Ночной патруль Олег Михайлович Блоцкий
        #
        Блоцкий Олег Михайлович
        Ночной патруль
        Олег Блоцкий
        Ночной патруль
        Лейтенант только-только пришел в батарею, а солдат отслужил в ней два года. Он был "дембелем" и считал последние предотъездные дни, старательно вымарывая их в небольшом календарике. Может, боец и уступил бы командиру взвода, вернул молодым деньги, которые отобрал для последних закупок. Но события разворачивались на глазах всего подразделения и "обуревший" дембель не только не пятился назад, но еще больше наглел, опустив левую руку в карман, а правой лениво почесывая голую грудь.
        Короче говоря, нашла коса на камень, и лейтенант не сдержался.
        Он выбросил правую руку вперед, метя солдату в подбородок. Дембель оказался на удивление проворным - постарался увернуться, дернулся, но неудачно. Железный кулак, скользнув по лицу, пришелся как раз на кадык.
        Дембеля бросило на взводного. Тот сделал шаг в сторону, и солдат рухнул на пол, захрипев и покрываясь потом. Кровь брызнула из носа и ушей. На раскрытых губах распустилась причудливым цветком розовая пена.
        Облепившие место стычки солдаты, минуту назад радостно перемигивавшиеся и строившие рожи, теперь топтались в нерешительности и вопросительно таращили глаза на командира.
        - Плащ-палатку, - скомандовал лейтенант, склоняясь к неподвижному телу.
        На брезент уложили полумертвого дембеля и бегом потащили в санчасть.
        Начальник штаба полка разъяренно мерил шагами кабинет и орал так, что тряслись стаканы на тарелочке возле графина.
        - Ты убить его мог, идиот! Ладно, вправили ему горло! А если перелом? Сил много? В горы корректировщиком ходи!
        - Да я...
        - Молчать! - рубанул кулаком по столу подполковник.
        Стаканы разом подскочили и покатились по полированной поверхности. Комбат - начальник лейтенанта - подлетел к столу, поймал стаканы, вернул их на место и замер рядом с лейтенантом, белым, как потолок в операционной, где достаточно долго оживляли дембеля.
        Начштаба вновь заметался по кабинету. Казалось, он набирает начальную скорость, чтобы, разогнавшись, головой выбить кондиционер и умчаться в голубое поднебесье.
        - Нет, я так больше не могу! Одних ублюдков из Союза присылают! В первом бате Храпов едва должность принял, как на чарс его потянуло. Нет, чтобы дураку у такого же бестолкового офицера наркоту попросить, так он солдату приказ отдает. Приказываю, мол, достать. Тот и достал - в особом отделе. Стукачом боец оказался - в школу КГБ поступать хочет. Плюсы себе набирает - стучит на офицеров, скотина. А Узгенов? Под обстрел раза два попал на заставе, понял, чем это пахнет, и ногу себе прострелил. Под дурака решил закосить - мол, осколком мины ранило. Теперь этот мордоворот своих подчиненных гробит. Что, сильный? - теснил лейтенанта в угол подполковник с искаженным лицом. - Сильный, да? Говори! Не молчи, Сигов!
        Лейтенант опустил глаза и сделал едва заметный шажок назад.
        - Никак нет, - промямлил он, не решаясь смотреть в глаза подполковнику.
        - Никак нет! - взвился начштаба. - А почему? Как? Сколько раз предупреждал: не умеете бить морды слонам - не беритесь. А если взялся, делай так, чтоб никто не видел, не знал. Этот же у всего полка на глазах! Ну ничего, - затряс желтым от никотина пальцем начштаба, - ты мне ответишь за это, паскуда! Партбилет на стол положишь, и из Афгана мы тебя вышибем, как этих дурачков - Храпова с Узгеновым. В Союзе будешь служить, а может, прямиком в народное хозяйство.
        Лейтенант побледнел.
        - Това... Товарищ подполковник! Я прошу, очень прошу, - забормотал Сигов, - ... моляю вас - не надо в Союз!
        - Что? Позора боишься? - вытянул губы трубочкой начштаба.
        - Не надо, товарищ подполковник. На самую опасную заставу переведите, в самые тяжелые колонны посылайте, но в Союз не надо. Стыдно в Союз, товарищ подполковник! - голос лейтенанта дрожал.
        - А солдата по харе бить не стыдно? - взвизгнул начштаба.
        Ругань и зубовный скрежет вновь обрушились на лейтенанта. Подполковник орал, широко раскрыв рот, и фанерные стены комнаты вибрировали. Начштаба бегал вокруг стола, и тот покачивался, припадая то на одну, то на другую сторону. Подполковник приближался к Сигову, подносил сжатый кулак и тыкал им в лицо лейтенанту.
        Сигов стоял, как изваяние, ни разу не шелохнулся, только часто хлопая глазами. Решил, наверное, перенести все, только бы остаться в Афгане.
        Когда начштаба, задыхаясь, стал чертить круги возле офицеров с меньшей скоростью, за дело принялся опытный, тертый капитан Горбунов. Его внезапно одолел кашель, и он поднес руку ко рту.
        Подполковник, громко дыша, схватил графин и стал хлебать воду прямо из горлышка.
        - Гхе, гхе, гхе, - вновь зашелся в кашле Горбунов.
        Запрокинувший голову подполковник скосил глаза. Комбат перехватил взгляд и тут же неторопливо начал.
        Слова его покатились медленно, спокойно, размеренно и даже чуточку скорбно.
        - Товарищ подполковник, Сигов, безусловно, идиот. Он запятнал честь батареи, всего полка, и прощения ему нет. Но, если разобраться, то Маркова убить мало. Отпетый негодяй, слово даю.
        Начштаба грохнул графин на стол и обреченно махнул рукой.
        - И ты туда - покрывать своего. Хороша компания, нечего сказать.
        - Никак нет, - возразил Горбунов. - Вы Маркова не знаете. Он у молодых деньги забирал. Сигов увидел, вмешался. Так этот подлец и бровью не повел. Деньги не отдал и еще куражиться начал: "Вы кто такой? Я в Афгане два года, а вы три недели", - повторил капитан и продолжил, как бы размышляя сам с собой. - За такие слова, по моему мнению, убивать надо. Что будет, если каждый бойчишка начнет считать свои заслуги? Да было бы что считать!? Паршивец в каких-то задрипанных колоннах побывал, на несколько операций сходил и мнит себя героем. Конечно, если бы там я оказался или кто-нибудь другой из офицеров батареи, подобных разговоров не было. А Сигов что? Опыта маловато. Вот и решил Марков над ним поиздеваться, при всех, замечу. Как после этого взводному работать? Подонок на дембель уйдет, а другие-то останутся. И что, тоже будут боевые считать?
        Подполковник вонзил взгляд в лейтенанта.
        - Так и было?
        Сигов вытянулся, кивнув.
        Начштаба дергал себя за ухо. Горбунов продолжал обволакивать его спокойной, вкрадчивой речью.
        - Не сдержался взводный. Так за это мы его накажем. Обязательно. Что так получилось - с кровью - это не по злобе. Сигов сам по себе парень хороший. Работает, как вол. Вышлем в Союз - кто придет? Сами знаете, сейчас там все волынят. Выдернуть кого-то - мертвое дело. Все тут же оказываются многодетными, больными, хромыми или такими покалеченными, что их в гроб пора паковать. А Сигов парень здоровый, - начштаба и капитан почти одновременно рассмеялись, - холостой. По дому не тоскует, голову всякой дурью не забивает - день-деньской, как белка в колесе, во все вникнуть пытается. Может, дадите ему испытательный срок, товарищ подполковник? Посмотрим. Если что не так - вышвырнем и дело с концом.
        Начштаба осклабился, обнажая передние потемневшие от постоянного курения зубы.
        - Баюн ты, Горбунов. Без мыла в задницу влезешь. Почему в замполиты не пошел?
        - Потому, что совесть до конца не потерял, - откровенно признался комбат.
        Подполковник, как и любой офицер, вкалывающий от раннего подъема и до глубокой ночи, не любил политработников. Он громко загоготал, откинувшись на спинку стула.
        Отсмеявшись, начштаба закурил и задумался.
        Сигов и Горбунов настороженно молчали. Лейтенант чувствовал, как холод обручем стягивает низ живота.
        Наконец, начштаба шевельнулся, завозил пальцем по бумагам, лежащим на столе. Палец уперся в какую-то строку. Подполковник медленно поднял голову. Взгляд напряженный и решительный. Глаза холодные.
        Сигов вытянулся по стойке смирно.
        - Вот что, Горбунов, - начштаба точно гвозди вколачивал в толстенную доску, - у Сигова есть шанс. Один. Послезавтра ночной патруль. Пусть заступит. Пусть службу понесет. Может, что-нибудь и выйдет.
        - Так точно, товарищ подполковник, - вспыхнул Сигов, - выйдет, не сомневайтесь!
        Но, напоровшись на колючие, ледяные глаза подполковника, лейтенант замолчал.
        Начштаба, усмирив взглядом Сигова, продолжил так, будто того и вовсе нет в кабинете.
        - Смотри, Горбунов, это его последний шанс. Патруль должен быть патрулем, а не мули-вули. Понял?
        - Так точно.
        Напускное равнодушие и скрытое лукавство комбата моментально испарились. Официально-серьезный капитан кивнул.
        - Идите.
        Офицеры отдали честь, повернулись, как положено, через левое плечо и вышли из кабинета.
        На ступеньках штаба, вытягивая трясущимися пальцами сигарету из пачки, протянутой капитаном, заглянул ему в лицо счастливый Сигов.
        - Комбат, не бойтесь, не подведу! Начштаба будет доволен!
        Горбунов посмотрел на счастливое, дурашливое лицо лейтенанта и грустно улыбнулся.
        - Колюха, Колюха! Не говори "хоп" раньше времени. В модуле обо всем потолкуем.
        В небольшой комнатушке комбата густо-сине от дыма. Кондиционер, захлебываясь, чихал и булькал, но не успевал даже разогнать по углам плавающие клубы дыма.
        На кровати под цветными фотографиями семьи лежал Горбунов. В ногах у него примостился старшина батареи - юркий, как сперматозоид (определение капитана), азербайджанец Тофик Юнусов. У изголовья на табурете - Сигов или, как теперь его называл комбат, - "Смерть дембелям".
        - Значит, Тоф, не судьба тебе попасть в патруль, - закончил рассказ о передрягах в штабе капитан.
        Юнусов понимающе взглянул на Сигова.
        - Ясна, командир. Нада так нада. Хотел себе магнитофон купить - потом сделаю. Умирай, но товарища спасай, - засмеялся Юнусов.
        Капитан перехватил затравленный, почти бессмысленный взгляд Сигова и вздохнул:
        - Человек ты здесь новый, Коля. Еще, считай, ничего не видел. Со временем все узнаешь. Давай лучше, как любит наш замполит говорить, ближе к телу. - Горбунов перевернулся на бок, оперся на руку головой. - На ночь по Кабулу от частей выставляются патрули. Не везде, конечно, а в определенных местах: возле госпиталей советских, около посольства, вокруг аэродрома и на крупных перекрестках в центре города. Вечером они заступают, а утром сменяются. Ночь для волка - особая пора. - Горбунов хмыкнул и схватился за подбородок. - В это время он и кормится. Мы тоже. Ночной патруль опасная вещь, но денежная. За ночь тысяч двадцать-сорок сделать можешь. Цифра эта тебе ничего не говорит, в местных деньгах ты еще не разобрался. Так вот, если твою зарплату за месяц взять и перевести в афошки, то получится... капитан запнулся, подсчитывая. Юнусов немедленно подсказал:
        - Шесть с половиной, командир.
        - Видишь, за ночь в среднем четыре получки сделаешь. Если повезет, расклад хороший будет, - капитан, как всякий уважающий себя офицер, играл в преферанс, - а то и больше. Способы разные. Примитивные, безусловно, однако надежные, не раз проверенные. Можешь бурбухайку тормознуть, можешь дуканчик распотрошить - это дело вкуса и возможностей. Подробности тебе Тоф объяснит.
        Прапорщик ободряюще похлопал тонкой ладонью Сигова по плечу:
        - Конэчна, объясню. Кое-что знаем, кое-что умеем.
        Все это время лейтенант ошалело моргал и пытался понять - разыгрывают его или нет.
        - Только не надо делать большие глаза, Сигов, - прибавил Горбунов, внимательно наблюдавший за лейтенантом. - Это единственный шанс. Другого нет и не будет. Думаешь, зря он тебя в ночной патруль посылает? Просто так? Да у него такса - десять тысяч. Заступаешь в патруль и шныряешь по городу. А потом отдаешь десятку. Все остальное, разумеется, твое. Надеюсь, понимаешь, что отстегнуть сейчас ты должен будешь все. Хорошо одно - начштаба мужик конкретный. Он в долгу не останется. Не получится - вылетишь в Союз. И там об тебя каждая сволочь ноги будет вытирать, - на полном серьезе пообещал комбат и перевернулся на живот, зашарив рукой под кроватью.
        Нашел и протянул Сигову банку пива.
        - Пей. Отойди немного. Тебе сегодня досталось.
        Сигов неумело потянул за колечко. Пена брызнула и уселась на рукав. Горбунов с Юнусовым переглянулись и беззлобно рассмеялись.
        - Ничэго, научится, - сказал Тофик, - я тоже раньше пива в банках не видел. В патруль будет ходить, в колоннах - ящиками-мащиками пить будет.
        Сигов сделал несколько вялых глотков и безвольно опустил плечи.
        - Не нравится? - удивился комбат. - Это с непривычки. Пройдет.
        - Нравится.
        - А что не пьешь?
        Сигов загнанно посмотрел на капитана.
        - Начальник штаба такой принципиальный. Как ему деньги отдавать? Он же меня за это под трибунал сразу!
        Комбат глянул на вспотевшего Сигова и махнул рукой.
        - Опять двадцать пять. Я ему про Фому, а он мне - про Ерему. Тоф, хоть ты объясни!
        - Э-э-э! - сдавленно, с хрипом вскрикнул азербайджанец. Лейтенант вздрогнул, испуганно посмотрел на Тофика. - Что объяснить? Что сказать? Начштаба все деньги носят. Он тоже дэмбэл, как Марков, - скоро замена. Пайса-майса начштаба во как нада, - прапорщик вонзил острый небрежно выбритый подбородок в потолок и провел напряженным ребром ладони по горлу. Принесешь ему - все будет. Не принесешь - ничего не будет. Тоф месяц назад командировка ездил - старый дедушка умер. Никто не отпускал. Не прямо родственник.
        - Не прямой, - поправил комбат, изучая лучистые трещины, паутинками разбежавшиеся по потолку.
        - Да, я и гаварю - не прямо. Так что? Принес Тоф начштаба двадцать тысяч и поэхал Саюз командировка. А ты гаварышь дэнги он нэ берет. Берет. Все берут! - озлился на Сигова Юнусов.
        - Хватит, Тоф, не добивай парня. Расслабься, - почти приказал комбат и засвистал какую-то простенькую, но популярную мелодию.
        Сигов попытался вспомнить ее, но так и не смог этого сделать.
        Юнусов принялся молча вылавливать сигарету из полупустой командирской пачки.
        От подобной правды Сигова мутило. Он согнулся, опустил голову на грудь и грел ладонями пустую, теплую жестянку. От бессчетного количества выкуренных сигарет голова трещала, дым выдавливал глаза из глазниц, и мысли были рваные, беспорядочные.
        Все молчали. В окне по-прежнему мелко трясся кондиционер. Было слышно, как за дверью, в коридоре, топали солдаты, спеша к умывальникам.
        - Пойми, - бесстрастно сказал Горбунов, все так же глядя вверх, - никто тебя никуда не заставит идти. Тоф пойдет - он давно просится, да очередь не подходила. Но поверь: не будет денег - вылетишь в Союз беспартийным и опозоренным. Задушат они тебя. С ответом не тороплю. Подумай, а к вечеру скажи. Не бойся - трусом тебя никто считать не будет. Решать - твое право.
        - А что решать? - спросил Сигов.
        По его горлу, изнутри, словно протянули рашпиль, и он закашлялся, задыхаясь, хватаясь за воротник куртки.
        Тофик принялся колотить лейтенанта по спине.
        - Что решать, - выдавил наконец Сигов, поворачивая покрасневшее лицо к комбату, - тут нечего решать. Пойду я.
        - Подумай.
        - Пойду! - банка треснула, сминаясь.
        - Ай, маладэц, - обрадовался Юнусов. - Главное - нэ бойсь! Всэ кагда-та что-та начинают.
        Горбунов сел.
        - В таком случае запомни - осечки быть не должно. Поймают наши - будешь сидеть в тюрьме.
        - Э-э-э! Кто поймаэт, камандир? Такие же. Будут приставать - падэлись. Не жадничай! - посоветовал Тофик Сигову.
        - Впрочем, я не слышал, чтобы кто-то из патрулей залетел на таком деле. Тоф тебя проинструктирует, и людей тебе дадим надежных, молчаливых.
        Горбунов потянулся. Кости весело хрустнули.
        - Ладно, Коля, отдыхай. Не бери в голову - все обойдется. Вижу, устал. Подкосила тебя правда-матка. Иди спать - легче станет, да и перед патрулем отдохнуть надо.
        Сигов кивнул головой, почему-то пожал руки Юнусову и Горбунову, а затем вышел.
        И забываясь в мягком отупляющем сне, проваливаясь в ватное забытье, шептал сам себе молодой лейтенант: "Я должен быть сильным, как комбат. Я должен им доказать.. "
        И заснул, стиснув зло зубы.
        Колонна из Газней рвалась к Кабулу.
        На покатой горе без единого деревца, врывшись в сухую землю, в серых неказистых четырехугольных домишках, закутавшись в маскировочные сети, стояла шестая застава десантуры. Она прикрывала дорогу, по которой стремительно неслись машины.
        Часовым на заставе они казались маленькими жучками. Темно-зеленые насекомые изо всех сил мчались вперед, да так скоро, что не было видно колотящих по земле ножек.
        "Уралы", "КамАЗы", "Газы", раздробленные бэтээрами и бээмпэ, напрягая все свои силы, стремились пройти кишлак Мухаммеддарра, а попросту Мухамедку, оторваться от нее, хищно присосавшуюся к дороге.
        Распущенные, хлопающие на ветру, выгоревшие, белые брезентовые тенты; черные, тонкие жала пулеметов, воткнутые в густую зелень справа.
        В одном из "КамАЗов" старшим машины - прапорщик Бочков.
        Еще задолго до Мухамедки поднял он боковое стекло с перекинутым через него толстенным бронежилетом и передернул затвор автомата. Поставил предохранитель на автоматический огонь и орал, как оглашенный.
        - Быстрее, Семен! Жми, жми, бача! Давай! Ходу!
        Глаза у Бочкова лихорадочно блестели, лицо перекосилось от страха.
        Голый до пояса водитель разгонял машину на четвертой скорости, давил ногой в тапочке на педаль газа. Стрелка, дрожа, перепрыгнула цифру 120. Семенов закусил нижнюю губу, вцепился глазами в дорогу.
        Вдоль нее - сгоревшие, искореженные остовы грузовиков; перевернутые или, точно присевшие на колени, с оторванными напрочь колесами, закопченные бронетранспортеры без пулеметов.
        Рядом с асфальтом, исполосованным следами огня, белыми кристалликами соли - мелкое битое стекло и россыпи тусклых гильз.
        Солдату вдруг подумалось, что выполз из зарослей огромный дракон, дохнул огненным смерчем на машины и застыли они, обезображенные, прерывая свой бег. А черные, обугленные полосы на самой дороге - следы шершавого языка дракона смерти, что живет в Мухамедке.
        Если кошмар при виде разбитой колонны вселял в солдат некий абстрактный ужас, то прапорщик попросту дрожал от реального страха, стискивая потными пальцами теплый металл автомата.
        Неделю назад он встретился с этим драконом и видел его смертельный оскал.
        Горели и взрывались машины. Люди выпрыгивали, выползали из них, скатывались на обочину.
        Пули свистели, визжали, скрежетали и роями носились над дорогой. Раскаленные осы рвали на части все, что попадалось им на пути. Впивались в броню, злобно отскакивали и вновь кидались в атаку. Насмерть укусить не получалось, и тогда на помощь осам из густых придорожных зарослей торопились маленькие смерчи - гранатометные выстрелы.
        Пламя, копоть, гарь...
        Мат, стоны, ярость...
        Бочков, распластавшись на земле за колесами "Урала", под его днищем, безостановочно садил из автомата в ощерившуюся зеленую чащобу. Автомат дрожал. Ствол постепенно становился синевато-сизым.
        В ушах давило, в голове звенело, а Бочков что-то бессвязно выкрикивал, стрелял и снова кричал, бросая молящие взгляды направо. Там отчаянные парни на боевой машине пехоты, вроде бы и не замечая огненно-свинцовых волн, которые часто и упруго накатывались на них, пытались столкнуть с дороги пылающие машины и освободить путь застрявшей в ловушке колонне.
        Деревья и заросли кустарников - логово дракона - становились реже. Наконец они окончательно исчезли. Справа пошла безжизненная мертвая равнина с редкими опухолями холмов.
        Бочков захохотал, дернул предохранитель вверх и опустил стекло. Густые теплые потоки воздуха загуляли по кабине.
        Прапорщик высунул потное блестящее лицо в окно и три раза сплюнул. Слюны не хватило - горло пересохло, и Бочков закашлялся. Потом откинулся на дерматиновое сиденье, достал сигареты и долго взахлеб радостно матерился. Кровавого цвета пачка "Примы" дрожала в его руке.
        - Что, Семен, скоро водовку будем пить и женщин гладить?
        Прапорщик прикурил сразу две сигареты, одну воткнул в зубы водителю.
        - Что молчишь?
        - Не пью, поэтому и молчу.
        Бочков даже взвизгнул.
        - Знаю, где вы бражку гоните. Ничего, как созреет - так и конфискую. Но ты не расстроишься? Ведь не пьешь, да? - съехидничал Бочков и затараторил: А я вот - выпью. После такой, братан, дороги очень даже полезно. В прошлый раз страху здесь натерпелся! Как начали долбить душары, так думал - все, не вылезем. Точно ужака под колесами ползал. Сейчас на машины смотрел вспоминал, а сердце в самой глотке колотилось. Веришь, нет?
        Семенов мотнул стриженой головой. Сам он в той колонне не был, но видел вернувшихся ребят и слышал их сбивчивые рассказы. Ходка, в самом деле, была страшная: семеро убитых и пятнадцать раненых.
        - Теперь, Семен, к инфекции. Там наше место, - обмякал все больше прапорщик. - Отменная стоянка! Забор, а за ним в модулях сто баб - бесхозные и на любой вкус. Ой, есть там у меня одна. - Бочков сладко зачмокал губами. - Королева красоты.
        Солдат с сомнением взглянул на маленького, круглого Бочкова. Прапорщик этого не заметил.
        - В прошлый раз, когда уезжал, так расстроилась, так расстроилась. Места себе не находила! Чуть не плакала. Ничего - сейчас она будет рыдать от восторга.
        Бочков залихватски подмигнул водителю и мечтательно замолчал. Выражение лица становилось сладостным.
        Колонна остановилась на пустыре слева от инфекционного госпиталя. Еще не успели опасть на землю клубы поднятой колесами пыли, как к машинам со всех сторон кинулись афганцы. Здесь, впрочем, как и на другой стоянке Теплом Стане, они имели свой интерес.
        По ценам гораздо ниже, чем на кабульских базарах, где можно было достать абсолютно все, торговцы скупали в приходящих советских колоннах ходовой и дефицитный товар: теплое нательное белье, матрасы, кровати, запчасти для машин, ящики говяжьей тушенки, топливо, муку, сгущенку, радиостанции, сахар, мешки риса, бушлаты и оружие, если находились смельчаки, которые отваживались его именно здесь продавать. Затем с большой выгодой афганцы все это перепродавали.
        К Бочкову подскочил невысокий черноволосый парень в широченных штанах и длинной, как платье, рубахе. Он схватил прапорщика за руку и радостно затряс.
        - Здравствуй, командор! Что привез? Товар есть? Давай! Беру!
        - Э, Толик, - попытался вырвать руку из немытой ладони Бочков, - завтра приходи. Некогда сейчас - к ханум иду. Понял, да?
        - Другому товар отдаешь? - испугался афганец и не только не выпустил руки прапорщика, а еще сильнее сжал ее.
        - Да нет. Тебе отдам. Как всегда. Товар есть - два кондиционера, один тент камазовский, три палатки. Все новое - муха не сидела.
        - Давай! Давай! Сейчас беру! - торопил афганец.
        - Ну ты и бестолковый, - разозлился Бочков и высвободил наконец руку, завтра приходи. С деньгами.
        - Не обманешь, командор?
        Бочков достал чеки из кармана и помахал ими.
        - К ханум тороплюсь. Водка нужна. Понял?
        Услышав о водке, парень тут же поверил прапорщику и потянулся к деньгам.
        - Сколько?
        - Две большие.
        Афганец мгновенно исчез, растворяясь среди машин и снующих вокруг солдат. Появился он так же внезапно, достав из-за пазухи бутылки.
        - Только мне, командор, товар отдашь, - крикнул он напоследок, устремляясь в глубь колонны.
        Бочков стал готовиться к походу в гости. Он достал из пакета новую, аккуратно сложенную форму и прямо у машины, демонстрируя синие солдатские трусы, переоделся.
        Затем в ход пошли гуталин, щетка и бархотка. Прапорщик долго пыхтел, возился и громко чертыхался. Через некоторое время туфли сияли.
        Бочков сгонял водителя за теплой водой и принялся тщательно скрести щеки и подбородок безопасной бритвой. Все из того же волшебного пакета он извлек белое вафельное полотенце: в середине оказался одеколон. Прапорщик закрыл глаза и принялся колотить по щекам ладонью, щедро поливая ее остропахнущей жидкостью.
        Семенов сидел возле машины, курил и зачарованно водил глазами за суетящимся Бочковым.
        Наконец прапорщик вскочил на подножку машины и заглянул в зеркало. Потом осторожно ступил на землю, чтобы не запылить туфли, и одарил солдата улыбкой: "Главное, Семен, в нашем деле - обхождение. Запомни, бача, женщины от этого теряют сознание и сразу падают на кровать. Особенно здесь. Любят они культуру".
        "Культуру, - ехидно подумал водитель, ухмыляясь. - Деньги они любят поэтому и валятся, как подкошенные".
        По рассказам более опытных ребят знал Семенов цены на многих госпитальных телок, которых они между собой называли - "чекистками".
        Реденькие бровки Бочкова стянулись к переносице.
        - Нечего лыбиться! Уйду - чтобы порядок был. Машину подгонишь к злобинской, состыкуешь задницами впритирку и всю ночь - сторожить. Пропадет что-нибудь - значит ты, собака, продал. Голову оторву! За оружием смотри. Если что - убью!
        Перед лицом солдата заплясал кулак, резко отдававший одеколоном.
        Водитель поскучнел - Бочков был скор на расправу и имел тяжелую руку.
        А к прапорщику после такого дружеского совета вернулось отличное настроение. Губы растянулись в улыбке, и он похлопал Семенова по острому, худому плечу.
        - Служи, сынок, как дед служил, а дед на службу хрен ложил. Жди утром.
        Бочков схватил крепкий полиэтиленовый пакет, где кроме водки лежал какой-то аккуратненький сверточек, перевязанный чуть ли не алой кокетливой ленточкой, и рысью заспешил в "инфекционку".
        Появился прапорщик значительно раньше названного срока. Еще во всю гремели магнитофоны в госпитале, где гуляла добрая половина колонны. Видимо, не у одного Бочкова была там своя "королева красоты".
        Прапорщик шел, спотыкаясь, не разбирая дороги, и злобно ругался.
        С трудом он заполз в кабину. Семенов включил свет и обомлел. Лицо Бочкова - сплошь свежайшие ссадины и царапины. Из толстенной вывороченной губы сочилась кровь. Куртка в нескольких местах разорвана. Спереди - темные крупные пятна, спина в пыли и грязи. Судя по всему, кто-то очень долго валтузил прапорщика и катал его по земле. Причем ногами.
        - Твою мать, твою мать, - упрямо произносил Бочков, то и дело поднося разбитые руки к лицу. - Твою мать, обезьяна джелалабадская.
        Семенов схватил котелок и вывалился из кабины.
        - Твою мать в три погибели, шлюха подзаборная, - как заведенный, продолжал заклинать Бочков.
        Возле него озабоченно суетился водитель. Опускал кусочек марли в теплую воду. Потом, закусив губу, осторожненько, слегка прикасаясь, водил им по лицу и рукам Бочкова, стирая засохшую корочку.
        Пьяный прапорщик, как малое дитя, послушно поворачивался в руках Семенова и все твердил.
        - Мать твою так, блядь кабульская.
        Наконец солдат закончил. Оторвал кусочек марли побольше, окунул в котелок и протянул прапорщику.
        - К губе приложите. Поможет.
        - Сигарету и выключи свет, - простонал Бочков.
        Мир раздвинулся и замелькал разноцветными всполохами на аэродроме, переливаясь бесчисленными огоньками далекого города.
        В кабине, искрясь, рдели красные точечки. Они то исчезали, то появлялись вновь.
        - Козлы! Гады полосатые! - вспыхнул Бочков.
        - Кто?
        Прапорщика прорвало, и он закричал, давясь словами.
        - Десантура - козлы! Змеи полосатые, которые за аэродромом стоят. У-у-у, гады! Сижу, значит, выпиваю культурненько, а тут они вдвоем вваливаются. Я им и говорю:
        - Давайте, мужики, завтра увидимся. Вы, наверное, адресом ошиблись.
        А шлюха как заверещит:
        - Не уходите! Оставайтесь! Это он адресом ошибся!
        - Это я ошибся!? - заревел Бочков и грохнул кулаком по панели. - Ох, хотел я этой стерве в морду съездить, да бугаи навалились. Здоровые сволочи! - прапорщик надолго замолчал, а потом начал бессвязно бормотать: но... короче... обман... получился... здесь.
        Бочков затих, уронил голову на грудь и шумно задышал, постепенно выравнивая дыхание.
        По кабине густо плыл запах перегара. Семенов морщился и хватал воздух ртом.
        Музыка за забором, сложенным из бетонных плит, стихала. На аэродроме гудели, взлетая и заходя на посадку, самолеты, нервно мигая красно-желтыми фонарями.
        От "инфекции" к уснувшим машинам торопливо скользнуло несколько теней. Солдаты спешили обратно.
        Бочков сопел, шлепал губами, постанывал и беспокойно ворочался на сиденье.
        Подбородок у Семенова пополз вниз. Солдат начал засыпать, когда прапорщик охнул, распрямился и вцепился ему в руку.
        - Семен, ты?
        - Я!
        - Заводи!!!
        - ???
        - Заводи! На Теплый Стан рванем. Давай! Живет там одна безотказная - в любое время дня и ночи.
        - Товарищ пра...
        Бочков разжал пальцы и снизу-вверх двинул рукой. Клацнули зубы, голова солдата откинулась назад.
        - Быстрее, - зверел прапорщик, - не то я...
        Машина тронулась.
        - Фары будешь включать, когда скажу. За водкой еще заедем, - словно в лихорадке трясся Бочков и жадно тянул воду из фляги.
        Глубокой ночью патрульный бэтээр снялся с поста и пошел к Теплому Стану. Опытный водитель фар не включал. С двух сторон наползали на дорогу квадраты глиняных дувалов. Кое-где лениво побрехивали бездомные собаки.
        С гор, окружающих Кабул, трассеры вычерчивали разноцветные пунктиры. Стрельбы слышно не было. Казалось, что светлячки перелетают со склона на склон, останавливаясь на время, чтобы передохнуть.
        Сигов сидел наверху и зябко поводил плечами. Холодало. Рядовой Рамишвили, который был рядом, участливо прошептал:
        - Сейчас. Место тихое. Дукан далеко от домов.
        Бронетранспортер свернул налево. Механик-водитель сбросил газ, и машина беззвучно покатилась по асфальту.
        Бэтээр впритирку остановился возле длинного металлического контейнера. В таких по железным дорогам в трюмах судов перевозят грузы. Смекалистые афганцы приспособили их под магазинчики.
        Солдаты схватили плащ-палатку, мягко сползли на землю и завозились возле замка. Дверь приоткрылась.
        Сигов сидел на холодной броне. Затылок сдавило. Курить хотелось до умопомрачения. Лейтенант, пересиливая себя, спрыгнул на землю и заглянул в контейнер. Вспыхивал тоненький вороватый лучик. Солдаты накидывались на пестрые целлофановые пакеты, которые стопками высились на стеллажах, и швыряли их на брезент.
        - Скоро?
        - Есть товар! Есть! - радостно ответил Рамишвили.
        Сигов насторожился - где-то вдалеке зашумел мотор. Сердце начало цепляться за ребра. Лейтенант вскарабкался на бронетранспортер и сунул голову в люк.
        - Бойко, послушай! Кажется, едет кто-то.
        Солдат вынырнул из машины, наставил ухо.
        - Точно. В нашу сторону.
        Механик-водитель тонко и длинно свистнул. Из контейнера выглянул Рамишвили.
        - Шухер! Едет кто-то. Сматываемся! - выпалил Бойко, юркнул вниз и стал запускать двигатели.
        Солдаты выскочили из дукана, выволокли тюк и начали втягивать его на машину.
        Сигов сжимал и разжимал пальцы. Машина шла в их направлении.
        - Сейчас налево, - приказал Бочков. - Фары вруби, дубина. Через пятьсот метров справа - дувал. Там Ахметка живет. Бухала у него - море!
        Голубоватые конусы выжрали тьму перед машиной. В них - продолговатая темно-красная коробка контейнера, а рядом - бронетранспортер. Номер закрыт ящиками. Но рядышком - не спрятанная эмблемка, парашютик с самолетиками. Человек в бушлате напряженно смотрит в их сторону, козырьком держа ладонь над глазами.
        - Десантура! - завизжал Бочков, схватил автомат, сбросил предохранитель и высунул ствол в окно. - Гони, Семен, гони! Обороты! Ща я этим козлам покажу, чтобы помнили долго, суки полосатые!
        - Мимо пройдет, - донесся голос Бойко снизу. - Это наши, шурави. Шарятся по городу просто так. Нажрались и катаются. А может, за водкой к Ахметке едут. Только он ее здесь даже ночью продает.
        У Сигова чуточку отлегло от сердца, но из кабины "КамАЗа" внезапно ударила по бронетранспортеру густая прицельная очередь.
        Лейтенант упал на землю и застонал.
        Машина промчалась рядом, растворяясь во тьме.
        Солдаты подбежали к Сигову. Он молчал. Рамишвили с разгона упал возле него на колени. Фонарик выплюнул белое пятнышко света.
        Лейтенант лежал на спине. Глаза недоуменно распахнуты. На левой стороне груди чернели и наливались округлые пятна. Пальцы сжаты в кулак. Правая нога подвернута.
        Рамишвили медленно приподнялся.
        - Биджебо! Чвени камандира моклес! - цепенея, проговорил он.
        Первым опомнился Бойко.
        - Плащ-палатку сюда и в госпиталь! Скажем, душары наш пост обстреляли, вот он и погиб!
        Через несколько месяцев в батарею на имя командира пришло письмо.
        Округлый, ровный детский почерк.
        "Наш пионерский отряд... Сигов Николай Иванович... Борется за право... Гордимся выпускником школы... Воин-интернационалист... рассказать о последнем бое героя... Собираем деньги на памятник... шефство над родителями героя-офицера... Создаем музей... будем достойны имени..."
        Горбунов, прочитав письмо, вызвал замполита.
        - Слышь, - сказал капитан, морщась, - ответить надо. Только ты уж там подвиг хороший придумай, чтобы прямо на героя тянул. Выдумай что-нибудь или из книги какой-нибудь, что про войну, спиши.
        А про себя комбат подумал: "Хороший был парень Колюха, да карта не так легла".
        Капитан по-прежнему играл в преферанс.