Товарищ «Маузер». Братья по оружию из будущего Юрий Павлович Валин
        Выйти из боя #2
        Новый фантастический боевик от автора бестселлеров «Самый младший лейтенант», «Самый старший лейтенант» и «Выйти из боя!». Новый разведрейд корректировщиков истории - теперь уже не на Великую Отечественную, а на Гражданскую войну. Однако операция в «кальке» 1919 года выходит из-под контроля - на разведгруппу из будущего охотятся и петлюровцы, и белые, и красные, и неизвестная спецслужба XXI века. Против «попаданцев» - инерция истории и беспощадные законы Вечности. На их стороне - лишь братья по оружию, скорострельный «господин Льюис» и верный «товарищ Маузер».
        Юрий Валин
        Товарищ «Маузер». Братья по оружию из будущего
        Автор благодарит:
        Сергея Звездина - за техническую помощь;
        Александра Москальца - за помощь на «всех фронтах»;
        Евгения Львовича Некрасова - за литературную помощь и советы.
        Посвящается безвременно покинувшему нас городу «Х»
        Автор убедительно просит считать все совпадения личных имен и географических названий не более чем совпадениями.
        Глава 1
        Бог не играет в кости.
        А. Эйнштейн
        Гаву! Ваууууу! Ваууууу!
        Цуцик. Из размышлений о несовершенстве мироздания
        Апельсин попался вкусный, сочный. Есть его на ходу было неудобно, - вторая рука была занята пакетом с продуктами. Катя отрывала дольки зубами и слизывала с пальцев сладкий сок. Нет, нужно бытовые условия налаживать. В служебную столовую вечно опаздываешь, а дома из всех достижений бытовой техники имеется один электрочайник, да и у того выключатель намертво скотчем зафиксирован. Газовую плиту зажигать рискованно, - травит, гадина, запах такой, что спичкой чиркнуть боишься. Квартиру другую снять, что ли? Жалко, привыкла к берлоге, да и к службе близко. Двадцать минут пешочком по московским меркам просто счастье. Служить-то всего два с половиной месяца осталось. Обойдемся и витаминами.
        Катя сплюнула за парапет косточку. Шедшая навстречу пожилая дама посмотрела с осуждением. Возвращающаяся из парка парочка тоже оглянулась, девица пригородного вида, повисшая на руке кавалера, зыркнула с возмущением, - понаехали здесь разные, апельсинами чавкают, как у себя в Испаниях. Спутник суровой барышни глянул с иным чувством, - смотреть на Катю мужчины вообще чрезвычайно любили.
        Посмотреть на Екатерину Георгиевну Мезину действительно было приятно. Красивая девушка. Безо всяких оговорок, красивая и яркая. Рост - сто восемьдесят. Светлые, цвета выгоревшей соломы, волосы. Фигура хороша, скорее не подиумно-модельная, а спортивная. Темно-синие джинсы подчеркивали длину ног. Короткий черный топ не скрывал и иных достоинств. Но главным украшением любительницы апельсинов были изумительные зеленые глаза. Таким очам принято присваивать банальный эпитет «изумрудные» - ничего не поделаешь, действительно сияют как драгоценные камни. Яркую внешность Кати слегка смягчало вопиющее отсутствие косметики. Девушка явно пренебрегала мнением окружающих. Обута в поношенные черные «найки», единственный девичий аксессуар - мобильный телефон - выглядывает из кармана джинсов.
        Девушка была яркой, но еще ярче сиял летний полдень. Заканчивался август. По обе стороны Крымского моста сверкала бесконечная, еще полупустая летняя Москва. Торчали стрелы строительных кранов над «золотой милей» Остоженки, лоснился необъятный купол главного храма страны. Зелень Нескучного сада казалась непроходимой чащобой. Ближе, у моста, громоздились неопрятные конструкции парковых аттракционов. Катя неодобрительно покосилась и в другую сторону, на усатого гиганта-легионера, балансирующего на утлом ботике. В тени царя-римлянина робко притаилось крошечное здание императорского яхт-клуба. Старый, «допетровский», вид на Стрелку нравился Кате с самого детства. Ну, где то детство? Где та Катька?
        Несмотря на редкие, по нынешним временам, прибывшие из-за океана классические джинсы и иноземную привычку лопать апельсины на улице, Екатерина Мезина являлась коренной москвичкой и свое детство провела в Замоскворечье. В последнее время урожденная москвичка многовато путешествовала и теперь затруднилась бы ответить, где, собственно, остался ее истинный дом. С мамой гражданка Мезина отношения давно не поддерживала, отец умер, бывшие одноклассники и однокурсники (Катя успела окончить первый курс педагогического института, о чем и сама сейчас вспоминала с искренним изумлением) вряд ли узнали бы молчаливую однокашницу. Пришлось девочке поплутать по миру. Довелось даже скоропалительно выйти замуж и почти так же мгновенно овдоветь. Поучилась Катя и на археологическом факультете одного весьма приличного заокеанского университета, до этого небезуспешно осваивала нелегкую профессию специалиста по адаптации, состояла помощником-советником при весьма высокопоставленной особе королевской крови. Все эти жизненные перипетии привели к одному неоднозначному результату - научилась девушка убивать. Профессиональным
бойцом стала Екатерина Мезина и в настоящее время занимала штатную должность прапорщика-специалиста отдела «К» управления ГлРУ Министерства обороны РФ. Правда, в связи с урезанным сроком контрактной службы, звания прапорщика девушка не удостоилась. Всего лишь старший сержант, да и то «старшего» Катя получила всего лишь месяц назад. Впрочем, для полугодового контракта рост по службе ощутимый. Через два месяца Катерина твердо намеревалась со службой заканчивать. По личным семейным обстоятельствам. Впрочем, начальство о сем намерении было уведомлено еще до заключения контракта. В отделе «К» существовали свои, нестандартные, правила внутренней службы.
        В кармане требовательно завибрировал телефон. Катя шепотом выругалась, поставила пакет на тумбу и левой рукой выудила из кармана порядком ободранное средство связи.
        - Чего?
        - Счастлив слышать твой бодрый голос, - Александр Александрович говорил, как всегда, негромко. - Не в духе? Ты от конторы далеко?
        - Виновата, на дисплей не глянула, - Катя слегка поубавила наглости в голосе, - вообще-то Сан Саныча, - майора, начальника отдела, она уважала. Хоть и начальство, но вполне нормальный мужик. - Случилось что?
        - Срочно ко мне в расположение. Будь любезна, не задерживайся. Нас ждут.
        - У меня сегодня выходной. Совершенно официальный, между прочим.
        - Катерина, - Сан Саныч понизил голос, - тебе машину с посыльным выслать? Официально тревогу объявить? Не дури. Когда будешь?
        - Через двадцать минут. У нас, что, война с Папуа - Новой Гвинеей приключилась?
        - Практически угадала. Не задерживайся, - начальник отдела отключился.
        Катя удержалась от искушения плюнуть вниз, - под мостом как раз проплывал прогулочный теплоходик. Вот тебе и выходной. Опять неудобное кресло задницей шлифовать. Хотя, раз срочно вызывают… Что, собственно, стрястись могло? Никаких текущих операций «К-акашка» сейчас не вел. Пара акций в стадии начальной разработки, до их воплощения еще далеко. Да и не дело старшего сержанта планы разрабатывать. Кому-то ведь нужно и сии гениальные прожекты в жизнь претворять, - вот для той последней стадии сержантов и откармливают.
        Пакет с апельсинами Катя отдала дежурному на КПП.
        - Уничтожить и доложить.
        - Есть, товарищ старший сержант! - ефрейтор проводил девушку мечтательным взглядом. Сама товарищ старший сержант подозревала, что ее призрак ежевечерне вытворяет крайне неприличные вещи в воспаленном сознании истосковавшихся солдат-срочников.
        Никакого ажиотажа в отделе «К» не наблюдалось. Программисты в комнате маршрутных вычислений бормотали на своем «птичьем» языке. Кабинет Полевого отдела был заперт. От лестницы, ведущей в полуподвал, доносился приглушенный стук костяшек домино, - прапорщики МТО бодрствовали на боевом посту.
        Катя стукнула в дверь начальника отдела, заглянула:
        - Я прибыла. Чего делать?
        - Приведи себя в порядок и доложи, как положено, - сухо сказал Сан Саныч.
        Катя задумчиво отправилась в туалет, вымыла руки. Липкий апельсиновый сок перестал клеить пальцы. Суров начальник. С чего бы это? В кабинете еще один тип расселся. Похоже не из армейских. Скорее всего, научник. Или из финансистов, - эти бухгалтеры, что в форме, что без формы, вечно вот такими тюфяками в очечках выглядят. Может, «боевые» за прошлую операцию начислили неправильно? Вот будет геморрой - копейки возвращай, объяснительные пиши.
        - Товарищ майор, повашемуприказаниюстаршийсержантМезина прибыла! - Катя попыталась щелкнуть кроссовками.
        - Вольно, проходи.
        Катя плюхнулась за стол напротив гостя. Круглолицый мужик подался вперед, откровенно оценивая скрывшиеся за крышкой стола бедра и приоткрытый коротким топиком живот девушки:
        - Хорошая у вас в отделе форма одежды. Не жарко, и воевать удобно.
        - Прошу прощения, - сказала Катя. - У меня выходной, все портянки выстирала и развесила сушиться.
        - Не суть важно, - поморщился Сан Саныч. - Сразу поближе к делу. Завтра Выход. На сборы и прокачку остается - 18 часов 26 минут. Реквизит получишь не у наших дармоедов, - специальный человек подъедет, шмотки привезет. Размеры твои знает, не вскидывайся. Жаль, волосы у тебя не отросли.
        - Да, с прической очевидный прокол, - поцокал языком гость, - анахронизм, однако. Нехорошо.
        Катя ткнула в сторону незнакомца подбородком и поинтересовалась у начальника отдела:
        - Стилист? Я и смотрю, личность удивительно знакомая, я его рядом с Сергеем Зверевым в «ящике» видела. Автограф можно попросить?
        Гость заржал, и сразу стало понятно, что никакой он не финансист. По-волчьи веселится дяденька, гогочет, холодных глаз не щуря.
        - Пора вам познакомиться, - сказал Сан Саныч. - Катя, это Виктор Иванович. Майор смежной структуры. Поступаешь в его распоряжение. Задача - оказать техническое содействие в процессе Перехода. Товарищ майор со спецификой «кальки» знаком сугубо теоретически. У него первый Переход.
        - Виновата, - Катя смущенно опустила длинные ресницы. - Кажись, я тоже как в первый раз пойду. Интересно-то, жуть как! Может, не будем завтрего ждать? Сейчас и подскочим? Я только посикать сбегаю, и Прыгнем.
        - Катерина, иронию отставить, - тихо сказал начальник отдела. - У нас 18 часов. Языком трепать некогда.
        - Ясно, товарищ майор! Мы по принципу лотереи работать начали? Куда? Зачем? Что за суета? Кого наверху диарея прошибла?
        - Все вопросы к товарищу майору. Ты в его подчинении.
        - Ой! - Катя осторожно потрогала свой живот. - Кажется, я нездорова. Ой, прямо стыдно сказать. Это по женской линии. Вы уж меня простите, придется в госпиталь ползти. Разрешите идти, в смысле - ползти, товарищ майор? Или вам поподробнее о недомогании изложить?
        - Виктор Иванович, вы извините, я товарищу старшему сержанту наедине скажу несколько напутственных слов. У нас тут, знаете ли, свои обычаи.
        - Понял. Я как раз хотел к вычислителям зайти, - догадливо поднялся гость.
        - Кать, ты окончательно оборзела, - грустно сказал Сан Саныч. - Что ты меня позоришь? Я же сказал - смежники. Тебе самой по барабану, так об отделе подумай.
        - Отделу я месячный оклад пожертвую. В качестве компенсации. Пусть Сашка нормальные клавиатуры для машин купит. Оклада как раз на клавиатуры хватит.
        - Ну да, ты у нас девушка обеспеченная. И как все обеспеченные бабы - жуткая стерва. Что ты в бутылку лезешь?
        - Я лезу?! Сан Саныч, мы здесь все малость с «приветом», но есть же границы разумного для самого неразумного. Куда я с этим псевдоблизоруким кабаном пойду? Я его в первый раз вижу. Час назад кушала апельсины и думала вечером, как белый человек, телевизор посмотреть. Я же не самоубийца - с каким-то психом куда попало Прыгать. Ты же сам понимаешь…
        - Понимаю, - начальник отдела вертел в пальцах красивый, кем-то подаренный карандаш. - Теперь ты меня послушай. Приказ спущен с самого верху. Идете в начало двадцатых годов. Срочно. С коррекцией даты на уменьшение. Подробности только майор знает. Я его первый раз вижу. Замминистра сказал, что этот Виктор Иванович - профи. В своей епархии, разумеется. Ты Игоря Николаевича знаешь, он только то, в чем сам стопроцентно уверен, до подчиненных доводит. Я пытался вякать, но… Да, дурдом полный. Отказывайся. Валяй, имеешь полное право. Действительно, глупо идти. Ты же умная девушка. Ты у нас зачем служишь? Я забыл или ты запамятовала? А Игорь Николаевич помнит. Намекнул. Знаешь, что такое «аккордная работа»?
        - Знаю. Я в этом клоповнике скоро сама начну дедовать и дембельский альбом фломастерами разрисовывать, - пробурчала Катрин. - Значит, если вернусь, в полном расчете будем? Контора горбатого мне не слепит?
        - Контора - не знаю, а Игорь Николаевич «прокидывать» не станет. И ты, и я его знаем. Помощь тебе окажут, как обещали. Только ты, Кать, не дергайся сейчас. Обсудим, найдешь вежливые разумные аргументы. Только в бутылку не лезь. Вежливо, доходчиво, опираясь на опыт предыдущих операций. Я тебе серьезно говорю. Непросчитанная операция хуже всего, что можно придумать. Сгинете. Здесь даже варианты экстренной эвакуации не предусматриваются.
        - Сан Саныч, ты уж определись, идти мне или не идти?
        - Катерина, не будь дурой. Как твой непосредственный начальник, я довел до тебя указание вышестоящего руководства немедленно поступить в распоряжение тов. майора. И никаких пререканий не потерплю. Как твой, хм, надеюсь, товарищ по службе, рекомендую уклониться. Отправляться в командировку с непроверенными людьми, не отработав боевое слаживание, дело действительно неразумное. На медосмотре ты что угодно симулировать сможешь, я тебя знаю. С другой стороны, девушка ты рисковая, и «очки» загрести тебе необходимо. Ты же не за деньги и не из любви к приключениям здесь служишь. В общем, решать тебе самой.
        - Блин, что тут решать?! Нанялась, так отработаю. Только этот майор мне ни в …, ни в Красную Армию. Откуда его хрен принес?
        - Смежник. Кать, я тебя убедительно прошу обойтись без мата, крика и прочей нецензурщины. У них в конторе не принято. Если мне за тебя выговор влепят, я как-нибудь переживу. Вот если отдел…
        В дверь без стука просунулась крупная голова гостя, блеснула тонкими стеклами очков:
        - Вы пошептались? Время поджимает.
        - Да вы проходите, Виктор Иванович, - пригласил хозяин кабинета, - мы уже непосредственно к обсуждению деталей перешли.
        - Это вы поспешили, - Виктор Иванович улыбнулся, продемонстрировав дорогие фальшивые зубы. - С деталями придется подождать. Екатерина Георгиевна все-таки решилась составить мне компанию?
        - Приказ есть приказ, - пробурчала Катя, внимательнейшим образом разглядывая ногти.
        - Замечательные, правильные слова! - восхитился гость. - Вы, Катюша, очаровательная девушка, я своего восхищения скрыть и не надеюсь, - Виктор Иванович уселся, взвизгнул ножками стула, поудобнее подвигаясь к столу, и ласково оглядел девушку. - Вы у нас нимфа, Диана-охотница.
        - Тогда уж Геката, - поправила Катя, не отрываясь от созерцания ногтей.
        - Ах да, вы же у нас почти дипломированный историк. Так вот, дорогая Катюша, кокетство вам идет, и выглядите вы восхитительно. Я, каюсь, вообще неравнодушен к женскому обаянию. Но если Там вздумаешь взбрыкнуть, - на первый раз пальцы поломаю, потом… потом еще хуже сделаю. Я, милая барышня, давний фанатик дисциплины. И страшный зануда. Усекла?
        - Угу. Я, товарищ майор, приказы выполнять умею. Безопасность вам обеспечу, - и Прыгнем и Выпрыгнем благополучно. Но уж позвольте сразу уточнить: во-первых, за попытку склонить к сексу, не мотивированному обстоятельствами, я вам сама пальцы переломаю. Во-вторых, Катюшей меня называть не нужно. Куда естественнее будет - Екатерина Георгиевна. Или по-домашнему - товарищ старший сержант. Усекли?
        - Понятно, - гость без стеснения продолжал разглядывать девушку. - Предупреждали, да и твое личное дело я полистал. Впечатляет. Но это не беда, познакомимся, так сказать, в процессе. Кстати, если тебе прямо сейчас резко наскучит мое общество, - как будешь действовать? Если чисто теоретически?
        Катя глянула исподлобья. Тронуть можно под столом - пяткой в колено, кроссовки мягкие, - сустав гостя уцелеет. Потом на стол животом, зацепить за галстук, и ножичек к кадыку. Только готов к такому повороту дяденька. Улыбается кобелина, но ноги подтянул, да и пузо поджалось, - видать, там не только обильный жирок пластуется. Нет, номер не пройдет. Кроме грохота и разгрома казенной мебели, ничего путного из пробы сил не выйдет. Вот если бы по-взрослому…
        - Если мне уж совсем приспичит, я попрошу разрешения выйти, - вяло сказала Катя. - Но вы, товарищ майор, не переживайте, меня почти и не тошнит уже.
        - Вот как? - Куцая бровь Виктора Ивановича приподнялась в показном удивлении. - То есть глаза выдавить не попытаетесь, мошонку не раздавите и даже ножичком по горлу не чиркните?
        - Стол жалко, - меланхолично заметила Катя. - Вот компьютер новый только-только поставили. Да и вообще, резать старших по званию - дурной тон.
        - Ой, мысль-то какая правильная, - Виктор Иванович умильно заулыбался. - А ножичек-то нужно получше прятать, - не в школу ведь ходишь. Взрослеть пора, спортсменка.
        На взгляд Кати, складной нож, закрепленный клипсой с внутренней стороны джинсов, и так был недурно укрыт от посторонних глаз. По крайней мере, до сих пор никто инструмент не замечал. Зоркий хряк этот товарищ смежник.
        - Катерина, какой еще нож? - не выдержал Сан Саныч.
        - Да какой такой нож? - обиделась девушка. - Мне что, и прибор для маникюра не носить? - из-за пояса джинсов появился крошечный предмет размером с указательный палец.
        - Позвольте, - Виктор Иванович открыл нож, кинул взгляд на чуть изогнутое серрейтерное лезвие. - А ты, Катерина Георгиевна, дорогими игрушками себя балуешь.
        - Что же мне, ржавыми гвоздями ногти чистить? - поинтересовалась Катя, глядя, как начальник отдела молча забирает нож и прячет в сейф. Вносить в отдел «К» что-то кроме ключей и мобильных телефонов категорически запрещалось целым ворохом инструкций. Кате стало немного стыдно.
        - Лады, познакомились, - гость улыбался своими неприятно ровными зубами. - Ты, Катерина Георгиевна, теперь иди, отдыхай. Здесь у вас комнатка отдыха уютная, там и телевизор исправный имеется. Развлекайся просмотром новостей.
        - Какие новости? Сейчас бразильский сериал начнется. Про любоффь. Я побегу. Инструктаж, как я понимаю, окончен?
        - Детали уточним непосредственно перед отправкой, - ласково улыбнулся Виктор Иванович.
        - Ты, майор, уж извини, что я вмешиваюсь, - Сан Саныч яростно ткнул карандаш в пластиковую пирамидку, - но вы что-то дружно в дурь прете. Я режим секретности оспаривать не собираюсь, но скрывать координаты от агента, контролирующего Прыжок, есть непосредственный и откровенный идиотизм. В нашем деле успех Перехода на две трети от компьютерного моделирования зависит. Еще треть - от интуиции агента. Тебе, Виктор Иванович, почему старшего сержанта выделили для сопровождения? Потому что у Катерины точность попадания 96,1 %. Это, хрен бы вас всех взял, лучший показатель за историю экспериментов. Перестаньте собачиться и театральную многозначительность разводить. Меньше суток до старта осталось. Что уж тут темнить? После старта Отдел мониторинг начнет вести. Всем личным составом узнаем вашу Точку с точностью до секунды.
        - Да? - Виктор Иванович в сомнениях почесал подбородок. - Тут я что-то упустил. Вы на казарменном положении будете?
        - Разве такой приказ был? - удивился начальник отдела. - У меня двенадцать человек вместе с хозяйственниками. Нам здесь сгнить, что ли? Может, пока не поздно, стартовую площадку и вычислительный центр полностью вашему ведомству передать? А мы с удовольствием в отпуск рванем.
        - У нас нет специалистов, о чем вы прекрасно осведомлены, - напомнил гость. - Так что выполнять задание, как ни крути, совместно придется. Я, между нами говоря, тоже не в восторге. Для агента действительно имеет решающее значение точная адресация?
        - У нас, знаете ли, чаще говорят «координаты», - Сан Саныч показал в сторону шкафов, плотно заставленных разноцветными скоросшивателями. - Извольте убедиться, здесь данные за последние шесть лет. Мы на интуиции работаем, уважаемый коллега. Это во времена застоя целый институт над нашими проблемами трудился. А сейчас какие уж планомерные исследования и математические модели? Таксистами-кустарями работаем. Уж не обессудьте, средств нужно было больше выделять. Хроноразведка и работа с «калькой» - это вам не покрой новых фуражек выдумывать-вычерчивать.
        - Согласен, - пробормотал Виктор Иванович. - Даст бог, после совместной операции что-то и с финансированием изменится. А сейчас нет времени препираться, - обстоятельства чрезвычайные. Значит, так, если мы все на территории отдела остаемся, утечка маловероятна. Товарищ сержант, ты телефончик сдать не забудешь?
        Катя передала мобильник шефу и со скучающим видом подперла кулаком щеку.
        - Итак, - Виктор Иванович откашлялся. - Место действия… э-э, Россия, в смысле, бывшая Российская империя. Граница с Украиной. 1919 год. Разгар Гражданской войны. Белые приходят - грабют, красные приходят - грабют. Хаос. Школьный учебник истории помните?
        - В общих чертах, - сказал Сан Саныч, имеющий кроме звания майора ученую степень кандидата исторических наук. - Ты продолжай, продолжай…
        - Наступление белых на центральные области Советской России. С юга, стало быть, они прут, - гость в некотором замешательстве почесал подбородок. - Деникин, Врангель, Корнилов, Буденный, Ворошилов…
        - Не хочу тебя разочаровывать, но Корнилов, по-моему, был убит под Екатеринодаром в 18-м году, - осторожно заметил начальник отдела. - Или там «кальку» подправили?
        - Нет, я Корнилова с Корчагиным перепутал, - признался Виктор Иванович. - Но «кальку» там действительно подредактировали. Ульянов, который Ленин, был убит. Удачное покушение. Как раз в начале нашего 19-го. Его какая-то тетка подстрелила. Стоп, - нет, тетка до этого покушения была. Вождя снайпер на митинге снял. Профессионально сработали. Был Ильич, и нет Ильича. Говорят, похороны потрясные отгрохали.
        Катя кашлянула.
        - Вы что, Катерина Георгиевна, товарища Ульянова-Ленина не знаете? - удивился гость.
        - Знаю. Дедушка такой. Здесь недалеко в хрустальном гробу выставлен, - Катя махнула в сторону закрытого жалюзи окна. - Вы, товарищ майор, ничего не путаете? Нам точно в 1919-й нужно? Может, в 1819-й? Там тоже интересно. Бонапарта можно с острова Святой Елены вытащить, к янкесам в тыл забросить. Пусть репу почешут.
        - Ты, товарищ сержант, можешь иронизировать сколько угодно. Я не историк. В чем с прискорбием и сознаюсь. И в школе я давненько учился. Сегодня успел статью в энциклопедии на ходу проглядеть. С Наполеоном пусть сами лягушатники возятся. Кстати, тов. Ленина мы своими телами закрывать тоже не собираемся. Это пусть коммунисты на коммерческой основе подобную акцию заказывают. Тов. Бронштейн, он же предреввоенсовета Троцкий, опять же без наших советов по модернизации республики обойдется. Политики мы не касаемся. Хрен знает, кто там был прав, а кто виноват. Мы не судьи. Задача наша проста и понятна - отыскать одного человечка и уберечь его от ненужных знакомств.
        - Что за человечек? Уж не великая ли княжна Анастасия? - в некотором изумлении поинтересовался начальник отдела «К».
        - Да ты, майор, романтик, - гость усмехнулся. - Нет, не княжна, и вообще отнюдь не прелестная невинная девица. Человечка этого вы не знаете. Он персона внеисторическая. Его в нашей линии вообще не существует.
        - Так не бывает, - печально сказал Сан Саныч. - Персоналии в «кальках» полностью тождественны. Это аксиома.
        - Не спорю. Но наши специалисты никакого документального подтверждения существования этого человечка в архивах не обнаружили. Не было его здесь, - гость посмотрел на Сан Саныча. - Умению специалистов нашего ведомства проводить следственно-розыскные мероприятия я привык доверять. А вы?
        - Ваш человечек мог в здешней «кальке» в малолетнем возрасте богу душу отдать, - сказала Катя. - Или чуть позже откинуться. Бардачок у нас в стране известный. От целых полков и воспоминания не остается.
        - Справедливейшие слова, - Виктор Иванович многозначительно поднял толстый палец. - К счастью, в стране еще остались мудрые головы и пытливые умы. Они и шепнули, где пересечься с искомым нам человечком. Так что волноваться нам незачем.
        - Мы этому человеку должны шею свернуть? - мрачно поинтересовалась Катя.
        - Да зачем же так? Только побеседуем. Я побеседую. Ты, товарищ сержант, будешь окрестностями любоваться. Потом человечек пойдет своей дорогой, а мы - оп! - домой. В этом вопросе крепко надеюсь на твою помощь, Катерина Георгиевна. Мне ваши хроноэксперименты - темный лес с волками.
        - Мы подобные операции месяцами планируем. Агенты обстановку изучают, документы штудируют, легенду готовят, - пробормотал начальник отдела. - Ты, майор, думаешь, это как в Тверь на выходные прошвырнуться?
        - Ни в коем случае! - запротестовал гость. - Я ваши сомнения всем сердцем понимаю и принимаю. Явился толстый невежественный мужик и в элитные агенты носорогом прет. Ну, не знаю я истории, и вашей физики-математики не знаю. Винюсь, по возвращению займусь самообразованием. А пока уж примите каков есть.
        - А, собственно, почему… - интеллигентный Сан Саныч замялся.
        - Почему я? А я там пройду. Мне что буденновцы, что марковцы или махновцы - все едино. Я политикой не интересуюсь. Я специалист по бардаку. Там ведь бардачок, сами сказали. Может быть, самый примечательный беспредел в истории нашей многострадальной страны. Правильно? Правильно. Вопросы еще имеются?
        - Точное время и место?
        - Катерина Георгиевна, оно вам так надо? Ну, хорошо. Лето 1919 года. Северо-Восточная Украина. Точнее скажу перед самым отбытием. Не из вредности, - имею прямой приказ.
        - Ориентировочный срок выполнения задания?
        - От трех до семи дней. Каждый день - удвоенные «боевые». Слово даю, получите все до копейки.
        - Легенда? Без легенды и без прикрытия мы при первом контакте засыплемся.
        - Кто сказал, что идем без легенды и без прикрытия? Все будет: оружие, деньги, документы, свежайшие данные по оперативной обстановке. Придем и возьмем как на блюдечке. И легенда имеется. В общих чертах, ты, Катерина Георгиевна, моя боевая подруга, она же маруха, киска, фрея. Любящая. Преданная, аки кошка. Понимаю, что выглядит мезальянсом, но где такой красавице истинно достойного партнера подыскать? Ван Даммы и прочие Брэды Питты у нас не служат. Зато будешь одета, сыта. Никаких портянок, чирьев, вшей и прочих ужасов военного коммунизма. По легенде мы не из безлошадных селян и голодающих пролетариев. Подробности позже.
        - Цель. Он кто?
        - Без комментариев.
        - Маршрут? Город или село?
        - Начнем с города. Подробности позже.
        - Ориентиры? Без них угодим прямо в ж…
        - Ориентиры будут. Фото - и видеоматериалы. Мои личные впечатления. Я в точке прибытия побывал вчера. Перед Прыжком изложу любые подробности. Поправку на последние девяносто лет сама сделаешь. Устроит?
        - Цель - тот человечек - он под охраной?
        - Без комментариев.
        - Почему такая спешка?
        Виктор Иванович поцокал языком:
        - Уж не знаю, как и сказать. Лишними подробностями грузить вас не хочется. Давайте скажем так - нас могут опередить.
        Катя и Сан Саныч переглянулись:
        - Конкуренты?
        - Без комментариев.
        Катя и Александр Александрович сидели в комнате отдыха, пили чай с лимонными вафлями.
        - Нет, - вздохнул начальник, - уйду я. С моим желудком нужно занятие поспокойнее. Какая-нибудь рутинная научная работа. Буду раз в год статью в «Вестнике академии» публиковать, и фиг с ним. Что мне эта «калька»? С ней совсем с ума сойдешь.
        - Ты, товарищ начальник, для начала с цитрусовыми вафлями завязывай. В них лимонной кислоты полно, не слишком-то для гастрита полезно. А из «кальки» ты не уйдешь. Тебе здесь интересно. Да и любишь ты былое вспомнить, из «нагана» на стрельбище побабахать. Этого тебе на гражданке точно не позволят.
        - Ты, Катерина, вечно правду-матку в глаза режешь. Никакого воспитания. Смотри, прижмет тебя майор.
        - Это точно, - согласилась девушка. - Полезет. Он по поводу баб слабоват. Собственно, ко мне все равно все лезут.
        - Я к тебе ни разу не приставал, - обиделся начальник и взял еще вафлю.
        - Ты правильный. У меня муж такой же был, - с грустью согласилась Катя. - Чего ж вас, нормальных людей, так мало? Просто свинство какое-то. Саныч, я тебе сувенирчик переправлю. Все равно в последний раз иду.
        - Не вздумай рисковать, Катька! Собьете наводку, бог знает куда угодите. Не глупи. Вернешься, я тебя еще за ножичек в штанах взгрею. Как пацанка, игрушки таскаешь. Будто на тебя кто-то покуситься рискнет. Тебя уже и лица кавказской национальности на улице по дуге обходят. Кстати, ты смотри, с майором поаккуратнее. Он, похоже, крутой.
        - Крутой, - согласилась девушка. - Грызться будем. Ну, мне ведь вернуться нужно, и ему тоже. Столкуемся как-нибудь.
        Глава 2
        Вся страна заботится теперь о Южном фронте. Нужно, чтобы командиры, комиссары, а вслед за ними красноармейцы, поняли, что уже сейчас на Южном фронте мы сильнее Деникина.
        Л.Д. Троцкий. Из приказа от 16 июля
        Ну и драпанули мы тогда.
        Из воспоминаний П.Г. Звиренко, ветерана, заслуженного тренера РФ (К)
        Выстрелы постукивали все ближе. Перестрелка, начавшаяся со стороны Основы, стала реже, но явно приблизилась к центру. Город притих, лишь над крышами кружились встревоженные голуби.
        Пашка взвалил на повозку тяжеленные тиски. Гаврилыч возился, пытаясь распихать наваленные как попало катушки проволоки. Грузиться начали самовольно, без приказа. Два часа назад начальник оружейно-пулеметной мастерской бывший прапорщик Коваль ушел в штаб и как в воду канул. Дело все явственнее попахивало керосином.
        Старший мастер Граченко поправил очки, солидно кашлянул:
        - Я до зв’язних схожу, подивлюсь що та як[1 - Я к связным схожу, посмотрю что и как (укр.).], - старик на диво резво зашаркал к воротам.
        - Пашка, что ты рот раззявил? Ворона залетит, - рявкнул Гаврилыч. - Отворяй ворота.
        - Мы ящики с крепежом еще не погрузили.
        - Да хрен с ними. Инструмент собрали и ладно. Ворота отворяй. Пулей, говорю!
        Пашка навалился на просевшую створку ворот. Улица была пуста. Даже собаки не лаяли. От реки, сквозь привычный запах тины, несло гарью. Сразу стало не по себе.
        - Пошла шустрее, - Гаврилыч тряхнул вожжами. Белесая кобыла, давно списанная по старости лет в мастерскую, неохотно переступила копытами. Придурковатый Кирюшка подтолкнул повозку и неуклюже запрыгнул на катушки. Выкатили на пустынную улицу. Невдалеке снова начали палить из винтовок, - кажется, прямо на Николаевской площади. Гаврилыч заозирался и ближе придвинул свою «трехлинейку».
        - Тронулись, тронулись. Пашка, брось ворота, найдется кому закрыть. Судя по всему, поспешать нам нужно.
        - А Граченко? Ждать не будем?
        - Да дед уже у себя в хате в подполе сидит. Старый пень, мать его, революционный подпольщик.
        За площадью торопливо застучали выстрелы. Грохнуло громче.
        - Вот бес бы их взял, из «маузера» садят, да еще бомбами. Говорил я, еще утром в хозроту нужно было идти. Влипли, мать его.
        - Может, ловят кого, - предположил Пашка, шагая рядом с повозкой. - Объявляли же, что шпионов в городе полно. Во все щели лезут.
        - Деникин к нам сам-сам пролез, гы, - заухмылялся Кирюшка, ощупывая свой пухлый вещмешок.
        Пашка с досадой вспомнил, что забыл захватить спрятанные в поленнице куски мыла, завернутые в новые портянки. Вот черт, на рынок так и не успел смотаться.
        - Вам бы, соплякам, только зубы скалить, - пробормотал Гаврилыч, снял фуражку, задумчиво посмотрел на красную звезду на околыше, вытер потную лысину и решительно нахлобучил фуражку на место. - Зря мы столько катушек проволоки навалили - тяжело драпать будет.
        - Чего там драпать? - удивился Пашка. - Отойдем к роте, обстановку проясним. Нечего панику разводить.
        - Панику… Дал бог сопляков в команду. Учить меня еще будешь. Или не слышишь, беляки уже в городе.
        Пашка прислушался к отдаленному треску пулемета. Кажется, целую ленту вмах высадили.
        - Так это на окраине, - неуверенно возразил Пашка. - Деникинцы щель ищут. Город-то крепостью объявили. Наши настороже стоят со всех флангов.
        - Флангов… Стратег драный. Крепостью как заявили, так и взад раззаявят, - Гаврилыч щелкнул затвором, проверяя патронник. - Как бы по нам из окна не пальнул офицерик какой. Много их здесь пригрелось, сучьих фон-баронов.
        Посерьезневший Кирюшка вытащил из брезентовой кобуры свой громадный «смит-вессон». Пашка посмотрел с завистью, - «смит-вессон» оружие, конечно, не сильно боевое, зато рукоять у револьвера славная - сам деревянные «щечки» полировал.
        У самого Пашки оружия не имелось. Сволочь Коваль по своей старорежимной подлости не соизволил выдать. «Несовершеннолетний, не положено, в штате не состоишь». Подумаешь, в штате. Приписанным при мастерской Пашка действительно меньше месяца числился. Но до этого почти месяц у телефонистов служил. Могли бы винтарь и выделить. Полноценный паек, что получал, оно, конечно, тоже неплохо. Ладно, полк в бой пойдет, сразу оружие появится.
        Кобыла довольно шустро перебирала копытами, кляча клячей, но тоже неладное учуяла. Пулемет захлебывался без пауз, вот только посреди улицы не разберешь, где именно воюют, - дома мешают.
        - Вот черти, - пробормотал Гаврилыч, - таки опять забыли про нас. Как машинки чинить, так даешь до победного конца, в ночь за полночь без разницы. Под Лозовой и батарею бросили, и половину пулеметов. Опять, небось, один товарищ комиссар со своей сабелюкой к начдиву на глаза заявится. «Дезззертиры-прееедатели, так их растак!»
        - Ты подгоняй, подгоняй, - зашептал Кирюшка, сжимая револьвер, - смотри, как чума прошла. Вымер город.
        - Куда подгоняй?! - Гаврилыч длинно выматерился. - Слышишь? Уже у Пензенских казарм постреливают. Видать, полк-то ушел.
        Повозка остановилась на Рымарской. Трое красноармейцев с тревогой прислушивались. Кобыла с подозрением уставилась на крутой, мощенный брусчаткой спуск.
        - Вот что, - пробормотал Гаврилыч, - давайте в обход. В буржуйские кварталы соваться нечего. Пашка, ты у нас этот - спортсменец. Заскочи в штаб к начдиву, до ихнего особняка тут рукой подать. Узнай, куда рота делась, и мигом обратно. Мы по Рымарской пройдем и на углу ждать будем. Только не вошкайся. Дело серьезное.
        - Раз дело серьезное - винтарь дайте.
        - Я тебе сейчас пендаля дам, - долетишь мигом. Я тебя не в атаку посылаю, а за указаниями. Винтовка тебе сейчас как барану дышло. Жарь быстрей!
        - Вы уж меня тогда ждите, - мрачно потребовал Пашка.
        - Мы дождемся, не трясись. Только бегом давай!
        Пашка запрыгал вверх по широким ступенькам. Туда пойди, то притащи, это оттащи. Одной воды за день натаскаешься - кита утопить можно. Плохо, когда тебе пятнадцать лет и тебя каждый, кому не лень, припахать норовит. Зато хорошо, когда ты ловкий и тренируешься регулярно. «Спортсменец». Ха, вот почитал бы отсталый Гаврилыч хотя бы «Гимнастику Мюллера». Или «Сильнее и выше». Понял бы, какая в физкультуре польза. Пашка, когда малым был, еще до войны, в цирке выступление самого Ивана Поддубного видел. Тогда и понял - вот оно. Вот так мужчина должен выглядеть. Чтоб на бицепсе вчетвером висели, разогнуть не могли.
        На подъем Пашка взлетел мигом, рванул по Сумской. Стало жарко, держать локти, как на картинках в «Великой Олимпионике», парень перестал, бежал как удобнее. Суконная фуражка зажата в кулаке. Старался старыми сапогами по брусчатке шибко не топать. Слушал, - сейчас густо палили за мостом. И правда, натуральный бой. Вот тебе и неприступная пролетарская крепость.
        Свернув в переулок, Пашка сразу понял, что у штаба пусто. Посреди мостовой валялась шинель, на тротуаре ветерок перелистывал брошенные бумаги. Стоял ящик из-под патронов, сами патроны россыпью валялись вокруг. Пашка растерянно остановился. Недавно рассказывали, как начдив за брошенную обойму лично расстрелял взводного из 3-го батальона. А здесь целый ящик. Или они нарочно? Засаду оставили?
        Кованые ворота нараспашку. Пашка осторожно вошел. У дверей особняка стояла новенькая двуколка, в ней грудой валялись связки бумаг. Упряжь, брошенная прямо на землю. Часового нет. Пулемет, что вечно выглядывал тупым рылом из окна, исчез. Ушли. Нужно Гаврилычу срочно доложить.
        Пашка повернулся к воротам и тут расслышал тихую музыку. Задрал голову. Из распахнутого окна третьего этажа нарядного барского дома, стоящего напротив штаба, доносился женский голос, что-то с томным придыханием выводящий на непонятном языке. Должно быть, по-французски. Граммофон. Ага, значит, есть кто живой. Штабные вояки скорее пулемет бросят, чем граммофон забудут.
        Деловым шагом направляясь к дверям подъезда, Пашка соображал. Здесь вроде бы сам начдив с начштаба квартировал. У двери вечно часовой топтался. Вон как все вокруг шелухой семечек заплевано. Может, штаб ближе к бою выдвинулся, а здесь для охраны барахла хлопцев оставили? Да нет, уж больно тихо. Кстати, на обратном пути нужно будет шинель прихватить. Каптенармус Пашке совсем худую выдал - прямо между лопаток дыра с рыжим пятном, смотреть жутко. Ладно еще сейчас лето, а осенью как в такой шинели позориться?
        В подъезде было прохладно. Пашка с уважением посмотрел на мраморные ступени, на завитушки перил. Буржуи, конечно, эксплуататоры, но художников и архитекторов выучивают на славу. Музыка сверху доносилась как-то глухо, точно из гроба. Снова стало не по себе. Надо бы быстрее к Гаврилычу вернуться. Ждут уже, наверное. Пашка нащупал в кармане шаровар рукоять большой отвертки. Надежный инструмент, еще отец ковал. На все случаи жизни подходит, и вместо стилета вполне сгодится.
        На лестничной площадке пришлось протискиваться мимо штабеля каких-то ящиков. Пашка преодолел искушение поддеть отверткой крышку и полюбопытствовать. Застукают, некрасиво получится.
        За приоткрытой дверью все мурлыкала нерусская женщина. Потрескивал, шипел граммофон. Пашка осторожно поинтересовался:
        - Есть кто, товарищи? Я из хозвзвода, насчет приказа интересуюсь.
        Парижская баба продолжала выводить свое непонятное, а в остальном царила полная тишина. Пашка на всякий случай присел - еще выдадут залпом прямо в грудь - и толкнул дверь. Огромная прихожая была пуста, пахло вином, керосиновой копотью и еще чем-то сладким.
        - Товарищи, есть кто живой?
        В тишине Пашка сделал несколько бодрых шагов, разглядел блеск на вешалке. Ого, шашка! Мудреная какая-то, на мушкетерскую шпагу похожа. Рукоять на ощупь показалась прохладной и богатой. Может, позолоченная? Наверное, самого начдива. Его Пашка видел всего два раза - высокий мужчина с густыми усами, в ладном новом френче с большой, нашитой на рукаве, звездой и блестящим значком краскома на нагрудном кармане. Шашка у него тогда вроде другая была. Ладно, не наше дело. Пашка шагнул к двери в комнату и споткнулся о темную груду на полу. Сапоги какие-то, штиблеты. Во - и саквояж. А это что? В руках оказалась кобура из лакированной кожи. Явно не пустая. Пашка растерянно пощупал у ног и поднял вторую кобуру, - здесь явно «наган». Побросали, что ли? И что теперь делать?
        Набравшись духа, Пашка стукнул в дверь:
        - Товарищи, я из хозвзвода. Есть тут кто?
        Граммофон равнодушно напевал. Издалека, сквозь шуршание заграничной музыки доносился треск выстрелов. Хватит, убедился, что никого нет, и к своим. Револьверы трофеями оставить себе можно. Пусть доказывают, что не побросали.
        Тяжелые портьеры отсекали уличное солнце. Было душно, несмотря на приоткрытое окно, стойко пахло табачным дымом, пролитым вином и еще чем-то странным, похожим на ладан. Никого. Круглый стол, покрытый съехавшей набок скатертью, венские стулья вокруг. На одном стоял портфель, поблескивающий колодкой монограммы. За распахнутыми высоченными дверьми виднелась кровать, широко растопырившая резные звериные ножки-лапы.
        Пашка ожесточенно почесал переносицу, чтобы не чихнуть. Ушли. Хрен с ними. Шпалеры, значит, можно себе оставить. Любопытство мучило просто ужасно. Пашка расстегнул лаковую кобуру, потянул тяжелую рубчатую рукоять. Ух ты, «Штейер». Редкая штука. За время службы в мастерской Пашка успел насмотреться на кучу оружия и стал неплохо разбираться. Вот это ствол так ствол! Поковырявшись с затвором и заглянув в магазин, парень разочарованно вздохнул - патронов не было. Да, к такому шпалеру боеприпас искать замучаешься. Ничего, обменяем на что-нибудь полезное. Во второй кобуре оказался «наган», довольно облезлый, солдатский, без самовзвода. Зато с патронами. Правда, при проверке барабана оказалось, что в четырех из семи гнезд сидят пустые гильзы. Ну, три выстрела тоже неплохо. Следовало торопиться. Пашка глянул на портфель - вдруг там документы секретные? Могут наградить за бдительность. Ага, или к стенке поставить за шпионаж. Нет уж, документы - не нашего ума дело. Нужно давать деру, - граммофон приглушал звуки с улицы, но почему-то казалось, что стреляют ближе. Пашка расстегнул ремень и стал подвешивать
кобуру «нагана» на бок. Сейчас мигом метнемся по Сумской, потом переулком вниз, а там и Гаврилыч ждет. Если не дождались и ушли - не беда. Пойдут по Белгородской дороге, больше некуда. Догоним. Город Пашка знал. За два месяца вдоволь набегался с поручениями, таская накладные и требования.
        Проклятый граммофон под конец зверски всхрапнул и замолчал. Пашка с перепугу чуть не уронил кобуру. За окном щелкнул одинокий выстрел. Ой, что-то близко.
        - Музыку заведи, - капризно сказали в спальне.
        Пашка панически заскреб по кобуре, но она, как нарочно, расстегиваться не желала.
        - Ну, заведите же кто-нибудь музыку! - жалобно сказали из полутьмы.
        Поцарапанная рукоять «нагана» оказалась в потной ладони, но Пашка уже успел слегка опомниться. Судя по голосу, девка или баба. Тьфу, черти бы ее взяли, чуть в штаны не наложил.
        Сжимая револьвер, Пашка шагнул в спальню. Углы комнаты таяли во тьме. Окно было плотно зашторено и до половины заложено мешками с песком. На кровати валялась молодая девка. Именно валялась, обняв двумя руками огромную подушку и уткнув лицо в ком пухового одеяла.
        Пашка оторопело уставился на белое гладкое бедро. Попка бесстыжей девки походила на две маленькие подушечки. На атласные.
        - Ну, заведите же музыку, что вы сволочи все такие? - пробормотала девка.
        - Это… Бой вроде на улице, - выдавил из себя Пашка, пытаясь ощупью вложить «наган» в кобуру.
        - Да х… с ним. Музыку сделай. У меня от треска голова болит, - девка повернула голову, смахнула с лица волну рыжих кудрей. - А ты вообще кто, мальчик?
        - Красноармеец Звиренко, командиров ищу, - Пашка во все глаза смотрел на девушку. Мордашка у нее была помятая, глаза густо обведены синевой, но Пашке казалось, что такого ангельского личика он в жизни не видел. Какая же она вся… тонкая. Фарфоровая.
        - Красноармеец? - статуэтка равнодушно моргнула длинными ресницами. - Какой же ты красноармеец? Ты, наверное, еще в гимназию с ранцем бегаешь. Заведи граммофон, а? Ну, пожалуйста! У меня в висках от шума звенит.
        - Это… барышня, ты послушай. Уходить нужно. Беляки прорвались. Где начдив?
        - Да пошел он на х…, ваш товарищ начдив, - пробормотала девушка. - Бросили меня все. Слушай, к черту эту музыку. Ой, у меня виски сейчас лопнут. Дай вина. Там мадера осталась.
        Пашка зачем-то взял с комода липкую бутылку, протянул девушке. Она шумно глотнула раз, другой. Обтерла ладонью рот. Пашка смотрел, как по гладкой коже катятся капли. Грудь у рыжей красавицы была небольшая, но даже на взгляд упругая, как литая резина.
        Девушка насмешливо улыбнулась. Глаза у нее были шалые, пьяные, с огромными зрачками, и смотрели так бесстыдно, что у Пашки заколотилось сердце.
        - Ну какой ты красноармеец, мальчик? Разве невинных херувимов в большевики берут?
        Пашка насупился. Разве виноват, что уродился светловолосым и кудрявым? Стригись хоть каждую неделю, все равно дразнить будут. И никого не волнует, что ты почти любого можешь на лопатки уложить и английский бокс изучаешь. Раз борода еще не растет и кудрявый - амба, одна дорога, в херувимы. Тьфу! Бога и всех херувимов революция уже два года как отменила, чтоб вы знали.
        - Барышня, ты бы задницу прикрыла и бельишко накинула. Не ровен час деникинцы налетят. Отступать нужно.
        - Суровый какой, - девушка надула и так припухлые губки. - Коммунист, да? Ну иди, раз нравлюсь, - рыжая бесстыдница окончательно повернулась на спину.
        Пашка ошеломленно смотрел, как перед ним раздвигаются ноги в сползших шелковых чулках.
        - Иди, дурачок, - прошептала девушка, глядя огромными бессмысленными глазами. - Хорошо будет. Я вкусная.
        Не устоял прикомандированный к ремкоманде боец Звиренко. Заворожил-околдовал бойца девичий гладкий животик да лобочек с аккуратным рыжим островком. И хоть познал Пашка радости плотские еще дома, под шелест прибоя на теплом азовском песке, но сейчас вышло как в первый раз. Теплая она была, податливая, и правда, статуэтка живая. Вздыхала часто, руку, чуть подпорченную синяками повыше локтя, на шею закинула, кудри юного любовника пальчиками ласкала.
        - Давай, давай… ох, какой же вы зверь, товарищ Антоний…
        Как называла да за кого принимала, Пашка думать не желал. Сладко было так, что взвыть впору. Огромная кровать скрипела, мешали сползшие на сапоги шаровары, да только и оглох Пашка, и онемел. Сжимал в объятиях скользкое тело, не чуял запаха вина и застарелого курева.
        Ноги девушки обхватывали поясницу, вздрагивали:
        - Ой, постой, задавишь! Ты сегодня совсем… Марафету хочешь?
        Пашка хотел продолжить. Кровь била в башке гулким колоколом. Трясло всего. Замер, только жадно целовал в ключицу.
        - Сейчас, сейчас, - бормотала рыжая, запуская руку в груду подушек. - Я только носик припудрю. Сам-то отчего не хочешь?
        Пашка двинуться ей дал, но вымолвить не мог ни слова. Да и не о чем было говорить. Ниже живота тело словно парализовало. Ох, да не может быть, чтобы такой сладостью плоть сводило.
        Руки у барышни дрожали, белый порошок сыпался на грудь. Бормотала:
        - Дай, дай втянуть. Да пусти, гад, я тебе по-собачьи дам.
        Она звучно втянула ноздрями, на мгновение замерла. Замотав рыжей гривой, начала переворачиваться.
        Себя Пашка не помнил. Мял белое тело, наседал, жадно хватая воздух, скрипел от блаженства зубами. Барышня тоже заохала в голос, да еще и скулила. Подушки, за которые цеплялась, расползлись, трещали под ногтями льняные, липкие, в пятнах, простыни.
        Отдуваясь, Пашка осознал, что лежит, уткнувшись лицом в густые кудри. От волос несло диковинным душистым табаком. Девушка, кажется, не дышала. Пашка поспешно сполз на бок, перевернул барышню. Глаза у нее оказались открыты, черные, огромные зрачки слепо смотрели в потолок. Пашка испуганно тряхнул бледные плечи.
        - Ты кто? - девушка слабо уперлась ладонью в его руку, попыталась оттолкнуть. - Уйди отсюда, тварь.
        За окном крепко бабахнуло, зазвенели стекла. Густо затрещали выстрелы. Совсем под боком, на Сумской.
        Пашка скатился с постели, поддернул шаровары.
        - Тикать нужно! Вставай!
        - Да иди ты в… Надоели, уроды совдеповские, - рыжая сунула голову в подушки, потянула на себя одеяло.
        Летнее пальто Пашка обнаружил на дверце шифоньера. Девчонка отбивалась, пришлось ее тряхнуть так, что зубы клацнули. Захныкала. Пашка впихнул ее в пальто.
        - Туфли где?
        - Что пристал? Быдло, тварь мастеровая. Пальцы с заусенцами, кобель тупой.
        Пашка тряхнул ее покрепче, на этот раз за волосы:
        - Уходить нужно, дура! Шлепнут ведь тебя, как комиссарскую блядушку.
        - Меня шлепнут?! Да уж верно, зашлепают во все дырки. Думаешь, я у офицеров не сосала? Вы там все одинаковые. Пусти волосы, скотина! Больно! Пусти! Хочешь, отсосу? Тебе понравится. Да пусти же! Денег хочешь? Вон, бери! Только отстань.
        Она уцепилась за шифоньер, с полки, из-под шелковых тряпок посыпались пачки денег. И советские, и широкие, растрепанные николаевские. Пашка, окончательно ошалев, сгреб пару пачек, запихнул в карман девичьего пальто. Стыдясь, сунул комок денег себе за пазуху. Рванул девушку за шиворот:
        - Выметайся!
        Рыжая вдруг разрыдалась:
        - Да оставь же меня, бессовестный негодяй!
        На ногах она стоять не желала, и Пашка подхватил ее на плечо. Девичий кулачок слабо стучал по спине. Вот дурища! Но оставлять нельзя. Пристрелят сгоряча или так отдерут, что и как дышать забудет.
        Скатились по лестнице. У двери Пашка прислонил девушку к стене:
        - Дай огляжусь.
        На углу у Сумской маячило несколько фигур с винтовками. Кто такие, Пашка рассмотреть не успел, - сверху, от улицы Гоголя, зацокали копыта.
        Поспешно задвигая запор, Пашка зашептал:
        - Слушай, здесь черный ход есть?
        Девушка сидела, тупо опустив голову и поглаживая голые колени. Пашка с тоской догадался, что нужно было ей все-таки туфли найти. Во дворе клацали копыта. «Удрали, сволочи, - заорал кто-то. - Ничего, догоним». Затопали по брусчатке сапоги.
        Пашка подхватил девушку за локти, потащил к лестнице. Окно было закрыто, пришлось выдернуть из кармана отвертку, поддеть шпингалет. Пашка рванул раму, за пыльными стеклами открылся короткий, сдавленный высокой кирпичной оградой дворик.
        - Лезь!
        - Я ноги поломаю, - вяло сказала девушка.
        - Помогу, не бойся, - Пашка выбрался на карниз первым. Рыжая попятилась было к лестнице наверх, но парень ухватил за плечо: - Да бежим же, дурища ты этакая!
        Ухватил за запястья, осторожно опустил вниз, пока девчонка не коснулась земли пятками в подранных чулках. Уцепившись за край окна, собрался прыгнуть сам. Внизу зашлепали босые ноги, - рыжая вдруг побежала вдоль стены.
        - Стой! Куда?! - шепотом заорал Пашка.
        Девушка уже завернула в подворотню.
        Пашка спрыгнул и услышал звонкий крик на улице:
        - Господа офицеры, спасите! Там большевик прячется!
        - Господа, поднимите барышню, - заорал кто-то зычным командным голосом. - К делу, господа, не упустите мерзавца. Ефремчук, дом оцепить. Чтоб ни одна краснопузая вша не уползла.
        Пашка закрутился под окном. Куда?! Спрятаться негде. Забор высоченный. Обратно в дом? Обложат, как хорька. А-аа, запрыгнуть, что ли?
        Он разбежался, ударив в кирпичную стену носком сапога, метнул тело вверх. Пальцы правой руки дотянулись до гребня стены. Левая, хоть и сорвала ногти, но тоже помогла удержаться. Недаром столько времени на турнике провел. Подтянулся, закинул ногу на гребень.
        - Вон он! По ногам цельтесь, господа!
        Убегая по узкому гребню стены, Пашка краем глаза увидел фигуры, выскочившие из подворотни. Яркие белые околыши фуражек, малиновые тульи. Дроздовцы - ох, много чего про них нехорошего рассказывают.
        Прыгать было некуда, по ту сторону забора до земли оказалось ого как. Верное дело - ноги переломаешь. Ох, до крыши бы флигеля добраться…
        Стукнули разом два выстрела, одна из пуль свистнула за спиной, другая выбила красную пыль из кирпича под ногами. Пашка машинально подпрыгнул.
        - Красный гиббон, господа, - засмеялся один из дроздовцев, передергивая затвор.
        Пашка длинным прыжком перелетел на крышу флигеля. Жесть загрохотала под сапогами, среди этого грохота вовсе нестрашно свистнула пуля. Скат крыши оказался крут, подошвы заскользили, Пашка сел на колени, прямо перед глазами в жести появилось новое отверстие. Перевалившись через конек, парень покатился вниз. Машинально успел уцепиться рукой за карниз, относительно мягко шлепнулся в кусты. Ворота заперты, вон еще забор… В соседнем дворе к беглецу осатанело метнулась захлебывающаяся дворняга. Пашка от души угостил шавку сапогом, под скулеж и лай одолел следующий забор. Оказался в просторном дворе, - здесь ворота выходили на две стороны.
        - Вон он, граждане! - завопили из окна. - Вон он, с «браунингом» на боку. Держите комиссара, господа!
        К счастью, добровольцев держать комиссара, да еще вооруженного «браунингом», среди жильцов не нашлось. Пашка перемахнул через облупленные ворота, оказался в длинном переулке. Рванул вдоль стены. За спиной выскочил на перекресток всадник, вскинул карабин. Конь танцевал, стуча копытами по булыжной мостовой. Пуля ушла высоко. Кавалерист, выругавшись, передернул затвор, но Пашка уже юркнул в проулок.

* * *
        Опомнился Пашка на чердаке трехэтажного дома, на углу Старомосковской. Дом попался удачный - на верхнем этаже никто не жил, двери квартиры распахнуты, валялись загаженные бумаги, сквознячок кружил по углам пух из распоротой перины. С крыши можно было уйти и на соседний дом, и по пожарной лестнице во двор, где за палисадником прятался крошечный садик. За садиком открывался крутой замусоренный спуск к соседней улице и дальше, к реке. Вообще-то можно было сразу туда пробраться да побыстрей уйти из центральной, буржуйской части города. Но беспорядочная стрельба вспыхивала на улицах совершенно неожиданно, и Пашка осознал, что у него куда больше шансов налететь на беляков, чем выйти к какой-нибудь задержавшейся в городе части красных. Вот угораздило.
        Пот на спине высох. Пашка проверил «наган», для успокоения пересчитал чудом не выпавшие во время бегства деньги. Почти пятьсот рублей царскими, да еще керенки. Лошадь можно купить, а поторговаться, так и пару. Вот так приключение. Эх, сучка она, конечно, бесстыдная. Ведь только хорошего ей хотел, честное слово. Дура буржуазная. «Херувим», тьфу! Чуть не шлепнули из-за блядушки несознательной.
        Злиться на рыжую не хотелось. Женщина - что с нее возьмешь? Легко ли красивой быть? Ой, ведь и вправду, красивая какая. Даже не верится.
        Пашка замотал головой, чувствуя, как загораются щеки. Разве такую забудешь? А начдив - гад. Явно скрытый контрик. Куда ЧК смотрит? Растлился, сволочь, развел притон с вином и марафетом. А как бой, так на «заранее подготовленные» галопом отошел? Гнида. Кто в приказах грозил - «революционная ответственность», «решительнейший миг», «пролетарская стойкость в эпоху мировой революции»? Подожди, удод двухцветный, еще прислоним тебя к стенке.
        Сквозь слуховое окно было видно, как скапливается народ на площади. Пашка, поразмыслив, выбрался на крышу. Если ползать осторожно, никто не заметит.
        И площадь, и Старомосковская улица оказались как на ладони. На улице людей почти не было, зато площадь заполнялась на глазах. Солдатская форма и костюмы штатских, светлые платья дам - все смешалось. Винтовки, зонтики, букеты цветов. Временами доносились крики «ура». Буржуи своих встречают. Ладно, радуйтесь, покуда - ваш день. Ничего, недолго осталось.
        Пашка лег на спину, прикрыл глаза. Жесть грела спину. В небе плыли пухлые и белые июньские облака. Редкие выстрелы доносились откуда-то из другого мира. И нестройное «ура» тоже казалось чужим, нездешним. Пашка передвинул кобуру на живот, положил руку на грубый брезент. Ничего, выскочим. Как батя во время работы в кузне напевал?
        Приободрись, пись-пись,
        Не торопись, дрызь-дрызь,
        Дорога очень-очень далека.
        Ох, и занесло тебя, Пашка, в чужой город, за семьсот верст от дома, к буржуйскому кровожадному племени.
        Где-то рядом зло застучал пулемет, и Пашка, вздрогнув, перевернулся на живот. На площади поднялась суета - привставали на облучках обозники, взмахивали вожжами, толпа в белом и нарядном шарахнулась прочь, какой-то офицер спешно разворачивал в цепь взвод стрелков. Между домов мелькнуло что-то зеленое, угловатое. Пашка разглядел броневик, башня на ходу развернулась, пулемет выплюнул длинную очередь. Тут же, окутавшись сизым дымом выхлопа, броневой жук умчался по улице прочь. Толпа на площади голосила на разные лады.
        Пашка не удержался, стукнул кулаком по жести. Ага, не нравится?! Думали, сгинула Красная Армия? Вот подождите, лизоблюды генеральские.
        Надежда на то, что красные перешли в наступление и вышибают деникинцев из города, увяла, не успев родиться. Нет, этот броневик отход прикрывает. Смелые черти. Ишь как в тыл зашли. С братвой из бронеотряда Пашка был знаком, можно сказать, лично. Собственноручно помогал пулемет с броневика снимать, когда ремонт понадобился. Солидная броневая машина «Остин» - два «максима» на вооружении, по хорошей дороге броневик почти пятьдесят верст в час выжимает. Команда из моряков, все в коже, с «маузерами». С Балтики братва. Городскую ЧК охраняют.
        Пашка со злорадством наблюдал, как на площади торопливо снимается с передков батарея. Испугались, белая кость, это вам не перед барышнями красоваться. Трехдюймовки разворачивали стволами в разные стороны. Деникинцы, очевидно, опасались нового набега броневика. Одно из орудий покатили к спуску на Старомосковскую. Пашка слегка струхнул, - а вдруг они что-нибудь обстрелять решили? Как начнут садить через дом, бог его знает эту шрапнель. Под орудийным огнем Пашке бывать еще не приходилось. Собственно, и под пулями, когда именно по тебе одному палят, сегодня в первый раз очутился. А сейчас еще трехдюймовка, - не многовато ли в одночасье?
        Пушку обогнало десятка два стрелков. Те же малиновые фуражки, малиновые погоны с литерой «Д» - точно дроздовцы. Серьезный полк, чтоб их холера прошибла. Пашка отполз подальше от края крыши. Внизу командовал молодой офицер:
        - Разворачивайтесь. Не дай бог, жестянка еще раз на площадь выскочит. Барышни и так в истерике десятками валятся. Наш обоз подлец бронированный, растрепал вдрызг. Как он там называется? «Товарищ Артемон»?
        Солдаты засмеялись.
        - «Товарищ Артемий», ваше превосходительство, - откликнулся кто-то из солдат.
        - Я и говорю, кличка не то библейская, не то кобелиная, - усмехнулся офицер.
        Пашка на крыше тоже ухмыльнулся. Собачья кличка или не собачья, а куснул броневик вас здорово. Бегайте, бегайте.
        - Вон он! - испуганно заорал кто-то внизу.
        Пашка поднял голову. По Старомосковской летел броневик. Ух, вот они, пятьдесят верст в час. И как он не перекинется?
        Следующие несколько минут Пашка провел в центре самого настоящего сражения. Трехдюймовка грохотала так, что сотрясался дом. Сыпали, казалось, прямо по чердаку пулеметы. Уши заложило, Пашка инстинктивно пытался крепче ухватиться за железо. Беляки подкатили еще два орудия и лупили вдоль улицы гранатами. «Товарищ Артемий» не сдавался, щедро огрызался из пулеметов, маневрировал.
        - Ваше высокоблагородие, уйдите от греха, - орал внизу кто-то из дроздовцев.
        - Бейте чаще, - крикнул в ответ невидимый Пашке офицер. - Сейчас «товарища» к ногтю прижмем.
        Пока же «Товарищ Артемий» прижимал противника. Несколько артиллеристов, попав под меткую очередь, упали у орудия. Остальные скорчились за щитом. Раненых пытались оттащить за угол. По серому булыжнику тянулась темная кровавая полоса.
        - Гранатой! - командовал офицер. - Чаще!
        - Встал, гадюка! - радостно закричал кто-то из орудийного расчета.
        Броневик действительно встал. Граната его если и зацепила, то несерьезно. Сдавая задним ходом, «Товарищ Артемий» уперся кормой в фонарный столб. Очевидно, экипаж был ранен или оглушен - броневик дергался, упорно пытаясь свалить столб.
        - По коммунячьим конвульсиям, пли! - приказал офицер.
        Пашка не очень помнил, как оказался у края крыши. Броневик было жалко до слез. Ведь как отчаянно братва воевала. Что ж они так?!
        Грохнуло, по улице просвистела очередная граната. Пока мимо.
        - Что мажем, орлы? Очки выписать? - грозно крикнул офицер.
        - Щас, ваше высокоблагородие, - наводчик припал к прицелу.
        С «Товарища Артемия» отчаянно застрекотал пулемет.
        «Я тебе самому очки выпишу», - подумал Пашка, сжимая рукоять «нагана». Сердце колотилось как у кролика. Взвод у «нагана» оказался жутко тугой. Высокая стройная фигура офицера расплывалась. Пашка подвел «мушку» чуть ниже. «Дыхание затаить, руку не напрягать».
        Щелчок револьвера растворился в пулеметном треске. Офицер пошатнулся, на дальнейшее Пашка не смотрел. Скатился к пожарной лестнице, обдирая ладони, заскользил вниз.
        На улице закричали:
        - Полковника Туркулова ранили! Доктора сюда!
        Уже перепрыгивая в палисадник, Пашка содрал с пояса кобуру, сунул за пазуху. В два прыжка перелетел улочку, нырнул в кусты у пустыря.

* * *
        Три дня Пашка отлеживался в зарослях у покосившегося сарая. В лозе дикого винограда трудолюбиво жужжали пчелы. Крепко пахла лебеда, вокруг простирались почти непроходимые заросли крапивы. Когда-то, еще до Великой войны, здесь вознамерились что-то строить, да на Пашкино счастье так и не собрались. В пятидесяти шагах возвышались богатые четырех-, пятиэтажные кирпичные дома, и парень, лежа в тени сарая, все время чувствовал себя под пристальными взглядами запыленных тыльных окон. С другой стороны, за почерневшим забором, вдоль заросшего берега тянулась тропинка. Днем по ней довольно часто ходили - Пашка слышал смех и голоса. Части 14-й армии красных город спешно оставили, но жизнь тем не менее продолжалась. Слушая, как урчит в животе, Пашка преисполнялся ненавистью к двуличной гидре контрреволюции. Небось так же веселились, когда Исполком революционные гулянья на Николаевской площади устраивал. Ну погодите, гады, еще узнаете, как людей по дворам, словно крыс, гонять.
        Поразмыслить время было. Первый день, забившись в щель между ветхим навесом и глинобитной стеной сарая, Пашка и дышать боялся. Ноги и то выпрямил только в темноте. Ночью было спокойнее. Стреляли несколько раз, но все в приличном отдалении. Где-то играл духовой оркестр. Поужинать, а заодно и пообедать, удалось крошечными яблоками, сорванными с деревца, что росло рядом с сараем. От яблок невыносимо крутило живот. Пашка пил воду, собравшуюся на дне старой бочки. На вкус вода была ничуть не лучше лошадиной мочи.
        На следующий день в щель парень уже не забивался. Сидел в зарослях, жевал травинки, вышелушивал в ладонях колоски. Под забором нашелся разросшийся ревень. Пашка налопался мясистых стеблей, желудок на них среагировал мощно, зато брюхо перестало крутить.
        Пашка думал.
        Уходить нужно на север. Красные отступили за Белгород, это и без всяких секретных карт из портфеля с монограммами понятно. Только как сейчас туда проскочишь? Беляки в наступление прут. Заставы, разъезды. Пашка даже на северной окраине города ни разу не был. За местного сойти не удастся. О городе знаний маловато. Значит, прямо на север двигать нельзя. Придется в обход, фланговым маневром. В роте небось уже в дезертиры поторопились записать. Ну, ладно, это уладится. Значит, в обход. Местность, как ни крути, незнакомая. Под луной, да в одиночестве, Пашка ночевать не привык. Даром что Фенимором Купером и Майн Ридом в детстве зачитывался. Человек городской. Без котелка, продуктов и шинели в лес не сунешься. Да и патронов бы побольше. Хотя, что толку? От дроздовцев в одиночку не отобьешься. А за городом и без дроздовцев бандитов хватает. Недавно в роте рассказывали, как отставших обозников замучили бандиты - открутили головы что тем курам. От несознательного, анархически настроенного крестьянства нужно подальше держаться. Ладно, главное из города выскользнуть. Вдруг за Пашкину голову награда назначена?
Неужто тот офицерик и правда полковником был? Вряд ли - дроздовец, конечно, орлом смотрелся, да уж слишком молод. А вдруг и правда полковник? Лихо выходит - вы полгода назад товарища Ленина злодейски застрелили, а мы ваших полковников в отместку десятками хлопаем. Нет, награду должны дать. Хотя кто поверит? Скорее уж беляки поверят да с живого шкуру сдерут. Контрразведка у них такие дела творит - слушать невозможно.
        Нет, о подобном лучше не думать. Первым делом нужно переодеться. Защитную рубаху и шаровары сейчас все кому не лень носят, но если в комплекте, да еще и с солдатской фуражкой - уж слишком подозрительно. А в то, что тебе пятнадцать лет, мало кто поверит - разработал мускулатуру себе на погибель. Хотя вот сейчас метрика может пригодиться. А удостоверение из полка нужно будет спрятать. И загодя придумать, почему так далеко от родного Ейска оказался.
        Мысли приняли иное направление, и Пашка совсем затосковал. Ейск хороший город. Море, рыбалка, фрукты, народ спокойный. Война, можно сказать, город пока стороной обходила. Вот только прокормиться там сложно. После того, как батя умер, совсем плохо стало. Родители были выходцами с Малороссии, родня где-то там затерялась. У мамани, правда, семья издавна у моря обжилась. Только дед, мироед чертов, давным-давно сказал, что раз дочь за голодранца замуж пошла, так пусть и голодранничает сколько ей бог отпустит. У деда недалеко от Копанской зажиточный хутор имелся. Сады громадные, маслобойня. Как-то погостить позвал младшего внука, когда тому семь лет стукнуло. Аж на два дня зазвал. Пашка ходил, как маманя велела, только по двору. Только и удовольствия, что десяток вишен украдкой сорвал. Больше не приглашали. Да Пашка и сам бы не поехал. Шибко строг дедуля был. Борода седая, страшная, чуть что - рычит: «Що ти, байстрюк приблудний, козачу кровь ганьбиш?»[2 - Позоришь (укр.).]
        Пашка был в семье четвертым ребенком. Младше была только сестренка Дуся. Пока был жив отец, жили неплохо. Отец был хорошим кузнецом, соседи уважали, заказов, пусть и несложных, хватало. Потом батя заболел да умер. Война началась, потом революция. Едва концы с концами сводили.
        Ейск Пашка любил, но хотелось иной жизни попробовать. Поступил учеником в депо. Прокатился бесплатно в Екатериноград, поработал там в железнодорожных мастерских. Брали на работу охотно, но паек давали такой, что разве только ноги не протянешь. Потом чуть под белые шашки не попал, когда добровольцы к городу прорвались. Казаки, чтоб им, лютое племя… Из Ейска тоже слухи нехорошие шли. Там тоже казачки с Советской властью сцепились. Двинулся Пашка с эшелоном на север. Справедливая жизнь вроде бы везде налаживалась, да только то беляки, то петлюровские гайдамаки налетали. Добрался почти до России - вон она, граница, на которую все уж наплевали да забыли. Город здешний понравился, большой, зажиточный, народ почти сплошь интеллигентный и грамотный. Спортом интересуются - одних футбольных команд шесть штук. Воззвания висят - «Граждане, все к спорту!». Даже странно - уж какой спорт, когда Деникин прет, словно ему дорогу кто специально расчищает? В общем, рассудил Пашка, в такое тревожное время лучше поближе к военной силе держаться. По слухам, во 2-м Бахмутском полку с довольствием дело обстояло неплохо.
Правда, сдуру показал метрику, и ни на батарею, ни в пехотную роту не попал. Даром что в плечах крепок, и силой бог не обидел. «Вот стукнет семнадцать, тогда навоюешься». Бюрократы. Позор, как будто и не было революции. Правда, в ремонтную команду взяли. Пашка все-таки и зубило в руках держать давно научился, да и рашпиль от надфиля отличал без подсказки. Оно, может, и неплохо - посмотрел вблизи на армейскую службу, оказалось, еще многовато в ней пережитков проклятого царизма и прочего темного прошлого. В мастерской спокойнее. Взять того же начдива, не зря говорили, что из бывших. Разве настоящий большевик развел бы такую «малину», считай, в самом штабе дивизии? Шкафы у него деньгами набиты, вино, девчонки.
        Пашка ухватился за впавший живот и тихонько заныл сквозь зубы. Жрать хотелось невыносимо. Сейчас бы навернуть котелок пшенки. Со шкварками. И с хлебушком свежим. Запить сладким чаем, таким, чтобы ложка стояла. Потом пойти и разобраться с рыжей. Разъяснить, что да как, заложить основы политической грамотности. Ну, или еще что заложить. Если честно, - такую куклу, как она, разве перевоспитаешь?
        Пашка по собственному опыту знал, что жратва главнее всего прочего. Пока брюхо пусто, ни о чем другом думать не получается. Однако бывают, видимо, исключения. Зацепила рыжая. Блядушка, пробы ставить некуда. Да еще вовсе ошалевшая. Да только разве такую фигуру забудешь? Забудешь, как голову от сладости закидывала? Сразу видно, образованная. Фу ты, черт, до чего же сладко было. Маруся, та, что в Ейске осталась, тоже ничего была девчонка, отзывчивая. Но разве сравнишь?
        Когда стемнело, Пашка решился высунуться за забор. Сполз к реке. На другом берегу светились огни. Кто-то вполголоса разговаривал, манерно хихикала девица. Полсотни шагов, а другой мир. Зажимаются. Что им Деникин? Темнота мещанская. Балласт в трюме мировой революции.
        На вкус речная вода была хуже помоев. Загадили, буржуйское племя. Хотелось отплеваться, но воды надулся так, что булькала в самом горле. А жрать хотелось еще невыносимее.
        Пашка, затаившись к сырой осоке, переждал, пока пройдут по тропинке трое развеселых мужчин. Обыватели с возмущением говорили о Григорьевском боре - там, мол, найдены сотни жертв, расстрелянных и трусливо закопанных чекистскими палачами. Наглая брехня - там человек пятьдесят, ну, может, с сотню контриков прикопали. Пашка точно знал, своими ушами от посыльного из штадива слышал.
        На помойке на задах домов удалось отыскать старый драный мешок и вялые капустные листья. За высокими домами горели фонари, слышалась музыка - горожане праздновали возвращение правильной и надежной власти. Пашка, наскоро обтерев о штаны, жевал горьковатую капусту. Может, и еще чего съедобного нашлось бы, да учуяла собака с ближайшего двора. Разгавкалась, тварь белогвардейская. Пришлось убираться к своему сараю. Пашка твердо решил утром пойти на разведку и заснул, накрывшись вонючей мешковиной. Где-то у вокзала снова постукивали выстрелы.

* * *
        Благовещенский базар, что раскинулся невдалеке от Свято-Благовещенского собора, торговал обильно и весело. Власть переменилась к лучшему, и «пятаковские» советские деньги уже никто не брал. Торговый люд крепко надеялся, что коммерция пойдет в гору. Поговаривали, что скоро сам Деникин в город пожалует. Вместе с тылами, обозами и новым правительством. Шутка ли - столько народу прокормить? В рядах уже было не протолкнуться от громко размовляющих съехавшихся в город селян.
        Пашка мужественно прошел мимо съестных рядов. Нюхать копченую колбаску да соленые огурчики было рано. Для начала следовало разменять сотню. У подозрительных селян менять деньги было опрометчиво. Выглядел Пашка сомнительно и хорошо это сознавал. Сделал все, что мог, замаскировался, а дальше уж как повезет.
        Мать бы увидела таким - выпорола бы. Истинный хламидник. Босой, голый по пояс, шаровары закатаны, на плече пустой мешок. «Наган» благоразумно оставлен в сарае. Фуражка и рубаха тоже там припрятаны. Шел Пашка между рядов и широко улыбался. Публике улыбка нравится - пусть и за слегка придурошного принимают, зато за безвредного. Тут, главное, чтобы улыбка в оскал не перешла. Оскал, он ведь вовсе противоположное впечатление производит.
        Лыбиться было трудно - в нос так и лезли обольстительные ароматы, - зажмуривайся не зажмуривайся, а все равно перед глазами пласты розового сала, круглые белые караваи, сметанка и молоко в помятых бидонах и глечиках. Пашка ускорил шаг и, наконец, свернул в ряды, где торговали гвоздями, подковами, дратвой и прочим сугубо мужским товаром. Место знакомое. Гаврилыч, между служебными делами, успевал изготавливать зажигалки и частенько гонял Пашку на базар, то за кремнями, то за фитилем.
        Сотню Пашка разменял, купив молоток, клещи, сапожный нож и фунта четыре абсолютно ненужных гаек и болтов. Сторговал для убедительности долото и распрощался с довольным продавцом. Зажимая рукой прореху, вскинул отяжелевший мешок на плечо. Дальше пошло легче. Приобрел нормальный мешок, переложил в него покупки. Долго торговался со старушкой, пока не купил ношеную синюю сатиновую рубаху. Видно, с мертвяка, ну да ничего.
        Когда натягивал рубаху, бедовая хуторянка, что торговала семечками, все смеялась, мол, такому крепкому парубку и голяком гулять можно. Пашка позубоскалил с красавицей, пошел дальше. Купил котелок, в придачу дали чудно искореженную ложку - не иначе как пережила прямое попадание трехдюймовки. Пашка осмелел - чего не осмелеть, когда в шароварах еще две «катеньки» припрятаны. Патруль беляков Пашка нагло проигнорировал - покупал нитки с иголкой. Два солдата с фельдфебелем равнодушно прошли мимо. Под рубашкой «лазутчика» с опозданием катились струйки холодного пота.
        Закупаясь съестным, Пашка старался себя сдерживать. Горло аж перехватывало - так слюни текли. Спокойнее, Павел, два дня продержался, и еще час протерпишь. Мешок за спиной все тяжелел. Чуть ли не пинками заставил себя вернуться в вещевые ряды, купить старенький пиджак и картуз с надорванным козырьком.
        Уже на выходе с базара ухватил у толстенной торговки пару пирожков с ливером. Ел осторожно, не торопясь - знал, что после голодовки накидываться нельзя. Ливер был горячий, дивно вкусный - так бы и сглотнул все враз.
        На мосту наткнулся на еще один патруль с офицерами. Штабс-капитан, заложив руки за спину, разглядывал купола собора. Молодой поручик что-то рассказывал, изящно поводя ладонью в белой перчатке, указывал то на собор, то на Бурсацкий спуск. Трое рядовых, прислонив винтовки к перилам, пили ядовито-красное ситро.
        Пашка постарался пристроиться за двумя бабами - пышногрудой барыней и кухаркой с корзиной. Патруль миновали благополучно, никто из дроздовцев на парня с мешком и не глянул. Зато барыня подозрительно оглянулась. Пашка ей улыбнулся, открыто, искренне, как женскому племени нравится. Барыня хоть губы и поджала, но снисходительно.
        Сворачивая с моста, Пашка ощутил прилив жуткой ненависти. Вот сука, еще губки поджимает. Еще третьего дня глаза на красноармейца поднять опасалась. У, толстозадая! Дать бы по вам из пулемета. Прямо с колокольни, чтобы разлетелись вдрызг, со всеми своими кухарками, белыми перчатками и нашивками трехцветными. Шкуры добровольческие!
        В уравновешенное душевное состояние Пашка вернулся довольно скоро. По небу плыли безмятежные облачка, солнце пригревало босые ноги. Побаливал живот, но это была приятная боль, сытая. Пашка покосился на ополовиненную бутыль молока, - нет, скрутить может. Уф, что колбаска, что хлеб - просто чудо. И на вечер хватит, и на утро. Хорошо с деньгами жить. Даже жалко будет, когда при полном коммунизме деньги окончательно отменят. Хотя тогда и без всяких денег самое интересное время придет.
        Пока жмурился на солнышко, само собой пришло решение. Нужно в глубокий обход двинуть. В Полтаве пока Советская власть надежно держится. Напрямую, понятно, не проскочишь. Но можно через Константиноград попробовать. Ха, зря, что ли, в депо работал? Схема железных дорог в голове получше таблицы умножения засела. Беляки на Курск прут, туда у них все внимание. А мы в другую сторону рванем.
        Пашка начал сочинять план отступления и незаметно задремал.
        Проснулся в сумерках. Небо затягивало тучами. Хорошо, что пиджак купил. Хоть и старый, но теплый. «Наган» придется оставить. Жалко, хоть плачь.
        Пашка не торопясь, с чувством, поужинал. Сало нарезал тоненько, колбаску шинковал ровненькими кружочками. С наслаждением хрустел луком. Нет, жить можно. Выберемся.
        Темнота пришла душная, где-то рядом собиралась гроза. Мешок Пашка собрал, поутру нужно будет двигаться. К вокзалу лучше в обход пробираться. Наган в сарае спрячем, - потом можно будет достать.
        Пашка лежал, думал. Мысли все соскальзывали на последние события. На рыжую. На того полковника, что у пушки командовал. Рассказать про него, когда к красным удастся выбраться? Подумают, что хвастовство.
        Поворочавшись, Пашка решил постираться. Подштаников юный физкультурник давно уже не носил, обзавелся гимнастическими трусами по колено. Гигиенично, современно. Но стирать их тоже нужно. Мало ли как жизнь обернется. Не позориться же.
        Квакали лягушки. Медленное течение волокло мусор. Проплыла винная бутылка. У Соборной площади опять играл духовой оркестр, смутно доносилось буханье барабана, крики «ура». Никак буржуи нарадоваться своей временной победе не могут.
        Пашка, подергивая обнаженными плечами, отгонял комаров, руки были заняты полосканием трусов. Без мыла, конечно, не тот результат. Осталось мыло в мастерской. Вот прямо хоть в карманах хозяйство постоянно таскай.
        Сзади угрожающе тявкнула собака. Пашка вздрогнул и чуть не упустил трусы в воду.
        На тропинке стояли двое господ. У ног их вертелась, возбужденно колотила хвостом приплюснутая собака такса.
        - Вот, Вадим, извольте видеть, - солидный господин в светлом костюме ткнул тростью в сторону Пашки. - Очередной беглый пролетарий. Наверняка из тех краснопузых, что из винтовочек в спину доблестным дроздовцам постреливали. А вы говорите, - порядок наведен. Далеко до порядка, да-с. Пока вот такие троглодиты по ночам руки от крови будут отмывать, мира и покоя не будет. Кого ты ограбил, мерзавец? Признавайся сейчас же!
        Пашка стоял на коленях ни жив ни мертв.
        - Ах, Венедикт Соломонович, пойдемте, - господин помоложе с опаской глянул на Пашку. - Этот бродяга, кажется, совсем юн. Вряд ли господа большевики успели совратить всех оборванцев города.
        - Притворство, - безапелляционно заявил старший барин и взволнованно поправил пенсне. - Вы не смотрите на его лицо, Вадим. Да, отсталое умственное развитие. Да, дегенерат-с, определенно. Но обратите внимание на его плечи и конечности. Это руки душителя и насильника. А этот волчий взгляд?
        Пашка потянулся к рубашке…
        - Сидеть! - взвизгнул господин, выхватывая из кармана пиджака маленький блестящий револьвер. - Не сметь шевелиться! Какого полка, скотина?! Чекист? В контрразведку сейчас же!
        - Полноте, Венедикт Соломонович, - молодой барин озирался, - не кричите так. Вдруг он здесь не один?
        - Сдадим патрулю, - решительно сказал старший. - Стыдитесь, Вадим. Сейчас каждый честный человек обязан внести вклад в победу Добровольческой армии. Довольно пресмыкаться пред ничтожными грабителями и ворами. Смотрите, как он трясется.
        - Господа хорошие, - взмолился Пашка. - За что ж вы меня так? Я же целый день в мастерской. Его благородие лично задание давали. Для армии работаем. У меня и документ имеется…
        - Не двигаться! - господин в пенсне воинственно взмахнул револьверчиком. - Патруль разберется! Шагом марш!
        Такса одобрительно тявкнула.
        - Ну, уж вы тогда рубаху мою возьмите с документами, - жалобно сказал Пашка. - И дозвольте белье выжать. Нехорошо так идти.
        - Выжимай, оборвыш, - господин, наставляя свое блестящее оружие на парня, опасливо потянулся к лежащей на осоке одежде. Под рубахой лежал Пашкин «наган».
        Хоть про бокс Пашка знал исключительно понаслышке, силы для удара хватало. Короткий хук мигом сбил господина на землю. Угодил Пашка, правда, не в челюсть, а в ухо. Пенсне с господина слетело, рухнувший барин замычал:
        - М-мерзавец…
        Неловко выворачивая локоть, начал поднимать свой короткоствольный «бульдог». Пашка откинул лежащую рубаху, подхватил свой «солдатский», взводя большим пальцем курок, ткнул ствол под пуговицу белого господского жилета. Коротко бахнуло. Господин молча дрогнул, вытянулся на сырой земле.
        Такса и молодой человек с ужасом смотрели. Пашка и сам не понимал, как так получилось. На жилете лежащего господина расплывалось темное пятно. Квакнула примолкшая было лягушка, продолжал бухать вдалеке духовой оркестр.
        Молодой господин повернулся и молча побежал по тропинке. Следом, так же молча, с развевающимися ушами рванулась такса.
        Пашка попятился от тела, потом опомнился, подхватил одежду.

* * *
        Удирал, как лисица. Тихо угадывал нужное направление, нырял в кусты, перепрыгивал через заборы. Улицу перелетел тенью. Дальше тянулись зады кожевенной фабрики. Чудились голоса - шарахался, падал под скос берега.
        Опомнился, лежа в высоченном бурьяне под облупившимся забором. Сердце колотилось у горла. Кожу жгло - и царапины, и крапива. Сапоги, оказывается, нес в руке. Мешок давил на грудь. Когда схватил мешок и сапоги, хоть убей, не помнилось. Ой, маманя, как же это? Стоило прикрыть глаза, как виделся белый жилет, сочилась темным маленькая дыра, нелепо торчала к небу бородка клинышком. От того господина сильно пахло монпансье. Горожане эти конфетки любили.
        Как же так?
        От запаха колбасы замутило. Пашка отпихнул мешок подальше.
        Не хотел ведь. Совсем не хотел.

* * *
        Грозы ночью так и не случилось. Дождь закапал утром, но так, слегка. Народ потянулся на базар. Постукивали колесами телеги, груженные мешками и корзинами. Не в ногу прошагал сменившийся караул. Сонный подпоручик судорожно зевал.
        На широкоплечего парнишку, шагающего в сторону вокзала с мешком за плечами, никто не обращал внимания. Разве что девчонка, трясущаяся рядом с отцом на возе, заваленном мешками овса, посмотрела вслед. Из-под старого картуза парнишки выбивались светлые кудряшки. «Дивись, який смішний. Як Іван-дурень з казки. Тільки ні в житті йому справжній царівни Несміяни не побачити»[3 - «Смотри, какой смешной. Как Иван-дурак из сказки. Только в жизни не увидеть ему настоящей царевны Несмеяны» (укр.).].
        Глава 3
        Красные толпами кинулись в город. На плечах бегущих мы ворвались в Харьков.
        Туркул А.В. «Дроздовцы в огне»
        Тщетно я возражал продолжению нашего бессмысленного и кровавого наступления.
        Врангель П.Н. Мемуары министра обороны. Том II. «Безумие 1918 - 1919» (К).
        Герман был трусом и помнил об этом печальном обстоятельстве всю жизнь. Мама рассказывала, как, впервые услышав сказку о Красной Шапочке, маленький Гера впал в настоящую истерику, - мысль о заглатывании (пусть и временном) страшным волком беззащитных женщин вызвала судорожный рев. Распоротый живот хищника и счастливое освобождение жертв не показалось мальчику достойным утешением. Позже Герман неоднократно прятал ненавистную книгу сказок в чулан. Мама находила такой способ борьбы с житейскими неприятностями милым и удивительным - заходить в темный таинственный чулан сын не боялся, зато единственный взгляд на прекрасное издание с гравюрами Доре вызывал у мальчика слезы и панику. Герман тогда затруднялся объяснить разницу - ведь в чулан можно быстро заскочить, зажмурив глаза, сунуть тяжелый том на полку и вылететь обратно, а сказки навсегда застревали в голове. Мальчика мучило излишне живое воображение. Даже поступив в гимназию, Герман не мог спокойно воспринимать некоторые заведомо выдуманные, «невзаправдашние» истории. Мысль о несчастной Русалочке, танцующей на болезненных слабых ножках, заставляла
зажмуриться до рези в глазах. «А Русалочка все танцевала и танцевала, хотя каждый раз, как ноги ее касались земли, ей было так больно, будто она ступала по острым ножам», - написал злобный Ханс Христиан. Ножей юный гимназист тоже боялся. Даже на переменах малодушно уклонялся от увлекательной игры в ножички. Видит бог, мальчик уже тогда предчувствовал, что оружия в его жизни хватит с избытком.
        Прапорщик Герман Олегович Земляков-Голутвин, стараясь не морщиться, спускался по лестнице. Голова кружилась, но за перила прапорщик держаться стеснялся. Повстречавшейся миловидной сестре милосердия Лидочке улыбнулся через силу.
        - Заглядывайте в гости, господин прапорщик. И себя, пожалуйста, берегите.
        - Спасибо. Буду стараться.
        Лидочка посмотрела вслед обиженно. Нужно было ее поблагодарить искреннее, сестричкой она была внимательной. Но Герман ничего не мог с собой поделать, все время представлялось, что она так же мило улыбалась раненым большевикам. Госпиталь наверняка был ими переполнен еще несколько дней назад, повсюду виднелись неистребимые следы пребывания «товарищей» - обрывки воззваний, пустые бутылки и обмусоленные окурки самокруток. Даже сквозь острый запах карболки пробивалась неистребимая вонь портянок и гноя, нестираных кальсон и жареных семечек. Непременный аромат «великой пролетарской всемирной», будь она проклята, революции. Герман сознавал, что и сам благоухает отнюдь не парфюмом, и от этого чувствовал себя ничуть не лучше.
        На улице сияло июньское солнце. Галдели воробьи. С санитарной повозки сгружали охающего бородача-казака с простреленной ногой. От солнца и шума голова закружилась еще сильнее. Герман добрел до остова садовой скамьи и примостился на уцелевшей части. Большая часть сиденья была зверски выломана, надо думать, на дрова. Герман положил шинель, оперся о мягкое локтем и постарался ни о чем не думать. Под черепом пульсировала тупая боль. Стоило снять фуражку - стало чуть легче. Прапорщик осторожно потрогал забинтованный лоб. М-да, «кипит наш разум возмущенный» - в этом большевички совершенно правы.
        Мимо протопали санитары, покосились. Герман постарался принять скучающий вид - признаваться в слабости абсолютно не хотелось. Вынул коробку папирос. Курить прапорщик не любил. Герман вообще мало что любил. Наоборот, в мире существовала уйма вещей, которые прапорщик тоскливо и упорно ненавидел. Например, шинели. Как свою, с добротно, но грубо заштопанной полой, с так и не пожелавшими окончательно отчиститься белилами на рукаве, так и вообще шинели, как примету грубой материальности мира. Первая шинель, которую Герман отчетливо помнил, была папина. Помнил ремни, шашку, новую пахучую кобуру и колкую шинель. Вокзал, полный громогласных людей, свистков, запахов угля и смазки. Папа сел в вагон, помахал перчатками из окна и больше никогда не вернулся. Где-то под Ляояном осталась могила, на которой никто никогда не побывает. Да и существовала ли у штабс-капитана Землякова-Голутвина отдельная могила? У выросшего Германа была возможность убедиться, как хоронит матушка-Россия своих павших героев - во рвах, канавах, братских могилах под безымянными крестами.
        Герман спрятал так и не раскрытую коробку папирос, собрался с духом и встал. Штаб батальона располагался где-то между Сумской и улицей Гоголя. С городом прапорщик был знаком посредственно. Бывал два раза коротко, в основном на вокзале, когда тщетно пытался выбраться в Москву. Воспоминания самые отвратительные. Быстрей бы отсюда уехать. Но зайти в штаб и получить жалованье совершенно необходимо. В кармане, как ныне модно говорить - «блоха на аркане да вошь на кукане». Иначе просто не на что отправляться в отпуск новоявленному герою Добрармии.
        Улица тянулась зеленая, светлая. Голова вела себя пристойно, кружилась в меру. Герман медленно шагал к центру города. Ничего, когда тебе двадцать один год, остается надежда, что хотя бы собственные ноги тебя не подведут. Идущий навстречу господин любезно приподнял шляпу. Герман с некоторым удивлением понял, что приветствуют именно его, и взял под козырек. Да, горожане преисполнены благодарности к доблестным добровольцам. Весьма мило, но соваться на рабочие окраины лучше поостеречься. Там настроения, надо понимать, иные.
        В госпитале Герман провалялся всего двое суток. Привезли прямо с вокзала, практически в беспамятстве. Сотрясение мозга, контузия. Даже странно - чему сотрясаться в окончательно опустевшей и отупевшей за два последних года голове? Тем не менее что-то ведь болит. Профессор настойчиво рекомендовал поездку на чудодейственные воды провинциальной курортной достопримечательности - на хутор Бурузовка. Полковник, навестивший в госпитале, заверил, что все необходимые документы прапорщик получит на руки тотчас же по прибытию в штаб. Недельный отпуск и повышение в звании. Ну что ж, будем вкушать плоды славы. Пусть и совершенно незаслуженной.
        В безымянном скверике Герман присел отдохнуть. Торопиться некуда. Выпишут вам, новоявленный господин подпоручик, пропуск, выдадут жалованье и полноценные отпускные. И понесет вас поезд в направлении, прямо противоположном от Первопрестольной.
        Дома Герман не был два года. Нет, запамятовал, чуть меньше. Был проездом в сентябре 17-го. Мама плакала, с Ларисой успел увидеться в парке, на пятнадцать минут. Неловкие улыбки, скованность, - она торопилась к тетке, а у Германа было строжайшее предписание немедленно прибыть в штаб корпуса и литер на поезд. Идиотизм. Кто сейчас вспомнит о том предписании? А ведь нервничал, полетел на Курско-Нижегородский вокзал, разорился на обнаглевшего извозчика. Осёл и дурак, определенно, ничто и никогда тебя не исправит.
        Давным-давно, вспышкой, бликами на елочных игрушках, мелькнуло милое беспечное детство. Тишина маленькой дачи, что снимали в Раздорах, когда отец еще был жив. Первая экскурсия в зоосад. Как тогда удивился жалкому виду волков, совсем непохожих на коварных сказочных злодеев. Как потрясли дрессированные мышки в цирке. Но куда чаще вспоминался покой детской, морозные узоры на оконном стекле, счастливая возможность часами листать потрепанные тома Брема и драгоценный альбом Джона Гульда. Помнилась летняя дачная свобода, бабочки, порхающие над зарослями малины, сачок из оранжевой марли. Вечера, когда ставили самовар, смех молодой мамы. Потом гимназия, жесткий воротничок тужурки, вечно натиравший худую шею. Страх перед гвалтом на переменах, перед однокашниками, умеющими быть безумными и исступленными подобно бабуинам. Парализующий трепет перед взглядом инспектора, перед его шитым золотом мундиром. Учился Герман посредственно. Каждый вызов к доске был пыткой. Немел язык, ладони становились липкими от пота. Насмешки однокашников, скептические гримасы педагогов. Высмеивали все: двойную фамилию, сомнительное
дворянство, сутулую спину и тонкие, сухими палками, руки. Драться Герман решительно не умел. Что-то внутри сжималось при мысли, что нужно ударить человека в лицо. Иногда по ночам находило - мальчик горячо и путано молился, упрашивал бога изменить глупую жизнь. Ведь можно как-то иначе. Герман был готов ходить в любую другую гимназию, а еще лучше - сдать экзамены экстерном. Видит бог, смог бы, даже без репетиторов, лишь бы не выходить к доске, не чувствовать, как позорно промокает от пота мундир под мышками. Но мама так гордилась тем, что сын ходит в знаменитую 10-ю гимназию. Платить в год сто рублей за обучение было практически непосильной задачей, семье приходилось отказывать себе во многом. Герман молчал. Мама часто подходила к кровати по ночам и иногда жаловалась добродушному доктору Шубину, что сын худеет, что мальчика совершенно измучили дурные сны. Доктор прописывал бром, валерьяну и рюмку красного вина перед обедом. Герман покорно пил лекарства, корпел над домашними заданиями и по утрам тащился на ежедневную голгофу. Ждал каникул и лета. Остались в памяти смутно-счастливые вечера, когда на
коленях мурчала престарелая кошка Пуся и вновь можно было бесконечно разглядывать знакомые иллюстрации Гульда. Орнитология стала истинной страстью мальчика. Герман упорно экономил копейки, часами простаивал у витрины охотничьего магазина, разглядывая свистки и чучела. Птицы казались чудом. Легкие, свободные, непостижимые в своем совершенстве. Герман разглядывал клетки с попугаями, по воскресеньям ездил на рынки. Мама удивлялась - почему он не хочет купить кенара или хотя бы щегла? Она не понимала. Птицы непременно должны летать. Да, Герман с удовольствием завел бы голубей, но это требовало слишком больших финансовых вложений и затрат времени. А клетки для щеглов… В курятниках пристало держать кур. Герман был готов тайком признать, что, пожалуй, разведение кур весьма увлекательное занятие, но сболтнуть подобное вслух? Нет уж, насмешек и так предостаточно. Два года он копил деньги на хороший бинокль. Ждал того мгновения, когда можно будет самостоятельно ездить за город, доставать из футляра мощное оптическое устройство и…
        И убегать от людей к птицам. Трусливо скрываться, отшельничать, забыв обо всем дурном. Тешиться самообманом. Страусы не прячут голову в песок - сие есть забавный миф. Но Герману хотелось стать именно таким мифическим страусом.
        Курица не птица, баба не человек, прапорщик не офицер. Теперь у Германа имелся отличный германский бинокль. В госпитале сохранили футляр вместе с позорной шинелью и тощим вещмешком. Не сперли, не иначе как аура героя помешала. Ну, хоть что-то…
        Гимназическая пытка давно осталась в прошлом. Промелькнули как кошмарный сон выпускные экзамены. С баллами в аттестате, вымученными сутулым долговязым юношей, робкую мечту о поступлении на факультет естествознания оставалось лишь отбросить и поскорее забыть. Да и не до орнитологии было ныне в огромной империи. Третий год шла Великая война. И похищало великое чудовище мужчин, молодых и зрелых, храбрых и трусливых, полуграмотных и образованных, пожирало на Марне и в Восточной Пруссии, под Верденом и на жутких полях Галиции, выплевывало безногими, безрукими калеками-объедками в тыловые госпиталя и домой, к безутешным семьям.
        Германа поджидала 4-я Московская школа прапорщиков. Плакала мама, сам юноша оставался безразлично-спокойным. Герман давно читал пугающие газетные статьи и чувствовал - так и получится, непременно убьют. Прав был мрачный датский сказочник - люди рождаются, чтобы танцевать на ножах. Даже когда абсолютно не способны вообще танцевать. Девушек и танцев Герман боялся почти так же, как войны.
        Боялся, пока не появилась Лариса - дочь одного из старинных отцовских знакомых. Полковник погиб еще в 15-м, под Перемышлем. Лара - светлая и веселая, курносая маленькая фея - жила на Болотной. Вместе ходили в синематограф, два раза в театр, Герман уже носил военную шинель, просиживал дни напролет в душной аудитории, зубря уставы, маршировал на плацу и разучивал приемы штыкового боя. Тыкать штыком в соломенное чучело было, в общем-то, несложно. Особенно если не думать, к чему именно ты готовишься. К некоторому своему удивлению, Герман обнаружил, что он далеко не самый бездарный ученик в школе армейской бессмыслицы. Память не подводила, очки делали юношу взрослее. На очках настояла мама - левый глаз чуть сдал. Минус один, не такой уж недостаток, но мама опасалась, что зрение продолжит садиться. Сосредоточенного юношу ставили в пример на теоретических занятиях. Правда, ни на плацу, ни на стрельбище похвастать Герману было нечем. Впрочем, хвастать не приходило в голову - Герман совершенно точно знал, что погибнет в первый же день пребывания на фронте. Эта мысль так давно и прочно заняла место в
голове, что казалась аксиомой, известной с детства. Герман не роптал, жизнь есть жизнь, и смерть естественный ее итог. Лариса - горькая радость на прощанье.
        В школе прапорщиков учились и уже побывавшие на фронте нижние чины. Герман слушал их малоправдоподобные рассказы равнодушно - мертвым лишние познания ни к чему. Разговоры о предательстве генштаба, о германских шпионах, сплетни о царице и о диком сибирском мужике и прочие социалистические бредни юношу совершенно не интересовали. Политики Герман сознательно и брезгливо сторонился, что, правда, почему-то весьма возмущало Ларису. С девушкой Герман не спорил. Право слово, есть ли смысл ломать копья по поводу парламента и каких-то отстраненных свобод? Что Франция со своим свободомыслием, что Германия и Россия со своими монархами - все одинаково гонят людей на убой. Человечество вообще весьма странный вид животных.
        В самом конце 1916 года Герман досрочно получил погоны с единственной звездочкой и совершенно сразившее его назначение в штаб 6-й армии. Теперь на погонах прапорщика Землякова-Голутвина красовались скрещенные пушки, что было абсолютно нелепо, так как Герман окончил пехотную школу прапорщиков. Впрочем, новые обязанности молодого офицера оказались равноудалены и от пехоты и от артиллерии, в которой он ни бельмеса не смыслил, хотя и числился отныне прикомандированным к ГАУ. Созданный уже во время войны отдел управления занимался оптическими приборами. Работы оказалось много. Армия изо всех сил пыталась ликвидировать вопиющий недостаток точной оптики. Катастрофически не хватало панорам, биноклей, стереотруб и перископов. Герман непрерывно мотался между Петербургом, заводами и фронтом, развозил и собирал опросные листы, требования, рекламации и докладные записки о внедренных самодельных изобретениях. Ежемесячно бывая в прифронтовой полосе, Герман обычно не забирался дальше штаба полка, но несколько раз попадал под действительно плотный обстрел, да и пулеметные очереди слышал весьма близко. Правда,
командировки бывали так скоротечны, что чувства особой опасности молодой прапорщик не испытывал. Думать о смерти было попросту некогда. Убитых он видел предостаточно, но особенно тяжелое впечатление вызывали эшелоны с ранеными. Герман искренне надеялся, что лично его смерть будет мгновенной. Между тем служба захватила полностью. Непосредственный начальник - полковник Шерер - оказался удивительно спокойным и доброжелательным человеком. Молодому прапорщику, по сути выполнявшему обязанности курьера, Шерер - частенько доверял и более ответственные поручения. Герман ездил в Саратов, где в спешке пытались наладить выпуск биноклей, часто бывал в столице на Чугунной улице, где РАООМП[4 - РАООМП - Российское Акционерное Общество Оптического и Механического Производства.] наращивал производство оптики. Дело, бесспорно нужное и необходимое, двигалось невыносимо трудно. Молчаливого худого прапорщика везде встречали с досадой и недовольством. Казалось, война опостылела даже конторщикам на заводских складах. Герман никогда не повышал голоса, не кричал и не грозил контрразведкой и военно-полевым судом. У него
появилась привычка непоколебимо, с фаталистической стойкостью ожидать подписания нужных бумаг, отпуска необходимых материалов и отправки затребованных грузов.
        В феврале произошло нечто, слегка удивившее Германа, но не изменившее его пессимистических воззрений на человеческую природу. Отречение Государя Императора, по мнению прапорщика, особого значения не имело, но вся смута со стрельбой и бесконечными митингами, безусловно, ослабляла и так истощенное государство. Впрочем, в эти дни Герман чаще бывал в тихом городе Изюме, где начиналось строительство важнейшего завода оптического стекла. Герман еще дважды побывал в столице, съездил на фронт, обнаружил, что фронта, как такового, больше не существует. Массовое дезертирство производило угнетающее впечатление. Герман искренне ненавидел войну, но, видит бог, совсем не так ее следовало заканчивать. Страна разваливалась на глазах.
        Сейчас, бредя под каштанами и неся на плече опостылевшую шинель, Герман понимал, что отъезд в последнюю командировку в безмятежный провинциальный Изюм был откровенной трусостью. В Москве было неспокойно, в Питере тоже. В семнадцатом году молодой прапорщик без особых угрызений совести нацепил красный бант на грудь. Глупейшая мода, впрочем, от моды иного ждать и не приходилось. Идиотизм. Даже кошка Пуся из безоблачного детства нынешнего специалиста по оптическим приборам, когда на нее цепляли ленточку, мяукала и царапалась. Банты, бархотки и кружева к лицу избалованным барышням и девицам определенного рода занятий. Но если народ жаждал утешиться мишурой…
        Мишурой не ограничилось. Герман сам себе не признавался, но ведь чувствовал, чувствовал - нет пределов глубинам человеческого падения. Адвокаты, институтки, матросы, мастеровые, горничные, поэты-авангардисты, христолюбивые мужички - все дружно и азартно лишались рассудка. Да черт с вами, пусть Дума, пусть Учредительное собрание, царь, султан, совет вождей племени, анархо-большевики, эсеро-монархисты, - ради всего святого, только элементарный порядок сохраните! Потерять сотни тысяч солдат в чудовищной бойне, затем бессмысленно открыть фронт и по-тараканьи разбежаться, голося о предательстве, об измене. Как можно так мгновенно и так необратимо поглупеть? Мир необходим? Так давайте переговоры - с немцами, с союзниками, с социал-демократами, хоть с чертом лысым. Только сохраним лицо, сбережем человеческие жизни и страну.
        Какое же говно получилось.
        Немцев лицом к лицу Герман увидел в Изюме.
        Разъезд кавалеристов на громадных медлительных лошадях выехал к крайним домам. Шестеро всадников в стальных шлемах настороженно оглядели замерший у забора пост добровольной милиции. Унтер поманил старшего из изюмцев.
        Через минуту отставной однорукий капитан Омельченко вернулся и потерянно сказал:
        - Приказано немедленно расходиться по домам. Приказ о сдаче оружия будет оглашен дополнительно.
        Пятеро милиционеров, мигом превратившись в напуганных обывателей, разошлись по домам. Герман не помнил, издавали ли немцы приказ о сдаче оружия и последовал ли кто-нибудь этому приказу. Свой «наган» прапорщик прятал в собачьей будке. Престарелый Полкан не возражал. Сдать револьвер в такие времена мог только полный идиот. В конце концов, «наган» можно было куда как выгодно обменять на рынке.
        Немцы в Изюме не задержались. Потом приходили петлюровцы, затем вернулись большевики. Слухи из Москвы и Киева доходили чудовищно неправдоподобные, фантастические. Вокруг города творилось что-то первобытное. Власти в селах не было принципиально, если только там не задерживался какой-либо военный отряд. Впрочем, присутствие организованной военной силы просто превращало стихийный грабеж в организованную экспроприацию.
        Писем Герман уже не ждал. Неуверенные попытки выбраться в Москву не удались - то дорога была перерезана какими-то невнятными повстанцами, то под Люботином некий таинственный Киквидзе вел бой с немцами, и поезда опять не ходили. Маринка Семеновна смотрела на поездки жильца косо. Вообще-то Марина была женщиной доброй, к постояльцу относилась по-родственному. Особенно ночью. Муж хозяйки с фронта не вернулся - то ли погиб, то ли заблудился в лабиринте бесконечной революции. Герман возился во дворе, потихоньку осваивал домашний труд, уже весьма прилично колол дрова, косил и возил на пару с соседом сено. Сосед молчаливость и длинные жилистые руки прапорщика одобрял. Собственно, Маринка Семеновна тоже на постояльца не жаловалась.
        Герман чувствовал себя утонувшим в бесконечном бреду. Так уже было, когда зимой валялся в тифу. Безвременье, жар, часы, ползущие, как года, и дни, скачущие, как минуты. Мозг не реагировал, руки куда-то вяло тянулись, по стенам плыли тени сказочных монстров. Тиф прошел, бред остался. Перина, свалявшаяся буграми, Маринка, горячая и душная, как ожившая перина. Герман не хотел, но делал. Она была по-своему, по-изюмски мила, ласково шептала по-украински, губы были мягки, руки осторожны. Герман стонал от прикосновений пухлых пальцев, загорался. Стонали дуэтом, потом жадно пили холодный взвар. Марина засыпала, закинув крупную руку на шею квартиранту. Это было хуже всего. Прапорщик Земляков-Голутвин существовал в безвременье, но даже в безвременье его мутило от пучков рыжих густых волос, торчащих из подмышек сожительницы. Просто наваждение какое-то. Временами, ремонтируя калитку или вороша сено, Герман цепенел, вспоминая эти первобытные клочки курчавой шерсти.
        Прапорщик с забинтованной головой поморщился и решительно прибавил шагу. Все в прошлом. И обиженная Маринка Семеновна, и добродушный Полкан, и две коровы в хлеву, и символические дежурства гражданской милиции. Настигла Москва, напомнила о себе, вытолкнула на большую дорогу.
        Письмо проплутало четыре месяца. Лариса взахлеб, торопливо и небрежно сообщала о новостях. О непростой обстановке в новой столице, о мятеже мерзавца Савинкова, о неистовстве революционных масс после гибели вождя Ульянова, о необходимости жесточайшего террора. Через строку упоминала какого-то Георгия.
        «…Какие же мы были глупые! Георгий повторяет, что прекраснодушие и идеализм мы обязаны решительно отбросить, бесповоротно оставить в старом мире. Революция обязана защищаться. Да, расстрелы! Да, заложники! Пусть! История нас оправдает! Как жаль, что тебя сейчас нет в Москве. Уйма дел. Как воздух нужны честные образованные товарищи. Георгий тысячу раз прав: долой чистоплюйство, к черту заплесневелое старье издохшей России…»
        И в конце: «Гера, не могу передать, как мне жаль твою маму. Я едва успела на похороны. Ужасно! Боюсь, ты даже не отыщешь могилу. Хоронили в Нескучном, там за зиму выросло преогромное кладбище».
        - Едешь? - Маринка Семеновна смотрела исподлобья. - Ну, счастливый путь. Только зачем поспишати? Їхав би вже на річницю. Та и то… Куди бігти? Хоч зачекай доки офіцери червоних розіб’ють. У місті битися, кажуть, будуть. Погано тобі, тутеньки, га?[5 - Ехал бы уже на годовщину. Да и то… Куда бежать? Хоть подожди, пока офицеры красных разобьют. В городе сраженье, говорят, будет. Плохо тебе здесь, да? (укр.)]
        - Поеду. Нужно съездить, - пробормотал Герман, пряча глаза. Врать женщинам он так и не научился.
        Маринка кивнула и, подхватив ведро, пошла в хлев. Сердито прикрикнула на коров.
        На Изюмском вокзале Герман просидел почти сутки. Поездов не было. Говорили что большевики, отходя под Змиёвом, взорвали железнодорожных путей чуть ли не на десять верст. К Маринке возвращаться было стыдно. Герман подумывал идти до Змиёва пешком. Решение уйти окончательно окрепло и даже как-то облегчило душу. Главное, ни о чем не думать. Идти, ехать, скакать, ползти. Но не думать.
        Город был пуст. Ревком заперт, красная тряпка над старым особняком снята. Опять наступило безвластие.
        Ночью к вокзалу осторожно, без огней, подползла бронеплатформа. Короткий ствол горной трехдюймовки принюхивался к предутренней тишине. С передней платформы, блиндированной мешками с песком, соскочил поручик с двумя солдатами. Настороженно озираясь, солдаты пошли к темному зданию вокзала. Герман, в компании двоих незадачливых путешественников, застрявших проездом из Луганска, наблюдал из окна. Решился. Одергивая шинель, кинулся к двери.
        - Господин поручик, красных в городе нет. Ушли. Полное безвластие. Докладывал прапорщик Земляков-Голутвин. Разрешите присоединиться к вашему отряду?
        Поручик опустил «маузер»:
        - Давно здесь, прапорщик?
        - Был откомандирован приказом генерала Корнилова для возобновления работ на заводе оптического стекла. Потом тиф. Пока оправился…
        - Понятно, - поручик одобрительно посмотрел на артиллерийские эмблемы. - Батареец?
        - Оптик, - признался Герман.
        - Вижу, - засмеялся доброволец, кивая на очки прапорщика. - Окрестности знаете?
        - Вполне, - твердо заверил Герман, все еще не веря, что полуложь проскочит с легкостью.
        - Мы - разведка. Имеем задание проверить дорогу до города и дальше. Проводник не помешает.

* * *
        Колеса постукивали на стыках рельсов. Герман с поручиком устроились за мешками по правому борту платформы. Впереди сидели двое наблюдателей и пулеметчики у «максима».
        - Так и летим с ветерком, - сказал поручик. - Красные бегут, только лапти сверкают. Вы, кстати, знаете, их здешний главнокомандующий, Ворошилов, - из шахтеров. Учит краснозадых окапываться в три профиля. Да-с, с городом придется повозиться. Ничего, дня за три управимся. Бегут коммунарии, бегут.
        - Надеюсь, этот Ворошилов будет незаменим на каторге. Как говорится, «личным примером вдохновит», - пробормотал Герман.
        - Шутите? - поручик тихо засмеялся. - Вот уж - дудки! На Красной площади. На фонарях. Не спеша. И сначала обязательно шкуру содрать. Хотя бы с ног. Комиссары, знаете ли, обожают кавалерийские сапоги. Все до одного получат, будьте спокойны. Хотели свободы варварства - хлебайте досыта.
        - На Красной площади фонарей не хватит.
        - Говорю же - не спеша. Прилюдно. Под барабаны. Что-то вы невеселы, Земляков-Голутвин. У нас так не принято. У нас и в штыки с шутками ходят. Мандражируете с непривычки?
        - У меня мама в Москве умерла. Недавно узнал.
        - Сочувствую. Ничего, через пару недель, максимум через месяц, будем в Первопрестольной. Наведем порядок.
        Герман думал о том, как будет искать могилу матери. Представить тенистый и спокойный Нескучный сад, превращенный в кладбище, решительно не удавалось.
        - Вашбродь, кажись, к стрелкам подходим, - доложил наблюдатель.
        - Там входные стрелки и будка смотрителя, - поспешно сказал Герман. - Надо бы проверить.
        Бронеплощадка сбавила ход. Солдаты спрыгнули на насыпь. Герман соскочил следом. Вокруг клубилась полутьма раннего летнего утра. Просто удивительно, насколько тихо. За спиной притаился огромный зверь-паровоз. Тихо дышал жаром и угольной пылью.
        - Шуфрич, чего ждем? - вполголоса спросили с бронеплощадки. - Рассвет скоро.
        - Сейчас сделаем, Петр Константинович, - отозвался поручик. - Значит, мы к стрелкам. Вы, прапорщик, проверьте хижину. Федор, сходи с господином прапорщиком.
        Герман, стараясь держаться уверенно, зашагал к «хижине». До сторожки стрелочника оставалось с сотню шагов. Солдат с винтовкой на плече шел следом. Конвоир-телохранитель. Да-с, господин прапорщик, доверие требуется еще заслужить. Перепрыгивая через рельсы, Герман чуть не споткнулся.
        - Да вы не извольте беспокоиться, - вполголоса сказал Федор. - Красные ныне пуганые. Меньше чем батальоном в засаду не садятся. А батальон мы за пять верст учуем. Краснопузые-то у вас в городе шибко зверствовали?
        - Не слишком. Не успели. Рабочий отряд с завода как ушел в восемнадцатом году, так и пропал. Комиссарики, что остались, красную тряпку над крыльцом поднимут и приказы строчат. А как немцы или еще кто у города, так комиссары в кусты. ЧК у нас только проездом бывала.
        - Повезло городку. Мы давеча под Лозовой с чекистским отрядом схлестнулись. В мозг бились, до штыков дошло. Злобятся, сучьи дети.
        - Федор, вы бы потише говорили, - обеспокоенно сказал Герман. - Мало ли…
        - Да что там, - снисходительно сказал солдат, но винтовку взял на руку. - Вон, темно. Спит обходчик. Или вообще заколочено. Бардак нынче на чугунках.
        Маленький домик у переезда действительно хранил мертвый вид. Конура за низким плетнем была пуста, валялся пустой ошейник. На кривой яблоне сонно чирикнула птица. «Пеночка-теньковка, - подумал Герман. - Вот глупые, любят у жилья устраиваться».
        Федор ткнул прикладом дверь:
        - Есть кто? Открывай живо!
        После паузы из-за двери с опаской спросили:
        - Та що ви ломитеся? Я ж при служби. Що вам треба? Ви хто таки?
        - Добровольческая армия, - строго сказал Федор. - Полк имени его превосходительства генерала Корнилова. Слыхал? Отворяй сейчас же! Чужие в доме есть?
        - Та, боже ж ти мій, які чужі? Заходьте, будь ласка. Зараз лампу запалю…[6 - Боже ты мой, какие чужие? Заходите, пожалуйста. Сейчас лампу зажгу… (укр.)]
        Лязгнул крюк на двери. Федор, держа винтовку наперевес, сунулся в сторожку. Герман, пригибая голову пониже, чтобы не задеть фуражкой низкий косяк, шагнул следом. В нос шибануло спертым, густо пропитанным сивушными парами воздухом. «Да что ж он так напивается? Еще стрелочник, черт бы его побрал», - успел подумать прапорщик.
        Два раза грохнуло-сверкнуло - прямо в глаза. Ослепленный Герман инстинктивно присел. Впереди рухнул, больно задев каблуком по колену, Федор. Лязгнула упавшая винтовка.
        - От то твоя мамка… - со злорадством начал кто-то в углу.
        Стрелять Герман стал исключительно с перепугу, ничего не видя, в глазах еще плавали радужные круги после слепящих вспышек выстрелов. «Наган» в руке коротко дергался, рассылая пули в углы тесной комнаты. Что-то звенело и трещало. Револьвер в поднятой руке уже всухую щелкал курком. В оглушенные уши лезли хрипы и стоны. В комнате шевелилось что-то большое, многоголосое. Мимо качнулся кто-то высокий, обдал вонью пота. Герман судорожно щелкнул вслед курком пустого «нагана». Захрустело громче, огромный силуэт оседал, хватаясь и отдирая одеяло, занавешивающее окно. В сером сумраке прапорщик увидел лежащие на полу фигуры. Еще одна запрокинулась поперек железной кровати. Медленно приподняла с подушки руку с нелепым обрубком трехлинейки. Герман с ужасом смотрел, как обрез поворачивается в его сторону, слепо целит куда-то в живот. Прапорщик зажмурился. Секунда показалась длиною в год. Выстрела не было. Герман приоткрыл глаза, - человек на кровати, очевидно раненый, пытался передернуть затвор обреза. Взвыв от нового приступа ужаса, Герман швырнул в сторону кровати револьвер. Видимо, попал - человек охнул,
снова потянул затвор обреза. Не слыша собственного воя, прапорщик кинулся к кровати, сапоги наступали на мягкое, еще живое, Герман двумя руками отпихнул обрез, угодив прямо в лицо владельцу. Тот жалобно охнул. Герман еще раз нажал на обрез, вдавливая его в отворачивающееся лицо раненого. Сбоку кто-то с коротким блеяньем вскочил на ноги, кинулся из угла к двери, споткнулся, упал на тела. Лежа, обернулся, вскинул руку. Герман успел заорать: «Мама!» - чуть ли не в нос ударил факел револьверного выстрела. Втянув голову в плечи, прапорщик сполз с кровати на пол. Блеющая фигура, не глядя, выстрелила еще раз - пуля ударила в лежащего на постели. Тот захрипел. Герман, в полном ужасе, рванулся на четвереньках вперед, ударил головой и плечом, оттолкнул руку с револьвером. Противник, мелкий и суетливый, брыкался и лязгал зубами. Прапорщик инстинктивно пытался перехватить оружие. Неожиданно враг лягнул Германа в живот, вырвался и, вскочив на ноги, устремился к двери. Снова споткнулся о чью-то голову, упал на колени, взвизгнув, вскинул револьвер. Прапорщик сунулся лицом в пол, ободрал щеку о подкованный каблук
одного из лежащих. Пуля прошла над головой. Застонав, Герман заерзал, пытаясь найти хоть какое-то укрытие. Мелькнула мысль закатиться под кровать. Враг у двери пытался вскочить, пискляво матерился. Герман полез ногами под кровать, рука наткнулась на что-то знакомое, покато-деревянное. В совершеннейшем отчаянии прапорщик вскочил, замахнулся наотмашь. Винтовка зацепилась за стол, сшибла чугунок, но приклад все-таки настиг противника. Человечек охнул, ухватился за плечо, вскрикнул: «Пусти, кат!» и, подпрыгивая на заднице, попытался отползти к порогу. Револьвер все еще был в его руке. Герман перехватил винтовку удобнее, тускло блеснуло острие штыка. Человечек уже выбрался на порог, привстал в дверном проеме. Прапорщик вложил в укол-удар всю силу и ненависть. Четырехгранный штык вонзился между лопаток, задел позвоночник, вошел до упора. Герман, одурев от ужаса, сделал столь знакомое движение, словно вновь работал вилами на сеновале. Легкого человечка на штыке приподняло, кинуло вперед. Прапорщик отпустил винтовку, человечек беззвучно вылетел на низкое крылечко, сделал лягушачье движение ногами и замер.
Винтовка грузно покачивалась, торча из спины, покрытой овчинной безрукавкой.
        Герман попятился, наступил на мертвеца, споткнулся и жестоко врезался во что-то затылком. Мир мгновенно погас.

* * *
        Сейчас, медленно шагая по улице, носящей истинно малорусское название «Пушкинска», Герман догадывался, что тогда, в сторожке, со всей дури приложился черепом о сложенные в углу ломы и кувалды. Правы товарищи большевики - страшнее молота оружия не бывает.
        Отлежавшись на относительно чистой госпитальной койке и наглотавшись порошков, Герман мог воспринимать произошедшее с некоторым юмором. Вот так и становятся героями, когда под кровать закатиться не удается. Да бегущие на выручку корниловцы были впечатлены молодецки вышвырнутым на штыке большевиком. В сторожке, кроме несчастливца Федора, обнаружили четырех бездыханных злоумышленников. Одним из покойников был стрелочник. Герман подозревал, что железнодорожный рабочий сам пал жертвой ночных налетчиков, но объясняться и высказывать собственные версии произошедшего было поздно.
        Путешествие на бронеплощадке Герман помнил отрывочно. Он, с толсто замотанной головой, лежал под шинелью, и стук колес непрерывно раскалывал и раскалывал пострадавший череп. Кажется, несколько раз сознание оставляло прапорщика. То летела, то стояла платформа, завывал мамонтом паровоз - было это или галлюцинации? Бредовое состояние. В общем, все как обычно в никчемной жизни Германа Олеговича Землякова-Голутвина.
        Герман, отдуваясь, остановился, перевесил вещмешок на другое плечо. Где эта чертова улица Гоголя? Пришлось спросить у прохожего. Субтильный господин объяснил пространно, излишне подробно и даже с некоторым подобострастием. Его пухлая дама смотрела на перевязанную голову изнеможенного офицера со страхом и восхищением.
        Всё - миф. Доблесть, храбрость, воспетое в легендах мужество - миф. Люди грызут, режут, стреляют друг друга исключительно из банального животного ужаса. Не ты - так тебя. «Ликвидирована группа чекистских лазутчиков, готовившая диверсию на пути бронеплощадки «Белый боец». Блеф. Приписки-с, господа. Да и были ли те бандиты красными? Никаких опознавательных знаков на покойниках Герман не помнил. Впрочем, все они, хамы, одним миром мазаны.
        Перед штабом Герман еще присел передохнуть, привел себя в порядок. Поправил кобуру и погоны. Погоны пришивали уже в госпитале. Кто-то из посетителей принес. В сущности, господа добровольцы вполне достойные люди. По крайней мере, воспитанные. Вот только сдирать кожу с ног «по-кавалерийски» - пардон, некоторый перебор. Впрочем, господа комиссары и краскомы вполне заслужили адекватное обращение. В конце концов, покойный господин-товарищ Ульянов первый прибег к террору.
        В штабе долго мучиться не пришлось. Герман получил новенькое удостоверение личности, жалованье и отпускные. Штабс-капитан, распоряжавшийся бухгалтерией полка, любезно пожелал скорейшего выздоровления и по-товарищески пожал руку. Герман, отвыкший от армейской четкости и исполнительности, казалось, навсегда покинувшей Россию году этак в шестнадцатом, с некоторым удивлением понял, что приятно вновь ощутить себя военным человеком. Собственно, чем плоха идея войти в Москву в рядах возродившейся российской армии-освободительницы? В конце концов, вряд ли проверку всех стрелочных будок по железнодорожной линии Белгород - Орел - Москва сочтут нужным поручать исключительно подпоручику Землякову-Голутвину. Значит, есть шансы выжить.
        Уже перед уходом Германа попросил заглянуть в свой кабинет коренастый, бритый наголо подполковник.
        - Садитесь, Герман Олегович. Как себя чувствуете? Чаю хотите? Давайте, давайте, прошу без церемоний.
        Герман потягивал крепкий чай, машинально жевал теплый пирожок с повидлом и гадал, что нужно радушному подполковнику.
        - Пирожки просто чудесные, - с удовольствием сказал подполковник. - Дары благодарного города. Ах, если бы видели, как нас встречали! Цветы, барышни, ликование воистину всенародное. Завтра прибывает Сам. Будет проводить парад на Соборной площади. Не хотите полюбоваться?
        - Увы, боюсь, духовой оркестр доконает мой несчастный череп.
        Подполковник засмеялся:
        - Полноте, Герман Олегович, в вашем-то возрасте, за несколько дней придете в форму. Что в двадцать лет какой-то несчастный удар прикладом? Но отдохнуть вам, бесспорно, необходимо. Значит, на воды, в Бурузовку?
        - Доктор настоятельно рекомендовал.
        - И совершенно верно, отдохните, переведите дух. Дорога на Москву практически открыта, но ее еще нужно пройти. Отчаянные бойцы нам нужны. Для техника-артиллериста у вас просто потрясающие навыки штыкового боя. Сейчас у нас каждый опытный боец на счету. Слышали о полковнике Туркулове? Идиотская случайность, шальная пуля, и, пожалуйста - тяжелейшее ранение. Дроздовцы в ярости, обещают прочесать окраины и устроить пролетариям кузькину мать. Отдыхайте и возвращайтесь с новыми силами. Приказ о вашем производстве в подпоручики будет подписан на днях. А пока у меня к вам маленькая просьба. Вы ведь прямо сейчас на вокзал? Уж не сочтите за труд…
        Спускаясь по лестнице, Герман совершенно утвердился в мысли, что подполковник неназойливо вовлек контуженого прапорщика в сферу деятельности контрразведки. Впрочем, просьба была необременительной - присмотреть в дороге за двумя женщинами и ребенком. Мальчик направлялся к родственникам, монахини его сопровождали. Все трое из разоренного приюта, что был при Свято-Борисо-Глебском монастыре. Люди сугубо безобидные, разве что бормотанием молитв будут докучать господину прапорщику. Но в данном случае уместно проявить сочувствие. Гонимые странники существа мнительные, командующему уже второй день докучают, охрану просят. В общем, сопроводить их подальше от штаба - дело богоугодное.
        Герман понял - мальчишка, очевидно, родственник какого-то высокого чина, раз сам командующий генерал-лейтенант Май-Маевский проявляет о нем заботу. Бог с ними, с божьими странниками. До Лозовой даже по нынешним временам ехать всего ничего. Правда, потом самому Герману придется сделать крюк, но просьба начальства - есть закон для подчиненного. На Бурминводах отдохнем.
        Герман посидел во дворе. Здесь царила обычная штабная суета, бегали посыльные, возился с накладными хозяйственный унтер, ходили щеголеватые многочисленные офицеры. Часовой отгонял от кованой ограды любопытных мальчишек. Герман, кряхтя, встал. Затылок ломило, но голова уже не кружилась. Герман все-таки счел за лучшее взять извозчика.
        Седоусый малоросс всю дорогу бубнил о «клятих комуняках, що утекли та усі гроші в броньовому вагоні до Москви увезли»[7 - «Проклятых коммунистах, которые сбежали и все деньги в броневом вагоне до Москвы увезли» (укр.).]. Герман не слушал, старая пролетка уютно поскрипывала, мягко постукивала колесами, отчего тянуло в дрему. У моста через Лопань пролетку с урчанием обогнал черный «Паккард». На заднем сиденье красовалась роскошная пара: полковник-корниловец в новеньком френче и до неприличности обворожительная юная девица. С букетом на коленях, в небрежно повязанном на рыжие волосы шелковом шарфе. Глаза у красотки были потрясающе огромные, шалые. Мимолетно улыбнулась Герману, шевельнула плечиком, полускрытым кружевами.
        «Паккард» умчался. Кучер ворчал на заволновавшуюся лошадь. Герман мрачно размышлял о том, почему некоторые люди обречены пожизненно сопровождать или скучнейшие деловые бумаги, или престарелых монашек с сиротами. Впрочем, прелестных фей с пугающе-безумными глазами господин Земляков-Голутвин ужасно боялся с раннего детства.
        Глава 4
        Было бы интересно выяснить, не следует ли такие решения исключать из рассмотрения на основе физических соображений.
        Эйнштейн А.
        Эх, яблочко,
        Ты мое спелое.
        Вот барышня идет -
        Кожа белая.
        Кожа белая,
        Да шуба ценная.
        Если дашь мне чего,
        Будешь целая.
        Песня «Яблочко». Махновский вариант
        Короткое мерцание - и из ничего появились две фигуры.
        Земная твердь знакомо ударила по подошвам, Катя покачнулась и выпрямилась. Товарищ майор на ногах не удержался и сейчас поднимался с четверенек.
        - Ни черта на приземление с парашютом не похоже.
        - Так это вы все насчет сотни прыжков намекали, - со злорадством заметила Катя. - Вам виднее, я сразу сказала, что ни разу парашют не надевала.
        - Ладно, будем знать, - Виктор Иванович отряхнул на коленях парусиновые брюки, оглядел пиджак, констатировал: - А смокинг ты мне все-таки подпортила.
        - Нужно же было придержать, а то усвистели бы вы, товарищ майор, неизвестно в какую эпоху.
        - Звания пора отставить. Насколько я понимаю, мы на месте. Самое время перейти на нелегально-интимное положение.
        Катя хотела фыркнуть, но сдержалась. Вокруг пахло ладаном и воском. Над головой простиралась роспись громадных куполов. За спиной белел высоченный иконостас.
        - Каррарский мрамор, - майор кивнул на иконостас. - Я на экскурсии запомнил. Красота неописуемая. Ну, поблагодарим господа нашего за благополучное прибытие да и побредем потихоньку, - Виктор Иванович размашисто перекрестился на иконостас.
        Катя поправила платок на голове. Подошли к огромным дверям. Виктор Иванович деликатно постучал по массивному засову, - акустика в храме была прекрасная. На стук откуда-то из-за угла вынырнул недоумевающий служка.
        - Милейший, ты бы нас с барышней выпустил, - ласково сказал Виктор Иванович. - Увлеклись мы молитвой, уж извини, братец. Благолепно здесь, словами не описать.
        - А вы… - изумленно начал служка.
        - Понимаю, от трапезы оторвал, - понимающе закивал Виктор Иванович. - Ты дверь замкни и иди себе, иди…
        Катя и майор вышли на солнечный свет. За спиной изумленно покачивающий головой служка затворил тяжелую дверь.
        - Нужно было ему рубль дать, - пробормотала Катя.
        - Следующий раз хоть десятку. Сейчас в карманах одни фиги, и те не палестинские. - Майор оглядел широкие ступени паперти, парочку дремлющих нищих. - А здесь, между прочим, мало что изменилось. Разве что от реки гуще мочой несет. Ой, смотри, беляки! - Виктор Михайлович умиленно проводил взглядом двух солдат с винтовками, прошедших за оградой собора. - Значит, мы по назначению угодили. Поздравляю, Катюша, и выношу устную благодарность от лица командования. Мы ее, в смысле благодарность, потом куда-нибудь занесем.
        - Угу, в комсомольскую учетную карточку. Надо бы здешнее календарное число проверить. Обратная коррекция вещь сложная.
        - Проверим, - жизнерадостно заверил Виктор Михайлович. - Но я и так чую, все по плану. Пойдемте, моя дорогая.
        Кате пришлось взяться за предложенный локоть. Прошли к калитке. Обделенные подаянием нищие сонно и неодобрительно смотрели вслед. За калиткой Виктор Михайлович еще раз перекрестился на огромный собор. Катя смотрела на узорные стены:
        - Все-таки неосмотрительно. А если бы мы прибыли прямо под изумленные очи какого-нибудь дьячка?
        - В церкви, Катюша, не как-нибудь, а дисциплина. Например, трапезничают в одно и то же время, и блюдут распорядок чуть ли не столетиями. Вот монголы налетают, иезуиты, мирская власть то отбирает храмы, то возвращает, а прием пищи у священнослужителей проходит в один и тот же час. На том попы стоят, тем и сильны. Пример нужно брать, - наставительно сообщил Виктор Михайлович, останавливаясь на углу и кланяясь величественному храму. - Ты, кстати, тоже могла бы перекреститься. Рука небось не отсохнет.
        Катя без особого воодушевления перекрестилась на храм, и командир снова подхватил ее под руку.
        - Вот и славно! Главное, дисциплина и хладнокровие, тогда мы с порученным делом не хуже, чем товарищи попы с вверенным им народным опиумом справимся. Ты уж не взбрыкивай пару дней, будь так любезна. Здесь все-таки война.
        - Неужели? Я, товарищ майор, вообще весьма дисциплинированная девушка. Видят боги, потому и жива до сей поры.
        - Ага, так ты у нас язычница?
        - В некоторой степени, - неохотно признала девушка. - Впрочем, я скорее всем конфессиям сочувствующая, пока лично меня проклинать не начинают и на костер не волокут. Виктор Михайлович, нельзя ли мой локоть так не тискать? Или синяки в «легенду» входят?
        - Какая же ты мелочная, Катерина Георгиевна. Не даешь джентльмену поухаживать, искреннее чувство проявить. Идем, гуляем, погода прекрасная, белогвардейцы симпатичные. Веди себя естественнее.
        Катя старалась. Белогвардеец, рядовой корниловец в мешковатых шароварах, подпирал столб у входа на мост и с наглым интересом разглядывал девушку.
        Катя улыбнулась своему спутнику:
        - Вот скотина, сейчас меня прямо глазами обрюхатит. И, между прочим, совершенно несимпатичная, прямо сказать, свинячья рожа. Не знаю, как вы, Виктор Михайлович, а я начинаю красным симпатизировать.
        - Ты, Катюша, мягче улыбайся. Нежнее. Ты девушка юная, невинная, не нужно, чтобы этот беляк своими плебейскими семечками скоропостижно подавился. А глазеет он так, потому что платьице твое, ты уж прости, сверкает, как марля.
        - Как обычно, - без особого удивления согласилась Катя, - с тряпьем после Прыжка не угадаешь. Иногда за час на нитки расползается. Нам до вашей явки далеко?
        - Полчаса неспешной прогулки. Ты расслабься, расслабься. Ты уже свое дело сделала.
        - Слушаюсь и расслабляюсь. У вас как зубы, нормально?
        Виктор Михайлович озабоченно подвигал подбородком, проверяя вставные челюсти:
        - Вроде нормально. Привкус только противный, металлический. Спасибо, что посоветовала бульоном пасть прополоскать. По возвращении предложу зачесть как научное изобретение в хроно-стоматологической области.
        - Мерси. Если бы мне с вами с беззубым пришлось идти, я бы сразу застрелилась.
        Перешли мост. Народу вокруг стало больше. Возможно, поэтому Кате казалось, что на нее обращают меньше внимания. Девушка с интересом посмотрела, как рабочие очищают афишную тумбу. Сейчас как раз сдирали остатки плаката «Все на борьбу с Деникиным». Вообще, с каждой минутой нелепости отсталого 1919 года все меньше резали глаз. Катя недаром имела репутацию исключительно одаренного специалиста по адаптации. Правда, нужно признать, Виктор Михайлович, невзирая на дебютный Прыжок, чувствовал себя еще свободнее. Простоватый, с невыразительным лицом и лысинкой, он абсолютно не привлекал взглядов. Такой прошмыгнет мимо, через секунду его и не вспомнишь. Ценный талант для тех, кто понимает.
        - Это Университетская улица. Здешний университет, между прочим, один из старейших университетов Восточной Европы. Дальше - Николаевская площадь. Исключительно красивое место. Сам бы охотно взглянул, полюбовался, пока ее сталинские специалисты не подправили. Но мы туда не пойдем. Там на послезавтра парад намечается, сам главнокомандующий пожалует. Могут и патрули попасться. А зачем нам патрули, правда, Катенька? У нас пока и бумажечек нет, и одеты мы не совсем празднично. Свернем-ка мы к Павловской площади. На парад послезавтра заглянем, если звезды благополучно сойдутся. Полюбуемся на цвет российского офицерства, на белых рыцарей без страха и упрека. Незабываемое ведь зрелище, Катюша.
        - Все-то вы знаете, Виктор Михайлович. И про парад, и про рыцарей с астрологией. Кстати, можно я вас Витюшей буду называть? Для соответствия избранным образам.
        В глазах майора мелькнула насмешка.
        - Ох, Катенька, льстите вы мне. Какой же я Витюша? Я же в отцы вам гожусь. Вульгарненько будет выглядеть.
        - Ой, да не скромничайте, вы мне так локоток жмете, что я скоро повизгивать начну. Не по-родительски стараетесь.
        - Больше не буду, - пообещал майор и слегка отпустил руку девушки.
        Постояли на перекрестке, с одинаковым любопытством разглядывая проезжающих казаков. Лошади цокали копытами по булыжной мостовой, чубатые всадники сидели в седлах орлами, красуясь перед немногочисленными по утреннему времени зеваками. Есаул на гнедом дончаке лихо подмигнул Кате.
        - Катюша, уж и не знаю, как вы по улицам ходите, - пробормотал Виктор Михайлович. - За тобой, наверное, горячие южные парни целыми аулами таскаются.
        - Ну что вы, у них в аулах слухи быстро расходятся. С одним пообщаешься - все предупреждены. Я их почему-то смущаю. Грузия, вон, с такого перепугу вообще войну устроила.
        Майор усмехнулся:
        - Так и знал, что без тебя там не обошлось. Ну как, в себя пришла, акклиматизировалась? Здесь уже два шага осталось, дух переведем, переоденемся.
        - Хм, а могу я узнать, как вы это без внедрения агентов устроили? Явку и все такое?
        - А это, Катенька, я сказать при всем желании не могу. Не знаю. У нас в структуре, в отличие от вашего демократического «К», каждый оперативник исключительно своим делом занимается.
        - Виновата. Не подумавши спросила.
        - Да пустяки. Мы теперь в одной обойме, - Виктор Михайлович озабоченно оглядел узкую улицу. - Может, ты минуточку здесь в теньке подождешь?
        - Ты, Витюша, не дури. Я этот город и одна из конца в конец пройду, даже если платье на нитки рассыплется. Хотя тогда, конечно, нашумлю. В чем проблема?
        - Да какая проблема? Вот цирюльня, загляну на секунду, расценки узнаю. Если парад созерцать пойдем, неудобно со щетиной. Поскучай, пожалуйста.
        Катя озадаченно наблюдала, как напарник ныряет в двери заведения под вывеской с устрашающе намалеванными ножницами. Сквозь мутные окна ничего разобрать не удалось, но выскочил на улицу Виктор Михайлович буквально через минуту.
        - С ума сойти! Элементарное бритье двадцать пять рублей! Что делается?! А господам добровольцам, между прочим, солидные скидки. Вот и будь после этого мирным обывателем.
        - За что кровь лили, революцию делали? - согласилась Катя. - Только ты, Витюш, бритву из пиджака поглубже переложи, светится.
        - Ай-я-яй, - майор сокрушенно переложил бритву во внутренний карман, - воровать и так нехорошо, а тут еще этот «смокинг» подводит.
        - Мне ничего не прихватил? - полюбопытствовала Катя.
        - Фен, что ли? У них «нэма». Там у них бедно. Полторы расчески, и помазок облезлый. И самого брадобрея на предмет педикулеза проверить не мешало бы.
        - Что ж ты его совсем обездолил, последнюю бритву увел?
        - Не последнюю, я запасную из ящика прихватил. Сразу орать не начнет. А с бритвочкой оно как-то надежнее. Если не понадобится - верну. Не хозяину, так наследникам.
        - Мог бы еще и ножницы прихватить.
        Виктор Михайлович покосился, но смолчал. Кате показалось, что знает мужичок даже больше, чем она подозревала. Вот язык у тебя, барышня, болтливый. Майор подумает, что напарница на свои давешние сомнительные подвиги намекала.
        Домик угловой, одноэтажный, заросший зеленью, имел совершенно сельский вид. Наверное, в дворике куры кудахчут и петух разгуливает.
        - Пришли, - пробормотал Виктор Михайлович. - Вот здесь наше имущество и должно храниться. Свежие данные по оперативной обстановке у хозяина получим. Он человек осведомленный.
        Парочка прошла вдоль заборчика мимо низеньких зашторенных окон. К воротам Виктор Михайлович не свернул, вместо этого провел Катю вокруг большой лужи, и агенты, не меняя прогулочного шага, двинулись в переулок. Шагов через пятьдесят майор пробормотал:
        - Что-то не то.
        Катя и сама уже поняла. Во дворе было как-то… Заброшенно, что ли? Безлюдье ощущалось как на старом, запущенном археологическом раскопе. Даже собака молчала.
        - Кажется, пришло время, как это у вас говорят, провести боевое слаживание? - Виктор Михайлович смотрел вопросительно.
        - Наконец-то! Я уж думала, вы никогда не предложите.
        Майор хмыкнул:
        - Шуточки - дело хорошее, но я тебя действительно только по анкете знаю. Значит, так, я с тыла, а ты в калиточку сунься под каким-нибудь приличным предлогом. Только естественнее, естественнее…
        Виктор Михайлович перемахнул через забор с неожиданной для его комплекции легкостью. Лихо, товарищ майор. Катя поправила платочек на голове. Ну-ну, посмотрим как дальше. Она не торопясь вернулась к воротам. Воспитанно постучала:
        - Эй, хозяева! Извините, здесь продается славянский шкаф?
        После паузы скрипнула дверь дома.
        - Що треба? - поинтересовался настороженный мужской голос.
        - Простите, вы славянский шкаф продаете?
        - Що? - изумился голос.
        За забором резко хлопнула дверь, кто-то изумленно охнул, завозились. Катя на всякий случай отступила от калитки под прикрытие более надежного забора. По другой стороне улочки протопала тетка с корзиной, из которой торчало горлышко пустой бутылки. Аборигенка покосилась подозрительно.
        - Хозяева, есть кто дома? - жалобно воззвала Катя.
        Звякнула задвижка, калитка приоткрылась.
        - Что ты пищишь? Еще погромче про славянский шкаф поори, юмористка, - пробормотал Виктор Михайлович.
        - Меня какая-то кухарка засветила, - прошептала Катя и проскользнула в калитку.
        На земле лежал человек в сером пиджачке, обеими руками зажимал горло. Меж пальцев обильно пульсировала яркая кровь.
        - Витюш, ты себе рукав испачкал, - сказала девушка.
        - Да что уж там, - с досадой сказал майор. - Капец смокингу, на спине вдрызг разошелся.
        Действительно, парусиновый пиджак Виктора Михайловича на спине длинно лопнул по шву.
        - На, - майор сунул напарнице «наган». - Посторожи. Я пока второго потрясу. Дерганые какие-то парнишки попались.
        Вторая жертва Витюши сидела в дверях дома, бессильно свесив голову на грудь. Майор ухватил бессознательного человека за шиворот, поволок внутрь. На миг высунулся:
        - Катенька, если будет слишком слышно - стукни, пожалуйста. И поосторожнее, вдруг они именно сейчас решат своих филерков сменить, - майор аккуратно прикрыл дверь.
        Катя проверила барабан револьвера. Прошлась по захламленному дворику. Из вросшего в землю сарая пахнуло сыростью и грибами. Где-то жужжали мухи. Девушка обошла кадку, полную дождевой воды, заглянула за поленницу. Мухи вились над трупом черной лохматой собачонки. Вот уроды, хоть бы прикопали несчастную жучку.
        Катя вернулась к калитке. Ужас из глаз лежащего человека уже ушел, взгляд, устремленный в голубое небо, помутнел. Лужа крови быстро впитывалась в землю. Стараясь не испачкаться, Катя присела на корточки и обшарила труп. С десяток револьверных патронов, жестяной портсигар с самодельными папиросами, часы. В сапоге обнаружился нож, похожий на стандартную финку, до боли знакомую девушке. Чтобы проверить внутренние карманы, пришлось оторвать руки мертвеца от перерезанного горла. Рана была ровной, от уха до уха. Ничего в здешних цирюльнях бритвы, хоть и запасные, но острые. Во внутреннем кармане покойного нашелся потертый бумажник. Разномастные деньги, паспорт на имя Пасулько Игната Андреевича, мещанина, уроженца города Казатина Киевской губернии. Игнату Андреевичу было 39 лет, до юбилея чуть не дотянул. Ну нечего было с «наганом» шляться по чужим домам.
        Катя с интересом рассмотрела деньги. Царские, советские, петлюровские, кубанские, керенские - прямо бонистическая коллекция. На экране компьютера банкноты выглядели как-то иначе. Катя брезгливо осмотрела банкноты с трезубцем. С украинскими самостийниками девушке довелось познакомиться летом 41-го года в Львове, с тех пор товарищ старший сержант всех бандеровцев, а заодно и петлюровцев с мазеповцами, на дух не выносила.
        Из дома донесся придушенный вопль. Угу - шел допрос с пристрастием. Надо бы потише беседовать.
        Неприличных звуков больше не слышалось. Катя посмотрела на трофейные часы - четверть третьего. По какому времени, непонятно. Тут вроде каждая власть стрелки по своему переводит, и детали сего идеологического противостояния Катя уточнить не успела.
        Из дома выглянул Виктор Михайлович:
        - Ну, как, тихо?
        - Пока - да. Ты хоть число сегодняшнее уточнил?
        - Число правильное. Тут мы не ошиблись. Только вот агента нашего - того. В погребе он, и пытаться реанимировать беднягу поздновато. Засада здесь с ночи сидит. Кого конкретно ждут, топтуны не знали. Они вообще сами на нелегальном. Ты, моя дорогая, кто такие «сечевики», случайно не знаешь? Это петлюровцы, что ли?
        - Почти. Но у них вроде главным гетман Скоропадский, и они с Петлюрой гавкаются, хотя тоже за всемирную приватизацию усих запасов сала и великую неделимую Украину от Житомира до самых Пятихаток. Ну, это если в очень общих чертах.
        - Политика, - майор задумчиво вытер руки об изжеванные брюки. - Что-то я не пойму, они вроде не нас ждали. Где-то прокололся наш связной. Ладно, попозже разберемся.
        - Уходим?
        - Вот еще! Пока кроме легкого морального удовлетворения мы ничего не получили. Где наше законное имущество? Придется пошарить. Только сначала слегка приберемся.
        Он склонился к трупу, Катя ухватила покойного за вторую руку, и тело отволокли в сарай.
        - Мертвецов ты не боишься, про гетмана знаешь, - бодро расточал комплименты Виктор Михайлович. - Катенька, я начинаю испытывать глубокое личное чувство. Я, между прочим, холост.
        - Идите на фиг, товарищ майор, - в сырости сарая Катя присела и задумчиво потрогала покойного за ногу. - А сапоги-то - почти мой размер.
        - С ума сошла! - ужаснулся Виктор Михайлович. - Куда ты в таких говнодавах? Мы люди приличные и выглядеть должны соответственно. Здесь же не Советская власть, чтобы безлошадным происхождением щеголять.
        - Витюш, мало того, что ваш костюмер мне жутко неудобные туфли всучил, так на левой ремешок уже лопнул. Переодеться нужно срочно. Ты на себя посмотри.
        - Спокойствие, только спокойствие. Тот жовто-блакитный[8 - Желто-голубой (укр.).] клялся, что ничего, кроме двух «стволов», они в хате не нашли. Должны сохраниться тайники с нашим имуществом. Как здесь принято говорить - пошукаем.
        «Шукать» майор умел. Он неторопливо и вроде бы бесцельно передвигался по комнатам, Катя сидела у окна, из-за занавески приглядывала за улицей. Виктор Михайлович прогуливался и вполголоса болтал:
        - Катюша, а вы знаете, что в нашей несчастливой отчизне существует целая культура устройства тайников и кладов. Забавная такая наука. Например, адвокат никогда не будет устраивать «дубок» в водосточной трубе, а нормальный мокрушник принципиально не делает нычку в холодильнике…
        Катя изредка отпускала глубокомысленные «угу» и «ага». Майор принадлежал к тем людям, которым пустой треп помогает сосредоточиться. Виктор Михайлович тоже нервничал, это угадывалось по излишне длинным фразам. Конечно, сидеть на проваленной явке в компании с двумя «жмуриками» занятие малопочтенное и непродуктивное. Операция, задуманная так нестандартно для обычных действий в системах «кальки», не успев начаться, оказалась под угрозой срыва. Надо думать, сейчас майор напряженно размышлял о первопричинах неприятностей, в которые попала группа. Впрочем, размышления не мешали продолжать обыск. Результаты имелись - майор уже отыскал верхнюю одежду и конверт с фальшивыми документами. Теперь Виктор Михайлович, продолжая болтать, трудолюбиво отдирал наличник от дверного косяка.
        - Ну вот, - кладоискатель вытер взмокшую лысину и принялся раскладывать на столе увесистые свертки. - Это мэне, это опять мэне, это - тэбе.
        - И что это такое? Сувенирная зажигалка? - Катя содрала бечевку и пергамент и развернула маленький пистолетик. - Что с этим делать? На золотую цепочку пристегнуть и кулоном на шею повесить?
        - А ты что, «357-й» «Дезерт Игл» хотела? Поручили человеку оружие для юной дамы раздобыть, он и расстарался. Смотри, какие накладочки симпатичные, перламутровые. Роскошь, а не оружие, - майор проверил и со щелчком загнал обратно в рукоять обойму доставшегося ему «кольта» «М1911». Принялся осматривать запасные обоймы.
        - Может, поменяемся, раз тебе перламутр приглянулся? - безнадежно предложила Катя, разглядывая свой крошечный «Клеман».
        - Ну, девушке положено благоговеть перед крупными предметами мужского рода. Но совсем не обязательно предметом культа должны быть именно пистолеты.
        - Пошленько, - поморщилась Катя. - Как я понимаю, второй обоймы мне вообще не полагается?
        - Ты что, продолжительный огневой контакт с использованием этой царь-пушки вознамерилась вести? - майор вскинул реденькие брови. - Не глупи. Мы тихие и мирные. «Наганы» протрем и здесь бросим.
        - Зачем бросать? Неужели за нами по городу с дактилоскопическими уликами гоняться будут?
        - Хрен их знает. Странно все складывается. Но «наганы» мы все равно не возьмем. Для скрытого ношения оружие неподходящее, цепляется за одежду как тройник шведской блесны. К тому же, если нас с таким арсеналом накроют, сразу к стенке поставят, как шпионов и злостных террористо-бомбистов. А так, если повезет, еще в камере отдохнем, лишний денек выгадаем.
        - Мы что, рассматриваем возможность сдачи в плен?
        - Мы все рассматриваем. Видишь ли, Катенька, задание должно быть выполнено в любом случае. Ибо важно оно беспредельно. Я тебе без дураков говорю, и вовсе не для поднятия боевого духа. Осознала?
        - Осознала. Окончательно вы, товарищ майор, меня заинтриговали. Я так и буду ощупью за вами таскаться? Может, хоть краешек тайны мадридского двора приоткроете?
        - С радостью! С готовностью! Только чуть позже, когда отсюда уберемся. Пока вот ознакомься, - Виктор Михайлович сунул напарнице паспорт.
        - Екатерина Яковлевна Охрипкова, 1899 года рождения, из мещан, проживает Москва, 1-й Бабьегородский переулок, дом 5. Ой, что-то я катастрофически постарела.
        - Это временно. Извини. С происхождением тоже накладочка вышла, - согласился Виктор Михайлович, встряхивая одежду. - С такими колдовскими глазами - бесспорно из дворян. Княжна, эта, хм, баронесса.
        - Уймитесь, товарищ майор. Для меня только плащ отыскался?
        - Похоже, остальное уперли хлопцы-националы. Надо думать, в отместку за грядущий газовый дефицит. Катенька, не ерзай, сейчас пойдем. Я еще раз кухню прочешу, - Виктор Михайлович в очередной раз переступил через скорчившегося на полу мертвеца и активизировал поиски.
        Катя наблюдала за улицей, за редкими прохожими. Довольно лениво пробрел солдат с мятыми погонами на плечах - должно быть, посыльный. Погоны у воина были голубыми, но к какому он относился полку, Катя запамятовала. Вот черт, нужно было хоть неделю уделить подготовке. Сейчас что Добровольческая армия, что колчаковская - один черт. И гетман Скоропадский? Он вроде бы этим летом от дел уже отошел? Или осенью? Впрочем, «кальку» сдвинули, вождя мирового пролетариата преждевременно ухлопали, соответственно, на точные данные «варианта-оригинала» опираться нельзя. Это только Витюша, счастливый в своем невежестве, рассчитывает в точности воплотить гениальный замысел своего руководства.
        Виктор Михайлович чем-то зазвякал на кухне и вернулся в комнату с огромным закопченным и помятым чайником в руках.
        - Хозяин-то наш был большая умница. Захоронку воском залил. Молодец, я и сам чуть не прохлопал, - майор принялся выковыривать из чайника застывший воск. Не без труда извлек большие, неопределенной формы, сгустки.
        Денег оказалось прилично, в основном николаевские сотенные, но были для разнообразия и советские, и керенские. Отдельно нашелся тяжеленький сверток с золотыми империалами и полуимпериалами.
        - Воистину, золотой был человек хозяин. Во всех смыслах. И пришли какие-то кизюки мизерные, зарезали ни за что ни про что, - майор неодобрительно посмотрел на труп. - Нет, нехорошие люди эти гетманцы. Все, Катюша, собирайся. Больше нам здесь ловить нечего.
        Легкий светлый пыльник был Кате коротковат - торчали ноги в облезлых туфлях и неприлично мохрящийся подол платья.
        - Ничего, - утешил Виктор Михайлович, шевеля покатыми плечами в новом непривычном пиджаке, - у меня тоже сорочка как с бомжа снята. Деньги есть, мигом приоденемся.
        На Катю поглядывали. Какой-то мальчишка даже потащился следом. Виктор Михайлович, бодро прикрывающий полуголую грудь стареньким саквояжем, привлекал куда меньше внимания. Приличный пиджак и брюки вполне вписывались в местную моду.
        - Вот, Катенька, такова участь красивых женщин. Все внимание им, драгоценным. Рядом хоть крокодил в тельняшке и кроссовках маршируй - и не глянут. Сейчас местечко найдем, вы передохнете, а я на рынок смотаюсь, прибарахлюсь.
        - Угу. А дальше что?
        - Дальше все чин-чином. В номера, то есть в гостиницу. Здесь есть одна приличная, рекомендовали обратиться туда.
        - Значит, прокачивали вариант?
        - Нет, не я лично. В конверте вместе с документами и инструкция с краткими рекомендациями имелась. Серьезный человек был хозяин, предусмотрительный. И как сам-то не уберегся? Вернемся, я за упокой его души обязательно пятьдесят грамм приму. И свечку поставлю. С того света ведь помог.
        - Ему, конечно, спасибо, а как это вообще вышло, что явка накрылась? Ведь насколько я понимаю…
        - Стоп, Катюша. Я пока сам ни насколько не понимаю. Поразмыслить нужно. Сейчас некогда, - майор ловко увлек девушку на едва заметную тропинку, и они оказались на заднем дворе полуразваленного дома.
        - Здесь иногда дровишками промышляют, - Виктор Михайлович кивнул на вывороченные рамы окон и ободранное крыльцо. - Ну, сейчас не сезон. Сидите смирно, Катенька, не скучайте. Я скоренько. Если кто привяжется, смело посылайте «на». Лексикон у вас обширный, а, по легенде, вы не из смольных институток. Стрелять только в крайнем случае.
        Майор исчез. Катя посидела на полусгнившей колоде, потом перешла в тень стены. Солнце припекало. Было спокойно, лишь в отдалении иногда слышался цокот копыт. Город, несмотря на свои приличные размеры, оказался городком провинциальным. Заброшенный двор сплошь захватил бурьян. Поразмыслив, Катя нашла местечко поуютнее, разостлала пыльник и легла.
        Часы показывали половину шестого. Майор не появлялся, и Катя начала просчитывать варианты самостоятельных действий. Собственно, особых вариантов не было. С заданием, даже в общих чертах, девушка знакома не была. Придется поискать пропавшего Витюшу да и сматывать удочки. Претензий у руководства возникнуть не должно - использовали втемную, ну и радуйтесь. И вообще, жрать хотелось уже ощутимо. Перед Прыжком не завтракали, дабы избежать неприятной реакции со стороны желудка.
        - Загораем? - Майор подкрался практически неслышно, но Катя небрежно сунула в карман пыльника вскинутый было пистолетик.
        - Начеку, - одобрил Виктор Михайлович. - На предохранитель поставить не забыла? Это такая штучка сбоку. Шучу-шучу, не надо на меня так смотреть. Да, задержался, зато шопинг провел по всей программе, - майор воздел в руках вполне добротный чемоданчик и кожаный «докторский» саквояж. - Обувь, бельишко, платьице, мелочевочка - все приобретено первоклассное и фирменное. Никакого Китая и прочих сомнительных брендов.
        - Обувь лучше было бы померить, - с сомнением сказала Катя.
        - Завтра будет время, подберем еще получше, - жизнерадостно заверил майор. - Вообще-то у меня глаз точный. Идите, мадмуазель, в развалины, переодевайтесь. Только на какую-нибудь старую каку не наступите. Может, помочь, подержать-поддержать?
        - Обойдусь, - пробурчала Катя. - С каких это пор я уже и мадмуазелью заделалась?
        - С этих самых, - ухмыльнулся Виктор Михайлович. - Иди, моя драгоценная, только перед зеркалом долго не вертись. Нас отель ждет. Гостиница «Национальная», между прочим.
        Переодевалась Катя на крошечном пятачке, вешая одежду на отслаивающуюся от штукатурки дранку. Майор расстарался, тряпки были первоклассные, даже странно, что такие попадаются вдалеке от столиц. Впрочем, в рухнувшей империи все так смешалось, что удивляться не приходилось. Бельем, хоть и шелковым и с кружевами, но явно ношеным, Катя пренебрегать не стала. Дело привычки, неоднократно приходилось и с мертвецов шмотки стягивать. И насчет шелка майор совершенно прав - вошки шелк не любят. Катя пристегнула темные, явно дорогие чулки, обулась. Полусапожки на изящном, точеном каблучке, пришлись идеально по ноге. Да, у Витюши глаз - ватерпас. Вызвала сомнение «грация» - на кой черт эта неудобная штука нужна? Фигурой боги и так не обидели, чулки на поясе отлично держатся. Запутаешься в этих ленточках-завязочках. Уж не фетишист ли наш товарищ майор? Или корсаж в качестве кобуры для скрытого ношения пистолета преподнесен? Катя кое-как зашнуровалась, морщась от давления в ребрах, подвигала плечами. Надела юбку, светленькую, довольно миленькую, блузку. Жакет был тоже неплох, достаточно строгий, приталенный, с
бархатными вставками и маленькими, но действующими карманами. Весьма неплохо для беглой мещанки. Хотя да, мы же еще и «блатные-деловые», нам палец в рот не клади. Катя заглянула в ридикюль. Флакончик с духами, пудра, какая-то подозрительная помада. Зачем-то набор заколок. Да, чувствуется Витюшин немалый опыт. Кстати, заколками он, наверное, замки открывает.
        Собрав вещи и придерживая элегантный подол юбки, Катя выбралась наружу.
        Против обыкновения, Виктор Михайлович легкомысленных шуточек отпускать не стал. Подал руку, помогая спуститься с развалившихся ступенек, побросал в саквояж не понадобившиеся предметы дамской экипировки. Катя старалась понадежнее пристроить на голове непривычную шляпку.
        - Ее пришпилить нужно, - мрачно сообщил майор. - Катя, вы меня поблагодарить не хотите?
        - А? Ах, ну да, спасибо. Все подошло. Все в размер. Три пары чулок - это даже слишком.
        - Чулки - вещь нестойкая, по опыту знаю. Помада не подошла? Или принципиально косметикой не пользуемся?
        - Иногда пользуюсь. Сейчас нужно или так сойдет?
        - Катя, сейчас нужно, чтобы вы естественно себя чувствовали, нормальной красивой барышней. Такой, что на мужчин кокетливо посматривает и не прочь шампанского пригубить. С внешними данными все великолепно, но взгляд… Как тот ледоруб, что товарищу Бронштейну череп разнес. Изящнее, Катюша, естественнее, я очень прошу.
        - Я естественна, - холодно сказала Катя. - Губы могу намазать. А если вам настоящая актриса нужна, абонируйте Монику Беллуччи или Веру Холодную.
        - Вера Холодная в феврале этого, в смысле девятнадцатого, года умерла. А Моника на съемках занята. Я, Катенька, в свободное время кино смотрю. Фильмотеку неплохую собрал. Пойдемте, что ли?
        - Виктор Михайлович, я вам в этих шмотках понравилась. И другим мужикам понравлюсь. А глаза вы мои видите, потому что вы профи. У других мои глазки в списке интересов куда ниже стоят. Где-то после задницы, бедер, колера волос и объема бюста. Так что нечего беспокоиться.
        Майор снял шляпу, потер лоб:
        - Катя, а вам совсем неинтересно мужчинам нравиться?
        - Совсем, - отрезала Катя. - Если вы с психоаналитикой закончили, может, пойдем? У меня в животе уже марши играют. Кстати, вы в этом котелке весьма представительно выглядите. Так что надевайте буржуйский головной убор и пойдемте, перекусим. Или я какого-нибудь разносчика бубликов пристрелю.
        - Насчет бубликов здесь слабовато. А кушать в номере придется. Я харчи припас, чай закажем. С забегаловками здесь тоже не очень здорово дела обстоят. Да и травануться можем-с.
        До гостиницы добрались без приключений, за исключением того, что Кате пришлось накинуть пыльник - уж очень оборачивались мужчины. Девушка раздраженно заподозрила, что с проститутками здесь, как с бубликами, - дефицит. Или просто слишком раннее время работающим девицам фланировать по улицам?
        В «Национальной» толклись какие-то обтрепанные посетители. Виктор Михайлович что-то шепнул портье, и все устроилось. Номер оказался относительно приличным, на втором этаже, с окном в тихий переулок. Коридорный, получив на чай, клятвенно заверил, что клопов нет - все выведены строжайшим решением горсанкома.
        - Оказывается, товарищи коммунисты не только буржуазию к ногтю взяли. Молодцы, - майор выглянул в окно. - Недурное местечко, можно при необходимости и в переулок эвакуироваться.
        - Витюш, если ты мне сейчас хлеба с колбасой не выдашь, я в окно вылезу и этому несчастному городу прямо сейчас голодомор устрою. Я дура несознательная, мне на политические коллизии наплевать, я систематически кушать привыкла. И вообще, стоило меня одевать, чтобы я потом с голоду околела?
        - И мысли такой не имел. Только я чай заказал. Ждать кипяточек не будем? Да и руки было бы неплохо помыть…
        Пока принесли чай, Катя успела слопать полкруга колбасы с хлебом и огурцами. Чай оказался жиденьким и попахивающим веником, зато стаканы были в шикарных серебряных подстаканниках. Витюшу в «Национальной» успели зауважать.
        - Покушали, можно и отдохнуть, - майор извлек из саквояжа бутылку коньяка. - Уверяли, что настоящий шустовский продукт. Всегда мечтал попробовать. Тот, что современный, - откровенная гадость.
        - Современный - выдержанный. Его из тех самых клопов гонят, которых отсюда горсанком геройски изгнал, - высказала предположение подобревшая после трапезы Катя.
        - Чисто символически, в качестве дегустации, - Виктор Михайлович взболтнул бутылку и действительно плеснул в стаканы на самое донышко. - Катенька, ничего, если я закурю?
        - Вы же вроде не курите? - удивилась Катя.
        - Изредка сигарами балуюсь, - майор вытащил сигару и принялся с видом знатока принюхиваться.
        - Курите, товарищ сибарит, - разрешила Катя. - Хотя можно было денежки и сэкономить.
        - Чего их экономить? - Виктор Михайлович повозился с сигарой и с наслаждением выпустил облако дыма. - Деньги мы с собой в XXI век не заберем. Операция завтра-послезавтра завершится. Так что можно и гульнуть. К тому же сигара - лишний штришок нашей благонадежности.
        - Витюш, ты потрясающе хваткий тип. Ты в этом перевернутом городе шелковые чулочки на лету достаешь, деньги из чайников вытрясаешь, свежий хлеб приносишь. Я в восхищении.
        - Мерси. Я по миру поездил. Если присмотреться, все города похожи. Особенно с изнанки. Но, думаю, ты бы и без меня вполне выжила. Ты неплохо держишься. Впрочем, хватит комплиментов. Ты их все равно совершенно не ценишь. Перейдем к делу. Поезд идет завтра, и возможно, даже в соответствии с расписанием. Белая гвардия желает подтянуть дисциплину и указать пролетариату его рачье-собачье место. Обещают за саботаж расстреливать в течение суток.
        - Само собой. Чего тянуть резину в долгий ящик. Значит, мы куда-то едем? Позволено мне будет узнать, куда именно?
        - Неверно поставленный вопрос. Главное, не куда, а с кем. Мы садимся в поезд, там нас ждет незабываемая встреча. Дальше действуем по обстоятельствам.
        - Что-то я отупела. Встречаемся с агентом. Ты с ним беседуешь, выясняешь что там тебе нужно. Но дальнейшее разве не мы программируем?
        Майор пыхнул сигарой:
        - Сейчас сформулирую…
        Катя подождала, потом хмыкнула:
        - М-да, картина маслом - «Господа вернулись», - сигары, коньяк, философские раздумья. Дипломатические тайны.
        - Тайн почти не осталось. Насчет коньяка и сигар - разве современное общество не пришло к мысли, что так и должно быть? Пусть и у кочегара, и у учителя появится возможность посидеть и расслабиться с хорошим напитком. Будешь возражать?
        - В общем, не буду. Выглядит шибко идеалистично, но мне нравится.
        - Мне тоже.
        Катя сообразила, почему майор косится с таким странным выражением - забылась девушка, чересчур свободно ногу на ногу положила. Обтянувшаяся юбка линию ноги излишне подчеркивает.
        Катя поставила ноги поприличнее. Виктор Михайлович вздохнул и продолжил:
        - Дело в том, что сформулировать нашу задачу не так просто. Творческий подход нужен. Значит, встречаемся мы с человеком. Он передает сведения исключительной ценности. Воспользоваться информацией можно только там, у нас. Так что основная задача - убедиться в подлинности сведений и возвращаться.
        - А агента ликвидировать? Чтобы лишнего больше никому не болтал?
        Витюша внимательно осмотрел кончик сигары:
        - Вот здесь, Катюша, я не уверен. Агент сам вышел к нам на связь. Довольно экзотическим методом. Сведения, которые он желает передать, настолько ценны, что нас с тобой поспешно сунули в самый, извиняюсь, анус. Если наш партнер достаточно умен, вряд ли он не потрудился просчитать риск. Так что посмотрим. Я почему-то уверен, что наш неизвестный партнер весьма предусмотрителен. Тут, собственно, вопросительные интонации неуместны. Умен, гад, это уж точно.
        - Майор, если ты думаешь, что мне что-то стало понятнее, то фига с два. Не темни.
        - Пять дней назад пришло к нам одно частное письмецо. Из швейцарской конторы, которая ведет финансово-юридические делишки еще с ветхозаветных времен. Датировано 6 марта 1953 года. Знаменательный тогда годик выдался, припоминаешь? Адресовано сие послание на имя нашего общего знакомого - Игоря Николаевича. Без указания должности, этак по-семейному, но на адрес канцелярии ведомства. Должность И. Н. и всякие интересные подробности в тексте наличествовали.
        - Поняла. Не уточняю.
        - А вот я не понял. Я содержание письма полностью не знаю. Мне сообщена дата рандеву и общее положение дел. Наш корреспондент предлагает встретиться, и тогда он сообщит тайну золотого ключика.
        - Фигня какая-то. Как он мог назначить встречу? Девяносто лет тому назад? Он из наших?
        - Эта версия была основной. Я в вашей мудреной «кальке» мало что смыслю, но, судя по всему, версия не подтвердилась.
        - Естественно. Кому из наших придет в голову заманивать оперативную группу в эту р-р-революционную эпоху, будь она неладна. Не знаю как тебя, товарищ майор, а меня можно с удобством и в Москве ухлопать.
        - Ну, мимоходом, ни тебя, ни меня не прихлопнешь. Мы скользкие. Ну, если, конечно, задаться целью… Но насчет заманивания я с тобой согласен. Не стоим мы такой длинной комбинации. Посему наверху решили, что здесь что-то иное.
        - Угу, там умные. Так что с золотым ключиком и этим загадочным типом? Он назвался?
        - Нет. Сказал, он нас сам узнает и подойдет. А золотой ключик - обычный, немудреный. Клад.
        - Фу! - Катя поморщилась.
        - Не «фу», а настоящий, полноценный клад. 16 июня здешнего 1919 года из города были эвакуированы ценности госбанка. Вывозились в Полтаву. До места назначения добрались только ящики с ценными бумагами и часть сопроводительной документации. Золотишко, камешки и прочие банальности рассосались в пути. Происшествие имело место, подтверждено данными из архивов.
        - Сперли, значит. Обычное дело при эвакуации. Нам-то что? Что-то не верится, чтобы наша контора, да и ваша тоже, за презренным металлом по «калькам» гонялась. На стол, под мудрые очи начальства, золота можно разве что горсточку перебросить. На вставную челюсть едва ли хватит. Если учесть затраты на подготовку операции, получается нерентабельно. Это даже такая далекая от бухучета дура, как я, способна осознать. Были ведь попытки прямолинейно обогатиться, используя Прыжки.
        - Вот за что я тебя, Катюшечка, уважаю, так это за уровень осведомленности. Понятно, полтонны стандартным способом, как вы выражаетесь, Прыжками, перемещать - дело занудное. И опасное. Это если проторенными путями идти.
        - Вы, товарищ майор, на что это намекаете? Если у меня что-то с Перемещением разок не по классической схеме проскочило, так то при форс-мажорных обстоятельствах. Лично я такой фокус повторить не берусь. И вам не советую.
        - Катенька, я ни на что такое не намекаю. Разве что выражаю робкую надежду, что вы мою толстую задницу непременно домой вернете. Я, знаешь ли, привык по вечерам у телевизора на диване полеживать. А здесь какие телевизоры?
        Катя молча смотрела на командира. «Что ты мне здесь мозги пудришь, чекист сраный? Чем прижать собираешься? Какой идиот вообразил, что клады можно Прыжком перемещать? Или у девушки репутация абсолютной идиотки сложилась? Блин, должно быть, заслуженная».
        - Ах, Катенька, до чего ж у вас взгляд выразительный. Ради бога, не нужно меня напалмом поливать. У руководства с головой все нормально. Клад здесь останется, от нас требуется только точные координаты золотишка указать. Там, у нас, разберутся, что дальше делать.
        - Фигня какая-то. Сериал «Искатели», 286-я серия. Врете, товарищ майор.
        - Ну, вот почему так грубо? - Виктор Михайлович обиженно взял стакан, понюхал содержимое. - Я излагаю одну из наших основных задач. Имеет место быть, честное слово. В кладе, кроме скучных царских монеток и реквизированных у загнившей буржуазии ювелирных цацек, имеются и иные ценные вещи. Можно сказать, реликвии. По крайней мере одна. Возможно, нам удастся ее прихватить. Она, должно быть, не тяжелая. Кило или полтора. Справимся?
        - Что это за артефакт?
        - Чудотворный крест.
        - Чё?!
        - Ну, чудотворная такая штука. Огромной исцеляющей силы. Реквизированная большевиками в каком-то местном монастыре. Уникальнейший предмет культа.
        - Майор, вы в своем уме?
        Виктор Михайлович развел руками:
        - Последнюю медкомиссию прошел без проблем. Посоветовали с холестерином быть поосторожнее. Остальное - в норме. Вы, Катенька, в чудеса не верите?
        - В реквизированные и хранящиеся в банке - определенно нет. Чудеса, Витюш, они сами себя защитить могут. Их реквизировать, закапывать и отбивать с боем нет смысла.
        Майор задумчиво пожевал губами:
        - А знаете, я готов согласиться. Хотя сфера моей обычной деятельности лежит далеко от чудотворства и иных оккультных мероприятий, но идея выслеживать спертое чудо у меня тоже вызвала некоторую оторопь. Какая вы талантливая, Катенька, сразу все сформулировали. Вот что значит гуманитарное образование.
        - Виктор Михайлович, вы не издевайтесь, - Катя подвинула стакан. - Еще по пять капель, и продолжаем по сути. Не нужно всех этих наворотов. Цель задания?
        Майор набулькал в стаканы на палец пахучей, но, честно говоря, не слишком приятной на вкус жидкости.
        - Цель, Катюша, в беседе с нашим таинственным другом. Хочешь верь, а хочешь нет. Этот человек интереснее всех артефактов и червонцев. Мне так сказали. И убедительно обосновали. Детали, уж извини, опущу. Заманчивый человек. Поэтому, полагаю, убивать его никак нельзя. Да и вообще, ситуация несколько шокирующая. Он нас из 53-го года на крючок подцепил. Такого даже в вашей дурной «кальке» еще не бывало. А нашу контору и подавно подобные эксперименты обходили. До сих пор мы и ваша «калька» никак не пересекались.
        - Угу, до сих пор существовали параллельно. Значит, мы вылетели на Перекресток?
        - Ну, тебе виднее. Я в ваших хронопопрыгушках ни бум-бум.
        - Мы все «ни бум-бум». Общество слепоглухонемых с ограниченной ответственностью. Значит, появились люди, которые Прыгают стихийно и без мудрого надзора соответствующих органов? Удивительно. - Катя замолчала.
        Дело, оказывается, касалось и ее лично. Были у Екатерины Георгиевны Мезиной собственные секреты. Чуть свободнее она была в Прыжках, чем отражали многочисленные официальные документы. Только никого это не касалось. В отделе «К» смутно подозревали о неординарных возможностях девушки, да еще в одной зарубежной «конторке» о подобном догадывались. Вот и Витюша сейчас осторожно намекнул. Только давить на агента «кальки» бессмысленно. Более подготовленного к дезертирству человека найти трудно. Любой ушедший в Прыжок агент свободен как ветер. Вот только самому агенту эта свобода обычно счастья не прибавляет.
        - О чем задумалась? - осторожно поинтересовался Виктор Михайлович, разглядывая сигару.
        - О кладе. Не пойму, каким он боком к нашим делишкам причастен.
        - Ты проще смотри. Возможно, наш человечек просто пытается обеспечить себе в будущем кусок хлеба с маслом. Вполне естественно, времена беспокойные. Заимел информацию о похищенном золоте, сам справиться не может, свистнул нас на помощь. Намеревается получить свою долю пиастров и отбыть на заслуженный отдых. На Канары. Или в Канаду. Хорошо в Канаде?
        - В Канаде неплохо, - пробормотала Катя. - Приличная страна. Только ты мне можешь сказать, - этот таинственный корыстолюбивый человечек, он в Канаду из 19-го года собрался? Или из 53-го? Или он уже в нашем отчетном году квартирует, в котором мы жалованье получаем?
        - Понятия не имею. Ты, Катенька, не путайся и меня не путай. Линейно время или нет, циклично, двоично или спирально, моему уму то вовсе недоступно. Я не по этой части. Поговорим с человечком и все выясним. Главное, не упустить нашего друга.
        - Поговорим? Ну-ну. Вы, Виктор Михайлович, его как узнать собираетесь? По компьютеру и электронному хронометру с координационными хронопоправками? Приметы у него имеются или нет? Закрытая информация, да?
        - Катенька, я ж открылся душой настежь как пустыня Гоби. Не имеется у нашего друга примет. Пока не имеется. Но я его вычислю.
        - Как? В поезде? На ходу? А если он вообще не «он», а «она»? Или «они»?
        - Во-первых, не в поезде, а в вагоне. Номер нам подсказали не зря. Письмо, по выводам наших специалистов, сочинял один человек. В смысле, письмо - плод индивидуального творчества. Текст отпечатан на машинке выпуска 40-х годов, английского производства. Еще разные мелочи имеются… Ну, они, конечно, не доказывают, что человечек будет на рандеву в одиночестве. С другой стороны, вряд ли против нас действует крупная организация. Катюша, мы в крайнем случае сможем активировать «маячки» и выскочить экстренно?
        - Из перестрелки можем уйти. Вы, товарищ майор, инструктаж помните? Возвращаться всегда проще. Сможете и один уйти. Главное, будьте в трезвой памяти и сосредоточьтесь. Остальное датчик сделает. Но, естественно, будут приличные наводки. В контакте и синхронно со мной Прыгать надежнее. У меня способности выше средних.
        - Ах, Катенька, способности ваши меня просто околдовывают, - вздохнул майор. - Насчет трезвой памяти понял, коньяк закупориваю. Будем готовиться к отбою?
        - Да, пожалуй, лучше выспаться. В поезде может и не получиться. Только давайте комнату проветрим. А то сигарка ваша… отнюдь не кубинская.
        - Виноват! - Виктор Михайлович поспешно затушил сигару. - Потом додымлю. Может, еще чаю, Катенька?
        - Нет уж. Чай тоже не цейлонский, да и «удобства» в коридоре. Вы у окошка подышите, я быстренько умоюсь.
        Катя умывалась в тазу, обвязав вокруг талии блузку. Виктор Михайлович стоял у открытого окна. В сгущающихся сумерках слышались отзвуки далекого духового оркестра, смех и веселые голоса.
        - Гуляют, господа. Ишь ты, два дня прошло после пролетарской диктатуры, а уже старый режим вовсю цветет. Ужасы черезвычайки, ужасы черезвычайки… Да, небрежно коллеги работали, - пробурчал майор.
        - Те, что сейчас пришли, не лучше, - пробурчала Катя, вытираясь пахнущим скипидаром полотенцем. - Вечно на этой земле бардак. Пьянки, гулянки. Вроде бы комендантский час должен быть. Не дадут нам выспаться, буржуины.
        - Ликуют по поводу счастливого освобождения от хамской пяты революционной толпы.
        - Вы, гражданин Не-Маяковский, идите, умойтесь, - сказала Катя. - Ляжете на кроватке, я в кресле устроюсь. И без неуместных дискуссий. Я раздобреть на украинских колбасах не успела, в кресле вполне умещусь.
        - В кресле так в кресле. Как скажете, Катенька. Я человек покладистый, в быту нетребовательный. Сейчас ополоснусь хорошенечко…
        - Витюш, если появились мысли насчет непринужденного товарищеского минетика и прочих шалостей, то отставь их подальше. Не прокатит. До Москвы отложи. Или прогуляйся, сними барышню какую-нибудь, сочувствующую Белому движению. Ты у нас сейчас господин импозантный, девицы живо купятся.
        - А что, идея интересная, - пробормотал Виктор Михайлович. - Где еще неподдельную русскую дворяночку в койку заполучишь? Жаль, завтра вставать рано.
        Катя, укрывшись пыльником, устроилась в старом кресле. По ногам, обтянутым чулками, гулял сквознячок, но это было даже приятно. За окном небо затянуло тучами, где-то над городом собиралась гроза. В переулке заливисто и бессмысленно хохотала женщина. Внизу, на первом этаже, завели граммофон.
        «Что б они сдохли, - раздраженно подумала Катя, - попробуй теперь засни. Везде попса».
        Виктор Михайлович лежал на постели неподвижно, потом повернулся на бок, взбил плоскую подушку.
        - Катюша, иди сюда, а? Рано еще спать.
        - Вы, Виктор Михайлович, расслабьтесь. Просчитайте наши завтрашние действия, поразмышляйте над теорией хроноперемещений, и баиньки. А от сексуальных мыслей в вашем возрасте давление поднимается.
        Майор печально вздохнул, сел:
        - Ну, чего так, а? Мы люди свободные, взрослые. Я же вижу, что ты на меня без отвращения посматриваешь. Ты из девушек самостоятельных, не комплексующих, следовательно, нежность опытного мужчины вполне способна оценить. Честное слово, я как твои изумрудные глаза увидел…
        - Тьфу, блин! Еще и на лирику потянуло? Отстань, говорю. Не дам.
        - Грубая ты. Зато уж такая красивая, что даже… Давай поэкспериментируем, не пожалеешь, обещаю.
        - Майор, ты русский язык понимаешь? Отцепись. В моем досье как мои сексуальные наклонности отражены? «Фригидность - 100 %. В половых связях не замечена». Вот и прими к сведению.
        - Там не совсем так написано. И потом, я больше своим суждениям доверяю. Холодностью у тебя и не пахнет. Такого темперамента еще поискать. К тому же ты замужем была. И еще…
        - Заткнись! Я служу, а моя личная жизнь никого не касается. Сунешься, мозги вышибу. И вообще, спи. Ерзать будешь, мошонку отвинчу и верну в пакетике по возвращении на базу.
        - Так бы и сказала, - майор помолчал. - Тебе бы самой с яйцами родиться. Амазонка фигова. Ладно, не вздумай стрелять, я воды попью, у окна подышу и лягу. Уж очень ты возбуждающее предложение насчет моей мошонки сделала.
        Виктор Михайлович встал, по-домашнему подтянул кальсоны, налил водички и пошел к окну любоваться ночным небом.
        Катя слегка расслабилась. Вот всегда все одинаково, разговариваешь с мужиком нормально, и он в половине случаев такое общение истолковывает как готовность к соитию. Вроде же разумный человек. Еще намеки на свою особую осведомленность делает, гад.
        Досье на старшего сержанта Мезину, какие бы специалисты его ни собирали, все равно содержало массу пробелов. Полную правду знала только сама Катя. Ну, был и еще один человек. Собственно, ради него Катя и лежала сейчас в неудобном гостиничном кресле. А до этого четырежды выполняла боевые задания в командировках.
        Глаза вдруг повлажнели. Сколько можно прыгать, бегать, стрелять, выполнять приказы? Не девчонка ведь уже. Будет собственная жизнь или нет?
        Виктор Михайлович бесшумно, чтобы не разбудить, прошел к столу, налил себе еще водички. Отправился обратно к окну. Баб высматривает или на звезды любуется? Внизу все еще скрипел граммофон, неразборчиво бубнили голоса.
        Большие горячие руки вдруг легли на плечи, прижали к креслу.
        - Катюша, ты не злобствуй, - пошептал Виктор Михайлович. - Я, честное слово, человек чуткий. Не Ален Делон, конечно. Внешность подкачала, но удовольствие доставить умею. Ты хорошую постель ценишь, я же вижу.
        - Да ты ох… совсем?! - изумилась Катя. - Ты чего делаешь? Ты меня за капризную секретутку держишь?
        - Ну что ты, - майор быстро нашарил «Клеман» под боком у Кати, откинул подальше - на свою постель, - ты девушка боевая.
        - Ты, дебил, думал, что я стрельнуть могу? - Катя поморщилась, не делая, впрочем, попыток вырваться из объятий. - Я на службе.
        - Вот и хорошо. Закрепим боевое слаживание. Катюша, я тебя не обижу. Но не будет мне прощения, если счастливый вечер с такой красавицей упущу. Тебе понравится, вот увидишь.
        Руки у Витюши были мягкие, и в то же время точные и быстрые, как у профессионального массажиста. Катя знала, как такому «массажу» обучают. Вроде и не отпускал ее майор, а сам оказался в кресле, держал на коленях, поглаживал.
        - Вот и согрелась, кисонька, - прошептал майор, лаская упругие груди, блаженно погружая нос о светлые локоны, - ох, с пол-оборота заводишься. Сосочки у нас какие чуткие. Только не шуми, моя ты нимфа. Капризуля, сладенькая…
        - Валяй, товарищ майор, - прошептала Катя. - Я, может, даже и кончу. Ты не стесняйся, приказывай. Чулочки могу подтянуть, рачком встать, в рот приму, - я дисциплину знаю. В спину не выстрелю, по горлу не чикну. Приказы только грамотно формулируй, и будет тебе кайф великий. Пока в Москву не вернемся. Там я тебе, суке лысой, устрою.
        - Отсроченная угроза не является действенной, - тихо засмеялся Виктор Михайлович, оглаживая стройные девичьи бедра, наполовину скрытые темным шелком чулок. - Ты, моя маленькая, совсем другое будешь в Москве вспоминать. А открученными яйцами мальчишкам грози.
        - Мошонка раздавленная - дело житейское, - прошептала Катя, невольно вздрагивая от прикосновений, - обращаться с женским телом опытный Витюша умел. - Тебя, урода, такими штучками не возьмешь. Я на тебя рапорт накатаю. Пространный, подробный и красочный. Ты отмажешся, конечно. Но в вашей конторе отмазаться только наполовину можно. Вторую половину у вас всегда в уме держат. Я-то уже в отставке буду. Через годик-другой вспомню о ценителе женской красоты. Нет, убивать я тебя не буду. Разве можно товарищей по оружию грохать? Ты, урод, со сломанным позвоночником вдоволь наваляешься. Тебя в вашем замечательном госпитале даже вытянут, на ноги поставят. Ты даже еще ходить сможешь. В парке, с палочкой. Будешь эту ночь вспоминать, слюни пускать, маньяк трахнутый.
        - Кать, а ужасы-то зачем живописать? - Виктор Михайлович нашептывал в ушко, в перерывах между нежными поцелуями в шею. - Ты же течешь, моя сладкая. Проснись, маленькая, и не стесняйся. Ты же как огнемет. Или тебя угрозы заводят? То-то я погляжу, эко тебя садокомплекс выгибает.
        - Еще бы, я твое фото парализованно-слюнявое над постелью повешу. Для визуальной стимуляции.
        - Упорная какая. Ведь хорошо, признайся?
        - Пошел ты в жопу, - пробормотала Катя, кусая губы. - Давай, натягивай. Переживу как-нибудь. Не впервой.
        - Вот черт, как ты сравниваешь? Я же не насильно.
        - Само собой. Просто обстоятельствами пользуешься. Каждый на твоем месте обязательно бабу в позу бы нагнул. И тогда тоже обстоятельства были. Соответствующие. Ты же человек всезнающий, досье читал.
        Руки Виктора Михайловича замерли. Он все еще дышал в пахнущие солнцем светлые пряди, но без былого жара:
        - Кать, а ты действительно тогда его ножницами?
        - Половинкой ножниц. Да ты не переживай, на месте твоя бритва. Я по карманам напарника не шарю.
        Виктор Михайлович горестно вздохнул:
        - Да, первый раз мне такой кайф обламывают. Старею. Что ж ты такая злая, а, Кать?
        - Я вялая. Два года назад я бы тебе уже горло перегрызла. Точно, стареем мы, товарищ майор. Можно я встану?
        Виктор Михайлович разжал объятия, и девушка встала. Майор остался лежать, укоризненно глядя на боевую подругу.
        Катя кивнула на его кальсоны:
        - Удобная одежка, да? Расстегивать не нужно.
        Витюша без тени смущения привел белье в порядок:
        - Ты хоть глянула бы от чего отказалась. Зря, между прочим. Я не эгоист, постарался бы ублажить на все двести процентов, слово офицера.
        - Не гони, какой ты офицер? Сука ты, а не чекист. Романтики возжелал на боевом задании? Приятное с полезным совмещаешь, да? Да, я тебе в морду харкнуть и уйти никак не могу. Я вообще с тобой сейчас ничего поделать не могу. Мне задание выполнить нужно, понял, майор? Я же не за карьеру работаю и не за срамное жалованье. Урод, бля, - Катя сплюнула в угол и принялась натягивать узкие полусапожки.
        - Ладно, разматерилась она, - пробормотал майор и почесал округлое брюшко. - Куда собралась? Ложись, не трону. Все настроение испоганила, монашка идейная.
        - В сортир схожу. После тебя, майор, хочется чего-то чистого, свежего.
        Посещение уборной с ржавым умывальником и устоявшимся духом революционной свободы Катиного настроения ничуть не улучшило. Постояла перед мутным зеркалом. Печально. Попадаешь на сто лет назад, а вокруг все те же мужики-козлы, та же вонь и вопиющая бессмысленность бытия. Ничто не меняется в этом мире. Да и иные «кальки» не лучше. Хотя там иной раз дышать полегче.
        Снизу, очевидно из сортира первого этажа, доносились неприличные звуки. Ритмично охала женщина. Звякало ведро и хрипел мужик. Где-то подальше вздорно хохотали и чокались под гнусавый голос граммофона. Катя покачала головой: пойти, что ли, расстрелять это музыкальное чудище?
        До номера Катя добраться не успела. На лестнице загромыхало, и в узкий коридор ввалились двое добровольцев. Френч одного был расстегнут, виднелась несвежая нижняя рубашка, портупею с шашкой и кобурой револьвера освободитель нес в руке. Второй, низенький и вертлявый, был отягощен тремя новенькими фуражками, не считая своей, криво надетой на голову.
        - Отстал наш Андре, - расстегнутый воин звучно рыгнул, наполнив коридор густым ароматом свекольного самогона. - Я говорил, нельзя его одного отпускать.
        - Он по ба… ба-бам, - выговорил чернявенький, обессиленно опираясь о стену.
        Представители доблестной Добрармии пребывали в критической стадии опьянения. Катя попятилась к спасительному туалету. Но было поздно, блуждающие взгляды поручиков сфокусировались на женской фигуре.
        - Мадмуазель, почему вы не с нами? - изумился рассупоненный офицер.
        - Действительно?! - чернявенький уронил фуражки, попытался за ними нагнуться, но махнул рукой. - Мадмуазель, милости пр-просим в наш скромный приют, - он рывком выдернул из кармана ключи от номера.
        - Господа, ночь на дворе, - пробормотала Катя, норовя прошмыгнуть между мужчинами. - У меня муж плохо себя чувствует. Утром я вас представлю, выпьем чаю с плюшками.
        Фокус не удался, высокий поручик с пьяной решительностью преградил девушке путь.
        - Мадмуазель, утро может застать нашу роту в походе. Вчера мы вышли из боя, завтра, кто знает… Не откажите в любезности… - он замолк, вглядываясь в лицо Кати. - Мадмуазель, я в-восхищен, вы самая красивая уроженка этого благословенного края.
        - Я не местная, - сказала Катя, начиная злиться. - Пропустите, господа. У меня жутко ревнивый муж.
        - Николя, она непременно из Петербурга, - заметил чернявый. - Только там у барышень принято щеголять в пальто и чулках. Эстетствуют-с…
        Катя запахнула полу пыльника. Вообще-то под легким пальто действительно были в основном чулки.
        - Мадмуазель, нам необходимо познакомиться ближе, - высокий поручик уцепился за рукав пыльника. - Вам говорили, что у вас чудные малахитовые глаза?
        - Изумрудные у меня глаза, - зло сказала Катя. - Знаете, сейчас выйдет мой муж и набьет вам морды. А меня приревнует и тоже бланш поставит. Пустите пальто, господин дроздовец.
        - Так вы нас знаете? - восхитился доброволец, не отрывая взгляда от гладкой шеи девушки. - Мадмуазель, вашему мужу, если он, конечно, ваш муж, лучше не просыпаться. Ибо мы… ибо мы настроены решительнеее-шиии. И не родился еще шпак, который осмелится поднять руку на воина славного дроздовского полка. Вы не верите слову русского офицера?
        - Верю, - процедила Катя. - Вы знаете, мне сегодня решительно не хватает благородных, страстных и романтически настроенных офицеров. Просто злой рок какой-то. Давайте я к вам загляну на пару минут. Как-то вы меня сразу очаровали и покорили, бл…
        - Мадам, денег за любовь мы не платим прин-принци-ально, - гордо предупредил чернявый шкет, возясь с ключами.
        - Боже, неужели у истинно русской дамы хватит цинизма требовать деньги с героев Белого движения? Да за кого вы меня принимаете? - Катя отобрала ключи, удостоверилась, что господа офицеры рвутся действительно в свой номер, и быстро отперла дверь. - Только быстро, господа, быстро!
        - Я первый, господа, поскольку я практически готов, - заявил высокий, вваливаясь в душный номер и на ходу расстегивая брюки. - Ма-адмуазель, признайтесь, вы все-таки из столицы? Ах, судьба, как она нами играет! Как давно я не был на Невском…
        - Я из Москвы, - пробурчала Катя, хватая чернявого за шиворот. - Тамошние барышни отличаются бесчувствием и полным отсутствием моральных устоев. Так что я рассчитываю на menage a trois. Портки спускай, недоросток блудливый!
        - Что?! - изумился поручик.
        Терпение Кати окончательно лопнуло. Звякнула упавшая на пол шашка, в дальнейшем особого шума не последовало. Била Катя жестоко, но благоразумно. Высокий, получив в пах и горло, отключился сразу. Чернявый еще корчился на затоптанном ковре, пытаясь хватануть воздуху, острые носы полусапожек втыкались под ребра, жестоко выбивая дух.
        - Убьешь, - сказал возникший в дверях Виктор Михайлович. - Да перестань в меня целиться. Пистолетик симпатичный, но ты меня сегодня уже и без ствола обломала.
        - Очень нажать на спуск хочется, - прошипела девушка, наконец опуская направленный в лоб напарнику «Клеман». Еще раз пнула потерявшего сознание поручика под дых. - Бля, как вы меня сегодня достали!
        - Я раскаиваюсь, - сказал Виктор Михайлович, пряча «кольт» за пояс брюк. - Честно. Послушал, как ты с ними разговариваешь, и стыдно стало.
        - Да пошел ты со своими извинениями! - Катя с яростью двинула одного поручика по почкам, вспрыгнула на грудь другому и коротким движением каблука сломала офицеру нос.
        Виктор Михайлович приглушенно кашлянул:
        - Мне выйти?
        - Не обязательно, - Катя несколько раз глубоко вдохнула и попыталась расслабить сжатые челюсти. - Я закончила.
        - Уже? Полагаю нам нужно съезжать с квартиры?
        - Не обязательно. До утра их вряд ли хватятся. В коридоре тихо?
        - Никто не высовывался. Внизу орут, граммофон хрипит, думаю, никто не слышал.
        Катя посмотрела на кровь, которая текла из носа поручика, скривилась:
        - Это я зря. Ладно, сойдет.
        Она скинула пальто, чтобы не испачкать, ухватила высокого поручика за плечи и потащила к кровати.
        - Спортивная ты девушка. А ноги просто супер, - прокомментировал Виктор Михайлович. - Хорошее бельишко я подобрал.
        - Не насмотрелся еще? - мрачно поинтересовалась Катя, взваливая на постель тяжелое тело и сдирая с офицера сапоги и галифе.
        - Ты не злись. Смотреть на тебя весьма приятно. Даже на бешеную. Особенно в таких чулках. Все, молчу! - майор без всякого труда подхватил вторую жертву, уложил на постель и умело раздел до белья.
        Чернявый поручик застонал, но Катя моментально врезала ему основанием ладони в подбородок. Доброволец коротко всхрапнул и затих.
        - Чуть шею не сломала, - поцокал языком Виктор Михайлович.
        - Пусть дышат, засранцы. До утра не прочухаются.
        - Они после тебя и через месяц не прочухаются. Роковая ты дама, Екатерина, - майор сплел руки бесчувственных офицеров, удобнее устроил голову чернявого на груди товарища.
        Катя тем временем яростными рывками содрала с поручиков кальсоны и с отвращением закинула на шифоньер.
        - Все? - поинтересовался Виктор Михайлович. - Удовлетворена? Тогда пошли. Пыльник не забудь.
        - Сейчас, - Катя выудила из глубокого кармана пыльника помаду и жирно намазала губы мелкому офицерику. Нос и рот его товарища были в крови, и обнявшаяся парочка производила жутковатое впечатление.
        В своем номере Катя швырнула пыльник на кресло, надела блузку и плюхнулась на кровать. Ярость отступала медленно, но все-таки полегчало. Не зря злобу ногами вымещала.
        Виктор Михайлович вернулся минут через пять:
        - Лампу задул, дверь запер, ключ в замке изнутри, - майор сунул булавку в карман. - Пусть спят спокойно, малыши. Очнутся, я им не завидую. Хотя, боюсь, полностью твой чарующий облик из их памяти не изгладится.
        - Да и хрен с ними. До утра осталось недолго. Пойдем гулять, пусть они здесь с портье разбираются.
        - Ты сама-то как? - осторожно поинтересовался майор.
        - А что? Я в норме.
        - Ты знаешь что - ложись и спи. Я все равно разволновался, посижу, подумаю. Только ты, это, - глоточек коньячку сделай.
        - Паленый твой коньяк, - пробормотала Катя. - И сам ты, майор, дурак.
        - Ладно-ладно. Я же осознал. Виноват. А ты, между прочим, садистка.
        - Ну и что?! Предлагаешь меня отстранить от задания и сдать в лапы психоаналитиков?
        - Не рычи. Фрейд далеко, иных психоаналитиков вряд ли отыщем. Я это к тому, что красота - страшная сила. Гм, ты ложись, ложись. Я в стороночке посижу, не потревожу.
        Поспать Кате все-таки удалось. Проклятый граммофон умолк, перепившиеся постояльцы угомонились. Из-за распахнутого окна доносилось далекое потрескивание - на окраинах постреливали.

* * *
        На вокзал выехали рано, но добирались не торопясь. Три раза меняли извозчиков. Позавтракали в каком-то подозрительном кафе, впрочем, яичница там оказалась вполне приличной. Виктор Михайлович успел приобрести элегантную трость и пребывал в отличнейшем расположении духа. Показывал достопримечательности - майор осматривался в городе в общей сложности три дня, но помнил уйму совершенно необязательных, на взгляд Кати, деталей. Прямо краевед какой-то. Такой специалист, и на Марс шлепнувшись, через пару часов будет с видом знатока растолковывать достоинства и недостатки модификаций боевых треножников и щеголять нагрудным знаком ветерана вторжения на Юпитер.
        На вокзале пообедали в крошечном буфете, из местных яств взяли только кипяток. Остальное у Виктора Михайловича было в чемодане. Настроенная снисходительно после роскошных бутербродов с салом и зеленью Катя оглядела тесное здание вокзала, переполненное людьми, сидящими и лежащими на полу:
        - Стоило весь геморрой затевать, чтобы получить свободу передвижения? Хм, принудительно-добровольную свободу. Судя по «Анне Карениной», при проклятом царском режиме на «железках» было уютнее. Экое грязное дело - революция.
        - Люди, Катенька, мечтали заполучить светлое будущее. А получили наше. Оно, в смысле света, действительно поярче будет. Полная иллюминация, таджики на улицах метлами машут, стараются. И вшей куда как поменьше. В остальном… Черт его знает, может, мы и не прогадали.
        - А мне кажется, ничего не меняется. Кроме экологии. Вечно все благие побуждения нас куда-то в задницу заводят.
        - Ну зачем так мрачно? Народ живет, детей рожает, растит потомство, потом детишки с энтузиазмом убивают друг друга, и уцелевшие начинают новый круг. Все как обычно. Везде так. Не расстраивайся. Кать, а что у тебя за татуировка на плече?
        - Да так, сделала по случаю в одном приморском городке. Вы, Виктор Михайлович, когда-нибудь закончите меня разглядывать?
        - Честно говоря, вряд ли. Ты слишком интересная. И татуировка интересная. Я немного разбираюсь. Это Китай? Кто-то из мастеров, работающий под период Эдо?
        Катя хмыкнула:
        - И близко не попали. Нужно больше самообразованием заниматься, умные книжки читать.
        - Я читаю. У меня есть библиотека: сберкнижка, потом «Гончар» Обломова и «Возрождение». «Малую землю» племянник зачитал, гадюка. Отличная была книга, не оторвешься.
        - «Целина» тоже полезная книженция. Особенно когда их целые пачки. Мы ими как-то печку в кунге топили. Замполит прибежал, чуть не застрелился.
        - Это «за речкой»? Да, интересные у тебя были командировки, - Виктор Михайлович посмотрел искоса. - Катюша, а если честно, ведь у меня вчера совсем чуть-чуть обаяния не хватило? Ну, если честно? Ведь ты уже не прочь была, да?
        - Козел ты, Витюш, хоть и котелок на лысине носишь. Разве бабу с моим характером так уламывают? Носорог ты, с рогом не на том месте. Лучше забудем. Скоро поезд?
        - Уже час как отправить должны были.
        Поезд подали через полтора часа. На вокзале немедленно возникла паника. Действительно, следовало поторапливаться. Билеты места в вагонах не гарантировали.
        Виктор Михайлович и девушка миновали проверку документов у выхода на перрон. Унтер на документы едва взглянул, четверо солдат откровенно пялились на Катю. Девушка мягко улыбалась и вообще выглядела мило и приятно мужскому взгляду. На перроне, забитом неизвестно откуда набежавшим людом, Виктор Михайлович пробивал дорогу, энергично работая чемоданом. Катя, отягощенная лишь никчемным дамским ридикюлем, прикрывала спину, работая локтями. Толпа давила, орала, пихалась узлами, корзинами и мешками, требовала кондуктора, коменданта и вообще хоть какое-то ответственное лицо. Из лиц, облеченных властью, на перроне присутствовал единственный железнодорожник, с совершенно непробиваемой меланхоличной харей. Этот отвечал на все требования многозначительным «сигнал уже дадеден». Катя решила взять эту всеобъемлющую формулировку на вооружение.
        У третьего вагона Виктору Михайловичу пришлось временно передать чемодан напарнице. Майор работал скромно и неназойливо, но ошеломленный народ разлетался от его тычков, не успев пикнуть. Катя двинулась в пробитый коридор, у подножки Витюша подхватил у нее чемодан и весьма бережно подсадил под локоток. Кате понравилось, вот только узковатая юбка оказалась явно неуместна в подобном путешествии. Майор проломился в глубь вагона, бесцеремонно свалил с лавки чьи-то мешки, зубасто улыбнулся в ответ на негодующие вопли. Обладатели мешков благоразумно заткнулись. Виктор Михайлович закинул чемодан на верхнюю полку к светлоголовому испуганному парнишке:
        - Охраняй, братец. Можешь вместо подушки использовать.
        - Сопрет, - заметила Катя, устраиваясь на жестком сиденье. - У парня глаза жиганские, блудливые.
        - В чемодане у нас балласт для форсу, - успокоил майор, - а за саквояжем мы сами присмотрим. Ну, Катерина, сейчас поедем. Присматривайтесь, осваивайтесь.
        Отправление дали через три часа. С истеричными гудками состав выбрался за пределы станции. За окнами проплыли кирпичные дебаркадеры, закопченные склады, и город в лучах заходящего солнца остался позади.
        Глава 5
        Курско-Харьковско-Азовская железная дорога - всех грузов малой скоростью - 174 797 тысяч пудов в год.
        Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона.
        Разумеется, вопрос имеет также другую сторону.
        В.И. Ленин. «Очередные задачи Советской власти». Апрель 1918 года. Последняя работа, написанная гениальной рукой вождя мирового пролетариата. Архив музея «Объединенной России». (К)
        Чемодан был неудобным, хоть что ты с ним делай. Пашка пристраивал голову и так и этак. Шею ломило, уснуть так и не удавалось. Еще мешал свой мешок с железками, что вредительски упирались в поясницу. Но чемодан был куда хуже. Проклятые буржуи, ну нигде от них покою нет.
        А начиналось все так хорошо: на вокзал Пашка проник в обход, благо на путях был не в первый раз, да и вообще железнодорожное хозяйство знал неплохо. Полдня просидел в тупике у багажного отделения. Старался не задремывать, опасался поезд пропустить. Два раза мимо прошел патруль, но на юнца солдаты внимания не обратили. Наконец народ зашевелился - подали состав. Пашка лезть в толчею не стал, проскользнул под вагоном и живенько забрался в окно. Что стоит человеку, который знает, с какой стороны к гимнастическому турнику подходить, в окно запрыгнуть? В вагоне оказался одним из первых, занял верхнюю полку. Вагон попался неплохой, купейный, - когда-то возил мелких эксплуататоров II классом. Нынче двери с купе, ясное дело, поснимали. От полумягких диванов одни ободранные остовы сохранились. Зато устроился Пашка с удобством, наверху, к свежему воздуху поближе. И тут черт этих господ принес. «Охраняй чемодан, хлопец». Вот сука, шмальнуть бы тебе в башку, буржуй мордатый. Катили бы себе в мягких вагонах, белая кость, кровососы проклятущие.
        Пашка перевернулся на другой бок, поерзал ухом по жесткому боку чемодана. Да, мягких вагонов нынче ни для бар, ни для честного рабочего человека не предусмотрено. Реквизированы под штабы да для иных военных надобностей. Ясное дело, как карту разноцветными карандашами разрисовывать, если заднице сидеть жестко? Тьфу!
        Неторопливо постукивали колеса. Поезд медленно удалялся от города. Проплыли за окном домишки пригорода. Пассажиры уже освоились, утомились ругаться и распихивать багаж. Пашка, прикрыв глаза, делал вид, что спит. Кондуктора, слава богу, ждать не приходилось, вагон в основном заполняли такие же, как безбилетный Пашка, стихийные путешественники. Пахло луком, портянками, клубился махорочный дым. В соседнем купе какой-то усач, пространно рассказывая о погроме в Проскурове, сворачивал очередную цигарку. Барыня с обрюзгшим, недовольным, должно быть, еще со времен Александра «Миротворца», лицом, занудно требовала не дымить. Усач почтительно извинялся и минут через пять снова закуривал. Где-то хныкал ребенок. Ражие мужики, по виду дезертиры, шептались, поочередно прикладывались к горлышку «четверти» и закусывали толсто нарубленным копченым салом. Аппетитный запах упорно пробивался сквозь ядовитую завесу махорки. Пашка поерзал, не выдержал и вытащил остатки собственной снеди. Надо бы экономить. Хлеб раскрошился, но с колбасой и луком было чудо как вкусно.
        Снизу высунулась плешивая голова барина:
        - Эй, орел, крошки на нас не труси.
        - Виноват-с, не буду, - пробормотал Пашка и закашлялся. Проклятые крошки, как назло, застряли в горле. Пашка дергался, кхекая и зажимая рот. На глазах выступили слезы.
        Снизу поднялась барышня, сверкнула огромными глазищами:
        - Чахоточный? Заплюешь нас. Жри аккуратнее и запивай. Или воды нет?
        Пашка замотал головой в том смысле, что не чахоточный и вода есть. Только вот бутылку из мешка вытащить сразу не додумался. Напрягся, так что в глазах потемнело, - внимание привлекать кашлем совсем излишне. По соседству прапор-доброволец едет. В соседнем вагоне еще несколько беляков, да у паровоза десяток солдат-охранников. Хорошо, если просто пинком под зад с поезда ссадят. А если всерьез заинтересуются?
        Снизу высунулась рука с жестяной кружкой, женский голос сердито сказал:
        - Пей, лишенец. Ездите туда-сюда, дома вам не сидится. Тинейджеры, х…
        Последнее слово, сказанное тоном тише, Пашка хорошо расслышал и удивился - вот тебе и барышня. Еще и каким-то «тин-йджером» приложила. Наверное, по-немецки.
        Несколько глотков воды прочистили горло. Пашка свесился с полки, протянул кружку:
        - Простите великодушно. Вода у меня есть. Просто вступило уж так внезапно. Извиняйте, случайно вышло.
        - Сиди уж, ошибка природы, - буркнул господин, забирая кружку. - Чемодан наш цел? То-то. Жри там потише и не мусори.
        Пашка спрятался, но расслышал как плешивый пробурчал что-то насчет «дезинфекции». Подумаешь, дворянство чистоплюйное нашлось, глоток воды пожертвовали и немедля заразы напугались. Чего ж в белых перчатках не ездите? Ничего, недолго вам осталось чемоданы свои скотские возить.
        Пашка лег на спину, поковырял ногтем вырезанные на стене строчки - «Без анархии п…ц свободе!». Эх, анархисты - лихой народ, хорошо, что вместе с народом идут. Сейчас в Москве, говорят, анархисты заодно с большевиками готовят Красную Армию к решающему удару по Деникину. Навалятся мощно, всей пролетарской силой. Венгерская революция со своей стороны поднапрет. Немецкие товарищи поддержат, и поехало…
        Интересно, а этот плешивый тип барышне кем приходится? По возрасту отец, но не похоже. «Катюшенька - Катюша». Краля, и дураку понятно. А может, и жена. Вот шалава, за такого болотного жаба замуж выйти. И почему красивые бабы обязательно норовят себя продать? Оно, с одной стороны, понятно - вкусно жрать и жакеты дорогие носить каждая захочет. С другой стороны, глазища-то у нее какие… Разве можно этакие сверкающие глаза продавать? Не прежние ведь времена. Революция для всеобщей честности делалась. И правдивость нового общества всех этих плешивых купчиков, чинуш и прочих сатрапов железной метлою навсегда выметет. И бляди тоже исчезнут. Хотя эта светловолосая барышня, надо думать, сильно упираться будет. С такими гневными глазками даже из манерных гимназисток непременно истинные белогвардейки выделываются. Ума-то нету, один форс. Или за границу в свой Париж сбежит, или сама к стенке станет. Может, не нужно таких в расход? Ведь пригожая, глаза закроешь - лицо видится, сердитое, гладкое, как у статуи мраморной. После войны люди обязательно должны стать красивыми, здоровыми и физически развитыми. Идеалам
революции это совершенно не противоречит. Красота должна народу принадлежать.
        Ага, чтобы народ красоту мог поиметь. И эту светлую девицу брать по накладным и потреблять в порядке установленной очереди. Нет, такие мысли есть контрреволюционная пропаганда. Баб национализировать никто не думает. Владимир Ильич о таком не писал, и товарищ Троцкий ни разу не упоминал. Никаких декретов на этот счет не было. Хотя, с другой стороны…
        Чувствуя, что мысли уводят его куда-то не туда, Пашка осторожно повернулся на бок. От разбитого окна несло паровозным дымом, густо смешанным с вечерними запахами росистой листвы и травы. В конце вагона уже зажгли единственный фонарь. Поезд опять стоял. Где-то за рощей, на хуторе тоскливо завывали собаки. Народ устраивался на ночь. В проходе уже улеглась толстая баба, накрепко привязавшая бечевой к руке свои корзины и узлы. У задней площадки начали спорить - оставлять фонарь или потушить из осторожности:
        - По огню нынче каждый бандит заимел привычку палить. А то и налетят верхами, вещи растрясут, постреляют, кого попало. Сейчас это очень даже просто.
        - Знаем мы, кого стреляют. Вот вы за жидов опасаетесь, а ежели в темноте по чемоданам шарить начнут, вам и дела нету? Или вы в доле?
        - Та що ви сперечаєтеся? Там того керосину на денці, само згасне.
        Плешивый оставил барышню, пошел участвовать в диспуте. Пашка подавил желание высунуться, посмотреть на девушку. Уж очень хотелось еще раз глянуть на редкостные, золотистого оттенка, волосы. Ну и на все остальное. Видная барышня, чего скрывать. Только ты уж, товарищ Звиренко, неуместного любопытства не проявляй. Такие девицы все одно не про твою честь.
        На сиденье, что внизу напротив, уже вовсю похрапывали два костистых мужика и такая же мосластая нескладная баба - должно быть, родственники. Привалились друг к другу, лапы со своих пожитков не спускают. На верхней полке, отвернувшись к стене, уже который час неподвижно лежал исхудавший человек в подпоясанном веревкой теплом пальто. Пашка поглядывал на него с опаской - уж не помер ли? Но человек вдруг шевельнулся, злобно и коротко заскреб себя под мышками.
        Темной пугливой тенью пробиралась по проходу монахиня. Их ехало две, устроились через купе от Пашки. Их-то куда понесло в такое время? Та, что помоложе, круглолицая, миловидная, испуганно забилась в угол. Подальше от очкатого прапорщика, что сидел напротив и клевал носом. Вторая монахиня все ходила по вагону, ловила за руку мальчишку лет десяти. Пацан оказался непоседливым, пассажиры его гнали, обещая уши открутить, если у своих мешков застукают. Мальчишка и вправду выглядел сущим жиганенком - глаз насмешливо щурит, тощий, кривоплечий. Сразу видно - поповский выкормыш.
        Поезд все стоял. Пашка осторожно соскользнул с полки. Девушка сидела на обшарпанном диване, поджав ноги. Пристально глянула из-под ресниц.
        - Не извольте беспокоиться, барышня. Я на минуту отлучусь, - прошептал Пашка.
        Светловолосая ничего не ответила. Пашка, стараясь ни на кого не наступить, пробрался на площадку. Плешивый сосед стоял у двери, курил пахучую папиросу.
        - Я - дыхнуть, - пробормотал Пашка.
        Господин разрешающе кивнул. Глаз его Пашка так и не увидел, но почему-то по спине пробежал озноб. Парень спрыгнул на насыпь, отошел подальше, «дыхнул». С облегчением застегивая штаны, огляделся. Вокруг висла непроглядная украинская ночь. В пахучей тьме вяло звенели цикады. Пашка зябко передернул плечами, машинально пощупал отцовскую отвертку в кармане и зашагал к вагону. Плешивого уже не было, на ступеньках сидели двое дезертиров, затягивались самокрутками.
        - Ну, що, хлопец, тихо?
        - Тихо.
        - І то, добре. Кажут, під Південной рейки розібрали. Тепер усю нічь стояти будемо.
        Пашка забрался в вагон. Ух, даром что треть окон побита - дух, как в зверинце. В потемках Пашка наступил кому-то на ногу, за что был обозван блудливым иродом. Пришлось двигаться осторожнее. Переступая через огромный узел, из которого торчали резные ножки орехового туалетного столика, Пашка натолкнулся на мальчишку. Пацан неловко посторонился, уступая дорогу. Глаз все так же насмешливо прищурен, но Пашка сообразил, что то не от великой хитрозадости. Видать, нездоров пацан, оттого и монашки с ним нянчатся.
        Плешивый шептался со своей кралей. Пашка полез на место, улегся, попытавшись поудобнее подсунуть под голову локоть. А ноги у барышни хороши, в шелке, аж блестят. Сидит, понимаешь, как ни в чем не бывало, коленки обняла. Эх! Ничего, видали мы барышень и не хуже.
        Очевидно, Пашка все-таки заснул, потому что, когда хлопнул первый выстрел, дернулся и больно сунулся носом в проклятый чемодан.
        Стреляли у паровоза. Вразнобой захлопали винтовки, потом выдал длинную очередь пулемет.
        В краткой тишине завыла женщина, и в вагоне поднялся всеобщий рев и плач:
        - Красные, господа! Красные окружили! Спасайтесь!
        - Рятуйте, люді добрі! Грабят! Ой, лишенько!
        - Граждане, только без паники! Не имеет смысла раньше времени…
        Пашка сунулся к окну. Рама опущена, выбраться несложно. А вдруг и правда - свои наскочили?
        Вдоль насыпи глухо застучали копыта. Проскакал десяток всадников. Хриплый голос заорал:
        - Куди побігли, бісові діти? А ну взад повертай!
        Бахнул близкий выстрел.
        - Из вагонов не выходить! Проверка документов. Честным громадянам та громадянкам нема чого хвилюватися. Никаких грабежей та насильств допущене не буде.
        Дезертиры, ломанувшиеся было к дверям, возвращались на место:
        - То банда. Или Михася Браслетова, или Козла хлопцы.
        - Так що - они грабить не будут? Вот погодьте, обдерут как липку, - мосластая баба сунула острый локоть под ребра одному из своих братьев. - Я вам казала - подождать потребно? От диаволы. Що Козел, що други бандюги - одним миром мазаны. Вот Мишка Браслетов только що сам жидов не стреляет.
        Пашка в нерешительности потер ушибленный нос. Дергаться вроде незачем. Деньги спрятаны глубоко, болты да гайки бандитам ни к чему. Клещи с молотком, может, отберут, ну и черт с ними. Поезд-то дальше двинется или вообще зря только здесь бока пролеживали?
        Плешивый с барышней тихо шептались, но держались довольно спокойно. Это они зря, по всему видать, и вытрясти у них есть что. Да и девица… мимо мало кто пройдет.
        Тетка с корзинами суетливо двинулась к площадке.
        - Ты куды, дура? Лякаешься, що до твоих окороков черед не дойдет? - насмешливо спросил один из дезертиров.
        - Та меня вже грабили. Каждый раз неможно, - огрызнулась тетка, яростно пробираясь к двери.
        Снаружи мелькали смутные фигуры. Вдоль поезда вытянулась цепочка оцепления.
        - К окнам не лезти! Стрелять будем без предупреждения! - заорал всадник. - Ну, кому кажу! - блеснула вспышка револьверного выстрела.
        В соседнем вагоне кто-то закричал. Вновь завыли бабы. Народ, пихаясь, шарахнулся подальше от окон.
        - Пасти позакройте! - скомандовал всадник. - На голос стреляемо! От же свиняче племя. А ну, хлопцы, дивися…
        В вагоне тяжело дышали и кряхтели, кто присев на корточки, кто пригнувшись к ободранным сиденьям. Разговаривать никто не решался. Лишь обрюзгшая дама приглушенно всхлипывала:
        - За что, господи?! За что?
        - Ни, то не Козел, - прошептал дезертир. - Он усех из вагонов выгоняет, а потом трясет.
        Пашка лежал головой к проходу, прижавшись к перегородке и выставив вперед себя чемодан. Пусть берут, не жалко. Откуда шмонать начнут - с головы поезда, с хвоста? Лишь бы машиниста сгоряча не хлопнули.
        Застучали копыта у самого вагона.
        - Третий?
        - Та точно, вид паровоза третий. Хлопцы готовы. Начинать прикажете?
        «Неужто за мной? - ужаснулся Пашка. - Проследили и поезд задержали? Да не генерала же я стрельнул?»
        - Громодяне, - скомандовали от двери густым басом. - Документы, мандаты и прочие ксивы приготувати. Без мандражу. Никого лишнего не тронемо. А за суету - разом свинцову пломбу прямо в лоб. Бабоньки, не дышать. А ты що раскорячилась як барыня? Копыта подбери. Василь, вы ту калитку держите?
        - Та зачинили, начинай, - гнусаво отозвались из хвоста вагона. Там раскачивалась в чьих-то руках лампа, бросала желтые круги света.
        Проверка началась от головы вагона. Оттуда тоже шли с фонарем. Трое или четверо, вооруженные. Басовитый рявкал:
        - Ноги, кому казав! Растопырились, спекулянтово племя.
        - Потише, Жех, мешаешь, - приказал кто-то резким неприятным голосом.
        Дальше бандиты двигались в молчании. Странная какая-то проверка.
        Пашка увидел высокого парня во френче, с «маузером» на изготовку и с высоко поднятой лампой. За ним двигался усатый детина в папахе со шлыком, - этот чуть ли не тыкал стволом карабина в лица помертвевшим пассажирам. Следующих Пашка разглядеть не смог, мешали раскачивающиеся тени от фонаря.
        - Ага, ваше благородие? - парень во френче махнул «маузером». - Вставай, приехали. Твоя станция.
        Тощий прапорщик медленно выпрямился:
        - Вы находитесь на территории, занятой Добровольческой армией, и я требую объяснений.
        - А то. Сполучишь объяснения, - охотно пообещал парень. - По самые по…
        - Потом, Жех, - нетерпеливо приказал тот же тонкий резкий голос. - Двигайтесь.
        - Посиди покуда, ваше благородие, - пробурчал высокий парень, - потом так потом…
        Прапорщик плюхнулся на место, как будто у него колени подломились. Бандиты двинулись дальше, пятно света упало на сжавшихся дезертиров.
        - Стоп! - срываясь на визг, приказал невидимый бандитский предводитель. - Тут они. Чернявок и мальчика - ну из вагона!
        - Оставьте ребенка, - прапорщик начал выпрямляться.
        - У него шпалер, - быстро сказал Жех.
        - Та бачу, - усатый бандит ловко взмахнул карабином, двинул так и не успевшего выпрямиться прапорщика прикладом в живот.
        - Этого теж заберите, - нетерпеливо приказал главарь налетчиков.
        - Мерзавцы, бог вас накажет! - старшая монашка неожиданно кинулась на усатого, уцепилась за карабин. - Бегите, спасайтесь!
        Мальчишка, сохраняя на лице всю ту же хитроватую гримасу, юркнул в проход, засеменил в хвост вагона. За ним кинулась перепуганная молодая монашка.
        - Не упустите! Що встали?! - прикрикнул визгливый.
        - Вот бисова ведьма, - бандит в папахе пытался стряхнуть со своего карабина монахиню.
        Жех развернулся, ткнул ствол «маузера» в затылок женщины. Грохнуло. Монахиня, цепляясь за карабин, сползла на узлы.
        - Та ты що… - усач изумленно стирал с лица брызги крови и мозга. - Сдурел, Жех?
        - Шевелитеся, вашу мать! - взвыл за его спиной приземистый предводитель. - Пацана, вторую бабу, взять!
        - Та мы їх тримаємо, - отозвались из конца вагона.
        Мальчишка извивался в руках плотного бандита.
        - Відпусти! - визжала монашка, - ее обхватили сзади.
        - Нельзя! Нельзя меня! - вдруг пронзительно закричал мальчишка. - Помогите, ну же!
        - Шею ему не скрутите, - визгливо предупредил из темноты главарь бандитов. - Все, выходимо.
        Пашка слышал, как внизу плешивый отчетливо прошептал барышне:
        - Катя, это он.
        В этот момент прапорщик вскинул «наган» и выстрелил в спину отвернувшегося Жеха. Бандит пошатнулся и с изумленным лицом начал поворачиваться к офицеру…
        Вдруг у прохода очутился плешивый господин. Пашка никогда не видел, чтобы люди так неуловимо быстро двигались. В руке пассажира был большой пистолет. Плешивый выстрелил четыре раза в конец вагона, потом, вроде бы и не оборачиваясь, пальнул раза три в другую сторону. С опозданием крикнул «Всем лежать!» Через миг он оказался в купе, вогнал в пистолет запасной магазин.
        - Живьем их! - завизжал уже с насыпи главарь налетчиков. - И пацана…
        Плешивый снова начал стрелять. Пашка сунул голову за чемодан, толку от этого было немного, но все ж спокойнее. Плешивого внизу уже не было, он скользнул куда-то в голову вагона. Вспышки выстрелов освещали поп?давших на пол пассажиров.
        Мимо, спотыкаясь, пробежал мальчишка, за ним, громко всхлипывая, встрепанная монашка. Следом топали сапогами бандиты.
        - Хлопцы, обережно, Гаврилу стрельнули…
        Бегущий первым бандит, почти настигший неловкую монашку, вдруг рухнул на пол. У прохода стояла барышня. Вскинула руку, почти ткнула кулаком в висок следующему налетчику. Что-то негромко хлопнуло, Пашка с опозданием сообразил, что в руке у девушки крошечный пистолет. Бандит начал валиться. Барышня танцующим движением уклонилась, сунула руку в лицо следующему бандиту - обомлевшему толстяку с винтовкой. Снова хлопнуло. Толстый налетчик попятился назад, повалился на бабу. Та оглушительно завизжала.
        - Ах, бешанна гадюка, - заорал кто-то из бандитов. Грохнул винтовочный выстрел.
        - Не стрелять, - бешено завизжали за окном. - Лично всех порешу!
        Девушка, присевшая на корточки у сиденья, встретилась глазами с Пашкой.
        - Вали отсюда, хлопец. Сейчас здесь…
        В голове вагона вновь застучали выстрелы. Завопил раненый. С другой стороны затопали сапоги, к центру вагона упорно ломились налетчики.
        Пашка понимал, что нужно драпать, попятился было задом к окну, но больше ничего сделать не успел.
        Барышня нырнула навстречу бандитам, именно нырнула, у самого пола, сливаясь с опрокинутым багажом, с телами мертвых бандитов. Темная на темном, лишь волосы мелькнули светлым пятном. Там, где она встретилась с налетчиками, заорали, кто-то выстрелил, зазвенело стекло, в шуме едва слышно захлопал пистолетик, страшно взвыли от боли.
        Пашка лежал ни жив ни мертв, уткнувшись теменем в чемодан. В хвосте вагона безумно, так, что уши закладывало, визжала женщина. Кто-то хрипел: «Кишки, ой, кишки. Хома, ты дэ? Допоможи…»
        Когда девушка вернулась в купе, Пашка не заметил. Барышня, часто, но беззвучно дыша, присела на пол, в руках у нее была винтовка. Щелкнул затвор, девушка ловко повалилась на один локоть, высунулась в проход, выстрелила. В ответ поспешно захлопали из «нагана». На голову Пашки посыпались щепки. Где-то ближе к голове вагона заходился отчаянным плачем ребенок.
        Барышня коротко выматерилась, сунула опустевшую винтовку на лавку:
        - Витюш, твою маму…
        - Здесь я, - отозвался плешивый откуда-то из прохода. - Эй, лежать, тупорылые, если жить хотите! Бля, до чего ж пассажир пошел тупой. Кать, линять нужно, только…
        В хвосте заорали:
        - В муку их, хлопцы! Пащенка только збережіть обов’язково, - налетчики шли на новый приступ.
        Пашку поразило лицо барышни - недовольное, сосредоточенное и при этом совершенно спокойное. Небрежно вытерла финку о юбку на бедре. Подождала, когда с ревом набегающие бандиты окажутся рядом, и выкатилась прямо им под ноги. Казалось, ее тут же расстреляют, задавят сапогами, но нет. Лишь передний налетчик, высоченный заросший хуторянин, успел выстрелить из обреза, промахнулся. Финка мгновенно вспорола ему живот. Бандит охнул, его тут же сбили напирающие сзади товарищи. Барышня успела ткнуть ножом одного в шею, но перед плотной напирающей массой ей было не устоять. Отбросили, задев прикладом по плечу. Девушка, зашипев, отскочила, наступив на спину вытянувшегося вдоль прохода дезертира, тот благоразумно не шелохнулся.
        - Хлопцы, не лезь, она скаженна. Шмаляй в нее, - длинноусый бандит вскинул «наган».
        Барышня отмахнулась рукой, как кошка лапой, - метнула нож, длинноусый ухватился за грудь. Уже оседая, бабахнул из «нагана», один из братьев, скорчившийся на скамье напротив, охнул, получив пулю в грудь. Девушка метнулась в купе, швырнула навстречу врагам увесистый саквояж, ухватила винтовку наперевес.
        Отшатнувшиеся было бандиты осмелели:
        - Вот фря бешеная. Добре, що патроны скинчилися.
        Разом вскинулись карабины, но выстрелы загремели с другой стороны. Двое налетчиков упали, остальные кинулись назад. У купе возник плешивый с «маузером» в руке:
        - Катюш, валим отсюда. Там прапор дверь держит, но хиловат офицерик.
        - Бля, ты где был? Мне плечо отшибли, и ни одного патрона не осталось.
        - Там тоже сурово. Все, уходим, - плешивый сунул девушке «маузер». - Окно - вот то. Щас трофей прихвачу… - мужчина исчез в соседнем купе.
        Тут по вагону ударил пулемет. Сыпались стекла, безнадежно вопили, не слыша себя, десятки людей.
        Казалось, это длится вечно. Пашка зажмурился. Нет, это не «Льюис», - у того в диске всего под полусотню патронов. Ой, боженька, спаси и помилуй! По ноге резануло болью. Все - ступню оторвало!
        Грохот пулемета затих, и в окна полезли бандиты. Барышня тряхнула головой, выскользнула в проход, перепрыгивая через трупы, метнулась в одну сторону, потом в другую, всаживая пули в оконные проемы. Выстрелов почти не было слышно, так кричали от боли и ужаса пассажиры. Когда магазин опустел и затвор «маузера» застыл в заднем положении, девушка ударила рукоятью пистолета в лоб лезущего в окно бандита, выхватила карабин.
        - Витюш, ты где?!
        Из головы вагона отозвался прапорщик:
        - Отходят, мерзавцы!
        Пашка поднял голову, увидел, что барышня возвращается, заглядывая в купе. Вокруг стонали люди. Надрывался несчастный младенец.
        - От она! Бей!
        По проходу рванулись трое затаившихся бандитов. Одного из них девушка навскидку свалила из карабина. Второй начал садить из револьвера, но бешеная девица уже отпрыгнула в ближайшее купе.
        - Прикрой, Гудьзик! - рявкнул стрелок, осторожно приближаясь к купе и держа «наган» наготове.
        Второй, обвешанный оружием бандюк, остановился напротив Пашки, повел бешено глазами:
        - Усих порешим! Скильки хлопцев положили!
        Пашка, невзирая на боль в ноге, ужаснулся этого взгляда. Да они все здесь свихнулись! Пристрелят и имени не спросят.
        Бандит, крупный, грузный, с подбородком, заросшим седой щетиной, не опуская обреза и не отводя взгляда от перепуганных глаз Пашки, потянул из ножен кривую «шабелюку».
        За перегородкой истерично взвизгнула женщина. Бандит, заглядывающий в то купе, с перепугу выстрелил, в этот же миг на него сверху свалилась девушка, ударила в шею прикладом. Оба упали в проход.
        Бандит отвернулся от Пашки, вскинул обрез. И тут беглый красноармеец Звиренко совершенно непроизвольно двинул гада чемоданом по затылку. Обрез выпалил, пуля пронизала перегородку, едва не задев боровшихся в проходе барышню и бандита. Налетчик упорно цеплялся за девушку и пытался уткнуть револьвер ей в бок. Барышня не позволяла, умело выкручивая бандиту кисть. Внезапно ударила противника в кадык, вроде бы довольно легко, но мужчина сразу обмяк.
        Бандит, слегка контуженный Пашкиным чемоданом, с рычанием прыгнул на изворотливую девку, замахнулся саблей. Барышня чудом успела подставить карабин. Бандит рубил как бешеный, сталь звякала о сталь, девушка шипела, отбивалась, но подняться на ноги у нее не получалось. Клинок скользнул по стволу, едва не срезав пальцы. Девушка отшвырнула карабин в лицо противнику. Бандит без труда успел заслониться, но и барышня успела вскочить и отшатнуться от свистящего клинка. Тут ей не повезло - споткнулась о лежащее тело, села. Пашке показалось, что удар сабли раскроил ей череп. Барышня действительно вскрикнула, но тут же рванулась вперед. Бандит был в два раза тяжелее, но толчок свирепой девки сшиб его с ног. Она на миг оказалась сверху, отбила кулак, сжимающий саблю, мига барышне хватило, чтобы вырвать из ножен на поясе мужчины широкий немецкий штык. Девушка коротко, без размаха вдавила клинок в брюхо врага. Бандит взревел раненым быком, бросив саблю, двумя руками отшвырнул девку. Попытался встать, зажимая набухающую кровью рубаху на животе. Хлопнул выстрел - в проходе стоял прапорщик.
        - Лучше позже, чем… - прохрипела барышня - левую сторону ее лица ручьем заливала кровь. Не обращая внимания на рану, девушка поползла на четвереньках в купе. На сиденье, схватившись за руки, сжались монашка и мальчик. Плешивый господин лежал у их ног лицом вниз. Девушка его перевернула. Мужчина открыл серые блеклые глаза:
        - Кончился я. Катя, уходи. Возьми… - мужчина замолк на полуслове.
        - В живот его ранили, - прошептал мальчик. - Ой, заберите нас отсюда.
        Девушка пыталась протереть глаза, залитые кровью:
        - Вот б…во. Прапор, что там?
        - Не видно, залегли вдоль насыпи.
        - У них пулемет заклинило, - непонятно зачем сказал Пашка. - С «Льюисами» всегда так, если диск не чистить.
        Девушка мигом оказалась в проходе. Пашка онемел: половины лица у нее просто не существовало, сплошная кровавая масса.
        - Поможешь. Живо! - барышня выплевывала слова вместе с кровью. Поскольку Пашка не шевельнулся, рывком сдернула его на пол. Парень охнул, плюхнувшись на мешки. Уткнувшись друг в друга, тряслись мосластые брат с сестрой. Третий брат, приоткрыв рот, мертво смотрел в потолок. Все это было так жутко, что Пашка не рискнул сказать про свою раненую ногу. Барышня, способная стоять, когда у нее срубили половину лица, уточнять про какие-то там ноги ничего не будет.
        Девушка двигалась молча и резко, но кровь, заливающая глаза, ей сильно мешала. На разбитый проем окна было брошено пальто.
        - Ждите. Раненому - тряпку. Прапор - оружие, - изуродованная барышня кошкой исчезла за окном.
        Пашка втянул голову в плечи, ожидая выстрелов. Но темнота молчала. Зато с другой стороны слышались голоса, всхрапывали кони.
        Пашка осторожно заглянул в соседнее купе. Монашка нерешительно склонилась над плешивым. Прапорщик сунул Пашке карабин:
        - Стрелять умеешь?
        - А я… - парень машинально взял оружие. Было жутко. В конце вагона кто-то протяжно и безнадежно стонал. Пашке хотелось бросить карабин и заткнуть уши. Утешало только то, что и у прапорщика голос заметно вздрагивал.
        В окне беззвучно возникла окровавленная маска. Прапорщик отшатнулся.
        - Живее! - прошипела неузнаваемая барышня. - Раненого берем. Спускаем.
        Пашка и прапорщик неуклюже ухватили неподвижное тело. Плешивый оказался жутко тяжелым. Прапорщик покачнулся, выпустил ноги раненого. Вообще-то Пашке казалось, что плешивый уже помер.
        - Ну?! - девка подтянулась и оказалась в вагоне. - Взяли!
        - Тяжелый, - пробормотал Пашка.
        - Убью! Всех, - зашипела девка. - Ты! - она ударила ногой одного из дезертиров, неподвижно вытянувшегося среди узлов. - Встал! Мозги вышибу! - ствол «маузера» с силой ударил в затылок лежащего.
        Раненого спустили из окна. Девушка была уже внизу, подхватила, даже удержала тяжелое тело. Нелепо полез наружу прапорщик, Пашка поспешно перевалился следом. Дезертир торопливо уполз куда-то в глубь вагона.
        - Взяли! - зашипела девка.
        Загрохотало, ожил бандитский пулемет. Пашка упал на четвереньки и вжался в землю. Над головой опять свистело и звенело, и пережить подобное еще раз было совершенно невозможно. Пинок в задницу Пашка просто не почувствовал. Не видел, как выругалась окровавленная ведьма, не видел, как они с прапорщиком, пригибаясь, потащили тяжелое тело прочь. На спину упало что-то увесистое. Пашка взвыл, не услышал сам себя в пулеметном треске, в ужасе перевернулся. Оказалось - саквояж. В окне стоял мальчик, губы его шевелились. «Помоги».
        Зачем Пашка встал, и сам не мог объяснить. Протянул руки, принял монашку, - лицо у нее было белое, безумное, и сама она казалась бесчувственной, как мешок с картошкой. Пацан выбрался сам, спрыгнул. Пашка не сразу понял, что стрельба закончилась. Заорали с той стороны поезда, - банда опять лезла в вагон.
        Машинально подхватив саквояж, Пашка побежал во тьму. Впереди мелькала светлая рубашка мальчишки, монашку пацан почти насильно волок за руку. Они свалились у кустов, и Пашка их догнал. Мальчик ткнул рукой в темноту:
        - Туда!
        - Левее лес ближе.
        - Нет, они туда побежали.
        Пашка не был уверен, что снова хочет видеть безумную барышню с ее разрубленной полуголовой. Ну, ее к дьяволу. Да и прапор-беляк туда же может утекать. Но мальчишка уже ухватил за рукав, потянул. Монахиня едва держалась на ногах, пошатывалась. У поезда опять шла стрельба, раздавались крики. Нет, нужно оттуда подальше убираться. Пашка, сжимая саквояж и пригибаясь, зашагал следом за пацаном. Сырая трава цепляла за сапоги, путала ноги.

* * *
        Плохо. Два проникающих в брюшную полость, и еще ключица перебита. От последнего, скорее всего, майор и без сознания. Блузку Катя уже разорвала, прижала тряпки к ранам, - толку-то? Профессиональная медицинская помощь срочно нужна. Ну же, толстяк, очнись!
        Эвакуировать человека в бессознательном состоянии невозможно. Неконтролируемый мозг может увести тело по любым координатам, и координировать такой Прыжок со стороны практически невозможно.
        Давай, толстый, возвращайся. Хоть на минутку!
        Левый глаз самой Кати ничего не видел, кровь заливала-заклеивала. Голова кружилась, - это от кровопотери. Надо бы остановить кровь, пока сама не свалилась. Только касаться собственного лба девушка боялась - по ощущениям, череп разрублен, а увидеть собственные мозги на пальцах - нет уж, увольте.
        Ну, ты придешь в себя, сукин сын, или нет? Давай - давай!
        Катя стянула с майора пиджак, разодрала ворот рубашки. С силой похлопывала по шершавым щекам. Плеснула коньяка из полупустой бутылки.
        Ресницы вроде бы дрогнули.
        - Его, наверное, посадить нужно, - неуверенно сказал прапорщик. - При ранениях в живот…
        - Пошли на хер! - зарычала Катя. - Вон отсюда! За кусты, пошли, суки! Живо!
        Все четверо остолбенели. Монашка, казалось, вот-вот хлопнется в обморок. Пашка застыл на полусогнутых. Залитая кровью девка и раньше была на диво страшна, а сейчас, с белозубым оскалом на черном лице, вообще походила на чертовку.
        Катя швырнула бутылку, угодила прапорщику в живот, тощий очкарик хрюкнул, согнулся пополам.
        Первым опомнился мальчишка, схватил за рукав свою спутницу, дернул за штаны Пашку:
        - Уйти нужно.
        Больше Катя не отвлекалась. Ресницы Виктора Михайловича вздрагивали. Он застонал, потянул руку к животу. Катя перехватила руку.
        - Не трожь! Слышишь меня? Витюш, ты слышишь?
        - Ну… пулемет…
        - Хрен с ним. Сейчас уйдешь. Сразу в госпиталь. Все будет хорошо. Только ты продержись пару минут. Ты хорошо соображаешь?
        - Да, - майор открыл глаза. - Тебя… что?
        - Нормально. Так - сейчас представь двор «К-ашки». Живенько представь, с подробностями. Я активирую чип возврата. Держись две минуты. Понял?
        - Понял. Катя… сможешь, доделай… Важно… Главное, его возьми…
        - Хорошо-хорошо. Возьму. На посту «К» сколько телефонов?
        - Два, оба черные. Катя…
        Девушка нащупала под кожей на груди майора зернышко капсулы, раздавила. Отшатнулась, сосредоточившись на воспоминаниях мельчайших деталей залитого летним солнцем двора родного отдела.

* * *
        Монахиня сидела, уткнув лицо в широкие ладошки. Мальчик присел на корточки рядом, все усмехался-подмигивал.
        Мужчины топтались за кустами.
        - Добьет она его, - прошептал Пашка, кивая в темноту. - Чтоб не мучался. Ему все брюхо продырявило. Не жилец.
        - Вряд ли, - так же шепотом ответил прапорщик, - заранее сказать нельзя. Мощный мужчина. Впрочем, она тоже сильна. Волокла своего… друга почти в одиночку. Из меня помощник неважный.
        - Что ж вы так, ваше благородие? - пробормотал Пашка. - Такой видный господин, образованный, и н? тебе, помочь барышне не мог.
        Прапорщик строго глянул сквозь свои круглые очки:
        - Я после контузии. А вы что же, бойкий юноша? Вы-то что отстали? Труса изволите праздновать? Из тех изволите быть, кто из подвалов погавкивает, за хамскую власть агитирует?
        - Давай, ваше благородие, шлепни меня, раз бандиты не дострелили, - пробормотал Пашка, глядя, как офицер неловко нащупывает кобуру.
        - Бандиты? А ты сам-то кто? - прапорщик, наконец, поймал рукоятку «нагана».
        В этот миг Пашка врезал ему с левой в челюсть. Офицер гукнул, отлетел, Пашка прыгнул следом. Покатились по траве, вдвоем цепляясь за «наган». Монашка застонала, не отводя ладоней от лица. Мальчик встал, нерешительно забормотал:
        - Ну что вы? Зачем?
        Пашке показалось, что его лошадь в бок лягнула - мигом слетел с офицера, закорчился на земле. Прапор схватился было за револьвер, но получил под дых ничуть не слаще Пашки. Чернолицая барышня стояла над ними, еще раз замахнулась ногой:
        - Не навозились? Вояки, бля… Поезд на месте стоит. Идите, атакуйте. Или мне вам здесь всласть вломить?
        - Не надо, - Пашка, держась за бок, отполз подальше. - Мы так, ненароком.
        Прапорщик ничего не мог сказать, ухватился за живот, очки в возне слетели, изумленно пучил глаза. Ну да, больно.
        Девушка подняла «наган», проверила барабан:
        - Понятно. Прапор, ты никогда шпалер не заряжаешь?
        - Патронов нет, - прохрипел прапорщик.
        - Что ж за револьвер хватался? - простонал Пашка.
        - Для острастки. Хотел тебя, быдло, на место поставить, - огрызнулся офицер, с трудом садясь.
        Девушка бросила «наган», взяла прислоненный к дереву карабин, щелкнула затвором:
        - Господин доброволец, извольте патроны выдать.
        - Нету, - пробурчал прапорщик. - Не нашел в темноте.
        - Мудак вы, господин доброволец, - коротко резюмировала девушка, тыльной стороной ладони размазывая кровь, все текущую по щеке. - А где твой ствол, кудрявый?
        Пашка пожал плечами:
        - У поезда где-то. Что я вам, солдат, что ли?
        Девушка неприятно, дребезжаще, как жестянка, засмеялась:
        - Вы что, идиоты? Два патрона на всех припасли?
        - У вас «маузер» был, - прохрипел прапорщик.
        - Вот именно, - поддержал Пашка. - Ты сама-то…
        - Рты закрыли, - девушка села на землю, ее сильно качнуло. - Пустой «маузер». Уроды, блин.
        Монашка вдруг громко, в голос, зарыдала.
        - Дайте ей по башке, - пробормотала девушка. - Всю округу соберет, божья невеста.
        - Не надо, - мальчик ухватил монахиню за руку. - Она сейчас прекратит. Просто боится, что снова стрелять станут. Тише, сестра Мавра, тише.
        Монахиня всхлипывала чуть тише.
        Девушка шарила по карманам, на ней был просторный пиджак ее плешивого спутника. Найдя носовой платок, начала осторожно оттирать свое жуткое лицо.
        - Пацан, скажи своей Мавре, пусть меня перевяжет. И что-нибудь из тряпья почище найдите. Кровь нужно остановить.
        - Я перевяжу, - пацан поспешно завозился с подолом своей рубашки. - Не сомневайтесь, вчера свежую надел. Промыть бы рану.
        - Бутылку возьмите, она там валяется, - вяло приказала девушка, - ей явно было плохо. - Малый, ты точно бинтовать умеешь?
        - Я у лекаря учился. Водку принесите кто-нибудь, - мальчик принялся поспешно раздирать на ленты подол рубашки.
        Пашка сумрачно посмотрел на прапора:
        - Пошли, ваше благородие?
        - Мертвецов боишься, что ли? - догадался прапорщик.
        - Чего их бояться? У тебя-то «наган», и вообще ты образованный, - туманно объяснил Пашка.
        Они прошли через кусты. Пашка осторожно выглянул на прогалину и замер. Валялся саквояж, но тела не было. Неужто закопала? Да нет, быть не может. Ожил, что ли?
        - Э-э, а где же он? - недоуменно прошептал шибко догадливый прапорщик.
        - Вознесся, - насмешливо объяснил Пашка, украдкой перекрестился и осторожно вышел на прогалину.
        В бутылке еще булькало. Пашка сунул бутыль прапорщику, принялся собирать в саквояж выпавшие вещи.
        - Ты только, ваше благородие, не вздумай меня бутылкой по кумполу угостить. Только разозлюсь. Башка у меня крепкая.
        - Я уже догадался, - насмешливо сказал прапорщик. - Сотрясения мозга у пролетариата в принципе не бывает.
        - Тем вас и ломим, - пробурчал Пашка.
        Они пошли обратно.
        - Слушай, коммунарий, а кто она вообще такая? - тихо спросил прапорщик.
        - Ясно кто - черт в юбке. Ты, ваше благородие, как хочешь, а я шмотки отдам и сматываюсь. Она очухается - задавит. За карабин брошенный. Ну, или еще за что.
        Прапорщик промолчал.
        Катя сидела, опираясь спиной о ствол дуба. Мальчик экономно смачивал клок ткани спиртным, протирал лоб девушки. Катя шипела и плевалась короткими, непонятными отроку словами.
        - Кость цела, - прошептал мальчик.
        - Да? А будто голые извилины протираешь. Чтоб он сдох, этот Шустов. Клопомор проклятый. Шрам большой останется, а? Зашить бы.
        - Я могу свести края. Почти незаметно будет.
        - Ох, бля… ты что, хирург пластический, что ли? Спроси у этих ослов иголку с ниткой. Может у твоей святой курицы найдется? Вот срань, жжет-то как.
        - Нет у них иголок, - мальчик смотрел в страшное, черное от полузапекшейся крови лицо девушки. След сабельного клинка рассекал левую часть лба, разделял бровь надвое, левый глаз был едва виден. - Вы не беспокойтесь, я немного целительству учился. Хуже не будет.
        - Это уж точно. Валяй, кожу расправь, еще раз промой и забинтуй. По возможности, аккуратнее.
        Катя жевала толстый рукав пиджака, боль прошивала голову насквозь. Руки у мальчишки были просто ледяные, боль даже слегка отступала, тут же вгрызясь снова.
        - Всё, - сказал мальчик, обтирая ладони о штаны.
        - Мерси, - Катя судорожно хватала ртом воздух. - Молодец. Доктором вырастешь, - она дрожащими пальцами пощупала повязку на лбу. - Правда, молодец. Тебя как зовут?
        - Прот.
        - А?
        - Прот. Фамилия - Павлович, - отчетливо, по слогам, сказал мальчик.
        - Понятно. Значит, первый[9 - Прот - первый (греч.).] из Павловичей? Удружили тебе.
        - Греческий разумеете? - мальчик не слишком удивился.
        - Слегка понимаю. Скажи, Прот, зачем эта свора вас отлавливала?
        - Не знаю.
        - Врешь. Ты мальчик умный. Скажи лучше сам.
        - Истинно говорю - не знаю. Догадки есть. Только я вам потом скажу. Вам, Екатерина, сейчас отдохнуть нужно.
        - Говори сейчас. Я непонятного не люблю, - глаза Кати закрывались. - Ты кто, Прот?
        - Я объясню. Позже, - мальчик взял ее за запястье. Пальцы у него были совсем холодные, покойницкие. - Крови из вас много вышло. Отдохните.
        - Пусть эти охраняют, - пробормотала Катя. - Скажи - урою, если что…
        - Скажу. Вы…
        Катя поплыла, еще смотревший на мир глаз неудержимо закрывался. Девушка обмякла.
        Глава 6
        Украина для украинцев! Отже, вигонь звидусиль з Украини чужинцив-гнобителив.
        Михновский Н.И. Десять заповедей Украинской народной партии
        Согласно новым исследованиям, сегодня самыми распространенными заболеваниями стали психические и умственные расстройства.
        Журнал «Медицинский вестник Австралии». Мельбурн. 1921 г. (К)
        Бок толкнуло болью еще раз, но Катя очнуться никак не могла.
        - Сдохла, чи що? - Голос был озадаченный, шепелявый.
        - Та не возися, на шию наступи, нехай гадюка додохне, - посоветовал голос побасистее.
        - От, заворушилась, - удивился шепелявый.
        Катя с трудом села. Голова неудержимо кружилась. Правый глаз неохотно приоткрылся, девушка дрогнула от боли в спекшемся лице. Попробовала тронуть щеку, пальцы сами собой отдернулись - сплошная корка.
        - Яка страшнюча, - с брезгливостью сказал басовитый. - А ісподнє шовкове. Ізвозюкалася уся, куди його тепер? Добити би треба, та заховати.
        - Ні, Петро, може за неї теж нагороду дадуть. Відведемо и її. В’яжіть, хлопці.
        Катя пыталась сосредоточиться. Четверо с обрезами - селяне. Двое постарше - тот, что с редкими усами, в замызганной поддевке, как раз и проверял пинками жизнеспособность изуродованной девушки. Второй - посолиднее, в богатой смушковой папахе. Двое парней помоложе, похоже, сыновья. Офицер с забинтованной головой и кудрявый паренек - эти Кате казались смутно знакомыми - стояли с поднятыми руками. В траве сидела всхлипывающая монашка, держалась за лицо.
        Что-то здесь произошло, но что именно, Катя сообразить не могла. С головой было вовсе неладно.
        - В’яжіть надійніше, хлопці, - сказал импозантный селянин и тряхнул за шиворот щуплого мальчишку. - Потрібно повідомити. Ось же, тільки Гнат уїхав і гостей пригнало.
        Офицеру и парнишке надежно стянули руки за спиной. Один из молодых хуторян с опаской присел за плечами у Кати:
        - Эй, страшенна, грабки давай.
        От громкого голоса завибрировало в виске. Только не орите и не трогайте.
        - Вставай, шльондра, - девушку силой поставили на ноги.
        В глазах потемнело, Катя покачивалась, но стояла. Почему рукам неудобно?
        Хуторяне разговаривали. Катя слушала, но смысл не улавливала. За пояс бритого был заткнут «маузер», и это почему-то вызывало смутное недовольство. Что-то не так должно быть. Откуда вообще все эти люди взялись?
        - То правда, що чорницю туди-сюди водити, - рассудительно сказал старший. - Вирисклива, страсть.
        - Так нехай хлопці оскоромляться. А то мій Андрійко, ужо усю жопень Гнатовій Ольке зам’яв. Ох, Андрійко, приб’є тебе дядько Гнат.
        - Ни, я обережно, - ухмыльнулся высокий парень. - Так ми, батьку, по-швидкому? А, дядько Петро? Можна?
        - Тільки без гамору. И балуйтеся скоріше, - нахмурившись, сказал старший.
        Высокий парень ухватил монашку за плечо. Та едва слышно ахнула, попробовала оттолкнуть крепкую руку. Хлопец ухмыльнулся, цапнул крепче:
        - А ну, Дмитро, бери ее. Або не хочеш?
        Второй хлопец с некоторым смущением подхватил монашку под другую руку. Широкое лицо девушки исказилось, она хотела закричать, но ладонь высокого хлопца ловко запечатала ей рот.
        Офицер судорожно сглотнул, прохрипел:
        - Греха, пановэ, не боитесь?
        Усатый крепко ударил офицера обрезом. Вторым ударом сшиб на землю, принялся топтать порыжелыми сапогами:
        - Порозмовляй ще! Погони начепив. Гріхами докоряє. Бач, ти, який. Хіба ж, невинні чорниці по дорогам шляються? В монастирю сиділа, хто б її торкнув? Шлюхово плем’я. Ноги розсунути, що почухатися. Зіпсували життя, кацапы прокляті.
        Прапорщик уже не шевелился, и селянин, отдуваясь, сказал:
        - От, Петро, ти мені скажи по-сусідськи, - чого москалі такі вперті? Уж сам би о смерті думав, а все нас життю вчить. От порода, - гірше жидів, чесно слово.
        Старший пожал широкими плечами:
        - Порода, вона і є порода. З свині коня не зробиш. Що там говорити, - нам що германець, що москаль, - одна воша. Французи прийдуть, - і їх переживемо. Землі зарити на всіх їх вистачить. А з прапорщика Блатык ще усі жили по одній витягне. Гнат говорив, у ночі половину хлопців у поїзда поклали. Блатык нонче злий.
        - Та нам що? - усатый сплюнул. - Головне, за хлопчика пусть що обіцяно заплатить. Дві тысячи - воно нам як раз, а Петро?
        - Смотря чим дадуть. Коли и правду миколаївськими…
        Катя сидела, слушала и ничего не слышала. Кусты кружились, забитый кровью нос не дышал, зато в рот упрямо лез густой лесной запах, мешал вздохнуть. Катя тупо смотрела, как по щекам мальчика текут слезы. Прапорщик зашевелился, с трудом подтягивая к животу ноги. Кудрявый парнишка стоял, крепко зажмурившись. Близко, за кустами, возились, утробно ухали.
        - Піду, допоможу, - озабоченно сказал усатый. - Шось завозилися.
        - Ох, дивися, задаст тобі Мотя, - усмехнулся старший, поправляя папаху.
        - Так хто ж їй скажэ? - подмигнул шепелявый.
        Катя сидела, прикрыв уцелевший глаз, так кусты меньше плясали. Ведя мальчика за плечо, подошел хуторянин, пнул девушку:
        - От ты яка… Из бар колишних, видать? Знатно тебя оскопили… Прям порося ободрота.
        Первыми из кустов вышли парни, за ними раскрасневшийся усатый.
        - Що? - с усмешкой спросил старший.
        - Не сильно-то и ворушилась, - шепелявый цыкнул сквозь широкую щербину в зубах.
        - Витками хоч прикрили?
        - Так, дядьку Петро, ми зараз с лопатами повернемося, зариемо, - заверил высокий хлопец.
        - Ну, пішли тоді. Снідати давно пора.
        Катя брела последней из пленников, - изредка ее брезгливо подталкивали в спину стволом обреза. Следом за девушкой шагали шепелявый усач с сыном.
        - Батьку, може її теж, того? - пробормотал хлопец. - Глянь, с заду вона ладна.
        - Іш ти, сподобалася. Бачиш, вона ледве стоїть. Голова разможжона. В волосях колтун. Може, и черви е. Заразу спіймаєш, тоді тебе в місто до доктору вози? Грошей знаєш скільки? От то-то.
        - Зрозуміло. Батьку, дядько Петро с грошами не обдурить? Гроши за хлопчика не маленьки обицяни.
        - Або я дурний за тебе? Догляну. А ось башмаки и піджак с ней сняти потребно. Гарний піджак. Може відстирається…
        Катя сосредоточилась на том, чтобы передвигать ноги исключительно по тропинке. Мысль споткнуться пугала. Упадешь - не встанешь.
        Вышли из леса, невдалеке виднелись крыши хутора. Пришлось обогнуть поле с кукурузой. Катя устала так, будто рванула километров на пятьдесят с полной выкладкой. Яростно залаяла собака. Вошли во двор. Появились две бабы. Тараторили так, что и слова разобрать не удавалось. Катя и не пыталась. Лечь бы поскорее…
        Пленных затолкали в погреб.
        - Ой, Петро, та вони ж усе запаскудять!
        - Ни. Вони городски, культурни. Знають, як що, шкиру живцем здеремо.
        В погребе было прохладно, спокойно. Катя сползла на чурбак, осторожно прислонилась затылком к бочке и отключилась.

* * *
        Проснулась от собачьего лая. Пес гавкал так, для порядка, - во дворе чужих не было. Катя вяло вспомнила своего Цуцика, пса-хаски, скучавшего без хозяйки за тридевять земель отсюда. Ага, и за, без малого, сто лет тому вперед. Ну да, опять вляпалась бестолковая хозяйка. Туман из головы повыветрился. Мысли приобрели относительную связность, забитый спекшейся кровью нос все-таки начал различать крепкий дух соленых огурцов и капусты. В животе что-то сжалось. Угу, кушать хочется.
        Рядом шептались:
        - Уехал. Вроде к обеду обещал быть.
        - Нам-то что? Уж нас-то, ваше благородие, досыта накормят. Хорошо, если прикопают, а то и свиньям могут скормить. Слышь, как боровы в хлеву хрюкают? Эх, надо было стрелять.
        - Что ж не стрелял, пролетарий? В штаны наложил, железный кулак революции?
        - Так ты команду не дал. Ты же при погонах, главнокомандующий, чтоб тебя… Обосрались, чего уж там.
        - Да уж. Слушай, пока мужиков дома нет, может, попробуем вырваться? Дверь на вид хлипкая.
        - А руки? Дверь лбом, что ли, вышибать? Ну, попробуй, у тебя башка образованная, может, и для полезного дела сгодится.
        - Попробуй мне веревку развязать. Или перегрызть. Зубы у тебя для пролетария очень неплохие.
        - Сам грызи. Там грызть дня два. Веревку-то не пожалели, мироеды.
        - Черт с тобой. Хоть руками попробуй. Нужно же что-то делать.
        - Давай, ты мне развязать попробуешь. Тебе-то все равно с дверью не справиться. Плохо вас, белую гвардию, Николашка откармливал.
        - Что ты сюда царя приплел? Я что, в конвое Его Императорского величества состоял, шашкой и газырями блистал?
        - Угомонитесь, - прохрипела Катя. - Хозяин вернется, он рассудит. Он политически грамотный. Урод, мать его…
        - Очнулась? Э-э… ты, барышня, как себя чувствуешь? - Пашка заерзал, придвигаясь поближе.
        С другой стороны подсел прапорщик:
        - Вы как? Мы уже и так пробовали разбудить, и по-другому…
        - Облизывали, что ли? - поинтересовалась Катя, разлепляя здоровый глаз. - Бля, как я пить хочу. Давно хозяин уехал?
        - Только что. Мы в щель видели. И этот, шепелявый, ушел. Договорились к обеду встретиться. Гости от Блатыка прибудут.
        - А когда здесь у них принято жрать садиться?
        - Часа через два, - Пашка задумчиво почесал подбородок о плечо. - Может и раньше. Рвать отсюда нужно. Катенька, ты как, в узлах разбираешься? Может, попробуешь нас развязать?
        - Я тебе дам - «Катенька», - девушка схаркнула под бочку чем-то темным и липким. - Нашелся Павлушечка, твою мать! Как вышло, что мы здесь сидим? Проспали, революция-контрреволюция, песьи дети, чтоб вам жопу на британский флаг…
        - Да мы, собственно, не спали, - смущенно признался прапорщик.
        - Я чуть-чуть подремал, - объяснил Пашка. - Глаза протер, говорю - «давай карабин, я посторожу». А он - «ты мне голову разнесешь». Сидим, как два дурака. Спрашиваю - «куда монахиня делась?» - «Отошла по своим, по женским, надобностям». Ну, дело-то обычное. Пока перепирались, вываливают из кустов эти, с обрезами. И монашка с ними. Ну, мы как-то не ожидали…
        - Но карабин ближе к тебе стоял, - заметил прапорщик.
        - Про карабин я поняла, - прохрипела Катя. - Откуда господа селяне взялись?
        - Ясно откуда, - Пашка сердито засопел. - Божья невеста привела. Она за помощью на хутор сбегала. Мы-то ей компания неподходящая. Вот, нашла понадежнее… Курица.
        - Помолчи, - сумрачно сказал прапорщик. - О мертвых или хорошо, или никак.
        - А Прот где? - поинтересовалась Катя, осторожно потираясь носом о плечо. Нос здорово чесался.
        - Кто? - парни переглянулись.
        - Пацан. Его Протом звать. Старинное имя с греческими корнями. Он где и что он делал, когда вы решали вопросы революционной дисциплины, отложивши карабин от греха подальше?
        - Он рядом с тобой спал. Потом драпануть пытался, да его этот куркуль Петро зацапал. За пацана две тысячи «николаевскими» обещали.
        - Да мне по фигу прейскурант. Сейчас он где? Я с ним не договорила.
        - В доме заперли. Под присмотром хозяйки, - прапорщик кашлянул. - А вы себя как чувствуете?
        - Бывало лучше, - Катя снова сплюнула под бочку. Во рту была вязкая гадость, как будто неделю самогон пила. Или будто месяц тяжело проболела. Зато голова уже практически ясная. - Что, орлы, думаете делать?
        - Нужно дверь вышибать, - решительно сказал Пашка и уже не так решительно добавил: - Только там, у двери, узко, толком не развернешься.
        - Понятно, - Катя искоса глянула на прапорщика, левый глаз девушки склеился, казалось, намертво. - Ну а вы, ваше благородие?
        - Развязаться нужно, - пробормотал офицер, - у вас пальцы не затекли?
        Катя усмехнулась, кожа на лице болезненно захрустела:
        - Что, прапор, смотреть на меня не очень хочется?
        Прапорщик смущенно отвернулся, зато Пашка бодро сказал:
        - Да ты, в смысле вы, не беспокойтесь. Если в чувство пришла, значит, все заживет. Конечно, если нас сегодня не шлепнут. Может, що сделать попробуем?
        - Ты считаешь, пора? - Катя осторожно повалилась на бок. При соприкосновении с полом голова не развалилась, что, если судить по ужасающим вчерашним ощущениям, было странно и удивительно. Онемел череп, что ли?
        Катя заизвивалась, пропуская связанные за спиной руки под ягодицы. Свернулась в клубок, тесно подтягивая колени к груди.
        - Не получится, - сказал Пашка. - Я пробовал.
        Послать его в нужном направлении Катя не могла, дыхания не хватало. Девушка выдохнула еще глубже, напряглась, суставы едва не вывихнулись. Получилось, - связанные кисти оказались впереди. Катя принялась отдуваться. Кисти рук здорово оцарапались о каблучки полусапожек. Ничего, ссадины проходящи. Лишь пролетарская революция вечна, будь она неладна.
        Солнечного света, попадавшего в погреб сквозь щели в двери, было маловато. Катя с трудом рассмотрела стоящую на полке жестяную банку с огарком свечи. Подняться на ноги оказалось довольно легко, девушка лишь слегка пошатнулась. Ну, не в лучшей форме, конечно. Но вполне, вполне… И с чего же ты вчера так вырубилась?
        Банку Катя сжала между колен, слегка сплющила и принялась раздергивать веревку об острый край. Сотоварищи по погребу смотрели с надеждой.
        - У меня отвертка есть, - сказал Пашка. - Может, ею попробовать?
        - Себе оставь, - пробурчала Катя. - Мозги подкрутишь.
        Веревка ослабла, остальное девушка доделала зубами. С лица сыпались черные струпья. Вот черт, ну и рожа, должно быть. Накручивая на исцарапанный кулак обрывок веревки, Катя задумчиво прошлась по погребу. Что дальше? Сразу уходить или гостей подождать? Девушка сняла крышку с кадушки, пошарив среди укропа, выловила огурец. Глубокомысленно захрустела. Жевать было не очень больно, только стягивало лицо, покрытое коркой, и щипало исцарапанные пальцы. Парни мрачнели на глазах. Катя рассматривала их не без злорадства.
        - Катерина, вы бы нас развязали, - не выдержал Пашка. - Нам бы только руки свободные.
        - На хер тебе руки? Ты все равно карабин удержать не можешь.
        - Ну, виноват. Это от неожиданности. Я их сейчас, гадов…
        - Только снисходя к твоему малолетству, - Катя принялась освобождать парню руки, глянула на прапорщика. - Его благородие тоже развяжем. Из уважения к ранее потрясенному разуму. Что с башкой, прапор?
        Офицер мотнул головой в сбившейся грязной повязке:
        - Контузия. Я на лечение следовал.
        - Подлечился, - осмелевший Пашка растирал запястье. - Ты, ваше благородие, из нежных да…
        - Павлуш, - ласково прохрипела Катя, - ты свою пролетарскую непримиримость пока в задницу засунь. Глубоко-глубоко. При мне что-то подобное ляпнешь - «козлом» свяжу. Знаешь, как это? Вас, товарищ прапорщик, то же самое касается. Никаких «быдл» и «хамских рож». Пойдете на все четыре стороны, тогда душите друг друга, на кол сажайте и уши отрезайте. А при мне ни звука. Понятно?
        - Понятно, - прапорщик мрачно массировал кисти. - Значит, «товарищ прапорщик»? Тогда мне вот что объясните, если вы из этих…
        - Не хер здесь понимать. «Товарищ», потому что я так привыкла. Вообще-то и тов. Троцкий, и г-н Деникин совместно с г-жой Антантой могут идти далеко и надолго. И объяснять я никому ничего не обязана, - Катя сунула руку в бочку и вытащила огурец покрупнее. Услышала, как за спиной Пашка многозначительно прошептал офицеру:
        - Анархистка. Из крайних.
        Катя стряхнула на парня рассол с огурца:
        - Я сказала - вообще без политики! Не ясно?
        - Да я так, к слову. У меня оружие есть, - Пашка выудил из глубокого кармана солдатских шаровар приличных размеров отвертку. - Надо бы еще что найти да и прорываться, пока мужики не вернулись.
        - Насчет оружия - не возражаю. Насчет свободы - придется маленько подождать.
        Катя отыскала за кучей камней, приготовленных для гнета солений, железнодорожный костыль, прибереженный запасливым хозяином для каких-то неведомых целей. Прапорщику пришлось вооружиться коротким железным штырем, с трудом выдернутым из косяка. Обе железки за неимением лучшего могли сойти за кастеты.
        Катя сидела на бочке, с наслаждением допивала остатки простокваши. Парни уселись у земляных ступенек, хрустели огурцами. Пашка наблюдал за двором.
        - Прапор, а тебя как звать-то? - поинтересовалась Катя. - У нас здесь не маршевая рота, чтобы по званию обращаться.
        - Герман, - прапорщик похрумкал огурцом и неуверенно добавил: - Отчество - Олегович. Фамилия - Земляков-Голутвин.
        Пашка хмыкнул, но комментировать не осмелился.
        Катя звучно высосала из крынки остатки простокваши:
        - Номер полка и должность уточнять не обязательно, не на допросе. Значит, «уж полночь близится, а Германна все нет»? Забавно. Известное имя, обязывающее к некоторой авантюрности характера. А вы, Герман, карабины теряете. Нехорошо-с.
        - Случай. Как правильно выразился Павел, - виноват целиком и полностью, - прапорщик стеснительно вытер пальцы. - Екатерина Георгиевна, вы уверены в реальности нашего плана? Что, если они не клюнут?
        - Тогда план изменим. Пулемета у нас нет, артиллерии тоже. Следовательно, поменять план сражения и дислокацию - пара пустяков. Все зависит от того, в каком порядке явится супротивник по наши души.
        Пашка подавился огурцом и кхекая, скатился по земляным ступенькам от двери:
        - Идут!
        - Без истерики. Кто, куда и сколько?
        - Усатый со своим хлопцем. К дому. Лопаты несут.
        - Ну и ладненько, поехали.
        Когда из погреба донесся придушенный женский визг, оба селянина мигом насторожились. Катя заскулила погромче:
        - Да отпустите же, негодяи! Сволочь, сволочь! Мерзавец! Отстаньте! Быдло! Отпустите, мерзавцы!
        - Да ладно. Убудет от тебя, что ли? - почему-то густым басом сказал Пашка.
        - Мерзавец, - взвизгнула Катя. - Не лезь!
        - Лежите спокойно, - довольно робко подал голос прапорщик.
        - К дому пошли, быстрым шагом, - уже шепотом доложил Пашка, глядя в щель.
        - Полагаю, за ключами, - Катя продолжала осторожно протирать левый глаз. Основная часть запекшейся крови с ресниц осыпалась, но моргать все еще было неловко.
        - Екатерина Георгиевна, вы инфекцию внесете, - шепотом предупредил прапорщик.
        - Отстань, - прошептала Катя и с подвыванием застонала погромче: - Ах, мерзавцы, что вы со мной делаете?!
        - Сюда идут, - Пашка заерзал у двери. - И хозяйка с ними. С ухватом.
        - Хорошо, готовьтесь к сцене страсти, - Катя застонала в сторону двери: - О, боже, да что это? Хамы, хамы!
        Со двора донеслось:
        - А ну, затихнули там! Зараз ребра переломаемо, передушимо як курчат.
        - М-ммм, - Катя страдальчески замычала. - Спасите! Господа, господа! Да помилосердствуйте же! Вы меня порвете! О, господи!
        В дверь погреба грохнули:
        - А ну, цыц! Докричитеся зараз, москалии рожи!
        Катя разразилась довольно натуральными рыданиями:
        - Господа, ну помогите же! Оттащите их, умоляю!
        - Да ладно те, может, в последний раз, - пропыхтел Пашка.
        На двери лязгнула цепь - снимали тяжелый навесной замок.
        - От они ж твари! - удивился усач.
        Ударивший в погреб солнечный свет озарил непристойную картину. Тела парней жались с обеих сторон к молодой изуродованной пленнице, юбка бесстыдно задралась, - вздрагивала нога в драном чулке. Девушка стонала и извивалась. Мужчины сучили ногами, жались нетерпеливее. Руки у всех связаны за спиной, все трое ерзают - ну натурально черви похотливые.
        - Та що ж це діється! - ахнула хозяйка, заглядывающая из-за спин хуторян. - Они ж и крынку перевернули!
        - А ну! - шепелявый с обрезом в руках решительно шагнул вниз. Врезал сапогом в бок кудрявому парню, бесстыже ерзающему по спине девки. Парень охнул. Вдруг тела мигом рассыпались. Усатый даже не понял, что его обхватывают сзади, разворачивают. Увидел перепуганно застывшего у двери, освещенного солнцем, сына:
        - Батьку?!
        Грохнуло. Хлопец выронил оружие, начал оседать на ступеньки. Только тут усатый осознал, что пальнул его собственный обрез. Но тут же пальцы, легшие поверх его кисти, вывернули, отобрали неуклюжую рукоять обреза.
        Заимев оружие, Катя отшвырнула усатого на горшки, взлетела по ступенькам. Перепрыгнув через вздрагивающее тело молодого хлопца, выскочила во двор. Баба пятилась, рот в ужасе раскрыт, но заорать еще не успела. От удара в живот хозяйка мигом села на землю. Катя вполсилы приложила бабу по затылку грубой рукоятью обреза и, передергивая затвор, ворвалась в хату. Хозяйка помоложе, сунувшаяся было на шум, оказалась сметена с ног. Катя добавила ей коленом в живот, сдернула с вешалки платок, стянула девке за спиной руки. Скрипнула дверь комнаты, на пороге стояла девчонка лет тринадцати.
        - Сиди смирно! - рявкнула Катя. - Или хату спалю!
        В погребе все еще возились. Усатый скрежетал желтыми прокуренными зубами, вырывался. Отвертку, приставленную к шее, он просто не замечал. Катя с жутковатой расчетливостью дважды ударила хуторянина в печень. Усатый обмяк.
        Парни, пыхтя, выпрямились. Прапорщик подобрал обрез убитого хлопца.
        - На этот раз я патроны сама пошукаю, - сказала Катя. - А вы хватайте бабу во дворе и мигом в дом.
        Патроны нашлись в карманах хлопца - восемь штук. Ну, все же лучше, чем ничего. Дозарядив обрез, Катя выглянула во двор, прапорщик и Пашка топтались вокруг лежащей бабы. Катя выругалась, пошла к ним.
        - Ну?
        - В себя не приходит, - сказал Пашка.
        Катя нагнулась, отвесила дебелой тетке пару пощечин. Та застонала.
        - Берите в дом. Там еще одна сисястая корова и девчонка. Пусть сидят смирно. Да, и пацана отоприте, - выпрямляясь, Катя наткнулась на взгляд прапорщика. - Что, ваше благородие, возбраняется из женщин мозги вышибать? Согласна. Когда-то слышала, что и насиловать скверно. И поезда из пулеметов потрошить - дурной тон. Отволоките эту кабаниху в дом, и можете быть свободными. Наверняка душить друг друга рветесь? Валяйте, только где-нибудь в лесу, здесь глаза не мозольте. Сопляки, мать вашу…
        Усатый лежал неподвижно, притворялся. Стоило шагнуть на ступеньку, как вскочил, кинулся быком, склонив лобастую голову. Катя встретила его ударом обреза в челюсть. Когда отшатнулся, привычно подсекла ноги. Упал, с грохотом опрокинув еще уцелевшие горшки.
        Катя села на бочку, поправила ободранный подол юбки:
        - Слышь, незалежный хлебороб, я хитрожопого народа навидалась вдоволь. Давай без торговли, хочешь жить - излагай, что спрошу, радостно, как тот кот Баюн. Не хочешь - я не настаиваю.
        Хуторянин встал на четвереньки, потрогал разодранную щеку:
        - От бісова дівка, будь ти проклята.
        - Когда от батьки Блатыка приедут и сколько гостей ждете?
        - Так отже зараз и приидуть, - усатый сверкнул глазами. - И на вас хватит. За ноги пораздергиваем. Я тебя за сына зубами…
        - Ясно. Слыхала, - Катя ткнула усача острым носом сапожка, когда задохнулся, быстро обхватила за шею и подбородок, коротко дернула. Хрустнули позвонки.
        Замок Катя навесила на место, даже на ключ замкнула. Карман оттягивал еще десяток патронов. Голова слегка кружилась, но терпеть можно. Сержант снова отерла рот рукавом. Вот дерьмо. Кто к нам с мечом придет, от меча и… А сам не придет, так мы к нему пожалуем.
        Рвался с цепи, захлебывался лаем большой пегий кобель.
        В хате рыдали. Женщины сидели на полу, подвывая и раскачиваясь. Девчонка поскуливала, как щенок, сжимала мокрые щеки. Прапорщик и Пашка потерянно стояли у дверей. Помятый Прот сидел за столом.
        - Заткнулись все! - рявкнула Катя. - Кто пикнет - застрелю не задумываясь. Тетка, кобеля утихомирь! Я животных люблю, пока они тихие. А ну, пошла!
        Баба, держась за голову, поплелась во двор. Катя вышла следом. Кобель утихать не хотел, баба хлестанула его хворостиной. Обиженный пес спрятался в конуру.
        Катя, держа на коленях обрез, похлопала по доске крыльца:
        - Садись, тетка. Мы к вам в гости не напрашивались. Сами нас привели. Теперь уж не обессудь, погостим. Скоро хозяин вернется?
        - Скоро. Тікайте, поки час є. Я скажу, він шукати не буде.
        - Конечно. Чего нас искать, мы здесь подождем. Если договоримся, я его не пристрелю и хату палить не стану. Наши вещи-то где?
        - Саквояж у хате. Зараз возверну.
        - Оружие где? Неси, мы люди лихие, нам без оружия никак нельзя.
        Оружие оказалось спрятанным в хлеву. Хозяйка принесла заботливо завернутый в мешковину карабин и «наган» прапорщика.
        Заряжая карабин, Катя распорядилась:
        - Значит, так, накрывай на стол. Мы голодные. Самогону не забудь. Сами собирайтесь и навстречу хозяину валите. Знаешь, откуда он едет? Ну вот, скажешь своему козлу, что на переговоры ждем. Дурить пусть не вздумает. Мы в хате неделю просидим, никого на сто шагов не подпустим. Из города дроздовцы к нам на выручку живо подтянутся. Всю округу перевешают. Если не хочет хозяин, чтобы хату спалили, - пусть с нами уважительно разговаривает. Да шевелись, шевелись, чего столбом встала?
        Хозяйка засуетилась. Катя позволила младшим селянкам помочь, и на столе живо появились борщ, вареная картошка, сало, свежий хлеб с зеленью. Катя откупорила бутыль с мутным содержимым. Понюхала:
        - Ох, прожигает! Подлечимся. Всё, бабы, проваливайте. И накажите, чтоб не вздумал дурить, по-серьезному разговаривать будем.
        Хозяйка, сдергивая с вешалки плюшевый жакет, пробормотала:
        - Коров бы надо на луг…
        - Успеете, - Катя плеснула в стакан самогона. - Коров ей еще, вот умная какая. Нет, стойте-ка, девок здесь оставишь. Патронов у нас маловато, чтобы долгую баталию вести. А то ведь хозяин дуриком с нахрапа полезет, палить начнет. Он у тебя вояка.
        - Та якій же він вояк? Яка війна?! Не можу я без дівок йти. Миром говорить - так миром. А пули у нас є. Знайшли випадком. Дурного не подумайте. Сидите, будьте спокійні, - хозяйка метнулась в кухню, загремела горшками.
        Катя выглянула следом, наблюдала, как хозяйка торопливо достает из старого чугуна промасленные пачки с патронами.
        Милостиво отпущенные Катей хуторяне, оглядываясь, поспешно затрусили по дороге. Хозяйка ухватила молодых за руки, дергая, потащила быстрее.
        Катя отошла от низкого окошка, потрогала отвисшие от патронов карманы пиджака.
        - Ну, славное воинство, валите отсюда. Держите к лесу, а там и к «железке» выскочите, не промахнетесь. Поднатужишься, прапор, и к своим выйдешь. Смотри, штатный ствол не забудь.
        - А вы? - неуверенно спросил прапорщик.
        - Что я? Я пошла, - Катя взгромоздила на кус хлеба толстый ломоть сала, накрыла сверху перьями зеленого лука и двинулась к двери.
        - Екатерина Георгиевна, а обед? - изумился Пашка.
        - Тебе свою долю оставляю, - щедро кивнула девушка. - Закусывай. Сейчас хозяин вернется, компанию тебе составит. Он радушный. Что ты, дурак, глазами хлопаешь? Ноги уноси.
        - Нет, насчет патронов я понял, - парень растерянно обозрел стол. - С патронами вы ловко провернули. Но…
        - Прота бери, и сваливайте отсюда. Я пойду хозяев встречу, - Катя, запихивая в рот бутерброд, выскочила во двор.
        Следом устремился прапорщик:
        - Дайте хоть обойму, я тоже пойду.
        - Угму?
        - Пулю этот пан Петро гарантированно заслужил. За что они сестру так? Она к ним с чистым сердцем шла. Пусть и не от большого ума.
        - Хмгу, - согласилась Катя, усиленно работая челюстями и доставая из кармана часть боеприпасов. Герман, в некотором потрясении глядя, как с ее лица осыпаются остатки бурых чешуек, взял горсть патронов.
        - Подождите! - из двери выскочил Пашка, за ним спешил мальчик со знакомым саквояжем под мышкой. - А мы что же?
        - А вы на кой хрен нужны? - удивилась, дожевывая бутерброд, Катя.
        - Так напоремся же на бандитов. Уж лучше в засаду сесть. Ствол-то у меня есть, - Пашка взмахнул обрезом.
        - Екатерина Георгиевна, мы с вами еще не договорили, - тихо напомнил Прот.
        - Вот блин, - раздраженно пробурчала Катя. - Ладно, держись сзади. А сейчас ногами шевелите, а то упустим хуторянок.
        Женщин, соблюдая предосторожности, нагнали у кукурузного поля. Хуторянки поспешно трусили по пыльной дороге, временами испуганно оглядываясь. Катя сразу отвела свою команду поглубже в кукурузу.
        - Смысл ясен. Поедут по этой дороге. Ближе к хутору развернутся в боевой порядок. Вот этого нам и не нужно дожидаться. Сейчас местечко удобное найдем.
        Катя лежала в тени деревьев. Роща здесь подходила вплотную к дороге. Обзор был неплохой. Впереди дорога катилась под небольшой уклон, уводящий к заросшему пруду, еще дальше виднелись хаты крупного села. По другую сторону дороги, на меже кукурузного поля, засели Пашка и прапорщик. На них Катя не слишком надеялась, - бойцы чисто символические, да и обрезы в настоящей перестрелке - оружие крайне несерьезное. Одумается, уползет от греха подальше непримиримая парочка - скатертью дорога. Куда больше Катю беспокоил пацан. Проту было наказано сидеть подальше от засады, у ям, в которых когда-то копали глину. Вроде сидит. Послушный. Ненормальный пацан. Впрочем, сейчас не до него.
        Лоб зверски чесался. Катя поскребла и отдернула руку. Тьфу, черт, вчера вроде кровью истекала, а сейчас свербит, как от чесотки. Умыться бы. По правде говоря, чесался не только лоб, но и другие части тела. Бегать в юбке - совершенно идиотское дело.
        Катя еще раз проверила оружие. «Мосинский» карабин был инструментом вроде бы до боли знакомым, но смущала открытая «мушка» и непривычная прицельная рамка. Ну а в целом «ствол» не слишком разболтанный. Еще бы тот «маузер» иметь и нормальный нож. Из хаты Катя прихватила крепенький хозяйственный клинок с замасленной рукояткой - сойдет на крайний случай. Но ведь устаешь от этого кустарного безобразия. Вечно какими-то раритетами пользоваться приходится.
        Катя заняла позицию метрах в пятидесяти от дороги. Вокруг редколесье, - стрельбе оно мешать не должно. Лето выдалось сухим, от аромата пересохшей дубовой листвы в горле першило. Зато лежишь как на «пенке».
        Что-то долго не едут. Хуторянки давно скрылись, а пылающих жаждой отмщения бандюков что-то не видно. Уж не ошиблись ли в расчете маршрута?
        Пыль Катя разглядела еще на околице, вот, свернули на дорогу, ведущую к хутору. Угу, торопятся. Два экипажа. И верховые. Блин, многовато. Самозарядку бы… Может, пропустить? Нет, тогда вообще концов не отыщешь.
        Бандиты приближались. Две брички, шестеро или семеро всадников. Виден дядька Петро - привстал на облучке, суетливо погоняет пару гнедых. Давай-давай. Ума-то хватило баб с собой не потащить? Сын сидит рядом, башкой вертит. За хозяйство беспокоятся хуторяне. За жопы беспокоиться нужно. Вторая бричка выглядела воинственнее - трое хлопцев, обвешанные оружием, в папахах. Орлы. И верховые хороши, лошади явно не из-под сохи, сытенькие, бодрые. Всадники сидят джигитами. Шашки на боку, винтовки - ну прямо регулярная кавалерия.
        Катя с сожалением поняла, что главного из шайки вычислить не успеет. Вот черт, что бы стоило атаману эполеты с аксельбантами нацепить? И треуголку надеть.
        Головной всадник приблизился к намеченному ориентиру. Катя напомнила себе, что цинка патронов под рукой не имеется, и повела «мушку» перед грудью коня. Извини уж, коник, судьба у тебя такая.
        Сухо треснул выстрел. Ноги коня подломились, он с ходу рухнул, подминая под себя не успевшего среагировать всадника. На упавших налетели. Белая кобыла поднялась на дыбы. Возницы на бричках натянули вожжи. В облаке пыли, мата и ржания лошадей Катя поймала на прицел и сняла с седла крепкого мужика в новенькой фуражке.
        На дороге, наконец, опомнились, схватились за оружие. Защелкали ответные выстрелы, пока неприцельные. Бандиты шустро спрыгивали с развернувшейся поперек дороги брички. Один ухватил что-то крупногабаритное. Катя удивилась - неужели «ручник»? Взяла чуть ниже, чем нужно, - бандит с простреленным бедром рухнул в пыль, завыл. Вкладывая патроны, девушка покачала головой - ствол в руках чужой, чего от него ждать?
        На дороге кое-как разобрались. Двое залегли на обочине, палили для острастки по зарослям. Возницы поспешно разворачивали брички, собираясь увести в кукурузу. Вот это - лишнее. Катя без особого раскаяния выстрелила в сытого меринка из упряжки дядьки Петра. Несчастное животное забилось в постромках. На дороге заорали, пуля стукнула в ствол дуба над головой девушки. Нащупали. Катя поползла в сторону. Хворост лез под юбку, норовил уцепиться за нежное. Блин, и лес здесь натурально бандитский. Насколько Катя могла припомнить, ползать по-пластунски в юбке ей еще не приходилось.
        С дороги донеслись воинственные вопли, - всадники погнали лошадей в лес. Самое милое дело - атаковать снайпера в конном строю. Девушка без спешки загнала в ствол патрон. Ой, лихие хлопцы - с гиком, со свистом. Шашки-то повыхватывали? Катя выглянула из-за ствола - шашкой размахивал только один. Ну вот, страшно разочаровываете девушку. Катя сняла ближайшего, - выронил «драгунку», запрокинулся в седле. Лошадь шарахнулась.
        - Вот он! Хлопцы, не дай уйтить!
        Катя упала на листья, поспешно добавила в карабин патрон. Щас уйду! Ждите…
        Глухо топотали копыта, разлеталась листва. Налетали с двух сторон.
        - Ось он! Бей, Михась!
        Катя была чуть побыстрее неведомого Михася. Прострелила хлопцу голову. Не вставая, перевернулась на спину…
        Карабин стучал как автомат. Катя мгновенно передергивала затвор. Один, второй, третий…
        Каурый жеребец чуть не наступил девушке на ногу. Кто-то торопливо и неточно садил из «маузера», но лошадей девушка опасалась больше. Еще один конь перепрыгнул через девушку и Катя выстрелила в спину всаднику. Двое бандитов, низко пригибаясь к лошадиным шеям, уходили к дороге. Катя выбрала цель в белой папахе - красивая шапчонка, да и весь такой, вылизанный. Постаралась попасть в плечо - качнулся, но в седле удержался.
        С дороги с опозданием затарахтел пулемет. Строчки шли выше - пулеметчик боялся задеть своих. Уцелевшие всадники выскочили на дорогу. Там вдруг захлопали выстрелы. Ага, «засадный полк» в дело вступил. Молодцы, выждали сколько приказано.
        Катя торопливо набила магазин и кинулась к дороге. Проскочила мимо ошалело фыркающего коня - гнедой волочил за собой застрявшего в стремени седока.
        У дороги Катя дострелила какого-то упорного бандюка, державшегося за окровавленный живот, но все норовящего вскинуть «наган». Выскочила на обочину, - здесь все было кончено, только дергалась в конвульсиях лошадь. Валялись человеческие и конские тела, стояли сцепившиеся брички. По дороге к селу уходили двое всадников и удирал пеший. Катя с досадой разглядела, что и Белая Папаха уходит. Приложилась, эх, далековато. Выстрел - красивая лошадка взбрыкнула, сбросила всадника и, хромая на раненую ногу, поскакала в лес.
        Выскочивший на дорогу из кукурузы Пашка бабахнул из обреза по удирающему пешему бандиту. Человек пригнулся, метнулся с дороги в кусты.
        - Уйдет! - Пашка азартно дергал затвор.
        - Да хрен с ним, - Катя ткнула карабином назад, - этих поживее проверьте.
        Когда добежала до Белой Папахи, тот не шевелился. Катя подняла из пыли «маузер». Всё ж не зря бегала. Папаха застонал. Катя ткнула стволом в перекрещенную ремнями спину:
        - Если жив - вставай! Нет - добью.
        Человек сел, ухватился за руку:
        - Ох, плечо! Вот за ноги тебя, кротоморда злоеб… и на голову тебе…
        Загибал Папаха обнадеживающе. И морда холеная, с совсем не разбойничьими, а ухоженными, скорее гусарскими усиками.
        - Жопу поднял, и вперед. Мне возиться некогда. Шлепну, - коротко пообещала Катя.
        Человек с трудом встал, шашка нелепо путалась у него между ног. Катя подхватила с пыли белую папаху:
        - Пшел живее вперед.
        - У нас пленные. И раненые, - доложил Пашка. На каждом плече у него висело по карабину. В руке парень держал «наган».
        Прапорщик стоял, опираясь на винтовку и прижимая к голове серый носовой платок. По шее капала кровь.
        - Пулей царапнуло, - объяснил Пашка и небрежно добавил: - Это когда мы пулеметчика хлопнули.
        Катя кивнула. Кроме Папахи в пленных оказались хитроумный дядька Петро с сыном. Еще у тачанки лежал и стонал буйно волосатый бандит с простреленным бедром.
        - Прапору голову перевяжи. И с хуторянами поосторожнее. Я пока с гостем поговорю, - Катя пихнула прикладом Папаху. - Иди в тень, гангстер колхозный.
        Под кроной дуба Катя сказала:
        - Можешь сесть. В ногах правды нет.
        Мужчина тяжело опустился на сухую траву:
        - Шлепнешь?
        - А что, тебе Георгиевский крест навесить? Не за что вроде.
        - А разговор зачем? Что мне с тобой болтать? Стреляй сразу.
        - Сразу неинтересно. Сразу я тебя вообще стрелять не буду. Сначала подвески отрежу и на ветку нацеплю. Ты будешь внизу подыхать, любоваться.
        Бандит глянул исподлобья:
        - Вот тварина. Ты в поезде давеча была?
        - Не узнал, что ли?
        Пленный усмехнулся, показав золотые зубы, глянул на пятнистое лицо девушки:
        - Хлопцы говорили, та ведьма чуть покраше была. Подпортили тебя, видать.
        - Ничего, зарасту. Ближе к делу давай. Тебя Блатыком кличут?
        - Блатык уже неделю как дома отлеживается. Ногу ему повредили, - равнодушно сказал раненый, баюкая руку. Френч на его плече потемнел от крови. - Меня Борисом Белым зовут. Вот, бля, как же мы тебя ночью не взяли? Ты б у меня попрыгала, чума долговязая, на ремни бы шкуру драл.
        - Боря, ты ветку видишь? Или по существу трепись, или яйца там болтаться будут.
        - Пошла ты… Все равно кончишь.
        Катя толкнула его стволом в лоб:
        - Давай так: ты все излагаешь - я тебя жить оставляю и даю тряпку замотать плечо. Лошадей тебе и тому хорьку заросшему, что с ляжкой простреленной валяется, оставлю, - до села доберетесь, а уж там как бог даст.
        Бандит сплюнул, вытер слюну, повисшую на подбородке:
        - Брешешь.
        - Ты рискни, поверь. Я тебя обезврежу, и больше не встретимся. На хер ты мне сдался? Мне нужно, чтобы меня боялись и под ногами не путались. Вот ты и объяснишь желающим, что за мной лучше не таскаться.
        Пленник глянул исподлобья:
        - Ты вообще кто?
        - Тебе подробно изложить? С варьете, пантомимой и предъявлением документов? Значит, так: я спрашиваю - ты отвечаешь. Ломаться начнешь - сам себе ампутацию гениталий проделаешь. Когда ваши еще подойдут?
        - Кто? Пяток ребят с Блатыком на хатах остались. Остальных вы у поезда растрепали. Да вот сейчас… Мишка с Керосином утекли, так они до Блатыка сейчас подадутся. Кончилось войско.
        - Не печалься, главное, сам пока дышишь. Вы кого в поезде искали?
        - Да пацана с монашками. Они же с вами ехали. Чего спрашиваешь?
        - Из любознательности. На кой хрен вам мальчишка?
        - Да чтоб он сто лет как околел, байстрюк сопливый. Сказали взять, мы и полезли. Он вроде генеральский пащенок. Имеют мысль за него много чего выторговать. Аванс нам недурной отвалили. Да, видать, продешевил Блатык.
        - Кто заказал?
        - С Киева приехали. Директорские. Блатыку чин полковника обещали и денег немерено. Нам-то что, нужен хохлам пацан, так пусть подавятся. Пускай со своей Галицией как хотят торгуются.
        - Галиция здесь при чем?
        - Так ваш пацан вроде сынок какого-то сечевого хрыча. Вот директорские и хотят поладить с галицийскими. Гайдамаки с сечевиками Киев поделить не могут, вот-вот пальбу устроят. Петлюра бесится.
        - Блин, Петлюра-то за кого, за Директорию или за галицийских?
        Пленный смотрел в некотором изумлении:
        - Петлюра сам и есть Директория. У вас там, в Москве, видать, совсем ничего не знают?
        - Где вас всех упомнишь, - проворчала Катя. - За пацаном действительно от Петлюры приехали? Может, кто другой?
        - От пана Симона. Двое гайдамаков из его личной охраны гостят. Блатык одного из этих хохлов с прошлого года знает. Уже с месяц у нас самогон жрут. Вот как сигнал насчет поезда пришел, так мы и вышли работать.
        - А откуда сигнал?
        - От добровольцев. Там у них в штабе кто-то из хохлов сидит, стучит. Точно навел. Только забыл шепнуть, что и вы там будете.
        - Вы пацана случаем не спутали? Он к Галиции никакого отношения вроде не имеет.
        - Может, и спутали. Только вот он, портрет, - раненый неловко поковырялся в кармане френча, вытащил сложенный листок.
        Катя развернула бумагу в кровавых отпечатках. Ничего себе, до каких высот организация бандитского дела дошла, - фотороботы рассылают.
        Ну, настоящим фотороботом изображение, конечно, не являлось, просто отпечатанный типографским способом карандашный набросок. При желании Прота вполне можно узнать.
        Катя озадаченно высморкалась. Черт, когда эта гадость из носа окончательно вылезет? Что здесь вообще происходит? Сопли черные, под юбку листья набились, за убогими пацанами гайдамаки целыми сотнями гоняются. Какое задание выполнять, непонятно, все в какой-то чмарной узел скрутилось. Где концы-то искать?
        - Слушай, у вас вчера у поезда кто командовал? Все так подвизгивал, как пудель кастрированный. По голосу это не ты был. У Блатыка, говоришь, алиби. Что за хорек?
        - Вместе с гайдамаками пришел. В городе пропадал, на связи, видать. Пронырливый такой, он вашего вроде пацана в лицо знал. Вчера этому проныре ухо отшибли. Встать не мог, а все визжал, чтобы сопляка немедля взяли. Лично обещал мне золотом премию выдать. Да, видно, в мозгах контузия, в больничку в Мерефе его отвезли.
        - Как его зовут?
        - У нас называли - Кулой. Да он появлялся-то всего раза два. Мелкий, нахохренный. Горилку не пьет, по девкам не ходит. Идейный, видать.
        - Ладно. Хрен с ним, - Катя встала. - Давай, галифе скидывай и колодку от «маузера» снимай.
        - В лоб стреляй, сцука, - пробормотал бандит. - Пусть уж затылок разлетится, чем морда навыворот станет.
        - Не ссы, жив останешься. Штаны мне твои нужны и кобура…
        Бандит, явно не веря, расстегивал ремни одной рукой. Катя нетерпеливо глянула на дорогу - надо бы убираться. Догадаются парни лошадьми заняться?
        Бандит, сидя, босой ногой отодвинул одежду:
        - Не тяни, красивая. Я все выложил.
        - Сапоги можешь взад обуть, размер не мой, - Катя подобрала деревянную кобуру, вложила «маузер» на место. - Ну вот, а то сперли пистоль по-хамски. Заснуть спокойно честной девушке в ваших краях нельзя, мигом оружие пропадает.
        - Твой шпалер Петро прибрал. Хвастался, сучий потрох. «Пацанчика взял, охфицера». Вот, падла крысомордая, если бы он про тебя обмолвился…
        - Он вам, видать, и про монахиню забыл сказать, - Катя вытянула из ножен бандитскую шашку, осмотрела. - Казачья?
        - Рубить будешь, - догадался раненый. - Вот ты курва.
        - Спорить не буду. Я тебе говорила, что за нами ходить больше не нужно? Запомнил?
        - Да разве ж я…
        - Вот и другим передай, - Катя резко наступила на мужскую руку, полоснула шашкой.
        Бандит взвыл - два пальца на правой руке отлетели. Катя подхватила ремни и одежду и, не оглядываясь, пошла к дороге.
        Парни стояли бледные как мел - должно быть, всё видели. Дядько Петро с наследником заползли глубже под бричку.
        - Ну да, сука я безжалостная, - согласилась Катя и зашвырнула шашку в кусты. - Ненавижу, когда мне на хвост садятся. Вы, хуторяне, что портки протираете? Когда меня как куклу вязали, дурных предчувствий не имелось?
        - Мы ж для порядку. Мы ж не знали, - пробормотал старший хуторянин.
        Катя вскинула одной рукой карабин:
        - Рот закрой, кулацкая морда!
        Пашка осторожно откашлялся:
        - Мы оружие подобрали. Из пулемета я затвор вынул. Брички подготовили. Можно ехать.
        - Насчет бричек, это правильно. А пулемет на кой хрен разобрал?
        - Так он же тяжеленный. И вообще, на кой черт нам пулемет?
        - Не вам, а мне. Испытываю патологическую тягу к автоматическому оружию. Трупы обыскали?
        - Мы не мародеры, - пробормотал прапорщик. - И вообще, вину преступников должен устанавливать военно-полевой суд.
        Катя тяжело посмотрела на него и скомандовала Пашке:
        - Возьми тряпку какую-нибудь, замотай руку тому хорьку беспалому, а то кровью изойдет. Он до села должен доехать, я обещала. Потом пулемет в порядок приведи. Оружейник нашелся, твою мать.
        Пашка, прихватив с брички тряпку, отправился оказывать помощь скрипящему зубами бандиту. Катя, разглядывая трофейные галифе, сквозь зубы сказала:
        - Прапор, я тебя с собой не звала. Пошел, стрелял, - за помощь спасибо. Теперь проваливай. Можешь лошадь взять. Напоследок вот тебе в подарок два кристально честных работящих хлебороба. Ты с ними знаком, друзья, можно сказать. Вот и разберись с ними, согласно своим представлениям о чести, достоинстве и христианской морали. А я, уж не обессудь, помародерствую, мне переобуться нужно.
        Герман неуверенно взял винтовку наперевес. Что делать дальше, он явно не знал. Катя направилась в рощу, - нужно карманы бандитской кавалерии для начала прошманать. Ну и обувку, конечно, присмотреть.
        Сзади крякнули, охнули, Катя обернулась, вскидывая карабин. Прапор лежал на спине. Младший хуторянин свирепо выкручивал у него из рук винтовку. Старший крупным зайцем скакал в глубь молодой кукурузы. Катя сбила его выстрелом, передернула затвор, но прапор уже сам справился - отпустив винтовку, выдернул из незастегнутой кобуры «наган», дважды выстрелил в крепкого хлопца. Тот, выронив винтовку, отступил несколько шагов и повалился в пыль.
        - Ты что, ваше благородие, зеваешь? - заорал Пашка, тыча карабином в сторону кукурузы. - А если б они тебя хлопнули на месте? Расслюнявился, золотопогонник.
        Катя сплюнула и пошла в рощу.
        Ничего особо интересного, кроме патронов, у покойников не обнаружилось. Деньги Катя забрала из принципа. С обувью оказалось неважно, лапы у местного бандитствующего люда оказались на диво здоровенными.
        Пофыркивая, из кустов показался гнедой конь, мертвый седок все так же волочился следом, рубаха задралась. На молодом лице покойника застыла обиженная гримаса, пятно на левой половине груди уже почернело. Катя успокаивающе протянула руку к коню, скакун, было, попятился, но повод взять позволил. Девушка высвободила ногу мертвеца, - сапоги опять размера на три больше. Зато на поясе покойного рядом с кобурой «нагана» болтался немецкий штык и бутылочная граната. Катя сняла ремень вместе с оружием, повела коня к дороге.
        Пашка возился с пулеметом. Прапорщик прикладывал к морде эфес одной из трофейных шашек, - вокруг глаза наливался огромный синяк.
        - Тебе, ваше благородие, нужно каску носить. Или шлем рыцарский, - пробурчала Катя.
        - Сама-то хороша, - огрызнулся обиженный Герман.
        Катя, ухмыляясь, привязала повод гнедого к задку брички. Проверила остальные трупы. Нашлись неплохие с виду часы, толстенная пачка свежеотпечатанных «колокольчиков». Раненный в бедро длинноволосый уже отошел в мир иной, девушка кинула ему на лицо папаху. Отгоняя мух, проверила карманы. В нагрудном кармане поношенного офицерского кителя нашлась еще одна листовка с изображением мальчика, весьма похожего на Прота. Катя сунула бумажку в карман.
        Пашка все возился с пулеметом, бурча себе под нос об «антиреволюционном зингере». Катя поманила за собой прапорщика. Прошли к бандиту. Тот лежал под кустом, в пропитавшейся кровью рубахе, сапогах и грязных кальсонах. Замотанной ладонью прижимал к плечу окровавленную тряпку. Увидев девушку, заскрипел зубами.
        - Не скрежещи, - сказала Катя. - Встать можешь? Пошли, экипаж ждет.
        Герману пришлось поддерживать раненого.
        - Пашка, какая телега получше?
        - Ясное дело - эта, - парень потыкал непослушным пулеметом в сиденье. - Это ж, считай, тачанка. Рессорный ход. Наверняка немцы-колонисты делали. Умеют, вражины.
        - Не уважаешь ты немецкий пролетариат, - Катя вынула из другой брички винтовки, обнаружила роскошный портфель и бинокль.
        - Это мой, - растерянно сказал Герман. - В поезде остался.
        - Бюрократ ты, оказывается.
        - Я про бинокль. На фронте подарили. На портфель не претендую.
        Катя сунула прапорщику и то и другое:
        - Потом разберемся. Сажай этого робин гуда. А ты, калеченный, больше под руку мне не попадайся. Я только сегодня добрая. В селе скажешь, пусть вечером трупы заберут. Раньше вечера мы осмотр и составление протокола не закончим. Да, и напомни всем, что ходить за нами не нужно. Ты первый и последний, кто живым уйдет.
        Катя шлепнула ладонью по крупу мерина, и бричка бодро покатила по направлению к селу. Раненый покачивался на сиденье, готовый лишиться чувств. Ну, до людей как-нибудь доберется.
        - Поехали, - сказала Катя, отвязывая повод коня. - Что-то здесь мух стало много, и вообще знойно на солнцепеке. Пашка, потом с пулеметом закончишь.
        Пашка перебрался на место ездового, разобрал вожжи. С сомнением посмотрел на то, как Катя вдевает узкий нос полусапожка в стремя.
        - Екатерина Георгиевна, вы верхом-то пробовали?
        - Баловалась когда-то, - пробурчала Катя, поднимаясь в седло. Бормоча ругательства, разобралась с юбкой. Мужчины деликатно отвернулись.
        - Куда ехать-то? - поинтересовался Пашка.
        - Так на хутор завернем. Борщ, хоть и холодный, но похлебать можно. И себя нужно привести в порядок. Полагаю, часа два форы у нас есть. Я за пацаном, а вы прямо на двор катите. Ты, прапор, только не забудь «наган» зарядить…
        Мальчик сидел в яме, протирал бока саквояжа.
        - Не заскучал? - спросила Катя, останавливая гнедого, подозрительно косящегося на провалы ям.
        - Нет, я знал, что все правильно закончится, - мальчик неуклюже выбрался из ямы, подал багаж.
        - Хм, значит, все хорошо кончится? - Катя похлопала по кожаному боку неустанно возвращающегося к хозяйке саквояжа. - А у меня почему-то обычно сомнения возникают. Может, от того, что вечно путаюсь - что хорошо, что плохо. Ох, побеседовать нам нужно, Прот, или как там тебя в действительности. Ладно, после обеда поболтаем.

* * *
        Пашка, взгромоздив на стол свои карабины, хлебал подернувшийся жирной пленкой борщ, хрустел зеленью и одновременно тянулся к крупно нарубленной колбасе. Прапорщик сидел в углу, бледный и злой, прижимал к синяку мокрую тряпку.
        - Постимся, ваше благородие? - сказала Катя, кладя карабин на лавку.
        - Ему в горло не лезет, - неразборчиво объяснил Пашка. - Покойники и все такое.
        - Понятно, хозяина мы порешили и борщ его по-хамски жрем, даже руки не помыв, - Катя придвинула себе миску, кивнула, приглашая мальчика. - Уж как хозяин, видать, мучался, когда мы в погребе прохлаждались. Прот, ты в смертоубийстве не участвовал, ешь спокойно. Прапор, раз ты все равно каешься и переживаешь, может, на улице подежуришь? Можно на тебя в таком деле положиться?
        - Можно, - Герман схватил винтовку и вышел, грохнув дверью.
        - С норовом аристократия, - Пашка махнул ложкой. - По мне, так хозяева сами нарвались. Нечего было нас запирать. Чего хотели, на то и налетели. Но я зла не держу, как говорится, царство им небесное, - парень перекрестился на образа и взял еще кус колбасы.
        - Добросердечные все, - пробурчала Катя, глотая жирную жидкость. - Монахиня, наверное, тоже уже всех простила. Хорошо быть добрым да милосердным. И царствие небесное обеспечено, и на земле благолепно живется. Кругом другие виноваты. И гадов пусть другие стреляют, и законы пусть глупые устанавливают и решают, как миру жить. А мы что, мы смирением свое возьмем.
        - Церковь смирению учит. Любая власть от бога дана, - прошептал Прот, хлебая борщ.
        - Ешь. Богословскую дискуссию позже продолжим. Сейчас дохлебаем, пойдем к колодцу. Ты по малолетству, полагаю, мне нормально воды слить сможешь. А товарищ Павел нам пока харчей соберет. И на долю прапорщика не забудь чего-нибудь прихватить.
        Катя фыркала, - вода в колодце оказалась ледяной. Прот аккуратно лил на спину. Катя яростно терла шею и плечи, раздетая до пояса, стояла в луже воды. Одежда висела на досках заборчика, там же, под рукой, сторожил новоприобретенный «маузер».
        - Уф! - Катя вытерлась чистым рушником и перехватила взгляд мальчика. - Эй, Первый, тебе сколько годков? Сдурел, что ли, так смотреть? Чему вас в монастырях учат? Рожу отверни. Блин, ни на кого понадеяться нельзя. Дай пиджак накину.
        - Екатерина Георгиевна, у вас совсем родинок нет? - прошептал мальчик.
        - Вот эпическая сила, до чего тщательно исследовал. Отвернуться воспитания не хватило? Нет на мне никаких родинок. Не досталось мне. Затрахали своей астрологией-астрохимией.
        - Значит, вы сама свою судьбу решаете? - потрясенно пробормотал Прот.
        - Блин, судьба-то здесь при чем? Что за предрассудки? Да отвернись, говорю!
        Катя накинула изжеванный пиджак, сгребла остальную одежду и оружие и пошла в хату. Герман, конечно, в чем-то прав, мародерство - занятие не из почтенных, только иногда брать трофеи становится обыденной привычкой. Война, пусть и гражданская, все равно война.
        Катя, шлепая босыми пятками по чистому полу, пошарила в сундуках. Женского тряпья оказалось уйма - зажиточно жили хуторяне. Ну и жили бы, если бы не заимели привычку на случайных прохожих прыгать.
        С сорочкой Катя не мудрствовала, отобрала серую мужскую, вроде бы не слишком просторную. С сапогами пришлось повозиться, - хуторские бабы запаслись обувью впрок, видать по случаю. Катя подобрала пару по ноге. Правда, сапоги оказались слишком мягкие, из козлиной кожи, зато пришлись практически впору. Портянок девушка не нашла, пришлось в спешке нарезать самой из холщовых полотенец. Но освободиться от изящных полусапожек было истинным счастьем, - уж до чего в них бегать неудобно, кто б поверил.
        В дверь неуверенно постучали.
        - Что там? - рявкнула Катя, придвигая к себе кобуру с «маузером».
        Сунулся Пашка. Глянул на раскрытые сундуки, на девушку:
        - Я, это… харчи собрал. Уходить бы.
        - Сейчас уходим. Ты куда смотришь, твою мать? - Катя живо сдвинула голые колени.
        Парень поспешно перевел взгляд, взглянул командирше в лицо и открыл рот.
        - Да иди ты на хер! - окончательно обозлилась Катя. - Пулеметом займись, самец-недоросток.
        - Так я это… Рана-то у вас где?
        Катя метнула в него сапог. С реакцией у парня был порядок, - успел голову убрать и дверь захлопнуть. Девушка натянула галифе, сапоги, нерешительно покосилась на зеркало. Заглядывать в него очень не хотелось. За день трудновато привыкнуть к мысли, что твою привлекательную внешность в одночасье сделали куда менее привлекательной, зато гораздо более неординарной. Впрочем, Катя привыкла смотреть правде в глаза. Прихватив для поддержки «маузер», подошла к мутноватому зеркалу. Лицо бледное, влажные волосы небрежно зачесаны со лба. Глазища, как обычно, пронзительно зеленые, взбешенные. Остальное вроде тоже как обычно. А где же расколотый череп, где мозги, ветерком обдуваемые? Катя недоверчиво потрогала лоб. Череп был на месте, твердый и холодный. Э, подруга, да ты, видать, твердолобее, чем думала. Как же так? Ведь кровью истекала, кожа лоскутом болталась. Нет, шрам имеется, но какой-то несерьезный, тонкая розовая полоска, как будто неделю назад веткой поцарапалась. Бровь, правда, на две половинки разошлась. Вот, блин, сюрприз. Не сказать, что неприятный.
        Когда Катя спрыгнула с крыльца, личный состав топтался у брички. Раззявили рты, видно, давно баб в галифе не видели. Катя сердито швырнула в бричку «вечный» саквояж, поправила на точеной талии ремень с оружием:
        - Чего стоим? Пашка, о конях позаботился?
        - Ага, - парень разобрал вожжи. - Куда направляемся-то?
        - Для начала подальше отсюда, - Катя поднялась в седло. - Потом совещание устроим, с обозрением местности и определением личных индивидуальных маршрутов.
        - У бандитов карта уезда имелась, - прапорщик мрачно толкнул прикладом щегольской портфель. - Я полюбопытствовал.
        - Отлично, - Катя подбодрила каблуками недовольного гнедого. - Поехали…
        Вслед бричке и всаднице тоскливо заскулил забившийся в конуру кобель. Хутор опустел.

* * *
        Село обошли по петляющей сквозь дубраву дороге, остановились на опушке. Впереди тянулся заросший заболоченный яр, дорога его пересекала и уходила в сторону села, расположенного в низине, у прудов, мягко сверкающих в свете предвечернего солнца.
        - Это Старый Бабай, - прапорщик интеллигентно указал травинкой точку на истрепанном листе карты. - То село, в виду которого мы с бандой столкнулись, - Новый Бабай. Вот нитка железной дороги. Здесь, соответственно, город. Вот к югу - Мерефа.
        - Север-то у карты срезан, - глубокомысленно заметил Пашка, склонившийся над измятым листом.
        - Москва, Кремль и товарищ Троцкий на месте, не сомневайся, - пробурчала Катя. - Как я понимаю, путь твой, товарищ физкультурник, лежит в Советскую Россию. Валяй, там сейчас как раз Буденный 1-ю конную армию формирует, может, успеешь шашкой помахать, под шрапнель угодить. К конягам у тебя явная склонность. А вы, ваше благородие? В город? Там, пожалуй, нынче лечиться гораздо спокойнее, чем по курортам шастать.
        - Я обещал за мальчиком и святыми сестрами присмотреть, - пробормотал Герман. - Плохо у меня получилось. Не знаю, есть ли смысл сейчас мальчика в Лозовую переправлять.
        Катя оглянулась на пацана. Прот сидел в бричке, обхватив двумя руками полюбившийся саквояж, жмурился на солнышко. Похоже, мальчику было совершенно безразлично, куда именно направляться.
        Катя потянулась было почесать лоб, отдернула руку:
        - Предлагаю до темноты передохнуть тут, укрывшись на опушке. Засветло шастать на виду у селян неблагоразумно. Полагаю, наши вольные стрелки были не последними в здешних миролюбивых местах.
        Пашка с прапорщиком увели лошадей с дороги. Катя срубленной веткой замела следы колес на съезде с дороги, расправила траву, примятую колесами.
        Прот поджидал, сидя под дубом:
        - Побеседовать желаете, Екатерина Георгиевна?
        - Ты весьма догадливый юноша, - Катя села рядом, кончиками пальцев потрогала лоб.
        - Чешется? - спросил Прот. - Надо бы компресс поставить. Дня два еще свербеть будет.
        - Я потерплю. Вообще, большое тебе спасибо. Повязку ты наложил просто замечательную. Талант. На доктора тебе нужно выучиться. Ну а пока ты мне о себе расскажи. Краткую биографию, так сказать. Знаешь, что такое биография?
        - Знаю. Прот Владимирович Павлович. 1907-го года рождения. Мать из мещан. Отец неизвестен. Сирота. Воспитывался при Свято-Борисо-Глебском монастыре. Грамоте обучен. Немного учился врачеванию. Плотью слаб - левая сторона тела плоха. После разорения обители отправлен в Змиёво-Марьинский женский монастырь. Да не добрался пока дотуда.
        Катя кивнула, барабаня пальцами по прикладу карабина. Все вроде верно: слабость здоровья налицо, ехал с монашками, которые, судя по идиотским поступкам, были самими неподдельными святыми сестрами. По малолетству агентом какой-либо службы этот малый Павлович быть никак не может. Хотя, если Павлика Морозова вспомнить, или Леню Голикова… Все равно маловероятно. Серьезный тихий мальчик. Может, из-за болезни пришибленный, может, из-за монастырского воспитания. Умненький… даже слишком. Историю со лбом и странными ощущениями пока отложим в сторону. Возможно, это из-за кровопотери приключилось. Не может же он лечить наложением рук? Или может? Неестественный пацанчик. Да, собака где-то здесь порылась. Он - неестественный. Анкету изложил, будто в сотый раз на собеседование вызвали. Наводящих вопросов ему не нужно, лишнего тоже не сболтнет. Может, в монастырях вообще общепринято резюме составлять?
        - А знаете, товарищ Мстиславский, меня терзают смутные сомнения, - пробормотала Катя.
        Удивился. Даже левый глаз приоткрылся. Нормальный глаз, смутно-серый, зрячий. И то хорошо. Кате очень везло на кривых знакомых, а этот так, лишь относительно кривой.
        Мальчик полез под оборванную рубашку. Катя с опозданием сообразила, что на хуторе забыли пацану нормальную сорочку прихватить. Нехорошо, что ж он такой оборванный будет шляться? Прот отстегнул большую «английскую» булавку, снял матерчатый мешочек. Несколько царских ассигнаций, бережно сложенные бумажки гербового вида. Катя покосилась на впалый и бледный, сроду не видавший солнца живот, взяла протянутую бумагу. Метрическая выписка.
        «Свято-Даниловской церкви села Сквородняки Валковского уезда… губернии… 1907-го года января… месяца числа… мать православная, Павлович Матильда Станиславовна… отец неизвестен… печать… верно, священник Б-р».
        Катя сложила документ:
        - Понятно. А то у тебя что такое? Табель о монастырской успеваемости?
        Мальчик без звука протянул вторую бумажку. Катя развернула ветхий лист. Опять метрика. «Свято-Даниловской… Сковородняки… Павлович Матрена Станиславовна… отец неизвестен… печать…» Кому выдана? Опять же - Павлович Прот Владимирович. Забавно. Вся разница: посконное имя родительницы и дата - января 1888 года. Да, в 88-м году в Свято-Даниловской церкви писарчук был получше, - особенно шикарно ему «яти» удавались.
        - Это ты что, мухлевать с пенсией вознамерился? Предусмотрительно, - Катя вернула ветхую версию метрики.
        Про пенсию Прот не понял, пробормотал:
        - Случайно так получилось. Вот, храню, вроде как память.
        - Такие бумаги все-таки благоразумнее в разных местах хранить. Время сейчас такое, - народ к документам без всякого юмора относится. За тридцатилетнего тебя, естественно, не примут, но лишних пинков надавать запросто могут.
        - Я перепрячу, - покладисто согласился Прот.
        - Угу. А теперь скажи, про что именно наврал. Давай-давай, мы здесь наедине. Я никому не скажу. И продавать тебя не буду. Вознаграждение меня не интересует, но разобраться, что к чему, не помешает. Отец у тебя в каком чине?
        Прот заморгал:
        - Это как? Я же его сроду не видел. Откуда же мне знать-то?
        - Хочешь сказать, папаню своего видеть не видел и знать не знаешь? И мама ничего не рассказывала?
        - Так она же умерла при родах. Что ж она скажет?
        - Пардон. Я недопоняла. Значит, ты про родителей ничего не знаешь?
        - Матушка настоятельница, когда крест мамин передавала, обмолвилась, что покойница великой грешницей была, да бог ей все простит. Мол, у господ все иначе обустроено. Может, мама из благородных была. Больше ничего не знаю, истинный крест, - мальчик обстоятельно перекрестился.
        - М-да, драматическая история. Сочувствую. На крест-то можно взглянуть?
        - Так у меня сейчас монастырский, - Прот выпростал из-под рубашки простенький крестик. - Матушкин отобрали. Он золотой был, и цепочка золотая. Когда в монастырь отряд пришел, сглупил я, на глаза военным попался. Реквизировали крестик заодно с остальными ценностями.
        - Это кто ж вас так сурово?
        - Красные. Отряд имени Парижской коммуны. В город мой крест повезли, вместе с остальным церковным убранством.
        - Прискорбно. Ну ничего, главное, сам уцелел. Скажи мне, пожалуйста, зачем за тобой лихие хлопцы гоняются? Да еще и совместно с гайдамаками, если я правильно поняла. Ты мальчик положительный, вполне приличный, но не настолько, чтобы из-за тебя злодеи поезда останавливали. Давай, шепни. А то я от любопытства помру.
        - Так я же не ведаю. Может, они думают, что я знаю что-то им нужное.
        - Так, Прот Владимирович, ты мне мозги не пудри. Ты знаешь или не знаешь? И что ты такое важное узреть мог?
        - Я много чего знаю. Наверное, и важного тоже много знаю.
        Катя фыркнула. Да, с головой у парнишки тоже не очень ладно. Видимо, левое полушарие прихрамывает. Жалко его. С другой стороны, у кого в голове все на месте и в полной исправности? Вопрос скорее философский.
        - Прот, ты сам как считаешь, эта беготня с пальбой - нормальное дело?
        - Нет. Я вообще ненормальный, блаженный.
        Катя вздохнула. Так, приехали. Парень честно признался. Только его явное нездоровье совершенно ничего не объясняет.
        - Екатерина Георгиевна, вы лоб не трите, - мягко сказал мальчик. - Заразу можете занести.
        - Угу, про заразу ты знаешь. Может, еще что-то полезное скажешь?
        - Екатерина Георгиевна, вы меня с собой возьмите.
        - Это куда?
        - Ну, туда, куда пойдете. Мне-то все равно.
        - Если все равно, то уж лучше подальше от меня. Я тетка злая, да и вечно всякий шухер вокруг меня приключается. Совершенно незачем за мной ходить, приключений себе на задницу искать.
        - Нет, так будет лучше. И ваш товарищ, там, в поезде, - настоятельно советовал меня взять.
        - Вот как? «Настоятельно советовал»? С чего ты взял, что речь именно про тебя шла?
        - А про кого же?
        Катя с опаской посмотрела на мальчика. Что-то уж совсем дикая версия складывается.
        - Прот, ты нас зачем из СНГ вызывал?
        - Откуда? - с явным изумлением переспросил Прот.
        Катя с облегчением вздохнула:
        - Это я так, риторически. Знаешь, я думаю, что мой друг в поезде советовал обратить внимание на другую личность. Такую визгливенькую, любящую покомандовать. Понимаешь, о ком я? Ты его знаешь? Его вроде бы Кулой кличут.
        - А, этот… - мальчик пожал плечами. - Нет, я его в вагоне первый раз видел, да и то мельком.
        Катя протерла ложе карабина. Да, неувязочка получается. Явно не хватает талантливого Витюши. Допросы по его части, раскрутил бы в два счета. Вы, товарищ старший сержант, только на то и годны, чтобы пули в людей вгонять. Да и что конкретно у мальчишки нужно спрашивать? С головой у него не совсем хорошо, и возраст безответственный.
        - Ладно, - Катя поднялась и отряхнула галифе. - Пойдем, перекусим и отдохнем. Прошлая ночь суетливой выдалась. Нужно сил набраться. Утро вечера мудренее.
        - Екатерина Георгиевна, давайте я вас к золоту выведу. Вы ведь за золотом пришли?
        Катя растерянно плюхнулась обратно на землю:
        - Постой, ты о каком золоте болтаешь?
        - Ящики. Двенадцать штук. Из банка. Вы ведь их ищете?
        - Да с чего ты взял?! Я хоть слово про золото сказала?
        - Нет. Но я вас там видел. Рядом с ямой.
        - Да? С ямой? И что я там делала?
        - Ругались.
        Катя нервно хихикнула:
        - Это уж как водится. Нет, ты ошибся. Золота я никогда не видела. В смысле, видела, но в умеренных количествах. Не ящиками. Перекреститься?
        - Не надо, - Прот вздохнул. - Вы в бога не верите. Значит, я будущее видел. У меня, Екатерина Георгиевна, многообразные видения бывают.
        - О, боги! - Катя положила карабин на колени. - Что там за клад-то? Золото? Бриллианты? Деньги? Зелененькие такие купюры, доллары, имеются?
        - Камни какие-то есть. Я в них не разбираюсь, - Прот прикрыл глаза, припоминая. - Бумажных денег, по-моему, нет. Не вижу. В основном монеты. И украшения. Там и мой крестик есть. Ящик с ним самым верхним закопан.
        - Значит, свой крестик очень четко видишь? - Катя старалась упихать свое раздражение подальше.
        - Да, - мальчик печально посмотрел ей в лицо. - Я связанные со мной вещи всегда ярко вижу.
        - Понятно, - Катя встала. - Пошли, покушаем.
        Пашка уже сходил в яр за водой, напоил лошадей. Наскоро перекусили. Катя повозилась, заводя часы:
        - Герман, первая стража твоя. Потом я сменю. Павел отдыхает, ему ночью бричкой рулить. Выступаем после полуночи. Все, отбой. Прот, ты со мной в бричке ложись. Товарищу Павлу с нами неудобно будет.
        Спала Катя, как всегда во время операции, волнами - вроде и не спишь, в полудреме, но тело отдыхает. Дело привычки. Мальчишка лежал рядом, укрылись одним пиджаком. Катя чувствовала его костлявую спину. Спал спокойно, не дергался.
        Уже легла роса. Воздух стал влажным, свежим. В заболоченном овраге тоскливо закричала выпь.
        - Екатерина Георгиевна, вы мне не верите, - не шевелясь, прошептал Прот. - Я понимаю. Но я не обманываю. У меня дар. Сам архимандрит приезжал, проверял. Видел я вас раньше. Только узнать трудно.
        - Да я верю, - пробормотала Катя. - Предчувствия, пророчества, ясновиденье, предсказания, оракулы, книги перемен, то да се. Я, собственно, раньше сталкивалась с разными чудесами. Только доверять им, Прот, никак нельзя. Чаще всего чудеса - просто иллюзия.
        - Я вас видел, - настойчиво прошептал мальчик. - Вы очень коротко стрижены были. В узких штанах. Синих. Еще куртка кожаная, очень короткая. И… э-э, рубашечка такая, без рукавов, без живота. Вокруг большая светлая зала, люди ходят. Свет такой… вроде электрический, но белый. Надписи нерусские. Лари застекленные. Стекла уйма, окна высотой с этаж. За окнами светится полосатая башня. Как этажерка бело-красная.
        «Похоже на аэропорт, - ошеломленно подумала Катя. - Нет, быть не может. Я так не одеваюсь. Да у меня кожаной куртки вообще нет».
        - Вы улыбались и какую-то маленькую штуку к уху прижимали, - продолжал шептать Прот. - Может, радиоприемник? Бывают маленькие?
        Зашуршала трава. Подхватив карабин, Катя мигом скатилась с брички. Из кустов, пригибаясь, выбежал прапорщик:
        - На дороге верховые!
        - Прот, буди Пашку. Только тихо. Лошадей успокойте, придержите.
        В бинокль было видно, как по дороге двигался десяток всадников.
        - Вроде петлюровцы, - прошептал Герман, передавая девушке бинокль. - И откуда они здесь взялись?
        Катя пожала плечами. На дороге было еще относительно светло, всадники в папахах, с винтовками, явно не являлись припозднившимися хуторянами, возвращающимися с рынка. Хотя хуторяне здесь тоже того… Хрен их разберет. Знамя бы с собой возили, что ли? Что за время безумное? Красные, белые, национальные, бандитствующие идейно и просто так, из любви к искусству. Еще немцы и поляки… Вот немцев Катя, пожалуй, узнала бы. Фрицы они и есть фрицы.
        - Думаете, по нашу душу? - взволнованно прошептал Герман.
        Пахло от него п?том и пылью. Э, ваше благородие, этак вы нам и педикулез разведете.
        - Узнавать, какого хрена им не спится, мы не станем. Пусть себе едут, - прошептала Катя. - Вы, Герман, идите умойтесь и отдохните пару часиков. Потом тронемся. В строго противоположную сторону. Чтобы «пробок» не устраивать…
        Глава 7
        Я обернулся, махнул фуражкой.
        Огонь!
        А.В. Туркул. Дроздовцы в огне
        Убивать людей дурная привычка. Вот взять, к примеру, меня…
        Из воспоминаний пулеметчика трех войн, инвалида Степана Квадриги. (К)
        Десять шагов к лошадям, пятнадцать к старому вязу, потом вдоль кустов и повернуть обратно. Карабин оттягивает плечо, но девять фунтов дерева и металла уже стали частью тела. Сними сейчас карабин - правое плечо заметно задерется. Тем более подсумок, висящий на левой стороне ремня, немедленно потянет вниз. Кобура «нагана» его почему-то абсолютно не уравновешивает.
        - Ненавижу оружие, - беззвучно прошептал в темноту Герман и, повернувшись через левое плечо, побрел обратно к лошадям. В спину из зарослей насмешливо каркнула кваква[10 - Кваква - небольшая птица семейства цаплевых.]. Прапорщик помотал головой, отгоняя птичью насмешку и заодно отпугивая вялого в предутренний час комара. Надо бы еще тем странным папоротником натереться. Как ОНА научила. Все-то ОНА знает, все умеет. Чудовище.
        В чаще опять вскрикнула полуночница-кваква. Смейся-смейся. Да, одичал Герман Олегович, только карабином на плече от загнанного зверя и отличается. Варвар, кочевник, цыган, бродяга… «Да, скифы - мы! Да, азиаты - мы, с раскосыми и жадными очами…» Неведомыми путями дошли до Изюма манерные новомодные строки. Насчет очей перебор. Тут мы с утонченным Александр Александровичем не сравнимся. Очи самые банальные, невыразительные, и заглядывать, затаив дыхание, в такие глазенки никто не будет. Не чарует взор дезертира-прапорщика. Посредствен-с.
        Герман вынул из кармана очки, посмотрел на просвет. Серп луны насмешливо подмигнул сквозь треснувшее стекло. Прапорщик зачем-то протер очки, сунул обратно в карман шинели. Как там Она сказала? «Вы, ваше благородие, или дужки нормально подогните, или принимайте сей интеллигентный вид исключительно ввиду близости миловидных селянок. В работе вас окуляры только смущают. Стреляете вы и без оптики неплохо».
        Жестоко. Она вообще самый жестокий человек, который встретился на твоем, Герман Олегович, пути. Хм, на тропе шатаний и страхов. Насчет смехотворности ношения очков, Она, бесспорно, права. Левый глаз, несмотря на всю смуту последних лет, видит ничуть не хуже, чем в детстве. Права, абсолютно права. И стреляете вы, товарищ Герман, вполне исправно. Не очиститься уж, не отмолить. Сколько душ на совесть принял? Считать страшно, да уже и незачем. Помнишь только тех, кого в упор бил, чьи глаза увидел.
        Герман на миг зажмурился, осторожно погладил по шее сивую кобылку. Лошадь сонно, но дружелюбно мотнула головой. Лошади присутствие бывшего прапорщика принимали благосклонно. Не хуже, чем Пашку, со всем его кузнечно-пролетарским опытом и смехотворной заносчивостью потомственного «человека труда». Вообще последняя дискуссия на товарища Павла произвела некоторое впечатление. Разговаривать начал нормально, даже «вашбродь» прибавлять забывает. Разве что потрогает фингал под глазом, похмыкает. Пашка, при всей своей малообразованности, парень отходчивый. Даже забавно, у самого Германа синяк вокруг глаза уже пожелтел и почти рассосался, а у Пашки свеженький, лиловый. Ну прямо классово близкие субъекты. Сближение политических платформ, так сказать. Опять Она. Сблизила. Ведьма проклятая.
        Да, дикий табор. Вся Россия ныне немытая, на плохоньких лошадях, в обносках, во вшах и тифу. Движется бесцельно, калеча своих и чужих, перемалывая миллионы душ жерновами революции и одичания. Топит, сжигает, стреляет в затылки и раскрытые рты, насилует и измывается. Может, и действительно захлестнет испуганную Европу, хлынет неудержимо к Ла-Маншу и Гибралтару? Оставит на Елисейских Полях и площадях Мадрида кучи навоза, обрывки бинтов и россыпи пустых гильз. Качнется мир на Запад, начнут путь бесконечные орды новых варваров. Ведь уже начали? И будет на козлах миллионной по счету брички горбиться бывший г-н Земляков-Голутвин, в шинели без хлястика, с обшарпанным карабином поперек колен. И будет свежий ветер Атлантики болезненным ознобом пробираться в прорехи шинели.
        Герман зябко передернул плечами. Под утро стало прохладно, сквознячок, пусть и не атлантический, лез под потертую шинельку, ковырялся призрачным пальчиком в двух дырах на левом боку. Нужно было быть попроще, без апломба, солдатскую шинель брать. Позарился на летнюю офицерскую, как же, - все былые чины и звания не забываются. Лучше бы дыры заштопал да нитки от сорванных погон срезал. Чересчур простуженные и ободранные варвары священного ужаса Европе не внушат.
        Шинель с теплого трупа Герман содрал третьего дня. Не погнушался, может, от шока, а может, уже осознал - дороги назад не будет. На разъезд наткнулись в сумерках…
        … - Отвыкла я от седла, спина болит, - пробормотал Катя, привязывая повод к задку и запрыгивая на бричку. Прот подвинулся, и предводительница с облегчением вытянула длинные ноги в когда-то красных, а ныне буро-серых сапогах. Гнедой, фыркая с таким же облегчением, потрусил следом за бричкой. Двигались целый день, в основном по узким лесным дорогам. Лишь в полдень пришлось отсиживаться в зарослях у реки, пережидая, пока по шляху проползут медлительные возы. Секретов из плана компании Екатерина Георгиевна не делала: уйти подальше от Бабайских хуторов, села обходить, на глаза никому не попадаться. Цель - к завтрашнему вечеру выйти к Мерефе. Там командирша собиралась прогуляться в больницу, проведать одного знакомого. «Апельсинов занести, про жизнь поболтать». Про апельсины ни Герман, ни Пашка не поняли, но общий замысел командирши уяснили.
        - Екатерина Георгиевна, может, этот писклявый уже и не там, - сказал Пашка. - Может, он на хуторах отлеживается. Он же бандит, ему в больницу не с руки. В Мерефе, должно быть, сейчас белые. Они, ясное дело, все одно гады, но друг друга не шибко любят. Не, не сунется он в больницу.
        - По-моему, наш Писклявый и с теми и с другими договорится, - сказала Катя. - Кстати, ты, Павлуша, базар фильтруй, господин прапорщик на «гадов» может оскорбиться и про «советы» какую-нибудь гнусность ляпнуть. Заведетесь. А бить мне вас сейчас лень, спина у меня ноет. И остальные части тела тоже побаливают.
        Герман покосился на предводительницу с иронией. Ноет у нее, как же. Совершенно непробиваемая особа. Амазонка. Наверняка из тех, кто революцию с полуслова поддержал. Лавры Софьи Перовской этим современным барышням покоя не давали. Наслаждайтесь теперь, господа народники.
        - Что молчите, господин прапор? - поинтересовалась Катя. - Вы горизонт обозревайте повнимательнее, но ведь и собственную точку зрения высказать вам никто не препятствует. Если она, точка зрения, не идет в разрез с генеральной линией нашей партийно-цирковой труппы.
        - Не идет, - сухо сказал Герман. - Против Мерефы я ни малейших возражений не имею. Но там, уж боюсь вас расстроить, наши пути разойдутся. Мы с Протом отправимся поездом на Лозовую. Ну, а ваша дорога, полагаю, лежит в иные края. Я дал слово доставить ребенка на место и попытаюсь выполнить свое обещание.
        - Да мы не слишком разлуке огорчимся, - заверила Катя. - Долг, он превыше всего. Валяйте, прапорщик. Не знаю, правда, как Прот ныне к путешествию в Лозовую отнесется. У мальчика вроде бы свои планы имелись.
        - Что значит «свои планы»? - еще суше сказал Герман. - Сейчас не время для детских капризов.
        - Вы, Герман Олегович, не сердитесь, - тихо сказал Прот. - Я понимаю, что вы обязаны меня доставить по назначению. Я же не возражаю. Только мне кажется, до Лозовой мы с вами не доберемся.
        - Это отчего же? - Герман постарался, чтобы голос звучал как можно увереннее. - До Лозовой не так уж далеко. Обратимся к начальнику станции. Предписание у меня сохранилось.
        - Да вы вперед не забегайте, - сказал Пашка, подбадривая утомившихся лошадей. - Мы за день разве что на пару верст к Мерефе приблизились. Все овраги да буераки. Что днем, что ночью, никакого ходу нету. Разъездов-то - будто фронт рядом. Может, мы чего не знаем, а, Екатерина Георгиевна?
        - Мне тоже не нравится, - пробурчала предводительница, без стеснения задирая ноги на невысокую спинку козлов. - Весьма перенасыщенная войсками местность.
        Герман подавил желание отпихнуть пыльные носы сапог от своего кителя. Ладно, пусть сидит, о приличиях наша Екатерина Георгиевна не имеет ни малейшего понятия, сие с первого взгляда угадывается. Кто она вообще такая? Даже на шпионку не похожа. Едва ли уместно шпионить со столь прямолинейной беспардонностью. Но насчет странных обстоятельств спутники несомненно правы, - в двух селах определенно расположились банды. Удалось разглядеть в бинокль вооруженных людей. Похоже, неместные, - селяне вокруг праздно толклись. Возможно, красные, хотя товарищ Пашка за своих их не признал. Но уж точно не добровольцы, в отсутствии погон Герман убедился. У моста чуть не наткнулись на еще один отряд - эти галопом летели к Новому Бабаю. Опять же, черт его знает, кто такие. Еще две группы с винтовками высмотрела зоркая Екатерина Георгиевна. Засады? «Секреты»? Нет, действительно, черт знает что, вся округа наводнена шайками вооруженных людей. Высунуться из леса практически невозможно. Да и какие здесь леса, так - рощи, светлые дубравы.
        - Екатерина Георгиевна, надо бы лошадям дать передохнуть, - нерешительно сказал Пашка. - Да и нам бы дух перевести. Перекурим и по холодку двинем. В темноте, оно даже надежнее будет.
        - Угу, прошлой ночью ой как далеко мы продвинулись, - пробурчала Катя. - Ладно, к опушке выйдем, дабы нормальный обзор иметь, и остановимся. Но ночью обязательно нужно нам через старый Муравельский шлях перебраться. Может, по ту сторону поспокойнее будет.
        Смазанные колеса по мягкой лесной дороге катили ровно. В прохладной тени тянуло в дрему. Герман старался бодриться, слушал «сип-сип-сип» пения крошечного лесного конька-щеврицы. Сзади командирша тихо беседовала с Протом о железной дороге. Оказывается, мальчик по ветке на Лозовую уже путешествовал и, кажется, не один раз.
        - О, светлеет, - сказал Пашка. - Кажется, опушка впереди.
        - Попридержи, - приказала Катя, но было уже поздно, - бричка выкатилась на поляну.
        Должно быть, кавалерийский разъезд отдыхал в тени, теперь солдаты как раз садились в седла и не слышали подъезжающей брички.
        - Стой! - зашипела Катя.
        Пашка натянул вожжи.
        «Дроздовцы», - с огромным облегчением подумал Герман. Когда схватил карабин, и сам не заметил, - надо же так озвереть за последние дни.
        - Стоять! Руки вверх! Оружие бросить! - поручик на заплясавшем вороном коне выхватил «наган», прицелился в лицо помертвевшему Пашке.
        - Спокойнее, господин поручик, - сказал Герман, демонстративно отставляя карабин. - Мы против славного Дроздовского полка ничего не имеем.
        - Кто такие? Руки вверх, я сказал! - поручик явно нервничал. Еще бы - прохлопали бричку, чуть на голову гости не заехали.
        - Прапорщик Земляков. Второй Офицерский полк, - Герман поправил неприлично помятую, еще три дня назад бывшую новенькой, фуражку с приметным малиновым верхом и белым околышем.
        - Я вас не знаю, господин прапорщик. Или все же «товарищ»? - зрачок «нагана» теперь покачивался, целя в грудь Герману. - Отвечать, живо!
        Герман подумал, что у поручика излишне горячая лошадь. Да и сам поручик слишком нервен. Но отвечать нужно спокойно.
        - Я на днях зачислен в полк. Сейчас в отпуске по ранению. Извольте убедиться, - Герман медленно расстегнул карман, извлек предписание и очки. - Господин поручик, я понимаю, что едва ли вам знакома моя физиономия. Я и его превосходительству еще не был представлен. Вполне понимаю ваше недоверие, но револьвер все-таки отведите. Нас и так совсем недавно пытались подстрелить.
        Опускать «наган» поручик и не думал, но руку несколько ослабил. На бричку смотрели дула восьми винтовок его подчиненных. Морды у дроздовских кавалеристов-разведчиков были злые и усталые. Впрочем, пассажиры брички особой угрозы не представляли: перепуганный юнец-возница, молодая помятая девица, болезненный мальчишка. Да и неуклюжий прапорщик, одной рукой надевающий треснутые очки, а другой рукой протягивающий документы, не мог бы испугать и кошку.
        - Вы откуда здесь взялись? - настороженно спросил поручик, трогая каблуками коня и забирая из руки Германа помятое предписание и новенькое воинское удостоверение.
        - С поезда, господин поручик. Два дня тому на эшелон был произведен вооруженный налет. Пришлось уходить от бандитов пешим ходом. Вот, бричку по случаю раздобыли. Пытаемся выбраться к Мерефе.
        - Как, вы сказали, вас зовут? - поручик одним глазом пытался изучать документы, другим подозрительно оглядывал Пашку, между колен которого вызывающе торчал карабин.
        - Прапорщик Земляков-Голутвин, - хрипло сказал Герман. Ствол «нагана», сейчас целящийся куда-то в район пупка, весьма нервировал.
        - Хм, что ж вы сразу не представились? Земляков, да еще Голутвин, широко известная фамилия, - поручик хохотнул. - Мы, в некотором роде, именно вас и ищем. Следовательно, в поезде вы уцелели? Мальчик с вами? Тот самый?
        - В каком смысле? Я действительно его сопровождаю, но… Если вы имеете в виду налет на эшелон…
        - Неважно, - поручик махнул «наганом». - В седло, прапорщик, немедленно. Федор, возьми мальчика к себе. Плешко, за господина прапорщика головой отвечаешь. И поворачиваем на Южный, живо! К полуночи там должны быть.
        Герман в недоумении спрыгнул на землю.
        - Господин поручик, вы не могли бы пояснить? Я здесь не один, гражданских надо бы проводить в город…
        - Да-да, свидетели, - поручик нетерпеливо оглянулся, снова махнул «наганом». - Плешко, возьми двух орлов, помудрите немного, только без шума…
        - Ложись!
        В кратком свирепом рычании Герман с опозданием опознал голос Кати. Лошади дернулись, вороной поручика попятился от брички. Одновременно послышался звук падения человеческого тела. Металлически клацнуло. Пока машинально присевший Герман пытался вспомнить, на что именно похож этот короткий лязг, «Льюис» выдал первую очередь.
        Внезапный грохот пулемета произвел ошеломляющее действие. Лошади в ужасе шарахнулись, люди закричали. Катя, лежа за задним колесом брички, вела толстым стволом пулемета, и «Льюис» в темпе 450 выстрелов в минуту выкашивал все, что оказалось на дороге. Сидя на корточках, Герман смотрел на оскаленные белые зубы девушки. Казалось, успел только моргнуть, - пулемет выбросил последнюю гильзу из бесконечной россыпи и, обиженно звякнув, умолк. Зато вокруг все хрипело, стонало, кричало. Вразнобой, словно детские «пугачи», захлопали винтовочные выстрелы. Катя выкатилась из-под попятившейся брички, в руке мелькнул «маузер». Ящерицей исчезла в неглубоком кювете, в тот же миг выстрелы «маузера» начали срывать с гребня земли облачка пыли.
        Герман почувствовал себя глупо - словно по нужде сидел на корточках посреди дороги. Пятилась, пытаясь опрокинуть бричку в кювет, перепуганная упряжка. Впереди громоздилась ужасающая груда человеческих и конских тел. Дергались копыта в блестящих стертых подковах, кто-то низко кричал, придавленный лошадью, мелькнули воздетые в воздух руки. В облаке пыли смутно блеснули вспышки выстрелов. Словно шутя, по лбу Германа кто-то крепко хлопнул, сбил фуражку. Прапорщик одной рукой трогал повязку на лбу, пытаясь понять, куда исчезла фуражка, другой рукой сжимал «наган» и бездумно рассылал пули в неряшливо разбросанные по дороге и обочине кучи плоти, потом целился и в кусты, откуда все трещали и трещали выстрелы.
        Ты стреляешь, потому что стреляют в тебя.
        Курок равнодушно щелкал, проходя барабан по второму кругу. По дороге медленно полз человек, загребал скрюченными пальцами пыль. Герман тупо огляделся. Выстрелы прекратились. Над кюветом качнулись пыльные колокольчики, показалась светловолосая голова:
        - Хорош палить, прапор. Курок собьешь. Всё уже, ушли двое. Остальные уже того, кончились, - Катя обтерла запыленный «маузер» рукавом сорочки.
        - Ты!.. ты!!! - Герман вскинул «наган», поймал «мушкой» стройную фигуру. Курок в очередной раз сухо щелкнул.
        Катя посмотрела на свой живот, отряхнула сорочку:
        - Не в этот раз, прапор. Эх, голубая кровь, порывы тонкой, ранимой души…
        Она сплюнула и, прихрамывая, пошла к застрявшей бричке. Герман бросил револьвер, ухватил себя за лицо и застонал. Все было кончено.
        Сквозь звон в ушах доносилась ругань Пашки:
        - Прямо под мышкой свистнуло! Чуть с брички не скопытился. Это ж на вершок в сторону и все. Вот гады!
        - Нефиг было на козлах торчать, как цирковая мартышка на барабане, - бурчала Катя. - Ты их преследовать, как Ахилл, на колеснице собрался? Или сверху виднее?
        - Так я это… лошади ведь, понесут невзначай.
        - Ясное дело. Гнедой-то деру дал. На ногу мне, мерзавец, наступить умудрился. Мустанг херов…
        Герман крепко жмурился, шарил по теплой пыли. Нащупал рукоять «нагана». Вложить патрон, и немедля вонючий ствол в рот. Идти некуда, ждать нечего. В Москву уже никогда не войти, ни в парадном строю вслед за Главнокомандующим на белом коне, ни с покаянно опущенной головой на скорый чекистский суд палачей товарища Троцкого. Ну и пусть, уже не к кому идти. Нет никого. Ни России, ни мамы. Патроны где? Где эти х… патроны?!
        - Не нужно, - на погон легла легкая ладонь. А, Прот.
        - Уйди! - простонал Герман. - Мне нужно. Одному. Некуда мне, понимаешь, некуда! Ничего не осталось. А-а, ты же не понимаешь!
        - Перестаньте, пожалуйста. Понимаю. Твои это были. С погонами, с мыслями, - всё как у тебя. Только знаешь, Герман Олегович, человек в одиночестве в этот мир приходит и уходит в одиночестве. Тебе еще не время. Мы не сами испытания выбираем. Нам небо те страдания посылает. Вон оно, небо, - голубое, летнее. Значит, еще не время тебе уходить.
        - Да отстань ты с этими поповскими штучками! Ненавижу!
        - Я, Герман Олегович, и сам к слову церкви сомнения питаю. Воистину грешен, - Прот вздохнул, перекрестился и неловко присел рядом. - Вы меня простите, я говорю нескладно. Когда жизнь и вправду кончится, вы сами поймете. А сейчас пойдемте. Екатерина Георгиевна ругаться будет. На пальбу мало ли кто наскочить может.
        Герман поднял голову, сквозь слезы посмотрел на хромающую между трупов фигуру. Опять мертвецов девка обирает. Чудовище.
        Скрипнул зубами:
        - Как же я ее ненавижу!
        - Да что вы, Герман Олегович, - печально сказал Прот. - Она же как мы, без большой радости по жизни идет. Разве что, в отличие от нас, повернуть в любую сторону может. Но убивает без удовольствия, тут вы сильно ошибаетесь. И счастья личного ей очень нелегко дождаться.
        - Счастье?! За что ей счастье? Ей чужой жизнью играть - счастье. Что ей еще - вино, бриллианты, мужчины? Она же убийца, Прот. Понимаешь? Душегуб. Ей в крови купаться, вот истинное счастье.
        - Убийца, - согласился мальчик. - Волчица. На дороге не встать - загрызет. Только у нее приказ. Свой долг она выполняет.
        - Кто же такую тварь с цепи спустил?
        - Не знаю. Только ей не нравится цепной быть. Знает, что счастье ее в свободе.
        - Да с чего ты взял? Таким изуверам самый смак в безнаказанности. Кровью упивается, как упырь. Нашла она свое счастье, опьянела навсегда.
        - Нет, Герман Олегович, счастье ей куда как сложнее найти. Вот хотя бы рост Екатерины Георгиевны взять…
        - Рост здесь при чем? - Герман вытер нос и с изумлением посмотрел на мальчика.
        - С таким ростом трудно замуж выйти. Она же ростом с вас, Герман Олегович. А вы мужчина высокий.
        Герман тупо посмотрел на девушку. Действительно, высокая стерва. Из-за того, что сложена хорошо, рост в глаза не бросается, по крайней мере, пока ведьма рядом с человеком среднего роста не оказывается. Жердь белобрысая. Вон, карманы мертвецу выворачивает, ворочает тело как куклу. Мерзавка.
        Герман поднял «наган», начал бездумно выбивать гильзы. Прот оперся о плечо прапорщика, с трудом поднялся.
        - Пойдемте, Герман Олегович, нужно с лошадьми помочь. Павел один может и не справиться.
        Но Пашка с бричкой уже управился, выводил на дорогу, озабоченно оглядывал колеса:
        - На ночь станем, нужно будет с осью повозиться. Поможешь, ваше благородие?
        Герман пожал плечами, смотрел, как возвращается упыриха. Катя швырнула в бричку тяжелую седельную сумку.
        - Прапор, ты если к железке выбраться намерился, иди через лес. Карту помнишь? Село, Зеленый Гай, лучше обойди. Патроны есть? - она протянула горсть револьверных патронов. - Все, прощай. Я твоих добровольцев не со зла положила и не из какой-то там дурацкой классовой ненависти. Не я, так они бы нас с Пашкой мигом шлепнули. Уж извини, - Катя, морщась, взобралась в бричку. - Пашка, что рот раззявил? Трогай. А тебе, прапор, вот туда, - как слабоумному показала рукой направление.
        Герман стоял с горстью патронов. Принял подаяние, ваше бывшее благородие. Не многовато ли? Одного патрона хватит, да и тот уже в барабане дожидается.
        - Екатерина Георгиевна, да куда же он побредет? - почтительно сказал Пашка. - Его сейчас свои живее, чем бандиты, в расход пустят. Ну, он же не виноват, что так получилось. Пусть с нами пока едет. Мы же уже приноровились вместе.
        - А если он нам с тобой в затылок шмальнет? - устало поинтересовалась девушка, раскладывая на коленях изжеванную карту.
        - Не, он не по этой части, - убежденно заверил Пашка, подбирая вожжи. - Он в лоб стукнет, не постесняется. Но мы-то его контрреволюционные заблуждения отлично знаем.
        - Да пусть садится, я же не гоню, - пробурчала Катя, водя пальцем по карте.
        Прот протянул руку:
        - Давайте, Герман Олегович, я ваши пули подержу.
        Герман пересыпал патроны в ладонь мальчика и, презирая себя, полез в бричку.

* * *
        Засвистала первая пеночка - рассвет близился. Герман поправил воротник шинели, двинулся в очередной круг вдоль кустов.
        С того вечера, в очередной раз перевернувшего жизнь, миновало три с лишним дня. И за эти дни бывший прапорщик Земляков-Голутвин ухитрился стать таким же отъявленным душегубом, как и Она. Нет, таким, как она, стать, пожалуй, невозможно. Изощренный талант требуется…
        Тем вечером, когда, забившись в глубь леса, крошечный отряд встал на отдых, Катя развела крошечный костерок. Долго собственноручно подбирала дрова, махала своим облезлым немецким штыком. Костер дыма совершенно не давал, видимо, Екатерина Георгиевна в детстве серьезно увлекалась индейскими хитростями. Уселась у огня, небрежно отмахиваясь от комаров, занялась пулеметом. Пашку, вздумавшего демонстрировать свои познания в пулеметном деле, отогнала. Парень взял сверток со снедью, не слишком уверенно пристроился рядом с Германом:
        - Давай уж, ваше благородие, ужин соорудим, что ли. Горяченького хочется. Если не чай сварганим, так хоть сало поджарим. Эх, какой я котелок на Благовещенском приобрел. Сгинула посудина в поезде вместе со шмотками.
        Герман машинально принялся очищать от коры срезанный Пашкой прут.
        - Павел, что она там с пулеметом делает?
        - Изучает. Она хоть и ловко с ним управилась, но толком «Льюис» не знает. Диск ругает. Заряжание дурацкое, мол. А что диск-то? Патронов всего с десяток осталось.
        - Да, английские боеприпасы едва ли на проселке попадутся, - согласился Герман. - Павел, а кто она вообще такая?
        - Да мне-то откуда знать? Полагаю, - Пашка украдкой оглянулся, - она оттуда, из «чрезвычайки». Из московской, само собой. Лиха девка, а? Но это мои догадки, на веру не бери. Ну, ты же понимаешь…
        - Понимаю. Болтун ты, Павел, вот что.
        - Есть маленько, - вздохнул парень. - За языком следить нужно. Да уж между собой что молчать? Нам в плен уже никак нельзя. Шкуру живьем сдерут. Что бандиты, что твои бывшие. Наши, в смысле красные, может, еще и ничего. Да и то, как посмотреть… Ты вот про Катерину спрашиваешь, а я все про нашего поповича думаю. Это кто ж он такой, что за ним вся округа гоняется?
        - Да кто он может быть? Сын чей-то. Я даже подозреваю чей, раз к мальчику командование Добровольцев столько внимания уделяет. Пойди к нему да и спроси напрямик.
        - Что же я его, пытать буду? Оно мне нужно? Своих блох хватает. Да только если он из ваших, что ж он к тому поручику не рванул? Со слезами счастья? Не хочет к родичам? А бандитам он зачем?
        Герман пожал плечами. Гадать не хотелось. В чем краснопузый кучер прав, так в том, что у каждого собственных блох предостаточно. Прот - мальчик не по годам спокойный и рассудительный, но лучше бы он с самого начала себе иных опекунов нашел.
        - Ты нанизывай, нанизывай, - Пашка принялся показывать пример, надевая ломтики сала на прут. - Командир наша с тарахтелкой закончила. Сейчас ужин поджарим.
        Катя действительно пошла к устроившемуся в бричке Проту. Пулемет барышня несла в одной руке без видимого усилия.
        - Вот она же небось и натуральную штангу дернуть может, - прошептал Пашка. - В «Льюисе» ведь больше пуда веса. До чего спортивная барышня, а по виду и не скажешь. И ведь до чего шикарна, когда не скалится, а?
        Германа передернуло.
        - Чего вздрагиваешь? Она нас с тобой и без пулемета, того - в бараний рог. В поезде-то, видел? - Пашка многозначительно прищелкнул языком.
        - Не все я видел, - пробормотал Герман, - но, похоже, она с «маузером» в ручонке из колыбели вывалилась.
        - Во-во, а сидела такая милая, барышня барышней, - в голосе Пашки промелькнула странная печаль.
        Герман посмотрел на него со слабым интересом. Пашка подхватил прутья с салом и поспешно сказал:
        - Пойдем, жрать уж охота, мочи нет.
        Сало шипело и пахло головокружительно. Глотая слюну, Герман с горечью думал, что человек живет скотскими инстинктами - еда, тепло, плотские удовольствия. Честь, совесть, долг - исключительно надуманные, пустые звуки.
        Пашка разложил остатки хлеба, разрезал подувянувшие огурцы, развязал тряпочку с солью.
        - Колбаску на утро оставим. Ну что они там? Все секреты, тайны… Ночь уже, а мы не жравши.
        Катя подошла. Судя по тому, как смачно сплюнула, беседой осталась недовольна. Прот, как обычно, выглядел спокойным.
        - Ну, чего нам здесь боги послали? - пробурчала командирша, бросая на траву папаху и по-турецки на нее усаживаясь.
        Сало уничтожили в одно мгновение. Было не до разговоров, энергично жевали и от комаров отмахивались.
        Герман с наслаждением смаковал кусочек ситного. Катя посмотрела в упор:
        - Прапорщик, что дальше делать думаешь? Если решил приговор в исполнение приводить, так самое время. Сала все равно больше «нэма».
        - Уйду я завтра, Екатерина Георгиевна. Зря вы стреляли. Это не бандиты были. Да, время военное, но офицерских законов чести никто не отменял. Вас бы не тронули.
        Катя поковырялась в кармане галифе, вытащила сложенную бумажку, молча протянула.
        Герман, склонившись, к огню читал.
        «30 июня. Чрезвычайно секретно… поезд Харьков - Екатеринослав подвергся бандитскому нападению… Павлович Прот Владимирович, 12 лет… приметы: левый глаз… Прапорщик Земляков-Голутвин Герман Олегович, приметы… всем частям и подразделениям по линии Основа - Жихарь - Южный принять срочные меры к розыску… оказывать содействие… лица обладают сведениями особой секретности… Принять меры к скорейшему… ввиду неразглашения среди местного населения… пресекать на месте без промедления… генерал Май-Маевский».
        - Здесь написано «принять меры к неразглашению», - пробормотал Герман, - это совершенно не значит, что…
        - Да, офицерско-дворянская честь, дух и буква закона, и все такое, - кивнула Катя. - Действительно, что это мне в голову взбрело? «Принять меры», угу. Может, твой поручик просто собирался глаза нам выколоть и языки отрезать? Или аккуратно связать и в муравейник посадить?
        - Обрубать языки и иные члены - это больше вам свойственно, - деревянно сказал Герман.
        - На монополию не претендую, - равнодушно сказала Катя. - Не мы с вашим поручиком подобные фокусы выдумали. В военное время личности, формально не принадлежащие ни к одной из противостоящих сторон и застигнутые с оружием в руках, приравниваются… К стенке те личности приравниваются-прислоняются. Обманываться на сей счет не советую. Полагаю, теперь персональную бумажку и на тебя сочинят, - девушка покосилась на вытянувшего шею Пашку: - Дай и нашему ездовому почитать. Теперь мы в одной общей заднице.
        Пашка, смешно шевеля губами, разбирал в потемках строчки приказа. Катя лежала, покусывая травинку, смотрела в звездное небо:
        - Вы до утра подумайте. Сейчас что врозь, что вместе, выскользнуть будет проблематично. Я завтра в Мерефу смотаюсь. Больничку навещу. Одной у меня пошустрее получится.
        - Здесь по прямой не меньше пятнадцати верст будет, - пробормотал Герман.
        - Прогуляюсь. Вы лучше смирно посидите. Сейчас костер затушить и спать. Я - охраняю. Да, умыться не забудьте, - она легко встала и, чуть-чуть прихрамывая, отправилась в лес.
        - Что ж она, сама «на часы» встанет? - Пашка задумчиво сложил бумагу. - А завтра пойдет не спавши? Уж лучше я покараулю.
        - Мне, значит, доверия больше нет? - Герман злобно дернул повязку на лбу.
        - Знаете, охранять и я могу, - сказал Прот. - Я все равно днем бездельничаю.
        - Извини, тебя карабином запросто придавить может. А потом лежачего комары всмерть заклюют, - сказал бессердечный Пашка. - Ты, Прот, лучше честно признайся - что на тебя беляки взъелись? И бандиты тож. Ты кто такой?
        - Действительно. Если верить этому приказу, тебя добрая треть Добрармии ловит, - Герман помахал бумагой. - Я одного не понимаю, - меня тебе в сопровождающие определили, потом спохватились и вслед кинулись? Где логика? В штабе совсем здравый смысл утеряли? Прот, ты уж будь любезен, объяснись.
        - Да я бы с превеликим удовольствием, - мальчик стукнул себя в узкую грудь и торжественно перекрестился. - Вот истинный крест, ведать не ведаю. Я ведь даже в вашем штабе, Герман Олегович, не бывал. Сестра Таисия ходила просить с посланием от матушки-настоятельницы. Екатерина Георгиевна мне тоже не верит, только я-то как могу оправдаться? Сказки вам рассказывать? Вот честное благородное слово, видит бог, не знаю, зачем меня ловят.
        Парни переглянулись. Не верить щуплому мальчишке было трудно. Хотя если вдуматься…
        - Эх, давайте костер тушить, - Пашка поднялся. - Да и умыться не забудьте. Или Катерина Георгиевна умоет…
        - Это точно, - из темноты призраком возникла девушка, бросила у костра какую-то траву. - Умылись, в руках стебель растерли, смазали открытые части тела. Комаров недурно отпугивает.
        - Но это же папоротник-купоротник, - склонился к стеблям Прот, - разве он…
        - Ты, ботаник-семинарист, если такой умный, лучше поднапрягись и все-таки признайся, зачем за нами вся округа бегает, - мрачно сказала Катя. - Умываться, шагом марш.
        Пашка экономно лил воду, Герман тер шею и плечи. Сразу стало легче. Прот уже умытый сидел у потушенного костра, перебирал стебли:
        - Нет, это не купоротник. Неужели каменный костянец или орляк лапчатый? Не пойму. Где она его взяла?
        - И правда, ботаник, - прошептал Пашка. - Все ж учат их там, в монастырях, надо же. Давайте натираться, а то всыплет Катерина.
        В кителе было прохладно, но Герман застегиваться не стал. Холодок приятно пощипывал кожу, натертая папоротником шея пахла майским лесом. Комары куда-то делись. Горечь и опустошение еще стояли в горле, но принимать смерть сейчас, в ночной темноте, казалось решением неуместным и бессмысленным. Торопиться совершенно некуда. Пусть тетка с роковой косой сама в гости приходит.
        Прапорщик вынул затвор из карабина. Чистить оружие при лунном свете занятие странное, но ненамного смешнее всей нынешней жизни. Спать не хотелось. Герман с завистью посмотрел на Пашку - юный пролетарий свернулся под бричкой и уже вовсю посапывал. Прот улегся в тесном экипаже, даже под пиджаком его узкие плечи казались болезненно перекошенными. Бедный мальчик, каково всю жизнь ощущать себя физически ущербным? Герман очень хорошо понимал ребенка.
        Тень скользнула по прикладу карабина, прапорщик вздрогнул. Екатерина Георгиевна ступала совершенно беззвучно.
        - Это я, - голос девушки звучал приглушенно и с несвойственным ей смущением. - Прапор, ты бы не мог помочь? Проинструктировать, что ли. Что-то я не врублюсь никак, как их использовать?
        Она держала в руках пару бутылочных гранат.
        Герман с изумлением глянул поверх очков. Вот так да, наша амазонка в первый раз бомбу в руках держит? Пашку пихнуть, что ли, пусть поржет всласть.
        - Видите ли, Екатерина Георгиевна, это граната Рдултовского образца 1914 года. Конкретный экземпляр снаряжен аммоналом - видите, второго детонатора нет. Предназначена граната для вооружения гренадеров и охотничьих команд. Для приведения в боевую готовность необходимо снять кольцо, оттянуть ударник, утопить рычаг в рукоятке, поставить предохранительную чеку поперек и вновь надеть кольцо. Запал вставляется длинным плечом в воронку, коротким в желоб. Фиксируется крышкой. Для броска гранату надлежит зажать в руке, кольцо сдвинуть, большим пальцем отжать вперед предохранительную чеку. Метнуть. Взрыв последует через четыре секунды.
        - Обалдеть, - присевшая на корточки Катя, покачала светлой головой. - Прямо ПТУР какой-то мудреный. Чего-нибудь попроще здесь не встречается? Типа кругленьких таких бомбочек? Их иногда «лимонками-ананасками» называют.
        - Французскую «F» имеете в виду? - догадался прапорщик. - Едва ли, Екатерина Георгиевна. Поставки были мизерные, в здешнюю глушь подобная редкость едва ли могла попасть.
        - Жаль, я как-то к ним больше привыкла, - Катя почесала лоб жестяным донышком гранаты.
        - Вы не трогайте… - начал было Герман и осекся.
        - Заметный рубец, да? - печально спросила девушка.
        - Нет, но лучше все-таки не трогать.
        - Чешется, зараза, - Катя с сомнением осмотрела гранаты и вдруг протянула их прапорщику. - Знаете, Герман, вы лучше их заберите от греха подальше. Я, пожалуй, в решительный момент шибко задумаюсь, чего куда сдвигать и отжимать. А в свалке любые раздумья совершенно излишни.
        - То есть как? Вы же, Екатерина Георгиевна, в бою мгновенно ориентируетесь. Я бы сказал, просто с мистической скоростью. Я, э-э… подобного не видел.
        - Ну и благодарите богов. Мы неэстетичные. Просто мясники. Только бойня наша размерами попросторнее любого мясокомбината будет. Да и не слишком я быстрая. Куда проворнее специалисты бывают. Вы, Герман, с ними лучше не встречайтесь. Вы человек интеллигентный, чуткий. Вам бы в стороне держаться. Да, кстати, заканчивайте с карабином и спать ложитесь.
        - Екатерина Георгиевна, если вы завтра собрались идти в город, разумнее мне в часовые заступить. Если вы не доверяете…
        - Не в этом дело. Полагаю, совать ствол «нагана» в ухо спящей даме вы не станете, - слишком уж театрально. Но день у вас нехороший выдался. Отдыхайте. А меня скоро Прот сменит.
        - Он всего лишь мальчик. К тому же не слишком здоровый.
        - Он весьма разумный мальчик. Прямо на редкость. Отдыхайте, Герман Олегович, - Катя встала и, прихрамывая, направилась к лошадям.
        Герман посмотрел на гранаты и пробормотал:
        - Насчет бомб зря. Приличная граната. На фронте бы таких побольше…
        Слух у девушки был хороший. Обернулась:
        - Да я не спорю. Но к ним навык нужен, а учиться некогда. Вы, Герман Олегович, меня за пальбу извините. Я к господам дроздовцам ненависти не питала. Но если столкнулись на узкой дорожке, то тут уж кто кого. Мне искренне жаль. Я девушка дурная и беспринципная, но когда меня убить собираются, очень раздражаюсь. Инстинкт, вероятно.
        Пока Герман мучился, что бы такое ответить, Катя исчезла в темноте. Прапорщик, морщась, вставил затвор на место и зарядил винтовку.
        Лечь пришлось спиной к Пашке, спина у пролетария была теплая, широкая, и пахло от него все тем же «комариным» папоротником.

* * *
        Проснулся Герман от щебета. Зяблики разгалделись. Думать ни о чем не хотелось. Сквозь веки щекотал солнечный свет. Кобура «нагана» давила в бок, но шевелиться не хотелось еще сильнее, чем вспоминать и задумываться.
        - Эй, ваше благородие, снедать будешь или забастовку объявил? - по каблуку сапога постучали. Довольно вежливо, надо думать, господин пролетарий выспался и пребывал в чудном расположении революционного духа.
        Герман сел и чуть не стукнулся макушкой об ось брички.
        Пашка ухмыльнулся:
        - Силен дрыхнуть, господин прапорщик. Давай-ка потрапезничаем. Дел полно.
        Герман выполз из-под брички. У ведра с водой устроился на корточках Прот, ополаскивал заспанную физиономию.
        - Ты, ваше благородие, давай, тоже умойся. Екатерина Георгиевна о водных процедурах отдельно упомянула.
        Завтрак был скромным: остатки хлеба, тоненькие ломтики сала, последний, с трудом расколотый кусок сахара.
        - Пояса придется затянуть, - бодро заявил Пашка, наливая в единственную кружку холодной воды. - На ужин щи из крапивы сварим. В обед приказано поститься, костер не разводить. Унюхать могут.
        - А ужин не унюхают? - пробормотал Герман, стараясь аккуратнее класть в рот крошащийся колючий хлеб.
        - В потемках спокойнее, лишних носов меньше, - пояснил Пашка. - Хитрых дров Екатерина Георгиевна нам припасла. К тому же обещалась к полуночи непременно вернуться. Намекала, что по возможности харчей притащит.
        - Ты ей прямо как своему комиссару веришь, - с неожиданной для самого себя злобой сказал Герман.
        Пашка глянул искоса:
        - Чего ж не верить знающему человеку? Сурова девица, конечно, да как же ей без этого? Ты злобство копить заканчивай. Вчера некуда было деваться. Шлепнули бы нас без долгих разговоров.
        - Да с чего ты взял? По себе судите, «товарищы-ы»?
        - Что я совсем дурной, чтобы не понять? Твой поручик на нас уже как на прелые колоды смотрел. Да и ты, прапор, если без злобы припомнить, тоже догадался.
        Герман промолчал, взял протянутую Протом кружку с водой. Поздно кричать, револьвером грозить. Преступник и однозначный предатель вы, господин «почти подпоручик».
        - Павел, а что еще Екатерина Георгиевна приказала, когда уходила? - спросил мальчик, собирая крошки с тряпицы, служащей скатертью.
        - Первое - вести себя тише мышей, - Пашка загибал пальцы. - Второе - обиходить лошадей. Третье - пулемет должен блестеть, как у кота яйца. Винтовки и шпалеры - само собой. Четвертое - постираться. Про ужин я уже сказал. Главное - соблюдать повышенную бдительность. Да, когда будем стираться, не забыть про командирские галифе и сорочку.
        - Я стирать дамские портки не буду, - категорически заявил Герман.
        - Ага, ты же гордый, - кивнул Пашка. - Ничего, обойдемся. Я вот Екатерине Георгиевне юбку помогал штопать, не погнушался. Хрен с тобой, ваше благородие. Ты хоть свое исподнее простирни. И повязку. А то вокруг благородного лба чирьи венчиком разбегутся.
        - Я работы не боюсь, - резко сказал Герман. - И лошадей почищу, и все остальное сделаю. Но полоскать женское белье занятие непристойное, и никакие революционные декреты меня это делать не заставят.
        - Какое ж белье, ежели это галифе? - удивился Пашка. - Экий ты законник, ваше благородие. Окуляры треснутые, а все туда же.
        - Я могу постирать, - сказал Прот. - Кому-то все равно на страже стоять придется. Сама-то она давно ушла?
        - Так едва забрезжило, меня разбудила, - с гордостью сказал Пашка. - Одежку приготовили, и ушла себе. Вот только нога у нее побаливает. Голеностоп поврежден. А до Мерефы далековато. Как дойдет?
        - Она выносливая, - процедил Герман. - Как кобыла породистая.
        - Это да, - Пашка глянул насмешливо. - Только ножки у нашей Екатерины куда симпатишнее лошадкиных. О-хо-хо, и откуда этакие барышни берутся? Нет, обязательно нужно в Москву съездить.
        - Какая она тебе барышня? На ней оружия бряцает, больше чем на броневике.
        - Ну, все едино, - отчего-то разом помрачневший Пашка поскреб голову, очищая кудри от травинок и прочей шелухи. - Екатерина Георгиевна наша, она… Знаете, как она австрияцкий штык пристроила? Вот сюда, - парень похлопал себя по пояснице, - и, что чудно, - не заметно. Задок как задок. Глянуть приятно.
        Герман молча поднялся и пошел к лошадям.
        - А я що? Я ж только про штык, - пробормотал Пашка и подмигнул мальчику.

* * *
        Вода журчала, ступням было прохладно. В ветвях шумели птицы, и солнечные лучи, под задорный «фьит-фьит» зябликов, наперегонки скользили по узкому руслу ручейка. Вот с кальсон пятна смывались куда как труднее. Герман тер и с золой, и с песком, но результаты были весьма неутешительными. Да, белье одичавшего мужчины - весьма постыдное зрелище.
        По другую сторону ручья старался Прот. Голым мальчик выглядел совсем уж жутковато: набор тонких плашек и деревянных шаров, кое-как обтянутых бледной кожей. Тужился выжать тяжелые галифе.
        Герман не выдержал:
        - Давай помогу.
        Вместе отжали все вещи.
        - Плохо отстирывается, - жалобно сказал Прот. - Без мыла просто никак.
        Герман оглянулся на заросший склон яра:
        - Товарищ Пашка прошляпит, тогда нам намылят.
        Прапорщик, стесняясь наготы, снял с ветки портупею с кобурой, повесил на шею. Посидели, подставляя спины теплым лучам солнца. Мальчик вздохнул:
        - Как думаете, Герман Олегович, долго еще война продлится?
        - Ты меня спрашиваешь? Если б я знал… Ты-то сам что-то такое предчувствуешь или нет? Между нами, ты действительно, ну… прорицать способен?
        - Да разве это прорицания? Я же не гадалка и не святой старец. Почему-то от меня советов мудрых все ждут. Откуда, Герман Олегович? Я даже если вижу, разве способен истолковать по уму?
        - Вероятно, люди считают, что можешь, - глубокомысленно пробормотал Герман, потирая свои исцарапанные колени. - Недаром на тебя облавную охоту открыли. Можешь гордиться.
        - Смеетесь, - мальчик попытался неловкими пальцами левой руки убрать падающие на глаза волосы. - Я понимаю, мерзко это выглядит. Сопливый калека бегает, жизнь свою спасает. Вокруг люди понапрасну гибнут. Труслив я, боюсь клетки. Я столько лет под замком сидел. Из кельи выйти на час в день позволяли. Даже блаженным, Герман Олегович, хочется почаще солнце видеть.
        - Ну перестань, Прот. Какой же ты блаженный? Определенные физические недостатки у каждого есть. Вот у меня, например, очки. Конечно, фигурами и железной мускулатурой мы с тобой похвастать не можем. Ничего не поделаешь. Но уж юродствовать ни к чему. Власяницы, цепи и вериги нам с тобою не грозят. В крайнем случае, расстреляют как классово чуждый элемент. Возиться с нами никто не станет.
        - Вы полагаете? - прошептал мальчик с напугавшей Германа надеждой.
        - Я полагаю, нам нужно белье развесить сушиться, - поспешно сказал прапорщик. - А то застигнут нас в костюмах Адама. Нужно уважать чужие чувства. Расстреливать нас с тобой в неглиже - такое не каждому по вкусу.
        Захватив ведро с бельем, полезли на откос. Герман подал мальчику руку, втащил на откос:
        - Еще неделя-другая блужданий, и мы с тобой будем выглядеть поатлетичнее товарища Павла.
        Товарищ Павел, легкий на помине, выглянул из кустов. Кроме карабина, на юном большевике были лишь роскошные голубые трусы. Выглядел он действительно осовремененным олимпиоником.
        - Вы потише. Расшумелись, как у себя дома, - строго сказал юный Аполлон и скрылся.
        Герман стиснул зубы и принялся встряхивать свои кальсоны:
        - На теле быстрее высохнут.
        Прот печально посмотрел на прапорщика и принялся натягивать свое ветхое бельецо. Остальные вещи развесили на ветвях кустов рядом с Пашкиной одеждой.
        - Побриться бы, - неуверенно сказал Герман, почесывая шершавый подбородок.
        - В саквояже бритва есть.
        - В чужие вещи лазить нехорошо.
        - Екатерина Георгиевна саквояж открытым оставила. Торопилась. Я думаю, когда она насчет внешнего вида говорила, бритье тоже имелось в виду, - уверенно заметил Прот.
        Брился Герман на ощупь. Лицо, в итоге, приобрело определенную гладкость, слегка подпорченную листочками, заклеившими многочисленные порезы. Прот, помогавший советами и принесший листочки подорожника, с одобрением сказал:
        - Теперь вы снова на офицера похожи.
        - Ты полагаешь? - Герман с горечью посмотрел на свои мосластые ноги в слишком коротких кальсонах. - Ну что ж, значит, сразу пристрелят, без долгих истязаний. Хотя, если к красным попаду, тогда наоборот.
        - Вы не попадете, - с уверенностью сказал мальчик. - Я вас старым видел. Ну, лет около сорока, если не старше.
        - Мерси. Обнадежил. А говоришь, не прорицаешь.
        - Какое же это прорицание? Я просто вас видел. В шляпе и с усами. Сейчас, когда брились, вспомнил. Я вас давно видел.
        - Что, десять лет назад?
        - Может быть. Я дурно по годам ориентируюсь. У меня, Герман Олегович, очень часто вчера и сегодня с завтра перепутываются. С трудом понимаю, было это или еще будет. Вы уж простите, точнее не могу объяснить. Я просто не помню. Даже с тем, что вчера произошло, путаюсь.
        Герман с сомнением посмотрел на мальчика. Прот вроде бы не шутил: узкое лицо, как всегда, печально, нездоровый глаз почти совсем закрылся.
        - Так уж ничего и не помнишь? Например, как меня зовут, ты очень даже запомнил. Хутор не помнишь? Как мы взаперти сидели?
        - Нет, я это помню. И поезд, и сестер покойных, - Прот, глядя в землю, перекрестился. - Только когда это было? Третьего дня? Год назад? Десять лет?
        Герман с изумлением посмотрел на мальчика. Неужели болезнь такая? Или все-таки шутит? Кто-кто, а Прот к юмору и розыгрышам мало склонен.
        - Ну что ты так близко к сердцу принимаешь? Память - вещь сложная. У меня тоже всякие провалы бывают. Тут, главное, не расстраиваться и методом логики идти. Ведь десять лет назад ты был маленьким, соответственно, ездить в поезде не мог, да и незачем было. Товарища Ульянова немцы нам еще не подкинули, жила империя спокойно. Следовательно, ты просто сидел в монастыре и библейские мудрости постигал. Впрочем, ты и для учебы тогда маловат был.
        - Десять лет назад волнения в Миропольском уезде были, - пробормотал Прот. - Усадьбы жгли. Тоже было дурное время. Но по ветке Мерефа - Константиноград поезда еще не ходили. Вы правы, - в поезде я ехать никак не мог. Герман Олегович, как думаете, могу я с ума сойти, если все время буду себя перепроверять? Ведь для того, чтобы вспомнить, когда чугунку пустили, нужно припомнить, с какого года я в монастыре живу. А если мне мнится, что я праздник по случаю восшествия на престол его Императорского Величества Николая I хорошо помню? Мне тогда большой пряник подарили. Сумской, с имбирем.
        - Это пустяки, ложная память. Известный научный факт. Если бы мы в Москве были, я бы тебе весьма обстоятельную книгу на эту тему подарил. У меня есть. В смысле - была, - Герман безнадежно махнул рукой и начал поправлять развешанный на ветвях китель.
        - Герман Олегович, вы тоже считаете, что я в их гибели виноват? - едва слышно спросил мальчик.
        Прапорщик вздрогнул, обернулся и сердито поправил очки:
        - В чьей еще гибели?
        - Сестер. Пассажиров в поезде. Ваших однополчан. И еще много кого.
        - Черт, что за глупости?! Бандиты виноваты. Гнусность виновата эта бессмысленная, революционная, что вокруг бушует. Ты-то чем виновен? Кто тебе такую чушь сказал?
        - Да и так понятно. Если бы меня не прятали… если бы я не бегал, много людей живыми бы остались. Екатерина Георгиевна тоже так думает.
        - Она тебе сказала?! Вот сук… сумасшедшая. Нашел кого слушать. Она же… - Герман яростно дернул ремень, сползающий с запавшего живота. - Волчица она, вот кто. Хищница. Только глотки грызть способна. Не слушай ты ее. Грех так думать, в конце концов.
        - Все мы грешны. Екатерина Георгиевна - честная женщина. Безжалостная, но честная. А вы, Герман Олегович, со мной вовсе как с младенцем говорите, - Прот взял с брички многострадальный пиджак, накинул на костлявые плечи. - Я пойду Павла сменю.
        - Эй, - сказал Герман, глядя в перекошенные лопатки. - Я тебя утешать и не думал. Просто нелепо, когда мальчик берет на себя вину за смерть взрослых людей. Мы-то все вокруг, выходит, совершенно безумные и никакой ответственности не несем?

* * *
        - Вот эта пружина, стопор вкладыша, ох и вредная штуковина, - Пашка осторожно разбирал диск. - Усвистит в кусты, ищи потом.
        Герман кивнул, полируя масляной тряпочкой затворную раму.
        - Одного не пойму, - продолжал неунывающий Пашка. - Вот - восемь патронов осталось. Ну на хера нам пулемет? Утопить бы его в ручье, да и дело с концом. «Как у кота яйца», надо же. Ну на кой черт мы его чистим?
        - Чтобы руки и башка были заняты, - пробормотал Герман. - Ты что, не понял, - внутри нашей амазонки тупомордый фельдфебель сидит. Определенно. Еще хорошо, что ежечасно в харю кулаком не сует.
        - За ней не заржавеет, - Пашка хмыкнул. - С фельдфебелями мне служить не довелось, ты уж извини, ваше благородие. Екатерина Георгиевна наша - дивной сложности барышня. Вот скинула галифе, юбочку, кофточку напялила, платочек на голову, ресничками порх-порх, - клянусь, хоть сейчас под венец веди. Что там Москва с Питером, натуральный Париж. Если, конечно, на заштопанную юбку не смотреть. Я ей так культурно комплимент делаю, она губы кривит и меня посылает. По-моему, как раз на французской мове.
        - Не удивлен, - Герман принялся вытирать руки. - Ваша Катерина Георгиевна барышня бесспорно образованная, хотя и тщательно это скрывающая. В наше время модно в рукав сморкаться и загибать по матушке в пять этажей. Конъюнктура-с.
        - Положим, сморкаюсь я как придется, потому как носовик потерял, - оправдался Пашка. - Насчет загибов, здесь мне до Катерины далеко. С флотскими она корешилась, что ли? Харкается тоже, не дай бог. Но если на нее со спины глянуть… Ты вот мне скажи, кто красивее, нимфа или фемина?
        - Фемина по-латыни просто женщина. Так что именуй свою зеленоглазую богиню лучше нимфой - сие означает богиню поля, луга и прочих болот да оврагов. Она, когда ты ее со спины обозревал, ничего не сказала?
        - Ничего не сказала, - небрежно сказал Пашка. - Немножко больно сделала. Фига с два от нее увернешься. Джиу-джитсу. Слыхал, ваше благородие? Японская тайная борьба. Мне приходилось настоящих мастеров видать.
        - И жив еще? Чемпион, однако.
        - Где мне, я ведь только слегка французской борьбой балуюсь, - Пашка поиграл мускулистыми плечами. - Мне бы телесной массы поднабрать. Вот как война кончится, всерьез боксом займусь. Полезный вид спорта. Между прочим, господин-товарищ прапорщик, жрать уже весьма хочется.
        - А ты, Павел, иди. Наверняка где-нибудь поблизости сочувствующие найдутся. Насыпят борща с верхом. Мяса-то награбленного не жалко, самогона реквизированного - хоть залейся. Для того революцию и делали.
        - Ты меня не цепляй. Революцию не для самогона делали. И ты гадов, вроде дядьки Петро, к нам не приплетай. Они враги революции еще поядовитее, чем ваш брат золотопогонник. С вами мы честно штыком да пулей управимся, а с ними еще ох как повозиться придется.
        - Возитесь. Вы за четверть самогона друг по другу из трехдюймовок лупить готовы.
        - Не, невыгодно. Снаряд подороже «четверти» станет, - Пашка ухмыльнулся. - Ты, Герман Олегович, подумай-подумай да к правильному берегу прибивайся. Ты ведь не из графьев. Ну, отчего тебе умом не принять правильное рабоче-крестьянское общество? Там и интеллигенции место найдется.
        - Да пошел ты со своим обществом в три норы с приплодом, чтоб ваши ноги по всей мировой революции…
        Пашка слушал загибы, кивал. Потом, когда прапорщик иссяк, рассудительно сказал:
        - Ой, не зря мы с тобой, ваше благородие, здесь шляемся. Ума-разума набираемся. Тебя уже послухать приятно. Нет, спасибо Екатерине Георгиевне. А ты не торопись. Ругайся, присматривайся, все одно к Советской власти мыслью придешь.
        - Да никогда! Чтоб вы своим портяночным духом удавились, быдловатое племя.
        - Ну что ты шумишь? Пацана напугаешь. Спокойнее давай, вот по пунктам разберемся…
        Крапивы набрали целый ворох. Помяли, порубили, залили водой. Сидели, почесывались.
        - Пашка, кто же она такая? - в очередной раз спросил Герман.
        - Да кто ж ее поймет? Слушай, может, лучше и не задумываться?

* * *
        Катя вернулась уже после полуночи. Вывалилась из кустов, махнула на вскинувшего карабин Пашку:
        - Бдите? Хорошо. Как насчет пожрать?
        Хромала предводительница куда заметнее, плечо ее оттягивал солидных размеров мешок, опутанный обрывком веревки. Поклажу Катерина с отвращением брякнула у брички. Начала вытаскивать из-под измятого жакета оружие: пару «наганов», «маузер». Села на землю, скептически понаблюдала, как Герман разжигает костерок. Прот уже тащил треснутый, найденный у дороги чугунок. Крошечное пламя наконец разгорелось, чугунок занял свое место. Катя ткнула носком сапога мешок:
        - Паек разберите.
        Прот принялся извлекать порядком перемешавшиеся продукты. Очищая облепленный стружками шмат сала, сказал:
        - Вовремя вы, Екатерина Георгиевна. А как там вообще?
        - Городок симпатичный. Народ ненадоедливый.
        - Ну а больничка?
        - На месте ваша больничка. Засада там была, - Катя начала, морщась, разуваться. - Вот знакомца нашего там не оказалось. По крайней мере, его мелодичного фальцета я не услыхала. Людишки сторожили пришлые, город знают неважно, потому мне и уйти удалось без особых проблем. Кстати, господин прапорщик, ваши белогвардейцы в городишке - ни ухом ни рылом. Через весь город я драпала, юбки подбирая. С пальбой, с улюлюканьем. Господа в погонах хоть бы почесались. Нехорошо-с.
        - Я здесь ни при чем. У меня алиби, - пробормотал Герман. - Я тут ваши галифе сторожил.
        - Гран мерси. Прот, ты мне, пожалуйста, хоть подорожник найди. Отекла нога, едва я доковыляла. Еще этот мешок, чтоб ему… Когда здесь нормальные рюкзаки появятся?
        Катя завалилась спать, едва дохлебав щи. Остальной личный состав ужинал не торопясь, - в мешке оказались раскрошившиеся, но дивно вкусные пироги с яйцами. К тому же командирша принесла фунтик чаю, и трапеза вышла на славу. За чаем обсуждали последнее указание начальницы.
        - Нужно отсюда побыстрее выбираться, - шептал Пашка, - это она совершенно правильно говорит. Только куда? Кругом нас ищут. К железной дороге не сунешься. Обратно к городу? Тоже не лучше. Обходить Мерефу и к югу на Борки подаваться? И куда мы тогда выйдем? Там уже сам Батька законы устанавливает. Что-то мне к нему не хочется, - Батьку разве поймешь?
        - Если нас так активно разыскивают, нужно подальше уходить, и от больших сел, и от железной дороги, - пробормотал Герман, разглядывая при слабом свете карту. - Ваша Катерина Георгиевна вполне определенно выразилась, главное сейчас - уцелеть. Вопрос - каким образом? Но отсюда однозначно нужно уходить, лес небольшой, рано или поздно кто-то из крестьян на нас натолкнется. Можно, конечно, и их, того… по рецепту нашей барышни. В овраге такие джунгли, что слона припрятать можно. Но, может, хватит смертоубийств?
        - Как бы над нами самими смертоубийства не учинили, - заметил Пашка, вытягиваясь на спине и подсовывая под голову приклад карабина. - Что там по карте? Куда лучше драпать?
        - Да что я тут разберу? Это же филькина грамота, в которую селедку заворачивали, а не карта. И местность совершенно незнакомая. Я здесь не бывал никогда.
        - Можно, я посмотрю? - нерешительно потянулся Прот. - Здесь, Герман Олегович, особо выбирать не приходится. Вот она, железная дорога. Через нее сейчас перейти сложно. Сплошные поселки и села. Если и удастся перейти, по другую сторону чугунки тоже многолюдно будет. На север, к городу - наткнемся на заставы. Там не только нас ищут, там вообще войск полно. На юг, за Мерефу? По слухам, сплошные банды. А если сюда нам уйти, а, Герман Олегович? На восток?
        - Может, и можно, - сердито прошептал прапорщик. - Только здесь карта оканчивается. Край ойкумены. Знаете, что это такое?
        - Знаем, - отозвалась с брички Катя. - Вы или шипите потише, или говорите нормально. Чего там есть, за гранью селедочной ойкумены?
        - Там два крупных села, за ними Тимчинский лес, - сказал Прот. - Место глухое. Возможно, нам в ту сторону странствовать? Там людей мало.
        - Откуда знаешь? - недоверчиво спросил Пашка. - По грибы из монастыря ходил, что ли?
        - Я там не был. Но там недалеко действительно монастырь стоит. Я про него слышал. И про Тимчинский лес тоже. Нехорошее место.
        - Ты говори, говори, не стесняйся, - пробурчала Катя, не поднимая голову с мешка-подушки.
        - О Тимчинском лесе дурное говорят. Нечистый там хозяйничает. Для защиты и опоры и возвели двести лет назад Свято-Корнеев монастырь, дабы диавола отпугивать.
        - Предрассудки, - неуверенно сказал Пашка. - Монастырь возвели, чтобы у местного трудового крестьянства деньгу выманивать.
        - Вам, Павел, виднее, - Прот пошевелил прутиком угасающие угли. - Я в политике не силен. Только в тех местах сел и хуторов мало. Да и Муравельский шлях тот нехороший Тимчинский лес издревле стороной обходит. Видимо, и в старину те места людям не нравились.
        - Да, дорога здесь приличный крюк делает, - пробормотал Герман, силясь рассмотреть карту.
        - Ну и хватит глаза портить, - Катя натянула пиджак на голову, глухо пробурчала: - В нашем случае, что на разъезд напороться, что на нечистого, - один фиг. Пулемет для мебели таскаем, и «маузер» у меня почти пустой. Нищета. Как там, Павлуша, поется? «Так пусть же Красная сжимает властно свой штык мозолистой рукой?» Пардон, ты этого шедевра, должно быть, еще не слышал. Короче, придется сжимать наши железки изо всех сил, потому как больше ухватиться не за что. Всё, отбой. Смены часовых самостоятельно распределите.

* * *
        Вот такая дикая жизнь. Герман повернул обратно к бричке. Предутренний ветерок мягко шуршал ветвями сосен. Бледнели звезды. Прапорщик остановился. Спящие в бричке дышали спокойно. Предводительница свернулась клубком, до ушей натянула рядно, только светлела макушка. Ветерок перебирал шелковистые бледно-золотые пряди. Почти как мальчишка стрижется.
        Кто она? Кто она такая, черт бы ее взял? Лилит[11 - Лилит - первая жена Адама. Часто считалась демоном ночи, насылающим проклятия.] с нежной поцарапанной шеей? Откуда дьявол вытолкнул ее тебе навстречу?

* * *
        Река оказалась неширокой - саженей восемь, но вода несла стремительно, колебались на течении желтые кувшинки.
        Отряд соблюдал осторожность. Впереди на карте обозначался мост, что сулило определенные сложности.
        - Прямо горный поток, - вполголоса заметила Катя, поглядывая на быстро проплывающие по воде листья.
        - Печенежский Донец, - пробормотал Герман. - Считайте, здешняя Волга.
        Катя кивнула, она и прапорщик шагали впереди брички. Девушка придерживала лошадей под уздцы. С лошадками она управлялась спокойно, и Герман ревновал. Ведь сам втихомолку гордился не так давно приобретенными навыками. Для городского жителя научиться управляться со сбруей и бричкой не так уж просто. Нужно признать, товарищ Пашка помогал освоиться с полнейшей доброжелательностью. Видимо, считал, что при полной победе коммунии все равно всем без исключения придется за сохой по пашне ходить. Кстати, Герман сильно бы протестовать не стал - общаться с лошадками было куда приятнее, чем с большинством людей.
        - Вон он, мост, - сказала Катя, останавливая лошадей. - Наставления по полевому уставу, да и житейский опыт, требуют выслать разведку. Так что поскучайте, я схожу, разведаю.
        - Я схожу, - пробормотал Герман. - У вас, Екатерина Георгиевна, нога, и вообще вы всё сами делаете. Так не положено.
        - Действительно, - Пашка с карабином в руках спрыгнул с козел. - Лучше я разведаю. Вы, Екатерина Георгиевна, заметно прихрамываете. Ногу нужно поберечь. Мышечные травмы только с виду ерунда. Еще обезножете.
        - Ну, ты, Павлуша, эскулап, - ухмыльнулась девушка. - С мышцами у меня все нормально, от ушиба следа не осталась. Вот сапоги… кулацкая обувка, что ни говори. Ладно, идите вдвоем. Только не высовывайтесь. На той стороне село, могут заметить. За мостом последите, за окраиной села. Судя по карте, обойти это дурацкое поселение будет проблемой. Прапор, извольте не забыть бинокль.
        Герман с Пашкой сидели в прибрежных кустах, отмахивались от надоедливых комаров.
        - Нужно было травой натереться, - прошипел Герман.
        - Кто знал? Вроде самый полдень. Налетели проклятые. У-у, крылатая буржуазия.
        На дороге царило полное спокойствие. Старый мост соединял песчаные берега, у почерневших свай всплескивала плотва. За полчаса по дороге протащился единственный пустой воз с сонным возницей. В бинокль можно было разглядеть крайние хаты. Герман полюбовался на облезшую колокольню. Вроде все спокойно. Улицы пусты.
        - Смотри-смотри! Опять! - толкнул локтем Пашка.
        Герман перевел бинокль, снова посмотрел на несколько строений, торчащих в отдалении у рощи. От тракта туда уводила прилично наезженная дорога. Рассмотреть, что у строений происходит, не удавалось. Вроде бы один раз доносились крики, какие-то фигуры двигались по подворью.
        - Митинг, я тебе точно говорю, - сказал Пашка.
        - С чего бы митинг на хуторе собрали? Там и людей-то с гулькин нос.
        - Да то скорее не хутор. Похоже на жидовские выселки. Вон и корчма стоит. Тут так бывает - жида в село не пустят, так те поблизости окопаются. Где один, там, понятно, и еще с десяток. Цепкое племя.
        - Что-то я, товарищ Павел, не пойму, - насмешливо сказал Герман. - А как же революционный интернационализм? Или ныне сам товарищ Бронштейн взялся антисемитизм проповедовать?
        - Я ничего не говорю, жиды тоже люди. Только если они целым кагалом соберутся, тут уж держись. Тут и татарину худо станет.
        - Не знаю, как насчет татар, а пока нам и без Давидова племени не сильно комфортно. В большое село соваться незачем. Обойти бы вокруг, через корчму, в самый бы раз. Да только я ни малейшей тяги к митингам не испытываю. Ни к еврейским, ни к интернациональным.
        - Пойдем Екатерине Георгиевне доложим. Может, разумнее вообще ночи подождать?
        - Ночи ждать глупо. Здесь роща насквозь проплевывается, - решительно сказала Катя. - Лучше рискнуть. Оружие спрячем, я платочек повяжу. Мы же мирные люди. Ты, Герман Олегович, фуражку нацепи. Зря я ее, что ли, из великого города Мерефы перла?
        Герман молча надел студенческую фуражку с надломанным козырьком. «Презент», как выразилась Катя. Нужно было бы чувствовать себя польщенным - не забыла предводительница, побеспокоилась. Только носить офицеру, пусть и бывшему, чужую студиозную фуражку весьма оскорбительно. К тому же фуражка была великовата и съезжала на уши. Судя по ухмылкам Пашки, в «обнове» бывший прапорщик окончательно потерял боевой вид.
        - Ну, поехали, - Катя уже напялила прямо поверх галифе драную юбку, пристроила пару «наганов». - Прот, если что, падай на дно. Герман Олегович, вы извольте не забывать за тылом приглядывать.
        - Мы помним, - пробормотал как всегда спокойный мальчик.
        Герман подналег на задок брички, помог выкатиться на дорогу. Запрыгнул внутрь. Пашка тряхнул вожжами, и экипаж покатил по щелястому настилу моста.
        - О, кавалерия целым эскадроном нам прямо в лоб, - прошептал Пашка.
        Из прибрежных кустов вывалило два десятка коз. Позади плелся дед с палкой.
        - Раз уж на глаза козлопасу выперлись, спроси у него, что в селе творится, - прошипела Катя.
        Дед подслеповато уставился на подъехавшую бричку.
        - Доброго дня, дідусь, - заулыбался Пашка. - Це Остроуховка буде, чи ни?
        - А як же - Остроуховка, вона сама. Самі звідки будете? - любознательный дед охотно подковылял ближе.
        - З Південного. Нам би на Дирково потрібно. У вас в Остроуховке як, спокійно? Влада яка?
        - Та яка там влада? Спокійно, - козий пастух пренебрежительно махнул заскорузлой рукой. - Езжайте, у нас мирно.
        - Ой, добре. А то в Мерефі офіцери стоять. Пропуски нові вимагають. Едва пропустили.
        - Еге ж, влада вона і є влада, - дед поморгал на Катю, пощупал борт брички. - Вы тоді їдьте. Бричка у вас добра, та и дівка гладка. Всяко буває, мож гайдамакам сподобається. Вони хлопці ох, гарячі. Не глянуть що ви не причому.
        - А де гайдамаки, дідусь?
        - Та ось, - дед ткнул палкой в сторону выселок. - Другий день жидів б’ють. Вже вгамувалися б, та їхали. Попалять, пропаде все добро. Розійшлися дуже сильно.
        - Погром, что ли? - не выдержал Герман.
        - Москаль? - дед глянул неодобрительно. - Їдьте собі, попадетеся під гарячу руку, шиї вам повідкручують. Суспільство і так хвилюється. Гайдамаки молодих хлопців до себе зманюють. Їдьте, їдьте…
        - Та ми швидко, - пообещал Пашка. - Суспільство, отже, чекає?
        - А як же. Добро-то поділити потрібно. Яков ох і заможний жидок був. У нього самогон по пятерице був. Чи видане таке діло? Доторгувався, христопродавець. Що там, в місті говорять? Надовго офицеры-то прийшли?
        - Та ні, вони проїздом, - сказал Пашка и тронул лошадей. - Кіз не розгуби, дідусь.
        Дед пробурчал вслед бричке что-то вроде «понаехали здесь» и принялся подгонять разбредшихся коз.
        - Кто б мне объяснил, чем гайдамаки от здешних мирных селян отличаются? - вполголоса поинтересовалась Катя.
        - Гайдамаки воюют за независимость и туда-сюда ездят. Селяне на месте сидят. У одних винтовки, у других обрезы, - исчерпывающе разъяснил Пашка. - Ничего, мы быстренько проскочим. Лошади у нас отдохнувшие.
        - Как же быстренько, у них там вроде на околице рогатки стоят, - привставшая было Катя села и потрогала каблуком спрятанный под сиденьем пулемет. - Хреново, граждане, когда патронов нэма.
        Герман сунул под сиденье бинокль:
        - Действительно, заграждение. И какие-то лбы рядом торчат.
        - Ничего, отбрехаемся, проскочим, - заверил Пашка.
        - А если слухи про Прота и до этой Остроуховки дошли?
        - Да нет, село на отшибе, вряд ли они… - Пашка осекся. - Мертвяки, Екатерина Георгиевна…
        Бричка выехала на развилку, здесь левая дорога уводила к корчме. Прямо посреди дороги лежали два тела. Мужчину, должно быть, волокли - рубаха задралась, худая спина обильно припудрилась пылью. Разрубленный затылок тускло чернел сквозь серебристую пыль. Женщина лежала, широко раскинув толстые ноги, юбка завернута на голову, вспоротый живот вспух мешаниной почерневших внутренностей. Ветерок стих, на бричку накатила жирная волна трупного смрада.
        - С вчера лежат, - Пашка судорожно сглотнул. - Екатерина Георгиевна, может, взад повернем?
        - Прот, ты туда не смотри, - апатично пробормотала Катя. - А ты, Паша, поворачивай. К корчме. Там дорога вдоль реки в обход должна идти. Проскочите.
        - А как же… - Пашка подавился и, изо всех сил стараясь не смотреть на лежащий на дороге ужас, начал разворачивать упряжку.
        - Прапор, пойдешь со мной? - Катя нашаривала под сиденьем карабин.
        - А… да, - Герман на миг зажмурился - перед глазами все стояли несуразно толстые женские ляжки и черные петли кишок между ними.
        Катя с треском содрала с себя юбку и яростно впихивала за ремень оружие.
        - Пашка, остановитесь за рощей. Дурить вздумаешь - сама мозги вышибу. Прот, сидите смирно, пока ясность не наступит. Прапор, выпрыгнешь, уйдешь вправо, вдоль плетня. Прикроешь. Сам не высовывайся. Ясно?
        - Да, - Герман совал в карманы брюк гранаты. Гранаты не лезли. Возражать барышне в голову не приходило, достаточно глянуть на ее бледное, меловое лицо. Лишь глаза продолжали сверкать изумрудным льдом. Издашь лишний звук - убьет.
        - Пошли! - Катя мячиком скатилась с брички.
        Герман спрыгнул в другую сторону, неловко пробежал по инерции, чуть не подвернул ногу. Пригнувшись, перепрыгнул через заросшую канаву. Бричка, постукивая колесами, катила уже далеко впереди. Клубилось облачко легкой пыли. Девушки на дороге не было, - скрылась под скатом берега. Герман, вспоминая, как нужно двигаться под обстрелом, побежал наискось от дороги. Вот он, плетень. Прапорщик плюхнулся на колени, пополз, путаясь в высокой сурепке.
        Колотилось сердце, на зубах поскрипывала легкая пыль. Во дворе взвизгнула дверь, кто-то смачно схаркнул и спросил:
        - Степан, що там?
        - Та що, тачанка. Промчала по берегу як божевільна.
        - Чого ж не зупинив? Спиш сустатку?
        - Та хлопець проїхав. З Остроуховки, мабуть. Навіщо сіпатися?
        Значит, не заметили. Герман смотрел сквозь плетень. Просторный двор. Двое, в широких театрально-народных шароварах, стояли у распахнутых ворот, сворачивали самокрутки. У одного на плече стволом вниз висела винтовка. Папаху с красным шлыком гайдамак зажимал под мышкой. У коновязи стояли кони под седлами. Девять… нет, десять. У стены воз, запряженный парой сытых лошадок. Узлы, подушки, беспорядочно накиданное добро прижимает полированная крышка стола. Взблескивает начищенным боком ведерный самовар. Ну да, реквизированное имущество…
        Нужно уйти правее, как приказано. Герман пополз вдоль забора, с опозданием смахивая с карабина семена бурьяна. Вздрогнул и замер - перед лицом оказалась свесившаяся с плетня рука. Мертвец смотрел мутными глазами, вокруг рта вились мушки. Юноша, почти мальчик, лет четырнадцати. Очень узкое лицо, окровавленная шея. Должно быть, утром убили, - смрад еще не чувствовался.
        Герман пополз дальше. Прижимал к груди карабин, фуражка болталась на голове, все наезжала на глаза. Так, лицо у мальчика узкое, потому что уши обрезаны. Погром, значит… погром…
        Герман чуть не свалился в помойную яму. Посмотрел на пожухшие картофельные очистки. Может, тот еврейчик и выносил. Сказал ему отец, мальчик взял ведро с помоями и понес. Уши были, слышал…
        Двое у ворот все курили, пуская сизые клубы самосада. Вполголоса разговаривали, до прапорщика долетали лишь отдельные слова. Кто-то бормотал и за распахнутыми окнами корчмы. Негромко смеялись, звякало стекло. Герман разглядел еще один труп, прямо под высоким крыльцом лежала женщина, голая, со связанными за спиной руками.
        Прапорщик вытер вздрагивающей рукой лицо, примерился - двор как на ладони. И окно недалеко, вполне можно добросить. Гранаты послушно встали на боевой взвод. Главное, не волноваться. Хотя Екатерина Георгиевна права, сложновато с непривычки. Гранату Рдултовского Герман метал единственный раз, да и то учебную. Ничего, когда-то нужно начинать и всерьез бомбить.
        Занавеска у окна отдернулась, в проеме появился мордатый тип с вислыми усами, принялся придирчиво разглядывать на свет какую-то тряпку с кружевными бретельками. За окном невнятно застонали, затем отчетливо пробубнили:
        - Та не вертися. Бач, як слюні пускає.
        Герман вытер потную руку о китель, снова взял гранату. Ну, товарищ Катерина, что же вы?
        У ворот закончили курить. Толстый повернулся к дому:
        - По холодку поїдемо…
        Часовой хотел было что-то ответить, но вдруг начал оседать на землю. От его спины отделилась до странности хрупкая, по сравнению с массивным гайдамаком, фигурка. Очевидно, падал зарезанный бандит все-таки не совсем бесшумно, - толстяк начал поворачиваться… Катя резко взмахнула рукой - метнула штык. Толстый ухватился за грудь, попятился и весьма шумно споткнулся о рассыпавшуюся поленницу. Звякнула кривая казацкая сабля.
        Герман испугался, что стиснул гранату так, что вот-вот сомнется жестяной корпус. Все тихо. Просто лежат еще два трупа. Чуть взволнованные кони переступают на месте. Катя уже исчезла.
        Через несколько секунд Герман заметил повязанную темной косынкой голову. Девушка затаилась у угла корчмы. Надо бы ей подать сигнал, - прапорщик поднялся из-за плетня, коротко взмахнул рукой. Катя так же коротко погрозила карабином. Неужели заранее заметила? Вот ведьма.
        Дверь корчмы распахнулась, на крыльцо высунулся гайдамак. Увидел лежащих у ворот, дернулся назад… Не успел, стукнул выстрел. Гайдамак с простреленной головой сполз по косяку, наличник забрызгала густая серо-розовая жидкость.
        Герман выпрямился и изо всех сил швырнул гранату в окно с сорванной занавеской. Заранее знал, что не попадет - глазомер не развит, да и рука скользкая от пота. Но «бутылка» мелькнула в проеме, исчезла. Внутри закричали, затопали.
        Падая за плетень, прапорщик успел заметить, как Катя исчезает в крайнем окне корчмы. Запрыгнула мягко, одним кошачьим движением.
        Внутри грохнуло. Зазвенели стекла, из окна выбросило черный клуб дыма. В корчме истошно заорали, сквозь вопли часто захлопали револьверные выстрелы. Герман поправил очки (рука вновь неудержимо тряслась), просунул ствол карабина сквозь дыру в плетне. На пороге корчмы появился шатающийся человек. Герман без колебаний выстрелил, целясь чуть выше ярких шаровар. Человек вроде бы просто споткнулся об уже лежащий труп, скатился по ступенькам и замер.
        Внутри хлопнул еще один выстрел, зазвенело стекло с тыльной стороны дома. Еще раз бахнули из «нагана». Герман привстал, собираясь бежать за дом, тут же опомнился, сел на место, посмотрел на помойную яму. Почему-то именно сейчас оттуда нестерпимо понесло гнилью. За домом стукнули из винтовки, еще раз… Снова хлопнул «наган».
        Герман потрогал за поясом свой револьвер, взял наперевес карабин и прокрался вдоль забора. Из-за дома вышли двое. Пашка неуверенно бубнил, оправдываясь:
        - Я чего? Я ж его только срезал.
        - Ты ему палец отстрелил. Снайпер ты потрясный, факт, - в каждой руке Кати было по револьверу, взгляд напряженно оббегал двор. - С рогаткой бы тренировался на досуге.
        - Так шустрый попался, - с досадой прошептал Пашка. - Но третьим патроном я бы его точно положил. Вы, Катерина Георгиевна, что хотите, делайте, но не дело меня при лошадях оставлять. Там и наш попович вполне справится.
        Герман осторожно поднялся из-за плетня. Катя мотнула подбородком:
        - Вот, прапорщик хоть какую-то дисциплину знает. А ты, Пашка, теперь на неделю в наряд по кухне заступишь.
        - Да я и так… - обиженно забормотал парень.
        - Заглохни. В дом заскочите. Там в зале вроде кто-то живой из местных обывателей остался. Вытащите на свежий воздух, и сматываемся. Да, у усача вроде бы «маузер» был, - Катя озабоченно пошла к крыльцу.
        Начальница отстегивала кобуру у лежащего на крыльце гайдамака, одетого в щегольской голубой жупан. Не поднимая головы, пробормотала:
        - В левую часть дома не ходите. Там мертвецы. Много. И поосторожнее. Недобитки гайдамацкие тоже могут засесть.
        Пашка кивнул, переступая через труп. Герман, крепче сжав карабин, шагнул следом.
        Внутри сильно пахло дымом и аммоналом. Пашка встал как вкопанный, прапорщик чуть не ткнул его стволом в спину. Дверь налево была приоткрыта, на полу из-за двери виднелась ладошка, совсем крошечная.
        - Вот зверье, - пробормотал Пашка. - Малый же совсем.
        - По сторонам смотри, напоремся, - прохрипел Герман.
        В зале корчмы клубился дым, вповалку лежали тела. Несло сивухой и тлеющей тканью. Держа на изготовку карабин, Герман двинулся к длинному столу. Под ногами хрустели осколки посуды, чавкало - разлившийся самогон смешивался с кровью. У стены на лавке сидела голая женщина. Прапорщик шагнул ближе, отшатнулся. Женщину удушили, вдавившийся в шею ремень спускался на отвисшие груди, в оскаленный рот был вставлен окурок самокрутки. Глаза женщины, черные и огромные, изумленно рассматривали потолок.
        Бабахнуло за спиной. Герман чуть не выронил от неожиданности карабин.
        - Зашевелился гад, - объяснил Пашка, обернулся и с ужасом уставился на мертвую женщину. Отвернулся, отбежал в угол, и парня вывернуло.
        Под звуки рвоты Герман сделал несколько шагов, переступая через тела. Вонь горящей ткани лезла в горло. Прапорщик перешагнул рослого гайдамака в распахнутой летней шинели, споткнулся о знакомую деревянную кобуру, присев, дернул за ремешки. «Маузер» не поддавался. «Если она может, и я смогу. Нелюди они. Усатые жуки-навозники». Герман заставил себя справиться с ремешком, нащупал в кармане покойника длинные обоймы, начал вытаскивать. Из-за перевернутой лавки кто-то смотрел. Машинально сунув в карман колючие обоймы, прапорщик обошел лавку. Еще одна женщина, невысокая, с растрепанными черными волосами. Привязана животом к лавке, руки и ноги накрепко скручены под сиденьем. Под живот подсунута большая подушка. Между лопаток какие-то черно-красные точки - ожоги, окурки тушили. Женщина вяло повернула голову, заплывшие глаза слепо глянули на прапорщика.
        - Пашка, нож дай! - прохрипел Герман.
        Пашка ответил мучительным звуком. Герман вытащил из ножен гайдамака шашку, перепилил веревки. Женщина, как неживая, отвалилась от скамьи. Плоская, маленькая, растопырилась на спине. Избитое лицо измазано какой-то гадостью, рот разодран стянутым на затылке ремнем. Герман попробовал справиться с ремнем, не получалось. Женщина, глядя сквозь спутанные волосы, медленно подтянула костлявые коленки к груди. Прапорщик яростно содрал с мертвеца светлую широкую шинель, накинул на голое щуплое тело.
        - Во двор, я сказала, - сухо напомнила от дверей Катя.
        Пашку снова шумно вывернуло. Командирша взяла его за плечо, пихнула к двери. Герман попытался поднять женщину. Маленькое тело выскальзывало из шинели.
        - Дай я, - Катя наклонилась, без колебаний подхватила голое изуродованное тело на руки, перешагивая через тела, пошла к двери. - Прапор, шинель-то прихвати.
        Пашка, обессиленно согнувшись, держался за плетень.
        - Уходить бы нужно поскорее, - сквозь зубы прошипела Катя. Маленькая женщина, пятнистая от копоти, порезов и синяков, висела на ее плече как марионетка. - Гера, воды принеси. Ведро.
        Прапорщик бестолково затоптался.
        - Да рядом с лошадьми ведро возьми, - нетерпеливо сказала Катя, опуская бесчувственную женщину на землю у плетня.
        Герман побежал к коновязи. Ведер оказалось даже два. Лошади фыркали, натягивали поводья, - запах дыма их пугал.
        Катя намочила косынку, начала протирать лицо женщине. Герману казалось, командирша возит тряпкой грубо и нетерпеливо. Ремень со рта несчастной уже сняли, и под путаницей волос поперек лица открылась широко выгнутая красная полоса, - будто жуткий паяц улыбался.
        - Она жива будет?
        - А чего ж? Они вообще народ живучий, а девчонки тем более. Если этот день пережила, сто лет жить будет.
        Катя отбросила с изуродованного лица длинные волосы и Герман онемел - девчонка. Лет десять-двенадцать. Смотрела в лицо, взгляд огромных черных глаз вроде и осознанный и в то же время совершенно неживой.
        - Катя, ей лет-то сколько? - пролепетал Герман.
        - Ты что, идиот?! - взорвалась Катя. - Какая разница?! Дай в морду Пашке, пусть прочухается и уходим. Остолопы, б… Детский сад, мать вашу!
        Девочка застонала, бессильно отталкивая тряпку.
        - Не дергайся! - рявкнула Катя. - Села, умылась. Сидеть можешь?
        Девочка ухватилась за ведро, худенькие плечи ее тряслись. Катя сунула несчастную лицом в воду. Герману хотелось заорать на ведьму, - Катя только глянула с вызовом. Девчонка вырвалась, чихнула.
        - Всё, будешь жить, - удовлетворенно заявила Катя. - Шинель накинь, смотреть ведь страшно.
        К другому ведру повалился Пашка, умыл лицо, прохрипел:
        - Екатерина Георгиевна, верховых коней брать будем?
        - Будем. Зайди в чулан и на кухню, жратвы прихвати.
        Пашка в ужасе замотал головой.
        - Ладно, я сама, - Катя рывком поднялась на ноги. - Прапор, за дорогой следи. И прочухивайтесь, прочухивайтесь…
        Герман развернул шинель:
        - Накинь, пожалуйста.
        Девочка, похоже, не слышала. Взгляд ее снова остановился. Герман оглянулся, - девочка смотрела на парнишку, повисшего на плетне. Прапорщик поспешно заслонил мертвого, насильно сунул девочке шинель:
        - Оденься.
        Лицо бедняжки судорожно и непоправимо исказилось, узкая челюсть, казалось, сейчас вовсе оторвется. Герман сунул в ведро тряпку, шлепнул по жуткому лицу:
        - Умойся, сейчас же!
        Пашка всхлипнул, подобрал карабин и побрел к лошадям.
        Девочка по локоть окунала руки, терла лицо. Взгляд стал чуть менее безумным, зато сильнее начали вздрагивать ноги.
        - О… обмыть надо. По…хоронить. Давида. Отца. Маму. Вс… всех.
        Не голос - будто ржавую жесть рвут.
        - Ты успокойся, - пробормотал Герман. - Всё кончилось.
        Девочка вскинула дикий взгляд:
        - Ч-что?
        - Так, оделась. Встала. Пошла, - рядом возникла Катя, швырнула под ноги девочке какие-то тряпки. - Твои шмотки?
        - Н-нет.
        - Неважно. Напяливай, - Катя подхватила на плечо мешок. - Мука у вас еще была? Керосин где?
        - Керос-син в чулане. Мук-ка кончилась.
        - Ясно. Прапор, бери ее, лошадей, и уходите к телеге.
        - Она похоронить просит, - с трудом выговорил Герман.
        - Может, еще раввина позвать? Нас здесь самих похоронят. Поднимай ее, живо! - Катя рысцой потащила мешок к лошадям.
        Герман осторожно взял девочку за тонкое запястье:
        - Одень, пожалуйста, что-нибудь. Нужно уходить.
        Девочка глянула дико, ухватила прапорщика за кисть… Герман взвыл - зубы у девчонки оказались как иголки. С трудом вырвал руку, затряс прокушенной кистью.
        Девочка, опрокинувшись на спину, сучила ногами:
        - Ненавижу! Гои, а тойтэ пгирэ зол дих ойсдышен![12 - Еврейское проклятие. Буквально - чтоб падаль тебя задушила.]
        Герман и сам чуть не орал, по грязной ладони катились крупные капли крови, капали на утоптанную землю.
        Мимо промелькнула Катя. Крепко хлопнула девчонку по лицу, задавила визг. Раз - хрипящая девчонка оказалась лежащей животом на колене девушки. Два - на разлохмаченную голову была напялена широченная рубашка. Три - Катя рывком вздернула рыдающую девочку на ноги, дернула рубашку. Одежда, широкая, как саван, наконец прикрыла истерзанное худое тело.
        - Пошли вон отсюда! Веди ее, только руками не трогай.
        Герман понятия не имел, как такое проделать, впрочем, командирша, уже двинувшая было к корчме, остановилась:
        - Пашка, не стой столбом! Прими девчонку, и уходите.
        Тут же нетерпеливо ухватила прапорщика за руку, оценила пострадавшую ладонь:
        - Вечно, ваше благородие, у вас руки не туда лезут. Дай сюда! - оторванная от цветастой тряпки полоса наскоро перехватила ладонь. - Ничего, скоро остановится. Экий ты, прапор, полнокровный. Парнишку поднять сможешь? - Катя мотнула головой в сторону плетня. - В дом занеси. Пашка насчет мертвецов слабоват. Живее! Время, время идет.
        Катя исчезла в доме. Герман надел через плечо карабин, подошел к мертвецу. Особых чувств не испытывал, кажется, мозг окончательно перестал воспринимать происходящее. Паренек оказался невысок ростом, но неудобен - тело уже окоченело, поднимать неудобно, все равно что колоду. Обхватив поперек, с трудом снял с плетня. Жужжали мухи. Герман понял, что брезгливо отворачивает лицо, стало стыдно. Девочка следила, глаза полны ужаса, словно в две кружки с расплавленной смолой заглядываешь.
        - Пашка, твою мать, да уведи ты девку! - грубо рявкнул Герман и потащил мертвеца к крыльцу.
        В корчме дым аммонала развеялся, пахло кровью и самогоном. Герман попытался положить парнишку на лавку. Ноги трупа торчали коленями вверх, лежать прилично убитый не желал. Чувствуя, что сейчас завоет в истерике, Герман устроил покойника на боку. Где-то в глубине дома грохала крышками Катя, ругалась.
        - Вот, б… неужели все пожрали?!
        На лицо мальчика Герман смотреть не мог. Машинально присел, расстегнул подсумок гайдамака, аккуратно вытащил винтовочные обоймы.
        - Стой! - зарычала за стеной Катя. - Стой, морда бандеровская!
        Герман выдернул из кобуры «наган», рванулся в дверь, столкнулся с окровавленным, бритым наголо мужиком. Гайдамак пытался повыше задрать руку, вторая, перебитая в локте, весела плетью.
        - Я тільки кучер. Я нічого не робив!
        - Ясное дело, - Катя тверже ткнула револьверным стволом в затылок пленника. - Все скажешь, и суд будет справедливый. Ишь, сука, под стол забился. Выводи его, Герман. Я керосином займусь.
        Перед дверью Герман не выдержал, крепко ударил стволом в поясницу пленного. Гайдамак охнул, придерживая раненую руку, вывалился на солнечный свет:
        - Та я же, господа-товарищи, тут случаем. Мобилизованный.
        Пашка сидел на корточках рядом с неподвижной девочкой, что-то мягко говорил, как будто с лошадью разговаривал.
        - Павел, присмотри! - сказал Герман, сталкивая пленного с крыльца. Пашка увидел пленного, тут же вскинул карабин, округлое лицо сразу стало жестким.
        - У, сука!
        - Катерина сказала, его допросить нужно, - пробормотал Герман, обходя крыльцо. Женщина со стянутыми за спиной руками лежала лицом вниз. Стебли лебеды у стены почернели от запекшейся крови. Стараясь не смотреть на рассеченные ягодицы, Герман обхватил тело поперек. Голова женщины легко откинулась на сторону, - горло было перерезано до самых позвонков. Герман придержал поседевший затылок, поднатужился. Занес в дверь. В нос ударил резкий запах керосина. Катя звякала жестяной банкой, расплескивала на стены.
        - Клади.
        За дверью в сиянии солнечных лучей плыл пух из распоротой подушки, опускался на детскую руку. Герман понял, что зайти туда просто не может, и опустил женщину у двери.
        - Катя, живых больше нет?
        - Нет, - кратко сказала Катя, швырнула опустевший бидон в глубь корчмы. - Пошли, прапор.
        Во дворе страшно взвыли. Катя выскочила первой. Герман, взводя курок «нагана», бросился следом.
        Выл гайдамак, пытался вжаться в стену, закрываясь здоровой рукой. Девочка, скрипя зубами, била его тяпкой. Легкое острое лезвие попадало то по руке, то по бритому черепу. Разлетались мелкие яркие брызги.
        - Ой, ратуйте! Вберити жидовку, я усе скажу! Да приберите ее, я ж ни при чому! Ей-богу!
        Тяпка срубила половину носа, - мужчина завизжал. Девчонка громче заскрипела зубами, била наотмашь, так что трещала легкая ручка тяпки. Гайдамак попытался заползти в угол, спрятаться у крыльца. Девочка шагнула ближе, шагала она неуклюже, как на ходулях, широко расставляя ноги, ударила по толстому загривку.
        - Ой, прибирите тварюку! - мужик попытался отбрыкнуться сапогом.
        Катя спрыгнула с крыльца, обхватила девочку сзади, вырвала тяпку, отшвырнула в сторону.
        - Пусти! - застонала девчонка. - Я зубами! Сука. Лахн золсту мит ящеркес, мит блут ун мит айтэр![13 - Еврейское проклятие. Буквально - чтоб ты хохотал, выплевывая ящериц, кровь и гной.]
        - На! - Катя вложила в исцарапанную ладонь «наган».
        Девочка растянула полуразорванный рот в сумасшедшей улыбке. Револьвер плясал. Первая пуля стукнула в стену над иссеченной головой гайдамака. Следующая прошила затылок. Пули вонзались в основание шеи, между лопаток. Потом курок защелкал вхолостую…
        Катя мягко отобрала револьвер:
        - Всё, пойдем.
        Она повела девочку прочь, обернулась, кивнула Герману на дверь.
        Спичек у прапорщика не было. Коробок нашелся в кармане щеголеватого гайдамака. Герман сунулся в залу, чиркнул… Полыхнуло так, что на крыльцо пришлось выпрыгивать.
        Пашка с карабином топтался посреди двора.
        - Понимаешь, я думал, она умыться в корыте идет. А она хвать цапку. Я же и не подумал…
        Голос у юного большевика был плачущий.
        - Да ладно тебе, - пробормотал Герман. - Пошли отсюда, пока совсем с ума не сошли.
        За спиной лопнули уцелевшие стекла. Из окон рвалось бесцветное пламя.
        - Я лучших лошадок отобрал, - пробормотал Пашка. - Хорошие лошади, особенно вороная. И упряжь справная. Может, этой… тоже лошадь взять? Умеет она верхом, как думаешь?
        - Дурак ты, - Герман тщетно пытался поймать носом сапога стремя.
        Пашка подозрительно хлюпнул носом:
        - Ну да. Не соображаю. Эх…

* * *
        Как бы всё это накрепко забыть? Герман прошел мимо дремлющих лошадей. В кроне ясеня для пробы щелкнул сонный черный дрозд. Нет, еще рано. Спит лес. Спит товарищ Пашка. Девушки спят, скорчившись под старым рядном. У смуглой маленькой иудейки странное имя - Вита. Командирша буркнула, что это уменьшительное от Виталии - Виталины. По-латыни - Жизненная. Странное имя для еврейки. И откуда Екатерина Георгиевна знает, как девчонку зовут? За два дня та ни слова не произнесла. Скажут идти - идет, скажут сидеть - сидит. Лицо пустое, в глаза лучше не заглядывать. Пашка, уж на что пролетарско-кузнечной закалки, а и то старательно отворачивается. Одна Катерина железобетонно спокойна. И обезумевшие дети ей ничто, и по трупам ходит как по бревнам. Кто из них двоих безумнее?
        Вы, Герман Олегович, безумнее. Потому как не упыриху светловолосую видите, а барышню с колдовскими изумрудными глазами. Не бесчувствие звериное, волчье, а улыбку, от которой дар речи теряешь. Так ведь не улыбалась она вам, и не будет никогда улыбаться! И с чего ты взял, что она вообще искренне улыбаться умеет? Ведьма она, в пору креститься да святой водой кропить. И тело дьявольское. Как умывалась да как по гладкой загорелой коже капли катились, забыть никак не можешь. Ушки изящные, в них отроду, должно быть, серьги не вдевали. Запомнил татуировку на плече, головоломную, то ли воровскую, то ли дикарскую. Нельзя об этом думать. Ведь не удивишься, если увидишь, как она кровь из шеи врага сосет. Губы ее бледно-розовые, чуть растрескавшиеся. И все равно вспоминаешь о них, и отступает ужас, забываются пыльные дороги, трупы, хутора, кровью забрызганные. И отступает обреченность неудержимо рушащегося мира. И стыдно, стыдно…
        Да кто же ОНА такая?! Откуда взялась?
        Глава 8
        Люди, захваченные похотью, мечутся, как заяц в западне.
        «Мой путь». Буддийская мудрость, приведенная Л.Н. Толстым
        Пулемет имеет предохранитель, состоящий из двух планок с вырезами на обоих концах. Планки помещены с правой и левой сторон ствольной коробки.
        Из наставления по ручному пулемету системы «Льюис» Мк 1
        Две тачанки, несколько верховых. Движутся в сторону Южного. Может, и вполне добропорядочные граждане-товарищи. По собственным надобностям разъезжают. Вроде обмена бандитским опытом и повышения душегубской квалификации. Нельзя же, товарищ сержант, каждого вооруженного человека подозревать в неприязненном отношении лично к вам, такой единственной и неповторимой. Местные и между собой не дураки погрызться.
        Катя опустила бинокль. Четыре часа наблюдения оперативную обстановку существенно не прояснили. С опушки просматривалось узкое дефиле между болотом и лесом, - дорога здесь тянулась по старой дамбе. С утра проскочил одинокий верховой, протащилась упряжка волов, теперь вот эти - труженики «шабелюки и обреза». Довольно спокойно, если учесть круговерть предыдущих дней. Но на дорогу все равно не сунешься. Как там, в наставлении по разведывательно-диверсионной работе? Глава «Действия на территории с недружественно настроенным населением». Вот-вот. Отнюдь не тайга, кругом глаз полно. Полют, косят, самогон гонят, про чужаков настучат в два счета. Резюме - или продолжать отсиживаться, или уходить лесом, далеко обходя населенные пункты.
        Катя, морщась, привстала на корточки и встряхнула подстилку, - остатки юбки, послужившие ковриком, промокли насквозь. Ночью прошел дождь, лес стал зябким и неуютным. Солнце так и не выглянуло, наоборот, ветер вновь нагнал туч. С одной стороны, хорошо - в лес мало кто полезет. Собственно, и организовать серьезное прочесывание у охотников на Прота и компанию кишка тонка. С другой стороны, в таких земноводных условиях живо заквакаешь от ревматизма с бронхитом. Ни спальника, ни «пенки», ни даже элементарной плащ-палатки. Все спешка, все суета.
        Собственно, ни о каких обдуманных партизанских действиях речь не идет. Необходимо как можно быстрее выскочить из кольца разъездов, уклониться от дурацких игр в «догонялки» и самой попробовать ухватить за хвост смысл происходящего. Господин Писклявый исчез. Прот, при всем своем желании, ничем помочь не может. Похоже, у мальчишки действительно имеются кое-какие паранормальные способности. Но что в них толку, если он и сам в себе неспособен разобраться? Малому, конечно, можно посочувствовать - при такой невообразимой каше в собственной голове существовать несладко. Рано или поздно бедняга окончательно спятит. Тут ничего не поделаешь, и вы, тов. старший сержант, отнюдь не психиатр или психотерапевт. Ему бы колдун хороший пригодился, но маги и прочие волхвы не в этой реальности промышляют. В общем, можно считать, что частично задание отдела «К» выполнено - с человеком побеседовали. Правда, данный человечек никаких писем отправлять в будущее не мог по определению. В этом Катя убедилась. Прот мальчик с выдающимися способностями, но отнюдь не законспирированный Штирлиц. Да и какой смысл вызывать на
рандеву и потом не признаваться? Здесь что-то не состыковывается. Получается, в вагоне нашего корреспондента вовсе не было. Или он не счел возможным объявиться? Может, хлопнуло его первой же шальной пулей? А Прот тогда какими судьбами возник? Случайность? В одном вагоне два уникальных, нездоровых на голову индивида, связанных с хроноаномалиями? Ну, допустим, на роль второго умника может претендовать Писклявый. Хотя с какой стати ему вызывать гостей и потом, не обращая на них внимания, увлеченно отлавливать мальчишку? Получается, что именно Прот - ключ к событиям? Хм, ну какой он ключ? Мальчик полусумасшедший, усиленно подготавливаемый местной епархией на роль блаженного провидца губернского масштаба. Нет, не верится, что причина в мальчишке. Возможно, у Прота имелся еще один сопровождающий, пожелавший остаться в тени. Церковники? Таинственный серый кардинал, склонный к экспериментам с хронопространством? И его шлепнули по ошибке? Чушь какая-то. В православных хроноиезуитов вообще никак не верилось.
        Ладно, в точке рандеву мы отметились. Довольно шумно. Вагон на списание, часть пассажиров на кладбище, Виктора Михайловича - на реанимационные мероприятия. Выкарабкался или нет? Вот черт, если бы излишней секретности не наплели, было бы легче. Истинной сути задания сержанту, как нижнему чину, так и не доверили. Или доверили? Тьфу, чтоб вам… Значит, рандеву и клад. Шикарный выбор. Глупость теоретическая, и глупость опереточная. Каковы приоритеты? Первое мероприятие мы с грехом пополам провели. Можно ставить «псису-галочку». Клад… Нужен он или и так обойдемся? Про клад Прот что-то знает. Или мальчику кажется, что он знает. В целом сей момент работает на версию, предполагающую, что малолетний господин Павлович П.В. и есть искомый корреспондент. Но никаких гостей мальчик не ждал и ждать не мог, следовательно, и корреспондентом быть не может. Угу. Повторяемся. Значит, клад. Пробило малолетнего пророка на какие-то видения, вот только куда и как их пристроить, абсолютно неведомо. Место он знает… Обалдеть какие приметы, - болотце, две сосны, невысокий песчаный откос с торчащими корнями, дальше плешь.
Где-то здесь, в губернии. Каких-то двух сотен ближайших лет должно хватить, чтобы успеть прочесать все болотца в округе. Да пошли они с этим кладом… Если Прот действительно способен инстинктивно пробивать границы между «кальками» и выходить на «перекресток», кто сказал, что здешняя захоронка с золотишком таится именно у болотца? Возможно, он в «кальку» третьего порядка заглянул. Может, ящики непосредственно в этой, на данный момент нулевой версии, где-то под мостом затопили? Допустим, Прот действительно лицезрел вас, Екатерина Георгиевна, в аэропорту, следовательно, мальчик определенно пробил «кальку». На этом линейном векторе вы, Катенька, едва ли до современного аэропорта доживете. Почти девяносто годиков тому вперед. Если и дотянете, то не в джинсах будете прогуливаться, а под пледом в кресле-каталке слюни пускать.
        Черт, да как же можно продолжать операцию на основании галлюцинаций сумасшедшего мальчишки?
        Катя машинально протерла затвор карабина от капель, упрямо плюхающихся с листьев осины. Поглядывая на пустынную дорогу, размышляла о мальчике. Чуждый он здесь. Глаза (все полтора) вечно перепуганные и, хм, слишком осведомленные. Пугающее сочетание, что ни говори. Сумасшедших и безумцев Катя видела неоднократно. С некоторыми была даже близко знакома. По большому счету, всегда очевидно, что крыша у индивида «поехала» или начала «подтекать». Прот, бедняга, и сам своего безумия боится. Кто знает, что именно его монастырские попечители старались вдалбливать в несчастную голову, но теперь мальчишка непрестанно вглядывается в глаза собеседника и жутко опасается в чужом взгляде отражение собственного сумасшествия разглядеть. Что там всякие пророчества да прорицания, ведь хочется здоровым быть. Нормальным. Свободным. В лес сходить за грибами, в пруду выкупаться, Жюля Верна читать. С девчонками похихикать. И так нелегко, когда у тебя одно плечо выше другого, да и шагаешь ты в основном по-крабьи, боком. А тут еще непорочная блаженность да возможность в будущее заглядывать к тебе прилепились. Жалости Катя
никогда бы не показала, - жалость человека уязвляет, даже когда человеку двенадцать лет и он на бракованного Буратино смахивает. Человек сам должен со своими проблемами справляться. Ну, полностью от чужой помощи отказываться тоже глупо. Только зря Прот поглядывает с надеждой заблудившегося щенка. Тетка, хоть и оружием обвешана, но, некоторым образом, и сама заплутала. Вытащить бы мальчишку из облавы. Только куда он потом денется? Вопрос.
        Ох, двуличная вы особа, Екатерина Георгиевна. Мальчика норовите использовать, к собственной выгоде пристроить. Задание, оно, конечно, заданием, но дети должны оставаться вне игры. Не лежит душа пацана трясти, выжимать из него подробности о кладе, о видениях его вещих-фантастических. Может, обойдемся, а?
        Куда его деть? Разве что обратно в монастырь пристроить? Церковь о своей собственности широко болтать не станет, будут за мальчишкой присматривать, с голоду помереть не дадут. Травку и лес, конечно, только по большим праздникам будет видеть. Печально, но пусть его беды отсутствием свежего воздуха и ограничиваются. Переживет как-нибудь.
        Прапору дать нужно пинка в направлении Европы. Пусть в Париже тепленькое местечко займет, пока туда тысячи безработных офицеров не хлынули. В Париже наш Герман Олегович звезд с неба хватать не станет, но прокормится. Может, его какая-нибудь вдовушка бальзаковского возраста пригреет. Француженки - бабы не сильно привередливые, в этом Катя могла лично убедиться. Так себе страна, по правде говоря. Ничего, все одно лучше, чем здесь сидеть, пулю ждать. Пашку нужно выпороть и домой спровадить. Пусть мамке помогает, культуризмом балуется да ейских девиц с ума сводит. Научить бы его подальше от политики держаться. Влетит ведь парень по дурости, открутят кудряву голову.
        С девчонкой что? Может, пусть тоже при монастыре отсидится? Позволят ли порченой иудейке монастырским кровом воспользоваться? Черт его знает. Но не дело целым детским садом по лесу шляться. Попробуем пристроить.
        Планы на дальнейшую кампанию? Золото - пошло оно в задницу. Для поисков золота пусть какого-нибудь дьякона с экстрасенсорными способностями и склонностью к педагогике засылают. Если смотреть формально, недельные блуждания по окрестностям можно истолковать как плановые полевые мероприятия по изысканию сокровищ. Кстати, Прот абсолютно уверен, что никакого чудодейственного артефакта в спрятанных ценностях не имеется. Вульгарное золотишко и ювелирные цацки.
        Пункт второй (по значимости, вероятно, первый и основной). Автор послания, запущенного в третье тысячелетие, не найден. «Нэма», как здесь принято говаривать. Бросать поиски сразу - нехорошо. Вышестоящее руководство подобную поспешность может не понять и не одобрить. Вернемся на исходные, то есть в город. Немножко подредактируем внешность, - одинокую даму вычислить труднее, чем отягощенную приметным кособоким дитем. Тихо-спокойно погуляем по городу, глядишь, и на Писклявого наткнемся. План простенький, не слишком многообещающий, зато выполнимый. И стрельбы в нем будет поменьше. Хватит воевать с кем попало. Эта братоубийственная мясорубка - вообще нечто жутко удручающее… Надо же, как предки сглупили. Нет, нужно завязывать. Разве что хитрозадое псевдоказачество под руку подвернется… У-у, уроды!
        С листвы все капало. Катя шла между деревьев, стараясь огибать кустарник, но галифе все равно промокли выше колен. Пахло грибами, осенью и неуютной ночевкой. Нет, нужно в город двигать.
        Сквозь влагу коротко потянуло дымком костра. О, обед - дело хорошее!
        В лагере дрались: долговязый Герман, опрокинув на себя Пашку, пытался задушить, зажав горло сгибом локтя. Юный большевик яростно булькал и отпихивал оседлавшую его девчонку. Вита вцепилась в светлые красноармейские кудряшки, тыкала костлявым кулачком в нос парню. Хрипели и матерились все трое конспиративно, вполголоса. Опрокинувшийся чугунок залил полкостра. Прот в свалке участия почему-то не принимал, сидел поодаль, горестно обхватив себя за щеки.
        Катя двинула по ребрам прапорщика, проявляющего чудеса цепкости. Подхватив за шиворот, сдернула с груды тел девчонку и от души выдала носком сапога в бок крепкому Пашке. Мужская часть воинства, немедленно расцепившись, засипела и принялась корчиться на влажной траве.
        - Он первым зачал! - придушенно завизжала Вита.
        Катя встряхнула девчонку как мешок с тряпьем и безжалостно зашвырнула в кусты. Затрещали ветки, Вита, шлепнувшись вверх ногами, застряла между стволиков бузины, жупан неприлично задрался, явив задницу в синяках.
        Катя шагнула к Проту. Мальчик держал себя за щеки, неловко пытался запрокинуть голову, из обеих ноздрей ручьем текла кровь. Катя опрокинула его на спину, сунула под затылок мешок:
        - Замри, баран!
        На дне ведра оставалась дождевая вода. Катя шмякнула мокрую тряпку на переносицу мальчишке:
        - Прижми! Какого хрена чудить вздумали? Или просто погреться захотелось?
        - Павел заявил, что у господского племени, как и у жидовского, руки заточены только гроши считать. А перед этим Герман Олегович сказал, что всем декретам пролетарской диктатуры место в нужнике на гвоздике. Германцы всех коммунариев оптом скупили и теперь…
        - Ясно. С чего академическая дискуссия вспыхнула?
        - Решали, кому за водой идти, - гнусаво признался Прот.
        Катя подхватила с земли брошенный кем-то карабин, щелкнула затвором, загоняя в ствол патрон. Мушка забилась землей, но сейчас это было неважно. Сообразительный Пашка побледнел и пополз поближе к кустам. Прапорщик держался за бок, мрачно следил за командиршей. В кустах поскуливала, пытаясь выкарабкаться, Вита.
        - Вынули ее, живо! - зарычала Катя.
        Парни повозились, извлекли девчонку. Щеку Виты украшала свежая длиннющая царапина. Катя шагнула к троице - все дружно отшатнулись.
        - Куда пятитесь? Он начал? - командирша ткнула пальцем в Пашку.
        - Он говорил, что… - всхлипнула Вита.
        - Все ясно! - Катя сунула девчонке один карабин, скинула с плеча второй, впихнула в руки прапорщика. - Расстреливайте!
        Девчонка открыла рот. Прапорщик подержал карабин как дубину и потянулся положить на землю.
        - Куда? Стреляйте, я сказала! - зарычала Катя. - Поднять оружие! В лобешник цельтесь! Ну, живо!
        Пашка стоял белый как мел. Вита с трудом удерживала карабин, ствол гулял, целясь, то в землю, то в колено юного большевика.
        - Патроны в стволе, цельтесь, и амба ему! - заскрипела зубами Катя. - Живо, или я вас сама…
        - Екатерина Георгиевна, - пробормотал Прот, поднимая голову и прижимая мокрую тряпку, - пожалуйста, не нужно…
        - Заткнись, пророк-недоносок! Я сказала - расстрелять немедленно! - Катя вырвала из-за ремня «маузер».
        Герман бросил карабин и демонстративно повернулся спиной. Катя от души поддала ему под зад, едва не свалив в кусты. Перепуганная Вита уронила карабин и зарыдала.
        Катя ткнула стволом «маузера» в Пашку:
        - Ты! Поднял оружие, живо! Бей их в затылок. У них очко жидкое, но ты-то железный пролетарский боец. Давай, чтоб не мучились. Или я всех подряд лично пристукну!
        - Не буду я. Що вы, Екатерина Георгиевна, взъелись? - глухо пробормотал Пашка и попятился от тонкого ствола «маузера».
        - Как же так?! - вкрадчиво зашипела Катя. - Не желаете цивилизованно, из винтаря врагов бить? Хотите зубами рвать, кадыки ногтями давить, трахеи выдирать?! Ах вы, эстеты, мать вашу! Может, мне вам шелковые шнурки раздать для благородного взаимного удушения? Или по Виткиному опыту желаете, растянуть кого между деревьев и задолбить до смерти?! С волками жить - по-волчьи выть, да?! Ответим на ихний мерзкий террор нашим честным и справедливым убийством? Что с лица сбледнули?!
        Катя рычала вполголоса, но казалось, орет на весь лес:
        - Врагов нашли, да?! Выродков? Ублюдков-христопродавцев?! Страну просрали, себя просрали. Детей нерожденных в дерьме топить будете? Хрен с ним, что в кальсонах вшивость развели, - кто у вас в мозгах скребется?! Дегенераты дрочливые. Да восстанет брат на брата, да наступит вечно счастливая жизнь? Идейные, вашу мать. «Капитал» вам? Всё поделить бытие не можете? Тору по субботам, малиновый звон по воскресеньям, политинформацию по понедельникам? Грызуны, чтоб вас чумкой поплющило. Все бы антагонистические противоречия скрутить в пучок, да вам в жопу. Договориться неспособны? Паучье племя, безмозглое.
        - Екатерина Георгиевна, мы же… - заикнулся Пашка.
        Катя шагнула к нему, взмахнула «маузером»:
        - Заткнись, нос сломаю!
        Парень шарахнулся, а Катя продолжила исходить ненавистью:
        - Мало вам фрицев да поляков с янкесами? Мало того, что до Волги пятиться будем, детей и заводы за Ташкент увозить? Развели незалежность, каждый тут будет рылом поводить, принюхиваться, под кого лечь повыгоднее? Свободная Ичкерия, гордая Грузиния, историческая Украиния, туго натянутая от Варшавы до Тулы. Прибалты - несгибаемые герои, все до одного на пляжах Юрмалы супротив российских оккупантов полегшие, блин. Краса и гордость демократической Европы, пачкуны подпольно-секретные. Та мы ж уси независимые, аж ссать нам некуды. Придите, братья турки с братьями арабами, будь ласка батька Гитлер да дядька Сэм, - защитите от трусливых москалей-недоумков. Или вон как Виткины сородичи, вцепятся в свою атомную бомбу и сидят посреди пустыни, как прыщ на целлюлитной заднице. На внеисторической родине договориться же ни с кем не можно. Нет у вас хуже врагов, чем люди на этой земле выросшие. Да чтоб вы сами передохли, придурки бестолковые! - Катя подхватила карабин и, не разбирая дороги, продралась сквозь кусты прочь от костра.

* * *
        Темнело, накрапывал дождь. В животе одиноко болталась пара ранних сыроежек, кое-как обжаренных на крошечном костерке. Одежда промокла насквозь, в сапогах скоро головастики заведутся.
        Катя вышла к приметному дереву. Дымком от лагеря тянуло по-прежнему. Большого огня не разводили, хоть на это ума хватило. Сидят рядком, шепчутся. Пионеры-скауты. Про часового забыли. Нет, вон он, у лошадей топчется, на плечи рядно набросив.
        - Как шнобель?
        Прот вздрогнул, крепче уцепился за карабин, как за палочку-выручалочку. Эх, вояка, ему под кавалерийский карабин сошка, как под пудовую пищаль, необходима.
        - Нос давно унялся, Екатерина Георгиевна. Мы вас ждем, ужинать не начинаем.
        - Польщена. Что ж тебя в охрану выпихнули? После кровопотери положено отдыхать, молоко пить.
        - Молока у нас все равно нету, а в часовые я сам напросился. Пусть хоть видимость честности будет. Выстрелить я вряд ли смогу, но заору обязательно. Вы не волнуйтесь.
        - Знаешь, ты не прибедняйся. Пальнуть тебе вполне по силам. Тебе бы чуть побольше уверенности да лишних движений перестать бояться. Не сахарный, не развалишься.
        - Мне Пашка то же самое говорил. Настоятельно советовал атлетикой заняться и осанку подправить.
        - Угу, в виде исключения, не такая уж глупая мысль мелькнула у товарища красноармейца. Движения тебе, Прот, действительно не хватает. Кстати, я не поинтересовалась, днем-то тебе нос кто рихтовал?
        - Я не заметил, - смущенно прошептал мальчик. - Полез разнимать и сразу… Вы, Екатерина Георгиевна, на нас не сердитесь. По глупости сцепились.
        - А я уж подумала, от великого ума, - проворчала Катя. - Как там девчонка?
        - Лучше. Как драться начали, заговорила. Наполовину не по-русски, но очень даже доходчиво. А как после вас ее из кустов вытащили, так совсем полегчало. Порыдала и разговаривает. Отвлеклась.
        - М-да, кусты - неплохой антидепрессант. Значит, выкарабкается?
        - Обязательно. Вы правильно сказали - кровь иудейская стойкая.
        - Ну-ну. Прот, а сдается мне, что ты в этом мокром отстойнике для слабодумающих назначен самым разумным человеком. Как думаешь - это впечатление такое обманчивое или следствие твоих скрытых талантов?
        - Просто я старый внутри, - мальчик крепче прижал к узкой груди карабин. - Я, Екатерина Георгиевна, должно быть, помру скоро. Совсем себя стариком чувствую.
        - Странно. У меня весьма схожие ощущения, особенно когда ноги насквозь мокрые. Ты брось разную чушь воображать. С поста снимайся, - в округе крупнее лис никого нет. Пошли ужинать.
        Чугунок с трещиной, заново замазанной глиной, уже побулькивал на огне. Пашка осторожно опускал в воду кривобокие клецки.
        - Погода сегодня паршивая, день паршивый, да и мы им под стать, - сказала Катя, глядя в огонь. - Обсуждать ваше геройское поведение не вижу смысла. В таких вещах воспитанием заниматься - безнадежное дело. Да и не дети вы. Убедительно прошу, пока мы вместе, в спину друг другу не стреляйте. Потом, без меня, успеете.
        - Да що вы такое говорите, Екатерина Георгиевна? - пробормотал Пашка. - То недоразумение вышло. Увлеклись шибко.
        - Ну и ладно. Давай-ка, оратор, тащи из брички сосуд. Я там прихватила на всякий случай.
        Пашка мигом вернулся с бутылью.
        - Твой батя гнал? - спросила Катя, выдергивая кукурузную кочерыжку-пробку.
        Вита кивнула, по впалым щекам медленно покатились слезы.
        - Ну, ты уж извини, помянуть по вашему обычаю не умеем, - Катя плеснула на донышко помятой кружки. - Давай, девушка Вита, вспомни семью, родных. Жаль, что ушли они безвременно. Война, чтоб ей… Пожелаем твоим, чтобы жилось им и торговалось на Том мире счастливее, чем на этом. Там, вообще-то, и вправду лучше. Можете поверить, я заглядывала. Давай, девочка, помянем.
        Вита глотнула, задохнулась. Пашка расторопно подсунул воды запить. Катя налила прапорщику, потом юному большевику. Самогон глотали в тишине, Вита так же тихо плакала.
        - Прот, как здоровье, позволит?
        - Да я, Екатерина Георгиевна, уже вроде бы горилку пробовал, - неуверенно пробормотал мальчик.
        Катя нацедила ему глоток. Ужасно непедагогично, но как профилактика простудных заболеваний сойдет. Прот проглотил как воду, Катя налила себе. С кружкой обошла костерок, села рядом с Витой, обняла за хрупкие плечи:
        - Ничего, малая. И мы туда рано или поздно попадем. Наших там, Наверху, много. У всех у нас отцы уже там. У Прота вообще все давно ушли. А нам пока время здесь повозиться. О родных будешь вспоминать, когда будет чем похвастать. Тебе еще детей, внуков и правнуков растить.
        - Я хочу гайдуков убивать. Усех, до крайнего, - Вита всхлипнула.
        - Ладно, успеешь решить, всех или через одного вырезать. Пашка, что там с клецками?
        - Так галушки уже в самый раз созрели…
        Клецки-галушки промелькнули и исчезли. Взрослые выпили еще по глоточку. Прот не претендовал, Вита дремала, прислонившись лбом к теплому плечу командирши.
        - Что дальше, Екатерина Георгиевна? - спросил непроглядно мрачный Герман.
        - Двинемся завтра под вечер. День отведем для приведения себя и лошадей в порядок. Идем в глубь леса, потом сворачиваем на дорогу. Ночью проходим мимо болот. Утром опять в лес. Выходим к монастырю.
        - А зачем нам монастырь? - подозрительно поинтересовался Пашка.
        - Грехи замаливать. У тебя, товарищ Павел, грехи имеются?
        - Что ж я, неживой? Грешен. Только я попам не верю. Уж простите, если обидно кому, - Пашка тревожно глянул на прапорщика.
        - У нас свобода вероисповедания, - пробормотал Герман. - Ты, Павел, когда говоришь без истерики, мы твои завиральные идеи вполне спокойно способны воспринимать. Хотя ваш атеизм - дело крайне сомнительное.
        - Монастырь прошу рассматривать как сугубо фортификационное сооружение, - с намеком заметила Катя. - Нет, с пулеметом на колокольне я там сидеть не собираюсь. Оставим в божьей твердыне детей. Там им будет спокойнее. Уж чересчур часто мы под пули попадаем.
        Прот молчал. То ли безразлично, то ли понимая, что возражать бесполезно. Вита дремала. Зато парни смотрели с изумлением.
        - Екатерина Георгиевна, кто же еврейку в православный монастырь возьмет? - с сомнением пробормотал Пашка. - Это разве по канону?
        - Пусть милосердие проявят, - мягко сказала Катя. - Вот и Прот словечко замолвит, у него солидный монастырский опыт. Как монастырь-то именуется?
        - Свято-Корнеев, - прошептал Прот. - Нельзя нам в какой-то иной обители остаться?
        - Этот-то чем плох? Пятизвездочный подбираешь? Ты, пожалуйста, пойми, если так дальше пойдет, подстрелят вас. А так, монахини вас спрячут, все-таки церковь каким-то авторитетом еще пользуется. Потом тебя по инстанции, наверное, переправят. Я тебя понимаю, подобный план воодушевления не вызывает. Но все лучше, чем в канаве вздутым трупом валяться.
        Прот неловко качнул головой:
        - Видимо, судьба. Хорошо. Но Вите лучше там не оставаться. Да ее и вряд ли примут.
        - Доступнее изложи, пожалуйста. Не возьмут или лучше, чтобы не взяли?
        - И то и другое, - Прот протянул руки к костерку. - Свято-Корнеев монастырь несколько раз закрывали. Вернее, пытались закрыть. Нехорошо там. И уставы там часто нарушались. Вита некрещеная, ей в монастыре вообще не место.
        - Она ребенок. Русское православие не слишком пострадает, если девочка поживет какое-то время при обители. Полагаю, я смогу убедить местное начальство. Грошей оставим, на молитвы во здравие и на кашу с маслом для беженцев. Ты тоже вполне можешь рассчитывать на доппаек с пряником.
        - Спасибо за заботу, - холодно сказал Прот. - Премного благодарен. Только Вита уже не ребенок. И договориться с игуменьей Виринеей вам будет нелегко.
        - Допускаю, что ты весь церковный командный состав знаешь поименно и в лицо. Допускаю, что к иудеям в ваших кругах настороженно относятся. Детей те предрассудки тоже касаются?
        - Вите уже шестнадцатый год, - пробормотал Герман. - Даже если не учитывать других ее несчастий…
        - Я их поубиваю, - сонно прошептала Вита. - Усех. А идишер мессер говяны…
        - Пора спать ложиться, - Катя с сомнением посмотрела на девочку. - Правда, шестнадцатый год? Выглядит она шибко юно.
        - Конституция такая, - авторитетно сказал Пашка. - Мышечной массы маловато. Гимнастика из нее человека сделает. Я ей комплекс Мюллера покажу. А пока давайте ее спать положим.
        Вита посапывала, горестно поджав губы. Устраиваясь рядом с ней в тесной бричке, Катя глянула на узкое лицо, тонкие черты девочки. Черт его знает, сколько ей лет. Сколько вы, товарищ сержант, людей в своей жизни ни встречали, а анкетные данные с первого взгляда считывать так и не научились. Да и стоит ли гадать? Еще один человечек без документов, без дома, без определенного будущего. Разве место ей в монастыре? Грех у нее на душе тяжкий и злоба темная. Вы, Екатерина Георгиевна, с кем рядом не окажетесь, обязательно замараете. Сама ведь «наган» в руку девчонки вложила. Ну, все ж лучше, чем двуногого скота, отдаленно похожего на гомо сапиенса, тяпкой крошить.

* * *
        На следующий день собирались не торопясь. Опять накрапывал дождь. Личный состав, озябший и мрачный, возился с имуществом. Щенята мокрые. Катя решительно принудила Виту привести в порядок лохмы и лицо. С двумя косами девчонка, как ни странно, выглядела постарше. Убранные с лица пряди открыли исцарапанную рожицу и пятнистую, в нехороших сине-багряных пятнах, шею. Цепочку ожогов на плечах прикрыла сорочка, пожертвованная Катей с барского плеча. Самой командирше пришлось влезть в застиранную гимнастерку с непривычным воротом - ношеную одежку второпях прихватила в недоброй памяти корчме. Гимнастерка оказалась тесновата, мужская часть отряда исподтишка поглядывала на четче выявившиеся округлости командирши. Катя напрямую поинтересовалась у Пашки, может, он чего поближе рассмотреть желает? Присмирели.
        Пообедав, двинулись в путь. Катя вела коня в поводу, - мышастый жеребчик оказался существом своенравным. Нужно будет его в монастыре оставить, в качестве чаевых за гостеприимство. Пусть святые тетки на этом дураке навоз возят. Катя лошадей, в общем-то, любила, но этот мышастый по-ослиному упрямый попался. Выезжать тебя, дружок, некогда. Будешь баловать - по зубам схлопочешь. На принцип пойдешь - могут и ствол в ухо сунуть. Товарищ сержант нынче в скверном расположении духа. Так что терпи до монастыря, гайдамакская скотина, там кочевряжиться будешь.
        Насчет монастыря Катя испытывала определенные сомнения. Прот к идее монастыря-убежища относился явно негативно. С одной стороны, мальчик в этих вопросах разбирается, с другой стороны, явно не хочется ему возвращаться к тоскливой богоугодной жизни. Вполне понятно, но что ж поделаешь? В конце концов, никто не препятствует ему отсидеться, а потом деру дать.
        Сориентировавшись по повороту дороги, Катя выставила часового на опушке и объявила привал. День тянулся мрачный и серый, над болотом плыла пелена дождя, но все равно благоразумнее дождаться сумерек. Перекусили холодными клецками. Катя позволила «старшей-боевой» части личного состава пропустить по глотку самогона.
        Вита спрятала остатки снеди, нерешительно подошла. Сидевший на козлах брички Прот догадливо поковылял к кустам.
        - Катерина Еорьевна, можно спросить?
        - Ну? - Катя в принципе знала, о чем пойдет разговор.
        - Може вы меня до город возьмете? Що ж я в православном монастыре делати буду? Меня же сгнобят в неделю.
        Глаза у Витки были здоровенные, семитски-черные. Слезы катились, смешивались с дождевыми каплями.
        - Не преувеличивай, - пробормотала Катя. - Поработаешь в монастыре, никто тебя не тронет. Я с настоятельницей поговорю. А город чем лучше? Или родственники имеются?
        - Нету, - девочка опустила голову, поправила отяжелевшую от влаги папаху. - В Екатеринославе дядя был. Уехали они с семьей в прошлом годе. Такой цорес…[14 - Цорес - несчастье (евр.).]
        - Сообразительный у тебя дядька. Может, потом отыщешь его. Я тебе немного денег оставлю. Но пока придется в монастыре поскучать. За нами гоняются, сама видишь. Шумные мы, Вита. Постреляют всех, если этаким беженским обозом тащиться будем.
        - Та я ж в велику тягость не буду. Я швыдкая, ловкая як кошка. Я готовити умею. По-жидовски ни единого словечика не услыхаете…
        Действительно, в последнее время девчонка старалась изъясняться исключительно на замысловатом суржике.
        Катя покачала головой:
        - Извини, дискуссия окончена. Не дело тебе по лесам таскаться. Да и для всех так лучше будет.
        Вита побрела к лошадям. Катя вздохнула и сплюнула на узловатый корень сосны. Не только с противником надлежит быть жесткой и последовательной. О, боги, как же легко, когда одна работаешь. Ведь были же счастливые времена.
        На смену Вите приковылял Прот с саквояжем под мышкой.
        - Слышь, Прот Викторович, уговаривать меня не надо. Бесполезно.
        - Я знаю, - мальчик прикрыл саквояж от мороси полой пиджака. - Я подумал, может, вы с деньгами и документами разберетесь? Ну, пока время есть.
        - Вот умный ты, даром что прорицатель, - с некоторым раскаянием пробормотала Катя. - Между прочим, мудрое и своевременное предложение. С деньгами нужно порядок заранее навести. Ну, насчет документов, тут мы мало что можем. Бумаги девочки мы впопыхах спалили. У Пашки, по-моему, вообще ничего и не было. Гвардейца нашего с его «ксивой» мигом к стенке поставят. Один ты у нас с двумя метриками. Ты хоть распихал их, чтобы не запутаться?
        - Как сказали, сразу врозь разложил. Екатерина Георгиевна, вы уверены, что здесь бумаг нет? - Прот тряхнул саквояжем. - Мне кажется, должны быть.
        - Откуда кажется? Видение было?
        Прот кивнул.
        - Видение бумажек?! - поразилась Катя. - Бюрократическое пророчество? Ну, ты даешь!
        - Ну, не совсем бюрократическое. Вы вынули бумаги и… э-э, выругались. Я помню, вам на нос капало.
        Катя сдержалась. Во-первых, сразу матюкаться по пророчеству не положено. Во-вторых, никак нельзя видения свыше столь буквально толковать. Нет в саквояже никаких документов. Некоторое количество дензнаков, всякая ерунда, типа чулок - остатков былой аристократической роскоши. Из полезного имущества разве что пара дефицитных патронов к «маузеру» завалялась. Хотя откуда там патроны? «Маузер» попозже появился. Да ну их на хер, эти видения.
        Катя выгребала скомканные деньги, совала в руки Прота. Мальчик, чтобы не замочить, рассовывал по карманам пиджака. От брички подошел любопытный Пашка.
        - Помогай, - нетерпеливо сказала Катя.
        - А шо это? - удивился пламенный большевик, принимая полупустую бутылку коньяка, облепленную влажными добровольческими «колокольчиками».
        - Решили окончательно подорвать отжившую финансовую систему, - пробормотала Катя. - Ха, деньги какие-то. На хрен нам этот буржуазный пережиток? Сейчас свалим все в кучу и подпалим. Хоть руки погреем. Долой всемирный символ угнетения человека человеком!
        - В принципе, одобряю, - важно заявил Пашка. - Но, может, подождем централизованного указания от Советской власти? Пока бумажки можно обменять в селе на бульбу и сало. Крестьянство еще не в курсе, що грошам скоро полная хана выйдет.
        - Вот это большевистский подход, - ухмыльнулась Катя, извлекая из бездонного саквояжа помятую сигару, комочки шелковых чулок и кружевной пояс.
        Пачечку бланков Катя обнаружила под аккуратно зашитой подкладкой саквояжа. Мандаты со страшной печатью МЧК, командировочные предписания Добрармии, потертые гражданские паспорта. Ну, Виктор Михайлович, будь ты неладен, надежно захоронил. А ты, товарищ сержант, каким местом думала?! Ведь знала, что документы должны быть. Патроны считала? Ворона.
        Шепотом матерясь, Катя спрятала документы от дождя. Соратники на запоздалую ругань предводительницы никак не реагировали. Оба завороженно уставились на кружевной поясок, повешенный на локоть мальчика.
        - Э-э, это тоже пережитки, - Катя отобрала галантные вещички, закинула в саквояж. - Буржуйская роскошь будет публично уничтожена совместно с презренным металлом и окаянными казначейскими билетами.
        - Хм, может, не нужно все изничтожать? - жалобно сказал Пашка. - Красиво ведь.
        - Непременно будет уничтожено, - безжалостно заверила Катя. - Ничто не должно отвлекать массы от мировой революции. Вот глянет боец на такой ажурчик, и все - готов, разложился. Такое белье, товарищ Павел, пострашнее авиабомбы.
        - Преувеличиваете, Екатерина Георгиевна. Бомба - жуткая штука, я под Екатеринодаром видел, как их с аэроплана швыряли. А от кружавчиков никому особого вреда нет.
        - Уже развратился, - мрачно констатировала Катя. - Всё, забудь эту гадость. Делом займись.
        Деньги считали под бричкой. Вернее, считал и делил Пашка, оказавшийся для идейного большевика удивительно подкованным в бухгалтерском деле. По крайней мере, примерный курс отношения между разномастными купюрами парень помнил наизусть.
        - Ты на сколько кучек делишь? - рассеянно поинтересовалась Катя. - Меня, что ли, решил обделить?
        - Как можно? - Пашка отслюнявил очередную купюру с разлапистым двуглавым орлом и гордо похлопал себя по колену. - Я-то при деньгах, Екатерина Георгиевна. При отступлении нежданно-негаданно получил премиальные. Так що обо мне не беспокойтесь. Вот золотые монеты нам труднее будет делить. Может, все Витке отдадим? Она совсем не дуреха, приберет на черный день, с пользой потратит. Сирота ведь, тяжко ей придется.
        Девчонке для хранения десятка империалов ловкий Пашка соорудил мешочек-кисет. Повесили на шею, под одежду. Вита вяло поблагодарила - устала бедняжка и от внезапных поворотов в судьбе, и от бесконечного дождя. Прапорщик от денег категорически отказался. Катя настаивать и не думала, его благородие мальчик взрослый, пусть остатки гордости холит и лелеет.
        В сумерках выбрались на дорогу. До монастыря оставалось верст двадцать.

* * *
        - Мирно здесь. Благолепно, - сказал Пашка и судорожно зевнул.
        Монастырь стоял на пологом холме над петляющей посреди широкой долины крошечной речушкой. Вплотную подступал к монастырю старый бор, ближние сосны нависали ветвями над горбами оплывшего вала. Монастырь выглядел руиной - невысокие полуосыпавшиеся стены, подслеповатые окошки жилых строений. Колокольня, правда, изящная, хотя и с полностью облезшей позолотой купола.
        «Да, памятником архитектуры эту древность вряд ли объявят. Не успеют, сама развалится», - подумала Катя, передавая бинокль прапорщику.
        Герман молча разглядывал обитель. Катя, на всякий случай, еще раз проверила подходы: лесная опушка чересчур близко подступает к воротам, зато со стороны реки подобраться к обители сложно. Дорога ведет по околице небольшого села, - живут небогато, хаты давно не белены. Мимо селян, понятно, незамеченными не проскочишь. Но чужих в селе вроде бы нет. Все спокойно. Коров уже выгнали на луг. Лениво побрехивает собака.
        - Мирно живут, - сухо сказал Герман. - Едем?
        - Лошадей ведем в поводу, - пробормотала Катя. - Лишнее оружие - в бричку. Пашка, карабином не тряси. Не будем пугать благочинную обитель раньше времени.
        Вдоль сельца прошли не торопясь. Из-за плетней настороженно поглядывали редкие аборигены, молчали. Несмотря на ранний час, селяне были при деле. Из длинного строения на окраине доносился звон молотов. В такт ударам задумчивым басом похрюкивал лежащий в грязи кабан.
        - Прямо Шаляпин, - тихонько сказал Пашка.
        Прапорщик криво усмехнулся, остальные промолчали.
        - Ну, вы этот похоронный вид оставьте, - приказала Катя. - Этак вас только на погост пустят. И то неохотно. Одичали совсем. Прот, я на твою помощь в переговорах надеюсь. И вообще, нечего мрачность нагонять. Вот сыпанут со стены из пулемета, мигом повеселеете.
        Судя по осыпающимся кирпичам, пулемет на стену затаскивать никто бы не рискнул. Действительно, руины. Катя удержалась от желания сплюнуть в крапиву и шагнула к щелястым рассохшимся воротам. Осторожно грюкнула кованым кольцом.
        - Кого бог послал спозаранку? Смиренно воззвать не можете? - немедленно поинтересовались изнутри надтреснутым старческим голосом.
        - Путники, батюшка. Промокли, устали. Нам бы передохнуть да с матушкой игуменьей поговорить. Дело к ней есть. Мы без злого умысла явились. Не откроете ли, Христа ради? - Катя старалась не морщиться. Просить она жутко не любила.
        - Откуда заявились, странники? - настороженно поинтересовался невидимый старикан. - Время нынче антихристово, паломников мало. Осквернел душой народ. Кто такие?
        - Кто из Свято-Борисо-Глебской обители, кто мирские из города, - пояснил Прот тоненьким голосом. - Претерпели в пути. Имеем нужду слово сказать игуменье Виринее. Знать она меня должна, бывала у нас в обители. Известите матушку, смиренно просим, - мальчик звучно шмыгнул носом.
        Со скрипом отворился лючок на уровне лица, мелькнул клок седой бороды, и на пришельцев уставился красный подслеповатый глаз. Оценил бричку, верховых лошадей, прапорщика в студенческой фуражке, с особенным подозрением оглядел Катю, ее перекрещенную ремнями грудь.
        - Грех женщине в мундире ходить, стыдоба орудие смертоубийства таскать. Ишь вояка какая. Греха-то не боишься, видать?
        - Насильнику любострастному девичью кротость являть еще больший грех, - огрызнулась Катя. - Времена ныне воистину антихристовы. Без оружья и носу из дома не высунешь. Пустишь душу облегчить, дедушка? Или рылом не вышли?
        Прот поспешно сполз с брички, проковылял к воротам:
        - Со смиреньем мы пришли. Вот крест, со смирением. Нельзя ль игуменье Виринее весть подать? Или сестру Соломонию позвать? Я с ними знаком, да и они меня помнить должны. Известите, сделайте милость. Прот Павлович - мое прозвище. До разорения в Борисо-Глебской обители обретался. Скажите, сделайте милость. Ведь немалый путь одолели, страшно нынче паломничать, того и гляди налетят душегубцы.
        Ключарь еще раз с сомнением окинул взглядом отнюдь не выглядящую смиреной паломницей Катю:
        - Сестра Соломония блаженно опочила еще зимой, на преподобного Макария[15 - День преподобного Макария - 1 февраля по новому стилю.]. Матушка Виринея хворает шибко. Я-то про вас извещу. Да вы ждите смиренно.
        Дверца закрылась. Слышно было, как старикан зашаркал прочь. Прот все крестился, кланялся ветхим воротам.
        - И как ты с нами без ночных бдений да заутреней обходился? - не удержался Пашка.
        - Помалкивай, - зашипела Катя.
        Прот посмотрел на них обоих с осуждением:
        - Здесь свой закон. Они к тебе в кузню псалмы петь не ходят. И по английской гимнастике советов не дают. Имей уважение. Вы, Екатерина Георгиевна, очами тоже не шибко сверкайте. Вы помощи просить пришли или оклады с икон сдирать?
        - Виновата-с, - пробурчала Катя и принялась разглядывать облупившийся свод арки и неясный потемневший образ, вмурованный над воротами. По осыпающейся стене курлыкали, прогуливались взъерошенные голуби, радовались, что дождь кончился.
        За воротами послышались шаги. Приглушенно забормотали женщины. Катя уловила что-то про разграбление обители. Снова скрипнул лючок. Теперь пришельцев обозревали несколько человек. Катя справилась с желанием показать язык. Прот смиренно крестился.
        - Наш долг любого паломника принять, - отчетливо сказали за воротами. - Обитель не крепость военная. Не запоры железные, но господь нам вечная защита.
        Лязгнул засов, ворота заскрипели. На створки наваливалась толстуха монахиня и давешний старик-ключарь, опирающийся на костылик.
        - Позвольте, сестра, - Герман помог со скрипучей створкой.
        Катя навалилась на другую половину ворот, рядом с сопящим ключарем. Старик все косился на лакированную кобуру «маузера».
        Справившись с воротами, Герман снял фуражку, чинно перекрестился на колокольню:
        - Благодарим за гостеприимство. Не извольте беспокоиться, мы ненадолго.
        - Все в руце божьей, - мягко сказала молодая монашка, стоящая позади всех, и Катя сообразила, кто здесь главный.
        - Лошадей там ставьте, - монахиня шевельнула узкой кистью, указывая на приземистое строение в углу заросшего травой двора. - Отдохнете, вас в трапезную позовут. Господ офицеров прошу ружьями и бомбами сестер не страшить, из гостиницы во внутреннее подворье не ходить.
        - Видит бог, матушка, смирнее нас не найти, - заверил Пашка, заводя во двор бричку. - Нам бы только обсохнуть, да лошадкам отдохнуть. Беспокойства не доставим.
        Молоденькая матушка сдержанно улыбнулась:
        - Под защитой милосердного царя небесного наша обитель. На все Его воля. Со смирением любую судьбу примем.
        Катю слегка обеспокоил Пашкин взгляд, брошенный на гостеприимную сестру. Неуместно таким манером на божьих невест поглядывать. Хотя молодая сестрица впечатление производила - этакие голубые глазища разве что в глянцевом журнале увидишь. А здесь, в тимчинской дикости, пожалуйста, - любуйся без всякого фотошопа. И черный цвет монашеского одеяния сей строгой деве весьма к лицу.
        - Граждане ратники пусть отдыхают, - все так же твердо распорядилась сестра. - Тебя, отрок Прот, к игуменье проводят. Матушка Виринея пожелала лично побеседовать. Игуменья наша о поругании Свято-Борисо-Глебской обители чрезвычайно сокрушалась. А вы, сударыня, соблаговолите вооружение снять и переодеться. У нас здесь не кафешантан. Уж не примите за нравоучение. Мы ведаем, ныне в миру приличия не в чести, грех смертоубийства умами людскими завладел. Но женщине под мужчину рядиться все равно не пристало. Уж будьте любезны туалет сменить, - с достоинством потребовала голубоглазая сестра.
        - Я, собственно, вполне осознаю несуразность своего внешнего вида, но переодеваться мне не во что, - пробормотала Катя и положила руку на плечо Вите. - Пропали наши мирские наряды в огне, уж не обессудьте. Может, подберете что-нибудь девочке? Сама я на конюшне посижу. Чуть обсохнем со спутниками и дальше двинемся. Расхаживать по обители и смущать сестер я не намерена.
        - Смущаются духом слабые да в вере нестойкие, - монастырская распорядительница пристально разглядывала Виту. - Мы вас, сударыня, от ворот не гоним. Отдохнете с дороги, потрапезничаете. Можете и переночевать. Гостиница у нас пустует. Только господам офицерам с гостиного двора разгуливать по обители совершенно незачем.
        - Да мы разве не понимаем? - Пашка прочувственно перекрестился на чахлые мальвы у дверей церкви. - Не извольте сомневаться, мы люди честные, безобразий не сотворим.
        Голубоглазая с прежним достоинством кивнула:
        - Располагайтесь. А вы, сударыня, если желание имеете, можете в баню сходить. С вечера топили, вода, должно быть, еще теплая. И свою юную иудейку соблаговолите захватить. Помыться вам обеим не помешает. Сестра Евдокия проводит.
        Отдав распоряжения, распорядительница коротко глянула на Катю, повернулась. Явно уверенная, что все будет точно исполнено, неторопливо двинулась к облупившемуся зданию. Прот потоптался и поплелся следом.
        Сестра Евдокия показала пальцем на кобуру «маузера»:
        - Оружье солдатам оставьте.
        Катя машинально сняла массивную колодку с пистолетом, расстегнула ремень с ножнами штыка, протянула оружие Пашке. Под гимнастеркой на боку еще оставался «наган», ну, сердитой сестре знать о револьвере незачем. Со своими многочисленными грехами Катя и сама как-нибудь разберется.
        Сестра Евдокия быстро шла впереди, этакая долговязая особа, с крепкими плечами. Ростом не ниже самой Кати, да и руки ничего себе. То-то так и торчала впереди своей самоуверенной голубоглазой начальницы, - прямо бодигард вышколенный. Бывают у духовных лиц профессиональные телохранители?
        Хрен его знает, что происходит. Катя пребывала в редком для себя состоянии легкой паники.
        Может беглый взгляд мгновенно вогнать в замешательство? Глупо. Попадаешь ты чуть ли не в первый раз в жизни в монастырь, и все басни, анекдоты и скабрезные двусмысленности мигом выплывают на поверхность? Очень глупо. Штампы и ересь. Или в тебе самой некая червоточина? Фу! Глупо, глупо, глупо!
        Но ведь какой взгляд был! Может, кто-то и не осознал бы. Только вы, Екатерина Георгиевна, опыт имеете. Вот чего-чего, а опыта в убийствах да извращениях вам с лихвой хватает. Грешна, штампа некуда поставить.
        Черт, как же она на тебя глянула?! Не может быть. Взглядами всего на миг встретились, - она-то уж точно обдуманно. Аж ошпарила пронзительной синью. Прямо магия какая-то. Нет, не может быть. Актриса она, что ли? Может, у них здесь действительно бесовская сила в полный профиль окопалась? Насылают хваткие бесенята искушения, сине-голубыми глазами сверкают, заманивают-завлекают. Тут-то и утащат в геенну огненную. Не достоять до третьих петухов. Интересно, а брутальный Вий у них здесь в подвале не припрятан?
        Фольклорно-гоголевские персонажи навидавшейся всякого-разного Кате кровь никогда не грели, а ныне жар по жилам так и гнало, даром что сидела на лавке в прохладном темном помещении и развозила по коже мыльную пену. Вита чихнула - действительно вода жутко теплая, - в том смысле, что корка льда в шайке еще не образовалась.
        - Так, - пробурчала Катя, - давай-ка домываться в темпе.
        От жесткой мочалки Вита только вздрагивала, синяки на теле уже побледнели, ушибы почти не беспокоили. Свежие царапины Катя старалась не затрагивать. Окатила водой, девчонка ошарашенно чихнула, приняла убирать с лица мокрые кудри.
        - Сейчас согреешься, - пообещала Катя и принялась растирать худое тело полотняным полотенцем.
        Вита морщилась, но молчала, только поглядывала на татуировку на плече бывшей командирши.
        Сестра Евдокия, ерзая на лавке у двери, подальше от брызг, тоже поглядывала на наколку и с осуждением кривила рот. Наконец не выдержала:
        - Хватит уже. Не до всенощной же мне с вами тут сидеть.
        - Грехов на нас, что той пыли, - ласково объяснила Катя. - Уж не обессудь, сестра, что сможем, то с себя ототрем. Одежду принесли, благодарствуем. А теперь посидела бы ты на свежем воздухе. Или за сохранность мочалок опасаешься? В большой расход мы обитель введем?
        Сестра Евдокия вышла, напустив в студеную баню еще и дождливой сырости с улицы. Дверь захлопнулась со стуком. Вита опять вздрогнула.
        - Да не дергайся. Нормальная тетка. Отвлекли мы ее от неотложных дел, вот и выражает законное недовольство, - Катя накинула полотенце девчонке на голову, а сама перешагнула через лавку, пошарила в саквояже.
        Вита заморгала из-под полотенца на блеснувшую опасную бритву.
        - В наших местах дамы считают своим долгом наводить порядок по всему телу, - с некоторым раздражением пояснила Катя. - Эпиляция, то да се…
        - Мне выйти?
        - Сиди, гриву свою суши. Я быстро…
        Темные кофточки, темные длинные юбки, - похоже, шили мрачные наряды здесь же в монастыре. Вита попыталась поддернуть чересчур широкую юбку.
        - Обляжется, - утешила Катя, оправляя свой траурный комплект и пристраивая «наган» по возможности незаметнее.
        Девочка кивнула, упрятала непослушные кудри под платок и замерла, глядя, как командирша натягивает пару новых шелковых чулок.
        - А что? Тон подходит, - неубедительно попыталась оправдаться Катя и обозлилась на себя: - Могу я от портянок отдохнуть или нет?!
        - Та вам портянки вообще грешно носити. Вам шелка да бархат до лица, - пробормотала Вита, складывая свою походную одежду и пододвигая стопку к девушке.
        Катя покосилась на сданное имущество:
        - Знаешь, казачий лапсердак и мое тряпье сестрам на ветошь отдай. А папаху себе на память оставь. Или на тот случай, если в дорогу потянет. Мало ли… Ты на меня, Вита, не серчай. Идти с нами действительно опасно.
        - Я розумею, - девочка принялась утирать тряпкой воду с полу.

* * *
        - Ого, какие вы одинаковые, - ухмыльнулся Пашка. - И не узнать. Истинные чорнички. А нас тут кормят - борщ хоть и постный, зато вдоволь.
        Парни сидели за столом, хлебали из здоровенного горшка горячий борщ. Щедрыми ломтями был нарезан серый свежий хлеб. У Кати потекли слюнки. Прот протянул ложку:
        - Садитесь. Я уже наелся.
        Катя села. Зачерпнула борща, усмехнулась одинаково заинтересованным выражениям на мордах парней. Что белая гвардия, что красная, явно соображали - благотворно или нет на девиц повлияла смена имиджа? На взгляд Кати, девчонке в монастырском было куда лучше, чем в мужских обносках. И самой было бы любопытно взглянуть в зеркало - когда-то уже подобное бывало, рядилась добровольно-принудительно во все черное. Правда, там наряды попышнее были.
        - Игуменья Виринея совсем плоха, - вяло доложил Прот. - Соберу я ей зверобоя и пустырника, да боюсь, больше на божью волю нужно уповать.
        - Чем недужит? Может, за доктором съездить нужно? - тактично поинтересовался Пашка.
        - Восьмой десяток ей. Можно и за доктором. Только был уже доктор, - сообщил Прот, поглядывая одним глазом на Катю. С другой стороны на командиршу косился молчаливый Герман. Грозить ложкой Катя не стала, только приподняла бровь - оба мигом в тарелки уткнулись.
        Что ж на тебя так смотреть-то любят? Катя машинально двинула под столом ногами. Туго обтянувшие ноги чулки чувствовать было приятно, - вечно это ощущение забывается. Хотелось сбросить потрепанные сапоги, вольно пошевелить шелковыми ступнями.
        - Матушка Виринея заговаривается. Обитель в упадке. Паломников, считайте, вовсе нету, - печально продолжал Прот. - Бедствие кругом. Только селяне продуктами и выручают.
        - Не скули. Прокормитесь, - пробурчала Катя, вылавливая из горшка картошку.
        - Да я не к тому, - с явной обидой сказал Прот. - Вита без куска не останется. Работа найдется. Мне и по травам, и в свечной мастерской послушание выйдет. Потом или в богадельню при епархии, или… Там видно будет. А насчет Виты не переживайте. Сестра Ольга ее пока на кухню определила.
        - То не боится, что жидовка усих потравит? - неожиданно процедила Вита. - Мы же завжды убивицы алчные. Макесы[16 - Макесы - болячки.] вечные. И кровь младенцев христианских пьемо. Или у монахинь кровь ледяна, много не выпьешь?
        Прот растерянно моргнул. Пашка даже ложку выпустил. Герман поправил очки и сурово начал:
        - Так, Вита, далеко не все думают. Я имею в виду, насчет еврейского вопроса. Хотя озверение и мракобесие достигли невиданных масштабов…
        - Я слово «кукуруза» чисто выговариваю, - сказала Вита, разглядывая стол. - Не картавая. Можу и выжить, так? Може, мне волосы покрасить? Як шлюхе.
        - Заткнулись! - Катя на миг прикрыла глаза. - Здесь все же монастырь, а то обложила бы я вас всех не по-детски. Проще нужно, девочки-мальчики. Хоть перед расставанием, добрее нужно быть, блин… Мы вас оставляем не потому, что надоели да мешаете. Вы прекращайте слепыми щенятами себя представлять. Прот, я бы с тобой поразговаривала с огромным удовольствием. Ты один из самых интересных парней, что мне за жизнь попадались. Только наши догонялки кровавые уже всякие разумные границы переходят. Нужно как-то из этой бойни выскакивать. Ты же все сам понимаешь. Теперь насчет сионистко-шовинистического бреда и прочей ксенофобии. Все просто, Вита. Если кто-то тебя оскорбит - поворачиваешься и уходишь. Если сильно задел за живое - можешь в морду плюнуть. Тебе решать. Как потом повернется, сама догадаешься. Пашка, оставь девушке «наган» и патронов. С нас не убудет. Только запомни, малая, - пальнешь не в того, забалуешь со стволом - я тебе руки повыдергиваю. От меня и на том свете не отсидишься. Это бог бесконечно милостив. Он всесильный. А нам за поступки отвечать да на свою голову надеяться приходится. Пусть
глупую, пусть в своей невеликой мудрости размерами ночного горшка ограниченную. Лично я на гениальность не претендую. Я на честность претендую. Сама себе врать не хочу. Решила, что должна убить, - убей. Суди, как посчитаешь справедливым, бери от жизни что пожелаешь, спи с кем хочется. Только не забудь и перед собой отчитаться. По всей строгости, без всякого снисхождения. По-честному.
        - Страшные слова, - пробормотал Герман. - Если все позволено, если греха нет, - что человека остановит?
        - Он сам себя остановит, - буркнула Катя, уже раскаиваясь, что забралась в подобные философские дебри. - Или вы, Герман Олегович, считаете, что надзирать за человеком непременно должен надсмотрщик со стороны? Сверху? Снизу? Ибо сами мы вовсе не ведаем, что хорошо, что плохо?
        - Екатерина Георгиевна, вы богохульствовать начинаете, - мягко предостерег Прот. - Нехорошо здесь, в благочинной обители, подобные дерзости говорить. Поостерегитесь. Сестра Ольга даром что преклонным возрастом паству не поражает. Характером резка. Ох, побаиваются ее сестры. Она к такому послушанию изловчится приставить, не приведи господь. Вы, Екатерина Георгиевна, дама свободная, а нам здесь жить. Сосуществовать. У сестры Ольги память крепкая.
        - Это кто такая? Та, что глазастая? - заинтересовался Пашка. - Вся такая… разэтакая?
        Прот глянул на дверь:
        - Павел, вы бы борщ кушали. В обители одиннадцать сестер да пять трудниц. Что одна услышит, то и до всех дойдет. Интересовались бы вы монастырским бытием потише, я вас убедительно прошу. На улице опять дождь, а вы и обсохнуть толком не успели. Скучно сейчас в лесу-то.
        - А я що? Я ж только из любознательности, - Пашка погрузил ложку в гущу борща и задумчиво добавил: - Может, сестрицам мускульная помощь нужна? Дрова там, или перетащить что тяжелое. Мы ж не против.
        - Вот погоди, сестра Ольга тебе сама поможет. На дорогу выведет, благословение даст, - Прот понизил голос. - Вот вы, Екатерина Георгиевна, смуту нынешнюю ругали. И действительно, в прежние времена разве же такие особы, как та сестра Ольга, в келари выходили? Она же из мира меньше чем четыре года ушла. А сейчас на нее матушка Виринея всю обитель оставляет. Это на белицу-то, из столицы во исправление сосланную?! Духовник, отец Феофан, как приезжал, так очень отговаривал. Оба-то старых духовника, царство им небесное… - Прот перекрестился и вздохнул.
        - Келарь - это, типа, зам по тылу? Сестра-хозяйка? Выходит, поднялась эта молодая особа. А из тебя, травник, заодно и неплохой шпион получился бы, - заметила Катя.
        - Что вы такое говорите? - укоризненно покачал головой мальчик. - Я отца Феофана давно знаю. Я ведь к тому говорю, что…
        В дверь коротко стукнули и тут же распахнули.
        - Устроились? - сестра Ольга придерживала накинутый капюшон плаща. За ее плечом маячило недовольное лицо сестры Евдокии.
        - Входите, матушка, - Пашка подскочил, протер лавку. - Присаживайтесь, зачем под дождем-то стоять?
        - Бог милостив, не размокнем. Недосуг сидеть. Отрок Прот, сестра Евдокия тебе плащ принесла. Ступайте-ка за лекарственной травою тотчас же. Матушка-настоятельница опять дышит трудно. К ночи настой должен быть готов. Ты, девочка, - сестра Ольга строго кивнула ссутулившейся Вите, - попрощайся да иди. Грех без дела сидеть. А вы, сударыня, не сочтите за труд рассказать, что ныне в городе происходит. Вы ведь оттуда недавно?
        Голос у сестры Ольги был строгий, но на изогнутых ресницах блестели дождевые капли, и трудно было понять - смеется сестра-келарь или плачет.

* * *
        Сидели в темной трапезной. Мимо сновала худенькая, прозрачная, как летучая мышь, сестрица. Скоблила столы.
        Перед Катей стояла скучная кружка с кипятком, чуть подкрашенным травяной заваркой. Рассказывать о последних событиях в городе тоже было скучно. Сестра Ольга слушала рассеянно, разве что не забывала кивать с суровым видом. Смотрела куда-то в угол. Точеный подбородок прятался в мягкой тени, лишь временами выплывали припухлые губы. Катя старалась не смотреть - в упорном наваждении ротик виделся ярким, сверкающим блестящей помадой. И жаждой грешной, алчной. Глаза сестры в сумраке расплывались черными провалами. Затаился рядом призрак иного существа, ныне стиснутый, плененный черно-белым убором. Было не по себе.
        Катя пригубила горьковатого чая, но губы все равно казались пересохшими:
        - С девочкой вы уж помилосерднее. Сирота она…
        - Перестань, - тихо, одними губами сказала сестра Ольга. - Еврейку не обидят. Она из Остроуховки? Слышали мы. Не обидят, я обещаю. На лес хочешь посмотреть? С колокольни в дождь наш бор на Финский залив похож. Плывет, утопает, да никогда не утонет, проклятый. Ты ведь в Петербурге бывала?
        - Бывала, но наездами. Москвичка я, - пробормотала Катя. Внезапный переход на «ты» совершенно не удивил. Только сердце колотилось о ребра, как будто тридцать верст отмахала с псами ягдкоманды на хвосте.
        - Первопрестольная мне всегда нравилась, - прошептала сестра Ольга. - Гуляют у вас ошалело, ни себя, ни других не щадят, - монахиня резко встала, ударившись коленом о грубую опору стола, чуть слышно охнула.
        Катя подавила в себе желание подхватить-поддержать. Сестра Ольга выпрямилась сама, на ресницах снова блестели капли.
        - Пойдемте, сударыня. Я вам окрестности покажу. Хотя погода сегодня и не радует, пейзажи у нас дивны в любую пору года.
        Узкие, небрежно сложенные ступеньки все в выщерблинах и трещинах. В подкованных сапогах здесь сестры маршируют, что ли? Как, кстати, называется сестра, состоящая при колоколах? Звонарша? Звонариха?
        У Кати голова кружилась. Чудная колокольня, рассыпающаяся лестница, безумный 19-й год, яростная резня всех и вся. Монашка, которой решительно не место в смиренной обители. Перед глазами движутся стройненькие ножки, - подол рясы подобран, мелькают икры, обезображенные чудовищно нелепыми яловыми сапогами. Нельзя ей такой ужас носить. Бред какой-то.
        - Вот так и живем. Вдали от людей, зато под самым взором божьим.
        В лицо дохнуло дождем и хвоей. Сосновый лес подступал вплотную. Раскачивались в дождливой мороси колючие лапы. По другую сторону стен утопала в пелене дождя речная долина, бесчисленным скорбным войском стоял рогоз.
        - Воздух чистый, - пробормотала Катя. - Спокойно здесь. Хоть тысячу лет живи.
        - Смиренно здесь, - шепотом согласилась сестра Ольга. - Длань божья прямо на темени лежит. Утешает. Говорит, что счастие земное есть уловка дияволова.
        - Счастья нет, но где-то все же есть покой и воля, - Катя взяла холодную ладонь сестры-хозяйки. - Грешны люди, да, Ольга?
        Губы у Ольги в первый миг показались прохладными, как у русалки. И страстными до умопомрачения. Должно быть, не дышала молодая монахиня перед этим поцелуем минуты две. Катя почувствовала, что девушка задыхается, отпустила. Ольга судорожно вздохнула. Глаза сумасшедшие, нездешние, словно пробились сквозь непроглядные тучи два солнечных луча, блеснуло жаркое июньское небо.
        - Гони меня, пока не поздно, - прошептала Катя.
        - Молчи! - монахиня сжала в ладонях щеки случайной гостьи, потянулась вновь с нескрываемой жадностью. Теперь целовала она, и у Кати закружилась голова. О, боги, как же давно в голову и бедра таким сладким жаром накатывало?! Язык у Ольги был уверенный, только и саму сестру трясло как в лихорадке.
        - Скомпрометируем мы тебя, - с трудом вымолвила Катя, на миг отрываясь от маленького жадного рта.
        - Ненавижу их! Пожгла бы живьем. Всех! Пошли к черту! - Ольга сорвала с девушки платок, запустила пальцы в густоту светлых волос. - Возьми меня! Прямо сейчас возьми. Я больше ни минуты не вытерплю. Не могу больше! Через перила шагну, чтобы сразу, сразу…
        - Нельзя такое болтать, - Катя прижала дрожащую девушку к сырой стене. Обняла тонюсенькую, надежно скрытую просторным одеянием талию, усадила верхом на свое колено. - Опомнись, не отмолишь…
        Опомниться сестра Ольга явно не могла. Она и думать-то уже не могла, так выгибало бедную деву. Одной рукой стиснула шею Кати, другой судорожно раздергивала свою одежду, - полетел на ступени головной убор, бесстыдно завернулся подол. Кусая губы, Ольга застонала, тряхнула красивой головкой, шелковым потоком рассыпались по плечам темные волосы. Катя, зашипев, плотнее прижала к себе падшую божью невесту.
        - Ой, я сейчас околею, - простонала Ольга. - Ну, давай же!
        Они сползли по стене на пол. Над головой грузными, насосавшимися влаги змеями свисали веревки колоколов…

* * *
        - Ду… думала не… не переживу, - Ольга дрожащими руками приводила себя в порядок. - Как те… тебя судьба ко мне при… привела. По… поверить не могу. Ты же как дюжина шампанс-с-ского в голову бьешь. За такое и вправду в ад не жалко.
        - Значит, непременно встретимся, - Катя пыталась повязать платок.
        Честно говоря, руки совершенно не слушались. Впервые за эту скоропалительную и несуразную командировку сверкнуло мгновение, которое и забыть не удастся, и вспоминать будет сладко. Давно так хорошо не было. Даже там, в Москве, очень давно. Это даже не секс. Грехопадение в чистом виде - янтарное, рафинированное. Тело и душа врозь брызнули, наперегонки пущенными «Стингером» с «Иглой» от ада до рая заметались.
        - Ты когда поняла, что согрешим? - пролепетала Ольга, натягивая сапог. Трахались практически на голых камнях, но обе грешницы холода все равно не чувствовали.
        - Как учуяла твои духи. Что за опиум?
        - «Стикс» Коти. Знала бы ты, чего стоило здесь сберечь флакончик. А таких чулок, как у тебя, я уже четыре года не видела. Не могу я больше! - Ольга всхлипнула. - Да за что же мне такая пытка? Пропадаю я здесь. Задыхаюсь.
        - Ну-ну, не раскисай. Хорошие чулки в мире еще попадаются, могу засвидетельствовать. Не все потеряно для падших девчонок. Тебе на глаза гарнизона нужно показаться?
        - Сейчас к всенощной готовиться. Сестры без меня лишь лясы точат. Клуши чертовы, прости меня господи. Кэт, ты ночью ко мне в келью приходи. По карнизу прокрадешься, ты ловкая, справишься. Обязательно приходи. Или я сама к тебе приду. Я сейчас ни с чем не посчитаюсь, - в голосе Ольги звучала по-детски отчаянная угроза.
        - Не психуй. Я обожаю по карнизу гулять.
        Ольга стремительно поцеловала подругу в угол рта и легко застучала каблуками вниз по ступенькам.
        Катя в изумлении покачала головой. Вот так дивный случай. Ну, об этом эпизоде в отчете точно не стоит упоминать. Тайна личной жизни даже у полевых агентов имеет место быть. Катя поднялась на ноги. Мир за колокольней продолжал набухать дождем. Нужно бы оружие почистить, девушка машинально потрогала револьвер под кофточкой. Во время судорожных страстей «наган» чуть не запрыгал вниз по ступенькам. Вот было бы смиренным сестрам представление: с блудом противоестественным да стрельбой шальной бесприцельной.

* * *
        Койко-место монастырской обитательнице полагалось - разве что лопате вольготно улечься. Распутницы устроились на полу, грелись теплом друг друга, да еще предусмотрительная Ольга припасла пару плащей и одеяло. Впрочем, холодно не было. Ольга оказалась девушкой поистине ненасытной. Давя в себе стоны, Катя изредка порывалась спросить - ну откуда же столь изысканный опыт? Ладно, мы, девушки продвинутые, овдовевшие, без комплексов. А эта отшельница? Ой-ой-ой! Вопросы отпадали, так как немедленно хотелось ответить достойным действием. Не уступать же монашке?!
        Платок Ольга изгрызла. Зажимала себе рот, лупила пятками по спине светловолосой подруги. Сквозь платок прорывались обрывки мольбы и ругани на двух языках, требований продолжить и никогда-никогда не останавливаться. Давно Катя не ласкала столь темпераментное существо.
        … - губы распухнут.
        - Пусть, - Ольга гладила любовницу по бедрам обтянутым черным шелком. - Совру что-нибудь.
        - Поверят? У вас здесь не только невинные дитяти. И взрослые тетки есть. Например, твоя Евдокия…
        - Поверят, я убеждать умею. Да и припугнуть знаю чем. Набралась я яду, - Ольга жарко терлась щекой, ласкала потоком волос грудь подруги. - Я здесь совсем другой стала. Ах, ну почему нам в Петербурге не довелось встретиться? La moquerie du sort. Lui sois maudit. Tout pourrait кtre autrement[17 - Насмешка судьбы. Будь оно проклято. Все могло бы быть иначе (фр.).].
        - Не гневи судьбу. Le sort - la mademoiselle enjouеe[18 - Судьба - игривая мадемуазель (фр.).]. Один дяденька говаривал - «судьба пристрастна, она любит тех, кого и так все любят». Нас судьба внешностью не обидела, надо думать, все остальные гадости навешивает из чувства справедливости и для равновесия. Придется барахтаться. England expects that every man will do his duty[19 - «Англия ждет, что каждый выполнит свой долг» (англ.) - слова из боевого приказа адмирала Нельсона перед Трафальгарской битвой 21 октября 1805 г.], как сказал совсем другой умный дяденька.
        - Ты англоманка? Tu n’aimes pas la langue francaise[20 - Не любишь французский язык? (фр.)]?
        - Я французский дурно знаю. С английским попроще. Бывала я в Королевстве. А за океаном даже пожить пришлось.
        - Счастливая, - нетерпеливый язычок начал новое путешествие по ложбине между упругих грудей. - А я почти нигде не успела побывать. Только в Париж и в Вену меня возили. Знаешь, я тогда вовсе не хотела стрелять. Как наваждение нахлынуло. Митенька вечно бросал пистолет на туалетном столике. Я просто взяла и нажала на «собачку». Даже не помню, что крикнула.
        - Забудь. Бывают трагические стечения обстоятельств, - Катя, чувствуя, как начинает заплетаться язык, обхватила подружку за затылок. - Забудь о прошлом. Сейчас оно нам и вовсе ни к чему. Ох, Ольга, не так сразу!
        - Называй меня Еленой, - потребовала партнерша, пуская в ход пальчики. - Я хочу в мир вернуться. Видит бог, я достаточно наказана. Ох, какая же ты горячая. И гладкая. Я тоже так хочу. Я больше не могу здесь… никак не могу!
        Катя принялась кусать себе пальцы.
        - …Каторги я очень боялась, - шептала Ольга-Елена, - в смутном лунном свете, падающем из-за зарешеченного окна, мерцал ее классический профиль, светилась щека, полузакрытая чадрой волос. - Казалось, лучше уж пусть повесят. В камере со мной истерика случилась, я головой о стену билась. В больницу отнесли. А там простыни цветом свинцовые. Тараканы по ним караванами бродят. Дядя постарался. Дело закрыли. Предумышленное убийство грозило. Но вместо каторги сюда услали. Я руки на себя исключительно из упрямства не наложила. Время словно кто-то выключил. Год, два, словно и не живу вовсе. Всё где-то вдалеке осталось. О перевороте через два месяца узнала. Катя, неужели, правда, в Москве женский пол уже национализируют по социальному происхождению? Дворянки низшим сортом идут?
        - Глупости. Экие экзотические бредни до вас докатываются. Верите? В столицах кое-кто из прыщавых революционеров да экзальтированных нимфоманок подобные планы вынашивал, но это от избытка мечтательности. Скоро пройдет. Порядок установят. Секретариаты, парткомы, месткомы, упрревгормосткомиссии и тому подобное занудство. Из развлечений только политинформации останутся да суды над литературными героями. Печорина за пижонство приложат, Всадника без головы - за оппортунизм и соглашательство. Никто вспоминать Сапфо и ее логоэды перечитывать не будет, и не надейся. Давай, Елена Прекрасная, заканчивай с религиозной деятельностью. Ну какая из тебя старица? Грешницы мы, чего уж душой кривить. На том свете ответим по всей строгости закона. Поехали с нами, Леночка. До города проводим. Ты же не пропадешь. Если здесь сумела бразды правления в свои руки прибрать, на свободе уж куда легче будет.
        - А ты? Катя, у тебя какие-то серьезные обязательства? Молчишь? Что тебе эти самцы? Один мальчишка, другой хворостина очкастая, сутулая. Что ты их не бросишь? Зачем тебе по разбойному миру бродить? Давай здесь отсидимся. Подождем, пока все уляжется. И деньги нужны. Я в Париж хочу. Подальше от грязи, от святош, от революций. Мне Париж снится. Понимаешь?!
        - Пустое, - прошептала Катя, мягко переворачивая подружку на живот. - Будешь ты в Париже. Почему нет? С такой внешностью и талантами всю Европу покорить, как два пальчика…
        Ольга-Елена вцепилась в одеяло, властная любовница осторожно навалилась сверху, длинные ноги обхватили, сжали бедра монашки. Катя туго толкалась лобком в нежные ягодицы, покусывала ушко, стараясь не оставлять явных отметин зубами. И шептала, шептала о свободе, о просторном, злом и веселом мире…
        Уйти пришлось до рассвета. Катя, поддерживая неудобные юбки, выбралась в узкое окно. Поцеловались на прощание онемевшими, бесчувственными губами.
        - Я днем найду повод встретиться, - прошептала Ольга. - До ночи не выдержу. Пьяная я. Счастливая. Как от кокаина.
        - Ты поосторожнее. Тебе бы и поспать не мешало, сестра-белица.
        - Ненавижу я здешние ночи. В ушах от пустоты звенит. Уж лучше днем делами усердно заниматься - тогда устаешь, засыпаешь как мертвая. Катя, ты оружие не носи. Я тебя очень прошу. Боюсь я пистолетов. Ты уж меня прости покорно, дурочку такую.
        - Ладно, прощу. Приду слабая, беззащитная, на всё готовая. Может, не так мгновенно будешь глазки закатывать. Пока, святая дева.
        Катя прошлась по карнизу, соскользнула на землю по расшатанным скобам отсутствующей водосточной трубы. Наверху чуть слышно звякнул замок, повешенный на решетку. Сурова и пунктуальна сестра Ольга - окно не забудет запереть, подоконник тщательно протрет.

* * *
        Два дня промелькнули как миг. Катя дрыхла, ела, блудила. Если не блудила, то думала о блуде. Как этакий судорожно-порочный режим выдерживала Ольга, вынужденная еще и с раннего утра до полуночи заниматься бесконечными заботами обители, понять было трудно. Так с одинокими девушками и бывает - крепишься-крепишься, а потом срываешься по полной программе. Бедняжка Ольга-Елена изголодалась воистину до последней крайности. Днем, сонно слушая из своей гостевой комнатушки строгий негромкий голос распоряжающейся на подворье сестры-хозяйки, Катя сама с трудом верила, что почти до рассвета сжимала в объятиях содрогающееся тело сего образца келейного благоразумия. Голос сестра Ольга никогда не повышала, но повиновались ей обитательницы монастыря беспрекословно. Черт его знает, как девчонка, сосланная с глаз долой подальше от столицы, смогла такие права взять, да еще обойдясь без оплеух и зуботычин. И ведь хорошо помнят в обители, за что голубоглазого падшего ангела в Темчинкинскую глушь законопатили. Чудны дела твои, господи.
        Небо над Свято-Корнеевой обителью, казалось, навсегда затянуло дождевыми тучами. Монастырский двор превратился в вязкое болото, сестры перебирались через лужи, подхватив рясы. Старый инвалид проковыривал в лужах канавки, но эти мелиорационные усилия заметной пользы не приносили.
        Личный состав «опергруппы» тяги к немедленному продолжению похода не выражал. Катя пару раз заходила проведать «бойцов». Пашка доложил, что лошади обихожены. Вид у парня был сытый, умиротворенный. Они с Германом сидели в относительном уюте, играли в шахматы и без особого азарта вели бесконечные политические дискуссии.
        Прот, отрезанный ломоть, пребывал в заботах. То сидел у страдающей матушки Виринеи, то ковылял в село с поручениями, то лечебные отвары готовил. У одной из сестер обострился застарелый бронхит, и мальчик отпаивал ее пахучими снадобьями.
        Как-то после обеда Катя столкнулась и с Витой. Девчонка пробиралась между луж, нагруженная двумя ведрами помоев, направлялась к свинарнику.
        - Здравствуйте, Катерина Еорьевна.
        - Привет. Как жизнь?
        - Добре. Не обижают, и работы терпимо. Верою не попрекают.
        - Ну, а это… - Катя неопределенно повертела пальцами, - к свинкам ходить - оно как? Не очень напрягает?
        - Не кошерно, але потерпиты можно. На раввина тут не натолкнуся, - Вита глянула, кажется, насмешливо. - Вы, Катерина Еорьевна, не волновайтесь. Я из семьи торговой, у нас цадикам почет оказывают с издали. Если прикажут, я, не то що свиньям, я и пану Петлюре помоев снесу. Пусть жрет, гой, шарамута[21 - Шарамута - проститутка.].
        - С толченым стеклом плеснешь?
        - Та, як що крысомора под рукой не буде, - Вита глянула с откровенным вызовом.
        Больше говорить было, вообще-то, не о чем.
        - Ну, ладно, сапоги смотри не потеряй.
        - Та не потеряю, - девчонка сноровисто зачавкала по грязи, потом обернулась: - Катерина Еорьевна, вы с сестрой Ольгой обережнее.
        - Болтают о нас что-то?
        - Да що о вас болтать? - удивилась девчонка. - О городских делах размовляете, оно и понятно. Времена трудны. Вы только глядите, лишнего ей не бовкните. Сестры говорят, Ольга скоро благословение на место игуменьи отримаэ. Тогда сестра Ольга всим усе припомнит, цэ вси уж знають.
        - Не волнуйся, я лишнего не брякну.
        - Я не за себя хвилююся. Мне-то що волноваться? - Витка фыркнула и пошлепала дальше к своим свиньям-петлюровцам.

* * *
        Стоило остаться наедине, Ольга-Елена заводилась мгновенно. У Кати, правда, желания препятствовать этим взрывам страсти совершенно не возникало.
        Дверь сарая, тревожимая порывами сырого ветра, поскрипывала, но девушки уже повалились на мешки. От мешков крепко несло овечьей шерстью, но они были мягкие, теплые. Катя припадала к страстно отвечающим губам, захлебывалась вкусом молодой кожи, призрачным ароматом духов и отнюдь не призрачным жаром вожделения. Любовницей сосланная петербурженка была потрясающей. Кате было с кем сравнивать. Любовников и любовниц на счету у бродячего сержанта числилось определенное количество. Не партнеров по постели, не случайных приключений, а именно настоящих любовников. К примитивному импровизированному траху, достаточным поводом для которого служит удачное стечение обстоятельств, Катя относилась пренебрежительно, примерно как к перловой каше из армейского сухпая. Жрать можно, но наслаждением такую трапезу и близко не назовешь. Иное дело, когда и через годы вспомнишь - и в жар бросает. Ой, были люди в наше время. Порой даже плакать хочется, так все глупо и быстро промелькнуло.
        Ольга-Елена, бесспорно, в памяти останется.
        Четыре руки скрылись под одеждой, извивались девы на мешках, поцелуями захлебывались, аки черви, похоти впервые вкусившие и грехом, подобно яду черному, исходящие.
        - Тс-с!
        Замерли.
        За дверью прочавкали по месиву две сестры, нагруженные пустыми корзинами - с кухни возвращались.
        - А если зайдут? - прошептала Катя.
        - Не зайдут. У меня для них послушание поминутно расписано, - Ольга села, натянула на белые округлые коленочки подол рясы. - Если сдуру заглянут, мы здесь подсчетом шерсти занимаемся, - сестра-хозяйка помахала солидной тетрадью в тисненом кожаном переплете.
        - Полагаешь, мы действительно сойдем за занимающихся инвентаризацией?
        - Не их собачье дело, чем мы занимаемся, - Ольга скривилась. - Не волнуйся, не попадемся. А если попадемся, придется какую-нибудь излишне любопытную стерву удавить.
        - Не крутовато будет за наше бл…во жизни безропотных дев лишать?
        - Бог простит. Отмолю, - Ольга перекрестилась. - Я в обитель не напрашивалась, значит, и снисхождение к слабостям моего жития свыше отпущено. Катя, когда ты ехать собираешься?
        - Вот распогодится, и двинемся, - Катя откинулась на мешках, принялась поправлять кофточку - коротковатая одежка чуть что норовила задраться на манер игривого лифа. - Ты решилась, Елена Прекрасная?
        - Не знаю. Ну, куда я сейчас побегу? - Ольга положила теплую ладонь на плоский и твердый живот подруги, не позволяя привести в порядок кофточку. - Возможно, когда Деникин Москву возьмет и дальше, на столицу, двинется, тогда рискну. Вдруг на кого-то из старых знакомых натолкнусь? Хотя какое там, мир совсем смешался. Истинная погибель Третьего Рима грянула.
        - Насчет Деникина в Москве - это вряд ли. Захлебнется наступление.
        - Ой, только не говори, что ты за нелепую большевистскую социальную справедливость выступаешь. Чернь, она и есть чернь. Быдло. Вроде сестер здешних, прости меня господь.
        - Нет, я ни за кого не выступаю. Мое дело сторона. Пусть умные дяденьки сами разбираются, - Катя прикрыла глаза - теплая ладошка подруги начала вкрадчиво бесчинствовать. - Лена, пойдем с нами. Разве место тебе здесь? Мешки с шерстью до старости лет считать будешь? Ты же ни в бога, ни в черта давно не веришь. Сейчас-то кто заставляет в глуши сидеть? Здесь хоть и спокойно, но… Я обещаю, переправим мы тебя за границу. Все у тебя будет хорошо. Зачем сама себя хоронишь?
        - Да не хочу я себя хоронить, - прошептала сестра-хозяйка, прижимаясь теснее. - Ты, Катюша, ошибаешься, в бога я верю. Только забыл он меня здесь. Свободу забрал, всех средств к существованию лишил. Теперь молодость отбирает. Только грязь мне оставлена да два десятка баб невежественных и бестолковых. Куда я двинусь без денег, без связей? Здесь я хоть как-то устроилась…
        Катя хотела сказать, что боги даруют людям лишь право на свет родиться да отпущенные годы издали небрежно отсчитывают. А уж свободу и хлеб с маслом сами смертные у жизни когтями да кровью выдирают. Только говорить уже сил не было - под рясой жаркая Ольга была как струна напряженная. Катя вдавила подругу между мешками, оседлала…

* * *
        - Идти нужно, - Ольга вяло нащупывала сапоги. - На днях из города должны священника прислать. Второй месяц обитель без духовника страдает. Совсем забыла о нас епархия. Сестры к исповеди всей душой стремятся. Твой младой красавчик, Павлушка, уже сбил сестру Аглаю с пути истинного. На сеновал по ночам шныряют.
        - Вот подлец.
        - Именно. Я силюсь притвориться, что вовсе ослепла. Тяжело без духовника. Скорее бы батюшку прислали. Что ты улыбаешься? Я не о себе, о сестрах беспокоюсь. Пока все благочинно, ими управлять проще, чем теми агнцами кроткими. А смутятся…
        - Понимаю. Дух смущен, шерсть несчитана, сено испохаблено. Так и до социального взрыва недалеко. Бунт келейниц. Жуткая вещь.
        - Жестокая ты, - печально сказала Ольга-Елена. - Что шерсть, ее сейчас все равно не продашь. Я тебе тетрадь принесла. Еще из Петербурга, из магазина Шейнберга. Тетушка пожелала, чтобы я покаяния свои непременно излагала каллиграфическим почерком на мелованной бумаге. А я здесь курицами командую, тщеславие свое тешу. Возьми тетрадь, Катя, может, будешь кому письма писать, так и меня вспомнишь.
        - Не раскисай. Решайся. Через месяц, если повезет, будешь на Эйфелеву башню любоваться. В Париже хорошенькие девушки не голодают. И на панель им вовсе не обязательно выходить. А то и дальше можешь двинуть. Мир велик.
        - Не добраться сейчас до Европы, - Ольга обеими руками обхватила шею подруги, шмыгнула безупречным носиком. - Стреляют везде. Денег у меня только на пирожки с тухлой печенкой хватит. Куда же я пойду?
        Она тихо плакала, прижимая к себе Катю, будто баюкала любимую старую куклу. Размякшая старший сержант понимала, что великовата для куклы, но и у самой в носу щипало.

* * *
        Ночь Катя снова провела в знакомой келье. Мерцала лампада, ложе на жестком полу казалось сказочно уютным. За распахнутыми решетками окна тускло взблескивали неуверенные звезды, дышал смолой и хвоей лес. Дождь унялся. Пора было собираться в дорогу. Ольга попросила еще один день и ночь. Пусть так. Крошечными глотками пили кагор и снова жадно, до судорог, любили друг друга. Ольга просила не жалеть, оставить память. Катя мучила белую шейку синяками-засосами, уговаривала уходить. Слова рассыпались разрозненными звуками, девушки начинали безмолвно вопить, торопливо топя друг друга в блаженстве.
        Небо за старой ковкой решетки посветлело. Ольга зашевелилась:
        - Сейчас к заутрене собираться. Ты сегодня спи здесь. Никто не хватится. Я днем зайду. Ведь, должно быть, последний наш денек…
        Дребезжаще стукнул колокол. Ольга быстро, почти по-солдатски, оделась, закрыла окно, исчезла. Катя задвинула чахлую задвижку на двери, плюхнулась на ложе-гнездо, завернулась в одеяло. Поспать до обеда тоже неплохо.

* * *
        Кажется, за окном опять накрапывало. Катя голову из-под одеяла не высовывала, бессовестно дрыхла. Нужно пользоваться случаем. Заканчивается монастырский курорт. Печально заканчивается. Может, и действительно… Прихватить девушку, хотя бы через границу ее переправить? Пусть будет счастлива. Можно и с ней остаться. Поселиться где-нибудь с видом на Эйфелеву башню. Леночка - девочка умненькая, с талантами не только в сексуальной области. Да и отставному сержанту работа всегда есть. Нуждаться не придется. Лет восемнадцать можно благоденствовать. Перед войной за океан перебраться. Хотя двум самостоятельным и резким бабам тяжело вместе ужиться. Но почему бы и не попробовать? Что теряешь, Екатерина Георгиевна? Сколько можно бродить по миру, несбыточными надеждами да будущей местью свое бытие оправдывать?
        На подворье заржала лошадь, стукнул выстрел.
        Катя подскочила, прыгнула к окну. Отсюда виднелась лишь часть стены и старый амбар с распахнутыми, прочно вросшими в землю створками ворот. За углом заорали, торопливо хлопнула пара винтовочных выстрелов, снова завопили. Орал мужчина, и орал матерно. В монастырь наведались новые гости. Катя дернула решетку. Хрен! Звякнул замок, отвалился кусочек штукатурки, но старинные кованые петли держали надежно. Ладно, сначала одеться. Портянки тщательнее, - в шелковых чулочках много не побегаешь. Девушка вбила ноги в сапоги, прыгнула к двери. Прежде всего нужно добежать к хлопцам в монастырский «отель». Стреляли где-то там, придется проскакивать двор «на арапа». Из тактичности пренебрегла «наганом», так сейчас и отгребешь за опрометчивость по всей строгости революционного времени.
        Катя откинула задвижку, врезалась в дверь и, ошеломленная, отлетела назад. Дверь была заперта. Девушка тупо помотала головой, потерла ушибленное плечо. Что за херня? Быть не может!
        Толстая стена приглушала выстрелы, но на подворье палили часто и заполошно. Катя цыкнула-сплюнула, присела на корточки, заглянула в широкую замочную скважину, разглядела толстый стержень старинного ключа. Вот, значит, как. Дверь снаружи сестра Ольга никогда не запирала. Экое досадное совпадение. И замочек, это антикварное чудовище, выходит, накануне совершенно случайно смазали? Ну, блин!
        Размах, удар, дверь содрогнулась. Но держалась, будь она проклята. Невысокая, окованная полосами потемневшего железа, на диво добротно сделанная - держалась. Вот падла. Катя била ногой с короткого разбега. Дверь угрюмо ухала, содрогалась, со стены облетали струпья известки. «Фомку» бы сейчас, засов отжать. Катя, прихрамывая, развернулась для новой атаки.
        - Екатерина Георгиевна, прекратите. Вы кости себе переломаете, - сказали из-за двери спокойным знакомым голосом. Сестра Ольга вернулась к исполнению служебных обязанностей и живых нервных ноток позволить себе уже никак не могла.
        - Открой, я прощу, - негромко сказала Катя.
        - Бог меня простит, - мягко ответили из-за двери. - Вы, Екатерина Георгиевна, проявите смирение. Вас происходящее не касается. Я обещаю, лично вас никто не тронет. Рассудок извольте сохранить, да и дверь заодно в покое оставьте.
        Во дворе снова начали перестукиваться винтовки. Личный состав, невзирая на внезапность атаки, держался стойко.
        - Лена, отопри. Последний раз прошу. Когда вырвусь, я тебя… Всю жизнь рыдать будешь. Не в свое дело ты полезла.
        - За дела обители я отвечаю. Посидите покойно, Екатерина Георгиевна. К богу обратитесь, душу его советам распахните, смирение, оно ведь…
        Катя, не жалея себя, врезалась в дверь. Хрустнули и доски, и кости. За дверью ахнули на два голоса, - рядом с сестрой Ольгой оказалась и верная сестра Евдокия.
        - Да будьте же благоразумны, - дрожащим голосом воззвала долговязая сестра. - Голову себе разобьете.
        Катя, отплевываясь от известковой пыли, от души выматерилась.
        На подворье стукнул очередной выстрел, в этот же миг что-то звякнуло в стекло окна. Камешек! Катя машинально пригнулась, потом кинулась к решетке. Под стеной нетерпеливо вертелась знакомая фигурка - Вита в туго повязанном платочке, с каким-то свертком под мышкой.
        Катя торопливо распахнула окно, обдирая предплечье, высунула сквозь решетку руку:
        - Эй, что там?
        - Бандюки! Много! Ловите, я докину.
        Витка неловко замахнулась, Катя еще раз ободрала предплечье, но успела подхватить угодивший под срез окна лохматый сверток. Не жалея пальцев, продернула добычу сквозь кованые узоры.
        - Спасибо, Витка. Прячься сейчас же!
        Догадливая девчонка уже удирала вдоль стены.
        В папаху оказался завернут «маузер», и даже с запасной обоймой. Катя лихорадочно проверила затвор.
        - Екатерина, что с вами? - с тревогой спросили из-за двери. - Вы только сидите смиренно, и всё обойдется…
        Во дворе знакомо затрещал «Льюис». Короткая очередь тут же оборвалась, но впечатление на нападающих, видимо, произвела. Во дворе разорались так, что даже в келье были слышны четырехэтажные загибы. Вслушиваться Катя не стала, вскинула «маузер» и принялась расстреливать дверь рядом с нижней петлей. Пробоины ощетинились светлыми щепками. Катя врезалась в дверь двумя ногами, преграда с хрустом перекосилась, и девушка, рыча и обрывая подол, протиснулась в щель.
        В коридоре, обсыпанные белой пылью и щепками, сидели две монашки. Обе одинаково согнулись на корточках и одинаково прикрывали головы. Не обращая на них внимания, Катя метнулась по узкому коридору.
        Оконце было в торце галереи. Чудный вид на грязный двор, на распахнутые монастырские ворота. В грязи лежали двое - кажется, инвалид-сторож и еще кто-то незнакомый, в нарядных синих чикчирах. За угловой постройкой засели четверо пришлых - один целился из «драгунки» в сторону гостиничной развалюхи, остальные бурно совещались. Лезть под пулемет пришельцам явно не хотелось. Еще двоих Катя разглядела за выступом стены. За сторожкой беспокоились оседланные лошади. Понятно - осада ветхой монастырской гостинички перешла в статичную фазу. Счастье, что атакующие не знают, что к «Льюису» патронов нет.
        Катя осторожно приоткрыла окно, утвердила локти на широком подоконнике. Позиция - лучше не придумаешь. «Маузер» выдал скороговорку, трое пришельцев легли на месте, еще один шлепнулся в грязь, едва успев выскочить из-за стены. Надо отдать должное, соображали гости быстро. Пуля чиркнула по стене, заставив Катю отпрянуть от окна. Когда выглянула, налетчики уже были в седлах, гнали к воротам. Из окна гостиницы с молодецким посвистом высунулся Пашка, вскинул карабин. Почти попал. Катя быстренько подкорректировала стрельбу со своей стороны. Двое коней вылетели за ворота с пустыми седлами. Еще двоим налетчикам удалось уйти верхами.
        - Екатерина Георгиевна, там у них тачанка. Они Прота уволокли. И ваш писклявый с ними, - завопил Пашка.
        Катя высунулась подальше из окна, с трудом разглядела уходящую по сельской улице повозку, догоняющих ее верховых. Сплюнула с высоты в лужу:
        - Павел, наших верховых живенько готовь. Я сейчас.
        Наполняя магазин, Катя резко шагала по сводчатому коридору. Из кельи высунулась рябая пожилая монашка.
        - Рано еще! - рявкнула Катя в перепуганное лицо. - Воюют здесь!
        Сестры Ольга и Евдокия удрать не решились. Ольга-Елена медленно выпрямилась у побеленной стены, отряхнула с облаченья белую пыль. С деревянной усмешкой глянула на «маузер»:
        - Расстреляешь нас?
        - Эту-то дурочку за что? - Катя постучала стволом по макушке сестры Евдокии. - Ползи отсюда, сестра-ординарец, о тебя пачкаться не буду.
        Евдокия отползла на шаг, подняла бледное веснушчатое лицо:
        - Как же это, а, сестра Ольга? Я вас не оставлю. Разве господь позволит, чтобы…
        - Рот закрой, пока мозги в башке, а не на стенке, - процедила Катя. - Не к тебе разговор.
        Ольга смотрела бледная, высокомерная. Лицо точеное, иконописное - совсем святая.
        - Сдала, значит, мальчика? - тихо спросила Катя. - Он-то что тебе плохого сделал? Продала? Или так - лишнее беспокойство отвела подальше от обители?
        Елена надменно опустила густые ресницы:
        - Так господь подсказал. Церковь наша от лжепрорицателей и колдунов-обманщиков излишне претерпела. Скверна и смущение от речей подобных бесноватых безумцев ныне плодится безмерно.
        Катя смотрела в прекрасное строгое лицо и никак не могла поверить:
        - Да что ж ты дура такая, а? Лена, Леночка, ведь мир - вон, он там, за окном во все стороны простирается. Открытый ведь мир, всем открытый. Ой, дура ты, - Катя зажала исцарапанной кровоточащей рукой рот, качнула головой. В глазах поплыло от сдерживаемых слез.
        - Это ты-то меня наставлять будешь? - сестра Ольга нашла в себе силы улыбнуться. - Ты? Меня?! Звереныш дикий. Кошкой бродячей да бездомной живешь. Стреляй, хватит лицедействовать. А если поняла меня - уходи. Ты ведь поняла меня, а, Катя? - монашка оторвалась от стены, голубые глаза сверкнули. - Не держи зла. Простить ведь легко. Милосердием, Катюша, мир держится. Ибо сказано о Страшном суде: «Вы, помогавшие вашим сестрам, идите направо; вы, бывшие с ними суровы, идите налево».
        - Я тебе не праведница, чтоб походя прощать. Ведь сука ты, Елена Прекрасная. Мир отнюдь не милосердием держится. Я только в честность верю, - Катя поморщилась. - Впрочем, это мы с тобой уже обсуждали. Любого бы пристрелила. Тебя не могу. Да ты не улыбайся, не радуйся. Зверь я безжалостный, твоя правда…
        Рукоять «маузера» обдуманно врезалась в прекрасное лицо, - кольцо на рукояти разодрало насквозь щеку, хрустнули зубы. Изуродованная сестра-хозяйка ударилась о стену, со всхлипом осела на пол.
        Катя на миг зажмурилась, посмотреть в залитое кровью лицо не хватило сил. Махнула пистолетом:
        - Твой черед, сестра Евдокия, - принимай страдалицу. Выхаживай невинную праведницу скрупулезно. Обманула она сама себя. Ну, на то, видно, божья воля. Прощайте, девы непорочные, - Катя пошла к лестнице.
        - Накажет тебя, господь. Ох, как накажет, - прошипела сестра Евдокия, протягивая руки к хлюпающей кровью Ольге.
        - Само собою, - согласилась Катя, грохоча сапогами по деревянным ступеням. - Кого, как не меня, наказывать? Я для дерьма рожденная. На любую экзекуцию в списке первая-заглавная.
        Пашка красовался с лихо упертым в бедро карабином, удерживал под уздцы оседланных верховых. Из-за угла выглядывали перепуганные монашки. Как всегда мрачный Герман, не обращая на зрительниц внимания, пытался ровнее утвердить на голове свою студенческую задрипанную фуражку.
        - Мы уж не чаяли вас увидеть, - заметил прапорщик.
        - Виновата, - буркнула Катя. - Обещаю полностью реабилитироваться в глазах личного состава. Попозже. Где мои штаны, будь они неладны?
        - На месте ваши галифе, - ядовито заверил Герман. - Мы за них решили насмерть стоять.
        - Благодарю, - Катя шмыгнула за дверь, испещренную свежими пулевыми пробоинами.
        Парни переглянулись, слушая треск с ненавистью сдираемых темных одежд.
        - Павел! - рявкнула изнутри предводительница. - На тебе бричка и имущество. Помнишь рощу, где мы стояли до бойни в корчме? Это у реки, рядом с развилкой дорог. Там и встречаемся. Езжай осторожно, не напорись.
        - Как же так, Екатерина Георгиевна? - с обидой сказал юный большевик. - А Прот наш как же? Мы на свежих лошадях мигом их догоним.
        Катя вылетела наружу, с яростью затянула на талии ремень с оружием:
        - Тогда Прота могут подстрелить ненароком. Или нароком. Он у нас юноша шибко ценный. Погоню они ждать будут. Двинем наперерез, через лес. Герман, ты со мной?
        Прапорщик молча кивнул и принялся вдевать сапог в непослушное стремя.
        - А я опять в обозе?! - возмутился Пашка. - Я вам что, калека - на облучке сидеть?
        - Следуешь без суеты, как основная ударная сила. - Катя взлетела в седло. - После реки нам без тарантаса не обойтись. Да помоги ты господину прапорщику!
        Герман, с помощью Пашки, наконец утвердился в седле.
        - Ты накоротке повод держи, как мы говорили, - напомнил Пашка, похлопывая кобылку по крупу.
        - Пошли, ваше благородие, - приказала Катя, уже слегка жалея, что взяла с собой непривычного к седлу прапорщика.
        - Ой, Екатерина Георгиевна, - спохватился Пашка. - А Витка? Я ее с собой забираю или как?
        - Она свободный человек. Захочет ехать - не препятствуй, - Катя сдавила каблуками бока своего мышастого.
        Из-под копыт летели липкие ошметки грязи. Уже далеко позади остались ободранные ворота монастыря. Двое всадников пронеслись сельской улочкой, полностью вымершей по случаю стрельбы. Прапорщик пока не отставал. Хорошо. Оборачиваться и разговаривать Кате не хотелось. Ветер сушил на щеках запоздалые, глупые и совершенно ненужные слезы. Обидно. И стыдно за собственную наивность. Стыдно. Ладно, свою боль привыкла терпеть. Теперь и чужую запомнишь. Треск зубов под округлой рукоятью «маузера». Безобразно рассеченную щеку. Ужас понимания в небесно-голубых глазах. Раньше боли почувствовала сестра Ольга, что красоту навсегда отняли. Кончилась Елена Прекрасная. Осталась крыса, лживая, тощая, монастырская.
        Всё. Кончено. Забыто. Рви вперед, мышастый. Зажрался, обленился, сучье вымя. Работай!
        Глава 9
        Первое время я думал, что «сундук мертвеца» - это тот самый сундук, который стоит наверху, в комнате капитана.
        Роберт Луис Стивенсон. «Остров сокровищ»
        В рабочем и крестьянине проснулось сознание личности.
        Л.Д. Троцкий
        Поводья четче. Как Пашка учил. Чертов большевик. Чертов жеребец. Чертова дорога. И Она. Тоже. Чертова баба.
        Герман пытался правильно держать колени, не мешать коню. Как же - одно дело понять, другое - правильно выполнить. Проклятая кобыла летела за мышастым командирши, и прапорщик с огромным трудом сдерживался, чтобы не завопить в голос. Нет, одно счастье - дорога размокшая, мягкая, брякнешься, вполне возможно, сразу шею и не свернешь. По сторонам смотреть было некогда. Усидеть бы в седле, не опозориться. Герман полностью сосредоточился на работе ногами, лишь отпихивал локтем нещадно колотящий по позвоночнику карабин.
        - Теперь в лес. Коню не мешай, он сам пойдет, - рыкнула командирша.
        Свернули от дороги. Кони двигались вдоль крошечного ручья. По коленям всадников хлестал тростник. Герман было обрадовался - скорость движения резко снизилась. Но радость оказалась преждевременной - шли неровно, кобыла часто оступалась, и Герман чуть ли не ежеминутно рисковал свалиться с седла.
        Тропинка пошла чуть выше и ровнее. Мышастый с облегчением фыркнул. Впереди лежал зеленый луг. Катя направила коня к далекой опушке леса, в первый раз обернулась:
        - Держитесь, ваше благородие. Нам бы только на лесную дорогу вырулить. Часа четыре должны выиграть. Если они, конечно, тоже не решились путь срезать. Хотя с тачанкой едва ли.
        Герман кивнул. Лицо у командирши было на удивление унылое, даже дерзости, что обычно в глазах сияла, что-то не заметно. Вокруг бледно зеленющих глаз легли глубокие тени. Неужели из-за мальчика так переживает? Вряд ли. Екатерина Георгиевна из тех особ, что и на похоронах родной матери лишь ядовитые колкости будет отпускать. Да и есть ли у нее мать? Никогда ведь не упоминала.
        Катя пятерней поправила растрепавшуюся отросшую челку. На прапорщика больше не смотрела. Герман с облегчением ухватился за луку седла, попытался передохнуть. Филейная часть ощутимо болела.
        Двигались бесконечно. Невыносимо. Оставалось вытащить «наган» и пустить себе пулю в висок. Герман определенно чувствовал, как насквозь промокшие брюки прилипают к седлу. Ягодицы жгло огнем. Вроде бы и не быстро двигались, сначала вдоль опушки, потом по непонятно откуда взявшейся заросшей лесной дороге. Прапорщик из последних сил уклонялся от низких веток. Упасть бы, вытянуться на земле. Пусть сука пристрелит. Герман не то что протестовать, даже глаз открывать не станет.
        - Близко подошли, - пробормотала Катя, отмахиваясь от надоедливых комаров. Под ветвями дубов было душно и влажно. Кони явно устали. Мышастый уже слабо реагировал на понукания безжалостной всадницы.
        - Близко подошли, - повторила Катя. - Река рядом.
        Герману было все равно. Направление он давно потерял. Сползти с седла, лечь на живот, замереть…
        Впереди горланили лягушки. В просвете ветвей блеснула темная вода, качнулись глянцевитые листья кувшинок, потянуло свежестью. Герман понял, что перед тем как застрелиться, обязательно нужно рухнуть в воду, повиснуть в зеленой полутьме и, не поднимая головы, пить, пить, пить…
        Двигаться вдоль близкой воды оказалось истинной пыткой. Герман тупо смотрел на манящую прохладу, клонился с седла, гигантским усилием воли выпрямлялся. Поймал себя на мысли, что с ненавистью поглядывает в затылок мучительницы. Светлые прядки слиплись от пота, закудрявились, липли к шее. Если выстрелить, брызнет кровь. Соленая, липкая, густая. Германа передернуло. Утомленная лошадь раздраженно замотала головой.
        Впереди показалась дорога, заблестела широкая лужа перед старыми, просевшими балками моста. Герман тупо смотрел. Там дальше Остроуховка. Левее корчма, где Виту…
        Показалось, что тянет старой гарью.
        - Вон там засядем, - Катя ткнула рукой в придорожные кусты. - Там повыше будет и обзор недурен. Лошадей подальше оставим.
        Герман сполз с седла. Встал, широко расставив ноги.
        - Наблюдай, - Катя взяла лошадей под уздцы, повела в глубь рощи.
        Прапорщик доковылял до кустов ракиты. Хотел опуститься на колени, замер - сзади каждое прикосновение штанов дергало будто теркой по обнаженному мясу. Герман с трудом снял карабин, опершись об него, опустился на колени.
        Как обычно беззвучно появилась Она.
        - Тихо? Всё, ждем. Полагаю, фора у нас в час-два. Если мы правильно угадали.
        - А если неправильно? - прохрипел Герман. Попытался сплюнуть, да было нечем…
        Катя пожала плечами - на темной кофточке темнели пятна пота, - посмотрела искоса:
        - Если ошиблись, подождем Пашку. Сообща решим, что дальше делать. Вы, Герман Олегович, идите, освежитесь. Там дальше спуск к воде имеется. Видно, плотвичку ходят удить. Можно и переодеться. Листья подорожника при потертостях недурно помогают. Только долго не возитесь, Герман Олегович.
        Прапорщик старался шагать прямо - сейчас щеки горели сильнее, чем ягодицы.
        Окунулся на минуту - стало легче. На ощупь прилепил листочки подорожника. Еще раз ополоснул горящее лицо.
        Катя уже обустроилась. Сухие ветки сдвинуты, очищен островок светлого песочка. Срубленная штыком ветвь послужила дополнительной маскировкой.
        - Быстро вы, ваше благородие. Можно было не так торопиться. Ну, я тоже на секундочку…
        Исчезла, оставив карабин. Герман прилег, потрогал приклад. Пахнет оружием. И другой запах мнился - кожи, пыли, дубовой горечи, пота конского и человеческого, аромат разгоряченной юной женщины. Так пахнут амазонки.
        Думать о подобном совершенно излишне. Герман принялся разглядывать дорогу - в одну сторону проселок уползал в рощу, в другой стороне, за мостом, была хорошо видна развилка дорог. Еще дальше, над полем, дрожал раскаленный июльский воздух. Ни души. Может, и Остроуховки уже нет? Безумие кругом, а зяблики как ни в чем не бывало на все голоса свое «фьюит-фьюит» голосят. У зябликов сейчас вторая кладка. Скоро замолчат, птенцов выкармливать начнут.
        За рекой начала куковать кукушка. Куковала долго. Рядом с прапорщиком присела Катя: волосы мокрые, наскоро выжатая кофточка облепила упругую грудь. Только галифе сухие. Герман принципиально уставился на мост.
        - Щедрая птица, - прошептала Катя, прислушиваясь к кукушке.
        - Знать бы еще - дни сулит или минуты?
        - Года и десятилетия. А может быть, и века. Если исходить из теории времени, господин прапорщик, нет ничего невозможного.
        - Действительно, с вашей силой духа, почему бы и не масштабами эпох мыслить? - пробормотал прапорщик. - Вы ведь себя в чем угодно уверить можете.
        Катя помолчала, все слушала кукушку, неожиданно прошептала:
        - Справедливый диагноз, Герман Олегович. С самовнушением у меня перебор. Доверчивая, как Буратино. И в голове мозгов столько же.
        - Кто такая Буратино? - озадаченно прошептал прапорщик.
        - Деревянный мальчик. Родственник Пиноккио. Знаете такого?
        - Знаю, но не нахожу ни малейшего сходства с вами.
        - Это у вас от усталости, - в голосе Кати мелькнула тень прежней усмешки. - Тут вы правы, с непривычки тяжело в седле.
        Герман, скосив глаза, наблюдал, как она улеглась на спину и, без малейшего стеснения задрав ноги, помассировала бедра. Поморщилась:
        - Надо же так отвыкнуть. Вы, Герман Олегович, не поверите, я когда-то месяцами с седла не спускалась. Чудесное время было. А сейчас несколько часов, и, пожалуйста, полуинвалидность. Прав наш товарищ Пашка, регулярные тренировки - великое дело.
        - Полагаю, в городах последнее время изволили благоденствовать?
        - И в городах. И в разъездах. Но все больше на автомобилях, - рассеянно сказала Катя, и Герман понял, что она все еще прислушивается к кукушке.
        - Личного шофера изволили иметь?
        - О, даже личную машину как-то имела. Но все больше на армейских авто приходилось разъезжать. Не завидуйте, удовольствие ниже среднего. Вы, Герман, наверное, техникой интересуетесь? Хотите, могу рассказать, что свеженького и смертоубийственного в ближайшее десятилетие появится. Вы танки видели?
        - Видеть лично не имел счастья. И желанием не горю. Я, Екатерина Георгиевна, орнитологией увлекаюсь, птицами интересуюсь. Преимущественно лесными и луговыми, - с вызовом сказал Герман.
        - Классно, - Катя покачала высыхающей головой. - А я вот рыбами увлекаюсь, да все времени не хватает.
        - Какими рыбами? - изумился прапорщик.
        - Да самыми обыкновенными: щукой, судаком, лещом, окуньками. Налимами с уклейками. Всем тем, что на крючок клюет. Люблю я с удочкой посидеть. Умиротворяющее занятие.
        - Экая странная вы барышня, - пробормотал Герман.
        - Это да. Странненькая я, - вздохнула Катя.
        Герман, морщась, сел поудобнее. «Спросить про монастырские слухи или нет? Не ответит. Скорее в челюсть заедет. И будет по-своему права. Гадкий вопрос. Даже для беглого прапорщика со стертой задницей совершенно непростительный вопрос». Герман искоса смотрел на девушку - лежала, опираясь подбородком на приклад. На шее, в расстегнутом вороте кофточки, бился пульс. Даже сейчас, усталая, грустная, со встрепанным гнездом полувысохших волос, она прелестна. И, как всегда, эта несообразная, диковатая красота подняла волну смутного возмущения. Не имеет она права быть такой! Шпионка, убийца, ладно, пусть выглядит обольстительной куколкой-наживкой, обманкой яркой. Но не может она истинно красивой быть. Такие глаза чистыми и наивными обязаны быть, а не сквозь прицел «маузера» щуриться.
        «Ненавижу! Чем она с дьяволом за такие очи расплатилась? За эту шею, что даже в резких полосах загара околдовывает? Даже красоту люди предали. В крови измазали. Ненавижу эти глаза!»
        - А вы, Екатерина Георгиевна, с тамошней претенденткой в игуменьи тоже о рыбной ловле беседовали? Неужто в монастыре пруд с карпами копать замышляют? - Герман сам слышал в своем голосе откровенный вызов, ужаснулся, но остановиться не мог: - Вы от смущения молчите или раздумываете - глаза мне выколоть или язык вырвать?
        - Пруд в Темчинской пустоши в ближайшее время вряд ли появится. А смущения во мне еще поменьше, чем здравого смысла. Могу и ответить. Только тебе, прапорщик, пора бы знать, что все вопросы для начала самому себе задать нужно. Очень тебе нужен мой ответ?
        - Нужен! - отрезал Герман. - Хочу понять, как мир с ума сходит.
        - Да никак он не сходит. Давно уж спятил целиком и полностью, - Катя продула затвор карабина. - Я тебе отвечу. Потом. Если захочешь. Когда Прота отобьем. Пока, чтобы не отвлекаться, расскажи, как у вас в монастыре драка получилась. Я не все видела.
        - То-то и оно, что не все, - резко буркнул Герман. - Мы после завтрака за шахматы сели. Слышим, лошадь заржала. Пашка говорит: «Наверное, припасы в обитель привезли. Давно уж обещались. Пойдем, поможем? Может, картошечки подбросят. Надоела старая капуста. Сестры - женщины хорошие, но уж больно постные». Я ему сказал, что так о людях отзываться неуместно. Монахини отнюдь не к его идиотским олимпийско-гимнастическим играм готовятся. Тут вроде взвизгнул кто-то. Показалось, что наш Прот. Пашка за винтовку да к окну. Смотрим, волокут кого-то. Ноги дрыгаются знакомые. Пашка стрелять. От ворот сразу ответили. Мы тех-то не сразу заметили. Ну и пошло. Витку выгнали через заднее окно. Ваш «маузер» она сама догадалась прихватить.
        - А как Вита вообще у вас оказалась?
        Герман усмехнулся:
        - Отсиживалась. Работы в трапезной многовато. Наша Вита насчет монастырского послушания не слишком прилежна. Слушала, как я о синематографе рассказывал. Она, представляете, фильма ни разу не видела.
        - Понятно. Значит, началась пальба. А что Писклявый? Вы его действительно видели?
        - У ворот. Он по нам сам стрелял, потом заорал, чтобы с нами кончали, и исчез. Прота они к тому времени уже за ворота выволокли.
        - Вот черт, экий этот Пискля неуловимый. Хорошо бы его за жабры взять.
        - Пожалуй, он нас сам возьмет, - мрачно сказал Герман. - Командовать этот тип привык. И людей у него хватает. Как гаркнул, мол, «добейте мигом, или в Воркуте сгниете, крысьи дети». Хорошо, Пашка догадался пулеметом пугнуть. Ну, а потом вы… проснулись.
        - Как?! - Катя резко крутанулась на локте.
        - Что? - прапорщик от неожиданности отпрянул.
        - Как и чем он им грозил, спрашиваю?
        - Ну, хм, на болт натянуть по самые… Еще пасти порвать. Еще что-то на мове. За Палестины отправить, в Воркуте сгноить.
        - Точно? Это дословно?
        - Про болт дословно. И про Палестину. Остальное я не записывал. Сами бы слушали, - сердито сказал прапорщик.
        - Ваше благородие, а вы не скажете, где эта Варкута? - вкрадчиво сказала Катя.
        - Полагаю, где-то в тех благословенных краях. Ну, там Палестина, холм Сионский, река Иордан, - прапорщик пожал плечами. - Слаб я в географии Святых земель. Понятия не имею, где ваша Воркута. Вроде бы через «о» звучит. Ваш неутомимый друг хоть и с могучим малороссийским акцентом матерится, но весьма отчетливо.
        - Понятно, - Катя перекатилась на спину и принялась проверять свою пару «маузеров». - Вы, господин прапорщик, я смотрю, гранату приберегли? Проверьте ее еще разок, будьте любезны. Боюсь, столкновение будет серьезнее, чем предполагалось.
        - Там Прот будет, - сухо напомнил Герман.
        Катя глянула с удивлением:
        - Ты что, сдурел, прапор? Я про гранату в смысле дальнейшего развития событий. Работаем аккуратно. По тем индивидам, что рядом с Протом будут, и не думай стрелять. Там я сама расчищу. Я, прапорщик, хоть и сука отъявленная, но своих не сдаю и под «дружественный» огонь не подставляю. Ты обо мне еще разок так подумай - и в рыло схлопочешь.
        «Не меняется. Ведьма изумрудная», - со смесью обиды и облегчения подумал Герман.

* * *
        - Они! - зашипела Катя. - На исходную!
        За прошедшие три часа по дороге проползла единственная упряжка, груженная каким-то домашним скарбом. В эти дни местное население явно предпочитало держаться ближе к дому.
        Браться за бинокль смысла не было. Тачанку, запряженную тройкой броских вороных, Герман узнал сразу. Упряжку сопровождали двое верховых.
        Катя уже перекатилась в гущу ивняка подальше от реки. Герман поправил очки, плотнее упер приклад в плечо. Вот так, сейчас выстрелишь в человека, а в душе ничего и не вздрагивает. Убийство - это рутина. Не в первый раз, господин беглый прапорщик, не в первый раз. Интересно, амазонка перестанет поглядывать сочувственно, если ей рассказать, что и до знакомства с ее очаровательной личностью господин прапорщик успел в рукопашной четверых уложить и получить досрочное повышение по службе?
        Что за ерунда в голову лезет? Герман шепотом выматерился. Копыта уже стучали по настилу моста. Промелькнули вороные - усталые, взмыленные. Тачанку Герман рассмотреть не успел, - целью ему был назначен последний всадник. Остальных брала на себя Катя.
        Выстрел в топоте копыт прозвучал как-то слабо. Зато ржание лошадей, треск дерева и человеческие вопли раздались словно над самой головой. Амазонка, конечно, не промахнулась. Сваленный наповал коренник рухнул на полном ходу, запутал постромки, легкая тачанка мигом слетела в кювет, ездовой кубарем покатился в кусты, из тачанки посыпались люди.
        «Угробит она Прота», - подумал Герман, ловя на «мушку» спину в перекрестии новеньких ремней. Всадник, рослый хлопец в высокой папахе, поднял коня на дыбы. Широкая спина оказалась отличной мишенью, даже стрелять как-то стыдно. Герман нажал спуск. Карабин толкнулся в плечо, хлопец с какой-то странной готовностью, запрокинулся на круп коня. Папаха свалилась, мелькнул коротко стриженный затылок и лихой рыжий чуб. Одуревший конь унес седока с глаз убийцы.
        Герман загнал в ствол новый патрон и, низко пригибаясь, полез к дороге. Там много и часто стреляли. Прапорщик упал, пополз на локтях. Проклятая фуражка опять сползла на глаза.
        От дорожной пыли ощутимо веяло солнечным жаром. Герман выглянул, в нос тут же ударило пороховой гарью. Показалось - дорога сплошь завалена телами. Нет, человеческое тело было единственным - усатый казак, раскинув руки и ноги, лежал в пыли. Жуть наводила опрокинувшаяся тачанка - все три лошади бились, пытаясь встать, хрипя и лягаясь. Трещал под ударами копыт разносимый вдребезги передок. Откуда и кто стреляет, Герман понять не мог. Высоко над головой свистнула шальная пуля. Прапорщик сунулся носом в пыль. Потом на всякий случай выставил карабин. Катерине нужно было помочь, но стрелять было решительно не в кого. Напрягаясь, Герман заметил подозрительно шевельнувшиеся кусты, - оттуда блекло блеснуло, грохнула винтовка. Прапорщик было прицелился, но с этой стороны дороги уже мгновенно ответили парой выстрелов. В кустах кто-то дернулся, мелькнула откинутая рука. Снова затрещали пистолетные выстрелы. Садили, кажется, обойму за обоймой.
        Сообразив, где именно засела предводительница, Герман пополз вдоль дороги, разводя стволом карабина жгучие стебли крапивы. Глупо, конечно, сейчас уместнее подумать, как самому не нарваться на пулю великой ковбойши. В запале барышня и лягушке, невзначай квакнувшей, башку пулей снесет.
        Стоило высунуться из кусачих зарослей, Катя действительно вскинула «маузер». Тут же раздраженным движением ствола приказала замереть. Герман застыл на четвереньках. Командирша выглядела как всегда: лихая, злая, встрепанная. Едва ли не утыкаясь ей в сапоги щетинистой мордой, валялся скатившийся с дороги труп. Катя раздраженно отпихнула путающуюся в ногах винтовку покойника. С той стороны дороги хлопнул одинокий пистолетный выстрел, пуля свистнула выше прикрытой насыпью девушки. В ответ Катя стрелять не стала. Почесала «мушкой» «маузера» шрамик над бровью и негромко крикнула:
        - Хватит! Птичек распугаешь.
        - Так ты высунься. Пташкам корму-то буде богато, - посулили из-за дороги.
        - Это ты брось, - усмехнулась Катя. - Деваться тебе все равно некуда. «Маслята» уже экономишь. Поерзай да сдавайся. В противном случае дырок понаделаю.
        - Спробуй, - в тонком, но, в общем-то, вовсе не визгливом голосе уверенности было не меньше, чем в наглом тоне амазонки. - Спочатку я твоєму пащенку криву шийку докручу. Він тобі мертвий потрібен? Опудало з нього облізле вийде[22 - Попробуй. Сначала я твоему щенку кривую шею докручу. Он тебе мертвый нужен? Чучело из него облезлое получится (укр.).].
        - Я жутко милосердная. Я же практически из Гринписа. Ты ведь знаешь этих чудиков? Тебе не кажется, коллега, что мы зря лбами бьемся? - Катя делала яростные жесты прапорщику. «Маузер» тыкал в сторону реки, делал замысловатый пируэт. Герман кивнул: понятно - обойти с тыла.
        - Ти, москалья стерво, мене ще в союзники поклич, - заорали с той стороны дороги. - Я з вами, с кацапами, поруч и серіти не сяду. Це моя країна, духу московського тут більше не буде.
        - Здесь земля Российской империи, - рявкнула Катя. - Была и будет. Хоть усрись, бандера рахитичный.
        Герман поспешно уползал в крапиву. «Маузер» на прощание произвел жест угрожающий, толковать его следовало как «ползи быстро, но осторожно». Прапорщик позволил фуражке сползти на нос и таранил жгучие дебри на манер полярного ледокола. Сзади перешли на матерное:
        - Сунешся, шлюха московська, я тобі ще одну щілину прострочу. Будеш, гнійна сука, в ногах валятися. Я тебе розтягну, а потім…
        - Угу, я тебе заодно отсосу и анилингус сделаю… - отозвалась Катя.
        Насчет последнего Герман не совсем понял. По латыни он имел твердое «хор.», но к подобным физиологическим терминам суховатый Евгений Брониславович гимназистов почему-то не приобщал.
        Обдумывая, что бы это могло значить, прапорщик скатился под мост. Здесь было прохладно, пахло тиной и ершами. В воду брызнули перепуганные лягушата. Зарываясь сапогами в песок, Герман прополз под сваями, полез в кусты. Следовало быть осторожным - этот стрелок уж точно раздумывать не станет. Вообще-то, если суждено получить пулю, то Герман предпочел бы пасть от руки Екатерины Георгиевны. Она даже из тяжелого «маузера» бьет удивительно изящно. Черт бы ее побрал, стерву невозможную.
        Впереди жалобно всхрапывала раненая лошадь и слышались переговоры на повышенных тонах:
        … - яйця відкручу. Голосити буде, у вас в Кремлі почують. Що вам, б…ям, не сидіти завмерши в своїй Федерації, на газову трубу подрачивать? Все лізете, навіть сюди потягнулися. Я чарод?йнику вашому кожну кишечку на ніж намотаю.
        - Только тронь мальчишку. Ты у меня жить будешь, - ласково пообещала Катя. - Ннеделю, а то и больше. Я «перо» пачкать не буду. Я тебя на горшок посажу и пару крыс отловить не поленюсь. Они тебе так дупло разделают, что верещать замудохаешся. Гнида незалежная, недоносок триперный.
        - Вы, сучки гэбисткие, в пытках толк знаэте. Так, ще не вмерла Украина, и наш час прийшов.
        Бах, бах - гавкнул в ответ «маузер» Кати, то ли демонстрируя немереные запасы боеприпасов, то ли отвлекая внимание оппонента от обходного маневра. Зря, между прочим. Герман, ориентирующийся по звукам голосов, мгновенно потерял противника.
        Прапорщик прополз еще немного, лег, тяжело дыша. В тишине хрипы собственных легких казалось оглушительными. Лицо жгло, как будто в костер сунул. Проклятая крапива. Где же он? Где-то рядом должен быть. Слышно, как, пытаясь встать, безнадежно бьет копытом раненая лошадь.
        - Эй, запорожец с запором, чего примолк? Ответить нечем? Давай, гондон, лапы до горы задирай. Жить оставлю.
        - Та пошла ты, путана дешева. Я тебя пополам голыми руками порву, - отозвался голос из-за соседнего куста.
        - Бросай оружие! - Герман не раздумывая рывком вскинулся на ноги.
        В небольшом углублении, среди молодых кустов крушины, скорчился парень в порванном френче. Коленом он прижимал к земле фигурку со связанными руками и с надетым на голову мешком.
        Бам! - Германа крепко стукнуло в лицо. Парень во френче стрелял мгновенно, и его движения прапорщик даже не уловил. Пуля угодила в карабин, выбитое оружие ударило незадачливого офицера в лицо. Он отшатнулся - щеку обожгло второй пулей. Герман успел только зажмуриться. После краткой паузы приоткрыл глаза - парень, почему-то бросив пистолет, с неимоверной быстротой сиганул в кусты, подкатился куда-то под нижние ветви.
        С дороги наперебой застучали «маузеры» Кати - девушка, хищно пригнувшись, расстреливала заросли из двух стволов. Герман, одной рукой зажимая разбитое лицо, ощупью выдернул из кобуры «наган», наугад начал палить по кустам.
        - Да ладно, - буркнула Катя, с ловкостью фокусника перезаряжая «маузер». - Ушел, ублюдок. Наша школа. Выучили себе на голову. Теперь хер его догонишь. Ты, прапор, пригнись на всякий случай, и давай физиономию осмотрим.
        - Прота посмотри сначала, - пробормотал Герман, с ужасом размазывая кровь, текущую по щеке.
        - Да колдун наш хоть помят, но цел, - отозвалась Катя.
        Безголовая фигура Прота действительно заворочалась, попыталась сесть. Герман почувствовал себя дурно и плюхнулся рядом с мальчиком.
        - Ну что вы за хилое племя? - заворчала Катя.

* * *
        Мешок на Прота напялили угольный, чем мальчик был жутко оскорблен. Действительно, едва не задохнулся, а теперь еще и отмыться не удавалось. Герман с наскоро забинтованным лицом тупо смотрел на текущую воду. Лягушата как ни в чем не бывало прыгали по полоске берега.
        - Прот, ты кожу сдерешь, - сказала Катя, наблюдая, как мальчик тщетно пытается вымыть угольную пыль из углов глаз. - Давай я самогоном попробую.
        Флягу командирша приволокла от бегло обследованной разбитой тачанки. Прот и прапорщик в этот момент брели подальше от места боя и только переглянулись, услышав два выстрела.
        - Жалко лошадок, - пробормотал Прот, выковыривая из ушей черный порошок.
        - Да, Екатерина Георгиевна верна своим незыблемым представлениям о милосердии, - прохрипел Герман. Его пошатывало.
        Впрочем, слабость вскоре прошла. Осталась боль в ушибленной скуле и жжение по всему лицу. Герман сидел, смотрел на реку и пытался осмыслить услышанное. Довольно сложно припомнить нюансы бурной перебранки, когда получаешь в харю собственной винтовкой. Но что-то странное в той ругани было. Похоже, амазонка и верткий хлопец знали друг друга. Видимо, не так проста наша Екатерина Георгиевна, утаивает кое-что от невежественных подчиненных.
        Предводительница сидела на корточках, терла тряпочкой лицо Прота. Мальчик фыркал, морщился - сивухой шибало крепко.
        - Что-то ты полосатый получаешься, - озабоченно заметила Катя. - Ты как к зебрам относишься, а, Прот Владимирович?
        - Не знаю. Нам свинину с говядиной по праздникам давали, - огрызнулся сердитый сирота.
        Катя хмыкнула:
        - Не злись. Понятия не имею, где они тот говенный мешок раздобыли. Я бы тебе обязательно новенький припасла. С хорошей вентиляцией, мягкий, - сам бы из него вылезать не захотел.
        - Вот вы бы в нем сами посидеть и попробовали.
        - Я пробовала. Не нравится. Мне вообще не нравится, когда меня вяжут.
        - Людям много чего не нравится, - пробормотал Герман. - Не изволите ли объясниться, Екатерина Георгиевна? Что у вас общего с этим… шустриком?
        Взгляд изумрудных глаз не дрогнул, не ушел в сторону.
        - Объясниться я могу. Частично. Во-первых, вот вам, господин прапорщик, сувенир на память, - Катя выдернула из-за ремня на спине парабеллум, кинула на колени Герману. - Гильзу перекосило. В обойме еще четыре патрона. Повезло вам, ваше благородие. С какой стати вам взбрело в голову орать «бросай оружие»? Этот тип стреляет профессионально. Два раза меня чуть не достал.
        - Я думал, он будет полезнее нам живым, - сказал Герман, потирая бедро, ушибленное германским пистолетом.
        - Полезнее, может быть, и полезнее. Но не ценой же наших жизней и здоровья. Его живым трудно взять. Разве что раненым. Лучше бы вы, Герман Олегович, ему локоть прострелили. Или колено. Или это шибко бесчеловечно?
        - Не увиливайте, Екатерина Георгиевна. Кто он такой? И кто вы такая? - с мрачной решимостью спросил Герман, сжимая удобную рукоять парабеллума.
        - Он - агент «безпеки» - украинской националистической службы безопасности. Я сотрудница спецслужбы. Российской. Не русской, не большевистской, не монархической. РОССИЙСКОЙ. По какому поводу и какими судьбами мы с ним сцепились именно здесь - можете спрашивать, можете не спрашивать, все равно ответить не смогу. Сама пока не понимаю. Интересоваться подробностями моей службы и моим жалованьем не стоит. И вообще, чем зыркать на меня с таким подозрением, идите-ка вы, прапорщик, своей собственной дорогой. Я ведь вас не держу. Лошадь есть, ранены вы чисто символически. И Прота забирайте. Рядом со мной сейчас ой как нехорошо быть.
        Герман вновь уставился на реку. Что от нее требовать? Сказала, по-видимому, правду. Щепоточку правды. Да что ты, собственно, у нее узнать хотел? Но уходить не хочется. Признайся, единственное, что еще держит в этой жизни - возможность украдкой глянуть на встрепанный золотистый затылок.
        - Братец Прот, ты-то что надулся? - Катя махнула грязным тампоном. - Ототрется уголек. На днях станешь истинным бледнолицым. Или тебя тоже вопросы устройства мироздания мучают?
        - Не мучают. Я и так слишком много знаю, - Прот ожесточенно потер серыми пальцами волосы, поднялось облачко пыли. - Х…во быть всезнающим.
        - Матюгаться начал, - Катя покачала головой. - Иди-ка ты купаться, всезнайка. Умывальников начальник и мочалок командир.
        - При чем здесь умывальники? Я доводом стал, - печально сказал Прот. - Меня все найти хотят. Или убить. Меня теперь от Белгорода до Екатеринослава ищут. Я - аргумент. Используют, потом выбросят. Ваш соперник, его кличка пан Кула, раньше считал, что вы из ЧК. А золото, Екатерина Георгиевна, здесь недалеко, под Змиёвом спрятано. Вы, господин старший сержант, все-таки решите, что вам нужнее - я или золото? Вы с самого начала знали, что я как доказательство важен?
        Герман со злорадством увидел на лице амазонки крайнее изумление. Оказывается, наша Катенька тоже глуповато рот умеет разевать.

* * *
        Кони пощипывали траву, взмахами хвостов отгоняли надоедливых слепней. Герман тоже отмахивался веточкой от кусачих тварей. Новая трофейная «драгунка» стояла между колен. Где-то в зарослях рогоза мирно переговаривались кряквы. Герман слушал уток, заодно прислушивался к ахинее, которую нес Прот.
        - От рождения это у меня. Наказан невесть за что. Хотя привык, жить можно. Главное, внимания не обращать, пока лично тебя не касается. Человек, Екатерина Георгиевна, самая странная божья тварь. Себя не понимает, никого не понимает. Всего боится, и от этого кровожадней волка. Порода, видимо, такая.
        - Ну, насчет породы я знаю, - Катя продолжала машинально чистить «маузер». - Прот, значит, тебе достаточно тактильного контакта? Прикосновения, я имею в виду?
        - Я же говорю, можно и без прикосновений, - скучно сказал мальчик и попробовал улечься поудобнее. - Касаясь человека, я вижу, ну, глубже, что ли. Иногда достаточно посмотреть на кого-то, и тоже хорошо вижу. А иной раз хоть обнимайся - тьма кромешная.
        - М-да, уникум ты. Сочувствую. Ничего, если следы хорошо запутать, никто тебя не найдет. Насчет внешности ты не слишком беспокойся, можно загримироваться. И насчет «довода и аргумента» - обижаешь. Я тебя не искала и использовать не собираюсь. Насчет золота - отпираться не стану. Финансовые вливания любой конторе нужны, в том числе и моей. Насчет тебя - ни сном ни духом. Собственно, ты и сам должен был видеть. Нету тебя в моих планах. Уж извини, - амазонка сердито принялась собирать «маузер».
        - Есть я в ваших планах, - пробормотал Прот и ехидно добавил: - Только вы еще этого сами не поняли, потому как каша у вас в мозгу. Вы начальство часто ругаете за бестолковость, за то, что вам толком ничего не объяснили.
        - Ну, ругаюсь я много, это и господин прапорщик легко может подтвердить, - Катя кивнула в сторону молчавшего офицера. - Ты лучше скажи, откуда у тебя подозрения, если ты меня насквозь видишь? Это ты Герману Олеговичу насчет моей двуличности и коварности заливай. Я-то знаю, что использовать тебя не собиралась. Не потому что такая благородно-разблагородная. Я попросту не знаю, чего все от тебя хотят и что мне самой с тебя можно поиметь. Что насчет этого твои экстрасенсорные способности говорят?
        - Эка вы вывернули, Екатерина Георгиевна. Я что, как по книге человека читаю? Знаете, как это - дверь перед тобой распахивают и в тот же миг полотенцем по глазам лупят. За дверью - базарная площадь, и чего там только нет. А ты только кучу навоза успеваешь рассмотреть или бородавку на носу у торговки медом. Смотреть-то не знаешь на что. Времени - миг. Насчет того, о чем именно человек в тот момент думает - это легче, - оно на переднем плане. Но и это у кого как. Люди разные.
        - Да уж. Ну и сложности, одуреешь, - Катя покосилась на прапорщика, сидящего с отсутствующим видом, и понизила голос. - Ну а насчет меня, - что там, на переднем плане? Только давай без интимных подробностей. Про бесстыжесть я и сама знаю.
        - Глаза. Темно-темно-карие, - шепотом сказал мальчик. - Вы их про себя почему-то вишневыми называете.
        Герман видел, как девушка вздрогнула. Тут же нагнулась, бормоча проклятия, принялась собирать рассыпавшиеся патроны. Глухим, незнакомым голосом спросила:
        - Значит, вишневые глаза? Не черные или, там, голубые? Не путаешь?
        - Нет, - довольно растерянно прошептал Прот. Он с таким вниманием смотрел на командиршу, как будто впервые ее видел. - Екатерина Георгиевна, странно, но те глаза, правда, вишневыми нужно называть. Другие очи тоже имеются. И черные, и желтые, от которых мороз по коже. И голубые. Но вы же о них…
        - Понятно, понятно, - поспешно оборвала Катя. - Ты мне всю голову не перетрясай, - она помолчала. - Прот, а ведь тебе нужно завязывать. С такими способностями своей смертью точно не умрешь.
        - Как завязывать-то? Я же измениться не могу. Черти у меня в голове танцуют. Путаю все. Я же, срамно сказать, сейчас вашу дачу вспомнить могу, а как сам малым рос, совсем не помню, - Прот закинул руки за голову и уставился в начинающее меркнуть небо.
        - Есть у меня одна идея, - Катя грустно усмехнулась. - Когда Пашка нас найдет, я тебе ее открою. Примитивная идейка, но такие часто срабатывают. Да не умирай ты раньше времени. Честное слово, людям и хуже бывает. Выкручиваются.
        - Прот, а насчет меня как? - неуверенно спросил Герман. - Что во мне? Или там и заглянуть некуда?
        Прот повернул голову, глянул прищуренным глазом:
        - У вас, Герман Олегович, печально там. Птицы на кладбище поют. Осень, а они поют. В грустном вы мире живете. А о Лариске вашей забудьте. Дура она. Да вы и сами знаете.
        Щеку у Германа и так пекло, а тут еще и уши загорелись. Катя смотрела с интересом. Вот черт, и кто за язык тянул спрашивать? Сейчас съязвит.
        - Знаете, прапорщик, давайте, я вам повязку поменяю и повреждения продезинфицирую. А то вы в этой обмотке на бомжующего гангстера похожи, - усмехнулась амазонка.
        Руки у Кати были быстрые, точные и, несмотря на многочисленные царапины, полученные за этот бурный день, легкие в прикосновении. Самогон обжигал поврежденную щеку, но Герман жмурился не от боли.
        - От пули легкий шрам останется, - озабоченно сказала Катя. - Это ничего, такие шрамы мужчинам шарму прибавляют. Ушиб в два дня заживет. Ничего, крепче будете за личное оружие держаться. Вот только я не пойму, что за красные пятна по всему лицу? Не хватало еще инфекции.
        - Это крапива, - пробурчал Герман. - Обходные пути, знаете ли, тоже таят скрытые опасности.
        Катя засмеялась:
        - Ладно, хлебните из горлышка, товарищ рейдер. В качестве анестезии.
        Герман сделал глоток. Сейчас самогон обычного желания судорожно передернуться не вызвал, вероятно, оттого, что прапорщика отвлекло природное совершенство окружающего рельефа. Черт знает, почему ремень кобуры способен так изящно подчеркивать достоинства женской фигуры? Катя, завинчивая флягу, глянула с усмешкой. Герман поспешно отвернулся и встретился с сумрачным, все понимающим взглядом Прота.
        Господи, хоть от колдунов-то спаси и оборони.
        - Екатерина Георгиевна, я пройдусь, местность проверю.
        - Не помешает, - покладисто согласилась предводительница. - Наш тарантас часа через два подойдет, это если Пашка ни на кого не нарвался. Повнимательнее осматривайтесь, Герман Олегович.
        Естественно, командирша не ошиблась. С Пашкой, разыскивающим товарищей, столкнулись в сумерках. Забрав верховых лошадей, прошли к спрятанной бричке. Рядом с повозкой, с взведенным «наганом» в руке, сидела черная и мрачная Вита.
        Катя только хмыкнула. Возможно, собиралась съязвить, но спаленная корчма была слишком близко. Виту никто не трогал, только Пашка, накрывая скудный ужин, выделил девчонке самую большую луковицу и поджаристую горбушку монастырского хлеба. Витка демонстративно взяла штык командирши, разделила порцию на две части:
        - Нам с Протом как раз будет.
        Ели в угрюмом молчании. Настроение Виты было всем понятно. У Германа болела щека. Прот был полон печальных раздумий о своем будущем. Пашка, которому прапорщик успел бегло поведать о результатах засады и сказочных талантах монастырского воспитанника, пытался сообразить - подшутили над ним или нет?
        - Ладно, тут и жрать-то нечего было. Ты, Витка, извини, но сейчас не время для траура, - Катя самым наглым образом вытянулась на шинели, поболтала усталыми ногами. - Давайте думу думать. Решать, куда пойти, куда податься. Павел и Вита, вы в общих чертах в курсе дела. За Протом охотятся. За мной, очевидно, тоже. Хотя и с меньшим азартом, что мне, девушке незаурядной, несколько оскорбительно. Предлагаю такой вариант: пока у нас имеется некий резерв времени, пока наш дружок собирает новую команду - прорываемся подальше отсюда. Как насчет направления на Змиёв? Имеем шанс поиграть в искателей сокровищ. Банковские ящики, конечно, не столь романтичны как дивная пещера Али-Бабы, но тоже куш неплохой.
        - Золото мы для вас копать будем? Для этой вашей спецразведки? - пробормотал Герман, тщательно разглядывая носок своего левого сапога.
        - Вот что значит человек с классическим образованием, - серьезно заметила командирша. - Сразу суть ухватил. Вообще-то делить шкуру неубитого медведя не комильфо. Но если рассуждать теоретически, предлагаю поступить по-честному. Каждый берет, сколько сможет уволочь. Остальное остается моей конторе. С вас - помощь в создании нового места захоронения.
        - А если мы все унесем? - поинтересовался Пашка, свято верящий в неисчерпаемые возможности человеческого организма.
        - Надорветесь и там поляжете. Там, Паша, много. Прот может подтвердить. Он, э-э, мысленно удостоверился.
        - А по иной причине мы все там не поляжем? Например, от «маузера»? - стиснув зубы, спросил прапорщик.
        - Я твой скепсис, Герман Олегович, понимаю, - тихо и отчетливо сказала Катя. - Но думай, что несешь. Я детей стараюсь не убивать. До сих пор получалось.
        - Действительно, Олегович, что за буржуйская привычка никому не доверять? - осуждающе пробормотал Пашка. - Мы же командой отбивались не раз. Ну, ты - беляк, я - красный, у остальных тоже… свое классовое происхождение. Но друг друга за какое-то паршивое золото мы резать точно не станем.
        - Герман Легович не подумавши говорил, - серьезно сказала Вита. - Вы, Катерина Еорьевна, на него не дуже обижайтесь. Герман Легович завжди опасается. А золото потребно брати. Гроши нам нужны. Дальше жить нужно. Дом себе шукати. Если Герман Легович вважає, що мы закон порушуємо, то пусть честно скажет.
        Глаза у Виты были огромные, серьезные, такие же бездонные, как ночная тьма за ее спиной. Смотрела девушка со спокойным ожиданием, и ни насмешки, ни нетерпения Герман в этом взгляде не увидел.
        - Помилуй бог, Вита, какие законы? Все законы в прошлом остались. Я просто хотел сказать, что люди от близости золота весьма легко рассудка лишаются.
        - Ха, - Пашка пренебрежительно махнул рукой, - было бы с чего с ума сходить. Лично мне никакого золота не нужно. Я свою долю на нужды Советской власти сдам. Пусть школу откроют или еще что. И на долю вашей разведки, Екатерина Георгиевна, я не претендую. Вы - партия союзная. А из золота скоро стульчаки будут отливать.
        - Подтекать будут, - ухмыльнулась Катя. - И вообще, холодно сидеть.
        - Я фигурально выразился, - не смутился Пашка. - Товарищ Троцкий придумает, что с золотом делать. Вообще, я только «за», - у этих гадов обязательно нужно награбленное отобрать. Справедливо будет. Да и Вите хозяйством нужно обзаводиться. Она - девушка к дому привычная. Проту деньги не помешают, ему с нервами нужно обследоваться. Сейчас электричеством очень хорошо лечат. В Москву съездишь, в центральный клинический госпиталь. И нечего друг друга бояться. Я, между прочим, в смысле золота всем здесь доверяю, - от жадности никто из нас с ума точно не сойдет.
        - Да, - Прот неуверенно улыбнулся. - У меня, как говорится, страховка. Меня сумасшедшим уже с детства считали.
        - Не пори чушь, - грозно одернул Пашка. - Полгода тренировок по Миллеру, и ты сам себя не узнаешь. Характер нужно проявить. Эх, вам бы всем в политической сознательности прибавить.

* * *
        Двигались в основном в сумерках. Короткий привал ночью, днем отдыхали долго. Командирша не торопила, считала, что главное сейчас - осторожность.
        От этого четырехсуточного путешествия у Германа остались странные воспоминания. Короткие теплые ночи, мгновенные, как из ведра, проливные дожди. Днем через час-два от прошедшего ливня не оставалось и воспоминания. Ночью люди и лошади двигались сквозь мокрый мир, в звоне капель, во влажном шелесте листвы. Сквозь стряхивающие дождь ветви ярко сияли звезды. Из космической черноты на мокрую землю поглядывала насмешливая луна. Небо казалось бархатным занавесом Большого театра, где Герману довелось побывать дважды в жизни. Но того театра с его «Садко» и «Князем Игорем» никогда не было. Миф. И Москвы не было. Лошади и пятеро людей уходили в совершенно иной мир. Туда, где не бывает войн и революций, нет комиссаров и полковников, кофе и пачулей, газет и телеграфа. Чужих людей Герман теперь видел только в бинокль. Подходить к хуторам и вообще показываться посторонним на глаза Катя категорически запретила. Прапорщика уже не шокировали инструкции, которые давала предводительница перед вылазками для пополнения запасов провизии. Воровать молодой картофель и огурцы Екатерина Георгиевна умела не хуже, чем
стрелять. Брали скромно, дабы не вызвать подозрение у местных селян. Чаще на «охоту» ходили Пашка и сама Катерина, иногда к ним присоединялась и деятельная Вита. Сам прапорщик и неуклюжий Прот оставались на хозяйстве, охранять бричку и лошадей.
        Как-то днем Катя принесла зайца. Сказала, что подбила камнем из пращи, помахала солдатским ремнем, на котором обычно таскала свой непомерный арсенал. Герман не слишком-то поверил, - наверняка у зеленоглазой воительницы имеются иные способы бесшумного умерщвления. Праща - древность из библейских преданий. Но заяц, пусть и некрупный, оказался просто изумительной вкусноты. Его поджарили с молоденьким чесноком, и от запаха слюнки текли у всех. Пашка сказал, что после победы мировой революции разведет кроликов - очень полезные животные. Катя, вытирая руки (зайца свежевала она, и надо признать, до отвращения умело), заметила, что после победы мировой революции кроликов будут выдавать по карточкам, на большие праздники, каждому заслуженному пролетарскому борцу - по хвосту и уху. Особо идейным еще и потрошки. Пашка не обиделся, сказал, что не верить в трудное дело становления справедливой власти каждый может, зато потом весь мир ахнет. Амазонка довольно мрачно заверила, что как раз вполне верит, что мир ахнет. Куда хуже, что и сами «р-р-революционеры» тоже ахнут.
        Пообедали тогда чудесно - от зайчика с крошечной, как фасоль, печеной картошкой и следа не осталось. Герман сменил мужественно стоявшего часовым Прота. Мальчик поковылял чревоугодничать, пока порция не остыла, а прапорщик прошелся вокруг полянки. Неуверенно застрекотала сорока, улетела. Густой орешник плотно обступал дневной лагерь беглецов. Было тихо, тепло. Герман поправил на плече ставшую привычной «драгунку». Лошади насторожили уши, недоуменно косились на лагерь, где у уже загашенного костра сидели спутники. Прапорщик и сам не сразу понял, что там тихонько поет Сама. Пела Катерина, по правде говоря, неважно, голос ее, хоть и звонкий, мелодию вел неуверенно, явно фальшивя. Зато песня была странная, никогда ранее Германом не слыханная. Какой-то романс, где возлюбленная автора почему-то пила обжигающе холодный виски. Прапорщик вспомнил проклятый монастырь, сразу стало горько и стыдно. Герман хотел наподдать запросившим «каши» сапогом наглую поганку, но вовремя одумался - лишние следы оставлять неуместно. За последние недели Екатерина Георгиевна крепко вдолбила личному составу азы лесной науки.
        У костра Катя смущенно хихикнула, сказала, что знает, что ей медведь на ухо наступил, и не нужно ее за такое пение прикладами бить. Просто в данной ситуации она просто обязана что-нибудь надлежаще-лирическое исполнить. Необоримый инстинкт, однако. Пашка благородно заявил, что голос вполне хороший, и песня интересная, хотя и не совсем понятная. Вот что такое этот самый виски? Вроде буржуазного шампанского? Катя сказала, что напиток мужской, похож на очень качественный самогон. И бутылки красивые. Пашка мигом принялся вспоминать, что такого алкогольного ему в жизни приходилось пробовать. Оказалось, что всем вспомнить есть о чем. Даже Прот принялся вспоминать разные сорта церковного кагора. Вита оказалась пламенной сторонницей какой-то диковинной настойки, о которой никто не слышал. Екатерина Георгиевна ликеро-водочную дискуссию прервала, тихо запев, следующую песню. Вернее, стихи на простую мелодию. Про любовь.
        Герман понял, что торчит на одном месте, вместо того чтобы двигаться вдоль орешника. У костра молчали. Потом Вита что-то пробормотала, прапорщик не расслышал. Зато видел, как Катя слегка дернула девочку за косу и утешающее сказала:
        - Какие ваши годы? Всё сложится.
        - Екатерина Георгиевна, кто стихи написал? - не выдержал Герман.
        Предводительница глянула в его сторону:
        - Вы, ваше благородие, хоть и слушаете краем уха, но от основных обязанностей не отвлекайтесь, за просекой приглядывайте и вообще.
        Герман взял под козырек и пошел большим кругом. Поеживаясь, нырнул под листву лещины. Кто бы ни написал те строки, явно не салонный рифмоплет. О любви и окопах, надо же. Прапорщик сам в атаку не ходил, но хорошо помнил изуродованное предполье на ковельском направлении. Неужели и Она там бывала? Какой-нибудь секретный женский батальон?
        Когда Герман обогнул полянку и вынырнул из кустарника, снимая с шеи паутину, в лагере все еще говорили о войнах. Пашка отстаивал версию, что после победы мирового пролетарского движения войны раз и навсегда исчезнут. Похоже, даже Вита парню не верила. Катерина лежала, закинув локти за голову, жмурилась на солнечные лучи, пробивающиеся сквозь колышущие листы лещины. Желтые веселые пятна плавали по ее лицу, и Герман вдруг отчетливо понял, что никогда больше он не увидит такой прекрасной картины. Ведьма она и убийца. Безжалостная одиночка. И самое красивое, что существовало в короткой жизни беглого прапорщика Землякова-Голутвина.
        - Да перестаньте вы спорить, - не открывая глаз, пробормотала Катя. - Вояки. Все уже давно сказано и рассказано:
        Каховка, Каховка, родная винтовка,
        Горячая пуля, лети!
        Иркутск и Варшава, Орел и Каховка -
        Этапы большого пути.
        Гремела атака, и пули звенели,
        И ровно строчил пулемет…
        И девушка наша проходит в шинели,
        Горящей Каховкой идет.
        Под солнцем горячим, под ночью слепою
        Немало пришлось нам пройти.
        Мы мирные люди, но наш бронепоезд
        Стоит на запасном пути[23 - М. Светлов. «Каховка».].
        Все помолчали, потом Пашка нерешительно спросил:
        - А почему Каховка? Скучное место. Я там раз проезжал. Одни плавни. И пролетариата мало.
        - Там твои червоные, Паша, плацдарм захватят. И схлестнутся с друзьями Германа Олеговича в полную силу, - неохотно пояснила Катя.
        - Так ведь… где-то же должен быть последний и решительный, - неловко сказал Пашка и как-то стыдливо глянул на стоящего у кустов прапорщика. - Историческая необходимость, она…
        - Да иди ты со своей необходимостью, - сквозь зубы процедила Катя. - Наполеоны, мать вашу… Я к тому говорю, чтобы и духу вашего, дорогие попутчики, через год у этой проклятой Каховки не было. Хлебайте дерьмо где-нибудь в другом месте.
        Герман понял, что командирша сквозь ресницы смотрит на него.
        Прот подвигал своим перекошенным плечом, сел удобнее и тихо спросил:
        - Екатерина Георгиевна, а насчет через год, это точно?
        - Весьма вероятно, - кратко сказала Катя.
        - Э, я не понял, - ошеломленно забормотал Пашка. - Екатерина Георгиевна, вы что, тоже как Прот? Может, и я могу? Предсказывать?
        Катя хмыкнула:
        - Да ты же только этим и занимаешься. Кто нам все уши прожужжал про неизбежную победу мировой революции и светлое царство социализма? «Перекуем мечи на орала, а злато на толчки». У гимнаста-пролетария слово - кремень.
        - А мне кто проречет? - жалобно сказала Вита. - Що со мной в жизни буде?
        - Да все с тобой нормально будет, - в один голос сказали Пашка и прапорщик.
        Катя усмехнулась.
        - Вы, Екатерина Георгиевна, не улыбайтесь, - как водится, неожиданно для себя обозлился Герман. - Если вы что-то знаете, может быть, соблаговолите и с нами поделитесь? Одной ведь дорогой идем.
        - Эй, уважаемые, вы как-то не так поняли, - Катя села. - Я совсем не как Прот. У меня дара провиденья вовсе нэма. Прогнозы выдаю на основании научного анализа военно-политической обстановки. Например, сколько детей и от кого именно у нашей любознательной Виты будет - хоть пытайте, я без понятия. А насчет военных действий, вы же понимаете. Ни мне ни вам общего замысла летне-осенней кампании знать не положено. Я, возможно, чуть больше знаю, но вам-то зачем?
        - Нам и не надо, - сказал Герман. - Лгать у вас, Екатерина Георгиевна, плохо получается. Лучше и не начинайте. Впрочем, виноват. От обязанностей часового непростительно отвлекся.
        Прапорщик снова нырнул в кусты, успел услышать, как вздохнул Пашка:
        - Вот оно - дворянство. Чуть что - на принцип прет…

* * *
        Утром по широкой дуге обошли окраину Змиёва. В старинном городке никто из «партизан» не бывал, но Катя и так вела уверенно. Хвалила карту, Герман удивлялся - ничем особенным карта не отличалась, обычное затертое издание военного ведомства. Поглазели в бинокль на призрачные рассветные огороды и на крест церквушки. Религиозно образованный Прот сказал, что это старинная церква Параскевы Пятницы, и отряд ускоренно двинулся дальше, торопясь уйти от обитаемых мест.
        Опять днем отсиживались в зарослях у обширного болота, в котором растворялась крошечная речушка. Герман бродил с винтовкой у заросшей тропки, присматривал за единственным подходом от дороги. Остальные возились в лагере, иногда до прапорщика долетали приглушенные голоса и плеск. Купаются, что ли? Могли бы выбрать местечко и поудобнее. Там, дальше - мелководье с песочком. Погода действительно солнечная, вполне располагающая к водным процедурам.
        Герман неодобрительно посмотрел на свой сапог, - еще одного ливня с грязюкой обувь не переживет. И так пальцы практически торчат. Кого бы пристрелить, переобуться?
        В роще выводила свои замысловатые коленца малиновка. Припозднился певун, вон как старается. Да, в Подмосковье такое услышишь редко. Не зря там птицу зарянкой называют. Нет, что бы там справочники ни писали, пение малиновки от трелей дроздов кардинально отличается.
        В кустах зашуршало, прапорщик инстинктивно вскинул винтовку.
        - То я, - из-за кустов осторожно высунулась Вита.
        - Так чего тогда крадешься?
        - Катерина Еорьевна сказала, що вы часовой бдительный, обережно треба.
        Герман пожал плечами:
        - Обычный я часовой. Это что у тебя?
        Вита со скрытой гордостью раскрыла ладонь:
        - Вот. Сама зловила.
        На ладони шевелил хвостиком карасик размером с указательный палец.
        - Здорово! - искренне сказал Герман. - Так вы там рыболовством занимаетесь? Ну и есть успехи?
        - Средне так. Але на вечир хватит. Катерина Еорьевна казала, как голыми руками рыбу ловить. Извозились вси, зато забавно и юшечка буде.
        - Все-то умеет ваша Екатерина Георгиевна, - пробормотал Герман.
        - Я теж умею, - со странным упрямым выражением сказала Вита. - Хоч кныши, хоч рыбку фаршировану. Только я на плите звыклась готовити. А здесь у нас даже кастрюли нету. Было бы посуда, я бы вам показала вкусноту. Катерина Еорьевна запитує - все ли тихо? Костер можна разводить?
        - Отчего же нельзя? Ни единой души. Только малиновки поют.
        - Красиво вильшанки поют, - согласилась Вита. - Вы, Герман Легович, идите. У костра поможете, поразмовляете. А то все «на часах» и все мовчком. Я подежурю.
        - Вот еще, - Герман усмехнулся. - Из карася, конечно, форшмак не приготовишь, но рыбу чистить самое девчачье дело. А я разве что хвост от жабр отличать умею.
        - Ничего, що там чистить, без вас управятся. Вы просто отдохнете. Нехорошо весь час в одиночку быти. Вы мине винтовку не давайте, она тяжела, как гармата[24 - Гармата - пушка (укр.).]. У меня револь’вер есть. Идьте, идьте, Герман Легович.
        Герман посмотрел озадаченно. Уж одиноким он себя определенно не чувствовал. Преступником, беглецом, авантюристом, в конце концов, но уж точно не робинзоном. С Пашкой ежедневно заводили дискуссии, или по поводу политического будущего России, или на иные, более нейтральные, темы. По правде говоря, спорить с юным пролетарием в последнее время не хотелось. И Пашка уже не так слюной брызгал, возводя осанну мировой революции. Больше говорили о Москве, о Великой войне и, как ни странно, о спорте. По поводу спорта, физкультуры и прочего физического развития Пашка был превеликий энтузиаст. Даже странно для столь необразованного мастерового парня.
        С Протом тоже было о чем поговорить. Знал мальчик много, но какими-то урывками и обрывками, хаотичность коих неизменно ставила в тупик прапорщика. Библию и Евангелие Прот помнил чуть ли не наизусть, но почему-то никогда не цитировал, как свойственно большинству глубоко верующих людей. Насчет большого мира, особенно заграничного, мальчик пребывал в глубочайшем невежестве, зато иной раз поражал знанием отечественной истории. То из него вываливались рассказы о крестьянских настроениях после реформы 1861 года, то пересказы ярких воспоминаний какого-то одноногого ветерана о взрывах севастопольских фортов в злосчастном августе 1855-го. Слышал ли он это в действительности или запомнил какие-то свои смутные видения, Прот и сам не знал. Частенько обсуждали смутную и трудную жизнь мальчика сообща, командой. Пашка настаивал на усиленном закаливании и ежедневной гимнастике. Бумажку с рисунками-пиктограммами чудодейственных упражнений он уже успел нацарапать и всучить мальчику. Прот обещал в спокойной обстановке непременно заняться, но сомневался, что приседания помогут ему не сойти окончательно с ума. Похоже,
Прот относился к младому большевику, а заодно и к дезертиру-прапорщику, как к большим дитятям. Впрочем, Германа это почему-то совершенно не обижало.
        Иное дело любое краткое и, в общем-то, дружелюбное обращение непосредственно самой предводительницы. Герман мгновенно впадал в позорное остолбенение, из которого вырваться можно было, лишь сказав какую-нибудь колкость. Впрочем, на колкости надменная амазонка не обращала ни малейшего внимания, и это опять же безумно злило прапорщика.
        В общем, одиноким себя, впервые за многие годы, Герман не чувствовал.
        … - Та иди теж, - настойчиво повторила Вита. - Только и рыбу забирайте зараз.
        - Тебе нужно в одиночестве побыть? - догадался Герман.
        - Мне?! - Вита посмотрела с изумлением и обидой. - Мне, пан офицер знае, теперь до віку в одиночестве быти.
        - Извини, - Герман на мгновение зажмурился, - я, кажется, глупость сморозил.
        Вита дернула угловатым плечиком и деловито, хотя и неумело, принялась проверять барабан «нагана».
        Герман посмотрел на аккуратно уложенного на лист карасика, на чешую, прилипшую к широкой юбке, и сказал:
        - Ты, Вита, извини, но не могла бы ты ответить на два вопроса? Ты почему меня по имени-отчеству зовешь? Я тебе не командир, не начальник. И не такой я уж старый.
        - Ой, не старый он! Вы же человек образованный, столичный, в чинах. А я що таке? Неужто мне вас Гершкой, как плотникова сына, кликати?
        - Нет, Гершкой не надо, - Герман старался не улыбаться. - Можно просто Германом. Послушай, ты зачем меня отсюда спровадить хочешь?
        - Не отсюда. До костра вам нужно ити, - Вита смотрела ему куда-то в район уха, и Герман с изумлением понял, что ее смуглые щеки розовеют.
        … - Идите, - пробормотала Вита, по-прежнему глядя сквозь долговязого прапорщика. - Сядите. Молчите. Дивитесь на нее. Вы же так дивитесь, що нам стыдно. Та ни боже ж мой, я ни в укор вам. Зависть берет. Мы с Проткой пачканные, калеченные, на нас так в житти никто не гляне. Ой, завидую я, хочь пулю в лоб пускай.
        - Вита, - оторопевший прапорщик снял и зачем-то протер очки, - ты что такое несешь? Какие же вы калеченные? Ну, Прота монастырская жизнь слегка подкосила. Но ты-то…
        - Я-то? Протку поповская мудрость спортила. А меня то, що ноги дюже сильно разодрали. Та выкинь ты свои окуляры! Потребни они тебе, як корове седло. Що молчишь? С порчеными девками не пристало размовлять?
        - Вита, я бы очень хотел, чтобы мы тогда раньше пришли. Чтобы не опоздали. Я бы этих гадов одним прикладом бы забил.
        - Та сильно вы припозднились, - глухо сказала девочка. - На сутки почитай. И бомбу вы, пан прапорщик, дурно шпурнули. Трохи точней, та была бы я со своей семьей.
        - Дура ты! Извини, но Катька прямо так бы тебе и сказала. И по лбу бы дала.
        - Она и сказала. Только с загином. И дала не по лбу, а по заду. А вы, Герман Легович, мне ничего больше не додасте?
        - Добавлю. И думать так никогда не смей. Молодая девчонка, хорошенькая, а глупость такую несешь. Не идет тебе, Вита. «Наган» дай сюда…
        Тонкое запястье в разводах от илистой речной воды прапорщик перехватил, но револьвер отнять не удалось. Герман взвыл сквозь зубы, отдернул руку - зубы у Витки были по-прежнему острыми.
        Девушка отскочила:
        - Вечерю без вас сварим. Дурненный вы, Герман Легович. «Наган» я ни в жизнь никому не отдам. Еще и образованный, - Вита подхватила рыбешку и скрылась за кустами, только юбка хлестнула по ни в чем не повинному остролисту.
        Герман подул на следы ровненьких зубов на ладони, раздраженно поправил ремень винтовки. Права госпожа амазонка - на посту отвлекаться нельзя.

* * *
        После Змиёва пробирались древними дремучими борами. Германа порядком изумляли вековые сосны необхватной толщины. Прот и Вита смотрели подавленно, даже юный неукротимый большевик честно признал, что ему «що-то не по себе - в такой чащобе не то что леший, целый выводок змей-горинычей уживется». Пашке простительно, он человек приморский, скорее степной, и вообще городской. А вот пани Катя…
        Герман старался не психовать. Форс держит барышня. Как законная командирша, вездесущая шпионка и человек бывалый. Не может женщина цивилизованная, образованная (драгоценная Екатерина Георгиевна, несмотря на свои вызывающие манеры и умение чудовищно браниться, явно не церковно-приходскую школу заканчивала), не может молодая дамочка так свободно себя чувствовать в чаще. Стиснув зубы, прапорщик наблюдал - нет, не врет, наслаждается глухотой чащоб.
        На ничем не примечательной развилке взяли правее. Дорога временами становилась такой, что Пашке приходилось браться за топор. Вместе с Германом отволакивали с едва заметной колеи обрубленные ветви рухнувших сосен. Миновали старую, уже зарастающую вырубку. Дорога снова нырнула в чащу. Колеса брички поскрипывали, медленно переваливаясь по корням и сухим веткам. Катя верхом следовала за повозкой, поглядывала на раскидистые ветви сосен, на сумрачную, даже в солнечный полдень, лесную тень.
        Впереди снова показалось упавшее поперек просеки дерево. Пашка, пробормотав неразборчивое, взялся за топор. Герман, прихватив винтовку, спрыгнул следом. Возиться не пришлось, сопя, отодвинули в сторону старый, трухлявый ствол.
        - Слушай, коммунар, куда мы едем? - пробормотал Герман. - Здесь путники в последний раз при царе Горохе проезжали. Какой клад? Это идиотское злато не древние же половцы прятали?
        - До золота еще доехать нужно, - озабоченно сказал Пашка. - Екатерина Георгиевна с Протом свои видения на карту накладывают. Лично я осознать и не пытаюсь. Пока мы просто путь срезаем. Вернее, до этого мы кругаля дали, а теперь ближе к «железке» выходим. Вроде так. Один бы я в этот лес ни за что не сунулся. Тут моргнуть не успеешь, заблудишься.
        - Вот тут я с тобой, товарищ р-р-революционер, вполне соглашусь. Жутковато здесь.
        - Ну, наша-то спокойна, - Пашка тайком кивнул на сидящую в седле предводительницу. - Лесничиха она, что ли? Ты заметил, у нее глаза цветом точь-в-точь как мох, когда на него солнцем брызнет. Ничего, раз спокойна, как истукан, значит, выведет.
        - Нужно говорить - спокойна как удав, - издали сказала Катя. - Истукан - определение крайне устаревшее, не соответствующее временам славных революционных свершений. Если вы все уже обсудили, может быть, дальше двинемся?
        - Ну и слух, - пробормотал Пашка. - Да мы идем уже. Мы так, дух перевести.
        - Скоро на ночь остановимся, тогда и переведете, - миролюбиво сказала Катя. - Алга[25 - Вперед (казах.).], комсомол.

* * *
        На ночлег остановились на крошечной полянке у склона к ручью. Катя разрешила развести костер. В чугунок попало с десяток ранних сыроежек и упитанный уж, изловленный ловкой предводительницей. Германа и Виту порядком передернуло, когда командирша без околичностей умертвила невинное пресмыкающееся методом усекновения головы. Уж еще извивался, оплетая кольцами руку Кати, брызгал кровью.
        - Желающие могут отвернуться и не кушать, - сказала командирша. - Но червяк съедобный, я гарантирую. В азиатских странах на гадюках даже настойки делают. А у нас ужик, практически деликатес…
        - В Азиях народ ушлый, - заметил Пашка. - Там йогой занимаются. Специальная гимнастика такая. Сложнейшая система…
        Под разглагольствования двинутого на физкультуре большевика варево созрело. Катя попробовала, передала ложку Пашке:
        - Ничего, съедобно. Давайте остатки сухарей. Завтра, если ничего не подвернется, придется обедать по-французски - лягушек ловить. Они и без сухарей пойдут.
        Вита застонала. Герман посмотрел на нее с сочувствием.
        Впрочем, ведьмовская похлебка оказалась вполне съедобной. Не помешал бы перец, да и соль уже заканчивалась. Ложек было всего две. Герман хлебал по очереди с Витой. Девочка ела аккуратно. Губы у нее были запоминающиеся - чувственные, совершенно не славянские. Странно, что раньше не замечал, - совсем зеленоглазая со своими деликатесными ужами и мухоморами с ума свела.
        - Екатерина Георгиевна, надо бы сегодня пост сдвоенный поставить, - заметил Пашка, разочарованно заглядывая в опустевший чугунок.
        - Истинно, - Вита передернула плечами, - я кушаю, а в спину словно смотрит кто.
        Катя окинула взглядом компанию - действительно, все кроме Прота были при оружии. Даже Вита держала «наган» на подоле.
        Предводительница язвить и издеваться не стала, только вздохнула:
        - Вы, племя младое, незнакомое, совсем от природы отбились. Филина больше чем винтовок боитесь. Зря, между прочим. Лес, если без мандража по нему ходить, худого не сделает.
        - Ага, вы еще скажите, добрый он, - пробормотал Пашка, вытирая чугунок пучком травы, - к ручью парню идти явно не хотелось. - А що, если волки? Или медведи?
        - Медведи - это да, - Катя усмехнулась. - Против эскадрона медведей нам даже с пулеметом не устоять. Но, по счастью, медведи облавными охотами не увлекаются. Волки в летнюю пору разве что из любопытства придут на гостей взглянуть. Лес, он и не добрый, и не злой. Он сам по себе.
        - Значит, вы в лесу бывали и ничего в нем не боитесь? - с обычной мрачностью поинтересовался Герман.
        - Ну, почему, бешеных лис я опасаюсь. Цапнет такая, и готово. Ну, это я так, полушутя. С лесом, если разумно и уважительно к нему отнестись, можно прийти к согласию. Он ведь сдуревшую лису и стороной отвести может. Вы, ребята, с природой договориться пробуйте.
        - Даже здесь? - спросил внимательно слушавший Прот.
        - А почему же не здесь? - удивилась Катя. - Здешний лес почти такой же.
        Герман чувствовал, что амазонка и мальчик говорят о чем-то, доступном только им. Ну и пусть. Оба одинаково сумасшедшие. Им и никаких лис не нужно. Мракобесы.
        - Що, вот так встать и говорить? - недоверчиво спросила Вита. - Ой, та не смешите, Катерина Еорьевна.
        Катя улыбнулась:
        - Хочешь попробовать? Давай, дочь Сиона, не трусь. У тебя силы духа хватит.
        - А що, мне теряти нечего, - пробормотала Вита. - Говорите, як потребно.
        - Для начала от костра отвернись. Дай глазам к темноте привыкнуть.
        Герман и Пашка переглянулись. Герман скривился - ну, барышни ворожить да гадать обожают, известное дело. Пашка, несмотря на вопиющий большевистский материализм, выглядел обеспокоенным. Пихнул локтем, указывая на Прота. Мальчик переглядывался с командиршей. Показалось, что не только Виту сейчас начинают учить общению с лесными духами.
        - Я лес и дерева вижу, - прошептала девочка. - Що дальше?
        - Выбери, кто из лесных главный на поляне.
        В тишине тихо потрескивал угасающий костер, в чаще что-то тихо вздыхало, поскрипывало. Герману стало не по себе. «Кто из лесных главный?» Вдруг они и действительно стоят вокруг, смотрят из тьмы, немые, бесформенные?
        Пашка потянул к себе на колени карабин. Катя положила руку ему на плечо. В тишине Вита ткнула пальцем:
        - Вон он, старший.
        Показывала девочка на сосну, стоявшую над спуском к ручью. Почему «он», почему «старший»? Сосна выглядела не самой высокой и не самой могучей.
        - Посмотри, посмотри, - прошептала Катя, - глаза ее радостно сияли в отблесках костра.
        Разыгрывает, что ли? Вряд ли, не в ее манере.
        Герман вглядывался в темный силуэт дерева. Пламя костра уже не так мешало. Чем дольше смотрел, тем понятнее становилось - действительно «он». Может, и не самый высокий, но, пожалуй, самый древний.
        - Нужно подойти. И просто поздороваться, - прошептала Катя.
        Вита боязливо оглянулась. Герман ее понимал - сейчас встать и шагнуть от костра было еще страшнее, чем пять минут назад.
        В тишине сидели, смотрели на «него». Это было несомненно глупо, но глупым почему-то не казалось.
        - Пошли вместе, - прошептала Катя. - Кто пойдет?
        - Если разом с кем, то я, - дрожащим голосом пролепетала Вита.
        - Хорошо. Товарищ Павел?
        - Что-то не хочется. Я лучше с тыла прикрою, - пробормотал Пашка.
        - Ладно. Кто еще?
        Ноги словно одеревенели. Встанешь - захрустят, сломаются пересохшими сучьями. Герман заставил себя выпрямиться.
        - Не спеши, - тихонько предупредила Катя, легко поднимаясь. - Вите нужнее.
        Вита шла в темноту маленькими шажочками. Наверняка чувствовала за спиной поддержку, но все равно прапорщик дивился дерзости маленькой иудейки. Сам он шел плечом к плечу с Катей, и то по спине пробегал озноб. Сзади едва слышно посапывал Прот.
        Сосна возвышалась темная, настороженная. Ветви простирались над усыпанным хвойным ковром откосом. Снизу доносилось приглушенное журчание ручья.
        - Теперь положи обе ладони на ствол. Мысленно скажи, что ничего дурного не желаешь, пришла на время, уйдешь своей дорогой. Ну, еще что-то уважительное скажи, - прошептала Катя.
        Вита не шевелилась. Коснуться дерева было страшно.
        - Не волнуйся, - мягко сказала Катя. - Ему тоже неспокойно. Просто коснись. Я бы коснулась первой, но тогда вы не прочувствуете.
        Прот смотрел не на дерево. Не сводил взгляда с командирши. На нее действительно стоило смотреть. Катя сияла, даже крошечные морщинки на лбу сейчас разгладились. Лицо стало совсем юным, моложе, чем у Виты. В огромных глазах слились воедино и отблеск костра, и отсвет почти невидимых сквозь полог ветвей звезд, и даже серебристое отражение луны в прячущемся внизу ручье. «Какая же она амазонка? Должно быть, дриада», - потрясенно догадался Герман.
        Вита боролась со страхом. Под кофточкой напряглись, шевельнулись лопатки, девочка подняла руки и, словно вкладывая в горнило кузнечного горна, прижала ладони к коре. Герману стало мучительно жалко эти растопыренные вздрагивающие пальчики, и он порывисто положил свои ладони сверху.
        Сразу все кончилось. Ладошки у Виты были теплые, а кора шершавая. Страх исчез. Стало смешно - чего боялись? Ничего мистического. В нос мощно бил запах смолы, косы Виты тоже пахли смолой, да еще и полуденным солнцем. И лес, совсем обычный нормальный лес. Расступился, раскинулся вширь: вон там тянется нить железной дороги, вон там другая нить, - узкоколейная, с игрушечным мостиком над речушкой. Вот хутора вдоль опушки. Там дальше, на севере, остался городок. А здесь только лес, его сердце с заросшими логами, с осинником по краям болотец, с тысячами гнезд, нор, лёжек…
        - По… получилось, - прошептала Вита. Они с прапорщиком одновременно оторвали руки от коры. Девочка понюхала ладонь и неуверенно хихикнула: - Смола…
        Катя, улыбаясь, положила руки на ствол, на миг прижалась к коре лбом. Тут же, словно поздоровавшись со старым знакомым, оторвалась.
        - Прот, попробуешь?
        - Мне… мне, наверное, нельзя, - прохрипел мальчик.
        Катя посмотрела на него. Огорченно надула губы, вздохнула:
        - Может, ты и прав. Рискованно.
        Прот кивнул, левое его плечо перекосилось больше обычного:
        - Мне никогда ничего нельзя.
        - Что за фигня? - Катя протянула повернутые вверх ладонями руки. - Давай через меня попробуй. Все равно меня уже до дна знаешь. Давай, живее, пока не ушло!
        Прот неуверенно положил пальцы на ладонь командирши, за вторую руку Катя ухватила сама. После кратчайшей паузы мальчика пошатнуло так, что Герман едва успел подхватить легкое тело. Не удержал, вместе сели на землю. Катя присела тоже, все еще не выпуская руки Прота.
        Вита с опозданием ойкнула.
        - Ты как? - с тревогой спросила командирша.
        Прот глубоко вздохнул:
        - Красиво. Мне никогда там не быть?
        - Пути господни, они, сам знаешь… - Катя улыбнулась. - Сдается, те дороги, что тебе ниспосланы, тоже любопытны. Сам сейчас как думаешь?
        - Я бы поменялся, - страдальчески сказал мальчик. - Ладно, что вы в меня вцепились? Я еще своими ногами похожу.
        Он, кряхтя, поднялся. В чаще взвыло, потом зашлось хохотом.
        - Шутка, - Катя улыбнулась. - Шутит лес.
        Все четверо знали, что веселился филин. Тот самый, филин-пугач. Герман даже на миг мысленно его увидел - точь-в-точь как иллюстрация в определителе. Только живой.
        Пашка у костра сидел с карабином наперевес:
        - Куда вы пропали? Темнотища, ни зги не видать. Тут еще этот вой… Чуть не пальнул.
        - Да все нормально, мы же здесь, рядом. Давайте чай пить, - сказала Катя, придерживая за плечи мальчика. Прот хоть и смотрел веселее, на ногах держался не без труда.
        Пашка диковато посмотрел на товарищей, положил карабин.
        - Что-то вы на меня страху навели.
        Отвар кипрея настоялся. Герман потягивал душистый кипяток, передавал кружку. Вита поглядывала настороженно. Наверное, хотела об общении с Лесным Духом поговорить. Только это лучше отложить. Утром все иным будет казаться. Трезвым.
        Пашка пил отвар молча. Нахохлился, надулся. Наконец не выдержал:
        - Вот ей-богу, я не от трусости! Вот чуял, не нужно мне идти. Как кто за ноги держал. Тьфу ты, черт! Что ж я теперь…
        - Да что ты забулькал? - удивилась Катя. - При чем здесь трусость? Мы здесь все проверенные-перепроверенные. Не каждому нужно подобным баловством заниматься. Совершенно не каждому. Расслабься, Павел Георгиевич. И вообще, давайте спать ложиться. Сегодня я на страже, дрыхните спокойно. Я днем на бричке покемарю. Возражения будут?
        Лично у Германа возражений не было. Глаза после чая невыносимо слипались. Хотя, возможно, и не чай виноват. Вита уже свернулась калачиком, забыв сунуть под голову хотя бы мешок.
        - Давайте-давайте, устраивайтесь, - одобрила командирша. - Завтра день будет ударный. А может, и не будет. Как, Прот?
        - Пока не скажу, - сказал мальчик. Поскреб вихры и задумчиво заметил: - Вот еще ближе продвинемся, тогда.
        - Нет, я не могу! - Пашка выпрямился, сидя по-турецки. - Что я, хуже всех?! Екатерина Георгиевна, можно мне к дереву сходить?
        - Сходить-то можно. Только вот толку-то… - Катя откинула с глаз челку. - Как думаете, имеет смысл товарищу Павлу пробовать?
        - Не ходи, Паш, - сонно пробормотала Вита. - Не будут с тобой изрекать.
        - В следующий раз попробуй, - с уверенностью, непонятно откуда взявшейся, согласился с девочкой Герман.
        - Вот, и ты, ваше благородие, - с горечью кивнул Пашка. - Когда он, следующий раз-то, будет?
        - Раз не пошел, значит, и не нужно тебе, - мягко сказала Катя. - Ничего не потерял.
        - Да не убогий я! - сердито сказал Пашка. - Ну не сообразил сразу, виноват. Тьфу, теперь всю жизнь каяться буду.
        - Делать тебе больше нечего, - хмыкнула командирша. - Сходи лучше посуду помой. Давай, я провожу, а то сверзнешься в потемках со склона. Или на дно утянет кто.
        Долгую молчаливую паузу засыпающий Герман понять не мог. Зашелестели удаляющиеся шаги. Прапорщик стряхнул сон, сел:
        - Куда они? Разве…
        - Ручей тоже душу имеет, - объяснил Прот. Он сидел с толстой тетрадью на коленях, склонившись к углям, и мусолил огрызок карандаша. - И у ручья душа имеется, и у реки, и у поля или оврага.
        - Что, и с морями можно общаться? - пробормотал Герман, пытаясь удержать глаза открытыми.
        - Вряд ли. Не сопоставимы мы с морями. Не заметят.
        - Ага, - глубокомысленно заметил Герман и потер лоб. - А ты, что, дневник ведешь?
        - Что я, Робинзон Крузо, дневники вести? Катя сказала - «называй как хочешь, хоть лабораторным журналом». Думаю так и назвать.
        - Для журнала тетрадь слишком шикарная, - пробормотал Герман заплетающимся языком.
        - Да вы ложитесь, Герман Олегович, - посоветовал мальчик. - К девочке поближе. Она не укусит. Вместе шинелью укройтесь. А то всегда под утро дрожите, как цыплята.
        Спал прапорщик как убитый. Проснулся, едва воздух стал серым. Обе шинели утянул на себя Пашка, посапывающий за спиной, но все равно было тепло. Герман обнаружил, что обнимает тонкое тело Витки, но руки отдергивать не стал. Девочка - не ведьма, Виту без греха обнимать можно. Тем более сама девчонка обнимала свернувшегося угловатым клубком Прота.
        - Спите, ваше благородие, - сказала ведьма, сидящая над подернутыми пеплом углями, - еще полчасика, и подъем объявлю.

* * *
        - Здесь, - сказал Прот, указывая на дуб с опаленной молнией вершиной.
        - Что, прямо под дубом? - язвительно поинтересовался Герман, за что немедленно заработал коленом пониже спины. Пнула командирша скорее по-дружески, не то бы точно в канаву скатился. Герман не обиделся - почему-то после той ночи и сказочной беседы с лесом Катя все реже казалась прекрасным монстром.
        - Под дубом - желуди. Прошлогодние. А он здесь стоял, смотрел. Может, запоминал, может, думал здесь спрятать. В общем, сворачивать нужно, - задумчиво объяснил Прот и начал перебираться через канаву.
        Катя перепрыгнула через высокую траву, подхватила мальчика за шиворот. Все уже порядком устали. На рекогносцировку вышли еще утром, сейчас дело шло к вечеру. Блуждания вдоль узкоколейки казались бессмысленными - Прот раза три углублялся в лес, но почти сразу возвращался к насыпи. Скучно тянулись по узкому зеленому коридору тронутые ржавчиной рельсы. Узкоколейку когда-то вели к лесоразработкам, но не достроили из-за начавшейся войны. По смутному ощущению Германа, людей здесь не бывало примерно с того же времени.
        - Прот, ты не торопись, - сказала Катя. - Дерево приметное, ориентир хороший. Вполне возможно, что где-то здесь наш неутомимый дружок и шастал. Если обратно двигаться, к тому мосточку выйдем, а там места болотистые, неудобные. Если опять вперед пройти, там хутор корейский.
        «Корейским» хутор был обозван из-за неумеренно свирепой собачонки. Хутор разведчики обогнули, но кудлатая шавка унюхала, увязалась следом, заливаясь визгливым лаем. Шуму от мелкой сучки было больше, чем от своры борзых. Неизвестно, собиралась ли озверевшая в лесной глуши псина пожрать пришельцев или подзывала хозяина с обрезом, но убралась собачонка, только когда Катя вскинула карабин и в голос посулила соорудить знатное корейское рагу на ужин.
        - Да, местечко подходящее, глуше не придумаешь, - командирша еще раз оценила заросшие буйной зеленью канавы. - Значит, прочесываем здесь тщательнее. Вы идите вперед, я чуть вернусь. Ищем следы пребывания людей. Их, как минимум, трое-четверо должно было быть.
        Шаги по шпалам ложились неровно - Герману слишком часто, Проту слишком редко. Двигались в тишине, внимательно вглядываясь по обе стороны насыпи. У прапорщика зябли пальцы правой ноги, выглядывающие из «оскалившегося» сапога. Портянка промокла насквозь, полоска ткани, стягивающая сапог, вновь ослабла.
        У Прота с крепкими башмаками все было нормально, но ноги мальчик едва волочил. Не с его здоровьем целыми днями по рельсам бродить.
        - Ну, что, вспомнилось что-нибудь? - прервал молчание Герман.
        - Да нет, дерево вроде то. Дальше я поляну видел. Объяснить про нее не могу. Поляна как поляна, - с досадой пробормотал Прот. - На той поляне он что-то хорошее сделал. Или наоборот. Его удовлетворение чувствуется. Ну, как после женщины.
        «Может, он там изнасиловал какую-нибудь несчастную? Кружим мы в потемках. Не дай бог в проводниках ясновидящего иметь», - подумал Герман, а сам бодро сказал:
        - Торопиться не будем. Раз она сказала, что место подходящее, можно не сомневаться, - так и есть. Они одного поля ягоды.
        - Может, вы и правы, - согласился мальчик. - Как думаете, Герман Олегович, как следы человека на рельсах выглядеть должны?
        - Несомненно куча кала, кровавые пятна и потеки мочи. Еще окурок слюнявый и красный бант, - пробурчал Герман.
        Они прошли дальше. Герман уже в третий раз видел расклеванное прямо на шпалах яйцо чибиса. Кто-то полакомился.
        - А это что за пятно? - спросил Прот.
        Собственно, пятен было несколько. Маленькие жирные отметины, едва различимые на фоне шпалы. Герман присел на корточки, попытался принюхаться - едкая вонь креозота, которым была пропитана шпала, затмевала все. Пришлось сунуть в пятно палец. Вроде бы смазка.
        Герман встал, махнул фуражкой, подзывая маячившую вдали Катю.
        - Молодец, прапорщик. Надо понимать, они на дрезине подкатили, - сказала Катя. Галифе она испачкать не боялась, опустилась прямо на колени, принюхивалась.
        Герман посмотрел на светлую макушку, поколебавшись, сказал:
        - Это Прот смазку обнаружил.
        - Слаженная работа в команде - признак истинного профессионализма, - Катя, не поднимаясь с колен, принялась озираться. - Здесь, кажется, - живо скатилась с насыпи к ничем не примечательному кусту. - Точно здесь!
        Герман с мальчиком сползли следом.
        - Они здесь кусты раздвинули, ветки закрепили. Протащили груз, потом все поправили. Ветку все-таки сломали, пришлось подвязывать, - Катя постучала грязным пальцем по ветке, стянутой обрывком шнурка. - Он, гадюка, точно он! Теперь тропку определенно нащупаем.
        Улыбалась амазонка восхитительно, - так бы на придворных балах улыбаться, бриллиантами и обнаженными плечами сверкая да светских львов с ума сводя. Эх, княгиня ободранная.
        - Что смотрите? - несколько озадаченно поинтересовалась предводительница. - Пошли, пока дождь не начался.
        Двигалась она уверенно. Теперь и Герман замечал следы, оставленные несколькими людьми. Здесь дерн явно вмят, здесь кору слегка ободрали. Понятно, весь маршрут замаскировать трудно. Катя молча ткнула пальцем - мох под деревом хранил прямоугольный отпечаток - ставили что-то тяжелое, раз мох до сих пор не оправился.
        По листьям щелкнули первые капли дождя. Через минуту ровно и уверенно полило. Катя нырнула под широкие ветви и вдруг остановилась у толстого ствола:
        - Так, граждане кладоискатели. Несколько новостей: идем мы правильно, дождь нам на пользу - запашок прибьет. Кладоискательство - занятие заведомо грязноватое. Глубоко дышать не рекомендую.
        Сквозь запах мокрой хвои до Германа долетело то, что предводительница назвала «запашком» - откуда-то плотно понесло сладковатым смрадом разложения. Прот побледнел.
        - Плоть бренна, - напомнила Катя, развязывая косынку на шее. - Мы все это знаем. Придется потерпеть. Без тебя, Прот, мы никуда. Бери косынку, нос и рот завяжи. Моим трудовым потом попахивает, но все ж лучше, чем гнилью.
        С косынкой на лице Прот превратился в карикатурную копию налетчика с американского Дикого Запада. Трое разведчиков двинулись дальше.
        Труп лежал на крошечной полянке. Голова откатилась в сторону, по бурой кости, открытой лоскутами кожи, стучали капли дождя. Тело, должно быть, успели погрызть и мелкие лесные обитатели, но теперь это было незаметно - под одеждой кишели жирные белые черви.
        - Дышите неглубоко, - глухо предупредила Катя. - Вот дерьмо, что ж он ничего остроумнее придумать не мог? Плагиатор.
        Германа мутило, и он не сразу понял, что именно имеет в виду предводительница. Труп лежал на спине, откинув за обрубок шеи одну руку. В бесформенных пальцах была зажата казачья шашка. Мертвец словно отдавал честь, или… или указывал направление. Герман, наконец, вспомнил книгу, где пиратский капитан любил подобные зловещие шуточки.
        - Обходим, - приказала Катя. - Давайте-давайте. Или наглядеться не можете? Нет, прапор, не туда. Подальше обойдем. Совершенно незачем следовать сомнительным указаниям.
        Отошли назад. За кустами вонь стала чуть легче - дождь прибивал ее к земле. Герман снял фуражку, растер дождевые капли по лицу. Прот стянул повязку, глаза мальчика слезились.
        - Да уж, - пробормотала Катя. - Вот гадство. Ладно, иллюзий по поводу нашего визави у меня нет и не было. Жаль, мы ему тогда мозги не вышибли. Я юмора с трупами вовсе не приветствую. Ладно, проехали. Обходим по дуге, очень внимательно смотрим за тем, что под ногами. Боюсь, дальше следы обнаружить будет труднее. Кстати, господин прапорщик, вы представляете, что такое «растяжки» и прочие сюрпризы? Минно-подрывные, я имею в виду.
        - Я с минными работами по службе не сталкивался, - прохрипел прапорщик.
        - Тогда под ноги и на уровне плеч внимательно смотрите. Ниточки, веревочки, паутиночки. И лучше за мной идите. Желательно, след в след. Прот, ты лови знакомые ощущения. На следы пока не отвлекайтесь, я сама справлюсь.
        Дождь усилился. Герман нахлобучил фуражку на глаза. Какие тут ниточки-веревочки? Да кому пустой лес минировать в голову придет? Здесь не фронт у Соммы. В нос настойчиво лезла вонь разложения. Теперь от нее неделю не избавишься. Герман поправил ремень порядком отяжелевшей за день винтовки. Смерть не так страшна, но не дай бог увидеть себя после смерти.
        - Спокойненько, - сказала Катя. - Еще один трупак. Осторожнее с ногами. И с дыханием.
        Герману совершенно не хотелось выглядывать из-за плеча командирши. Прот тоже не проявлял инициативы. Посмотрел на прапорщика:
        - Это же только плоть. Бренность.
        - Тухлая бренность, - пробормотал Герман.
        - Точно, - сказала, не оборачиваясь, Катя. - Прах бесчувственный. Но дышать невозможно. Черт, нужно было зимы подождать. За мной, осторожненько…
        Герман постарался вообще перестать дышать. Труп был привязан к молодому дубку. Веревка, захлестнувшая шею, ослабла, и колени мертвеца подогнулись. К дереву привязывали, должно быть, уже мертвого - руки свободно свисали, на ремне болталась расстегнутая, с выглядывающей рукоятью «нагана», кобура. Безглазое лицо мертвеца страшно скалилось остатками обгрызенных губ. Широченные шаровары, пропитанные гноем разлагающейся плоти, отвисли.
        «Черт с ним, - подумал Герман. - Раз в шароварах - черт с ним. Может, он тоже из тех».
        - Нет, именитым патологоанатомом мне не стать, - с трудом выдавила из себя Катя и тем не менее шагнула ближе к трупу. Стараясь не стать в пятно, натекшее из тела, начала что-то делать над черепом мертвеца.
        Герман отвернулся. Главное - не сглатывать и не дышать. Что ж она, сука, со всеми нами вытворяет? Зачем сюда привела? Разве можно людям на такой поляне быть? Ну почему сил не хватает эту тварь бесчувственную окончательно и бесповоротно возненавидеть?!
        - Герман Олегович, - Прот ткнул в землю шагах в пяти от жуткого дерева.
        По траве били частые дождевые капли, но все равно можно было разглядеть очертания большого кострища.
        - Пентаграмму пытался изобразить. Звезду, надо думать. Кривоватая получилась, - объяснила Катя. В руках у нее был штык с какой-то дрянью, подцепленной на кончик острия. - Пошли отсюда. Можно через поляну. Только под ноги смотрите.
        Герман, стараясь не ускорять шаги, двигался за предводительницей. Дождь отсекал вонь, отсекал ужасную щербатую усмешку мертвеца. Прапорщик искренне надеялся, что труп не провожает их безглазым взглядом.
        Прот вдруг шарахнулся вбок, наступив на ногу Герману. Прапорщик зашипел от боли в отдавленных пальцах.
        - Без паники, - пробормотала Катя. - Ну да - вот и третий. Парами всегда проще работать.
        Герман увидел торчащие из земли носы сапог. Могила была мелка - вполне различимы очертания небрежно присыпанного тела в размокшей земле. В изголовье могилы торчала лопата с сучковатым черенком.
        - Пойдемте отсюда, - прохрипел Герман.
        Катя не возражала. Теперь прапорщик прихрамывал впереди, мечтая оказаться подальше от проклятого места.
        - Под ноги посматривайте, - напомнила Катя.
        Герман хотел ее послать, но побоялся открыть рот. Завтрак переварился давным-давно, но опоганить рваные сапоги собственной желчью все равно не хотелось.
        - Стойте! Екатерина Георгиевна, это та поляна! Ей-богу, та! Я ее с этой стороны точно узнал, - сдавленно вскрикнул Прот.
        - Угу, прекрасное, уединенное местечко. Навек в душу западает. Пошли, под какое-нибудь укрытие забьемся и обсудим впечатления.
        Дождь шумел высоко в ветвях, а здесь, под кронами могучих сосен, было почти сухо. Умиротворяюще пахло смолой. В сторону проклятой поляны Герман принципиально не смотрел.
        - Блин, экая эксклюзивная экскурсия получилась, - пробурчала Катя. - Какие будут предложения?
        Они с Протом сидели на корточках, прислонившись спинами к стволу. Герман упрямо стоял, привалившись к дереву плечом.
        - Идем дальше, - решительно сказал прапорщик. - Здесь этот ваш… расправился с сообщниками. Значит, клад, если он существует, где-то недалеко. Вы следы обнаружить можете?
        - Думаю, что нет. У меня предчувствие, что следы кончились.
        - То есть?! - обозлился Герман. - Почему нельзя их снова отыскать? Или хотите сказать, дождь все дело испортил?
        - Екатерина Георгиевна хочет сказать, что золото на этой поляне, - объяснил бледный как мел Прот.
        - Чушь какая! - фыркнул Герман. - Здесь остается еще пирамиду черепов насыпать и прочие дьявольские приметы изобразить. Кто на этот паноптикум ужасов наткнется, навек место запомнит и по всем углам растрезвонит. Ваш знакомый, Екатерина Георгиевна, не идиот. Клады в таких местах не прячут.
        - Клады не прячут, - согласилась Катя. - Зато для временного хранения место как раз подходящее. Наткнутся местные обитатели - без попа сюда больше не сунутся. Капище языческое, дьяволовы обряды, ведьмов шабаш, сектанты люциферовы, - ну, Прот вам поможет выбрать версию по вкусу. Место глухое, время смутное, власти нету - когда сюда еще осмелятся прийти? А груз он заберет в самое ближайшее время. Удачно мы пришли.
        - На поляне, кроме мертвецов, ничего нет, - упрямо сказал Герман. - Ваше золото - это не кошелек с десятком империалов, его между корнями не сунешь. Где там ящики спрятать можно?
        - Ясно где, - Прот поежился, - в могилке.
        - Там же мертвец, - растерянно сказал прапорщик. - Полагаете, он на злато положен? Но это же… это же кощунство просто.
        - У нашего друга такое тонкое чувство юмора, - пробурчала Катя. - Он, гад, не знал, что я детские страшилки тоже читала. Вот сука, удружил работенку.
        - Екатерина Георгиевна, вы в своем уме?! - в ужасе застонал Герман. - Могилы осквернять? Нет, я на такое никогда не пойду.
        - И не нужно, - сухо сказала командирша. - Найдется кому грязную работу делать. Вы, Герман Олегович, успокойтесь и скажите - вот эта штучка вам не знакома? На грязь постарайтесь не обращать внимания.
        Герман, морщась, всмотрелся в покачивающийся на кончике штыка предмет. Кольцо, скрепленное с куском проволоки.
        - Похоже на какую-то чеку. На гранатную, например. Вот вы гранату Миллса поминали…
        - Угу, значит, наш затейник тоже гранаты классической схемы предпочитает, - пробурчала Катя. - Это колечко в нос «жмурику», что у дерева висит, было вставлено. Вероятно, чтобы хозяин захоронки и сам не запамятовал, что сюрприз оставил. При нашей нервной шпионской жизни и на собственном сюрпризе подорваться можно. Значит, подтягиваем тылы, обустраиваемся, выставляем караулы. Потом я работаю. Да, Витку близко к полянке с «куклами» не подпускайте. И не рассказывайте красочно. Собственно, Пашке здесь тоже делать нечего. Придется вам, ваше благородие, прогуляться, вывести наш обоз поближе. Мы с Протом посидим, поразмыслим. Прот попробует еще что-то вспомнить. Я план конкретных действий прикину.

* * *
        Привел бричку Герман лишь в сумерках. Идти пришлось вокруг, да еще умудрились слегка заплутать. Без всезнающей амазонки все сразу стало сложным. Герман перепирался с Пашкой, потом в дискуссию влезла Витка. С облегчением вздохнули и даже посмеялись, когда бричка неожиданно выбралась к узкоколейке. Дальше Герман повел без проблем. Насчет полянки с «сюрпризами» особо не распространялся, сказал лишь, что нашли место, где Писклявый расправился с сообщниками.
        Дождь унялся. Прот сидел у костерка, держа один из «маузеров» командирши на коленях, и чистил чахлые сыроежки. Герман старался оставаться боком по направлению к поляне, - ее близость начисто отбила охоту шутить.
        - А ЭТА где? Уже копает? - мрачно спросил прапорщик.
        - Где там, - Прот махнул рукой, - говорит, хоть чуть просохнуть должно. Иначе в грязи захлебнешься и эту… бомбу трудно будет разрядить. Она уверена, что там бомба всенепременно запрятана.
        - Какая бомба? - насторожился Пашка, распрягающий лошадей.
        - Заряд. На золоте, - пробормотал прапорщик. - Заряда там, может, и нет. Это так, для профилактики. А что она так долго? Уже темнеет. Там и так… жутковато.
        Прот понимающе кивнул:
        - Я вот себе пистолет выпросил. Хотя какой пистолет против мертвецов?
        - Так вы що, мертвяков боитесь? - удивилась Вита. - Тоже нашли страхищу. Давай, Протка, я тебе с грибами допомогу. Мы теж набрали. С червяками, та ладно. Добре, що соль есть. Катерина Еорьевна кинжал не оставила? Я звыклась им чистить.
        Прапорщик и Прот одновременно содрогнулись.
        Чугунок побулькивал на огне. Под кронами сосен было уже совсем темно. Герман посидел у огня, встал, потоптался. Снова сел.
        - Велела ждать, - сказал все понимающий Прот.
        - Да слишком долго, - с тоской сказал прапорщик. - Вдруг что-то…
        - Так пойдем навстречу, - живо поднялся Пашка. - Заодно я осмотрюсь.
        - Знаешь, Павел, там осматриваться не очень-то хочется. Там воняет, так что… - пробубнил Герман.
        - Так все равно же завтра идти, - тряхнул отросшими кудрями храбрый большевик.
        Ждать больше не было терпения, Герман подхватил «драгунку». Вита принялась вытирать руки:
        - Я з вами.
        - Сиди! - испуганно сказал прапорщик.
        - Що ты на меня цыкаешь? Пан начальник нашовся, - возмутилась девочка.
        - Вита, кто варить будет? - дипломатично напомнил Прот. - Меня в монастыре куховарить не обучали.
        Девочка, гневно зыркнув на Германа, с неохотой взялась за палку-поварешку.
        Парни двигались между деревьев, лес на глазах темнел.
        - Ого, как потянуло! - озабоченно пробормотал Пашка. - Аж дух сперло. Да что ж там такое, а, раз вы с Проткой так дергаетесь? Батальон навален, что ли?
        - Двое здесь, один подальше. Да уж очень нехороши, - прошептал Герман.
        - То-то я смотрю - лошади беспокоятся. Витке лучше не ходить?
        - Это уж точно. Лучше мы без нее блевать будем.
        Из-за ствола показалась тень. Парни вскинули винтовки, чуть не зацепив друг друга.
        - Я думаю - какие олухи здесь болтаются, лясы точат? - злобно прошептала тень с весьма узнаваемыми интонациями. - Как пить дать, кто-нибудь из вас от меня дырку во лбу заработает. Я что приказывала?
        - Надолго вы пропали, - прошептал Герман. - Вдруг планы изменились?
        - Думаете, я золото выковыряла и деру дала? Да пропади пропадом это золото гнойное.
        - Да вы что, Екатерина Георгиевна? С золотом успеется, - встрял Пашка. - Ужин почти готов. Слюноотделение началось.
        - Какое, на хер, слюноотделение? - с тоской пробормотала Катя. - Я уже сама словно заживо гнию. Сейчас вывернет. Сроду столько на трупы не любовалась.
        - Да, попахивает от вас, - озадаченно признал Пашка.
        - Я те дам, «попахивает»! Сейчас раздену и одежду отниму, все равно завтра в лагере будешь загорать. Вот мразота гоблинская, а не раскопки. Вы хоть догадались воды принести? Я бы сейчас за горячий душ и шампунь все золото отдала, да еще и из своего жалованья приплатила…
        Катя сидела, закутавшись в шинель. Кое-как выстиранную одежду развесили у костра. Кушала предводительница на редкость вяло, хотя грибной бульон вышел густым и ароматным.
        - Да, господа гвардейцы, на этот раз я вляпалась. По самые уши. Даже глубже. Метра четыре копать придется. Это не считая верхнего уровня, с жильцом, - предводительница жалобно сморщилась. - Уж казалось бы, не жизнь у меня, а помойка. Так нет, дальше все грязнейше и грязнейше…
        - Мы поможем, - неуверенно заверил Пашка.
        - Обязательно. Диспозиция такая: с рассветом все рассасываетесь на исходные. Вита и Прот - вам эта сторона и лагерь. Патрулировать и охранять. Грибы - не отходя с поста. Павел - обойдешь лесом и патрулируешь с той стороны. К этой сраной поляне ни одна душа не должна незамеченной подойти. Я хочу спокойно работать. Герман Олегович - вам дозор непосредственно у места эксгумации. Ну и техническая помощь в случае необходимости.
        - Если конкретнее? - осведомился Герман.
        - Если я подорвусь, а лопата уцелеет, подойдешь и прикопаешь то, что от меня останется, - весьма свирепо пояснила командирша. - Еще вопросы будут?
        - Виноват, - Пашка поерзал. - Два вопросика, Екатерина Георгиевна. Що такое эксгумация? И почему непременно Герман с вами остается? Я, не в обиду господину прапорщику будет сказано, с лопатой получше знаком. Опять же мышечная масса…
        - Ты свою мышечную массу применишь, если я благополучно до золота докопаюсь. Натаскаешься, будь здоров. Так что потерпи. А что такое эксгумация, ты меня лучше не спрашивай. Всё, я в бричку спать пошла. Потом как-нибудь экипаж отскребете от ароматов.

* * *
        Герман сидел за указанным деревом. Обозревал опушку, иногда поднимал бинокль и поглядывал на согнутую фигуру командирши. Катя уже часа три ковырялась у могилы, преимущественно не поднимаясь с четверенек. Что она конкретно делает и как выдерживает - прапорщик понять и не пытался. Даже до его сосны иной раз долетала такая волна смрада, что Герман не выдерживал и прятал нос в ворот шинели. День выдался пасмурный, но дождя пока не было. Страшно подумать, если бы пекло солнце.
        Два раза Катя подходила - нижняя часть лица закрыта косынкой, глаза отстраненные, сосредоточенные. На руках изящные темные шелковые перчатки, извлеченные из того же бездонного саквояжа (Витка как увидела, так рот и открыла). Еще на командирше была повязана, на манер рабочего фартука, тряпка из распоротой темной юбки. Катя пила воду из бутылки, но беседовать желания не изъявляла. Прапорщик ее понимал - несло от девушки изрядно, да и лицо у командирши было бледнее бумаги. Екатерина Георгиевна возвращалась к могиле. Герман оставался разглядывать опушку и слушать трели игнорирующих смрад зябликов.
        Когда Катя подошла в третий раз, ее ощутимо пошатывало. Плюхнулась на влажную хвою, привалилась спиной к дереву. Герман постарался не отшатнуться.
        - Знаешь, прапор, мертвый человек - чертовски токсичная вещь, - пробормотала амазонка, прикрыв глаза. - Что, несет от меня, как от зомби? Я уже ничего не чувствую. Дерьмо полное, никак не могу справиться. Устроил головоломку гондон деблоидный. Поймаю - живым похороню. Бля, может, «жмурика» веревкой сдернуть? Так нет у нас хорошей веревки. Вожжей не хватит, да и куда мы без вожжей?
        - Екатерина Георгиевна, - Герман старался говорить разборчиво - от Кати шло такое амбре, что глаза слезились, - Екатерина Георгиевна, пойдемте отсюда. К дьяволу это золото. У нас его с таким запахом все равно никто не возьмет. Поедемте. Нехорошее мы дело затеяли.
        - Нет уж, прапор. Теперь уже смысл не в задании и не в личной выгоде. Принципиально и идейно меня зацепило. Идейность - страшная вещь. Пашка может подтвердить. Не буду я прогибаться под какого-то урода, подкрепленного парой мертвецов, - Катя тяжело встала. - Тьфу, черт, покурить бы. И что из вас никто не курит? Слушай, прапор, ты бы посты проверил. Я и так копошусь чуть жива, а тут еще твои взгляды соболезнующие спиной чувствую. Пойди, прогуляйся. У нас там, считай, дети. Мало ли что.
        - Они взрослые дети, - сказал Герман.
        - Все мы взрослые дети. Так и помираем детьми, - командирша побрела обратно к могиле.
        Посты Герман проверил. В лагере все было спокойно. Прот и Вита хозяйничали, поочередно патрулируя лощинку у болотца. Вооружены патрульные были «маузером» с пристегнутым кобурой-прикладом, что весьма мешало собирать грибы. Крошечные сыроежки после дождя перли десятками.
        - Вы осторожнее собирайте, - строго сказал Герман, - следов оставлять нельзя.
        Вита едва слышно фыркнула и нетерпеливо спросила:
        - А що там? Нашли?
        - Рано еще говорить. По-моему, дело туго продвигается. Меня она близко не подпускает, - честно признался прапорщик.
        - Отроет, - уверенно сказал Прот. - Я с самого начала знал, что найдем и откопаем. Может, ей помочь чем?
        - Чем тут поможешь? Одна работает. Воду пьет. Теперь вот покурить возжелала. Там запах - действительно задохнуться можно.
        - Так сейчас, - Прот поспешно поковылял к бричке, принялся рыться в саквояже.
        - Сигара? - изумился прапорщик.
        - Почти целая, - мальчик осторожно понюхал окурок. - Пахнет гадостно. Должно быть, запамятовала Екатерина Георгиевна. Ведь из города еще курево.
        - А що в том чемоданчике ще есть? - заинтересовалась Вита.
        - Вот это не ваше дело, гражданка Вита, - с несвойственной ему прямотой отрезал Прот.
        Герман усмехнулся. Ему тоже было интересно, что в саквояже. Прямо багаж бродячего факира какой-то.
        - Вита, боюсь, шелковых перчаток в закромах больше нет. Вы не завидуйте, наша предводительница галантерейные изыски сейчас совсем не по назначению использует.
        Девочка неуверенно улыбнулась. Изгиб губ у нее действительно был редкой красоты.
        - То не завидую, Герман Легович. Просто интересно глянуть. Я тако дамского товара никогда не видывала.
        Герман спустился к болотцу. В крошечном родничке тщательно помыл бутылку, наполнил свежей водой. Пошел в обход - проведать товарища большевика.
        Красная гвардия не дремала. Пашка окликнул издали громким шепотом и вылез из кустов.
        - Я уж тут озверел один. Пусто. Крадусь - тишина. Сяду - мыши чуть ли не по коленям шныряют, птицы на башке гнездо норовят свить. А у вас-то що?
        - Возится. Злая, как тигр. Если бы того мертвеца воскресить можно было - уже бы расстреляла раз десять. А так злость на нашего Писклявого копит.
        - Зря она подмогнуть не разрешает, - вздохнул Пашка. - Я же не тупой. Лопатой бы осторожненько - шик-шик.
        - Ты же с минно-взрывными работами не больше меня знаком. Будет тебе «шик».
        - Да какая там бомба? Перестраховывается Катька. Может, там у них, где по-шпионски… - Пашка неопределенно покрутил пальцами, показывая куда-то вверх. - А здесь лес. Здесь по-простому.
        - А я все взрыва жду, - ни с того ни с сего признался прапорщик.
        - Да? Ну, ты в таких штуках больше разбираешься, - Пашка заерзал. - Иди, что ли. Вдруг там нужно чего?
        Поляну Герман обогнул с другой стороны, вспугнул пару сорок-трещалок. Катя сидела под деревом. В отдалении, на штыке, воткнутом в землю, висели перчатки.
        - Где бродишь? Я здесь от жажды загибаюсь.
        Герман протянул бутылку. Командирша залпом выдула половину, с облегчением вздохнула:
        - Уф! Что там, вокруг? Сороки беспокоились.
        - Это я нашумел. Обошел периметр. Все на постах. Происшествий нет.
        - Вот и славно. Я, между прочим, продвинулась. Имею право требовать значок «Юный сапер-гробокопатель». Можешь пойти, глянуть. Мертвяка я ближе к его дружку отволокла.
        - Екатерина Георгиевна, он же тяжелый и э-э…
        - Грязноватый? Это уж точно. Да наплевать, он мне теперь как родной. Тьфу, гадость. Ну что, глянешь? Только морду все-таки завяжи. Носовой платок есть?
        Могила теперь казалась просто ямой по пояс человека. Правда, ямой, порядком расширившейся в окружности. В сторону дерева с мертвецом и неопределенным, завернутым в шинель предметом прапорщик старался не смотреть. Здесь у могилы яд тления вроде бы слегка рассеялся, или Герман уже успел принюхаться.
        Катя с ходу спрыгнула в могилу, стоя как в окопе, указала пальцем в драной перчатке на гребень рыхлого песка:
        - Вон, смотри, сюрприз. Прямо под труп поставил, душманская морда. И еще оттяжку вниз сделал. Гадюка хитроумная.
        Герман увидел темное металлическое яйцо и обрывок тонкой проволоки. Корпус гранаты был покрыт жирными потеками. Прапорщика передернуло.
        - Да ничего, я запал вывернула, - заверила Катя.
        Герман кивнул, показал на короткоствольный револьвер, валяющийся на взрытом песке:
        - Тоже от покойника?
        - «Смит-вессон»? Покойник в лапке держал. С взведенным курком. Ничего себе шуточка, да? Вот уродство, - Катя ухватилась за черенок лопаты.
        Герман старался дышать исключительно носом. Платок помогал символически. То и дело дуновение слабого ветра накрывало густым смрадным облаком. Герман спохватился:
        - Екатерина Георгиевна, - вот вам Прот передавал.
        Катя с искренним восторгом глянула на окурок:
        - Блин! Совсем я забыла - майорский чинарик. Как вовремя. Давайте-ка его сюда…
        Она закурила, приподняв край косынки.
        Герман присел на корточки:
        - Вы отдохните. Давайте я покопаю. Кто знает, как глубоко рыть придется.
        - Что тут знать? - Катя стукнула лопатой, донесся глухой стук удара по дереву. - Вот оно, золото партии. В смысле, павшей империи. Задача наша - очистить шире и идти вглубь. Осторожно, неторопливо. Возможны еще сюрпризы. Хорошо, песок чистый, копается легко и все заметно. Так как, ваше благородие, попробуете лопатой помахать?
        Герман кивнул, очистил верхний ящик.
        - Киевское Окружное Пробирное Управление Его Императорского Величества, - прочла Катя четкий трафарет на крышке и выпустила клуб дыма. - Ящик тоже раритет. Вот чудный был бы сувенирчик-сундучок. Вы, Герман Олегович, теперь чуть расширьте раскоп, и начнем вертикальный шурф вести.
        - Давайте один ящик поднимем, сразу станет легче, - Герман ухватился за ручку ящика.
        - Стоп! - рявкнула Катя. - Не вздумайте. Если еще одна граната, то, скорее всего, между ящиков. Копаем сбоку, ящики пока не трогаем.
        Герман молча принялся за дело. Скоро амазонка потушила сигару и отобрала лопату:
        - Вы, Герман Олегович, не обижайтесь. Здесь навык нужен и некоторые представления об основах подрывного дела. Насчет последнего, я, честно говоря, и сама не очень-то. Зато вдумчивому копанию в свое время подучилась.
        - Это где ж вы такие курсы изволили пройти? - осведомился Герман, сидя на куче влажного песка и с сожалением наблюдая, как завеса из клубов сигарного дыма излишне быстро развеивается - со стороны вновь густо несло разложением.
        - Не поверите, - Катя энергично выбрасывала песок, - я, волей судеб, археологию изучала. Имею бумажку, что два курса университета прослушала. Кстати, было довольно интересно.
        - Никогда бы не подумал, что вас интересуют пыльные древности.
        - Не пыльные. Просто древности. Так что ныне потею почти профессионально.
        - Курить тоже на раскопках научились?
        - Нет, - Катя засмеялась. - Это позже. Причуды буржуазного мужа - хорошие сигары, белое калифорнийское вино. Приучил.
        - И когда вы все успели? - пробормотал Герман.
        Катя бросила короткий взгляд:
        - Не знали про мое вдовство?
        - Я не Прот. Я много чего не знаю.
        - Ну да, про мужа я Витке рассказывала. Мы с ней как-то за жизнь беседовали. Погиб у меня муж. На глазах у меня убили. Вот такая грустная история.
        - Примите мои соболезнования.
        - Ничего. Я уже пережила. Он был хороший человек. Надежный. Ну, ладно, - Катя протянула прапорщику лопату, - расширяйте раскоп. Потом снова я.
        Руки Герман стер довольно быстро. Черенок у лопаты оказался хуже терки. У Кати на руках остались лишь обрывки черного шелка. Пришлось сделать паузу, обернуть ладони разодранным платком. О вони прапорщик уже не думал. Ломило спину, от влажного песка стыли ноги. Песчаные стены поднялись уже выше головы, а двойной штабель небольших, но тяжелых ящиков уходил все глубже. Катя поторапливала, хотела закончить при дневном свете.
        - Все, двенадцатый. Выбирайся, прапор. Снизу я все сама проверю.
        Герман, задыхаясь, пополз по осыпающемуся песку наверх. Ящики возвышались посреди песчаной воронки. Точно насекомые здесь рылись. Руки саднило. Ничего, господин Земляков-Голутвин, теперь не пропадете - открываются замечательные перспективы карьеры на поприще профессионала-землекопа. И на каторгу хоть сейчас же. Хотя какие сейчас каторги? Шлепнут без долгих разговоров, да и все мучения.
        Катя скорчилась на дне. Осторожно подкапывала лезвием штыка, прощупывала пальцами песок. Герман туповато размышлял - почему на такие аристократические ручки перчатки натягивают исключительно для того, чтобы ковыряться в песке и гное?
        - Вот она, паршивка! - Катя подобралась, нежно, даже чувственно, погрузила пальцы в песок. - Прапор, отойди за бруствер.
        Спорить было бессмысленно, да и сил не оставалось. Герман плюхнулся на песок, нахлобучил фуражку. Опять накрапывал дождь. Из ямы изредка доносились матюги Кати.
        Выбралась командирша только через час. Держала гранату:
        - Эту еще использовать можно. Хотя чека слабовата. Черт, ну и заумное это дело - разминировать.
        Катя села рядом. Закурила. Герман с наслаждением вдыхал горьковатый дым.
        - Поздравляю, - вяло сказала девушка. - На пальмовой набережной они получили все, что им причиталось. В детстве мне казалось, что сокровища - это жутко интересно.
        - Мы посмотрим?
        - Отчего ж не взглянуть. Ящик запломбирован. Вряд ли какая-то взрывчатая дрянь внутри поджидает. Валяй, прапорщик, - охотно предоставляю честь дефлорации, - Катя сунула напарнику штык.
        Сползая в яму, Герман поморщился. «Дефлорация». Очень остроумно. Кем ее покойный муж был? Бандитом? Нет, скорее военным. Солдафонством от зеленоглазой так и прет.
        С ящиком пришлось повозиться. Герман чуть не сломал штык. Золото оказалось неинтересное. Холодное. И, несмотря на тщательную упаковку, вроде бы ощутимо пованивающее.
        - Разочарован? - Катя спустила ноги в раскоп. - Мягкий никчемный металл. В некоторых царствах-государствах вообще без него обходятся. С другой стороны - в этом бруске столь чудесной гробовидной формы таится хорошее белье, бифштексы, утренний кофе, ванна, тихая уютная квартира. Красивые понимающие девочки и мягкая постель, в конце концов. У вас как с воображением, Герман Олегович?
        - Никак, - пробурчал прапорщик. - Я весь день только о противогазе мечтал.
        Катя засмеялась:
        - Согласна. Снимайте с поста Пашку, подводите бричку. Перебазируем эту кучу денежного эквивалента. Работы еще непочатый край.
        Транспортировка золота оказалось делом сложным. Ящики, не такие уж громоздкие по габаритам, весили более трех пудов каждый. Брать приходилось вдвоем, ноги вязли в рыхлом песке. Застоявшийся Пашка пустил в ход свои пролетарские мускулы, работал за двоих. С первыми ящиками управились, потом дело пошло хуже. С трудом получалось выволочь ящик из раскопа. Проклятый дождь усилился. Герман вяз по колено, Пашка кряхтел, пыжился, но увязал еще глубже. Потом Пашку отправили снимать с брички упряжь.
        Прапорщик сидел на штабеле, смотрел на силуэт амазонки на фоне меркнущего неба. Катя материлась негромко, но изощренно. Вдруг осеклась. Герман потянулся к винтовке.
        Катя, глядя на кого-то за бруствером, хмуро спросила:
        - Что, так и видел?
        - Так и видел, - согласился Прот. Подошел ближе, заглянул в яму: - Ого! И как вы столько накопали?
        - С божьей помощью, - сухо сказала предводительница. - Ты чего приперся, Нострадамус? Что вам велено было?
        - Я доложить. Вита на тропинке «натяжку» нашла. Как вы говорили - с бомбой. И проволочка натянута.
        - Вашу мать! Не трогать! Не подходить!
        - Да что вы, Екатерина Георгиевна. Мы сразу отошли. Я предупредить пришел. Там прогалина, с лошадями вдруг пойдете. Уже темнеет. Мало ли…
        - Хорошо. До рассвета в ту сторону даже не смотреть. Там, если и заяц зацепит, осколки так лягут - мало не покажется.
        - Ладно. Я пошел, Павлу с лошадьми помогу, - мальчик попятился, явно преодолевая желание зажать нос.
        - Совсем мы с вами завонялись, господин прапорщик, - пробормотала Катя. - Сейчас бы какую-нибудь баню штурмом взять.
        Представить совместное мытье в бане с амазонкой-археологом у Германа сил уже не оставалось. Пришел Пашка с ремнями, вновь пришлось напрячься.
        Перевозили ящики в четыре приема. В конце концов, и Герман начал материться - подобные объемы такелажных работ ему и не снились.
        Как сдирал вонючую одежду, как ужинали - не помнил. Спал на ящиках Пробирного Управления. Было неудобно, босые ноги все время высовывались из-под короткой шинели.
        Глава 10
        Эх, яблочко,
        Да цвета зрелого..
        Любила красного,
        Любила белого.
        «Яблочко». Вариант
        Мы должны взять буржуазию в клещи, но как?
        Л.Д. Троцкий. Из доклада Совету народных комиссаров
        - Недостача, однако, - сказала Катя.
        Один из ящиков оказался вскрыт. Ряды симпатичных столбиков пятнадцатирублевок, завернутых в белую пергаментную бумагу, слегка поредели. Обидно. Похоже, не просто золотишко, а нумизматическая редкость. Десять остальных ящиков наполняли неподъемные слитки. В двенадцатом оказалась несуразная смесь ювелирных побрякушек, монет и золотого лома - в основном содранных окладов икон. Сия разнообразная коллекция и привлекала внимание, - кладоискатели столпились вокруг ящика, оживленно переговариваясь. Прот, присев на корточки, копался в сокровищах.
        Катя задумчиво потыкала пальцем увесистую колбаску. Из обертки выглянул новенький лучезарный лик Николая II. Что ж ты, твое величество, недосмотрел? И империю сообща профукали, и добрую четверть твоих близнецов из ящика увели.
        - Это ваш шпион забрал, - сказал Прот, не отрываясь от своих изысканий. - Ему деньги сразу были нужны.
        - Да, я догадываюсь, - Катя закрутила пергамин фунтиком, закрывая облик несчастного императора. - Только, Прот, говорить «ваш шпион» - невежливо. Во-первых, он не мой, во-вторых, обобщать не нужно. Это ихние - шпионы. А наши, в частности, я, - благородные разведчики.
        - Извините, - пробормотал мальчик, - я плохо разбираюсь… - он замолчал и поспешно отодвинулся от ящика. Из сжатого кулака свисала оборванная цепочка. Прот сел на хвою и замер. Товарищи внимания не обратили. Пашка пытался надеть на палец чудовищных размеров «гайку» с ненатурально зеленым камнем. Вита прикладывала к ушам массивные серьги с рубинами. Герман снисходительно улыбался. Зря, между прочим, - рубины смуглой девчонке шли.
        Катя присела рядом с мальчиком:
        - Нашел, да?
        Прот вздрогнул.
        - Ну что ты, в самом деле? - мягко сказала Катя. - Никто у тебя забирать и не думает. Свои же все.
        - Я просто… боялся, что не найду, - пробормотал мальчик и раскрыл ладонь.
        Брать крест Катя не стала, рассмотрела так. Убрала с глаз непослушную челку и с некоторым удивлением сказала:
        - Знаешь, а наследство твое довольно ценное. Хорошей работы. Я в этом мало понимаю, но, по-моему, крест византийский, с терновым венцом. Да… Жаль, мама тебе ничего рассказать не успела. Ну, чего ж теперь поделать. А цепочку можно поменять.
        - Нет! - Прот испуганно замотал головой. - Пусть эта остается.
        - Понятно, пусть остается. Ее запаять можно. А пока подбери себе другую, там этого добра навалом. Надеть-то, наверное, сразу захочешь?
        У ящика хихикали уже втроем - Пашка вертел хрупкую диадему и удивлялся узколобости выродившегося дворянства.
        - Эй, искусствоведы-антропологи, - призвала к порядку Катя, - сильно не засиживаетесь, дел полно. Для начала отсчитывайте и забирайте свое кровное, потом будем излишки прятать. Лично мне здесь уже надоело торчать. Весь лес провонялся.
        - Да, - согласилась Вита, - вигляд у вас, Катерина Еорьевна, не краше, чем вчора вечером. Давайте я стирку устрою.
        - Некогда. Мы здесь рискуем каких-нибудь гостей дождаться. Собираемся и убираемся. Делите пирог.
        - А по сколько брать? - Пашка окинул ящики оценивающим взглядом.
        - Говорили же уже - сколько унесете. Только ты уж не надорвись во славу мировой революции. Не передумал финансовую помощь угнетенным пролетариям оказывать?
        - Мировая революция - дело стоящее, - твердо сказал парень. - Я никого силком не агитирую, поскольку дело личной сознательности. Вы, Екатерина Георгиевна, финансы своему руководству предназначаете, я - своему. По-честному?
        - По-честному, - согласилась Катя. - Только по-глупому. У меня свои резоны, а ты бы о своей будущей личной жизни подумал. Ну, дело твое. Герман Олегович, вы что на меня так уставились? Мне оружие снять? Все пули в затылок опасаетесь?
        Уши у прапорщика немедленно заалели:
        - Никак нет, госпожа командирша. Пули я не боюсь. К тому же считаю сие золото бесчестно уворованным у Российской империи и присваивать его не имею ни малейшего желания.
        - Весьма гордо прозвучало, - скривилась Катя. - Кому изволите свою долю презентовать? Российской империи уже нет. Царь убит, Министерство финансов разбежалось. Кого в правопреемники назначите? Генерала Деникина? Адмирала Колчака? Имеется еще Врангель, Родзянко. Да, гражданин Керенский где-то за бугром шляется.
        - Достойных личностей не вижу. Поэтому долю свою брать просто не буду, - Герман демонстративно отвернулся.
        - Вы, братцы, уж извините, один глупее другого, - с досадой сказала Катя. - Кто-нибудь разумный, с нормальными человеческими идеями, у нас есть?
        - Я с нормальными, - сказала Вита и с вызовом сверкнула глазами в сторону парней. - Вы меня хочь корыстной жидовкой называйте, хочь как. Я в семье последня осталася. Мне жить потребно, дом иметь, белье чистое. Да, вот такая я. А вам, Герман Легович, стыдно должно быть. Що ваша мама сказала бы, если бы узнала, що вы голый-босый вмирати собрались? У Пашки хоть семья есть и сказка дурацка. А вы за що бедствовать собралися?
        - Вита, только учить меня не нужно, - с некоторой даже угрозой пробурчал прапорщик.
        - А кому ж ще вас учити? Тут все при делах-заботах. Только вы да я як огризки. Що, мне и слова вам не сказати?
        - Слово можно, - буркнул Герман. - А тысячу ни к чему. Я твою мысль вполне уловил. Желание твое спокойствие и достаток обрести ни в коей мере не осуждаю. Но уж как-нибудь самостоятельно решу, как мне самому поступать.
        - Та разве я спокою хочу?! Мне за вас обидно.
        Катя наблюдала с интересом. Оказывается, Витка свой жгучий глаз на прапора положила. Ну и правильно. Олегович у нас с придурью, но человек честный и надежный. Вот если бы он еще собачьи взгляды в спину лично вам, Екатерина Георгиевна, перестал бросать, совсем бы было чудно. Натуральный щенок, разве что не поскуливает. Зато огрызается. Хоть бы намек сделал - так и так, мадмуазель Катенька, сгораю от страсти, не дайте погибнуть младому офицеру. Тьфу, ну что ж он такой закомплексованный? Может, Витка его отвлечет?
        Витка отвлекала:
        … - Вы подумайте, що дальше делать будете? Война закончится, опять в ваши лупы да линзы дивиться станете? Кому то потребно?
        - Вита, перестань, - негромко сказал Прот. - Герман Олегович человек взрослый, сам знает, как поступить.
        Кажется, Герман посмотрел на мальчика с благодарностью. Напористая Витка прапорщика порядком смущала.
        - Действительно, - сказал Пашка, - що вы завелись? Подумаешь, золото. Что мы, кощеи, над ним чахнуть? Заработаем себе на хлеб, если що. Впрочем, недолго этот металл мозги народу смущать будет…
        - Только про золотые сортиры не надо! - в один голос завопили прапорщик и девчонка.
        Золото поделили быстро. Катя посоветовала брать в основном монеты. Прот и Вита забрали свою долю - показалось, что империалов в ящике почти не уменьшилось. Золото действительно тяжелый металл. Больше тысячи 13-граммовых монет не то что спрятать - нести трудно. Чахлый Прот благоразумно себя ограничил.
        - Эх, я говорил, гимнастикой нужно заниматься, - расстроенно сказал Пашка, - берете-то всего каплю.
        Своей долей юный большевик избрал три слитка и теперь примеривался, как будет тащить более чем двухпудовый вес.
        - Я буду экономен, - пообещал Прот и принялся, кряхтя, увязывать колбаски монет в узелки.
        Катя покачала головой:
        - Вы, крохоборы, подождите потеть. Дальше-то что? Тебя, товарищ Пашка, с твоими гирями первый пост за задницу возьмет. Даже если к красным выйдешь - сильно ты уверен, что они кристально честными и идейными большевиками окажутся? Прот, а ты куда такой груженый плестись собрался? Раз ты золотом набит, так уже и не нужен никому? Скорее уж наоборот.
        - Так мы ж разве не вместе пойдем? - удивился Пашка.
        - Если вместе, так у нас бричка есть. Какого черта корячитесь? - пробормотала Катя. - И вообще, нам побыстрее остатки сокровищ нужно упрятать и обсудить, как дальше жить.
        Тяжеленные ящики захоронили недалеко от речушки. Копали неглубоко, песок поддавался с легкостью. Куда больше времени заняла маскировка места. С травой и кустами Катя возилась сама. Местечко выглядело спокойным - с двух сторон в болотцах квакали лягушки, до узкоколейки не меньше версты. Ориентир - две возвышенности, поросшие сосняком. За девяносто лет здесь мало что должно измениться. В сороковых активные бои шли восточнее.
        Пересадив куст бузины, Катя окончательно ликвидировала следы раскопа и огляделась. Сойдет. Зная место, при желании обнаружить тайник можно, но такого желания у личного состава возникнуть не должно. Хорошие, вообще-то, ребята. К тому же в лесу ориентируются отвратительно, да и сейчас умаялись до полного отупения. Да и хлопот с собственными богатствами молодежи надолго хватит. Катя усмехнулась. Уже в последний момент дамские цацки неудержимо поманили Виту. Девчонка есть девчонка, нахватала ювелирного шика как сорока, застеснялась, вывалила обратно, потом отобрала побрякушки заново. Чего стесняться? Катя знавала куда более опытных женщин, неравнодушных к драгоценностям. Сама предводительница на прощание слегка облегчила ящик с монетами. Объяснила, что раз господин прапорщик брезгует, не пропадать же добру. Личный состав покосился с легким изумлением, но возражать не стал. Все были по горло сыты возней с благородным металлом. Жрать хотелось куда больше, чем пересчитывать блестящие империалы.
        Оглядев в последний раз бузинные плантации, Катя закинула лопату на плечо и направилась к лагерю. Обессиленный народ сгрудился вокруг костерка. На огне уже побулькивал чугунок. Катя пересилила желание плюхнуться на землю.
        - Витка, найди мне что-нибудь переодеться, - Катя направилась к речушке.
        Лягушек ловить все-таки не пришлось. Катя поохотилась за стайкой крошечных рыбешек - для них кофточка, используемая в качестве бредня, была в самый раз. «Нацедила» с полтора десятка особей с полпальца величиной. Для запаха хватит. Хотя с запахами вообще беда. Кофточка еще туда-сюда, а галифе, похоже, погибли безвозвратно - трупной вонью даже от мокрой ткани ощутимо несло.
        - О, тюлька! - вяло обрадовался Пашка. - А у нас, Екатерина Георгиевна, соль кончилась.
        «Тюльку» засыпали к немногочисленным грибам и дикому чесноку. Катя переоделась и, наконец, села, стараясь не морщиться от ноющей боли в ногах. Марку надлежит до конца держать. Впрочем, личный состав выглядел утомленным до последней крайности. Только Прот сонно уставился на мокрую, прилипшую к телу кофточку командирши. Катя решила мелкого пророка не одергивать. Сидеть в юбке было неудобно, да и кобура при женственной форме одежды выглядела как-то нелепо. Катя с надеждой посмотрела на висящие на ветвях в отдалении душистые галифе - может, все-таки проветрятся?
        - Ладно, чего скисли? Планы по вложению капиталов покоя не дают? Давайте снедать, осетры наши уже разварились.
        После трапезы слегка взбодрившийся отряд вольготно развалился вокруг затухающего костра. Лишь Прот со вздохом ухватил карабин за ремень, собираясь отправиться на пост.
        - Стоп, - сердито сказала ерзающая Катя - принять приличную позу в юбке у костра было нелегко. - Отставить пока внешнюю охрану. Нужно решение принимать. Передохнем и в сумерках уходим. Здесь торчать резона нет. Вполне возможно, наши друзья заявятся. Полагаю, фига вместо золота их не сильно обрадует. Так что давайте - куда кто из вас направляется?
        - Я не знаю, - быстро сказал Герман. - Мне идти некуда.
        Катя сумрачно посмотрела на удовлетворенно расслабившегося прапорщика. Вот мудак интеллигентный, все считает, что духовные терзания избавляют от необходимости принимать скучные практические решения. И кто его всю жизнь в задницу пихать будет?
        - Я за кордон хочу, - побормотала Вита. - Мне здесь спокою все одно не будэ. Как думаете, Катерина Еорьевна, та можно мне за кордон выбратися?
        - Отчего же нельзя? Если с умом, то получится, - Катя легла поудобнее. - Ты определенно решила?
        - Так шо мне думати? Я ж все помню. Все гайдамаков ждать буду, - девочка погладила потертую рукоять «нагана». - Всех мне не перестукать, так?
        - Там, «за бугром», собственные гайдамаки имеются, - пробормотала Катя. - Не надейся, что на всю жизнь от гадов отделаешься. На каждого из нас свои «гайдамаки» найдутся. Даже если к антисемитизму отношения не имеющие, один хер - гайдамаки.
        - А то я не розумею, - Вита вздохнула. - Так все одно, за кордоном легче все сначала начати. И шукати нас меньше будут. Так?
        - Это правильно, - согласилась Катя. - Я бы советовала поблизости не останавливаться, подальше сваливать. За океан. Это если в будущее наперед смотреть.
        Прот покосился на командиршу, потом спросил у Виты:
        - А мне с тобой можно? Мне чем дальше отсюда, тем спокойнее будет. Я сильно в тягость не буду.
        - Яка тягость? - возмутилась Витка. - Не выдумывай! Вечно сомневаетеся. Побегли разом. Не так страшнюче буде. Герман Легович, давайте з нами. Вы языки знаете, офицер образованный. Сообща пробьемися. А, Герман Легович?
        Прапорщик смущенно заерзал:
        - Ну, я не знаю…
        - Що тут знать?! - удивилась Витка. - Вас здесь шукати ще долго могут. Зачем голову подставляти? Пашенька, ты б с нами тэж? Ты не думай, мы тебя ой как зовем. Правда, Протка? Только ты ведь не поедешь, так?
        - Да я бы с вами хоть куда, - Пашка вздохнул. - Но меня маманя ждет. Как же я уйду? Да и охота лично глянуть, как революция на ноги встанет. Ты, Герман, шо не говори, а коммунизм крепкий мир построит. Я очень верю.
        Парни угрюмо молчали. Витка посматривала на прапорщика, тоже молчала, лишь красивая бровь вздрагивала от сдерживаемого нетерпения.
        «Между прочим, умная она девчонка, - с одобрением подумала Катя. - Прямолинейно не прет. Мне бы так приноровиться».
        Катя перехватила взгляд Прота. Мальчик смотрел на предводительницу грустно. Маленький полусумасшедший старичок. Катя ободряюще подмигнула - не горюй, Нострадамус, прорвемся. Прот с трудом, но улыбнулся в ответ.
        - Герман, шо молчишь? - сердито сказал Пашка. - Мало мы с тобой дискутировали? Ты ж упорный, не дай бог. Война у тебя в печенках сидит или как? Сам говорил. Уезжайте, чего там. Здесь тебя к ногтю прижмут, как пить дать. Ты человек храбрый, но тут уж прямая глупость будет, ежели под ногами у власти вздумаешь путаться. Ладно бы у тебя крепкая идея была. А то и белые, и наши на тебя зуб имеют. Що впустую пропадать? Попадешь в ЧК, там разные человеки сидят. Могут в заварухе и не разобраться. Езжайте. Ты ребятам устроиться поможешь. Пока они еще языки-то выучат.
        - Они выучат, - ядовито пробормотал Герман. - Вита дом построит, возможно, кафе или закусочную откроет. Потом налетит вихрь мировой революции и прахом все пустит? Так, Паш, да?
        - То еще не скоро будет, - без смущения сказал Пашка. - Для того, шоб через океан революцию перебрасывать, еще красный флот построить нужно. К тому часу и тамошний пролетариат поймет, что к чему. Разберутся самостоятельно. Но, думаю, там все ж помягче будет. Покультурнее. Мы первые, нам труднее. Езжайте. Вы же не из какой-то трусости буржуазной тикаете. Так получилось. Здесь-то жизни тебе не будет.
        - Паша прав, - тихо сказала Катя. - Война, потом еще чистки будут. Новое общество себя заново выстраивать начнет, четко на своих и чужих делить. Не впишетесь вы, Герман Олегович.
        - А кто я такой там буду? Мне не пятнадцать лет. Я англичанином или немцем никогда не стану.
        Катя фыркнула:
        - Немцем даже не пытайтесь. Беспокойно выйдет. Глупости глаголить изволите, ваше благородие. Русским вы останетесь. Я годами слова по-русски не слыхала, да все равно русской дурой оставалась. Тут уж ничего не поделаешь. А если вы за Россию беспокоитесь, так родине и со стороны помочь можно. Представятся возможности, не сомневайтесь.
        - Убедительно говорите, - прапорщик глянул исподлобья. - Ладно, попробуем эмигрировать. Каким путем предлагается драпать?
        - На юг вам нужно подаваться, - сказал Пашка. - Фронты сейчас трудно проскочить. Да и потом как? Из Москвы и Питера нынче до Франций с Англиями путь неблизкий. А на юге Антанта пригрелась, она с буржуями в дружбе. Порты нараспашку. Уж только не знаю, сойдете вы за буржуев или как. Герман у нас и то… обтрепанный. Может, через Одессу попробовать? Там вроде наши удержались, но, видать, ненадолго. Отойдут, белая гвардия город займет. Временно, конечно. Но в этот момент вполне можете проскочить. Беляки на радостях союзничков погостить пригласят. Пароходы пойдут. Помозгуйте насчет Одессы.
        - Вы подождите пароходы выбирать, - сказала Катя. - Прямо завтра вы что делать собираетесь? На вокзал за билетами идти? А ориентировка на Прота? Да и Герману Олеговичу высовываться не рекомендуется.
        - А если на брице своим ходом? - жалобно сказала Вита. - Мне на поезд тоже не хочется.
        - Если своим ходом да партизанскими тропами, тут или на серьезный бой нарветесь, или до зимы кочевать будете, - пробормотала Катя. - Через всю Украину да по незнакомым местам? Утопия.
        - Вы, Катерина Еорьевна, прямо скажите, шо нам делать, - потребовала Вита. - Що вы с нами как с несмышлеными диточками?
        - Логичнее вам к городку относительно спокойному выбраться. Например, к Полтаве. Там без спешки притереться, наладить контакт с аборигенами. Легенду о сиротстве выдумаете, отшлифуете. Вите недурно бы временно поменять национальность. Например, можно гречанкой заделаться. К поэтичной Элладе, насколько я понимаю, у революции и контрреволюции особых претензий пока нет? Да и псевдоказачество на античность всерьез разобидеться еще не успело в связи с недостатком образования. Вот и цель нарисовалась: Греция, славная сторона, где все есть. Герман Олегович поднапряжется, припомнит курс гимназического греческого. Вита разучит пару мелодичных фраз. Некоторая ископаемость произношения - это даже хорошо. Придаст речи оттенок классичности. Главное, без спешки, осторожненько. Особенно с золотишком.
        - То так, - Вита озабоченно пригладила волосы. - Надо ювелира шукать. Они поховалися, но найти можна…
        - Вот и думайте, - Катя встала. - А мне пора.
        Все вскинули головы.
        - То как? - потрясенно спросил Пашка. - И утра не подождешь? Чаю бы спокойно попили…
        - Катерине Георгиевне надо идти, - пробормотал Прот, снова глядя в огонь. - У нее приказ и все прочее. Хотя и совершенно напрасна такая спешка…
        - Что тут рассусоливать? Часть работы вроде как сделала, а дальше фиг его знает, - проворчала Катя, снимая с себя ремешок с колодкой «маузера». - Не вечно же мне сводным партизанским отрядом командовать? Держи, Павел. До цивилизации назначаешься главным пистолетчиком. Только вовремя зарыть машинку не забудь. Засыпешься, я тебе…
        Пашка принял оружие, патроны и жалостливо сказал:
        - А ты-то как? Совсем без всего…
        - Я в иной ипостаси дальше двинусь. Надоело стрелять, - Катя окинула взглядом команду. - Что за уныние? План имеется. Выполнять творчески, но без фантастических завихрений. Справитесь. Паш, я тебя убедительно прошу подумать о мирной жизни. Организация регулярной физзарядки, бега трусцой и иных атлетических развлечений - достойнейшее дело. И пролетариату явная помощь, и загнивающий капитализм не найдет что возразить. Вита - ты, пожалуйста, на себе сосредоточься. Ты девушка деятельная, посему вековые обиды отстрани и займись личными делами. Только и их не форсируй. Чинно, аккуратно…
        - Так шо я… - девчонка осеклась.
        Катя взглянула на прапорщика:
        - Вам, Герман Олегович, даже не знаю что сказать. Нет, идеи у меня есть. Но если озвучу, вы как истинный русский интеллигент их немедленно переосмыслите, и такая ересь получится… Вы на меня, пожалуйста, не обижайтесь. Можете не верить, но я к вам с неизменной симпатией относилась.
        Герман неопределенно передернул плечами.
        Катя вздохнула:
        - Вот и ладненько. Всем счастья желаю. Имею честь откланяться. Прот, проводи чуть-чуть.
        Мальчик не удивился, с коротким кряхтением встал от костра.
        Блики огня скрылись за кустами. Молчали у огня, да и самой сержанту Мезиной было тошно. Прот молча пробирался рядом. Остановились под большим дубом.
        - Вы, в общем, здесь не засиживайтесь, - сказала Катя. - Сам понимаешь…
        - На рассвете уйдем, - угрюмо заверил мальчик.
        - Отлично, - Катя помолчала. - Черт, не знаю, что и сказать. Короче, будь счастлив. Думать ты умеешь. В остальном физкультура поможет. Тут Пашка прав: иногда увеличение мускульной массы чудеса творит.
        - Постараюсь. Только напрасно вы уходите, Екатерина Георгиевна. Не все мы еще здесь сделали.
        - Да? И что конкретно нам предназначено?
        - Не знаю, - едва слышно сказал Прот. - Обрывки вертятся. Может, вообще морок?
        - Да уж, морок - это такая штука… прилипчивая. Собственно, ты и сам знаешь, как я раньше вляпывалась.
        - Ну, если это называется «знаешь»…
        - Не грусти. Раз мы толком ничего не знаем, значит, надлежит следовать логике. В смысле - выполнить приказ. Прот, ты не обижайся, но я еще раз спрошу: ты точнее не знаешь, зачем я сюда приходила?
        - Сказал бы…
        - Верю, - Катерина сунула мальчику извлеченный из-за голенища штык. - Слушай, от меня не очень воняет?
        - Умеренно.
        - Ладно. Будь счастлив, Прот Павлович, - Катя шагнула за ствол дуба.
        Зашуршало. Догадливый мальчик сразу направился обратно к костру. Ну, индейским следопытом ему не стать - хромота мешает. Наверное, в иной области свои удивительные таланты проявит. Проклятые таланты, если честно.
        Уйти просто. Сосредоточиться, прикрыть глаза. Чип активируем только для уверенности. Двинулись…

* * *
        Уйти просто. Окончательно уйти невозможно. В нос ударила вонь сотен автомобильных двигателей, глаза ослепил неестественный желтый свет уличных фонарей. Все вокруг урчало, неслось, шелестело шинами и обрывками музыки, а глаза все еще видели лесную живую тьму, уши слышали ропот листвы.
        Эстакада. Слава богам, не на саму проезжую часть шагнула товарищ Мезина. Под ногами узкая полоска тротуара. Очень дисциплинированно угодила, а главное, благоразумно.
        Катя, морщась - побаливала ушибленная о бордюр стопа, - потащилась на базу. Промахнулась товарищ Мезина километра на два. Мост этот длиннющий, подпертый сбоку метромостом, слева «бублик» республиканских Лужников. Дальше Комсомольский проспект. Может, еще и встретит аварийно-поисковая служба. Вечно они координаты отслеживают с опозданием.
        «Уходя, уходи». Это откуда? Наверное, классика. Мозг, возмущенный мгновенной сменой окружающего бытия, работать отказывается. Странно это все. Прибытие уже объявили, паровоз, окутанный пышными облаками пара, уже остановился, проводники протирают поручни, а задние вагоны еще постукивают на стыках рельс, еще катят по пригородам. Посадки вдоль полотна, козы на изжеванных веревках смотрят вслед составу…
        Не доехала. Вот ты пассажирка сучья.
        А что было делать? Остаться насовсем? Было уже, о довоенном богемном Париже подумывала, мля такая. Ладно, это накрепко забудем. Но надо было проводить команду.
        Куда?! Где там безопасное место? Полтава? Крым? Одесса? Сидней?
        Ох, дерьмово на душе. И задание это идиотское, то ли задание, то ли бред собачий. То ли выполнила, то ли нет?
        Да ну его в жопу, это задание. Не дойдут ведь ребята.
        А ты что могла? За руку вести? Дойдут.
        Может, и дойдут. Но не по-товарищески вот так…
        Да?! Не «по-товарищески» или не «по-честному»? Дойдут, если собачиться не будут.
        Катя осознала, что шагает довольно странно: тщательно переступая через бумажки и мятые пластиковые бутылки. Чтоб, значит, под подошвой не хрустнули. Угу, чаща, тишина, враги кругом. Карабин проверить не забудь…
        Враги не замедлили напомнить о себе: промчавшийся мимо «БМВ» лихо просигналил. Не враг, конечно. Так, интуитивно одаренный самец. Возвращенка нынче щеголяет в юбке кошмарной и уж в таких обносках… Бомжиха. Но при беглом взгляде еще ничего. Хорошо, что чуют исключительно интуитивно. Запашок-то, наверное…
        Взлетела с асфальта испуганная автомобильным вихрем серебристая бумажка, прилипла к юбке. Вот все к вам, Екатерина Георгиевна, липнет. Не чисты-с. Да уберегут вас боги еще один клад отыскать.
        На бумажке-обертке было написано «Мороженое советское». Нет, не альтернативная это реальность, просто рекламный ход. Упор на ностальгию покупателя. Продукт Кате как-то довелось попробовать: жутко жирная отрава.
        Фольга сама собой скаталась в шарик. Катя шла по бесконечному мосту, катая крошечный мячик между ладонями. Зачем все это было? Зачем мы друг друга убивали? Великий эксперимент. Мороженое «Советское», пломбир «Императорский»… Ладно, результат отрицательный. Но ведь можно было догадаться? Нет, не о результате. О том, что пулями и штыками новую светлую жизнь не построишь. Впрочем, и старую уютную морем пролитой крови не сохранишь, не склеишь. Столько жизней, столько труда… Тупо не могли договориться?
        Серебряный шарик Катя отправила в ближайшую урну. Попался мусорный ящик уже на Комсомольском проспекте. Жутко редкая вещь эти помойки…
        Словно по сигналу «разделительную» проспекта нагло пересекла белая «Тойота», мигая фарами, подкатила к тротуару. Ого, сие ухоженное средство передвижения принадлежало аж самому командиру расчетной группы. Уж не случилось ли чего с верной «девяткой» Сан Саныча?
        Выскочили оба офицера. Шурик Филиков озабоченно озирался: разборок с ГИБДД он страшно не любил. Начальник Отдела «К» визуально оценил комплектность подчиненной и на всякий случай уточнил:
        - Цела?
        - Вроде того, товарищ майор.
        - Ну, так залазь.
        - Гм, я немного пахну.
        - Садись. Некогда. Саше мы чистку салона возместим.
        Катя плюхнулась на заднее сиденье. В ухоженной машине благоухало пластиком и хвойным ароматизатором. Жутко фальшивый запах.
        Старлей Филиков дал по газам и тут же осведомился:
        - Ну и что вы там учинили?
        - В смысле? - удивилась Катя. - Если вы, товарищи командиры, о презренном металле, то сокровище это унылое на месте. Послушайте, вы мне о майоре Витюше ничего сказать не хотите?
        - Он в ЦВК. Состояние стабильное, средней тяжести. Разговаривает. Изложил ход событий до пальбы в эшелоне. Но не о нем речь и не о золоте, - Сан Саныч потер переносицу. - У нас в Отделе вторые сутки трое специалистов сидят. Из Расчетного Центра. Прямо ад и Израиль какой-то. Все сожрали и выпили, спать не хотят и наш личный состав жутко нервируют.
        - А что конкретно стряслось? - осторожно поинтересовалась Катя.
        - Трое суток назад показания по отслеживаемой «кальке»… в смысле, по твоей, резко нивелировались. Сейчас вектор практически нулевой.
        - Так вроде не бывает, - пробормотала Катя.
        - О, и мы так думали. На мою группу грешили. Мол, хитрый глюк программы нашего мониторинга. Перепроверили… - Филиков нервно заерзал за рулем.
        - Полное равновесие, - сказал Сан Саныч. - Колебания от 1,2 до 0,6. На протяжении тридцати четырех часов. Впервые в практике Отдела. Практически абсолютное равновесие.
        - Ну? - тупо спросила сержант Мезина.
        - Вот тебе и «ну»! - командир расчетной группы азартно стиснул руль. - Вы что-то там сотворили, и монетка встала на ребро. Чуть качни… Как ты умудрилась?
        - Да я последние дни вообще по лесам бродила. С лопатой. У меня алиби.
        - Спокойнее, - призвал Сан Саныч. - Дело, конечно, не в тебе. Спровоцировать подобное одному человеку, да и агентурной группе, не под силу. Но там возникла просто уникальная ситуация. Подобного мы не наблюдали.
        - Короче, я рано выпрыгнула? - мрачно поинтересовалась Катя.
        - Нет, все нужно тщательно просчитать, обсудить. Отдохнешь, изложишь все подробнейшим образом. Вот потом… - начальник отдела глянул на девушку. - Потом мы обсудим варианты.
        Компьютерный Шурик начал озабоченно принюхиваться…
        notes
        Примечания
        1
        Я к связным схожу, посмотрю что и как (укр.).
        2
        Позоришь (укр.).
        3
        «Смотри, какой смешной. Как Иван-дурак из сказки. Только в жизни не увидеть ему настоящей царевны Несмеяны» (укр.).
        4
        РАООМП - Российское Акционерное Общество Оптического и Механического Производства.
        5
        Ехал бы уже на годовщину. Да и то… Куда бежать? Хоть подожди, пока офицеры красных разобьют. В городе сраженье, говорят, будет. Плохо тебе здесь, да? (укр.)
        6
        Боже ты мой, какие чужие? Заходите, пожалуйста. Сейчас лампу зажгу… (укр.)
        7
        «Проклятых коммунистах, которые сбежали и все деньги в броневом вагоне до Москвы увезли» (укр.).
        8
        Желто-голубой (укр.).
        9
        Прот - первый (греч.).
        10
        Кваква - небольшая птица семейства цаплевых.
        11
        Лилит - первая жена Адама. Часто считалась демоном ночи, насылающим проклятия.
        12
        Еврейское проклятие. Буквально - чтоб падаль тебя задушила.
        13
        Еврейское проклятие. Буквально - чтоб ты хохотал, выплевывая ящериц, кровь и гной.
        14
        Цорес - несчастье (евр.).
        15
        День преподобного Макария - 1 февраля по новому стилю.
        16
        Макесы - болячки.
        17
        Насмешка судьбы. Будь оно проклято. Все могло бы быть иначе (фр.).
        18
        Судьба - игривая мадемуазель (фр.).
        19
        «Англия ждет, что каждый выполнит свой долг» (англ.) - слова из боевого приказа адмирала Нельсона перед Трафальгарской битвой 21 октября 1805 г.
        20
        Не любишь французский язык? (фр.)
        21
        Шарамута - проститутка.
        22
        Попробуй. Сначала я твоему щенку кривую шею докручу. Он тебе мертвый нужен? Чучело из него облезлое получится (укр.).
        23
        М. Светлов. «Каховка».
        24
        Гармата - пушка (укр.).
        25
        Вперед (казах.).