Урюпинский оборотень Николай Владленович Басов
        Темные папки #2
        Николай Басов
        Дело 000 02 / 1920. Урюпинский оборотень

# 1.
        Вышло как-то по-дурацки, сначала Рыжов думал, что он определит Борсину и Раздвигина, потом даст поручение Мятлеву и Супруну, а затем и сам, как положено командиру, который имеет особый мандат Омской губчека, согласно приказу, полученному из московской ВЧК, отправится по адресу, где его ждут. Но на предложение оставить всех четверых до выяснения обстоятельств на вокзале, Борсина ответила отказом. Да в такой форме, что Рыжову стало неловко.
        - Вы что же, господин товарищ командир, полагаете, что мы арестованы? Вы с нами и без того всю дорогу обращались, словно мы… - И Борсина вдруг едва не заплакала. Вот так просто, по-женски, и уже сквозь набегающие следы проговорила: - Если мы арестованы, везите нас в ваше узилище. А если нет, то определите хотя бы к моим… друзьям. Я укажу, где нас приютят, и мы сможем искупаться после дороги.
        - Да поймите же, Анна Владиславовна, я и сам не знаю, что нам предстоит. Я должен действовать…
        - Она права, командир,- вмешался и Раздвигин.- Есть обвинение, значит, мы люди несвободные. Нет обвинения, вы не можете нас удерживать.
        - Я удерживаю, как вы выразились, вас обоих только потому, что сам не знаю…
        Вот тогда он перехватил взгляд, которым обменялись Мятлев с Супруном. А взгляд этот был совсем не в его пользу. И тогда он решился, согласился на предожение Борсиной остановиться хотя бы до вечера на квартире ее знакомых, которая оказалась где-то совсем далеко от вокзала. Они шли, шли, и пришли едва ли не под вечер. Их даже пускать сначала не хотели, но потом, когда Рыжов уже разозлился, большие, двустворчатые двери квартиры в доме, краем выходящим на Пятницкую улицу, раскрылись.
        Неожиданно для Рыжова интеллигентная речь Раздвигина произвела впечатление на пожилую, толстую служащую хозяина квартиры, и она решилась их впустить. Правда высказалась в том смысле, что хозяев нет, появятся они не скоро, но теперь Борсиной придется оставить хотя бы записку, что она, эта пожилая женщина, не виновата.
        В квартире оказался еще какой-то странного вида пожилой тип в засаленном кожанном фартуке, от которого даже издалека несло красками, кистями и потом. Он оказался приживалом этой самой служанки и маляром, конечно.
        Как ни удивительно, решение это оказалось вполне толковым. Уже часа через два и Борсина с Раздвигиным, и Рыжов с обоими своими бойцами вымылись в ванной комнате, какой никто из последних троих в жизни не видел. Воды было много, хотя подогревала их служащая со своим маляром как-то медленно, в баньке бы все получилось быстрее.
        И лишь на следующее утро, позавтракав остатками продуктов, которые у них оставались в вещмешках, приказав своим четверым попутчикам никуда из квартиры не выходить, хотя в целесообразности и действенности этого приказа и сам Рыжов изрядно сомневался, он отправился к начальству. Незадолго до этого служащая позволила ему позвонить по телефону, который действительно связал его с приемной в каком-то отделе ВЧК, с каким именно он не вполне понял. Но ему строгим девичьим голосом было приказано явиться немедленно, потому что его будут ожидать.
        Он и явился, в небольшой, но вполне удобный на вид, даже немного веселый, особнячек на Сретенке, причем опять пришлось топать на своих двоих от Пятницкой сначала до Лубянки. А уже там он догадался спросить, как пройти по указанному в мандате адресу.
        Он не был уверен, что мандат его можно показывать кому угодно, но увидел группу вооруженных ребят с красными бантами на шинелях, и они-то ему подсказали, что
«идтить треба тебе, служивый, ко Сретенскому монастырю, и по той же сторонке вулыци, побачишь и допиляешь, куда указано».
        Поражаясь разнообразию языков и интонаций Москвы, Рыжов действительно дошел до указанного особняка, вот только сначала пускать его тоже не захотели. Двое светловолосых, не очень даже рослых мужика с винтовками и уже не с бантами на шинелях, а с красными повязками, стоя в дверях, подозрительно его оглядывали с головы до ног и ничего не хотели подсказать.
        - Я же не просто так, а звонил секретарю,- объяснял Рыжов.
        - Ну и хто-о,- тянул один гласные,- шо звонил? Больно ты мо-олод, чтобы тебя пускать.
        - Тут еще указано, что с сопровождением,- лишь немногим более чисто добавлял другой.- Так мы тебе устроим сопровожденье, до нашей холодной…
        И он смеялся таким неприятным смехом, что Рыжову, несмотря на то, что находился он в ВЧК всей республики, хотелось засветить ему по роже.
        А потом произошла неожиданная штука, за дверями особняка как-то очень уж мощно взрыкнул мотор авто, хлопнула дверца, и появился странный, не очень высокий человек в очках и кожанном кепи. Он осмотрелся и тут же подошел к обоим постовым и Рыжову.
        - Что происходит?- спросил он с той певучестью, какую дает только теплый юг России. Голос у него оказался и сильный, и с изрядной хрипотцой, словно человек этот много выступал на митингах.
        В его осанке и жестах определенно была командирская решительность, постовые тут же подтянулись. Тот, который получше говорил по-русски, объяснил:
        - Так вот что, товарищ Троцкий, непонятный субъект прибыл из Омска.
        И протянул очкастому оратору мандат Рыжова, который до этого вертел в руках. Троцкий взял мандат, чуть отставив от себя быстро просмотрел и взглянул на Рыжова еще внимательнее.
        - Вы - тот, кто телефонировал о своем прибытии около часа назад?
        И Рыжов вспомнил этого человека, был момент, когда им показывали плакаты о том, что он, этот вот самый щупленький и очкастый товарищ Троцкий разгромит всей наймитов Антанты. И был он на свои плакатные изображения совсем не похож, но обращению к нему постовых верить все же приходилось. И все же Рыжов не знал, как себя вести, поэтому просто кивнул.
        - Пойдемте-ка,- предложил товарищ Троцкий, и они пошли вдвоем, по каким-то коридорам и комнатам, где было немало людей, которые работали - сидели за столами, заваленными бумагами, разговаривали по телефонам. А потом оказались в комнатке, где какая-то прыщавая и явно уже немолодая девушка в красной косынке сидела на пишущей машинкой и осторожно, двумя пальцами что-то выстукивала, причем шевелила при этом губами.- Посидите здесь,- приказал Троцкий,- за вами скоро придут.
        И он куда-то ушел, девица посмотрела, как Рыжов устраивается в довольно глубоком кожанном кресле, и стала выстукивать свою бумага дальше. Сидеть пришлось долго, часы на стене прокрутили большую стрелку почти на круг, как вдруг в комнату вошла другая девушка, в распахнутой кожанке, неловко перевитой портупеей с тяжелым для нее револьвером, и подошла к Рыжову.
        - Ты из Омска?- спросил она почти таким же хриплым голосом, каким разговаривал Троцкий.
        - Так точно, из Омска,- Рыжов догадался подняться из кресла, хотя бы и не с первой попытки.
        - Следуйте за мной.- И девушка с револьвером привела Рыжова в большую, уютную комнату, в которой было изрядно накурено, где стояли кресла еще больше и роскошее, чем в приемной, и где уже сидел за столом Троцкий.
        Он чего-то ждал, и чтобы не терять времени, просматривал какие-то телеграммы. На Рыжова он не обращал внимания.
        А потом дверь в кабинет снова открылась и вошел довольно высокий и очень худой, почти изможденный человек с красными пятнами на бледном лице, выдающими то ли жар, то ли привычную для него болезнь. Человек этот был в гимнастерке, и сидела она на его узких плечах, как на вешалке, даже слегка колыхалась на груди. Человек этот строго протянул руку и представился:
        - Феликс Дзержинский, председатель ВЧК. Прошу садиться.
        Рыжов сел, он и не предполагал, что его вызывает такое высокое начальство, хотя, с другой стороны, что же в этом начальстве было высокого? Это при старом режиме начальники были высочествами да сиятельствами, а молодая республика Советов обходилась этими, вполне обычными людьми, и оба были даже пониже Рыжова.
        Троцкий досмотрел очередную бумагу, подсел к Дзержинскому, который закурил папиросу, и спросил:
        - Начнем, товарищи?- Он еще разок, по-прежнему чуть отстранясь, осмотрел Рыжова, и вдруг спросил: - Расскажите о себе, товарищ…
        И ничего не поделаешь, пришлось рассказывать.
        - Рыжов, Арсений Макарович, 1902 года рождения. Из Павлодара, отец - казак, мать тоже из казаков…
        - Какое у вас образование?- спросил Дзержинский.
        - Лучше скажите, где служили?- вмешался Троцкий.
        - В самом конце семнадцатого пошел добровольцем, определили в поездную охрану. Какой из меня охранник?..
        - Стоп,- сказал Дзержинский,- вы что же, пятнадцати лет пошли служить?
        - Я два года себе приписал, да и Бог здоровьем не обидел… - отозвался Рыжов.- Пахать-то меня отец научил сызмальства.- Он помолчал, но больше вопросов не было, поэтому он продолжил: - Поступил в училище при Павлодарском военном депо… Весной и летом восемнадцатого участвовал в рекрутировании солдат, тогда с этим в Красной Армии было трудно в наших местах… - Подумал мгновение, как доложить точнее, не вдаваясь в детали.- Потом случилось отступление к Оренбургу, там впервые получил под команду полуэскадрон сабель, и уже осенью получал приказы на глубокую разведку тылов белых. После очередного призыва нас пополнили до эскадрона, а летом девятнадцатого вышел даже сдвоенный эскадрон, которым и командовал… Пока не получил последнее задание.- Он еще подумал.- Дважды ранен, но быстро излечивался.
        - И в марте от Омской чека получил приказ отыскать золото, которое со станции Татарской в неизвестном направлении угнал некто… - Троцкий посмотрел в свой блокнотик, невесть как оказавшийся у него в ладони.- Некто Вельмар с есаулом Каблуковым после подстроенной белыми аварии одного из золотых эшелонов Колчака.
        Рыжов кивнул и добавил неуверенно:
        - Что еще рассказывать?
        Троцкий поднялся из кресла, прошелся по комнате, и сказал, ни к кому не обращаясь:
        - У юноши за плечами чуть не вся Гражданская, а ему нечего рассказывать,- и снова, словно бы издалека, посмотрел исподлобья.
        И вдруг Рыжов почувствовал, какой от этого человека исходит запах. От Дзержинского пахло табаком, хорошим сукном гимнастерки, кожей портупеи и гуталином сапог. А от Троцкого исходил сложный и очень неприятный запах, как от больной собаки… Может быть, бешенной.
        - Я вот чего не понимаю,- заговорил вдруг Троцкий почти со злобой,- какую воду вы там использовали, на той полянке, где по сведеньям гражданки Борсиной… Если ее ощущения можно назвать сведеньями.
        - Это подсказал нам инженер Раздвигин,- принялся пояснять Рыжов.- Земля, если ее недавно перекопать, имеет недостаточную плотность, и когда на нее выливаешь воду, обычную воду, она быстро уходит именно на том месте, где копали. А если грунт не трогали, то вода остается на поверхности. Мы так искали точное место, куда могли спрятать золото.
        - Все верно,- кивнул Дзержинский,- мои чоновцы, когда схроны с зерном кулаков ищут, так же иногда делают. Самые грамотные из них, конечно. Это даже после весны, когда земля пропитана водой, и то иногда действует. Что ты думаешь о Вельмаре?
        Последний вопрос был неожиданным, но отвечать приходилось. Пока Рыжов думал, Дзержинский, загасив одну папиросу в стеклянной пепельнице, и тут же прикурил еще одну. Причем, не пожалел спички, видимо, сам процесс прикуривания был для него приятен.
        - Найдем его со временем, товарищ Дзержинский.
        - Это вряд ли… Есть случайно полученные сведенья, что похожий на него человек ушел через Украину в Польшу. Оттуда, скорее всего, он вернулся в Данию. Он ведь датский подданый, вы это знали?
        Сложно с ним было разговаривать, он обращался то на «ты», то переходил на очень вежливые, как подумал про себя Рыжов, московские интонации.
        - Нет, откуда?
        И тут же в комнате повисло невнятное, но резкое ощущение опасности. Что-то сейчас будет, подумал Рыжов. И еще он почувствовал страх, самый обыденный, примитивный страх, когда даже защищаться от того, что эти люди могут с ним сделать, бесполезно. Да, эти люди были способны внушать страх. Иррациональный, незаслуженный, ведь он, Рыжов, действительно ни в чем не был виноват… Вот только страх от этого не становился слабее.
        - Хорошо, что вы документы в Омске нашим товарищам передали,- сказал Троцкий.- Я их просмотрел, и мне показалось, что вы - толковый командир. Кстати, их в Москву задолго до вас привезли.
        - Из Омска сложно было проехать,- признался Рыжов.- Мы с… С инженером Раздвигиным и гражданкой Борсиной почти две недели добирались.
        - Один конвоировал инженера и бывшую фрейлину?- удивился Троцкий.
        - Нет, со мной было два солдата из моего эскадрона. Проверенные люди, я им доверяю как себе.
        - Жаль, что… «как себе». Доверять - это очень ответственное занятие,- начал было Троцкий.
        Но Дзержинский, не посмотрев даже в его сторону, вдруг заговорил о другом:
        - Мы хотим, чтобы вы съездили в станицу Урюпинскую. Там происходит что-то непонятное.
        - Если там тоже что-то вроде такого вот нематериалистического явления, тогда вы все разузнайте как следует,- теперь и Троцкий перешел на строгое «вы».- Если удасться этот… «карман» нереальности вскрыть, тогда мы и под Чанами то же самое сумеем проделать.
        - Вопросы?- очень негромко спросил Дзержинский.
        - С каким мандатом?
        - Как представитель ВЧК.
        - Я могу… прихватит с собой двух бойцов и Борсину с Раздвигиным.
        - Они - чуждые элементы… - Троцкий набычился, и стал гораздо больше похож на плакаты со своим изображением.
        - Гражданка Борсина выманила на нашу засаду банду Каблукова, а Раздвигина я видел в бою. Кроме того, он составил точный план местности, у меня бы так не получилось.- И уже не очень уверенно Рыжов добавил: - Кроме того, они многое знают… И умеют.
        - Он прав,- сказал вдруг Дзержинский.- А доверять все-равно придется. Без доверия люди хуже работают, если вообще принимаются с нами работать.- Он встал, шагнул было в сторону дверей, чтобы уйти, но замедлил шаг и бросил через плечо. - Как видишь, товарищ Троцкий, нам придется оформить эту группу.
        Троцкий вернулся за стол, сел, опустив голову. Ох, не любил он, чтобы какие-нибудь решения принимались вместо него, догадался Рыжов.
        - Тогда я прошу и Самохину включить… Как комиссара, этой вашей… весьма странной группы,- предложил он.- Она-то по-настоящему верный товарищ.
        - Не возражаю,- сказал Дзержинский, и еще разок взглянул на Рыжова.- Принимайтесь за дело побыстрее. А людей, документы и все остальное получите у девушки, которая вас сюда привела. Это и есть Вера Аверьяновна Самохина.

# 2.
        Но сразу же начинать работу, которую поручили Рыжову в ВЧК, не получилось. Почти два дня ушло на то, чтобы оформлять всякие документы, ходить по кабинетам, а потом еще и переписывать всякие бумаги, которые оказались по мнению строгого седого дядьки в отделе кадров еще и неправильно заполнены. Кажется, никогда Рыжову не приходилось столько писать, чтобы выложить о себе все, что помнил, и даже то, чего не помнил, но что требовалось указать по мнению кадровиков.
        Тем же самым, хотя в меньшей мере, как показалось Рыжову, занимались и Раздвигин с Борсиной. Но им все это не казалось сложным, наоборот, Раздвигин даже шутил:
        - Вот она, великая русская бюрократия, теперь даже как-то надеяться начинаешь, что скоро все придет в норму.
        - Вы, господин инженер, не слишком обольщайтесь, что мы с вами в этой системе найдем себя.
        - Я не обольщаюсь, я просто знаю, что все когда-нибудь кончается, даже плохие времена или революции.
        И тут же он смотрел на Рыжова и на сидящего, как правило, где-нибудь неподалеку кадровика. Отношение к гражданской войне этой пары Рыжов понять не мог. С одной стороны все же было ясно, есть свои, а есть враги, смертельные и неутомимые, следовательно, с ними полагается воевать и побеждать. Но они отчего-то жалели, что все получалось именно так, как получалось, хотя, опять же, оказались по правильную сторону, за революцию. Раздумывая над этим, он даже пожалел, что так-то вот решил включить этих двоих в свою группу, но… Делать было нечего, если бы он от них отказался, ему было бы труднее понимать то, чем ему приказали заниматься. Он попросту решил использовать знания этих двоих, и как ни странно они себя вели, как ни неправильно, порой, высказывались, это все-равно служило на пользу дела.
        А потом, уже день на третий, если не на четвертый, новый комиссар группы, Вера Аверьяновна Самохина, тоже получив какую-то папку с мандатами и необходимыми согласованиями, отправились куда-то в сторону Зубовской площади, как она сказала. Снова шли довольно долго, и Рыжов сделал удивительное открытие - люди в Москве, несмотря на явную, уже ощутимую жару, оставались кто в шинелях, кто в пальто, а барышни даже и в теплых жакетах. Почему они не чувствовали солнышка, его лучей, осталось для него загадкой.
        Миновали площадь, сплошь заставленную лотками, с которых продавали все что угодно, Рыжов подумал, что при желании тут можно купить и пулемет с боеприпасами, но вслух Самохину об этом не спросил. Она была замкнута, и когда к ней обращались, сначала поджимала губы и молчала, прежде чем удосуживалась ответить.
        Пришли в Хамовники, тут Самохина на пол-часа, не больше, заскочила в районный комитет, и в каком-то кабинете, видимо, сорвала голос, потому что когда вышла, сказала сипло, словно только что выкурила пол-пачки махры:
        - Пошли, они не соглашались с нашим решением, но я все устроила.
        Пришли к какому-то особнячку, как оповестила Самохина, уже в Неопалимовских переулках. Сколько было этих переулков, почему именно сюда следовало им приходить, он пока не понимал. Но они вошли в двухэтажный флигелек, наглухо пристроенный к довольно высокой и толстой кирпичной стене, отделяющей их от соседских домов, где кипела обычная московская жизнь, где не было ничего, связанного с мандатами РВС или ВЧК, и не было забот о золоте колчаковцев или том задании, которое Рыжов получил от Дзержинского и товарища Троцкого.
        Ключей от большого, почти амбарного замка, запирающего входную дверь, не было, пришлось попросить Мятлева с Супруном сбить его, а потом еще и починить дверь, подломавшуюся у косяка. В помещении было тихо, пустынно и просторно. Они прошли темную прихожую, в которой сбоку, у крючков для одежды, был установлен пыльный стол с фаянсовой пересохшей чернильницей. Почти сразу открылась небольшая комната, в которой тоже стоял стол, но у окна. Которое тоже не мешало бы протереть, уж очень стекла заросли грязью и пропускали так мало света, что Самохина споткнулась о задравшуюся паркетную дощечку. Потом оказались в очень большой комнате, где стояло уже столов пять или даже больше. Вдоль стен расположились шкафы, некоторые из них были открыты, и все они, целиком были заставлены темными конторскими папочками. Эти же папочки оказались свалены в кучу и в последней, дальней комнатке. Тут тоже находился стол, только большой, резной, с зеленым сукном, на котором эти же папки валялись раскрытыми. Чувствовалось, что листы из них вырывали с силой или по необходимости быстро.
        - Что тут было?- спросил он у Самохиной.
        - Точно не знаю, кажется, какое-то отделение юнкеров. У них же на Крымской площади, тут неподалеку, были и казармы, и склады, и прочее разное… Вот в этом особнячке у них была контора… Но теперь нам приказано здесь размещаться.
        Борсина уже сходила наверх, и объявила, стоя на лестнице:
        - Помещение для сна я занимаю крайнее слева, а вам, господа, придется пользоваться тем, что находится у ванной комнаты.
        Помещений, в которых оказалось несколько кроватей, действительно имели все удобства, так что там можно было жить, и даже с некоторым комфортом. Вот только для Мятлева с Супруном места не оказалось. Но практичный Мятлев вдруг обнаружил небольшую выгородку прямо перед входом, и перетащил туда две кровати сверху. О том, что им-то пользоваться удобствами придется во дворе, он не обеспокоился, и не таким обходились на войне.
        А потом, вместо того, чтобы отбыть в Урюпинск, или откуда там пришел рапорт, по которому должен был отправиться Рыжов со своей группой, они почти два дня приводили свой флигель в порядок. Сначала обустроили жилые помещения, и по какому-то из манадатов Самохиной они получили даже постельное белье. Хотя это Рыжов уже полагал излишним. Нет, на самом деле, сколько он тут будет жить? Ну, несколько дней, много - неделю. И зачем ему белье?
        Но Самохина резковато сообщила, подслушав какой-то его разговор с Мятлевым и Супруном:
        - Вы не думайте, товарищи, что вас так быстро отпустят назад, в Омск, или даже на войну. Людей не хватает, вы прошли почти все этапы оформления вас в нашей… комиссии. Найдется для вас дело и тут. Поэтому об Омске советую забыть надолго.
        Рыжов подумал-подумал, и покорился, как привык слушать приказы. Вот Мятлев расстроился, он-то рассчитывал на демобилизацию, но теперь, когда попал сюда, в Москву, в Неопалимовский особнячек, с этим явно возникали сложности.
        Потом стали разбираться с темными папочками. Их было очень много, по большей части пустые, в них только предполагалось подшивать какие-то документы, бумаги и прочее. С этим поступили просто, нашли в подвале местечко посуше, у сухой же стены, и выложили их штабелем. Те немногие из папок, которые были заполнены, осмотрели, но все, сколько-нибудь значимое, из них пропало. Поэтому бумагу эту решили использовать для своих надобностей, тем более, что обратная сторона листов была чистой, на них можно было писать.
        - Да, если уж мы будем вести какую-то бюрократию,- высказалась Самохина,- пусть у нас будет своя бумага, и пристойный вид у всех этих документов.
        - Вы что же, полагаете, нам придется отчитываться?- спросил Раздвигин у нее.
        - Кажется, нам будут поручать такие дела, что мало не покажется,- отозвалась она туманно.
        Но странным образом, Раздвигина это не обеспокоило. Он вообще, с самого начала устраивался тут, в этом флигеле надолго, прочно и старательно. Особое впечатление на него произвело то, что им вдруг выделили карточки, и они стали получать еду. Кашеварить поставили Мятлева, и тот быстро с этим согласился, потому что кто же откажется в незнакомом месте, где неизвестно сколько придется просидеть, от кухонного наряда? А вот Супруна пришлось поставить на бессменный пост у ворот перед двором. Он и встал на этот пост, с помощью Самохиной, довольно скоро разжился замком, не меньше, чем тот, который они сбили с входной двери, и стал запирать двор на ночь.
        Рыжов еще пару раз с Самохиной вынужден был отправиться в особняк на Сретенке, в ВЧК, чтобы переговаривать с кем-то из своих будущих начальников, и это еще раз убедило, что его группу рассматривают как штатных сотрудников, которым лишь сейчас, на время поручили какую-то работу в провинции. Но впредь, когда он вернется, их будут… Да, служить ему следовало бы привыкать теперь в ЧК, с этим ничего уже поделать, кажется, было невозможно.
        А к середине апреля, когда они совсем освоились, стало понятно, что публика у Рыжова подобралась такая, хоть волком вой. Начать с того, что Самохина не терпела Борсину, и угнетала ее, как старослужащие обычно цепляются к новобранцам. Борсина расстраивалась, отвечала, что она не виновата, что попала сюда, и пусть, если она ни к чему не подходит, ее увольняют. Или демобилизуют, если госпоже Самохиной так будет угодно. От этого обращени - «госпожа Самохина» - комиссар просто на стену лезла. Она даже порывалась было пару раз достать свой револьвер, только Рыжов ей запретил размахивать оружием без надобности. Он ее уговаривал:
        - Вы поймите, товарищ комиссар, она еще несознательная, но наша задача не угрожать ей, а перевоспитывать. Ведь вас для этого же назначили к нам.
        - Лучше бы я… С контрой привыкла поступать по законам военно-революционного времени.
        - Понимаю, но не одобряю. Она нам помогла под Чанами, а если в Урюпинске окажется что-то подобное, она - единственный, кто сумеет нам хоть что-то объяснить.
        Потом Рыжов стал замечать, что за внешнюю непрактичность Мятлев с Супруном стали задевать по-разному и Раздвинина. Вот этого он терпеть был не намерен, и попросту приказал им:
        - К инженеру не цепляться, наоборот, выказывать уважение. Он хоть и штатский, и на вид не очень умелый, все же считайте, что он - один из командиров.
        - Да какой же он командир, квелый к тому ж…
        - Отставить! Еще раз услышу, придется мне для вас какое-нибудь наказание придумывать. Понятно?
        В целом, это проблему не решило, но бойцы стали к инженеру снисходительнее.
        Потом вдруг выяснилось, что сама комиссар Самохина по собственной инициативе взялась расследовать, другое слово было бы неточным, деятельность этой самой группы медиумов-мистиков, к которой в свое время принадлежала Борсина. Как она добывала эти сведенья, Рыжов не понял, мало он еще знал правила игры, и людей тут в Москве знал недотаточно. Но вот что вышло, по словам комиссара - это ее расследование Борсина едва ли не бокотировала.
        Тогда пришлось уже разговаривать с Борсиной.
        - Вы поймите, Анна Владиславовна,- убеждал он,- Самохина права, нам следует как можно больше знать, кто такой Вельмар, чем он может сейчас заниматься… Ведь с нас поручение добраться до того золота, что он спрятал под Чанами, никто не снимал. Приказ этот остается в силе.
        - Я понимаю, но при чем тут ее расспросы о том, что происходило… Еще в Царском или в Петербурге… Виновата, в Петрограде,- оправдывалась Борсина.
        - Об этом не вам, и может быть, даже не нам всем судить. Я все же прошу вас с этим делом не мешать комиссару, а помогать ей. Всеми возможными, всеми доступными вам средствами.
        Борсина опустила голову и ничего не ответила. Но папка, которую комиссар выделила для того, чтобы собирать туда документы, касающиеся Вельмара, в несколько последующих дней существенно пополнилась.
        А потом Рыжов узнал, что комиссар написала в ВЧК, на имя какого-то ей одной знакомого начальника докладную, что она считает создание этой группы под управлением Рыжова, со всем этим набранным им составом, большой ошибкой. Что она излагала в этой записке, осталось тайной, но как Рыжов узнал из разговора с одним из начальников, которому теперь технически подчинялся, свою докладную Самохина получила с резолюцией - «не нарушать секретности». А на том новом языке, которому Рыжов должен был учиться, на котором велась вся эта переписка и бюрократическое оформление их работы, это значило, что ей следовало продолжать порученную работу.
        А однажды, примерно, через неделю после того, как они стали устраиваться в особнячке на Неопалимовском, к ним пришел солдатик в шинеле с бантом, и сообщил, что Феликс Эдмундович недоволен тем, что расследование порученного дела по Урюпинску затягивается. И пришлось все же отправляться в путь. Хотя чем это могло обернуться, Рыжов не хотел даже предполагать.

# 3.
        До Воронежа добирались трое суток, хотя Раздвигин сказал, что всего-то тут пути чуть дальше трехсот верст. Но даже на таком расстоянии пришлось помучиться… Хотя Рыжов не очень-то по этому поводу переживал, с самого начала службы он знал непререкаемую истину, в армии, если что-то делаешь очень быстро, потом приходится за это расплачиваться ожиданием, тягомотиной и неопределенностью иногда на весьма немалый срок.
        Впрочем, еще во время путешествия из Омска в Москву, по вызову ВЧК, Рыжов сообразил, что лучше всего со станционными начальниками умеет разговаривать Раздвигин. То ли его шинель железнодорожного инженера срабатывала, то ли он действительно знал о железных дорогах что-то такое, чего не знали остальные, но им помогали, казалось бы, в самых безнадежных ситуациях. Вот и на этот раз помогло его «представительство» - как сказала Борсина. Он куда-то сходил на Павелецком вокзале, с кем-то довольно долго разговаривал, и их… Нет, опять же по словам Борсиной, это было похоже на чудо, их поместили в отдельное купе хорошего пульмановского вагона. Сам Раздвигин признался, что он и не знал, что такие вагоны еще ходят.
        Но они ходили, и это было очень кстати. И трое суток, как ни долог показался этот срок Рыжову, прошли довольно… цивилизовано. Правда Самохина иногда рычала, что это «буржуйство, и даже хуже - купечество», а иногда и самому Рыжову становилось невмоготу… Но он держался, потому, что был командиром всей этой странной группы людей, и не пристало ему-то ругаться.
        А интеллигент Раздвигин был почти умиротворен. Рыжов заметил за ним эту особенность еще в Омске, инженер умел себя занять, на этот раз он принялся читать. Он где-то выудил двухтомник Плеханова и мусолил его, лишь изредка поглядывая в конец книги, чтобы прочитать какие-то комментарии, некоторые из которых были вообще написаны по-немецки. Странная книга, странно изданная, но раз Плеханов считался одним из основателей новой Советской державы, протестовать против этого было бы глупо, вот Рыжов и не возражал, крепился.
        Чтение Раздвигина раздражало Рыжова еще и тем, что он время от времени обращался к Борсиной, которая держалась отдельно от остальных, на особицу, но когда инженер ее о чем-либо спрашивал, охотно переводила и немецкие слова, и даже какие-то французские. Вечером они разговаривали о том, что Раздвигин недопонял, или неправильно понял, по мнению Борсиной. Оказалась, что вся эта философская премудрость была бывшей приближенной ко двору мистичке отлично знакома, она даже некоторые положения Плеханова критиковала, ссылаясь на таких заумных философов, что Рыжов только головой крутил - это надо же столько узнать, чтобы потом в мистику удариться?!
        И как-то само собой выяснилось, что Борсина книг в целом не любит, она их назвала «гробами слов», и тогда на нее попробовал ополчиться Раздвигин, но спора не вышло. Борсина скуксилась, потому что Раздвигин, единственный ее друг в этой компании, оказался склонен спорить. А этого она не умела и не хотела. Как выкуп за вновь обретенное хорошее отношение, которое ей, оказывается, было нужно, она вдруг стала читать стихи на немецком и французском. И ее мерные, незнакомо звучащие фразы неожиданно покорили даже Самохину. Она-то иногда покрикивала на обоих - инженера и мистичку, чтобы они говорили по-русски, а тут вдруг заслушалась. И Рыжов непонятным образом проникся и заслушался этими четкими, чеканными ритмами слов, складывающихся в непонятный узор, причем ему пару раз даже показалось, что он что-то понимает. И ведь ни черта не понимал, а вот показалось… В общем, Борсина читала хорошо, только русских стихов она не хотела читать, почему - неизвестно.
        На четвертый день у них кончились пайки. А нужно было пересаживаться в Липецке. Пересадку они тоже сделали на редкость быстро, помогло странное умение Раздвигина садиться на поезда, но тут же стало ясно, что доехать они могут только до Борисоглебска. Оттуда, как оказалось, кто-то из местных железнодорожников предложил им отправиться на станции Поворино, якобы оттуда до Урюпинска уже совсем близко, но Раздвигин от этого отказался. Он быстренько разузнал обстановку и доложил, что там уже очень неспокойно, дончаки почти все время бунтуют, ночами останавливают поезда, при этом, разумеется, расстреливают коммунистов, командиров, евреев и оббирают всех, у кого есть хоть что-то ценное.
        У всех четверых ничего ценного не было, но у них были мандаты ВЧК, а это значило, что расстреляли бы их обязательно. Рыжов, может, и решился бы ехать до этого самого Поворино, если бы с ним были Мятлев и Супрун, но их пришлось по настоянию Самохиной оставить в Москве, и особнячок сторожить, чтобы еще какая-нибудь другая команда по разнарядке Хамовнических начальников его не заняла, и вообще, нужно было привести их новое обиталище в порядок. Вот и вышло, что следовало дожидаться чоновцев, которые должны были появиться тут со дня на день, как сказал начальник станции.
        Вообще-то эти чоновцы бродили где-то неподалеку, и хотя было их не слишком много, человек сорок-пятьдесят, говорили о них много и с некоторым странным выражением, которого Рыжов не понимал. То ли с осуждением, то ли наоборот, признавая за ними неведомую силу. Может быть, это была и не вполне сила, а скорее авторитет, некая аура власти, которой обычный человек с ружьем, в общем, тоже обладает, но тут была еще и власть, превышающая возможности армейцев, а это никогда не остается незамеченным обычными-то людьми.
        Так им пришлось расположиться в Борисоглебске и ждать. Раздвигин к тому времени дочитал свои два тома, попробовал их перечитать, но ему стало скучно, и он с удовольствием включился в хозяйственные дела, которыми пришлось заняться. Конечно, первым делом Рыжов стал на учет в местном отделении ЧК, чтобы получать положенные пайки. Это было несложно, их мандаты производили на всех безоговорочный эффект. Во-вторых, следовало найти место для постоя, и им, как начальству из самой Москвы, выделили вполне приличную комнату в старорежимной еще гостинице поблизости от рыночной площади. В третьих, следовало подумать о воде, о которой Рыжов еще в бытность свою командиром эскадрона привык думать едва ли не раньше, чем об оружии. Пришлось внушить и Борсиной, и даже Самохиной, чтобы ходили за водой на реку. Водопрод в городе не работал, а без этого им было сложно. Особенно Раздвигину, которому ко всем прочим трудностям приходилось еще и бриться. Рыжову можно было не бриться едва ли не неделю, прежде чем он начинал ощущать, что его внешность командира терпит некий ущерб. Но до недельного срока пребывания в
Борисоглебске было еще далеко.
        Тут же встретили праздник Первомая, но это прошло для них как-то не слишком заметно. Лишь Самохина куда-то отправилась с красным бантом на своей кожанке, где-то снова, как уже замечал Рыжов, сорвала голос, видимо, выступая на митинге, но зато, когда вернулась, приволокла настоящий половинный маузер. Половинным она его называла за то, что у него была обойма, рассчитанная не на двадцать патронов, а только на десяток, на половинку классического для этого пистолета магазина. Тогда она, будучи слегка навеселе, предложила отдать свой револьвер, вполне толково ухоженный, американский, довольно тяжелый, Рыжову. Но тот привык к нагану, и револьвер этот решено было отдать Раздвигину, хотя против этого Самохина и ворчала немного, пока не уснула.
        Раздвигина револьвер позабавил, но он все же привесил его поверх своей шинели на пояс, а перед этим раз двадцать разобрал-собрал, и так смазал, что Рыжову стал подумывать не позже завтрашнего дня сходить в местную службу армейского снабжения, чтобы выпросить оружейного масла.
        И надо же было так случиться, что именно следующим днем, когда они уже начали раскладывать на столе посередине комнаты продукты, полученные на местном складе, в дверь их комнаты радался стук. Сильный и частый, так стучат веселые люди, почему-то подумал Рыжов, и дверь распахнулась.
        - Всем здравствуйте,- сказал молоденький, улыбчивый паренек в легкой суконной куртке и снял буденовку с синей звездой.- Меня зовут Колядник. Я командир того самого отряда чона, который вы, как мне сказали, ожидаете.
        - Отлично,- зразу же включился в ситуацию Рыжов.
        Он представил всех Коляднику, и не уточняя их обязанностей, сразу же стал приглашать его с ними обедать.
        - Да я уже кушал сегодня,- рассмеялся командир Колядник.- А пришел за вами, чтобы поскорее сниматься и скакать… Ну, куда вам нужно. Я же теперь придан вам, как мне приказали.
        - Точно так, придан,- сказал Самохина, быстренько приводя себя в порядок, и глядя на Колядника с непонятной тяжестью во взгляде.- Для выполнения особого задания.
        - Что за задание?- Колядник, кажется, не умел не улыбаться. И сейчас так улыбнулся, что Рыжов засмотрелся на его отличные, белые и крупные зубы.
        От этого парня веяло таким здоровьем, такой неудержимой силой и стремительностью, что завидки брали. Когда человек занят толковым делом, решил Рыжов, когда он не слезает с лошади, когда ему все в жизни понятно, у него именно такое настроение, и такая улыбка.
        Все же обедать они расселись, и пока жевали сухую рыбу с хлебушком, который почему-то быстро, за одну ночь, превращался почти в сухарь, и пили кипяток, лишь слегка разбавленный какой-то травой, Рыжов стал рассказывать Коляднику, что им предстоит делать.
        Сначала тот не понял. Для верности попросил у Раздвигина табаку. Это было обычно и даже привычно. Хорошего табака было мало, даже такие вот ребята, получающие пайки из самых «богатых», как говорили обыватели, курили только самосад.
        - А у меня от самосада в голове кисло делается,- сказал Колядник, мельком улыбнувшись.- И мне хотелось бы толком понять, зачем же вы здесь?
        И вдруг Самохина забеспокоилась. Ее что-то в этом парне смущало, то ли его молодость, то ли полномочия. От которых, что ни говори, а зависело выполнение их задания. Поэтому она спросила:
        - Товарищ командир, а ты откуда?
        - Так из под Архангельска. Слыхали такой городок, Холмогоры?
        - Кто же не слыхал?- бурнул, уткнувшись в свою кружку Раздвигин.- Оттуда Ломоносов происходит.
        - Ого, грамотные люди,- беззвучно рассмеялся Колядник.
        - Давно ты тут воюешь?- продолжила расспросы Самохина.
        - А с осени прошлой, раньше-то ближе к Миллерово воевали, пытались до Ростова дойти, да вы сами обстановку на фронтах знаете.
        - Знаем,- вздохнула комиссар,- жаль только, что немного знаем. Нам тут понадобится многое выяснить и о местности, и о жителях.
        Колядник почти посерьезнел.
        - И за что меня к вам определили?
        - Не «за что», а для выполнения задания, данного лично товарищем Дзержинским,- Самохина становилась все строже.
        Пришлось Рыжову рассказать еще раз. Хотя он сам не очень-то понимал полученный приказ, он все же попытался настаивать, что дело очень важное. Но на Колядника это впечатления не произвело, он даже поскучнел немного.
        - Я думал, если такие люди, как вы, из самой ВЧК прибыли, значит, по делу, а вы…
        - Еще раз повторяю,- Самохина была уже почти зла.- У нас приказ товарища Дзержинского. И выполнять ты его будешь, несмотря на все сомнения.
        - Буду,- согласился Колядник,- куда ж денусь?.. Вот только, кому пришла такая глубокая мысль, чтобы людей для такой ерунды от службы отрывать?
        Рыжов чувствовал к этому командиру симпатию, и даже подумал было, уж не пересказать ли разговор, который с ним провели товарищ Дзержинский с товарищем Троцким, но сдержался. Ответил просто:
        - Троцкому. Его идея.
        - Оп-ля,- снова улыбнулся Колядник, на этот раз чуть виновато.- Тогда я последнего вопроса не задавал. Лады? А если лады, давайте, допивайте свои кружки побыстрее, и собирайтесь. Я рассчитывал еще до полудня из Борисоглебска выйти. И если повезет, вечером же будем в Урюпинске.- Он подумал, посмотрев на Рыжова чуть пристальней, чем на остальных.- Если на банду не напоремся.
        - Что за банда?- спросила Самохина.
        - Появилась тут новая, под неким атаманом Пересыпой ходит. Ну, да это моя забота - на нее не нарваться, пока вы со мной.

# 4.
        Коня Рыжову предложили сначала довольно квелого, он его осмотрел, немного прошел на нем по кругу и отдал Раздвигину. Себе выбрал бойчее и резвее. Было у него такое подозрение, основанное на прошлом, какого тебе коня с самого начала выделят, на том и придется потом скакать. Самохина тоже, поддерживая свой комиссарский статус, попробовала было выбрать себе верховую лошадь, но позже отказалась. Проворчала только Рыжову на ухо, чтобы другие не услышали:
        - Ведь знала же, что галифе нужно на складе требовать, но сказали, что размер неподходящий, согласилась на юбку эту чертову… Все-то не ладно получается.
        Впрочем, у чоновцев было целых три телеги, одна из которых была совершенно пустой, там-то Борсину с Самохиной и устроили.
        В путь тронулись, как и предпологал Колядник, хорошо. Четыре десятка бойцов шли ровно, даже Рыжов засмотрелся, и такая у него радость возникла от этого марша, от коней, их запаха и вида, от этой пришедшей наконец весны, что он чувствовал, была бы его воля, приказал бы песню. Вот только, все же, делать этого не следовало, потому что, как он знал, песня разносится верты на три, а то и больше, если вдоль реки идешь, а три верты тут, практически, на враждебной територии… Выследили бы и засадку какую-нибудь мелкую подстроили, не стоило это песни.
        Первый привал устроили под вечер. Причем не только женщины, но и некоторые бойцы устали, это было видно. Но больше всех устал Раздвигин, он ссутулился, и даже ноги у него не обхватывали коня, а торчали в разные стороны. Хотя, никто замечания ему не делал, видно же было, что штатский человек, для других надобностей нужен, не для того, чтобы на коне воевать.
        Ражов на этом привале попросил себе винтовку. Ему выдали какую-то, заросшую грязью, не чищенную до такой степени, что остаток привала он провел, приводя ее в порядок, заодно и маслом разжился, которого не успел выпросить в Борисоглебске. Перед тем как снова скомандовать выход, Колядник подсел к нему и с любопытсвом спросил:
        - Рыжов, а ты же конник, или я ошибаюсь?- Колядник еще разок посмотрел вокруг, как толково разбился на группы его полуэскадрон, как люди умело и точно готовились выступить в следующий переход.- Может, тебе и шашку дать? У нас есть несколько, без дела в телеге валяются.
        - Свою я далеко оставил, под Омском,- признался Рыжов.- Но теперь мое оружие не шашка, не винтовка даже, а вот эти люди. Они должны сделать то, чего я сам не сумею.
        - Сложно у тебя все, как я погляжу,- улыбнулся Колядник.
        - Приказано, вот и приходится… А вообще-то, кончится война, все, кто предан революции, займутся другим делом. Тогда и тебе придется измениться, и к новому привыкнуть.
        - Когда она еще кончится?..- И вдруг стало ясно, что о таком обороте Колядник не думал. Похоже, даже не догадывался, что уже довольно скоро война может окончиться.
        Следующий переход шли чуть быстрее, Раздвигин окончательно повис в своем седле, как белье на заборе. И еще сдала Борсина, причем, как-то странно, полностью и резко. Пришлось даже Рыжову к ней пару раз подъезжать, приглядываться. То ли растрясло ее, подумал, то ли… Нет, все же что-то в этой ее усталости было другое. Но она не жаловалась, только закусила губу, чтобы не издавать ни звука.
        Колядник, впрочем, это и сам видел. Иначе, какой был бы он командир, если бы не понимал состояние людей. В походе всегда так, ориентируешься по самым слабым, или старым, или тем, кто ранен… Много сложностей у командира, чтобы не переутомить людей и лошадей, но и идти как удасться… ходчее, думал Рыжов, впомнив одно из словечек, которым казаки пользовались. Это только плохие командиры всегда орут - «марш, марш рысью»… У хорошего всегда в людях остается небольшой запасец сил, чтобы драться, если придется, даже с нежданным противником.
        Леса вокруг стояли низкорослые, и хотя привык Рыжов к степным полосам кустов, все-равно они казались ему невзрачными. И чрезмерно плотными, наверное, из-за листьев. Он-то думал, когда на север ходил с отцом из своего Павлодара, что лес всегда бывает из сосны или лиственницы, в крайнем случае, кедровым… А тут вон как оказалось.
        И это было, пожалуй, плохо. Каждый поворот дороги был закрыт, не видно же было и на сотню шагов. Конечно, впереди шел пикет из трех человек, но все-равно… Внезапно около него оказался Колядник.
        - Слушай, Рыжов, может ты пока поведешь полусотню, а? Ты же справишься, я знаю. - Он приструнил своего коня, который вдруг вздумал играть, уваливая боком то в одну сторону, то в другую.- А я с десятком бойцов заехать бы в Нехватку?
        - Что за Нехватка?.. Зачем тебе в Нехватку?
        - Да так… Есть одна идея. Живет там некто дед Ратуй, про него многое говорят. Не знаю почему, но он какой-то непонятный. Я бы его «трясанул» и все разом выяснил.
        - А что в нем непонятного?- спросил Рыжов.
        - Да говорят, он куда-то ездит, возит мануфактуру… И вот в чем моя идея, может, он от Пересыпы ее торгует? Тогда он должен знать, где этот новый атаман базируется.
        - Никуда вы не поедете, товарищ Колядник,- встряла в разговор Самохина. Она-то ехала в своей телеге шагах в десяти от них, и звонкий, ясный голос командира чона расслышала до последнего слова.- У нас, а теперь и у вас, другое задание.
        - Да знаю я, просто подумал, что попутно можно… Тут же до Урюпинска всего-то верст пятнадцать осталось, вы на раз туда домахнете.
        - Нет, Колядник,- вздохнул Рыжов, взглянув на комиссаршу.- Командуй своими людьми сам. И комиссар Самохина права, сначала нужно сделать наше дело… - Он посмотрел на нахмурившегося Колядника, и втайне пожалел его.- Не расстраивайся, может, это всего на пару дней.
        - Нет, думаю, парой дней не обойдется.
        И Колядник ускакал в голову колоны, чтобы там унять поднявшуюся обиду. А обижаться, в общем-то, было на что. Не следовало Самохиной, пусть она и комиссар, так-то разговаривать с командиром в присутствии бойцов. От этого не только дисциплина страдает, от этого еще и напряженность в людях получается. Когда уже темнеть стало, к Рыжову подъехал Раздвигин.
        - Странно мы идем, вы не заметили?- спросил он.- Всего-то пару деревь проехали.
        - Правильно мы идем, я бы тоже так эскадрон вел,- отозвался Рыжов, он слегка задремал в седле, и вот от этого вопроса проснулся.- Лишние глаза нам ни к чему, война тут, кажется, нешуточная идет.- Он подумал и добавил: - Что меня больше беспокоит - как Самохина с Колядником разговаривает.
        - Чего вы хотите? Она так со всеми… разговариает.- Теперь помолчал Раздвигин.- Недоучившаяся барышня, и в то же время революционная, это вам…
        Договорить он не успел, потому что впереди раздался чей-то командрый окрик, потом еще что-то произошло. Рыжов не успел опомниться, как уже вылетел за поворот, куда уходили всадники, но дело оказалось не таким страшным, как он подумал.
        Просто на двух телегах, одна из которых шла привязанной к головной, по этой лесной дорожке ехал какой-то дедок. И его теперь остановили бойцы, и перед дедком вился на своем коне Колядник.
        - Ты мне вот что скажи, дед, ты кто?- видимо, это был вопрос, который он уже задавал, а может, и многое другое спрашивал. Почему он вел себя настолько неспокойно, Рыжов сначала не понял.
        - Меня тут многие знают,- отозвался дед неспокойно.- Здешний я, с хутора Нехватки…
        - А ты, случаем, не Ратуй будешь?- коня Колядник все же усмирил.
        - Ратуй, так меня называют уже лет двадцать, как живу здесь.
        Рыжов вдруг подумал, что дедок этот не прост, уж очень чисто говорит. Явно же городской какой-то, хотя и говорит, что из Нехваток… Ага, вот по названию хутора его Колядник и узнал.
        - Оп-ля, дедок. Мы же к тебе в гости собирались, а ты сам к нам пришел.- Он обернулся к своим бойцам и что-то негромко приказал.
        Те быстро рассыпались, посморели, не спешиваясь, что в телегах под дерюгами находится. Один кивнул и доложил:
        - Как есть мануфактура, командир.
        Рыжов тут же стал отдавать приказы. Деда посадили в заднюю телеу, схватив ему какой-то веревкой руки, потом пара солдат взяла обе телеги, развернула в противоположную сторону. Рыжов подскакал к Коляднику, который ему радостно доложил:
        - До Урюпинска доедем, устрою ему допрос. Он же явно от бандитов столько добра везет. Они грабят, а он возит.
        Дедок, сидя к ним вполоброта, поглядывая изподлобья, отозвался:
        - Неправда твоя, товарищ командир. Извозом я занимаюсь, и ничего больше.
        Рыжова эта новость не порадовала, но даже с дополнительными двумя телегами до Урюпинска доехали быстро, еще и темень не загустела. Или просто из-за весны такие светлые ночи стояли, что не поймешь, когда сумерки, а когда ночь настоящая.
        В станице стали располагаться на ночевку. Местных красноармейцев тут не оказалось, пришлось занимать главную площадь и устраиваться в здании, над которым вился красный флаг. Как сказал мрачный какой-то мужик в казачьей шапке над характерным чубом, и предсовета их куда-то уехал, со всем своим штабом. Дело у этого самого предсовета было важнейшее, он должен был проехать по хуторам и сагитировать за посевную.
        Колядника это немного разозлило, он хоть и улыбался как всегда, но все же было видно, что сердит.
        - Вот бисова душа, ведь знал же, должен был знать, что мы приедем. А уехал… Будто и войны вокруг нет, и дела ему до войны нет…
        Деда Ратуя посадили в какой-то сарай, при нем поставили часового, остальные посты тоже расставили, потому что, несмотря на красный флаг, было не вполне понятно, что в городе происходит. Хотя, по мнению Рыжова, станица была немаленькой, ее бы можно было и городом называть. Не совсем понятно для кого, но тут имелись и немалые лабазы, организованные как войсковые магазины, только стояли они пустыми - ни охраны, ни лишней копны сена. Овса для коней едва хватило даже на конюшне отсутствующего предсовета.
        Переночевали, впрочем, спокойно, даже с комфортом, как выразился Раздвигин. Пожалуй, впервые за последние дни Рыжов и все остальные из его группы, спали, что называется, без задних ног, и потому что были в безопасности, под охраной проверяемых постов, и потому что сено, в котором они устроились, так напоминало вольную, армейскую прежнюю жизнь, что только эти самые посты обойти оставалось для полного сходства. Но теперь это было делом Колядника и его подчиненных.
        Поутру, еще и не рассвело до конца, как к зданию Совета пришел поп, самый настоящий, в подряснике и с крестом на груди. Он был не очень молод, но на его лице оставался тот же румянец, который и сам Рыжов видел в зеркале, когда брился. Попа провели к Коляднику, а тот, не долго думая, вызвал и Рыжова. Впрочем, когда он вошел в комнату, где расположился командир чона, дело обстояло совсем неплохо. Оба, батюшка и Колядник мирно пили чай. Рыжов пристроился к ним.
        - Поговорим?- спросил Колядник.
        Батюшка кивнул и отставил свою кружку, умещенную на маленьком блюдечке. Почему он не захотел пить без блюдечка Рыжов не догадался.
        - Мы арестовали деда Ратуя, как он себя назвал. С двумя телегами всякого барахла,- сказал Колядник.- Тащил на станцию, в Борисоглебск.
        - Знаю я, потому и пришел,- отозвался священник.- Впрочем, нужно представиться… Я - отец Виктор. Настоятель здешнего казачьего храма. А кто вы будете, люди добрые?
        Колядник и за ним Рыжов представились.
        - Так,- отец Виктор с силой потер лицо, словно это помогало ему думать.- Знаю я об этом, только все наоборот… Дед Ратуй возит продукты в Борисоглебск, меняет на барахло, как вы сказали, товарищ Колядник. В некотором роде, он доверенный всех местных, потому что ведает дороги.
        - А у меня есть мнение, раз он дороги ведает, тогда должен ведать, где и Пересыпа обретается.
        - Об этом ничего не знаю,- отозвался отец Виктор,- захочет, расскажет вам. Только поймите главное, все знают Ратуя как честного и достойного человека.
        - Ага, достойный, пока нам в спину стрелять не начал… - буркнул Колядник.
        - Мне предсовета нашего говорил, что вы приедете по-другому,- сказал отец Виктор.- Он сказал, что вы из-за хищника этого прибудете.
        - Какого хищника?- вмешался Рыжов.
        - Разве Ратуй не рассказал? Он же и доложил вашим… То есть, нашему городскому голове, что у нас людей растерзывают по ночам. Он и труп первый нашел. И все это продложается… С зимы идет, мы уже и бояться устали. Прежде, после того, первого случая, который Ратуй нашел, все в стороне от наших мест происходило, ближе к Волге даже… А давеча еще одного растерзали. И прямо в Нехватках Ратуя, может, он еще и не знает даже…
        - Да погоди ты,- воскликнул Колядник.- Кто растерзывает? Кого?..
        - Полагаю,- степенно отозвался отец Виктор,- это нечистая сила. Чтобы так людской облик изувечить, нужно быть… Не от мира сего. Думаю, нечистый, больше некому.
        - Как так?- не понял Рыжов.
        - А вот так, тело разорвано на части, и крови вокруг полно. Говорят, кишки были по всей всей поляне рассеяны, с деревьев свисали…
        - Где это произошло?- спросил Рыжов.- И когда?
        - Да в Нехватках же, откуда дед Ратуй уехал, чтобы… Ну, чтобы продукты менять. Он уехал, оставил вместо себя хлопца-сироту, а того… Тому уж два дня, и то, что от него осталось, ко мне привезли, вчера еще, отпеть не успел.

# 5.
        Солнце вставало не так, как привык Рыжов - и спокойно, и тревожно притом. Он уже знал, что увидит, просто понял это, когда вглядывался в лицо отца Виктора. Многое видел этот человек, но теперь и по его лицу расплылась, словно тень, неуверенность, и губы подрагивали. Может, оттого и Рыжову солнышко не понравилось сегодня.
        Нервы нужно успокоить, решил Рыжов, не то сделаюсь таким же, с дрожащими губами, и бояться начну… Ну, что может меня-то испугать, что вообще заставит меня бояться, когда, бывало, разорванные снарядами тела приходилось чуть не ложкой сорбирать, чтобы схоронить?..
        Но то, что он увидел, было хуже снаряда, взорвавшегося рядом с телом человека… Это вообще ни на что не было похоже. Оно лежало в пристроечке у качачьей церкви. И было укрыто обычной деревенской рогожей. Когда Колядник увидел этот труп, то усмехнулся. Нехорошая это была усмешка.
        - Что же они своего родственника так-то привезли? Не могли получше что-нибудь найти? У нас так не всякую убоину возят…
        - Не в себе были люди,- отозвался отец Виктор, и вздохнул.- К тому же, крестьяне, не слишком много у них всего. А гроб… Мы сделаем гроб, за этим дело не станет.
        Твердой рукой еще шире отодрал рогожу, она чуть залипла от крови, или от чего-то другого, сползала с трупа с потрескиванием. Рыжов посмотрел, и понял, что боялся не зря.
        Это был нестарый еще мужичек, лишь начинающий лысеть, в домотканной, чрезмерно длинной для него рубахе. Порты тоже были домотканными, неопределенного серого цвета. На ногах - обмотки поверх лаптей, так, возможно, еще века и века назад ходили тут крестьяне малого достатка, или вообще все, кто привык к этой одежде и не хотел ее менять, даже если и мог себе позволить.
        Одной руки не было, ее заменила белая кость, торчащая криво, с разворотом, которого не могла принять целая, не сломанная рука. Кусок полуразорванной рубахи, когда отец Виктор ее убрал в сторону, открыл грудь и живот мужичка. Вернее, то место, где грудь и живот должны были находиться, вот только… Вместо живота зиял провал, почти до самого позвоночника, словно у выпотрошенной свиньи, открывая обескровленные органы.
        Рыжов всмотрелся, да, это было хуже снаряда, потому что даже ему стало ясно - этого человека ели, и возможно, он в тот момент еще не умер… Хотя, нет, не ели, а рвали - когтями, зубами, или еще чем-то, что хуже ножа или шашки.
        Рыжов еще разок заставил себя посмотреть на этого мужичка. Спросил неопределенно:
        - Как его звали?
        - Мефодием,- отозвался отец Виктор,- там мне сказали. Вроде не очень справный мужик, батрачил, пил как многие здешние… Но в безобразиях не замечен.
        О чем это он, смутно подумал Рыжов, и догадался, что отец Виктор имеет в виду, что человек этот ходил в церковь, причащался, и возможно, верил, как исстари положено верить русскому человеку, пусть и пьющему, как этот Мефодий…
        - Никогда… - сказал задумчиво Колядник,- такого не видел.
        Вот на кого вид тела не произвел заметного впечатления, так это на Борсину. Она деловито походила вокруг, потом наклонилась совсем близко и стала неизвестно как появившимся в ее руке небольшим ножом раздвигать какие-то ткани, что-то то ли приводить в порядок, как это и должно быть уложено в животе человека, то ли наоборот, рассматривать нечто совсем уж в глубине чрева. Как хирург при операции, подумал Рыжов. Он знал, что врачи любят полосовать тех умерших, которые их чем-то заинтересовали, чтобы все же лечить живых. А вот что тут высматривала эта барышня? Этого он не знал… Чем-то поведение Борсиной вызывало у него неприязнь. И ведь понимал, что останки следует рассмотреть… как-нибудь с научной точки зрения. И все же ему было неприятно.
        - Что вы увидели?- спросил Борсину отец Виктор.
        Раздвигин отошел в угол сарая, его мутило, он даже бледен стал, каким Рыжов его и в бою не видел. Проглатывая комок, застрявший в глотке, он вдруг спросил хрипло и резковато:
        - Отец Виктор, почему к вам-то привезли?
        - Так у нас же икона Богородицы чудотворная. Люди боятся, если я этого раба Божьего… с иконой не отпою, то не будет ему покаяния на том-то свете.
        Рыжову захотелось даже сходить взглянуть на эту икону, лишь бы поскорее выйти из этого сарайчика. Тем более, что он вдруг почувствовал запах тела. Оно уже начинало разглагаться, и запах крови, к которому он, в общем-то, привык за годы войны, теперь тонул в этом… облаке смерти и тления. Он понял, еще немного, и его вырвет. Ужасно, что человек, такой вот обычный, привычный всем своим видом, с двумя руками, ногами, головой, глазами и бородкой, вдруг обращается во что-то до такой степени чуждое и ужасное, что его брезгуешь даже рассмотреть… Как это сумела Борсина. Все же не зря он прихватил ее с собой, из Омска, а на этот раз из Москвы. Может, она что-то такое знает, до чего он никогда не додумался бы, обучайся в разных училищах хоть до конца жизни.
        - Страшно?- вдруг спросил Колядник у Раздвигина. Потом обернулся и посмотрел на отца Виктора.- Всем страшно?
        - Очень,- серьезно подтвердил отец Виктор.- Люди боятся выходить на улицу, как стемнеет, боятся в поле выходить, в лес… - Он еще раз вздохнул.- Потому Ратуя и просят, чтобы он извозом занялся, сами-то не решаются.
        - А может, это все же бандиты?- спросил Колядник.
        - Нет, такое ни один человек сделать не в силах,- заговорила Борсина, на нее теперь никто не смотрел, как-то она слишком легко перешла ту грань, которая оставалась между этой смертью и остальными, между этим телом и страхом собравшихся тут, живых людей.- Посмотрите, господа, брюшная полость не взрезана, а разорвана, печень вырвана, кажется, зубами, уверена, что ее попробовали есть…
        - Волков у вас много?- спросил комадир чона.
        - Было много, но пастухи говорят, сейчас вообще не стало, ушли.
        - Сказки это,- ответил Колядник недовольно.- Волки никуда не уходят, затаиваются, либо на глаза не показываются, они это умеют… А уходить им не из-за чего.
        - А-а что… - Все же Раздвигин справился с собой и подошел.- А что еще рассказывают?
        - Может, не стоит тут?- отозвался отец Виктор.- У тела…
        - Вы бы нам лучше помогали, батюшка, а где да как - это дело десятое.
        И чего Колядник таким ворчливым стал, подумал Рыжов, но ничего не произнес. В общем, чоновец был прав.
        Отец Виктор опустил голову, даже руки спрятал назад, возможно, чтобы там, где никому их не видно, сжать кулаки.
        - Разное говорят… Ночами иногда падают птицы, причем они живые, но улетать от людей не хотят, живут долго. Сначала детишки пробовали их родителям носить, но те запретили, плохой это знак.- Он поднял голову, быстро всех оглядел, прищурившись, будто стал вдруг плоховато видеть.- Я не осуждаю их, это действительно что-то необычное. Не должны птицы так себя вести.
        Рыжов усмехнулся.
        - Я раз в степи под Оренбургом тоже филина ушастого нашел, он от мороза чуть не под шинели наши забился, которые мы на складе при станции держали. Жил у меня неделю, и ничего… особенного не произошло. Я его потом выпустил.
        - От мороза - это одно… А если без мороза?- Отец Виктор набрал побольше воздуха в грудь.- Еше каких-то людей видели, и не раз. Не наших людей…
        - Где?- сразу вскинулся Колядник.- Может, это бандиты Пересыпа?
        - Не-ет,- протянул отец Виктор,- они были волосатые, с палками… Как если бы дикие совсем, и еще… Говорили, что через них можно было свет видеть, и деревья. Ну, то есть, они почти прозрачными были. При этом ели грибы сырыми.
        - Ерунда,- махнул рукой Колядник.- И это все?
        Неожиданно заговорила Борсина:
        - Какие грибы?
        - Не знаю я,- признался Виктор.- Их местные еще «беляками» называют. Но вообще-то, грибов в наших краях никто не употребляет. У нас мало кто в них разбирается. Иногда эти белые можно есть, если низ шляпки у них темный или фиолетовый, а вот другие, которые совсем белые, в пищу даже лошадям не идут, у них от этого пена выступает, и глаза… глупеют. Если они все же потом выживают, все одно, такая лошадка у нас порченной считается.
        - Ну да,- согласилась Борсина.- Шампиньоны - это и есть грибы с темной или фиолетовой изнанкой. А вот белые поганки - те на севере только шаманы решаются есть, чтобы впадать в безумие… Но это сложно, этому многие годы нужно обучаться, и то… Не всем дается, нормальные люди умирают. Где я могу вымыть руки?
        - Так что же,- спросил Раздвигин.- Осмотр тела закончен?
        Рыжов посмотрел на него удивленно, а чего он еще хотел? И то, как это проделала Борсина, было неприятно, а инженер оказался еще чем-то неудовлетворен?..
        - Ладно,- рубанул воздух Колядник.- Делом нужно заниматься, а не разглагольствовать. Я вот что думаю, поедем-ка мы в Нехватки, может, там что-нибудь еще узнаем. И про этого Тимофея…
        - Мефодия,- поправил его отец Виктор.
        - Да, Мефодия… И про этих прозрачных, а если получится, и про деда Ратуя. Он-то сейчас отпирается, мол только на рынок ездил, продукты возил… Не знаю, что о нем и думать.- Он направился к выходу из сараюшки.- Узнать надо, как он живет, да что о нем другие говорят. Тогда и решим.

# 6.
        Нехватки оказалась хутором едва ли в десяток дворов, стоящим в очень неприметном, уединенном месте. Если бы кто-то из уже знающих эти места бойцов чона, не привели их сюда, они бы никогда не обнаружили хутор. Вот только лес снова, как и многое в этих местах, не понравился Рыжову. Он даже немного пожалел, что оказался тут, ему не хватало степи, ее ветра, дальнего вида и простора. Да, больше всего ему не хватало простора, который бывает над ровной, лишь изредка всхолмленной местностью, покрытой реденькой, выжженной уже к июню травой, которая и называется степью.
        А что было тут? Лес, местами густой, а местами заболоченный, мокрый, с большими деревьями, закрывающими небо так, что даже листья висели над головой и перед мордой лошади едва ли не сплошным маревом, словно непробиваемая стена, которую тем не менее все время приходилось пробивать, проходить… Чтобы и через сотню шагов обнаружить, что она не стала тоньше, не стала понятнее, не стала редкой.
        Но вокруг Нехваток оказалось изрядное количество полей. Еще голых, едва на треть вспаханные, зато перед ними луга уже были покрыты нежным разнотравьем. На них лошади изрядно дурили, чтобы подкормиться, чтобы своими мягкими губами нарвать побольше этой травы и пожевать ее, хотя бы на ходу.
        В Нехватках пришельцам отнюдь не обрадовались. Пара хмурых женщин вышла к конникам, но тут же спрятались, удалось найти лишь одного мужичка, хмурого, как и многие тут, и небритого, чтобы он показал место, где нашли тело истерзанного Мефодия.
        Поход туда занял немало времени. Прошли сначала по какой-то дороге, неприметной даже когда по ней пришлось ехать, а потом вдруг вышли на неаккуратную просеку. Рыжов даже задумался, и как сюда занесло кого бы то ни было, если только он не знал, что тут следует искать тело погибшего мужичка. Он спросил об это у проводника:
        - И зачем это вы, из Нехваток, зашли сюда?
        Проводник окинул его недоверчивым и вместе с тем удивленным взглядом.
        - Так ведь знамо, куды Мефодий ходит.
        - А что он тут искал?- включился в разговор и Колядник.
        - Известно что - старицу, тут рыбу можно руками брать. Или корзиной старой,- кажется, мужичек был не просто глуповат, но еще и почитал глупыми этим вот, пришлых, которые оторвали его от обычных деревенских забот.- Выбиваешь из старой-то корзины дно, и идешь по старице, накрываешь воду то тут, то там, и если рыбина крупная, она по корзине бьется… Плещется она в корзине. Тогда ее берешь и в мешок, али на берег кидаешь, и ее бабы али мальцы в мешок суют, чтоб домой донести.
        М-да, не очень мудреный способ рыболовства, но если у них такие места… Значит, так и надо, им-то, крестьянам местным, лучше известно.
        А Борсина вдруг соскочила с предоставленной ей и Самохиной телеги и пошла по лесу. Сначала ее было видно, она недалеко ушла, зато потом вдруг пропала за кустами.
        Самохина попробовала было на нее покрикивать, чтобы не уходила далеко, но Раздвигин сделал ей предупреждающий жест. Сам спешился, отдал повод своей лошадки кому-то из бойцов и пошел следом за бывшей мистичкой.
        А та разгулялась, стала даже какие-то цветы срывать, чуть не веночек из них пробовала плести на ходу. Крестьянин вдруг посмотрел на нее, посмотрел и исчез. Никто этого и не заметил вначале, как будто его и не было. Только что вот стоял рядышком, потом зашел за кусток раз, другой… И все, исчез. Колядник мигнул своим бойцам, которых взял в эту вылазку, но посмотрел на Рыжова, и успокоился, вернул бойцов назад. Снова поехали, увлекаемые непонятным образом топающей вперед Борсиной.
        Она прошлась сначала к югу, вернулась к старице, где действительно было тихо, покойно, но вдруг вода вспенивалась рыбным следом… Тогда они обнаружили корзину, которую бросил, вероятно, несчастный Мефодий.
        - Она, что, чувствует?- спросил Колядник у Рыжова почему-то шепотом.
        - Не знаю точно, но она, несомненно, работает.
        И вдруг Борсина дошла до какой-то рябинки, стоящей чуть отдельно от других, огляделась, и… Села, словно у нее подкосились ноги. И тогда стало ясно, что даже в свете солнышка на всю эту крохотную поляну, размером лишь с большую комнату, опускается тень такого ужаса, что даже бойцы Колядника защелкали затворами винтовок.
        Рыжов оказался около Борсиной почти одновременно с Раздвигиным. Колядник и Самохина наблюдали за ними сверху и на расстоянии.
        Борсина тяжело дышала, на лбу у нее выступили крупные капли пота, она пыталась неверными пальцами расстегнуть ворот, чтобы вдохнуть побольше воздуха. Под глазами у нее вдруг залегли тени, да такие тяжелые, словно были нарисованы черникой.
        - Что делать, командир?- спросил Раздвигин.
        - Беги за водой.
        - У меня фляжки нет, выезжали в спешке, и никто не догадался…
        О чем никто не догадался, Раздвигин пояснить не успел. Рыжов на него почти рявкнул:
        - Платок намочи.
        Потом он помог Борсиной расстегнуть ворот, и стал легонько, как его учила мама, растирать ей виски от головной боли. Вроде бы ничего не было в этом жесте особенного, но когда Раздвигин принес мокрый свой платок, чистый и даже приятный, гладкий на ощупь, когда грудь и щеки Борсиной смочили этим платком, она открыла глаза. Они были глубокими, прямо бездонными, и в них читалась такая мука, такая боль… Рыжов нахмурился. Он не верил раньше, что кто-либо, да еще по прошествию нескольких дней, может на месте какого-то ужасного события так чувствовать боль другого человека, но вот ведь - видел своими глазами. И никаких объяснений ему для этого не требовалось.
        - Может, ее к ручью перенести?- спросил Раздвигин.- Тут он течет, шагов шестьдесят, может, сто, не дальше.
        Рыжов посмотрел на него, все еще хмурый.
        - Ты как его нашел, ручей этот?
        - Я всегда воду хорошо определяю. А тут и недалеко…
        Борсина своими немигающими, застывшими глазами нашла лица склонившихся над ней людей, всмотрелась в Раздвигина и проговорила серыми, как пепел, губами:
        - Большое зло тут… И что-то темное, без дна.
        Она вздохнула. Попробовала дышать ровно, сначала ей это плохо удавалось, но спустя некоторое время у нее получилось. Рыжов, памятуя прежние эффекты Борсиной, которые она устраивала под Чанами, спрсил ее:
        - Ты можешь это… зло, или того, кто с ним связан, вызвать? Как раньше делала?
        - Нельзя на него охотится,- отозвалась Борсина слабо.- Да и не придет он.
        - Он?..- переспросил Раздвигин.- Ты можешь его описать? Как он выглядит?
        - Не знаю, никогда не видела ничего подобного прежде.- Хотя она была еще слаба, но попробовала подняться на ноги.- Отвезите меня… Хотя бы в Нехватки.
        Назад поехали сложно. Хоть и недалеко отъехали от хутора, но возвращались поболе часа, не меньше, как определил Рыжов по солнцу. Да и Борсина была слаба, то и дело приходилось переводить коней на совсем уж тихий шаг, чтобы она не вывалилась из телеги. Колядник даже сказал, что нужно бы барышню в тарантас какой-нибудь реквизированный… И впрямь, подумал Рыжов, ведь есть же у них в Урюпинске что-нибудь получше телег?
        Когда вернулись в Нехватки, их ожидал сюрприз. У одного из домов, самого, впрочем, большого и богатого на вид, стояло две телеги, которые показались Рыжову знакомыми. Из них кто-то деловито переносил груз в сарачик. Колядник почти прыгнул на своем коне к этим телегам, и еще издалека закричал:
        - Дед!.. Ратуй, ты как тут оказался?
        Мужик, который пер в свой сарайчик немалые тюки с чем-то мягким, обернулся. Это на самом деле оказался Ратуй.
        - Так предсовета вернулся и выпустил меня. Что же мне там-то сидеть?
        Рыжов тоже подъехал, спешился, и сказал, почти равнодушно:
        - Тогда покорми-ка нас, дед. И дай предохнуть.
        Потом молча, слегка придавленные увиденным, умылись, пропустив Борсину в первую очередь, сели за сто. Хозяйка Ратуя, нестарая еще и очень шустрая женщина, поставила на стол быструю окрошку, нарубленную из лука, какого-то чуть прелого мясца, вареных яиц и вареной картошки. Квас, на котором все это оказалось замешано, был выше похвал, Рыжов, хоть и ел эту мешанину, попросил кружку и выпил квасу уже отдельно, и с большим удовольствием. Квасок, или как называли его местные, взвар был кисленьким, с примесью мяты и какой-то другой травы.
        Толком не доели еще, как Раздвигин заговорил, начиная обсуждение:
        - Я все думаю, как его выманить?
        - Кого?- не понял Колядник.
        - Того, кто печень у людей жрет,- пояснил Рыжов.
        - Да как же его выманить? Он тут, почитай, все знает, и всех знает.
        Сам Колядник, видимо, был не очень в курсе тех возможностей, которые Борсина уже разок доказала. Пришлось Раздвигину его просветить. Самохина тоже выслушала все пояснения с вниманием. Лишь потом спросила, уже облизывая свою деревятнную, деревенскую ложку.
        - И кто это может быть? Вот в чем, мне кажется, главный вопрос.
        - Как кто, зверь… - неопределенно пожал плечами Колядник.
        - Нет, не зверь. Местные зверей не боятся,- встрял в разговор дед Ратуй.
        - Да ну?.. А кого вы боитесь?- напористо, похоже, как всегда он разговаривал, спросил Колядник.- Пересыпу, к примеру, тоже не боитесь? Может, потому, что он с вами заодно? Или вы с ним?..
        - Его тоже… не очень,- дед то ли не понимал, то ли был так умен, что, наоборот, все понимал, но Колядника тихоньку дразнил.
        - Дед,- вмешался Рыжов, уж очень ему было неприятно, что Ратуй так разговаривает с Колядником,- ты давай, рассказывай, что знаешь.
        - А то ведь так увезем,- добавил, нахмурившись, Колядник,- что никакой предсовета не освободит уже.
        - Ты не грози… Тоже мне, власть, чуть что - грозить.
        - Да я тебя за спекуляцию…
        Дед помолчал, поднялся, по-деревенски облизал свою ложку и ушел. И все, даже не обернулся. Колядник посмотрел на всех и на каждого, неопределенно сказал:
        - Я - что? Я тоже хочу, как лучше. Вот только… задачи у нас разные, потому… Ну все, не буду больше говорить. Зовите его снова.
        Деда позвала его хозяйка, которая все видела, и оказалась понятливой по-своему и толковой. Дед вернулся, рассержено сдвинув брови, но все же вернулся, сел под образами на дальний край лавки, зачем-то перекрестился.
        - Дед, кого ты не боишься, мы поняли. Но вот расскажи, кого все же… боишься?- спросил Рыжов.
        Дед немного помолчал, потом отчетливо, так что ответ его отозвался, казалось, в углах горницы, ответил:
        - Вобратня.
        - Чего?- не понял Раздвигин.- Оборотня?
        - Я и говорю - вобратня.- И вдруг, воодушевившись, продолжил, уже свободнее: - Тут, у нас и раньше, деды сказывали, был такой. Превращался ночами, когда луна полная, в волка, и драл скотину. Вот людей не драл, такого не было, но раньше много чего не было.
        И умолк, кажется, надолго. Его следовало снова как-то разговорить. Раздвигин задумчиво произнес:
        - А отец Виктор говорил, что видели тут у вас… разное. И оборотня не назвал.
        - У нас много чего видят,- поддакнул ему дед.- Я и сам видел, когда еще пацаном бегал… Солдаты, как они были, должно, сто лет тому… В высоких шапках, с толстыми ружжами… Один вот на десять шагов от меня оказался, малину ел в лесу, меня увидел, замер. Я испугался и удрал.
        - А оборотень?- спросила Самохина.- Мы же про него спрашиваем…
        Дед снова вздохнул, удивляясь про себя, должно быть, непонятливости городских, а еще - начальством себя почитают.
        - Его, говорят, нужно заговоренной сетью ловить, иначе не поймаешь.
        - Словно лисицу?..- Усмехнулся Колядник.- А под сеть что класть?
        - Козу, либо барашка малого,- серьезно отозвался дед.- И ждать нужно, пока он сам запутается, а людей вокруг расставлять нельзя. Он их в темноте увидит, а ты его не увидишь.
        - Понятно,- кивнул Колядник.- Говоришь, он в полную луну оборачивается?.. Когда у нас полнолуние?
        - Уже прошло, нужно месяц ждать,- отозвался дед спокойно.
        - Месяц?- воскликнул Рыжов.
        - А что?- теперь Колядник улыбался, как обычно.- Месяц, как я понимаю, даже для такого дела - не срок. А пока поможете мне узнать, где банда Пересыпы прячется.
        - Нет, месяц - это срок,- отозвалась Самохина.- Нужно что-то придумать, чтобы быстрее.
        И вдруг заговорила Борсина, которая до этого молчала, как в рот воды набрала. И ведь не ела почти эту окрошку, а молчала.
        - Не надо ждать,- голос у нее был далекий, отстраненный, сухой, как валежник.- Теперь, когда я его хорошо почувствовала, если его ко мне близко подвести, я его почувствую.
        Рыжов посмотрел на нее удивленно, но ничего не спросил. Он вдруг сделался спокойным и даже вялым немного. Лишь Раздвигин, который уже знал его немного, понимал, что это неправда, не был он спокойным, просто он на что-то решился.

# 7.
        Как только Борсина немного оправилась, Рыжов насел на нее. Причем, переусердствовал настолько, что на него зашипел Раздвигин. Но Борсина все понимала, нужно торопиться, и поэтому… Да, легко поблагодарила Раздвигина, но Рыжову предложила пройтись, погулять где-нибудь поблизости.
        - Мне на воздухе получше станет,- объяснила она.
        Вышли, стали прогуливаться, постепенно к ним присоединился и Раздвигин, который был всем слегка ошеломлен, лишь вида не показывал, и Самохина. Вот она-то хмурилась больше обычного и помалкивала, словно и не было ее рядом.
        Потом, совсем неожиданно, гремя шашкой о свои сапоги, к ним присоединился и Колядник. Он был шумлив, но в разговор не лез. Не хотелось ему разговаривать.
        Рыжов опасался, что в присутствии всех этих людей Борсина постесняется высказывать совсем уж необычные идеи и свои знания о вервульфах, как она почему-то называла оборотней, но этого не произошло. Она была напряженной, но не смущенной. Скорее, ей было не до того, она вглядывалась в себя, как-то пыталась вернуть контроль над ощущениями, и Рыжов ее отлично понимал. После такого вот афронта, после неудачи на полянке, она в этом нуждалась, пожалуй, даже больше, чем Рыжов нуждался в осознании того, что же там произошло.
        Вот только одна была беда - все, что рассказывала Борсина, мало относилось к делу. Она перечисляла какие-то совсем уж давние истории, пришедшие из средневековой Франции, из Германии, откуда-то еще, но все это… представлялось такой древностью, что Рыжов не понимал, как и зачем это следовало помнить. Все же Борсина постепенно успокаивалась, становилась разговорчивее, мысли ее приобретали обычную для нее чуть отстраненную конкретность. Лишь непонятно было, как это увязать с материалистическим мировозрением, принесенным революцией, конечно.
        Наконец, Рыжов не выдержал, отошел от Борсиной, и потряс головой. Он даже не представлял, что может выслушать от этой женщины целую лекцию, да не одну, а пожалуй, несколько лекций подряд. И что теперь ему с этим делать. На всякий случай, он перекрестился, как в детстве бывало, когда про «хозяина дома», то есть, домового бабушка рассказывала, или про «дикого коня», которого догнать невозможно… Но который делает всех коней табуна резвее и боевитее. Самохина это заметила, спикировала на него, как ястреб.
        - Командир, ты крестишься?! Да это же… Это же прямая контра, вот что я тебе скажу.
        - Я крещусь?.. Да, пожалуй. Только, комиссар, я не заметил.
        Слабая отговорка, Колядник даже рассмеялся. Он наблюдал за происходящим едва ли не с удовольствием. От этого Раздвигин стал к нему приглядываться как-то по особенному, с почтением, словно командир чоновцев был существом другой породы, способным вынести куда больше, чем остальные. Отсмеявшись, он задал главный вопрос, который мучил и остальных:
        - Ну, товарищи, что будем дальше делать?
        Самохина неожиданно вскипела от этих слов.
        - Ты не нукай, не запрягал.- Она похмурилась и предложила: - Может, арестуем этого Ратуя все же? Ведь подозрительный мужик, да и не наш он…
        Тогда вскинулся Раздвигин. Ему было противно, когда кого-то вот так легко арестовывали от непонимания ситуации, от неумения сообразить, что делать.
        Нужно быстренько что-то придумать, решил Рыжов. Именно он должен был придумать дальнейшие их действия, он знал это твердо.
        - Нужно определить круг подозреваемых,- сказал он медленно, словно бы заразившись этой неспешностью мыслей от Борсиной.
        - Как же их определить?- спросил Раздвиги.
        И тогда на Рыжова накатило… можно сказать, маленькое вдохновение. Он не знал этого, не понимал, что с ним происходит, но выдал совершенно верную идею:
        - Вообще-то, из всего, что я тут выслушал, можно сделать вывод… Вервульфы, как их называла товарищ Борсина, или оборотни… Они бывают из одного семейства. И если тут, под Урюпинском есть такое семейство… Нужно с Ратуем поговорить, что он-то знает о здешних вервульфах?
        Раздвигин посмотрел на Рыжова с неожиданным вниманием. Он хотел что-то произнести, даже рот раскрыл, но ничего и не сказал.
        - А ведь правильно,- согласилась Самохина.- Если у них тут такое было, если мы ищем… Что бы мы не искали, нужно расспросить тех, кто знает об этом здешнем случае поболе нашего.
        - Фыр,- произнес Колядник,- досталась мне задачка… Этих ваших верухов, или как их там, ловить… Да я лучше делом займусь, лучше… В общем, если вы сумеете назад, в Урюпинск самостоятельно вернуться, я лучше возьму своих бойцов, и кое-куда сбегаю. Мне же нужно бандитов ловить, или неблагонадежные хутора выяснять, а не с вами тут…
        - Пару бойцов оставь нам,- предложил Рыжов. Все же было лучше, если они не с одними наганами будут возвращаться.
        - Да всем вам оставлю, возвращаться будете в безопасности. А я все же…
        И Колядник ушел. Через четверть часа из Нехватки вылетело два всадника, и один из них был так легок и стремителен на коне, что другой за ним едва успевал. Рыжов проводил их взглядом, и пожалел, что не он вот так просто, забыв про всю эту мутную историю, пытается определить бандитскую базу, и теперь летит, летит галопом под дороге, которая сама стелется под копыта коня… Но каждому следовало заниматься своим делом.
        Поэтому он вернулся с Самохиной в дом Ратуя, оставив Борсину с Раздвигиным еще немного погулять, раз уж от этого бывшей мистичке становилось получше. Что ни говори, а к вечеру она должна была оклематься настолько, чтобы выдержать дорогу назад.
        Дед взялся тесать какие-то бревнышки, но неподалеку от него все время находился тот чоновец, которого приставил к нему Колядник. Парень, не выпуская винтовку из рук, просто присматривался к подозрительному деду, но в глазах его читалась такая тоска, что Рыжов без труда понял, он едва сдерживается, чтобы не скинуть винтовку, не распоясаться, да и помочь этому самому Ратую в работе. Соскучились его руки по труду, он сам любил работать, а не смотреть, как работают другие.
        Ратуй заметил это, и чтобы работа шла сподручнее, точил топоры. На точильном камне, который крутил тот самый мужичок, которого брали в проводники, и который так ловко удрал из леса. При приближении Ржова, мужичок занервничал, но было не до него.
        И он мельком подумал, что Ратуй не так прост, как кажется. Вот ведь, вполне может быть, что на них топоры точит, но чтобы все выглядело разумно и незаметно, мог и за эти самые бревнышки взяться…
        - Дед,- заговорил он вполне мирно, подходя к работающим,- ты помнишь, когда прежнего вашего тут… оборотня словили, из какой семьи-то он был? Где его семейство проживало? Может, у него кто из родственников остался?
        Дед отложил топор, посмотрел на Рыжова повнимательнее, усмехнулся непонятным крестьянским манером.
        - Был он из Колодезей. Но с того хутора все снялись. После такого, что тогда вышло, им бы у нас не жить, само собой.
        - Колодези - это хутор?
        - А я что говорю,- отозвался Ратуй.
        Мужичок покрутил еще немного камень, бросил и, не разжимая плотно сжатых губ, закивал.
        - Все снялись? Может, кто-то остался? Ну, хоть кто-нибудь?
        - Нет никого. А зачем тебе, командир?
        И Рыжов рассказал Ратую, какую идею они надумали. Дед осмотрел Ражова еще раз, оценивающе, и не очень вежливо. Будто вдруг, нежданно для себя открыл в нем какие-то неведомые прежде качества.
        Потом кивнул своему подручному, они отошли на завалинку, и дед стал сворачивать цыгарку. Получалось у него ловко, хотя и лет ему было немало, но курил он не козью ножку, а вполне приличную самокруточку. Рыжов обратил внимание на его пальцы, ловкие, сильные, хотя и натруженные. Ох, не прост этот Ратуй. Узнать бы про него побольше, хотя, как узнаешь?.. Замкнется и все, такие, как он, про прошлое много не говорят.
        - Вот что, командир, я могу у бабок поспрашать. Бабки наши, все получше моего помнят, важно это для них… Что бы у нас окрест не происходило, они все помнят. И про этих, из Колодезей, тоже знают.
        - Нам точные сведенья нужны,- вмешалась Самохина.
        - Да понимаю я,- дед даже скривился на миг, словно его раздражала и эта женщина, и ее маузер через плечо, и тем более ее замечание.
        - Тогда так,- стал распоряжаться Рыжов.- Мы скоро поедем в Урюпинск, но ты поспрашивай. Я не знаю, когда этот ваш оборотень опять попробует напасть, поэтому тебе торопиться следует.
        - Понимаю,- дед с удовольствием дымил, и на этот раз совет принял спокойнее.- А вы, раз уж в Урюпинске будете, вот что… С отцом Виктором перетолкуйте это дело. Он и сам многое знает, и опять же, у него… - Дед еще разок подумал, потом уверенно договорил: - У него же должны быть приходские книги. А в них вся наша округа прописана. Я людей имею в виду…
        Молодец Ратуй, решил Рыжов окончательно, и дал команду возвращаться в город.

# 8.
        К Урюпинску добрались уже в темноте. Шли долго и на этот раз, из-за того, что Борсина была еще слаба, и потому что слегка заплутали. Не сумел Рыжов правильно выбрать дорогу, но все же добрались… Но при подходе к станице стало видно, что за купами деревьев по небе расплывается зарево. Тогда попробовали поднажать.
        В городе был переполох, горела казачья церковь, та самая, где служил отец Виктор. Он был на пожаре, крутился среди мужиков и баб, распоряжался, иной раз, закатив рукава подрясника, сам таскал воду. Но дело выглядело так, что вся-то церковь сгореть не должна.
        Чоновцев тут тоже было немало, они и помогали, и в то же время среди них были такие, которые смеялись. Тогда-то Рыжов впервые задался вопросом, что безбожие - это хорошо или все-таки не очень?.. Но размышлять было некогда, он взял на себя командование, и хотя эти люди ему формально не подчинялись, привычка командовать в нем и привычка подчиняться в них - сказались, они взялись за работу уже по-настоящему.
        Загасили церковь быстро, и часа не прошло, хотя по тому, как она горела, когда Рыжов со своей командой только подбирался к городу, получалось, что пожар все же был немалый. Хорошо еще, что казачий этот храм был кирпичный, и стоял чуть в отдалении от других домов, и они не занялись.
        По свежим следам пожара отец Виктор принялся ходить и рассматривать, что же горело? Ничего не придумал, помолился прилюдно, что иконостас уцелел, вот только один придел и выгорел… Хотя, тоже ведь, стены стоят как стояли, только шкафы с какой-то утварью и пострадали. Рыжов хоть и устал за день, да еще из-за пожара этого дурацкого, но тоже с ним немного походил между тлеющих стен.
        К тому же, он хотел задать отцу Виктору пару вопросов. Вот только расстроенный батюшка не хотел его слушать, не до того ему было. Пришлось подождать немного, пока он успокоится.
        Борсина, пока Рыжов командовал, и сама расспросила местных. Оказалось, что появились тут, прямо в Урюпинске, бандиты, больше некому было и церковь поджигать, как люди думали. Появились, и за то, что отец Виктор службу справлял, иной раз, даже на красный праздник, в честь новой власти, бандиты его не взлюбили. Да, люди думали, что бандиты это были, возможно, того самого Пересыпы, которого так старательно искал Колядник.
        За полночь отец Виктор стал, вроде бы, спокойнее, хотя все еще переживал, но уже не слишком. Тогда Рыжов на него насел, и выяснилось, что сгорела не только утварь, сгорели почти все приходские книги, которые в этой церкви собирались за последние лет сто, а может, и больше, как храм поставили. Сгорели, причем, странно, в углу придела отец Виктор нашел бутылку, которая отчетливо пахла керосином.
        Рыжов тоже видел эту бутылку, даже постоял над ней, керосином она была заполнена, прежде чем ее разбили, это точно. И тогда он решил к отцу Виктору не приставать с той просьбой, которую придумал Ратуй. Все-равно это не к месту сейчас, бесполезно выглядело.
        Ушел к себе, на двор городского совета, где они всей группой обитали. Тут уже спали, Борсина даже с пожара ушла, едва стало ясно, что церковь город не сожжет, и мужики сами с огнем управятся.
        Рыжов походил по горнице, подумал, запалил лампу, благо керосина было в достатке, хоть на что меняй, и принялся раздумывать. Не так все получалось, как он думал, когда отправлялся сюда, не его это было дело. Вот он слышал, есть люди, которые умеют рисовать схемы, по которым все очень наглядно получается. Ему тоже хотелось такую схему нарисовать, кружочками обозначить и себя, и Колядника, и Ратуя, и даже отца Виктора… Но не умел он, поэтому, если уж война скоро закончится, следовало учиться. Да так, чтобы никто не мог сказать, что он зря свой командирский хлеб есть.
        А может, и не следовало ему идти в командиры, раз он такой малосмышленый оказался, может, просто, как исстари повелось в его качачьем роду, и как сам он привык, следовало ему пахать землю и подчиняться тем людям, которые поумнее да пообразованней его будут. Но с этим решением тоже было что-то не то, не настолько же он неудачливым вышел, чтобы… В общем, и тут следовало что-то придумывать.
        Когда он уже и спать собрался, вдруг раскрылась дверь, и вошел Колядник. Он зевнул, посмотрел на сидящего понуро Рыжова, усмехнулся, и чуть было, по привычке не перекрестил раззявленный рот. Снова усмехнулся, подсел рядышком.
        Был он какой-то не такой, как всегда, лицо у него изменилось, набрякло, да и синяки под глазами стали видны, и выражение глаз сделалось чужим. Посидел, достал седельную сумку, вытащил несложные причиндалы, разложил на столе чистую тряпицу, вытащил наган. И не стрелял сегодня, это Рыжов понял по запаху, но почистить его Колядник все же собрался.
        Это было хорошо, это было правильно - ухаживать за оружием. Кто знает, когда его в следующий раз придется в ход пустить? Рыжов и сам достал свой револьвер, потом заодно занялся и винтовкой, которую получил от чоновцев. Расположился в сторонке от Колядника. Винтовка все же не револьвер, для нее место нужно.
        Колядник посмотрел его винтовку, глазом и пальцами ощупал, потом лениво произнес:
        - Так что я думаю, барахло твоя винтовка, Рыжов. Затвор стерт, боек какой-то… не такой. Странный боек, подвести может.
        - Главное, стреляет. Я проверял.
        - На одном патроне выстрелит, на другом застрянет. И что тогда делать будешь?
        Глаза у Колядника все же блеснули азартом.
        - Ты сам-то где был?- спросил Рыжов.- У нас тут пожар случился, погасили мы его, но явный поджог. Книги в церкви выгорели, теперь и не узнаешь, что там за семейство оборотней было.
        - Ты все об этом… - Колядник зевнул.- Нет, я делом занимался, пробовал найти хоть кого-нибудь, кто про бандитов знает.
        И замолк. Рыжов подождал, потом спросил все же:
        - Нашел?
        - Нет, прячутся, да и пугливые все вечером. То ли на самом деле в оборотня верят, то ли прикидываются.
        Хорошо было сидеть вдвоем и чистить оружие. И хотя устали, спать не торопились, нужно же было все обдумать, что сделано за день, и что завтра следует сделать… Не всегда это с наскока получается. Иногда вот так и посидеть с другом нужно, чтобы в голове прояснилось. Или пусть даже не прояснится, но зато будет чувство общности, дружеского понимания каждого в этом мире, в его поступках и делах.
        По-видимому, что-то подобное соображал и Колядник. Он посмотрел, как Рыжов собирает винтовку, для сравнения пощелкал своим и рыжовским наганами, оба одобрил, даже языком чокнул.
        - У меня в Борисоглебске дружок старый, проверенный, на складах служит. А может, служил, теперь-то могли услать к Крыму, где он нужнее… Но все же достал бы я тебе ствол получше. А пока… Сам видишь, нет ничего.
        - На армейских складах служит?- спросил Рыжов, чтобы разговор поддержать.
        - Нет, армейские я по привычке магазинами зову, он при тех складах, с которых в города продукты посылают. Остальное, впрочем, тоже есть… Но мне сказывали, в армию сейчас мало обозов уходит, больше в города.
        Под «городами» Колядник понимал Москву и Ленинград. Почему-то тут все полагали, что только этим двум столицам нужно поставлять продукты. А другие города, подумал Рыжов, ведь везде непросто, в Казани, Уфе, Оренбурге, Омске?.. В Харькове, говорят, получше, все же Украина, и туда по распоряжению разных командиров, магазины для юго-западного фронта еще в прошлом году собрали, да, там получше.
        - Ты чего не спишь?- спросил вдруг Колядник.
        Рыжов вздохнул.
        - Привычка. Ты и сам такой.
        - Заметил,- Колядник усмехнулся.- Посты, дозоры, опять же, любой ко мне может ввалиться с докладом… Привычка, говоришь? Согласен.- Он помолчал, снова пощелкал своим наганом.- Ничего, скоро войне конец, тогда отоспимся. Тогда другая жизнь начнется, не то что нынче.
        - Ты вообще мало спишь,- заметил Рыжов. Не с осуждением сказал, скорее, с сомнением, словно бы недоумевал, как можно не спать тут, в тылу.
        Колядник посмотрел на него, молча, чуть повернувшись к лампе, расстегнул гимнастерку. И тогда между пуговицами и петлями ворота вдруг страшно и глубоко оказался шрам. Да такой, что Рыжов не поверил глазам, не могут люди после таких-то ран выживать, почти на палец волосатая, мускулистая грудь Колядника проваливалась в тело. И еще видно было, что ребра тоже подрезаны, будто грудины, обычной для человека, вообще у него не осталось. Рыжов тихо присвиснул.
        - У Козлова достали,- хрипло, возможно, стесняясь, проговорил Колядник.- Мамонтовцы.
        Рыжов только кивнул. Да что тут скажешь, след шашки - его каждый, кто брал в руки это оружие, увидит. А тот, кто сам рубил, тому и пояснять не нужно. Все же он заметил:
        - Концом получилось, все же неверный удар.
        - Я и не помню, как вышло. Очнулся уже зашитый. Доктор у нас был толковый, еще с империалистической, его потому и не расстреляли в свое время, хотя много чего привык он говорить, не стеснялся… Контрик - не контрик, а солдаты трогать его не позволяли. Да и матросы у нас были, черноморцы, те тоже за него горой стояли. Он и спас.
        - У нас докторов не было,- сказал Рыжов.- У нас с такими ранами… Тебя бы и в лазарет не понесли.
        - Я их, контру проклятую,- Рыжов говорил сквозь зубы, отчего не все слова звучали, как обычно у него, ясно и верно,- рвать готов, мне ничего не жаль, только бы… - Он замолк, аккуратно вставив патроны, убрал револьвер в кобуру. Договорил уже без этой сжатой, как пружина, внутренней ненависти.- Что бы хоть когда-нибудь пожить спокойно.
        Рыжов посмотрел на него в упор, оценивая.
        - Это когда было?
        - Прошлым сентябрем,- Колядник стал скручивать себе покурить, как все у него получалось, ловко и красиво.- Только в феврале из госпиталя вышел, уже в Туле. Хороший город Тула,- видимо, все же с недосыпа мысли у него скакали. Такое с людьми бывает.
        - И сразу сюда направили?
        - Я хотел ближе к дому, к Архангельску. Или хотя бы в Петрозаводск, или в Питер. Нет, говорят, нужен тут. Ну, раз нужен…
        - А с фронтом что?- спросил Рыжов.
        И сам не мог разобраться, потому спрашивает, что стыдится, что сам не на фронте, или потому, что привык вопросы задавать, привык учитывать разные обстоятельства и людей… Да, проверяет их на правду. Хотя, что же этого-то Колядника проверять, он из чона, это он может Рыжова проверить, и очень даже запросто.
        - Для настоящей рубки уже не гож.- Колядник хмуро улыбнулся сквозь дым своей цигарки, и закончил разговор почти командуя: - Ну все, Рыжов, спать.
        А Рыжов и не протестовал. Кто же будет протестовать, когда глаза от усталости слипаются?

# 9.
        Почти весь день Рыжов провел с отцом Виктором. Ходили по пожарищу, рассматривали бутылку, стены и даже остатки книг, которые сгорели. Хотя, конечно, смотреть особо было не на что. Ну, сгорели шкафы, утварь там какая-то… Ничего, вроде бы, особенного. Но Рыжов думал, перебирая эти обгоревшие книги, утварь, и переговаривался с Виктором. Он оказался человеком словоохотливым, хотя и поглядывал на Рыжова недоверчиво. Или неодобрительно, словно бы не понимал, как он, Рыжов, может так-то вот думать, и такие вопросы задавать.
        А спрашивал Рыжов все больше вещи обыкновенные, кто тут самый древний из стариков остался, кто больше всего на свадьбах сидел, или, предположим, где сваха какая-нибудь осталась? Свахи-то, не просто с кумовьями разъезжают, они знают всех и все, и кто с кем, да как, да под каким соусом, и что из этого вышло, какие дети получились, как дети эти потом по жизни шагнули… Живая память - вот что такое свахи.
        Но не получалось у Рыжова, отец Виктор рассказывал немало, но почему-то не то, что нужно. И сваху назвал только одну, которую можно было бы расспросить, но ее из станицы кто-то из родни увез от греха подальше, когда донцы из Урюпинска перед Красной армией эвакуировались. Но тогда многие казачьи семьи эвакуировались, некоторые после вернулись, когда поняли, что далеко не уйдут, или вообще не уйдут от вала вооруженной, атакующей и непобедимой красной силы.
        К паре старушек, впрочем, Рыжов сходил. Для этого даже Борсину задействовал с Раздвигиным, но и тут не слишком преуспел. Спрашивали эти двое слишком уж вежливо, а в этом краю люди плохо понималась, опасались начальственной вежливости. И Самохина мешала, то начинала чуть не рычать, то просто молчала, как колода.
        Не верила она ни тому, что они что-то узнают, ни тому, что тут действительно странные вещи происходят. Хорошо хоть не насмехалась в открытую, а то бы пришлось от нее отделаться.
        Под вечер Рыжов с Борсиной еще раз зашли в церковь. Отец Виктор уже прибрался с помощью каких-то бабушек, настоящий порядок еще не установил, но стало спокойнее, только гарью сильно пахло. И все же Рыжов еще раз, должно быть, с отчаяния, подкатил к нему. Спрашивать по третьему, или даже по-четвертому разу, постеснялся, впрочем. Высказался иначе:
        - Отец Виктор, значит… Не поможете?
        - Как же я помогу?- удивился отец Виктор.- Сам же видишь, что тебе нужно, сгорело.- И дальше, уже с раздражением.- Сколько можно, командир, меня об одном и том же терзать?
        Борсина тоже попыталась что-то спрашивать, но отец Виктор с ней говорил еще неохотнее, чем с Рыжовым. Не нравилась она ему, не верил он ей, и даже удивлялся, что она решается с ним разговаривать.
        Но Борсина на это внимания не обращала, она тоже думала. Только не так, как Рыжов, не просто и прямо, а сбивчиво, иногда начиная произносить какие-то совсем уж невразумительные слова - «закон полнолуния», «место оборота»… Про закон полнолуния Рыжов, допустим, знал. Версия, что оборотень может превращаться только по призыву полной луны, он усвоил из той же лекции, которую Борсина ему нарассказывала. А вот остальное - сплошь было непонятно.
        Но он пробовал разобраться. И чем больше думал, тем вернее в нем возникало странное, не понятное ему самому ощущение… А чувстсвовал он, что дело само покатилось, как колесо под горку, и теперь от него мало что зависит, что все как-то разрешится, и будет, конечно, к добру, а не к худу. Вот только не понимал он этого, не решился даже рассказать об этом Борсиной, но она и сама как-то почувствовала. Спросила о чем-то отца Виктора, и тот ответил, на этот раз не отмолчался:
        - Нет. Мне только молится остается…
        - Будет ли от молитв толк?- спросила звонким голосом Борсина.
        И только тогда Рыжов, снова обратив на них внимание, заметил, что бывшая мистичка все же голову платком покрыла, не вошла в храм простоволосой.
        - От молитв всегда толк.
        - Тогда молитесь, батюшка,- неожиданно для себя сказал Рыжов.
        И снова почувствовал, что правильно это будет, что все уже сделано, может, какой-то мелочи не хватает, но она придет, эта самая мелочь, и все уже заряжено, все уже готово… Только выстрел пока не прозвучал.
        И действительно, на выходе из церкви Рыжова с Борсиной вдруг перехватил дед Ратуй. Он как раз кланялся и крестился, чтобы на церковное крылечко войти, но увидел, что эти двое к нему спускаются, замер, а потом подошел, твердо и решительно.
        - Уф,- дед даже шапкой лоб вытер.- Весь день ходил, командир, расспрашивал. С ног валюсь.
        Рыжов посмотрел на солнышко, оно уже садилось, оказалось, что день прошел, а он за размышлениями и бездельем этим ничего не заметил.
        - И что?.. Что выяснил?
        - Сейчас, командир… За ограду выйдем.
        Они вышли за церковной ограды, Рыжов все посматривал на солнышко, ожидая, что скажет Ратуй. А тот не торопился, или за что-то был сердит на Рыжова, или Борсиной опасался. Но не слишком.
        - Вот что выяснилось… Вчера солдатик-то один с командиром твоим раговаривал, а потом они уехали. И не побоялся на ночь глядя…
        - Знаю,- откомментировал Рыжов.- Он часто рассылает своих, пытается банду Пересыпы найти.
        - Нет, ты послушай, командир… Я приметил, что коня этого солдатика перековать давно следоват, у него же одна подгова погнулась в сторону, и след приметный оставляет.- Ратуй даже слегка напыжился, собираясь сказать что-то важное.- Так вот, я проследил, и могу сказать - он сразу сюда приехал. Ни к кому и не заезжал вовсе.
        - Когда это у него получилось?- Рыжов и не знал, стоит ли обращать на это внимание, но Ратуй не просто так говорил. Что-то еще знал, это было видно.
        - Смекай, командир, они могли тут после Всенощной быть, еще и не стемнело, али чуток позжее… А церковь-то когда загорелась?
        - Так ты думаешь?..- дальше Рыжов ничего не добавил. Сам думал… И ничего не мог понять.
        - Думать - твое дело, ты у нас для того присланный,- брякнул дед Ратуй и отвернулся. Не решался ни продолжать, ни уйти.
        Борсина смотрела на обоих такими большими глазами, каких у нее Рыжов еще ни разу не видел. Из них словно свет лился, и будто деревенская баба какой-нибудь сурьмой их подвела, чтобы они больше казались, или еще что-нибудь из женской хитрости сделала. Но ведь не сделала же, ничего в ней не было от этой дури - лицо мазать. Значит, все-таки, переживала, аж глаза горели.
        - Дед, ты лучше скажи, ты со своими бабками чего выяснил? Или не ходил к ним, как я просил тебя узнать?
        - Да ходил я, ходил. Куда же без этого… У них-то, у старух память какая… Даже меня проняло.
        - Так что?- почти закричал на него Рыжов.- Давай, дед, не томи.
        И Ратуй проговорил очень мягким, каким-то даже не своим голосом:
        - А говорят, в том хуторе не только Колодезные жили. Это у них такая фамилия была, под нее и хутор назвался… Хотя, конечно, колодец там все одно был… Ну, которые уехали.
        Рыжов понял, что быстрее этот вредный дед ничего говорить не будет. Приходилось ждать, хотя, конечно, можно было на него смотреть в упор, чтобы взглядом поторапливать. Да только это на дедка мало действовало.
        - Бабки сказывают, на одной из дочек Колодезных этих хохол женился. Приехал издалека, как же ему без хозяйства, если руки есть, а хозяйством все же лучше не сразу, не в чистом поле обзаводиться, жениться сподручнее выйдет. Вот женился он, и давно это было уже, его имя забылось…
        Что-то дед Ратуй знал, вот только никак не мог собраться, чтобы сказать. Рыжов даже воздуха в грудь набрал, чтобы еще раз на него рявкнуть, чтобы выжать из него эти сведенья, но не успел. Борсина вдруг быстро произнесла:
        - А я-то думаю, почему же так выходит?.. Ведь луна уже на ущербе, он должен потерять свои способности…
        Дед посмотрел на нее диковато, и уже тихонько произнес:
        - Вот бабка Матрена сказала, что помнит как звали его… Ты не серчай, командир, а звали его Колядный.
        Борсина опустила руки, словно сразу со всем согласилась… Или нет, не так, просто догадка ее, которую она давно в себе молча носила, вдруг подтвердилась - окончательно, надежно и достоверно.
        - Ты что?..- выдохнул Рыжов, почему-то шепотом. Попробовал представить себе… Нет, не легко это было. Ведь нравился ему Колядник, веселый всегда, улыбчивый, дельный красный командир, и даже - командир чона… Но делать нечего, попробовал успокоиться.- Думаешь, Колядный уехал и стал где-то в этих Холмогорах - Колядником?
        - По-русски так сподобней,- подтвердил Ратуй.
        Рыжов повернулся к Борсиной.
        - Сударыня Борсина, вы же говорили, если оборотня этого подвести к вам поближе… Вы говорили, что почувствуете его.
        - Я так говорила, но тут, оказывается, много чего другого наложилось,- вздохнула Борсина.- А я сразу не сообразила.
        - Колодезные все к причастию ходили,- вмешался вдруг дед Ратуй.- У нас иначе нельзя. И воду святую пили от хвороб, а оказались… Куда уж твоей барышне, если сам батюшка страшного ничего не учуял?
        Заступничество его было лишним, потому что Борсина сама стала объяснять.
        - Понимаете, господин Рыжов, я вчера, когда вам про вервульфов рассказывала, упустила, оказывается, одну особенность. Это не во всех трактатах о них, вервульфах, и упоминается… Есть у них особенная порода, редко встречается, это следует подчеркнуть, которые от Луны не зависят. А зависят они… Только поймите правильно, зависят от места. Еще античные греки заметили, что некоторым людям на одном месте бывает хорошо, а другим здесь же невмоготу… - Борсина набрала побольше воздуха в грудь, чтобы продолжить.- Тогда они сочинили… Ну, по-вашему это называется - гений места. Якобы есть такой мелкий божок, у них же, у античных, было многобожие, как вы знаете… Так вот, этот гений места бывает связан именно с вервульфами. Где-то, предположим, на севере, в других местах, семейство Колядника было совершенно нормально, но если он снова попал сюда, или специально напросился…
        - Али ему бабка его рассказала,- встрял дед Ратуй, который, оказывается, слушал Борсину очень внимательно, и даже понимал ее.
        - Если он сюда специально попросился, и его сюда же направили… - Голос Борсиной звучал уже не столь уверенно, как в начале.
        Рыжов кивнул. И стал думать, а потом и рассказывать, что узнал о Коляднике вчера ночью, когда они на пару и так мирно чистили оружие. Про ранение, и про то, как он чудом выжил, и как его сюда направили. Закончил он так:
        - Может, ты и права, товарищ Борсина, приехать ему сюда после ранения было нетрудно, это же нормально, в самом деле, место для дальнейшей службы выбрать заслуженному в прошлом бойцу…
        И вдруг поднялся такой вой, что даже место определить было трудно, откуда он исходил. Казалось, он лился, затоплял всю округу, и забивал все другие звуки. И было в этом вое что-то настолько грубое, сильное, жестокое, что по телу даже не мороз пошел, а целая метель замела…
        Рыжов и опомниться не успел, уже выхватил наган, втайне жалея, что оставил свою, пусть и дурную, но все же смазанную витовку в здании станичного совета. И еще он не заметил, как крутанулся на месте, словно ожидал нападения отовсюду, со всех сторон сразу…
        Видно еще было неплохо, настоящая темень не наступила, и Луна, хоть заметно ущербная, все же выкатила на небосклон. Но это-то сейчас и не понравилось Рыжову… Может, потому что именно на нее, скорее всего, оборотень и выл.
        Неожиданно, из этой лунной тени от дома, мимо которого они шли, почти городского дома, даже с мезонином, отделились два силуэта, Рыжов едва не выстрелил, но все же удержался… Ведь контур у них был людской, на двух ногах.
        - Командир, мы навстречу вам пошли,- прозвучал голос Самохиной.
        - Непонятно, что происходит,- добавил Раздвигин со своей интеллигентной интонацией,- но что-то определенно происходит.
        - Значит так,- решил Рыжов.- Комиссар, Раздвигин, этого,- он кивнул на деда, - держать, чтоб не сбежал. Оружие на изготовку. И Борсину охраняйте, а я - в казарму.
        - Погоди, мы с тобой,- выкрикнули, дополняя один другого, Ратуй и Раздвигин.
        Но Рыжов их услышал уже позади себя, из-за спины. Со всей прытью он бежал к тем домам, где квартировали чоновцы.

# 10.
        Он бежал лихо, Рыжов даже сам поразился, как это у него получалось - летел, словно ничего важнее не было, а может, на самом деле не было ничего, кроме желания успеть, добежать и… сделать все правильно. Хотя где-то еще что-то происходило, и ощущение, что все встало на свои места, что камень покатился под горку, как и положено камню, не оставляло его.
        И вдруг он увидел, чуть в стороне, в темном и кривом проулке, заросшем глухой травой, и это было… Он подлетел быстрее других, потому что и бежал быстрее… Он уже не сомневался, уже много раз он видел, как неопрятной, грязноватой и неприятной кучей лежат люди, у которых нет сил подняться.
        Он склонился, еще не уверенный, что не тратит время попусту. Но это действительно был человек. Он слабо отдернулся от руки Рыжова, словно опасался, что это не помощь пришла, а смерть, которая не сделала свое дело сразу, и вот пришла довершить его, добить, лишить остатков жизни.
        - Лежи, если живой, скажи что-нибудь…
        Подбежал Раздвигин, за ним топали Самохина и Борсина. Они бежали вместе, как Рыжов и приказал, вот только не очень хорошо бежали, даже комиссар. Самохина еще издалека прокричала:
        - Кто это?
        А Рыжов уже и сам рассмотрел, в свете луны. Это был солдатик, которого Рыжов уже видел вчера - неужели только вчера?- который сопровождал их в Нехватки, и с которым позже Колядник куда-то ускакал.
        - Да ты жив ли?- заголосил Рыжов уже в крик.
        И почувствовал, как солдат этот, под его руками, испачканными кровью, снова зашевелился. Попробовал подняться, молча, все еще не доверяя ничему на свете, но уже надеясь, что теперь ему помогут.
        - Раздвигин…
        Вдвоем они подняли тело, Борсина наконец-то оказалась над ним, провисшим между двумя мужчинами, дотронулась до лба, отозвалась почему-то хрипло:
        - Осторожно несите, у него горло порвано, я зажму, но… Если он заговорит, это будет чудо.
        Они понесли его, не слишком заботясь, чтобы выполнить совет Борсиной, но она-то старалась, зажимала кровь, заливающую шею и грудь. Нести пришлось неблизко, но никто этого не заметил. Потому что снова возникло желание бежать, торопиться и успеть.
        Они оказались во дворе того большого, некогда зажиточного старого дома, где расположились чоновцы, как показалось Рыжову, очень нескоро. У входа стоял караульный с винтовкой, он похватил тело раненного одной рукой, не выпуская оружие из другой, кривовато отставленной вбок. Помогая Раздвигину, который пыхтел, удерживая солдата под коленки, сообразив, что ему тяжелее, чем Рыжову, который обхватил плечи паренька.
        Положили его под фонарем, который на столбе горел посередине двора. Кто-то уже бежал от казармы, и словно гудение улья послышались голоса других бойцов. Рыжов снова наклонился над раненным.
        - Куда он ушел? Говори, что знаешь?..
        - В степь… - прохрипел солдатик. И чуть не подавился кровью, которая запузырилась на его губах. Но он все же продолжил: - Вниз по берегу.
        - А ты почему?..- Рыжов не знал, как следует задать этот вопрос. Тоже ведь, нервничал.- Как он узнал?
        - Он подслушал, как я с… - дальше было что-то непонятное.- У него слух… Уши волчьи, и слышит… все.
        - Ты бы не мучил его, командир,- предложила Борсина таким спокойным и ясным голосом, словно принадлежала к совсем иному миру, в котором не было оборотней.
        - Ты почему с ним?- этот попрос все же следовало задать, что бы не думала о нем, Рыжове, эта Борсина и остальные бойцы.
        - Боялся.
        И парень отключился. Рыжов осмотрелся. Все было правильно, эти люди должны были выполнять приказы того… Кого теперь следовало ловить, следовало остановить. И наказать, возможно, уничтожить, потому что в мире победившей революции таких быть не должно.
        - Кто-нибудь, найти доктора, оказать помощь.- Рыжов поднялся. Теперь все зависело от него, от его решений.- Вы все, слушай мою команду. Если кто-то не подчинится, завтра же потребую расстрела за невыполнение приказа. Выходи строится!
        Бойцы уже почти все были с винтовками. Кто порасторопней или поопытней успели одеты, несколько человек были с шашками на ремнях. Впрочем, и тех, кто не успел, кто не был готов к походу, было не менее половины состава.
        - Все сразу,- орал Рыжов, привычно накаляя глотку командной интонацией, требуя того, что ему было нужно.- Потом оденетесь.
        Построились быстро, только вот странно было видеть этих-то ребят, некоторые даже в подштанниках и без оружия, и других, уже в сапогах и форме. Рыжов еще разок посмотрел в сторону дома, превращенного в казарму, все было нормально, бойцы слушались, даже с видимым облегчением, сознавая, что вот нашелся правильный человек, который знает, что нужно делать.
        - Значит так, кто не успел привести себя в порядок, остаются. Остальным, седлать лошадей, и выступаем. На сборы даю пять минут, если не успеете, придется догонять. Старший здесь есть?- Вперед выступило двое, один темноволосый, похож на цыгана, другой светленький, курносый, того же возраста, что и Рыжов.- Ты,- он кивнул на светлого,- пойдешь со мной. А ты,- взгляд на черного,- остаешься тут, за старшего. Выполнять.
        Бойцы разбежались, а Рыжов поймал Раздвигина за руку, который оказался рядом, сбоку, не в строю, и сказал ему:
        - На конюшню иди, приведи мне коня.
        - И себе тоже,- кивнул бывший инженер.- Мне там нужно… Винтовку вот только забыл в совете.
        Рыжов отпустил его руку, и инженер мигом умчался за теми, кто бросился уже к коновязи и изрядно большой конюшне, стоящей сбоку от главного дома. А Рыжов думал, думал так, что чуть голова не трещала. И вдруг сообразил, что нет, не в степь он ушел, в лес ему нужно, а это, если присмотреться, совсем в другую сторону… Еще, может быть, он ушел за Хопер, за реку. Там и лес гуще, легче оторваться от погони. А то, что погоня будет, он должен был сообразить, не мог не догадаться…
        - Старший!- позвал Рыжов.
        Рядышком оказался тот самый светловолосый, вблизи он оказался еще меньше и моложе, чем показался в сумраке. Но другой, цыганистого вида, тоже вырос словно из под земли неподалеку. Но отозвался именно светлый:
        - Я тут,- помолчал.- Мы все понимаем, сделаем,- договорил он, сообразив, что приказа, по крайней мере, вслух, не будет. Слишком бы уж дикий, непривычный, какой-то даже нечеловеческий получился бы приказ.
        Голос его звучал холодно и спокойно. Правильный был голос, жаль, лицо его было почти не видно при свете этого дурацкого фонаря на столбе, но Рыжов по тону, по интонации понял, что парень и впрямь все сделает. Вот только сказать что-то все же следовало.
        - Ты знаешь, кого мы ищем?
        - Догадываюсь,- отозвался взводный цыганистого вида. И добавил после паузы: - Давно пора.
        - Вот и хорошо,- согласился Рыжов и повернулся к нему.- Только проследи, чтобы оказали помощь раненному, и разъезды по городу организуй. Тут тоже может многое произойти, мы же не знаем, чего он хочет… - Рыжов повернулся к светлому взводному.- А ты строй людей, и быстрее, быстрее. Его еще найти нужно.
        Светловолосый парень убежал, еще на ходу что-то кому-то выговаривал, торопил, с этим тоже все было правильно. Хотя и непонятно, насколько он будет послушным впредь.
        Раздвигин подвел лошадь, еще одну вел для себя. Хоть с этим инженер справился, подумал Рыжов. Быстро оценил стремена, подпругу и стать своего коня. Стремена были коротковаты, видно тот, кто на этом коне раньше скакал, привык сидеть по-казачьи, а сам Рыжов этой посадки не любил, отучили его, привык по-кавалерийски, полной ногой держать коня в шенкелях. Но подгонять сейчас стремена было уже невовремя.
        Осмотрелся еще раз, бойцы строились, почти три десятка, все хорошо вооружены, некоторые даже в шинелях, хотя ночь стояла теплая.
        В дверях, откуда на крылечко падал свет, над раненным, которого уже уложили на темное солдатское одеяло, стояло Борсина. Было не совсем понятно, охраняет она раненного, или врача ждет, за которым, должно быть, уже кто-то побежал. И в руках, залитых чужой кровью по самые манжеты, Борсина неумело, но решительно держала винтовку. И лишь спустя пару секунд он понял, что она не вооружилась на всякий случай, а догадалась принести ее Раздвигину.
        Тот как заправский конник, не спешиваясь, подрысил к крылечку, перегнулся через перильце и взял винтовку. Но Борсина спустилась с крыльца и протянула ему еще и руки, всучивая пару обойм. Она не догадывалась по-женски, что это будет не бой, что все решится очень быстро… Рыжов тоже направил коня к крыльцу, сказал Самохиной, которая возилась с каким-то факелом напару с полуодетым, пожилым бойцов:
        - Оставайтесь тут, и не высовываться, понятно? Самохина, ты тут тоже не теряйся, проследи чтобы паренька этого вылечили… Без разговоров!- почти криком тут же добавил, не хватало еще со своим комиссаром спорить при бойцах.- Раздвигин, отстанешь, ждать не буду.
        Он выскакал перед линейкой людей, коней и сдержанной, послушной силы, которая только и ждала, когда приказ приведет их в стремительную, боевую мощь.
        - Взвод! За мной, рысью. Оружие на изготовку.
        Они выкатили на темную улицу так уверенно, словно и не могло быть иначе, словно бы Рыжов всегда командовал этими людьми. А он-то почти с благодарностью думал, что это и есть его место, его роль в этом мире… От которой он так неосмотрительно вынужден был, по приказу начальников из Москвы, отказаться.
        Рядышком скакал Раздвигин, не выдерживая строя, а сам по себе, и кажется, это тоже было, в каком-то смысле, правильно.
        - Куда мы теперь?
        - К отцу Виктору,- повернулся к нему Рыжов, хотя говорил негромко.- Не уверен, но кажется, он что-то может посоветовать.
        - Я думал, ты знаешь… - оказалось, инженер был разочарован, он полагал, что Рыжов принял на себя командование, все просчитав заранее.
        Его тоже следовало убедить. Рыжов подвел своего коня как можно ближе к нему.
        - Я ведь заметил, еще когда присматривался к этому командиру, к Коляднику, то есть…
        - Не понимаю.
        - Он с этили ребятами с февраля, три месяца. На войне, это очень долго, а они его сторонятся. Да я со своими орлами и спал вместе, и ел из одного котелка, командир ведь никогда один не остается… Командиру или верят, или не верят, а этого… боялись. Хотя и слушались. Как думаешь, почему?
        Не очень вразумительно у него вышло, решил Рыжов, но пока сойдет. Может, инженеру этого хватит на час-другой. Остальное будет потом, сейчас главное - действовать. Или в нем играет привычка к действию, его бывшие навыки командира эскадрона, разведчика, солдата?.. Нет, пожалуй, все так и должно быть, другого ничего уже не осталось.
        Они подрысили к церковному двору, и Рыжов поднял руку, останавливая взвод. Церковь выглядела… странно. Ворота на двор, несмотря на поздний час, были распахнуты, из отрытой же церкви лился слабый, но такой видимый в ночи свет.
        - Стой! Пять человек, за мной.
        Рыжов спешился, бойцы оказались рядом, только не пятеро, как он приказал, а больше, чуть ли не половина. В храм вошли не перекрестившись, Рыжов только шапку снял. И уже вблизи, когда входили, понял, что ему показалась странным - одна створка церковной двери болталась на нижней петле, вторая вовсе валялась, сбитая какой-то неимоверной силой, а ведь это были крепкие двери.
        Внутри ощутимым стал запах гари и… Да, пахло нечеловеком. Кто-то из бойцов бросился вперед, и уже на бегу закричал, причем голос этот зазвучал непривычно громко, с эхом, как всегда в хороших храмах и бывает:
        - Тут люди! Живые…
        Рыжов подбежал, оказывается, на ступени перед алтарем полулежал отец Виктор. Он обнимал одной рукой жену, которая была простоволосой, в рубашке и с шалью на плечах, на щеке у нее алела глубокая царапина, из которой сочилась кровь. Она же обнимала двух девчушек, младшая таращила такие круглые, испуганные глаза, что Рыжову не по себе стало от этого взгляда. Вторая поправляла и свой платочек, и пыталась натянуть хотя бы край шали на голову матери.
        Отец Виктор поднял руку, ладонью вперед, растопырив пальцы.
        - Я живой, живой… Молился, он хотел напасть, но не смог… Кидал камни, светильники переворачивал, хотел храм поджечь, но… Мы живы.
        - Это хорошо,- сказал Рыжов резко.- Куда он побежал?
        - Вас почуял, побежал к Хопру, он демон уже, если увидите - поймете.
        - Троим, кто в Бога верует, остаться. Остальные - за мной.

# 11.
        Город с этого краю кончился внезапно, только что стояли дома, и даже большие, зажиточные, и вдруг - все, полоска огородов, а дальше лес. Ну, не настоящий еще лес, но изрядный все же. Правда близкий к людям, перебитый и просеками и дорожками. Ехать по такому лесу было легко, все друг друга видели. Но ребята стали зажигать факелы. И когда эти факелы только заготовить успели?
        Прошли лесок, оказались на поле. За ним лежал горизонт, он угадывался даже в темноте, даже с рекой на правой руке. Рыжов уже не знал, правильно ли он поверил тому, раненному, что Колядник выбрал направление вниз по реке, а если он ошибется?.. Тогда уйдет… тот, за кем они теперь охотились. Даже среди чоновцев стали возникать какие-то всплески голосов, некоторые из них тоже засомневались.
        Внезапно Луна почти очистилась, стало видно даже траву под копытами коней, и лошадки подуспокоились, хотя многие, ох, многие из них все-равно прядали ушами, приседали на задние ноги, не желая идти вперед. Но нужно же, нужно.
        Вдруг сбоку, где станица взбиралась своими домиками на небольшой пригорок, появились конники. Многие из них тоже были с факелами, и шли не рысью даже, а шагом, но веером, чтобы между ними и мышь полевая не проскочила. Загоняли, стало быть.
        Рыжов приостановился, рядышком тут же возникли Раздвигин и светловолосый комвзвода, они тоже понимали, что происходит. Светлый парень тут же стал сбивать чоновцев плотнее, даже перекликаться заставил, когда еще до тех, пока непонятных, оставалось шагов двести.
        Вдруг среди тех, кто в темноте ехал, со стороны города, раздались крики, ударили выстрелы. Рыжов подался вперед, чтобы понять, в кого они палят. Не могло так быть, чтобы просто в пустоту, не те это были ребята, казаки все же…
        Нет, все было правильно, кто-то вихрем смотался туда, на дальний фланг, и почти сразу же стал возвращаться. Оказалось, что это свои, тот цыганистый, кого Рыжов в городе пытался за старшего оставить. Он поскакал к ним, не заботясь о том, как лошадь в этой темноте землю под собой видит, так можно было и коня загубить, но сейчас это казалось неважным, словно бы они в бою находились…
        - Свои,- еще издали прокричал цыганистый комвзвода.- Свои, говорю!
        Подлетел, осадил коня, перевел его на шаг. Уже вблизи добавил:
        - Мы и дедка нашли, Ратуя, тоже тут крутится. Зачем - непонятно, может, его под арест нужно?
        - Пока не нужно,- отозвался Рыжов. И тут же, принимая уже командование на себя, спросил: - Он туда ушел, да? Твои его хоть видели?.. Не зря же стреляли?
        И тогда только заметил, что цыган этот, даром что боец первостатейный, а не в себе был.
        - К-кажись, видели.- Был он бледный, и губы у него заметно подрагивали даже в лунном свете. Только волей не позволял страху проявиться в своем голосе.
        - Ты чего? Приди в себя,- заговорил Рыжов негромко, и хорошо, что так близко они оказались.
        Цаганистый опустил голову, догадался, что стоит лицо-то спрятать.
        - Ты его не видел, командир.
        - Не видел, но это не важно… Спокойно, я сказал.- Все же в сторону захотелось посмотреть, чтобы не видеть этих глаз. Хорошо хоть, другие не протестовали, когда он их снова под командование взял. Ведь ему же вести их дальше, в погоню, и так до конца, пока не доберутся до него.- Он туда ушел, да?.. Ладно. Полуэскдрон, на рысях!.. А-арш!.
        Рысь какая-то дохлая выходила, никто вперед не рвался, не как под пулями, когда все просто - быстрее до врага доберешься, быстрее его загасишь шашкой или копытами, он в тебя меньше успеет патронов высадит, вот и летишь, словно смерти нет, словно ничего нет, кроме скачки… А тут жмутся за других, именно жмутся. И даже полукругом теперь их не раскинешь, они так и будут по трое-четверо двигаться, не рассыпаться, как положено.
        И снова, довольно нежданно, возник факел впереди, довольно далеко, чуть не в полуверсте, одинокий огонек у самой реки… Кто-то стоял там, причем, без коня, на ногах. Рыжов и не заметил, как рванулся вперед, и только кого-то рядом с собой почувствовал, оказалось, Раздвигин послушно от него не отставал.
        А у реки почти неподвижно, словно дерево, стоял дед этот, Ратуй, как он тут оказался раньше чоновцев?.. Спокойно так стоял, словно и не было никакой опасности, даже удивительно стало. Но зато и бойцы сделались поуверенней.
        - Дед, ты?.. Ты чего тут?
        И вместо ответа дедка Рыжов вдруг услышал… Кто-то очень уверенно и мощно переплывал реку. От него даже в этом лунном свете волны по воде расходились. Река тут спокойной была, плавной, как выглаженная. Кто-то из боцов все же догнал Рыжова с Раздвигиным, которые топтались на своих конях рядом с Ратуем. Оказался это светловолосый командир из чона.
        - Уйдет он,- проговорил он, чуть запыхавшись от скачки, видимо, тоже галопом коня погонял.
        - В темноте же за ним, вплавь… - задумчиво проговорил Рыжов. И сам замолк, не знал, как и продолжать.
        - Он может, если попробуешь, полкоманды утопить,- отозвался светлый чоновец.
        - Хорошо плавает?- спросил Раздвигин.
        - Как выдра. Сам же с моря, хоть и северного… Не раз вместе купались.
        - Вода еще холодная,- заметил дед.- У нас по такой весне еще и коней не купают.
        - Для него - уже не весна, а лето,- буркнул кто-то из других чоновцев в темноте.
        А дед Ратуй стоял не просто так, он чего-то ждал. И спустя минуту, другую, или даже еще дольше, стало ясно, чего он ждет. На противоположном берегу выстрелили, и словно по команде показались факелы, они возникали один за другим, словно цветы распускались во тьме.
        Вот тогда-то и стало ясно, что Ратуй не просто прислушивался, а обозначал собой место, от которого следует отсчет вести тем, кто на другом берегу ждал, чтобы Колядник… вернее, то, что им когда-то бывало, вошло в воду. Дед уже и не скрывался. Мельком обернулся, кивнул Рыжову, пробормотал:
        - Не рано ли они? Ведь он может и по течению… Или против.
        - На банду нарвался!- вдруг почти с восхищением в голосе воскликнул светловолосый взводный.- А они-то на него злы…
        - Точно, теперь не выпустят,- добавил и второй комвзвода, цыганистый.
        - Может, поможем им все же, командир?- снова спросил светленький, обращаясь к Рыжову.- Вдруг это не бандиты вовсе?
        А сам Рыжов задавался тем же вопросом, только не знал, как это сделать. Ведь нельзя же до банды добраться и… Нет, невозможно. Пальба начнется, чон сюда для того и послан, чтобы эту банду… Вот только, банда ли это, или просто казаки хуторские да станичные?
        - Некому помогать,- отозвался он, чтобы всем стало ясно, что он решил.
        Посмотрел на Ратуя, спешился, передал узду Раздвинину. И спокойно подошел к деду. Тот вдруг вздохнул, отошел от реки к удобному склону, присел, и вдруг, пока никто не видел, вытер пот. Оказывается, и у него были нервы.
        - Как думаешь,- спросил его Рыжов,- почему он даже на ущербной Луне…
        Ведь не верить же в россказни Борсиной, которая что-то там про… гения места разглагольствовала? Не то это было, Рыжов не знал, что именно, но что-то тут было не по ее рассказу. Или, возможно, не только это.
        - Опасность почувствовал, от этого они тоже могут… в нелюдей обращаться,- нехотя отозвался Рату.- Я точно знаю, мне бабка Матрена подсказала.
        Рыжов еще подумал. Все, кажется, у них могло получиться.
        - Спасибо, что хотел предупредить.
        Дедок усмехнулся, позабавила его эта благодарность.
        - Ты не журысь, спрашивай.
        - Нечего уже спрашивать… - отозвался Рыжов.- Ан нет, одно осталось - банды-то уже не будет?- Промолчал Ратуй.- Или так спрошу, была ли банда?
        Снова смолчал дедок, даже голову не повернул.
        - Значит, это вы, мужики, решили его выловить. Только и мешало - напали бы на него в открытую, считалось бы, командира чона атаковали. А значит, новое восстание, уже второе за два года в ваших краях, да?.. Вот вы и придумали банду, чтобы, если уж другого выхода не будет, на банду все спихнуть? Чтобы потом вас же, местных не перестреляли, верно?
        Ратуй снова вздонул. Снял картуз, вытер им лоб и шею. Молчание его становилось непонятным. Ведь сам же предложил спрошивать.
        - А попутно отец Виктор, как я думаю, может, еще с кем-нибудь из властей местных, написал в Москву, чтобы оттуда кто приехал, и изнутри, так сказать, из отряда нашего его вытеснил.
        К ним подошел Раздвигин и оба командира взводов.
        - Потому ты и ходил по окресностям так спокойно,- добавил Раздвигин.- Его ты почему-то не боялся… А значит, следил, знал, что он и где он… Слушай, ты же на нас и выехал тогда, на телегах, правда?
        - Потому что, на самом деле, давно все решил,- сказал Рыжов,- и ничего уже не боялся.
        - Боялся, что опередит он меня,- сказал дед.- Хотя,.. при вас стало спокойнее. Думалось, он людей рвать поопасается все ж. Но я не надеялся, что ты его… прознаешь.
        - Нет,- вмешался цыганистый комвзвода,- Пересыпа - это потому, что он не спал? Или потому что вы не спали, его ждали?
        - Сшутковали так,- уже в который раз вздохнул Ратуй.- А кто - теперь без разницы.
        Огни на той стороне реки стали теснее, потом почти круг образовали. И стало сразу виднее, светлее на небольшом пятачке, шагов на сорок. Мужиков стало много, и видно было при свете факелов, что почти все держат кто рогатину, а кто и чего посерьезнее. Только ружей почти не было, чтобы своих не пострелять ненароком… Казаки, бойцы, лихие люди, если подумать.
        Рыжов смотрел на этот кружок света на той стороны Хопра, и ждал. Но все было тихо, почти беззвучно даже над водой, даже этой теплой, лунной ночью… И только тогда над рекой раскатился вой… Который вдруг перешел в какое-то жуткое, немыслимое, полуразборчивое, едва ли не человеческое, но и звериное при том бормотание. Словно жалоба вознеслась к небу, к ночи этой, к Луне… И к роду человеческому, который все же управлял в этом мире по-своему, как людям нужно. Хотя, с другой стороны, как же иначе?
        - Ладно, дед. Его тело, в каком бы виде ни оказалось, придется отдать,- сказал Рыжов.
        - И не жди,- почти грубо ответил Ратуй.- Сожжем до последнего волоса. Чтобы и следа не осталось.
        - Да вы что?- почти возмутился Раздвигин.- Его же исследовать надо, и для доказательств…
        - Для доказательств вы других ловите, в другом месте.- Ратуй поднялся на ноги.
        Комвзвода, что посветлее, попробовал рявкнуть:
        - За такие слова тебя…
        - Отставить,- приказал Рыжов. После его окрика посидели молча.
        Кольцо на той стороне реки стало сплошным заревом, теперь человеческие фигуры стали не видны, все смешались. Зато пламя в этой куче взвилось сильнее, увереннее, словно кто-то заранее припас керосина и теперь выплескивал его, не жалея.
        А Рыжов и сам не знал, что правильно, а что нет. Он поднялся, едва переставляя затекшие ноги, двинулся к коням, которые фыркали неподалеку.
        - Вот что я тебе скажу, дедушка, ты исчезай. И чтобы на хуторе твоем через пару дней никого не было.
        Ратуй рассмеялся, но так, словно у него в горле рыбная кость застряла.
        - А я и не сеял, так что уходить не жаль. Но… Двух дней мало. Дай две недели хоть.
        Рыжов мельком, и как можно внимательней в этой темноте, посмотрел на обоих комвзводов чона. Потом понял, эти-то по крайней мере на него не станут жаловаться. Если только другой кто из бойцов, но… На каждый роток не набросишь платок. Или это все же девчоночья поговорка? Фу ты, какая глупость в голову лезет!
        Неожиданно цыганистый повернулся к Рыжову.
        - Можно. Только ты уж там, в Москве, скажи, что сам тут командовал.
        - Скажу, куда ж я денусь.
        - И комиссарше своей скажи… - добавил второй.
        - Вы следите, чтобы у ребят языки не развязались.
        Цыган усмехнулся.
        - А кто поверит, если и начнет кто-то балакать у костра?
        Назад, в город, который оставался темным, тихим, словно затаился, поехали не строем. Рыжов с Раздвигиным приотстали. Раздвигин почему-то сидел в седле боком. Заметил, как на него смотрит Рыжов, и усмехнулся.
        - Я себе, командир, зад стер. Пока гонялись… не замечал. А сейчас неудобно.
        - Хорошо, что не жаловался,- буркнул Рыжов. Оказывается, не только ему в голову глупости лезли. И тут же спросил, чтобы не молчать: - Ты тоже о нем думаешь?
        - Пытаюсь понять, чего он был такой веселый все время? Чему улыбался?
        - У него раны заросли, как на собаке. Ведь не зря же так говорят?.. А таких все веселит. Может, по-звериному это… Они же ни боли, ни страха, ни сомнения не знают.
        Еще месяц назад Рыжов про сомнение не упомянул бы даже.
        - Ну, страх-то он, определенно, чувствовал,- отозвался Раздвигин.- Иначе, не сбежал бы. И не перевоплотился бы сейчас, на ущербе Луны.- Ехали дальше, уже первые дома на косогоре показались. Город их встречал, обещая успокоенность и размеренность жизни.- А думаю я еще вот о чем… - продолжил Раздвигин.- Ты что же, его на страх и ловил? Ему ведь ничего не стоило затаиться, переждать…
        - Кабы я знал, на что рассчитывать? Кабы хоть кто-то понимал и догадывался, что тут происходит на самом-то деле?- Рыжов приостановил коня, потому что вспомнил, что теперь его ожидало.- Ты вот что, Раздвигин, отчеты помоги мне толковые написать, чтобы нас и в желтый дом не отправили, и вообще все было тип-топ для начальства? Как, поможешь?
        А Раздвигин вдруг улыбнулся. Да так, что сразу стало ясно, честный это человек, и порядочный, не будет между ними недоверия или подозрительности, а будет, скорее всего, дружба и совместная работа. Если командиры там, в Москве поверят тому, что тут произошло. Ведь не могут же эти самые командиры оставить все без настоящего расследования, если такие вот штуки происходят на этом свете. Куда же денешься, если всякие вот… Колядники, оказывается, на самом деле существуют?
        - А для чего ты меня сюда притащил?- Вопросом на вопрос ответил Раздвигин.- Не за мои же кавалерийские достоинства?