку дикой кошки и, буквально подпрыгнув к встрянувшему незнакомцу, который был выше его на полголовы, оскалился:
        - В чем же дело стало? Меч при мне. Тут же и решим.
        - И такой воин будет нападать на безоружного, бездоспешного человека? За что же чествовать будут тебя твои соратники по оружию? Хотя, если ты хочешь... - протянул Михалыч.
        - Что ты предложишь?
        - Нож возьми, кольчуга на тебе, а я так, голыми руками.
        - Ты сказал, все слышали. Побью - холопом пойдешь.
        - А если я тебя, то ты ко мне?
        - Кха! - коротко то ли хохотнул, то ли каркнул Свара. - Воин к смерду? Я тебя просто отпущу, но ты на это напрасно надеешься...
        - А кто тебе сказал, что я смерд? - пошел кругом вокруг переяславца Михалыч, разминая руки. - Не хвались, идучи на рать, хвались, идучи с рати... вот моя ставка. - Он медленно поднял правую ладонь. В ней неожиданно для всех появился нож, блеснувший полированной рукояткой и выделкой широкого лезвия из высокоуглеродистой стали длиной сантиметров пятнадцать с двухсторонней заточкой и зубьями на одной из режущих кромок. - На твой меч ставлю. Если сомневаешься, то проверь его крепость на своем же мече. - После этого медленно положил нож на землю и продолжил боком движение по кругу.
        - Красно выглядит. Но голыми руками ты меня даже не тронешь. До первой крови, - кивнул головой Свара, доставая засапожник, - твоей. Тебе меня нечем порезать. Токмо, если я зубы тебе выбью, подберешь, и ими будешь царапаться, - после чего хищно улыбнулся и двинулся вслед за соперником.
        Люди сразу шарахнулись в стороны, и вокруг поединщиков образовалось пустое пространство. Свара с улыбочкой поигрался засапожником, перебрасывая его из одной руки в другую. Потом резко пригнулся и сделал полупрыжок в сторону соперника, проведя ножом резко перед собой.
        - Да у тебя манеры уголовничка, паренек, - съязвил Михалыч, не дрогнув перед мелькнувшим от него сантиметров в двадцати ножом, и продолжая движение по кругу, - на испуг берешь?
        Не поняв, что сказал соперник, но осознав, что роли поменялись и над ним самим издеваются, Свара погасил улыбку и атаковал колющим ударом прямо вперёд. Егерь резко ушел влево, и ударил ребром левой ладони по запястью дружинника, отклоняя от себя траекторию ножа. Одновременно он захватил руку чуть выше запястья и уже ребром правой ладони ударил по основанию большого пальца, выбивая засапожник. Для Свары это оказалось неожиданным, и когда противник оттянул его захваченную руку на себя, то только проследил взглядом, как тот следом ударил правой ногой по дуге в живот. Однако удар уже пришелся в напрягшиеся мышцы пресса и, чуть согнувшись от боли, следующий удар локтя в лицо он блокировал и, бросившись перекатом на землю за вылетевшим ножом, разорвал дистанцию.
        - Ох, придется тебя резать, путник... - напряглось от боли и ярости лицо дружинника и тот, сделав пару отвлекающих движений в стороны, ударил Михалыча ножом сверху. Егерь шагнул ему навстречу левой ногой, уклонив корпус от удара поворотом, и подставил по удар левое предплечье. Опять захватом вывернул руку дружинника в сторону и, поставив заднюю подножку, шагнув вперед, правым локтем вмазал ему в челюсть. Именно вмазал, потому как Свара упал на спину и несколько мгновений не двигался. За это время Михалыч подобрал выпавший нож и чиркнул по его запястью, которое сразу набухло капелькой крови.
        - Как на тренировке, - пробормотал про себя егерь, но тут же отшатнулся, потому как дружинник, очухавшись, сразу из положения лежа прыгнул в полуприсяд и потянул меч из ножен.
        - Свара, остынь, - неожиданно раздался тихий, спокойный голос позади столпившегося вокруг места стычки народа. - Али ты виру хочешь заплатить за вытащенный меч?
        - С чего виру то, - сразу успокоился Свара, опуская руку и умерив яростный пыл в глазах, - абы вынул меч, так кровь пустил бы. А то ножнами побить мог бы поокушатися.
        - Побил бы он... А с тем, что наказ я другой тебе давал. Проверь людишек, а не упокой одного или другого. - Меж Николаем, одобрительно оглядев его стать и Антипом, протиснулся полностью одоспешенный воин ростом, пожалуй, с Михалыча, - Здрав буде, добрые люди, звиняйте, что так приняли вас неласково, так не время пока и не место ласково встречать, погодьте до вечера. Ручаешься за людей Антип?
        - Так живот наш с дочкой уберегли...
        - Я тебя не спрашиваю, - продолжил ровным тоном тот, - спасли они тебя или нет. Ручаешься ли ты за них?
        - Да, Трофим Игнатьич, ручаюсь.
        - Тогда веди их через пажить, - выделил он интонацией направление, - ну, там где в прошлом году скотину на выпас гоняли. В повети у себя расположишь, тепло ныне, вечером поговорим. А ты, Свара, что стоишь?
        - Шо? - отозвался тот, до этого опять перейдя в стадию ленивца и привалившись к ближайшей осине.
        - Сопровождай путников, замена твоя вместе с вестником ужо на месте. И... это..
        меч то отдай.
        - Шо!? - взвился Свара, аж подпрыгнув на месте. - Это с чего? В бочаг я упал или с вереи рухнул? Я твой наказ сполнял или нет?
        - Абы ты выиграл нож, забрал бы?
        - Ну...Так то другое дело! Меч отдам, кто на защиту веси встанет? Они кто? А я дружинник...
        - Кто они, разберемся. А ты, аже сказывал свое согласие на заклад, то слово держи. Ну... пробуй сговориться о другом. А ты, человече, - повернулся он к Михалычу, - столкуйся с воем, аще те польза есть в моем разумении. Добрыхмечей на всякий заклад впрок не запасёшься.
        Тот молча наклонил голову, провожая уже развернувшегося дружинника внимательным взглядом.
        - Кто это, Антип?
        - Десятник дружинный, Трофим Игнатьич. Он, спаси его Христос, довел нас сюда без потерь и заботится о веси.
        - Глава ваш воинский?
        - Да, и не токмо по воинскому делу. Мирскими то делами в верви староста наш общинный ведует, вестимо, а защитой и общением с черемисами али отяками, он.
        - Ну что встали? Антип, мыслишь, мне тут с вами радостно стоять? - встрял в разговор Свара, - давай-ка ходи на свой двор.
        - От, Свара, ты свара и есть. Борзо языком зашевелил будто помелом, как только десятник твой ушел, - пробормотал охотник, - Пойдем, братья, неча замятню опять устраивать.
        - Мыслю, десницей ты по вые не получал давно, Антип? Я тебе худого не желаю, но язык то придержи, а то откусишь... Слышь, как тебя, путник? - обратился он к Михалычу.
        - Иваном зовут, - откликнулся тот.
        - Ты зла на меня не держи, не по своей воле я тебя зацепил, наказ был... Таки разойдемся по доброму и забудем, как не было ничего.
        - Таки не по своей? Это десятник ваш тебя науськал меня охолопить? И что значит забыть? Меч должен, давай сюда.
        - Эй, эй, подожди Иван... Как тебя по батюшке?
        - Михалыч.
        - Ты слыхивал, что десятник сказал? Меч не только мне, он обществу защита. И тебя прикрою в случае нужды.
        - Ты в сторону разговор то не уводи! Предложить что имеешь, окромя меча?
        - Что тут предложишь? - погрустнел он. - За добрый меч полвеси взять можно...
        - Лады... Будет тебе другой урок. Научишь меня на мечах рубиться. Не смотри так удивленно, будто аршин проглотил. Учить будешь в течение года, не меньше чем по часу в день, и другой меч временно подберешь мне для учебы.
        - Значит, в веси решили осесть. Добре. Так пойдет, - тут же заулыбался Свара, - а ты ведь не прост, Иван, ох, не прост. Сразу помыслил овый урок с меня взять, а?
        - Сразу, сразу, только вот что, проверять твое обучение будем так. Ежели я выстою пять минут...
        - Про что ты?
        - Эээ... Антип, часцев, вроде ты говорил? - дождался кивка Антипа Михалыч. - Так вот, пять часцев простою против дружинника, которого я выберу. Тогда будем считать, что ты урок свой выплатил...
        - Не гоже так... Ажно случится, что ты к учению не способен?
        - Способен, способен. А ежели случится спор по этому случаю, то спросим у десятника вашего, все ли силы приложил ты к моему учению.
        - Ладно, - махнул рукой Свара, - твоя взяла. Только гонять я тебя буду... Спаси тебя боже. И не посмотрю, что ты стар для учения, - и, повеселев от такой мысли, ринулся в голову колонны, откуда вскоре донесся его зычный голос, ругающий Антипа за то, что он ведет людей через пни и кочки, как будто они есть скотина говорящая, а не разумные божьи создания.
        Глава 6
        Михалыч сидел на чурбаке, прислоненным к стене повети, оказавшейся крытым сараем без одной стены с крышей, покрытой дранкой, и рассуждал вместе с Николаем:
        - Вот смотри, - провел он прутиком кривую линию на земле, - ты у нас в погранвойсках срочную отбывал, значит тоже человек в чем-то военный, может что и присоветуешь.
        Вот такая у нас диспозиция. Это речка, которая называлась... не упомнишь как она по-местному называлась, но по аналогии переяславцы ее окрестили Дарьей. Тут все на -рья кончается, по-моему. Вот тут мы резко свернули от речки на луг, пажить прошлогоднюю стало быть. Почему?
        - Да ясен пень почему, скрывал чего-то десятник, - присел рядом Николай. - И не отбывал я, а духов ловил, как раз на развал служба пришлась. Я ведь всего на пару-тройку лет тебя помладше.
        - Угум. Скрывал. Видишь, речка петлю делает в самом устье. И мне показалось, что заводь там, за кустами. Ее с Ветлуги и не заметно. Знать, насады они свои там хранят, про которые Радка проболталась. А вот смотри, как деревня расположена. Ее тоже не видно с реки за холмом. Лес все застит. То есть выкупили они, конечно, место, но сторожатся, ой сторожатся чужого глаза. И правда, не с руки им пока тын свой показывать, а на крепостицу ресурсов нет, да и защищать ее некому. Это во-первых.
        - Перебью тебя. Тын то хлипкий. Вышка то всего одна, да и та над забором почти не возвышается. Правда, тут смотреть не на что. Пажить ихняя метров сто, а дальше лес, не увидишь ничего. А на Ветлугу эту конструкцию лучше не высовывать.
        - Точно. А по раскладкам выходит, что и это у них охранять сил не хватает. Один человек около заводи, один на вышке около ворот, один на лесной тропе... Нет, вряд ли. Скорее, пацаны стерегут. Да и на холме в сторону Ветлуги одного пацана с острым взглядом посадить - самое оно. Я, кстати, заметил, бегал тут один мимо нас. Их вестниками, видать и кличут. Потому Свара с десятником нас и встретили почти у самой деревни. Веси, то бишь. И то, еле успели, видать. Если на уме держим семь дружинников, да посменную службу, то получается в самый притык. А значит?
        - Значит, трое здоровых мужиков им позарез нужны. Для работы али для службы. Сколь бы их самих не было - семь или цельный десяток.
        - Вот-вот. Поэтому, все свои карты мы сразу выкладывать не будем. И так возьмут на жительство, только креститься двумя перстами не забывай, - ухмыльнулся Михалыч. - А своими станем, в любом случае, только после проверки делами али службой.
        - Ты, как я понял, служить собираешься?
        - А куда бедному егерю еще податься? Потому и к Сваре напросился.
        - Как он к тебе лисой то подкатывал... По отчеству как величают, вопрошал...
        - О, ты уже местными словечками бросаешься.
        - Да какими местными... Хотя, да, едрен батон. Понемногу врастем в обчество. Мы ихними словечками, они нашими пользоваться будут.
        - Дай бог, дай бог. - Михалыч поерзал, ловчее устраиваясь на чурбачке, и продолжил. - Что насчет кузни скажешь?
        Радка в самом начале пажити ушла в отрыв и около кузни, примостившейся около тына, их встретил сам Любим, в обнимку с внучкой, вздернув поседевшую бородку и рассматривая, слегка сощурившись, новоявленных гостей. Чинно поздоровавшись, Антип представил всю пешую процессию по очереди, упомянув про историю с медведем и то, что он пригласил их погостевать. Любим его прервал, сказав, что надо сначала накормить путников, а потом и разговоры вести своим чередом. Тут же цыкнул на Свару, зашедшего, по его мнению, слишком далеко в кузню, отчего тот вылетел из нее как ошпаренный, и поинтересовался любопытными взглядами Николая, которые тот бросал на видневшийся горн и кузнечные инструменты в углу помещения. Узнав, что тот тоже причастен к кузнечному делу, хмыкнул, но одобрительно пробормотал, что это дело зело доброе, помощники завсегда нужны. И послал Радку вперед попросить соседку, Агафью, помочь собрать чего-нибудь на стол поснедать. Радка нахмурилась, услышав про соседку, но спорить не стала, а умчалась ланью вперед.
        - Да ничего особенного не скажу, парой слов перемолвились, а в полутьме не разглядишь. Расположена кузня, сам видел как - понабросаны тонкие стволы на края яруги, все тяп-ляп на скорую руку. Надо признать, правда, что времени у них не было что-то дельное построить. Кроме того, звук из оврага наружу глухо доносится, и все более в сторону леса. Так что, опять же хоронятся от обнаружения с Ветлуги. Так что, если примут нас, попрошусь у Любима осмотреться в его кузне, да поспрошаю как железо они добывают, да что с ним делают.
        - Добре. Как железо они получают, понятно. Здесь только руды болотные, а вот то, что кирпича я у них не увидел, и домишки плохонькие стоят, так это тебе флаг в руки, твоя идея была кирпичи строгать.
        - Ну да, моя. Лучше будет ежели я по мастеровой части пойду... Тьфу... Правильно ты говоришь, уже начинаю местные обороты речи заимствовать.
        Домишки внутри тына были действительно аховые. С точки зрения будущего, конечно. Да и что можно построить за пару лет, особенно если еще и другими делами надо заниматься. Одна улица с двумя рядами полуземляночных домов, разгороженных между собой жердяными изгородями, либо плетнями. Каждый длиной метров восемь-девять с двухскатной крышей, упирающейся концами почти в землю и покрытой дерном. Двери в дома были с обоих концов. Как высказал предположение Вячеслав, увидевший выбегающую из задней двери козу, подгоняемую хворостиной бегущей за ней девочки лет шести-семи, используются эти строения не только для людей, но и для скотины. Задняя дверь как раз для живности и служит. По крайней мере, зимой, в сильные морозы. Хотя отдельные пристройки для скотины тоже стояли, сбитые из жердей и обмазанные кое-где глиной. Вокруг копошились курицы, другой же скотины видно не было. В первую очередь, конечно, из-за недостатка места за изгородью. Как узнали потом от Антипа, скотину пасли на дальнем выгоне, потому как ближняя пажить весной иногда заливалась водой и высыхала не скоро. Труб на полуземлянках видно не
было, значит, топились они по-черному. Исключений было два. Рядом с воротами, на небольшой площади, стоял деревянный двухскатный сруб с высокой подклетью. К входной двери дома вела длинная пологая лестница, более похожей на мостки, однако и в подклеть был заход снаружи, выглядевший как небольшая дверца в половину человеческого роста. Судя по сиганувшему в парадный вход дружиннику, который перед этим открывал им калитку, это была дружинная изба. Тут и дымоход торчал, и рядом народ толкался, вылезший поглядеть на гостей и степенно здоровающийся по очереди с Любимом, Сварой, Антипом, гостями, но с расспросами не лезший. Вторым исключением был дом кузнеца, примыкавший к тыну в дальнем угле веси. Это был небольшой сруб, рубленный в лапу и объединенный под одной крышей с хлевом. Труба тут, к сожалению, тоже отсутствовала.
        По приходу на место, вещи были сложены в отведенную им поветь на жердяной настил, служивший, видимо, для хранения сена. Рядом была пристроена сараюшка с глинобитным очагом для приготовления пищи. Свара сразу уединился около колодца напротив с бойкой молодухой, служившей, видимо, главной распространительницей новостей в веси. А остальные, умывшись с дороги и помолившись, войдя в дом, на образа (причем вся команда, не исключая обученных заранее мальчишек, слаженно осеняла себя двуперстием, хотя за хозяином слова молитвы, кроме Михалыча, никто не повторял), сели вечерять. Пища была предложена немудреная, но голод путешественников прекрасно утолила. Сыто, оказавшееся холодным медовым напитком, приправленным сбором ароматным трав, щи и гречневая каша с мясом. Хлеба не было. После ужина, Любим, сославшись на дела, покинул их на некоторое время, а Вячеслава за руку уволок в хлев Антип, всю дорогу от кузни что-то у него выведывавший. Ребятам было дано задание разобрать и сложить по кучкам все вещи, а Михалыч с Николаем присели около сарая разложить по полочкам увиденное перед вечерним разговором с
десятником. Минут через пятнадцать из хлева вышел Вячеслав, вытирающий руки пучком соломы, и Антип, семенящий от него слева и вопросительно заглядывающий в лицо:
        - Одна она кормилица у нас... Сдохнет, как есть сдохнет, аже не поможешь...
        - Куда, сказываешь, ее гоняли на выпас?
        - Да ить, последнюю седмицу со всеми паслась и вечор такоже, а днесь на новое место ее погнали с соседской буренкой, трава сочная там...
        - Похоже, потравилась она. Нажралась травы сорной.
        - Подскажешь что, лекарь, аль сдохнет она? - Антип огорченно махнул рукой, - стоит милая, раздулась, дрожит, чуть не падает...
        - Льняное масло есть?
        - Найду, не сумлевайся.
        - Надо дать ей несколько ложек льняного масла, воды нагреть горячей, тряпицами ей крестец парить надо. А деготь берестяной?
        - Есть, есть, как не быть.
        - И теплой воды в горло вливать, смешав с ним. Пропорции не скажу, сам попробую намешать. Рот ей только не забыть распереть чем-нибудь, пучком соломы, что ли. Давай неси все, попробуем полечить. - И прокричал в сторону уже убегающего Антипа, получив ответное мотание головой, - к соседке забеги, спроси как скотина то ее.
        - Ну как, дохтур? К Вам на прием записываться можно? - дурашливо склонил голову Николай.
        - Балбес ты Николай, серьезным разве что выглядишь... Черт, образование говорите, высшее... А без лекарств как предлагаете лечить, даже если симптомы понятны?!
        - Да молчим мы о высшем образовании, молчим, - вступил в разговор Михалыч, - сам проходил, только военное. Ничем, знаешь, не отличается. Потом в армии переучиваться приходилось. И я не про технику в основном, а про людей. На психологов нас надо учить в основном.
        - Это вас... А нам второй специальностью надо было какое-нить травоведение преподавать. Лекарства мне нужны! Или какая-нибудь бабка знахарка, в травах досконально разбирающаяся. Кстати, это мысль... - задумался Вячеслав.
        - Ладно, мы с Николаем ревизию наших вещей делать. Участвуешь?
        - Не-а. Сейчас Антип прибежит. После коровы им займусь. Нитки из швов попробую выдернуть. Пора уже. Разберетесь без меня как-нить. Эээ... Все иголки, нитки, остатки йода, пинцеты, тьфу... Острый нож тонкий, если есть, тряпки, это все мне, уговорились?
        - Как же иначе. Ты нам на жратву зарабатываешь, пока мы тут баклуши бьем. Лечи. . и не унывай, если что не так. Не сразу Москва строилась... - бросил Михалыч, заходя за угол под навес сарая.
        - Лучше бы и не строилась так, как получилась, - донеслось вслед.
        - Так, робяты, - начал, потерев руками Михалыч, - докладай, шо тут у нас есть! Я гляжу, вы тут по полочкам все разложили. Ага, слева направо, начнем с самого убойного оружия, самострела! Глянь, Степаныч, что-то сделать можно, чтобы это из игрушки в оружие превратилось? И не в одном экземпляре?
        - Смотрел давеча. На удивление просто сделано, поэтому надежно. Главный недостаток один, в этой деревне не гниет ни одного трактора, с которого можно снять рессоры. А если серьезно, то если решить проблему упругости предплечий лука, или как это называется, то можно довести самострел до ума так, чтобы он метров на сорок - пятьдесят дюймовку прошибал. Больше, наверное, и не надо, точно не прицелишься... Рога не знаю, подойдут ли. Насчет металла - сомневаюсь, что такое можно сотворить здесь и сейчас. Жилы надо подобрать на тетиву, это я Вячеславу задам вопрос, и... как ты Вовка говорил? Козью ножку? Короче, еще взводной механизм и предохранитель. И все заново из местных материалов...
        - Вот с Вовкой и займитесь, если досуг будет. Он тебе теорию, а ты все это в железе. Такими знаниями обладаешь, Вовк?
        - Ага. Я много читал про самострелы. Только они медленно стреляют, вот если многозарядный сделать...
        - А он будет быстрей стрелять?
        - Ну... чуть-чуть. Болты то сами подаваться будут.
        - Вот этого чуть-чуть у нас, робяты, и нет. Давайте из местных материалов сначала обычный сделайте, а потом уже к развитию перейдете. Но главное, Николай, это кузня, выплавка металла и кирпичи. Если ты почувствуешь, что хоть что-то можешь на себя взять, даже не с нуля, а отдельный кусок технологического процесса, то хватайся обеими руками. Тогда мы хоть прокормить себя сможем.
        - Слушай, Михалыч, ну сколько можно, а? Ты уже раз пятый про это толкуешь...
        - Не пятый, а третий. Это раз. Нудный я, нудный. Только поймите ребята, что речь идет о нашем выживании. За нас тут никто не вступится, если даже нас резать будут. А дойными коровами, которых на мясо не пускают, нам еще предстоит стать. Все, закончил. Больше не буду надоедать.
        Теперь ружья. Двенадцатый калибр. Сколько патронов выгребли? Все тут? Ага, полтора десятка мелкой дроби, пяток мелкой картечи четырехнулевками, и семь штук картечин "трио", это фактически пуля. Не знаю как против кольчуги, но лошадь на полном скаку должна остановить. С вашего разрешения, последние оставляю себе, как и было раньше. Ружья из чехлов не вынимаем, чтобы вопросов не было. Так, два топора. Один обычный, но вроде неплохой. Другой марки "fiskars", этого хватит надолго. Твой, Николай? Деньги девать было некуда? А, ну да, теперь в ножки поклонимся. А уж аборигены на него просто молиться будут... Так, посуда. Алюминиевые ложки, кружки, пластиковые стаканы. Это в одну кучу. Две неполных бутылки водки с завинчивающимися крышечками - это удачно, иголки, нитки разные, йод, остатки бинтов, - это сложи все в пакет, Вовк, и бате отдай, отберет что надо. Еще - одеяло, пенки, спальник... О... Котелок и сетка! Это ценность. С вещами все. Осталось личное и ножи у каждого. У Вас, ребятки, перочинные? Тоже не плохо. К главному приступим. Картошка на вес примерно четыре кило, лук... ээээ... - три кило, и
морковка килограмма полтора. Все по пакетикам и в кучу. Это наш семенной фонд. Бери-ка все Тимка на себя. А? Пакеты тоже вещь ценная, кстати, не рви. Так, соль, полторы пачки. Зажигалка. Две? Хорошо. Ну и все. Семечки? Жареные? Ах, полужаренные... Держи, Тимк, цельная горсть. Цветок будет хороший перед окном. Один. Может быть... Все, товарищи офицеры. Ребята, стелите постели пока. Вон сена остатки, в углу. И готовьте программу обучения местного населения, если делать нечего. Трехмесячную. Завтра доложите. А еще можете Радку позвать, прошвырнитесь по веси, потом тоже доложите - что да как. Только в конфликты старайтесь не вступать со сверстниками... пока... без необходимости...
        - Пошто ребят загрузил? - спросил Николай, когда они отошли от ребят. - Они и так как пришибленные сидят, не могут осознать, что с ними это действительно случилось. На себя не похожи.
        - Вот я клин клином и пытаюсь вышибить. Меньше будут думать, легче будет адаптация. В армии знаешь как? Ну да, знаешь... Если у солдата есть свободное время, то это приводит обычно к печальным последствиям. Они так и так улизнули бы погулять, а теперь пойдут... эээ... с заданием. Глядишь, это их будет сдерживать.
***
        Вовка с Тимкой, пользуясь разрешением Михалыча и молчаливым согласием Тимкиного отца, сразу прянули в дом в поисках Радки. Та занималась в сенях нехитрой уборкой после того, как гости повечеряли, и была только рада переключиться на более интригующее событие, как-то экскурсия по веси. Первым делом она повела их на конюшню к дружинному дому показывать боевых коней, привезенных из переяславских земель. Большинство было на выпасе, но один всегда, как объяснила Радка, стоял оседланный с отпущенной подпругой.
        - Бяша, бяша, - позвала его Радка овечьим именем, на что мальчишки ответили дружным фырканьем. - Не смейтесь, Буян его звать, только он на сякый мой зов борзо откликаша.
        Радка протянула ему руку, и конь сразу сунулся в ладонь теплыми губами, подбирая крошки лакомства, протянутого девчонкой и позволяя ей гладить себя по гриве.
        - Вельми благий, да? Вы только не троньте его, занеже ко мне привык он, хозяин дозволяет, а вас и потоптать может. И еще... не сказывайте моим, что я хлеб ему давала. Попадет. Ужо поели его, а я припрятала.
        Мальчишки все-таки не выдержали и чуть подвинулись рассмотреть красавца. А посмотреть было на что. Буян был небольшого росточка, в холке лишь чуть выше мальчишек, но серая в яблоках расцветка во все времена вызывала восхищение. Седло было, по мнению более продвинутого в этом Тимки, какое-то низенькое, а стремена какие-то полукруглые с шишечками по бокам.
        - Видимо, шпоры, - тихонько прошептал он на ухо товарищу.
        - Поглядевши? Дальше поведу вас, - отряхнула руки Радка. Но не успела зайти за угол дружинной избы, как оттуда набежали трое пацанов, выглядевших постарше на год, и шире в плечах, но ростом немного уступавших Вовки с Тимкой.
        - Гляньте, девка в рубе, всем на смех явилась, - донеслось от одного из них с рыжей шевелюрой, стриженной под горшок, - на истопку идешь - она там дрова колет, на ловитву выходишь - и там пигалица в штанах. Ужель ты отрок, а? Любо сходить за кусты, уды померять, у кого длиннее? Шо не кигикаешь?
        Радка густо покраснела и встала как вкопанная. Видать обидчики привыкли, что все нападки остаются без ответа, и рыжий собрался изгаляться дальше, но вперед вышел Тимка, которому рот в палец лучше было не класть.
        - А это хто тут кукарекает? Завелся никак петушок, у которого кукарекалка отросла. Ты свою кукарекалку в рот засунь, там и грызи. Недомерок несчастный...
        Рыжий аж рот раскрыл от удивления. Нет, он конечно, не просто так зацепился за девчонку. Уже вся весь знала, что Антип привел христиан с детьми из других мест. Как же тут не зацепиться. Заодно и проверить, что за новички такие. Ежели что, и кулаки почесать можно. Но такое... Прошла минута, а Рыжий все еще слушал поток понятных, но наполовину ему незнакомых слов, что Тимка изливал из себя, как из крана вода бежит, ни на секунду не останавливаясь.
        Когда все же образовался секундный интервал для глотка воздуха, справа от Радкиного обидчика выступил белобрысый паренек с веснушками на щеках, обутый в грубо сработанные поршни, и быстро проговорил, подав руку:
        - Мстислав я, айда драться за пажить. Его вот Андреем кличут, а рыжего - Вышатой. Пошли, негоже ждать пока рыжий рот закроет, это надолго. До темноты успеем обратиться.
        И повернулся к воротам, не сомневаясь, что остальные последуют за ним...
        Вернулись действительно до темноты, успевши напоследок выкупаться в Дарье и замочить на холодных речных камнях наливающиеся ссадины и синяки. Радке выделили место чуть повыше по течению, поскольку Мстислав рассудительно сказал, что невместно ей с ними плавать, даже в исподнем, не дитя уже, пора привыкать, что девицей скоро станет.
        А перед этим было официальное знакомство. Тимку Мстислав отдал Рыжему, которого Вышатой никто почти и не звал. Тимка доверие оправдал и выдал тому по первое число. А потом по второе, пока их не разнял Андрей, вызвавшийся смотреть, чтобы все по правилам было, хотя самих правил никто не оговаривал. Себе же Мстислав выбрал Вовку, и уже тому было выдано на орехи. У Славки, как сразу окрестили новички конопатого, отец был дружинником и уже учил его и кулачному бою, и приемам хитрым. Поэтому у Вовки шансов не было. Однако, пару раз заставив Вовку поваляться по земле, злорадствовать Славка не стал, а позвал всех купаться. Что впрочем ожидалось, так как он настолько все делал стремительно, быстро переключаясь с одного дела на другое, что такая трата времени для него была зазорной. Из-за этой стремительности в действиях, Вышата на его фоне смотрелся просто увальнем, хотя вроде и не был таким. А уж обижаться на конопатого просто ни у кого не хватило бы времени. Пока обижаешься, он уже усвищет по другим делам. Так что, признав ничью, Тимка с Вовкой продолжили знакомство с окружающей местностью - речкой,
пажитью, тыном, что окружал весь, и даже взобрались на холм со стороны Ветлуги, на склоне которого стояла деревня. Только раз, за визгом и писком купания, Вовка вскинулся, вслушиваясь в сторону деревни. Показалось, то ли гром далекий был, то ли выстрел грянул. Однако водные забавы взяли свое и дальний грохот забылся. Вечером вся компания, наполненная впечатлениями от прожитого дня, втянулась обратно за ворота. Потом Вовка рассудил, что возможно, если бы деревенские ребята были чуть постарше, или им бы встретился не подвижный как ртуть в своих устремлениях Мстислав, а кто другой, то дело могло бы кончиться и ссорой и даже продолжительной войной за превосходство. А может, роль сыграло то, что встречавшие их испытывали жгучее любопытство по отношению к новичкам. В любом случае, стычка, к общему удовлетворению, была замята, даже насчет Радки пришли к согласию. Мол, Рыжий, конечно, лопух и неправ, что постоянно докапывается к ней, но Радка ведет себя по-пацански, вот и получает за то. Радка было вскинулась, но Мстислав пообещал ей за всех, что дразнить данная троица ее больше не будет, и история была
закопана. После чего началась пытка. Пытали мальчишек про все, даже Рыжий успел вставить пару своих вопросов. Почему так одеты? Откель такие ножи? Откуда пришли и куда идут? Надолго ли здесь? А что за чехлы с собой несли? А почему лаптей не носят? Сапогов, как были обозваны высокие ботинки новичков, не жалко? Кто постриг так коротко, да так ровно? Что за воин с ними был, что так ловко Свару на землю кинул?
        Вовка с Тимкой были, конечно, предупреждены, что про свое прошлое рассказывать надо поменьше, а уж про перенос в другое время - вообще помалкивать, чтобы не приняли за сумасшедших. Поэтому ответы были очень расплывчаты, что впрочем, собеседников не настораживало, так как новые вопросы не кончались. Мол, пришли издалека, жили в веси поболее чем ваша, озеро было, речка тоже. Большая река? Волга. Ножи из другого города привезли в подарок. Одежда такая у всех была, носили у них такую. Вернуться не могут, нет больше их веси. Ага, вороги наверное, сами не видели. Увели других в полон? Видимо так. Михалыч в армии служил, ну, в воинской дружине. Наконец, услышав необычный посвист, вскинулись Андрей с Мстиславом и с сожалением попрощались. Вышата же взялся их проводить, благо он жил в том же конце. В конечном итоге, позевывая и радуясь, что уже неделю их никто не заставляет чистить зубы на ночь, ребята забрались на настил, закопались в сено, укрывшись одним на двоих одеялом и погрузились в мир счастливых сновидений, где Вовка все таки победил Мстислава, а Тимка, представившийся местным как Тимофей, крутил
в в руках меч, который он успел по пути в весь внимательно разглядеть на поясе Свары.
        Глава 7
        Еще засветло того же дня к дому Любима подошел десятник с незнакомым дружинником, представив его как Петра, и живым, коренастым мужичонкой, сказавшимся Никифором, местным старостой. Оставив дружинника во дворе, все собравшиеся вошли через сени в клеть, где осенили себя крестным знамением перед образами и прошли к уже вновь накрытому столу поздороваться с Агафьей, исполняющей роль хозяйки. Антип с Вячеславом еще задерживались в соседском хлеву, пытаясь поставить на ноги скотину.
        - Откушайте, чем бог послал, - поклонилась Агафья, выходя из истобки, зимней части избы, - а я покамест во двор пойду, под навесом посудой погреметь.
        - Спасибо, хозяюшка, - в ответ поклонился десятник, - мы пока погутарим о своем, аще нужда возникнет, кликнем.
        - Присаживайтесь, гости дорогие, - указал на стол Любим и, подвинув для удобства лавку в сторону, первым прошел вперед. - Прощения прошу, тесновато построился.
        - Благодарствую, хозяин, - Трофим присел, сняв вытянутый вверх шлем с бармицей, оканчивающийся тупым шишаком и положив его рядом с собой. Остальные тоже расселись, причем Михалыч с Николаем оказались на одной лавке. Егерь повернулся назад, положил некий длинный сверток за лавку, переглянулся с Николаем и чинно положил руки на грубо сколоченный стол, всем своим видом показывая, что инициатива принадлежит противоположной стороне.
        - Поведал мне Антип, - начал десятник, - что бежите вы неведомо откуда, и рекли непонятное про то, куда направляете стопы свои. Мыслю, что сами не ведаете то место. И изъявляли согласие свое, аже примем вас в общину, то осядете на земле, той, что отмерим вам. Не помыслили вспять? Добре. Прикинул я, куда вас на постой определить и чем заниматься будете. Ходить будете под старостой нашим, Никифором, что скажет, исполнять будете, а по истечению лета, посмотрев на деяния ваши, определим место и положение ваше в нашей веси. Если не ясно что, вопрошайте.
        - Спасибо за предложение, десятник...
        - Господин десятник с этого момента.
        - Так вот, десятник, - невозмутимо продолжил Михалыч, - не подходит нам твое предложение. И вот почему. Люди мы вольные, господ над нами нет, обрыдли они нам.
        Погодь, десятник, не перебивай. Я тебя выслушал внимательно. Не разбойники, не лиходеи мы, а люди мастеровые и воинские. И пользу общине вашей большую принести можем, если столкуемся...
        - Як купец торговлю ведешь, прости меня Господи... - влез в разговор Никифор.
        - Разные мы люди с вами, правила и обычаи у нас другие, - не обращая внимания на старосту, сказал Михалыч, - но вера одна, и идти особо нам некуда, тут ты прав, разве что на Оку. Правилам и традициям мы готовы подчиняться, но разделять нас и помыкать нами не позволим. Так вот, если столкуемся, то и прибыток общине будет, и соседи добрые из нас получатся.
        - А силой принудим? Свара вот мысль дельную рек, охолопить Вас... Чужие вы для нас пока.
        - Так, десятник, у Вас в селении холопов нет, я спрашивал по пути у Антипа. Те, что были из половцев полоненных, тех вы в Переяславле с рук сбыли. Не просто так, а?
        - Не просто. Вороги они нам, и ужиться с ними - нет никакой силы. Вервь решила с вольными людьми начать на новом месте. И закупам долги община выкупила, по-другому не сподвиглись бы они с нами идти, не было уговора такого. А на этой землице заново начнем. Первенство в холопстве нет желания взять? - грустно улыбнулся Трофим.
        - Нет, как видишь, ни в закупе, ни в холопстве. Да ты и сам не даешь волю в этом людишкам своим, я по дороге насчет этого тоже Антипа попытал малость. Кто по рукам особо горластым дал, звавшим на соседей пойти?
        - Так воев нет у нас. Кем идти? - гнул свое десятник.
        - Можно было в Суздале нанять, серебро еще оставалось, так? - пытаясь добраться до правды, продолжал Михалыч. - И на отяков пойти, за них и не вступится никто. А черемисы их не трогают, потому как взять нечего.
        - В Суждаль не заходили мы. Аже про отяков сказывать, то с черемисами ратятся они, иначе не осталось бы их на землях этих. Не так просто, как ты мыслишь. Но прав ты в одном - не по нраву мне рабы на полях моих, набранные в набегах и силой в полон уведенных. Другое дело, аже к тебе ворог пришел, а ты его полонил и работой своей он волю выкупает али жизнь. Да и закупам я не противлюсь.
        - У Трофима Игнатьича по молодости женка у половцев поганых сгинула, - вмешался Никифор.
        - Но не нам менять предков наших заветы, и мои мысли тут силы не имеют весомой, - предупреждающе зыркнул на старосту десятник.
        - Кто ведает, десятник, кто ведает. Знай одно, если помощь моя в этом надобна будет, рассчитывай. А насчет силой нас охолопить, так разве хочется тебе нож в спину получить? К каждому холопу воя не приставишь, леса кругом темные...
        - Ты что, угрожаешь нам? - поднял глаза Трофим.
        - Упаси меня боже, просто сказываю тебе, какие трудности ждут весь, если попытается она старыми порядками на новом месте жить. Я не враг тебе, пришел милости у тебя просить, защиту у тебя прошу и всеми силами нашими помогать тебе и общине будем, - выделил слово "тебе" Михылыч.
        - Добре, что ты понимаешь это. Только вот велики ли твои силы? Два сопливых отрока? Али ты, сбирающийся к старости учение брать у моего дружинника по владению мечом?
        - Дозволишь ли умение показать своё, пока еще светлое время? - егерь, получив кивок согласия, потянулся назад за свертком. - Любим, если у тебя рвань какая, что не жалко тебе испортить, али шкура старая?
        - В углу под навесом, порченые да резанные лежат, Радка умение свое испытывала. . - огонек гордости высветился на мгновение в дедовых глазах, несмотря на казалось бы несоответствующую речь.
        - Тогда милости прошу за ворота.
        Михалыч спустился с крыльца, подобрал два чурбачка, негодной выделки шкурку под навесом для готовки и вся честная компания отправилась к воротам.
        - Николай, не в службу, а в дружбу, сходи, развесь вот это недоразумение на поленцах. Метрах так на пятьдесят-шестьдесят, - сказал Иван, доставая из свертка ружье, - я Вячеслава ружье взял, оно покучнее будет.
        - Схожу, что не сходить. А пошто не в чехле принес?
        - Так как бы еще разговор сложился-то. Люди тут горячие, не наши времена... - тихо в сторону произнес Михалыч. - А приклад, он тут, под рукой. И иж заряженный.
        По приходу Николая обратно, десятник подошел к ним:
        - Чем поразить хочешь, Иоанн?
        - Иван я, так правильнее, десятник. Но лучше зови как все, Михалычем. Вот это мое оружие, правда для охоты, не боевое. Поймешь, что такое?
        - Не мыслю я, на что ты длань свою положил. А звать тя буду не по отцу, а просто воем, покуда меня десятником кликать будешь. Дело делай, что хотел.
        Михалыч кивнул, равнодушно соглашаясь на предложенное имя, вскинул двустволку, помедлил мгновение и нажал на курок. Грянувший выстрел заставил отшатнуться окружающих, а Никифор аж присел и стал мелко креститься:
        - Что за гром небесный ты на землю спустил, вой. Невместно пужать так добрых людей.
        Трофим протянул руку к ружью, второй ствол которого Михалыч предусмотрительно разрядил, поднес оружие к лицу, повертел его, вернул обратно.
        Потом рассмотрел полешки и старую вылинявшую шкуру, простреленную решетом в диаметре сантиметров сорок, и поднял вопросительно голову на егеря.
        - Это оружие применялось в моем отечестве, умные люди его сделали. Но боле нет их и зарядов, что поразили цель, осталось очень мало. Этим мы и ратимся. И пострашнее что есть. Скрывать не буду, заряды кончатся, оружие это будет бесполезно, не найдем мы, чем снарядить его.
        - Лучник десяток стрел за часец пошлет в цель, а это?
        - Именно это - так же или чуть менее, если точно в цель.
        - Не сдюжит ваша воинская рать против лука. Добрый лучник стрелу за триста шагов положит в цель.
        - Наша сдюжит. И положит всю вашу, не потеряв никого. Но ты прав, - ответил Михылыч, выковыривая застрявшую дробинку из поленца, - это на мелкую дичь заряд, дробь называется, если поболее кусок свинца взять, то полетит и дальше, и точнее. Вот, к примеру, метров... эээ... шагов за сто в тебя стрела полетит. Уклонишься?
        - Знамо дело, если одна. Или меч плашкой выставлю.
        - А тут не увидишь, и не отмахнешься. Обычную кольчугу на раз пробьет... Ну да ладно, что это я хвастаю. Как уже сказал, на десяток выстрелов меня хватит, а потом негодное оружие будет. Показал я тебе все это, чтобы доказать, насколько у нас люди и оружие разные. Сам смотри, сможет кузнец ваш сковать такое? - показал Михалыч на ствол.
        - Донес ты до меня свою мысль, вой, - ответил десятник, - прав ты. Тебе виднее, как использовать знания ваши. Совет держать будем. Есть про что другое молвить?
        - А как же. За стол вернемся?
        - Добре.
        Разговор завершился заполночь. Десятник сразу по приходу отпустил Петра, которому выпало весь караулить до утренних петухов, и разговор сразу продолжился. Правда уже сопровождался чашей хмельного меда, пущенной по кругу и поеданием нехитрой закуси. Одной чашей дело и ограничилось, желающих принять более не оказалось, всем хотелось сохранить ясность рассудка. Благо тем разговора набралось порядочно. Сначала Михалыч выпустил тяжелую артиллерию, заставив Николая пройтись своими планами по кузнечному и кирпичному делу. Затем к ним прибились Антип с Вячеславом, обошедшие почитай всех соседей на предмет осмотра живности. Это еще более подогрело интерес десятника и, в особенности, старосты. Все-таки лекарь, как бы не отмахивался Вячеслав от такого звания. Тем более Антип на все лады расхваливал того, сказав, что соседская коровенка уже почти совсем оклемалась, а его кормилица уже не дрожит и только слышно, как газы выходят через заклиненную пучком соломы пасть. И соседского малого посоветовал как лечить, заварив травы, собранные почти у самых ворот. А то уж больно кашель у того был тяжелый. И у него
самого нитки повыдергал, вот посмотрите, говорил, крутя намазанной йодом физиономией, как заросло все.
        Присовокупив возможность обучения счету и письму одними "сопливыми отроками" других, Михалыч еще более перетянул на свою стороны Трофима и Никифора. Правда, оговорился, мол, счет и письмо у них свое, но от этого писать и считать хуже не будут, а читать церковные книги ученики как-нибудь уразумеют. Все-таки буквы похожи.
        Сам капитан в отставке, кроме обучения навыкам меча у Свары, выпросил у десятника несколько уроков стрельбы из лука, оговорившись, что и тому и другому он в полной мере, вероятно, не научится никогда. Но погибать за просто так тоже не хочется. Однако, главной своей задачей он взял составление карты земель, которую взялся нарисовать, не подумав, правда, на чем он это будет делать, а также координировать работу поисковиков, которых договорились выделить на поиски руды. Также Михалыч оговорил их кормление, которое вервь возьмет на себя, а также выцыганил у общества землицу за пажитью вверх по течению Дарьи. Там, после обсуждения с Николаем, они собрались поставить пятистенок, благо, идя к веси, заприметили неплохую поляну для этого и разбить рядом огороды под свои опыты. А рядом, метрах в ста на самой речке поставить плотинку и приспособить водяное колесо для своих кузнечных нужд. Подробности раскрывать Николай не стал, благо время было позднее, отделавшись обещанием завтра рассказать все Любиму, но выпросил под это дело бригаду плотников. Бригаду дали на седмицу с половиною дней, но оговорили, что
все построенное будет принадлежать общине, кроме инструментов, конечно. Овощами тоже заинтересовались. Староста даже пообещал выделить баб на землю, если новые общинники на следующий год невиданными плодами поделятся. Точнее, как невиданными... Лук дружинники у князя на службе пробовали, но в весях он еще не прижился. А морковь не узнали вовсе. Десятник сказал, что она должна быть белая и помельче. На вкус же им пробовать никто не дал, неча продукт губить.
        Меж делом выяснилось, что землица то, якобы выкупленная у ветлужского князя, формально ему и не принадлежала, хотя и были раскиданы ниже и выше по течению черемисские поселения. Фактически, община, а еще вернее дружинники, поклонились мечами и бронью за то, что весь не тронут, соседи то были достаточно воинственные, хоть и не в пример русским князьям и булгарским ханам. Земли находились по границе обитания черемисов. Прямо на запад от веси их поселений не было, и к заходу солнца тянулись сплошным покрывалом незаселенные густые леса вперемежку с болотами. Вот по течению Волги и ближе к устью Оки веси черемисов вперемешку с мордвой встречались, а рядом с переяславцами на расстоянии дневного пешего перехода, кроме остатков отяков никого не было.
        - Свернете ли дело, что затеяли? - напоследок спросил Трофим, - и знамо ли вам, во что вступаете?
        - Знаем, а свернем ли? Куда нам деваться... Ты только держи нас за шиворот, если наши дела общине могут повредить, добре?
        - Добре.
***
        Следующим утром чуть свет Любим разбудил Николая, оба вышли во двор и по молчаливому уговору опрокинули на согнутые плечи друг друга по деревянной бадейке холодной колодезной воды. Растеревшись принесенными Антипом полотнищами грубой ткани, кузнечных дел мастера вместе с охотником отправились за изгородь смотреть кузню.
        - Садись, в ногах правды нет, - показал Любим на чурбак, присаживаясь рядом за небольшой колченогий стол, - вопрошай. Отвечу, община раз решила.
        Николай немного огляделся, прошелся взглядом по инструментам, разложенным около погашенного кузнечного горна, обошел стоящего возле того Антипа, и встал посередь кузни, переваливаясь с пятки на носки.
        - Постою, с твоего разрешения. Так думается легче. Расскажи, будь добр, Любим, - Николай в знак уважения немного наклонил голову, - весь процесс с самого начала. Прежде всего, как руду добываете?
        - Непростой вопрос ты задал. В начале пользовали мы запас, что с собой был. Болот то у нас не было рядом с вервью и железо привозное было. Пуда два в крицах запасено было. Хорошее железо. А на этом месте... Торгуем понемногу с отяковской весью, конечно, что по другому берегу стоит. Людишек у них полно, болота кругом, а кузнеца нет. Стрелой ему аккурат по яремной жиле чиркнули, когда они с черемисами ратились. По словам их, черемисы то все пришлые, потеснили их на восход солнца и на полунощь. Верить им, чи нет, не ведаю, это их усобица. Но еще, окромя той веси, по и противу течения два поселения есть, где живут они поныне своими общинами. А более нет. Вот с поселений своих и везут нам руду болотную, а мы им скобяной товар, да украшения, пока были. Вот только худое у меня железо из той руды. Печь вон чуть пониже в яруге стоит, подойди, глянь на крицы.
        - Погодь чуть, Любим. Про руду расскажи. Где добывают, какого цвета?
        - Где добывают, не сказывают. На этом берегу такоже много болот, но поди найди ее. Знатоков нет. А руду разную свозили. Та, что черна, шероховата, да остра, вся осколками, да изгибается чудно, с той руды ломается все на холоде. Мне уже вервь высказывала неодобрение. А серая, так с той шлак один выходит, без пользы она. Другой у них нет. - Любим в сердцах покачал головой, - Прижали мы как-то товар свой, так они и плакались, к черемисам-то у них торговать ходу нет, а иную все одно не несли.
        - Ломается, сказываешь? Понятно. Фосфор видать... не обращай внимание, это я так... Свою руду искать надобно. Кто у вас знаток болот ближних?
        - Да, Антип, вестимо. Еще Федор Рябой места знает с сыновьями. Найдутся люди.
        - Это хорошо. Собери их мне, Антип, расскажу, как надо искать. Либо сам перескажи. Я читал как поиск вести надо...
        - И ты грамотный, не токмо старшой ваш?
        - Все мы обучены и письму, и счету, и многому другому.
        - Эка...
        - Да уж... Так вот, руду искать надо либо черную, без прожилок только, либо голубую. Красная и желтая тоже подойдет, только эту очищать надо. На вкус она либо сладка, значит богата, либо без вкуса, то бедная руда. Кислая не годится. Берут ее только в проточных болотах, там, где подпитка воды есть. Если заметили это, то ищите либо кочки заросшие, как холмы вокруг болот, а травы имеют ржавый цвет. Верный признак. Речушки, что вытекают из этих мест, тоже бывают ржавого цвета.
        - Есть сякие, и не одна. И болота с такими травами недалече тут.
        - Вот... Теперь как искать... Пруток надо выковать, хоть даже из плохого железа, заострить и петлю на конце сделать. Али шест из твердого дерева. Этим прутком и протыкать заросшее болото. Ежели прут проходит легко, то нет ничего, а если препятствие возникает, то проткнуть дальше и поддеть, да там уж сам приноровишься. Насчет острой, да с завитками, руды я вроде сказал - не та, что нужна, лучше катышками. Слой торфа лопатой снимешь, и пустую породу тоже... ну грязь там и прочее, а там уже лопатой можно жижу черпать. И каким-нибудь ситом просеивать. Если запас богатый, то ситом можно и тралить. Ну, как бреднем... А опыт когда придет, еще меня учить будешь.
        - Чуток понял, - отозвался Антип.
        - И еще, смотреть руду будете, обращайте внимание, где глина какая есть, камень известковый, хотя это в стороне от болот должно быть, но вдруг... Места заметите, потом сходим, пощупаем. Образцы... эээ... кусочки руды и другого чего, нам с Любимом несите, а где точно нашли, это егерю нашему расскажете.
        - Ты возьми пять людишек, Антип, да и выходи днесь, - взял быка за рога Любим, запуская пятерню в бороденку. - Не откладывай, иди. А ты мил человек, не только вызнать хочешь секреты, но и сам сказываешь весьма.
        - Об этом вечор и говорили, жить то вместе. Давай к печи подойдем, расскажешь, что и как.
        - Как-как... Плету из лозы корзину в пол человека высотой, и мажу ее со всех сторон с глиной, - вставая и спускаясь вниз по оврагу, начал рассказ Любим. - Изнутри обмазываю смесью глины и песка. Все это сушу и ставлю на яму на краю яруги. Вот тут, в самом низу, отверстие для сока.
        - Для чего?
        - Железо сок пускает, его на дно яруги и сливаю, сказываю. А выше чуток, глянь, отверстие для воздуха. Никак мехи не приспособлю, да и помощника нет. Сперва грею печь дровами часа два и вперемешку сыплю руду и уголь. Руду сперва сушу, обжигаю и мельчу. Далее сказывать?
        - Коротко про самый конец разве, вроде понятно все.
        - Ну, опосля бью дыру снизу, крицу достаю, деревянным молотом оббиваю и на холодную ковку. Ну и прокаливаю, не без того, и горячую ковку пользую, плющу крицу, значится. Что скажешь?
        - Сказать хочу много, но больше сделать. А вот, к примеру, нож ты куешь дальше из крицы. Как твердость получаешь?
        - Тут у кажного секрет свой. Остудить надобно клинок. На воздух холодный положить али в воду окунуть. Я в ручей проточный сую. Вот, главный мой секрет и знаешь. Но с тутошней рудой и это не помогает. Правда, не самый знатный кузнец я. В Переяславле мастера есть. Они узорчатые клинки куют. Острые, платок шелковый разрезают на лету. Но хранят они свои секреты от отца к сыну. Не вызнать.
        - Тогда сразу я тебе советы дам. Железо, которое твердость имеет, сталью у нас называется. А получается, эээ... уголь в этом помогает. Частицы его в железо попадают и придают ему твердость. Тут, правда, тоже навык нужен. И разные пути для этого нужны. Давай, Любим, с начала, хоть ты и знаешь многое. Точно говоришь, воздух для печи нужно подавать. Меха нужны. Дырки в корзине сделать, фурмы называются и промазать глиной с пеской. Ребят я тебе дам в помощники. Железо при продувке больше выйдет, да и печь тоже можно для тяги чуть повыше сделать. Если чуть более угля положишь, то у тебя крица поверху им сильнее напитается и местами может в сталь превратиться. Слабенькую, конечно, но все таки. Это раз. Есть у вас гончар? Горшки кто лепит?
        - Есть, Фома занимается. И печь у него тут недалече.
        - Здорово... Добре, говорю. Вот туда то на заднюю полку надо твои изделия... ножи, значит, скобяные товары класть. А то можно и в твою полость положить, попробуем потом.
        - Это пошто? Худое железо будет.
        - Не спеши. Первоначально надо в горшок какой угля натолочь и туда вложить все лезвия, а потом глиной затереть и поставить на несколько часов в горячую гончарную печь. Чтобы заодно, значит с горшками. Угля на это изводиться не будет. Мы потом с тобой обсудим, сколько там держать горшок надо и как определять, что вытаскивать пора. Потом закалка. Только не в воде попробуй, а в масле, какое уж есть у тебя. Тогда температура падает медленнее, чем в воде, крепости больше клинок получит...
        - Хмм... Деды наши в пленников такие мечи вонзали, чтобы, значит, клинок крови напился и от этого силу его перенял.
        - Да... А достаточно было в масло... А случаем кирпичи гончар не делает? Ну, плинфу, - добавил Николай, видя, что Любим не понимает.
        - Нет, не выходит у него... Мастер нужен, аль глина особая.
        - Угу... А заказ на меха кому можно дать?
        - Есть ужо. Два меха. Не приспособлю никак, сказывал я про то.
        - Приспособим. Мальчишки должны подойти, принесут их, откуда скажешь, посмотрим тогда повнимательнее.
        Мужики выбрались из ямы наверх, присели на край яруги, послушали звучащих в прозрачной синеве птах, посмотрели с высоты холма на расстилающийся за пастбищем лес, повздыхали.
        - А на будущее, Любим, надо ставить колесо водяное, вон там, за пажитью, выше по течению Дарьи. Там, где нам землю отвели. Оно и меха будет качать, и мельницей может быть, и молот кузнечный опускать будет. А уж что там выберем строить, совет потом держать будем.
        - Эка хватил! Это сколько сил приложить надобно. Кто ж все это делать будет?
        - Десятник же ваш со старостой обещали вечор.
        - Так это сруб поставить.
        - Так это все не для себя тоже, а для общества. А тонкую работу мы на себя возьмем.
        - Оно так конечно, для общины то... ладно, и я подсоблю, - блеснул хитрым глазом из под кустистых бровей Любим, надеясь выведать еще что-то новое от разговорчивых пришельцев.
        Глава 8
        Михалыч покусывал веточку, сглатывая тягучую горькую слюну, чтобы заглушить медленно зарождающийся внутри него протест против нудного занятия, которому он предавался. Процесс заключался в художественном вырезании стилом, или как его тут называли, писалом, по выглаженной и высушенной, а также обрезанной по краям бересте. Стилом был сточенный до половины толщины мизинца обломок ножа, который, как великая ценность был оторван от сердца Любима и бережно обернут тряпицей, а береста безжалостно оборвана с недавно поваленной березы.
        Цивилизованный человек может, взяв спальник и палатку, на несколько дней притвориться, что испытывает единение с природой. Даже на неделю. И на целых две. Он может обжигаться горячим чаем из алюминиевой кружки и даже (это уже настоящий герой) обходиться пару дней без тушенки в каше и без бутылки водки за вечерним костром, густо замешанной на клюкве, собранной морозной осенью на болоте. Но писать без бумаги и карандаша, не говоря уже о шариковой ручке, для него вещь невозможная. Почти. Правда, если очень надо, если хорошенько подумать, да себя заставить... то и невозможное становится возможным.
        Можно даже производить топографическое нанесение окружающей безлюдной местности на эту самую бересту, разложенную на неровной поверхности широкого пня. Пень этот был выровнен пилой бригады плотников с помощью шантажа и угроз новоявленного руководителя развернувшегося строительства. Пила была, прямо скажем, аховая по качеству, как впрочем, и другой инструмент, применявшийся переяславскими строителями. Через час-полтора его использования, самый молодой из бригады, выполнявший, видимо, функции подмастерья, садился и правил остроту лезвий наждачным камнем, а то и бережно хранимым напильником. Однако помимо такой "дедовщины", в остальном бригада разительно отличалась от будущих строителей, заботившихся лишь о своем кошельке и не задумывающихся обо всем остальном - честном слове, качестве работы и желании заказчика. Видимо не успели испортиться, либо просто делали для себя. Община - великая вещь, если ее членами не становятся по принуждению и у соседей хватает мудрости и накопленных традиций жить друг с другом в согласии.
        Так вот, бригада дело свое знала и пятистенок, заказанный рубкой в чашу и предварительно нарисованный Михалычем, сложили очень быстро, ярунком и отволокой споро отмеряя углы и проводя замеры. Вместе с пристроенным под одной крышей теплым хлевом, а также небольшой банькой, называемую здесь мовней, чуть в стороне от дома. Щели обоих срубов проконопатили сухим болотным мхом. И это не говоря уже о плетне из прутьев, сплетенным подмастерьем вокруг небольшого огородика, где бабы уже посадили лук с морковкой на семена, а также высадили проросшие глазки картофеля, предварительно вскопав деревянными лопатами нетронутую целину лесной поляны. Пять дней для выполнения такой работы надлежащего качества - это показатель золотых рук и слаженной работы. Даже несмотря на то, что бревна заготовлены были еще с осени чуть выше по течению Дарьи. Пол делать Михалыч пока отказался, осознав, как долго придется плотникам пилить бревно вдоль, а тес надо было еще заготавливать.
        Обычно бревна раскалывали пополам и тесали топорами, от чего и прозывали тесом. Но у плотников нашлась лучковая пила. Зубья у нее были расположены, как у современной продольной, в виде остроугольного треугольника. Причем с наклоном вперед, навстречу рабочему ходу. Полотно было, как и у всех лучковых пил, узкое, почти одинаковой ширины по всей длине. Концами полотно зажималось в невысокие ручки, которые в середине соединялись распоркой, а на верхних концах стягивались веревкой, закручивание которой вызывало растягивание полотна. А растянутое длинное полотно не гнется и не хлябает. Была пила длинная, под полтора метра. Пильщики держались за нее обеими руками. Подмастерье залезал на высокие козлы и тянул пилу вверх на холостом ходу. Другой тянул вниз, подавая рабочий ход. Сделав распил, в него вгоняли клин, чтобы не зажать полотно. Потом подавали бревно вперед и продолжали пилить дальше. Такая вот канитель. Николай, осознав проблему дефицита досок, на второе место после вопроса о металле поставил пункт о примитивной лесопилке.
        Зато в подклети успели вырыть погреб. А двухскатную крышу из жердин застелили соломой. В подполе плотники тоже подвели фундамент под планирующуюся русскую печь, поставив мощный опечек, сложенный из дубовых брусьев прямо на земле, под полом и доходивший по высоте до пояса от уровня несуществующего еще пола. Проем для опечка проходил между толстыми половыми бревнами. Не пожалели дубовые бревна и для фундамента избы, присыпав его потом землей. Правда то, что понять не могла - бригада категорически делать отказывалась. Не для этого их сюда посылали, мол. Это касалось не только пня, но и широких окон, запланированных Михалычем. Только когда Николай его подвел к небольшому оконцу дружинной избы, с мутным пузырем, почти не пропускавшим свет, тот стукнул себя ладонью по лбу, помянув по матушке и само стекло, и тех подлецов, которые не наладили еще его выпуск в промышленных масштабах в данном временном отрезке. На вопрос, не хочет ли Николай заняться еще и изготовлением стекла, Степаныч ответил прямолинейно. Ранее не отличавшийся непочтительностью к командиру, на этот раз он взял смеющегося Михалыча за
шкирку и поясной ремень и перебросил его через ближайший плетень, благо силы хватало. С напутствием ходить издеваться к кому-нибудь другому. Михалыч посмеялся еще пару минут на земле, но потом немного задумался. Кроме занятий со Сварой, заключающихся, в основном, в физических упражнениях на накачку определенных групп мышц и немудреным приемам с мечом, а также некоторых обязанностей по координации поисковых групп, он был наиболее свободным из всех пятерых.
        Помимо того, что Николай помогал Любиму перестраивать сыродутную печь и объяснял свои методы закалки стальных изделий, он еще что-то судорожно обдумывал, вертя в своих пальцах куски железной руды. На все вопросы отвечал односложно, мол, не все так гладко в Датском королевстве, не получается у него Каменный цветок и вообще, дайте ему придумать заново технологию производства стали из имеющихся под ногами материалов. А также, что институтов он не кончал, а кузнечное дело изучал только по книжкам, правда, хорошим. А вот некоторые, раз такие умные, могли бы свой кипящий от безделья милитаристский ум направить на завоевание пару княжеств, это как раз одного порядка действия.
        Вячеслав, облазив все скотные убежища и пощупав все, что только можно у этой самой скотины, пару часов практически впустую проговорил с местными бабоньками на предмет того, чем же они лечат себя и скотину. А поняв, что дело, скорее всего, в терминологии, то бишь названиях трав, уговорил Агафью походить с ним по ближайшим окрестностям, сравнить свои познания о "Hipericaceae" и "Matricaria recutita" с народным.
        Ребята тоже времени не теряли. Вовка, с детства любивший что-то мастерить, прикипел к кузнице Любима, помогая тому и Тимкиному отцу, чем мог, подтаскивая инструмент и руду, качая меха. Ближе к вечеру он уходил с местными ребятами в лес или купаться на речку. А там, либо на песке, либо на очищенной от прошлогодних листьев и хвои земле, старательно выводил буквы русского алфавита и арабские цифры, поясняя, как составлять слога и вспоминая арифметические задачки первого класса. Компания, занявшаяся письмом и счетом, разрослась уже до девяти человек, чему немало поспособствовали подзатыльники родителей и передававшиеся из уст в уста слова десятника, что воин должен быть грамотным. Это конечно не соответствовало действительности. Грамоте обучали лишь в редких монастырях, да в богатых семьях. Поэтому за появившуюся возможность обучить грамоте своих детей умные головы общины схватились обеими руками. Даже учитывая некоторую несхожесть речи и алфавита. Сумел же Вовка прочитать некоторые слова в бережно хранящейся церковной книги у старосты. Правда ни сам он, ни окружающие смысл этих слов не поняли, но на
то ведь и книги, чтобы хранить там смысл, доступный далеко не всем. В результате, Радка обзавелась подружкой Ульянкой, оказавшейся сестрой Мстислава, которую тоже отдали в обучение, и иногда тихо шушукалась с ней о чем то своем, о девичьем.
        Тимка же в учителя не подался, а пошел по другой стезе. В отличие от отца, любившего технику и заполнявшего все свое свободное время копанием в старых механизмах, сын любил живое общение с людьми и природой, пропадая невесть где целыми днями. Обычно проводил время в лесу, на речке, либо с книжкой на сеновале. Такое различие в характерах объяснялось тем, что пошел Тимка в мать, такой же слегка смуглый, темно-русый, с подвижным узким лицом и непоседливым характером. Поэтому, узнав, что Антип уходит на поиски рудных мест, и вообразив, что такой розыск в принципе ничем не отличается от поиска сокровищ, побежал уговаривать отца отпустить его с тем, заменив собой Радку, которая с головой ушла в учение. Подспудно Тимку грела еще одна мысль - научиться стрелять из лука. А где и у кого, как не в лесу и у охотника? Николай, погруженный в новые проблемы, кивнул в знак согласия, сначала даже не поняв, что от него хотел сын, а когда тот уже убежал, неожиданно опомнился и поднялся было, чтобы броситься вдогонку. Однако Любим похлопал его по спине и посоветовал не переживать попусту. Как еще его сын вырастет
мужчиной, если его постоянно опекать, а Антип за ним присмотрит и поучит лесному делу, к детям он стал относиться очень внимательно после смерти жены. Так что, Тимка уже несколько дней ходил по лесам, изредка забегая в кузню, либо на новое место строительства вместе с новым наставником, чтобы поделиться новыми рудными местами и найденными образцами. К Вовке и его ученикам тоже заходил, виновато посматривая на трудящегося в одиночку друга. Тот только пожимал плечами. Что не дано Тимке, так это усидеть на месте и раз за разом объяснять, как складывать новые для ребят числа или составлять буквицы в слога.
        Так что, полет через плетень у Михалыча на третий день пребывания в веси здорово прочистил ему мозги. Получалось не очень. Все при деле, а он? Воинское поприще ему практически заказано. В его возрасте навыков великого рубаки не приобретешь. Так только, чтобы не выглядеть полным неумехой. Так куда же направить свои помыслы? Руководить и направлять? Можно уподобиться некоторым людям из оставленного мира, которые только этим и занимались, потому, как ничего другого не знали и не хотели знать. Но это все же как-то не входило в его планы. Не тот характер он имел. Скучно это, да и люди здесь другие, не поймут, если ничего не представляющий из себя человек выползет, и начнет раздавать ценные советы. Ладно бы родословной какой обладал, тогда было бы еще понятно, век такой. А иначе разве что за шута примут... Надо бы найти свой интерес в этом мире, а то там был "ни пришей, не пристегни" ни ко кому, и тут можно стать таким же. Вот и Николай, похоже, немного обиделся. Ходит мол, пристает, нет бы делом заняться... Вот с этого, пожалуй, и надо начинать. Помочь разгрести первые завалы своим соратникам, а там
видно будет. Само призвание найдет, если достойным ему покажешься.
        С этого момента Михалыч помимо карты и наблюдением за постройкой дома, стал вникать в стройку, запланированную Николаем для всяческих технических нужд. Приходил к нему в кузню, и нудно выяснял, что где надо ставить, как перегородить речку и организовать запруду, и как лучше, к примеру, поставить водяное колесо.
        - Ты объясни мне как ребенку, Николай. Я понимаю, что вопросы иногда глупые задаю... Вот, к примеру, зачем огород городить с плотиной? Перебросим дубовое бревно через речку в узком месте, наденем на него колесо, закрепим, чтобы не съезжало, смажем дегтем, и пусть крутится. Зачем запруда и колесо под ней?
        - Иногда ты просто на слово мне верь, Михалыч. Например, что скорость вращения верхнебойного колеса, то есть на которое вода падает сверху, будет выше, чем колеса, вращаемого течением, то есть подливного. За счет потенциальной энергии падающей воды. Ты вроде высшее образование получал, а не я?
        - У меня другие приоритеты жизненные были. Десантуре зачем Ваши железяки? - карикатурно встал в позу Михалыч.
        - Ага, а теперь меня донимаешь вопросами, ответы на которые я сам знаю не всегда. Так вот, насчет более быстрого вращения. Нам это и нужно. Сам подумай, мехами работать надо? Надо. Глину мешать для плинфы? Надо. А молот кузнечный? А воду поднять на огород? А мельничку поставить? Бабы в ступках зерно толкут до сих пор. Мужики успели только огородиться, да жильё какое-никакое поставить. Не хватило сил даже на мельницу. Ты понял теперь, какое нам доверие оказали, поверив в наши планы? Рук то не хватает, а нам аж шесть человек выделили... На все, конечно, и нашего колеса не хватит, но брать от него надо по максимуму, хотя совсем сильно и не размахнешься, речка не больно глубокая. Выкрутимся, по очереди будем механизмы запитывать, надо будет передаточный механизм продумать. Надо если что включить, подвинул рычаг, прислонилась шестерня к вращающейся оси колеса, и подключился тот же молот или другое что. Ну и само колесо отключать тоже надо, не железное все-таки. А с чего начнем, это ты мне скажешь. Как твои следопыты, выследили что?
        - Вот смотри, с глины начали. Вот тут кусок жирной. Смотри как тянется... Эта, как я понимаю, на посуду сгодится, местному гончару покажем. Тимка говорил, что к ботинкам липнет сильно.
        - Не только для посуды. Для кирпича просто чистого песочка подсыпать надо... вероятно.
        - А вот еще, смотри, кусок аж на цельный кирпич потянет. Это сынок твой притащил в пакете. Он как раз с песчаной примесью. Пойдет для плинфы?
        - Ну, насколько я понимаю, пойдет. Но пока не проверим, не скажу ничего. Я уж рассказывал, что в старину глину под зиму запасали, чтобы к весне часть солей и органики вымыло талыми водами. А что тут намешано, сразу не поймешь. В общем, сплошные эксперименты будут. Где, кстати, нашли?
        - А вот это самое интересное, выше километров десять-двенадцать по течению Дарьюшки, - ласково обозвал лесную речку Михалыч, - есть достаточно большой пологий холм.
        - А что так приблизительно?
        - Дык, никак не научусь поприща переводить в километры.
        - Ну, вроде меньше тысячи саженей. Семьсот пятьдесят вроде. По-разному на самом деле было. А обычная сажень - это расстояние между раскинутыми в стороны руками. Где-то метра полтора. Да не смотри ты на свои руки, Михалыч. Народ-то помельче тут. Еще пядь есть, локоть, аршин, вершок... Хотя нет, последние две попозже появились.
        - С пядью поясни-ка, с локтем интуитивно понятно.
        - И как локоть, по-твоему, считается?
        - Ну, от сгиба до ладони, - почесал голову егерь.
        - Не-а. До конца среднего пальца. Сантиметров сорок шесть - сорок семь. И еще насчет малой и большой пяди. Малая, она от кончика большого пальца до кончика указательного, сантиметров восемнадцать - девятнадцать, а большая - до мизинца, сантиметров на пять больше. Вершок же примерно четверть малой пяди. Ах да, его еще нет...
        - Хм... А у меня почти одинаково получается - что до конца мизинца, что до конца указательного. Пальцы такие.
        - Не важно, - махнул рукой Николай. - Точных измерений еще нет, просто имей это ввиду.
        - Ну ладно... Так вот, речка как раз холм этот огибает. Там и нашли глину эту, а дальше в основном почвы песчаные. Рядом с холмом в сторону - болотце, относительно небольшое, но смотри, что там нашли... Черные катышки и зерна, и на вкус сладковатые. Все остальное, что принесли, пока с загогулинами, ты недавно как-то про наличия фосфора в таких кристаллах заикался, на ночь глядя. Вот, спиралька, это он?
        - Ага, - стал рассматривать черные катышки Николай, бросив только мельком взгляд на колючий образец. - Проверим сегодня прокалкой на горне кузнечном. Заодно Любиму покажу, как это делать. Много принесли?
        - Несколько горстей. А само болотце покрыто толстым слоем верхового торфа. Режь, суши, грейся. Главное же в том, что и холм этот и болотце расположены в одном месте. И все рядом с речкой. Хоть открывай кирпичное и литейное производство и сплавляй по Дарье, расчистить только русло от поваленных стволов надо.
        - Ой, не говори гоп. Сначала проверим. Да еще угля древесного сколько для этого надо. Людей-то где возьмем? Горячее время все-таки. День год кормит. И так все лето...
        - Ну... Поначалу самим можно... - задумался Михалыч. - Слушай, а отяков никак нанять не получится? За железо не рудой брать, а работами или углем?
        - Ну, мысль, конечно. Это ты с Трофимом обсуди сам, ага? - Николай немного помялся. - Катит нам...
        - Чего?
        - Катит, говорю... Вторая седмица пошла, как мы здесь, а уже ресурсы для переработки отыскали. Народ то на этом месте почитай два года сидел...
        - Все нормально, Степаныч. Народу не до того было. Не золотишко же нашли. Болотные руды и глина кирпичная здесь всегда водились. Вроде известняк еще, а так больше других ресурсов и нет. Болота, леса, реки, да камни отесанные. В курсе, что ледник примерно до этих мест дошел?
        - В курсе. А насчет золотишка, то оно где-то за Камой водится, если не вру... Хотя, что только про старообрядцев не говорили... За счет чего то они здесь жили, и не плохо вроде... А нам бы мергель найти, тогда цемент можно было бы делать. Глин то полно всяких, вдруг попадется.
        - Ха. Твоими бы молитвами... - скривился Михалыч. - Сам знаешь, в области цемента своего не было, из Мордовии в основном завозили. Так что, раскрытый рот можешь захлопнуть, ложки не будет. Еще то, что напланировали, осилить бы.
        Вот и осиливал, прорисовывая очередную залежь на бересте махонькими значками около игрушечных елочек, березок, дубков и ленточек, символизирующих речушки и восстанавливаемых по памяти. При этом, покусывая горький стебелек, неясный вкус которого смывал подступающее раздражение художника поневоле. Промелькнула мысль, что ближе к вечеру надо сходить и еще раз поговорить с Николаем по поводу водяного колеса. Завтра можно начинать.

***
        Учебный класс на этот раз собрался на поляне под ёлками, перебравшись на другой берег Дарьи. Расшвыряв еловые иголки, старательные ученики выводили на мягкой земле не до конца еще им понятные буквы и цифры. А меж ними, наклоняясь под еловыми ветками, мерно вышагивал Вовка, пристально всматриваясь в ломаные линии.
        - Так, Андрей, ты не пробуй в уме все решать, все на свете не запомнишь. Запиши все столбиком. Угу... десятков много... значит... одна сотня переходит. Нет, сначала сложение осилим, потом вычитание дам. Главное, чтобы столбик освоили, а сколько там знаков - уже все равно. Да не опухнет твоя голова, не опухнет. Погоди умножения, там наизусть заставлять учить буду. Так, Рыжий, правильно, смотри-ка. А вот попробуй слово "меч" написать. Угу. Нет, мягкого знака не надо. Ну и что, что мягко на конце... Так, близнецы, Чук и Гек... Какого тут у меня задираться начали! Выгоню нафиг! Знаю, что по-другому вас зовут, а будете охламонничать, буду звать именно так. Слово "жито"? Пиши "и", потом разберемся... Сначала научитесь писать, как я говорю, а потом уже отца своего отвлекать буду. Так... Ульяна... это не единица, помнишь стишок про цифры:
        "Вот один, иль единица.
        Очень тонкая, как спица.
        Похожа единица на крючок,
        А может, на обломанный сучок."
        А у тебя что?
        "За тремя идут 4,
        Острый локоть оттопыря."
        Нет, Ульяна, это не веточка попала, это ты просто вечор просмеялась с Радкой весь свой первый урок, когда я новеньким объяснял про буквы и цифры.
        Так, теперь задача на внимательность всем. "А" и "Б" сидели на трубе... Радка, молчи, неча кричать про то, что тебе рассказывали, другие то не знают. "А" упало, "Б" пропало, кто остался на трубе? Нет, не "А"... нет, и не "Б". Что значит никого? А кто более внимательно слушал? "А" и "Б"... Вот, прав ты Рыжий.
        - Владимир, - по взрослому позвал, подняв руку, Андрей, - ведаешь ли про трубу, иже в избе вашей воздвигнута буде? Пошто ее вам надобно?
        - Как это пошто? А дым куда выводить?
        - А пошто выво...дить его? Сам в дверь уйдет...
        - Так что, в дыму жить?
        - Абы тепло было. И прус со стрехи не падал.
        - Это что за прус такой?
        - Черен, аки уголь древесный. И лап много. - Андрей повалился на спину и задрыгал ногами, артистически изображая пруса.
        - Таракан что ли?
        - Не ведомо такое прозвище. Аже проползет он в слух, - актер показал на ухо, - погрызет всю голову и буде ходить с пустою, - и заулыбался своей придумки.
        - Так вроде княжество у моря на... к полудню есть. Э... Тьму-тараканское. Как же такого слова не знаете?
        - А! Тмуторкань. Знамо, есть таки город. Но прусы и там буде.
        - Если чисто в избе будет, то и прусов твоих не будет, - почти складно ответил, подумав немного, Вовка.
        - Буде, не буде... Пусть, - ответил Андрейка. - А тепло? В дружинной избе холод стоит в зимнюю пору. Печка там глинобитная с трубой, как ты и сказывал. Стынет зело. В Переяславле теплее было, там на ночь истопки хватало, а туточки кажный час просыпаться топить надобно.
        - Дома у нас русская печь стояла, - начал Вовка, - давай я тебе расскажу, как она устроена? Что тут делать будут, мне не ведомо, но мыслю - то же самое.
        Внизу у печки находится эээ... на чем она стоит, опечек. Из брусьев там или из кирпича. Под опечком в подполе у нас несколько кирпичных столбов стояло для подпорки. Вот печка ваша в дружинной избе... у нас почти похожая по форме голландкой прозывалась, отдельно от большой печи стояла в другой комнате. Ее топили, когда нужно было быстро нагреть помещение, подтопить там. Греть то, она сильно не греет потом.
        А большая русская печь, из кирпича, тепло долго держит, постепенно его отдает. Она нагреваться начинает лишь по окончании топки, когда труба закрывается. Главное тут - тепло не упустить. И чем больше печь, тем больше тепла она отдает. У нас она в четверть кухни была, ну клети то есть.У нее даже лежанка была. А огонь разводится спереди на открытом устье, на поду под сводом. Под - это кирпичом выложенная площадка почти над всем опечком. Мама в детстве даже мыла меня в печи. Протопишь ее, дашь слегка остыть, выметешь золу с пода и сажу со свода, настелешь толстый слой мокрой соломы, и залезаешь с шайкой и горячей водой. Мама закрывала заслонку, и я сидел, парился там. Конечно, тесновато и испачкаться можно, но грязь вся катышками сходит, и дышится потом легко. Потом баньку отец поставил, там мылись, но вспоминаю я почему то всегда, как в печку лазил.
        Мама, кстати, на поду и пироги пекла, и щи варила. Горшки ухватом задвигала, это такая железная кочерга, что горшок охватывает, вот такой формы, - Вовка провел в воздухе руками. - Знаете? А горшки? Донце узкое, а тулово расширяется кверху? И горшки другие? Ну, ладно, потом покажу, если будут.
        Перед устьем печи, значит, небольшая площадка есть, называется шесток, ну... это под тот же самый, только под устьем. Сбоку загнетка расположена. Как печь вытопится, последние синеватые огоньки прогорят и только красные угли останутся, так устье заслонкой плотно закрывают и трубу тоже. А горячие угли в загнетку сметают и присыпают их золой. Это для следующей растопки. И тогда то печь и начинает прогреваться.На шестке и пищу хранят в горшках, и подогревают иногда лучинками на таганке - кольце таком железном, на ножках. Лучины же, и наколотые поленья для растопки лежат обычно в подпечье - это ниша такая глубокая в опечье под шестком.
        Меня мама пугала, что там хозяин живет, то есть домовой, - Вовка увидел как согласно закивали ребята головами, где мол ему еще жить, - и кот наш туда залезал. Ну... кот! - увидел он уже недоуменные взгляды ребят. - Рысь знаете? Вот, это такая маленькая рысь, ласковая. А с боку печи в кирпичах лестница была для подъема на лежанку и полка кирпичная, припечек называется, можно сидеть, а можно сушить обувь и носки. А спать я любил на лежанке. После гулянья залезешь - сухо, тепло, а сама лежанка занавеской задергивалась, никто не мешает. - Мишка аж закрыл глаза, вспоминая свою печку, маму, еще любившую отца, свое счастливое детство.
        - Гладко ты сказываешь, любо нам, - Андрей обвел глазами притихших ребят, - и слова не коверкаешь, как ранее.
        - Да и вы уже понятно для меня баете, да и словечек, смотрю, от меня нахватались, наверное, дома не всегда... - успел отозваться Вовка.
        - Гляньте, гляньте, Мстиша бежит, он вестником днесь! - закричал Вышата. - Случилось что?
        Пацаны и девчата подались навстречу задыхающемуся Мстиславу, пытающемуся протолкнуть из себя слова, - насилу нашел вас... Бежите в лес... по Дарье вверх бежите через новый сруб, всех баб и детей уводят! Рать с низовьев... на лодьях подходит, и лесом вои одоспешенные! Вои и людины ужо капитися в веси.
        Глава 9
        Под вечер Михалыч, как и собирался, подошел к кузне для очередного удовлетворения своей любознательности. Застал он там и Николая, спокойно сидящего в тенечке на чурбаке и отмахивающегося веточкой от назойливых насекомых, и Любима, нервно прохаживающегося вдоль яруги и оживленно жестикулирующего во все стороны, и десятника, подошедшего недавно и, судя по виду, пытающегося понять причину возникшего спора.
        - Что за шум, а драки нет? - попытался разрядить обстановку Михалыч.
        - Да вот, выставил на публичные слушания мои прожекты по поводу печей, - ответил Николай, улыбаясь, - теперь слушаю критику в свой адрес.
        - Изуметися сей муж ныне, - вскинул руки вверх Любим. - Блазнити нас горами железными и мнити, аже может он из той же руды железа нам втрое али впятеро более принести. И мнит башню построить Вавилонскую, аки разрушена будет яко...
        - Не спеши, Любим, - прервал его десятник, повернувшись к Николаю, - сказывай, кузнец, аки ты сбираешься железо нам доброе поставляти.
        - Тогда начну с самого начала, - поднялся на ноги Николай, - с того, что в такой малой печи, как у Любима, нельзя получить много железа, да и качества хорошего у него не добьешься. А самое главное, много трудов тратится. Сначала сплети каркас, потом обмажь глиной, потом высуши, потом с рудой то же проделай - высуши, отбери, измельчи. А потом все это ломай и заново строй... А угля при этом сколько тратится? Кстати, кто уголь заготавливает?
        - То сами жгли, а в последнее время отяки лодками свозят...
        - Угу... Это мы потом обсудим... Сколько у тебя железа в сыродутной печи получается? Килограмм? Тьфу... две гривны? Это крица. А после проковки вообще ничего не остается. Пяток ножей и только... Почему? Потому что все железо в шлаке остается... э... в соке то есть, который ты сливаешь на землю, потому как оно не успевает восстанавливаться... Тьфу... потом объясню...
        А тратишь времени? Два-три дня на это? Молчишь... вот. Трофим, первым делом к тебе обращаюсь, потому как староста все равно твоим указаниям следует. Люди нужны. Каждый своим делом будет заниматься. Много. Больше, чем мы можем себе позволить. Далее реку... - Николай искоса посмотрел на молчавшего десятника.
        Есть два пути, чтобы... увеличить крицу, то есть сделать более железа из той же руды. Надо увеличить температуру... то есть сильнее нагреть руду, а для этого нужно увеличить высоту трубы и дуть сильнее.
        - Вот! Вот, незнама ты, самая что ни на есть! Так и кликать будем, - засмеялся Любим, - всуе руду тратить будешь! Сам запомни и другим неучам передай - часть железа в свиное уйдет! И не проковать, ни согнуть его мочи у тебя не будет. Аже беспроторица одолеет меня, не буду эдаким гиблым делом заниматься, - и сел, довольно поглядывая по сторонам.
        - Это и есть цель моя - твое свиное железо, - спокойно продолжал Николай, - печь, или домница по-другому, будет высотой метра в четыре или пять, может даже побольше... и наддув должна иметь сильный. Сделать это можно как раз с помощью водяного колеса, которое мехами будет управлять.
        - Мехами! Как ты кожаными ме.. - начал Любим.
        - Цыц, кузнец, как дозволю слово молвить, будешь сказывать, а пока молчок, - вмешался Трофим.
        - Меха можно сделать клинчатыми. Три доски одинаковой формы обшиваются кожей со всех сторон. Средняя двигаться не будет, а на крайние подвешивается грузы, которые их опускать будут, - начал рисовать палочкой на земле Николай, - а вверх их колесо поднимать будет, вот с помощью такого кулачкового механизма... Вот этакие зубцы надобно вразнобой врезать на колесо... А в нижних досках отверстия сделать и кожей их прикрыть для доступа воздуха... Ну, сделаю я это, объяснить тяжелее получается. А будет для них много работы, так заменим другим механизмом, а то эти снашиваются быстро...
        Теперь опять про печь. Снизу два отверстия сделаем, с одного твое свиное железо сливать будем, - оглянулся Николай на Любима, - а с другого, что повыше, сок, он же шлак. Временно их глиной замазывать будем и разбивать каждый раз.
        - Слииивать?... - протянул Любим и тут же заткнулся, получив по вые кольчужной рукавицей.
        - Именно так. И разбирать ничего не будем, и печь будет постоянно работать. Из такого железа можно сковородки лить, чугунки... Кстати, оно как раз чугун и называется. И другие предметы, только формы надо из глины наделать.
        Далее. Печь саму делать надо из огнеупорного кирпича... Это я к тому, что не каждый кирпич подойдет, отбирать будем. Сразу скажу, повезло нам с глиной. Времени, конечно, не было для нормального обжига кирпича, но вот что получилось, - Николай нагнулся и достал две лежащие за столбом плоские плинфы. - Только для нижней части печи нужно кирпич потолще делать, либо гранит найти али другой какой твердый камень, что трескаться не будет от жара.
        Любим подхватил один кирпичик пальцами, пощелкал по нему, прислушиваясь к звуку и одобрительно крякнул, не пытаясь более ничего сказать.
        - Так вот, возвращаясь к людям, - продолжил Николай, опять усаживаясь, - для кирпича или той же плинфы, люди нужны. Итого, для глины, чтобы достать, намять, да в формы положить, а потом высушить, человек пять надо. Сушить, да переворачивать детишки сгодятся. Для сбора руды, для промывки и для сушки, еще столько же. Водяное колесо поставить - бригада плотников. Она у нас есть. Пока. Уголь нажечь опять же надо. Еще пяток добавляем. Печь сложить, опять люди на седмицу для работы нужны. Потом, может, и быстрей управляться будем, а по первости не меньше семи дней. Еще глину мешать механизм нужен, абы людей от этого нудного дела освободить. Меха делать, печь обслуживать, кирпич обжигать. Да и людей обучить еще надо. Вот, смотри, десятник, мастеровых по дереву человек восемь надо на месяц, кто с глиной дело имел - человека два. И на черных работах человек двадцать надо постоянно. Из них треть могут быть бабы и детки. А сколь времени надо, чтобы все осилить до конца, пока не скажу... До осени управимся, надеюсь...
        - Дозволь слово молвить, Тимофей Игнатьич, - взмолился Любим, и, дождавшись утвердительного кивка десятника, вопросил, - а что ты с энтим чу..ном делать будешь. Свиное, оно свиное и есть. Ни ковать, ни в дело пустить. Форму лить - так клинок добрый не получишь... треснет от первого же удара.
        - Твоя правда, а для переделки чугуна в сталь я пока мыслю еще одну печь поставить, только небольшую, типа твоей. Туда чугун закладывать вперемежку с углем буду, и тем же наддувом сталь обратно получать. Плавится чугун то легче, чем железо.
        - Колдун ты, али волхв, не ведаю, но про дела сказываешь зело странные... - задумчиво поковырялся в бороде Любим.
        - Сколько железа ты обещаешь за день? - наконец раскрыл рот Тимофей.
        - Только пробой можно определить... Пудов сто или сто пятьдесят всяко за плавку получим, однако плавить чугун можно постоянно, так что все от того зависит, как работать будем... А железа чуть менее... эээ... усохнет оно после второй домницы..
        Только вот сразу предупредить хочу, печь не вечная, кирпичи лопаться от жара будут, фурмы забиваться да плавиться, так что день-два в седмицу на ремонт надобно.
        - Непонятное ты толковал многое для меня, но смысл речей твоих понял я. Всех свободных от работ в поле людинов тебе отдам. Ну, как отдам... Вервь ради железа сама к тебе на поклон пойдет. Отберешь себе потом, кто порукастее. Баб тоже дам. Этого добра даже лишку пока страда не началась. До конца серпеня успеть должен показать железо. В ответе за все. Любим в помощь тебе. Гончара возьмете, добре тот глину знает, да и формы лепить научит. И плотники ваши на месяц.
        - Прерву тебя, Трофим Игнатьич, - вмешался Михалыч, - ставить все это надобно тут, - развернув карту, которую принес с собой, егерь начал показывать ориентиры. - Это Ветлуга, это Дарья, вот тут, верстах в двенадцати вверх по течению холм есть. И глина, и руда болотная, что нашли, все там находится. Речка есть, течение быстрое, перепад высокий, как раз колесо поставить. А рядом с весью второе можно поставить для кузни, ну и мельничку... да это уже потом.
        - Эк... ложку дали, и в котел харей залезть хочешь... И сруб для жилья там ставить надобно. И дорогу прокладывать... - десятник покачал головой и хлопнул себя по колену. - Эх, так и так торить придется. Решено, ставьте, как вначале оговорено, люди навесом обойдутся. Опосля первого железа избу для мастеров ставить будем.
        - Глянь-ка, расшибется сейчас, - Николай указал на прыгающего через куст, росший на краю яруги, дружинника, - как поспешает то... И мальцы за ним.
        - Тот не разобьется. Воин, не смерд, - констатировал факт Трофим, сразу посерьезнев лицом.
        - Трофим Игнатьич, беда, - дружинник, оказавшийся старым знакомцем Петром, начал сразу выкладывать, - отяк снизу на однодеревке проплыл к другому гурту, крикнул, что их нижнее поселение вои обложили часа три назад. На трех лодьях приплыли, дань белкой потребовали. То ли булгары, то ли кто, не понял. Опосля селение с налета взяли, девок топчут, на лодью волокут. Положили людишек ужо сколько-то. Часть опять на суда грузится, никак к нам. Другая часть могла берегом ранее выйти. Отяков так и взяли, обложив сначала с берега, немногие утекли. Не боле половины часа пройдет, и у нас будут, да и ветер в нашу сторону задул.
        - Так, Петр, одного мальца в поле - людинов за тын, баб - в леса, без захода в весь. Другого по избам вестником - четверть часа и духа бабского в веси абы не было. Вместе с дитями. Сказывай, ворота затворим, останутся ворогам на растерзание. Брать еду, топоры, луки охотничьи. Не одну ночь проведут под небом, аще господь не смилостивится. Скотину людины с пажити пусть в весь гонят. Не успеть ее с собой увести, да и выследят. Отроки, смекнули? Бегом, а ты проследишь, Петр. Охотников им выдели, пусть укрытие найдут и следы заметают. Дале ворота затворить, смердов одоспешить чем найдешь, и с луками на стены. Не высовываться... Все... Бегом сполнять.
        - Дозволь слово сказать, Тимофей Игнатьич? - встрял Михалыч, оглядываясь на убегающего Петра, - пусть на место идут, где железо лить намечали. Кузнецов и плотников по дороге возьмут, дело начнут понемногу. Если лес не рубить, то не слышно будет.
        - Ты что, Михалыч, я тут останусь, - взял того за плечо оторопевший от такого предложения Николай, - за что меня отсылать то?
        - Прав ты, вой иноземный. Пусть идут. Заодно руки мастеровые сохранными будут..
        и ты с ними? - недобро усмехнулся Тимофей, не глядя на пытающего доказать свою полезность кузнеца.
        - Шуткуешь, десятник? - откликнулся егерь без промедления, - при тебе буду неотлучно, если не прогонишь. Мне это только кровь в жилах разгоняет.
        - Ну, добре, коли так. Слышали, огненных дел мастера? Все, что надобно вам для работы не забудьте и баб в лесу стерегите. Заодно на работу поставьте, абы скука их не заела, - и не слушая возражений, развернулся и отправился спокойным шагом в весь.
        - Полно, Николай, не мельтеши, - взял того за руку Любим, - слово сказано, откажешься, таки приголубит, не встанешь. А то и голову снесет. Дело то не мирное. А мы покамест мальца какого пошлем к ребяткам, что учение принимают. Абы к срубу вашему сбор объявить, лепно будет?
        - Тимку тоже предупредить надобно, - кивнул головой Николай, соглашаясь со свершившимся.
        - Тимофей то твой в лесах с Антипом, там как раз сейчас безопасно, - попытался приободрить земляка Михалыч.
        - Верно сказывает, - согласился Любим, - ибо ворог в нашей чаще заплутает, як слепой кутенок.
        - Ну ладно, мужики, - нетерпеливо переступил с ноги на ногу Михалыч, торопясь догнать десятника, - прощевайте, удачи нам всем. А Вячеславу про то, что Вовку с собой берете, я передам.

***
        Через час весь была отрезана. Два досчаника ткнулись в берег выше по течению в стороне от холма, на который взбиралась весь, и на землю посыпались воины в халатах и коротких кольчугах поверх них, а также скругленных шлемах с болтающимися сзади на уровне лопаток пушистыми хвостами. А спустя несколько минут со стороны пажити донесся условный свист о том, что и там появились незнакомые вои. Дозоры втянулись в весь.
        - Буртасы, - сплюнул с помоста на землю десятник, - лисье племя, кажный второй с лисьем хвостом на шеломе... Услыхали про нас, слетелись, шакалье. Булгары то дань с черемисов берут. Князек ветлужский со своих собирает и сам к ним свозит. Вот и не трогают их. Буртасы сами данники булгарские, черемисов разорять им невместно, а про нас им закон не писан. С Суры же ход недолгий.
        Тьфу, - еще раз сплюнул он, объясняя сложившуюся ситуацию стоявшим рядом Петру и Михалычу, поглядывая на опускающееся за лес солнце - попали, как кур во щи. Обложили, не продохнешь... Свара, посчитал воев?
        - Десятков шесть будет... Все одоспешенные.
        - Так. У нас всех буде пять десятков, да в лес один ушел. Из них семь воев да полтора десятка бывших пешцев с мечами. Остальные смерды с охотничьими луками, плевком перешибешь. И луки и охотничков. Срезни то доспех не возьмут. Таки дели впятеро. Три десятка противу шести. Аще пойдут те в одном месте, несдобровать нам. Прижмут стрелами, шесты наложат, вона - готовят уже, и пройдут в весь как по помосту. А дале вырежут как щенков.
        - Ну и мы, глядишь, положим половину, - вскинул ружье егерь.
        - Десятка полтора положим. Аже ты еще их живота гонезе, добре будет, только кроме воронья нас дале не ждет ничто.
        - Если все так худо, то хорошее скажи, неча настрой поганить... - отвернулся Михалыч.
        - Буде и доброе. Маска только на предводителе буртасском. Боле ни у кого нет. В лицо стрелы метать. Кольчужки короткие. Аже срезнями по ногам бить издалече, так не добежит до тына, а при удаче и жилу кровяную перебить можно. Все. Вои се и степному бою обучены и в лесу не пропадут, живут ныне по землям мордовским, битые, резанные. За хазар ранее бились, теперь булгар от других степняков, да рязанцев прикрывают. У кажного лук, сабля али меч, ножи боевые, а то и сулица, копье. Еще худо, басурмане оне. Нас за неверных считают. Под нож пустят, не думая долго... Хотя... это боле к булгарам относится, среди этих то всякий народ живет без притеснений, - скривившись, десятник продолжил, - да и наши князья в усобицах кровушку всуе льют. А так, люди, как люди... новгородцы, и те разбоем промышляют. И эти не злее и не добрее других, оратаи и охотники, торговлишку ведут... И девки у них зело статные, ядреные, да норовистые. Кровь с молоком... Эхх...
        Вот баб наших, девок и мальцов на продажу и пустят. Боле у нас взять нечего. Скот не нужен им ценой живота своего. Свой есть, да и места нет на лодьях. Полон с отяков да меха с них же на ту, что внизу, ужо пихают... Остальные налегке сюда пришли. Хотя... Насады наши схованные негли и нашли ужо по кустам, хоть те и не наплаву ныне... Доволен ли?
        - Знание - сила.
        - И то верно.
        - А еще говорят у нас, "мертвые сраму не имут", - поглядел на Трофима Михылыч.
        - И нам то Святослав завещал. Почитаете его?
        - Да, наш он.
        - Добре.
        Несколько минут прошло в молчании. Затем, из-за ветлужского холма показались два буртаса, подталкивающие в спину смерда и отрока, бредущих со связанными руками. Потратив некоторое время на то, чтобы их разглядеть, десятник пристукнул окольчуженной ладонью по бревну тына.
        - Вот и смертушка наша пожаловала... Мнится мне, аже доставили старосту отяковского Пычея с его сыном старшим на лодке, которой оне руду нам свозят... Выведет он их на наших баб и детишек. Живот сына его в руках буртасов, и то для них порука в его верности. Выведет. Чужаки мы им пока.
        - Это як же, Трофим Игнатьич? - откликнулся Петр. - Охотники не скопом народишко повели, а как положено, по несколько людишек окольными путями. Сами в лесу будут не знамо где ночевать.
        - Первый охотник он, - отвечая на недоуменные взгляды вокруг, пояснил Трофим, - схроны, тропиночки все ведает окрест. По сломанной ветке сказывает - кто прошел, да много ли часов назад. Если наши соберутся в одном месте, аккурат туда и выведет... О, уже скачет, глянь, от их сотника шакаленок. Вот порода степная, хоть несколько коней, а на лодье разместили.
        Подъехавший к тыну стройный всадник с четким профилем породистого лица что-то прокричал и, не получив ответа, подъехал ближе и громко стал повторять заученную речь, коверкая слова чужого для него языка.
        - Славный сотник Ибраим саказывал ворота открыть, час дает. А то всех резать будет. След ваших женщин мы найти. Завтра воины пойдут и возьмут их. Здайся сам, жить будешь.
        Развернулся, закинув круглый щит на спину и, легко гарцуя, отъехал от веси.
        - Может снять надобно было, Трофим Игнатьич? - Свара подошел по мосткам к десятнику.
        - Погодь, Свара, не суетись. Они нам ночь дали.
        - Про час говорено было.
        - То присказка. А воев ночью они в лес не пошлют. И светлым днем то вдоль Дарьи не продерешься. И на приступ идти им покамест резона нет. По всему видно, за добычей пришли, не воев терять. Совет будем держать с дружинными. Петр, идем, поведаем друг дружке, что делать надобно. Свара, за старшого на стене.
        - Дозволь, Трофим Игнатьич, слово еще разок молвить? - нарисовался перед десятником Михалыч.
        - Давай вой, нам торопиться некуда, что дельного присоветуешь?
        - Отпусти ты меня пошалить среди тех... буртасов. Обучен этому. Не получится, так предупрежу баб, чтобы в леса далее уходили.
        - Пощипать буртасов, сказываешь, есть желание... Что, Петр?
        - Пусть идет, не помощник он нам. Не сгинет, так весть охотникам подаст, все польза будет.
        - И то мысль. Темнеет ужо. Перед уходом покажись, вой, могу и передумать. Аже сами замыслим выйти, то не пущу.
        Михалыч коротко кивнул и отошел к Вячеславу, отиравшегося на противоположной стене тына.
        - Ну что, Слав, ухожу в ночь, если повезет и отпустят, - поднял егерь блестевшие азартом глаза на земляка, - давай поручкаемся в крайний раз. Стрела, как пуля, шальная случается.
        - Не плачь родная, все там будем, - хмыкнул Вячеслав и, взяв Михалыча за плечи, коротко прижался и хлопнул по спине рукой, - и ты не поминай лихом, если что...
        Поделив патроны по-честному, то есть каждому поровну дроби и картечи, бывший капитан уединился на несколько минут в ближайшей землянке, наведя марафет на лицо и руки. Потом, скинув мешающий поддоспешник, одолженный у кого-то из дружинных по случаю "авось спасет", поплясал на предмет издаваемого шума, и отправился к Сваре поболтать, где и как ему лучше спуститься. Все-таки он еще ни разу не обходил весь по периметру. Получив от того порцию ворчания и причитающихся ехидных шуточек на тему "с чего он такой грязный, а аже есть желание еще изваляться, то вон - свиньи в углу тына в пыли покопались и ты к ним иди", Михалыч все-таки выпытал несколько укромных тропок, отходящих от веси.
        - Не пройдешь, вой. Обложили знатно, вся весь - двести шагов со стороны леса. А до деревьев по пажити, не соврать бы, два раза по столько. Не ведаешь на что окушатися ...
        - Зато на небе тучки, дождь вот-вот начнется, пройду...
        - Пусть Перун тебе удачу пошлет, - еле слышно прошептал Свара, - а нет, так все одно - встретим опосля друг дружку...
        - И вам тут не скучать, - кивнув, Михалыч отправился в сгущающихся сумерках в сторону совещающихся дружинных людей.
        Трофим, Петр и компания собрались под недавно воздвигнутым навесом, покрытым свежей дранкой и стоявшим рядом с дружинной избой для таких вот летних посиделок. При сооружении сего строения никто не мог предугадать, что здесь будут решаться судьбы селения и места подошедшему уже не хватило. Упомянутая компания, кроме названных лиц, состояла из старосты Никифора, седого старика с живым лицом рядом с ним, и двух дружинников, рассевшихся на двух лавках за грубо сколоченным узким столом из расщепленного пополам и обтесанного ствола осины. Постояв минут десять, Михалыч уяснил, что обсуждение зашло в тупик. Все схемы противодействия, сочиненные, когда весь еще закладывалась, пошли под откос. Никто не рассчитывал, что подойдет столь внушительная немилосердная сила, стремительным броском отсекшая весь от леса. А ведь подошли еще не все, одна лодья осталась добирать полон и рухлядь у отяков. Рассчитывали, что отобьются от новгородских ушкуйников, что ветлужскому князю черемисов преподнесут очередные богатые подарки, что согласятся заплатить мехами и серебром булгарам, ежели те, не дай бог, придут проверить,
что же творится у них под боком. А также, что смогут договориться с суздальскими или рязанскими, иногда заплывавшими в эти воды поторговать или собрать ту же дань с местных племен. Но, фактически, от чего убегали, к тому и пришли.
        - Да, некуда крестьянину податься... Или христианину? - подумал Михалыч, - один черт...
        Речь в удивительно спокойной обстановке за столом шла о том, как лучше погибнуть, быстро или с честью. Быстро - это прорываться ночью в лес, пытаясь предупредить и увести жителей веси, отрубая концы погони. Наверняка, прорыв встретит подготовленная засада и положит большую часть переяславцев. Недаром, единственная информация, которую передал конный буртас, это то, что на рассвете выйдут вои по следу ушедших. С честью... это почти тоже самое... Выйти чуть в сторону и броситься в самоубийственную ночную атаку, когда превосходство в мастерстве и доспехе слегка компенсируется темнотой и жаждой мести. Тогда есть возможность нанести противнику такой урон, что он не будет помышлять о преследовании баб и детей. Но в случае неудачи оставив при этом их на растерзание. Вариант остаться в веси и надеяться, что мимо не проведут полоненных жен, детей, соседей, не рассматривался, как почти невероятный. Разговор при этом шел, так сказать, в свободном формате, без всякой субординации. Трофим вообще сидел наполовину отвернувшись и поигрывая ножом, то и дело втыкая его в лавку рядом с собой, видимо уже что-то для
себя решив. Как понял Михалыч, его собственную попытку пройти дозоры не рассматривали за своей ничтожностью. Видя, что дело идет к концу, егерь решил вмешаться.
        - Нет ли желания у почтенных воев и членов общины выслушать совет?
        - Сказывай свою мысль, - поднял на него глаза старик.
        - А если не нападать на стоянку буртасов, а обратить внимание на лодьи?
        - Давай сказывай до конца, вой, - подвинулся десятник к столу, - сам мыслил лодьи пожечь, но то делу зело не поможет, аже третия есть ниже по течению.
        - Сколько воев со стороны холма весь стережет? - облокотился кулаками на стол Михалыч.
        - Два-три. На случай, аже вплавь кто решит уйти. Остальные перегородили саженей сто пятьдесят от Дарьи до брега, что вниз по течению от веси. Гляди вой...
        - Отчего ты его, Трофим, все вой, да вой величаешь... - задал вопрос старик, - ужель имени нет?
        - Имя есть, помню про то, Радимир, - ответил тот, - токма к веже пусть приучится сперва. Ужо начал понемногу. Забыть не могу то, что десятником меня кликал, будто шавку, да вел себя гордо, будто право такое имеет. А делами такое право еще не заслужил, слова одни пока... Даже кнез меня по имени величал...
        - Гордыня тебя обуяла, смотрю... Ну да ладно, дело то не самое худое... - кивнул Радимир, - продолжай.
        - Гхммм... Таки уйти нам через шеломань не позволят, сигнал те двое дадут, лодьи отойдут от берега, стрелами побьют... Аже и пронырнет кто, то без кольчуги что он... Гххм... да, - задумался десятник.
        - Вот и я об этом, Трофим Игнатьич, - отвалился от стола Михалыч, - весть то подать - это я на себя и возьму, кольчуга для этого не надобна. Нет ее у меня, да и неудобно мне в ней, не говоря уже о том, что звоном выдать может. Лаз то есть с той стороны?
        - Есть, как не быть.
        - Тогда на мне доставить известие в лесной лагерь. Поднырну вниз по течению, это мне не впервой, не заметит никто. А дале дорогу я найду, даже впотьмах, водили меня на то место. Теперь о нападении на лодьи. Если я тишком не пройду через тех двоих, то сразу с обрыва в воду уйду... Глубоко там?
        - Два-три роста твоих будет. Потому и весь ниже по холму ставили, что склон подмывает, - заметил Радимир, - высота ничто для тебя? Мы то люди степные... от Днепра далече было.
        - Ничто. А если смогу их снять, то вернусь к лазу, скажу. Сам уйду сразу, а вам воля лодьи взять или пожечь. Если возьмете хоть одну, то торговаться с ними можно. Хотя... - почесал густую щетину Михалыч, - нет, на пустую торговаться не будут, особливо если насады нашли. А вот урон с вершины холма стрелами причинить сможете тем же суденышкам. Только уголья в горшке пронести тихим образом надо...
        - Пронесем, не об этом мысли, - прервал его десятник. - и как урон ворогу доставить, не твоя забота. Не в обиду сказал, зла не держи на меня. Тебе о другом мыслить надо - яко дозор снимешь. А ужо ослобонишь от сея прети нас, то мы и выступим. Ибо не решались мы выйти грудь на грудь с таким войском, побили бы нас и веси конец. А если скрытно, то с края шеломани, али как ты прозываешь, холма, достанем мы дружинными луками навесом до лагеря, и лодьи огнем осыпем. Саженей сто и три десятка там буде, не боле. Да с пригорка стрелы бросать... Мал щипок, да дорог. Аже попрут бестолково на вершину мимо веси, то оттуда уже стрелами охотнички закидают.
        - Фланговый огонь, угу... Не ведаю, смогу ли, но в темноте моему ножу все преимущества. А обучать меня диве.. таким вещам, обучали, да и школа хорошая была. .
        - Местами слова и мысли непонятные для меня сказываешь... - молвил спустя несколько секунд Радимир, - да не в сей час мы с тобой говорить о том будем. Не зачинал я ране этот разговор, подожду немного еще. Когда идешь?
        - Сей час и пойду. Не ожидают они сразу такой наглости, да и стемнело уже.
        - Поспрошай Свару о дозоре. Он вой глазастый, в сумерках мог углядеть, куда оне расползлись, - заметил вслед уходящему егерю Трофим.
***
        Тучи прикрыли небо от взоров ночного небесного светила и далеких стылых звезд. Тучи, не позволяющие разглядеть подрагивающие на земле тени на фоне темного вечернего неба. Ветер, порывисто подергивающий стебли уже подросшей травы. Стоит ему затихнуть и сверчок на соседней травинке начинает шевелиться и разминать передние крылышки для того, чтобы завести свой звонкий металлический стрекот. Или ты кузнечик? В кустах кто-то завозился, пофыркивая, спугнув малую серую птичку, перелетевшую на соседнюю ветку. Пой же, серая, пой, как же мне не хватает твоих отвлекающих соловьиных трелей. Уа... зараза кусачая, да когда же ты заползла-то туда!
        Так, ногу немного расслабить, отпустить напряжение, сжимавшее до последнего момента тело. Передвинуть немного руку. Уже близко, можно прикоснуться к массивному стволу березы, чтобы чуть приподняться над землей. Ох, ты береза, моя, береза. О тебя можно опереться, не выдав себя скрипом коры о шершавые подушечки ладоней. Тын остался позади уже давно... время медленно течет, убаюкивая лес и его обитателей. И ты спи, немолодой уже, вон как бородка клюет на грудь в такт переливающегося стрекота из травы. Да что же ты встрепенулся, родимый, это же соловушка наша завела свою песню. Эх... кабы посидеть с ладной девкой сейчас под кустом, положив ладонь на тонкую талию, что-то промурлыкав ей на ушко под выбившуюся прядь, потом... эээх, потом, потом, да меня понесло, а уже осталось то совсем ничего... Лишь бы сучок не попался. Шаг, второй... треск... Нет, поздно, родимый, поздно, все, не трепыхайся, тихо... тихо... ты уже мертвый, только еще не знаешь об этом... Как же жалко мне тебя, да что уж тут поделать, я тебя сюда не звал... А, черт, что же ты после еды из своей куцей бороденки крошки то не вытряхнул,
теперь вытирать не только нож, но и другую руку. Так, теперь второй... должон сидеть метрах в сорока... А зайду-ка я на него сверху холма, там вроде тропочка была, по уверениям местных, на ней сучочки полегче разглядеть будет... Эээ... ужик... или кто ты? Не разглядишь, ну-ка ползи отсюдова. Еще цапнешь... Вот и второй дозорный... Да их тут двое, етыть... Так, стоп, не оглядывайся, тут никого нет. Не оглядывайся! Ну ладно... иди проверь... А я пока еще одного утихомирю... Оболтус... Зачем доспех снял? Поддоспешник проветриваешь?
        Нож блеснул под светом яркой звезды, все-таки заглянувшей за покрывало туч, и воткнулся в тощую шею сидящего сторожа, повернувшуюся глянуть на отошедшего соседа. Спустя мгновение, на подбородок подозрительного напарника легла жесткая ладонь, сзади прижалось горячее тело, что-то удержало дернувшиеся вверх руки, и глухой треск перекрыл рванувшийся было из самого нутра крик. Эээх, какие молодые вы, едрен батон, как говорит Степаныч. Кто же догадался вас сюда поставить? А ведь могли бы жить да жить... Ладно, расчувствовался... Эти шакалята завтра бы насиловали пойманных... эээ... весянок, так? Правда в третью очередь, но зато под подзуживание старших наставников... Все, шеломы со всех собрать, а то не поверят ведь, чертяки... и вниз, почти не скрываясь. Если кто-то есть не самый хитрый, то клюнет и сигнал подаст. Это всяко лучше, чем потом, когда отряд уже выйдет из веси. Ладно, что опять менжуюсь, уверен же, что никого нет... Вот и забор. Хлопцы, тук-тук-тук... Тихо, тихо, свои, вот вам шеломы, меняю на свой сидор.... Вещмешок, говорю, отдайте... Ну, бывайте, я пошел...
        Глава 10
        Ночной лес встречал любого вошедшего в него этой ночью влажными объятьями колючих еловых веток и прелым запахом прошлогодней хвои. Небесам не понравился напор темных грозовых туч, они разъярились и вспороли их оболочку вспышкой голубой ветвистой молнии, сопровожденной глухим утробным громовым рычанием. Ринувшиеся вниз потоки воды быстро опустошили небесные хляби, и далее только моросящий дождик, более похожий на густой туман с плавающими в нем каплями воды, беспокоил лесную жизнь в древесной чаще. Поеживаясь от ночной прохлады, в мокрой, отжатой на бегу одежде, Михалыч осторожно пробирался к их строящемуся дому, стараясь не потерять ориентиры в глубине леса. Вот обойдены огороды, вот засеянное поле с первыми всходами, вот уже новая пажить осталась позади, а к старой, где расположились лагерем пришлые воины, даже соваться не следует. Бррр... холодно, хорошо хоть обувь сухая, благодаря маленьким радостям цивилизации в виде полиэтиленовых пакетов. В них перед тем, как войти в воду, были тщательно упакованы сапоги и патроны с чистой тряпицей. Потом егерь сложил свертки в вещмешок и, спустившись с
крутого обрыва, тихо вошел в воду, стараясь раньше времени не потревожить охранение. Если бы еще хватило пакетов на одежду... Ну да ладно, зато не расслабится... если не заболеет, конечно. Тем более, пересекать редкие просветы меж лесными массивами пришлось ползком по холодной земле, щедро пачкая майку со штанами пятнами густо пахнущей июньским разнотравьем смесью влажной травы пополам с глиной. Да и смытая наполовину с лица сажа наверняка придавала дополнительный колорит вышедшему наконец к месту назначения Михалычу.
        Сруб вместе с огородиком был поставлен саженей (вот, уже привязалось... надо же) в ста пятидесяти от пажити, и была надежда, что за короткий вечер пришлые (а сам как будто местный, ха!) не успели исследовать эту часть леса. Однако, зайдя с дальней от веси стороны, капитан в отставке ощутил, как его внутренний голос заартачился, собираясь из этой отставки выйти. Не пойду, и все. Видимо уже успел восстановить отголоски былых навыков, подобно тому, как любитель побренчать в молодости на гитаре, начинает лет через десять перебирать струны уже немного рассохшегося и пооблупившегося инструмента и минут через пять выдает нечто похожее на мелодию.
        - И чё это ты не пойдешь? - спросил сам у себя капитан.
        - А ничо... вот буду тут сидеть до посинения...
        - Это ты могешь... Ну ладно, тогда полежим, вот только осторожно заползу... вот сюда... под ракитовый кусток, надеюсь, что никто ничем сюда швыряться не будет... Авхг... какой к черту ракитовый, это шиповник какой-то... Выполю завтра к чертовой матери...
        С того момента, как внутренний голос успокоено замолчал, прошло минут десять. От куста почти ничего не было видно, разве только темнеющие мрачными пятнами срубы избы и баньки на противоположной стороне поляны. Правда, разок оттуда Михалычу почудился шепоток, но забредший откуда-то ветер пронесся над верхушками деревьев и шорох хлопающих на ветру молодых березовых листьев заглушил все звуки в округе. Однако дело свое сделал - разорвал пелену облаков и хлынувший оттуда слабый лунный свет выхватил смутные шевеления теней около подклети.
        Егерь хмыкнул и тихонько пополз из-под куста. Поправив на спине ружье, бережно протертое после вынужденного купания, но постоянно цепляющееся за все низко висящие ветки, словно высказывая этим свое неодобрение такому к себе отношению, Михалыч тихонько по опушке подобрался к избе, все-таки шальную стрелу никак словить не хотелось.
        - Привет геологам и прочей братии, - выглянул он из-за угла, - хотел было издалече пропеть "Пусть бегут неуклюже...", но понял, что кое-кто меня может не понять...
        - Тьфу, прости Господи, напужал то как... Аж дыхание захолонуло... - откинулся на бревна Антип. - Откель ты взялся, Иван?
        - Оттуда, оттуда, из веси...
        - Иван Михалыч... - начал Тимка, отодвигая дернувшуюся поначалу руку от самострела, - а как...
        - Дядя Вань, и достаточно, Тимк, мы теперь все... наверное даже больше чем просто родня...
        - Дядя Вань, а выбрался то ты как? Мы, считай, к самой пажити почти подобрались, далее невместно было, дозоры кругом басурманские, мышь не проскочит..
        - Расскажу сейчас... Антип, а зачем так было рисковать? - обратился егерь к охотнику.
        - Дык... вот привязалась от вас присказка... Надобно было проследить за ворогом. Аки быть без того? А от этого... отрока... просто так не отвяжешься, - смутился охотник, кивнув на Тимофея, - цыкнешь, скажешь, аже не заяти его боле с собой, все одно позади ползет. Да и нечем ему попенять, однако. Тише меня скрадывается... Добрый охотник растет, а белку ту же тупой стрелой али птицу просто влет бьет.
        - Да это мне батя самострел немного улучшил, - было заметно даже в темноте, что Тимка аж расплылся от похвалы, - предохранитель поставил, тетиву перетянул. Дядька Любим мне болтов наделал, а дядя Слава обещал мне жилы на запасную тетиву. Мое это, нравится мне в лесу... Так как ты выбрался то из веси то, дядя Ваня?
        - Хм... Ну раз ты тут ползал под самым носом у ворога, то пожалуй и знать тебе нужно, чтобы осторожность имел и понимал, чем это для тебя кончиться может... - начал Михалыч, - по трупам, Тимофей, по трупам выбрался... Сплавился по речке, даже подныривать не пришлось особо, выбрался, отряхнулся и я тут. А вот зачем... Прознали буртасы... Что? Да, это именно они, Трофим опознал их по хвостам... Прознали они как-то, что баб мы в лес увели. То ли кто-то ранее подошел к веси, то ли следы при уходе явные оставили. Но они твердо уверены, что в веси только вои и смерды...
        - Нет среди нас смердов. Людины мы, свободные общинники... - парировал Антип, постепенно начиная горячиться, - аже кто называет нас так, так то по гордыне своей. А смерды - это людишки сильно зависимые, имущества своего иной раз не имеющие, али полоняне, на земли осаженные. Их и продать, и переселить владетелю вольно. И проживают такие людишки в селах, оброк платят князю али боярину... А наша вервь в весях обиталась, и токмо воинской повинностью князю должна была...
        - Все, все, понял Антип, прости, ради Бога, - выставил вперед ладони Михалыч, - я не в обиду, просто так понял ваши порядки... Так что ты думаешь по поводу людишек, что мы около... как же обозвать-то... около железного болота собираем?
        - Зело ты рек про место... А про баб... Мигом туда ночью обрачусь, расшугаю дальше в леса кого найду... Хе, хе... Ты вельми тихо скрадываешься, да вон морду то всю расцарапал... Мне то не грозит, и ночь не помеха.
        - Так вот какое дело... Старосту они отяковского, что с низовьев, прихватили. Трофим баял, все дорожки он тут знает, и спастись от него никак нельзя...
        - От Пычея то? Стрелой бросить и все делов...
        - Ну да, это когда я предупредил уже, - скептически выгнул бровь Михалыч, - а если его в доспех оденут?
        - Ну... трудненько будет, но попытаться можно...
        - Тут, Антип, дело такое, никак этих воев выпускать из леса нельзя... Каждый из них на счету, а если они весь соберутся брать... Вернутся обозленные и что тогда? Пожгут все, но это бы ладно... побьют ведь народец и скотину заберут. Бабы тогда одни с голодухи помрут...
        - Так то оно так... Да як осилить эту прорву?
        - Как? Тогда слушай сюда... - Михалыч устроился поудобнее, - и ты тоже Тимка, тебя это коснется в первую очередь... Не струсишь? Ну да... хватит улыбаться, я же вижу... Ну, не вижу, так чувствую. Тебе бы только дать в войнушку поиграться. Ты, Антип, пойдешь к болоту и соберешь всех охотников, кто пришел на место. Плотникам скажешь срубить несколько бревен ближе к месту, которое мы с тобой наметим. Ночью поберегутся пусть рубить, но бояться шума не надо, все равно вои сюда уже собрались выступать...
        По мере обсуждения скептическое лицо Антипа понемногу разглаживалось, потом он начал энергично кивать, а в конце даже стал объяснять про место на лесной речке, где тропка близко подходит к обрывистому берегу. Наконец, охотник подхватил котомку и быстрым скользящим шагом покинул спутников. Михалыч вместе с Тимкой неторопливо собрались, захватили приготовленный Антипом смоляной факел и осторожно побрели вслед за ним.
***
        Десятник Алтыш нервно передернул плечами. Его мучили недобрые предчувствия, а также злость и вынужденный недосып этой ночью. Отряд, который он вел лесной чащей, временами утыкался в непреодолимые заросли хвойных деревьев и завалы из полусгнивших лесных исполинов. Однако идущий впереди отяцкий староста, которого угрозами заставили искать дорогу до лесного схрона руського люда, неизменно показывал то на следы от лаптей небольшого размера на свежей земле, то на примятые стебли травы. И вел его людей дальше вверх по речушке с крутыми, поросшими пятнами густой травой, берегами. Только раз он изумленно вздрогнул, заметив надломанную ветку. И долго стоял, прислушиваясь и недоверчиво оглядываясь вокруг. Но потом махнул рукой вперед, не меняя направление.
        Все не заладилось с ночи. Казалось бы, начало было неплохое. Емяшко, его племяш, сделал все возможное. Прибежал к поселению раньше на целый час. А что? Молод еще, ноги быстрые, да и без доспеха был. Высмотрел, как бабы в лес уходили, даже чуть проследил - куда, и доложил напрямую сотнику. Молодец, отличился. Ибраим его отечески по плечу похлопал, разрешил на следующий день с нами идти выбирать себе свою долю в добыче. А племяш то как рад был. Оказывается, уже присмотрел себе девицу с малым на руках. Так уж он ее описывал вечером у костра, что слюна не только у молодежи пошла через губу. А потом по секрету поведал, что не прочь взять ее за себя. И даже с мальцом, если та противиться будет одна идти. С одной стороны, парень еще юнец, кровь взыграла, вот и решился ожениться. А с другой... что еще нужно воину для счастья? Чтобы верная, да красивая жена дома ждала. С добычей из славного похода. Хотя, красавицы и в родном селении не хуже, чем руськие бабы... Черноволосые, статные, дородные... Что он на русинку запал? Хотя да, ее то просто взял и все, и выкуп по новым законам платить не нужно... Только
зачем? Вот он сколько лет прожил с полоненной словенкой, пока та не представилась в прошлом годе... А свои то покочевряжатся еще, прежде чем замуж пойти. И мужчины в роду им не указ, обычаи старые, видите ли... А надо им молодого, да статного, да богатого, да воин чтобы был первый... А не думают глупые, что обычно бывает только одно из этих достоинств - богатый или молодой, выживший воин или первый...
        А Емяшко сам-то вовсе не из воев. Был в учении у мастера, который занимался строительством, да не срослось что-то, осерчал тот на него. Пришлось Алтышу его пристроить, предварительно обучив, как саблю держать. Мать племяша была его сестрой, помершей родами, а отец... отец был его побратимом. Только вот пропал побратим по-глупому, попав под купеческую саблю, когда они караван речной решили пощипать. Купцов, конечно, положили, но отца Емяшко этим обратно не вернули. А славная тогда добыча досталась. Купец шелк вез, да не как все, старой дорогой через Буртас, а водным путем по Итилю. Решил монеты в мошне оставить и путь сократить. Да вот вышло, что жизни оставшейся себя лишил, старости в окружении молодой жены, любимых детей, светлого, большого дома, тучных стад... Тьфу, сплюнул Алтыш, попав себе на кончик сапога. Да что это я размечтался о несбыточном? Никак бабы близко, вот их запахом дурные мысли и навеваются...
        Так вот, насчет дурости... Сотник почему-то решил не брать нахрапом весь. Хотя, да... Живут то здесь небогато. У нас то в княжестве почти каждый в сапогах ходит, богатство определяется - есть ли у тебя конь или нет. А тут лапти да онучи. Тьфу, голь перекатная... Только воев положишь. Правильно сотник решил. И Емяшко на коне послал правильно, чтобы сказать, что завтра наши воины выйдут засветло полон искать. Только вот не клюнули русины на это. Зря воины прождали в засаде на опушке леса... Да... Ну этим то хоть повезло... А те, кто сидел у костров, изображая всю полную сотню, получили поток стрел на свою голову. Троих сразу наповал, а уж пораненых сколько... Как уж смогли заснуть Иштан и братья Енговат и Разгоз, что их прирезали спящими, это они уж никому не скажут. А Енговату вообще шею свернули как младенцу. А делов то было, высмотреть, если русины за тын с той стороны полезут и сигнал дать. Коли много полезет, то скинул кольчужку, да и сиганул в реку, жизнь то дороже... А с ладьи подберут, в лагере постоянно два десятка наготове отплытия ждали. Только вот с недалекого ума они вверх на холм
бросились, откель стрелы падали, да и остальных с собой потащили. Потом десятник оправдывался боязнью, что стрелами ладьи пожечь могли. Было дело, пяток упало, так ведь дождь был, разве же займется огонь по мокрой древесине. Мигом потушили... А вот те, кто на холм бросился, еще и с боку удар получили. Стрелы те, правда, были не каленые, а обычные охотничьи срезни, так им и этого хватило. Четверым ноги порезало, как раз чуть ниже халата попали, а одному прямо в лицо... Даже мне вспоминать тошно это месиво...
        Как сотник ярился, как ярился... Хотел сразу на весь всех послать, это ночью то! Еле отговорили. Потом кричал на всю округу, всех неверных мол, на кусочки порежу, все сожгу, и солью засыплю это место! Еще бы серебром грозился засыпать, так же дорого вышло бы. А-а! Вот что значит якшаться с булгарами, наша старая вера теперь совсем не признается, никто и не помнит, как те же булгары объявили нам священную войну за набеги и силу нашу... А тот обстрел с холма... В итоге семеро убитых и десяток пораненных, из них трое, наверное, так и останутся хромыми на всю жизнь... Такие потери... С утра в сотне начали шушукаться, что удача отвернулась от Ибраима, как только он на русинов то напал, пора мол, другого предводителя искать. Как же, найдешь... Он в Буртасе к таким людям заходит.... Ой, не надо вспоминать, от такого сотника просто так не уйдешь, везде найдет...
        Вот, поэтому то, в итоге, в лес послали не три десятка, а всего лишь два, иначе разбежится руський люд из селения, не удержать их будет. Но ничего, поймаем хоть часть полона, за остальными всегда можно вернуться, да и голодно в лесу пока, сами выйдут, когда животы подводить будет. Кроме того, с низовьев еще три с половиной десятка подойти должны на следующее утро. Если, конечно, успеют за день обобрать селение и зализать свои раны, все-таки всех раненых оставили там. Ну, да тех немного и это даже не раны, а так, порезы... Хватит остальных русинам за глаза. У них одоспешенных воев то человек пять, не более. Остальные не в счет. Хм... только под их стрелы все равно не хочется...
        Путь, по которому их вел отяк, опять приблизился к речке. Справа, почти под самыми ногами, шел крутой, в полторы-две сажени, глинистый обрыв. Сажени через четыре шел выступами другой берег зажатой в тесные оковы речки. Узкий небесный просвет только подчеркивал исполинские кроны деревьев с густым подлеском по ее краям. Тихий покой утреннего леса омрачал только сорочий стрекот, сопровождавший их всю дорогу. Неожиданно, отяк впереди остановился, и позевывающий от недосыпания Алтыш чуть не налетел на его спину:
        - Поганая собака, как можно так вставать неожиданно? - закричал он.
        Тот только показал впереди себя рукой. На дороге, саженях в семи-восьми, стоял маленький растрепанный мальчик, лет десяти или менее, в одной руке он держал берестяное лукошко, а другая была заведена за спину. Глаза его растерянно смотрели на подходящих воев, и чувствовалось, что чуть-чуть и он заплачет. Алтыш вымученно улыбнулся, присел на корточки, чтобы мальчик не испугался и не отшатнулся, и поманил его пальчиком.
        - Этот младенец нам и поведает, где тут у них схрон спрятан, - тихонько произнес десятник для остановившихся воинов, зная, что это замызганное дитя, хлюпающее носом, его все равно не поймет.
        Это было последнее, что успел произнести Алтыш. Дальше события втянули его в такой водоворот, что ни сказать, ни подумать он уже не успевал. Внезапно слева, шагах в двух-трех от мальца, из-за толстого ствола одиноко росшей здесь сосны, выступила фигура человека в одежде странного покроя в бурых и зеленых пятнах. В руках он держал черную длинную... палку, заканчивающуюся двумя дырками и направленную прямо на них на уровне лица.
        - Пычей, уллань... - произнесла фигура, видимо это были слова заклинания. Потому как Пычей, всю дорогу не жаловавшийся на здоровье, рухнул на траву. Теперь даже те, кто поначалу не обратил свое внимание на вышедшего человека, смотрели на того во все глаза. Кто-то потащил из ножен меч, а кто-то потянулся за стрелой, чтобы положить ее на заранее натянутую тетиву. И тут вдруг раздался небесный гром такой силы, что некоторые воины сзади него рухнули, а некоторые схватились за глаза, вопя от боли. И сразу за ним второй гром и новый вскрик боли и ярости. Алтыш уже напряг мускулы, начиная тащить меч из ножен и пытаясь рывком поднять свои старые кости с земли, где он еще сидел на корточках с протянутой рукой, и прыгнуть на незнакомца, как вдруг боковым зрением он увидел приближающуюся тень справа, со стороны реки. Поворачивая голову, краем глаза он с удивлением усмотрел давешнего мальчонку, который уже не выглядел так потерянно а, сжав губы, поднимал руку, держащую... самострел! Несколько таких игрушек десятник видел у сотника и знал, как они могут быть опасны... В этот момент тень справа догнала все-таки
голову Алтыша, оказавшись бревном, закрепленным веревками на верхушках деревьев.
***
        Ловушку закончили рано утром. Срубить деревья, и очистить их от веток, было нехитрым делом, хотя ночью приходилось делать все очень осторожно, чтобы ненароком кого не зашибить. А вот втащить бревна на деревья, предварительно залезши туда самим, вот это была морока. Фаддей, старшина плотников, даже сверзился с середины дерева оземь, правда все обошлось благополучно, поскольку землей в этом случае выступала поверхность воды, и дело обошлось лишь купанием, отчего всё оставшееся время тот походил на мокрого нахохлившегося петуха. Несколько бревен подвесили торчком в ветвях елок, собрав веревки, на которых они висели, в пучок и привязав их к стволу березы, стоявшей чуть поодаль в густом подлеске. Одно умудрились оттянуть к деревьям на другом берегу, воспользовавшись тем, что одинокая ель стояла сильно согнувшись в сторону реки и веревок, на которых бревно висело, в небесном просвете заметно не было. Пришлась к месту и капроновая сетка, которую плотники прихватили из строящейся избы, чтобы "ворогу не досталась". По крайней мере, так они признавались, отводя глаза в сторону. Ее разместили в зарослях
вдоль тропы на всякий случай. Кто из буртасов запутается, али запнется, все польза будет. А на сладкое приготовили длинные заостренные колья, потому как бежать с топором на воина в доспехе было как-то неразумно. Разве что метнуть в спину, ну так это если повернутся... Все это время Антип внимательно следил, чтобы кто-нибудь, упаси Господи, не натоптал или не намусорил непосредственно около тропы. К утру успели собрать семь охотников. Тех, кто успел засветло довести людей до железного болота, как с легкой руки Михалыча окрестили место, где нашли черные блестящие окатыши, а также тех, до кого успели добраться легконогие вестники-мальчишки, отправленные ночью на свой страх и риск группами в разные стороны. К ним же примкнули несколько бедовых девчат чуть постарше, да несколько бабенок, не занятых заботой о младенцах и стариках. Остальных отправили разбрестись по лесу за болотом и, в случае подачи тревоги теми же неугомонными мальчишками, уходить в чащу. Тут уж, кто убежит - тот спасется, если не попадет, конечно, на зуб диким лесным зверям. В итоге на месте засады остались плотники с кузнецами,
вооруженные топорами и кольями, в количестве восьми человек, которых отвели от греха и спрятали саженей за двадцать до места встречи вниз по течению. Охотники, которым обустроили места для стрельбы на противоположном берегу так, чтобы никто не попал в их сектор обстрела. С наказом бить в лицо и по ногам, а кто силу чувствует в руках и своем луке с такого небольшого расстояния кольчугу пробить, то и куда глаз глянет. Ну и, конечно, Ефросинья, которая стоила всех мужиков вместе взятых. Когда Михалыч увидел ее первый раз в утренних сумерках, а прежде случая не было, так как сея боевая женщина командовала полевыми работами, то первым делом схватился за топор, подумав, что опять нарвался на косолапого, а потом полминуты стоял, открыв рот. Пока та не подошла к нему и своей дланью не подняла ему отвисший до груди подбородок.
        - Шо, вой, не видал настоящих баб? Слюни то подбери, ишь как воззрился на стать мою. Ну, упрашивать будешь, авось сломаюсь, слабость бабскую тебе покажу... Вон за теми кустами, уж больно по нраву ты мне, остальные то как то мелковаты, окромя кузнеца, вестимо, что с тобой явился. Но что-то он на мои чары не падок, али вида не подает, один ты такие пламенные взгляды бросаешь, что томно в груди становится. . - и Ефросинья гулко расхохоталась, проходя мимо, отчего все её, надо сказать, выдающиеся в некоторых нужных местах телеса мягко запрыгали. Вместе с бревном, которое непринужденно лежало в процессе беседы на ее женском плече.
        - Вот так вот, - сказал себе Михалыч, почесывая густую щетину, - значится настоящих женщин ты не видел... А ведь симпатичная бабенка... хм... если ее конечно немножко пропорционально уменьшить.
        Вот такой вой иного полу загородил тропу с другой стороны. Справедливости ради надо признать, что в помощь ей он отрядил себя. Антип же ушел чуть ранее вниз по течению с обязательством довести противника до этого места. С Тимкой же пришлось повозиться. Он никак не хотел придавать своему лицу страдальческое, плаксивое выражение. Сначала егерь пытался этого добиться командным голосом, потом перешел на угрозы переодеть его в девичье платье, затем просто попросил и серьезно сказал, что от его спектакля зависят жизни тех людей, что его сейчас окружают. Тимка попросил минуту на раздумье и явился переодевшимся и преобразившемся в бедную сиротку, махнувшись не глядя одежкой с одним из вестников, оставленных в качестве связных с железным болотом. Одобрительно кивнув, Михалыч наказал ему сразу отступать в лес после первого выстрела, а сам пошел выбирать угол стрельбы, который позволит нанести наибольшее поражение противнику при стрельбе мелкой дробью по глазам. Да, подло, зато справедливо.
***
        Послав оба выстрела дроби в скопление глаз и лиц, Михалыч торопливо переломил ружье и зарядил картечью. Тут же зашуршали еловые ветки, пропуская падающие вниз бревна. Это Ефросинья, перерезав одним махом удерживающие их веревки с помощью выданного Любимом длинного заточенного лезвия, запустила маховик сокрушающего падения. Однако чуть ранее, отпущенное с противоположного берега оттянутое бревно, уже прошлось по первым рядам сгрудившихся воев, которым как раз не досталось дроби в широко распахнутые глаза. Одним концом оно вскользь задело предводителя отряда, все еще стоящего на коленях, а другим сокрушительно ударило по ногам трех буртасов, в кашу ломая коленные чашечки и голени. Упавшие торцом бревна тоже нашли своих жертв, в большинстве своем уже не обращавших внимание на происходящее вокруг, и с воем держащихся руками за окровавленные лица, которым пришедшие удары просто принесли избавление. "Еще шесть, нет... семь", - молча считал егерь, наблюдая за одним из таких молотов, веревка которого зацепилась за сук, и тот раскачивался вдоль тропы, калеча еще живых и добивая еще не мертвых. Вдоль всей
тропы уже щелкали тетивы, отпуская в полет стрелы, впивающиеся в теплые тела людей, стволы деревьев, и ломающиеся о холодные стальные доспехи, слышался топот и рев приближающихся мастеровых. Трое буртасов бросились в подлесок, пытаясь спастись от царившей вокруг смерти, но, запутавшись в капроновой сетке, повалились наземь. Не медля, Михалыч по очереди разрядил оба ствола в пытающихся подняться воев и тут же встретился взглядом с третьим, натягивающим лук в его сторону. К счастью, егерь даже не успел напугаться, не то что спрятаться или подумать о своем бренном проходящем существовании, как лучник упал с коротким болтом в глазу.
        - Ну, Тимка...! Выпорю, а потом расцелую, - пронеслось в голове Михалыча, судорожно перезаряжавшего двустволку. Однако применить огнестрельное оружие он уже не успел. Набежавшая с ревом толпа с топорами и кольями нахлынула на место побоища и отхлынула, не оставляя за собой никого, подающего хоть какие-то признаки жизни.
        - Аже не ты и твоя громовая пукалка, так бы легко не отделались, - послышался сзади густой подрагивающий голос Ефросиньи, - а ну-ка вой, сломай мне наконечник, вот сзади в плече торчит. Михалыч обернулся и заворожено посмотрел на пронзившую вой-бабу стрелу и капельки пота на бледном ее лице.
        - В ступор красотой своей тебя ввела? Давай же, ломай, так... так... Очисти от трухи аже есть она там... А сей миг тащи... Погодь! Сильно дергай, но плавно, одним разом, уразумел? Давай!
        Михалыч поплотнее ухватился за древко стрелы, чтобы не скользили пальцы и плавно потащил стрелу.
        - Все! - выдохнул он, смотря на падающую вниз женщину, - Фрося, держись... Антип, помоги ее уложить, один не справлюсь, если у вас там все конечно...
        - Все, все, соколик ты наш! Побили мы их, а я не верил, - Антип торопливо разорвал грубую мешковатую исподнюю рубаху у Ефросиньи, обнажив белое плечо, и помог повернуть ее набок. - Мстиша, огонь разводи! Живо! Прижечь надобно, - крикнул он подбегающему отроку, - мало ли, что у них на стрелах. И чистой холстины тащи!
        - Мстислав, - прервал стремительный бег отрока Михалыч, - есть в чем воды вскипятить? Котелок али посуда какая?
        - В берестяном туеске камнями нагрею, - мгновенно отреагировал тот.
        - Тащи все, а я костром займусь, - егерь, метнувшись через кусты на место ночных работ, через минуту уже сваливал в кучу отобранные сухие щепки, а еще через пять они с Мтиславом уже мыли и грели камни на костре, который Михалыч, оглянувшись по сторонам, запалил зажигалкой. - Прижигать не будем, остужу немного воду, промоем рану и перевяжем. Лекарь так сказывал делать, - прибавил он для большей убедительности.
        - Аже он так сказывает, то по-твоему лечить будем. Еще Фаддею слегка досталось, - продолжил Антип, - резаная рана у него, таки и ему промыть надобно. А вот один их охотничков рядом со мной сразу словил стрелу ажно под бороду, похрипел чуток и отошел. - Антип истово перекрестился. - А в остальном, Бог миловал. Аже кто сказал бы, не поверил... Полуторным десятком мастеровых да охотников два десятка воев положить, - не унимался Антип, - громовая... как Фрося баяла? Пу.. Дале чё? Пошто смеешься? Али не расслышал я малость из слов ее?
        Глава 11
        Тимофей нашелся чуть в стороне, сидящий на корточках у самого уреза воды, бледный и хмурый.
        - Что, Тимк, не похоже это на кино? - Михалыч опустился рядом на травяной склон.
        - Я... когда посмотрел на него... ну... того воя, в которого я попал, меня сразу вывернуло, - Тимка плеснул водой себе в лицо, - это что значит? Я ведь и белок стрелял и птиц, и ничего... А тут... Воина из меня не получится?
        - Нет Тимк, это означает совсем другое... Это означает, что тебе, как и другому нормальному человеку претит убивать себе подобного. А уж в двенадцать лет... Исполнилось уже?
        - Нет еще, но скоро...
        - Тем более... Это нормально, потом привыкнешь. Только одно запомни, ладно?
        - Что?
        - Когда ты забудешь лицо первого человека, которого ты убил... Что, опять? Ну тошнись, тошнись... Все уже, ничего не осталось? Ну, так вот, тогда ты станешь настоящим воином - смелым, бесстрашным, жестким, не жалеющим ни чужих, ни своих...
        - А что, это так и должно быть? А если я не захочу быть таким? - Тимка вопросительно поднял на егеря бледное лицо.
        - Тогда ты просто останешься человеком... Человеком, который если и убивает, то по необходимости, а не ради каких то своих или чужих целей... Пойми, Тимк, я говорю тебе самые простые вещи, которые во все времена говорят тем людям, которые. . которые попали в ту же ситуацию, что и ты... Но от этого такие вещи не перестают быть правильными, хотя каждый раз говорятся по разному. Главное в любой ситуации, чтобы ты оставался человеком. Правда, это самое главное... И еще... Спасибо тебе, ты спас мне жизнь... Тоже простые слова, да? Ты не просто убил кого-то, ты спас другого человека... Об этом и помни. Спасибо.
        - Угу. Только отцу не говорите, ладно?
        - Думаешь, он не видел? Тогда сам подойти, он тебя поймет и... наверное найдет слова более подходящие, что ли... Или помолчит вместе с тобой. Это тоже помогает, уж поверь... Ну... пойду я, а ты иди в лагерь на железное болото, туда уже все собираются, выспись... Посторожить наш сон найдется кому, да и не сунется сюда сегодня уже никто.
        Михалыч отошел к Антипу, суетящемуся около лежащей на лапнике Ефросиньи, присел рядом, вопросительно посмотрел на охотника:
        - Как она?
        - Выживет, вестимо, аже не помрет... Да шуткую я, Иван. Все по-лекарски мы сделали, Бог даст, обойдется. Спит она... Отметины останутся, ну да для сякой бабы это не главное...
        - Как остальные?
        - Аки присно... Муж без дела не муж вовсе. Воев ужо обобрали до исподнего, да похоронили как подобает... До захода солнца и лицом на полудень положили. Двое живы остались, оглушило бревнами малость. Их спеленали и к болоту отволокли. Что постарше, очнулся ужо. И нашего упокойника туда отнесли, там жинка его с малым, проститься надобно. Охотнички ужо облачаются в доспехи и луки пробуют. И тебе сыскали доброе облачение, по росту, не обидели. Что дале?
        - Хорошо, что думаешь об этом... - Михалыч пригладил взъерошенную шевелюру. - Пойдем к кузнецам, помыслим... Охотников звать будем?
        - Не, аже нужда возникнет, кликнем, а мыслить надобно малым кругом.
        - Согласен, - егерь обнял Антипа за плечо и повел его к сидящим под березой кузнецам. - Гххм... Николай, - Михалыч решил сразу все расставить по местам, - чтобы потом не возникало вопросов... Виноват я перед тобой. Вот. Морду бить будешь?
        - О чем ты, Ваня? - недоуменно посмотрел на него кузнец.
        - Да Тимофея я под стрелы поставил.
        - А... Рассказали доброхоты уже... про его подвиги... - Николай отхлебнул воды из берестяного туеска, зачерпнутой прямо из речки.
        - Другого мальчонки под рукой не было, а надо было, чтобы вои к нему поближе без опаски подошли и сгрудились. Договоренность у нас с ним была, что сразу в подлесок нырнет, - начал рассказывать Михалыч, - а он, сорванец такой, остался, да еще и самострел притащил.
        - Все, дальше можешь не виниться. Главное, что ты о его безопасности думаешь, этого достаточно. И это не из-за того, что я такой дурной отец, просто мне лучше известно, что он может натворить по своему разумению... Да и если мы за чужими спинами будем прятаться, то как им всем в глаза смотреть потом? А Тимка... Собственно, мы тут из-за него, не находишь?
        - Ну... знаешь, а я тут более на месте, чем прежде, так что ему моя благодарность. Да он еще и спас меня... Серьезно, жизнь спас... - посмотрел в глаза недоумевающему Николаю егерь.
        - Да? Новость... А что случилось? Я тут как-то закрутился...
        - А говоришь не дурной, - хмыкнул Михалыч и сразу решил брать быка за рога - Подойди, поговори... Но пока... Когда начнете дела делать, мужи мастеровые? Когда печи начнете класть?
        - Опять двадцать пять... Вишь как дело то обернулось, оружие теперь есть, можно идти в весь, помогать там... осажденным, - пожал плечами, как будто речь шла о само собой разумеющимся, Николай.
        - Во-первых, приказа никто не отменял, - перешел на жесткий тон егерь, - во-вторых, если кто и пойдет, то охотники, а вам задача другая поставлена, за нее вы оба в ответе. Народу на болоте собралось по самое не могу, когда вы еще столько получите? А, Коля? Любим?
        - Ну, это да... - озадаченно зачесал Николай в затылке, - мы тут с плотниками и постройки для жилья сможем подготовить и все наши задумки начать в жизнь претворять...
        - Верно рек Иван, - уважительно произнес Любим, - да и словам Трофима Игнатьича отмены не было. По головке за то не погладят.
        - Да я, едрена Матрена, помочь хотел, - поднял голову Николай.
        - Говорю в последний раз, - раздельно произнося слова, продолжил Михалыч. - Не поможете вы никак. Навыка воинского у вас никакого. Плотники то еще топоры в руках держать умеют, да и этот навык никуда не годен в открытом поле, а уж вы... А в засаду боле вороги не сунутся. Поэтому идите в лагерь, раздайте команды, выставите дозоры из мальчишек и отсыпайтесь, дел у вас много. Кстати, по поводу стражи, Любим... Назначь старшим среди мальцов Мстислава. Парень с головой и бегает, как летает. А мы с Антипом пойдем сначала погутарим с Пычеем. Зело это интересно будет. А потом с очнувшимся буртасом, если тот калякает по нашему. Только обсудим сначала кое-что, как у нас в привычку вошло... Да, Антип?

***
        Михалыч пристроился напротив старосты отяков и несколько минут молчал, немигающее глядя на того. Когда морщинки на лице Пычея начали жить своей жизнью и он начал ерзать и прятать взгляд, то егерь отвернулся к Антипу:
        - Переведи ему мои слова...
        - Нет нужды, воин, не знаю звать тебя как, не видал прежде. - Обтер ладонью усы отяк. - Обучен языку вашему...
        - А что ты нам блекал и мекал, явившись торговать давеча? - возмутился охотник. - Я волосенки твои жидкие повыдергиваю, аже ты тварь бессовестная и лживая...
        - Погодь немного Антип, - вмешался Михалыч, - то, что он тогда прикидывался, это... простительно. Торговля эта ваша.... Как бы это сказать... Как спор по пьяни между добрыми соседями, кто кого сильнее обманет. Не об этом речь. Скажи Пычей, как жить далее будем?
        - Жили как-то... Что не так, воин? - глянул тот исподлобья.
        - Иваном зови. Вой я обычный, токмо я один тут кому вместно решать, что с тобой делать. То, что вздернуть могу тебя на ближайшей сосне, это ты понимаешь? Нет? Любым способом тебя казню, и не будет мне порицания ни от твоего племени, ни от воеводы нашего.
        - Догадываюсь, - спустя несколько мгновений ответил староста, - токмо страха я не ведаю, душой уже простился со светом белым...
        - Это я понял, Пычей. Сказал просто, чтобы ты понимал, какие мысли в моей голове есть. А понимаешь ли ты, что и сына твоего можем положить рядом с тобой? Полягу сам, но его достану...
        Тот вздрогнул всем телом, неверяще поглядел на воина, но все таки через несколько мгновений кивнул.
        - Это хорошо, что ты уразумел, - тихонько перекатывая между рук старую сосновую шишку, начал егерь. - Руку ты поднял на матерей и детей наших. И вправе мы требовать... кровь с рода твоего... Но не донес ты до нас занесенную руку, хоть и не сам ее остановил. Поэтому, я тебе хочу предложить мир, староста, мир и дружбу меж нашими родами. В первый и последний раз. Руку свою открытую в том даю и слово свое, что все возможное сотворю, чтобы вражда не вспыхнула между нашими людьми и кровь не пролилась.
        - Что взять с меня хочешь али предложить чего? - поднял блеснувшие глаза отяк.
        - Не буду я ничего предлагать тебе, потому как любое мое предложение воспринимать ты будешь, как угрозу и на все согласишься. Али торговаться будешь, что тоже не дело. А потом предашь еще раз.
        Скажу я тебе, что и тебя мы отпустим и твоего сына, если к нам попадет. В любом случае. И требовать виру за деяния твои не будем. Про обиду на тебя и племя твое не скажу, над сердцами людскими я не властен. Возьмем же от тебя только то, что ты сам дашь. А потом это же отдадим обратно. Помощь от чистого сердца получим, от чистого сердца и тебе дадим... Как тебе такое?
        - Нет у тебя права слово такое сказать, то токмо община твоя может, - поник головой Пычей.
        - Это верно. Мы с Антипом только слово за тебя и род твой перед своей общиной молвить можем. Но слово веское будет после этого боя, я мыслю... В этом тебе роту дадим, если потребуешь. А вот отпустить тебя я могу и сейчас, хоть ты дать от себя ничего не хочешь и не можешь... Иди Пычей... Иди к разрушенному очагу, к побитым родичам, к полоненным девам... Иди, не хочу я крови меж родами нашими. А мы как-нибудь сами справимся с бедой нашей. И девок ваших ослобонить попытаемся, коли нашей силы хватит, и за родичей побитых твоих отомстим, хоть и не должны. Мало нас, но дух у нас крепок. Этим и берем, сам видел... И вера наша сильна, оттого нам Господь карающий гром вложил в десницу нашу. А вы сгинете, потому как слабы и телом, и духом. Жалко мне вас. Вот еды тебе собрали в котомку, возьми... А теперь иди Пычей с глаз моих.
        Староста, вскочивший было в середине речи для гневной отповеди чужаку, отвернулся и отошел шагов на двадцать в сторону.
        - Мыслишь, проймет твоя речь его? - тихонько спросил Антип.
        - Не знаю, но мы не теряем ничего. А кровь между соседями нам нельзя проливать, потому как в одиночку мы точно здесь не выживем. Что решит, то решит...
        - А верно ли ты сказывал, что Господь вложил в руки твои карающий... эээ...
        - Гром? Нет, Антип, это обычное оружие моей родины. Ружьем прозывается. Ты мне сказывал, что доверчивы они больно, вот я и приплел сюда Гос... - егерь запнулся, опасаясь задеть религиозные чувства охотника, - придумал я это все. Вот.
        - Да откель ты ведаешь про замыслы господни? Пришествие ваше к нам в весь и может быть его промыслом...
        - И то верно, - взвесив последние события на весах своей неверующей души, согласился Михалыч, возразив про себя, что промысел сей можно было организовать как-нибудь попроще.
***
        - И слабость я проявил перед лицом ворога нашего, и бысть жалким яки пес смердячий, выпрашивая дать живот сыну моему в надежде спасти продолжение рода моего. И было мне знамение от Инмара небесного, который вел меня по тропе, показывая знаки, что видел только я один, а вороги бысть слепы и глухи. И раздался гром небесный и произнес Инмар слова заветные, и падал я ниц перед могуществом его, ибо виноват перед ним и родом своим. Но поднял он голову мою, и увидел я, что повержены неисчислимые враги мои, а пред ними воин стоит, что держит в деснице слово Инмарово, и повергает оно врагов без счета, испуская из себя стрелы невидимые. И сказал он мне, что один он пойдет против тех, кто разорил гурт наш и повергнет всех их в прах. Аже есть смелость в воинах наших, то поведет он и их. И протянул он руку, в которой лежал хлеб и поделил его поровну между мной и собой, и сказал, что готов он принесть мир роду нашему через повержение врагов его. И... - тут Антип закашлялся в кулак и осиплым голосом закончил, - и дальше славит Пычей тебя и себя, преодолевшего свою слабость и получившего благоволение предков,
кха-кха...
        - Слушай, а они часом не христиане? Что-то мне слова эти проповеди наши напоминают... Слог вроде такой же, - с сомнением произнес Михалыч.
        - Язычники оне... самые что ни на есть. Я малость переиначил, ибо слова такие должны благолепие нести, - продолжал сипеть ему на ухо охотник.
        - Ну ладно, лишь бы не перестарался он, а то подумают, что я и взаправду пойду и всех один порешу.
        - Нет, втуне слова его пропадают, жрец и старейшины против рекут. Мыслю, рады, что разбой не коснулся их, боязно им остальное терять. А воям рот затыкают. Тэро же покамест молчит.
        Пычей вел свою речь вне селения, стоя посреди круга, образованного из старейшин и воинов уд-мортов, как сами себя называли отяки. Но то ли название это слишком резало славянский слух, то ли у русинов была привычка называть все народности на свой манер, какую, впрочем, имели все народы во все времена, но имя это среди них не прижилось. И звали их отяками, вотяками или, по-простому, - пермью, совместно с несколькими другими племенами на севере и на востоке около уральского хребта. Однако представители общин оставшихся двух не разоренных селений удмуртов на Ветлуге, собравшиеся около одного костра, ломали копья словесной битвы не по этому поводу. Воинов осталось мало. Что такое двадцать-тридцать вооруженных людей на поселение из трех-четырех сотен человек, которые могут, и, главное, хотят держать оружие? Арифметическое сложение и получившийся результат в семьдесят-восемьдесят воинов, которые уже могут представлять собой грозную силу, не был бы безупречно правильным. Во-первых, одно поселение было разгромлено, и, хотя многие сумевшие из него бежать жители все еще прибывали к соседям, но воссоздать
прежнюю общину на новом или старом месте уже не были способны. Наиболее боеспособные воины и мастеровые люди были или пленены, или убиты. А оставшихся сорока-пятидесяти человек без хороших доспехов хватило бы только на одно столкновение с непредсказуемым результатом. Поэтому речь старейшин шла либо об отходе на северо-восток к своим родичам, еще пару веков назад вытесненных черемисами с ветлужских земель, либо о мирном доживании своего века на исконных землях без помышления о каком-то организованном сопротивлении. Нет, конечно, если бы чинившие разбой буртасы пришли прямо сюда, их бы встретили воины. И мирные жители тоже встали бы на защиту своих домов. По крайней мере, так говорили, стуча себя в грудь, покрытые шрамами мужи и седые старцы, показывая на полуразрушенный тын за своей спиной. Но выступать малыми силами против кованой рати из настоящих воинов - это просто глупость, даже безумие.
        - Лекарь наш, Вячеслав, говорил мне о фазе оскур.. обскурц... тьфу... вырождаются, значит, - более для себя, чем для Антипа, прошептал ему на ухо Михалыч. А потом, уже не церемонясь, во весь голос продолжил, - если короче, то дохнут они. Ходят по земле, жрут, едят, но такие больные и слабые, что почти мертвые. Такую добычу первую заваливает волчье племя. Естественный отбор, так сказать. И жен своих, и детей уже за живых не считают. А те, кто в полон попали, для них мертвые уже.
        Михалыч оглядел повернувшиеся к нему лица и медленно, с паузами, продолжил. - Ты переводи меня, Пычей, переводи. Спроси их, почему они еще не висят на деревьях, завернутые в кору или, может, вы сжигаете умерших?! Почему тогда я не вижу большого костра?! Почему я задыхаюсь от мертвячьего духа, который расползается по этой поляне?! А почему они не закопали своих детей и жен, если вы, конечно, хороните их в земле?! По вам ползают белые толстые опарыши, в вашем разложившемся теле копаются личинки жуков и мухи откладывают там свои яйца! - егерь последние слова просто выкрикивал, брызжа слюной прямо в желтовато-красное лицо в веснушках единственного из воинов нижнего поселения отяков, присутствующего на собрании, - что же ты перестал переводить, Пычей?! Что остановился? Вы все мертвые заср...
        Удар пришелся точно в челюсть, и егеря бросило вниз на землю. Будто ничего не произошло, Михалыч, улыбаясь, встал, отряхнулся и продолжил, указывая пальцем на судорожно сжимающего нож воина:
        - Ну, наконец-то я вижу живого человека, - он посмотрел на старосту, бледного даже на фоне его белой косоворотки, кидающего в полном молчании слова в толпу, враждебно смотрящую на посмевшего оскорбить ее человека. - Я вызываю единственного живого среди вас на бой! До моей смерти! Если я погибну, то никакой виры с вас не потребуют и за кровь мою никто не придет отомстить. Этому порукой будет его слово, - указал он на Антипа. - А ежели я одолею этого воина, то его жизнь будет принадлежать мне. И он будет из ваших мертвых родичей делать живых! Согласны ли вы на это?
        Дружный рев многих взбудораженных глоток положил началу поединка. Поединка, продолжавшегося считанные мгновения, потому что руку бросившегося с ножом отяка Михалыч блокировал ударом предплечья изнутри и, захватив ее за запястье и в районе плеча, встречным рывком вывернул за спину, успев ударить в момент захвата противника коленом в живот. Через мгновение тот стоял на цыпочках с вывернутой рукой и ножом, приставленным к горлу.
        - Спроси его, Пычей, помнит ли он еще условия поединка? Что его жизнь принадлежит мне?
        Староста что-то тихо спросил у воина и, получив от того немного неразборчивый, но явно утвердительный ответ, кивнул.
        - Как зовут тебя, воин? - обратился к побежденному Михалыч.
        - Терлей, - ответил тот, выслушав перевод от Пычея.
        - Так вот, этот воин пойдет со мной освобождать жен и детей вашего рода. Я так распорядился его жизнью. Кто-то еще хочет со мной сразиться? Я готов. - Михалыч демонстративно отошел на край поляны.
        Несколько минут на поляне звучала перебранка разгоряченных людей, и даже окрики старейшин не утихомирили страсти. И только когда егерь достал и разрядил выстрелом заряженное мелкой дробью ружье, когда прямо над головами спорящей до хрипоты толпы пронесся громовой раскат, от которого пригнулись самые отчаянные, когда на затихшую изумленную толпу посыпались мелкие ветки и листья, Пычей поднял руку, показывая, что он будет говорить. Что он сказал своим родичам, оглушенный Антип, стоявший как раз около Михалыча, не разобрал, но староста несколько раз упоминал имя Инмара. Чуть позже староста обратился к егерю:
        - Терлей сказывает, аже он и так бы пошел, без позволения общины, потому как его жена и дочка в полоне. И еще пять воинов готовы с тобой сразиться... - тут уже Пычей не выдержал и усмехнулся, - чтобы ты взял над ними победу, и они отправились с тобою мстить. Они даже готовы ослушаться старейшин и вручить тебе свои жизни просто так, без поединка.
        - Скажи им подойти ко мне, староста, - незаметно подмигнув ему, егерь подошел к Антипу, уже начинающему распаковывать один из баулов, которые они еле дотянули через заросли таежного леса до переправы отяков через Ветлугу. Когда Михалыч содрал с недоумевающего Терлея кожаную куртку с короткими рукавами, обшитую вперемежку костяными и металлическими бляхами и наручи из грубых полосок железа, все подошедшие еще настороженно переминались, сомневаясь, правильно ли они поступили. Но когда переливающаяся мелкими упругими кольцами кольчуга обтянула широкие плечи проигравшего жизнь воина, а потом такому же священнодействию подверглись остальные пятеро, когда полукруглые шеломы с шишаками были надеты на их склонившиеся головы, и воины были опоясаны саблями со сверкающими стальными клинками и вытравленными изображениями волков и лис на ножнах...То бурной их радости не было предела, как не было предела зависти в горящих глазах их сотоварищей, посматривающих на свои испещренные зазубринами клинки мечей из мягкого железа.... Восхищенным возгласам даже не помешало уточнение Михалыча, что доспехи не подарены
навсегда, с их помощью воины лишь могут отомстить за своих родичей и добыть новые в бою. А саблей же им еще предстоит научиться владеть, поэтому старые мечи лучше бы захватить с собой. Но окончательно перелом наступил, когда Пычей, как староста нижнего поселения, достал из припрятанного короба деревянную статуэтку, поднес к егерю и сказал, что воршуд принимает его, а подошедший тэро дал совет воинам избрать этого человека воеводой намечающегося похода. Правда, кольчуг более никому не досталось, но через три часа, на склоне дня, разношерстная рать из тридцати восьми человек выступила к переправе, представляющей из себя несколько долбленок, спрятанных в кустах пологого с этой стороны ветлужского берега. У кого-то на поясе был меч, кто-то нес копье или сулицу, но у всех без исключения были луки в налучах, перекинутые за правое плечо, полные тулы стрел и щиты на левом. Не рассчитывая победить противника в ближнем бою, новоявленный воевода предусмотрел возможность взять его измором. Михалыч шел впереди, в доспехе, неся мешок со снятыми с буртасских шлемов лисьими хвостами, которыми он напоследок потряс
перед своим воинством для поднятия духа. Он моргал слипающимися от недосыпа глазами и тихонько жаловался Антипу:
        - Ну вот, еще один спектакль устроили. Эдак я заделаюсь актером на потеху местной публике... Что, совсем ничего не понял из моих слов? Ну, скоморошьи представления видел? Так вот, я - Петрушка. А Пычей то, Пычей... как играл, как играл! Правильно мы сделали, что перетянули его на свою сторону... Хотя... кто его знает, может это он нас перетянул на свою... Но каких трудов это стоило. Я не сколь от тюка вспотел, сколь от попыток вдолбить в его голову, как себя вести нужно и от попыток узнать, кто тут что из себя представляет... - спустя несколько минут молчания, Михалыч добавил что-то совсем Антипу непонятное, - я теперь знаю, как бледнолицые индейцев обманывали. Слишком те были доверчивыми... и чересчур падкими на блестящее... як вороны. Ну да ничего, исправим.
***
        Вячеслав осторожно выглянул из угла и перебежкой достиг дружинной избы, где, нырнув в подклеть за сопровождающим его дружинником, немного перевел дух и широко зевнул.
        Выспаться почти не получилось. Ночь, опустившаяся на весь вместе с проливным дождем и последующей туманной взвесью, загнала всех, кроме дозорных, по избам, и Вячеслав тоже нырнул в первую попавшуюся землянку, когда увидел в ней знакомые ему лица. Там он, не долго думая, с трудом выпросил и начал рвать чистые холсты на бинты, кипятить их, и одновременно готовить отвар цветков ромашки, тщательно фильтруя его. Такой отвар являлся одновременно и антисептическим средством и был хорош для заживления ран. Однако, на всякий случай попросил первого попавшегося нарвать и принести ему подорожника. Видимо, авторитет Вячеслава, практиковавшего в эти дни скотину, взлетел на небывалую высоту и тот без слов принес требуемое, даже сполоснув колодезной водой. Вячеслав отложил подорожник в сторону вместе с предварительно собранными первыми цветками тысячелистника, чтобы в случае нужды мелко порезать и накладывать получившуюся кашицу на неглубокие раны и порезы. Сам же выложил из своего мешка сушеный бледно-зеленый торфяной мох, запасы которого наготовил в последние дни. Его он собрался использовать вместо ваты, да и
как антисептик тот был очень хорош. Также в кипятке была продезинфицирована шелковая нить и водкой нож и обе иголки, одна из которых была заранее нагрета Николаем на огне и согнута полумесяцем для того, чтобы швы можно было накладывать, не сдавливая края раны. А дальше... дальше ночь отразилась в памяти Вячеслава калейдоскопом событий, на которые он еле успевал реагировать.
        Сначала для разминки принесли дружинника со стрелой в икроножной мышце. Иссечением Вячеслав стрелу достал, вычистил и промыл остывшим настоем ромашки рану и даже успел зашить, после того, как кровь остановилась. Но только успел наложить ему повязку (поначалу подумав для более быстрого заживления обойтись без этого, но, поглядев на ползающих по полатям здоровых черных тараканов, сразу же передумал) и отпустить с сопровождающими, как пришли два ополченца, прижимая к голове какие-то подозрительные тряпицы. Отругав их на чем свет стоит, хотя, в общем, было особенно не за что, Вячеслав занялся их ранами, а тряпицы бросил в огонь. Одному стрелой оторвало кусок уха и дело кончилось дезинфекцией и перевязкой, а второму срезнем располосовало полщеки и тут уже новоявленному доктору пришлось попотеть, зашивая длинный разрез. Руки после такого шитья уже начали дрожать. В качестве платы Вячеслав заставил их наколоть и принести еще лучин, что заняло всего пару минут. Но за это время лекарь немного отдышался и сообразил перебраться в дом Любима, где было гораздо чище, и был нормальный широкий стол, который можно
было бы использовать в качестве операционного, абы появится такая нужда. Собрав все свои инструменты, лекарства и не забыв упомянутые лучины, Вячеслав перебрался с помощью недавних пациентов в новые палаты. Отослав помощников к десятнику, чтобы предупредить о своей новой дислокации, он даже успел до следующего раненого провести мокрую уборку помещения.
        Того принесли без сознания с обломанной стрелой, засевшей в грудной клетке и диагнозом "не жилец". Помолившись Богу, что наконечник стрелы после иссечения не застрял внутри, Вячеслав заметил пенящуюся кровь в ране и, прислушавшись, уловил доносящиеся свистящие звуки. Наскоро обработав рану и прижав к ней небольшой кусок холстины, он под недоумевающими взглядами людишек, которых почему-то сразу не догадался выгнать, плотно прижал полиэтиленовый пакет к груди раненого и тут же наложил тугую повязку, предварительно попросив окружающих в этом помочь.
        - Вот теперь жить будет... если не помрет, - произнес он, устало усаживаясь на лавку. - Да все нормально должно быть, несите его в избу, на пол кладите, только постелите что-нибудь, и воды подогрейте, если время есть. Очнется, пить попросит.
        Следом был доставлен дружинник с раздробленной челюстью, которого принесли почти задохнувшимся. Ругаясь матом, Вячеслав перевернул бессознательного дружинника, спасшегося только наличием лицевой маски, на бок и попытался освободить его рот от сгустков крови, но запавший язык не дал ему даже просунуть туда пальцы, а дальше оттягивать челюсть он просто побоялся. Тогда, не долго думая он просто посильнее схватил язык и, вытянув его, насколько смог, пришпилил к столу иголкой под ошеломленные взгляды весян. Наложив в итоге дружиннику на челюсть фиксирующую повязку, Вячеслав настоял, чтобы один из общинников остался и наблюдал за обоими лежащими пациентами, объяснив, что надо делать и при каких признаках нужно звать его.
        Далее пациенты шли потоком. Вместе с новостями. Кто-то еще раньше получил резаные раны от бесконечного потока стрел, первые полчаса вслепую посылаемых разъяренными после вылазки дружинников буртасами, кто-то упал в темноте с помоста и подвернул ногу. Вячеслав вправлял конечности, чистил раны от грязи и мертвых тканей, промывал их и накладывал приготовленную кашицу или мох в зависимости от практикуемых ран. Только раз принесли людина со стрелой в глазнице. Натянув обратно откинутое покрывало, Вячеслав осторожно задал вопрос:
        - А что этого то принесли? Думаете, я мертвых на ноги ставлю?
        - Да ить... кто его знает... Наказ был нам от Трофима Игнатьича... всех сюда...
        - Я, ребята, не колдун и не святой человек, чтобы такими вещами заниматься. Я простой лекарь. В основном скотину лечу, - насмешливо произнес Вячеслав, - а вас уж так, заодно... Уносите.
        Только поздним утром, когда кто-то заглянул и начал жаловаться на заболевшую животом скотину, лекарь понял, что наступил перерыв и, пообещав заглянуть попозже, забылся на лавке неспокойным сном.
        А после полудня его растолкали и, многословно извиняясь, сказали, что его срочно зовет воевода, Трофим Игнатьич. И о раненых ему можно пока не беспокоиться, хуже тем не стало. Однако, когда он попытался сразу выйти на улицу, его вежливо остановил дружинник и дал ковш холодной воды умыться прямо в сенях.
        - Проснись поначалу, лекарь, - сказал тот, представившись Петром, - ворог по деревьям на холме воев посадил с самострелами, да лучников рядом поставил. И шагу ныне не дает ступить по веси. Ужо не знаю, пойдут ли на приступ, да и ссадили мы двоих, но передвигаться надобно, как я повелю. След в след.
        Однако добрались до дружинной избы спокойно, то ли осторожность Петра в этом помогла, то ли лучники на холме прозевали, но факт остался фактом, ни одной стрелы по ним выпущено не было. Взобравшись из подклети в избу по приставной лестнице, Вячеслав коротко поклонился десятнику, вызвав у того одобрительный кивок и ответное приветствие:
        - Здрав будь, лекарь. Ведомо мне, что ночь ты всю провел с ранеными, да весть срочная пришла, гхмм... Прилетела точно под оконце избы нашей. Токмо... не я один грамоте разумею, да разобрать мы не можем, что там писано. Али твой человек какой писал? - И Трофим кивнул на стол.
        На столе лежала оперенная стрела и развернутая берестяная грамотка, прижатая по краям двумя тяжелыми ножами. Вячеслав нагнулся и начал читать вслух наспех вырезанные кривые буквы:
        "Папка, ворогов побили.
        Дядя Ваня ушел к отякам за воями.
        Обещал вернуться ночью.
        Вовка"
        Глава 12
        Холодная вода все-таки добралась до нутра и зубы, до этого просто выбивавшие чечетку, зашлись в мелкой барабанной дроби.
        - Ввв.в.се, сследдующий! - Николай выскочил из воды на скользкий глинистый обрыв, оперся руками о травяную кочку и, подтянувшись, вывалился наверх. Руки сами обхватили плечи, а ноги пошли вприпрыжку, - пить надо меньше... мень..ше надо пить...
        - К костерку ужо придвинься, доле всех в водички-то пробыл, - Любим скинул нательную рубаху и полез в воду, - али иди погрейся, подергай за сиську у "бабы", аже не устали руки-то...
        - И то дело, - Николай отодвинул в сторону одного из плотников и схватился за толстую веревку, на которой через блок была подвешена деревянная "баба", кусок тяжелого бревна, изготовленного из топляка, которое иначе, чем вдвоем, и не приподнять было. Блок же представлял собой отпиленный кругляк от бревна с выдолбленной посередине канавкой и прожженной то ли углями, то ли железом широкой дырой. Блок этот был смазан изнутри дегтем и вдет на толстую жердину, которая была перекинута наискось через речку, и каждая сторона которой держалась на трех перекрещенных кольях, - эх, дубииинушка, ухнем! - Хрясь! - Эх, зеленая, сама пойдет! - Хрясь!
        Очередная дубовая свая входила в илистое дно, перегораживая узкое русло лесной речки частоколом острых редких зубов, выстроившихся в два ряда параллельно друг другу. Темная вода уже начала вспучиваться в месте рукотворной запруды мелкими бурунами, обтекающими человеческие тела, возившиеся в холодной воде, и упомянутые сваи, служащие опорой для уже приготовленных на берегу, стесанных с двух сторон, бревен. Чуть в стороне один из плотников вытесывал лоток из предварительного расклиненного и расколотого толстого бревна. Двое других пытались соорудить из квадратного круглое, соединяя толстые тесаные доски в два огромных, метра в три - три с половиной, колеса, которые потом придется соединить и посадить на одну ось. Далее сооружение прирастет внутренними карманами, тоже составленными из теса, которые будут наполняться набегающей сверху водой из лотка и крутить ее силой эту махину, обильно смазанную в местах сочленения дегтем. Еще предстояло собрать на той же оси малое силовое колесо, нашпигованное в пазах дубовыми штырями, и крутящее своего ортогонально расположенного собрата, закрепленного на
подвешенной на рогатинах вертикальной толстой жерди. Заканчиваться внизу эта жердь должна была чем-то вроде пропеллера, перемалывающего в выкопанной и застеленной досками яме куски смоченной водой глины. Кроме подвешенной жерди с этаким малым собратом были предусмотрены еще несколько механизмов, которые планировалось достаточно просто менять друг с другом, отводя жердь в сторону и перенося сцепление на что-то другое. Соединение с силовым колесом, конечно, получилось бы аховое и наверняка дубовые зубья придется потом достаточно часто менять. Но зато можно было в скором времени запустить и глиномешалку, и пилораму, для которой, правда, не хватало самой главной детали, - ножовочного полотна. Поначалу Николай хотел выковать круглый зубчатый диск, но потом раздумал, поскольку засомневался, сумеет ли он выковать большой по диаметру и сбалансированный. Легче выковать длинное полотно и приспособить его на раму по типу лучковой пилы. Может, для начала, мастеровые полотно от лучковой пилы дадут... С возвратом досками, если получится договориться.
        Солнце уже почти село, и только оранжевое небо за высокими деревьями отдавало последние проблески закатного света на грешную землю.
        - А неплохо для половины дня работы, а, Любим? - споласкивая ступни в воде, прокряхтел Николай.
        - Не худо, что тут сказывать... Благо, ты тотчас растолковал плотникам, яко все должно выглядеть... А вот людины вопрос к тебе имеют. Что это за портки короткие ты на себя нацепил? Вроде невместно мужу так выглядеть... Однако, бабы так и снуют на тебя глянуть, кхе-хе...
        - Трусы то? Семейные? - полез на берег, стараясь не запачкаться, Николай, - у вас может и невместно, а у нас еще и майка полагается к ним, нижнее белье, значится. Исподние порты по-вашему. Просто покороче, чем ваши ноговицы. Стирать полегче и штаны при этом каждый раз не меняешь. Ты лучше скажи, как на других фронтах дела?
        - Я сказывать могу, сколько глины накопали, да руды принесли, - неторопливо ответил Любим. - Сколь раз ужо формы под плинфу глиной были набиты, да как Вовка там порядок держит, тоже могу обсказать. Что ребятишки из дозору поведали, да как послание, что грамотей этот ваш сочинил, передали... Куда охотнички потом наведаться порешили, тоже... А вот про фронты твои, не обессудь, ничего не скажу. Не знаю, про что ты.
        - Да про то же, про что ты мне хочешь поведать. Где работают в поте лица, там трудовой, значит, фронт, а где воюют, там просто фронт, без всяких там... А что охотники пошли встречать Михалыча к переправе, как он им наказывал, так я про то с самого начала знал. Придет уж он туда с воями али нет... И что они осваивали оружие новое и к кольчугам привыкали, тоже знаю... Сколько плинф то набили? Как договаривались, в половину ладони толщиной делали, чтобы сохли быстрее?
        - Это ты Владимира поспрошай, у него ладонь одна, у меня другая... Как уж он там сговорился с теми, кто формы мастерил... Но несколько сотен по поляне в тенечке разложили... Несколько дней посохнут и в яму заложим, жечь будем... Хе! - покрутил головой Любим, - Вовка, и тут учительствовать пытается... Ты, речет, переверни сотню плинф, а ты четверть того, а потом еще пять раз по стольку, а ты в полтора раза поболе, чем первый. И проверяет, тычки дает, аже кто не так делает. А они все прутиками на земле чертят пред тем, как делать что...
        - Хмм... молодца, так их... А что от ребяток из дозора слышно?
        - Ничто покуда... Ждут вороги воев своих, но в лес не суются, боязно им, знать мыслишки, что не все ладно, посещают их... Кхмм... А я вот попытать тебя хочу секреты твои, ответишь ли?
        - Неужто не отвечал раньше? - удивленно ответил Николай.
        - Да такие секреты не каждый сыновьям своим сказывает... Вот ты мне про закалку рек. Ножей там, топоров... Ох, совсем запамятовал обсказать тебе про твой топор, аже ты днесь общине попользоваться дал... Плотники рекли, волшебный он, косятся подозрительно, уж не заколдован ли? Второй то просто остер, да точить его не надобно пока. А этот... С таким топором избу в одиночку за день поставить можно. Сам рубит...
        - Хмм... У нас это тоже редкость, хотя нет, не так... Вот ты про сабли узорчатые, что платок перерубают на лету и вокруг пояса сгибаются сказывал, было дело?
        - Было, да быть может, сказки люди бают про то. Я токмо узор на клинках видел, а в руки не дали... - огорченно покачал головой Любим.
        - Вот и у нас тот топор, что та сабля против обычной, неплохой. Есть, но дорого.
        - Ага. Ну да бог с колдовством этим, раз такое дело, Так вот насчет ножей я... Баял ты, как уголь железу крепости добавляет... И что оно твердое становится и сталью зовется. А как же быть с той же сабелькой, что сгибаться должна? И меч не только крепость иметь должен, но и гибкость, абы не переломился он при ударе.
        - Вот и перешел ты к следующей ступени в своих вопросах, Любим... То, про что я тебе сказывал, только для хозяйственных инструментов можно применять. Тех же ножей... Небольшие они, изгиба им не нужно, или топор тот же. Отковал, наточил, в уголь засунул, зацементировал, эээ... углем крепости добавил. Уголь березовый али дубовый использовать, хотя сосновый еще лучше, а в него до трети объема еще можно намешивать пера с птицы да кусочки кожи, али пережженный толченый рог класть. Но его, однако, не напасешься... Такие инструменты тебе потом долго служить будут. Внутри железо сырое, а снаружи сталь крепкая. Не сломается и долго не сточится. А вот к оружию требования то повыше... И острое должно быть, и крепкое, и не ломаться. Тот же топор сломаешь, плюнешь, да новый возьмешь. А в бою это тебе ценою в жизнь станет.
        Поэтому, в тех же узорчатых саблях другой принцип... другое железо применяется, которое слишком дорого для топора использовать. Одни, к примеру, так делают, берут сталь... ту же крицу хорошую берешь, она же разного качества получается... Где то чуть-чуть стали, где то железо... Но лучше взять полоску железа и полоску стали и сварить их. Как в полосу их прокуешь, напополам складываешь, и опять проковываешь, а потом опять пополам... и несколько раз. По моим прикидкам семь-девять раз достаточно, да ведь это зависит от первоначальной заготовки. И получается у тебя много перемешанных слоев. Один слой твердый, стальной, а второй мягкий - железный. И получается, что мягкие слои мечу твоему не дадут хрупнуть от удара, а твердые твердость ему дают. Вот узор на клинке и показывает, как эти слои перемежаются.
        - Вот оно как, - почесал затылок Любим, - понятно, отчего такой меч на вес золота выходит. Это сколь работы для кузнеца...
        - Да и железа со сталью много уходит. В несколько раз больше изведешь, чем по весу потом получится... Некоторые, кстати, берут прутки и не пополам сгибают, а скручивают поначалу. Еще гибче клинок от этого. Но это только один способ... - Николай ненадолго задумался, - про булат слышал? Из которого узорчатые мечи делают?
        - Нет... Из полуденной страны, сказывают, лепешки железные везут, не упомню как они прозываются. Из него узорчатые мечи и куют... Мыслил я, что такие мечи это есть харалуг.
        - Можно и харалужными прозывать, а те, что слоями куются, дамасской сталью еще кличут... А у меня... в отечестве... те лепешки называли вутц, а железо то булатом. Я тонкостей в названиях не понимаю, да и дело то не в этом... Так вот, в той полуденной стране сразу такой металл делают узорчатый, а не просто проковкой да сгибанием. И получается он даже еще крепче... А дело в том, что сталь там варят в тигле... Горшки делают из огнеупорной глины. Из такой, к примеру, какую мы для кирпичей искали... Засыпают туда шихту... ну тот же уголь с рудой хорошей, без примесей, закрывают крышками с дырками для отвода газа, ставят их в печь на угли, можно вперемешку с гравием каким и засыпают их тем же вровень с крышками. Дутье опять же сильное нужно, для того, чтобы расплавить все в этих горшках и варят их так долго, как тигли эти выдержат... Шлак то, сок по твоему, наверх поднимается, а булат внизу остается... Самый узор на дне получается, как тигель разобьешь. Только сначала его правильно остудить надобно, чем медленнее, тем лучше... А потом еще и отжиг ему дать при тысяче градусов... ну, когда цвет, как
солнце закатное у получившегося бруска металла будет. Тогда узор сильнее проявится. И ковать опять же особым образом надобно, чтобы кристаллы не разбить... А! Вот про них я и забыл сказать. Отчего крепость то у булата появляется? Когда он остывает, то в металле образуется кристаллы такие, а вокруг еще собираются помельче, да покрепче. На срезе или сломе это видно... Эх... слова то умные я тебе накидаю, только вот от этого ты лучше меня не поймешь... Да я и сам тут только вершков нахватался...
        Любим неожиданно посерьезнел лицом и, обернувшись в сгущающейся темноте к Николаю, поклонился тому в пояс, коснувшись рукой своих сапог и показывая свое знание родословной собрата по ремеслу:
        - Благодарствую за науку, Николай, сын Степанов, век не забуду.
        - Да что ты, в самом деле, - аж цокнул от досады Николай, - я же тебе только словами все обсказал, а делать то вместе придется, и намучаемся мы еще с тобой сколько...
        - А ты не относись к сему знанию, как к никчемному, - выговорил сотоварищу Любим, - то благо для нашего рода, аже делишься ты всем что, знаешь. А отцы наши по крупицам собирали такие слова. Ты такой кладезень имеешь, аже пересказывать из уст в уста надобно и на грамотах писать, абы не потерялся бы в веках он... И хранить пуще зеницы ока в роде нашем... Так каким путем мы булат то варить станем?
        Так хитро, не скрываясь, прищурился Любим, что Николай, не выдержав, расхохотался:
        - Третьим, третьим способом... В роде он грамотки оставит, кхе... Дай продышаться, уморил... Первый способ долгий, второй сложный, а вот третий нам подойдет. Чугун мы с тобой, считай, получим. Будем из него булат варить в тигле, но добавляя туда железную стружку... Температура для плавления чугуна поменьше нужна, значит и угля тоже, да и от лишнего передела в сталь избавимся. Правда булат похуже получится, но нам хоть его сделать для начала, а далее видно будет... Давай ужо, топай к костру, выведывальщик, варевом да травками оттуда так тащит, что, как говорится, кишка кишку колотит по башке...

***
        Сотник Ибраим медленно прохаживался около шатра, постукивая свернутой плеткой по голенищам сапог. Солнышко как раз поднялось за речкой над верхушками деревьев и начало ласково пригревать освобожденный от шелома затылок, поблескивающий ранней плешью. Это через два-три часа разогреется, и пот потечет градом, впитываясь в поддоспешник. А пока... лепота. И плавные благостные мысли словно сами рождаются в голове:
        - Эхе-хе... скоро должна прибыть лодья с низовьев, а там уж и другие воины подоспеют с живым товаром из лесного схрона. А когда он прибудет в Булгар, то умм. . - причмокивание само родилось на устах Ибраима, - у всех его завистников челюсти отвиснут. Пять десятков отборных молодых женщин и сильных мужчин готовы для перевозки на невольничий рынок. А к ним будет еще несколько десятков русых красавиц, которые попадут в гаремы булгарских вельмож или даже еще дальше в полуденные страны, где особо ценятся светловолосые рабыни. Больше уже просто не вместится в лодьи... Хорошо. Тогда уж он всласть заживет в окрестностях Буртаса, ну... сначала нужно, конечно, отдать долги советнику князя, который принял участие в уговорах вышедшего в отставку сотника совершить сей благостный поход, обеспечив звонкой монетой, а потом... Потом посвататься к его дочке, прекрасной Хаан... и жить припеваючи, за могучей спиной нового родича. Ха... только бы пришел поскорее этот вечно ворчливый десятник Алтыш. Как он надоел своими придирками к новой вере и могучим булгарам, вечно вспоминая, какие были у нас великие предки...
Было, все было, но ходили и под хазарами, придет время, уйдем и из под булгар, нужно только подождать... А пока надо жить, жить сегодняшним днем и получать от жизни удовольствие... Да, Алтыш... одно воспоминание о нем может испортить радужное настроение. Ему был дан крайний срок придти сегодня в полудень, даже если он никого не поймает. Не поймает!... Да после этого он и часа в десятниках не проходит, найдется кому заняться такой... приятной работой, как поимка невольниц..
        Сладких, мягких, податливых... хм, через некоторое время, конечно.
        Грезы сотника были прерваны подбежавшим дозорным. Но Ибраим не обиделся на него и никак не наказал. Ведь тот ему принес радостную весть. Наконец то идет лодья.
        - Ага, на веслах идут, ветер то в лицо им. И кормчий Ишей стоит на руле, вон как развеваются его черные волосы, выбившиеся из заплетенной косы. Сколь раз говорил, чтобы надевал шелом, так нет, жарко ему, видите ли. А наказать, так такого кормчего потом поди найди. Все пути и мели на Суре и Итиле знает, с закрытыми глазами проведет... Только почти никого над бортами не видно. Стычка была с кем, что ли?... Хм, наверное, просто перепились... Я им покажу потом, как нарушать заветы Аллаха, волками взвоют! Ну да ладно, теперь только Алтыша дождаться и отправляться можно... Или все таки наказать русинов, за то, что попробовали сопротивляться? Но, вроде и воинов терять не хочется... Скажут, что Ибраим, изменила тебе твоя обычная удачливость? Да уж, и так почти десяток выбили начисто. Потом никто не пойдет с тобой в набег, сотник... Эх, жалко, что русины этой ночью остались в своем селении... Ах, какой он подарок им приготовил... Как бы он поплясал потом на их костях, когда они напоролись бы на приготовленную ловушку... А! Шайтан тебя задери! Куда ты правишь, вонючая собака! Руль, руль выворачивай! -
сорвался с мыслей на крик сотник.
        Лодья, прошедшая чуть выше по течению, развернулась, встала по ветру, а потом неожиданно поставила парус и дернулась вперед как застоявшаяся кобылица. Кормчий же, вместо того, чтобы отвернуть руль на середину реки, направил судно прямо меж двух вытащенных на берег кораблей, стоящих всего в нескольких саженей друг от друга. Неожиданно перед самым берегом парус дернулся, нижняя его часть вырвалась от сдерживающих канатов и подлетела вверх, а набегающая ладья довела руль вправо, и плавно скользнув меж своих соседок впритирку к их бортам, выбросила свой нос на песчаную отмель.
        - Уффф...! - Вздох облегчения сотника пронесся над лагерем словно предгрозовой порыв ветра. - Я скормлю твою тушу собакам, Ишей, паршивая ты свинья! Я одену тебе на голову свои исподние портки и ты будешь так гулять в центре Буртаса! - прокричал он и продолжил себе под нос, - Но каков шельмец, так показать свое мастерство! Недаром согласился идти, только когда ему пообещали двойную долю в добыче против обычного воина. Ай-ай, молодец!
***
        Только присланная записка удержала воеводу переяславской веси, которого по привычке называли десятником, от того, чтобы броситься ночью на лагерь буртасов. Скрипнув зубами, воевода спрыгнул с помоста и присел, облокотившись на столб.
        - Пятьдесят на тридцать еще имели какую-то возможность... нет, не обратить ворога вспять, для этого неодоспешенные смерды все-таки слабы, - в очередной раз прогонял десятник через свое уже порядком воспаленное воображение сложившуюся картину, - но ворваться во вражеский стан следом за острием дружинного десятка. Ночью, в темноте, мы еще могли взаимно поистребить друг друга ... А ныне... ныне слишком поздно. Аже в лесу смерды и пощипали немного буртасов, то и сами полегли, вестимо, а бабы в лучшем случае разбежались... Вернутся остатки тех, кто на поимку ушел, да с низовьев лодья придет... Тогда при нужде и весь с ходу возьмут, а баб то ужо всех до единой на веревке притащат... Охо-хо... как глядеть то после этого смердам в лицо, если жив останусь... Смерды... сам будто боярин... Вольные люди. И сам из этой верви вышел, туда же и возвернулся. Нажил на княжеском дворе привычку никого за людей то не считать, да помыкать всеми аки...
        - Трофим Игнатьич, - подал сверху голос Петр, - кажись с низовьев лодья идет, прикажешь всем на стены становиться?
        - Погодь, Петруша, - начал вставать, кряхтя, десятник, - гляну глазом, что там происходит...
        - Трофим Игнатьич, Трофим Игнатьич! - к нему бежал во все ноги лекарь... Вячеслав кажется... что за нелегкая судьбинушка его несет? Все одно к одному.
        - Пригнись, лекарь, - прокричали ему с помоста, - жить надоело? Али людей лечить не хочешь боле?
        Тот для вида пригнулся, добежал до помоста и тоже прислонился, чтобы отдышаться, к столбу:
        - Трофим Игнатьич, беда у нас, народишко начинает с температурой валиться...
        - С чем валиться? Али стрелами закидали?
        - Да нет, жар у них, температурой это я называю, кашель, головокружение. Как уж назвать то эту эпидемию, чтобы вы поняли... мор, что ли...
        - Господи, - перекрестился, сильно побледнев, Трофим, - за какие же грехи ты нас наказываешь, из огня да в полымя... Иди лекарь, ништо нам ужо не поможет. Самое время на ворога бросится и сгинет он вместе с нами...
        - Трофим Игнатьич, я может, не то сказал, - напугался Вячеслав, - ну заболели они, так еще неизвестно чем, не чумой же... - попрехнулся он и замолчал.
        - Что, лекарь? Реки, егда смертушка наша придет? Не молчи, и так душе тошно... - перекосившись лицом, десятник дернул ворот кольчужной рубашки.
        - Так... - начал собираться с мыслями Вячеслав, - во-первых, всем строгий наказ - надеть на лицо повязки из холстины, они должны закрывать рот и нос...
        - А! Да какое там спасение, если мор, лекарь! Убирайся отсюда! - отвернулся от него десятник.
        - Молчать! - аж взвизгнул неожиданно для себя Вячеслав, - Сам хочешь помереть, иди один в поле и помирай, а у людей жизнь не смей отнимать без смысла всякого! Я лекарь, и мне решать, что делать в этом случае! И нечего так багроветь, удар хватит! Хочешь голову сечь, так секи, токмо неправ ты! Я к тебе не суюсь, когда людей на смерть вести, и ты ко мне не суйся, как их лечить! Или ты делаешь, как я сказал или...
        - Что или? - неожиданно успокоился десятник.
        - Не отнимай у людей последнюю возможность, - попросил Вячеслав, заглядывая воеводе в глаза.
        - А ты знаешь, что лодья с низовьев идет? Что, может, через час весь на копье возьмут и тут упокойники одни валяться будут? А?
        - Михалыч сказал, что придет с воинами...
        - Иде он, твой Михалыч? - внимательно посмотрел на лекаря десятник, склонив набок голову.
        - Он придет, - ответил твердым голосом Вячеслав. - По-другому не будет.
        - Ну, ну... Ночь уже прошла... Ладно, твоя взяла... Вячеслав. Глаголь, аще надобно тебе что для лечения.
        - Про повязки я сказал, - начал перечислять Вячеслав. - Это всем строго обязательно. Если кто заболеет, то сносить к дальней землянке, оставлять перед входом. Внутрь не заходить. Если снадобье какое сделаю, оповещу. А пока, пить только кипяченую воду, грызунов всяких истреблять нещадно и жечь. К ним не прикасаться. Руки мыть, особливо перед едой... Что еще надумаю, али траву какую в огонь бросить для дезинфекции, гххм... скажу... И тряпку бы какую, что мор у нас, на шесте вывесить...
        - Мыть, это мы могем, слышь Свара? - Ухмыльнулся десятник. - На ворога пойдешь, руки водицей мой. И стрелы пускай только по мышам, неча им тут бегать... Ладно, пошутковали... Свара, Никифора найди и все ему обскажи, холстины пусть нарвет, воды наготовит... Что лекарь скажет, пусть делает... И за повязками проследи, аже у всех были. И это... лекарь, Радимира я тебе пошлю, аже он тебе подскажет что, не гнушайся...
        - Трофим Игнатьич, ты глянь на это... - Петр аж подпрыгнул над тыном, - что лодья то творит! Быстрей поднимайся!
***
        Вячеслав медленно возвращался к больным вдоль тына, по привычки прижимаясь от обстрела к бревенчатым стенам и пригибаясь, когда нужно было пересечь обстреливаемое пространство. Вокруг царило какое-то нездоровое оживление, люди на стенах о чем-то оживленно переговаривались и даже неосторожно высовывали головы поверх изгороди, но лекарь был слишком озабочен своими мыслями, чтобы обращать на это внимание.
        - Так, повязки я сменил, помощники старые бинты прокипятят, за ранеными последят, отвара ромашки пока хватит, мха тоже... Дружинник с челюстью уже очнулся и, того гляди, на ноги вставать начнет, не убег бы... А с простреленной грудью еще пока плох, ну да мне к нему лучше не подходить пока, раз уж я так плотно займусь теми, кто слег с жаром...
        Как только к Вячеславу заявился первый больной с мутными глазами, он сначала даже не понял, что с ним такое, но, потрогав лоб, сразу отвел его в ту первую полуземлянку, в которой он начинал принимать раненых. Выгнав оттуда всех, наказал, чтобы даже не приближались к этому дому, а остальных заболевших срочно посылали сюда. Что подобное случится, Вячеслав подозревал давно. Все-таки будущее время было слишком переполнено людьми и их микрофлора, а проще говоря, зараза, собранная со всего мира, не могла пройти мимо местного люда, не нанеся им удар исподтишка. И, конечно, он не собирался никому говорить, что это они могли быть виновны в этом ударе. Во-первых, не поймут ничего, еще в колдовстве обвинят. Во-вторых, это могло бы подставить не только его одного, но и остальных, детей, главным образом.
        Уложив заболевшего и выслушав, как тот зашелся в кашле, Вячеслав развел костер и поставил кипятиться воду. Сам же разложил свои немногочисленные травы, собранные за последние дни, и начал готовить грудной сбор, перечисляя себе под нос названия трав, доставаемые из тряпиц.
        - Так, что мы имеем, те же цветки ромашки. Из антимикробного и противовоспалительного листья дущицы, они же против бронхита... Ага, мать-мачеха, тоже отхаркивающее, завсегда в грудной сбор идет... Вот, наконец-то, потогонное, липовый цвет, он же от головной боли и кашля. А это что? А, это я корни и листья одуванчика завернул, вроде жаропонижающее, но... в сторону пока. Подорожник, отлично, при кашле и как снотворное. И, наконец, венчает коллекцию с таким трудом выцыганенные у Агафьи сосновые почки, противовирусное и отхаркивающее. Все, что ли? - поворошил он свои свертки, - Вот еще, кора ивы, тоже собранная ранней весной Агафьей, противомикробная и жаропонижающая. И как я все это буду совмещать? В каких пропорциях? Ну липу и мать-мачеху, можно... А еще? Хмм...
        Однако размышления его были прерваны новыми пришедшими весянами, которые ранее по таким пустякам, как подкашивающиеся ноги и жар не хотели беспокоить лекаря, да и куда же уйдешь со стены, когда в любой момент весь на копье могут взять.
        Разложив еще человек шесть по полатям, Вячеслав начал заваривать разные варианты трав в нашедшихся около очага мелких глиняных горшочках, а настояв их, напоил больных и закутал всеми нашедшимися в землянке вещами. Пробормотав, чтобы те не вставали, а лежали бы себе и потели, выскочил наружу и побежал к воеводе докладывать о сложившейся ситуации.
        И вот теперь он брел обратно, пытаясь вспомнить все симптомы всевозможных страшных болезней, которые когда-либо обрушивались на род человеческий, в первую очередь чумы. Дойдя то места, обреченно вздохнул и спустился вниз обследовать больных. В первую очередь подставил светлые холстины тем, кто особо мучился кашлем и посмотрел, есть ли кровавые сгустки, осмотрел как смог при свете лучины полость рта и прослушал дыхание, поспрашивал насчет мышечных болей и осмотрел на предмет мелких кровоизлияний на теле. Протест вызвали лишь его попытки осмотреть паховые области на предмет увеличенных лимфоузлов. По его воспоминаниям, первичные чумные язвы и воспаления набухали именно там, а при пункции оттуда выдавливался даже гной. Однако он наорал на первого заартачившегося так, что остальные лежали смирно и давали себя беспрекословно осмотреть. Перед осмотром же, Вячеслав сполоснул руки отваром коры ивы, который, как он вспомнил, по действию заменял хирургические перчатки. Потом, слегка успокоенный тем, что кроме мышечных болей других симптомов не обнаружил, всех еще раз обильно напоил, и стал готовить еще
порцию ивового отвара, но уже всем для полоскания. И только тогда заметил седого старика, незаметно стоявшего около входа, опираясь на массивную клюку. Правда, Вячеславу показалось, что клюка ему нужна только для придания солидности.
        - Радимиром меня звать. Ужо воевода рек обо мне.
        - Было дело, - ответил Вячеслав, переставляя на огонь новую порцию отвара.
        - Знать, обучали тебя люди, любящие мудрость, лекарь. Так? - спросил Радимир, присаживаясь.
        - Обучали, да не совсем тому. Приходится на ходу переучиваться. А ты вот сказал "любящие мудрость", может и греческое слово знаешь, которое именно так и переводится?
        - Ведомо мне и то слово... А чему ты дивишься?
        - Да вот в глухой деревни встретил человека, который про философов знает. Про Платона, Аристотеля слыхал?
        - И то мне ведомо, лекарь, да не обо мне речь. Живот свой я положил на учение всяким премудростям, но вся жисть моя на чужих глазах прошла. Того же воеводы нашего. Всяк сказать может, что видел меня там-то и делал я то-то. А вот вы пришли неведомо откуда и всяк у вас какое-то отличие имеет. Один лечит, другой счет и грамоту преподает, третий воин, что меча не держал, но ножом аки рукой управляется, еще один в кузнечном деле смекает то, про что Любим и не слыхивал... Пошто молчишь? Али сказывать нечего?
        - Ну почему же, - подумав, молвил Вячеслав, - сказать то есть чего... Только вот поймешь ли... Да ты, кстати, можешь понять... Но... рано еще. Никто мы Вам пока... Погоди Радимир, срок придет, обскажем все подробно...
        - Срок придет... Ну да ладно, подожду, авось доживу до срока вашего... Токмо пока мы тут с тобою лясы точим, одному срок ужо выходит... Глянь...
        Вячеслав бросил взгляд на первого пришедшего к нему больного и заметил лихорадочное, осунувшееся лицо, с блестящими на нем глазами. Подбежав и положив руку ему на лоб, проговорил:
        - Горит он весь, температура сильно за сорок зашкаливает. Слышь, Радимир, есть ли уксус у тебя какой? Ведомо ли тебе это слово?
        - Ведомо, ведомо, греческое оно и к нам пришло от них...
        - Подожди объяснять, есть ли? - заторопился Вячеслав.
        - Скислась у меня вина яблочного целая бутыль по пути из Переяславля, он там и есть...
        - Это просто хорошо. Я пока воды колодезной подогрею, а ты принеси, Христа ради, его. Больного обтирать надо, жар сбивать будем, а с яблочным уксусом оно гораздо сподручнее... Или, подожди, давай я сбегаю, где оно?
        - В подклети дружинной избы стоит, сосуд глиняный, оплетенный. Самый большой, наискось от входа, не промахнешься. Беги, а я подогрею воды то.
        - Только совсем чуть, чтобы... с телом она одинаково по теплу была, - бросил Вячеслав, выбегая из двери.
        Глава 13
        (вечер предыдущего дня)
        Михалыч раздраженно метался около переправы, находящейся немного ниже по течению от переяславской веси и ждал, когда охотники лодками переправятся на этот берег и присоединятся к отяцкой рати. Участок реки, по берегу которого он бросался из стороны в сторону разъяренной кошкой, был закрыт мысками от возможных любопытных взглядов, и толпа, высыпавшая на берег, была в сравнительной безопасности. Если, конечно, не проспят выставленные новым воеводой на возвышенностях наблюдатели. Бывший капитан возглавил военную силу отяков на недолгий срок, всего лишь на один поход... Однако настоящим воеводой он себя еще не чувствовал.
        - Ну что за народ, Антип, упрямые бараны! Ничем их не проймешь... Я то уж обрадовался, раз рать собралась, то теперь можно отработать по всем статьям... И по всем правилам военного искусства... Кха... Пусть даже не совсем приспособленного под местные реалии. Ан нет... Гулькин хрен нам с тобой, а не покомандовать в свое удовольствие. Развели демократию, едрену кочерыжку им в задницу... Видите ли, на все они готовы, как Пычей говорит. Даже на смерть по первому моему слову, и даже тем способом, что я укажу... Тьфу! Только вот место этой смерти они выберут сами. Хррр-а... под трибунал всех по законам военного времени! Ну, на кой ляд нам тащиться три часа в нижнее селение, если мы нужны тут? Покончили бы одним махом с буртасами у веси, ну... не покончили бы, так отогнали..
        силы то равные... почти. Нас больше в два раза, они сильнее... Пожгли бы их лодьи ночью, а то и взяли бы нахрапом. Опосля спокойно занялись бы нижними... Они сами бы, на блюдечке к нам приплыли. По словам пленного десятника, как раз утром выступить хотели...
        Так нет же, им надо девок своих сначала освободить, да отнятое вернуть, а уж потом они в полном моем распоряжении. Роту на это даже принесли. Шесть часов теряем, Антип, целых шесть, туда три и обратно столько же. А сколько там провозимся? И сколь народа положим? Ночью, как планировалось, точно не вернемся, хотя я и обещал... Правда, штурмовать весь буртасы, без подмоги снизу и сгинувших воев, вряд ли пойдут... Хотя, с другой стороны... да кто знает, что у них за тараканы в голове?
        Антип, все это время молчаливо слушавший воеводу, позволяя тому выпустить весь пар, недоуменно разинул рот:
        - Вечор - другой назад сказывал ты, что тараканы есть прусаки... Эээ... они токмо к буртасам в голову залазят, али и к честному христианину могут сквозь слух попасть? - показал охотник на свое ухо.
        Михалыч с пару секунд недоуменно смотрел на охотника, а потом отвернулся и затрясся от распиравшего его смеха:
        - Тараканы... в голове... ползают... охо-хо... По мозговым извилинам! Прочищают... от застоя мочи... - наконец новоявленного воеводу отпустило, и он решил сменить тему. Иначе Антип, судя по его расширившимся глазам, обязательно бы спросил, почему именно такая жидкость течет в черепной коробке и как она туда попадает? - Слушай, не знаю, как к ним, а ко мне точно таракан заполз, - Михалыч еще раз хрюкнул и решил сгладить свои слова, чтобы не приняли за сумашедшего, - шуткую я так, не обращай внимания на слова мои... Так вот, почему бы нам и в самом деле не заглянуть вниз по реке? Во-первых, в полон попали многие мужи, которые могли бы присоединиться к рати в случае своего освобождения. Во-вторых, обратно можно с ветерком на лодье отправиться, ты управляться то с парусом можешь?
        - Хитрого там нет ничего. И на руле случалось посидеть, пока сюда добирались... Но одному не справиться и любое несогласие в том, как людишки парус ставят, токмо к гибели приведет, аже лодья перевернется.
        - Хм, - задумался Михалыч, - а эти людишки у буртасов как ночуют обычно, вместе?
        - Тот, кто к парусу ближе, - ответил Антип, - завсегда на лодье ночь проводит. Им на ее защиту и вставать...
        - Тогда живыми попытаемся брать, а коли не выйдет, - окончательно решил воевода, - на веслах пойдем. Да и отяки, пока своих девок и детей не освободят, в бой сломя голову бросаться не будут. Окроме того, гхмм... смухлевали мы с тобой немного, звали то их родичей освобождать... Бог-то, он все видит, вот и поправил нас по своему разумению... Вот так то. А уж ежели и навар какой с этого дела люди поимеют, то потом их от ворога за уши не оттащишь. Эх... еще бы выспаться для полного счастья или хотя бы для свежей головы. Ну, да не судьба пока... Смотри, Антип, охотники все переплыли, пошли поговорим тесным кругом, авось решим опять что дельное...
        - Коли осталось у тя в голове что, окромя прусака, то можем и порешать... - ухмыльнулся Антип, - а скажи вот, пошто ты с охотничками буртаса таскаешь полоненного?
        - Пошто... Ну, во-первых, как ты помнишь, оба пленника умеют слегка говорить по-нашему. Тот, который десятником сказался, с полоненной словенкой жил несколько лет, а второй оказался племяшом его, но этот то совсем плохо лопочет... Так что повезло нам с этим несказанно. Но держать их лучше раздельно, помнишь, как старший беспамятного младшего взялся выхаживать? - дождавшись утвердительного кивка Антипа, Михалыч продолжил. - Вот пока они раздельно обитают, то не так опасны. Я десятнику то объяснил, когда по душам поговорили, что если один сбежит, то второго прирежем...
        - И прирежешь? - равнодушно задал вопрос охотник.
        - Да вряд ли... хотя тут как расклад получится, может и придется. Так вот, во-вторых... знание языка нам может пригодиться, как еще с пленными то объясняться, если такие будут. Ну ладно, заговорились мы с тобой, пойдем все-таки. .
***
        Ночью на реке тишина почти никогда не бывает полной. Даже если ветер только начинает чуть-чуть колыхать кроны деревьев, то уж речная вода, словно ласковая кошка, сразу начинает нежить свой покров под его чуткими пальцами. Волны бьют о берег с мерным тактом, пытаясь взобраться по песочку, по раскинувшимся корягам и обнаженным корням мокрой травы, тихо отступая потом с шелестящими песчинками. Главное, пристроиться в этот такт, чуть-чуть подвинуть вот этот звук в сторону, притвориться плеснувшей спросонья рыбой. Главное, не опоздать, иначе где-то в стороне ворвутся в мелодию новые жесткие звуки железа, а ты застынешь диссонансом во внезапно выбившемся из этого такта проснувшемся мире. Главное, не опередить, иначе в той же стороне выбьются из гармонии такие же, как ты, неслышимые тени и этот же мир взорвется яростными криками боли и смерти твоих друзей и родичей... Кажется, все. Да, точно, все... Гармония кончилась, начался хаос... Можно действовать.
        Упал прямо в костер на берегу, ненадолго подошедший к нему дозорный. Его сотоварищ захрипел в кустах. Вспенились барашками волны под ударами весел и на берег вывалились вымазанные грязью полуголые фигуры, тут же кинувшиеся к начинающей просыпаться ладье. Взметнулись на борт и широко раскинули капроновую сетку, в которой сразу запутались метнувшиеся навстречу тени. Тут же на эти, пойманные в силки полусонные тела, обрушились глухие удары обухами топоров, которые заставили поникнуть раскоряченные фигуры. Следом метнулись копейщики с укороченными сулицами, выставив жала в сторону тента, под которым и скрывалось то, ради чего эти люди рисковали сейчас головами. Им уже подсвечивали на удивление быстро разожженными факелами, и четыре человека во главе с Пычеем пошли по центру ладьи, выискивая среди просыпающихся людей тех, кто мог бы оказать сопротивление. Несколько слов старосты и радостные возгласы привязанных, лежащих вповалку баб, сменились кивками на корму ладьи. Оттуда в этот момент двое неодоспешенных воев бросились за борт, а воин в богато изукрашенной кольчуге сделал попытку надеть тетиву на
вытащенный из налучья лук. Он даже успел его вскинуть, но тут в него попали две брошенные сулицы. Одна скользнула по рукаву кольчуги и бессильно вонзилась в один из разбросанных здесь тюков, а вторая вонзилась в бедро, от чего воин выгнулся в истошном крике, но был тут же безжалостно пронзен другими подбежавшими отяками. Спустя мгновение из-за борта донесся всплеск весел и негромкий доклад. Пычей выслушал и обернул покрытое полосами грязи лицо назад:
        - Не ушли и те двое. Закончили мы тут. Дале как сговаривались?
        - Да, сбрасываем лодью на воду и идем на подмогу в селение ваше, - скороговоркой произнес Михалыч. - Оставь пять лучников. Более не надо. Заводь тихая, течением не унесет, а если что, отобьются. Что-то волнуюсь я. На селение ваше почти одну молодежь отправили ...
        Рать, достигшая почти полусотни человек, была разделена на две неровные части. Первая, в количестве двадцати наиболее опытных отяцких охотников, брала штурмом лодью. Это был ключевой момент народившегося плана. Даже если не получится взять селение с налета, то захватчики лишались средства передвижения. И куда тогда они денутся их глухих лесов Поветлужья?
        Всех же одоспешенных отяков не стали брать на тихое скрадывание речного "коня", чтобы они не гремели там своим железом. А вместе с молодежью отправили на штурм гурта. Им также придали неполный десяток переяславцев, задачей которых было рассеяться вдоль тына. Далее, с помощью приставных, наспех собранных на переправе жердяных настилов, одоспешенные переяславские охотники должны были взобраться над изгородью и выцеливать пробегающих ворогов. Это в том случае, если охрана селения ведется из рук вон плохо. Однако предпосылки к этому были. Во-первых, слова полоненного десятника Алтыша. Тот признался, глядя на раскаленный железный прут, поднесенный к его племяннику, что внизу осталась лодья с тремя с половиною десятками воев, из которых пятеро слегка раненых. И что малая часть ночует на судне вместе с молодыми полонянками, как наиболее драгоценным грузом, а остальные стерегут пленников уже в селении, не беспокоясь, что тех кто-то может отбить. То есть за тыном могло оказаться около двадцати пяти воев, включая раненых. Если получится просочиться туда через известный местным охотникам лаз, то хорошо. А
нет, то с помощью упомянутых жердяных настилов можно будет перевалиться через тын в любом месте.
        Над штурмовыми десятками поставили главой старосту верхнего поселения, вызвавшегося пойти с ними в самый последний момент. У Пычея с Михалычем были из-за этого на его счет сомнения, но никаких доводов против они привести себе не смогли, да и уважением тот пользовался среди остальных воинов немалым. Однако не он оказался виной того, что произошло далее. Скорее даже стал жертвой. Шедший первым среди воинов, он поймал в грудь, защищенную только кожаным доспехом, стрелу из первого слитного залпа, которым отяков угостили на подходе к лазу. Видимо, буртасы занимались не только поисками ценных захоронок, выпытывая, в прямом смысле этого слова, эти сведения у пленников. Они также разузнали тайный путь из селения. На нем и поставили засаду из четырех человек, которые, услышав тихие шаги за изгородью, даже спросонья могли резонно предположить, что свой, скрадываясь, через лаз не пойдет.
        Когда Михалыч подошел со второй частью воинов ближе к тыну, который возвышался саженях в двухстах от берега, окруженный всего то парой десятков метров открытого пространства, то ситуация складывалась следующим образом. Переяславцы сумели закрепиться с одной стороны тына, все-таки взяв под обстрел прилегающую территорию. Ночное небо было достаточно ясное и тени, мелькающие на улице под светом лунного светила и звезд, лучники могли довольно успешно выцеливать. Правда, не факт, что все попадания были успешными, потому как скрежет железа свидетельствовал, что тени были совсем не беззащитные. Сами же стрельцы практически не были видны на фоне темного поднимающегося леса, как и предположил Михалыч, услышав, что лес рядом с гуртом давно не вырубался. Союзные же им отяки уже имели трех убитых и одного раненого в ногу и не предпринимали никаких попыток прорваться через тын.
        Воевода, определившись с ситуацией, сразу разделил бездоспешных на четыре части. Одну погнал на настил вместо переяславцев, а остальным приказал засесть вокруг селения в засады, оговорив стрелять во все, что полезет через тын без уведомления, особо попросив присматривать за лазом. Но уж если полезет большая сила, то сразу уходить в сторону и по возможности проследить, куда эта сила направляется. Всем же в доспехах наказал следовать за собой, как прежде и договаривались. Потратив минуту на разговор с Пычеем и Терлеем, прыгнул на настил и перекинулся через тын на помост, который шел по внутреннему периметру гурта.
        Когда на переправе разрабатывали план, староста подробно рассказал, где держали пленников, поскольку сам провел в этой роли пару часов, а также поведал, что именно в его избе расположились буртасы. Не удовлетворившись этим, Михалыч потратил еще полчаса светового времени, чтобы Пычей нарисовал на песке расположение всех домов внутри изгороди и окон, выходящих из них. На столь наглядном плане были обсуждены все пришедшие на ум действия по захвату данных строений. И только уяснив, что все понимают досконально свои роли вплоть до того, кто как отходит и кто кого прикрывает, воевода скомандовал выступать. Оговорив, что своим воям те, кто был собран на скорую руку в малый круг, все досконально расскажут по пути. А сам забрался в ближайшую лодку и сказал, чтобы его разбудили через пару часов. Антип завистливым взглядом проводил его, поскреб в бороде и забрался в соседнюю. Благо, что на этих лодках возили руду и каждая из них, хоть и с трудом, но трех человек все же вмещала. Так что, дюжина воев на пяти лодках отправились водным путем, а большая часть рати, повздыхав, начала проламываться по заросшей
пешей тропе, тянущейся вдоль Ветлуги к нижнему поселению.
        Поэтому, когда неожиданная засада около лаза смешала карты, то изменения претерпели лишь действия тех, кто был без доспехов. Одоспешенные же вои строго по плану выступили к усадьбе Пычея, где в его доме и, по всей видимости, в прилегающих постройках ночевали буртасы. Ну а где же им еще было расположиться, если остальные дома примерно напоминали полуземляночные бараки, которые в своей веси наспех откопали переяславцы? Правда, здесь все было в гораздо худшем и уже подгнившем исполнении. Даже единственный, полностью бревенчатый дом старосты, весьма отдаленно напоминал дружинную избу. Низкая, в половину роста человека, подклеть, соломенная крыша и, похожая на барак, вытянутая изба на три семьи, перегороженная внутри занавесками. Рядом, шагах в двадцати от избы стоял небольшой сруб, выполняющий роль баньки по-черному. И, тем не менее, это была лучшая усадьба и самый добротный дом в селении, которыми Пычей обоснованно гордился. И вот такой гордости осталось всего лишь несколько минут бренного существования, отведенного ей хозяином.
        Человек привыкает ко всему. Тому, кто вырос в богатом, полном достатка доме, омерзительно будет ночевать в убогой землянке. Поначалу. Но спустя год он, просыпаясь и чувствуя себя еще живым, будет удивляться тому, что он придавал такое значение роскоши. Он уже привык к другому положению вещей. И наоборот, перейдя из землянки в дом, спустя две недели новый хозяин уже будет шаркать в грязных лаптях по чистому выскобленному полу, не вспоминая о том, что первоначально обувку он оставлял даже не в сенях, а на крыльце. И дело тут даже не в духовности или воспитании. В конце концов, понятно, что иной может и в землянке прибраться, и дом содержать в чистоте и уюте. А другой с равнодушием будет топтать упавший на пол хлеб или плевать под ноги.
        Дело в том, что для выживания любому человеку всего лишь необходимо тепло в доме, да чтобы на столе что-то водилось. А дальше уже каждый по-своему разумению лепит окружающий мир. Если этот мир человека в итоге устраивает, и у него нет желания его менять, то это и можно назвать привычкой. А уж если отсутствуют внешние условия, подвигающие его на изменения, то это уже привычка в квадрате и такой индивидуум будет даже доволен тем, что имеет. Вот и Пычей был удовлетворен своим положением, двумя своими сыновьями, тем, что дом у него был чуть лучше, чем у других. Он привык, и не хотел что-то менять. Но появились эти самые внешние условия и изменения в его жизни сделали другие люди. Старший сын оказался в заложниках у недругов, остальная семья тоже находится в плену неподалеку. Мир его уже перестал устраивать, а привычка к столь скорбному положению вещей еще не выработалась. И тут его спросили, помахивая зажженной лучиной, на что он готов пойти, чтобы вернуть свою жизнь в прежнее русло?
        - На все, - кратко ответил староста.
        Человек привыкает ко всему, но горе тому, кто лишает человека его привычек.
        - Тогда будем жечь, - поднеся лучину к смолистому факелу, воевода загасил ее, воткнув в землю, а факел передал лучникам, наказав не начинать раньше времени, - а ты Терлей, раз уж твоя жизнь принадлежит мне, будешь всех отвлекать. По буртасски он разумеет, Пычей?
        - Нет, не разумеет, - растерянно ответил тот.
        - Надо научиться... К тому моменту, когда мы избу стрелами подожжем и их, як курей, поджаривать там начнем. Полезно их будет отвлечь чем-то. При допросе их десятника я таких выражений от него наслушался, что не удержался и попросил изложить всё его языком. Он столько заковыристых изречений знает, что мыслю я, та словенка, с которой он жил, ласковей чем "сивый драный козел" его не называла. Ну всё, айда через тын, по пути скажу. Всего четыре слова. Переводи, староста...
***
        Для Терлея весть, что его будут использовать в качестве приманки, ровным счетом ничего не изменила. Он был готов выполнить что угодно. Его жена и дочка были свободны, Пычей клятвенно подтвердил, что видел их живыми и здоровыми на захваченной лодье. Теперь время отдать проигранную в поединке жизнь. Дождавшись, когда огненные стрелы подожгут соломенную крышу у дома старосты, Терлей подождал немного и поднялся навстречу ворогу, засевшему в окруженной усадьбе. Тяжело передвигая ноги, он метнулся, как раненая черепаха, через улицу, освещенную бушующим на крыше пламенем, перевалился за плетень и заполз за бревенчатую приземистую баню. Собственно говоря, он не знал что это за зверь такой, но воевода сказал, что это сильный и очень быстрый хищник и такой воин, как Терлей, должен соответствовать этому названию. Вот только вторая кольчуга и нелепая бармица на лицо, которые на него напялил воевода, и сидевшие на нем, как на чучеле, были явно лишними. Правда, от хлестких ударов стрел они защищали очень хорошо. Даже впиваясь в центр скрученного из проволоки кольчужного колечка, стрела тратила свою энергию,
чтобы расширить эту спиральку и проходила внутрь всего на палец-другой, а уж при наличии дополнительного доспеха воин превращался в ходячую крепость. Правда на глиняных ногах, но тут уж Терлею приходилось их просто быстрее передвигать. Да и не срезнями все-таки бьют из усадьбы, а он под кольчугу еще поддел длинный толстый халат. Ох, теперь надо немного высунуться и прокричать то, чему научил его воевода... Хм, вроде перепутал местами, но яростные крики и град стрел в районе плетня подсказали ему, что это не сильно важно... Можно еще попробовать... И еще..
        - Ох, не красные слова Пычей сказывал про гнев Инмаров, - подумалось вздрогнувшему Терлею после громовых раскатов с противоположной стороны усадьбы, - как будто лупит кто огромным молотом по земле. Раз за разом, без перерыва... Надо и мне подниматься, не гоже без поверженного врага смерть принимать ...
        Выскочив из-за бани, Терлей с разбегу упал на спину тщедушного буртасца, кружащегося с саблей вокруг воеводы, который держал в своих руках только орудие Инмара.
        - Для меня ворога оставил... благодарствую тебе, воевода, - все-таки прокричал Терлей, осознавая, что тот его не поймет, и одновременно забираясь руками под бармицу, пытаясь ножом нащупать шею слабо барахтающегося под ним воина. Когда он поднял голову, то увидел только лежащие во дворе тела, и двух своих сородичей, методично прохаживающихся меж ними и добивающих подающих признаки жизни буртасов.
        Инмаров гром гремел уже за тыном.
***
        - Значит, ничего не делали, рук не распускали, баб не трогали, невинные как овечки? А шли за компанию, мир посмотреть, себя показать, так? Ага. Может наградить вас золотом да каменьями, оружием наградным, али девицу подарить? Нет? Точно не надо? Алтыш, ты все правильно перевел? Как то странно они отказываются от подарков, того гляди голова открутится... Ладно, с Вами двоими все ясно, уводи их Пычей... Да нет, в воду связанными бросать али другим каким способом кончать пока не надо, послужат еще... может быть... на весла пока посади, привяжи только, да поглядывай, - Михалыч поудобнее устроился на тюфячке, который еще никто за занятостью не пытался распаковывать. - Ну а ты, мил друг, что молчишь, язык проглотил? Вон как твои дружки распелись. Может станцуешь? Да переводи дословно, али молчи, если не все понимаешь.
        Обращался Михалыч через Алтыша к буртасу, который за пятнадцать минут импровизированного допроса на лодье, ходко шедшей в сторону веси, не вымолвил ни слова. Только ухмылялся, зажимая расквашенное обухом топора ухо, да посмеивался над своими говорливыми соратниками, вызывая этим даже некоторое уважение. Те, как объяснил пленный десятник, профессиональными воинами не были, хоть и имели плохонькие кожаные доспехи. Так, подай-принеси, сготовь-подремонтируй, парус поставь-убери, в общем, матросы-разнорабочие, как окрестил их Михалыч. Даже воинской доли в добыче у них не было. А вот рядом, ухмыляясь, сидела важная птица, да такая интересная, по словам Алтыша, что отяцкий воевода оставил его на сладкое. Хотя какое там сладкое, почти одна горечь осталась, столько просчетов, столько потерь...
        Начиналось все вроде хорошо, лодья была взята без потерь, но вот потом... Нарвались на засаду, раз. Ратники из отяков и охотников получились, прямо скажем, никакие. Два. Еще когда начали засыпать стрелами выбегающих из горящего дома буртасов, то было ничего, и Терлей хорошо помог в обнаружении позиции лучников во дворе усадьбы. Но вместо дальнейшей стрельбы по освещенному пятачку, разгоряченные головы попытались вступить с буртасами в прямую сшибку, и это чуть не привело к поражению. Пришлось ему вступить в дело со своим ружьем, иначе бы дело не закончилось двумя трупами и тремя ранеными с их стороны. Да и сам тоже хорош, очутился с разряженным ружьем прямо напротив одного из вражеских ратников. Тот был хоть и ранен, но зарезать его вполне бы мог. Спасибо Терлею. Из-за этой сшибки, часть буртасов сумела прорваться к тыну и перемахнуть через него. Прямо на выставленную засаду... Но! И тут его вина полностью. Три. У неодоспешенных отяцких охотников почти не оказалось каленых стрел. Переяславцы не догадались, да что греха таить, и не захотели бы без прямого приказа ими поделиться. А малым
количеством, которое у них имелось, да срезнями, они положили только трех убегающих воинов. Да и сами получили двух раненых. Остальные буртасы, три или четыре человека, сумели удрать в сторону реки. Там увели одну из брошенных лодок..
        И тут ведь не проследил, чтобы попрятали! И ушли... Хорошо, что лодья в этот момент перегораживала путь наверх, и те уплыли вниз по течению под обстрелом с судна... В темноте, правда, такой обстрел скорее всего ни к чему не привел, однако, судя по скорости, с которой буртасы улепетывали, останавливаться и идти вверх к своим они не собирались. В любом случае, через полчасика рассветет и надо сразу выдвигаться по реке... Да... Все оказалось не так, как с засадой в лесу... Хотя, может и не стоит наговаривать на себя и других... С задачей то справились... А пять убитых, да шесть раненых... ох не шесть, еще на изгороди пару человек зацепило, значит восемь. Против почти тридцати убитых буртасцев. Воинов, а не шухры-мухры! Так что, может оказаться, что им и повезло. Ну ладно, численный состав хоть скомпенсировали поступившими в рать полоненными сородичами Пычея. Те просто горели желанием скорее поквитаться с остатками буртасцев. Так что, сборы были действительно очень недолгими, и лодья с рассветом вышла с полной загрузкой. Пять с половиной десятков человек в полном облачении готовились на судне к
решающему бою, оставив раненых и убитых на попечении баб и нескольких мужей, выделенных им для охраны. Пятьдесят пять человек, полностью пропесоченных всеми матерными и не совсем матерными словами, которые Михалыч вспомнил. Правда, для большинства в переводе Пычея, что несколько ослабило их воздействие. Да и переяславцы, пожалуй, поняли далеко не все. Но, посмотрев в разъяренное лицо воеводы, все осознали, что без приказа соваться, куда не следует, не надо. Ну, или сделали вид, что осознали...
        - Вот только что теперь делать по приходу в весь? - размышлял Михалыч, не глядя на допрашиваемого и переводчика, - судя по всему, придется таранить оба судна, стоящих довольно близко. Иначе прорвутся буртасы и утекут, чего не следует допускать ни в коем разе. Те трое-четверо, что сбежали, еще послужат хорошую службу, а вот остальных надо добивать, и сотника особо. Иначе он может привести еще одну, более сильную рать, от которой уже не отбиться...
        - Скажи, Ишей, - прервал затянувшееся молчание воевода, - о чем твоя самая сильная мечта? Что ты хочешь? Неужели сладких женщин, много золота и вина, как остальные твои земляки? Ох, нет, вино Аллах запрещает вкушать... Тогда перебродивший кумыс или крепкий мед?
        - Он сказал, что тебе этого не понять, - закашлялся Алтыш, видимо упустив некоторые подробности перевода.
        - Скажи ему, что я запомнил некоторые слова, которые ты мне как-то говорил, в том числе и выражение вонючая собака, - засмеялся Михалыч.
        Ишей после слов десятника удивленно вскинул бровь и спросил на чистом старорусском языке, в котором лишь одни переяславцы могли бы уловить легкий акцент:
        - Тща ты речи свои на меня тратишь. Что те до помыслов моих? В бою ты меня заяти, так не медли, пускай под нож али выкуп требуй. Токмо не будет тебе выкупа от родичей моих. Один я яко перст. Злата у меня нет и не нужон я никому. А вот пошто ты слова мои, коими поношу тебя, сносишь без гнева и смеешься над ними?
        - От, куда ни плюнь, всяк русский язык разумеет, - в сердцах махнул рукой воевода, - токмо я один, похоже, хуже всех на нем говорю...
        - Отличие есть в том, как речи ты ведешь, да не удивлен я, - ответил Ишей, - каждое племя славянское на свой лад глаголит, да понимают оне друг друга. Пойму тебя и я.
        - Ну что ж, давай отпустим нашего толмача, - кивнул на Алтыша Михалыч, - иди пока, поработай на весле... А что, у вас в рати многие понимают язык наш?
        - Нет, воевода, токмо десятник, родич его малость, да я. Боле нет никого. Я много языков знаю, весь Итиль исходил, Оку и на Днепре многажды бывал. Даже в Царьграде был. Так что тебе до того, о чем мечтаю я?
        - Предложить тебе хочу я то, что может тебя заинтересовать. Сказал мне десятник, что не простой ты человек, грабить ты не грабишь, девок не сильничаешь, сидишь тихо на лодье, а вот воинская доля в добыче у тебя двойная. С чего бы?
        - За знания мои, за то, как с лодьей управляюсь, языки знаю многие, из многих бед этим могу вызволить... Токмо не мысли, что я такой тихий, многое было в жизни моей, и худое и доброе.
        - Все мы не без греха, малого али большого... Не знаю, как начать... ты не подумай, что купить тебя хочу, ты мне не для службы какой нужен... а весь, целиком, с потрохами, значится. Чтобы мои цели твоими стали, а уж перейдут ли твои мечты ко мне, то только от тебя зависеть будет. А на твое возможное "нет" отвечу так. Отпущу я тебя через пару-тройку месяцев, как твоих всех побьем. Живым и здоровым. Даже доставлю куда-нить в людное место. Оправдывайся потом сам перед своими, что ты тут так долго делал и почему выжил, когда в плен попал. Может и впрямь был молодцом, а может и других сдал... Да-да. Вот те и "хмы"...
        Ну да ладно, начну с начала. Вот смотри, - Михалыч развернул заранее заготовленный лист бересты и быстро стал чертить на нем контуры рек, морей, и проговаривать вслух то, что наносил на карту, - вот Волга, Итиль по-вашему, вон та маленькая загогулина - Ветлуга, мы на ней вот тут находимся. Вол... Итиль впадает в Каспийское море, не знаю, как вы его кличете...
        - Хвалисское али Хазарское...
        - Ага, через горы Черное море, оно же Русское, вот примерно так, Днепр туточки. . - рука Михалыча неровно пририсовала Крымский полуостров и несколько рек, впадающих в море.
        - Греки его Понтом Эвксинским прозывают али просто морем...
        Первые пять минут Ишей поправлял и подсказывал Михалычу, как называется то или другое на карте, а потом только слушал с горящими глазами, не сводя глаз с бересты. Моря и океаны, красочно описываемые воеводой, вставали перед ним как живые, огромные хребты заслоняли своими вершинами небосвод и невиданные звери поднимали хоботы и бивни и трубили в прозрачное небо далекой Африки. Могучие носороги и гривастые львы, черно-белые полосатые зебры и стада антилоп. Когда были упомянуты двугорбые верблюды, то оказалось, что они для Ишея, что лошади. Он на них даже часто катался в детстве, и это только придало правдивости рассказу. А стоило упомянуть безбрежные стада бизонов, показав место на карте, где они пасутся, то Ишей не сдержался и стал, глотая слова, пересказывать свою историю про неведомую землю:
        - Один нурман мне сказывал, как оне плавали далече на закат от Оловянных островов, что страной англов ныне прозывают, нашли там землицу, лесом поросшую. Мож она и есть Омерика твоя, где быки бесчисленные бродят окрест тех лесов?
        - Угу, она и есть, прерии... ну степи, где бизоны бродят, они на полудень и вглубь от тех мест... А теперь я тебе нарисую корабли, на которых можно путешествовать по океану, - продолжил Михалыч. - Ну, на лодьях, конечно, тоже можно, но хорошо, если доплывет каждая десятая, остальные на дно пойдут... Только знаешь что, Ишей... Я по честному тебе скажу, что не знаю, смогут ли это сделать наши дети и внуки, не говоря уже о нас... Откуда тогда все эти мои познания? Гхмм. . меня учили всему этому, только не учителей, ни кораблей этих более нет. А я хочу, чтобы эти мои знания не пропали, так что смотри, может быть мы с тобой и сможем когда-нибудь, что-нибудь... Тьфу! - запутался воевода, - Сможем Ишей, должны смочь... Что, интересно стало? Да уж, это тебе не бедных весян грабить...
        Глава 14
        - Дващи тебе буду сказывать, и трижды, али нужда будет. Только тогда согласие тебе дам, егда обещание дашь, что всякого, кто меч али лук на земь бросит, пощадишь и резать не станешь. И лодьи не дам калечить. Нету моего согласия тогда. Это ж... это ж... - Ишей даже слов не мог сразу найти от возмущения, - это как дитю родному по длани топором...
        - Так дал я тебе уже слово про лодьи, но токмо ежели ты меж ними борт о борт встрянешь, чтобы сразу перескочить можно было, - перечислял в очередной раз уже свои условия Михалыч, - а вот насчет воев ничего пообещать не могу. Команды резать давать не буду, но ежели отяки их начнут до последнего бить, то под меч не полезу. Сам посуди, они же разбой учинять на нашу землю пришли, а с татями как у тебя в отечестве поступают? А отяков они не токмо пограбили... Жизни многих лишили, да и баб их ссильничали. Вот то-то же, - сказал он, видя что Ишей кивнул головой, примиряясь с неизбежным. - Уж не спрашиваю, как к ним тебя занесло... но... в общем, попробую тебя отстоять, потому как... долю свою возьму тобой, вот, а напарников твоих на судне похолопят скорее всего. Да им, похоже, все равно, лишь бы жить хоть как-то. Ладно, пора нам готовиться, вставай на руль, а я пойду еще раз обскажу всем, что и как делать.
        И еще... ты не обессудь, за тобой присматривать будут. И сотоварищей твоих порежут, если попытаешься что-то сотворить... Да не делай ты такое лицо, верю я тебе, и Алтыш сказал, что роту ты не давал сотнику на верность, уж не знаю почему. . Окромя того поведал он, что не буртас ты, а просто живешь среди них... Но я даже малейшего небрежения или ошибки допускать не хочу, потому как это такой кровью выйдет... Задавим, конечно, но умоемся...
***
        Ибраим моргнул и рука в окольчуженном рукаве инстинктивно дернулась, чтобы протереть глаза. Но не дошла до цели, замерев на полпути, потому как разум в эту секунду не был способен управлять телом, перерабатывая хлынувший поток данных и заставив все остальное замереть от ужаса. Небеса обрушились на землю и мир, казавшийся незыблемым еще минуту назад, сошел с ума и перевернулся с ног на голову. Его вои начали уничтожать друг друга. Чуть ниже по склону, саженей в сорока от него, ворвавшаяся на речной берег ладья неожиданно вспухла виноградной кистью шеломов, которая тут же разлетелась отдельными ягодами, покрывшими соседние суда и прибрежный песок. Его же воины в стеганых халатах, блестевших на солнце кольчугах с лисьими хвостами, болтающимися за спиной, выстраивались перед лодьями, наклоняя вперед массивные рогатины... Его же вои уничтожали своих братьев, занимавшихся на стоявших почти борт о борт судах повседневными делами. Вот и Ишей стоит, держась за рулевое весло, недвижим и спокоен, будто ничего не происходит... Или не он? Солнце, проклятое солнце светит прямо в глаза! Нет! Чужие, искаженные
ненавистью лица!
        И тут же яростный вой из глотки сотника смел наваждение, и руки сами заученным движением надели шелом на голову и привычно дернули ремешок застежки. Сабля сама впорхнула в руку, другая прикрыла тело щитом, секунду назад стоявшим прислоненным около шатра, а ноги двинулись к воинам, толпой застывшим около походных шатров. Командный рев быстро образумил опешивших поначалу воев и враз ряд щитов перегородил дорогу от лодей наверх. Еще мгновение и передняя шеренга встанет на колено, а десяток лучников, выстраивающихся позади и уже почти наложивших на тетивы стрелы, отпустят их в гибельный полет слитным хлопком. Но... но не успевают, и двое ратников падают замертво, а один с воем катается по песку, щиты же остальных покрываются густым перелеском оперений. В шлем сотника тоже звучно попадает, ломаясь, стрела, наполняя голову мякиной и протяжным гулом. Ибраим мотнул головой и картинка боя, дрогнувшая было на мгновение, стала на место. Ничто, было и хуже... Еще один боец падает рядом, теперь приходится и самому встать на колено рядом с ратниками. И все же... слитный выстрел и отдаленные вскрики боли. И тут
же через несколько мгновений еще один хлопок позади, все-таки выучку чужих воинов не сравнить с его стрельцами. И опять отдаленные крики, теперь уже ярости. Но тут их накрывает следующий залп и сотник чувствует, как позади него падают на землю тела...
        - О, Аллах! Великий и милосердный! За что ты обрушил на меня такое испытание? Вперед? Нет, не пройти через рогатины, и даже если прорубиться, то лодью сдвинуть не дадут, да и на весла некого будет сажать. Ааа! Вот вам и досталось!
        Это слитный залп справа, с вершины холма, где засели пять его стрелков, прежде обстреливающих весь, заставил дрогнуть ряды чужих копейщиков.
        - Да, с двумя самострелами, что у них есть, они смогут пробить доспех даже на таком расстоянии. Но слишком много чужаков, слишком, а взводить самострелы не быстро... Отступаем... отступаем, шаг за шагом, в сторону заводи, где были найдены руськие насады. Так, теперь прикроемся небольшим перегибом речного обрыва, спускающегося почти к самой воде и отдохнем от продолжающегося ливня стрел... Что вы там ждете, на холме! Отступаем! И по пути опустошайте свои колчаны! Не дайте им высунуться! - яростный рев сотника заставляет лучников с холма сдвинуться с места. И со стороны опушки тоже бегут стоявшие там дозоры.
        - Слава Аллаху, их там немного и этой ночью все силы были подтянуты в лагерь. Иначе бы не сдержали первый предательский натиск... О, какой коварный оказался враг! Презрел все воинские обычаи и вероломно напал исподтишка, прикинувшись своими. Нет, мы прорвемся! Один из найденных насадов уже должен быть на воде, если вчера точно исполнили его приказ и подготовили тот к спуску... О, великий Аллах! Туда можно было загрузить столько всего! Но... но не ко времени ты вспомнил об этом, сотник! Прорваться, грызть зубами вылезающего на склон врага...
        Яростный клич вырвался из его горла, и стремительный бросок змеи совершила пятерка его ратников, ринувшихся вслед за ним на появившихся из-за обрыва воинов.
        - Скинули их и назад, назад, отступаем, все почти собрались... еще немного и рывком уйдем в подлесок... Ааа! - боль пронзила ногу, подобно раскаленной игле, вонзившейся в обнаженное мясо... Нога подломилась и сотник рухнул на колено. Его сразу подхватили под руки и потащили в сторону заводи... И только одна мысль сверлила через вспышки боли. Почему сзади? Почему стрела попала со стороны спины? И когда он это понял, тоскливый вой обреченного волка поднялся над старой пажитью, затихнув в синеве неба.
***
        Отяцкий воевода бессильно посмотрел за борт, сунул окровавленную кисть в кольчужную перчатку и прорычал невразумительно, вытаскивая саблю из ножен:
        - Испугали ежа голой задницей! - спрыгивая на песок.
        Удовлетворившись увиденным, Антип повернулся обратно лицом к берегу, вытаскивая из тула очередную стрелу. Воевода прыгнул на соседнюю ладью одним из первых, лихо размахивая деревянным концом своего "грома Инмара", отчего пара буртасцев уже лежала с разбитыми головами на дне лодьи. Последовавший после этого первый вражеский залп выбил из строя копейщиков трех человек, которых сразу втащили за линию щитов, надеясь на лучшее. Однако второй, не вызвав такого опустошения, выбил святое из рук воеводы, так и не дав ему произвести ни одного раската грома. Признаться, Антип подумал, что это может вызвать горькое разочарование отяков, но услышал от них только вопль ярости, да и воевода сразу выскочил вперед, прикрываясь скинутым с левого плеча щитом. И вовремя, потому как сразу две толстые стрелы пробили его древесину недалеко от руки и уткнулись в кольчугу, откинув воеводу на стоящих сзади воинов.
        - Слава те Господи, с Иваном худого не допустил, - подумалось Антипу. Краем глаза он глянул на буртасских стрельцов, засевших на вершине холма, оценивая, добросит ли стрелу до них. Но разочарованно отвернулся, и вновь сосредоточил свое внимание на основной группе буртасов. Тем более, рядом выпали из строя двое ратников, показывая, что чужие вои еще ой как опасны. Так опасен подстреленный хищник, который в последнем порыве отказывается от спасительных кустов и бросается прямо на охотника, стараясь добраться до его горла клыками, раздирая при этом в клочья его одежду. Однако, без малого четыре десятка лучников, засевших за бортами лодей и за спинами ратников с рогатинами, все-таки делали свое дело и выбивали воев из неспешно отступающей под прикрытием щитов и иногда огрызающейся толпы буртасов. Первую попытку взобраться на обрыв те отбили, опрокинув ринувшихся туда копейщиков, но потом сразу слаженно отступили, пытаясь уйти через старую пажить в лес. Однако, спустя несколько секунд ряд отяков с копьями уже прочно закрепился на обрыве, встав на одно колено, а вылезшие за ними стрельцы начали слитно,
повинуясь командам воеводы, давать один залп за другим в сторону противника. Вот тех уже менее полутора десятков, вот еще один выпал из строя, держась за древко пробившей маску стрелы, вот сотник буртасов неожиданно споткнулся и его подхватили на руки, прикрыв щитами. Отяки с рогатинами попытались было приблизиться, чтобы взять на копье оставшихся и уже начали подниматься с колен, но тут же были остановлены криком воеводы, приказавшего не дергаться. Что им не надо было делать, копейщики не поняли, но послушно вернулись обратно к воеводе, оставшемуся на месте. И тут же вопль радости прозвучал из их рядов, ратники увидели, что за спиной буртасов уже выстраивается ряд переяславских щитов и поток стрел со спины выкашивает остатки вражеских воев, не успевших отойти до заветного подлеска... Еще немного, еще чуть, и сомнут, выбьют, задавят, заставят сложить мечи и луки... Нет, не заставят... Даже когда число буртасов сильно поредело, то вои не стали бросать оружие, и ждать, что их помилуют, взяв в полон и отдав потом за выкуп. Они отстреливались до конца, закрыв телами своего уже мертвого сотника. Пятеро...
Двое... Один... Все. Стрельба со стороны переяславцев прекращается. Но не со стороны отяков, продолжающих лупить калеными стрелами по груде вздрагивающих тел. И только после надрывного второго окрика своего воеводы нехотя начинают опускать луки, садиться на землю... Кто-то сразу склоняется над ранеными, бежит обратно к лодьям. Воевода убирает в ножны так и не пригодившуюся саблю и устало подходит к Пычею:
        - Пошли посмотреть раненых тех, кто разумеет, ну и... доспехи там собрать, охрану у лодей выставить... Сына не видел еще?
        - Сын то вон, у костров повязанный лежит. Младшенький ужо к нему побежал... А остальное все сполним, не сумлевайся, уже привычно становится... Сей миг порядок наведу... - бросил староста, уже начиная обходить воев и приглядываясь, кого можно занять делом.
        - Да, вои изрядные, - пробормотал Михалыч, поглядывая на Антипа, - что скажешь?
        - Истинно воями воспитывались, ужо потом в тати подались, - ответил Антип, переводя дух и разминая пальцы, затекшие после напряженной стрельбы. - А уж мастерство воинское - не нам чета, числом лишь их задавили.
        - Ну что, пойдем с нашим десятником потолкуем, - потянул отяцкий воевода охотника за собой, - а то мнутся, словно барышни, сами не идут.
        - Погодь, Иван, глянь на тын, - палец Антипа был вытянут по направлению к веси, - что-то не чисто там, черненая холстина на жерди болтается, да и вои наши в весь возвертаются, яко нет нас тут.
        - Да, дела... Догнать что-ли... Нет, постой-ка тут, а я к тыну сбегаю, со Славой поговорю, если уж другие не хотят общаться. А вы пока тут разбирайтесь вместе с отяками, за лодьями посмотрите... неровен час, очухается там кто, да и сами они могут повести себя... эээ... как чужие, одним словом. В общем, сохраняй братские отношения... И вот еще что, - Михалыч наклонился к самому уху охотника и что-то тихо ему прошептал. - Понятно?
        - Не ведаю, пошто те это надобно, но раздор от этого великий может начаться... - засомневался Антип.
        - На меня все вали, если что, - ответил отяцкий воевода. Потом, содрав шлем, поворошил вспотевшие волосы и отправился вслед за уходящей гуськом в весь ратью.

***
        Михалыч все-таки дождался Вячеслава, проведя минут сорок под воротами. Всё стало ясно с самой первой секунды, когда с вышки ему крикнули, что в веси мор и ближе подходить не надо. Теперь они сидели на краю яруги и коротко рассказывали друг другу о произошедших событиях. Вячеслав держал на руках кутенка, опрокинувшегося на спину и разомлевшего от поглаживаний:
        - Вот прибился, когда к тебе шел, поиграть то не с кем... Народу в веси почти нет, мужики еле успевают за скотиной ухаживать после смены на изгороди... Ну так вот, с уксусом то я прибежал, а он уже отходит. Первая и единственная смерть... тьфу три раза через левое плечо, - действительно поплевал в сторону Вячеслав, и продолжил, - у остальных, кто показался тоже сильно горячим, вроде сбили температуру, да еще отваром липы дополнительно напоили. Без градусника как тут определишь, сколько у него... Только с опытом разве придет... Слава Богу, это вроде не чума и не холера. Иначе можно было бы просто лечь и молча помирать. И те, что у меня, это самые тяжелые, правда, еще пятерых принесли... да... Я прошелся сейчас, поспрашивал... Остальные либо на ногах переносят, либо иммунитет высокий, не берет их. Но кашляют многие.
        - Так что это было то? - поинтересовался Михалыч.
        - Не знаю, вирусное что-то, может грипп, может еще что. В общем, повезло нам, что вирус этот мы ослабленный притащили. Хотя... может, он первый такой вылез, а потом еще что-то будет. Не дай бог, конечно.
        - Ты думаешь, это мы?
        - Скорее всего... С буртасами весяне не общались тут, да и симптомы почти сразу по их приходу проявились, инкубационный период обычно несколько дольше... Скорее все-таки мы, я то не заразился, и ты тоже вроде ничего.
        - Надеюсь, ты не стал объяснять, откуда все взялось? - печально ухмыльнулся Михалыч.
        - За кого ты меня держишь? - недоверчиво посмотрел Вячеслав, - я себе и детям не враг. Вот теперь думаю, идти раны отякам лечить или как? Сумку с лекарствами и туесок с отваром ромашки с собой принес, а вдруг это я носитель?
        - Иди, иди, а вдруг это я или дети те же... Тогда без помощи их оставишь. Давай, по горячим следам, пока они там не напортачили чего сами. Раненых то много. Кстати, карантин снимать будешь?
        - Нет пока, если все распространится в итоге, то пусть не такими темпами. Но с десятником поговори, если хочешь, он рвался все...
        - Угу, чуть позже. А с флагом, это ты придумал? - Михалыч бросил взгляд на колыхающуюся по ветру черную холстину.
        - Ну... как я? Сказал, чтобы тряпку какую повесили. Я то откуда знаю, что они тут при море вывешивают? Может крест какой перед воротами надо ставить, да только разве можно было выйти? Господа буртасы! Извольте подождать, пока мы тут знак морового поветрия вывесим! Короче, прибежали ко мне, спросили, что за тряпку вывешивать? Я сказал, чтобы поярче. Рубаха красная у десятника была, так они побоялись спросить, вычернили углем холстину, да повесили...
        - Да ничего получилось, черный флаг как знак беды, еще бы череп и кости нарисовали... - улыбнулся Михалыч.
        - Тьфу на тебя, все бы тебе хихоньки да хаханьки. Пойду я отяков лечить, -Вячеслав поднялся и подхватил сумку. - И так минут десять с тобой потерял...
        - Первую помощь им как раз оказывают, я еще в нижней деревне их учил воду кипятить и раны промывать ромашкой, как ты уже делал с Антипом. А насчет хихоньки, так это у меня отходняк такой начинается, вот посмотришь что далее будет... Кстати, ты с ранеными то справишься? Там резаных ран должно быть много и стрел засевших тоже...
        - Была уже практика, не боись. У тебя, кстати, что с рукой? Пойдем, заодно промою. Заражение крови, знаешь, тут вещь неизлечимая...
        - Пойдем, - согласился Михалыч, - я заодно тебя отякам представлю, чтобы у них сомнений про твои навыки не возникало... А рука, так это стрелой так всадило в приклад, что аж ружье выронил за борт, да и кисть чуть порезало отскоком... Теперь нырять за ним... Да, Вячеслав, мне вот только в голову пришло, а в лесном лагере тоже может быть куча болящих?
        - Угу. Туда после твоих раненых и отправимся. Здесь Радимир вместо меня справится, я ему показал, как ухаживать, как отвары делать. По моим мыслям, он тут голова многому, такой серый кардинал. Кстати, он даже учился, кажется, где-то. На всякий случай, будь поосторожнее с ним, я что-то не пойму, в каком он тут качестве...
        - Разберемся... а на железное болото, как мы лагерь прозвали, я сейчас охотника какого-нить отправлю, принесет им вести, да узнает как дела...
        - А я уж и забыл, что ты тут начальником стал, - засмеялся Вячеслав, - только пусть никуда из леса не уходят, вдруг там другое что... Минус на минус может принести и очень жирный минус...
        - Ну... начальству то скоро конец, я только в походе главой был, - Михалыч оглянулся назад, - смотри, кутенок так за тобой и чешет, вон как уши болтаются...
        - Да, обживаемся, - вздохнул полной грудью Вячеслав, - ты вон отяков приручил, а я щенка. Две недели тут, а уже как будто и сроднились с этим местом...
        Широкая тропинка вела нашедших свое дело людей все дальше от веси. Сзади пылил, отвлекаясь на прыжки за стрекозами и большими полосатыми шмелями, серый щенок с загнутым кренделем хвостом, а вокруг одуряюще пахло цветущим разнотравьем и хотелось просто вдыхать этот ароматный воздух и жить... Жить на такой благодатной, живописной и мирной земле...
***
        - Здрав будь, Иван, сын Михайлов, - глухо донеслось до Михалыча, когда переяславский десятник присел рядом на бревно, лежавшее около ворот веси, положа длинный, весомый сверток рядом с собой. - Не страшишься столь близко к веси подходить? Мор, он никого стороной не обходит...
        - И тебе здравствовать, Трофим Игнатьич, - ответил, наклонив голову, воевода отяцкий, - так не так он страшен оказался, как мнилось поначалу. Вячеслав сказывал, что с божьей помощью малыми потерями пока обходимся, хотя и не обещал, что этим закончится. Главное, повязку не снимай и меняй почаще, а снятые кипяти... Тогда важные дела можно и порешать, выйдя из веси.
        - С божьей помощью, надо же... Лекарь то, в избу входя, на икону то и глазом не ведет. Речи нет о том, абы он поклон в красный угол положил али крестным знаменем себя осенил... Но деяния его богоугодные и себя не жалеет, то верно...
        - Не обессудь, Трофим Игнатьич, хоть и православные мы, но дело сие в нашем отечестве в запустении было. Не знаю, вернется ли к нам почитание веры Христовой в полной мере, но старания наши приложим... А ты, гляжу, тоже уважение ко мне высказываешь, по имени-отчеству величаешь?
        - Так заслужил, Иван Михайлович, заслужил. Сказывать про свершение - то дело одно, а вот исполнить сие - то совсем другое... Вот, прими от меня подарок сей. - Трофим откинул край холста и обнажил рукоять меча и часть ножен, покрытых затейливым узором. Однако доставать не стал, и, запахнув тряпку обратно, передал сверток Михалычу. - Как сыне мой народился, прикупил я меч сей для него... Да не судьба видно, пусть тебе послужит. Славословить дале не буду, почестей себе еще наслушаешься...
        - Спасибо... Спаси тебя Бог, Трофим, такому подарку от самого сердца цены нет, хоть и не разглядел я сам меч то.
        - Потом глянешь, не рассыплется он до того времени... Сабля то хороша, абы бездоспешного разить али кого в легких доспехах, а без меча того, кто добрую бронь дощатую взденет, не пробьешь.
        - Вот на учении со Сварой и опробую сей меч... Что смеешься? - Михалыч удивленно взирал на пытающегося сдерживаться от приступа смеха Трофима. Тот поначалу даже закусил ус и прикрыл ладонью глаза. Но все-таки справился и ответил:
        - Ты только Сваре об этом не сказывай, ему тя с деревяшкой гонять и гонять... Да и жалость во мне к его мечу, ежели с этим скрестит, хоть и добрый он у него. Пусть его, оставь... Я вот про что молвить хотел... Ужо час будет, яко Антип подбегал к изгороди, издалече ведал нам о ваших свершениях. Баял он мне, аже стал ты воеводой у отяков, за собой их и охотничков наших вел и множество славных побед одержал... Да то я и сам видел. Как ныне тебя прозывать, воеводой ли?
        - Не смеши честной народ, Трофим Игнатьич. Был я походным воеводой, да скоро весь выйду... Если не изменится ничего... Да и тебя вроде тоже воеводой можно кликать? Не десятником же по старинке?
        - И то верно... Невмочно стало без воеводы, кликнут после дел сих. Токмо вопрос, не тебя ли? Аже ты был бы свой перед набегом буртасским, то и кликнули бы, и я быть может не противился... Но ты не вой... в нашем понимании, хотя это и поправимо. А своим... своим ты стал благодаря деяниям, свершенным тобой и окружением твоим, но... зело еще непонятны мысли твои людишкам, хотя и приводят сии мысли к победам...
        - Путано ты говоришь, воевода, но понял я тебя... Сразу хочу ответить, что за властью я не гонюсь и дорогу тебе в воеводском деле переходить не собираюсь. Хоть кем назначь, приму ту ношу... Однако, мысли насчет будущего я себе тоже задавал... И место себе определил, если ты не против будешь. Вот, скажи, как ты видишь нашу жизнь дальнейшую с отяками? Как добычей ты бы распорядился, ежели бы воля в этом твоя была?
        - Хмм... благодарствую тебе на таком твоем слове, а то сумления у меня были на твой счет, не начнешь ли раздор сеять в веси... До власти то многие жадные, да не все поймут, что она не токмо почет и уважение, но и ответ за всё, что под ней творится... А добыча... добыча как заведено... Каждому доля выделяется, а кому и две... Тебе так и пять, и десять выделить община может. И с отяками тож... А жить? Жить мирно будем, как прежде жили. Пычей за вину свою полной мерой расплатился, рать помог тебе привести, так я мыслю?
        - Охо-хо. Так... А ты бы поглядел вдаль, воевода... Не на то, что ты провидишь ныне, а на то, чтобы ты хотел увидеть. А уж опосля вместе подумаем, что с этим делать, а?
        - Гхмм... Желания мои тебе потребны? Оне простые. Силу бы ту сохранить общую, что у нас с отяками народилась, не то беда придет, а мы опять в раздряге...
        - Вот! Вот и я про то же, воевода. А не доверишь ли ты мне сиё деяние возглавить, а?
        - Допрежь надобно сих кметей в одно целое совместить. Аже по силам тебе такое, то принимай сиё дело под себя и я те буду в этом опорой.
        - Так пойдем ковать пока горячо, Трофим Игнатьич, - ухмыльнулся в отросшие за две недели усы Михалыч, - пока у меня отходняк не прошел... Что такое? Как бы сказать... как начну что-то делать - не могу остановиться...
***
        - Вот стоят с вами, воинами доблестными, два воеводы, один ваш походный, другой переяславский и понять не можем, из-за чего весь сыр-бор то? - прокашлявшись, начал Михалыч, перебивая общий гул, царящий на краю пажити. - Я говорю, из-за чего шум и раздряга? Что не поделили столь славные воины, что необходимо стало наше вмешательство?
        Пычей оглядел отяцкое воинство, расположившееся на обрыве напротив лодей, перекинул недовольный взгляд на переяславских охотников, вольготно расположившихся рядом и, что-то для себя решив, вышел вперед, отвесив обоим воеводам низкий поклон.
        - Челом вам бью, воевода переяславский и ты... наш воевода. Премного благодарствуем мы вам от общины нашей за лекаря. Абы не он, не досчитались бы мы двух общинников. И других он обиходил знатно... Кхмм.. Теперь о деле... Замятня меж нами и вашими охотничками вышла, на правеж их звать желание есть. Исстари повелось, кто ворога побил, тот с него все и берет. Аще другое что от ворога останется, по долям воинским расходится. Ныне же... Антип вон прошелся допрежь нас по всем павшим буртасам и оперение стрел то и обломал, а наши охотнички знаки свои там поставили, абы определить опосля, чья была стрела...
        - Можешь не продолжать Пычей, я то повелел, Антипа вины тут нет. В своем праве я был, поскольку воевода был ваш. С меня теперь и спрос. Так и переведи своим людям.
        Спустя пару минут, Пычей, пообщавшись на повышенных тонах со своими соплеменниками, ответил:
        - Людишки сей спрос к тебе имеют. Пошто ты их долей хочешь лишить? Оговорюсь токмо, аже я к те никоих вопросов не имею, уговор ты наш сполнил насчет сына моего, а боле мне не надобно.
        - Я так и думал, Пычей. Тогда переводи им мой ответ, точнее встречный вопрос, который я когда-то задавал тебе, - Михалыч встал на небольшую кочку, чтобы видеть все окружавшие его лица, - как жить дале будем друг с другом, отяки? А?
        От того, как вы ответите, и зависит, как делить добычу будем. Токмо прежде скажите себе сами, ежели бы не переяславские охотнички, отбили бы вы своих жен и детей? Не слышу? Понятно, не отбили бы... А отбили бы те охотники свою весь от набега буртасского без вас? О! Уже знатно отвечаете! Так сила наша в чем? В единстве она! По одиночке нас бы враг уничтожил, и не было бы наших селений сейчас на земле этой, а жены с детьми холопами бы томились в полуденных странах, и общались бы с ними там хуже, чем со скотиной. Точно вам говорю, не равняйте холопство у вас или на Руси и на полудне. Жутко там жить подневольными. Не одна баба руки на себя наложила бы в первый же год. И не оттого, что разок ссильничали бы ее. Детей там ваших малолетних так пользовали бы... Ну, да об этом опосля могу рассказать, коли попросит кто ...
        Так согласны вы, что силу нашу надо единой держать? Добре, слышу, токмо слишком неуверенно, да и не все... Еще на это тогда скажу. Буртасов не всех мы положили. Четверо ушли. Что они скажут, вернувшись домой? Что положили их лесные охотники да оратаи? Да за теми доспехами, что прежняя рать оставила тут, еще больше рать нагрянет. В два раза поболее. Отомстить за своих родичей и вернуть все вами добытое. Что, еще сомнения есть?! То-то же!
        А раз так, скажите, кому сии доспехи нужны будут? Войску, что на защиту нас всех станет или тому же охотнику, у которого она в сундуке с рухлядью томиться будет? Так! Не шуметь! Тихо, я сказал! Про то речи нет, чтобы те, кто с ворогом сражались, домой ничего не принесли! Слово даю, что за тот же доспех выкуп будет и тот, кто кровь свою проливал, домой гол и бос не придет. И семьям побитых тоже воздадим. Токмо, как делить будем? Кому более дадим - тому, кто стрелы лучше метал в ворога или тому, кто соседа своего в бою заслонил? Тому, кто первый поднялся на неприятеля или тому, кто тихо дозор снял ночью? Что важнее? Э... хватит, хватит, так вы до ночи спорить будете... Меня выслушать не хотите?
        Поделить я предлагаю всем поровну, в зависимости от того сколь раз в битве участвовал, а тем кто в дружине новой состоять будет... А я разве не сказал? Ну, так говорю... Чтобы силу нашу единой держать, надо общую дружину создавать, да учить этих дружинников тому, как меч держать, да как с ворогом сражаться. С мечом воевода переяславский поможет, а как тихо скрадываться, да врага обманывать, как нападение и защиту вести, этому я вас учить буду... Так вот, тем, кто в дружину вступит, доспех дадим от общин наших. Покуда службу нести будет, доспех его, ушел из рати - отдай другому. И плата тем дружинникам будет, но об этом чуть позже... Пычей, утихомирь ты их немного, я уже горло задрал горланить-то...
        Так вот, абы особо славным воям было не обидно, пусть каждый десяток выберет особо отличившегося, по их мнению. Того в дружине и десятником поставим, если пойдет туда, конечно, и долю от добычи полуторную дадим в любом случае... Согласны? Вот на их выборах горло и подерете, а пока дальше слухайте. Лодьи тоже в распоряжении дружины будут, потому как не токмо на тверди защищать землицу нашу надобно, но и на воде.
        Теперича еще два вопроса. Гривны где брать, и кто над всем этим войском стоять будет. Аже мы добычу в сундуки сложим, али прогуляем, то радость наша недолгой будет. Дело свое нужно, что доход давать будет. Есть оно у нас. Староста ваш краем глаза видел, как народ наш обустраиваться начал на новом месте. Закладываем мы печи, что железо будут делать в большом количестве. И надеюсь на то, что неплохое оно будет. Обеспечим им и себя и вас, аже нужда есть в нем. Но для этого руда болотная нужна, и глина для плинфы, да и другой работы без края. Кроме того, тес мы будем делать, точнее пилить бревна будем с помощью водяного колеса, а для того людишки тоже потребны. Да и плотники для стройки понадобятся. И то скажу вам, что без ваших родов нам одним не управиться. Платить за сей труд будем али инструментом, али самим железом, али серебром, как наживем его... Поэтому тем, кто места себе в дружине не видит, другое дело найдется и прибыток тоже. С торговли и монета появится, тем и расплатимся за добычу воинскую, а кто в дело вложиться захочет, с тем и это обсудим. А для торговли и суда понадобятся и охрана на
них, так что дружина без дела стоять не будет, да и насадам переяславским дело найдется.
        И последнее, над силой воинской один голова должен быть. Вот перед вами десятник самого переяславского князя стоит, Трофим Игнатьич, знаете вы его. Кроме него, нет никого, кто бы воинское дело так знал. Я сам у него обучаться желаю. Сам же в дружине буду, кем он поставит. Могу и сызнова над вами встать, помогать воеводе в дружинном деле, если не отвергните.
        А чтобы не обидно вашим родам было, можете своего человека предложить, хозяйством, к примеру, заправлять. Вот того же Пычея... переводи, переводи Пычей, не отнекивайся... То не сколь почет для тебя, хоть и это тоже, сколь работы поболее и ответ перед людьми по всей строгости держать... Да что я тебе об этом говорю, ты сам староста, все понимать должен.
        В общем, народ отяцкий, обсуждайте мысли мои в гуртах своих и приходите с решением своим... через три дня, вот на это самое место. Воевода переяславский в веси с народом поговорит, я же с теми, кто в лесу сейчас. Решайте, люди, думайте как жить далее будем... Вместе али как? А добыча... Посчитали поди уже все... К себе пока забирайте на хранение, в весь то ходу ныне нет, поди знаете что... болезнь у нас. Нет, не мор... Мыслю, буртасы принесли сие. Однако же, если и среди вас такое начнется, то повязки из холстины мастерите, вон как у воеводы нашего, и к лекарю срочно шлите, знает он, как это лечить. А лодьи лучше к насадам поставить, как на них вас домой свезут. Нечего им на виду то мелькать.
        Ну что, благодарствую за вашу службу, люди. За то, что животы свои не жалели ради родичей своих и соседей добрых. Теперь и отдохнуть пора, погибших похоронить как подобает, да помянуть их. За сим, воеводскую ношу с себя слагаю. На пир не созываю, покамест болезнь не прошла, да и невместно мне это делать. Придет время, и отпразднуем сию победу.
        Поклонившись в пояс собравшимся, Михалыч соскочил с кочки, на которой переминался все это время и отер выступивший пот.
        - Даже в бою так не устал, как тут, за речами, - повел он плечами. - Ну как, воевода, не слишком я своевольничал?
        - Мысль опосля мне пришла, аже ты не только отяков, но и всех дружинных под себя подомнешь... - печально улыбнулся Трофим, - Так ли это? Мне что за крохи оставишь?
        - У нас это называется... что-то типа свадебного воеводы, - хохотнул Михалыч, уводя воеводу в сторону, - тот, кто на свадьбе гуляет, да доспехами там блещет, а ни на что другое не пригоден. Ты не сумлевайся, Трофим Игнатьич, не отниму у тебя хлеб твой. И других дел, окромя как по кочкам скакать, найдется полная корзина.
        - Это каких? - повел бровью Трофим.
        - А чем князь занимается, покамест воевода его дружину по полям и лесам гоняет? Надо, так он и ее возглавит, а нет, так других дел полна коробушка...
        - Не шутковал бы ты, Иван Михайлович, с сякими делами, неровен час, послух найдется, явятся по нашу голову и с плеч ее снимут за одни только мысли такие, - сразу посерьезнел воевода.
        - Нет у меня мыслей таких, Трофим Игнатьич, даже в голове не держал с князьями да ханами то тягаться. Только дело то, что тебе предстоит, схоже больно с их делами. Торговлю надо поставить, да округу нашу оборонить, да людишек на каждое дело найти. Мы то, с сотоварищами, по незнанию, дров можем наломать, тебе нас и направлять.
        - Наломал один сякой надысь. Вона, цельным рядом по пажити разложено, только хоронить успевай, - воевода поднял палец, - Христом тебя заклинаю, Иван, держи мысли свои в узде, иначе оттяпают язык твой. Я уж познал сущность твою, аже ты молвишь о чем, то к тому и пойдешь сквозь тернии любые.
        - Молчать, яко рыба буду, Трофим Игнатьич, - улыбнулся Михалыч, - покуда в силу не войдем.
        Глава 15
        Терлей никогда не мог бы подумать, что его слово может решить судьбу их поселений. Три рода, три больших семьи раскололись. Переливающаяся серебром россыпь кольчуг свела с ума многих и многих. Сверкающая сталь клинков тоже манила скорым обогащением, будь то продажа в той же Суждали и Рязани, или высказываемая малым числом горячих голов стезя тех же побитых буртасов. Однако первыми были, в основном, старейшины родов и некоторые общинники из числа верхних поселений. Большинство из них по причине возраста или отсутствия каких-либо воинских навыков не участвовали в битве с буртасами. Они также не подверглись разграблению и избиению. А права голоса полноценных мужей в роду у них никто не отнимал. Однако и польстившихся на скорое обогащение отяцких воинов тоже хватало. Справедливости ради надо признать, что ни одного голоса против предложений бывшего воеводы в нижнем гурте не было. Тех же из молодых, кто в их селении высказывался за дальний поход для мести буртасам или черемисам, Терлей просто приструнил. Кому-то указал на их полную непригодность как воинов, а особо крикливым просто надавал по шее,
отозвав в сторонку. Правда, после этого долго объяснял, что если они с ним не могут справиться даже без меча или сабли, то уж буртасам или тем же черемисам, которые порой тоже клинком себе на жизнь зарабатывают, они только пятки вылизывать смогут без насмешек с их стороны. И без обучения у переяславцев ни о какой мести и говорить не приходится.
        В первый же день своего возвращения в гурт, похоронив убитых, и наведя какой-никакой порядок, община нижнего селения всеми голосами была готова не только согласиться с предложениями новой дружины и общего хозяйства, но даже и пойти при некоторых условиях под переяславскую руку. Все-таки, если бы не их усилия, то помощи от родичей они бы не дождались. Какая уж эта родня, если их жен и детей поначалу хотели бросить на произвол судьбы, точнее, позволить им быть холопами до конца недолгих дней своих... Многие из мастеровых даже стали собирать вещи, решив уже для себя обустраиваться на новом месте. А Пычей, Терлей и восемь из полутора десятков будущих дружинников нижнего гурта отправились в среднее поселение, чтобы выяснить решения других родов. И неожиданно узнали, что никто предложения их воеводы не обсуждает, а старейшины делят доспехи и оружие, оставленное им на сохранение. Не всю добычу, конечно. Практически все вои, участвующие в битве, не могли отказать себе в удовольствии покрасоваться перед соплеменниками доспехами и оружием и, судя по всему, не собирались их пока снимать. Но остальная
воинская добыча и тюки с одеждой были разложены на поляне и старейшины обоих верхних поселений и часть воинов ожесточенно спорили, что кому пойдет. Кто-то кричал, как он много потерял в схватках с черемисами. Кто-то ожесточенно жестикулировал, объясняя, как он много сделал для благополучия родов. Некоторые общинники, участвовавшие в битве, доказывали, что их стрелы поразили по три-четыре ворога и они достойны лучшей доли, чем одна совсем не новая кольчуга и одна совсем не узорчатая сабля. При этом уже никто не вспоминал о переяславском участие в битве, посчитав, что оставленных в заводи лодей для их доли вполне достаточно, да и пропали бы они без могучего отяцкого войска, так что должны быть и за это благодарны. Если бы, конечно, знать, что с этими судами делать, да как управляться с парусом, то и их отдавать не следовало бы, но уж поздно об этом думать, переяславцы суда к рукам прибрали.
        Однако стояли в стороне и другие отяки, в основном вои, обсуждая что-то вполголоса. К ним то и отправился Терлей с Пычеем, послушав сначала, что творится на поляне. От них то и узнали, что местный староста, пользуясь гибелью своего собрата сверху, смутил умы старейшин и подгребает под себя власть. А с ней и добычу, взятую в бою. Однако Пычей в этом усомнился.
        - Не было такого в наших родах, - выступил он в круг перед сгрудившимися в стороне отяками, - абы один человек решал за всех, как общине жить... Без дозволения старейшин, да жреца не помыслил бы он об этом. Да и не худое это деяние, абы собрать все роды в един кулак. Однако же не он в бою плоть свою под стрелы подставлял, не он над ворогом победу измыслил и не он нас к ней вел. И не ему над нами стоять и добычей владеть.
        - Так он и не один сие деяти, старейшины то с ним, а они родичи наши старшие, не было ранее, абы в ослушание к ним войти. Они нам жизнь дали, выкормили, иной раз кусок изо рта вынимая, - заговорили наперебой окружающие его общинники, - опыт они свой приобрели трудом тяжким и пренебрежение оным токмо о скудости ума говорит.
        - Кха, кха, - аж закашлялся Пычей, - верно воевода наш мне сказывал, не тот из людишек умен, кто поступает по правде, а тот, кто еще при этом своим умом живет. А вы с чьих слов мне тут глаголите? Как мальцы неразумные, а не вои, кровь пролившие. Вежу к старшим надо иметь, а не в рот им заглядывать. Нашего урока вам мало? Али дождались бы мы помощи от ваших родов, если бы старейшины решали судьбу нашу? Окрест гляньте, как мир то меняется... Русины переяславские на этой земле не с того появились, что к нам поближе бысть, а с того, аже тесно им в своих землях. Али ворог какой теснит, али самим земли не хватает. И черемисов прежде кто-то оттеснил, оттого они на земли наши позарились. И буртасам али тем же булгарам тесно у себя... А в верховьях Ветлуги новгородцы пошаливать начали. Без меча не прожить и ранее было, а ныне и подавно. Даже я, старый, доспех надел для службы воинской, пусть токмо и на один бой ратный. А вы теперь вои и защитники родов ваших, на вас все держится, и будет держаться, а не на таких развалинах как я или старейшины ваши. Ваша та добыча и ваше усмотрение, как ей распорядиться на
благо рода. А старики токмо по сундукам все растащат, да пылью там припорошат. А вы будете умирать под чужими мечами, и вспоминать подвиги былые свои. И не придет к вам никто на помощь, потому как отвергаете вы руку, ныне вам протянутую. А протягивают то вам, а не отцам вашим, потому как жить то далее вам, а не им. Вот так то, решайте, а мы порешали ужо. Уходим всем гуртом под переяславцев, токмо оговорим, что обычаи наши нам останутся, а все, что промеж нами боком выйдет, то согласием решать.
        Стоявшие вокруг отяки засмущались и, переглядываясь меж собой, вытолкнули в круг рыжеватого курносого воина:
        - Исполать тебе, Пычей, - начал он, переминаясь с ноги на ногу, - Гондыр меня прозывают. Помнишь ли?
        - В одном ряду с рогатинами стояли, как не помнить... И тебе исполать...
        - Мы меж собой ранее о том же говорили, но не с кем совет держать было, как поступить нам. Старейшины то наши токмо о добычи ныне мыслить могут. Ты же староста, хоть и соседнего поселения...
        - А то не из одного семени наши роды вышли... - ответствовал Пычей, - для наших трех поселений всегда был один покровитель.
        - Потому и спрашиваем тебя сей миг, как быть нам? Как поступить со старшими родичами нашими? Прогнать невместно, да и совестно было бы... И как добычу обратно забрать? Воины в том дележе тоже присутствие имеют, как бы замятни не было. Не простим себе, аже кровь прольется, - сумрачное лицо Гондыра только подчеркивало серьезность происходящего.
        - Одно скажу, - чуть задумавшись, ответил Пычей, - отнестись к старшим надо со всей вежей, а ответ за меня Терлей даст. Потому как воин он у нас не последний, да и помоложе многих будет. Ему дале жить, ему и решать, как и сказывал я.
        Ошарашенный таким развитием событий, Терлей неожиданно оказался под пристальным взглядом многих людей. Первое мгновение он пытался придумать что-то умное, но только вспотел от усилий. А потом неожиданно успокоился. Неужели Пычей дал бы ему слово, если бы ожидал от него что-то неожиданное? Да нет, конечно, надо просто ответить что думаешь.
        - Уходить вам надо, - начал он, - уходить из родов тем, кто защиты для семей своих желает и кто силы свои на это не пожалеет отдать. К себе в род возьмем. Отстроимся у нас, али в месте, где деяния мастеровые зачинились. А воршуда, хранителя рода нашего со всеми почестями и обрядами в каждую новую молельню проводим. Святыни то у тебя, Пычей?
        - В сохранности оне, - ответил тот и улыбнулся, поддержав кивком воина.
        - А оставшейся добычей воинской со всей вежей их, - Терлей кивнул на поляну, где до сих пор шел дележ, - попросим поделиться. А не захотят, браниться не будем, так уйдем. Воевода наш походный не одобрил бы, аже мы раздор в родах учинять бы собрались. Так мнится мне... Серьезное это дело, однако все же надо собирать людишек, кто готов на уход. Самим о женах и детях подумать, аже разум старейшинам застило. А как посчитаем здесь всех, кто с места готов сняться, то и к верхним заглянем.
        - И то верно, - Гондыр аж прихлопнул кулаком о ладонь от досады, что не он такое придумал, - токмо думаю, что не долго кочевряжиться без нас они тут будут. Ежели все те, о ком мысль имею, гурт покинут, то не мы из рода уйдем, а род от выживших из ума.
        - На том и порешаем, - прокашлялся Пычей, - то были речи не отроков малолетних, но мужей, за дела свои отвечающих.
***
        - Говоришь Тимка, что удобно тот холм расположен? - спросил сына Николай.
        - Холм сам не очень высокий, но зато вытянут вдоль речки, воды в достатке будет, - по взрослому начал докладывать Тимка, видя, как серьезно его мнением интересуются. - Сосновый бор редкий по этому холму стоит... Красивые такие сосны, раскидистые, срубать жалко будет. Да и не нужно, наверное, - спохватился он, - рядом еще такой же лес стоит по низине, погуще правда. Если запруду поставить, то заливаться по весне то место будет, как раз под огороды пойдет вырубка. И всего-то полкилометра вверх по течению будет отсюда.
        - Поясни-ка малец, сколь шагов до того места? - встрял в разговор Фаддей, старшина плотников, уже немного оправившийся после ранения и теперь, пока совсем не заросла рана, понемногу кашеварящий около костра.
        - Так я и говорю... - начал Тимофей, - ой... Саженей триста-четыреста, если по прямой идти, а с петлями чуть поболее.
        - Знамо мне то место, бывал в прошлом годе, - согласился Фаддей. - Дале и места ягодные есть и охотой прокормиться можно, покуда зверье не разогнали. По душе мне оно и размахнуться там есть где. Со старостой али с Трофимом Игнатьичем совет держать надо будет и зимовье рубить.
        - Думаю, что еще в одну весь это зимовье перерастет, - подвел итог Николай, - но да это все потом. Ну что, поснидали, опять можно за работу. Как там болеющие, кстати, а? Тимофей?
        - Вовкин отец там не на шутку развернулся. Половину лагеря уложил в постель, ну... на лапник, шкуры из веси притащили, в общем, лечит во всю. Отваром из сосновых почек поит, всех повязки заставил одеть и сам в ней ходит. Кто-то даже сопротивлялся поначалу, руки попробовал распустить, так дядя Ваня так на него цыкнул, как раз перед тем как уехать, что тот теперь стелется перед дядей Славой как не знай кто... А наш егерь теперь что, командует, как Трофим Игнатьич?
        - Да, есть такое дело. - Николай опрокинул в рот берестяной туесочек, допивая оттуда последние капли взвара, - спас он нас, Тимк. Охотники прямо сказки про него рассказывают, сам то он молчит все больше. Говорит, будет время, расскажу поподробнее. А ребятки то как?
        - Плохо пока, слегли все, кроме меня и Вовки, - удрученно ответил Тимка, - но вроде выкарабкаться все должны. Вячеслав Владимирыч так им говорит.
        - Понятно... - вздохнул Николай, - ты, Тимк, беги поутру к Михалычу в весь, он очень просил обсказать, ежели ты что найдешь...
        В лесной лагерь на железное болото Михалыч и Вячеслав прибыли вечером того же дня, когда чужаки были окончательно добиты. Два суток назад. С ними были и двое буртасов. Алтыш, пленный десятник, сразу кинувшийся к своему племяннику, и Ишей, которому, как ни странно, егерь позволял почти все. А тот сразу стал совать свой нос во все щели, как мол, заготовки для плинфы сушите, да как руду собираете, да почему такое колесо делаете. И нет бы советы какие дал... Судя по всему, и сам то толком ничего не понимает. Любопытство, знать, свое удовлетворял. Ну, да не жалко, никаких секретов тут особо не было. А вот Вячеслав поведал подробнее о болезни, поразившей весь, о которой ранее уже принес известие один из охотников. Лекарь тут же пошел по лагерю и, вернувшись через полчаса, забрал всех плотников, несмотря на их причитания о недоделанном водяном колесе. Пока не стемнело, он их заставил срубить крытый навес в стороне от лагеря. При этом Михалыч объявил, что указания Вячеслава все должны выполнять без всяких отговорок, а то будут дела иметь с ним или с самим Трофимом Игнатьичем. Мальчишки же начали таскать
под навес горы лапника. После этого лекарь начал ходить по лагерю и отбирать людишек с признаками кашля и жара. А народ то, что думал перед этим? Ну, простудился, в лесу ночуя, так на все воля божия. В веси то куда хуже приходится, ворог у ворот стоит. А оно вона как оказалось... Мор... Страшное слово. В помощь себе Вячеслав взял Агафью и несколько баб, с кем прежде имел дело, собирая лекарственные травы. Объяснив им что делать и поставив принесенный котел на огонь, засветло успел зашить рану у Фаддея и посмотреть Фросю, которую положил в отдалении от заболевших. С той он провозился довольно долго, обрабатывая рану, но отошел от нее все равно неудовлетворенный. И только на следующий день решился заняться иссечением, чтобы проверить, не загноилось ли, уж больно не нравились ему припухшие с одной стороны края. Выдавив успевший скопиться гной, обработав своими отварами рану и наложив сухую повязку, Вячеслав уже с чистой совестью похлопал ее по колену, одобрительно оценив, как Фрося перенесла копание в своих внутренностях:
        - Вот, кабы вои так же сносили операцию, как ты, а то иные и хнычут, меду просят. Может тебе опосля дать медку-то? Или еще чего попросишь?
        - Да я бы попросила, ягодка моя, только совсем о другом, да и не тебя, дай только срок подняться на ноги, - выдохнула Фрося, откинувшись на спину.
        - Уж и ягодка сразу... И кого же ты и о чем попросишь?
        - Ягодка, ягодка... Мне ж тебя только сжать посильнее, сразу соком в руках моих брызнешь, вона какой... хрупкий. А сказывать про спрос я тебе не буду, а то одному такому намекнула, так он тут всех ворогов побил, абы улизнуть от меня. Опытная я ныне, сразу брать буду под белы ручки и в кустики, а там ужо и... сладим что...
        - Ну, ну, ты давай помолчи лучше, тебе отдохнуть надо, а не о кустах пока думать, - сразу раскусивший ее попытки хорохориться таким манером, Вячеслав уложил Фросю поудобней и накрыл одеялом, - засыпай, сон лучшее лекарство...
        - Вот-вот, как засыпать, так в одиночку... - устало пробормотала та, закрывая глаза...
        - Какие твои годы... - Вячеслав покачал головой и пошел по остальным болящим. Так и ходил все дни от одного к другому. Обтирал уксусом, чтобы снять жар, поил отварами, постоянно экспериментируя с составами травяного сбора, но все-таки за всеми не уследил... Дети свалились все, однако к концу второго дня их состояние почти не внушало опасение. Высокая температура, продержавшись один день, пошла на спад. Видимо молодые организмы, выросшие на природе и не подвергнувшиеся атакам антибиотиков, обладали сильным иммунитетом, который заглушал привнесенный вирус. А вот самые старые сначала чуть кашляли, особо ни на что не жалуясь, а потом их состояние резко ухудшалось. Да так, что ни отвары, ни обтирания с болезнью не справлялись, и четверых уже пришлось похоронить. Четверых чужих для Вячеслава старых женщин, которые при этом были чьими то матерями и бабушками, на чьих руках воспитывались внуки, лежавшие в горячке тут же. Когда жертвы для вас чужие, то это статистика. Однако Вячеслав уже принимал этих людей близко к сердцу, переживая за свои просчеты и всегда провожая в последний путь, который проходил
сразу же после кончины, не дожидаясь установленного христианскими обычаями третьего дня. И он уже не раз возносил в душе молитву, радуясь, что эта эпидемия обошлась столь малыми жертвами, и сожалея, что не захватил с собой в лес самый простой и дешевый набор лекарств. Тогда бы о смерти и речь бы не шла. Кто в детстве не мечтал заболеть, чтобы не ходить в школу? А в этом времени такое желание вполне могло бы привести и к смертельному исходу. Имея - не ценим, потеряв - плачем... Завидуем, смотря на чужое, и при этом совершенно не храним свое... Увы, человек не меняется, меняются его возможности, которые на данном временном отрезке были у Вячеслава очень ограниченны. Был бы чуть страшнее вирус, и людей не спасло бы никакое чудо.
        Однако жизнь вокруг шла своим чередом, и то, что для Вячеслава и многих семей было трагедией, другие воспринимали более обыденно. Бог дал, бог взял. Больные болели, здоровые работали. Плотина, несмотря на то, что на сооружении ее трудились всего четверо оставшихся здоровыми плотников, достраивалась. Обтесанные бревна уже легли между сваями. Остались лишь тонкие работы по сбору колеса, установке желоба и различные моменты сопряжения механизмов. Чуть подумав, Николай, по приходу известий о разгроме буртасов, отправил Любима обратно в весь, уговорив того отдать на нужды пилорамы остаток хорошего железа. Дело стоило риска. Задачей Любима были два широких ножовочных полотна для продольного распила. Как разводить зубья, Николай ему на словах рассказал. Для продольного распила они должны быть наклонены и пила будет представлять собой набор десятков маленьких рубаночков. Развести зубья посильнее тоже напомнил. А уж опыта ковки у местного кузнеца было гораздо больше, да и набор напильников имелся. Особо Николай напомнил о цементации. Но тут приходилось положиться на волю случая, поскольку больших
экспериментов с науглероживанием и закалкой кузнецы еще не проводили, хотя в первый же день после их разговора о укреплении железа углем, Любим заказал у гончара очень высокие кувшины с широким горлом для пробного науглероживания клинков.
        Сам же Николай в свободное от физической работы время пытался нарисовать двухэтажную конструкцию и сопутствующие механизмы, предназначенные для распиловки бревен на доски. С одной стороны, необходимо было наладить легкую подачу очищенных от ветвей деревьев, чтобы при этом распил шел под весом самого бревна, а с другой стороны хотелось бы поднять сам механизм повыше, чтобы многочисленные опилки не засоряли проход, а падали вниз на первый этаж, где их можно было гораздо легче убрать.
        В любом случае, дела понемногу двигались, а вселенские часы отсчитывали секунды, минуты, часы и подталкивали историю вперед. Эти часы разрешали делать все что угодно, но спустя некоторое время вели спрос по полной программе. Ах! Вы не успели? Ну что же, значит успели другие, и на скрижалях истории будут вписаны их имена, а не ваши... Тик-так, тик-так, тик-так...
***
        Ой-ой-ой, голова моя садовая, как же я лопухнулся то так, - Михалыч покачал головой, подперев ее руками. Находился он при этом вместе с Ишеем и воеводой около уреза воды на берегу Ветлуги, присев на высохшую корягу, выкинутую на берег весенними водами. И ничего не предвещало такого удара судьбы. Сидели, ждали отяков, время как раз подходило к условленному сроку встречи. Болтали ни о чем, точнее о разных разностях, выспрашиваю друг у друга подробности быта народов, расположение земель, кто чем и под кем живет и дышит, и кто из сильных мира сего более сильный. Пока Ишей не обмолвился о гостях к сотнику Ибраиму, после которых тот и засобирался сюда в поход.
        Михалыч еще ранее договорился с тем же воеводой, что буртасец идет ему в долю и считаться будет вольным человеком. Тот даже махнул рукой, делай мол, что хочешь, в своем праве, доля твоя всяко поболее будет, чем один басурманин. О другой добыче с тобой еще людишки будут рядиться, а вот полоненных буртасов им по избам в качестве холопов никто не даст разобрать. С теми еще придется решать что-то, а пока пусть поработают на благо общины. А это как раз тебе лучше знать и твоим сотоварищам, только ответ за них держите, вот и все. Поэтому, Михалыч пленного десятника с племянником оставил на болоте в помощь Николаю, сказав им, что как отработают свое, так и отпустят их. Сколько же это по времени займет, он не знает, но в ближайшее время выяснит. Десятник покивал головой и только поинтересовался напоследок, не заставят ли его здесь принимать христианство, если он решит остаться насовсем. Михалыч на это пожал плечами и ответил, что если тот будет держаться его, то никто его принуждать не будет, а за других сказать не может, но вроде не должны. Ишею же Михалыч передал, что тот волен в своих действиях, но для
других он пока побудет его холопом, чтобы в первое время не возникало вопросов.
        И вот сей, почти вольный муж, так огорошил Михалыча, что тот сидел и раскачивался, осознавая свою ошибку.
        - Не переживай так, Иван, - тронул его Ишей за плечо, - я не понимаю о чем ты глаголишь, токмо не стоит это таких волнений. Как волна о берег бьешься, туда-сюда, туда-сюда...
        - Говоришь, от ветлужского князька посылы были? - наконец взял себя в руки Михалыч.
        - То не ведомо мне, от князька ли, от кого другого, токмо черемисы то были знатные, - кивнул головой Ишей. - Людишкам, что об этом мне шепнули, верить можно.
        - Если бы знать об этом заранее, то сотника буртасского надо было, как зеницу ока беречь, - все ещё сокрушался егерь. - И не стрелами их бить, а пробовать договариваться. Я то ведь мыслил, что корни их похода из их же земли и ведут.
        - Полно те, в самом деле, деяние то обычное, - наконец вставил свое слово воевода, - ничто сотник бы те не баял полезного. Пришли к нему посылы, обещали горы злата да товар живой, что на защиту себя не встанет. А кугуз ветлужский с нас подарки поимел, землицей не своей одарив, а опосля и мзду получил бы, проводив через тех же буртасов нас в дальний полуденный путь вместе с отяками. Что на них стрелы переводить, когда можно одним махом вместе с нами избавиться. Чем выше человече сидит, тем боле не своими руками жар загребает. С ромеев сие идет, подкуп да подлог там первое деяние, ты с Радимиром о том погутарь, он много тебе историй перескажет.
        - Верно все говоришь, воевода, - задумался Михалыч, - только это все догадки, а сотник нам бы много интересного поведал. Мы бы тогда знали что делать, да как себя вести.
        - А что иное можно деяти, окромя того, что ужо помыслили? - продолжал размышлять воевода. - Сила воинская нужна, так ту собираем. Злато да серебро для той силы, так то торговлей будем иметь. Торговля с чего? Да с того, что ты с сотоварищами замыслил. И все эти деяния нужны токмо для того, чтобы выжить... Помысли, сколь свершить надо для сякого простого желания...
        - Да, а ведь еще две седмицы назад мы с сотоварищами хотели лишь сами как-то выкарабкаться. А теперь надо задумываться о выживании сотен людей. Растут наши цели... Послушай, Трофим Игнатьич, все-таки надо узнать, что у черемисов на уме...
        - Кабы могли, то повыведывали бы, а нет, так неча и голову забивать.
        - С торговлей к ним по осени ехать надо, заодно и свою силу покажем, - хлопнул себе по колену ладонью Михалыч.
        - А что, верно ты сказываешь... - пришла пора и для воеводы задуматься, - я мыслил Суждаль навестить, там знатно расторговаться можно, но и по черемисским городкам проехаться можно.
        - Ну что, брат Ишей, вот и первое наше путешествие намечается, - хлопнул того панибратски по плечу Михалыч.
        - Лестно мне, что ты меня братом назвал, - озадаченно заморгал тот, - с чего бы?
        - Не бери в голову, присказка то, - засмеялся Михалыч, - а может, придет время и побратается, чем черт не шутит...
        - Не поминай нечистого ни в речах, ни в помыслах, - перебил его Трофим, - а то будешь потом его деяния полной ложкой хлебать... Вон, похоже, ужо ложка начинает набираться...
        С низовьев Ветлуги показалась юркая долбленка, ходко шедшая в их сторону. Спустя несколько минут в полном облачении, однако грязных и местами даже прорезанных кольчугах, на берег сошел Пычей с Терлеем.
        - Принимай свою рать, воевода, - обратился к Михалычу староста.
        - Эдак нас с тобой вечно путать будут, - бросил егерь Трофиму, - надо бы мне какое название придумать, что ли... - и повернулся к Пычею, - и ты здрав будь. Рассказывай, что случилось.
        - Поначалу пошли лодью в средний гурт с Терлеем, а я поведаю, что с нами случилось.
        - Серьезное что? - насторожился Михалыч.
        - Обошлось, да чуть кровь не пролилась меж родами нашими. Ты не томи, посылай..
        - Ишей, охотнички наши, что тебе с лодьей помогали, где?
        - Так лодьи и строжат, кто на болото не ушел. В весь то их не пустили.
        - Бери сколь надо и плыви... Терлей покажет куда.
        Когда Ишей с отяцким воином убежали, Пычей расслаблено вздохнул и уселся на корягу:
        - Нет ли поснидать чего? С утра во рту ничего не было...
        - Бери, - передал ему узелок Трофим, - не обессудь, без горячего сидим, баб то в веси нет, а самим сготовить недосуг. Но зато медку хлебнуть потом дам, - указал он пальцем на стоявший в сторонке глиняный кувшинчик.
        - Благодать, - зажевал Пычей молодую репку и тут же закусил ее куском мяса, достав его из узелка, где оно лежало завернутое в широкие зеленые листья. - Аже короче сказывать, - продолжил он с набитым ртом, - то наше поселение на все согласно, о чем Иван баял намедни и более того. Просим мы тебя, воевода, - обратился он к Трофиму, судорожно глотая кусок, чуть привставая и наклоняя голову, - принять нас под свою руку. Дай только традиции древние и верование наше исполнять. Те из мастеровых, кто пожелал, собираются на новые земли, аже примете вы нас и землицу выделите на поселение. Их до десятка человек, да семьи. В дружину новую полтора десятка готово вступить... Все одоспешенные, и пяток кольчуг от тех, кто мастеровыми остаться пожелал. Токмо пожелание есть, абы часть дружины в гурте нашем располагалась. Немного там людишек останется, и место лишнее найдется. То про нас.
        А иной расклад с другими поселениями. Винюсь, не сохранили мы добычу в полной мере. По приходу нашему видели мы, как жадность там старших людишек обуяла и стали те добычу меж собой делить, не думая как дале жить и как от ворога спасаться. Да порешила часть воев, кто не токмо о своем животе мыслит... выйти из родов своих и позвать других общинников за собой. Примет их род мой со всем почтением. Сказано было слово на утро и стали сбираться оне. И вышло их на средний гурт полторы сотни вместе с бабами и детишками. И мастеровые среди них и вои. Да только указали нам в вину, что замятню мы учинили и стали пред нами с оружием и не пускали нас. Не допустили мы крови меж нами, но поваляли нас и кольчуги посекли наши предостаточно. - Пычей оторвался от своего стихотворного слога и развел руками, в которых еще находились недоеденные куски мяса, показывая, как его изваляли.
        - Ну, так чем кончилось дело то? - не выдержал Михалыч.
        - Прорвались мы с барахлишком и скотиною, ждут общинники сей час лодьи ваши на берегу... И посылы наши в верхнее поселение ушли. Да там оно полегче будет, старейшин то в нем нет, все в одном месте собрались. Таки готовься принимать под четыре сотни людишек вместе с бабами и дитями, воевода, это считая с моими. Часть в наше поселение можно на житие пустить, часть на работы, токмо жилье поставить первым делом надо...
        - Да... дела наши грешные, - зачесал в бородке Михалыч, - разместить где вас мы уже нашли, Тимка с утра прибегал рассказать об этом. Не ждали, правда, что столь народу будет... Однако, как говорится, нет худа без добра, да и места там хватит с излишком. Пока туда вас всех определим, а потом уж думать будем, что делать далее. Николая возьмем, дома строить по-новому будем, ну... примерно как наш пятистенок. Поведу вас я, в обход, поскольку в лагере на болоте тоже болезнь началась. Думаю, что и вас коснется, ну да лекарь уже там, бог даст, все обойдется. А сколь воев среди вас, которые в дружину пойдут?
        - Да десятка четыре с половиною с трех поселений, - поднял глаза к небу и посчитал Пычей.
        - Ну и я пяток выделю из дружины и желающих охотников, - добавил Трофим, - так что принимай их всех под себя, полусотник.
        - Есть принимать, воевода, - чуть задумчиво кивнул Михалыч.
        - Али есть сбираешься, али просто мелешь что не то? - вопросительно глянул на новоиспеченного полусотника Трофим, - ты вот давеча про название для дружины что-то баял, надумал али как?
        - Да слово это подобно согласию для воина, будет исполнено, значит, - все еще витая в облаках, ответил Михалыч, - а название... был я капитаном... даже лесным, хмм... Егерем я провел почти всю жизнь, это так охотников у меня называли. И у нас все вои из охотников почти. Так что будем называться... эээ... егерским... полком! Зато я главным егерем останусь, и привыкать к новому названию не буду, - засмеялся Михалыч, - да и на родине у нас такие воины были.
        - Не маловато для полка воев то? - ухмыльнулся воевода, уже зная, что его полусотник на это что-нибудь этакое обязательно ответит.
        - А будет к чему тянуться, воевода, названием пока пугать будем, - с широким оскалом ответил тот.
        Глава 16
        Сонное покрывало предутреннего сна соскользнуло с полатей, на которых лежала Агафья, и рассыпалось невесомыми клочками зевоты и ленивого потягивания. Еще совсем темно и можно полежать немного, совсем чуток, стряхивая остатки ночных сновидений и впитывая прохладный утренний воздух, смешанный пополам с запахом дыма от вчерашнего костра, разожженного для подтопки в глинобитном очаге. Ну все, пора вставать, плеснуть водицей из деревянной бадейки в лицо и... нет, без разлохмаченной палочки для чистки зубов можно и обойтись. Лекарь, конечно, грамоте разумеет и знает столь много, что людишек с того света вытаскивает, но чистить зубы утром и вечером... это он, пожалуй, лишку присоветовал... Агафья подумала и все-таки взялась за палочку. Никто ее за язык не тянул, сама спросила, что он по утрам делает около речки.
        А уж что такое больные зубы, она не понаслышке знает, полгода не прошло, как Радимир зуб ей заговорил. Заговорил, как же... Как дурочка малолетняя опростоволосилась. От боли не знала куда податься, а рвать зуб клещами у Любима было страшно. Ну, тот и отправил ее к Радимиру, сказал, что сей божий человек и зуб при своей святости заговорить может. Нет бы посмотреть в это время на его хитрую рожу, да догадаться, что святой с заговорами да волхованием дело не имеет. Нет же, поперлась... Тот сразу головой закивал, над тоненькой веревочкой что-то пошушукал, и ей отдал. На, сказывает, привяжи к больному зубу... Привязала, спрашиваю, когда пройдет? Через день, отвечает... Да что ж ты ирод окаянный измываешься то? Нешто я протерплю весь день? И так уж мыслить мочи нет ни о чем, окромя этой боли... И на это нашел что ответить. Есть, говорит, способ и сразу боль снять, токмо надо другой конец веревочки на дверь накинуть. Если девица войдет, да за дверь возьмется, то заговор сразу на тебя перейдет и боль утихнет, а если муж честной, то получасом позже. А если муж, да не честной, тогда что, говорю? А где это
ты таких видела, спрашивает? Ну, я пока в уме перебирала, кто чем запятнал себя, он веревочку к ручке привязал, да меня за дверь и выставил, дверь то внутрь открывается для наших землянок. Поднялась, уселась на верхнюю ступеньку, да как крикну ему. А Фаддея то разве можно честным мужем назвать? Он, кобель такой, при живой то жене по вдовушкам как бегает? Ни одной бы не пропустил, если бы отказу не было... Когда успевает только? Одним духом я это выпалила, а Радимир из-за двери мне тоже как крикнет... Ась? Не расслышал, речет, тебя! Я то подниматься со ступенек начала, а он в это время дверь как дернет... У меня аж звезды из одного глаза в другой прыгнули. Ну, мыслю, заговор так на меня перешел. И зуба больного, что сверху справа сидел - как не бывало. Но это я уже потом языком нащупала, а пока сказываю, что ж ты девицу то не позвал, такой сякой, чтоб без боли совсем обойтись? Ты то старик совсем, когда теперь боль то уйдет? А он мне травку какую-то в берестяной кружечке протягивает, на мол, полоскай. Со стариками, говорит, как с девицами, легко все. Принюхалась, ромашку уловила, еще что-то там было,
да не разобрала... Ладно, думаю, старый ты хрыч, не отравишь же, начала полоскать и тут то и обнаружила свою потерю... Ох и устроила я им с Любимом головомойку, кузнецу то своему чуть грабли об спину не обломала. Но потом, знамо дело, пошла к Радимиру с отдарком, да извинениями. Врасплох, баяла, ты меня застал, вот и накричала опосля на тебя. Ну он и признался, что всех так лечит, кто к нему приходит, токмо не часто это бывает. Да ты, сказывает, молчи, а то на следующего уговор не подействует... Уговор, как же, обманщики... Но что деяти, пообещала...
        Все это Агафья вспоминала, доя корову, разжигая дрова в очаге под навесом, да грея воду в небольшом котелке, который Любим выковал еще в переяславской земле и который ценился более всего в ее хозяйстве. Подумалось, что вот у лекаря уж чудо так чудо, а не котелок. Здоровенный, да ровный какой, а если начистить его песочком, то и смотреться можно...
        С того дня, как Вячеслав отослал ее на помощь Радимиру, прошла почти неделя. Пока она тут одна, но вечор этот... каран..тин, сняли... То есть тряпку эту черную, что на жердине болталась, убрали и ход всем из веси и в весь дали, так что ныне бабоньки из леса должны подойти. Не токмо ей тут упираться, мужикам обеды готовить, да обстирывать их. Выздоровевших то ужо третий день, как по домам распустили, и более заболевших не было. Слава Всевышнему, токмо двух мужичков схоронили от мора того, да на болоте пятеро старух представились. Вячеслав сказывал, если бы мужички сразу к нему пришли, то может, с ними все и обошлось бы. И у всех теперь наказ такой, ежели заболел чем, то сразу к нему, неча эту... заразу то разносить... А сам лекарь к отякам в новую весь подался, тоже у них там что-то началось, да травница у них есть, вот с ней то на пару и лечит. В первый год как обосновались, бабоньки о ней вызнали, да только ходу к тому гурту не было по их малым бедам то, неохотно к себе отяки пускали. А от больших до последних дней господь хранил, да травница от таких бед и не спасет... А вот с лекарем и выдумают
поди что...
        Ну да ладно, чуть посветлело вроде, надо скотину на пажить выгонять, соскучилась, поди по травке зеленой. Внутри тына то все до землицы пощипали, как осада была, да старое сено пользовали, что с зимы осталось. А последнюю седмицу пробавлялись только тем, что охотнички около веси накосят, да к воротам снесут. Запрет строгий был... Агафья открыла ворота хлева и вывела кормилицу на улицу. Там уже подтягивалось к воротам стадо, подгоняемое, за неимением баб, степенными отцами семейств. Хм... степенных... Что-то некоторых из них последние дни шугали почем зря. Трофим Игнатьич из людинов то семь мужей отобрал и начал их бою учить, яко отроков малолетних. И в хвост и в гриву их гонял, возились они и с железяками своими, и с мечами деревянными, на ночные дозоры воевода их ставить начал. И эти..
        игрища какие-то устраивать начнут, сказывают, с нынешнего дня. Кто кого одолеет, отяцкие мужи с новой веси али тутошние. Бить, однако, токмо деревянными мечами можно, да стрелами, что на белку. Но уж ежели попали - падай, а то потом Трофим Игнатьич кнутом отходит... Да только бесовские это игрища, мужи что дети, и деревянными то мечами друг другу кости переломают... Вздохнув, Агафья посмотрела на открывающиеся ворота из веси, поздоровалась с пастухом и похлопав напоследок буренку, направилась к колодцу, благо бадейку с собой захватила.
        И тут-то ее сердце захолонуло... Из-за ворот, с краю дороги, отделилась большая кочка полусухой травы и тихонько поползла между нехотя расступающейся перед ней скотиной. А за ней вторая и третья... Пересекая черту ворот, один из торчащих пучков откинулся и на Агафью сверкнули страшные глаза на темном лице... Господи, пронеси, леший кажись... И утренний воздух сначала нарушился глухим стуком упавшей под ее ноги бадейки, а потом разорвался визгом испуганной, но не сломленной женщины:
        - Ратуйте, люди добрые! Нечистая сила в весь забралась! Оружайтесь, чем бог послал, гони ее в шею!
        И несчастная бадейка была поднята, доставлена до места назначения и с размаху опущена прямо на эти бесовские глазищи.
        - Твою мать! - под грохот разлетевшихся деревянных плашек, темное пятно мрака поднялось с дороги и уставилось на атакующую фурию, - Ну ты, Агафья... ну ты... ну ты прямо шторм и буря в одном флаконе! Робяты, берите весь, кончила нашу маскировку эта сердитая тетка! - Михалыч махнул рукой поднимающимся за ним отякам. Спустя мгновение очумело глядевший с вышки дозорный ойкнул от попавшей ему в грудину тупой стрелы и игрища по взятию на копье сонной веси начались.
        ***
        Второй пуск колеса прошел как-то буднично и без затей. Перекрыли толстой тесаной доской часть огромного оконца, оставленного в середине верхних бревен запруды для перелива и вода пошла по желобу. Напор воды стронул колесо рывком с места, наполнив первый карман. За первым наполнился второй, третий и колесо, наконец, заползло, вращаясь осью в пазах дубовых бревен, щедро политых дегтем. Сначала Николай хотел подключать планируемые механизмы к водяному колесу через жестко закрепленные деревянные шестерни. Потом подумал, что механизмов будет много и если включать их сразу все, то это только их лишняя амортизация, да и полезная мощность колеса будет тратиться впустую. Однако как мобильно подключать ту же глиномешалку к вращающейся оси через деревянные зубья никак придумать не мог. В голове сразу вспыхивала картина выламывающихся зубьев и расшатанных механизмов. Николай долго ходил по берегу, и даже хотел подсоединить только одно устройство, а все усовершенствования отставить на время. Однако потом все-таки сообразил, как наладить соединение на ходу, и даже плюнул от огорчения из-за того, как нелепо он
хотел подойти к проблеме. Все гениальное просто, и для подсоединения достаточно на главный вращающийся вал надеть что-то вроде толстого колеса или барабана, соединенного со своим тезкой от подключаемого механизма широким ремнем из кожи. Между ними нужно закрепить промежуточное колесо, отодвигаемое в сторону системой рычагов. Причем желательно, чтобы барабан от механизма был сверху, тогда ремень будет свободно болтаться только на нем, особо никого не задевая. Пока этот кожаный пояс не натянуть, мощность с вала передаваться не будет, а как только средний бочонок оттянуть в сторону, то натяжение ремня передаст вращение механизму. Обычная система, как у сцепления.
        Одновременно начали готовить тес впрок для других водяных колес. Второе, но пока не самое важное, замыслили поставить на другом берегу параллельно первому. То уже стояло на месте, упираясь одним из концов оси на невысокий сруб на сваях посередине речки. Предназначалось оно в первое время для мелких работ типа замеса глины для кирпичей. Второе же было запланировано исключительно для пилорамы, для которой собирались попозже заложить фундамент из дубовых свай и заготовить деревья на саму двухэтажную конструкцию. Как раз в этом месте берег шел ступенькой и, немного его подрыв, можно было получить заглубленный первый этаж в сажень высотой, куда бы сыпались опилки и где находились бы все основные механизмы, а второй оказывался бы на уровне берега выше по течению. Доставку материала планировали осуществлять по речке, но для этого, конечно, надо было бы очистить по всей длине сплава русло и поставить для плотины дополнительную защиту от ударов сплавляемых бревен. Тогда деревья на распил можно вытаскивать прямо на берег перед плотиной и тут же, подсушив, передавать их на второй этаж пилорамы, находящийся
на том же уровне. Третье колесо Николай планировал поставить чуть ниже первого, продлив туда еще один желоб, и при необходимости объединять его мощность с первым. Необходимость эта заключалась в организации наддува при плавке чугуна, а также для передела того в сталь. Однако хватит ли совокупности этих колес, Николай не пытался даже предугадывать. И тем более не делал попыток посчитать получаемую от них мощность, все-таки образование у него было не то, точнее его вообще почти не было. Были лишь книги да кое-какая практика. Понимал лишь, что оная мощь зависит от количества падающей воды, которой выходило примерно по кубу в секунду на каждое из трех колес, а также высоты этих самых колес, а она получалась не более трех метров. Был какой то еще параметр, но его Николай вспомнить не мог, как ни напрягался. Да и что с этими параметрами делать, он тоже не знал. Оставалось лишь строить, проверять, да уменьшать потери мощности, улучшая конструкцию. Вот и все.
        В любом случае, глину мешать требовалось не так часто, да и пилить бревна не каждую минуту нужно, так что, если бы напора воды на какой-то механизм не хватило бы, то перекрытием любого желоба можно было эту ситуацию изменить. Вот уж если бы и этого было недостаточно, то тут уж ничего нельзя было бы поделать в короткие сроки. Либо строить еще одну плотину, чего бы не хотелось, поскольку конечный продукт имело смысл отправлять на лодках или плотиках вниз по течению, а с верховьев еще и лес сплавлять на распил по бревнышку. Это вам не плотами, конечно, тут уж ничего не сделаешь - речушка больно мелкая, зато не на своем горбу.
        Любим все-таки отковал несколько полотен для продольного распила, потратив на это почти все свои запасы привезенного железа. Он в буквальном смысле ночевал в своей кузне, уходя оттуда только что-то пожевать с охотниками, сторожащими лодьи в заводи. И их же привлекал ко всем работам, в которых ему была нужна помощь. И успел таки за седмицу отковать целых четыре полотна, а в последние дни даже провести процедуру науглероживания. При этом два полотна заложил в кувшины с мелко толченым сосновым углем и пером птицы, а в два остальных, кроме угля, подсыпал еще пережженные толченые рога. Ну и каждое полотно ставил на немного разное время в печку, засекая при этом слой науглероженного железа, ломая обрезки такой же толщины, засунутые им в еще один кувшин. Кроме того, сами полотнища перед этим, кроме зубьев, он покрыл тонким слоем глины, чтобы предотвратить пилы от излишней хрупкости. Осталось провести процедуру закаливания и все, основа пилорамы готова. Погнуться, может и погнутся, да есть надежда, что не сломаются и не посекут кого осколками. Останется только обвязка, которая, надо признать, будет тоже
не самая простая. И над этим надо было еще подумать, прежде чем приступать к такому сложному механизму. Сразу массовое производство даже пытаться не стоило ставить, однако отлаживать потихоньку технологию работы было необходимо, да заодно и досок себе напилить можно было. Хотя Николай все более приходил к мысли, что нормальную лесопилку без отлитых чугунных шестерен и других деталей запустить невозможно, что выводило на первый план запуск домницы.
        Вовка же тем временем, проявив недюжинные организаторские таланты, выдал первую партию необожженной плинфы. Разместил в первый день у всех пацанов, кто мог худо-бедно держать топор, заказы на неразборные формы. Для этого буквально вырвал из рук у плотников остатки теса и пилу, пообещав в ином случае отобрать чудо топор. Поверить не поверили, но поперечную ножовку, скрепя сердце, дали. Также Вовка организовал замесы, запустив девчонок топтать глину в импровизированную месильню. Только сначала пришлось аккуратно вынуть на краю холма около куба глины, пошедшей, правда, потом в дело. А предварительно, конечно, снять верхний слой почвы, а затем разжечь внутри ямы костер, чтобы края ямы не размывались водой. Тем временем, рядом, буквально в трех десятках метрах другие подростки начали откапывать и таскать глину со склона холма, который как раз выдавался в этом месте языком. В результате начал получаться открытый с одной стороны широкий ров в два его роста, который Вовка сразу отвел под печь для обжига кирпича. По краям этого языка овраги засыпали отвалами снятого дерна и негодной глины, выравнивая
площадку. В обожженную же яму засыпали глину и заливали воду в пропорции один к одному и месили до тестообразного состояния. При возможности, конечно, выбирали попадающиеся камешки, корешки и всяческий мусор, но до появления глиномешалки, работающей от водяного колеса, Вовка не стал с этим делом заморачиваться, и так проблем хватало. Получив первые три формы, каждую на четыре плинфы, Вовка соорудил из остатков теса стол прямо на траве и послал рыжего за песком. Потом они с Вышатой, посыпая формы песком, начали лепить ими куличики, то бишь плинфу, срезая излишки глины обрезками того же теса и осторожно вытряхивая получившиеся кирпичики сушиться на траву. Кирпич решили делать по местным стандартам, где-то двадцать на сорок на пять сантиметров, хотя, конечно, измерить было нечем, и для изготовления одинаковых форм Вовка просто обломал палочки, используемые потом в виде эталона. Полученную плинфу решили подсушить, раскидав по полянам, в течение двух-трех дней, иногда ее перевертывая, а потом сложить в штабеля и выдержать еще несколько дней. При этом накрыть сухим сеном, которое еще предстояло скосить,
чтобы защитить от дождя и солнца. Увидев, что у рыжего все получается, Вовка оставил его командовать и перешел к другим делам.
        Во-первых, надо было запастись дровами. Если сразу закладывать на обжиг пару тысяч штук кирпичей и топить несколько дней... дядя Коля говорил, что около пяти, то дров надо... эээ, в общем, Вовка подумал, что дров надо в несколько раз больше по объему. На каждый куб кирпичей пусть будет семь-восемь кубов. А где их взять? Охотники после побития буртасов ушли к отякам, плотники занимаются плотиной. Украсть у них пару полешек? Это не выход, да и так косо после пилы смотрят. И тут-то Вовке на глаза попался снятый торф около болота, откуда собирались добывать руду. И который там бросали, как попало. Подключив все свои резервы, в коем качестве выступал опять же дядя Коля, Вовка добился, что вырезанный аккуратными кирпичиками верховой торф относили на край болота, где был открытый вересковый луг, и раскладывали сушиться на солнце. А вот хватит ли температуры горения торфа на обжиг кирпича? Это был вопрос, на который ему никто толком не дал ответа. Дядя Коля что-то бурчал про торфяной кокс, который вроде дает неплохую температуру, но не мог сказать толком, как его делать... Вроде в ямах, как уголь
пережигают. В итоге, Вовка не захотел рисковать и, оторвав от двух с половиной десятков подростков, которые ему помогали, восьмерых человек, отправил их дополнительно к торфу рубить сухостой, снося его к будущей печи. Если что, и меха из кузницы можно притащить, подумал он. А потом... потом началась эпидемия и ребят, у которых был жар, он силком спроваживал к отцу в лазарет, так что количество работников у него неуклонно уменьшалось, пока он не остался один-одинешенек. И пока все его работники болели, переворачивал кирпичи, складывал их в штабеля, накрывал сеном от дождя и солнца. Кроме того, внутри рва, получившегося по ширине в четыре, а в длину около пяти метров, Вовка стал выкладывать поперечные внутренние перегородки из необожженных кирпичей, стоящие довольно близко друг от друга. Эти перегородки, пронзенные посередине камерой топки, получались в ширину примерно в полкирпича, а расстояния между ними было сантиметров тридцать с небольшим, так что поверху их можно было перекрывать, ставя длинной стороной плинфу на ребро. Таким образом, щели между плинфой служили продухами, через которые горячий
воздух будет поступать в обжигательную камеру, хотя впоследствии, конечно, можно было бы выложить для удобства что-то типа пода над перегородками. Однако, такая конструкция и без того смогла бы выполнить свою роль. В камере обжига же, ряды плинфы, поставленные ребрами друг на друга поочередно в разных направлениях, в самом конце должны были перекрываться кирпичами, положенными плашмя. Таким образом, не нужно было бы выкладывать закрытый свод, а положенную плашкой плинфу поверху можно было бы засыпать слоем песка, соорудив деревянный настил от дождя гораздо выше такой импровизированной крыши. Молодому кирпичному мастеру, конечно, по мере возможностей помогали, особенно, когда Вовка выкладывал свод перегородок над камерой топки и отверстие туда же, однако ноги он к концу недели, когда пришел отчитываться перед дядей Колей, еле таскал.
        С ним они наметили, куда пойдут кирпичи. Самые удачные, однозначно на сооружение домницы. А из остальных будут класть русские печи для их недостроенного пятистенка и новой веси. Главное, напомнил Николай, помечай кирпичи на будущее, чтобы знать откуда для каждой партии брали глину, да с какой стороны печи положили. Потом так легче будет определить, почему одни кирпичи, к примеру, звучат лучше, а другие вообще крошатся. После обсуждения на усталого Вовку был надет импровизированный лавровый венок, и он был отправлен отсыпаться. А на следующий день - с новыми силами, за новыми кирпичами и за первым обжигом, благо большинство ребят уже выздоровели. Николай же остался обдумывать окончательную конструкцию домницы и место для ее строительства. Кроме того, еще не была найден известняк, который был необходим для передела чугуна, чтобы избавиться от присутствующих в нем вредных примесей. Но это дело он уже поручил Антипу и Тимке, отправив их несколько дней назад на ее поиски.
        Отослал он и Фаддея с напарником обучать новоселов новой веси технологиям строительства на примере того же недоделанного пятистенка, присоветовав только слегка увеличить размеры домов. При этом бригадиру плотников вручили план веси, нарисованный Николаем вместе с воеводой и его полусотником, которым теперь стал называться Михалыч.
        Те как раз и привели отяков к новому месту жительства. Туда же запланировали поселить часть мастеровых из веси вместе со старостой Никифором, перемолвившись с ним предварительно через тын, да тех, кто согласится работать на добыче руды и выплавке чугуна. При этом поселить их вперемешку, чтобы отяки не замыкались в себе и понемногу начали общаться с переяславцами, изучая их язык. Никифор был человек, не слишком падкий на власть, даже и тяготился немного ею, стараясь никогда не вылезать за грани мирских дел. Его и выбрали то весяне за то, что пару раз в пылу спора охладил горячие головы, да дал при этом мудрые советы. И этим вполне устраивал всех. Да и отяков, вероятно, устроил бы тоже. Кому понравится, если на него с самого начала стали бы давить, устанавливая свои порядки? Сначала надо пряник дать, а потом и спрашивать по всей строгости.
        Согласовав план веси, и поразмыслив втроем о постройках, новоявленные архитекторы не пришли к твердому убеждению, будут ли пятистенки значительно теплее землянок, тем более, если к строительству тех подойти со всей возможной серьезностью. Но что чище, это точно, тот же Вячеслав мимоходом заметил, что делать надо только так. Да и от земляного пола все-таки ощутимо несло холодом. Стелить же туда тес, так это просто зарывать в землю столь ценный ресурс. Порешили, что когда зима придет, тогда людины сами и сравнят, а пока строить надо по-новому, чтобы было с чем сравнивать то.
***
        Тимка довольно потирал руки. Вот и он на что-то сгодился. Хорошо, что отпросился сбегать перед ночевкой. День почти сэкономил. Закатное солнце ласково светило через ветки деревьев, настырная сорока перелетала у него за спиной, но ее стрекот почти не раздражал. Большие черные мураши протоптали свои дорожки между толстыми пластами сосновой коры. Тимка улыбнулся им и бабочке, которая махнула оранжевыми крылышками прямо у него под носом. Трава с серыми ошметками старой хвои стелилась у него под ногами, а те сами бежали к месту стоянки. За плечами у него висел самострел и мешок, где лежали образцы известняка, которые он нашел на обрыве глубокой яруги, бывшей когда-то руслом какой-то лесной речушки. Может, конечно, эти камушки и не те совсем, но уж очень они подходят под описание отца. Имели они бело-желтоватый цвет с неблестящей поверхностью. Об этом месте почти на самом берегу Ветлуги вспомнил Пычей, когда беседовал с Тимкиным отцом, обсуждая постройку новой веси. Осталось только найти, но это то и оказалось самым сложным, поскольку отяцкий староста не мог вспомнить точное место, сказал лишь, что часа
два ходу вниз по течению за нижним гуртом. Может, что и нашли бы в других районах, когда искали руду и глину, но неожиданный буртасский рейд прервал поиски в самом разгаре. А теперь... теперь известняк нужен был очень срочно, а почти весь народ был занят или болел. Вот и решили сначала втроем проверить уже известное место. Судя по всему, расстояние, про которое сказал Пычей, тот измерял, не плывя на долбленке, а добираясь пешим ходом через непролазные заросли на другом берегу реки. Так что эта яруга оказалась гораздо ближе к гурту, чем им показалось по объяснениям. Но и потеряли зато время на поиски по дремучему лесу... Но теперь, похоже, их мучениям настал конец... Сейчас Тимка выйдет на поляну, где остановились Антип и Радка, занявшиеся по приходу на новое место разделкой подстреленных уток и готовкой нехитрого обеда, и уж там... Тимка отвел в сторону ветки последнего куста и остолбенело уставился на поляну. Вместо обычной суеты напарников Тимку встретила оглушающая тишина. Везде валялись впопыхах разбросанные вещи, а у самого костра лицом вниз лежал Антип. Подавив у себя желание броситься сразу к
охотнику, Тимка достал из-за спины самострел, взвел его, стараясь поменьше шуметь, наложил болт, накрыв его предохранителем и только тогда осмотрелся дальше и прислушался к вязкой тишине, окутавшей сгущающие сумерки таежного леса. Никого..
        вроде... Так, теперь Антип. С трудом повернув того на спину, Тимка ощупал его с головы до ног. Вроде в порядке, никаких ран, кроме наливающейся огромной шишки на пол-ладони выше виска и сочащейся крови из ссадины оттуда же. Ох, опять тебя дядя Антип угораздило по голове словить... Наскоро ополоснув его ссадину водой из ближайшего ручейка, впадающего в Ветлугу, и перемотав голову охотнику чистой тряпицей, Тимка начал обходить поляну по кругу, пытаясь отыскивать следы, как его учил охотник. Так, эта та прогалина, по которой он ушел и вернулся, а тут... нет, паутина висит нетронутой... Ага, а вот в этом месте свисают лохмотья и паук уже начал опять перекрывать проход своей белесой тонкой нитью. Да, судя по всему, пришли с противоположного направления от того, куда бегал он. С низовьев... если, конечно, не ошивались где-то рядом... Хорошо, что не столкнулся. Надо еще осмотреться... Но другого результата последующий поиск следов не дал... Ох, а долбленка то цела, на которой они приплыли? Неужто пропустил... Да, точно... Пробежав полсотни метров до Ветлуги и не обнаружив там лодки в кустах, Тимка
удрученно вернулся обратно. Немудрено не заметить следов на тропочке, которую они натоптали, когда таскали вещи вглубь леса. Куда же ушли чужаки и где Радка?
        Еще раз осмотрев Антипа и не решаясь потревожить охотника, Тимка уложил его чуть поудобнее, подложив под голову что-то мягкое и нарисовал стрелкой на земле направление, куда он пойдет. Дождь вроде не собирается, не смоет... Так, теперь в путь, сказал он себе и отправился к Ветлуге, а потом свернул вниз по течению, удаляясь от веси. Однако, не прошел он и три-четыре сотни метров по берегу реки, как заметил в кустах неестественно смотрящийся там обработанный кусок дерева. Потянув с силой на себя, он вытащил на песок заляпанную кровью долбленку с длинной трещиной, тянувшейся по дну. И тут же сверкнула мысль - никак сбежавшие буртасы? Это же они увели ночью лодку, да и стреляли по ним, может и попали... Вот и кровь. Если так, дело плохо... Что уж они сделали с утлым суденышком, Тимка знать точно не мог, но догадаться можно было вполне. Пытаясь с раненым пристать в темноте к противоположному от возможной погони берегу, налетели на корягу и хрупкая лодочка треснула... Значит они тут несколько дней обитали... То ли раненый не давал им двигаться, то ли другие причины... Так, стоп, посмотрим на следы на
песке... да, есть чуть ниже и выходили оттуда... двое и через некоторое время зашли обратно, с вещами знать, следы то чуть глубже...
        Тимка метнулся в лес по следам и через некоторое время обозревал покинутую стоянку, теплые угли костра... Как им не быть теплыми, сам то он отсутствовал только часа три, не больше. Наверное, заметили их суденышко, проплывающее вверх по течению и, увидев, что они пристали к берегу, решили забрать долбленку, а заодно и то, что под руку попадется, вот Радка и попалась. Другой причины исчезновения девушки Тимка не находил. Гады... догоню, порву на куски, сказал себе Тимка, прекрасно осознавая, что порвать воинов он никак не сможет... И все же, все же... Скоро стемнеет и они через час-полтора должны встать на стоянку, если не захотят еще раз рискнуть лодочкой. Радку нельзя бросать, а если этой ночью ее не вызволить, то больше ее можно не увидеть. Проверив наличие болтов и, потрогав для успокоения нож, Тимка двинулся дальше по берегу. Молодость не сомневается и не боится, она еще не знает, что такое смерть, молодость идет вперед напролом, движимая своими мечтами и идеями... Разными мечтами и идеями... Некоторые не стоят ни гроша, некоторые несут разрушение и смерть, но некоторые содержат в себе такую
чистоту и такое самопожертвование, что эти капли сверкают перед потомками звездами первой величины среди остальной серости бытия. И не столь важно, куда эти капли упадут и что на них вырастет... Главное, чтобы они были время от времени, пока жив род человеческий...

***
        Радка до сих пор не могла придти в себя после оплеухи, которую ей закатили в первые же минуты. Как же нелепо они попались... Когда зашуршали кусты, то она подумала, что это возвращается Тимка и даже не повернула голову. Но спустя мгновение увидела, как вскакивает отец, тянется за луком... и падает, получив плашмя мечом по голове. И тут же сама летит на землю от толчка в спину, с нее слетает шапка, коса бьется как живая по земле. Подняться, убежать... быстрее... А! Сильный рывок за косу и боль по всему лицу от руки в кольчужной рукавице. Не успела, не успела, все... а Тимка на свободе... Спаси его Господь...
        Сознание вернулось только в лодке, где она лежала со связанными сзади руками и затекшими от тех же пут ногами. Сколько уже плывем? Час? Два? Сутки? Не помню... Сверху послышались голоса и, наконец, долбленка ткнулась носом в прибрежный песок у обрывистого берега. Кто-то потащил ее из лодки, вскинул на плечо и понес в лес. Жесткое окольчуженное плечо било по ребрам и под них, вызывая судорожные спазмы боли и невольные вскрики сквозь прикушенные губы. Мгновение полета, рывок за косу и земля встретила ее мягкой хвойной подстилкой и узловатыми корнями елок, попавшими прямо на бедро. Ах, чтоб тебя... Отошел, теперь можно и выдохнуть, попытаться расправить затекшие конечности...
        Путы с нее сняли примерно через четверть часа, воткнув острый колышек в середине поляны и привязав к нему короткой веревкой руки, бросили кусок утки, ей же и зажаренной еще на стоянке, поставили туесок с водой. Старший, ударивший ее воин даже кивнул на кусты, предлагая сходить по нужде, если хочет. Мотнула головой. Не хочу... Подняла голову... Вестимо, буртасы сбежавшие... Насиловать не будут, уж больно равнодушно смотрят, мала для них, видать. А совсем болезных этим у них вроде нет... В наложницы повезут, продадут у булгар на невольничьем рынке и прощай, родимая сторонка... Сердце аж захолонуло от тревожного чувства возможной потери. Еще раз огляделась... Трое воинов сидели около огня, спрятанного в яме вырванной с корнем огромной ели. С реки то и не заметишь, слишком слабые отблески по верхушкам деревьев... О, Господи, о чем я, неужто помощи какой жду?
        Двое из воинов легли спать рядом с костровой ямой, третий ушел куда-то в подлесок, а для нее следующие два-три часа прошли в нерадостных размышлениях, Отец мечом получил, правда, плашмя по голове, может выспросить что хотели, а может меч так пошел... Прирезали ли потом, али жив он? Очнулся ли? Ох... сколь вопросов и нет... не будет на них ответов. Голова и шея болели невыносимо, Радка прислонилась ею к свежему березовому колышку. Слышала, что дерево боль с человека снимает, сними и ты с меня ее, колышек березовый... Стало немного прохладно, ногами закопалась в хвою и сверху еще надвинула листву, хотя и знала, что от земли потянет холодом и вытянет у нее этот холод все силы... Теперь уж все одно... Жалко, что Тимку не увидит уж более, по нраву он ей пришелся, легко с ним, ну да ладно, видать судьбинушка такая... Судьбинушка? Не уйдешь от нее, говорят... А какая она? А если на меч броситься, али в воду упасть связанной? Так это может и будет моей судьбой? Глаза вспыхнули... Будь что будет. Не хочу жить вдали от лесов родных, рек прозрачных, ужо суждено будет, так тут в землю уйду... Только осторожно
надо, повернуться, будто во сне. Буртас то старший первый час на нее поглядывал иногда, да и сейчас спит сторожко. Ох, кол то даже не шелохнется... Все равно, лягу вокруг него и буду по чуточки тащить...
        Через час мышцы спины болели невыносимо, хотя казалось, что кол уже начал поддаваться. Но кисти рук уже один раз сводили судорогой, и в голову закрадывалась предательская мысль - да зачем все это? Все равно поймают, да накажут. Может потом прыгнуть с лодки? Так будет легче умереть, просто надо отложить чуть-чуть усилия, сделать все после, утром... Но прожгла мысль, а как же Тимка? Он так же поступил бы или сражался до конца, каждое мгновение? И опять содранные в кровь ладони тащили ненавистный колышек из земли... Иногда казалось, что прошла вечность, но судя по ночному светилу, минуло всего лишь час или два... Наверное... Чу, что за вскрик в глубине леса? Или это волчара настиг свою добычу и она так жалобно всхипнула в свой смертный час? Однако, почти неслышно за спиной поднялся тот, давешний буртас, что подглядывал за ней, и скользнул в ночную тьму. Опять потекли мгновения, одно за другим. Нужно не шевелиться, замереть, дышать так спокойно, будто спишь, вдруг он вернулся и смотрит на нее из тьмы? Тишина...
        Неожиданно совсем рядом, за спиной, треснул сучок, и след за ней раздался гулкий щелчок тетивы! Этот звук она ни с чем не спутает. Это новый Тимкин самострел, который ему вручил полусотник за свое спасение. Ноги сами дернулись и она через мгновение стояла на колене, держась обеими руками за злополучный кол... Тимка стоял спиной к ней, заряжая самострел, а в яме, вскинув к горлу руки, хрипел один из буртасов. Предательские слезы сами хлынули из глаз:
        - Тимка, Тимка, ты пришел, - Радка бессильно опустилась на землю.
        - Второго я завалил, не бойся, - не поворачиваясь еще к ней, Тика продолжал возиться с непослушным самострелом.
        - Третий... был третий, - прошептала она.
        - Что? - вскинулся Тимка.
        И тут же в кустах затрещало и через поляну тенью ринулся буртас, вскидывая меч по направлении к Тимке.
        - Тимка, сзадииии! Неееет!!! - Радка нечеловеческим усилием потянула кол из земли, от чего тот выскочил, и она пошатнулась, запрокидываться назад. Однако все-таки вывернулась от притянувшей ее земли и бросилась наперерез буртасу. Тимка уже поворачивался, но еще судорожно пытался взвести самострел, наступив ногой на рычаг, а рукой орудуя "козьей ножкой". Радка, видя, что не успевает, оттолкнулась обеими ногами и стремительным броском, выпростав вперед руку с колышком, прыгнула вдоль земли на бежавшего мимо нее буртаса... Тут же последовал щелчок взведенной тетивы и Тимка выпрямился с уже наложенной на самострел короткой стрелой, однако темное лезвие уже летело ему прямо в живот...
        Все произошло сразу... Колышек ударил по вытянутой руке буртаса, щелкнула тетива спущенного самострела и лезвие, темное лезвие пронзило фигуру Тимки.
        - Тимка!!! Тимка! Тимка... - Радка ползла по скрючившемуся телу буртаса, цепляясь портками за оперенье торчащего из него болта, и судорожно повторяла Тимкино имя, надеясь, что тот, уже упавший на колени, не упадет на землю совсем.
        - Тимочка... родненький, не умирай... токмо не умирай...
        - Да что ты, Радка, все нормально, меня чуть-чуть только задело...
        - Сей миг тебя в лодку посажу, и до гурта быстренько доберемся... Быстренько... - Радка обняла Тимофея и рука, обнимавшая его бок, сразу погрузилась в теплую жидкость, голос ее дрогнул, - Ти-и-имка...
        - Нет там лодочки, отпустил я ее по течению, чтобы они не поплыли дальше, если что... - голос его прервался, и тело вздрогнуло, но он все-таки продолжил, - жив твой отец, Радка, ощутимо его приложило, но он жив, я его перевязал и там оставил. Ты главное доберись, расскажи про него...
        - Тимочка, я тебя не оставлю, я тебя... - замолчала она, чувствуя, как бессильно обвисает его тело. - Аа-а-а-! Тимка!!!
        Глава 17
        - Нет, нет же, полусотник! Перекатом, да в полном доспехе, не минуешь ты меня, прыти не хватит и заденет тебя меч... Тяжела бронь, абы в ней скакать яко этот... как ты назвал давеча? Стрекозел? Козел со стрекозиными крыльями али другое что? Тьфу... Дьявольское наваждение ты своими словами в мыслях вызываешь. Где токмо видывал такое, - воевода повел плечами и, бросив тяжелый деревянный меч под лавку, сам плюхнулся на нее всем своим немалым от брони весом поближе к сидящему там Радимиру. - Не надобно было в сей раз кольчугу снимать... мнилось мне, аже ты на своей шкуре сквозь поддоспешник удары меча почуешь и держаться от острых железок с того мига подале будешь... Ан нет, щит бросил, прыгать через голову начал, так и самого себя немудрено на меч вздеть... Это тебе не засапожником под чужим ухом ковыряться, тут другое разумение нужно... Да ты подползай, подползай... Али сил нет? Так вина в том токмо твоя. Пошто вздумал на заре людишек баламутить? Я вечор засиделся допоздна, так самый сладкий сон мой прервал...
        - Да то не я был, это Агафья криком изошлась, - Михалыч, кряхтя, приподнял свое непослушное тело и пододвинул его поближе к лавке.
        - Агафья... перепужал бабоньку до полусмерти... А как бы она заикой стала? Как в таком разе перед Любимом ответ бы держал?
        - Заикой... это она могла меня таким сделать, как бадейкой то меня шандарахнула... - полусотник, наконец, оперся о лавку и немного перевел дух.
        - Шандра... ахнула... Всё слова у тя незнамые проскакивают, однако ахнул от бадейки, сказывают, ты не тихо... И на кой ляд те такие игрища нужны? Объясни, сделай милость...
        - А как иначе определить какие слабости у нас? Давай посчитаем, что выяснили... Во-первых, дозор ни к ч... Понял, понял, не поминаю... Никуда не годится. В саму весь пробрались, а дозорный токмо рот раззявил. А если бы буртасы так подошли? Еще раз повторюсь - сильно повезло нам, что побить их сумели. Более такого везения для нас не повторится. Во-вторых, раззявил то он свой рот после того, как его стрелой сняли, ну... за это он, надеюсь, получит свое, а вот остальные что делать стали? В исподнем, да безоружные на улицу выскакивать? Так мои хлопцы их на выходе ждали. В итоге, еще пять твоих "условно убитых". Правда, не все людины местные разобрались что почем, некоторые с топорами и жердями полезли на "леших" моих, а те то даже слова по-нашему не смогли сказать. Бе- да ме- токмо, егеря, итыть их в задницу... Хорошо, что охотников я затесал среди отяков, они то и объяснились, а так бы без смертоубийства не обошлось. Эта зарубка нам на то, что язык друг друга надо изучать.
        - Пусть они наш изучают, - вмешался воевода, - нешто мне надо по-отякски лопотать?
        - Так-то оно так, - терпеливо ответил Михалыч, - токмо запомни, самые гнусные проблемы выползают, когда между двумя народами искра неуважения проскальзывает. Конечно, надо именно их учить в первую очередь... И команды наши им правильно понимать надо, да и в мир ежели выйдут - без нашего языка там никуда. Однако вежу к ним тоже надо проявлять. При случае пару фраз вставить, пошутить как-то на их языке, пусть даже впросак попадешь и посмеются над тобой. Тебе это ничего стоить не будет, да и послушание их потом наверстаешь, а им лестно будет, что воевода ими не гнушается.
        Ну да это я отвлекся... Теперь, в-третьих. Это уже пошли наши проблемы, когда дружинную избу решили взять наскоком. С саблями да мечами в сенях не развернешься. А опосля того, как ты с Петром лавкой в избе их повалил, оружие отнял и взашей всех выгнал, нам подумать надо сильно, как в тесном пространстве биться. Гирьки те же в рукав прятать неудобно, когда меч в руке. Так мне кажется, однако может кому и сгодится, пробовать надо. А вот самострелы короткие нужны, да и ножи учиться надобно из любого положения кидать. Людей расставлять по местам, чтоб знали, кому чем заниматься, короче, навыки эти будем нарабатывать. Однако прежде разбить надо полусотню мою по способностям. Вот в следующий раз вторую половину попробую в деле и начну делить. Утром то я токмо два десятка приводил, остальные строиться помогают.
        - Это когда следующий раз то будет? - ухмыльнулся воевода.
        - Так я тебе и сказал... - полусотник все-таки втащил свое побитое тело на лавку и прислонился к бревенчатой стенке дружинной избы. - Хотя нет, скажу. Завтра утром. Али на следующий день. Жди. Спать не будешь ночь, другую, а я днем приду или на закате, как внимание твое ослабнет.
        - Хитер ты, - прищурился Трофим, - однако на такую хитрость я согласен. Токмо пригони своих к концу дня на выучку. Мы со старшими дружинными покажем им, как меч в руках держать, да погоняем, абы ночами спали, а не по лесам разгуливали... А то ладно меня разбудили, Свару то прямо с бабенки какой-то сорвали... Немудрено, аже он те такой урок устроил, что ноги еле волокешь.
        - Да он каждый день меня так изводит, ты то к вечеру только полировку на меня наносишь для крепкого сна.
        - Хе... - хмыкнул Трофим, - то-то я смотрю, аже ты внимания вдовицам нашим не уделяешь. Али скажешь, что тебе их пламенные взгляды в диковинку? Али не устраивают тебя чем? Так девиц в веси много, перебирай хоть до твоей морковки заговенья... И дитё лишним не будет, землицу тут поднимать и поднимать, да и в старости будет кому воды поднести...
        - Вот насчет этого я как раз и поговорить хотел...
        - Да тут не говорить надо, а по кустам шукать, як Свара, - скорчил издевательскую рожу Трофим, - он там своих суженных кажную ночь находит. Али не работает что у такого воя, как ты?
        - Не беспокойся, воевода, на этом поприще я тебя не подведу, - постучал Михалыч костяшками пальцев три раза по лавке. - Я про другое с тобой хотел поговорить... Смотри, какой расклад выходит. Переяславских и трех сотен не наберется, считая детишек, а отяков уже за четыре сотни, да еще прибавление ожидается, после того, как они заявили, что святыни свои в новую весть унесли, так?
        - Оно так, вестимо, да мы на коне, - встрял в разговор Радимир. - Под нас они пошли, мы верховодить в этом... как ты рек то... раскладе будем. Да и селим мы их вперемешку с нашими, обиды никакой не чиним, что за волнения у тебя?
        - Как бы не привело такое житье к загниванию, - задумчиво повертел в руках Михалыч подобранную веточку, - был у нас ученый человек, жизнь разных народов он изучал и понял, что многие из них проходят в развитии своем несколько шагов али ступеней. Сам про то я не знал, Вячеслав наш рассказал как-то... На первом шаге обосабливается тот народ из какого-нибудь племени, свои традиции у него появляются, язык иногда меняется... Живет себе и живет в соседстве с остальными, а потом как обухом по нему и начинают у него много таких людей рождаться, которые не могут по прежнему жить. Вячеслав пассионарностью такое свойство называл. Когда их еще мало, это благо для народа. Они что-то новое делают, народ в единый кулак собирают и прочее всякое. Но потом растет число их и становится тесно им друг с другом, начинают они людей за собой звать неведомо куда. Иной раз войной на соседей идти, а то и у себя свару в доме учинять. И великие дела сотворить могут, как тот же Цезарь или Александр Македонский, а могут и худые - извести свой народ под корень. А потом сходит число этих людей на нет, и если успели они создать к
этому времени что-то сильное, то дети их еще много лет живут этим. Но всё хорошее всегда кончается и всякое великое тоже рушится. И очень далекие потомки становятся слабыми и уже живут, как вот те отяки - в ладу с природой, охотятся, рыбалят, но ничего такого, что удивило бы окружающий их мир, создать не могут. Пока опять таких людей не станет много, да это очень редко случается... И мыслю я, что русский народ, ну... руських людей али русинов, как люд Киевский Руси называют, скоро это и ждет. И чаще всего такое происходит, по моему мнению, когда племена разные одним народом жить начинают. Силой ли или доброй волей. Те же словене, поляне да древляне под Рюриковым семенем соединились, и сильная Русь пошла с этого. У нас это называлось - гены перемешались, а у вас как назвать - не знаю толком... А! Самую мощь от разных племен берут эти пассионарные люди, и она возрастает от этого в них многократно. Токмо надо, абы народы эти равные были, либо тот, кто духом сильнее и числом бы поболее был. Чтобы не растворилась мощь эта в слабости многочисленной.
        А теперь худо на Руси становится, и людишки на полунощь бегут, да чуть к восходу заворачивают. А тут меря, мурома, мещера, да чуть отличные от них отяки, мордва да черемисы. И первых трех достаточно, чтобы новый толчок дать Руси. А уж с остальными такое может начаться... - Михалыч покачал головой и задумчиво стал ломать ни в чем не повинную веточку.
        - О чем задумался, Иван? - прервал паузу в монологе полусотника воевода. - Мы с Радимиром прямо заслушались. К чему речь свою вел?
        - К тому, абы не раствориться в отяках нам, да в другом народишке, что к нам прибиться может, - задумчиво ответил Михалыч, - стараться надо бегущий с юга Руси народ к нам сюда поворачивать. Да и нужны нам людишки, ой как нужны для дел наших. . И еще раз на вопрос твой про игрища отвечаю - без этого не защитить нам люд сей.
        - Так не токмо в Суждаль да Рязань они бегут, и на заход солнца уходят от разорений половецких, да раздоров княжеских, - добавил Радимир. - Как тех то повернуть, да чем заманить то их?
        - Не знаю я, ничего пока не знаю, - покачал головой Михалыч, - но часть доходов с торговли на это бы пустить надобно.
        - Да пустим, коли будут они, - с сомненьем посмотрел на полусотника Радимир. - Токмо жуть меня берет от той дали, куда ты заглядываешь. Обычный людин годом живет, мы с воеводой чуть далее смотрим, а ты как бы не века проживаешь в мыслях своих... Уж не из тех ли ты людей, аже жить не хотят по-прежнему?
        - Воевода! Мнится мне, гости новгородские торговые идут с низовьев, на их ушкуй оснастка похожа. Зазовем али нет? - Петр прервал разговор, протиснувшись через калитку в тын.
        - Давай, токмо дружинных всех подними и на боевой лад их настрой. Гости с Новгорода разные случаются, - кивнул Трофим, вставая с лавки, - а мы покамест ополоснемся у колодца и встречать выйдем.
        - А чем ушкуй то от лодьи отличается? - озадачился Михалыч.
        - Судно то узкое, легкое да быстроходное, - на ходу стал отвечать воевода, -мачта съемная, гнезд для уключин нет, клинья под них ставят. Заместо руля обычное кормовое весло, да палуба местами есть. Что с носа, что с кормы одинаков, может, не разворачиваясь, мигом от берега отойти.
        - Сколь у нас дружинных в веси днесь? Никого не отсылал? - спросил Михалыч, когда они с воеводой дошли до места и стали поливать друг другу колодезной водой из бадейки.
        - Полтора десятка не наберется, новых считая, а отяков ты сам покуда в новую весь отпустил. Дел то много.
        - Хм... Это да, токмо сомнение меня разбирает хватит ли нам сил, ежели замятня с гостями выйдет. А сколько человек у новгородцев на ушкуе?
        - Десятка три людишек может набраться, все вои, - ответил Трофим, отфыркиваясь.
        - Вои? Пошто одни вои для торговли то? - озадаченно спросил Михалыч.
        - А ты как думал? Торговлишка, то дело зело опасное. А новгородцы не токмо ей промышляют, а и разорение учинить могут, аже пожива есть и сила у них. Самые лихие головы у них сякими делами занимаются. Потому клешни свои Великий Новгород и запустил аж до самых верховьев Ветлуги и Вятки. Сбор дани своей по всей полунощи ведут, меха любят, медом да воском берут. Ни от чего отказа у них нет, все метут. Оттого и богат сей торговый город.
        - Не рискуем ли мы головами своими с такими людишками то?
        - Ну... приукрасил я малость, - признался Трофим, - не всё так худо, как сказывал. Большей частью торговые дела они ведут. Тын мы затворим, глянем сперва, что за купцы такие. Да и окромя дружинных ныне в веси еще наберется десятка три тех, кто лук поднять сможет, хоть и без брони они. А торговые новгородцы токмо на лакомый кусок падки, аже кровушку пролить придется ни за что, шагу не ступят. А нам вести с Руси узнать ой как не мешало бы.
        - И все-таки призову я вторую часть дружины нашей, - покачал головой Михалыч, - все равно хотел завтра их в деле проверить.
        - Твоя воля, токмо будешь их по мелочи тягать, взроптать могут они, как бы не лишиться нам дружины в одночасье.
        - Как раз по каждой мелочи и собирался их звать, - воспротивился Михалыч. - Пусть и остальные видят, что хлеб воинский не лежанием на печи достается, а постоянным учением...
        - Вот те на, - изумленно поднял брови воевода, - С какого рожна лежание на печи сродни лени стало? Это как в костер прилечь. Таки токмо ворогов пытают.
        - А вот увидишь нашу печку в четверть избы, - улыбнулся Михалыч, - зимой и слезать не захочешь. Эй, эй, Мстислав, - позвал он быстроногого мальчишку, пробегающего мимо, - есть у тебя кого в новую весь послать? Пычею передать надобно, аже вторую половину рати посмотреть я хочу, да и про новгородцев сомнение мое пересказать. Мыслю я, хоть и придут наши вояки поутру, да новгородцы к этому времени не исчезнут еще, а силу нашу показать надобно, абы в следующий раз сии торговые гости мимо проходили да мыслей жадных не держали на добро наше.
        - Сам мигом слетаю, - отозвался скорый на всё Мстислав.
        - Нет, пошли кого-нибудь быстроногого, самому тебе и здесь дело найду, выведать попытаешься, что везут они, да сколько их всего. Возьмешь ребят, да пристроишься рядком с их лодьей, в салочки там али во что другое поиграете.
        Мстислав коротко кивнул и мигом улетучился, а воевода с полусотником, не слишком торопясь, обтерлись и привели себя в порядок. Все-таки гостей встречают, надо себя лицом показать, прежде чем других оценивать.

***
        Темный силуэт стрижа мелькнул над водой и взмыл в хмурые небеса, щелкнув напоследок ножницами острых крыльев, прорезавших воздух, как невесомый лист бумаги. Прозрачная, голубая синь недостижимого для смертного неба была скрыта темно-серой пеленой облаков, готовых разродиться частым мелким дождем. Черно-белая подвижная трясогузка перелетела из кустов на прибрежный песок и затрясла своим хвостом над скопищем водорослей и травы, выброшенных волной на берег. Неожиданно рядом с ней скатились комья сырого песка с обрывистого речного берега, и птаха решила перепорхнуть в более безопасное для пропитания место. Вслед за обрушившимся песком с края обрыва свесилась девичья голова, покрытая смесью паутины, старых хвойных иголок и мелкого лесного мусора. Голова устало вздохнула и спряталась, однако после некоторого перерыва и сопения снова показалась на виду. На этот раз появилась вся фигура девчушки, тащившей за собой целый ворох перевязанных меж собой еловых веток. Край песчаного обрыва немного помедлил и решил съехать вниз тяжелой грудой небольшого обвала. Стоящая фигурка взмахнула руками, потеряв
равновесие, и кувыркнулась вниз, потянув за собой волокуши из лапника. Наконец, потревоженный берег умиротворенно замер, вынеся своих обидчиков прямо на берег реки и засыпав им ноги смесью дерна и песка. Девчушка приподняла голову и, поднявшись, стала вытягивать волокуши из завала, попутно стряхивая песок с мальчишеской фигуры, лежащей на еловых ветках.
        - Вот, Тимка, мы и обошли тот обрыв, под яким протиснуться не можно было. Потерпи немного, еще чуть и дойдем до того места, где ты лодочку треснувшую нашедши. Я токмо отдышусь слегка...
        Вся прошедшая ночь и почти половина минувшего дня слились в один непрекращающийся кошмар. Ночные тревоги полоненной Радки и борьба с неподдающимся колышком, стремительный ночной бой, окончившийся тяжелым Тимкиным ранением, были только предвестниками этого. А потом начались сущие мучения, как только высохли слезы на девичьих глазах. Раздув тлеющие угли, Радка разожгла костер и под его светом нашла их котомку с вещами и походный котелок, которые буртасские грабители на счастье захватили с собой. Все, что она запомнила из их первого с Тимкой похода, когда лекарь лечил ее отца, и из проведенной недели в лесу, когда она мельком видела, как тот чистил и перевязывал раны, пошли в дело. Часть тряпиц были сунуты в начавшую закипать воду, а наиболее чистые из оставшихся Радка свернула в несколько слоев. Потом она подтащила Тимку к костру и расстегнула на нем рубашку, на которую всегда раньше дивилась, разглядывая ровную строчку ниток и ряд пуговок во всю длину. Осмотрев длинную, истекающую кровью резаную рану, наискось уходящую к спине вдоль ребер с правой стороны, от чего на глаза опять навернулись слезы,
Радка подложила под нее приготовленные холстины и прижала их Тимкиной же рукой. Потом ополоснув свои руки в протекающем ручейке, Радка выхватила болт из тула и подцепила им тряпицы из котелка, поискав место, где их можно было вывалить. Не найдя ничего, стащила с себя исподнюю рубашку, оставшись по пояс голышом, отчего едва начавшая расти грудь под стылым ночным ветром покрылась мурашками, сразу расползшимися по всему телу. Вывернув белье наизнанку, сбросила туда тряпицы, а котелок с новой порцией воды опять поставила на огонь. Сама же, ругаясь на себя, что не заготовила сбор трав заранее, подожгла смолистый сук и отправилась бродить по опушке в поисках ромашки. Та найдена не была, но зато спустя некоторое время были сорваны цветки едва распустившегося тысячелистника, которые были незамедлительно завязаны в тряпицу и отправлены в кипяток настаиваться, и листья подорожника, тщательно вымытые в ручье, а потом на миг окунутые в горячую воду. Тем временем Тимка очнулся. Бледное заострившееся лицо на фоне отблесков костра вызывало жуткое впечатление. Вымолвить тот ничего не мог, но глаза его искали Радку. А
нашедши, успокоились и закрылись. Тем временем, остужаемый в ручье настой перестал обжигаться и юная лекарка, повернув раненого слегка набок, отчего тот застонал, стала осторожно промывать рану, щедро поливая ее настоем. Было страшно раздвигать края раны, кровь сразу начинала течь с новой силой, но не промыть ее до конца означало оставить возможность воспаления. "Как лекарь говорил, сеп... нет, не выговорить", - подумала Радка. Подложив листья подорожника и прокипяченные импровизированные бинты, она стала туго бинтовать тело вокруг ребер, порезав на бинты свою рубашку и отрезанные куски от нательного белья буртасов, задрав их кольчуги. Снять те, пришпиленные болтами к телам, Радка не смогла, как не пыталась. Саму перевязку она старалась проводить как можно осторожнее, но все равно Тимку, уложенного на хвойную подстилку, приходилось постоянно поднимать. Тот стонал от боли, временами приходя в сознание и глядя на нее помутневшими глазами. Наконец, мучение закончилось и Радка, обессиленная, забылась тяжелым сном около костра, тесно прижавшись к своему другу и накинув на голые плечи какие-то обрывки
холстин.
        А наутро Радка, поднявшись от пронизавшего ее холода, стала рубить буртасской саблей длинные тяжелые ветви елей, связывая их вместе оставшимися полосками холстины. Наскоро попив горячей воды, она покидала в котомку найденную еду, засунула туда котелок и стала перекладывать на волокушу Тимку. Прихомутав того под мышки к ветвям, Радка взялась за толстый ствол и, напрягшись, сдернула груз с места. А дальше овражки и перелески, ручейки и прибрежный песок слились в сплошную муть перед глазами. Правый берег Ветлуги был в этом месте обрывистый, и местами приходилось идти в обход, так как глубокая вода подступала к самому обрыву. Радка постоянно отбегала вперед, проверяла путь и опять впрягалась в волокуши, взявшись за перекрученные жгутами буртасские штаны, привязанные к веткам. Помаявшись с самого начала саженей двадцать, дергая за еловые стволы и засаживая занозы в ладони, она вернулась к костру и сняла у воев нижние портки, соорудив из них что-то типа упряжи. Дело пошло веселее, однако весело не было, Тимка всю дорогу лежал бледный и беспамятный, видимо потеряв много крови, а задело ли лезвие при этом
что-то важное, Радка знать не могла. Поэтому то и волокла на себе раненого поближе к нижнему отяковскому поселению. Только там она могла бы позвать на помощь. Про настигшую их беду никто знать не мог, и искать бы не стали еще долго. Седмицу или две, как водится. А Тимка мог и не дожить до этого времени. Что же стало с ее отцом, Радка даже думать не хотела. Сердце сразу начинало биться, глаза наливались непрошеными слезами, от чего прибрежная дорога расплывалась мутными пятнами и ноги начинали спотыкаться о корни деревьев и цепляться за низкие ветки кустов.
        Отдышавшись, Радка впряглась и продолжила свой путь по кромки прибрежного песка. Привычная тяжесть навалилась на одеревеневшие плечи, еловые ветки мерно шуршали за спиной. В шорох задевающих о мокрый песок еловых колючих рук вплелся мерный плеск на воде. Ватная от усталости голова даже не осознала чужеродность новых звуков, и она отпрянула в сторону, только когда сзади раздался скрежет чего-то тяжелого о песок. Повернувшись, Радка оторопела вгляделась в клыкастое чудовище, вознесшееся в сажени над ней. Длинная вытянутая морда с разинутой пастью, раздвоенным языком и маленькими злыми глазами, переходила в чешуйчатое, узкое тело темно-желтого оттенка. К низу шея утолщалась... и плавно расширялась в борта лодьи с поднятыми над ней рядами весел с каждой стороны. Поняв это, Радка всхлипнула и осела на берег.
        Рядом с хрустом вонзились разукрашенные сапоги, по щиколотку увязнув в прибрежном песке под грузом тяжелого тела.
        - От и горка к остальному навару. Медяк к медяку, как речет умудренный люд. Гляньте, яка красна девица тут голышем расхаживает. А глаза яки раскосы, никак местный народишко со степняками путался... А потешит она плоть мою на остаток пути, с самого Новгорода бабы то не было. Ну-ка, сотоварищи, кидайте сию дивчину ко мне за полог, а этого беспамятного в воду, пусть поплавает.
        - Не дам! - Радка на четвереньках кинулась к Тимке, загородив того от дородного купца с отвисшими щеками.
        - От какая ярая, это токмо на пользу... Будешь ласковая, так и дружок твой живехонек останется, поняла, сучка? Грузите обоих на борт!
        - Слышь, Слепень, оставь девку. Малая еще она для утех то... И кровь первую не уронила поди, - худощавый, жилистый паренек с запутавшимися в волосах стружками нагнулся с борта и осмотрел девчонку.
        - Заткнись, мордовская харя! Тебя не спросили! - отодвинув того в сторонку, на берег попрыгали несколько дюжих воинов. Один из них, с русой бородкой, во вздетой кольчуге с короткими рукавами и полукруглом шлеме, с оторванной с одной стороны бармицей, тяжелым взглядом осмотрел лежащих на песке отроков. - Прав Слепень, два месяца без утех идем, хватит ужо. А выживет, так и навар с нее получить сможем.
        - Понял? - добавил толстощекий в сторону возмутившегося, - из милости ты к нам взят, а в дела наши встрять хочешь.
        - Из милости? Это шкурки беличьи, что в оплату пошли за доставку мою в Новгород и работу мою по починке як милость ко мне выдаете? - вскипел паренек.
        - Ты рот то не разевай! Целым тебя никто не обещался доставить. Неровен час, споткнешься и за борт упадешь, - погасил его пыл купец, и елейным голосом добавил, - да и порядков наших не знаешь, поди. А на то надейся, аже с девкой позабавишься. Опосля меня, вместе с сотоварищами моими. И плату за то я скромную весьма приму от тебя... Давай грузи сей прибыток на борт! Да грузите поначалу беспамятного! А то расцарапает она вас... Вот, вот, и искусает! А за ним она сама прыгнет... Ну, все. Толкай ушкуй на воду! Взяли!
***
        Как стемнело, торговые гости расселись в дружинной избе за щедро накрытым столом, уставленным разными яствами, которые Михалыч прежде и не видел в веси. Тут и моченая брусника, и недавно пошедшие слоем белые жареные грибочки, и ароматное сало, щедро посыпанное чесноком. На первое была уха куряча, а уж жареного мяса какого только не было. И зайчатина, приготовленная в кислом соусе и попахивающая какими-то травками, и исходящие соком верченые тетерева и рябчики. Годовалый кабанчик, только сегодня подстреленный кем-то из охотников, возлежал в самом центре стола. Но венчал стол, конечно, небольшой бочонок крепкого меда. Из него наливали ковшиком небольшую братину, которая сразу по наполнению шла по кругу. Поэтому душистое сыто и взвары из лесных ягод остались на столе даже не тронутые.
        Хозяин у новгородского ушкуя был один, Онуфрий. Но с ним сотоварищами ходили два младших брата, двое мощных русоволосых воев, отличавшихся от старшего брата, как небо от земли. Тот был гораздо старше их, темнее волосом и сильно раздобрел, что, впрочем, являлось признаком его успешности в торговых делах. Братьев звали Мирослав и Козьма, но они предпочитали за столом молчать, то ли от скромности, то ли более озабоченные набитием своих желудков. А вот Онуфрий распевал соловьем. Сказав должное про гостеприимных хозяев, он, глотнув крепкого медочку, отдал должное и себе. Рассказал, как попали они сюда из Новгорода, проплывя через Сухону вверх по реке Юг. А там уже вышли на волок, пройдя который, попадали в истоки Ветлуги, точнее, в речку Вохлому. Поведал про свое плавание в Булгарию, про цены на ее рынках, похвалив себя за то, как выгодно расторговался там янтарем да мехами из Новгорода. Однако про груз, взятый обратно, в основном умолчал, махнув рукой, да упомянув лишь про рожь и пшеницу. Народу на ушкуе было, по его словам, немного, всего полтора десятка душ и с собой в весь, кроме братьев, он никого
не взял. Судно с товаром без охраны не мог бросить... Упаси Боже, на хозяев и думать бы не посмел, да только груз без присмотра никогда не оставляет. Да и людишки его большей частью никчемные, не ровен час, отвечать за их деяния придется. Хозяева на это деликатно промолчали, что такую прорву оружного народа никто в весь и не пустил бы. Однако, посетовав на невозможность посещения сего застолья всеми новгородцами, воевода с полусотником тут же изъявили желание поднести им и горячих блюд со стола и по чарочке крепкого меда желающим. Тут же послали за Мстиславом, который, понятливо кивнув, отправился с ватагой сверстников и запасами съестного на ушкуй, а пир тут же продолжился.
        Из полезных новостей была весть, что половецкий хан Аепа Осенев решил расширить сферу своего влияния, пойдя походом на Волжскую Булгарию, с коей и до того враждовал нещадно. А вот чем закончилось то мероприятие и закончилось ли, сказать Онуфрий не мог, поскольку дела свои в Бряхимове сделал быстро и тут же убежал от греха подальше. Хан же тот кыпчакский приходился как бы не тестем Юрию Владимировичу, князю Суздальскому и Ростовскому. И тот всячески поддерживал его в этих устремлениях, особенно после того, как булгары десять лет назад в 1107 году пожгли и разорили окрестности Суждали. Однако поддержка была только на словах, в поход с половцами князь не собирался, ограничиваясь строительством укреплений по Клязьме, чтобы более никто наскоком врасплох суздальскую землю не застал. Ни булгары, ни родственнички с Рязани и Мурома. Сразу после битвы у второй столицы княжества, где как раз и проживал князь Юрий, при впадении в Клязьму реки Лыбедь, на месте существовавшего там поселения заложен был город Владимир, о котором даже Михалыч, не интересовавшийся ранее историей, был много наслышан. Они уже давно
вместе с Вячеславом выяснили, что попали аккурат в начало XII века, точнее в 1117 год от Рождества Христова или 6625 год от сотворения мира. Еще более ста лет осталось до монгольского нашествия, однако это был тот век, когда Русь оказалась растерзанной непрекращающимися княжескими усобицами, из-за которых и оказалась совершенно бессильной перед монгольской военной машиной, закаленной постоянными войнами с государством чжурдженей, с Хорезмийским султанатом, половцами... Не была бы Русь раздроблена, может и остановила бы нашествие. А может, и нет. Однако, впереди точно были нелегкие времена, тень от крыла которых вполне могла задеть и Поветлужье.
        И от того Михылыч впитывал, как губка, все имена, даты, города, о которых как бы мимоходом упоминали гости, точнее гость по имени Онуфрий, один за всех распинавшийся перед хозяевами глухой веси, и высказывавший догадки, как будто бы сам видел все своими глазами. Воевода уже пару раз ненароком поморщился в сторону своего полусотника, показывая, что ему не нравится сей обрюзгший тип, гонором своим превосходящий всех, за столом сидящих. Однако сами пригласили, теперь будьте добры хлебать полной ложкой то, что зачерпнули.
        Идиллия прервалась, когда в дружинную избу бочком протиснулся Мстислав. Бледный, мучительно улыбающийся, тот прямиком прошел к воеводе, при этом страдальчески посматривая на Михалыча. Полусотник сразу напрягся, а после того, как Трофим после тихого доклада вестника взял братину и восславил новгородских гостей, его мысли приняли совсем дурной оборот. Однако принял медовую чашу он, покачиваясь и с легкой улыбкой на устах, сползающей время от времени в сторону. Восславил намечающуюся дружбу, выгодную торговлю, братство меж народами и мир во всем мире, то есть произнес порядком замусоленный тост, последнюю часть которого и во времена его молодости никто не понимал, хотя каждый и поддерживал. Отпив глоток и облившись в конце медом, Михалыч невнятно буркнул, поддернул гашник и выскользнул наружу. На устах новгородских гостей промелькнули сочувствующие улыбочки привычных к возлияниям сотрапезников, и они вернулись к питию и закуси. Иван же пробрался наружу и сразу столкнулся с Мстиславом. Тот стоял около двери в подклеть с подрагивающими плечами. Увидеть такое от вечно спешащего и понимающего с полуслова
предводителя переяславской пацанвы было для Михалыча подобно удару. Подойдя к нему и прислонившись рядом к стене, полусотник нервно спросил:
        - Славка, - голос сорвался на хрип, - что случилось-то? Кто-то попался, али досталось кому?
        - Радка... Радка там, дядя Ваня... - всхлип вместе с появившимися слезами Мстислав прервал в зародыше и уже четко доложил, - на ушкуй не пустили нас. Да мастеровой новгородский, аже на берегу при свете костра копался, кувшин с медом у меня выхватил и заглотнул оттуда. Смеется, а сам за плечо меня сжал и шепчет тихо. . Молвит, девку ниже по течению купец с отроком беспамятным прихватил, издеваются над ней и сильничает сам купец, проверь, ваша ли? А опосля громко так закричал, абы я нес кувшин на ушкуй к нему и подталкивает меня на сходни. - Мстислав коротко сгибом локтя обтер лицо. - Захожу я вглубь, занавесочку откинул, под тент ныряю, а там Радка сидит полуголая и качается, смотрит на меня и качается, в глаза мне смотрит и не узнает, а глаза... такие... как не от мира сего. И за руку кого-то держит... Меня дале не пустили, прогнали сразу. Радка это, Радка... Стой, дядя Вань, - Мстислав дернул бледного, вскинувшегося полусотника за локоть, - воевода наш коротко шепнул мне, аже ты не это... не дергался. Памятуешь, яко ты ратникам отякским выкрикнул? Он ништо другое не сказывал, токмо тебя
остановить, когда ты встрять пожелаешь, да Сваре остальное обсказать. А ратников там поболее полутора десятков, всяко поболее, посменно на берег сходят. Да и сам ушкуй, как Свара сказывал, не в пример обычному речному ...
        На плечо полусотника легла тяжелая рука в кольчужной сетке:
        - Все верно, на морской чем-то смахивает, токмо днище яко у речного. Я отправил второго вестника к отякам... и к остальным вашим, - Свара сочувственно смотрел на Михалыча, - борзо придут, не сумлевайся. Сей час ушкуй их на копье брать невместно. Пока со стороны веси добежим, те мигом отчалят. Да и броней в достатке нет, абы под стрелами их стоять, а самим пускать боязно, попасть в отроков можно. Тут числом надо брать и на реку им нашей лодьей путь застить. Аже ты переиначишь, твоя воля, токмо мыслю, перед рассветом брать их надобно, да и слова воеводы дождаться сперва.
        Михалыч выдохнул и повел плечами, - ребятки могут и не дождаться. Но и помыслить крепко надо, абы не испортить чего и крови лишней не пролить... Ты мне одно скажи, Свара, пока мозги мои на место не встали, почему вы с Мстиславом так смотрите на меня? Вроде Радка... я понимаю, что где она, там и Тимка, но почему ты меня то успокаиваешь, а не Мстислава того же? Вон как хлопец переживает.
        - Привык я, Иван, к смерти то, - Свара отвел взгляд, - а ты... вроде и кровушки пустил не менее меня, а смотришь... будто за каждого своего горло перегрызть готов. И у Трофима Игнатьича сякой взгляд бывает, но изредка... А о тебе сказывали охотники, что с тобой были, да и сам сей миг вижу. Вот и успокаиваю, абы ты с цепи не сорвался.
        - Тот взгляд появляется, когда друзья у тебя на руках умирают. Один за одним, а ты сделать ничего не можешь. - Михалыч вскинул голову, что-то надумав, - не терпит время, ох не терпит, да делать нечего, ждем подмоги. Мстислав, беги, поднимай Ишея, пусть лодьи готовит... А как ты мыслишь, Свара, если к гостям напрямую обратиться, отдадут ли ребят наших, вдруг не думали они, что наших отроков примучали?
        - Не ведомо мне то... - Свара покачал головой, - аже обращались с девкой так, как Мстиша сказывал, то им всё одно, наши то али нет. В отказ злодеи пойти могут. То обида великая и вира с них за одно токмо пошибание положена. По церковному Ярославову уставу до сорока гривен кун за побои жены али дочери. Это токмо самой девице, а надобно и князю столь же. Я не толкую про боярских дочерей, за них золотом плата... А уж ежели понасилили девку свободную, то окромя гривен казнь ему от князя, да и с толочных вира немалая. Коли Тимка лежит в беспамятстве, да с Антипом что свершили, могут молвить, аже знать не знают про отроков сих и на осмотр ушкуя не пустить. Силы то наши неведомы им. Помыслить могут, аже в веси с ними никто сладить не в силах. А спрос такой упредит их и кровушки то поболее прольется. Рискнешь без силы отякской в полон гостей взять, что за столом у нас сидят? А коли на ушкуе уйдут без них, али торговаться зачнут, нож к дитям приставив?
        - Нет, пожалуй, пока не буду твердо уверен, что за нами сила. А то, что мы хлеб... ну не хлеб, так другие яства с ними делили?
        - Сам помысли, аже гость будет в твоем доме над тобой сильничать, стерпишь ли?
        - У нас другие законы были, по которым я и тронуть никого не смел, даже при защите своей, - скривился Михалыч.
        - То разбойные люди для себя придумали, законы те, - покачал головой в ответ Свара. - Сам то про купцов какие мысли держишь?
        - Не нравятся мне они, иначе прямо сейчас бы спрос учинил. Ну ладно, я к гостям, воеводу с Петром постараюсь упредить, абы вышли и порешали все окончательно, - вздохнул Михалыч и добавил, - трудно мне еще понять, какими законами тут люди живут.
        Полусотник немного потоптался на месте и, вскинув голову, протяжно вывел:
        Эх ты во-о-оран, шо ты вье-е-е-е-ешься... над мое-е-е-ю головооой,
        Ты доо-о-быы-чииии не дожде-е-е-е-ешься... Черный во-о-оран, я не тво-о-ой...
        Твердой поступью Михалыч вступил в дружинную избу, продолжая нарастающим голосом выводить песню, а спустя несколько минут уже было слышно, как ему начали подпевать другие голоса... И не токмо переяславские, но и новгородские...
        Закончили пировать, когда небо на востоке начало уже розоветь. Наорались песен до хрипоты, не давая заснуть веси. Даже младший братья Онуфрия принимали в сем песнопении участие. Наконец, новгородский купец поднялся, хлопнув ладонью по колену, и поклонился хозяевам, обведя вокруг осоловевшими глазами:
        - Благодарствуем за угощение, пора и честь гостям знать... Эхма... - покачнулся Онуфрий. - И вы к нам заглядывайте по приезду в славный Новгород.
        - Одно дело к вам осталось, - тоже поднялся воевода, - весть нам дошла, аже на ушкуе вашем людишки наши содержатся и непотребства с ними вы учиняете. Что ответишь на это, купец?
        Мгновенно подобравшийся Онуфрий поднял тяжелый взгляд на Трофима, а сотоварищи сразу обступили его с двух сторон.
        - Твои людишки? - купец натужно удивился, - откель бы я их взял?
        - Мальчонку и девчушку подобрал ты в понизовьях, - продолжал спокойно смотреть на того воевода.
        - Ах эти, кххе... - засмеялся Онуфрий, - да то разве людишки? Отроки болезные то были, спасти их желали. Знать не знал, аже ваши они. Мальчонка то без памяти был, а девица та умом тронутая, молчала всю дорогу. Я токмо рад буду, аже их тебе на руки передать.
        - Да? А верно то, аже не чинил ты над ними непотребства?
        - Да как ты... Слово свое купеческое даю в том! - побагровел новгородец, - сей миг забирай их с ушкуя... Ох... не допустят тебя вои мои на него, наказ строгий имеют никого без моего дозволения не пускать.
        - С берега крикнешь, абы свели с судна сих отроков, согласен?
        - Да... крикну, вестимо, да не согласятся вои мои на то. Помыслят, аже под угрозой меня держат. Самому мне надобно на борт подняться, а... вот братишки мои с вами останутся.
        - Добре, пойдем. Токмо и я с десяток воев с собой позову. - Трофим поднял с лавки шлем, молча повернулся спиной и вышел в сени.
        Онуфрий ухмыльнулся и кивнул остальным переяславцам головой, подтверждая согласие. Процессия растянулась на два десятка шагов. Впереди шли купец с воеводой, далее в окружении нескольких ратников с высокими щитами двое новгородцев, а сзади замыкали бронные Петр со Сварой. Еще за полсотни саженей до прибытия на место из ушкуя стали появляться вои, выстраиваясь около костра, горящего рядом на песке. Поравнявшись с ними, купец заливисто свистнул и бросился по мосткам внутрь под полог. Через несколько мгновений после раздавшейся там брани, оттуда выбежали лучники, рассыпавшись за выстроившимся сомкнутым строем новгородских ратников. Напротив их тоже выстроился ряд переяславских щитов, загораживающих сотоварищей купца. Один воевода спокойно ходил меж ними, пошвыривая носком сапога прибрежный песок и покусывая сорванную полусухую травинку. Спустя минуту на мостках появился Онуфрий, за которым несли щуплое беспамятное тело Тимки и вели безвольно шагающую Радку, закутанную в какие-то лохмотья. Купец остался на носу ушкуя, саженях в десяти за своими воинами:
        - Все, как договаривались, воевода, вот они, забирайте своих болезных. Теперь бы сотоварищей моих отдать.
        - Забирай, - Трофим выплюнул надоевшую травинку, становясь около переяславского строя.
        Тем временем, Радку и Тимку подхватили на руки и двое воев бегом убежали с ними в весь. Братьев Онуфрия выпустили сквозь строй и те стали посреди своих.
        - На правеж тебя зову, Онуфрий, - начал воевода, - обвиняю тебя в пошибании вольной девицы сей. Вира за сие непотребство с тебя причитается. Про беспамятство отрока и пропажу отца сей девицы стребовать не могу, аже не знаю повинен ли ты в этом. Ну да, светает скоро, днесь и выясним, в чем ты повинен...
        - Ха, гляньте на него, правеж он учинить хочет... Надо мной, кого Слепнем по всему Заволочью кличут! Не слыхивали? Так еще узнаете! - подбоченился дородный купец, - И про то скажу, аже не знаю про беспамятство одного ничтожного смерда, да пропажу другого ништо. А вот сучку вашу малолетнюю пользовал я со всем пристрастием и вашу весь бы попользовал вместе с воями своими, да недосуг мне. И тебя бы поставил на коленки и вдул сзади, - Онуфрий распалялся под начавшиеся смешки новгородцев, - и что ты сделаешь мне, сучий выродок? Своими оставшимися осьмью воями, да без луков? А? Противу моих почти трех десятков? Накормил, напоил, девку дал на потеху... Пожалуй, я на вересень загляну к столь гостеприимным хозяевам, приготовь мне для каждого моего воя по бабе, а то и по две, и сам рядком встань, токмо портки скинь, - тут Онуфрий уже не выдержал, нагнулся, свесившись с борта и загоготал, широко разевая рот с гнилыми зубами. Смешки у новгородцев перешли в громкий хохот и неприличные жесты в сторону неподвижно стоящих переяславцев.
        - Значит ли то, аже не пойдешь на правеж ты? - спокойно вопросил воевода, подбирая с песка щит, оставленный унесшим Тимку воином.
        - Да чтобы ты сдох вместе со своей весью, вшивый сукин сын... А и сдохнешь! А ну-ка, вставай на колени, а не то стрельцы мои...
        Новгородцы недоуменно смотрели, как переяславский воевода рухнул на одно колено, полностью прикрывшись щитом, а за ним встали в то же положение и все противостоящие им воины. Онуфрий, раскрыв рот, мгновение недоуменно смотрел, как переяславцы по-своему исполнили все, что он сказал, однако потом опамятовал и снова начал изгаляться над ними:
        - Да все одно сей миг сдохнете! Все одно! Стреляй по ним, сучьи дети!...
        Десяток стрел сорвались в стремительный полет, оборвав его на переяславских щитах и покачнув строй ратников.
        - Выбрал ты свою долю! - глухо донеслось из-за воеводского щита, нашпигованного опереньем, и тут же из-под носа ушкуя взметнулось что-то стремительное, темное. Взметнулось, и упало обратно, потянув за бороду в воду потерявшего равновесие купца. И тут же в спины новгородцам ударили стрелы, выкашивая их задние ряды, состоявшие почти из одних лучников. Те, кто успел развернуться в сторону реки, в свои последние мгновения ослепшими от пламени костра глазами заметили две огромные лодьи, влекомые течением мимо ушкуя и взявшие его в клещи.
        Глава 18
        Туманное утро с обилием росы на луговой траве и цветах подняло расположившихся на ночлег около старой пажити людей чуть свет. Утренний кашель и зевание сменились визгом молодых голосов, затеявших утреннее купание в теплой, по сравнению с окружающей прохладой, воде заводи. Начали трещать ломаемые сучья, и одинокий стук топора разбудил тех сонь, кто еще нежился около тлеющих бревен почти погасших костров.
        Столпотворение прибывших загодя людей, большей части которых не хватило места, чтобы переночевать в веси, было вызвано невиданным прежде в этих местах зрелищем. Копный суд выборных, то есть суд народного собрания, копы, который был созван местным воеводой с подачи своего полусотника. Как официально вершился суд на Руси? Только князем, да его наместниками. Сам он не мог судить все дела во всем княжестве и поручал сие дело своим управителям, которые звались тиунами. Те оставили о себя недобрую память в сердцах тех же переяславцев, которые и утекли на Ветлугу отчасти от жадности княжеских посадников, вспоминая лишь, как те толковали людские законы, стараясь положить себе что-то в карман. И не пожалуешься на них, тиуны имели полное право это делать, потому как суд княжеский, как и собираемые налоги, являлся доходной статьей, от которой тиунам шла определенная весомая часть. Потому и старался люд не доводить свои споры до того, чтобы выносить их на такое мероприятие, пытаясь решать всё внутри общины, собирая оседлых мужей, сходатаев, на собрание копы. А уж если тебе не мило решение общины, так беги к
тиуну, только потом не жалуйся, если он тебя же и обдерет как липку. До кун то не один князь лаком.
        Сам же копный суд следовал древним обычаям славянских общин, передающихся устно из поколения в поколение. В копу входили сходатаи из несколько поселений, которые собирались в одном, особом месте. По копному праву, обиженному предоставлялось отыскивать своего обидчика, собирать улики, совершать обыск. Если же истец не мог отыскать того, кто ему нашкодил, то он требовал собрания копы. Если с какого селение никто на копу не являлся, то оное должно было удовлетворить обиженного, а само уже могло искать виноватого. Копа же, по обычаю, собиралась по одному делу не более трех раз. Первое проводилось, если нужно было по горячим следам искать преступника, тогда копа называлась горячей, а если дошло до третьего, то называлась завитою. Но до нее доходили лишь самые запутанные дела.
        Собственно, и у отяков в общине все решалось примерно так же, только собирались они малым кругом, обычно родом. Ныне же собрание приняло совсем другой размах. На копу приглашены были отяки, поселившиеся в общине, да и со старых отяцких поселений были приглашены сторонние люди, которые не участвовали в принятии решений, но могли следить за ходом дел. Все таки не своих судить собирались, дело то... скользкое. Как потом перед теми же новгородцами оправдаться, аже придут они с вопросом, пошто их родичей казнили? Кроме отяков, с приглашением поприсутствовать на общинном суде и к ближним черемисам пустили две ладьи. Заодно попытались узнать, не было ли тем разорения от сих новгородцев, да и познакомиться не мешало бы поближе, хотя и занимал путь до них порядочное время. На самом деле, сомнений в том, что делать с оставшимися живыми разбойными людьми у переяславцев не было. Быстро порубать всем головы, как будто дел других нет. Однако Михалыч сразу попытался уговорить их устроить из сего действия небольшое такое шоу. Во-первых, говорил он, требовалось собрать и предъявить доказательства всем в округе,
чтобы потом проплывающие новгородцы зуб на них не имели. По крайней мере, абы поход на них как месть за родичей не устроили, думая при этом просто помеху на своем пути к булгарам убрать. Во-вторых, заявить о себе погромче соседнему люду с целью завязать какое-никакое знакомство, ибо торговлишка меж переяславцами и черемисами зачахла, не успев начаться. Черемисы с верховьев Ветлуги жили своей жизнью под кугузом, а нижним, что обитали на Волге или среди мордвы, переяславцы ничего не могли предложить, да и купить у тех было нечего. Третья же причина была, по мнению полусотника, самой главной. Необходимо было создать о себе рекламу, как о справедливом и добром соседе. С отяками, пока беда не пришла, как жили? Не ссорились вроде, но общались между собой, как чужие. А в итоге? И отяки чуть не поплатились одним поселением, и переяславцев Пычей почти сдал на растерзание буртасам. Вот и с дальними соседями хотелось бы по-новому жить. Глядишь, и упредят о беде какой, и помощь при случае оказать смогут.
        Единственное нововведение, которое полусотник предложил ввести для копного суда, это избрать от поселений выборных, которые дадут присягу судить справедливо. Иначе, кто будет определять вину ответчика из собравшихся на копу полутора сотен человек? Трудно всей толпой это делать, такое мероприятие временами только побитыми рожами и охрипшими глотоками окончиться может. И опять же получится, что тот, кто вести собрание будет, староста или воевода, всё определять и будет. Разве что вмешается кто-нибудь, кто кричит громче других. На удивление Михалыча, на такое отступление от старых обычаев Радимир, подумав, согласился, мотивировав это тем, что традиции для новой общности отяков и переяславцев надо ковать, пока горячо. Поэтому решили предложить общинникам на сходе выбрать тех, кто судить будет, причем отдельно от старой веси и от новой. А там уж как решат.
        А насчет новгородцев у Михалыча, Трофима и Радимира на второй день после ночного боя вышел такой разговор на извечном месте их посиделок, лавке около дружинной избы...
***
        - Слепня мы замочим в любом случае, как бы суд не решил, иначе отомстит он нам так, что мало не покажется. А остальных как придется, посмотрим, что за люди, точнее копа пусть это определяет. Надеюсь, что большинство приговорят, но кого-нибудь вменяемого и отпустить бы надо, весть донести до Новгорода, - ответил полусотник на вопрос, что делать с выжившими ушкуйниками. - У нас на родине их бы вообще сразу освободили. Они как бы и не при чем оказались бы, защищались, мол, от нас и все. Разве что за скабрезности и за ношение оружия пожурили.
        - Да Слепня ты ужо замочил, когда его под воду утащил и на глубину уволок, - вмешался Радимир. - Токмо, что нам с него мокрого то? Злодея сего казнить надобно. . И ответь, Иван, пошто у вас люд то так не по совести жил? Аже меч али лук носить невместно было, про то ты сказывал. А вот отчего люд сей токмо за себя ответ держал? Вервь наша по любой тяжбе отвечала, аже касалась она земель наших. Убиенный какой у нас найдется али проступок какой общинник учинит, а у нас желания выдавать его нет, то дикую виру вся весь платит. Все друг за дружку стоят, сами себя и к порядку призывают. И с ушкуем то быть должно. Аже никто слова супротив непотребств на нем не молвил из ушкуйников, то ответ держать все из них должны за дела богомерзкие.
        - Замочить... то для егеря, что казнить, одно и то же, - не стал вдаваться в подробности своего сленга полусотник. - А насчет ответа общего, ох прав ты, Радимир, прав, оттого мы и жили каждый по себе, в одиночку, оттого и рвали друг друга, аки волки, что жили и отвечали порознь, - согласился Михалыч, - токмо и в вашей Правде не все гладко. Сам мне рассказывал, аже за все серебром да золотом ответить можно. Ежели мошна тугая, то убить кого для такого человека плевое дело, заплатил в княжескую казну и гуляй. Отчего так? У нас человек тоже откупиться мог почти от любых злодейств, да токмо негласно. Ежели видоков множество было, уже трудно монетой за свободу судье заплатить, хотя, конечно, от количества зависит...
        - Сам и посуди, - принял участие в споре воевода, - аже все одно откупаются, может и ладно то? Пусть монета в княжеский доход идет, все на пользу будет.
        - Нет, Трофим, - Радимир положил тому руку на плечо, - прав в том Иван. За злодейства платить кровью своей, долгой работой али несвободой надобно. А не золотом, ибо сие введено было, абы варягов пришлых от суда скорого тяжелых на руку новгородцев отвратить, да месть кровавую пресечь. Месть кровавая - то дело богопротивное, из-за горячности нрава роды вырезались в одночасье, и пресекать сие надобно было. А вот не дать тугой мошне свою вседозволенность показать, так то дело зело правильное. А за откупом под полой княжие али тиуна люди должны следить, что порядок блюдут. Но то аже не сам князь суд ведет, как ты и сказывал. Ему то монету совать не будет никто, он и так всем владеет.
        - А у нас кто мог бы за порядком следить? - заинтересовался Михалыч. - Народишку то прибавляется, скоро тяжбы начнутся, мнится мне, особенно в новой веси. Вот тот же Петр мог бы? Я, кстати, никак не пойму, что за человек он? Вот я под тебя ушел полусотником, а он даже глазом не моргнул. Ведь второй после тебя человек на веси был все это время, дружинными ведал. А теперь как бы в стороне оказался. Иной бы на его месте копать под меня начал... ну, или вслух на мою косорукость с мечом указывать, или на ухо что плохое шептать, да позорить втихомолку. А Петр все так же обходителен, как будто и не замечает, что я в чем-то обошел его. Мне это как раз в нем и нравится, да привык я, что людишки то власть свою так просто не отдают... Ждать мне от него дурного чего?
        - Петр... - задумчиво произнес воевода, - и так, да не так все. Те, кто от жизни кусок хотел урвать, те в Суждаль подались. Сюда же вои те пошли, у кого сама жизнь кусок души вырвала, таки не тревожься за него, ему твои устремления... а оне есть, твои устремления то, хоть и городишься ты на словах от власти, так вот... ему они как мирская суета монаху. Со мной он будет до конца дней моих али своих, так мне мнится. Али с дитями своими, Мстишкой да Ульянкой. Они у него одни остались на всем белом свете...
        - Так, Мстислав... это Петра сын, - озадаченно поскреб в затылке Михалыч, - я как-то и не догадывался. Знал только что дружинного кого-то.
        - Таки не было у тебя времени-то задумываться... - скривился Трофим. - Не успел пообтесаться, как буртасы нагрянули. Далее отяков расселяли, а потом сызнова меч в руки всем брать пришлось, с новгородцами ужо. Первые дни, как спокойно посидеть можно, да лясы поточить.
        - Что же не точишь то? - улыбнулся Михалыч, - на воеводской избе как раз пару штук не хватает, вон прогал под перилами...
        - Да устала рука железо то держать, - воевода сладко потянулся, устраиваясь поудобнее на нагретой летним солнышком стене дружинной избы.
        - Так что с Петром случилось то? Ежели не секрет, конечно, - спохватился полусотник.
        - Хочешь узнать? Изволь... Дело то нас обоих касалось, - грустно начал Трофим. - Жил я в веси отроком при отце и матери. Петр с Марушкой были дети соседские, с ними я игрался завсегда. Марушка жинкой опосля моей стала, если не слышал еще. Так вот, как-то взяли нас с Петром отцы наши на княжеский двор, как раз пешего ополчения смотрины были. И приглянулись мы воеводе тамошнему... Чем, не скажу, не упомню. А далее, как у всех, и в детских были, и в молодшую дружину оба сразу попали... Гриднем я там без малого десяток лет отслужил, князю то. А Петр со мной, оба мы к тому времени семьями обзавелись. Я с Марушкой обвенчался, никак забыть ее не мог на княжьем дворе, а Петр в Переяславле зазнобу нашел. Красавица, не описать словами. Да сумел он всех женихов от нее отвадить, от купеческой дочки то. Не поверишь, что ни день в синяках да порезах приходил. Как до смертоубийства не дошло, сам не понимает. Через некоторое время и детки у них родились... А нам вот с Марушей бог не дал такого счастья... И вот как то раз решили жинки наши весь навестить. С родней пообщаться, детей Петр все хотел повзрослевших
показать отцу да матери. Живы по ту пору были они. Отвезли мы их, все честь по чести, да недосуг было нам оставаться, служба князю ждать не будет. Обещали через две седмицы забрать... А приехали к пожарищу. Налетели половцы, похватали кого и в степь. И наших забрали. Княжил в ту пору в Переяславле Владимир Мономах. Бухнулись мы к нему в ноги, так, мол, и так, не откажи в милости, вспоможи нам семьи выручить. А кто набегом ходил, мы к тому времени ужо вызнали. Дал нам Мономах полусотню, спаси его Бог, пошли мы с нею искать в поле ветра. Полоняников то в Кафу гоняют, так мы неделю по следам без роздыху шли, пока настигать не стали. Жара стояла по ту пору такая, что кони с ног валились. Трава на корню ссохлась, в степи не спрятаться, не то, что водой разжиться. Колодцы посохли в пути, мутная жижа осталась. Еле перебивались. А половцы резать стали полон, тех, кто ослаб чуть. Тут мы из последних сил прибавили, а следы то взяли, да и разделились. Видать часть из них решила другим путем пройти, абы воды хватило полон довести, али погоню нюхом почуяли. Токмо и нам делиться пришлось. Петр в одну сторону
направился, а я в другую. Ну, и полусотня пополам за нами разошлась. К концу ночи настигли мы своих супротивников. Подползли под утро втроем, сняли тех, кто в дозоре стоял, да табун шугнули. Сами к полоняникам кинулись прикрыть, а остальные коней подняли, да рассыпным строем прошлись по степнякам. Двое пораненных у нас всего оказалось. Я, да еще один из дружинных, кто со мной полон прикрывал, безбронные мы дозор снимали то. Половцы сперва к дитям кинулись, как углядели, что лошадок мы увели от них. Тут мы и встали втроем насмерть. А в этой части полона то одни мальцы были и Петра дети там же. Но отбили, все живы остались. Оставили мы десяток с ними, а сами на подмогу Петру кинулись, да токмо зазря спешили. На полпути их встретили, понурых, глаза отворачивают. А Петр на заводной лошади тела наших жен везет. Остальных на месте, в балке схоронили. Нежданно они наткнулись на степняков то. Те как раз из этой балки со стоянки уходили. На свежих конях. Как увидали дружинных наших, начали сечь без разбора полон, а оставшихся на заводных побросали и только пыль из под копыт пошла. Кто-то из баб соскакивать
стал на полном ходу, не у всех успели ноги-руки под пузом конным связать, так они сечь таких начали, никто не ушел... А у воев то наших кони от усталости падать начали, а заводных ужо меняли. Ушли степняки.
        Вот видит Петр нас, снимает тела с лошади, раскладывает да причесывать начинает. Как не горестно было мне в тот момент, а мыслю, аже с ума парень сходить начинает... Признавался он мне опосля, ажно подумал про нашу неудачу, видя как мы одни возвертаемся. Помыслил, всю семью он потерял. От усталости мниться начало, видать, две ночи до того с короткими перерывами шли, как первые трупы увидали. Ну и начала от него душа то отходить, да в сумраке теряться. Еле растолкал, к детям с сопровождающими отправил... А сам к Марушке своей сел...
        Воевода несколько мгновений смотрел вдаль, ничего не видя, а потом, встряхнув головой, начал заканчивать свой рассказ.
        - И ранее мы с ним не разлей вода были, а после того Петр совсем ко мне прилип. И слов никаких не говорит, а токмо по нему видно - куда я, туда и он. Разве что дети его куда на другой путь подвигнут.
        Несколько минут над собравшимися стояла тишина, которую, казалось, можно было потрогать руками. Клонившееся к верхушкам деревьев солнце стало окрашивать багрянцем нижние раскудрявившиеся облака над лесом, у коновязи всхрапнул в очередной раз оказавшийся там дежурным Буян. Наконец, у колодца раздались звонкие голоса домохозяек, в очередной раз упоминавших неугомонного Фаддея, и их смех слегка разрушил смутные печальные образы давно минувших деяний, навеянные рассказом Трофима.
        - Ну и как ты отнесешься к тому, абы Петр службу внутреннюю вел? - прервал молчание Михалыч.
        - Доверяю я ему, как себе, теперь и ты, надеюсь, к тому же придешь, - ответил воевода. - Токмо обскажи осмысленнее, что делать то ему надобно?
        - То у нас называлось внутренними делами и контрразведкой, - попытался сформулировать мысль полусотник. - Внутренние дела... это то, к чему силу приложить надобно. Или к корыстным людям или к тем, кто разбоем занимается на землях наших. Сторожить покой поселений к этому же относится. Практически все, окромя суда, да и то схваченный разбойный люд ему сторожить. Тут смешивать власти не надо, вред будет. А контрразведка, то противоположное разведки. В той что-то выведывать надо, а в этой...
        - Скрывать надобно? - ухмыльнулся Радимир.
        - Нет, не давать чужим выведывальщикам у нас жить вольготно. Токмо к такому делу призвание нужно, поэтому и спрашивал, потянет ли Петр? - изогнул бровь Михалыч.
        - Спросим, а согласится, да не получится, так другого поставим. Петр на мое слово не обидится, ужо сам должен понимать, - уверенно отетил воевода, - а то, что в помощь мне кого выделить, так то верное дело. Если далее расти будем, то не справлюсь я в одиночку без помощников то.
        - Главное, власти сии под одно крыло брать не надо, каждый за свое отвечать должен. Суд за справедливость, внутренняя сила за порядок, внешняя за защиту от врагов, умные люди да старейшины за законы, печать... хмм... книги кто будет печатать...
        - Это как? - удивился Радимир, - от руки пишут, а не печатью какой, ту токмо для указов каких князь ставит яко знак свой.
        - А вот так же и печатать можно, - отвлекся Михалыч, - вырезается много буковок, набирается из них одна страница, другая, третья. Макают их в чернила, да на лист бумажный, как ту же печать и ставят. Сразу много листов напечатать можно.
        - От какое дело, - загорелись глаза у Радимира, - об этом мы с тобою потом потолкуем.
        - Потолкуем, а как же, но попозже, - кивнул полусотник, - Так вот, у многих должна быть возможность сказать своё посредством слова печатного. Продадутся многие, да почти все, считай. Будут говорить за того, кто больше заплатит, но без этого все равно нельзя. Один да найдется тот, кто правду донесет до людей. И на эту власть тоже замахиваться нельзя. А только помогать тем, кто слово правдивое несет, даже если обидное слово то будет для Петра того же.
        - Мыслишь, Петр под себя грести будет на службе своей? - нахмурился Трофим, - Зря я тебе сказывал, втуне все пропало...
        - Да нет, Трофим Игнатьич, не пропало, - возразил Михалыч, - не токмо о Петре я, но и о тебе. Нельзя тебе вмешиваться, к примеру, в дела тех, кто законы вершит, токмо отвергнуть их предложения можешь. И в дела суда стараться не лезть. Зато и коситься на тебя никто не будет. А вот силой всей распоряжаться, так то твоя первая задача. Да и не о тебе даже я сказываю, а о будущих поколениях. Мало ли кто захочет все к рукам прибрать, и творить, что ему вздумается. А от того кровушка льется ой как... Те же князья...
        - Нишкни, Иван! - стукнул клюкой Радимир, - то божья власть! Не смей!
        - И я тебе про то говорил, - многозначительно произнес воевода, - успокой язык свой, до добра он тебя не доведет. А насчет власти так скажу, я и не суюсь в мирские дела, а они в мои. Иначе, окромя суеты и замятни, не будет ничего.
        - Так это я токмо при вас язык то свой и распускаю. А по поводу... божьей власти одно скажу, Радимир, от бога власть в усобицах не бьется. Вот Мономах сидит сейчас крепко и дай бог ему еще править так многие лета. И то распри меж князьями идут. А вот придет опосля него слабый правитель и что?
        Радимир на этот раз ничего не ответил, видимо полусотник затронул какие-то его потаенные мысли, только покряхтел и задумчиво положил подбородок на свою клюку, оголовье которой было причудливо вырезано в виде бурого медведя, чуть приподнимающегося на задних лапах.
        - И еще одну власть я забыл, Трофим Игнатьич, - повернулся уже к воеводе Михалыч, - местная. Когда князь под себя все гребет, то ему самому от этого худо становится. Ставленники его многое разворовывают, да под себя берут. А местная власть, это как община наша. Всё в ее распоряжении должно быть, окромя богатств рудных, да еще чего особо ценного. А ты, воевода, токмо налог с нее брать должен, да не всё серебро и медь, что соберет та, а токмо меньшую от всего часть, половину самое большее. Именно часть, а остальное этой властью должно тратиться на людинов. Мосты да дороги должны на те монеты строиться, ремесла развиваться, а не к себе в карман главой местной власти класться. От того община богаче будет, и тех же налогов более получишь. И суд она вести может на основе наших законов и своих традиций, не дергать попусту тебя то. А за такой властью пригляд с двух сторон будет. Со стороны общины и с твоей стороны. Токмо тиун твой не вмешиваться в дела того же старосты должен, а проверять лишь, честно ли тот дела ведет. Много я еще могу сказать, и не все так хорошо сделать получится сразу, как я тут баял
вам, да. . никто из нас пока не готов к такому разговору. Давайте лучше о хорошем, - улыбнулся Михалыч.
        - И что же ты хорошего нам приготовил? - поглядел с сомнением на него Радимир.
        - Да вот привыкнуть никак не могу, аже поселение ваше вы весью величаете, а новое место называете новой весью. А отяки, так те вообще, верхним, средним, да нижним гуртом свои селения кличут. Как бы названия им придумать?
        - О! То дело, - цокнул языком воевода, - токмо мы на названиях не сошлись поначалу, да и весь была одна, от чего отличать то? Надумал, поди, что?
        - Ну... предложить хочу. А уж далее на сходе решайте, - Михалыч лучился довольством, будто предложение его было поважнее дел, им свершенных. А может и так, все-таки названия те, возможно, останутся с людьми навсегда, унося с собой в даль веков частицу его души. - Эту весь Переяславкой назвать. Вроде по делу и старое место напоминает. А новую весь Сосновкой. Уж больно сосновый бор там красивый, посмотришь вдаль - лес прозрачный, чистый от кустарника, сердце замирает, когда солнечный луч тебе в глаз светит сквозь хвою и небо такое синее-синее на фоне зеленых иголок... Ну, это... расчувствовался я, конечно... Железное болото же предлагаю просто Болотным прозывать. Нечего для супротивников возможных слово железо называть. Пусть не знают до поры, какие дела у нас тут твориться будут. Как вам такой расклад?
        - А что? Добрые названия, а для нашей веси и вовсе памятное, - зачесал под бородой воевода, - старое то не прижилось. Неклюдовкой главная весь общины прозывалась. По Неклюду, ее основавшему.
        - Вынесем до суда на сход, - согласился Радимир, - а отяцкие для нас как назовешь?
        - Да не дело сие без них то, - засомневался Михалыч. - Будут от их общин люди на суде, так и спросим, да и наши отяки с Сосновки слово скажут, тем более что нижний гурт все одно за нами остался. Уж его то как-то обзовем.
        - А детишки то как, ожили ли опосля тягот своих? - поинтересовался Радимир. - Остальных то лекарь не пускает, вон гонит, со знахаркой отяцкой закрылся, и таинства над сборами травяными творят. И мне дюже непонятное отвечает. С тобой же словом нет-нет, да перемолвится.
        - Тимка оклемается, то Вячеслав точно сказал, - Михалыч поморщился от нахлынувших воспоминаний. - Крови он много потерял, ребра поломаны, но молодость свое взяла, а заражения крови, ну... той же огневицы нет. Спасла его Радка. Приходить в сознание начал понемногу. Травами его поят, навар мясной давать начали, дай Бог, поправится. А вот с девчушкой худо пока. Знахарка ее первым делом в баню отвела, хоть и вырывалась она, да смотрела ее там долго. Вячеслав ей всё травы носил, да советы какие-то давал. Не было насилия-то, то ли не смог Слепень на ушкуе при всех, то ли оставил как сладкое на вечер, шли то с низовьев часа три-четыре всего. Однако избил крепко.
        - Так купец то сам кричал о том... - недоуменно воззрился на полусотника воевода.
        - Слова то были, абы побольнее нас задеть. Вот и задел, себе на беду. В любом случае, попытку сделал он. Сопротивлялась она крепко, видать, ноги то расцарапаны все, а лицо, так вообще один синяк. Однако по женской части в порядке все. А вот насчет душевного здоровья сказать ничего пока не могу. На несложные вопросы начала отвечать, но в основном молчит, да в точку смотрит. Что уж там у них случилось, понять сложно, да только трое прибитых буртасов сами за себя говорят. Про Антипа то слышали?
        Воевода кивнул головой, но Радимир, пропустивший эти события, живо этим заинтересовался. - Что с ним?
        - Живым его охотники, что на лодье с Ишеем в низовья спускались, обнаружили, токмо качает всего и рвет постоянно. По голове сильно ударили. Ну да ничего, живой и то ладно. С дочкой сидит, точнее, лежит рядом с ней. А Любима да Николая лекарь наш почти сразу прогнал, дал только поглядеть разок и все. Помочь не помогут, а дело свое застопорили, - Михалыч стукнул себя по лбу. - Забыл передать, что Николай то говорил. Сказывал он тебе, Трофим Игнатьич, что до конца июля... тьфу, серпеня, не управятся со всем, как ты наказывал. Уж больно сложно все получается, никакое малое дело до конца нормально не закончишь, пока домницу не пустишь, а она от кирпича зависит, да от колеса, что меха качать будет. Кирпич тоже на колесе завязан, оно для плинфы глину мешает, а колесо ломалось уже раз без железных деталей. Николай же всему не учился, книги токмо читал. Бить его сильно не будешь, спрашивает?
        - Да пусть его, - мрачно улыбнулся воевода, - лишь бы когда закончил все свои измудрения. Тот срок другим людинам при других временах назначен был. Ныне изменилось всё, да и мы сами. Число тех же придумок умножили. К вересеню бы что-то получилось, торговать в самый раз отправиться бы.
        - Кстати, Тимка, шельмец, знаете, что нашел? Николай сказывал, что не известняк в его мешке оказался, а доломит. По мне, так разницы нет, тем более Степаныч говорил, что похожи они и иной раз не разберешься на ощупь, что за камень. А вот для того, чтобы печь выложить изнутри, в роли огнеупорного кирпича доломит в самый раз будет. Только обжечь его надо вроде... Кстати, людишек бы ему для помощи, в первую очередь, чтобы плинфу делать, - вопросительно посмотрел Михалыч на Трофима.
        - Да откель я возьму их, - пожал плечами тот, - плотники частью на болоте Николаю помогают, частью на постройке веси новой, Сосновки, как ты ее обозвал. Лес заготавливают, да заодно место под огороды расчищают. Бабы ихние копают, да корчуют, а людины да дружинные твои срубы ставят. Все при деле. У нас... в Переяславке, такоже пора горячая. Сенокос да жатва на носу. Нет никого. Через месяц, мнится мне, с Сосновки люди освободятся частью.
        - Поздно то. А пацанва отяцкая? Вот бы в помощь направить Вовке с ребятами. Заодно и обучение он вести бы мог. А захотят, так их вместе и воинскому делу обучать можно было бы, - закончил свою мысль полусотник.
        - Отроков для молодшей дружины готовить? - вскинул брови воевода. - Да грамотных? То мысль, озвучим сие на сходе. А платой за обучение и руки свои приложат на дела болотные. Свару я поставлю над ними, а тобой самолично займусь. Как тебе такой расклад?
        - Да зашибись, расклад то... Э... Добрый расклад, говорю. Ребятишек отяцких, что в нужный возраст вошли, числом под семь-восемь десятков будет. Все бреши закроем. Токмо, отпустят ли?
        - Посулим что от доли людина в прибытках, - вмешался Радимир, - так еще и пригонят отцы то. А за учение грамоте да счету те, кто поумнее будет, зубами зацепятся. Токмо, речи нашей им выучиться надобно будет, да то, мнится мне, решаемо. Пычеевский младший разумеет по-нашему глаголить, выучил его отец то. Он и переводить будет сперва, и своих в узде держать. Сам то не дитя уже, броню вздевал, однако совсем из юного возраста не вышел. Как новик у нас писался бы. Так они со Сварой и руководить теми щенками будут.
        - Это пошто ты их щенками то кличешь? - поинтересовался у Радимира Михалыч.
        - Да не пошто, а за дело, - опередил того воевода, - как соберутся отроки в одну свору, так зубки и начнут показывать. Как же без того? Иначе мужей из них не воспитаешь. Вон, наши переяславские, пока под присмотром родичей были, да болезные лежали, так смирные были, а как Вовка ваш впряг их в одну упряжь опосля мора, так они перегрызлись все. И за внимание его, и за работу полегше. Тот ведь, окромя плинфы своей, вокруг не видит ништо.
        - И чем дело кончилось? - поинтересовался Михалыч.
        - Чем дело могло кончиться? Верховодство Андрейка там взял, сынишка дружинного моего. Это в отсутствии Мстиши, вестимо, тот всех под собой держал. Порядок ныне при изготовке плинфы. Разбитые носы, да губы не в счет. А вот отяцкие придут, и сызнова начнется все. Потому и пригляд за щенками нужен. Обскажи лучше, Иван, чему учить сбираешься их?
        - Ну, мечному, да лучному бою Свара будет. Плашек дубовых для мечей токмо наготовить надобно, а луки охотничьи у родителей поспрошают, может найдут те для дитятей своих что полегче. Я про полководцев древности рассказывать буду, да про то, как они свои битвы вели, скрытности да разведке обучать, бою рукопашному. Вовка грамоте, да счету учение вести будет, как прежде. А у кого сметка мастеровая проявится, тем Николай про механику, да рудное дело расскажет, а Вовка к делу поставит. Вячеслав тоже себе помощников наберет, если желающие будут, а остальных научит, как первую помощь раненым оказывать... Я тут подумал, школа выходит у нас настоящая, место под нее присматривать надобно. Может, на болоте и стоит оставить? И руки рабочие под рукой завсегда будут, и к Сосновке путь перекрывает, чужой не проскочит.
        - Добре, и это на сход вынесем, - кивнул головой Трофим. - Вот завсегда так, обсудить решили участь новгородцев, а ты нам голову сызнова замутил своими новшествами.

***
        На общий сход двух весей собралась, пожалуй, половина жителей обоих поселений. Мужи семейств присутствовали по необходимости. Как пропустить такое дело, даже в горячую пору, если решались наиважнейшие вопросы жития? Как веси свои назвать, да как детишек с прибытком к новым делам пристроить. Слухи то быстрее сквозняка во всякую щель вползают. Хотя главной причиной присутствия был дележ новгородских богатств, найденных на ладье. Тут небылицы ходили самые разные. И хлеба полный ушкуй и соли столько, что каждому по мешку достанется, да такому, что не унесешь. А уж про злато и серебро чего только не толковали. Ишей, а именно под его надзором стоял ушкуй, изрядно повеселился, рассказывая небылицы тем, кто приходил к нему за прошедшую неделю со спросом, что за товар везли новгородцы. Кому-то рассказывал про шкуру убитого чудо-юда о трех головах с серебряной чешуей, которую везли аж с Хвалисского моря, кого-то удивлял количеством кошелей с золотом, которые были спрятаны под палубой ушкуя. Весяне тоже посмеялись себе в бороды, качая на прибаутки Ишея головой и деланно удивляясь. Однако при этом искоса
пялились на прикрытые холстинами мешки с хлебом, одним своим видом вызывающие у них слюноотделение, как будто кто-то уже подсунул им под нос ароматную свежую ржаную корочку с положенным на нее подсоленным кусочком истекающего ароматом сала. Поэтому, что бы не обсуждали меж собой общинники, одно звучало во всех их разговорах, хлебушек бы надо поделить и как можно скорее. Нового урожая невмоготу ждать, да и будет того всего чуть, не раскорчевали еще достаточно места для больших посадок.
        Оттого, кроме мужей, голоса имеющих, на старой пажити было не протолкнуться и от баб, да детей, меж них снующих. Хотя их присутствие и не приветствовалось на предстоящем собрании, да как же сгонишь их всех, если одни расположились на берегу якобы бельишко постирать, а другие таким же образом выкашивают траву, что еще осталась на месте предстоящего сборища. Что добро то ногами попирать, когда в дело можно пустить?
        В синем, сочном летнем небе распростер свои крылья беркут. Поднявшийся теплый ветер погнал по лугу в сторону яра смешанные запахи чабреца и полыни, дурманивших голову, переворошил их в кустах тальника, опутанных вьюном, и выбросил на простор реки, мерно покачивающей на своих волнах лодью со спущенным парусом. Работа была позаброшена, тем более наступивший Петров день весьма для переяславцев этому способствовал.
        К сему великому церковному, да заодно и рыбному празднику, как раз пришлась сеточка, с которой желающие прошлись по мелководью и заполнили несколько огромных корзин мелочью на жарёху. Кроме этого, прямо на берегу готовили уху из стерляди, заходящей в низовье Ветлуги из Волги. Народ вольготно расположился на берегу в ожидании самого мероприятия, хлебал ущицу, травил байки, собравшись небольшими кружками. С вежей подходил знакомиться к привезенным на лодье черемисам, пытаясь понять, что они за люди. Вообще, Петров день был раздольем посреди лета, особенно для молодежи. Не успев отгулять Купалу, отроки и девчата, не испорченные благами цивилизации, проводили ночь за хороводами и песнями, встречали рассвет в поле, слушали соловья, гадали сколько лет кукушка накукует. Эти пернатые, по поверью, заканчивали свое пение как раз на Петров день. А отдохнув, до Рождества Пресвятой Богородицы впрягались в семейную лямку, наступала страдная пора и, в первую очередь, сенокос. И Вячеслав зашел на начавшийся праздник, однако только для того, чтобы пользуясь своим упрочившемся положением, отобрать себе в помощь
Агафью и других баб, помогавших ему с лечением, когда наступил мор. Наступила пора собирать летний травяной сбор - чабрец, душицу, мяту, зверобой. Те, конечно, поартачились слегка, никому из не хотелось пропускать столь важное событие, как общий сход. Да желание быть поближе к лекарю да знахарке, если, не дай Бог, конечно, наступит тяжелая година, сыграло свою роль. Тем более, сами понимали, что кроме праздника, другого времени для сбора у них не будет. Вон как селения то разрослись за счет отяков, сколь лечебной травы то понадобиться может.
        Проходя мимо сгорбившихся на пажити баб, подчищавших траву серпами и горбушей, представляющей собой почти тот же серп, только надетый на короткую выгнутую рукоять, удобную при выкосе среди кустарника и кочек, Вячеслав задумался. Потом махнул рукой и участливо посмотрел на Николая, стоявшего с Любимом и Фаддеем в отдалении, обсуждая какие-то извечные проблемы. Как потом рассказывали видоки, лекарь подошел к лучшей половине человечества, еще не освобожденной и, поэтому счастливой своей домохозяйской участью. Забрал у них горбушу, стал что-то показывать, рисуя в воздухе рукой более длинное косовище, ручку, то бишь лучок в его середине и чуть загнутое внутрь длинное металлическое лезвие. Вручив косу недомерок обратно бабам, лекарь гордо ушел собирать травы, кивнув напоследок в сторону стоявших мастеровых. Видимо Вячеслав что-то задел в душе тех тружениц, потому как через некоторое время целая их стайка, возглавляемая Ефросиньей, взяла в окружение кузнецов и старшину плотников и начала им что-то втолковывать. Те сначала нехотя отмахивались руками, потом попытались вырваться из кольца окружения. Правда,
двое из них были тут же остановлены, поднятые за шкирку могучей рукой Фроси. Один лишь Николай по причине своей могучести сумел продраться через женские заслоны и затеряться среди перемещающихся по пажити толп переяславцев и отяков.
        Прервано сие действие было часов так в восемь по часам Михалыча, или около четырех дня по местному времени. На холм перед пажитью степенно вышла представительная делегация. Возглавлял ее воевода, Трофим Игнатьич собственной персоной, за ним следовали Никифор и Пычей, соответственно староста обоих весей и предводитель отяков. Покряхтев, для солидности, Никифор взобрался повыше и крикнул, стараясь перекричать ходивший по пажити гул:
        - Здрав буде, люди переяславские, отяцкие, да черемисские. Знамо вам, отчего собрали вас, оторвавши от дел страдных, да порешаем поначалу дела грешные весей наших. Однако же, переяславцы, с праздником вас, днем святых апостолов Петра и Павла.
        Православные перекрестились, слегка замявшись, куда повернуть головы свои. Видя это, Никифор добавил, - грех наш велик, не на что нам взор кинуть, аже крестом себя обнести, да труды праведные нам не дали сотворить сие. Тем паче, решили мы меж собой срубить по следующему году церквушку небольшую, абы было где голову склонить перед господом нашим. А плотникам под то лес заготовить. Одобряете ли деяние сие?
        Одобрительный шум пронесся над пажитью.
        - Добре, - кивнул головой Никифор и обернулся назад. Перед весянами вышел вперед Пычей и перевел речь старосты для своих родичей.
        - Тогда следующий вопрос к вам, отяцкие и переяславские, - начал сызнова речь староста. - Вот перед вами стоит Трофим Игнатьич, службу у князя переяславского несший десятником. Всем вам ведомо, аже сотворил он. Его усилиями добрались и осели мы на берегах этих. Вместе с Иваном Михайловичем, что воеводой отяцким был в походе их, добивал он на пажити этой тех буртасов, что пришли к нам с разбоем. И с новгородцами он же ратился. Кликнуло войско ратное его воеводой, да и ране сполнял он все воеводские дела. Однако же и к вам, мужам переяславским да отяцким, спрос есть, поскольку воевода наш и мирскими, и торговыми делами занимается. Потому спрос энтот в том, признаете ли вы его главой над собой и всеми своими семьями, а я как староста буду лишь помощником ему в мирских делах? Может, обиду какую кто на него затаил? Выходи, да перед честным людом сказывай все.
        Пока Пычей переводил сказанное, в рядах переяславцев негромко перекатывался шум обсуждения. К нему добавился нарастающий гул со стороны отяков, получивших свою порцию информации. На холм, споткнувшись к всеобщему веселью, взъерошенный и помятый, выбрался Фаддей и, бросив, видимо для того, чтобы покрасоваться, плетеную из тонких сосновых корешков шапку на землю, крикнул:
        - Да все мы знаем Трофима Игнатьича! Люб он нам! Пусть будет! - и остался на холме, почему то не решаясь спуститься обратно.
        - Да шо ты вылез то на вид и назад не идешь, али не милы мы тебе? - могучий голос Фроси перекрыл возникший было шум. - Не твое дело стоять над нами то. Сей миг как вылез, так и взад засунем.
        Не полностью расслышав сей монолог, Фаддей дернул рукой, чтобы прикрыть себя с тыла. Это вызвало сдавленное хихиканье в первых рядах, прикрытое массовыми действиями по поправке усов и бороды. Заметившая все Ефросинья продолжала:
        - Аже надо будем и туда тебе что засунем. Это что же получается, воевода? Бабы облегчения просят, а он в отказ пошел?
        Тихие смешки начали переходить в гомерическое повизгивание.
        - И какое же облегчение себе бабы просят? - вмешался воевода, кусая губу, чтобы сохранять серьезный вид. - Вроде Фаддей вам ни в чем не отказывает, даже наоборот. Слышал, гоняют его бабы почем зря от желания его облегчение вам принести.
        - От и ты туда же! Кабы он с этим дело проворил хорошо, то и гнать бы его никто из баб не стал бы, - поддержав ехидный тон, продолжила возглашать на всю пажить Фрося. К смеху переяславцев прибавились отяки, до которых, наконец, довели тонкости перевода.
        - А он сию срамную деревяшку переделать отказывается, - предводительница переяславских баб подняла над головой горбушу, и встала в позу, подбоченившись, - али у него у самого такой же плюгавенький, как это косовище, такой же кривой и малый? Так пусть в мыльню пойдет, мужей посмотрит, оценит, каковы они должны быть!
        - Фаддей, а Фаддей! А я на такое косовище согласна бы, аже от пояса до землицы оно! А что кривое, так лишь бы не согнуть было! - донесся визгливый от смеха голос от толпы баб, стоявших неподалеку.
        - Цыц, бабы! - гаркнул воевода, видя, что из схода хохот да срам один выходит, - а ты, Ефросинья говори что дельное, а то выведу тебя отсель. Нечего бабам на сходе толочься.
        - Ты меня обабь сначала, воевода! - Не смутилась та, - тогда и гони! А говорю я дельное. Лекарь сказывал, косы у них были такие, что бабе не надо на карачках ползать, а стой себе и коси, а ежели грабки приделать, то и хлеб убирать можно. Зело борзо, нежели серпами, баял. А стоя и мужи смогут, это на четвереньках у них привычки то нет, - хохотнула она. - А шо кузнецы, шо Фаддей, в отказ пошли. А тут дело общинное, люд высвободится от дел страдных.
        - Гхмм... - повернулся к Николаю воевода, - было такое у вас?
        - Было, Трофим Игнатьич, - кивнул тот, - литовкой ту косу звать. Токмо для того железо нужно хорошее, да поизвели мы почти все ... Разве что сломанную пилу перековать. Сделаем на пробу, откует Любим, есть время ныне у него. Токмо без нового железа пустое то дело, точить и точить придется.
        - Так и порешим, - кивнул воевода, - а ты, Фрося, геть со схода, не бабское дело это.
        - Не гони ты ее, Трофим Игнатьич, - попросил Николай, опередив ту, открывшую было рот для отповеди, - на буртасов с мужами стояла вместе, пусть и тут побудет.
        - Гхмм... - опять в кулак закашлялся предводитель переяславцев, - сызнова вы мне традиции ломаете, да быть посему, раз то не баба, а вой в юбке... А остальные, геть отседова! - нахмурился он в сторону порскнувших в разные стороны баб. - Продолжай, Никифор!
        Фаддей, помявшись, подобрал свой головной убор и бочком спустился с холма. Тут же из отяцких рядов вышел Терлей и, повернувшись к толпе, начал что-то горячо втолковывать своим родичам. Те одобрительно загомонили, поддержав своего представителя выкриками, а Пычей растолковал переяславцам смысл его слов:
        - Добрый люд переяславский, мужи наши согласны с тем, аже Трофим Игнатьич главой был, да хотят, абы Иван Михайлович при нем воеводой был. На том стоят и уступать не собираются.
        Воевода поморщился и кивком подозвал к себе своего полусотника, стоящего в первых рядах:
        - Иван Михалыч, вишь что натворили мы? Понимаешь о чем я?
        - А как же, печенкой чую...
        - И что?
        - А что? Правду сказать надобно, дашь слово?
        - Слово твое, я у тебя его не брал, и отдавать нужды нет.
        - Жалко, что черемисы о том услышат, да ладно уж...
        Полусотник повернулся к отякам, поклонился и, кивнув головой Пычею, начал говорить. - Опять у меня к вам, род отяцкий, вопросы имеются, ответите ли?
        Полусмешки после заминки с переводом пронеслись над рядами людей.
        - Мало ли вам того, аже я полусотник ваш? Полусотник егерского полка, то есть полка охотников? - выслушав крики, олицетворяющие то, что этого несомненно мало, Михалыч продолжил. - И так слишком громко себя назвали, одна полусотня во всем полку. А вы хотите на плаху меня подвести? Вместе с воеводой нашим? Что замолчали, не понимаете? Ну ладно, для вас может и внове, но вот как на Руси али у черемисов человек, над воеводой стоящий, зовется? О-о, дошло, затихли... Нужны ли нам распри по поводу названий с князьями русскими, али черемисскими? Или силы в себе почуяли много? Так придет сила другая и переломит нашу, как тростинку малую. Не о названиях думайте, а об обучении воинском. Силу надо еще копить, абы место свое между князьями да ханами найти, а потом уж о названиях думать. А дел воинских с меня никто не снимал и не собирается, спросите о том Трофима Игнатьича. Вырастем, абы сотню прокормить, так и сотником стану, ежели соответствовать буду. Таково мое мнение, пусть воевода воеводой и останется до поры. Негоже на себя косые взгляды по гордыне своей копить. Вот мое слово.
        Через пару минут Пычей повернулся у воеводе и кивнул, - согласен род отяцкий с тем, что старостой предложено было, да полусотник наш сказал... Только желает, абы Иван Михайлович с тобой рядом стоял, воевода.
        - Быть по сему, отныне вставай рядом одесную, Иван, - поклонился честному собранию Трофим, - с тем и сход наш вести дале буду. Вопрос к вам, отяцкие, гож ли вам староста Никифор, что нам вами поставлен?
        - На то я тебе отвечу, воевода, - Пычей повернулся к толпе, сказал что-то родичам и продолжил, - хотим своего мы старосту, и уж тут непреклонны мы. Уговор меж нами и тобой был, абы традиции наши блюсти.
        - Не тебя ли хотят?
        - И меня выкликали, было дело.
        - Как ты к этому отнесешься, Никифор? - воевода посмотрел на старосту.
        - Тяжко мне с ними, Трофим Игнатьич, не разумею я по-отяцки, прости Господи и помилуй мя. Коли нужно, то могу, но душа моя к нашей веси лежит, река милей, - скороговоркой произнес тот.
        - Добре, но пока не отпускаю, - воевода повернулся к Пычею и негромко продолжил, - вот тебе мой сказ. Тебя я для других дел возьму, поболе, аже в землице на огородах копаться. Пока Никифор будет у вас, тем боле и наших полусотня мастеровых с семьями там обитает. А через полгода посмотрю я, кого вы кликнете. Одно к нему условие, на языке нашем должен гутарить, яко на своем... А если ты старшего своего к этому подготовишь, то не против буду, да токмо кричать сей миг об этом не надо. И младшего мне отдашь, командовать отроками его поставлю, добре?
        Пычей поперхнулся таким быстрым оборотом дела, но, чуть помедлив, кивнул головой и также тихо ответил:
        - Чуть разумеет старшой по-вашему, а младший ужо вельми лихо слова плетет, да то и сам ведать должен, на лодьях то они ходили.
        Через несколько минут, после того, как Пычей утряс вопрос со своими родичами, воевода объявил решение и перешел к следующему пункту повестки дня, названию весей. Тут уже все прошло без помарок, названия были вброшены заранее, их уже повертели со всех сторон, притерлись к ним и даже начали употреблять. Переяславцы, в первую очередь. Отяки поначалу попробовали переиначить название новой веси, назвав ее Пожома Яг, что означало сосновый бор. Однако, после споров с переяславскими переселившимися мастеровыми, которые доказывали, что живут одним миром и имена общих весей должны быть одинаковы, иначе все путаться будут, все-таки сломались и согласились на одно название на всех, Сосновка. Название же отяцким гуртам никто и не удосужился придумать к сходу, и это дело отложили на потом.
        Скорым образом был решен и вопрос об отяцких отроках и школе, создаваемой на месте Болотной веси. Прослышав, что всем подросткам, кто поможет обжигать кирпичи или выполнять другую нехитрую работу, будет начисляться треть от полной ставки взрослого, которая пойдет в зачет при дележке доходов от металла и теса, весяне дружно на это согласились. Правда, при этом отстояли неполный рабочей день на время страды, остаток которого отроки смогут тратить на помощь родителям. А уж когда услышали, что особо старающихся с осени будут обучать в школе грамоте и военному делу, оговорив условие, что отяцкие дети должны подучить язык будущих учителей, то эйфория наступила полная. Еще не пришли те времена, когда образование стали насильно пихать в отказывающиеся от него головы, и понятие грамотный человек или воин еще означало почет и богатство.
        Однако, когда воевода попытался свернуть сход и перейти к суду над новгородскими разбойниками, то толпа недовольно загудела.
        - Что это они? - Трофим Игнатьич недоуменно оглянулся на Никифора.
        - Ну... вестимо, добро ушкуйников делят, - отозвался тот.
        - Эх, сучьи дети, и тут прослышали? - крякнул от досады воевода и громко обратился к толпе. - Люди добрые, это пошто медведя не завалив, уже ободрать хотите? Пусть поначалу копа вину ушкуйников признает, да осудят их, а там и баб своих слушать будете, которые по сусекам ужо все узелочки разнесли. Давай, люд, предлагай тех, кто судить будет!
        Глава 19
        Четверо черемисов, поднимавшиеся вверх по холму, ничем особо не выделялись ни среди отяков, ни среди переяславцев. Каждый из них был облачен в светлую холщовую вышитую рубаху, холщовые же штаны, внизу обернутые онучами и распашной кафтан со сборками по бокам. Вот разве что форма кафтана, да вышивка отличала их от местного населения. На груди и подоле рубахи красным узором пестрели фигурки лосей, медведей, птиц, а вокруг них причудливо складывалась вязь вычурных завитков.
        - Здравствовать вам желаю, гости дорогие! Хорошо ли отдохнули с дороги? - воевода выдвинулся вперед, наблюдая, как черемисы выстраиваются по ранжиру, ведомые какими то своими обычаями. Наконец, выступил один из них, с заметными монголоидными чертами, возраст которого было довольно тяжело определить. Где-то между тридцатью и пятьюдесятью, как обычно и выглядят нестареющие до поры бродяги, с обожженными солнцем, заматеревшими лицами. Он поклонился и ответил на приветствие:
        - Таза лий, родо! Будьте здоровы, и пусть вам сопутствует счастье и удача, а дом будет полная чаша!
        Эту фразу глава делегации сказал практически без акцента, впрочем, и в живом разговоре он демонстрировал довольно хорошее знание языка хозяев. Настоящее знакомство состоялось еще вчера, когда прибывших гостей размещали в дружинной избе, предварительно ее освободив. Прибыли всего четверо черемисов, причем трое из них были с двух нижних поселений. С верховьев прибыл всего лишь один, в остальных же посещенных деревнях сослались на страду, дав не совсем вежливо понять, что не собираются отвлекаться невесть на кого. Хорошо еще, что стали разговаривать, а не встретили стрелами на подходе. Улыбнувшаяся было удача, в виде двух отяков, знавших с грехом пополам язык черемисов, оказалась одновременно и несчастьем. По крайней мере, для той лодьи, что ушла вверх по течению. Несмотря на то, что суда старались комплектовать переяславцами, присутствие отяков, переводивших их речи, пагубно сказалось на желании черемисов общаться. Хотя и старались заходить только в те поселения по среднему течению Ветлуги, с которыми отяки по преданиям не конфликтовали совсем. В итоге плюнули и поплыли обратно, тем более сам
процесс перевода походил на детскую игру в изломанный телефон. Сначала Пычеевский сын переводил на свой язык, а потом отяк, знавший язык черемисов, уже пытался объясниться с теми. Что уж там получалось, и как черемисы понимали адресованное им приглашение, один бог ведал. Но все-таки из ближней деревеньки привезли какого-то хроменького, подраненного медведем охотника, который смог освободиться от повседневных дел.
        На пути же в понизовья к приглашающим удача все-таки повернулась своим ликом. В большинстве поселений находился кто-то, знавший славянскую речь, а в одном из них им даже попался крещеный черемис, назвавшийся Яныгит Лаймыр, что означало Владимир, сын Яныгита. Он, по слухам, был далеко не последним человеком в ветлужском кугузстве, и потому приветствовал воеводу от имени всех, бегло складывая слова, положенные говорить в таких случаях гостям.
        - Не на веселый пир званы вы были, - пристроил сбоку воеводы свою клюку Радимир, поднявшийся на холм, как только черемисы приблизились. - Но для суждений своих о том, правы ли мы в своем гневе и не затмит ли оный очи наши, не осудим ли мы невиновных и не пощадим ли виноватых. В благодарность за отклик на беды наши, будьте гостями и после копного суда, да и в любой день посещайте весь нашу с горестями али с радостью своей.
        - Дурные вести идут впереди, добрые позади, - поклонился в знак благодарности за приглашение Лаймыр, - придет время, и радостью делиться будем. А ныне... сказывают, лес есть - медведь есть, деревня есть - злой человек будет. Не без того.
        - Радость в наши дома давно ждем, - вступил в обмен присказками Радимир, -токмо у нас ныне все по пословице "пришла беда - ожидай другую". Одних прогнали, другие нагрянули...
        - Силен медведь, да ведь и его ловят, - не остался в накладе черемисский гость.
        - Гхмм... - прервал воевода пытающегося оставить за собой последнее слово Радимира. - Верно, гостям нашим не терпится послушать, яко мы судить татей разбойных будем, кои на нас злоумышляли? Прежде столь большим кругом не вершили мы деяния свои.
        - Ржавый плуг токмо на пахоте и очищается, - добил Радимира своим знанием языка Лаймыр.
        Усадив гостей на вкопанные заранее лавки, воевода с Радимиром сдержанно поприветствовали отяков, пришедших из верхних гуртов поглядеть, что еще учинили их неспокойные соседи, уже уведшие под свою руку половину родичей. Михалыч на всякий случай заранее встал поодаль, абы не смущать своим присутствием отяцких старейшин. Те и так чувствовали себя не в своей тарелки от встречи с вышедшими из рода воинами, которые в полном облачении, поблескивая на солнце полукруглыми шеломами, степенно стояли на пажити, дожидаясь начала суда и не подавая вида, что присутствие родичей как-то задевает их. На самом деле, после памятного исхода отяков, предпринимались многочисленные попытки со стороны оставшихся установить контакты с ушедшими. Признавались, что погорячились, пытаясь чуть ли не силой оружия остановить тех, да и добычу с буртасов предлагали поделить по-новому. Однако, ушла в основном молодежь, вырвавшаяся из-под опеки старших и почуявшая в себе силы поступать и творить по-своему. Росшие, как на дрожжах, статные избы, разительно отличающиеся от землянок предков, только подчеркивали, что обратного хода нет.
Да жена поедом потом съест, если ее водворить обратно в тесный, темный, подземный барак, в котором, отделенные холстинами, жили многочисленные семьи. А на новом месте уже стоит светлый дом с оконцами, затянутыми бычьими пузырями, полы которого пахли свежей древесиной. Новый теплый хлев уже почти достроен и подведен под одну крышу с жилой частью, причем отгорожен от нее бревенчатыми стенами. Да и не стоит забывать, от чего ушли. От гибели и прозябания, от предательства и жадности родичей. И успели уже вновь показать свою силу, встав на защиту новых соплеменников. Глядишь, опять будет добыча, а с ней зимой не пропадешь. Да и воевода обещал, что овощами и хлебушком переяславцы поделятся, что бы уж там с железом, да торговлей не вышло. Так что ответ родичам звучал очень просто: "смотрите, уважаемые, может и к нам присоединитесь, токмо уже на наших условиях".
        Наконец, семеро человек выборных от Сосновки и трое от Переяславки поднялись на холм, поклонились честному собранию и заняли свои, заранее определенные места. Предварительно, одни из них клали руку на библию, хранившуюся у Никифора, проговаривая каждый на свой лад, что судить будут честно. Часть же подходила к открытому берестяному коробу, который держал Пычей и там тоже что-то вещали по-отяцки. По первому разу, никто не стал требовать произносить одинаковую клятву для всех, поскольку переяславцы не знали, как отяки должны это делать. Отдали все на откуп Пычею. Однако новые соседи старательно копировали поведение жителей старой веси, разве что применительно к своим святыням.
        Воевода оглядел толпу, заполнившую старую пажить. Более чем полторы сотни человек стояли на ней под чистым голубым небом, очистившимся уже от утренней хмари. Каждый со своей верой и своей надеждой, своими устремлениями и чаяниями, им еще придется стать единым целым... может быть. Но назад пути уже нет. Нежданные путники, свалившиеся на них, как зимой снег рывком съезжает на голову с ветвей ели, изменили судьбу переяславцев и отяков полностью. Не было бы их, может, одни головешки бы дымились ныне на месте сгоревших развалин поселений. И никто бы не вспомнил, что когда-то, в 6623 году от сотворения мира, пришел сюда спасаться от лихой судьбы люд с Переяславля и жили здесь когда-то остатки отяков, основная часть которых уже давно ушла на новые места в поисках тихого угла...
        Воевода тряхнул головой, отгоняя не вовремя нагрянувшие мысли:
        - Люд переяславский и отяцкий! Днесь предстоит нам судить пришедших к нам ушкуйных людишек с Новгорода. Принятых нами с добром и отплатившим нам пошибанием девицы младой, поношением и нападением на воев наших. Не упредили бы мы их, так и кости воинов наших лежали бы ныне в земле, а так токмо пораненных двоих имеем. Смотрите, и не сказывайте опосля, аже что не видели. Петр!
        На пажить от ворот стали выводить шестерых выживших новгородцев, которых содержали до этого по отдельности. Все из них отделались легкими ранами. С тяжелыми же ранениями воев сразу добивали, дабы облегчить их страдания. Поставив ушкуйников перед выборными и толпой, вперед вытолкнули Слепня, оставив его связанным, но вынув изо рта кляп.
        - Признаешь ли вину сво.. - начал было воевода Трофим Игнатьич, но слова его потонули в выкриках, издаваемых предводителем ушкуйников.
        - Люд новго... Люди добрые! И пошто же вы меня повязали, а людишек моих побили?
        Пошто у честного купца купца товар отобрали, да с ушкуем вместе? Как тати, подпоили меня, да под покровом ночи за моей спиной гнусные дела обделали! А теперь напраслину на меня возводят! Детишек тех я спас от гибели неминучей, да привез в дом родичей, а на меня немочь их возвести хотите?! Не верьте тому, что сказано было! Лжу сей вой возводит на меня!...
        - Поставь ему кляп то, Петр! - прервал поток словоизвержения воевода. - Обращаюсь к вам, выборные, и к вам, гости, как сторонним людям. Купец сей в известность не поставлен, как ушкуй его вместе с людишками взят был. Оттого и пытается криком раздор сеять. Но то поправимо. Пычей, выйди к нам, расскажи, какие слова сей муж кидал, стоя на ушкуе своем, да с чего стрелами побить вздумал? Да обскажи, пошто полусотник мой рать позвал, и какие вести отроки до вас донесли.
        Пока Пычей обстоятельно докладывал выборным, которых, как уславливались, выбирали из тех, кто не участвовал в событиях той ночи, воевода внимательно оглядел гостей. Сия сцена была именно для них. Приглашенные отяки сидели, чуть приоткрыв рот, слушая синхронный перевод Пычеевского младшего сына. Черемисы же уже были отчасти посвящены в детали, пока плыли сюда на ладье, но тоже с интересом слушали рассказ от первого лица. Когда же отяцкий староста закончил, воевода повернулся к собранию, чтобы задать свой вопрос:
        - Вои, мечи поднимите, кто был на лодьях тех и речи внимал, в коей новгородец сей вину свою признал и словом позорным нас поносил, а потом стрелы в нас пускать начал?
        Лес клинков взметнулся вверх, озаряя отблесками окрестности пажити. Опять же, рассчитано все было только на гостей, да пленных. Три четверти из воев не понимали той ночью, кого же и как поносил Слепень с носа своего ушкуя. Ну, так об этом надо еще и догадаться, говорил воеводе его полусотник, ухмыляясь и разглаживая свои усы. А на гостей такое количество видоков явно повлияло. И те на новгородцев уже бросали взгляды, не сулящие ничего хорошего. Выждав несколько мгновений, воевода дал знак вытолкнуть вперед одного из пленных, отличающегося от остальных прямым спокойным взглядом. Взгляд сей явно говорил внимательному взору, что с его владельцем уже имели беседу, и тот о своей судьбе не беспокоился.
        - Назови себя, новгородец, да сказывай, как дело было и не совершал ли ты каких непотребств?
        - Не новгородец я, - широкоскулое круглое лицо с живыми глазами это подтверждало, а неторопливые движения выдавали, что паренек воином не был, - зовут меня люди Мокшей, хотя я из эрзян.
        - Давай-ка все о себе сказывай, как попал на ушкуй, да откуда сам, - Трофим Игнатьич был явно настроен на неторопливую, плавную беседу.
        - Недалече от Мурома поселение мое, на другой стороне по Оке обитаем мы. Дань платим белкой муромским людям, а племя мое они мордвой называют. Токмо мы не мордва, а эрзя, - начал горячиться парнишка, - еще мокша есть, так их тоже мордвой кличут иной раз.
        - А тебя то пошто так назвали, аже ты с другого племени?
        - Да, язык мой довел... - покраснел тот, - столь раз сказывал в Муроме, аже из эрзян я, а не мокшан... Так и прозвали Мокшей люди мастеровые... Я в городе том пять годков без малого ремеслам разным учился. И по дереву резать, и по меди чеканить, и лепить из глины... Призвание мое в том, я и в Новгород податься порешил, абы новое что узнать, да силы свои попробовать. Белкой отдал за проезд купцу-то, да подрядился вырезать чудо-юдо у него на ушкуе. На носу чудище - то моя работа. У варягов пришлых такие диковинки бывают.
        - Ну-ну, переходи к делу нашему, - отвлек его воевода от рассказа, - токмо о том вначале скажи, пошто новгородцы в Муром то заходили? Нам они не обмолвились о том, хотя остальными походами хвалились изрядно... - Трофим цепким взглядом прошелся по новгородцам и поймал чуть заметный кивок одного из них, помеченного на щеке шрамом.
        - Про то не знаю, не сказывали мне, а вот про девчушку могу рассказать... - Мокша вздохнул, и начал свой сказ про то, как они заметили ее, шатающуюся под тяжестью волокуши. Как Слепень ее на борт для утех взял, да выкинуть мальчонку за борт пригрозил, рассказал и про свои неудачные попытки отвести от нее беду. Что уж за занавесочкой купец с девкой делал, про то сказать не мог, однако крики оттуда слышал. Хоть на растерзание команде не успел отдать, и то ладно. В итоге, упомянул, как передал весть о ней отроку переяславскому и как спрятался на ушкуе, когда стрелы обрушились на новгородцев. Переяславцы, да и все, кто понимал речь Мокши, замерли, слушая его нехитрый пересказ. Какое там кино или книга, коими потчевали себя их потомки. Трагедия проходила прямо тут, у них на глазах. То, о чем они только догадывались, приобретало живые краски. За неделю ожидания суда возмущение поступками Слепня понемногу стиралось из их памяти. А ныне, отчасти деланное поначалу возмущение сменилось яростью на их лицах, особенно когда они узнали, на что пошла Радка, чтобы спасти воина, дабы не выбросили его в волны
Ветлуги. Да, именно воина. Кем бы ни числился потом Тимка, отроком ли, новиком, али ушел бы в мастеровые или охотники, смотреть на него будут уже явно не как на мальчонку.
        Под конец рассказа стали раздаваться выкрики к немедленному самосуду, и воеводе пришлось окриком призвать всех к тишине. Тут только дай слабину, сожрут на раз, а потом и привыкнуть могут. А тогда уже только с кровью выбивать такие привычки...
        Закончив с Мокшей, воевода обратился к новгородцам, хочет ли еще кто повиниться в делах своих? Понимая, чем закончится дело, трое из четверых оставшихся новгородцев начали божиться, что знать не знали про то, что девицу для утех на борт подняли. Думали, шуткует Слепень. А то, что стрелы метали, так как ослушаться хозяина то? И только когда они закончили, вышел четвертый со шрамом и повинился. Заложил при этом он всех, в том числе и себя. Все, мол, знали, для чего девчонку притащили, и приказ Слепня о беспамятном отроке выполнили бы, не задумываясь. Иначе бы сами кормили раков на дне речном. И про то сказал, что не только торговлей купец Онуфрий занимается, но и другими, не слишком чистоплотными делами. И знают его действительно в Заволочье, как Слепня. Жалит сильно и воняет также делами своими. И что готов он принять расплату за все свои прегрешения перед переяславцами, если признают те вину его, хоть стрелы он и не пускал, а токмо мечом пытался отбиваться. Потому как знает, что в ответе он за непотребства купца перед общиной местною. Виноват, что не остановил и не встал на защиту отроков даже
словом. Не покинул своего предводителя, видя, что он творит. При этом новгородец смотрел прямо в глаза воеводе, намекая: "вот он я, пригожусь, если тебе дела муромские али другие какие интересны будут". Слепень при этом задергался, но, поняв, что ему то уже скоро будет все равно, знают ли вокруг про его дела, утих.
        После этих монологов, Трофим Игнатьич повернулся к выборным и гостям:
        - Желаете ли выслушать отроковицу, что пошибанию подвергли? Девицу ту не успели ссильничать, о том реку при всех. Однако пытался купец сей это сделать, и следы от его кулаков да ногтей по всему телу ее, а про обещания с ней то сотворить все вы слышали. И от того ныне она не в себе до конца, не помнит, аже на ушкуе с ней творили. Не поспели бы мы вовремя, вскоре на дне речном вместе с отроком лежала бы. А послухами, что следы на ней видели, позвать могу лекаря нашего, да знахарку отяцкую Юбер Чабъя. Они смотрели девицу сию и подтвердить все сказанное могут... Весомая же вина купеческая, аже стрелы он спустил на нас, иначе виру малую стребовали бы мы за девицу, да за слова позорящие. Ныне же, приговорите вы кого из ушкуйников, так смерти их предам.
        Все отказались звать Радку, всё было ясно. Выборные поднялись и огласили свой приговор: "Виновны, окромя Мокши, а як наказать их, и надо ли щадить кого, про то воевода пусть думает". Гости тоже согласились с вынесенным. Как сказал при этом про новгородцев Лаймыр: "Лицом пригожы - душою дрянь".
        Воевода молча выслушал, что-то обсудил со стоявшим одесную полусотником, и повернулся к честному собранию:
        - Вот что, люди добрые, слушайте и не сказывайте опосля, аже не слышали. Купца Онуфрия я к самой низкой казни приговариваю, удавить его, как прямо повинного в попытке пошибания, а также умышлении словом и делом против люда нашего. Имущество его отойдет общине за такие его грехи. А пораненным, да девице пострадавшей выделим мы сами оттуда. И так будет со всеми, кто любого из нас обидит, покуда силы у нас хватит спросить за то. Мокша судом оправдан, и волен идти куда вздумается, однако за спасение отроков наших может гостить у нас невозбранно. Остальных же новгородцев приговариваю я к усекновению головы, но... один есть у них раскаявшийся. Коли возьмет он на себя удавление и усекновение остальных, то волен идти куда вздумается сей же час. У нас же оставаться ему невместно будет. Согласен ли ты, вой?
        Вскинувший голову новгородец побледнел, осознав, что не все пошло так, как он рассчитывал. Даже шрам на щеке смотрелся белой шелковой ниточкой на светлом холсте. Однако, сглотнув, он замотал головой, отказавшись. Трофим Игнатьич удовлетворенно кивнул каким-то своим мыслям и продолжил:
        - А коли в отказ пошел, то жизнь ему я сохраню, потому как поступил он, как воину подобает по отношению к соратникам своим. Но быть ему холопом нашим до скончания его века, коли не надумаем ничего другого. И вольны его продать куда вздумается, поскольку... - воевода споткнулся в своей речи, посмотрев на полусотника, однако все-таки договорил, с трудом протолкнув слова, - поскольку холопов держать невместно среди нас считаю. И надо тех после года трудов их али освободить, али продать в полуденные страны, коли грехи их тяжки. А приговор сей надлежит исполнить... дружинным нашим. А поелику откажутся они, полусотник сам на себя возьмет приговор сей.
        До люда же переяславского и отяцкого довести желание имею, - прервал воевода начавшийся шум, - аже всё, что есть на ушкуе из зерна али другого пропитания, поделено будет меж общинниками нашими... за вычетом того, что на сев или на прокорм зимний отложено будет. За сим, сей копный суд оконченным считаю.

***
        - Пошто пригорюнился, полусотник? Али мыслишь, я тебя в грязь мордой сунул? Видать, отказались твои дружинные приговор мой исполнять... Сам ручки попачкал, - воевода подсел на лавку около дружинной избы, где опять собралась неразлучная троица да Петр, тихонько сидевший, прикрыв глаза, и будто бы не обращающий внимание на завязавшийся разговор.
        - Да я и не предлагал, - задумчиво ответил Михалыч, - сам привел в исполнение. Не гоже других грязным делом заставлять заниматься, по крайней мере ныне. А мордой сунул ты меня правильно, а то я больно белый да пушистый стал, смотреть тошно. А что пригорюнился я, так то верно, тяжко связанных жизни лишать.
        - Эк... А мне мнилось, возопишь ты и правду искать кинешься. В вину мне поставишь, аже принижаю достоинство твое. Опять ты меня удивил, - вскинул брови воевода.
        - Думаешь слишком хорошо обо мне... Я ведь чуть не отпустил одного из новгородцев. Один то тупо принял свою судьбинушку, молча подошел, голову склонил..
        Другой кричал, грозился карами земными и небесными, если живота его лишу, под конец слюной изошелся, на визг перешел... А третий, тот жалостливо так попросил крестик нательный матушке передать, да монетку золотую, что в пояске у него при обыске не нашли. Одна, мол, она младших сестричек его поднимает, по миру пойдут они без него. По бедности великой он и к Слепню нанялся.
        - И ослобонил бы его, - махнул рукой Трофим, - мыслишь, кару на тебя бы наложил какую? От кого другого не стерпел бы, вестимо, а на тебя... как-то привычно стало для меня, аже волен ты во многих поступках своих. Да и обида на ушкуйников прошла, тем паче главный обидчик ужо в петле раскачивается.
        - И освободил бы, хотя и не мыслил сие для себя без наказания, - Михалыч растер лицо ладонями, прогоняя усталость и напряжение последних часов. - Да увидел вдруг, как на этого третьего охолопленный новгородец смотрит брезгливо так. Отзываю его в сторону, спрашиваю, что это он? Молчит, взгляд отводит. Ну ладно, за Мокшей посылаю, с того спрос веду поодаль. Оказывается, этот обездоленный как раз и тащил Радку на ушкуй то, да похахатывал над тем. Кинул я взгляд назад невзначай. И такой ненавистью меня мельком обожгло, пока он думал, что не вижу я. В общем, удавил я его.
        - Хмм... а холоп то новый не отвратен, как погляжу, да и соображение имеет. Прав ты был, спросив проверку ему учинить. И как заметил, аже знак он мне подал?
        - Тот кивок слепой не заметил бы. И спаси Бог тебя за то, что давнее обещание выполнил.
        - Про холопов то? Так я токмо мысли свои довел до общины, аже не вижу я нужды в холопах... Истину ты по первой встрече сказывал. Стеречь их надобно, да и удар в спину получить завсегда можно. Холопы то сплошь из воев ныне нам попадаются.
        - Это ты просто еще не помыслил, к чему речь твоя привести может. Вот когда поймешь, тогда удивишься, - печально улыбнулся Михалыч.
        - До сей поры не пойму, пошто ты те слова с меня вытребовал...
        - Узнаешь, да не на сей год и не на следующий. Слово твое - не птаха, а целая стая, сначала ты от холопства откажешься, потом к тебе люд холопский бежать начнет, а потом...
        - Дале можешь не сказывать, - досадливо крякнул воевода, - войной рати княжеские на нас пойдут, за беглыми холопами то. Токмо пустословишь ты. Беглых то не примем мы, и хозяевам их возвернем обратно.
        - Пошто? В холопах то иной раз вольные люди оказываются. Пойдет какой князь соседнего воевать, возьмет на копье городишко евойный, да всех его жителей к себе на землю осадит, холопами. За что им такое? - саркастически вопросил Михалыч. - По мне, так леса тут бескрайние, слона спрятать можно... Зверь это такой, поболее медведя раз в десять, в полуденных странах водится... Да не пытаюсь я зубы заговорить, не смотри так. Никто на конфликт тебя не толкает с князьями то. Но и заворачивать беглых людишек не надо бы. Спроса от них требовать не будешь, так никто и лжу не утворит...
        В разговор, наконец, вступил Радимир, посетовавший сначала на боль в спине, а потом попенявший Михалычу, что тот все более о грядущем беспокоится, нет бы, насущные проблемы его волновали:
        - Все ты про княжескую власть худое толкуешь, а не поймешь, аже без нее не было бы Руси.
        - Нет, не верно ты мыслишь про слова мои, - категорически замотал головой Михалыч, - ежели бы отрицал я все хорошее, то глупцом бы был. Всякая власть плоха по сравнению с тем, что люди от нее хотят. Княжеская или другая какая. Даже был бы един князь на всю Русь, и не было бы усобиц, все равно от глупости али лености его или детей евойных не уберечься. Сдерживать его кто-то должен или направлять, я говорил про совет какой-нить из малого числа людей, кто бы законы вершил, через которые и сам князь бы не переступил.
        - От что ты замыслил... Это как это божью власть сковать препонами? Богохульствуешь ты, Иван... - повысил голос Радимир.
        - А что, до христианства на Руси князей не было? Али от других богов власть вы признаете? Али вече новгородское не препона для князей? Кто слова такие про божью власть в уста ваши вкладывать начал?- задал полусотник один за другим вопросы, на который никто из присутствующих не смог сразу ответить. Даже Петр оторвался от дремоты и стал задумчиво разглаживать бороду.
        - А совет при князьях из старших бояр набирается, они ему помощники в делах его, вот тебе и препона твоя, - перевел разговор со столь опасной темы воевода.
        - Не препона то, князь то их не всегда и слушать будет, да и те иной раз о своих токмо делах пекутся, - покачал головой Михалыч.
        - А як же иначе? - недоуменно вопросил Трофим. - Всяк о себе вначале печется, аже кто токмо о других, так то святые али с головой у них не в порядке.
        - Не про то я, а опять же про разные силы, которые сдерживать друг друга должны, абы каждый на Руси защиту имел, те же советы при местной власти создать, чьи законы даже князю не отменить...
        - Хочешь власти полной для советов местных? - недоуменно посмотрел на своего полусотника воевода.
        - Тьфу... - аж сплюнул от огорчения Михалыч, поняв, до чего он договорился, - там видно будет, как назвать, лишь бы работало, а уж полной власти тем не надо точно. Скажите лучше, что там о муромских делах новгородец поведал? Говорили ужо?
        - Пустое там, сговаривался он с татями девок муромских хитить, да в Булгар их свозить, - взял слово Петр. - Насмотрелся на рынках невольничьих, какие цены за наших полоняников ломят, вот и возжелал легкой наживы. Ну, да теперь сему не бывать.
        - А что, много ли там наших продают? - угрюмо поинтересовался Михалыч.
        - Не он один сей промысел учинять вздумал, издревле свозят туда товар живой. Яко новгородец сказывал, многих углядел он. А еще сказывает, купцы билярские слюной захлебываются, вспоминая, как после разорения окрест Суждали великое множество полона приведено было... Эк тебя ломает, Иван, - поглядел на того Петр, - да то не токмо они учиняют. И наши князья себе девичий полон опосля походов на Булгарию приводят.
        - Ничего, отольются кошке мышкины слезки... - скрипнул зубами Михалыч, - придет время и пощипаем торговцев сих.
        - К первому и второе деяние ты задумал, - покачал головой Радимир, - не токмо беглых привечать... Слов не найду я, абы отвратить тебя полон освобождать. Дело то богоугодное, но уж зело опасное. Не для тебя, для других. Один раз оступишься, и поселениям нашим окончание придет, а мы все живота своего лишимся. На полоне то столь людей властных кормится...
        - Да я не тороплюсь с этим... А что везли еще ушкуйники, окромя хлеба?
        - Золотишка в мошне было чуть. Но все на прокорм новой веси пойдет. Без огородов, да посевов отяки остались, на наше слово токмо полагаясь, аже прокормим их. Пряности да соль есть, - покряхтел старец, - листы бумаги, да остального по мелочи было. Иголки да нитки, шелка малые отрезы, да то не на продажу, себе везли. . Гружен ушкуй рожью, пшеницей, да крупой, что греки при монастырях взращивают. Мнится мне, торопился он в Заволочье товар сей сбыть, а там подельников прихватил бы, да в Муром подался бы промыслом греховным заниматься.
        - И что с зерном делать собрались? - навострил уши Михалыч.
        - То у воеводы спрашивай, ему сие действо заповедано.
        - По общинникам пряности да пшеницу раздам, как Никифор все обсчитает, гххм... - прочистил горло Трофим, - Пшеницу то заморозками бьет в этих местах. А рожь добрая, на посев оставим, да в запас на зиму уйдет. Весь прибыток сызнова - брони воинские, мечи, да луки боевые.
        - А что за крупа та, много ли ее? Это не гречка ли, раз греки выращивают? - проигнорировал полусотник упоминание о воинских доспехах.
        - И так ее зовут. Добрая каша с нее получается, да выход с посева малый идет. Сеяли мы ее в Переяславле, одна морока.
        - Вот те, бабушка, и Юрьев день, - обрадовался Михалыч. - Не там сеяли, сами не понимаете, какое богатство в руки идет. На черноземах ваших она и не стала бы расти, как пшеничка, а тут, на песчаных почвах, самое оно. Да и на старых торфяниках хорошо в рост идет, а также на чащобных полянах и на новых полях. Сорняков гречиха не боится, вычищает от них поле. За ней хорошо хлеб сажать, да ее так и вводят в четырехпольный севооборот: удобренный пар, рожь, гречиха, а далее овес или озимая рожь...
        - Чудные слова ты баешь, да и сеете вы как-то не по-людски, - встрепенулся Радимир, - но глаголешь ты зело полезное большей частью. Ну-ка, все мне сей миг обскажи.
        - Это тебе с Вячеславом объясняться надо, - открестился Михалыч, выставив ладони, - он не только лечением занимался, а и скот разводил и сеял что-то. Знаю только, что от такого сева с чередованием зерна большой прибыток идет.
        А насчет гречихи еще главное скажу. Во-первых, гречневая крупа долго хранится, не киснет, в отличие от того же пшена. Запасы делать можно. А во-вторых, и этому то я как раз обрадовался, гречиха - медонос. Пчелы с нее кормятся, меда много берут. И само растение опыляют... пыльцу на цветках перемешивают. Оттого урожай с гречихи повышается в два-три раза. А пчелы, это что? Правильно, мед и воск, а значит куны, ногаты, резаны, гривны... Я уж не говорю, что лекарь наш с пчел да гречихи лекарства какие наделает. Он про то должен знать. А уж как доски пойдут, наколотим ульев... ну, это борти, сколоченные для пчел. Туда рои пчелиные селить можно, и пасека получится. Как пастбище для скота, токмо пчелы на гречихе пастись будут, - улыбнулся своему сравнению Михалыч.
        - От, сызнова навалил нам чудес всяческих, - всплеснул руками воевода, - деваться от них некуда... Ты, Радимир, Никифора возьми, да с лекарем нашим поговори. Аже польза от того сева будет, так и попробуем по-новому. И про борти, аже на пастбище пчелиное выставляться будут, с людинами потолкуй. Кто возьмется из них за дело сие на тот год? Ныне, мнится мне, поздновато будет делать то...
        - Добре, - согласился Радимир и свернул разговоры. - Мнится мне, черемис наш от Ишея идет.
        - Ужо и нашим кличешь? - спросил старца воевода.
        - Закваска в нем правильная, - ответил тот, - не чурается ни старого, ни малого. За весло не гнушается взяться, ум живой, взгляд зоркий...
        - Так то и против нас направить можно, - подметил Михалыч, - не забыли еще деяния князька черемисского, надеюсь? Да и к лодьям нашим любопытство имеет.
        - Перемолвился я с ним опосля суда копного, - махнул рукой старец. - Торговлей живет, а в блядословии не был замечен мною. За столом к нему присмотримся поближе, ажно и выплывет, подсыл ли он кугуза. По вопросам его...
        Лаймыр, не проголодался ли ты? На реке, да за работой время быстро летит, - съязвил Радимир подходящему черемису по поводу того, что за последние два часа тот излазил лодьи переяславцев вдоль и поперек. Согласишься ли со своими родичами трапезу нашу разделить?
        - Виш омсам огыт поч. Ты ломишься в открытую дверь, Радимир, - улыбнулся черемис. - Я готов и лапоть сжевать сей миг.
        - Жареный да с маслом, так и старый лапоть можно съесть, - уел, наконец, того Радимир, отчего оба они осклабились, донельзя довольные своими словесными баталиями.
        Глава 20
        Тонкая рука потянулась к свету и неосторожным движением задела край столешницы, прислоненной к потемневшей от дыма бревенчатой стене. Отсвет догорающей лучины, воткнутой в стоящий на столе светец, отразился от плошки с дрогнувшей водой, стоящей под ней и мигнул своим отражением на потолке. Бледные пальцы сомкнулись на обгоревшем кончике щепочки, и еле тлевший огонек канул в сумрак, подсвеченный бледным лунным светом, проникающем в небольшое распахнутое оконце под потолком.
        - Ты спишь? - еле тихий шепот понесся в дальний угол комнаты.
        - ... Нет, - отозвался сумрак, приглушенный мягким кудрявым ворсом овчинного полушубка, кинутого на тесаные доски невысокой лавки.
        - Расскажи, - понеслось опять в мягкой тишине.
        - О чем...? - прошелестела темнота, перекликаясь с шелестом забравшегося под дверную щель ночного ветерка, принесшего с собой горький запах полыни.
        - О сверчке, который живет под третьей справа половицей и каждую ночь не дает тебе уснуть...
        - Он противный... - хмыкнул сумрак, коротко вздохнув и отпустив с губ горячий осторожный шепот.
        - Зато он всегда с нами... и ничто его не заставит уйти и прервать свою цокающую трель.
        - Ты... говори еще, мне нравится...
        - А когда ты засыпаешь, то вздрагиваешь, будто у тебя перехватило дыхание и остановилось сердце на мгновение... а потом сопишь и швыркаешь во сне носом.
        - Неправда, не швыркаю я... - тихонько заскрипела лавка под легкой тяжестью поворачивающегося тела.
        - Швыркаешь, швыркаешь, - тихонько хохотнуло из другого угла избы.
        - Так лекарь сказывал, аже... по носу меня ударили и оттого горбинка у меня будет, а покуда не заживет... буду назло тебе швыркать...
        - Ну вот... опять твое "аже"... Уже вроде научилась говорить как я, а потом опять "сказывать, баять, ажно"...
        - Ну а твои-то, - лавка протестующе скрипнула от приподнявшегося на локте тела, - вечор внимала им, бают як мы. Пошто ты меня по-своему учишь-то?
        - Хочется... А ты днесь разговорчивая...
        - А днесь по-вашему как? Забыла...
        - Сегодня... но мне по-вашему больше нравится...
        - Разговорчивая, токмо как кто зачнет выспрашивать как я, да что, так меня мутить начинает и язык немеет...
        - Ништо, все пройдет, - торопливый шепот раздвинул сумрак, - ты давеча совсем молчала, только "да" и "нет" говорила, а теперь оживать начинаешь...
        - Угу... токмо как все окрест засыпает, мне мнятся шорохи всякие, будто я на поляне вслушиваюсь, идет ли буртас али нет...
        - А ты вспомни как птицей взлетела, меня спасая, сразу все и пройдет... Это ведь последняя картинка, что я запомнил...
        - Ну! Спасла, называется... сказки мне тут баешь... А опосля сызнова в полон завела... Все! Не хочу о том более! - голова категорично опустилась на лавку, промахнувшись мимо подложенного воротника полушубка. - Ой-йой-ой...!
        - Тише ты, головой то биться, хватит ужо... Ты своей головой и так все кулаки стесала у... ой, прости, - покаянный шепот понесся навстречу замершему от воспоминаний существу.
        - Да... не тревожься, твое слово не так страшно. А другие... я не упомню, аже было со мной на ушкуе... А вдруг...
        - Не было ништо, и не думай даже! Знахарка тебя смотрела, и дядя Слава ей сказал все, что знал об этом! Не думай!
        - А люду то другое мнится... Вслух то не всякий скажет, а чураться будут все одно...
        - И не думай даже! Попробуют у меня почураться...
        - Хах..! - девичий смех захлебнулся в овчине, - да я про ребят толкую. Ты что, их силком ко мне толкать будешь?
        - А... Ну тогда да, не буду... Тебе меня мало, что ли?
        - А ты что, ну... люба я тебе, аже ты мне себя предлагаешь?
        - Кха-гха! - закашлялся ответный голос от возмущения, однако стал играть в несознанку, - спать давай, любопытной Варваре что оторвали? Знаешь?
        - Знамо мне, баял ты о том...
        - Вот и спи.
        На другом конце избы хихикнули, раздался скрип лавки и ерзанье устраивающегося поудобнее тела. Спустя пару минут тихое сопение наполнило комнату, а чуть погодя завел свою беседу и сверчок, подпевая своим собратьям снаружи и заполняя щелкающей трелью просторную комнату, освещенную луной, все еще заглядывающей в приоткрытое оконце под потолком.
***
        - Леность в сем деле токмо к скудности вашей воинской приведет. - Свара подумал, и употребил новое выражение, подхваченное у полусотника, - Гуляйте отседова, дубины стоеросовые. Геть сызнова к мамке под юбку... Давай, Юсь, переводи сим отрокам мое напутствие.
        Юсь, младший отпрыск Пычея, обратился к двум подросткам лет десяти, сопровождая свои слова пренебрежительным тоном и взмахами ладони в направлении новой веси. Те стояли, насупившись но, выслушав перевод, с решительным видом замотали головами и что-то залопотали.
        - Говорят, им батька всыпет, если они не отработают на плинфе али на добыче руды. Так что они не домой пойдут, а глину таскать, - перевел Юсь.
        - Кто бы их пустил... шаромыжников таких, - переяславский ратник оскалился, вспоминая тот словесный разгром, который не далее как вечор учинил полусотник в лагере, представляя Свару, как главу над всеми отроками в воинском деле. А также те выражения, которые Михалыч удосужился им с Юсем объяснить. - У нас работать дозволяют токмо тем, кто обучение проходит воинское! - рявкнул он на насупившихся ребят, - а где вы были, начиная со второго часа дня? Часа с рассвета хватит, абы все дела со скотиной переделать, а себя оприходовать, да сюда добежать - еще час. Солнце же в полудне стоит! Где были?!
        - Так они во вторую... эээ... смену, у них с полудня работа зачинается, Свара, - поправил того Юсь.
        - А меня не... волнует! - поправился Свара, учтя, что перед ним стоят сопливые мальчишки, - С утра пробежки и воинские упражнения, а дале хоть баклуши путь бьют!
        - Они сказывают, аже отец их на сенокосе помогать заставил, - перевел опять Юсь.
        - Вот пусть бегут домой и передадут ему, аже он им сам оплату за сей день выставляет, а до работы я их не допущу без воинского обучения.
        Один из мальчишек, всхлипнув и утерев нос замызганным рукавом исподней рубахи, торопливо что-то начал доказывать Юсю.
        - Выпорет их отец, - участливо заметил Пычеевский сын, - а они говорят, что отработают. Может пустим, а? Свара?
        - Отработают... В последний раз такое. Так и скажи им... А сей миг - бегом вокруг лагеря три... нет, четыре круга, а бадейки с рудой на вытянутых руках у меня носить будете... И не вздумайте сызнова в рубахах исподних придти! Штаны одеть, не мальцы уже, делу воинскому обучаетесь!
        Юсь прокричал перевод уже вслед убегающим мальцам.
        - А ты, Юсь, собирай после работы всех своих и учи их нашему языку. А то без тебя я с ними яко немой с глухими толкую. И ставь их в пятерки вместе с переяславскими, а тех над ними. Пусть тоже помучаются, не мне одному... - продолжил Свара.
        - Так сызнова передерутся, - заметил Юсь.
        - Пусть их, сызнова и поучим, как намедни учинили. Учителя то имеются. О! - поднял палец вверх переяславский ратник, - а ты меняй у них тех, кто над пятеркой верховодит. Кажный день. А яко все поменяются, лучший будет назначен верховенствовать на седмицу. Потом опять меняться. А к зиме постоянных назначим. Токмо они должны оба языка знать. Мне то уж тяжко учиться по-вашему балакать, а мальцы пусть стараются... И на трудах болотных их так же бы разбить...
        - Угу, уговорюсь о том... Свара... спрос у отяцких воев есть, не знаю токмо, к тебе ли... Батюшку не решились тревожить. Про казнь ту новгородев...
        - Да не мнись ты, аки красна девица. Есть спрос - спрашивай.
        - То, что полусотник наш приговор копный сам чинил, то как? Воям мнится, невместно по воинскому чину такое сотворять...
        - Вот ты о чем. Невместно, это верно. И полусотник так мыслит, баял я с ним по дороге сюда. Да токмо что воевода сказал, а? - Свара угрюмо посмотрел на собеседника и выставил вперед указательный палец.
        - Воям его сие учинить, али самому.
        - Вот! Не дал он воям своим руки марать, сам на себя взял. Так и передай им. Самое тяжкое для настоящего воя взял на себя. Неоружных, да повязанных к тому же, смерти предавал. Ты еще спрос учини, отчего воевода такое повелел?
        - И... отчего?
        - Гхммм... Да, заставь такого Богу молиться... Оттого, что желания нет людина в веси иметь, кто смерти других подвергает. Его же сторониться всякий будет. Пусть уж по выбору воеводы того же. Высунулся полусотник с судом своим, будь добр приводи в исполнение.
        - А могли без суда? Могли? - недоуменно переспросил Юсь.
        - Пошто не мочь то? Разбойные людишки, как выяснилось на суде то. Да и другие были бы, все одно. Вира за пролитую кровь, али за поднятый над тобой меч токмо кровью смывается. Для воя щеку поставить опосля удара по другой - невместно. Ответ то все одно держать придется, токмо судом мы окрест всем громко прокричали, вот мы якие, не тронь нас, а тронуть еще есть кому. А так бы удавили новгородцев тихонько, да ушкуй пожгли. Глядишь, несколько годков правда и не выплывала бы.
        - А выплыла бы?
        - Выплыла, куда ей деться то? Да токмо позднее, а ныне еще и новгородцев в скором времени остерегаться надобно.
        - Это ты про тот ответ молвил, аже пред ними держать придется?
        - Про тот, - кивнул головой Свара. - Пред Богом то за все ответим, а ныне токмо перед Новгородом.
        - Так разбойные были, людишки то. С чего мы ответ держать должны перед остальными новгородцами?
        - Это для нас разбойные, а кому-то они братья да сыновья. Не все же родичи их разбойным промыслом занимаются. Аже кто из них повыше стоит, в дружине той же, али при князе, то и нас разбойными величать будут с той стороны.
        - Выходит, прав был полусотник наш, аже суд учинил, и все окрест узнали о разбойных сих купцах? - закачал головой Юсь, совершенно запутавшийся в ситуации.
        - С одной стороны прав был, - вздохнул Свара, - потому как по чести поступили и по правде. По своей правде, исконной, коей порукой копный суд был. И то зачтется нам... На небесах. Потому как новгородцы про свой суд толковать будут. Будто судить тех людишек надобно было бы по Правде Русской, той, что Ярославом писана. И виру за их убиение потребуют животами нашими.
        - С чего это? То наша землица, изначально, - возмутился Юсь. - С чего это всякий пришлый кровь нам пускать будет, а опосля под защиту своей правды уйдет? Может, новгородцы и судить сами захотят?
        - А як же. Для оправдания деяний людишек своих. Многие так и делают. Сговариваются меж собой, абы людишек своих на чужбине токмо своим судом судить.
        - Токмо мы с ними не сговаривались. И к нам сие не относится, - сказал, как отрезал, Юсь.
        - Хм... - печально улыбнулся Свара, - кабы все так решалось... Правда ныне за теми, за кем сила стоит. Придут новгородцы ратью, да порешат и переяславских, и отяцких людишек, а с ними и черемисов.
        - А этих пошто? Они же токмо як сторонние присутствие на суде имели. Судить не судили.
        - А вот за это, за присутствие их.
        - Так они, небось, и не понимали, чем для них закончиться может все это...
        - Нет, вестимо, от сохи да из леса все. Разве что Лаймыр понимал, да у него свое разумение на это было, видать.
        - А что так?
        - Зело умен он, черемис тот, - покряхтел Свара, - уж не от самого ли... кхгмм..
        что-то я болтать много стал. Догадки свои, как баба разговоры досужие у плетня, то на ошуюю, то на десницу разбрасываю. Одно сказывать могу, неспроста воевода с полусотником с ним долгие разговоры вели. Тому все видоками были, а уж что ты сам из того надумаешь, то токмо твое будет.
        - А с нами что будет, Свара? Ежели новгородцы придут?
        - Что, что... Живы будем, пока смерть не встретим... Есть у нас кому мыслить про то, может и надумают чего. Одно скажу, и вновь тебе реку, абы передал это своим. Ежели бы можно было время вспять повернуть, то сызнова так бы и поступили, на том все переяславские вои стоят. Кровь за кровь.

***
        В отличие от переяславских ребят, которые обитали на болоте посменно уже довольно давно, отяцкие первый раз на работы вышли около седмицы назад. Девчата поначалу сильно смущались. Сгрудились в сторонке, за кустами, и никак не желали оттуда выходить, пока Ульянка, сестра Мстислава, не стала вытаскивать их поочередно за руку. Размахивая руками, как ветреная мельница, она уже через полчаса растопила лед между девчатами с обеих весей, пользуясь объявленным на работе перерывом. При этом она не смущалась привлекать к переводу Юся и через несколько минут часть девчонок небольшими стайками уже разбрелась по опушке леса, собирая нехитрые лесные цветы. Другая уселась на краю болота, сплетая венки из уже сорванных ромашек, и завистливо поглядывая друг на друга. И было отчего. Несколько отяцких отроковиц сверкали на солнце огненными шевелюрами, а некоторые из переяславских красовались толстыми светло-русыми косами. Ульянка тут же пристроилась к одной рыжеволосой красавице и напросилась переплести ей косу на свой лад. Разноголосый щебет разносился по поляне, время от времени прерываясь возгласами:
        - Юсь, а Юсь! А как по-русински гребень? А Ульянка как переводится? Никак? А почему?
        - Юсь, а как твое имя переводится? Лебедь? А у вас у всех такие имена? А как переводится Жакы? А Киона?
        - Ю-ю-сь, а что такое Кайсы выжы?
        И так продолжалось, пока не началась "битва при болоте", окрещенная так легкими на язык бабами. Вовка с самого начала через Юся объяснил отяцким отрокам, что тем придется заниматься заготовкой леса и торфа, потому как топлива для обжига кирпичей катастрофически не хватало. После этого предложил им самим поделиться и ушел к Николаю за каким то советом. Тем временем вновь пришедшие подростки, посмотрев на значительно уступавших им в числе переяславских, выдвинулись к глиняному рву, который знаменовал собой уже четвертую закладываемую печь для обжига. Оценив, что эта работа более чистая, чем копание в болоте, они, пользуясь отсутствием Юся, похватали деревянные лопаты усевшихся в тот момент передохнуть переяславских ребят. При этом их не смущало, что инструмент чужой, и самих их было много больше, чем могло уместиться в этом рве и, соответственно, работать там. Главным для них было желание показать переяславцам, что это русины пришли два года назад на их земли, а не сами они переселились сюда пару седмиц назад. Три четверти из более чем полусотни отяцких отроков явно выполняли роль балласта. Но
оставшаяся часть, чувствуя за собой стену из крепких кулаков и давно небитых лбов, явно нарывалась на потасовку, вызывающе поглядывая на хозяев инвентаря и сплевывая в их сторону.
        Хозяева вскинулись было за своими лопатами, но были остановлены окриком Мстислава, чья очередь поработать на благо веси как раз подошла день назад. Тот не спеша встал, отряхнулся, и бросил назад:
        - Рыжий, сбегай-ка за теткой Ефросиньей, она тут недалече у третьей печи роздых себе дала. Опосля трудов праведных по рудной добыче... Ты, Андрейка, справа иди, а остальные клином становись...
        После чего прыгнул в ров, а за ним посыпалась остальная местная пацанва. Мстислав не далее, как вчера, пересказывал им рассказ полусотника, посвященный воинскому строю. Что собой представляет греческая фаланга, для чего выстраивается каре, упомянул и про немецкий порядок в виде "свиной головы", клина из самых сильных воинов, которым ходили еще римские легионеры. Вот Мстислав и решил опробовать новый строй на заносчивых новых работниках. Ничего личного, просто опробовать теорию на практике...
        Ров был откопан еще не до конца, был всего метра три в ширину, поэтому места всем не хватило. Однако спрыгивать переяславские стали все, надеясь, что кто-то вывалится из строя и можно будет втиснуться на его место. Отяцкие заводилы поначалу отпрянули на пару шагов, но тут же приосанились, уперев руки в бока, и поудобнее пристраивая руки на черенках лопат. Они не учли одного. Что с ними никто не будет толкаться грудью и плевать в ответ под ноги, раззадоривая себя, чтобы потом ограничиться парой зуботычин. Мстислав, с ироничной улыбкой на лице, сразу снес переднего подростка себе под ноги, ударив его ногой по голени и добив крюком в челюсть. После чего перешагнул его, поднырнул под лопату, которой следующий отрок пытался от него отмахнуться, попав по соседу слева, и продолжил свое победное шествие впереди свиного клина. Ров на мгновение наполнился мешаниной рук и ног, а спустя несколько секунд победители уже стояли на выходе изо рва, смотря вниз по склону холма на отпрянувшую толпу. Но те оторопели лишь на мгновение, и несколько отчаянных сорвиголов снизу сразу же ринулись на обидчиков. Благодаря
численному превосходству им удалось чуть проредить противника, вбив двоих внутрь рва, но ненадолго. Бреши сразу заполнились и нападавшие откатились назад. Однако, даже во второй раз получив отпор, отяцкие не успокоились, и почти вся толпа подростков от десяти до четырнадцати уже была готова ринуться вперед, следуя призывам своих вождей. Неожиданно у них в тылу послышались крики, переросшие во всеобщее замешательство. Задние лезли на передних, те спотыкались и откатывались подальше, а оставшиеся на месте стали уворачиваться от ног двух подростков, болтающихся в воздухе и размахивающих своими конечностями в разные стороны. Наконец, рассекая толпу надвое, показались знакомые очертания, при виде которых верхний ряд ощетинившихся отроков заулыбался, а нижний пришел в ужас и окончательно распался на части.
        - Шо за шум, а драки нет? - Вопросила грязная с головы до ног фигура, сверкнув белыми до неприличия зубами. - Али есть? Кулаки зачесались? То доброе дело, аже без того никак, борзо сие дело справлять надобно. Летите, справляйте свои деяния, воробушки.
        И, качнувшись сначала в одну сторону, затем в другую, Ефросинья запустила в полет по очереди обоих подростков, задав им направление в сторону болота, до которого было метров пять вниз по склону. Те плюхнулись плашмя в грязь, которая там осталась после извлечения торфа и рудного слоя, залегающего в полуметре от поверхности.
        - Гляньте за убогими, аже не задохлись бы от жижи болотной, - прокомментировала Фрося и стала подниматься к выходу рва.
        Наконец, отяцкие опамятовали, и один из них, с круглыми от увиденного глазами, что-то вопросил. Тут как раз подоспел Юсь, задыхаясь от скорого бега. Поэтому честь переводить все дальнейшее досталось именно ему, поскольку остальных двуязычных в округе не наблюдалось.
        - Мстислав, тут у вас пошто... тьфу, не обсказывай... Ох, погодите у меня... - обратился тот к своим родичам, от которых сразу разразился гвалт, как от стаи пернатых, набросившихся на рассыпанное зерно, - гхмм... Мстислав, тут мелочь спрос имеет, пошто баба встряла в ваши мужские разборки, - улыбнулся Юсь на резкое повзросление пацанвы, - сам ответ держать будешь или мне уму-разуму поучить?
        - А меня им не хватит? - шагнула Ефросинья в сторону толпы отяцкой пацанвы, сразу дрогнувшей и рассыпавшейся мозаикой. - Пошутковали и будя. Обскажи им Юсь, аже старостой я тут буду. И за все тут отвечаю. Как вас со Сварой они по воинским делам слушаться должны будут, так меня по работе. Вовка мне растолковал ужо в чем надобность есть, я сама распределю вас по местам работным. А коли у кого кровь горяча без меры, пусть к Мстише подходит, он таким сам всыплет, али выделит кого по силе их. Но токмо по одиночке и подале отсюда.
        После столь обстоятельной речи и дождавшись перевода, Фрося по головам поделила пацанов на бригады, перемешав всех, несмотря на языки и возраст. Однако самых взрослых взяла наособицу и послала их на заготовку дров, заодно выспросив, кто помогал родителям жечь уголь. Им она пообещала через Юся половинную долю за день работы, но и спрашивать обещалась сурово.
        Вовка же, как всегда ни о чем не подозревающий, прибежал через полчаса вместе с Мокшей, эрзянским мастеровым. Не обращая внимания на расквашенные вокруг носы и покрытые ссадинами скулы, они принялись с горящими глазами разглядывать организованное производство, особенно упирая на деревянные заготовки для форм, которые неподалеку вырезал Фома, гончар с Переяславки. Мокша важно кивал головой, в чем-то соглашаясь, что-то советуя. Только раз он споткнулся, когда Вовка упомянул, что в эти формы будут лить чугун. Разобравшись, что это такое, Мокша с недоверием закачал головой, но минуту спустя с жаром стал обсуждать, как бы вырезать на деревянных заготовках объемные барельефы с цветами и животными, чтобы кроме полезной сути предметы эти еще и радость глазу человеческому несли. Что тут скажешь - мастера нашли друг друга.
***
        Однако главное мастеровое действо вершилось неподалеку, где Николай заканчивал класть вагранку - небольшую шахтную печь для переплавки чугуна. Высотой та была около трех метров с наклонной лещадью и небольшим окном вровень с ней, называемом грудью. Окно, по некоторому размышлению они с Любимом оставили, чтобы иметь доступ к нижней части печи и очищать ту после плавки. Однако перед началом процесса окно они собирались заложить в распор кирпичом, оставив только летку для слива чугуна, да и ту после появления первых раскаленных капель следовало заделать смесью глины с угольным мусором и пробивать по мере надобности. Чуть повыше окошка с противоположной стороны располагались по две пары фурм на разной высоте, к которым уже подводили клинчатые меха, работающие от водного колеса. Верхние Николай сразу заткнул глиняными пробками, чтобы использовать их, если понадобиться накопить чугуна побольше, при этом переводя дутье из нижнего ряда во второй. По идее, кирпичную кладку шахты в виде цилиндрического, чуть суженного кверху колодезя шириной около метра надо было скреплять чугунными обручами по всей высоте
но, как говорится, "за неимением гербовой, пишут на простой". Да и сама вагранка задумывалась как проба перед настоящим делом - кладкой домницы. Хотелось попробовать и как используемая глина в разной смеси с песком будет себя вести в качестве связующего при пробном нагреве и что произойдет с доломитом, которым выложили нижнюю часть зоны плавки, плотно посадив его вытесанные кирпичики на смесь доломитовой муки со смолой. Обжигать эти огнеупорные кирпичи футеровки собрались по месту, во время первого прогрева. В любом случае, выжать из вагранки больше трех-четырех плавок Николай не рассчитывал, полагая, что после этого придется сразу менять доломитовую облицовку, а может и сам красный кирпич в горне.
        Плинфа, из которой и строилась вагранка, на первом выходе получилась у Вовки на загляденье. Точнее та половина, которая была принята придирчивой комиссией, в которую входили кузнецы и местный гончар, Фома. Тот, относившийся поначалу к Вовке, как к неучу, каким то ветром поднятого под самые выси, после остывания печи с плинфой и оценки оной, сменил свое мнение на сугубо противоположное и по первому времени разве что в рот тому не глядел. И напрасно Вовка пытался ему объяснять, что по большому счету ему просто крупно повезло с глиной, вот если бы попался другой пласт, с другой жирностью и отсутствием примесей песка, то неизвестно еще какой бы кирпич вышел. А уж если бы имели дело с известковыми глинами, то и вовсе непонятно, пошла бы такая плинфа в качестве огнеупорного кирпича или нет. Фома сначала согнал Рыжего, проведя день на набивке кирпичей в формы, потом долго наблюдал, как месится глина приводом от водяного колеса, замечая, куда потом кладется сформованная плинфа, а потом долго лазил по склону холма, исследуя пласты и отбирая образцы по каким то только ему ведомым признакам. Закончил он свое
образование на обжиге второй партии, в которой успешный выход составил всего лишь треть, а остальная плинфа сразу ушла на печи в Сосновку. Тогда уж он снова подошел к Вовке и указал со всей вежей, откуда и в каком направлении нужно вынимать из холма глину для того, чтобы брака было меньше, принеся при этом новые разборные формы для плинфы. Молодой специалист с огромной радостью повесил все изготовление на Фому, огорошив того фразой про проявленную инициативу, а сам занялся лепкой горшков, точнее пытался лепить глиняные формы для чугунков и сковородок, в которые необходимо будет заливать чугун. Надо сказать, не совсем удачно. Хорошо, что гончар и тут не оставил его без внимания, видя, что Вовка с ногами залез в его епархию. Уже без прежнего смущения Фома посоветовал, что вначале надо выточить деревянные формы, а потом уже закладывать их в берестяные или тесаные короба, наполненные смесью мелкого песка, глины и той же угольной пыли, чтобы оставить там след, который и следовало уже затем заливать. А то и горелой земли сыпануть вместо глины, добавил он, подумав.
        - Коробов тех по два на оттиск надобны, и на кажном своя часть оттиска должна быть. Аже в одном дно посудное отпечатаешь, - продолжал разглагольствовать Фома, показывая руками, как надобно все делать, - то в другом обратная сторона должна бысть. А сами короба должны сажаться в пазы друг у друга, абы смещения не было.
        - Так лучше чуть по-другому сделать, - воспрял духом Вовка, - второй короб, что сверху вставляется, без дна должен быть, ну... то есть совсем сквозной. Вставить его в пазы, набить общий объем формовочной смесью до половины, потом деревянную заготовку положить, а сверху той же смесью утрамбовать, оставив только отверстие для заливки...
        - А разнимать то как короба те будешь, абы дерево вытаскивать? - скептически вопросил Фома, хитро улыбаясь и поглаживая свою русую бородку.
        - Проволокой между ящиков проводить, пока смесь не подсохла, шпильки только надо по краям сделать, чтобы не мешались. Я ту проволоку у дядьки Любима видел, поделится, небось...
        - Ну, тогда дерзай, отрок, смесь в разных частях пробуй, - успокоился Фома, - А я коробушки заготовлю, да формы вырезать начну, якие ты показывал мне надысь. А меж делом и отроков твоих поправлять буду, где глину брать. Мне тут еще одно мниться... как бы глину ту от камушков очищать.
        - Думал я про то, дядя Фома, - заинтересованно поднял глаза от испорченной глиняной формы Вовка. - Токмо если плотно корзину из лозы сплести, то мешанная глина через нее не пройдет, а иначе мусор отсеиваться не будет.
        - А мы пожиже ее, а потом отстоим, а?
        - Ну... тогда... дерзай, дядя Фома! - улыбнулся Вовка.
        - Дозволяешь, значится? Добре, а то мне Любим наставление дал, не лезь, мол, к мальцу, он знает, что делать надобно.
        - Да нет, не всегда. Что-то, конечно, помню из книжек, а больше у дяди Коли спрашиваю. Так что, дядька Фома, если что надумаете еще полезного, так говорите сразу, дело то общее...
        - Общее? Хмм... прибытка не будете с того получать, значится? - хмыкнул озадаченно Фома.
        - Не знаю, я как-то не задумывался, Кормят, поят... работать дают, - удовлетворенно крякнул Вовка, - а то у нас мужики... многие людины в веси без работы сидели, плохо жили...
        - Это как же без работы? Али землицы не было, да скотинка подохла? - озадачился гончар.
        - Ну... не знаю, земли то полно было бросовой, и скотина у многих была... Не знаю... Говорили, не кормит землица-то, хмельное пили...
        - Эка... чудны твои дела, Господи. Абы землица, да не прокормила? Знамо, тяжкий труд, зато и сыт будешь, - покрутил головой Фома. - А хмельное, так то совсем от безнадеги али по лени своей...
        - А насчет того, что мы с этого получим, ну... я надеюсь, не меньше других, что трудятся вместе с нами, - продолжил Вовка. - С другой стороны, нам община дом построила. Не живем покуда там, но то, верно, до зимы только. А может, я и тут жить останусь, с ребятами, плотники то уже второй этаж возводят, места много будет. Тем более, обучать грамоте буду, не набегаешься со старой веси то.
        - Это да... Токмо, мнится мне, чудную избу они возводят...
        - Ну, почему же, у нас почти такая же школа была в соседнем селе. Два этажа, - начал загибать пальцы Вовка, - столовая, актовый зал небольшой наверху и восемь классов. Спортзал, правда, на улице был. Топочная еще. А тут только зал убрали, а вместо него комнат понаделали, абы люди ночевали. Получается внизу столовая и четыре класса, а на втором этаже комнаты для жилья. Всем хватит, и учиться, и жить. Две печки русские внизу потом поставят, а вверху подтопки только на столбах дубовых. Пилорама заработала, на крышу доски уже пилить начали...
        - Это ты про тес пиленый? Так ужо две пилы сломали, Любим новые ковать взялся, - хмыкнул Фома, - а напилили то с маковое зернышко...
        - Дядя Коля сказал, что оба раза усилия не рассчитали, когда бревна толкали. Одна пила лопнула, а другая погнулась совсем. Кстати, он нам задание дал, совсем из головы вылетело... Ой, да как же это называется.... О! Зубчатый рельс. По размеру около пяти-шести метров, по нему рама для пилы ходить будет, да еще разные шестерни от полуметра до полутора нужны. Ну, это колеса с зубьями, что на ось водяного колеса надеваться будут, а потом по рельсу ходить. Вот для них формы и надо из глины сделать.
        - Тех баек я ужо наслушался и про шестерни знаю, а шаг зубьев тех сказал он тебе?
        - Угу, помельче сказывал, сантиметров шесть-семь меж зубьев делать.
        - Ты, Вовка, мне голову не мути, я и так квелый хожу от придумок ваших. Скока это, са-тин-метр тот? Да и про метр узнать желание имеется...
        - Да уж... - Вовка замер, чувствуя, что ответ вертится где-то на кончике языка, - Вот! Мерь меня, дядька Фома, вот тем обрезком от доски! Как знал, с лесопилки уволок! Я как раз росту полтора метра или ровно одна сажень. А сантиметр тот - одна часть от сотни частей... Сначала разбить рост мой на три надо, каждая часть пятьдесят сантиметров...
        - Ты поучи еще меня как горшки лепить, малец, - обиделся Фома, однако сразу же оттаял, - не обессудь, странно мне, что малый такой учит меня разуму, однако палку все же не перегибай, опыта у меня на десятерых таких будет... Это вот отроков наших вплоть до мелочи какой совать носом надо, то верно, а меня...
        - Прости ты меня, дядя Фома, неразумного, - Вовка на полном серьезе поднялся и поклонился собеседнику, - меня и Иван Михалыч вразумлял и дядя Коля тоже, что со взрослыми... у вас общаться так нельзя. Да от привычки такой трудно отказаться, плетью обуха не перешибешь, говорят...
        - Хмм... добре... Не ожидал, малец... Не ожидал, аже слова такие скажешь мне, - изумился Фома, - и ты меня... и ты не обижайся. Малец мальцом, а мастером ты вровень со многими стоишь. Вежу к старшим соблюдай, а себя... цени. Ну, будет, возвертаемся к делам нашим... Про шаг ты сказывал, а по глубине зуб какой?
***
        - Ну что, Рыжий, пошто блындишь тут под ногами? - Николай отвлекся от кладки и разогнул спину на помосте, состоящим из жердин, перевязанных толстой конопляной веревкой.
        - Эээ... Вышатой меня звать, - покраснел, еще более оттеняя свои веснушки, Рыжий.
        - Как тебя зовут и как ребята называют, - выделил последнее слово Николай, - я знаю. Пошто блындишь то?
        - Я не блын-н-зж-уу... любопытство у меня к железному делу, а днесь я работу свою окончил.
        - Так отдыхай.
        - Не, я тут... если не сгоните.
        - Хмм... ты лучше бы помог, Рыжий, чем любопытствовать зазря.
        - Глины намешать? Так то я мигом, из ямы зачерпну, где ее мешают...
        - Не... Вишь, куча грязи огроменная, расплылась вся? - кузнец ткнул пальцем в наваленную в ближайшую яругу смесь грязи, торфа и железной руды, - ваши вместе с Фросей натаскали ее, дело то большое, но не до конца сделанное. Ее очистить надо, абы грязи в ней не было, и пережечь в кучах с пылью угольной. Фаддей ужо заканчивает отсадочную машину делать...
        - А-а?
        - Га, хлопец! Ты слушай, если помочь хочешь.
        - Да я сей миг же хочу, токмо не пойму, про что ты, дядька Николай?
        - Ну да, с машиной то я промахнулся. Слушай сюда, - Николай сел на помостки, чтобы быть поближе к аудитории. - Видишь, желоб Фаддей отвел от колеса водяного? Точнее старый желоб взял, а для колеса новый смастерил, гораздо поболее сечением..
        Это чтобы воды на колесо больше падало и крутилось оно быстрее.
        - Ага...
        - Вот те и ага... Вода с этого желоба падает... в короб деревянный. Вот побывал бы ты на золотых приисках и объяснять тебе ничего не надобно было бы... Эх... В первую часть короба она падает, наполняет его и далее перетекает во второй, потом в третий... Эдак можно до бесконечности... эээ... до морковкина заговенья короба друг за другом ставить, - употребил Николай популярную в узких кругах присказку. - Только уровень... доска тесанная между коробами этими каждый раз чуть пониже должна быть, да и сами короба под уклон расположены. Тогда, если под желоб руду болотную кидать, струя воды будет наиболее легкие частицы, грязь то есть, смывать и уносить с собой. Что в итоге получим?
        - Эээ... от глины и песка избавление будет, - заворожено закивал головой Вышата.
        - Так. Тяжелые частицы, что металл содержат, попадая в первое отделение, скапливаются на дне, более легкие - всплывают и увлекаются водой, которая по уклону стремится выплеснуться через край. Тоже самое и во втором коробе. Когда первый короб заполнится... ну, на четверть, скажем, желоб перекроешь и руду вычерпаешь со всех мест, где она скопилась. Какие покрупнее куски, те в дробилку, которую рядом с мешалкой глины сделали, а которые помельче, размером с большой лесной орех - те сразу на обсушку и обжиг. А совсем мелочь, вроде песка, - в сторону откладывай, окатыши из нее потом делать будем. И после дробилки руду просеивать надо, для того из лозы тонкой мелкие сита сплести надо. В итоге у тебя получится две кучи. Вот ту, где руда размером с орех, надо в кучах обжигать, попробуй угольную пыль для этого использовать, дров то не напасешься, чтобы на костре руде обжиг делать. А торф, мнится мне, хуже только ей сделает, но попробовать потом все равно надо будет. А уже обожженную руду в сухое место складывать, под навес. Что надо будет - к Фаддею или ко мне. Все понял?
        - Эээ... да. А як же работа моя на плинфе? - недоуменно протянул Рыжий.
        - Тьфу-ты, ну-ты... Проехали, пацан, - махнул рукой Николай.
        - Нет, нет... дядька Николай, я с Вовкой договорюсь, я побежал, - на бегу прокричал Вышата.
        - В помощь пусть тебе еще кого выделит... - выкрикнул ему вслед кузнец. - Торопыга... Еще бы соображалка работала, как у Вовки или того же Мстиши.
        Глава 21
        Две фигуры кружили на дружинном дворе, поочередно пробуя пробить защиту друга друга. Одинакового роста, сухощавые и жилистые, они уверенными четкими движениями срывали атаки друг друга, принимая меч противника на голомень, либо отводя в сторону умбоном круглого щита, а потом резко разрывая дистанцию. Неожиданно тот, чья русая борода была испещрена седыми клочьями, резко ускорился и, сделав вид, что бьет ближе к центру, перевел удар правее, целя в незащищенный бок. Однако противника в этом месте уже не оказалось. Тот сместился в другую сторону и замер, касаясь лезвием ноги седого.
        - И пошто ты раскорячился посередь двора, а? Ну, коснулся бы ты меня, а далее? На мне не кольчуга, а бронь дощатая. Ты ее и дареным мечом не прорезал бы с такого размаха. Пару ребер разве поломал, аже стоял бы я на месте. А я на твоей ноге, что выставил ты всем на обозрение, подколенную жилу бы подрезал. Нагавицы на тебе не вздеты, да и те при желании прорезать можно. А без ноги ты ужо не жилец на этом свете. Добьют в один миг.
        - И что мне делать надобно было тогда?
        - Ногу свою не забывать где не попадя... Как вон Фаддей поршни свои в Переяславке оставил перед сеновалом... И ладно бы молодуху какую без мужа, так дочку ее собрался лапать. Мать то, как стемнело, вышла во двор, полезла дочку проверить на кой то ляд, глядь, а внизу поршни стоят...
        - Ну, и?
        - Ну и отходила теми поршнями да коромыслом Фаддея по утру. На сеновале то уже одна дочка была, спрыгнуть успел хряк этот. Мнится мне, знала та вдовица поршни эти, не раз, видать, привечала. Вот и погнала Фаддея от колодца по всей веси тотчас, как увидала... с криком да гамом на всю округу... Вот и ты... всё прикрыл, а ногу сзади забыл.
        - И, все-таки, если уж я в такую позу встал, что делать то?
        - Против доброго бойца - ништо, ошибка твоя в том, аже ты вес свой полностью на одну ногу перенес. Такое вместно лишь... аже нет рядом с тобой никого, али засыпают все на ходу. А уж коли влип, аки кур во щи, так щитом работай, он не только под меч ставить годится. Им, умеючи то, и зубы покрошить супротивнику можно, а уж толкнуть при ближнем бое, так то аз и буки для воина.
        Становись, Иван, - продолжил он, - покажу, аже щитом меч отводить надобно. Бьешь ты, к примеру, меня острием, а я... сильнее... вот так... край щита подставляю. Умбон то токмо по центру расположен, а венец, он из дерева. Видишь, меч лезвием завяз в кайме? Сей миг щит поворачиваю по оси, и меч твой в сторону уходит, а ты на миг с одним щитом остался. Мыслишь, что далее последует?
        - Что угодно, воевода.
        - Именно. И десницу твою с мечом я слегка вывернул. Можешь и не выдернуть меч одним разом то, хват неудобен стал. Оттого и не отпрыгнешь прытко от удара моего. А он куда угодно последует. Вот... - обманным движением воевода скользнул лезвием вверх и меч прошелся по спине полусотника. - А мог бы и сызнова по коленной жиле, благо, напомню в иной раз, нагавиц не вздеваешь. А делать что надобно в таком разе? Да, щитом ударить на сближение моё. Получить - получил бы, да не прицельно.
        - Так и ты иной раз нагавицы не одеваешь. Вообще, они у вас тут редкость, как я посмотрю...
        - Однако же к новгородцам все дружинные в них вышли. А у кого не было, так тех с отроками болезными в весь отослали. Оттого чуток более времени потратили, бронь то вздевая, да мы не торопились, время тебе дали к ушкую подобраться незаметно. Да и купец, покуда нас ждал, потом и волнением изошелся. Опять же, своей нерасторопностью мы ему неуважение свое показали. Оттого он потом в крике злость свою выплеснул, не думая об ином, а нам то на пользу было.
        - На пользу ли, воевода? С новгородцами схватиться можем...
        - Не думай о сем... Никто не заставлял их ратить нас, в любой миг до того миром могли разойтись, коли у новгородцев желание такое было бы. Окромя того, отпустил бы купец добром деток наших, послав братьев своих за ними... Да хоть откуп бы за них попросил, так все и обошлось бы. А как зыркнул он из-за стола на меня глазенками злющими, да стал предлоги надуманные сказывать, так и понял я, что к сечи надобно их подводить, потому как сами, добром, они отроков не отдадут. Вот и подгадал время, аже выгодно нам было, раззадорив купца словами своими. Ошибся чуток, тянуть потом пришлось, абы лодьи снесло течением аккурат напротив нас. Однако всё получилось. Потому не мысли, есть ли польза али нет. По правде мы своей поступили, за кровь нашу им воздалось, аже первыми они пролили.
        - Да не про то я, а про последствия...
        - И про то, аже случится, не горюй, вои мы... Коли Никифор тот же мыслил бы яко поступить надобно, так отступил бы он от деток. И не заикнулся бы о них, абы новгородцев не раздражать. Тем и кончилась бы весь в скором времени, смердами бы растворилась окрест. А нам не пристало отступать, да и не выжить нам иначе, мыслю я. Тем паче, смерть с нами рядышком прошлась, ажно волосы у нас взъерошила. И токмо дерзость твоя от нас ее отворила. Мыслю, и далее так же поступать должны. А вот как поправить разлад наш с новгородцами, помыслить крепко надобно. Собраться советом и помыслить.
        - Согласен я с этим, Трофим... А вот коли не отдали бы детишек нам, а? И стрелы метать не стали бы. Сказали бы, неча вашим отрокам разгуливать без сопровождения, сами виноваты... Али выкуп такой заломили, что не смогли бы мы заплатить его?
        - Пришлось бы по Правде Русской судиться с ними, в Новгороде... Понял я, понял, что за спрос у тебя... Не отпустил бы я новгородцев с отроками отсель... Не каждый бы меня поддержал в том и отвечать бы за такие деяния не миром всем пришлось бы, а каждому токмо за себя... На лодье бы их в верховьях перехватили. Но опять же с теми, кто сам вызвался бы на такое дело...
        - Не всякий воевода за деток так бы жизнями ратников своих рисковал... Не говоря уже о своем животе. Мнится мне, не ценятся у вас дети, пока в возраст не войдут.
        - Согласен, один я такой. Свезло тебе со мной, Иван... Да ты сказ о моей жизни слыхал, поймешь, аже я в такой миг Марушку свою вспоминаю. И тех же спасенных детей Петра...
        - Это да, повезло мне, что мыслим мы схоже... Да и делаем так же... Ты мне вот еще о чем скажи... Щиты у вас при стычке с новгородцами высокие были, с перегибом. . двухскатные, что ли. К телу плотно прилегают, стрелами не взять. Так что, нагавицы вроде и не нужны были?
        - Ты молви еще, аже и меч с собой брать не надобно, раз из ножен доставать не пришлось. Как бой тот прошел бы, гадать токмо можно было. Не были бы мужи новгородские столь уверены в силах своих, так и не кинули бы разом стрелы в щиты наши, надеясь пробить их. Хоть и поранили при том одного, в упор все же били...
        - А что бы делали тогда они?
        - Кабы щиты были другие, навесом бы стрелы класть стали, хорошие вои сызмальства к этому приучены. Токмо легче было бы просто держать столь малое наше воинство под обстрелом редким, а ратники тем временем обошли бы, да вырезали нас со спины. Так они и дернулись на то, крайние пошли ужо, когда с лодей вдарили по ним. Но про удар такой и опытный воин не догадается. И мысль не возникнет, аже со спины, где свои токмо стоят, смерть придти может. За тем на ушкуе бдить должны были, да разве им до того было? Уж такое действо им купец устроил, хо-хо... С реки они опасность не чуяли, да и сонными большую часть из них подняли. И то ладно им, что в бронях были, вздеть успели, как нас издалече увидали. Да по три каленых стрелы на воя, со спины, кого хошь уложат. Тем паче, один бил по ногам, а те без нагавиц были, не было их у новгородцев. То ли несподручно им было, то ли иная причина. Лишь батарлыки на ушкуе потом нашли... И то, что знакам тайным воев своих успел научить, абы тишину хранить, зело помогло нам, хоть и попутались они слегка, цели выбирая. А в лесу то доброе дело будет, пригодится в засадах
разговоры безмолвные вести.
        - На все случаи жизни знаков не напасешься...
        - Так и в засаде не о бабах болтать, - закончил разговор воевода, в очередной раз приглашая своего полусотника в круг отрабатывать владение мечом.
***
        - Ну, наконец-то, - выдохнул Михалыч, когда зашедший к нему и воеводе на огонек Пычей пересказал свой краткий разговор со старейшинами верхних отяцких поселений.
        Полусотник практически переселился в дружинную избу, лишь иногда заходя в дом к Любиму проведать выздоравливающего Тимку. Сначала он несколько раз задержался у воеводы за долгими разговорами при свете лучины, когда глаза начинали слипаться, а ноги при ясной голове после кружки-другой крепкого меда становились ватными. Доставал овчину из глубокого сундука, благо Трофим уже давно звал его к себе и разрешал невозбранно тем пользоваться, кидал ее как подстилку и с наслаждением вытягивал ноги на широкой и длинной лавке. Помимо ночных посиделок была еще одна причина переселения - в избе, кроме воеводы и Свары, никто не проживал. Петр предпочел ютиться у молодой вдовы, которая с радостью стала заботиться о его детях, не отличая их от своих пятилетних девочек-близняшек. Пользуясь своим положением, он отгородил для своей новой семьи половину полуземлянки, но в остальном его житье ничем не отличалось от остальных дружинных. Те тоже либо осели со своими семьями по "баракам" Переяславки, либо разбрелись по незамужним бабенкам в случае своего холостого положения. Так что, после того, как Свара переехал в
Болотное поднимать молодое воинство, поворчав для порядка, что его отослали слишком далеко от местного бабьего неограниченного контингента, воевода приказным порядком переселил своего полусотника к себе, абы скуки не было. Проживала ли с воеводой какая из баб, которые время от времени заходили в избу, чтобы обстирать и накормить живущее там воинство, али он менял их по кругу, Михалыч не спрашивал, а досужие разговоры личную жизнь воеводы старательно обходили стороной. Так что переехал полусотник на новое место жительства без всяких опасений, что того стеснит. Себя же Михалыч тренировками доводил до того, что даже не оглядывался на заинтересованные взгляды лучшей половины человечества. Кстати, и называл женщин он прилюдно так же. Когда же Свара как-то поинтересовался, пошто он баб каких-то лучшими называет, то получил от полусотника встречный вопрос:
        - Тебе кого лучше под кустом тискать - бабу али мужика?
        Свара только хрюкнул в ответ недоуменно, хотя и был наслышан про нравы в полуденных странах.
        - Поэтому они для тебя и лучшая половина, - пояснил Михалыч. - А мы для них.
        Тем разговор и кончился, даже отъезд Свары не уменьшил физическую нагрузку, поскольку тренировки с ним просто перенеслись на новое место. А упомянутые взгляды продолжали ощутимо обжигать ему спину, не вызывая ответной реакции. А что тут поделаешь? Вечером воевода гоняет в доспехе до изнеможения. Не успеешь провалиться в сон, как тут же приходится вставать и в полной выкладке бежать в новую весь. А там обучение рукопашному бою новых ратников и занятия со Сварой. Хорошо, хоть обучение дружинников владению мечом удалось спихнуть на нового наставника воинской школы. Так что, учились в Болотном отнюдь не только дети. До обеда - отроки, после - бородатые охотники, иной раз старше своего учителя. Свара выбирал чем-то приглянувшихся ему ратников, и остаток дня проводил с ними, тупя деревянный меч об их многострадальные головы, прикрытые шлемами, и оттачивая на них свое недоброе остроумие, от чего уже защиты не было. Остальных дружинных полусотник забирал с собой в лес и устраивал им командно-штабные игры. Точнее, делил напополам и давал одной половине задачу овладеть той или иной точкой местности, которая
могла находиться в зависимости от фантазий командира либо в чащобе, либо на крыше строящегося дома в новой веси. Другие же должны были либо защищать оную местность, либо мешать атакующим, ставя им препоны по дороге. Такие игрища привлекали нешуточное внимание подростков, по крайней мере, ближе к вечеру, когда многие освобождались от работы и "школьных" уроков Свары. Чуть выползая из болота, через некоторое время отроки уже вприпрыжку облепляли место действия, иной раз игнорируя требования родителей помогать по хозяйству.
        Это пару раз даже приводило к небольшому конфликту между Михалычем и жителями веси. Полусотник пытался вступиться за пацанов, которым чересчур сильно, по его мнению, доставалось от разгневанных отцов. Ну, дал подзатыльник, ну за ухо отвел домой, но бить то зачем смертным боем? Однако обычно почтительные с ним отцы семейств, так недоуменно таращились и огрызались на него, что он предпочитал отходить и помалкивать. Только чуть позже Свара растолковал ему ситуацию, уже привыкнув, что его ученик иной раз не понимает простейших вещей. Оказывается, главы семей вправе и убить непослушного отрока, если тот, не дай бог, огрызнется, дети полностью в их власти. Пожурить пожурят потом за такое в общине, но фатального наказания за такое не будет. И о том, чтобы позволить в семейные дела вмешаться постороннему, речи не было совсем, это просто выходило за все рамки местных представлений. Михалыч покачал головой, оценивая патриархальные нравы, но более перечить в таких ситуациях не стал. Что уж тут поделаешь, леность в молодости действительно в эти времена могла привести к печальным последствиям. Он после
объяснений даже стал гонять остановившихся поглазеть подростков, стараясь спровадить их побыстрее домой. Однако, если те клятвенно заверяли его, словами или жестами, что их отпустили на "войнушку", то полусотник сразу привлекал их к "боевым действиям", рассылая в разные стороны и заставляя смотреть со стороны на промашки бородатых дружинников. А таких промашек становилось все меньше. Конечно, мечом многие из них владели с грехом пополам, не дотягивая даже до своего командира, но уж в плане скрадывания и владения луком могли дать фору даже любому из переяславских дружинников.
        - Охотники, едрен батон, - только и произносил полусотник, вздрагивая, когда кто-то из них безмолвной тенью выходил из-за спины. Однако, учения подходили к концу, и Михалыч опять брал руки в ноги и бегом отправлялся в Переяславку, навстречу новым мучениям, на этот раз от воеводы.
        Вот в такой момент беззаботной жизни, начавшийся с многократного натягивания лука для разминки, и законченный пробными выстрелами в бревна тына над головами копошившихся там кур, и зашел Пычей.
        - Наконец-то, - еще раз повторил Михалыч, обернувшись к воеводе, - дождались. Я то думал, Николай меня съест скоро...
        - Дождались, - подтвердил тот, - когда, Пычей, сказываешь, придут они?
        - Утром, старейшины и старшие у воев. А... вы ждали? - недоуменно вопросил Пычей.
        - А як же, - состроил всезнающую физиономию воевода, подмигнув полусотнику.
        - А кузнец то при чем тут? - продолжал свой спрос Пычей.
        - Дык... уголь нужен ему, не справляемся в нужных количествах сами жечь, - рассмеялся Михылыч.
        - А-аа... Токмо не сбираются они под вас идти, хотя и шатается под ними власть. Знахарки нет более, родичей видят токмо тайком, поля убирать некому... Да и новая весь, добрые дома, добыча новая людей мутит, - покачал головой отяцкий предводитель, перечисляя причины смуты.
        - Под нас, Пычей, под нас... - наморщил нос воевода, - что скажешь, Иван, пора Пычею дело сызнова попробовать поручить?
        - Самое время, воевода. Сосновка ему мала, от промышленности... тьфу, от железного дела и сопутствующих работ он отказался, мол, не понимает он ничего, пришлось Фросе поручить... будто она что соображает в тех делах... Там руководить надо, а для понимания Николай есть, остальным ему заниматься покуда некогда. Пусть тогда укрепляет обороноспос... внешние укрепления строит, и шефство над верхними отяками берет. Только на конфликт со старейшинами идти не надо, исподволь власть их подтачивать надобно, чтобы народу ты милей был, чем они. Слушай сюда, Пычей...
***
        Старейшины пришли в парадном облачении. Светлые косоворотки со стоячим воротником, льняной халат с орнаментом, подпоясанный широким кожаным пояском и штаны темно-фиолетового оттенка, заправленные в сапоги. Такой сочный оттенок получали, как потом выяснилось у Пычея, используя ягоды ежевики и кору дуба с дубителем, и нещадно таким цветом гордились. Приняты они были со всеми церемониями. Истобка, где ночевало воинское начальство, была выметена и вымыта до блеска, на пол послали неказистые разноцветные половички, которые достали из глубин того же сундука, где Михалыч разживался овчиной для ночевки. Даже двор был подметен, отчего клубы пыли поутру накрыли с головой скотину, выгоняемую на выпас, и так ближе к воротам бредущую по колено в сером мареве.
        Подошедшие гости по очереди получали чарку с хмельным медом, от которой сперва отказывались и отдавали хозяину, просили выпить прежде них. Воевода прикладывался и передавал мед обратно. После этого отякский старейшина или воин чарку опрокидывал в себя, а Трофим Игнатьич кланялся ему. Не до земли, даже не в пояс, но достаточно глубоко, чтобы показать вежество, намекнув при этом, что воевода стоит ступенькой выше. В ответ же от гостей получал поклон поясной. Раскланявшись со всеми, Трофим Игнатьич разрезал вынесенный Агафьей хлеб и стал вместе с солью подавать гостям. А после того, как те его вкусили, пригласил всех в дом. По очереди все проходили через клеть в истобку, где православные осеняли себя крестным знаменем, повернувшись на образа, и рассаживались там, куда указывал хозяин. А хозяин указал полусотнику справа от себя, Пычею слева, далее же очередность шла в зависимости от возраста, вперемешку рассаживались и отякские старейшины с Радимиром, и воины обоих народов. Девять человек от одной стороны и пятеро от другой, пришедшей мириться. Неполные полтора десятка, решавшие как жить далее. А
решать было что. Сперва, конечно, ради соблюдения традиций отведали горячие блюда, произнесли славословия друг другу, но потом, неожиданно для всех, взял речь отяцкий старейшина среднего гурта, Чорыг. Тот, чьими усилиями якобы и заварилась вся каша разделения родов.
        - Мыслил он все эти дни, - начал переводить Пычей, - и не переставало у него болеть сердце за разделенные семьи. Эээ... Если сказывать коротко, предлагает он всем возвернуться и обещает прощение от старейшин. Хм...
        - Обскажи ему, Пычей, - оперся локтями на стол воевода, - аже слышал я много лестного о нем и не верю приходу его сюда с надеждой вернуть ушедшие семьи. И спроси его ответ без кривотолков, согласен ли он присоединиться к ушедшим и пойти под меня и тебя, Пычей. Ежели крутить будет, обскажи ему, аже беседы не будет у нас, а коли торговаться захочет... то слишком издалече начал он. Не те слова мы ожидали от него.
        Потянулись тягостные минуты ожидания, вызванные напряженными переговорами между Пычеем и представителями пришедших отяков. Наконец, Пычей вздохнул и выдал свое заключение:
        - Не пойдут они под твою руку, воевода, как я и сказывал, - Пычей поднял палец, чтобы предупредить вздох разочарования, - то для них означает потерять лицо, доложить общине иное, аже сказывали они перед тем. Однако... они готовы заключить союз, военный союз... эээ... подкрепленный с нашей стороны кххм... железом, солью, хлебом, который... кгхм... заметь воевода, им свой убирать некому. Тогда они готовы помогать. Более двух с половиною десятков кольчуг и иного доспеха имеют они.
        - Которые они присвоили, - перебил Пычея воевода, - а не разделили, как договорено было. И больше бы кусок отхватили, аже сумели сдернуть те брони с воинов твоих, Пычей. Не верю я им после того, своих родичей предали они и нас обманули. Однако... пойду я им навстречу. И ставлю условия, от которых не откажусь. Лишь в малом послабления дать могу. Живут пусть своей жизнью, трогать власть их я не буду. Но воины их принесут присягу мне, каждый. И каждый будет в доспехе, а по уходу из дружины те доспехи мне останутся. И подчиняться будут они тому человеку, аже я поставлю над ними, а захочу и разбросаю их по разным десяткам. И жить им с семьями там, где сами выберут. За то я возьму вас под защиту свою, и буду беречь, аки своих людей. Дале, про железо, - Трофим Игнатьич подождал перевод Пычея, утихомирив поднявшийся гул, подняв руку, и продолжил. - Железо будет, и много, мыслю я. Однако давать будем ножами, да посудой из оного железа... Али иным чем, что для себя будем делать, тем паче, кузнеца у вас нет. Однако получите всё это вы за уголь березовый али сосновый, аже поставите нам. Везти будете на место
лодками. Под то сами русло Дарьи расчистите до плотины. О цене сговоримся, дешевле железо будет чуть, аже в других местах. Угля много надобно. Коли не сможете нужное дать, рудой добавите, но ее брать по бросовым ценам будем, негодная она у вас. Далее... - прокашлялся воевода, в очередной раз подождав Пычея. - Ушедшие семьи пустите на огороды и пашни их, абы урожай снять. Далее поля невозбранно поделите меж собой. За то пряностями поделимся в малом количестве. Можем рожь добрую на семена дать и эээ... гречихи семена выделить, абы меда у пчел более стало. А гречиху опосля как кашу пользовать можно. Также... - воевода споткнулся в своей речи, - эээ... пастбища для пчел делать научим, абы бортники ваши по деревьям не лазили, а борти на земле держали в одном месте. За все это людишек на работы выделите, абы на верхнем и нижнем гурте тын поправить, да укрепления там же для дозоров создать малые. И просеки к ним от нас вырубить подалее от берегов, абы на коне малец какой весть мог доставить. Невместно мне под защиту вас брать, коли я знать не буду о бедах ваших... На работами теми Пычея ставлю. Он же за
соглашениями нашими будет следить. Передвигаться вам невозбранно разрешаю у нас, а также и лечиться у лекарей наряду с нашими людишками. Посылал я их к вам, как мор вас настиг, да не успели они спасти многих, сперва своими болезными занимались. Ныне невозбранно вам у них лечиться. Это ведь вас отчасти подвигло к нам идти? Однако, дети ваши для позволения такого школу посещать нашу должны, обучаться воинскому делу, чтению и письму, а также работать часть дня, как все отроки наши, помогая железо добывать. Оплат за работы те будет. Переправа со среднего гурта, как и нижнего впрочем, на нас. Спроси их Пычей, мыслить уйдут, али сразу ответят?
        По мере перевода, лица пришедших отяков слегка помрачнели, один Чоруг радостно сверкал глазами, сохраняя, однако, непроницаемую маску на лице. После переговоров с оживленной жестикуляцией Пычей выдал:
        - Мыслю я, условия он ожидал тяжелее. Просит токмо твою клятву, абы его власть, - Пычей старательно выделил последние два слова, - не тронута была. Остальные просьбы малые. Про то, абы воин с его гурта над выделенными тебе воинами стоял, абы доспехи им оставались, да не трогать семьи их, а то работать на полях некому будет. На пятую часть еще род уменьшится, аже их не будет. Кхмм... Да просил он такой же дом ему сложить с печью, что дыма не дает в избу.
        - Будет ему дом, токмо по весне. Сам видишь, где живу, - обвел воевода рукой свои хоромы. - Власть его не трону, аже он сам из рук ее не выпустит. Принесу в том клятву. Над воинами ему власть не дам, поставлю того, кого пожелаю. Вон того же Гондыра, - кивнул Трофим Игнатьич на отяцкого воина, который и вывел вместе с Пычеем взбунтовавшиеся семьи из среднего поселения. - А кольчуги по весу выкупать буду. Четыре веса жидкого железа, из которого посуду лить будем. Той же посудой али чем другим. Семьи же у воев... силой их держать не дам, а коли захотят остаться, так про то речь шла, их на то воля.
        Трофим незаметно толкнул своего полусотника, показывая ему на скривившуюся на мгновение физиономию Чоруга.
        - Так, глядишь, и сотником станешь, Иван, - чуть слышно шепнул он ему.
        - Лишь бы прокатило, Трофим.
        И оно прокатило. Поторговавшись для приличия, оговорив подарки лично для себя под видом нескольких отрезов шелка и кирпича по весне для поселений, стороны ударили по рукам. Договорились, что Пычей объявит условия соглашения во всех гуртах и Сосновке в присутствии старейшин, а вечером пир будет продолжен. Кто-то на нем будет заливать несбывшиеся надежды, кто-то радоваться новым прибыткам, а кто-то не сможет отвлечься от новых проблем... По крайней мере, воевода в приказном порядке поставил условия всем, присутствующим на совещании с их стороны, быть по утру у него. В подобающем виде, несмотря на вечернюю гулянку.

***
        Расширенный совет собрался поутру. Рядом с небольшим бочонком квашеной капусты, который воевода скрепя сердце разрешил достать из погреба, вырытого в подклети дружинной избы. Там он сиротливо смотрелся среди немногочисленных подвяленных овощей прошлогоднего урожая, разложенных на тронутых гнильцой полках, набранных из тонких сосновых жердин.
        - Али не давал я вам наказ не налегать на мед хмельной? - воевода и вовремя остановленный им вчера полусотник грозно наблюдали виноватые лица и трясущиеся руки, тянущиеся к блюду с выложенной квашенной капустой и кочерыжками. - Али запретить питие совсем? - Трофим мельком взглянул на равнодушные лица Радимира, Пычея и Петра, скользнул по возмущенным лицам Свары и Гондыра, оглядел ни на что не реагирующих по причине своей занятости капустой Никифора и Терлея, и грозно выложил свои кулаки на столешницу. - А доведете, и запрет введу.
        - Неужто басурманам каким уподобишься? - подавился кочерыжкой Никифор, закашляв в кулак.
        - А и уподоблюсь для праведного дела, - хитро сверкнул глазами воевода.
        - Шутки шутками, - поддержал начальство полусотник, - а так и загибались великие державы.
        - Без опохмела то? - пробурчал Свара, - вестимо, загнешься.
        - Именно опохмелом, - не остался в долгу Михалыч, - как с утра начнут опохмеляться, так все царство... пошло лесом, как говорится. Я придерживаюсь доктрины, тьфу, идеи... еще раз тьфу... - остановился полусотник, - того придерживаюсь, что лучше меньше, да чаще. Но токмо для тех, кто остановиться вовремя может. Остальным взвар давать, а не хмельное.
        - Частить, это доброе дело, - согласился Свара, - а остальное... как ты баял... пошло лесом...
        - Будя, - остановил словоблудие воевода. - О деле теперича. Гондыр с Терлеем чуток по нашему разумеют, а? Пычей?
        - Чуток самый, - согласился тот, дожевывая капусту и вытирая руки о рубаху, - что непонятно будет, объясню на ухо.
        - Тогда сказывай, Иван, - кивнул своему полусотнику воевода, откинувшись на бревенчатую стену и прикрыв глаза рукой, чтобы никто не заметил его похмельные страдания, - излагай свою... дипо..позицию. Позу, в которой мы очутились, поясни, говорю.
        - Я так и понял, - улыбнулся Михалыч, - тогда приступим. Гондыр, ты с Терлеем собираешь немедля всех воев, которые нам были вчера обещаны и гонишь их к Сосновке. Там со Сварой берете их в оборот, пусть догоняют других в учении своем. Вечером могут помогать обустраиваться вам в веси но, мыслю, не до того им будет. За их подготовку ты в ответе. Уяснил? - Дождавшись от того ответного кивка после пояснений Пычея, продолжил, - Свара, подели всех по способностям, свое мнение я тебе уже сказывал. Кто к мечу ближе, в одну сторону, кто на лук заточен, боевыми пусть упражняются, охотничьи поделки пусть в сторону уберут. Кто скрадывается лучше всех и ножом владеет, особо выдели, я их потом отдельно обучать буду. Новых сразу не поймешь, просто присматривайся к ним пока, да проверяй по одному, а Гондыр гонять будет на выносливость. Так... школу пока на Юся оставь, а тому в помощь Мстислава дай. Тимку забрать можешь, пусть потихоньку восстанавливается среди ребят, а то загрустил тут, но не нагружай... Десятников среди школьных выдели.
        - Ужо сделал, дружинных поделил, - не выдержал Свара нотаций, - да и из отроков присмотрел лучших.
        - Тогда подробно Юсю обскажи, что делать, а сам дружинными занимайся, - не обращая на привычно сварливый тон своего учителя, закончил Михалыч. - С тобой все. Пычей, куй железо пока горячо. С Гондыром пойдешь, сговоришься на работников начиная с вересня. Уж как получится страдные дела закончить. Чоруг небось думает по зиме их дать, да нам нужно уже по осени фундамент вышек сторожевых заложить и тропки расширить, абы конный проехал на полном скаку. Мысль тут такая, лодьи сторожевые пустить по реке на границах гуртов отяцких пока вода не замерзла. Когда на реке лед встает?
        - На грудень ужо не пробьешься, - успел вставить свое слово Пычей.
        - Сигнальные костры на вышках палить будем о незнакомцах, а подробности почтой. . тьфу, конными вестниками, - опомнился полусотник. - С лодей же... Нет, пожалуй, насадов достаточно будет и не так жалко, если что... С них дознание учинять будем. . Кто плывет, да зачем. И сдерживать при надобности, коли силы хватит. А нет, так драпать подалее. Основные же вести по земле передавать будем.
        - Не хватит нам людишек на два насада, - вмешался Петр.
        - Это да... Абы управлять, да на веслах подойти, хватит, а на остальное... Пусть так, тент натянем, под ним не так видно, сколь там народу... - поскреб подбородок полусотник. - Если что, бездоспешные выплывут, коли нырять научатся прилично. Ишею то поручу... Опосля. Пока занят он будет. Возьмешь его правой рукой своей на реке, Пычей, и все эти заставы организуешь. Ребят побойчее привлеки со школы, меняй их постоянно. Дополнительно к тем вестникам, что на тропках у нас сидят. Что еще есть у кого сказать?
        - От кого сторожимся? То все знают, аже черемисы нас извести хотели, - поднял голову Никифор. - Их ли ждем?
        - Вот и подошли к главному вопросу, - вздохнул Михалыч. - Новгородец, которого пощадили мы, поразмыслил на досуге, да обсказал, будто мнится ему, вспоминая досужие разговоры на ушкуе, что наводку на муромских татей купцу в Новгороде дали. Людишки те высоко сидят, хоть и не при князе. Коли не вернется Слепень к осени, так новых пошлют, да и самого его искать будут. Мирно, купцами пойдут сквозь черемисов, товары им повезут. Хоть и ратятся те с новгородцами иной раз нещадно за земли, что ушкуйники к рукам прибирают, да купцов могут и не тронуть. А там разговор может и суда нашего коснуться. Так что ждать нам вскоре рать от людишек тех. Ожидали мы, что такое случиться может, да не так скоро.
        - А с чего это новгородец тот запел, аки соловей, али выслужиться хочет? - продолжил переяславский староста.
        - Агхм... - прочистил горло полусотник. - В самую точку попал, Никифор. Просьбишка у него есть к нам, оттого и пытается отслужить, чем может. Присутствовал нечаянно он при том, как лекари наши бабу одну лечили. Пока та про свои болезни выкладывала, пока Пычеевский старшой слова подбирал, переводя речи Вячеслава и знахарки, новгородец тот и влез в разговор их. Сестренка у него в Новгороде есть, дюже хворая по его словам. Оттого и женой ее никто не берет, перестарок уже, далеко за двадцать ей. Рассказал он о болезнях ее лекарю, а тот и скажи, что может помочь ей. Вот он и просит привезти ее сюда, может и вылечит ее Вячеслав. Токмо у него ни куны нет, что было - мы выгребли. У сестрицы его тоже не хватит на проезд. Сказывал, привезете ее, хоть голову с плеч.
        - И ты, вестимо, обещание дал? - ухмыльнулся в усы Свара.
        - А как же, дал, - кивнул головой Михалыч, - хоть он сперва свои мысли выложил, а уж потом просить стал. Напишет он письмо ей, чтобы поверила она. А будем мы в Суждали...
        - Грамотный, значит? - буркнул себе под нос Свара.
        - Он то? Да... Вот я и пообещал передать то письмо, да сговориться с купцами какими, чтобы довезли ее.
        - Дороговато оно выйдет, - крякнул Никифор.
        - Да не дороже денег, - возразил Михалыч.
        - Денег? - переспросил староста, - Это что за зверь такой?
        - Кха... - только так и смог выразить свои эмоции полусотник, - монеты то. Я про то, что некоторые вещи стоят того, чтобы... за серебро али золото не держаться. Предупрежден, сказывают, значит вооружен. А он предупредил.
        - А с чего вера у тебя на такие слова его? - вступил в разговор Пычей.
        - Обдумали мы с воеводой и Петром то, что он сказал. - Михалыч, не выдержал и бросил кусочек капустной кочерыжки в рот. - И вот что получается... Костью в горле мы тут у них сидим, перекрываем путь свободный к рынку в Булгаре. Они потому и с Муромом связались, что от тех прямой выход на рынки невольников вниз по Волге. А почти все дороги с Новгорода в Булгарию идут через Волгу. Что через Серегер, что с через Онегу, Белое озеро и Шексну... А Волгу то к рукам прибрало княжество суздальское. И тот же внутренний волок, что с ее верховьев на Клязьму идет, да и сами эти верховья выше впадения в нее Оки.
        Людишкам же тем знатным нет резона себя перед Рюриковичами показывать, да живой товар к досмотру предъявлять. И суздальский, да и новгородский князь такого не позволят... В обход их, гхмм... Но тут еще один путь вырисовывается, волок из Шексны в Сухону. Далее через речку Юг и волоком же в Ветлугу. Во как... Можно, правда, и в Вятку сунуться, но там густо черемисы, отяки, да иные данники булгарские обитают, нарвешься еще ненароком, приструнить могут. А на Ветлуге... Те же черемисы в основном в верховьях живут, выше волока, ниже только их мелкие поселения разбросаны, так что... Никакого досмотра от князей или кого другого от самого Новгорода. Хоть сразу оттуда вези, хоть чудь по пути за косы на ушкуи затаскивай. Зато ниже по течению... мы во всей красе... Сковырнуть они нас захотят. Походя или ради отмщения... При любом раскладе.
        - Так... - постучал пальцами по столешнице Пычей, - делать то нам что теперича?
        - Об этом и речь... - проснулся, наконец, воевода, - Есть у кого сказать что?
        Продолжительную тишину, установившуюся в комнате, нарушило басовитое жужжание мухи. Она успела совершить круг почета над столом, пока не была поймана в кулак воеводой и брезгливо сброшена на пол.
        - А нет слов иных, так мы с полусотником берем два десятка с собой, подарков воз, да плывем к черемисам... Как ты баял, полусотник? Дружбу дружить против новгородцев? Ха... - коротко и горестно засмеялся Трофим Игнатьич.
        Глава 22
        Спазмом сжалось горло, дрогнуло в гримасе лицо, а зрачки суматошно забегали под закрытыми веками... Высыпавшая у висков мелким бисером испарина стала собираться крупными каплями... Крик, разбившись изнутри о плотно сжатые челюсти, переродился в еле слышный стон. Глаза открылись, осознание окончившегося ночного кошмара заставило тело приподняться на локте, а голову мотнуться из стороны в сторону, сгоняя остатки сна.
        Вокруг стояла тишина, которую нарушал только мерный плеск воды о деревянную обшивку насада, вытащенного носом на речной берег. Иной раз корма корабля покачивалась, отзываясь на особо сильные порывы ветра, нагонявшие на нее волну и разгонявшие рваными клочьями туман, скопившийся над водной гладью, засовывая его обрывки под прибрежные кусты тальника. Однако спустя мгновение стихия воздуха успокаивалась, и непроницаемая белесая вуаль опять сползала в речное русло, прикрывая от любопытных глаз любое движение на его поверхности.
        Протерев глаза, полусотник пробрался меж спящих вповалку тел и выскользнул из-под набухшего влагой тента, натянутого поверх большей части набойной лодьи. Потянувшись, спрыгнул на прибрежный песок, успев кивнуть дозорному, который вслушивался в ночной сумрак, подернутый отблесками скорого рассвета, опершись спиной на задранный нос судна.
        - Сегодня ночью еще выспался, - мысленно проворчал себе Михалыч, плеская на лицо пригоршню зачерпнутой речной воды, - но если так пойдет далее... Закончится все психушкой или, за отсутствием тут упомянутого учреждения, буду местным юродивым. Это же надо, никогда вроде не отличался повышенной впечатлительностью, а так прижало...
        Всю последнюю неделю полусотнику снились лица казненных им новгородцев, отчего он вскакивал после полуночи и остаток времени, предназначенного на сон, возился на лавке, неожиданно становившейся жесткой и неудобной. Не помогали ни усиленные вечерние тренировки, когда он от изнеможения еле затаскивал свое тело в дружинную избу, лишь силком заставляя себя перед этим ополоснуться, ни крепкий хмельной мед на ночь. Нет, засыпал то он мгновенно, голова не успевала коснуться подложенной под нее руки. Однако, каждую ночь сплошная вереница искаженных мукой лиц, что-то ему кричащих, срывала с него покров сна и заставляла все оставшееся до рассвета время проводить в бессонном бдении, сбивая в ком подложенную овчину. На пятый день раздосадованный его несобранностью воевода высказал ему все, что думает о его бесконечных промахах, а выслушав ответ и подивившись, что не заметил ночью его страданий, отправил в Сосновку к лекарям. Только там, разнежившись после массажа, который ему устроил Вячеслав, напившись горячего взвара из каких то душистых трав, Михалыч проспал до утра. Однако видения не ушли, и проснулся он
снова в поту и с лихорадочно блестевшими глазами. В ответ на его молчаливый вопрос сидевший с самого рассвета около постели лекарь начал говорить, время от времени прищелкивая пальцами и раскачивая рукой:
        - Читал я как-то в одной жел... популярной газетенке, что ученые нашли какую то частицу, которая может нести в себе информационное поле человека. Полураспад ее составляет девять дней, а почти полный распад, эээ... есть у них какое-то стандартное исчисление типа девяноста процентов, так вот он происходит за сорок дней.
        - И что, ты меня этими баснями собираешься кормить? Али... часом ты не ударился в религию? - хмыкнул Михалыч, почесав затылок.
        - Я про то сказать хотел, что мысль... она ведь тоже материальна. Человек думает, а это значит, что его мозг что-то излучает. А кто-то... большой и добрый..
        хм... может потом изучить его мысли и оценить его поступки. Бог это или кто другой, но возможность такая есть, - рассудительно проговорил Вячеслав, начиная наливать через тряпицу в закрывающийся берестяной туесок какой-то настой. - Как существует вероятность возможности, что иной мозг может остаточные сильные излучения после чьей-то смерти улавливать и... по ночам их осмысливать.
        - Эээ... А... Да... - только и мог вымолвить Михалыч, обдумывая, не сошел ли его земляк с ума.
        - Не сошел, не сошел... - в очередной раз проворчал лекарь, отвечая на невысказанный вопрос о своем здоровье. - Считай, что это психотерапия такая, на тебе отрабатываю. Чем еще лечить народ прикажешь, одними травами? Так вот, потом доложишь, на девятый или сороковой день тебя видения отпустят. Иди с богом, настой на ночь принимай по большому глотку.
        С тем больной и ушел, успев напоследок поведать сплетни о последних новостях из Переяславки. Сплетни, потому как сам за происходящими там событиями не успевал следить, лишь краем уха за вечерними разговорами узнавая, что происходит у него под боком. Начав же принимать по вечерам горьковатый настой, приготовленный Вячеславом, Михалыч стал высыпаться. Приходящие же под утро кошмары были, надо признать, достаточно легким ответом с небес на совершенный поступок...

***
        Гулко хлопнул, разлетевшись брызгами, мелкий мокрый песок под ногами спрыгнувшего с носа насада воеводы, а чуть позже раздался и гомон просыпающейся дружины, выведя, наконец, Михалыча из состояния задумчивости.
        - Никак заснул ты, Иван, на бережку то? - воевода пристроился рядом, ополаскивая лицо теплой поутру речной водой. - Вышел, сидит, не ворохнется... Ужо добрых четверть часа.
        - Ну уж, четверть...
        - Долго, долго... Знать, задумался о чем? Ништо, на весла сядешь, разогреешься, мысли свои на место поставишь. Дружина из-под кустов да с лодьи выползает, мигом в путь тронемся.
        - Это на голодный то желудок?
        - Кто это поутру пищей зев свой набивает? Как в первый раз в поход... Хм... Да потому я и взял на себя мелочные заботы, аже ты в иных вещах, как младенец. Ништо, и тут все на место ляжет, обучишься... К полудню встанем, да поснидаем горячего. А коли нужда есть, так мяса холодного отрежешь, как лодью спустим на воду. За дозором я ужо отправил, ждать твоему брюху малость осталось...
        - Далеко ты дозорных то раскидал... Свистом али птичьим криком пошто не собираешь их обратно?
        - Птах таких голосистых нет поутру, а свист по воде далече разносится... Да и не в дальний свет отправляю, ногами сбегают. А что не близко поставил, так и весть о чужих борзо придет... От, будь оно все неладно... - воевода, а следом за ним и полусотник взвились на ноги, реагируя на резкий свист, донесшийся с низовьев Ветлуги.
        - Короткий, длинный... два коротких.... Так... два коротких, три длинных... Хорошо, чертяка, выводит, - восхитился полусотник дозорным.
        - Не томи, что там? - подбил ему выставленный локоть воевода, цыкнув при этом на застывших вокруг в ожидании воев, отчего те стали судорожно приводить в порядок доспехи и надевать тетивы на луки.
        - Терлей заливается... докладывает, - поправился Михалыч, - две ладьи идут. Ага... с воями, а мы тут на самом виду. В лес уйдем али бой примем в случае нужды? И где?
        - Добре, аже понимаешь ты все про воев наших. По воде мы можем и не уйти, а коли настигнут, мы як младенцы против тех же новгородцев будем. Встречи нам не минуть, да и не надобно того, позади весь, о ней забота наша. Уводи Ишея вглубь, абы не подстрелили нам кормчего единственного, да выставляй половину своих егерей с луками в засаду. Сам с ними. С одного бронь сними, пусть готов будет бежать, аки олень быстроногий. От нижнего гурта лишь на дневной переход отошли, может и успеть упредить... коли задержим тут этих воев. Я же с остальными к лесочку ближе встану. . Головы свои берегите, отступайте к веси, ежели худое что почуете, за лодью не держитесь. И... не дай Бог, аже у кого стрела сорвется без наказа моего в бой вступать...
        Молча кивнув, полусотник направился к Киону, старшему сыну Пычея, без которого еще невозможно было обойтись при общении с отяками. Пересказав ему вкратце указания, Михалыч решил оглядеться по сторонам.
        Ветлуга в этом месте текла довольно ровно, без изгибов, поэтому вероятность того, что стоянку могли бы неожиданно обойти, высадившись где-нибудь на излучине, была ничтожной. Само же место, где остановились на ночевку, представляло собой небольшую поляну на чуть возвышающемся над рекой берегу, выше по течению огороженную непроходимой яругой, вповалку заваленной полусгнившими стволами деревьев, по дну которой тек ручей. Открытое место было всего шириной метров тридцать-сорок и чуть больше в глубину. Далее же расстилалась чащоба, через которую и продраться то было бы тяжело, не говоря уже о каких-то упорядоченных действиях. Мысли плавно потекли в сторону возможной драчки.
        - Ратники с воеводой оказались почти в западне, любая стычка при численном преимуществе противника закончится отступлением и разобьется на ряд одиночных поединков, - размышлял Михалыч. - С одной стороны, это не в пользу новых дружинных, слабо владеющих мечом. С другой, в лесном массиве за своих воев я спокоен. Почти. Сам натаскивал их работать в связках, зачастую с лучником, учил бить из-за угла, точнее, использовать укрытия и любые подлые удары в спину, а также всегда уходить от открытого столкновения с противником. Правда, при численности вдвое меньшей, чем у приближающейся рати это может и не сработать. Но сунутся ли те в чащобу, на кой ляд им это будет надобно? Пока нет врага, нет и ответов. Хорошо, что для путешествия к Лаймыру, в поселение, стоящее в устье Ветлуги, настоял не на двадцати воях, как планировал воевода, а на трех с половиной десятках, причем отбирал лучших и наиболее молодых... Так, засада наша с правого края... не пойдет. Разве что те вслепую кинутся, и то счастья хватит лишь на один залп. Однако, сховаться туда поглубже все же надо на случай разных неожиданностей... Раз ладья
пофигу... решено. Лучников за спины ратников с рогатинами, чтобы сбили в случае чего азарт преследования... Точнее, надо спрятать их по краям строя в лесу, а с самострелами подсадить чуток на деревья, сам же с пятеркой хм... диверсантов на правом краю... ну, и к яруге одного с вестником...
        Михалыч тут же кинулся уточнять диспозицию, удостоившись при этом неодобрительного покачивания головы воеводы, не препятствующего, однако, перестановкам. С момента предупреждающего свиста прошло всего лишь около трех минут, поэтому после последних наставлений полусотника время на поляне замерло в ожидании дальнейших событий. Неполных два десятка ратников вольготно расположились на дальнем от реки краю поляны, не показывая своим видом, что готовятся к сражению. Тихо колыхалась не вытоптанная трава около густого подлеска, набирающий силу ветер почти разметал туман с реки. Не выглянувшее еще из-за горизонта солнце уже заставило уйти с небосвода ночной мрак, а примолкнувшие было из-за бряцанья железа птахи, опять начали шуршать в листве и пронзительно попискивать в кустах тальника около уреза воды. Секунды тянулись мучительно, а установившаяся тишина угнетала еще больше. Никто команду молчать не давал, однако надежда, что ветер успокоится и приближающиеся лодьи каким то чудом минуют их стоянку, людей не оставляла. Поэтому тишина и сохранялась. Наконец, послышались мерные, редкие гребки. Казалось,
слышно было даже, как капли воды, скатываясь с весел, стучали по воде частым гребнем дождя. Однако, это только казалось. Слышны были лишь сердца, часто бухающие в груди, это их стук проникал сквозь доспехи, это их биение помогало наполнять кровь адреналином, а потом гоняло это живое пламя по жилам.
        Чуть раздвинув стелющуюся по воде дымку, показал свой крутой изгиб нос ладьи, заканчивающийся головой коня. Чуток помедлив после неразборчивого гортанного крика, весла левого борта вспенили воду, судно резко повернуло к берегу и остановилось, вынеся на общее обозрение сложенный парус и вздыбившиеся щиты по бортам, за которыми угадывался ряд остроконечных шеломов. Дождавшись появления второй ладьи, на этот раз с раскрытым клювом какого-то пернатого хищника, обе лодьи ходко двинулись в сторону берега, охватывая вытащенное на берег судно переяславцев. Воевода сплюнул, опустил личину и скомандовал:
        - Становись, щитами прикройся. Неровен час, еще кто стрелу схлопочет... Хм... Лодьи набойные, с насадами нашими схожи, воев до шести-семи десятков на них будет. Не разойтись без их на то желания. - Выйдя вперед, воевода прокричал, приподняв маску. - Эге-гей! Пошто щиты вздели, вои? Али в гости ныне оружными ходят?
        Спустя мгновение воевода уже катился по траве, а оперенная стрела, не найдя цели, умчалась в чащу, пронесшись над головами дружинников.
        - Не ходят с такими подарками в гости, - глухо донеслось из-под опущенной личины отступающего спиной к лесу воеводы, - попомните еще мое слово, отдаримся!
        Больше выстрелов не последовало, однако оставшиеся до берега полсотни метров насады промчались буквально за несколько секунд. Затем, взлохматив песчаный берег своими днищами, насады замерли и из них стали выпрыгивать воины в длинных кольчугах, обнажая на ходу мечи и поднимая круглые червленые щиты, скрывая за ними взлохмаченные русые бороды. Мгновенно выстроившийся строй сдвинулся на пару шагов с мокрого песка на траву, выстраиваясь напротив сомкнувшегося и прижавшегося к лесу ряда переяславских и отяцких ратников. Десяток спрыгнувших с прибывших насадов воинов разбежались в разные стороны, сразу потерявшись из виду в густом подлеске. Остальные замерли, выстроившись в два ряда.
        - Пять десятков, да десяток на обхват пошел, - прокомментировал воевода обстановку Киону, чтобы он донес ее для отяцких ратников, - Токмо лучников я не вижу почти у них, зело странно сие. Коли продвинутся на пять шагов, самострелами бейте сверху без указа моего, - повысил он чуть голос, чтобы его слышали лучники, - а стрелы кидайте по ногам, иначе не пробьете. Как сомнут, в лес уходим, стрелков прикрывая. Бог нам в помощь!
        - А им стрелу каленую в задницу, - незамедлительно последовал негромкий ответ с деревьев. Воевода лишь усмехнулся, давая выговориться своим воинам, находящимся, как говорится, на взводе.
        - Мыслишь Данило, тати эти к тебе двинутся, зад свой выставив? - донеслось откуда то сбоку. - А перед тем опояску развяжут, да портки сымут?
        - Как побегут от нас, так и получат... Девица погубляет красу свою бляднею, а муж мужество свое татьбою, - незамедлительно донеслось в ответ. - Чур, тот тать, аже в личине у них за строем расхаживает и рыкает на них подобно зверю лютому, мой. Из самострела, да с дерева, я его разложу на борту лодьи, аки девку на сеновале.
        Спустя несколько секунд от Киона донеслось:
        - Гондыр ставит ногату, аже не снимешь ты его с первого раза.
        - А он шо, немой, шо ли? Вроде по-нашему разумеет лучше других. А хоть бы и по-своему сказал, я на третье слово ужо понимаю, о чем толкует он.
        - Он тебе третий раз об этом сказывает, да ты вроде глухаря, токмо о девке на сеновале и мыслишь.
        - Принимаю. Ты токмо жинке моей не сказывай, ни о девке, ни о ногате той...
        - Цыц! Двинулись они, - прервал речи воевода, потащив меч из ножен, - ставь рогатины...
        Точнее, они попытались двинуться... Колыхнулся строй, громыхнул железом, шагнул два раза и замер, наткнувшись на непреодолимую преграду. На живого, голого по пояс человека, измазанного полосами грязью, который в момент отдачи команды на движение выбрался из березового подлеска, чуть подволакивая ногу. Шагнув на поляну, он расставил руки в стороны, показав, что совершенно безоружен, и улыбнулся.
        - Ну что, братья славяне, все неймется вам кровь свою проливать? Вот так вот, с бухты-барахты, не представившись и не спросив, кто перед вами стоит? Может, решим дело один на один? Кто желает? Али кишка у вас.... гхмм... не доросла еще?
        Воевода чужаков, замерев поначалу вместе со всеми, махнул рукой лучнику, взгромоздившемуся позади него на борт насада:
        - Уйми того бесерменина, - однако тут же растопырил ладонь и возгласом приказал тому остановиться. Из кустов показались три фигуры, в кольчугах, но без шеломов, с кляпами во рту и связанными сзади руками. Сзади них, плотно прижавшись и приставив нож к горлу, скользили темными силуэтами такие же полуголые и измазанные грязью люди.
        - Коли согласны будете на одиночный бой, эти вои, да и другие, что без памяти в кустах лежат, живы останутся. А возьмете победу надо мной, - продолжал стоящий перед строем вой, - так... с радости такой и остальное у вас пойдет как по маслу.
        - Дозволь, воевода, мне с ним силами помериться, - донеслось от ратников, стоявших прямо перед полуголым воином. Дождавшись кивка согласия от предводителя, от строя отделилась плотная кряжистая фигура, чей обладатель был украшен шрамом, тянувшимся от правого глаза вниз по всей щеке. Подойдя вплотную к стоящему, он упер руки в бока, предварительно закинув меч в ножны, а щит за плечо. - Я буду с тобой ратиться. Отпусти воев наших.
        - Иваном звать меня, - не обратив внимания на неприязненный тон подошедшего, представился стоящий перед строем воин. - Дозволишь ли меч прежде взять, да кольчугу накинуть?
        - Дозволяю... Онуфрием меня люди зовут, - процедил тот.
        - Доброе дело, когда по чести все проходит, Онуфрий. Однако, отзови пока ваших воев от яруги той. Ноги переломают, пока через бурелом тот перебираются, да на стрелы наши нарваться могут.
        - О других неспокоен? О своей душе бы помыслил, аже есть она у тебя, нехристь. Минута-другая и представишься своему богу, - однако при этом Онуфрий поманил кого-то из строя и тот филигранно засвистел, отзывая воев, ушедших в обход переяславцев по дну заваленного деревьями оврага.
        Михалыч тоже махнул рукой своим людям, которые тут же отпустили плененных воинов, а из кустов через некоторое время показался отяк, тащивший кольчугу и меч для своего командира. Полусотник же расстегнул небольшой кармашек на своих штанах и достал оттуда нательный крестик. Затем поцеловал его и, надев на шею, перекрестился:
        - Остальные двое ратников ваших в кустах связанные лежат без памяти. Живы оба, токмо оглушенные. Крест целую на том.
        Онуфрий ошарашено посмотрел на осеняющего себя крестом воина, но спустя секунду взгляд его упал на принесенный меч, и лицо сразу исказилось злобой, а речь наполнилась шипением:
        - Откель сей меч, паскуда...?
        - Меч сей подарок мой от воеводы нашего, - Михалыч махнул рукой за спину, - он с вами пытался говорить, покуда вы его стрелой не угостили...
        Онуфрий потянул с себя шлем с полумаской, прикрывающей глаза, обошел полусотника, пару секунд вглядывался в стоявший ряд переяславцев и, наконец охрипшим голосом прокричал:
        - Ты ли это, Трофим Игнатьич?
        - Я, - донеслось через несколько мгновений в ответ. - Никак ты, Онуфрий? Шрамом обзавелся? Не признал поначалу...
        - Погодь десятник... С чего это ты с бесерменами вместе стоишь? Али купили тебя с потрохами?
        - Окстись, Онуфрий! Пошто напраслину на меня возводишь? Али не знал ты меня более десятка лет?
        - Не про меня речь, Трофим Игнатьич! - взволнованно прокричал тот, глядя на подходящего и откинувшего личину переяславского воеводу. - Воям нашим скажи, пошто в рати твоей все в бесерменских кольчугах, да пошто лодья ваша среди прочих других татьбу разбойную нынешней весной учиняла на Волге? Опознали ее...
        - Лодью ту мы с боя взяли, Онуфрий, как и другие две. Несколько седмиц назад, так же, как и кольчуги сии. Побили мы бесермен тех, кои буртасами оказались и на нашу весь напали. Среди нас других переяславцев увидишь, да и братан твой, Данила, тут же. Вон на дереве, с самострелом, - повернулся и ткнул рукой назад Трофим, - шлем содрал, стервец, рукой машет, а доспех тот же, о коем ты баял. Остальные же средь нас из тех отяков, что били бесермен вместе с нами. Видоками вся весь пойдет и полоненные тати. Ну, здрав будь, Онуфрий? Два года не виделись, как в Суждале расстались мы...
        Тот с внезапно заблестевшими глазами оглянулся назад на своего воеводу:
        - Голову свою кладу на подтверждение всех слов его...
        Суздальский воевода, судя по его виду, знавший все про переяславцев и их прежнего десятника, лишь махнул рукой, распуская строй уже расслабившихся воинов, и огорченно покряхтел, отвернувшись к реке.
        - И ты здрав будь, Трофим Игнатьич, - две брони стукнули друг о друга, принимая в объятья старых друзей. Полусотник же с такой неохотой стал с себя снимать с себя оказавшуюся ненужной кольчугу и поддоспешник, что можно было подумать, будто он сожалеет о пропущенной драчке.
***
        - Не знаю, как и виниться теперь пред тобой, Трофим Игнатьич, - суздальский сотник, Василий Григорьевич, вытер свои седые усы после последней капли медовухи, небольшую плетеную бутыль которой он достал из своих пожитков и пустил по кругу воинов, сидевших возле костра. - Мы и помыслить не могли, аже кто другой, окромя бесерменов проклятущих, на этой лодье быть мог. Приметная эта лодья, змей носатый с рогатой головой на носу ее... забыл как прозывается сие чудище, а рог то один отломан. И речь ваша не смутила нас, знали мы, аже владеют некоторые тати не хуже нас ею. И ратник мой стрелял в тебя, зане мниться мне стало, аже бесермен поганый речью своей смутить нас желает. Кабы не твой ратник... - сотник посмотрел на Михалыча, - пролилась бы кровь безвинных по моему недомыслию...
        Трофим незаметно покосился на Ишея, стоящего в сторонке с переяславцами, и глянул на своего полусотника, тот чуть повел головой, обозначая намеком отрицание. Мол, не стоит сейчас выставлять на вид их кормчего, себе дороже выйдет.
        - Полусотник это мой, Василий Григорьевич, - ухмыльнулся Трофим, - Иван Михайлов сын. Ажно со мной случится что, к нему обращайся. Напроказничать может, а подвести... не подводил ни разу, да ты сам днесь оценил ратное дело его.
        - Да уж... - невесело улыбнулся в ответ сотник, - учудил он в лесу такое, аже дружинные мои по сию пору не признались мне, как взял он их. Не прольешь ли свет на деяние свое, Иван Михайлович?
        Озорные бесенята так явно мелькнули в глазах Михалыча, что Трофим аж крякнул, однако промолчал, поскольку самому стало интересно, как же его полусотник со своими учениками совладал без особого шума с пятью далеко не безоружными ратниками.
        - Как только рать твою увидели, Василий Григорьевич, - начал рассказчик, - понял я, что добром встреча наша может и не кончиться. Забрал я наши гривенки, место для схрона приметил. Там яму копать начал, а людишек своих по кустам рассовал, да сказал, абы не подглядывали. Бронь снял, абы полегче землю ворошить было... А тут твои орлы, Василий Григорьевич, показались... Глядят, смерд какой то полуголый около ели возится, а рядом гривенки приметно разбросаны. Двое, правда, далее пошли, наказ твой исполнять. Их в кустах и повязали, оглушив, когда они сослепу на людишек моих наткнулись. А остальные трое меч мне к горлу приставили, да спрос учинять стали, где остальное добро прикопано. Обида у меня тогда за гривенки наши взыграла, кои они ручонками своими грязными, мечи отложив в сторону, лапать стали... - Увидев, что у суздальского сотника стали ходить желваки и представив, что он сделает со своими ратниками, подумав, что они хотели утаить добро от общего дележа, Михалыч поправился, - Шуткую я, Василий Григорьевич, про ратников твоих. Просто выждал, когда они поближе подошли, да попробовали по голове
плашмя мечом угостить, абы потом разобраться с тем серебром... А уж вблизи... никак не могли бы они со мной сладить. Токмо двоих пришлось приласкать до беспамятства, больно резвые оказались.
        - Благодарствую, аже не до смерти, - успокоено кивнул сотник, - племяш там мой был.
        - Вот токмо гривны те полусотник мой по сию пору не отдал мне, - сварливо проворчал Трофим.
        - Это как это не отдал, воевода? - скорчил рожу Михалыч, - ты же сам их под шелом засовывал, абы сохраннее были... Вона, одна вылезла, - рука полусотника потянулась в сторону уха Трофима и извлекла оттуда небольшой серебряный брусок. Глядя на ошарашенные физиономии сидящих около костра воев, с недоумением глядящих то на него, то на его воеводу, Михалыч не выдержал и расхохотался. После чего начал по очереди проделывать старый фокус со всеми, сидящими у костра. Такой ловкости рук он научился, будучи еще курсантом, однако двухсотграммовые гривны не сигареты, и на третьей его попытке, потянувшись к Онуфрию, та выскользнула из пальцев. Очарование тут же прошло и его сразу же заставили раскрыть всю подноготную сего действия.
        Отсмеявшись, сотник вновь спросил, как ему загладить свою вину. Переяславский воевода перевел взгляд на Онуфрия, уловил его одобрительный жест, и ответил:
        - Не потребую много с тебя, Василий Григорьевич, - Трофим посмотрел в глаза нахмурившегося суздальского сотника, и продолжил, - ответь лишь на вопросы мои, да по осени помощь какую советом окажи. Сам в торговлишке не смыслю, про пошлины ваши не знаю. Собираемся мы в Суждале расторговаться на вересень, ратью пойдем той же, как и ныне, на трех лодьях. Про товар не скажу, потому как самим неясно, как дело повернется. Но ежели придем, в накладе не останешься... Ныне же я вслед за тобой на твои вопросы по чести отвечу, а по осени прибыток на торговле нашей поиметь можешь, если желание будет.
        - Отчего ж не ответить, коли лишнего не спросишь...
        - С чего это ты на бесермен так зол? - начал пытать его переяславский воевода. - Про татей понятно, наказать надобно, аже злодеяние какое над купцами суздальскими учинили... Однако, мнится мне по речам твоим, на любых булгар ополчился бы ты... Вроде бы, десяток лет прошло, как Суждаль они разоряли, али урон какой они тебе нанесли и ты на них зол по сию пору?
        - В самую сердцевину ты заглянул, Трофим Игнатьич, - поджал губы сотник, задумчиво глядя на костер, - ополчился бы, особливо в этих местах. Да не во мне дело, урона не понес я в те времена, да и пришли булгарцы то, потому как купцам их у нас обиду чинили. Слыхал ли ты о кыпчакском хане Аепе Осеневе, который князю нашему тестем приходится?
        - Лишь недавно последние вести доходили. Будто он булгар потеснить собрался, да походом на них пошел.
        - Пошел, да не дошел. Вынесли ему булгарцы из города своего чашу вина... Будто говорить об откупном хотели, али о другом чем... И потравили насмерть хана и ближников его. Свара промеж половцев началась за главенство, и поход тот ничем не кончился.
        - Вот как... - задумался Трофим. - Оттого князь ваш зело зол на Булгарию ныне, так? Про ответ князя Юрия на смерть родича своего не спрашиваю, мыслю, будет...
        - Не сей же час. Сил таких у князя ныне нет. Но будет, - согласился Василий Григорьевич.
        - А вас послал в эти места, абы... дань, что местные племена булгарцам платят, на себя перевести?
        - И тут в корень зришь, - кивнул головой сотник, - племена черемисские, аже по правому берегу Волги, да на Оке малым числом сидят, во все времена нам дань давали. А за эти места спор меж нами и булгарцами с давних пор идет. Вот и послал меня князь наш к кугузу черемисскому, аже в городке под названием Шанза сидит. После него еще Ветлуга зачинает на восход солнца чуть заворачивать.
        - Река сия вихляет, Василий Григорьевич, аки девица беспутная, с поворотом можешь и ошибиться, как мы в свое время. Но до того городка крепостица небольшая есть, Юр прозывается. Коли память не изменяет, чуть ниже ее волок на Унжу идет по речке Вол. Да и не крепостица это вовсе, а так... Вал земляной вокруг поселения насыпан и ров, однако место приметное. Ужо после него Шанза будет. Редко черемисские городки разбросаны на реке Энер, не чета той же Пижме, Вятке али Волге. Лишь деревеньки захудалые по берегам стоят, хотя рвами старыми и огорожены. Больше на притоках по левому берегу черемисы селятся...
        - Благодарствую за наставление, вот там с князька ихнего и спрошу дань нашу, а коли не будет согласия кугуза, князь наш тысяцкого пришлет али сам придет, да не один, - сотник откашлялся и продолжил. - Прощения прошу, Трофим Игнатьич, сам то ты под кем сидишь?
        - Под кем? Земли свои выкупили мы у черемисов ветлужских. Однако более не платили им, да и уговора такого меж нами не было. Разное меж нами может случиться, однако ныне за помощью к ним идем... Новгородцы с полуночи волоками заходят сюда да на Вятку реку, разорения черемисам несут... Вот и на меня и воев моих напали опосля того, как гостями у нас побывали, насилу отбили захваченных ими людишек своих, да самих татей поубивали...
        - Князя ли новгородского те людишки али сами новгородцы? - встрепенулся сотник.
        - Не князя, да и новгородцами были ли, не ведомо мне. Купец то был, Слепнем кликали его подельники, к булгарцам ходил... Видя силу нашу малую, а показали мы ему неполный десяток воев наших... решил он поиметь с нас прибыток разбойным путем, да нарвался на остальную рать.
        - Не слыхал, мелкий тать был, мыслю, - покачал головой Василий Григорьевич. - Да и ватагу себе мог набрать из новгородских низов... Хуже, ежели из молодших детей боярских, кто в разруб не попал... Остались ли видоки с сего дела?
        - Почти вся рать наша, да отроки малым числом, - Трофим поднял глаза на сотника. - Копным судом оставшихся судили мы, да сторонних людей на суд сей позвали от соседей. К смерти приговорили...
        - А пошто не по правде русской? Хотя да, не под князем вы, не к кому вам обратиться, а у новгородцев доброго вас не ждало ништо, как бы сами они виновны не были. А... не хочешь ли под князя нашего? Молодой он, и рука у него крепкая... Своих в обиду не даст. А новгородцы для него... разберется. Начинает ужо князь наш крепиться на путях водных, да ругаться с ними за дань от племен окрест тех путей. Тех же мерян, что не токмо в Суздальских земель проживают... - Василий Григорьевич прокашлялся, осознав, что хватил лишку, разговаривая про такие вещи при свидетелях, однако договорил, - и в Заволочье сидят.
        - Про мерян, что среди вас живут и с черемисами рядом, слыхивал. А про Заволочье... Чудь там живет, весь, да пермь всякая, да и земли те новгородцев издавна... - Трофим поворошил прогоревший костер, на котором перед этим что-то готовили вставшим на дневку воинам с обеих сторон. - Языком трепать на сторону не буду о планах княжеских, не беспокойся о том, а о предложении твоем подумаю с дружинными, да к осени решу. То лепо для князя вашего, закрепиться на берегах этих с нашей помощью. И нам защита будет... Тем паче, для дела этого воев князь пришлет и содержание их на себя возьмет, мыслю. Однако, мнится мне, не до того ему будет. С булгарцами бы разобраться, да и разлад внесется меж нами и племенами местными, аже мы под руку его пойдем... Одно обещаю, помыслим о том.
        - И то ладно, - согласился сотник, - а вот насчет мерян еще одно дельце... Бежали холопы мерянские... от боярина одного нашего на земли эти, к черемисам... Во многом числе. До двух сотен душ, оже с семьями считать. Просил он меня присмотреться, ажно встретятся они на Ветлуге реке. Не видал ли часом?
        - Нет, - мотнул головой Трофим, - с мерянами не встречались покамест, однако ведую, аже родичи они дальние черемисам... А что за холопы? Обельные?
        Невинный вопрос вызвал смущение сотника. Помявшись, он начал издалека:
        - Я боярин местный, вотчинный. Через служивых, что при князе состоят и с ним по вотчинам мыкаются, и милость княжеская и опала спуститься может. А уж ростовский тысяцкий, Георгий Симонович, сын князя варяжского, что послан был в землю нашу Володимером Мономахом и к князю приставлен с малых лет, может все... Он то и попросил меня за боярина того. Абы поиск я учинил холопам тем...
        - Не тяни, сотник, - поторопил его Трофим, - все пойму, вижу, аже не по своей ты воле сие вершишь. Закупы ли они али наймиты, что задаток вдвое вернуть должны были, а сами в бега пустились и от того обельными стали?
        - И не то, и не то. В даче они. Милость им боярин тот оказал. Работать на него год за хлеб единый. От голода те меряне на милость согласны были.
        - Без ряда они... Да, то означает али обельные они, али милость им оказали... Срок уговоренный отходили? - нетерпеливо спросил Трофим.
        - Отходили бы, да боярин тот продал мерян родичу своему без ведома их и согласия. Года не прошло.
        - Без послухов деяние то совершил? Даже ногаты при самих милостью оделенных не дал, абы возразили они на то? - изумился переяславский воевода.
        - Сказывали, аже пороботил он их за придачу, что сверх хлеба давал... - отстраненно ответил сотник.
        - Да... Мало им киевского бунта, который народишко учинил из-за ростовщиков, что хуже татей были, да охолопление свободных мужей из числа неимовитых, - Трофим разгорячился, вскочил и начал ходить рядом с костром. - Волю дать, всех бы людишек поработили. И правда русская им не указ, каждый на свой лад толкует. Оттого копное право нам и милей, сотник! Люди сами судят, по заветам предков своих...
        Наконец, воевода успокоился и уселся:
        - Невиновны меряне те, вот мой сказ. Оттого помощи моей не жди в поимке их, сотник. За переём тех людишек гривны мне, як Иудовы серебряники будут.
        - И будет воеводе нашему поддержка в том от нас, - добавил Михалыч, глядя в глаза суздальцу.
        - Добре, - ответил тот, по-новому взглянув на собеседников, - лишь бы не спросили с вас полную их цену, аже дорогу им укажете али поможете чем. С товаром по осени придете, тот спрос легче легкого будет. А слух был, аже бежали они в точности на берега эти. А насчет товара вашего и пошлин наших... все как у всех. Разве что мытникам, кои в крепостице Владимирской сидят, обскажете, аже гостями ко мне идете, обиду чинить не будут. Да и с ратью такой не станут имать вас, на слово поверят. А уж в Суждале придется и с лодьи пошлину отдать, и побережное за стоянку, и явленное за товар на торгу. Скажетесь большей частью гостями моими, так явленое, что поголовно берется, со всех не возьмут. А на самом торгу померное мытнику, оже мерой товар отгружаете, али весчее, оже по весу отдаете, али писчее, оже скот какой поштучно продавать будете и в книгу писать приметы его...
        Михалыч аж закашлялся, когда до него дошло, откуда ноги растут у налогов на Руси. Да и Трофим обрадованным не выглядел, хотя и слышал обо всем не в первый раз.
        - Сами же со всеми людишками идите ко мне на постой, - продолжил тем временем сотник. - В тесноте, да не в обиде будем, а мой дом всякий вам покажет. На сторону не ходите, гостиным сбором обдерут как липку, а мне постоем своим дадите провинность свою загладить за промашку мою... Кххгм... И другой мой вопрос, сами то что в низовьях делаете? Помню, к черемисам собирались? Али по Волге к другим, чье княжество на Пижме и Вятке обитает?
        - Нет, с теми дела не имели, - покачал головой Трофим. - Да и к ним по Ветлуге, притокам ее и волокам али пешими путями дойти можно... Чуть ниже поселение есть, так там черемис один непростой есть, Лаймыром зовут. Через него хотим на кугуза выйти для доверительного разговора, обещался он советом своим в том посодействовать. Есть ли у тебя к нему спрос?
        - Хмм... - задумался суздальский сотник, - Не знаю... Однако встретиться с ним резон есть. Оже уговором, а не силком черемисы к нам перейдут, так то зачтется мне князем. Планы у него далеко тянутся...
        - Это да, бояре думающие ныне превыше мужей храборствующих ценятся, - закончил разговор Трофим, поднимаясь.
        Глава 23
        - А я не внемлю твоим словам, Никифор! Не внемлю всё одно! - Разгоряченная Фрося нависала над старостой, который понуро сидел на лавке около вечернего костра. - Мнишь, это мне надо, абы ребятишки на горбу своем руду таскали, а? И кирпичи меж тасканиями этими пекли як пирожки? А опосля на подносе эту плинфу твоим отякам носили? Нате вам задарма то, что трудом нам великим досталось! А как примут сей дар, нос поморщив, другой рукой уклад железный поднести! Не хотите ли заодно и это, любезные соседи? А?
        Спор разгорелся не на пустом месте. Отяки, обрадованные тем, что огороды и поля в старом поселении на этот год им вернули, толпой бросились из Сосновки на другую сторону реки. При этом оставив недожженными и недокорчеванными пни на расчищаемых под поля и огороды лесных полянах, бросив не до конца возведенные дома, светлеющие свежим деревом и торчащими в небо стропилами. И, главное, забрав многих отроков с Болотного поселения. Остались лишь неполные два десятка переяславских ребятишек и столько же отяцких детей с нижнего гурта, поселенцы с которого пришли на новое место, не обрезая свою связь с родичами. При этом они как-то умудрялись одновременно помогать своим на жатве и одновременно врастать корнями в Сосновке. По крайней мере, часть детей на болотных работах они, по примеру переяславцев, оставили, меняя раз в седмицу. Видимо, слишком свежи были воспоминания о буртасском набеге, слишком глубоко им запали слова их бывшего воеводы о том, что без металла они пропадут, сказанные при переселении. Однако, даже при таком раскладе оставшиеся ребята еле справлялась с обжигом кирпича и работами по
обогащению руды. А запасы торфа и дров для обжига, запасенные за предыдущие недели, таяли на глазах...
        - А по-другому как, Фрося? - в очередной раз стал оправдываться Никифор. - Страдная пора. Не уберешь хлебушек, так зубы на полку по зиме клади. А сена не накосишь для скотины, так и вовсе ложись, да помирай вместе с ней. Покуда не было у отяков заботы об огородах да пашне, так и руки работные находились, а отдали им обратно все на этот год, так и кончилась та свобода для детишек их. Страда во главе угла стоит для того, кто на землю пот свой проливает. И тебе первой понимать сие надобно! Да не ты ли сама ранее об этом толковала? Что на переяславской земле, что на ветлужской?
        - Сама, сама... - проворчала Фрося, усаживаясь рядом. - А дело сие как мне творить без рук работных? - стукнула она кулаком себя по груди, отчего та затрепетала студнем, приводя в смущение сидящее рядом мужское население. - Воевода с Иваном наказывали мне, абы ништо сего деяния не останавливало.
        - Все, на что хватило сил моих, я сделал, - устало ответил ей Никифор, - часть детишек наших все же осталась уговорами моими. А коли не отковали бы косы-литовки по почину твоему, так и тех бы забрали в семьи для вспоможения. Отяки же большей частью деревянными зазубренными серпами жнут. Это вам не так борзо як с грабками, что Николай нам измыслил.
        Николай, сидящий рядом, улыбнулся, вспомнив, как оттянулся на сенокосе и уборке хлеба. Несколько часов он провел, обучая общинников работать литовкой на сенокосе и еще полдня, спустя неделю, потратил на изготовление грабок. Вспомнил, как проверял выкованную им с Любимом первую литовку, постучав впервые по ней и приложив к уху, проверяя на звук, мягкое или жесткое получилось лезвие. Как обстругивал поглаже косовище, насаживал на него саму косу с помощью кольца и клина, примерял и закреплял ручку. Как вечером уселся на лавку около Любимовой кузни, и под настороженными взглядами баб начинал отбивать и править косу, а затем другую и третью. Как прошелся литовкой первый раз, вспоминая подзабытые ощущения живительного запаха свежей кошенины. Как поутру выстроил косарей поодаль друг за другом и наблюдал за их попытками повторить его движения. Как они по первому разу засаживали лезвия в землю и тихо ругались себе в усы, как кричал чуть позже им, чтобы держали пяточку. А потом все-таки не выдержал и, отняв литовку, добрый час наступал на пятки косарям, задавая темп. И как с сожалением возвращался домой, в
Болотное, чтобы продолжать утомительную кладку немного опостылевшей домницы, замечая на лицах оставленных им общинников блуждающие улыбки.
        Когда же началась уборка хлеба, те же косцы пришли уже с просьбой приделать к косе грабли, чтобы и тут можно было работать литовкой. Дело в том, что за литовкой кошенина оставалась в перемешанном виде. Выбирать из такой мешанины стебли и вязать в снопы было очень несподручно. Пришлось вспомнить конструкцию, оставшуюся у него в сарае еще от деда и над полотном литовки навесить деревянные грабельки с длинными зубами, через которые колосья укладывались на стерне в одну сторону. Знай, иди следом, вяжи снопы, да ставь их для просушки.
        Подходили и с просьбой придумать что-то для молотьбы. Николай почесал в голове, нарисовал на земле прутиком что-то типа чурбана, усаженного деревянными зубьями, по концам которого торчали спицы для оглобель. Вот, мол, запряжете лошадь, попробуете такую молотягу в деле. А коли хотите что дельное, договаривайтесь с плотниками, вечером их озадачу. А как сделают, подцепим это приспособление к водному колесу, токмо вот как вы снопы сюда довезете? Дороги то торной нет, тропку натоптали и все, даже отяков на руках перетаскивали, а телеги их разбирали. А на будущее вам надо что-то вроде конной жатки и молотилки одновременно. Попали вы, ребята, по адресу, всю жизнь этим занимался, но сам, увы, не могу сейчас, зимой разве что. Посмотрите на печь доменную, сможете за меня продолжить сие творение, пока я вашими делами заниматься буду? То-то же...
        Однако, вечером неожиданно для Николая пришел Никифор, позвавший с собой плотников. Староста и объяснил удивленному кузнецу, почему в разгар страды отвлекает мастеровых. Дело в том, что с грабками уборка ускорилась почти в три раза. А с учетом того, что сломалась вторая пила и Любим отковал из нее и остатков первой еще четыре литовки, жатва стала даваться меньшей кровью. Как у переяславцев, так и отяков с нижнего гурта, которым передали две из семи литовок. Так что любое приспособление для молотьбы, которое мог бы измыслить Николай, по мнению Никифора, оправдывало отвлечение людей от уборки хлеба, не говоря уже о стройке.
        Молотилку им Николай нарисовал, и делать ее начали, однако до ума ее довести не успели, потому что именно в этот день большинство отяцких отроков на работу и в школу не вышли. Что повлекло за собой проблемы, которые пришлось решать в более срочном порядке. Да что там говорить, даже некоторых из не ушедших в поход к черемисам новых дружинников Свара перехватил уже на дороге, жестами показав, что отпустит их за реку только после того, как те сдадут свои доспехи. Все вернулись обратно, однако нападали в учебных боях на своего учителя с таким остервенением, что тот под конец дня совсем измотался.
        - А с Петром советовались? - вмешался в спор старост Николай.
        - А як же, - кивнул Никифор, отмахиваясь от дыма костра, прянувшего в его сторону. - За старшего его воевода оставил. Токмо он одно ответил. Мол, силой принудить могу, коли желание есть, но воевода то не одобрит. А измыслить нечто, абы распрю не вызвать, как Иван али Трофим могли бы сподобиться, не смогу. Голова не так устроена...
        - Наблюдал я, как работаете вы... - задумчиво начал Николай. - И какая то несуразность вылезает... что-то не так вы делаете, а что... не уловлю. Вроде все..
        почти, как в моей деревне, но что-то глаз колет...
        - Так общиной мы живем, и работаем также, - гулко отозвалась Фрося.
        - Вот! Точно, - откликнулся кузнец, - поля у вас не разбиты по участкам, межей нет. Так же, как у нас раньше было. А ведь должны быть?
        - Ну да, должны быть, - кивнул Никифор, - но мы поначалу решили пашню, да огороды совместно обрабатывать, а урожай по едокам, да рукам работным делить. Скотина же у каждого своя осталась. Иначе не выжить было, особливо тем, кто без мужей остался. Дома поднимали всем скопом, всем скопом и землицу обрабатывали. А соседи наши новые... у них как у всех, разве токмо распри свои общиной решают. И детишек своих забрали они, потому как каждый из них сам по себе выживает. Нам то полегче, коли работать совместно в общине...
        - Так и работаете, небось, в полсилы, ежели на всех, а не на себя? - озадачился Николай.
        - С чего бы это? - не понял староста. - Все на виду, людишек немного и друг друга зрят. А те, кто другим промыслом занимается, так и они своим прибытком али работой делятся. Мыслю, во веки вечные так не будет, но покамест народишко не ропщет. Да и живем в домах общих, как семьей одной. Как отделяться будет кто, так и надел выделим. В Сосновке вот каждому свой кусок земли дадим, потому как дома там помельче будут, на семью большую токмо. Однако лишь при том, коли такой желающий на себя возьмет вспоможение вдове какой-нибудь оказывать. К примеру, детишек ее на ноги поднимать согласится.
        - Хм... с одной стороны, легче от урожая десятину ту же брать от таких, да меж обездоленных делить, с другой - человеческое участие дорогого стоит... Да... В общем, коли жатку конную соорудим на следующий год, так и неча делить. Общее то поле легче проходить... Хотя, добром такое совместное хозяйство может и не кончиться. Поначалу, когда свои все, да на виду, оно может и хорошо, а потом... А как поступаете, коли отлынивать кто начнет?
        - Ха! У меня не забалуешь, - усмехнулась Фрося, вынимая из углей котелок с какой-то заваренной травкой. - За полями я следила в прошлом годе. А вот на охотничка одного лень напала, было дело по первой зиме... Как ты его усовестил то, Никифор?
        - Да что уж там... урезали мы с Трофимом ему зерна к выдаче, да обсказали всем из-за чего, жинка его быстро в разум ввела, да и сам он опамятовал в тот же миг. А вот как с отяками быть... Не то что усовестить, объясниться то толком не получается. Один Юсь борзо языком треплет со всеми, так его по молодости из них и не слушает никто. А ныне ни воеводы, ни Ивана, ни Пычея нет, абы в разум словами их ввести.
        - А может и не стоит словом то? - протягивая Фросе первую попавшуюся глиняную емкость как пиалу для заваренной травы, высказал совет Николай.
        - Это как же? - раздался хор голосов старост и Фомы, не вмешивающегося прежде в разговор.
        - На стремлении к выгоде можно сыграть. Нижние то за нами тянутся из благодарности за спасение свое. А верхние пойти-то под нас пошли, да живут каждый умом своим. Выдели пару литовок на вечер тем пацанам переяславским с Сосновки, что на работы ходят, - шумно втягивая горячий взвар, с чувством произнес кузнец. - А вечерком пусти их с полными возами сена, мол, днями накосили, а к дождям под навес свозим. А сена, мол, возить да возить, слушок такой через Юся пусти. Пусть обскажет, что пацаны эти накосили столько, сколь общинники впятером горбушами да серпами делают. И грабками, мол, хлеб с такой же скоростью убирают. Найдется столько сена и возов?
        - Эээ... да найдутся, переяславские с новой веси скопом косили на дальнем лугу, - шумно выдохнул Никифор. - Не знают отяцкие о луге том. Так... вскроется потом... Да и пятерым не ровня тот, кто с литовкой-то.
        - И пусть не ровня... А вскроется когда? Через полгода? Бабы ваши проболтаться не могут, языка не знают... - крякнул Николай, допивая взвар и стряхивая капли из посудины. - А через день-два тот слушок дойдет в нужные уши. Добавьте еще токмо, аже литовки в следующем годе получат те, кто без перерыва на работах в Болотном был. Коли воевода осерчает, так и будет, кстати. И наблюдайте, как очередь выстраивается из тех, кто вернуться хочет.
        - А коли не захотят отроков возвернуть? - с сомнением протянул Никифор.
        - Дружинные то остались, хоть и покобенились, значит не все так плохо, - пожал Николай плечами. - А коли не вернут детишек, значит совсем их прижало, помогать надобно... Хоть тех же воев отпустить в помощь.
        - Юся беру на себя, - сказала, как отрезала, Фрося, - хороший хлопчик, понятливый, лишнего не сболтнет. И ребяток выберу. А с тебя, Никифор, возы и сено. А ты Николай, со Сварой потолкуй. Лучшие-то к черемисам ушли... Из оставшихся, глядишь, и выделит кого в помощь, а сам пусть вновь набранных готовит.
***
        - Сподобились разрешения моего спросить, так? Коли память не изменяет мне, надысь вы не такие смирные, да послушные были, - Свара оттолкнулся спиной от сруба, к которому перед этим прислонился, ожидая подходящую делегацию, и засунул пальцы рук за пояс. Перед ним, пряча взгляды и опустив головы, мялись дружинные, которым не терпелось отправиться за реку, чтобы помочь семьям с уборкой урожая. Оружные вои кряхтели, поглаживали бороды, но стоически молчали, готовясь не одну минуту выслушивать острого на язык Свару. Однако тот не стал на этот раз долго их высмеивать, придираясь к кривым рукам, неуклюжим телам и старым, но сопливым носам, а почти сразу свел свою речь к неожиданному предложению. - С уходом давешним вашим воевода разбираться будет, я же выскажу ему мнение свое, аже таким косоруким не стоит меч доверять, а уж поступков, кои воинам под стать, ждать от вас вовсе не приходится. Кхмм... Просили, однако, за вас... Ну, что же, для смердов самое то в землице копаться. Отпущу вас, токмо абы меня скука не заела, принесите вы мне перед тем... Как у вас говорилось, отрок, про земли дальние? -
обратился Свара к Тимке, что-то обсуждающего с Мстиславом внутри сруба.
        - За тридевять земель, принести яблочко наливное, - не растерялся тот, однако спустя мгновение сконфузился под пристальным взглядом Свары, понявшим, что отроки не просто так слонялись рядом и чутко вслушивались в то, что происходит.
        - Вот! За яблочком в старую весь сбегайте! - вернул свое внимание отякам Свара, закатив вверх глаза и постучав себя по плоскому животу.
        - Так нет у вас там яблок, - скороговоркой произнес Юсь, выступавший, как обычно, посредником. - Коли в нижний гурт сплавать, так там несколько одичавших яблонь есть, стрясем.
        - Диких... А мне наливное желается! - сварливо произнес начальник воинской школы, однако чуть погодя оттаял. - Ну ладно, пусть меду крепкого бочонок принесут поутру... Токмо абы не знал о том никто, ясно? В ночь пойдете...
        - Так ночью их не пустят в весь... коли за медом придут они, - не понял Юсь.
        - А ты мыслил, я перинку у себя подбить попрошу? - ласково спросил его Свара и повернулся к отякам. - Салом тут заросли без полусотника, аже гонял их без продыха по лесам! - нежный тон стремительно перешел в окрик начальства. - Пусть вот мальцы еще под ногами у них мешаются, абы не казалась прогулка легкой... Мстиша!
        - Я! - тут же вырос перед Сварой заместитель Юся по школе.
        - Не дадите этим воям принести мне бочонок, просите поблажку по школе какую хотите... на три дня.
        - Мы сами его принесем! - встрял Тимка, спрыгнув на землю с недостроенного крыльца и становясь рядом.
        - И за то хотим обучения на мечах... - добавил Мстислав, и признался, - ужо натесали из дуба десяток, хоть и малого размера.
        - Из дуба... Натесали... Хотим... - передразнил его Свара, и вдруг махнул рукой. - А пусть! Кто принесет поутру, того и победа. Эээ... идут по два с половиною десятка с обеих сторон. По стреле тупой на каждого. По одной! Деревянные мечи али другое что из дерева дозволяется в любых количествах. Стрелять токмо по ногам. Ежели попал, то убит, а коли повыше место на теле стрела задела, то сам стрелок выбывает. Это абы отроки глаза не повыбивали воям. Мечом али другим оружием чуть коснутся кого, хоть царапнут, то сразу тому уходить в сторону. Так что брони не вздеваем, ни к чему. Коли кто нарушит правила сии, так той стороне поражение припишу. Коли увечье кто нанесет, то же самое. Гондыр с Терлеем глазами моими будут при том. Все не отследят, да мыслю, все должны понимать, аже слово перед собой держать надобно, а не перед другими. Сей миг... за полудень ужо перевалило. При закате и начнем. По разным сторонам речушки пойдете, выйдете от плотины. Дозволяются любые хитрости с того момента, как отмашку дам. Мстиша, отрока мне пришли, коего я к Петру отправлю, а то постреляют вас как курей ночью-то...
Однако и зрить дозор зорче будет после слов моих к ним. Ах, запамятовал... По заре мне в руки отдадите тот бочонок. Там же, на плотине. А возьмете его в подклети дома дружинного, ровно на ведро он. Да не перепутайте, там в некоторые и насадка войдет, не трогайте их, токмо побьете лесной дорогой по темноте. Ночью меня не будите, сплю я в это время. Все перевел, Юсь? Пусть не ершатся, обратного ходу не дам. Ну, до вечера, пошел я...
***
        - У нас время до заката, - Мстислав посмотрел в сторону отяцких ребят с Сосновки, стараясь раздельно проговаривать слова для большей понятности, - а то и менее, надобно подготовиться. Кто мысли полезные имеет?
        - Кха-кха... - прочистил горло Тимка, и по старой школьной привычке поднял руку вверх, чтобы его заметили.
        После кивка Мстислава, который был назначен помощником Юся и формально командовал всеми отроками в отсутствие старших, он вышел на середину поляны и встал рядом с тем напротив сидящих ребят, которые за прошедшие недели по общему мнению зарекомендовали себя с лучшей стороны. Точнее, такое мнение выразил Мстислав, предварительно посоветовавшись с Андрейкой и Тимкой. Первый из советчиков уже возглавлял пятерку на постоянной основе, вполне с этим справляясь, а последний, хотя и не вполне оправился от ран, но обладал, имея на счету четырех убитых буртасов, просто непререкаемый авторитет среди сверстников. Да и мысли не раз высказывал дельные. Кроме упомянутой троицы на поляне присутствовали еще отяцкие ребята из семей мастеровых, переехавших из нижнего гурта. Звали их Можга, Юбер и Посэг, однако ребята их сразу переименовали в Мошку, Юрку и Прошку, чему те особо не противились, сами при этом в разговоре коверкая на свой лад переяславские имена.
        - Против воев мы сопляки, однако это нас и спасет, - начал Тимка, переводя свой взгляд по очереди с одного лица на другое и читая там только недоумение. - Они не ждут от нас сопротивления, думают, мы лишь мешаться будем под ногами. А нам надо действовать так, будто мы должны принести тот бочонок.
        - Жатва... Много людей. Мы не... - вмешался Мошка и остановился, запутавшись в малознакомых словах. Мошка и в самом деле был похож на свое имя. Мелкого росточка, он постоянно крутил руками, помогая себе в разговоре, забегал перед собеседником, заглядывая в глаза, что-то постоянно щебетал и куда то двигался. Однако, суетливым он не был, и вызываемое мельтешение в глазах было лишь внешним эффектом, прикрывая до поры цельную натуру. По крайней мере, с того момента, как его поставили над пятеркой, добыча глины и замес приросли почти на треть, а в пятерке прекратились выяснения отношений.
        - Ты хочешь сказать, что побеждать мы не должны? - поднял бровь Тимка. Получив утвердительный кивок, чуть подумал и добавил. - А мы можем и не отдавать тот бочонок в руки. Поставим перед Сварой его, пусть сам решает, отпускать воинов или нет. Пойдет так? Тем более... мне кажется, он уже все решил, только напоследок поучить их уму-разуму хочет...
        - Так и решим, - согласился Мстислав, - как победу добыть, знаешь?
        - Мыслю, того никто не знает, - вздохнул Тимка, - силы уж больно не равны... Однако, раз нам разрешили любые хитрости, надо использовать их... везде, где только можно. Нам ведь не выиграть надо, а себя показать. Предлагаю... в первую очередь поделиться на разные группы, по способностям и действовать по разным направлениям. Стрелки, инженерная группа... ну, это те, кто ловушки будет ставить. .
        - Не успеть, - возразил Юрка, тщательно подбирая выражения, - они убегут... быстро.
        - Я об этом как раз и говорю, - Тимка старался степенно и взвешенно выкладывать свои мысли, вскачь несшиеся в его буйной голове. - Действовать надо на всех уровнях... эээ... к примеру, ловушки ставить на дружинников, которые будут возвращаться обратно. Загодя все продумать. И поставить туда загонщиков... тех, кто будет отвечать за то, чтобы они в эту ловушку попали. А в саму весь отправить трех-четырех ребят, больше и не надо, народу-то прорва.
        - Понял я тебя, - Мстислав сощурил глаза, явно прокручивая в своей голове какой-то сценарий, - и вот что я предлагаю...
***
        Закатное солнце медленно опускалось за кромку леса, окуная в густой сумрак высокие хвойные деревья, росшие по краям лесной речки и окрашивая в красноватые тона лица стоявших около плотины людей. Недовольные лица. Недовольные самой игрой, происходящей в то время, которое нужно проводить на полях, вставая до зари и убирая столь драгоценный для выживания хлеб. Недовольные тем, что Свара в первую очередь распорядился снять тетивы с луков и убрать их в котомки за плечами. Как выразился глава воинской школы, чтобы не постреляли друг дружку на месте и не лишили бы его столь увлекательного действия, как бой петушков с цыплятами.
        - Ну, двинулись, - махнул Свара рукой, вызвав этим серию судорожных движений со стороны дружинных. Потянутые из-за поясов деревянные мечи, сброшенные с плеч котомки, из которых доставались тетивы, первые шаги через плотину в сторону отроков. Они явно хотели разобраться с теми сразу, на месте. Чтобы детки не путались под ногами и не попадали под руку, когда придется лезть в темноте через тын, мимо настороженных дозорных.
        А отроки сразу ожидаемо порскнули в стороны, большая часть из них побежала по тропинке в сторону старой веси. А меньшая часть, точнее пятерка под предводительством Посэга, сына отяцкого охотника, зарылась руками в еще не совсем вытоптанную траву около самого обрыва реки. В стороны полетели комья травы и в руках отроков показались... небольшие луки, из которых они учились стрелять еще в раннем детстве, и которые не жалко было зарыть в яму на прибрежном обрыве, пусть и выстланную сухой травой. Этих луков было более чем достаточно, поскольку часть дружинных буквально выстроились вдоль плотины всего в паре десятков метров от ребят, пробираясь мимо Свары, вставшего посередине перехода через реку, уперев руки в бока и не собиравшего сдвигаться даже чуть, чтобы пропустить кого-нибудь мимо себя. Первый слитный щелчок тетив вызвал ругательства трех человек из егерей, схватившихся за ноги, следом последовал еще один залп и еще большая часть начала доказывать Сваре, что отроки поступили нечестно, остальные же отступили или попрыгали с плотины в воду, чтобы не попасть под стрелы. Часть отяков все же успела
натянуть луки, но подростки к тому времени уже растворились в густых зарослях.
        - Десять выстрелов из двух с половиной десятков и восемь выбывших, - невозмутимо отпарировал начальник воинской школы жалобы, поступившие к нему. - Как завлекательно, - чуть позже пробормотал он, когда на часть разъяренных воинов, начавших преследование убежавших по тропинке отроков, обрушился еще один ливень стрел в упор из прибрежных кустов, где успели засесть совсем другие стрелки. - Пять из пяти. И ни одного, кто бы головой думал.
        В этот момент у егерей все-таки нашелся кто-то, раздающий команды, они успокоились и стали методично прочесывать лес, иногда постреливая и извлекая оттуда исподтишка усмехающихся подростков. Пару раз Свара разглядел даже увесистые затрещины, видимо, встретились родственники. Однако вместе с семеркой отроков явились обратно на плотину и двое дружинных, ругаясь чуть в стороне на правила, которые заставляли выбывать из игры даже при слабом касании деревянных клинков тела.
        - Тьфу, - не выдержал Свара, и обрушил на оставшихся такую брань, от которой у некоторых втянулись головы в плечи, хотя они и не понимали почти ничего из услышанного. - Вояки! Неужто полусотник ваш разумных всех забрал? - подвел итог начальник школы, переходя на нормальный язык, после чего в перевод включился Юсь. - Не оценили своего противника? За мелочь под ногами посчитали? Взъярились и о своей главной цели забыли? Тьфу...
        Тут уж оставшийся десяток опомнился совсем и тихонько потрусил по своей стороне реки, вглядываясь в прибрежный тальник. Однако спустя короткий миг раздался одинокий вопль ярости, а пришедшие затем хмурый дружинный и тайком улыбающийся отрок, явно радующийся таким разменом, доказали всем, что неприятности для егерей еще не закончились.
***
        Гондыр и Терлей, вернувшись под утро на плотину, с жаром рассказывали Сваре и Юсю о ночных догонялках, устроенных неугомонными подростками.
        - Приметил я Тимку на дереве над рекой, как раз напротив старой пажити, там выход из леса только один такой удобный, - ухмыльнулся в усы Гондыр. - Ночь-то лунная, глаза блестят. Он тоже меня увидел, зубами сверкнул, да рукой помахал, спрячься мол, не мешай. Сижу, жду, дремать уже начал. Вдруг слышу, бежит кто-то по тропинке, да не один. Юбер и еще двое отроков как порскнут из-за поворота, да в реку прямиком. За ними двое наших из второго десятка, встали над обрывом, портки поправляют. В воду не хочется, намаешься потом мокрым-то. А тут свист над ними, Тимка с другим отроком летят... Они же в этом месте раскачиваются на веревках и в воду сигают, кто далее... Вот и пролетели аккурат рядом с ними, да чиркнули их мечами своими деревянными. Одного так вовсе в воду скинули, Тимка не рассчитал... Али наоборот, рассчитал, стервец. От веревок-то не отцепились, обратно на них вернулись, приземлились на поляну, а тут как раз остатки десятка выбегают... Одного прихватили, а Тимка убег.
        - Судя по всему, дальнейшее уже я видел, - Терлей перехватил нить рассказа. - Сплоховали мальчонки, двое сиганули с тына, видать из тех трех, кто сразу побежал в весь, да напоролись как раз на оставшихся четверых.
        - Бррр... Терлей, сам понимаешь, о чем сказываешь? Як младенец ведь лепечешь, - возмутился Свара, выслушав перевод. - Какие двое, где третий, что за четверо? Докладывать тебя учили?
        - Ну... да. Отроки отправили троих в весь за бочонком, покуда остальные ставили ловушки. Пропадали они там полночи, Петр сказывал, что дозорного прямо к подклети посадил, потому так нескоро у них и получилось. В итоге, один малец, Можга звать его, разыграл представление, будто ногу сломал, через тын сигая... Кхе! Признался, зачем лез, плакался правдиво... Дозорный к лекарю его понес, тот как раз в доме у Любима гостил. Петр-то их перехватил по дороге... кхе... тоже не спал, забавно ему было за всем наблюдать... Вот, всыпал он, значит, дозорному за оставление службы, а Можга тем временем смылся. После же оказалось, что хватило двум другим этой малости, утащили бочонок-то.
        - Ну, а пошто сказывал, что сплоховали они? - спросил Свара, пристраиваясь поудобнее на плотине рядом с желобом и свешивая ноги вниз. Потом похлопал рядом с собой, приглашая Юся и рассказчиков присесть.
        - Ну, так в перелеске около старой пажити четверо оставшихся из дружинного десятка их и перехватили, - усмехнулся Терлей. - Огрызались мальцы нещадно, один из них бочонок сумел подбросить вверх, а сам в ноги кинулся тому, кто мед этот ловил, да полоснуть успел по ногам-то...
        - Бочонок? С целое ведро? - присвистнул Свара. - И что с тем бочонком? Цел?
        - А что ему будет в лапах дружинных. Они то понимают его ценность... в отличие от отроков, - крякнул Терлей, - однако двоих при ловле той потеряли...
        Неожиданно окружающие увидели, как Свара зашелся мелким хихиканьем, пытаясь вставить слова сквозь сотрясения своих плеч и закашлявшись под конец.
        - А я-то... я-то думал, что они под теми деревьями делали на закате, как все убежали... Хи-хи-хи... кха-кха, - наконец, успокоившись, начальник школы выговорил, - а они просто забавляются с воями моими... И кто у них такой веселый? Да... Видите те березки около обрыва? У которых вершинки нагнуты? Что там сбоку около них? Тропка мелкая, сильно в обход основной идет. Да пуганой вороне семь верст не крюк... Сами-то отроки на остальных дорожках уселись, что по обе стороны речки натоптаны. Шумят, да костры жгут... Куда тем двоим деться, куда пойти? Вон они, кстати, оттуда и появились. Раззявы... Смерды, одним словом...
        Двое егерей, крадучись, вышли из леса и припустились бегом через густую невысокую поросль, озираясь на отроков, которые начали вставать и зашагали в сторону плотины. Один из них, придерживая бочонок, неожиданно встал перед упомянутыми березками, пытаясь понять, что его встревожило. Это дружинного и спасло. Деревья стремительно разогнули свои стволы, потянув за собой из-за кустов сеточку, которая пронеслась над травой, а затем зацепила и сбросила в воду перед плотиной его поторопившегося соратника. Последний оставшийся дружинник кхекнул, оглянулся на неторопливо приближавшихся отроков и засеменил к плотине, протягивая бочонок Сваре.
        - Ну, мальцы, порадовали, - протянул глава воинской школы, после того как мрачные ратники и зевающие подростки собрались перед ним на поляне, - хоть и проиграли, да видно было, аже просто не хотели вы этот бочонок нести... Тяжелый, да неудобный... Кхе-кхе... - грозно посмотрел он на отяков. - Что встали? Вперед, за реку, вернетесь через месячишко, ужо погоняем мы вас с полусотником... И что вы желаете? - Свара опять обратил свое внимание на отроков, проводив взглядом уходящих дружинных. - Просить о мечном бое забудьте... Кхе... И без того хотел азам этим вас обучать. Что еще?
        - Выспаться бы нам, - улыбнулся Мстислав, - в сие время с тяжестями токмо бегать и начинаем.
        - Спите до полудня, а далее ужо не мое время, - махнул рукой Свара, - еще что? По делу...
        - Как бы поутру время нам выделить в мяч поиграть? - вмешался Тимка. - И вместо разминки сойдет, да и... более сплоченными будем, что ли.
        - Это что за диво, мяч ваш?
        - Кожаный чехол круглый сшили, мхом сухим набили, сойдет поначалу, - пустился в объяснения Тимка. - Мяч этот надо в ворота загнать, ну... вместо них два колышка пойдут. Пинать его только ногами разрешено, да еще головой бить... всем можно, кроме рук. Остальное доскажу, когда играть начнем.
        - И какая польза от сего для ратного дела? - задумался Свара.
        - Пользы, может, и никакой, окромя выносливости, - вмешался подошедший Николай, присаживаясь рядом с ним, - а вот удовольствие получишь огромное, когда за какую-нибудь команду переживать будешь. А поскольку ни я, ни Фроська этой заразой им заниматься днем не дадим, пусть уж утром мяч гоняют.
        - А с чего это я должен им давать этим заниматься, коли ты не хочешь? - возмутился Свара, предварительно всех отпустив и обещав подумать о ребячьей просьбе.
        - Плавка скоро, Свара. Кирпичей совсем чуть не хватает, а топлива в обрез, - вздохнул кузнец. - Формы для шестерен к пилораме и водяным колесам доделать надобно. Да и колошник отлить хочется хитрый, чтобы руду засыпать через него. Трубы опять же нужны, по которым газы колошниковые пойдут для сжигания в кауперах, где воздух нагреваться будет...
        - Хватит ужо, - поднял руки Свара, - застращал совсем словами незнаемыми, будто понимаю я что из слов этих... Видел я, однако, как формы твои Вовка с Фомой делают, круглые такие. Фома по кругу меряет, а тот ему талдычит что-то. Мол, нечего измерять круг этот, достаточно знать сколь будет от середины до края. Тот ему опять, мол, нам заказали, абы шестерни за оборот столь прошли, сколь на мерке у него, неча от середины то измерять, а тот ему на земле прутиком каракули какие-то писать... Думал, подерутся, ан нет, ушли куда-то...
        - Ко мне и ушли, прав Вовка тогда был, - усмехнулся Николай, - не выветрилось у мальца еще из головы учение, да и я кое-что подсказал.
        - Да какая разница, как считать-то?
        - Большая. Если каракули те применять, так объем высчитать можно у формы той. И знать будем, сколь чугуна жидкого туда заливать надобно. А то зальем половину детали, только форму испортим. Доставай оттуда потом чугун, да плавь заново. А если деталь большая, так и не пролезет в печь. Считай, что испортили, да и топливо лишний раз тратить придется... А лить много чего. Если позволишь, я и твое время отнял бы у отроков, да на дела свои использовал...
        - Нет уж, - начал ворчать Свара, - отняли ужо одних... Хотя тех не жалко. Как их мальцы разделали, аж пух и перья летели. Вот из отроков сих что-то, может, и получится, коли подрасти успеют. Точнее, если дадим мы им такую возможность...
        - Все я понимаю, твое дело не самое последнее, да только и кушать что-то надобно и без металла не прожить, - Николай стал подниматься, показывая, что разговор пора заканчивать и приступать к повседневным делам. - И как тут быть, не знаю...
        - А что с возвратом отяцких мальцов?
        - Да опростоволосились мы... Точнее, я, - хмыкнул Николай, - думали на жадность новых поселян проверить, а оказалось... В общем, Фрося попросила Юся помочь в том деле, а он возьми, да выложи ей все, что думает. И про покос на дальнем лугу они знали, и про то, что литовками сподручнее работать. Только знали еще, что этих грабок всего раз-два и обчелся, никто им их не выдаст, а предложить за них нечего. Убирать же хлеб надо сей час, а не в следующем годе. Зерно осыпаться скоро будет, а мы тут проверку на вшивость развели... Потому и мужики... тьфу, дружинные твои ни о чем думать не могли, кроме страды. А ты... раззявы, раззявы. Не до того им, хоть и знаю, что ты скажешь на это. Мол, воин в любое время должен ратное дело не забывать... Так, да не так. Не воины это еще, учить их тебе, да учить, а потом выбирать из них лучших, остальные про запас будут в случае большой нужды. Да и про то, что они токмо о себе думают, это я лишку хватил при разговоре том. Родство у них сплошное через весь гурт идет, и дальнее и ближнее. Плохо то, что без дальних поселений они выродиться могут, да тут мы, надеюсь,
поможем...
        - Кхмм... Это да, это мы могем, - оправил усы Свара и улыбнулся, что-то вспомнив.
        - Вот-вот, кобеля им такого как раз и не хватало... Да не смеюсь я... И им нужна свежая кровь, и нашим бабам одиноким с их стороны кто-нибудь не помешал бы. Ну, это я отвлекся... Вот то у них хорошо, что эти самые родственные связи не дают им своих без помощи бросить, пусть и отдельные хозяйства каждая большая семья имеет. В общем, потому мы на тебя и надавили вечор еще раз. Коли дружинных из Сосновки отдашь, то такая прорва работных рук позволит им и мальцами поделиться. Не всеми, но и часть делу нашему полезна будет. Лишь вестника снаряди, абы позвать можно было очень быстро в случае нужды...
        - Кха... это ты меня учишь?
        - Просто мысли вслух... Извини. Думаю, потом и наши с уборкой им помочь могут, коли со своей управятся, конечно. Окупится это... Тут понимание с обеих сторон должно быть, а его-то как раз не всегда хватает...
        Николай махнул рукой и отправился в сторону возвышающейся домницы. А Свара остался в одиночестве раздумывать над словами, которые произнес кузнец, и теми возражениями, которые у него самого так и не вырвались из сомкнутых уст. Кто прав? Те, кто требует всех людей на уборку хлеба, для того чтобы выжить холодной зимой? Или те, кто учит этих людей защищаться с оружием в руках? Или, быть может, те, кто собирается делать для первых инструменты, а для вторых оружие? Или все они вместе? Кто знает, жизнь рассудит...
        Глава 24
        - Эй, красавица, водицы не поднесешь ли? - Михалыч чуть помедлил, глядя на недоумевающее лицо черемиски, выбежавшей из кудо, и показал жестами, что хочет пить. Та ослепительно улыбнулась, обнаружив ямочки на щеках, и спустя мгновение принесла ковш холодной воды, зачерпнутой из бадейки, стоящей в тени под деревьями. Кудо представляло из себя небольшой летний сруб, в котором обитало посольство из Переяславки, состоящее из самого полусотника и его воеводы. Верхние венцы этого дома, покрытые корой ели, сходились постепенно на нет, оставляя лишь отверстие для выхода дыма. Внутри же был только открытый очаг с подвесным котлом, сложенный прямо на земляном полу, да полати с набросанными шкурами, тянущиеся вдоль одной из стен.
        - С нашими бабами местные молодицы схожи, - добавил Трофим в продолжение долгого разговора, оглядывая девичью стать, мелькающую тенью по двору, - чернявые токмо, да чуть раскосые. И эта девица вроде такая же, а глаз не оторвать, так бы и любовался всю жизнь...
        - Всю жизнь? Зачем же дело стало? - хмыкнул Михалыч, тоже не отрывая взгляд от молодой черемиски. - Бери ее за себя. Мужнюю жену к нам бы не приставили... к двум холостякам-то. А эта... в самом расцвете, лет двадцать пять, а черными глазищами уж как в тебя стреляет... Может, и рожала уже, с дитем возьмешь, все не самому пеленки менять... Да и фигурка при этом на диво сохранилась...
        - С чего помыслил ты, что своим дитям я пеленки менять буду? - недоуменный взгляд Трофима говорил красноречивее произнесенных слов. - Не мужа сие дело...
        - Ну да, ну да, - продолжил полусотник, ничуть не отвлекаясь от своего приятного созерцания. - Токмо на матушку ее взгляни вначале, узришь, какова эта молодица будет в старости. Местные-то годам к сорока на наших уже не похожи. Увядают уж очень быстро, может кровь южная есть али генотип такой...
        - Чего такой?
        - Ну... тоже кровь, не бери в голову, - махнул рукой Михалыч. - Хотя эта... почти с тебя ростом будет, не чета остальным, те низенькие. А каковы обводы... ой, не травите мне душу... в постели, верно, горяча будет! Представь, обнимешь ты ее, прижмешь к своей груди, проведешь по спине рукой, да так... чтобы она при этом к тебе прижималась самыми сокровенными частями своими. Потом подложишь ей одну руку под затылок, другую чуть ниже талии спустишь, поцелуешь в уста сахарные...
        - Ты... случаем с дуба не падал, полусотник? - хмыкнул Трофим. - Али тебе... как уж ты сказывал-то... моча в голову ударила?
        - Не моча, тут расход других, более полезных продуктов намечается... Но почти из того же места и, может быть, не у меня, - Михалыч наконец оторвал взгляд от девицы и многозначительно вернул свое внимание Трофиму. - Тут вот какое дело... Девица эта язык наш, как свой понимает. Моторика чуть запаздывает...
        - Хватит, Иван! - прервал его воевода, напрягшись от произнесенного полусотником монолога. - Давай по делу, а не чужеземными словами бросаться...
        - Я и говорю, что мелкие движения... То, что она чувствует, на лице ее проявляется чуть с запозданием. Значит, язык наш для нее не родной, что естественно, а на перевод время требуется. Хотя вид непонимающий она здорово делает. А вот когда я про объятия, да поцелуи стал рассказывать, скулы у нее розоветь начали, а дыхание немного участилось... Как наяву девка себе все представляла, ох, чувственная особа нам попалась... Я уж не говорю о других признаках, гхмм...
        - Да... Знать, тебя не токмо глотки резать учили...
        - Не только, основы давали еще кое-какие, а остальное все самому на войне довелось познать... Задашь вопрос человеку, а потом наблюдаешь, соврет он тебе или полуправду скажет? Попадешь ты в засаду или обойдется? На своей шкуре и проверяешь потом... Хотя, тут в основном интуиция работает. Был у меня боец... ну воин, так он сходу определял, врет человек или нет... А вот объяснить свои выводы не мог, так что мне приходилось до всего этого умом доходить.
        - А с чего ты при ней-то все сказываешь?
        Михалыч щелкнул пальцами, привлекая внимание девушки, и жестами поманил ее к себе поближе:
        - А вот почему... Видишь как напряглась? Знает кошка, чье мясо съела... Когда водицы подносила, от улыбки ее, да взглядов... даже кобель из-под плетня вылез, не говоря уже о том, что вся примятая трава в рост поднялась, а теперь аж заледенела. . Мнится мне, воевода, что не просто так нам красу эдакую заслали. Хотелось кому-то нас послушать, да выведать тайное что... Однако... вот ты бы помыслил баб в таком деле использовать?
        - Так разболтают же все потом...
        - Вот! - Михалыч поднял указательный палец. - Разве что в Царьграде такое задумать могли бы, да баб правильных при этом воспитать, а тут... в глухой тайге, кто может до такого дойти? Значит... что это значит?
        - Договаривай ужо, раз взялся, - пробурчал воевода, послав сочувственный взгляд черемиске. - Вишь, как переживать стала. Губы облизывает да прикусывает, аж припухли они, сама раскраснелась... словом, извелась вся.
        - Вот ее волнение и указывает, что не кугуза она посыл. Кто-то другой тут игру затевает... иначе спокойная была бы, как удав... змея такая. Прикинулась бы плесенью какой или мхом, раз ростом вышла, - съязвил Михалыч, состроив для девицы смешную рожицу, - и не отсвечивала бы губами своими, да очами блестящими...
        В ответ черноволосая красавица прыснула в кулак, зазвенев цепочками из мелких серебряных колечек, шедших по краю кожаной головной повязки, и бронзовыми браслетами на руках. Сделав вид, что засмущалась, девица чуть подобрала полы вышитой рубашки и так легко умчалась к поленице дров в противоположном углу двора, будто кто вспугнул эту стройную, быстроногую лань.
        - Не вышло, крепкий орешек достался, - досадливо поморщился полусотник, когда черемиска оказалась вне зоны слышимости негромкого разговора.
        - Что не вышло?
        - Разговорить ее не вышло... А так, мало ли от чего она засмущалась или чему засмеялась? На жареном не поймали, остается гадать, кто же ее заслал... А слышала она достаточно, хотя никакие тайны особые мы с тобой и не обсуждали, - тихо закончил Михалыч и встал с лавки, на которой они с Трофимом коротали время во дворе усадьбы, ожидая когда черемисский князь примет суздальских гостей и позовет их. Подойдя к девице, складывающей дрова из поленицы на сгиб локтя, он предложил ей свою помощь, мягко забрав у нее стопку колотых чурбаков, и предложив знаком накладывать ему еще. Поведя бровями, черемиска недоуменно улыбнулась тому, что статный воин хочет помочь ей по хозяйству, но все же накидала ему на руку еще немного. А потом даже стала накладывать сверх этого небольшую горку, с хитрецой улыбаясь. Однако, неловкий полусотник покачнулся, одно полешко съехало и через мгновение упало прямо на ногу молодой хозяйки, как раз обернувшейся за новой порцией дров.
        - Ай!
        - Не зашиблась? - участливо спросил Михалыч у наклонившейся девушки, растирающей через поршни отбитые пальцы.
        - Нет, уфф... Ой...
        - Добре. Теперь сказывай, куда дровишки складывать... И скажи хоть, как зовут тебя, красавица?
        - Улина... - недовольно отозвалась та нежным грудным голосом. - До очага неси.
        - А коли князь ваш узнает, что девица какая-то догляд за нами вела? - продолжил свой допрос полусотник, вышагивая по пути в дом рядом с Улиной, которая на этот вопрос гордо вздернула свою голову, предъявив всему миру в лице глазеющего на нее воеводы точеный аристократический профиль. - Что делать тогда будешь?
        - Мышке слезки, а кошке все токмо игрушки, - гневно раздулись ноздри девушки.
        - Оп-па, да ты этого зверя знаешь, оказывается? Я про кошку...
        - Видала я многое, чужестранец, - проходя мимо воеводы, девица будто случайно задела его подолом рубахи и юркнула в дом. А оттуда уже донеслось. - Токмо дурень всех дурнями почитает...
        - Просвети тогда, отчего же не умоляешь нас о тебе князю не говорить? - Продолжил настаивать Михалыч, ссыпая поленья около очага. - Или ты все-таки с его дозволения за нами приглядываешь? Не в родне ли ты у него, что он тебе такие дела поручает?
        - От осины яблонька не вырастает...
        - Че... Хрр... - воевода попытался решительно присоединиться к разговору, однако ограничился невнятным междометием, стукнувшись со всего маха головой о притолоку низенького входа. Все же столь незначительное препятствие его не остановило и он, нагнувшись, протиснулся следом за собеседниками внутрь кудо, придерживая двухстворчатые двери. - Да что уж ты пристал к нашей кормилице? Раскрой глаза, снедать она нам готовит...
        - А ты уши раскрой, - возразил Михалыч, - по разговору видно, что Лаймыру она кем-то приходится. Может племянница, а то и дочь... А то ведь все глаза на нее проглядишь, никак оторваться не можешь...
        - Я отцу своему дочь, а Лаймыр мне дедом по матери приходится. Он и попросил за вами приглядеть...
        - Хм, что он нас-то не упредил? Мы тут про тебя ужо всякое помыслили, - виновато пробормотал Трофим и вдруг спохватился. - Али не примет нас нынче князь ваш, а? Улина? Оттого ты и готовку затеваешь, на ночь-то глядя? Токмо маловато что-то для двоих мужей...
        - Закормишь кошку, так она мышей ловить не станет, - ушла от ответа Улина.
        - Так тебе по нраву ловля наша? Смотри, останемся голодными, съедим, а косточки оближем, - попытался пошутить Трофим и подсел к девушке, которая в это время помешивала кипящее варево, добавляя туда зелень для аромата.
        - Атмашке кол пурен гын, подышкат верештеш, - замахала та руками перед лицом, отгоняя едкий дым, попавший в глаза.
        - Про что сказываешь, краса ненаглядная? Язык-то твой не знаем, прости Христа ради, - Трофим наклонился к девушке и подул, не сколько отгоняя дым, сколько попытавшись откинуть пряди волос, выбившиеся у той из-под головной повязки и закрывшие при этом лицо.
        - Сказываю, раз попалась волку в пасть, не вернешь, - вытерев выступившие от дыма слезы, Улина подняла руку, чтобы заправить выбившиеся волосы, но неожиданно повернулась к Трофиму, не отводя глаз. - Что, вой, проглотишь али боязно, что мышка поперек горла встанет?
        - Такую мышку впору в руки взять, да оберегать всю жизнь от кошек, - воевода потянулся, чтобы помочь ей заправить прядь, но рука его дрогнула и накрыла хрупкую женскую кисть, сразу замершую от робкого прикосновения.
        Тихо стукнула створка двери, незаметно для двоих выпустив скользнувшего как тень полусотника.
        - Ай-яй-яй, Лаймыр, - сразу стал ворчать Михалыч, стоило ему выйти во двор, - ведь все рассчитал, зараза такая, двое холостяков, внучка писаная красавица, глаз не оторвать... Теперь бы выяснить, кто у нее папа... Да мыслю, ты и это уже продумал задолго до нашей встречи, старый хитрец. Только вот что тебе от нас надо-то? Что-то ведь не шуточное, раз на словах не сказал...
***
        Вечером того же дня Михалыч понял, что дело худо, потому как Трофим приобрел чересчур задумчивый вид и отвечать стал немного невпопад.
        - Ты что, серьезно на девчонку эту запал? - попытался он растормошить своего воеводу, устроившись удобнее на верхнем ряду полатей.
        - Запал? А... Нет... не знаю...
        - Хм... Ну ладно, в дела сердечные лучше не вмешиваться, а то тебе же и достанется... в любом случае. А коли надумаешь что, так признаешься когда-нибудь. Ты лучше вот что мне объясни, сколько черемисов в междуречье Ветлуги и Вятки обитает, приценивался?
        - Много...
        - Ну, сколь много-то?
        - Не знаю, - заворочался Трофим на нижних нарах. - Кто же считал? Тем паче, в этом междуречье не одно черемисское княжество... Мы с тобой токмо с Ветлужским кугузством дело ныне имеем...
        - Ну, что замолчал? Давай сказывай далее... Хотя бы про численность Ветлужского княжества. Я-то первый раз их поселение вижу, так и то сразу заметил, что не такой уж и дикий край тут... Кузни, кожевенным духом шибает, мастерские разные, а народу-то в городишке поболее, чем у нас всех вместе взятых.
        - Так князь же здесь сидит, в Шанзе... Потому и копятся людишки в городке, всякому сытно поесть хочется, а прибытка тут больше. Заметил, как дирхемы серебряные мелькают у людей торговых?
        - Угу. Хочешь сказать, что другие поселения поменьше будут? - свесился Михалыч со своего места.
        - Хочу сказать, что тут стольный город, а через другие места великих торговых путей нет... С чего другого им пухнуть-то?
        - И все же. Сколь, к примеру, воев выставить они могут?
        - Эти-то? Мыслю, с этого княжества тысяча встать может. А всего по Ветлуге черемисов сидит... ну, тысяч... десятка два али два с половиною...
        - Тьфу ты, никак тебя правильно называть не научу... двадцать или двадцать пять, значит. И это только тут?
        - Ага, на Вятке и Пижме гуще сидят, по Волге реке также много поселений, еще чуток на полуночи живут, даже ближе к закату... но про то мне мало что ведомо.
        - Да... Что же такая сила до сих пор тех отяков не смела, что около нас живут?
        - Кто ж его знает? Может, мир у них с ними на Вятке стойкий ныне, не хотят его портить. А может, просто не обращали внимания до поры... Вот ты комару уделяешь внимание, пока он тебя звоном беспокоить не станет?
        - Слушай, только сейчас дошло до меня, - Михалыч спрыгнул с полатей и присел на постель к воеводе, - ты жен и детей их не считаешь?
        - Нет, с чего бы это? Токмо тех мужей, кто в семье голова ...
        - Так у них один вой выходит на двадцать пять семей, так?
        - Так... да про дань, что черемисы платят булгарцам, ты запамятовал... Иначе получалось бы по вою на... десять али пятнадцать мужей, коли по-твоему считать. Остальные дань отрабатывают. Да и оставшимся числом трудно прокормить всех, - наконец-то оживился Трофим. - Надо и на воев, и на мастеровых хлебушек посеять... Десять семей на земле пахать должны, абы прокормить еще одну. И это у нас, в Переяславле. А тут землица не та будет, оттого и счет чуть другой.
        - А как же мы-то управляемся? Каждый третий у нас в дружине...
        - А я-то думал, когда заметишь, - горько усмехнулся воевода. - То по необходимости, из-за тех битв, что на весь нашу обрушились по вашему приходу. Коли так далее будет продолжаться, не сдюжить нам. На этот-то год в последний раз порастрясти серебришком сможем из кошелей наших и хлебушка купить... Это коли урожай добрый в землях окрестных соберут. А далее от голода вымрем али ворог нас вырежет... Выбирай, что милее сердцу. Одна надежда на железо ваше...
        - Ой, как расписал ты все в черном цвете... худо, говорю, все у тебя выглядит, - невесело засмеялся Михалыч. - А что еще может прибыток дать, нельзя же на одно железо только опираться?
        - Что еще? От пошлин торговых казна княжеская пополняется...
        - Это отметаем сразу, наслушался я суздальского сотника, одно разорение купцам. .
        - Ну... а более нет ничего. Что с Руси везут? Мед, воск, да меха... Хлебушек каждый для себя токмо растит. Рядом разве что Суждаль, да Булгар им поболее других богаты будут... Вот еще кость с полуночи новгородцы возят, да полотно из стран заморских, вино оттуда же, но то опять прибыток с торговли, а ты ее отмел...
        - Полотно... для сукна шерсти не напасем, - Михалыч стал расхаживать вокруг очага, пользуясь тем, что летний домик на задворках поселения им выделили целиком на них двоих, оценив прибывшее с ними воинство, оставшееся ночевать на ладье, - а до половцев тех же далеко, лен же выращивать нам негде, одни леса кругом... Не поскониной же торговать? Нет... я про то, на чем деньги... гривны шальные поиметь можно.
        - То токмо разбоем достается, - хмыкнул воевода, - нет желания заняться? Вот еще есть прибыльное дело, эээ... людишек продавать в полуденные страны.
        - Тьфу на тебя... золото, бриллианты... что еще ценится в этом ненасытном мире? - не стал обращать внимание на язвительность своего начальника полусотник.
        - Золота отродясь не было на Руси, а вот про закамское серебро слух идет. Где места сии, неведомо мне, у булгарцев про то спрашивай, али пермь всякую... Те же отяки, на Вятке проживающие, слышать могли. Токмо тебе же ныне всё сразу подавай, так?
        - Угу... Меха... тут мы что-то можем накопить. Белка, бобер, куница, все это есть на нашей земле в достатке... Только для накопления богатства самим торговать с заморскими странами нужно, а мы пока для этого бессильны, не пустит нас через себя никто с таким товаром. Что еще?
        - Да все... Ну, разве что соль, так ее промысел под себя любой князь сразу забирает, с боем... Это как серебро, не видать нам ее, как своих ушей...
        - И где они расположены, промыслы эти соляные? - встрепенулся Михалыч.
        - Около Галича, в Удече и Перемышле есть. Али в Старой Руссе, ежели чуть поближе хочешь. Со всеми ратями, что на Руси есть, биться будешь за них?
        - Галич, Галич, Галич... Что-то вертится...
        - Это за Киевом, далече даже для тебя, Иван.
        - Ладно, потом вспомню, давай дальше, - махнул рукой Михалыч. - Сколько гривен, к примеру, князь черемисский с людишек своих собирает? Сколь дани он платит булгарцам тем же?
        - Токмо гадать можно, - Трофим потянулся за ковшиком воды, чтобы промочить пересохшее горло. - Одно скажу, испокон собирали с данников князья по серебряной монете, по тому же дирхему с сохи, али по белке с дыма. Но это в давние времена... А ныне невелик будет прибыток, коли тот же кугуз соберет со своих по две монеты, пусть даже... да, сорок тысяч дирхемов, те же четыре сотни гривен серебром это будет. А половину Великий Булгар потребует, ныне все хотят много больше, чем при предках наших... Тот же конь боевой для ратного дела и доспех бронный по две али три гривны каждый идут. Вот и думай, отчего князь ветлужский землицу нам выделил за доспехи наши... А недород случится, так еще хлебушек не мешало бы прикупить, абы людишки твои в землю сырую не легли. Не всякий серебро имеет на черный день... В Суздале при хорошем урожае за гривну кун две али три кади ржи можно взять, в Новгороде же каждая мера зерна уже зело дороже выйдет, а в голодный год и за три гривны серебра кадь эту могут не отдать. А покупать в какое время приходится? То-то, что не в сытое... А берковец соли за семь гривен не хочешь, коли
подвоза нет? Али соляной бунт милее? И еще не забывай, что дружине кугуза платить чем-то надобно, хоть и не столь же, як в Киеве. Там простому дружинному две с половиною гривны на год положено, да на кормление его еще поставь... Оттого любой Рюрикович, хоть в Новгороде сидящий, хоть в Суждале, в своей дружине лишь две али три сотни содержать может... Остальных воев с вотчины имеет. А полная рать выходит немалая, только чем ее кормить? Коли нечем, так вои те себе сами на прокорм добывать должны. Вот взять тот же Новгород, в коем людишек до... тридцати тысяч проживает. Так вот он до пяти али до десяти тысяч воев выставить может, коли ополчение с пригородов выступит... И при том у новгородцев каждый воин купцом является. Он прибыток в дом принести должен, потому в новгородцы еще не каждого и возьмут. Воевать-то зело прибыльное дело, оказывается. Сборы-то с данников новгородских частенько на откуп берут бояре местные али вятшие вои. Покупают у князя грамотку на сбор дани с какой-то земли, войско свое берут али зазывают ополченцев, кои полноправными новгородцами числятся, да объезжают ту землю... И рать
свою там кормят, и прибыль получают с данников. А молодые да горячие, коих в ополчение не взяли, в ватажки молодецкие уходят, на земли, неподвластные еще Новгороду. Там зубы свои точат, а коли недоволен кто будет, так господин Великий Новгород ни при чем оказывается. А такие ватажки ничем не брезгуют... Вот на одну такую и мы нарвались.
        - С ними все понятно, уяснил уже, чем дело может кончиться, - прервал воеводу Михалыч. - Поясни, сколь у Новгорода всего серебра в кармане может быть?
        - Что тебе с этого? Пощупать хочешь? Не гневи бога, хватит нам и тех...
        - Да нет, прикидываю, сколь у нас должно быть, абы богатыми слыть.
        - Так тебе и даст купеческий Новгород карман свой оценить... Одну токмо дань Киеву три тысячи гривен серебра в год отваливает. Столько не каждое княжество для себя собирает. С Ярослава еще урок сей идет...
        - А что про ополчение новгородское расскажешь мне? - заинтересовался Михалыч.
        - Ну... город сей делится на концы и улицы. Три конца у Новгорода есть - Славенский, Неревский и Людин. Оттого, кстати, и дань Киеву на три ровно делится. А появятся другие, так и расклад иной будет. От каждого конца свои ратники и свой воевода идут в полк новгородский. Тысяцким его назовем, хоть и не прозывается он так ныне. Над ними всеми посадник стоит, князем назначаемый. Он за ополчение все в ответе, за сбором его, подготовкой, припасами в поход... В битву же сам князь рать ведет... коли сам находится при воях. И сами новгородцы без него могут войско снарядить, и князь без них со своими личными воями волен ратное дело учинить. Одно скажу, хоть княжеские дружинные самой грозной силой считаются, да любой ополченец новгородский не чета тому пешцу в наших землях, кои для отражения набегов половецких призываются. Война для них хлеб, а сами они купцы. У каждого конь и доспех... ну, всяко случается, молодшие-то и на ушкуях в поход выходят, однако ратному делу сызмальства обучаются все, кто хочет новгородцем именоваться. А что награбят эти ополченцы в битвах, меж собой делят. Так же, как все делят на
Руси, разве что по своей правде. Тысяцкие и занимаются этим, самые главные купцы они... Как дележ идет, надобно тебе знать?
        - Ну... сказывай.
        - Могут делить на щит и на зуб, но последнее редкость и токмо в том случае, ежели не всё воинской добычей является. Ну... когда кто ущерб всем в Новгороде причинил, без разбору. Тогда меж всеми новгородцами могут поровну поделить. А на щит делится меж всеми полноправными воями, кто со щитом в битве участвовал. Но шестая часть князю отходит. Он тех наделяет, кто особо отличился, али в битве не участвовал, но награды достоин. Товар же, ну... воинскую добычу, в самом Новгороде продают, а гривны уже опосля делят. До прихода в город разве что хлеб, скот, оружие могут распродать, да и то, ежели покупатели не торгуются. В родных-то местах большую цену дадут, что толку по дешевке распродавать...
        - А оружие какое у новгородцев? - зевнул полусотник и потянулся.
        - Копье при больших сшибках... оно всегда вершит, за кем победа. Наконечник листовой, но встречается и граненый... Сулицы, до сажени длиной... Подбегут иной раз новгородцы к кольям, вбитым перед ратью чужой, метнут сулицы... кто-то по горячности и булавой запустить может... Те отпрянут, а новгородцы уже за кольями, топорами рубятся. Криком, навалом берут супротивника. Вот, сам топор и есть главное оружие. С коня боевым бьют, повороуз на руку одев, а у пешцев все более обычные секиры, хотя и булавы с кистенями попадаются. Про меч и сказывать не надо. . не реже топора новгородцы им вооружаются. Составные луки из можжевельника и березы, самострелы встречаются часто. Щиты и круглые есть для кулачного хвата и вытянутые вниз... да у нас всё видел, токмо у новгородцев все они небольшие, половецкую конницу с лучным боем не привычны сдерживать... Пороков у новгородцев не замечено, не делают своих, однако чужие пользуют... Что еще желаешь? Не пора ли спать ложиться? Лучина догорает ужо, да и сам зеваешь... А поутру кугуз нас ждет, да и с суздальским сотником повидаться надобно перед тем...
        Дождавшись ответного кивка Михалыча, полезшего на полати, Трофим погасил лучину, выждал некоторое время, дождавшись размеренного дыхания полусотника, и тихо выскользнул из домика под звездный шатер ночного леса...

***
        Суздальский сотник ввалился в кудо, едва забрезжил свет в отверстие дымницы. Разило от него, будто пил он целую ночь. Видимо, так и было, однако и речь, и походка были твердыми, а слова, которые он чуть позже вывалил на воеводу - злыми. Выгнав пинками во двор курицу, которая кудахтаньем объявила о появлении гостя, успев при этом нагадить Михалычу на ботинки, переяславские послы плеснули себе в лицо водой и выжидающе уставились на Василия Григорьевича. Тот мешкать не стал и начал рассказывать об итогах своего визита, по крайней мере, о том, что не представляло собой особой тайны.
        Великий Булгар ничем не отличался от других полюсов силы вокруг, то есть был как все жаден. Потому он очень основательно подходил к сбору дани. Особенно с тех племен, территория которых являлась спорной между ним и Русью. Зачем жалеть тех, кто не является и, возможно, не будет никогда твоими подданными? Сколько можете заплатить? Так... Неизвестно, когда в следующий раз придется придти за стопками беличьих шкурок, за мехом бобра, горностая и куницы, так что возьмем все, что положено по уроку за два года вперед, да еще чуток, чтобы положить себе в карман. Этой малости сверх положенного жалко? Да пушнину такого дрянного качества вообще считать надо по полцены... Ну, то-то... Урок был меньше? Да что вы говорите... Уговор был по "по беле и веверице от дыма", а не по белой веверице. Столько меха не наберете? Эх, ладно, платите серебром, по дв... три дирхема с рала. Хотите жить по своим законам? Не хотите стать правоверными? Аллах справедлив к неверующим, а также милостив и милосерден к своим истинным последователям. Кто же вас заставляет... не пришло пока еще это время, платите, и вас никто не        Конечно, пример князя Игоря, прельстившегося в свое время на слова дружины и попытавшегося собрать дань по второму разу, для умных людей не прошел даром. Однако установленный урок был выбран до ворсинки и до последней серебряной чешуйки, потому кугуз ветлужский и не скрывал от суждальского сотника плачевное положение дел, ухмыляясь при этом уголком рта и показывая расписки, покрытые непонятной арабской вязью. Хочет князь ростовский с нас дань брать? Да разве же мы против, особенно, если урок установит поменьше? Только разберитесь сначала с булгарцами, они уже забрали по весне почти всю мягкую рухлядь, добытую зимой... И что с того, что лишняя белка для охотника это даже не добыча, а так, мелочь? Не все же в лесу промышляют, большая часть землю пашет. Неужто хотите поломать испокон веков установившийся выход дани с наших людишек? Воля ваша, но у нас не только беличьи шкурки, но и смелые вои есть. Пусть на плечах части из них обычные овечьи шкуры, обшитые железными бляхами, однако костяная стрела меткого охотника, воткнувшаяся в глаз врага, ничем не отличается от железной, торчащей из той же
глазницы. Да, железо у нас есть, пусть и не самое лучшее... а рядом соседние черемисские княжества, которые придут на помощь родичам в случае нужды... Придавите к ногтю всех? Да найдите нас в этих лесах, разве что селения наши спалите... Меня в застенки посадите? Так меня старейшины выбирают, выберут другого, более несговорчивого.
        Вот такой пересказ разговора услышали от суздальца Трофим и Михалыч. Рассказал тот и о своих попытках угрожать кугузу, поставив воев к нему на кормление, но на эту угрозу тот повел его по полупустым закромам, где полбы осталось лишь до следующего урожая. А потом спокойно предложил приходить по весне, чтобы встретить булгарцев и полюбовно поделить меж собой выход следующего года.
        - А князь мой мне прямо сказывал, - стукнул кулаком по бревну в стене дома Василий Григорьевич, - хоть малость, да привези, а нет, так примучай сих язычников, да всё одно привези. Поил, кормил, этот черемисский стерв... а так и не согласился абы что в залог следующего года выдать... И мерян не отдает, хрр-р-а... - только и вырвалось у сотника. - Не сказывал я о них? Видел... один из воев моих знакомое лицо из сбежавших холопов. Так нет же! Не признается кугуз в том, аже приютил их... Не слыхивал, мол, не зрил воочию... А под конец пира, что закатил мне, вопрошает... Что бы я сам делать стал, абы кто-то у меня мою же родню требовал бы выдать? Родичи тут, оказывается все... И меряне, и черемисы... Совета твоего, Трофим Игнатьич, прошу... абы дел каких по дурости своей не натворить, Онуфрий зело советовал с тобой пообщаться.
        - Знать, от тысяцкого с тобой кто-то идет? Тот, кто в лицо мерян знает? - ухватил секундную заминку суздальца Трофим. - И ныне не отвертеться тебе ни от его спроса, ни от княжеского... Ох, помысли, сотник, есть ли у тебя недруги, около князя сидящие, кто бы тебя мог в столь неудачное время в такое место отправить?
        Створки двери распахнулись, и во внутрь дома протиснулся Лаймыр с ехидной улыбочкой на лице.
        - Поторопитесь... послы неведомой державы. Ом ждет.
        - Ну, Василий Григорьевич, - встал Трофим с края полатей, где до этого терпеливо выслушивал метающегося около очага сотника. - Прощения прошу, после разговора с кугузом пообщаемся еще. Может, и присоветую что, а может, и сам спрос поимею...
        Махнув рукой Михалычу, чтобы тот поторопился, воевода выскочил во двор и устремился следом за Лаймыром, уже выходящим за ворота усадьбы. Остаток пути прошли молча, а воевода так совсем уткнул взгляд в землю, не обращая внимание ни на торопящийся по своим делам люд, ни на окружающие неказистые постройки. Он даже оставил без острого взгляда промелькнувший высокий тын, который венчал собой насыпной земляной вал со рвом, окружающие городок. Только перед самой усадьбой ветлужского кугуза, где толпились черемисские ратники, воевода тронул провожатого за плечо.
        - Лаймыр, не время ныне, но от того беседа моя с князем вашим по-другому сложиться может... Улина внучка тебе?
        - И при том любимая, - выпалил тот, сперва моргнув от неожиданности.
        - Посвататься за нее хочу. Коли отказ какой с твоей стороны будет, так сказывай тотчас, а коли условия какие желание есть поставить, так опосля обсудим, - воевода уже крепко держал за плечо своего возможного родственника, не пуская его идти дальше.
        - Про мужа ее, погибшего два лета назад, известно тебе? И про детей двоих, что она имеет от него, тоже?
        - Все обсказала, как есть,- кивнул Трофим, не обращая внимание на раздавшийся удивленный свист со стороны Михалыча.
        - Ишь, спроворился ужо, - выдохнул Лаймыр, скидывая руку Трофима с плеча, - я-то мыслил... Ну ладно, сговоримся, воевода. Потерпишь до осени со сватами-то?
        - Сколь надо терпеть буду... ты уж храни ее для меня, Лаймыр, - воевода улыбнулся, хлопнул оторопевшего полусотника по плечу и шагнул за ворота усадьбы, навстречу непростому разговору...
***
        - И что вам надобно? - резкий голос Лаймыра в точности повторял интонации черемисской речи, прозвучавшей со спины воеводы и полусотника. Они обернулись, не успев подняться на крыльцо дома с вычурными резными столбиками. Перед ними, вытираясь холстиной после ведра воды, опрокинутого на голову и плечи, стоял князь, незримо охраняемый ратниками, расположившимися полукругом. Однако, выглядел он при этом как воин, в такой охране не нуждающийся. Черная борода окаймляла скуластое лицо, недовольно взирающее на пришедших гостей.
        - И что вам надобно? - повторил голос Лаймыра вслед за короткой жесткой фразой ветлужского кугуза. - Верность решили мне свою отдать, али дань принесли, накопленную за два года?
        - Ни то, ни другое, князь, - услышал Михалыч холодный ответный голос воеводы и коротко поклонился вслед за ним. Тут же полусотника пробила испарина, он неожиданно понял, что в последнее время при нем никто не упоминал имя черемисского кугуза, а сам он его напрочь забыл ...
        - "Да какая, собственно, разница, как его зовут? - в итоге мысленно махнул Михалыч рукой. - Назовем князем, кугузом... омом, если не обидится на такое название со стороны чужеземцев. Добавить слово великий, и милость обеспечена... может статься."
        Тем временем воевода настойчиво спросил предводителя ветлужских черемисов, собирается ли тот приглашать их в дом или оставит на пороге на потеху гридням? Тот в ответ криво улыбнулся, но все-таки коротко кивнул и поднялся на крыльцо, запретив идти за собой дернувшейся было охране. Троица вслед за ним протиснулась через узкие сени и вошла в небольшую светлую комнату, освещенную солнечным светом, пробивающимся через окно со вставленным мутноватым стеклом. Однако, даже тут мрачное настроение кугуза развеяно не было. Он уселся в кресло, одиноко стоящее на возвышение в углу комнаты и молчаливо воззрился на стоящих гостей. Не выдержав, Лаймыр что-то произнес внятным и успокаивающим тоном, но тут же в ответ получил удар княжеской длани по подлокотнику и короткую отповедь. Однако после своего внушения, кугуз уже обратился к гостям более спокойным тоном.
        - Ом сожалеет, что нарушил законы гостеприимства и не встретил вас, как подобает, однако мнится ему, аже понимаете вы, чем это вызвано... Лишь прибытие суздальских... гостей и требование ими новых поборов вывело его из... равновесия. Вы же... пусть не подданные, но живете все же на его земле...
        - Мы принимаем извинения князя, - коротко кивнул воевода, удостоившись смешливого взгляда кугуза, не опровергшего, однако, столь категоричное утверждение.
        - И все же желает он узнать повод, приведший вас к нему, - продолжил Лаймыр переводить короткие рубленые слова своего предводителя. - Вам стало тесно на нашей земле? В глубине таежных лесов много места, растите туда... Али вы хотите защиты от новгородцев? Становитесь подданными, тогда и получите искомое...
        - Мы не хотим от князя невозможного, - начал заводиться воевода, однако прикосновение руки полусотника, которую тот положил ему на плечо, сразу заставила его сбавить тон. - Мы лишь просим... просим кугуза предупредить нас, ежели над нами нависнет угроза... как от новгородцев, так и от кого-либо другого.
        - И что я получу взамен? - размеренным тоном произнес князь. - Вы будете мне за это платить? В чем же отличие ваше от других моих подданных? Али вы будете за меня ратиться? Сызнова спрошу, чем вы будете отличаться от моих воинов в таком разе?
        Молчаливое напряжение сгустилось в комнате. Казалось, скажи сейчас воевода про то, что черемисы за это получат уважение и поддержку его воинов против врагов кугуза, то ситуация разрядится к всеобщему удовлетворению. Но окружающие понимали, что этим врагом может быть и Суждаль. Готов ли будет воевода поднять своих воинов против недавних братьев по оружию, служащих ростовскому и суждальскому князю? И не слишком ли велика будет цена жизней его воинов за простое предупреждение об опасности? Тем более, если опасность эта может исходить и от самих черемисов?
        - Мы можем стать твоими союзниками, князь, - чуть помедлив и взглянув кугузу прямо в глаза, ответил воевода переяславских и отяцких мужей. - Тогда мы будем воевать вместе против наших общих врагов, и мирить тебя с нашими друзьями. Я... я не знаю, кем будут те или другие, но я обещаю, что приду на помощь, если это будет в моих силах и не нарушит других моих слов. И буду так делать до тех пор, пока ты сам будешь верен своему слову.
        - Сказано... честным воином, - кугуз поднялся и подошел вплотную к воеводе. - И я приму твое слово и дам тебе свое при всех своих воинах. Однако... однако ты все равно должен будешь мне платить, переяславец... Ты сам ведаешь про дань, требуемую с меня Суждалью, и вполне может быть, что по весне придет не одна сотня... и мне придется отдать им все, что у меня есть или... или собрать это с кого-либо... Не мыслишь же ты, что я обойду твоих людей, при этом ободрав еще одну шкуру со своего народа? И Ростов, и Булгар... как шакалы, они требуют все больше и больше... Мне легче пойти под кого-то одного навсегда, и этим облегчить наше бремя. Но таким поступком я предам свой народ и нашего предка, князя Куркугза, который завещал нам почитать своего верховного Бога, Ош Тюн Кугу Юмо, Владыку Вселенной. Сменить своих богов на чужих... это не по мне.
        На несколько мгновений в комнате установилась тишина, прерываемая лишь выкриками и стуком деревянных мечей во дворе.
        - Слышишь ли? - продолжил кугуз через Лаймыра. - Моя подготовка к весне... В том случае, ежели меж собой хищники не договорятся и нас со всех сторон терзать продолжат.
        - Сколько ты собираешь серебра со своих подданных, князь? - выступил вперед Михалыч, предварительно получив одобрительный кивок своего воеводы.
        - Да ты счет моей казне хочешь вести...
        - Не гневись, князь, - протянул руки ладонями вперед полусотник. - Не считать я твою казну собираюсь, а помочь тебе побольше с людишек твоих получить. Вот, к примеру, Лаймыр... догадываться лишь могу, что не простой он человек...
        Лаймыр хмыкнул, но честно перевел его слова князю, спустя мгновение озвучив обратный ответ.
        - Боярин он мой из самых приближенных, ежели по-вашему его называть. Не смотри на то, что одет по-простому и меч не носит... Отслужил ужо свое на том поприще, на другом пользу приносит. Лаймыр-то как раз с недавних пор и собирает с подданных моих, кои проживают от реки Вол до устья Ветлуги, серебро на дела мои и на дань булгарам... и Суждали. Без малого четыре тысячи семей сидят на тех просторах под моей властью... И не приносят они почти ничего в казну мою. От силы пять десятков гривен серебра по-вашему, земли-то бросовые, - кугуз в упор посмотрел на воеводу, - оттого и выделил там наделы для вас...
        - А коли они вчетверо больше отдадут тебе, князь... Через три года? - вкрадчиво спросил полусотник. - Отдавая лишь четверть из общего дохода по тем новым делам, что мы поставим там... при условии, что этот общий прибыток между нами поровну делиться будет.
        - А еще четверть куда уйдет? Почему не всю половину мне предназначаешь? И что за дела вы там учините? Железо лить будете? Тес продавать? - показал свою полную осведомленность в их делах кугуз.
        - Четверть на месте останется подданным твоим, абы работали не за страх, а за..
        выгоду, - начал отвечать Михалыч. - Тогда и землица та заселяться будет... А делать будем все то, про что ты упомянул, следить же за всем этим Лаймыр будет. Все работные дела твои люди наравне с нашими выполнять будут, отберем лишь их по понятливости. Так что, никуда потом знание по новым этим деяниям от тебя не денется, даже если передумаешь через три года...
        - Через год! Тогда согласие мое получишь, а не выйдет у вас учетверить доход, так и сгоню вас с земли моей. Согласны ли? - прищурился и напрягся, уперев ладони в подлокотники, кугуз ветлужский.
        - Это невозможно, - закачал головой Михалыч. - За год мы сами лишь на ноги встанем и свои дела наладим, за второй твоих научим, да им мастерские поставим, а третий год уже в прибыток можно будет работать...
        - Прав он, князь, не сдюжить нам иначе, как бы ни старались, - опять взял в свои руки нить разговора воевода. - И еще... дела наши общие защищать надобно будет от лихих людей, от тех же новгородцев...
        - Сей миг ты требуешь невозможного, чужак... - князь развалился в своем кресле и устало вздохнул. - Не буду я с Новгородом ратиться, не выжил еще из ума...
        - Даже ежели они промыслы наши общие на щит взять захотят?
        - Ха... что хочешь?
        - Людей твоих ниже речки Вол в дружину сколачивать и обучать их.
        - Я помыслю над этим... Не вижу смысла людишек с земли отрывать и делу воинскому обучать, ни тому пользу не будет, ни другому. Однако то, что буртасцев вы наголову разбили и новгородцев... хм, ощипали... в сомнение меня вводит. Может, и велю им от охотников кого выделить. Не пойму токмо, для кого ты стараешься? А, воевода?
        - Для людишек своих и прибытка их...
        - Ну что же... ругал я облыжно соседей своих за жадность, а как выгодой запахло, так сам руки протянул... Так, полусотник? Таков твой чин у воеводы твоего?
        - Таков, - кивнул головой Михалыч. - А ты не к соседям за данью протянул их, князь, а считай, что... союзнику своему руку пожал... поверил ему.
        Лаймыр вдруг наклонился к князю, что-то прошептал ему на ухо и тот удивленно взглянул на Трофима...
        - Коли все так, как он говорит, и ты внучку его в жену просишь... Не думал я поутру, после бессонной ночи, аже события такой оборот примут... Сей миг понял я, отчего этот старый лис Лаймыр про вас такие хвалебные оды пел... За стол сядем сей миг, такой повод за чаркой крепкого меда обсуждать надо.
        - Князь... а соль за столом этим будет? - невинно поинтересовался Михалыч, несколько секунд потом оглядывая оторопелые лица.
        - Прости его, князь, за слова его... - начал извиняться за друга воевода, однако был безжалостно прерван кугузом через Лаймыра.
        - Соратник твой все более по делу говорит... на княжеском столе многое есть, полусотник, и соль тоже. С чего вопросил такое?
        - Вчера внучка Лаймыра обмолвилась, когда снедать мы вечером сели, что запасы соли в городе судя по всему кончаются, вздорожала она в Шанзе... Неужто нет промыслов своих у тебя, князь?
        - Хм... есть малые у родичей наших, остальное привозное. Повторяю, с чего спросил, полусотник?
        - У Волги приток есть, Костромой ее суздальцы зовут... - осторожно начал объяснять Михалыч, - название по тому чучелу, что сжигают...
        - Знаю, и что?
        - Твои ли то земли?
        - Токмо до верховьев доходят, но... не все там мне подчиняются из черемисов... Там же и мерян земли начинаются, но леса там зело глухие...
        - Про одно место слышал я на той реке... Называлось оно Солигалич, - обернулся к Трофиму Михалыч. - Только сейчас вспомнил... Соль там есть, и много. Правда, могут и не добывать ныне, хотя и непонятно мне, как можно мимо соляных источников пройти и не заметить... Не менее, чем с Галича или Старой Русы выход будет, думаю. Если учинить там промыслы совместные... Половину отдашь, князь?
        Побледневший кугуз скорым шагом вышел в соседнюю комнату, оборвав прикрывавшую вход занавеску. Вскоре оттуда донесся какой-то грохот. Лаймыр жалостливо улыбнулся и сказал уже от себя.
        - Эх... Неужто так доводить князя надо было? Вечор пил, с утра вы на его больную голову... Пока рассол не найдет, не выйдет... Стол, да чарка хмельного меда пока откладывается. Разговор с этого места нешуточный уже пойдет.
        - Это ничего, мы подождем, - успокоил его Михалыч. - Мы еще про мерян беглых не поговорили... Бегут ведь они не только от того, что холопят их, но и от того, что крестят их насильно. И не токмо к вам бегут, но и в Булгар... Ты сам, Лаймыр, о том толковал... Как бы нам их к себе на землю осадить, да с суздальцами при этом не поссориться... И к тебе разговор у меня имеется. Крещеный ведь ты... Для чего сие дело учинил? Мыслю, не по своей воле ты на это согласился, раз являешься ближником кугуза... Или наоборот, наперекор всем пошел?
        - Ты не обращай на него внимания, Лаймыр, - вмешался воевода, пытаясь вывести из оцепенения черемиса, - у него такое бывает. Как отходить начинает... после битвы ратной али другого волнения, так такое городит... Вот, не пойму токмо, что на этот раз с ним случилось...
        - Что же? - тут же повернулся Лаймыр к Ивану, явно ожидая что-то недоброе.
        - А... не берите в голову, - махнул рукой Михалыч, подмигивая обоим, - просто поначалу про название соляного место забыл, а затем как князя вашего зовут... Вот и разволновался, подумал, что мозги перестали совсем соображать...
        Глава 25
        Утро первой плавки встретило всех участвующих в ней густым туманом, расползшимся по овражкам, прорезающим холм со стороны болота. Шестиметровая домница, построенная в самом широком из них, было накрыта белесой пеленой почти до самой верхушки, которая теперь торчала вверх подобно скале посередине лесного озера. К ней с вершины холма были проложены широкие мостки из расколотых пополам бревен, и временами клубящийся туман касался их своими щупальцами, словно пробуя на ощупь и пытаясь уволочь в свои глубины кусочек рукотворной загадки. Однако, спустя некоторое время туманный покров отступал и тогда казалось, что между его клочьев в это мгновение блеснет гладким зеркалом спящая гладь воды. Пройдя мимо куч обожженной руды, наваленных неподалеку и закрытых от возможного дождя навесами из лапника, троица поеживающихся от утренней прохлады людей вступила на мостки.
        - Вот это чудо домницей называется, - продолжил Николай объяснять положение дел Никифору и Петру, заявившихся спросить, что тут за хрень стоит и когда она заработает. Теперь же они оторопело взирали на построенное им величественное сооружение, не скрывая своих чувств. - Верхняя половина зовется шахтой и заканчивается наверху отверстием, называемое колошником. В следующей серии, то есть... в следующем разе оно будет закрываться такой хитрой штуковиной... подвижным колошниковым затвором. Это чтобы мы могли шихту, ну... руду подать внутрь, а сами колошниковые газы наружу бы не выходили. Ну, вроде такой затычки в заднице с возможностью клизму сделать. Не знаете, что такое клизма и зачем она? Счастливые люди вы, как погляжу... В общем, газы эти потом будут отводиться в кауперы и там сжигаться, чтобы немного нагреть вдуваемый в печь воздух. Кауперы что такое? Ну, тоже лить их будем, пощупаете своими руками. Сама шахта напоминает собой слегка усеченный конус с большим объемом верхней части... эээ... да сами увидите, как развиднеется окрест. А всю геометрию в школьном объеме я вам за утро все равно не
успею объяснить... Короче, середина печи - распар, нижняя часть - горн. Через отверстия в нем, тем же доломитом обожженным обложенные и фурмами зовущимися, в домницу упомянутый подогретый воздух будет когда-нибудь вдуваться мехами, ныне же только холодный подадим. Разожжем в домнице сейчас костер дровишками и камышом, прогреем ее, а потом через колошник порциями будем загружать слоями древесный уголь и руду с молотым известняком в качестве флюса... Ну, совсем чуть-чуть последний добавим, чтобы лучше связать пустую породу в шлаки. Вообще эта домница на вагранку для переплавки чугуна похожа, которую вы четверть часа назад видели. Ее тоже с открытой грудью сделали, чтобы в случае, если козла подпустим, достать его оттуда... Да нет! Помогать мне резать, а потом жечь в печи неповинное животное не надо. И на петуха я его менять не собираюсь. И вообще, он мне там не нужен... Тьфу! Видите же мостки, вдруг забежит... Тоже мне, христиане, все бы им жертву какую принести... своим богам.
        Последние слова Николай произнес почти про себя, догадываясь, к чему может привести неосторожная фраза, и так уже гости недовольно морщились его непонятными речами. Потом он немного помялся, вглядываясь в их озадаченные лица, и решил закругляться.
        - Вечор мы внутри печь выше доломитовой облицовки обмазали огнеупорной глиной и набили угольным порошком. Затем произвели обжигание... ну, прогрели кладку дровами и углем и загрузили порцией задувочной шихты. В результате этого стенки нижней части печи покрылись гарнисажем, ну... слоем защитным. Заодно проверили, не накосячили ли чего... Исправность домницы, говорю, проверили. А вот теперь, как солнце встанет и всю хмарь разгонит, можно и первую плавку начинать.
        Все это время широкая площадка рядом с основанием доменного сооружения, тянущаяся на сотню метров до самого болота, скрывала расположенные на ней механизмы под толщей белесой мглы. В первую очередь, протянутую ременную передачу от вала водяного колеса, расстояние до которого и повлияло на выбор оврага для постройки домницы. Во вторую очередь клинчатые меха, для работы которых мощь воды и следовало передать. Кроме этого, чуть ниже по склону были установлены массивные заготовки для отливки основ будущего экономического благополучия общины, представляющие собой формы для чугунных деталей новых производств. От каждой из форм сходящимся веером шли глубокие глиняные желобки почти к самому выпускному каналу домницы. Далее шел лишь один глубокий поворотный желоб, расположенный чуть выше всех остальных. Нехитрым его сдвигом издали можно было выпускать жидкий чугун в любую из форм. Даже в находящуюся чуть далее россыпь мелких ящиков, в которые планировали отливать посуду. На данные короба безжалостно шел весь горбыль с пилорамы и плотники до последнего дня судорожными усилиями пытались собрать в пазы как
можно большее их количество, надеясь, что они прослужат дольше, чем берестяные туески. За ними эстафету принимал Мокша, который с любовью отпечатывал в формовочной смеси деревянные заготовки с вырезанными на них цветами и фигурками. Не давая составу как следует высохнуть, он разъединял короб и переходил к следующему, обтирая на ходу рукой скользкое от глины дерево. Поначалу взявшись медленно наводить красоту на изделия переяславцев, вдумчиво поправляя каждый штрих и подолгу зависая с фигурным резцом над картиной в дереве, Мокша под конец включился в общий авральный ритм. Стружка летела из-под его рук и казалось, что он просто стряхивает прилипшие кусочки дерева с дубового полешка, а оставшуюся заготовку мнет своими железными пальцами. Однако призвание художника иногда брало над ним вверх, и он замирал, всматриваясь невидящим взором в одни лишь ему показываемые картины. В такие минуты никто его старался не отвлекать, даже еду ему приносили и оставляли рядом, прикрыв листом лопуха. Как-то раз, отяцкая девчушка с огненно-рыжими волосами принесла ему запеченных в глине мелких карасей, наловленных детворой
в пересохшем лесном озерце, и собралась по обыкновению шмыгнуть в сторону, оставляя творца наедине с собой, однако было остановлена им за руку.
        - Постой... как тебя зовут? - взял он онемевшую от такого вольного обращения девицу за подбородок, - Ну да и так сойдет, раз не сказываешь... Ах, Киона... Вот что, Киона, замри и не шевелись...
        Пальцы с резцом замелькали над деревянной плашкой, заставив заглянувшего ему из-за спины Фому застыть, открыв рот, и не закрывать его в течение нескольких минут. Почуяв, что происходит что-то интересное, к гончару присоединились другие работники, тоже замершие статуями рядом с ним. Спустя где-то четверть часа Мокша оторвался от работы и с сожалением протянул резной лик Кионе, которая все это время простояла неподвижно, не смея скосить глаза на происходящее. Та трепетно взглянула на резное изображение, ошарашено взглянула на мастера и спустя мгновение слезы выступили у нее в уголках глаз, наливаясь крупными каплями и стекая по щекам.
        - Красота-то какая... Яко пресвятая Богородица, заступница наша, - перекрестился Фома. - Слышь, Мокша, а иконы ты режешь? Я бы тебе заказал из ели. Еще схожий лик сможешь сотворить?
        Все дружно уставились на девицу, отчего та сильно смутилась, покраснела, а потом прижала свой портрет к груди и со всех ног бросилась прочь, даже не поблагодарив художника. Тот же, пожав плечами, как ни в чем не бывало продолжил кромсать следующую заготовку от какого-то чугунка, оставив всех гадать, что означает этот жест.
        Однако, посуда посудой, а главенствовали над всеми этими формочками все-таки фундаментальные массивные заготовки. Гляди на них, у Николая теплело на сердце и зрели грандиозные планы дальнейших свершений. Он уже представлял себе новую поршневую воздуходувку с чугунными цилиндрами, которая заменит громоздкие меха и даст повышенный наддув. Чуть позже к нему в голову мягким неслышным шагом прокрались идеи сверлильного и токарного станков. А как еще выточить ровные заготовки для деревянных подшипников? Когда еще придет опыт чугунных отливок с точностью до долей миллиметра... Однако, невыполненные обещания еще висели над ним тяжким грузом ответственности и отгоняли эти мысли на обочину, заставляя заниматься самым насущным - колошником домницы, кауперами и трубами для отвода в них колошниковых газов. С особым священнодействием Николай занимался приводом, который двигал бы станину на лесопилке синхронно с рамой, на которой была установлена последняя продольная пила. Для синхронизации пришлось готовить форму для специального зубчатого вала, по которому должны будут ходить зубчатые рельсы, закрепленные
снизу станины, и передвигать ее по несущим полозьям вместе с затащенным бревном. Саму погрузку тяжестей первое время пришлось бы еще делать вручную, но позже Николай хотел придумать что-то типа вальцов, чтобы по ним накатывать тяжелые стволы деревьев на второй, рабочий этаж пилорамы.
        Вся работа по новой технологии должна была производиться следующим образом. После установки бревна и его расклинивания пильщик рычагом включает механизм запуска распиловки и прямого хода. На конце упомянутого чугунного вала, слева от пильной рамы, должно крепиться широкое деревянное колесо с насаженными наклонными шипами на одной из его сторон. Их можно было бы изготовить в чугунном варианте, но Николай решил с этим не спешить. Тем более, Вовка с Фомой просто не успели бы сделать форму для них. И так в последние дни ночевали прямо около рабочего места, благо ночи были теплые, наскоро прожевав кусок холодного мяса и завалившись на постель из лапника. Так вот, к этим наклонным колесным шипам, через систему рычагов от двигающейся в вертикальной плоскости пильной рамы должен был подвестись зацеп, горизонтально перемещающийся вдоль верхней части колеса. При этом ходить он должен небольшой восьмеркой и при движении в одном направлении цеплять колесо за один из шипов и проворачивать его, а вместе с ним и вал. Соответственно, сдвигался бы зубчатый рельс, и станина по полозьям подавалась бы чуть вперед,
подставляя бревно прямо под двигающиеся вниз лезвия пил. Нужно было только предусмотреть, чтобы движение начиналось перед началом рабочего хода пильной рамы и заканчивалось перед концовкой ее хода. Тогда на холостом ходу спинки зубьев пил не скреблись бы о дно распила. После окончательного же распускания бревна на доски, небольшой клин на конце станины проходил бы под рычаг зацепа, поднимал его над колесом и прекращал, таким образом, движение вперед. Далее пильщик мог остановить рычагом вертикальное движение пильной рамы и убрать доски.
        Следующее новшество для лесопилки привнес Вышата, появившийся как-то к вечеру около Николая. Малец четверть часа стеснительно переступал с ноги на ногу, дожидаясь, когда главный технолог закончит свою работу.
        - Что, Рыжий, опять заскучал? - оторвался, наконец, кузнец от кладки плинфы. - Надоело тебе на промывке руды?
        - Угу...
        - Вот тебе и угу... Задание тебе дать, что ли? Уж больно хорошо ты с промывкой и обжигом руды справился.
        - Угу.
        - Ну, давай, угукалка, присаживайся... Слова внятного от тебя не добьешься, ну да ничего, не тушуйся. Кто-то талантом берет от жизни, а кто-то трудом упорным. Впряжется такой человек как лошадь и тянет свое дело всю жизнь. И не скажешь, кто из них важнее. Вот тут на бересте я начеркал, как пилорама будет работать, но может чего-то не хватает, посмотри свежим взглядом, а?
        Через несколько минут взгляд Рыжего засветился и он, запинаясь, выдал недостающее звено. Новшество заключалось в механизме обратной тяги, представляющим собой широкий бочонок небольшого диаметра, вращающийся в обратном направлении через перевернутый ремень. Усилие рычага должно было подтягивать его к упомянутому шипастому колесу с зацепом, которое при этом совершило бы возвратное движение, толкая станину назад. Похвалив и отпустив Вышату отдыхать, Николай стал додумывать всю конструкцию целиком. В итоге все механизмы убрались, и пилорама получилась не очень сложной. Конечно, все эти задумки придется еще довольно долго отлаживать, но таких допотопных устройств Николай повидал много на своем веку. Так что в своей способности наладить работу пилорамы и решить ее многочисленные проблемы он не сомневался.
        Тем более, буртасский десятник Алтыш, заправляющий там всем, буквально впрягся в работу на этом направлении, рассчитывая через год заслужить обещанную свободу. Начал он с обычного "пойди туда, принеси то", всякий раз бурча себе что-то под нос и выставляя на всеобщее обозрение свою недовольную физиономию. Однако это не относилось к Николаю, право которого приказывать Алтыш принял сразу и безоговорочно. Возможно из-за того, что тот общался на короткой ноге с Михалычем, на которого буртасец посматривал с некоторой опаской, а может из-за ровного отношения кузнеца ко всем своим работникам. Ругал только за дело, всегда хвалил за качественную работу и не гнушался есть с пленниками из одного котелка, не обращая внимание на потуги плотников из Переяславки поставить себя выше охолопленного буртасца. Возможно, из-за этих потуг Алтыш и стал командовать всем производством досок, невзирая на свои невысокие чины и приземленное положение. Выслушав спор десятника с плотниками по поводу того, как лучше подавать бревна на лесопилку и стоит ли использовать для этого рычаг типа колодезного журавля, в котором стороны
не гнушались высказывать некоторые нелицеприятные сведения о умственных способностях друг друга, Николай только усмехнулся. Однако когда переяславцы попытались того заткнуть, указав, что буртасец является холопом и его дело работать, а не придумывать всякие заумные вещи, главный технолог быстро расставил все по местам. Мол, предлагаемым рычагом буртасец только всех поубивает, но само желание что-то сделать похвально, у остальных же мозги стали зарастать жиром, хотя в здравомыслии им и не откажешь. А потому специалистам следует довести тот журавль до ума, а Алтышу за этим проследить и организовать работу так, чтобы на нее отвлекалось как можно меньше народу и привлечение физической силы со стороны шло только в редких случаях. Получив поддержку со стороны, десятник заставил плотников буквально вылизать все механизмы и весь крепеж пилорамы, работавший до этого на авось, и только после этого отпустил их заниматься другими делами.
        Однако такое рвение продолжалось недолго и закончилось предсказуемо. Алтыш, мимоходом проходя мимо тренирующихся новых отяцких дружинных, задержался около них на несколько минут и скорчил такую насмешливую физиономию, что Свара не выдержал и предложил ему взять деревянный меч и показать, на что он способен. Алтыш только хмыкнул, хрустнул костяшками пальцев, сплетя кисти в замок, и сделал несколько энергичных движений для разогрева. После чего поднял дубовый меч, небрежно уроненный кем-то из отяков ему под ноги, и закружил легкий танец вокруг ошарашенного Свары, который явно не ожидал от массивного буртасца таких стремительных, отточенных движений. В итоге, Свара был очень доволен, когда хитроумным финтом сумел оставить на щеке буртасца длинную царапину, закончив на этом показательный бой. Точнее, сделал довольный вид, потому что оставленные на его ребрах синяки сходили потом целую неделю, заставляя его морщиться всякий раз, как он о них вспоминал. После этого боя Алтыш стал поглядывать на пилу с ноткой тоски и нетерпения. А сам Свара на следующий день поставил ультиматум Николаю. Негоже, мол,
такого бойца не по делу использовать, отдавай сей же час его в мое подчинение. Однако Николай напомнил Сваре его же слова о том, что холопа, взявшего оружие, ждет неминуемая смерть и глава школы пошел на попятный. Не все же буртасцу деревянным мечом махать, придется для обучения и настоящий взять, пусть даже по приказу... Как тут быть? Поэтому дело оставили на усмотрение отплывшего к черемисам воеводы. Однако было заметно, что глава воинской школы то и дело бросал взгляды на немолодого уже ратника, намечая, как будет его использовать. Тем более, вопрос с племянником буртасца уже почти был решен, почему бы и самого десятника не привлечь к делу, предложив остаться навсегда?
        А решение с племянником началось с беспокойства Николая за то, что формовочная масса, состав которой был разработан Вовкой, может при отливке деформироваться. Однако он неожиданно получил косвенное подтверждение правильности ее состава из двух независимых источников. Первым был Мокша, который раньше занимался не только чеканкой, но и литьем из меди. Он мимоходом обронил, что в Муроме формовочный состав похожий. Однако медь медью, а железо железом. Температуры-то другие. Но тут уже встрял второй буртасский пленник, Емяшко, который все последнее время помогал класть домницу.
        Вообще, у парня были золотые руки, и там, где сам Николай возился с кладкой целый час, тот управлялся минут за сорок. При этом качество его работы было отменное, и Емяшко даже взялся переделывать доломитовую кладку, найдя там какие-то огрехи, как только уяснил, за что та отвечает. Так вот, этот Емеля, как прозвали с подначки кузнеца молодого буртасца в Болотном, посоветовал чуть изменить пропорции. При этом он без разрешения щедро сыпанул в приготавливаемую смесь песка, и откинул в сторону часть глины. На возмущенный крик Вовки Емельян, перевирая окончания, начал рассказывать, что он ее так замешал однажды, чтобы починить печь у соседа, когда у того свиное железо вытекло через лопнувшую от жара плинфу. Правда, все это он сделал на свой страх и риск, потому как иначе к горну бы его никто не подпустил. А сосед, не разобравшись, что ему помогли, нажаловался мастеру, у которого Емяшко был в учениках. Учитывая то, что это был не первый случай, учитель погнал его вон за чересчур любопытный нос, припомнив все свои предупреждения не лезть, куда ни попадя. Сосед-то потом успокоился и даже попробовал
работать с его заплатой, после чего пошел к мастеру с извинениями за наговор на ученика. Однако тот даже слушать не стал, видимо этот случай был для него хорошим предлогом, чтобы избавиться от молодого строптивца. Так и закончилось его учение. Про то, что Емельян занимался по молодости строительным делом, в том числе помогая своему мастеру строить деревянную башню небольшой крепостицы, Николай уже слышал, потому и взял его себе в помощники. Однако на этот раз любопытный нрав буртасца мог ему причинить гораздо больший вред. Что теперь с ним делать, раз выяснилось, что он не только кирпичи клал все это время, но и до мелочей разобрался в некоторых технологиях, несмотря на трудности с языковым общением? Выпустить через год, как обещал воевода, чтобы тот вместе со своим дядькой вернулся в Булгарию и всем рассказал, что переяславцы тут вытворяют? Кузнечное дело там очень развито, само слово чугун имеет тюркские корни. Сразу на лету все схватят... Пришлось идти за советом к Фросе, от которой кузнец и получил по полной программе.
        - Что же ты старый хрыч, а? - начала та, скидывая с плеча огромную охапку камыша, который Николай просил при случае заготавливать, чтобы обжечь его жарким пламенем вагранку и домну. Удивленный взгляд Николая сказал ей гораздо больше, чем его отвисшая челюсть. Все-таки, обладая очень острым языком, Ефросинья никогда раньше не опускалась до того, чтобы оскорбить человека неосторожным словом, ну... разве что в пылу жаркой полемики.
        - Да ты что подумал, кузнец? - расхохоталась она. - Старый означает мудрый, а хрычом али крычом у нас ковалей издревле называют. Мудрый кузнец, во как!
        Николаю осталось только пожать плечами. Вообще, таких несуразиц в общении друг с другом становилось все меньше и меньше. Сначала, в первые дни общения по приходу их в весь, был понятен только общий смысл фразы, поэтому слова часто сопровождали действием, указывали перстом на то, про что говорили, либо шел дружеский тычок в плечо, когда пытались куда-то отвести и что-то показать. Спустя три-четыре недели стали уже понятны некоторые местные словечки и выражения, причем проникновение этих выражений шло в обе стороны. А через два месяца стороны, постоянно между собой общающиеся, практически стали понимать все. А что не понимали, то домысливали. Тем более, трудности с переводом с русского на русский меркли перед тем, как приходилось общаться с отяками или с тем же Емелей поначалу. Однако иногда коса находила на камень, и потерпевшие стороны потом только разводили руками, пытаясь разобраться, кто из них что понял...
        - Я сказываю, - продолжила Ефросинья, - аже Емеля твой работник. Так что же ты про его жизнь спроса не чинишь? Ведь с Людмилой этот молодец закрутил почти сразу, как в полон попал. А та, как послушала воеводу нашего про холопство, так сразу напросилась к нему свои беды рассказать. Мол, ежели она, свободная, за охолопленного ратника пойдет, то кем она станет? По Русской Правде, так холопкой, а мы, мол, по каким законам живем? Емелька-то еще раньше на нее глаз положил, когда нас выслеживал и с дитем ее увидал, а ей без мужа сам... догадываешься, может, как живется-то? А тот влюбился в нее без памяти... Веру готов свою сменить и повенчаться с нею, абы не расставаться с ненаглядною своею. Токмо кто у нас тут повенчает-то? Надо бы батюшку к нам, как церковь поставим, зазвать... Ну, воевода-то обнадежил ее, что оба вольными будут, отпустит он буртасца, ежели согласится тут жить. А насчет веры к Радимиру отправил... Да пусть, что хотят, творят, - неожиданно рассердилась Фрося и, подхватив свой камыш, отправилась раскладывать его на просушку. А Николай, почесав по обыкновению затылок, отправился обратно
выведывать у Емельяна подробности формовочного состава. Однако и после очередного разговора с ним не успокоился. Как бы проверить состав сей, жидкого металла-то под рукой нет?
        - Ах ты, старый хрыч, - произнес он вслух и стукнул себя по лбу. - Вот уж права была Фрося. В тигле кто мешает сталь сварить? Мне же не состав важен, а температура. А если камыша к углю добавить, я ее как раз и подниму повыше, только найти гравий надо, чтобы тигли в нем закопать. Заодно Любима этому поучу. А уж при нынешнем дутье такая варка становится возможной, хотя и... не без проблем. А формы разного состава заливать будем, проверим, чья правда наружу выйдет. - Так было положено начало решения очередного вопроса, показавшего, что Емеля с новыми пропорциями попал в точку. А Фрося получила в подарок новый железный котелок и к нему толстую полукруглую ручку с загогулинами на концах, которые цепляли того за ушки, загнутые в форме рыболовных крючков. Кузнец же из остатков железа отковал еще подвесы для того, чтобы посудину было удобно вешать на костер за ручку, не снимая каждый раз жердину.
        - "С чего это я подарок сделал Фроське?" - оправдывался потом перед собой за разбазаривание дорогого имущества Николай. - "Вроде, особо не за что, разве что совет дельный дала... Но почему бы не облегчить ей готовку в Болотном, тем более, что она не только на себя готовит, но и другим бабам помогает. И это после напряженного дня, после руководства всей местной шпаной и переноски тяжестей. Вот баба! Просто клад... да и стать у нее... кгхмм... не шибко хлипче моей... Да... А вот котелок именно такой формы надо лить из чугуна. Ручку то иначе не прицепишь, не будет она гнуться, а так - поддел за ушки, и все. Когда мы еще стальную проволоку тянуть научимся..."

***
        Уютно устроившись на ярком зеленом ковре тянущихся вдаль лесов, бесконечный речной змей вольготно протянул свои изгибы из одного его конца в другой, огибая прерывистую гряду холмов, протянувшуюся с севера на юг. На особо крутых его поворотах отметились серыми мазками песчаные отмели, темнеющие на фоне синей ленты водной глади. Однако жаркое, полуденное солнце высветило до желтизны все мрачные тона, которыми плодородный ил отметил наносы песка на реке. Поэтому взор стороннего созерцателя, не задерживаясь ни на чем, сразу устремлялся вверх, к бесконечности блеклого от света голубого неба, пробегая по хлопьям белых облаков, сливающихся на горизонте с темнеющими лесными массивами. Высоко вверху парит, высматривая добычу, величественный беркут, самая грозная птица этих мест. А внизу, под холмом, кружат над водой чайки, иногда зависая в воздухе, ловя распахнутыми крыльями порывы жаркого летнего ветра, стелющегося над речным руслом. Иной раз полет этих белых бестий проходит почти над берегом, где, выбросив свои рукотворные туши на берег, покоятся три речных судна, качая своими голыми мачтами в такт
набегающей волне. Тогда, выкрикнув возглас возмущения в сторону нарушителей их единовластия над водными просторами, чайки стремительно нагибают крыло и резко взмывают вверх или в сторону, исчезая от ленивого взгляда, бросаемого на единственных возмутителей спокойствия безбрежного воздушного океана.
        - Сказывают, Ветлугой ее прозвали оттого, что черемисы называют ее рекой чаек, - с соломинкой во рту Трофим устало опустился рядом с Иваном, прислонившись щекой к белой гладкой поверхности ствола березы, выросшей прямо на самой вершине зеленого холма. Своими поникшими ветвями та из последних сил давала прохладу измученным от жары телам. Наконец, порыв летнего ветра донесся из речной долины, крона скромной лесной красавицы качнулась, и тихое шуршание высохших до поры листьев наполнило слух устроившихся под деревом речных странников.
        - Красота... Давно так душой не отдыхал. Вот так немного полюбуешься природой и опять понимаешь, ради чего живешь, - приоткрыл глаза Михалыч.
        - И ради чего?
        - Да вот именно ради того, чтобы еще разок так посидеть, - усмехнулся полусотник. - А еще, чтобы близкие люди так же могли бы душу свою на ветру прополоскать, абы от мыслей ее тяжких и мрачных освободить... Погляди, какой простор!
        - Да, крепостицу бы тут поставить, любое шевеление окрест сих мест заметно, - согласился воевода.
        - Ну вот, опять скатились на приземленное... Хотя дело с крепостицей и впрямь нужное, тут как раз половина пути будет до притока, через который волок идет на Унжу.
        - Когда пойдешь туда?
        - Соль искать? Сразу, как вернемся из Суждали... Видимо, под зиму уже обернусь назад... Главное, чтобы снега глубокие не выпали, а небольшие морозцы соленым ключам нипочем. Нам к Чухломскому озеру спуститься надо, выйти на приток Костромы, а дальше уже вверх по ее течению идти, в оба глаза смотреть, да воду во всех ручейках пробовать. Колодцы все одно только по весне копать.
        - Что за Чухломское озеро такое?
        - Да так... название запомнилось, когда карту изучал. Я же егерем был, мне положено такими делами интересоваться... Только по пути крюк дадим и красавицу твою засватаем. Уговорились, Трофим?
        - Уговорились... И не мысли даже, что такое деяние я учинить без тебя сподоблюсь... Сколь мужей с собой возьмешь?
        - Проводников из черемисов сколь дадут, наш десяток воев из охотников, да десяток мастеровых. Опять же своих. Жилье поставить надобно сразу же, как поиск успехом увенчается, да и по весне все задумки воплотить в жизнь... Жаль только, что кирпичей с собой никак не уволочь, не привыкну я никак к тому, что топите вы по-черному. Хорошо, что лето еще не кончилось...
        - Морозец прихватит, так еще и отталкивать от очага других будешь, забудешь про свой гонор. А коли не найдешь ничего?
        - Ежели за месяц не получится, все вернемся. А успех сопутствовать будет, так только я с проводниками приду назад.
        - Месяц там, - начал подсчитывать воевода, - седмицы две-три в пути и обратно столь же... Коли в конце первого осеннего месяца выйдешь, так лед встанет аккурат на обратном пути, ходу не будет по реке домой.
        - Пычея тогда возьму али Антипа, выведут по зимнему лесу, хотя... Да, придется срок поиска уменьшить и выйти пораньше, иначе я только к концу зимы вернусь на родимую сторону. Наверное, почти пять сотен поприщ от нас до Шанзы. Седмицу вверх на веслах шли, вон какие мозоли наработал, - поднял Михалыч руки ладонями вверх. - Не чета тем, что от меча остаются. Это теперь по течению, да с парусом семь али восемь узлов даем... Помнишь ли, что я тебе о них объяснял? Потому и останавливаемся временами горячего поснедать, да с суждальскими ратниками силами помериться.
        - Скажи уж, попозориться на потеху им.
        - Ну, не все так просто... Как строй слаженно копья выставит, да задние через первый ряд длинными рогатинами по шлемам суждальцев дробь выбивать начинают по команде моей, так те просто звереют... А сделать иной раз ничего не могут. Вот, когда временами брешь находят, тогда да, плохо нам приходится. Мечному али сабельному бою еще учиться и учиться нашим ратникам надо, да еще перестраиваться вовремя не мешало бы... Ну, так вот, до реки Вол, через которую волоком на Унжу ходят, поменьше почти в два раза путь будет, но там же еще насад волочь надо почти шестьдесят поприщ, саму Унжу пройти и опять до озера или до его притоков на себе эту дуру волочь...
        - Осилишь... Мозоли на руках есть, на ногах еще набьешь, - засмеялся Трофим.
        - Да, есть с кого пример брать, ты ведь тоже весел не чурался.
        - Нельзя в таких делах от ратников своих отставать. Святослав нам в том пример был. А кто себя вверх вознесет... А-а-а, не хочу о том говорить, - махнул воевода рукой. - Ты лучше вот что скажи, не обманут ли черемисы с охраной нашей веси? Ведь волку в пасть отдадим людишек своих.
        - Так много охраны с них и не просили, - возразил Михалыч. - Три десятка черемисов для отвода глаз рядом с Переяславкой посадим на случай прихода новгородцев али булгарцев... Ежели что, скажут, что не ведают ни о чем, их поселение и точка. Большую же часть наших людишек после жатвы в Сосновку отведем, пусть достраивают весь, печи кладут, да к зиме готовят... Благо, домов там в достатке заложили. Ну... следить надо, конечно, доверия в таком деле быть не может. А пока мы в Суждали торговать будем, половина воев наших дома обретаться будет, все нам поспокойнее. Заодно за черемисами приглядят, да воинские навыки на них оттачивать смогут. Тем более мы за это черемисам приплатились...
        - Приплатились... - хмыкнул Трофим. - Все суждальцам уйдет, иначе сотник натворил бы дел там по словам его... Считай сам, четыре тысячи шкурок беличьих, сшитых по полтретяста, по четверти дирхема за штуку. И это не клязьминская белка какая-то, а... лучше, вот. Считай, чуть меньше... да нет, почти в нынешнюю куну каждая векша выходит... Всего восемь десятков гривен кун али два десятка гривен серебра. Тысяча куниц по одному старому дирхему или ногате той же... Это пять десятков гривен кун... Сотня лисиц по пять ногат, это два десятка и еще четыре гривны...
        - Всего сколько? Сосчитал? - ухмыльнулся Михалыч натужному счету воеводы, но поправлять его на этот раз не стал.
        - Сотня с половиною и еще четыре гривны... Все, что скопили мы на нынешний день. Соболя и бобра не отдадим, мех дорогой, сами продать попробуем.
        - А отяцкие не поделятся мягкой рухлядью?
        - Не знаю, Пычей сказывал, что с каждой семьей говорить надобно, у них не в общий котел все идет. Однако если объяснишь им все сам, пойдут навстречу... Ты для них не просто... воевода бывший. Легенды про твои подвиги складывать будут.
        - Дай бог, однако новое не только мечом строится, мы с тобой в последнее время все больше разговоры разговариваем, да подсчитывыаем что-то. Да уж... считать, считать и считать, как говорил... ну да бог с ним, правильно ведь говорил. Тридцать девять гривен серебром, значит... Так, Трофим?
        - Так... Токмо серебра этого никто не видит уже который год... Все мехом расплачиваются, векшой той же... Ну, Новгород-то еще как-то живет, закамское серебро имея, а на полудне... худо с монетами, одни обрезки от тех дирхемов остались.
        - Опять же, бог с ним, с Новгородом... Что в итоге имеем? Юрий Долгорукий в Суждале получит часть дани своей от кугуза заранее, черемисы нам меха потом эти зачтут припасами на зиму и людом работным по весне. И мерян к тому же к нам осенью в Сосновку осадят. Тех, кто захочет, конечно... Только что же не захотеть, если почти на все готовое придут, да вольными при том останутся? Не зря мы на посмотр с собой взяли старосту ихнего.
        - А как ты князя ростовского назвал? Долгоруким?
        - Ну да, именно так... Я про князей-то мало знаю, да Вячеслав надоумил, что его у нас так и называли...
        - А с чего долгорукий-то? Не стар еще, едва за два десятка перевалило, не свершил ничего и не прославился ничем... Али опять тут твои тайны начинаются?
        - Они самые... Да ты сам послушай сотника суждальского, Трофим. Хватка у этого князя железная и руки... длинные, да загребущие. И не скажу, что это плохо в такое-то время. Ну, да вернемся к нашим... мерянам. Три десятка семейств мы расселим, ничего страшного я в том не вижу... а вот как будем мы перед тысяцким суждальским оправдываться потом? Не ровен час, от него кто в гости к нам пожалует, да мерян тех углядит...
        - Придется выкуп заплатить... Скажем, что сможем по черемисским землям беглых тех найти... будто бы для себя. Но, мол, дело то зело трудное, да и сбегут они опять же без пригляда кугуза. Мужей и баб у мерян под шесть десятков душ будет... Три сотни и три десятка гривен кун потребовать за них могут по правде русской... даже ежели дорогу мы им покажем, не то, что на землю к себе осадить без спроса. Однако мерян-то уже нет на землях ростовских, и поди их найди в лесах ветлужских..
        Коли на полсотни гривен сойдемся, надо выкупать их...
        - Ха, мертвые души... - горько засмеялся Михалыч. - Говорю, пустое место выкупаем... Да только прав ты, землями ростовскими, судя по всему, тысяцкий распоряжается от имени князя, у того совсем другие цели... повеличественнее, что ли. Так что подношение то лишним не будет. Только вот чем? Первый чугун лить будем из самой лучшей руды, которую самой первой нашли. Пойдет она на отливку деталей всяких для пилорамы, мельницы, да домницы. Может, что и останется, но только для пробной партии всяких там сковородок и чугунков... Хотя нет, скорее Николай их на отливки чушек пустит, абы остался про запас чугун хорошего качества, да сталь из него же попытается получить. А вот следующие плавки пойдут уже из руды обычной, богатой фосфором, ее из соседнего болота натаскали и отяки начали подвозить. Но той тоже только на две или три плавки хватит. Каждая, правда... хмм, на тонну или полторы... Это... ну... где-то на семьдесят с гаком пудов. Вот эту руду на посуду как раз и можно будет извести всю. Деревянные-то заготовки для нее Вовка с Фомой уже нарезали почти перед самым нашим уходом. Николай должен был посадить
ребятишек формы этими заготовками выдавливать в смеси формовочной. Правда, им нужно было сначала на домну кирпича наделать... А сколь такая посуда стоить будет, сказать сможешь?
        - Да кто его знает... По доспеху кольчатому расклад могу дать. Тот же пуд уклада железного, из коего кузнец строит козни, на гривну кун потянет. Из него две легких кольчуги по две гривны серебра каждую мастер за год сделает. Что еще? По весу десяток котелков в тот пуд уберется, а вот по цене... Хмм, вот... Шелом вою в полтора десятка кун встать может, а железа на него на две ногаты изведешь, али пять кун. А вот можно ли сравнить его с посудиной железной и что из них сложнее ковать? Железа на них схоже потратишь, да тот же котел брать все людишки будут, не токмо вои. Он и для ратника того же в поход необходим, и для охотника, и для бабы какой... Овцу ту же не глядя за котелок небольшой отдадут, а та шесть ногат стоит. По мне, так полгривны кун просить надобно, а не найдется охочих людей до той цены, так по два десятка кун отдавать. Али у Никифора спроси или Лаймыра того же. Не забудь токмо, аже пошлину с каждого котелка заплатить придется, а продашь ли ты весь товар свой, не знает никто.
        - Эхма... жизнь наша жестянка... Неделя у нас будет сроку на литье это. А потом, кровь из носа, выходить в Суждаль надобно, чтобы в начале осени туда попасть. Остальной товар можно в Муром отвезти следующим рейсом... тьфу, следующей ладьей. Но только тогда мы без ратников своих остаемся, а нельзя этого допустить..
        Эх! Не хотел я через Кострому реку идти, а придется там засветиться, всяко быстрее получится... Нужно нам вместе идти на первой лодье меньшим числом. В крайнем случае, насад возьмем, если товар не уберется на лодью, но то вряд ли. А остальные вои со следующим литьем по готовности выйдут, и тех, кто соль со мной искать пойдет, с собой прихватят. В провожатые же и для общения с местным населением людей Лаймыра в низовьях заодно возьмут. В самой же Суждале или по пути туда встретимся, и я со своими сразу по Волге вверх уйду. А вы в Муром или куда захотите... Кугузу же весточку отправим, чтобы выводил своих людей к притоку Костромскому из Чухломского озера... Вот посватать для тебя невесту я уже, извини, никак не успею...
        - От свадьбы так же не отбрешешься, не поможет потом виляние хвостом-то, - улыбнулся Трофим, - и про тряпицу ты мне сей миг все доложишь, что в мешке своем прячешь...
        - Ага, прознал, значит. Герб там для нас Радка вышила по рисунку моему. Видал герб Царьграда?
        - Это церковный, где черный орел с двумя головами? И Радка такой же сшила? Пошто тебе такая образина? От тех голов ума не прибавится, пусть хоть десяток нарисуют...
        - Может, и черная та птица, не знаю, но у их голов своя история есть, уж не важно какая... Главное, на моей родине был похожий флаг, тоже вроде царьградского, с образиной, - ухмыльнулся Михалыч, наблюдая за парящим в зените орлом. - Тоже не понимал я сей герб, подсмеивался над ним, пока мне один умный человек не подсказал, что тот на самом деле обозначал для страны нашей.
        - И что?
        - Не один там орел, а два. И стоят они спиной к спине, друг друга прикрывая от врагов, что с разных сторон на страну зарятся. Плотно стоят, оттого от каждого только наклоненные в стороны оскаленные пасти видны. Остальное - как единое целое. Только на нашем гербе я вместо всяких символов щит и меч нарисовал. И фон голубой замыслил от Ветлуги реки. Будем в обе стороны оборону держать. Друзей щитом прикрывать, а мечом врагов карать. Вот такие у меня в мешке пироги, дружище.
        поокушатися - попробовать, попытаться сделать чего-либо.
        пажить - пастбище, место выгона скота.
        поветь, поветка - сарай, хлев; навес, крыша над двором; крытый двор.
        верея - столб, на который навешиваются ворота; косяк у дверей, ворот.
        овый - один, некий, этот, тот; такой, некоторый.
        яруга - проходимый овраг
        сякый - такой
        благий - добрый, хороший; приятный, красивый
        занеже - ибо, так как, потому что
        руба - общеславянское название комплекта простонародной одежды - рубахи и узких портов
        уд - член
        стреха - нижняя часть крыши
        людин - свободный общинник
        капитися - собираться вместе
        изуметися - лишиться ума
        гривна = 96 золотников = 0,41 кг
        беспроторица - безысходность, отсутствие средств
        серпень - июль
        гурт - деревня (удмурт.)
        досчаник - лодья из досок, так называемая "заморская лодья"
        живота гонезе - жизни лишить
        оратай - пахарь
        негли - может быть, пожалуй
        шеломань - холм
        преть - угроза, препятствие
        зело - очень, весьма; точно, тщательно; совершенно
        уллань - вниз (удмурт.)
        присно - всегда
        Инмар или Ин-мурт - верховное божество, бог неба (Ин(небо)-мурт(человек), сравните с Уд-мурт)
        гурт - деревня (удмурт.)
        т?ро (тэро) - уважаемый человек
        воршуд - божество домашнего очага, хранитель рода
        ноговицы - нижние штаны
        егда - когда; в то время как
        гурт - селение (удмурт.)
        тща - напрасно
        заяти - взять, захватить
        дващи - дважды
        раздряга - раздор
        кметь - воин
        замятня - замешательство, беспокойство, волнение
        послух - свидетель
        Гондыр - медведь (удмурт.)
        деяти - делать, творить, совершать; говорить
        Бряхимов - город Булгар
        пошибание - побои, бесчестье, насилие
        толочные - пособники
        вересень - сентябрь
        яр - обрывистый крутой берег реки
        одесную -- по правую руку
        Таза лий, родо - Будь здоров, родич (у черемисов было принято приветствовать как родственника незнакомого человека)
        Юбер (скворец) Чабъя означает, в данном случае, что она жена Юбера и была взята из рода Чабъя, к которому через своего отца принадлежала.
        блядословить - лгать, обманывать
        виш омсам огыт поч (черем.) -- открытую дверь не открывают
        Светец-- приспособление для укрепления горящей лучины
        Юсь - лебедь (удмурт.)
        ошуюю - по левой руке
        Жакы - сойка (удмурт.)
        Киона - волчица (удмурт.)
        Кайсы выжы - род Кайсы. Кайсы - лесная птица клест. (удмурт.)
        лещадь - нижняя (донная) часть футеровки шахтной печи
        футеровка- отделка для обеспечения защиты поверхности от возможных повреждений (в основном, температуры)
        голомень - плоская сторона клинка
        умбон - металлическое навершие щита
        нагавицы - кольчужные чулки
        венец - край щита
        кайма - промежуток между венцом и навершием (умбоном)
        батарлыки - поножи, защищавшие ноги ратника
        чорыг - рыба
        грудень - ноябрь
        Кион - волк (удмурт.)
        зане - потому что
        Юр - поселение близ г. Ветлуги.
        Шанза (Шанга) - столица одного из черемисских княжеств - Ветля-Шангонского кугузства (ныне деревня Старо-Шангское). Шанга перенесена на левый берег в 1433г (ныне село Николо-Шанга).
        Энер, Ветля - другие названия реки Ветлуги.
        Новгородец - новгородцами считались не все, а лишь те, кто призывался в ополчение.
        Разруб - набор новгородских воинов-ополченцев на службу.
        оже - если
        обельный - полный холоп
        в даче - а в даче не холоп (см. статью 111 Пространной правды, Устав о холопах)
        ряд - договор между хозяином и закупом
        1113 год
        Насадка - 2,5 ведра
        кудо - жилье у марийцев
        атмашке кол пурен гын, подышкат верештеш - если рыба в сеть попала, котла она не минует (марийск.)
        посконина - домотканый холст из конопляного волокна, часто использовалась для крестьянской одежды.
        кадь - мера для сыпучих товаров, 229 кг или ~14 пудов.
        гривна серебра (новгородская =204г.) - примерно равна 4 гривнам кун
        берковец - 163,8 кг или ~ 10 пудов
        вятшие - имеется ввиду негласное деление на вятших(старших) и молодших новгородцев
        повороуз - темляк, ременная петля на топоре
        кулачный хват - такой щит предполагал хват за деревянную планку, проходящую сквозь центр щита.
        порок - метательная машина
        дымница - отверстие в крыше для выхода дыма
        "бела и веверица" - в данном случае имеется в виду белка и горностай или ласка.
        "белая веверица" - имеется в виду белая (зимняя) шкурка белки.
        Ом - так называли своих князей марийцы.
        гридень - обобщающее название служилого сословия.
        Вол - колода для водопоя (марийск.). Река, с которой идет кратчайший волок на Унжу.
        Подпустить козла - так говорят, если в домне застыл чугун
        Ветлуга - от слова "ветели" - чайка, "ура"- река, река чаек (марийск.)
        поприще - длина его 750 саженей. На самом деле до Шанзы от веси около 460 км.
        узел - по международному определению, один узел равен 1,852км/ч или 0,514 м/с
        так считались белки, а шкурки соболя, к примеру, сшивались сороками (40 шт.)
        для времени Пространной Правды (XII-XIII вв.) гривна кун (51,19 г) = 20 ногатам (по 2,56 г) = 50 кунам или резанам (по 1,02 г) = ~25 дирхемам (~2,7-3г)
        векша - белка
        за холопа 5 гривен, а за робу 6 гривен (Русская Правда)
        строить козни - изготавливать из металла сложные замысловатые изделия.
        одной из самых сложных работ русских деревенских кузнецов было изготовление железных клепаных котлов. Для котлов делали несколько больших пластин, края которых пробивались "бородками" небольшого диаметра и затем склепывались железными заклепками.