Эта короткая счастливая жизнь Виталий Вавикин
        Главный герой смертельно болен. Чтобы семья не видела его предсмертных страданий, он уходит на съёмную квартиру, где начинает слышать пение несуществующей женщины. Изучив архивы, он узнаёт, что в этой квартире семьдесят лет назад жила певица. Теперь он не только слышит её, но и видит. Но этого мало. Его тело умирает, и он хочет увидеть мир певицы перед смертью. Комната меняется, словно мир переносит его в прошлое. Он выходит за дверь и оказывается в тридцатых годах двадцатого века, где болезнь отступает и, пока он не вернётся назад, он может жить. Но певице нужна помощь, нужны ответы, получить которые можно только в будущем - настоящем главного героя, где его поджидает смертельная болезнь…
        Виталий Вавикин
        Эта короткая счастливая жизнь
        ЭИ «@элита» 2014
        
        )
        ГОРЕ ТОМУ, КТО ОТДАЁТ СВОЁ СЕРДЦЕ ИЛЛЮЗИИ - ЭТОЙ ЕДИНСТВЕННОЙ РЕАЛЬНОСТИ НА ЗЕМЛЕ, НО ГОРЕ И ТОМУ, КТО ЭТОГО НЕ ДЕЛАЕТ. ОДНОГО ЖДУТ РАЗОЧАРОВАНИЯ И БОЛЬ, ДРУГОГО ЗАПОЗДАЛЫЕ СОЖАЛЕНИЯ. ТЕОДОР ДРАЙЗЕР «ТИТАН»
        Глава первая
        Неудачный это был год. Тридцать второй и самый странный из всех предыдущих лет.
        - Уверены, что ничего нельзя сделать?- спросил Майк Лаверн, вглядываясь в глаза седоволосого доктора.- Химия, облучение, операция наконец?- выслушал лекцию о мелкоклеточном раке лёгких, отдалённых метастазах в печени и костях.- Значит, совсем ничего?- получил брошюру о паллиативном лечении и вышел в тёплое июньское утро.
        Город ветров проснулся, загудел, словно выброшенный на берег левиафан. Лаверн втиснулся в городской автобус транспортной администрации Чикаго, которая только начинала собирать свою ежедневную жатву миллиона перевезённых пассажиров. Кажется, сегодня играли «Блэк Хоукс». По крайней мере свитеров с индейцем мелькало достаточно много.
        Дождавшись очередной остановки, Лаверн вышел из автобуса. Купил пачку красного «Пэлл Мэлла» и долго сидел на скамейке в парке Ирвинга, не решаясь закурить…
        - А какого теперь черта?!- он сорвал слюду и достал сигарету.
        Густой дым приятно защекотал лёгкие. На третьей сигарете он позвонил Дански и сказал, что сегодня не придёт на работу. Добрался на метро до станции Дамен-Браун и дальше, пешком, до своего дома на Север-Уолкотт-авеню.
        Простоял четверть часа, вглядываясь в окна второго этажа, но так и не решился войти. Купил «Чикаго Требьюн» и выкурил ещё пару сигарет, читая колонку сдающегося в аренду жилья. Позвонил хозяину и договорился о встрече. Синтас протянул ему наманикюренную руку и спросил, что он думает о гомосексуалистах.
        - Ничего не думаю,- Лаврен прошёл в комнату, осмотрел ванную и кухню.
        - Надеюсь, вы опрятный,- сказал Синтас и долго говорил что-то о чистоте и порядке. Потом о бутиках и местных барах. О цветах и искусстве. Даже спросил у Лаверна, какой у него знак зодиака.
        - Я всего лишь хочу снять комнату, а не взять тебя в жены,- улыбнулся Лаверн, заплатил за три месяца вперёд и закрылся в своей комнате. Позвонил домой и попросил жену позвать к телефону Кипа.- Ну, как ты чемпион?
        - Сегодня хоккей,- обиженно напомнил сын.
        - Как-нибудь в другой раз.
        - Через год?- недовольно буркнул Кип. Джесс забрала у него трубку.
        - Это и твой ребёнок! Помнишь?! Не заставляй меня искать ему нового отца,- она ещё что-то говорила, но Лаверн уже вешал трубку. Как это называется? Пытался он вспомнить. Кажется интервенционная терапия. Когда люди, которым ты дорог, пытаются встряхнуть тебя угрозами и критикой.
        - Как насчёт бокала вина?- предложил через дверь Синтас.
        Они сели на кухне.
        - Так, значит, ты фотограф?
        Лаврен кивнул. Синтас наградил его внимательным взглядом и подметил, что если и фотограф, то явно не детский. Лаврен закурил. Синтас принёс кипу эротических журналов и попросил показать фотографии, которые он делал.
        - Ненавижу порнографию,- говорил Синтас, разглядывая обнажённых брюнеток.- Настоящее уродство, но вот эротика - это искусство,- он отобрал пару фотографий и спросил, не может ли Лаверн сфотографировать и его.- Обещаю, если снимки получатся, то не возьму плату за первый месяц.
        Лаверн посчитал оставшиеся деньги. Добрался на метро до студии в Даун-Тауне и сказал Дански, что забирает свои фотоаппараты. Почувствовал, как заболела грудь, и проглотил таблетку кодеина.
        - Бросай ты это,- посоветовал Дански.
        - Уже бросил,- Лаверн закурил и сообщил, что увольняется.
        Глава вторая
        - Ты никому не давал этот адрес?- спросил утром Синтас.
        Лаверн поднялся с кровати и открыл дверь. Ухоженные руки с наманикюренными пальцами протянули ему пожелтевшее письмо.
        - Это не моё,- буркнул Лаверн, прочитав адрес.
        - И не моё,- Синтас пожал плечами и вскрыл конверт.
        Листы были старыми, с ровным аккуратным почерком. Девушка писала матери, рассказывая о карьере певицы.
        - Посмотри,- Синтас достал фотографию. Такую же старую и пожелтевшую. Блондинка, с причёской похожей на пуделя, лучезарно улыбалась, сверкая ярко-зелёными глазами. Синтас наградил Лаверна вопросительным взглядом.- Наверно, на почте ошиблись.
        - Наверно,- Лаверн умылся, налил себе кофе, но не сделал ни одного глотка.- Пойду, заберу твои фотографии,- сказал он Синтасу.
        Девушка в ателье прищурилась и сказала, что фотографии не получились.
        - Как это?
        - Не знаю,- она поджала губы и выложила на стол пакет.- Сами посмотрите.
        - Этого не может быть,- заверил её Лаверн, пролистав фотографии.- По крайней мере не моя вина.
        - Ваша,- девушка подбоченилась. Опустила глаза на фотографию в руках Лаверна. Толстый и розовощёкий Синтас посылал кому-то воздушный поцелуй.
        - Это просто работа,- буркнул Лаверн.
        - Тогда ещё хуже,- она брезгливо взяла деньги.
        Лаверн вернулся домой и осмотрел фотоаппарат. Сделал пару пробных снимков. Сел на кровать и открыл конверт с фотографиями Синтаса, надеясь найти хоть пару удачных. Ничего. Он перекладывал их, вглядываясь в мутные пятна, которые, подобно тесту Роршаха, складывались в воображении в причудливые лица. Или же не в воображении?
        Лаверн остановился. Сквозь мутное пятно фотографии на него смотрели женские ярко-зелёные глаза. Белые кудрявые волосы были рассыпаны по плечам. Пухлые губы сложены бантиком.
        Лаверн перевернул мусорное ведро. Отыскал письмо, которое пришло утром. Отыскал фотографию. Прочитал имя. Фанни Вудс. Певичка. Как она попала на его фотографии? Он протёр глаза, пытаясь вспомнить, сколько таблеток кодеина принял с утра. Ни одной. Вернулся в свою комнату. Сравнил девушку со старой фотографии и девушку на своих снимках. Снова протёр глаза. Закурил. Нет. Ошибки не было. Он вышел на улицу и сделал пару фотографий резвящихся на площадке детей. Отнёс в студию. Сделал срочный заказ на проявление. Просмотрел и выбросил в урну. Пятен не было. Фотоаппарат работал исправно. Вернувшись домой, Лаверн сфотографировал всю квартиру.
        - Сегодня проявить не успеем,- сказала ему девушка, наградив подозрительным взглядом.
        - Тогда завтра,- Лаверн попытался улыбнуться, но она демонстративно отвернулась.
        Он вышел из ателье и бездумно бродил по улицам до позднего вечера, стараясь не думать о болящей груди.
        Глава третья
        Письма стали приходить каждую неделю. Письма девушке, проявлявшейся на всех фотографиях, которые Лаверн делал в своей новой квартире. Старые и пожелтевшие. Лаверн просыпался рано утром и забирал их, не желая ничего объяснять Синтасу. Затем ходил по квартире и бездумно делал фотографии. Кто-то жил здесь. Жил, словно в другом измерении.
        Лаверн начертил схему квартиры. Обозначил, где стоит стол, где кровать. Белье менялось. Посуда мылась. На столе появлялась еда. Но девушку сфотографировать удавалось крайне редко. «Может быть, она ходит на работу?» - подумал Лаверн и сам испугался своих мыслей. Что это? Он спятил? Ходит на работу! Да вы только послушайте его!
        Он дождался ночи и, отключив вспышку, сделал несколько десятков фотографий. Ничего. На следующий день он повторил это, но на час раньше. Ничего. Значит, она возвращалась позднее. Лаверн снова рассмеялся, но остановиться не смог. Он фотографировал и фотографировал, дожидаясь, когда придёт новое письмо. Одинокая. Усталая. Приходившие ей письма, были другими. Десятки людей, которые писали ей, словно никогда не знали её. Для них она была обворожительная и желанная.
        - Ещё не устали?- спросила его девушка в ателье.
        Лаверн улыбнулся и пожал плечами. Забрал фотографии и закрывшись в своей комнате, открыл конверт. Сердце бешено забилось в груди, когда он увидел знакомое лицо. Усталое и заплаканное. Лаверн прикоснулся к нему пальцами. Не к женщине. Нет. Он прикасался к тайне, которая пришла к нему, сделав своим рабом.
        На какое-то мгновение ему показалось, что он слышит тихие всхлипы. Вышел из комнаты. На кухне никого не было, но всхлипы не прекратились. Кто-то сидел за столом. Лаверн взял фотоаппарат и сделал дюжину снимков. Проявил утром и увидел Фанни. Она сидела за столом, положив голову на сложенные руки. Белые волосы были растрёпаны. Платье на плече разорвано.
        Лаверн смотрел на стол, смотрел на фотографию и не мог поверить, что это происходит с ним. Но теперь он знал её голос. Даже не голос, а тихие всхлипы.
        Взяв фотоаппарат, он устроился на кухне и стал ждать. В начале двенадцатого хлопнула входная дверь. Лаверн сделал несколько фотографий. Прислушался. Каблуки простучали где-то совсем рядом. Он снова нажал на спуск. Услышал, как в ванной включили воду. Постоял, не решаясь войти, но под итог открыл дверь и сделал несколько снимков. Где-то за спиной зашуршала одежда. Лаверн подошёл, сфотографировал. Почувствовал запах пудры и крема. Почувствовал запах поджариваемых яиц. Навёл объектив на плиту. Услышал звон посуды. Почувствовал запах сигарет. Прошёл вслед за шагами в спальню. Отключил вспышку и сфотографировал кровать, молясь, чтобы Синтас не проснулся.
        - Вы что, больной?- спросила его девушка в ателье.
        Он не ответил. Забрал конверт с фотографиями и, купив две пачки сигарет, пошёл в парк. Выбрав скамейку под старым вязом, он закурил. Конверт лежал у него на коленях. Жизнь, которую он вчера слышал. Жизнь, запахи которой он вчера вдыхал. Лаверн достал фотографии. И жизнь, которую он сегодня может увидеть.
        Глава четвертая
        Сон. А в том, что это сон, Лаверн не сомневался ни на секунду. Фанни пела на сцене. Пела без слов. Мужчины за столиками курили. Синий дым окутывал бар, затягивал его пеленой.
        - Ещё пива?- спросила официантка.
        Лаврен кивнул. Сделал глоток и сплюнул обратно в кружку. Никакого вкуса. Никакого запаха. Он достал сигарету без фильтра и закурил. Светловолосый пианист сфальшивил, сжал в зубах сигарету и закрыл глаза. Фанни поклонилась. Среднего роста, в красном платье с глубоким декольте и открытой спиной, вырез на которой доходил до копчика. Она ещё раз поклонилась. На этот раз вместе с пианистом. Толпа загудела. Под овации они спустились со сцены. Лаверн поднялся на ноги. Пошёл следом.
        - Эй!- остановил его высокий негр.
        Лаверн посмотрел снизу вверх. Попытался оттолкнуть.
        - Эй!- негр толкнул его в грудь.
        Лаверн увидел, как обернулась Фанни. На какое-то мгновение их взгляды встретились. Сон распался.
        Лаверн поднялся с кровати и закурил. Где-то далеко тихо плакала Фанни. Он взял фотоаппарат и вышел на кухню. Услышал стук в дверь. Вздрогнул. Пошёл открывать. На пороге никого не было. Лаверн вернулся на кухню. Прислушался. В ванной спустили воду. Хлопнула дверь. Босые ноги прошлёпали к выходу. Звякнули ключи.
        - Что ты здесь делаешь?
        - Ничего.
        - Ты не должен приходить.
        Лаверн нажал на спуск.
        - Я соскучился,- голос был детским.
        Лаверн сделал ещё одну фотографию.
        - Я говорила тебе не приходить сюда?
        - Но…
        - Говорила?
        Лаверн снова нажал на спуск. Услышал, как шуршит одежда.
        - Ты не можешь остаться.
        Кто-то вынул из двери ключи.
        - Я отвезу тебя назад.
        Хлопнула дверь.
        Лаверн прислушался. Нет. Ничего. Только тишина. Он вернулся в свою комнату, но не смог заснуть. Проверил утром почту и пошёл в ателье.
        - Любите её?- спросила девушка, возвращая фотографии.
        - Люблю?- Лаверн покачал головой.- Скорее пытаюсь понять.
        Он разорвал конверт и посмотрел на сделанные ночью снимки. Спазмы в животе напомнили о том, что пора принять кодеин, но Лаверн хотел оставаться в здравом рассудке. Он смотрел на фотографии и пытался вспомнить прочитанные письма. Чернокожий мальчишка лет шести смотрел на него живыми тёмными, как ночь, глазами. Почему ни в одном из писем он не читал о нём? Почему, если он её сын, то не живёт вместе с ней? Лаверн снова поймал себя на мысли, что считает эту жизнь такой же реальной, как и ту, что окружает его сейчас.
        - Выглядишь ты сегодня неважно,- подметил Синтас, зажаривая на кухне омлет.
        Лаверн кивнул и посмотрел на дверь.
        - Я, пожалуй, посплю,- сказал он.
        Завёл будильник на одиннадцать и заставил себя не обращать внимания на непрекращающиеся спазмы. Лёг в кровать и вспомнил сон. Может быть, он повторится? Но снов не было.
        Глава пятая
        Ночь. Лаверн сидел на кухне, прислушиваясь к шорохам. Время перешагнуло за полночь, но он ничего не слышал. «Может, она осталась на ночь в другом месте?- думал он.- Может, придёт завтра?» Но и на следующий день ничего не изменилось. Лаверн взял фотоаппарат и сделал пару снимков. Дождался утра и побежал в ателье. Нет. Ничего не изменилось. Другая жизнь была здесь, рядом с ним. Стол, стулья, раковина, кровать. Не было только Фанни.
        Лаверн дождался вечера. Он фотографировал квартиру каждые четверть часа, делая по несколько фотографий. Но Фанни на них так и не оказалось. Она ушла, забрав с собой очарование, помогающее ему отвлечься от своей жизни. Не было даже снов. Лаверн сидел ночами на кухне и смотрел на входную дверь. Может быть, она переехала? Кровавый кашель напомнил ему, что он умирает. Грудь заболела так сильно, что перед глазами поплыли чёрные круги.
        Лаверн лёг в кровать и попытался заснуть. Закрыл глаза. Услышал, как хлопнула входная дверь. Вскочил на ноги. Увидел вернувшегося с ночного свидания Синтаса. Закурил. Взял стопку сделанных фотографий. Тайна рассыпалась, как сон. Он сделал, наудачу, несколько снимков. Проявил. Ничего не увидел. Вернулся домой и позвонил Джесс. Услышал её голос. Почувствовал запах бекона. Бросил трубку и побежал на кухню. Никого. Лишь запах. И тихий голос. Чудный, льющийся, тихо напевавший какую-то песню.
        Лаверн взял в дрожащие руки фотоаппарат и сделал несколько снимков. Оделся. Почти бегом добрался до ателье. Выкурил пачку сигарет, дожидаясь, когда фотографии будут готовы.
        - С вами всё в порядке?- спросила его девушка.
        Он разорвал пакет. Увидел Фанни.
        - Она вернулась!
        - Кто?
        - Неважно,- он качнул головой и попытался улыбнуться.
        Вернулся домой. Вернулся, зная, что туда вернулась жизнь. Вернулась вместе с хозяйкой.
        - Я всего лишь навестила мать!- голос Фанни был тихим и подавленным.
        Лаверн вздрогнул, услышав звук пощёчины.
        - Я не твоя собственность.
        Ещё одна пощёчина.
        - Не твоя.
        Ещё одна. И уже сломленно:
        - Не надо.
        - Смазливая юбка,- мужской голос был тихий и свистящий.- Хочешь потерять всё, что у нас есть?
        - Но я же вернулась.
        - Надо было предупредить.
        - Ты бы не отпустил меня.
        - Верно…
        Лаверн услышал, как звякнула пряжка ремня.
        - Ну почему ты понимаешь только это?
        - Послушай, Брюстер…
        - Встань на колени и подними подол.
        - Я больше не уеду.
        - Я знаю.
        Лаверн вздрогнул, услышав свист ветра и хлопок.
        - Не надо,- ещё один хлопок.
        - Кому ты принадлежишь?
        Лаверн вздрагивал снова и снова.
        - Кому ты принадлежишь?
        - Тебе.
        Удары не прекратились.
        - Тебе! Тебе! Тебе!- Фанни заревела.- Пожалуйста! Хватит! Не надо больше.
        Глава шестая
        - Что с тобой?- спросил Синтас. Он подошёл к Лаверну и тронул его за плечо.- Эй?
        - Мне нужно в библиотеку.
        - Что?
        - Книги, интернет,- Лаверн двигался в какой-то прострации. Собирал письма, которые пришли за последние два месяца, одевался.
        Он ввёл в поисковике имя Фанни Вудс. Ничего. Вошёл в архив «Чикаго Требьюн» и повторил попытку. Нашлись шесть заметок. С 1930 по 1932 год. Три из них принадлежали рекламе бара Гарри Дювейна с вечерней программой воскресного дня и перечнем приглашённых гостей, одной из которых была Фанни. Ещё одна статья рассказывала о популярных певицах. Лаверн открыл чёрно-белую фотографию и долго вглядывался в знакомое лицо. Оставались ещё две статьи. Первая из них была короткой: «Пропала местная певица Фанни Вудс». Вторая ещё короче: «Поиски певицы продолжаются».
        Лаверн попытался просмотреть некрологи, начиная с 1932 года, но их было слишком много и терпения у него хватило только на полгода. Он распечатал найденные заметки, сходил в ателье и вернулся домой.
        - В следующий раз я вызову полицию,- пообещала ему девушка, отдав фотографии.
        Лаверн закрылся в своей комнате и открыл конверт. Ремень Брюстера оставил широкие красные полосы на бледных ягодицах. Его лицо было покрыто шрамами от оспы. Волосы светлые. Губы поджаты. В голубых глазах пустота.
        «Кому ты принадлежишь?»
        «Тебе!»
        «Почему она не уйдёт от него?» - подумал Лаверн, вглядываясь в зелёные глаза Фанни. Оживился, рассыпал на полу сотни сделанных фотографий. Отыскал ту, на которой был стол. Посмотрел на газету. 18 июня 1932 года. Перечитал сделанные в библиотеке распечатки. Фанни пропала 7 января 1933. Сейчас начинался август, значит, осталось пять месяцев. Лаверн лёг на кровать. Закурил. Закрыл глаза. Она умрёт вместе с ним. Фанни Вудс. Его тайна. Его жизнь. Умрёт, и он ничего не сможет сделать. Лаверн вспомнил Брюстера.
        «Я не твоя собственность!»
        Что это, любовь?
        «Смазливая юбка. Хочешь потерять всё, что у нас есть?»
        Нет. Лаверн грустно улыбнулся. Вспомнил чернокожего мальчишку.
        «Ты не должен был приходить».
        «Я соскучился».
        Лаверн позвонил Чипу, но, услышав голос Джесс, повесил трубку. Голова закружилась. Дыхание перехватило. Боль в груди стала невыносимой. Лаверн повернулся на бок и попытался заснуть, настырно отказываясь принимать обезболивающие. Тьма затопила сознание. Ненавистная, но спасительная тьма.
        Лаверн зашёлся кашлем. Открыл глаза. Посмотрел на часы. Была почти полночь. Он поднялся на ноги и взял фотоаппарат. Сон вернул силы, но боль осталась. Лаверн сидел на кухне и прислушивался к тишине. Ничего. Никто не приходил. Никто не напевал, готовя себе ужин. Лаверн смотрел на дверь, вспоминая, как она выглядит на фотографиях. Дверь в прошлое. Дверь в мир Фанни Вудс. Дверь… Боль выдавила из глаз слёзы. На какое-то мгновение Лаверну показалось, что очертания двери изменились. Нет. Ему нужно принять таблетки, пока боль не свела его с ума.
        Лаверн прошёл в ванную и умылся. Запах сырости врезался в ноздри. «Нужно будет завтра сказать Синтасу, чтобы вызвал сантехника»,- подумал он. Вернулся на кухню. Запах сырости не исчез, но теперь к нему добавился запах бекона. Тонкий, едва уловимый. И запах духов. Что-то сладкое и цветочное. И запах пудры.
        Лаверн заглянул в комнату Синтаса. Хозяина не было. Подошёл к тумбочке возле зеркала. Взял флакон одеколона. Нет. Запах был другим. Лаверн вернулся на кухню и снова посмотрел на входную дверь. Она изменилась. Постарела. Лаверн повернул ручку. Заперто. Толкнул дверь плечом. Затрещали замки. Слабость снова начала подчинять себе тело. Лаверн собрал все оставшиеся силы и повторил попытку. Дверь распахнулась. Старая дверь. Дверь в мир Фанни Вудс.
        Глава седьмая
        Боль отступает. Растворяется. Остаются лишь саднящие ладони. Лаврен поднимается на ноги. Отряхивается. Смотрит по сторонам. Чёрный «Паккард» тарахтит по улице. Пузатое такси с надписью «Еллоу кэб кор» на жёлтой двери стоит под фонарным столбом.
        - Эй, шеф!- Лаверн вглядывается в лицо водителя. Хочет спросить, какой сейчас год, но не спрашивает. Он и так это знает. Не понимает, как такое могло случиться, но знает, что стал частью этого.- Бар Гарри Дювейна,- говорит он, забираясь в машину. Смотрит на мелькающие за окном улицы, по которым он ходил каждый день, но сейчас почти не узнаёт.
        - Приехали,- ворчит водитель.
        Лаверн протягивает ему десятку. Десятку из своего времени. Нервничает. Дёргает ручку, пытаясь открыть дверь. Смотрит, как уезжает такси, стучит в обитую железом дверь под вывеской «Бар Дювейна». Видит, как открывается окошко. Голубые глаза окидывают его внимательным взглядом.
        - Проваливай!- окошко закрывается.
        Лаверн стоит, пытаясь собраться с мыслями. Что дальше? Он закуривает. Ждёт, прижавшись к холодной стене. Сигареты кончаются.
        Фанни выходит спустя час. Та самая Фанни, которую он видел на своих снимках, но совсем не грустная. Наоборот. Она улыбается. Кокетничает. Мужчина с чёрными сальными волосами открывает ей дверь «Линкольна». Лаверн смотрит, как они уезжают. Пытается поймать такси, но такси нет. Идёт назад. Пытается вспомнить дорогу до дома Фанни Вудс. Пытается вспомнить дорогу до дома, где живёт он сам, но спустя шестьдесят пять лет. Останавливается. Видит чёрный «Линкольн», на котором уехала Фанни. Взбирается по пожарной лестнице к единственному освещённому окну. Слышит голос Фанни. Видит её обнажённое тело. Она лежит на кровати, протягивая руки к прыщавому подростку лет шестнадцати.
        - Ну, же,- говорит она.- Не бойся.
        Её ноги призывно раздвинуты, обнажая треугольник светлых волос.- Я же нравлюсь тебе?
        Подросток кивает.
        - Так обними меня.
        Лаверн отворачивается. Тёмное небо нависает над городом. Укрывает его. За незакрытым окном слышно, как шуршит одежда.
        - Как ты быстро,- говорит Фанни.
        Подросток шепчет бессвязные извинения.
        - Всё хорошо,- уверяет она.
        Хлопает дверь. Фанни одевается.
        - Ну, как тебе мой сын?- спрашивает мужской голос.
        - Научится.
        Звук пощёчины заставляет Лаверна вздрогнуть.
        - Я имею в виду…- ещё одна пощёчина.- Он был хорош.
        Фанни стоит на коленях, опустив голову.
        - И никак иначе,- мужчина с чёрными сальными волосами помогает ей подняться.
        Бледные женские щеки горят, но слёз нет. Лаверн смотрит на неё, чувствуя, как какая-то странная немота сковывает все мысли.
        - Эй! Эй, ты!- кричит ему мужчина.
        Сильные руки хватают его за отворот рубашки. Втаскивают в открытое окно. Мир вздрагивает. Из разбитого носа течёт кровь. Ещё один удар, и действительность ускользает, оставляя Лаверна в кромешной темноте.
        Глава восьмая
        - Кто ты?- спрашивает Дювейн, вглядываясь в серые глаза Лаверна. Оборачивается к Фанни.- Ты его знаешь?
        Она качает головой. Лаверн пробует освободить связанные за спинкой стула руки.
        - Тебя послал Анхел?
        - Анхел?- Лаверн встряхивает головой, пытаясь вспомнить.- Я не знаю никакого Анхела.
        - Значит, Вольферт?- Дювейн закуривает.- Как твоё имя?
        - Майк. Майк Лаврен.
        - И где же твоё оружие, Лаврен? Как ты хотел убить меня?
        - Я не хотел убивать тебя.
        - Вот как?
        - Я пришёл к ней,- Лаверн взглядом показывает на Фанни.
        - К ней?- Дювейн снова оборачивается.- Ты же сказала, что не знаешь его.
        - Не знаю,- Фанни решительно качает головой.
        - Значит, Вольферт,- задумчиво говорит Дювейн. Смотрит на Лаверна.- Кто ещё был с тобой?
        - Да не знаю я никакого Вольферта!- Лаверн чувствует, как чьи-то руки ложатся ему на плечи.- Фанни!
        Пустота уступает место панике. Удавка сжимается на шее.
        - Я видел твоего ребёнка! Видел, что сделал Брюстер!- он хрипит, отчаянно подбирая слова. Кровавая пелена застилает глаза.- И я знаю, что ты не доживёшь до следующего лета, если не уедешь отсюда!
        - Что?
        - Пожалуйста!
        - И ты всё ещё говоришь, что не знаешь его?- спрашивает Дювейн Фанни.
        - Я…
        - Скажи ему!- Лаверн задыхается.
        - Фанни?
        - Он…
        - Так ты его знаешь?
        - Да, Гарри.
        - Чёрт. Отпусти его, Чэт!
        Глава девятая
        Они едут молча. Лишь Чэт за рулём чёрного «Линкольна» изредка поглядывает на них в зеркало заднего вида.
        - Теперь скажи мне, кто ты?- спрашивает Фанни, когда они выходят из машины.
        - Долгая история,- Лаверн потирает болящее горло.- Спасибо, что спасла меня.
        - Откуда ты столько знаешь обо мне?
        - Видел.
        - Видел?- она презрительно поджимает губы.- Ты что следишь за мной?
        - Не совсем,- Лаверн смотрит на выбитую дверь.
        - А о моем ребёнке кто тебе рассказал?
        - Никто.
        - Ты знал Персибала?
        - Это отец?
        - Чёрт! Парень, да кто ты такой?- Фанни нервно роется в своей сумке. Достаёт ключи. Смотрит на дверь.- Это ты сделал?
        - Что?
        - Выбил эту чёртову дверь!
        - Я не хотел.
        - Не хотел?!- Фанни настороженно оглядывается по сторонам.- Знаешь, что? Зря я соврала Гарри,- она спешно открывает дверь, пытаясь закрыться изнутри.
        - Подожди!- Лаверн проскальзывает следом за ней. Хватает за руку, но чувствует, как пальцы сжимают пустоту.
        - Какого…- слышит он голос Фанни, но вокруг лишь знакомая квартира Синтаса.- Куда ты делся?
        - Я здесь.
        - Эй!
        Лаверн слышит, как Фанни снова выходит на улицу. Оборачивается. Старая дверь всё ещё ждёт. Дверь в его тайну, внезапно утратившую очарование.
        - Майк? Тебя, кажется, так зовут?
        Боль в груди снова напоминает о себе. Спазмы скручивают живот. Кашель наполняет рот кровью. Ноги подгибаются. Лаверн падает, упираясь руками в незакрытую дверь.
        - Как ты это сделал?!- Фанни смотрит на него сверху вниз.
        Боли нет. Лишь немного першит в горле после удавки Чэта. Лаверн поднимается. Смотрит на дверь, сквозь которую только что прошёл.
        - Эй!- Фанни трогает его за плечо.- Да кто ты такой, чёрт возьми?!
        Глава десятая
        Они идут вниз по улице, под рядом не горящих фонарей. Фанни молчит. Тёплый ветер взбивает её сливочные волосы. «Ты странный, Майк. Очень странный»,- думает она, искоса поглядывая на нового знакомого. Серый мир становится более сочным. Более красочным. Мир притворства и лжи. Мир вечного праздника и вечных слез.
        - Боишься меня?- спрашивает Лаверн. Фанни пожимает плечами.- Не бойся.
        - Я видела вещи и похуже,- она вглядывается вдаль.- Расскажи мне о том, как здесь всё будет.
        - Зачем тебе?
        - Просто.
        - Всё изменится.
        - А бар Дювейна?
        - Его не станет.
        Майк смотрит на неё, ожидая ещё вопросов, но вопросов нет. «Почему она не спрашивает о себе?» - думает он. Вспоминает мальчика в квартире Дювейна. Вспоминает Брюстера.
        - Майра странная женщина,- предупреждает его Фанни.- Необычная.
        - Твой сын жил у неё?
        - Нет,- напряжённая маска скрывает лицо Фанни.
        - Могу я спросить?
        - Нет,- Фанни награждает его гневным взглядом. Образ отца проступает в памяти сквозь пелену лет. Высокий, чернокожий. Он приехал из Нового Орлеана, чтобы играть в Чикаго джаз.- Мне было восемнадцать,- говорит Фанни…
        Где-то в глубине сознания играет пианино. Чёрные пальцы Персибала порхают над клавишами. Он выступает в одном из тихих баров. Фанни убирает со столов. Даже не Фанни. Ещё не Фанни. Фелиция Раймонд. Невысокая. Без косметики и шарма. В переднике и сальными волосами, собранными в пучок. Никто не замечает её. Никто не обращает внимания. Она живёт в небольшой комнате под крышей старого дома. Получает семь долларов в неделю и ещё на что-то надеется.
        Никто не пишет ей и не зовёт домой, в маленький южный город, откуда Фелиция сбежала без оглядки, как только один из заезжих музыкантов сказал, что у неё хороший голос. Кажется, его звали Джо, или Джон, или Джейк…. Фелиция не помнит. Он увёз её, усадив в пыльный «Форд», обещая райские гущи. Молодая и свежая. Она смотрела на него, представляя все те прелести большого города, рассказами о которых он очаровал её. Высокий, худой, лет тридцати, с гладко выбритым подбородком и тоненькой полоской чёрных усов.
        Они ехали целый день, остановившись на ночь в дешёвом мотеле, посреди пыльной дороги, ведущей, казалось, в никуда. Фелиция вошла в номер и, поджав губы, посмотрела на единственную кровать. Прочитала ли мать записку, оставленную на столе? Рассказала ли отцу? Джо-Джон-Джейк извлёк из саквояжа бутылку бренди и предложил ей выпить. Фелиция отказалась. Он налил себе, сжал в ладони стакан и закурил. У него был глубокий мелодичный голос.
        В номере находились лишь стол, стул и кровать, поэтому Фелиция предпочла стоять, так как единственный стул занимал новый знакомый. Потягивая бренди, он рассказывал о жизни в Чикаго, и о том, что ждёт там молодую девушку с таким божественным голосом. Фелиция молчала, искоса поглядывая на кровать.
        - Не бойся,- Джо-Джон-Джейк обнял её за плечи и притянул к себе.- Красота и ум открывают многие двери,- он заглянул васильковыми глазами в её зелёные глаза.- Будешь умницей, и я научу тебя жить,- первый в жизни поцелуй показался Фелиции грязным и каким-то безысходным.
        Она не сопротивлялась. Стояла, чувствуя губы Джо-Джона-Джейка на своих губах. Чувствуя его дыхание. Бренди и сигареты. Резкий и кислый запах. Фелиция закрыла глаза. В романах всё было иначе. Джо-Джон-Джейк отпрянул назад и сказал, что так дело не пойдёт.
        - Что?- растерялась Фелиция.
        - А ты как хотела?
        - Не знаю,- Фелиция снова искоса посмотрела на кровать.
        - Именно так,- скривился Джо-Джон-Джейк. Он смягчился и осторожно убрал пару непослушных локонов с её лица.- Красота - это магнит. Понимаешь?
        Фелиция молчала.
        - Твой голос - это талант, но нужно иметь что-то ещё. Что-то, что можно дать взамен на доверие,- он улыбнулся и протянул ей стакан бренди.- Выпей. Это поможет тебе расслабиться.
        - Я не хочу.
        - Так надо,- он снова обнял её. Притянул за талию к себе.- Пей.
        Фелиция отрицательно покачала головой.
        - Я сказал: пей!- его крик заставил её сжаться.
        - Пожалуйста, отпусти меня.
        - Хочешь вернуться домой?- он вложил в её руку стакан.- Решай,- васильковые глаза снова упёрлись в неё взглядом.
        Бренди обожгло губы.
        - Я не могу,- Фелиция закрыла глаза. Сделала ещё глоток.
        - Тебе нечего бояться,- заверил её Джо-Джон-Джейк.
        Он снова поцеловал её. Сжал в объятиях. На какое-то мгновение Фелиции удалось отвлечься. Удалось ни о чём не думать.
        - Вот так уже лучше,- похвалил её Джо-Джон-Джейк.
        Эти слова вернули Фелицию в реальность. Она снова посмотрела на кровать, и отвращение к самой себе стало настолько сильным, что выпитое бренди начало проситься обратно.
        - Я не могу,- прошептала она одними губами.
        - Просто расслабься.
        - Нет!- она оттолкнула Джо-Джона-Джейка от себя. Выронила стакан, услышав звон бьющегося стекла.
        - Ну, и чёрт с тобой!- потерял он терпение, выталкивая её из номера.
        Дверь захлопнулась. Белая луна медленно ползла по звёздному небу. Ночь выдалась холодной, и Фелиция начала дрожать. Она сидела на скамейке вдали от мотеля и думала о том, что утром вернётся домой. Что скажет ей мать? Что скажет отец? Что скажет сестра? И что скажет им она?
        Фелиция вздохнула и попыталась вспомнить, сколько часов потребовалось, чтобы доехать сюда. Страх выдавил из глаз слёзы. Как же она вернётся назад? Захотелось пойти в номер к Джо-Джону-Джейку и попросить, чтобы он отвёз её домой. Она решительно поднялась на ноги, но тут вспомнила кровать, вспомнила его поцелуи и решила, что лучше пойдёт пешком, чем попросит его об одолжении.
        Глава одиннадцатая
        Когда наступило утро, Джо-Джон-Джейк уехал. «Форд» поднял клубы пыли и скрылся за поворотом. Фелиция пошла к управляющему и спросила, далеко ли до Хайфилдса.
        - Хайфилдс?- управляющий удивлённо поднял бровь.- Никогда не слышал о таком.
        - Это маленький город,- Фелиция смутилась, почувствовав себя крайне неуютно под этим старческим взглядом.
        - У вас, кажется, был кавалер?- спросил управляющий.
        Фелиция покраснела. Старческий осудительный взгляд напомнил об отце, отбивая всякое желание возвращаться домой. Фелиция прикусила губу. Если бы только можно было вернуть всё назад. Остаться дома и никуда не уезжать.
        - Может быть, вам нужна работа?- осторожно предложил управляющий.
        - Работа?- Фелиция наморщила лоб. Вспомнила Джо-Джона-Джейка. Вспомнила оставшийся дом. Чего она боится больше? Возвращаться назад или идти вперёд?
        - Вы ведь куда-то ехали. Не так ли?- управляющий добродушно улыбнулся, помогая принять решение.
        Его жена, пожилая, разбитая артритом миссис Хайнц взяла Фелицию под руку и отвела в комнату.
        - Нам давно нужно было нанять помощницу,- ворковала она, разглаживая белые простыни на крохотной кровати.
        Фелиция молчала, выдавливая скупые улыбки.
        - Будешь жить здесь, а вечерами убирать свободные комнаты,- миссис Хайнц наградила её серьёзным взглядом.- Если будет желание, то я могу научить тебя готовить. Ты ведь не умеешь готовить?
        - Нет.
        - Ну, вот видишь. А женщина должна уметь готовить,- она обняла Фелицию.- Я родила пять дочерей и, поверь, ни один из их мужей не смог упрекнуть их ни в чём, что требуется от женщины.
        Взяв необходимые принадлежности, Фелиция пошла убираться в освободившихся номерах. Номер, где они останавливались с Джо-Джоном-Дейком, она оставила напоследок. Кровать напоминала о случившемся и вызывала тошноту. Фелиция собрала простыни и отнесла их в прачечную. Казалось, от них пахнет её знакомым.
        Фелиция разогрела воду и принялась за стирку. Миссис Хайнц сначала помогала ей, давая советы, затем отпустила пару одобрительных реплик и ушла готовить обед. Хлорка разъела кожу, и руки болели так сильно, что Фелиции едва не рыдала, а справиться удалось лишь с половиной белья. В памяти снова всплыло лицо Джо-Джона-Джейка. «Твой голос - это талант, но нужно иметь что-то ещё». Кажется, так он говорил? Фелиция собрала в пучок волосы и вернулась к стирке.
        Уборка в номерах, которой она занялась после обеда, показалась менее мучительной. Постояльцы приезжали и уезжали, оставляя пыль, недоеденную пищу и свои запахи. День за днём Фелиция наблюдала за ними, не запоминая ни одного лица. Даже сын управляющего, высокий, долговязый, примерно одного с ней возраста, был не более чем копной спутанных светлых волос. Таким она запомнила его. Ну, может быть, ещё его голос. Сухой и осипший. Она видела его за столом, заставляя себя улыбаться не смешным шуткам.
        На третьей неделе она увидела пыльный «Форд», и с каким-то странным чувством, подумала, что это может быть её старый знакомый. Громко смеясь, из машины вышли две женщины. Старше Фелиции, но ещё в соку. Их спутники не понравились Фелиции. Они напомнили Джо-Джона-Джейка.
        Закончив с уборкой, Фелиция поужинала и легла спать. Проворочавшись около часа, она поднялась и подошла к окну. В номере, где остановились новые постояльцы, горел свет. Окна были открыты, и Фелиция слышала громкий женский смех. Стирают ли они белье? Учатся ли готовить?
        Фелиция вышла на улицу и прокралась к открытым окнам. Оказаться на их месте сразу расхотелось. Вот, значит, чего хотел от неё Джо-Джон-Джейк! Фелиция собиралась уйти, когда одна из полуобнажённых девушек подхватила звучащую из патефона песню. Голос очаровал и растрогал Фелицию. Сможет ли она спеть так же? Она снова вспомнила Джо-Джона-Джейка и заглянула в окно. Может быть, он прав, и кроме голоса нужно иметь что-то ещё?
        Голос поющей девушки прервался, утонув в поцелуе. Губы Фелиции пересохли. Дыхание перехватило. Поцелуй оказался страстным и нежным одновременно. В памяти всплыли запахи, чувства, пережитые, когда её целовал Джо-Джон-Джейк. Нет. Девушка за окном явно получала от этого удовольствие. Фелиция опустила глаза к её полной груди, невольно сравнивая со своей. Неужели её знакомый был прав, и красота способна открыть многие двери?
        Девушка засмеялась, позволяя мужчине уложить себя на кровать. Фелиция задержала дыхание. Бледные щеки залил румянец. «Господи, как же это отвратительно!» - думала она, продолжая смотреть. Девушка за окном ахнула и прижала к себе мужчину. Дикие животные гримасы обезобразили их лица. Фелиция развернулась и побежала прочь. Виски пульсировали, щеки горели. Она споткнулась и упала, разодрав о щебень колени. Боль протрезвила.
        - Эй!- позвал её сын управляющего.
        - Тони?- она поднялась на ноги, поправляя волосы и одёргивая юбку.
        - Ты что, ходила подглядывать?
        - Я? Нет! Что ты!- Фелиция чувствовала, как по ногам из ссадин течёт кровь, как горят щеки.
        - Я видел,- упрямо сказал Тони. Где-то далеко снова раздался женский смех.- Видела, чем они занимаются?
        - Это… это… это отвратительно!- выкрикнула Фелиция, считая, что так может оправдать свой поступок.
        - Я видел и хуже,- Тони улыбнулся и показал на её ноги.- У тебя кровь.
        - Что?
        - Ты, наверно, разодрала колени, когда упала.
        - Я…- Фелиция наклонилась, и согласно кивнула.- Да. Наверно.
        - Пойдём,- Тони протянул ей руку.- Нужно обработать раны и перевязать, чтобы не остались шрамы,- он сжал её руку в своей ладони и потянул в дом.
        Спирт принёс новую боль. Фелиция зажмурилась. Тони улыбнулся, разглядывая её ноги.
        - Ты когда-нибудь занималась этим?
        - Что?
        - Не глупи. Ты приехала с одним из этих музыкантов. Думаешь, я не знаю, что представляют собой такие певички, как ты?
        - Да как ты…- Фелиция снова зажмурилась. Спирт обжёг новую рану.- Твои родители тоже так думают?- спросила она.- Твои родители думают, что я такая же, как и те…- Фелиция замялась, не в силах подобрать нужных слов.
        - Певички?- помог ей Тони.
        Фелиция кивнула.
        - А разве это не так?
        - Нет.
        - Докажи.
        - Доказать? Как я тебе докажу?!- Фелиция почувствовала, как щёки снова начинают краснеть. Она решительно одёрнула юбку и поднялась на ноги.- Дай мне бинты, Тони.
        - Не обижайся.
        - Дай мне бинты!- крикнула она, вспомнила, что рядом спят миссис и мистер Хайнц и смущённо поджала губы.
        - Обещаешь, что не будешь обижаться?
        - Обещаю,- сдалась Фелиция.
        Она вышла на улицу и направилась в свою комнату. Одна из девушек, за которыми подглядывала Фелиция, стояла, прижавшись спиной к закрытой двери номера, и курила. Фелиция прошла мимо, опустив голову.
        Ночью ей приснился патефон и Джо-Джон-Джейк. Он сидел на кровати, а она пела для него, щеголяя обнажённой грудью. Самодовольная улыбка играла на его губах. Фелиция легла под него, чувствуя запах бренди и табака. Ни на одно мгновение она не усомнилась в том, что делает. Стыд и отвращение пришли лишь утром, когда сон отступил, вернув её в реальность.
        - Всё ещё дуешься на меня?- спросил Тони.
        - Не на тебя,- призналась Фелиция.
        Он рассмеялся и отпустил какую-то шутку. Она улыбнулась.
        - Здесь есть озеро,- осторожно предложил Тони.
        Фелиция смерила его внимательным взглядом и согласно кивнула. Вода была тёплой и Фелиция хотела искупаться.
        - Отвернись,- попросила она, стягивая платье. Белый пеньюар скрывал почти всё тело.
        Фелиция вошла в воду и, обернувшись, позвала Тони.
        - А ты хорошо плаваешь!- похвалил он.
        Они заплыли почти на середину озера. Фелиция снова вспомнила свой сон. Яркое солнце и хорошее настроение разрушили пелену страха и отвращения, пережитых утром. Фелиция вспомнила девушку, которую видела в прошлую ночь. Опять вспомнила свой сон и подумала, что со стороны это выглядит совершенно иначе, чем снизу. Она подняла голову и посмотрела на далёкий берег. Мышцы устали, принося странное тепло.
        - Тони!- позвала Фелиция, испугавшись, что не доплывёт.- Тони, кажется, у меня кончаются силы!
        - Не бойся,- голос его прозвучал совсем рядом, вернув уверенность.
        Фелиция выбралась на берег и, тяжело дыша, повалилась на траву. Тони лёг рядом, бесстыдно разглядывая полные груди под намокшей тканью.
        - Ты такая красивая,- сказал он, наклоняясь, чтобы поцеловать её.
        Фелиция улыбнулась, не открывая глаз. Дыхание Тони было свежим, а губы мягкими. Фелиция попыталась сравнить этот поцелуй с тем, который видела в прошлую ночь.
        - Давай ещё раз,- предложила она.
        Новые чувства понравились ей. Почему же в прошлый раз всё было иначе? Может быть, виной всему был не поцелуй?
        - Тони?
        - Да?
        - Помнишь, ты спрашивал меня, занималась ли я этим?
        - Ну?
        - А ты? Ты это уже делал?
        - Конечно.
        - И с кем?- она ответила на его поцелуй, чувствуя, что с каждым разом начинает получаться всё лучше и лучше.
        - Была здесь как-то одинокая певичка,- Тони положил руку на её грудь.
        - И как?
        - Хочешь попробовать?
        - Я не знаю,- Фелиция почувствовала, как Тони развязывает её пеньюар. Вспомнила свой сон, как пела с обнажённой грудью.- А та певичка…- осторожно начала она.- У неё был хороший голос?
        - Не знаю,- он освободил её грудь и теперь любовался, щурясь от яркого солнца.
        - Вот у меня хороший голос,- сказала Фелиция.
        - И что?- Тони улыбнулся.- У меня тоже хороший голос,- он загорланил какую-то песню.
        Этот поступок вернул Фелиции отвращение, которое она чувствовала в это утро, вспоминая свой сон. Что она делает? Почему уступает этому мальчишке? Ради чего?
        - Отойди от меня!- закричала она, спешно прикрывая грудь.
        - Ты чего?- опешил Тони. Фелиция поднялась на ноги и надела платье.
        Назад они шли молча. Постояльцы, за которыми наблюдала Фелиция, съехали, и она пошла убирать их номер. Запах бренди и табака выветрился, но от простыней пахло потом и бурной ночью.
        - Мерзость,- скривилась Фелиция.
        Она отнесла постельное белье в прачечную и бросила в тёплую воду. Где-то в груди снова заклокотало отвращение. Руки уже привыкли к хлорке, но как долго она собирается заниматься этим?
        Фелиция попыталась вспомнить песню, которую подслушала в прошлую ночь. Спев первый куплет, она сравнила свой голос с голосом девушки. В памяти всплыл поцелуй. Страстный и нежный. Затем кровать. Всплески золотистых локонов на подушке. Согнутые в коленях ноги.
        - Тебе помочь?- предложил Тони, заглянув в прачечную.
        Фелиция не ответила, вспоминая, как он разглядывал её грудь. Чем он был лучше Джо-Джона-Джейка?
        Следом за Тони вошла его мать и скрипучим голосом пожаловалась, что у неё болит спина. Старик управляющий уехал за продуктами, взяв с собой Тони, и Фелиция осталась за главного. Она сидела на скамейке, запрокинув голову, подставляя солнцу лицо. Блестя и переливаясь в его лучах, подъехал новенький «Линкольн». Одёрнув подол платья, Фелиция пошла встречать нового постояльца. Он был молод и просто сверкал каким-то лоском. Его французский акцент подкупал. Фелиция смотрела, как он идёт в свой номер, а в голове кружила лишь одна мысль: «Он едет в Чикаго! В Чикаго! В Чикаго!» Дождавшись вечера, она зашла к нему. Как его звали? Жак? Жан? Жульен?
        Почему с годами ей всё сложнее вспоминать эти имена?
        - Так ты хочешь стать певицей?- спросил он. Фелиция смутилась и кивнула.- Это не так просто, как кажется.
        - У меня хороший голос.
        - У многих хороший голос,- он смерил её серьёзным взглядом и неожиданно предложил поехать с ним.
        - С тобой?- Фелиция вспомнила Джо-Джона-Джейка.
        - Что-то не так?
        - Да был тут один…- она замялась, но её новый друг понял всё без слов.
        - Не бойся. Я ничего не потребую с тебя за проезд.
        Глава двенадцатая
        Тридцать долларов, заплаченные Хайнцем в качестве расчёта, почти закончились, но Фелиция так и не смогла найти работу. Комната, которую она сняла, была маленькой и пахла углём и плесенью. Два долгих месяца она ходила по театрам, ре сторанам и барам, ища работу, но везде получала отказ. Иногда снисходительный, иногда грубый и уничижительный, но зачастую это были сухие, ничего не выражавшие фразы.
        - Начните с чего-нибудь попроще,- предложил один управляющий в дешёвом баре, прочувствовав всё то отчаяние, которое исходило от неё.
        - Попроще?- она недоверчиво посмотрела на него.
        - Вы могли бы мыть посуду, или…- он сокрушённо вздохнул и развёл руками.
        Фелиция поблагодарила его и ушла. «Почему они просто говорят «нет», и не дают мне шанс продемонстрировать свой голос?» - думала она. Какой-то агент, потребовал с неё сто долларов за свои услуги.
        - Сто долларов?!- возмутилась Фелиция.
        Вспоминая Хайнцев, она думала, что у них было не так и плохо. Или в родном городе. Хайфилдс снился ей, представляясь чем-то милым и до боли приветливым на фоне безразличного Чикаго. Фелиция смотрела на тех, кем хотела стать и думала, что никогда не сможет быть похожей на них. Манера держаться, наряды - всё это было чем-то недоступным и заоблачным. У неё никогда не будет достаточно денег, чтобы купить себе такую одежду. Можно лишь сесть в вагон и отправиться домой.
        - Мы можем взять вас посудомойкой,- сказал седеющий управляющий, когда денег осталось на последний обед.
        Фелиция спросила, сколько ей будут платить. Посчитала, что за вычетом расходов, ей потребуется четыре месяца, чтобы заработать на билет домой и безрадостно согласилась.
        - Мисс Раймонд!- представительно звал её шеф-повар, щеголяя своим итальянским акцентом, а затем, словно издеваясь, велел подмести, подать кастрюлю, помыть посуду, убрать со столов. Фелиция исполняла всё, не поднимая глаз. В старом платье, с невзрачным лицом, увядшим от неудач. Никто не замечал её. Безликая и бесполая.
        В какой-то момент она даже забыла, кто она. Фелиция Раймонд. Это было всё. Остальное осталось где-то в прошлом. Даже музыка, которая раньше заставляла сердце биться сильнее, прекратила своё существование, стала разбросанным набором нот.
        Пару раз кто-то из нанятых управляющим грузчиков отпускал в её адрес скабрёзные шутки. Один из них даже как-то предложил ей встретиться, но Фелиция сочла это за очередную шутку. В день, когда заработанных денег хватило на билет домой, Фелиция подошла к зеркалу и подумала, что не может вернуться в родной город в таком виде. В свои восемнадцать она выглядела лет на тридцать. Единственное платье потёрлось, а зимняя одежда пришлась бы впору любому бездомному.
        «Придётся остаться до весны»,- решила Фелиция, прошлась по магазинам и купила новое платье. Как только покупка была сделана, и наступило утро следующего дня, осознание верности принятого решения заметно пошатнулось. Фелиция расплакалась, не переставая мыть грязную посуду, но никто этого не заметил. Грузчики затеяли какой-то бестолковый спор, и проигравший, под гогот друзей, подошёл к ней и предложил поужинать. Фелиция отказалась.
        - Чёртова замарашка!- проворчал грузчик.
        Фелиция мысленно послала его к чёрту, но на следующий день пришла в новом платье. Поступок не закончился ничем хорошим, лишь на дешёвой ткани появились два жирных пятна.
        «Может быть, поискать другую работу?» - подумала Фелиция, но после предыдущих поисков желания снова бросаться во все тяжкие не было. Она вспомнила дом и решила, что в следующий раз точно уедет. Желание вернуться к родителям стало ещё больше, когда бар, в котором она работала, закрылся, вынуждая снова искать работу. Шеф-повар смеялся и самоуверенно рассказывал о том, что его ждёт новое место. Слушая его весёлый голос с итальянским акцентом, Фелиция долго не решалась подойти и попросить его подыскать что-нибудь и для неё.
        - А, мисс Раймонд!- расплылся он, награждая Фелицию снисходительным взглядом.
        Опустив голову, она скороговоркой выпалила свою просьбу.
        - Ну, не знаю. Не знаю,- проворковал он, потешаясь над её смущением.- Снова желаете мыть за мной посуду?
        - А это возможно?
        - Может быть,- продолжая смеяться, он похлопал её по плечу и дал адрес нового бара.- Зайдёшь туда через неделю. Спросишь Марио.
        Фелиция поблагодарила его и ушла домой, получив расчёт. В овощной лавке она познакомилась с каким-то невзрачным парнем, но не решилась прийти на назначенное им свидание. Закрывшись в своей комнате, она проверила, не пропал ли у неё голос после недавней простуды, однако соседи быстро урезонили этот порыв.
        - Извините,- буркнула Фелиция и легла в кровать.
        Кажется, тогда и появился Персибал, на вторую или третью неделю её работы в новом баре. Сейчас она уже не помнила точно. Высокий чернокожий музыкант с божественными пальцами и глубоким, вечно охрипшим голосом. Фелиция влюбилась в него с первых аккордов. На кухне было жарко, и за звоном посуды мотив песни был почти не слышен, но когда она вышла, чтобы убрать со столов, мир словно перестал существовать для неё.
        В клубах синего сигаретного дыма, под нескончаемый гомон голосов, Персибал играл на пианино, закрыв глаза, заставляя свой голос сливаться воедино с музыкой, продлевая мелодию струнного инструмента. Сам мотив и то, как это исполнялось, позволило Фелиции забыть обо всём. Ничего не осталось. Лишь музыка и льющаяся песня. Все мечты, все надежды и желания вспыхнули с невероятной силой. Неудачи отступили, забылись. С открытым от изумления ртом, Фелиция смотрела то на пальцы, то на полные губы, за которыми сверкали кристально белые зубы Персибала. Сердце замерло от восторга. На глаза навернулись слёзы. Фелиция и не помнила, когда в последнее время ей было так хорошо и легко. Закрыв глаза, она позволила мотиву подхватить себя и унести в чарующую страну счастья и музыки. Хотелось запомнить эту песню. Выучить её. А потом, когда ночь будет слишком тёмной и холодной, вспоминать её, напоминая себе, что в жизни есть и более важные вещи, чем отчаяние и нужда.
        Персибал вздрогнул и, открыв глаза, попытался отыскать в толпе женщину, чей голос так внезапно вклинился в его песню. Увидев Фелицию, он улыбнулся. Посетители, решив, что это запланированная шутка, весело загоготали. Фелиция очнулась от своего волшебного сна, густо покраснела и убежала на кухню. Там и отыскал её Персибал, закончив выступление.
        - Простите,- прошептала Фелиция, боясь, что её сейчас отчитают.- Я не хотела. Я…
        - Мне понравилось,- Персибал широко улыбнулся, снова демонстрируя безупречные зубы.
        - Понравилось?- Фелиция, закусила губу, ожидая, что сейчас последует грубая и непристойная шутка.
        - У тебя очень хороший голос,- огорошил её Персибал.
        Рот Фелиции снова открылся. Она смотрела в его жёлто-карие глаза и не знала, что сказать.
        - Когда ты закончишь работать?- спросил Персибал, подходя ближе.
        Фелиция запрокинула голову и глуповато моргнула.
        - Думаю, мы могли бы попробовать петь вместе,- напрямую предложил Персибал. Достал из кармана часы и тяжело вздохнул.- Завтра, за два часа до открытия,- он посмотрел на шеф-повара.- Думаю, я смогу договориться с управляющим, чтобы дал нам возможность потренироваться.
        Шеф-повар презрительно хмыкнул, но Персибал не обратил на него внимания.
        - И ещё одно…
        - Да?
        - У тебя есть имя?
        - Фелиция.
        - Так вот, Фелиция. Завтра, когда ты придёшь, постарайся надеть что-нибудь более пристойное, чем этот передник.- Он ушёл, оставив волнение и бессонницу.
        Фелиция лежала в кровати и пыталась прогнать тревогу и страх. Персибал ждал её в шесть. Сидел за пианино и подбирал аккорды для новой песни. Он увидел Фелицию, смерил оценивающим взглядом и поманил к себе.
        - Это твоё лучшее платье?
        - Единственное,- Фелиция нервно заломила руки.
        Персибал о чём-то подумал и согласно кивнул. Он показал ей текст песни и наиграл мотив. Управляющий прошёл мимо и недовольно хмыкнул. Шеф-повар уселся за ближайшим к сцене столом и, скрестив на груди руки, ждал. Кусая губы, Фелиция искоса поглядывала на Персибала.
        - Ну, ты готова?- спросил он и, проиграв вступление, показал, где начинать.
        Фелиция кивнула, но когда наступило время петь, не смогла попасть в ритм. Шеф-повар ехидно рассмеялся. Фелиция покраснела и с трудом сдержала желание убежать на кухню и, включив холодную воду, забыть обо всём, отдав всю себя ненавистному мытью посуды.
        - Ничего страшного,- успокоил её Персибал.
        Он снова проиграл начало, но на этот раз помог Фелиции не пропустить вступление, своим голосом. Она покраснела, но то, как зазвучал их дуэт, вселил уверенность и помог отвлечься.
        На восьмой попытке их голоса звучали так слаженно, словно они пели не один год вместе. Даже вечно недовольный управляющий вышел и как-то странно наблюдал за этим чёрно-белым дуэтом.
        - Цветной и замарашка!- недовольно буркнул шеф-повар, разочарованный, что не удалось позлорадствовать.
        Фелиция посмотрела на Персибала, но он не придал этому значения.
        - Чикаго большой город,- сказал Персибал, когда утром они вышли из бара.
        Фелиция спела с ним три песни, а после ушла работать на кухню. Судя по аплодисментам, первое появление на сцене удалось на славу. Теперь за оставшееся до следующего выступления время ей нужно выучить ещё десяток текстов. Она шла, думая только о том, чтобы память не подвела её. За час до следующего выступления управляющий отвёл её в сторону и протянул небольшой свёрток.
        - Что это?- спросила Фелиция, развернула упаковку и ахнула, увидев новое платье.
        - Вычту из твоего нового заработка,- сказал управляющий, урезонив её благодарный порыв.- И вымой волосы, никто не хочет слушать грязнулю, каким бы хорошим ни был её голос.
        Глава тринадцатая
        За неделю Фелиция заработала на билет домой и на кое-какую одежду. На кухне она больше не работала, и управляющий нанял другую девушку.
        Мечты сбывались. Не об этом ли она мечтала, когда строила планы, как попадёт в Чикаго? Даже публика, которая приходила в тихий бар, в основном, потому что здесь можно было купить столь дефицитное спиртное, начинала прислушиваться к застенчивой светловолосой девушке, голос которой идеально дополнял голос чернокожего пианиста. Дважды ей назначали свидание, но Фелиция, заливаясь краской, отказывала.
        В какой-то момент ей показалось, что так будет всегда: мечта сбылась, и ничто не прервёт её полет, но на восьмой день Персибал сказал, что это его последнее выступление и весь хороший настрой испарился, словно его и не было. Фелиция пела, стараясь не думать о том, что ждёт её на следующий день, и голос её звучал как никогда хорошо.- Ты можешь поехать со мной,- предложил Персибал, по обыкновению опуская ненужные вступления.
        - С тобой?- Фелиция посмотрела на него и тяжело вздохнула.- А куда ты едешь?- спросила она, пытаясь выиграть время.
        - Слышала о баре «Ночной джаз»?
        - Так ты остаёшься в Чикаго?!
        - Думаю, мы могли бы петь там вдвоём. Зрителям нравится, да и твой голос словно специально создан для моих песен.
        - Ты лжёшь!- Фелиция рассмеялась, но беззаботность выглядела слишком наигранной.
        - У тебя будет время, чтобы подумать,- сказал Персибал.- Завтра я уеду из города на две недели, а когда вернусь, то можно будет попробовать предложить наши голоса в «Ночном джазе». Где ты живёшь?
        - Я?
        - Я приду, как только вернусь в Чикаго.
        Они расстались в приподнятом настроении, отпуская какие-то шутки о публике и фальшивых нотах.
        Фелиция вернулась домой, продолжая улыбаться. «А что если он не вернётся?» - мелькнула у неё в голове шальная мысль. Страх почти остановил сердце. Фелиция попыталась убедить себя, что теперь сможет начать сольную карьеру, но попытка эта была настолько робкой, что страха перед сгущающейся реальностью стало только больше. Фелиция посчитала оставшиеся деньги и снова подумала, что сможет вернуться домой. Но разве она приехала сюда лишь для того, чтобы выступить восемь раз в маленьком прокуренном баре? Нет. Нужно пытаться продлить свои мечты.
        Фелиция решила дождаться утра и сходить к управляющему бара, в котором они пели с Персибалом, и предложить свои услуги в качестве сольной певицы. Эти мысли подарили ей пару часов спокойного сна. Фелиция проснулась и, одевшись, пошла в бар. Дорога перед входом была оцеплена, и повсюду сновали полицейские.
        - Марио!- позвала Фелиция шеф-повара.
        Он подошёл, награждая полицейских недовольным взглядом. Грузчики всё шли и шли, вынося из подвала ящики со спиртным. Управляющий что-то кричал, сопротивляясь аресту. Марио ворчал, рассказывая о случившемся, но Фелиция не слушала его, чувствуя, как снова рушатся мечты и надежды.
        Всю последующую неделю она потратила на новые поиски работы. Карьера певицы снова стала далёкой и недоступной. Поэтому, когда наступила вторая неделя, Фелиция с замиранием сердца ждала, когда вернётся Персибал, но он не возвращался. Деньги кончались. Фелиция вздохнула и разменяла заначку, отложенную на билет. Если Персибал не вернётся, то снова придётся идти на работу посудомойкой или прачкой.
        На третьей неделе Фелиция подумала, что Персибал, возможно, просто забыл о ней, приняв сомнения за отказ. Обида и злость застлали сознание. Но злилась Фелиция в основном на себя. Если бы только Персибал дал ей второй шанс! Ночи напролёт она молила Бога только об этом. Ещё один шанс! Но шанса не было. Последней надеждой был бар «Ночной джаз», о котором рассказал ей Персибал.
        Надев своё лучшее платье, она пошла к управляющему просить работу, надеясь, что там, возможно, встретит Персибала. Управляющий принял её, наградил снисходительным взглядом и сказал, что для певицы она не годится, потому что у неё нет своего репертуара, а для посудомойки - потому что слишком сильно похожа на певицу.
        Продав купленные платья, Фелиция подсчитала деньги, и, решив, что как только сможет снова заработать на билет домой, сразу уедет. По сути она знала, что никуда не поедет. Желание вернуться было тем необходимым стимулом, который мог поднять опускающиеся руки.
        Две долгих недели Фелиция потратила на поиски работы, и, наконец, устроилась посудомойкой в дешёвый бар в районе Линкольн-парк. Управляющего звали Джон Анхел, и он принял её на работу, взглянув лишь однажды, чтобы убедиться, что перед ним очередная замарашка, о которой нужно заботиться только в день выдачи зарплаты.
        Жизнь снова превратилась в рутину. Чудный цветок расцвёл и увял. Фелиции даже началось казаться, что история с Персибалом - фантазия, сон, в реальность которого она поверила. Но однажды, как и когда-то за звоном посуды и криками шеф-повара, она услышала забытый мотив. Воображение тут же нарисовало божественные пальцы, порхающие над клавишами пианино.
        - Персибал!- Фелиция выбежала из кухни.
        Чувство дежа-вю защемило сердце. Черноволосый красавец был на сцене, играя, как и прежде, с закрытыми глазами. Фелиция смотрела на него, не обращая внимания на нетерпеливые окрики шеф-повара.
        - Персибал!- позвала она, когда музыка прекратилась.
        Он увидел её и помахал рукой. Затем увидел её грязный передник и, сильно нахмурившись, о чём-то задумался. Встревоженный тишиной управляющий выглянул из своей каморки и спросил, что случилось.
        - Всё в порядке, мистер Анхел,- заверил его Персибал.
        Фелиция вздохнула и вернулась на кухню.
        - Хочешь потерять работу?- прошипел шеф-повар.
        Фелиция ничего не ответила. Оставалось вернуться к работе и заставить себя не слушать музыку, которая так сильно напоминает о возможности другой жизни. На какое-то время остались лишь тарелки и кастрюли.
        - Фелиция?- осторожно позвал Персибал, заглянув на кухню.
        Она вздрогнула, уронила тарелку, обрызгав себя горячей водой. На лице Персибала отразилась виноватая растерянность.
        - Почему ты снова работаешь на кухне?- спросил он. Фелиция пожала плечами.- Хочешь снова попробовать петь дуэтом?- предложил Персибал.
        - А это возможно?- Фелиция расцвела, отставив ненавистные тарелки.
        Они вышли из бара вместе. Персибал договорился с управляющим, и на следующий день они уже пели под пристальным взглядом Анхела. Однако на этот раз мечты не кружили Фелиции голову. Она выступала, ожидая неизбежного окончания этой лучшей жизни.
        - Снова уедешь?- спросила Фелиция, когда управляющий выписал им расчёт.
        Персибал закурил и, став неожиданно хмурым, кивнул. Фелиция вздохнула и опустила голову.
        - Так надо,- сказал Персибал.
        - А я?- Фелиция покраснела. Ей представилось, как придётся снова умолять Анхела взять её посудомойкой.
        - Хочешь поехать со мной?- без особого интереса спросил Персибал.
        - А это возможно?
        - Я собираюсь дать пару концертов в небольших городах. И если ты согласна…
        - Согласна,- заверила его без раздумий Фелиция.
        Она собрала вещи и утром оставила Чикаго. Первый концерт, который они дали в крохотном городке, не принёс прибыли, но помог им лучше спеться и подружиться. В отеле, где они остановились, была одна комната, но спали они на разных кроватях. Персибал спал, а Фелиция вспоминала давнего знакомого Джо-Джона-Джейка и думала, что именно так и представляла жизнь с ним. Сколько всего прошло времени с тех пор? Она тяжело вздохнула и попыталась представить, что было бы, если она не отказала ему в тот день. Возможно, ей не пришлось бы жить у Хайнцев, не пришлось работать посудомойкой. Она заснула, увидев сон, в котором осталась одна в незнакомом городе. Персибал уехал, и о нём напоминал лишь пыльный вихрь, оставленный стареньким «Паккардом». Фелиция вглядывалась вдаль и думала: «Что я сделала неправильно на этот раз?!»
        - Эй,- Персибал разбудил её, и сказал, что им пора ехать.
        Фелиция ничего не сказала ему, но тревога проникла в неё, как тушь проникает в белую бумагу. «Он ведь уже однажды ушёл,- думала она.- Что остановит его сделать это второй раз?».
        Ещё один концерт в новом городе помог ненадолго отвлечься и окупил все затраты.
        - Дальше будет чуть получше,- сказал Персибал.
        Фелиция осталась в номере, а он уехал, сказав, что нужно купить кое-что в дорогу. Она прождала его два часа и занервничала, что он не придёт. На третий час у Фелиции началась паника. Она вышла на улицу и долго вглядывалась в извилистую, грунтовую дорогу, уходившую вдаль.
        - Кого-то ждёте?- спросил управляющий отеля.
        Она окатила его гневным взглядом и отпустила какую-то скабрёзность.
        - А на сцене вы такая лапочка,- покачал он головой.
        Фелиция увидела «Паккард» Персибала и расплылась в довольной улыбке. Огромных усилий ей потребовалось, чтобы сначала не броситься ему на шею, а потом не отчитать за опоздание.
        - Персибал,- позвала она, когда они поужинали и легли спать.
        Он что-то хмыкнул сквозь сон и повернулся на спину. Фелиция замолчала, вглядываясь в его лицо. Сон снова перенёс её в незнакомый город. Нервно заламывая руки, она стояла на одинокой дороге и смотрела в пустынную даль.
        - Не с той ноги встала?- пошутил утром Персибал.
        Фелиция посмотрела на него и соврала, что нехорошо себя чувствует.
        - Можем отменить концерт,- предложил Персибал.
        - Не надо,- Фелиция собрала вещи и вышла на улицу. Солнце прогнало тяжёлые мысли и вернуло хорошее настроение. В этот вечер они пели так хорошо, словно два ангела, посланные с небес на землю самим богом, чтобы нести людям красоту. Фелиция смеялась, отвечая на шутки и комплименты. Нет. Она больше не хочет бояться и переживать. Не хочет видеть эти кошмарные сны.
        - Что ты делаешь?- спросил Персибал, когда Фелиция юркнула к нему под одеяло.
        Она прижалась к нему губами, вкладывая в этот поцелуй всю нежность и страсть, на которую была способна. Отыскала его руку и прижала к своей обнажённой груди, пытаясь развеять нерешительность. Персибал не двигался, лишь осторожно отвечал на поцелуй. Повернувшись на спину, Фелиция потянула его к себе. Близость неизбежности вскружила голову. Дыхание перехватило.
        - Если ты не хочешь, то…- начал Персибал, но Фелиция прервала его.
        - Я хочу,- прошептала она, прижимая его к себе.- Очень хочу, просто я ещё…- она увидела, как улыбнулся Персибал, и поблагодарила его за догадливость.
        Глава четырнадцатая
        Ночь. Фанни останавливается и награждает Лаверна пытливым взглядом. Сколько нужно слов, чтобы рассказать историю своей жизни? Сколько нужно жизней, чтобы они сложились в одну историю?
        - Презираешь меня?- спрашивает Фанни, с каким-то отрешённым безразличием.
        - С чего бы это?- пожимает плечами Лаверн.
        - Ну, как же,- она вспоминает сына.- Мои родители, например, презирают.
        - Нравы меняются.
        - Дожить бы до этого,- она достаёт сигарету и закуривает.- Так ты говорил, что умираешь от рака?
        - В своём мире.
        - Как это?
        - Если бы я знал,- Лаверн замолкает, подняв голову к звёздному небу.
        «Странный, очень странный мир»,- думает он, прислушиваясь к далёкому голосу Фанни. Она разговаривает со своей подругой о нём. Разговаривает о человеке, которого не должно быть здесь…. Но он есть.
        - Эй,- осторожно, словно боясь напугать, Фанни берет его за руку.- Майк?- она ждёт, пока он не оторвётся от созерцания звёздного неба и не посмотрит на неё.- Майра сказала, что ты можешь остановиться у неё.
        - Майра?- ему снова начинает казаться, что это всего лишь сон.
        - Моя подруга. Помнишь?- зелёные глаза Фанни пытливо вглядываются в его лицо.- Ты уверен, что с тобой всё в порядке?
        - Нет,- Лаверн заставляет себя посмотреть на дом Майры. В голове мелькают странные, усталые мысли. «Сон. Сон. Всё это сон. Всего лишь сон».
        - Майк,- голос Фанни выводит его из оцепенения.
        Нетвёрдые ноги несут вперёд. Заспанная, не первой свежести женщина торопит его недовольным взглядом. Запах корицы и плесени вгрызается в ноздри. Кажется, ещё пахнет жареной картошкой, но Лаверн не уверен. Сейчас он уже ни в чём не уверен.
        Майра проводит его в комнату, протягивает старое одеяло и сальную подушку. Тишина усиливает чувство нереальности. Майра не говорит ни слова. Её шаги кажутся лёгкими и воздушными. Словно сошедший с небес ангел, она проплывает мимо него в темноту дверного проёма. Закрывает дверь.
        «Это просто сон»,- снова думает Лаверн, пытаясь вспомнить подробности.
        Старый диван призывно раскрывает пасть, обещая сладостные грёзы. А утром вернётся боль. Мысль об этом заставляет Лаверна цепляться за эту реальность, учиться наслаждаться каждым мгновением. «Как жаль, что нельзя остаться здесь навсегда,- думает он, засыпая.- Как жаль, что утром всё закончится, изменится, возвратит в суровой мир реальности». Но когда наступает утро, всё остаётся по-прежнему. Он сидит на кухне с Майрой и пьёт чай. Сон отступил, а ночь вернула сознанию трезвость и ясность.
        - Так откуда ты?- спрашивает Майра, которой утро придало какое-то скромное очарование.
        - Балтимор,- отвечает Лаверн первое, что приходит в голову.
        Майра удивлённо поднимает брови, рассказывает о знакомом художнике родом из Балтимора.
        - Он всё повторял, что Балтимор самый лучший город,- говорит Майра.
        Её глаза тускнеют. Пелена воспоминаний бросает тень на её свежее лицо. Что-то тяжёлое и грустное. С каким-то безразличием, скорее для того, чтобы отвлечься, чем чтобы поддержать разговор, она спрашивает Лаверна, чем он собирается заняться в Чикаго и чем занимался в Балтиморе. Вопрос ставит его в тупик, заставляя говорить правду.
        - Фотограф?!- оживляется Майра.- Хочешь открыть здесь свой салон?
        - Салон?
        Новая жизнь опять начинает казаться Лаверну сном, но тяжести от восприятия странного мира нет. Ничего не меняется: формы, вкусы, запахи. С грустью и смутной надеждой Лаверн говорит, что неплохо будет найти хоть какую-нибудь работу. Взгляд Майры становится колким и пытливым.
        - А ты чем занимаешься?- спешит сменить тему разговора Лаверн.
        - Да всем понемногу,- Майра улыбается.- В основном натурщица, а так, кем придётся.
        - Натурщица?- Лаверн невольно вспоминает свою прежнюю работу.- Я когда-то делал подобные фотографии.
        - Фотографии?- брови Майры хмурятся.- Как-то раз мне предлагали нечто подобное…- она пытливо вглядывается Лаверну в глаза.- И почему нам с Фанни всегда достаются подобные мужчины?!- её губы изгибаются в улыбке.- Хотя, так даже забавнее!
        Детский задор, который звучит в её голосе, заставляет Лаверна улыбнуться вместе с ней. Страхи отходят. Он здесь, в этом мире. Среди странных людей, которые, кажется, ничуть не отличаются от тех, рядом с которыми он жил прежде.
        - Думаешь, я смогу найти здесь работу?- спрашивает он, когда завтрак закончен.- Любую, лишь бы на первое время заработать себе на жизнь.
        - Любую?!- Майра оживляется и долго вглядывается ему в глаза, словно ожидая подвоха.- Попробуй обратиться в газеты,- говорит она, наконец.
        И вот Лаверн идёт по шумным улицам родного-чужого города. Как много он знает о фотографии, но как мало это значит в этом мире! Робость превращает его в мальчишку. Как же сильно хочется остаться здесь! Как же сильно хочется получить второй шанс. Лица, которые он видит, кажутся самыми приветливыми. Голоса - самыми милыми. Хочется объясниться в любви каждой девушке. Пожать руку каждому прохожему, назвав его лучшим другом.
        - Ну, как успехи?- спрашивает вечером Майра.
        - Кажется, меня берут в «Требьюн»!- говорит Лаверн с детским энтузиазмом.
        Да. Он снова живёт. Снова строит планы на будущее. И снова смеётся над трудностями. Теперь нужно лишь вернуться в дом Фанни, пройти сквозь старую дверь, и, попав в свой мир, уладить пару технических вопросов. Сделать себе новые документы, сходить в библиотеку и почитать о фотографии тридцатых.
        Глава пятнадцатая
        Боль. Она вернулась сразу, как только Лаверн оказался в своём сером неприглядном мире. Сколько дней ему осталось здесь?
        Пройдя в свою комнату, Лаверн лёг в кровать. Где-то далеко хлопнула входная дверь, оповестив о возвращении Синтаса. Скоро, очень скоро, он уйдёт отсюда навсегда. Боль и улыбка застыли на лице Лаверна, позволив забыться тихим сном. Тридцать два года он жил, не зная, насколько может быть прекрасной жизнь. Не деньги, не женщины и не слава - а просто жизнь. Жизнь в своей непорочной чистоте и невинности. Жизнь, когда можно радоваться каждому новому дню, ценить каждое мгновение.
        Проснувшись утром, Лаверн ни на мгновение не усомнился в том, что мир, рассыпанный сотнями фотографий на полу комнаты, так же реален, как и тот, что окружает его сейчас. Синтас ещё спал, и Лаверн мысленно поблагодарил его за это. Общаться в этом мире ни с кем не хотелось. Да и спазмы становились настолько сильными, что приходилось ценить каждое мгновение.
        Подойдя к двери, Лаверн испугался, что, открыв её, снова окажется в тридцатых годах. Грань, которую раньше перейти было так сложно, теперь казалась хрупкой и ненадёжной. Вот он смотрит на новую дверь в мир, где прожил всю жизнь, но стоит лишь присмотреться, и дверь становится старой и грязной, дверь, ведущая в тот мир, где он прожил всего лишь пару дней. И голос. Голос Фанни. Он звучит где-то у плиты.
        Лаверн поймал себя на мысли, что, несмотря на разочарование, он благодарен этой женщине, за шанс попасть в её мир.
        Заставив себя слушать лишь тихий храп Синтаса, он подошёл к двери и, повернув ручку, вышел на улицу. Железный автомобильный поток девяностых показался фантастически монолитным по сравнению с тем, что он видел в тридцатых.
        Лаверн шёл по тротуару, удивляясь, насколько же сильно он проникся другой жизнью. Даже в библиотеке, прикасаясь к старым газетам, он испытывал какой-то благоговейный трепет.
        Цветной принтер и пара должных компьютерных программ помогли Лаверну создать себе документы. Предполагалось, что процесс займёт не более четверти часа, но Лаверн подошёл к нему с воодушевлением, словно талантливый художник к созданию своего самого выдающегося шедевра. Особенно волнительным оказался выбор имени и даты рождения.
        Выкурив с десяток сигарет, Лаверн решил, что самым лучшим будет оставить всё, как есть, изменив лишь год рождения. Особенное внимание он уделил выбору бумаги, на котором будут созданы его новые документы.
        Бегая по магазинам, он забыл о болезни. Она отступила, словно испугавшись подобного напора. Он жил. Жил для того, чтобы продолжить жизнь в другом месте, другом мире. До позднего вечера он просидел в библиотеке, изучая историю фотографии. Скоро, очень скоро он оставит этот мир. Уйдёт из него навсегда.
        Лаверн купил ещё одну пачку сигарет и попытался вспомнить, что ещё планировал сделать здесь. Вспомнил семью и почувствовал, как возвращаются боль и спазмы, хотя возможно, они были и прежде, просто он не замечал их. Эти воспоминания поубавили его пыл. «Но разве я могу что-то изменить?- подумал Лаверн.- Единственное, что сейчас можно, так это навестить Кипа и попрощаться».
        Поймав такси, он назвал адрес, и, расплатившись, вышел на север Уолкот-авеню. Джесс встретила его гневным взглядом и потоком упрёков, которые, однако, угасли, как только на пороге появился Кип.
        - И кто она?- спросила Джесс, после того, как с приветствиями было покончено.- Я её знаю?- она увидела, как Лаверн покачал головой, и гнев её вспыхнул с новой силой.- Так вот, значит, как?!
        Джесс ещё что-то кричала, но Лаверн уже не слушал её. Кип переоделся, и вышел из комнаты. Ссора родителей заставила его вздрогнуть, но обещание отца сводить его на вечернюю игру «Блэк Хоукс», тут же вернули хорошее настроение.
        - Мы ещё поговорим!- заверила Джесс Лаверна.
        Сидя на трибунах, он смотрел на сына, и понимал, что не может ничего изменить. «Если бы получить хоть один шанс…» - убеждал он себя, но усиливающаяся боль кричала, что шанса нет. Если только остаться с семьёй и умереть у них на глазах. Но разве от этого им станет легче? Боль скручивала тело и подчиняла себе. Лаверн боролся с ней рьяней, чем местные игроки боролись с приезжей командой. Кип что-то говорил, но голос его был далёким и нереальным. Лаверн сидел, закрыв глаза, и старался ни о чём не думать.
        Когда игра закончилась, и они, взяв такси, поехали домой, он едва отдавал себе отчёт в происходящем.
        - Ну, как игра?- спросила Джесс, решив, очевидно, сменить тактику.
        Кип пожаловался, что отец проспал всю игру, и Джесс, разгневанная подобным невниманием, завелась с новой силой. Лаверн согласился со всем, прошёл в спальню и лёг на кровать.
        - Мне нужно всего лишь несколько часов,- попросил он Джесс сквозь пелену забытья.
        Когда сон отступил, было уже утро. Джесс спала рядом. Её лицо было таким знакомым. Лаверн прикоснулся пальцами к её щеке, вдохнул запах её волос.
        Закрыв глаза, он снова попытался заснуть. «Таблетки,- думал Лаверн.- Если начать снова принимать их, то можно будет скрыть на какое-то время болезнь. Провести с Джесс и Кипом неделю, может быть, месяц».
        Проснувшись от нового приступа, он понял, что лежит один. Джесс что-то готовила на кухне. Лаверн поднялся, стараясь не обращать внимания на боль. Нет. Он не может оставаться здесь. Не может делиться болью с близкими людьми.
        - Останешься на завтрак?- примирительно спросила Джесс, словно и не было вчерашней ссоры.
        - Мне нужно…- Лаверн замялся, проклиная себя за то, что оставил таблетки в квартире Синтаса. Джесс обернулась и, показав глазами на Кипа, качнула головой.- Мне нужно на работу,- нашёлся Лаверн.
        Он вышел на улицу, зная, что Джесс смотрит на него из окна. Остановился возле телефона-автомата и позвонил ей, решив, что раз уж не может рассказать о болезни лицом к лицу, то сделает это по телефону.
        - Джесс, я…- начал было он, но нарвавшись на новый поток нелицеприятных оскорблений, замолчал. Достав пачку сигарет, Лаверн закурил. Джесс ещё оскорбляла его и несуществующую женщину, на которую он променял свою семью. Эти слова приносили немоту и пустоту. От вчерашнего хорошего настроения не осталось и следа.
        Повесив трубку, Лаверн поймал такси и поехал в квартиру Синтаса. По дороге боль, кажется, отступила, но когда он расплачивался с водителем, новый спазм подчинил себе его тело с такой силой, что он не смог устоять на ногах.
        Такси уехало, но Лаверн не заметил этого. Пара ребятишек пробежала мимо, потешаясь над ним. «Нет. Нельзя возвращаться к Джесс»,- решил для себя Лаверн. Он не сделает ей приятно, лишь принесёт страдания и боль.
        Заставив себя подняться на ноги, он поплёлся к квартире Синтаса. Остановился возле двери и, обернувшись, посмотрел на оставленный за спиной город. Нет. Он не может остаться. Не может. Лаверн открыл дверь и перешагнул через порог. Прошёл в свою комнату и лёг на кровать.
        Сотни фотографий, окруживших его, напомнили о возможности другой жизни. Лаверн перебирал их, стараясь ни о чём не думать, но мысли были, воспоминания, голоса. Они возникали в сознании, напоминая, что есть мир, где нет ни боли, ни отчаяния. Мир, утративший своё очарование, но оттого ставший ещё более желанным в своей естественности.
        С трудом дождавшись вечера, Лаверн вышел на кухню. Дверь в Чикаго тридцатых ждала его. Проверив содержимое карманов, он убедился, что ничего не забыл. Теперь осталось сделать лишь пару шагов.
        Лаверн прислушался, надеясь, что голос Фанни придаст решимости. Нет. Его встретит лишь тишина. Но и тишину можно пережить. Даже наслаждаться тишиной, если впереди ещё целая жизнь. Лаверн сделал ещё одни шаг вперёд. Сердце замерло. «Где же эта волшебная перемена?» - он до боли в глазах вглядывался в новую современную дверь. Нет. Этого не может быть! Слёзы отчаяния покатились по его щекам.
        Не веря в происходящее, он повернул ручку и перешагнул через порог. Ничего. Он был в девяностых. Больной. Обессиленный. Лаверн запрокинул голову и с мольбой посмотрел на звёздное небо. Если бы он помнил хоть одну молитву, то начал сейчас молиться, умолять, стоять на коленях и просить, просить, просить…. Но он не помнил.
        Глава шестнадцатая
        Дни превратились в кошмарную череду безнадёжности. От мира, обещающего спасение, остались лишь фотографии. Лаверн смотрел на них, убеждая себя, что всё можно вернуть. Нужно лишь верить. Как в прошлый раз, когда Фанни уехала на месяц. Мысли об этом заставили его снова взяться за фотоаппарат. Чарующий желанный мир приоткрывал свою завесу фотокамере, но не желал показываться глазам.
        В часы, когда боль становилась невыносимой, Лаверн начинал ненавидеть фотоаппарат за то, что тому позволено видеть то, что не может видеть он сам. Как-то раз ночью, в бреду, он вышел на кухню и, открыв дверь, заставил себя поверить, что снова оказался в Чикаго тридцатых. На мгновение ему показалось, что спазмы оставили его тело.
        Запрокинув голову, он посмотрел на чёрное небо. Белые кудрявые облака плыли по смолянистой глади, пряча за собой жёлтую луну, скрывали её наготу, исчезая почти сразу, как только им удавалось исполнить эту роль. Вдохнув полной грудью, Лаверн закрыл глаза. Память выудила из своих закромов звук тарахтящего «Паккарда», запах жареного мяса, звон ключей, дивное далёкое пение.
        - Майк,- услышал он голос Фанни.- Майк ты здесь?
        Сердце бешено забилось в груди. Дыхание стало неровным, хриплым. Волнение превратило ноги в непослушные ходули.
        «Я здесь! Здесь! Здесь!» - хотел закричать Лаверн, но понял, что не может.
        Открыв глаза, он удивился, что не видит прежнюю картину неба. Веки широко распахнуты, но вокруг темнота. Густой воздух отказывался проникать в лёгкие. Тошнота подступила к горлу. Лаверн боролся с телом, отчаянно цепляясь за остатки сознания, но тьма побеждала. Неизбежная, непобедимая. Последнее, что смог почувствовать Лаверн - боль от падения. Она проникла в него, заполнив каждую клетку, вытеснив всё, что оставалось от здравого смысла.
        Дальше наступило забвение. Он плыл в его пустоте, словно ребёнок в утробе матери. Ни мыслей, ни страхов, ни печалей. Безбрежный океан бесконечности разверзся перед ним, затянув в свою пучину. Но неожиданно, где-то высоко, сквозь пелену сна и мрака, он услышал далёкий голос. Тихий и слабый, но он пошатнул монолитную гладь мрака и безмолвия, заставил её расколоться, выпустив пленника.
        Лаверн слабо кашлянул и открыл глаза. Он находился в больнице. Подключённая к нему аппаратура издавала слабый монотонный писк. Капельница закачивала в вены какой-то раствор. Лаверн снова слабо кашлянул. Горькая улыбка тронула его губы. Как странно, наверное, вернуться из мира тьмы и увидеть перед собой не лицо жены, ребёнка или одного из родителей, а бледное, напуганное случившимся, лицо соседа по комнате.
        - Ну, и напугал же ты меня!- признался Синтас.
        Лаверн еле заметно пожал плечами и шепнул одними губами:
        - Извини.
        Последовавшие за этим две недели он провёл в больнице. Его единственным посетителем был Синтас, в котором неожиданно проснулся хороший друг.
        Он взял у врачей брошюру о паллиативном лечении и пообещал лично проследить за исполнением всех пунктов. Это рвение рассмешило Лаверна, позволив отвлечься от тягостных мыслей, но в ту же ночь сосед по палате, в которой он лежал, умер, напомнив ему о том, что скоро это случится и с ним.
        Оставшись в одиночестве, Лаверн достал спрятанную пачку сигарет и закурил. Ночь была тёмной, и крохотный красный уголёк сигареты, казалось, был способен осветить всю палату. Зловещая тишина давила на уши. Одиночество и пустота стали почти материальными. Никогда прежде Лаверн не ощущал так явственно близость смерти. Она стояла возле кровати, дышала в затылок. Заботы и препараты возвращали силы, но Лаверн знал, что стоит ему уйти из больницы, стоит остаться без живительных растворов, вливаемых круглосуточно в вены, и от сил не останется и следа. Он умрёт в муках и страданиях.
        Он вспомнил, как умирал мужчина на соседней кровати и ужаснулся. Нет. Нужно уходить из больницы. Здесь они ничем не могут помочь ему. Они заставят его тело работать, выжмут из него последние силы, а потом оставят один на один с беспомощностью и безумием. Они не смогут продлить его жизнь, они лишь продлят мучения.
        Лаверн заснул, надеясь, что утро развеет всё страхи и отчаяние. Но утром, когда пришёл врач, сразу же перешёл к тому, что ему, скорее всего, будет лучше, если он продолжит лечение в домашних условиях.
        Собрав вещи, он отказался вызывать Синтаса, и, убеждая себя, что сил хватает для того, чтобы самостоятельно передвигаться, вышел из больницы в раннюю осень.
        - Какой же ты неугомонный!- обиделся на него вечером Синтас, заставляя принять прописанные врачами таблетки.
        Лаверн притворился, что выпил их, но тут же выплюнул, зайдя в туалет. «Пусть смерть будет быстрой»,- думал он, закрываясь в своей комнате. Разбросанные на полу фотографии были собраны и лежали внушительной стопкой на прикроватной тумбе. «Из Синтаса получится хорошая хозяйка»,- думал Лаверн, лаская пальцами шероховатую поверхность фотоаппарата. К фотографиям прикасаться не хотелось. Они были словно отвергнувшая его любовь возлюбленная, каждое упоминание о которой не принесёт ничего, кроме боли.
        Лаверн заснул, мечтая о том, чтобы сны позволили ему отвлечься от безнадёжной реальности. Но сны принесли лишь смерть. Он лежал на больничной койке и ни один мускул не подчинялся ему.
        Врачи сновали между рядами уходящих вдаль кроватей и констатировали смерть одного за другим. Смерть, которая приближалась к нему. Невидимая, непостижимая. Смерть, которой невозможно ничего объяснить, невозможно дать взятку. Она не будет слушать уговоры. Не даст отсрочки. Смерть придёт за ним в тот момент, когда решит, что настало его время. Бросит его в бездну, из которой он никогда не сможет выбраться.
        Лаверн проснулся, стараясь не закричать. Рвотные массы заливали мокрую подушку. Дождавшись, когда Синтас уйдёт, он прибрался в комнате и сменил постельное бельё. Эта процедура отняла у него последние силы, и остаток дня он пролежал в кровати. Вечером зашёл Синтас и заставил его поесть.
        Полученное лекарство Лаверн снова выплюнул. Дождался ночи и с опаской попытался заснуть. Но в мире грёз была лишь смерть. И так день за днём. Через неделю Лаверн боялся спать. Спазмы стали частью его жизни, но это было лучше, чем отчаяние и безнадёжность во снах. В конце концов, он ещё мог следить за собой. Мог самостоятельно ходить в туалет и иногда обедал вместе с Синтасом на кухне.
        Как-то ночью, когда сон схватил его крепкой хваткой, Лаверн решился вернуться к сделанным фотографиям. Ведь если сновидения не что иное, как пережитое за день, то пусть лучше ему снится отвергнувший его мир, чем больница и смерть.
        Лаверн перекладывал фотографии, и время, когда он делал их, снова и снова бегая в ателье, чтобы проявить, казалось далёким, словно прошло много лет. С какой-то нежной улыбкой он вспоминал девушку из ателье, достававшую его своими нападками, вспоминал те несколько счастливых дней, проведённых в мире прошлого.
        Затем в воспоминаниях появились Джесс и Кип. Память о них была совсем далёкой, и он неосознанно считал эту жизнь чем-то завершённым, словно уже умер.
        На несколько дней подобного подхода хватило на то, чтобы изгнать смерть хотя бы из снов. Лаверну показалось, что силы начали возвращаться к нему.
        Но, выйдя на улицу, он понял, что это не так. Люди бежали и бежали, а он смотрел на них и завидовал белой завистью. Так он простоял около часа, а когда решил вернуться, то почувствовал небывалую слабость.
        В полном отчаянии Лаверн сел на скамейку и решил дождаться Синтаса. Кажется, он даже заснул, потому что время ожидания пролетело как-то неестественно быстро. Вот он сидит и смотрит на солнце, а вот уже над его головой вечернее небо.
        Опираясь на плечо Синтаса, он вернулся в дом, а ночью, во снах, снова появилась смерть. Только теперь он находился не в больнице - лежал на скамейке в парке или на шумной улице, а вокруг сновали свежие, пышущие жизнью люди. Люди, у которых впереди целая жизнь. А он… Он умирал у них на глазах, молясь о том, чтобы никто из прохожих не оказался его знакомым. Такой была его мечта и надежда: умереть, не взглянув в глаза близких людей.
        Но сон, казалось, решил добить его до конца. Сначала появились друзья и коллеги по работе, затем пришёл Синтас, и, наконец, Джесс и Кип.
        Больше Лаверн не пытался найти спасения во снах. В каком-то отчаянном стремлении к саморазрушению он сидел ночи напролёт в кровати, надеясь, что это окончательно лишит его сил, позволив умереть тихо и безболезненно. Но боль приходила, становясь, всё сильнее. Спазмы, кашель. Он задыхался, но настырно не обращал на это внимания. Бороться. Воевать с телом за право быстрой смерти.
        Боясь снов, Лаверн заставил себя снова вернуться к фотографии. Синтас отнёсся к этой затее с пониманием, сказав, что если это помогает его другу отвлечься, то он покорно будет каждый день относить негативы в ателье. Так к внушительной стопке фотографий стали добавляться нераспечатанные конверты, которые каждый вечер исправно приносил Синтас. Лаверн чурался их, относясь к ним, как обиженный любовник относится к снисходительным письмам любимой девушки.
        Но когда через неделю у него не хватило сил, чтобы выйти на кухню, он открыл один из конвертов. Чужой мир снова предстал перед его глазами. В памяти ожил голос Майры, редактора «Требьюн»… На одной из фотографий Лаверн увидел Фанни, и долго смотрел в зелёные глаза. Фотография была сделана одной из первых, и, увидев, что на последующих нет ничего, кроме старой мебели, он решил, что девушка, должно быть, снова уехала.
        Пролежав всю ночь и весь следующий день в постели, Лаверн нашёл в себе силы к полуночи пройти на кухню. Фотоаппарат казался тяжёлым, а кнопка спуска настырно не желала нажиматься.
        Потратив на эти попытки все оставшиеся силы, Лаверн упал на пол. В какой-то момент ему показалось, что смерть наконец-то сжалилась над ним и решила забрать в свой неизведанный мир, но потом он услышал, как возвращается Синтас, почувствовал руки, поднимающие его с пола.
        Оказавшись в кровати, Лаверн подумал, что, возможно, уже никогда не сможет покинуть её.
        Последующую неделю он пролежал, напрягая каждый мускул в борьбе за право передвижения. Синтас ухаживал за ним не хуже чем профессиональная сиделка. Он даже написал под диктовку письмо, которое Лаверн адресовал семье, поручая отправить его после своей смерти.
        - Ты ещё поднимешься на ноги, вот увидишь!- обещал Синтас, но Лаверн не верил ему. Смерть скреблась в окна его жизни, стучала в двери, и скоро, очень скоро, он знал это, замки не выдержат, и всё закончится.
        Лаверн вздрогнул и открыл глаза. Спал он или уже проснулся? Последнее время эта грань почти не ощущалась. Слабый далёкий голос звучал где-то за окном. Или же в его голове?
        Лаверн слабо улыбнулся, решив, что это сон. Фанни пела для него. Пела, отправляя его к чёрной реке, к переправе в другой мир. «Как хорошо умереть во сне»,- решил Лаверн. Тихий голос стал чуть громче. Лаверн почувствовал скрутившие тело спазмы, но велел себе не замечать их. «Это сон. Мой сон, а во сне я могу подчинить всё, что захочу»,- говорил он себе, но спазмы не проходили. Боль стала невыносимой. Лаверн застонал и повернулся на бок. Нет. Это не сон. Всего лишь проклятая реальность.
        Он зашёлся кашлем и заставил себя подняться. Сколько ещё сил осталось в этом теле? Ноги подогнулись, но знакомый голос придал решимости. Лаверн вышел на кухню. Голос стал громче. Голос Фанни. Голос из мира, доступ в который, казалось, ему уже закрыт.
        Крупные капли пота покрыли тело Лаверна. Щурясь, он смотрел на входную дверь. Тёмная и размытая, она представлялась ему чем-то нематериальным. А что, если у него ещё есть шанс?
        Сердце так бешено билось в груди, что Лаверн едва мог дышать. Он задыхался, умирал, но теперь не ждал конца. Теперь он боролся с неизбежностью, бросал ей вызов.
        Вернувшись в свою комнату, он заставил себя переодеться. Голос, дающий ему силы, стих.
        - Нет. Только не сейчас!- взмолился Лаверн.
        Ноги подогнулись, и он упал. Непрекращающаяся боль поглотила боль от падения.
        - Только не сейчас!- прошептал Лаверн.
        Приступ кашля забрал последние силы. Кровавая пелена застлала мир. Но голос вернулся. Сейчас существовал лишь он и расстояние до входной двери. Всё остальное умерло. Даже тело. Лаверн не сомневался. Он был мёртв. Почти мёртв.
        Осознание этого принесло такое отчаянное желание жить, что закружилась голова, и захотелось кричать. Обретя плоть, смерть подкрадывалась к нему, цепляясь костлявыми руками за пятки. «Нет!» Лаверн сжался. Голос Фанни зазвучал чуть громче. Все чувства обострились, словно за мгновение до смерти.
        Поднявшись на ноги, Лаверн вышел на кухню. Вспомнил, где находится входная дверь, и пошёл в её направлении. Грудь, казалось, взорвалась изнутри.
        - Ещё чуть-чуть,- приказал себе Лаверн.- Ещё один шаг.
        Он упал через порог и, задыхаясь, перевернулся на спину. Чёрное ночное небо было украшено россыпью звёзд. Неужели у него получилось? Неужели он смог? Лаверн боялся думать об этом. Свежий, прохладный воздух осторожно наполнял лёгкие. Он дышал. Снова дышал!
        - Майк?- позвала его Фанни, появляясь на пороге. Как же он был рад слышать её голос!- Майк, с тобой всё в порядке?- она робко сделала шаг вперёд.
        Лаверн поднял голову - ни боли, ни тяжести, ни отчаяния. Казалось, он может летать, и сила гравитации утратила власть над ним. Он вскочил на ноги и, зашатавшись, едва удержал равновесие. Думал ли он, что такое возможно?! Надеялся ли?
        Жгучая радость сменилась диким восторгам. Он бросился к Фанни и подхватил её на руки.
        - Майк!- взвизгнула она, испугавшись подобного напора.- Майк, что ты делаешь?
        - Ты спасла меня! Спасла!- он понял, что плачет, но это не вызвало в нем стыда.
        Он стоял на краю. Смотрел в глаза смерти. Так неужели теперь он должен стесняться слез?! Этих естественных слёз! Слёз жизни. Слёз счастья.
        - Ты делаешь мне больно, Майк.
        - Прости. Прости. Прости,- он опустил её на ноги и обнял.- Я почти умер. Почти умер, если бы не ты!- неизмеримая благодарность заполнила его мысли.- Фанни!- он сжал её лицо в ладонях и покрыл поцелуями. Существовал ли сейчас для него более близкий человек, чем эта женщина? Существовал ли кто-то более желанный, чем она?
        - Майк!- попыталась отстраниться Фанни, когда он поцеловал её в губы. Жаркий, страстный, солёный от слёз.- Майк…- она почувствовала его тёплое дыхание. Почувствовала его безумие.- Майк, я…- Фанни, чувствовала, как волнение подчиняет себе её разум.
        - Ты спасла мне жизнь!- Лаверн снова впился поцелуем в её губы. Голова кружилась. Счастья было так много, что невозможно не делиться им с другими.- Спасла меня!- вернувшиеся силы придали небывалую решимость.
        - Да что же ты делаешь?!- прошептала Фанни, уже не пытаясь сопротивляться. Напор Лаверна оказался настолько стремительным, что у неё начала кружиться голова. Что же это? Как же это?
        - Люблю тебя! Люблю больше жизни!
        - Нет, Майк. Нет,- Фанни с ужасом подумала, что его безумие передалось и ей.
        Он хотел её. Хотел прямо здесь и сейчас. Этот странный мужчина из будущего. Эта самая большая загадка в её жизни. Его страсть, его пыл, его желание - всё это было таким ярким, таким чувственным в своём искренним порыве, что отказ начинал казаться чем-то вроде греха. Разве может она сопротивляться этой стихии? Разве может противостоять?
        Фанни снова почувствовала вкус солёных слёз на щеках Лаверна. Что больше подчиняло себе её волю: его сильные руки или эти слёзы? «Только бы никто не пошёл мимо!- подумала Фанни.- Только бы никто не увидел». Но через мгновение отступили и эти мысли.
        Глава семнадцатая
        Никогда прежде она не встречала человека с таким неизмеримым желанием жить. Лаверна восхищала любая мелочь, любая деталь. Казалось, рядом с ним даже самый дождливый день станет тёплым и солнечным. И этот оптимизм! Редактор «Чикаго Требьюн» Джаспер Самерсфилд особо отметил это качество, принимая его на работу.
        - Вы, должно быть, очень счастливый человек, мистер Лаверн,- сказал он, пожимая ему руку.
        Позже, пару дней спустя, Самерсфилд встретил его с Фанни и решил, что с такой женщиной любой мужчина лучился бы счастьем.
        В баре «Гарри Дювейна», куда Лаверн отправился посмотреть на выступление Фанни, он познакомился с Терри Уикетом и, пропустив с ним пару стаканчиков кубинского рома, узнал о местных правилах и порядках. Наблюдая за ним со сцены, Фанни пытливо вглядывалась в лицо его собеседника, пытаясь определить, о ком они говорят. Решив, что раз в её сторону никто из них не смотрит, то, значит, и говорят не о ней, она успокоилась.
        Но уже ночью, лёжа в одинокой кровати, вспоминая Майру и то, что Лаверн живёт в её доме, снова забеспокоилась.
        Надев серый бесформенный плащ, она спустилась вниз по улице и остановилась возле дома подруги. «И что я скажу?» - думала Фанни, вглядываясь в чёрные окна. Она простояла так около четверти часа, коря себя за влюбчивость и продолжая бороться с желанием постучать в дверь.
        В субботу редактор «Требьюн» пригласил их к себе на обед, и Фанни пришлось отменить выступление. В небольшой квартире набилось так много людей, что это напомнило ей обстановку одного из «тихих» баров, где она выступала. Мужчины говорили о газетах, женщины сплетничали.
        Фанни увидела пианино и оживилась, решив, что будет неплохо показать, что и она на что-то годиться, но, вспомнив, что вместо прежнего спутника Брюстера с ней сейчас Лаверн, огорчилась, что, несмотря на все таланты, он ничуть не разбирается в музыке: не играет на пианино, не пишет песен.
        Однако ночью, в квартире Майры, уступая неистовому порыву страсти Лаверна, она забывала свои печали. Иногда она просила его рассказать о своей семье, иногда о своём мире. Болезнь Лаверна казалась чем-то вроде кошмарного сна, о котором чем больше пытаешься забыть, тем явственнее он стоит перед глазами. Собственная квартира, дверь в которой могла вернуть Лаверна обратно в его мир, к его неизбежной смерти, начала представляться ей сырым склепом.
        - Какого чёрта ты надумала переезжать?!- орал на неё Брюстер.
        С Лаверном он встречался лишь однажды в баре Дювейна, но понял, что происходит, казалось, с первого взгляда.
        - Хочешь съехаться с ним, да?- его лицо раскраснелось от гнева.- Тебе мало того, что оставил Персибал?! Хочешь потерять всё, чего мы добились?!- сжав кулаки, он смотрел на неё налитыми кровью глазами.- Хочешь, да?
        - Я…- Фанни сжалась, опустив голову.- Он не такой, как другие, Клайд.
        - Только попробуй.
        - Попробую,- она заставила себя посмотреть ему в глаза.- Я не бросаю тебя. Не отказываюсь от выступлений. Я просто… просто…
        Фанни услышала, как хлопнула входная дверь. Брюстер не ударил её. Не причинил ей боль. Не сломил её волю. Она стояла, чувствуя себя сильной и решительной. Казалось, теперь она может решить любую проблему, преодолеть любое препятствие.
        Посвятив последующие дни поискам новой квартиры, Фанни отчаянно убеждала себя, что делает это отнюдь не для того, чтобы Лаверн мог приходить к ней, а исключительно для себя. Почему бы и нет? Неужели она не заслужила чего-то лучшего? Но ночью, когда они с Лаверном прямиком направились из бара Дювейна в её новую квартиру, она призналась себе, что все последние дни хотела лишь этого. Она откажет всем, отвернётся ото всех, лишь бы это никогда не заканчивалось.
        Лаверн заснул, но Фанни ещё долго лежала, прислушиваясь к его дыханию и вспоминая рассказы о его семье. Как же сильно она не похожа на Джесс. Как же сильно отличается её ребёнок от его ребёнка. Но, тем не менее, он здесь. Рядом с ней. Пылкий, страстный, влюблённый, благодарный за то, что она просто есть. Если бы можно было удержать его возле себя, сохранить, оставить, как полюбившуюся песню, право исполнения которой принадлежит лишь одному человеку. «Он бросит меня,- неожиданно подумала Фанни.- Уйдёт, как и все, кто были до него». Укоренившиеся страхи и переживания восставали из прошлого, застилая глаза слезами. Далёкая музыка, далёкие лица, далёкие жизни…
        Глава восемнадцатая
        «Ночной джаз». Никогда в жизни Фелиция не ви дела столько людей. Людей, которые смотрят на неё. Ждут её. Восхищаются ею. Даже вечно хмурый и недовольный всем управляющий Адам Вольферт и тот вышел из своей каморки и не поскупился на аплодисменты.
        - Не понимаю, почему мы не можем остаться?!- подбоченилась Фелиция, когда Персибал сказал, что на следующей неделе им придётся уехать.- Публика нас любит, мистер Вольферт лично признался, что наши выступления приносят ему небывалую прибыль…
        - Так надо,- помрачнев, буркнул Персибал.
        Новое платье его спутницы переливалось в искусственном освещении рассыпанными по груди изумрудами. Это был подарок одного из многих поклонников, пригласившего выступить в его доме на частной вечеринке.
        В тот день Фелиция рассмеялась и уклончиво пообещала, что подумает, но когда вернулись домой, и она, распаковав подарок, примерила платье, то бросилась на шею Персибала и стала умолять принять предложение. Он усадил её на диван и терпеливо объяснил, что у них договор с управляющим «Ночного джаза», и они не могут давать выступления на стороне. Так что поклоннику пришлось отказать, но не прошло и месяца, как Персибал, наплевав на все договоры, решил, что им нужно уехать из города.
        - Какого черта?- вспылила Фелиция.- Так надо,- повторил Персибал и, опустив голову, ушёл спать.- Если хочешь, то можешь остаться здесь,- сказал он уже из спальни небольшой квартиры, которую они снимали на двоих.
        Закрытая дверь почти полностью поглотила его голос, но Фелиция поняла смысл. Гнев и раздражение уступили место страху снова остаться одной. Если бы Персибал уже как-то раз не бросил её, заставив вернуться на кухню, то Фелиция, возможно, и не испугалась так сильно, но сейчас страшный опыт охлаждал всякий пыл лучше, чем ушат холодной воды в жаркий день. Фелиция болезненно закусила губу и начала раздеваться.
        - Прости меня,- прошептала она, забираясь под одеяло.
        Кофе и молоко снова смешались в стакане любви.
        - Если ты хочешь уехать, то мы уедем,- сказала Фелиция, когда всё закончилось, делая ударение на слове «мы».
        Когда турне длиною в месяц закончилось, и они вернулись в Чикаго, бар «Ночной джаз» был закрыт. Управляющий сбежал, но полиция щедро осыпала город обещаниями, что его поимка лишь вопрос времени. Случайные прохожие разговаривали о конфискованном спиртном и о том, что после того, как удалось изъять из обращения такую большую партию, цены в «тихих» барах снова вырастут.
        Фелиция вернулась домой и рассказала об этом Персибалу. Он что-то хмыкнул себе под нос и сказал, что это не их проблемы.- Музыка - вот что должно нас волновать,- он улыбнулся и, притянув Фелицию к себе, поцеловал.
        Постель скрипнула и приняла их в свои объятия.
        - Как хорошо!- шептала Фелиция, краснея и стыдясь охватившей её страсти.- Как же мне с тобой хорошо…
        Через три дня они уже пели в баре «Мотылёк». После закрытия «Ночного джаза» он стал одним из главных поставщиков незаконного спиртного в городе. «Ещё один бар, который скоро закроется»,- думала Фелиция. Единственным, что утешало её, разгоняя эти мрачные мысли, были знакомые лица, которые удавалось разглядеть в шумной толпе. Одних она узнавала, другим приветливо улыбалась, притворяясь, что узнаёт. Они приходили, чтобы посмотреть на неё, и одно это обстоятельство, по её мнению, было достаточным поводом, чтобы питать к ним благодарность.
        Несколько раз Фелиция видела мистера Джеральда. Он стоял с друзьями и бесстыдно хвастал, во сколько обошлось ему платье, надетое сейчас на Фелиции. Услышав стоимость, она так прониклась щедростью подарка, что решила во что бы то ни стало снова поговорить с Персибалом о возможности выступить в доме этого человека.
        - Посмотрим,- пообещал он, возвращаясь за пианино.
        Фелиция запела, уже предвкушая весёлую пирушку в доме мистера Джеральда.
        По дороге домой они отклонились от обычного маршрута и встретились с начинающим седеть человеком в сером пальто и фетровой шляпе. Персибал проговорил с ним около получаса, затем вернулся в машину и сказал, что выступление в доме мистера Джеральда будет последним в этом городе.
        - Снова в турне?- вздохнула Фелиция.
        - Снова,- Персибал обнял её свободной рукой.
        - Не хочу в турне,- заколебалась она, пытаясь подсчитать заработанные деньги.- Ты не думал, что мы могли бы съездить куда-нибудь просто отдохнуть?
        - Хочешь навестить родных?
        - Нет!- Фелиция ужаснулась от этой мысли.
        - Значит, только музыка?
        - Значит,- безрадостно согласилась она.
        Фелиция заснула, думая только о предстоящем выступлении в доме мистера Джеральда. Как всё будет? Сколько придёт гостей? Ей почему-то представился званый бал, о котором она прочитала в какой-то книжке ещё в детстве. Сердце тревожно забилось. Волнение стало таким сильным, что ей пришлось выпить бренди, чтобы заснуть.
        Всю следующую неделю Фелиция жила, ожидая этого выступления. Что ей надеть? Конечно, то самое платье, которое подарил ей мистер Джеральд. А какой им выбрать репертуар?
        Фелиция думала, какие песни ей удаются лучше всего, когда мотив неожиданно сбился. Персибал сфальшивил, заставив её вздрогнуть от неожиданности. Никогда прежде ничего подобного не случалось.
        Фелиция обернулась и посмотрела на возлюбленного. Его губы побелели и дрожали, как осенний лист на холодном ветру. Жёлто-шоколадные глаза смотрели куда-то в глубину затянутого смогом зала. Фелиция попыталась проследить его взгляд. Увидела управляющего баром «Ночной джаз» и приветливо улыбнулась. Вольферт едва заметно поклонился, коснувшись рукой фетровой шляпы. Фелиция вспомнила, почему закрылся его бар, но тут же решила, что это не её дело.
        - Кто тебя напугал?- спросила она Персибала во время короткого перерыва.
        Он не ответил, заказывая двойную порцию бренди. Фелиция подбоченилась, требуя ответа.
        - Девушка,- сказал Персибал, залпом выпивая содержимое стакана.- Когда-то мы пели вместе с ней,- он вздохнул и уставился в пустоту.
        Укол ревности заставил Фелицию поджать губы. Если бы спустя годы она могла вернуться и дать себе хотя бы один совет! Глупая и наивная. Неужели так сложно понять то, что происходит на самом деле? Но ум, к сожалению, приходит лишь с годами, на основании собственного опыта и собственных ошибок. И Фанни…. Нет. Всё ещё Фелиция, так ничего и не поняла в тот день. Ведь так легко видеть в происходящем что-то более простое и понятное, чем сложное и далёкое от собственной жизни.
        - Значит, девушка?- снова решилась начать разговор Фелиция, когда они с Персибалом пытались отобрать репертуар для выступления в доме мистера Джеральда.
        - Ничего особенного,- отмахнулся Персибал. Сейчас он уже не выглядел таким встревоженным, и Фелиция успокоилась.
        В пятницу вечером, когда небо посеребрили звёзды, они приехали в дом мистера Джеральда. Все ожидания, все мечты и надежды, связанные с этим выступлением, у Фелиции рухнули, как только она увидела, как мало собралось людей послушать выступление. Да и сам дом не был тем дворцом, который рисовало ей её сознание.
        - Что всё это значит?- спросила она Персибала.
        Он не ответил. Его губы были так же бледны, как и в тот вечер, когда его пальцы впервые в жизни сфальшивили.
        Десяток мужчин во главе с мистером Джеральдом ждали, потягивая бренди и сигареты. Был там и бывший управляющий баром «Ночной джаз».
        - Мистер Вольферт,- поклонилась она, смущённая происходящим.
        Он улыбнулся и посмотрел на Персибала, жестом предлагая ему пройти к пианино.
        - Что всё это значит?- снова шёпотом спросила Фелиция спутника.
        Он не ответил. Сел за пианино. Начал играть, но музыка вышла какой-то скрипучей и фальшивой. Фелиция почувствовала, как страх и волнение передаются и ей. Она запела, но вышло это так же фальшиво, как и игра Персибала. Фелиция посмотрела на мистера Джеральда и увидела, как он улыбается. Почему-то эта улыбка не понравилась ей. Она пела и пела, а мир всё глубже и глубже погружался в какую-то непроглядную тьму.
        - Ну, хватит!- потерял терпение Персибал.
        Его голос показался Фелиции каким-то далёким и чужим.
        - Почему же ты остановился?- спросил управляющий «Ночного джаза».
        Персибал молчал. Крупные капли пота катились по его лицу. Разум Фелиции отказывался понимать происходящее.
        - Мы… мы вас чем-то обидели?- заикаясь, спросила она.
        Мужчины переглянулись и весело рассмеялись. На нетвёрдых ногах Персибал поднялся из-за пианино.
        - Послушайте,- голос его дрожал так же, как и всё тело.- Она ничего не знает. Клянусь,- он посмотрел на Фелицию щенячьим взглядом.- Отпустите её.
        Фелиция снова услышала громкий хохот.
        - Что происходит?- пролепетала она.
        - Что происходит?- мистер Джеральд подошёл к ней и заглянул в глаза.- Вижу, мой подарок пришёлся тебе по душе?
        - Да, очень,- тихо прошептала Фелиция. Протянув руку, он убрал с её щеки непослушный локон.
        - Ну, так спой для меня.
        - Что?- Фелиция вздрогнула, увидев, как Персибала повалили на пол.
        - Какая у тебя любимая песня?- спокойно спросил мистер Джеральд. Вольферт наклонился к Персибалу, разжал его руку, схватил за палец и потянул вверх.
        - На кого ты работаешь?- спросил он. Персибал не ответил, и Фелиция услышала, как хрустнула кость.
        - Геральд!- закричал Персибал.- Геральд Спарсер!
        Сломалась ещё одна кость. Пальцы. Эти божественные пальцы, ломались, словно хрупкие спички. Фелиция наблюдала за происходящим, давясь рыданиями. Голоса звучали далеко-далеко, но она смутно понимала их смысл. Почему Персибал так поступил? Неужели все бары закрылись из-за него? Как он мог предать тех, кто давал ему работу?
        - Так какая твоя любимая песня?- терпеливо повторил мистер Джеральд.
        - Что?- Фелиция машинально попыталась вытереть катящиеся по щекам слёзы.
        - Спой что-нибудь для меня,- он издевался над ней, а она, не отрываясь, смотрела на Персибала.
        Он лежал на полу с переломанными пальцами и тихо плакал.
        - Хочешь оказаться на его месте?- спросил Джеральд.
        - Нет!- Фелиция попятилась.
        Вольферт поднял Персибала на ноги и усадил за пианино.
        - Играй же! Ну!- орал он.
        Фелиция зажмурилась. Сильные руки Джеральда сжали её плечи.
        - Проваливай отсюда,- прошипел он ей на ухо.- Проваливай и забудь всё, что видела.
        Она выбежала из дома. Холодная ночь освежала и трезвила. Слёзы высохли. Невыносимо хотелось вернуться назад и попытаться спасти Персибала, но ещё больше хотелось жить.
        Домой Фелиция вернулась лишь утром. Забралась в кровать и, укрывшись с головой одеялом, заставила себя заснуть. Мир грёз нарисовал страшные картины, в которых она пела для мистера Джеральда и бывшего управляющего «Ночного джаза». Других посетителей в баре не было. Персибал со сломанными пальцами и размытым, скрытым туманом лицом, играл на пианино. Фелиция пела, пытаясь попасть в дикий ритм, забирающий последние силы. «Как он может так играть со сломанными пальцами?» - думала Фелиция.
        Закончив последний куплет, она поклонилась, и машинально улыбнулась, услышав грянувшие овации. Зал, который был пуст ещё мгновение назад, оказался полным, и сотни глаз смотрели на неё, посылая воздушные поцелуи. Фелиция расплакалась, не понимая причины слёз. Она проснулась, но долго лежала в кровати, боясь вернуться в реальность. Что ей теперь делать? Как дальше жить?
        Фелиция услышала стук в дверь и побежала открывать, решив, что это Персибал. На пороге стоял высокий человек в сером плаще и фетровой шляпе. Схваченные сединой виски совершенно не старили его. Широкие скулы были гладко выбриты. Подбородок блестел синевой. Он смерил Фелицию уничижительным взглядом и шагнул вперёд. Фелиция спешно отступила. Минувшая ночь лишила её смелости, превратив в жалкий дрожащий комочек, лишь отдалённо похожий на человека, скорее пугливый зверёк, тщетно пытающийся найти тот угол, где сможет укрыться.- Рад, что ты уцелела,- сказал незнакомец, оглядывая Фелицию с ног до головы внимательным взглядом.- Черномазый говорил, что у тебя хороший голос?
        Она вздрогнула. Нет. Кажется, этот кошмар никогда не закончится.
        - Чем собираешься заняться?- он снял промокшую шляпу и положил на стол. Жёсткие черты не понравились Фелиции. Что-то в этом незнакомце было холодного, пробирающего до самых костей.- Я задал вопрос,- спокойно повторил он, сверля её серыми глазами.
        - Я не знаю,- Фелиция нервно сглотнула.
        «Откуда он знает о том, что случилось? Почему он вообще пришёл сюда?» - думала она, вспоминала прошлую ночь, и желудок её сжимался.
        - А ты недурна,- сухо сказал незнакомец.- Хочешь, чтобы я подыскал тебе что-нибудь?- он достал сигарету и закурил. За узкими губами мелькнули жёлтые зубы.- Что ты умеешь делать?
        - Петь.
        - Петь?- он хрипло рассмеялся.- Разве ты ещё не напелась, пташка?- от этих слов Фелицию передёрнуло, словно от пощёчины.
        - Не называйте меня так.
        - Это ещё почему?- незнакомец затянулся, стряхивая пепел на пол. Фелиция попыталась выдержать его взгляд, но у неё этого не получилось.- Боишься меня?- она поджала губы и покачала головой.- А зря,- незнакомец подошёл ближе, сжал прокуренными пальцами её подбородок, заставляя смотреть ему в глаза.- Черномазый, например, боялся. Разве он не говорил тебе об этом?
        - Нет.
        - Странно,- незнакомец прижал большой палец к её губам.- Из тебя получится хороший стукач, пташка.
        - Пустите меня!- вспылила Фелиция, но вырваться или дать пощёчину не решилась. Улыбка незнакомца напомнила оскал тысячелетнего черепа.- Они знают, кто вы,- прошипела она, вспоминая кошмарную ночь, и надеясь, что догадка верна.- Персибал назвал им ваше имя!
        - А ты?- незнакомец встретил эту новость весьма безразлично.- Скажи, почему они отпустили тебя?- он увидел смятение в глазах Фелиции и снова улыбнулся.- Пташка.
        На этот раз Фелиция не сдержалась и влепила ему пощёчину. В конце концов, перед ней всего лишь служитель правопорядка. Он не может причинить ей вред. Не имеет права. «Геральд! Геральд Спарсер!» - звучал в её голове истошный крик Персибала, и слёзы отчаяния начинали подступать к глазам, застилая весь окружающий мир.
        Глава девятнадцатая
        Он приходил ещё дважды, Геральд Спарсер, и Фелиции показалось, что он пытается ухаживать за ней. Одинокая и подавленная, она сидела в квартире, лишь изредка выбираясь, чтобы купить продукты. С продуктами она и принесла известие о смерти Спарсера: свиная ножка была завёрнута в газету, главный заголовок которой рассказывал о случившемся.
        Фелиция несколько раз перечитала статью, но так и не поняла, что чувствует. С одной стороны умер неплохой человек, с другой, этот человек отнял у неё Персибала. Не будь его, они ещё пели бы в каком-нибудь баре и не думали о том, куда им бежать на следующий день. Затем Фелиция вспомнила кошмарную ночь в доме Джеральда, и сердце сжалось так сильно, что перехватило дыхание. Что же ей теперь делать? Как жить дальше?
        Фелиция попыталась убедить себя, что после пары месяцев успеха с Персибалом она сможет найти работу певицы. Тем более что у неё теперь есть репертуар. Песни Персибала остались ей, как наследство. Даже ноты. Нужно лишь найти хорошего пианиста.
        Фелиция представила, как будет звучать её голос без Персибала. Сохранят ли песни прежнее очарование? Гадать не имело смысла. Нужно найти пианиста и попробовать.
        В трепетном волнении Фелиция пережила выходные и отправилась на поиски. Первый джаз-бэнд, в который она обратилась, был полностью сформирован. Чернокожая девушка, примерно её возраста, обладала таким глубоким чистым голосом, что Фелиция сразу отказалась от мысли пытаться петь с ней дуэтом. Во втором джаз-бэнде её встретили достаточно холодно, сразу дав понять, что у них достаточно тесный коллектив и менять они ничего не собираются. Фелиция не спешила отчаиваться, но после недели неудачных поисков решимость её поубавилась.
        - Так значит, вы пели с Персибалом?- спросил улыбчивый негр по имени Финчли.
        - А вы его знали?- расцвела Фелиция.
        - Немного,- он позвал свою чернокожую спутницу, повергнув Фелицию в уныние. Нет. Она не придётся к месту и здесь.
        - В своё время я была без ума от Персибала!- сказала ей женщина Финчли, даря широкую белозубую улыбку.
        - Он умер,- очень тихо сказала Фелиция.
        - Что?
        - Умер.
        - Ах!- улыбка ещё была на лице чернокожей женщины, но в глазах появилось новое, непонятное Фелиции выражение.- Очень жаль. У вас был хороший репертуар,- она извинилась и, отозвав Финчли в сторону, о чём-то долго и напряжённо разговаривала.- Очень жаль,- снова сказала женщина и взяла Фелицию под руку.- Если вам нужны деньги…- Фелиция услышала робкое, сбивчивое предложение продать песни Персибала.- У него ведь был богатый репертуар?
        - Я не знаю,- соврала Фелиция.- У меня совершенно ничего не осталось,- она ушла, чувствуя на спине их недоверчивые взгляды.
        Ничего. Нигде. Она сидела в доме, плата за который медленно съедала оставшиеся деньги и думала о том, что скоро снова придётся устраиваться посудомойкой. Прощай, вечеринки! Прощай, наряды и поклонники! Какой бар теперь согласится принять её после того, что сделал Персибал?
        Фелиция вспомнила покинутый родительский дом и ужаснулась, увидев чёткий образ отца. Такой строгий! Такой справедливый! Она вздрогнула, услышав стук в дверь.- Тебя не просто найти,- сказал Финчли.
        Фелиция вспомнила его девушку. Вспомнила, как они предлагали ей продать песни Персибала.
        - Я же сказала, что у меня ничего нет,- сказала она, собираясь закрыть дверь.
        Финчли замялся и зачем-то начал рассказывать про Гортензию. Сложная, эксцентричная, самовлюблённая.
        - Я оставил её,- закончил он. Фелиция тряхнула головой, окончательно перестав понимать, что происходит.- Мы с ней уже три года, а об успехе, которого вы добились с Персибалом за пару месяцев, не может быть и речи,- сказал Финчли.
        Фелиция закрыла глаза. Что всё это значит? Чего он хочет?
        - Если бы могли…- Финчли кашлянул.- Если ты ещё не нашла партнёра…
        Веки Фелиции задрожали. Могла ли она мечтать об этом час назад? Жизнь катилась в пропасть, а сейчас, неожиданно вспорхнула ввысь, подхватив её тёплыми порывами ветра. Фелиция недоверчиво посмотрела на Финчли. Может быть, это последний подарок Персибала: другого-то он не сможет сделать.
        Фелиция отошла в сторону, впуская Финчли в дом. Два с лишним часа они обсуждали возможность совместных выступлений. Финчли показывал Фелиции ноты своих песен, но она ничего не понимала в них, и ему приходилось каждый раз напевать мотивы, спрашивая её мнение.
        - Очень жаль, что здесь нет пианино,- досадовал Финчли, снова и снова предлагая Фелиции пойти к нему, но она отказывала. Лишь ближе к вечеру, когда предложение выступать дуэтом начало казаться ей весьма заманчивым, она согласилась. Всю дорогу до дома Финчли она настырно пыталась сдерживать волнение. Знает ли он, что сделал Персибал? Знает ли, что в тихих барах им, скорее всего, не дадут выступать? И сможет ли она заменить Гортензию? Понравится ли ему её голос?
        Однако, как только она услышала первые аккорды, все сомнения развеялись, уступив место разочарованию и тоске. Нет. Эта музыка далека от божественного очарования. Слишком простая. Слишком прямолинейная.
        - А у тебя есть другие песни?- осторожно спросила Фелиция.
        Финчли пожал плечами и заиграл что-то ещё более невнятное, чем прежде. Фелиция помрачнела. Спела безрадостно несколько песен своего нового знакомого и поняла, что из этого не выйдет ничего хорошего.
        - Ты, правда, расстался с Гортензией?- спросила она, получила утвердительный ответ и, тяжело вздохнув, протянула листок с нотами.
        - Это песня Персибала?- просиял Финчли.
        - Всё что осталось,- снова соврала Фелиция. Финчли заиграл, а она подумала, что у Персибала, кажется, были действительно божественные руки.
        - Нужно потренироваться,- успокоил её Финчли.
        Она согласно кивнула. После нескольких репетиций музыка зазвучала почти безупречно. Не хватало лишь какой-то крупицы, песчинки, капли, без которой дивный источник песни звучал немого иначе, нежели в исполнении настоящего автора. Но это уже было лучше, чем ничего.
        С этой песней они выступили на частном приёме, став одними из многих приглашённых музыкантов и певцов.
        «Будь у нас репертуар, то можно было бы отправиться в турне, как когда-то с Персибалом,- думала Фелиция, оставаясь одна.- Несомненно, на одной песне далеко не уедешь, но разве стоит продолжать беречь остальные, тем более что Финчли, кажется, уже доказал, что не способен на ложь и предательство».
        Фелиция отобрала два десятка своих любимых песен и отдала их новому партнёру. «Если бы у него был голос, как у Персибала!» - думала она, когда они часами тренировались петь слаженно.
        - Может быть, нам попробовать петь порознь?- предложил Финчли, понимая, что голоса их совершенно не звучат дуэтом.
        Решено было поделить песни и увеличить репертуар. Происходящее не понравилось Фелиции, но и отрицать, что в предложении есть доля здравого смысла, она не могла. Им действительно лучше петь порознь.
        - Я принесу ещё песен,- сказала она за две недели до запланированного турне.
        Все мечты и надежды, увядшие после смерти Персибала, распустились с необычайной силой. «Всё наладится,- говорила себе Фелиция.- Всё станет, как прежде».
        Её хорошее настроение передалось и Финчли. Высокий и худощавый, он радовался, как ребёнок, подхватывая её на руки и кружа по комнате, когда песни, особенно его игра, начинали звучать настолько хорошо, что даже Фелиция соглашалась с тем, что песни Персибала обрели второе дыхание.
        Ночью, лёжа в кровати и подолгу не в силах заснуть, она думала о том, смогут ли они с Финчли стать так же близки, как и с Персибалом. Это обстоятельство казалось ей особенно важным, словно последний пункт договора, скрепляющий участников нерушимой клятвой. «Может быть, это случится в турне?- думала она.- После пары удачных выступлений, когда поймем, что только вместе можем добиться успеха и славы? Ведь с Персибалом всё именно так и случилось. Только на этот раз не будет страха и сомнений».
        Сославшись на усталость, Фелиция пропустила пару песен и, отойдя к окну, наблюдала за Финчли, пытаясь представить трепетный момент, который ждёт их в турне. «Если бы он был чуть постарше! Чуть больше похож на Персибала! Тогда, возможно, не было ни капли сомнений»,- Фелиция закусила губу, заставляя себя прогнать шорохи недоброго предчувствия. Но вместо того, чтобы растаять, исчезнуть за пеленой дня и ярким светом, их стало только больше.
        - Насколько близки вы были с Гортензией?- вкрадчиво спрашивала она.- Как сильно ты любил её?- ей даже как-то приснилось, что они с Финчли ночуют в отеле. Она крадётся по затянутой во мрак комнате к его кровати. Забирается под одеяло, но там никого нет.- Ты ведь не оставишь меня?- спросила Фелиция на следующий день, задержав дружеские объятия чуть дольше положенного.
        - Оставлю?!- на его лице появилось неподдельное удивление.- Как я смогу это сделать, после того, как ты дала мне так много!
        - Я могу дать больше,- хотела сказать Фелиция, но решила, что это будет слишком преждевременно. Нужно хоть что-то оставить в качестве залога. Она высвободилась из объятий и пошла к пианино.
        - Мы нужны друг другу,- заверил её Финчли. Обнял за плечи и поцеловал в затылок. Фелиция замерла, но он отпустил её и сел за пианино. Они репетировали до позднего вечера, проверяя на прочность терпение соседей. Фелиция пела, стараясь ни о чём не думать. Одинокая, всеми покинутая, без надежд на будущее - всё это больше никогда не вернётся.
        Но ночью снова приснился родительский дом и строгий осудительный взгляд отца. Он ничего не говорил, но она чувствовала его гнев, чувствовала, как горят её щёки и стыдливо опускается голова. Но что она могла сделать? Как можно выжить в большом городе? Как прикоснуться к своей мечте?
        Фелиция проснулась в поту. Было раннее утро, но заснуть ей больше не удалось. Мысль о том, что должно произойти в турне, показалась вдруг до отвращения омерзительной. Если бы можно было остаться навсегда с Персибалом, со своим первым и последним мужчиной?! Но это невозможно.
        Фелиция, как наяву, увидела все, что случилось в доме Джеральда. Могла ли она что-то изменить? Могла ли как-то помочь возлюбленному? Если бы он рассказал ей обо всём! Тогда она смогла бы его уговорить отказаться. Как бы крепко ни держал его Гарольд Спарсер - а в том, что Персибал не стал бы так поступать по доброй воле, она не сомневалась,- сыщик не стал бы преследовать их вечно. Сбежать в другой город, сменить имена.
        Она вспомнила газету, из которой узнала, что Спарсер был застрелен возле своего дома. Если бы они рассказали обо всём управляющим всех тех баров, то тогда не пришлось бы даже долго прятаться. Кабала спала бы с их плеч, позволив воплотить все мечты в жизнь.
        Фелиция расплакалась и долго не могла успокоиться. После умылась, и начала собирать вещи, готовясь к очередному турне, но на этот раз совершенно с другим человеком. Нет. Она не может позволить себе снова вернуться на кухню. Не может вернуться домой. Она должна продолжать двигаться.
        Эти мысли придали ей уверенности. Может быть, с прошествием времени поступок Персибала забудется, и ей снова позволят выступить в одном из «тихих» баров. В конце концов, можно будет пойти к мистеру Джеральду и объяснить ему, что она никогда не причиняла им вреда.
        Настроение улучшилось. Фелиция забыла о ночных тревогах. Часы показали двенадцать. Сердце тревожно забилось, понимая, что скоро начнётся новый этап в этой сложной жизни. Этап, в котором можно будет строить планы и пытаться воплотить свои мечты.
        Фелиция нахмурилась, но тут же попыталась прогнать оставшиеся тревоги. Всё будет хорошо. Финчли неплохой человек. Лучше многих. С ним она будет в безопасности. Он позаботится о ней, а она, насколько это возможно, позаботится о нём, проследит, чтобы не случилось ничего плохого. Часы тем временем показали два. Затем четыре.
        У Фелиции не хватало храбрости, признаться себе в происходящем. Одевшись, она вышла на улицу и отправилась в квартиру Финчли. Дверь была закрыта, а соседи сказали, что он съехал. Фелиция поблагодарила их и спешно ушла, боясь, что не сможет сдержать слёз отчаяния. Она снова осталась одна. Брошенная и всеми забытая. Фелиция шла по улице, и прохожие оглядывались, тронутые её заплаканным лицом.
        Глава двадцатая
        В новой квартире было сыро, и соседи шумели так сильно, что Фелиция засыпала лишь под утро. Торговая лавка, в которую она устроилась, открывалась в семь, и управляющий часто упрекал Фелицию за сонный вид и отсутствие энтузиазма в разговоре с покупателями.- Не слушай его,- говорил невысокий рыжеволосый водитель.
        Последние недели он всё чаще и чаще заговаривал с ней, не скрывая интереса. То помогал переносить тяжёлые лотки с фруктами, то подмигивал, проходя мимо. Иногда, оставаясь наедине с тяжёлыми мыслями, Фелиция вспоминала его, пытаясь хоть как-то скрасить бессонные ночи. Если уж нельзя вернуться домой, нельзя что-то исправить, то, может быть, стоит идти вперёд? Фелиция тяжело вздыхала и понимала, что это невозможно. Ничего не скрыть. Она не может вернуться домой. Не может ответить на ухаживания Тайтуса.
        Фелиция лежала и смотрела в темноту, а соседи продолжали шуметь. Лишь бы вытерпеть, лишь бы пережить этот трудный жизненный отрезок. После она сменит работу, притворится, что ничего не случилось, и попытается снова. Главное не позволять отчаянию и меланхолии заражать своё тело.
        - Вот ты где!- обрадовался Тайтус, застав её в подсобке. Фелиция подняла голову и безуспешно попыталась уклониться от его объятий.- Если я тебя приглашу сегодня куда-нибудь, что ты скажешь?
        - Скажу, нет,- Фелиция опустила голову, боясь, что объятиями дело не кончится.
        - Я слышал, что открылся новый бар,- Тайтус тщетно пытался заглянуть ей в глаза.- Говорят, весьма приличный. Можно посидеть, отдохнуть,- он тяжело вздохнул, почувствовав, как Фелиция высвобождается из его объятий.- Сегодня там играют джаз, а мне помнится, ты говорила, что знаешь в этом толк,- предпринял Тайтус последнюю попытку. Секундное замешательство, мелькнувшее в глазах Фелиции, вернуло ему прежнюю уверенность.- У тебя ведь есть, что надеть?- спросил он. Увидел, как Фелиция кивнула, и просиял от счастья.
        «Что если жизнь даёт мне ещё один шанс?» - думала Фелиция, пытаясь оправдаться перед собой за данное согласие. Платье, подаренное мистером Джеральдом, хранилось в старом сундуке, который она забрала из квартиры Персибала. Фелиция примерила его, стараясь не думать обо всём плохом, не вспоминать.
        - Ты просто королева!- присвистнул Тайтус, увидев её в таком наряде. Его серый невзрачный костюм подчеркнул сказанное. Фелиция сдержанно улыбнулась и взяла его под руку.- Была когда-нибудь в подобных местах?- спросил Тайтус, с гордостью проводя её за столик. Низкосортное бренди обожгло губы. Пара девушек лёгкого поведения за соседним столиком заскучали и стали уговаривать своих спутников отвести их в «Ночной джаз».
        - Не знала, что этот бар снова открылся,- сказала Фелиция. Тайтус беззаботно пожал плечами. Джаз-бэнд играл крайне нескладно, и посетители почти не слушали его.
        - Говорят, в «Ночном джазе» играет Джером Финчли,- продолжали уговоры дамочки за соседним столом. Фелиция вздрогнула, услышав знакомое имя. С кем, интересно, Финчли теперь? Снова с Гортензией? Или же один?
        Она недовольно поджала губы, вспомнив, насколько слаб и некрасив его голос. Подумать только, а ведь они вдвоём могли покорить Чикаго. Молодость и желание работать, сдобренные талантом Персибала, сохранившимся даже после смерти в его песнях.
        Настроение испортилось. Фелиция помрачнела. Девушка из бэнда на сцене нервничала, от чего её голос сильно начинал дрожать. «Что если подойти и предложить свои услуги?» - подумала Фелиция, вспомнила череду неудач и простилась с этой идей. Как сложно было разговаривать с Тайтусом, улыбаться ему и одновременно думать о чём-то своём, грустить и сожалеть об упущенном.
        - Потанцуем?- предложил Тайтус и, не дожидаясь согласия, взял спутницу за руку и помог подняться из-за стола.
        Они провели весёлый, беззаботный вечер, и когда возвращались назад, Фелиция не смогла отказать Тайтусу и, запрокинув голову, подставила для поцелуя губы.
        «А как ещё я смогу отблагодарить его?» - думала она, вспоминая минувшие времена. Раньше у неё был голос, которым она благодарила поклонников, теперь же у неё остались только губы. К тому же Тайтус был не так уж и плох. Его ухаживания помогали отвлечься и забыть о предстоящих трудностях.
        - Что-то не так?- спросил он, заглядывая Фелиции в глаза. Она качнула головой и отстранилась от него. Нужно было уходить. Срочно. Немедленно.
        - Мне пора,- сказала Фелиция, выдавив на прощание скудную улыбку.
        «Зачем всё это?- думала она, закрывая дверь.- Почему она даёт Тайтусу шанс?» Единственное, что успокаивало: губы её остались холодны и неподвижны. Она выступила так же фальшиво, как сегодня певичка из джаз-бэнда. Голос дрожит. В глазах страх и сомнения. Никто не вспомнит её на следующий день. Никто не захочет услышать снова.
        Думая об этом, Фелиция легла в кровать и почти сразу заснула. «Тайтус отступит»,- сказала она себе утром. Но он не отступил. Напротив, его ухаживания стали более настойчивыми и неуклонными. Он был словно генерал, который ведёт армию на незащищённый город, заранее зная, что тот падёт без боя. Как же ей быть? Что же делать?
        Ты ничего не знаешь обо мне, Тайтус!
        - Это не страшно.
        - Мне страшно,- она смотрела на него и понимала, что никогда не видела столько любви и желания в глазах одного человека. Как же хочется уступить! Как же хочется позволить ему взять на себя все тревоги и заботы!
        - Ну, хватит!- упрашивал её Тайтус, когда управляющего овощной лавкой не было рядом.- Перестань мучить меня!- казалось, отказы превращают его в робкого, неуверенного в себе мальчишку.
        Никогда прежде никто с таким пылом не клялся ей в своих чувствах, не обещал вечно заботиться и носить на руках. И ничего не нужно делать для этого. Он любил её саму, а не её голос и репертуар. Если бы можно было повернуть время вспять. Исправить содеянное.
        От тяжёлых воспоминаний на глаза наворачивались слёзы. Нет. Она не может больше тешить себя пустыми надеждами. Но как потом смотреть ему в глаза? А если он сможет всё понять и простить? Как же хотелось снова стать молодой и наивной!
        С тяжёлым сердцем Фелиция назначила ему встречу.
        - Ребёнок?!- опешил Тайтус, и весь его пыл и страсть улетучились без следа.- Ты ждёшь ребёнка?!
        Фелиция поджала губы и кивнула. Перед глазами зарябили слёзы, и на их фоне появился силуэт отца. Нет. Теперь она одна в этом мире. Ей некуда больше возвращаться и не на кого надеяться. Белая девушка с чёрным ребёнком на руках. Она плакала. Одна. На скамейке в парке. А редкие машины, тарахтя, проезжали по дороге, унося своих владельцев к их маленьким суетным жизням.
        Глава двадцать первая
        Олдин Раймонд - это имя, которое Фелиция дала своему ребёнку, было случайным, но молодой матери казалось, что оно подходит младенцу как нельзя лучше.- Как же ты похож на отца,- шептала она, разглядывая детское лицо.
        Розовые губы робко обхватывали её сосок, и все тревоги и печали отходили на второй план. «Если бы можно было вот так прожить всю жизнь!- думала Фелиция.- Если бы родители сжалились над ней, позволив вернуться!». Она написала письмо в Хайфилдс, но ответа не пришло. Прощения отца она не ждала, но, может быть, мать или сестра могли бы её понять. Нет. Она была одна. В своём горе и в своём противоестественном счастье.
        Уложив Олдина спать, Фелиция вышла на улицу. Овощная лавка, где она работала прежде, была открыта, и Фелиция вошла в её двери, с надеждой вглядываясь в лица продавщиц.
        - Мистер Брандау,- обратилась она к управляющему.
        Он поднял на неё глаза, заставив смутиться.
        - Кажется, вы ещё не нашли мне замены?- Фелиция заставила себя смотреть на него.
        Под хмурым тяжёлым взглядом, она покраснела. «Думать об Олдине! Думать об Олдине!» - твердила себе Фелиция, вспоминая своего ребёнка. Личная жизнь начала казаться не обязательной и второстепенной. Мистер Брандау кашлянул, поднялся из-за стола и нервно начал прохаживаться по комнате.
        - Мне очень нужна эта работа,- взмолилась Фелиция.
        Она вдруг вспомнила оставленное без ответа письмо домой, и решительность, с которой она вошла в двери лавки, сошла на нет.
        - Я могу убираться, мыть лотки…- Фелиция шумно выдохнула и снова опустила голову.
        - Как же такое вышло?- неожиданно по-отечески добро спросил Брандау.
        - Я…- Фелиция вздохнула, пытаясь собраться с мыслями.- Я…- она вспомнила Персибала, вспомнила жизнь с ним и расплакалась.
        - Ох, уж эти черномазые!- покачал головой Брандау, выслушав сбивчивую историю растроганной женщины.
        «Нет! Всё совсем не так!- хотела сказать ему Фелиция.- Он не такой!». Но для этого нужно было рассказать обо всём, что случилось в доме мистера Джеральда, рассказать о Спарсере. Нет. Она не могла. Теперь не могла. В этом мире ей нужно заботиться не только о себе. Её ждёт Олдин. Фелиция представила его крохотное детское тельце и снова расплакалась.
        - Ох, уж эти черномазые!- снова сказал Брандау, решив, что его слова пришлись в точку.
        - Я не думала, что всё получится так!- сказала Фелиция, понимая, что, оправдывая Персибала, сделает только хуже.- Не думала.
        - Ну, не вини себя,- морщинистые руки Брандау обняли её плечи.- Ты была молода, наивна…
        - Я просто хотела петь,- Фелиция уткнулась лицом ему в грудь.- Пожалуйста, дайте мне ещё один шанс. Не прогоняйте меня. У меня никого нет, кроме Олдина. Совсем никого…
        В старческих, заботливых руках было хорошо и спокойно. Если бы её родной отец мог так же обнять её и сказать, что всё будет хорошо.
        Она вернулась домой и, покормив Олдина, долго смотрела за окно, пытаясь подготовить себя к тому, что ребёнка придётся оставлять одного на целый день. Такой маленький. Такой беззащитный. Лишь бы он спал, пока её не будет рядом. Но весь последующий день, стоя у лотка с овощами, она не могла отделаться от видения, как Олдин плачет. Оставленный. Всеми забытый. А она… Она стоит здесь и не может ничем ему помочь.
        Отчаяние стало таким сильным, что Фелиция едва не бросила работу и не убежала домой. Но что будет, если она так сделает? На что они будут жить? Нет. Она должна терпеть, оставаясь здесь.
        Тайтус прошёл мимо, не взглянув в её сторону. «Они все презирают меня»,- думала Фелиция, вглядываясь в глаза всех, кто знал, что с ней случилось. И вместе с их косыми взглядами, вместе с их осуждением, Фелиция неосознанно начинала осуждать себя сама. Неумышленно, даже не замечая этого. Снова превращалась в замарашку и грязнулю. Не усомнившись ни на одно мгновение, она продала все свои наряды. Продала всё, что осталось от прошлой жизни. Теперь был лишь её ребёнок и забота, которой она хотела одарить его. Ничего другого не осталось. Даже после того, как Фелиция услышала разговор танцовщиц из местного кабаре, когда они покупали у неё фрукты, надежды вернуться к прежней жизни не было. Она стояла, опустив глаза, и слушала о том, как просто молодой девушке получить работу.
        - Тайтус!- позвала она, пытаясь поднять тяжёлый лоток с овощами.
        Он обернулся, но помог лишь после того, как это велел ему Брандау. Они шли с ним бок о бок, но теперь в его глазах не было ни любви, ни желания.
        - Я не хотела обижать тебя,- сказала Фелиция, вкладывая в эти слова всю искренность.
        Тайтус что-то хмыкнул себе под нос и отвернулся.
        - Пожалуйста,- Фелиция решила, что ниже, чем есть, пасть невозможно.- Если бы мы могли снова стать друзьями. Просто друзьями,- взмолилась она, но Тайтус не удостоил её даже взгляда.
        - Оставь ты его,- посоветовал Брандау.
        Фелиция вздохнула и постаралась улыбнуться.
        - Спасибо, что не отворачиваетесь от меня,- поблагодарила она его.
        - Если бы ты могла сменить работу и скрыть рождение ребёнка,- Брандау вздохнул, увидев в глазах Фелиции решительный отказ.- Некоторые девушки так поступают,- добавил он.- Ты молода и могла бы найти себе мужа.
        - Я не могу,- Фелиция вспомнила Олдина.- Не хочу.
        Но вечером, возвращаясь с работы в свою убогую комнату, остановилась возле дешёвого бара и долго слушала, как за его дверьми репетирует местный джаз-бэнд.
        - Если бы ты мог говорить,- ворковала она над кроваткой сына.- Если бы я могла поделиться с тобой своими печалями,- она услышала, как за стеной шумят соседи, и начала тихо напевать колыбельную.
        Перед глазами снова встала картина бара, возле которого она останавливалась. Голос задрожал. По щекам покатились слёзы. Тихие и робкие. Сейчас Фелиция не могла позволить себе даже мечтать. Лишь в отчаянии сожалеть об упущенном.
        Она так и заснула: облокотившись о край колыбели и вглядываясь в тёмные глаза Олдина. Утром, отправляясь на работу, Фелиция увидела полицейских. Из соседней квартиры выносили мертвеца. Тело женщины было накрыто белой простыней, но Фелиция видела длинные чёрные волосы, которые, свисая, почти достигали пола. Господи, неужели в этом доме, где каждый день смерть может постучаться в любую дверь, она вынуждена оставлять ребёнка?! Она стояла, не желая смотреть на носилки, но и не в силах отвести от них взгляд.
        - Простите, мэм,- полицейский небрежно тронул её за локоть, неверно растолковав её оцепенение.- Вы ведь живёте здесь?
        - Я?- Фелиция посмотрела на него, пытаясь понять, что происходит.- Да, я живу здесь,- перед глазами поплыли картины, случившегося в доме мистера Джеральда.- Но я ничего не видела. Ничего,- она попыталась высвободить руку.- Простите. Мне нужно идти на работу,- она почти бегом спустилась по лестнице и, лишь оказавшись на улице, перевела дыхание.
        «Как же можно надеяться уберечь кого-то в этом мире, если вокруг происходят подобные вещи?!- думала Фелиция, отчаянно кусая губы.- Убийцы, насильники, болезни…. Если бы можно было заработать чуть больше денег. Перебраться в чуть лучший район. В чуть более просторную комнату, более тёплую, более чистую».
        Фелиция остановилась возле дверей закрытого бара. Что она может сделать, чтобы оградить своего ребёнка от ужасов этого мира? Устроиться посудомойкой? Работать ночью в баре, а днём в овощной лавке? Но кто тогда позаботится о нём, когда её не будет рядом? Кто успокоит его, накормит, споёт колыбельную и уложит спать? Голова Фелиции поникла. Опустошённость и немота заполнили грудь.
        Она пришла на работу, выставила на прилавок лотки с овощами, но не смогла отвлечься от тяжёлых мыслей. Её ребёнок один. Один в страшном ненадёжном доме. Один, в огромном мире. И никто и ничто не сможет изменить подобного положения дел.
        Фелиция увидела Тайтуса, но позвать не решилась. Вернувшись домой, она накормила Олдина и долго прислушивалась к необычной, зловещей тишине. Три долгих дня соседняя квартира пустовала, но затем снова наполнилась привычным гвалтом. Вот и всё. Три дня, и никто не помнит о случившемся. Новым соседям нет дела до жизни прежних жильцов.
        Божественная музыка Персибала зазвучала в ушах. Его пальцы порхали над чёрно-белыми клавишами. Как же хотелось вернуться назад и вновь пережить всё то, что она испытала в день, когда впервые услышала эту музыку. Отвлечься от трудностей мира, забыться, позволить мотиву подхватить себя на воздушные крылья и унести в страну грёз и мечтаний. Почувствовать, как бьётся в груди сердце…. Хотя бы просто почувствовать, что оно там, а не эта опустошённость и немота, от которой умирают все надежды. День за днём. Месяц за месяцем. Фелиция подняла голову и посмотрела на очередного покупателя. Его бледно-голубые глаза пытливо вглядывались в её осунувшееся лицо.
        - Вам что-то нужно?- смутилась она.
        Незнакомец не ответил, лишь сильнее нахмурил светлые брови. Его розовощёкое, изрезанное оставленными оспой шрамами лицо, казалось заинтересованным и смущённым.
        - Фелиция?- голос незнакомца был тихим и смущённым.- Фелиция Раймонд?- он вздрогнул, словно этот вопрос мог навлечь на него беду. Тряхнул светловолосой головой и смущённо улыбнулся.- Извините. Я, должно быть, ошибся,- он развернулся, но вместо того, чтобы уйти, снова устремил к Фелиции взгляд.- Простите, вы никогда не выступали в «Ночном джазе»?- от этого вопроса сердце Фелиции сжалось, а щёки вспыхнули, словно от пощёчины.
        Было ли это с ней? Она ли та женщина, пленяющая сердца посетителей? И если да, то как признаться, что сейчас она всего лишь продавщица, которая дни напролёт стоит за лотком с овощами? Нет. Нельзя. Невозможно. Она не хочет. Этот незнакомец лишь посмеётся над ней. Он не знает, что значит оказаться в такой ситуации. Взять его дорогой костюм, запонки, его холёный, ухоженный вид, да и на улице, скорее всего, стоит личный автомобиль, который сразу, как только закончится этот безумный разговор, увезёт его в лучшую жизнь. Нет. Он лишь посмеётся над ней. Посочувствует, не дав даже шанса оправдаться.
        - Очень сложная жизнь,- произнёс неожиданно незнакомец.- Никогда не знаешь, что преподнесёт она тебе на следующий день,- он вздохнул и устало улыбнулся.- Простите, мэм. Я, должно быть, ошибся.
        - Не ошиблись!- выкрикнула Фелиция, когда дверь за незнакомцем почти закрылась.
        Сердце забилось так сильно, что у неё закружилась голова. Лицо незнакомца расплылось перед глазами.
        - Да что же это!- Фелиция смахнула скатившиеся слёзы.
        Незнакомец снова стоял у прилавка, разглядывая её с каким-то странным, неподдельным любопытством.
        - Только не спрашивайте, почему я здесь,- сказала Фелиция.
        Незнакомец согласно качнул головой. «Не нужно было мне признаваться,- подумала Фелиция.- Всё равно ничего не изменится, только ночью не удастся заснуть. Вот и всё».
        - Сколько вам лет?- неожиданно спросил незнакомец.
        - Что?- опешила Фелиция.
        - Семнадцать? Восемнадцать?
        - Девятнадцать.
        - Девятнадцать,- взгляд незнакомца изменился.
        Фелиция испугалась, что сейчас он рассмеётся.
        - У вас впереди целая жизнь,- его светловолосая голова склонилась набок.
        «Да что он понимает?!» - вспылила Фелиция, но сказать ничего не решилась.
        - Тогда, в «Ночном джазе», я слушал ваш голос и завидовал тому чернокожему парню, который смог отыскать такой талант в этом городе.
        - Талант?- Фелиция зарделась.- Так вы музыкант?- сердце снова забилось, словно пойманная в клетку птица. Незнакомец едва заметно кивнул.
        - Тогда, в «Ночном джазе»,- снова начал он.- Я смотрел на вас и думал, что если бы эта женщина доверилась мне, то вместе мы бы, несомненно, смогли покорить всё Чикаго. Я смотрел на вас и думал, будет ли у меня хоть один шанс сказать вам об этом,- он выдержал паузу.- И вот теперь я встречаю вас здесь. В этой лавке, за лотком с овощами.
        - Я…- Фелиция опустила голову, не позволяя себе надеяться.- Если вы хотите…
        Пара девушек из кордебалета вошли в лавку, награждая светловолосого незнакомца заинтересованным взглядом. Фелиция сжалась, услышав их короткие кокетливые смешки. Он уйдёт! Её последняя надежда сейчас уйдёт!
        - Вы что-то хотели?- поторопила она девушек, боязливо поглядывая на незнакомца.
        Девушки снова хихикнули и стали что-то выбирать. Фелиция не видела. Не хотела видеть. «Да забирайте весь лоток и убирайтесь!» - хотела закричать она. Повернувшись к незнакомцу, Фелиция увидела, что он снова уходит.
        - Подождите!- окрик вырвался у неё помимо воли.
        Девушки растерянно переглянулись. Фелиция покраснела.
        - Я… я…- она вздохнула и закрыла глаза.
        Услышала, как закрылась за незнакомцем дверь, и, поникнув, вернулась за прилавок. Опустошение и немота вернулись, подчиняя себе сознание с небывалой силой. «Нет. Больше она никогда не признается, что у неё была другая жизнь»,- решила Фелиция.
        Она вернулась домой в крайне подавленном настроении. Даже после смерти девушки из соседней квартиры не было такой пустоты и отчаяния. «А казалось, что ниже пасть нельзя»,- думала Фелиция, беря на руки сына.
        Она чувствовала себя униженной и оскорблённой. И не на кого было злиться, потому что в унижении никто не виноват, кроме неё.
        Ночью ей приснилась сцена и наполненный людьми зал. Она стояла возле пианино, за которым сидел светловолосый незнакомец, и пела, тщетно пытаясь прикрывать руками свою наготу. «Как же такое вышло?» - отчаянно думала она, но когда песня закончилась, вместо упрёков и стыдливых замечаний, услышала, как грянули аплодисменты.
        Смущённая и растерянная, она отправилась на работу, настойчиво пытаясь выбросить из памяти сон. Но чем сильнее хотела это сделать, тем больше подробностей всплывало в сознании. И эти аплодисменты. Такие чистые, искренние. Как бы там ни было, но кошмарный сон помог пережить разочарование.
        Через два дня Фелиция уже не вспоминала светловолосого незнакомца. Он стал ещё одной призрачной надеждой, ещё одной несбыточной мечтой. «Лишь бы снова не встретиться с ним. Лишь бы снова не смотреть в его глаза»,- думала Фелиция, но тут же в голове начинал звучать голос, как всё могло повернуться, не дай она ему тогда уйти? Что если он хотел предложить ей совместные выступления?
        Поддавшись на эти внутренние уговоры, она робко подумала, что было бы неплохо попытаться отыскать этого незнакомца. Подойти первой и предложить спеть дуэтом. Но как это сделать, если у неё не осталось ни одного приличного платья?! Да и город слишком велик, чтобы надеяться на удачный исход поисков. И не может она одна ходить по барам и искать этого человека.
        Вспыхнувшая надежда снова начала угасать. Сон, остававшийся пару дней таким чётким и ясным, померк, затянувшись туманной дымкой. Ничего. Никого.
        И даже настойчивый стук в дверь вызвал не более чем раздражение из-за того, что кто-то ошибся квартирой.
        Уложив ребёнка в колыбель, Фелиция пошла открывать. Светловолосый незнакомец стоял на пороге, бесцеремонно заглядывая в её убогую комнату. Его шерстяной костюм ещё больше, чем в овощной лавке, контрастировал с окружающей обстановкой.
        - Вы?!- опешила Фелиция.
        - Это вам,- сказал незнакомец, протянув ей лёгкий, почти воздушный свёрток.- Там платье, чулки, туфли…- он смотрел через её плечо на ребёнка в колыбели.- Это того чернокожего парня, с которым ты пела?
        - Я…- Фелиция вздохнула и решительно кивнула головой.
        - Хорошо,- незнакомец окинул её с головы до ног внимательным взглядом.- Одевайся. Я буду ждать в машине,- он сам закрыл за собой дверь.
        Фелиция положила свёрток на кровать и долго стояла, не в силах собраться с мыслями. «Если бы сейчас проснулся Олдин!» - подумала она, в каком-то отчаянном желании остаться дома. Почему же она боится? Почему чувствует себя униженной и оскорблённой?
        Фелиция разорвала упаковку свёртка и примерила платье. Немота дрогнула, уступая место прежнему биению сердца. Взволнованная и нерешительная она вышла из дома.
        «Ночной джаз» встретил их шумом, хорошей выпивкой и отменной игрой приезжего джаз-бэнда из Нового Орлеана. Чернокожий пианист был молод и амбициозен, явно время от времени переоценивая свои способности музыканта. Женщина, высокая брюнетка с влажными чувственными глазами, обладала хорошим голосом и пышными формами. На вид ей было около тридцати, и Фелиция впервые ощутила преимущество своего возраста.
        Клайд Брюстер, а именно так звали её нового знакомого, потягивал бренди и как-то отстранённо наблюдал за игрой бэнда. Иногда он поворачивался к Фелиции и награждал её внимательным претензионным взглядом. В эти моменты она смущалась и невольно начинала поправлять волосы или меняла позу, в которой сидела.
        Их первая совместная репетиция состоялась вечером следующего дня. Стоя за лотком, Фелиция едва смогла дождаться, когда закончится рабочий день. Брюстер приехал с опозданием, заставив её несколько раз отчаяться и снова обрести надежду. Его квартира была просторной, а песни обыденными и простыми. Однако играл он действительно превосходно. Не как Персибал, но и не сильно уступая тем божественным мотивам, которые покорили сердце Фелиции. Голос у него был глубоким и чистым, но от идеи петь дуэтом они отказались почти сразу.
        «Неужели всё наладится?» - думала Фелиция, наблюдая за Брюстером в момент коротких перерывов. Он оборачивался, видел неуверенность в её глазах и рассказывал о предстоящем выступлении. Его слова звучали так убедительно, что Фелиция просто не могла не верить ему. Клайд Брюстер - её шанс, надежда.
        Единственное, что омрачало эти светлые мысли, была её история. Брюстер снова и снова рассказывал о «тихих» барах, в которых они смогут выступить, а Фелиция думала о Персибале, о его поступке, и пытливо кусала губы, не зная, что будет, если кто-то узнает, что она была когда-то с ним.
        И ещё новое платье, которое Брюстер купил ей на вырученные от первого выступления деньги. Впервые примерив его, Фелиция залилась краской и стыдливо закрыла глаза, позволяя Брюстеру рассмотреть свой новый наряд. Его откровенность бросалась в глаза доступностью и порочностью обладательницы. В нём Фелиция чувствовала себя распущенной девкой, бесстыдно продающей свою красоту.
        - Нет! Я не могу!- воскликнула она, когда Брюстер сказал, что сегодня они поедут в «Ночной джаз».- Только не в этом платье!
        - Почему?- он устало изобразил удивление.
        - Потому что…- Фелиция покраснела и стыдливо прикрылась.
        В тот вечер Брюстер уехал без неё. Она снова осталась одна. В своей убогой квартире. Сидела на кровати и смотрела на Олдина. «Нет. Она не сможет!». Мысли в голове метались напуганной утиной стаей. Следующий день у лотка показался вечностью. «Что она может, кроме как довериться Брюстеру?»
        Борясь со стыдом, Фелиция дождалась окончания рабочего дня, и сама пришла к нему. Он работал над новой песней, и почти не обратил на неё внимания. Фелиция отыскала ненавистное платье и переоделась в свободной комнате. Музыка, которую рождали пальцы Брюстера, нравилась ей и позволяла отвлечься.
        - Мило,- сказала она, осторожно подходя к пианино.
        Брюстер не обернулся. Сдержанно кивнул и протянул ей листок с текстом песни. Фелиция ждала, что он оценит её наряд, но он начал играть, показывая, где нужно делать паузы, где стихать, а где повышать голос. Через четверть часа Фелиция совершенно забыла о том, насколько безнравственное платье на ней надето. Она пела, думая лишь о том, что это одна из лучших песен в её исполнении.
        - Я написал её специально для тебя,- сказал Брюстер.
        - Для меня?- Фелиция вздрогнула. Брюстер обернулся, смерил её внимательным взглядом, но она не обратила на это внимания.
        «Написал для меня песню! Подумать только!- вертелось у неё в голове.- Никто, даже Персибал, не делал этого, а тут…».
        Вечером в «Ночном джазе», она думала об этом. «Её песня. Её песня! Её первая песня!».
        Фелиция вздрогнула, почувствовав, как Брюстер берет её за руку. Сцена, на которую он вывел её, пугала и очаровывала одновременно.
        - Не бойся,- шепнул ей на ухо Брюстер.
        Фелиция окинула зал стыдливым взглядом. Они смотрят на неё, видят её доступность, подчёркнутую новым платьем. Фелиции отчаянно захотелось прикрыться. Словно во сне, где она обнажённая пела для шумного прокуренного зала, наполненного людьми.
        - Я не могу,- прошептала Фелиция. Как же сильно хотелось убежать! Прочь, со сцены, из бара, домой, закрыть дверь и, упав на кровать, расплакаться, ожидая спасительного сна.- Я не могу,- Фелиция закрыла глаза.
        Зал стих. Или это она сама отключилась от всего, что её окружало. Неважно. Теперь эта песня принадлежит ей. Она узнала её с первых аккордов. Лишь бы не дрогнул голос. Лишь бы стыд не сковал тело.
        Фелиция робко открыла глаза. Десятки восторженных глаз смотрели на неё, не скрывая восхищения. Брюстер! Её любимый Брюстер! Он договорился лишь об одной песне, но посетители забыли всё, что было до этого, и не вспомнят то, что будет после. Одна короткая песня, покорившая вечер и ночь.
        Они ехали в машине Брюстера, и Фелиция чувствовала, как бешено бьётся сердце в груди. «Если бы удалось убедить его отправиться в турне!» - думала она, но Брюстер только и делал, что говорил о сольных выступлениях в «тихих» барах.
        - Ты видела, как все смотрели на тебя сегодня?- говорил он.
        Фелиция вспоминала свой наряд и смущённо опускала глаза.
        - Да они готовы слушать тебя часами!
        - Клайд.
        - Что может быть более желанным, чем такая женщина, как ты?!
        - Клайд!- Фелиция отчаянно пыталась подобрать слова, чтобы рассказать о том, что сделал Персибал.
        - Вот как?- Брюстер помрачнел, и Фелиция невольно сжалась, ожидая, что сейчас вспыхнет скандал.- И ты тоже была замешана в этом?
        - Нет,- она поджала губы. Картина произошедшего в доме мистера Джеральда снова стала чёткой и ясной, словно всё случилось лишь пару дней назад.
        - Но ничего мне не сказала.
        - Извини,- она мучительно заломила руки. Был ли хоть один довод, который она могла привести в своё оправдание?- Пожалуйста, прости меня,- Фелиция протянула руку, намереваясь прикоснуться к Брюстеру, но не решилась.
        Его лицо было каким-то отяжелевшим, серым, с напряжёнными скулами. Он разочарован. Сокрушён. Он уйдёт. Оставит её.
        Слёзы подступили к глазам Фелиции. Их серая пелена затянула мир. Пелена, за которой скрылись все успехи и радости. Ей придётся вернуться в свою грязную комнату. Придётся стоять за овощным лотком, не ожидая, что скоро приедет Брюстер и увезёт в лучшую жизнь. А как быть с Олдином? Что она будет делать, когда он подрастёт?
        - Если бы…- Фелиция заставила себя собраться.- Если бы я мгла что-то сделать для тебя,- она до боли закусила губу.- Могла как-то доказать, что…
        Она вспомнила свой наряд. Вспомнила, сколько людей в этот день пожирали её глазами. Было ли нечто подобное во взгляде Брюстера? Думала ли она сама о том, что когда-нибудь пожелает сблизиться с ним? Удержать его, добавив к своему голосу своё тело, как когда-то давно, во время турне, с Персибалом, в том отеле, названия которого она даже не знала.
        - Если бы ты позволил объяснить мне…
        Фелиция вздрогнула, почувствовав, как остановилась машина. Почему время бежит так быстро? Почему жизнь снова и снова бросает её в пучину отчаяния? Она молчала, вглядываясь в дом, где жила, отчаянно ища выход, но выхода не было.
        - Тебе лучше уйти,- поторопил её Брюстер.
        - Совсем?- Фелиция, заставила себя прикоснуться к нему.
        Его молчание придало сил. Если бы они были более близки. Если бы их объединяло нечто большее, чем музыка. Фелиция наклонилась и прижалась губами к губам Брюстера.
        - Убирайся!- сказал он, не скрывая отвращения.
        Стыд залил щёки Фелиции краской. Мир сжался так сильно, что на мгновение ей показалось, что глаза всех жителей Чикаго смотрят на неё, не скрывая отвращения, и нет на земле такого места, где сможет она укрыться от этих взглядов.
        Глава двадцать вторая
        Брюстер вернулся через три недели. Он стоял на пороге, разглядывая Фелицию, как неверную жену, и не спешил начинать разговор. Невысокий, худощавый. Сейчас он ассоциировался у Фелиции со всем стыдом и унижением, что пережила она в своей жизни. «Зачем он пришёл?- думала она.- Хочет снова посмеяться надо мной?». Сердце не билось, послушно уступая место привычной немоте. Гордости не осталось даже на безмолвный гнев. Если бы она могла возненавидеть этого человека, обвинить во всём, но вместо этого было лишь странное чувство благодарности и собственной вины.
        Смутившись разрозненности чувств, Фелиция опустила голову и отошла в сторону, позволяя Брюстеру войти в свою убогую комнату. Он послушно сделал несколько шагов, закрыл за собой дверь, но продолжил молчать. Эта тишина начинала давить на нервы хуже любых обвинений. Всё, о чём Фелиция пыталась не думать последние дни, снова встало перед глазами.
        Чего хотел от неё Брюстер, кроме музыки и совместных выступлений? Какие цели преследовал, кроме желания наладить свою жизнь, а вместе с тем и её? Разве не он забрал её из овощной лавки, когда никто не желал даже смотреть в её сторону? Разве не он вернул её в прежнюю жизнь, двери в которую, казалось, были закрыты навсегда? И кто, наконец, работал ночи напролёт, чтобы написать для неё достойную песню? А чем отплатила ему она? Разочарованием? Крушением надежд и пониманием тщетности затраченных сил? Разве не говорил он, что все его надежды совместных выступлений связаны исключительно с «тихими» барами? А что она? Предала его? Скрыла правду, способную изменить его планы? Но почему? На что она надеялась?
        Фелиция закрыла глаза, чувствуя себя виновной по всем пунктам обвинения, вынесенного своей совестью.- Ты… ты не собирался ехать со мной в турне, ведь так?- спросила она, понимая, что это единственное оправдание. Брюстер сдержанно покачал головой.- Но, я думала…
        - Я говорил только о барах,- его голос прозвучал неожиданно громко.
        Фелиция вздрогнула и, обернувшись, посмотрела на колыбель. Олдин спал, улыбаясь кому-то в своём сладком мире грёз.
        - Турне едва покрывают затраты,- понизив голос, сказал Брюстер.- Лишь выступления в барах могут обеспечить достаточное количество денег, чтобы не жить в этой убогой комнате и не работать в продуктовой лавке,- он выдержал паузу, бесцеремонно заглядывая через плечо Фелиции в колыбель.- Как ты думаешь, какая судьба ждёт этого чернокожего ребёнка, если ты останешься здесь?
        - Здесь?- Фелиция покраснела.- Но как я могу посметь появиться в барах, после истории Персибала?!- она всплеснула руками, пытаясь скрыть возбуждение и захлестнувший её страх.
        - Никак,- согласился Брюстер.- Путь на сцену для Фелиции Раймонд закрыт, но…- Он замолчал, и тишина, повисшая в крохотной комнатке, показалась невыносимой.
        «Что означает это «но»?- думала Фелиция.- И почему, если связанные со мной планы Брюстера рухнули, он снова пришёл?»
        Она обернулась и посмотрела на Олдина. Он спал, но теперь на сердце не было ничего, кроме безнадёжности и страха за его будущее.
        - Но, что?- потеряла она терпение, чувствуя, как где-то внутри снова появляется робкий отблеск надежды.
        Брюстер смерил её внимательным взглядом, увидел, что она, несмотря на стыд и заливающий щеки румянец, пытается выдержать его взгляд, довольно хмыкнул.
        - Если бы нашёлся влиятельный человек, который выслушал тебя и смог поручиться, что ты не имела никакого отношения к делам Персибала, то тогда, возможно…- Он посмотрел на стул, но, увидев его плачевное состояние, предпочёл стоять.- Тогда, возможно, мы бы смогли начать совместные выступления.
        И снова эта гнетущая тишина. Фелиция смотрела на него, пытаясь понять, нашёл он такого человека, или это всего лишь его размышления.
        - И ты нашёл такого человека?- не выдержала она. Брюстер удивлённо поднял светлые брови.- Я просто хотела…- Фелиция смутилась и опустила голову.- Извини.
        - Извинить?- поджав губы, Брюстер недовольно хмыкнул.- Не знаю, понимаешь ты тяжесть своего положения или нет, но сейчас вся твоя жизнь, всё твоё благополучие, зависят только от меня.
        - Я понимаю,- сказала Фелиция и покраснела ещё сильнее.
        - Вот это уже лучше,- Брюстер изменился, став каким-то совершенно чужим и недосягаемым.- Ричард Марш согласился выслушать тебя,- сказал он, снова выдерживая невыносимую паузу.- Это новый управляющий «Ночного джаза»,- он улыбнулся.- Новый после того, как старый был объявлен в розыск. Зрители выразили желание снова увидеть нас на сцене. Им понравилось. Понимаешь? И теперь остаётся дело за малым: понравиться Маршу.
        - Понравиться?- мысли в голове Фелиции окончательно спутались.- Но разве он не видел наше выступление?
        - Видел,- согласился Брюстер.- Но, кроме музыки, он хотел бы быть уверен, что ему не грозит повторить судьбу прежнего управляющего.
        - Он хочет встретиться со мной?- начала понимать Фелиция, стараясь прогонять тяжёлые неприятные мысли. Брюстер сухо улыбнулся.- И я должна буду рассказать ему обо всём, что случилось?
        - Думаю, так,- Брюстер покосился на колыбель.
        Фелиция проследила его взгляд. Каким же ещё унижениям подвергнет её жизнь?
        - О нём ты можешь не говорить,- Брюстер поджал губы, не пытаясь скрыть пренебрежения.- По крайней мере если Марш не спросит сам,- он вперил в Фелицию суровый взгляд, принуждая сломленно кивнуть головой.
        - Думаешь, у нас получится?- спросила она, окончательно утратив чувство достоинства. Брюстер улыбнулся и, протянув руку, сжал в пальцах подбородок Фелиции, заставляя поднять голову и посмотреть ему в глаза.
        Фелиция думала, что сейчас он либо ударит её, либо оскорбит, но он промолчал. Его лицо осталось серым и беспристрастным. Он просто стоял и смотрел ей в глаза, думая о чем-то своём, взвешивая её решимость и, возможно, скрывая интерес и симпатию, но в последнем Фелиция не была уверена.
        Они встретились с Ричардом Маршем спустя три дня. Был поздний субботний вечер, и «тихие» бары только начинали открываться. Комната управляющего, явно расцветшая со времён последнего владельца, не располагала к беседе, и молодой управляющий почти сразу предложил Фелиции и Брюстеру пройти в бар. Дальний столик, зарезервированный за ним, скрывался от посторонних глаз высокой ширмой, которую при желании можно убрать. Первым, что отметила Фелиция в Марше - глаза. Живые и амбициозные, наполненные здоровым блеском, которого, по её мнению, не хватало Брюстеру.
        В компании с ним было легко, и время бежало так быстро, что не успела Фелиция и опомниться, как оказалось, что прошло почти три часа. Она смеялась, искоса поглядывала на Марша, и думала, что редко удаётся познакомиться с таким интересным человеком. Выпитое спиртное кружило ей голову, но Фелиция старалась не обращать на это внимания. Оно помогало расслабиться и рассказать историю связи с Персибалом без жеманства и робости. В какой-то момент Фелиция едва не рассказала об Олдине, и о том, сколько трудностей принесло рождение чернокожего ребёнка.
        В чувство её привёл лишь строгий, не допускающий компромиссов взгляд Брюстера. Как же она была благодарна ему в этот момент! Не за его безразличие, а за то, что он не отвернулся от неё, несмотря ни на что. Тайтус и тот не пожелал иметь с ней никаких отношений, узнав об Олдине. Но сейчас, вспоминая невысокого водителя, она ни о чём не жалела. Брюстер жаждет наладить свою жизнь, и если ей удастся оказаться с ним рядом, быть вместе, то многие печали и проблемы смогут отойти на второй план. Не придётся больше прозябать в овощной лавке, не нужно будет прятать своего ребёнка, выгадывать и экономить, чтобы порадовать его сладостями. Всё будет так, как она захочет. И если ради этого нужно немного поступиться принципами, то она согласна.
        Фелиция рассмеялась и наградила Марша лукавым взглядом.- Хотите знать, что связывало меня с Персибалом?- спросила она, неловко затягиваясь сигаретой, вставленной в мундштук из слоновой кости. Дым щекотал лёгкие и ещё больше кружил голову. Но что ей было до этого?! Ведь рядом находился Брюстер - тот, чей взгляд трезвил лучше любого морозного воздуха.
        - Так, значит, вы были молоды и не имели своего репертуара, чтобы начать сольную карьеру?- осторожно спросил Марш.
        Фелиция посмотрела на Брюстера и согласно кивнула.
        - А в каких вы были отношениях с Геральдом Спарсером?
        - Да ни в каких!- Фелиция выдохнула дым.- Сказать по правде, он сначала порядком напугал меня, расспрашивая о деталях смерти Персибала, но когда я узнала, что он законник, то решила, что не стоит его бояться, и оказалась права,- она охотно сообщила несколько пикантных подробностей его ухаживаний и весело рассмеялась вместе с Маршем и Брюстером.
        - А мистер Джеральд?- неожиданно спросил Марш.- Какой была его роль в этой истории?
        - Никакой,- чересчур бойко заявила Фелиция.- Он подарил мне платье и…- она замолчала, вспоминая пережитый ужас.
        - И?- поторопил её с ответом Марш.
        - И ничего,- Фелиция шумно выдохнула, ощущая действие выпитого.
        Неожиданно голова закружилась так сильно, что ей стало плохо. Марш не преминул заметить это и любезно предложил подвезти её домой.
        - Домой?- глуповато переспросила Фелиция, думая о своей убогой комнате, в которой спит чернокожий ребёнок.- Просите, но я бы предпочла, чтобы это сделал Клайд,- она посмотрела на посеревшее лицо Брюстера.- Хотя…
        Мыслей стало так много, что у неё закружилась голова. Неужели ей следовало согласиться? Неужели следовало поехать с Маршем? Но куда?
        Фелиция поднялась из-за стола и, извинившись, пошла в дамскую комнату. Пара девушек лёгкого поведения наградили её оценивающим взглядом, оценили порочное платье и приняли за свою.
        - Сложный день?- спросила одна из них.
        Фелиция кивнула. Холодная вода привела в чувства. Фелиция осмотрела своё лицо и попыталась вернуть ему прежнее очарование.
        - На твоём месте я бы отправилась домой,- посоветовала ей девушка, закуривая сигарету.
        Дым, который та выдохнула ей в лицо, вызвал тошноту и новый приступ головокружения.- Что с тобой? Тебе нехорошо?
        - Немного,- сдержанно отозвалась Фелиция. О чём можно думать в таком состоянии?
        Она вышла, задержавшись возле сцены, на которой выступал местный джаз-бэнд. Долго она вглядывалась в лицо пианиста. Настолько долго, что он начал бросать в её сторону тревожные взгляды.
        - Ты хорошо играешь,- похвалила его Фелиция.- Так держать,- пошатываясь, она вернулась за дальний столик.- Представляете! Меня только что приняли за шлюху,- честно призналась она Маршу.
        Он нахмурился, но ничего не сказал.
        - Забудьте,- Фелиция сжала его руку в своих ладонях.- У вас очень хороший бар. Намного лучше, чем при прежнем владельце.
        - Вот как?- Марш помрачнел, и Фелиция заметила, как побледнел Брюстер.
        - Я хотела сказать…- она замялась, пытаясь подобрать слова.- Хотела…- мысли снова спутались.- А вам нравится моё платье?- Фелиции вдруг захотелось стать глупой и наивной.- Когда мы выступали с Брюстером в этом баре, мне показалось, что многие мужчины просто сходят с ума от этого наряда!
        - И вам это нравилось?- неожиданно смягчился Марш.
        - Не знаю,- Фелиция смутилась. Снова бросила короткий взгляд на Брюстера. Господи, неужели она ещё не доказала, что ничего не знала о делах Персибала! Воспоминание об отце ребёнка вызвало грусть.
        - Я вас обидел?- осторожно спросил её Марш.
        Фелиция качнула головой. Тяжело вздохнула и опустила глаза.
        - Почему мужчины иногда поступают так, как поступать совсем не надо?- спросила она, не в силах сдерживать своих мыслей.
        - А разве женщины не поступают так же?- Марш поднял свои кустистые брови.
        - Не всегда.
        Фелиция потянулась за очередным стаканом вина, но решила, что лучше этого не делать. «Сколько же сейчас время?» - подумала она, вспоминая Олдина. Так сильно хотелось рассказать о нём Маршу. Рассказать обо всём, чтобы не осталось больше ничего недосказанного. Она может позволить себе быть открытой книгой. И если этот молодой управляющий хочет читать её, то она позволит ему сделать это. Ничего не изменится. Ей нечего скрывать.
        - Так, значит, вы хотите только петь?- спросил он, и Фелиция невольно отметила, что начинается утро.
        Оно скреблось в задёрнутые плотными шторами окна, пробиваясь светлыми лучами алеющего неба. Ширма была давно опущена, а в зале бара осталось не больше десяти человек. Фелиция попыталась опустить глаза, но взгляд почему-то остановился на тонких губах Марша. «Скольких женщин осчастливил этот молодой человек?» - подумала она, поднимаясь на ноги.
        - Кажется, мне пора.
        - Пора?- на лице Марша отразилось разочарование.
        - Надеюсь, вы узнали всё, что хотели узнать?- спросила Фелиция.
        Марш долго смотрел на неё, затем согласно кивнул.
        - И каков вердикт, если не секрет?- выпитое вино придало ей решимости.
        Марш молчал, вглядываясь в её зелёные глаза. «Если он захочет поцеловать меня, то я не стану возражать»,- успела подумать Фелиция. Происходящее утратило стройность, став чем-то мутным и нереальным, словно сон. Если бы упоение, которое она сейчас испытывала, можно было описать словами, то, скорее всего, ей пришлось написать новую песню.
        - Когда-нибудь мы ещё встретимся с вами,- заверил её Марш.
        - Это означает, что вы поверили мне?- она подалась вперёд, к его губам и объятиям. Брюстер кашлянул и демонстративно посмотрел на часы.
        Марш улыбнулся ему и, посмотрев на Фелицию, долго не отводил от неё взгляд.
        - Такая странная ночь!- пробормотала Фелиция, когда Брюстер привёз её домой. Он уложил её на кровать и вышел, не сказав ни слова. Хлопнувшая дверь разбудила Олдина. Он долго что-то улюлюкал, но Фелиция так и не нашла в себе сил, чтобы подойти к колыбели.- Прости меня,- шептала она ребёнку, вспоминая его отца.- Пожалуйста, прости,- жалость и отвращение к самой себе стали настолько сильными, что она расплакалась. Свернулась калачиком и уснула.- Прости,- прошептали её губы сквозь сон, но сознание было уже далеко от этого мира.
        Глава двадцать третья
        Первое выступление, которое они провели с Брюстером в «Ночном джазе», произвело такой фурор, что Марш буквально рассыпался на хвалебные речи. Фелиция смотрела на него и думала, что теперь сможет уволиться из овощной лавки, а если всё пойдёт действительно так, как обещал Марш, то можно будет сменить и свою убогую квартиру на что-то более благородное.- Квартиру?- Марш улыбался, довольный успехом.- А где же вы живете сейчас?
        - Сейчас?- Фелиция сжалась, с надеждой посмотрела на Брюстера, но тот притворился, что ничего не слышит.
        - Не знаю, придётся ли вам по вкусу дом, где я живу, но, думаю, вам стоит посмотреть,- продолжал Марш, сверкая юношеским задором. Фелиция слушала его, искренне восхищаясь всеми прелестями нового жилья, но страх за непомерную цену вызывал неизменную грусть.
        - Боюсь, мне никогда не заработать столько, чтобы платить за такую квартиру,- вздохнула Фелиция. Марш смерил её осудительным взглядом и рассмеялся. Она покраснела и опустила глаза.
        - Боюсь, вы недооцениваете своё нынешнее положение,- серьёзно сказал Марш. Он обнял Фелицию за плечи и вкрадчивым голосом пообещал устроить её переезд как можно скорее.
        - Но я даже не видела этот дом!- попыталась возразить она.
        - Разве вы не доверяете мне?- спросил её Марш с детским задором. Она почувствовала, как его пальцы чуть сильнее сжали её плечо. «Неужели придётся рассказать об Олдине?- вертелись в её голове назойливые, словно мухи, мысли.- И как он поступит, узнав про эту небольшую тайну?».
        - Нет. Я не могу,- твёрдо сказала Фелиция, но тайна, которую она оберегала и хранила, всё равно открылась. «Если бы удалось найти другую квартиру!» - думала Фелиция, тщетно убеждая себя, что обстановка могла что-то изменить.
        Марш стоял на пороге её убогой квартиры и удивлённо оглядывался по сторонам.
        - Я уже собиралась переезжать,- сказала Фелиция, забыв, что, кроме квартиры, есть ещё один повод для стыда. Олдин лежал на кровати и настырно пытался поймать свои пухлые ножки.- Я…- Фелиция обернулась, пытаясь проследить за взглядом Марша, и тревожно вздрогнула.
        - Поэтому вы не хотели переезжать в мой дом?- спросил Марш, растерянно наблюдая за игрой ребёнка. Фелиция кивнула. Кровь отлила от лица. Неужели эта маленькая тайна заставит её вернуться в овощную лавку? Слёзы наполнили зелёные глаза.
        - Это единственное, что я пыталась скрыть,- пролепетала Фелиция.
        Марш не ответил. Около минуты он стоял, наблюдая за Олдином, затем развернулся и вышел, осторожно прикрыв за собой дверь. Фелиция стояла бледная и растерянная, не зная, что делать. Бежать за Маршем и умолять его выслушать, или же бежать к Брюстеру и надеяться, что он сможет всё уладить?
        В итоге она не сделала ни того, ни другого. Усталость и запутанность навалились на плечи с такой силой, что Фелиция просто подошла к кровати, и, ни о чём не думая, начала играть с Олдином. Вечером, когда приехал Брюстер, она оделась и поехала с ним в «Ночной джаз».
        Марша в эту ночь она не увидела. По крайней мере он ни разу не подошёл к ней, как обычно. Фелиция пела, думая, что это, возможно, её последняя ночь в баре.
        Сны, по возвращению домой, принесли картины овощной лавки и хмурого лица Тайтуса. Проснувшись, Фелиция сходила в магазин, решив отложить поиски новой квартиры на неопределённый срок. Ведь если придётся вернуться за лоток, то ни о каком переезде не могло быть и речи.
        Она шла из магазина, вспоминая улыбчивое лицо Марша, и то, каким оно стало мрачным, когда он увидел Олдина.
        - Мисс Раймонд!- услышала Фелиция незнакомый, но от этого не менее настойчивый голос. Остановивший её мужчина был невысок и худощав. Чёрные блестящие волосы были зачёсаны назад. Тонкие усики придавали ему деловитый вид мелкого брокера или торговца-оптовика.
        - Мы знакомы?- спросила Фелиция, чувствуя, что невольно краснеет под пристальным оценивающим взглядом.
        - Боюсь, что нет, но это лишь мелкое неудобство,- незнакомец улыбнулся и протянул руку.- Меня зовут Брэндон Слас,- представился он.- Я управляющий нового бара в северной части,- его губы изогнулись в самодовольной улыбке.- И уверяю вас, если сейчас «Чёрная река» не особо известен среди местных обывателей, то этот недостаток скоро будет решён.
        - «Чёрная река»?- Фелиция попыталась вспомнить подобный бар, но в итоге лишь устало вздохнула.- Простите, ничего не слышала о таком.
        - Я же говорю: это лишь вопрос времени,- он задержал её руку в своей руке чуть дольше, чем требовал этикет.- «Ночной джаз» не вечен, мисс Раймонд.
        - Вы так думаете?- оживилась она, вспоминая, насколько натянутыми стали её отношения с управляющим этого бара, после того, как он узнал о её ребёнке.
        - А вы разве нет?- серьёзно спросил Слас, но почти сразу непринуждённо рассмеялся, оставив лишь лёгкий намёк на что-то большее, чем шутку.- Я видел, как вы поёте,- сказал он, вглядываясь своими тёмными глазами в глаза Фелиции.- И знаете, что я подумал?
        - Нет,- зарделась Фелиция.
        - Вы убиваете мой бизнес, мисс Раймонд!- его голос прозвучал так резко, что Фелиция вздрогнула, словно от удара хлыста.- «Ночной джаз» не заслуживает такого подарка,- тут же смягчился Слас.- Если бы…- он замолчал, снова разглядывая Фелицию, как покупатель скаковую лошадь.- Если бы мы смогли договориться с вами…- Ещё одна пауза.- Если бы вы смогли выступить в моём баре,- Слас прищурился, став похожим на хитрого лиса.
        «Как он сильно отличается от Марша!» - подумала Фелиция. Несомненно, налицо была разница в возрасте, но было и что-то ещё. Что-то нерасполагающее, что-то, от чего хотелось отвернуться и никогда больше не возвращаться.
        Но Фелиция не могла. Она слушала бесцеремонное предложение Сласа поехать с ним и посмотреть новый бар, и спрашивала себя, будет ли ещё один такой шанс, если Марш решит отказаться от её выступлений в своём баре.
        - Обещаю подумать,- заверила Фелиция Сласа, договорившись о встрече на следующей неделе.
        - «Чёрная река»?- нахмурился Брюстер, выслушав рассказ Фелиции о новом знакомстве.- А чем плох для нас «Ночной джаз»?- он хитро прищурился, пытаясь понять, что происходит. Фелиция отвернулась.- Я чего-то не знаю?- он сжал её руку, заставляя обернуться.- Марш был у тебя, да?- Фелиция тяжело вздохнула и нехотя кивнула.- И что он сказал?- посерев, спросил Брюстер.
        - Ничего,- Фелиция снова вспомнила Сласа.- Может быть, нам стоит сходить в эту «Чёрную реку»? Посмотреть, что к чему?- она замолчала и смущённо опустила голову.
        - Нужно поговорить с Маршем,- сказал Брюстер после длительной паузы.- И, Фелиция,- он заставил её посмотреть ему в глаза.- Не делай ничего, пока Марш скажет мне, что двери в «Ночной джаз» для нас закрыты. Помни, твоя карьера всё ещё зависит от его слова.
        Глава двадцать четвертая
        Марш отпустил их через две недели. После встречи в убогой квартире Фелиции он больше ни разу не заговорил с ней. Фелиция перенесла это с тревожным безразличием и опустошённостью.
        «Чёрная река» была намного меньше «Ночного джаза», но посетителей там набивалось так много, что порой у Фелиции начинали наворачиваться на глаза слёзы от клубившегося сигаретного дыма. Грубые мужские возгласы раздражали и отбивали всякое желание петь.
        Слас оценил наряды, в которых выступала Фелиция прежде, но отверг, после пары выступлений. За свой счёт он купил несколько новых платьев и после длительных уговоров убедил-таки Фелицию выйти в них на сцену. Прозрачные и воздушные, в них она чувствовала себя абсолютно голой, но в бурю, как говорится, хороша любая гавань. К тому же плата за выступления с каждым новым днём начинала всё больше и больше превышать плату, которую она получала в «Ночном джазе».
        «Чёрная река» вернула надежду и мечту улучшить свою жизнь, о чём прежде Фелиция боялась думать. Она выбрала новую квартиру и переехала, заплатив за месяц вперёд. Наняла для Олдина сиделку, так как Слас решил давать выступления ещё и днём. Впервые в жизни Фелиция увидела афиши, кричащие с пахнущей типографской краской глади, о том, что в тот или иной вечер ожидается выступление одной из самых ожидаемых певиц города. Несомненно, слава и успех были явно завышены, но Фелицию больше волновало другое: имя под её фотографией принадлежало кому угодно, но только не ей.
        - Да ты посмотри на свои наряды!- язвительно заявил Слас.- Посмотри, с каким вожделением пялятся на тебя все мужчины! Думаешь, им нужны твои песни?!- он весело рассмеялся.- Им нужна ты сама. Вся. Понимаешь? Им нужны обещания и надежды. А что может пообещать им Фелиция Раймонд? Ничего!
        - Но Фанни Вудс…- Фелиция поморщилась, словно съела что-то кислое. Она обернулась и посмотрела на Брюстера, ища у него поддержки.- Скажи ему, Клайд!
        - Сказать что?- ни один мускул на его лице не дрогнул.
        - Почему он не хочет оставить мне моё настоящее имя?- Фелиция возмущённо взмахнула руками.- Что за дурацкая идея?!- она вздрогнула, получив несильную пощёчину. Брюстер шагнул к ней, заставив испуганно попятиться назад.
        - Ты будешь тем, кем я тебя скажу,- прошипел он, отчаянно сдерживая себя.
        - Так это твоя идея?- Фелиция окончательно запуталась.
        - Марш посоветовал.
        - Что?
        - Когда ты выступала у него, он сказал, что было бы неплохо изменить твоё имя. Или ты забыла, в какую историю втянул тебя отец твоего ребёнка?
        - Я…- Фелиция обернулась и посмотрела на Сласа.
        Он улыбался, давая понять, что в курсе всего, что произошло с ней в этом городе. И снова она ощутила эту глубокую печальную покорность судьбе. Нет. Она не может выступать против неё. Не может начинать войну, не имея ничего, что поможет ей и сделает сильнее.
        Собравшаяся публика тихо зашепталась, услышав её новое имя. Фанни Вудс. Фелиция покраснела, услышав чью-то нелицеприятную шутку.
        - Они привыкнут,- шепнул ей Брюстер.
        От его былого гнева не осталось и следа. Пальцы вспорхнули над клавишами пианино, рождая музыку, которая, казалось, осталась тем единственным, в чём ещё можно было найти незапятнанное забвение. «Главное ни о чём не думать»,- говорила себе Фелиция, начиная всё новые и новые выступления.
        Когда Слас, вызвавшись подвести её домой, проехал нужный поворот, она заставила себя не удивляться. Слас не был похож на Марша. Не ухаживал и не проявлял особенного интереса. Он был…. Фелиция смерила его внимательным взглядом, пытаясь понять, кого он ей напоминает. На ум так ничего и не пришло.
        Лишь первые бледные лучи прорезали чёрное небо, виднеющееся за окном, напоминая об усталости. Фелиция оставила бокал вина и, запрокинув голову, ответила на поцелуй Сласа. Робко попыталась возразить, когда он уложил её на кровати. Услышала заверение, что никаких последствий не будет, и безвольно уступила.
        Глава двадцать пятая
        Дни полетели в безумной череде выступлений и встреч. Всё новые и новые бары открывались, существовали пару месяцев и так же внезапно прекращали свою деятельность. Спустя два года после того, как Фелиция начала выступать в «Чёрной реке», она прочитала в газете о том, что Брэндон Слас арестован и приговорён к десяти годам. Никакого волнения она не ощутила.
        По правде сказать, ей было всё равно. Фелиция, возможно, и встревожилась, загрустила, обдумывая случившееся, но Фелиция Раймонд осталась далеко в прошлом. Теперь осталась только Фанни Вудс. Притворная и холодная, как зимняя ночь. Так лучше. Она словно начала новую жизнь. Вычеркнула всё, что было прежде, и отдалась на растерзание всем жаждущим. Неизменным оставался лишь Брюстер. В какой-то момент Фелиции показалось, что он влюблён в неё. Влюблён по-своему.
        Но в итоге оказалось, что он влюблён только в самого себя. А она… Она была для него не более чем вещь, его капиталовложение. Он писал для неё песни одушевлённо, словно влюблённый мальчишка, но двигала им отнюдь не страсть, по крайней мере, не та страсть, которая двигает юношей. Он писал песни, зная, что каждый новый аккорд вернётся к нему звенящей монетой. Такая вот превратность судьбы: единственный близкий человек, способный понять, выслушать и дать совет, ценил её не более чем свой костюм, открывающий ему двери в определённые слои общества.
        Однажды, когда Олдину исполнилось четыре, Фелиция отважилась написать домой, рассказать, что с ней всё в порядке, и, возможно, в скором времени она наконец-то добьётся признания и известности. Но ответ на письмо не пришёл. Она ждала так долго, как только могла, а потом решила, что так даже лучше.
        «В конце концов, всегда можно убедить себя, что и не было вовсе никакого письма»,- сказала она себе как-то ночью. Мужчина за её спиной проснулся и закурил сигарету.- Не спится?- спросила Фелиция, прижимаясь к его груди.
        Мужчина отстранил её и начал одеваться. Ночь снова стала тёмной и одинокой. Какое-то время Фелиция продолжала лежать в кровати, прислушиваясь к тишине.
        - Уже уходишь?- устало спросила её мадам Боне, содержательница этого дома для встреч.
        Фелиция кивнула и заставила себя устало улыбнуться. В свою квартиру она вернулась в первом часу.
        Тихая и уютная, она нравилась Фелиции, олицетворяя всю ту непорочность, что ещё осталась в ней. Никто не приходил сюда, кроме Брюстера. Олдин и тот был отдан на воспитание бездетной семье, согласившийся взять на себя заботы по воспитанию, заранее оговорив сумму и сроки оплаты. Поначалу Фелиция навещала Олдина каждый день, затем два раза в неделю, потом раз в месяц. «Когда он вырастет, то сможет всё понять»,- говорила она себе. Но как долго нужно ждать?!
        Почти целый год Фелиция убеждала себя, что определить Олдина в какой-нибудь пансионат будет самым лучшим решением. В какой-то момент она снова собралась с духом и написала домой в Хайфилдс, правда, на этот раз не было обращения ни к матери, ни к отцу.
        «Если кто-то и сможет простить и понять, пойти навстречу, так это будет сестра»,- так решила Фелиция и не ошиблась. Стефани ответила, и в первом же письме сказала, что ни в чём её не обвиняет.
        Рассказы о жизни родного города стали для Фелиции глотком свежего воздуха в круговерти ночной жизни. Стефани любила её и, не скрывая, готова была отстаивать эту любовь даже перед лицом строгих консервативных родителей. «Если бы я привезла тебе своего ребёнка, ты бы смогла о нём позаботиться?» - спросила в одном из писем Фелиция. Получила утвердительный ответ и, не колеблясь, собрала вещи и покинула Чикаго. По дороге она рассказывала Олдину о родном городе и своей сестре.- Господи, да он же чёрный!- воскликнула Стефани, увидев мальчика. Что-то далёкое, из, казалось, уже недосягаемого прошлого поднялось в груди Фелиции и залило щёки румянцем.
        - Мама, мне больно!- пожаловался Олдин, пытаясь высвободить свою руку из её ладони. Яркий солнечный свет слепил глаза. Кровь стучала в ушах. Фелиция заставила себя дышать. Стыд и полученное оскорбление улеглись, но осадок остался. Что-то горькое и печальное.
        - Извини, что не предупредила тебя,- сказала она сестре. Стефани кивнула. Как много писем писала ей Фелиция! Как часто она представляла себе её ребёнка!
        - Господи,- выдохнула Стефани, заставляя себя успокоиться.- Как же так вышло?- она посмотрела на Фелицию и снова тяжело вздохнула. Как же много нежных слов было сказано об этом мальчике.- Господи!- у Стефани просто не было слов.- Отец убьёт нас, если узнает!- решилась наконец сказать она.
        - Я знаю,- Фелиция заставила Олдина встать перед собой.- Но…- она замолчала, думая, как лучше попросить сестру дать ей шанс всё объяснить, выслушать терпеливо и не срываясь на осуждения.- Я…- Фелиция вспомнила Персибала и замолчала. Как сложно порой, окунувшись с головой в богемную жизнь, разговаривать с человеком высоких нравов. Слов так много, но нужны ли они?- Я была…- нет, Фелиция определённо не могла рассказать обо всём так сразу. Никто бы не понял. Даже сестра. Нужно время. Нужен шанс и терпение.- Если ты согласишься выслушать меня…- Фелиция закусила губу, сжав детские плечи Олдина. Он послушно стоял возле неё и хмурился с какой-то недетской серьёзностью.
        Стефани закрыла руками лицо, заранее проклиная свою сговорчивость.
        - Если бы ты дала мне шанс объясниться,- голос Фелиции показался чужим и далёким. Прежде, читая её письма, она представляла его другим. Более детским. Более нежным. А сейчас, здесь…. Неужели это её сестра?
        Стефани заставила себя посмотреть на Олдина. Мальчик запрокинул голову, прищурился, вглядываясь в её зелёные глаза, и неожиданно улыбнулся.
        - Ну, хорошо,- согласилась Стефани, тронутая детской доверчивостью.
        Отель, где остановилась Фелиция, находился на окраине города и стоил довольно дёшево, по сравнению с ценами в Чикаго. Управляющий долго препирался, не желая пускать цветного ребёнка, но, получив десятку и многообещающий взгляд Фелиции, нехотя согласился.
        - Как сильно ты изменилась,- сказала Стефани, не одобряя поведения сестры.- Этот твой взгляд…- она смутилась своих собственных мыслей.- У вас в Чикаго все так себя ведут?
        - У нас в Чикаго?- Фелиция наигранно рассмеялась, меняя тему разговора.- А разве я уже не принадлежу Хайфилдсу?!- она открыла дверь в номер и распаковала вещи.- Отец сильно постарел?
        - Поседел немного,- Стефани невольно улыбнулась, вспоминая человека, перед которым готова была преклоняться.
        - Ну, а ты?
        - Я?!- её щеки залил румянец. «Как она похожа на меня, когда я только приехала в Чикаго?» - подумала Фелиция.
        - Что, совсем никого?- решила по-детски поехидничать Фелиция.
        - Ну, ты же знаешь, как строго ко всему этому относится отец!- Стефани покосилась на Олдина, встретилась с ним взглядом, увидела, как он улыбнулся ей, и смущённо покраснела.
        - Ну, ты же уже не маленькая девочка!- продолжила подначивать Фелиция.- Неужели совсем никого?
        - Ну, не то, чтобы…
        - Значит, есть?
        - Я же говорю…
        - Есть, да?- Фелиция рассмеялась и начала разбирать чемоданы.- Расскажи мне о нём.
        - Я не могу,- Стефани снова посмотрела на Олдина, но тут же спешно отвернулась, боясь, что мальчик снова вгонит её в краску своей улыбкой.- Может быть, позже…- она пытливо прикусила губу.- Ну, а ты? У тебя кто-то есть?- Она снова покосилась на Олдина. Все письма, полученные от сестры, как-то сразу вылетели из головы.- Его отец…- Стефани почувствовала, как снова краснеет.- Он… он, правда, умер?
        - Умер?- Фелиция посмотрела на сына и отослала в соседнюю комнату.- Его убили, Стефани,- сказала она, понизив голос.
        - Убили?!- Стефани вздрогнула, почувствовав, как по спине пробежали мурашки.- Потому что он чёрный?
        - Потому что он предал тех, кто ему доверял.
        Глава двадцать шестая
        Почти месяц Фелиция провела в родном городе. Самым сложным оказалось договориться с управляющим отеля, чтобы можно было оставить Олдина.
        - Но ведь ему всего лишь шесть!- возмутилась Стефани, признавая, что не сможет целые дни проводить с мальчиком, и что большую часть дня, а тем более ночи, ему придётся быть одному.
        Фелиция вздохнула и напомнила ей о том, в каких условиях он жил в Чикаго.
        - Да. Это просто ужас,- согласилась с ней Стефани, успевшая привязаться к мальчику. Далёкая жизнь начала казаться ей чем-то вроде ночного кошмара. И Фелиция! Насколько правдивой была рассказанная ей история собственной жизни?
        Стефани вглядывалась в глаза сестры, но ни разу не смогла усомниться в услышанном. Неужели жизнь смогла так сильно изменить её? В сознании мелькнуло мимолётное чувство неприязни. Как можно пасть так низко?!
        Пару раз Стефани пыталась заговорить об этом, надеясь уговорить сестру вернуться в родительский дом, но то ли Фелиция слишком хорошо меняла темы разговора, то ли решимость Стефани отступала в самый последний момент, но результатов эти разговоры не принесли. Наоборот, рассказы о большом городе проникли в молодое сознание Стефани и оставили неизгладимый, неоднозначный отпечаток.
        «Смогла бы я выжить, оказавшись на месте сестры?» - думала Стефани. В памяти невольно вставал образ Фрэнка. Молодой и застенчивый. Как часто он пытливо заглядывал ей в глаза, пытаясь отыскать ответные чувства? Никогда-никогда он не позволил бы себе ничего из того, о чём рассказывала Фелиция. И этот красавчик, который увёз её сестру. Как хорошо, что Фрэнк ни капли не похож на него. Фелиция назвала Фрэнка грубоватым и прямолинейным. Но разве это плохо?
        Стефани кусала губы, жалея, что поддалась на уговоры сестры и познакомила её с Фрэнком. Какие странные спутанные чувства. Фрэнк. Её милый скромный Фрэнк. Как же он робел перед открытостью и какой-то подсознательной доступностью Фелиции!
        - Кажется, я очаровала его!- рассмеялась сестра без тени смущения.
        Стефани снова подумала: «Та ли это Фелиция, с которой они выросли рука об руку?». А родители? Смогла бы она так легко расстаться с ними, а потом, вернувшись, отклонить предложение о встрече? Особенно с матерью. Разве она не смогла бы всё понять?
        - А как быть с Олдином?- спросила Фелиция, снова ловко сглаживая углы.
        - Какой же ты стала!- воскликнула Стефани, не то злясь из-за внимания Фрэнка к сестре, не то из-за её изворотливости.
        - Можешь поехать со мной,- добродушно предложила Фелиция.- Посмотришь, что к чему, познакомишься с людьми. А то Фрэнк, как бы это сказать…
        - Прямолинеен?- Стефани облегчённо выдохнула, убедившись, что её избранник ничуть не интересует сестру. Но вечером поняла, что это отсутствие интереса передалось и ей. Каждая история, которую рассказывала Фелиция, холодила кровь и волновала сердце.
        «Как же она молода, но как много уже пережито!» - думала Стефани, невольно огорчаясь, что у неё впереди долгая и совершенно неинтересная жизнь. Но потом она видела Олдина, вспоминала не слишком приятные части историй, и зависть исчезала, словно её и не было.
        Особенно противоречивые чувства вызывали пикантные подробности некоторых встреч.
        - В церковь, я думаю, ты давно уже не ходишь?- кисло спросила Стефани, заранее зная ответ. Всё, абсолютно всё в жизни сестры противоречило тому, что говорили им о жизни в детстве. Но как можно было отказать?!
        Стоя на перроне, Стефани так и не решила, любит ли она по-прежнему свою сестру, или же испытывает к ней острую неприязнь. А, может, всего помаленьку?
        Она вернулась в оплаченный Фелицией на два месяца вперёд номер и рассказала Олдину о том, как проводила его мать.
        - Она плакала?- став серьёзным, спросил мальчик.
        - Плакала?- Стефани растерянно пожала плечами.- Ну, конечно, плакала,- она улыбнулась, пытаясь сделать свою ложь более правдоподобной. Олдин долго вглядывался ей в глаза, пытаясь увидеть ложь. «Ну, уж ребёнка-то я смогу обмануть!» - думала Стефани, невольно пытаясь представить, как бы Фелиция повела себя сейчас.
        - Ты очень похожа на неё,- неожиданно признался Олдин. Стефани вздрогнула и невольно покраснела.
        В последующие дни, как бы сильно она ни убеждала себя в обратном, эти слова ребёнка неустанно преследовали её. Хочет ли она быть похожей на сестру? Стыдится ли этого сходства? И разве не потому они и сёстры, что в них так много общего, что иначе просто и быть не может? И Фрэнк…
        Стефани вспомнила рассказы Фелиции об её первых поцелуях. Как богата она в этой части. Как много у неё опыта.
        Вечером, в отцовском доме, на беседке, позволяя Фрэнку робко целовать себя, Стефани думала о сестре. Истории оживали в сознании помимо собственной воли.
        - Господи!- взволнованно прошептал Фрэнк, отрываясь от её губ. Внезапная перемена оказалась такой сильной, что он не нашёлся, что сказать. Стефани покраснела, но тут же заставила себя улыбнуться. Эта невинная игра определённо нравилась ей. Она не накладывала обязательств, но помогала подчинить себе Фрэнка.
        «Лишь бы не увидел отец!» - спохватилась Стефани, оглядываясь по сторонам. Позднее, оставшись с матерью наедине, она с трудом удержалась, чтобы не рассказать о приезде сестры. «Разве можно злиться на своего собственного ребёнка?» - думала Стефани.
        Единственным, что её останавливало от того, чтобы открыться матери, был Олдин. Мало-помалу Стефани начинала привыкать к мальчику, и в какой-то момент начала думать, что не такой уж это и грех, как показалось ей сначала. «Если бы только не цвет его кожи!» - думала Стефани, навещая Олдина.
        Живой ум и задорный характер подкупали, позволяли сблизиться. День за днём предрассудков становилось всё меньше и меньше. И мальчик, кажется, тоже начинал влюбляться в неё, чувствуя перемену в настрое тётки. Он рассказывал ей о том, как жил в чужой семье. Рассказывал, как убегал от них, чтобы встретиться с матерью.
        - Ах, Фелиция!- вздыхала Стефани, осудительно качая головой. Олдин отмахивался и как-то по-взрослому, пытался оправдывать мать. Слушая это, Стефани чувствовала, как представление о том, что Чикаго - это мрачный и порочный город, уступают место чему-то более сложному, чем набор стереотипов. Олдин очаровывал и располагал к себе. Этот маленький внебрачный чернокожий ребёнок. Неужели в нём может находиться тот порок и унижение, которыми она невольно наградила его в самом начале? Неужели её сестра, не смотря на все свои заслуги, достойна лишь порицания и пренебрежения?
        Несколько раз Стефани издалека заговаривала об этом с отцом, но, не находя понимания, смолкала раньше, чем успевала обронить хотя бы одно неосторожное слово. С матерью было чуть проще, но Стефани боялась, что, начав рассказывать о Фелиции, не сможет не рассказать и о её сыне.
        «Способна ли она поступиться всеми правилами, чтобы простить и принять дочь?» - думала Стефани, но потом внезапно приходило понимание, что Фелиция вряд ли захочет возвращаться. Что у неё есть в родном городе, кроме норм и стереотипов, которые вечным клеймом отныне будут лежать на ней? А там, в Чикаго, у неё есть шанс воплотить в жизнь все свои мечты.
        Как-то раз она попыталась заговорить об этом с Фрэнком, но тот был слишком груб и односторонне прямолинеен. Эти слова, сказанные чуть раньше сестрой, пришли в голову как-то внезапно. Не всплыли из памяти голосом Фелиции, а явились здравым голосом рассудка.
        Фрэнк смотрел на неё добрыми щенячьими глазами, а она понимала, что это не более чем её увлечение.
        Как же сложно порой, после случайной встречи, становиться за один месяц старше на десяток лет. Детство уходит, но вместо него не появляется ничего нового. Родной дом, родные лица, близкие люди - всё это меркнет, уступая место далёким фантазиям, в которых, кажется, скрыт такой огромный мир, что удержаться от желания изведать его практически невозможно.
        - Нет, Фрэнк! Нет!- заупрямилась Стефани, оглядываясь на родительский дом.
        Беседка, расположенная в тени кипарисов и старых вязов, скрывала от любопытных глаз, но сейчас женское сердце испугалось. Отец был хорошим предлогом, но Стефани больше боялась себя. Как долго она сможет сдерживать Фрэнка на расстоянии? Как долго сможет сдерживать себя?
        Воспоминания о рассказах Фелиции занимали всё воображение. Они приходили во снах, рисуя вместо случайных лиц любовников сестры, лицо Фрэнка. Как странно. Как сложно взрослеть. Стефани отстранилась от Фрэнка и наградила его строгим взглядом.
        - Перестань!- сказала она ему, а заодно и себе.
        Ночью она долго ворочалась, но так и не смогла заснуть. Строгий взгляд, которым наградил её утром отец, охладил пыл и помог избавиться, хотя бы на время, от нестерпимого желания уступить Фрэнку. Однако когда во второй половине дня Стефани навестила Олдина, тягостные мысли и чувства вернулись. Как много рассказала ей об этом Фелиция!
        Стефани чувствовала себя настоящей зрелой женщиной. Страх забеременеть, который раньше сдерживал её так сильно, давно отошёл на второй план. Церковь и нравы казались пустяком, тем более если учесть, что она всё равно собиралась рано или поздно выйти за Фрэнка замуж.
        «Что изменится, если совершить этот маленький грех?» - думала она, отвлечённо объясняя Олдину основы грамматики.- Ведь всё так просто. Номер в отеле уже снят. Отправить Олдина погулять, а самим остаться здесь…»
        Брови Стефани нахмурились. Нет. Как она может думать об этом?! Разве так представлялся ей этот момент?! Конечно, должна быть сначала свадьба, благословление родителей…. Но как же долго ещё ждать!
        Стефани посмотрела на Олдина и, улыбнувшись, потрепала его кучерявые волосы.
        Глава двадцать седьмая
        Разговор с матерью выдался тяжёлым, и Стефани не решилась рассказать ей о ребёнке Фелиции. Имя мальчика вертелось на языке, но так и не сорвалось. Стефани видела, как больно слушать матери о том, как живёт её дочь, и думала, что поступила правильно, скрыв от неё ряд пикантных подробностей.- Господи, Стефани, почему же она сама не зашла ко мне?!- всплеснула руками мать. Стефани тяжело вздохнула и пожала плечами.- Это нехорошо,- осудительно покачала головой мать.- Быть в городе и не зайти в родной дом!
        - Но вы ведь не ответили ни на одно из её писем,- осторожно вступилась за сестру Стефани.
        - Не ответили?! Да ей нужно было сначала попросить прощение за своё бегство, а не рассказывать о своей жизни!- румянец окрасил бледные щёки матери.- Страшно даже представить, какой образ жизни она ведёт в этом грязном городе! Без мужа. Без семьи…- мать снова всплеснула руками, показывая, как многое ей хочется сказать, но как мало у неё для этого желания.- Подумать только, и это мой ребёнок!
        - Да,- согласилась Стефани, но скорее с сестрой, сказавшей, что родители никогда не смогут понять её, чем с матерью.- Но если тебе хоть немного важно знать о её жизни, то можешь быть спокойна: у неё всё хорошо,- добавила она.
        Мать вспыхнула и прочитала очередную лекцию о праведной жизни. Закончила она скромным восклицанием, обращённым к богу с вопросом, за что ей досталась такая дочь, как Фелиция, и как хорошо, что у неё есть Стефани.
        - Хоть с тобой мне повезло,- она нежно погладила руку дочери.- Боюсь даже подумать, что буду делать, когда придётся выдавать тебя замуж,- мать подарила ей тёплый и нежный взгляд.- Моя девочка,- прошептала она почти неслышно.- Моя гордость,- она вспомнила Фелицию и тяжело вздохнула, снова покачав головой.- Какой позор,- материнские глаза пытливо вглядывались в лицо дочери, ища согласия и понимания.
        Стефани настырно молчала. Как же странно и непредсказуемо порой меняются взгляды. Знания и рассказы накапливаются в сознании и медленно подчиняют его. И вот уже от прежних нравов не остаётся и следа. Традиции, порядочность, устои - всё начинает измеряться в иной пропорции.
        «Что же плохого в том, что Фелиция притворяет в жизнь свои мечты?» - думала Стефани, возвращаясь в свою комнату. Перед зеркалом она собрала в пучок длинные волосы и попыталась представить, как будет выглядеть, если сделает себе причёску, как у сестры. Наверное, отец сразу выгонит её из дома, а мать заведёт осудительную речь о порядочности и благочестии.
        - Ты тоже осуждаешь мою сестру?- спросила Стефани Фрэнка. Он удивился и решительно качнул головой. Стефани долго вглядывалась ему в глаза, пытаясь уличить ложь, но, так и не найдя её, сжалилась и подарила благодарный поцелуй. Каким нежным, каким упоительным было это чувство: лежать в его объятиях и знать, что всё в этот момент подчинено её прихоти.- Думаешь, мы когда-нибудь с тобой поженимся?- осторожно спросила Стефани.
        - Конечно, поженимся,- решительно заявил Фрэнк. Она снова пытливо заглянула ему в глаза. В памяти всплыли рассказы сестры о девушках лёгкого поведения. Станет ли она одной из них, если уступит Фрэнку чуть раньше общепринятых норм? Ведь он будет знать, как всё случилось, и никогда не сможет осудить её.
        Стефани высвободилась из его объятий и подошла к окну. Олдин играл на зелёной лужайке, бегая наперегонки с беспородным щенком.
        «Если бы сестра была чуть больше сведуща в некоторых вопросах, появился бы на свет этот мальчик?» - подумала Стефани, взвесила все за и против, и решила, что нет. Так чего же тогда она боится? Да и Фрэнк. Разве не сделает это их более близкими? Разве не позволит стать чуть более счастливыми и взрослыми?
        - Фрэнк!- позвала она, не отворачиваясь от окна.- Если бы мы с тобой…. Ну…- Стефани замолчала, пытаясь подобрать слова. Как легко удавалось говорить об этом Фелиции, и как сложно сказать лишь одно слово ей!
        «А что, если Фрэнк уже делал это?» - подумала Стефани, чувствуя, как страх сменяется обидой. Что, если сказать об этом сложно лишь для неё?
        Она резко обернулась, метнула на Фрэнка гневный взгляд, и попыталась представить, что сказала бы на её месте Фелиция. Он растерянно хлопнул глазами и смущённо опустил голову.
        Стефани подошла к нему и, сжав его лицо в своих ладонях, поцеловала в губы. В рассказах сестры все были такими уверенными, такими искушёнными, а здесь всё было так…. Стефани снова наградила Фрэнка гневным взглядом.
        «Почему он ни разу не попытался настоять на своём?» - подумала она.
        - Ты не любишь меня?- неожиданно даже для самой себя спросила Стефани. Фрэнк смутился и не сразу нашёлся, что сказать. В памяти всплыло всё, что говорила о нём Фелиция. Стефани улыбнулась, невольно признавая, что сестра снова оказалась права.- Как же с тобой порой скучно!- воскликнула она в каком-то неподдельном порыве разочарования.
        - Я…- Фрэнк покраснел, словно только что получил пощёчину.
        - Ну!- поторопила его Стефани.
        Он снова ничего не сказал, и она подумала, что со стороны, должно быть, выглядит крайне нелепо.
        «Ну, разве это не глупо?!- в отчаянии думала она.- Смотреть на мужчину и намекать ему, чтобы он был хоть чуточку более рискованным».
        - Господи!- её терпение почти лопнуло.- Какой же ты непонятливый, Фрэнк!- она нетерпеливо всплеснула руками, напомнив себе мать в порыве осуждения старшей дочери.
        Фрэнк испуганно хлопнул глазами, пытаясь понять, в чём его обвиняют.
        - Стефани…
        - Забудь, Фрэнк!- она состроила недовольную мину и пошла открывать вернувшемуся Олдину. Дворняга, тявкая, пробежала мимо неё и лизнула Фрэнку руку.
        - Я не помешал?- смущённо спросил Стефани мальчик.
        - Помешал?- она поёжилась под его отнюдь недетским взглядом.- С чего ты взял…- сквозняк ворвался в открытую дверь, вызвав озноб, словно далёкое дыхание большого города, прикоснулось к её телу.
        «Как же я тебе завидую!» - подумала Стефани о сестре. Если бы можно было, хоть ненадолго, побывать в этом большом манящем городе! Если бы можно было, хоть ненадолго, забыть обо всём, что окружает её здесь!
        Стефани прикрыла глаза, пытаясь представить, что сейчас за дверью не окраины Хайфилдса, а центр Чикаго. Где-то идут бесконечные толпы. В барах собираются завсегдатаи. Афиши кричат об очередном выступлении какого-нибудь известного джаз-бэнда. И всё пропитано свободой и отсутствием предрассудков.
        «Нет, Фелиция, не возвращайся назад,- решительно заявила в своей голове Стефани.- Здесь нет ничего, что может сделать тебя счастливой. Твоё место там, где твои мечты. Там, где жизнь никогда не остановится и не позволит заплесневеть и умереть от тоски».
        Глава двадцать восьмая
        Быть взрослой. Полноценно взрослой. Это новое чувство было странным, и Стефани не могла снова и снова не возвращаться к размышлениям на эту тему. Деньги, которые Фелиция присылала вместе с письмами каждые две недели на содержание сына, позволили Стефани купить себе новое платье, и теперь, любуясь собой, она считала, что похожа на настоящую женщину.
        Трижды она порывалась написать Фелиции письмо и рассказать о том, что случилось, но каждый раз то не находилось слов, то выглядело всё как-то скомкано и наивно.
        Особенно сложно оказалось писать о Фрэнке. Он не был похож ни на одного из тех, о ком рассказывала Фелиция. После произошедшего он не стал ни грубым, ни безразличным, ни нежным. Даже написать о том, что Фрэнк остался прежним, Стефани не могла, потому что перемена была налицо: Фрэнк стеснялся и краснел, оставаясь с ней наедине, словно случившееся между ними тягчайшее преступление, совершенное по его вине. Такой грубый и прямолинейный! Он должен быть окрылён, а вместо этого краснеет и стесняется.
        «Как с ним сложно»,- устало вздыхала Стефани, вспоминая его робость. Нет. Это определённо было совсем не то, о чём рассказывала сестра. Мужчины в этих историях были настоящими: сильными, уверенными в своих чувствах и желаниях. С ними можно быть женщиной: хрупкой, застенчивой, несговорчивой.
        А здесь? Единственной надеждой было то, что Фрэнку просто нужно привыкнуть, побороть робость и страх перед её отцом, понять, что они не совершили ничего предосудительного. Ведь они всё равно поженятся. Какая разница? Да и детей у них не родится раньше, чем они сами не захотят этого. Всё ведь так просто и понятно!
        Стефани вздохнула и повернулась на другой бок. В окна стучался дождь, и она думала, что сейчас Олдин, должно быть, чувствует себя очень одиноко. Привязанность к мальчику стала настолько сильной, что Стефани давно не обращала внимания на цвет его кожи. Когда-нибудь Фелиция заберёт его в большой город, и ему не нужно будет прятаться и скучать дождливыми ночами.
        Ночное небо прорезали молнии. Далёкие раскаты грома заставили Стефани сжаться. Если бы у неё была хоть одна возможность быть рядом с Олдином! Далёкий материнский инстинкт придал ей решимости. Кто заметит, если она выйдет из дома в такую ночь?
        Стефани оделась и вышла на улицу. Дождь лил, как из ведра, и она промокла, как только вышла из-под спасительного навеса. Сколько времени ей потребуется в такую погоду, чтобы добраться до отеля? А если она заболеет? Кто тогда позаботится о мальчике? Фрэнк?
        Поджав недовольно губы, Стефани заставила себя вернуться. Высушила волосы и легла в кровать, пытаясь согреться. Холод напомнил о Фрэнке. Его тёплое тело казалось сейчас самым желанным. Вот бы сейчас прижаться к нему, обнять крепко-крепко и так заснуть! В памяти снова встала его робость и нерешительность. Может быть, во второй раз у них получится лучше?
        Идея дать Фрэнку второй шанс пришлась Стефани по душе. Мысли об этом помогли согреться и улучшили настроение.
        «Но когда это сделать?» - думала она, чувствуя, какой нежной и тёплой стала кровать. Ждать слишком долго не хотелось, но и поспешность выглядела чем-то постыдным и порочным. Если бы Фрэнк сам намекнул на это! А так… Господи, неужели ей придётся снова брать всю инициативу на себя?!
        Мысль о том, чтобы написать сестре и спросить, когда лучше будет повторить случившееся, появилась, но тут же потеряла смысл. Нет. Ей придётся решать самой. Главное сделать так, чтобы Фрэнк почувствовал себя инициатором. Тогда, быть может, ему удастся побороть свои страхи и сомнения. Пусть не с первого раза и не со второго.
        Стефани вспомнила сквозь сон лицо Фрэнка и устало улыбнулась.
        Утром, едва закончив завтрак, она выпорхнула из дома и отправилась к Олдину. Улицы были мокрыми от дождя, но на небе уже сверкало солнце. Друг Фрэнка, мимо дома которого проходила Стефани, приветливо помахал ей рукой. Стефани улыбнулась и помахала в ответ.
        Подойдя к отелю, она увидела старое дерево, дымящееся после попавшей в него молнии. Управляющий недовольно ворчал, убирая разбросанные ветви и пытаясь разрубить поваленный ствол столетнего великана. Стефани поздоровалась с ним и подарила сочувственный взгляд. Управляющий поднял залитую п Отом голову и скупо кивнул в знак приветствия.
        «Он смотрит на меня, как на девчонку!» - обиженно подумала Стефани. Неужели она ещё не похожа на женщину? Стефани вспомнила Фрэнка и решила не откладывать повторную близость в дальний ящик.
        Три дня спустя, разглядывая себя в зеркале, она невольно вспоминала сестру, и думала, что никогда не сможет быть похожей на неё.
        «Как смотрел управляющий на Фелицию!- Стефани нервно кусала губы.- Нет. Ей самой никогда не дождаться такого взгляда!»
        Она простилась с Фрэнком и дождалась, когда управляющий отеля выйдет на улицу. «Сколько же раз нужно подтвердить свою женственность, чтобы перестать быть девчонкой?- разочарованно подумала Стефани, когда управляющий прошёл мимо, даже не взглянув на неё.- Может быть, всё дело в Олдине? Что, если управляющий не может простить ей, что она заботится о чернокожем мальчишке?»
        Стефани вдруг стало мучительно стыдно за этого человека. Стыдно за мать. Стыдно за отца. Как она устала от этих предрассудков! Если бы можно было хоть на неделю оказаться там, где не существует глупых стереотипов!
        Она села за стол и попыталась написать Фелиции письмо. Рассказать обо всём. О Фрэнке, управляющем, родителях….
        Смяв листок, она порвала его на мелкие клочья. Хотелось пойти в отель и остаться с Олдином на всю ночь. Прошлая гроза напугала его, и Стефани чувствовала себя обязанной не бросать мальчика в следующий раз. Но небо было безоблачным, а другой достойной причины, чтобы уйти из дома, она не смогла придумать.
        Достав спрятанные письма сестры, Стефани отобрала те, где Фелиция рассказывала о своей жизни в Чикаго и запоем прочитала их, словно это был увлекательный любовный роман. Как хорошо, что Фелиция осмелилась приехать к ней и лично рассказать обо всём. Без неё жизнь в Хайфилдс стала бы совсем мрачной и беспросветной. Встречаться с Фрэнком, мечтать о помолвке, краснеть и стыдиться брачной ночи.
        Стефани тяжело вздохнула, не то сожалея об утраченной невинности, не то радуясь, что смогла решиться на это. В голове мелькнула странная, неожиданная мысль: «А что, если выйти замуж за Фрэнка и уговорить его уехать в Чикаго?».
        Она подумала, что молодость как нельзя лучше помогла бы им устроиться в этом чарующем городе. Фрэнк мог бы заняться торговлей, а она - стать танцовщицей или певицей.
        Последнее так сильно взволновало её, что девичье сердце едва не выскочило из груди. Стать певицей! А ведь у неё тоже хороший голос. И внешность. Несколько нарядов и новая причёска сделают её не хуже Фелиции. Трудности, о которых рассказывала сестра, казались незначительным пустяком.
        «Ведь я не буду одна!» - говорила себе Стефани, представляя, что на первых порах Фелиция поможет ей устроиться. Разыгравшееся воображение нарисовало сладостные картины далёкой жизни большого города. Стефани Раймонд! Она произнесла своё имя вслух, пытаясь убедиться в его благозвучии. Да. Она определённо будет иметь успех.
        Стефани рассмеялась, забавляясь своими мечтами.
        Глава двадцать девятая
        Беда. Как странно иногда поворачивается жизнь. Идёшь по прямой и никогда не знаешь, что ждёт за поворотом.
        - Стефани!- голос отца прорезал тишину, как гром среди ясного неба. Гневный, тяжёлый.
        Стефани вздрогнула и затравленно огляделась по сторонам. Полуденное солнце освещало комнату. Неужели она оставила на кровати письма сестры? Нет. Не может быть. Стефани вскочила на ноги и одёрнула платье.
        - Стефани!- снова громыхнул за дверью голос отца.
        Сильная рука толкнула дверь. Стефани увидела его пылающее праведным гневом лицо, и дыхание её перехватило. Неужели он узнал о Фрэнке?
        Она приготовилась отчаянно защищаться. Главное, чтобы этот мальчишка ни в чём не сознавался.
        - Что случилось?- спросила Стефани, пытаясь изобразить удивление, но голос её невольно дрогнул.
        - Что случилось?!- сильные, волосатые руки отца сжались в кулаки. Дыхание с шумом вырывалось из груди.- Что случилось?!- гневный взгляд, казалось, может заставить кровь в жилах закипеть.
        - Я…- Стефани испуганно сжалась.- Я не понимаю…
        - Не понимаешь?!- голос отца был словно далёкое эхо. Хотелось броситься к нему на шею и попросить прощения за всё. Расплакаться. Довериться ему. Но что будет потом? Превратиться в изгоя? Стать отверженной, как Фелиция? И что он знает? За что ненавидит её?
        - Да что происходит?!- выкрикнула Стефани, потеряв самообладание. Руки предательски задрожали. На глаза навернулись слёзы.
        Отец замахнулся, заставив её зажмуриться, но удара так и не последовало.
        После, в отеле, под пристальным взглядом управляющего, она стояла на пороге номера, который сняла Фелиция, и заставляла голос не дрожать, рассказывая о том, как сестра привезла в Хайфилдс своего сына, и как она, Стефани, согласилась помочь ей, взяв на себя попечение над мальчиком.
        Отец слушал молча, не отрываясь, наблюдая за Олдином, словно тот был диким животным, готовым наброситься на них в любой момент.
        Управляющий, забавляясь происходящим, ехидно добавлял подробности визитов Стефани, заставляя её выкладывать всё новые и новые подробности. Особенно низким с его стороны, как решила Стефани, было рассказать отцу о Фрэнке.
        - Так он знал?- прохрипел отец, и гнев, который начинал угасать, вспыхнул с новой силой.
        Стефани вздрогнула, услышав обещание отца встретиться и поговорить с Фрэнком начистоту. Что будет, если этот мальчишка испугается и обо всём расскажет? Она запаниковала и едва не призналась во всём. Однако страх сначала лишил её сил, а потом появилась надежда, что Фрэнк не выдаст их связь. Одно было ясно наверняка: придётся написать Фелиции и сказать, чтобы она забрала Олдина, и что с Фрэнком встречаться ей больше никогда не разрешат.
        Последнее напугало Стефани так сильно, что ноги её подогнулись, и если бы не крепкое плечо управляющего, то она бы не устояла, упав на грязный пол. Прощай мечты о свадьбе. Прощай надежды прожить благочестивую жизнь. Прощай мечты получить благословение родителей. Ей придётся либо остаться старой девой, либо выйти замуж за другого мужчину, которому придётся рассказать о связи с Фрэнком, повесив на себя вечное клеймо распущенной женщины. Но разве это так? Разве она заслужила это? И как быть с Олдином, пока Фелиция не приедет, чтобы забрать его?
        Под пристальным присмотром отца Стефани написала письмо сестре. Узнав о случившемся, мать охнула и слегла с мигренью.
        - Не смей выходить из дома!- прикрикнул на Стефани отец, когда она сказала, что нужно навестить Олдина и успокоить его.
        - Но!- Стефани попыталась возразить, но неожиданно поняла, что никакие уговоры не помогут. С этого дня она обречена быть девушкой второго сорта. Как и Фелиция, она изгнана из сердец благочестивых родителей. И даже если Фрэнк не выдаст их проступка, теперь она обречена жить, зная, что счастливая семейная жизнь ждёт кого угодно, кроме неё.
        Отец ушёл, хлопнув дверью и забрав все письма Фелиции. Стефани упала на кровать и расплакалась. Она чувствовала себя грязной и порочной. Она стала такой же, как сестра, но у Фелиции была своя жизнь и своё будущее. А что есть теперь у неё?
        Слёз стало больше. Стефани рыдала, надеясь, что раскаяние смягчит ужасный родительский приговор, но этого не произошло.
        Ночью снова громыхала гроза, и сон, где она была то юной и невинной, то старой и одинокой, снова и снова прерывался раскатами грома. Всё это было, как наваждение. Тишина и покой, ловля бабочек и мечты о прекрасном принце, который заберёт её в свой замок, уступают место ночной мгле и сверкающим за окном молниям. Затем приходит сон о старости, одиночестве. Эти чувства вызывают слёзы и осознание обречённой безнадёжности. Хочется умереть, и Стефани почти решается оставить этот жестокий мир. Но раскаты грома пробуждают, заставляя понять, что ей ещё восемнадцать, и до седых волос далеко. И снова сны о молодости и невинности.
        Утром она спустилась к завтраку, боясь поднять на отца глаза. Мать лежала в своей комнате, и к полудню было решено вызвать врача.
        - Можно поговорить с тобой?- осторожно спросила Стефани, но мать заявила, что не желает её видеть.
        Отец ушёл, чтобы встретиться с Фрэнком и вернулся ещё более хмурым и злым, чем прежде. Вечером он заговорил о церковной школе для девочек, и сказал, что это самое лучшее место, куда может отправиться Стефани. Она вздрогнула, но не осмелилась спросить, что рассказал ему Фрэнк. Какой же она была глупой и наивной, надеясь, что родители когда-нибудь смогут простить её сестру. Да они даже её простить не смогут, а что уж говорить о Фелиции?!
        Эти мысли побороли раскаяние и смирение, родив новое, странное и необычное чувство непокорности. Сначала Стефани решила, что ни за что не поедет в церковную школу. Затем убедила себя, что оставлять Олдина одного, по меньшей мере, глупо и несерьёзно. Как можно быть такими бессердечными?! Разве ребёнок виноват в том, что родился с другим цветом кожи?! Разве виноват, что его отец погиб?!
        Впервые в жизни Стефани почувствовала, что невольно начинает презирать эти нравы и стереотипы. Потому что раньше они разрушали чужие жизни, где всё сложно и запутанно, а теперь посягали на её собственную, простую и понятную. Разве заботиться о ребёнке, это плохо? Разве уступить будущему мужу - это непростительный грех? Что осудительного она сделала в жизни?! И почему теперь должна терпеть унижения до конца своих дней?!
        Непокорность уступила место гневу. Теперь Стефани была готова защищать Фелицию любой ценой. Сестра стала чем-то вроде маяка для капитана в туманную погоду. Если уж плыть больше некуда, то лучше выбрать новый маршрут, где есть маяк, чем идти ко дну, не попытавшись спастись.
        Теперь, встречаясь с отцом, Стефани опускала голову, но в этом жесте больше не было стыда обесчещенной девушки. Она прятала глаза, чтобы скрыть протест.
        И ещё этот родительский разговор, подслушанный Стефани, проходя мимо комнаты захворавшей матери. Отец сокрушался о своих дочерях, а мать охала и соглашалась абсолютно со всем. Особенно врезалась в сознание Стефани та часть, где отец говорил о церковной школе, и о том, что почти договорился о переводе туда младшей дочери.
        Эти слова напугали и возмутили Стефани. Хотелось ворваться в комнату и накричать на родителей, разбудив их от отвратительного религиозно-морального сна.
        Но она не осмелилась. Ушла в свою комнату и долго плакала, сокрушаясь над своей судьбой. Подкравшийся к ней сон превратил её в монашку, потратившую всю жизнь на бесплодные молитвы. Никогда-никогда она не познает, что такое счастье, любовь, страсть, желание. Никогда-никогда она не увидит счастливых беззаботных лиц.
        Ещё во сне Стефани вспомнила об оставшихся деньгах, присланных сестрой. Если бы у неё хватило смелости!
        Стефани расплакалась, сожалея об упущенных годах.
        Во сне она была старой и всеми забытой. Лежала в сырой келье и прятала под подушкой афишу с лицом Фелиции. Почему она не сбежала? Почему не посмела не подчиниться?
        Проснувшись, она долго не могла понять, где находится. Неужели жизнь дала ей второй шанс? Неужели ещё не всё упущено?
        Ночь за окном была тёмной и непроглядной.
        Стефани вглядывалась в неё, и весь мир казался затянутым этой смолянистой мглой. Чикаго. Далёкий недосягаемый Чикаго. Разве сможет она добраться до него в такой темноте? Молодая, неопытная. Нет. Ей остаётся ждать и надеяться на прощение.
        Но потом она вспомнила сон, и страх стал таким сильным, что Стефани снова расплакалась.
        До самого утра она не смогла сомкнуть глаз, боясь спать, боясь бодрствовать. Нигде-нигде нет для неё покоя. Никогда-никогда она не станет прежней.
        Стефани встретила рассвет с какой-то благоговейной благодарностью. Она не останется здесь. Не примет безропотно свою судьбу. Стефани потянулась к ящику стола, но, вспомнив, что отец забрал письма сестры, недовольно поджала губы. Кто сможет подбодрить её и дать совет? С кем можно поговорить по душам? Мать презирает её. Отец стыдится.
        Стефани вспомнила Олдина и подумала, что этот мальчик, возможно, смог бы всё понять лучше, чем её умные благочестивые родители. И Фелиция. С какой мужественной стойкостью она рассказывала о своих злоключениях. Господи, да в её жизни больше смысла, чем во всем этом напыщенном городе, где каждый смотрит на тебя свысока, если ты хоть немного отличаешься от него.
        Дрожащими от волнения руками Стефани достала присланные сестрой деньги. «Сколько стоит билет до Чикаго?» - подумала она. Хватит ли этого на первое время? Дрожь подчинила себе всё тело, но это был уже не страх - волнение. Если ей удастся добраться до Чикаго. Если она сможет устроиться в этом чужом городе и стать независимой!
        Осторожно, боясь даже дышать, Стефани начала собирать вещи и планировать бегство.
        Глава тридцатая
        Протяжный гудок поставил точку в сомнениях Стефани. Состав вздрогнул. Перрон Хайфилдса уплыл за окном в туманное прошлое. «Всё. Назад дороги нет»,- подумала Стефани. Олдин улыбнулся ей и, припав к окну, сосредоточился на скучных пейзажах. Пожилой попутчик по имени Генри Дьюер разбрасывался комплиментами и рассказывал о своей жизни в Чикаго. Стефани слушала молча, лишь изредка кивая головой и невольно сравнивая его с отцом. Сможет ли он когда-нибудь так же просто и непринуждённо болтать о барах, сухом законе, сделках с недвижимостью? Особенно нравилось Стефани, что Дьюер ничуть не смущается Олдина.
        - Так значит, это ваш племянник?- спросил он, попыхивая едкой сигарой. Стефани кивнула и демонстративно, с вызовом взяла Олдина за руку.- Очень хорошо,- похвалил её Дьюер.- Должно быть, вы очень сильно любите свою сестру?
        - Она лучше всех!- решительно вступился Олдин.
        - Ну, конечно, лучше,- снисходительно улыбнулся Дьюер.- Для каждого из нас мать самый лучший и самый проницательный человек.
        - Не для всех,- сказала Стефани и тяжело вздохнула. Дьюер удивлённо поднял брови. Стефани посмотрела на него, борясь с желанием рассказать о том, почему едет в Чикаго. Что, в конце концов, плохого в том, что она сейчас выговорится? Дьюер выйдет на своей станции, и они больше никогда не встретятся. К тому же она не станет открывать тайны Фелиции. Лишь пожалуется на родителей. Узнает мнение стороннего человека. К тому же Дьюер выглядит весьма культурным и непредвзятым. Стефани снова тяжело вздохнула.
        Дьюер слушал её терпеливо, лишь изредка качая головой и вставляя скромные замечания.
        - Удивляюсь, как вы не испугались уехать,- сказал он, искоса поглядывая на Олдина.- Для такой молодой девушки…
        - Думаете, отправиться в церковную школу лучше?- скривилась Стефани, решив, что сейчас услышит лекцию умудрённого жизнью человека о преданности родному дому.
        - Думаю, что вы очень смелая девушка,- неожиданно похвалил её Дьюер.
        Когда они расстались, Стефани пожалела, что её отец не похож на этого человека.
        Ещё перед отъездом она написала Фрэнку трогательное письмо, в котором рассказывала о решении отца, и о том, что вынуждена уехать в Чикаго. Были в письме и клятвы верности и признания в любви. Закончила Стефани словами, что будет ждать Фрэнка в Чикаго, и как только устроится, сразу сообщит ему свой новый адрес.
        Теперь ей казалось, что письмо было лишним. По крайней мере, добрая половина слов в нём. Дьюер посоветовал ей неплохую контору, которая сможет подыскать недорогое жилье, и Стефани первым делом решила отправиться туда. Каким же шумным и необъятным показался ей этот чужой город!
        Молодой служащий с тонкими чёрными усами и зачёсанными назад жидкими волосами наградил её строгим оценивающим взглядом и предложил на выбор пару квартир. Стефани посмотрела на цены и выбрала самую дешёвую. Заплатив комиссионные и ежемесячную плату хозяину - по пять долларов в неделю, она оставила Олдина разбирать вещи, а сама отправилась за продуктами.
        Вечером вместе с племянником они написали на дешёвой бумаге письмо Фелиции. Из доброй сотни слов, продиктованных Олдином, она оставила десяток, приписав от себя его несуществующую клятву никогда не убегать из дома, чтобы увидеть мать.
        На следующий день, отправив письмо, Стефани подумала, что раз она стала достаточно взрослой, то будет неплохо найти работу. Опыт, которым Фелиция так щедро делилась с ней в Хайфилдс, вселял оптимизм и надежду.
        Получив несколько отказов, Стефани познакомилась с сыном управляющего овощной лавки, и согласилась сходить с ним вечером на танцы. Пожилые мужчины, встреченные там Стефани, смущали и вызывали острое чувство неприязни. Они кружились с молодыми девушками, прижимаясь к ним так близко, что Стефани невольно краснела, представляя, как её отец ведёт себя так же. Нет. Он бы никогда не стал таким. Особенно не стал бы покупать билеты, чтобы потанцевать с той или иной девушкой. Молодые и свежие, они зарабатывали на танцах по пять-десять долларов за вечер.
        Сын управляющего овощной лавки склонился к Стефании, и прошептал на самое ухо, что некоторые зарабатывают намного больше. Пара пикантных подробностей смутили Стефани и она, обидевшись на ухажёра, ушла домой.
        «Неужели развлечение и порок в этом городе идут так близко?» - думала она, беспокойно ворочаясь в новой кровати. Но потом на смену возмущению пришло осознание того, что сын управляющего мог специально рассказать ей об этом. Она вспомнила рассказы сестры о мужчинах в этом большом городе и рассмеялась над своей наивностью.
        На следующий день, потратив большую его часть на бесплодные поиски работы, Стефани снова отправилась на танцы. Клуб назывался «Весёлые бабочки», и девушки, танцующие там за деньги, отнюдь не выглядели порочно и распущенно. Скорее смело и решительно.
        Стефани довольно хмыкнула и уже собиралась уйти, когда незнакомый мужчина протянул ей оплаченный билет и позвал танцевать. Она попыталась возразить, но потом, решив, что от одного танца у неё не убудет, охотно согласилась.
        Когда танец закончился, Стефани снова осталась одна. Десятицентовый билет был зажат в руке. Её первые заработанные деньги. Остановив девушку, работающую в клубе, она спросила, где можно обналичить билет. Узнав, что для этого нужно работать здесь, она отдала билет девушке и ушла домой.
        Утром, за завтраком, она смотрела объявления в газете о работе и думала, что танцевать за деньги не так уж и плохо. Вечером, получив очередную порцию отказов, она переоделась в лёгкое воздушное платье, подаренное Фелицией, и пошла в «Весёлую бабочку», надеясь, что хоть там не услышит очередной отказ.
        Глава тридцать первая
        Письмо от Фелиции пришло через две недели, а ещё через день пришёл ответ от Фрэнка. Сестра прислала деньги и долгое напутствие о том, что стоит, а чего не стоит делать в Чикаго, а Фрэнк в нескольких скупых строчках стыдливо говорил, что им, скорее всего, придётся расстаться.
        Стефани расплакалась и долго пыталась объяснить Олдину, как не нужно поступать, когда он станет мужчиной. Олдин слушал внимательно и кивал кучерявой головой.
        Калиб Уолтон, пожилой, с копной растрёпанных волос, вдовец, который приходил в «Весёлую бабочку» отвлечься от дневных забот, снова и снова предлагал Стефани поужинать в ресторане. Она улыбалась, беззаботно соглашаясь, чтобы через пять минут забыть об этом, соглашаясь на другое ничего не значащее приглашение. Лишь вначале подобные разговоры смущали Стефани. Потом она поняла, что проще не обращать на них внимания, чем стыдиться и краснеть.
        В день, когда Фрэнк прислал своё письмо, Уолтон снова предложил Стефани посетить шикарный ресторан. Он так описывал предстоящий обед и так клятвенно обещал, что дальше, чем ужин, эта встреча не зайдёт, что Стефани захотелось согласиться. Это была её своеобразная месть Фрэнку.
        За ужином Уолтон, не переставая, хвалил её артистические данные и спрашивал, не хочет ли она попробовать свои силы в каком-нибудь кабаре.
        - А почему бы и нет?!- рассмеялась Стефани, решив, что это не более чем шутка или желание продолжить ужин в каких-нибудь неблагопристойных апартаментах.
        Но не прошло и недели, как Уолтон пришёл в «Весёлую бабочку» и сказал, что договорился о просмотре. Режиссёр Лилиан Батлер поставил Стефани в последний ряд и ничего не говорил до конца репетиции.
        Девушка по соседству сказала, что в неделю здесь обычно платят не больше десяти долларов, и, сравнив с заработком в «Весёлой бабочке», Стефани решила, что не очень расстроится, если получит в этот день отказ.
        Но отказа не последовало. Режиссёр подошёл к ней и, предложив пятнадцать долларов в неделю, поставил во второй ряд, обещая, что впоследствии переведёт в первый, а возможно, и поставит во главе.
        Взволнованная и весёлая Стефани вернулась домой и написала об этом Фелиции. Олдин грустно напомнил, что мать могла бы прийти навестить его, и Стефани с неохотой приписала к своей истории это пожелание.
        Девушки в кабаре, не переставая, жаловались на усталость, но после танцев в «Весёлой бабочке» новые нагрузки казались Стефани забавным отдыхом. Она танцевала, получая наслаждение. Первые выступления не вызвали у неё ни страха перед публикой, ни тяжести ответственности за доверие.
        - Мистер Уолтон говорил, что у вас хороший голос?- спросил её режиссёр, отводя в сторону от щебечущих девушек. Стефани кивнула, слушая, как подруги мечтают уехать из Чикаго и попробовать себя на Бродвее.- В таком случае, завтра на репетиции вы получите шанс,- пообещал Батлер, недовольно поглядывая на девушек из третьего ряда.
        И снова этот мистер Уолтон!
        Вечером Стефани написала сестре и спросила, не знает ли она, кто он такой, и не втянет ли этот человек её в какую-нибудь нелицеприятную историю?
        Ожидая ответа, она успела поссориться с Леорой Тритголд, голос которой был неплох, но симпатия режиссёра решила этот спорный вопрос в пользу Стефани, и нашла подругу в лице девушки из третьего ряда Мартины Шрайхарт. Она с упоением рассказывала Стефани о Бродвее, утверждая, что в Чикаго намного меньше шансов добиться известности, чем в Нью-Йорке.
        Так в юном сознании Стефани стал вырисовываться ещё один большой неизведанный город. Он ждал её, манил ночами многотысячными толпами.
        Но утром, просыпаясь в одинокой постели, Стефани понимала, что и в Чикаго у неё есть всё, о чём может мечтать молодая девушка. Дважды в неделю она ужинала с Калибом Уолтоном. Дважды в неделю ездила на прогулки с Мартиной Шрайхарт и её молодыми, не слишком порядочными друзьями. Остальные четыре дня она уделяла Олдину, стараясь не думать вечерами о едких нападках Леоры Тритголд и странной щемящей грусти по родному дому.
        За день до того, как пришло письмо от сестры, Лилиан Батлер вызвал её со сцены и, представив своего знакомого, сказал, что они могут поговорить за ленчем, так как он всё равно собирается на ближайший час заняться исключительно девушками из третьего ряда.
        Стефани тяжело вздохнула, вспомнив о Мартине Шрайхарт, и приняла предложение нового знакомого. Невысокий, худой, с копной светлых прямых волос и изъеденным оспой лицом. Стефани смотрела на него через разделявший их стол и думала: неужели именно этому человеку её сестра обязана всем, что у неё есть?!
        - Я читал все твои письма,- сказал Брюстер, с завидной ловкостью пользуясь столовыми приборами.- Особенно последние.
        - Вот как?- Стефани устало подняла на него глаза.
        - Я даже побывал на твоём выступлении,- он закурил и откинулся на спинку стула. Серо-голубые глаза напоминали Стефани глаза какого-то животного, скорее всего, грызуна. Она улыбнулась этому сравнению, отметив, что Брюстер счёл эту улыбку за симпатию.
        - Не думала, что Фелиция даёт кому-то читать мои письма,- призналась Стефани.
        - И не только письма,- улыбнулся Брюстер, продемонстрировав маленькие белые зубы. «Ну, точно грызун!» - подумала Стефани с ветреной непринуждённостью.- Помнится, тебя интересовала персона Калиба Уолтона?- спросил Брюстер.
        - Так ты поэтому здесь? Сестра послала тебя рассказать мне о нём?- Стефани презрительно хмыкнула. «Кажется, он ещё менее решителен, чем Фрэнк!» - думала она, решив, что Фелиция терпит этого типа лишь потому, что он пишет для неё хорошие песни.
        Брюстер снова улыбнулся и сказал, что Уолтон - это лучшее, что могло случиться с ней в Чикаго.
        - А я уж было испугалась,- Стефани театрально закатила глаза. Брюстер молча наблюдал за ней. Синий дым клубился вокруг его головы подобно нимбу.
        «Неудивительно, что сестра сохранила с ним исключительно рабочие отношения,- думала Стефани.- Неужели все хорошие музыканты похожи на этого зануду?- она вспомнила Персибала.- Нет, кажется, Фелиция говорила о нём иначе».
        - Думаю, лучшие годы Фелиции уже позади,- сказал неожиданно Брюстер, увидел, как возмущённо удивилась Стефани, но не обратил на это внимания.- С тобой мы могли бы пойти намного дальше. Твоя молодость и твой голос…
        - Да как ты смеешь?!- Стефани вскочила из-за стола, меряя Брюстера гневным взглядом.- Не знаю, как сестра терпит тебя, но обещаю, что в первом же письме расскажу ей обо всём, что ты мне сказал!- она развернулась и направилась к выходу.- Лучшие годы позади!- возмущалась Стефани, не обращая внимания на взгляды посетителей, чьи молчаливые трапезы прервал её голос.- Как бы не так!
        Глава тридцать вторая
        Фелиция навестила сестру лишь на второй месяц её проживания в городе, и то нашла лишь час свободного времени, из которого пятьдесят минут посвятила сыну, а оставшиеся десять, чтобы отчитать Стефани за непочтительное отношение к Брюстеру.
        - Но я думала…- попыталась возразить Стефани, но Фелиция сказала, что ей пора уходить и пообещала написать обо всём в письме.
        Олдин помрачнел и долго говорил, что мать теперь не придёт ещё месяца два. Стефани смотрела на него и пыталась понять, что же нашла её сестра в Брюстере.
        Вопросов и возмущений накопилось так много, что она написала Фелиции письмо, но решила подождать, пока не придёт письмо от сестры, дав возможность вычеркнуть всё то, что Фелиция соизволит объяснить.
        Спустя пару дней, катаясь в машине с друзьями Мартины Шрайхарт, она познакомилась с Робертом Бриксом и так увлеклась этим изысканным молодым человеком, что не вспоминала о Брюстере вплоть до тех пор, пока Фелиция не прислала ей письмо. Стефани перечитала его трижды.
        «Как может такой человек, как Брюстер, устроить жизнь талантливой певицы?- думала она, возмущённо надувая губы.- Как можно так слепо подчиняться такому никчёмному человеку? Да без сестры он никто! Пустое место!»
        Стефани написала обо всём, что думает и, запечатав конверт, пошла отправлять. Потом вспомнила, как Брюстер говорил, что читал её письма, и решила, что скажет обо всём Фелиции при личной встрече.
        Вернувшись домой, она написала новое письмо, позвав Олдина и записав на этот раз всё, что он хотел рассказать матери. О Фрэнке Стефани больше не вспоминала. Он остался далеко в прошлом, там же, где остался её родной дом. Несколько раз она думала о том, чтобы написать матери, но, вспоминая, как они поступали с письмами сестры, тут же отметала эту мысль.
        Между тем ухаживания Роберта Брикса стали настолько настойчивыми, что перед Стефани встал выбор: либо уступить ему, либо прекратить эту связь.
        - Ну, почему ты не можешь подождать?!- шептала она, сжимая в ладонях горячие руки Брикса. Он обнимал её и обещал отвезти в Париж, Лондон, Венецию, а, получая очередной отказ, обвинял во всём родителей Стефани, всё ещё имевших, не смотря на её заявления, имели над ней полную власть.- Это не так!- возмущалась она, но когда Брикс потерял терпение и сказал, что между ними всё кончено, выплеснула на родителей весь свой гнев. Она представляла себе их лица и говорила, говорила, говорила….
        Досталось в монологах и Фрэнку. За трусость, за несдержанность, за то, что стал её первым мужчиной, и за то, что не нашёл в себе сил им остаться. Она даже попыталась вспомнить сестру и убедить себя, что если давно не осуждает жизнь Фелиции, то ничто не должно сдерживать и её. К чему терять Брикса из-за глупых предубеждений и страха?! Раз с церковной школой покончено, то глупо корить себя за то, что было у неё с Фрэнком. Да и разве у Брикса никого не было до неё?
        Она покраснела и заочно обиделась на него за подобное непотребство, но тут же сочла это за хороший повод, чтобы не осуждать себя за прошлое.
        Спустя три дня после разрыва Брикс встретил её после выступления и, попросив прощения за своё нетерпение, сказал, что готов ждать так долго, как она захочет. Стефани простила его и ненавязчиво предложила пойти к нему в квартиру.
        - Кажется, ты говорил, что у тебя есть картина европейского художника?- кокетливо спросила она, но вместо новых нападок и уговоров уступить, была вынуждена слушать долгие и скучные разговоры об искусстве и торгах на бирже, благодаря которым ему удалось приобрести эту картину.
        Стефани заскучала и решила, что Брикс действительно собирается сдержать данное слово. Интерес и волнение угасли, и она, вернувшись домой, поняла, что больше не хочет его видеть.
        Мартина Шрайхарт встретила этот разрыв с весёлым оптимизмом и клятвенным обещанием, что долго Стефани не придётся оставаться одной, но меньше чем через месяц уехала вместе с кабаре в турне по северным штатам на полгода. Не желая оставлять Олдина одного, Стефани решила, что либо найдёт работу в другом кабаре, либо вернётся в «Весёлую бабочку». Калиб Уолтон пообещал, что попытается всё устроить, но Стефани, не желая ждать, решила устроить свою жизнь сама.
        Новый режиссёр, по имени Самуил Гартлиб, выслушал её рассказ о прежней работе, сказал, что рекомендации Лилиана Батлера, несомненно, значат для него очень многое, но сейчас свободных мест нет, и единственное, что он может предложить - это место в третьем ряду за десять долларов в неделю. Стефани согласилась, но удовлетворения от новой работы не получила. После первых ролей у Батлера стать девушкой из толпы, оказалось, мягко сказать, обидно.
        «Но это лучше, чем возвращаться в «Весёлую бабочку»,- написала сестре Стефани.
        Дней через десять, когда выносить безразличие режиссёра стало почти невозможно, она увидела Брюстера. Самуил Гартлиб слушал его, недовольно размахивая руками и жалуясь на загруженный график. Стефани услышала своё имя и длинную тираду о своей несостоятельности.
        «Сейчас Брюстер струсит и уйдёт»,- решила она, но вместо страха увидела нетерпеливое раздражение и решительно протянутые деньги, которые должны окупить ей час свободного времени.
        - Эй! Эй, ты!- щёлкнул пальцами режиссёр, пытаясь докричаться до Стефани. Она не смутилась того факта, что он не помнит её имени, но циничная улыбка Брюстера заставила её покраснеть.
        - Пообедаем?- предложил он. Стефани хотела отказать, но возвращаться на сцену хотелось ещё меньше, чем идти с Брюстером в ресторан.
        За ленчем они почти не разговаривали. Стефани чувствовала пристальный взгляд Брюстера, сосредоточенный на её лице, вспоминала письма Фелиции и пыталась сдерживать отвращение.
        - Ненавидишь меня?- неожиданно спросил Брюстер.
        - Я?- Стефани поджала губы и решила, что лучше будет молчать. Лучше для сестры.- Думаю, Фелиция очень терпеливая женщина,- сказала она, забивая свой гнев как можно дальше в сознание.
        - Терпеливая?- Брюстер презрительно хмыкнул.- Глупая, может быть, но отнюдь не терпеливая,- он закурил, словно разговор о Фелиции отбил у него аппетит.
        - Думаешь, она без тебя никто?- не сдержалась Стефани.- Знаешь, что я думаю об этом?- она заставляла себя молчать, но уже не могла.- Это ты никто без неё! Глупый никчёмный музыкант!
        - О!- Брюстер подарил ей безразличную улыбку.
        Грязь, которую он вылил в ближайшие пять минут на сестру, охладила пыл и лишила её дара речи.
        - Кажется, об этом она тебе не писала?- издевательски-серьёзно спросил Брюстер.
        - Ты лжёшь!- прошипела Стефани.
        - Ей нужно кого-то бояться,- он затянулся сигаретой.- Нужно, чтобы кто-то сдерживал её. Иначе…- тишина показалась Стефани зловещей.
        Сколько ещё историй ей придётся услышать, если она останется здесь хоть на мгновение? Ей захотелось вскочить на ноги и убежать, но ноги не слушали её.
        - Поверь,- вкрадчиво сказал Брюстер.- Фелиция сама загубила свою карьеру. Её время почти прошло. И если ты согласишься занять её место, от этого будет только лучше. Она сможет выступать раз в неделю и заботиться о сыне, а ты пойдёшь в гору и сможешь обеспечить их деньгами.
        - Да как ты смеешь предлагать мне такое?- вспыхнула Стефани.
        - Смею,- голос Брюстера стал тихим.- Я устал контролировать личную жизнь твоей сестры. Устал от её безрассудства. Всё, что мне нужно - это зрительный зал, и достойная партия, с которой можно мечтать о настоящей славе.
        Глава тридцать третья
        В эту ночь Стефани не смогла заснуть. Гнев менялся сомнениями, а сомнения снова уступали место гневу. Она обвиняла Брюстера за то, что он позволил себе рассказывать подобные вещи, обвиняла сестру за то, что та никогда не упоминала ни о чём подобном. Но главным лицом, на которое обрушивался гнев Стефани, была она сама. Почему вместо того, чтобы прогнать наглеца, поливающего грязью сестру, она слушала его?! Почему вместо того, чтобы дать твёрдый бескомпромиссный отказ, она обещала подумать?! Разве смеет она помышлять о том, чтобы забрать у Фелиции всё, чего та добилась с таким трудом?
        Но потом Стефани вспоминала, что, возможно, скоро карьера сестры действительно может закончиться, вспоминала, что дела её собственные в новом кабаре идут крайне скверно, вспоминала и думала, что в предложении Брюстера есть смысл. Кто позаботится об Олдине, если у Фелиции не будет денег на его обеспечение, кто позаботится о самой Фелиции, когда ни один бар не пожелает принять её?
        Стефани думала об этом и убеждала себя, что если она займёт место сестры, то, несомненно, сможет избежать её ошибок. Она учтёт все недостатки и исключит их. Да и идея о том, что она сможет заботиться о сестре, позволив той растить Олдина, была так мила, что Стефани готова была согласиться. Стефани любила этого мальчика и хотела заботиться о нём, но понимала, что никто не сможет заменить ему мать. Мать, которая, несмотря на то, что живёт с ним в одном городе, навещает его раз в месяц. Какой образ жизни должна вести мать, чтобы позабыть о ребёнке? Разве это правильно? Нет.
        На следующий день, когда пришёл Брюстер и, по обыкновению откупив её с репетиции, спросил, что она решила, Стефани сказала, что для начала ей нужно встретиться с сестрой и поговорить лицом к лицу.
        Фелиция встретила их удивлённым взглядом и шумом голосов за спиной. На приём в новую квартиру были приглашены в основном работники «Чикаго Требьюн» - новые друзья Лаверна, но нашлось место и для Майры с её новым знакомым, и для Терри Уикета с высокой тёмноволосой женщиной.
        «И после этого она уверяет меня, что у неё нет времени на Олдина?» - возмущённо подумала Стефани.
        Фелиция добродушно улыбнулась и предложила сестре войти, посмотрела на Брюстера и сказала, что войти может и он. Брюстер помялся и перешагнул через порог. Стефани наградила его удивлённым взглядом, затем посмотрела на сестру и удивлённо отметила, что роль тирана, которую она раньше приписывала Брюстеру, сейчас больше подходит Фелиции. Не понравился ей и Лаверн, особенно после того, как она узнала, что идея устроить приём принадлежит ему.
        Стефани молчала, пытливо вглядываясь в глаза сестры, надеясь, что сейчас она спросит о сыне и развеет все сомнения, но Фелиция говорила о чём угодно, кроме Олдина.
        Какой-то мужчина лет пятидесяти обнял Стефани за плечи и, заглядывая в глаза, предложил выпить. Она отказала довольно резко и грубо и, высвободившись из объятий, решила держаться поближе к Брюстеру.
        Несколько раз Стефани безуспешно пыталась заговорить с сестрой о сделанном Брюстером предложении, и каждый раз не находила нужного момента. Стефани почему-то вспомнилась «Весёлая бабочка», и отвращение от нахождения в этом доме усилилось.
        Терпение лопнуло, и она заявила сестре, что завтра приведёт ей Олдина и оставит здесь. Кто мешает ей забрать сюда сына? О каких нравах можно говорить, ведя подобный образ жизни? Бедная, несчастная Фелиция!
        Стефани нервно рассмеялась. Какой же она была наивной и глупой! Брюстер прав: Фелиция использует её, относится к ней, как к дешёвой няньке. И никто ей не нужен. Ни родители, ни сестра, ни собственный сын. Истории, рисовавшие прежде жизнь Фелиции с удобной для неё стороны, перевернулись с ног на голову.
        Не желая устраивать скандал, Стефани решила, что лучшим будет уйти.
        «Может быть, Фелиция не заметит этого!» - думала Стефани, направляясь с Брюстером к выходу. Она взяла его под руку, проникнувшись благодарностью за то, что он заботился о сестре все эти годы. Кем бы она была без него? Даже в том, что говорила Фелиция, можно увидеть, насколько важна в её жизни роль Брюстера. Он заботится о ней, спасает её от непотребства, а она не ценит этого, пренебрегает!
        Думая об этом, Стефани больше переживала не о Брюстере, а о себе самой. Сестра предала её, обманула.
        Стефани была расстроена и разгневана одновременно. Бессилие и смятение чередовались гневом и желанием устроить скандал. В итоге, когда Фелиция фальшиво удивилась тому, что они с Брюстером уходят так рано, и вызвалась проводить их, Стефани в каком-то ликовании, рассказала о планах Брюстера и своём решении согласиться на его предложение.
        Фелиция удивлённо подняла брови, посмотрела на Брюстера и пожала плечами. «Ей действительно плевать!» - решила Стефани. Продолжая кипеть праведным гневом, она попросила Брюстера отвезти её домой.
        По дороге он молчал, и это вызвало у Стефани ещё большую симпатию к нему. «Может быть, у нас ничего и не выйдет,- думала она, засыпая.- Может быть, подобное обстоятельство заставит Фелицию задуматься о том, что она может потерять, и взяться за ум».
        На следующий день, репетируя в квартире Брюстера, она думала, что заставляет сестру образумиться. Даже в момент своего первого выступления в баре Дювейна она не переставала верить, что это пойдёт Фелиции на благо.
        Сестра сидела возле самой сцены и задумчиво потягивала хайбол.
        «Она отняла у меня сцену,- думала Фелиция.- Отняла всё, чего я добилась с таким трудом. Отняла, не применив для этого никаких усилий». Заказав третий по счёту хайбол, она расплакалась. Может быть, Лаверн прав, и для неё действительно скоро всё закончится?
        Она представила, как бросится в холодные воды Мичигана. Представила, как тьма сомкнётся над её головой. Какая же странная, непредсказуемая жизнь!
        Фелиция увидела Гарри Дювейна и, припомнив ему все накопившиеся обиды, закатила скандал. Публика оживилась, но подоспевший вовремя Чэт, сгрёб Фелицию в охапку и вывел на улицу. Холодный ветер трезвил, но слёз и обид от этого не становилось меньше.- Я никогда не хотела быть такой плохой, как казалась!- причитала Фелиция.- Никогда! Никогда!- она снова расплакалась, но уже через минуту попросила у Чэта сигарету. Он обнял её и попытался успокоить. Фелиция оттолкнула его и с ноющим сердцем побрела по улице прочь от бара.
        Глава тридцать четвертая
        Фанни. Ещё трижды она выступала в баре Дювейна. Вглядывалась в глаза подвыпившей публики, понимала, что большинство из них ждёт выступлений сестры, возвращалась домой и плакала на груди Лаверна, говоря, что Стефани забрала у неё всю её жизнь. В конце месяца, когда по соглашению с Дювейном ей нужно было дать ещё одно представление, она отказалась, сославшись на мигрень, и клятвенно пообещала себе, что больше никогда не появится в этом баре. Слёзы высохли, и осталась обида.
        - Что с ней?- спрашивал Лаверна Олдин, которого Стефани привела к сестре и сказала, что теперь у неё достаточно времени для его воспитания. Лаверн молчал, не переставая приглядываться к его матери. Отчаяние и безнадёжность способны довести человека до беды - кому, как не ему, знать об этом? Но что он мог сделать? Как помочь?
        Однажды, вернувшись домой, и не застав Фанни, он долго бродил с Олдином по городу, пытаясь найти её. Замёрзшие и встревоженные, они встретили её на мосту. Она стояла, облокотившись на ограждение, и смотрела на неподвижную чёрную реку.
        - Фани,- осторожно позвал Лаверн. Она вздрогнула и, обернувшись, подарила ему грустную улыбку.
        - Знаешь, ты наверное, прав,- сказала она в одну из долгих ночей.- Фанни Вудс не переживёт этой зимы.
        Лаверн промолчал. Что он мог сделать для неё? Как отвлечь, если всё в этом городе напоминало ей о прошлом? Редактор «Требьюн» Джаспер Самерсфилд посоветовал взять отпуск недели на две и свозить куда-нибудь Фанни, чтобы она смогла отвлечься от этого города. Он даже любезно предложил ему свой загородный дом, который так полюбился Олдину, что, когда настало время уезжать, мальчик едва не расплакался.
        - Если бы у нас был такой же дом!- сказал он, прижимаясь к матери. Лаверн смотрел на Фанни, и понимал, что поездка не дала никаких результатов. Они вернулись в Чикаго воскресным утром. Фанни вышла на перрон и, обернувшись на мгновение, посмотрела на оставленный за спиной вагон.
        - Не хочу возвращаться,- призналась она, беря Олдина за руку, чтобы тот не потерялся в толпе.
        Как-то вечером к ней зашла Стефани и долго объясняла, как она должна вести себя с Лаверном. Фелиция слушала молча, а после почему-то сказала, что хочет попробовать себя на Бродвее. Эта мысль пришла ей в голову совершенно случайно, являясь не результатом размышлений и желания устроить свою жизнь, а глупой внезапной необходимостью насолить сестре, испортить настроение.
        - В Нью-Йорк?!- оживилась Стефании, и так долго одобряла решение сестры, что Фелиция едва не расплакалась от беспомощности. Однако идея о том, чтобы уехать из Чикаго осталась и после того, как ушла сестра. Не ради карьеры, а просто для того, чтобы не видеть всех этих лиц.
        Вглядываясь в глаза Лаверна, она пыталась себе представить, как уезжает, оставляя его.
        - Если мне удастся устроиться, то я напишу тебе,- сказала Фелиция, решив, что хоть раз в жизни должна собраться с духом и оставить близкого человека, не дожидаясь, когда он оставит её.- И не предлагай мне остаться или поехать с тобой,- сказала она, и впервые за последние недели Лаверн заметил уверенность в её глазах.- У тебя здесь уже целая жизнь. А я…- она наклонилась и поцеловала его в губы.- Я напишу тебе. Когда-нибудь напишу.
        - Я понимаю,- сказал он, и это одобрение показалось Фелиции самым лучшим из всего, что случалось с ней в жизни.
        «Брюстер прав: время Фанни Вудс прошло»,- думала она, стоя на перроне вокзала. Пушистые хлопья снега падали с бледного неба. Лаверн и Стефани молчали. Фелиция улыбнулась им, взяла Олдина за руку и вошла в вагон. Состав вздрогнул и тронулся с места, превратился в далёкую точку, исчез.
        Лаверн вернулся в опустевшую квартиру и долго не мог привыкнуть к зловещей тишине. Пару раз в течение последующего полугода он заходил в бар Гарри Дювейна посмотреть на выступления Стефани. Пару раз встречался с Терри Уикетом, чтобы пропустить по стаканчику скотча.
        - Нет, Майк! Так нельзя!- решительно заявил ему редактор «Требьюн» в конце лета.- Я понимаю, что Фанни очень эффектная женщина, но как долго ты собираешься её ждать?- он вперил в Лаверна испытующий взгляд.- Она хоть пишет тебе?
        - Нет.
        - Ну, вот видишь!- он дружески похлопал его по плечу и пригласил на воскресный ужин.- Помнишь ту девушку из суда, с которой вы познакомились в прошлом году?- Самерсфилд прищурился, став похожим на хитрого лиса.- Кажется, она одна. И, кажется, интересуется твоей персоной.
        - Ты лжец!- рассмеялся Майк, давно перестав видеть в Самерсфилде начальника, относясь к нему, как к старому доброму другу.- Может быть, она всё ещё и одна, но о том, что интересуется мной…- он снова рассмеялся.- Да я даже имени её не знаю!
        - Вестл Блингхем,- сказал Самерсфилд, продолжая изображать хитрого лиса.- И не надейся, что сможешь забыть о приёме. В конце недели я тебе напомню,- они расстались и вплоть до вечера пятницы не возвращались к этому разговору.
        Майра, которую Лаверн навещал каждую неделю, снова пожаловалась, что от Фелиции по-прежнему нет писем. Лаверн вспомнил Терри Уикета и с сожалением отметил, что намеченный на выходные поход в бар Дювейна придётся отменить. Стефани пела так сладко, что иногда ему начинало казаться, что он снова наблюдает за её сестрой. Пару раз он пробовал встретиться с ней и спросить о Фелиции, но Стефани уходила, не скрывая пренебрежения.
        - Тебе не кажется, что пора отступиться от неё?- сказал как-то Терри Уикет.
        - Кажется,- согласился Лаверн, но что-то необъяснимое продолжало сдерживать его, словно невидимые нити, протянувшиеся, казалось, до самого Бродвея, или где там сейчас эта странная женщина?
        Кей Лири - маленькая пышногрудая блондинка, с которой познакомил Лаверна Уикет, не принесла желанного забвения. Лаверн смотрел на неё и думал о чём угодно, кроме того, что перед ним женщина.
        Нет, он не падал духом, не отчаивался, не томил себя ожиданием, но почему-то настырно продолжал ждать, словно Фелиция, словно эта женщина, благодаря которой он оказался в этом мире, имеет власть над его будущим.
        Несколько раз Лаверн приходил к дому, дверь которого вела в девяностые. «Что если вернуться и попытаться узнать, что произойдёт дальше?» - думал он с неподкупностью детской наивности, но, вспоминая, в каком состоянии уходил из того далёкого мира, отметал даже возможность подобного действия.
        Он возвращался домой и настырно продолжал ждать письма, не отдавая себе отчёта в том, что это: любовь или неизмеримая благодарность. Фанни Вудс и мир, позволивший ему продлить жизнь, были словно одним целым, и одно не представлялось без другого.
        «Что если, забыв о ней, предав её, я предам весь этот мир?» - думал Лаверн. Редкие сны о девяностых, приходящие долгими ночами, усиливали в нем эту уверенность. Что если однажды он проснётся и увидит себя в больнице, умирающего, обессиленного?
        Поэтому, просыпаясь по утрам и видя, что за окном мир, где он здоров и полон сил, Лаверн был так счастлив, что ни одна печаль не могла затмить это желание жить. Если бы ещё написала Фанни. Хотя бы коротко, не как возлюбленная, а как добрый друг, навсегда оставшийся в памяти. Не нужно заверений в верности и клятв. Не нужно любви и нежности. Просто пара строк. Но Фанни, кажется, сбежала из этого города, вычеркнув из памяти всё, что было, точно так же, как сам Лаверн сбежал из девяностых, приняв потерю прежней жизни как должное. Терри Уикет как-то сказал, что слышал, якобы Стефани и Брюстер стали жить вместе, и Лаверн подумал, что теперь уж точно для Фанни ничего не осталось в этом городе.
        - Рад, что ты всё-таки решился!- похвалил его Самерсфилд в воскресенье вечером.
        На званом ужине было людно, но Лаверн невольно пытался отыскать глазами Вестл Блингхем. Несмотря на то, что редактор «Требьюн» клятвенно пообещал ему не способствовать в предстоящем свидании, Лаверн не верил ему. Скорее всего, девушка уже выслушала долгий рассказ о влюблённости Лаверна и думает, что он только и мечтает, что о свидании с ней.
        - Тебе показать её?- вкрадчиво предложил Самерсфилд, взял Лаверна под руку и провёл в просторный зал.
        Девушка стояла у окна, тихо перешёптываясь с подругой, не обращая внимания ни на что, кроме разговора. Её бесцветные брови хмурились, создавая небольшую морщинку у переносицы. Причёска была настолько простой, что волосы подруги, с которой она говорила, выглядели до неприличия броско в своей замысловатости. Тонкие бледные губы изредка обнажали ряд бледных, не совсем ровных зубов. Скромное платье делало её тело серым и неприметным. Румянец, заливший её болезненно серые щёки, был настолько бледным, что в его естественности не возникало сомнений.
        - Сам подойдёшь или помочь?- поторопил Лаверна Самерсфилд.
        - Ты говорил ей обо мне?
        - Немного,- редактор беспечно пожал плечами и добродушно улыбнулся.- Знаю, что не первый сорт, но после твоей красотки отвлечься от шика пойдёт только на пользу.
        Они подошли к девушкам, потратив около получаса на ничего не значащие любезности. Когда к ним присоединился Том Клеменца - муж Донны, подруги Вестл,- Самерсфилд хитро, не вызывая подозрений, увёл их, предоставив Лаверну свободу действий. Он стоял напротив Вестл и думал, что в ней что-то есть. По крайней мере редактор оказался прав: нужно забыться от Фанни, и Вестл подходила для этого как нельзя лучше.
        - Так вы, значит, друг Самерсфилда?- спросила она. Лаверн рассмеялся, вызвав недоумение.- Не понимаю, что тут забавного,- обиделась Вестл. Серая и неприметная. Она начала нравиться Лаверну за свою наивность.
        - И что вам наговорил обо мне этот хитрый лис?- спросил он напрямую, не переставая улыбаться.
        - Не помню,- пожала плечами Вестл.- Признаться честно, я не особо уделяю внимание подобным разговором.
        - Так, значит, всё-таки наговорил?- Лаверн не без удовольствия увидел, как бледные щёки залил слабый румянец.
        Вестл снова пожала плечами и опустила глаза:
        - Донна сказала, что вы встречались с местной певицей…
        - Она уехала,- Лаверн помрачнел, решив, что призрак Фанни будет долго преследовать его.
        - Я вас обидела?- услышал он неожиданный вопрос Вестл.- Простите. Я иногда бываю такой…
        - Очаровательной,- помог Лаверн.
        - Прямолинейной,- смущённо сказала Вестл. Она встретилась с Лаверном взглядом и покраснела, казалось, до самых ушей.- Обычно я не соглашаюсь на подобные свидания,- она поджала губы, став похожей на обиженного ребёнка.
        - Почему же пришли?- Лаверн улыбался, невольно влюбляясь в незримое очарование, исходящее от этой девушки.
        После Майры и девушек в баре Дювейна, особенно после Кей Лири, которая, получив отставку Лаверна, охотливо упала в объятия его друга, Вестл казалась до слез невинной и желанной. Даже сердце начинало биться сильнее, когда, оказавшись чуть ближе, удавалось уловить запах её волос, прикоснуться к руке, заглянуть в глаза.
        - Тогда, на судебном заседании, когда мы встретились впервые…- начала Вестл, нервно облизывая губы.- Вы сказали, что я не гожусь для подобного места. Что вы имели в виду?
        - Что имел в виду?- Лаверн нахмурился, пытаясь вспомнить далёкий разговор, но не смог.- Не знаю. Не помню. А вам что показалось?
        - Ничего,- Вестл растерянно улыбнулась.- Просто я запомнила. Вы тогда выглядели таким счастливым,- она снова вспомнила рассказ Донны и помрачнела.- А сейчас, мне кажется, вы выглядите грустным, словно скучаете о ком-то.
        - Вы так думаете?
        - Вижу,- Вестл вздохнула, решив, что подруга права, и Лаверн ещё скучает по Фанни Вудс, а ею заинтересовался лишь для того, чтобы отвлечься, пока не вернётся эта певичка.- Она ведь была очень красивой, да?- спросила Вестл, и Лаверн, поняв, без лишних объяснений, о ком идёт речь, кивнул головой. Вестл снова тяжело вздохнула.- Зачем же тогда вы решили заинтересоваться мной?- её взгляд стал неожиданно осудительным.
        - Я…- Лаверн смутился, почувствовав себя подлецом.- Я просто…
        - Я понимаю,- Вестл грустно улыбнулась.- Не нужно было мне приходить.
        - Нет!- оживился Лаверн, пытаясь загладить свою вину, но не находя слов.
        - Да ничего,- Вестл смотрела куда-то за его плечо.- Я уже привыкла. Все хорошие сердца отданы красоткам вроде вашей девушки, а мне…- она поджала губы.- Вы действительно думаете так, как сказали мистеру Самерсфилду?
        - Самерсфилду?- Лаверн растерянно тряхнул головой.- Признаться честно, я вообще не говорил с ним о вас,- решился он открыть правду этого свидания.
        - Очень жаль. А то я уж было решила, что действительно нравлюсь вам.
        - Нравитесь,- Лаверн смущённо улыбался.- Теперь нравитесь. В вас есть что-то…- он пытался подобрать подходящее для подобной ситуации название внутренней красоты, но не мог.
        - Очень жаль,- повторила Вестл. Она прошла мимо Лаверна так близко, что их руки едва не соприкоснулись.
        - Постойте!- остановил её Лаверн, но когда она обернулась, так и не нашёлся, что сказать.
        - Получил отказ?- посочувствовал Самерсфилд, увидев, как уходит Вестл.
        Лаверн пожал плечами, давая понять, что не особо огорчён, но три дня спустя, купив пышный букет цветов, шёл в здание суда, чувствуя не то вину, не то интерес.
        - Не ожидала,- призналась Вестл, принимая букет. В строгой одежде мелкого служащего она выглядела ещё более неприметной.
        - Донна сказала, что вам нравятся розы.
        - Вы разговаривали с Донной?- удивилась Вестл.
        - С Томом Клеменца. Он неплохой малый и…
        - Понятно,- она прервала его.- И что теперь?
        - Ничего. Просто хотел извиниться. Не знаю, что вы подумали, но я вовсе не хотел забыться в вашем обществе от воспоминаний о Фанни. Я…- Лаверн снова начал смущаться.- Мы… Мы могли бы попытаться быть просто друзьями. Как вам?
        - Не знаю,- Вестл внимательно осмотрела полученный букет.- По-моему, для желания подружиться здесь слишком много красных роз.
        - Я могу купить белых,- Лаверн добродушно улыбнулся.- Дайте мне один час и…
        - Не надо,- остановила его Вестл.- Мне и так нравится,- она улыбнулась и посмотрела на Лаверна, словно это их первая встреча.
        - Это значит, что я могу пригласить вас куда-нибудь?- осторожно спросил Лаверн.
        - Мне казалось, вы хотите, чтобы мы стали просто друзьями,- Вестл прищурилась, впервые изобразив что-то похожее на кокетство.
        - Так оно и будет,- Лаверн позабавился этому неловкому флирту.
        В субботу вечером в ресторане «Фламинго», он встретился с Вестл и отчитал её за то, что она отказалась, чтобы он забрал её из дома.
        - Хотите, чтобы мой отец пристрелил вас?- она снова прищурилась. Её платье больше подходило для домашнего ужина, чем для похода в ресторан, но Лаверн старался не обращать на это внимания.
        Они прошли к столу и в неловком молчании дождались официанта.
        - Вас что-то смущает?- спросила Вестл. Её неловкость почему-то вогнала Лаверна в краску.
        - Нет. Я просто…- он вдруг решил, что правда как нельзя лучше объяснит это молчание, и сказал, что ожидал немного другого при этой встрече.
        - Вам не понравилось моё платье?- Вестл опустила голову и посмотрела на свою грудь, словно ожидая увидеть пятно.- Я, право, не очень разбираюсь в нарядах…- она увидела улыбку на лице Лаверна и обиженно поджала губы.
        - Мне нравится, как вы злитесь,- признался он, решив, что раз решил говорить правду, то нужно идти до конца.- И поверьте мне, платье - это не главное,- Лаверн замолчал, оглядываясь по сторонам.
        Женщины за соседними столами выглядели подобно древним мумиям в золотых нарядах. Где-то далеко сидела молодая кокетка с таким томным взглядом, что её кавалер, казалось, уже не сомневался в успехе этого ужина и последующей ночи.
        - Так, значит, ваш отец убивает каждого ухажёра, осмелившегося прийти к вам?- попытался пошутить Лаверн.
        - Хотите проверить?- сверкнула глазами Вестл, словно и не было растерянности минуту назад.
        - Мне казалось, что мы просто друзья,- Лаверн снова огляделся по сторонам, отыскал пару забавных моментов в одежде посетителей и не преминул воспользоваться ими, чтобы рассмешить новую знакомую.
        Она сдержанно улыбнулась и подметила, что не очень хорошо с его стороны подмечать недостатки других.
        - Хотите, чтобы я смеялся над собой?- оживился Лаверн.
        - А вы на это способны?
        - Не знаю. Когда-то был способен.
        - Что же сейчас?
        - Должно быть, постарел,- Лаверн увидел, как улыбка тронула губы Вестл, и порадовался случайной шутке.- Ну, а вы? Умеете смеяться над собой?
        - Да я танцевать-то не умею, не то что смеяться!
        - Не умеете?!
        - Топчусь, как корова на льду!- Вестл рассмеялась, позволяя румянцу залить бледные щеки.
        В последующие полчаса они сблизились и стали почти друзьями.
        - Ну, что, отвлеклись немного?- спросила Вестл, когда настало время расставаться.
        - Отвлёкся от кого?- растерялся Лаверн.
        - От воспоминаний,- Вестл прищурилась, вглядываясь ему в глаза.- И не говорите мне, что не вспоминали о своей девушке, мы договорились быть друзьями.
        - Не вспоминал,- Лаверн нахмурился, невольно отмечая, что действительно ни разу не вспомнил о Фанни. Вестл недовольно поджала губы.- Не знаю, как бы это вам объяснить,- он снова почувствовал, что не может найти нужных слов.- Но с Фанни… Мы с ней… У нас было намного больше общего, чем вы можете себе представить.
        - Ох,- Вестл смущённо прикрыла рукой рот.- Простите.
        - Простить?- Лаверн наградил её растерянным взглядом.- За что?
        - Ну…- она нервно сглотнула.- Я знала, что у неё был ребёнок, но не знала, что он…
        - Нет!- Майк рассмеялся, отчитал себя за это, но не смог остановиться.- Олдин не мой сын. Он… Его отцом был музыкант, с которым Фанни познакомилась, когда меня ещё не было здесь.
        - Конечно,- Вестл устало прикрыла глаза. Услышала о том, какого цвета кожа ребёнка и мысленно отчитала Донну за неверные сведения.- Так, значит…
        - Можете считать, что мы с Фанни всего лишь друзья. Друзья, которые обязаны друг другу очень многим. Особенно я…- Лаверн помрачнел, но заставил себя сохранить внешнюю беспечность.
        Их следующая встреча состоялась лишь спустя три недели на дне рождения жены Самерсфилда, куда пригласили так много людей, что Лаверн и Вестл могли бы и не встретиться, если не её подруга.
        - Так Вестл спрашивала обо мне?- оживился Лаверн. Донна хитро прищурилась и кивнула головой.
        - Давно хотела её куда-нибудь пристроить,- сказала она.
        - Пристроить?- переспросил Лаверн, чувствуя, как Донна сразу перестаёт ему нравиться.- Она же не вещь,- попытался пошутить он, но подруга Вестл осталась хмурой.
        Подошёл Том Клеменца и пожал ему руку. Донна оживилась и перевела разговор с Вестл на жену Самерсфилда.
        - Удачно пристроилась,- сказала она, и Лаверн решил, что теперь точно не хочет общаться с этой женщиной. Её муж предложил ему выпить, и они прошли к столу, оставив Донну в одиночестве.
        - Кто поймёт этих женщин!- безрадостно рассмеялся Том.- Сами следят за каждым твоим шагом, а едва появляется кто-то, у кого денег чуть больше, тут же упрекают тебя за несостоятельность, намекая на скорый разрыв,- он посмотрел на Лаверна, ожидая поддержки.- Говорят, твоя певичка тоже укатила на Бродвей с каким-то музыкантом?
        - Да, я тоже слышал,- сказал Лаверн, решив не вдаваться в подробности.
        - Ну, вот!- Том уже видел в нём друга и соратника по выпивке.
        Стакан за стаканом, он так сильно набрался к девяти часам, что едва мог стоять на ногах. Единственный и неповторимый в своём пьяном задоре.
        - Твой новый знакомый?- спросил редактор «Требьюн», отвёл Лаверна в сторону и попросил избавить своё общество от Тома Клеменца.- Такси я уже вызвал,- сказал он напоследок. Лаверн подошёл к своему новому другу и попытался уговорить его покинуть приём.
        - Думаешь, я пьян?!- закричал тот, и Лаверну пришлось притвориться ещё более пьяным, чем Том, чтобы вывести его на улицу и усадить в такси.
        - А я думала, что вы пьяны,- сказала Вестл, когда Лаверн вернулся в дом и отыскал её.
        - Так вы видели меня?- он почему-то думал о её подруге. Думал о её словах.
        - Женщины многое замечают. По крайней мере больше чем мужчины.
        - Вот как?
        - Вы не согласны?
        - Ну, почему же? Полагаю в этой жизни возможно всё.
        - Как ваша внезапная трезвость?
        - Мне пришлось притвориться. Или вы предпочли бы, чтобы Клеменца устроил здесь дебош?
        - Так вы ещё и актёр?- Вестл рассмеялась.
        - Кто актёр?- вклинилась в разговор Донна. Наградила Лаверна удивлённым взглядом и спросила, почему они с Томом не поехали в бар Дювейна.
        - В бар Дювейна?- удивился Лаверн.
        - Мне казалось, вы обещали моему непутёвому супругу незабываемый вечер,- прищурилась Донна.
        - Так вы подслушивали?
        - Всего лишь пыталась определить, правильный ли выбор сделала моя подруга,- она улыбнулась, увидев, как лёгкий румянец заливает щёки Вестл.- В этом большом городе, оказывается, сложно найти порядочного мужчину.
        - И как, я прошёл тест?- спросил Лаверн, решив сгладить углы.
        - Спросите моего мужа,- недовольно фыркнула Донна.
        - Боюсь, он уже спит,- Лаверн увидел Джонатана Гувера, крупного строительного подрядчика, и намекнул Донне, что если у неё есть желание сменить мужа, то Гувер весьма подходящая кандидатура.- К тому же ещё не женат.
        - Вот ещё,- Донна пренебрежительно поджала губы, но, обернувшись, проводила Гувера заинтересованным взглядом.- Оставлю вас ненадолго,- сказала она, изображая усталость.
        - Вот если кто здесь и актёр, так это ваша подруга,- подметил Лаверн, когда Донна ушла.
        - Она лучше, чем кажется,- вступилась Вестл.- Просто…- она замолчала, решив, что сказала и так много лишнего.
        - Просто мне не должно быть до неё никакого дела,- сказал Лаверн, и Вестл благодарно улыбнулась.
        Приглашённый джаз-бэнд после взятой пятиминутной паузы на перекур снова начал играть, и Лаверн предложил Вестл потанцевать. Она смущённо отказалась, для приличия покраснела, но в итоге уступила.
        - А у вас неплохо получается,- похвалил Лаверн.
        - Вы так думаете?- Вестл доверчиво сократила расстояние.- А ваша бывшая девушка, она… Она танцевала лучше?
        - Не знаю. Мы никогда не танцевали с ней. Обычно она пела, а я смотрел.
        - Вот голоса у меня, боюсь, совсем нет,- вздохнула Вестл.
        - Думаю, я смогу это пережить.
        - Правда?- она подняла голову и посмотрела в глаза Лаверна. Он наклонился, желая поцеловать её, но вовремя остановился, вспомнив, где они находятся.
        - Перестаньте сравнивать себя с Фани,- шепнул Лаверн на ухо Вестл.- Если бы я хотел найти девушку, похожую на неё, то давно приударил за её сестрой.
        - Не знала, что у неё есть сестра,- сказала Вестл. Лаверн рассказал ей о Стефани.- У неё тоже хороший голос?- спросила Вестл, недоверчиво анализируя скромный рассказ.
        - Не знаю, по-моему, у Фанни лучше.
        - А этот Брюстер. Вам не кажется, что с его стороны предать Фанни было крайне подло?
        - Не думайте, об этом. Иногда в жизни приходится расставаться.
        - Вы говорите о себе?
        - Обо всех.
        - Завидую вашему оптимизму. На мой взгляд, подобное отношение к жизни, по меньшей мере, выглядит крайне халатно. Что если кто-то поступит также с вами?
        - А вы бы могли так поступить?
        - Я?- Вестл опешила.- Наверное, нет. А вы?
        - Нет,- Лаверн почувствовал, как Вестл податливо прижалась к нему. Он осторожно обнял её за талию, но на большее в этот вечер не решился.
        Лишь когда расставались, он, скромно, словно мальчишка, предложил Вестл встретиться в среду и сходить в бар Дювейна.
        - Там будет петь Стефани и…- Лаверн замолчал, получив кроткое согласие.
        Прощались они на окраине города, возле дома Вестл, такого же серого и неприглядного, как и она. Невысокий, покосившийся забор давно нуждался в ремонте. Старый фургон её отца был ржавым и побитым так сильно, что поражал своей живучестью.
        - Так вы ещё хотите пригласить меня на свидание?- спросила Вестл с каким-то отрешённым, безразличным вызовом. Лаверн обнял её, но поцеловать не рискнул.
        Вернувшись домой, он заснул тихим спокойным сном. Ночь принесла воспоминания о жене и сыне. Утро - шум тридцатых и похвалу редактора «Требьюн», что ему удалось найти подход к Вестл.
        Когда наступила среда, и они с ней под руку вошли в бар Дювейна, Лаверн почему-то усомнился в правильности выбранного для свидания заведения, но отступать не решился.
        - Значит, вам нравятся блондинки?- спросила Вестл, увидев на сцене Стефани.
        - Блондинки?- Лаверн растерянно пожал плечами.- Не знаю. Никогда раньше не думал об этом.
        - Разве Фанни не похожа на свою сестру?
        - Похожа, но…- Лаверн замолчал.
        - Значит, выходит, что нравятся,- Вестл натянуто улыбнулась и с сожалением посмотрела на свои русые волосы.
        - Но в Балтиморе у меня была девушка с тёмными волосами,- решил оправдаться Лаверн. Он вспомнил Джесс и решил описать Вестл её образ. В какой-то момент он так увлёкся, что едва не рассказал о сыне, и что вынужден был покинуть его из-за своей болезни.
        - Какое-то странное у нас получается свидание,- сказала, заскучав, Вестл.- Вы пригласили меня, но вместо того, чтобы делать мне комплименты, рассказываете о девушках, с которыми были близки.
        - Мне казалось, что вы предпочитаете оставаться друзьями,- попробовал оправдаться Лаверн.
        - Может быть,- Вестл опустила глаза.- А может, и нет,- она отвернулась и долго смотрела на сцену, где пела Стефани.
        Лаверн решил, что сейчас действительно будет лучше взять паузу, и последовал её примеру. Несколько раз он встречался взглядом с сестрой Фанни, но она ни разу не показала, что они знакомы.
        - Хотите потанцевать?- неожиданно предложила Вестл. Лаверн удивился, но возражать не стал. Они поднялись из-за стола.- Можете обнять меня,- подсказала Вестл.- Если, конечно, вы не боитесь, что Стефани расскажет обо всём сестре.
        - Не боюсь,- Лаверн улыбнулся, прижимая Вестл к себе.- Я же говорил, что с Фанни мы больше друзья, чем возлюбленные.
        - А со мной?
        - С вами?- Лаверн замолчал, вглядываясь ей в глаза. Вестл улыбнулась и положила голову ему на плечо.
        Позже, когда Вестл вспомнила, что ей пора возвращаться домой, и каждая новая минута просрочки катастрофически уменьшает шансы Лаверна остаться в живых после встречи с её отцом, он невольно почувствовал себя несовершеннолетним мальчишкой, который робко пытается выпросить первый поцелуй, но не понимает, как перейти от помыслов к делу.
        В субботу, в галерее, устроенной местным художником, он нашёл момент и, уединившись в пустующем помещении, поцеловал Вестл, ожидая больше пощёчины и осуждения, чем податливости и страсти.
        Но пощёчины не последовало. Поцелуй затянулся, и Лаверну показалось, что прошёл, как минимум час. Они вернулись в галерею и долго прохаживались вдоль картин, храня молчание. Лаверн улыбался, боялся, что обидит этим Вестл, но не мог не потешаться над самим собой.
        С Терри Уикет и девушками, которые окружали этого случайного друга, всё было просто и напоминало Лаверну тот мир, который он оставил, но здесь, рядом с Самерсфилдом, рядом со Стефани и Вестл, он почему-то чувствовал себя не то мальчишкой, не то порочным развратником, забравшимся в женский монастырь. Каждый жест, каждое движение, каждая мысль - всё это казалось неуместным, неприменимым.
        Прощаясь с Вестл, Лаверн забылся и машинально опустил руку по её спине вниз, ожидая порицания. Он замер, осторожно сжимая мягкую плоть, но Вестл словно и не заметила этого. Лишь её поцелуй стал чуть более страстным, и только.
        Лаверн вспомнил Донну и решил, что, возможно, немного переоценил строгость нравов этого времени, и в частности, Вестл. Что если в словах её подруги - а именно: что нужно куда-то пристроить Вестл - крылось нечто большее, чем просто женское пренебрежение скромностью и неприглядностью. А может, Вестл просто доверяет ему?
        Лаверн решил, что лучшим будет держаться естественно. Если он получит отставку, то так тому и быть. Если нет, то, может быть, она станет второй его девушкой в этом мире.
        На следующем свидании Лаверн сводил Вестл в кабаре, а потом они долго катались в такси по вечернему городу. Разговаривать не хотелось. Вестл трепетно дрожала в его руках, страстно отвечая на поцелуи. Она отдавалась ему всецело, не возражала, не сдерживала себя.
        Лаверн изучал её грудь, гладил её бёдра. Таксист молчал, отрабатывая двойную плату, и настырно не смотрел в зеркало заднего вида.
        В какой-то момент Лаверн подумал, не много ли себе позволяет, но, почувствовав робкое прикосновение Вестл к своему бедру, решил, что она и сама этого хочет. Хрупкая и доверчивая.
        Лаверн простился с ней у её дома. Таксист смущённо кашлянул и, пересчитав деньги, пожелал спокойной ночи. Лаверн вернулся домой и заснул, вспоминая, как познакомился с Джесс. С Джесс из девяностых. «Кажется, женщины похожи в любые времена»,- решил он.
        Больше месяца они продолжали встречаться с Вестл, и лишь потом Лаверн ненавязчиво предложил зайти к нему.
        - Ты ведь не бросишь меня?- спросила она, вкрадчиво вглядываясь ему в глаза.
        - Брошу?- Лаверн рассмеялся.- Ну что ты, Вестл?! Конечно, нет!- он обнял её и, прижав к себе, поцеловал. Мысль о том, что эта девушка сегодня будет принадлежать ему, пьянила и позволяла забыть обо всём, кроме предстоящей близости.
        Точно так же, как в тот день, когда он вернулся в этот мир, Лаверн обрушился в своей страсти на Вестл. Она уступила, сдалась, прижалась к первому в жизни мужчине и долго лежала, не в силах перевести дыхание.
        Глава тридцать пятая
        Квартиры в Нью-Йорке оказались до неприличия крохотными по сравнению с квартирами в Чикаго, но стоили на порядок дороже. В первые дни новый город напугал Олдина, и он напоминал Фелиции встревоженного зверька, которого напугали адским шумом, и он не может отыскать свою тёплую, уютную нору. Пару раз он с надеждой вспоминал Чикаго, особенно тот дом за городом, где они жили вместе с Лаверном на протяжении двух недель.
        Фелиция слушала его молча. Сейчас вспоминать о прошлом хотелось меньше всего. Оно осталось позади, а вместе с ним, казалось, и все воспоминания, мечты, надежды, чувства. Фелиция рассчитала имеющиеся деньги и решила, что торопиться не стоит. Если жить экономно, то хватит на пару месяцев. За это время она сможет приглядеться к этому чужому городу, понять, что к чему.
        Ночью ей приснилось, что она снова восемнадцатилетняя девочка, которая только что сбежала из дома и приехала в большой город. Только теперь не было наивности и неопытности.
        На следующий день Фелиция оставила Олдина дома, а сама, купив пару газет, долго сидела в парке, читая объявления о работе и приглядываясь к прохожим. В памяти всплывали рассказы знакомых девушек о Бродвее, но Фелиция не особо верила им. Из десяти подруг в Чикаго, клятвенно говорящих, что знают, что такое Нью-Йорк, возможно, ни одна не знала в действительности, о чём говорит.
        Фелиция вспомнила Уолтера Килнера, но решительно прогнала искушение позвонить ему и попросить помощи. В Чикаго они встречались раз пять, и каждую из этих ночей Килнер ни разу не пообещал ей ничего. Лишь оставил номер телефона и сказал, что если она будет в Нью-Йорке, то может позвонить ему.
        Высокий, стройный, с широкими плечами и узкой талией. У него было скуластое лицо с коротким ёжиком светлых волос, голубыми глазами, прямым носом и волевым подбородком. Он нравился Фелиции, и она не переставала напоминать себе, что этот мужчина - один из немногих, кого выбрала она сама, а не ответила на интерес к себе.
        Вспоминая Килнера, Фелиция почему-то вспоминала тёплые летние ночи, когда они лежали в постели и курили после свершившейся близости. Странным было то, что встречались они не летом, а холодной зимой, в отеле, где Килнер снимал номер. Кажется, он работал адвокатом. Кажется, он был хорошим любовником. И, кажется, он понимал её, не задавая лишних вопросов и не распыляясь на пустые обещания и бахвальства.
        Но это могло быть таким же обманом, как и время года, оставшееся в памяти. Скорее всего, она собрала этот образ из многих других, оставив лишь внешность и тело, хотя и здесь, возможно, вкрадывался обман.
        Фелиция вырвала из газеты клочок с предложением работы и убрала в сумку. «Устраиваться продавщицей косметики, тем более в хороший магазин, не самое плохое, что может случиться»,- думала Фелиция, безучастно продолжая читать газеты.
        Её внимание привлекло объявление о художественной выставке со свободным входом, и она решила, что будет неплохо сходить туда.
        Люди, встреченные Фелицией на выставке, понравились ей, в отличие от картин. Уродливые лица, созданные грубыми мазками, вселяли ужас и отвращение, хотя, по мнению Фелиции, картины должны умилять и радовать глаз. Полуобнажённая женщина в лохмотьях тянулась в баре за бутылкой шнапса. Карлик выпрашивал у розовощёких детей милостыню. Ржавый трамвай катил по заснеженной улице.
        Фелиция поморщилась, услышав ряд хвалебных отзывов. Невысокий мужчина с округлым брюшком, по правую от неё руку, восхищался реалистичностью, обращая внимание на застывшие хлопья снега в углах оконной рамы трамвая, за которой съёжился краснощёкий худой кондуктор со сломанным носом.- А вы что скажете?- услышала Фелиция обращённый к ней вопрос, обернулась и растерянно хлопнула глазами. Восхищавшийся картинами критик добродушно улыбнулся и представился. Его имя показалось Фелиции знакомым: Гордон Адамс. Кажется, она читала о нём в газете, или же статья о галерее была подписана им?- Всё правильно,- подхватил Адамс, словно читая её мысли.- Я именно тот, благодаря кому, ещё один художник получил право заработать себе на жизнь. А вы?
        - Я?- Фелиция снова посмотрела на картины. Что она могла сказать об этом?
        - У вас ведь есть имя?- спросил Адамс, избавив её от необходимости высказывать своё нелицеприятное мнение.
        Фелиция вздрогнула и, нахмурившись, назвала своё настоящее имя. «Нет. Фанни Вудс осталась в Чикаго, и точка»,- решила она. Они разговорились, и Фелиция представилась, как певица из Чикаго. Адамс присвистнул и расчувствовался, что она не художник.
        - Вот были бы художником, непременно помог,- он подмигнул Фелиции и понизил голос.- И не говорите, что вам не нужна помощь. Помощь нужна всем. Даже тем, кто говорит, что не нужна,- он снова подмигнул и предложил встретиться вечером. Фелиция отказалась, ожидая более настойчивого предложения, но его не последовало.- Сколько вам лет?- спросил Адамс, награждая Фелицию таким взглядом, словно она очередная картина, которую принесли ему в надежде продать.
        - Двадцать пять.
        - Двадцать пять?- его взгляд стал более острым.- Это правда?- он хитро прищурился, увидел, как решительно кивнула Фелиция, и кивнул в ответ, давая понять, что поверил.- Приехали в Нью-Йорк в поисках лучшей жизни?
        - Почему вы так решили?
        - Ваша внешность. Для двадцати пяти вы выглядите слишком усталой. Осмелюсь предположить, что жизнь в Чикаго была не пределом мечтаний,- Адамс замолчал, ожидая согласия или возражений, но Фелиция не хотела больше разговаривать.
        Она вернулась домой и долго смотрелась в зеркало, выискивая следы прожитых лет. Олдин предусмотрительно молчал, понимая, что у матери плохое настроение.
        «Нужно бросить курить,- решила она.- И завязать с выпивкой». Жизнь в Чикаго снова стала чёткой, словно и не было долгой поездки в Нью-Йорк.
        Ночью ей приснился бар Дювейна, и Брюстер, который снова играл для неё.
        Утром Фелиция решила, что обязательно зайдёт в магазин косметики и попробует устроиться продавщицей, но вместо этого снова отправилась в галерею, решив ещё раз встретиться с Адамсом. Женщина лет сорока, отвечающая за галерею, встретила её холодным взглядом и сказала, что Адамс уехал в Детройт.
        - Если хотите, можете оставить свои координаты, и мистер Адамс свяжется с вами, если сочтёт нужным, по возвращению,- сухо предложила она. Фелиция качнула головой, и твёрдо решила посетить магазин косметики.
        - Боюсь, для продавщицы вы не подходите,- сказала управляющий болезненного вида, тщательно подбирая слова, чтобы не обидеть посетительницу.- Если бы вам было лет восемнадцать-девятнадцать,- он сбивчиво начал объяснять о том, что женщины, которые приходят в магазин за покупками, должны видеть молодые, сияющие свежестью лица.- Но если у вас есть опыт работы менеджером,- он прищурился, не то извиняясь, не то действительно надеясь, что перед ним женщина, которая смыслит в торговле.- Очень жаль,- вздохнул управляющий, когда узнал, что Фелиция никогда не работала менеджером.- Но если вам нужна работа, то у меня есть один знакомый в Бруклине…- он увидел, как Фелиция недовольно поджала губы, и признался, что это, скорее всего, ей не подойдёт.
        Фелиция попрощалась и ушла. Весь день перед её глазами стояло болезненное лицо управляющего. Впалые щёки, чёрные круги под глазами. Сколько же ему лет? Тридцать? Тридцать пять? Фелиция ужаснулась, представив, что однажды будет выглядеть так же. Нет. Оказывается певицей быть не так уж и плохо.
        - У тебя снова нет настроения?- спросил Олдин. Она не ответила и он, сокрушённо вздохнув, оставил её в одиночестве. И снова Фелиция вспомнила Уолтера Килнера. Почему она не может позвонить ему и предложить встретиться? Почему должна пробиваться в этой жизни сама? Что плохого, если кто-то протянет дружескую руку?
        Фелиция начала разбирать вещи, пытаясь отыскать телефон Килнера. Она говорила себе, что делает это просто так, и если телефон не сохранился, то ничего страшного не случится. Однако когда телефонный номер не удалось найти, Фелиция запаниковала.
        - Олдин!- гневно позвала она.- Ты копался в моих вещах, пока меня не было?- мальчик испугался и отрицательно замотал головой. Фелиция попыталась успокоиться.
        Через четверть часа клочок бумаги с номером Килнера удалось найти, но был уже вечер, и Фелиция решила подождать до утра.
        Голос в трубке показался ей далёким и совершенно незнакомым. Фелиция назвалась и решила, что если Килнер не узнает её сразу, то извинится и повесит трубку.
        - Фелиция? Фелиция Раймонд?- хрипло переспросил её Килнер.
        - Мы встречались в Чикаго,- Фелиция поджала губы, отчитывая себя за назойливость.- Вам понравилось моё пение и…
        - Фанни?- голос оживился, заставляя Фелицию расцвести в довольной улыбке.- Фанни Вудс?
        - Я сейчас в Нью-Йорке,- она кашлянула, скрывая смущение.- Кажется, ты говорил, что как только я окажусь в этом городе, то мы сможем встретиться,- она чувствовала себя молодой девочкой, которая умоляет возлюбленного взять её в жены после проведённой ночи, но не могла остановиться.- Как? Предложение ещё в силе?- Фелиция сморщилась, чувствуя, как затягивается молчание.
        - Ну, конечно!- услышала она, и камень спал с души, освободив от тяжести сомнений.
        Они договорились встретиться в ресторане в этот же вечер, и Фелиции пришлось взять такси, чтобы найти нужный адрес. Килнер сидел за накрытым столом, терпеливо потягивая вино.
        - Я опоздала?- испугалась Фелиция. Он качнул головой и помог ей сесть. И снова Фелиция подумала о том, в какие странные игры играет с людьми память. Раньше ей всегда казалось, что у Килнера молодое свежее лицо, а напротив неё сидел человек с серой осунувшейся кожей и синяками под глазами.- Сложный год?- спросила она, решив, что просто обязана объяснить своё чрезмерное внимание. Килнер устало улыбнулся и кивнул.- Очень странный город,- Фелиция рассказала ему про управляющего в магазине косметики. Вспомнила Гордона Адамса и, покраснев, сказала, что он посчитал её слишком старой и потёртой для своих лет.- Неужели он прав?
        - Адамс?- Килнер недовольно хмыкнул.- Считай, что он просто разозлился, получив твой отказ,- он налил Фелиции выпить.- Просто забудь о нём и не забивай голову.
        - Уже забыла,- Фелиция сделала глоток и не смогла сдержаться, чтобы не похвалить вкус вина. Килнер закурил. Официант принёс ужин.
        - Так, значит, ты решила перебраться в Нью-Йорк?- спросил Килнер, не переставая прикладываться к стакану. Фелиция кивнула и рассказала о своей сестре.- Я всегда говорил, что Брюстеру не стоит верить,- подметил Килнер и осторожно осведомился об Олдине.
        - Он со мной,- Фелиция почему-то подумала о Лаверне. Мальчик привязался к нему и часто вспоминал, надоедая матери ненужными воспоминаниями.- Мы живём вдвоём, в квартире недалеко от Бруклина,- решила уточнить Фелиция.- Здесь такое дорогое жильё!- не удержалась она от возмущённого восклицания.- И крохотное, совсем не то, что в Чикаго,- она увидела, как улыбнулся Килнер.
        - У меня есть один клиент,- сказал он, подливая вина в свой бокал,- так вот он, как ни приедет в Нью-Йорк, постоянно возмущается, что после просторных домов Невады чувствует себя Гулливером в лилипутском городе,- он устало рассмеялся, и Фелиция рассмеялась с ним за компанию.- Ну, а ты?- неожиданно спросил Килнер.- Остался кто-то в Чикаго?
        - В Чикаго?- Фелиция нахмурилась и тяжело вздохнула.- Нет. Наверное, уже нет.
        - Это хорошо,- Килнер самодовольно улыбнулся.- Не хочу ничего слушать о муже и мечтах о счастливом воссоединении.
        - Не услышишь,- заверила Фелиция. Она вспомнила проведённые с ним прежде ночи и покраснела, смутившись нынешней неопределённости.
        - Хочешь, чтобы я помог тебе с работой?- напрямую спросил Килнер, заказывая у официанта новую бутылку вина.
        - А это возможно?- оживилась Фелиция, хотя планировала попросить об этом намного позже.
        - Смотря что ты хочешь,- сказал Килнер. Его голубые глаза стали влажными от выпитого. Щёки раскраснелись, придав серой коже живой цвет.
        - Если бы можно было снова начать петь…- Фелиция закусила губу, боясь услышать отказ. «Почему, как только речь заходит о музыке, сразу приходит робость и страх?!» - возмущённо отчитала она себя, но страх не прошёл.- Думаешь, это возможно?- пытливо спросила Фелиция.
        - Возможно,- уклончиво ответил Килнер.- Если, конечно, ты ещё хочешь этого.
        - Да, я просто ничего другого не умею,- Фелиция грустно улыбнулась, услышала неуместное напоминание о проведённой с ней ночи, и залилась краской.
        - Прости,- Килнер спешно извинился, взяв её за руку.- Я не хотел. Просто вино дало в голову. И…- он смущённо улыбнулся.- Ты действительно была хороша в Чикаго. Я имею в виду, на сцене.
        - Ты пьян,- Фелиция обиженно высвободила руку и взяла бокал с вином.
        Килнер опять закурил и, закрыв глаза, долго мочал. Если бы не сигарета, которую он время от времени подносил к губам, она бы решила, что он уснул.
        - Есть у меня один знакомый,- сказал очень тихо Килнер. Фелиция оживилась. Голубые глаза бывшего любовника снова казались трезвыми и проницательными. Неторопливо он рассказывал о режиссёре небольшого кабаре по имени Мортон Брезелстайл, которому помог развестись с женой, сохранив все сбережения.- Не думаю, что он считает себя обязанным мне, но…- Килнер наградил её оценивающим взглядом.- Если я договорюсь о встрече, и ты ему понравишься, то, возможно, всё получится.
        - Ты хочешь, чтобы я с ним…- Фелиция опешила, изумлённо раскрыв рот. Килнер удивлённо поднял брови.
        - Ты подумала…- он неожиданно рассмеялся.- Нет. Этого как раз делать и не нужно. Ни под каким предлогом! Как бы ни просил этот старый развратник!- он ещё смеялся, рассказывая о молоденьких девочках, чья карьера закончилась сразу, как только они имели глупость оказаться с Брезелстайлом в одной постели.
        Фелиция слушала, начиная невольно улыбаться вместе с Килнером. На какое-то мгновение он снова стал для неё тем старым знакомым, в которого она готова влюбиться. Но только на мгновение.
        Фелиция вернулась домой раньше, чем планировала и долго не могла заснуть, встревоженная томительным ожиданием.
        Ближе к обеду следующего дня позвонил Килнер и сказал, что договорился о встрече.
        - Он думает, что ты положила к своим ногам всё Чикаго, так что не упади в грязь лицом,- предупредил Килнер и повесил трубку, раньше чем Фелиция успела поблагодарить его.
        Отправляясь на встречу, Фелиция представляла Брезелстайла молодым Казановой, но вместо этого встретила седовласого старика с сальным взглядом и большим, словно у лягушки, ртом. Говорил он, растягивая слова, делал неуклюжие, весьма ленивые комплименты и постоянно улыбался, отчего начинал ещё больше напоминать самовлюблённую надутую жабу.
        Фелиция смотрела на него и, вспоминая себя в восемнадцать лет, пыталась понять, произвели бы эти речи на неё впечатление семь лет назад. Она машинально кокетничала, улыбаясь плоским, по-детски наивным шуткам, потешаясь не их содержанию, а скорее над самим Брезелстайлом. Вопрос о том, чтобы не попасться на его чары, отпадал сам по себе, оставляя лишь необходимость понравиться ему.
        - Обычно я предпочитаю работать с молодыми неопытными самородками,- сказал неожиданно Брезелстайл, перестав улыбаться.- А вы, Фелиция, как я вижу, весьма искушённая дама, и вам, как я понял, нужны ведущие роли…- он замолчал, меряя её внимательным взглядом. Фелиция опустила глаза, изображая смущение. Брезелстайл взял её за руку и начал осторожно поглаживать пальцы.- Могу я узнать, чем обязан вам Килнер? Почему он решил похлопотать за вас?
        - Килнер обязан мне?- искренне удивилась Фелиция.- О, нет. Скорее, это я обязана ему.
        - Вот как?- Брезелстайл отпустил её руку.- Так значит, мы с вами сегодня на одной стороне? Оба стали должниками одного человека?
        - Думаете, это плохо?
        - Не знаю, чем помог Килнер вам в прошлом, но сейчас, думаю, я смогу позаботиться о вас лучше, чем он,- Брезелстайл выдержал паузу.- Если, конечно, вы согласитесь довериться мне,- он осторожно начал рассказывать, что состав его труппы это нечто вроде семьи, где каждый в любой момент готов заступиться за друга, и никто никогда никого не бросит в беде.- У нас одна общая жизнь. И если вас это устраивает, если вы готовы стать частью нашего маленького мира…- Брезелстайл театрально раскрыл объятия.- То милости просим,- его громогласный голос раскатисто прокатился по ресторану, привлекая внимание немногочисленных посетителей.
        - Вот как?- Фелиция сдержанно улыбнулась.- Но вы ведь даже не посмотрели, на что я способна. Мой голос… Почему вы решили, что он подойдёт вам?
        - Ах!- Брезелстайл нервно замотал головой.- Не берите в голову! Я умею смотреть. И знаете что? Тот спектакль, который вы сейчас разыгрываете передо мной, достоин хотя бы самой незначительной роли. А голос…- он отмахнулся от этого вопроса, словно от назойливой мухи.
        Фелиция поджала губы и долго молчала, сдерживая обиду. «Лучше бы он напрямую предложил лечь с ним в постель, чем вот так намекать на несостоятельность!» - гневно думала она, но потом в памяти всплыл беззаботный образ Килнера, и гнев уступил место безразличию.
        - Я согласна,- тихо сказала Фелиция. Задумчиво она коснулась руки Брезелстайла и, неназойливо поглаживая его пальцы, рассказала о своём сыне и о том, почему была вынуждена оставить Чикаго.
        В какой-то момент она даже всплакнула, дав волю нахлынувшим воспоминаниям, и позволила Брезелстайлу успокоить себя, доверившись его объятиям, словно встревоженный ребёнок. Слабая и беспомощная, она отдавалась ему духовно, но держалась на расстоянии физически. День за днём, месяц за месяцем, пока от желания Брезелстайла не осталась лишь отцовская забота, а страсть направила свой взгляд на новую девушку, пришедшую в кабаре в поисках работы.
        На четвёртый месяц жизни в Нью-Йорке Фелиция переехала в новую квартиру недалеко от Бродвея и наняла для Олдина нянечку, обязавшуюся за умеренную плату обучить его основам грамматики и математики. С Килнером она виделась крайне редко, да и встречи эти никогда не заходили дальше дружеского обеда.
        - У тебя уже кто-то есть, да?- не выдержала однажды подобной неопределённости Фелиция, но Килнер лишь устало качнул головой.- Ты слишком много работаешь,- пожурила Фелиция, отмечая его усталый осунувшийся вид. Он поцеловал её в щеку и поблагодарил за заботу.
        Спустя месяц она уехала с кабаре в турне по Европе, и познакомилась с английским художником Генри Клутом, которому Брезелстайл предрекал небывалый успех в Америке. Девушка, с которой пришёл Клут, оказалась его сестрой, и после того, как Брезелстайл, увлечённый её компанией, ушёл, Фелиция осталась с художником наедине. Они проговорили до поздней ночи и расстались хорошими друзьями.
        После они встречались ещё трижды. Клут обещал нарисовать портрет Фелиции, если когда-нибудь окажется в Нью-Йорке. Его обожествление женской красоты вызывало улыбку, но картины, показанные им Фелиции, действительно заслуживали признания. Так, по крайней мере, показалось ей. Его сестра - Елена Брен Клут, была принята Брезелстайлом в состав кабаре и вернулась вместе с ними в Нью-Йорк.
        За время турне Фелиция писала Олдину трижды и по возвращении удивилась, как сильно он вырос за три месяца. Чернокожая нянечка по имени Белфрида Снуд, с которой оставляла сына Фелиция, оказалась весьма хорошей учительницей, а её дети стали Олдину настоящими друзьями.
        Позвонив Килнеру, Фелиция договорилась о встрече и, рассказав ему о Генри Клуте, спросила, нельзя ли устроить в Нью-Йорке выставку его работ. Килнер оживился, и Фелиция не без удовольствия отметила, что большинство его вопросов направлены на то, чтобы узнать, насколько близка её дружба с этим художником.
        - Брезелстайл взял его сестру к нам в кабаре, и теперь мы с Еленой иногда пишем ему письма, рассказывая о жизни в Нью-Йорке,- сказала Фелиция и, взяв Килнера за руку, спросила, как у него идут дела. Он рассказал о Неваде. Рассказал о своём клиенте Клементе Олдвике, отец которого сделал себе состояние на продаже земельных участков с рудой.
        Когда они танцевали, Фелиция не удержалась, и положила голову ему на плечо.
        - Скажи,- вкрадчиво попросила она.- Ты хоть иногда вспоминаешь то, что у нас было в Чикаго?
        - Конечно.
        - Тогда почему же…- Фелиция замолчала, решив, что и так уже сказала слишком много. Килнер обнял её чуть крепче, но на большее, казалось, его уже не хватает.
        Прощаясь, Фелиция чувствовала себя обиженной и непонятой.
        Она вернулась домой и долго не могла заснуть, пытаясь понять, почему Килнер не желает снова сблизиться с ней. Он нравился ей, а она нравилась ему: в этом Фелиция не сомневалась, и не потому, что в памяти свежи воспоминания их близости в Чикаго. Даже сейчас она чувствовала, как незримая искра пробегает между ними при встрече. Но почему Килнер боится её?
        Ответ пришёл через три месяца.
        Фелиция приехала в больницу и долго разговаривала с главным врачом, который терпеливо рассказывал ей о болезни Килнера.
        - Не понимаю, как такое возможно!- воскликнула Фелиция. Она вспомнила то, что рассказывал ей о своей болезни Лаверн, и расплакалась, простив Килнеру все отказы, полученные за последние месяцы. Как и Лаверн, он умирал, и не хотел, чтобы его болезнь беспокоила близких людей.
        - Глупый,- она вошла в его палату и долго смотрела на бледное бескровное лицо, которое когда-то было таким красивым.
        Килнер спал, и Фелиция решила, что просто не может оставить его в таком положении одного.
        Редкие родственники, приходившие навестить Килнера, интересовались, в основном, его деньгами, и Фелиция не могла не смотреть на них с пренебрежением. Единственным достойным посетителем оказалась мать Килнера, которой был важен только её сын.
        Оставив её наедине с Килнером, Фелиция отыскала врача и предложила ему поужинать. За разговором она выпытала у него неутешительный диагноз и сроки, которые отводил Килнеру врач.
        И снова в её сознании всплыл рассказ Лаверна. Фелиция представляла его жену и думала, правильно ли он сделал, что оградил свою семью от этих чудовищных знаний.
        Почти весь последующий месяц Килнер провёл в больнице, и всё это время Фелиция находилась рядом с ним. Брезелстайл отнёсся к происходящему с пониманием, лишний раз подтвердив, что действительно пытается относиться к своей труппе, как к большой семье.
        - Думаю, лет через двадцать достаточно будет одной таблетки, чтобы излечиться,- тихо сказал Килнер однажды Фелиции. Она долго молчала, вспоминая Лаверна, но в итоге так и не решилась рассказать ему о своём друге в Чикаго. Единственное, на что её хватило, когда Килнер пошёл на поправку, так это испугаться, что он, как и Лаверн, сбежит ото всех, предпочтя смерть в одиночестве.
        - Даже не думай!- Фелиция сжала его руку и с удовольствием отметила, что хватка Килнера стала крепче.- Я не оставлю тебя. Слышишь?
        Она снова встретилась с доктором и, узнав о том, что Килнер идёт на поправку, долго отказывалась верить, что это лишь временное явление, однако, когда Килнер снова заговорил о работе, попыталась сделать всё, чтобы он и думать забыл о возвращении к делам.
        - Неужели тебе мало тех денег, что у тебя есть?- осторожно спросила она.
        Килнер сказал, что сейчас главное для него - это забыться и отвлечься, чтобы не думать о неизбежном.
        - К тому же в Неваде не так уж плохо. Тёплый климат, казино и красивые девочки,- закончил он с ироничной улыбкой.
        - Тогда я поеду с тобой,- приняла решение Фелиция. Её взгляд был твёрд, и ни один аргумент Килнера не достиг цели. Она едет, и точка.
        Вместе с Килнером они встретились с Брезелстайлом и договорились о её бессрочном отпуске.
        - Если ты делаешь это только из жалости…- попытался предупредить её по дороге в Неваду Килнер, но Фелиция остановила его, прижавшись своими губами к его губам.
        Ночью, лёжа рядом с Килнером и вглядываясь в его умилённое сном лицо, Фелиция расплакалась, вспомнив, как мало ему осталось в этом мире. Она плакала тихо и беззвучно, боясь разбудить его и огорчить, позволив увидеть свою минутную слабость.
        В Лас-Вегас они прибыли поздним вечером спустя пять дней, и остановились в шикарном номере отеля с расположенным внизу казино. В первую же ночь Килнер выиграл в рулетку больше двух тысяч и огорчился, вспомнив, что раньше ему так не везло.
        Утром они позавтракали в сверкающем, словно сон, ресторане, а в обед встретились с Клементом Олдвиком. Высокий и полный, в ковбойской шляпе и с манерами фермера, он как нельзя лучше олицетворял образ любимца судьбы, и, не стесняясь, бросался деньгами, похваляясь далеко идущими планами, связанными с этой безродной землёй.
        О болезни Килнера он ничего не знал, и его поверенный не желал, чтобы что-то менялось. Несколько раз Фелиция пыталась возражать, видя, как изматывает Килнера работа, но Килнер только отмахивался и обещал вечером восполнить сполна потраченное время.
        Несколько раз Фелиция оставалась с Олдвиком наедине и, не находя причин для смущения, рассказывала ему о своей жизни в Чикаго. Рассказала она и о кабаре в Нью-Йорке, и о том, как ездила в турне по Европе, даже о художнике Генри Клуте, который в скором времени переберётся в Америку и добьётся славы.
        Олдвик слушал её, то и дело перебивая, вклиниваясь воспоминаниями о своей прошлой жизни. Так Фелиция узнала о том, что у него была жена. Узнала о его отце. Узнала о том, что он хороший наездник и мечтает на старости лет завести ферму и разводить лошадей.
        Спустя неделю, узнав от Килнера, что их с Фелицией связывает только дружба, он так приударил за ней, что она, испугавшись этой звериной настойчивости, не нашла ничего лучше, чем пожаловаться Килнеру. Он улыбнулся и грустно напомнил о своей болезни. Фелиция обиделась, но после того, как Килнер спросил, нравится ли ей Олдвик, честно призналась, что не знает.
        На следующий день, за ужином, она подарила Олдвику три танца, приведя его в такой детский восторг, что не смогла сдержать умилённый смех. Вместе с ней смеялся и Килнер, и Фелиция, вглядываясь в его глаза, не видела и тени ревности, словно они просто старые добрые друзья.
        Ночь они встретили в казино, где Олдвик взбудоражил публику, выиграв порядочную сумму, ставя исключительно на те числа, которые указывала Фелиция.
        - У меня всегда была своя система,- говорил он, невинно обнимая её за талию.- У меня был один друг, так вот он сделал себе целое состояние благодаря этой системе. Но сегодня… Сегодня, кажется, имело место чудо!- Олдвик громко рассмеялся и сгрёб со стола ещё один выигрыш.
        В какой-то момент, устав сопротивляться его объятиям, Фелиция доверчиво прижалась к нему, чувствуя себя, как ни странно, защищённой и ограждённой от внешних тревог.
        Утром, встретив Олдвика у бассейна, она скинула халат и долго лежала на шезлонге с закрытыми глазами, зная, что он наблюдает за ней. На второй неделе пребывания в Лас-Вегасе Олдвик взял её на ознакомительную поездку по пустыне и показал племя индейцев, умудрявшихся поколение за поколением выживать в этом пекле.
        Их жилища, их образ жизни, подарки в виде кожи змей, поразили Фелицию настолько сильно, что она до вечера не могла успокоиться, и когда встретилась с Килнером, начала уговаривать его, чтобы и он тоже посетил это место.
        - Вы самая изумительная женщина из всех, кого я знаю,- признался за ужином Олдвик. Фелиция рассмеялась, но позже, ночью, призналась Килнеру, что эти слова произвели на неё впечатление. Килнер предложил ей съехать и поселиться в отдельном номере, но она отказалась.
        Даже после того, как Олдвик признался ей в любви и сделал предложение, Фелиция ещё две долгих недели продолжала жить с Килнером, и лишь когда вопрос встал ребром, согласилась-таки поселиться в отдельном номере.
        В Нью-Йорк Фелиция вернулась уже вместе с Олдвиком, оставив Килнера в Лас-Вегасе, заканчивать дела её будущего супруга. Он умер за два месяца до назначенного дня свадьбы, оставив все свои сбережения внебрачному сыну из Бруклина.
        Фелиция лично встретилась с матерью мальчика и рассказала о том, как прожил последние годы Килнер.
        Рыжеволосая, абсолютно непривлекательная, женщина расплакалась и, позвав сына, познакомила с гостьей.
        Вернувшись домой, Фелиция написала три письма с приглашением на свадьбу, два из которых отправила в Чикаго Стефани и Лаверну, а последнее в Хайфилдс, матери.
        Встретившись с Брезелстайлом, она рассказала об Олдвике и, сообщив о дате свадьбы, пригласила всю свою труппу, извинившись, что придётся уйти из кабаре, так как будущий супруг ужасно ревнив и своенравен.
        Свадебное платье Фелиция заказала на собственные деньги и не показывала Олдвику вплоть до дня свадьбы. Отказалась она и переехать в его дом, сохранив таинство первой брачной ночи вплоть до дня свадьбы.
        Глава тридцать шестая
        После того, как Стефани получила письмо от сестры, ей потребовалось почти две недели, чтобы уговорить Брюстера оставить Чикаго и отправиться в Нью-Йорк.
        Он боялся, что после того, как они заставили Фелицию уехать из города, она попытается отомстить, но Стефани убедила его, рассказав о том, что даже ребёнком сестра никогда не отличалась мстительностью, да и оттого, что она уехала, все только выиграли. Разве нашла бы она здесь такого супруга, как Клемент Олдвик?! Нет. Останься Фелиция в Чикаго, и её уделом стал бы этот фотограф (Стефани никогда не называла Лаверна по имени, притворяясь, что не помнит), или ещё кто-нибудь похуже.- Она могла остаться со мной,- осторожно сказал Брюстер.
        - Я имею в виду мужчину, с которым её стало бы связывать нечто большее, чем музыка,- так же осторожно уточнила Стефани.- К тому же Олдвик не последний человек в Нью-Йорк, и, возможно, нам удастся убедить его замолвить за нас словечко,- Стефани замолчала и, обняв Брюстера за шею, поцеловала в губы.- Разве ты не хочешь перебраться на Бродвей? Разве в Чикаго мы не достигли всего, что могли достичь?- она отстранилась от него и подошла к окну.
        Этот ход был давно проверен. Брюстер считал, что право выбора остаётся за ним, и это играло на руку Стефани. Если он скажет нет, то у неё будет время, чтобы привести новые доводы и переубедить его, а если да, то он никогда не сможет упрекнуть её, что она вынудила его принять нужное ей решение. Подобное поведение помогло Стефани повлиять на принятое Брюстером решение и многим позже, когда после свадьбы Олдвик любезно предложил им попробовать свои силы на Бродвее или же в одной из его гостиниц-казино в Лас-Вегасе.
        Стефани слушала его, понимая, что сейчас от этого человека, возможно, зависит вся её будущая жизнь, и отчаянно пыталась скрыть свою неприязнь. Слишком высокий, слишком крупный, слишком невежественный.
        «Как этот человек смог добиться такого влияния?!» - думала Стефани.
        Особенно запомнился ей рассказ сестры о том, как в Лас-Вегасе они ездили в пустыню и познакомились с индейским племенем.
        - Неужели это произвело на тебя впечатление?!- не смогла скрыть своего изумления Стефани.
        В последующую после свадьбы неделю её мнение об Олдвике стало ещё более критичным. Всё больше и больше он начинал представляться ей необъезженным жеребцом, место которому на ферме, а не в элитной квартире Манхеттена.
        Особенное возмущение вызвало у Стефани, когда за обедом Олдвик объявил свою молодую супругу превосходной наездницей, сумевшей объездить такого жеребца, как он.
        Стефани огляделась по сторонам, словно желая убедиться, что за столом, кроме неё, Брюстера, сестры и Олдвика никого больше нет, и, сдерживая возмущение, попыталась объяснить, что подобное поведение, мягко сказать, аморально.
        - А ты предпочитаешь, чтобы я раздавил её?!- рассмеялся Олдвик и безобидно подмигнул Стефани, намекнув на невысокий рост Брюстера и его хрупкое телосложение.
        - Возмутительно!- буркнула Стефани и, поджав губы, заставила себя молчать.
        - Если бы не его обещание устроить на Бродвее!- позже сказала она Брюстеру и, дождавшись, когда тот согласно кивнёт, вынесла на рассмотрение возможность поездки в Лас-Вегас.- Может, я и ошибаюсь,- вкрадчиво сказала она,- но мне кажется, пройдёт ещё пара дней, и мне придётся столкнуться с ужасом: испытать на себе ухаживания этого животного, а я, сам понимаешь, меньше всего хочу снова разрушать жизнь сестры. Если подобное поведение Олдвика - неизбежность, то пусть это будет кто угодно, только не я. Да и отказ, боюсь, поставит крест на его помощи нашей карьере.
        Стефани снова дождалась, когда Брюстер согласно кивнёт, и, вспомнив о том, что договорилась встретиться с сестрой, оставила его наедине со своими мыслями.
        Рассказ Фелиции о Лас-Вегасе нравился Стефани, и во время похода по магазинам она не желала слушать ничего, кроме историй об этом городе.
        Вечером, оставшись с Олдвиком наедине, она расспросила его о гостиничном бизнесе, а именно о том, какие планы у него на Лас-Вегас. Политика и экономика не интересовали её, но слушать о растущей индустрии развлечений нравилось, особенно если Олдвик, с присущей ему уверенностью, говорил, что, обладая, хоть небольшим талантом и связями, покорить можно любую вершину.
        - А связи у тебя теперь есть!- закончил он, потрепав Стефани за щеку, словно ребёнка. Она нахмурилась и спешно отстранилась назад, но затем-таки улыбнулась ему.
        Спустя месяц Стефани и Брюстер перебрались в Лас-Вегас, и вернулись в Нью-Йорк лишь на крестины первенца, которого подарила Олдвику Фелиция. Девочка получилась на загляденье красивой, в точности копируя черты своей матери, что привело Стефани в неописуемый восторг.
        - Даже страшно представить, какая судьба ждала бы девочку, окажись она похожей на отца,- прошептала она ночью Брюстеру.
        Он кивнул, но тут же забыл об этом. Он думал о Лас-Вегасе, думал о незаконченных делах, которые, по сути, никогда не могут быть закончены. Олдвик наградил его властью и влиянием, позволив наравне со Стефани управлять рестораном и кабаре, и он был благодарен ему за это.
        «И что плохого в том, если девочка будет похожа на отца?- Брюстер вспомнил Фелицию, вспомнил, как познакомился с ней в Чикаго.- И что, интересно, привлекает сильных мужчин в подобных женщинах?»
        Он улыбнулся, вспомнив миленькую девушку из Лас-Вегаса, готовую уступить ему только потому, что он наделён властью вершить её карьеру. Отказать этому юному ангелочку оказалось крайне непросто, но в итоге Брюстер принял верное решение.
        Сделал ли он это, ведомый желанием сохранить верность Стефани? Нет. Скорее предостерёг себя от возможности потерять её расположение, а следовательно, расположение Фелиции и Олдвика.
        Какие бы отношения ни были между сёстрами, они всё равно остаются сёстрами. А рисковать и ставить свои желания превыше благополучия ещё рано.
        Несколько знакомых рассказали Брюстеру об индустрии кинематографа, и заверили, что при наличии связей и средств можно легко построить карьеру в Голливуде.
        Один актёр, оставивший в казино чуть ли не все сбережения, охотно принял предложение Брюстера возместить ему часть проигрыша, но за ужином сказал, что сможет вернуть всё и даже с процентами, получив гонорар за следующий фильм.
        Актёра звали Юджин Моска, и уже после встречи Брюстер узнал, что это один из самых успешных актёров последних лет.
        В память вгрызлись рассказы о наградах и банкетах, описания съёмочных площадок и ресторанов. Даже жилье Моски показалось Брюстеру чем-то возвышенным и утончённым.
        «Если удастся устроить свою карьеру в Голливуде, то тогда не нужно будет заботиться о расположении Стефани, её сестры и Олдвика»,- думал Брюстер.
        В последующие месяцы он посвятил всё своё свободное время, чтобы убедить Стефани попробовать себя в кинематографе. Особенную уверенность вызвало у Брюстера известие от Олдвика, в котором он сообщал, что собирается построить несколько гостиниц в Лос-Анджелесе. При помощи Стефани Брюстер планировал убедить его вложить деньги в кинематограф.
        - Послушай, Клемент, в Лас-Вегасе я познакомился с Юджином Моской и ещё парой весьма перспективных актёров,- вкрадчиво сказал Брюстер, оставшись с ним наедине,- и знаешь, что я подумал?- он заискивающе заглянул Олдвику в глаза.- А ведь шоу-бизнес это действительно стоящее дело. Сейчас, после того, как отменили сухой закон, бары, несомненно, пойдут в гору, но кинематограф только набирает обороты, и если вложить в него деньги сейчас, то в недалёком будущем можно получить колоссальные дивиденды…
        Брюстер замолчал, пытаясь понять странное выражение, застывшее на лице Олдвика. Он либо ничего не понимал, либо сам подумывал о чём-то подобном.
        - Ты знаешь, кто такой Фредерико Борджа?- спросил Олдвик и, получив утвердительный ответ, сказал, что этот режиссёр приходил к нему с подобным предложением.- Я отказал ему,- развеял все надежды Брюстера Олдвик.- Если я и соглашусь на что-то подобное, то мне нужен полный контроль, а связываться с итальянцем не сулит ничего хорошего, кроме обмана и последующих угроз. Ты знаешь, почему я не построил гостиницу в Чикаго?
        Олдвик нетерпеливо замолчал.
        Брюстер спешно кивнул, давая ему возможность продолжить.
        - Не уверен, что всё было именно так, как тебе рассказали, но представление у тебя есть, так что можешь представить, как я отношусь к Бордже и подобным ему проходимцам,- он в который раз наградил собеседника оценивающим взглядом.- Насколько хорошо ты прощупал почву в Голливуде?
        - Достаточно,- Брюстер с гордостью рассказал о паре продюсеров и добром десятке режиссёров, приезжавших в Лас-Вегас.
        Олдвик слушал почти терпеливо, лишь иногда прерывая его громкими высказываниями о том или ином фильме и вложенных в них денежных средствах. Закончил он тем, что сообщил Брюстеру о своих планах на Голливуд и о том, что рассчитывал на него в Лас-Вегасе.
        - Но если ты считаешь, что потянешь бремя кинематографа…- Олдвик выдержал паузу и в конце как-то недовольно хмыкнул.- Да и Стефани, кажется, ждёт не дождётся, чтобы сняться в каком-то фильме. Ты знаешь, что она даже сестре написала, чтобы та похлопотала о её карьере в Голливуде?
        - Догадывался,- соврал Брюстер, но улыбка, которая появилась на его лице, выдала его с потрохами.
        Позже, за ужином, Олдвик сообщил о принятом решении Стефани и Фелиции. Брюстер молчал, стараясь придать лицу не менее удивлённый вид, чем у Стефани.
        Вместе с ними Олдвик вернулся в Лас-Вегас и лично выбрал нового управляющего. Связавшись с поверенным в Лос-Анджелесе, он договорился о встрече и представил Брюстера, как своего представителя.
        Джул Буккер был седовлас и обладал проницательным взглядом. Настойчиво, с терпеливостью школьного учителя, он ввёл Брюстера в курс дела, познакомив с основами шоу-бизнеса. Незаинтересованная в изучении подобных тонкостей Стефани познакомилась с малоизвестным режиссёром Пратом Бихаусом, и после того, как Олдвик согласился заплатить стоимость декораций и зарплату актёров, снялась в мюзикле под названием «Синяя птица», сыграв лучшую подругу главной героини.
        Фильм оказался провальным, а сыгранная роль не принесла Стефани ни признания, ни удовольствия от съёмок. Пережитая неудача пошатнула её желание стать актрисой, и она попыталась уговорить Брюстера, вернуться в Лас-Вегас, где у неё была действительно подающая надежды карьера певицы.
        Он выслушал её и налил выпить. Рассказал о десятке актрис, которые потерпели полный крах от своих первых ролей.
        - На тебя, по крайней мере, не набросились критики,- сказал он, подливая вина в стакан Стефани.- Да и кто сказал, что раз ты певица, то обязана сниматься в мюзиклах?- Брюстер рассмеялся, раскритиковав подобный жанр.
        Сейчас он готов был критиковать самого президента, лишь бы Стефани осталась в Голливуде. Если она вернётся в Лас-Вегас, то ему придётся вернуться вместе с ней, а сейчас этого хотелось меньше всего. Новая жизнь открывала такие двери, о которых он не мог прежде и мечтать.
        - Я слышал, Тони Вулкейп начинает сьёмки весьма неплохой комедии,- вкрадчиво начал он, заранее зная, что режиссёр обязан Олдвику, и не сможет отказаться от того, чтобы взять Стефани на главную роль, даже если придётся ради этого переписать весь сценарий.
        - Не хочу я сниматься в комедиях!- попыталась возразить Стефани. Она рассказала о режиссёре Уиллисе Крэнуэй, о котором прочитала из газет столько хорошего, что считает себя просто обязанной сняться хоть в одной из его трагедий.
        Брюстер фальшиво рассмеялся и долго рассказывал о сложности игры в подобных фильмах. Он повторял почти слово в слово всё то, что когда-то слышал от Джула Буккера, но поворачивал факты так, что они представали в нужном ему ракурсе.
        - Тем более люди ждут в подобных фильмах знакомые лица,- сказал Брюстер, в очередной раз наливая вино в стакан Стефани.- Считай это народной предвзятостью, но они привыкают к актёрам, и каждое новое лицо практически обречено на первичную неудачу. Нужно время, чтобы они привыкли к тебе, а ты, как я понимаю, не желаешь больше терпеть неудач.
        - Не желаю,- Стефани обижено надула губы, напомнив ему ребёнка, который выпрашивает у взрослого неположенную, но желанную сладость.
        - Именно поэтому я и предлагаю тебе сняться у Вулкейпа. Бюджет у фильма приличный, да и сценарий, кажется, не так плох, как в той картине, где ты снималась прежде,- Брюстер врал, не зная даже, о чём будет фильм. Правдой был лишь бюджет, а это, как научил его Буккер, серьёзная претензия на успех.- Ты станешь главной героиней и сможешь продемонстрировать всё, на что способна. А способна ты на многое.
        - Ты так думаешь?- доверчиво спросила Стефани, окончательно захмелев от вина.
        - Ну, конечно,- Брюстер поймал выпавший из её рук бокал.- А потом, заслужив славу и признание, можно будет сняться и в трагедии,- он взял Стефани на руки и отнёс в спальню.- Верь мне,- прошептал Брюстер ей на ухо.- Разве я не заботился о тебе в Чикаго? Или в Лас-Вегасе?- он уложил её на кровать и подчинился, когда она попросила полежать с ней рядом, пока она не уснёт.
        После позвонил Буккеру и, сообщив о решении Стефани, сказал, что нужно будет встретиться с Вулкейпом, и договориться о её съёмках.
        - Фильм обязан стать удачным,- Брюстер понизил голос, решив, что Стефани может проснуться и услышать.- Даже если придётся сменить режиссёра. Мы понимаем друг друга?- на другом конце провода Буккер скрипуче рассмеялся и заверил его, что лично позаботится об этом.
        Спустя месяц параллельно с фильмом Вулкейпа Брюстер запустил собственный проект, воспользовавшись услугами сценариста Карла Сюзерена, принявшего участие в съёмках пары довольно удачных картин. Софи Олуэл, которую он взял в качестве исполнительницы главной роли, превзошла своей игрой все ожидания, и Брюстер, решив сделать ставку исключительно на её обаяние, попытался подобрать остальных актёров так, чтобы они лишь подчёркивали красоту и талант Софи, не посягая на то, чтобы затмить её своей игрой.
        Молодая и до слёз невинная, на экране она была самим ангелом, сошедшим с небес. Большие глаза лучились добротой и наивностью. Чёрные волосы, заплетённые в косички, убавляли пару лет, превращая Софи в совсем юную девушку, отчего ситуации, в которые она попадала, начинали выглядеть ещё более чувственными и комичными.
        То, как она вела себя за камерой, совершенно не волновало Брюстера, хотя, с распущенными волосами и сигаретой в руке, утратив очарование кинематографической невинности, она, возможно, могла покорить сердце любого режиссёра или сценариста.
        Наблюдая за её лёгким флиртом, Брюстер молчал до тех пор, пока не появилась возможность конфликта между режиссёром Ябрилом Чезаре и сценаристом Карлом Сюзереном.
        Разрешить проблему удалось, вызвав к себе Софи Олуэл и предложив ей повышение зарплаты в обмен на внезапное охлаждение её чувств ко всему, что не касается удачного завершения фильма.
        Короткими вечерами Стефани рассказывала Брюстеру о том, как продвигаются съёмки картины Тони Вулкейпа. Он слушал внимательно, не скрывая интереса, и вносил, через Буккера предложения Вулкейпу, согласно пожеланиям Стефани, если, конечно, они были рациональными и логичными.
        Второй актёр - Ксавьер Джатни, планировавший, что главной героиней будет Сантия Мечелотта, с которой они снимались в предыдущей картине, так и не смирился с заменой героини, и Брюстер, без особого угрызения совести, посоветовал Стефани сблизиться с Джатни, насколько это будет возможным.
        Вначале Стефани возмутилась, но после, выслушав все за и против, решила, что лёгкий флирт не принесёт никакого вреда.
        В итальянском ресторане, где у них состоялся интимный ужин, Ксавьер Джатни предстал перед Стефани в совершенно ином обличье, произведя впечатление талантливого актёра и хорошего друга. Он отказался признать свою близкую связь с Сантией Мечелоттой, на которую намекал Стефани Брюстер, но, узнав, что она обязательно получит одну из главных ролей в следующем фильме Ябрила Чезаре, смягчился и попросил у Стефани прощения, за своё последнее поведение.
        С этого дня обстановка на съёмочной площадке стала более дружной, а Стефани и Джатни ужинали ещё трижды, став добрыми друзьями, которые обязаны быть возлюбленными на экране. Возможно, их дружба могла бы зайти и дальше, но точку в сближении поставил звонок Фелиции, в котором она сообщала о смерти отца в Хайфилдс.
        Бросив съёмки, Стефани, не колеблясь, выехала в родной город, чтобы успеть на похороны. Она не обещала приехать через пару дней. Не просила понять её.
        Тони Вулкейп схватился за голову и спешно попытался переписать сценарий, чтобы не заморозить съёмки. На помощь ему пришёл Карл Сюзерен, спешно переброшенный со съёмок фильма Ябрила Чезаре, которому Брюстер пообещал удвоить гонорар, если удастся сохранить главную роль за Стефани, не испортив фильм, и, конечно, не допустив простоев.
        По дороге в Хайфилдс Стефани трижды звонила сестре и пыталась уговорить приехать на похороны.
        - Нет, Стефани. Нет,- голос Фелиции был твёрд и не допускал сомнений. Она говорила о поездке в Европу. Говорила, что не может отказать Олдвику, да и дома её всё равно никто не ждёт.
        - А как же мать?- Стефани чувствовала, как гнев заливает её лицо красными пятнами.- Думаешь, мы не нужны ей? Думаешь, сейчас она не захочет увидеть своих дочерей рядом?
        - Я не могу,- настырно повторила Фелиция.- Сама знаешь, что представляет собой мой муж, если не следить за ним. Представляешь, что будет, если отправить его в Европу одного? Да он не вернётся оттуда в ближайший год, а если и вернётся, то привезёт за собой столько юбок, что отбоя от них не будет.
        - Твой отец умер!
        - Мой отец не написал мне ни одного письма. Не приехал на свадьбу. Не захотел стать крёстным моей дочери. Так почему я должна отказываться от того, что имею, ради того, чтобы проводить его в последний путь? Нет, Стефани. Твоего присутствия будет достаточно,- Фелиция ещё что-то хотела сказать, но сестра уже повесила трубку.
        Больше Стефани не звонила сестре. Она приехала в Хайфилдс ранним утром, едва не опоздав на похороны.
        Мать, постаревшая, но твёрдая в своём решении не плакать, увидела её, и стена, которую она воздвигла в день смерти мужа, рухнула, залив щёки блестящими слезами.
        Стефани подошла к ней и, обняв, прижала к груди, без слов прощая все обиды. Простила она и Фрэнка - своего первого мужчину, оставившего её в трудный момент. Не хотела сначала прощать, но не смогла сохранить обиду, увидев его с супругой и парой золотоволосых сыновей.
        Стефани долго приглядывалась к Джени Кьюби, его жене, но, убедившись, что супруг ничего не рассказал ей о прошлой связи, сменила гнев на милость и даже приняла предложение Фрэнка прийти на обед в его дом.
        Более часа они провели с ним наедине, но так и не обмолвились о том, что произошло, когда она уехала в Чикаго.
        С матерью Стефани держалась сдержанно и тщательно выбирала то, что можно рассказать ей. Жизнь сестры в Чикаго, и после, в Нью-Йорке она осветлила, отбросив десятки нелицеприятных подробностей, но так и не смогла оправдать её в грустных материнских глазах. Чернокожий ребёнок неизбежно оставался тем пятном, умолчать о котором невозможно, и невозможно оправдать. Если бы Фелиция приехала на похороны, то, может, и заслужила если не прощение, то возможность оправдаться лично, но она не приехала.
        Мать снова расплакалась, услышав о поездке Фелиции в Европу, и Стефани спешно перевела разговор на кинематограф и свою жизнь в Голливуде. В конце она предложила матери поехать с ней, но та отказалась, пообещав лишь, что посмотрит новый фильм с дочерью в главной роли, если он когда-нибудь выйдет в свет и будет заслуживать внимания.
        Это замечание подстегнуло Стефани позвонить Брюстеру и слёзно попросить его уладить все недоразумения с Вулкейпом.
        - Мне нужен этот фильм, Клайд!- она пожалела, что не может сейчас пустить вход свои женские чары.- Прошу тебя.
        - Я попробую,- пообещал ей Брюстер, уточнив, что, чем раньше она вернётся, тем больше у неё будет шансов исправить последствия своего бегства.
        Стефани обиделась, сказав, что похороны отца - это весомый довод, чтобы не винить её, но выехала в Лос-Анджелес в ту же ночь.
        Режиссёр и актёры встретили её довольно холодно, но, увидев, насколько самоотверженно она отдалась съёмкам, смягчились, вернув работе дружескую атмосферу, пошатнувшуюся, когда Стефани уехала в Хайфилдс.
        Фильм, в который она вложила, как ей казалось, всю себя, принёс положительные отзывы критиков и долгожданное признание зрителя. В последующие пять лет Стефани снялась ещё в семи картинах, закрепив за собой славу актрисы комедийного жанра.
        С сестрой Стефани не общалась, так и не сумев простить ей отказ приехать на похороны отца. О жизни Фелиции она узнавала, в основном, от Брюстера, который с завидным постоянством поддерживал отношения с Олдвиком, несмотря на то, что давно завоевал его доверие и дружбу.
        Даже после того, как Фелиция подарила супругу ещё одну дочь и лично написала письмо с просьбой приехать на крестины, Стефани осталась в Лос-Анджелесе.
        Вернувшись из Нью-Йорка, Брюстер сообщил, что девочка на этот раз похожа на отца, и долго смеялся, потешаясь над возмущением Стефани.
        Последний его комедийный фильм оказался крайне неудачным, едва окупив бюджет, и он решил, сменить жанр, попробовав себя в трагедиях и драме. В качестве сценариста он выбрал молодого англичанина Доминика Уинтропа, первая работа которого принесла ему славу, но не помогла заработать денег. Он жил в скромном доме посёлка Малибу, и, несмотря на свои тридцать лет, выглядел на все пятьдесят. Женщины, приходившие к нему, рассказывали впоследствии о безумных выходках сценариста и клялись, что больше ноги их не будет в его доме.
        В день, когда Брюстер пришёл к нему, Уинтроп сидел на кровати, целясь из начищенного до блеска «браунинга» в свой открытый рот. Серые глаза наградили незваного гостя недовольным взглядом. Капли пота скатились по высокому лбу. Пальцы нажали на спуск.
        - Чёрт!- Уинтроп растерянно уставился на пистолет, повертел в руках и снова спустил курок. От громыхнувшего выстрела у Брюстера заложило уши.- Ох, ты!- тихо присвистнул Уинтроп, смахнул со стола бутылки и остатки наркотиков и закинул на него ноги с порезанными ступнями.
        Проследив взгляд Брюстера, он смутился и объяснил, что после вечеринки порезался, забыв об оставшихся на полу осколках.
        - Вчера я пытался зашить особо глубокие раны, но, кажется, у меня ничего не вышло,- Уинтроп изогнулся и посмотрел на пару грубых швов, стянувших посиневшую кожу.
        - Любишь страдать?- спросил его Брюстер, косясь на блестящее оружие.
        - Страдать?- Уинтроп неожиданно расплакался, и когда Брюстер, потеряв терпение, хотел уйти, неожиданно рассмеялся.- Вы, американцы, такие доверчивые,- серьёзно произнёс он, вытер заплаканные щеки и, хромая, пошёл принимать душ.
        Работа с ним оказалась настоящим кошмаром, но результат превзошёл все ожидания. Даже беременность главной героини Риты Браулер, обвинявшей в случившемся не кого иного, как Уинтропа, из отчаянной ситуации превратилась в великолепный режиссёрский ход, выпорхнув из-под пера сценариста чудесной птицей удачи.
        Стефани, которой Брюстер отрядил второстепенную роль, напрочь отказалась присутствовать на съёмочной площадке, после внезапного припадка эпилепсии, случившегося с Уинтропом во время съёмок, и согласилась продолжить съёмки лишь при условии, что в это время не будет эксцентричного англичанина.
        Роль не приносила ей удовольствия, и игра, казалось, явно не ладится, однако, когда фильм вышел в свет, критики отметили Стефани, признав, что её игру затмила лишь Рита Браулер, которая к тому моменту удачно разродилась мальчиком и прочитала о своей славе в больничной палате.
        Седовласый режиссёр Мавр Долсон, узнав о сумме контракта Уинтропа, набросился на Брюстера с упрёками, обвинив его в том, что подобной высокой суммой он практически подписал смертный приговор молодому и, несомненно, талантливому сценаристу.
        Брюстер пожал плечами и сказал, что, несмотря на небывалый успех, принесённый ему картиной, продолжать работу с Уинтропом он не собирается.
        Подобное решение пришлось Стефани по душе, и она попросила Брюстера подыскать ей ещё одну роль в его следующем фильме, однако, получив предложение от Фернандо Грессе сняться в его драме главной героиней, пропустила съёмки следующего фильма Брюстера.
        Съёмки картины Грессе длились больше года, но фильм так и не вышел в свет. Компания, выступавшая спонсором, разорилась, продав права на картину своим конкурентам, которые заморозили съёмки на неопределённый срок, решив продвигать собственный фильм.
        Встретившись с Мавром Долсоном, Стефани, не без помощи Брюстера, получила главную роль в съёмках новой картины, в основу которой был положен любовный роман Элен Дюпре, получивший широкое признание в читательских кругах.
        Фильм вышел на редкость трогательным, и, казалось, просто не может не тронуть зрителя. Знакомый критик, и тот заверил Стефани, что успех обеспечен, однако в день премьеры она поняла, что от успеха их отделяет непреодолимая пропасть.
        Критики набросились, словно стервятники, на Мавра Долсона, который был известен парой хороших картин, обвинив в халатности и безразличии к снятой картине. Игру Стефани они обошли стороной, и эта тишина обидела её сильнее, чем сотни упрёков.
        Поговорив с Брюстером о съёмках нового фильма, и не получив его одобрения, Стефани решила, что сможет справиться сама. Она отыскала молодого режиссёра из Европы Гвидо Фиртра, и, вспомнив о том, насколько удачной оказалась для неё роль, написанная Домиником Уинтропом, попыталась уговорить неприятного ей англичанина написать ещё один сценарий, но уже с ней в главной роли.
        Фильм получился весьма удачным, особенно если учитывать, что Уинтроп к тому времени вернулся в Англию, и начать съёмки удалось, лишь благодаря Мавру Долсону, который в своё время купил у Уинтропа пару сценариев, и, узнав о замысле Стефани, продал их ей.
        Бюджет фильма был весьма скромным, но прибыли затмили даже более дорогие картины. Критики отметили режиссёрскую работу Гвидо Фиртра, позволив из неизвестных перейти в категорию успешных, но обошли стороной сценариста и главную героиню.
        Отчаявшись получить желанное признание актрисы трагического плана, Стефани вернулась к Тони Вулкейпу и его вечно живым комедиям, возвратившим ей утраченный успех.
        Глава тридцать седьмая
        Восемнадцатого июня тысяча девятьсот тридцать четвёртого года, в родильной палате центральной больницы Чикаго, за неделю до назначенного срока, Вестл Блингхем родила Кристиана Майкла Лаверна-младшего. Так, по крайней мере, хотела назвать сына счастливая мать.
        Она лежала на кровати и готовилась впервые в жизни покормить ребёнка, когда в палату вошла пожилая медсестра и передала ей записку от старой миссис Блингхем. В ней мать говорила, что отнюдь не оправдывает внебрачную беременность дочери, но и отвернуться в такой сложный момент не может. Вестл дочитала послание и, закусив губу, пытливо посмотрела на медсестру.- Вы можете передать моей матери ответ?- спросила она, и, получив недовольный, но утвердительный ответ, написала, чтобы мать не искала встреч с отцом ребёнка, и скоро он сам придёт и заберёт её в свой дом.
        Получив ответ, миссис Блингхем тяжело вздохнула и попыталась придумать, что сказать мужу.
        Три долгих месяца старик Блингхем отказывался встречаться с дочерью, но, получив приглашение на свадьбу, особенно после того, как увидел первого в жизни внука, оттаял и простил сначала Вестл, а затем, когда на свет появилась малышка Ани, и отца своих внуков.
        Иногда, просыпаясь посреди ночи от детского плача, Лаверн выходил на балкон и выкуривал сигарету, вспоминая свою бывшую семью.
        Когда родился Кип, ему было всего двадцать лет. Джесс была старше его на один год, и больше всего на свете они боялись жить вместе. Тогда на помощь пришли родители его будущей супруги, позволив беспечной дочери доучиться, и лишь затем стать полноценной матерью. Потом была свадьба, относительно неплохая работа и тихая семейная жизнь неспокойной молодой пары, в крови которой ещё бурлили подростковые гормоны…
        Сейчас же всё было совершенно иначе. Он не был уже молод, имел работу, друзей, дом, да и жена, которая так долго хранила тайну своего возраста, под итог оказалась младше него на четырнадцать лет.
        В тот день, когда Лаверн впервые узнал об этом, дар речи оставил его на добрый час. В последовавшие за этим два месяца он отказывался встречаться с Вестл, и, несмотря на то, что примирения им удалось достичь, не собирался больше прикасаться к ней.
        «Какие бы ни были здесь нравы, а четырнадцать лет разницы - это слишком!» - думал он, не понимая, как допустил подобный промах. Куда он смотрел?! О чём думал?!
        В подобном состоянии, недоумевая и коря себя, он получил приглашение на свадьбу от Фанни Вудс. Она подписалась своим настоящим именем: Фелиция Раймонд, и Лаверн почему-то подумал, что Фанни, та Фанни, которую он знал, возможно, действительно осталась навсегда в Чикаго.
        Редактор «Требьюн» в разговоре за стаканчиком бренди, поведал о том, кто такой Клемент Олдвик, и как его отец сделал себе состояние.
        - Кажется, это действительно хорошая партия,- задумчиво сказал Лаверн.
        В тот день он впервые с момента своего появления в тридцатых закурил. Не от безнадёжности и сожаления упущенных возможностей, а просто чтобы напомнить себе, что ещё жив, ещё помнит, как и почему оказался здесь.
        - Дать тебе отпуск?- спросил Самерсфилд, пытаясь предугадать принятое другом решение.
        Лаверн хотел отказаться, но потом, решив, что раз уж есть возможность, то нужно посмотреть на молодой Нью-Йорк, взял две недели.
        В дороге он познакомился с Викторией Гильярди - молодой вдовой, так сильно напомнившей ему Джесс, что от сходства защемило сердце, и навернулись слёзы.
        - Что с вами? Вам плохо?- спросила Виктория, продолжая сидеть напротив Лаверна, скрестив ноги.
        - Просто воспоминания,- признался он, вглядываясь в её тёмные глаза.- Когда-то у меня была семья, и вы… вы очень похожи на мою жену.
        - Вот как?- Виктория сдержанно улыбнулась, услышала, что жена Лаверна была очень красивой женщиной и спросила, как она умерла.
        - Умерла?- Лаверн помрачнел.- Нет. Она не умерла. Мы просто расстались,- он замолчал и, закурив сигарету, долго смотрел за окно.
        Прибыв в Нью-Йорк, Лаверн встретился с Фелицией и посоветовался, в каком отеле лучше остановиться. Олдин вызывался показать ему город и, получив разрешение от матери, договорился с Лаверном встретиться на следующее утро.
        - Майк!- остановила его Фелиция уже на лестнице.- Я…- она опустила глаза и поджала губы.
        Лаверн осторожно обнял её и прижал к себе.
        - Я не обижаюсь,- шепнул он ей на ухо. Фелиция запрокинула голову и недоверчиво посмотрела ему в глаза.
        - Ты так много сделал для меня,- она пытливо огляделась по сторонам, встала на цыпочки и поцеловала его в губы.- Спасибо, что приехал,- затем выскользнула из его объятий и отошла назад.
        На следующий день, когда Лаверн заехал забрать Олдина, Фелиция показала ему свадебное платье и спросила, что он думает о моде тридцатых.
        - О моде тридцатых?!- Лаверн рассмеялся.- По-моему, невесты одинаковы во все времена,- он увидел, как неловко улыбнулась Фелиция, и подумал, что лучшее из того, что можно сейчас сделать - это взять Олдина и отправиться на экскурсию по городу.
        Вечером, вернувшись в отель на Малбери-стрит, Лаверн отыскал телефон Виктории Гильярди, но позвонить так и не решился: слишком сильно она напоминала ему об оставленной жене.
        За два дня до свадьбы Фелиция пригласила Лаверна в дом Клемента Олдвика и представила будущему мужу, как хорошего друга из Чикаго, без поддержки и понимания которого она бы никогда не решилась переехать в Нью-Йорк и, следовательно, они бы никогда не встретились.
        Олдвик сжал в своей лапе ладонь Лаверна и радушно сообщил, что друг его будущей жены - его друг.
        Встретился в этот день Лаверн и с сестрой Фелиции. Она наградила его холодным взглядом и на протяжении всего последующего обеда доказывала своим безразличием, что он - последний человек, которого она хотела бы здесь видеть.
        - Не обижайся на неё,- сказала Фелиция.- Она просто боится, что Клемент узнает о наших отношениях,- она поздоровалась с пожилой женщиной, похожей на павлина, в своём пышном наряде, и, взяв Лаверна за руку, извинилась за то, что не писала.- Ты ведь не ждал меня?- спросила она, вглядываясь ему в глаза. Лаверн рассказал о Вестл Блингхем и сконфуженно рассмеялся.- Ну, я ведь тоже была младше тебя,- сказала Фелиция.
        - Не на четырнадцать лет!
        - Да. Не на четырнадцать,- она помрачнела и попыталась отыскать взглядом Олдвика, затем, словно очнувшись от минутного сна, спросила Лаверна, знал ли он о том, что её сестра встречается с Брюстером.
        Лаверн заглянул ей в глаза, и неожиданно для самого себя спросил, любит ли она будущего мужа.
        - Майк…- тонкие морщинки прорезали лоб Фелиции.
        - Извини,- он заставил себя улыбнуться.- Сам не знаю, что на меня нашло.
        Фелиция кивнула.
        - Я, пожалуй, пойду,- Лаверн огляделся, желая убедиться, что никто ничего не услышал, не обратил на них внимания.- Увидимся в день свадьбы.- Он вернулся в отель и снова попытался заставить себя позвонить Виктории Гильярди. Дважды начинал набирать номер и дважды вешал трубку.
        Ближе к вечеру позвонила Фелиция и, удивившись, что застала его в номере, спросила: как дела.
        - Думаю позвонить одной девушке,- сказал Лаверн. Помолчал немного и рассказал о Виктории Гильярди.
        - И как? Надумал?
        - Пока нет,- он улыбнулся и прикурил сигарету.- А ты? Как дела у тебя?
        - Звоню тебе,- Лаверн услышал, как она шмыгнула носом. Или же ему показалось?- Майк?
        - Да?
        - Позвони этой девушке. Обязательно позвони,- Фелиция положила трубку, не пожелав прощаться. Лаверн затушил сигарету и лёг на кровать. Закрыл глаза и попытался заснуть.
        Ближе к ночи он услышал стук в дверь. Серый бесформенный плащ скрывал Фелицию, превращая её, скорее, в блудницу, тайно прокравшуюся к клиенту, чем в женщину, которая собирается в ближайшие дни выйти замуж, став порядочной леди.
        - Ты один?- спросила она, робко заглядывая в номер. Лаверн кивнул.- А я, думала, что ты всё-таки позвонил той девушке. Думала, что зря потрачу время. Думала, что если здесь никого не будет, или ты будешь не один, то я смогу не чувствовать себя виноватой и…
        - Ты не виновата.
        - Я знаю,- Фелиция улыбнулась и вошла в номер.- Думаю, я просто хотела увидеть тебя ещё раз,- она сняла плащ.- До свадьбы,- надетое на ней платье обнажало спину, тонкая ткань струилась по бёдрам, отороченный драгоценными камнями лиф подчёркивал пышную грудь.- Нравится?- спросила Фелиция.
        - Олдвик подарил?- спросил Лаверн, просто ради того, чтобы говорить хоть что-то.
        - Килнер,- Фелиция улыбнулась.
        - Килнер?
        - Это друг. Друг, который познакомил меня с Олдвиком,- она подошла к Лаверну и заглянула в глаза.- Не хочешь обнять меня?- увидела сомнения на его лице и сама сделала первый шаг.
        Было ли это постыдным и аморальным? Возможно, да. Но кто думает об этом в подобные моменты? Кто думает об этом, когда волны прошлого накатываются на песчаные замки настоящего, и кажется, что невозможно противостоять этим волнам, кажется, что лишь уступив, можно заставить себя двигаться дальше.
        - Мне пора, Майк,- осторожно нарушила тишину Фелиция.
        За окнами была ночь, и им пришлось включить свет, чтобы одеться. Лаверн открыл дверь и, выглянув в коридор, убедился, что там никого нет. Фанни ушла.
        Он лежал на кровати и почему-то вспоминал сына, оставшегося в девяностых. Вспоминал не то, как они расстались, а то, как жили до болезни. Кип улыбался, и Лаверн невольно начинал улыбаться вместе с ним.
        «Нужно будет обязательно позвонить Виктории Гильярди»,- подумал он, выкурил сигарету и лёг спать.
        На состоявшейся спустя два дня свадьбе Лаверн преимущественно молчал. Лишь однажды, встретившись со счастливой невестой, он пожелал счастья, да пару раз встречался взглядом с вечно недовольной им Стефани.
        По возвращению в Чикаго он получил от Вестл Блингхем письмо, из которого узнал, что стал отцом и долго смотрел на разбежавшиеся перед глазами строчки, не в силах понять смысл прочитанного. Однако сомнений в правдивости слов Вестл не было. Он стал отцом. Отцом в этом мире. Отцом, у которого теперь есть собственный ребёнок.
        Лаверн оделся и отправился в больницу. Узнав, что Вестл уже вернулась домой, он осторожно осведомился о её ребёнке. Морщинистая медсестра прищурилась, но, не увидев в посетителе монстра, коими представлялись ей большинство незадачливых отцов, сказала, что ребёнок родился здоровым, и очень похож на своего отца.
        - Вы ведь его отец?- задала она последний вопрос экзамена, увидела, как Лаверн решительно кивнул, и позволила себе скромную улыбку.- Девочка очень ждала вас. Кормила ребёнка и всё время смотрела за окно.
        - Я был в Нью-Йорке,- признался Лаверн.
        Такси отвезло его на окраину города.
        Старый покосившийся дом встретил его развешенными на верёвках пелёнками и детским плачем, доносившимся из открытого окна.
        Лаверн поднялся по рассохшимся ступеням и постучал в дверь. Открыл ему отец Вестл. Седой и с выпавшими зубами. Он смотрел на Лаверна с видом разгневанного кардинала, уличившего лучшего друга в ереси. Ни одного слова не было сказано. Лишь взгляд.
        - Майк!- оживилась Вестл, охлаждая накалившийся воздух. Она протиснулась мимо отца, словно он был бельевым шкафом, который рабочие не удосужились занести в дом, оставив на пороге.
        Лаверн опешил, когда девушка бросилась ему на шею и поцеловала в губы.
        - Подожди,- попытался остановить её Лаверн, искоса поглядывая на старика. Мистер Блингхем покраснел, тряхнул седой головой и ушёл в дом.
        В следующий раз Лаверн встретился с ним лишь на свадьбе. Подвыпивший старик горячо поздравил дочь и сдержанно пожал руку зятю. Молчание затянулось, но подоспевший вовремя Джаспер Самерсфилд разрядил обстановку очередной шуткой и предложением мистеру Блингхему выпить с ним за здоровье его прекрасной дочери.
        Брачная ночь вышла сдержанной и нежеланной, и если бы Вестл не взяла на себя инициативу, то Лаверн, скорее всего, пролежал бы всю ночь, прислушиваясь к тишине и сопению ребёнка.
        К новой жизни пришлось привыкать, и даже опыт, который он получил в девяностых, не мог помочь. Тогда они с Джесс были ещё детьми. Тогда они стали родителями, продолжив учёбу, и поженились, когда Кипу исполнилось два года. Да они, по сути, и не растили его, до дня свадьбы. Родители Джесс делали всё, что нужно, позволяя им доучиться.
        А здесь…. Здесь были пелёнки, детский плач, страх болезней. В конце второго года, услышав, что Вестл снова беременна, Лаверн подумал, что в тридцатых есть много средств, чтобы избавиться от ребёнка, но сказать об этом не решился.
        Девочка родилась на загляденье красивой, и Лаверн устыдился той слабости, когда хотел избавиться от неё. Он полюбил малышку Ани так сильно, что когда узнал, что Вестл ждёт третьего ребёнка, не сомневался, что хочет этого наравне с ней.
        Они назвали родившуюся девочку Юстина - так же, как звали мать Вестл, и этим поступком так растрогали старика Блингхема, что он признал в Лаверне не только хорошего зятя, но и стал относиться к нему, словно к собственному сыну.
        Кристиану, их старшему сыну, на тот момент исполнилось уже семь, и Джаспер Самерсфилд охотливо согласился стать его крёстным отцом.
        На сорок четвёртом году жизни Лаверн познакомился с Джини Вольтс - молодой девушкой, проходившей практику в «Требьюн» и так увлёкся её идеей отправиться на фронт военным фотографом, что подал документы и начал нетерпеливо ждать ответ.
        Скоро, очень скоро американцы откроют второй фронт, и Лаверн считал себя обязанным присутствовать при этом. Это было словно лёгкое помешательство, которое закончилось в постели Джини Вольтс и совместными планами на будущее.
        В какой-то момент Лаверн собирался поговорить с Вестл и попытаться объяснить, почему хочет уйти, но его останавливала лишь её очередная беременность. Мужчина жаждал поучаствовать в своей войне, а женщина, понимая это, стремилась удержать его возле детей.
        Но из дома Лаверн приходил к Джини Вольтс и, оставаясь у неё на ночь, забывал обо всём, подчиняясь атмосфере войны и желанию принять в ней участие.
        Вестл не понимала этого, боялась отпускать супруга, делала всё, чтобы удержать его, а Джини говорила, что скоро придут бумаги, и они уедут в Европу.
        Ей было всего двадцать пять, но на этот раз Лаверн не задумывался о разнице лет. Он приходил домой, и, не замечая ни жены, ни дочерей, усаживал на колени сына и подолгу рассказывал ему о военных действиях.
        Особую радость Лаверну приносила уверенность в том, чем закончится война. Иногда, выпив с Джини немного лишнего, он с трудом удерживался от того, чтобы не назвать точные даты, когда закончится война, и какие сражения принесут победу, а какие - поражение.
        В какой-то момент он начал чувствовать себя просто обязанным сообщить о наиболее кровопролитных боях и ошибках, но потом, решив, что в лучшем случае его сочтут сумасшедшим, а в худшем он сможет повлиять на весь последующий ход истории, заставил себя забыть обо всём, что знал. Да и прошлое начало казаться ему чем-то нереальным.
        Несколько раз он подумывал о том, чтобы найти Фанни и заставить её подтвердить, как он оказался в этом мире. Но в итоге оказывался в объятиях Джини Вольтс и забывал обо всём, кроме их общего желания отправиться фотокорреспондентами на фронт. Осветить события, рассказать об ужасах, дать людям пищу для того, чтобы, переварив её, понять, насколько ужасна война.
        - Да какого чёрта на тебя нашло?!- заорал на него как-то Джаспер Самерсфилд, потеряв терпение от этого безумия. Самерсфилд напомнил ему о деликатном положении Вестл, напомнил о детях, которых он собирается оставить.- Послушай меня, Майк,- решительно сказал Самерсфилд.- Если ты не прекратишь всё это, то клянусь, завтра же я подпишу приказ об увольнении этой Джини!
        Но остановить Лаверна, охладить его пыл, смогли лишь преждевременные роды Вестл. Ребёнок родился мёртвым, и Лаверн, почувствовав себя виноватым и обязанным остаться рядом, взял отпуск и увёз семью в Майами, отвлечься от несчастья. В одно мгновение он снова стал тем старым Майком, который мог оживить своим оптимизмом и настроем даже мёртвого, поднять из могилы и заставить станцевать канкан.
        Когда же они вернулись в Чикаго, то Джини Вольтс уже не работала в «Требьюн». По ходатайству Самерсфилда её перевели в Нью-Йорк, и Лаверн впоследствии так ни разу и не осведомился о том, почему друг сделал это, и не попытался узнать адрес.
        Не стал он и извиняться за своё поведение. Лишь однажды признался Самерсфилду, что вёл себя, как последний идиот, на что получил полное согласие и весело рассмеялся, обрадованный тем, что его не стали ни порицать, ни оправдывать.
        Когда сыну Лаверна исполнилось восемнадцать, Самерсфилд познакомил его со своей младшей дочерью и, подмигнув, сказал, что из них получилась бы неплохая пара.
        Вестл смутилась, ревностно не желая отпускать ребёнка, а Лаверн в последующие пять лет, всячески закрывал глаза на этот предсказуемый роман.
        В какой-то момент он подумал, что его первый в жизни внук появится на свет намного раньше, чем Кристиан и Моника сыграют свадьбу. Несколько раз он пытался заговорить об этом с Самерсфилдом, но всё заканчивалось лишь тем, что друг обещал сыграть пышную свадьбу.
        В итоге первого внука подарила ему дочь Ани, выскочив замуж в двадцать один год, и в последующие пять лет произведя на свет троих малышей.
        Виновницей следующей свадьбы стала Юстина. Она уехала с мужем в Лас-Вегас, и вернулась спустя год с ребёнком и бумагой о разводе.
        Её второй муж оказался более ответственным, но на этот раз на развод подала Юстина.
        Лишь в двадцать семь лет, с тремя детьми и солидным житейским опытом за плечами, она встретила мужчину своей мечты и родила ему двоих детей.
        Кристиан и Моника поженились последними, когда сыну Лаверна и дочери Самерсфилда исполнилось по двадцать девять лет, и встревоженные родители начали перешёптываться о том, что пора бы им обзавестись хотя бы одним ребёнком.
        Вспоминая плодовитость Вестл, Лаверн шутил, что если бы у него вместо сына родилась ещё хоть одна дочь, то он, наверное, сошёл бы с ума.
        Глава тридцать восьмая
        Зима в Нью-Йорке выдалась холодной, и в свои сорок два Фелиция предусмотрительно куталась в шерстяной платок, не желая подхватить простуду. Письмо от Олдина лежало на столе нераспечатанным, и Фелиция время от времени бросала на него короткие взгляды. Что он мог написать ей, кроме обиды за то, что она не приехала на его свадьбу? Сначала поддалась на уговоры Олдвика определить его в пансионат, затем стала навещать лишь в дни рождения, и вот теперь, когда Олдин выбрал себе спутницу жизни, заболела воспалением лёгких и пропустила свадьбу.
        Разве в этом была её вина? Разве могла она принять предложение? Разве могла отказаться тогда, давно, от предложения мужа и не отправить сына в пансионат? Отказаться, когда две дочери такие хрупкие, такие беззащитные, нуждаются в опеке и любви, нуждаются в отце, которого у Олдина всё равно никогда не будет.
        Испугалась ли Фелиция, что муж оставит её? Вспоминала ли всех тех, кто оставил её прежде? Несомненно. Но обида, оставшаяся после того, как Олдвик вынудил принять решение расстаться с сыном, с годами лишь крепла. Любовь закончилась. Теперь значение имели только дочери. Девочки, которые своим отношением к отцу вынуждали Фелицию хранить ему верность и проявлять внимание, закрывая глаза на его многомесячные отъезды и сплетни, приходящие следом за ним, заставляя краснеть и чувствовать себя брошенной и забытой.
        Сначала это тревожило Фелицию, затем просто волновало и иногда мешало заснуть, но под итог она привыкла. Сейчас Олдвика тоже не было в городе. Не было для неё. Фелиция подошла к телефону и ответила на звонок Катерины Сантини. Подруга рассказала о художественной выставке на 58-ой улице и спросила, пойдёт ли Фелиция на открытие.
        - На открытие?- Фелиция отрешённо посмотрела на нераспечатанное письмо от Олдина. Было почти семь, и нужно было включить свет.- Позвони мне, когда вернёшься,- сказала она подруге, наградила вошедшую старшую дочь Терезу недовольным взглядом и повесила трубку.
        Настойчиво и монотонно Тереза снова начала выпрашивать разрешения встретиться с другом и сходить с ним на вечерний сеанс в «Парамаунт».
        - Тебе всего лишь пятнадцать,- отрезала Фелиция, однако спустя две недели, когда Сальвадоре Нерри - подающий надежды поэт, которому Фелиция помогла опубликовать первый сборник и пристроила в одну из газет, редактор которой был лично знаком с мужем,- пригласил её в ресторан в знак почтения и благодарности, уступила настойчивости дочери, решив, что в одном вечернем свидании нет ничего постыдного.
        - Если бы только я мог хоть как-то отблагодарить вас!- сказал в конце ужина Нерри, сжимая руки Фелиции в своих тёплых ладонях. Сверкавшая в его влажных голубых глазах благодарность пьянила сильнее, чем выпитое вино.
        Она вернулась домой и долго не могла заснуть, вспоминая этот взгляд. Чувственный, открытый, доверчивый, невинный, словно у ребёнка. Такими же невинными были его ухаживания. Фелиции нравилась эта робость, нравился юношеский пыл. Последние годы супружеской жизни притупили чувства, но сейчас всё её естество просыпалось, потягивалось после длительного сна, подобно молодой возлюбленной на брачном ложе после первой ночи: тишина и покой, гармония сознания и тела.
        Нет, Катерина Сантини никогда не нравилась ей, но тот факт, что знакомству с Нерри Фелиция была обязана именно этой девушке, заставлял считать её лучшей подругой. Благодаря этой встрече она могла чувствовать себя не такой одинокой, как прежде, любить и мечтать, не боясь, что подобное увлечение перейдёт в нечто большее. Ведь, несмотря ни на что, она могла смотреть мужу в глаза и не отводить взгляда, не чувствовать себя виноватой.
        Олдвик тоже мог смотреть ей в глаза, но он был мужчиной, да и к тому же далёк от внутреннего мира страданий и чувств.
        «Никогда это увлечение не перейдёт во что-то большее,- думала Фелиция, вглядываясь в сверкающее молодостью лицо Нерри.- И почему Тереза не может выбирать подобных кавалеров, предпочитая тех, кто похож на отца, а может быть даже более бесчувственных и холодных?!»
        Подобные мысли проносились в голове, словно порывы ветра в тихую погоду: появлялись ниоткуда и улетали в никуда. Оставался лишь Нерри, да редкие ночи с Олдвиком, бычья сила которого, казалось, не собиралась угасать до самой смерти.
        «Господи, когда же он поймёт, что вырос из возраста обольщения и страсти?!» - возмущённо думала Фелиция, с надеждой дожидаясь, когда он снова уедет из города.
        В середине лета, спустя почти полгода после приглашения на свадьбу, она всё-таки решилась отправиться в Детройт и навестить сына.
        В дороге она думала, что как бы плох ни был Олдвик, но благодаря нему Олдин теперь весьма обеспеченный человек. Так что же лучше: оградить ребёнка материнской заботой и обречь на беспросветное будущее, или отдать в хороший пансионат и после того, как он станет мужчиной, знать, что нужда и бедность обойдут его стороной?
        Небольшое издательство, работниками которого были исключительно чёрные, было основано на деньги Олдвика, но мало кто знал об этом. Муж Фелиции никогда не чурался цветных, но и афишировать то, кем был его пасынок, не особо желал. Даже Тереза, и та, проникнувшись духом отца, решила никому не рассказывать о своём брате.
        Такую же политику вёл и Олдин. Он молчал, как молчит его семья.
        Несколько раз во время пребывания Фелиции в Детройте Джордана - жена Олдина - пыталась завести разговор об этом молчании, но после, решив, что ни мать, ни сын не желают что-то менять, уходила кормить своего первенца.
        Фелиции нравился свой первый внук. Больше: она почти любила его, как когда-то любила Олдина.
        - Ты не пытался найти родственников своего отца?- спросила как-то вечером Фелиция сына. Он помрачнел и хмуро покачал головой.- Я думала, тебе это будет интересно,- попыталась оправдаться Фелиция. Олдин покосился на Джордану.
        - Если начинать поиски, то нужно уезжать в Чикаго, а оттуда, возможно, в Новый Орлеан…- он кашлянул и попытался улыбнуться.- А я не хочу оставлять семью. К тому же у меня здесь работа. Твой муж, может, и не пожелал становиться моим отцом, но как человек, он весьма неплохой, и у меня нет ни малейшего желания подводить его.
        - Я понимаю.
        - Ничего ты не понимаешь!- вспылил на мгновение Олдин, и Фелиция поняла, что если он и простил Олдвика, то её он не прощает, и помимо воли хранит обиду за то, что она оставила его.
        Вечером, когда буря чуть-чуть поутихла, Фелиция попыталась объяснить ему причину своего поступка, но, несмотря на то, что Олдин сказал, что ни в чём не обвиняет её, она понимала, что это навсегда останется тёмным пятном в его воспоминаниях.
        - А Стефани, она ещё снимается?- спросила Фелиция, решив сменить тему разговора. Олдин оживился и долго рассказывал о карьере тётки, которая писала ему почти каждый месяц.
        - Даже когда я жил в пансионате,- он снова помрачнел, поддавшись вернувшимся обидам.- И когда ты забывала писать, я выдавал Стефани за свою мать, мечтая, что это действительно так,- Олдин замолчал, и Фелиция, взяв его за руку, попросила прощения.
        - Зато теперь у тебя всё хорошо,- она посмотрела на Джордану и заставила себя улыбнуться.- У тебя красивая жена, здоровый ребёнок, и ты можешь не беспокоиться о том, что с ними будет на завтрашний день, можешь не волноваться, что утром придётся искать новое жильё и работу. Вспомни, как мы жили в Чикаго,- Фелиция выдержала паузу, но вместо понимания услышала, что Олдин помнит только чужие лица.- Когда-нибудь ты поймёшь,- вздохнула она и рассказала о том, как простила своих родителей, отвернувшихся от неё и не пожелавших простить, несмотря на то, что судьба её наладилась.
        - Но на похороны так и не поехала,- подметил Олдин, вспомнив письма Стефани, в которых она многое объяснила ему, когда он стал взрослее.
        В этот вечер за Фелицию вступилась Джордана, рассказав о том, как в детстве, когда у родителей не было денег, она целый год жила у родственников.
        - И ты это помнишь,- сказал Олдин с грустной улыбкой.- Всего лишь один год.
        - Но я не злюсь на них. Не презираю. Такова жизнь,- Джордана замолчала, но потом решилась добавить, что, несмотря ни на что, благодаря Фелиции у них есть работа, дом и будущее для детей.
        На следующий день Фелиция уговорила Олдина взять её с собой и показать, как устроена работа в издательстве.
        Брайан Конкорд - седовласый чернокожий помощник Олдина - поразил её количеством прочитанных книг и глубоким знанием европейской культуры. С ним они затеяли бессмысленный спор о публикуемых в издательстве книгах, и о том, возможно ли приобрести своих читателей среди белого населения. Фелиция сделала это, желая произвести впечатления на сына, но тот ушёл раньше, чем начался спор, и после так ни разу и не вспомнил об этом.
        Вечером Фелиция рассказала ему о Сальвадоре Нерри и намекнула, что могла бы поговорить с ним, чтобы он согласился напечатать пару своих стихотворений в этом журнале.
        - Ради чего?!- рассмеялся Олдин.- Хочешь, чтобы над нами посмеялись все наши читатели?!
        - Читатели бывают разными,- попыталась возразить Фелиция, но, получив недвусмысленный намёк на её желание продвинуть своего фаворита в Детройте, замолчала, решив, переключить внимание на малыша и молодую мать.
        Вернувшись в Нью-Йорк, она встретилась с Катериной Сантини и долго рассказывала ей о том, как живёт в Детройте её сын. Даже слишком долго и слишком подробно, но Фелиция почему-то чувствовала себя обязанной это сделать. Рассказала она об Олдине и Сальвадоре Нерри.
        - Никогда бы не подумал, что у вас есть внебрачный ребёнок,- признался он, тщательно выписывая на лице удивление.
        Фелиция заметила этот актёрский обман, но постаралась не придавать значения. Но обида осталась. Что-то из прошлого, восставшее нерушимым великаном обиды. Нет, она не собиралась мстить Нерри за подобное пренебрежение к своему сыну, но и очарование, которое она испытывала прежде во время их встреч, исчезло, а следовательно, и сами встречи потеряли значение.
        К тому же в город вернулся Олдвик, и слёг с болезнью почек, заставив Фелицию снова стать любимой женой и заботливой матерью. Спустя два года она с тяжёлым сердцем, но с лёгкой душой отправила Терезу учиться в Англию и всецело отдалась воспитанию подрастающей Эдны.
        Когда и вторая дочь оставила дом, чтобы получить достойное образование, Фелиция заскучала и, получив предложение от мужа возглавить музыкальную школу для начинающих певиц, охотно согласилась.
        Вернувшись из Англии, Тереза познакомилась с молодым финансистом и вышла за него замуж, клятвенно пообещав матери, что не станет спешить с первенцем. Эдна осталась в Европе, поселившись сначала в Лондоне, а затем перебралась в Париж. Фелиция навещала её дважды: сначала с мужем, после с Терезой.
        Оставив дочерей сплетничать на темы, обсуждать которые при матери они не решались, она отправилась в двухнедельную поездку в Италию, компанию в которой вызвался ей составить Себастьян Марло - друг и совладелец бутика старшей дочери. С ним они посетили Рим, заехали в Милан и почти целую неделю провели в Венеции. В те дни Фелиция впервые за долгую семейную жизнь почувствовала вину перед мужем и позвонила ему, узнать, как у него дела.
        Глава тридцать девятая
        Получив от племянника приглашение стать крёстной его второго ребёнка, и убедившись, что съёмок на ближайшие две недели не запланировано, Стефани оставила Лос-Анджелес и вылетела в Детройт. Женщина по соседству узнала её и долго расспрашивала о новых фильмах, не забывая старые комедийные картины.
        Встреча с поклонницей подействовала положительно, подтвердив лишний раз правильность принятого решения отправиться в Детройт. При посадке самолёт тряхнуло так сильно, что все спящие пассажиры проснулись, тревожно начали озираться по сторонам, а бодрствующие испуганно ахнули, на мгновение, решив, что пошло что-то не так. После, встретившись с Олдином, Стефани рассказала об этом, но история получилась больше смешной, нежели трагичной.- Вот так всегда,- грустно подметила Стефани.- Я пытаюсь говорить серьёзно, а люди ждут, что это будет очередная шутка,- она встретила понимающий взгляд племянника и уточнила, что говорит о кинематографе.
        - Каждому своё,- сказал Олдин, подарив одобряющую улыбку.
        - А мне, например, нравятся ваши фильмы!- вступилась его жена. Стефани недовольно отмахнулась, и, взяв на руки будущую крестницу, осторожно спросила о Фелиции.
        - Нет. Она не приедет,- заверил её Олдин, заранее зная о натянутых отношениях сестёр.
        - Да она даже на письма последние не ответила!- возмущённо добавила Джордана. Фелиция тяжело вздохнула и переключилась на маленького Калли. Крохотными чёрными ручками он ухватил её светлую прядь волос и потянул так сильно, что Стефани возмущённо вскрикнула.- Калли!- подоспела на помощь Джордана. Мальчик удивлённо хлопнул большими черными глазами и, разжав пальцы, безобидно улыбнулся Стефани.- Простите!- засуетилась Джордана, увидев мелькнувшие в глазах кинозвезды слёзы.- Он сделал вам больно?
        - Нет,- Стефани покачала головой и посмотрела на Олдина.- Просто вспомнила, как таким же маленьким был твой муж, Джордана.
        Она потрепала Калли за кучерявые жёсткие волосы и предалась воспоминаниям о времени, когда Фелиция привезла Олдина в Хайфилдс.
        - Я так испугалась, что он чёрный!- призналась она, и одарила племянника тёплым извиняющимся взглядом.- Но потом, когда он улыбнулся мне, вот так же, как сейчас Калли, то страх прошёл. Я полюбила его, и все различия растворились. Он просто был моим племянником, а я его тёткой. Хотя в какой-то момент мне захотелось, чтобы он был моим собственным сыном, да вот, боюсь, тогда мой белый парень не понял бы, как такое вышло.
        Стефани нахмурилась, услышав смех, но после рассмеялась вместе с Олдином и Джорданой.
        - Наверно, у меня действительно такая судьба,- с грустью сказала она, снова возвращаясь мыслями в Голливуд и свой неудачный период жизни, когда не удалось добиться признания в трагических картинах.- Не получается у меня быть серьёзной,- она на мгновение помрачнела, но тут же весело и беззаботно рассмеялась, превращая всё в шутку.
        На следующий день, в церкви, когда чернокожий священник объявил Стефани крёстной матерью младшего сына Олдина, она неожиданно для всех расплакалась и соврала, что это от волнения. На самом деле причиной был внезапно проснувшийся материнский инстинкт. Он причинял боль и приносил смятение. Он подчинял себе все мысли. Такой глупый и такой естественный в своей необходимости стать реализованным. У Фелиции и то было трое детей, пусть первого из них она никогда практически и не растила.
        Желая отвлечься, вечером Стефани выпила пару бокалов вина, но вместо облегчения пришла ещё более густая и непроницаемая грусть. Стефани смотрела на Джордану и завидовала ей, зная, что у неё никогда не будет ничего подобного. Молодость прошла, и в свои сорок поздно что-то менять.
        - А почему бы не попробовать?!- осторожно предложил Олдин, выслушав, после продолжительных отказов, истинную причину слёз Стефани.- Тебе всего лишь сорок и, насколько я знаю, это не тот возраст, когда завести ребёнка уже критически поздно,- он замолчал, вглядываясь в зелёные глаза тётки.
        Она смотрела на него с какой-то отрешённостью. Нет, не нужно вываливать на этого мальчика все проблемы! Не нужно говорить о том, что появилось так внезапно. У него своя жизнь. Хорошая жизнь. Он молод и полон надежд. Незачем ему забивать голову подобной ерундой.
        Стефани поставила недопитый бокал на стол и обняла Олдина, поблагодарив за заботу.
        - Вообще-то это я должна делать, а не ты,- сказала она, возвращая себе беззаботный облик, принёсший ей в своё время славу и признание.
        Маска сработала, и спустя четверть часа никто уже не вспоминал о её внезапной слабости. Стефани и сама поверила, что это было не более чем её остаточным желанием выступить в роли трагической актрисы, но, вернувшись в Лос-Анджелес, в первую же ночь вспомнила совет Олдина, и решила, что в этом есть смысл.
        - Может быть, это пойдёт мне на пользу,- говорила она Брюстеру.- Может быть, став матерью, я смогу, наконец-то, повторить попытку получить признание серьёзной актрисы…
        Но прошёл год, и ничего не изменилось. Попытки потерпели неудачу, и Стефани начала шутить, напоминая Брюстеру о том, сколько сил они потратили прежде, чтобы не допустить последствий, ставших спустя годы желанными.
        Шутки были сухими и неискренними, но Брюстер подыгрывал Стефани, не желая утруждать себя, выслушивая её душевные терзания. У него была хорошая работа, у него было имя, и вряд ли теперь кто-то мог вышвырнуть его из этого бизнеса, как лет десять-пятнадцать назад. К тому же, встречаясь с Клементом Олдвиком, который достаточно часто выступал щедрым спонсором, Брюстер уже не видел той прежней верности жене, которая могла поставить крест на его карьере. Даже если Фелиция лично попросит мужа похлопотать, чтобы Брюстера отправили в Чикаго, закрыв двери в Голливуд, это не возымеет успеха. Да и отношения сестёр давно перестали существовать, как дружеские. Брюстер не знал наверняка, но, кажется, они не переписывались уже лет десять, не меньше, не встречались, не звонили друг другу. Так что угождать Стефани не было нужды. Она не значит теперь для его карьеры ровным счётом ничего.
        Однако идея родить ребёнка и предпринять повторную попытку завоевать трагический пьедестал пришлась Брюстеру по вкусу. Он задумался о том, какой лучше сценарий подобрать для будущей картины. У Стефани Раймонд определённо было имя, и это имя могло принести хорошие дивиденды. Если, конечно, она действительно сможет добиться успеха.
        Догадывалась ли об этом Стефани? Возможно, да, но на протяжении всех прожитых совместно лет она никогда не задавалась вопросом об истинной причине, заставлявшей Брюстера находиться рядом с ней. Она строила свою карьеру, строила свою жизнь и никогда планов на будущее с Брюстером. Сначала они пели вместе в Чикаго, потом покоряли Голливуд в Калифорнии, и вот теперь им нужно покорить ещё один рубеж: зачать ребёнка.
        Но прошёл год, а результата так и не последовало. Стефани обратилась к врачу, заранее оговорив полную анонимность визита.
        Анализы ничего не показали, но слухи, которые стали появляться, заставили Стефани сначала возненавидеть врача, проводившего осмотр, а затем и Брюстера, за то, что он не смог дать ей то, чего она хотела, и, кроме того, оказался настолько глуп, что рассказал об этом Джоан Ливерик - молоденькой актрисе, не приглянувшейся Стефани уже потому, что приехала из Флориды и щеголяла южным акцентом, напоминая ей о родном доме.
        Стефани попыталась закатить Брюстеру первый в жизни скандал, но закончилось всё это новой попыткой зачать первенца. После он убедил её съездить в Нью-Йорк и сделать ещё одно полное обследование в специализированной клинике.
        По возвращению в Лос-Анджелес Стефани узнала, что Брюстер запустил новый проект с ненавистной ей сплетницей в главной роли. Молодая и свежая, с копной сливочных волос, большими зелёными глазами и доверчивым, немного напуганным взглядом - она напоминала Стефани точную копию сестры, когда той было лет двадцать.
        Ещё задолго до выхода фильма критики выдали Ливерик значительные авансы, и Стефани не без желчи отметила, что постарался в этом Брюстер. Он увлёкся этой молоденькой девушкой, решив вложить в неё не только деньги, но и своё расположение.
        Последнее показалось Стефани крайне оскорбительным, но ещё больше она почувствовала себя униженной, когда до ушей стали доходить слухи о романе Брюстера и Ливерик. Никогда в жизни Стефани не ревновала его. Может быть, для того, чтобы испытывать ревность, нужно по-настоящему любить человека, а уж любви между ними точно никогда не было.
        Разрыв отношений, инициатором которого стала Стефани, пришёлся аккурат на выход картины с Джоан Ливерик в главной роли. Картина не принесла ожидаемого успеха, и получалось, что Стефани нанесла Брюстеру двойной удар: оставила в трудный момент, но это её беспокоило меньше всего. Решение было принято, и на попятный идти она не собиралась.
        Увлечение Брюстера выглядело по меньшей мере омерзительным, однако Стефани спустя полгода сама невольно увлеклась молодым актёром, когда снималась в комедийной картине Уэгана Харпера. По сценарию она была молодой матерью, сын которой мечтает отправиться в Лас-Вегас и выиграть в баккара миллион долларов.
        Сценарий не нравился Стефани, но актёр, который должен был играть её сына, невольно вызывал симпатию. Он был высоким прямолинейным парнем из Орегона, и Стефани думала, что, будь у неё сын в реальной жизни, то она бы хотела, чтобы он был похож на него.
        Их роман начался на третий месяц съёмок. Сначала робко, а затем всё более и более увлечённо, Стефани окунулась в нахлынувшие чувства с головой.
        Даже седовласый режиссёр Уэган Харпер, который хвалил актёров крайне редко, не смог не отметить перемену, произошедшую со Стефани. Это была её вторая молодость, второй рассвет. Она даже согласилась съездить со своим возлюбленным в Орегон и познакомиться с его родителями.
        Кровать, на которую их положили, была жёсткой и пахла собачьей шерстью, здоровенный бульдог лаял всю ночь, но Стефани чувствовала себя самой счастливой женщиной в мире.
        Глава сороковая
        Балтимор. Дом, в котором поселились Лаверн и его жена, был небольшим, но сад очаровал Вестл с первого взгляда. Благодатный климат оживил её, восстановив больные лёгкие и вернув лицу былой румянец. Болезнь ушла, и вместе с ней ушли воспоминания и страхи.
        «Он не уйдёт. Он никуда не уйдёт»,- думала Вестл, наблюдая за тем, как спит Лаверн. Седина посеребрила его виски. Тонкие морщины прорезали кожу лица. Но он ещё был свеж и молод.
        Как странно порой знать, что человек старше вас на четырнадцать лет, и понимать, что он всегда остаётся моложе вас. Болезни и тревоги обходят его стороной. Печали и отчаяние не задерживаются в его глазах. Даже люди, которые уходят из жизни время от времени, забываются, оставляя лишь приятные воспоминания.
        Нет, жизнь никогда не побьёт его. Никогда не сломит. Он будет ползти до последнего вздоха. Будет идти вперёд, источая оптимизм и непокорность, заражая этими чувствами всех, кто рядом.
        Даже его друг Джаспер Самерсфилд после выхода на пенсию был потрясён и долго бродил по городу, не в силах найти себе место. Как сильно он напоминал иногда Вестл Лаверна. Как часто поддерживал и вселял оптимизм. Как светился мир, когда они с Лаверном оставались вместе.
        Но сломался и он. Сломался, позволив Лаверну поддержать себя, одобрить, указать новые горизонты, к которым стоит идти.
        Он доверился другу, доверился так же, как когда-то ему доверилась Вестл, потеряв четвёртого ребёнка. Простила роман с Джини Вольтс и позволила помочь отвлечься.- Уезжай в Майами и ни о чём не думай,- заверил её тогда Самерсфилд, пообещав, что когда они вернутся в Чикаго, Джини уже не будет в городе. Он всё понимал, знал, что нужно делать, и, делая, забывал об этом, помогая забыть и тем, кому помог.
        Но Вестл не забыла. Та девушка - Джини Вольтс, она ведь могла забрать её мужа, могла заставить его уйти вместе с ней, а значит, раз это случилось однажды, то может случиться и снова.
        Доверчивость Вестл умерла вместе с воспоминаниями Лаверна о Джини Вольтс. Без него жизнь начинала казаться невозможной. И речь не шла о трагедии, когда возлюбленные не могут жить друг без друга, не шла о душевных терзаниях и испепеляющей ревности.
        Нет, Вестл была далека от подобного трагизма. Она не стала бы убивать себя, если ушёл Лаверн, не стала бы мучиться подозрениями, если узнала о его новом романе.
        Она просто хотела жить. Строила свой мир, старательно оберегая его и всячески стараясь оставаться в его спасительной территории. Словно выброшенная на берег рыба, которая бьётся на песке, пытаясь вернуться в родную стихию, словно дерево, рождённое в тени, изогнувшее ствол, чтобы протянуть ветви к солнцу.
        Такой была жизнь Вестл: тихая и спокойная, подчинённая естественной природе. Даже незапланированный переезд в Балтимор обернулся из необходимого лечения в новый этап жизни, к которому можно не только привыкнуть, но и научиться получать от этого удовольствие. Сначала Кристиан, возглавивший после выхода на пенсию Самерсфилда «Требьюн», купил соседний участок с домом для родителей в Балтиморе, чтобы мать разводила там цветы; затем дочери, приехав с детьми, спланировали будущий сад, приняв участие в строительстве; и, наконец, Лаверн, превратившийся чудесным образом из фотографа в трудолюбивого садовника, помог воплотить мечты в жизнь. Единственное, чего не смогла добиться от него Вестл - просыпаться с первыми лучами рассвета и ухаживать за капризными экзотическими цветами, которых в саду становилось всё больше и больше…
        В последний день своей жизни Вестл встала с кровати, умылась и вышла в сад. Она знала, что умирает, но не боялась этого. Жизнь прошла, и в памяти осталось больше хорошего, чем плохого - а это и было главным. Цветы в саду просыпались, напоминая младенцев, которым предстоит сделать первые шаги в этом мире.
        На чистом голубом небе вставало солнце. Летнее утро дарило тепло и какой-то чарующий покой. Где-то далеко океанские волны лизали берег.
        Вестл села в плетёное кресло и закрыла глаза.
        - Я не боюсь, Майк,- прошептала она, хотя губы её остались неподвижны.- Никогда не боялась.
        Тело стало лёгким и воздушным. На мгновение ей показалось, что морской бриз подхватил её на руки и поднял высоко-высоко в небо, откуда она смогла увидеть свой маленький сад, спящего мужа, детей, внуков.
        - Я не боюсь,- повторила Вестл и попыталась улыбнуться - всему, что любила в этой жизни, но тело, её собственное тело, оставшееся далеко внизу, уже не подчинялось ей.
        Глава сорок первая
        Шум толпы начинал действовать на нервы, но Винсент Хафре старался не обращать на это внимания. Премьера нового фильма Стефани Раймонд была неофициальной, но народу в небольшой зал для показа набилось достаточно много. Режиссёры и сценаристы, именитые актёры и их протеже - все собрались здесь.
        Винсент отыскал взглядом Хэмпси Кросса - режиссёра нового фильма Стефани, и попытался понять, нервничает ли он.
        Кросс нервничал. Молодой и розовощёкий, он выделялся из толпы длинными светлыми волосами и брильянтовой серёжкой в левом ухе. Живые глаза бегали по лицам пришедших, словно глаза маленького мальчика, отчаянно пытающегося отыскать свою мать.
        Приближался момент вступительной речи, и Винсент подумал, что сам бы, наверное, не смог выговорить и слова в этой шумной наэлектризованной обстановке.
        Увидев Стефани, он нервно сжал кулаки, желая ей удачи. За десять лет, что они прожили вместе, ему так и не удалось понять, на что способна эта женщина. Стефани походила на далёкую планету, которую можно изучать в телескоп, но никогда не получится вступить на её недостижимую поверхность. В фильме, собравшим сегодня так много людей, была небольшая роль и у Винсента, но по этому поводу он нервничал меньше всего.
        За всё время, что он провёл в Голливуде, ему открылась лишь одна истина: кинематограф не для него. Единственным, что держало его здесь, была Стефани, которая начала вступительную речь с классических слов благодарности.- А она неплохо держится,- услышал Винсент тихий голос рядом с собой. Брюстер добродушно улыбнулся и протянул ему руку.
        - Она нервничает,- также тихо сказал ему Хафре.
        - Ты так думаешь?
        - Знаю,- он довольно улыбнулся, польщённый тем, что Брюстер не стал спорить. Последняя их встреча оказалась отнюдь не дружеской, и если бы не Стефани, кто знает, как далеко зашла бы та ссора. Она вклинилась между мужчинами, произведя подобным поступком такое сильное впечатление на бывшего любовника, что он отступил, примирительно подняв руки.
        Сейчас, спустившись со сцены, она прошла мимо рядов, приветствуя многочисленных знакомых, и села рядом с Хафре.
        - Хорошая речь,- похвалил её Брюстер.
        - Меня больше волнует фильм,- призналась она.
        Хафре взял её за руку. Ладонь Стефани была горячей и влажной.
        - Ты зря нервничала,- сказал он так, чтобы слова его услышала только она.
        Стефани кивнула. Капельки пота скатились по её лбу. Лицо, которое ещё минуту назад было самим совершенством, исказилось в болезненной гримасе.
        - Тебе нехорошо, Стеф?- встревоженно спросил Хафре.
        Она качнула головой, но для хорошей актрисы вышло это крайне бездарно.
        - Если хочешь, то можем уйти,- предложил Хафре.
        - Это же мой фильм,- Стефани вздрогнула и сильнее сжала его руку. Зал погрузился во мрак, и на экране появилась заставка «МГМ».
        - Да никто не увидит,- сказал Хафре.
        Он поднялся и потянул Стефани за собой. Она тихо вскрикнула и прижала свободную руку к животу.
        - Тебе больно?- Хафре почувствовал, как Стефани начинает падать, подхватил её на руки и понёс к выходу.
        - Винсент!- позвал его Брюстер.
        - Не сейчас!- отмахнулся он.
        Стефани сжала зубы, пытаясь сдержать крик, но боль была слишком сильной. Зрители загудели, требуя включить свет.
        - Поставь меня на ноги!- потребовала Стефани.
        Она вышла из зала, стараясь держаться ровно, подняв голову. Хафре шёл рядом, готовый в любой момент снова взять её на руки. В больнице он не мог уснуть всю ночь, и лишь утром, получив уверение хирурга, что удаление аппендицита прошло успешно, позволил вызвать такси.
        Впервые в жизни он как никогда остро ощутил возраст Стефани. Будь на её месте женщина его лет, тревога закончилась сразу, как только первая выпитая порция скотча попала в кровь, но сейчас всё было иначе. Вместо того, чтобы утихнуть, тревога стала сильнее.
        Хафре вспомнил лицо хирурга в больнице, уверявшего его в том, что операция прошла успешно, и решил, что увидел в нём слишком много сомнений.
        Позвонив в больницу, Хафре попросил узнать, не пришла ли в себя Стефани, и, получив быстрый короткий ответ, что нет, ещё сильнее усомнился в словах хирурга. Но что он мог?
        На какое-то мгновение Хафре подумал, что можно позвонить Брюстеру и попросить съездить в больницу, но это значило, что придётся обо всём рассказать ему, а этого Стефани не хотела бы ни при каких обстоятельствах.
        Хафре заснул, отправившись в своих сновидениях в Орегон. Они лежали со Стефани в его детской кровати и рассказывали друг другу о детстве. «Она вернётся,- сказал он себе во сне.- Аппендицит ещё никого не убивал».
        Хафре проснулся лишь вечером. Телефон звонил, а он ещё видел сон об Орегоне.
        - Винсент?- голос Брюстера был далёким и сухим, как дорога в Неваде, по которой они со Стефани ездили в Вегас.- Винсент, ты меня слышишь?
        - Да,- Хафре зачем-то начал рассказывать о своём сне. Сбивчиво, растерянно.
        - Стефани умерла,- оборвал его Брюстер, и вместе с тем оборвалось что-то и внутри Хафре.
        Он положил трубку, и в какой-то отрешённости поехал в больницу. Голубой «Кадиллак» напоминал о Стефани, и на мгновение Хафре показалось, что это сон. Он закрыл глаза и проехал на красный.
        Скрип тормозов и вой клаксонов вернули его в чувство. Хафре свернул с дороги и позвонил из кафе в больницу. Нет, это был не сон.
        Организацию похорон взял на себя Брюстер. На памяти Хафре Стефани никогда не говорила о церкви и своей вере, поэтому, когда он получил приглашение на отпевание, то отказался идти, появившись лишь в день погребения.
        Фильм, в котором снималась Стефани, дебютировал на экранах спустя месяц и принёс колоссальные для своего бюджета сборы, однако критики предпочли обойти его стороной, решив почему-то, что минута молчания в дань памяти главной героине будет самым лучшим из того, что они могут для неё сделать.
        В завещании своим единственным наследником Стефани указала племянника - Олдина Раймонда. Хафре встретился с ним незадолго до своего отъезда в Орегон. Они проговорили почти весь вечер и расстались хорошими друзьями.
        Глава сорок вторая
        О смерти сестры Фелиция узнала из газет. Похороны были настолько пышными, что затмили собой эффект от вышедшего фильма со Стефани в главной роли. Решив, что раз на похороны она всё равно опоздала, Фелиция осталась в Нью-Йорке, дав себе слово посетить могилу сестры позже, когда уляжется шумиха и никто не будет стоять над душой.
        Сначала она напоминала себе об этом каждую неделю, затем каждый месяц, и, наконец, когда бизнес Олдвика вошёл в чёрную полосу, один или два раза в год.
        Сдержать данное себе слово ей удалось лишь семь лет спустя, когда она слегла с артритом и вынуждена была оставить управление музыкальной школой. Лечащий врач посоветовал ей тёплый климат, и, направляясь во Флориду, Фелиция наконец-то смогла проститься с сестрой.
        Стоя у могилы, она вспомнила, как они жили в Хайфилдс, и дала себе ещё одно слово: навестить могилы родителей, когда болезнь оставит её в покое. Уже во Флориде она получила приглашение от младшей дочери приехать в Париж на её свадьбу, но вынуждена была отказаться, сославшись на болезнь.
        Там же, во Флориде, она встретила известие о смерти Клемента Олдвика.
        Переезд в Нью-Йорк отнял у неё, казалось, последние силы, и дочери, в особенности Тереза, понимая, что у Эдны своя жизнь в Европе, крайне настойчиво предлагали матери переехать к ним. Фелиция отказалась. Последовавшие за этим два года она провела в Нью-Йорке, пожелав за год до смерти перебраться в Детройт к Олдину.
        Умерла Фелиция в семьдесят один год, пережив свою сестру на двенадцать лет. Её сын, согласно пожеланию матери, перевёз тело в Хайфилдс и похоронил рядом с могилами родителей.
        Глава сорок третья
        Время. Какие странные картины судеб оно рисует порой для нас! Какие краски жизней использует на своих полотнах! И как же все они похожи… Время - самый бессовестный плагиатчик в мире. Оно разменивает друзей и возлюбленных, позволяя каждому пройти свой путь, вносит свои поправки и медленно подходит к концу.
        Лаверн чувствовал это, стоя у могилы Вестл. Глубокие морщины изрезали его лицо. Волосы стали белыми, как снег. Но он жил. Ухаживал за садом, который так сильно любила Вестл, звонил детям, внукам, ждал их в июне или феврале, вглядывался в закат и удивлённо продолжал разменивать за годом год, словно у жизни были на него свои планы.
        Иногда это приходило во снах, иногда внезапно, когда он шёл по Грин-стрит мимо Вестминстерской церкви или готовил обед. Город ветров ждал его, звал, манил мимолётными воспоминаниями. Иногда это была Фанни Вудс, иногда Стефани Раймонд, иногда Вестл - молодая, влюблённая…
        А иногда воспоминания заглядывали так глубоко, что Лаверн начинал видеть Джесс и Кипа - свою первую семью, оставленную им когда-то давным-давно. Сейчас они жили где-то здесь. Рядом. Молодые, полные надежд и желания жить. И даты, те самые календарные даты, которые старики стараются не замечать, увлекали Лаверна, нашёптывали ему, что с каждой новой неделей он приближается к чему-то всё ближе и ближе.
        Его тайна. Его секрет, которым он никогда ни с кем не делился. Знала только Фанни, но её давно не было на этом свете. Теперь остались Джесс и Кип. Они ждали его в городе ветров.
        И вот в конце лета, простившись с садом и навестив могилу жены, Лаверн отправился в Чикаго. Никто не знал, куда он едет. Никто не знал, зачем.
        Таксист, доставивший его на Север-Улкот-авеню, молчал всю дорогу, и лишь получив плату за проезд, спросил, не подождать ли старика.- Нет,- сказал Лаверн.
        Он стоял возле дома, где жила его семья, и вглядывался в окна второго этажа. Его жизнь, его старая забытая жизнь, была здесь. Она смотрела на него, обдавая тело тёплым дыханием молодости.
        - Чип!- позвал он пробежавшего мимо сына.
        Мальчик обернулся и наградил старика доверчивым взглядом.
        - Я вас знаю?- спросил он, подходя чуть ближе.
        Лаверн улыбнулся и качнул головой.
        - Но вы знаете меня?
        - Я знал твоего отца,- Лаверн протянул руку и потрепал Кипа за густые волосы…
        Старый проржавевший ключ, который он сжимал в кармане, больно врезался в пальцы, словно напоминая, что пора уходить. Ключ от квартиры Синтаса. Ключ от квартиры, где когда-то жила Фанни Вудс.
        Лаверн шёл по улице, и вся жизнь мелькала у него перед глазами безумным хороводом. Боялся ли он, завершая этот странный круг? Нет. Скорее, был взволнован. Подойдёт ли ключ, который он хранил так много лет? А если нет, то какую шутку сыграл с ним его собственный разум? Вся жизнь, все лица, которые он помнит - реальны ли они? Чикаго тридцатых, Фанни, Вестл, Джини Вольтс, Самерсфилд, «Требьюн», дети, внуки - как много всего осталось позади, и как страшно потерять веру в эти воспоминания.
        Лаверн остановился возле квартиры Синтаса. Достал ключ. Дверь открылась, приглашая перешагнуть через порог. Сердце успокоилось. Изъеденные временем губы растянулись в улыбке.
        «Какой же долгой и счастливой может быть эта жизнь,- подумал он, проходя в свою комнату. Увидел сделанные много-много лет назад фотографии.- И какой короткой и глупой она бывает».
        Лаверн лёг на кровать и закрыл глаза.
        - Он умер так странно,- сказал на похоронах Синтас, посмотрел на жену Лаверна и решил ничего не рассказывать о старике, в которого превратился её муж за одну короткую ночь.
        - Он мог прожить последние дни с нами,- сказала с обидой Джесс. Посмотрела на сына и пообещала сводить на ближайший матч «Блэк Хоукс».
        А в это самое время где-то далеко, в Балтиморе, встревоженные внуки безуспешно пытались отыскать своего деда…
        И жизнь продолжалась. Эта короткая счастливая жизнь…
        июнь 2010 - июль 2010