О бедном вампире замолвите слово Ирина Боброва
        # В Королевстве Объединенных Шабашей и так беда за бедой, а тут новая напасть: эпидемия осиновой болезни! В столь сложное время вампир Кирпачек фон Гнорь работает в больнице. Рискуя попасть под копыта, он помогает вырезать аппендикс кентавру; лечит от чесночной зависимости троллей и оборотней; обрезает крылья юному демону, в час пик угодившему под многоместную метлу. Поневоле он начинает воспринимать все с юмором - даже эльфийского парня, предложившего ему руку и сердце. На фоне бесконечных стрессов и переутомления вампиру начинает мерещиться мифическое существо - человек. Как бороться с аномальным гостем, о котором и рассказать-то никому нельзя - примут за сумасшедшего! Кирпачек перепробовал все способы борьбы, но монстр оказался на удивление настырным и категорически отказывается покидать шифоньер законопослушного и трезвомыслящего вампира…
        Ирина Боброва
        О бедном вампире замолвите слово
        Пролог
        Где-то
        Резидент удивился срочному вызову: с тех пор как ему вот так, внепланово, назначали встречу, минуло много веков. Это шло вразрез со всеми правилами: обычно сеанс связи проходил во время сна и случайные свидетели бормотание спящего не воспринимали всерьез. Хорошо, что в этот момент его носитель был один в помещении, иначе пришлось бы туго. Попробуй объяснить окружающим, что он говорил со своим отражением в стекле книжного шкафа по высочайшему повелению, а вовсе не сошел с ума. Летящих гусей и поехавшую крышу не приветствовали ни в одном измерении. Случись кому-нибудь заглянуть в кабинет номер тринадцать, графу пришлось бы срочно менять тело, а пока предыдущее живет и здравствует, покинуть его проблематично. У графа уже случались подобные ситуации. Он вспомнил, сколько приложил усилий, чтобы избавиться от человека: навести на него такой морок, чтобы тот шагнул в пропасть, искренне веря, что видит перед собой прочный мост. Но было бы о чем сожалеть! Если только о том, что следующий носитель подвернулся не скоро и несколько веков прошло в бесплотных скитаниях…
        Граф сам вызвался вести опасную жизнь в другом измерении и теперь, по прошествии веков, похвастаться правильностью выбора не мог. Покривил бы душой, заявив, что на чужбине живется лучше, чем дома.
        Хотя были определенные прелести в жутком кошмаре, который здесь называли жизнью. Например, обостренные вкусовые ощущения. Или секс. Еще ему нравилось хорошо пропарить тело носителя в бане и посмаковать его расслабленное состояние. Да, в родовом замке Королевства Объединенных Шабашей он и не подозревал об этих приятных мелочах. Поэтому и принял предложение Его Величества стать резидентом в другом мире. В случае необходимости, когда угроза голодной смерти станет делом свершившимся, сюда будет переселена большая часть народа. Прельстился перспективой стать вице-королем новой колонии. «Каким же тогда был глупцом», - подумалось графу. Будь он сейчас дома, в Королевстве, имел бы гораздо, гораздо больше.
        Резидент усмехнулся, но тут же придал лицу выражение горячего интереса и посмотрел в потемневшее стекло книжного шкафа, ожидая, пока шеф заговорит. Графу всегда казалось, что начальнику нравится напустить загадочности и помучить агента. Видимо, он считал, что так держит подчиненного в узде. Граф уже давно не злился по этому поводу, хотя, теряя время, порой испытывал раздражение. Наконец шеф заговорил:
        - Приветствую вас, граф.
        - Здравствуйте. Чем могу быть полезен?
        - Давайте перейдем сразу к делу, нет времени на этикет и расшаркивания. Мы обнаружили новый канал поставки наркотиков.
        - Откуда он мог появиться? - хмыкнул резидент. - Вы контролируете все порталы.
        - Тем не менее наркотики поступают на рынок, минуя наших дилеров. В три раза упала цена на чеснок, пропущенная через крест вода стала общедоступной, и, больше того,
        - на рынке появились розы!
        - Действительно, проблема серьезная. Запах роз вызывает стойкую зависимость у всех без исключения. Но чем могу помочь я?
        - Новый портал мы нашли. Он находится в доме на улице Лилитской. Я отрядил барона Пурыкла для наблюдений. Пока не удалось поймать наркодилеров за руку, но в ближайшее время к ним будет внедрен наш агент. То же потребуется от вас - наблюдать. Мы думаем, как закрыть портал, но пока не нашли способа сделать это. Все попытки снести дом срывались по разным причинам, перечислять которые не имеет смысла. Что у вас расположено по этому адресу?
        Граф, пожав плечами, ответил:
        - То же самое, шеф, старая развалюха. Вообще-то домишко давно должен был рассыпаться по бревнышку, однако вопреки времени и законам физики и назло разрушительным явлениям природы он почему-то стоит. Недавнее землетрясение вызвало отслоение штукатурки в одной из комнат - и все. Я видел, как закладывали фундамент этого дома в тысяча девятьсот пятом году. Купец Морозов расстарался. Место для будущего жилища выбрал красивое - на берегу зеркального пруда, окруженного кокетками-березами. Тогда, шеф, еще была березовая роща. И пруд тоже. Знаете, я сейчас с трудом верю, что каких-то сто с хвостиком лет назад вокруг стояли белоствольные красавицы. Мне нравилось здесь бывать. Специально приходил полюбоваться на отражения гибких, увешанных сережками ветвей в водной глади и в сверкавших чистотой окнах дома. - Граф бросил взгляд в окно и брезгливо поморщился: сквозь грязные, в пятнах краски стекла маячил одинокий тополь, под ним виднелись развалы мусора, напротив - девятиэтажка. - Позвольте спросить, шеф, а почему вы не снесете этот рассадник зла? Сразу решились бы все проблемы. С вашей стороны уж точно.
        - Неоднократно пытались, но дом будто заговоренный - всякий раз снос срывался по самым невероятным причинам. - Абонент немного помолчал и задумчиво произнес: - Мне кажется, что тут все дело в портале, это он держит материальную форму того места, в котором незримо существует…
        Собеседники замолчали, каждый перебирал в уме информацию.
        - Агента внедрить немедленно! - Начальник встал, дав понять, что сеанс связи близится к концу. - Со своей стороны мы сделаем все, чтобы восстановить перегородку между мирами. Вы можете рассчитывать на любую помощь.
        - Агент будет. Точнее - уже есть, - ответил резидент, не вдаваясь в подробности. - Утечка драгоценных камней давно мной замечена. Кое-кто на нашей стороне очень разбогател, организовав сбыт. Однако помощь будет кстати: потребуется затравка, чтобы привлечь внимание местных правоохранительных органов. Организуйте парочку крупных рубинов, немного изумрудов - на ваше усмотрение, шеф.
        - Что будете делать с носителем, резидент? Он не вспомнит о сеансе?
        - Нет, воспоминания уже стерты. Он сейчас видит себя в другом городе, на набережной. Будто сидит на скамье и не понимает, как там оказался. Потом ему долго придется искать объяснения инциденту, сомневаться в собственном здравом уме и душевном здоровье, но мне даже забавно это смятение. Люблю наблюдать за мыслительным процессом столь примитивного создания, хотя и признаю, что этот носитель гораздо способнее предыдущего в умственном плане. Прощайте, шеф.
        - Прощайте.
        Стекло шкафа перед застывшим в неудобной позе человеком посветлело, принимая обычный вид. Человек вздрогнул и мутным взглядом посмотрел вокруг, не понимая, как оказался в этом месте. Узнав кабинет, с облегчением вздохнул, открыл дверцы шкафа, провел кончиками пальцев по книжным переплетам. Затем глянул в окно и растерялся: он только что вошел в кабинет и, как ему помнится, было раннее утро. Настенные часы остановились - стрелки показывали семь тридцать. Мужчина прижался лбом к стеклянным дверцам, отказываясь верить, что на улице глубокая ночь. В дверь забарабанили. Человек вздрогнул, но не сдвинулся с места.
        - Говорю тебе, нет его и целый день не было, - произнес с той стороны знакомый голос. - Я три раза забегал, кабинет закрыт. Заходил к Пушкину в мастерскую, тот сказал, что ключи у Дальского, а его нет на месте. А свет в кабинете весь день горит. Наверное, забыли выключить.
        - Так что стоим? Пошли в мастерскую. Сашка-то на месте, у него и заночуем.
        Голоса стихли. Ночные гости, тихо переговариваясь, ушли. Хозяин кабинета, чувствуя, что произошло что-то необъяснимое, снял очки, протер их полой рубахи, снова водрузил на нос. Зачем-то щелкнул выключателем, погасив свет. Подошел к столу, нащупал спички, чиркнул. Язычок огня затрепетал на сквозняке, и он поторопился поднести спичку к фитилю парафиновой свечи. Живой огонь наполнил комнату почти домашним уютом. Человек налил в стакан немного воды, выпил маленькими глотками, остатки плеснул в ладонь и смочил горячий лоб. Сел в кресло, вытянул ноги, расслабился. Потом посмотрел на пламя свечи, улыбнулся, но растерянность во взгляде осталась.
        Глава 1
        Здесь
        Старенький паровозик, одолевая подъемы, вспоминал, бывает ли какое-то другое, более резвое движение. Не смазанные колеса надрывно скрипели. Ветеран железнодорожного транспорта на поворотах опасно кренился: казалось, еще чуть-чуть и он сойдет с рельсов. Вагон, который тащило это механическое чудовище, давно заработал себе место в музее и напоминал теплушку времен Главной войны.
        Внутри вагона тесно - пассажиры лежали по трое на полках, сидели на полу, занимали даже багажные места. Неудивительно, ведь поезд «Гдетосарайск - Чертокуличинск - Запределово» ходил очень редко.
        Остановок в этом краю он делал немного: небольшие, в два-три дома, хуторки не нуждались в «услугах» железной дороги. Жизнь там текла медленно, каждый день начинался одинаково и заканчивался так же, как тысячи прошедших дней. Селяне, как правило, не отрывались от занятий, позволявших выжить, и по сторонам не смотрели. Да и паровозик ходил редко. Настолько редко, что в одной из деревенек, каких у железки было немного, ребенок, услышав сиплый гудок и новые для себя звуки, кинулся посмотреть, а что же это там такое случилось. Он так торопился, боясь проглядеть интересное зрелище, что пару раз упал, запутавшись в длинной рубашечке. Мать, стуча копытами, бросилась за ним. Она схватила малыша за руку и хотела уже оттащить подальше от опасного места, но, увидев, как в восхищении сузились зрачки сына, как от удивления открылся его маленький ротик, решила дать мальчишке возможность хорошенько рассмотреть паровоз. Малыш, почесывая едва прорезавшиеся рожки, спросил:
        - Мама, мама, а это дракон из прошлого?
        Он впервые увидел это железнодорожное ископаемое.
        - Да, милый, - ответила запыхавшаяся мать.
        Она достала из кармана серого рабочего халата большой платок, промокнула мокрое лицо, вытерла пот с пятачка и шумно высморкалась.
        - А куда он ползет? Назад, в прошлое?
        - Нет, сынок, - сказала женщина, засунув тряпицу назад, в карман, - вперед, в наше темное будущее.
        Забивать ребенку голову информацией о том, что такое транспорт и что где-то параллельно с ними существует цивилизация, она не стала. Цивилизация страдает частичным склерозом и о таких драконьих углах, как ее родная деревня, не вспоминает. Транспорт же вскоре не будет тащить вагон по ржавым рельсам, потому что эту поездку вряд ли переживет. Паровозик напоминал женщине перезревшее кентервильское порося, которое почему-то забыли вовремя пустить под нож, а вагончик очень смахивал на их старый фургон.
        В вагоне давно смолкли разговоры. Ночную тишину нарушали только стук колес, храп и сопенье. Нашумевшись и наругавшись, пассажиры устали и теперь спали кто где. Только один из них, несмотря на поздний час, бодрствовал. Он расположился у двери в тамбур, на откидном сиденье. Пользуясь тем, что движение в вагоне на какое-то время прекратилось, пассажир откинулся, прислонившись спиной к заляпанному стеклу, и вытянул стройные длинные ноги поперек прохода.
        Путешественник выглядел так молодо, что можно было без труда определить его возраст: слегка за триста. Он обладал редкой правильностью черт, какую можно встретить на иконных ликах в церквах Святого Дракулы или в костелах Великомучеников Зомби. Такими бывают лица тех, кого миновали соблазны и искушения, кто благополучно избежал развращающего влияния города. Сторонний наблюдатель, едва взглянув, сразу бы угадал в путнике аристократа, выросшего в глубокой провинции. Даже обучение в престижном университете не оставило отпечатка на безмятежности его взгляда.
        Пассажир отличался небывалой красотой: большие бордовые глаза обрамлены длинными лиловыми ресницами, нос тонкий и прямой с хищно раздутыми ноздрями. Губы сочного синего цвета складывались в неотразимую улыбку, а клыки подчеркивали изящество линии рта. Чистая тонкая кожа благородного голубоватого оттенка будто светилась изнутри. Изящные ухоженные руки красивой формы, пальцы без трещин и заусенцев. Острые, красивой формы когти всего на пару сантиметров выглядывали из подушечек пальцев. Такие руки обычно бывают у тех, кому никогда не приходилось заниматься сельским хозяйством.
        Одет молодой вампир был со вкусом. Куртка, согласно последним веяниям моды с прорехами и заплатками, потертая на плечах и локтях, была сшита из свиной шкуры. Рубашка из простой серой паутины смотрелась дорого. Вышивка на воротнике и манжетах была сделана нитками из обычной дурной крапивы, но вручную. Узор тонкий, с использованием бусинок из искусственной глины. Брюки тщательно отутюженные, без морщинок и складок, но если внимательно приглядеться, то в нескольких местах виднелась штопка. Пассажир изменил позу, положив ногу на ногу, и засмотрелся на штиблеты - модельные, лакированные, с загнутыми вверх носами. В целом, костюм смотрелся прилично. Чувствовалось, что юноша любит и умеет носить дорогие вещи, однако видно, что и одежда, и ультрамодные штиблеты куплены не в престижных бутиках, а на распродажах.
        Юношу звали Кирпачек фон Гнорь, а друзья и родственники называли его Кирпом. В невероятно далеком будущем ему предстояло стать шестым графом фон Гнорем. Но на наследный титул виконт фон Гнорь мог претендовать только в том случае, если его папаша подхватит инфекцию, попадет под поезд или на бессмертного родителя рухнет западная башня родового замка, размазав старика на сотни не подлежащих воссоединению кусочков. Самому Кирпу титул нужен был точно так же, как несчастному паровозику, надсадно пыхтевшему на подъемах и трусливо скулящему на спусках, еще пара-тройка переполненных вагонов. Слава Дракуле, что папочка Кирпа здоров, как те кентервильские порося, разведением которых достойный граф занимался много столетий. Чертокуличинская область оказалась единственным местом в Королевстве Объединенных Шабашей, где эти привередливые животные не только обитали, а еще и плодились и размножались.
        Семейство фон Гнорей по общепринятым меркам жило небогато, но и не бедствовало. Одним словом, концы с концами сводили. Да и жизнь в глубокой провинции не так дорога, как в областном центре, не говоря уж о столице Королевства. Животноводство приносило стабильный доход, и, учитывая продолжительность жизни вампиров, обвинять папочку Кирпа в прижимистости не стоило. Кто предугадает, сколько столетий продержится спрос на копченые уши порося и как долго останется в моде кентервильская кожа? А семья большая: у четы фон Гнорей кроме Кирпачека было еще два сына и две дочери. Да и замок нужно постоянно поддерживать в надлежащем виде. Хотя в этом старинном родовом гнезде имелись такие уголки, куда не стоило и носа совать: там могла рухнуть балка или обвалиться кусок тины. Тиной в глубокой древности штукатурили стены и потолки. Пращур Кирпачека, первый граф фон Гнорь, распорядился построить замок на века, предполагая, что сам будет жить в нем много тысяч лет.
        Тот, первый, граф первым и погиб. На охоте его порося споткнулось, и вылетевший из седла аристократ угодил прямиком в пасть йети, превратившись из охотника в добычу. Хищные йети особенно опасны весной, в самом начале охотничьего сезона. Многие сломали себе шею, пытаясь разбогатеть, и, хотя шкуры этих животных стоили бешеных денег, любителей ценного меха можно было пересчитать по пальцам.
        Следующие четыре графа тоже стали жертвами разных несчастных случаев, едва успев оставить после себя потомство. Больше сорока - пятидесяти сотен лет не прожил ни один фон Гнорь. В окрестных селениях перешептывались, будто ангелы преследуют благородное семейство.
        Пятый носитель титула оказался предусмотрительней своих предков: он обратился к местной знахарке, и ведьма Сатутра сняла родовое проклятие, заодно освободив Кирстена фон Гноря от остатков состояния. Однако граф ни разу не пожалел о потраченных деньгах, вот уже пятьсот тысяч лет испытывая к Сатутре сердечную благодарность. Ведьма прочно обосновалась в родовом гнезде графа и ни в чем не знала отказа. Настоятель церкви Святого Дракулы тихо шипел по этому поводу, но от бурных протестов воздерживался.
        Церковь находилась на территории замка и тоже существовала на деньги семьи фон Гнорей. Преподобный Лудц отрывался на проповедях, порицая знахарство. При встрече с Сатутрой он непременно заводил душеспасительную беседу, обычно переходившую в громкий скандал, а порой и в драку. Как правило, победа оставалась за ведьмой: священник сворачивал дискуссию и обращался в бегство, утирая разбитый нос.
        Кирпачек улыбался, вспоминая все это. Ему хотелось скорее оказаться дома, войти под родные своды, увидеть и обнять близких. Он то и дело подносил руку к карману куртки, поглаживая лежащую там книжицу. Черный диплом! Юноша представлял, с какой гордостью сообщит родителям об окончании медицинского факультета университета имени Франкенштейна, и не абы как, а с отличием! Находился университет в городе Гдетосарайске, считавшемся в провинциальном захолустье, которым, по сути, являлся весь Кентервильский край, чем-то вроде мегаполиса.
        Поступить в столь достойное заведение было невероятно трудно, закончить его - еще труднее. Выпускники прощались с альма-матер с сожалением и в то же время с радостью. Кирпачек вспомнил, с каким трепетом он произносил слова клятвы Гипостраха, и его аристократическое лицо осветилось счастьем.
        Так, в размышлениях, мечтах и воспоминаниях незаметно утонула ночь. Лучи темного бордового солнца пролезли в вагон сквозь многочисленные щели, разукрасив морды спящих пассажиров продольными и поперечными линиями.
        Молодой врач очнулся от грез и сначала окинул попутчиков рассеянным взглядом, а потом присмотрелся к ним повнимательней.
        Прямо около него, поперек прохода, положив под голову дорожный мешок и укрывшись внутриевой фуфайкой, лежал пожилой каменный великан. Одежда на нем была добротная, штаны и рубаха сшиты из крепкого домотканого конопляного полотна. Рядом стояли разношенные сапоги из поросячьей кожи, в одном из которых мирно посапывал гном. Видимо, великану снилось что-то плохое, он гулко охал во сне и сучил ногами. Здоровенные заскорузлые пятки упирались в стену рядом с сиденьем Кирпачека, грозя проломить и без того ветхую перегородку.
        Из-под задравшейся рубахи кое-где виднелись наросты мха, тонкими синими полосками оплетающие живот. Молодой врач вздохнул, с жалостью посмотрев на этого еще не очень старого мужчину. Мох на теле - первый признак камнеедки, неизлечимой болезни
        - жить бедняге осталось от силы век-другой.
        Чтобы хоть как-то отвлечься, юноша поднял взгляд. Там, под потолком, облепив тусклые плафоны, уцепившись за каждый мало-мальски пригодный для этого выступ, дремали худенькие крылатые бесенята. Малыши висели вниз головами, полупрозрачные крылышки шелестели на сквозняке. Дети не ухожены, никто не подумал протереть чумазые рожицы, укладывая ребятишек спать. В предутренних сумерках были видны все косточки, обтянутые тонкой, иссушенной кожей. «Анемия», - подумал пассажир, хмуро взглянув на их мамашу, устроившуюся на багажной полке между троллем и чертом.
        Кирпачек фон Гнорь хмыкнул и подумал о том, что нужно немного отдохнуть после семидесяти лет усердного труда, зубрежки и интернатуры. Последнее время он часто ловил себя на том, что видит только болезни, болезни и еще раз болезни. Вампир грустно усмехнулся и решил впредь строго следить за тем, чтобы диагнозы не заслоняли лица, формы и характеры.
        Словно в ответ на его решение в вагон впорхнула проводница. Чертовка была на удивление миниатюрна и походила на куклу зомби - любимую игрушку и эталон красоты всех девчонок Королевства Объединенных Шабашей. Она прошла мимо, стрельнув красными глазками в сторону симпатичного пассажира, и будто нечаянно задела его пышной грудью. Не дождавшись ответной реакции, девушка фыркнула и направилась в тамбур, демонстративно размахивая длинным тонким хвостом и покачивая бедрами.
        Кирпачек затаил дыхание, рассматривая эти самые бедра, потом голодный взгляд недавнего студента скользнул по тоненьким ножкам. «Легкая кривизна как следствие перенесенного в детстве рахита», - подумал он и едва не рассмеялся. Нет, с этим надо что-то делать!
        К счастью, паровозик дотащился до пункта назначения и возвестил об этом радостном событии гудком, захлебнувшимся на половине сигнала. Пассажиры загомонили, заметались по вагону. Падали сумки и баулы, гулко кашлял каменный великан, сцепились, перепутав чемоданы, два черта. Визгливо кричала бесовка, собирая в охапку отпрысков. Крылатые бесенята метались под потолком вагона и радостно верещали, когда мамаше удавалось поймать кого-нибудь из них. Наконец собрав всех, бесовка первой вышла из вагона, держа ребятишек за хвостики. Те продолжали махать крылышками, пытаясь вырваться из крепких лап родительницы. Кирп посмотрел в окно и рассмеялся: многодетная мать одной рукой волокла большой баул, а другой, словно связку воздушных шаров, держала детей. «Интересно, почему она идет пешком?» - подумалось вампиру. Присмотревшись, он заметил, что крылья многодетной матери болтаются рваными лоскутами, и застыдился собственного веселья. Крылатых жителей Королевства одолевали паразиты, клещ «меркантилиус жлобус» был одним из самых опасных. Клеща выводили из организма, хоть и с большим трудом, но от крыльев, не
подлежащих восстановлению, оставались ошметки, как у этой вот несчастной. Ученые давно бились над проблемой, но понять, почему прекращается регенерация тканей после укусов клещей, не могли.
        Следом из вагона вывалился каменный великан, сломав и без того ветхие ступеньки, - у бедняги подвернулась нога. Встал он с большим трудом, долго отряхивал пыль с рубахи, наконец, подобрав упавший на землю мешок, поплелся в сторону города, сгорбившись и подволакивая ноги.
        Сломанные ступени не помешали остальным пассажирам выбраться наружу. Песчаные тролли мелкой крошкой высыпались сквозь щели в стенках вагона. Быстренько приняв форму, они построились в колонну. Маршируя, отряд направился вдоль путей вперед, к пустоши, где стоял их дом. Тролли - существа коллективные, жить они предпочитали либо общежитием, либо колхозом.
        Ведьмы, устроив обычную для них свару из-за очередности, вылетели на метлах в окна и, кроя друг друга такими словами, что у Кирпа «загорелись» уши, взмыли вверх.
        Парочка духов туманными струйками просочилась наружу сквозь вентиляционное отверстие. Вагон опустел. Только тогда Кирпачек поднялся со своего места, вышел в тамбур и, кинув на землю сумку, спрыгнул сам.
        Ничего не изменилось. Все та же чисто символическая станция - небольшая, мощенная камнем площадка и столб с указателем: «Чертокуличинск, 20км». Это означало, что до дома еще пилить и пилить пешочком по пыльной дороге. Кирпачек не думал о километрах. Впервые разве добираться на своих двоих? На пути к дому ему часто казалось, что за спиной выросли крылья, и тогда дорога переставала казаться длинной. Он поднял сумку, но не успел пройти и десяти метров, как оглушительный рев клаксона привлек его внимание. Вампир оглянулся и едва успел отскочить в сторону. Черный автомобиль с открытым верхом промчался вперед и, резко развернувшись, притормозил. Лязгнула дверца, на дорогу выскочил высокий широкоплечий вампир и, улыбаясь во весь рот, быстро зашагал навстречу Кирпачеку.
        - Сил! Братишка! - Кирпачек выронил сумку и раскинул руки в стороны.
        - Кирп! - Здоровяк в рабочем комбинезоне едва не задушил в объятиях хрупкого, тонкокостного старшего брата. - Ну ты там совсем дошел на ученых харчах! Ну ты красавчик у нас! Ишь, модник какой! - прокричал он. - Прям настоящий виконт!
        - Да ладно тебе, раздавишь. - Прибывший из Чертокуличинска вампир, смеясь, с трудом высвободился из крепких объятий брата.
        Силик фон Гнорь во всем был безудержен. Если он ел, то сметал со стола все; если ругался, то конфликт заканчивался дракой; а если чего-то хотел, добивался обязательно и непременно. Глядя на Сила, губастого и носатого, с крупными чертами лица, никто бы не сказал, что в нем течет благородная кровь фон Гнорей. Того, что Сил с Кирпом родные братья, посторонний наблюдатель не смог бы и предположить. Одет Силик был просто. Рабочий комбинезон бордового цвета с заплатками на коленях и просторную клетчатую рубаху с закатанными рукавами он снимал, только когда ходил в церковь Святого Дракулы. Однако проповедям преподобного Лудца второй сын графа фон Гноря придавал куда меньше значения, чем работе на скотном дворе. Даже помывшись и натянув на себя неудобные узкие штаны и тесный в плечах пиджак, Силик фон Гнорь не мог избавиться от запаха навоза. Да он и не стремился к этому, порой посмеиваясь над брезгливо сморщившимися прихожанами, которым приходилось сидеть рядом с ним на длинной церковной скамье.
        - Смотри-ка, автомобиль, - улыбнулся Кирпачек, зная, что вопрос задавать не придется. Сейчас Сил выложит все. Расскажет, откуда взялся единственный в этом захолустье мобиль и о том, как к небывалому новшеству относятся закисшие в провинциальном патриотизме чертокуличинцы, считающие, что нет транспорта лучше, чем кентервильское порося. Интересно, сколько раз Силу пришлось скандалить с отцом, чтобы выбить разрешение на покупку, нарушившую вековой чертокуличинский уклад жизни?
        - Кирп, да что там мобиль! - кричал брат, лихо выворачивая руль то вправо, то влево. Автомобильчик легко проходил крутые повороты засыпанной мерцающими камешками дороги, проскакивал через оставшиеся после ночного дождя лужи, подпрыгивал на ухабах и рытвинах. - Гранит выпросил у отца телевизор, не поверишь,
        - жуткохрусталический! Такой экран - закачаешься! Все как живое показывает! Ты же знаешь, Гран - папин любимчик, он и мне очень помог. Разве я сам смог бы выбить разрешение на покупку моего мальчика? - Тут Сил с любовью погладил дверцу кабриолета и нажал на клаксон, спугнув стайку летучих мышей. Кирпачек проследил взглядом за улетающими грызунами - одними из немногих животных, каких еще можно было встретить в провинции. - Телевизор - это вещь! - продолжал восторгаться брат.
        - Теперь у нас по вечерам собираются все - сразу после проповеди преподобного Лудца. Знаешь, смотрят сериалы. А по мне, - брат лукаво подмигнул Кирпачеку, - нет ничего лучше, чем втихую, когда родители спят, посмотреть пару-тройку хороших лохавудских фильмов. Это что-то! - Сил тяжело вздохнул и с неприкрытой завистью в голосе добавил: - Живут же люди, а мы здесь… как кентервильские порося - в навозе…
        Он замолчал, что было в общем-то несвойственно этому весельчаку и балагуру.
        Кирпачек тоже молчал. В предвкушении встречи с родными он и забыл, как все плохо в Чертокуличинске. Забыл, какие невероятные усилия приложил сам, чтобы вырваться из сонного патриархального мирка. Кирпачеку всегда хотелось летать, а жизнь в Кентервиле вообще, и в Чертокуличинском поместье графа фон Гноря в частности, напоминала существование удава, ползущего по стекловате. Медленно, трудно, больно, но так привычно! В этой жизни не было места полетам: будь то полет фантазии, полет души или - самое страшное для чертокуличинской жизни - полет мысли. Исключительно как средство передвижения из пункта А в пункт Б разрешалось использовать крылья, метлы, ковры-самолеты. И все. Радость возвращения померкла, но тут Силик широко улыбнулся и, заговорщически подмигнув, сказал:
        - Мы тут с Граном решили дожимать папашу, пока он не разрешит провести Интернет. Кирп, представляешь, Интернет!!! - Круглые глаза Сила сияли таким восторгом, что старший брат, не желая омрачать радость младшего, не сказал, что в их захолустье не полезет даже такая оборотистая фирма, как «Вебстрём». Он слушал брата, улыбаясь и кивая, и скоро уже знал все последние события, произошедшие не только в графском поместье, но и во всем Чертокуличинском административном округе.
        Въехав в городок, Силик не сбавил скорость. Горожане, заслышав рев мотора, захлопывали окна, а те, кто оказался на пути, кидались врассыпную. Объезжая груженные сеном и дровами повозки, которые тянули полусонные порося, автомобиль промчался по единственной улице, оставив за собой пыльный шлейф. Вслед неслись ругательства, летели камни. Старая ведьма выплеснула из окна второго этажа помои, рассчитывая окатить Силика, и, промазав, кинула вслед ведро.
        Дорога пошла вверх, серпантином обнимая невысокую горку. На вершине стоял замок, тремя шпилями полуразрушенных башен бросая вызов оставшемуся внизу двухэтажному городку. Родной дом недавнего студента и родовое гнездо единственного в Чертокуличинске аристократического семейства. Церковь Святого Дракулы тоже находилась на территории поместья, что добавляло престижа и церкви, и пастору Лудцу, достойному и уважаемому зомби.
        Священник Лудц, помимо основной службы, давал уроки графским отпрыскам. Кирпачек вспомнил бесконечные часы, проведенные в ледяной, продуваемой сквозняками классной комнате, и поморщился. Сколько сотен тысяч лет священнику, он не знал, но с того всегда капала влага, а на перекошенном от ярости лице рвалась кожа, когда вампирчики шалили или не могли правильно ответить на вопрос. Зрелище отталкивающее, но граф фон Гнорь считал, что его детям просто необходимо знать Книгу святого Дракулы и жизнеописания великомучеников Зомби, а слово отца в их семье - закон. Лудц часто терял конечности, и братья, желая сорвать надоевшие нравоучения, которыми неизменно заканчивался каждый урок, специально прятали их так, чтобы на поиски ушло как можно больше времени. Потом они с удовольствием присоединялись к слугам, помогая прочесывать замок в поисках потерянной руки, ноги или головы церковника.
        Сил широко, во весь рот, улыбнулся. Темное бордовое солнце сверкнуло на его белоснежных клыках. Озорные искорки заплясали в круглых, без какого-то намека на ресницы глазах. Сил был вспыльчив, но отходчив, мог загрустить, но не надолго. Ему вообще было несвойственно уныние.
        - У нас с ведьмой Сатутрой уже ритуал сложился, - сказал он, кивнув на оставшийся позади городок. - Как услышит, что я выезжаю, тут же на метлу и в город. Ежедневно скандалит со стариком Вельзевулычем, чтобы тот пропустил ее в каморку на чердаке. Облюбовала жилище черта как лучшую наблюдательную точку в городе. Только появлюсь в начале улицы, она уж с ведром на изготовку. Но я всегда успеваю проскочить! Ох и злится же она потом. Два-три раза в неделю все повторяется, - в городе уже ставки делают. Причем все ставят на то, что Сатутра все же выльет помои мне на голову, и только наша малышка Глинни болеет за меня, а ее дружок Нрот делает ставки. Неплохо подзаработал за прошлый месяц.
        - Глинни? Наверное, выросла сильно, совсем уже взрослая? Я помню ее застенчивой крохой. Как она?
        Силик не ответил. Нахмурился, уставившись на дорогу. Кирпачека охватила тревога: что-то случилось, он кожей чувствовал это. Но спрашивать не стал, ожидая, что брат, как это всегда бывало, сам все расскажет. Однако рыжий здоровяк вдруг сменил тему.
        - Слушай, Кирп, я уеду отсюда. В Лохавуд. Клянусь, - необычно спокойно сказал он, и Кирпачек понял: брат действительно уедет, и настроен сделать это как можно скорее. - Знаешь, смотрю лохавудские фильмы и чувствую, что не могу здесь больше, выть хочется, и такое чувство, что дышать нечем. Задыхаюсь я здесь!!! - закричал Силик и, сбавив тон, попросил: - Только отцу не говори, ладно? Мне эти порося уже поперек глотки стоят. Сначала молодняк, потом навоз, навоз и еще раз навоз. Потом
        - бойня, потом - копчение ушей, засолка хвостов, выделка шкур, консервирование молок и икры. Хорошо еще Глинни взяла бухгалтерию на себя. Хоть этот груз с моих плеч свалился. Пока она маленькой была, ночами приходилось сидеть, подсчитывая расходы и доходы, составлять договоры с покупателями и заполнять кучу налоговых деклараций. Думаешь, мне Интернет для развлекаловки нужен? Сейчас все через Интернет идет: и купля, и продажа, - и всегда можно быть в курсе цен на поросячьи хвосты. А отцу этого не объяснишь…
        Кирп не стал возражать Силику. Ему самому часто казалось, что отец живет где-то там, в далеком прошлом, в том прошлом, где завяз не только он, но и весь их консервативный городок.
        Брат со злостью крутанул руль и легко вписался в крутой поворот.
        - Папаша строит из себя графа и никак не может понять, что он просто мелкий фермер. Он хоть раз чистил грязеемы? Ходит мимо скотных дворов, нос платочком прикрывает. Обидно! Знаешь, как обидно?.. Блюдет манеры и воротит нос от моей пропахшей поросячьим навозом одежды, стесняется моих мозолей, - процедил он сквозь зубы и раздул ноздри. Потом, забыв о том, что за руль желательно держаться постоянно, Сил поднял руки вверх и закричал: - Да я этими руками всю семью содержу! И только из-за моих мозолей наш замок не рассыпался по камешкам, а имущество не пошло с молотка за долги!!!
        Кирстен фон Гнорь, отец молодых вампиров, до сих пор грезил о былых временах, когда графское семейство владело всем Кентервильским краем. Поместья и замки, земельные угодья и леса - все это осталось в далеком прошлом. В настоящем граф занимался только тем, что сожалел об утраченном богатстве, власти и влиянии. Сколько раз он пытался получить приглашение к королевскому двору, но его письма никогда не удостаивали даже отказом.
        - Ладно, Сил, у тебя золотые руки, ты многое можешь сделать. - Кирпачек успокаивающе похлопал брата по плечу. - А пока возьми руль, а то мы уже метров сто назад прокатились.
        Здоровяк схватился за руль и расхохотался - его настроение менялось не только быстро, но и контрастно, без полутонов.
        - Ты прав, Кирп, - вскричал он, - ты прав!!! Знаешь, что я буду делать этими руками? Я буду обнимать Демонину, прекрасную Демонину Бич! В Лохавуде!!!
        Бывший студент грустно улыбнулся. Сил мог уехать куда угодно, даже в Лохавуд, в Соединенные Штаты Истерики. С тех пор как в СШИ пришла к власти Скандалина Бэд, проблем с эмиграцией не возникало. Она быстро навела в своей стране порядок, о каком в КОШе нельзя было и мечтать. Собственно, здесь о порядке и не мечтали. Бесшабашность - вот основное качество характера, национальная черта и та самая загадка общей души народа, населяющего Королевство Объединенных Шабашей.
        - Тпру! - крикнул Сил. - Приехали!
        Кабриолет вкатился в открытые ворота замковой ограды, местами сохранившейся почти в первозданном виде. Сил остановил автомобиль под навесом, и братья прошли к парадному входу. Двери тут же распахнулись. Старый камердинер, вампир-оборотень, служивший в замке еще со времен первого графа фон Гноря, поклонился, приветствуя прибывших:
        - Добро пожаловать домой, молодой хозяин.
        - Да ладно тебе, Чинет. - Кирп, рассмеявшись, помог страдающему ревматизмом слуге разогнуться и крепко обнял его.
        Камердинер, смутившись от столь вопиющего нарушения этикета, стукнул посохом и объявил:
        - Его сиятельство виконт Кирпачек фон Гнорь.
        - Брось ты, Чин! Какие тут церемонии! - Сил хлопнул старика по плечу и первым вошел в холл.
        - Действительно, какой век на дворе, а мы все с феодальными примочками носимся. - Кирп улыбнулся слуге, у которого от возмущения с лица сползло выражение каменной неприступности, а сам он, благообразный старикашка, вспомнил об оборотной стороне своей личности, в считаные секунды превратившись в огромную баскервильскую собаку. Вампир, перекинувшись в зверя, возмущенно завыл, поддал лапой упавший жезл и, пронесшись по двору, одним прыжком перемахнул стену.
        Кирп поднял жезл, прислонил к стене и вдруг рассмеялся, представив ужасного пса рыщущим по лесу в лакейской ливрее.
        Да, здесь ничего не изменилось. Наследник титула на мгновение замер, вдыхая ароматы отчего дома. Приятно пахло сыростью, фосфоресцирующая плесень мерцала на панелях, в канделябрах тихо горели черные свечи, приготовленные из жира нетопырей. Уютный родной замок! Высокие потолки со вкусом задрапированы паутиной, стены украшены картинами, написанными кровью, а сотканным из волокон дурман-травы гобеленам место в музее. Древняя мебель, купленная кем-то из предков миллион лет назад, крепкая, красивая и очень удобная. Шкура того самого йети, съевшего первого графа фон Гноря, лежала перед камином и переливалась белизной так, что резало глаза. Несколько поколений графских детишек устраивали на ней возню, проливали все, что можно и что нельзя, а однажды порося, сбежав из грязеема, проспало на ней несколько часов. Но, несмотря на столь небрежное отношение, шкура по-прежнему сияла редкой в их мире белизной, как будто ее только вчера сняли с чудовища. Именно из-за цвета она стоила бешеных денег. Кирп знал, что отец ни за что не продаст ее. Сколько бы ни предложили денег, граф не захочет лишиться этого символа
богатства и предмета зависти многих столичных коллекционеров. Еще в поместье фон Гноря частенько наведывался влиятельный и невероятно богатый чудак, чтобы полюбоваться на шкуру. Кирп знал, что столь ценную вещь отец с легкостью отдаст за подписанное королем приглашение на ежегодный бал, а вот покупатель об этом не подозревал и потому проявлял щедрость, выступая благодетелем и семейства фон Гнорей, и всей Чертокуличинской области. Он надеялся склонить графа продать шкуру. Звали чудака-коллекционера Пурыклом, и хотя он был всего лишь бароном, зато деньги тратил воистину с королевским размахом.
        Кирпачек пересек холл, подошел к лестнице, ведущей в северную башню. Там, в просторных комнатах, под присмотром преподобного Лудца и ведьмы Сатутры взрослели отпрыски графа фон Гноря.
        Кирп вспомнил детскую. У них с Силом была одна комната на двоих. Особенно молодому вампиру нравилась кровать: гробики располагались один над другим, и в верхний можно было забраться по лесенке, сделанной из красивых, тонкой резьбы костей. В углу за кроватью высилась горка черепов, которыми они с братом играли, как в кегли, на полу постоянно был рассыпан конструктор. Однажды преподобный Лудц споткнулся о разбросанные детьми детали и серьезно повредил лодыжку. Священник пожаловался отцу, и конструктор выбросили.
        Родной дом! Здесь Кирп родился, здесь прошло его детство, юность… И здесь же пройдут его зрелость и старость… Бесконечная, вечная, дряхлая старость бессмертного существа. Родной замок… Какой же он холодный… Тусклые свечи и солнечные лучи, просачивающиеся сквозь узкие бойницы, были единственными источниками тепла в больших залах, столовых, в длинных, кажущихся бесконечными, коридорах, в продуваемых сквозняками спальнях…
        Нескольких минут на пороге родового гнезда фон Гнорей оказалось достаточно для того, чтобы тоска по родному дому, что томила его сердце во время учебы, сменилась тоской по странствиям, новым местам и новым встречам.
        Следующий час прошел в поцелуях, слезах матери и сестер - и в разочаровании. Отец, едва взглянув на диплом, поджал тонкие губы и проговорил:
        - Наследнику графского титула и потомку славного рода фон Гнорей диплом лекаришки ни к чему. Ты зря потратил время, Кирп. Тебе надо было изучать не биологию, а генеалогию. Спрячь куда-нибудь эту книжицу. Она тебе не нужна.
        - Ну почему же? - тут же вступилась за сына графиня. - Мы его поместим в рамочку и повесим на стену. Теперь есть чему завидовать: мой сын, единственный в Чертокуличинске, получил высшее образование.
        Мама Кирпачека обладала одним важным качеством, которое в третью очередь привлекло к ней внимание графа. Она была глупа, и на ее фоне фон Гнорь чувствовал себя эрудитом. Ему нравилась бытовая зацикленность супруги и ее неумение дольше трех минут оставаться сосредоточенной на чем-то серьезном. Кроме детей.
        Дети стали второй причиной, подтолкнувшей аристократа к женитьбе на милой девушке из купеческого сословия. До знакомства с Кирстеном она уже раз побывала замужем и родила первому супругу сына. Первый муж Сорчи фон Гнорь погиб во время землетрясения вместе с их маленьким сыном, так что граф точно знал: брак с Сорчей будет благословлен детьми.
        Первой же причиной, сыгравшей главную роль, стало большое наследство маленькой пухленькой купчихи. Этих трех причин оказалось достаточно для того, чтобы граф собрал в кулак всю свою волю и засунул снобизм, который ошибочно считал аристократизмом, куда подальше. Расчет оправдался: Сорча не обманула его ожиданий. Вот уже семьсот лет она была верной женой, крепко держала в маленьких ручках немногочисленную прислугу и экономно вела хозяйство. Еще Сорча фон Гнорь возгордилась тем, что вдруг стала графиней, и испытывала невероятную благодарность к мужу, порой переходившую в благоговение перед ним. Кирстену фон Гнорю до такой степени нравились слова глупенькой жены: «Как ты умен, дорогой!», что он почти забывал о ее низком происхождении.
        Ростом супруга графа не вышла. Она едва доставала до плеча Кирпачека. Сын наклонился, чтобы мать могла поцеловать его. Он любил свою простую, недалекую матушку. Кирп всегда думал, что когда придет время жениться, он выберет такую же, как она, - темнолицую, с синевато-черной кожей, с волосами бордового цвета, собранными в пучок на затылке, с большой грудью и мягкими, всегда занятыми делом руками. Одевалась Сорча фон Гнорь скромно, но со вкусом. Кто привил это качество простой купеческой девушке, Кирп не знал, но явно не его отец.
        Кирстен фон Гнорь даже в домашней одежде выглядел помпезно. Он всегда подбирал наряды так, чтобы меха, шитье и украшения из натурального хрусталя бросались в глаза. Деревенский граф до сих пор носил панталоны, сотканные из паутины тарантулов, высокие сапоги, сшитые из тонких полос кожи гадюк, как вид прекративших существование еще во времена первого графа. Собственно, и этот костюм принадлежал тому же несчастному графу, положившему начало роду фон Гнорей.
        Кирпачек зря ждал от отца хотя бы намека на улыбку, хотя бы одного приветливого взгляда. Лицо родителя, как всегда, выражало недовольство. Уголки поджатых губ опустились вниз, из-за чего рот напоминал подкову, дряблые щеки подрагивали, глаза прищурились, кожа светло-серого цвета, будто бумага, была так же тонка и однотонна. Румянец редко появлялся на впалых щеках графа. Кирстен фон Гнорь язвительно смотрел на мир, даже дети порой страдали от его едких замечаний.
        Сидя во главе стола под украшенным гроздьями летучих мышей потолком столовой, граф Кирстен фон Гнорь смотрел на свое семейство. Супруга распоряжалась слугами, с гордостью демонстрируя знание правил сервировки. Наследник опустил взгляд в тарелку и едва не плакал - так казалось отцу семейства. Втайне он предпочел бы видеть в качестве следующего графа не размазню Кирпачека, а Грана. Вот уж кто действительно прирожденный аристократ: и стать, и ум, и настойчивость, и манеры.
        Гран, третий сын Кирстена фон Гноря, был в меру красив, в меру строен, в меру силен. Все в нем было в меру. Особенно нравилась Кирстену отстраненность сына. Эта отстраненность, по мнению любящего папочки, и являлась признаком аристократизма.
        Глава семьи не знал, что Гранит втайне от него поступил в тот же Гдетосарайский университет. Правда, в отличие от брата, он стал студентом физико-математического факультета. Медицина Грана не привлекала. И отстраненность его объяснялась вовсе не аристократизмом, - просто парнишка так любил математику, что постоянно в уме решал уравнения. Но граф предпочитал видеть только то, что ему хотелось видеть. Он одобрительно улыбнулся третьему сыну. «Если бы все мальчики были такими, как Гран», - подумалось фон Гнорю.
        Вид шумно жующего Сила не доставил графу радости. Быдло. Купчишка-кулачишка. Эх, надо же было уродиться в породу жены! Губы главы семейства брезгливо поджались, став тоньше нити. Граф перевел взгляд на дочерей.
        Две дочери - Глинни и Хрусталина - это явный перебор. Без приданого девчонок не пристроишь замуж, по крайней мере, за ровню. Хотя граф и признавал, что Глинни, его четвертый ребенок, необычайно красива, он считал ее красоту, скорее, недостатком, чем достоинством. Тонкие черты лица, идеальной формы нос, губы такого яркого синего цвета, что половина мужчин Гдетосарайска мечтала сорвать с них поцелуй. Волосы, густые, пышные, лиловыми волнами спускались до поясницы и были предметом зависти женской половины населения города. Граф не сомневался, что у нее не будет проблем с выбором мужа, но он также был уверен, что при столь броской внешности девчонка вряд ли сохранит невинность до брака.
        А вот что делать с младшей, граф не знал. Он уже думал дать в приданое Хрустали не самое ценное, что у него было, - шкуру йети, но все же сомневался, что найдется желающий жениться на ней. Ни одно аристократическое семейство не примет в качестве невестки чертовку. Хрусталина по-своему хороша: маленький пятачок кокетливо вздернут, миндалевидные глаза обрамлены пышными розовыми ресницами, фигурка стройная. Талию Хрусталины можно обхватить пальцами рук, а грудь уже сейчас, в подростковом возрасте, настолько пышная, что даже стариков пробирает озноб, когда она проходит мимо. Молодые мужчины только и думали о том, сколько удовольствия в постели может доставить эта кокетливая чертовка.
        Граф уже в который раз за последнее время вспомнил о бароне Пурыкле. Пурыкл холост, и, пообещав в качестве приданого ту самую шкуру йети, что так запала в душу богачу, в качестве нагрузки можно было бы сбыть с рук Хрусталину. Однако он тут же откинул мысли об этом. Пурыкл во время приезда не сводил глаз со старшей дочери. Предложение руки и сердца - дело времени. Кирстена фон Гноря не смущало то, что Глинни годилась барону во внучки.
        Богатство Пурыкла не давало покоя графу. На земле барона находились крупные месторождения силиката, гранита, горного хрусталя и глины - самых дорогих минералов в Королевстве Объединенных Шабашей, столь необходимых и столь же редких.
        К сожалению, на земле самого фон Гноря не было даже маленького кусочка ценных материалов. Золота - хоть отбавляй, алмазной и изумрудно-сапфирной гальки тоже, а вот месторождения глины нет. Но дети дороже любого сокровища, и когда граф выбирал имена для своих отпрысков, он, не сомневаясь, выбрал такие, которые, по его мнению, должны были сделать их богатыми, а значит, и счастливыми.
        - Если тебе так уж хочется поработать, - начал беседу граф, обращаясь к наследнику, - то я договорился с фельдшером Тобом: проведешь несколько дней в медпункте, понаблюдаешь за ним.
        Кирпачек хотел было ответить, но не успел: чинную атмосферу графской трапезы нарушил пронзительный вопль Хрусталины.
        - Опять молоки порося?! - недовольно сморщившись, вскричала капризная девчонка. - Да сколько можно?!!
        - Милая, все остальное идет на продажу, - ласково сказала графиня, успокаивая любимицу.
        - Да, а что, Сил не мог наловить пиявок? - не унималась избалованная младшая дочь графа фон Гноря.
        - Веди себя прилично, - одернула ее Глинни.
        - Кто бы говорил о приличиях! - прошипел Кирстен фон Гнорь, выплевывая слова через сжатые в нить губы. Потом, резким жестом отбросив в сторону салфетку, с презрением посмотрел на дочь.
        Дело в том, что недавно он собственноручно изъял из сумочки Глинни упаковку презервативов. Спасибо Хрусталине - это она наябедничала в отместку за то, что старшая сестра отобрала у нее свою косметичку. О том, что Глинни известно, что такое контрацептивы, граф и не подозревал, но то, что дочь не только смогла их найти в Чертокуличинске, но и, судя по всему, уже знакома с тем, как их применяют, эта мысль совершенно вышибла любящего отца из колеи.
        - Сделала нас посмешищем целого города, проститутка, - процедил «любящий отец», как-то забыв о том, что это супруга рассказала о «развратном» поведении дочери своим подругам. Не всем, а только двадцати - тридцати самым близким, да и то по большому секрету.
        - Кирстен, как можно! - возмутилась Сорча. - За столом невинное дитя, а ты так выражаешься. - И любящая мать погладила довольную Хрусталину по голове, стараясь не поцарапаться об острые дочкины рожки.
        В роду Сорчи фон Гнорь были черти, и так случилось, что именно Хрусталина получила эти «испорченные» гены. Именно поэтому девочку избаловали родители - убогих детей как-то жальче. С другим отцом она бы считала себя красивой и стройной чертовкой, и ей бы не приходилось самоутверждаться, подстраивая окружающим пакости.
        С любым другим отцом, но не с Кирстеном фон Гнорем, который считал вампиров высшими существами, едва замечая представителей других рас, народностей, национальностей. Он даже к крылатым демонам относился пренебрежительно, а ведь они были куда старше вампиров. Так, по крайней мере, записано в Великой Книге.
        Глинни вскочила с места и кинулась вон из столовой.
        Раздался звон. Это Сил швырнул тарелку об пол.
        - Выйди из-за стола, быдло, - приказал отец, смерив второго сына раздраженным взглядом.
        Сил набычился, в упор уставившись на родителя, но сдержался и выполнил требование. Через минуту во дворе взревел мотор. Больше граф никогда не видел Сила. То, что Силик не вернется, Кирстен фон Гнорь понял через два дня, когда некормленые порося устроили визг на весь Чертокуличинск. Пока же он, стараясь справиться с гневом, посмотрел на младшего сына. Гран спокойно доедал свою порцию, не проявляя никаких эмоций и никак не реагируя на инцидент. Собственно, он даже ничего и не заметил.
        - Люблю праздничные обеды, - проворковала Хрусталина, радостно сверкнув глазками.
        Кирпачек встал.
        - Я к фельдшеру Тобу, - сказал наследник и быстро вышел из-за стола.
        Глинни он догнал не сразу. Сестра бежала по длинному сумрачному коридору, едва сдерживая рыдания. Неслась вперед, не разбирая дороги. Слезы черной пеленой застилали глаза. Когда старший брат схватил ее за руку, вампирелла резко остановилась и, разрыдавшись, уткнулась ему в грудь.
        - Ну будет, будет. - Кирпачек погладил девушку по голове, словно она была малышкой. - Все будет хорошо, девочка.
        Рыдания становились все тише и тише. Наконец Глинни, шмыгнув последний раз носом, подняла лицо вверх.
        - Я рада, что ты приехал, - прошептала она. - Я так ждала тебя, Кирп. - И сестренка громко всхлипнула, явно собираясь снова разреветься.
        Кирпачек, обняв Глинни за плечи, повел ее по коридору вдоль слабо светящихся плесенью панелей.
        - Ну полно, полно. Не переживай. Поговорят недели две, потом переключатся на кого-нибудь другого, - приговаривал Кирп, ласково глядя на сестру.
        Девушка улыбнулась, тыльной стороной ладони утерев слезы.
        - Сейчас уже ничего, а сначала было совсем плохо.
        Глинни всегда отличалась застенчивостью, и предположить, что обвинения отца достоверны, Кирпачек не мог. Даже то, что молчаливая и стеснительная Глинни с кем-то встречается, - уже само по себе было невероятно. Но все же презервативы в сумочке младшей сестры откуда-то появились… И тут Кирпачек понял, в чем дело.
        - У тебя любовь, - тихо сказал он, чувствуя себя немного неловко. В их семье не было принято касаться личных тем. В графском замке говорили о соседях, обсуждали столичные новости и местные сплетни, но вот чтобы хоть раз темой разговора были чувства - такого молодые люди даже представить себе не могли. Чувства в семье фон Гнорей обсуждали только чужие и только с осуждением. Пока дети были маленькими, они еще могли выразить свою любовь друг к другу, но с возрастом все реже и реже случались такие вот разговоры - по душам.
        - Только никому не говори. - Глинни смущенно потупилась, вспыхнувшая на нежных щеках синева сразу сделала девушку красавицей. - Мы сегодня ночью собрались сбежать. Ты же знаешь, отец… - Сестренка всхлипнула и вдруг заговорила быстро-быстро, будто боялась, что смутится и у нее не хватит смелости рассказать брату о радостном событии: - Отец никогда не разрешит мне выйти за Нрота замуж, иначе мы бы давно уже поженились. Мы решили уехать. Сил подвезет меня на станцию. Сегодня поезд возвращается в Гдетосарайск, и потом кто знает, когда будет следующий.
        Кирпачек понимал, что сестра права. Нрот - хороший парень, однако он не только не имел титула, он еще был по национальности орк и принадлежал к самому презренному, по мнению графа фон Гноря, роду. Вампирелла и орк долго скрывали любовь даже друг от друга, но молодость взяла свое. Они сначала подружились, потом стали любовниками и вот теперь готовились к тому, чтобы пожениться.
        - Поздравляю! - Кирп остановился, обнял сестренку и неловко чмокнул в лоб. - Рад за тебя, Нрот будет хорошим мужем! Запомни, кроха, твоя жизнь - это только твоя жизнь. Живи ею сама и будь счастлива.
        Глинни расхохоталась, едва брат закончил поздравление.
        - Прямо как пастор Лудц! - воскликнула она. - Тот тоже говорит так напыщенно. Ты что, Кирп?
        - Прости! Не знал, как правильно поздравить пусть рыдающую, но счастливую вампиреллу. - Он всплеснул руками и воскликнул: - Глинни, мне не верится, что моя маленькая сестренка стала взрослой! Ну, чем займемся? Прошу учесть, что завтра ты будешь уже далеко, поэтому давай не стесняйся - я выполню любую твою прихоть.
        - А в лесу столько бешенки уродилось… - будто в сторону произнесла Глинни. - Давай сходим, а Кирп? Ну пожалуйста!
        - Твое желание сегодня закон. - Старший брат улыбнулся, понимая, как страшно сейчас сестре, сколько переживаний у маленькой провинциальной девушки в связи с отъездом, как боится она оказаться в большом городе, неприветливом и неуютном, похожем на описанный в Книге святого Дракулы рай. - Тысячу лет не пробовал бешенки. Я в университете очень скучал по дому. Еще скучал по привычной пище. - Кирп сглотнул набежавшую слюну и мечтательно произнес: - Бешенка, жаренная в топленом масле кентервильского порося, - что может быть вкуснее?! Ты знаешь, что в Гдетосарайске это блюдо за большие деньги подают в одном-единственном ресторане?
        - Не может быть! - Глинни распахнула глаза и по-детски прижала ладошки к щекам, но тут же отдернула их и рассмеялась.
        В конце длинного коридора послышался стук копыт. Хрусталина, закончив обедать, слонялась по замку в поисках следующей жертвы для своих проказ. Встречаться с ней не хотелось ни Кирпачеку, ни Глинни. Они переглянулись и, поняв друг друга без слов, направились к черному ходу. Неприметная дверь находилась в левом крыле замка, ею пользовались, чтобы попасть на скотные дворы. Сразу за хозяйственными постройками начинался лес.
        Деревья, окутанные алой дымкой весенних листьев, ближе к опушке росли редко, но дальше лес становился непроходимым, пугающим. Приезжие опасались гулять здесь, и местные парни неплохо зарабатывали, сопровождая отряды скаутов, туристические группы и просто парочки, выехавшие на пикник.
        Вампиры с детства знали каждую тропку и каждое дерево. Старый, запущенный лесной массив был для маленьких вампирят и площадкой для игр, и местом, где можно побездельничать и помечтать, и миром, полным невероятных открытий. Особенно нравилось малышне играть с деревьями в прятки. Деревья постоянно двигались, ветки их изгибались в любую сторону. Во время игр лесные великаны-дубы и неохватные тысячелетние сосны устраивали лабиринты для отпрысков графского рода, в которых те носились с радостным визгом. Лес был для них волшебной, доброй сказкой - давным-давно, когда маленькие вампиры еще верили в чудеса. Но однажды отец решил, что детям, принадлежащим к благородной фамилии фон Гнорей, пора приобщаться к аристократическому занятию - охоте, и сказка кончилась, а вместе с ней ушло и детство.
        Рассказывали, что миллион лет назад леса кишели зверьем. Неудивительно, ведь и до сих пор здесь можно было найти хорошо сохранившееся гнездо птеродактиля. Впрочем, как выглядят эти древние животные, Кирп даже не представлял. От них не осталось других следов. Уже много тысячелетий полновластными хозяевами лесов оставались внутрии. Небольшие зверьки по одному не причиняли вреда и никогда не нападали на людей. Но стоило им собраться в стаю, как тихие безобидные зверушки становились сущей бедой, совершая налеты на скотные дворы, пожирая икру и молоки порося, за что их особенно не любил Сил. Он ставил капканы, отстреливал зубастых любителей поросятинки, натравливал на них собаку. Ловушки и капканы хитрые бестии не только легко обходили, но и умудрялись сломать, а собака на всю Чертокуличинскую область была одна - их бессменный камердинер старик Чинет в ипостаси оборотня.
        Других оборотней изгнали из области сразу же после того, как завезли первых кентервильских порося на тот случай, если в зверином обличье у них взыграют инстинкты. Но благодаря усилиям среднего сына и камердинера, и сам граф фон Гнорь, и его супруга, и дочери щеголяли во внутриевых шубах.
        Внутрии на вид были довольно забавными зверьками. Они напоминали вывернутую наизнанку меховую рукавичку. В охоте на внутрий главное было не вспугнуть добычу раньше времени. Зверьки пакостливые, стаей могли завалить целого порося, но на резкие, неожиданные звуки реагировали неадекватно. Кирпачек помнил, как они в детстве специально роняли тяжелые предметы рядом с клеткой внутрий - Чинет изловил несколько животных специально для хозяйских ребятишек. Испуганные внутрии подпрыгивали и тут же выворачивались наизнанку, наружу мехом, покрывающим их бездонные желудки.
        Пару сотен лет назад мех внутрий стал цениться у зажиточных горожанок, еще недавно воротивших носы от внутриевых шуб. Ничего удивительного, капризная мода порой и не такое отмочит. Желающих поохотиться становилось все больше. Ловить внутрий - дело нелегкое, не каждый профессионал справится. Многие приезжие убирались восвояси несолоно хлебавши. Местные же умельцы неплохо подрабатывали, сдавая меховые желудки внутрий перекупщикам.
        Кирпачек рассмеялся, вспомнив, сколько усилий каждый раз прилагал Сил, уговаривая Чинета поохотиться на вредителей. Обычно брат уламывал старика несколько дней, прежде чем камердинер соглашался превратиться в огромного баскервильского пса и отправиться в лес. Слуга каждый раз долго отказывался, призывая на голову
«молодого хозяина» кары небесные и подземные, но, в конце концов, уступал. Сил фон Гнорь всегда был любимчиком старого оборотня, и Чинет просто не мог ни в чем ему отказать. Ворча, камердинер скидывал ливрею, три раза кувыркался через голову и превращался в свирепого пса.
        Кирпачек улыбнулся, вспомнив, как старый слуга в своем собачьем обличье играл с ними, когда они с Силом были маленькими, несмышлеными вампирятами…
        - Кирп! Ты меня совсем не слушаешь! - возмутилась сестренка, дергая его за рукав.
        - Прошу прощения, эти места навевают столько воспоминаний. О чем ты рассказывала, кроха?
        - А знаешь, говорят, что в лесу видели человека! - Глинни уверенно шагала по тропинке. Она перепрыгнула через сухой ствол, даже не посмотрев под ноги.
        - И ты веришь этим сказкам? - Кирп рассмеялся.
        Страшилки о человеке имели большую популярность среди детей. Оно и неудивительно! Что может быть интереснее жуткой сказки, рассказанной перед сном? Да и лохавудские киностудии предпочитали именно этого монстра многим другим, снимая о нем как бесконечные сериалы, так и отдельные фильмы. Кирпачек в свою бытность студентом иногда выбирался в кинотеатр. Там, в этих фильмах, человек всегда был очень злобным, кровожадным, никого не щадил, с одержимостью маньяка убивал любое повстречавшееся на его пути существо. В последнем фильме, который смотрел Кирпачек, человек с садистским удовольствием расправлялся с ученицами монастырской школы - симпатичными вампиреллами, юными и наивными. Он с остервенением брызгал их водой, пропущенной через крест, и хохотал, с наслаждением глядя, как нежная бледно-голубая кожа школьниц покрывается безобразными волдырями, а потом рвется, превращаясь в полуразложившиеся лоскуты.
        Вампира передернуло. Вот, казалось бы, ему, медику, давно пора забыть слово
«брезгливость», но нет! Так ярко режиссер преподнес зрителям мучения девочек-подростков, так хорошо сыграли актеры, что даже от воспоминаний о картине становилось плохо. Кирпачек вдруг понял, что отвращение в нем вызвали не телесные изменения жертв, а именно это, свойственное только мифическому человеку невероятное наслаждение чужой болью.
        - Ой, Кирп, это не сказки! - не умолкала сестра, заговорщически заглядывая ему в глаза. - Вот недавно старую ведьму Сатутру едва привели в чувство. Так перепугалась, бедняжка! Она летала в храм Великомучеников Зомби помолиться и только опустилась перед Святой Пентаграммой, как появился человек. Ведьма рассказала, когда обрела дар речи, после того как ее откачали и привели в чувство, что человек несся к ней, чтобы поймать и надругаться. Представляешь?!!
        - Нет, не представляю! Я не представляю, чтобы Сатутра потеряла дар речи! Хотел бы я посмотреть, как она молчит. Глинни, что ты несешь?
        - Кирп! - Вампирелла топнула ножкой и воскликнула: - Но это действительно было!
        - Конечно, вот только над старухой Сатутрой у нас и можно надругаться! В городе полно молодых девушек, а как надругаться, так старуха отдувайся! - Кирпачек расхохотался: ведьма, про которую говорила Глинни, была известной мужененавистницей. - Да случись такое на самом деле, спасать пришлось бы человека!
        - Вот ты там, в городе, совсем городским стал! А недавно, между прочим, к нам туристы приезжали - крылатые демоны.
        - И что?
        - И то, что они тоже видели человека. Они как раз устроились обедать на площадке для пикников - ну ты знаешь, есть такая на самом высоком дереве в лесу, там еще черт Пром Вельзевулыч три кирпичика за вход берет, - представляешь, совсем обнаглел! Мы с подругами хотели устроить на площадке девичник, так он такую цену заломил! - пожаловалась Глинни.
        - Ну это его площадка, - улыбнулся Кирпачек. - Частная собственность.
        Вампиры подошли к храму Великомучеников Зомби, месту поклонения жителей Чертокуличинской области и нескольких прилегающих к ней районов. Они остановились, осенили себя пентаграммой и преклонили колени. Храм утопал в мягком черном тумане. Раз в год, на день Святого Зомби Валентина, сюда со всего Королевства стекались паломники, чтобы посмотреть на это чудо. Увидев туман, они падали на колени и молились, с благоговением взирая на звезды, украшавшие святое место. Говорили, что здесь впервые в мире появились святые Зомби.
        Церковь Святого Дракулы не единственная в Королевстве Объединенных Шабашей. Она постоянно боролась за прихожан и пожертвования с церковью Великомучеников Зомби. Зомби было тринадцать, и великомучениками они стали за любовь к своей стране и верность святой звезде. Они отдали свои жизни, спасая двух влюбленных, за которыми гнались полчища человеков, и потому считались покровителями семейного очага. Кирпачек не верил в это, вообще считая религию пережитком, однако он тоже почему-то помолился сегодня. Видно, соскучился по дому.
        Вампиры встали, еще раз поклонились и замерли, наблюдая, как туман принимает очертания проникнутых святостью ликов. Будто невинно убиенные праведники благословляли молящихся. Туманные лики Зомби с вытаращенными в святой ненависти глазами, перекошенные благородным страхом, светились праведной злобой. Они сменяли друг друга согласно количеству праведников. Брат с сестрой смиренно смотрели на клубы тумана, пока последний лик не пропал, и туман снова не пополз привычными полосами, опустившись к земле.
        - Завораживает, - прошептала Глинни. - Знаешь, мне кажется, что они защищают наш мир от человеков. Вот Пром Вельзевулыч тоже видел монстра. Какой ужас - человек дал ему наркотик! - И Глинни, возмущаясь жестокостью монстра, всплеснула руками: - А демон? Демон тоже пострадал от лап человека. Совсем мальчишка, из отряда скаутов, и как только живым остался?! Человек сбросил его с площадки для пикников. Демона едва отыскали в лесу. Представляешь, монстр напал на него и на лету вырвал коленный сустав. Он схватил мальчика за ногу, когда тот приземлялся на площадку. Схватил - и вырвал. А старенький черт с перепугу до сих пор заговаривается.
        - Конечно, - улыбнулся Кирпачек, - и чесночок до сих пор употребляет твой Пром Вельзевулыч. Вот и до употреблялся до черного озноба.
        На это у сестренки не было ответа, старый черт действительно иногда надолго выпадал из реальности, не в силах преодолеть давнюю чесночную зависимость.
        - А тролли? - Глинни сердило, что скептически настроенного брата не трогали истории, недавно взбудоражившие весь Чертокуличинск.
        - Что тролли?
        - А то, что у них тренировка была, так прямо на стадионе появился человек. Ой, он дергался так же, как и они, появлялся, и пропадал, и рычал, бессвязно, страшно. И зачем-то звал самку йети. Ой, как он рычал: «Йети мать!» Это все поняли. Потом судачили, что человек пришел за папиной шкурой. А еще, представляешь, он угрожал изнасиловать и обе команды, и весь стадион?!!
        - А ты-то откуда знаешь?
        Глинни смутилась, покраснела, но все же ответила:
        - Он выкрикивал на иностранном. Да-да-да! Так и кричал, что он гомосек и что всем сделает фак. Ты же помнишь, к папе приезжал дальний родственник из Соединенных Штатов Истерики? Вот я тогда истериканский вампирский и выучила. Я со стыда чуть не сгорела, когда услышала, что сказал монстр. Хорошо, что, кроме меня, никто не понял.
        - А что за тренировка? - поинтересовался Кирпачек, направляя разговор в другое русло. Он тоже знал истериканский вампирский, и ему не хотелось, чтобы Глинни вспоминала такое грязное ругательство.
        - Спортивные танцы. Тут соревнования проходили, команды со всего Кентервиля на батл съехались. Представляешь, едва не сорвалось все. Но, к счастью, пастор Лудц там тоже присутствовал. Он пришел, чтобы проклясть грешников, исполняющих ангельские танцы, но не успел этого сделать. После того как на стадион выскочил человек, священник провел обряд очищения и благословил всех участников, отпустив им грехи.
        - Глинни, вот что ты со мной ни делай, не понимаю я этих спортивных танцев, - попытался сменить тему Кирпачек. - Подростки крутятся так, будто родители их зачали на стиральной машине, причем с включенной центрифугой, а не в нормальной постели, как и полагается, под закрытой крышкой. Да, кстати, а что такое «батл»?
        - Фи, да ты совсем отстал от жизни! Не знаешь, что брыйк-танц сейчас очень моден?
        - Сестренка замолчала, надувшись, но долго сердиться она не умела, поэтому тут же снова улыбнулась: - Батлом называются соревнования брыйкеров, что-то вроде дуэли,
        - объяснила она. - Ну кто кого перетанцует.
        - Правильнее будет сказать: кто через кого перепрыгнет, - рассмеялся старший брат.
        На тропинку выползло дерево, нахально перегородив дорогу. Деревья не понимали, что их друзья уже давно перестали быть маленькими детьми, и по-прежнему приставали к вампирам, приглашая устроить игру.
        - Полезли?
        - Глинни, ты взрослая девушка. - Кирп улыбнулся, поймав себя на том, что говорит, как отец, - тот же тон, те же слова, осталось только недовольно сморщиться. - А ну, освободи тропинку. Пошло, пошло… Кому сказал?!
        Дерево, зашипев, нехотя уступило дорогу. За ним увязалась парочка внутрий, торопясь полакомиться нежными верхними ветками, пока ствол не принял вертикальное положение.
        Вообще-то деревья большую часть века сохраняли стабильность, однако наступало время миграции, и тогда следовало быть предельно осторожным. Когда у деревьев начинался брачный период, они становились агрессивными и могли запросто придавить неосторожного прохожего. Поэтому в городах всю растительность обычно привязывали друг к другу прочными металлическими веревками, часто заизолированными. Чтобы глупые летучие мыши, садясь на металл, не вспыхивали и не погибали бы целыми стаями. Их недавно занесли в Черную книгу и приняли такой вот указ, запрещающий оставлять металлические поверхности открытыми во избежание гибели редких животных.
        В лесу летучие мыши чувствовали себя привольно, они верещали, срываясь с деревьев. Вампир улыбнулся, наблюдая за полетом небольшой стайки. В детстве они с братьями могли часами лежать в зарослях дурной крапивы, наблюдая за полетом грызунов в небе. Красные летучие мыши в темных бордовых лучах солнца были так красивы, что захватывало дух. Кирп вспомнил, как замирал, глядя на них. В такие мгновения вампир думал о том, что жизнь устроена несправедливо, раз многие жители Земли обделены крыльями. О чем думали его братья, Кирпачек не знал.
        - Смотри, какие грибочки! - восторженно взвизгнула Глинни, метнувшись с тропинки.
        Кирпачек последовал за ней. Сестра опустилась на колени и любовалась грибной семейкой. Старший брат улыбнулся - столько восторга на ее юном личике! Большие темно-бордовые глаза сверкали, узкая полосочка зрачка немного расширилась. Кто бы мог подумать, что из «красненькой летучей мышки», какой она была в детстве, вырастет такая красавица?
        - Там еще есть, вон на той полянке… - Глинни махнула рукой в сторону сосен, раскинувших темные лапы неподалеку. - Я позавчера заприметила, но не стала срезать, хотела показать тебе!
        - Вот плутовка! А ведешь себя так, будто только что нашла! - Кирпачек, дернув сестренку за длинную косу, направился к ельнику. Глинни, показав вслед брату язык, аккуратно срезала зрелые, тугие грибы и осторожно опустила их на дно большой плетеной корзины.
        Кирп прошел к группе старых деревьев с неохватными стволами, на которые указала сестра. Грибы он увидел сразу же. Семейка бешенки притаилась у корней тысячелетнего дерева. Вампир присел, срезал сразу всю гроздь, бросил добычу в корзину и резко разогнулся. В глазах поплыло, окружающий мир размылся, подернулся туманной дымкой, потом вдруг по нему понеслись сверкающие искры.
        - Переучился, - пробормотал Кирпачек, на миг зажмурившись. - Надо как следует отдохнуть.
        Он потряс головой и, покачнувшись, оперся ладонью о шершавый, поросший слабо фосфоресцирующим мхом ствол дерева. Потом потерся щекой о теплую кору и закрыл глаза. Ему вдруг показалось, что воздух превратился в зловонную смесь. Запахи чеснока и прокисшей воды, пропущенной через крест, вызвали приступ тошноты. Когда молодой вампир вытер платком вспотевший лоб и, продышавшись, разогнал темноту, оказалось, что он смотрит в упор в мерзкие, со страшными круглыми зрачками, блеклые глаза человека.
        Человек был точно таким, как в том фильме, - ужасным и злобным, но краем сознания вампир отметил выражение растерянности на страшной морде и непонимание в светлых, незнакомого цвета глазах мифического существа.
        Человек отшатнулся, нарисовал лапой в воздухе крест и пропал.
        Глава 2
        Там
        - Привидится же… - пробормотал человек, вытирая вспотевший лоб и тупо разглядывая ствол сосны, из-за которого на мгновение выглянул монстр, достойный роли в фильме
«Дракула отдыхает», причем без грима и в главной роли.
        Звали человека Мамонт Дальский, и он наверняка растерялся бы куда сильнее, будь в тот момент трезвым. Но он едва стоял на ногах, а потому мутным взглядом тупо посмотрел на сосну, потом обошел ее и, никого не найдя, продолжил путь.
        Шел Мамонт Дальский к людям, туда, где была цивилизация, которая давала все. А все, что сейчас нужно было Дальскому, - это полуторалитровая пластиковая бутылка с минеральной водой - холодной, бьющей гейзером из узкого горлышка, пузырящейся и бурлящей.
        В лесу он бродил давно, но как именно давно, сколько ни пытался, вспомнить не мог…
        Все началось с шутки. Дальский пошутил, а селянин Курицын не понял тонкого юмора городского гостя и рассердился.
        - Дайте мне Мамонта, я ж его голыми руками задушу!!! - ревел Курицын, огромный рыжий детина лет сорока. - Вылезай, сука, убивать буду!!!
        Соседи, сбежавшиеся на скандал, словно в театр, не сомневались, что именно так Васька Курицын и сделает. Глаза его налились кровью, лохматые брови грозно сошлись к переносице, а лицо, и без того румяное, побагровело от гнева. Полы расстегнутой фуфайки развевались, карманы комбинезона, украшенного черными пятнами мазута, оттопырились, из одного торчал разводной ключ.
        - Я за своего быка вот этими самыми мозолистыми руками любого мамонта задушу!!! - Он потрясал огромными, словно ковши экскаватора, ладонями, и соседи верили: действительно, сейчас Васька задушит не только любого мамонта, но еще и парочку саблезубых тигров прицепом.
        Василий, словно ледокол, двигался по деревенской улице, рассекая толпу односельчан, обрадованных бесплатным развлечением. Тракторист Курицын шел убивать Мамонта. Мамонт Дальский по причине природной конституции и многодневного запоя щупл и слабосилен, а механизатор Курицын как раз-таки огромен, силен, вспыльчив и в кои-то веки трезв - из-за этого к его угрозам стоило отнестись очень серьезно. Выпив, Васька-тракторист становился добрым, необидчивым и любил потрепаться просто так, за жизнь. Сейчас же он был в такой ярости, что завалил бы голыми руками, пожалуй, и настоящего мамонта, не будь эти слонообразные ископаемыми. К сожалению, тот Мамонт, что явился причиной Васькиного гнева, - всего лишь хилый заезжий интеллигент, и деревенские жители не дали бы сейчас за его жизнь ломаного гроша. Он был тонок в кости, сильно сутулился, что визуально убавляло сантиметров двадцать роста. Узкое лицо, лукавые глаза, высокий лоб и очки на тонком остром носу - типичная внешность ученого. Он так походил на профессора, что Мараковна, одна из старейших жительниц Задерихи, увидев Дальского, первый раз в жизни
перекрестилась и спросила у соседки:
        - Елочки зелененькие, эта ж сколько ж у него высших образований-та?
        - Скока он учился, так стока не живут, если чо, - посмеиваясь, ответила соседка.
        Профессором гость не был и к науке не имел никакого отношения. Высшее образование в области экономики Мамонт, конечно, получил, но по специальности не работал. Он вел бурную общественную жизнь, являясь президентом нескольких общественных организаций.
        Внешность у Дальского представительная. Как правильно подметили сельские кумушки,
        - профессорская. Дальский действительно походил на ученого: тощий и сутулый, с благородной сединой в русых волосах, венчиком обрамляющих высокий лоб. Светлые, голубые глаза смотрели умно и как-то отрешенно: будто не от мира сего этот человек. Казалось, он решает глобальные проблемы, лишь краешком гениального мозга снисходя до окружающих. Дальский плохо реагировал на окружающий мир. Порой надо было много раз что-то сказать, чтобы привлечь его внимание. Но так было, только когда экономист был трезв. А трезвым он бывал редко. Выпив хотя бы стопку водки, Мамонт преображался, становился компанейским мужиком, шутил, и про него тогда говорили: «рубаха-парень». Одевался он просто, но со вкусом - когда его сожительница следила за одеждой. Дальский любил носить пальто и шляпы, тонкие рубашки с красивыми галстуками и дорогие костюмы. Обувь экономист тоже предпочитал дорогую, фирменную. Но - это в прошлом. В общественных организациях много не заработаешь, и несчастная женщина, устав от постоянного безденежья, просто собрала одежду сожителя, украсив ею полки и вешалки комиссионного магазина. Мамонт на подобную
акцию протеста только пожал плечами. Теперь он, не комплексуя, ходил в джинсах, коричневой вельветовой куртке, из-под которой виднелся ворот старенького свитера, и в растоптанных, давно не чищенных туфлях.
        В деревню с милым русскому слуху названием Задериха этот интеллигент приехал в компании столь же интеллигентных, обходительных и сильно веселых (в смысле навеселе) людей. Гости сельчанам понравились тем, что много пили, соответственно щедро рассчитываясь за самогон и закуску. То, что кто-то может употребить спиртного больше, чем доморощенные алкоголики, весьма удивляло достойных тружеников села. Однако приезжие были людьми творческими и называли себя непонятным, но завораживающим словом «богема».
        Местный почтальон Шипица, слывший человеком начитанным, не упустил возможности блеснуть эрудицией.
        - Вот вы мне, гражданину сельскому, а потому темному, объясните: чем отличается богема от бомонда? - спрашивал он у приезжих, сверля их исподлобья хитреньким взглядом.
        - Бомонд, милейший, до самогона не опускается и творчеством предпочитает на Багамах заниматься, а не в Задерихе, - посмеиваясь, отвечал ему Мамонт Дальский, единственный экономист в шумной толпе художников и литераторов.
        Селяне поначалу недоумевали, как он затесался в эту однородную компанию, но потом, видя, что самогон Мамонт шибко уважает и от «богемных людей» не отстает, перестали удивляться.
        Сам же Дальский свой интерес к богемной жизни объяснял просто.
        - Зато весело! - говорил он и усмехался в усы.
        - Где-то я тебя видел, - не отставал от него дотошный работник почтового ведомства почтальон Шипица.
        - Во сне кошмарном, а может, в телевизоре: там мамонтов любят показывать, - проворчала в ответ теща одного из художников, у которой вся шумная компания, собственно, и столовалась.
        Теща зятя не любила и принципиально не понимала, что нашла ее дочь - гарна дивчина украинских кровей - в этом «дохлом»?.. Художник Саша Пушкин, напротив, мать своей жены очень уважал - та готовила просто изумительные пельмени. Тещу звали Тамарой Ивановной, и она, жалуясь на зятя подружкам, не получала от тех ни понимания, ни сочувствия. «Ты уж его не забижай, Тома, он же человек богемной», - с ударением на
«о» говорила самая близкая подруга. В ответ теща подающего надежды художника только плевалась. Однако в силу законов гостеприимства и чтобы соседи худого не подумали, если зять все же вылезет «в люди», и самого Сашу Пушкина, и всех его друзей Тамара Ивановна принимала с показным радушием.
        - А чего тебя мамонтом прозвали? - поинтересовался Шипица.
        Вместо ответа экономист снял очки и показал почтальону язык, сразу перестав быть серьезным усатым дядькой. Это была любимая шутка Дальского, он во всю ивановскую эксплуатировал свою схожесть с Эйнштейном, часто веселя этим компанию.
        - Шипица, ты что ли совсем оглох, не узнаешь? - захохотал балагур и весельчак, а также душа всех деревенских гулянок тракторист Васька Курицын. Механизатор очень любил сканворды и постоянно таскал с собой пару-тройку. - Вот, смотри. - Он развернул газетку, ткнув пальцем в фотографию Эйнштейна. - Это же ты, Мамонт, тут я тебя без очков не признал. - Курицын выудил из бездонного кармана, каких на камуфлированном рабочем комбинезоне было множество, карандашик, послюнявил его и, посчитав клеточки, спросил:
        - Дальский с двумя «с» пишется? А то тут одной буквы не хватает.
        - Пиши с двумя, - добродушно разрешил пьяненький Мамонт и снова показал язык.
        На следующий день компания, притихшая ввиду похмельного синдрома, направилась к электричке, проклиная семь километров пути, которые предстояло пройти пешком. То, что где-то в дороге потеряли Мамонта, обнаружилось через неделю уже в Барнауле. Дальский не явился на открытие выставки художника Саши Пушкина, что само по себе было непонятно. Учитывая же последовавший за выставкой фуршет, отсутствие экономиста становилось чем-то из разряда совершенно невероятного. Попытки вспомнить, где последний раз видели Мамонта Дальского, ни к чему не привели.
        - Он что-то про Багамы говорил, - неуверенно произнес кто-то из творцов.
        Багамы решили посетить после фуршета, по окончании которого молодые и не очень поэты, писатели, художники и прочие творческие люди об этих самых Багамах попросту забыли. О потерянном соратнике, естественно, тоже никто не вспомнил.
        Для сельской общины приезд таких известных личностей был событием из ряда вон выходящим. Еще бы, многие лица довелось не раз наблюдать по телевизору и в газетах, правда, в менее опухшем состоянии.
        Столь важные персоны никогда ранее не удостаивали своим вниманием маленькую деревеньку, а потому в Задерихе еще долго после отъезда вспоминали гостей. Селяне с удовольствием обсуждали это культурное событие. Сходки проходили бурно, интересно, а могли бы быть еще оживленней, если бы в них принимала участие Мараковна.
        Мараковна - тощая, востроглазая старуха, зимой и летом щеголявшая в валенках с калошами, славилась на весь район острым языком и невероятной язвительностью. Обычно она не упускала возможности лишний раз об этом напомнить односельчанам, а тут со старухой сотворилось что-то непонятное. Прошмыгнет в магазин - семь километров до станции, вернется с полными сумками - и часа два-три из избы носа не показывает. Потом выйдет, опять до магазина сбегает - и тишина в избе. Окна занавешены, дверь заперта, калитка на крючке. Покупателям, привыкшим в любое время дня и ночи ломиться к самогонщице, старуха сквозь закрытую дверь коротко отвечала:
        - Занятая я.
        - Ты ж нам как мать родная, открой, - осипшими голосами умоляли ее любители выпить. - Мараковна, невмоготу же, трубы ж горят, открой!!!
        - Ежели я тута ваши грубы задарма заливать буду, сама в трубу вылечу, - кричала жаждущим Мараковна. - Нету у меня самогонки, нету! Сказала же, занятая я! - доносилось из-за двери.
        - Совсем озверела, - ворчали мужики и отходили к забору, тоскливо поглядывая на сизый дымок. Они, вспоминая всех родственников старухи, матерились на чем свет стоит и, сглатывая слюну, втягивали носом дразнящий запах браги, каким пропитался, кажется, весь двор.
        Естественно, такая странность не осталась незамеченной. То, что Мараковна внезапно разбогатела, селяне еще как-нибудь пережили бы, но то, что она перестала продавать самогонку не только в долг, но и за деньг и, было непонятно и аномально в принципе. От прямых вопросов старуха уходила, словно вдруг лишилась своей знаменитой словоохотливости, продолжая ссылаться на занятость.
        - Да как же, занята! В соседнюю деревню самогон сдает. Крупным оптом, - авторитетно заявил тракторист Васька Курицын, с тоской глядя на занавешенные окна старухиной избы.
        - Во-во, богатеет кто-то за твой счет, жирует на твоем добре, - гаденько усмехнувшись, выдвинул предположение почтальон Шипица. - Эт скока денег иметь надо, чтоб весь недельный запас самогонки скупить?
        Ваське оказалось достаточно даже такого туманного намека, для того чтобы перейти к решительным действиям. Тракторист отошел к забору для разбега и взял избу Мараковны штурмом, мощью танкового корпуса налетев на закрытую дверь. Дверь пала, в связи с чем старухе-самогонщице пришлось выдержать натуральный допрос с пристрастием.
        Столь агрессивное поведение Василия Курицына можно понять - причина у славного тракториста имелась более чем веская. Кто-то повадился воровать живность с подворья достойного труженика, отпахавшего на ниве отечественной механизации лет двадцать. За последние дни у Василия умыкнули телку, поросенка и трех гусей. Курицын обратился в милицию, но поиски воров ничего не дали, а скотина продолжала исчезать. Тогда отчаянный мужик, не боявшийся ни бога, ни бригадира, решил найти воров собственными силами. За тем и вломился к Мараковне, чтобы выяснить, кто это в соседней деревне так разбогател, что скупает всю самогонку на корню.
        Но, как оказалось, своих он подозревал зря, пусть даже эти свои и из соседней деревни. У Мараковны в горнице сидел потерянный экономист. Он пьяно улыбался, покачиваясь не то по причине шаткости табурета, не то по причине крепости старухиного самогона.
        - Такой милый человек, - объяснила свою невероятно возросшую покупательскую способность старуха. - Денег на еду и выпивку дает и стихи читает. Не дерется, не пристает - век бы с таким мужиком жила.
        То, что приставать к ней перестали лет двадцать назад, старуха как-то не вспомнила, с умилением глядя на нечаянного постояльца и поглаживая спрятанный в лифчике кошелек.
        Выяснилось, что несколько дней назад заезжий гость вышел по малой нужде из дома, где гуляли творцы, и заблудился - потерял очки, а пока искал, перестал ориентироваться в пространстве. Полночи блуждал в темноте, как вдруг заметил единственный в поздний час огонек. Мамонт пополз на свет и скоро стукнулся лбом в закрытую дверь. Хозяйка полуночничала - гнала самогон. О гостях из города судачила вся деревня, и старуха, не понаслышке знающая о платежеспособности приезжих, сразу же выставила на стол бутыль первача. Что было дальше, славный экономист не помнил.
        Курицын, похохотав над глупостью «городских», откомандировал на поиски очков шустрых деревенских мальчишек. Очки нашлись очень быстро, но за столь короткое время Васька успел рассказать Мамонту о своих бедах и на треть опустошить бутылку с мутной жидкостью.
        - Давай помогу, - предложил Мамонт и, впервые за последние дни обретя какое-то подобие рассудка, решил пошутить. Он вообще любил хорошую шутку. - Меня знакомый экстрасенс научил защиту от воров ставить.
        Курицыну было чего терять, на его скотном дворе полно живности: стадо гусей в двадцать семь голов, свиньи с поросятами, десяток овец, козы с козлятами, три коровы и симментальский бык по кличке Снежок. Подумав о том, что вся эта живность со временем может исчезнуть, он согласился.
        Гость, добравшись до Васькиного дома, немного протрезвел. Он снял потертую вельветовую куртку, аккуратно повесил ее на крепкий забор, оставшись в свитере ручной вязки. Часа два Дальский ходил по двору, водил руками, закатывал глаза, завывал и речитативом проговаривал слова из старого анекдота, как нельзя лучше подходящие к данному случаю:
        - Шуры-муры, шуры-муры, выздоравливайте, куры…
        - Так куры мои здоровше меня будут, - попытался влезть в процесс установки защиты от воров хозяин.
        - Это еще и от куриного гриппа, оптом, так сказать, - отмахнулся от него Мамонт.
        - Тьфу, - сплюнула теща Саши Пушкина, наблюдавшая за действом, - что мы, анекдота этого не знаем?
        Однако Васька, увлеченный процессом, не услышал ее слов.
        Новоявленный экстрасенс, закончив «ритуал», осел мешком на колоду возле Васькиного крыльца и, потребовав еще выпивки для восстановления сил, добавил:
        - Все, Василий, дальше забора живность твоя и шагу не ступит.
        И не ступила. Целый день тракторист угробил на то, чтобы выгнать крупнорогатый скот и овец в стадо, а гусей выпустить к пруду, - не идут! Тут не только воры, тут родной хозяин, который, можно сказать, с пеленок вырастил, со двора свести не может. Однако скотина привыкла вольно пастись, и утром, продрав похмельные глаза, Васька узрел, что его скотный двор переместился в огород. Вышел, как на демонстрацию, в полном составе - вместе с гусями, курами и поросятами.
        - Порешу!!! - словно медведь-шатун, ревел пострадавший от экстрасенсорики тракторист, но шутника уж и след простыл.
        Еще вчера, наблюдая, как Курицын, взяв трактором на буксир любимого симментальского быка по кличке Снежок, пытался вытянуть его за ограду, Мараковна поняла, что дело пахнет керосином.
        - Ой, елочки зелененькие, что-то будет, - тихо запричитала она.
        Справедливо подозревая, что пахнуть керосином будет в ее избе, утром, только услышав Васькин рев, заглушивший мычание родного деревенского стада, старуха вывела гостя огородами за околицу и сказала:
        - Тикай, мил человек. Васька точно тебя порешит, как есть порешит! И на станцию не вздумай лукаться. Ты леском, леском - тут до трассы рукой подать. До городу подвезут. - Она сунула ему в руки сумку, сшитую из старой ситцевой занавески. - Это тебе на опохмелку, и закусить положила. Хорошему человеку не жалко.
        Мамонт, пошатываясь, едва видел, куда идет. Когда он скрылся за деревьями, старуха, бормоча «как он стихи читает», побежала назад, в деревню. Она опасалась, что в ее отсутствие Васька устроит в избе погром или, что еще хуже, вылакает весь самогон…
        Если бы Дальский был менее пьян, он бы рванул на груди рубаху и полез на баррикады
        - в данном случае биться с кулацкими элементами, какими в одном лице являлся Курицын. Но Мамонт о своих политических взглядах и не вспомнил, он двигался, что называется, на автопилоте, только вот направление этому автопилоту старуха Мараковна задала неправильное.
        Всего лишь на несколько градусов сместился азимут, но этого хватило, чтобы спустя какое-то время слегка протрезвевший интеллигент обнаружил себя в лесу на куче опавшей хвои, бутылочных осколков и использованных презервативов. Дрожащая рука нашарила пластиковую емкость из-под спиртного, на дне которой скудно поблескивало несколько капель. В голове звенело - красиво, с переливами, словно там находился колокол Никольского собора. Пошарив другой рукой, он наткнулся на матерчатую сумку, забитую чем-то, на ощупь напоминавшим съестное. Подтянул ее ближе, раскрыл и, хмыкнув, выудил оттуда полулитровую бутылку самогонки, заткнутую туго свернутой газетой, несколько огурцов в неоднократно использованном целлофановом пакете из-под молока, две головки чеснока и завернутые в вафельное полотенчико ломти хлеба, проложенные толстыми шматками сала. Дальский, открыв бутылку, надолго приложился к горлышку, потом надкусил огурец, сложил остальные продукты назад в сумку. С трудом поднялся и, хрустя солененьким огурчиком, пошел по лесу, выбирая наугад направление. Разум отказывался включаться на полную мощность, глаза
видели окружающий мир в мутной дымке.
        Мамонту повезло отыскать родник. Если бы не это обстоятельство, вероятно, в этом леске история и закончилась. Дальский недоумевал, как он мог заблудиться в лесу, где в какую сторону ни пойди - все равно выйдешь к людям. Единственные люди, попавшиеся на пути, давно покинули мир живых, отдыхая на кладбище много лет. Мамонт не сразу увидел покосившиеся, скрытые кустарником памятники. Он споткнулся, зацепившись за сваленную давным-давно кладбищенскую ограду, упал на живот и проехал несколько метров по сырой траве, протаранив что-то твердое. В голове зазвенело металлом, перед глазами поплыли звезды, почему-то серые, в ошметках красной краски. Прошло много времени, пока Мамонт сообразил, что мелодичный звон раздается со стороны, а звезды кружатся не в глазах, а настоящие. Он встал, перекрестился, поклонился месту захоронения. Развернувшись, пошел в другую сторону. Однако снова вышел к старому заброшенному кладбищу.
        Дальский сосчитал - тринадцать покосившихся памятников, увенчанных звездами, с которых давно облупилась красная краска. Он еще раз перекрестился и прошел меж могилами. Попытался прочитать имена умерших, но разобрать буквы, стертые временем и равнодушием близких, не смог. Некоторые могилы окружены оградками, другие же просто отмечены стандартными в советские времена металлическими пирамидками со звездой.
        Стемнело. Решив устроить привал, экономист расположился у могилы, рядом с которой имелись скамеечка и столик, бросил на стол сумку и пошел набрать еще воды - бутылка из-под минералки давно опустела. Вернувшись с родника и заметив метнувшуюся к одной из оградок тень, Дальский со всех ног побежал к могиле, у которой кто-то опустился на колени.
        - Ау! - закричал мужчина, намекая на то, что заблудился, и опустил руку на плечо одетой в старое драное платье женщине.
        Женщина оглянулась и заорала - дико, с подвыванием. Человек отшатнулся, не в силах отвести взгляд от сморщенного лица. Он оторопело смотрел в глаза незнакомки с поперечными полосками зрачков, горевшие, словно красные огоньки на новогодней елке.
        - Как тебя жизнь-то уделала, - вырвалось у него.
        - Помогите, насилуют!!! - закричала в ответ старуха.
        - Нужна ты мне, старая дура, если только стихи почитать, - обиделся Дальский. - Ты своими лампочками Ильича на кого другого зыркай, я тут тебе не помощник. Ишь, выдумала - насиловать…
        - А придется. - Незнакомка потерла ладони, видимо предвкушая и предстоящие удовольствия, и то, как будет отбиваться, защищая себя от поругания.
        Человек кинулся бежать, но старуха оказалась шустрей - подставила ему подножку. Дальский рухнул в траву и закрыл глаза, решив прикинуться мертвым. Темнота не была препятствием для светящихся глаз престарелой хулиганки, она без труда разглядела неподвижное тело в густой траве. Подняв палку, старая карга оперлась на нее и, подволакивая ноги, подошла к жертве.
        - Давай, красавш-щик, я вся твоя! - скрипучим, словно несмазанное колесо телеги, голосом «промурлыкала» соблазнительница, расстегивая верхние пуговицы старой вязаной кофты.

«Красавчик» не шевелился, он не отреагировал даже на весьма чувствительный удар старухиной клюки.
        - Ниш-шего не понимаю, - пробормотала насильница глубоко пенсионного возраста, еще надеясь, что случайная связь состоится. Она нагнулась, потормошила мужчину рукой, но реакции со стороны потенциального партнера - ноль. - Тьфу, и тут одни алкоголики, - обиженно прорычала старуха, помахав рукой перед носом, чтобы отогнать запах. - Нажрался! До синеньких фантомасиков нажрался, а ешшо человек называется! - Она снова стукнула Мамонта клюкой. - Это тебе за дуру и за оскорбление моего женского достоинства бездействием!
        Пока в голове звенело, Дальский оторопело смотрел на то, как странная деревенская баба оседлала палку, оказавшуюся обыкновенной метлой, и, лихо свистнув, стартовала, удаляясь от кладбища со скоростью пущенного из рогатки камня.
        Славный экономист, радуясь, что так счастливо избежал насилия, еще немного полежал, потом поднялся, сделал большой глоток самогонки. Скамейка манила прилечь, но, подумав, устраиваться на ночлег прямо здесь же, на кладбище, Мамонт не решился. Разложил по карманам остатки еды, сунул во внутренний карман куртки бутылку, емкость с водой взял в руки. Потом вздохнул и, бросив еще один полный сожаления взгляд на скамейку, поплелся прочь, едва удерживаясь от того, чтобы не рухнуть здесь же, на могилке, и, обняв памятник, уснуть.
        Сколько пришлось идти в темноте, мужчина не помнил, наверное долго. Он часто натыкался на деревья, но в какой-то момент рука нашарила что-то, явно сделанное человеком. Дальский на ощупь определил, что это вышка, с которой пожарные наблюдали за состоянием леса. Обрадовавшись, полез вверх, несмотря на сильное опьянение цепко хватаясь за перекладины. Там можно спокойно переночевать, а Мамонту очень хотелось спать. Он и не заметил, как одолел подъем. Схватившись за перила, встал на ноги и с удивлением посмотрел вверх. Ночное небо словно сошло с ума, звезды кружились так, как будто это они, а не человек употребляли спиртное.
        - За пользование площадкой для пикников платить надо, - услышал Дальский.
        Оторвав мутный взгляд от звездной круговерти, осмотрелся: на краю сбитой из крепких досок платформы стоял мужик, почему-то, несмотря на теплые майские дни, одетый в меховую шубу. На голове мужика красовался рогатый шлем, а в руках наблюдатель держал вилы.
        - Слуш-шай, пожарник, ты чего возбудился так? Я не курящий, пожара не будет, - попытался успокоить его Дальский. - А платить мне нечем, только чеснок остался.
        - Пойдет, - ответил пожарный.
        - Слуш-шай, ты самогонку употребляешь?
        - Употребляю, - кивнул тот, почесав на груди шубу, - наливай!
        - Щас. - Дальский достал бутылку и, наливая в подставленный работником пожарной службы стакан, глянул ему в лицо. - А чего респиратор натянул? Вроде не дымно.
        - Это не респиратор, это мой нос, - объяснил пожарный и представился: - Меня Промом Вельзевулычем зовут.
        - П-приятно познакомиться, - вежливо заикаясь, ответил Дальский. Радуясь обретенной в столь неожиданном месте компании, он быстро доставал из карманов остатки еды. - А меня Мамонтом кличут.
        - Заметано, - согласился пожарный. Отставив в сторону вилы, он шустрыми пальцами шелушил чеснок. - По мне что мамонт, что птеродактиль - разницы нет, главное, чесночка приволок. И почти даром.
        - Ну, за знакомство!
        Они разлили самогонку по стаканам, каких у пожарного оказалось множество, хватило бы на целую пожарную команду.
        Выпив, Мамонт спросил:
        - Не тяжело в шлеме? Вообще у пожарников с гребнем, а тебе чего рогатый выдали? Снял бы, голову проветрил.
        - Да таким родители уродили, не снимаются. - Пром Вельзевулыч погладил рога и кивнул на бутылку.
        Через час спиртное кончилась, чеснок тоже. Экономист, глядя в лицо собутыльника и уже не удивляясь тому, что у его нового знакомого со странным именем Пром Вельзевулыч вместо носа свиной пятачок, задал извечно интересующий всех людей вопрос:
        - Вот ты меня уваж-жаешь?
        - Уваж-жаю, хоть ты и человек, - едва шевеля заплетающимся языком, ответил Пром Вельзевулыч. Он допил остатки самогонки прямо из горлышка, вместо закуски занюхав кисточкой хвоста. - Ну, пора…
        Дальский проводил пожарного до края платформы - тот спрыгнул вниз. Экономист помахал рукой вслед, хотел, было, тоже спрыгнуть, но вовремя одумался. Вышка высокая, метров тридцать. Пожарный - мужик тренированный, наверняка не раз и не в такие бездны сигал, а вот если он повторит, то может сломать ногу.
        Что-то темное пронеслось над головой Дальского раз, потом другой. Человек машинально отмахнулся, но ладонь застряла в вязкой субстанции, и Мамонта просто сорвало с платформы. Стараясь освободить руку, мужчина матерился так, словно всю жизнь провел на зоне. Спроси его сейчас, откуда брались такие замудреные словечки
        - вряд ли бы ответил. Он извернулся, глянул вверх - над ним угадывался силуэт дельтаплана.
        - Слышь ты, Бэтмен гребаный! - заорал Дальский, стараясь не глядеть на проносящиеся внизу темной полосой верхушки деревьев. - Сворачивай свой черный плащ, разобьемся ж на хрен!!!
        - Ногу сломаешь, - донесся до Дальского стон дельтапланериста, и он с ужасом нащупал пальцами что-то очень напомнившее ему фрагмент пластмассового скелета, стоявшего в кабинете биологии в давно забытой школе.
        Мамонт заорал:
        - Пацан, не знаю, какой Ильюшин изобрел твой кукурузник, но, сука, дай парашют, что ли?!!
        Дельтапланерист заплакал. Изогнувшись, он острыми зубами впился в руку безбилетного пассажира. Тот, заорав от боли, дернулся и почувствовал, что падает. Уже в полете успел заметить горящие фиолетовые глаза любителя ночных полетов, длинное рыло и хвост. Упав в густой кустарник, Дальский долго лежал, восстанавливая дыхание. Потом перевернулся на спину, сел, прислонился к дереву и прошептал:
        - Всегда говорил, что америкосы в своем Голливуде туфту гонят… - Он вытянул средний палец и, ткнув им в небо, крикнул: - Выкуси, супермен гребаный! Черный плащ - отстой, «Спартак» - чемпион!!!
        Послышалась музыка, кто-то неподалеку перекликался, речитативом проговаривая слова на непонятном языке. Туристы, решил Дальский. Двигаться не хотелось, но экономист ввиду многодневного запоя слабо понимал, что происходящее не укладывается ни в какие рамки и что с позиции здравого смысла лучше было бы затаиться в кустиках и уснуть. Он встал на колени и пополз.
        Выполз Мамонт Дальский на поляну, где дергались, крутились, прыгали слабосветящиеся фигурки.
        - Брейкеры, - пробормотал Дальский, решив во что бы то ни стало расспросить ребят о том, как выйти к трассе. Но, сообразив, что прикатили танцоры сюда явно не пешком, задал другой вопрос: - Пацаны, подвезете?
        Танцоры, покрутившись на голове, сделали сальто и ускакали с поляны, не ответив. Мамонт огляделся, но никакого транспорта не заметил. Темнота вокруг светилась огоньками волчьих глаз.
        - Ити твою мать! - заорал он и кинулся бежать.
        Убежал недалеко, падая, ждал, что сейчас звери кинутся, но вокруг было тихо.
        - Жил ниггер гомосек, фак ю, фак ю, - подражая чернокожим рэперам, речитативом проорал на хорошем английском заблудившийся человек. Он лег поудобнее тут же, на полянке и, вместо припева, тоненько пропев по-русски: «Белые кораблики, белые кораблики…», крепко заснул.
        Проснулся Мамонт далеко за полдень.
        - Приснится же, - пробормотал он, смутно припоминая страшные рожи, виденные во сне.
        Следующий день прошел почти спокойно. Никто не встретился Дальскому, если не считать того, что из-за дерева выглянула синяя физиономия не то вампира, не то вурдалака, но уставший человек не придал этому значения. Когда на третий день мытарств, одуревший от свежего воздуха, здорового подножного корма, состоящего из трав и ягод, а также от кровопускания, которым удружили заботливые алтайские комары, он все же вышел на берег Оби, то сначала не поверил своим глазам. Размытые в утренней дымке силуэты городских зданий на другом берегу реки показались несчастному миражом. Для верности мужчина простоял два часа, дожидаясь, пока утреннее солнце разгонит морок. Силуэты не пропадали, напротив, становились четче. Только когда ветер донес до страдальца звук автомобильного гудка, он окончательно поверил в свою удачу. Мамонт рухнул на колени. Размазывая налипшую паутину и скупые мужские слезы по грязному, заросшему щетиной лицу, он прошептал:
        - Господи, спасибо…
        Как повлияло столь длительное отсутствие на жизнь Дальского - хорошо или плохо, - он и сам не смог бы определить. С одной стороны, плохо: дома его ждал прием, мягко говоря, прохладный. Это Мамонт понял, увидев у порога спортивную сумку, туго набитую вещами первой необходимости. Сверху лежал предмет самой наипервейшей необходимости: книга, написанная Карлом Марксом, - единственный капитал экономиста Дальского. Но, если посмотреть на это с другой стороны, он был рад тому, что отношения, застывшие в ледниковом периоде семейной жизни, наконец-то закончатся.
        Гражданская жена, лет пять назад пожелавшая расторгнуть брак, но по инерции поддерживавшая иллюзию семейной жизни, сидела у телевизора и рыдала над очередным сериалом, какие щедро поставляют на российский рынок банановые республики. На экране черноволосый мускулистый красавец с горящим взглядом выяснял степень родства с моложавой рыдающей синьорой. Первым желанием Мамонта было взять сумку и тихо удалиться, но некоторые виды современного искусства плохо влияли на него. У Дальского перегорали предохранители, срывало крышу, а слова начинали течь, как вода из вечно простуженного крана на кухне.
        - Это она Сашу Белого соблазняет? - ехидно поинтересовался он, превращаясь из милого интеллигента в отмороженного шутника.
        - Ты все путаешь, - по инерции ответила бывшая жена, а в скором будущем и бывшая сожительница. - Саша Белый в «Бригаде». А это Антонио. Он наконец нашел свою мать, бросившую его в младенчестве, но она не хочет этого признать, потому что влюблена в его внука…
        Тут женщина осеклась и, почувствовав насмешку, выплеснула накопившийся за две недели праведный гнев на седую шевелюру Мамонта.
        - Дальский, ты для меня вымер, как динозавры! - Она заломила руки и трагически прошептала: - Десять лет жизни мамонту под хвост… Все… Все кончено… Я больше так не могу жить…. Ты обесцениваешь все, что мне дорого! Я сделала большую ошибку, когда вышла за тебя замуж. Я, прямой потомок дворянского рода Шереметевых, опустилась до такого животного, как ты.
        - Легко ты опускаешься, - усмехнулся Дальский, проверяя, не забыла ли его бывшая положить в сумку ежедневник.
        - А ты что, думаешь, можешь две недели пьянствовать где-то, а я буду этому рада?!
        - взвилась женщина. - Тебя тринадцать дней не было дома. Откуда я знаю, с кем ты там любовь крутил?! Признайся, у тебя другая?
        - Ну чего ты опять выдумываешь?! - Мамонт скривил губы, но, вспомнив странную старуху в лесу, представил, что бы было, если бы та все же расстегнула кофточку. Его передернуло, и, подумав: «Нездоровые фантазии», он громко сказал: - Я заблудился в лесу, плутал всю ночь… да всего-то дня два отсутствовал. Ну - три максимум.
        - Да ты что? - растянув губы в обличающей улыбке, сожительница Дальского взяла с журнального столика газету и швырнула в сторону двери.
        Мамонт на лету поймал ее, развернул и побледнел: на первой полосе свежего номера
«Алтайской правды» черным по белому было написано: пятое мая две тысячи восьмого года.
        - День советской печати, - пробормотал Дальский, соображая, как могло такое случиться, ведь в гости к теще Пушкина они поехали отмечать день рождения Ленина двадцать второго апреля и пробыли в Задерихе не больше двух дней, да и в лесу плутал он не так долго, от силы сутки. - Надо же, сколько праздников пропустил. День советского радио, Пасху, Первое мая тоже не отметил.
        - Все бы тебе отмечать, алкоголик несчастный, - пользуясь рекламной паузой, прервавшей любимый сериал, продолжила упреки вторая половина Мамонта, - пьяница! Я-то думала, ты ого-го, - всхлипнула женщина, намекая на то время, когда ее сожитель работал по специальности и делал неплохую карьеру, выполняя обязанности управляющего банком. - А ты фи-и-и-и, - и она зарыдала, прикрыв глаза ладонью, чтобы скрыть отсутствие слез. - Мне перед подругами стыдно. Верусик вон машины менять не успевает, Катюсик уже третий раз в Египте отдыхает, а я… несчастная… живу ту-у-у-ут… как бедная Лиза… - Рыдания наконец прорвались слезами и стали неконтролируемыми, видимо, из-за того, что ей не грозил тот финал, к какому эта самая «бедная Лиза» в конце концов пришла.
        Досрочно освобожденный от тягот семейной жизни мужчина не дослушал. Он положил на полочку в прихожей ключи и вышел, тихо прикрыв за собой дверь. После тех глубинных переживаний, той остроты восприятия, какие открылись ему во время блужданий по лесу, расставание с очередной, третьей по счету, «второй половиной» казалось комичным эпизодом.
        Дальский не стал ломиться с сумкой в раздутый пассажирами транспорт. Он решил пройтись пешком. Мысли о потерянном времени не давали ему покоя. Вспомнился детский фильм с аналогичным названием. Мамонт похолодел. Остановившись, с беспокойством взглянул на витрину магазина «Товары для детей». Отражение было обычным, он не постарел, не помолодел, а бледность заросшего щетиной лица и мешки под глазами не удивительны, стоило только вспомнить, сколько выпито.
        - В детство впал, думаю что попало. Кто знает, сколько дней я там Мараковне стихи читал? - пробормотал экономист и, подумав: «Поэзия - наше все!», двинулся дальше.
        Жил он не так уж и далеко от проспекта Ленина, где находилась квартира его сожительницы. С удовольствием глядя на ровный асфальт, прошелся вдоль главной транспортной артерии города, свернул на улицу Молодежную и скоро уже стоял у дома на проспекте Красноармейском. Поднимаясь по лестнице на пятый этаж, порадовался, что, несмотря на все жизненные перипетии, ему как-то удалось сохранить эту квартиру.
        Бросив сумку на пол в прихожей, первым делом направился в душ. Вода смыла и пот, и грязь, и душевные переживания тоже. Что таить, расставание было не совсем безболезненным, где-то, с самого края, все-таки царапнуло душу. Мамонт немного подумал и решил, что этот оцарапанный край души, видимо, оккупировало самолюбие.
        Вздохнув, включил телевизор. Показывали фильм про вампиров. Хотел переключить, но пульта на тумбочке не оказалось. Он махнул рукой и, взяв вату и бутылек с зеленкой, направился к шифоньеру.
        Сначала посмотрел в зеркало, вытянувшее его отражение во всю длину дверцы, показал себе язык и лишь потом нагнулся, чтобы смазать зеленкой несколько глубоких царапин на ногах. Зажгло. Мамонт покряхтел - щиплет, но куда денешься от неприятных ощущений? Выпрямившись, распахнул дверцы шкафа и…
        И оторопело уставился на высокого парня с темно-бордовыми волосами длиной ниже плеч и остановившимся взглядом рубиново-красных, обведенных кругами усталости глаз.
        - Где-то я тебя уже видел, - задумчиво произнес Мамонт, разглядывая гостя.
        Одет незнакомец из шкафа был в просторную тусклую рубаху серого цвета и такие же штаны - тоже свободного покроя. Если убрать ряд костяных пуговиц на груди и сделать костюмчик белым - вылитый китаец, подумал, было, Дальский, но вспомнил, что у китайцев кожа желтого цвета, а этот синюшный, словно удавленник.
        - Домушник, задохнулся, пока меня не было, - предположил мужчина. Потом из глубины подсознания всплыла другая, социально адаптированная версия. - Белочка, - пробормотал он, но вовремя вспомнил о том, как заговаривал Васькин двор от покражи, и о неожиданно обнаруженных у себя экстрасенсорных способностях. - Или полтергейст?
        Тут он заметил длинные острые клыки, торчащие изо рта незнакомца, и вспомнил, что такая же страшная харя выглянула из-за ствола сосны, когда он блуждал в лесу, но тогда Мамонт не придал этому значения, решив, что немного тронулся умом на фоне похмельного синдрома. За спиной надрывался воем Дракула, фильм логически заканчивался протыканием нежити осиновым колом и прочими антивампирскими мерами, успешно взятыми на вооружение положительными героями. У экономиста возникло подозрение, что один из бригады Дракулы стоит перед ним, но он отмахнулся. Не бывает такого. Просто не может быть, и все! Он бы еще поразмышлял о том, что за существо поселилось в шифоньере, и о том, куда делась одежда, но странное видение резко захлопнуло дверцы со своей стороны. Дальский так возмутился наглостью этого незарегистрированного на его жилплощади феномена и пустотой шкафа, что ринулся внутрь - узнать, куда кровососущий дел его вещи. Не тут-то было: вампир очень материально навалился на дверцы со своей стороны.
        Отойдя для разбега шага на три, Мамонт ринулся на штурм шкафа, и ему почти удалось прорваться. Дверцы с той стороны, где по всем законам мебельной промышленности должна была быть фанерная стенка, раздвинулись сантиметров на десять. И заблокировались. Человек увидел длинные пальцы с вылезшими от напряжения из подушечек когтями. Посмотрев на когти, Дальский сообразил, в чем дело. Резко захлопнув шифоньер, отпрянул, потом рванул с шеи нательный крест, вытянул руку и принялся делать крестное знамение. Вместо молитвы побледневшие губы почему-то шептали «Марсельезу», но Мамонт не обратил на это внимания. Он осторожно открыл шифоньер и заглянул внутрь: наваждение исчезло, одежда вернулась на место. Однако глубокие борозды, к его не менее глубокому возмущению, остались украшением на задней стенке раритетного бабушкиного шифоньера.
        Размышляя о природе феномена, Дальский решил, что, видно, в нем после пережитого в лесу потрясения открылись паранормальные способности. Этот вариант он принял безоговорочно, потому что альтернативой был старый добрый сдвиг по фазе. Но все же опасаясь задушевное спокойствие, восстановленное с таким трудом, решил, что в одиночестве сейчас оставаться не стоит. Надев чистую бежевую рубашку, черные джинсы и бессменную вельветовую куртку, он вышел из квартиры.
        Думая о госте, посетившем его шифоньер, экономист не сразу заметил, что солнце стоит высоко. Когда же до него дошло, что домой-то пришел часов в девять утра, пробыл в квартире от силы минут тридцать, а сейчас уже не меньше часа дня, Дальский снова напрягся.
        Творилось что-то странное. Будто кто-то пересыпал «пески времени» из жизни экономиста в жизнь кого-то другого, воруя у Мамонта минуты, часы и дни, которые складывались в недели. Он остановился у комка, купил бутылку минералки, приложился к горлышку. Потом еще раз решил убедиться и спросил у продавщицы, который час.
        - Половина первого, - ответила та, не подозревая, что в пух и прах разбила надежды покупателя получить хоть какое-то объяснение происходящему.
        Мамонт Дальский вздохнул и, решив разобраться с этим попозже, направился на собрание Объединения поэтов Алтая, президентом которого являлся.
        Обитала творческая организация на улице имени Крупской в двухэтажном деревянном строении, построенном в начале века купцом Морозовым. Обветшавшее, продуваемое всеми ветрами, оно казалось Мамонту реанимационным больным. Бывая в городском архиве, президент ОПы разглядывал фотографии и поражался тому, в какой упадок пришел построенный, казалось, на века дом.
        Здание, как, впрочем, и все, к чему приложил руку купец Морозов, было сделано на совесть. Владелец, позже передавший собственность акционерному обществу «Алтайская железная дорога», в тысяча девятьсот семнадцатом году одобрительно хмыкнул, узнав, что постройка чудом уцелела во время пожара, слизнувшего с лица земли почти весь Барнаул.
        Когда же город отстроили заново, дом оказался в центре богатого жилого массива. Он приветливо открывал двери для всех желающих и тихо радовался тому, что внутри кипит жизнь, раздаются смех и музыка. Тогда в нем находились клуб и общественная библиотека.
        Все это прекратилось с захватом города белочехами. Над дверью появилась надпись:
«Комендатура», комнаты наполнились горем и стонами. Дом терпел, вздыхая каждой половицей. Терпел потому, что надеялся - это ненадолго. Но жизнь повернула в другое русло, о смехе и веселье остались лишь воспоминания.
        Бывшую собственность купца Морозова понесло по комендантской стезе.
        После чехов в доме разместился колчаковский начальник.
        После него - управление ЧК на железнодорожном транспорте.
        С двадцатых годов дом наблюдал работу конвойной службы.
        Затем ГПУ, НКВД, а в пятидесятых годах здание передали милиции. Улицу из Алтайской давно переименовали, дав имя супруги вождя мирового пролетариата - Надежды Константиновны Крупской. Пруд был осушен и утрамбован, а березы никто уже не называл рощей.
        Милиция передала эстафетную палочку прокуратуре, прокуратура - суду.
        И только после августа девяносто первого года дом почувствовал, что не напрасно надеялся все эти годы. Пока не было особой радости и веселья, но стук молотков, жужжание швейных машинок и деловитый говор мастеровых людей помогли если не забыть горе, что пришлось наблюдать дому, то хотя бы немного отдохнуть от него. Дело в том, что развалюха стала непрестижной, власти отдали ее организации инвалидов.
        Дом воспрял, посчитав перемену хорошим знаком, - и не ошибся. Со свойственным ему упорством он ждал еще двенадцать лет. В две тысячи третьем году комнаты заняли художественные мастерские, детская школа раннего творческого развития и библиотека. Зазвучали счастливый смех и интересные разговоры. Дому это понравилось, и он размечтался, что в нем всегда будут жить поэты, художники, певцы, писатели. Все они были членами Объединения поэтов Алтая.
        К большому расстройству дома, существовало объединение на пожертвования, более чем скудные.
        Сами поэты называли свою организацию весело - ОПА, но в народе к аббревиатуре обычно добавляли букву «Ж», намекая на отчаянное финансовое положение объединения. Дабы не обижать президиум ОПы, литеру «Ж» в разговорах шутники позиционировали как
«Живое», тихо улыбаясь такому объяснению.
        Каждый раз, поднимаясь по лестнице и осторожно ступая по ветхим ступеням, Мамонт молился о том, чтобы в темноте не наткнуться на оголенный провод, какие во множестве торчали из стен и, соперничая с паутиной, свисали с потолка. Обычно, но не сегодня.
        Сегодня Дальский вспоминал вампира - бывают же на свете такие страшные хари! - и размышлял. Иногда мысли эти прорывались наружу, и Мамонт не замечал, что проговаривает их вслух. Он вдруг понял следующее: вампир был напуган. Да, именно напуган, в его красных глазах плескался ужас, а кровь отхлынула от лица из-за страха!
        Хотя какая может быть кровь у нежити?..
        Глава 3
        Здесь
        Глядя в черную отражающую поверхность большого, во всю длину шифоньерной дверцы, зеркала, Кирпачек рассматривал свое отражение и отмечал, что лицо побледнело, а в глазах затаился страх.
        - Ничего удивительного, - пробормотал он, - кто угодно бы испугался.
        Кем было странное существо, опустошившее шкаф, он знал. Это мифический человек, привидевшийся ему полгода назад в лесу, недалеко от родового поместья фон Гнорей. То, что Кирп был сейчас испуган, тоже нормально, все люди боялись человеков: вампиры и упыри, гоблины и бесы, черти и ведьмы, русалы и эльфы, и орки с гномами, и даже крылатые демоны. Ими пугали детей, они были героями лохавудских фильмов ужасов, их не упоминали вслух, чтобы не накликать беду. Молодой врач вспомнил страшное, обтянутое мерзкой белесой кожей лицо, и его передернуло от отвращения. Вспомнил седую копну шерсти на длинной вытянутой голове. Вспомнил синие, как и должно быть у монстров, глаза, которые существо выпучило, надеясь испугать его - наследника славной фамилии фон Гнорей. И Кирп честно признал, что феномену это почти удалось. Единственное, что не вязалось с обликом чудовища, - очки в тонкой металлической оправе и обыкновенные вампирские джинсы. Кирпачек недавно приобрел себе такие же…
        Вампир на мгновение зажмурился в надежде, что сейчас все придет в норму и, открыв глаза, он увидит себя в зеркале нормально-уставшим, но темное стекло, увы, все еще показывало бледное, с вытаращенными глазами, перекошенное лицо. Молодой врач подумал, что надо чаще отдыхать и впредь следить, чтобы отдых равномерно чередовался с работой.
        Решив, что существо привиделось ему на фоне переутомления, он запретил себе впадать в суеверия. Человек, и это общеизвестно, показывался только тем, кого ожидала либо большая беда, либо большая удача. Кирпачек не без опасений открыл дверцы шифоньера, взял свежий носовой платок, резко развернулся и вышел из комнаты.
        - Видно, день будет сложным, - пробормотал он, закрывая дверь квартиры массивным ключом.
        Работал Кирпачек в больнице для бедных, что располагалась в развалине на улице Лилитской по соседству с домом молодого врача. Здание рассыпалось на глазах, и Кирп искренне радовался, что окна его квартиры выходят на проспект Падших Ангелов, где ключом била жизнь.
        Дом на Лилитской построил купец Смагул сто десять тысяч лет назад. Почтенный вампир занимался переработкой крови на гуталин и ваксу. Он с большой прибылью сбывал товар падким на этот деликатес гоблинам и троллям. Разбогатев, купец построил это здание. Первый этаж тогда занимали склады и магазины, а на втором жил сам хозяин и его многочисленные родственники. Места хватало всем. Тогда дом красовался на берегу чистого пруда и еще жила березовая роща, трепетавшая на ветру тонкими нежно-сиреневыми веточками. Деревья смотрелись в окна дома, поправляя свежераспустившиеся розовые сережки.
        Купец Смагул не знал, какая судьба ждет его жилище, перенявшее от создателя невероятное жизнелюбие и не менее невероятное упорство, порой граничащее с упрямством. Хозяин, к тому времени передавший строение в дар акционерному обществу
«Трансильванская железная дорога», с удовольствием потер руки, узнав, что дом уцелел во время пожара, слизнувшего с лица земли почти весь город.
        Город отстроили заново - и дом оказался в центре богатого квартала. Тогда в нем был клуб. Звучала музыка, слышался смех, кружились в вальсе пары. В библиотеке полки ломились от книг, а в подвале устроили кинозал и крутили тогда еще немое кино.
        Во времена народных волнений в доме расположилась комендатура железных троллей, и с тех пор дом понесло по комендантской стезе.
        После троллей отдавал приказы эльфийский комендант, и комнаты наполнились слезами и болью. Дом терпел, вздыхая каждой половицей. Терпел потому, что надеялся - это не надолго.
        Но…
        После эльфов - комендатура «освободителя» Карапуцы. По дому носились лесные и болотные ведьмы и ведьмаки.
        После них - комендатура демонической чистки. Тогда дом посетил сам большой вождь, который был родом из горных демонов.
        После - конвойная служба нового режима так же щедро поливала вздыхающий от боли дом невинной кровью.
        Потом дом отдали под военный госпиталь, и стонов стало намного больше.
        Когда же здание, к тому времени порядком обветшавшее, хотели снести, вспыхнула эпидемия осиновой болезни, и власти отписали его под муниципальную больницу, в которой сейчас работал молодой врач Кирпачек фон Гнорь.
        Следующие трое суток вампир провел на работе, оперируя, ассистируя, совершая обходы. В стране в связи со вспышкой осиновой болезни объявили чрезвычайное положение, поэтому все врачи находились на рабочих местах. И все равно не успевали: машины «скорой помощи» привозили все новых и новых инфицированных.
        Болезнь поражала только вампиров, упырей и вурдалаков, совершенно игнорируя всех остальных жителей многонационального Королевства Объединенных Шабашей.
        Кирп чувствовал, что решение проблемы ликвидации осиновой болезни плавает где-то на поверхности, но в атмосфере всеобщей нервозности не мог сосредоточиться. С тяжелыми мыслями он вышел из ординаторской, вздохнул, посмотрев на занятые больными кровати, выстроившиеся вдоль стен коридора, и направился в сестринскую комнату. Хотелось посидеть минут десять в компании очаровательных медсестер, которые обязательно накормят и напоят чаем.
        Шатающийся от усталости вампир так глубоко погрузился в свои мысли, что очнулся, только оказавшись на полу. Совсем уж деревенский джинн, лопоча что-то на своем языке, рухнул на доктора, а на джинна свалились не успевшие затормозить песчаные тролли из миграционной службы.
        - Распоясались, нелегалы, - проворчал коллега Кирпачека хирург Гундарго, помогая ему подняться. - Недавно по ТВ показывали, как на границе задержали пятитонный ковер-самолет и конфисковали несколько тысяч кувшинов с джиннами. Криминальные элементы пытались провезти гастарбайтеров под видом антиквариата.
        - Несчастные жители Джиннистана, - вздохнул Кирп, провожая нелегала сочувствующим взглядом.
        Верзилы в черной форме миграционного надзора заломили тому руки за спину и волокли по коридору, для собственного удовольствия то и дело награждая беднягу сильными оплеухами.
        - Ты в порядке? - поинтересовался Гундарго.
        Кирп кивнул, благодарно посмотрев на призрака. Что выражало лицо хирурга, было определить трудно. Привидения всех национальностей обладали слабой, едва заметной внешней оболочкой, но при этом имели столь крепкий ум и высокий интеллект, что всегда оказывались лучшими в любом деле. Хотя бывало и такое: призрак настолько обгонял развитие общества, что казался окружающим законченным придурком. Вампир иногда замечал, что призраки и духи, независимо от их реального возраста, внутренне намного старше остальных народов Королевства. Как минимум на несколько миллионов лет, и на столько же миллионов лет мудрее. Возможно, это объяснялось тем, что пластичность их внешности напрямую влияла на пластичность мозга…
        Беседуя, врачи направились к заветным дверям сестринской. Заветными для Кирпачека эти двери были потому, что за ними находилась новенькая медсестра с удивительно красивым старинным именем Сервиза.
        Старшая медсестра Дреплюза, принадлежавшая к княжескому роду крылатых демонов, тут же взяла юное создание под свое крылышко - как в прямом, так и в переносном смысле. Пробиться к красотке через такой мощный заслон моментально вставшие в стойку холостые и не только холостые врачи не могли. Они издалека разглядывали прелести блондинки и облизывались, теряя надежду поговорить с ней.
        Зная характер Дреплюзы, ухажерам можно было только посочувствовать. Девушка была невероятно тонка в кости, высока и изящна. Другие вампиреллы буквально лиловели от зависти, разглядывая длинные клыки и большие, почти прозрачные ушки новенькой. Если благородной формы, заостренные кверху уши завистницы еще как-то бы пережили, то редчайший в природе нежно-розовый цвет волос и глаз приводил их в бешенство. Глаза у Сервизы были цвета утреннего весеннего неба, а волосы - цвета исчезнувшего в бездне экологических проблем бермудского плавающего одувана. Даже то, что одета новенькая была так же, как остальной персонал больницы - в просторную серую блузу и брючки такого же цвета, - даже это не скрывало прелестных изгибов ее тела.
        Единственной, кто игнорировал униформу, была Дреплюза. Демоница всегда ходила на работу в черных лосинах, сотканных (как она говорила) из паутины редчайшего в природе паука, который назывался «Черная вдова». Мощный торс престарелой дамы обтягивал пиджак, сшитый (тоже как утверждала демоница) из крыльев нетопырей. Нетопыри - это уже перебор! Слушая рассказы о качестве ее одежды, молоденькие медсестры хихикали, искоса поглядывая на крупные пуговицы из поддельного хрусталя, украшавшие якобы дорогой пиджак. А уж шуба из меха йети чего стоила! Будто остроглазые женщины не смогли разобраться, что сшита она из крашеных желудков внутрий. Каждый раз, видя демоницу во внутриевой шубе, медсестры покатывались со смеху.
        Но сегодня им было не до веселья, и хвастовство страшной медсестры впервые оставило женщин безразличными. Кому есть дело до причуд старой демоницы, когда появилась конкурентка, способная отбить всех неженатых мужчин сразу? Опасения небеспочвенны, по крайней мере, самый желанный холостяк, виконт Кирпачек фон Гнорь, уже пал к ее ногам.
        Небесно-розовый взгляд девушки сразил Кирпачека наповал, открыв его сердце для стрел Купидона. Сам Купидон - симпатичный маленький бутуз - незримо порхал рядом. Он сердито махал длинным хвостом с кисточкой на конце. У малыша даже рожки накалились от ярости, а из ноздрей вырывались струйки дыма. Дело в том, что, поразив сердце Кирпачека, он никак не мог проделать того же с Сервизой. Стрелы любви, посылаемые кучной очередью, одна за другой вонзались в могучие телеса демоницы. Этим и объяснялось то обстоятельство, что при виде Кирпачека пасть Дреплюзы разъехалась, образовав под рылом, заросшим длинной шерстью, счастливую улыбку.
        Гундарго и Кирпачек с недоумением переглянулись в ответ на эту, увиденную впервые, улыбку старшей медсестры и вошли в кабинет. В раскрытое окно врывался легкий ветерок, приятно освежая вспотевших за время операции врачей. В углу комнаты стоял шкаф, напротив - небольшой диванчик, на нем сейчас сидело несколько упырих, работавших в больнице много тысяч лет, страшная медсестра и в самом уголке - новенькая. Столик перед ними был почти пустой - чайник и чашки, пачка чая, горстка сушеных пиявок на бумажной тарелочке и порезанные тонкими ломтиками гемоглобиновые хлебцы с хрустящей сукровичной корочкой.
        Дреплюза поднялась со стула и, поразив всех, достала из необъятных размеров ридикюля кружок кровяной колбасы, присоединяя его к сообща собранному позднему ужину. Это было редкое лакомство в среде низкооплачиваемых медицинских работников.
        Одна из упырих пересела на стул, и Кирпачек, не веря своей удаче, примостился на краешке рядом с Сервизой. Демоница отреагировала моментально: она плюхнулась на диван, умудрившись втиснуться между ними. Сурово глянув на новенькую, пожилая женщина демонстративно подвинула юную медсестру на самый край обтянутым черными фирменными лосинами бедром.
        Хирург Гундарго круглыми от изумления глазами посмотрел на Дреплюзу. Приступ щедрости, столь необычный для демоницы, конечно, поразил всех, но за тем, как ласково щебетала старуха, стараясь очаровать молодого вампира, наблюдать без смеха было невозможно.
        Дреплюзу за глаза называли «страшной» медсестрой - не только персонал больницы, но и пациенты, страдающие от бездушия этой ветеранки медицинской службы.
        Купидончик выстрелил еще раз. Стрела, чиркнув по жесткому кожистому крылу демоницы, соскользнула вниз и вонзилась в бедро, вызвав очередной приступ любви в сердце солидной дамы. Она положила лапу на спинку дивана, нежно погладив когтями плечо растерявшегося Кирпа. Вампир, резко выпрямившись, вопрошающе посмотрел на Гундарго. Хирург, пользуясь тем, что Дреплюза не сводит глаз с лица коллеги, вместо ответа покрутил пальцем у виска. Медсестры прыснули, а Кирпачек подумал о том, что после таких знаков внимания ему долго придется сносить подначки острых на язычок женщин.
        Мазила Купидон со злости побледнел, из черного став серым, и, в сердцах переломив лук пополам, полетел за новым инвентарем. Он решил вернуться позже, когда страшная медсестра наконец-то покинет территорию больницы, и обязательно завершить работу. Это необходимо сделать в ближайшие несколько дней, иначе косорукому стрелку весьма ощутимо урежут зарплату, лишив нерадивого работника Агентства брачных уз премии.
        Разговор в сестринской вертелся вокруг волнующей всех темы, а именно: осиновой болезни, поражающей так избирательно. Заговорило радио. Все умолкли, слушая данные Бюро Статистики. Гундарго протянул руку и прибавил звук.

«Болезнь поражает пожилых кровососущих, а также молодежь в возрасте от ста пятидесяти до двухсот лет. Она косит наповал домохозяек и слои населения, живущие за чертой бедности или близко к ней, почему-то совершенно игнорируя представителей среднего класса. Те, чей доход был пределом мечтаний, тоже попали в зону повышенного риска. Техническая интеллигенция, как это ни странно, обладает стойким иммунитетом, а интеллигенция творческая, особенно художники, напротив, образовывают самую многочисленную группу заболевших. Симптомы: острые колющие боли с правой стороны груди, отдающие в спину. Вспухание под правой лопаткой огромного фурункула, прорыв или любое вскрытие которого кончается летальным исходом. Лечению болезнь поддается с большим трудом», - на этой фразе брызгающий оптимизмом голос диктора закончил передачу.
        - Мне кажется, что болезнь вызвана психосоматическими причинами, - смущаясь, выдвинул предположение Кирпачек, за что был немедленно осмеян инфекционистом Тлибзюзюком.
        - Осените себя Святой Пентаграммой, коллега. Говорят, когда кажется, очень помогает!
        Инфекционного врача коллеги не любили. Он был из рода зомби, неопрятный и потный, от него всегда плохо пахло. Еще причина для негативного отношения к Тлибзюзюку - постоянному автору доносов и докладных записок, регулярно ложившихся на стол главного врача, была следующая: он никогда не упускал возможности отпустить колкость в адрес собеседника, о чем бы ни шел разговор. Думая, что, унижая других, возвышается сам, инфекционист порой выходил за рамки приличий.
        В эту минуту дверь открылась, и администратор, просунув в проем лицо (он был по национальности каменный великан и целиком бы просто не вошел), сообщил: всем, кто вызван в авральном порядке, разрешается уйти домой. Сердце Кирпачека дрогнуло от радости. По графику через три дня дежурными в приемном отделении будут они с Сервизой. Это значит, что он сможет провести целый день, видя ее издалека, а целую ночь рядом с прекрасной вампиреллой, не опасаясь присутствия страшной медсестры. Влюбленный вампир ощутил прилив бодрости, усталость будто рукой сняло.
        Беседа утихла сама собой. Врачи быстро допили жиденький дешевый чай «Принцесса Нюра» и разошлись.
        Кирпачек, проверив своих пациентов, зачем-то заглянул в отделение токсикологии. В палате, занятой любителями святой воды, пропущенной через крест, и несчастными, страдающими от алкогольного психоза, запах стоял такой, что Кирп закашлялся.
        - Дяденька, - слабо позвал его молодой оборотень, совсем мальчишка. Он лежал на койке у окна. К руке больного от стойки с капельницей тянулся тонкий шланг.
        - Что-то беспокоит? - спросил врач, отметив, что алкоголики и наркоманы никогда не попадают в группу риска. Будто святая вода, чеснок и прочие наркотические вещества укрепляют иммунитет и делают организмы, утомленные асоциальным образом жизни, невосприимчивыми к осиновой болезни.
        - Дяденька доктор, а кто рыбок в капельницу напустил? - спросил больной, пристально вглядываясь в стеклянную емкость, из которой в его ослабленный психозом организм сочилось лекарство.
        - Каких рыбок? - растерянно спросил Кирпачек, чувствуя, что решение проблемы осиновой болезни снова ускользает от него.
        - Пираний… - прошептал алкоголик, и опешившему врачу на миг показалось, что в растворе действительно плавают крупные блестящие пираньи.
        Только на один миг, но этого оказалось достаточно. Кирпачек фон Гнорь укрепился во мнении, что видение, выглянувшее из его шкафа три дня назад, было вызвано переутомлением.
        - Все думал, почему наркоманами и алкоголиками становятся именно оборотни, - услышав голос Гундарго, Кирп вздрогнул от неожиданности. Призраки не ходили, они будто плыли по воздуху, не касаясь ногами пола. Вампир обернулся и вопросительно посмотрел на коллегу. - Тут все дело в скорости реакций. Им порой трудно бывает удержать форму, - пояснил Гундарго.
        - Странно, я думал, что смена формы - суть оборотней, - растерялся молодой врач.
        - Суть-то она суть, только вот последнее время заметил одну закономерность. Смотри, - и хирург подошел к одному из пациентов, страдающих чесночной зависимостью.
        Он пристально посмотрел в безумные глаза наркомана. Кирпачек почувствовал, как от Гундарго пошла волна любви, однако поразиться такой мощи излучений вампир не успел. Оборотень стал меняться. Его тело на глазах распадалось и собиралось, переходные формы меняли друг друга, и уже перед врачами, растянутый на кровати, лежал не зверь, готовый перегрызть глотку за глоток воды, пропущенной через крест, а юный, чистый эльф.
        Тут же Гундарго сменил частоту, и волна темной ненависти выплеснулась из его глаз. Реакция не замедлила себя ждать. Вытянутое эльфийское лицо перекосила вурдалачья гримаса, изо рта вылезли клыки. Гундарго снова сменил чувственную волну, теперь это была тяжелая энергия зависти. Больной завыл, тело его рассыпалось на мелкие кусочки, которые стремительно собрались в образину гоблина, однако сразу же фигура наркомана приобрела очертания демонические, уже угадывались крылья. Но то, что произошло дальше, настолько выбило молодого вампира из колеи, что потом он без содрогания не мог заходить в эту палату. Приготовившись к тому, что сейчас перед ним появится гоблин, а потом демон, Кирп удивился: метаморфозы не состоялись. Несчастный вампир, выпучив от ужаса глаза, смотрел на следующее превращение оборотня: теперь на кровати лежал человек. Он извивался, пытаясь освободить привязанные конечности, и выл - дико, потусторонне.
        - Все, больше бедняга не выдержит! - И Гундарго, прямо на глазах изумленного Кирпачека, поднес к губам больного склянку с водой, пропущенной через крест. Тот, сделав несколько торопливых глотков, принял нормальный вид оборотня - полувампира, полузверя. - Дело, как я думаю, именно в том, что невозможно ненавидеть то, что любишь. Завидуют почему-то всегда тем, кто дорог, кем восхищаются. И тогда тот, кто завидует, выворачивается наизнанку, совсем не осознавая этого. Оборотни на такую смену реагируют мгновенно, принимая на себя волны эмоций. Их внешняя форма меняется, когда они находятся рядом с теми, кто изменяет свои внутренние волны - вот так резко, без переходов. - Призрак, колыхнувшись, нагнулся над больным, поправил подушку, помогая жертве своих опытов улечься поудобнее. Потом выпрямился и серьезно посмотрел на коллегу. - Скорость их телесных реакций превышает внутренние пороги восприятия. Смена обличий идет так быстро, что выгорает мозг. Как я уже сказал, они принимают внешнюю форму любого, кто рядом с ними меняет внутреннее излучение.
        - Я все понимаю, кроме зависти, - задумчиво произнес вампир. - Что является причиной, вызывающей эти волны?
        - Здесь все просто: чувство справедливости со знаком минус дает негативную ситуацию зависти. Сильный крен в сторону плюса тоже негатив - тщеславие. Но это уже не в нашей юрисдикции, дорогой фон Гнорь, этими вопросами занимаются духовники.
        - Разве?
        - Да. Хотя мне думается, я знаю причину неблагополучия нашего мира.
        - Болезни? - предположил Кирпачек, вспомнив разговор с фельдшером Тобом.
        - Болезни, но не те, про которые ты думаешь, - загадочно произнес Гундарго. - А точнее - болезнь. Болезнь роста, мой дорогой друг. Эволюцию-то никто не отменял. И если она перестала быть видимой, внешней, значит, интенсивно работает внутри. Сколько миллионов лет у жителей нашей планеты не отрастают новые рога и копыта, не видоизменяются и не отпадают хвосты и крылья? А ведь жизнь не останавливается, и если перемены не заметны внешне, то это означает лишь одно: меняется внутреннее состояние… Меняется сама суть людей. Здесь, в этой палате, лежат те, кто отстал от времени. А в отстойниках содержат тех, кто родился слишком рано. - Призрак замолчал, тяжело вздохнул и добавил: - Мне иногда страшно жить, так ясно понимая, что бессмертие - не лучший из даров… Иди, Кирп, тебе надо отдохнуть.
        Гундарго кивнул, прощаясь. Сквозь полупрозрачный силуэт призрака вампир увидел взгляд одного из больных - сосредоточенно-понимающий и благодарный.
        - Знаешь, Кирпачек, я много думал о них, но так и не нашел решения проблемы. Единственное, что пришло в голову, - это непроницаемые стены вокруг.
        - Но такие стены только в отстойниках, - прошептал Кирпачек, с ужасом вспоминая свой единственный визит в место, где содержались опасные для общества члены. Те, кто встал на путь безумия.
        - Да, только туда не проникают чувственные волны, но обитатели этого страшного места никогда не станут полноправными гражданами. Они распадаются так быстро, что порой невозможно определить, какой была задумана их форма в первоначальном варианте. У этих, - кивок на привязанных к кроватям больных, - есть шанс.
        - Святая вода?
        - Да. Святая вода, чеснок, токсичные розы - все эти яды в ограниченных количествах снижают скорость внешних реакций, позволяя несчастным какое-то время не просто жить, но и сохранять стабильность. Мне кажется, что алкоголь и наркотики блокируют каналы восприятия чужого негатива и позитива, позволяя несчастным сохранять свой естественный внешний вид. Такие вот больные контролируют собственные состояния, умудряясь удерживаться на самом краю нормы, лишь иногда преступая границу, когда обстоятельства складываются неблагоприятно. Вообще-то общество несовершенно, однако внутреннюю чистоту люди могли бы научиться соблюдать. Тогда и больных стало бы меньше. - Гундарго обвел взглядом палату, посмотрел Кирпачеку в глаза и добавил: - Я рассказал вам об одной из причин данного заболевания, есть же еще две. Как ни странно, но причиной алкоголизма и наркомании является столь ценимая людьми категория, как воля. Волевые граждане берут на себя ответственность за весь мир и надрываются, а святая вода дает пусть временный, но отдых; те же, у кого воля слабенькая, кто предпочитает подчиняться, снимая тем самым
ответственность за свою жизнь, выпив или приняв дозу чеснока, чувствуют себя решительными и всемогущими. Прости, друг мой, опять увлекся. - Гундарго вздохнув, отвернулся к окну. - Я еще понаблюдаю.
        Кирп вышел из палаты, присел на ободранную коридорную кушетку, освободившуюся по причине высокой смертности и почему-то еще не занятую.
        Молодой врач был потрясен. То, что человеками не рождаются, человеками становятся,
        - стало для него страшным откровением. Он уже не относил этих монстров в разделы мифов и сказок. Вампир понял, что каждый их тех, кого он видел ежедневно, с кем сталкивался на улицах, в транспорте, может встать на путь человечности.
        Тело гудело, хотелось забыть и этот разговор, и самого Гундарго, и еще - никогда не думать о человеке.
        Мысли впервые за день сменили направление. Кирпачек вдруг вспомнил о том, как оказался в этой существующей вопреки всем санитарным нормам больнице для бедных.
        После памятного дня в родительском поместье, когда ему впервые привиделся человек, в жизни молодого вампира произошли такие изменения, что порой он задумывался, а было ли все это на самом деле: Чертокуличинск, визжащие порося в поместье отца и остальные события? Настолько его теперешняя жизнь отличалась от всего, к чему он привык, что знал о мире вообще и о людях всех национальностей в частности. Теперь и гномы, и бесы, и черти, и каменные великаны, и даже деревенские ведьмы казались ему похожими - одной слившейся людской массой. Так город перемалывал видовые особенности, усредняя, подгоняя под не известную никому норму, добиваясь одинаковости всех и вся.
        Кирп подумал, что последний день в родном провинциальном захолустье был таким, какими были все предыдущие и будут наверняка все последующие дни тоже, если бы он остался в Чертокуличинске, как того хотел отец.
        В тот день они с сестрой быстро закончили прогулку по лесу. Кирпачек, сославшись на усталость, повернул к замку. Глинни сочувствующе охала, щебетала что-то про переутомление, но у вампира перед глазами стояла страшная морда человека. Он никак не мог прогнать наваждение и слушал сестренку вполуха, иногда невпопад, односложно отвечая.
        - Ой, не зря мы так за тебя переживали, - вздыхала вампирелла, - не жалел ты себя, братик, совсем изнурился изучением медицины. - Она нахмурилась, но, тут же радостно улыбнувшись, воскликнула: - Я знаю, почему тебе плохо стало! Ты же за обедом ничего не ел! Ну сейчас я быстренько поджарю бешенки, у меня там на кухне все есть, даже топленое масло порося. Все будет вкусно и как ты любишь! А еще специально к твоему приезду приберегла кусочек поросячьей грудинки. - Глинни лукаво улыбнулась и добавила: - А то, правда, так эти молоки порося надоели!
        Она понеслась на кухню, пообещав очень быстро приготовить обед. Кирпачек слабо улыбнулся вслед убегающей сестре. Он остановился возле скотного двора, облокотился на край ограды, рассматривая лежащих в грязеемах животных. В красной жиже виднелись только толстые полосатые спины и острые, длинные рога на вытянутых макушках.
        Вдалеке, у ворот и навесов, мелькал коричневый комбинезон Сила. Брат сгружал с телеги мешки с комбикормом. Около него терлись штук двадцать животных. Они возмущенно ревели, требуя пищи. Сил громко ругался, загоняя их за ограду. Интересно, как порося вырвались из загона? Наконец ему удалось запереть ворота, несмотря на то что с другой стороны на них давило двадцать полосатых туш. «Силен, братишка», - подумал Кирпачек с уважением.
        Для того чтобы управляться с таким хозяйством, действительно нужно иметь недюжинную силу, а впридачу к силе - такое же по величине терпение. Эта кентервильская скотина - порося - очень привязчива, глупа и пакостлива. А на вид они милашки: грушевидная голова с острыми, изогнутыми рогами, три черных глаза у жаберных щелей над зубастой пастью. Глядя на них, невозможно и предположить, что у животных дурной нрав. Пасть большая - от одного обвислого уха до другого, и кажется, что порося все время улыбаются. Большие вытянутые тела покрыты крепкой гладкой шкурой в черную и красную полосы, а хвост почему-то нежного розового цвета. Хвост у порося состоит из нескольких сегментов, однако деликатесом считается самый последний. Эти огромные животные легко передвигаются благодаря четырем лапам с каждой стороны и развивают порой такие скорости, что в древние времена их использовали для охоты. Сейчас охотиться не на кого, и потомки призовых скакунов послушно возят груженые повозки, коляски и кареты, сохранившиеся только в чертокуличинском захолустье, да еще, пожалуй, в королевском музее.
        Кентервильские порося глупы, но, когда дело касается еды, они порой проявляют невероятную смекалку.
        Как-то раз такая вот скотина, поддев рогом крючок, открыла дверь кухни. Быстренько слизав со стола большое блюдо с пирогами, животное вышло, тем же образом закрыв за собой дверь. Если бы не большая куча поросячьего навоза возле плиты, кухарки вряд ли бы догадались о том, куда делся праздничный ужин.
        Кирп оттолкнулся ладонями от ограды и в обход дома направился на кухню. Вампир приоткрыл дверь. Глинни заканчивала готовить, рядом с ней на высоком стуле сидел здоровенный орк. Он едва дышал, вцепившись лапами в подлокотники, и не сводил с нареченной горящего страстью взгляда. Та иногда отвлекалась от помешивания варева в большой кастрюле и чмокала Нрота в корявую, покрытую пигментными пятнами и бородавками щеку. Жених улыбался во всю пасть, толстые губы ползли вверх, до самых десен оголяя мощные, с палец толщиной, загнутые вверх клыки. Кирп едва не рассмеялся - улыбка делала орка похожим на тех самых милых животных, которыми он только что любовался.
        Глинни ни на минуту не умолкала:
        - Ой, Нрот, как мне страшно! - Она поворачивалась к орку и тут же забывала о своих страхах. - Какие у тебя ушки! - Бросив ложку с длинной ручкой в булькающее варево, девушка отходила от плиты, снова оказывалась у орка в объятьях, целуя его и поглаживая длинные, вытянутые вверх уши.
        Кирпачек не стал беспокоить влюбленных, он направился в город. Решил встретиться с фельдшером Тобом, старым лысым гномом, уже много веков лечившим всех жителей и города, и окрестных деревень.
        Медпункт находился недалеко от здания муниципалитета. Кирпачек с удовольствием прошелся пешком вдоль знакомых с детства домов родного городка. Он жадно вглядывался в витрины магазинов, рассматривал клумбы и удивлялся своей внимательности. Но только подойдя к медпункту - маленькому, в две комнаты с приемной, домику, Кирп понял, что же так жаждал обнаружить в городе. Просто хотел найти хоть что-то, что изменилось здесь за время его отсутствия, но все оставалось прежним, даже клумбы возле одинаковых, безликих домов были такими же, какими он их помнил.
        В медпункте было, как всегда, сыро, темно и пахло серой. Фельдшер строго следил за соблюдением санитарных норм. Многие не понимали этого, ведь последняя комиссия из краевого отдела здравоохранения была еще до назначения Тоба в Чертокуличинск, на что гном отвечал, что на своей территории он волен поддерживать те порядки, какие сочтет нужными.
        Посетителей еще не было, но медсестра со стопкой карточек в руках, не удостоив Кирпачека взглядом, прошмыгнула в кабинет фельдшера. Вампир вздохнул, подумав, что эта вампирелла когда-то была похожа на его матушку - такая же пышная и невысокая. Девушка ему нравилась давно, еще до отъезда из Чертокуличинска Кирп несколько раз назначал ей свидания. Он вспомнил разговор с отцом в библиотеке графского замка. Кирстен фон Гнорь очень доходчиво объяснил наследнику, что его избранница не только безродна, но еще и бедна. Однако Кирпачек настаивал на женитьбе, впервые в жизни противореча властному графу. Тогда тот предложил оплатить учебу в университете имени Франкенштейна. Кирп едва не задохнулся от восторга, но отец добавил:
        - В обмен на более подходящую невесту для виконта. Факультет выберешь сам.
        Молодой вампир позабыл, как ему стало противно - от самого себя, когда помимо воли с уст сорвалось согласие. И то, что он выбрал медицину, было для него будто бы извинением за измену любимой.
        Сейчас она не вызвала никаких эмоций, и Кирп даже удивился тому, что когда-то эта медсестричка казалась ему самой прекрасной девушкой на свете.
        - Вас ждут… - процедила отвергнутая невеста, зло глянув на несостоявшегося жениха.
        Кирп вздрогнул и внимательно посмотрел на бывшую любовь. Сейчас он не смог бы обнять ее. Девушка растолстела так, что руки Кирпачека вряд ли определили бы, в каком именно месте на ее пышном теле находится талия. Лицо расплылось, и та миловидность, что привлекла Кирпа несколько лет назад, потерялась в складках тройного подбородка и заплывших жиром глазках. Что ж, отца стоит поблагодарить. Фактически, если б не он, то в постели Кирпачека еженощно лежало бы существо, похожее на кентервильское порося. Сухо пожелав девушке доброго дня, виконт прошел в кабинет.
        Фельдшер сидел в кресле за большим столом и выжидательно смотрел на дверь. Когда Кирпачек вошел, от уголков глаз Тоба побежали лучистые морщинки, а сквозь бороду пробилась теплая улыбка.
        - А, Кирпачек, заходите, мил вампир! - приветствовал старый лекарь, вылезая из-за стола. Семеня короткими ножками, он подбежал к Кирпачеку, взял его за руки и посмотрел вверх. Борода, заплетенная в тугую, загнутую косицу, уперлась посетителю в грудь. - Обнял бы вас за плечи, но по причине малого роста дотянулся только до локтей, - рассмеялся фельдшер и отстранился: - Дайте-ка я на вас посмотрю!
        Он развернул практиканта, недавно получившего черный университетский дипломом, лицом к свету. Видимо, осмотр удовлетворил старика - гном одобрительно хмыкнул. Вампир тоже обрадовался встрече. Фельдшер был всегда добр к нему, почему-то выделяя именно Кирпа из всех маленьких пациентов, которых приводили обеспокоенные родители много сотен лет назад. Кирпачек так и остался любимцем гнома, хотя перестал болеть давным-давно. Бывая в городе, вампир всегда находил время повидаться со стариком и передать ему небольшой пакет, собранный на графской кухне. Кирпачек с ностальгией вспоминал те времена, когда шарики засахаренной крови, которыми в далеком детстве угощал его доктор, надолго создавали ощущение праздника.
        Тоб не изменился: та же застиранная бесформенная хламида, подпоясанная под большим животом ремнем, сплетенным из конопляных веревок, широкие штаны из кожи порося самой дешевой выделки, растоптанные тапочки без задников. На большом крюке, вбитом в стену, висел аляпистый, расшитый разноцветными пуговицами широкий плащ. В другой одежде Тоба никогда не видели, хотя вампир знал, что тому не однажды дарили дорогие костюмы. Когда же задавали вопрос в лоб, гном отвечал, что в привычной одежде ему уютно и воспринимается она как вторая кожа.
        Фельдшер, шаркая тапочками, прошел к столу, грузно плюхнулся в кресло и кивнул Кирпачеку:
        - Ну-с, начнем прием. Запускайте по одному.
        И Кирпачек запустил… Запустил нечто такое, что даже рассмотреть не смог - так оно стремительно влетело в дверь и пронеслось по кабинету, опрокидывая стулья, роняя вазы и стаканы с градусниками, сметая со столов и полок аккуратные стопочки карточек. «Если бы буря в стакане чая «Принцесса Нюра» была бы возможна в самом принципе, - подумал оторопевший Кирпачек, - то она наверняка выглядела бы так».
        Маленький кабинет фельдшера показался ему сейчас стаканом, в который но какому-то невероятному недоразумению залетел смерч или торнадо. Но старый гном невозмутимо прекратил это занесенное в список пациентов безобразие одним хлопком большой волосатой лапы. Просто поднял руку и прихлопнул маленького тролленыша, - тот как раз несся к противоположной стене через стол. Тролленыш заверещал высоким, режущим уши голоском.
        - Ну-с, юноша, на что жалуетесь? - спросил фельдшер, не отпуская извивающегося детеныша песчаных троллей.
        - Он что-то ослаб последнее время, - сквозь слезы ответила проявившаяся в дверях после ворвавшегося в кабинет безобразия троллиха. Она стояла, одной лапой прижимая сумочку к тощей, впалой груди, а другой утирая обильно льющиеся по сморщенному лицу слезы. - Плохо ест! - пояснила мамаша хулигана и, громко всхлипнув, высморкалась.
        - Так, а что же это у нас с аппетитом, юноша? Есть не хотим-с? - поинтересовался гном, быстро ощупав впалый животик и заглянув в зубастую маленькую пасть тролленыша. Тот заверещал и с удовольствием включился в игру, искусав пальцы фельдшера. Старый гном, закончив осмотр, взял гиперактивного детеныша двумя пальцами за шкирку и поднял малыша над столом. Так, держа пациента на весу, он обратился к рыдающей мамаше:
        - Мальчик здоров, и я не понимаю, чего вы от меня хотите, дорогая.
        Троллиха шмыгнула носом, еще раз высморкалась и пропищала:
        - Рецептик бы нам… или таблеточку…
        - Рецептик? - Гном на мгновенье задумался, потом, передав Кирпачеку извивающегося мальчишку, достал из кучи бумаги лист и что-то коряво нацарапал. - Вот-с, получите-с, милейшая, - сказал он, протягивая мамаше рецепт.
        Та, стуча когтями по твердой плитке пола, подошла к столу, взяла рецепт и, пробежав по нему взглядом, растерянно спросила:
        - Тут написано: футбол, гимнастика, легкая атлетика и танцы. Это новое поколение лекарств?
        - Это лекарство для нового поколения, - усмехнулся в усы старый фельдшер. - Таблетки только усилят активность вашего малыша, девушка. Так что все те спортивные секции, что мною рекомендованы, посещать обязательно. И танцы лучше тролличьи народные. Ни вампирских бальных, ни ведьминских хороводных не рекомендую.
        - Но малыш переутомится, - попробовала возразить троллиха, на что фельдшер Тоб с нажимом в голосе ответил:
        - Малыш будет хорошо кушать, а переутомление, скорее, грозит всему Чертокуличинску, если этот маленький песчаный смерч не найдет мирного применения раздирающей его на части энергии.
        - Вы удивлены? - спросил гном, когда мамаша выволокла визжащее чадо за дверь. - Не стоит. С троллями иначе нельзя. У них сильно выражена невидимость. На внешнем плане они проявляются только тогда, когда на них смотрят - пристально, внимательно и непременно с восхищением. Иначе такие вот разрушения обеспечены, - он хмыкнул, разглядывая погром, устроенный в кабинете гиперактивным хулиганом. - И ведь рушится все, а не знаешь, что явилось причиной таких вот разрушений, пока не вспомнишь о том, что в нашем мире сразу невозможно заметить только троллей.
        - И все же, Тоб, меня смущает рецепт, - сказал Кирпачек, подбирая с пола разбросанные карточки.
        - Ну, мил-вампир, а где же на троллей будут смотреть с восхищением? Только на спортивной арене, на сцене театра, ну и еще в том замечательном приборе, который называется жуткохрусталическим телевизором. - Гном улыбнулся, немного помолчал и громко крикнул: - Следующий!
        Следующим пациентом оказался тот самый каменный великан, что привлек внимание Кирпачека еще в вагоне поезда. Молодой врач поставил ему тогда диагноз - камнеедка. Сейчас он с жалостью смотрел, как каменный великан, с трудом переступив больными лапами порог, ввалился в кабинет. Кабинет сразу стал маленьким, съежился. Казалось, плечи больного проломят стены, а голова пробьет потолок и снесет крышу, стоит только тому выпрямиться. Но выпрямиться великан не мог, его голова клонилась на грудь: камнеедка уже поразила позвоночник и сетью уродливых наростов, напоминающих раскинувшего щупальца спрута, виднелась из-под ворота мешковатой рубахи.
        - Дохтур, мне как-то совсем уж плоховасто, - просипел великан.
        Кирпачек внутренне содрогнулся, услышав это сипенье. Каменные великаны славились красивыми, сочными голосами, и самые лучшие певцы были как раз из их рода. Потеря голоса означала, что болезнь поразила не только внешние, но и внутренние органы, а также то, что жить несчастному осталось не век-два, как предположил в поезде Кирп,
        - счет шел уже на годы.
        - Действительно, милейший, выглядите вы препаршиво-с, - согласно кивнул фельдшер Тоб.
        - Дохтур, скажите мне честно, как на самом духе, - попросил больной, в сильном волнении употребляя столь явные диалектизмы. - Не мотайте мозги, скажите…
        - Что вам сказать, голубчик? - поинтересовался невозмутимый гном, глядя на готового отдать концы ровесника.
        - Я буду жить? - В ожидании ответа великан теребил подол широкой рубахи так интенсивно, что ткань трещала.
        - А зачем вам жить? - поинтересовался Тоб.
        Кирпачека просто тряхнуло от возмущения. Как фельдшер, всю свою жизнь посвятивший спасению людей, может быть таким равнодушным? Как он может вот так спокойно взирать на мучения несчастного? Как может так цинично разговаривать с больным? В университете профессора всегда подчеркивали, что пациенты нуждаются в добром слове не меньше, чем в медицинской помощи!
        - Зачем жить-то, голубчик? - повторил фельдшер. - Так бессмысленно-с?
        - Да Дракула его знает, - вздохнул каменный великан. - Хто ж мне позволит со смыслами жить-та?
        - А кто запретит? - поинтересовался Кирпачек, начиная что-то понимать в методах местного лекаря.
        - Так ить муниципалитет не даст смыслы жизненные осуществлять, - пожаловался великан и вздохнул. - Вот с самого что ни на есть детства мечтал людям добро приносить. Хотел покой-порядок охранять, сторожем ночным быть-работать. Эх-м-ма, как бы я ходил-бродил по улицам и нараспев так говорил: «Спите спокойно, горожане-сограждане!»
        - А сейчас вы чем занимаетесь? - поинтересовался вампир.
        - Дык, скобяными изделиями промышляю, лавка у меня, чтоб ей провалиться в самый что ни на есть рай! - и каменный великан горестно вздохнул.
        - Так пусть валится, - благодушно разрешил фельдшер. - Идите, милок, в муниципалитет и добивайтесь вакансии ночного сторожа-с. А иначе жить вам действительно-с незачем.
        Каменный великан пристально посмотрел на гнома и, неопределенно хрюкнув, видимо, пришел к какому-то решению. Он выпрямился, все же зацепив макушкой потолок, потом расправил плечи и прерывающимся от волнения голосом сказал:
        - Благодарствую, дохтур!
        Кирпачек не поверил глазам - наросты камнеедки, будто щупальца испуганного спрута, сползли с великанского затылка, зашевелились под просторной одеждой из мешковины, совсем маленькими струйками стекли к босым ступням и, юркнув куда-то под плоские пластины ногтей, затаились.
        Каменный великан покинул кабинет старого лекаря абсолютно здоровым.
        Больше посетителей не было, и фельдшер, кивнув Кирпачеку, встал из-за стола.
        - Пойдемте, юноша, проводите старика до дома.
        Они, покинув медпункт, вышли на залитый бордовыми вечерними лучами проспект. В здании муниципалитета бушевал каменный великан. Его зычный голос вырывался из помещения и, выбивая стекла, разносился по городу.
        - Кажется, наш общий друг все же получит работу, - заметил фельдшер Тоб, лукаво поглядев на недавнего студента.
        - Не ожидал увидеть здесь такого! - восхитился Кирпачек.
        - Конечно, в нашем-то Мухосранске разве может быть что-то достойное внимания? - Фельдшер иронично улыбнулся. - Вы, молодой дипломированный вампир, наверное, ожидали увидеть устаревшие банки на спинах простуженных, кучу вставленных во всевозможные отверстия клизм и поставленных градусников? - полюбопытствовал старик, на что смутившийся обладатель черного диплома об окончании института имени Франкенштейна кивнул.
        - Даже больше, - сказал он, после того как справился со смущением, - я ждал жалоб на отсутствие лекарств.
        - Лекарства… кхе… - пренебрежительно усмехнулся фельдшер. - Когда-то обходились совсем без них. Приходил древний народ к шаману, а у того от всех болезней один рецепт: «Съешьте бешенку». Вот и ели бешенку, походы к ведьминским народам устраивали, вырезали под корень целые роды, чтобы завладеть угодьями, богатыми этими волшебными грибочками. Потом народ стал умным и придумал религию. Когда же церкви Великомучеников Зомби и Святого Дракулы взяли духовность в свои руки, они провозгласили: «Не ешьте эту еретическую дрянь! Молитва исцеляет тела! Молитесь!» И все кинулись молиться, а ведьм отправляли на костры, как основных потребителей еретического гриба. А знаете, что самое странное, мил вампир?
        - Что?
        - Что ведьмы бодро шли на смерть, горели, но упорно продолжали жевать бешенку. Так с этим грибочком в зубах и умирали. Вы же знаете, что до сих пор ведьминские народы не могут восстановить былую численность…
        - Мне кажется, они и не стремятся к этому. - Кирпачек улыбнулся. Он просто наслаждался неспешной беседой со стариком. - Так что же было дальше?
        - А дальше мы все стали не только умными, но и грамотными, - ответил фельдшер, засунув руки в карманы широченного плаща. Одна из костяных пуговиц оторвалась и покатилась по дорожке, но гном, не обратив на эту мелочь внимания, продолжил: - Такие вот новоявленные грамотеи сразу завопили: «Молитва - вред, опиум для народа! Панацея для всех народностей - микстура!» - и давай этой патентованной гадостью пичкать всех без исключения. Кстати, юноша, опять ведьмам больше всех досталось - у них на микстуру обнаружилась стойкая аллергия. Ведьминские народности почему-то всегда крайними оставались, уж так исторически сложилось в нашем Королевстве. Но, мил вампир, жизнь тянулась, тянулась и дотянулась до таких высот, на которых от природного иммунитета остались рожки да ножки. Тогда песенка сменилась: стали говорить, что микстура приносит вред, а вот антибиотик - это да!.. Это панацея, это эликсир жизни, способный принести избавление от всех болезней и спасти наш умирающий мир. Опять ошиблись… Почему-то ведьминские народы не болели, тогда как остальных жителей нашей страны просто выкашивали эпидемии
всевозможных болезней.
        Гном помолчал, улыбнулся и продолжил:
        - Подумали наши ученые, да так ничего и не выдумали. Пришлось им смирить гордыню и пойти на поклон к ведьмам: деревенским, горным, лесным, полевым, болотным. Пришли, значит-с, профессора и академики к ведьминским лекарям и спрашивают: «А чем это вы лечитесь?» Как думаете, что ответили ведьминские врачи?
        - И что же? - спросил Кирпачек, с нетерпением ожидая ответа.
        - Они сказали: «А мы не болеем»!!! - «Но почему?» - поинтересовались светила медицины. «А съешьте бешенку», - ответили ведьмы… - Тоб гулко расхохотался. Кирпу тоже стало смешно, такого поворота истории он не ожидал. - Как тебе сказочка?
        - Поучительно, уважаемый Тоб, весьма поучительно.
        Увлеченные беседой, они не заметили, как подошли к дому старого гнома. Фельдшер остановился, поднял голову и взглянул на Кирпачека.
        - Мил вампир, - сказал он как-то по-особенному серьезно, и даже не просто серьезно, а значительно, - когда-то я был таким же, как вы, - юным идеалистом, полным надежд и желаний, и мечтал вылечить весь мир. Хотелось, чтобы вокруг меня жили счастливые люди, а для этого они должны быть здоровыми. Вы еще не появились на свет, когда я приехал в Чертокуличинск. Думал, что буду делать благородное дело, работая в таком захолустье, куда не сунется ни один врач. Как я лечил! Помню, просто измыливался на работе. Порой выбивался из сил, но больных становилось больше и больше. И тогда поневоле задумался: а почему вообще люди болеют? Да, болезни у всех разные: и у вампиров, и у троллей, и у бесов с демонами, но их объединяет одно: все эти болезни ведут к вырождению, а порой и к смерти. Тогда стал в этих разных болезнях искать сходство. Во всех - одно. Хотите знать, что нашел?
        - Хочу, - ответил молодой врач.
        - Все болезни - проекция больного. Проекция представления о себе и о мире. Мысли и чувства не отдельны от тела, как мы думаем, они просто часть системы, которая называется «организм». Вот сегодняшняя мамаша - та, с гиперактивным отпрыском. Думаешь, почему у нее ребенок носится так, будто ему задний проход скипидаром смазали?
        - Прививки? - предположил Кирпачек, порывшись в весьма объемном запасе полученных в университете знаний.
        - Вовсе нет, мил вампир, вовсе нет. Просто у малыша та маленькая дырочка в сердце, через которую излучения матери поддерживают жизнь ребенка в утробе, не заросла. А все потому, что мамаша, будучи беременной, не хотела отпускать свое чадо в этот ужасный, полный опасностей мир.
        - Ей было жалко расстаться с ребенком? Это жадность? - предположил Кирп.
        - Кто-то говорит, что жадность - мать всех пороков, юноша. Однако я с этим не согласен. Жадность, она как болезнь, тоже следствие. А причина - страх. Страх - и мать, и отец всех пороков, в том числе и порока сердца. Вот дай волю этой пожилой троллихе, и она бы запаяла своего отпрыска в стеклянную колбу и всю свою жизнь следила бы за тем, чтобы с ее чадом ничего не случилось. А то, что астма и прочие заболевания дыхательных путей, а также серьезные проблемы с опорно-двигательным аппаратом были бы следствием такого вот оранжерейно-колбочного воспитания, мамаша бы даже не догадалась. Но когда она пришла ко мне с маленьким хулиганом впервые, я прописал ему движение, движение и еще раз движение. Однако страхи не отпускали нашу заботливую мамашу, и она всячески сдерживала активность ребенка. Вот вам и результат: пацан носится, как сошедшее с ума кентервильское порося. Не жадность - мать всех пороков, юноша, вовсе не жадность. Страх… Пороков сердца, пороков характера и - как следствие - пороков всего нашего общества.
        - Если продолжить этот ряд, то можно сказать, что и пороков нашего мира? Природы? Экологии?
        - Вы правы, Кирп, совершенно правы. - Гном, улыбнувшись, вдруг проворчал: - Старею. Все меня на философию тянет-с.
        Он поднялся на крыльцо, толкнул входную дверь, но не вошел в дом, а немного потоптался на пороге и вдруг впервые за всю свою длинную жизнь дал совет:
        - Уезжайте отсюда, мил вампир. Нечего-с вам здесь делать. Тут не движется ничего, и людям в этом странном городе почему-то нравится болеть… - Он занес ногу, но, так и не сделав шаг, оглянулся по сторонам и, смущаясь, попросил: - Поговорите с братом, Кирпачек, пусть он один раз прокатит старика Тоба на мобиле, ладно?
        - Поговорю, - улыбнулся Кирп.
        - Но только где-нибудь подальше от города, чтобы никто не видел, а то упреков не оберешься, позавидуют ведь… - И фельдшер наконец вошел внутрь, оставив молодого врача в растерянности смотреть на закрытую дверь.
        Спроси кто-нибудь Кирпачека, о чем он размышлял те десять минут, что стоял под дверью дома старика гнома, он вряд ли смог бы ответить на этот вопрос. В голове не было ни одной связной мысли, он просто находился под впечатлением от разговора. То, что сказал этот провинциальный лекарь, было для него откровением, он чувствовал, что такая беседа из разряда невозможного, невероятного. Из состояния, близкого к трансовому, его вывело прикосновение чего-то скользкого, липкого. Молодой врач вздрогнул и отшатнулся. Оказалось, что его просто лизнуло кентервильское порося, запряженное в пустую повозку. Кирп усмехнулся и, развернувшись, пошел по длинной извилистой улице, которая была в Чертокуличинске не только главной, но и единственной…
        - …фон Гнорь, ты заснул, что ли? - услышал он голос Гундарго. - Иди в операционную, ассистента нет.
        Кирпачек, с трудом вынырнув из воспоминаний, немного посидел, приводя в порядок мысли, потом вскочил и быстрым шагом прошел в операционный блок.
        Сама операция была простой, но очень долгой. Удаляли аппендикс. Все бы ничего, только вот вырезали его у кентавра, а операционных столов, пригодных для этих жителей Королевства Объединенных Шабашей, не было не только в больнице на улице Лилитской, но и во всех остальных больницах Королевства тоже. В народе даже ходила поговорка: «Без бумажки ты коняжка», ярко отражавшая то обстоятельство, что кентавров в стране игнорировали. Их нигде не прописывали, и документов им не выдавали.
        Кентавры - они же нищие, бродяги, воры, мошенники, цыгане - занимали самую низшую ступень в иерархии общества. С ними велась постоянная борьба, правоохранительные органы изживали их, изживали, да никак не могли изжить до конца. Кентавры - народ сильный, свободолюбивый, и за жизнь этот народ держался не только руками и зубами, но всеми четырьмя копытами. Из-за копыт-то операция и затянулась.
        Анестезию проводить было нечем, а для того чтобы фиксировать кентавру ноги, нужны каменные великаны. И Кирпачек, ассистировавший хирургу, и два гнома из бригады сантехников, и сам Гундарго - все изрядно вымотались, удерживая оперируемого от непроизвольных ляганий. Когда же додумались дать пациенту ведро воды, пропущенной через крест, «ассистенты» были уже изрядно побиты крепкими копытами.
        Вода сделала свое дело: глаза оперируемого помутнели, начали закрываться, и все уже вздохнули с облегчением, а Гундарго приготовился зашить разрез, как вдруг кентавр вскочил на ноги, легко разорвав ремни, удерживающие его на спине. И вскочил так легко, что любой акробат позавидовал бы ему на законном основании. Больной лежал на операционном столе конской половиной, животом кверху, а вампирский торс свешивался с края так, что кентавр касался головой пола. Порция алкоголя оказалась недостаточной для огромной туши, коневампир недолго находился без сознания. Открыв глаза, кентавр уперся руками в мокрый от пролитых лекарств пол и перекинул через стол конскую часть тела.
        - Держите его! - закричал Гундарго.
        Он, рискуя жизнью, поднырнул под распоротое брюхо пациента и, подлаживаясь к скачкам в «зюзю» пьяного оперируемого, принялся укладывать внутренности в отверстие, зиявшее с левой стороны живота. Кирпачек, невероятно изворачиваясь, подавал хирургу инструменты. Пару раз он не успел отдернуть вовремя руку - под копытом кентавра тонкие пальцы вампира громко хрустнули. Сантехники, приглашенные специально для того, чтобы удерживать бродягу в неподвижности, замерли в замешательстве. Гундарго, ухитрившийся в этой свистопляске наложить четыре шва, заорал:
        - Да держите его, чего встали!
        Гномы, опомнившись, схватили сетку для оперирования водоплавающих, накинули ее взбесившемуся пациенту на плечи. Кирпачек, тоже сдернув сеть с бочки-каталки для русалов, присоединился к гномам. Потрясая сетями, они начали медленно теснить пациента, пострадавшего от дефицита лекарственных средств, в угол. Гундарго наложил последний шов. Кирпачек, бросив сеть, успел выдернуть хирурга в самый последний момент - кентавр упал, пропахав свежезаштопанным животом пол, но тут же, как-то умудрившись собрать в кучу ноги, поднялся и застучал копытами, разбивая рубиновую плитку пола.
        - Ехали кентавры, фиг… ик… догонишь! - вопил пациент, пытаясь изобразить чечетку.
        Потом жертва нетрадиционной анестезии сменил пластинку.
        - Век воли не видать, ни здесь, ни там! - выкрикнул он и поскакал к двери, не понимая, что это дверь шкафчика с инструментами, а вовсе не желанный выход на волю, столь необходимую свободному бродяге. Кентавра занесло. Он покачнулся, налетел грудью на полочки и… пропал, будто его и не было. Дверцы закрылись, словно шкаф проглотил конеподобное непарнокопытное. Вымотанные операцией в условиях, очень приближенных к боевым, врачи и их помощники от службы коммунального хозяйства уже ничему не удивлялись. Один из гномов поднял ведро с остатками воды, пропущенной через крест, сделал хороший глоток и, смачно крякнув, выругался:
        - В канализацию коня мать…
        Гундарго сел прямо на пол, залитый лекарствами и усыпанный осколками склянок. Он со стоном пошевелил плечами, запрокинул голову и будто задремал, привалившись спиной к стене. Кирпачек взял у гнома ведро, немного отпил, передал остатки святой воды хирургу. Тот тоже отхлебнул и, расслабляясь под действием спиртного, снова закрыл глаза. Вампир опустился рядом с ним на пол. Сантехники, забрав у врачей ведро, добавили в него еще воды, но выпить не успели: то, что произошло потом, заставило их забыть о выпивке, что для сантехников в принципе невозможно.
        Дверцы шкафа открылись и мягким старческим голосом спросили:
        - Чегой-то вы тут конями швыряетесь? Заберите животину назад!
        Да, и врачи, и помощники растерялись, но не удивились - на это уже не осталось сил. Все безразлично смотрели на шкаф. Когда же из него вышла монстриха, сухонькая, сморщенная, никто из присутствующих не испугался. Человек женского пола вел кентавра, ухватив махонькой ручкой сеть, свисающую с мощной шеи коневампира.
        - Иди домой, конь древнягреческай. Иди, милай, домой, - ласково ворковала человек.
        - Я есче за конями навоз не вывозила, а той свинарника мне мало…
        Кирпачек будто смотрел фильм - эмоции отказались работать, превратив его из участника событий в безразличного зрителя. Рядом нервно хохотнул Гундарго, тут же выругался второй слесарь-сантехник:
        - В канализацию коня мать…
        Человек женского пола сердито глянула на гнома, вырвала у него из рук ведро и сказала:
        - Вот водичка. Попей, попей, конь древнягреческай…
        Отказываться кентавр не стал, махом выхлебав воду, пропущенную через крест. Потом он сгреб самку человека, расцеловал в обе щеки и отпустил.
        Завершило сценку, достойную бреда не то что одного сумасшедшего, а, пожалуй, обитателей целой психбольницы, радостное ржание кентавра. Молодой вампир закрыл глаза. Он услышал, как хлопнулось на пол, зазвенело и покатилось пустое ведро, как рухнул следом за ведром наконец-то оказавшийся под действием «наркоза» пациент, как хлопнули дверцы шкафа, закрываясь.
        - Ушла, - выдохнул Гундарго, имея в виду человека.
        Кирпачек фон Гнорь, проваливаясь в глубокий сон, подумал: приснилось все это ему или же действительно монстриха зашла в шкаф и, закрыв за собой дверцы, проворчала:
        - Будто свинарника мне мало… мою, чищу… а тут есчо и за конями…
        Глава 4
        Там
        - Свинюшник устроили, а зарплату не платют… а есчо культурные товарищи! И вот это есчо… - сказала человек женского пола, сметая в совок конский навоз. - Ишь ты, коняг напустили! Да ладна-ть, нормальных бы, русских коняг, а то - древнягреческих гдей-та надыбали! - проворчала она и осуждающе повторила: - А зарплату не платют…
        Женщина разогнулась, потерла поясницу. Шаркая по облупленным доскам пола старыми, растоптанными тапочками, она направилась к выходу - выбросить конские яблоки в мусорный бак, стоящий недалеко от входа в здание.
        Баба Нюся работала в ОПе уборщицей больше трех лет. Она сама бы не сказала, что держит ее здесь, в доме на Крупе, - не зарплата, это точно. Поэты и писатели задолжали ей уже довольно крупную сумму.
        Старушка вышла на улицу, дошла до мусорки, высыпала содержимое совка в бак. Потом, вернувшись к дверям, разулыбалась, подставляя лицо весеннему солнышку. Доброе лицо в сеточке морщин осветилось, тонкие бесцветные губы растянулись в блаженной улыбке, оголив беззубые десны. Несмотря на возраст, а бабе Нюсе было уже далеко за семьдесят, глаза не потеряли своего цвета, лучась на сухоньком лице двумя золотисто-карими солнышками. На уборщице был надет застиранный саржевый халат серого цвета, из-под которого выглядывал подол теплой шерстяной юбки. Обута старушка была в кожаные тапочки, какие сейчас вряд ли купишь, но больным старухиным ногам в этой «совковой» обуви было удобно. На моду она перестала обращать внимание уже лет пятьдесят назад. Постояв немного, уборщица хотела уже повернуться и войти в здание, как вдруг ее внимание привлекла шумная делегация женщин.
        Они шли едва ли не строем, размахивая руками и что-то громко обсуждая. Предводительствовала в компании девушек, судя по виду студенток, дама бальзаковского возраста, одетая в белую блузку и вязаную кофту болотного цвета. Откляченный зад обтягивали черные лосины. Направлялась компания к дверям дома номер восемьдесят шесть по улице имени Надежды Константиновны Крупской.
        - Опять будут поетов шерстить, - вздохнула баба Нюся, опытным глазом давней работницы Объединения поэтов Алтая распознав в женщинах представителей приставской службы. Она прижала ладошку к щеке, осуждающе покачала готовой и вздохнула: - Не платют… Всем не платют… Совсем не платют…
        Уборщица посторонилась, чтобы пропустить приставов, но те по команде женщины в черных лосинах остановились в десяти метрах от входа, будто поджидая кого-то. И точно - к ним подошла светловолосая девушка, сильно отличавшаяся от работников вышеупомянутой службы походкой, одеждой и макияжем.
        Предводительницу приставской бригады звали Варварой Ивановной Трубогайкиной. Она хоть и злилась из-за задержки, но причина для ожидания была веская - звонок из ФСБ. В этой организации, буквально за день до появления блондинки на улице имени Крупской, состоялся очень интересный разговор…
        Здание Федеральной службы безопасности находилось на проспекте имени Ленина. Оно сверкало свеженьким фасадом, побелка лежала так ровно, будто маляры сдавали работу самому Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. Впрочем, так оно и было - установленный пару лет назад бюст Железного Феликса строго смотрел на работяг с постамента.
        Этот бюст очень нравился Павлу Петровичу Репнину, начальнику отдела по борьбе с экономической преступностью. Проводя важное совещание, Репнин стоял у окна, заложив руки за спину и упираясь тугим животом в оконное стекло. Полковник делал сразу два дела: получал эстетическое удовольствие, любуясь ликом бронзового Железного Феликса, и доводил до кондиции переминающихся с ноги на ногу подчиненных.
        Подчиненных в кабинете было трое.
        Подполковник действующего резерва, внештатный агент еще со студенческих времен, врач по основной специальности, Георгий Сильвестрович Груздев, он же Жоржик, он же агент Груздь.
        Жоржик прислонился костлявым задом к краю стола и, скрестив на груди руки, сосредоточенно рассматривал свои длинные ноги. Груздев был очень высоким человеком
        - два метра два сантиметра ростом, узкий в кости. Если бы не густые черные волосы, аккуратно, волосок к волоску, причесанные, агент Груздь напоминал бы головастика-переростка. Сейчас Жоржик спокойно наблюдал за начальником, на тонких губах агента иногда мелькала ироничная улыбка. Он прекрасно видел, что шеф недоволен, но других свободных от заданий внештатников сейчас нет и деваться доблестному полковнику некуда, а потому разноса не будет.
        Второй агент удобно расположился в кресле и тоже пристально, но, в отличие от Жоржика, с огромным удовольствием любовался своими свеженапедикюренными ножками. Этого агента звали Грета Витальевна Сайбель, она же Гретик, она же агент Блондинка. Блондинкой Грета стала по личной просьбе полковника Репнина. Шеф настоял, чтобы внештатница усилила маскировку. У агента Блондинки был слишком острый ум и не менее острый взгляд, а пышные белые волосы, по мнению Репнина, отвлекали внимание от этих обстоятельств. Грета тоже прекрасно понимала, какую игру ведет полковник, но, в отличие от Жоржика, знала истинную причину того напряжения позвоночника, каким сегодня отличалась спина Репнина. Причина в том, что Грета потребовала оплатить ее услуги натурой, а именно: парой тех прекрасных контрабандных изумрудов, из-за которых, собственно, и завертелся весь сыр-бор.
        Третий подчиненный полковника стоял у дверей. Он так шумно переступал с ноги на ногу, что создавал у эстетствующего начальника впечатление крайней нервозности всех присутствующих. Младший лейтенант Благолеша Олег Иванович, он же агент Блаженный, работал под прикрытием уже три года. С большим трудом этому молодому человеку из хорошей семьи, получившему прекрасное образование, говорившему на шести языках и обученному игре на скрипке, фортепиано и саксофоне, удалось внедриться в дружный коллектив барнаульских бомжей. Собственно, то дело, ради которого агент Блаженный перестал мыться, пользоваться общественным транспортом и запивать благородным красным вином говядину в соусе карри, было давно закрыто. Однако Благолеша наотрез отказался возвращать себе вид бравого офицера и подал рапорт с просьбой оставить его в «образе». Начальство, посмотрев на «образ», давно превратившийся в образину, перекрестилось и удовлетворило просьбу. Теперь вот агент Блаженный в «образе» снова понадобился родной стране.
        Благолешу, выловив где-то в недрах городских теплотрасс, для хотя бы частичного протрезвления продержали три дня в КПЗ и доставили на рабочее место. От Олега Ивановича очень сильно пахло тем парфюмом, какой образуется после многодневного употребления нитхинола и прочей бытовой химии.
        - Итак, - полковник Репнин наконец-то отлепил от окна тугой живот и повернулся к агентам. Лицо его было багровым, потным, кустистые брови сошлись к переносице, глаза прищурились, а губы сложились в «многообещающую» ухмылку. - Итак, согласно последним данным, все нити завязываются в один прочный узел. Узел этот находится в доме номер восемьдесят шесть, что благополучно разваливается на улице имени Надежды Константиновны Крупской. Или на Крупе, как говорят в народе. Мы установили, что канал утечки отечественных, российских драгм… гм… металлов. - Репнин прокашлялся, плеснул в стакан минералки, залпом выпил, - и не менее драг… гм… к-хе, - он сделал еще паузу, выпил еще стакан воды и обвел присутствующих еще одним тяжелым взглядом, - драгоценных камней начинается именно там. Так вот, выяснить, где на Алтае добываются камни такого качества и - что самое интересное - такой величины, не удалось. Кто поставляет их арабам - тоже пока загадка. Пока. Но то, что в Арабские Эмираты их отправляют именно оттуда - это информация верная. - Полковник Репнин взял со стола усыпанный мелкими буковками лист и медленно
пополз по нему взглядом. - Ну, судя по тому, что говорят эксперты… У них в отчете написано, что камешки уникальные.
        - Таких камней нигде в мире нет, - промурлыкала Грета, ввиду кровной заинтересованности выучившая этот отчет наизусть.
        Полковник переместил истекающее потом тело к сейфу, достал необработанный алмаз размером с куриное яйцо и два изумруда того же размера, но ограненные в форме капель и красиво оправленные в белое золото. Именно на них положила глаз Грета. Агент Блондинка всегда следила за модой, чувство стиля было ее врожденным качеством, а внешность - визитной карточкой. Она никогда бы не надела эти серьги только потому, что такие крупные камни смотрелись как бижутерия, безвкусная платиновая оправа только усиливала это впечатление. Несмотря на отвратительное оформление, камни были настоящими и очень дорого стоили. Грета точно знала, кто выложит бешеные деньги за это сумасшедшее украшение.
        - Ваша задача: находиться на Крупе, отмечать все подозрительное, следить за расходами… гм… впрочем, расходами поэтов займется налоговая инспекция… Так, Грета, вы должны внедриться в ж… гм… - Полковник достал из кармана брюк большой носовой платок и утер мокрое лицо. - В жалкую организацию под названием «Объединение поэтов Алтая». В ж… жалкую ОПу. Легенду обеспечим.
        - Спасибо, сама как-нибудь, - торопливо отказалась Грета, с неподдельным ужасом взглянув на пострадавшего от «легенды» Благолешу. - Дело простое, особого ума не требует.
        - И все же, все же… - отмел возражения полковник Репнин. - Завтра приставы будут производить опись имущества этих… гм… поэтов. Пойдете с ними в качестве понятой. Там найдите любой предлог, чтобы продолжить знакомство. Ну попросите стихи написать… к празднику, например.
        - Как же я это сделаю, если кабинет после описи имущества будет опечатан? - поинтересовалась агент Блондинка, подняв изящно прорисованную бровь.
        - Ну, дорогуша, надо же понимать, что до этого дело не дойдет. Насколько я знаю этого… гм… - тут полковник снова взял со стола лист бумаги, тяжелый взгляд опять пополз по нему - на этот раз вверх, - Мамонта Дальского, он не даст довести опись до конца. Начнет будоражить всех, начиная от депутатов и прочих правозащитников. Нужные люди уже предупреждены, так что приставов в середине процесса описи отзовут. Я уверен, что именно Дальский и есть тот самый тайный поставщик драг… гм… камней. Известный смутьян, участник всех акций протеста. Пожалуй, даже не участник, а непосредственный организатор, кстати, он находится на учете в отделе по борьбе с политическим экстремизмом.
        - Ну и зря он там находится, - вступил в разговор агент Груздь, отлепив зад от столешницы и сделав два шага. Учитывая длину его ног, шаги получились широкими, и Груздев оказался стоящим вплотную к окну. Он посмотрел в глаза бронзовому Феликсу Эдмундовичу, вытянувшись в струнку. Феликс Эдмундович Дзержинский был кумиром маленького Жоржика в детстве, что стало причиной его плотного сотрудничества сначала с КГБ, позже с ФСК, а теперь вот с ФСБ.
        Груздев повернулся к начальнику и посмотрел на него в упор. Взгляд Георгия Сильвестровича не каждый мог выдержать, обычно люди отводили глаза. Взгляд был таким, какой, возможно, был у самого Железного Феликса. Еще в Груздеве очень редко, но все же проскальзывало что-то пиратское, что-то авантюрное, обычно тщательно замаскированное, спрятанное где-то в самой глубине души, задавленное правильностью и соответствием. Глядя на этого сухопарого, подтянутого человека, никто бы не догадался о том, как часто он сожалеет о том, что Америку давным-давно открыли…
        Последнее время вера Груздева в «холодный ум», «горячее сердце» и «чистые руки» дала трещину размером с Большой Каньон в США, штат Аризона. В связи с этим обстоятельством «авантюрист» в душе Георгия Сильвестровича все чаще клал на обе лопатки «чекиста».
        - Дальский не тот тип, - продолжил развивать мысль Груздев, - который смог бы обнаружить и так тщательно скрыть столь щедрое месторождение. Еще он в самом принципе не мог бы наладить добычу драгоценных камней. И, наконец, тот, кто умудрился организовать сбыт, наладив связи с арабами и организовав канал поставки в Эмираты, - уж точно не Дальский.
        - Ну-ка, просвети, Жоржик, - попросил полковник, сильно комплексующий по поводу своих рабоче-крестьянских корней. Он нутром чуял настоящих интеллигентов и испытывал к ним неприязнь, а Груздев был интеллигентом. Почему-то в его присутствии полковника тянуло на пошлости. Вот и на этот раз Репнин не удержался и
«сострил»: - Давай рисуй портрет, ты же у нас этот… психолог по пэчэни!
        Георгий Сильвестрович спокойно посмотрел на шефа, в холодных серых глазах появилось что-то непонятное, что-то такое, что, собственно, и бесило Репнина.
        - Дальский никакой не экстремист, хотя называет себя анархо-троцкистом, - будто не заметив колкости, как ни в чем не бывало произнес Груздев. - Он просто смутьян. Хулиган от общественности. Ему по большому счету все равно, на кого направлен протест. Он будет шуметь и при царизме, и при социализме, и при коммунизме. Да ему утопию предоставь в качестве реально действующей системы, он все равно найдет в ней недостатки, но действовать не будет, не сделает ни одного шага. Во-первых, потому что ленив, а во-вторых, потому что ему нравится имидж такого вот гонимого борца. Дальский не может быть тем теневым миллионером уже только потому, что стань он богатым и успешным, протестовать причины не будет. Его жизнь попросту потеряет смысл. Он одинаково не любит как представителей правопорядка, так и тех, кого эти представители якобы «угнетают».
        - Выводы, выводы, агент Груздь, - полковник Репнин сморщился, выпятил нижнюю губу и раздраженно бросил на стол лист бумаги формата А4. - Рассуждать без толку начальство будет, а мы - лошадки рабочие, так что давай, Жоржик, закругляйся уже. Мне этот поклонник Троцкого кажется оч-чень подозрительным типом.
        - Дальский слишком на виду, - невозмутимо сказал Груздев, проигнорировав пожелание Репнина. - Он из тех натур, которые рождены, чтобы участвовать в бунтах, затевать мировые революции. В спокойной, стабильной жизни им скучно и нечем заняться. Они - дети смутного времени. Расшатывая систему, такие, как Мамонт, тем самым укрепляют ее, выявляя слабые стороны существующего строя. Когда же наступает время стабильности, бунтари не востребованы. Максимум, что из Дальского выйдет, это в лучшем случае смутьян, а в худшем случае - непонятый гений. Да, на виду, но опасности не представляет. Надо искать кого-то незаметного. Пока. Кого-то, кто совершенно обычен, за кем нет никаких грехов, кто не привлекался, не состоял, не был. Но этот «кто-то» должен иметь, скажем так, некоторые странности.
        - Да, теневой делец, ничего не скажешь, - ухмыльнулся шеф, понимая, что агент Груздь прав. - Но в кабинет к поэтам-писателям заглянуть придется. Выяснить, поговорить… - Полковник Репнин поднял руку и, поводив указательным пальцем в воздухе, указал на Благолешу. С минуту помолчал, наслаждаясь страхом, перекосившим запойную физиономию агента Блаженного, потом тоном, достойным маркиза де Сада, произнес: - И первым в кабинет заглянуть придется тебе.
        - Так без приглашения неудобно, - промямлил агент Блаженный, из которого даже три года употребления нитхинола не смогли выбить впитанные с молоком матери правила хорошего тона.
        - Ну друзьям и без приглашения рады. Постучался бы, Благолеша, глядишь, и выяснил чего, - вкрадчиво проговорил Репнин, хотя от вида, запаха и тупости этого агента ему хотелось заорать. Но полковник сдержался: орать на агента Блаженного было себе дороже, на каждый крик Благолеша реагировал неадекватно. Он вздрагивал, сжимался в комок и тут же делал под себя большую лужу, и цветом, и запахом напоминающую кислоту. Информация эта полностью подтверждалась товарищами из КПЗ, доложившими, что у заоравшего на Благолешу сержанта, случайно наступившего в такую лужу, полностью растворились подошвы ботинок. Репнину очень не хотелось, чтобы агент Блаженный описался на пороге кабинета, и без этого еще неделю после ухода Благолеши в помещении будут витать «ароматы» - не выветришь.
        - Стук-стук, я твой друг… - пробормотал агент Груздь.
        - Чего? - вскинулся начальник.
        - Да так, мысли вслух, - снисходительно улыбнулся Груздев.
        - За мысли тоже отвечать надо, поэтому изложите их на бумаге и в виде рапорта, - побагровел Репнин. - Все свободны. Докладывать будете ежедневно. Для вас, агент Груздь, уже снят кабинет на Крупской. Изобразите частнопрактикующего… этого… - Репнин пренебрежительно скривился, - психотэрапэвта глаза.
        Груздев промолчал, хотя было видно, с каким трудом ему это далось. Кровь прилила к бледному лицу, уголок глаза задергался, на лбу вздулась вена. Они с Репниным учились в одном классе, и еще тогда между ними возник конфликт на почве классовой непримиримости. Позже этот конфликт сошел было на нет, но жизнь зачем-то с завидной регулярностью сталкивала недругов лбами, причем в последнее время столкновения выходили явно не в пользу Груздева. Репнин вылез откуда-то из небытия, вылез не просто так, а в начальники, и назад залезать не собирался. Сам Жоржик избежать неприятных встреч не мог. Он часто задавал себе вопрос: как можно уйти с должности внештатного агента? И сам же отвечал: никак. Вход - рубль, выход
        - два. И «безвыходность» эта сидела в самом Георгии Сильвестровиче. Принимая больных в клинике, он мечтал об опасностях, уготовленных для своих бойцов
«невидимым фронтом», а находясь на задании, не мог перестать думать о пациентах, о трудных случаях, обо всем, что связано с основной, явной деятельностью. У Груздева много лет получалось удерживаться на пресловутых двух стульях, но недавно один из них превратился в электрический. И все благодаря стараниям полковника Репнина. Для себя агент Груздь решил, что операция «Дом на Крупе» будет его последним делом…
        Агенты благополучно внедрились на Крупу. Сейчас к дому подходила Грета Сайбель, агент Блондинка. Главный пристав госпожа Трубогайкина, специально предупрежденная полковником Репниным, ждала именно ее.
        Грета шла медленно и красиво, ступая по грязному тротуару, словно по подиуму. Завистливые взгляды девушек из команды Трубогайкиной вспышками фотоаппаратов фиксировали каждый ее шаг от бедра, каждую деталь одежды, запоминали аксессуары. Студентки, мечтая оказаться на ее месте, жадно ловили взгляды проходящих мимо мужчин, брошенные на стройную блондинку. Кремовый костюмчик облегал точеную фигурку, поясок из металлических пластин обнимал тоненькую талию. Сумка фисташкового цвета, недавно купленная Гретой Сайбель в итальянском бутике, и туфельки - классическая модель на шпильке того же цвета - казались комплектом. Грета хвалила себя за удачную покупку: туфли она купила в подземном переходе, хорошо сэкономив. Ветерок бережно перебирал пышные светлые кудри, не портя прическу. Над правым ухом темнела заколка, небрежно прихватывая прядь волос.
«Небрежность» стоила дорого, агент Блондинка всего лишь час назад оставила в престижном салоне красоты крупную сумму за парикмахерские услуги. Еще больше денег осталось в торговом центре, там модница просто не смогла пройти мимо стильного брючного костюма, голубого, отделанного по швам тонкими полосками серебристо-серой ткани.
        Пристав Трубогайкина смерила презрительным взглядом одежду «фифы», потом, обратив внимание на большой пакет с логотипом крупного магазина, возмущенно фыркнула. По мнению Варвары Ивановны, все эти «рассадники стильной одежды» следовало немедленно закрыть, а их владельцев привлечь к уголовной ответственности за мошенничество. Она не понимала, зачем так завышать цены, бессовестно копируя выставленную на китайском рынке одежду и обувь?
        - Все в сборе? - громким голосом, поставленным еще в годы работы надзирательницей в колонии строго режима, спросила Трубогайкина и, не дожидаясь ответа, подошла к дверям многострадального дома.
        Баба Нюся вздохнула и тихо помолилась Богу, чтобы тот послал поэтам немного денег. Она собралась уже было войти следом, как отвлеклась еще на одного прохожего. Этот очень высокий мужчина привлек внимание старушки неспроста: уборщица засмотрелась на мелькание его длинных ног, которые старались поспеть за несущимся вперед туловищем. Старушка еще раз перекрестилась и попыталась вспомнить, где она уже видела такое? Мужчина проскочил мимо и тоже скрылся в недрах Крупы. И только когда дверь за ним закрылась, уборщица воскликнула:
        - Ну вылитый дятел Вуди! Как есть он самый! - пробормотала она, вспомнив, что вчера правнук смотрел именно этот мультфильм. - Примета плохая - дятлов видеть, точно день не заладится… Пойду домой… Да и то правильно, затопчут в такой толпе и не заметют.
        Она вошла в дом, дошла до дверей в конце коридора. За ними находилась небольшая кладовка, именно оттуда сегодня выскочил «конь древнягреческай». Распахнув двери, старушка поставила в уголок совок, веник и достала сумку. Вытащила из нее литровую бутылку водки, налила в большой граненый стакан, поставила на пол кладовки рядом с небольшой горкой камней размером крупнее куриного яйца. Потом в мисочку наложила грибов, а бутылку, закрыв пробкой, убрала обратно в сумку.
        - Ех, нет порядков тута. То домовой камней натаскает, то кони древнягреческаи скачут. Вот чего я на поетов оскорбилась? Ить не они конягу надыбали, а домовой коня в шкаф запихал, как есть он. Обиделся, болезный, что я ему еды в прошлый раз не оставила, вот и чудит, - разговаривала баба Нюся сама с собой. - А в следующий раз есчо кого хуже подсунет.
        Она собрала камни в ведро и уже собралась выйти на улицу, чтобы, как это делала обычно, выбросить их в мусорный контейнер, но остановилась. Над ее головой, на втором этаже дома, кто-то быстро и громко печатал шаги, с потолка сыпалась штукатурка.
        - Как есть дятел, и ногами стучит, аж штукатурка сыпется, - пробормотала старушка и перекрестилась. - А я убирай. А зарплату не платют, совсем не платют.
        Дятлом баба Нюся назвала доктора Груздева, он же Жоржик, он же агент Груздь. Георгий Сильвестрович принял во временное пользование ключи от кабинета номер четырнадцать, заранее подготовленного для выдвинутой задачи. Подготовка заключалась в том, что, подгадав, когда поэтов в кабинете не было, ребята из отдела полковника Репнина вырезали кусок перегородки меж помещениями. Со стороны Груздева дыра была замаскирована зеркалом, а у поэтов аккуратненько заклеена обоями. И хотя в библиотеке Объединения поэтов Алтая у стены, закрывая отверстие, стоял стеллаж с книгами, слышимость была прекрасная. Груздев усмехнулся: о том, что такое обратная связь ни полковник Репнин, ни его ретивые подчиненные, видимо, никогда не слышали. Каждый громкий звук, имевший место быть в его кабинете, будет слышен у поэтов, а уж о том, чтобы поговорить в кабинете номер четырнадцать, не могло быть и речи!
        Груздев оглядел комнату и хмыкнул. На мебели хорошо сэкономили - старый стол, два расшатанных стула, покосившаяся вешалка у двери. Жоржик поставил на стол рыжий портфель, раскрыл его, вытащив старые джинсы и свитер. Раз уж ему какое-то время придется здесь отираться, то стоит ликвидировать бардак, штукатурку с пола подмести, да вымыть все не мешало бы, подумал Георгий Сильвестрович, брезгливо сморщившись. Он был помешан на чистоте и просто не мог спокойно смотреть на беспорядок. Порой доходило до того, что, будучи в гостях, принимался в чужом доме собирать соринки с ковра или машинально складывать в раковину грязную посуду.
        Посмотрев на часы в сотовом телефоне, Груздев положил аппарат на стол и спешно достал из портфеля бутылочку коньяка и банку с кофе. Чайник решил принести позже.
        У агента Блаженного проблем с «внедрением» тоже не возникло. Можно было сказать, что его даже внедрять не пришлось, он просто пришел в гости к бомжу Коле, что обитал в доме восемьдесят шесть по улице имени Крупской, в туалете. Первым делом Благолеша выяснил у бомжа Коли, что поэты пьют, и сразу после совещания с собратом заглянул сначала в аптеку и сделал хороший запас настойки боярышника, а потом в комок - за бутылкой водки. Вернувшись на Крупу, бомж прямиком направился в кабинет номер тринадцать. Агент Блаженный побывал у поэтов незадолго до прихода приставов, а баба Нюся, занятая в это время выдворением «коня древнягреческаго» обратно в кладовку, «чужого» бомжа не заметила.
        Кроме Дальского в кабинете находились трое студентов - в качестве группы поддержки. Двое из них были активистами анархистского движения, третий - комсомолец из числа тех товарищей, у которых «беспокойные сердца». Пригласил их Мамонт не случайно. Приставы - представители власти, а с властями гораздо лучше найдет контакт политически активная молодежь, нежели люди творческие, не от мира сего. Заявленное на сегодня выселение обещало быть бурным. Так что Благолеша попал с бутылкой дешевой белой очень вовремя. Пить, конечно, не стали, во избежание проблем с приставами, но бутылку у бомжа забрали, чтобы снять стресс в случае поражения или же для поощрения в случае победы.
        - Дом хороший, - несмело начал агент Блаженный. - Старый. Я слышал, что исторически важный домик.
        - Еще какой! - воскликнул комсомолец. - Здесь сам Сталин останавливался, когда еще не был вождем.
        Следующий вопрос был адресован Мамонту Дальскому, и задал его один из анархистов.
        - А правда, что здесь есть замурованный подвал? - поинтересовался молодой человек, даже не подозревая, как обрадовал «конспиративного» бомжа этим вопросом.
        - Правда, - ответил Мамонт. - Говорят, там еще Морозов на всякий случай клад схоронил. Ходят слухи, что он, когда в Восточный Туркестан бежал, сокровища свои прихватить не успел, времени не было. Подвальчик с секретом, а вот где вход в замурованную половину, то даже Чека не смогла определить. Вы что, думаете, Сталин сюда просто так приезжал?
        На этом беседа прервалась. Появились приставы. Агент Блаженный, естественно, ретировался, оставив за собой шлейф нитхинолового аромата. Тут же информация была доставлена в кабинет полковника, и буквально сорок минут спустя Репнин уже звонил супруге, обрадовав любящую женщину известием о незапланированной разлуке ввиду срочной командировки в Москву. Еще через пять минут верная жена полковника Репнина тоже позвонила - человеку, которого знала много лет и с которым не прочь была бы возобновить знакомство, огорошив его просьбой скрасить одинокий вечер.
        Груздев похвалил себя за то, что заблаговременно переключил телефон на бесшумный режим. Однако когда засветился экран, он невольно вздрогнул. Взял аппарат в руки и, увидев, с какого телефона звонят, замер. Сердце забилось быстрее, кровь прилила к лицу, а глаза стрельнули в сторону зеркала. Но у поэтов громко кричала Варвара Ивановна Трубогайкина и слышался голос Дальского, мелодичным фоном звучали голоса студенток. Понадеявшись, что в таком шуме его не услышат, Груздев нажал кнопку и осторожно сказал:
        - Слушаю…
        - Жорочка, я так хочу тебя увидеть, - скороговоркой проговорили в трубке. - Я сегодня дома одна, жду. Вечером, в семь часов, мой осел улетает в Москву. Ты придешь?
        - Да, да… конечно, - спешно ответил психотерапевт и тут же отключился, но поймал себя на мысли, что нежный голосок этой женщины он мог бы слушать всю жизнь.
        В помещении, занимаемом поэтами, события развивались своей чередой, вот только финал оказался совсем не тот, какой запланировал полковник Репнин. То есть поэтов с занимаемой площади не выселили, но совсем по другой причине.
        Пристав была пожилой женщиной классического совкового вида: откляченный зад, обтянутый черными лосинами, блузка с рюшами, химическая завивка, яркие голубые тени над глазами, выщипанные подковки тоненьких бровей, нос уточкой и пронзительный, режущий уши голос. Ее группа поддержки состояла из студенток местного юридического института. Будущих юристок попросили сыграть роль понятых. Естественно, среди них находилась агент Блондинка, и, естественно, на фоне этой пестренькой компании Грета смотрелась драгоценным камнем.
        - Приступайте, девочки, - скомандовала пристав.
        Девочки «приступили». Они быстро проговаривали названия книг, тут же оценивая на глаз по состоянию обложки.
        - С ценой не ошибетесь? - едко поинтересовался Дальский, о чем тут же пожалел: госпожа Трубогайкина взвилась, в справедливом возмущении забыв, что теперь работает не с зеками, а с людьми интеллигентными, на которых так орать не стоило бы.
        - Вам районным судом предписано освободить занимаемое помещение! - прокричала Варвара Ивановна сидевшему за столом спиной к окну президенту организации. - Немедленно освободите помещение по Крупской, восемьдесят шесть, кабинет тринадцать! Если не освободите завтра, придем с командой, вышвырнем вещи на улицу, помещение опечатаем!!!
        - Госпожа Трубогайкина, - едва сдерживаясь, чтобы не ответить представительнице власти тем же тоном, начал президент Объединения, но пристав, возмущенно выпучив глаза, не дала Дальскому договорить.
        - Вы мне тут госпожами не кидайтесь! Вы ответите за оскорбление!
        - Уважаемая Варвара Ивановна, давайте дождемся решения мирового судьи, - усмехнувшись в усы, повторно обратился к ней Мамонт Дальский. Он встал, вышел из-за стола и прислонился к стене возле высокого шкафа, забитого рулонами плакатов. - Кроме того, мы готовы заплатить. Ждем, скоро на счет должна поступить крупная сумма. Так что средства есть. Не совсем поэты бедные, - соврал экономист. Где брать деньги на погашение долгов, Дальский не знал и придумать ничего не мог.
        - Ничего не знаю! Вот постановление, завтра будьте на месте! Если не будете - двери сломаем! Вещи на улицу!
        - Это произвол! - почему-то хором сказали анархисты и комсомолец.
        - Да ладно, ребята. - Дальский махнул рукой. - Дело привычное. Опять предписали освободить помещение, мы снова проигнорируем, а тут и дело в мировом суде выгорит.
        - Вот только не надо провокаций, не надо! - выкрикнула Трубогайкина и замахала перед самым лицом Мамонта указательным пальцем.
        Дальский спокойно отодвинул «перст указующий» от лица, обошел приставшу и направился к телефону. Спустя минуту, как это и предвидел полковник Репнин, президент Объединения поэтов Алтая уже обзванивал всех, кто, по его мнению, мог помочь в сложившейся ситуации.
        Дверь кабинета распахнулась, и боком, наклонив голову, вошел товарищ Дальского - Виктор Веков. Студентки, до этого с увлечением занимавшиеся описью и не обращавшие внимания на перепалку Трубогайкиной с Дальским, при виде Векова прекратили работу и замерли, открыв рты. Они впервые видели мужчину таких габаритов. Сама госпожа Трубогайкина побелела, отпрянула, но тут же взяла себя в руки. «Страх неведом женщине, всю жизнь посвятившей работе в правоохранительных органах», - подумала она. Справившись с эмоциями, главный пристав решительно подошла к вошедшему и смерила осуждающим взглядом. Потом, взяв стул, взобралась на него и, глянув Векову прямо в глаза, прокричала:
        - Товарищ штангист, предъявите документы! По какому праву вы зашли в кабинет? Здесь вам не спортзал, здесь культура находится, но скоро ее не будет! - За спиной кто-то из ее команды засмеялся, и женщина, спрыгнув со стула, строго посмотрела на студенток. Те нехотя продолжили работу, с интересом поглядывая на «товарища штангиста».
        - Я, как бы точнее сказать, человек не чужой, состою в Объединении поэтов, член этой общественной организации, - ответил Веков, горой нависая над представительницей власти.
        - И сам поэт, - добавил Дальский.
        - Тогда пусть предъявит документы, что он поэт и член! - Это требование Трубогайкиной вызвало восторг у группы поддержки. Девушки не могли открыто смеяться над своей начальницей, но тихонько хихикали, видимо живо представив документ, требуемый ею.
        - У нас членство не фиксированное. - Мамонт расхохотался: глухо, издевательски, чем взбесил пристава.
        - У вас обязаны быть корочки, - заявила она, краснея от возмущения. - Раз вы - члены, то это должно отражаться документально. А у вас никак не отражается то, что вы члены!
        Уверенность дамы-пристава в силе и непогрешимости бумаг с печатями вызывала восхищение Виктора Векова - одного из всеми любимых и известных алтайских шутников.
        - Отражается, - сказал он едко. - В паспорте отражается, в графе «пол» написано
«мужской». И потом, тут не только поэты, тут любой желающий имеет право находиться. Те, кому нравятся стихи.
        Трубогайкина прищурила глаза, с ненавистью взглянув на оппонента, тонкие губы сжались куриной гузкой, ноздри раздулись. Она немного помолчала, потом, склонив голову к правому плечу, зачем-то поправила воротник. Впервые товарищ пристав не знала, что ответить, и уже было начала паниковать, как вдруг вспомнила заученные в детстве стихи. Брови взлетели, сморщив в гармошку узкий лоб, в глазах снова сверкнуло пропавшее было превосходство. Варвара Ивановна, скинув со стула томик Некрасова, села и продекламировала, перефразируя известного классика:
        - Поэтом можешь ты не быть, но членом быть всегда обязан! Стихи может писать каждый, даже я!
        - Поэт - это не член, а состояние души, - произнес Дальский, сдерживая смех. Он едва выговаривал слова. Его веселье имело далеко идущие последствия: Трубогайкина подскочила к президенту ОПы, выхватила из его рук телефонную трубку и обвиняюще потрясла ею у лица экономиста, едва не сбив очки с узкого лица.
        - А вот это уже государственная собственность! И я, как представитель государства, ею воспользуюсь! - авторитетно заявила она, набрав «02».
        Кустистые брови Дальского взметнулись вверх, а Веков усмехнулся. Мужчины переглянулись, но пристав этого не заметила.
        - У нас экстремисты буйствуют! - кричала в телефон достойная представительница власти, видимо пересмотревшая новостей. - Немедленно вышлите наряд милиции. - Она взглянула на Виктора Векова и добавила: - А лучше два наряда милиции!
        Милиционеры появились спустя две минуты. Полковник Репнин приказал, чтобы на всякий случай у дома на Крупе патрулировал улицу милицейский уазик. Мало ли как будут развиваться события: приставам могла понадобиться помощь.
        Веков видом и, самое главное, поведением напоминал незабвенного Громозеку - героя славного советского мультфильма «Тайна третьей планеты». «Шкафы» из группы силовой поддержки мультфильм в детстве явно смотрели и слегка завибрировали. Габариты Векова производили шоковое впечатление на всех. Бравые милиционеры, здоровые и высокие парни, впервые ощутившие себя хрупкими и хилыми, тоже потребовали предъявить документы. Видимо, растерянность не проходила, и документы они потребовали у всех присутствующих, включая приставов.
        - Да мы тут при исполнении! Требуйте у экстремистов - пусть они покинут помещение!
        - взвизгнула Трубогайкина.
        Девицы администраторского вида шумно переговаривались и перемещались на маленькой площади в произвольном порядке. Это создавало такую суматоху, что разобраться в происходящем служителям было очень трудно. Поэтому, наверное, они смотрели, не в силах отвести глаз, на оазис спокойствия в этом сошедшем с ума доме - на невозмутимую, холодную Грету Сайбель. Она сидела в кресле напротив шкафа с бумагами и отрешенно взирала на происходящее.
        Прекратила суматоху, как ни странно, госпожа Трубогайкина.
        - Ну хорошо, - сказала она, - раз вы не хотите выселяться, мы тут все опишем и опечатаем помещение.
        - Описывайте, описывайте. Только тогда придется описать каждую книгу, каждый журнал, - ответил ей Дальский. - Но учтите, здесь у нас уникальные книги. Первые издания алтайских поэтов. Самиздатовская литература.
        - Ниче, ниче, все опишем, - отмахнулась от него, словно от назойливой мухи, Трубогайкина и приступила к работе.
        - Баба чугунная, голая, на коне неизвестной породы, - прокричала пристав, - в буденовке красноармейца, остальная форма отсутствует.
        - Варвара Ивановна, конь в буденовке? - уточнила девица, заполняющая акт описи.
        - Ты издеваешься?! Какая буденовка у коня?! У него же уши! - Начальница закатила глаза и постучала себя по лбу кулаком. - Думать надо! Ты сама пробовала на коня буденовку натянуть? То-то! Пиши: в буденовке баба, а конь в бескозырке.
        - Так и писать? - промямлила готовая заплакать студентка.
        - Так и писать, - отрезала Трубогайкина. - Дальше. К бабе прилагаются: руки в количестве шести штук, весло одно, мяч один, серп один, молот один, сабля одна, фига одна… - Варвара Ивановна, проорав слово «фига», умолкла, оторопело уставившись на свернутые в дулю чугунные пальцы. - Это что, вы так издеваетесь над представителями власти?!
        Она строго взглянула на Дальского. Мамонт, устанавливая шестирукую, напоминающую индуистское изваяние скульптуру обратно на шкаф, объяснил:
        - Это не баба, а произведение искусства. И уж никак не издевательский жест. Скульптура, выполненная в стиле соцарта…
        - Понятно, - перебила Трубогайкина и крикнула помощницам: - Фигу из списка вычеркните, она из пальцев сложена. Дальше пишите: шкаф, одна штука… - Она распахнула дверцы. - Черт в лосинах китайского производства, одна штука. Немедленно уберите отсюда артиста, работать мешаете!
        Из шкафа высунулась рогатая голова, украшенная жестким гребнем торчащих дыбом волос и коровьими рогами. Распахнулась зубастая пасть, выпустив в кабинет струю дыма. Глаза монстра, красные с поперечными зрачками, полыхали злобой, брови сошлись к переносице, рыло собралось гармошкой морщин. Пахнуло серой, и чудовище страшным, потусторонним голосом прорычало слова, сделавшие бы честь любой торговке с того самого рынка, где эти лосины якобы были куплены:
        - Китайские? Да я ж, курва, тебе сейчас зенки выцарапаю, я ж только фирмовые шмотки ношу!
        Студентки, завизжав, кинулись к выходу…
        Дальский, уже знакомый с сюрпризами «из шкафа», не удержался от комментария. Из-за плеча Трубогайкиной взглянув на предмет спора достойных дам - рогатой и безрогой, сказал:
        - Хорошие штаны, сильно китайские…
        Глава 5
        И здесь, и там
        Причина для того, чтобы покончить с жизнью, у Дреплюзы была классическая - несчастная любовь. Незадолго до уличения в том, что она носит подделки, какими просто запрудили Королевство Объединенных Шабашей чайные духи из соседней страны, страшная медсестра заглянула в операционную в поисках Кирпачека, но оказалось, что кентавра уже увезли в палату, санитары убирали операционную, а врачи разошлись. Дреплюза направилась в сестринскую комнату, но на втором этаже остановилась и затаила дыхание, увидев предмет своих мечтаний - молодого вампира. Кирпачек, казалось, уснул в кресле возле ординаторской. Он сидел, вытянув ноги и скрестив руки на груди. Голова молодого врача склонилась на грудь.
        На самом деле Кирпачек не спал, хотя очень бы этого хотел. Он так устал после операции, что не мог уснуть. Проворочавшись с полчаса на диване в ординаторской, решил выйти подышать свежим воздухом. Несколько раз обошел вокруг больницы, но прогулка не помогла. Сон куда-то пропал, и вампир, вернувшись, едва дотащился до второго этажа. Он присел в кресло, вытянув гудящие ноги.
        Больница для бедных на улице Лилитской - не первое его место работы в столице. Совсем недавно Кирпачек фон Гнорь был членом дружного коллектива, состоящего сплошь из светил и подающих надежды засветиться в скором будущем. Коллектив этот трудился не покладая рук в больнице для ВИП-персон и соответственно занятости этими самыми персонами вознаграждался.
        Кирпачек фон Гнорь оказался там не случайно, в такие места берут отнюдь не за заслуги на поле медицинской брани. Тут гораздо важнее связи - рекомендация нужного человека значила на порядок больше, чем диплом с отличием, предъявленный молодым врачом. Рекомендация у наследника титула, старшего сына графа фон Гноря, была такой, что произвела неизгладимое впечатление на руководство больницы. Его с распростертыми объятиями приняли на работу. Еще бы, ведь подписана столь необходимая бумага была бароном Пурыклом, старым знакомым его отца и, как оказалось, одним из самых влиятельных людей в столице.
        Все началось в тот памятный день, так наполненный событиями, что он казался бесконечным. В последний день, проведенный Кирпачеком в Чертокуличинске, в родовом гнезде фон Гнорей.
        Барон Пурыкл прибыл с визитом внезапно, вызвав переполох в поместье. Немногочисленная прислуга сбилась с ног, выполняя распоряжения графини и графа. Гость принадлежал к роду крылатых демонов, дружба с ним льстила папаше Кирпачека, но в то же время и бесила его.
        Крылатые демоны считались элитой, законодателями и примером для обитателей не только Королевства Объединенных Шабашей, но и всего мира. Из этого рода выходили изобретатели и философы, писатели и художники, танцоры и ученые - будто Всевышний, раздавая таланты, заленился и свалил на них все духовные сокровища оптом, не сортируя. Зависть по этому поводу была повсеместной, как и сожаления о том, что крылатые демоны первыми появились на планете Земля. Откуда они взялись - история умалчивала, тогда как остальные народности имели в багаже мифы, сказания, предания, а также научные гипотезы о том, кто они такие и от кого вообще произошли. К возу мифологии, антропологии и прочих научно обоснованных предположений крепилась маленькая тележка с гипотезами совершенно бредовыми, из области мистики и «сдвига по фазе». Тех, кто с пеной на губах утверждал, что все народности произошли от инопланетян, или от снежных вампиров, или еще от какой другой нечисти, считали чокнутыми, но, как ни странно, последователей у таких вот проповедников было много. Да что там говорить, если самое бредовое предположение - то, что все
расы, все роды произошли от человека, - было самым популярным!
        Внешне крылатые демоны сильно отличались от остальных обитателей старого мира. Они были рыжими. Рыжим обитатели планеты Земля называли фиолетовый цвет, все его оттенки.
        Когда Кирпачек, попрощавшись с фельдшером Тобом, вернулся домой, он удивился суете, царившей в замке. Сталкиваясь друг с другом, по коридору носились слуги, отец в библиотеке вышагивал по вытертому ковру, явно нервничая, на кушетке громко причитала мать.
        - Что случилось? - спросил Кирпачек.
        Вместо матери ответила вертевшаяся тут же Хрусталина:
        - Сил уехал. И Глинни сбежала. А сегодня приезжает барон Пурыкл, за которого папочка надеялся выдать ее замуж. - Чертовка рассмеялась, радостно сверкнув глазами. - Но это и хорошо, и отличненько! - Она попрыгала на одной ножке, потом зацокала копытами, сделав несколько кругов. - Я лучше подойду в жены такому богатому демону.
        Хрусталина покрутилась у зеркала, широкий подол черного праздничного платья взметнулся куполом и закрутился вокруг стройных ножек. Вставка тонких серых кружев в глубоком вырезе выгодно подчеркивала пышную грудь. Кирп обратил внимание на колье из крупных хрустальных пластин и нахмурился: мать отдала младшей дочери драгоценности, как он помнил, из приданого Глинни. Бедняжка уехала, даже не захватив вещи, подумал вампир, волнуясь за среднюю сестру, а ведь им с Нротом предстоит на что-то жить. Это украшение позволило бы молодой паре обзавестись собственным домом и не думать о деньгах долгое время.
        - Синяя еще, чтоб о замужестве думать, - грубо ответил отец, но тут же спохватился и обнял убогое дитя. - Ты слишком дорога мне, крошка, - прошептал он надувшей губы Хрусталине на ухо, - а Пурыкл стар для такой юной девушки.
        Хрусталина топнув ногой, закричала:
        - А Глинни он, значит, в самый раз? А она всего на тридцать лет старше меня! А мне, значит, не хочется жить в столице, в богатом доме?
        Граф нахмурился, но сердитое выражение пропало с лица, тонкие губы натянулись в улыбке. Он отодвинул дочь в сторону и, повернувшись, подал руку супруге, помогая ей подняться с кушетки. Дверь распахнулась, и на пороге возник крылатый демон. Он немного постоял, складывая крылья из опасения зацепить портьеры, потом церемонно поклонился фон Гнорям.
        - Дорогой барон! - воскликнул хозяин поместья, раскинув руки, он поспешил встретить гостя.
        Кирпачек прислушался: со стороны скотного двора доносилось мерное гудение мотора, там обычно приземлялся личный самолет демона. Вообще-то барон Пурыкл мог долететь и на своих двоих, но - положение обязывало. Когда ты так богат, летать, махая собственными крыльями, - моветон.
        - Рады вас видеть, - присоединилась к приветствиям мужа Сорча фон Гнорь. - Пойдемте в церковь, все уже собрались.
        Она подошла к демону, рассыпавшемуся в комплиментах «прекрасной хозяйке дома», и подставила локоток. Барон Пурыкл, поддерживая ее под руку, вышел из столовой. Граф последовал за ними.
        - Ах, барон, надеюсь, после проповеди вы присоединитесь к нашему скромному обществу за обедом?
        - Дорогая Сорча, что может быть для меня приятнее? Вы достойны украсить собою любое общество, графиня, - ответил Пурыкл и, оглянувшись, спросил: - Граф, вы не передумали продать мне шкуру снежного вампира йети?
        - К сожалению, не могу, дорогой барон. - Кирстен фон Гнорь взглянул на Хрусталину. Увидев слезы в ее хитрых глазках, неожиданно для самого себя произнес: - Но я с удовольствием дам ее в приданое моей младшей дочери.
        Барон Пурыкл тоже взглянул на Хрусталину и, громко вздохнув, тактично отказался:
        - Я подумаю, дорогой фон Гнорь. Но не заскучает ли такая красавица со старым мужем?
        Кирпачек в беседе не участвовал, он размышлял о спешном бегстве сестры. Приезд нежеланного жениха ускорил ее отъезд, и вампир сожалел о том, что не смог с ней проститься. У него остались друзья в Гдетосарайске, Кирп хотел написать, чтобы помогли беглецам на первых порах, - и не успел. Теперь ищи ветра в поле! Когда еще они дадут о себе знать?
        - Пошли в церковь, - Хрусталина дернула брата за рукав. - Будет проповедь, потом помолимся за спасение тела согрешившей Глинни.
        Кирп пожал плечами. Почему бы и нет?
        Церковь Святого Дракулы занимала большой зал в левом крыле замка. Когда брат с сестрой вошли в храм, скамьи были заняты; казалось, будто весь Чертокуличинск собрался послушать проповедь преподобного Лудца. Сам пастор Лудц, преисполненный ощущения собственной значимости, стоял под иконой Великомучеников Зомби.
        Священник, проникшийся чувством сопричастности к высшему обществу ввиду присутствия на проповеди столь важной персоны, как барон Пурыкл, был сегодня в ударе. Он с ненавистью призывал все кары подземные на голову беглянки Глинни.
        - Город, дети мои, - вещал он, - это вертеп, это райское место! Живущие там сначала забывают свой род, потом пробуют холестериновые слабые напитки, а потом уже пьют воду, пропущенную через крест. Нет возврата их телам к былой чистоте, данной от рождения, взлелеянной примером благочестивых родителей и жизнью всей нашей общины! Пусть лягут проклятья на тех, кто осмелился нарушить волю родителей и тем самым оскорбить святого нашего Дракулу, да пребудет он в уме всех усомнившихся и неустойчивых, дабы укрепился ум их, стал гибче гибкого и тверже твердого. Великомученики Зомби свершили подвиг во имя любви и таинства брака, они страдали, защищая честь собравшихся вступить в брак. Впасть во блуд, как это сделали Глинни фон Гнорь и Нрот из рода орков, есть самый тяжкий грех! Помолимся, дети мои, за то, чтобы Всевышний и святой его Дракула жестоко наказали согрешивших…
        Дальше Кирпачек не слушал. Пастор так увлекся собственной речью, что не заметил, что дважды, а то и трижды возвратился к уже затронутым темам. Яростно проклиная грешников, он не обращал внимания даже на то, что во время жестикуляции у него отлетают пальцы. Прихожане, зная о возрасте преподобного Лудца, тактично молчали, но от летящих кусков старого зомби уворачивались: никому не хотелось испачкать лицо или одежду. Молодой гном, недавно нанятый в слуги к священнику, нырял под скамьи за каждым куском своего хозяина, собирая пальцы, а потом и кисти рук в заведенную специально для таких случаев коробочку.
        Лудц был в ударе, однако проповедь имела неожиданные последствия. Наутро еще несколько молодых вампиров, троллей и чертей пропали - ушли пешком в столь красиво расписанную священником городскую жизнь.
        Кирпачек тоже утром простился с родными, с замком и, бросив последний взгляд на стену леса за скотными дворами, влез в самолет барона Пурыкла. Накануне барон, прослушав проповедь преподобного Лудца, посмотрел на Кирпачека и надолго задумался. Когда же семья фон Гнорей вечером собралась за праздничным столом, гость сказал:
        - Дорогой граф, нечего делать здесь такому талантливому врачу, как ваш сын. Я поспособствую его карьере в столице.
        И все. Все было решено. Кирстен фон Гнорь не посмел возразить демону, от которого зависело благополучие не только его семьи, но и всей Чертокуличинской области. Именно барон дал Кирпачеку рекомендации, и больше того - сказал, что Кирп полетит вместе с ним, а в столице барон лично позаботится о сыне своего старинного друга. Кирп поймал себя на мысли, что радуется неожиданному повороту судьбы.
        - Повезло… - прошипела Хрусталина вслед удаляющемуся самолету. Она была зла на весь свет и, чтобы хоть как-то выплеснуть обиду, направилась в комнату служанок и с удовольствием порвала на узкие полоски их праздничные наряды, утирая обрывками текущие по мохнатым щекам слезы…
        Так Кирпачек фон Гнорь оказался в центральной клинике для ВИП-персон, из которой он, впрочем, очень скоро был уволен. И опять же из-за барона Пурыкла.
        Вампир вспомнил, как бушевал главный врач после утреннего обхода, который оказался для молодого специалиста последним в том благополучном заведении.
        - Где Кирпачек?!! - кричал тогда пожилой гоблин с бейджиком на ярко-красном халате. Бейджик гласил, что красуется он на груди главного врача больницы для высокопоставленных персон, доктора медицинских наук, профессора кафедры внешних болезней Института потусторонней медицины многоуважаемого сэра Силезла.
        Светило науки продирался, словно ледокол, сквозь толпу врачей, медсестер и санитарок, сбежавшихся на шум.
        - Немедленно найдите Кирпачека!!! - Почтенный профессор, вращая горящими дикой рубиновой яростью глазами, был на грани истерики.
        Дело в том, что Кирпачек оказался, видимо, слишком наивен для этого элитного заведения, а может, слишком любил свою работу, но больные его молниеносно выздоравливали, выписывались из больницы и больше никогда в нее не возвращались. Это было бы благом в переполненных заведениях для бедных, где кровати высились в три яруса и даже в коридорах лежали больные, но не в заведении, где платным было все. Главный врач больницы для особо важных персон, принимая Кирпачека на работу, о такой феноменальной способности новичка не знал.
        И вот результат: профессор Силезл остался без денег, потому что молодой врач за тридцатиминутный сеанс поставил на ноги невероятно богатого, а потому усилиями персонала клиники навсегда и безнадежно больного барона Пурыкла.
        Силезл в тот день должен был проводить сложную, а значит, и очень дорогостоящую процедуру, но барон Пурыкл не явился. Щедро одарив выскочку Кирпачека, он покинул больницу и пообещал никогда в нее больше не возвращаться. Об этом утром со скорбно-подобострастным выражением лица доложила главному врачу старшая медсестра.
        - Где этот презренный фон Гнорь?!!
        Но Кирпачека не нашли, хотя медсестры и санитарки пробежали по всем этажам и заглянули в каждую палату. Так что грузное светило науки зря темнело лицом и тщетно сотрясало воздух - виновника убытков и след простыл. Главврач рычал целый день, срывая злость на каждом подчиненном, попадавшемся на глаза.
        Покинув престижную центральную клинику, фон Гнорь устроился в обычную муниципальную больницу, расположенную рядом с его домом на улице имени Лилитской.
        Кирпачек улыбнулся, вспомнив своего покровителя - большого меланхоличного демона. Барон был рыжим, и это обстоятельство никак не вязалось со спокойным характером и философско-циничным отношением Пурыкла к жизни.
        - Я стар, и мне плохо порой, - жаловался юноше покровитель. - У меня частые головные боли, и ломит суставы. Бывает трудно носить крылья…
        - Вам не надоело болеть? - поинтересовался тогда Кирпачек, глядя на барона, явно наслаждающегося рассказом о мнимых болезнях. - Вы ведь здоровы.
        Пурыкл хмыкнул.
        - А вы умны, юноша, - демон оскалился в усмешке. Глаза, яркие, пронзительно-фиолетовые, сверкнули. Пурыкл посмотрел на молодого вампира так, будто видел его впервые, - изучающе, с интересом. - Но такова жизнь, - продолжил он после небольшой паузы, - мне проще заплатить врачам, чем заводить семью, которая будет любить меня за мои денежки. Тут все честно: я выписываю чеки и получаю в обмен на них заботу и внимание. И уже становится не так одиноко, вокруг снует много народа. Люди, готовые выполнить любую мою прихоть, терпимые к капризам старого, больного демона и понимающие меня. Что бы я ни сделал, что бы ни сказал, как бы ни вел себя, в ответ получаю только внимание и заботу. Мне самому не нравится болеть, но другого выхода не вижу. Жениться не хочу. Вы ведь понимаете, Кирп, что при моем богатстве я не буду знать, что нравится супруге больше: я или мои деньги. Я пробовал пару раз, но всегда дело заканчивалось разводом. Пришлось выплачивать огромные суммы, чтобы бывшие жены оставили меня в покое.
        - А зачем вы вообще женились?
        - Грустно вспоминать, но я тогда был молодым, наивным… Мечтал, что у меня родится ребенок. Сын или дочь… А потом выяснилось, что я не могу иметь детей. Что ж, так распорядилась судьба, а с ней не поспоришь.
        - Может, вам завести кота? - сразу же нашел решение проблемы Кирпачек. - Любить он вас будет непременно, и животному до ваших денег уж точно не будет никакого дела.
        Морда рыжего барона сначала вытянулась, потом под его мясистым, загнутым книзу рылом появилась неуверенная улыбка. Было видно, что подобная мысль никогда не приходила в гордую рогатую голову. Демон всегда соображал быстро и действовал решительно. Он привык, что желания выполняются сразу же, а потому встал с кровати, скинул с широких плеч шикарный халат, украшенный богатой вышивкой, и быстро натянул брюки, сотканные из дурной крапивы, и свитер. Кирп помог ему просунуть в прорези крылья и подал состоящий из трех полос меха йети тяжелый плащ. Пурыкл, благодарно кивнув, просунул руки в широкие рукава, застегнул пряжку и предложил:
        - Проедемте со мной, юноша. Думаю, что я недооценил вас.
        Он вышел из палаты и быстро зашагал по коридору. Кирпу не оставалось ничего другого, как направиться следом. Вампир понимал, что его работа в этой клинике зависит от покровителя. Предложение барона немедленно уволиться и перейти на работу в больницу рангом пониже было неожиданным, но Кирпачек отнесся к нему спокойно, понимая, что с благодетелем спорить себе дороже. Они поехали сначала на выставку экзотических животных, потом, по рекомендации устроителя выставки, созвонились с владельцем невероятно редких в их мире голубых трансильванцев. Барон купил кота, выложив за животное сумму, достаточную для того, чтобы и Чертокуличинская область, и еще пара соседних областей впридачу, могли бы безбедно прожить пару веков. Взяв в руки пищащий комочек, барон улыбнулся, в его глазах блеснули слезы, и он, подозрительно хрюкнув, высморкался.
        - Юноша, ваш ум давно мною отмечен. Я подарю вам квартиру. И не стоит благодарности. - Пурыкл махнул рукой, заметив растерянность на лице вампира. - Отказа я не приму!
        Так Кирпачек стал обладателем небольшой квартирки в высотном доме, расположенном недалеко от места его новой работы.
        Барон Пурыкл часто навещал Кирпа в больнице. Приезжал специально для того, чтобы поделиться волнениями и страхами, когда его пушистый питомец болел или просто терял аппетит. Кирпачек выслушивал длинный рассказ о характере, привычках, диете милого котенка, обещавшего вырасти огромной зверюгой. Демон невероятно гордился этим своенравным животным. Еще бы, ведь в Королевстве Объединенных Шабашей таких было от силы десятка два! Обычно, поведав юноше о своем любимце, покровитель дотошно выспрашивал вампира о работе. Кирпачек с удовольствием рассказывал, хотя и удивлялся порой, зачем Пурыклу знать, казалось бы, совсем незначительные вещи. Крылатого демона интересовало все: много ли платят врачам, как часто вывозят мусор и даже хорошо ли работают слесари-сантехники.
        Кирпачек изменил позу, закинув ногу на ногу. Он подумал, что в больнице для бедных ему гораздо интересней и работа приносит удовольствие, несмотря на мизерную заработную плату. На жизнь хватает и ладно. И еще новенькая… Вряд ли бы познакомился с Сервизой, останься тогда на прежнем месте работы, в больнице для очень обеспеченных граждан Королевства.
        Кирпачек улыбнулся, погрузившись в мечты. Сервиза стоила того, чтобы по трое суток не спать, сбиваться с ног, стараясь успеть все. Влюбленный вампир решил начать ухаживания и надеялся, что прекрасная вампирелла ответит взаимностью.
        Вампир не сразу понял, что к нему обращаются. Он попросту не слышал вопроса. Может, даже задремал. Скорее всего, так оно и было, потому что следующие события он и принял за кошмарный сон, и позже вспоминал о них не иначе, как о кошмаре.
        Открыв глаза, молодой врач обнаружил, что смотрит в слезящиеся глазки Дреплюзы. Страшная медсестра наклонилась к его лицу, и, пробудь Кирпачек в дремоте чуть дольше, ее мокрый пятачок уткнулся бы прямо ему в губы.
        - …блю… - донеслось до опешившего фон Гноря. Он оторопел.
        Дреплюза давно наблюдала за предметом страсти. Она, затаив дыхание, стояла рядом с кушеткой, на которой отдыхал желанный мужчина. Сердце громко стучало, дыхание сбилось, вожделение охватило ее так, что демоница уже не могла просто смотреть. Ей хотелось большего, хотелось любви, красивых слов и всего того, что предшествует бурной ночи в широкой постели. Она, пребывая во власти всепоглощающего, жгущего желания, потеряла над собой контроль и нагнулась к любимому. Дреплюза вдыхала тонкий запах дорогого одеколона, окутавший виконта фон Гноря, и наслаждалась. Представив, каким сильным и изобретательным, каким эротичным этот молодой вампир будет в любовных утехах, сластолюбица застонала. Тело ее поднялось до таких высот блаженства, любовь стала столь огромной, что прорвалась наружу, пусть даже и одним слогом. Помимо воли престарелой демоницы вырвался этот слог, но то, что ответил Кирпачек, было слишком больно и неожиданно, слишком жестоко и несправедливо.
        - Я тоже люблю. Но не вас! - воскликнул предмет страсти страшной медсестры, в ужасе соскакивая с кушетки.
        Дреплюза отшатнулась, когтистая лапа взлетела вверх - так, будто отвергнутая дама хотела ударить доктора, но в последний момент передумала. Она прижала кисть руки к глазам, ладонью наружу. Кирпачек машинально отметил, что на ладони отчетливо видна очень длинная линия жизни и совсем отсутствует линия ума, и дал деру. Сбежал от большой и темной любви.
        Дреплюза, зарыдав, вломилась в процедурный кабинет и распахнула дверцы шкафчика с лекарствами. Слезы ручьем катились из глаз, мечты осыпались вместе с бутыльками и склянками на пол, к копытам демоницы. Она наступила на ампулы - скрежет немного успокоил. Ах, если бы также легко можно было растоптать любовь! Наступить на нее, раздавить - и жить дальше. Жить спокойно и правильно, без той щемящей, пронзительной боли, которая разрывала грудь несчастной Дреплюзы. Демоница поискала глазами склянку со святой водой, в порыве решив свести счеты с жизнью, но оказалось, что отрава тоже погибла под копытами, вместе с верой в любовь.
        - Ах! - воскликнула страшная медсестра, заламывая руки. - Нет мне счастья!
        Демоница рыдала, выплескивая тоску в холодной стерильности кабинета и жалуясь шкафчику с лекарствами:
        - Никто меня не любит… Нет мне счастья ни здесь, ни там…
        Она распахнула дверцы, решив все же свести счеты с жизнью, в шкафчике наверняка найдется что-то из лекарственных средств, и умолкла, ошалело уставившись в бледное лицо монстра. Монстр был женского пола и очень уродлив. Он казался олицетворением одинокой Дреплюзиной жизни.
        - Шкаф, одна штука, - провизжала монстриха, как поняла демоница, относящаяся к породе мифических человеков. - Черт рогатый в лосинах китайского производства - одна штука.
        - Китайского?! - взревела возмущенная до глубины своей черной души демоница. - Да ты знаешь, курва, сколько денег я за них выложила?!!
        Из-за плеча монстрихи, непонятно как оказавшейся в шкафу для лекарств, выглянул еще один человек.
        - Хорошие штаны, сильно китайские, - сказал он, пряча ухмылку в пышных усах.
        Тут у Дреплюзы отказали тормоза, сорвало башню, перегорели предохранители, и она с воплем «Банзай!» кинулась на насмешника, ударом мощной лапы отбросив в сторону визгливую особу женского пола.
        Человек отшатнулся и, пробормотав: «Это шутка такая веселая», выплеснул воду из молниеносно схваченного со стола стакана прямо в распахнутую пасть демоницы. Дреплюза замерла всего на мгновение, но этого было достаточно, чтобы что-то похожее на гору встало на ее пути. Демоница рванулась вперед - не тут-то было! Гора оказалась еще одним человеком, как поняла страшная медсестра, этот человек был из породы каменных великанов. Она отпрянула, но тут же снова ринулась в бой.
        И врубилась мощной грудью в полочки шкафчика, роняя на пол остатки самооценки и лекарств.
        С той стороны человек женского пола визгливо прокричал:
        - Вы за это ответите! Вы всю жизнь помнить будете, как артистов по шкафам рассовывать!
        - Каких артистов? - с невинным видом поинтересовался Мамонт Дальский. Он подошел к шкафу и, сказав Виктору: «Спасибо, друг», распахнул настежь дверцы. Пристав замерла. Она, не веря собственным глазам, смотрела на полки, забитые свернутыми в рулоны плакатами, ровными стопками бумаги, книгами.
        В надежде на поддержку Трубогайкина оглянулась, но понятые вместе с милицией куда-то исчезли. В кабинете, кроме непосредственных участников инцидента, остались три бледных молодых человека - анархисты и комсомолец, а также та изящная блондинка, которую порекомендовал полковник Репнин. Она сидела в кресле у стены, как раз напротив шкафа. Блондинка тоже побледнела, но, в отличие от молодых партийцев, была на удивление спокойна. Более того, в ее умных глазах светился неподдельный интерес.
        - Вы… вы видели? - пролепетала Трубогайкина, не зная, как вести себя в непривычной, нереальной, внештатной для нее ситуации.
        - Нет, не видела, - отрешенно, будто находилась где-то далеко, ответила девушка.
        Трубогайкина, на всякий случай неуверенно прокричав: «Я вам устрою… Вы за это ответите… Вы все в тюрьму пойдете… Всю жизнь будете помнить, как артистов чертями маскировать!..», пробкой вылетела из помещения. И только сейчас, краем глаза уловив цифру «13», красующуюся на двери кабинета, она вспомнила, что сегодня - пятница, тринадцатое мая.
        Женщина похолодела: черт в китайских лосинах был настоящим! Потом ее осенило: в такой день черти являются только великим грешникам… Лицо пристава Трубогайкиной просветлело: она впервые ощутила собственную значимость. Так, просветленная, смакуя свежеобретенное величие, Варвара Ивановна прошествовала к лестнице, чеканя шаг. Не прекращая маршировать, одолела два пролета, вышла из здания и замерла: на улице стоял теплый сумрачный вечер. По затянутому сизыми облаками небу футбольным мячиком катилось к закату багровое солнце.
        - Знак, - прошептала Варвара Ивановна, - еще один знак… Конец света близок, уже день как ночь, а утро как вечер… Всех нас поглотит геенна огненная, и чертей в китайских лосинах в городе будет больше, чем гаишников. Но я не допущу этого! Я одна отмолю грехи ГИБДД и спасу мир! - Отмаливать грехи всех и каждого пристав направилась в единственное, по ее мнению, место, где спасение не заставит себя ждать - в кабинет полковника Репнина.
        - Открыв шкаф, я увидела чертей. Рогатые, как и полагается, - рассказывала госпожа Трубогайкина начальнику отдела по борьбе с экономической преступностью. - А потом они украли целый день, перетащив солнце в ад.
        - Варвара Ивановна, да что вы там с поэтами пили, что ли? - с удивлением глядя на пристава, поинтересовался Репнин.
        - Употреблять я теперь буду только святую воду, - умиляясь собственной порочности и перспективе долгого замаливания грехов, произнесла Варвара Ивановна. - Черт был женского пола, одетый в такие же лосины, как и у меня. Недавно приобрела на китайском рынке. И это знак свыше. Мне показали, во что я превращусь, если не встану на путь исправления и очищения души… Давайте помолимся, брат мой. - Она подскочила к полковнику, схватила его за руку и горячо зашептала: - Молитесь… молитесь за грехи, ваши и чужие… и будет свет… и черти снимут китайские лосины… потому что это зло…
        - Да-да, дорогая, - растерялся полковник, - китайские лосины - это точно зло… - Он высвободил руку и снял телефонную трубку.
        - Нам нужна помощь!!! - воздев руки к потолку, прокричала Варвара Ивановна. - Нам всем нужна помощь, и скоро, очень скоро…
        - Хорошо, любезная, раз нужна помощь, значит, будет. - Репнин нахмурился.
        - Торопитесь! Черти в китайских лосинах не дремлют! Скоро…
        - Скоро, скоро, дорогая… - ласково перебил Репнин, с жалостью поглядывая на Трубогайкину. Он где-то слышал, что любой протест или запрет вызывает у
«сбрендивших» неадекватную реакцию, а потому не стал спорить, набрал две цифры на аппарате и, прижав трубку к уху, сказал: - Будет вам помощь, как вы требуете… Алле… Скорая? Скорая?!. Тут женщине срочно требуется помощь. Да, она видела чертей в китайских лосинах. Записывайте адрес…
        Позже, разговаривая с врачом-психиатром, Трубогайкина стояла на своем:
        - Это были черти, они ринулись на меня из шкафа. Толпой! Размахивали вилами и говорили, что приготовили мне место в аду. Но я мужественно от них отбилась, я готова была умереть за правду, ведь я точно знала, что лосины они купили у китайцев!..
        И в палате психиатрической клиники она с тем же просветленным видом рассказывала товаркам по несчастью - царице Екатерине Второй и известной египетской красавице Нефертити:
        - Это были черти, их возглавлял демон женского пола. Они кинулись на меня и уже тащили в ад. Я ви дела котлы, полные смолы. В них варились несчастные грешники. Скажу вам по секрету, девочки, там такой ассортимент сковородок на стенах, как на хорошей кухне. Предводительница чертей уже наставила на меня рога, но я стала молиться. Тогда черти - на всех были надеты черные китайские лосины - закричали и ринулись обратно в шкаф. Демоница что-то рычала, но мне было уже не страшно - ведь права была я. Я стояла за истину, я точно знала, что лосины она и себе, и своим чертям купила на китайском рынке. У меня такие же…
        Госпожа Трубогайкина говорила истинную правду, но в психбольнице эта правда называлась немного по-другому: диагноз.
        Был еще один свидетель, о котором участники событий в кабинете номер тринадцать и не подозревали. Этим свидетелем по непонятному стечению обстоятельств оказался доктор Груздев. Он, отправившись на работу, вдруг обнаружил, что забыл на столе телефон. Вернувшись в дом на Крупской как раз к развязке событий, Груздев слышал каждое слово, но явление, вылезшее из шкафа и так перепугавшее студенток, он, как и госпожа Трубогайкина, тоже посчитал хорошо загримированным артистом. Психотерапевт усмехнулся, одобрив такой оригинальный ход, однако, считая эту провокацию работой полковника Репнина, для себя сделал заметку - обязательно заглянуть в соседний с библиотекой кабинет. Арендаторы недавно съехали, и кабинет номер двенадцать был открыт.
        Агент Груздь мог поспорить, что за шкафом такое же отверстие, как в его комнате, и что это дело рук его шефа. Однако сразу выполнить задуманное не смог, а потом и вовсе не до того было. У Жоржика закружилась голова, он опустился в кресло и посмотрел на себя в зеркало. Отражение показалось ему чужим. Само зеркало почему-то стало темным, будто его развернули обратной стороной, спрятав сверкающую поверхность. В матовой темноте агент Груздь увидел голубоватое лицо с длинными клыками, утомленное и немного испуганное. Георгий Сильвестрович закрыл глаза, сделал глубокий вдох. Когда же он снова открыл их, то обнаружил, что наваждение прошло и его родная физиономия ничуть не изменилась. Доктор Груздев понимал, что быть такого не может, поэтому тут же отыскал подходящее объяснение:
«Переутомился».
        Он покинул кабинет, спустился на первый этаж, быстро дошел до двери и выскочил на воздух. Психотерапевт поймал себя на том, что почему-то ему очень хочется никогда не возвращаться в этот дом. Взгляд Жоржика упал на баки для мусора, и мысли приняли другое направление: в мусоре рылся агент Блаженный. Он что-то выудил из бака. Что именно, агент Груздь не рассмотрел, но предмет в руках благоухающего коллеги вдруг сверкнул на солнце. Груздев хмыкнул, сделав для себя еще одну заметку, - разузнать побольше о Благолеше. Однако мысли об увиденном в зеркале синем лице вскоре вернулись. Странно… С чего бы ему привиделась физиономия вампира, да еще испуганная? И ведь глаза отражения были такими, что захотелось пожалеть, приласкать и утешить. Агент Груздь, улыбнувшись, пробормотал:
        - О бедном вампире замолвите слово… - И спросил сам у себя: - Что ж так могло испугать вампира?
        - Человек! - произнес кто-то за спиной.
        Георгий Сильвестрович вздрогнул от неожиданности, оглянулся и, никого не увидев, быстрым шагом пошел прочь от странного дома. Он мельком глянул на пустой милицейский уазик, на длинную очередь бомжей, выстроившуюся у окошка пункта приема бутылок, и завернул за угол здания.
        Сегодня врач-психотерапевт радовался тому, что смена будет относительно короткой. По предварительной записи всего два пациента. Радовался он рано. Оказалось, что на прием записалось человек тридцать первичных больных. Груздев вздохнул, засучил рукава и принялся за работу. На вечер у него были оч-чень интересные планы, и Георгий Сильвестрович то хотел во что бы то ни стало привести эти планы в жизнь, то сомневался - а стоит ли вообще идти на эту встречу? Так и не решив, что же делать с неожиданным приглашением в гости, он позвонил полковнику Репнину и сообщил о том, что внедрение на Крупу прошло без проблем.
        - А почему сразу не отчитались?!! - проорал в трубку шеф. - Я что, отчета по два часа ждать должен?
        Груздев не придал этим словам значения, но в клинике на него все смотрели с удивлением, а у дверей его кабинета собралась длинная очередь.
        - Карточки, пожалуйста, - попросил он регистраторшу и, заметив такой же удивленный взгляд, как и у остальных коллег, поинтересовался: - Со мной что-то не так? Линочка, почему вы на меня так странно смотрите?
        - Нет-нет, - смутилась девушка, - все так. Просто… - Она покраснела и умолкла.
        - Ну, говорите, говорите, не надо стесняться.
        - Просто вы сегодня впервые опоздали на работу. Я звонила, но номер недоступен был. А главврач ругался…
        Груздев посмотрел на часы, издевательски тикающие над входом, и замер. Теперь глаза округлились у него: психотерапевт не мог вспомнить, где и как провел два часа. От Крупской до улицы Партизанской, где находилась клиника, всего пять минут хода. Как он мог не заметить двух часов, проведенных в пути?
        Груздев пожал плечами и, пробормотав: «Моя мировоззренческая позиция не приемлет шуток со временем», прошел в свой кабинет.
        Глава 6
        И здесь, и там
        Кирпачек вошел в сестринскую и увидел Сервизу. Она испуганно застыла перед зеркалом, рука остановилась на полпути, так и не прикоснувшись расческой к волосам. Вампирелла медленно повернулась к вошедшему, врач поразился бледности ее лица.
        - Знаешь, мне сейчас показалось, что зеркало вдруг засверкало и в нем отразилось лицо человека. - Девушка растерянно посмотрела на Кирпа, попытавшись улыбнуться, но губы задрожали, на глаза навернулись слезы. Медсестра кинулась к коллеге на грудь и разрыдалась.
        Вампир растерялся. «Кто мог обидеть это хрупкое создание?» - подумалось ему. Осторожно погладив рыдающую Сервизу по спине, он сказал:
        - Не надо плакать, просто ты устала, переутомилась. И вообще - мало ли что может привидеться? Этого же нет на самом деле? Просто нужно отдохнуть.
        - Проводишь меня? - нерешительно предложила девушка, при этом очаровательно посинев.
        - Конечно! - обрадовался Кирпачек, и они с Сервизой, держась за руки, покинули здание.
        Из окон больницы вслед им смотрели медсестры и санитарки, кто добро улыбаясь, а кто и с завистью, но молодые вампиры не замечали этого. Сервиза рассказывала о мелочах, каких много в жизни юной девушки, Кирпачеку эти мелочи казались невероятно важными и глубокими, и он с интересом слушал ее.
        Выйдя на проспект Падших Ангелов, вампиры немного полюбовались панорамой города, открывшейся с этого места. Дорога, покрытая сверхпрочным сплавом золота и серебра, серпантином поднималась по горе Воздыханий. Дома причудливыми уступами сбегали вниз. Молодые вампиры прошли по мосту, немного постояли у перил, любуясь темно-красными волнами и мерцанием черной лунной дорожки.
        Кирп увидел неподалеку вывеску и, холодея от собственной смелости, предложил прекрасной вампирелле зайти в небольшой ресторанчик. Та согласилась. Врач лихо истратил месячную зарплату на порцию трансильванских пиявок и две чашки натуральной желчи, но удовольствие смотреть, с каким аппетитом Сервиза уплетает никогда ранее не виданное ею лакомство, того стоило. Он что-то говорил, девушка улыбалась и щебетала в ответ. После ресторана они сходили к фонтану и смотрели на потоки смолы: сверкающие каскады взлетали вверх, к темному, на редкость красивому небу. Огромная черная луна романтично освещала бурлящий жизнью город.
        Проводив девушку, влюбленный вампир вернулся домой и всю ночь предавался мечтам. Он долго не мог уснуть, ворочался в кровати, представляя, как пригласит предмет своих мечтаний в театр, как сходит с девушкой на выставку картин знаменитого художника, как… Дальше мечты Кирпачека сорвались с цепи, и он уже видел себя с Сервизой в родительском замке, в левом крыле. Вот они стоят у кафедры священника, и пастор Лудц соединяет их узами священного брака. За мечтами юноша и не заметил, как наступило утро.
        Он встал, застелил постель. Устанавливая сверху длинную продолговатую крышку, подумал о том, что когда-нибудь он будет спать в этой кровати, обнимая любимую. Мысль была и радостной, и немного смутила застенчивого вампира. Однако для себя Кирпачек решил сходить в мебельный магазин и посмотреть цену на двухместные гробы. Наскоро позавтракав, он пребывал в самом романтическом настроении.
        - И здесь, и там, и здесь, и там, и здесь, и там… - напевал Кирпачек, переодеваясь.
        Он уже завязывал галстук, когда задняя стенка шкафа и все его содержимое растаяли. Оторопевший вампир снова увидел человека. Тело мифического чудовища скрывала фланелевая рубаха. Вместо просторных штанов сегодня на нем красовались обыкновенные джинсы, довольно дешевые, как машинально отметил молодой врач. Простые вампирские тапочки на ногах тоже были дешевыми и изрядно поношенными. Эти тапочки, символ домашнего уюта, мягкие и удобные, столь нелепо смотрелись на чудовищном существе, так не вязались с образом страшного монстра, что Кирп растерялся. Он смотрел на морду человека и думал о том, что уже начал привыкать к его виду.
        Но человек смазал произведенное им мирное впечатление. Он, вытаращив глаза, на чистейшем наречии упырей завопил:
        - Изыди!
        - Сам изыди! - неожиданно для себя выдал Кирпачек.
        - Да я ж тебе щас, морок наглый…
        - От такого слышу! - огрызнулся вампир и, захлопнув дверцы шкафа, навалился на него всем телом. Он сделал это вовремя: галлюцинация с той стороны оказалась на удивление настырной. Под ударами крепких кулаков шифоньер грозил рассыпаться на отдельные щепки. Сопровождалась эта ничем, по мнению Кирпачека, не мотивированная агрессия очень сочными, порой совершенно нецензурными оборотами на все том же упырином наречии. И вдруг все стихло. Было слышно только, как звенят, стукаясь друг о друга, серебряные вешалки в шкафу. Вампир минут пять подержал дверцы, но ничего не происходило. Тогда он протянул руку к ручке, но заглядывать в шкаф не стал - почему-то не хотелось. Еще минут пять он думал, что делать, потом принял единственно верное, на его взгляд, решение: вышел из комнаты и, покинув квартиру, чуть ли не бегом спустился по лестнице. Выйдя из подъезда, он быстрым шагом, порой срываясь на трусцу, направился в церковь Святого Дракулы.
        Церковь находилась недалеко, всего в двух кварталах от дома. Обычно по дороге в храм вампир улыбался. Он сосчитал, что надо пройти мимо восемнадцати магазинов
«Неври-сити» и четырнадцати магазинов «Эльдорадио». Возникало ощущение, что других торговых точек в городе нет. Хотя иногда еще попадались симпатичные киоски с бутербродами, выкрашенные в болотный цвет. Назывались эти киоски тоже симпатично -
«Отравитесь».
        После посещения церкви у Кирпачека появилось странное чувство неудовлетворения. Священник так ничего ему и не объяснил. В ответ на вопрос о секте человекопоклонников святой отец только осенил себя святой звездой и начал изрыгать цитаты из Священного Писания. В качестве жизненного руководства Кирпачек получил указание жить праведно, не ожесточаясь на мир и не протестуя против мук, которые причиняет несправедливое устройство общества. Так как несправедливость эта на самом деле является испытанием для тела, ему, Кирпачеку, следует воспитывать в себе терпение и терпимость, дабы после смерти получить награду в виде пропуска в ад.
        Все это Кирпачек слышал давно. То же самое, правда, другими словами, с детства внушал отпрыскам графа фон Гноря пастор Лудц. Кирп уважал священников, но все то же жгучее чувство неудовлетворения, притаившись где-то под ложечкой, постоянно давало о себе знать сосущей и тянущей болью. Святую звезду Кирпачек все же купил. Как ни странно, именно она дала ему чувство защищенности, к которому так стремился молодой врач.
        Пожалуй, беседа со святым отцом все же принесла плоды. Кирпачек шел по улице и чувствовал, как в нем появляется что-то родственное окружающему миру. Будто кто-то всемогущий специально для него расцветил обычно унылый городской пейзаж невероятной силы и надрывности красками. Будто кто-то окрасил каждый дом, каждую травинку, каждый листочек на деревьях невероятно сочными в упоительном колере цветами. Будто кто-то всесильный наполнил музыкой лица прохожих. Заставил звучать торжественными маршами каменные физиономии постовых полицейских гоблинов. Осветил легкостью вальса симпатичные рожицы стайки школьниц-зомби. Загадочными гитарными переборами тронул сосредоточенные лица студенток-ведьм, пролетевших мимо на многоместной метле. И будто апофеозом весенней симфонии ворвались в душу влюбленного вампира звуки города.
        Он же, некто всесильный и всемогущий, привел в гармонию трамвайные звонки, птичий щебет, звуки клаксонов и рев автомобильных моторов, многоголосый гомон толпы и музыку, льющуюся из окон.
        Для звучащей в сердце Кирпачека мелодии было фоном все. Для музыки любви. Ему хотелось обнять весь мир, поделиться с ним этой любовью, дарящей счастье и гармонию. Выплеснуть ее на город. Город, в котором он жил.
        Высокое нежно-розовое небо, тронутое редкими мазками облаков, по-весеннему прозрачное, обнимало город. Молодой врач подумал, что цветом облака напоминают трансильванских пиявок, поданных на блюде в дорогом ресторане. Он улыбнулся этому сравнению - цветом облака могли вызвать только кулинарные ассоциации. Багрово-красное солнце, прикасаясь ласковыми утренними лучами к обычно сливово-грязным стенам кукурузок, окрасило их праздничным малиновым цветом. Багрянец элитных зданий, построенных в последние века, соперничал в яркости с листвой стройных берез и могучих тополей. Мир упоителен!
        Кирпачек вспомнил, как вчера держал за руку любимую, и будто бы заново почувствовал тончайший запах ее холодной кожи. Ноздри влюбленного вздрогнули, ощущая нежный дурманный запах ее волос. А небо было точно такого же цвета, как глаза Сервизы, когда она посмотрела на Кирпачека в ресторане, сделав первый глоток из тоненькой чашечки с желчью, и замерла, в восхищении смакуя благородный напиток.
        Вампир, погруженный в любовные грезы, словно впал в забытье. Лязг дверного замка вернул его к реальности, и он с удивлением обнаружил себя стоящим на пороге собственной квартиры.
        Жил Кирпачек фон Гнорь скромно. Главное достоинство его жилища - простор. И простор этот молодой врач ценил куда выше, чем тяжелую мебель или толстые ковры, так и норовящие схватить за ноги длинным ворсом. Вычурных украшений он тоже не любил, зато ценил хорошие картины. Несколько древних пейзажей висели на стенах, оклеенных розовыми в лиловую полоску обоями. Пол был застелен гармонирующим с цветом стен сливовым линолеумом. Каждое утро в квартиру холостяка приходила пожилая зомби, чтобы убраться или выстирать белье. Работа у нее спорилась и обычно не занимала больше часа.
        Квартира Кирпачека состояла из одной комнаты, большой кухни, которую он сам с юмором называл столовой, прихожей и, естественно, санузла. Мебель была простой, но крепкой, несмотря на дешевизну. Сам Кирпачек по этому поводу не переживал, радуясь тому, что очень сэкономил на обстановке, и считал квартиру вполне приличным жильем.
        Кирп прошел на кухню, заглянул в холодильник. Готовить не хотелось, и юноша ограничился бутербродами. Вспомнив, как в детстве ему запрещали есть на ходу, он улыбнулся. Прошел в зал, включил телевизор, уселся в кресло напротив. Ноги гудели: все-таки трое суток на смене - это слишком. Рассеянно переключая каналы, Кирпачек особенно не вслушивался, однако какая-то часть информации все-таки проникла в сознание, уничтожая утреннюю гармонию. Бодрые репортажи о мучениях больных осиновой болезнью сменялись радостными отчетами о цунами и землетрясениях. Сообщения о террористических актах и об экстремизме уступали место фильмам ужасов. Наконец удалось поймать прямую трансляцию какого-то музыкального конкурса. Тут же концерт прервался рекламой, экран заняла протокольная морда орка. «Чай «Беседа»: давайте побазарим!» - И артист, изображающий криминального авторитета, тряс татуированной лапой, сжимающей коробочку с чайными пакетиками. Кирпачек бросил пульт на пол, поднялся, решив, что стоит поспать хотя бы с часок. Он провел пальцами по мягкой черной обивке на крышке кровати, снял ее, пошел за пижамой и вдруг
снова поймал себя на мысли, что ему не хочется заглядывать в шифоньер.
        - Кажется, у меня развивается фобия, - нервно рассмеялся вампир, но даже шутка не сняла напряжения.
        Немного подумав, Кирп достал из кармана святую звезду, положил ее на шифоньер так, чтобы можно было схватить в любой момент, и решительно рванул дверцы. Все в порядке, на вешалках совершенно мирно висела его одежда. Вампир облегченно вздохнул, но надевать пижаму передумал: сон пропал. Он сменил костюм, облачившись в просторные домашние штаны и полосатую футболку.
        Рекламная пауза кончилась, теперь в телевизоре надрывалась, стараясь выдавить из хрипящего горла какое-то подобие мелодии, очередная звезда. Звезды последнее время вспыхивали и гасли целыми стаями. Народ, намекая на способы, которыми пользовались юные и не очень юные «дарования», чтобы пролезть на большую сцену, придумал им меткое прозвище «Поющие трусы». Сейчас на экране бесновался тип неопределенного пола, явно под чесночным кайфом, и пел что-то совсем уж бредовое о тяжелой судьбе маньяка Ихтиандра, который, если верить песне, был просто вынужден заниматься своим черным делом. Мужчина поющий или же это женщина - определить с первого взгляда было невозможно, и Кирпачек сел в кресло, решив досмотреть выступление до конца.
        Исполнитель взмахивал перегруженными тушью ресницами так, будто хотел взлететь и медленно снимал с себя предметы гардероба. Когда же на сцену полетел лифчик, оказалось, что под ним был огромный муляж женских молочных желез, нелепо смотревшихся на волосатой груди мужика. Обманутая толпа взревела от разочарования, обломившийся стриптиз артисту не простили: зрители ринулась на сцену. Певца бы разорвали на куски, но тому все же удалось взлететь, хотя махать ресницами пришлось в усиленном режиме. «Гоп-гоп-гоп, гоп-гоп, мой милый гоблин!» - допел он последнюю строчку уже под потолком. Вампир содрогнулся и попытался вспомнить, как зовут этого злоупотребляющего косметикой голосистого гоблина, но не смог.
        Вышедшая на сцену после него группа «Гламурный эритроцит» тоже состояла из типов без ярко выраженных половых признаков. Они тоже пели про маньяка Ихтиандра, зачем-то оплакивая его трудный путь по канализационным трубам, через которые насильник добирался до своих жертв. «Ты имей меня везде, в туалете я уже». - напевали они. «Рухнет мир напополам, я твоя ни здесь, ни там». Кроме этих, других слов в завываниях гламурных красоток зомби вампир разобрать не смог.
        - Куда катится мир? - вздохнул Кирпачек и вдруг поймал себя на том, что напевает привязавшиеся слова: «Ни здесь, ни там; ни здесь, ни там; ни здесь, ни там…»
        Он похолодел, но было поздно.
        Дверцы шифоньера издевательски скрипнули, очень медленно открываясь, будто надрывным скрипом проверяли на прочность нервную систему вампира. Он рванулся с места, почти в полете схватив с аномального шкафа святую звезду, страшась того, что может ожидать его по ту сторону.
        По ту сторону шкафа происходило почти то же самое, что и в квартире вампира. Мамонт Дальский собирался посетить Крупу. Он, посмеиваясь, вспоминал пристава, демоницу, вылезшую из шкафа, и ее «сильно китайские» лосины и сожалел о том, что эти две достойные друг друга дамы так и не передрались. В телевизоре довольно мило пела певичка. Мамонт попытался вспомнить, как ее зовут: «Певица Николай? Сергей? Вася?»
        Попсу Дальский терпеть не мог, но всегда слушал ради возможности лишний раз поворчать. Вот и сейчас, так и не вспомнив мужское имя молоденькой девушки, он продолжил перебирать варианты: «Может, Борис? Нет, имя Борис уже занято другой певицей. О! Вспомнил! Певица Максим!» Обычно, проплевавшись, начинал комментировать текст песни, музыку, манеру исполнения. О, попса была для него таким неиссякаемым источником материала для шуток, пародий, анекдотов, что друзья порой подсмеивались над Мамонтом, обзывая параноиком.
        Домой Мамонт Дальский заскочил переодеться после посещения церкви. Недавние явления вампира и черта женского пола все же слегка напрягали, и экономист решил проконсультироваться с человеком, более компетентным в этом вопросе. Священник, выслушав его, посоветовал сначала покаяться, а потом обратиться к психиатру. По словам батюшки, выходило, что вера, конечно, великая вещь, но отрыв от реальности до добра не доведет. Он, конечно, может провести обряд и очистить квартиру от чертей, но ему кажется, что нарколог сделает это лучше. В этом месте священник с жалостью посмотрел на Дальского и грустно улыбнулся. Больше вопросов у Мамонта не было. Он просто повернулся и ушел. Для себя же решил сегодня вернуться на Крупу и проверить все шкафы - нет ли где потайной двери, и не подшутили ли над ним веселые ребята из ансамбля «Обские черти» или не менее веселые из другого молодежного коллектива «Монстры Алтая».
        На кухне засвистел чайник. Дальский заварил в кружке пакетик чая «Принцесса Нури», потом заглянул в холодильник, но есть особо не хотелось. Вытащил из целлофанового пакета кусок хлеба, достал масло. Некоторое время он сидел, бездумно уставившись в телевизор, и без аппетита жевал бутерброд. Взяв пульт, принялся переключать каналы. По НТВ показывали фильм про вампиров. То, что экономист увидел на экране, надолго привлекло внимание. После просмотра Дальский еще раз сходил на кухню - за чесноком. Взял серебряный крест, жалея, что не может быстренько изготовить из него пулю, потом, вспомнив, что у кровососущих аллергия на розы, он обвел глазами квартиру. Наткнувшись взглядом на веточку чертополоха, решил, что за неимением роз сойдет и это. Все же чертополох - защита от нечистой силы, от чертей, а вампиры от них наверняка не сильно отличаются.
        Положив сухую веточку на пол, рядом с распятием и чесночной головкой, он осторожно растворил дверцы шифоньера - надо было достать свежий носовой платок.
        Отсутствие вещей в шкафу его уже не удивило. Мамонт ожидал чего-то подобного. Вместо чистых носовых платков, лежащих веселой клеткой на полке, он увидел пустое чрево с дверцами на ту сторону. Дальский разозлился, решив раз и навсегда разобраться с видениями и выяснить, действительно ли в шкафу живет вампир или же это все-таки «белочка». Вампир был предпочтительней. Дверцы на ту сторону медленно, со скрипом открывались…
        Дальский нагнулся, схватил с пола правой рукой распятие, левой - чертополох и ринулся в шкаф. Толкнул дверцы, выглянул и тут же отпрянул. Там, по ту сторону шкафа, стоял уже порядком надоевший ему за последние сутки вампир. В руке эта нежить держала звезду, прикрепленную вверх ногами к тонкой палочке.
        - Ты чего ко мне привязался, мертвяк поганый?! - вскричал Мамонт.
        На что вампир вежливо ответил:
        - На себя посмотрите! Кто к кому еще привязался?!
        Удивляться Мамонту было некогда. Он, выставив перед собой распятие, быстрым речитативом начал читать:
        - Господи Иисусе, сыне Божий, молитв ради пречистой твоей матери и всех святых, помилуй мя грешнага…
        - Да воскреснет Бог, да расточатся вра… вра… - продолжил синемордый, но сбился с дыхания.
        - Врази его, - подсказал растерявшемуся вампиру экономист.
        - Спасибо, - ответил вампир и продолжил: -…врази его. Царю небесный, душе истинный утешителю иже везде сый и вся исполняй…
        - Сокровища благих и жизнь подателю, - подхватил Дальский, когда вампир снова сбился, - прииди и вселися в ны и очисти ны от всякия скверны…
        - И спаси Блаже души наши, - хором закончили они.
        Молитва подействовала, на душе стало легче, но нежить из шкафа не исчезла - ни с той, ни с другой стороны.
        Дальский, посмотрев на чертополох, решил, что пора переходить к активным действиям. Он замахнулся так, будто в руке у него была, по меньшей мере, шашка Чапая, и опустил ветку колючего кустарника на голову красноглазого противника. Тот отпрянул, но при этом рассыпаться в прах, коим, по мнению Дальского, ему надлежало быть уже лет сто, даже и не подумал.
        - Хороший аромат, - одобрил противник, принюхиваясь. - Черенок на развод не дадите?
        - Я тебе, бесово отродье, лучше чеснока на рассаду дам! - возмутился такой наглости человек и бросил чеснок на ту сторону, стараясь попасть в незваного соседа по шкафу.
        Вампир, словно он находился на теннисном корте, отбил чеснок святой звездой, точненько отправив его назад.
        - Вы что, за наркодилера меня принимаете? - обиженно спросил он.
        - За кого я тебя принимаю, мое личное дело, - отрезал Мамонт и принялся чертить в воздухе распятие. Употреблять матерные слова, чтобы защититься от нежити, он не стал. Во-первых, нежить эта не нападала, а во-вторых, враг ему показался очень образованным и интеллигентным. Поэтому Дальский ограничился плевком и словами: - Тьфу на тебя, бесово отродье!
        - На себя посмотрите, - ответил вампир усталым голосом, и противники принялись в унисон читать:
        - Отче наш, иже еси на небеси…
        Посреди молитвы вампир снова запнулся.
        - И-эх, молодежь! - в сердцах воскликнул Дальский. - «Отче наш» на память не знать!
        - Извините, но этому есть уважительная причина. После трех дежурств в больнице я не знаю, как имя свое помню, - обиделся вампир и, устало вздохнув, опустился на пол со своей стороны шкафа.
        - А ты кем служишь? - поинтересовался Мамонт, садясь на пол со своей стороны.
        - Врачом работаю, - ответил вампир. - Вообще-то я терапевт, но сейчас на подхвате во всех отделениях. - Он, не вставая, поклонился и представился: - Доктор Кирпачек фон Гнорь.
        - Мамонт, - в свою очередь назвался Мамонт.
        Вампир выпучил глаза и пробормотал:
        - Час от часу не легче. Мало вам быть человеком, вы еще и Мамонт?!
        - Послушай, Кирпичик, а ты не мог бы к кому другому в шкаф заглянуть? Который день достаешь, уж к шкафам без содрогания подходить не могу.
        - То же самое могу предъявить вам, уважаемый Мамонт, - отмел обвинение Кирпачек. - И букетом меня зачем-то ударили! Разве можно так обращаться с чертополохом? Мне, чтобы купить такой букет, нужно отдать половину месячного дохода!
        - Возьми. - Дальский протянул ему ветку. - На кой он мне, если не работает? Эх, сколько раз убеждался, что от телевизора правды не дождешься!
        - Спасибо. - Кирпачек принял букет, поблагодарил и сказал: - Кстати, судя по помещению, которое я имею честь наблюдать за вашей спиной, господин Мамонт, напрашивается вывод, что вы отнюдь не ужасный монстр из шкафа.
        - Ну, во-первых, давай без «господинов», - ответил Дальский, - а во-вторых, я тебе что, нелегальный эмигрант из Таджикистана, чтобы по шкафам хорониться? Да и ты на миграционную службу не похож.
        - В вашем мире тоже Джиннистан есть?!! - поразился Кирпачек.
        - Ну насчет джиннов - это вряд ли, у нас скорее аладдины по улицам шастают, - сказал экономист и, с минуту подумав, уточнил: - Так говоришь, целый мир? И у вас то же самое?
        - Да, - вздохнул Кирпачек, - целый мир. Мир погибающий, в котором мучается несчастный народ.
        - Что, экологию угробили? - посочувствовал Мамонт Дальский.
        - Угробили. Раньше земля щедро кормила нас. Моря и реки были полны чистой крови. Хватало всем: и чертям, и троллям, и ведьмам, и нам - вампирам. Да и всем остальным. Многие народности теперь только в исторических документах существуют. Раньше все были довольны и счастливы, а сейчас голод. Вымираем потихоньку.
        И Кирпачек рассказал аномальному собеседнику о своем прекрасном мире. О красном светиле на пронзительно розовом небе, о круговороте гемоглобина в природе, о сверкании камешков, которыми посыпаны пешеходные дорожки, и о многом другом. Экономист слушал внимательно. Когда вампир закончил рассказ, Дальский долго молчал. Потом он, задумчиво разглядывая собеседника, выдал одну фразу, но фраза эта надолго вышибла вампира из колеи.
        - Голод, говоришь?
        Кирпачек кивнул.
        Портал закрылся. Сам. Без каких-либо действий со стороны Кирпачека или Дальского.
        Мамонт подошел к окну, отдернул занавеску и, уже не удивляясь тому, что за окном глубокая ночь, задумчиво произнес:
        - А мы ведь, друг Кирпичик, для вас еда…
        Глава 7
        Здесь
        Следующая смена казалась бесконечной, больные поступали в таком количестве, что времени на размышления не оставалось. Кирп подумал, что работа здесь напоминает пожизненное заключение. Но наступила ночь, и вопреки его воле в голове сама собой всплыла недавняя ситуация с Дреплюзой. Демоница почти объяснилась ему в любви. Кирпачек не знал, что делать и как себя вести с ней. Сегодня он весь день избегал встреч с престарелой поклонницей, и только когда та ушла домой, вздохнул спокойно.
        Вспомнив инцидент со страшной медсестрой, он почувствовал приступ головокружения. Вампир покачнулся, рука наткнулась на стену. Кирпачек похолодел, представив, что было бы, качнись он в другую сторону: лестничные перила приказали долго жить еще, наверное, до его рождения. Падения вниз с частыми переломами, а то и летальными исходами - привычное дело в этом здании. Ремонт же давно стал притчей во языцех, и если бы не эпидемия осиновой болезни, то дом бы просто сожгли.
        Врач увидел идущую по коридору Сервизу. Вспомнил, что в третьей палате лежит зомби в тяжелейшем состоянии - видимо, медсестра проверяла, как чувствует себя больной. Вампир подождал, пока девушка поравняется с ним, и, улыбнувшись, пошел рядом. Так, держась за руки, уставшие, но счастливые молодые люди зашли в сестринскую комнату. Там, сидя за столом, мирно дремала древняя деревенская ведьма Яграфья.
        Основная черта характера этих представителей рода людского - любопытство. Именно поэтому деревенские ведьмы, в отличие от невозмутимых горных или прижимистых лесных и молчаливых болотных, предпочитали находиться в многолюдных местах, часто делая хорошую карьеру. В старину из их рода вышло немало знаменитых личностей. Многие ведьмы и ведьмаки становились величайшими правителями Королевства Объединенных Шабашей. Однако развитие цивилизации пагубно сказалось на них. Народность, не сумевшая понять и, как следствие, принять технический прогресс, потихоньку вымирала…
        Ночь стала достойным продолжением дня, врачи и подумать не успевали о пяти минутах отдыха, а уж о том, чтобы сделать перерыв и выпить чашку чая, даже не заикались.
        Первым «скорая» привезла эльфа. Его внесли на носилках, скрючившегося в характерной для урологических больных позе. Едва взглянув, Кирпачек поставил диагноз - мочекаменная болезнь. После поступил травмированный орк, потом - молоденькая ведьма с приступом астмы. В течение следующего часа от осиновой болезни скончались два упыря, один вурдалак и пожилой вампир, оказавшийся многодетным отцом, как сообщила всезнающая Яграфья.
        Морга при больнице не было. Покойников до утра оставляли в палате рядом с сестринской, за тонкой стенкой. Тела умерших к утру исчезали. Куда исчезали - загадка, над которой бились целые научные институты. Бились давно и безуспешно.
        Кирпачек хотел было предложить Сервизе попить чаю, но снова раздался звонок вызова дежурного врача. Вместо обычного коротенького «дзинь», он буквально разрывался. Врач и медсестра понеслись в приемный покой. Оказалось, что доставили роженицу. Роддома переполнены, а в больнице при отделении гинекологии имелась секция для водоплавающих. Готовая родить русалка верещала так, что звенели стекла. Сервиза, побледнев, зажала уши руками: девушка с детства страдала стойкой аллергией на ультразвук.
        Кирпачек молниеносно заполнил амбулаторную карту. Бережно переложив роженицу в бочку-каталку, вместе с Яграфьей повез ее в гинекологию. Проследив, все ли в порядке, не стал ждать, пока санитарка возьмет перевозочную емкость. Вернулся в приемное и, забрав Сервизу, отправился в сестринскую.
        Яграфья присоединилась к ним, когда молодые вампиры уже выпили по чашке жиденького чая и съели по кусочку оставшейся с ужина колбасы.
        - Родила болезная, - сообщила деревенская ведьма, подвинув к себе чашку. Она сунула туда длинный, загнутый к нижней губе нос, понюхала и недовольно сморщилась: чаек не только остыл, но и был много раз разбавлен.
        - Ой! - Сервиза радостно хлопнула ладошками. - Кого же? Мальчика или девочку?
        - Урода, - ответила санитарка, погасив радость на тонком лице медсестрички. - Может, читали, маньяк серийный в окрестных прудах озорует? От него и родила.
        - Этот, что ли? - Врач взял с тумбочки газету и развернул.
        С разворота на них смотрел фоторобот, составленный полицейскими со слов немногих выживших после встречи с преступником. Судя по нечеткому изображению, он был молодым ведьмаком с жабрами на щеках. Мутации в мире за последнее время было немного, но насильника и убийцу, прозванного Ихтиандром, вычислить все равно не могли.
        - Он самый, - кивнула Яграфья с такой уверенностью, что напрашивалось предположение: старуха сама побывала в руках маньяка и знает его в лицо. - Совсем озверел, сказывают. Что вытворяет! По канализации пробираться удумал, чтоб дело свое черное творить! Говорят, зайдешь в сортир, а в унитазе рычание раздастся - и тут он, окаянный Ихтиандр, выскакивает. Чтоб насилие, значится, учинить. Девка-то хвостатая чудом жива осталась, но на беду понесла.
        А аборт делать русалы по вере не стали. Запрещается им. А куда водоплавающим деваться? Они вымирают быстрее других. У них за аборт тюрьму можно схлопотать. Озера и реки загажены сливами - не кровь, а сплошная химия. А они в этом живут. Эх, раньше, помню, подойдешь к реке, зачерпнешь полные ладони крови и пьешь ее, родимую, без опаски заразиться или отравиться.
        - А что с малышом? - поинтересовалась впечатлительная Сервиза.
        - А то, - ответила Яграфья и надолго замолчала, отхлебывая чай. Ее круглое лицо в сеточке мелких морщин приняло выражение многозначительной загадочности, а маленькие сизые глазки засветились чувством собственной значимости. Старухе нравилось томить собеседников неизвестностью, она просто наслаждалась вниманием. - К русалам ему ходу нет. Не примут его хвостатые.
        - Почему? - Любопытной медсестре не терпелось узнать все подробности. Ее доброе сердечко было охвачено беспокойством за судьбу несчастного младенца.
        - Потому, что и хвоста у него нет, - ответила деревенская ведьма. - Нормальные ножки у пацаненка, и писюн меж ними торчит. А у русалов это самый тяжкий грех - когда ноги раздвинуты. А малыш ладненький. Так смотришь - ведьмак ведьмаком, только вот голова рыбья, с жабрами. Врачи ему сразу банку с водой на голову надели, чтобы не задохнулся.
        - Бедненький, - всхлипнула Сервиза, - теперь всю жизнь с аквариумом на голове ходить будет!
        - Куда денешься, судьба у него такая, - философски заметил Кирпачек, за что медсестра одарила его негодующим взглядом.
        Следующий час прошел быстро. Сервиза делала уколы больным осиновой болезнью, а Кирп тщетно пытался продлить жизнь молоденькому вурдалаку. Парнишка умер у него на руках, в это же время в других палатах тихо скончались еще двое - вампир и упырь.
        Яграфья перевезла их тела к остальным, в палату рядом с сестринской, сваливая покойников прямо на пол. Смерть в Королевстве Объединенных Шабашей - дело редкое. Жизнь длилась вечно, и житель страны мог только погибнуть от насилия или - как сейчас - во время эпидемии. В стране не знали, что такое морги и кладбища. Тела просто таяли на глазах, становясь все прозрачнее, пока не исчезали совсем. Выдвигалось много гипотез, но первое место в рейтинге удерживало предположение о том, что тела умерших попадают в рай или ад.
        Как только выдалась свободная минутка, дежурная смена снова собралась в сестринской. Сначала разговор вертелся вокруг осиновой болезни, потом Яграфья сменила тему, рассказав странную историю. Оказывается, среди деревенских ведьм бытует такое поверье: когда кто-то умирает по непонятной причине, за телом умершего приходит страшное потустороннее существо - человек. Кто такой человек, знали все. Он присутствовал в сказках малых и больших народностей огромной Земли, везде осуществляя роль носителя мирового зла. Этот монстр хозяйничал в страшном мире - в раю. Туда попадали согрешившие по злому умыслу - как, например, маньяк Ихтиандр. Те, кто прямо не виноват в грехе смерти, например умершие от осиновой болезни, отправлялись туда же. По мнению Яграфьи, эпидемией святой Дракула и великомученики Зомби наказывали за нарушения законов веры.
        - А приходит человек за телами перед рассветом, - рассказывала Яграфья, - только первый луч светила великокрасного блеснет, он тут как тут. Сначала один раз тихонечко стукнет в окно, потом погромче - два раза, а потом совсем уж громко - три раза. И мертвецы зашевелятся, как живые, - это они от нашего мира отрываться начнут, чтобы, значится, в потусторонний мир попасть. Вот так-то…
        Санитарка немного помолчала, посмотрела на усталое лицо Сервизы и сказала:
        - Пойдемте, доктор. Девочке спать пора, да и вы тоже едва на ногах держитесь. Часок-другой, может, подремать получится.
        Кирпачек попрощался и вышел, санитарка тоже покинула сестринскую комнату.
        Оставшись одна, Сервиза, напуганная рассказами Яграфьи, решила не ложиться. Она прислушивалась, не шевелятся ли мертвецы за стеной. Так и сидела погруженная в сосредоточенное переживание собственного страха очень долго - минут пять. Вдруг мысли ее переключились на персону Кирпачека, и она улыбнулась, вспомнив его неумелые заигрывания и смущение. Сервизе стало весело, она рассмеялась, забыв о рассказе Яграфьи, о покойниках и о собственных переживаниях. Озорная девчонка откинулась на спинку дивана, вытянула руку и пошевелила пальцами, представляя, что поглаживает наманикюренными коготками маленькое ухо доктора Кирпачека. Именно этот момент и выбрал чернявый Купидон, чтобы пустить в красотку стрелу любви. Сердце вампиреллы заполнило тягучее, неизведанное доселе томление. После пяти минут тяжелейших попыток разобраться в своих чувствах это юное создание сморил сон. Она вытянулась на диванчике и сладко зевнула, прикрыв ротик изящной ладошкой. Во сне Сервизе явилась страшная медсестра. Она хмурилась и в гневе морщила рыло, совершенно серьезно обещая поднять девушку на рога.
        Дреплюза все это время не переставала думать о сопернице. Покинув больницу, страшная медсестра решила немного привести в порядок растрепанные чувства и направилась к дому пешком. Она угрюмо смотрела под ноги, в свиных глазках, глубоко утонувших в складках тройных век, блестели черные слезы зависти. Мысли о том, как коллеги воспримут ее заигрывания с молодым, годным едва ли не во внуки вампиром, клонили рогатую голову вниз, на мощную бочкообразную грудь. Демоница не вспоминала об отказе Кирпачека - это было слишком больно. Она совсем расклеилась. Грива темно-лиловых волос, обычно жесткой щеткой торчавшая на голове, тоже поникла и затертой мочалкой стекла от впадины меж рогами до шеи. Пожилая дама тяжело вздыхала, временами изо рта вырывалось горестное похрюкивание. Закинув на плечо знаменитый бездонный ридикюль, в порыве чувств она так заламывала руки, с таким хрустом сжимала пальцы, что прохожие оглядывались и прибавляли шагу.
        Приступы острого сожаления гасились волнами нежности, направленными на объект любви, потом накатывала неуверенность. Страшная медсестра, размышляя, может ли такой красавец полюбить зрелую женщину, нервничала и отрывала одну за другой пуговицы на кожаном пиджаке. «Любит, не любит», - гадала несчастная, бросая их на землю.
        Жила Дреплюза в элитном доме. Все считали, что она могла бы совсем не работать, ведь демоница принадлежала к княжескому роду, а сама она никому не говорила, что младшая ветвь, породившая ее, катастрофически бедна. Квартиру страшная медсестра выклянчила у богатого родственника - князя Астарота. Рогатая дама остановилась у подъезда своего дома, но идти в пустую квартиру и коротать вечер в одиночестве не хотелось. Страшная медсестра развернулась и быстро зашагала к ночному кафе.
        В небольшом зале толпился народ, однако на затянутую в лайкру и кожу демоницу никто не обратил внимания. Дреплюза была невероятно тучна, желание похудеть давно превратилось в идею фикс, но сделать это никак не удавалось. Уж что-что, а поесть демон и ца любила. Как многие толстяки, она ошибочно считала, что чем уже костюм, тем стройнее она в нем выглядит. Это убеждение не раз становилось причиной конфузов: бывало, одежда рвалась в самых неподходящих ситуациях, и складки жира, радостно колыхаясь, вырывались на волю.
        Оглядев потенциальных кавалеров, Дреплюза презрительно сморщилась - простонародье. Она, особа княжеской крови, оказывает им честь своим присутствием, а эти даже не понимают, какое счастье им привалило!
        Демоница прошла к стойке, отодвинула мощным плечом небольшую очередь, сделала заказ. За дальним столиком в углу зала в атмосфере всеобщего веселья погрустила часа два в компании с бутылочкой «Кровавой Маши», как правильно подозревала страшная медсестра, сделанной из паленой плазмы. Демоница выпила стопку, потом другую, запивая огненную жидкость темно-бордовым, богатым холестерином пивом. Хотелось просто-напросто напиться и забыться, упасть и уснуть счастливым сном мертвецки пьяного демона, но ее усилия пропали втуне. Спиртное проваливалось в бездонное чрево, а спасительное опьянение не наступало. Перед глазами все еще стояло прекрасное лицо молодого доктора, а душу жгла любовь.
        И любовь эта обжигала ее сердце куда сильнее, чем низкосортное пойло глотку. Не в силах выносить разлуку с любимым, демоница решительно встала, сжала ручки массивного ридикюля и, пошатываясь, вышла из кафе.
        Она уже подошла к больничной ограде, когда начало действовать холестериновое пиво
        - оно напомнило о себе угрозой разорвать мочевой пузырь. Страшная медсестра быстро забежала за забор. Поставив сумку перед собой, стянула лосины, и… сердце демоницы наполнило блаженство: она просто слилась с гармонией теплой весенней ночи.
        Столь мучительно и трудно восстановленное душевное равновесие нарушил стук копыт. Из кустов, что купой темнели неподалеку, выскочил кентавр, схватил стоящую перед пожилой дамой сумку и умчался.
        - А ну верни! - справившись с первой растерянностью, закричала демоница. - Мы тебе, скотине, аппендицит вырезали, а ты воровать?! Неблагодарное животное!
        Путаясь в штанах и ругательствах, страшная медсестра рванулась за вором. Но где ж ей на двух копытах догнать четвероногое непарнокопытное конеподобное? Дреплюза выскочила на дорогу и, увидев полицейский УАЗик, встала у него на пути.
        - Стой!!! - демонический рык огласил ночной квартал, машина остановилась. Демоница, вытащив из кабины сонного полицейского, зачем-то отхлестала его по щекам. Потом она потребовала найти вора и вернуть ее драгоценный ридикюль.
        Остаток ночи Дреплюза провела в отделении полиции, где за какие-то три часа довела всех до полнейшего нервного истощения. Перед самым рассветом, так и не получив назад сумку, потребовала, чтобы подали машину и отвезли ее туда, откуда взяли. С демонами вообще старались не связываться, а с пьяными демонами тем паче. Трусливые гоблины не стали спорить. Они быстренько доставили демоницу по месту требования - к забору, огораживающему больничный скверик.
        На первом этаже светилось одинокое окошко сестринской комнаты. Страшная медсестра подошла ближе и, опасаясь разбудить больных в соседней палате, тихонько стукнула по стеклу - один раз. Стук!.. Ответа не последовало. Немного подождав, стукнула еще, уже громче - стук-стук!! Снова ответом ей была тишина. Рассердившись, Дреплюза забарабанила по стеклу изо всей силы: стук-стук-стук!!!
        После третьего удара больницу огласил истошный визг…
        Любопытная демоница, сделав усилие, взмахнула маленькими крылышками. Она подняла грузное тело на полметра от земли и прижала рыло к стеклу. Слабые крылья продержали ее ровно столько, чтобы заметить, как почерневшая в дурноте Сервиза медленно сползает по стене.
        Крылья свела судорога. Страшная медсестра, прочертив пятачком на стекле мокрую дорожку, рухнула вниз.
        Вампирелла проснулась уже после первого стука. Она резко села, протерла глаза кулачками и замерла, вспомнив рассказ санитарки Яграфьи о страшном монстре. Девушка уговаривала себя, что ничего страшного не случилось. Мало ли что может стукнуть? Камешек из-под колеса проехавшей мимо машины, например… Постучали два раза, и Сервиза, чувствуя, что от страха покрывается мурашками, сделала еще одну попытку найти реальное объяснение стуку. Может быть, птица стучит клювом, подумала девушка, но тут в стекло опять постучали.
        - Раз… два… - шептали непослушные губы перепуганной медсестры, - три…
        И Сервиза, взвизгнув, отскочила к стене, пытаясь рукой нащупать дверную ручку. Паника охватила девушку, и она уже не отдавала отчета в своих действиях. В окне появилась страшная физиономия с горящими красными глазами. Прижатый к стеклу пятачок демоницы показался Сервизе ужасной присоской, а растрепанные волосы непосредственной начальницы под воздействием страха превратились в острые иглы.

«Человек! - пронеслось в голове. - Перепутал окна, и вместо покойников он сейчас утащит в рай ее, Сервизу!» Это была последняя связная мысль. Морда за окном давно пропала, но девушка продолжала визжать. В глазах потемнело, ноги подкосились, и вампирелла, теряя сознание, рухнула на руки доктора Кирпачека, вбежавшего в сестринскую…
        Утром над происшествием потешалась вся больница. Сервиза хоть и смущалась - ей никогда раньше не доводилось быть центром всеобщего внимания, - но тоже посмеивалась, удивляясь ночным страхам. В сестринскую набилось много народа, и вампирелла прелестно розовела, вдруг оказавшись самой популярной личностью среди медперсонала.
        Инфекционист Тлибзюзюк, оттеснив выступившего в роли спасителя Кирпачека, объяснял девушке нелепость ее страхов. Тлибзюзюк, толстый зануда с сальным лицом, на взгляд Кирпачека, был совершенно лишен привлекательности. Но - это на его взгляд. А вот Сервиза внимательно слушала, хлопая длинными ресницами, и с удовольствием отмечала, что доктор Кирпачек чернеет от ревности.
        - Милая Сервиза, суеверия - это отражения подсознательных страхов, - вещал Тлибзюзюк противным, дребезжащим голосом. - Дело в том, что наш мир - очень хрупкий мир. Он построен на круговороте гемоглобина в природе. И организмы вампиров, впрочем, как и организмы всех остальных обитателей нашего мира, гемоглобин не синтезируют, получая его из окружающей среды. Гемоглобин синтезируют сложные колонии микроорганизмов, заселяющие наши водоемы. Стоит нарушиться одному такому взаимодействию, как состав крови меняется, зачастую становясь вредным, а иногда и смертельно опасным для обитателей планеты. Реки и озера, а то и целые моря заболевают анемией или белокровием, а бывает, что и превращаются в яд. Это случается, когда в водоемы попадают промышленные отходы. Вода - бич нашего мира. Вода, как вы, Сервиза, наверняка знаете, является ужаснейшим растворителем организмов, особенно если она активизирована серебряным крестом. Да что об этом говорить? Вам известно, что все токсикологические отделения забиты несчастными, подсевшими на этот страшный химикат, который, как вы тоже наверняка знаете, даже в самых малых
дозах является сильнейшим наркотическим средством, вызывающим привыкание уже после первого приема. Вода - страшный наркотик, с которым не сравнится даже другой бич нашего мира - чеснок.
        - Ну что вы, Тлибзюзюк, это для всех не новость. О наркотиках известно каждому школьнику, - попытался заткнуть инфекционный фонтан красноречия Тлибзюзюка Кирпачек.
        Его поддержал хирург Гундарго:
        - Общественность бьет тревогу во все колокола, и только правительство находится в блаженном неведении. Бездействие скоро может стать преступным. Это касается и экологии. Я скорее в человека поверю, чем в то, что король оторвет задницу от трона и примет хоть какие-то меры. Кровь - основа нашего мира, и пусть это суеверия, называйте, как хотите, коллега, но нельзя отнимать у народа веру. Веру в то, что хотя бы после смерти можно попасть в место, где текут реки чистейшей крови, где нет ни грамма воды. Даже если для этого надо поверить в рай - место обитания страшных человеков, которые кипятят грешников в огромных котлах, наполненных этим ядом, пропущенным через серебряный крест.
        - Уж не состоите ли вы в секте человекопоклонников, коллега? - инфекционист подозрительно прищурился.
        - А кто это такие? - поинтересовалась одна из медсестер.
        Тлибзюзюк высокомерно глянул на некрасивую упыриху, но, зная, что его слушает красавица Сервиза, все-таки снизошел до объяснения.
        - Это неформальные, я бы даже сказал, преступные группировки, которые верят в то, что организмы человеков синтезируют кровь. Они утверждают, что есть целый мир, населенный такими человеками. Также они верят, уж это-то ты наверняка слышала, любезная, что туда легко попасть при помощи простейшего заклинания. Стоит только произнести фразу: «И здесь, и там…» три раза, как откроется проход в мир человеков. А там - бери любого тепленьким и кушай. Так что, согласно их лжеучению, и это наверняка известно всем присутствующим, попасть к человекам может любой желающий. Своим пророком они называют графа Дракулу, пропавшего из Трансильвании несколько тысячелетий назад. Будто он не пропал, а переселился в мир человеков и прожил там долгую и счастливую жизнь. И более того, что он до сих пор жив и здравствует там, у человеков, хотя в Королевстве Объединенных Шабашей он официально признан несуществующим, а следовательно, легендарным, и официальной церковью возведен в ранг святых. Одним из столпов человекопоклоннического лжеучения является суеверие, нелепое как с точки зрения науки, так и с точки зрения здравого
смысла: тот, кто своими клыками надкусил человеческую плоть, приобретает иммунитет и становится неуязвимым для осиновой болезни.
        - Но как же человеки синтезируют кровь в своем организме? - не унималась все та же глуповатая упыриха.
        - А вот так, - врач презрительно ухмыльнулся, - в основе этого синтеза, опять-таки согласно лжеучению человекопоклонников, лежит, каким бы это невероятным ни казалось, все та же вода. У человеков якобы есть специальные органы, которые синтезируют кровь. Синтез крови является основой их метаболизма. Звучит смешно, но кроветворными органами в организмах монстров является селезенка и костный мозг.
        Инфекционист торжествующе повернулся к Сервизе, чтобы посмотреть, какое впечатление он произвел своей эрудицией на красотку, но оказалось, что девушка уже ушла. Ушел и доктор Кирпачек. Зато демоница слушала Тлибзюзюка с неподдельным интересом. Она была старше молодых врачей раз в двести пятьдесят и, в отличие от них, еще помнила вкус чистой крови.
        Демографический взрыв, случившийся в прошлом тысячелетии, привел к экологическим проблемам, следствием которых явились нехватка и ухудшение качества пищи. Все больше и больше синтетических веществ добавлялось в продукты, что, естественно, не могло не сказаться на иммунитете населения. Страшные эпидемии, подобные нынешней вспышке осиновой болезни, изрядно опустошили еще в недавнем прошлом перенаселенный мир, но восстановить природное равновесие было уже невозможно. Кровь - душа мира по существу, стала в нем очень редким явлением и стоила чрезвычайно дорого. А это означало только одно: голод, поскольку синтетические заменители не давали чего-то неуловимого, необходимого. Синтезированной кровью можно объесться, временно утолить голод, но чувство сытости быстро пропадало, оставляя вместо себя ощущение обмана. Гамбургеры из синтетических сукровичных хлебцев пользовались популярностью, их можно было съесть много, но так и не наесться.
        Вампиры питались чистой кровью.
        Тролли, гоблины и каменные великаны, в чьих организмах было много кремния, использовали кровь для растворения пищевых минералов.
        Демоны питались кровью, обогащенной добавками, богатыми тромбоцитами.
        Эльфы соблюдали вегетарианскую диету, получая гемоглобин из растений, чем, собственно, и объяснялась их некоторая заторможенность.
        Обитатели водоемов - русалы - набирали ил и грязь со дна в рот и пропускали сквозь зубные фильтры, удерживая эритроциты.
        Ведьминские народности в своей основе вымирали. Небольшие этнические группы сохранились в труднодоступных местах вроде болот, девственных лесов и горных лугов, где вопреки всем катаклизмам, сохранились естественные поросли богатых лейкоцитами грибов бешенки - основной пищи ведьм. Питаться синтезированными грибами могли только мулаты или метисы, такие, как, например, санитарка Яграфья.

«Мир высших организмов, способных самостоятельно синтезировать кровь, вовсе сказка», - подумала Дреплюза. Страшная медсестра принадлежала к младшей ветви княжеского рода Астаротов, и ветви изрядно обедневшей, к большому сожалению демоницы, Но на праздники главой рода обычно устраивался пышный банкет, куда приглашали всех членов огромного клана без исключения. Дреплюза недавно присутствовала на таком вот собрании. Она вспомнила меню и сглотнула слюну.
        В главном зале замка князя Астарота было тесно от собравшихся. Многие, что греха таить, пришли только для того, чтобы хорошо покушать. Накрытые темно-бордовыми, почти черными скатертями столы, сверкающие силикатные фужеры, посуда из редчайшей в их мире керамики манили к себе тех членов клана, что победнее. Длинные вереницы слуг разносили кушанья, презрительно фыркая на бедных родственников и подобострастно склоняясь перед богатыми представителями рода.
        Демоница вспомнила события, произошедшие на банкете, сопоставила их с сегодняшним рассказом - и ее сердце рухнуло вниз, рискуя пробить диафрагму. Радость затопила все демоническое естество Дреплюзы. Уж теперь-то она станет куда богаче этих заносчивых выскочек, которым по досадному недоразумению повезло наследовать и титул, и богатство Астаротов только потому, что их предок родился первым!
        Банкет, который вспомнила демоница, случился в связи с совершеннолетием единственного наследника почтенного князя. Во время обеда Дреплюза от души поработала клыками, стараясь наесться впрок. Когда еще она попадет к столу, на котором в хрустальных и фарфоровых блюдах дымились свежеприготовленные и только натуральные продукты?! Чего здесь только не было! И зажаренные целиком молочные кентервильские порося, и гемоглобиновые хлебцы с хрустящей сукровичной корочкой, и живые эритроциты, на специальной диете откормленные до величины устрицы, и пираньи, запеченные в плазме. Но самым большим лакомством была икра четверговых раков, собранная на горных вершинах, куда эти членистоногие забирались на нерест. Сбор икры был делом нелегким, потому что деликатесом считалась только икра свистнувших в момент нереста особей. Также обязательным условием качества икры четверговых раков было еще одно обстоятельство: икру рак должен был отложить сразу же после дождя. И не ливня, а именно небольшого дождичка. Собранную без соблюдения этих условий икру не могли довезти даже до подножия гор, из нее начинали вылупляться
личинки. А живые пиявки? Демоница сглотнула слюну, вспомнив, как подвинула к себе большое глиняное блюдо, на котором извивались жирные, наполненные кровью черные тушки. После пиявок она принялась пожирать ассорти из кровососущих насекомых. Смакуя, прожевывала хрустящих клещей, сотнями заглатывала нежных комаров, заедая деликатесы тарталетками с кремом из сгущенной крови.
        Следствием праздника живота стал бунт желудка.
        Дреплюза, почувствовав, что ее сейчас стошнит, отправилась на поиски уборной. Пьяненькая демоница свернула не в тот коридор, оказавшись вместо искомой уборной перед дверями библиотеки. Полоска света и тихие голоса пробудили к жизни поистине демоническое любопытство страшной медсестры. Любопытство это было столь велико, что даже боль в желудке не помешала ей тихонько пройти к приоткрытой двери и заглянуть внутрь.
        В библиотеке князь Астарот беседовал с наследником. Дреплюза успела услышать обрывок фразы.
        - …и там… - сказал старый князь.
        Он рассказал, что стоит произнести заклинание, сразу же открывается окно в мир, богатства которого неисчислимы. Также он вручил наследнику рекомендательные письма к графу Дракуле и благословил перед тем, как юный демон вступил в черный зев провала, поглотившего часть стены и камин. Спустя несколько минут все стало на свои места, включая массивный камин с веселящимся в нем огнем. Князь повернулся к кому-то, кого с наблюдательного пункта Дреплюзы не было видно, и начал рассказывать о человеках, но демоница, боясь, что ее застанут за подслушиванием, тихонько удалилась.
        С того дня страшную медсестру сжигало страстное желание узнать начало заклинания, открывающего дверь в мир сказочного богатства, и вот теперь она получила его! Остается только проверить, правду сказал Тлибзюзюк или же просто ввернул для красного словца.
        Дреплюза вспомнила эпизод в процедурном кабинете, потонувший, было, в литрах холестеринового пива и весеннем разливе чувств влюбленной демоницы. Она видела человеков - в этом страшная медсестра была уверена так, что согласилась бы держать пари на собственные копыта. Да что там копыта! Она бы поставила на кон самое дорогое - свое родство с князем Астаротом!
        Страшная медсестра вышла из здания и отошла от двери - ровно настолько, чтобы снующие туда-сюда машины «скорой помощи» не мешали ей думать. Она не помнила точно, что именно сказала в тот вечер, когда вдруг открылся портал, но в том, что видела именно человеков, была уверена на сто процентов. Смелостью демоница никогда не отличалась и, если бы дело касалось только любви, никогда бы не полезла в пекло, каким представлялся ей мир этих полнокровных монстров. Ради любви бы не полезла. Только ради денег она тоже бы не сунула голову туда, где полно воды и серебра и есть еще очень много вещей, соприкосновение с которыми несет смерть. Но вот ради того, чтобы получить и любовь, и богатство, и вечную молодость, страшная медсестра решила рискнуть. Дреплюза подобрала увесистый булыжник, решительно развернулась и вошла обратно в здание больницы.
        Она прошла в туалет, с трудом втиснула могучие телеса в разбитую кабинку и, закрыв дверцу на проволочный крючок, прошептала:
        - И здесь, и там; и здесь, и там; и здесь, и там…
        Ничего. Совсем ничего. Страшная медсестра потрогала одну стенку кабинки, потом другую, толкнула дверцу раз, другой - и снова ничего не произошло. Демоница задумалась, с большой неохотой вспоминая тот ужасный миг, когда Кирпачек дал ей от ворот поворот.
        - Я открыла шкафчик… потом… потом я хотела отравиться, как Гильотина, о которой писал Швампир… Или это была леди Макбес? В общем, чувствуя себя Хотеллой, которую задушил Квазиморда, я потянулась за святой водой… - вспоминала романтичная демоница, - и не нашла ее. Тогда я сказала что-то о счастье… Да. Точно! Я сказала, что нет мне счастья… - Дреплюза сделала паузу и облизнула языком, длинным, синего цвета, в черных пигментных пятнах, вдруг пересохшие губы. Она покрепче сжала булыжник и, рыкнув для смелости, прокричала: - Нет мне счастья ни здесь, ни там! - Почувствовав, что нашла верные слова, она быстрым речитативом прошептала три раза:
        - Ни здесь, ни там; ни здесь, ни там; ни здесь, ни там…
        Дверь кабинки, подернувшись рябью, растаяла. Изумленная Дреплюза увидела точно такую же туалетную кабинку, зеркальным отражением представшую ее взору. К большому облегчению страшной медсестры, она в этом зеркале не раздвоилась. В хлипких стенах кабинки напротив присутствовали только утопленный в пол унитаз и проволочная корзина для мусора. С минуту страшная медсестра стояла в оцепенении, но оно быстро сменилось страхом и ненавистью: в кабинке появился человек!!!
        Человек был женщиной и одет так, как демоница не смела и мечтать. Вещи на женщине-монстре дорогие, такие не купишь в магазине, их можно заказать только по каталогу и за очень большие деньги. Бежевый костюмчик ничуть не отличался от нарядов, что позволяют себе приобретать только богатые вампиреллы, чертовки и демоницы. А фигура!!! Фигура у человеческой женщины была такой, какую тучная демоница не могла представить даже во сне. Замершая напротив самка человека была не просто стройна - она была идеальна во всех тех местах, какие у других женщин называются проблемными. Огромное сердце демоницы залила черная зависть, и она, зарычав, швырнула булыжник в кабинку напротив.
        Незнакомка в стильной одежде ловко поймала летящий предмет и в ответ плеснула в демоницу что-то, что явно хотела вылить в унитаз. Дреплюза взвыла: морду зажгло так, будто весь мировой запас кайенской хлорки оказался у нее на рыле. Она отпрянула назад, и тут же, подернувшись рябью, портал закрылся.
        Страшная медсестра, воя одновременно и от боли, и от радости, кинулась смывать с себя потустороннюю дрянь, которая уже не могла испортить ей настроение.
        Из туалета Дреплюза вышла совсем другим существом. «Теперь можно позволить себе все без исключения, даже любовь к молодому красивому вампиру, доктору Кирпачеку, - думала она. - Теперь у меня будут и богатство, и вечная жизнь, и - что самое важное ввиду запоздалой страсти - вечная молодость». Все, что нужно сделать, это пробраться в мир человеков, загрызть там кого-нибудь, напиться свежей крови и вернуться назад. Хотя Дреплюзу не оставлял страх, она твердо решила в ближайшее время совершить вылазку в мир человеков.
        Страшная медсестра покинула стены больницы. Она шла по улице и ничего не видела. Похолодало, набежавшие тучи обещали дождь, холодный ветер трепал широкую блузу, украшенную камешками искусственной глины, но страшная медсестра даже не вспомнила, что забыла в гардеробе пиджак. Она так ярко переживала открывшиеся возможности, так вжилась в роль богатой дамы, что даже не заметила отсутствие ридикюля. Демоница шла по улице, радостно стуча копытами и размахивая пустыми руками, а перед глазами мелькали картины будущего богатства: слитки драгоценного силиката, россыпи бесценного алебастра, горы дорогостоящего цемента, тонким порошком рассыпанного по полу в ее будущем замке… Замок нужно будет купить в первую очередь, мечтала она. Вспомнив о замке, демоница подумала о том, как объяснит свое неожиданное богатство налоговой инспекции, и решила не торопиться богатеть. По крайней мере до тех пор, пока не найдет опытного и покладистого бухгалтера. Однако радость будущей миллионерши все же омрачало маленькое обстоятельство: почему самка человека была такой стройной, а ей достались тонны жира? Вон как легко она
подпрыгнула, схватив камень, а Дреплюза даже кинуться на нее не смогла, чтобы отомстить за отраву, выплеснутую прямо на рыло!
        - Жаль, промахнулась, - вздохнула демоница, не зная, что предмет ее зависти только что там, с той стороны, думал о том же, правда испытывая совершенно противоположные чувства.
        Глава 8
        Там
        - Хорошо, что промахнулась, - облегченно выдохнула агент Блондинка, спрятав в сумочку невероятно большой, размером с ее кулачок, ограненный алмаз.
        Немного подумав, она достала телефон и набрала номер. Когда в трубке послышалось ленивое «альо-о», Грета быстро проговорила:
        - Зюзя, ну наконец-то! Немедленно приезжай, нужно поговорить! Какое собрание?! Какая встреча?! Я сказала: не-мед-лен-но!!!
        Грета Сайбель чувствовала, что несколько выбита из колеи. Черт, высунувшийся из шкафа во время описи имущества поэтов, мог заставить сомневаться в здравости собственного рассудка кого угодно, но только не блондинку. Если она видела черта, значит, он действительно был: черт женского пола в китайских лосинах и вообще - дурно одетый, дурно пахнущий, с рогами и крыльями. И потом в кабинке туалета, куда девушка зашла вылить остатки минеральной воды, тоже появился черт. Кажется, тот же самый, что вылез из шкафа. Камешек, которым запустила в нее рогатая особа женского пола, тоже вполне реальный. Агент Блондинка привыкла верить собственным ушам, собственным глазам и вообще верить себе. Она никогда не сомневалась, ей проще было принимать жизнь полностью - со всеми нереальными выкрутасами, которые она частенько являла людям.
        Да - аномально, но возможно…
        Надо отметить, что Грету Сайбель выбило из колеи вовсе не явление Дреплюзы и не скандал демоницы с начальницей приставов Трубогайкиной. Глаза Греты, ободренные верой хозяйки в их непогрешимость, увидели гораздо больше, чем открылось возмущенному взору приставши или облагороженным толстыми линзами очам Мамонта Дальского. Глаза Греты смогли посчитать демоницу явлением реальным, не нашли в ней ничего сверхъестественного, а потому внимательно рассмотрели ту часть помещения, что просматривалась за спиной рогатой скандалистки.
        Насколько позволял увидеть узкий проем шкафа, там находилась заштукатуренная чем-то серебристым стена. На фоне стены острые глазки агента Блондинки разглядели золотой шкафчик. Золотой! В этом Грета, обладавшая стойким чутьем на все настоящее и дорогостоящее, была тоже уверена. И то, что столик, на котором лежали шприцы, сделан из чистого золота, агент Блондинка тоже не упустила из вида. Еще глаза Греты разглядели за оконным стеклом кусок другого мира. В слабом свете фонаря, ровным пятном упавшем на дорогу на той стороне, сверкали россыпи драгоценных камней, как две капли воды похожих на те, что так живо интересовали и полковника Репнина, и саму Грету Сайбель. Благодаря стечению обстоятельств один такой камень она заполучила, но сообщать об этом начальнику не собиралась. Случайно наткнувшись на Эльдорадо, девушка решила освоить сказочное место сама, но, понимая, что без помощников не обойтись, чувствовала смущение.
        Грета Сайбель была так выбита из колеи, что даже не заметила, как быстро кончился день. И о потерянных часах Грета тоже не сожалела. Реальность вытворяет шутки с пространством, небрежно обращается с материей, открывая проходы в другие миры, так почему же время должно оставаться неизменным?
        Хрупкая девушка, тридцати одного года от роду, стильная и будто бы слегка отрешенная от всего, обладала острым аналитическим умом. Она быстро нашла единственную правильную версию происходящего - параллельный мир, двери в который открываются только в этом старом доме. Хотя возможны еще проходы туда и обратно, и, скорее всего, они находятся где-то поблизости, если зона аномалии нестабильна. А если это так, то домик на Крупской то же самое, что пещера Али-Бабы, лампа Аладдина и жилплощадь Хозяйки Медной горы. Оставалось только выяснить, как открыть проход между мирами, но это уже не ее проблемы. Задача Греты - собрав сведения, нашептать их в нужные уши. Вот только уши полковника Репнина Грета Сайбель не считала достойным уловителем столь важной и, самое главное, дорогостоящей информации. Это агент Блондинка знала наверняка. Еще она знала, кому принадлежат уши, в которые с удовольствием прошептала бы информацию, за которую Репнин бы одновременно удавился, предал родную контору и плюнул на макушку столь любимого им памятника Феликсу Эдмундовичу.
        Принадлежали эти уши герою-афганцу Захару Владиленовичу Зюзе. Собственно, хотя Зюзя и строил из себя крутого вояку, эдакого Рекса, в армии он не служил, а в Союзе ветеранов Афганистана просто работал. Или, скорее, числился, поскольку круг интересов Захара Зюзи был очень широк.
        Когда-то Зюзя решил для себя, что у него все будет и ему за это ничего не будет, и теперь успешно претворял выбранную программу в жизнь. Вот только в первой части столь замечательной установки имелся небольшой прокол. У него почти все было, но всегда чего-то не хватало, какой-то малости, крохи. Это «почти» оказалось той самой пресловутой крошкой в шикарной постели Захара. Душу жгла неудовлетворенность, мысли вертелись вокруг навязчивого «почти». Он проводил бессонные ночи, думая о тех счастливчиках, у кого действительно было все.
        Со сном у Зюзи было напутано с рождения. Маленький Захарка орал дурниной, стоило только солнышку опуститься за горизонт. Мать, укачивая неспокойного сына, спев все колыбельные, включала в репертуар любимые песни из любимых фильмов. У мамы-Зюзи было много любимых фильмов, но самый любимый - знаменитый советский блокбастер
«Следствие ведут знатоки».

«Наша служба и опасна, и трудна…» - напевала мама.
        Зюзя-младший успокаивался, прекращал орать и закрывал глазки, готовясь заснуть. Но тут же просыпался Зюзя-старший.
        - Ты что поешь?! - кричал он, отбрасывая одеяло с синего татуированного тела и опуская ноги на холодный пол. - Ты что, сына ментом хочешь сделать?!!
        - Хорошая работа, - отвечала невозмутимая мама. - Вырастешь, сынок, пойдешь в школу милиции.
        - Мой сын - легавый?!! - возмущался папа. - Да я его лучше придушу, чем в менты отдам!
        - Конечно, он рядом с тобой будет сидеть, на нарах, - парировала мама, - а между ходками на моей шее!
        - Ну че ты… че ты… - смущался папа, ретируясь под одеяло. - Я ищу эту… как ее… работу…
        - Ищешь! Разожрался на моих харчах!!! - Мама хватала со стола скалку и с видом опытной регулировщицы семейных отношений начинала поигрывать этим не любимым всеми мужьями предметом. - Ты когда с тюрьмы пришел, Ленин у тебя на груди такой красивый был, а теперь на китайца стал похож, - и мама, сдернув супруга с дивана, обличающе тыкала Зюзю-старшего кухонной утварью в грудь, в то место, где был вытатуирован высокохудожественный портрет вождя мирового пролетариата. - Это что, Ленин? Нет, ты мне скажи, у Ленина такое круглое лицо было? Его что, сковородкой по морде били, чтобы форму придать?!! А глаза? Глаза как щелочки: не Ленин, а прямо Мао Цзэдун!
        - Да чего это Мао, ничего не Мао, - слабо оправдывался папа.
        Дальше спор по поводу репертуара колыбельных песен перерастал в бурный скандал. О маленьком Зюзе как-то само собой забывалось. Он лежал в детской кроватке, улыбаясь, пускал пузыри и делал далеко идущие выводы. Естественно, что при столь разностороннем подходе к его воспитанию, Захарка рос своеобразным ребенком…
        - Я тебя в школу для слабоумных оформлю! - кричала учительница, доведенная обличениями Зюзи-правоборца до белого каления.
        - Оформляйте, - со спокойным достоинством говорил примерный пионер Зюзя, честными глазами взирая на учительницу математики. - Там мяса по триста граммов дают. Ежедневно. А здесь повара полные сумки домой уносят, детей обворовывают. Мой прадед за советскую власть жизнь отдал: доносы писал на шпионов. Его расстреляли, когда он на Сталина донес, что тот немецкий шпион. Мой дед в Великую Отечественную геройски погиб: однополчане забили за то, что он толкнул к пулемету Александра Матросова. Не для того они отдали свои молодые жизни за народное счастье, чтобы повара с кухни продукты таскали, детей обворовывали! А вы вчера мела полную коробку домой унесли, Марь Иванна, а мы тут на доске пишем чем попало. Но придет наше время, и мы встанем - за правду встанем!
        - Негодяй!!! - кричала взбешенная сорванной контрольной Мария Ивановна, волоча Захара Зюзю к дверям.
        Вихри враждебные реют над нами,
        Темные силы нас злобно гнетут,
        В бой роковой мы вступили с врагами,
        Нас еще судьбы безвестные ждут… -
        громко орал нарушитель дисциплины под дружный хохот класса.
        Мамина программа работала без перебоев. Захара неудержимо тянуло к соблюдению законов. А уж проследить, чтобы эти законы соблюдали другие, - это он считал делом своей пионерской чести…
        - Я тебе такую характеристику дам, что тебя с ней даже на зону не возьмут! - кричала другая учительница парой уроков позже.
        - Давайте, Марь Петровна, - нагло ухмыляясь, отвечал преподавательнице истории Захар-правонарушитель. - На зону с вашей характеристикой с руками-ногами оторвут, я там в авторитетах ходить буду.
        Можете хоть щас писать начинать, я против зоны ничего не имею! - С вызовом глядя в полные негодования глаза заслуженной учительницы, он сквозь зубы плевал на пол и затягивал популярную в криминальной среде песню:
        Мурка, ты мой муреночек,
        Мурка, ты мой котеночек,
        Мурка, Маруся Климова,
        Прости любимого!
        Но слишком уж несовместимы были столь разнородные жизненные программы, тянули каждая в свою сторону. Так тянули, что Захар Зюзя не стал ни милиционером, ни зеком. Захар Владиленович стал депутатом, и не без участия Греты Сайбель.
        Без Греты из Зюзи получился бы только милиционер, обчищающий карманы арестованных, или заключенный, который бы стучал начальству, сдавал подельников и был бы типичной шестеркой. Что уж углядела в тощем ушастеньком Зюзе практичная Грета - одному богу известно. Но через год их знакомства он прочно встал на ноги, через два года научился на этих ногах ходить, а через три - побежал. Точнее поехал. На очень дорогой машине, иногда один, но чаще, из соображений престижа, в компании личного шофера и личного телохранителя.
        К телу своему Захар относился очень трепетно, берег его, холил и лелеял. К телу Греты Сайбель он относился с аппетитом, и аппетит этот с годами не угасал, а только разгорался. Каждый раз, как на горизонте загоралась новая звезда Зюзиных перспектив, разгорался аппетит к Гретиному телу. Еще бы, ведь открывались заманчивые перспективы благодаря Гретиным связям!
        И вот Захар Зюзя почти богатый, почти довольный жизнью, почти пуп Вселенной. Он же
        - владелец славного свиноводческого хозяйства с претенциозным названием «Со свиньями в светлое будущее». Кроме свиноводства Захар еще занимался оказанием прачечных услуг. Он владел химчисткой, которая называлась тоже красиво: «Чистые руки» - сообщала прохожим красная с черным вывеска. Еще Захар Зюзя имел доход с похоронного агентства «Холодные ноги» и кафе-распивочной «Горячее сердце». Помимо всего выше перечисленного, у него еще была фирма по производству плюшек и пряников под названием «Дунькины радости». Обо всех достижениях славного Зюзи усердно строчил хвалебные оды литератор Семен Лепота. И вот сейчас, ожидая в новеньком
«лексусе», когда подойдет Грета, Захар жалел о том, что не смог встретиться с Лепотой. Тот куда-то пропал, и пропал не вовремя: у Зюзи намечался очередной крупный заказ славному поэту-писателю. Дело в том, что Зюзя решил выдвинуть свою кандидатуру на пост мэра, а посвященные ему поэмы и романы добавили бы популярности кандидату.
        Грета, как всегда элегантная и деловитая, открыла дверцу и почти по-киношному села в машину. Солнце, катившееся к закату, блеснуло в дорогих темных очках, отразилось в серьгах, усыпанных мелкими бриллиантами. Ее длинные ноги на миг поразили воображение и сердца всех особей мужского пола, которым посчастливилось наблюдать эту картину. Проходивший мимо мужчина с рыжим портфелем и в шляпе покраснел и смутился, а стоящие неподалеку тинейджеры одобрительно засвистели. Захар надулся от удовольствия: ему нравилось, что Грета была предметом вожделения для других мужиков.
        - Слушай, какую речь я написал, - начал Зюзя, но Грета, которой изрядно поднадоели и самодовольство Захара, и его бесконечные рассуждения о том, каким хорошим мэром он будет, молча вырвала листок из его рук. Пробежав взглядом по тексту, она скептически скривила губы. Захар собирался выступить в роли правоборца и в предвыборной речи описывал методы, благодаря которым все обездоленные и обделенные будут восстановлены в своих правах. - Ну что тебе опять не нравится? - обиделся претендент на престижное кресло в главном кабинете городской администрации.
        - Правозащитник… - Это слово Грета произнесла сквозь зубы с таким презрением, будто сплюнула. - Знаешь, Зюзя, мои права не надо защищать, я свои права сама так защищу, что мало не покажется. А мэр должен вовремя завозить уголь, заботиться о том, чтобы были вода и свет, и - прости за столь низменные подробности - следить за своевременным вывозом фекалий. Так вот когда он со всем этим справляется, я за него голосую. Наш мэр справляется, так что можешь не напрягаться, за тебя я голосовать не пойду. - Захар обиженно засопел, прямота любовницы выбивала из колеи. Грета раскрыла сумочку. Достала косметичку и, вытащив из нее камень, повертела в руках, стараясь поймать солнечный луч. Бриллиант засверкал так, что Зюзя зажмурился. - С таким довеском, Зюзя, ты можешь о депутатстве и мэрстве не заморачиваться. С таким довеском, милый Захарушка, тебе и президентство не нужно будет. - И девушка положила камешек, стоящий миллионы евро, любовнику на колени.
        - Это… - проговорил Зюзя, когда вставший колом в горле вопль восторга прорвался наружу сдавленным бульканьем, - то…
        - Оно самое, - с презрительным превосходством хмыкнула Грета. - И еще больше будет. Сегодня вечером надо быть на месте. Мне самой интересно поучаствовать. Подъедешь сюда, на Крупскую. Вечером расскажу остальное.
        - Где?.. Где, Гретулька, это место? Где?! - Захар наконец-то обрел дар речи, но Грета не ответила. Она выскользнула из салона машины и, покачивая бедрами, грудью и сумочкой, пошла прочь. - Стерва, - прошипел Зюзя, аккуратно положил камень в карман куртки и повернул ключ в замке зажигания.

«Лексус» сорвался с места, едва не раздавив высокого бомжа, и очень скоро доставил Зюзю на окраину города, в поселок Восточный.
        Поселок Восточный всегда был пристанищем людей веселых, находчивых и отчаянных. Там жили остряки и юмористы, у каждого по меньшей мере три ходки, и меньше десяти лет зону редко кто «топтал». Многие городские бандитские авторитеты получили
«начальное образование» в этом славном райончике, возникшем на неудобном для жизни пространстве - треугольнике между заводами, рекой и железнодорожной выемкой. Возник «бермудский треугольник» в Барнауле стихийно, в основном состоял из внеплановых домов и общежитий, именуемых в народе «шанхаями». Но, как это часто бывает в провинции, около таких вот перекосившихся домишек были припаркованы очень дорогие машины. Так что «лексус» Зюзи не явился чем-то из ряда вон выходящим, и восхищенная толпа у машины депутата не собралась.
        Захар, толкнув скрипучую калитку, тропинкой, заросшей по краям весенней травкой, прошел в маленький дворик. На табуреточке возле низкой двери, что вела в чрево сложенного из шпал дома, сидел тощий, но еще крепкий старик.
        В этом доме мама пела колыбельные, здесь прошло счастливое детство Зюзи. Захар глянул в узкие, слепые оконца, отметил, что стекла не мылись, наверное, со дня похорон матери, окинул взглядом покосившееся крыльцо, дворик, заплеванный окурками, маленький огородик и довольно улыбнулся. Сейчас у него квартира в элитном доме, а скоро будет трехэтажный коттедж, подумал он, в кармане поглаживая драгоценный камень коротенькими пальцами.
        - Папа, собирайтесь, есть дело.
        - Дела у прокурора, - ответил старик и зашелся в приступе кашля, каким страдают злостные курильщики, - а у тебя, Захарка, не дела, а фуфло барыжное. Чё опять тебе жить не дает?
        - Да я, папа, если хотите знать, жизнь свою не зря живу! Я, папа, свою жизнь живу с пользой и интересно, и меня в городе уважают! - воскликнул Зюзя.
        Старик, взглянув на сына, ядовито усмехнулся.
        - Наслышан, как же! Хе-хе, говорят, ты в авторитете у ментов.
        - Ну, папа, зачем так громко? - Депутат испуганно вздрогнул и вжал голову в плечи. Он бросил быстрый взгляд на забор, по другую сторону которого жил недавно вернувшийся после пятнадцатилетней отсидки известный авторитет по кличке Гудрон. Но, видно, соседа не было дома, за забором только тявкнула собачонка - все смолкло. Захар, осмелев, достал алмаз из кармана. - Как думаете, на сколько это потянет? - спросил он, имея в виду вес камня и цену, осторожно положив на колени родителю камешек, оставленный Гретой.
        Зюзя-старший затянулся папиросой, вроде бы с безразличием посмотрел на камень, но глаза его хитро блеснули.
        - Лет на пятнадцать - двадцать, сынок. На Колыме.
        - Типун вам на язык, папа!!! - в ужасе отшатнулся Зюзя-младший. - Я, папа, метеоритный дождь видел, я затмение видел, я еще весь мир увидеть хочу!
        - С такими делами есть шанс северным сиянием полюбоваться. И очень скоро, - ответил папа, поперхнувшись хриплым, ядовитым смехом. - Раньше бы я первый с тобой на гоп-стоп пошел, но ради светлой памяти твоей мамы, говорю тебе: выбрось и займись настоящим делом. Работой.
        - Ну-ну, как вы?
        - Да, - ответил Зюзя-старший и, взяв с пустого ящика рваный валенок, принялся прилаживать к заднику заплатку.
        Захар пулей вылетел со двора, уткнулся носом в черный бок новенького «лексуса» и вдруг понял, что папа прав. Что будет и Колыма, и северное сияние, и пятнадцать - двадцать лет строгого режима. А вот этого красивого и невероятно дорогого автомобиля не будет. Книг, написанных во славу ему знаменитым алтайским литератором Семеном Лепотой, тоже не будет. Не будет в его жизни и квартиры в элитном доме, и дорогих ресторанов, и всего того, что делает жизнь приятной и красивой, тоже не будет.
        Захар-правоборец шикнул на Захара-правонарушителя. Зюзя, вспомнив о предстоящих выборах, решил немедленно отправиться в Белокуриху отдохнуть и набраться сил, наплевав на назначенную Гретой встречу.
        Вечером агент Блондинка, нервничая, выкурила три сигареты подряд, но любовник так и не появился. Она прошла по улице в одну сторону, потом в другую. Темнело. Фонари еще не зажглись, постовыми стояли вдоль улицы. Легкий полумрак загустел, вечер плавно переходил в длинную темную ночь. Грета тоскливо посмотрела на дом, в котором предстояло провести еще часов двенадцать. У поэтов было шумно, из окна лился свет, падая на козырек подвала. Внештатница вздохнула, подумав, что Зюзе дорого обойдется сегодняшняя ночь.
        У дома остановилась машина. Девушка, притаившись за стволом старого тополя, с интересом наблюдала, как из нее вылез мужчина, прошел к багажнику и, открыв его, принялся выгружать садовый инструмент. Захлопнув багажник, человек прикурил сигарету, обошел машину, остановился, потом снова вернулся к выгруженному инструменту. Он то и дело подносил ко рту сигарету, затягивался и вертел головой по сторонам. «Кого-то ждет», - подумала Грета. И точно, к тучному владельцу лопат и кирок подошел бомж. Послышались приглушенные голоса. Гретины бровки взлетели вверх, она усмехнулась, услышав знакомый баритон. Подхватив инструменты, двое мужчин быстро пересекли дорогу и проскользнули в подвал.
        Блондинка усмехнулась: пользуясь темнотой, думали просочиться незамеченными. Она, обладая острым зрением, узнала конспираторов. Полковник Репнин собственной персоной и агент Блаженный, сгибавшийся под тяжестью лопат. Байку о кладе купца Морозова Грета слышала не раз, но предположить то, что ее шеф будет так глуп, чтобы поверить в это, она не могла. Что ж, удачи! Агент Блондинка усмехнулась, представив, как начальник будет завтра зол, получив вместо клада большую дулю, и достала из кармашка стильного пиджака сотовый телефон. Она еще раз набрала номер Захара. Приятный голос в динамике сообщил ей, что абонент находится вне зоны доступа. Грета с раздражением бросила сотовый в сумку и решила заглянуть в
«Пятерочку». Уже поднявшись на ступени, она бросила взгляд в сторону дома, где предстояло провести ночь, и едва не рассмеялась, увидев, как из такси выскочил совершенно голый мужчина. Такси развернулось и сорвалось с места, оставив пассажира посреди дороги.
        - Без комплексов мужик. - Грета улыбнулась и вошла в магазин.
        В этот вечер Грета Сайбель долго стояла у дома номер восемьдесят шесть на улице имени Надежды Константиновны Крупской, не в силах поверить в то, что мужчина мог отказаться от встречи с ней, пусть даже встречи деловой. Зря она поджидала Захара, он так и не появился, впервые за все время их отношений проигнорировав распоряжение властной подруги. Пообещав себе, что устроит Захару сладкую жизнь, девушка вошла в дом. У нее были ключи от кабинета номер двенадцать, в котором предусмотрительный полковник Репнин тоже сделал дыру в стене, и дыра эта тоже была замаскирована зеркалом, как и в кабинете Груздева.
        Блондинка закрыла дверь, сняла пиджак, повесила на вешалку и прошла к зеркалу. Голова кружилась - от предвкушения богатства и от переживаний. Дурных предчувствий у Греты не было. Почему-то казалось, что добыть золото и драгоценные камни из соседнего измерения будет не сложнее, чем купить их в магазине. Ну а если не получится открыть портал между мирами - что ж: камушка, которым запустила в нее рогатая демоница, хватит на то, чтобы не знать ни в чем отказа до конца жизни. В том, что Зюзя может присвоить алмаз, опасений у блондинки не было. Она знала своего дружка как облупленного. Кишка у Захара тонка, чтобы воспользоваться привалившим богатством самостоятельно. Он побоится провернуть незаконную махинацию, он сейчас не будет рисковать достигнутым положением, а особенно своим будущим. Подумав о любовнике, девушка нахмурилась. Несостоявшееся свидание немного портило настроение, и агент Блондинка решила его поправить. Для этого у нее имелось проверенное годами лекарство: бутылка шампанского и баночка красной икры. Икру Грета ела ежедневно, это стало ритуалом. Она высыпала на тарелку горку чипсов,
потом выдавливала на каждый из них мягкий сыр из тюбика, добавляла сверху щедрую порцию икры и обязательно запивала «лекарство» шампанским.
        Быстро сервировав маленький столик, подвинула его к зеркалу, потом, подтянув следом кресло, села напротив. Любоваться собой - тоже ритуал Греты Сайбель. Перед зеркалом она проводила большую часть своего времени. Эта белокурая девушка смотрелась в него постоянно, ловила отражения в витринах, в стеклах проезжавших мимо автомобилей, в восхищенных глазах мужчин и завистливых взглядах женщин. Отражение Грету радовало, она была до такой степени довольна им, что порой ей казалось - это какая-то другая, невыразимо прекрасная, идеальная женщина.
        - Экологически чистая женщина, - с замиранием в сердце шептала блондинка, жалея, что с людей нельзя брать деньги за то, что они ею любуются. Когда Грета смотрела в зеркало, то переставала быть язвительной стервой, глаза ее сияли, она любовалась собой и радовалась.
        Сегодня отражение повело себя странно: оно впервые не радовало Грету. Она смотрела на себя и отмечала морщинки в уголках глаз, да и в глазах уже не было того блеска, как в юности. Девушка поднесла руку к волосам и убрала тяжелую прядь со лба, открыв пробор. «Пора к парикмахеру», - подумала она и нахмурилась, отметив, что седых волос стало больше.
        Настроение окончательно испортилось, аппетит пропал. Грета пригубила шампанское, взяла чипс с икрой, посмотрела на него и положила обратно на тарелку. Есть не хотелось. Снова взглянула в зеркало. Высокий лоб прорезала вертикальная морщинка, от уголков губ к подбородку сбегали горестные складки, а в больших голубых глазах затаилась тоска.
        - Красивая женщина умирает дважды: первый раз, когда стареет, - грустно усмехнулась Грета, впервые в жизни посмотрев на себя без самолюбования. - А мертвому человеку деньги не нужны…
        Со смертью Грета Сайбель познакомилась давно, в раннем детстве. Она хорошо помнила, как папа брал ее на работу, как объяснял, в чем его работа заключается, как показывал инструменты.
        Папа маленькой Греты работал патологоанатомом.
        - Смотри, Гретулька, - говорил он трехлетней дочке, - вот это срезы. Посмотри в микроскоп, как интересно. А вот здесь, посмотри, привезли удавленника. Видишь, стрингуляционная полоса на шее - от веревки. Эту вот девушку зарезали, шестнадцать проникающих ножевых ранений. А вот еще, вот! Посмотри…
        Грета смотрела. Смотрела на трупы, как на что-то обычное, обыденное. В пять лет девочка твердо знала, что трупы - это естественно, это то, к чему все живое в конце концов придет. В семь лет она заходила в отделение патологической анатомии при городском морге и здоровалась с пластмассовым скелетом, стоящим в коридоре, как с давним знакомым. В девять, принеся папе обед, спокойно сидела на стуле в покойницкой и жевала булочку, ожидая, пока освободится посуда.
        Грета выросла, расцвела и, зная о смерти все, торопилась жить. Она никогда не задумывалась о том, что такое душа. В ее сознании прочно зафиксировалось, что тело
        - это и есть человек, что умирает тело, а разговоры о душе с ней вести было некому.
        Мама Греты - очень уважаемая женщина - работала на заводе главным инженером. Зарабатывала она достаточно, больше папы. Благодаря маминым связям в тринадцать лет девочка съездила в Артек, но вспоминать об этой поездке она не любила. Тогда Грета с большим нетерпением ждала встречи с матерью, хотелось скорее рассказать ей о новых друзьях, о том, как интересно было в горах, каким бурным бывает море. Мать, встретив свое чадо в аэропорту, сразу же завела разговор о том, как трудно достаются деньги и сколько сил ей пришлось приложить, чтобы достать путевку. Грета чувствовала себя виноватой, расходы матери на ее отдых она восприняла как укор, но одновременно с этим в душе зрела обида. Когда подъехали к дому, она уже не могла сдержать слез.
        - Ну и что опять сырость развела? - поинтересовалась мама.
        - От радости, - прошептала Грета.
        Несколькими днями позже, собираясь в школу, Грета особенно тщательно выбирала блузку.
        - Мам, как я в этой вот? - и она покрутилась перед матерью.
        Та нахмурилась и, поджав губы, сказала:
        - Не понимаю, почему тебе так не терпится выставить напоказ вторичные половые признаки?
        Грета замерла, не понимая, о чем говорит мать, потом, взглянув на бретельки новенького бюстгальтера, просвечивающие через капроновую блузку, недоуменно воскликнула:
        - Мам, так это же твоя блузка! Ты ее в десятом классе носила…
        - Да, - хихикнула мама и, пробормотав: «Вот молодая дура-то была», снова уткнулась в книгу.
        Радостное нетерпение, с каким Грета Сайбель ждала первого сентября, улетучилось. Она сняла мамину блузку и надела простую ситцевую кофточку. В школе поделиться с одноклассниками впечатлениями о летнем отдыхе тоже не получилось.
        - А я в Артек ездила, - похвалилась девочка подругам.
        - Врешь! - сказала отличница Юлька. - Туда только за хорошую учебу посылают или за подвиги. А ты троечница, и по русскому у тебя две двойки, и на подвиги у тебя смелости не хватает!
        - Ага, у нее даже с урока сбежать - кишка тонка, - рассмеялась Лидка-волейболистка, затягивая ремешок на старенькой юбочке. - А ты, Юлька, большая уже, а все в сказки веришь! - Не по годам развитая спортсменка ехидно улыбнулась и поинтересовалась: - Путевку-то мама поди достала?
        Грета ничего не ответила. В тот день она впервые сбежала с уроков. Сбежала в единственное место, где ее слушали внимательно, не обзывали дурой, не перебивали,
        - в морг. Папа куда-то отлучился, и девочка, пройдя в покойницкую, присела на краешек высокого стула. Она посмотрела на трупы и начала рассказывать о поездке, о новых друзьях, о празднике, каким стали для нее в этом году каникулы.
        Грета Сайбель думала, что знает о смерти все, и потому торопилась узнать жизнь. К вещам девушка относилась трепетно, ценила их, дорожила ими, сожалея о том, что, когда она станет пахнущим формалином трупом, со всем своим добром придется расстаться. В могиле не нужны ни красивые наряды, ни драгоценности, ни деньги. Она жила жадно, ни в чем себе не отказывая, старалась взять от жизни все и сейчас.
        В этом они с Захаром Зюзей были похожи. Познакомилась с ним Грета давно, еще до смерти отца. Недоброкачественная опухоль давала папе-паталогоанатому полное право выбрать самую удобную полку в родном морге, где, вскрывая трупы, он провел лучшие годы своей жизни. Грета, зная, что отец не протянет больше полугода, начала присматривать квартиру, на которую после его смерти обменяет жилье. Подруга познакомила девушку с человеком, которого отрекомендовала как отличного специалиста в области недвижимости, не обремененного совестью. Риелтор, маленький, конопатый, ушастенький парень, сразу предложил денежной клиентке ну очень интересный вариант: купить квартиру в том же доме, где находилось их с папой жилье, а потом две либо соединить в одну, либо обменять на большую жилплощадь.
        - Там алкаш больной живет, он долго не протянет, - говорил Зюзя. - Мы его кормим, поим, чтобы он в квартиру нашего человека прописал. Наследников нет, так что достанется нам хатка на халяву и продам тебе, Гретик, ее с большой скидкой.
        У Греты сразу возникли подозрения - слишком уж дешево достанется ей такой лакомый кусок. Узнав номер квартиры, девушка рассмеялась. Ай да папа, ай да молодец! А она еще не могла понять, кто так щедро снабжает папашу выпивкой и продуктами!
        - Зюзя, ты сколько денег на этого пьяницу потратил? Много уже?
        - Ну да, порядочно, - кивнул риелтор.
        - Так вот, дорогой, можешь с этими деньгами попрощаться. - Грета улыбнулась.
        - Не понял…
        - Это моя квартира. Я в ней прописана, а алкаш, которого ты кормишь, - мой папа.
        - У-у-у-у-у… Во гад!
        - Гад, Захарушка, ты, а мой родитель - молодец мужик, хорошо лоха развел.
        Риелтор расстроился, плечи поникли, улыбка сползла с побледневшего лица, на глаза навернулись слезы. Он был похож на ребенка, которому дали подержать красивую игрушку и, когда он обрадовался своему счастью, отобрали. Что-то дрогнуло в сердце суховатой, сдержанной блондинки, и она пожалела Захара Зюзю. И до сих пор жалеет.
        Грета достала из сумочки телефон, долго вертела его в руках, размышляя, стоит ли еще раз звонить любовнику. Обычно она не баловала Захара вниманием, это он всегда был пунктуальным и являлся на свидание вовремя. Блондинка набрала номер любовника, долго слушала длинные гудки и уже было собралась нажать на сброс, как веселым женским голосом спросили:
        - Кто тама?
        - Гиппопотама, - буркнула Грета, - дай Зюзе трубку.
        - А он… эта… в зюзю уже… Не может подойти, - ответили ей. По голосу Грета поняла, что дама тоже приближается к тому состоянию, в котором уже находится Захар. В трубке послышался звон стекла, потом, видимо, упало что-то тяжелое.
        - Киска, кто там?
        Грета слушала пьяный голос любовника и удивлялась своему равнодушию. Еще двумя часами раньше она бы закатила скандал, а потом бы горько плакала из-за неверности Зюзи. Но сейчас только изогнула бровь, услышав ответ Зюзиной подружки.
        - Да твоя старуха, - сказала девица и, хихикнув, добавила: - Захар, она правда думает, что ты на ней женишься?
        - Да на ней последний бомж жениться не станет. Такая стерва, не то, что ты. Иди сюда, лапочка…
        Грета несколько минут слушала пьяные смешки, вздохи, реплики, потом написала сообщение следующего содержания: «Выхожу замуж за последнего бомжа. Прошу больше не беспокоить» - и отправила эсэмэску бывшему любовнику.
        Затем, прошептав: «Нет в жизни счастья… и в смерти его нет… нет, не было и не будет ни здесь, ни там», она снова посмотрела в зеркало. Отражение будто раздвоилось. Стекло потемнело, и, заслонив прекрасный образ Греты, из его глубины выглянула страшная морда демоницы: злые красные глаза с поперечными зрачками, мерзкие клыки, завернутые вверх, к свиному рылу, жесткая, стоящая дыбом щетина на рогатой голове…
        Грета Сайбель замерла, на минуту забыв о том, что уже дважды видела эту морду - в шкафу у поэтов и в кабинке туалета, но растерянность быстро прошла. Девушка, обратив внимание на затаившуюся в глазах демоницы тоску, спросила:
        - Что, тоже хреново?
        - Угу, - кивнула страшная харя в зеркале и, рыдая, прохрюкала: - Нет в жизни счастья…
        - Нету, голубушка, - согласилась с ней блондинка, - ни здесь, ни там нету… Ладно, бог с ним, с Зюзей, но замуж действительно пора…
        - Никто не берет, - прорыдало страшное отражение.
        - Сама возьми, руки вон какие загребущие, с когтями. - Грета вздохнула, впервые в жизни подумав, что с окружающим миром все в порядке, что реальность серьезна и не опускается до шуток с зеркалами и шкафами. - Да, мозги порой играют странные шутки, впору к Груздеву обращаться, - пробормотала она. - Дожила Греточка до галлюцинаций. Пошла-ка я отсюда…
        Грета Сайбель быстро собрала сумку, накинула пиджачок и вышла из кабинета. Она подумала, что непременно найдет счастье, что больше в ее жизни не будет одиноких ночей в холодной квартире. В силу присущей ей основательности во всем Грета решила не откладывать дела в долгий ящик и приступить к поискам счастья сейчас же.
        Глава 9
        Там
        Кирпачек долго слонялся по квартире, у него все валилось из рук. Уже много времени вампир находился под впечатлением разговора с «соседом из шифоньера». Он и не знал, что экологические проблемы так далеко зашли, что голод стал не делом далекого будущего, а вполне реальным фактом текущего настоящего. Точнее, знал, но не придавал этому значения, думая, что на его бессмертную жизнь хватит. Впервые так глубоко и серьезно полюбив, вампир подумывал о семье, мечтал, что у него появятся ребятишки.
        Кирп закрыл глаза и представил дочку - маленькую, со смешными хвостиками на голове, в кружевном платьице из тонкой паутины. Потом возник портрет сынишки - серьезного, умного мальчика с книгой в руках. Вот они - счастливая семья. Сервиза ставит на стол тарелки, раскладывает столовые приборы, потом открывает шкафы, холодильник - а там ни крошки… Желая отвлечь голодных ребятишек, как-то занять их, чтобы не плакали, пока он будет бегать по городу в поисках съестного, Кирп включает телевизор. С экрана в детские ушки льются потоки новостей о кошмарах и ужасах жизни, что их ждут за стенами квартиры. Кирпачек лихорадочно переключает каналы, находит мультфильм и… пульт выпадает из его ослабевших рук.
        По экрану скачут ужасные монстры, нестандартно решившие продовольственную проблему. Они каким-то невероятным образом перестроили свои организмы и теперь легко заглатывают по целому телевизору за один присест. Мутанты поглаживают раздутое пузо, сквозь которое просвечивают светящиеся экраны. Сюжет мультфильма прост: главарь потребителей плазменных экранов на жуткохрусталической матрице ранним утром ведет свою банду «на дело». Налет на магазин бытовой техники заканчивается желудочной оргией, и, съев все телевизионные приемники производства фирмы «Тинки-Винки», главарь налетчиков громко отрыгивает и рычит: «Ляля…»
        Сервиза падает в обморок, Кирп кидается к ней, успевая подхватить потерявшую сознание жену. Он ошалело смотрит на то, как малышка-дочка, смешно переваливаясь на пухленьких ножках, семенит к телевизору и начинает облизывать экран. «Кусать хосю», - хнычет она. Сын, отложив книгу, берет младшую сестренку за пухленькую ручку и, укоризненно взглянув на отца, тихо говорит: «Не плачь, папа принесет съедобный телевизор…»
        Кирпачек вздрогнул, открыл глаза, с трудом прогоняя страшные видения. Он понимал, что такое развитие их мира вполне реально, и от этого осознания волосы на голове зашевелились, а по коже пробежала пупырышками крупная дрожь. Чувство собственного бессилия железным обручем сжало сердце, ледяной страх за жизнь детей так сковал вампира, что он даже не вспомнил, что детей этих нет пока даже в проекте. Боль прорвалась наружу, из глаз брызнули слезы, снимая напряжение. Кирп рухнул в кресло, с ужасом глядя в темный экран телевизора.
        Вздохнув, подумал, что жениться ему еще рано. Как бы ни была сильна его любовь к Сервизе, он не вправе обрекать ни ее, ни их будущих отпрысков на нищенское существование и голодную смерть. Нет, он никогда не позволит своим детям жить в таком мире! Он построит для них другое будущее. Но вот как? Ответить на этот вопрос Кирпачек фон Гнорь не мог. Если что-то не предпринять, то скоро и очень скоро ему придется наблюдать, как разумные существа превращаются в зверей. Как хлынут озверевшие люди всех родов в мир человеков и, не принимая их разумности, будут клыками рвать глотки милых существ, чтобы только добраться до вожделенной пищи. А человеки, оказывается, совсем не страшные!
        Он вспомнил, как забавно звучит его имя на человеческом диалекте, и улыбнулся. Это ж надо - Кирпичик! Так вампиры называли драгоценный минерал, очень редко встречающийся в природе. Кирпич был самым желанным подарком для любой женщины и самым выгодным вложением денег для любого мужчины. Он решил обязательно купить перстенек с махоньким вкраплением дорогого камня и подарить его Сервизе.
        Бесцельно блуждающий по комнате взгляд упал на букет чертополоха, полученный в подарок от «мифического существа», и улыбка сползла с лица. Вампир вдруг понял, что нужно сделать.
        - Если мир меняет кровь, то и его жители должны измениться, - решительно проговорил он вслух. - Иначе гибель. Гибель в обоих мирах!
        Человеки тоже имеют право жить. Они ничем не хуже вампиров, ведьм, демонов и других людей.
        Кирпачека затопило чувство, которое явилось причиной выбора профессии, - любовь. Он любил весь мир, не хотел, чтобы кому-то в этом мире было больно. Но за столь короткое время работы в больнице его идеалистическая вера в то, что все болезни будут исцелены, сильно ослабла. Вера Кирпачека фон Гноря пошла сеткой крупных трещин. Не имея возможности спрятаться, как это делали многие из его коллег, в спасительный и так необходимый в этой работе цинизм, молодой врач жестоко страдал. Смотрел в незамутненные раздумьями глаза пациентов и не понимал. Не хотел понимать. Давно ведь уже доказано, что все болезни от нервов, только осиновая болезнь от удовольствия!
        От удовольствия?..
        Кирпачек замер, удивляясь, как такая простая мысль никому не пришла в голову раньше. Он кинулся к компьютеру и, пока машина загружалась, метнулся к телевизору, по пути схватив папку. В папке, не доверяя часто зависающей машине, Кирпачек хранил самые ценные документы - все данные, которые ему удалось собрать об осиновой болезни. Плюхнувшись в кресло, он положил бумаги на колени и щелкнул пультом. Экран засветился, мелькнула реклама, потом по экрану заметались маленькие фигурки детей, убегавших от безобразного существа.
        Это был новый лохавудский блокбастер. Ужасный синеглазый монстр - человек - методично уничтожал выводок невинных крошек-вурдалаков, нанизывая их на осиновый кол, словно на шампур. Потом, жутко хохоча, он принялся пожирать малышей. Кирпачек содрогнулся. Кем же был режиссер, снявший такой фильм? Но потом он подумал о том, что ведь это (!) пользуется спросом, ведь это (!) смотрят, и на этом (!) зарабатывают большие деньги. Ему вдруг захотелось самому взять в руки осиновый кол, вонзить его в сердце автору сценария, режиссеру, актерам, а потом пойти в кинотеатр и из пожарного шланга поливать зрителей святой водой, пропущенной через крест. А тех, кто останется в живых, добить серебряными пулями…
        Кирп вздрогнул, приходя в себя. Правую сторону груди прошила острая боль. «Так вот и заболевают осиновой болезнью», - подумал вампир, схватившись за сердце. С трудом успокоившись, переключил канал - опять то же самое! Святые зомби мирно шествуют по красивому, затянутому кружевной паутиной темному коридору храма. Они провожают двух юных влюбленных к алтарю, чтобы соединить их тела священными узами брака. Картинка ясного, незамутненного счастья жениха и невесты! Умиротворенные лица зомби полны кротости… Вдруг, проломив стену, навстречу им выскакивает человек!!! Он, дико рыча, взмахивает длинным серебряным мечом и начинает кромсать стариков в капусту, пытаясь добраться до двух юных демонов. Старые монахи вступают в бой, пытаясь выиграть время, но где ж им справиться с квинтэссенцией зла - с человеком?
        Вампир нажал следующую кнопку - соревнование юных оборотней-скаутов, парнишки меняют формы, но тут из темноты выскакивает человек. Он жутко хохочет, достает огнестрельное оружие и с садистским наслаждением расстреливает мальчишек. Пораженные серебряными пулями, скауты падают на землю. Они стонут, молят о пощаде, но киношный монстр безжалостен. Он медленно поднимает руку с пистолетом и, глядя на судороги несчастных, стреляет жертвам собственной злобы в сердце…
        В Интернет Кирп не стал лезть, там человекофобия приняла вид массовой истерии…
        Сопоставив сводки бюро статистики о возрастных и социальных группах заболевших, вампир схватился за голову. Решение проблемы плавало на поверхности. Его подозрения были неверны, осиновая болезнь не имела психосоматических причин, ею заболевали только поклонники фильмов ужасов!!!
        Взгляд Кирпачека стал грустным и серьезным одновременно. Да, задача, возникшая перед ним, невыполнима. Искоренить зло в средствах массовой информации, кажется, будет невероятно сложно. Пожалуй, перевести их гемоглобиновый мир на хлорофилловую диету куда более простое дело.
        Глобальность задачи придавила врача, размазав его по креслу. Нужно было посоветоваться, и единственный, с кем можно говорить откровенно, - хирург Гундарго.
        По пути в больницу вампиру не повезло: угодил на митинг, проводимый партией
«ЖИзнь. РОдина. ПЕНсилЬвания». Лидер организации, не подумав о том, какую аббревиатуру составят остряки из народа, с досады грыз когти, но было поздно: как ни винил себя почтенный гоблин, что не проверил название блока на предмет всевозможных сокращений, словечко крепко прилипло. Утешало только то, что дружественный пенсильванцам Единый блок левитирующих орков отличился куда сильнее его партии. Опять-таки острый народный глаз выхватил из названия то, что упустили руководители организации. Гоблин искренне радовался, слыша, как называют его политических соратников.
        Митинг прошел не так торжественно, как ожидалось. Картину партийного единения разрушили извечные противники орков - гномы. Они в пику врагам устроили демонстрацию протеста. Подземных гномов тройным кольцом окружили полицейские гоблины. Прорваться сквозь такой заслон казалось невозможным. Кирпачек лихорадочно соображал, что же делать. Со стороны улицы имени Кощея Бессмертного заслон был слабее, а вместо гоблинов в заграждении стояли мелкие тролли. И Кирпачек громко, чтобы его услышало как можно больше народа, закричал:
        - Ребята, нас тут в загон загнали, а там хоббитов целую машину в полицию повезли!
        - Мужики! - тут же вскинулся кривоногий гном, потрясая мозолистой рукой, заросшей черной шерстью. - Нас, шахтеров, - в загон?!! Мы что, орки какие - своих бросать?!
        А ну, пошли пацанов выручать!
        Толпа радостно взревела и ринулась за своим вожаком к повороту на Кощея Бессмертного, смяв заслон троллей. Митинг плавно перетек в побоище, а Кирпачек, выбравшись из толпы, со всех ног помчался в больницу.
        Доктор Гундарго проводил осмотр послеоперационных больных. Он надолго задержался у постели старенького дракона. Этого пациента с невероятными трудностями родственники доставили из глухой провинциальной деревушки.
        - Нельзя вам вставать, - убеждал Гундарго впервые попавшего в больницу пациента.
        - Дохтур, мне бы отлить? - попросил дедушка, оскалив огромную беззубую пасть в заискивающей улыбке.
        Гундарго было потянулся к кнопке вызова санитарки, но вовремя вспомнил, что в целях экономии в больнице убрали все ненужные на взгляд экономистов излишества.
        Хирург изрядно намаялся, проводя сложнейшую операцию на сердце, которое по размеру больше самого хирурга, но не пропадать же больному? Он вопросительно посмотрел на Кирпачека, и врачи сами отправились за суднами.
        Драконы тоже вымирали и были настолько редкими гостями в больнице, что спасать их жизни приходилось ценой невероятных усилий. Не было ни подходящих операционных столов, ни инструментов. Сегодня Гундарго оперировал, позаимствовав у слесарей ножовку по металлу и стремянку, а на кухне тяжелый мясницкий тесак. Каких трудов персоналу стоило продезинфицировать такой нестандартный операционный набор, Гундарго представлял - санитарки все как на подбор: или мелкорослые ведьмы, или подрабатывающие после учебы студентки-вампиреллы. Суден для драконов тоже не предусматривалось. Врачи принесли четыре - все-таки дракон в четыре раза крупнее любого из пациентов больницы.
        - Вот дедушка, это судна, - сказал Гундарго, - в них в туалет ходить будете.
        - А какась? - спросил колхозник.
        - И какась тоже, - ответил дракону Кирпачек, торопясь увести Гундарго из палаты.
        - А какась ими пользуваются? - спросил дракон уже у закрытой двери. - Ох, есь твою меть, - выругался дедушка и, изловчившись, просунул лапы в судна. - Вонь те порядки какие! Ну и какась в них ходють?
        Вопрос был риторическим, так как ответить дракону, даже если бы его услышали, никто не смог - из-за смеха, который свалил с ног и беседующих в коридоре врачей, и персонал больницы, и больных. Зрелище что надо! Дракон держался за стены двумя верхними лапами и осторожно переставлял нижние. Обутые в железные судна четыре нижних конечности разъезжались, а грохот стоял такой, что дракон сам настолько испугался, что его миндалевидные глаза стали квадратными, а черточки зрачков округлились.
        Над деревенщиной долго потешалась вся больница, но этот же дракон стал причиной коллективных переживаний…
        Как только больной смог расправить крылья, удержать его на месте было невозможно. Каждую ночь дедушка выбирался в окно и проводил время в городе: посещал дискотеки, катался на горках ужасов и не пропустил ни одного злачного места. Врачи убеждали его, что после операции на сердце противопоказаны такие нагрузки, но старый дракон в ответ только улыбался.
        - Я, может, один-разъединственный раз в город-та и попал. Ведь помру когда-нибудь, а вспомнить мне нечего будет. Всю жизнь работал в колхозе, событий у нас там никаких. Теперь, если придет мой смертный час, что ж - так тому и быть, не жалко с жизнью будет распроститься, есь твою меть…
        В одну из таких ночей его труп привезли полицейские. Дракон умер, катаясь на гравитационных лыжах. В открытых глазах умершего застыло блаженное выражение, беззубую пасть растянула счастливая улыбка.
        - Главный врач нам за то, что отпускали послеоперационного больного в город, головы оторвет! - ужаснулся Гундарго, он в ту ночь дежурил в больнице. - Вы с него хоть лыжи снимите…
        - Жалко старика, - вздохнул Кирпачек.
        - Не надо жалости, Кирп, так умирают только обласканные Дракулой - спокойно, без мучений.
        Мгновенная смерть… Хотел бы я также умереть - быстро, легко и в тот момент, когда занимаюсь любимым делом…
        Сейчас дракон был еще жив, и врачи помогли ему разуться. Только закончили снимать судна с драконьих лап, как прибежала санитарка Яграфья, сообщив, что хирурга вызывают в приемное отделение - на «скорой» привезли попавшего в аварию демона. Совсем еще мальчишка, он переломал крылья, рентгеновские снимки не обнадеживали.
        - Женщина за рулем - катастрофа, - проворчал Гундарго, выслушав подробности. Они с Кирпачеком драили руки смолой, потом обрабатывали их серой, прежде чем натянуть перчатки. - Ампутация неизбежна, раздроблены все суставы.
        - О святой Дракула! - ужаснулся Кирпачек. - Бедный парень.
        - А ту ведьму, что наехала на парнишку, задержали?
        - Нет, - ответила хирургу санитарка Яграфья. - Сбежала она. С места преступления скрылась, небось боялась, что посадют. Молодежь нынче совсем измельчала. Это надо ж, в час пик лететь на метле по главной магистрали такой шибко пьяной!
        Врачи зашли в операционную. Юный демон посмотрел на них с болью в глазах. Демонов вообще никакая анестезия не брала, напротив, являлась для них тонизирующим средством.
        - Доктор, - прохрипел оперируемый, - вы отрежете мне крылья? Я больше никогда не буду летать?
        - Крылья, малыш, сколько ни отрезай, всегда отрастают снова, - ответил Гундарго. - Скальпель…
        Операция прошла успешно. Вампир в который раз поразился профессионализму призрака. Движения коллеги были точными, легкими, быстрыми. После операции врачи так устали, что было уже не до разговора. Сняв халаты, они вышли в фойе. Оба молчали.
        Подошел Тлибзюзюк. Его сальное, потное лицо светилось самодовольством. Он достал из кармана несвежий платок и вытер лоб. Потом инфекционист свысока поглядел на коллег, немного помолчал и, раздуваясь от важности, произнес:
        - Завтра начну готовить доклад для главного инфекционного врача столицы. - Зомби замолчал, ожидая громких поздравлений, бурного выражения зависти, но лица коллег оставались спокойными. - Так вот, он прочтет мой доклад на чрезвычайном заседании в присутствии самого короля. Я, между прочим, тоже получил пропуск. - И Тлибзюзюк показал впечатляющую бумагу с круглой печатью. - Доклад будет посвящен решению проблемы ликвидации осиновой болезни. - И зомби, не прощаясь, пошел дальше, но вдруг остановился и заявил: - Иду на повышение. В министерстве здравоохранения работать буду.
        - Подхалимом? - поинтересовался Гундарго, всегда отличавшийся прямолинейностью.
        - Да вы!!. Да как вы смеете?!! - завопил Тлибзюзюк, но врачи, игнорируя его, направились к выходу.
        Они немного постояли на улице, оба молчали - после встречи с инфекционистом остался неприятный осадок. Нежгучие лучи ласкали кожу, и, если бы не усталость, возможно, Гундарго и Кирп даже получили бы удовольствие от прогулки. День был теплым, алое светило отражалось в гальке под ногами, камешки вспыхивали, искрились так, что солнечные зайчики на некоторое время ослепляли прохожих. Деревья весело шумели, переговариваясь с ветерком, лужи высохли. Мир прекрасен!
        Эльф, романтичный и грустный, хрупкий и тонкий телом, тоже был прекрасен и гармонично вписывался в спокойную красоту мира. Он стоял с букетом чертополоха в руках, с надеждой глядя на Кирпачека.
        - Эт-то вам, - заикаясь, прошептал эльф. Он робко протянул цветы и потупился.
        - Спасибо, - несколько растерянно ответил вампир, с трудом узнав в дарителе пациента, которого недавно привозили в больницу с камнями в почках. - Право, не стоило благодарности.
        - Эт-то не благ-го-о-дарность, это при-и-зна-ние, - смутился эльф.
        Гундарго стоял рядом, лукаво усмехаясь, и ждал продолжения. Хирургу стало интересно, как наивный Кирпачек выкрутится из щекотливой ситуации. Вампир и не подозревал, что ему предстоит услышать!
        - Я в-ва-ас лю-у-уб-б-лю, - прошептал эльф, выставив руку с букетом, в его глазах плескалась такая страсть, что Кирп отшатнулся, будто это как-то могло помочь. - Д-а-арю в-ва-ам рук-ку и се-э-эрд-д-це.
        - Благодарю, не надо. - Кирп с трудом справился со смущением. - Мне не свойственно обращать внимание на существ одного со мной пола.
        Отвергнутый претендент на роль не то мужа, не то жены сник, отвернулся и, понурив голову, побрел прочь.
        Вампир, обращаясь к спутнику, растерянно произнес:
        - Никак не привыкну к тому, что у эльфов так напутано с определением пола.
        - Все у них с полом в порядке. Тут другое: инстинкты у эльфов работают по другим законам, нежели у остальных жителей нашего мира. - Призрак медленно поплыл вперед, Кирп последовал за ним.
        - Впервые об этом слышу.
        - Неудивительно, ведь уже много тысячелетий никто не вспоминает о таком маленьком фактике из биологии эльфа, как двуликость. Они рождаются мужчинами с женскими инстинктами или женщинами с мужскими. Только достигнув зрелости и встретив свою пару, эльфы, дополняя друг друга, становятся полноценной ячейкой нашего общества. Однако об этом позабылось, и их стали воспитывать так же, как вампиров, чертей и прочих жителей Королевства. Забылось и то, что эльфы плохо приспосабливаются к переменам и совершенно беззащитны перед бюрократической системой. Добавлю еще, что выбор профессии тоже играет большую роль. Они всегда люди творческие, всегда думатели, не делатели. Мужчины-эльфы только ученые, только поэты, только изобретатели и музыканты. Не практики, а теоретики. Эльфийские женщины, напротив, деятели, карьеристки с высокой мотивацией, что усугубляет проблему. К тому же два-три тысячелетия назад у них был введен закон, запрещающий рождение детей вне брака. С этого-то и началась деградация. Принудительные аборты разрушили равновесие полов, так что теперь такие вот одиночки, - он кивнул вслед эльфу, - не
могут определиться с тем, кто они - мужчины или все-таки женщины.
        Кирпачек вздохнул, подумав о том, что люди сами создают себе проблемы, принимая неправильные, а порой и откровенно преступные законы за истину в последней инстанции.
        - Мне кажется, - задумчиво проговорил вампир, - я нашел причину вспышек осиновой болезни.
        - Говори, Кирпачек, мне очень интересно твое видение проблемы.
        - Осиновая болезнь, она от незаслуженных удовольствий, - смущаясь, высказал предположение Кирп.
        - Ты прав, но спасения от этого нет. - Гундарго пнул ногой камешек и остановился, наблюдая за ним. - Так что, мой молодой друг, осиновая болезнь когда-нибудь погубит весь наш мир. Когда-нибудь она доберется и до троллей, и до крылатых демонов, и до всех остальных родов, семей и отрядов. Поверь, это вопрос времени.
        - Но почему? Разве трудно отказаться от просмотра фильмов ужасов по телевидению и в кинотеатрах?
        - Да, фильмы об ужасном монстре человеке - сомнительное удовольствие, - согласился коллега. - Но, друг мой, ты хоть раз встречал людей, которые бы добровольно отказались от сомнительного? - Он помолчал и добавил: - Сомнительного богатства, сомнительного секса, сомнительной популярности? Ряд можно продолжать бесконечно. Сомнительное - штука коварная, однако стоит напомнить тебе, что возникает оно у людей только тогда, когда забывают действительное. Прости, я впал в грех философии, но иногда мне кажется, это просто необходимо.
        Кирпачек, сбитый с толку рассуждениями Гундарго, спросил:
        - Получается, что осиновая болезнь поражает только того, кто предал свою действительность?
        - Получается, что именно так.
        - Но что ждет тех, кто держится за свои действительные удовольствия, отринув все сомнительное?
        - Ад, - ответил старший коллега. - Ад, мой дорогой друг. Полный испытаний и ужасов, боли и препятствий, но - как вы знаете - тех, кто пройдет его, на выходе ожидает награда.
        - Простите, Гундарго, но я не помню, чтобы, кроме попадания в ад, была еще какая-то награда. Видно, невнимательно слушал проповеди преподобного Лудца в детстве. Просветите, коллега.
        - Согласно легенде, тот, кто сможет понять, принять и простить великое адское место для тел, тот обретет душу.
        - Душа… - молодой вампир растерялся, - но что это такое?
        - И я хотел бы получить ответ на этот вопрос. - Гундарго устало улыбнулся. - Очень хотел бы, Кирп. Но - хотите совет?
        Кирпачек кивнул.
        - Забудь об осиновой болезни, оставь больным право самим делать выбор. Вечных болезней не бывает: либо больной умирает, либо выздоравливает. А теперь я с тобой прощаюсь… Знаешь, обрезать крылья тяжело. Больно в первую очередь мне.
        Гундарго, пожав вампиру руку, повернулся и поплыл прочь. Его бледный силуэт, удаляясь, становился все прозрачнее, пока не пропал совсем.
        Кирпачек фон Гнорь долго смотрел ему вслед. В голове все смешалось, сердце охватила дрожь разочарования. Он не понимал, почему нельзя объяснить населению Королевства Объединенных Шабашей такую простую вещь: не прикасайтесь к сомнительным удовольствиям, и тело ваше очистится от вирусов, вызывающих осиновую болезнь.
        - До-окт-т-о-ор…
        Кирп оглянулся: надоедливый эльф, оказывается, никуда не ушел. Он стоял неподалеку, все еще сжимая в руках букет чертополоха.
        - Что ты пристал? - усталым голосом спросил его Кирпачек. - Иди, ищи свою половину
        - мужскую или женскую, - мне все равно. Главное - эльфийскую.
        - Эт-то-о долго, - прошептал эльф и заплакал. - Он-на може-э-эт-т появ-вит-т-ца через тысяч-чу ле-э-эт-т… А мне сег-годня хо-о-че-э-эт-тся…
        Вампир неожиданно для самого себя разозлился.
        Он впервые почувствовал желание ударить. С трудом удержавшись от того, чтобы не влепить эльфу пощечину, он развернулся и быстро пошел в противоположную от поклонника сторону.
        Эльф сел прямо на дорожку и зарыдал. Обида выжигала сердце, скручивала вязкой болью грудь. Юноша, выбирая вампиру букет, почему-то надеялся, что предмет его любви оценит чистоту его чувств, примет и цветы, и признание. Он верил в это. И все его женские инстинкты стремились к красивому, умному, доброму мужчине - Кирпачеку фон Гнорю.
        Эльф плакал. Громко, навзрыд. Кирпачек, слыша эти звуки, пошел быстрее, потом побежал. Он зажал руками уши, но все равно горькие рыдания преследовали его. Вампиру показалось, что эльф плачет не за спиной, что голос юноши звучит в его голове.
        Глава 10
        Там
        Георгий Сильвестрович Груздев смотрел на пациента и хмыкал: надо было сегодня такому случиться - уже третий товарищ с гомосексуальными фантазиями. Эх, как так их воспитывают женщины, что молодые сильные парни мечтают заняться сексом с себе подобными? «По образу и подобию своему воспитывают», - подумал он и грустно улыбнулся.
        Агент Груздь, закончив сеанс, покинул свой кабинет в клинике с двойственным чувством. С одной стороны, ему хотелось немедленно вернуться обратно. Вернуться и никогда больше не выходить. Остаться в кабинете и лечить, лечить и еще раз лечить. Он понимал, что желание это вытекает из неудач в личной жизни, а работая, он чувствовал себя нужным, компетентным, и жизнь его, соответственно, наполнялась смыслом. Пока есть больные, он востребован. И не просто востребован - он нужен, он необходим. В клинике Жоржик чувствовал себя крестоносцем, вышедшим в поход за гробом Господним. В частном случае Груздева «гробом Господним» было всеобщее психическое здоровье.
        По жизни психотерапевт Груздев бежал так, будто ему смазали скипидаром одно место. Он находил тысячи дел, сотни тысяч дел - и старался успеть все их сделать. И успевал. Он делал все, чтобы думать, думать, думать. И думал. Думал для того, чтобы не чувствовать. Чувства доктор Груздев анализировал. Мозгами.
        В жизни Георгий Сильвестрович предпочитал конкретику и только конкретику. Он несся по ней - по этой самой жизни - как свободный электрон, хаотично и непредсказуемо. Но сам он мнил себя небесным телом и считал, что у него есть орбита. Вот только жизнь его почему-то текла не так, как пролегала эта воображаемая Жоржиком орбита. Сказать Груздеву, что на светило он не тянет, в лучшем случае - на крупный метеор, и орбита пролегает только в его уме, было некому. Как все метеоры, он либо превращался в болид и гас, сталкиваясь с крупным небесным телом, либо менял траекторию полета, если тело, об которое ударялся, было равно ему, либо гасил мелкие помехи на пути. Таких перемен курса в жизни Георгия Сильвестровича Груздева было очень много. «Орбиты» с завидным постоянством уходили от него.
        Сначала ушла «орбита» Верочка, потом «орбита» Софочка, а совсем недавно - «орбита» Надя.
        И вот теперь этот неугомонный человек вновь возомнил себя небесным телом, возомнил потому, что перед ним замаячила новая «орбита».
        Первой «орбитой» была Верочка, и она Жоржику дала от ворот поворот давным-давно - во втором классе. Тогда она столкнула с подоконника цветочный горшок, но почему-то на вопрос учительницы: «Кто виноват?», - ответила просто: «Жоржик». Этого было достаточно: любимая учительница разбираться не стала, учителя в принципе не разбираются, они учат…
        Груздев шел по залитой солнцем улице имени славных полярников папанинцев. Отталкиваясь от окон многоэтажного дома, брызнули солнечные лучи. Георгий Сильвестрович откинул куда-то за спину переживания прошлого и потянулся навстречу солнцу. Он посмотрел вверх, но взгляд его уперся в торец бетонной многоэтажки. На пятом этаже отъехала в сторону пластиковая фрамуга окна, выпустив в мир голову классической домохозяйки в бигуди и со свеженаложенной сметанной маской на том месте, где полагалось быть лицу.
        Солнца из-за этой маски было не видно.

«Красота - страшная сила», - подумал доктор Груздев и вдруг, совершенно того не желая, вспомнил свою вторую «орбиту» Софочку…
        - Есть индустрия красоты, - любила повторять она, - а есть истерия красоты. Так вот, я - истеричка!
        Георгий Сильвестрович улыбнулся: он понимал, после Софочки понимал, зачем нужна сметана на лице и эти жесткие бигуди. Тщеславие - тоже двигатель, и сдвигает, ой как сдвигает!
        С «орбитой» Надей было хуже. Она «как бы» манила, она «как бы» намекала, она «как бы» была. Она говорила: «Подожди, и у нас как бы все будет». Она говорила: «Еще немного, и я как бы стану той, о ком ты мечтаешь». Она говорила: «Я тебя как бы люблю». И однажды Жоржик сказал ей: «Я как бы этому рад». Этого Наденька ему не простила. Ей, размытой и неуверенной во всем, нужна была конкретика. Она тоже ушла.
        И вот теперь опять. Люба. Она не была «орбитой» нестабильного, но стремительного метеора по фамилии Груздев. Напротив - вокруг нее вращалось совсем другое тело как в переносном, так и в самом прямом смысле. Но так хотелось, так хотелось! Хотелось, чтобы «орбита» все-таки была. Но… Это вездесущее «но»… Это совсем ненужное «но»…
        Но Любочка принадлежала другому мужчине.

«Это все лирика», - думал Груздев, уверенный, что она-то о нем не вспоминает.
        И тут, как в известном стихотворении детского поэта, у него зазвонил телефон.
        - Кто говорит? - торопливо поинтересовался стремительный Груздев, соображая, кто в перспективе может стать следующей жизненной орбитой.
        - Люба, - просто ответили в телефонной трубке, и Груздев озяб. В прямом смысле этого слова. Он почувствовал, что его знобит, и подумал: «Психосоматика. Заболеваю. Видимо, я еще не готов…»
        Но Любочка так не считала. У нее и вообще, и в частности было на все свое мнение.
        - Ты мне сегодня нужен, - просто сказала она.
        - А муж? - попытался отвертеться от неизбежной встречи психотерапевт Груздев.
        - А муж объелся груш, - ответила Любочка, намекая на то, что муж в командировке.
        Жоржик понял, что в данном случае серьезные отношения ему не угрожают. Муж - категория постоянная. Любочка назначила встречу вечером, а он почему-то согласился. Из-за этого свидания Георгий Сильвестрович-то волновался весь день, именно из-за Любочки строил планы на вечер и тут же придумывал тысячу причин для того, чтобы планы эти сорвались.
        Груздев всю свою жизнь делал то, что было, во-первых, правильно, а во-вторых, нужно. Сегодня он впервые сделал то, что было неправильным и ненужным, - согласился на свидание с замужней женщиной.
        Именно из-за этой встречи он так нервничал целый день, стараясь скорее принять пациентов и уйти с работы. Именно из-за этой назначенной настырной Любочкой на вечер встречи ему не хотелось покидать безопасный кабинет. Однако желание победило разум, и Жоржик ушел с работы на два часа раньше.
        До назначенного времени оставалось совсем немного. Груздеву хотелось сбежать, он чувствовал себя метеором, летящим к небесному телу, которое окутано атмосферой и просто изобилует жизнью. Но в атмосфере метеоры сгорают, и жизнь идет дальше без них. Хотя… горят ярко…
        Груздев вспомнил недавнюю встречу с Любочкой. Он не видел ее лет сто, и вдруг - она. Стояла на остановке, залитая весенним солнцем, и улыбалась. Улыбалась ему, обещая что-то недоступное, всегда ускользающее. На Любочке сияло магазинной новизной красное пальтишко, на голове красовалась красная шляпка, а на ногах, как влитые, были надеты мягкие даже на вид красные сапожки. Сумочка в руках почему-то черная, но она только дополняла ансамбль.
        - Любочка! Вы хорошо выглядите во всем красном! Хотя красный с черным не самое удачное сочетание цветов, вызывает ощущение опасности, - сказал Груздев и подумал:
«Явно выраженный истероид».
        - Спасибо, Жоржик, ты очень любезен, - ответила Любочка и подумала: «Явно выраженный психолог».
        Дальше последовал формальный разговор ни о чем.
        И вот спустя полгода после этого ничего не значащего разговора приглашение в гости.
        Два часа Жоржик ходил вокруг да около, размышляя о том, что бы это значило. Для него большая проблема решиться на такой, как он считал, легкомысленный шаг. Завалиться в гости к явно замужней женщине. Но… эту женщину он явно хотел. Хотел давно и безнадежно. Стемнело, и он должен был уже как час находиться в гостях.
        - Эх, Люба, Любочка, Любовь… - пробормотал Груздев и, решившись, прошмыгнул в подъезд вслед за жильцом, отщелкавшим на законном основании цифры кода.
        Груздев вызвал лифт. Загудел мотор, потом что-то щелкнуло - и свет погас. Георгий Сильвестрович сказал спасибо за то, что Любочка живет всего лишь на втором этаже. А ведь могла бы обосноваться и в квартире на девятом. Что ж, во всем должно быть чувство меры.
        В подъезде почему-то не было окон, и потенциальный герой-любовник, споткнувшись пару раз, чертыхнулся. Подсветив сотовым телефоном, он посмотрел на номер квартиры и, убедившись, что в потемках ничего не перепутал, надавил пуговку звонка. Ответа не последовало. «Видно, Любочка не дождалась и ушла», - подумалось ему. Груздев отпустил звонок и решил уйти, но, передумав, постучал в дверь кулаком.
        Тяжелая металлическая дверь с легким скрипом отошла в сторону. Ожидающий приятного времяпрепровождения, изобилующего эмоциями, Груздев немного напрягся. Оказалось, напрягался не зря. Из открывшейся двери вылетело что-то странное и страшное, в белой простыне и со свечой в руках. Огонек свечи трепетал, теряясь в пустых глазницах, темневших черными дырами на мертвенно-бледной роже. Мозг на автоматическом режиме фиксировал увиденное, а рука, тоже на автомате, выбросила вперед кулак - и приведение упало, сваленное мощным ударом доктора Груздева.
        И тут дали свет. Жоржик обомлел: перед ним, выронив свечу, лежала выключенная из жизни его «одной левой» Любочка. То, что он принял за пустые глазницы черепа, на самом деле было двумя кружками огурца, приложенными к щекам, обильно намазанным чем-то белым. Как выяснилось позже, это была сметана.
        Дальше Груздев поднимал с пола и приводил в сознание хозяйку квартиры. Белая простыня была действительно белой простыней, но все остальное оказалось вполне нормальным женским лицом, без какого-либо намека на ненормальность или потусторонность.
        Георгий Сильвестрович ожидал долгих упреков, обид и высказываний на тему:
«Груздев, ты - сволочь!», но Любочка не умела долго обижаться. Она просто всхлипнула, потрогав пальчиками опухший глаз, и сказала:
        - Ты опоздал. Я думала, что ты уже не придешь. Даже не знаю, рада ли я тебя видеть.
        Жоржик, обнадеженный даже этой неуверенной фразой, прошел в квартиру. Собственно, он даже не винил себя: кто угодно на его месте наделал бы глупостей. Его можно было понять: настроился на легкое порно с элементами мелодрамы, а из-за двери вылетает что-то, достойное главной роли в фильме ужасов.
        Спустя некоторое время Любочка, приложив к опухшему глазу поварешку, весело болтала о чем-то совершенно незначительном. Жоржик улыбнулся, отметив, что в ее исполнении это «незначительное» казалось очень и очень важным. И стремительный метеор Груздев снова задумался о возможности обрести «орбиту». Мысль на законном основании вращаться вокруг этого «небесного тела» казалась очень привлекательной.
        - Ты представляешь, - щебетала Любочка, - мой колобок сегодня прикатился домой, схватил сумку с документами и вещами и говорит, что мы очень скоро разбогатеем. Говорит, что не будем знать, куда деть деньги.
        Любочке очень нравилось быть богатой, нравилось даже просто думать о том, что она богата. По этой самой причине женщина когда-то дала Жоржику от ворот поворот и вышла замуж за перспективного - она так сказала - осла.
        - Ах, Жорочка, ты напоминаешь мне солдата, который играет с саблей генерала, - жеманничая, проговорила тогда Любочка, а Груздев спросил:
        - Зато я умею обращаться с генеральской саблей. А вот зачем эта сабля ослу?
        - Осел этот, Жоржик, - тут Любочка пренебрежительно улыбнулась, - в состоянии купить саблю генерала.
        - И повесить ее на стену, - не сдавался Георгий Сильвестрович.
        - Да, - мило парировала Любочка, - но на какую стену! В элитном доме и с евроремонтом.
        Груздеву крыть было нечем, он мог похвастаться только зарплатой бюджетника и однокомнатной квартирой в хрущёвке.
        И вот теперь он слушал, как Любочка рассказывает об этом самом «осле». Рассказывает в пренебрежительном тоне как о чем-то незначительном, о чем-то мелком, но временами забавном. Таким тоном обычно говорят о домашних питомцах.
«Что ж, кому что нравится», - подумал агент Груздь: одни любят кошечек и собачек, кто-то заводит ежика, а кто-то, как Любочка, осла.
        - Я ему говорю, чтобы не переживал, истратим. На худой конец, говорю, откроем фирму «Рога и копыта». Не подумала сразу, что он ничего, кроме «Серой шейки», не читал. Он же о рогах знает только то, что они у козлов растут и прочих рогоносцев. Ой, он так обиделся, так обиделся!.. Говорит, что у меня совести нет. Мало того, что я намекаю на его простонародное происхождение, я еще, оказывается, не скрываю своих измен. Я сначала не поняла, что его так задело. Потом выяснилось, что он, оказывается, выражение «на худой конец» принял на свой счет. Представляешь, Жорочка, этот осел подумал, что я на размер его члена намекаю. Ну успокаивать дурака было некогда, так и умчался в командировку - обиженный.
        Груздев улыбнулся. Ему нравилось слушать этот совершенно не связанный логикой набор слов. Обычно он не вслушивался в ее болтовню, но вот «саблю генерала» запомнил. Засела «сабля генерала» у Георгия Сильвестровича в сердце и не давала покоя.
        - Не надоело висеть на стене, - поинтересовался он с едкой ухмылкой, - а, сабля генерала?
        Любочка оказывается тоже не забыла того давнего разговора. Она на минуту вдруг стала другой, серьезной и мудрой. Посмотрев на Жоржика долгим тоскливым взглядом, женщина тихо сказала:
        - Генералы свои сабли не продают, они ими гордятся и берегут. Сабля - она ведь подруга боевая на всю жизнь, - и, горестно вздохнув, добавила: - А солдаты обрезаются по неловкости, опыта у них для серьезного оружия маловато, вот и продают, продают, - она всхлипнула, - а ослы покупают, покупают…
        Потом вдруг снова улыбнулась, легко и лучезарно.
        - Ой, пойду соберу чего-нибудь покушать, - и Любочка, сунув в руки Груздеву альбом с фотографиями, упорхнула на кухню.
        Георгий уселся в глубокое и широкое - под чужой зад - кресло и, вытянув длинные ноги, принялся лениво перелистывать страницы. Когда до него дошло, что он смотрит на свои школьные фотографии, Груздев очень удивился. Вот первый класс, вот пятый, а вот выпускной. Он напрягся, не угадав, кто же из его одноклассников оказался Любочкиным мужем, дальше стал смотреть внимательно. И обомлел, увидев на следующем альбомном листе самодовольную физиономию полковника Репнина.
        - Слушай, я пойду, - вдруг засуетился Груздев. - Как-то неудобно, все-таки он мой начальник.
        Но у Любочки был готов железный аргумент:
        - Муж в командировке!
        Груздев остался, хотя прежняя легкость ушла.
        Любочка, заметив перемену настроения Жоржика, сдернула с себя простыню… Георгий Сильвестрович замер, пожирая глазами ее тело. Оказывается, он соскучился по Любочке куда сильнее, чем думал! Захотелось обнять любовницу, прижаться к ее губам и раствориться в поцелуе, почувствовать кожей все изгибы и выпуклости ее прекрасного тела. Подумалось, что эту женщину Господь создал для него. Георгий Сильвестрович начал торопливо раздеваться: свитер полетел на пол, за ним рубашка, брюки, трусы. Груздев только рядом с Любочкой забывал об аккуратности, с любой другой женщиной одежда была бы повешена на вешалку или на спинку кровати.
        Жоржик притянул любовницу и поцеловал, ладони скользнули по пышной груди, и уже хотел увлечь предмет своей страсти на кровать, как в дверь постучали.
        Он не удивился…
        Он ждал этого стука…
        Он был на сто процентов уверен, что это непременно случится…
        Стук-стук, стук-стук!..
        Дальше ситуация развивалась согласно канонам доброго русского анекдота.
        - Муж приехал! - «Сабля генерала» сгребла одежду героя-любовника в охапку, оперативно забросив под кровать. Потом очень быстро вытолкала оцепеневшего Жоржика на балкон. - Спрячься, - прошептала она, сделав круглые страшные глаза.

«Легко ей говорить», - подумал Жоржик. Где уж спрятаться двухметровому верзиле на малюсеньком, полметра шириной, балкончике, прилепленном к стене исключительно из соображений эстетики? Но он был не только доктором Груздевым, он был еще и агентом по кличке Груздь, а агент Груздь молниеносно решал проблемы и мгновенно находил выход из самых безнадежных положений.
        Дальше ситуация развивалась согласно другому старому доброму анекдоту: голый Жоржик перемахнул через невысокий бордюрчик. Он повис на перилах, до полусмерти перепугав кота, сидевшего на форточке этажом ниже. Однако кот быстро справился с испугом, увидев, что перед ним маячит что-то лохматое, отдаленно напоминающее его любимую игрушечную мышку. Котяра подобрался, но тут, вспомнив, что у него в миске недавно лежала сарделька, растерялся, не в силах определить, что же такое болтается перед форточкой. Состояние растерянности быстро прошло, котик решил - что бы это ни было, а упускать добычу он не собирается:
        Угрожающе заскрипела балконная дверь…
        Георгий Сильвестрович разжал пальцы…
        Кот прыгнул и… промазав, вцепился Груздеву в волосы на груди.
        Оторвав от себя возмущенно орущего кота, герой-любовник прикрылся им, используя несчастное животное вместо набедренной повязки. Мурзик такого глумления над чувством собственного кошачьего достоинства не потерпел. Он заорал благим матом, выдирая лапы из крепких рук похитителя.
        - Ой, ограбили!!! - огласил улицу истошный старушечий визг. - Котика, котика украли!!! - неслось из окна на первом этаже.
        Жоржик, вспомнив, как недавно радовался тому, что Любочка живет на втором этаже, отпустил возмущенного любителя мышей и сарделек на волю. Котяра, оскорбленно мяуча, стрелой понесся к родному окошку, а психотерапевт, прикрыв ладонями мужское достоинство, сиганул к стоявшему неподалеку такси. И только заскочив в машину, захлопнув за собой дверцу, Жоржик перевел дыхание. Но - не надолго.
        Антология русского анекдота продолжалась…
        - Мужик, - обратились к нему. Голос был очень озабоченным и напряженным. Груздев, повернув голову влево, наткнулся на подозрительный взгляд таксиста. - Мне не хочется вспоминать пошлые анекдоты, - сказал таксист.
        Жоржик понял, что напряжение в машине становится удароопасным: мозолистая рука шофера медленно тянулась к монтировке.
        - Анекдоты берутся из жизни, - психотерапевт Груздев сделал попытку наладить с таксистом контакт.
        - Мне пофигу, откуда берутся анекдоты, мне интересно, откуда ты будешь брать деньги?
        Груздев задумался. Доктор Груздев задумался, агент Груздь тоже. Ни тот, ни другой выхода не видели, и уже обе ипостаси барнаульского Казановы готовы были поднять руки, признав поражение, но Жоржик вовремя вспомнил, что на нем нет штанов… Положение спас, сам того не подозревая, таксист.
        - Мужик, если у тебя в носках не спрятана сотка, вылезай, - сказал он.
        Груздев рассмеялся. У него была, как он это только сейчас понял, очень хорошая привычка - делать заначку. И Георгий Сильвестрович с большим облегчением вытащил из носка сложенную вчетверо тысячную купюру.
        - Куда едем? - поинтересовался таксист, и тут герой-любовник озяб. Озяб как в прямом, так и в переносном смысле: одежда осталась под кроватью у Любочки, и ключи от квартиры лежали в кармане брюк.
        - На Крупскую, - сказал агент Груздь, моментально решив проблему. В кабинете были, во-первых, комплект одежды, состоящий из старых джинсов и рубашки, а во-вторых, телефон. В-третьих, он только теперь оценил рвение ретивых подчиненных полковника Репнина, чтоб ему провалиться, проделавших огромную дыру в стене, и только сейчас он понял, как ему повезло. Повезло потому, что поэты вечера предпочитают коротать в библиотеке в компании с протекающим потолком.
        Водитель нажал на газ, рев мотора разрезал тишину спального квартала. Машина сорвалась с места, и вышедшая на балкон Любочка зря крикнула вслед:
        - Куда ты? Это не муж был, не муж… Это соседка… за солью…
        Она заплакала.
        Груздев в этот момент о Любочке не думал. Такси, выехав со двора на проезжую часть, остановилось у светофора. Георгий Сильвестрович увидел элегантно одетого мужчину, который показался ему смутно знакомым. Чекист в душе Жоржика моментально встал в стойку.
        - Давай за тем типом, - сказал он таксисту, протягивая тысячную купюру, - сдачи не надо.
        - Гоп-стоп намечается? - заржал таксист, сразу повеселев. - А может, тебя до секонд хенда подбросить?
        Жоржик ничего не ответил. Он не сводил взгляда с импозантного человека, недоумевая, как в этом франте умудрился узнать Благолешу?
        Агент Блаженный шел походкой уверенного человека, по сторонам, как он это делал, будучи в «образе», не оглядывался, был чист и модно одет. Он явно торопился куда-то, и Жоржик с удивлением отметил, что движется Благолеша в сторону улицы имени Надежды Константиновны Крупской.
        Свернув к дому номер восемьдесят шесть, мужчина остановился возле трансформаторной будки и, нервно оглянувшись, влез в отверстие в асфальте под выходящими на поверхность трубами теплотрассы. Через пятнадцать минут оттуда вылез привычный агент Блаженный - в тряпках, подобранных на помойке, грязный, с зашарканным пластиковым пакетом для пустой посуды в руках. Затравленно озираясь, сгорбившись, волоча ноги, Благолеша поплелся по улице, заглядывая в каждую урну. Потом он пошел к автомобилю, из которого кто-то выгружал багаж, нагнулся и поднял инструменты. Владелец автомобиля чиркнул зажигалкой. Груздев удивленно поднял брови - он узнал полковника Репнина. Закрыв багажник, Репнин засеменил к дому.
        Подвал на Крупской закрывали редко, и Груздев видел, как в гостеприимно распахнутые двери юркнули его коллеги по невидимому фронту. Он уже хотел выскочить из машины, но тут заметил Грету Сайбель. Прячась за тополиным стволом, она смотрела в сторону подвала. Потом, позвонив кому-то, агент Блондинка выкурила сигарету, постояла, еще раз достала из сумочки телефон, повторила попытку. Наконец Грета медленно пошла по улице, судя по направлению - к ближайшему супермаркету.
        Когда она скрылась из вида, Георгий Сильвестрович выскочил из такси и быстро перебежал дорогу. Таксист торопился поделиться историей с друзьями и поэтому не видел, как странный пассажир нырнул в дыру у выходящих на поверхность труб.
        В конуре была лампочка, что порадовало агента. Бомжи, оказывается, провели свет. Однако удивляться этому Груздев не стал, просто отметил, что если бы, влезая сюда, нечаянно не задел рукой выключатель, было бы проблематично провести осмотр. Внутри относительно чисто, на трубах устроена вполне приличная постель, засаленная и драная. Рядом на коробке из-под сигарет сохли остатки ужина. Обследовав помещение, Груздев не нашел ничего подозрительного. Но куда-то Благолеша спрятал свой дорогой костюм? Георгий Сильвестрович задумался. Он брезгливо посмотрел на постель и осторожно, двумя пальцами стащил с тюфяка ворох тряпья, заменявшего одеяло. На матрасе, выполняя роль простыни лежало еще несколько разорванных картонных коробок. Скинув их на пол, агент Груздь улыбнулся, подумав: «Благолеша, видно, расслабился, если так плохо заметает следы». Матрас лежал неровно, проваливаясь между труб так, что был виден крепкий веревочный узел. Потянув, доктор Груздев остался доволен «уловом». К обратному концу опущенной между стенкой и трубой веревки были привязаны чехол с одеждой и дипломат. Дипломат Жоржик открыл
сразу и даже присвистнул от удивления: «Так вот кто у нас подпольный миллионер!» Чувствуя в этот момент себя родственником Остапа Бендера, Жоржик пересчитал камни - двадцать одна штука. Он закрыл дипломат и прежде, чем опустить все на место, вывернул карманы дорогого костюма, выудив на свет заграничный паспорт, несколько кредитных карточек и сберегательную книжку. Сумма в несколько миллионов объясняла столь желанный Олегу Благолеше образ бомжа.
        Первым желанием Груздева было взять что-то из вещей и сдать их майору Репнину, но он вовремя вспомнил, что в романе Ильфа и Петрова подпольный миллионер Корейко впадал в транс, любуясь накопленным богатством в общественном туалете. Благолеша наверняка имеет еще несколько таких вот «квартирок», забитых драгоценными камнями. Жоржик быстро опустил «заначку», достойную того же Корейко, на место и навел порядок в каморке. Осторожно выглянул из отверстия - из дома вышла уборщица, направляясь к мусорным бакам. Ведро было тяжелым, старушка несколько раз останавливалась отдыхать. Когда же она наконец-то выбросила мусор, агент Груздь заинтересовался еще больше: раздался такой грохот, будто бабка высыпала в пустой бак ведро камней. Больше медлить Жоржик не стал. Ужом просочившись меж бетонных плит, агент Груздь вылез на свет и побежал за бабой Нюсей.
        - Баба Нюся! - закричал он, удивляясь тому, что в столь поздний час старушка на работе. Потом подумал, что старая женщина может испугаться, увидев голого мужика. Однако баба Нюся оказалась не робкого десятка.
        - Ой, дятел Вуди, как есть голый! - воскликнула она, всплеснув руками. - Грабют, как есть грабют. Пошли, милок, я тебе хоть халатик дам, срам-та прикрыть.
        И она поспешила вернуться в здание. Груздев прошмыгнул следом. Баба Нюся сразу прошла к шкафу, достала стареньким халатик из синей саржи и, протянув его Жоржику, сказала:
        - На вот тебе. Ты обверни вокруг тазу-то, а то не влезешь, больно здоров.
        - Спасибо, вы просто спасли меня. - Георгий Сильвестрович быстро обмотал халатиком бедра и спросил: - А что за мусор вы сегодня выбрасывали?
        - Да спасу нет, шутют, шутют, а зарплату не платют. То коней древнягречаских напустют, то камней натаскают. Как забуду грибочков да водочки оставить, так камни и натаскают, а я убирай…
        - А кто камни таскает? - уточнил Груздев, чувствуя, что напал на след. Хотя его изрядно смутили намеки на «коней древнягречаских», он все же надеялся, что старушка не совсем выжила из ума.
        - Да ясно кто - домовые, два штуки. Махонькие, а вреднючаи, о-о-ох, - пожаловалась уборщица. - Вот сюды, - она махнула рукой, показывая на пол кладовки, - еду и ставлю. Чесночок шибко уважают, водичкой святой пробовала их поить - пьют, шибко нравится, но водочка все одно больше. А кто тут есчо жить будет? Вот поеты сами пьющаи, и домовые у них алкаши, как есть алкаши. Тьфу! А зарплату не платют.
        Поставив бабке диагноз «старческий маразм», Груздев поблагодарил уборщицу и понесся к лестнице, но вдруг споткнулся. Он замер, не веря своим ушам: за спиной послышался разговор! Старушка продолжала ворчать, но теперь бабе Нюсе кто-то отвечал сиплым голосом заядлого курильщика. Агент Груздь оглянулся и успел заметить небольшого, сантиметров тридцать, человечка. Человечек держал в маленьких ручках головку чеснока и самым натуральным образом торговался с бабкой.
        - Да ить старая я, на саду работать, а зарплату не платют, - ругалась баба Нюся.
        Заметив, что при разговоре присутствует свидетель, домовой зло зыркнул в сторону Груздева и скрылся в шкафу.
        По лестнице Груздев поднимался очень медленно, в голове не было ни одной светлой мысли. Единственным объяснением происходящего было только то, что домовой настоящий и действительно таскает в шкаф уборщицы алмазы, рубины, изумруды, сапфиры и опалы. И бог еще знает что. Старуха неграмотна, давно выжила из ума, и она просто выбрасывает камни в мусорные баки, откуда их благополучно изымает Благолеша. Бомжевание агента Блаженного не более чем прикрытие, удобная для освоения «помойного месторождения» маска.
        Груздев едва не рассмеялся, представив, как он подаст такой вот рапорт майору Репнину. Он даже точно знал, что тот ему ответит. Он скажет, что у «психотэрапэвта глаза» шизофрения. Нет, пожалуй, «шизофрения» - слишком длинное слово, Репнин не выговорит, ему будет легче просто покрутить пальцем у виска, но он все равно будет прав. Это Жоржик понимал. Впервые Георгий Сильвестрович готов был согласиться со своим давним недругом.
        Он очнулся от невеселых дум уже около двери кабинета номер тринадцать, из-за которой доносился смех Мамонта Дальского и его друзей. Жоржик не стал размышлять о том, как воспримут его «прикид» поэты, о том, сколько раз и в каких интерпретациях сегодняшняя история пойдет гулять по городу, он тоже не стал размышлять. Жоржик просто молча вошел и, кивнув хозяевам кабинета, отодвинул от стены шкаф.
        - Совсем народ охренел, - возмутился Дантес, а Дальский, отодвигавший все шкафы от стен несколькими часами ранее, подмигнул друзьям.
        - Смотрите, дальше совсем интересно будет! Я сегодня тут перестановочку сделал, - он рассмеялся, вспомнив, с каким трудом далась ему эта «перестановочка».
        Груздев, решая для себя, вписываются ли в его мировоззренческую позицию домовые или не вписываются, ничего не видел. Его монументальная реальность трещала по швам, и агент Груздь, впервые потеряв бдительность, ринулся в сделанное для подслушивания, подглядывания и обысков отверстие. И врезался головой в шестирукую чугунную скульптуру колхозницы с веслом, мячом, серпом и молотом, установленную Дальским между зеркалом и шкафом.
        Ударившись головой, агент Груздь отлетел назад. Он рухнул на стол, с которого хоть и удивленные до крайней степени, но все же не потерявшие бдительности поэты успели убрать открытую полуторалитровую бутылку с пивом. Сознание Жоржика погасло, словно перегоревшая лампочка, там же, на столе.
        - Явление хлюста народу, - изрек Мамонт, отхлебнув пиво прямо из горлышка.
        Он встал, подошел к дыре на обоях, оторвал болтающийся кусок и, отодвинув зеркало, заглянул в кабинет Груздева.
        - Говорил же вам, что он фээсбэшник. У него на лбу бегущей строкой и большими буквами «мент» написано. Помогите болезного оттащить на диван.
        На диван долговязый агент Груздь поместился с трудом, ноги свисали со спинки.
        Устроив психотерапевта, компания вернулась к столу. Активисты ОПы: Саня Пушкин, тридцатишестилетний художник, и Эдуард Дантес, певец, композитор и лидер панк-рок-группы «Обские черти», заявились часа два назад. Зашли они, чтобы поддержать Мамонта и, ввиду намечавшегося затяжного дождя, нести вахту в библиотеке. Ведра и тазы уже стояли на своих местах, под желтыми пятнами на потолке. Во время дождя оттуда лились потоки воды, и порой приходилось выстраиваться в цепочку, передавая емкости, полные дождевой воды из рук в руки. Вода выплескивалась из окна прямо на улицу.
        Мамонт прошел к столу, налил себе пива, залпом выпил. Художник Саша Пушкин, стройный блондин с лицом, которое так и просилось на икону, пить отказался, настроение у него было отличное, душа пела, хотелось нарисовать что-то прекрасное, романтичное и нежное. Он мотнул головой, отбрасывая с лица длинную светлую челку, взял карандаш, подобрал с пола тетрадный лист. Сделал несколько штрихов, потом рука стала двигаться быстрее, мелькая над рисунком с легкостью бабочки.
        - Впечатлился ты китайскими лосинами, - хохотнул Дальский, увидев знакомое рыло демоницы из шкафа.
        О черте, вылезшем из шкафа, знали все. Анархист и комсомольцы рассказывали каждому встречному о том, что даже черти объявляют протест капитализму. По их словам, явление черта из шкафа - это первый признак грядущей революции. Виктор Веков, человек авторитетный, подтверждал случившееся, давая каждому спрашивающему очень точный и красочный портрет демоницы. Почему-то китайские лосины на него произвели неизгладимое впечатление. К вечеру выражение Дальского «сильно китайские лосины» стало крылатым.
        - Странный домик, - медленно потягивая пиво, сказал третий член теплой компании, Эдик Дантес. - Как-то ночью иду, а в коридоре на корточках сидит мужик, в фуфайке, с папироской. Блин, был трезвый как стеклышко.
        - Мужик был трезвый? - уточнил Саша.
        - Я трезвый. Спросил время, он мне ответил. Я было к лестнице, а потом думаю, стрельну сигаретку. Повернулся - коридор пуст, нет никого, а дымом воняет. Вот куда делся? В подвал провалился? И эта дама в белом пеньюаре…
        - Ну дамы тебя любят, даже призрачные, - усмехнулся Пушкин, не отрываясь от рисунка. - Только увидят нашего Эдичку, сразу до нижнего белья раздеваются!
        Дантес ухмыльнулся, тряхнул длинными, ниже лопаток, волосами, в зеленых глазах заплясали бесенята. Он достал из кармана резинку, собрал волосы в хвост и, надев шляпу, подмигнул друзьям:
        - Любовью очаровано привидение, спешит увидеться со мной ночами, - он рассмеялся и добавил: - А если серьезно, то как объяснить эти явления?
        - А никак не объясняй, принимай как данность. А если не в жилу, то полено поцелуй,
        - смеясь, посоветовал Дальский.
        Дама в белом пеньюаре была одним из постоянных призраков, которые дружно пугали случайных посетителей кабинета номер тринадцать, рискнувших остаться на ночь после шумной вечеринки по поводу чьей-нибудь вышедшей книги или с успехом проведенной выставки. «Дамой» привидение окрестил романтичный Пушкин. На самом деле призрачная женщина была дородной, при жизни наверняка страдала лишним весом, а «пеньюар», скорее, смахивал на обыкновенную ситцевую ночную рубаху с достающим до пола подолом, глухим воротом и длинными рукавами. Лицо у полупрозрачной женщины было простым, привлекательным и испуганным. Видели ее многие, однако ни приглашенный батюшка, ни знакомый с поэтами экстрасенс не могли изгнать это тихое привидение из дома. Экстрасенс оставил поэтам осиновое полено и наказал каждый раз, дабы очиститься после встречи с призраком, прикладываться к нему губами. Целовать для полного очищения рекомендовал трижды, а для усиления защитного поля три раза по три. Поэты полено не выбрасывали, отпуская шуточки по поводу полученных рекомендаций.
        - Привидится же такое, - вздохнул Саша Пушкин и, закончив набросок, сильно ткнул карандашом в кончик рыла.
        - Оу-у-у-у-у-у-у… - раздалось в кабинете потустороннее вытье. Так мог выть только большой и очень злобный зверь.
        Саша Пушкин не помнил, как вылетел из кабинета. Эдик выскочил за дверь следом за ним, а Дальский, спокойно поставив бутылку с пивом на стол, взял в руки небольшой нож, которым художник только что затачивал карандаш. Он повертел его в руках, разглядывая, потом озорно улыбнулся. Экономист достал со шкафа полено, отрезал полоску коры, заострил один краешек и, ткнув в нарисованную морду демоницы, провел линию прямо в центре пятачка, разорвав тетрадный лист. Спроси его сейчас, зачем он это сделал, Мамонт вряд ли бы ответил. Сказал бы свое фирменное: «Шутка такая веселая» - и ухмыльнулся в усы. Собственно, он и ухмылялся, слушая утробный, полный боли и бессильной злобы вой, повторившийся после его манипуляций с рисунком. Дальский пожалел, что рядом только бессознательный Груздев и оценить настолько «веселую» шутку некому.
        Он не знал, что в соседнем кабинете Грета Сайбель услышала вой демоницы. Тонкие руки агента Блондинки покрылись пупырышками, лицо так перекосила гримаса страха, что Грета, взглянув в зеркало, снова не узнала свое отражение.
        Глава 11
        И здесь, и там
        Зайдя в сестринскую, демоница раскрыла ридикюль, достала баночку с угольной пылью и подошла к зеркалу припудрить рыльце. Она впервые смотрела на себя с удовольствием, представляя, как вся индустрия красоты будет работать на нее.
        - Тишина на заброшенном кладбище… - напевала Дреплюза, обильно нанося пудру на рыло, - …там покойнички в беленьких тапочках…
        Вдруг жесткая щетина пуховки задела прыщик - в самом центре пятачка.
        - Оу-у-у-у-у-у-у-у… - взвыла демоница и, близоруко сощурившись, уткнулась рылом в зеркало, чтобы лучше рассмотреть, большой ли ущерб нанесен ее внешности. Из зеркала вдруг высунулся острый осиновый кол и вонзился в пятачок страшной медсестры. Дреплюза заорала от боли, от страха, от неожиданности. Взвыла так, что ветхие стены здания задрожали, в соседних кабинетах посыпались со столов шприцы и инструменты, в палатах опрокинулись капельницы, обрызгав медсестер и больных дорогостоящим лекарством, в процедурном кабинете упал автоклав.
        Страшная медсестра выла так, что сбежался весь медперсонал, ходячие больные в страхе попрятались по палатам, а лежачие попадали с коек. Рыло демоницы украшала длинная резаная рана.
        - Ничего, шрам останется, но вряд ли он испортит вам внешность, - «утешил» пострадавшую хирург Гундарго, забинтовав Дреплюзе пятачок свежей изоляционной лентой. - У любого другого пару сотен лет дергало бы на погоду, но, к счастью, вам это не грозит. Мужайтесь, Дреплюза, видно, вы чем-то так сильно прогневили святого Дракулу, что он перестал хранить дальнюю родственницу князя Астарота. - Гундарго встал с дивана, сочувствуя, похлопал демоницу по плечу и выплыл из сестринской комнаты.
        И только когда хирург ушел, а черная изолента уже красовалась на носу, плотно сжимая края резаной раны, Дреплюза осознала, что ее ждет. Поняла, почему Гундарго сказал, что святой Дракула отвернулся от нее. Страшную медсестру ожидало койко-место в родной больнице. Прикосновение осиновой дряни не могло пройти бесследно. Дреплюза опустилась на диван и тоненько заскулила. Так закончить свои дни ей не хотелось. Так вот - бесславно, беспросветно. Она поняла, что не будет в ее жизни ни прекрасного вампира Кирпачека, ни огромного богатства… Да самой этой жизни не будет! Ей стало тоскливо, потом страшную медсестру объял такой ужас, что она тихо заплакала.
        - Я хочу жить, жить вечно, - поскуливала Дреплюза, оплакивая свое тело, которым она впервые за длинную жизнь была довольна. Она согласилась бы стать вдвое толще. Согласилась бы и на то, чтобы морщины стали глубже и затянули всю ее морду. Она даже готова была стать немощной, дряхлой, но только бы жить, жить, жить…
        Дреплюза плакала, и в притихшей больнице всем казалось, что вместе с нею плачет весь дом - тихо и беспросветно.
        - Кто-то плачет, - прислушиваясь, произнес Саша Пушкин.
        Они с Эдиком хоть и посмеялись над своим страхом, но все же в библиотеку вернулись не сразу. Немного постояли на улице, покурили. Потом молодые люди сходили в магазин. Денег с трудом наскребли на бутылку водки и банку кильки в томатном соусе. Можно было, конечно, вернуться на Крупу и попросить Мамонта добавить, но им почему-то не хотелось возвращаться туда. Открыв бутылку, друзья сделали по глотку прямо на улице, и, не сговариваясь, оба посмотрели в сторону дома на Крупской. Потом, переглянувшись, принялись хохотать.
        - Чертов домик, - смеясь, сказал Саша, не подозревая, что попал в точку.
        - Санек, пора б привыкнуть. Мы ж там кого только не видели! - Эдик похлопал друга по плечу. - Пошли? Как-то нехорошо от Мамонта отставать. Он-то не испугался, даю гарантию, что не испугался!
        Вернувшись, парни выложили на стол выпивку и закуску. Беседуя о пустяках, они не собирались домой. Пушкин поссорился со своей «гарной дивчиной украинских кровей» и, демонстративно хлопнув дверью, решил преподать супруге урок. Дантес на Крупе отдыхал от назойливых поклонниц, карауливших его в подъезде, на остановках и на каждой лавочке небольшого дворика. Сотовый телефон он отключил и теперь отдыхал от бесконечного трезвона. Они тихо разговаривали, обсуждая презентацию книги барнаульского литератора Семена Лепоты, когда Саня снова замер и, склонив голову к плечу, слегка прищурился.
        - Говорю же, плачет кто-то.
        - Тебе кажется, - ответил Дальский. Он налил водки, поднес ко рту, резко опрокинул и, проглотив, запил пивом. Потом, благодушно посмеиваясь, сел, взял листок с портретом демоницы и осиновой палочкой сделал небольшую дырку в бумаге там, где сверху хорошо прорисованной могучей грудной клетки темнело заштрихованное черной пастой сердце.
        - Сань, а почему ты этой бесовке сердце слева нарисовал? - поинтересовался он.
        - У них там вообще все наоборот. - Пушкин пожал плечами. - Какая разница? - проворчал он, открывая консервы. Сейчас его больше интересовала еда, чем анатомия демонов.
        Страшная медсестра горько рыдала над своей загубленной жизнью, а ведь еще несколько часов назад она пришла на работу в приподнятом настроении, большое демоническое сердце переполняли мечты и надежды.
        Она пила чай и громко хохотала, слушая историю о тапочках для дракона. Потом вампиреллы посплетничали, обсуждая врачей, и, естественно, не преминули сообщить демонице новость, что доктор Кирпачек влюблен в Сервизу. От бдительных медсестер не укрылось то, как побагровело лицо начальницы. Их злорадствующие глазки заблестели, и вампиреллы заговорщически переглянулись, предвкушая интригу.
        Из сестринской Дреплюза вышла мрачнее грозовой тучи и устроила разнос ни в чем не повинным санитаркам.
        - Дуры, дуры, дуры, - тихо рычала она, как вдруг нашла идеальный способ избавиться от соперницы. - Дуры… дуры… процедуры… - пропела страшная медсестра совсем другим тоном, увидев вошедшую в процедурный кабинет Сервизу.
        - Сервиза, милочка, - закричала она, рванувшись следом, - помогите мне найти упаковку плазмы. Больному переливание надо делать.
        - Так вот же она!
        Ничего не подозревающая Сервиза открыла дверцы шкафа и потянулась к верхней полке.
        - Ни здесь, ни там; ни здесь, ни там; ни здесь, ни там, - пробормотала Дреплюза, со всей силой ненависти, на какую только была способна, толкнув красавицу в открывшийся портал.
        Девушка вылетела на ту сторону, а страшная медсестра, быстро захлопнув за ней дверцы, для надежности немного подержала. Когда же она снова открыла шкафчик, то увидела, что полочки с пузырьками и коробками лекарств вернулись на место. Потом вышла из кабинета и даже не смутилась, соврав проходившему мимо Кирпачеку, что не видела Сервизу со вчерашнего дня. Вампир нахмурился, посмотрел в сторону поста, но там стояли совсем другие девушки в серых халатах. Он направился к лестнице и не видел, как злорадно ухмыльнулась Дреплюза, глядя ему вслед. Демоница была на седьмом небе от счастья. «Уж теперь-то красавец виконт фон Гнорь будет мой», - думала она. Предавшись сладким грезам, пожилая дама не сразу услышала, как к ней кто-то обращается.
        - Вот же ваша плазма, - раздался за спиной нежный голос новенькой.
        Демоница, хрюкнув, подпрыгнула, оглянулась и, вытаращив глаза, уставилась на Сервизу. Вампирелла была бледна, в глазах плескалась растерянность.
        - Сервиза, вы тут?! - Молодой врач, услышав голос любимой, оглянулся и кинулся к ней. - Дорогая, что-то случилось? - с беспокойством в голосе спросил он, вглядываясь в бледное, растерянное лицо девушки.
        - Нет-нет, - спешно ответила вампирелла. - Просто на мгновение потеряла сознание… Наверное… Я пойду умоюсь, выпью воды… Простите…
        - Я провожу.
        Вампир взял ее под руку, но Дреплюза оттеснила врача.
        - Вас ждут в операционной. Ассистента нет. Идите, Кирпачек, я сама позабочусь о нашей милой девочке, - сказала она, увлекая вампиреллу в сестринскую комнату.
        Кирп пожал плечами, немного потоптался на месте, сердце его сжалось в предчувствии беды.
        - Фон Гнорь, тебя в операционную требуют, - услышал он голос постовой медсестры, подтвердившей слова Дреплюзы.
        Кирп поспешил в операционный блок. По пути он на миг остановился у дверей сестринской и, услышав голос Сервизы, решил, что стал слишком мнительным. Его любимая рядом, вокруг много людей - и персонала больницы, и пациентов, значит, все будет в порядке. Возникшую было мысль, что демоница чем-то испугала его Сервизу, вампир отогнал и подумал: может, в кафе пиявки несвежие были? Но и в этом случае за помощью не придется далеко бежать, здесь найдут средство облегчить боль.
        - Дорогая, тебе надо немедленно выйти на воздух, тут душно, - ворковала Дреплюза, хлопоча вокруг растерянной девушки. - Где твой плащик?
        - В шкафу, - слабым голосом ответила вампирелла.
        - Не вижу. - Демоница распахнула дверцы шифоньера. - Милочка, покажи, какой именно твой. На улице моросит, простудишься еще.
        Вампирелла, двигаясь, словно сомнамбула, подошла к шкафу и протянула дрожащую руку к вешалке со своей одеждой.
        - И здесь, и там, и здесь, и там, и здесь, и там, - прорычала страшная медсестра, снова толкнув Сервизу в шкаф.
        Хрупкая красотка влетела внутрь, и злодейка, захлопнув дверцы, навалилась на них всем телом. Немного подождав, она открыла шифоньер: Сервиза пропала, внутри легко покачивались вешалки с одеждой медсестер, будто девушка, исчезнув, превратилась в слабенький ветерок. Страшная медсестра довольно хрюкнула, закрыла шкаф и прошла к столу. Раскрыв ридикюль, она достала кружок кровяной колбасы, откусила половину и, не жуя, проглотила. На душе полегчало.
        - Я никому не позволю забрать мое счастье, - заявила она, пряча остаток колбасы в нутро бездонной сумки. - Он мой, мой, мой!!!
        - Конечно, ваш. Разве я могу позариться на чужой обед? - раздался нежный голос новенькой. - Вот моя одежда.
        Дреплюза повернулась и замерла, раскрыв пасть. Возле шифоньера стояла соперница, сжимая в руках поношенный плащ из просмоленной конопляной ткани. В голове демоницы пронеслось: «Заклинание не работает», и она будто наяву увидела, как рушится придуманный, но уже такой родной замок ее надежд. Она горестно хрюкнула:
        - Ты одевайся, одевайся… Я сейчас…
        Пулей вылетев из сестринской комнаты, страшная медсестра понеслась в туалет. Выгнав оттуда парочку молоденьких пациенток-ведьм, устроившихся на подоконнике покурить, закрыла дверь на крючок. Втиснувшись в кабинку, страдающая от неразделенной любви дама нечаянно угодила копытом в унитаз. Громко ругаясь, она вытащила ногу, со злостью захлопнула дверцу. Задыхаясь от злости, прошипела:
        - Ни здесь, ни там, ни здесь, ни там, ни здесь, ни там…
        Дверца растаяла, и демоница увидела отражение кабинки. Такая же проволочная урна, утопленный в пол унитаз, и - жуткий монстр, ничем не напоминающий человеков, к которым страшная медсестра уже попривыкла. Чудовище стояло на четырех конечностях, спиной к ней, наклонившись над урной, и выло:
        - Су-у-у-у-ки-и-и, заначку-у-у спе-о-о-рли-и-и… Не, тут она, - и вверх поднялась коричневая лапа, сжимающая бутылку с жидкостью. «Настойка боярышника» - было написано на этикетке.
        Невыносимая вонь перебила серный запах дорогих духов наблюдательницы. Дреплюза, чихнув, зажала нос. Существо, держась за стенку кабинки, выпрямилось, открутило крышку и, опрокинув бутылочку, приложилось к горлышку. Жидкость водоворотом влилась ему в глотку, ввергнув наблюдательницу в шоковое состояние. Не в силах вымолвить ни слова, она брезгливо смотрела на это, поражаясь тому, что человек может опуститься до скотского состояния, до стадии кентервильского порося. Серое лицо с мутными, водянистыми глазками, сизым носом, в кровоподтеках и ссадинах выглядывало из-под мохнатой, засаленной шапки с опущенными ушами. Ворох тряпья заменял одежду, на груди тряпки были перевязаны крест-накрест веревкой и подпоясаны цветастым джиннистанским платком. Существо несколько раз моргнуло, внимательно вглядываясь в морду демоницы.
        - Драсте, девочка, - сказало оно, забыв о том, что только что горестно скулило над урной. - Я бомж Коля. Вы ко мне надолго?
        - К тебе? - Дреплюза растерялась - впервые за всю свою долгую жизнь.
        - Ага. Слушай, красотка, а ты ничего, ты мне нравишься! Пойдешь ко мне в жены? Обычно у меня девочки такие страшненькие, а ты прямо милашка. Дай я тебя поцелую.
        - И жуткое создание протянуло руки, намереваясь обнять рогатую даму.
        Завизжав, Дреплюза повернулась и кинулась вон из кабинки. Забыв, что дверца оккупирована дурно пахнущим «кавалером», она с размаху впечаталась в стену.
        - Ну что так сразу в панику с истерикой впадаешь? - бормотало за спиной существо неопределенного рода и вида. - Да я ж не тороплю, я ж к тебе тоже привыкнуть должен. Давай посидим, выпьем, поговорим чисто за жизнь… Ну, иди сюда… Знаешь, как давно у меня бабы не было?..
        И тут страшная медсестра почувствовала, что ее ущипнули за ягодицу. Попавшая в западню пожилая женщина взвизгнула, повернулась к «ухажеру» и с размаху влепила ему пощечину. Удар когтистой лапы был столь силен, что бомж Коля отлетел к выложенной фиолетовой кафельной плиткой стене на своей стороне, ударился головой о смывной бачок и медленно стек на пол, удобно примостившись в унитазе. Стараясь не глядеть на вонючее создание, демоница склонила голову, чтобы поднять похотливого зверя на рога, если снова кинется, и быстро зашептала:
        - Низдесьнитамниздесьнитамниздесьнитам…
        Дверца туалетной кабинки вернулась на место, существо пропало, но запах остался. Дреплюза пулей выскочила из туалета, добежала до процедурного кабинета и, достав из стола склянку с водой, пропущенной через крест, сделала хороший глоток. Ее трясло от возмущения, ослабевшие ноги отказывались держать грузное тело. Дреплюза села на кушетку и еще раз отхлебнула из склянки, надеясь унять дрожь в коленях. Стало немного полегче, и, когда испуг прошел, ее затрясло от возмущения. Да что он о себе возомнил? Ее, особу княжеского рода, и щипать за задницу? Да она такого не позволяла даже на банкете в замке князя Астарота, где полно было аристократов! Да разве этот дурнопахнущий сластолюбец сравнится с прекрасным вампиром Кирпачеком фон Гнорем?
        Подумав о предмете своей любви, демоница вспомнила, что соперницу так и не удалось устранить. Спрятав склянку в недра стола, она решительно встала и вышла из процедурного кабинета. В конце коридора на табуреточке сидела Сервиза. В руках вампирелла все еще сжимала плащик, на длинных розовых ресницах повисли слезы, пухлые красивые губы подрагивали, оголяя тонкие длинные клыки. Вампирелла никак не могла понять, что же с ней случилось. И в шкафчике с лекарствами, и в шифоньере не было задних стенок. Ей примерещилось, что с той стороны находятся помещения - по меньшей мере, странные. Первый раз она увидела каморку, заставленную ведрами, вениками и тряпками, а во второй раз ее глазам открылась комната с зеркалом на стене и креслом, на котором кто-то сидел. Сбитая с толку, девушка даже не знала что и думать. Придя к выводу, что у нее просто расшалились нервы и что ночью плохо спала, вампирелла решила отпроситься с работы и, с трудом справившись с головокружением, встала. Она потихоньку пошла к ординаторской, чтобы предупредить дежурного врача, но не успела сделать и пары шагов, как сзади закричали:
        - Сервиза!
        Она остановилась, убрала с лица розовую прядь волос и вопросительно посмотрела на страшную медсестру. Та, подойдя, крепко взяла девушку за локоть.
        - Пройдем-ка со мной, милочка, у меня к тебе есть разговор.
        - Я что-то неважно себя чувствую, - слабо возразила непосредственной начальнице вампирелла. - Хочу отпроситься с работы, думаю, что дежурный врач не будет возражать. Вы скажете Кирпачеку, что я ушла?
        - Вот о Кирпачеке я и хочу поговорить, - таинственно прошептала Дреплюза. - То, что я хочу рассказать, очень важно. - Демоница, рискуя сломать тонкую руку соперницы, направилась к туалету, увлекая заинтригованную Сервизу за собой. - Это касается виконта фон Гноря, - сделав большие глаза, добавила страшная медсестра.
        - А разве он виконт? - влюбленная вампирелла побледнела еще больше. - Какой ужас…
        - страдальчески прошептала она дрожащим голосом. - Он никогда на мне не женится, ведь я из простой крестьянской семьи… Я не знала, что Кирпачек принадлежит к аристократическому семейству…
        - Ты многого не знаешь, - рогатая дама втолкнула ошарашенную медсестру в туалет. - Над родом фон Гнорей тяготеет проклятие. Сейчас… Сейчас я все расскажу… Зайдем-ка в кабинку, нельзя, чтобы нас услышали.
        Доверчивая девушка послушно вошла. Она сгорала от любопытства, смешанного с беспокойством, и едва не плакала, опасаясь потерять любимого.
        - Поклянись страшной клятвой, что никогда не произнесешь того, что я тебе скажу. Это - великая тайна. Повторяй за мной: клянусь…
        - Клянусь…
        - Никогда и никому…
        - Никогда и никому.
        - Ни здесь, ни там…
        - Ни здесь, ни там.
        - Ни здесь, ни там, - повторила демоница.
        - Ни здесь, ни там, - эхом отозвалась Сервиза.
        - Ни здесь, ни там… Ну, говори же!
        - Ни здесь, ни там, - в третий раз произнесла девушка, вопросительно глядя на страшную медсестру.
        - Смотри! - прорычала та, крепко сжав плечики юной возлюбленной Кирпачека фон Гноря. - Вот что за тайна!!!
        И она толкнула соперницу в открывшийся портал. Сервиза вылетела на ту сторону, ударилась головой о стену и упала рядом с бомжом Колей на бетонный пол, потеряв сознание. А злодейка, не в силах скрыть радость, раскатисто засмеялась:
        - И как я сразу не додумалась, что пройти на ту сторону может только тот, кто сам произнесет заклинание!
        Портал закрылся, но демоница успела в последнее мгновение увидеть открывшуюся дверь и уже примелькавшуюся за последние дни блондинку в стильном бежевом костюмчике.
        Грета Сайбель, справившись со страхом, недолго сидела перед зеркалом. То, что Захар ей изменяет, она подозревала. Даже больше - удивилась бы, если б это было не так. Грета не собиралась за Зюзю замуж и сама не вела монашеский образ жизни, но сегодня женщина, ответившая вместо любовника на ее звонок, просто взбесила блондинку. Скажи она, что сердце охватила ревность, - погрешила б против истины. Грета быстро разобралась в своих чувствах и была неприятно поражена тем, что обнаружила. Она вдруг поняла, что возмутилась примерно так, как возмущалась бы, узнав, что купленная на ее деньги стиральная машина самовольно решила выстирать соседское белье.
        - Да уж, стиральная машина в мужья ну никак, - пробормотала Грета Сайбель.
        Допив шампанское, она быстро накинула пиджак и вышла в коридор. Из соседней двери доносились громкие голоса, но агенту Блондинке было наплевать на то, о чем говорят поэты-писатели.
        - В конце концов Репнин сам сегодня дежурит на Крупе, - усмехнулась внештатница. - Устанет в потемках рыть землю, пусть идет сюда: под поэтов копать будет.
        Девушка поправила на плече сумку, подсветила себе телефоном. Осторожно спустилась по лестнице, зашла в туалет и включила свет. Громкий вскрик резанул уши. Из туалетной кабинки выскочила зареванная девчонка лет двадцати. Следом выполз бомж, что-то нечленораздельно мыча. Грета, вздохнув, подумала, что даже такие вот пародии на мужчину нынче котируются, и, судя по возрасту девицы, вполне неплохо. Но перепачканная тушью замарашка продолжала тихонько скулить.
        - Чего кричишь? Я вроде не страшнее твоего дружка, - блондинка кивнула на бомжа, который безуспешно пытался сесть, для надежности цепляясь грязными руками за батарею.
        - Дружка? - повернув перепачканное косметикой лицо в другую сторону, та снова взвизгнула и шарахнулась от прикорнувшего у стены бомжа.
        - Я в твои годы в такое время дома сидела. Симпатичная деваха, но до такого вот опускаться? Ты что, нормального человека себе не могла найти?
        - Человека?
        - Понятно. С головой проблемы по жизни или ширнулась?
        - Мне в больницу надо, там у меня Кирпачек, - пролепетала девчонка, не сводя с Греты испуганного взгляда. Она протиснулась мимо нее и выскочила в коридор.
        - В больницу точно надо, - со вздохом сказала вдогонку Грета. - С головой стоит обратиться.
        Блондинка подошла к раковине, открыла холодную воду и, намочив ладони, прижала их к горячему лбу. Хотела повесить сумку на крючок, но, взглянув на копошащегося у батареи бомжа, засомневалась. Бомж напрягал, но куда деваться, если приспичило? И Грета прошла в кабинку, плотно закрыв за собой дверь.
        Бомж Коля наконец сел. Хмель разом выветрился, пользуясь редкой минутой трезвости, в голову полезли мысли о жизни. Стало тоскливо, и он достал из складок тряпья почти полный бутылек настойки боярышника. Посмотрел на него, встряхнул и вдруг понял, что пить не хочется. Впервые за долгое время спиртное вдруг стало ненужным, и он порылся в памяти, вспоминая, чем же вызвано это состояние. Перед глазами всплыла картинка: чьи-то необъятные бедра, обтянутые черными лосинами, и его руки на этих бедрах. «Вроде бы женщина была ничего себе», - подумал бомж Коля. Прислушавшись к шуму воды, он решил, что вопреки правилу, сегодня он предлагал познакомиться не бомжихе, а вполне приличной женщине.
        - Где моя царевна Будур? - спросил он, надеясь, что это случилось недавно и так понравившаяся ему дамочка еще находится в туалетной кабинке. Он хотел предложить продолжить знакомство, но, вспомнив, что незнакомка обладает очень тяжелой рукой и голова звенит именно после ее удара, прикусил язык. Но было поздно - его услышали.
        - В будуаре, - сказали из-за двери приятным женским голосом.
        Дверца отворилась, бомж трезвым взглядом посмотрел на Грету и вздохнул:
        - Обломался, фиг мне, а не подруга.
        - Почему?
        - Я кто, а ты вон кто!
        Грета Сайбель, посмотрев внимательнее на бродягу, обратила внимание на правильные черты лица, на то, что в карих глазах бездомного светится ум. «А ведь если его отмыть, одеть, то ничего мужик будет», - подумала она. Идти домой и коротать вечер в отлично обставленной, но все равно пустой квартире, сидеть в одиночестве и пялиться в зеркало или в телевизор не хотелось. Бомж встал, расправил плечи. Четко прорисованные бровки девушки взлетели вверх - она с одобрением отметила, что осанка у этого «отброса общества» такая, что генерал позавидует. Грета вспомнила, как советовала демонице из зеркала схватить первого встречного и сделать из него хорошего мужа, усмехнулась. А почему бы самой не последовать своему совету? И она, улыбнувшись, решила рискнуть.
        - Ну так в чем дело, давай познакомимся, - предложила Грета, стрельнув исподлобья глазками.
        Он тоже улыбнулся в ответ: открытая, добрая улыбка сразу сделала нового знакомого красавцем. У Греты перехватило дыхание, она замерла, не в силах отвести восхищенного взгляда от ямочек на щеках и ровных белых зубов.
        - Расскажи о себе, - попросил бомж.
        - Спрашивай.
        - Ты работаешь на китайскую разведку?
        - Обижаете, милорд, я патриотка!
        Бомж Коля расхохотался, запрокинув назад голову.
        - А ты мне нравишься, милашка.
        - Не могу сказать тебе того же, пока не снимешь эту рвань и не отмоешься. Рассмотрю получше, тогда ясно будет.
        Коля моргнул и стал развязывать черно-белый платок с восточным узором, заменяющий ремень.
        - Стоп-стоп, не здесь же… - осадила его «милашка».
        Грета позвонила знакомому таксисту, и скоро бомж Коля лежал в ванной и убеждал себя, что он не плачет, что это мыло попало в глаза. Он посмотрел на полочки, наткнулся взглядом на вычурный пузырек с туалетной водой и вздохнул. Именно сейчас ему просто необходимо было выпить, но он почему-то не стал этого делать.
        Когда-то бомжа звали Николаем Сергеевичем, но чаще к нему обращались «товарищ полковник», так что Грета не ошиблась: у забулдыги действительно была военная выправка. Закончив престижное Качинское военно-воздушное училище и получив диплом с отличием, Николай Сергеевич Кузеванов мотался по разным гарнизонам необъятной страны - еще не развалившегося союза свободных и счастливых республик. В начале восьмидесятых его полк направили в Афганистан. Тогда еще майор Кузеванов не представлял своей жизни вне армии, он всегда думал, что его предназначение - быть солдатом. Но жизнь не предупредила бравого полковника, что солдатов в ней достаточно и кому-то придется попасть под сокращение. Армейская служба кончилась, а на гражданке бывший полковник оказался не востребован. Как многие в послеперестроечное время, Николай Сергеевич нырнул в мутные воды бизнеса и едва не утоп. Долги, кредиторы, сделавшая ручкой жена, обидевшиеся дети - и сам полковник, спившийся, потерявший интерес к жизни и веру в людей. Он так сросся со своим тряпьем, что давно уже не вспоминал, кем был когда-то. Сейчас же, сидя в ванной, бомж
Коля с тоской смотрел на себя в зеркало.
        - Да, ничего не скажешь, ну настоящий полковник, - хмыкнул Кузеванов и протянул руку к пузырьку с туалетной водой. Понюхал, одобряя предусмотрительность новой знакомой. Прежде чем привезти его домой, она настояла на покупке бритвенного станка и прочих туалетных принадлежностей, так необходимых, по ее мнению, мужчине. Он выдавил на ладонь немного пены для бритья и с удовольствием размазал по подбородку. И только когда половина лица стала гладкой, мужчина подумал, что эта красивая женщина невероятно доверчива: привела в свой дом бомжа и даже не подумала, что ограбление в этом случае - самое меньшее, что с ней может случиться.
        А она там, на кухне, хлопочет, на стол собирает…
        У Коли засосало под ложечкой, на глаза навернулись слезы. Он часто заморгал, прошептал, что это просто вода стекает с мокрого лба, и неожиданно для самого себя впервые за долгие годы заплакал. Он утирал слезы мыльной рукой, глубоко вдыхал, но не мог остановиться. В дверь легонько постучали. «Ты случайно не подводником служил?» - смеясь, поинтересовалась Грета. Бывший полковник вдруг успокоился, чувствуя, что вместе со слезами прошла злость, а пенная вода смыла с него не только многолетнюю грязь, но и бесконечную, долгую обиду. Николай Сергеевич Кузеванов поклялся себе, что будет оберегать Грету от всех неприятностей и никогда не подпустит беду к дверям этого дома.
        Из ванной комнаты бомж Коля вышел совсем другим человеком.
        Грета Сайбель, посмотрев на отмытого Колю, усмехнулась:
        - Вот и не верь после этого в сказки… - пробормотала она. - Ну, садись за стол…
        Николай Сергеевич, потуже затянув пояс махрового халата, едва ли не строевым шагом прошел к столу, сел на мягкий стульчик и, взяв в руки вилку и нож, вопросительно посмотрел на хозяйку. Девушка взглянула на часы - стрелки замерли на половине двенадцатого. Она уперлась ладонями в стеклянную столешницу и, многообещающе глядя на гостя, промурлыкала:
        - И нечего на меня так смотреть! Если ты, гребаный золушка, в двенадцать часов превратишься в тыкву, я тебя, скотину, из-под земли достану!
        Дантес взглянул на часы, стрелки приближались к двенадцати. Гроза со штормовыми порывами ветра, запланированная Гидрометцентром на сегодняшнюю ночь, не состоялась. Не было даже дождя, о котором дикторы прожужжали радиослушателям все уши.
        - Опять синоптики прикололись, - заметил он.
        - Я все время говорю, что им надо платить с выработки, - поддержал Эдика Дальский.
        - Сколько прогнозов сбылось, столько премии и начислять. А мне никто не верит, - он встал, открыл форточку, подставив лицо свежему ночному ветерку.
        Певец и композитор Дантес улыбнулся, но тут же нахмурился.
        - Тихо… - Он прислушался и сказал: - Странно, теперь и мне кажется, будто кто-то плачет.
        - Дом плачет, - ответил ему Мамонт, вздыхая. - Разваливается и плачет от этого.
        - Звуки на удивление реальны. - Эдик встал. - Пойду посмотрю.
        - Дама в белом пеньюаре рыдает, - улыбнулся Саня, - тебя увидеть хочет. А ты, мерзавец, влюбленное привидение игнорируешь.
        - Эдик, садись, тебе что, делать больше нечего? У нас тут на всех барабашек, что по дому шляются, точно не хватит. - Мамонт поднял бутылку, посмотрел на свет, сколько осталось водки, и хмыкнул: - Пусть привидения развлекаются, как считают нужным. - Он разлил остатки по стаканам. - Тусовку покойнички неприкаянные устроили, шалят духи предков. Ну, за них и выпьем!
        Дантес взял стакан, выпил и, пожав плечами, опустился обратно на стул. Если бы в любом другом месте мужчины услышали звуки, похожие на приглушенные рыдания, они бы просто вышли и посмотрели, что же такое случилось. Но здесь всегда что-то стучало, гремело, ухало и охало, и обитатели дома номер восемьдесят шесть по улице Крупской давно привыкли к постоянному вторжению потустороннего в реальный мир. Часто ночуя в этом странном доме, были морально готовы к любым аномальным явлениям, и не только к звукам. Творцы, периодически пережидающие трудные времена в библиотеке и мастерской, давно уже не шарахались от проходящей сквозь них женщины в белом одеянии. А с мужиком, курящим самокрутку около самой большой дыры в стене, здоровались как со старым знакомым. Так как свидетели паранормальных явлений - люди творческие, а потому во время свидания с музами видавшие и не такое, то парой привидений их было не напугать. В этом доме могло случиться все что угодно…
        - А водочка-то кончилась. - Дальский перевернул бутылку, с сожалением посмотрел на скудные капли, срывающиеся с горлышка, и спросил: - Ну что, кто пойдет за
«Клинским»?
        За следующей порцией спиртного отправили Саню Пушкина, как самого молодого в компании. Вернулся он быстро, но был необычайно возбужден. Санек поставил бутылку на стол, откупорил ее и, плеснув немного водки, залпом осушил.
        - Ты что, привидение увидел? - хохотнул Дантес.
        - Ага, привидение. Сейчас приведу. Там такая девочка на лестнице сидит! Плачет, говорит, что потерялась.
        И Пушкин снова вышел. Несколько минут было слышно, как он ласково увещевал кого-то, обещая, что все будет в порядке, потом дверь открылась - и на пороге комнаты возникло… нечто, найденное художником: черные волосы незнакомки растрепаны; щеки прочерчивали черные полосы размазанной туши; губы накрашены помадой черного цвета; высокий воротник черной водолазки выглядывал из-под черной же куртки; длинная черная юбка опускалась до высоких, на мощной платформе, черных ботинок… В руках девушка держала сумку, выполненную в форме гробика, тоже черного цвета. Яркие голубые глаза этого «этюда в черных тонах» сверкали слезами, контраст цветов поражал дикой гармонией.
        - Да… - выдохнули собутыльники.
        Для того чтобы снова обрести способность говорить, потребовалась минутная пауза. Эдик Дантес сначала ущипнул себя за щеку, а потом сказал:
        - Друзья, вы как хотите, а я больше пить не буду. Мамонт, ты в очках, скажи мне, ты видишь то же самое?
        - Угук, - кивнул тот. - По черной-черной лестнице идет черный-черный человек…
        - Н-да, - только и вымолвил Эдик. - Слушай, Санек ты наш Пушкин, никогда не понимал твоего пристрастия к черному цвету. Картины пишешь черным. Черный автомобиль купил, две черные лодки завел, а теперь вот это… Так, глядишь, ты у нас скоро квадраты начнешь рисовать!
        - Я когда ее нашел, сотовым подсветил, чтобы рассмотреть, кто же это так горько плачет. И вы знаете, что мне сразу подумалось?
        - Сколько же мы выпили! - в один голос сказали творцы и рассмеялись.
        - Нет, не это, - возразил Саня, вытаскивая из шкафа карандаши и бумагу, - я подумал: как порой необходимо соблюдать умеренность. - Он посмотрел на перемазанную черной косметикой рожицу гостьи, потом взглянул на охмелевших друзей и добавил: - Во всем.
        - Пить хочу, - едва слышно произнесла девушка и попросила: - У вас кровь есть?
        - Вампирка, что ли? - поинтересовался ничем не пробиваемый Мамонт.
        - Вампирелла, - поправила его гостья. Она шмыгнула носом, оглядела помещение, подняла голову вверх и надолго застыла, рассматривая украшавшие потолок портреты знаменитых писателей, поэтов, художников и композиторов.
        - Водку будешь?
        - Нет, - пролепетала незнакомка, вздрогнув. Она схватила руками сумочку, прижав ее к груди, будто хотела получить поддержку. Потом нахмурилась, вздернула подбородок и решительно вошла в комнату. - Я не пью воду, пропущенную через крест. - Она отрицательно покачала головой, еще раз окинула помещение настороженным взглядом и, пройдя к столу, присела на краешек шаткого стула.
        - Да кто б серебро на нее тратил? - хохотнул Дальский. Он поднял бутылку и, посмотрев на этикетку, прочел: «По старинным рецептам Древней Руси трижды пропущена через активированный березовый уголь».
        - Ого! - тонкие брови Пушкина взлетели вверх. - Не знал, что на Руси активированный уголь в ходу был.
        - На Руси все в ходу было, - глубокомысленно изрек Мамонт, - и все очень активированное было. Да ты не бойся, вампирка, мы сейчас сообразим, чем тебя накормить.
        - Да чего соображать? Кровью она привыкла питаться, - улыбнулся Эдик Дантес и, придав лицу серьезное выражение, сказал: - Мужики, бабы с нас кровь литрами пьют, что мы девчонке втроем сто граммов не нацедим?
        Усмехнувшись, он внимательно посмотрел на гостью и неожиданно для себя залюбовался незнакомкой. Перемазанная косметикой девушка затронула самые тонкие струны в душе певца и композитора. Если ее умыть, замарашка будет очень мила. Личико сердечком было таким юным, что сердце монстра алтайского рока охватило желание прижать девушку к себе и никогда не отпускать, захотелось защитить от всех невзгод, какие только могут встретиться на жизненном пути. Эдик смутился и, покраснев, отвел взгляд. Девушка тоже была смущена таким пристальным вниманием, но все же справившись с растерянностью, ответила:
        - Да, вампиры питаются кровью.
        - Дантес, Пушкин наш уже мысленно рисует портрет прекрасной незнакомки, так что в аптеку бежать тебе придется.
        - Ты что?!! - Саша Пушкин даже подскочил от такого заявления.
        - Она же совсем еще ребенок! - зло прищурив глаза, поддержал его Дантес.
        - Мне две тысячи лет, - невпопад сказала гостья.
        - Кто о чем, а вшивый о сексе, - вздохнул Мамонт Дальский, озабоченно глянув на незнакомку. - Гематогену купите. Слышали же, ребенок кровью питается, а где мы ей кровь ночью найдем? Донорские пункты закрыты.
        Девушка снова всхлипнула, из глаз потекли слезы, смывая с ресниц остатки туши.
        - Ну и чего плачешь? - поинтересовался Мамонт.
        - Тебя как зовут? - тут же спросил Эдик.
        - Сервиза, - ответила гостья Дантесу.
        - Я Эдик, он - Саша Пушкин, а этого ископаемого дяденьку зовут Мамонт.
        - Ну рядом с дамой двух тысяч лет от роду я не ископаемое, а младенец! - хохотнул экономист.
        - Мало вам быть человеком, вы еще и мамонт? - удивилась Сервиза, округлившимися глазами взглянув на Дальского.
        - Мне то же самое Кирпачек сказал, - ответил Мамонт, вспомнив вампира.
        - Кирпачек! - Сервиза кинулась к Дальскому, схватила его за рубаху и, едва сдерживая рыдания, спросила: - Где он?!!
        - В мире, где текут реки крови, где живут эльфы и гоблины, упыри и тролли… - задумчиво проговорил экономист, заподозрив невозможное. - Когда-нибудь ты найдешь своего друга.
        Гостья прошла к столу, села на старый расшатанный стул, положила руки на столешницу и сгорбилась, опустив голову.
        - Не переживай ты так. - Эдик подсел ближе, погладил девушку по голове, утешая, словно обиженного ребенка.
        Сервиза подняла на него взгляд, внимательно посмотрела и тихо сказала:
        - Я думала, вы монстры, а вы, оказывается, совсем не страшные.
        - Это называется трагедия, - подал голос художник Саша Пушкин. Он давно достал бумагу и карандаш - делал наброски для будущего портрета Сервизы. - Монстры должны быть страшными. Мамонт, ты расскажи ей что-нибудь. Она когда слушает, то спокойно сидит.
        Но Мамонт ничего не ответил. Тогда Эдик Дантес встал и, достав из шкафа гитару, тронул струны. Потом, улыбнувшись, запел. Его голос, красивый и глубокий, как нельзя лучше подходил для исполнения романсов. Девушка, слушая песню, расслабилась, слезы высохли, лицо разгладилось, горестные морщинки перестали прочерчивать высокий лоб. Сервиза еще пару раз всхлипнула, но голос певца был так красив, слова песни так чудесны, а мелодия так радостна, что она перестала думать о своем горе.
        Я плыл к далеким берегам,
        О счастье трепетно мечтая,
        Но не нашел я счастья там,
        Где нет тебя, моя родная…
        Длинные тонкие пальцы перебирали струны, певец смотрел отрешенно, будто действительно находился на палубе корабля, сожалея о потерянной любви и проживая понимание, что никто не сможет заменить потерянную возлюбленную. Припев тоже не оставлял ни герою песни, ни слушателям надежды.
        Любовь поэта не оценят, не пощадят, не сберегут,
        Стихи мои не стоят денег, ни там, ни тут, ни там,
        ни тут…
        Нигде я не найду покоя, но буду жить назло врагам,
        Хоть смерти я давно достоин, да только нет мне
        места там…
        Ни здесь, ни там, ни здесь, ни там, ни здесь, ни там…
        Президент Объединения поэтов Алтая стоял спиной к остальным, опершись рукой о стену, и смотрел в окно. Художник, оторвав взгляд от девушки, снова склонился над рисунком, а певец, отдавшись музыке, казалось, смотрел внутрь себя. Некому было заметить, как изменилось лицо гостьи. Легкая тень мелькнула во взгляде и пропала, зрачки расширились, потом в голубизне глаз заплескалась растерянность, быстро сменившаяся страхом…
        - Вы не видели Сервизу? - Кирп заглянул в сестринскую комнату, но там, кроме демоницы с располосованным носом и призрака, обрабатывающего рану, никого не было. На свой вопрос вампир получил только отрицательное покачивание головой от Гундарго. Он закрыл дверь, не заметив злорадства в глазах страшной медсестры.
        Влюбленный заглянул в каждую палату, осмотрел оба этажа, попросил санитарок проверить в женском туалете - девушки нигде не было, она словно сквозь землю провалилась. Вахтеры тоже клялись, что новенькая медсестра из здания не выходила.
        Кирпачек сам поражался страху, сковавшему его сердце ледяными обручами, но ничего не мог с этим поделать. Казалось бы, чего переживать? Всего час он ассистировал в операционной, всего час не видел любимую, однако предчувствие беды не отпускало ни на минуту.
        - Может, вы не заметили? Чай пили или просто просмотрели? - настаивал молодой врач, всем сердцем желая, чтобы старые хоббиты ответили положительно.
        - Да што ты! - в один голос ответили старики. - Такие ножки и не заметить?!
        - Да мы, когда эта лапунька идет, - продолжил тот, что постарше, - специально из-за стола выходим.
        Вахтер, в подтверждение своих слов, вылез из расшатанного кресла и подошел к вампиру. Седая макушка пенсионера едва доставала тому до середины бедра.
        - Посмотреть, значит, на ножки. - Второй коротышка откинулся на спинку стула, водрузив на стол огромные волосатые лапы. - У наших баб таких не увидишь. - И он почесал грязную пятку.
        - Да Сервиза всем кралям краля, - перебил его первый хоббит, в восторге закатив глаза, - и юбка у нее короткая.
        - А ноги, ноги длинные, стройные, а уж как посмотришь, откуда эти ноги растут, так сразу себя чувствуешь ого-го!
        Старики хоббиты, переглянувшись, захихикали.
        Врач повернулся и побрел к лестнице. Он не сразу заметил, что медсестры и санитарки сбились в кучку возле дверей палаты номер двенадцать и, возбужденно размахивая руками, что-то обсуждают громким шепотом.
        - Фон Гнорь! - окликнул его Гундарго, проплыв сквозь толпу злорадствующих женщин.
        - Слушаю, - пробормотал Кирп. - Что случилось?
        - У Дреплюзы подозрение на осиновую болезнь. Ты сегодня дежуришь, присмотри за ней. - Вампир кивнул и направился к дверям палаты, но Гундарго придержал его за локоть. - Не сейчас, - сказал призрак. - Я дал ей снотворное, часа три проспит. Но гарантирую, только придет в себя, сразу же устроит истерику. Так что мужайся, коллега.
        - Да-да. - Кирп с надеждой взглянул на старшего товарища. - Гундарго, вы случайно не видели Сервизу?
        - Видел. Я всех, все и всегда вижу, но тебе надо самому научиться этому. Не просто смотреть, а именно видеть.
        - Простите, Гундарго, не понял вас. Не могу найти Сервизу, все осмотрел…
        - О том и толкую, мой дорогой друг. Осмотрел все, а что увидел? - Гундарго, хмыкнув, растаял в воздухе.
        Вампир почувствовал раздражение. Да какая разница? Ведь смотреть и видеть - это одно и то же! Призрак в своем репертуаре: напустит туману, а сам испарится, словно его и не было.
        Поэты совсем забыли о докторе Груздеве. Он, отлежавшись на второй половине кабинета номер тринадцать, пришел в сознание и быстренько перебрался на свою территорию. Со вздохом посмотрел на осколки зеркала, жалобно хрустнувшие под ногами. «Удивительно, как не поранился», - подумал Жоржик и с сожалением взглянул на пустую алебастровую раму. Он зачем-то поднял ее, вытащил пару осколков и водрузил на место. В обрамленную выкрашенным серебрянкой алебастром дыру были видны край дивана и стеллаж с книгами в соседнем помещении.
        Жоржик прислушался. В его кабинет врывались раскаты смеха, звон стаканов, шутки. У соседей хлопнула дверь, и в мужскую беседу свежей струйкой вплелся тонкий девичий голос. Георгий Сильвестрович опустился на стул, уперся локтями в крышку стола, голова склонилась на грудь. Заиграла гитара. Песня о любви, такой необходимой и всегда ускользающей от него, не просто тронула душу, но и разбередила все тщательно зализанные сердечные раны внештатного агента. Груздев поразился: оказывается, таких ран было много, поиски жизненной орбиты не прошли бесследно для
«горячего сердца» фээсбэшника. Он слушал песню, заодно пытаясь хоть как-то разобраться в происходящем.
        Растерянность прошла, Груздев решительно встал и оказался у вешалки. Он натянул одежду, с сомнением глянул на усыпанный зеркальной мозаикой пол и босые ноги. «Что ж, всего не предусмотришь, - подумал он, - обувь придется спросить у соседей». Жоржик шагнул к двери, щелкнул замком и замер. Сколько времени пролежал без сознания, он не знал. Часы, телефон, ключи от дома - все у Любочки, но она наверняка уже видит седьмой сон и на звонок не ответит.
        За стеной послышался хохот. Писатели и поэты, видимо, хорошо проводили время. Между грубыми мужскими голосами вплеталась струйка невероятно нежного женского голоска. Потом Дантес исполнил еще один романс. Исполнил так хорошо, что Груздев расчувствовался и смахнул повисшую на реснице слезу. Он вспомнил залитый парафином подсвечник, который казался произведением искусства, вспомнил тепло свечей, что согревали поэтам жизнь. И доктору Груздеву захотелось окунуться в ту душевную атмосферу, какая всегда имела место быть в кабинете номер тринадцать. Взяв в качестве пропуска маленькую бутылочку коньяка, который планировал добавлять в кофе во время сегодняшнего ночного наблюдения за Дальским, психотерапевт постучался к соседям.
        Картина, представшая глазам изумленного доктора, на веки вечные отвратила его от алкоголя. За столом сидела вымазанная черной тушью девушка и жевала плитку гематогена. Перед ней лежала горстка смятых фантиков и сшитый из мягкой ткани гробик с серебристым крестом на крышке. Георгий Сильвестрович прошел в комнату, поставил коньяк перед уже уставшими от спиртного творцами и быстрым речитативом проговорил следующий текст (слова он выучил давно, специально составив словарик, для того чтобы понимать молодых пациентов):
        - Прикольно выглядишь, герла. С таким прикидом надо на танцполе ластами стучать, а ты тут с мухоморами зависаешь, вместо того чтобы найти себе отвязного кекса.
        - Ты что-нибудь поняла? - спросил у девушки Мамонт Дальский.
        - Ага! Круто от старика такое слышать. - В голосе гостьи звучало искреннее восхищение. Она хлопнула длиннющими ресницами, улыбнулась, но тут же нахмурилась. Рука, тянувшаяся к стакану с водой, застыла в воздухе. Девушка вздрогнула, в глазах заплескалось удивление, рот приоткрылся, а на лице появилось выражение растерянности. - Ничего не помню… - пролепетала она. - Странно как-то, в голове будто туман. Как я здесь оказалась? - Гостья окинула взглядом кабинет так, будто впервые увидела его. - Я к кинотеатру шла, там с девчонками договорились встретиться. Фильм вышел на экраны, «Горячая любовь вампира-2», потрясная киношка. Я вошла в здание, в туалет зайти надо было. Но после того как переступила порог этого дома, ничего не помню… - Она сжала пальцами виски и закрыла глаза.
        - Ты не падала? - Психотерапевт в душе Груздева моментально встал в стойку. - Ну-ка, вытяни руки, потом дотронься пальцами до кончика носа.
        Девушка выполнила требуемое.
        - Раньше подобного не случалось?
        - Нет, - ответила она, растерянно глядя на босого мужчину в старых джинсах, всклоченного и немного чокнутого на вид.
        - Имя свое помнишь?
        - Да. Меня Верой зовут. Вера Савич. Мне двадцать один год, я учусь в медицинском, скоро буду педиатром.
        - Ого! А недавно заявляла, что тебе две тысячи лет, что ты вампирка, что тебя Сервизой зовут, - улыбаясь, напомнил ей Дальский.
        - Сервизой?.. Две тысячи лет?..
        - Да не переживай ты так, - успокоил ее Эдик.
        Георгий Сильвестрович, взяв карандаш, нацарапал на листе бумаги цифры.
        - Вот телефон. Я договорюсь, чтобы тебя приняли без очереди. Возможно, ничего страшного, но все же стоит обратиться к невропатологу. Я думаю, что вы все же упали и ударились головой. Сейчас головокружения нет?
        Вера, отрицательно покачав головой, взяла со стола стакан с водой и залпом выпила.
        Груздев посмотрел на коньяк, но желания сделать глоток и немного расслабиться не возникло. Он подумал, а может, это у него с головой не все в порядке? Он-то точно ударился, и ударился серьезно, пару часов пролежав без сознания. И как раз-таки он, в отличие от девушки, чувствует головокружение. Он поднес руку ко лбу, потрогал большую шишку и, сморщившись от боли, устало сказал:
        - Прощаюсь с вами. Пойду немного отдохну…
        Психотерапевт вышел. Компания, оставшаяся в кабинете номер тринадцать, после его ухода некоторое время смотрела ему вслед, потом Вера нарушила молчание:
        - Странный он какой-то.
        - Он в клинике психозов работает, - сообщил ей Мамонт Дальский. - Там все странные, ибо это чревато злонравием. А чревато потому, что они всех под одну гребенку чешут - и сумасшедших, и душевнобольных. И здоровых людей в психическом нездоровье подозревают, и больных тоже подозревают - во здравии. Такая путаница у них в голове происходит, не выскажешь. Себя самыми умными считают, в силу того что все о жизни якобы знают, любую беду как бы разобрать и отвести могут, а сами порой элементарного не понимают. Например, отличить шизанутого гения от гениального шизика.
        - Никогда не думала о том, какими бывают шизанутые гении? - поинтересовалась Вера, разулыбавшись.
        - А вот такими!
        Мамонт Дальский высунул язык, тут же делаясь похожим на знаменитую фотографию Эйнштейна.
        Когда стих девичий смех, Мамонт прислушался к бормотанию за стеной и вздохнул.
        - Вот знаешь, почему он мается? Потому, что уговаривает себя считать тебя, Сервизка, тинейджеркой. А мы не маемся. Ну сказала, что вампирка, значит, вампирка. Сиди и гематогенку трескай. Хочешь, ведьмой будь, хочешь - говорящей морковкой себя объяви. Раз ты так говоришь, значит, ты являешься тем, кем себя считаешь. Имеешь на это полное и законное право. А мы слушаем, верим - и потому живем спокойно, без раздражения.
        Мамонт встал из-за стола и пошел к соседу - проверить, все ли с ним в порядке.
        - Жоржик, ты с кем тут говоришь? - поинтересовался он. - Слышал, что беседа с воображаемым собеседником у вашей братии считается симптомом какого-то неприятного состояния.
        - Все, завтра иду в отпуск, - вздохнул Груздев. - Махну на дачу. Буду приводить в порядок свою психику. У меня ведь тоже она есть. Еще есть махровая неврастения. Просто нервы рвутся, и я не могу себя контролировать.
        - А ты попробуй не контролировать, - посоветовал Дальский. - Может, тогда вздохнешь свободно. А то смотреть на тебя больно, кажется, что ты живешь, как на войне. Вот только с кем воюешь? Со своим отражением в зеркале? - Он взглянул на осколки, усыпавшие пол, и, хмыкнув, добавил: - Да и зеркало давно разбито…
        - Почему эта девушка так странно выглядит? - поинтересовался Груздев.
        - Отстал ты от жизни, - хохотнул Мамонт. - Ты что, с готами никогда не сталкивался?
        - Да так, что-то слышал, но не много. Кто они?
        - В основном молодежь. Проповедуют медиевальный подход к Средневековью, одеваются соответственно, сумки-гробики, черные одежды, из музыки предпочитают «Лакримозу» и тому подобное. Да ты не грейся, Груздев, все нормально будет.
        Дальский вышел.
        В библиотеке за его краткое отсутствие ничего не изменилось, разве что набросков на столе стало больше. Саня Пушкин не замечал ничего вокруг, его рука порхала над листом бумаги. Мамонт улыбнулся, зная, что скоро Санек притащит сюда из мастерской мольберт и холст. Судя по тому, как блестят глаза художника, к утру портрет девушки будет готов.
        Саша не слышал, о чем говорят, не видел того, что происходит вокруг. Он рисовал.
        Глава 12
        И здесь, и там
        Все недавно видели вампиреллу: она делала уколы, ставила капельницы, потом зашла в сестринскую, выпила чаю и вышла. И все - никто не видел, как она покидала здание, вахтеры клялись, что девушка мимо них не проходила. Кирпачек, не находя себе места от беспокойства, вышел на крыльцо и столкнулся с бароном Пурыклом.
        - Кирпачек фон Гнорь! - воскликнул барон после минутного замешательства. - Представляете, какая незадача - мой любимец подцепил где-то нехорошую болезнь.
        Вампир не сразу понял, о чем речь. Пурыкл казался смущенным. Кирп обратил внимание на то, что демон впервые не смотрит ему в глаза - взгляд бегающий, на морде написано крайнее смущение.
        - Простите, барон, но я не понимаю вас. У вас были случайные связи?
        - Не у меня, у моего кота, - ответил Пурыкл, отводя глаза в сторону. - Позвольте распрощаться с вами на некоторое время, мне нужно посоветоваться с инфекционным врачом. - Крылатый демон кивнул вампиру и прошел в фойе.
        - Теперь понятно, кто устроил повышение зомби Тлибзюзюку, - пробормотал Кирпачек, но тут же забыл о встрече: под оглушительный рев сирен к больнице подкатили три полицейских машины.
        Он кинулся встречать гоблинов и даже не вспомнил о том, что со вчерашнего дня инфекционист Тлибзюзюк не работает в этой больнице.
        - Быстро, быстро, - командовал рослый детина с погонами сержанта на широких плечах. - Перекрыть второй вход. По двое к каждому окну и чтобы ни одна тварь не просочилась!
        Полицейские рассыпались по территории больницы, а сержант, вскинув помповый пистолет, заряженный капсулами с водой, пропущенной через серебряный фильтр, направился к тому месту, где стоял вампир. За ним, держа автоматы наперевес, двинулись еще шесть гоблинов.
        - Документы! - рявкнул сержант, но тут же отменил требование: - Ладно, и так вижу, что в кувшин ты не влезешь, хоть фигой завернись.
        - Гы-гы-гы! - хором заржали подчиненные, оценив шутку командира.
        - Ма-а-а-алча-а-а-ать!!! - рявкнул сержант и вошел в здание.
        Шестеро с автоматами последовали за ним, двое встали в караул у дверей.
        Кирпачек немного помолчал, не решаясь завязать беседу, - все-таки парни «при исполнении» - но, немного потоптавшись на ступенях, все же не выдержал и обратился к полицейским.
        - Вы по поводу пропавшей девушки приехали? - робко поинтересовался он.
        - Мы по поводу возможного укрывательства нелегальных эмигрантов, - снизошел до ответа один из блюстителей закона. - Операция «Чистый город» проводится.
        - Все районы уже вычистили, - не удержался от похвальбы другой полицейский. - Ты что, не чувствуешь, что дышать легче стало?
        - Не могу найти подругу, из здания она не выходила, внутри тоже нет. Может быть, во время осмотра больницы ее тоже поищут?
        - Эт ты у сержанта спроси.
        - Он сегодня добрый, может, позволит. Только под ногами не путайся, - разрешили полицейские.
        - Ма-а-а-алча-а-а-ать!!! - пророкотало в фойе.
        Гоблины, услышав рык начальника, замерли. Их лица окаменели, а глаза смотрели на всех без исключения так, будто полицейские подозревали в совершении преступлений каждого, кому не повезло оказаться в поле их зрения.
        Вампир рванул дверь, быстро проскочил фойе и взлетел по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Сержант и его команда оккупировали ординаторскую.
        - Запускайте по одному! - рыкнул гоблин и начал опрос, который правильнее было бы назвать допросом. Он говорил таким тоном, что каждый вошедший начинал чувствовать себя виноватым во всех бедах, случившихся в Королевстве.
        Когда очередь дошла до Кирпачека, он, отвечая полицейским, чувствовал, что сходит с ума.
        - Нет, работы по ремонту граждане Джиннистана не проводили…
        - Нет, ремонта не было вообще…
        - Нет, никто из коллег в укрывательстве джиннов не замешан…
        - Да я сказал же вам, у меня подруга в здании пропала! - вскричал молодой врач, устав бубнить одно и то же. - А кувшины вы на кухне смотрите, я-то откуда знаю, какой утварью пользуются повара! Можете еще судна проверить: вдруг туда эмигранты набились.
        - Ладно, не кипятись. - Сержант встал, собрал со стола бумаги. - Думаешь, нам эти формальности нужны? Мы б за это время уже раза три весь домик снизу доверху прочесали. У нас начальство бюрократией увлекается, а мы отдувайся: за каждый чих бумажку должны положить, на каждый пук протокол составить. Ну что, братишки, приступим?
        Полицейские, взяв автоматы наизготовку, хором рявкнули:
        - Есть, сэр!!!
        И приступили…
        Целый час в больнице стоял визг обыскиваемых, грохот опрокидываемой мебели и звон разбитой посуды. Полицейские обшарили каждую палату, заглянули в каждую щель, не пропустили ни одного закутка. Наконец, стражи порядка добрались до подвала. В подвале осмотрели прачечную, заглянули во все стиральные машины, проверили корзины с бельем и зачем-то разобрали утюги. Прачка, дородная ведьма, издав боевой клич, кинулась защищать свое добро с метлой наперевес.
        - Стоять! - заорал уже подуставший сержант.
        - Пошли вон, вонючки!!! - перекрикивая его, возмутилась прачка. - Я вас поганой метлой отсюда! - И она, выпустив метлу из рук, окатила блюстителей правопорядка кипящей смолой. Тролли кинулись вон из прачечной, отряхиваясь и фыркая.
        - Таких дур мне еще не встречалось, - проворчал сержант и тут же, увидев полоску света, прижал пистолет к губам, призывая рядовых к молчанию. Стараясь не шуметь, гоблины подошли к следующему помещению. Встав по трое с каждой стороны, они вопросительно взглянули на командира. Сержант отошел и, разбежавшись, пинком открыл дверь.
        - Стоять!!! - заорал он.
        Полицейские вломились следом, и только потом увязавшийся за ними Кирпачек решился заглянуть в бойлерную. Глаза его расширились, брови взлетели вверх, а рот приоткрылся.
        - Вы?.. - пролепетал вампир.
        В каптерке у шкафа с трубами и инструментами стоял его покровитель барон Пурыкл. В руках крылатый демон держал две головки чеснока. Тут же на низеньком, как раз по росту гномов, столике стояла емкость с прозрачной жидкостью, рядом с которой лежала солидная пачка денег. Сантехники опомнились первыми, они кинулись бежать, но бравые гоблины пресекли попытку к бегству, поймав коротышек за руки.
        - Наркодельцы!!! - завопил сержант, не веря в свою удачу. - Вы арестованы.
        Полицейские кинулись к Пурыклу, но достаточно было одного высокомерного взгляда барона, чтобы остудить их пыл.
        - Я сам. - И аристократ, гордо подняв рогатую голову, вышел из бойлерной.
        Гоблины, засовывая преступников в полицейскую машину, громко обсуждали размер премии, полагающейся за то, что схватили наркодельцов с поличным. Им действительно повезло. Случаи, когда удавалось схватить преступников за руку, можно было пересчитать по пальцам. Покупатель сейчас сидел рядом с продавцами в той же машине. Кирпачек смотрел на барона Пурыкла, начиная понимать, откуда взялось его баснословное богатство.
        Барон, взглянув на вампира через решетку, пожал плечами и грустно улыбнулся. Он был спокоен, точно зная, что ему ничего не грозит. Ну и что? Да, покупал чеснок - само по себе это не является преступлением. Размер купленной им партии наркотиков
        - его личное дело. А вот то, что он занимался распространением наркотиков, - не факт, это еще доказать надо. Демон знал, что всего один звонок адвокату решит возникшую проблему в считаные минуты.
        В камере, ожидая освобождения, барон Пурыкл заметил оставленную кем-то книгу. Он открыл ее, начал читать. Книга заинтересовала, и крылатый демон посмотрел на обложку, чтобы узнать, кто автор. Им оказался представитель национального меньшинства, судя по фамилии северный ведьмак. Писатель каким-то чудом разбогател, оплатив коммерческий тираж своей рукописи. Пурыкл не мог оторваться от чтения, раньше он даже предположить не мог, что бывают столь отвратительные тексты. Книга начиналась с того, что из леса выходит заблудившееся кентервильское порося. Автор описывал каждую деталь, все, на что падал взгляд голодного, несчастного животного, и каждую внутрию, которая посмотрела на заблудившегося страдальца.
        Пурыкл прочел пять страниц, потом еще пять - порося все еще не преодолело десяти метров до опушки. Лязгнул замок, за бароном пришли, адвокат внес залог. Пурыкл покинул тюрьму, но книгу прихватил с собой. Ему было очень интересно узнать, сколько страниц автор еще будет расписывать выход несчастного животного из леса и когда же наконец бедненькое кентервильское порося попадет на открытое пространство. Он спешил домой, чтобы, усевшись в кресло и погладив своего любимца, открыть книгу и продолжить чтение. О том, что Кирпачек был свидетелем его ареста, крылатый демон и не вспомнил, он вообще к людям относился с некоторым пренебрежением.
        Кирпачек тоже не думал об аресте своего покровителя, он снова мерил шагами фойе. Теперь вампир ждал пожарного. Во время поисков Сервизы внимание одного из полицейских гоблинов привлекли пустые крючки на противопожарном щите. Страж порядка нахмурился, ткнул пальцем в выкрашенные черной краской доски щита и сказал: «Непорядок!», потом позвонил в пожарную службу.
        Инспектор появился сразу же после отъезда полицейских. Осмотрев неработающий пожарный кран, провода, свисающие оголенными концами над головами врачей и пациентов, захламленные кладовки и переполненные мусорные баки, схватился за рога. Вздыбив хвост и приподнимая полы немного длинноватой шинели со знаками пожарной службы на шевроне, черт кинулся к телефону и начал вызванивать работников муниципалитета.
        Пожарного долго и почти открытым текстом посылали от зама к начальнику и обратно, но все его доводы о том, что без собственников здания проверка будет недействительна, пропали втуне.
        Беспокойство о судьбе Сервизы не отпускало Кирпачека ни на минуту. Вампир не мог сосредоточиться на работе, все валилось из рук. Во время обеденного перерыва он зашел в сестринскую комнату, сел за стол, но не смог проглотить ни крошки. Он сидел сгорбившись, бездумно глядел в стену, не замечая, что машинально водит авторучкой по листу бумаги. Кирпачек фон Гнорь медленно погружался в пучину безнадежности. И утоп бы в горе доктор Кирпачек, если бы не подобрало его спасательное средство в лице санитарки Яграфьи. Деревенская ведьма зашла в сестринскую, поставила перед врачом тарелку с бешенкой и сказала:
        - Поешь, уже шатает тебя. Чего самоедством-то заниматься?
        Бешенка была приготовлена так, как любил вампир, - в меру зажаренные грибочки хрустели на зубах, но, нехотя проглотив несколько штук, Кирп отодвинул тарелку. Раньше бы он быстро съел все и обязательно бы выпросил у санитарки добавки, а сейчас аппетита не было совсем. Пища не только казалась безвкусной, но и вызывала отвращение.
        Зашла новая старшая медсестра, назначенная на место Дреплюзы. Демоница сейчас лежала в палате на втором этаже, не имея возможности перевернуться на спину.
        - Как там Дреплюза? Жива еще? - поинтересовалась Яграфья.
        - Жива пока, но долго не протянет, - ответила ей упыриха. - Уже на спину перевернуться не может, фурункул под лопаткой такой огромный. Странно, я не слышала, чтобы крылатые демоны заболевали этой дрянью.
        Кирп вспомнил разговор с Гундарго - призрак был прав, утверждая, что скоро все жители Королевства будут больны осиновой болезнью.
        - Кстати, что еще отметила, - продолжила упыриха, прожевав гриб, который, не удержавшись, стащила с тарелки Кирпачека, - обычно перед смертью больные добрее становятся, а страшная медсестра визжит, злобствует и воет. С чего бы это?
        - От недалекости, - ответила ей Яграфья. - Она о жизни-то ничего не знает, а уж о смерти тем более. Некогда ей было жизнь узнавать, она все брюхо набить старалась, а с набитым брюхом-то много не надумаешь, - и деревенская ведьма тоже взяла с тарелки бешенку и кинула грибочек в рот.
        - Нашли Сервизку? - спросила упыриха у доктора.
        Тот отрицательно покачал головой.
        - Говорила же, в шкафу ищите, - проворчала ведьма. - Нет ее здесь, там она! - И она вышла, поманив за собой новую старшую медсестру.
        - Шкаф? - Вампир задумался. - Портал? Но… как она могла там оказаться?
        Он кинулся к шифоньеру, распахнул дверцы: прохода в мир человеков не было. Не зная, что делать, с тоской смотрел на вешалки с одеждой, лихорадочно пытаясь вспомнить, что же говорил тогда в своей квартире, но из-за волнения мысли путались и слова, открывающие портал, ускользали. Вампир подумал о гномах, которых недавно арестовали. Чеснок точно попал к ним с той стороны. Он бросился к двери и быстро пошел к лестнице, решив посмотреть в шкафу в каптерке сантехников. Может быть, там находится налаженный, стабильный проход? Почему-то вампир был уверен, что он обязательно встретит уже знакомого ему человека. Потом, вспомнив, что человек еще был замечен в операционной, резко развернулся и поспешил в противоположную сторону.
        - Кирпачек! Кирп, тебя страшная медсестра зовет, - окрикнула его одна из сестричек.
        Нехотя обернулся - встречаться со старой демоницей не хотелось, но делать нечего: она теперь пациентка и отвертеться от посещения больной не получится. По пути зашел в ординаторскую, нагнувшись над столом, поискал историю болезни крылатой демоницы и вдруг замер, услышав нежный голос:
        - Кирп…
        Он резко выпрямился, развернулся и оторопел: у шкафа с документами стояла бледная перепуганная Сервиза. Вампирелла смотрела на него глазами, полными слез, и протягивала дрожащие руки.
        - Сервиза! - Он кинулся к девушке, обнял ее, прижал к груди. - Милая… Любимая… Родная… - шептал вампир, покрывая поцелуями лицо любимой. - Я так боялся, что никогда больше не увижу тебя… - Он с беспокойством вглядывался в ее глаза. - Что случилось?
        - Не знаю, - прошептала вампирелла. - Наверное, я заболеваю. Я помню только, как разговаривала со страшной медсестрой в туалете, потом словно в тумане… И сон не сон, и на явь не похоже. Какая-то комната, в ней мужчины… Человеки… Представляешь, Кирп, я там тоже была человеком - вот страху-то! - Сервиза зажмурилась и помотала головой, чтобы прогнать наваждение. - Привидится же. Я, наверное, поднялась в ординаторскую и задремала.
        - Постой-ка. - Кирп отошел к двери, развернулся и, сжав пальцами подбородок, задумчиво посмотрел на подругу. - Когда я вошел, тебя в ординаторской не было.
        - Но откуда-то же я здесь появилась?
        - Это я собираюсь выяснить в ближайшее же время.
        Дверь приоткрылась, в ординаторскую заглянула дежурная медсестра.
        - Ну что ж вы, доктор, совсем нас не жалеете, - жалобно сказала она, обвиняюще взглянув на Кирпачека. - А там Дреплюза покою никому не дает, скандалит. Уже загоняла всех - вас пред свои темные зенки требует.
        - Уже иду. - Вампир посмотрел на возлюбленную. - А вы, уважаемая, возьмите Сервизу к себе на пост и глаз с нее не спускайте, пока я не вернусь. Договорились?
        - Хорошо, - кивнула упыриха. - Только поторопитесь. О, снова орет. - Она сморщилась и зажала уши руками: больницу огласил злобный, требовательный рык Дреплюзы.
        Врач направился в палату, из которой, как он слышал, после появления в ней страшной медсестры, сбежали все больные. Однако, открыв дверь, с удивлением увидел на соседней койке Тлибзюзюка. Тот тоже лежал на животе, под тонкой простыней на левом плече угадывалась опухоль чудовищных размеров. Инфекционист спал, постанывая во сне, и вампир не стал его будить.
        Демоница лежала на двух кроватях, скрипевших под ее большим телом. Кирп поразился тому, как сильно сдала старуха: с их последней встречи Дреплюза состарилась на несколько тысячелетий, жесткая щетина на ее голове поникла, пятачок сморщился еще сильнее, а кожа на морде обвисла складками. Демоница плакала.
        - Что вас беспокоит? - спросил Кирпачек, на всякий случай встав так, чтобы больная не смогла до него дотянуться.
        - Дорогой мой… - начала страшная медсестра, и вампир, вздохнув, подумал: «Ну вот, сейчас опять будет объясняться в любви». Однако Дреплюза сказала: - Мне надо покаяться. Я скоро умру, любимый, но ты должен знать, что никогда не будешь счастлив.
        - Сочувствую, - невпопад ответил Кирпачек. Его мысли были заняты Сервизой, он начинал понимать, что с ней случилось и где девушка пропадала все это время. Беспокойство за возлюбленную не отпускало его, и только когда демоница произнесла имя прекрасной вампиреллы, Кирпачек встряхнулся. - Ты знаешь, что с ней? - спросил он, не говоря, что Сервиза нашлась и что, если не считать некоторой нервозности, с девушкой все в порядке.
        - Надеюсь, что ей плохо! - прорычала Дреплюза, задыхаясь. - И человеки сделали с ней что-то ужасное! Эти страшные человеки наверняка уже съели ее и даже косточек не оставили! Да! Это я толкнула Сервизку в портал, но все потому, что люблю тебя!
        Страшная медсестра зарыдала, с трудом повернув голову, чтобы в последний раз посмотреть на любимого, но вампир уже вышел из палаты. Демоница заплакала, горько, безутешно. Вся ее длинная жизнь проплыла перед глазами. Один за другим вспоминались поклонники, их лица подернулись дымком забвения и были мутными, словно кадры плохо проявленных фотографий. Сколько их было? Дреплюза, посчитав, зарыдала еще горше: на удивление мало…
        Вот молодой юноша из бедной семьи - симпатичный тролль, мечтающий сделать карьеру в столице. Как она тогда была счастлива! Кавалер клялся в вечной любви, дарил цветы, и тогда еще юная Дреплюза уже купила в магазине свадебное платье. Вечной любви не получилось: тролль отбыл в неизвестном направлении, а демоница осталась без средств к существованию: несостоявшийся жених оказался мошенником. Он заложил ее квартиру в банке, получил крупный кредит и пропал, а брошенная невеста пошла просить денег у богатых родственников. Именно тогда она получила в подарок дорогую квартиру и потом долго вспоминала тролля с благодарностью. Как говорят, не было бы счастья… Но она все же горько рыдала, пряча свадебное платье на антресоли.
        Следующий претендент на руку и сердце появился спустя восемьсот лет. Приличный мужчина из рода ведьмаков, затянутый в кожаную одежду с клепками, нестриженый, небритый. Он ворвался в ее жизнь на новенькой метле марки «Харлей Дэвидсон». Демоница, помня печальный опыт с троллем, держала документы на квартиру в банке, а кошелек в ридикюле, который не выпускала из рук даже во время секса. Но жениха не интересовали ее доходы, он сам сорил деньгами направо и налево. Дело близилось к свадьбе, и страшная медсестра, вытащив свадебное платье, уже думала: «Вот оно, мое счастье!», но жизнь приготовила ей сюрприз. Однажды в квартиру ворвалась банда орков. Не найдя у Дреплюзы ведьмака в коже и клепках, бандиты устроили погром, забрали все, что было ценного, включая ридикюль со сбережениями демоницы, и просили передать жениху, чтобы тот в столице не появлялся. Платье и фата снова оказались ненужными.
        Когда за ней стал ухаживать каменный великан, демоница уже постарела, стала опытной и сама навела справки о претенденте на ее руку, сердце и родство с князем Астаротом. Жених оказался многоженцем, и от каждой супруги имел с десяток ребятишек. Исполнительные листы косяком бумажных журавликов летали за ним из города в город. Этому кавалеру пожилая дама сама выписала стоп, не дожидаясь, пока в ее уютное гнездышко прикатят двадцать четыре официальные жены нареченного с оравами его детей. С одной конкуренткой она б еще поспорила, будь та ведьмой или гоблиншей, но два с лишним десятка каменных великанш просто разорвали бы ее на клочки. «Не вывезу», - подумала Дреплюза и позвонила в полицию, сообщив о местонахождении злостного неплательщика алиментов. Жениха под белы рученьки препроводили в тюрьму, а демоница снова засунула свадебное платье подальше в шифоньер.
        Больше никого не было. Сколько ни пыталась вспомнить умирающая дама, кроме этих трех, никто не всплывал. Зато вспоминались другие моменты ее длинной, полной переживаний жизни…
        Вот она идет по улице и смотрит на счастливых женщин. Молодые и старые, красивые и не очень, богатые и бедные, но всех объединяет одно: их лица светятся любовью. Если она еще могла понять, за что любят молодых и красивых, стройных и элегантных, то уж лучащихся светом глаз дурнушек, счастливых улыбок на губах толстух и умиротворения на морщинистых лицах дряхлых стариц, идущих под ручку со своими стариками, она не понимала.
        Дреплюза уткнулась в подушку и, сморкаясь, попыталась успокоиться, но сердце жгла обида - та, давняя, незатухающая. Тогда еще нестарая женщина не могла понять, что такого есть в других особах женского пола, чего нет в ней? Почему их любят, а ее мужчины не замечают в упор? Она так и не смогла понять этого, когда была полна жизни, сил и надежд на счастье. Не понимала Дреплюза этого и сейчас, лежа на больничной койке в палате для умирающих. О, она любила! Она много раз любила и, как сейчас с Кирпачеком фон Гнорем, всегда страдала от неразделенной любви.
        Дреплюза горестно хрюкнула, посмотрела на застонавшего Тлибзюзюка. Зомби захрипел, пытаясь что-то сказать, и умер. Страшная медсестра замерла, глядя в выпученные, остекленевшие глаза коллеги, и снова заплакала. Жалость к себе охватила все ее демоническое существо. Ведь скоро и она перестанет существовать, оставив после себя только старое, заплывшее жиром тело. Да и тело очень скоро исчезнет, и никто не вспомнит о том, что когда-то была такая Дреплюза. Никто не вспомнит, что она жила, плакала и страдала, радовалась и мечтала о любви…
        И тут демоница перестала на мгновение дышать, вспомнив, что был еще один поклонник. Увидев ее впервые, он тут же объяснился в любви и предложил встречаться. Единственный, кто в глаза не видел ее квартиры в элитном доме, кто не знал о родстве с князем Астаротом и все же начал за ней ухаживать, а она… Она оттолкнула его, не поняла, что на такое способен только тот, кто действительно любит! Демоница улыбнулась, забыв о недавнем отчаянии, и прошептала имя мужчины, которому понравилась сразу, с первого взгляда:
        - Бомж Коля…
        Страшной медсестре вдруг стало легко, обручи боли, сжимавшие сердце, лопнули, и она глубоко, полной грудью, вдохнула воздух. Ароматы весны пробивались сквозь запах лекарств, шум листвы становился все громче и громче и наконец заглушил стоны больных, звон инструментов и прочие больничные звуки. Дреплюза почувствовала всю прелесть своего мира, всю его силу и мощь. Стены больницы поплыли мелкой рябью, задрожали, и умирающая дама не поняла, что рябит у нее в глазах.
        - Ты мне тоже нравишься, бомж Коля, - прошептала Дреплюза, чувствуя, что жить осталось несколько часов. - Я сразу поняла, что ты - моя судьба. Ты один захотел жениться на мне…
        Страшная медсестра вспомнила о Сервизе. Стон сожаления вырвался из клыкастой пасти, и демоница всем сердцем пожелала оказаться на месте бывшей соперницы, в мире человеков.
        - Мой родной, единственный, любимый… - прохрипела влюбленная дама и сползла с кровати на пол. Встав на четвереньки, с трудом поворачивая голову, она осмотрелась. Шкафов в палате не было. Дреплюза подползла к тумбочке и, не подумав, что в эту дверцу она точно не влезет, горячо зашептала: «Ни здесь, ни там; ни здесь, ни там; ни здесь, ни там; ни здесь, ни там…»
        О Кирпачеке фон Гноре, которого еще недавно хотела заполучить любой ценой, несчастная демоница даже не вспомнила…
        Молодой вампир тоже не думал о Дреплюзе. Выбежав из палаты, он помчался на пост, не замечая удивленных взглядов коллег и пациентов. Кирп боялся, что Сервиза снова исчезнет и вся его бесконечная жизнь будет полна боли и горя. Впервые он подумал о смерти. Смерть куда лучше нескончаемой жизни без любимой, лучше вечного одиночества. Увидев за стойкой сестринского поста любимую, Кирп с облегчением вздохнул и остановился.
        За столом сидела дежурная медсестра, рядом с ней на краешке другого стула примостилась Сервиза. Подошла санитарка Яграфья и, облокотившись на барьер, спросила:
        - Бешенки хотите? Я тут сушеных грибочков принесла.
        Девушки не стали отказываться от угощения. Упыриха вообще никогда и ни от чего не отказывалась, а Сервиза взяла грибочек, чтобы перебить неприятный привкус во рту, оставшийся после посещения мира человеков. Во рту до сих пор стоял вкус воды и темных плиток, которыми угощали ее монстры. Поражаясь реалистичности сна, девушка вспоминала, как называется кушанье, купленное человеками специально для нее.
«Гематоген» - вспомнилась надпись на фантике. Странно, но ей вдруг показалось, что бешенка по вкусу совсем не отличается от гематогена человеков. Сервиза, подняв глаза, замерла. Она увидела возлюбленного, смутилась и прошептала:
        - Кирп…
        - Сервиза…
        - Я здесь.
        Вампирелла поднялась из-за стола, протягивая руки к любимому. Кирпачек сжал маленькие ладошки и, заглянув в глаза девушки, прошептал:
        - Мне надо тебе многое сказать…
        Медсестра не отвела взгляда, страсть в глазах избранника не смутила ее.
        - Мне тоже, - прошептала она.
        Дежурная медсестра, пожилая упыриха, смотрела на влюбленных, открыв рот.
        - Пошли отсюда, - дернула ее за рукав ведьма Яграфья. - Пошли, пошли…
        Влюбленные не заметили их ухода.
        - Любимая, я так много хочу сказать тебе! Я люблю тебя, и если ты согласишься выйти за меня замуж, то я буду самым счастливым вампиром на земле, - на одном дыхании выпалил Кирпачек и замер, ожидая ответа.
        - Я простая деревенская девушка, - потупив взгляд, прошептала вампирелла, - а ты виконт и, возможно, когда-нибудь станешь графом. Твоя семья не примет меня.
        - Что ты, они будут рады тебе! - уверил ее Кирпачек. - Ты только не перебивай, ладно, дорогая? - Девушка кивнула. - Я много думал о нас, о том, как мы будем жить, какие у нас будут дети. Я не решался говорить с тобой о браке, боялся, что жизнь может стать хуже и ты будешь несчастна со мной. Боялся того, что нашим будущим детям придется расти в мире, полном злобы и зависти, боли и страданий. Страх сжимал мое сердце, стоило только представить, что они смотрят на меня голодными глазами, а мне нечего им предложить поесть. Я хотел изменить этот мир, сделать его лучше, счастливее, чтобы ты тоже была счастлива в нем…
        - Кирп…
        - Не перебивай, иначе я не смогу сказать тебе всего, - прошептал Кирпачек, целуя ладошки вампиреллы. - Не перебивай, родная.
        - Но, Кирп, я уже счастлива…
        - Я тоже. Я только сейчас понял, как я счастлив оттого, что ты рядом. И мир, подаривший мне тебя, подаривший такую любовь, не нуждается в переделке. Я беру тебя в жены, Сервиза, и пусть здесь нет священника, чтобы обвенчать нас, ты все равно моя жена. И что бы жизнь ни уготовила и нам, и всему Королевству, мы все пройдем - вместе. Когда ты пропала, я почти что умер. Без тебя даже самая благополучная жизнь не сделает меня счастливым. Ты выйдешь за меня?
        - Да! Да, да, да!!! - воскликнула сияющая вампирелла, обнимая Кирпачека.
        Молодой вампир прижал девушку к груди, приподнял ее и закружился. Он забыл обо всем. Забыл, что они находятся на рабочем месте, что уже глубокая ночь и больные спят. Он целовал девушку, которою только что назвал своей женой.
        - Кирп, Кирпачек! Отпусти же! - Сервиза стучала кулаками по плечам. - Послушай, чем так странно пахнет? И тихо так, как в склепе.
        - Неудивительно, ведь глубокая ночь, все спят.
        - Что-то не так. Кирп. Ты принюхайся.
        Кирпачек втянул носом воздух. Сладковатый запах болотного газа заглушал привычные больничные ароматы и кружил голову, вызывая сонливость. Вампир, отметив, что от недавнего возбуждения не осталось и следа, осмотрелся. В конце коридора, прикорнув на свободной кушетке, крепко спала санитарка Яграфья. Ни один больной из тех, что лежали на кушетках, не храпел, не стонал во сне. Неподвижная, безмолвная тишина насторожила врача, он и сам чувствовал вялость, клонило в сон. Кирпачек посмотрел на вампиреллу: Сервиза присела к столу, голова девушки упала на грудь, глаза закрылись.
        Кирпачек замер, прислушиваясь, и только шум, донесшийся со стороны кухни, вывел его из оцепенения. Это стучали кастрюлями и громко разговаривали рано пришедшие на работу поварихи. Две старые зомби, много лет проработавшие в больнице, были глуховаты, их болтовню можно было услышать издалека. Кухня занимала небольшую площадь в левом крыле, пристроенном относительно недавно - всего несколько тысячелетий назад, но и эта часть здания давно обветшала. Коридор был перегорожен деревянной решеткой, через окошко в которой подавали пищу.
        - Сервиза, вставай, любимая.
        - Кирп, я так хочу спать…
        - Вставай, быстро! - громко произнес Кирпачек. - Кажется, в больнице утечка газа. Быстро!
        Он помог девушке подняться и, взяв ее за руку, побежал к лестнице. Молодые люди быстро спустились на первый этаж и только завернули к тому крылу здания, где находилась кухня, как их накрыла волна неприятного сладковатого запаха.
        - Опять не закрыли баллон, - ужаснулся Кирпачек. - Быстро на улицу. Беги!
        - А как же ты? Я не пойду без тебя, Кирп…
        - Беги, сказал!!! - И врач толкнул девушку к выходу. - Скорее, сказал.
        Вампир на минуту замер, проследив, чтобы любимая покинула здание, и только когда закрылась входная дверь, понесся к перегородке. Захлебываясь в удушающем зловонии, врач чувствовал, что сознание оставляет его. Он бы упал, но чьи-то сильные руки подхватили его обмякшее тело. Кирп с трудом открыл глаза и помимо воли губы расплылись в улыбке.
        - Сил… братишка… - прохрипел Кирпачек.
        - Что тут у вас? Чем так пахнет? Приехал к брату, а он откинуться собрался, врачей полная больница, а ты тут обмороки устраиваешь?! - закричал Сил, встряхивая старшего брата.
        В больнице по-прежнему было тихо, больные спали, возможно, в последний раз в своей жизни. Однако громкий смех глухих зомби, раскатами прогремевший по коридору, помог врачу встряхнуться. Он встал на ноги и, глянув в сторону кухни, успел крикнуть:
        - Стой!!!
        Окрик врача помешал зажечь спичку старому гному, собравшемуся покурить возле решетки. Гном, привыкший в шахте дышать чем угодно, только не воздухом, просто не заметил утечки газа. Старик вздрогнул, выронил коробок, и Кирпачек возблагодарил небо за то, что подземные гномы принципиально не пользуются зажигалками. Промедли врач всего мгновение, и половина дома взлетела б на воздух, а вторая половина выгорела бы прежде, чем подоспели пожарные.
        На крик из подсобного помещения выбежала повариха и, учуяв запах, с перекошенным лицом кинулась закрывать баллон. Кирп, чувствуя, как слабеют ноги, сполз по стене, усевшись прямо на пол рядом с перепуганным коротышкой. Сил нагнулся над ним, схватил за плечи и, поставив на ноги, скомандовал:
        - Быстро на воздух.
        Кирпачек слабо улыбнулся и кивнул. Но покинуть больницу вампиры не успели: вторая повариха гремела кастрюлями у плиты и не слышала предупреждающего окрика. Чиркнула спичка, зашипело пламя, гудение зажженной конфорки перешло в глухой гул и - взрыв… Задрожали пол, стены, и Кирпачек провалился в темноту, успев подумать: «Смерть - это, оказывается, совсем не страшно».
        Глава 13
        Там
        - Землетрясение? - предположил Эдик Дантес, обратив внимание на то, что стаканы за столе задребезжали.
        - На Алтае? Трясет, - кивнул Дальский. - Старые горы обновляются, растут, так что это еще цветочки.
        - Напрягают такие цветочки, - пробормотал Саша Пушкин, подобрав выпавший из рук карандаш.
        - Светает, уже автобусы ходят. Домой пора. - Вера встала со стула.
        Дантес тоже встал. Он хотел сказать, что проводит ее, но не успел. Дом будто сошел с ума. Толчок был так силен, что девушка, не удержавшись на ногах, полетела вперед. Эдик успел поймать ее, прижать к груди, но не устоял, и молодые люди упали на пол.
        Раздался оглушительный хлопок, будто в кабинете разорвало снаряд. Дом снова тряхнуло. Вылетели стекла, с потолка посыпалась штукатурка. Дальский вцепился в стол и только поэтому не оказался на полу рядом с Пушкиным - тот как сидел на стуле, так и опрокинулся на спину.
        Но все успокоилось так же быстро, как и началось. Только скрип покачивающейся люстры нарушал тишину.
        - Кирпачек… - прошептала девушка.
        - Сервиза… любимая… я нашел тебя… - с трудом разлепив глаза, выдохнул Эдик Дантес. Он лежал на спине, чувствуя под собой что-то твердое. Кажется, это была скатившаяся со стола банка из-под кильки. Вера Савич так и оставалась в его объятиях все это время. Черные волосы девушки припорошило известью, но Эдику Вера показалась такой красивой, что он не мог отвести взгляда. Они смотрели друг другу в глаза, и время остановилось для них. Этот миг узнавания, казалось, длился века. У обоих возникло такое чувство, будто они знакомы давным-давно.
        - Эдик…
        - Вера…
        - Помнишь, как ты пиявок трескала? - проговорил Дантес, улыбаясь. Потом вдруг смутился, подумав: «Что я несу?», но девушка ответила.
        - Помню, - прошептала она. - Такая гадость. Пойдем домой.
        Они встали, взялись за руки и вышли, не обращая внимания на кашляющего Мамонта, на Сашу Пушкина, который пытался выбраться из-под горы бумаги, рухнувшей на него со шкафа.
        - Ну и где живешь, вампирка?
        - Вампирелла, - ответила девушка и, улыбнувшись, прошла к лестнице.
        Эдик поспешил за ней. Спустившись на первый этаж, молодые люди услышали причитания уборщицы.
        - Совсем поеты обнаглели! Устроили дебоши аж до разрушений, а я убирай… И как же тут теперь полы мыть? А зарплату не платют… - со слезами в голосе ворчала баба Нюся. Она сидела на первой ступеньке лестницы и едва не плакала, глядя на куски штукатурки, усыпавшей пол.
        Молодые люди обошли старушку и остановились, с изумлением глядя на нее.
        - Яграфья… - нерешительно произнес Дантес.
        - Нашел Сервизку, - хмыкнула уборщица и, достав из сумки баночку грибов, открыла крышку. - Говорила же - в шкафу ищи…
        Она засунула пальцы в банку, выудила крепенький опенок, с удовольствием надкусила грибочек.
        - Баб Нюсь, вы что сейчас сказали? - спросил растерявшийся певец.
        - А то и сказала, что вы тут начудили, а я убирай. А зарплату не платют, - ответила старушка и снова занялась грибами.
        Молодые люди переглянулись, потом улыбнулись друг другу и поспешили прочь из этого странного дома.
        - Ненормально все это, Верочка. Видно, головой ударился. Пока в отключке лежал, вампиров видел, чертей, демонов. Жуть пробирает. Все, пить бросаю, больше ни капли.
        - Ну я-то трезвая была, а тоже будто в другом мире побывала. Привидится же! - Вера взяла его под руку. - Таких страстей натерпелась, нарочно не придумать. Будто я работала в больнице, а все пациенты как на подбор из фильмов ужасов. Эльфы всякие, русалки, зомби, вампиры.
        Она посмотрела на свою сумочку, потом остановилась, открыла замочек, достала кошелек, ключи, носовой платок и, быстро рассовав все это по карманам, решительно направилась к мусорному баку. Выбросив сшитый из кожзаменителя гробике лямками, девушка солнечно улыбнулась.
        - В кино сходим сегодня вечером? - предложил Дантес. - Ты ведь так не посмотрела про вампиров.
        - Что-то не хочется, - она вдруг стала серьезной. - Знаешь, мне больше не нравятся вампиры, ведьмы и прочие герои таких фильмов.
        Эдуард обнял Веру за узкие плечики одной рукой, а второй стряхнул белую известковую пыль с ее волос. Девушка вспыхнула и замерла, ей показалось, что дыхание остановилось. Дантес нагнулся и нежно поцеловал ее…
        По дороге домой он рассказывал о себе, о своей семье. Об отце, человеке суровом и деспотичном. О матери, которая просто хороший человек, обыкновенная женщина, зацикленная на бытовых мелочах, но рядом с которой всегда тепло и уютно. О братьях: младший, Герман, «ботаник», «заучка», и ни о чем, кроме формул, не может вспомнить вовремя, а средний брат крепко стоит на ногах, недавно приобрел дорогой автомобиль, которым очень гордится. Рассказывал о сестрах: старшая, Галка, недавно выскочила замуж, вызвав недовольство родителей, а Эдику зять нравился, хороший парень. Есть еще самая младшая, Линка, она учится в восьмом классе, вредина, каких поискать!
        А Вера Савич, оказывается, жила в общежитии медицинского университета. Из родственников - только мама, но она в город приезжала редко, жила в деревне.
        Спустя полгода молодые люди поженились…
        В кабинете номер тринадцать после их ухода некоторое время слышался только кашель Дальского. Саша Пушкин, выбравшись из-под бумаги, выискивал в куче листы с набросками портрета, сделанными за ночь. Он даже и не вспомнил о времени, спеша продолжить работу.
        Мамонт поискал глазами бутылку водки, но она, упав со стола, разбилась. С сожалением вздохнув, Дальский подобрал с пола бутылку минералки, плеснул немного в стакан, залпом выпил. Кашель прекратился, но экономист все равно открыл окно: в комнате было нечем дышать, пыль стояла столбом. Повернувшись к столу, взял один из набросков и одобрительно хмыкнул.
        - Хорошая картина должна получиться.
        - Да вы в искусстве разбираетесь, как свиньи в апельсинах! - проворчал Пушкин, не поднимая головы.
        Брови Мамонта удивленно взлетели вверх, а усы начали опасно топорщиться, и тут Саша Пушкин взглянул на президента Объединения поэтов Алтая. Он замер, глядя на приятеля с таким выражением, будто впервые видел Дальского, будто тот не был поклонником его таланта и постоянным посетителем выставок. Потом лицо художника перекосила гримаса ужаса, глаза вылезли из орбит, а лоб покрылся крупными каплями холодного пота.
        - Человек! - закричал он. - О, святой Дракула, чем перед тобой провинился простой, мирный зомби?
        - Так ты б на колени упал, раз я святой, да еще и Дракула, - ядовито проговорил Мамонт.
        Художник достал из кармана носовой платок, вытер потное лицо и поднялся с пола. Он покачнулся, схватился за край стола.
        - Что-то мне нехорошо, на воздух надо…
        - Проводить?
        - Не, сам доберусь, - ответил Саша. - Странный домик, - проворчал он и, пошатываясь, направился к двери.
        - Слушай, Сань, а чего ты там про Дракулу нёс?
        Художник остановился и непонимающе взглянул на Дальского. Мамонт сочувствующе улыбнулся и сказал:
        - Ясно, это у тебя шутка такая веселая.
        - Шутка? - Пушкин был явно не в себе. - Скорее, головой ударился. Знаешь, Мамонт, пойду я.
        Сашу штормило, он с трудом добрался до двери, снял с вешалки куртку и вышел. Тоскливо заскрипела лестница, хлопнула входная дверь.
        Президент Объединения поэтов Алтая с тоской оглядел кабинет. Книги горами лежали на полу, один стеллаж опрокинулся, и Мамонт с болью смотрел на покрытые слоем штукатурки тома, на оторвавшиеся обложки и смятые листы.
        Дверь открылась, в кабинет заглянул Груздев.
        - Хорошо тряхнуло, - сказал он. - Как думаешь, сколько баллов?
        - Не меньше семи, - ответил Мамонт. - Дом чудом не развалился.
        Он, посмотрев на психотерапевта, вдруг вспомнил о бутылке коньяка, которую тот принес ночью и, нагнувшись, пошарил рукой в столе: бутылка была цела. Дальский, поставив ее на стол, сполоснул еще один стакан, выплеснув воду прямо на пол.
        - Выпьешь?
        - Не откажусь. Я хотел спросить, нет ли у вас каких-нибудь завалявшихся тапочек? А то как-то неудобно по улице в белых носках. - Он посмотрел на ноги и, хмыкнув, добавил: - Хотя они давно уже не белые.
        - В подвале что-то валялось, - ответил Мамонт.
        Он выпил коньяк, не дожидаясь, пока к нему присоединится Георгий Сильвестрович. Поставил стакан на стол и замер. Лицо президента Объединения поэтов Алтая потемнело, глаза стали злыми, в них теперь плескалась ненависть, а тонкие, сжатые в ниточку губы побелели.
        - Приветствую вас, шеф, - скрипучим, старческим голосом обратился к Жоржику Дальский.
        Груздев тоже изменился, он выпрямился, плечи расправились, а лицо стало благостным и приторно красивым.
        - И я вас приветствую, граф, хотя и не скажу, что рад встрече.
        - Да где уж вам радоваться. - Дальский закинул голову и захохотал, злобно, жутко.
        - Подумать только, великолепный Гундарго теперь вместе со мной будет отбывать наказание!
        - Так вот как вы воспринимаете свою жизнь, дорогой Дракула? Странно, за столь долгое время вы могли бы ассимилироваться, слиться со своим носителем.
        - С кем? С этим презренным, недоразвитым существом, которое в подметки мне не годится? Это животное, эта ваалова ослица считает высочайший интеллект своей заслугой и не понимает, что без моего разрешения не сможет применить их в жизни?
        - Слишком высоко вы вознеслись, граф, попробуйте спуститься чуть ниже, в сердце например. Носитель должен стать вашим другом, ведь вы с ним сейчас одно целое. И мне грустно, Дракула, грустно и больно, что вы этого так и не поняли.
        - Можно подумать, что вы со своим в мире и радости живете!
        - Да, - просто ответил Гундарго. - Мой носитель и не подозревает обо мне, я не лезу в его голову, сижу себе тихонько. Твой же постоянно с тобой борется, смотрю, он и сейчас пытается избавиться от тебя…
        - Ненавиж-жу… - процедил граф Дракула сквозь сжатые челюсти Дальского.
        Лицо Мамонта перекосилось. Он пытался сбросить с себя оцепенение, пытался хоть что-то сделать, но ненависть его незваного соседа просочилась в сердце. Двигаясь, словно автомат, экономист дотянулся до подоконника, взял лежащий там молоток и, повернувшись к Груздеву, медленно замахнулся.
        - Тихо, тихо, - спокойно произнес Гундарго, перехватив поднятую руку. Он забрал молоток, положил его на шкаф и, не отпуская руки Дальского, продолжил, властно, повелительно: - Мамонт! Мамонт, ты слышишь меня?!
        - Да, - с трудом разлепляя губы, ответил тот.
        - Мамонт, вернись!
        - Шеф, шеф… - раздался в ответ тоненький скулеж. - Шеф, не надо…
        - Тебе не удастся больше взять управление его телом под свой контроль, - сказал Гундарго и уступил место доктору Груздеву.
        Георгий Сильвестрович, не понимая, что сейчас произошло, с надеждой взглянул на Дальского. Взгляд Мамонта стал осмысленным, но вместо едкой насмешки над всеми и вся, в глазах президента Объединения поэтов Алтая просвечивала такая усталость, будто он нёс на своих плечах все горе этого мира.
        - Ну что, пошли башмаки искать? - И Дальский открыл дверь.
        Они вышли, закрыли кабинет и спустились по лестнице. Баба Нюся уже умудрилась привести коридор первого этажа в порядок, сгребла мусор и штукатурку в кучу, приготовила ведро, тряпку и теперь отдыхала, сидя на табуретке возле своей кладовки. Старушка с грустью смотрела на дранку, открывшуюся во многих местах на стенах и потолке, и вздыхала, тяжело, горестно.
        Мужчины вышли на улицу. Груздев кинул взгляд на дыру возле труб, где Благолеша устроил склад драгоценностей. Пещерку Али-Бабы завалило обломками асфальта. Агент Груздь усмехнулся и для себя решил, что в рапорте о богатстве упоминать не будет.
        Было по-летнему тепло, ярко светило солнце, ослепляя стекла проезжающих машин. Весело щебетали синицы. Стайка воробьев устроила шумную возню, с громким чириканьем прыгая вокруг корки бородинского хлеба. Будто не обращая внимания, недалеко сидел бездомный кот, облизываясь и плотоядно поглядывая на них. Он уже собрался прыгнуть, но люди спугнули птиц, оставив котейку без завтрака.
        Дальский и Груздев обошли здание и ступили под козырек подвала. В дальнем конце горел свет, на полу возле кучи земли валялись два включенных фонаря. Мамонт с Груздевым переглянулись и, не говоря ни слова, направились к ним. Психотерапевт даже забыл о том, что он разут. Странное предчувствие сжало его сердце. Откуда-то он знал: то, что сейчас предстанет перед ним, изменит всю его жизнь.
        Они подобрали фонари, и лучи света заметались по подвалу, пока не замерли на куче кирпичей. Мужчины подошли ближе. Тут же валялись лопаты, ломик и еще какие-то инструменты. Направив фонарь на завал, они увидели торчащие из-под обломков перегородки ноги. На одной паре были крепкие, дорогие ботинки, правда изрядно заляпанные грязью, а на второй - старые полусапожки.
        - Говорил же, в подвале наверняка что-то завалялось, - усмехнулся Мамонт, присев возле груды битого кирпича. - Тебе с какого жмурика обувку снять?
        - Душа у тебя темная, Дальский, и юмор такой же.
        Груздев перелез через завал и даже не удивился, когда в пятно света попало сначала залитое кровью лицо Благолеши, а потом физиономия полковника Репнина.
        - Знаешь их?
        - Ну. Коллеги, чтоб их. Понесло же сюда на ночь глядя. - Жоржик вздохнул. - Пошли на свет, бог с ней, с этой обувью.
        Он повернулся к выходу и замер, услышав за спиной тихий стон. Дальский рванулся к завалу, но Груздев остановил его, положив руку на плечо.
        - Пойдем-ка отсюда, друг. Сейчас я позвоню куда следует, и ими займутся компетентные товарищи. Ты что, не слышал? Я же сказал - это мои коллеги, - объяснил Жоржик, увидев недоуменный взгляд Мамонта.
        Они вернулись в кабинет, и агент Груздь тут же сделал звонок. Говорил быстро и настолько тихо, что Дальский, как ни прислушивался, не смог разобрать ни одного слова. Положив трубку, Георгий Сильвестрович серьезно взглянул Мамонту в глаза и со значением произнес:
        - Тебе лучше даже не упоминать, что ты там был. Если, конечно, тебе не нужны сложности.
        - Все-то вы видели, везде-то вы успели, - невесело усмехнулся Дальский. - И наш подвал не миновала чаша сия.
        - Учитывая, кем построен подвал и что в нем было до не столь давнего времени… - Жоржик усмехнулся и сменил тему разговора: - Я сделаю еще один звонок?
        - Да звони, жалко, что ли?
        Мамонт прошел к окну, из которого был виден козырек злополучного подвала. За спиной Жоржик уже совсем другим голосом произнес:
        - Алло… Любочка?
        Следующий час промелькнул незаметно. По совету Груздева Дальский отправился домой и уже из окна своей квартиры наблюдал, как к дому номер восемьдесят шесть подъехали несколько ничем не примечательных микроавтобусов. Ничем не примечательные ребята в обычных спортивных куртках быстро спустились в подвал, вынесли какие-то свертки, и только после этого подъехали пожарники, милиция и
«скорая помощь». Следом за ними прикатили машины горгаза и водоканала. Дальский не утерпел и вышел на улицу, впервые в жизни составив компанию любопытным соседкам, оккупировавшим лавочку.
        - Ой, там взрыв был, аж у меня в квартире окна затряслись, - низким грудным голосом рассказывала одна из них, высокая и дородная женщина, соседка с третьего этажа, Даная Пипалыга.
        - Ой, а я сразу в милицию позвонила, - поддакнула Зинаида Козеткина, проживающая на втором этаже. Она с восторгом наблюдала за пожарными, которых не пустили в подвал.
        - Низко берете, я так сразу всех вызвала, сейчас еще горэлектросеть подъедет, - утерев нос соседкам, объявила старейшая жительница подъезда, высокая и сухая старуха Семирамида Ивановна Коняшкина. - А потом есшо из газеты подгребут и с телевидения!
        Восторженную речь Семирамиды Ивановны прервал неприметный человек в костюме и галстуке со стареньким портфельчиком в руках.
        - Здравствуйте! Я представитель мэрии, - сказал он. - Небольшая авария в связи с землетрясением не стоила стольких звонков. - Он выдержал паузу и с нажимом произнес: - Уважаемая гражданка Коняшкина, все под контролем, авария устранена. Нет причины создавать толпу, ну… Я думаю, вы меня поняли?
        Непонятливые в нашем отечестве не приживаются, и через минуту двор опустел. А еще через пять минут укатили машины. У дома остались агент Груздь и молодая женщина высокого роста, макушкой она доставала до подбородка двухметровому Груздеву.
        - Спасибо, что привезла мои вещи, - смущаясь, поблагодарил Георгий Сильвестрович.
        - И тебе спасибо, что позвонил, - ответила Любочка. - А то бы ждала своего из командировки до морковкиного заговенья.
        - Что говорят врачи? - спросил Жоржик, немного устыдившись. Он вспомнил, как обрадовался, увидев полковника Репнина под грудой обломков, и как в голове пронеслось: Любочка свободна!
        - Жить будет, - ответила молодая женщина, равнодушно пожав плечами. Она сделала шаг по направлению к дороге, но Жоржик схватил ее за руку.
        - Постой… Прости… - Он развернул любовницу к себе лицом и, глядя на нее с болью в глазах, прошептал: - Почему, Любочка? Почему ты отказалась выйти за меня замуж? Почему выбрала этого осла? Неужели только из-за стенки в элитном доме? А, сабля генерала?
        - Жилплощадь тут ни при чем, - ответила Любочка и попросила: - Проводи меня до остановки.
        Они вышли на Красноармейский проспект, потом дошли до кинотеатра «Первомайский». Любочка остановилась и, взглянув на небо, задумчиво сказала:
        - Помнишь, тогда, давно, мы так же стояли с тобой на этой остановке. Только тогда был зимний вечер, и на темном небе я заметила светящееся пятно.
        - Что-то такое припоминаю, - пробормотал Жоржик, внутренне подобравшись. Он по опыту знал, что, когда Любочка становилась такой вот мудрой и задумчивой, расслабляться не стоило.
        - Я тогда сказала, что это НЛО. Мы с тобой долго стояли и смотрели, как круг света мечется по темному небу.
        Груздев рассмеялся:
        - Ну да, подшутила ты надо мной! Представляешь, я всю ночь верил, что это действительно НЛО! Только утром узнал, что пятно от прожектора на крыше клуба. А ты ответила, что знала это. До сих пор не пойму, зачем ты меня обманула?
        - Я не обманывала. Просто ты целую ночь был не одинок. Ты целую ночь верил, что в огромном холодном космосе есть кто-то еще. И у тебя всю ночь было чудо. До самого утра. А утром ты подвел под чудо рациональную основу, и оно пропало. Теперь ты снова одинок, но в твоей жизни все правильно, все логично, все разложено по полочкам - и поэтому ты ни в чем не виноват. - Она посмотрела на него, потом перевела взгляд на приближающийся трамвай. - Ты и под любовь старался подвести рациональную основу, а от Репнина я чуда не жду… Мой транспорт, - она поднялась на носочки, поцеловала Жоржика в щеку и вошла в вагон. Сердце Груздева рванулось следом за трамваем, оно кричало, что Любочка - это и есть та самая не открытая Америка, что рядом с ней даже самое незначительное событие наполнится смыслом, что каждая мелочь рядом с этой женщиной превратится в чудо и все вокруг, вся жизнь будет напоена волшебной музыкой - музыкой любви. Сердце стучало, рвалось, но Жоржик вспомнил о своей размеренной жизни, о пациентах, так остро нуждающихся в нем.
        И Георгий Сильвестрович с чувством собственной значимости направился в клинику - бороться за всеобщее психическое здоровье…
        Мамонт Дальский вернулся в библиотеку, как только отъехали машины. Он немного постоял на пороге, пытаясь на глаз оценить ущерб, тяжело вздохнул. Подобрал томик Пушкина, стер с обложки известковую пыль, положил книгу на стол.

«Странный, странный домик», - подумал президент ОПы. Он прошел к шкафу, распахнул дверцы и, горько усмехнувшись, понял: больше никогда к нему в гости не заглянет интеллигентный вампир.
        Эпилог
        - Как он?
        - Бредит.
        - Ну не плачь, не плачь, сестренка. Кирп выкарабкается. Мы, фон Гнори, - народ крепкий, ты уж поверь. Это надо ж, сам едва на ногах стоял, а меня собой закрыл. Основной удар на себя принял.
        - Сил… - Осунувшаяся за последние сутки вампирелла снова разрыдалась.
        - Ничего, ничего, сестренка… - утешал невесту брата Силик фон Гнорь. - Раз за ночь тело не пропало, так жить будет. В операционной же, не на том свете. Тело заживет, затянется… У нас, у деревенских вампиров, знаешь какая регенерация мощная? Ты не реви. - Сил похлопал девушку по руке. - Вон уже и Глинни с мужем подоспели…
        - Он жив? - воскликнула перепуганная Глинни. Она тяжело дышала, видно было, что бежала бегом. - Мы так торопились, торопились… - Ее красивое личико сморщилось, слезы ручьем заструились по гладким щекам.
        - Ну, будет, будет, - тихо прорычал Нрот. - Чай, столичные врачи получше наших будут. А ежели нет, так мы фельдшера Тоба на подмогу привезли. - И он кивнул в сторону лестницы, по которой, пыхтя и путаясь в полах длинного халата, поднимался старый гном.
        - Не стоит переживать, - произнес с соседнего кресла барон Пурыкл. - Гундарго не зря свой хлеб ест. Он лучший хирург в Королевстве. А если нужно будет пригласить заграничных специалистов, то вы не беспокойтесь, я подключу свои связи.
        В это время в операционной Гундарго наложил последний шов. Он смотрел на единственное существо, которое, не покривив душой, мог бы назвать другом. Операция была сложной, Кирпачека пришлось собирать по кусочкам. Хорошо, что сердце вампира все это время продолжало биться, иначе неминуемая смерть. Никто не знает, сколько он пролежит без сознания, но что такое время для почти бессмертного существа?
        Кирпачек фон Гнорь лежал неподвижно, туго спеленутый бинтами, только губы его едва заметно двигались. Гундарго, нагнувшись, услышал, как вампир шепчет:
        - Время… Не стоит на месте… Несется… Тысячелетние дни кончились… События… Много событий… Остановить невозможно. Жизнь…
        Гундарго похвалил себя за хорошо сделанную операцию и подумал: «Даже в бреду Кирпачек говорит правильные вещи». Да, жизнь - это и есть счастье. Пусть порой она похожа на ад, пусть порой полна боли и страдания, но в ней же есть и радость любви, и усталость Творца, и щемящая нежность…
        А это стоит того, чтобы быть человеком.